Антология зарубежного детектива-40. Компиляция. Книги 1-9 [Дэшил Хэммет] (fb2) читать онлайн

Чарльз Вильямс. Клеймо подозрения Джон Карр. Человек–призрак Джеймс Чейз. Карусель загадок

Чарльз Вильямс КЛЕЙМО ПОДОЗРЕНИЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Совсем небольшой городок.

Шоссе вливалось в него с запада, через мост, перекинутый через медленную и мутную реку с непроизносимым индейским названием, а потом проходило по деловому району города, превращаясь в широкую улицу с площадкой для стоянки автомашин и четырьмя фонарями.

Я как раз миновал последний фонарь и стал сворачивать направо, в переулок, как вдруг какой–то водитель грузовика, не оглянувшись, дал задний ход.

Слева шла еще одна машина; я сделал все, что мог, — нажал на тормоза, прежде чем врезаться в грузовик. Послышался скрежет металла и вслед за ним звон битого стекла, усеявшего мостовую. На залитой солнцем улице все головы повернулись в нашу сторону.

Я поставил машину на ручней тормоз, вылез и, оценив ущерб, сокрушенно покачал головой. Передний бампер висел неизвестно на чем, а измятое правое крыло и разбитая вдребезги фара почти вдавились в колесо. Но еще неприятнее было смотреть на струю горячей воды, которая вытекала сквозь дыру в радиаторе.

Водитель грузовика с воинственным видом выскочил из кабины. Он был около шести футов ростом, худощавый, с крепким носом, и от его костлявой физиономии пахнуло дешевым мускателем.

— Слушай, ты, болван! — заревел он. — Ты что, на треке гоняешь?

Плохое настроение накапливалось во мне еще до инцидента и не хватало только этого налитого вином малого, чтобы сорваться.

Левой рукой я сгреб его за воротник, а правой уже собирался смазать по физиономии, но в тот же момент понял всю ребячливость такого поведения и просто оттолкнул его. Он угрожающе залопотал, и в ту же минуту на мое плечо тяжело легла большая рука. Я обернулся. Рядом со мной стоял толстяк и смотрел на меня твердым и авторитетным взглядом. На нем была полицейская форма.

— Превосходно! — сказал он мне. — Хотите затеять ссору, так затевайте ее со мной. Это по моей части!

— О’кей, о’кей! — буркнул я. — Мы ведь не на войне.

Он не сводил с меня жесткого взгляда:

— А вы мастак швыряться людьми!

Вокруг начала собираться обычная в таких случаях толпа — и едва ли для того, чтобы провозгласить меня “Мисс Северная Флорида”! Все выглядело так, будто я не только врезался в грузовик, но и затеял скандал, и мои калифорнийские права вряд ли могли помочь делу.

Полицейский повернулся к водителю грузовика:

— Все в порядке, Фрэнки?

“Еще этого не хватало, — подумал я угрюмо. — Они, наверное, родственники”.

Фрэнки излил свои жалобы — во всем виноват только я, проклятые туристы носятся по городу со скоростью 60 миль. Когда он иссяк, я осмелился предложить на грош истины, но что можно купить за грош? Я посмотрел на вытянутые шеи любопытных, выискивая свидетелей, но никто ничего не видел или не хотел признаваться в этом.

— Ну ладно, приятель! — сказал толстяк–полицейский с мрачной холодностью в голосе. — Предъявите свои права!

Я достал из бумажника права и мысленно обещал себе, что если мне когда–нибудь доведется попасть в этот город еще раз, я перед этим сдам машину в багаж, а сам пойду пешком. Но в этот момент с тротуара сошла высокая, с темными волосами девушка и подошла к нам.

— Я все видела, — сказала она полицейскому и сразу выложила все, что произошло в действительности.

По какой–то непонятной причине — я не смог определить, в чем тут дело, — реакция полицейского показалась мне странной. Он явно знал девушку, но не произнес ни слова приветствия; выслушав ее рассказ, он кивнул, но этот кивок был короткий и какой–то неохотный, даже в известной степени враждебный. А девушка написала что–то на карточке и подала ее мне.

— Если ваша страховая компания захочет меня видеть, то найдет по этому адресу, — сказала она.

— Спасибо вам миллион раз, — ответил я, вкладывая карточку в бумажник, — очень мило с вашей стороны.

Она вернулась на тротуар. Кое–кто из толпы проводил ее взглядом, и в этих взглядах я почувствовал ту же враждебность, которая удивила меня у полицейского.

У меня создалось впечатление, что ее все знают, хотя никто не сказал ни слова. А она прекрасно владела собой.

Не знаю, то ли благодаря ее рассказу, то ли потому, что полицейский, приблизившись к Фрэнки, почуял наконец дух мускателя, но картина несколько изменилась в мою пользу. Он поставил Фрэнки на свое место, пролаяв ему в лицо, как на строевых учениях, пару фраз — и написал рапорт. Однако никаких квитанций не выдал. Повреждения, причиненные грузовику, были незначительными. Мы обменялись сведениями относительно страховых компаний, а подоспевшая машина техпомощи взяла на буксир мой автомобиль. Я поехал в гараж вместе с водителем. Гараж находился как раз при въезде в город, у реки, на западной окраине.

Было около двух часов жаркого и безветренного летнего дня. В ярком сиянии солнца тени напоминали пролитые чернила. Моя рубашка промокла от пота.

Я выехал из Нью—Орлеана рано утром и до обеда рассчитывал проехать через Сент—Питерсберг и окунуться в заливе.

“Да, теперь уж об этом мечтать не стоит!” — подумал я угрюмо. Потом я вспомнил о девушке и постарался представить себе, как она выглядела. Единственное, что я помнил, это то, что она была высокой и очень стройной. Привлекательна? Пожалуй… Но пальчиков не оближешь. Вероятно что–то около 30 лет. И тем не менее в ее лице было что–то такое… что–то особенное, но что именно, я сказать не мог… Впрочем, какое это имеет значение!

Гараж занимал большое помещение с демонстрационным залом и несколькими бензоколонками, стоявшими вдоль подъездной дорожки. Машину доставили в ремонтный цех, и мастер осмотрел ее. Это был тощий, как доска, человек с холодным лицом.

— Хотите, наверно, в кредит? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Я расплачусь сам, а потом страховые компании разберутся.

— Готова будет не раньше чем послезавтра. У нас на складе нет такого радиатора, но нам его могут доставить из Таллахасса.

— О’кей! — сказал я.

Мне отнюдь не улыбалось провести в этом городе тридцать шесть часов, но роптать было бесполезно. Я вынул из багажника два чемодана.

— Где здесь лучше остановиться?

— Лучше всего в каком–нибудь мотеле, — ответил он.

— Отлично! Какой из них ближе всех?

Он вытер руки тряпкой и задумался:

— На этой окраине всего один мотель, милях в трех отсюда. На той окраине есть парочка очень приличных мотелей совсем близко друг от друга. “Эль Ранчо” и “Испанская грива”.

— Спасибо. Могу я взять машину напрокат?

Он мотнул головой в сторону канцелярии:

— Поговорите с девушкой.

Большой светловолосый юнец в белом халате, зашедший за инструментом, повернулся и поглядел на нас:

— Если нужен мотель, то здесь миссис Лэнгстон. Приехала за бензином.

Мастер отрицательно покачал головой.

— Кто такая эта миссис Лэнгстон? — поинтересовался я.

— Содержит мотель “Магнолия Лодж”, в восточной части города.

— Тем лучше…

Он пожал плечами.

— Дело ваше…

Ответ меня удивил:

— Что–нибудь не то?

— Да нет, просто мотель захудалый, бассейна нет, но где вы хотите остановиться, дело ваше. С моей точки зрения.

И тут я словно прозрел. Теперь я почти был уверен, что это то самое имя. Однако я не стал сверяться с карточкой, лежавшей в моем бумажнике, а просто подхватил свои вещи, сказал “благодарю” и вышел из гаража.

Я оказался прав. Она стояла возле старого фургона, вынимая из кошелька деньги.

Я подошел к ней и поставил на землю чемоданы.

— Миссис Лэнгстон?

Она повернулась и радостно улыбнулась.

— О, хэлло! — сказала она, и я тут же понял, что именно поразило в ее лице. Выражение усталости. Это было тонкое, хорошо очерченное и весьма привлекательное лицо, но в глубине красивых серых глаз таилась почти безграничная усталость.

— Как я понял, вы содержите мотель? — сказал я.

Она кивнула.

— Верно.

— Если у вас есть место, я бы поехал с вами.

— Да, конечно. Положите ваши вещи… Вот сюда!

Мальчик принес сдачу, и мы двинулись по главной улице. Я надеялся, что если Фрэнки еще в городе, то мы вовремя успеем спрятать нашу машину куда–нибудь подальше, чтобы избежать повторного столкновения.

— Когда будет готова ваша машина? — спросила она, когда мы задержались у светофора.

— Послезавтра, — ответил я.

Зажегся зеленый свет, и мы поехали дальше.

Я повернулся и посмотрел на нее. Темные с золотым отливом волосы, подстриженные чуть повыше плеч, и персиковый цвет лица, хотя она не употребляла никакой косметики, кроме губной помады, да и ту — самую малость. Красивый рот. Из–за высоких скул щеки казались чуть–чуть впалыми, и это усиливало общее впечатление усталости и внутреннего напряжения. Это было лицо зрелой женщины, и в нем чувствовалась сила. Ее перстень и обручальное кольцо, видимо, стоили дорого, но все остальное не соответствовало их ценности. На ней было дешевое платье из магазина готовых изделий и старые поношенные босоножки. Ноги — красивые и длинные, без чулок.

Справа, как раз у городской черты, расположился мотель “Испанская грива”. Рядом виднелся бассейн с разноцветными зонтами по краям. В белом сиянии палящего солнца его синева говорила о прохладе, я вспомнил слова мастера о том, что в “Магнолии Лодж” бассейна нет.

“Ну и болван же ты!” — подумал я угрюмо. Но я уже выбрал “Магнолию”. К тому же эта женщина так меня выручила!..

“Магнолия” находилась совсем недалеко, слева. Когда мы свернули с шоссе, я понял, что имел в виду мастер, назвав мотель “захудалым”: на всем лежала печать заброшенности и незавершенности. Дюжина домиков, построенных в виде каре с открытым выходом в сторону шоссе. Сам дом — прочный и не слишком старый. Кирпичный, под красной черепицей, но краска кое–где успела облупиться, да и вся территория выглядела мрачной и неприветливой, хотя день был ослепительно яркий и солнечный.

Перед мотелем, видимо, пытались разбить газон, но теперь трава пожухла и покрылась пылью, а на подъездной дороге, посыпанной раскрошившимся и наполовину выветрившимся гравием, кое–где зеленели травинки сорняков. Я удивился, почему ее супруг довел дело до такого состояния.

Бюро администратора находилось слева. Она остановила машину у входа. На заднем сидении стояли сумки с продуктами. Я взял их и пошел вслед за ней.

В маленьком холле было прохладно. Венецианские шторы, преграждавшие доступ яркому солнечному свету, создавали приятный сумрак. На пол из темно–синих плиток, натертых воском, были наброшены плетеные коврики. На бамбуковых креслах — оранжевые и черные подушки. В углу — телевизор, а перед диваном — бамбуковый кофейный столик. На нем лежало несколько журналов.

На столе у левой стены стояла модель корабля — около трех футов длиной. Поразительно красивые линии.

Напротив двери за перегородкой — стол администратора, на котором находился телефон и ящичек для ключей. Позади стола — скрытая портьерой арка, за которой, видимо, располагались жилые помещения. Где–то в глубине дома слышалось гудение пылесоса.

Я положил сумки, а она окликнула:

— Джози!

Моментально из–за портьеры появилась крупная цветная девушка в белом переднике. Толстощекое добродушное лицо и большой рот, густо накрашенный губной помадой странного, почти лилового оттенка.

Миссис Лэнгстон положила передо мной регистрационную карточку и кивком указала девушке на сумки:

— Отнесите их, пожалуйста, на кухню, Джози!

— Хорошо, мэм, — ответила та, взяла сумки и собралась уходить.

— Водопроводчик был? — остановила ее миссис Лэнгстон.

— Нет, мэм… Только телефон звонил пару раз, но, видимо, ошиблись номером. Когда я подошла, никто не ответил. Просто вешали трубку.

С этими словами она ушла.

Я случайно поднял глаза.

Лицо миссис Лэнгстон было неподвижно, но персиковый цвет слегка побледнел. У меня возникло странное чувство. Мне казалось, что она пытается — и пытается изо всех сил — остаться спокойной, хотя на душе у нее далеко не спокойно.

Заметив мой взгляд, она отвела глаза.

— Вы неважно себя чувствуете? — спросил я.

— Нет, нет! Все в порядке! — она покачала головой и заставила себя улыбнуться. — Просто очень жарко.

Она взяла мою карточку и взглянула в нее.

— Из Сан—Франциско, — сказала она, — и как же вы переносите нашу жару, мистер Чэтэм?

— Вы бывали в Сан—Франциско? — спросил я.

— Один раз. В августе. На мне было только летнее платье, и я чуть было не замерзла. И все же мне там очень понравилось. Замечательный город. — Она сняла с гвоздика ключ. — Возьмите, у вас 12–й номер.

— Я бы хотел сразу расплатиться, — сказал я. — Сколько с меня?

Ответить она не успела — зазвонил телефон. Поразительно: она застыла, словно ее окатили ледяной водой, и в глазах промелькнул мгновенный страх.

Телефон продолжал звонить резко и настойчиво; медленно, с усилием она протянула руку и подняла трубку.

— “Магнолия Лодж”, — сказала она слабым голосом.

В следующее мгновение она побледнела и пошатнулась, и я нагнулся, чтобы поддержать ее, — подумал, что она падает. Но миссис Лэнгстон только опустилась на стул, уронила трубку и закрыла лицо руками.

Из трубки продолжали доноситься слабые звуки.

Я поднял трубку.

Я знал, что вмешиваюсь не в свое дело, но движение было чисто рефлекторным; я уже подозревал, что могу услышать.

Я оказался прав.

Это был чей–то шепот — злобный, грязный и издевательский, и от помоев, которые он выплескивал, вам стало бы тошно. Мне показалось, что там, на другом конце провода, где то в глубине, я слышал и еще какие–то звуки. Наконец поток грязи и злобы иссяк, и человек спросил также шепотом:

— Вы хорошо меня слышите, милочка? Скажите, как вам это нравится?

Я прикрыл трубку ладонью, наклонился над столом и, коснувшись ее руки, сказал:

— Ответьте ему что–нибудь…

С этими словами я придвинул к ней аппарат. Она подняла голову, но единственным ответом был устремленный на меня взгляд, полный страха. Я тряхнул ее за плечо.

— Ну, давайте же! — приказал я. — Скажите что–нибудь… Любое, что придет в голову.

Она кивнула, и я снял ладонь с трубки.

— Почему? — выкрикнула она. — Почему вы так со мной обращаетесь?

Я кивнул ей и стал слушать, что последует за этим. В ответ раздался мягкий шипучий смешок, который вызвал такое ощущение, будто болотная тварь ползла по обнаженному телу.

— Потому что мы знаем одну тайну, милочка!.. Мы ведь знаем, что это вы его убили…

Я нахмурился — это не похоже на обычный шантаж. А шепот между тем продолжался:

— Да, мы знаем это, милочка! И мне это нравится. Мне нравится думать о том, как мы вдвоем… — Он конкретизировал то, о чем ему нравится думать. Воображение у него было богатое, порождавшее грязные, ползучие образы.

Потом на линии что–то щелкнуло, и в трубке стало тихо — он дал отбой.

“Не очень он торопился, однако”, — подумал я. Я положил трубку на рычаг и взглянул на опущенную голову миссис Лэнгстон.

— Ничего страшного, — сказал я. — Такие люди обычно не опасны

Она подняла голову, но не произнесла ни звука.

— И давно он так? — спросил я.

— Давно… — прошептала она. — Давно… — Неожиданно она покачнулась.

Я бросился, подхватил ее и осторожно опустил на коврик. Она показалась легкой, необычно легкой для молодой женщины ее роста.

Я поднялся и позвал:

— Джози!

После этого я вновь посмотрел на нее, обратил внимание на необычайную бледность лица и спросил себя: сколько же времени она ходит по краю нервного срыва?

Джози появилась из–за портьеры и вопросительно посмотрела на меня.

— У вас найдется немного виски? — спросил я.

— Виски?.. Нет, сэр, у нас нет ни капли… — Она приблизилась к столу и только тут увидела лежавшую на коврике миссис Лэнгстон. — О, боже ты мой! Да что же это такое?

— Тихо! — сказал я. — Принесите мне стакан и влажное полотенце.

Я поспешно вышел и взял из машины одни из моих чемоданов. В нем была бутылка виски.

Джози быстро вернулась. Я налил в стакан немного виски и, опустившись на колени перед миссис Лэнгстон, обтер ее лицо мокрым полотенцем.

— Она не заболеет? — с тревогой спросила Джози.

— Не думаю, — ответил я. — Это просто обморок. — Я пощупал ей пульс: достаточно ровный.

— Вы не собираетесь давать ей виски?

— Не сейчас же, когда она в обмороке! — нетерпеливо ответил я. — Вы что, хотите чтобы она захлебнулась? Где ее супруг?

— Супруг?

— Мистер Лэнгстон! — резко сказал я. — Ступайте и приведите его! Где он?

Она покачала головой:

— Мистера Лэнгстона нет… Он умер.

— О! — вырвалось у меня.

— Может, позвав доктора? — спросила Джози.

— Думаю, что не надо, — ответил я. — Обождите минутку!

Миссис Лэнгстон шевельнулась и открыла глаза. Я приподнял ее за плечи и поднес к губам стакан с виски. Она сделала глоток, закашлялась, но выпила. Я передал стакан Джози.

— Немного воды! — сказал я.

Через минуту миссис Лэнгстон уже могла сидеть. Я помог ей перебраться в кресло и дал еще немного виски. Лицо ее немного порозовело.

— Спасибо, — сказала она прерывающимся голосом.

Я нетерпеливо отмахнулся:

— Вы знаете, кто он?

— Не имею ни малейшего представления… — Она беспомощно покачала головой.

— Но вы обращались в полицию?

Она кивнула:

— Несколько раз…

Нельзя было терять времени. Я подошел к телефону и вызвал станцию.

— Соедините меня с шерифом!

После второго гудка послышался мужской голос, и я сказал:

— Я хотел бы поговорить с шерифом…

— Его нет. Говорит Макгрудер. В чем дело?

— Я звоню из “Магнолии”. — сказал я. — По поводу помешанного, который постоянно названивает миссис Лэнгстон. Я полагаю, к вам уже поступала жалоба.

— Насчет чего?

— Насчет помешанного, — повторил я. — Чокнутого. Он досаждает миссис Лэнгстон по телефону.

— Да, да, знаю, — ответил он. — Так что насчет его?

— Могу навести на его след; если вы поспешите, то сможете его задержать. Он повесил трубку всего две минуты назад и…

— Подождите, приятель! Не так быстро. Вы–то сами кто?

Я перевел дыхание.

— Мое имя Чэтэм. Я остановился в мотеле и случайно был у телефона, когда позвонил этот психопат. Я подслушал, что он говорил…

— Зачем?

Если это был и не самый глупый вопрос, какой вообще может задать полицейский, то все равно он граничил с глупостью. Но злой ответ, вертевшийся на языке, мне пришлось проглотить.

— Просто чтобы постараться понять, откуда он звонит.

— И он вам это сообщил? Очень мило с его стороны.

Я вздохнул:

— Нет, не сообщил, но я слышал характерные звуки на заднем фоне. И это могло бы вам помочь…

— Да, да, конечно! Вы нашли отпечатки пальцев на телефоне…

— Значит, вы не хотите меня выслушать?

— Послушайте, приятель, — сказал он холодно, — вы думаете, нам больше нечем заняться, как бегагь по городу, разыскивая пьяницу, который звонит по телефону? Передайте миссис Лэнгстон, что если она не желает выслушивать эту дребедень, то пусть вешает трубку. По–моему, все очень просто.

— Ее нервы на пределе.

— Тогда пусть вообще не подходит к телефону.

— А деловые звонки?

— Ну, я не могу отвечать за всех, кто ей звонит… И вообще, телефонные звонки никому еще не приносили вреда.

— Об этом я как–то не подумал, — ответил я. — Во всяком случае, передам ей ваши слова и, надеюсь, все будет в порядке.

С этими словами я повесил трубку. Все во мне клокотало от злости.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Я повернулся к миссис Лэнгстон.

Джози уже вернулась к своей работе. А хозяйка провела рукой по волосам — жест, выражающий глубочайшую усталость. Слишком бледная… Еще несколько дней такой жизни — и она рухнет, как подпиленное дерево в бурю.

— Они принимают хоть какие–нибудь меры? — спросил я.

— Первые пару раз. Они прислали помощника шерифа поговорить со мной. Но я даже не уверена, что они мне верят.

“Похоже на то”, — подумал я. Это было мне ясно после разговора с полицейским.

— А к другим женщинам он тоже пристает со своими телефонными звонками, не знаете?

Она покачала голевой.

— Не думаю… — На мгновение в глазах ее вновь мелькнул страх и она воскликнула: — Зачем он это делает?

— Не знаю, — ответил я. — Такие могут выскочить в парке из–за кустов, сбросив с себя одежду… Но они почти всегда безвредны.

Тут мне пришло в голову, что я несу такую же чушь, как и этот болван Макгрудер… Безвредны? Ну, я имею в виду, в физическом отношении…

Она взглянула на меня.

— Почему вы попросили меня ответить?

Я пожал плечами:

— Сила привычки… Когда–то я служил в полиции.

— О! — сказала она. — Вы хотели, чтобы он высказался, так?

— Конечно! Ведь это единственная связь. Как только он вешает трубку, он все равно что на другой планете. Чем больше он изрыгает из себя, тем больше шансов, что он выдаст что–то, что может навести на след. Или что вы услышите что–нибудь на заднем плане…

Она посмотрела на меня с интересом:

— А вы услышали что–нибудь еще?

— Услышал. Он звонил из автомата… Но это, конечно, еще не самое главное — они все звонят из автоматов. Но этот автомат находился в пивной или ресторане, и я думаю, его можно засечь.

— Но как? — удивленно сказала она. — Я хочу сказать, как вы это узнали?

— Просто повезло, — ответил я. — Как при игре в карты — вы ставите на определенную карту — и выигрываете. Такие телефонные будки обычно снабжены вентиляторами. Так было и на этот раз. Причем вентилятор не в порядке. Слишком шумел. Кроме того, я слышал звуки музыки.

Я замолчал, обдумывая ситуацию. У этого типа, конечно, не все дома, но он все–таки оказался достаточно сообразительным, чтобы сразу повесить трубку, как только в зале включили автоматический проигрыватель. Впрочем, это еще ни о чем не говорит — сексуальный маньяк не обязательно тупоголов. Просто неуравновешенный в некоторых отношениях.

Она нахмурилась:

— Значит, вы считаете, что полиция могла бы его задержать, если бы послушалась вашего совета?

— Не знаю, — ответил я. — Если бы повезло и если бы хватило людей, чтобы за несколько минут накрыть все точки в городе…

“Какое мне дело до здешней полиции? — подумал я. — Вполне возможно, она просто инертна и немногочисленна. С таким неоднократно приходилось сталкиваться…”

— Вы сказали, что служили в полиции, — сказала она. — Но теперь не служите?

— Нет, — сказал я.

Я спрятал виски в чемодан. Ключ от моего номера лежал на столе — там, где она его уронила. Я положил его в карман.

Миссис Лэнгстон встала. Я проследил за ее движениями, но не помогал. Еще слаба, но уже вполне владеет собой.

— Спасибо вам за все, Чэтэм! — сказала она.

— Сколько раз вы падали в обморок за последнее время?

Она печально улыбнулась:

— Так нелепо… Кажется, второй раз в жизни. А почему это вас интересует?

— Вам следует пойти к врачу и провериться.

— Глупости! Я совершенно здорова.

— Сейчас вы живете за счет нервных резервов. А когда они иссякнут, вы сорветесь. Вы не весите и ста фунтов.

— 110… Просто вы не знаете свою силу.

— О’кей! — сказал я. — В конце концов это не мое дело.

Я вышел и взял второй чемодан. № 12 находился в противоположном крыле.

Поставив чемоданы наземь и выуживая ключ из кармана, я оглянулся и посмотрел на раскаленную от солнца площадку.

“Очень удобное место для бассейна”, — подумал я и сразу увидел его в своем воображении: 20 на 40 футов, плиточная облицовка, складные кресла, зонтики, кустарники, трава. Эта земля просто вопила о траве… Стыд и позор таким хозяевам.

Я вошел в номер.

Комната была обставлена приятно: зеленый ковер от стены до стены, две кровати с зелеными покрывалами и шкаф с большим зеркалом. Пара кресел. В глубине слева — дверь с зеркалом в человеческий рост, которая вела в ванную комнату, отделанную зелеными плитками. Было жарко, но в стене у закрытого и занавешенного окна был вмонтирован кондиционер. Я включил его; через минуту воздух в комнате стал прохладнее. Теперь — сбросить пропотевшую одежду и принять душ.

Полотенца оказались изношенные — именно этого можно ожидать в номере дешевого мотеля, Они красноречиво говорили о финансовом положении хозяйки. Она, видимо, на грани разорения.

Я задумался, а потом пожал плечами и налил виски. Закурив сигарету, я прилег, не раздеваясь, на кровать.

Будь у меня какое–нибудь занятие, я бы чувствовал себя лучше. Все равно какое, пусть даже трудная работа на воздухе в жару, такое, что можно ощутить руками. Построить… Да, да, именно так. Ты что–то делаешь собственными руками и никто не вмешивается, никаких волнующих эмоций, никаких абстракций вроде “хорошо” или “плохо” — и при такой работе ты не перечеркнешь за сумасшедшие пять минут плоды пятилетних трудов!

Я вспомнил о доме по ту сторону Туин Пикс, о туманах, которые под вечер вливались в город как ватная река, и о Нэн.

Воспоминания эти не вызвали особых эмоций — разве лишь чувство поражения и безнадежности. Уже больше года, как мы развелись. Дом продан. Работа потеряна — та самая работа, в которой она видела причину нашего несчастья.

Я сделал затяжку и уставился в потолок. Интересно, прочла ли она, когда все кончилось? Она вторично вышла замуж и переехала в Санта—Барбара, но кое–кто из друзей мог написать ей и даже прислать газетные вырезки. Я не получил от нее ни одной строчки, но, с другой стороны, чего ради она стала бы мне писать? Она не из тех, кто любит повторять: “Я же тебе говорила?” Я надеялся, что ей не послали фотографию. Грубовато. Такой же была и надпись над ней: “Жертва полицейских зверств!”

Я раздавил сигарету и присел на кровати. Если я проведу весь день в этой комнате наедине с моими мыслями, то в конце концов полезу на стенку. Я вспомнил о миссис Лэнгстон и о грязном типе, который травил ее по телефону. На комоде лежала телефонная книга.

“Нет, — подумал я, — к черту! Какое мне до этого дело! Все равно его там уже нет, так что какой смысл…”

Но мысль об этом не оставляла меня, и я наконец поднялся и взял телефонную книгу.

Своего рода вызов, и к тому же помогло бы мне убить время. Я схватил ручку, листок бумаги и стал листать телефонную книгу.

Кафе… Их было восемь. Три из них на одной и той же улице, Спрингер–стрит. Возможно, это главное место сборищ.

Таверн — девять.

Пивные — ни одной в списке.

Ночные клубы… — Один указан вторично; первый раз — в списке таверн.

В общем и целом это составляло семнадцать заведений, возможно, иногда упомянутых дважды. Я вызвал такси и оделся по–спортивному. Когда мы выехали, я заметил одно заведение из моего списка, находившееся буквально напротив мотеля. Неоновая вывеска в форме летящей рыбы гласила: “Силвер Кинг Инн”. Ладно, загляну сюда на обратном пути.

Въехав в город, я стал следить за вывесками.

Центром развлечений действительно оказалась Спрингер–стрит. Я вышел из машины перед одним из кафе, расплатился с водителем и переступил порог этого заведения. В кафе находился телефон–автомат, но он был не в будке. Другой телефон был в конце зала, в будке, и неподалеку от него находился проигрыватель. Когда я вошел в телефонную будку, автоматически включился вентилятор. Но это был не тот вентилятор — он работал совсем бесшумно. Я бросил монетку, наугад набрал номер, сделал вид, что слушаю, а потом повесил трубку и получил монетку обратно.

В течение получаса я обошел девять заведений. Это были и простые закусочные, и коктейль–бары, и таверны, и к этому времени у меня составилось довольно полное впечатление о городе в целом. Река и Франт–стрит шли вдоль западной окраины, южнее Спрингер–стрит была еще одна улица, на которой располагались деловые учреждения, а дальше — железная дорога и захудалый вокзал. К северу от широкой главной улицы находились еще две, параллельные ей, со зданием суда на одной, почтой и федеральными зданиями — на другой, а за ними — две школы и жилой район. Спрингер–стрит, она же главная улица, была единственной, которая пересекала реку. Все другие упирались в Франт–стрит.

Но поиски мои на этом не закончились — я отправился дальше. В большинстве заведений работали кондиционеры и, выходя на улицу, я чувствовал, что попадаю в раскаленную печь. Тротуар пузырился и плавился под подошвами. Сорочка взмокла от пота.

Через час я сделал передышку.

“Странно, — подумал я, — я не нашел ни одного общественного телефона, в будке которого работал бы неисправный вентилятор…”

Однако в моем списке оставались еще два адреса. Один автомат находился на Западном шоссе в ночном клубе “Фламинго”, но в четверть третьего — приблизительно в то время, когда звонил этот мерзавец, — клуб, скорее всего, еще закрыт.

Другим заведением был “Силвер Кинг Инн”, находящийся через дорогу от мотеля, где я остановился. Неужели он звонил оттуда? Фактически стоя рядом с ней!.. Но кто может предсказать, как будет действовать подобная тварь? Поеду–ка я обратно и зайду туда.

За ближайшим углом рядом с автобусной станцией находилась стоянка такси.

Я взял такси; когда мы выехали на Спрингер–стрит и остановились у первого светофора, водитель обернулся и взглянул на меня через плечо. Это был пожилой человек с очень худым лицом, печальными карими глазами и с плохо сделанной искусственной челюстью — зубы слишком большие и слишком ровные. Живая реклама зубной пасты.

— Скажите, — спросил он, — это вы столкнулись с Фрэнки?

— Я бы не назвал это столкновением, — ответил я. — Так, просто слегка соприкоснулись крыльями.

— Я так и подумал, что это вы… Наверное, осматриваете городок? Я видел вас уже в трех–четырех местах.

Всю жизнь я прожил в большом городе и как–то не подумал, что могу оказаться у всех на виду. Да, городок очень маленький, а я — приезжий и к тому же довольно большого роста. Прибавьте к этому смуглое лицо, рыжие волосы торчком — и вы поймете, что такому трудно остаться незамеченным.

— Да, вышел побродить, — сказал я. — Нужно же убить время, пока чинят твою машину.

— Вы где остановились?

— В мотеле “Магнолия Лодж”.

— О-о! — сказал он.

Я хмуро посмотрел на его затылок. Опять то же самое, а же странная реакция, сущности которой я никак не мог уловить. Я вспомнил толпу на улице и мастера в гараже… теперь вот этот шофер.

Свет светофора сменился на зеленый, и мы тронулись.

— А в чем дело? — поинтересовался я. — Может быть, сделал что–то не так?

Он пожал плечами.

— Да нет, мотель как мотель. Только захудалый малость.

— Видимо, одинокой женщине мотель содержать трудно. Как я понимаю, муж ее умер?

— О да, конечно… Он умер.

Может быть, в его словах намек? Смерть–то бывает разная.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Понятно, вы из Калифорнии… И я думаю, тамошние газеты не очень–то расписывали…

Он резко остановил машину перед светофором. Потом оглянулся через плечо.

— Лэнгстона убили, — сказал он.

С минуту я молчал. Я думал о тихом и грязном смешке и шепоте: “Мы ведь знаем, что это вы его убили!” А потом меня внезапно взорвало:

— Убийцу, разумеется, нашли?

— Гмм… И да, и нет.

Ничего себе ответ! Я вздохнул, закурил сигарету и попробовал уточнить:

— Так все–таки — да или нет?

— Они нашли одного из них, — ответил шофер. — Мужчину. Но до сих пор не узнали, кто был второй. По крайней мере, так говорят.

Свет сменился на зеленый, и такси стремительно ринулось в поток предвечернего движения. Из его слов пока было трудно понять что к чему; я ждал продолжения.

— Теперь можно довести дело до конца… если вы понимаете, что я хочу сказать.

Но теперь я понимал его еще меньше.

— Минутку, минутку! — прервал я его. — Ведь в вашем городке закон тоже не разрешает убивать людей!

— Разумеется, сэр! Но закон также говорит, что прежде чем кого–то арестовать и отдать под суд, мы должны иметь доказательства его вины.

Он словно попал в обнаженный нерв. “Черта с два, — подумал я. — Разве в моем деле не было улик и доказательств?.. И тем не менее этого оказалось недостаточно”.

Мы проехали деловой район города и теперь проезжали мимо завода. Мне хотелось, чтобы он ехал помедленнее — у меня на языке вертелась добрая дюжина вопросов.

— Вы сказали, что задержали одного, — начал я, — и он признался, что с ним был кто–то второй, но не сказал — кто. Неужели полиция не может выбить из него имени соучастника?

Он бросил мне через плечо:

— Из него уже никогда ничего не выбьют! Парень попытался выстрелить в Келхауна — и сам схлопотал пулю.

— А кто такой Келхаун?

— Тот толстый легавый, который помешал вам отдубасить Фрэнки.

— Черт возьми, я вовсе не собирался его бить… — Я замолчал. Что за идиотизм — терять время на пустяки!

— Вы, видимо, умеете постоять за себя, но все–таки послушайтесь моего совета: не связывайтесь с Келхауном.

— Я и не собираюсь, — нетерпеливо сказал я.

— Вы думаете, он заплыл жиром? Попомните мое слово, сэр, не заплыл! Я видел его за работой. — Он замолк. Вздохнул и покачал головой. — Он — хам… Настоящий хам.

“Хватит насчет Келхауна, — подумал я. — Лучше вернуться к убийце”.

— Ну ладно, — сказал я. — Вы говорите, что он был убит на месте во время ареста. Значит, он ничего не сказал. Откуда же известно, что был второй? Или Келхаун поймал обоих на месте преступления?

— Нет… То есть, не совсем так.

Мы остановились перед “Силвер”. Жара буквально отражалась от мостовой и блеск белого гравия на автостоянке слепил глаза. Изнутри доносились звуки проигрывателя, и сквозь широкое окно я различил несколько мужчин, пьющих кофе у стойки. Шофер повернулся ко мне и положил руку на спинку сидения.

— Что значит “не совсем так”? — спросил я.

— Ну, дело было так: когда Келхаун наскочил на этого человека — его звали Стрейдер, — тот возился у реки, пытаясь утопить труп. Это случилось в половине пятого утра. Стрейдер приехал на машине Лэнгстона, а сам Лэнгстон был на заднем сидении, завернутый в брезент и с проломанной головой.

— Да, действительно, ситуация подозрительная, — согласился я. — И в этой машине со Стрейдером был еще кто–то?

— Нет. Но там была еще одна машина, на дороге, ярдах в пятидесяти. И она внезапно ушла. Келхаун видел, как зажглись фары, и побежал за машиной. Но догнать не смог. Он собирался пустить вдогонку несколько пуль, но споткнулся и упал. Пока поднимался и искал пистолет, машина исчезла за поворотом. Правда, он успел заметить номер… Знаете, сигнальные огни освещают номер…

— Ну, конечно, знаю, — сказал я нетерпеливо. — Итак, они узнали, чья это машина?

— Угу… Это была машина Стрейдера.

— О-о! — сказал я. — И где же они ее обнаружили?

Он мотнул головой в сторону дороги:

— Прямо напротив. Перед дверью того номера мотеля, где останавливался Стрейдер. И удалось установить, что машину вела женщина.

Я промолчал.

Ничтожная улика — но можно представить, как вокруг поднимается уродливое, мерзкое чувство подозрения, которое постепенно охватывает весь город…

— Когда это произошло? — спросил я.

— В ноябре прошлого года.

“Семь месяцев назад, — подумал я. — Неудивительно, что теперь эта женщина безмерно устала и находится на грани нервного срыва”…

— С вас один доллар, — сказал он. — Поскольку мы уже выехали за черту города.

Я сунул ему два доллара.

— Пойдемте со мной, — сказал я. — Я угощу вас пивом.

***

В кафе мы окунулись в прохладу.

Помещение имело форму буквы “Г”. Переднюю часть занимала закусочная. Слева от входа стояло несколько столиков и стойка, вдоль которой выстроился ряд круглых табуретов. За стойкой — вращающаяся дверь на кухню. На стене по обе стороны от этой двери красовались два тарпона. Пара посетителей пили кофе и болтали с официанткой.

Остальная часть помещения была отведена под бар. В конце его, слева, несколько столиков, проигрыватель, который как раз в этот момент замолк, и телефонная будка. Я лишь взглянул на нее. Подождет!

За одним из столиков спиной ко мне расположился парень в белой ковбойской шляпе и голубой рубашке — настоящая картинка из книжки. Напротив него за тем же столиком сидела тонкая смуглая девушка, в которой явно угадывалась примесь индейской крови. В конце бара — двое мужчин; один из них кивнул таксисту.

Под большим зеркалом висело еще одно чучело тарпона.

Подошел бармен, вскользь кивнул таксисту:

— Привет, Джейк! Тебе чего?

— Бутылочку “Королевского”, Олли! — ответил тот.

Я заказал то же самое. Олли поставил перед нами бутылки, стаканы и вернулся в конец бара, где вытирал посуду. На вид ему лет двадцать пять; широкие плечи, мускулистые руки, загорелое лицо; спокойные карие глаза.

Я отхлебнул пива и закурил.

— А что представлял собой Стрейдер? — спросил я. Как только я произнес это имя, бармен и оба посетителя в конце бара обернулись и впились в меня глазами.

“До сих пор на это имя реагируют”, — подумал я.

Джейк смутился:

— Самое странное заключалось в том, что он был из Майами и, насколько смогла выяснить полиция, даже не знал Лэнгстона.

Один из двух посетителей поставил стакан на стойку. У него были колючие и беспокойные глаза человека, который в любую минуту способен устроить скандал.

— Может, и не знал, — сказал он. — Но все равно он мог быть “другом семьи”.

Бармен взглянул на него, но промолчал. Второй посетитель продолжал молча потягивать свое пиво. В одно мгновение то уродливое к страшное, что я почувствовал на улице, овладело замолчавшим залом, но никто из них даже не заметил этого — уже привыкли.

— Я и не утверждаю, что не был, — ответил Джейк. — Я только говорю, что полиция так и не выяснила, были они знакомы или нет.

— Тогда какого черта ему нужно было в нашем городе? — спросил первый. — И зачем он останавливался в “Магнолии” три раза в течение двух месяцев? Он приезжал не по делам — во всем городе не нашлось ни одного человека, который пожелал бы его видеть. Не приезжал же он сюда, чтобы продавать земельные участки в Майами, как ты думаешь? Такое мог сделать только полудурок!

— Все может быть, — подтвердил Джейк. — От человека, который настолько спятил, что хотел застрелить Келхауна, можно ожидать чего угодно.

— Чепуха! И ты знаешь не хуже меня, зачем он сюда приезжал! Это был настоящий бабник! Ничтожество с важным видом — вот кто он был! И его содержала женщина!

“Ну и местечко, просто прелесть, — подумал я. — Ее каждый день судили за убийство и здесь, и во всех других барах города, а также всякий раз, когда она проходила по рынку”.

Почему она не продала мотель и не уехала отсюда? Из гордости? Уж чего–чего, а гордости ей не занимать, судя по выражению ее лица…

А впрочем, какое мне до этого дело? Я совершенно ничего не знаю о ней. Может быть, она действительно убила своего мужа? Иногда убийства совершают даже такие люди, которые не могут солгать, не покраснев… Но убить по такой гнусной причине, на какую они намекают?.. Нет, это казалось невероятным!

— А она сама… Она ведь тоже из Майами, — продолжал первый. По его тону можно было подумать, что родиться в Майами — уже преступление.

— Черт возьми, Руп! — сказал Джейк с угрюмым вызовом. — Хватит делать вид, будто я за нее заступаюсь… или за Стрейдера. Я только говорю, что знать и доказать — совершенно разные вещи.

— Доказать! — презрительно бросил Руп. — Не валяй дурака! Доказательств сколько хочешь! Зачем же, по–твоему, Стрейдер пытался припудрить так, будто дело — не мокруха, а несчастный случай?

Я поднял глаза. Вот это удар! И здесь наверняка прослеживается очень тревожная связь…

— Инсценировка несчастного случая и присутствие двух машин связаны между собой? — спросил я Джейка.

Во время спора обо мне совершенно позабыли, но сейчас воцарилась тишина и молчание, а холодок не имел ничего общего с кондиционером.

Джейк проглотил остаток своего пива и встал из–за стола.

— Ну я, пожалуй, поехал, — сказал он. — Благодарю вас, сэр.

Он вышел. Остальные какое–то время смотрели на меня, а потом вернулись к своему разговору.

Я заказал еще бутылку пива. Олли открыл ее и поставил передо мной. Из всех присутствующих он казался наиболее умным и наименее враждебным.

— Почему там были две машины? — спросил я.

Он вытер стол, посмотрел на меня оценивающим взглядом и хотел было уже ответить, но Руп опередил его:

— А вы кто такой?

— Меня зовут Чэтэм, — коротко ответил я.

— Я не это имел в виду, уважаемый… Какое вам до этого дело?

— Никакого, — ответил я. — А что?

— Слишком уж вы интересуетесь всем этим, чтобы вам было все равно.

— Просто изучаю местные обычаи, — сказал я. — Там, где я вырос, людей судили в суде присяжных, а не в барах.

— Вы что, приезжий?

— Я даже счастливее, чем вы думаете, — я проезжий.

— А зачем вы брали такси? Чтобы выспросить все у Джейка?

Внезапно я почувствовал, что он становится мне поперек глотки.

— Пейте лучше свое пиво! — сказал я.

Его глаза вспыхнули злобой. Он попытался встать; бармен глянул — и он остался на месте. Его приятель, на вид крепкий малый, неприязненно взглянул на меня, видимо, пытаясь решить, стоит ли заваривать кашу; но ничего не произошло, и напряжение исчезло.

Я выудил из кармана монетку и пошел к телефону. Смуглая девушка и парень в ковбойской шляпе до сих пор не обращали никакого внимания на нашу перепалку, но когда я прошел мимо их столика, девушка подняла на меня глаза. Мне показалось, что ей нет и восемнадцати, но у нее был такой вид, будто она потратила вдвое больше времени, неистово и целеустремленно убегая от невинности в любой ее форме. Левая ее нога была протянута вдоль столика и обнажена, а ее приятель, хитро скаля зубы, что–то на ней писал губной помадой. Она перехватила мой взгляд и пожала плечами.

Я вошел в будку автомата и, как только притворил дверь, сразу же понял, что нашел то, что искал. Вентилятор был плохо прилажен и работал с неровным дребезжащим гудением.

Я стал быстро соображать. Отсюда он мог видеть, как она вернулась из города — вот почему звонок последовал сразу после возвращения. Правда, горничная сказала, что дважды звонили в ее отсутствие… Ну что ж, он мог звонить и из других мест.Почти наверняка все три раза звонил один и тот же человек.

Я сделал вид, будто позвонил по телефону и, выйдя из будки, быстро взглянул на литературного ковбоя. Возраста он был довольно неопределенного, что–то от 23 до 40, с гладким пухлым лицом переросшего младенца и с намеком на брюшко. Рубашка его, как я теперь разглядел, была не сплошь голубой — перед серый с перламутровыми пуговицами и в каких–то пятнах, как будто запачканный. Глаза — как из голубого фарфора, напоминали глаза ребенка, если бы не выражение лукавого юмора и деревенской хитрости, с которым он сейчас похлопывал девушку по ноге, как будто приглашая ее прочитать написанное на обнаженном бедре.

Я вернулся к своему пиву. Чисто по привычке я стал разглядывать Рупа и его приятеля. Они были настолько разные, будто выдуманы юмористом для контраста. Руп — тощий и смуглый; лицо подловатое, скверное — такие вечно впутываются в скандалы. Но в общем–то выглядит вполне нормальным. Другой — крупный мужчина с лысеющей рыжей головой и большим грубым лицом, явно не дурак подраться, но, похоже, ничего жестокого и порочного. На нем замасленная куртка цвета хаки, а ногти — с черным ободом, как у механиков.

Расспрашивать бесполезно — с момента телефонного звонка прошло больше двух часов. Кроме всего прочего, мне все равно бы не ответили — слишком сильна вокруг атмосфера враждебности и подозрительности.

Я оставил бутылку с пивом и хотел встать из–за стола.

— Вы, кажется, сказали, что вы здесь проездом? — отозвался Руп.

— Совершенно верно.

— Но, должно быть, у вас здесь есть знакомые? Вы только что звонили по телефону.

— Звонил…

— Набрали номер, даже не глядя на цифры?

— Вы что–нибудь имеете против?

— Где вы остановились?

Я обернулся и холодно посмотрел на него:

— Через дорогу… А что?

— Я так и думал.

Олли поставил стакан, который усердно вытирал до сих пор.

— Уходите? — спросил он меня.

— Собирался уходить.

— Может, оно и лучше.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Чисто с экономической точки зрения, приятель. Он здесь постоянный посетитель.

— О’кей! — сказал я. — Но если вы его так цените, то может быть временно привяжете, пока я не уйду?

Руп начал приподниматься со стула, а его приятель разглядывал меня с задумчивым видом.

— Отставить! — спокойно сказал Олли, обращаясь к ним. — Мне не хотелось бы вызывать полицию.

— Золотые слова! — бросил я и, положив в карман сдачу, вышел на улицу.

Все, что произошло, было мелко и глупо, но тем не менее у меня было такое чувство, будто это уже намек на то настоящее, что происходит в глубине, — как мелкая рябь на поверхности в том месте, где глубоко внизу течет мощный поток, или как тлеющий огонек, который готов вспыхнуть каждую минуту ярким пламенем.

Меня удивляло, с какой ожесточенностью все они ополчились на миссис Лэнгстон. Видимо — убеждены, что она участвовала в убийстве мужа. Но, с другой стороны, если улики против нее, то почему же ее не арестовали и не привлекли к суду?

Я перешел через шоссе, томившееся в свинцовой жаре наступающего вечера, и меня снова поразил мрачный вид мотеля и окружающей территории. Какому проезжему может прийти в голову остановиться в таком месте? Да, дело явно шло к банкротству. Почему она не попытается посадить хоть какие–нибудь кустики или, наоборот, продать все к чертовой бабушке?

Я пожал плечами. Какое мне дело до всего этого?

Она сидела в бюро, делая какие–то записи в большой книге.

Услышав мои шаги, она подняла глаза и сказала со слабой улыбкой:

— Занимаюсь бухгалтерией…

В тот же момент я поймал себя на мысли, что она гораздо красивее, чем показалось мне на первый взгляд, и что есть что–то непреодолимо приятное и привлекательное в контрасте между персиковой бледностью и темно–каштановым отливом волос.

“Есть такие лица, — решил я, — которые не поражают вас с первого взгляда, но всякий раз, когда вы смотрите на них, вы открываете в них что–то новое”.

У нее были тонкие и очень женственные руки, которые сейчас грациозно двигались среди лежавших на столе бумаг.

Я остановился в дверях и закурил сигарету.

— Этот человек звонил из “Силвер Кинг Инн”, — сказал я.

Она вздрогнула и подняла голову. Я сразу понял, что совершил оплошность, сказав ей, что он был так близко от нее.

— Откуда вы знаете? — спросила она. — Или вы…

Я кивнул:

— Вентилятор… Я проверил их все, пока не напал на тот, который шумел.

— Не знаю, как и благодарить вас…

— За что? — спросил я. — Человека я не нашел. Видимо, он сразу же ушел оттуда. Но вы можете сообщить шерифу…

— Да, да, конечно… — сказала она, пытаясь говорить бодрым тоном, но я сразу увидел, что она не питает никаких надежд на помощь полиции. Я почувствовал, что во мне поднимается еще большее отвращение к этому городку и его обитателям.

“Взорвать бы его к чертям собачьим!” — подумал я.

Пройдя к себе в номер, я налил в стакан немного виски. Потом снял пропотевшую рубашку, растянулся на кровати и стал мрачно смотреть в потолок. Я жалел, что не успел объехать грузовик Фрэнки, прежде чем тот дал задний ход. Торчи здесь теперь 36 часов!

“Да, нервишки подводят, — подумал я. — Не можешь выносить собственного общества — вот и злишься на всех и вся. Единственное, что тебе остается, это двигаться, двигаться без передышки, но только этим ведь ничего не решишь. Тебе будет так же паршиво и в Сент—Питерсберге, и в Майами”…

В дверь тихо постучали.

— Войдите! — сказал я.

Вошла миссис Лэнгстон и нерешительно остановилась на пороге.

Я сделал неопределенный жест в сторону кресла:

— Садитесь!

Оставив дверь слегка приоткрытой, она подошла к креслу и села, сдвинув колени и нервно поправив подол платья. Ей было явно не по себе.

— Я… Я хотела поговорить с вами, — сказала она, словно не зная, с чего начать.

— О чем? — спросил я. Приподнявшись на локте, я кивнул в сторону комода. — Там виски и сигареты. Угощайтесь!

Отлично, Чэтэм! Вы еще не совсем утеряли способность к маленьким любезностям. Вы еще в состоянии хрюкать и тыкать пальцем.

Она покачала головой:

— Нет, спасибо… — Пауза, затем нерешительно: — Вы говорили мне, что служили полицейским, но теперь ушли из полиции.

— Совершенно верно, — подтвердил я.

— С моей стороны не слишком бестактно спросить, чем вы сейчас занимаетесь?

— Я бы ответил “нет” по обеим частям вашего вопроса. Сейчас я ничем не занимаюсь. Просто еду в Майами. С какой целью — в данный момент я сам не знаю.

Она слегка нахмурилась, словно была озадачена моими словами.

— А вы не согласились бы сделать кое–что для меня, если я заплачу вам за работу?

— Все зависит от того, что именно я должен буду сделать.

— Тогда я сразу перейду к существу… Вы не можете выяснить, кто этот человек?

— Почему именно я?

Она сделала глубокий вздох, как делают люди перед тем, как нырнуть в воду.

— Потому что я подумала, как умно вы обнаружили, откуда он звонил. Вы сумели это сделать… А я больше не могу этого вынести, мистер Чэтэм. Не подходить к телефону я не могу, но он звонит и мне кажется, что я схожу с ума. Я не знаю, кто он, где он… Возможно, он часто наблюдает за мной и, когда я иду по улицам, я вся словно сжимаюсь…

Я вспомнил этого тупоголового Макгрудера. “Никогда еще не было вреда от телефонного звонка”, — сказал он недавно…

— Нет, — ответил я.

— Но почему? — беспомощно спросила она. — Я не очень богата, но я с радостью заплатила бы вам… В разумных пределах.

— Во–первых, это дело полиции, а я не полицейский.

— Но ведь частные сыщики…

— Они должны иметь разрешение. А действовать без официального разрешения — значит навлечь на себя кучу неприятностей… И во–вторых, просто установить личность этого человека — еще не все. Единственное, что его остановит, — тюрьма или психушка. Но для этого нужны доказательства и организация, которая захочет возбудить дело. Придется обращаться в полицию и к окружным властям. И если начнут тянуть и медлить, ничего не выгорит.

— Понимаю, — сказала она усталым голосом, а я в эту минуту ненавидел себя за то, что выбиваю у нее почву из–под ног. Чувствительная, нервная женщина, на нее навалилось несчастье, которое ей не по плечам… Я чувствовал, что она цепляется за меня, как утопающий за соломинку.

— Почему вы не продадите свой мотель и не уедете отсюда? — спросил я.

— Нет, нет! Только не это! — В каком–то отчаянии вскричала она. — Мой муж вложил в это все, что имел, — продолжала она более спокойно. — И я совершенно не собираюсь продавать его и бежать, как испуганный ребенок, даже если для этого и придется пойти на какие–то жертвы.

— Тогда почему вы не озелените это место? Ведь оно выглядит совсем заброшенным и отпугивает клиентов.

Она поднялась.

— Знаю. Но у меня на это просто нет денег.

“А у меня есть, — подумал я. — И это как раз такое дело, которое я, может быть, подсознательно искал. Но я не хочу связываться с этой женщиной! Не хочу связываться ни с кем! Точка!”

У двери она нерешительно остановилась и спросила:

— Так вы даже не хотите взвесить мое предложение?

— Нет, — ответил я. Мне не нравилось, что я невольно поддаюсь ее обаянию, и мне хотелось забыть о ней и ее бедах. — Я бы мог заткнуть ему рот только одним способом, если бы нашел его. Хорошенько избить… Надеюсь, вы не хотите нанять меня, чтобы я избил человека? Человека, который явно не в своем уме?

Она передернула плечами от страха:

— Нет! Конечно, нет!.. Какой ужас!..

Я грубо прервал ее:

— Кроме того, я совсем не уверен, что смог бы избить умалишенного. Меня отстранили от работы в сан–францисской полиции за зверское обращение, но я, по крайней мере, избил вменяемого. Я считаю, что разница тут есть, и большая. Так что оставим этот разговор.

Она удивленно посмотрела на меня и нахмурилась.

— За зверское обращение?

— Вот именно!

Какое–то мгновение она ждала, не скажу ли я еще что–нибудь, а так как я промолчал, сказала:

— Простите за беспокойство, мистер Чэтэм.

После этого она вышла, закрыв за собой дверь.

Я снова вернулся к изучению потолка. Он ничем не отличался от множества других потолков, которые мне приходилось разглядывать.

Около шести часов я вызвал такси и поехал в город. Пообедал в одиночестве, купил несколько журналов и в голубых пыльных сумерках вернулся пешком в мотель. Машины стояли только у трех номеров.

Через полчаса я лежал на кровати и листал журналы, как вдруг услышал шум машины, остановившейся на гравиевой дорожке, а через несколько минут — звуки пререкающихся голосов. Возмущение слышалось только в одном голосе — мужском, а второй, кажется, принадлежал миссис Лэнгстон. Разговор продолжался, мужчина все больше горячился. Я встал и выглянул за дверь.

Уже совсем стемнело; на территории мотеля горел свет. Слева, через два номера от меня, стояли трое: миссис Лэнгстон, крутоплечий малый лет двадцати и девушка, по крайней мере лет на пять моложе; она очень бы смотрелась на мотоцикле и в шлеме. Против входа в номер стояла машина.

Я подошел к ним и прислонился к стене. Дело попахивало скандалом.

Миссис Лэнгстон стояла с протянутой рукой, держа в ней деньги.

— Вам придется уехать, — сказала она. — Иначе я вызову полицию.

— Вызову полицию! — передразнил ее юнец. — Боже мой, как я испугался!

Это был крупный наглый тип с карими глазами и волосами цвета мокрого бетона, подстриженными сзади как хвост селезня. На нем были сапоги, джинсы и испанский пуловер, обтягивающий, как ему и хотелось, крепкие плечи.

— Что кому не нравится? — спросил я.

Миссис Лэнгстон оглянулась.

— Он зарегистрировался в мотеле один, а когда я случайно минуту спустя выглянула из дома, я увидела, как с заднего сидения машины выскочила вот эта девчонка. Тогда я сказала, что им придется покинуть мой мотель, хотела вернуть деньги, но он их не берет.

— Хотите, я их ему верну?

Юнец смерил меня презрительным взглядом:

— Не петушись, папаша! Тут и не такие дела делаются!

— Вот как? — протянул я, даже не взглянув на него.

Все это выглядело подозрительно — ведь номер стоил шесть долларов.

Миссис Лэнгстон по–прежнему была взволнована:

— Может быть, вызвать полицию?

— Успеем, — ответил я, взяв деньги, посмотрел на юнца. — Кто тебе заплатил?

— Заплатил мне? Вы что, рехнулись, папаша? У меня с женой медовый месяц… Мы подъезжаем к этому убогому мотелю…

— И законная жена прячется среди пакетов с рисом и старой обувью, а гордый муж идет регистрироваться…

— Она у меня робкая, папаша…

— Разумеется! — сказал я. От этой девчонки веяло невинностью, как от шлюхи в Сан—Франциско. — Где ваш багаж?

— Потеряли.

— Тоже неплохой ответ, — бросил я и, сложив обе купюры, сунул ему в карман. — Сматывайте отсюда!

Он был ловкий малый, но я успел прочесть намерение в его глазах. Удар левой я успел блокировать, но все–таки он успел ударить меня коленом в бедро.

— Дай ему, Джейр! — взвизгнула девушка, но мне пришлось обмануть ее ожидания: я сам ударил. Он отлетел к машине, соскользнул и упал на гравий, лицом вниз. Я нагнулся и повернул его. Казалось, я вижу замедленно снятую ленту из фильма о каком–то футбольном матче, который вы видели уже столько раз, что можете заранее предсказать каждое движение. В следующее мгновение в руке у него оказался складной нож, но я сразу ударил по руке, и нож отлетел в гравий. Он схватился за свою правую руку, скорчился, но не проронил ни звука. А я нагнулся, поднял нож, сложил и, размахнувшись, перебросил через крышу домика в темноту.

Он поднялся, все еще держась левой рукой за правую.

— Она не сломана, — сказал я. — Но в следующий раз гарантирую, что чикаться не буду!

Они сели в машину, глядя на меня, как два диких зверька. Девушка села за руль. Машина тронулась, вырулила на шоссе и исчезла.

Я обернулся. Миссис Лэнгстон стояла у крыльца и наблюдала за мной. Она не была ни испугана, ни шокирована. В глазах отражалась лишь усталость, бездонная усталость…

“Усталость от всякой жестокости, от всяческого насилия”, — подумал я.

Потом она словно очнулась и провела рукой по волосам.

— Благодарю вас! — сказала она.

— Не за что.

— Что вы имели в виду, спросив, кто ему заплатил?

— Так просто… Предположение… Они могли навлечь на вас большие неприятности.

Она кивнула:

— Знаю… Но мне не пришло в голову, что им эту мысль могли подсказать.

— Не слишком оригинальная мысль… Но чего ради им понадобился шестидолларовый номер?

Она пожала плечами.

— Они не из окрестных жителей?

— Не думаю, — ответила она.

Вернувшись в номер, я подержал в воде распухшую руку, а потом улегся и читал почти до полуночи.

Наконец, я выключил свет и стал засыпать, но тут внезапно зазвонил телефон, стоящий на ночном столике.

Кто в этом городе мог мне звонить? Я снял трубку и пробормотал сонно:

— Алло?

— Чэтэм? — Голос был мужской, беззвучный, безликий, почти шепот.

— Да.

— Вы нам здесь не нужны. Уматывайте из города.

Теперь я уже совсем проснулся:

— А кто это говорит?

— Неважно! Проваливайте отсюда!

— В таких случаях пишут анонимное письмо, — ответил я. — Это красиво и романтично. А вы вместо этого будите меня среди ночи.

— У нас есть средства подействовать на вас! Завтра мы вам покажем! И можете считать это предупреждением — все!

Он дал отбой.

Я повесил трубку и закурил сигарету. Все это попахивало дешевой мелодрамой и не имело никакого смысла. Уж не мой ли приятель Руп так разошелся? Голоса я не узнал, но это не пьяный шутник.

И как он узнал мое имя? Я пожал плечами и погасил свет. Анонимные угрозы по телефону! До какой дурости можно дойти!

Когда я проснулся, было уже девять. Быстро приняв душ, я оделся и вышел, собираясь позавтракать напротив, у Олли Утро было теплое и солнечное, и от блеска солнца, отражавшегося на белом гравии, было больно глазам. Машин, которые я видел вечером, уже не было. Джози возилась у номеров другого крыла с полными корзинками чистого белья.

— Доброе утро! — сказала она. Я помахал ей в ответ и направился было через дорогу. Джози в этот момент вошла в домик, и в этот же миг раздался ее крик.

Она выскочила на длинное крыльцо и неловко, как медведь, побежала к главному зданию.

— О, миссис Джорджия! — кричала она. — Боже ты мой, миссис Джорджия!

Я повернулся и побежал к номеру, из которого она выскочила, оставив дверь открытой.

Заглянув внутрь, я сразу почувствовал, как во мне закипает ярость. Это был шедевр, на который был способен лишь глубоко порочный человек. Однажды мне уже довелось видеть такое, а увидев однажды, никогда не забудешь, как это выглядит.

Краска сошла со штукатурки на стенах и на потолке и свисала какими–то рваными полосами. От покрывал на кроватях и портьер еще исходил пар и резкий запах; ковер превратился в потемневшие разложившиеся лохмотья. На мебели и деревянных поверхностях шелушился лак.

Я услышал за спиной быстрые шаги, и через мгновение она уже стояла в дверях, рядом со мной.

— Не входите! — сказал я.

Она смотрела на весь этот ужас, не произнося ни слова. Я приготовился поддержать ее, протянул руку, но она не упала: прислонилась к косяку и закрыла глаза. Джози издала нечто вроде стона и неуклюже похлопала ее по плечу.

— Что это? — спросила миссис Лэнгстон, устремив на меня круглые от испуга глаза. — Почему они так пузырятся… Простыни, вещи?

— Кислота, — сказал я и поднял с полу обрывок ковра. Он распался у меня в руках. — Из какого материала ковер, не знаете?

Непонимающий взгляд.

— Из чего сделан ковер — из шерсти, хлопка, синтетики?

— Из хлопка, — ответила она.

“Видимо, серная кислота, — подумал я. — Можно войти в комнату, только надо сразу после этого вымыть ботинки”.

С порога было видно, что оба зеркала лежат на кровати — разбитые и прикрытые одеялом; я хотел посмотреть, что он сделал с ванной и с умывальником.

— Последите за ней! — сказал я Джози и собрался войти в комнату. И тут миссис Лэнгстон не выдержала.

Она приложила руки к лицу и неожиданно рассмеялась. Я прикрикнул — а она повернулась и выбежала на крыльцо; остановилась на солнцепеке, запустив пальцы в волосы. По лицу текли слезы, а она вздрагивала, смеялась и дико вскрикивала. Я схватил ее за руку и легонько шлепнул по щеке. Лишь после этого она замолкла и удивленно посмотрела на меня, словно видела впервые. Я подхватил ее на руки и бегом понес в бюро.

— Идите за мной! — крикнул я Джози.

Я уложил миссис Лэнгстон в одно из бамбуковых кресел. Джози вбежала следом. Я показал на телефон:

— Кто ее врач?.. Попросите его немедленно приехать!

— Хорошо, сэр… — Она схватила трубку и стала набирать номер.

Я повернулся и опустился на колени перед креслом, и котором полулежала Джорджия. Она была в сознании, но лицо — смертельно бледное, и глаза смотрят безо всякого выражения.

— Все в порядке, миссис Лэнгстон? — спросил я.

Но она, казалось, даже не видела меня.

— Джорджия! — выкрикнул я резко.

Лишь тогда на ее лице появилось какое–то выражение, глаза чуть–чуть оживились, и она посмотрела на меня. На этот раз она меня увидела.

— О-о! — простонала она, приложила руки к лицу и покачала головой. — Я… я… со мной все в порядке, — сказала она срывающимся голосом.

Джози повесила трубку:

— Доктор сказал, что будет через несколько минут.

— Хорошо! — сказал я. — Какой номер у той комнаты?

— Пятый.

— Вы знаете, где она хранит регистрационную книгу? — спросил я Джози.

— Это карточки, я сейчас достану их, — сказала миссис Лэнгстон.

Она хотела встать, но я удержал:

— Сидите. Скажите только, где они?

— В коробке. На полке под столом. Если вы мне их дадите…

Я нашел коробку и положил ей на колени:

— Вы записываете номера машин?

— Да, — ответила она, вынимая и просматривая карточки. — Я записала его номер. Это был мужчина. Один. Приехал около двух часов ночи.

— Отлично! — Я вернулся к столу и соединился с телефонной станцией. — Дайте мне дорожный патруль.

— Это не здесь, — ответила телефонистка. — Ближайший патруль…

— Мне все равно, где он размещается, — сказал я. — Просто соедините меня с ним!

— Хорошо, сэр. Не вешайте трубку.

Я повернулся к миссис Лэнгстон. Она уже нашла карточку.

— Какая была машина? — спросил я.

Она снова задрожала, словно в ознобе. Потом перевела дыхание:

— “Форд”. Зеленый седан. Документы выданы в Калифорнии. Помню, я подумала: странно, что у него такой акцент, как у жителей Джорджии.

— Чудесно! — сказал я. — Продиктуйте мне номер.

— МФА-363.

До меня дошло не сразу. Я повторил:

— МФА-363… — А потом вырвал карточку у нее из руки. — Что–что?

— Соединяю вас, сэр! — послышался голос телефонистки.

Я все еще смотрел на карточку.

— Прошу меня извинить, — наконец сказал я телефонистке. — Телефонный разговор аннулируется.

И уронил трубку.

Миссис Лэнгстон удивленно смотрела на меня.

— В чем дело? — наконец решилась она спросить.

— Это — мой номер, — ответил я.

Она покачала головой:

— Не понимаю…

— Это номер моей машины!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

“ЗАВТРА МЫ ВАМ ПОКАЖЕМ, — сказал он. — И МОЖЕТЕ СЧИТАТЬ ЭТО ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕМ!” Значит, этот разгром учинен из–за меня. Он посылал мне весть, приведя в полную негодность один из номеров. Ущерб на тысячу долларов.

Я подошел к миссис Лэнгстон:

— Вы можете описать его внешность?

Она снова опустила глаза и начала лихорадочно перебирать складки своей юбки. К ней вновь возвращалось шоковое состояние.

Я встал на колени перед креслом. Мне не хотелось донимать ее сейчас вопросами, но когда придет врач, он обязательно даст ей снотворного, и может статься, что я смогу поговорить с ней не раньше чем через сутки.

— Вы можете хоть что–нибудь сказать про него? — мягко спросил я.

Она слегка приподняла голову и остановила взгляд на мне. Потом провела рукой по лицу и судорожно вздохнула.

— Я… Я…

Джози метнула на меня встревоженный и даже гневный взгляд:

— Не могли бы вы оставить ее сейчас в покое, сэр? Бедная девочка! Ей больше не выдержать…

— Знаю… — сказал я.

— Со мной все в порядке… — Она помолчала, а потом сказала безжизненным, едва слышным голосом. — Ему, я думаю, лет 35, высокий, около шести футов. Но очень худой. Светлые волосы и светло–голубые глаза… И, наверное, он много бывал на солнце… Знаете, морщинки у глаз… Выгоревшие брови… — Голос ее внезапно замер, оборвался.

— Вы прекрасно его описали, — сказал я. — Может быть, вспомните еще что–нибудь?

Она глубоко вздохнула.

— Кажется, он был в очках… Да, да, в очках в стальной оправе… И на нем была белая рубашка… Но без галстука.

— Какие–нибудь особые приметы? — спросил я. Она покачала головой.

За окнами послышался шум машины. Вскоре она остановилась у входа. Я поднялся.

— Как зовут врача? — спросил я у Джози.

— Доктор Грэм.

Я вышел.

Моложавый человек с приятным живым лицом и светлыми волосами как раз захлопывал дверцу зеленой двухместной машины. В руке у него был черный чемоданчик.

— Доктор Грэм? Меня зовут Чэтэм, — сказал я.

Мы обменялись рукопожатием, и я быстро рассказал ему о случившемся.

— Это было последней каплей, — закончил я. — И сейчас у нее или истерика, или шок… Не знаю, как это у вас точно называется. Кажется, она на грани нервного срыва.

— Понимаю… Надо бы взглянуть на нее, — вежливо сказал он. Вежливо, но в то же время с нетерпением, как всегда поступает врач, когда слышит диагноз из уст профана.

Я прошел вместе с ним в бюро.

Доктор заговорил с ней — и сразу нахмурился, когда увидел, как она реагирует на его слова.

— Ее лучше перенести в спальню. Если бы вы помогли…

— Не забудьте свой чемоданчик, — сказал я доктору.

Она пыталась возражать и самостоятельно подняться с кресла, но я взял ее на руки и пошел следом за Джози в проход за занавеской. Там находилась жилая комната, служившая одновременно и столовой. Две двери. Правая — в спальню.

Там было тихо и прохладно. Занавеси на окнах задернуты; на всем печать тонкого вкуса. На полу лежал серый с перламутровым оттенком коврик. Двухспальная кровать накрыта синим покрывалом.

Я опустил ее на кровать.

— Мне уже лучше, — сказала она, делая попытку сесть на кровати. Я мягко заставил ее лечь. В ореоле темных растрепанных волос лицо ее казалось вылепленным из воска.

Доктор Грэм поставил на стул свой чемоданчик и вынул стетоскоп. Кивком он попросил меня выйти.

— А вы останьтесь, — сказал он Джози.

Я вышел в соседнюю комнату. Камин; стены украшали чучела рыб и фотографии яхт. Я рассеянно подумал, что это собственно не рыбы, а дельфины, но это меня мало волновало… Пройдя комнату, я вошел в бюро и позвонил шерифу.

— Его нет на месте, — ответил мне мужской голос. — У телефона Редфилд. Чем могу помочь?

— Я звоню из “Магнолии Лодж”, — сказал я.

— Вот как? — ответил он. — И что там стряслось на этот раз? — Тон был не столько грубый, сколько резкий и с оттенком раздражения.

— Какой–то вандал облил номер серной кислотой, — сказал я.

— Серной кислотой? Когда это случилось?

— Где–то между двумя часами и рассветом.

— Он снял этот номер, так, что ли? — Несмотря на то что он творил с раздражением, он был, видимо, больше на своем месте, чем тот комик, с которым я говорил вчера В вопросах чувствовалась известная компетентность.

— Вы угадали, — сказал я. — Так как насчет того, чтобы прислать человека?

— У вас есть номер его машины? И его описание?

— Зеленый седан, “Форд”, — ответил я и кратко повторил то, что миссис Лэнгстон рассказала мне об этом человеке. — А номер фальшивый. Номерная табличка — краденая…

— Минутку, минутку! Я что–то не понимаю, как вы могли узнать, что номерной знак краденый?

— Потому что это мой номерной знак. Моя машина в гараже. Она сейчас ремонтируется. В большом гараже с демонстрационным залом…

— Не так быстро… А кстати, кто вы сами?

Я назвал себя и стал объяснять мое присутствие в этом городе, но он вскоре прервал меня.

— Послушайте! Мне совершенно непонятно, при чем тут вы — дайте к телефону миссис Лэнгстон!

— Ей сейчас плохо, и у нее врач, — ответил я. — Так как насчет вашего человека? Пускай приедет и полюбуется на этот разгром.

— Пришлем кого–нибудь, — ответил он. — А вы тоже не отлучайтесь оттуда. Нам нужно с вами поговорить.

— Я никуда не собираюсь отлучаться, — ответил я.

С минуту я стоял, прикидывая, что мне делать. Возможно, это действительно серная кислота. Она дешевая, достать легко. И если ее нейтрализовать, то еще можно что–нибудь спасти. Дерево и мебель можно отделать заново, если кислота не въелась слишком глубоко. Но сначала нужно было удостовериться в том, что это кислота. Я поспешно вернулся в проходную комнату за портьерой, но на этот раз открыл дверь слева. Это была кухня. Я стал шарить по полкам, висящим над раковиной, и почти сразу нашел небольшую банку с содой.

Схватив ее, я побежал в пятый номер. Остановившись на пороге, я стал тереть носовым платком влажный обрывок ковра, пока платок не увлажнился. Тогда я расстелил его на бетонной плите крыльца, посыпал содой и стал ждать. Через несколько минут необработанная половина разорвалась, как гнилая тряпка, а часть, посыпанная содой, только обесцветилась. Я швырнул платок на гравий и пошел обратно. Кожу на руках в том месте, куда попала кислота, саднило. Я нашел водопроводный кран и вымыл руки.

Я не мог воспользоваться машиной миссис Лэнгстон — нет ключей. Кроме того, я хотел еще раз поговорить с врачом и дождаться человека от шерифа. Поэтому я позвонил по телефону и заказал такси.

Пятый номер… Я почувствовал, что мной овладевает ярость. Желание наложить руку на этого негодяя было почти таким же острым, как сексуальная страсть.

“Остынь! — сказал я себе. — Держи себя в руках”.

Минуты через две у мотеля остановилась машина. Это был Джейк со своей клавиатурой внушительных и несоответственных зубов.

— Хэллоу! — приветствовал он меня.

— Добрый день, Джейк! — Я вручил ему двадцать долларов. — Отправляйтесь в ближайшую лавку или на рынок и привезите мне ящик питьевой соды.

Он вытаращил глаза.

— Ящик? Видно, вы побили рекорд по несварению желудка!

— Угадали! — ответил я.

Поскольку я не стал объяснять подробности, он посмотрел на меня так, будто я совсем рехнулся, и уехал, не сказав больше ни слова.

“Наверное, очень мало шансов проследить, откуда взялась кислота, — подумал я. — Ведь мы имеем дело не с простаками. Разумеется, он ее не покупал. И если он смог пролезть в гараж и выкрасть мой номерной знак, то мог взломать любую лавку”…

Я с нетерпением взглянул на часы. Какого черта не едет полиция? С момента моего телефонного звонка прошло уже 10 минут. Джози уже вышла из комнаты миссис Лэнгстон и стояла у стола в нерешительности, словно не зная, как связать узлы оборвавшегося дня.

Из–за портьеры вышел врач. В руке он держал бювар с рецептами.

— Ну, как дела? — спросил я.

Он посмотрел на меня и нахмурился:

— Вы, случайно, не родственник?

— Нет, — ответил я.

Он кивнул.

— Да, я не слышал, чтобы у нее здесь были родственники.

— Послушайте, доктор! — сказал я. — Все равно кто–то должен обо всем позаботиться. Я не знаю, есть ли у нее в городе друзья и где искать ее родственников, но вы можете все сказать мне. Я ее друг.

— Отлично! — Он положил свой бювар, взял ручку и стал писать. — Закажите это лекарство сейчас же и дайте ей, как только она проснется. Я дал снотворное, так что проснется она к вечеру, либо к ночи. Но больше всего ей нужен покой.

Он замолчал и посмотрел на меня:

— Я имею в виду абсолютный покой. Понимаете, абсолютный. Она должна лежать в постели в тишине. Никаких волнений, никаких эмоций — по возможности.

— Вы все точно определили, — сказал я. — Все так и будет!

— Постарайтесь заставить ее что–нибудь съесть. На глаз, ее вес фунтов на 20 ниже нормы. Конечно, пока мы не сделали всех анализов, но я думаю, что это не анемия и не что–либо органическое. Похоже на сильное переутомление, недосыпание, эмоциональное напряжение.

— А что вы скажете насчет нервного срыва?

Он покачал головой:

— Это всегда непредсказуемо — зависит от темперамента и запасов нервной энергии. Придется выждать и посмотреть, как она будет себя вести в течение ближайших дней. Но могу сказать, что такая опасность тоже не исключена. Не знаю, как давно она тянула на запасах нервной энергии, да и вообще я не психиатр; но мне кажется, что она слишком долго жила на одних нервах.

Он замолчал. А потом пожал плечами и сказал отчетливо:

— Однако давайте лучше вернемся на более знакомую почву. Вот это — транквилизатор. Это — витамины. А здесь — фенолбарбитал. — Он взглянул на меня и подтолкнул рецепт в мою сторону. — Фенолбарбитал держите у себя и давайте ей строго по дозировке.

— Значит, ее дела настолько плохи?

— Нет, возможно, и не так плохи. Но не будем рисковать.

— Может быть, следует нанять сиделку?

Он взглянул на Джози:

— Вы здесь ночуете?

— Нет, сэр, — ответила она. — Но если надо, я смогу.

— Вот и прекрасно! Кто–нибудь всегда должен быть поблизости. Во всяком случае, первое время.

— Возьмите это на себя, — сказал я Джози. — Забудьте обо всем остальном и заботьтесь только о ней. А я закрою мотель. Хотя бы на ближайшие несколько дней.

Доктор Грэм взял свой чемоданчик:

— Позвоните мне, когда она проснется. Я почти наверняка буду дома.

— Хорошо, — ответил я. — И большое вам спасибо, доктор!

Он сел в машину и уехал. Как раз в тот момент, когда он выезжал на шоссе, появился Джейк. Я поставил ящик с содой на крыльцо, взял сдачу, расплатился с ним, дав щедрые чаевые. Он в ответ лишь покачал головой и укатил в сторону центра.

Я нашел длинный садовый шланг, который можно было дотянуть до номера 5, и привинтил его к крану. Но дальше ничего делать не мог — нужно дождаться, пока полиция осмотрит место происшествия.

Я посмотрел на шоссе — ни одной полицейской машины. Тогда я в сердцах швырнул шланг на гравий, вошел в бюро и снова набрал номер.

Тот же голос ответил:

— Контора шерифа. У телефона Редфилд.

— Это Чэтэм из “Магнолии”…

— Да, да! — резко прервал он. — Что там еще?

— Хочу знать, когда вы пришлете человека?

— Не давите на нас… Пришлем.

— Когда же все–таки? Я хочу вымыть комнату, прежде чем кислота проест ее до фундамента.

— Ну и мойте себе на здоровье! Мы вам разрешаем.

— А вам что, не нужны улики? И как насчет отпечатков пальцев?

— О, боже ты мой! Чего вы ко мне привязались? Да если он работал с кислотой, то на руках у него были резиновые перчатки! А вы говорите — “отпечатки пальцев”!

В его словах, разумеется, была логика, но эта логика не безупречна. Основываться на заочных предположениях полиция не имела права. Такая небрежность недопустима. Я почувствовал, что он и сам это понимает — уж очень горячился.

— И еще одно! — продолжал он. — Насчет вашей выдумки о номерном знаке. Такие штучки мне не нравятся. Я позвонил в гараж. Обе таблички на месте, на вашей машине.

Я нахмурился. Интересно, видела ли она их сама или поверила на слово? Потом я вспомнил ее слова, что знаки были калифорнийские, а он записал в карточку только один номер — значит, видела их сама.

— Стало быть, он прикрепил их на место, — сказал я. — И не спрашивайте — почему.

— И не собираюсь! Даже поверить вам, что ими пользовались, глупо!

— И люди из гаража не пожаловались на взлом?

— Нет… Конечно, нет.

— Тогда слушайте! Это очень легко установить. Почему бы вам не потрясти свой жирок и не отправиться туда самому, вместо того чтобы звонить по телефону? Если вы осмотрите гараж, то обязательно обнаружите, что кто–то нашел там лазейку. А также убедитесь, что номерные знаки снимались, а потом были водворены на место. Это будет заметно. Номера привинчены минимум 18 месяцев тому. Если винты не тронуты — я проиграл.

— Вы думаете, что я совсем спятил? Кому, черт возьми, придет в голову возиться с номерными знаками?

— Если вы когда–нибудь доберетесь до “Магнолии”, я вам расскажу, — пообещал я.

— Ладно, не уезжайте никуда. Кто–нибудь приедет. Вы меня заинтересовали.

— Что ж, спасибо и на этом, — сказал я, но он уже повесил трубку.

Я сделал то же самое и уже собирался выйти, как вдруг телефон зазвонил снова. Я повернулся и снял трубку.

— Мотель “Магнолия Лодж”.

Ответа не последовало. Только какой–то отдаленный шум и еще нечто, похожее на дыхание.

— Мотель “Магнолия Лодж”, — повторил я.

В телефонной трубке раздался щелчок — отбой.

Видимо, мой приятель проверяет, здесь ли я еще. А может быть, звонил тот человек, который “доводит” миссис Лэнгстон? И внезапно мне пришла в голову мысль, и я подивился, почему она не пришла мне в голову раньше. Может быть, он совсем и не маньяк — может быть, против нее организована систематическая и хладнокровная кампания с целью свести с ума и разорить? Вот он и хочет отделаться от меня — ведь я могу попытаться ей помочь?

Но зачем он это делает? Конечно, на нее легло пятно подозрения, которое как бы заклеймило и весь городок, но одним этим все же нельзя объяснить происшедшее. Преднамеренная попытка свести человека с ума — хуже, чем само убийство. Только безнадежно извращенный ум может решиться на такое. Но с другой стороны — мог ли больной человек устроить такое “происшествие”? Трудно ответить на этот вопрос; и это дело казалось мне все более темным и непонятным каждый раз, как я начинал о нем думать…

Позади главного здания я нашел несколько досок и притащил их ко входу в № 5. Как раз когда я укладывал их на гравий, с шоссе в сторону мотеля свернула полицейская машина. В ней сидел только один полицейский офицер. Он остановил машину и вылез — огромный, лет двадцати с небольшим, с телосложением и движениями атлета. У него было мясистое, но красивое лицо, на котором лежала печать самоуверенности, раздвоенный подбородок, зеленые глаза и длинные темные волосы, причесанные с большой тщательностью. На ремне у пояса — пистолет, отделанный перламутром, кожаный футляр с наручниками. Если чуть–чуть изменить его мундир, он мог бы сойти за полицейского из “Роз—Мари”, я даже начал опасаться, что он сейчас запоет.

“Перестань язвить! — сказал я себе. — Тебе так долго пришлось ждать, что ты теперь их всех ненавидишь”.

— Редфилд? — спросил я.

Он небрежно мотнул головой:

— Макгрудер.

— Рад вас видеть, — сказал я. — Меня зовут Чэтэм.

Ему без труда удалось скрыть свой восторг по поводу моих слов.

— Я слышал, что вам не терпится кому–либо показать этот номер, — сказал он. — Ну что ж, пойдемте посмотрим!

Он двинулся вперед с нахальной грацией матадора, засунув свои мясистые пальцы за пояс, и вскоре добрался до номера.

— Гмм… — промычал он. Потом повернулся ко мне. — Ладно, тащите сюда эти доски!

Я взглянул на него, но язык решил придержать и втащил доски в номер. Чувствовал я себя при этом как сэр Уолтер Рэйли. Когда я уже стоял на второй доске и укладывал третью, которая дотянулась до самой ванной, он ступил на первую и вошел в номер.

Оглядев мерзкий и бессмысленный хаос, он небрежно бросил:

— Настоящий погром, а?

— Точно к такому же мнению пришел и я.

Он оставил мои слова без внимания.

Я же тем временем заглянул в ванную и почувствовал, как во мне снова закипает злость. Он и тут поработал: вся эмаль отбита, ванна и умывальник — все в трещинах. В то же время я подивился, как это удалось ему сделать без шума.

“Возможно, орудовал резиновым молотком с резцом? — подумал я. — И этим же орудием воспользовался, чтобы провести длинные полосы на кафеле”.

На полу я увидел две пустых стеклянных бутыли. Рядом валялись резиновые пробки.

Макгрудер подошел и тоже заглянул в ванную:

— Этот мальчик был в ударе, не правда ли?

Вы просите прислать вам полицейского, а вам вместо этого присылают шута из комической оперы. Я проглотил саркастическую реплику, которая вряд ли помогла бы делу, и собирался спросить, с чего он начнет, как вдруг он пожал плечами и сказал: “Ну что ж, ладно!” и, повернувшись, направился к выходу.

Не веря своим ушам, я уставился ему в спину:

— Что значит: “Ну что ж, ладно”?

Он посмотрел на меня безразличным взглядом и подтянул пояс:

— Я побывал на месте происшествия. Видел все. Теперь доложу начальству. Но явных улик нет…

— А как насчет отпечатков пальцев? — спросил я. — Или вы такими делами не занимаетесь? И потом — регистрационная карточка, которую он заполнил? Кроме того, если я вас не утомлю, то могу сообщить вам его приметы… И описать машину… Вас интересует что–нибудь из этого? И что насчет тех бутылей из ванной?

— Насчет тех бутылей? В них была кислота. Но об этом и так уже известно.

Я уже начал понимать если не причину, то ситуацию. Даже этот шут гороховый, словно сошедший с театральных подмостков, не так уж глуп. Он отлично знал, что нужно делать с этими бутылями: сперва на них нужно поискать отпечатки пальцев, потом установить, какая в них была кислота и, наконец, выяснить, где они могли быть похищены и каким образом попали сюда.

Преднамеренная волокита…

— Значит, вас это не интересует?

— Насколько я помню, я этого не говорил.

— А как у вас попадают к окружному шерифу? Нужен какой–нибудь особый пропуск, что ли? Я дважды пытался звонить…

— Попробуйте позвонить в клинику Мэйо, — посоветовал он, а потом добавил: — это в Миннесоте.

— Спасибо! — сказал я. — Но, возможно, у него есть заместитель на время его болезни?

— Конечно! — ответил он. — Редфилд.

— Понятно.

— Вы, наверное, помните его? Вы говорили с ним по телефону. — Он усмехнулся.

— Разумеется, я его помню, — сказал я. — Тем более, что говорил он как настоящий полицейский.

Он повернулся и холодно посмотрел на меня:

— Что вы хотите этим сказать?

— Это он вам сказал как действовать? Или это ваша собственная инициатива?

— Он действительно велел мне выяснить, кто вы такой, черт бы вас побрал! — огрызнулся он. — А ну, повернитесь–ка и положите руки на стену!

— Вы это бросьте!

— Делайте, что вам приказывают!

Я вздохнул и положил руки на стену… Оружия — он знал — у меня не было. Потом Макгрудер схватил меня за плечо, резко повернул к себе и повторил процедуру обыска, успев при этом ткнуть меня локтем в подбородок, выдернуть рубашку из брюк и наступить мне на ногу. Все это было довольно глупо — ведь целью–то было унизить меня, а без зрителей такая игра теряла смысл.

Он отступил на шаг.

— Закончили? — поинтересовался я.

— У вас есть какое–нибудь удостоверение личности?

— В кармане. Вы трижды совали туда руку.

— Давайте его сюда!

Я вывернул бумажник, сперва демонстративно вынул из него деньги, а потом подал бумажник ему. Лицо его налилось краской, тем не менее он пробежал глазами удостоверение:

— Из полиции?

— Служил раньше.

— А что делаете в нашем городе?

— В настоящее время собираюсь смыть кислоту… разумеется, только после того, как мы с вами закончим эту комедию.

— Я спрашиваю вас, зачем вы околачиваетесь в нашем городе? Что вам здесь нужно? И какое вам дело до миссис Лэнгстон?

— Я вынужден оставаться в городе, пока не отремонтируют мою машину.

— А почему вы работаете на миссис Лэнгстон? Вы что, не в состоянии заплатить за номер?

— Допустим, что я ее друг… Кроме того, я пришел к выводу, что она нуждается в помощи.

— Вот как? Друг?.. И как давно вы с ней знакомы?

— Немногим меньше суток.

Он холодно улыбнулся:

— Быстро же вы подружились… Или, быть может, это она быстро находит друзей?

— Вы мне лучше скажите, как случилось, что она не может найти помощи у полиции? — спросил я.

— Кто вам сказал, что не может?

— Взгляните вокруг — и вы сами убедитесь!

— А чего вы от нас хотите? — спросил он. — Чтобы мы торчали здесь день и ночь? И только потому, что ее недолюбливают в городе?

— Кто именно ее не любит? — спросил я. — Если вы действительно полицейский, го это должно было навести вас на определенные мысли. Разумеется, молодчик, разливший здесь кислоту, не любит ее…

— Выразив тем самым чувства половины населения города, разрешите мне добавить.

— Вы прекрасно знаете, Макгрудер, что в городе не найдется и полдюжины людей, которые решились бы на такое!

Он повернулся и сошел с крыльца. Видимо, я напрасно сотрясал воздух силой своих легких.

— Вот ваши документы! — сказал он и бросил бумажник к моим ногам.

— Благодарю! — сказал я.

— Не стоит благодарности… И хочу дать вам один совет: я бы на вашем месте не связывался с кем попало. А миссис Лэнгстон полиция окажет необходимую помощь.

— Значит, она все–таки нуждается в помощи?

— Видимо… И если бы вы были в нашем городе дольше, вы бы знали — почему. Ведь она убила своего мужа.

— За такие вещи человек обычно встает перед судом присяжных. Но в вашем городе, видимо, законы другие. Вы не судите, но вместо этого позволяете хулиганам шантажировать ее и обливать кислотой дом, так ведь?

— Людей судят, когда имеются основания начать против них дело. И вам бы следовало это знать, поскольку вы служили в полиции. А вы вместо этого поучаете полицию, как вести дела.

— Надеюсь, вы знаете, что такое клевета? — опросил я.

— Конечно! А вы когда–нибудь пытались начать дело о клевете, не имея для этого никаких данных?

С этими словами он направился к своей машине, собираясь уезжать.

— Минуту! — сказал я.

Он остановился и обернулся.

Я нагнулся и поднял бумажник, брошенный к моим ногам:

— Вы хотели видеть, как я это сделаю, не правда ли? Вот я и поднял его, чтобы не портить вам настроение.

Он уставился на меня холодным взглядом, а потом повернулся, сел в машину и уехал.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я отыскал ящичек с предохранителями и отключил напряжение от крыла здания, где помещался пятый номер. А потом надел плавки и принялся за работу. Я стоял в дверях, поливая из шланга все — и стены, и потолок, и мебель — до тех пор, пока вода не стала переливаться через порог. После этого обсыпал все содой, потом смыл. Повторил эту операцию несколько раз. Постельное белье, портьеры и матрацы превратились в рыхлые и зловонные лохмотья. Граблями я вытащил их из номера на гравий вместе с остатками ковра. От них исходил тошнотворный запах.

Даже разбавленная водой кислота жгла ноги, когда мне случалось сходить с досок. Я облил их водой из шланга.

Минут через пятнадцать с самым неприятным было покончено. Я вытащил на крыльцо кровати, шкаф, кресла и ночной столик, еще раз обмыл их и обсыпал мокрые поверхности содой.

Наконец, приняв душ, облачившись в свою обычную одежду, я направился в бюро.

Джози сообщила, что миссис Лэнгстон спокойно спит. Потом она принесла мне ключи от машины.

— Повесьте объявление, что мест нет, и если кто–нибудь явится, скажите, что мотель закрыт.

Она неуверенно посмотрела на меня:

— Вы думаете, мисс Джорджия будет довольна? Она и так нуждается в деньгах.

— Я с ней все улажу, — ответил я. — Сейчас — покой. И мы должны сделать так, чтобы его никто не нарушал.

Это не единственная причина, но для Джози подробности ни к чему.

Я поехал на машине в город и остановился неподалеку от гаража. В ремонтном цехе механик трудился над моей машиной, отвинчивая старый радиатор. Он увидел меня и кивнул мне головой.

— Можно взять одну из отверток? — спросил я.

— Конечно! — ответил он. — Вот, возьмите!

Я обошел машину и попробовал один из винтов, закреплявших номерной знак. Он вращался совершенно свободно. Такая же картина и с другим винтом. Он даже смазал их, чтобы легче выкрутить.

Услышав позади себя шаги, я обернулся. Это был тот угрюмый мастер в белом халате.

Он кивнул мне в знак приветствия:

— Что за шум по поводу номерных знаков? Их недавно осматривал человек от шерифа, искал отпечатки пальцев.

— Какой человек?

— Вы его не знаете.

— Макгрудер?

Он покачал головой.

— Нет, не он. Келли Редфилд.

Я еще и раньше подумал, что он хороший полицейский. Из него это так и перло, хотя он старался прикрыться небрежным тоном. Он не мог не прийти сюда.

— И что он сказал? — спросил я.

— Сказал?.. Дождетесь вы от него, чтобы он что–нибудь сказал! Даже вида не подаст, что почуял…

— Но сказал, что в гараж кто–то лазил?

На его угрюмом застывшем лице на мгновение промелькнуло удивление, но тут же он постарался его скрыть:

— Ничего определенного. Сказал только, что в моечной разбито окно… Интересовался, нет ли какой–нибудь пропажи.

— А вы заметили?

Он покачал головой:

— Пока что нет.

— А как насчет кислоты?

— Мы ее не держим.

Значит, она украдена в другом месте, но где–то в этом районе. Он не мог тащить ее издалека. Может быть, у Редфилда есть на этот счет какие–то мысли? Надо непременно поймать его и поговорить.

Его кабинет находился на задворках судебного здания — унылая комната, пропахшая пылью и выстланная исцарапанным коричневым линолеумом. Правая стена заставлена шкафами для документов, а за двумя столами, недалеко от закрытого решеткой окна, сидели друг против друга Макгрудер и быкастый рыжеволосый парень. Они разбирали какие–то бумаги. На стене слева пестрели бюллетени и объявления о розыске. Над головой вращался большой вентилятор, устало и безнадежно пытаясь разогнать горячие волны, затоплявшие комнату. В левом углу — дверь во внутренний кабинет.

Макгрудер встал мне навстречу. Все та же портупея с пистолетом. Может быть, он и в постель ложится, не снимая их?

— Что еще? — спросил он.

— Хочу поговорить с вашим шефом.

В этот момент из кабинета вышел худощавый человек в костюме цвета хаки, с кипой бумаг. Он бросил бумаги на стол.

Макгрудер резко кивнул в мою сторону:

— Келли, опять этот парень!

Редфилд повернулся и смерил меня быстрым взглядом:

— Чэтэм?

— Угадали.

— Пройдите туда!

Я вошел вместе с ним в кабинет. Слева у стены — старый секретер. Справа — два шкафа с документами и вешалка с полкой, на которой живописно расположился его мундир с черным галстуком.

Редфилд кивнул на стул:

— Садитесь.

Не сводя с меня взгляда, нащупал в кармане сигареты и закурил.

Ему было лет 36–38, и выглядел он уверенно и компетентно. Худощавое лицо, чисто выбритые жесткие щеки, высокий круглый лоб и темные редеющие волосы. Острые и жесткие глаза серого цвета. Короче говоря, это было лицо, выражающее и ум, и характер, но ни капли доброты — по крайней мере в эту минуту.

— Ну, хорошо, Чэтэм, рассказывайте, зачем пожаловали?

— Узнать, что вы собираетесь предпринять дальше. Ведь вы послали Макгрудера в мотель, и он уже доложил вам, что там видел.

— Посылал… Но во всем этом варварстве я не вижу смысла. И кроме того, никаких следов…

Он и раздражал и озадачивал меня. На нем просто было написано: честный и усердный полицейский, который просто не мог бы устоять против соблазна разгадать трудную и запутанную задачу. Так откуда же такое отношение к делу?

— А на номерном знаке нашли отпечатки пальцев? — спросил я.

— Нет, — коротко ответил он. — Конечно, нет! И в номере в мотеле их не нашли бы, и на бутылях — тоже. Вы считаете, что человек, который провернул эту операцию, был дураком или дилетантом?.. Но ладно, оставим эту тему и вернемся к вам!

— Почему?

— Потому что я хочу знать, черт побери, кто вы такой и что вы здесь делаете? Ведь выкрасть ваш номерной знак стоило большого труда! Меня интересует, почему он это сделал.

— Это было предупреждение, — ответил я и рассказал Редфилду про телефонный звонок к миссис Лэнгстон и про поиски телефонной будки с неисправным вентилятором.

Он прошелся по комнате и наконец остановился передо мной.

— Иными словами, вы в городе не пробыли и получаса, как увязли в уголовщине… Вы — смутьян, Чэтэм! От вас пахнет смутой за милю!

— Я ведь доложил обо всем полиции, — ответил я. — А мне в ответ лишь помахали ручкой. И вы тоже пытаетесь умалить значение этой истории с кислотой. Но не можете заставить себя отмахнуться от нее… Не понимаю, в чем дело? Я видел людей, классически заметавших сор под ковер, но вы–то как будто не из таких?

На мгновение в глазах его мелькнули злобные огоньки, и мне показалось, что он вот–вот меня ударит, но в следующее мгновение он взял себя в руки.

— Никто здесь ни от чего не отмахивается, — сказал он. — И сор под ковер не заметает. Описание этого человека и его машины разослано по всем ближайшим округам и отправлено в управление дорожного патруля. Кроме того, я знаю, откуда взялась кислота…

— Знаете? — перебил я его.

— Вы уже лучше помолчите, — сказал он, не повышая голоса. — Вы и так уже дали волю своему языку, так что теперь придержите его и слушайте — я вам отвечу! Шансов, что его поймают, очень мало. Один из тысячи! Зеленых седанов “Форд” так же много, как Смитов в притоне во время облавы. Также много и людей с описанной вами внешностью. Да и разъезжать он теперь будет наверняка в другой машине. И он не местный житель — городок слишком мал. Значит, его наняли где–то в другом месте… В любом другом месте в радиусе тысячи миль отсюда. Кислота нам тоже не поможет. Несколько недель назад в наших окрестностях был “уведен” грузовик, и одним из артикулов в накладной была серная кислота — десять галлонов. Я как раз расследовал это дело. Грабителей так и не нашли. Грузовик — тоже. Основным грузом была краска, а краска продается свободно в любом месте. Попробуйте отыскать следы при таких обстоятельствах… Ну, а теперь перейдем к вашей личности.

— Что значит к моей личности? Что вы хотите этим оказать?

Он нацелился в меня указательным пальцем.

— Да от вас разит, как от блондинки с любимым скунсом! И чем больше я к вам принюхиваюсь, тем подозрительнее вы мне кажетесь! По непонятной причине все случается в тот самый день, когда вы здесь появляетесь. Тут вы несли околесицу насчет загадочного телефонного звонка. Если вы лжете, значит, вы сами замешаны в этом деле! Если не лжете, и кто–то действительно хочет изгнать вас из города — значит, вы замешаны в чем–то другом… Не люблю я смутьянов, которые появляются тут неизвестно зачем и роются в мусоре этого пресловутого мотеля! Вонь стоит страшная!

— Я так и знал, что мы придем к этому, — сказал я. — Другими словами, вам абсолютно безразлично, что станется с миссис Лэнгстон и кто ее травит? На вашей совести нераскрытое убийство; с вашей точки зрения, виновата в этом убийстве она — независимо от того, можете ли вы это доказать или не можете. Что ж, вы правы, вонь стоит страшная! И давно пора выяснить, откуда идет этот запах! Он оперся одной рукой на угол стола и наклонился ко мне.

— Запомните раз и навсегда, Чэтэм! — резко сказал он. — Мы не нуждаемся в советчиках — у нас их хватает и так! Один подозрительный ход с вашей стороны — и я за вас возьмусь, и возьмусь крепко! А теперь убирайтесь и постарайтесь больше не совать нос в чужие дела!

Я встал.

— О’кей! И не кричите, у меня слух хороший!

В дверях показался Макгрудер. Он смерил меня холодным взглядом. Редфилд знаком велел ему пропустить меня, и ют посторонился.

— Тоже мне — деятель! — буркнул он.

Я не обратил на эту реплику внимания и обернулся к Редфилду:

— Я не такой дурак, чтобы сразу передать дело совету присяжных, поскольку вы сами еще им занимаетесь; но не рассчитывайте, что вам удастся помешать мне заглянуть под ковер! А когда возьметесь за меня, подумайте, законны ли основания!

— Можете не беспокоиться! — сказал он. — И все! Разговор окончен!

Я вышел, понимая, что только ухудшил дело. Зайдя в аптеку я заказал лекарства и направился обратно в мотель. Остановив машину у входа в бюро, я взглянул на часы. Двенадцатый час, а я еще не завтракал. Может быть, я застану Олли одного? Я перешел дорогу и заказал бутерброд и чашку кофе. В баре был только один посетитель. Допив свое пиво, он вскоре вышел, а я поставил кофе с бутербродом на стойку бара и придвинул табурет.

— Вы не будете против, если я туг устроюсь? — спросил я. — Тут я не помешаю вашему постоянному клиенту?

Олли пожал плечами, и в его карих глазах засветилась доброжелательная заинтересованность.

— Мне жаль, что так получилось. Но вы сами, наверное, понимаете: иногда приходится делать и то, чего не хочешь.

— Забудьте об этом! — сказал я.

В этом человеке чувствовалась прямота, и мне казалось, что он не принимает участия в травле миссис Лэнгстон. Правда, я сперва должен был удостовериться в этом.

Он подошел, поставил ногу на нижнюю полку стойки и, опершись о колено, закурил.

— Грязное это дело… С кислотой.

— Как вы об этом узнали? — спросил я.

— Видел, как вы там все выгребали. Да и прислуга мне рассказала… Шериф принимает меры?

— Не очень–то, — ответил я и отхлебнул кофе.

— Редфилд — неплохой полицейский. Жесткий, как сапог, но умный. И честный.

— Угу, — неопределенно сказал я. — Но почему вы заинтересовались этим?

— Весь город говорит, что вы каким–то образом связаны с этой женщиной.

Я кивнул:

— Не был, а теперь — связан. Эта история с кислотой случилась отчасти по моей вине.

— Как это?

— Можно мне сперва задать вам вопрос? — спросил я. — Только по–честному: вы в самом деле считаете, что она причастна к убийству?

— Хотите знать, что я действительно думаю? — Он посмотрел мне прямо в глаза. — Я думаю, что у меня здесь неплохое дельце. На сорок тысяч долларов, а мне через месяц стукнет двадцать семь. Дело приносит хороший доход и вообще мне нравится. Поэтому мне приходится думать так же, как думают мои клиенты, или же держать язык за зубами.

— Бросьте заливать! — сказал я. — Вы бы не достигли всего этого в двадцать с чем–то лет, если бы у вас были куриные мозги или трусливая душонка. Вы чертовски хорошо знаете, о чем думаете, а думаете вы вот что: “Эта женщина не из тех, кто может обратить внимание на Стрейдера хотя бы на минуту!”

Он кивнул.

— Что ж, предположим, что думаю именно так. Только учтите: я этого не говорил. Это сказали вы. Так что какой в этом прок? Видите ли, у меня есть хобби…

— Хобби?

— Угу. Охота… Охота на двух зверей — женщин и тарпона. Насчет тарпона я теперь знаю все, что нужно, а вот насчет женщин — тут я пас: ни черта! Да и вы — тоже.

— Конечно! Но ведь нужно играть и наудачу… Ну ладно, слушайте: вы не помните, кто звонил вчера из вашей телефонной будки около двух часов дня? Часа за два до моего прихода.

Он нахмурился и покачал головой.

— Я на это внимание не обращаю, разве что человек попросит разменять деньги. Люди постоянно входят и выходят. А почему вы этим интересуетесь?

Я рассказал ему о телефонных звонках и неисправном вентиляторе.

— Должно быть, он видел меня где–то в городе и догадался, чем я занят. А если он сидел в вашей закусочной — а я думаю, что сидел, потому что сразу позвонил, — то видел, как я вошел вместе с миссис Лэнгстон… Значит, не помните?

— Н-нет… За это время могли звонить не один и не два человека, а я действительно не обращаю на это внимание.

— А много народа бывает в баре между двумя и тем часом, что я вошел?

— Человек шесть–восемь… Может быть и больше. Трудно сказать.

— А насчет тех, кто был в то время?

— Гмм… — промычал он. — Дайте подумать… Того крупного парня зовут Рэд Данливи. Он работает на бензоколонке, на шоссе. Он способен сказать женщине гадость, но — в открытую, а не по телефону. Потом — Руп Халберт. У того грязный язык и длинный нос, но в общем–то он не вредный. Нет, Чэтэм, нужно искать среди тех, у кого не все дома… Скажем, здесь был еще Перл Тэлли. Он отпускает иногда грубые шуточки, но никогда не решится на такое…

— А что вы скажете насчет того парня в рубашке? Гитариста, который сидел с девушкой за столом?

Олли коротко усмехнулся:

— Именно о нем я и говорю. Тэлли на вид деревенский олух. Можно подумать, что каждое утро его связывают, чтобы надеть ботинки, но это одна лишь видимость. В делах он остер, как бритва. Имеет несколько ферм в окрестностях города. Разводит скот…

В данный момент подробнее расспрашивать об этих трех личностях было просто неудобно.

— Расскажите мне про ту ночь, — попросил я. — Что, собственно, тогда произошло? По мнению полиции, эти двое хотели сбросить с обрыва машину Лэнгстона?

Олли кивнул:

— Да. Лэнгстон погрузил все свои снасти и мотор в машину и, как предполагают, собирался порыбачить.

— Это в полпятого?

— Конечно. Окунь ловится только на заре.

— Ну, а сам несчастный случай? Полиция уверена, что все это было подстроено?

— Да. И никто в этом не сомневался. Видите ли, Лэнгстону было сорок семь лет, и силой он не отличался. Здоровьем — тоже… Так вот, в том месте, где он держал на приколе свою лодку, — крутой спуск к самой воде. Высотой футов восемь. А на дне — большое бревно, к которому причаливают на веслах. Мотор весил почти 50 фунтов, так что, сами понимаете, что можно было подумать, если бы его придавленного, с разбитой головой, обнаружили у этого бревна.

Я кивнул.

— А что делал Стрейдер, когда Келхаун его застукал?

— Был тоже там, у воды, с электрическим фонариком и куском окровавленного брезента.

— Крови было много?

— Угу… И Стрейдер это понимал. Когда Келхаун велел ему встать и повернуться, он как раз собирался всадить нож в левую ладонь.

Я кивнул, а Олли продолжал говорить, задумчиво глядя куда–то вперед.

— Понимаете, Стрейдер был приезжим, и предполагалось, что с Лэнгстоном он не знаком. Но тогда спрашивается, откуда он про все это узнал? И о том, что Лэнгстон держал лодку, и как туда опуститься, и про бревно под водой?

— Не знаю, — ответил я.

Видимо, это действительно запланированное и преднамеренное убийство. Но почему вторым виновным должна быть обязательно миссис Лэнгстон? Ведь о намерениях Лэнгстона мог знать практически любой житель городка. И о том, где он держал лодку и прочее.

Самое неприятное в этой истории то, что ей старались придать видимость несчастного случая. Виновники знали: на них падет подозрение — кто–то, связанный с Лэнгстоном… И очевидно, это не Стрейдер…

— А как там вдруг оказался Келхаун? — спросил я. — Он ведь находится в штате городской полиции, не так ли?

— Просто случайное совпадение, — ответил Олли. — Он тоже поехал порыбачить и расположился немного ниже. Его заинтересовал шум машины…

— Понятно. А откуда известно, что машину Стрейдера вела женщина?

— Мой повар видел, как машина остановилась против нашего заведения, и из нее вышла женщина.

— И он смог описать ее внешность?

Олли покачал головой.

— Нет. Это было в самом начале шестого, а в тот месяц и в шесть еще темно. Он как раз вышел из своей комнаты в столовую, чтобы заварить кофе, и случайно посмотрел в окно. Машина подъехала к мотелю и остановилась перед входом. Разумеется, он не обратил на это особого внимания, да и место, где остановилась машина, было освещено довольно тускло. Но разглядел, что из машины вышла женщина. Ему показалось, что у нее темные волосы. Женщина пошла по направлению к бюро, но в бюро не вошла. Исчезла где–то в проходе менаду административным зданием и домиком слева.

— А когда полиция нашла машину, она стояла у входа в номер, который числился за Стрейдером?

— Вот именно.

Я покачал головой.

— Слишком неправдоподобно. Неужели полиция считает, что она настолько глупа, чтобы пригнать машину обратно в мотель?

Олли выпустил струю дыма и внимательно проследил за ней.

— Согласно версии полиции, она не знала, что Келхауну удалось зафиксировать номер машины. Довольно логично. Она ведь могла не видеть, что он ее преследует, а он не мог стрелять, потому что в этот момент поскользнулся, упал и выронил пистолет. Кроме того, если бы она бросила машину в другом месте, пришлось бы идти домой пешком, с риском, что ее кто–нибудь увидит…

— Но ее все равно увидели… И она не вошла в бюро.

— Там есть второй ход. Отсюда его не видно.

— Как скоро они обнаружили машину?

— Не более чем через полчаса. Как только Келхаун добрался до города и доложил о случившемся, шериф отправился к миссис Лэнгстон, чтобы сообщить ей о гибели супруга и удостовериться, цела ли она сама — он ведь не знал наверняка, осталась ли она дома или поехала вместе с мужем. И первое, что он увидел, была машина Стрейдера, стоявшая у номера 14, а миссис Лэнгстон…

— Когда он постучал, она спала?

— Нет. Она была в ночной сорочке и в халате, когда подошла к двери. Но сна — ни в одном глазу.

— Это что, официальная версия или просто слухи?

— Это то, что было в газетах. Наш шериф держи г. свои мысли в голове. И Редфилд тоже. Макгрудер, правда, что–то сболтнул, но, как я понимаю, ему сразу наступили на хвост.

— Миссис Лэнгстон объяснила, почему не спала в столь ранний час?

— Да, — ответил Олли. — Сказала, что ее разбудил телефон. Как раз перед приходом шерифа.

— И кто ей звонил?

— Ошиблись номером. Видимо, звонили в другой мотель. Какая–то полупьяная женщина желала говорить с постояльцем, который даже не был зарегистрирован.

— Таким образом, миссис Лэнгстон была вынуждена перебрать все карточки, чтобы отыскать этого человека?

— Угу.

В этот момент в бар вошел посетитель. Я попрощался с Олли и, перейдя через дорогу, вернулся в мотель.

Джози прибирала комнаты. Я включил кондиционер и сел обдумать, имеет ли смысл продолжать. Пока ясно было одно: защищая женщину, я подставляю себя под удар. Не прошло и суток, как меня уже предупредили, причем с двух сторон, что мне лучше уехать из города, если я хочу остаться цел и невредим. Но поскольку у меня нет ни малейшего желания послушаться советов, то, видимо, я просто спятил.

С двух сторон? Да, с двух! И разве могло быть иначе? Редфилд — человек сложный, и я его еще совершенно не понимаю. Знаю лишь одно: потенциально он крайне опасен. Может быть, он умело скрывал свои мысли налетом грубости? И мог быть искренне убежден в том, что она виновата, но сумела его перехитрить… В этом случае он, возможно, и не знал, кто является второй стороной. Но в итоге получилось, что я имею дело с двумя группами людей, которые хотят от меня избавиться.

И это — возможно. На этот счет у меня нет никаких иллюзий. За Редфилдом — власть шерифа, и если только слегка злоупотребить этой властью, станет чертовски жарко.

А что касается того, другого, то сказано, что кислота это лишь маленькое предупреждение. Недвусмысленно и весьма зловеще…

Все это неизбежно приводило к мысли, что Лэнгстон был убит преднамеренно. И кто–то пытается погубить его жену. Возможно, телефонный звонок в утро убийства был действительно ошибкой, но мне казалось, что это не так. Слишком уж странное совпадение. Женщина, вышедшая из машины Стрейдера, знала, что примерно через полчаса шериф постучит в дверь мотеля, чтобы сообщить миссис Лэнгстон о гибели мужа; полубессознательное состояние внезапно разбуженного человека не сымитируешь. Поэтому нужно было разбудить ее заранее. Просмотр регистрационных карточек и пререкание с полупьяной женщиной по телефону вполне гарантировали, что сон как рукой снимет.

Тогда, если предположить, что все это звенья одной цепи, то откуда же начать? История с кислотой пока что не дала никаких следов… “Стрейдер! — подумал я. — Ведь все началось с него. До сих пор никому не удалось узнать, что именно привело его в этот город, так что по крайней мере я начну на равных. Правда, Стрейдер приехал из Майами. Впрочем, это не проблема…”

Внезапно зазвонил телефон. Когда я снял трубку, женский голос тихо спросил:

— Мистер Чэчэм?

— Да, — ответил я. — Кто со мной говорит?

— Вы меня все равно не знаете, но я могла бы вам кое–что сообщить.

— О чем?

— Может быть, о кислоте… Если бы вы были согласны заплатить за это сто долларов… — Она многозначительно замолчала, а я в этот момент внезапно уловил нечто, отчего сердце чуть не выпрыгнуло из груди, — жужжание неисправного вентилятора.

— Что ж, возможно, это и стоит ста долларов, — сказал я, пытаясь подавить охватившее меня волнение. — Где же я смог бы с вами встретиться?

— Нигде, — сказала она тихо. — Я не рискнула бы даже ради тысячи, не то что сотни. Но если вы готовы переправить мне деньги, я позвоню. — Она вдруг замолкла, потом мне показалось, что она вскрикнула и, наконец, в трубке щелкнуло — отбой.

Я бросил трубку на рычаг и в три прыжка очутился на улице. Из “Силвера” никто не вышел. Я почти бегом пересек улицу и вбежал в закусочную.

У стойки — лишь один водитель грузовика. Официантка, неся в руках поднос, как раз выходила из кухни. Я заставил себя успокоиться и с беспечным видом вошел в бар.

Там никого не было, кроме Олли. А он чистил автомат для содовой воды. Механизм уже был разобран и разложен на газете. Я с глупым видом огляделся: а Олли, увидев меня, вздохнул и сказал:

— Весь заржавел…

— Куда она ушла? — спросил я.

— Кто?

— Женщина, которая только что звонила отсюда по телефону.

— Отсюда? — Он пристально посмотрел на меня и нахмурился. — Здесь не было никакой женщины! Здесь вообще никого не было после того, как вы ушли!

ГЛАВА ПЯТАЯ

Он или говорил правду, или был одним из самых великих актеров всех времен. Но тем не менее, какое–то объяснение должно быть? А Олли продолжал смотреть на меня такими глазами, будто я совсем спятил. Я повернулся и пошел к двери, находившейся в глубине помещения, возле автоматического проигрывателя. За ней был небольшой и никуда не ведущий холл, и по обе стороны его — комнаты отдыха. Обе комнаты были пусты и тоже не имели второго выхода. Значит — кухня! Я почти выскочил из холла и вдруг затормозил у телефонной будки. Как же это раньше не пришло мне в голову? Я пошел в будку, снял телефонную трубку и приложил к уху.

Олли говорил правду: отсюда никто не звонил. С момента, как женщина повесила трубку, не прошло и минуты, а трубка была холодна, как комната с кондиционером.

Я что, схожу с ума? Ведь маленький вентилятор производил тот же самый шум, который я слышал по телефону. В этом я не сомневался.

Я сокрушенно покачал головой и подошел к стойке.

— Должен извиниться перед вами, Олли… — Я рассказал ему все, что произошло, умолчал только о причине, по которой звонила мне эта женщина.

Он задумчиво покачал головой.

— Значит, существует еще такой же телефон возле неисправного вентилятора.

— Только не в этом городе! — ответил я. — Уже проверены все телефонные будки, за исключением телефонов самой телефонной компании и магазинов. Но оттуда звонить не могли — там нет проигрывателей!

— Тогда я тоже ничего не понимаю, — сказал он.

В этот момент я услышал, как дверь в закусочную открылась и кто–то прошел позади меня, стуча каблуками. Олли открыл холодильник, откупорил бутылку пива и поставил ее на стойку слева от меня. Я обернулся. Перл Тэлли. Все еще в своей живописной рубашке, только на ней прибавилось жирных пятен. А он крупнее, чем показалось поначалу. Возможно, потянет на все двести фунтов.

— Хэлло, парни! — сказал он и усмехнулся все с тем же выражением голубоглазой невинности и хитрого юмора, какое бывает порой у не слишком развитого юнца, преждевременно познавшего вкус непристойностей.

Олли познакомил нас. Тэлли протянул руку:

— Горжусь знакомством! — сказал он. — Провалиться мне на месте, если вы не мировой парень! Приятно будет посмотреть, как вы и старина Келхаун распутаете свои отношения.

Я пожал ему руку, желая в душе, чтобы население этого городка не сопоставляло меня впредь с именем Келхауна. А Тэлли снял свою белую шляпу, положил ее рядом с собой на стоику и вытер лоб указательным пальцем, двигая им как “дворником”.

Без шляпы он выглядел старше. Светлые волосы на макушке уже сильно поредели, открывая лысину светлую и блестящую, как биллиардный шар.

— Провалиться мне на месте, если она не сногсшибательная девчонка! — вдруг сказал Тэлли.

Он говорил с акцентом, который встречается в провинциальных местечках южных штатов и который показался бы преувеличенным до бурлеска на театральной сцене, но в его устах звучал совершенно натурально. В другое время меня бы заинтересовал его акцент, но сейчас я не обратил на него никакого внимания — все мои мысли вращались в каком–то безнадежном и замкнутом кругу. Ведь не вообразил же я себе шум неисправного вентилятора? Ведь я его отчетливо слышал! Но, с другой стороны, во всем городке не было больше ни одной телефонной будки с таким вентилятором. Это я тоже знал наверняка. Так в чем же дело?

— А вы знаете, что сделали вчера со мной парни старика Коултера? — сказал Перл, обращаясь к Олли. — Они тащат у меня буквально все! С этими мерзавцами…

Он вытащил из нагрудного кармана рубашки два странных предмета и положил их на стойку. Это были морские раковины, конусообразные и закрученные спиралью.

— Это что? — спросил я.

Олли усмехнулся:

— Раки–отшельники.

— О-о! — сказал я и вспомнил: рак–отшельник поедает моллюска и забирается в его раковину. Или же находит пустую и поселяется в ней.

— Так вот, сэр! — вздохнув, сказал Перл Тэлли. — Мальчики нашли где–то на берегу эти ракушки, приходят ко мне и говорят: “Перл, а почему бы нам не устроить раковые гонки? Вот так ты кладешь их спокойно рядом и ждешь, и ставишь на того, кто, по–твоему, выползет первым…”

Он вынул из кармана доллар и положил его на стойку:

— А теперь, Олли, ты тоже ставь доллар, и я тебе покажу…

— Ты уж покажешь! — насмешливо сказал Олли. — Один из них наверняка дохлый или ты впрыснул ему новокаин… А может, и загипнотизировал…

— Какие глупости! — запротестовал Перл. — Ты же отлично знаешь, что я ничего подобного не мог сделать. А кроме того, ты же сам выбираешь!

— Послушай, ты, парень! — добродушно сказал Олли. — С тобой я не поспорю на деньги даже о том, где завтра взойдет солнце!

Перл скорбно пожал плечами, сунул ракушки обратно в карман и подмигнул мне.

— Эх, не дают человеку заработать даже доллар! — Он отпил пива и вытер губь; тыльной стороной руки. — Послушай, Олли! — сказал он с кривой улыбкой. — Я не рассказывал тебе, как деревенский паренек решил приударить за светской девчонкой? Так вот, он никак не мог с ней поладить; пошел в аптеку и говорит малому за прилавком…

Я не стал дожидаться конца непристойного анекдота и вышел. Перед входом стоял обшарпанный грузовичок — пикап, принадлежавший, как я понял, Перлу. Его испещренные пятнами бока свидетельствовали о том, что дома он служил насестом для кур.

“Что ж, каждый город имеет свое лицо, — подумал я. — Не только Сан—Франциско”.

Я выбросил из головы Перла Тэлли и вернулся к погоне за крысами. Оставим вентилятор, будем думать о девушке, которая хотела мне что–то сообщить… за определенную цену. Она боится со мной встретиться. Что–то или кто–то напугал ее, и ей пришлось повесить трубку. Может быть, еще позвонит?

Я заглянул в бюро; Джози сказала, что никто мне больше не звонил. Я вернулся в номер, закурил и стал думать. Тысячи вопросов, на которые нет ответа… Где искать ответ?

Странное ощущение овладело мной — полное одиночество и никаких прав. Раньше у меня были престиж и вся столичная полиция, готовая в любую минуту прийти, если нужно, на помощь; но здесь, в этом городе, я — вне закона. Меня вышвырнули из кабинета шерифа и самого взяли под подозрение. Все, что могла бы сделать страховая компания Лэнгстона, тоже для меня неприемлемо. Я далее не мог поговорить с миссис Лэнгстон — пройдет еще несколько часов, прежде чем она проснется.

Моя мысли обежали круг и вновь вернулись к Стрейдеру. По крайней мере здесь ясна линия поведения, и мне хотелось действовать…

Деньги? На аккредитиве 800 — и 375 наличными. Банковский счет в Сан—Франциско — остаток в 2630 долларов. Наследство деда, немногим больше двадцати одной тысячи в государственных облигациях. Я ни разу не коснулся их за полгода. Так что с деньгами все в порядке.

Видимо, эта женщина больше не собирается мне звонить.

Подождав еще несколько минут, я поехал в город на телефонную станцию. Она находилась на улице, идущей в южном направлении, параллельно Спрингер–стрит.

На телефонной станции попросил дать мне список абонентов Майами и, быстро листая пожелтевшие страницы, дошел до агентств частных детективов. Поскольку я никого из них не знал, выбрал наугад одно агентство, обозначенное просто: “Виктор Лейн, расследования”. Я заказал разговор — и мне посчастливилось сразу же его застать.

— Чем могу служить, мистер Чэтэм? — спросил он, когда я объяснил, кто я и где нахожусь.

— Мне нужна информация о человеке по фамилии Стрейдер, убитом здесь в ноябре прошлого года. Не знаю ни имени, ни адреса — он приехал из Майами. Постарайтесь напасть на его след.

— Минутку… В газетах… Ага, вот! Но вы напали на выработанную жилу, мистер Чэтэм! Теперь я вспомнил. Стрейдера основательно просеяли…

— Знаю. Но у меня нет доступа к материалам. И нет времени раскапывать. Поднимите подшивки, используйте контакты с полицией. К пяти часам, надеюсь, вы соберете все, что выплыло на следствии. Позвони is мне сюда, мотель “Магнолия Лодж”, двенадцатый номер. По результатам ваших поисков смогу прикинуть, чю понадобится дальше. Ваша такса?

Он ее назвал, я ответил “о’кей” и добавил:

— Для начала вышлю сто долларов. Устроит?

— Вполне! В пять часов ждите звонка.

…Снова — раскаленная улица. Начало второго…

Я свернул за угол и по пути нашел аптеку. Старый дом, кондиционера нет. На потолке — сонный вентилятор. Он предупреждал мух, чтобы те держались подальше, но никак не реагировал на их приближение.

Несколько мраморных столиков на железных ножках, мраморный фонтанчик с содовой водой, а в глубине — прилавок и открытый вход в рецептурную.

В аптеке — никого; она выглядела такой заброшенной, словно все выбежали узнать, нет ли новых сообщений насчет “Титаника”, да так до сих пор и не вернулись.

Справа — кабина телефона; я позвонил в мотель. Джози сообщила, что меня никто не спрашивал.

“Странно, — подумал я. — Так легко отказаться от сотни долларов? Очевидно, кто–то ее действительно напугал. И кстати, как насчет шума неисправного вентилятора?”

Я нетерпеливо отмахнулся от этого вопроса. Какой смысл задавать его себе, если не можешь ответить!

Из рецептурной, наконец, появился хозяин аптеки. Это был хрупкий старичок в белом халате, с гладкими седыми волосами, разделенными безукоризненным пробором, в очках без оправы и с безмятежными серыми глазами. По моей просьбе он отыскал запылившеюся пачку конвертов и выкопал из кассового ящичка трехцентовую марку.

Я сел у фонтанчика, выписал чек на сто долларов и, вложив его в конверт, написал на конверте адрес Лейна. Потом заказал стакан кока–колы. Аптекарь приготовил напиток и поставил стакан на прилавок.

— Вы давно в этом городе? — спросил я.

Он мягко улыбнулся:

— Купил это заведение в 27–м.

— В таком случае скажите, почему столько шума вокруг дела Ленгстона? Ведь наверняка это не единственное нераскрытое убийство в мире!

— По многим причинам, — ответил он. — Во–первых, Лэнгстона в городе очень любили. А это — зверское, хладнокровное убийство, и к тому же один из соучастников благополучно скрылся. Наш городок маленький, и все принимается близко к сердцу. Жители — это не просто имена в списке. Кроме того, многие люди относятся ревниво к большим деньгам, к Южной Флориде и крикливой рекламе. А убийца — праздный бродяга из Майами.

— А как долго Лэнгстон жил туг?

— Он вернулся за шесть месяцев до убийства. Но он уроженец этого городка.

— Понятно. Так сказать, сын города.

Аптекарь кивнул:

— Вот именно. И, может быть, в известном смысле даже герой города. Простой мальчишка, а добился положения в этой своре удалых дельцов и золотых тельцов, представляющей общество Южной Флориды, — во всяком случае доказал этим, что мы не хуже других. Отлично играл в футбол в студенческие годы. Служил офицером на подводной лодке, потопившей во время войны дюжину кораблей общим водоизмещением уже не помню сколько тысяч тонн. После войны занялся строительством жилых домов в Майами. Сколотил кучу денег. Говорят, одно время был чуть ли не миллионером. Но самое главное — он никогда не порывал с родным городом, в отличие от многих парнишек, которые уехали и добились успеха. Даже после смерти своего отца — а тот был ректором колледжа — даже после смерти отца, когда здесь не осталось никого из Лэнгстонов, он постоянно приезжал сюда, охотился на уток, ловил рыбу и встречался с горожанами.

— Но что же произошло потом? Почему он отошел от дел и купил этот мотель? Ведь ему было всего 47 лет, не так ли?

— Да, так… Но дело в том, что на него обрушилось сразу несколько бед. Развод с первой женой, передача ей большой доли имущества…

— О-о! — сказал я. — Теперь понятно. А сколько он успел прожить со второй миссис Лэнгстон?

— Пожалуй, немногим меньше года. Или пять месяцев до того, как перебрались сюда.

— Ну, а другие беды? — спросил я.

— Болезнь, — ответил он. — И неудачная сделка. Он начал большое строительство и ввязался в судебную тяжбу за право на часть собственности. И проиграл дело. Все вместе — дележ при разводе и проигранное дело — почти разорили его. Но в основном подкосила все–таки болезнь. Микроинфаркт. Потом второй, серьезный, и врачи порекомендовали умерить пыл, если он не хочет умереть еще до пятидесяти. Вот он и приехал сюда и на оставшиеся средства купил мотель. На доходы от мотеля мог жить совершенно спокойно и делать то, что любил, — охотиться, рыбачить, болеть за студенческую футбольную команду; и вдруг через шесть месяцев его хладнокровно убивают! Как свинью на бойне! Конечно же, все ожесточились, а как же иначе?.. Размозжить голову и бросить в реку, чтобы все подумали, что это несчастный случай! Что это за женщина, скажите на милость?

— Не ЧТО за женщина, а КТО эта женщина, — заметил я. — Так будет точнее.

Тонкое, дружелюбное от природы лицо аптекаря застыло, словно он надел маску. Но я к этому уже привык.

— Может быть, никто никогда этого и не узнает, — отрешенно сказал он.

Я вспомнил; миссис Лэнгстон говорила, что стеснена в средствах.

— А как насчет страховки? — спросил я. — Лэнгстон же наверняка был застрахован? И страховая сумма… Она выплачена?

Он кивнул:

— 50 тысяч или что–то в этом роде. Завещана его дочери. Выплатили или выплачивают в опекунский совет. Девочке только тринадцать.

— А других страховок не было?

— Нет. Он больше не мог ничего себе позволить с тех пор, как вторично женился. Не мог рисковать со скудными средствами и двумя инфарктами на счету.

— Тогда что же двигало этой женщиной? Наверняка не корысть…

— Полиция даже не знает, кто была эта женщина, — осторожно ответил он из–под маски. — Следовательно, не знают и ее мотивов. Они вообще ничего о ней не знают, кроме того, что она была со Стрейдером.

“И это вполне исчерпывает всю проблему, — подумал я. — Замкнутый круг, подобно двум змеям, заглатывающим друг друга. Она потаскушка, потому что была со Стрейдером, и со Стрейдером она была, потому что потаскушка. Этот вопрос вряд ли подлежит дискуссии”.

Я вышел из аптеки, бросил конверт в почтовый ящик и вернулся в мотель. Когда я вошел в бюро, Джози сообщила, что меня минут десять назад спрашивали по телефону.

— Женщина?

— Да, сэр. Она сказала, что позвонит попозже.

— Спасибо, — сказал я. — Как миссис Лэнгстон?

— Все еще спит.

— Отлично! — сказал я. — Присматривайте за ней.

Я сел у телефона и стал смотреть на него, пытаясь внушить ему, что пора уже и звонить. Минут через двадцать он и вправду зазвонил. Когда я поднял трубку, женский голос тихо спросил:

— Мистер Чэтэм?

— Да.

— Вы все еще заинтересованы в нашей сделке?

— Да, — ответил я. — А что тогда стряслось? — Я напряженно вслушивался, но шума вентилятора на этот раз не было.

— Меня чуть не застали… Пришлось повесить трубку. Сейчас звоню из другого места. Послушайте, это будет стоить дороже… Триста! Хотите соглашайтесь, хотите — нет.

— Значит, первый звонок был приманкой? Не пытайтесь меня надуть.

— Я не пытаюсь, — ответила она. — Я ведь сказала: решайте сами. Но если я выдам такое, мне придется уезжать отсюда насовсем — и понадобятся деньги. Рано или поздно вычислят, кто проболтался, — а я не хочу, чтобы кислота оказалась у меня на лице.

— А что я получу за эти триста?

— Имена… Человека, который это сделал, и того, кто его нанял.

— Имена не пойдут, мне нужны доказательства.

— Вы их получите… Слушайте, они хотят повторить этот номер. Конечно, человек будет другой, но я вам его опишу и скажу, какой ночью он явится. Что вам еще нужно?

Я задумался. Конечно, этого человека я мог бы захватить, но он может отказаться говорить, а мне нужен тот, кто стоит за ним.

— Решайтесь, быстрее! — сказала она в нетерпении. — Вы будете знать его имя. Если полиция застукает его на горячем и скажет, что “наниматель” проговорился, то и он расколется. Он же не узнает, кто навел полицию на его след!

— Может быть, — согласился я. Уловка была старой, но она действовала неплохо.

— Ну, так как? Согласны?

— О’кей! — сказал я. — Где и как я с вами встречусь?

— Нигде. Я вам уже говорила. Ближе к вам, чем сейчас, я уже не буду никогда.

— Но как же я передам вам деньги?

— Наличными. Вложите их в обычный плотный конверт и отправьте на имя Гертруды Хейнс на главпочтамт в Тампе.

— Хейнс или Хейнз?

— Какая разница? — спросила она скучающим тоном. — Деньги посылайте двадцатками.

— Откуда я могу знать, что вы позвоните мне после того, как доберетесь до Тампа и получите деньги?

— Ниоткуда. Но если вам предложили что–то получше, вы можете отказаться.

— Я немного знаком с этими авантюрами, — сказал я. — И прежде, чем я отправлю деньги, мне нужно нечто более интересное, чем дешевое остроумие.

— Тогда уж не знаю, чем я могу вам помочь. В таких делах один из партнеров должен доверять другому. А я никому не доверяю. Какой же отсюда напрашивается вывод?

— Попробуйте продать ваш секрет полиции. Может, они пойдут на ваши условия.

— Умный вы мальчик! Ну что ж… Просто я думала, что вы заинтересованы в этом…

— Я действительно заинтересован, — ответил я. — Но не привык действовать безрассудно. Если я согласен послать вам триста долларов вслепую, то вправе иметь хоть какую–то уверенность в том, что вы знаете, о чем говорите.

— Н-ну, ладно, — протяжно сказала она. — Эта кислота из грузовика, который угнали. Этого достаточно.

— Звучитнеплохо, — сказал я, — Если только не считать того, что я все равно не знаю, правда это или нет… Насчет грузовика.

Она раздраженно вздохнула:

— Господи, какой же вы непокладистый партнер! — Помолчав, она продолжала: — Ну, послушайте: я могла бы вам сказать, где находится остальная кислота.

— Это уже лучше!

— Но само по себе это ничего не даст: между ее местонахождением и тем, кто ее туда доставил, нет прямой связи. Вы понимаете, что я имею в виду? Кислота — на старой заброшенной ферме, а человек, которому ферма принадлежит, здесь давно не живет.

— Неважно, — сказал я. — Объясните, как туда добраться.

— Не так быстро! Имейте в виду, если вам покажется, что за вами следят, не ездите. Они думают, что я не знаю, где находится эта кислота; но мне придется туго, если они станут докапываться, кто вас туда направил. Мне безразлично, что будет с вами, но для меня любая царапина — глубокая рана: я чувствительна, как персик.

— Не беспокойтесь. Я буду начеку. Продолжайте!

— Хорошо! Итак, от мотеля вы поедете в восточном направлении, пока не переедете бетонный мост, перекинутый через овраг. Четыре мили отсюда. Сразу за мостом — ну, скажем, в полумиле, — грунтовая дорога. Там, на развилке, — два почтовых ящика. На одном из них, кажется, написано: “Дж. Прайер”. Поезжайте по этой дороге. Вы проедете две фермы, потом минуете ворота, проедете мимо загона для скота и настила для погрузки коров в машины, а потом около трех миль вокруг вас будут только сосны да пальмы. Ферма справа. Сам дом давно сгорел, осталась лишь труба, но за трубой находится старый амбар. Кислота наверху, на сеновале, — шесть стеклянных бутылей, спрятанных под кучей полусгнившего сена. Найти их нетрудно, там же спрятаны пятигаллонные банки с краской.

— Понятно! — сказал я.

— Когда вернетесь, сразу перешлите мне деньги. А я вам позвоню в течение недели — как только узнаю, кто будет проводить операцию на этот раз.

— Так долго?

— Им же придется выждать, пока вы снова не откроете мотель!

Видимо, они следили за каждым моим шагом; мне показалось, что я так же заметен, как человек, устанавливающий в ярко освещенной витрине макет жилого дома.

— Хорошо, — сказал я. — Кстати, откуда вы сейчас звоните?

— А вы не глупы!

— Откуда вы звонили раньше?

— Я же вам сказала: из другого места…

С этими словами она повесила трубку.

Движение на шоссе не было особенно оживленным. Я насчитал всего пять машин, которые шли позади меня. А я катил со скоростью 45 миль в час и наблюдал за ними в зеркало. Примерно через полмили, оправа, промелькнул мотель “Эль ранчо”. Он был того же класса, что и “Испанская грива”, только, пожалуй, несколько больше. Три десятка домиков, расположенных полукругом. Перед ними сверкал бассейн со множеством пестрых зонтов–грибов, разбросанных вокруг…

Все мотели вели между собой жестокую конкуренцию.

Из пяти машин три перегнали меня и скрылись из виду. К двум оставшимся присоединилась третья. Она обошла нас всех и тоже исчезла вдали. Обе машины позади меня не ускорили ход — видимо, сорок пять миль в час вполне их устраивало. В том же порядке мы доехали до бетонного моста. Я увидел два почтовых ящика, заметил, где именно ответвляется грунтовая дорога, и поднял скорость до шестидесяти. Обе машины отстали, и я вскоре потерял их из вида. Миль через десять — мост и еще одна дорога, уходившая вправо. Я резко свернул, а потом сбавил скорость и остановился за первым же поворотом. Выйдя из машины, пешком прошел немного назад, к мосту, и понаблюдал за трассой.

Через минуту обе отставшие машины проехали по шоссе все на той же умеренной скорости…

Теперь путь свободен. Я направился обратно и, добравшись до почтовых ящиков, свернул на грунтовую дорогу. Ни позади, ни впереди не видно ни души, за исключением катящего в сторону города велосипедиста.

Я проехал мимо двух ферм, о которых мне говорила женщина. За загоном для окота дорога стала хуже и превратилась почти что в тропу, правда, широкую, но неухоженную. Она петляла меж сосен и низкорослых пальм. Пыль, поднятая колесами, долго висела позади меня в неподвижном воздухе.

Минут через десять дорога пошла немного в гору, и справа появились поля, изрядно заросшие сорняками.

Две колеи отходили к заброшенной ферме. Я свернул и остановил машину в тени одинокого дерева, перед обгоревшим фундаментом и почерневшей трубой; когда–то здесь стоял дом…

Я выключил мотор и вышел из машины; дремотная тишина летнего дня сомкнулась вокруг. Вневременное спокойствие и полная отрешенность от всего, что волнует и мучает людей, витали над этим местом, делая его почти привлекательным.

“Сюда бы художника”, — подумал я.

Горячий воздух дрожал и переливался над пустынным бурым простором полей — до самого леса, что темнел вдали.

Старый амбар — серый, потемневший от непогоды, с дырявой крышей, скособочился в каких–нибудь ста ярдах от развалин, как будто остановленный в своем падении некой таинственной силой.

Я потушил сигарету и пробрался сквозь колючки. Сухие шарики репейника прицепились к брюкам и шнуркам.

Дверь амбара закрыта, но я не заметил никакого замка. Под дверью щель, сквозь которую виднелись клочья сена, свисавшие с сеновала.

Дверь оказалась закрепленной лишь двойной проволокой, закрученной снаружи.

Я размотал ее и с трудом приоткрыл дверь, полузасыпанную песком, намытым на пороге дождями.

Внутри было темно и пахло застарелой пылью, высохшим навозом и соломой. Сквозь щели в стене проникали узкие стрелы солнца, освещая клочья пыли, висевшие в безмятежном воздухе. Шаги мои тонули в пружинистой почве. Справа несколько пустых отсеков, а к левой стене прислонена лестница, по которой можно добраться до сеновала. Там, где кончалась лестница, в сеновале была прорублена большая дыра, свет падал на верхние ступени. В мертвой тишине я подошел к лестнице и полез на сеновал. Моя голова уже находилась почти у самого лаза на сеновал, как вдруг у меня перехватило дыхание, а по спине пробежала холодная дрожь. На стене, на толстом слое пыли, освещенной солнцем, я внезапно увидел свежие отпечатки пальцев и части ладони. В тот же момент я оттолкнулся от лестницы и на какую–то наполненную ужасом долю секунды, казалось, повис в воздухе, не в состоянии упасть; и в следующий миг позади меня оглушительно грянул выстрел. Боль, как раскаленное лезвие, полоснула по затылку, воздух наполнился пылью и летящими щепками. И вот я уже падал, слегка покачиваясь в полете и пытаясь нырнуть в темную глубину, подальше от смертоносного солнечного луча. Я приземлился на ноги, но потерял равновесие и упал, покатившись, словно продолжая полет. Оказавшись на спине, я взглянул наверх — и с ужасом заметил в освещенном отверстии сеновала ногу в хлопчатобумажной брючине, мясистую руку и дробовик, двухствольный дробовик, который шевелился, словно принюхиваясь.

Я повернулся, пытаясь подняться на ноги, и в этот момент раздался второй выстрел. Я снова почувствовал боль — на этот раз от плеча до локтя.

Облако пыли и сухого навоза ослепило меня. Я поднялся, но, ударившись о стену, снова упал. Наконец, поднявшись, шатаясь и протирая глаза, чувствуя на себе липкую кровь, я различил в стене дверь. Но едва я двинулся к ней, как услышал резкий металлический звук заряжаемого дробовика и быстрый зловещий шорох сухого сена. Я понял, что человек перебегает к той стене сеновала, где находится дверь, и я — в ловушке.

Пока я буду протискиваться через наполовину блокированную дверь, он уже будет прямо надо мной. И расстояние будет не более шести футов. Он буквально разрежет меня надвое — как головку сыра.

Я повернулся к стене и прижался к ней, едва удержавшись, чтобы не переступить порог. Потом огляделся. Другого выхода не было — и все, что ему требовалось — это спрыгнуть вниз, пройти амбар…

Потом мысли мои немного прояснились, и я понял, что где–то должен быть еще какой–то ход — ведь сам–то он прошел к амбару не через дверь!

Я побежал в ту самую секунду, когда услышал его шаги наверху, над самой дверью. Когда я почти добрался до задней стены, за моей спиной полыхнул луч дневного света, и я понял: он спрыгнул вниз и открывает дверь, чтобы лучше осветить внутренности амбара. А я не видел перед собой никакого выхода, ни одного отверстия, ничего! И мимо лестницы я уже пробежал. Прежде чем я вернусь к ней и полезу на сеновал, чтобы попробовать бежать через крышу, он успеет перебить мне ноги и расстреляет меня безо всякой спешки. Он уже сражается с дверью! Лихорадочно оглядывая стены, сквозь трещины которых просачивался солнечный свет, я вдруг заметил, что одна из трещин шире остальных; именно здесь та доска, которую он оттянул, чтобы пролезть! Я с ходу ударил в нее плечом — и вылетел из амбара, изо всех сил стараясь удержать равновесие; упасть означало погибнуть. Кое–как я устоял на ногах — и сразу метнулся влево, чтобы уйти от дыры позади меня.

Мышцы на спине свело ледяными узлами, пока я бежал по открытому пространству, каждую секунду ожидая, что он влепит в меня заряд. Но позади все было тихо. Тогда я рискнул обернуться: никого! Никто не преследовал меня, а я уже в ста ярдах от амбара — достаточно далеко, чтобы быть мишенью.

Я снова свернул налево и помчался к машине, боясь, как бы он не опередил меня. Запрыгнув в кабину, снова обернулся.

Никого.

Он даже не вышел из амбара. На таком расстоянии стрелять бесполезно, и он, видимо, притаился внутри, ожидая, пока я не уеду, — ведь пока я не знаю, кто он, за ним остается возможность попробовать еще раз.

Я содрогнулся от страха. Минуту назад он был в полной безопасности, не возбуждая ни малейшего подозрения, а на близком расстоянии дробовик — одно из самых смертоносных и безошибочно действующих орудий уничтожения…

Я свернул на шоссе, чувствуя, как кровь капает прямо на сидение. Приходилось все время протирать глаза. Проехав с милю, я остановился, чтобы посмотреть, насколько серьезны мои раны. Ощупал голову. Кожа на макушке, там, где прошла дробина, была разорвана на протяжении почти трех дюймов. Я разорвал рубашку, усеяв дорогу пуговицами, стер с лица кровь и пыль и осмотрел руку. Одна–единственная дробина проделала в ней глубокий шрам от самого плеча, прежде чем вошла в плоть. Я нащупал ее под кожей. На ощупь — довольно крупная. По меньшей мере второй номер. А может быть, мелкая картечь.

Я подумал о первом выстреле. Стрелок находился не дальше, чем в шести футах, и если бы моя голова поднялась чуть повыше, я получил бы весь заряд. Ноги подкосились, и я сел на обочину дороги…

Потом забрался в угол кабины и попытался закурить, но сигарета превратилась в кашу, прежде чем успел поднести ее ко рту. Я бросил ее в дорожную пыль — рядом с маленькими красными каплями — и прислушался к мирному жужжанию насекомых…

В том, как провели меня, было что–то устрашающее. Самая старая формула подставки — и я попался на приманку, как неопытный новичок!

Ловкачи! До того ловкие, что даже страшно. Анонимный намек, что кислота — в таком заброшенном месте, должен был меня сразу же насторожить. По крайней мере надо было действовать осторожно. Но существенный нюанс: я заставил ее сказать мне о кислоте как бы против воли. И тогда она предупредила, что за мной могут следить — в то время как он уже поджидал на сеновале с дробовиком в руках…

И это называется провинциальные простачки!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Доктор Морли бросил шарик картечи на стол и хмыкнул:

— Гмм… Ничего себе дробинки!

Это был крупный человек с красноватым лицом, от природы грубоватый и сердечный, но умевший с легкостью хамелеона приспосабливаться к характеру и настроению пациента.

Я выглядел крупным и здоровым, раны мои были сравнительно легкие, и поэтому он разговаривал со мной как мужчина с мужчиной и даже с оттенком мрачноватого юмора:

— Едва ли он вышел на перепелов, этот охотничек!

— Разумеется, нет! — ответил я.

Может быть, позднее я бы придумал какую–нибудь забавную историю, но сейчас я все еще продолжал слышать звук выстрела у себя за спиной.

— Это была двухстволка, — добавил я, слегка передернувшись, ибо в этот момент он прижал края надреза и стал накладывать шов.

— О-о! — сказал он. — Мазила!

“Учтет свои ошибки в следующий раз”, — подумал я.

У меня не было никакого представления о том, кто он и как выглядит. Он мог зайти мне за спину в любой момент. Зато теперь я наверняка знал одно: человек, которого я ищу, не простой хулиган, который плеснул серной кислотой и отсидит, если его поймают, за это несколько месяцев в окружной тюрьме.

— Лучше сделайте мне противостолбнячную прививку, — сказал я. — Я уже и не помню, когда мне делали ее в последний раз, а этот сарай был весь выстлан навозом.

— Уж чего–чего, а это вы получите! — весело сказал доктор. — Но сначала я хочу заштопать до конца вашу голову. Вы не очень ревниво относитесь к своей прическе?

— Да нет, — сказал я. — Самое главное, чтобы она была на моей голове, а не на стене какого–нибудь грязного амбара.

— Ну вот, вам уже лучше! Я так и знал, что вам быстро полегчает. И вы совсем не знаете, кто он и за что хотел вас прикончить?

— Нет.

— Знаете, а мне придется сообщить полиции. Как–никак огнестрельная рана.

— Разумеется! По свежим следам мы можем сообщить об этом также в “Клуб садоводов” и в ближайший выпуск “Литературного альманаха”. Нам необходима любая помощь.

…В мотеле мне удалось почти остановить кровотечение и переодеться. Потом я вызвал такси и поехал в город к врачу. Помощник доктора Грэма сказал, что тот уехал в город — и порекомендовал мне доктора Морли…

Я взглянул на часы. Почти четыре. Хоть бы доктор поторопился, чтобы успеть к пяти часам, когда должен позвонить Лейн.

Местная анестезия, которую сделал доктор, прежде чем обрабатывать рану, уже отходила. Морли окончил штопать мою голову и вкатил противостолбнячную сыворотку.

— Ну вот, теперь вы совсем как новенький! — сказал он и протянул руку к телефону. — Это случилось за пределами города?

— Да, — ответил я. — Во владениях шерифа.

— Гмм… Дайте подумать… имя, местный адрес, что еще нужно сказать?

— Ничего. Только удостовериться, что они все на месте, прежде чем вы расскажете, что в меня стреляли.

— Вы будете поблизости?

— Да, сейчас пойду туда.

Я расплатился, зашел в магазин и, купив дешевую соломенную шляпу, чтобы защитить себя от солнца и любопытных взглядов, направился к зданию суда. Там меня уже поджидали — Макгрудер и огромный рыжеволосый помощник шерифа, имя которого не потрудились назвать. У него были светло–серые глаза, громоздкие челюсти и волосатые руки — красные и с изуродованными костяшками пальцев, что внушало некоторое беспокойство.

Они провели меня в одну из внутренних комнат, разыграли меня сперва индивидуально, а потом коллективно и втолкнули меня в кресло, а сами витали надо мной, забрасывая меня вопросами. Видимо, они считали преступником каждого, в кого стреляли. Несмотря на этот искусный допрос, мне все–таки удалось рассказать, что же произошло на самом деле.

— Где ваше оружие? — рявкнул Макгрудер.

— У меня нет оружия, — отвечал я. — И разрешения на него нет.

— Вы участвовали в вооруженной стычке… без оружия?

— Я не участвовал в стычке. В меня дважды выстрелили, и после этого я дал тягу. И второго выстрела ждал не по своей тупости, а просто упал и не сразу сумел подняться.

— Кто был этот человек?

— Я же вам сказал, что ни разу его не видел. Только его ногу и руку. Судя по всему, он был в комбинезоне. А рука довольно большая. Дробовик — двухствольный и, вероятно, дорогой. Судя по звуку, когда он его перезаряжал, это не из тех двухстволок, которые выходят из серийного производства.

— В итоге вы его убили? Где труп?

— Нет, я его не убивал. Но я бы попытался это сделать, если бы имел оружие!

— Опишите это место еще раз!

Я описал место происшествия еще раз.

— Ферма старого Уилла Нобла, — сказал Макгрудер. — Площадь в сто квадратных миль. Места хватит, чтобы спрятать труп!

— Вероятно, он об этом тоже подумал, — сказал я. Потом достал сигарету и закурил. Рыжий нагнулся и как бы невзначай выбил сигарету у меня изо рта.

— Наступите на нее! — сказал он.

Я наступил.

Интересно, где же Редфилд? Не то чтобы он был деликатнее этих двоих, но если приходится сидеть, отвечая на бесконечные вопросы, несмотря на сильную головную боль, а человек, который пытался вас убить, преспокойненько ушел домой и лег спать, то хотелось бы осмысленных вопросов.

— Где машина? — спросил Макгрудер.

— В мотеле, — ответил я.

Макгрудер кивнул рыжему:

— Сбегай–ка туда и потряси ее! Оружие, пятна крови…

— Если будете смотреть внимательно, то на переднем сидении заметите кровавое пятно, — сказал я. — Мне пришлось проехать с милю с открытыми ранами на голове и руке.

— На одежде у вас нет никаких пятен.

— Я успел переодеться. Если хотите, можете найти мои вещи в ванне. На вещах — пятна крови, по той же причине, разумеется.

— Кажется мне, этот парень начинает надоедать своим остроумием! — бросил Рыжий.

— Давай, катись быстрее в мотель! — бросил Макгрудер, не обращая внимания на его слова.

А я чувствовал себя все хуже и хуже, и мне было безразлично, что они будут делать.

— Какое в вашем штате наказание полагается тому, в кого стреляли из ружья? — попытался я ввернуть реплику.

Но они не обращали на меня внимание.

— Потом съезди и к этому амбару и осмотри его, — добавил Макгрудер.

Рыжий вышел. Я забыл здешние правила и снова закурил. Макгрудер сразу выхватил у меня сигарету и растоптал ее. По крайней мере какое–то разнообразие.

— Благодарю! — сказал я.

Он сел за стол и устремил на меня холодный взгляд. А я жадно смотрел на сигарету.

— Я что, арестован? — спросил я. — И если арестован, то какие обвинения вы мне предъявляете? Как незаконно двигавшейся мишени?

— Скажем просто, что вы задержаны для допроса до выяснения обстоятельств. До тех пор, пока он не вернется.

— И как долго, по вашему мнению, он будет исследовать эту сотню квадратных миль? С полчаса? В пять у меня свидание.

— С вашей подругой? Я думал, она выбыла из строя после всех этих штучек.

— Она — в постели в связи с полным физическим и нервным истощением, — вежливо сказал я. — Видимо, это вы имели в виду?

Мой тон не задел его, но, может быть, это было и к лучшему. Разозлить его, находясь в моем положении, значило бы получить по уху или схлопотать 30 суток.

Послышались шаги, и в дверь вошел Редфилд. Он был в шляпе и, видимо, только что появился в управлении. Он был явно чем–то взволнован. Прислонившись к дверному косяку, он мрачно уставился на меня. Прошло секунд тридцать, прежде чем он произнес:

— Ну ладно, рассказывайте! Кого вы убили?

— Никого, — ответил я. — Я не стрелял, я…

— Помолчите! — сказал он бесстрастным тоном. — Через минуту–другую мы это выясним. Я подумал, Чэтэм, — вас, возможно, заинтересует тот факт, что я получил ответ из Сан—Франциско?

— Вот как? — сказал я.

— Несоответствующее поведение. Неплохо звучит, не так ли?

Макгрудер навострил уши, и я понял, что он ничего не знал о посланной Редфилдом телеграмме.

— И в результате, — спросил он быстро, — эту обезьянку выбросили из рядов тамошней полиции?

Редфилд кивнул:

— Самый настоящий садист. Избивает людей, наверное, из–за этого и вылетел. И вот, когда в Сан—Франциско уже не в состоянии терпеть его присутствие, он является сюда, чтобы облагодетельствовать нас своими талантами.

Глаза Макгрудера заблестели, но Редфилд не обратил на него внимания:

— И так, Чэтэм, что вы скажете?

— Ничего, — ответил я.

— Ну–ну! Подумайте! — Он слегка улыбнулся, но взгляд его не стал мягче.

— Если они прислали вам телеграмму, — сказал я, — то они, вероятно, сообщили вам все, а не половину. Так что, если вы решили игнорировать все остальное сообщение, то мне добавить нечего.

— Разумеется, — ответил он презрительно. — Они сообщили, что вы ушли в отставку.

— Вот именно! И по своей воле. Меня отстранили от работы на 30 дней, но еще до истечения этого срока я решил уйти совсем… — Тут я удивился, зачем я им все это объясняю; я редко объяснял кому–нибудь, что именно со мной происходило. И тем не менее, как ни странно, Редфилд был одним из тех полицейских, к которым я инстинктивно испытывал чувство приязни и уважения.

— И, разумеется, вы не были виновны в том, в чем вас обвинили?

— Нет, — ответил я. — Я был виновен.

Он взглянул на меня с каким–то странным выражением, но промолчал Через какое–то время он продолжал:

— Итак, теперь вы — вольный вояка. Профессиональный смутьян… Что у вас за связь с миссис Лэнгстон?

— Никакой связи нет… Кроме того, что она мне нравится. И я начинаю чувствовать к ней глубокое уважение. Мне нравятся люди, которые в трудные минуты держатся так, как она.

— Чепуха! За что она вам платит?

— Я же вам сказал, Редфилд, она мне ни за что и ничем не платит!

— Тогда почему же вы околачиваетесь около нее?

— Я могу ответить, что просто жду, пока не приведут в порядок мою машину. Можете позвонить в гараж и проверить.

— Но причина не в этом?

— Верно, не в этом, я мог бы назвать вам несколько причин. И одна из них: я не люблю, когда меня принуждают к чему–либо. Другая причина в том, что меня сам по себе интересует это г. мотель, но ведь мотель — это дело отнюдь не ваше. И самая главная причина: случай с кислотой произошел, отчасти, по моей вине. Как вы сами изволили выразиться, я стал совать свой нос в то, что меня не касалось, и мне намекнули, что если я буду вмешиваться, то принесу миссис Лэнгстон больше вреда, чем пользы. Так что теперь я просто не могу так вот уехать и предоставить ей расхлебывать эту кашу в одиночестве.

— У вас есть разрешение действовать в этом штате в качестве частного детектива?

— Нет.

— В том–то все и дело! Суньте еще свой нос во что–нибудь — и я воткну вам его в одно ухо и вытащу в другое!

— Вам бы лучше посоветоваться с вашим районным юристом, Редфилд. Ведь пока она мне ничего не платит, я действую не как частный детектив, а как частное лицо, а это совсем другое дело.

Он нахмурился:

— Есть разные способы урезонить вас, Чэтэм. И вам бы следовало это знать!

— Я знаю. Я видел, как применялись некоторые из них.

— Что ж, продолжайте в том же духе, и вы увидите кое–что еще… А теперь объясните, что это за чепуха такая: якобы в вас кто–то стрелял?

Я рассказал ему все, начиная с первого телефонного звонка неизвестной мне женщины. Мой рассказ занял всего несколько минут. — никто не задавал мне нелепых вопросов и не висел надо мной.

Редфилд присел на край стола, куря сигарету и слушая меня безо всякого выражения. Когда я закончил, он посмотрел на Макгрудера:

— Что–нибудь из этого проверено?

Тот кивнул:

— Там сейчас Митч.

— Хорошо! — Он снова повернулся ко мне и сказал: — Посмотрим, правильно ли я понял эту басню. Значит, вы утверждаете, что женщина специально направила вас туда, чтобы человек, притаившийся на сеновале, расстрелял вас из дробовика?

— Все верно.

— Но это означает предумышленное убийство, убийство первой категории! Вы с этим согласны?

— Конечно!

Он немного наклонился вперед, направив на меня свой грозный указующий перст:

— Неужели, Чэтэм, я должен поверить вашей басне, что два каких–то человека настолько обеспокоены вашим поведением, что решаются на убийство первой степени с перспективой окончить жизнь в камере смертников? И почему? Неужели только потому, что вы могли узнать, кто бросил таракана в суп миссис Лэнгстон? — Он вздохнул и покачал головой. — Вы знаете, Чэтэм, сколько они бы получили за проделку с кислотой, если бы их за это судили?

— Год… Шесть месяцев. А может быть, и меньше.

— И тем не менее, вы считаете, что я должен поверить…

— Бросьте, Редфилд! Ответ на этот вопрос вы знаете не хуже меня!

— Вы так считаете?

— Они чертовски нервничают, но, разумеется, не из–за того, что схлопочут за проделку с кислотой!

— В таком случае, из–за чего? Скажите нам, чего они боятся?

— Видимо, расплаты за убийство, — ответил я. — Ведь им нечего терять после того, как одно уже совершено.

Он внимательно следил за мной, как будто притаившись:

— Разве кто–нибудь был убит?

— Лэнгстон.

— Я так и думал, что вы скажете это. Но только нет ли в вашей логике какого–нибудь изъяна? Мы расследовали это убийство целых семь месяцев, и никто не пытался нас убить.

Разговор принимал нехороший оборот, но я ничего не мог поделать. Он загонял меня в угол, а мне оставалось лишь смотреть, как он это делает.

— Ну, так что вы ответите на это? — снова спросил он. — Впрочем, постойте! Возможно, я понял вашу мысль. Вы хотели сказать, что мы их мало беспокоим, потому что у нас недостаточно ума и нам все равно не удалось бы распутать эго преступление.

— Я этого не говорил.

— Конечно, возможно и другое объяснение, — продолжал он. Беседа шла еще в мирном тоне, но чувствовалось, как в нем закипает ярость. Правда, пока еще он владел собой, — может быть, не сорвется. Макгрудер таращился удивленно — не понимая, что происходит. А Редфилд продолжал:

— Возможно, вы считаете, что нас подкупили. Подбросили приманку — миссис Лэнгстон. И когда ей удалось доказать свою невиновность, настоящие преступники остались в стороне. Все очень мило, и никто не пострадал, никто не должен ни за что платить. Если посмотреть на дело с такой точки зрения, то получается все очень логично. Ну, что вы скажете на это? Говорите! Говори, проклятый сукин сын!

Он соскочил со стола, схватил меня за отворот пиджака и рванул к себе. Тыльной стороной ладони он ударил меня по лицу; из рассеченной губы брызнула кровь.

Он снова замахнулся. Лицо его было бледно от внезапно прорвавшейся ярости, а в глазах, сверкавших бешенством, одновременно читалось выражение муки, словно его терзала боль. Я отпрянул, наткнулся на стул и упал; с трудом поднялся на ноги и ждал, что следующим ударом он снесет мне голову. Но вместо этого Келли резко отвернулся и вытер лицо рукой.

Потом глубоко вздохнул. Видно было, что в нем происходит жестокая борьба.

— Убирайтесь вон! — сказал он срывающимся голосом. — Убирайтесь, пока я не смазал вас прикладом!

— Постой минутку, Келли! — возразил Макгрудер. — Мы же не можем отпустить его, пока не вернется Митч…

Редфилд свирепо обернулся и обронил:

— Мы знаем, где его найти, если он нам понадобится! Уберите с глаз моих этого сукина сына!

Макгрудер посмотрел на меня:

— Вы слышали, что он сказал?

— Слышал, — ответил я. Подняв с пола шляпу, я промокнул носовым платком кровь с губ. — Да, да, хорошо слышал!

Выйдя из здания суда, я пошел по Спрингер–стрит в поисках такси. Я не очень–то сердился на Редфилда. Во всяком случае, меньше, чем на самого себя. Для такого человека впасть в ярость по незначительному поводу — далеко не пустяк. Где–то внутри Редфилда кучка мышей грызла нервы. Но что это за мыши? И откуда они взялись?

Но если говорить о нервах — он далеко не одинок. Нервных здесь предостаточно. Казалось, весь городок опутан, как проводами, нервными токами. Плохое место для шутника, который любит подкрасться к человеку сзади и прокричать в ухо какую–нибудь глупость. Он бы не прожил после такой шутки и минуты.

Когда я расплатился с шофером у входа в “Магнолию”, было без десяти пять. Перед мотелем стояла полицейская машина, а дверь моего номера была открыта настежь. Я заглянул в домик. Рыжий верзила, зажав в зубах сигарету, рылся в одном из ящиков комода. Он равнодушно посмотрел на меня и толчком задвинул ящик.

— Похоже, у вас действительно нет оружия, — сказал он.

— Где ваш ордер на обыск? — спросил я.

— Забыл захватить… Хотите, чтобы я поехал за ним и произвел обыск заново?

— Не стоит.

— А то я с радостью, — услужливо сказал он. — Мне это совсем не трудно.

— Не стоит беспокоиться, — сказал я. — Не хочется заставлять вас напрасно терять свое время.

— А у вас есть чувство юмора, — заметил он. Потом поискал глазами пепельницу и, увидев ее на столике между кроватями, пожал плечами и загасил сигарету о застекленный верх комода. — Да, сэр, в чем–чем, а в чувстве юмора вам не откажешь!

— Каким образом вы сюда вошли? — спросил я.

— Прислуга открыла… Я ей сказал, что вы не возражаете. Да и как может возражать человек с таким чувством юмора…

Я промолчал. А он еще раз окинул комнату безразличным взглядом и протиснулся в дверь мимо меня:

— Думаю, все будет в порядке, приятель… Вы не из нашего города — в этом все и дело…

Я обернулся и посмотрел на него, держа руки в карманах. Он подождал какое–то время, надеясь, что я сваляю дурака и брошусь на него, а потом спустился по ступенькам вниз, на гравий.

— Ну, хорошо… Верните прислуге ключ. И подтвердите, что вы не возражали…

Он сел в машину и уехал.

Я вошел в номер, запер дверь и, переведя дух, закурил. Через пару минут мне стало легче. Я прошел в ванную и вымыл лицо холодной водой. Окровавленная одежда все еще валялась в ванне. В комнате был относительный порядок: он просто убивал время, надеясь, что я вернусь до его ухода.

Я докурил сигарету и прошел в бюро. Джози вышла из–за портьеры.

— Вы знаете, что она попросила, как только проснулась? — спросила она.

— Румяный и сочный бифштекс?

— Нет, сэр! Гребенку и губную помаду.

“Ну что ж, — подумал я, — психиатру эта деталь тоже бы понравилась”.

— Это очень хорошо! — сказал я. — Спросите, могу ли я пройти к ней?

— Слушаюсь, сэр! Она уже спрашивала вас.

Джози вышла и через минуту пригласила меня в комнаты.

Я прошел за портьеру. На мне все еще была шляпа; пожалуй, она решит, что я и сплю в шляпе, а еду беру из тарелки ногами…

Она полусидела, опираясь на подушки, прикрыв плечи легким голубым шарфом; пожалуй, еще слишком бледная, но чертовски привлекательная, и улыбалась. Она протянула мне руку… Еще один допрос в этот день?

— Я так рада вас видеть, — тепло сказала она. — Боялась, что вы уедете, не попрощавшись и не дав мне даже возможности поблагодарить вас.

Я подумал, что она, вероятно, сейчас единственная в городе, кто еще не знает, что я успел стать ее любовником, телохранителем, партнером, наемным бандитом, частным сыщиком и отцом трех ее незаконнорожденных детей. Все эго она проспала.

— Джози все время уверяла меня, что вы еще не уехали, а просто отлучились в город… О боже, что это с вами?! — Она замолчала, заметив край повязки и выстриженную прядь волос.

— Ничего… Просто глупая случайность, — сказал я, радуясь, что вторая рана скрыта под рукавом. — Пара царапин — только и всего. Не стоит обращать внимание… Как вы–то сами себя чувствуете? Выглядите вы чудесно!

— Как это произошло? — настойчиво спросила она.

Как бы ее отвлечь?

— И цвет лица у вас лучше, и в глазах больше жизни и блеска…

— И пальто мое больше блестит, — вставила она. — А это всегда хороший признак. — Она указала на кресло возле кровати — Не надо мне заговаривать зубы. Присядьте. Я хочу знать, что произошло.

Я вспомнил предписание врача относительно полного покоя. “Никаких потрясений”, — сказал врач…

Если бы не ее здоровая натура, она бы лежала сейчас, теребя одеяло или уставившись пустым взглядом в стенку.

— Виновата моя неловкость, — сказал я. — И отсутствие фонарика. Неизвестный намекнул, что кислота — с похищенного грузовика, и что ее остатки спрятаны в старом амбаре за городом. Я поехал туда и, пока шарил на сеновале, ударился головой о гвоздь. Кислоты там, кстати, не оказалось, хотя, может быть, когда–то ее там прятали.

Кажется, она мне поверила.

— Мне очень жаль, — сказала она просто. — И все это из–за меня.

— Совсем не из–за вас, — ответил я. — Ведь фактически в случае с кислотой виноват я.

— Как вы могли такое подумать?

Я объяснил:

— Думаю, он заметил мой интерес к телефонным будкам. Возможно, он и послал к вам тех юнцов, чтобы напустить на вас полицию. Когда я помог вам от них избавиться, он решил, что это слишком. Кислота — предупреждение, что я принесу вам больше вреда, чем пользы, если останусь в городе. Не знаю, чего он добивается, но попробую это выяснить…

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

— Вчера вы собирались нанять меня в качестве частного детектива. Этого делать нельзя, у меня нет официального разрешения на такую работу. Как только шериф узнал бы, что вы мне платите, я бы сразу очутился за решеткой. Но закон не запрещает мне заботиться о делах мотеля просто потому, что вы — мой друг, и потому, что я хочу купить часть его… И то и другое соответствует действительности…

— Что–то я не поспеваю за вами, — сказала она.

— О деловой стороне мы поговорим попозже; разумеется, если вы не хотите взять меня в долю, никто вас не обяжет это сделать. Но в данный момент положение таково, что мы вынуждены с вами вести переговоры по этому вопросу. Вы так и скажете полиции. Фактически я уже взял на себя управление мотелем и, в какой–то степени, управление вами. Я распорядился закрыть мотель — на всем божьем свете нет другого способа помешать им снять снова номер и повторить ту же пакость. Ведь вы не можете обыскать всех ваших постояльцев! Кроме того, я взялся проследить, чтобы все предписания врача выполнялись должным образом. А врач предписал вам постельный режим и полный покой вплоть до его особого распоряжения.

— Смешно, — сказала она. — Я здорова как лошадь!

— Вот именно, — подтвердил я. — Как лошадь, которая уже месяц как живет впроголодь и ни разу как следует не выспалась с прошлого года… Так что оставайтесь в постели и предоставьте мне распоряжаться тут.

— Но…

— Никаких “но”! Не успел я приехать в ваш городок, как меня сразу же стал преследовать какой–то тип, который считает, что я принимаю в вашей судьбе большое участие. В конце концов он даже убедил меня, что так и есть на самом деле…

В этот момент в бюро зазвонил телефон, а через несколько секунд в комнате появилась Джози.

— Это вас, сэр! — сказала она, — междугородная.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Я прошел в бюро и взял трубку. Я сказал телефонистке, что разговор будет оплачен, и почти сразу же услышал голос Лейна:

— Мистер Чэтэм?

— Да, как дела?

— Неплохо. Вот что я смог собрать с тех пор, как вы позвонили. Правда, в основном это мог бы собрать всякий, кто следил за следствием в ноябре прошлого года. Полное имя Стрейдера — Альберт Джоралд Стрейдер, на момент смерти ему было тридцать пять лет, и если дать ему наикратчайшую характеристику, то самым подходящим будет “потаскун”. Или “дамский угодник”. Только последнее определение сейчас не в моде.

Тем не менее, это не мошенник, не “темная лошадка”. Насколько полиции удалось установить, в прошлом он к суду не привлекался и судимостей не имел. Было, правда, несколько мелких нарушений: случайная драчка, езда на машине в пьяном виде, но это все было тщательно рассмотрено во время следствия. Со стороны ФБР тоже никаких претензий. Я понял: вас больше всего интересует, что он делал в этом городке; мне кажется, никакого криминала, если не считать преступлением внебрачную связь. Общее мнение склонялось к тому, что почти наверняка он бывал там из–за женщины. Возможно, замужней.

— Какой он был из себя?

— Довольно крупный малый атлетического сложения, хорошо сохранившийся. Играл в футбол в военной школе, где учился. Красивый — этакий “Красавчик Джо” — темные волосы, оливковый цвет лица, серые глаза, и к тому же знал толк в вещах и умел одеваться.

Женщины — или по крайней мере определенный тип женщин — сверхчувствительных, скучающих и беспокойных — сходили от него с ума. И, скажем прямо, женщины такого толка обычно знают, что им нужно, так что ему, должно быть, иногда перепадало.

Он служил агентом в торговой фирме. Не особенно преуспевал. Казалось бы, все должно быть наоборот — с его–то внешностью и общительностью — но, вероятно, в таких делах требовалось еще что–то, чего у него не было — может быть, просто интерес к делу. Начиная с июля и до того момента, когда он был убит, он продавал или пытался продавать земельные участки. Работал на компанию “Уэлс и Меррит”, которая находится в северо–восточной части города: продажа домов, сдача в аренду и тому подобное. Жил неподалеку от Северо—Восточной 61–й улицы.

— А как давно он околачивался в Майами?

— Периодически появлялся с 1945 года, когда демобилизовался из флота. Появлялся наездами, и полной картины здесь нет. В тот же период жил некоторое время в Новом Орлеане. Но обычно возвращался в Майами. Вот тут у меня некоторые записи…

— Минутку, я найду на чем записать, — сказал я и, вынув из стола лист бумаги, приготовил ручку. — Пожалуйста, я готов.

— О’кей! Вырос в маленьком городке на севере Луизианы. Отец был адвокатом, а позднее областным судьей. И мать, и отец к моменту его убийства уже умерли, и из всех родственников в живых оставалась лишь сестра — замужняя, на три года старше его. Она живет в Луизиане, в Уайтсборо. Она была единственным человеком, который приехал забрать его труп и похоронить.

Видимо, Стрейдер не был из породы “диких”, просто от него было мало толку. Вероятно, у него на уме были одни женщины. Он ухитрился пройти 4 года военной школы в Пенсильвании, но дальше не продвинулся — слабые оценки В 1942 году попал на флот, а потом — в школу электроники, думаю, на “Остров сокровищ” в Сан—Франциско, откуда в конце войны вышел радистом.

— Он случайно не служил на подводных лодках?

— Нет. Согласно его послужному списку, в 1946 году был диктором на маленькой радиостанции здесь, в Майами Проработал год. Большая часть 1948 года — пустые страницы. Насколько я знаю, в ту зиму он связался с одной ловкой девицей, владелицей беговых лошадей. Потом, примерно в 1950 году, продавал легковые машины. Следующие два года работал в Майами в грех или четырех фирмах Осенью 1953 года стал агентом по продаже звуковых киноустановок для церквей и школ, с выездами во Флориду и в южны районы Алабамы и Джорджии. Как всегда, моря он не поджег и через шесть месяцев ушел с этой работы… или его ушли. Далее — опять пустая страница, и мы находим его осенью 54 года в Майами, где он снова продает машины. Затем в 55–м и примерно до половины 56–го он работает в компании “Электроника” с основной базой в Орландо. Не знаю, чем торговал на этот раз — возможно, снова киноустановками. Когда эта работа кончилась — ему удалось сдать экзамен на должность агента по продаже недвижимости. Вот тогда–то он и стал работать на фирму “Уэлс и Мерриг”, о которой я упомянул вначале Так что, видите, он — настоящий летун и бродяга. Думаю, что он получал подачки от женщин.

— Есть какие–нибудь данные о его знакомстве с семейством Лэнгстонов? — спросил я.

— Никаких, хотя Лэнгстоны тоже были одно время в Майами. Понимаете, они жили в разных мирах: Лэнгстон — довольно видная фирма. Во всяком случав был, пока не разорился, а Стрейдер — жалкий человечек, который не мог войти в общество.

— А что вы можете сказать относительно первой миссис Лэнгстон?

— Практически ничего Вы думаете, что тут могло что–нибудь быть, поскольку она тоже любительница веселой жизни, особенно после развода, когда получила кучу денег? Тем не менее никакой связи между ними не обнаружено. А полиция, поверьте мне, очень старалась хоть что–нибудь откопать. Не забывайте: Майами — видное место. И, разумеется, основное внимание сосредоточилось на второй миссис Лэнгстон, ныне вдове. И причины понятны. Вернее, бросаются в глаза. Ведь Стрейдер поехал на встречу с женщиной, предположительно замужней, а дело кончилось убийством Стрейдера и Лэнгстона, причем установлено, что в тот момент, когда Стрейдер пытался отделаться от трупа, с ним была женщина… Это было семь месяцев назад, а местная полиция до сих пор не имеет еще самого важного доказательства: что Стрейдер и эта женщина когда–то встречались. Вторая миссис Лэнгстон не его поля ягода. Она была медиком–лаборантом, жила на зарплату и не бегала вместе с веселой денежной толпой. Думается, что и Лэнгстона она встретила впервые, лишь когда ставила эти присоски с проводами, чтобы сделать кардиограмму.

— О’кей! — сказал я. — Пока ничего плохого вы мне не сообщили. Полагаю, что полиция уже отказалась от мысли, что Стрейдер был нанят для совершения убийства?

— Конечно! Во–первых, они не смогли найти никого, кто хотел бы убрать Лэнгстона. Страховку получила его двенадцатилетияя дочь. Молодое поколение дает нынче какой–то процент профессиональных убийств. Но здесь не тот случай. Девчонка очень любила своего отца.

В деловых кругах у Лэнгстона не было врагов. Он не гнался ни за богатством, ни за положением в обществе. Правда, между ним и его первой женой отношения были плохие, но она все равно ничего бы не выигрывала от его смерти — она уже развелась, получила значительную часть денег и кубинского актера, за которым гонялась… Но даже если кому–нибудь понадобилось убрать Лэнгстона, то почему он в качестве наемного убийцы выбрал Стрейдера? Преступником он не был, а кто же начинает свою преступную жизнь как наемный убийца? Этим обычно кончают, но никак не начинают. И еще вопрос: каким образом Лэнгстон был убит? Ударом по голове? Это слишком хлопотно для профессионала… Нет, эта версия была мертва еще до того, как ее отвергли официально.

— Еще что–нибудь?

— Откровенно говоря, нет. На данный момент это практически все. Что ни говори, а все время возвращаешься к тому, что Стрейдер поехал туда просто чтобы встретиться с какой–то женщиной. Если бы он поехал туда по делам фирмы, то человек, с которым он должен был встретиться, непременно сообщил бы об этом. Однако ничего подобного не случилось. За два месяца он съездил туда три раза, а ведь в оба конца это тысяча миль. Никакой бизнес не заставил бы Стрейдера совершить такое путешествие.

— О’кей! — сказал я. — В данный момент я не вижу за что зацепиться. Постарайтесь разузнать о нем еще что–нибудь. Может быть, вам удастся заполнить эти пустые страницы его жизни? Посмотрите, сколько у него было женщин, и где они сейчас. Я понял так, что в его квартире не найдено никаких писем, но, может быть, были зарегистрированы его междугородные разговоры по телефону?

— Верно, писем не было. Два разговора были, оба перед отъездом, по телефону–автомату.

— Хитрый был парень! — сказал я. — Ну, ладно, позвоните завтра,если что–нибудь выясните.

Я вернулся в спальню. Миссис Лэнгстон сидела на кровати, обхватив колени руками.

— Вы что–нибудь ели? — спросил я.

— Нет. Я ведь проснулась всего каких–нибудь полчаса назад.

— Как вы смотрите на то, чтобы вместе пообедать?

Она улыбнулась:

— Я думала, вы собираетесь продержать меня в постели.

— Нет… Вы любите бифштексы? Это единственное, что я умею готовить.

— Бифштексы — это хорошо. Но вам не нужно ничего готовить. Это могу сделать я или Джози.

— Отдыхайте. А Джози получит свободный вечер. Я хочу с вами поговорить…

Я сел в машину и поехал в город. Купил два бифштекса, фрукты, несколько французских булочек, джин, вермут и бутылку бургундского. Вернувшись в мотель, я побрился, переоделся — причем надел рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть повязку на левой руке.

Заказанные мною лекарства все еще находились в машине. Я отнес их в бюро. Джози как раз собиралась уходить.

— Постарайтесь вернуться до полуночи, — сказал я. — Я хочу, чтобы вы постелили себе в соседней комнате и провели там эту ночь. Миссис Лэнгстон чувствует себя намного лучше, чем я ожидал, но лишняя предосторожность не помешает.

— Хорошо, сэр, — сказала она и ушла.

Я отправился на кухню и приготовил все, что нужно, чтобы зажарить бифштексы. Там же я обнаружил, что Джози начистила немного картофеля. Я открыл джин и вермут, и когда смешивал коктейли, в коридоре послышались шаги, и в дверях показалась Джорджия Лэнгстон. На ней были домашние туфли и голубой халат, накинутый поверх синей пижамы. Губы ее были слегка подкрашены, волосы причесаны. Их рыжевато–темный блеск контрастировал с бледностью лица и серыми глазами. Мне почему–то подумалось, что Стрейдер мог бы проехать и более 500 миль, чтобы попасть на свидание с этой женщиной. Только она никогда бы не удостоила его чести принять у себя.

— Кажется, я не разрешил вам вставать?

Она едва заметно улыбнулась и слегка покачала головой:

— Я не могу позволить, чтобы мной командовали в моем собственном доме.

— Вы нездоровы, и доктор говорит, что вам нужен полный покой.

— Могу открыть вам и доктору один секрет. Если женщина чувствует себя неловко, принимая мужчину в спальне, значит, она чувствует себя достаточно хорошо, чтобы встать на ноги.

Я пожал плечами и налил в бокалы коктейль:

— Что ж, пусть будет по–вашему. Тем более, я уверен, что нельзя выглядеть так хорошо, как вы сейчас, и при этом чувствовать себя плохо. Видимо, вы правы.

— Спасибо, — сказала она все с той же едва заметной улыбкой, — но не лучше ли было бы, если бы вы рассказали мне о вашем “зверском обращении”, чтобы не вводить меня в заблуждение.

Я лишь вздохнул. Потом я отнес наши порции в комнату. Она села на диван и поджала под себя ноги. Я накрыл кофейный столик и сел напротив:

— Прошу меня простить. Иногда я поддаюсь настроению. У меня слишком много свободного времени, вот мне и становится немного жаль себя. Мне необходима работа.

Она понимающе кивнула:

— И тем не менее я считаю, что после того, как вы наговорили такого, надо рассказать о себе.

— Тут рассказывать нечего. Все правда, за исключением того, что меня якобы уволили. Просто временно отстранили от работы, а я подал в отставку. Работа полицейского — не для меня. И это обиднее всего…

— Я понимаю, что это не мое дело, — твердо сказала она, — но все же вы должны объясниться. Недавно вы сказали, что я — ваш друг, а это дает некоторые права. Тот человек находился под арестом?

— Нет, — ответил я.

— Значит, это… что–то личное?

— Нет, — ответил я. — Хотя — минутку… В том–то и суть. Это не было личным, но я сделал из этого личное. Я уже действовал не как профессионал, а как фанатик.

— В чем была его вина?

— Он продавал наркотики.

— О-о! — вымолвила она.

— Для меня это не оправдание, — сказал я. — Законы должны осуществляться беспристрастными людьми, но никак не крестоносцами или фанатиками; я так и думал, пока меня не назначили в отдел по борьбе с наркотиками. А в этом деле нечто такое… Очень грязное — особенно когда речь шла о подростках. Вы не знаете, на что готова пойти шестнадцатилетняя девочка, чтобы раздобыть денег на укол?

Я замолчал.

— Впрочем, неважно.. — я не собирался входить в подробности. — В конце концов это оттолкнуло от меня жену. Она видела, куда я качусь, а я не замечал… Кроме того, она вбила себе в голову странную мысль: что я хоть иногда должен приходить домой… И наконец — это стоило мне работы.

Я выслеживал одного особенно злостного типа, хитрого пушера лет двадцати трех. Меня буквально сжигало желание схватить его, но я сам все испортил. Когда я наконец приволок его в полицию, у меня еще не хватало неопровержимых доказательств — и он спокойно вышел на волю. Через три дня снова взялся за свое… А потом я столкнулся с ним в баре. Он бросил в мой адрес крепкое словечко — и не придумал ничего лучшего, как отправиться в умывальник…

Я помолчал, глядя на сигарету, которую держал в руке.

— Вот, собственно, и все. Разумеется, был большой скандал. Отстранили от работы… А я уже понял, что пора выйти из игры.

Она кивнула:

— Да, пожалуй, вы действовали неправильно. Но я думаю, что вы слишком к себе суровы. Никто не может уберечься от эмоций.

— Конечно. Но закон предусматривает, что полицейский передает дело в суд на рассмотрение, а не решает его собственными кулаками в запертом умывальнике. Однако, давайте переменим тему. Я хотел поговорить о делах.

Она немного отпила из своего бокала.

— О мотеле?

— Вот именно. Вы сказали, что не хотите продавать его с убытком. Но вы продали бы его за настоящую цену?

Она кивнула.

— Тогда расскажите мне о нем. Сколько вы за него заплатили? Сумма закладной, если он заложен? И во сколько, по вашему мнению, его можно оценить сейчас?

— Мы купили его за 95 тысяч год с небольшим назад. 35 тысяч заплатили наличными — остальное процентными бумагами. Мы собирались сами озеленить его, но потом муж стал болеть, и мы так ничего и не сделали. А после его смерти он вообще катился под гору. Сейчас я ничего не могу сделать. Единственно разумное — продать его сейчас, не ожидая, пока цена упадет еще ниже, но я слишком упряма, чтобы пойти на это. Последний раз, когда я пыталась его оценить, эксперты фирмы по продаже недвижимости в Таллахасси сказали, что за него сейчас не дадут более 75–ти.

— Его можно отстроить, — сказал я. — Думаю, за него можно получить больше ста тысяч. Дело ведь даже не в здании, а в территории. Она слишком мрачна и неуютна. Тут нужен бассейн, площадка для детских игр, газоны, кусты, клумбы…

— Конечно, нужны! Но у меня нет денег. Не знаю даже, как я смогу отремонтировать тот номер, который загадили кислотой.

— Вот тут–то и вступаю в игру я. У меня есть немного денег, оставленных мне семьей моей матери. Кроме того, уже говорил, что ищу, чем бы заняться. Мне нужен тяжелый физический труд, чтобы вместе с потом из меня вышло все раздражение… И я люблю копаться в земле, работать в саду. Один из моих дядюшек был архитектором по благоустройству парковых территорий и я часто помогал ему, когда еще был студентом. Я знаю, как все это делается. Знаю даже, как устроить бассейн. И мне очень хотелось бы попробовать.

Она задумчиво кивнула головой.

— Вы бы хотели войти в долю, провести все озеленительные работы, чтобы впоследствии получить за мотель более крупную сумму?

— Именно так. И учитывая, что почти всю работу я выполню сам, мы бы смогли продать мотель с немалой выгодой… Надеюсь…

— Но вы забываете одну вещь. Вы сами видите, как ожесточены местные жители. Если кто–то ненавидит меня настолько, чтобы позволять себе подобные выпады, то неужели вы думаете, что он отступится только потому, что рядом со мной появится второе лицо? Вы уверены, что захотите подвергаться такому риску?

— Как раз к этому я и хотел перейти. Эти выпады необходимо прекратить. Насколько я понимаю, вы считаете, что это работа какого–то психопата? Шутника с мозгами набекрень, который вымещает на вас свои пороки, считая, что вы убили мужа?

— Предположим, — сказала она, нахмурившись. — А вы разве думаете не так?

— Я считаю, что это работа как раз тех людей, которые убили вашего супруга.

Она чуть не пролила вино. Потом поставила бокал на стол и посмотрела на меня:

— Но ведь это Стрейдер…

— И еще какая–то женщина. Так вот, она еще находится здесь, и у нее есть помощники. Может быть, просто еще один друг сердечный — не знаю. Послушайте, за время следствия на вас было возведено обвинение? Или кто–нибудь подтасовал карты, чтобы клеймо подозрения пало на вас?

— На меня? Нет, не знаю, — сказала она, озадаченная новым для нее поворотом дела. — Во всяком случае в полиции мне об этом не говорили…

— Конечно, они могли ничего вам не сказать.

— Вы действительно думаете, что на меня…

— Да. И не только потому, что она бросила машину у мотеля. Ей нужно было оставить машину в таком месте, где она бы не навела на след; вполне логично, что она оставила машину там, где бы оставил ее сам Стрейдер. И я думаю о телефонном звонке…

— О том, который разбудил меня?

— Да… Видите ли… — Тут я замолчал. — Простите, — сказал я через некоторое время. — Я не собирался сейчас рассказывать вам все это и портить вечер… Лучше принимайтесь за бифштекс!

Она улыбнулась:

— Не беспокойтесь, от бифштекса я не откажусь. А вечер вы мне не испортите. После того, что я пережила, маленький дружеский вопрос — это все равно что плечо, на котором можно выплакаться.

— А те допросы были грубые?

— Достаточно грубые, уверяю вас.

— Кто вас допрашивал, шериф?

— В основном… иногда Редфилд. Иногда — оба сразу.

— Что вы можете сказать о шерифе?

Она задумалась.

— Я бы сказала, довольно компетентный. Ему уже за шестьдесят; этот пост он занимает уже лет двадцать. В последнее время его здоровье пошатнулось. Я слышала, что вот уже месяц он лежит в клинике Мэйо… Но вы не думайте, что со мной обращались грубо в буквальном смысле этого слова. Просто все это было так ужасно… Сам шериф — довольно учтивый джентльмен, и хотя вскоре я почувствовала, что Редфилд питает ко мне неприязнь, в его обращении тоже не было ничего грубого или подлого. И, конечно, никаких чрезвычайных мер они не принимали.

— Вы были арестованы?

— Да, но не сразу. Сначала они просто старались выяснить, знал ли мой муж Стрейдера, собирались они вместе на рыбную ловлю, в какое время муж выехал из дому и тому подобное… И не слышала ли я, как уехал в своей машине Стрейдер или когда вернулась его машина. А потом они узнали, что повар в “Силвер Кинг” видел, как у мотеля остановилась машина и из нее вышла женщина. Тогда меня и вызвали к шерифу, а уже вечером объявили, что подозревают меня в убийстве мужа, и арестовали. В течение трех дней меня часами допрашивали, но потом обвинение сняли за недостаточностью улик, и меня освободили.

— И все это время они добивались от вас одного: признания, что вы и Стрейдер, ну, сами понимаете…

Она слабо улыбнулась.

— Были любовниками? — докончила она спокойно. — Да, именно этого они и добивались. И постепенно меня начал охватывать ужас. Я понимала, что они просто не могли мне поверить, и им было бы легко убедить в этом и суд присяжных… Начать с того, что я им сказала, что вообще не знаю имени Стрейдера и что он остановился в мотеле Когда я узнала, что муж убит, я просто оцепенела — и естественно, это имя ничего для меня не значило. А позднее, когда я уже была в состоянии что–то соображать, я вспомнила, что накануне действительно была в бюро, когда он узнавал, не г. ли свободного номера. Меня спросили, видела ли я его раньше, я ответила “нет”… Да так оно и было… И тогда они показали мне две регистрационные карточки за предшествующий месяц, за октябрь. На обеих карточках значилось имя Стрейдера и номер его машины… Все было очень просто — оба раза его оформил мой муж в мое отсутствие… Но все стало расти как снежный ком и казалось все подозрительнее. Скажем, даже то, что я одна поехала в Майами — как раз в середине октября, в период между двумя наездами Стрейдера.

— Вы ездили в Майами? — Об этом факте я услышал впервые.

— Да… — Она взяла вторую сигарету. — Поехала проконсультироваться с врачом. Конечно, они сразу же захотели узнать, почему — ведь у нас же есть свой врач, доктор Грэм. А я находилась на грани истерики. Нервы на пределе и поэтому… Я пришла в ярость и вообще отказалась что–либо объяснять… Естественно, как только я поняла, что это глупо, я все объяснила; они проверили, позвонили врачу в Майами… Но все равно это их не удовлетворило… Обследование могло быть предлогом для поездки в Майами. Будь у меня роман — времени для встреч хватало. В течение двух дней — два свидания с доктором по часу каждое утро; конечно, я повидалась с двумя–тремя старыми друзьями, но все же большую часть времени — в том числе и две ночи — оставалась в Майами одна. И потом, собственно, я не была больной… — Она замолчала, видимо, не зная, как лучше объяснить причину.

— Да ладно! — сказал я. — Вам совершенно не надо входить в подробности.

Она неопределенно взмахнула рукой:

— Да, но в этом нет ничего зазорного… Дело в том, что мы с мужем очень хотели ребенка, и начали беспокоиться… Так ведь часто бывает… Но когда меня стали об этом допрашивать, я впала в ярость.

— Послушайте, крупный козырь против вас то, что вы бодрствовали, когда постучался шериф. Вы объяснили, что вас разбудил телефонный звонок. Вы не знаете, они пытались это проверить?

Она покачала головой:

— Н-нет… По крайней мере, мне это неизвестно. А что?

— А то, что именно этот случай должен был заставить их усомниться в правильности обвинения. Насколько я знаю, какая–то женщина… похоже — пьяная, хотела переговорить с человеком, который не останавливался у вас?

— Правильно, — сказала Джорджия.

— Вы помните имя человека, с которым она хотела говорить?

— Да, некий мистер Карлсон.

— Отлично… А не знаете ли вы, полиция пыталась выяснить, действительно ли существует такой мистер Карлсон и не зарегистрирован ли он в каком–нибудь другом мотеле?

— Если они пытались это выяснить, то мне все равно не сообщили.

— Разумеется, они могли это проверить, но вам ничего не сказать. Во всяком случае они должны были это сделать, ибо 5.15 утра — очень неподходящее время звонить в провинциальный городок, где все бары закрыты. К тому же это либо слишком рано, либо слишком поздно, чтобы разыскивать кого–нибудь в мотеле. Они хоть намекнули вам на это?

— Да, они обвинили меня в том, что я лгу.

— Разумеется… Очевидно, они нигде не нашли никакого мистера Карлсона, а это означает, что никто его фактически и не мог искать. Но если они поверили вашим словам, то автоматически должны были поверить и еще кое–чему: тому, что вы говорили по телефону с женщиной, которая убила вашего мужа.

Она удивленно уставилась на меня:

— Женщина?

— Жестокая и хитрая, — ответил я. — Убедитесь сами. За час с небольшим она помогла убить человека, видела как полицейский убил ее любовника, и все же сумела вы вернуться и подстроить все таким образом, чтобы подозрение пало на вас. Голову она не потеряла и столь же нежна и добра, как кобра!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Мы не возвращались к этой теме, пока не принялись за кофе. Миссис Лэнгстон была спокойна, но съела всего лишь маленький кусочек бисквита и выпила немного вина. Я предложил ей сигарету.

— Вы совершенно уверены, что ваш супруг не знал Стрейдера? — спросил я.

— Уверена, — ответила она. — Я никогда не слышала, чтобы он упоминал его имя.

— Но это означает, что он должен был знать эту женщину. Вы это понимаете?

— Почему?

— Кто–то из них с ним связан. Иначе не имело смысла представлять дело несчастным случаем. Подозрение не пало бы на Стрейдера только потому, что он случайно остановился в вашем мотеле. А вот женщина понимала, что подозрение падет на нее… Или может пасть. Вот в этом–то и кроется загвоздка, которая сводит полицию с ума. Все вращается по замкнутому кругу и возвращается к исходной точке. Женщина знала, что если бы встал вопрос об убийстве человека, то подозрение пало бы на нее. А вопрос этот встал, было проведено расследование — и вы оказались единственной, на кого пало подозрение. Правда, у полиции не нашлось никаких доказательств. Они даже не смогли доказать, что вы просто знали Стрейдера, не говоря уже о большем. И если бы они передали дело в суд, любой, даже начинающий защитник, разорвал бы их в клочки. Вероятно, Редфилд просыпается с криком и жует простыню. Но это — его проблема, а не моя. Моя заключается в другом.

— В чем же?

— Узнать, кто эта женщина! Та, которая предчувствовала, что ее могут заподозрить, но которую не заподозрили!

— Возможно, она ошиблась или преувеличила возможную опасность?

— Нет, судя по всему, эта женщина хладнокровная и сообразительная. Из тех, кто не делает поспешных выводов и не теряется в сложных ситуациях. Так что вряд ли она ошиблась.

— Вы говорили, что здесь замешан еще человек. Может быть, дело в нем?

— Не думаю. Стрейдер приехал сюда увидеться с женщиной. Как бы вы ни поворачивали этот вопрос, вы все равно приходите к этому. В этом деле женщина замешана по самое горло. Но допустим на минуту, что в деле был еще другой мужчина — почему же подозрение не пало на него? Из того, что вы тут говорили о шерифе, он едва ли скрыл бы улики против кого бы там ни было. И Редфилд, кажется, тоже не скрыл бы…

— Нет, конечно! Я уверена, что никто из них этого не сделал бы, Редфилд — человек жесткий, но справедливый. И, мне кажется, честный.

Я нахмурился:

— У меня тоже сложилось такое впечатление. Но мне кажется, что его что–то грызет. Он, возможно, вас ненавидит, и ему все равно, что с вами случится. И в то же время он ненавидит себя, потому что он — слишком честный полицейский, чтобы смотреть на все это равнодушно.

Она кивнула:

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Помните, я говорила, что во время допроса я почувствовала, что он относится ко мне резко неприязненно. И это — по двум причинам. Мой муж очень хорошо его знал; помню, он сказал однажды, что Редфилд — человек, преданный своему делу. Он прямо–таки становится сам не свой, если ему не удастся поймать преступника. А другая причина в том, что мой супруг был для Редфилда в юности героем — как, впрочем, и для многих других юношей. В школе Кендэл учился лучше всех, в колледже стал известным спортсменом, о нем даже писали флоридские газеты. Возможно, это лишь мальчишеское восхищение, но такое часто остается на всю жизнь. Тем более, что он стал еще и героем войны, а потом сделал себе имя в деловых кругах Майами. Он всегда был популярным, и особенно здесь, в своем родном городке. Вот поэтому для Редфилда, да и для всех остальных все кристально ясно: я — потаскушка, я его убила, но вышла сухой из воды.

Говорила она довольно спокойно, но было видно, что это стоит ей больших усилий — эта борьба с усталостью и душевной болью. Мне очень хотелось как–то ее утешить, но я понимал, что единственная помощь с моей стороны — продолжать поиски.

— В котором часу Стрейдер оформился в мотеле?

— Часов в шесть, наверное.

— И он приехал один?

Она кивнула.

— А те предшествующие два раза, когда он приезжал в октябре, он тоже регистрировался один?

— Да.

— А вы не помните, не было ли каких–либо намеков на то, что в его номере все–таки появилась женщина?

— Нет, — ответила она. — Даже если бы в номере и оставались какие–нибудь следы женщины, прислуга решила бы, что номер сдан двоим, убрала бы номер и ничего бы об этом не сказала. Но последний раз номер, конечно, тщательно осмотрела полиция. Никаких намеков на присутствие женщины.

— Значит, эта женщина жила в городе, и он ее не приводил даже ночью. Во всяком случае в тот, последний раз. А не проверяли, останавливался ли он в других мотелях?

— Проверяли. По–видимому, он приезжал в город три раза и неизменно останавливался у нас. Это, разумеется, также сочли уликой против меня.

— В тот вечер, попозже, вы его не видели? Или его машину? Стояла ли она перед номером?

Она беспомощно покачала головой:

— Не помню… Полиция тоже спрашивала меня об этом, но я действительно не помню. В тот вечер было занято восемь номеров; трудно заметить, какая машина на месте, а какая отсутствует.

— Ваш муж поехал на рыбалку один?

— Да.

— В котором часу? Вы вставали вместе с ним?

— Нет, — ответила она. — Я часто пыталась в таких случаях вставать, чтобы сварить ему кофе на дорогу, но он всегда настаивал на том, что все сделает сам. И он редко брал с собой завтрак. В то утро он встал в половине четвертого — я помню, как накануне он ставил будильник. Будильник, конечно, разбудил меня, и я слышала, как он возится в кухне, пьет кофе и наливает его в термос. Все его снасти, удочки, мотор были уже, конечно, в машине — он всегда все готовил с вечера. Перед уходом он, как обычно, заглянул в спальню и, увидев, что я не сплю, поцеловал меня. Помню, он пошутил — это была его обычная шутка, — что поймает такого большого окуня, что даже не придется привирать по обычаю рыбаков. А потом я слышала, как он уехал. Я… я… — Внезапно она судорожно вздохнула и наклонилась над столом, чтобы загасить сигарету.

— А вы не слышали, не отъехала ли вслед за ним еще какая–нибудь машина? — быстро спросил я, чтобы помочь ей справиться с чувствами.

— Нет. — Она уже овладела собой. — Вскоре я снова уснула. А потом зазвонил телефон, и женщина попросила меня позвать к телефону мистера Карлсона. К тому моменту, когда я окончательно убедила ее, что никакого мистера Карлсона в нашем мотеле нет, мне уже совсем расхотелось спать. Я умылась и подогрела кофе — он всегда оставлял чашечку и для меня. А минут через десять явился шериф.

— Вы помните точное время, когда ваш супруг выехал из дома?

— Где–нибудь около четырех, — ответила она. — Он всегда уезжал в это время. Минут через 20–25 после того, как звонил будильник.

— А сколько времени нужно, чтобы доехать до того места, где он держал лодку?

— Около пятнадцати минут.

— Точное время, когда Келхаун наскочил на Стрейдера, известно?

Она кивнула:

— На следствии Келхаун показал, что его разбудил шум затормозившей машины. Он сразу посмотрел на часы — было двадцать минут пятого.

— Гмм… Еще один вопрос… Ваш супруг давал вам когда–нибудь повод для подозрений в неверности?

— Нет, — сказала она. — Конечно, нет!

— Вы помните, в этом возрасте иногда…

Глаза ее гневно сверкнули:

— Я же сказала… — Внезапно она замолчала. — Простите, — сказала она и улыбнулась. Потом провела рукой по волосам — характерный для нее жест, свидетельствующий об усталости, и добавила: — Я не хотела вас обидеть.

Она явно устала. Не очень–то хорошо выполняются предписания доктора.

Я потушил сигарету и встал:

— А теперь — в постель! Я принесу вам лекарство.

Я принес из своего номера одну таблетку снотворного.

Она улыбнулась:

— Вы и доктор Грэм — парочка никудышных заговорщиков. Неужели ни вам, ни ему не пришло в голову, что я бы давно развязалась таким способом, если бы захотела?

— Откровенно говоря, — ответил я, — ни один из нас не был уверен, как вы справитесь с этой ситуацией. Вы — мужественная женщина. Гораздо мужественнее, чем мы о вас думали.

Она встала и протянула мне руку.

— Ладно, идите отдыхать, пока я не уличила вас в обмане. Вы никогда не поймете, сколько вы сделали для, меня.

— Спокойной ночи! — сказал я.

Закрыв черный ход, я вышел на галерею и сел на ступеньку крыльца напротив входа в мой маленький номер. Я покуривал и наблюдал за окрестностями, пока не пришла Джози. Кто знает, на что они решатся в следующий раз?

Когда Джози вернулась — это было около половины двенадцатого — и устроила себе постель в комнате рядом с миссис Лэнгстон, Джорджия уже мирно спала. Я велел Джози запереться на засов и тоже отправиться спать.

Придя в номер, я проверил, плотно ли заперто окно и задернул занавески. Вспомнив о дробовике, я почувствовал неприятный холодок. Мне казалось, что я все еще вижу два пустых глаза, которые ищут меня во мраке сарая, словно какой–то радар в кошмарном сне. Такого бы не испугался только круглый идиот!

Да, он был хитер! Он чуть было не убил меня, а я не имел пи малейшего представления, кто он. И если я не высвечу его из этой темноты, прежде чем ему представится второй удобный случай, не очень–то у меня будет красивый вид, когда меня найдут.

Я лежал в темноте, прислушиваясь к мерному жужжанию кондиционера и пытаясь отыскать в этом деле хоть какой–нибудь проблеск света.

Лэнгстон выехал на рыбную ловлю целым и невредимым самое раннее без десяти 4 и прибыл туда в 20 минут пятого — с проломленной головой и завернутый в брезент на заднем сидении своей собственной машины. Поездка туда занимает 15 минут. Значит, за 15 оставшихся минут он успел куда–то заехать и получить смертельный удар по голове. Это место не могло быть где–то далеко. Правда, это обстоятельство мало мне помогло: городок маленький и в такой ранний час, при полном отсутствии уличного движения, можно пересечь весь городок буквально за пять минут.

Но какую роль играет в этом деле женщина? Даже если бы мистер Лэнгстон и был дамским угодником — чего, кстати, по общему утверждению, не было, — он бы не отправился в 4 часа утра, да еще с рыболовными снастями, на свидание с женщиной. Это просто нелепо.

“Видимо, если уж в это дело и затесалась женщина, то эта женщина — подружка Стрейдера, та самая женщина, ради которой он сюда приезжал три раза. Но в таком случае какая могла быть связь между любовницей Стрейдера и Лэнгстоном?”

Самым легким ответом на этот вопрос был ответ, которого придерживалась полиция: это была жена Лэнгстона… Нет, надо начинать с другой стороны. Эта женщина жила в этом городке и, должно быть, знала Стрейдера раньше. За два месяца он трижды приезжал, чтобы повидаться с ней, а ведь поездка в оба конца составляет тысячу миль! Стрейдер не был любвеобильным подростком — значит, эта особа — девочка что надо! Конечно, никогда не знаешь, на какую женщину может польститься тот или иной мужчина, но много ли я здесь видел женщин, которые заставили бы меня проехать расстояние, равное длине штата Флорида, чтобы провести с ними пару часов?

Только одну!.. И опять мне пришлось вернуться к точке зрения полиции.

Я вздохнул в темноте и закурил сигарету. Тем не менее эта женщина где–то здесь, и я должен ее найти!

Пока у меня была одна слабая зацепка: когда она позвонила мне по телефону, то не изменила голос, не выдала себя за пьяную, как поступила, позвонив в то роковое утро миссис Лэнгстон. Это было ей не нужно, по их замыслам, через полчаса мне предстояло умереть. Не бог весть какая зацепка, но все же что–то.

Но как объяснить эту идиотскую историю с вентилятором?

И тут я даже привстал с постели, ругая себя тупицей и болваном. В истории с вентилятором не было ничего таинственного. Тот первый ее звонок, когда она резко прервала разговор, вовсе не был приманкой, как я считал. Или же был не только приманкой. Он был проверкой. Они меня проверяли.

Он видел, как я обходил телефонные будки. Так чего же проще: он подстроил мне ловушку, установив вентилятор возле какого–нибудь другого телефона–автомата — и следил за мной, когда она звонила. Если я сразу же перебегу через дорогу, чтобы попытаться поймать ее — он прав в своих подозрениях. Я перебежал улицу и вернулся в заведение Олли, и он все понял. После этого она позвонила мне второй раз и послала меня под дуло дробовика. Все очень ловко, и вы не можете этого не признать, даже если вас разбирает страх.

Пока все логично. Но значит ли это, что мой враг — это один из четырех, которых я застал в “Силвер Кинге”: первый раз — Руп, Данливи, Олли и Перл Тэлли? Не обязательно, — подумал я. Все, что я делал в этом городке, становилось известным; даже если он заметил меня на каком–то этапе моих поисков и следил, чтобы установить, что же я делаю, он мог и заочно узнать, что я появился в “Силвер Кинге”. Хотя естественно было предположить, что все–таки кто–то из этой четверки.

Предположим, что это один из четверых. Кто же? Данливи работает на бензозаправочной станции на шоссе. Он мог видеть меня, когда я туда ехал. Олли, естественно, все время у себя. Перл Тэлли зашел туда тотчас следом за мной. Остается Руп, о котором я пока ничего не знаю. Но он мог следить за мной из–за любого угла, не попадаясь на глаза. Разве это не более естественно, чем торчать открыто на виду, как Перл Тэлли? “Разумеется, — подумал я. — Тем более, что с его точки зрения нечего бояться, ибо мне предстояло умереть от его пули”.

Так что с таким же успехом это мог быть и Перл Тэлли… Впрочем, нет! Только не с его акцентом мальчика из Джорджии! Кто бы ни был этот человек, а я дважды слышал его по телефону, и хотя первый раз он говорил шепотом, а второй раз очень тихо, все же от этого диалекта что–то непременно бы проскользнуло. Значит, оставались трое…

Итак, у меня сейчас оставались на руках две тончайшие путеводные нити — и только благодаря тому, что они недооценили, насколько я живуч. Зато теперь они это знают и не повторят своей ошибки…

Прошло еще много времени, прежде чем мне удалось заснуть.

Заря только занималась, когда я промчался мимо двух почтовых ящиков на шоссе и свернул на грунтовую дорогу между соснами. На обеих фермах еще спали, а когда я проезжал загон для скота, дорогу впереди пересекла стайка молодых перепелов. В следующий момент она вспорхнула, словно раскрывшись веером над низкорослыми пальмами. Через несколько минут я сбавил скорость и остановился под тем же деревом, напротив почерневшей от пожара трубы.

…Я проснулся перед рассветом, и меня сразу же поразила мысль, что вчера я не видел никаких следов другой машины — по крайней мере по эту сторону фермы. Как же он гуда забрался? Очевидно, в лесу, окаймляющем поля, есть какая–то другая дорога, по которой он и добрался. Если бы мне удалось ее найти, то можно обнаружить место, где он оставлял свою машину.

Было сыро, но тепло, и воздух был совершенно неподвижен, как будто день затаил дыхание, ожидая минуты, когда он сможет наконец вырваться и засиять в своей полной красе. Полная тишина, и только иногда с полей доносился крик перепелки…

Еще не совсем рассвело, но я отчетливо увидел две колеи, оставленные машиной, почти рядом со следами моей.

“Наверняка здесь побывал рыжий помощник шерифа, — подумал я. — Когда ему не удалось спровоцировать меня на выпад против полицейского, ему стало скучно — и он отправился сюда, чтобы показать, что делает свое дело”.

На мгновение мне даже стало жаль Редфилда. Что за пародия на полицию? Один полицейский и два шута!

Входить сейчас в амбар не было смысла: слишком темно, все равно ничего не разглядеть.

Я прошел мимо, прислушиваясь к шороху сухих листьев и травы под ногами и чувствуя холодок между лопатками при воспоминании о выстреле. На краю поля, ярдах в двухстах от амбара, я пролез между провисшими нитями колючей проволоки и углубился в лес. Здесь росли преимущественно дубы и сосны. Пока что я не обнаружил ничьих следов, но и не питал особых иллюзий: какой из меня следопыт! Всю жизнь я прожил в городе, и найти проселочную дорогу в лесу не так–то легко.

Я миновал песчаный овраг, по дну которого струйкой бежал ручеек, и продолжал свой путь. Идти было легко — под ногами почти ничего не росло — только пучки сухой травы и редкие кустики крапивы.

Стало совсем светло. И через несколько минут я внезапно увидел дорогу. Точнее: всего лишь две пыльные колеи, извивающиеся между деревьями, но на них проступал рисунок шин; след выглядел совсем свежим.

Дорога шла параллельно грунтовой, по которой я сюда приехал. Положив на колею палку, чтобы заметить место, я свернул направо и пошел в сторону шоссе. Так я прошагал полмили, но не обнаружил никаких намеков на то, что машина останавливалась или покидала колею. Тогда я зашагал обратно и в нескольких ярдах севернее своей отметки нашел то, что искал: от этой дороги влево ответвлялась еще одна, ведущая к полям позади амбара.

Еще более заброшенная, но на ней в пыли виднелись свежие отпечатки шин. Шины были стандартные — такие стоят на тысячах машин.

Над лесом уже вставало солнце.

Я пошел по следам машины, осторожно ступая между колеями. Местами дорога была усеяна сосновыми иголками, и рисунок пропадал, но в других местах был чистый песок, и там я мог внимательно рассматривать отпечатки шин, надеясь найти в них хоть какую–нибудь особенность, трещинку или порез, которые могли бы послужить приметой. Но ничего такого я не смог заметить.

Пройдя метров двести, я добрался до места, где он останавливался и разворачивал машину. Здесь дорогу преграждала упавшая сосна, и он не смог ни ехать дальше, ни объехать ее. Я изучил следы. Он свернул налево, развернулся, а затем вернулся на дорогу, по которой и приехал. На одном месте, в песке между колеями, я заметил масляные пятна. Значит он здесь не просто развернулся. Его машина здесь простояла некоторое время. Я кивнул и закурил сигарету. Отсюда до амбара — если идти прямо через поле — не более полумили. Несомненно, это был мой мальчик с дробовиком.

Но ничто не указывало на то, кто он, и был ли с ним кто–нибудь еще. Я обнаружил отпечатки сапог, но след часто прерывался, местами совсем исчезал — и вообще был слишком неясным… И тем не менее я внезапно кое–что обнаружил. Деревья здесь росли густо и, разворачивая машину, он задел ствол молодой сосны.

Я стоял и словно завороженный смотрел на нее. Небольшой шрам на коре не вызывал сомнения. Только находился он по крайней мере дюймов на 20 выше того места, где ему следовало быть. Лишь какое–то время спустя я понял, что именно оставило этот шрам: не бампер легковой машины, нет! Борт грузовика!

Такого, как у Тэлли. Он сразу возник в моем воображении, как живая картинка — грузовичок, стоявший перед “Силвер Кингом”, со следами куриного помета на бортах.

Я пожал плечами. Почему мои мысли все время возвращаются к этому косноязычному шуту?

Обойдя поваленное дерево, я пошел к западу, в сторону поля… Время от времени между старыми колеями я замечал отпечатки сапог, а ярдов через сто наткнулся на полурастоптанный окурок. Сигарета кончалась белым фильтром, и когда я расправил скомканную порванную бумажку, то обнаружил сохранившуюся надпись: “Кент”.

Когда я добрался до амбара, солнце успело подняться сравнительно высоко, и можно было попытаться рассмотреть, что находится внутри. Я проник туда, но не увидел ничего интересного, за исключением сильно изуродованной верхней ступеньки лестницы, в которую угодил заряд дробовика. Пустых гильз не видно. Мне опять стало не по себе. Каков будет следующий шаг? И когда? Они понимают, что теперь им будет трудно заманить меня в уединенное место, но осмелятся ли они напасть на меня прямо в городе? Могут, например, выстрелить прямо из машины, или побоятся? Но ночью вполне могут напасть. Теперь мне все время надо быть начеку…

От этих мыслей по моей спине опять побежали мурашки.

Я вернулся в город, позавтракал в маленькой закусочной и позвонил в бюро шерифа. К телефону подошел Макгрудер. Он сказал, что у Редфилда выходной день.

— А что нужно? — грубо спросил он.

— Нужен полицейский, — ответил я и повесил трубку.

В телефонном справочнике я нашел домашний телефон Редфилда и позвонил ему на дом. Трубку никто не поднял.

Начали открываться магазины. Я купил сто футов мерной ленты и дешевую готовальню. Перед тем, как снова сесть в машину, я еще раз набрал номер телефона Редфилда. Тот же результат. Я запомнил его адрес. Может быть, в свой выходной он работает во дворе и не слышит телефонного звонка?

Он жил на Клейн–стрит, 1060. Это была третья улица севернее Спрингер–стрит, в восточной части города. Я поехал туда. Его домик находился в последнем квартале, в самом конце улицы, которая упиралась в ограду персиковой плантации. Слева, за высокой металлической сеткой, была спортивная площадка. Дом стоял справа, единственный в этой части улицы. Он был похож на домики, которые строят на ранчо, и недавно покрыт белой краской. Почтовый ящик, установленный по деревенскому обычаю перед домом, свидетельствовал о том, что в доме действительно живет К. Р. Редфилд.

Я остановил машину и вышел.

Наверняка или он сам, или его жена занимались садоводством. К домику примыкал большой участок, вероятно, с пол–акра. Газон перед домом тщательно ухожен. К дому вела бетонированная дорожка, вдоль которой тянулась шестифутовая изгородь, покрытая ползучими розами. Такого же типа изгородь, увитая красивой ажурной зеленью, находилась и справа, а за ней — еще один газон и дорожка, выложенная кирпичами.

Я поднялся на крыльцо и позвонил. Мне никто не открыл. Тогда я прошел через газон и заглянул за угол дома.

Футах в ста я увидел гараж. Двери его были закрыты. У стены пламенели цветы бугенвилии. Я снова завернул за угол. Может быть, Редфилд работает во внутреннем дворике? Зеленела бархатная трава газона. Видимо, Редфилд выкладывал низкую кирпичную стенку вдоль клумбы, окаймлявшей газон: на земле лежали брошенные инструменты, мешочек с цементом, рядом — куча песка. А вокруг — ни души.

Дом был построен в форме буквы П. Повернувшись, чтобы идти обратно, я случайно бросил взгляд в образовавшийся между крыльями угол — и словно окаменел. Почти у моих ног, на большом пляжном полотенце, лежала лицом вверх и подложив под затылок руку, молодая женщина.

У нее были волосы оттенка хорошего красного вина, и на ней ничего не было, кроме темных очков, обращенных в мою сторону, как два темных непроницаемых глаза. Я круто повернулся и в одно мгновение очутился за углом на дорожке; и только тогда до меня дошел простой и утешительный факт: она спала. Однако, пока я шел к машине, мое лицо продолжало гореть.

Эта женщина… Видимо, это жена Редфилда. Я старался прогнать этот образ, но он упорно не хотел уходить, как упорствует яркое пламя паяльной лампы, если вы не успели вовремя закрыть глаза.

Я видел эти волосы, рассыпавшиеся на полотенце, и пластиковый флакон лосьона от загара, лежавший около ее бедра, и слегка впалый живот… В результате я выругался и рывком развернул машину.

Проехав квартал, я свернул налево и выехал на главную улицу неподалеку от “Испанской гривы”.

“Дом Редфилда находится не более чем в четверти мили от “Магнолии Лодж”, — подумал я.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Джорджия Лэнгстон еще не проснулась. Расположившись на кухне в компании Джози, я выпил чашку кофе, а потом переоделся в вылинявшие рабочие штаны и принялся за дело. Разорвав последние остатки ковра в пятом номере, я вымел им остатки матрасов, постельного белья и портьер. Потом вызвал машину, чтобы она увезла все это тряпье на свалку. Избавившись от мусора, я еще раз обмыл комнату из шланга и вытолкал воду метлой за дверь. Теперь в ней не осталось и следа кислоты. Через несколько дней все просохнет, и я смогу сделать ремонт.

Мало–помалу возмущение, вызванное бессмысленным разрушением, начало утихать. Чудесное ощущение — быть снова в состоянии что–то делать Солнце палило, и пот градом катился с моего лица, когда я, взяв стофутовую мерную ленту, блокнот и карандаш, вышел из бюро. Я остановился в том месте, откуда были видны все домики мотеля, и когда представил себе, как тут можно все сделать ярко и красочно, сразу же захотелось схватить инструменты и тут же, под палящим солнцем ринуться в атаку. Тем не менее я не спеша сделал черновой набросок участка и построек, размотал ленту и начал записывать измерения. Потом принес все данные к себе в номер, включил кондиционер и на большом листе бумаги начертил масштабный план: в центре, почти напротив главного здания — бассейн, 15 на 30 футов, с бетонированными краями, окруженный зеленью. Подъездная дорога от шоссе к мотелю замощена с чернью, так же как и стоянка для машин перед блоком с номерами. Вдоль подъездной дороги по обе стороны — длинные приподнятые клумбы; по внешнему краю газона — бамбуковые деревья. Бамбук тут будет хорошо расти. Снизу — подсветка цветными фонарями. Может быть, это немного броско, но зато живописно и красочно, и это именно то, что нам нужно. А здесь, в этом конце газона — детская площадка…

Я трудился над чертежом, уточняя детали, когда в дверь постучали. Я взглянул на часы и с удивлением отметил, что уже двенадцатый час. Работа совершенно захватила меня.

— Войдите! — сказал я.

Это была Джорджия Лэнгстон. Она была одета в ослепительно белую юбку и легкую блузку цвета корицы. Выглядела она посвежевшей и спокойной.

— Я не помешала? — спросила она с легкой улыбкой.

— Ну что вы! — сказал я. — Входите! Я хочу, чтобы вы взглянули на это.

Я встал. Она подошла и стала рядом со мной, слушая мои объяснения.

— И что вы об этом думаете? — спросил я, закончив.

— Думаю, что это замечательно, — ответила она спокойно. — Но вы уверены, что хотите этим заняться?

— Да… И чем дальше, тем больше мне все это нравится. Ну, так как? Договорились?

Она кивнула. Потом вдруг улыбнулась теплой и радостной улыбкой и протянула мне руку.

— Я оформлю перевод денег с моего счета в здешний банк, — сказал я. — На это уйдет несколько дней. Тем временем вы можете поручить вашему юристу подготовить соглашение о партнерстве.

— Хорошо, — сказала она, а потом вдруг снова устало покачала головой. — Но, Билл, разве мы сможем когда–нибудь снова открыть мотель? Мы же не знаем, что они еще выкинут…

Я взял ее руки в свои:

— Я занимаюсь этим вопросом. Нашел уже кое–какие зацепки. Надо повидать Редфилда.

— Вы думаете, он что–нибудь сделает?

— Должен сделать! — ответил я. — А наше дело — не оставлять попыток.

Когда она ушла, я сорвал с себя мокрую от пота одежду, принял душ и сменил повязку на руке. Без четверти двенадцать я снова подъехал к дому Редфилда. И на этот раз мне посчастливилось. Он работал во внутреннем дворике. Я довольно нерешительно пошел по дорожке, но знака удалиться он не сделал. Все в порядке. Его жена, видимо, уже ушла в дом.

Редфилд без рубашки, стоя на коленях, выкладывал кирпичную стенку. Рядом с ним в тени дуба стояла тачка с раствором.

— Хэлло! — сказал я.

Он коротко кивнул, но ничего не ответил. Может быть, он думает, что я пришел устроить скандал? Он грубо обошелся со мной в конторе шерифа; а я весил фунтов на тридцатьбольше, и сейчас он безоружен. Но если подобная мысль и пришла ему в голову, то совсем не испугала.

Я закурил и присел рядом на корточки. Он был хорошим полицейским, но никогда бы не превзошел Черчилля как каменщик–любитель.

— Я хочу вам кое–что сказать, — начал я. — Сегодня утром я ездил к тому амбару и нашел место, где он оставлял свою машину.

Он даже не взглянул на меня:

— Дома я не занимаюсь делами…

Он довольно неуклюже действовал мастерком и сглаживал пальцами известку между кирпичами.

— Так вы сотрете себе пальцы, — заметил я. — Этот материал действует как наждак.

— Знаю, — ответил он. — Через полчаса кажется, будто их ободрали шкуркой.

— Вы не будете против, если я вам кое–что покажу?

— Вы что, каменщик?

— В профсоюзе каменщиков не состою. Но мне приходилось работать на кладке. Дорожки, поребрики и тому подобное.

Он ничего не ответил, и мне на какое–то мгновение показалось, что он откажется. Но потом он протянул мне мастерок, а сам немного отодвинулся в сторону. Я показал ему, как надо класть известку, как разглаживать ее кончиком мастерка и так далее. Таким образом я обработал несколько кирпичей.

Он коротко и жестко усмехнулся:

— Посмотреть на вас — так это чертовски легкое дело.

— Практика, — сказал я скромно. — Но эти кирпичи нужно смочить. Они слишком сухие.

— А что это даст? — спросил он.

— Они пористые и потому поглощают влагу из вашей извести. Она начинает крошиться и плохо держит. У вас есть таз или еще что–нибудь, в чем их можно смочить?

— Конечно! — Он пошел в гараж и вернулся с небольшим ведром. — Годится?

— Отличное ведро, — сказал я.

Мы наполнили его кирпичами и облили их водой из шланга.

— Пусть помокнут несколько минут, а потом мы их вытащим.

Он кивнул и вытер вспотевшее лицо:

— Как насчет того, чтобы выпить пива?

— С удовольствием! — сказал я.

Он прошел через затененное крыльцо в кухню и через минуту вернулся с двумя банками пива. Мы присели в тени. Я окинул взглядом внутренний дворик. Из–за угла виднелись передние колеса и капот старой машины. В центральной части дома — окно с витражом, под ним — цветочные клумбы и замощенная площадка. Вот здесь ОНА и лежала. Я постарался выбросить ее из головы… Только бы она не вышла из дома!

Я кивнул в сторону пламенеющей у гаража бугенвилии:

— Разве здесь не бывает морозов? Как вам удается ее сохранить?

Он отхлебнул из своей банки.

— Морозы бывают раза два–три в год. В остальное время погода сравнительно мягкая. В холода я развожу дымовые костры, и это спасает цветы…

Потом мы поговорили о травах, растущих на местных газонах. Он увлекся этой темой, и взгляд его почти утратил характерную для него жесткость. А сам он теперь смотрел на меня с интересом:

— Вы говорите, как настоящий садовник. Откуда вы столько знаете?

— Мой дядюшка был архитектором по благоустройству участков. Я часто с ним работал.

Я рассказал ему о моей предполагаемой сделке с Джорджией Лэнгстон и о своих планах реконструкции ее участка.

Он кивнул.

— Значит, вы хотите стать ее партнером? — Он повертел в руке банку из–под пива, снова читая надпись на ней. Потом сказал коротко и с некоторым смущением: — Мне жаль, что я так обошелся с вами… Ну, понимаете, в кабинете…

— Забудьте лучше об этом, — сказал я.

Он сунул руку в карман брюк и вытащил пачку сигарет.

— Курите.

Это была пачка “Кента”.

— Спасибо, — сказал я и взял сигарету. Мы закурили.

Потом мы допили пиво, и он встал.

— Надо разгрузить остальные кирпичи.

— Я вам помогу, — сказал я.

Мне было приятно, что я не ошибся в нем с самого начала.

Он зашел за угол, и я услышал, как хлопнула дверца машины. В следующее мгновение он вывел ее вперед, и я, увидев ее, остолбенел: это был грузовичок с откидными бортами. Я бросил быстрый взгляд на задние колеса. Шины имели тот же рисунок, отпечаток которого я видел там, на дороге.

Я постарался сохранить внешнее спокойствие. “Это еще ничего не значит, — подумал я. — Масса людей курит сигареты “Кент”, в городе сотня грузовичков с откидными бортами, а шины с таким рисунком вообще самые распространенные. И тем не менее его… его ведь не было на рабочем месте, когда я туда ездил!”

Мы разгрузили и сложили кирпичи. Потом он наклонился вперед и задумчиво посмотрел на меня:

— Вы сказали, что ездили туда сегодня утром и нашли место, где он оставлял свою машину?

— Да.

— В таком случае вы знаете, что это была за машина?

Я не очень понимал, куда он клонит, но увиливать не было смысла:

— Да, — сказал я. — Грузовичок с откидными бортами.

Он одобрительно кивнул:

— А я как раз гадал, заметили ли вы ту отметку на сосне.

Я сразу почувствовал облегчение. Как ни опасен тот человек, которого я еще не знаю, — Редфилд был бы опаснее.

— Значит, вы тоже туда ездили?

— После того, как вернулся Митчелл и доложил, что все, видимо, произошло так, как вы и рассказали. Я догадался, как мог попасть туда этот человек и сразу поехал по лесной дороге, а потом дошел до места, где он развернул машину. У поваленного дерева.

— Вы ходили и к амбару? — спросил я.

— Конечно! — Он посмотрел на меня и жестко усмехнулся. — Если вы имеете в виду тот окурок, то это мой. Или вы думаете, он такой идиот, что бросил бы окурок от своей сигареты?

— Вы правы, — ответил я. — Если вдуматься — конечно, нет.

В этот момент из–за угла вынырнула машина и остановилась у гаража. И я понял, что слишком засиделся. Это был пикап, а молодая женщина, выскочившая из него, могла бы сойти за миленькую жену любого сельского жителя, если бы не тот образ, который сразу же возник в моей памяти. Мое лицо выразило только вежливое внимание — по крайней мере, я на это надеялся.

Ее золотистые волосы были забраны на затылке в “конский хвост”, ниспадающий до плеч. Босоножки и ситцевое платье с весьма консервативным вырезом. На загорелом овальном лице глаза казались темно–голубыми. Она была красивее большинства городских женщин. И, пожалуй, лучше загорелая.

Редфилд довольно натянуто познакомил нас. Женщина пожала мне руку и улыбнулась.

— Добрый день, мистер Чэтэм!

— Добрый день! — ответил я.

— Вы как будто не из наших краев? — спросила она с приятной улыбкой.

Я покачал головой:

— Из Сан—Франциско.

Она задумчиво посмотрела на меня:

— Странно, у меня какое–то непонятное ощущение, будто я вас уже где–то видела.

Я поймал свое вежливое выражение, прежде чем оно успело соскользнуть с лица на рубашку, и снова закрепил его на лице:

— Ну… Так я в вашем городе уже пару дней.

— Да, может быть, поэтому… — Она снова одарила меня чарующей улыбкой. — У вас, наверное, тоже бывает иногда такое чувство, будто вы раньше уже где–то видели того или иного человека.

— О, конечно! — уверил я ее — Я думаю, оно бывает почти у всех людей.

Куда она гнет? Видимо, она не спала. Но тогда должна знать, что я натолкнулся на нее случайно и сразу ретировался, как только заметил.

— Как вам нравится наш сад? — спросила она. — Келли сделал из него просто чудо, вы не находите?

— Вполне с вами согласен, — ответил я. — Сад превосходный.

Ради приличия мне пришлось побыть с ними еще несколько минут. Редфилд в основном молчал, только поблагодарил меня за помощь.

— Вы обязательно должны еще раз навестить нас, мистер Чэтэм, — милостиво сказала она на прощание.

— Конечно! — ответил я. — И большое спасибо за приглашение.

Я направился к своей машине, удивляясь тому, что не оставляю на дорожке кровавых следов.

Что с ней? Чего она добивалась? К чему этот выпад? Или, может быть, она выставилась специально? Вызов? Или приглашение?

И это при Редфилде? При муже, когда он не в отъезде? Уж если она любит рисковать, то почему бы ей не заняться русской рулеткой, где на карту ставится все, даже жизнь?

Когда я вернулся в мотель, Джорджия Лэнгстон сидела за столом, что–то записывая в бухгалтерских книгах. Джози возмущенно ворчала:

— Я просто не могу с ней сладить, мистер Чэтэм! Просто не могу…

— Придется попробовать мне, — сказал я, закрыл бухгалтерские книги и, взяв ее за руку, повел в спальню. Взбив обе подушки, я твердо сказал ей: — Ложитесь!

Она вздохнула с преувеличенно мученическим видом, но послушалась. Я снял с нее туфли, бросил их у кровати и сел в кресло. Она посмотрела на меня и слегка улыбнулась:

— Вы — деспот, но… милый.

— По случайному совпадению вы тоже мне кажетесь миленькой, — ответил я. — И мне совсем не нравится собирать обломки людей, которых я люблю, так что вы, пожалуйста, лучше соблюдайте режим. Кроме того, мне нужно с вами поговорить.

Она недовольно поморщилась:

— Ну, а курить вы мне разрешите, доктор?

Я дал ей прикурить и закурил сам:

— Вы и ваш муж хорошо знали Редфилдов?

— Не очень, — ответила она — Мы вообще редко принимали гостей. Вести светскую жизнь и содержать мотель почти невозможно. Правда, два или три раза мы вместе играли в бридж. Но сам Редфилд и мой супруг часто ездили вместе ловить рыбу.

— Я хотел спросить у вас еще одну вещь, — продолжал я. — Вы никогда не беспокоились, когда он ездил на реку один? Я имею в виду его сердце.

Она кивнула:

— Конечно, беспокоилась. Но он редко ездил один… В то утро ему пришлось ехать одному. Редфилд поехал куда–то за город, и Кендэл просто не успел пригласить никого другого.

— Минутку! — быстро сказал я. — Вы хотите сказать, что он и Редфилд собирались поехать вместе, но в последнюю минуту Редфилду пришлось отказаться?.. Расскажите мне подробнее, как все это было.

Она недоуменно посмотрела на меня:

— Это случилось, как вы уже знаете, в четверг. А они договорились поехать на рыбалку еще в понедельник. В среду, где–то в середине дня, Редфилд нам позвонил и сказал, что вынужден срочно выехать в Алабаму — кажется, чтобы освободить какого–то заключенного или что–то в этом роде. И извинился, что не позвонил раньше.

— Он говорил с вашим супругом?

— Со мной. Кендэл куда–то вышел.

— И вы передали ему слова Редфилда? Не забыли?

— Конечно, передала! А почему это вас интересует?

— Честно говоря, и сам не знаю, — ответил я. — Но в этом есть нечто такое, что меня тревожит… Вы сказали, что Редфилд извинился, что не позвонил раньше? А как он выразился точно: что он не знал об этой поездке раньше или что просто забыл позвонить?

Она задумалась:

— Он сказал, что это как–то выскочило у него из головы. Точно.

Я кивнул:

— Так, теперь немного о другом. Вы сказали, что Редфилд вас допрашивал вместе с шерифом. То есть на следующий день… Значит, его поездку отменили? Или он уже успел вернуться к тому времени?

— Дайте сообразить, — сказала она. — Они вызвали меня в контору шерифа около половины десятого утра. В это время Редфилда там не было, это совершенно точно. Он появился около полудня или в час…

“Значит, судя по всему, его действительно не было в городке, — подумал я. — И он знал о своей поездке накануне, может быть, еще рано утром”.

Меня охватило волнение, но вскоре оно пропало. Какая связь могла быть между поездкой Редфилда и Лэнгстоном, даже если предположить, что моя сумасшедшая гипотеза верна?

— Вы что–нибудь знаете о миссис Редфилд? — спросил я. — Откуда она? Давно ли они женаты и так далее?

— Н-нет… Я знаю о ней очень мало. Как я уже говорила, мы встречались с ней всего несколько раз. Но она, кажется, очень симпатичная. Раньше она работала школьной учительницей и, думаю, они поженились года два назад.

— Она здешняя?

— Кажется, она приехала из Уорен—Спрингс. Это что–то около 60–ти миль отсюда. Но у нее здесь родственники. Вы бы никогда не поверили. Такая привлекательная девушка — и тем не менее двоюродная сестра этого отвратительного Перла Тэлли…

— Тэлли? — резко перебил я ее.

— Ну да… — Она улыбнулась. — Судя по вашему тону, вы уже успели познакомиться с этим человеком?

— Встречался дважды… — И я рассказал ей, при каких обстоятельствах это было.

— В этом весь Тэлли… Многие считают его забавным, но мне он кажется просто омерзительным… И эти развращенные женщины, с которыми он живет… И не то, чтобы он был глуп или не знал ничего лучшего. Наоборот, он очень умен и, пожалуй, самый хитрый и проницательный делец в округе. Имеет 50% дохода в здешнем кинотеатре и даже не знаю сколько земли.

— Знаю, — сказал я. — По крайней мере, слышал о его фермах. Но что вам еще известно о миссис Редфилд?

— Судя по всему, вы ее тоже уже встречали, — сухо сказала она. — Самая привлекательная женщина в округе, не правда ли?

— Ну, скажем, вторая по привлекательности, — ответил я дипломатично. — Но я имею сейчас в виду другое. Все сходятся во мнении, что Стрейдер приезжал сюда, чтобы встретиться с женщиной. И, судя по тому, что я о нем слышал, это не могла быть первая попавшаяся женщина.

Она уставилась на меня:

— Но не ее же вы имеете в виду?

— А почему бы нет?

— Не знаю… Но мне кажется, что это женщина совершенно другого плана. К тому же они женаты всего два…

— Давайте посмотрим на это дело с другой стороны. Вы тоже кажетесь женщиной не того плана. И женаты вы были даже не два, а год всего. Однако это никого не обеспокоило, и Стрейдера повесили вам на шею. Так почему бы нам не попробовать и не повесить его на шею миссис Редфилд?

— Но какие доказательства?

— Большей частью совпадения да дикие гипотезы, пока что… Он всегда останавливался у вас, а она живет в четверти мили от этого мотеля. Кроме того, мы знаем, что в ту ночь Редфилда не было дома, точнее — паже не было в городе.

Мои слова встревожили ее не на шутку:

— Вы понимаете, Билл, сколько вам останется жить, если вы скажете такое кому–то третьему?

— Догадываюсь, — ответил я. И подумал:

“На сеновале мог быть и Редфилд. И то, что он сказал, будто побывал там позже, ровно ничего не означало. Он знал, что я опытный полицейский, вот ему и пришлось искать какое–то объяснение. А в данный момент миссис Редфилд была совершенно чистой, на нее не падало и тени подозрения”.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Постепенно моя гипотеза начала распадаться на куски…

— Минутку! — сказал я. — Мы с вами блуждаем на милю от истины. Оба мы имеем некоторое представление о том, что за человек Редфилд. Так почему же мы считаем само собой разумеющимся, что он стал бы покрывать ее, если бы знал, что она обманывает его со Стрейдером? Скорее, он бы сам с ней расправился!

— Да, — сказала она задумчиво. — Если бы он знал…

Я кивнул:

— Ну вот, вы и высказались… Он не знает, не хочет знать. Это и объясняет его поведение. В настоящий момент сомнения еще не настолько велики, чтобы он не мог их подавить. А поскольку дело касается его самого, положение вряд ли изменится… Давайте уточним даты, когда Стрейдер приезжал сюда…

— 6 и 29 октября.

— И эти даты, разумеется, выплыли на следствии, — продолжал я. — Предположим, Редфилд посчитал дни к обнаружил, что как раз 6 и 29 октября его тоже не было ночью в городе?

Она задумалась:

— Это слишком слабая улика, чтобы заставить человека подозревать свою жену.

— Конечно! — согласился я. — Поэтому у него, должно быть, есть и еще какие–то улики. Но не слишком много. Он человек умный и очень жесткий, поэтому должен существовать какой–то предел, дальше которого она уже не сможет его обманывать, не вызвав взрыв, — как бы ни был он влюблен…

— Но что вы собираетесь делать? — Еще и сам не знаю.

“Куда ни кинь — все клин! — подумал я. — Редфилд — офицер полиции, причем весьма уважаемый. И у него повсюду есть источники информации. Даже я уже у него на примете. И все, что бы я не предпринял, через час ему будет известно. Даже если его жена совершенно не виновна, достаточно формального рассмотрения дела, чтобы сбить меня с ног. Ведь это юг, да еще провинциальный — здесь нельзя публично интересоваться моральным обликом чьей–то жены — разве только в том случае, если жить надоело!

Кроме того, какое основание считать, что она хотя бы знакома со Стрейдером? Но даже если знакома, то какие доказательства? Но даже если доказать, что она была любовницей Стрейдера, то какое отношение это может иметь к смерти Лэнгстона? Ведь не было повода для убийства! И потом — кто этот человек, который пытается довести Джорджию Лэнгстон до сумасшествия или заставить ее бросить дело? И с какой целью он это делает? Какая может быть связь между ним и миссис Редфилд? Может быть, это Тэлли? Только по тон причине, что они двоюродные брат и сестра?.. Нет, бессмыслица какая–то.

Ко всему прочему, надо иметь в виду, что расследовать это дело не только опасно, но и совершенно безнадежно. Даже если бы выяснилось без всяких сомнений, что она действительно та женщина, с которой Стрейдер приезжал встречаться, и что имеет какое–то отношение к убийству Лэнгстона, то к кому же обратиться с ходатайством о возбуждении дела? К Редфилду? Ну, конечно, к нему! Это вполне естественно! Ведь это как раз его компетенция!

Редфилд, старина, у вас найдется свободная минутка? Я только что узнал, что ваша жена — потаскушка, и я хотел, чтобы ее арестовали за прелюбодеяния, убийство и еще кое за что. Вот туг у меня целый список…”

Однако шутка шуткой, а надо было что–то предпринимать.

— Вы не знаете, — спросил я, — шериф не собирается в ближайшее время приступить к работе?

Она покачала головой.

— Насколько я знаю, шансов почти никаких. Правда, установили, что в желудке у него нет ничего злокачественного, но ему уже за 60, и его язва настолько серьезна, что врачи советуют ему уйти на пенсию. Редфилд, видимо, будет его замещать, а на ближайших выборах баллотироваться на его должность.

— О’кей! — сказал я усталым тоном. — Начнем сначала. Что вы еще знаете о миссис Редфилд?

— Как я уже говорила, очень мало, — ответила она. — Зовут ее Цинтия. Я бы ей дала лет 28–29, и, кажется, они поженились два года назад, как раз в июне, когда в школе начались каникулы. По–моему, она вела уроки в третьем классе и только в течение одного полугодия. Кто–то сказал мне, что она приехала сюда как раз перед началом занятий, в сентябре. Не знаю, приехала ли она непосредственно из Уоррен—Спрингс или нет, но у меня сложилось впечатление, что ее последнее место работы было именно там.

— Вы не знаете ее девичьей фамилии? Может быть Тэлли? Но ведь это не обязательно.

— Н-нет, к сожалению, не знаю.

— Ладно, это узнать не трудно, — сказал я и направился к телефону, чтобы позвонить в ратушу и узнать имя местного попечителя школ. Его звали мистер Дж. П.Уордлс. Я отыскал номер его домашнего телефона и позвонил:

— Я разыскиваю некую мисс Тэлли или, может быть, Тэннер, — сказал я. — Она работала в одной из ваших начальных школ, и я подумал, что вы, возможно, сможете мне помочь.

— Гмм… Вряд ли. Ведь у меня дома нет списков, а имя мне совершенно незнакомо.

Я постарался глупо рассмеяться:

— Сказать по правде, мистер Уордлс, возможно, я что–то и напутал. Дело в том, что она давняя подруга моей жены и предполагалось, что я навещу ее по дороге домой; но я, к сожалению, потерял бумажку, на которой жена записала ее имя. Помню только, что ее зовут Цинтия, и что она, кажется, была учительницей третьего класса…

— Постойте, постойте! Теперь я, кажется, знаю, кого вы имеете в виду. Это, должно быть, миссис Спрейг. Сейчас она замужем за мистером Редфилдом. Келли Редфилдом. Вы найдете ее адрес в телефонной книге.

— Очень вам благодарен! — сказал я.

Потом я позвонил в гараж и поинтересовался, готова ли моя машина. Девушка извинилась передо мной и сказала, что ремонт немного задерживается из–за доставки радиатора из Таллахасса. Завтра утром машина будет готова. Она снова принесла мне свои извинения, я подпел ей в тон и тоже извинился за беспокойство.

Я вернулся в спальню. Джорджия Лэнгстон посмотрела на меня вопросительно, а я никак не мог понять, почему один ее вид приводил меня каждый раз в приподнятое настроение.

— Помимо того, что вы — честная и достойная молодая женщина с очаровательными стройными ножками, — сказал я, — вы также хозяйка машины, на которой я разъезжаю в последнее время. Могу я снова ею воспользоваться?

Она улыбнулась:

— Я ведь нахожусь на положении больной? Так как же я могу вам запретить? Куда вы собираетесь ехать?

— В Уоррен—Спрингс, — ответил я. — Цинтия Редфилд один раз уже была замужем. За человеком по имени Спрейг. Если заглянуть подальше в ее прошлое, то мы, возможно, и найдем какую–нибудь ниточку к Стрейдеру, Если я вернусь поздно, пусть Джози посидит с вами.

Я уже находился на пороге, когда она окликнула меня:

— Билл!

Я обернулся.

— Будьте осторожны! — сказала она просто.

До Уоррен—Спрингс оставалось всего около десяти миль, когда меня наконец осенило, что я — идиот и просто гоняюсь за химерами. Как же я не подумал об этом раньше? Ведь Цинтия Редфилд не могла быть той женщиной, которая звонила мне по телефону и заманила меня в амбар! Ее голос был глубже, почти контральто, и совершенно другого тембра. Да и манера говорить совершенно другая.

— У-у, студень вместо мозга! — выругал я себя. — Да, видимо, полиция ничего не потеряла с моим уходом.

Я пожал плечами, но продолжал свой путь — возвращаться уже не было смысла.

Уоррен—Спрингс оказался немногим больше городка, где я застрял. Он раскинулся вокруг площадки, где старые и величественные деревья старались спрятать от глаз уродливые здания суда, воздвигнутые еще на рубеже веков. В третьем часу знойного июльского дня здесь жарило как в пекле.

Найти автостоянку оказалось нетрудно, и, оставив машину, я сразу же нырнул в ближайшую аптеку. Заказав неизбежную порцию кока–колы, я вошел в телефонную будку.

В телефонной книге значилось два Спрейга. По первому телефону мне никто не ответил, а второй откликнулся детским голосом, который, шепелявя, заявил, что мама ушла в магазин, а сама она никогда не слышала о женщине по имени Цинтия Спрейг.

Я наменял еще несколько монеток для автомата и позвонил местному попечителю школ. Его не оказалось на месте, а его жена тоже не знала, была ли раньше среди учителей Цинтия Спрейг или нет.

— Вам следовало бы обратиться к секретарю моего супруга, — сказала она напоследок. — Она работает с ним уже лет пятнадцать и, наверное, смогла бы вам помочь.

— Отлично! — сказал я. — А где я смогу ее найти?

— Ее зовут Эллен Бизли, и летом она всегда прирабатывает в конторе телефонной компании. Она находится на Стюард–стрит, почти рядом с площадью, на северной стороне.

— Большое спасибо! — поблагодарил я ее.

Эллен Бизли оказалась женщиной лет сорока, с миниатюрным личиком, крохотным ротиком, похожим на бутон, и серьезным, но дружелюбным взглядом. Она подняла на меня глаза и вопросительно улыбнулась.

— Я не по телефонным делам, — сказал я. — Я разыскиваю девушку, которая учительствовала в вашем городе, а вы, как мне сказали, в курсе всех дел. У вас не нашлось бы времени выпить чашечку кофе?

— Пожалуй, — сказала она.

Прямо за углом, на площади, находилось кафе с кондиционером; мы сели за столик в глубине зала и заказали кофе. Я предложил ей сигарету, но она с виноватой улыбкой отказалась.

— Имя этой молодой женщины — Цинтия Спрейг, — сказал я. — И если она здесь учительствовала, то это было три или четыре года назад.

Она наморщила лобик и задумалась:

— А вы не знаете, в каких классах она работала? Во второй ступени или в начальной школе?

— Точно не знаю. Но судя по тому, что она была довольно молодой — ей было не больше 24–25, — она, скорее всего, работала в начальных классах. Она была замужем, но я не знаю, как звали ее мужа по имени.

— О, я, кажется, догадываюсь, о ком вы говорите, — сказала она быстро. — Правда, она не была учительницей — по крайней мере последние два года, что жила здесь, — она была замужем за учителем. Ее муж был директором средней школы. Роберт Спрейг. Теперь я вспоминаю — ее девичье имя было Цинтия Форрест.

— Она долго здесь прожила?

— Пожалуй, порядочно. Кажется, она с матерью приехала сюда из Джорджии. Получив аттестат, Цинтия начала преподавать в третьем классе. Это было — дайте вспомнить — в 1950 году. Мне кажется, что вышла она замуж за Роберта Спрейга в 52–м, весной, и оставила преподавание. И так было до тех пор, пока он не погиб…

Я быстро поднял глаза:

— Погиб?

Она кивнула:

— Несчастный случай. Видите ли, во многих старых домах нет центрального отопления, и Спрейги согревали воду в ванне с помощью портативного электронагревателя. Миссис Спрейг услышала, как ее муж упал, и бросилась в ванную. Нагреватель лежал рядом с ним в воде. Должно быть, он хотел выключить его или включить, сидя в ванне…

“Как все просто! — подумал я, — взрослый человек и настолько глуп или неосторожен?”

Вот в этот момент я окончательно понял, что нахожусь на правильном пути.

Если бы полиция и страховая компания заглянули в дело поглубже и попристальнее…

— И когда же это случилось? — спросил я. — Вы помните?

— …Они были женаты около двух лет, значит, это было где–то в 54–м. В январе или феврале. Я была на похоронах… Помню, что было очень холодно, дул северо–западный ветер… Она была совершенно убита…

— А в школу она не вернулась?

— Нет… Мистер Спелл предлагал ей любую работу до начала следующего семестра, а потом она смогла бы снова взять третий класс, но она отказалась. Мать ее умерла за год до этого, и ее ничто больше не удерживало. Вскоре после похорон она уехала. Наверное, в конце февраля.

— Вы случайно не знаете, куда она уехала?

Она покачала головой.

— Нет… Если она и поддерживала с кем–нибудь переписку в этом городе, го я этого не знаю. К сожалению… Мне бы очень хотелось вам помочь.

— Вы и так мне достаточно помогли, — сказал я. — Значит, она уехала отсюда в феврале…

Про себя я подумал, что работать в школе в нашем городе она начала в сентябре. Где же она была и что делала эти шесть месяцев?

— Он был застрахован? — спросил я.

— Боюсь, что не на очень большую сумму. — Она мягко улыбнулась. — Работники школы не очень–то много зарабатывают. Мне помнится, что страховой полис был на пять тысяч.

“А по статье о двойной компенсации в случае преждевременной смерти и все десять!” — подумал я.

— Может быть, в городе найдется человек, который мог бы сказать, куда она уехала? Может быть, кто–нибудь из членов семьи Спрейга?

— Не думаю, — ответила она. — Он сам тоже был нездешний, из Орландо. Здесь есть несколько Спрейгов, но они не родственники.

Она допила кофе. Я поблагодарил ее и проводил до конторы.

По–видимому, я зашел в тупик. Во всем, что я узнал здесь, не было ни малейшего намека на ее связь со Стрейдером, и ничто не давало мне ни малейшего намека на то, где бы она могла провести эти шесть месяцев. Я уже сел в машину и собирался завести мотор, когда меня словно осенило. Вот тупица! Я вынул бумажник и выхватил оттуда шпаргалку, продиктованную Лейном. И действительно — даты совпадали! Я вернулся в аптеку и бросился к телефону. Я не мог позвонить ей самой, она бы сразу же узнала мой голос, — но можно поступить иначе.

Я набрал номер телефонной компании и попросил к телефону Эллен Бизли:

— Это опять я… Если вы ответите мне еще на один вопрос, то обещаю полностью оставить вас в покое.

— Ради бога! С большим удовольствием! — ответила она.

— Кто сейчас заведует школой первой ступени?

— Мистер Эдсон. Джоэль Эдсон. По–моему, он сейчас в городе. Только что вернулся из Гейнсвилла, с каких–то летних мероприятий.

— Миллион раз спасибо! — сказал я.

Я отыскал телефон Эдсона и позвонил ему. Мне посчастливилось.

— Слушаю вас, — сказал он. — Кто говорит?

— Мое имя Картер, мистер Эдсон, — сказал я самым проникновенным тоном, на какой был способен. — А вы как раз тот человек, с которым я надеюсь поговорить. Я — от фирмы Белл и Хауэл, и я хотел бы узнать, не нужна ли вам кое–какая аппаратура.

— Какая именно? — спросил он.

— Звуковые кинопроекторы. Вы, конечно, понимаете…

Он рассмеялся.

— Вам, господа, следует получше вести учет. Мы уже купили один из ваших проекторов. Кстати, прекрасно работает!

Волнение, словно электрический заряд, пробежало по моим нервам.

— Очень странно, — сказал я озадаченным тоном. — Как это фирма так оплошала? Вы уверены, что купили проектор у нас?

— Абсолютно! — ответил он. — Он у нас уже… гм… ну да, около 4–х лет.

— А вы не приобрели его через вторые руки?

— Нет, конечно. Мы купили его непосредственно у вас. Я даже скажу вам, когда это было: в октябре 53–го, как раз за несколько месяцев до того, как умер Боб Спрейг… Он у меня заведовал первой ступенью. Я преподавал физику и химию в старших классах, а тут и появился ваш человек, и Боб вместе с женой уговорили попечителя купить кинопроектор для начальной школы.

— Значит, один–ноль в вашу пользу, мистер Эдсон! Кто–то из нас прошляпил. Извините за беспокойство.

— Никакого беспокойства…

— Вы случайно не помните имени нашего агента?

— Н-нет… Я вообще его не помню. Это был крепкий малый и очень много говорил о футболе.

— Ну и бог с ним! Еще раз — большое вам спасибо!

Мне действительно везло: напал на горячий след — это ясно.

Я разменял у аптекаря деньги и позвонил в Майами в контору Лейна.

— Его нет на месте, — сказала секретарша. — Но подождите минутку! Он поехал повидаться с кем–то в Майами—Бич и оставил номер телефона. Дайте мне свой, я сообщу ему, и он вам позвонит через несколько минут.

Я продиктовал ей номер автомата и присел к столику, ожидая звонка.

Ошибки быть не может: все сходилось, как слова в кроссворде.

Глядя в окно на залитую солнцем площадь, я задумался об этом деле, а потом стал думать о Джорджии Лэнгстон… “Ну и дурак!” — сказал я себе, но все равно было приятно…

Зазвонил телефон. Я вскочил и прошмыгнул в будку.

— Междугородный. Для мистера Чэтэма! — механически произнес голос телефонистки.

— Чэтэм у телефона! — сказал я. Она назвала сумму, и я опустил в автомат нужное количество монеток.

— Хэлло, Лейн!

Он ответил:

— Да, меня поймала моя секретарша! Очень рад, что вы объявились. Я как раз собирался позвонить вам.

— Отлично! — сказал я. — Но вначале ответьте на один вопрос: в 1953 году Стрейдер продавал киноаппаратуру для школ и церквей… От чьей фирмы он работал?

— От фирмы Белл и Хауэл.

Просто превосходно! Все сходится…

— И он обслуживал определенные районы?

— Н-нет… Насколько я знаю, не совсем. То есть район агента был достаточно определенным, но он имел в своем распоряжении двух человек, которые осуществляли сам акт продажи.

Это уже хуже. Но все–таки шансы — лучше, чем математическая пропорция: 50 на 50.

— Ну, а как у вас дела? Есть что–нибудь новое?

— Кое–что есть… Я все еще не выяснил, какую девушку он навещал в вашем городе, — правда, я рыл пока только в верхнем слое, так сказать, — но я заполнил несколько пробелов в его деловой биографии. Помните, я вам говорил о его предполагаемом пребывании в Новом Орлеане?

— Да.

— Так вот, я проследил эту линию. Может быть, вам придется немного доплатить: пара телефонных разговоров и счет на 35 долларов от моего коллеги в Новом Орлеане. Но я подумал, что дело для вас важнее расходов.

— Разумеется, — сказал я. — Все о’кей! И что же ваш коллега выяснил?

— Что Стрейдер был там в 1954 году. Весной и летом, с марта до конца июля. С женщиной, конечно! Пикантная особа с волосами цвета марочного бургундского, и он звал ее Циником или просто Цин… Не знаю, то ли это был юмор, то ли какая–то ассоциация с именем Цинтия. Правда, ничего криминального. Но на этот раз он ни на кого не работал. Он держал бар на Декейтор–стрит. Или содержал его, пока не обанкротился. Не знаю, на какие деньги он его приобрел…

— На страховую сумму, — ответил я. — Супруг этой Цинтии ухитрился сесть в ванну, держась за электронагреватель…

— О, боже ты мой! Неужели еще до сих пор ими пользуются?

— Сумма страховки была пять тысяч. А если иметь в виду статью о двойной компенсации, то все десять.

— Да, возможно, бар был куплен на страховку.

— Но этого никто не докажет… Однако, у нас свои заботы. Что–нибудь еще?

— Еще одна подробность. Я узнал, что он делал для фирмы “Электроника” в Орландо: распространял оборудование для сигнализации. У него, помните, был некоторый опыт по части электроники; так вот, он продавал это оборудование и руководил его установкой. В Джорджии, Алабаме и Флориде. Главным образом — в ювелирных магазинах… А теперь скажите: вам еще что–нибудь нужно? Как я понял, вы уже нашли эту женщину?

— Да, — ответил я. — Нашел. Может быть, мне не удастся этого доказать, но я знаю, кто она.

Я помолчал, хмуро глядя на пустую стенку телефонной будки:

— Есть еще одно, в чем вы можете мне помочь… Какая из ваших газет самая распространенная и уважаемая — не только у вас, но и за пределами штата?

— “Геральд”.

— Если возможно, я хотел бы иметь ноябрьский номер — от 8–го числа за прошлый год, — в котором былопервое сообщение об убийстве Лэнгстона. Пришлите мне его авиапочтой.

— Сообщение об убийстве Лэнгстона вышло 9–го ноября. “Геральд” — утренняя газета и к тому же не печатает непроверенных сообщений.

— Ну, тогда пришлите оба этих номера.

— Хорошо. Но, может быть, вы скажете точнее, что вас интересует? Я бы просмотрел еще какие–нибудь документы.

— Вся гнусность этого чертова дела как раз в том, что я сам не знаю, что меня заинтересует. Во всяком случае, вышлите счет, и я пришлю вам чек.

— Непременно, мистер Чэтэм. С вами очень приятно иметь дело.

— Вы хорошо поработали. Если мне доведется быть в Майами, загляну к вам, и мы вместе раздавим стаканчик.

— Добро пожаловать!

Я вышел из аптеки и сел в машину. Теперь я точно знал, кто была любовница Стрейдера. Однако я не мог доказать этого. Даже если просто сказать это вслух, мне оторвут голову.

Кроме того, Цинтия никак не связывалась с убийством Лэнгстона и не была той женщиной, которая посылала меня на смерть. Во всяком случае, пока сведений нет.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Было без четверти пять, когда я свернул на подъездную дорогу, ведущую к “Магнолии Лодж”, и остановился перед главным зданием. Джорджия Лэнгстон стояла на стремянке и подкрашивала столбики, поддерживающие крышу галереи.

— Я снимаю с себя всякую ответственность за ваше здоровье! — сказал я.

Она улыбнулась и спустилась вниз. На ней была кубинская или мексиканская соломенная шляпа с лохматыми краями.

— Можете снять… — сказала она, продолжая улыбаться. — Сегодня я была у доктора Грэма. Он сказал, что я совершенно здорова. Мне нужно было два дня отдыха, и я их получила.

— Чудесно! — сказал я. — Мы отпразднуем ваше выздоровление обедом в ресторане. Но сначала войдем в дом: я вам кое–что расскажу.

Джози уже ушла домой. Я смешал пару мартини, и мы устроились в столовой.

— А теперь держитесь крепче на стуле! — сказал я. — Старая любовь Стрейдера — Цинтия Редфилд. В 1954 году она шесть месяцев прожила с ним в Новом Орлеане. После того, как ее первый муж погиб в результате несчастного случая, который, возможно, совсем не был несчастным случаем…

После этого я рассказал ей все, что мне удалось узнать. Она поставила свой бокал на стол. На лице ее ясно читался страх:

— Но… но это же невероятно… И почему тогда никто не узнал об этом?

Я закурил:

— По целому ряду причин. Первую вы только что сами назвали: потому что это кажется невероятным. Она — не тот тип женщины. Почему бы ее стали подозревать? Единственное, что ей пришлось скрыть, это знакомство со Стрейдером. Все остальное известно и вполне невинно. Полиция выяснила кое–что насчет Стрейдера, но это относилось к его деятельности в других штатах. Если бы им занялось ФБР, оно бы до чего–нибудь докопалось. Но ФБР этим делом не занималось. Единственный вопрос, который мог заинтересовать ФБР, касался его прошлого — не привлекался ли он раньше к суду. Но ничего такого не было. Кроме того, Цинтия замужем за Редфилдом. Так что кому могло бы прийти в голову ее заподозрить?

— И вы думаете, что это была она? В ту ночь?

— По–моему, в этом нет сомнения.

— Но какие у вас доказательства?

— Никаких.

— И никогда не будет? Это ужасно!.. И просто невероятно…

— Знаю., Мы могли бы представить свидетелей из Нового Орлеана — что, поверьте, совсем не так легко, — но все, что можно доказать, свелось бы к тому, что она знала Стрейдера. Если прийти с таким материалом к окружному прокурору, он просто рассмеется мне в лицо. А если к Редфилду — он меня убьет.

Она беспокойно повела руками:

— Что же мы можем сделать?

— На основании того, что мы знаем, — ничего. Нужно больше фактов, больше улик…

— Больше улик?

— Любая улика уже означает “больше”. Нужно знать больше, чем роман со Стрейдером. Ведь очевидно, что это не имеет никакого отношения к убийству вашего мужа, а он был убит! Почему?

Она устало покачала головой:

— С ума можно сойти!

— Послушайте! — сказал я. — Я уже вас как–то спрашивал, но вынужден спросить еще раз, так что не набрасывайтесь на меня… Существует ли шанс, что ваш муж все–таки был с ней связан?

— Нет! — ответила она. — Это полностью исключается!

— Постарайтесь отнестись к этому объективно, — настаивал я. — Скажем, ему просто удалось обнаружить, что представляет из себя эта женщина, разве это невозможно? Может быть, он видел ее со Стрейдером, или она пыталась его соблазнить?

— Нет! — сказала она твердо. — Такого я просто не могу предположить, Билл!

— Расскажите о нем.

Она мрачно смотрела на кончик сигареты. Потом начала:

— Это был человек, который потерпел полный крах, — во всяком случае, физический. И он уже почти полностью перестроил свое отношение к жизни. Я говорю “почти”, потому что кое–что для него еще все–таки оставалось… Он старался не злоупотреблять этим немногим. Все вокруг считали, что он идеально счастлив — живет спокойно, имеет приличный доход от мотеля и массу времени для рыбной ловли, но ведь не так–то просто подавить в себе честолюбие и отказаться от желания и устремлений. Мне кажется, я помогала ему, и он нуждался в моей поддержке.

Раньше он жил, как паровой двигатель с закрытым предохранительным клапаном. Разумеется, это его чуть–чуть не убило. Мы с ним повстречались у врача, точнее, в клинике. Я работала в лаборатории больницы, а он лечился у кардиолога.

Мы встретились как раз после его разрыва с женой. Вы можете подумать, что я поймала его в минуту слабости? Но только это не была минута слабости, а настоящая катастрофа: скандальный развод, потеря большой части имущества, инфаркт и проигранное дело в суде, которое привело к финансовому краху. Если у вас складывается впечатление, что я подобрала обломки и постаралась их склеить — ну что ж, против этого я ничего не смогу возразить. Его сильно потрепало, но человек в нем еще не погиб. Он сохранил чувство юмора и способность видеть жизнь в перспективе. Но был осужден на существование, которое считал уделом старых леди. И такое существование он должен был вести всю оставшуюся жизнь, конечно, если хотел жить. И я просто помогала ему… Мы понравились друг другу с первой же нашей встречи и сумели приноровиться к нашим возможностям. Ну, например, он больше не мог заниматься спортом, как бывало в прошлом, но выяснилось, что нам обоим нравится выходить в море на маленьких парусниках. Мы любили устраивать себе маленькие пикники, а также лежать на воде, надев маски, и наблюдать за подводной жизнью Музыка его утомляла, но мы оба любили читать… Да, я бы могла рассказывать вам об этом бесконечно, Билл, да что толку! Он был просто неспособен на то, в чем его подозреваете. У него было сильно развито чувство порядочности. И к тому же Редфилд был его другом…

Я улыбнулся ей.

— Я же не обвиняю его, — сказал я. — Просто в таких случаях, как этот, приходится подходить к делу со всех сторон. И, видит бог, у нас этих сторон совсем не так много…

Я встал и прошелся по комнате. Меня мучило беспокойство — все было чертовски неясно…

— Вы уверены, что не забыли сказать, что Редфилд не сможет поехать с ним на рыбную ловлю?

— Конечно, уверена.

— И он вас правильно понял?

— Билл, ну а кто мог не понять такую простую вещь?

— Может быть, он был рассеянный? Или забыл о ваших словах?

Она покачала головой:

— Нет… тем более, что уже непосредственно перед уходом он обещал мне быть осторожным — я опасалась, что он едет один… Не понимаю, что вы стараетесь выяснить?

— Только один факт: с какой целью он заехал к Редфилду?

Она удивленно посмотрела на меня: — Вы думаете, он заезжал к Редфилду?

— Иначе и быть не могло… И если она была там в это время со Стрейдером…

Она нахмурилась:

— Вы думаете, она могла заниматься этим в собственном доме?..

— Конечно! Если я еще не очень хорошо успел обрисовать вам ее характер, то знайте, что эта особа не очень–то щепетильна. Я думаю, что все это происходило именно там, и убийство произошло тоже в доме Редфилда…

— Но почему? — спросила она жалобно.

— Не знаю, — ответил я.

Я не мог привести ей никаких доказательств, но все эти три человека должны были оказаться за 15 минут, которые еще не поддавались учету, в одном и том же месте. А поскольку Лэнгстон был в машине, то именно он и должен был заехать к Редфилду. Но даже если он действительно туда поехал, к чему это убийство? Правда, ситуация несла в себе все элементы взрыва, но он мог бы произойти только в том случае, если бы она была совершенной дурой или бы сошла с ума. Все, что ей нужно было сделать, это подойти к дверям и сказать Лэнгстону, что Редфилда нет дома…

Нет, это было далеко не все! Далеко не все. Начать хотя бы с того, что в этом деле был замешан по меньшей мере еще один мужчина. Случай с кислотой, упорные попытки свести Джорджию Лэнгстон с ума или подорвать ее здоровье гнусными намеками по телефону. Зачем? Ну, предположим, Цинтия Редфилд хотела, чтобы в убийстве обвинили Джорджию Лэнгстон, но потерпела неудачу. Но ведь ее единственная цель — отвести подозрения от себя, и это ей удалось. Зачем же бить хлыстом мертвую лошадь? Садизм? Случай для психиатра?

— Мы зря ломаем себе над этим голову, — сказал я. — Давайте пока оставим. Пообедаем вместе и не будем сегодня говорить об этом ни слова… — Тут явспомнил, какой у меня живописный вид и добавил: — Конечно, если вы не против того, чтобы появиться в публичном месте с человеком, голову которого украшает плешь и марлевая повязка.

— Совсем не против, — сказала она с улыбкой, в которой была лишь едва уловимая тень натянутости.

Я побрился и надел костюм из шерстяной фланели, изготовленный в Сан—Франциско… В такую жару это, конечно, не подарок. После этого я посмотрел в зеркало и нашел, что с добавлением белой рубашки и темного галстука я выгляжу как хорошо ухоженный американский лось, хотя и немного излишне подстриженный. Ну, это можно скрыть под шляпой, а кроме того, мы можем пойти в ресторан, где имеются кабины. “Бифштекс—Хауз” — вот куда мы пойдем!

Я спустился в бюро. Из–за портьеры она сказала, что через минуту будет готова. Я уселся в одном из бамбуковых кресел и от нечего делать стал листать журнал.

Когда она вышла, на ней было темно–зеленое платье, оттенявшее персиковую бледность лица и красноватые блики волос. Она надела маленькие золотые сережки, похожие на морские раковины, и золотую булавку в виде морского конька. На ногах — изящные туфельки на тонких и высоких каблуках. Я поднялся.

— Ну и ну! — сказал я. — Просто нет слов.

Она сделала преувеличенно низкий реверанс:

— Благодарю вас, сэр.

— Вы слишком прелестны для местных мужланов, — сказал я. — Не поехать ли нам обедать в Майами—Бич?

Она усмехнулась:

— А почему бы и нет? Ведь туда и обратно всего тысяча миль. Одна беда — я слишком проголодалась.

— Мы могли бы и позавтракать там перед отъездом обратно.

Серые глаза посмотрели на меня холодно и испытующе, хотя в них еще светился юмор:

— Скажите, Билл, это было честное предложение, или вы все еще меня проверяете?

— Вы прекрасно знаете, что это было честное предложение. Предложение от чистого сердца. Может быть, это и нереально… но… назовите жестом… Назовите это данью восхищения.

Она мило улыбнулась, мы вышли и сели в машину, чувствуя себя удивительно легко и свободно. Это были минуты какого–то подъема, освобождения от гнетущего чувства, которое сопутствовало нам до сих пор… Но минуты эти длились недолго. В ресторане мы были вынуждены принять вызов жестких и враждебных глаз и невидящих взоров. Мы прошли до столика словно по коридору молчания. Многие просто отводили глаза, но никто не встретил нас ни одним словом приветствия. Джорджия еще нашла силы улыбнуться.

Я потянулся через столик и взял ее за руку.

— Главное — не поддаваться… — сказал я, и тут же почувствовал, какой я осел, ведь она выдерживала это уже семь месяцев, совершенно одна, а теперь я предлагал ей свою дешевую поддержку.

— Хотел бы я иметь ваше самообладание, — добавил я.

Она покачала головой:

— Не надо громких слов… Давайте лучше выпьем мартини.

Мы выпили и залюбовались оленьими рогами, висевшими на стене.

— Почему на стене вешают всегда оленьи рога, а не воловьи, например, или бычьи?

— А что представляют собой волы? — спросила она.

— Почти то же, что и быки, — ответил я.

Она посмотрела на меня и сморщила носик:

— А все–таки? Они чем–нибудь отличаются от быков?

— Не очень… Во всяком случае, разница небольшая. Мне кажется, что вся разница — в их использовании. Если они работают, то тогда они волы.

Она оперлась локтями на стол и посмотрела на меня весело, с притворным восхищением:

— И все–то вы знаете! Самые удивительные вещи!

— Знавал я и более бесполезные, — ответил я. — Если вспомню — скажу.

Подбадривая себя таким нехитрым способом, мы почувствовали облегчение. Вернулось приподнятое настроение, и мы прекрасно пообедали.

Она рассказала кое–что из своей жизни. Отец ее был летчиком, еще в старые времена летающих лодок. А она, перед тем, как поступить на курсы медсестер, год провела в Майами. Была помолвлена с молодым человеком, который отправился на войну в Корею. Прождала два года, — а когда он вернулся, то поняла, что не хочет выходить за него замуж.

Работать в лаборатории нравилось ей больше, чем ухаживать за больными, и она не уверена, что захотела бы стать врачом, если бы представилась такая возможность. Будет ли она рада вернуться в Майами, когда мы восстановим мотель и продадим его? Она ответила утвердительно, но вопрос вновь напомнил о мрачной и уродливой действительности, и мы поспешили переменить тему.

Потом я расплатился, мы поднялись и направились к выходу — опять мимо глаз, которые торчали словно острые гвозди в стене обступившего нас молчания. Правда, на этот раз молчание было прервано двумя гуляками, околачивающимися у самых дверей. Когда мы проходили мимо, раздалась громкая реплика:

— Ну и хватает же наглости, скажу я вам!

Мгновенно вспыхнув от гнева, я крутанулся к ним, но тут же вспомнил — даже еще до того, как она схватила меня за рукав, — в чем состоит мой долг. Ничего не ответив, я прошел мимо, а когда мы удалились ярдов на пятнадцать, Джорджия прошептала:

— Спасибо, Билл!

— Я говорил, что очень завидую вашей выдержке, — сказал я. — Когда меня распирает, я просто взрываюсь.

Усаживая ее в машину, я случайно обернулся и увидел странную картину: огромный полицейский, Келхаун, очутился рядом с теми типами. Голоса не долетали, но ясно, что он выговаривал им — как сержант, муштрующий солдат. Потом он схватил одного из бездельников за отвороты куртки и оторвал его от стены, словно плохо прибитый почтовый ящик. Опустив, он сделал повелительный жест, — и оба поспешно перешли улицу и скрылись из виду.

Я рассказал Джорджии; она кивнула:

— Я знаю… Он уже несколько раз так делал.

Я вспомнил свой приезд в город, столкновение с Фрэнки…

— Но, однако…

— Да, да… Он всегда смотрит на меня, как на пустое место, но он не терпит подобных выходок. Странный он человек, Билл. Я до сих пор никак не могу его понять.

Я свернул на Спрингер–стрит, и мы направились в сторону мотеля.

Мы как раз проезжали через перекресток, как вдруг Джорджия вскрикнула:

— Билл! Это он!

Я быстро взглянул в ту сторону, куда она показывала. На тротуаре было несколько пешеходов.

— Вон тот! В белой рубашке, с закатанными рукавами!

Тогда я его увидел, но мы находились на перекрестке, и мне пришлось ехать вперед. Он же шел в противоположном направлении. На следующем углу я сразу свернул влево, объехал квартал и снова вернулся на Спрингер–стрит. Мы проехали по всей улице, но он словно сквозь землю провалился. Потом я поехал по нескольким поперечным улицам, но и это успеха не принесло.

— Вы уверены, что это был он? — спросил я. Сам я успел увидеть его лишь мельком, но действительно он соответствовал описанию: высокий, худой, со светлыми волосами и загорелым лицом.

— Почти уверена, — ответила она, но потом засомневалась: — Конечно, он промелькнул слишком быстро. Вы не заметили, он был в очках?

— Не заметил, — сказал я. — Но в тот день он мог надеть очки просто для маскировки.

Мы поездили по городу еще минут десять, потом немного постояли на Спрингер–стрит, следя за пешеходами, но все было напрасно.

— Я отвезу вас домой, — наконец сказал я, — а сам вернусь. Возможно, он еще в городе, в каком–нибудь баре или кабаке.

— А вы ничего не натворите? — взволнованно спросила Джорджия.

— Не натворю, — пообещал я. — Мы не можем его задержать, пока не удостоверимся, действительно ли этот человек нам нужен. Иначе он предъявит иск за неверный арест и оскорбление личности, если я его найду, сразу позвоню, и вы еще раз на него посмотрите.

Мы вернулись в мотель. Она открыла бюро; я заказал по телефону такси. Потом вручил ей ключи от машины, и мы прошли в комнату; в углу горел торшер, от его света волосы ее заискрились.

Она повернулась ко мне, и я увидел в ее глазах выражение озабоченности и тревоги.

— Вы обещаете мне, что будете осторожны? — тихо спросила она.

— Конечно.

И тогда она улыбнулась и протянула мне обе руки.

— Это был чудесный вечер, Билл!

Я понял это как намек, взял ее руки повыше локтя и приблизил губы к ее губам, собираясь спокойно пожелать ей “доброй ночи”, но неожиданно с жадностью заключил ее в объятия и наградил страстным поцелуем. Руки ее обвились вокруг моей шеи, — но почти сразу она прервала этот вырвавшийся поток чувств: уперлась руками мне в грудь и оттолкнула. Лицо ее пылало от смущения.

— Дайте сигарету! — сказала она, прерывисто дыша.

— Простите, не совладал с чувствами, — сказал я.

— Спасибо, — сказала она лаконично.

— За что?

— За то, что не сказали, что мы не совладали с чувствами. Немного смешно, правда? Ведь я знаю вас всего три дня.

— Я не считал, — ответил я. — Мой календарь и мои часы — в другом костюме. Я знаю только одно: вы — чудесная!

Она улыбнулась.

— Ладно уж, Билл… Я никогда не сомневалась, что вы — нормальный, здоровый тридцатилетний мужчина. Доказательства тут не нужны.

— Я и не пытался доказывать.

— Меня это немного испугало. Я не сознавала, что по прошествии какого–то времени молодая женщина может поддаться потребности в утешении…

— И это — все? — спросил я.

— Не знаю… Не спрашивайте меня. Но вы никогда не поверите, до какой безграничной слабости может довести необходимость быть мужественной. И как соблазнительно выглядит плечо, на котором можно поплакать…

— Оно в вашем распоряжении, — сказал я.

— Но почему?

Я нежно коснулся ее щек:

— Я только что сказал, почему. Я считаю, что вы великолепны. Вы — самая чудесная в мире; вы женщина с горячим сердцем и… к тому же способны на удивительные трюки: с каждым разом кажетесь мне все прекрасней и прекрасней…

И снова поцеловал ее, но на этот раз нежно, и посмотрел на тонкий узор ресниц на ее бледном лице. Когда она открыла глаза, они были словно в тумане, но она улыбнулась:

— Ну, ладно… Возможно, я тоже считаю вас очень милым.. А теперь уходите, Билл…

— И никакой “доброй ночи”?

— Мы уже пожелали друг другу “доброй ночи”… — глаза ее смотрели мечтательно и казались огромными. — Забирайте свое плечо и уходите…

Послышался гудок такси.

Я ведь, кажется, хотел что–то сделать? Я с трудом пробился через розовый хаос, царивший у меня в голове, и вспомнил, что собрался ехать на поиски человека.

— Да, конечно, Джорджия, мы уже пожелали друг другу “доброй ночи”. — В дверях я обернулся. — Если я его найду, я сразу вам позвоню!

К тому времени, когда мы въехали в город, я уже успел стереть с лица следы губной помады, а все остальное вытолкнул на окраины памяти, чтобы быть в состоянии разумно мыслить

Вполне возможно, что этот прохожий — не тот человек, который облил комнату кислотой. Описание его внешности было слишком общим. И потом — едва ли он настолько глуп, чтобы вернуться на место преступления. Но все равно, я должен попытать счастья. Пусть это и маловероятно, но этот человек сейчас — наша единственная зацепка.

Было половина десятого. Со вчерашнего дня я еще не успел забыть, где расположены все местные бары. Я уплатил таксисту и начал обход баров пешком. В первых двух я не нашел ничего достойного внимания, но в третьем попал в цель.

Это была прокуренная, но снабженная кондиционером берлога на одной из улиц южнее Спрингер–стрит В зале было всего семеро; я сразу заметил белую рубашку и отражение его лица в зеркале. Он меня еще не видел. Не обращая на него внимания, я прошел к свободному месту у начала стойки. У левой стены стояли два игральных автомата, дальше телефонная будка и автоматический проигрыватель.

Я быстро оценил ситуацию. Перед ним стояла бутылка пива, выпитая лишь наполовину, и он как раз заказывал вторую; так что он, видимо, просидит тут еще некоторое время, и я успею вызвать Джорджию по телефону. Потом сможем посидеть в ее машине напротив входа в бар до тех пор, пока он не выйдет. За это время она хорошо успеет разглядеть его лицо, и если она его узнает, я смогу действовать. Я вспомнил вид облитой кислотой комнаты…

Войдя, я не обратил внимания на остальных посетителей, но спустя какое–то время инстинктивно почувствовал что–то враждебное в воздухе, а потом осознал, что в баре воцарилось молчание. Я оглянулся. Слева от меня сидел Фрэнки. За ним — другая знакомая физиономия, выражавшая полную готовность к агрессивным действиям: один из тех бездельников, которые отвесили наглую реплику, когда мы с Джорджией шли к машине. Другие лица не знакомы, но у всех — то же гнусное выражение. Бармен, толстяк со слуховым аппаратом, бросал на них беспокойные взгляды.

Ну, уж нет, потасовки не будет! Во–первых, их слишком много против одного, а во–вторых, у меня на уме дела поважнее. Так что драка исключается…

— Что, красавица дала тебе отгул? — поинтересовался Фрэнки.

Я вмазал ему левой; правой отбил удар типа, который вылез из–под свалившегося на него Фрэнки. Третий — бездельник из ресторана — попытался протиснуться ко мне, размахивая бутылкой. Я схватил его за рубашку и, выдернув из–за этих двоих, врезал по морде. Он упал, опять увлекая за собой Фрэнки, и они впаялись в игральный автомат. Раздался звон разбившегося стекла и рассыпавшихся по полу железяк.

Должно быть, в этот момент кто–то бросил монетку в проигрыватель, потому что он вдруг взорвался потоком звуков, заглушивших безобразную возню, шарканье ног, прерывистое дыхание и выкрики проклятий.

Теперь все набросились на меня. Но я не чувствовал сыпавшихся на меня ударов — во мне буквально бушевал океан ярости, а из его волн выпрыгивали лица — как мишени в тире. Они теснили меня к стойке бара, двое уже висели у меня на руках, остальные лезли на меня, но их было слишком много, и они мешали друг другу; я рванулся вперед, пытаясь высвободить руки, и все мы упали на пол. Я попытался вырваться и вдруг почувствовал что–то странное: они стали исчезать, иначе не скажешь.

Словно птицы, они разлетались в разные стороны. Я повернул голову и увидел ноги, облаченные в брюки цвета хаки и, по–видимому, выросшие прямо из пола. Это был Келхаун. Он хватал поочередно каждого и бросал их себе за спину, к концу стойки. Бросал спокойно и без всякого усилия — не человек, а какая–то бесшумно работающая машина. Когда он снял с меня последнего и тоже отшвырнул назад, я кое–как поднялся на колени, все еще дрожа от ярости, и увидел вцепившегося в стойку Фрэнки. Я оттолкнул Келхауна и двинулся на Фрэнки — и тут на меня словно обрушилась крыша. Келхаун поймал меня за плечо и повернул к себе. В следующий момент его могучая рука ударила меня в грудь с такой силой, словно на меня налетел грузовик. Я отлетел к стене и упал на груду обломков — все, что осталось от игрального автомата.

— Отлично! — пролаял он. — Вот и все дело!

Если это касалось меня, то он был совершенно прав. К горлу подкатывала тошнота, широкая полоса рубашки, оторванная в драке, свисала с пояса, обнажая грудь. Руки нещадно болели, а из пореза над правым глазом на лицо стекала кровь. Я попытался остановить ее. Что–то болталось сбоку, у шеи… Что это, ухо или кусок моего скальпа? Оказалось, ни то, ни другое: марлевая повязка, которую врач наложил мне на голову еще после выстрелов из дробовика. Я сорвал ее и бросил на пол…

Все остальные выстроились вдоль стойки, с беспокойством глядя из Келхауна. А тот тип в белой рубашке, разумеется, исчез. Да, нападение на Фрэнки с моей стороны было настолько умным актом, что я даже был не в состоянии сейчас выругать себя Проигрыватель снова замолк, и воцарилась напряженная тишина.

— Каков нанесен ущерб? — прогремел голос Келхауна, обращенный к хозяину.

Тот нервно вышел из–за стойки и оглядел помещение:

— М-м… Три стула… игральный автомат не мой, но мне придется заплатить…

Келхаун стал считать, тыча в каждого из нас пальцем:

— …три, четыре, пять… — Он повернулся ко мне: — …шесть… По 17 долларов с носа! А после этого вытряхивайтесь!

Ни звука протеста. Из карманов стали появляться деньги и посыпались на стойку. У одного не хватило десятки. Келхаун пригвоздил его мрачным взглядом:

— Чтобы к завтрашнему полудню были! И попробуй опоздать хоть на минуту!

— Хорошо, сэр!

“Они все испугались: что ж, их можно понять”, — подумал я. В армии я встречал немало крутых мужиков, но Келхаун — это вообще особая статья. Настоящая глыба, гора крепких мышц — и вдобавок проворный, как кошка, когда доходит до дела.

— Вы тоже, Чэтэм! — сказал он и, схватив меня за куртку, притянул к стойке.

Я кое–как вытащил бумажник и стал отсчитывать деньги, как вдруг дверь распахнулась и на пороге появился Макгрудер. Он вонзил в меня свой холодный взгляд, а потом грубо схватил за руку.

Кивнув Келхауну, он сказал:

— Я сам возьмусь за этого бандита!

Тот остановил его, приставив к его груди указательный палец:

— Ступай домой и не мешай мне разговаривать с мужчиной!.. И не забудь утереть нос, сосунок!

Лицо Макгрудера потемнело от гнева:

— Он — скандалист…

— В городе распоряжается городская полиция, — холодно прервал его Келхаун. — А когда мне понадобится твоя помощь, чтобы навести порядок, я сам тебя позову! А теперь отдай человеку его руку!

Макгрудер со злостью посмотрел на меня, повернулся и вышел. Я снова оперся на стойку. Мне было слишком плохо, чтобы интересоваться административными распрями — я получил слишком много пинков в живот.

Келхаун ткнул большим пальцем в сторону двери:

— Ладно, мальчики, выметайтесь! И лучше не попадайтесь мне сегодня на глаза!

Удивительно, он заставил нас оплатить ущерб, но не собирался никого задерживать. Все они прошли мимо меня, смерив мрачными взглядами. Я со своей стороны с удовлетворением отметил, что у бездельника под глазом огромный фонарь, и минут через десять глаз совсем заплывет, а у Фрэнки распухли верхняя губа и челюсть.

Я оттолкнулся от стойки, собираясь направиться к двери.

— А вы не уходите, Чэтэм! — сказал Келхаун. — Вы пойдете со мной!

“Ну вот! — подумал я с горечью. — Я — чужой в этом городе, и ко мне можно придираться”.

Я остановился и вновь облокотился на стойку.

— Дайте этому человеку порцию виски! — сказал Келхаун бармену.

Тот поставил передо мной виски. Я залпом выпил и полез в карман.

Келхаун отрицательно покачал головой:

— Это — за счет полиции! Пошли!

Нетвердым шагом я последовал за ним: мы сели в “седан”, стоящий у входа в бар. Келхаун включил газ и быстро поехал по Спрингер–стрит в северном направлении, потом — свернул на запад.

“Странно, — подумал я. — Правда, тюрьма и полицейский участок находятся в западной части, близ реки, но южнее Спрингер–стрит”.

Мы очутились в довольно мрачном районе. Я не знал, что задумал Келхаун, и был слишком подавлен, чтобы спрашивать. Может быть, он отыскивает пустынное местечко, чтобы расправиться со мной? Если так, то я бессилен ему помешать.

В конце какой–то улицы он остановил машину в тени раскидистых деревьев. За ними виднелся темный двухэтажный дом. Мы вошли в калитку. Не доходя до дома, он свернул, и мы очутились во внутреннем дворике. Здесь деревья росли еще гуще, и было совсем темно. Я почувствовал под ногами поросшие мхом плиты дорожки. Во дворе находился флигель для гостей. Он толкнул дверь и включил свет.

Очевидно, это была резиденция Келхауна. Нечего было спрашивать, женат он или холост. Женщине было бы достаточно одного взгляда, чтобы вскрикнуть и выбежать в ночную тьму. И не то, чтобы здесь царил полный беспорядок — просто все пропитано неразбавленным густым мужским духом.

Флигель состоял из одной большой комнаты, кухоньки и коридорчика с дверью в ванную. На бетонном полу лежали два маленьких индейских коврика. Постелью служила металлическая койка, а остальную мебель составляли старое кожаное кресло, стул и большой стол, заваленный журналами для охотников и рыболовов. Стены украшали несколько фотографий борцов с автографами, пара боксерских перчаток, крокодиловая кожа и чучела двух крупных окуней. В одном углу — ящик с дробовиками, в другом — несколько удочек. Окна были открыты. Жарко и тихо, и слышно, как жужжат москиты.

Я осторожно стер с лица кровь.

— Садитесь! — сказал он.

Я рухнул на стул. Келхаун исчез в ванной и вскоре вернулся с чем–то вроде пакета первой помощи. Вынув марлю и пару лечебных палочек, похожих на карандаши, он принялся ловко обрабатывать рассеченную бровь. Мне было чертовски больно. Потом он что–то наложил на рану и усмехнулся:

— Ну, вот и все! Какие–нибудь двадцать секунд.

— Вы были профессионалом? — спросил я.

— Угу, — сказал он. — Подите умойтесь, а потом выпьем по кружечке пива.

Я пошел в ванную и постарался, как мог, смыть следы кровопролития. Когда я вернулся, он поставил банку с пивом:

— Садись, сынок, и передохни.

Раньше мне никак не приходило в голову, что ему, видимо, уже за пятьдесят. Я вспомнил, как он швырнул меня — словно я не человек, а мешок с грязным бельем, и порадовался, что не попался, когда ему было двадцать лет.

Теперь я рассмотрел Келхауна получше.

Скольких он обдурил, создавая впечатление, что так же глуп, как толст! Это был хитрец, и с ним надо было держать ухо востро.

Сейчас на нем была фермерская соломенная шляпа и замшевые туфли, а пара широких подтяжек, поддерживающих форменные брюки, словно перекочевала из водевиля. Однако глаза под мохнатыми бровями были холодного синего цвета и не смотрели, а пронизывали насквозь.

Он откинулся в кожаном кресле, держа в руке банку с пивом.

— Итак, вы вернулись, чтобы взглянуть на него? — спросил он.

Я вынул из кармана сигарету и попытался закурить.

— Это — не амбарный стрелок, — ответил я. — Но я видел, как вы расправились с теми двумя… у ресторана… Почему?

— А почему бы нет? — ответил он. — Именно за это мне платят!

— Но ведь вы считаете, что виновата она сама?

— Даже если и считаю, то держу это про себя. И пока я патрулирую улицы, я не допущу, чтобы женщин оскорбляли!

— Они могли бы вас взять на службу к шерифу.

— У шерифа есть свой хороший работник, — ответил Келхаун, — и он — мой друг.

Я помолчал и отпил немного пива.

— Зачем вы ездили в Уоррен—Спрингс?

Я с удивлением взглянул на него:

— Откуда вы знаете?

— Знаю… И здесь тоже вы изо всех сил стараетесь выследить кого–то, бегая от одной телефонной будки к другой. Кого вы ищете?

— Я предпочел бы умолчать об этом, — ответил я.

— Ответили бы как–нибудь поудачнее, — буркнул он. — Вам не кажется, что, отказываясь отвечать на мой вопрос, вы тем самым на него ответили?

— Я же не сказал ни слова, — возразил я. — И в конце концов, кому нужна эта информация?

Глаза его похолодели:

— Мне нужна эта информация, сынок. И у меня есть для этого личные причины. Коли вы думаете, что я действую в интересах кого–то другого, и что это — ловушка…

— Простите, — сказал я.

— Может быть, я стараюсь спасти вас от смерти… Здесь и без того было достаточно убийств!

— Значит, тот, кого мы так старательно избегаем называть по имени, — бесчестный человек? — спросил я резко. — Я бы никак не подумал… По крайней мере, на первый взгляд.

— Он честный, насколько возможно… Но здесь человека не считают бесчестным только потому, что он защищает репутацию своей жены с оружием в руках.

— А почему он вдруг решил, что она нуждается в защите?

— Полегче, сынок… Поверьте, я бы не стал говорить все это первому встречному. Но вы служили в полиции, и мне нравится то, что я о вас слышал.

— Откуда вы знаете, что я служил в полиции?

— Я был в конторе шерифа, когда пришла телеграмма из Сан—Франциско. Мне ее показали. В том, как вы оставили службу, нет ничего плохого.

— Когда это было? — быстро спросил я. — Я имею в виду, когда пришла телеграмма?

— Позавчера днем, во вторник.

— А вы можете сказать точнее? В котором часу?

— Часа в два… В четверть третьего…

“Значит, в меня стрелял не Редфилд. Ведь покушение произошло почти в то же время”, — подумал я.

Должно быть, Келхаун прочел мои мысли — и покачал головой:

— Неужели вы действительно могли подумать такое? В затылок — из дробовика?! Вот что я вам скажу, сынок: если вы будете вести себя неосмотрительно, он, возможно, и возымеет желание убить вас, но сделает это, стоя лицом к лицу.

— Вы меня здорово утешили, — сказал я устало. — Значит, теперь за мной охотятся двое.

— Вы могли бы просто бросить это дело и оставить их в покое. Я думаю, этот вопрос никогда не разрешится — ни в ту, ни в другую сторону.

— Но вы еще не знаете, что я основываюсь не на досужих вымыслах, — сказал я. — Я знаю, кто убил Лэнгстона!

Он поставил свою банку с пивом на стол.

— И вы сможете это доказать?

— Пока еще нет.

— И никогда не докажете. Я думаю, вы ошибаетесь…

Я быстро наклонился к нему:

— Как вы сказали?

Он понял, что допустил промах, но было уже слишком поздно:

— Я хочу оказать, что вы промазали на целую милю от цели. Конечно же, вы ошибаетесь.

— Не надо, Келхаун! — сказал я резко. — Вы слишком хорошо меня поняли. Вы думаете, что я ошибаюсь! Значит, у вас тоже были сомнения — хотя бы совсем небольшие. На чем они были основаны?

Он злобно посмотрел на меня и промолчал.

— На чем они были основаны? — повторил я.

— Не собираюсь разводить сплетни, говоря о чужой жене, — буркнул он. — Я же вам сказал, что я — его друг.

Я вскочил и поставил банку с пивом на стол с такой силой, что часть содержимого выплеснулась на журналы.

— Черт бы вас побрал! А еще называется полицейский! Не собираетесь сплетничать, но зато спокойно наблюдаете, как невинную женщину распинают на кресте!

— Полегче на поворотах, Чэтэм! Я служил в полиции еще в те времена, когда вы ходили в школу!

Внезапно я понял, что делаю не то, что надо. Передо мной — единственный честный человек, которого я встретил в этом городе, а я лаю на него, как цепной пес.

— Простите, — сказал я и сел.

— Забудем лучше об этом, — сказал он. — Кажется, вас это тоже сильно задевает.

— Кажется, да, — сказал я.

— Что ж, вы — не единственный, кого это мучило и мучает. Если дать волю своим мыслям, то и с ума можно сойти. Дело закрыто, а вопрос остался открытым, понимаете? Самая банальная из всех историй: муж, жена и любовник, но только в данном случае никто не смог доказать даже того, что жена и любовник были знакомы. И что еще хуже: любовника нет в живых, так что вы не можете устраивать им очные ставки и ждать, пока один из них “расколется”.

— Все верно! — бросил я. — Но в этом случае у полиции должны возникнуть сомнения — та ли это женщина, и она должна начать розыски другой.

— Исключая тот случай, когда другой нет.

Я закурил сигарету:

— Вот в этом вы ошибаетесь! Другая не только есть — я даже знаю, кто она!.. Послушайте, Келхаун, почему мы не можем отказаться от игры в прятки и оказать прямо, что мы думаем? Любовницей Стрейдера была Цинтия Редфилд!

Он тяжело вздохнул:

— И вы говорите это после того, как я вам сказал, что он мой друг. Если я сейчас подниму трубку и позвоню ему, вам не выбраться из города живым, даже если сию секунду броситься бежать.

— Я это знаю.

— И вы готовы поверить моему слову, что я не скажу ему?

— Мне не нужно вашего слова.

— Почему?

— Комплимент за комплимент: мне нравится все то, что я о вас слышал.

Он удивленно посмотрел на меня и покачал головой:

— Ну, парень, смелости вам не занимать!

— Чего там!.. Я вот что вам лучше скажу. Допустим, что с точки зрения тех странных и бестолковых понятий о ценностях, которых, видимо, придерживается большинство людей, мы не должны обсуждать вопрос о том, может ли — или могла бы миссис Редфилд иметь любовника — об этом просто не принято говорить. Но никакой общественный закон не запрещает нам размышлять о том, виновата она или нет в сравнительно меньшем преступлении — вроде убийства! Ну что, поговорим чисто профессионально?

Он жестко усмехнулся:

— Вам бы адвокатом быть, а не полицейским.

— Ни тем, ни другим… Хочу стать архитектором по благоустройству, — ответил я. — Но вернемся к миссис Редфилд. У вас ведь тоже есть основания подозревать ее — иначе вы бы не поняли, куда я клоню.

— Что ж, возможно, — сказал он, неохотно соглашаясь. — Но это — лишь цепочка совпадений. Первое звено этой цепочки, естественно, — расположение их домов. Та женщина — если это была не миссис Лэнгстон — оставила машину Стрейдера у мотеля и до рассвета успела дойти до своего дома. Дом Редфилда, если идти через фруктовый сад, находится в четверти мили от мотеля. Но с другой стороны, если вы вздумаете подозревать всякого, кто живет на небольшом расстоянии от мотеля, то вы сможете заподозрить весь город. Ведь это — не Лос—Анджелес…

— Согласен, — сказал я. — Дальше!

Он загасил сигарету и устало вздохнул:

— Оба раза, когда Стрейдер приезжал сюда, Редфилда не было в городе.

Я кивнул:

— Я тоже об этом знаю, но как об этом сказать, чтобы меня не убрали?.. Ведь это решает все!

Он гневно ударил кулаком по столу:

— Что это решает? Разве можно обвинять женщину на основании только этого дурацкого совпадения! Послушайте, Чэтэм, ведь это — не какая–то там шлюха, которую он подцепил в пивной! Это — почтенная дама! Она была учительницей…

— Она была не только учительницей…

— Если вы намекаете на историю с ее первым мужем, то лучше давайте забудем о ней. Об этом знают все. Это был просто несчастный случай. Ни полиция, ни страховая компания ни на минуту в этом не сомневались!

— Конечно, — сказал я с горечью. — В этом и состоит беда мелких страховок. Если бы он был застрахован на сто тысяч, они наверняка бы полюбопытствовали, куда она потратила эти деньги.

— И куда же она их потратила?

— Она купила на них бар для человека, с которым встретилась за три месяца до того, как ее супруг пропустил через себя электроток!

Он весь напрягся.

— Что?!. И кто был… — Потом он вздохнул. — Неважно, вы уверены, что это был Стрейдер.

— Именно Стрейдер это и был! На нее я наткнулся потому, что прослеживал путь Стрейдера. Молодая женщина, которую он называл Цин, с волосами цвета красного вина. И жили они в Новом Орлеане весной и летом 1954 года, между ее отъездом из Уоррен—Спрингс и появлением здесь.

С минуту, уставившись на сигарету, Келхаун молчал. Потом сказал тоном очень усталого человека:

— Ладно, рассказывайте, как вы все это узнали. Начните с вашего приезда сюда.

Я рассказал ему все, сделав небольшую паузу только в то время, пока он ходил на кухню за пивом. Когда я закончил, он сказал:

— Вы никогда этого не докажете.

— Знаю, — ответил я. — С теми данными, что я имею, не докажу.

— Вы знаете, как поступит Редфилд?

— Но ведь она совершила убийство…

— Вы этого не знаете, вы только предполагаете. И прежде чем вы дойдете вообще до убийства, вам придется заявить Редфилду, что его жена — потаскуха. Хотите попробовать?

В этот момент зазвонил телефон, стоявший на краю стола. Келхаун протянул руку и снял трубку.

— Келхаун слушает!

Минуту он молчал, потом сказал:

— Кто? Руп Халберт? О’кей, пусть подойдет к телефону! — Последовала короткая пауза, а затем: — Руп? Это Келхаун! Бармен говорит, что вы начинаете шуметь… Отправляйтесь домой… О’кей!

И положил трубку на рычаг.

Я посмотрел на него и покачал головой:

— Вы командуете по телефону!

Он усмехнулся.

— Вообще–то Руп — неплохой парень. Беда только, что после нескольких порций ему мерещатся в пиве боксерские перчатки.

Покончив на этом с Руном, он сказал:

— Значит, вы считаете, что Лэнгстон в то утро поехал к Редфилду и застал их обоих?

— Иначе не могло быть.

— Но зачем же он заезжал? Даже если бы он забыл, что Редфилд не сможет поехать с ним на рыбалку, ему незачем было входить в дом.

— Попробуем рассуждать иначе, — сказал я. — Предположим, он знал, что Редфилда нет дома, но не знал, что там Стрейдер. Вспомните, ведь в тот раз Стрейдера зарегистрировала в мотеле миссис Лэнгстон.

Он тихо присвистнул:

— Если уж ты в чем убежден, сынок, то тебе наплевать на все. Лэнгстон пользовался огромным уважением. И не гонялся за бабами. К тому же Редфилд был его другом. И ко всему прочему, у Лэнгстона не было никаких оснований подозревать жену Редфилда.

— Я же просто сказал “попробуем”, — ответил я. — Черт бы вас побрал, Келхаун! Вы просто должны согласиться, что Лэнгстон вошел в дом и что именно это и стоило ему жизни! Иначе и не могло быть!.. Возможно, что он догадывался, что она собой представляет. Возможно, он когда–нибудь видел ее в обществе Стрейдера.

Келхаун покачал головой:

— Даже если предположить, что он действительно застал их вдвоем, я далеко не уверен, что они бы его убили.

— А что, если произошла ошибка? А если они подумали, что вернулся Редфилд и впали в панику? Правда, я сам не очень уверен. Тут есть еще неясности…

— В том–то вся и штука! Здесь в ваших гипотезах зияет большая дыра, с милю шириной, и старая загадка остается. Подозрение в соучастии должно было пасть на миссис Лэнгстон, и никто его не отвел. И неопровержимый факт — что убийца знала, что если дело станут расследовать, подозрение падет на нее. Но ни у кого ни на минуту не возникло мысли, что убийство могла совершить миссис Редфилд. Ведь они со Стрейдером могли бросить труп Лэнгстона в любую канаву, и никто бы не заподозрил их.

— Стоп! — перебил я. — Я потратил много времени, пытаясь ответить на этот вопрос. Цинтия Редфилд и есть убийца; но она только думала, что ее могут заподозрить. Вполне естественная ошибка…

Он покачал головой:

— Не понимаю.

— Представьте себя на минуту на месте миссис Редфилд. Вы смотрите на труп человека, которого вы только что убили, и понимаете, что совершенно не имеет значения, когда и где обнаружат этот труп, — все равно люди узнают, что последним местом, куда заехал Лэнгстон — и это можно неопровержимо доказать — был ваш дом…

— Но ведь вовсе не предполагалось, что он туда поедет… — Он замолк и уставился на меня. — Ох ты черт возьми!

— Вот именно! — сказал я. — Она–то этого не знала! Зато видела, что Лэнгстон приехал в рыболовном костюме и что он явно заехал за Редфилдом, как это делал десятки раз. Может быть, она даже не знала, что они собирались на рыбалку. А может быть, и знала, но решила, что Редфилд забыл предупредить Лэнгстона. И в том и в другом случае она могла подумать, что и Редфилд, и миссис Лэнгстон знают, что Кендэл должен заехать в дом Редфилда…

— Черт возьми! — повторил он.

— И единственный изъян во всем этом деле, — продолжал я, — заключается в том, что даже если все так и было, никто никогда не сможет сказать ни одного слова в доказательство. Нет ни одной ниточки, за которую можно зацепиться — ведь двое из трех участников дела мертвы, а третьему нужно только сидеть тихо и молчать. Ей ничто не угрожает, ни с какой стороны.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Он кивнул:

— Абсолютный тупик.

— Подождите! — сказал я. — Существует возможность, что все было не так просто… Может быть, в то утро Лэнгстон наскочил на что–то более серьезное, чем неверная жена? И не только на них двоих?

— Вы имеете в виду человека с дробовиком?

— Да… и вспомните: женщина, которая звонила мне, чтобы отправить в тот амбар, была определенно не миссис Редфилд.

— Значит, вся ваша теория с любовником летит к чертям. Женщины, обманывающие мужей, избегают огласки и не принимают соседей.

— На первый взгляд, — сказал я. — Но я не уверен. Позвольте задать вам один вопрос: не было ли в ту ночь совершено еще одного преступления? Ограбления? Кражи? Чего–нибудь?

Он призадумался:

— Нет, кажется, ничего не было.

— Попытайтесь вспомнить хорошенько! Может быть, убийство Лэнгстона просто вытеснило это из памяти.

— Для этого мне надо просмотреть книгу происшествий. Во всяком случае о всех происшествиях должны сообщать в контору шерифа. А что?

— Остаются кое–какие неясные моменты, — сказал я. — Когда вы пытались задержать Стрейдера, он выхватил пистолет. Кто–нибудь обратил внимание на то, что он был вооружен?

— Но ведь он только что совершил убийство. Перед этим фактом ношение оружия — пустяк.

— Это не ответ… Спрашивается: с какой целью он носил оружие? Лэнгстон был убит не выстрелом, так что пистолет тут вообще ни при чем. И вообще: убийство Лэнгстона было, по–видимому, случайным. Возможно, Стрейдер прибыл сюда не только на встречу с женщиной, но и с другой целью. Агенты по продаже земельных участков обычно не разъезжают с оружием в руках.

— Но за ним не числилось никакого криминала.

— Никакого. Но ведь все с чего–то начинают. Зачем ему пистолет? И откуда он у него взялся?

— Он был украден из магазина спортивных товаров в Тампа, около года назад. И он мог пройти через десятки рук, прежде чем попал к нему.

— Это тоже ничего не объясняет. Ведь он не нуждался в оружии.

— Минутку! — вдруг сказал Келхаун. — Вы спрашивали меня, не было ли в ту ночь других происшествий… — Он внезапно замолчал. — О, черт возьми! Это было в Джорджии!

— Что именно? — спросил я.

— Банда чуть не разрушила весь городок, и только ради того, чтобы похитить пару паршивых сейфов. Убили человека, вывели из строя электроподстанцию, сожгли один из больших баков с бензином — словом, по меньшей мере на сто тысяч долларов убытку, а прибыли они получили всего тысяч десять.

— И это случилось в ту же самую ночь?

— Почти наверняка… Но, черт возьми, это же было в Уивертоне, штат Джорджия. Почти сто миль отсюда.

— Кого–нибудь поймали?

— Гм… Насколько мне известно, никого. Но это не имеет к нам никакого отношения.

Но я уже был сам не свой:

— Вы говорите: два сейфа? Откуда их похитили?

— По–моему, один был в универсаме, а другой — в ювелирном магазине.

— Так вот, слушайте… — сказал я быстро, но в этот момент зазвонил телефон, и он снял трубку.

— Келхаун, — сказал он. — Да… Праулер? Где он опять?.. О’кей!

Он положил трубку и вскочил на ноги:

— Мне надо в Ист–энд, но я вас немного подвезу. Вы были на машине?

— Нет, — сказал я, поспешно следуя за ним. — Я возьму такси.

— Я хочу продолжить разговор, — сказал он, когда мы помчались в сторону Спрингер–стрит. — Зайдете около полудня? Я к этому времени вернусь.

— Конечно, — сказал я. — Может быть, вы еще что–нибудь откопаете насчет этой истории в Уивертоне.

— Что–нибудь конкретное?

— Угу. Если это случилось в ту же самую ночь, и если никто из шайки действительно не пойман, то посмотрите, нельзя ли узнать, какая сигнализация была в этих магазинах?

Он остановил машину на углу:

— Сигнализация?

Но я уже вылез из машины, а он рванул на зеленый свет, не дожидаясь моего ответа.

Я застегнулся на все пуговицы, стараясь спрятать порванную сорочку, и поспешил через улицу к стоянке такси, преследуемый молчанием и нарочно невидящими взглядами. Для всех я был Чэтэм, скандалист, бандит, несущий на себе печать своего ремесла — разбитую голову, порванную одежду и израненные руки. Когда я сел в такси и дал шоферу свой адрес, тот, не оборачиваясь, хмуро сказал:

— Я и так знаю, где вы живете.

Я оставил эту реплику без внимания. Даже если мне впредь в течение недели больше никуда не ввязываться, то все равно можно считать, что недельную норму по скандалам и дракам я уже превысил.

Когда мы остановились у мотеля, я с удивлением огляделся: машина миссис Лэнгстон исчезла, а дверь в бюро была полуоткрыта. Возможно, она забеспокоилась и поехала меня искать? Я взглянул на часы: двадцать минут одиннадцатого. Она бы не оставила дверь открытой! Я быстро расплатился с шофером и поспешил в дом. В вестибюле было темно, но сквозь портьеру, закрывавшую вход в комнату, просачивался свет. Я кинулся туда и оцепенел. Кофейный столик был опрокинут, его стеклянный верх разбит, а среди осколков разбитой пепельницы по всему ковру валялись окурки. Тут же, на мокром кофейном пятне, валялась разбитая чашка.

Я бросился в спальню. Там все было в порядке. Я бросился обратно через комнату и включил свет в вестибюле. Никаких следов борьбы, насилия, пятен крови. И тем не менее, она не оставила бы дверь открытой…

Я выругал себя за затяжку времени и схватился за телефон. Звонить Келхауну бесполезно — его нет дома, да к тому же его полномочия кончились у городской черты. Единственной моей надеждой оставался Редфилд Я отыскал его домашний номер, начал набирать, в спешке перепутал цифры, и пришлось все начинать сначала. Наконец в телефоне послышался голос Цинтии Редфилд.

— Говорит Чэтэм из “Магнолии Лодж”, — сказал я торопливо. — Ваш супруг дома?

— Мой супруг? — удивленно переспросила она. — Нет… Я думала, что он у вас, мистер Чэтэм. Я уже десять минут пытаюсь дозвониться до вас.

— Вы считали, что он у нас? — спросил я.

— Я так поняла… Во всяком случае, человек, который пришел к нам, сказал, что хочет сообщить ему что–то связанное с “Магнолией” и с миссис Лэнгстон.

— Он еще у вас?

— Да… Что–нибудь передать?

— Задержите его! — бросил я и сразу вызвал такси.

Когда мы остановились у дома Редфилда, машины перед ним не оказалось Видимо, тот человек уже уехал. Однако из–за угла виднелся фургон Редфилда. Наверное, Келли уже дома. Я сунул водителю доллар и поспешно зашагал по дорожке.

В дверях появилась Цинтия Редфилд.

— О, прошу вас, входите, пожалуйста, мистер Чэтэм.

— Он уже уехал? — спросил я поспешно.

Она кивнула:

— Но только в город, поискать Келли. Если он его не найдет, то вернется сюда. Входите в комнату, мистер Чэтэм. Я попробую еще раз позвонить.

Я пошел вслед за ней по короткому коридорчику. В конце он сворачивал направо, видимо, в столовую и кухню. Налево была дверь в гостиную. Мы вошли. На противоположном конце комнаты находились камин и дверь в другой коридор, ведущий в спальни, находящиеся в другом крыле дома. Справа — широкое окно, выходящее во внутренний дворик, но оно было задернуто плотными занавесками. В комнате было еще одно, тоже занавешенное окно, перед которым живописно сгруппировались диванчик, кофейный столик и два современных шведских кресла. Слева от меня стоял проигрыватель и рядом с ним — низенький столик с журналами в ярких красочных обложках. В комнате работал кондиционер.

— Что он сказал? — спросил я.

Она обернулась и, улыбнувшись, покачала головой, отчего ее “конский хвост” тоже закачался:

— Он — кубинец, и его трудно понять, особенно, когда он волнуется. Но, кажется, это касалось миссис Лэнгстон… Что–нибудь случилось?

— Онаисчезла…

— Ну, видимо, ничего серьезного, — сказала она ободряюще. — Однако мы теряем время. Дайте я еще раз позвоню!

Телефон стоял на специальном столике между диваном и проигрывателем. Она набрала номер.

— Говорит миссис Редфилд… Вы не скажете, мой муж вернулся? О, благодарю вас! — она стала ждать.

— А тот кубинец, — настойчиво сказал я, — он что, из местных? Как его зовут и где я могу его найти?

Она прикрыла трубку рукой.

— Его зовут Монтойя, — сказала она. — Он живет на ферме, сразу за чертой города. Он часто приходит, потому что Келли может поговорить с ним по–испански… — Она кивком указала на кресло. — Садитесь, мистер Чэтэм!

Я поблагодарил ее, но остался стоять. Она просто непостижима. Я не сомневался в том, что она убила человека, может быть, двух, но поверить в это было просто невозможно Я смотрел на ее скромное ситцевое платье, на мягкие домашние туфли, на “конский хвост”, схваченный на затылке круглым гребнем, и на спокойное загорелое лицо.

Тайное воображение рисует женщин–убийц стройными и узкобедрыми, порхающими в облаках нейлона, которого ровно столько, чтобы оставить вас в сомнении, какого цвета у них соски — кораллового или розовато–лилового. И они носят при себе крупнокалиберные револьверы — только один бог знает, где они их прячут. Но эта женщина выглядела типичной молодой домохозяйкой, которая года через четыре будет матерью двух детей и постоянной посетительницей автогонок в детском саду. Может быть, я просто рехнулся.

В комнате царила тишина, нарушаемая лишь легким постукиванием ее ногтей по телефонному столику, пока она ждала ответа. Я бесцельно бродил по комнате, как вдруг мой взгляд упал на яркую обложку одного из журналов. На этой обложке красовалась фотография музыканта с гитарой, и ею имя было напечатано довольно крупными буквами: Карлос Монтойя.

Монтойя!

Мне сразу стало не по себе. “Нет, — подумал я. — И тем не менее…”

— Хорошо, благодарю вас, — сказала она в трубку, закончив тем самым разговор. — Там его нет. — Она слегка нахмурилась. — Может, позвонить в кафе Феррара? Он часто туда заходит…

Она повернулась было к телефону, но вдруг потянула носом и взглянула на кофейный столик.

— Сначала я уберу эту противную пепельницу, а то запах никотина пропитывает все мои занавески!

Она подхватила пепельницу и прошла мимо меня. В пепельнице лежали два окурка, и один из них был овальной формы, с очень черным табаком. Мои нервы немного расслабились.

Когда она вернулась, я спросил:

— Вы все–таки хоть что–нибудь поняли из слов Монтойи?

Она заколебалась:

— Ну, это, наверное, звучит страшнее, чем на самом деле, особенно в его интерпретации. Но, как я поняла, он поехал к ней насчет покупки старого мотора для лодки, а она как раз в этот момент садилась в машину с двумя мужчинами. Они поддерживали ее под руки, словно она была пьяна, и он не смог поговорить с ней. Но давайте я позвоню в кафе, а если Келли там нет, то в дорожный патруль.

Она вернулась к телефону и набрала номер. Я ждал, дрожа от нетерпения. Ожидая ответа, она повернулась ко мне лицом.

В следующий момент она вдруг вскрикнула: “Келли! Келли!” и как будто случайно сбросила телефонный аппарат вместе с трубкой на пол.

Что я мог сделать? Только быть при сем немым свидетелем. Каким–то отдаленным уголком мозга я подумал о том, как выглядит ее загар при искусственном освещении.

А она перегнулась назад и опрокинула столик, а потом схватила с дивана подушку и бросила ее на телефонный аппарат, уже валявшийся на ковре.

Взявшись обеими руками за ворот платья, она с силой дернула его вниз, и передние швы треснули до самой талии. Разумеется, на ней не было ни комбинации, ни бюстгальтера. Загар выглядел совсем неплохо.

— Через две минуты он будет здесь! — сказала она, критически оценив результат своих действий.

— А вы не подумали о том, — мрачно сказал я, — что для того, чтобы вас прикончить, мне понадобилось бы гораздо меньше времени?

— Подумала, — сказала она и распушила свои волосы, перекинув их на грудь. — Но зачем вам это? Вы не тот человек. Вы можете спастись, если сразу броситесь бежать.

— Еще бы! — сказал я. — Жаль, что я потерял такой великолепный шанс!

Она расстегнула на мне куртку и увидела лохмотья моей рубашки.

— Пожалуй, вы и так хороши, не правда ли? Ну? Чего же вы стоите? Вы не собираетесь бежать?

— Нет, — сказал я. Я уже слышал вой сирены. — Меня подстрелят, прежде чем я добегу до шоссе! Я просто разоблачу вас! Ваш супруг не так глуп, как вы предполагаете!

— О, так вы еще и оптимист, а? — Она сунула руку под юбку и переступила через упавшие трусики.

— Не понимаю только, зачем вам все это понадобилось? — спросил я. — Ведь вы были в полной безопасности! Никто ничего не смог бы доказать.

Она не ответила. Полицейская сирена прозвучала уже теперь совсем близко.

— Вы не доверяете остальным? Или они не доверяют вам?

— Вы что ж, так и не попытаетесь бежать? — снова спросила она с мрачным видом.

— Я же вам уже сказал, что нет!

Судя по всему, машина уже находилась в трех или четырех кварталах от дома и мчалась с бешеной скоростью.

Она облизала пересохшие губы:

— Какой же вы идиот!

— Ну, а теперь хватит, миссис Редфилд! — сказал я и обхватил ее руками. Она попыталась вырваться, но это было совершенно бесполезно, ибо мне было наплевать, причиню я ей боль или нет. Я рывком поставил ее перед собой, крепко сжав ее запястья правой рукой, а левой закрыл ей рот и прижался спиной к стене, неподалеку от двери в прихожую; утвердившись в этом положении, я обхватил ногой ее ноги, чтобы она не лягалась.

В следующее мгновение у крыльца завизжали шины, и я услышал быстро приближающиеся шаги.

Как только он ворвался в комнату, я оттолкнул Цинтию и схватил Келли сзади за обе руки. Он упал на ковер, и я влепил ему как раз под правое ухо. Мой удар не очень–то подействовал, разве что удвоил его энергию. Тем не менее он упал, а я, подумав, что он вот–вот встанет, решил ударить его еще раз и добраться до его револьвера. Я надеялся, что, вбегая в комнату, он сам выхватит его из кобуры, но он этого не сделал.

Он неистовствовал как маньяк. Я превосходил его в весе фунтов на тридцать, но тем не менее он приподнялся, приподняв и меня. Однако через секунду мы уже покатились по полу, опрокинув по пути кофейный столик и разбросав пепельницы. Через какое–то время мне удалось снова пригвоздить его к месту, обхватив левой рукой за шею, а правой упереться ему в грудь. Он дрался, не издавая ни звука. Наконец, я ухитрился перетянуть ремень с кобурой и завладеть его револьвером.

Я сунул его себе в карман. На голубом экране вы повелеваете людьми с помощью револьвера, словно это не револьвер, а волшебная палочка, но сейчас передо мной был Редфилд, воображающий, что его жену избили и изнасиловали, и единственным способом остановить его при помощи револьвера было пустить в него пулю.

Предмет, который я мог бы использовать, должно быть, находился у него в кармане. Но прежде чем я успел добраться до кармана, он рванулся из моих рук, и мы снова покатились по полу, опрокидывая мебель, пока не оказались на другом конце комнаты. Но на этом новом кусочке поля битвы мы очутились как раз напротив того места, куда она упала, и Келли, наконец, ее увидел — в разорванной одежде, с растрепанными волосами. Он буквально ошалел. Теперь я не смог бы его удержать, даже если бы весил и 400 фунтов. Он просто стряхнул меня и встал на ноги. Я сразу двинул его в челюсть с такой силой, которая должна была бы повергнуть его ниц, но это было все равно, как если бы я ударил по стене. Он вцепился мне в лицо, снова кое–как поднялся на ноги и лягнул меня в голову. Я поймал его за ногу в последний момент, и он снова рухнул на пол. И когда мы покатились, молотя друг друга, я, наконец, нащупал его карман, а в нем — кастет.

Это было мерзко и жестоко, но это было единственным средством остановить его. И я не хотел, чтобы он лишился сознания — я хотел поговорить с ним. Я ударил кастетом его по рукам, а когда он ослабил хватку — по икрам, и это на время парализовало его. В этот момент миссис Редфилд бросилась к камину, вернулась с кочергой в руке и успела стукнуть меня прежде, чем я ее обезоружил. Потом я снова толкнул ее, и она упала…

Редфилд лежал среди обломков кофейного столика. Я прижимал его к полу, в то время как он старался атаковать меня руками и ногами, которые, правда, его еще не слушались. Дыхание мое было тяжелым и хриплым, во рту вкус крови — дорого я заплатил за то, чтобы добраться до кастета.

— Послушайте же, вы! — выдавил я из себя и был вынужден сделать паузу. — Ничего я этого не делал! Вы думаете, что я совсем с ума сошел? Это она подстроила все, чтобы оклеветать меня. Хотела чтобы меня убили или чтобы я убежал отсюда без оглядки — и навсегда! Неужели вы еще не поняли, что это она убила Лэнгстона? И сколько времени вы еще намерены закрывать на это глаза?

Я вынужден был сделать передышку. Жадно глотая воздух, я посмотрел на его лицо и внезапно понял, что он не слышал ни одного моего слова. Он был в сознании и неподвижен, как я и хотел, но мои слова не доходили до него. Он просто не воспринимал. В его душе не было места никаким чувствам, кроме одного: как бы добраться до меня и прикончить…

Глаза его, поймавшие на какой–то момент в поле зрения свою жену, вновь устремились на меня. На них было страшно смотреть.

“Даже если я проживу сто лет, — подумал я, — я никогда не смогу их вычеркнуть из памяти”.

Потом я вспомнил, что для меня будет чудом прожить не сто лет, а хотя бы до завтрашнего утра, и встал, едва держась на ногах.

В комнате стояла полная тишина. Было слышно только наше тяжелое дыхание. Я подошел к телефону и вырвал провод из стены. Потом стал искать ключ от его фургончика, но никак не мог найти. Но я могу воспользоваться его патрульной машиной! Трудно придумать более удобный способ — скрыться быстро и незаметно. Однако нет смысла заглядывать вперед дальше, чем на минуту. Кто знает, как все обернется…

В дверях я оглянулся. Она лежала на полу и рыдала… Ну и артистка! А он выбирался из–под обломков столика и пытался доползти до меня, словно собака с перебитым хребтом, и не спускал с меня глаз. И ни разу за все время не произнес ни звука…

“А я‑то еще собирался говорить с ним!” — подумал я.

Как бы то ни было, но я выиграл несколько минут и машину.

Я выбежал из дома и сел в машину. Ключи были на месте. Я быстро свернул за угол, промчался по улице и взял курс на шоссе. К этому времени я уже навел некоторый порядок в мыслях и понял, что не имею никаких шансов выехать из этого штата, даже на другой машине. И что я вообще никуда не могу уехать, пока не найду Джорджию Лэнгстон. Кто знает, что они задумали на сей раз? Во всяком случае, от них можно было ожидать любой гадости!

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Может быть, Олли что–нибудь видел? У меня было еще несколько минут, прежде чем Редфилд доберется до телефона и поднимет тревогу.

Я скользнул между двумя машинами, стоявшими на стоянке у “Силвер Кинг”, и быстро выскочил из машины. Вокруг — ни души. Когда я вошел в кафе, на меня воззрились официантка и два посетителя.

“Интересно, — подумал я, — какой у меня сейчас вид?”

Зато в баре было полно народу. За стойкой находился незнакомый мне человек. “Но ведь не вечно же он будет тут! — подумал я устало. — Когда–нибудь его смена кончится!”

И тут в другом конце бара я увидел Олли. Он проверял чеки. Посетители оборачивались и смотрели на меня. В зеркале я поймал свое отражение. Порез над глазом снова раскрылся, и кровь засохла на щеке. Под другим глазом расцвел синяк, левая скула распухла.

Затолкав лохмотья рубашки за пояс, я застегнулся на все пуговицы, но насколько я мог понять, вид у меня от этого не стал более респектабельным.

Олли обернулся и поспешил мне навстречу.

— О, боже ты мой, Чэтэм! Что случилось?

— Длинная история, — бросил я.

— Вы видели миссис Лэнгстон?

— Нет.

— Она звонила сюда несколько минут назад. Спрашивала, не видел ли я вас…

— Откуда она звонила? — прервал я его. — И когда точно?

— Откуда — я не знаю. Но это было минут пять назад.

— С ней все в порядке?

Он удивленно посмотрел на меня.

— По–моему, да… Просто беспокоилась насчет вас, я думаю.

В этот момент, как иногда бывает в барах, внезапно наступило затишье. Проигрыватель внезапно умолк, и несколько человек перестали разговаривать почти одновременно, и в этой тишине, где–то за моей спиной, отчетливо прозвучал одинокий голос. С одной стороны он показался мне знакомым, и в то же время я его не узнавал. Я обернулся Это был Перл Тэлли Он сидел спиной ко мне и рассказывал одну из своих бесконечных историй:

— …И вот первый человек говорит: “Послушай, Моггис, мы знаем — у тебя это уже болезнь, это должно было случиться с Гитлером, но, Моггис, мы только пгосим тебя, будь так добг…”

— Имитирует еврея из района Тобакко—Роуд, — сказал Олли. — Он также может имитировать шведа из южных штатов.

— Неплохо, — сказал я, задумчиво следя за Перлом.

— О, когда он в ударе, он может всю ночь вас развлекать, подражая разным говорам…

— Может быть, он даже способен говорить на чистом английском языке? — спросил я.

Олли усмехнулся и покачал головой:

— При мне никогда не пробовал.

— Ну ладно, пока! — сказал я и повернулся, собираясь уйти.

— Могу я вам чем–нибудь помочь? — спросил Олли. — Может, отвезти вас к врачу, если у вас нет машины?

— Все олл райт! Спасибо! Мне только нужно найти миссис Лэнгстон. — “И исчезнуть в ближайшие 5–6 минут, — подумал я. — Конечно, если хочу увидеть очередной восход солнца!”

Я вышел и посмотрел через дорогу. Перед бюро стояла ее машина! Не я ничему больше не удивился. Я бросился бежать и чуть было не попал под грузовик. Шофер выругался и промчался дальше. А я вбежал в вестибюль и услышал, что она в комнате.

При моем появлении она обернулась. На ней было то же платье, что во время обеда в ресторане, и, насколько я мог видеть, она была цела и невредима. Увидев мое лицо, она вскрикнула, а потом — словно мы репетировали это всю неделю — очутилась в моих объятиях.

— Я так беспокоилась, — прошептала она, — я искала вас повсюду, Билл… Что случилось?

— Об этом потом! — сказал я. — Нам нужно уезжать. И притом — немедленно!

По моему тону она почувствовала, что дело серьезно, и не задавала вопросов. На мгновение скрывшись в спальне, она вернулась с кошельком и парой туфель на низком каблуке. Мы поспешно вышли. Она заперла входную дверь. И подумал, что черный ход, вероятно, не на замке, но сейчас это мне не показалось столь важным.

— Где живет Тэлли? — спросил я, включив мотор. — Восточнее или западнее, если ехать из города?

— Западнее, — сказала она. — Надо проехать на тот берег, а потом на юг, 4 или 5 миль.

“Рискнем!” — подумал я.

У меня не было никакого плана. Я только знал, что необходимо как можно быстрее исчезнуть с шоссе и вообще из поля зрения. Знал я и то, что мы вряд ли успеем проскочить через весь город и через мост. Через несколько минут все дороги для нас будут перекрыты.

Я развернулся и рванул по шоссе, по направлению к городу. И почти одновременно, где–то впереди, я услышал вон полицейской сирены. Поворачивать обратно было уже поздно. Я мчался вперед, затаив дыхание. Мимо меня пронеслась машина шерифа. На нас они не обратили внимания. Видимо, подумали, что я все еще нахожусь в патрульной машине.

— Следите за ними! — бросил я.

— Хорошо, — сказала она. — Но в чем дело?

— Потом объясню, — ответил я. — Если проскочим через город!

У меня было сейчас такое чувство, будто я еду по яйцам. Улицы безлюдны, движения почти нет. Никто не обращал на нас внимания. Мы выехали к мосту, и меня всего свело судорогой от мысли о том, что вот–вот завоет сирена. Но никакой сирены не было. Я облегченно вздохнул. Переехав мост, я снизил скорость до 50–ти миль.

— Где нам сворачивать? — спросил я.

— Примерно через милю, — ответила она. — Там есть станция обслуживания.

Мысленно я просил господа бога, чтобы она оказалась закрытой. Но она функционировала. Хозяин, однако, был занят обслуживанием клиента, и вряд ли заметил нас, когда мы сворачивали с шоссе.

После поворота я облегченно выпрямился и сбавил скорость.

Мы теперь находились на грунтовой дороге, которая вела через лес, и ни впереди, ни сзади не было видно ни одной машины. Я затормозил.

— Послушайте, — сказал я. — Вы еще можете выйти из этой игры. Если вы будете без меня, вас не остановят. Выезжайте обратно на шоссе и сверните на восток.

— Вы попали в беду? — спросила она спокойно.

— В большую! И вы тоже в нее попадете, если вас задержат со мной.

— Значит, я должна бросить вас одного, в темноте, пешим? — спросила она. — Билл, только не сердите меня!

— Я же говорю вам…

— Если вы попали в беду, то только из–за меня. Я не знаю, что вы собираетесь делать, но я вам помогу! Едем! Иначе я сама сяду за руль!

— Тысяча выстрелов против одного, что…

— Билл!

— Упрямая! — сказал я и усмехнулся в темноту. Улыбаться было больно.

— Вы когда–нибудь были у него? — спросил я.

— Нет. Только проезжала мимо. Эта дорога ведет вдоль реки и как раз к тому месту, где Кендэл держал лодку…

— Подходяще, — заметил я. — Предупредите, когда мы будем подъезжать.

— Хорошо. Кажется, за полмили до места мы проедем изгородь и загон для скота.

— Отлично!

Мы свернули еще раз, и теперь вокруг нас были только деревья и темнота. Ни одной встречной машины. Через несколько минут промелькнула изгородь. Я резко замедлил ход, всматриваясь в обочину. Менее чем через сто ярдов я нашел место, где было удобно свернуть.

Налево, извиваясь среди деревьев, отходили две слабо обозначенные колеи. Я поехал по этому следу, а когда колеи пропали, еще какое–то время маневрировал меж деревьев и кустарников. Почва была сухой и твердой. Когда мы отъехали от дороги по крайней мере на четверть мили, я остановил машину и выключил фары. Нас окружали безмолвие и черная тьма, словно мы были одни на целом континенте, который еще даже не открыт.

Когда я повернулся, то даже не мог ее разглядеть, хотя она была рядом. Я протянул руку, и пальцы коснулись ее щеки. Она придвинулась ко мне ближе, и тогда я крепко прижал се к себе и зашептал на ухо:

— Мне было страшно, — прошептал я. — Очень страшно!

— Мне — тоже, — ответила она. — Что же случилось, Билл?

— Я чуть с ума не сошел, — сказал я. — Сначала меня сбил с толку мужлан, который думает, что нормальная английская речь — это диалект. А теперь меня поймала в ловушку провинциальная учительница.

— За что они вас преследуют?

— За изнасилование, — сказал я просто.

Она вскрикнула:

— Как ей удалось?

— Я сам попался к ней в сети. И она продержала меня ровно столько, сколько было нужно. Она учла, что я приехал на такси, так что водитель смог бы потом выступить в роли свидетеля. А кто заходил к вам — мужчина или женщина?

— Мужчина. Он сказал, что вы ввязались в драку, что вас сильно избили и что Келхаун вас арестовал. Я поехала в тюрьму, потом — в больницу.

Я вздохнул:

— Он становится однообразным. А что вы знаете о Фрэнки, о парне, в грузовик которого я врезался? Он кто?

— Фрэнки Кроссмэн. Он ведает складом Перла Тэлли, где тот хранит старые инструменты, строительные материалы, старый хлам…

— Очень ценные сведения. Теперь Фрэнки мне понятен. Он тоже устроил мне ловушку. Нарочно завязал драку, чтобы тип, который облил номер кислотой, успел удрать.

— Но как и для чего они перевернули все в моей комнате?

— Один из них взломал дверь черного хода, — как только вы уехали. Понимаете, для меня нужно было создать впечатление, что с вами случилось что–то ужасное, хотя с вами ничего не произошло, — значит, и Редфилду ничего не могло бы дать повод подумать, что они меня спровоцировали. И тогда мое появление в его доме тоже становилось подозрительным. Понимаете, надо было создать видимость, что ваша временная отлучка не имела к моему визиту к Редфилду никакого отношения вообще. Вроде как я просто выпил, страсти разгорелись и я напал на нее как голодный зверь.

— Кстати, а как она выглядит раздетой? И почему могли прийти вам в голову такие мысли?

Я рассказал ей, при каких обстоятельствах я увидел со впервые, как была подготовлена почва:

— Я, видите ли, однажды видел ее в чем мать родила!

— Что же нам делать? — спросила Джорджия.

— Еще не знаю, — сказал я. — До сих пор я мог думать лишь о том, что сделать в данную минуту. Мое единственное спасение — выбраться из этого штата, и Редфилд это прекрасно понимает. Я мог бы сдаться, нанять хорошего адвоката и добиться экстрадикции, то есть выдачи меня администрации другого штата, до тех пор, пока не вернется шериф. Но Редфилд не собирается выпускать меня из своих рук. Все дороги уже перекрыты.

— Вы считаете, что он злоупотребляет служебным положением?

— Не один я так думаю, — ответил я. — Уж слишком далеко все это зашло. У него достаточно данных, чтобы увидеть истину, — стоит ему лишь захотеть, но он, видимо, этого не хочет. Каждый раз, когда что–то затрагивало его репутацию, он поступался частицей своей честности, а это в конце концов приводит к потере всякой совести.

— А что заставило вас приехать сюда, почти на ферму Тэлли?

— Одна гипотеза. Дальний прицел. Мне кажется, я его “застукал”, и есть надежда, что мы даже сумеем это доказать.

— Что вы имеете в виду?

Я предложил ей сигарету и закурил сам. Здесь никто не мог нас увидеть:

— Именно Тэлли звонил вам по телефону. В этом нет никакого сомнения. И он нанял человека, чтобы облить ваш номер кислотой. Думаю, что он присутствовал и при убийстве вашего мужа. И я почти уверен, что пытался меня убить тоже он… — Я рассказал ей о происшествии в амбаре.

— О господи! — Только и произнесла она.

— После кислоты и дробовика телефон, видимо, его излюбленное оружие. Те крохи доказательств, которые я собирал, так или иначе вели к нему; но я все не мог поверить — человек, которого мы все время искали, говорил на приличном английском языке. Я же считал Тэлли просто косноязычным — до сегодняшнего вечера.

— Он обладает удивительным даром подражания.

— Теперь знаю. Расскажите все, что знаете о нем.

— Пожалуй, его можно назвать местной достопримечательностью. О нем рассказывают целые истории. Он прикидывается деревенщиной или шутом; совершенно непонятно, зачем — это давно уже никого не обманывает. Не думаю, что у него есть какое–нибудь образование, но ум у него острый как бритва. Он ни разу не проиграл ни в одной сделке. Он покупает, продает, спекулирует по–крупному земельными участками, но способен часами торговаться и хитрить, чтобы выменять у кого–нибудь авторучку.

Сюда он приехал из Джорджии лет восемь назад. У него не было ничего, кроме старого дребезжащего грузовичка, в котором он привез на продажу несколько тощих телят. Кажется, я вам уже рассказывала, чем он владеет теперь, — большой склад всякой рухляди, половина доходов от кинотеатра и три или четыре фермы, где он разводит скот. Да, еще земельные участки, прилегающие к шоссе.

Сам он живет на этой ферме, а на других — его родственники. Он их называет “родичами”. Никто не знает, сколько их, откуда они, где они бывают, и даже платит ли он им. Он не женат; с ним постоянно живут один–два “родича”, а также какая–нибудь очередная девчонка. Не помню случая, чтобы он связался с приличной женщиной, — всегда подбирал какое–то отребье, почти подростков, которые производят впечатление малолетних преступниц. Мне кажется, что психиатр сказал бы про него, что он боится или ненавидит женщин и поэтому выбирает только тех, кто во всех отношениях ниже его самого.

Все свои сделки он, видимо, заключает в барах, но пьет очень мало. Кто–то сказал, что его дом похож на притон — с аппаратом для смешивания коктейлей и автоматом–проигрывателем. Чтобы запустить проигрыватель, достаточно бросить в него жетон, но если гости хотят коктейль, они должны выкладывать настоящие монеты. А с другой стороны, говорят, он может притащить детый ящик вина и напоить всю ораву. Не для того, чтобы было весело, а для того, чтобы люди превратились в скотов и валялись бы полумертвые под столом. Сам он остается, конечно, трезв и наблюдает, как они теряют человеческий облик. Наверно, из моего рассказа вы поняли, что я не особенно–то его уважаю?

— И у вас есть на это полные основания, — заметил я. — Думаю, он хотел довести вас до сумасшествия или хотя бы до болезни просто для того, чтобы купить ваш мотель по сходной цене. Несомненно, с его точки зрения, такое поведение оправдано и логично.

Она улыбнулась:

— Бог с вами, Билл! Неужели он и вас хотел убить по этой же причине?

— Не знаю, — сказал я. — Но, надеюсь, все–таки по какой–нибудь другой. Вы не знаете, он никогда не был под арестом? За какое–нибудь серьезное уголовное преступление, например?

— Никогда об этом не слыхала… А что?

— Ну, пока это только гипотеза. Надеюсь, буду знать несколько больше, как только доберусь до телефона.

— Где же вы найдете телефон в этой глуши? — спросила она недоверчиво.

— Как где? Разумеется, у Перла! — сказал я.

— Но…

— Сдается мне, что мы слишком долго находились во власти этих “телефонных мальчиков”! Пора изменить тактику. Переходим в наступление. Теперь нам нечего терять, есть только один путь — вперед!

— Я — с вами!

— В таком случае надевайте свои удобные туфли, — сказал я. — И вперед!

…Двухэтажный дом, стоящий ярдах в двухстах от дороги в окружении старых дубов. Одно окно светилось. Двор не огражден.

Я взял Джорджию за руку, и мы молча зашли за угол дома С той стороны тоже одно окно было освещено.

“Возможно, та же самая комната”, — подумал я, отводя глаза в сторону, чтобы не потерять способность видеть в темноте.

За домом, ярдах в пятидесяти, темнело что–то черное, вероятно, сарай. Под деревом, справа от парадного крыльца, стояла машина, судя по очертаниям — “седан”.

Я оставил Джорджию под деревом. Приблизившись к ней, я прошептал ей на ухо:

— Ждите здесь! И не двигайтесь, пока я не позову!

Она кивнула.

Я подкрался к освещенному окну, и на меня стали накатываться волны эстрадной музыки. Кроме того, я услышал шарканье ног по деревянному полу. Осторожно, стараясь не подходить слишком близко, я заглянул сквозь грязную занавеску внутрь помещения.

Комната была длинная — тянулась от фасада до задней стены — и была залита резким светом двух больших лампочек, свисающих с потолка.

Прямо напротив меня на диване лежала дебелая и какая–то бесцветная блондинка лет восемнадцати, читала книгу и время от времени поглядывала в невидимую для меня часть комнаты, где, очевидно, танцевала парочка. На блондинке были трусики и весьма неадекватный бюстгальтер, который, как ни старался, не мог совладать с этой девической пышностью. Она была босиком, но каждую ногу вокруг щиколотки обвивала золотая цепочка, а на руке блестел золотой браслет с часами. Рядом с диваном стоял шаткий карточный столик, заваленный журналами и книгами. Противоположный конец комнаты и ее левая часть оставались вне поля моего зрения.

Блондинка опустила книгу и сказала в сторону танцующих:

— Труди, ты что так трешься о Тиджи? Перлу это не понравится… — Она говорила так, будто набрала в рот каши.

— Заткнись, Ля—Вери! — отозвался девичий голос. — И ради Христа, надень что–нибудь… меня тошнит от твоих телес.

И в этот момент танцующие появились в поле моего зрения. Я уставился на девушку. Это была та самая девушка, которую Тэлли использовал в баре в качестве блокнота. Но меня больше поразил ее партнер: это был тот самый человек, который ускользнул от меня из бара, когда Фрэнки спровоцировал драку.

Я бесшумно пробежал вдоль фасада и поднялся на крыльцо. Дверь беззвучно поддалась — и я очутился в прихожей, освещенной только тем светом, который падал из комнаты через открытую дверь. Я вошел в комнату и быстро огляделся. Их было только трое, а комната выглядела такой нелепой, что, боюсь, более нелепой комнаты я никогда раньше не видел. Если бы в такой комнате запереть архитектора по интерьеру хотя бы на час, он наверняка сошел бы с ума от ярости.

За диваном стоял аппарат для смешивания коктейля. На нем лежало седло. У внешней стены находился проигрыватель, стыдливо розовея пастельными тонами и испуская танцевальную мелодию, а в дальнем конце комнаты пестрела под лоскутным одеялом кровать, на которой возвышалась старомодная диванная подушка. Против нее, в углу, стоял игральный биллиардный аппарат. Прямо передо мной — небольшой сейф, а в прилегающем углу — старинный секретер, заваленный бумагами. Тут же находился телефон, а рядом с секретером, на полу, маленький электровентилятор. И пол, и стены были голые, и только в нескольких местах к стенам были пришпилены кнопками вырезанные из журналов фотографии.

Заметив меня, танцующие отпрянули друг от друга. Тиджи был худощав и высок, с квадратным загорелым лицом и бледными глазами. Джорджия неплохо его описала. Труди не стала привлекательнее с тех пор, как я увидел ее впервые. Черные глаза смотрели жестко, а худое смуглое лицо выражало презрение ко всему и всем, свойственное иногда видавшим виды молодым людям.

Ля—Вери просто посмотрела на меня, как будто не была уверена, стоит ли ситуация того, чтобы менять выражение и позу.

Тиджи резко спросил:

— Что надо?

— Для начала — вас! — ответил я.

Труди издала губами какой–то звук и рассмеялась:

— Прими этого нахала, Тиджи!

Он вынул нож, щелкнув, раскрыл его и стал приближаться ко мне пружинящей походкой. Я выхватил дубинку и ударил его по руке. Нож упал на пол. Я отбросил его ногой под диван, и это произвело на Ля—Вери такое впечатление, что она даже села. Труди выругалась и попыталась прошмыгнуть к секретеру. Я оттолкнул ее, и она ударилась о проигрыватель, а потом упала на пол, продемонстрировав при этом свои жилистые ноги. Тиджи все еще держался за руку. Я ударил его дубинкой по другой руке, схватил сзади за шиворот и за штаны и швырнул об стенку. Потом, вспомнив, как выглядел номер Джорджии Лэнгстон после обработки кислотой, я поднял его и еще раз шарахнул о стенку.

Пистолет находился в верхнем ящике секретера. Я сунул его в карман и подошел к Ля—Вери.

— Как вас зовут? — спросил я.

Она подобрала свои толстые бедра и обхватила их руками, а подбородком уперлась в колени. В этой позе она выглядела совершенно голой и смотрела на меня как–то озабоченно. Правда, возможно, это было просто любопытство.

— Уж не собираетесь ли вы “кинуть мне палку”? — спросила она с надеждой.

— Сегодня у меня нет времени, чтобы доставить вам это удовольствие, — буркнул я. — Возможно, смогу заняться вами завтра, если только прекратят мое дело. Ведь Перл сообщил вам по телефону приятную новость?

— А?.. Ну, конечно! Он нам все рассказал.

— Как вас зовут? — повторил я.

— Ля—Вери Тэлли, — ответила она. — Я — его троюродная сестра.

— В какое время он обычно возвращается из города?

— Редко раньше часа или двух.

Труди злобно вскинула глаза:

— Заткнись, ты, толстая идиотка!

— А как ее зовут? — спросил я у Ля—Вери.

— Труди Хьюлет… Она не родственница.

Я повернулся и посмотрел на Труди.

— Гертруда Хьюлет… Гертруда Хейнс. И когда только вы поумнеете?

Она ответила мне бранью.

— А этого? — Я кивнул на Тиджи, — как его зовут? Родственник? И чем он занимается, когда не обливает комнаты, кислотой?

— Это Т. Дж. Майнор, — ответила она. — Он двоюродный брат. Имеет ренту, только у него вышла маленькая неприятность в Джорджии, и ему пришлось уехать. Мы с ним помолвлены. И мы будем управляющими в мотеле Перла…

У Труди на шее вздулись жилы, когда она пронзительно взвизгнула:

— Ты, корова безмозглая! Заткнись!.. — И бросилась но Ля—Вери.

Я оттолкнул ее и снова повернулся к Ля—Вери:

— Какие у вас красивые часики! Это те, что подарил вам Перл?

Она вытянула руку и с любовью посмотрела на часы:

— Нет, мне их дал Фрэнки… О, только не подумайте плохого… Это еще до того, как мы с Тиджи решили пожениться.

— А разве Перл не дарил вам часов?

Она посмотрела на меня и покачала головой, как бы удивляясь моей тупости:

— Перл? Он и не собирался… Сказал, какого черта он будет дарить мне даром вещи. Труди он подарил часы, но это было за что–то, как я понимаю…

— Да, — согласился я. — Я тоже думаю, за что–то…

— Мне — за что–то?

Пришлось снова утихомирить разъярившуюся Труди. Я толкнул ее посильнее, и она шлепнулась на пол, рядом с проигрывателем.

— Ну ладно, Ля—Вери! — сказал я. — Где вы спите? Наверху?

— Ага… — ответила она. — Но я уже вам сказала, что Тиджи — мой жених…

Внезапно она замолчала, задумчиво и оценивающе посмотрела на меня и издала какой–то радостный мычащий звук.

— Нет, сегодня я не собираюсь доставить вам удовольствие, — сказал я. — Просто вам лучше пройти наверх, в свою комнату, и лечь спать. Может статься, что не все пойдет гладко. И вам же будет лучше, если вы останетесь в стороне!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Проигрыватель прекратил свои унылые завывания, и в комнате стало тихо. И очень жарко.

Я слышал, как Ля—Вери поднимается по лестнице к себе в комнату. Труди сидела и смотрела на меня с выражением загнанного животного. В это время зашевелился Тиджи. Он уперся плечом в стену, пытаясь приподняться и сесть.

Я подошел к секретеру, поднял с пола вентилятор и включил его. Как я и ожидал, он заработал, издавая какой–то хриплый шум — такой же шум, какой я услышал в телефонной будке у Олли.

“Явно не в порядке”, — подумал я. Выключив, я поставил его на пол.

— Который час? — спросил я у Труди.

Она лишь плюнула в мою сторону.

Я позвал Джорджию, и она сразу появилась. С тревогой посмотрела на меня, потом — на остальных, и когда ее глаза остановились на Тиджи, то по мелькнувшему в ее глазах удивлению, я понял, что она его узнала.

— Я хочу вас познакомить с несколькими очаровательными людьми, — сказал я. — Это, разумеется, художник — только пользуется вместо красок серной кислотой. А эта жемчужина — Труди Хьюлет, та особа, которая звонила мне, чтобы объяснить, как попасть в старый амбар…

— Кажется, мне становится плохо, — прошептала Джорджия.

— Ничего, это быстро пройдет, — сказал я. — Он подарил ей красивые часики…

— Билл, прошу тебя, не надо…

— Вы меня просто убиваете! — с издевкой сказала Труди. — Своей добропорядочностью…

— Мы что–нибудь можем сделать? — прервала ее Джорджия.

— Почему бы вам не вызвать полицию? — предложила Труди. — Это было бы очень остроумно! — К ней понемногу возвращалось самообладание. — В конце концов, что смогут сделать добропорядочные? Ведь они совершенно беспомощны, пока не вызовут полицию!

— У нас есть один шанс, — сказал я Джорджии. — Не бог весть какой, но все же лучше, чем ничего. Обождите снаружи, и если появится машина, предупредите меня, а сами спрячьтесь, чтобы вас не заметили. Сейчас я позвоню но телефону, но у нас очень мало времени.

Она вышла, а я пристроился на углу секретера, вынул из кармана револьвер Редфилда и показал его им.

— Скоро узнаете, что может произойти, когда добропорядочных доводят до крайности. Если кто–нибудь из вас только шевельнется — пристрелю на месте!

Тиджи промолчал. Труди снова издала характерный звук, но с места не сдвинулась.

Я нашел домашний номер телефона Келхауна и позвонил, мысленно молясь всем богам, чтобы он был дома. Звонок… Еще один… Еще один… Я уже приуныл было, но тут он ответил:

— Говорит Келхаун!

— Это Чэтэм…

— Послушайте, я не знаю, откуда вы звоните, да и знать не хочу… Но если вы еще в нашем округе — выбирайтесь из него поживее!

— Я этого не совершал… И вы это знаете.

— Уверен, что не совершили, но дело не в этом; неужели вы не понимаете, что будет, если вас арестуют? Он словно с цепи сорвался! Я пытался заговорить с ним, но это совершенно невозможно. Я только попросил его немного успокоиться, а он в ответ чуть не смазал меня но физиономии.

— Находясь в другом штате, я ничего не добьюсь. А отсюда я могу действовать.

Он вздохнул.

— Не знаю… Они перекрыли дороги, и он убежден, что вы где–то здесь. Он связался с другими городами, и теперь каждый район под прицелом.

— Знаю, — прервал я его. — Но это неважно. Вам удалось сделать что–нибудь из того, о чем я вас просил?

— Конечно! Я позвонил в указанное место. Кстати, проверил и вас… В универсаме сигнализации не было. А в ювелирном магазине была. Поставлена фирмой “Электроника” с базой — в Орландо.

Я вздохнул:

— И была установлена представителем фирмы, имя которого Стрейдер…

— Черт возьми! Вы в этом уверены?

— Да.

— Но постойте. Конечно, сигнализация не сработала, но ведь это мог сделать любой профессионал…

— Я бы мог вам рассказать больше, но времени в обрез. Есть еще какие–нибудь подробности?

— О’кей! Считают, что их было не менее трех, а, может быть, и четверо. Они похитили автоцистерну с бензином со стоянки на шоссе, миль за десять от города. На следующее утро полиция нашла водителя в кустах неподалеку от стоянки. Видимо, они сначала пытались связать его, но этого не понадобилось — слишком уж они его избили.

Электроподстанция, которую они разрушили, находилась сразу же за городской чертой, где шоссе сворачивает и идет под уклон. Они вкатили туда подожженную цистерну. Все трансформаторы, выключатели, провода — все расплавилось. Целых три часа там были пожарники, а главное — вся полиция. В прилегающих к шоссе районах погас свет, а именно там и находились ограбленные магазины. Универсам и ювелирный магазин. Вероятно, у банды был грузовик, на котором они и увезли оба сейфа.

— Такой грузовик мог быть на складе Тэлли, не правда ли? Как и многое другое.

— Конечно! Так оно, возможно, и было.

— А как насчет даты и часа?

— Пожар на станции начался восьмого ноября. Ограбление магазинов было обнаружено утром. Послушайте, у вас есть хоть какие–нибудь доказательства?

— Нет, — сказал я. — Пока еще нет. Но у меня тут очень интересные делишки. И будут еще, если удача меня не покинет.

— Я могу вам чем–нибудь помочь?

— Да, если хотите… Фрэнки Кроссмэн женат?

— Да.

— О’кей! Вы тогда велели ему идти домой, так что он сейчас, наверное, дома. Устройтесь так, чтобы можно было проследить за его домом. Через несколько минут он должен выйти и уехать в машине. Дайте ему отъехать, а потом постучитесь и спросите его. Говорите как можно туманнее, но дайте его жене понять, будто Фрэнки вызывают на допрос по какому–то серьезному делу.

— Понятно!

— Затем поезжайте к Редфилду домой. По телефону вы ему позвонить не можете, я оборвал провода. Дома его, конечно, не будет, но вы ей передайте, что пытались найти его на службе, но не нашли. И попросите передать ему, что я вам звонил; разумеется, я вам не сказал, где я скрываюсь, но звонил я по городскому телефону, следовательно, я где–то в городе, и от всех отрезан. Скажите, что у вас такое впечатление, будто я совсем спятил, что я просил позвонить в ФБР, так как хочу сообщить информацию федерального масштаба, и что как только они возьмут меня под свою защиту, я оправдаюсь от обвинения в изнасиловании. По вашему мнению, скажите вы ей, все это болтовня, но я могу снова попытаться позвонить и тогда можно засечь номер. Или Редфилд сам позвонит в ближайший участок ФБР и договорится, чтобы они засекли телефонный номер, если я попытаюсь с ними связаться.

Он присвистнул:

— Сынок, я не знаю, что получится в конечном счете, но ясно одно: они наверняка узнают, что вы здесь!

— Надеюсь, что так и будет!

— Если бы я только нашел способ остановить Редфилда!

— Не сможете. Тем более, что это — в его юрисдикции, и он за это отвечает.

— Может быть, если бы я действительно позвонил в ФБР…

— Не сейчас! У меня еще нет доказательств.

— Ну ладно. Желаю удачи!

— Спасибо! — сказал я. — Она мне понадобится!

Я повесил трубку и проверил свои часы. 20 минут первого. Надо спешить! И Тиджи, и Труди следили за мной. Я позвал Джорджию. Она быстро появилась.

— Кажется, дело закрутилось! — сказал я. — Но разговаривать некогда. Посмотрите, есть ли на кровати простыня?

Она принесла простыню, и я разорвал ее на полосы. Джорджия следила за мной, не понимая, что я делаю. Я перевернул Тиджи и связал ему руки за спиной. Простыня была полотняная и очень крепкая. Он слабо сопротивлялся и отругивался. Я сунул ему в рот кляп и закрепил полоской от простыни. Труди я связал руки, но оставил свободным рот. Чисто из любопытства: она обзывала меня такими словами, которых я раньше никогда не слышал.

Потом я поднял Тиджи и вытащил у него из кармана ключи от машины. Сунув Джорджии в руку дубинку, я кивком указал ей на Труди, которая лежала на полу перед проигрывателем:

— Если она попробует встать, стукните этой штукой по икрам, и посильнее! Сможете?

Она угрюмо кивнула:

— Смогу! Можете быть уверены… Причем с удовольствием.

Тогда я вытолкал Тиджи за дверь и, ведя его перед собой, притащил к машине. Втолкнув его на заднее сидение, я связал ему ноги остатками простыни и отвел машину за сарай. Когда я вернулся, Труди все еще изрыгала грязную брань, а Джорджия Лэнгстон стояла наготове с дубинкой в руке. Я развязал Труди руки. Джорджия удивленно посмотрела на меня. Я холодно усмехнулся:

— Труди будет нашей секретаршей. Она так хорошо зарекомендовала себя в разговорах по телефону, что я решил дать ей подработать!

С этими словами я поставил девчонку на ноги.

— Вы меня просто потрясаете, — фыркнула она, — страшно, аж жуть…

— Зрелище будет не из приятных, — сказал я Джорджии, не обращая внимания на слова Труди. — Так что вы лучше последите за дорогой.

— Хорошо, — сказала она спокойно. — Но не бойтесь меня шокировать…

Она вышла.

Я взял Труди за руку и подвел ее к секретеру.

— Ну и парочка! — опять фыркнула она. — Настоящие ищейки!

Я не обратил внимания на ее слова и начал искать телефон Фрэнки Кроссмэна в справочнике. Надеясь, что и он, и его жена спят, я набрал номер и стал слушать. Три звонка, четвертый, пятый, шестой… После седьмого звонка кто–то снял трубку. В ту же секунду я повесил свою трубку на рычаг.

— Держу пари, это умнейший ход! — сказала Труди. — Вот уж не думала, что выспособны на такое…

— Думать вам сейчас ни о чем не требуется! — жестко сказал я. — Требуется только делать то, что я вам скажу, — и все! Минуты через две, когда он снова ляжет в постель, вы позвоните ему. Я вам скажу, что говорить.

— Как же! Позвоню! Дождешься, легавый!

Я изо всех сил влепил ей пощечину. Она отлетела и упала на одно колено. Но быстро поднялась и попыталась вцепиться в меня ногтями. Я сжал ее запястья левой рукой, а правой влепил еще две пощечины. Она упала.

В ее взгляде, устремленном на меня, впервые промелькнуло какое–то сомнение.

— Ты что, спятил, подонок?

— Встать! Дешевая потаскушка!

Она поднялась, настороженно наблюдая за мной, готовая отпрянуть в любую секунду. Я молча влепил еще пощечину и почувствовал, что у меня уже тошнота подступает к горлу, — ведь ей было около восемнадцати. Но действовать иначе я не мог. Они сами вынудили меня применять подобные методы.

— Может быть, кончите? — сказала она уже не нагло, а просто хмуро.

— Вы всю жизнь доили послушных меланхоликов и никогда не сталкивались с отчаянными людьми. Мне больше нечего терять… Усекли?

Я вытащил из кармана револьвер и взвел курок.

— Не посмеете, — сказала она нервно и облизала пересохшие губы.

— Не хотите, не надо! В таком случае мы это предложим Тиджи. Кстати, он наверняка будет сговорчивее!

— Это почему?

— А вы попробуйте отгадать!

Она сразу раскололась. Вся ее бравада исчезла:

— Что мне нужно делать?.. Что вы хотите?

— Вот так–то уже лучше! — сказал я. — Хочу, чтобы вы позвонили Фрэнки. Если подойдет его жена, молчите. Я тогда сам попрошу позвать его — ваш голос она узнает. Но когда подойдет сам Фрэнки, говорить будете вы! И вот что вы скажете… — Я объяснил ей, что именно она должна сказать. — Поняли?

Она кивнула.

— Вот и хорошо! — сказал я с мрачным видом. — И помните, если вы попытаетесь дать ему какой–нибудь намек, то вам не поможет и сам господь бог!

Я набрал номер и повернул трубку таким образом, чтобы она могла говорить, а мы оба — слушать. Кроссмэн сам снял трубку.

— Послушай, Фрэнки! — сказала она торопливо. — Только что звонил Перл… Он едет домой, сюда. Он сказал, что звонил тебе, но ты не ответил…

— Он повесил трубку до того, как я успел добраться до телефона, — буркнул Фрэнки. — А в чем дело?

— Не знаю… Но, кажется, что–то заело. Он только сказал, что выезжает, и попросил меня позвонить тебе и дозвониться, хотя бы мне пришлось обзвонить весь город. Никому ничего не говори — даже своей жене, — но сразу выезжай сюда. И как можно быстрее!

— Я — мигом! — ответил Фрэнки. — Сейчас буду.

Я нажал на рычаг и посмотрел на часы. 47 минут первого. Времени оставалось совсем мало — она сказала, что Перл иногда приезжает домой к часу ночи. Фрэнки минуты за две оденется, а потом Келхаун выждет еще две–три минуты…

В комнате было очень тихо. Мне было жарко в куртке, пот градом катился по лицу. Руки одеревенели, я почти не мог сжать пальцы в кулак.

— Вы давно живете с Перлом? — спросил я.

— Месяца три–четыре, — ответила она с вызовом. А потом захныкала: — Но я ни в чем не замешана! Я приехала из Тампа.

— А когда появился Тиджи?

— Примерно в это же время. Он во что–то влип в Джорджии…

“Мелкие сошки, — подумал я. — А мне нужны трое главных, и кое–какие доказательства. Но даже и в этом случае неизвестно, сумею ли я выпутаться”.

— А в этом сейфе что? — спросил я.

— Не знаю, — с мрачным видом ответила она.

— Что в этом сейфе? — резко переспросил я, делая шаг в ее сторону.

— Честное слово, не знаю. — У нее снова стал кислый вид. — Он никому не показывает, что там… И ни при ком не открывает. Эта миссис Редфилд обещала мне триста долларов, если я выкраду код… — Труди внезапно замолчала.

— Зачем? — сразу спросил я. — Зачем это ей нужно?

Она промолчала, лишь с тупым видом взглянула на меня. А потом сказала угрюмо:

— Не знаю. Перл держит этот код в голове. Его никто не знает и никогда не узнает…

Я снова взглянул на часы “12.55. Сейчас Келхаун, должно быть, разговаривает уже с миссис Кроссмэн. А Фрэнки вот–вот будет здесь”. Я повернулся к Труди:

— Когда позвонит миссис Кроссмэн, скажите ей, что Фрэнки здесь нет, и Перла тоже. Понятно?

Она кивнула, и мы начали ждать, окруженные жарким и ослепительным молчанием.

Наконец зазвонил телефон. Я кивнул, и она взяла трубку. Я стал рядом, приложив к трубке ухо.

— Говорит Бесси Кроссмэн, — послышался женский голос. — Труди, Фрэнки у вас?

— Нет, — ответила Труди. — Его здесь нет и не было.

— А вы не знаете, где Перл?

Я отрицательно покачал головой, и она сказала, что не знает.

— Я очень беспокоюсь… Ему позвонили и он сразу сорвался с места и куда–то поехал. А через несколько минут приехал Келхаун — хотел его видеть…

“Сработало!” — подумал я и знаком велел Труди повесить трубку на рычаг.

В ту же минуту в боковое окно заглянула Джорджия Лэнгстон и спокойно сказала:

— К дому свернула машина, Билл.

— Так и должно быть! — ответил я. — Спрячьтесь и не появляйтесь, пока я не позову!

Я стал в углу за дверью.

— Оставайтесь на месте! — сказал я Труди. — И молчите!

Машина подъехала к дому и остановилась под деревом, неподалеку от парадного крыльца. В прихожей послышались шаги, и вошел Фрэнки:

— Эй, Труди! Разве Перла еще нет?

Я толкнул его в спину:

— Вы — первый, Фрэнки! Входите!

Он круто обернулся. Темное костлявое лицо позеленело, когда он увидел меня. Губа была вся вздутая — результат моего удара.

Я заставил его повернуться к стене и сесть на пол. Нож у него все–таки оказался.

Взгляд его переходил с меня на Труди и снова на меня:

— Что это значит, черт вас возьми! И где Перл?

— Скоро прибудет, Фрэнки! — ответил я. — И Цинтия, надеюсь, тоже. Только вот плохо, что Стрейдер не может явиться. Тогда бы вы могли отпраздновать воссоединение друзей!

На секунду на его лице промелькнул страх, а потом он повернулся к Труди:

— Ну, потаскуха, погоди же!

Она презрительно вскрикнула:

— Это он заставил меня позвонить к тебе!

— Кто убил Лэнгстона? — резко спросил я.

— Не знаю, о чем вы говорите.

— Кто избил водителя до смерти?

— Вы, должно быть, совсем рехнулись!

— Правда, теперь это не имеет значения, — сказал я. — Вы обо всем знаете, и вы за все ответите, независимо от того, кто нанес смертельный удар…

Я лишь терял время, разговаривая с Фрэнки. Он уже понял, что Труди мне ничего не выдала.

— А ну, повернитесь! — сказал я. — И — к стене!

Он злобно вскинул на меня глаза, готовый к прыжку. А я чувствовал себя слишком усталым, чтобы драться с ним. Вытащив дубинку, я просто повертел ее в руках.

— Повернитесь к стене, Фрэнки! — Повторил я,

Он повернулся. Я связал ему руки тесьмой, скрученной из той же простыни, и сунул ему в рот кляп. Толкнув его на диван, я повернулся к девушке.

— Позвоните в “Силвер Кинг” и вызовите Перла! — Я объяснил ей, что она должна сказать Перлу. — Поняли?

Она расплакалась:

— Он меня за это убьет.

— Не успеет… Звоните же!

Она колебалась — до смерти напугана.

— Звоните! — резко повторил я. У меня самого нервы были напряжены до предела.

Она подняла трубку и набрала номер.

— Скажите все слово в слово, — предупредил я и прижал ухо к трубке.

Нам повезло. Я услышал, как бармен ответил:

— Кажется, он еще здесь. Одну минутку!

Должно быть, он положил трубку прямо на стойку, потому что сквозь гул голосов и звуки проигрывателя я отчетливо услышал мужской голос: “Не хотел бы я оказаться на месте этого сукина сына, когда Редфилд до него доберется!”

Наконец послышался голос Перла Тэлли. Я кивнул девушке.

— Перл! — воскликнула она. — Кажется, что–то случилось! Бесси Кроссмэн звонила сюда несколько минут назад…

— Что ей было нужно?

— Пыталась найти Фрэнки… Говорит, что ему кто–то звонил с час назад, и он сорвался и уехал, не сказав куда. И сразу после этого приехал Келхаун. Он ищет Фрэнки. Но его жена не знает зачем. Келхаун вел себя очень сухо, так что она поняла, что дело серьезное.

— Видимо, Фрэнки опять с кем–то подрался.

— Нет. И это еще не все! Фрэнки тоже звонил… Только что повесил трубку. Он сказал, что уезжает из города. Он так волновался, что я не все разобрала, что он говорил. Что–то вроде того, что все летит ко всем чертям. Сказал, будто узнал, что приезжий — это частный детектив, и что он нанят страховой компанией. Я не поняла, что он имел в виду, но мне страшно, Перл! Тиджи тоже боится, и мы хотим отсюда удрать.

— Ни шагу из дома! — сказал он сурово. — Это худшее, что вы можете сделать. — Тут до него, видимо, дошло, что его слышат все присутствующие в баре, ибо он закончил беспечным тоном: — Все это пустяки! Сидите и не рыпайтесь. Я сейчас приеду!

С этими словами он повесил трубку.

Я тоже нажал на рычаг, чувствуя, как растет во мне напряжение. В нашем распоряжении было самое большее 7–8 минут.

— Хорошо, Труди! Встань и повернись к стене!

— Будьте вы прокляты! — выкрикнула она. — Он убьет меня! Вы его не знаете…

— Помолчите! — сказал я. — Постараюсь убрать вас с глаз долой, прежде чем он явится!

После этих слов Труди с готовностью дала связать себе руки.

— Джорджия! — позвал я.

Она сразу появилась.

— Какая у Фрэнки машина? Тот грузовик с откидными бортами?

— Да, — ответила она, потом коротко рассмеялась и оперлась рукой о косяк двери, а другой провела по лицу. Напряжение давало о себе знать.

— Не волнуйтесь так, — сказал я.

— Я — ничего… — Она глубоко вздохнула. — Это все из–за грузовика. Ведь это тот самый, что столкнулся с вами! Сколько лет прошло с тех пор?

Я попытался изобразить улыбку:

— Да-а, тогда мы еще были молоды! — Потом я указал на Фрэнки. — Посмотрите, нет ли ключей у него в карманах. Если он попытается лягаться, дайте ему чем–нибудь по башке.

— Ключи — в машине, — ответила она. — Я уже проверила.

— Молодчина! — Я закончил с Труди и заставил Фрэнки подняться на ноги. — Принесите мне оставшиеся куски простыни, — сказал я и погнал обоих перед собой. Так мы вышли на крыльцо. Минуту или две я ничего не видел после яркого света в комнате. Фрэнки споткнулся, спускаясь с крыльца, и чуть было не упал. Я подхватил его. Джорджия привела нас к машине. Я втолкнул их в грузовик и поспешно связал им ноги у лодыжек. Джорджия включила свет. Фрэнки лежал на боку и смотрел на меня мрачными и подлыми глазами, а меня внезапно охватило чувство глубокого омерзения от всего этого. Быть полицейским — значит, всю жизнь смотреть на такое…

— Следите за дорогой! — сказал я. — Он может появиться в любой момент.

— Пока еще никого не видно, — отозвалась Джорджия.

Я захлопнул задний борт, мы сели в кабину и заехали за амбар. Там я выключил мотор и вздохнул — подавленный и усталый. Все тело болело. Протянув руку, я коснулся ее плеча. Она взяла мою руку и нежно сжала:

— Каковы наши шансы?

— Не знаю, — ответил я. — В ту ночь они совершили ограбление и убили человека. Это случилось в Джорджии. Поскольку похищенные ценности были перевезены в другой штат, дело должно рассматриваться как федеральное. Этот факт да плюс еще убийство человека — вот что объясняет их поведение.

— А мы сможем это доказать?

— Пока еще нет, — сказал я. — Я стараюсь заставить их потерять голову. Из Фрэнки мне не удалось ничего извлечь, но у нас еще остаются Перл и миссис Редфилд… — Я сокрушенно умолк, понимая, что если Цинтия будет молчать и не впадет в панику, у нас не останется надежды. Мы должны “расколоть” ее, иначе ничего не выйдет.

— Но Кендэл? — спросила сна. — Какая связь могла быть между ним и всем этим?

— Они распотрошили ювелирный магазин. И, должно быть, привезли часть награбленного к миссис Редфилд, а ваш супруг их застукал. Не забудьте, что это был не просто налет. Они знали, что убили человека. Злодейское предумышленное убийство — преступление первой степени!

— Но зачем он туда поехал?

— Этого я не знаю, — сказал я, а сам подумал, что отлично знаю. Хотя, может быть, и ошибаюсь. Взять например, фактор времени. Лэнгстон был, очевидно, убит в самом начале пятого. Уилвертон расположен от этого города почти в ста милях. Если ограбление произошло вскоре после полуночи, когда вся полиция была на месте пожара, то у них оставалось четыре часа. Можно успеть привезти сюда сейфы, но не вскрывать. Требовалось еще какое–то время. И вот встает вопрос: что именно Лэнгстон мог увидеть?

Правда, в ювелирном часть товара не убирается на ночь в сейфы. Например, часы, серебро…

— Машина! Я слышу, что едет машина!

Приехал Перл.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

— Оставайтесь здесь! — шепнул я.

Я выскочил из машины и обогнул угол амбара. В темноте я его не видел, но слышал, как он торопливо взбежал на крыльцо. Он не станет терять времени на их поиски: отсутствие грузовика — достаточное доказательство, что они смылись не дождавшись его приезда. Я перебежал через двор и, когда он вошел в комнату, встал у окна. Тэлли не было видно, он где–то в левой части комнаты… И тут я услышал звук, от которого нервы мои затрепетали. Слабые металлические щелчки: Перл подбирал кодовую комбинацию, открывая сейф.

Может быть, он хочет взять деньги и бежать? А может быть, я прав — и в сейфе спрятано что–то такое, от чего он хочет избавиться? Я выжидал: прежде чем войти, надо увериться, что Перл действительно открыл сейф. Я напрягся — и в этот момент внезапно зазвонил телефон. Перл не обратил на него никакого внимания. Телефон продолжал звонить. И, наконец, я услышал, как щелкнула дверца, — сейф открыт. Я проскользнул на крыльцо и вошел в прихожую. Резкий телефонный звонок продолжал разрывать тишину, заглушая звуки моих шагов.

Тэлли стоял на коленях перед открытым сейфом, спиной ко мне, сдвинув на затылок свою ковбойскую шляпу. Рядом с ним, на полу, — металлический ящик, вынутый из сейфа, и в нем — два кожаных мешочка. Один — совсем маленький.

— Обернитесь, Перл! — сказал я. — И отойдите от сейфа.

Он резко повернулся и вскочил. Кроме первого вскрика, вызванного удивлением, он не проявил ни страха, ни замешательства. Синие глаза смотрели оценивающе и холодно. Потом он быстро скосил глаза — видимо, прикидывая расстояние от сейфа до секретера.

— Револьвера там нет! — сказал я.

Мы стояли друг против друга. Телефон зазвонил вновь, но почти сразу замолк. Кто бы это ни звонил, упорствовать он не стал. А тишина словно гремела у меня в ушах. Я вспомнил выстрел из дробовика с сеновала и мерзкий запах кислоты, и грязные намеки по телефону. В это мгновение я готов был наложить на него руку — ведь мы были наедине с ним, лицом к лицу — и избить его до неузнаваемости, но я устало подавил в себе это желание. Какую пользу это принесло бы? Какую пользу это принесло бы мне в последний раз?

Я кивнул ему, показывая направление:

— Прочь от сейфа! Вон туда!

Он сделал шаг вправо, к проигрывателю, не сводя с меня синих, словно фарфоровых глаз. Он знал, что пистолет у меня. Я поднял оба кожаных мешочка на секретер. И развязал шнурки.

Один из них был наполнен перстнями с драгоценными камнями разных размеров, а в маленьком мешочке была горсть бриллиантов, которая уместилась бы на детской ладони. Я не представлял себе, сколько они могут стоить. В другом ящичке сейфа хранилось несколько десятков пар наручных часов — мужских и женских, — завернутых в папиросную бумагу. Видимо, футляры он уничтожил, чтобы сэкономить место. В последнем ящичке, который я открыл, лежали пачки денежных купюр, рассортированных по достоинству и перехваченных ленточками. И прикинул: несколько тысяч долларов, не меньше. Интересно, сколько раз он их пересчитывал?

Я поднялся. Он уже смотрел на меня с заговорщицким видом. В то же время его пухлое лицо было простодушно, как лицо младенца.

— Знаете, мы могли бы заключить с вами маленькую сделку!

— Да? — спросил я. Интересно послушать, что он предложит.

— Конечно! И все очень просто. Полиция загнала вас в тупик. Вам ни за что не выбраться отсюда, а когда они вас сцапают, Редфилд забьет вас до смерти. Но как вы смотрите, если я вас вывезу на своем грузовике, а? — Тут он сделал хорошо рассчитанную паузу, а потом добавил: — И дам вам целый карман денег на дорогу?

— Зачем? — спросил я.

Сейчас передо мной был другой Тэлли, Тэлли–делец. Что–то среднее между мужланом из низкопробной комедии и настоящим Тэлли — хладнокровным убийцей. А может быть, никакого настоящего Тэлли и не существует? Может быть, если снять с него все слои — один за другим, — то под ними не окажется ничего, кроме стихийной силы, кроме бестелесного и символического акта самопожирания? Неудивительно, что он говорит на разных диалектах и обладает даром имитации. Видимо, он сам не уверен, кто он такой.

Он не понял моего вопроса:

— Разве вы не хотите выбраться отсюда?

— Нет, — ответил я. — Сомневаюсь, поймете ли вы меня, но я хочу одного: видеть вас за решеткой!

— Ну, ну, зачем же так? Я вот совсем не злопамятный!

— Еще бы! Тем более, что пытаться свести женщину с ума или подорвать ее здоровье — это для вас лишь повседневная стратегия бизнесмена!

— О, я совсем не собирался сводить ее с ума. Я просто прикинул, что если она будет сыта по горло этим мотелем, то продаст его мне по дешевке. Вы же знаете, в торговле иногда приходится хитрить…

— А как насчет попытки застрелить меня?

Он лукаво усмехнулся:

— Черт возьми, вы не можете доказать, что кто–то пытался вас убить! Ведь вы еще живы!

Я понял, что бессилен перед этой логикой. Он промахнулся — стало быть, ничего не случилось. Зачем же быть злопамятным?

— А кто же из вас убил Лэнгстона? — спросил я.

— Лэнгстона? Ну, уж об этом я ничего не знаю, — сказал он с невинным видом. — Послушайте, все–таки поговорим о нашей сделке.

— Бросьте, Перл! — сказал я. — Ведь я знал, чем вы и ваши люди были заняты в ту ночь, и вот вам доказательства! Они перед вами! Фрэнки уже у меня в руках, и мне остается только позвонить в ФБР. Они будут очень рады забрать вас…

Взгляд его внезапно устремился на дверь. Я резко обернулся. На пороге стояла Цинтия Редфилд. На ней было темно–синее платье и босоножки, в левой руке — плоская сумочка, а в правой — короткоствольный револьвер. Стояла она в банальной позе, которая показалась бы смешной у кого–нибудь другого, но не у Цинтии Редфилд. Она все делает всерьез.

Она вошла в комнату.

— Повернитесь, мистер Чэтэм! — приказала она.

Я повернулся — полный страха и злости к себе.

Я слышал, как она сделала несколько шагов и остановилась футах в трех от меня.

— А теперь снимите куртку и бросьте ее на диван.

“Она не промахнется”, — подумал я и исполнил приказание.

— Встаньте рядом с Перлом!

Я встал рядом с Перлом, лицом к ней. Она холодно взглянула на Перла:

— Я так и думала, что вы влипнете, поэтому приехала сюда. Я пыталась перехватить тебя в городе, но мне сказали, что тебя кто–то вызвонил. Попробовала связаться с Фрэнки — он тоже исчез. Неужели никому из вас не пришло в голову, что все это — дело рук Чэтэма? Что он хотел устроить панику?

Я искоса взглянул на Перла и увидел, что он нервно следит за ней. Почему–то изменившаяся ситуация его не обрадовала.

— Да, но ведь звонила–то Труди…

— Не имеет значения, — сказала она решительно. — У меня мало времени. — Она посмотрела на него с язвительной усмешкой и продолжала: — Я вижу, ты открыл сейф? Очень кстати! Наконец–то мы рассчитаемся за все эти месяцы!

Перл ничего не ответил, и до меня, наконец, дошло, что этот револьвер угрожал не только мне.

— Ну, так как, Перл? — снова спросила она с издевкой. — Скажи мне еще раз, сколько было в тех сейфах, когда вы с Фрэнки их вскрыли. Помнишь, что ты говорил? Одни бумажные деньги, да и те сгорели, когда вы орудовали автогеном! А в другом — одни побрякушки, на пару тысяч долларов! Помнишь свои слова, Перл?

Он нервно сглотнул.

Она подошла к секретеру, жестом приказав нам отодвинуться. Положив на него сумочку, она ткнула пальцем в каждый из мешочков. На секретер выкатились несколько обручальных колец.

— Послушай… — начал Перл.

Она холодно оборвала его:

— Ты и Фрэнки заставил солгать — и отнял его долю. Как тебе это удалось? Шантажом?

— Послушай, все было совсем не так, — начал он объяснять умоляющим тоном. — Просто ничего не должно было попасть раньше времени на рынок. Я собирался все тебе рассказать… Честно! Неужели я бы стал обманывать своих же родственников!

— Заткнись, ты, грязная свинья! — выкрикнула она. — В конечном итоге все досталось тебе, да? И это не в первый раз! Ложь, шантаж, вымогательство! Как же, ты ведь не мог оставить нас в покое! Все, что мы хотели — взять в магазинах выручку; но тебе надо было обязательно вмешаться! Убить человека и сжечь полгорода, лишь бы увезти оба сейфа! Тебе все мало! Ты не мог даже эту женщину оставить в покое и дождаться, пока она продаст свой мотель и уедет… Нет, тебе надо было все давить и давить на нее, чтобы купить мотель за бесценок! Да и этого человека… Неужели у тебя не хватило ума оставить его в стороне? А теперь он сделал из тебя дурака!.. Ну, так вот, Перл! Я еще смогу выпутаться! И выпутаюсь! И возьму все, что лежит в этом сейфе… Если бы знала, как его открыть, я бы давно тебя убила!

Она действительно может выпутаться, если вернется прежде, чем ее хватятся дома. Если я и Перл будем убиты, и она заберет все ценности, против нее не будет никаких улик. Никому не придет в голову подумать на нее.

И тут я вспомнил о Джорджии Лэнгстон. Очевидно, Цинтия не знала о ее присутствии здесь. Если Джорджия не выдаст себя, она спасена.

Но как только я об этом подумал, я услышал слабый шорох в прихожей и невольно взглянул на дверь.

Из–за двери показалась тонкая рука, которая нащупывала выключатель. Но Перл тоже увидел руку. Цинтия Редфилд непроизвольно оглянулась, но в ту же секунду рука уже нащупала выключатель, и свет в комнате погас.

Чисто рефлекторно Цинтия нажала на курок, но я уже устремился к двери. А Перл столкнулся со мной, и мы оба рухнули на пол. Я пинком отбросил его и бросился на то место, где только что стояла Цинтия Редфилд. Видимо, она успела отступить в сторону, потому что мне удалось лишь задеть подол ее юбки. Снова раздался выстрел. Я бросился на нее, но на этот раз совсем неудачно. В тот же момент в меня врезался Перл. Мы натолкнулись на стену, и он упал на меня, пригвоздив к полу. И тут я услышал какую–то возню в прихожей, кто–то вскрикнул, входная дверь хлопнула.

Она ускользнула, и мне никогда не поймать ее в ночной темноте…

Перл уперся коленом мне в грудь. Его кулак угодил мне в ухо, и я невольно откинул голову, прижимаясь к стене. Это дало ему возможность развернуться и еще раз ударить. Одна рука оказалась у меня под корпусом, и я не смог вложить всю силу в другую руку, когда наносил ответный удар. Он ударил меня еще раз — причем так, что едва не свернул мне челюсть. Еще два–три таких удара, и он выбьет из меня весь дух.

Я собрал последние силы и вывернулся, опрокинув его навзничь. В кромешной тьме мы начали кататься по полу, тесно сплетаясь друг с другом. Карточный столик рухнул, осыпав нас грудой журналов и книг. Мне показалось, что где–то вдалеке прошумела машина, но наше хриплое дыхание заглушило все звуки.

Мы дрались не на жизнь, а на смерть среди обломков карточного столика, на скользком, движущемся ковре из журналов и книг. Левой рукой я наконец нащупал его горло, а правой нанес удар. Он захрипел. Я снова размахнулся, но в этот момент почувствовал, что он обмяк. Я оторвался от него и упал, не в силах подняться на ноги. В тот же момент где–то у меня за спиной вспыхнула спичка, а потом зажегся свет. Я приподнялся и повернул голову. В дверях стоял Келли Редфилд!

Нас разделяло не менее десяти футов. Я сидел и смотрел на него — ни на что другое у меня уже не было сил.

Лицо его было бледным и напряженным, а в глазах будто застыла смерть. В его руке не было револьвера, но форменный китель был расстегнут и я видел, что револьвер находился в кобуре, на поясе.

Редфилд молчал. В комнате слышно было только мое дыхание. Наконец, его правая рука вытащила из кобуры револьвер.

— Все, Чэтэм! — сказал он, и напряжение лишило его голос всякой выразительности.

И вдруг я увидел, что взгляд его оторвался от меня и устремился к открытому сейфу. Что–то, находившееся там, приковало его внимание. Я невольно повернулся и посмотрел в ту же сторону. На секретере один из мешочков все еще был открыт, и свет играл в драгоценных камнях, украшавших перстни. А рядом лежала сумочка Цинтии Редфилд.

Он оторвал от нее взгляд и попытался осуществить то, что хотел. Поднял револьвер и прицелился. Лицо его сразу заблестело, словно смазанное глицерином, от выступивших на нем капелек пота. В следующий момент дуло револьвера задрожало, и рука опустилась.

Казалось, прошла целая вечность. Наконец он вложил револьвер обратно в кобуру. Потом подошел к секретеру и, став опять спиной ко мне, набрал номер телефона.

Я уронил голову на руки, лежавшие на коленях, и закрыл глаза. Меня всего трясло, и я совсем ослабел.

Я слышал, как он набирает номер.

— Редфилд говорит… — сказал он в трубку. — Прекратите поиски Чэтэма! Но пошлите кого–нибудь взять Фрэнки Кроссмэна!

— Фрэнки здесь, во дворе, — сказал я, не открывая глаз.

Он не подал виду, что слышал мои слова, однако изменил свое распоряжение:

— Пришлите сюда Митчелла… Да, да, на ферму Перла Тэлли. Надо забрать Фрэнки Кроссмэна и Перла Тэлли по подозрению в убийстве!

Последовала пауза, словно его прервали; а потом он сказал со злостью:

— Нет, черт возьми, это еще не все! Я сам скажу вам, когда закончу!..

Я открыл глаза. Он медленно протянул свободную руку, взял сумочку Цинтии и вытряхнул ее содержимое на секретер. Какое–то мгновение он смотрел окаменевшим взором на кучу этих женских мелочей — крошечный носовой платок, расческа, губная помада, зеркало и листок папиросной бумаги, — потом тронул эту кучку пальцем, отбрасывая из нее что–то в сторону, — и замер. Это был ключ от машины.

— И передайте Митчеллу, чтобы он захватил с собой людей для обыска местности. Один из них скрылся… Ушел пешком!

Я перевел взгляд на дверь. Там стояла Джорджия Лэнгстон, и глаза ее были полны слез. Я каким–то чудом поднялся, захватил свою куртку, вышел в прихожую и протянул ей руку. Тихо вскрикнув, она бросилась мне навстречу.

Через несколько минут прибыл Келхаун. В это время мы уже сидели на крыльце, держась в темноте за руки.

— Я пытался дозвониться к вам, — сказал Келхаун, — и предупредить, что на ферму едет Редфилд. Это я во всем виноват. Я хотел объяснить ему насчет Перла, Фрэнки и вызова ФБР. Но как только он услышал, где вы, он сорвался с места и помчался сюда.

— Ничего, ничего, — сказал я и рассказал обо всем, что произошло.

Он вошел в дом.

Вскоре прибыло еще несколько машин, и двор наполнился полицейскими, которых я до сих пор не видел. Вокруг все стало светло от фар. Появились Макгрудер и Митчелл. Они посмотрели на меня и прошли в дом, чтобы поговорить с Редфилдом.

— Я пыталась задержать ее, — сказала мне Джорджия. — Хотела догнать, когда она столкнулась со мной, но она сразу исчезла.

— У нее был револьвер, — сказал я.

— Знаю, но мне казалось, что она — наше единственное доказательство.

— Была, — сказал я, — но теперь она не нужна — она забыла впопыхах сумочку… Кстати, напомните мне как–нибудь поблагодарить вас за то, что вы догадались погасить свет.

Дверь дома распахнулась, и вышел Редфилд в сопровождении Митчелла.

— Поручаю это вам! — сказал он Митчеллу. — Обыщите все вокруг, сделайте опись, и когда найдете их всех, привезите их и оформите документацию. Я буду дома.

Митчелл кивнул в мою сторону:

— А Чэтэм?

— Что Чэтэм? — переспросил Редфилд. — Он волен идти, куда хочет. Против него обвинений нет!

Я поднялся, вынул из куртки револьвер и протянул ему. Он молча сунул его в карман. Потом, резко повернувшись, прошел через двор, сел в патрульную машину и умчался.

Я снова сел на ступеньку. Джорджия проводила машину глазами, пока сигнальные огни не исчезли за поворотом.

— И ни один из нас не сказал ни слова!

— А что можно было сказать!?

— Да, да, я, конечно, понимаю…

Из дома вышел Келхаун. Он тоже закурил с нами, и мы стали следить за лучами фонарей, которые мелькали среди деревьев — полицейские прочесывали ферму.

— У нее остался револьвер? — внезапно заметил Келхаун.

— Да, — ответил я.

— А выстрелов вы не слышали?

— Нет. И если она не сделала этого до сих пор, то вряд ли сделает позже.

— Вполне возможно, что она сидит там, у дороги, в своей машине…

Я мысленно представил себе эту картинку, и меня передернуло.

— А все–таки они заставили Фрэнки и Перла заговорить, — через какое–то время сказал Келхаун. — У этой шайки, кроме грузовика, была в ту ночь машина Стрейдера, и на обратном пути они разделились. Они привезли сейфы сюда и на следующий день взломали их. Утверждают, что вообще не заезжали в дом Редфилда. Звучит логично.

— Но она и Стрейдер что–то получили? То, что было не в сейфах?

— Угадали, — ответил он. — Все было так, как вы и подозревали сначала. Она рассказала об этом Перлу и Фрэнки. Лэнгстон подъехал к дому и хотел пройти через кухню. Стрейдер находился во дворе. Он увидел его силуэт и подумал, что это Редфилд. На столе, прямо на виду, лежали часы, серебро и другие драгоценности. А в Джорджии, в кустах у шоссе, лежал убитый водитель автоцистерны..

Джорджия Лэнгстон поднялась и отошла на несколько шагов, вглядываясь в темноту.

— Прошу прощения, — сказал Келхаун.

— Пустяки, — сказала она. — Билл говорил мне то же самое…

Келхаун поднялся:

— Ну, ладно! Здесь мне больше нечего делать. И думаю, сейчас уже все добились того, чего хотели. Главное–то выяснилось. Я подкину вас до вашей машины.

— Ночью ее не найти, — ответил я. — Мы ведь оставили ее не у дороги, а где–то в лесу.

— Ну, тогда я отвезу вас домой. А за машиной приедете завтра.

Я посмотрел на Джорджию.

Она улыбнулась:

— Да, конечно! Поедем домой.

…Было почти пять часов утра. Мы сидели в ее комнате и пили кофе.

Джорджия была в темной пижаме и в халате, и выглядела прелестно, несмотря на усталость.

Внезапно зазвонил телефон.

Я подошел и взял трубку.

Звонил Келхаун.

— Они взяли ее, — сказал он. — Примерно час назад. И она во всем созналась…

— Она объяснила, зачем Лэнгстон приезжал к ним домой?

— Нет. Говорит, что не знает. Но я в этом сомневаюсь.

— Я — тоже, — сказал я. — Большое спасибо за сообщение.

Я вернулся к Джорджии и рассказал ей, в чем дело.

— Простите меня, Джорджия, — добавил я. — Но ничего другого не могло быть. Он поехал к ней. Надеясь на что–то. Попробуйте взглянуть на это с другой стороны. Попробуйте предположить, что она уже давно заигрывала с ним. Ему было 47 лет, и врачи только что заставили его усесться в инвалидное кресло и наблюдать жизнь со стороны — и так до конца дней своих. Так что, возможно, это был своего рода жест…

Она прервала меня:

— Билл!

— Что?

— К чему все эти объяснения?.. Неужели вы не понимаете, что я и так благодарна вам за все то, что вы для меня сделали? Ведь я жила в постоянном кошмаре, а вы меня освободили.

— Я не хотел вас обидеть.

Она кивнула:

— Конечно, мне больно слышать это. Но я не хочу провести всю оставшуюся жизнь в позе оскорбленной супруги… Посмотрите, уже светает! Почему бы нам не выйти посмотреть, где лучше разбить бассейн?

Мы вышли из дома и уселись на крыльце.

Занималась заря.

Я бросил камешек:

— Вот и будет центр бассейна. Ну, как он будет смотреться?

— Роскошно! — сказала она мечтательно. — Вы не шутите, Билл? Вы в самом деле хотите остаться здесь и все это сделать?

— А как вы думаете? — сказал я, улыбнувшись. Во всяком случае, попытался улыбнуться. Можно даже сказать так: я отдал этой идее слишком большую часть своего лица, чтобы теперь отказаться от нее.

Кончиками пальцев она коснулась моих ссадин:

— Я надеялась, что вы ответите так… А знаете, почему я об этом спросила? Ведь сегодня ваша машина уже будет отремонтирована.

Я повернулся к ней, и с минуту мы молча смотрели друг на друга.

— Сегодня?! Не может быть!

Джорджия тихо рассмеялась:

— Знаете, что мне пришло в голову? Это смешно, но наверняка так и будет. Рано или поздно кто–нибудь спросит, как вы ухитрились убить время, застряв в таком маленьком городке на целых три дня!

Перевод А. ЧЕРНЕР

Джон Карр ЧЕЛОВЕК-ПРИЗРАК

Об авторе

Джон Диксон Карр родился в Пенсильвании (США) в 1906 году, в семье выходцев из Шотландии. Его отец, юрист по профессии, был членом палаты представителей конгресса США. В возрасте 21 года будущий писатель уехал учиться в Париж, но, по его собственному признанию, занимался там всем, чем угодно, кроме учебы. В 1931 году он женился на англичанке и переехал в Англию. Тогда же Дж. Диксон Карр начал писать детективные рассказы и повести, в центре которых чаще всего стоит “загадка запертой комнаты”. Под псевдонимом “Картер Диксон” и под своим собственным именем автор создал около 90 повестей и рассказов, в которых выведены образы талантливых сыщиков–любителей — сэра Генри Мерривейла и доктора Гидеона Фелла. Доктор Фелл, действующий в романе “Человек–призрак”, впервые опубликованном в 1935 году, — типичный “средний англичанин”, сродни патеру Брауну у К. Г. Честертона или мисс Марпл у А. Кристи.

Широкую известность Дж. Диксон Карр приобрел как биограф Артура Конан Дойла, с сыном которого, Адрианом, одно время работал в соавторстве.

ГРОБ ПЕРВЫЙ ЗАГАДКА КАБИНЕТА УЧЕНОГО

Глава 1 УГРОЗА

Для убийства профессора Гримо, а позже — равно невероятного преступления на Калиостро–стрит, подойдут самые фантастические определения. И для этого есть все основания. Те из друзей доктора Фелла, кто любит загадочные ситуации, не смогут найти в своих записных книжках более жуткой истории. Итак, дано: совершены два убийства, причем таким образом, что убийца должен быть не только невидимкой, но еще и легче воздуха. Согласно показаниям свидетелей, этот убийца расправился со своей первой жертвой и буквально испарился. Затем он совершил второе убийство посереди пустынной улицы, в обоих концах которой находились прохожие, но ни одна живая душа не видела его, а на снегу не осталось отпечатков его ног.

Естественно, старший полицейский офицер Хедли никогда не верил в колдовство или привидения. И он был прав — не считая тех чудес, которые в нужный момент получали вполне земное объяснение. Но кое–кто уже начинал задумываться: а не является ли таинственная фигура, участвующая в этом деле, призраком, бесплотной оболочкой? Им начинало казаться, что если снять с него шляпу, черное палы о и детскую карнавальную маску, то под ними ничего не окажется, как у Человека–невидимки из знаменитого романа Герберта Уэллса.

Выше было использовано выражение “согласно показаниям свидетелей”. Нам следует быть очень осторожными в отношении этих показаний, особенно, если они получены не из первых уст. И в этом деле читатель в самом начале должен быть поставлен в известность, на чьи показания он может абсолютно положиться, дабы избежать ненужных заблуждений Так сказать, должно быть заранее известно, что кто–то говорит правду — иначе не будет настоящей тайны, да и самой повести.

Таким образом, необходимо сообщить, что мистер Стюарт Миллз, секретарь профессора Гримо, не лгал, ничего не убавил и не прибавил от себя, а описал все события именно так, как он их видел. Также необходимо отметить, что трое независимых друг от друга свидетелей на Калиостро–стрит (господа Шорт, Блэквин и полицейский констебль Уизерс) говорят чистую правду.

В силу этих обстоятельств одно из событий, предшествовавших преступлению, должно быть освещено более подробно. Это была завязка, толчок ко всем последующим событиям. Мы пересказываем его по запискам доктора Фелла так, как мистер Стюарт Миллз описывал его самому доктору и старшему полицейскому инспектору Хедли.

Это случилось за три дня до убийства, в среду вечером, шестого февраля 193… года, в отдельном кабинете “Уорвикской таверны” на Мьюзеум–стрит. Доктор Шарль Берне Гримо жил в Англии около тридцати лет и говорил по–английски без акцента. За исключением живой жестикуляции, когда он бывал возбужден, и привычки носить старомодную черную шляпу и черный галстук на резинке, доктор казался большим англичанином, чем его друзья. Никому не было известно о годах его молодости. Он был состоятельным человеком, но продолжал преподавать, выступать с лекциями и писать статьи. Но последним он занимался мало, а кроме того, исправлял какую–то общественную должность в Британском музее, которая открывала ему доступ к тому, что он называл “манускриптами по прикладной магии”. “Прикладная магия” была его страстным увлечением, и па ней он создал себе научный капитал: любая чертовщина — от вампиров до “черной мессы” — вызывала его живейший интерес. Но в итоге, за все свои труды в этой области он получил пулю в грудь.

Он был рассудительным человеком. Сверлящий взгляд, манера говорить быстро и таким образом, что слова, казалось, сами, без участия губ, выскакивали из горла, смех сквозь зубы. Среднего роста, с мощным торсом, физически очень сильный. Все в округе Музея знали его черную бороду, чечевицы пенсне, прямую спину и семенящую походку.

Профессор жил в массивном старом доме на западной стороне Рассел–сквер. Вместе с ним проживали его дочь Розетта, экономка мадам Дюмон, секретарь Стюарт Миллз и разорившийся экс–учитель по фамилии Дрэймен, которого Гримо держал в качестве помощника в своей библиотеке.

Но настоящей компанией Шарля Гримо были члены своеобразного клуба, учрежденного в “Уорвикской таверне” на Мьюзеум–стрит. Друзья собирались четыре–пять раз в неделю в отдельном кабинете, зарезервированном специально для них. Хотя кабинет и не являлся официально отдельным, случайные посетители не осмеливались заходить в него, если только не были специально приглашены. Завсегдатаями клуба были: шумный и лысый коротышка Петтис, знаток историй о привидениях, Мэнгэн, газетчик, и Барнэби, художник. Руководителем и душой компании был профессор Гримо.

Почти каждый вечер (кроме субботы и воскресенья) Гримо отправлялся в “Уорвикскую таверну” в сопровождении Стюарта Миллза. Там с кружкой горячего грога в руке он садился в свое любимое кресло, чтобы уже весь вечер не вставать из него. По словам Миллза, споры часто бывали жаркими, хотя никто, кроме Петтиса и Барнэби, никогда не давал бой профессору всерьез. Несмотря на всю свою интеллигентность, он был страстной натурой. Обычно они просто слушали его неисчерпаемые истории о колдовстве — настоящем или поддельном, когда простаков дурачат мистификациями. Сам он по–детски обожал запутанные истории и, поведав очередное предание о средневековом колдовстве, в резюме кратко разоблачал его тайны, как автор детективного романа. Друзья наслаждались атмосферой таких собраний, напоминающих старомодные вечера в провинциальной гостиной. Это продолжалось вплоть до вечера шестого февраля, когда ужасное предзнаменование ворвалось в их круг неожиданно, как порыв ветра, распахивающего дверь.

— В тот вечер дул порывистый ветер, — рассказывал Миллз, — и обещали снегопад.

Кроме самого Миллза и Гримо, у камина сидели Петтис, Мэнгэн и Барнэби. Профессор Гримо, дымя сигарой и жестикулируя, излагал легенду о вампирах.

— Откровенно говоря, — сказал Петтис, — меня удивляет ваше отношение к этому вопросу. Сейчас я читаю книгу историй о привидениях, которых на самом деле, разумеется, не было. Тем не менее, я сам верю в привидения. А вы, специалист по всем этим загадочным явлениям, не верите ни одному из фактов, о которых сами же нам рассказываете… Это все равно как если бы издатель “Британской Энциклопедии” написал в предисловии, что не ручается за достоверность статей.

— А почему бы и нет? — сказал Гримо, как обычно почти не разжимая губ и не отводя взгляда от огня в камине.

— Я — человек, который знает слишком много, — продолжил он после паузы. — И потом, нигде не сказано, что настоятель храма должен быть истово верующим. Впрочем, все это не важно. Я занимаюсь этими вещами только для того, чтобы в итоге популярно объяснить всем, как возникают суеверия и легенды. Например, вампиры. Предание, о котором я говорил, пришло из Венгрии, где возникло между 1730 и 1735 годами. Но вот вопрос: каким образом венгры получили доказательства, что мертвецы могут вставать из гробов и появляться среди людей?

— Так, значит, доказательства были? — спросил Барнэби.

Гримо самодовольно выпятил грудь.

— Они эксгумировали на кладбищах трупы и видели, что некоторые покойники оказывались перевернутыми и скрюченными, а на лицах и руках были кровь и ссадины. Это и послужило для них доказательством….. Но если мы вспомним, что как раз в это время в Венгрии разразилась эпидемия чумы… Подумайте о тех беднягах, которых похоронили заживо, решив, что они скончались. Представьте, как они бились в гробах, прежде чем умереть по–настоящему. Вот так, джентльмены. Именно это я и имею в виду, когда говорю о корнях суеверий. И это представляет для меня главный интерес.

— И для меня, — раздался чужой голос, — это представляет большой интерес.

Миллз рассказывал, что не услышал тогда, как вошел этот человек в комнату, хотя ему и почудилось движение воздуха от открывающейся двери. Вероятно, все были главным образом поражены именно вторжением постороннего в их компанию, куда практически не допускались чужие, и никто никогда не встревал в их разговоры. Или же их удивил голос того человека, низкий и хриплый, с иностранным акцентом и оттенком торжества, явно звучащим в нем. Как бы то ни было, от неожиданности все просто онемели.

— В нем не было ничего примечательного, — рассказывает Миллз. — Он стоял в стороне от света пламени, в поношенном черном пальто с поднятым воротником, в низко надвинутой шляпе с опущенными полями. А ту небольшую часть лица, которую они могли бы видеть, он прикрывал рукой в перчатке.

Крометого, что он был худым и длинным, Миллз ничего не мог сообщить. Но в голосе незнакомца, в его манере держаться, в жестах было что–то неуловимо знакомые.

Он снова заговорил. И его речь звучала так, словно он пародировал профессора Гримо.

— Вы должны извинить меня, джентльмены, — сказал он, и торжество в его голосе росло, — за вторжение в ваше общество. Но я хотел бы задать знаменитому профессору один вопрос.

— Никто и не думал возражать ему, — рассказывает Миллз. — Мы все внимательно слушали, словно завороженные. Даже Гримо, продолжая неподвижно сидеть с сигарой во рту, был весь внимание. Он только коротко произнес: “Ну?”.

— Вы не верите, — продолжал незнакомец, убрав руку от подбородка и подняв указательный палец, — что человек может восстать из гроба, что он может невидимым проникать повсюду, что четыре стены для него — ничто? А главное, что он опасен, как всякое исчадье ада?

— Я не верю, — резко ответил Гримо, — а вы?

— А я сделал это! Но это еще не все! У меня есть брат, который может еще больше, нежели я, и он очень опасен для вас, профессор. Мне не нужна ваша жизнь. Но он разыскивает вас!

Присутствующие постепенно начали приходить в себя. Молодой Мэнгэн, бывший футболист, вскочил с кресла, а коротышка Петтис нервно заерзал.

— Послушайте, Гримо, — сказал Петтис, — этот тип явно ненормальный. Может быть… — он сделал движение в сторону колокольчика, но незнакомец вмешался:

— Взгляните на профессора Гримо, — сказал он, — прежде чем вы решитесь звать людей.

Гримо взирал на пришельца с нескрываемым ужасом.

— Нет, нет! — воскликнул он. — Оставьте его. Пусть расскажет о своем брате й о гробах…

— О трех гробах, — добавил незнакомец.

— О трех гробах, — согласился Гримо, — если вам так угодно. Сколько вам угодно, ради бога! Теперь, вероятно, вы представитесь нам?

Левой рукой неизвестный вынул из кармана пальто и бросил на стол замусоленную визитную карточку. Вид этой обыкновенной визитки каким–то образом вернул всех к действительности, и дело, казалось, готово было обернуться шуткой, а сам странный посетитель — в чудака–артиста, потому что Миллз взял карточку и громко прочитал: “Пьер Флей, иллюзионист”. В одном из углов было напечатано: “2В, Калиостро–стрит”, а в другом — нацарапано от руки: “Или Академический театр”. Гримо рассмеялся. Петтис выругался и позвонил в колокольчик официанту.

— Итак, — сказал значительно профессор, постучав указательным пальцем по карточке. — я не сомневался, что этим все и закончится. Вы — фигляр, не так ли?

— Разве в карточке написано так?

— Ах, простите, если я понизил ваш профессиональный статус, — продолжал Гримо. — Не соблаговолите ли продемонстрировать нам один из ваших фокусов?

— С удовольствием, — неожиданно согласился Флей. Его движете было таким быстрым, что никто не успел среагировать. Это было похоже на нападение. Он наклонился к Гримо через стол и руками в перчатках опустил воротник своего пальто. И прежде, чем кто–либо из сидевших вокруг смог увидеть его лицо, он вновь поднял воротник. Миллзу показалось, что он заметил ухмылку. Гримо, казалось, остался невозмутимым, но его нижняя челюсть слегка отвисла, а лицо заметно побледнело. Он машинально продолжал постукивать пальцем по визитке.

— А теперь, прежде чем уйти, — произнес Флей, — я задам знаменитому профессору последний вопрос. В один из ближайших вечеров кое–кто собирается к вам. Я тоже в опасности, когда появляется мой брат, но я готов ввять риск на себя. Кто–то, повторяю, придет к вам. Угодно вам, чтобы это был я — или мне прислать моего брата?

— Присылайте своего брата! — зарычал, вскакивая, Гримо. — И будьте прокляты!

Прежде, чем кто–либо успел шевельнуться или что–нибудь произнести, дверь за Флеем захлопнулась. И вместе с этой дверью захлопнулась крышка лабиринта загадок, сопровождающих трагедию, произошедшую в субботу вечером, 9 февраля. В описанный нами вечер, б февраля, человек–призрак уже ступал неслышно по темным, заснеженным улицам Лондона, и три вещих гроба уже маячили на горизонте.

Глава 2 ДВЕРЬ

В субботу вечером у камина в библиотеке доктора Фелла, в доме № 1 на Адельфи—Террас, царила веселая дружеская атмосфера. Доктор восседал в своем удобном кресле, поблескивая стеклами пенсне с черным шнурком. У него был праздник. Доктор Фелл вообще любил праздники, а сегодня был двойной повод для торжества. Вопервых, его юные друзья — Тед и Дороти Рэмпол — приехали из Америки. Во–вторых, его друг Хедли, старший полицейский офицер из специального отдела уголовной полиции, — вы, вероятно, помните эту фамилию — только что блестяще завершил расследование по делу о бейсуотерском ограблении и теперь пожинал лавры и отдыхал. Тед Рэмпол сидел слева от огня, Хедли — справа, а доктор занимал место посередине, возле чаши с кипящим пуншем. Дамы — миссис Фелл, миссис Хедли и миссис Рэмпол — вели светские беседы наверху, мистер Фелл и мистер Хедли уже начали жаркий спор о чем–то, а Тед Рэмпол расположился в удобном кресле и чувствовал себя совершенно как дома.

Напротив него Хедли, с подстриженными усами и волосами цвета пустынной улицы, не выпуская изо рта трубки, улыбался и подавал время от времени иронические реплики. Доктор Фелл помешивал пунш.

Кажется, они спорили о научных методах в криминалистике, и особенно о применении фотографии. Рэмпол и раньше кое–что слышал об этом. Один из приятелей доктора Фелла, епископ Мэплхэмский, увлек его книгами Гросса, Джезрика и Митчелла. До этого доктор увлекался химией, но, к счастью, все его приборы разбивались еще до начала опытов, так что крыша дома не успевала взлететь на воздух. Единственный ущерб — шторы, сожженные бунзеновской горелкой, в счет не шли. Его занятия фотографией были более успешными. Он купил камеру для микросъемки с ахроматической оптикой и завалил весь дом чем–то, напоминающим некачественные рентгеновские снимки язвы желудка, а теперь объявил, что усовершенствовал метод доктора Гросса по расшифровке записей на сгоревшей бумаге.

— Я гроша ломаного не дам за то, что говорит Гросс! — возразил Хедли. — В большинстве случаев буквы на сгоревшей бумаге вообще не проявляются.

Рэмпол вежливо кашлянул.

— Кстати, — сказал он, — говорят ли вам что–нибудь слова “три гроба”?

Как и рассчитывал Рэмпол — возникла пауза. Хедли подозрительно взглянул на него. Доктор Фелл бросил вопросительный взгляд (ему сначала показалось, что речь идет о названии заведения или марке сигарет), потом в глазах его мелькнула догадка.

— Мы сдаемся, — сказал он. — Или же… вы и в самом деле имеете в виду?.. Какие гробы?

— Видите ли, — начал Рэмпол, — я бы не назвал это обычной криминальной историей…

Хедли присвистнул.

— …Но это очень странное дело, если только Мэнгэн не сгустил краски. Я достаточно хорошо знаю Бойда Мэнгэна, жившего в доме напротив несколько лет. Он чертовски хороший парень, много поездивший по всему миру и имеющий богатое, как у всех шотландцев, воображение.

Рассказчик сделал паузу, не без удовольствия вспомнив дружелюбного и щедрого Мэнгэна, странно сочетавшего в себе вспыльчивость и флегматичность.

— Как бы там ни было, теперь он в Лондоне, работает в “Ивнинг Бэннер”. Я его случайно встретил сегодня утром в Хеймаркет. Бойд затащил меня в бар и выложил мне всю эту историю.

— Потом, — Рэмпол многозначительно повысил голос, — когда он узнал, что я знаком со знаменитым доктором Феллом…

— Что вы, что вы! — возразил польщенный Фелл.

— Не говорите чепухи! — потребовал Хедли. — Ближе к делу!

— Не перебивайте, Хедли! Это очень интересно, мой юный друг. Прошу вас, продолжайте!

— Итак, оказалось, что Мэнгэн является почитателем писателя и ученого по фамилии Гримо. Кроме того, он влюблен в дочь профессора, это делает его еще большим поклонником старика. Гримо и несколько его друзей имеют привычку собираться в одном заведении неподалеку от Британского музея, там и случилось несколько дней назад происшествие, которое, кажется, напугало Мэнгэна. В то время, когда старик рассказывал им о мертвецах, встающих из могил, или о чем–то не менее приятном, к ним вдруг вошел странный тип, который начал нести чушь о себе и своем брате, что, мол, они могут вставать из могил и летать по воздуху. (На этом месте Хедли издал недовольный звук и ослабил свое внимание, но доктор Фелл продолжал с интересом слушать Рэмпола). На самом деле, все это выглядело так, словно профессору Гримо кто–то угрожает. В конце незнакомец предупредил, что его брат в ближайшее время навестит Гримо. Самым странным, однако, было то, Мэнгэн готов поклясться, что профессор, как ни старался не подать виду, побелел, как мел.

Хедли хмыкнул: “Ну и что? Просто у человека больное старческое воображение”.

— В том–то и дело, — возразил доктор Фелл, — что нет! Я достаточно хорошо знаю Гримо. Послушайте, Хедли, вам это не кажется странным только потому, что вы не знаете Гримо. Гм… Н-да! Продолжайте, юноша! Чем же это закончилось?

— Гримо ничего не ответил. Он быстро обратил все в шутку и дал понять, что их гость не совсем нормален психически. Как только незнакомец удалился, в заведение зашел уличный музыкант и заиграл мелодию “Смелый юноша на воздушной трапеции”. Все они рассмеялись и к ним вернулось ощущение реальности. Гримо сказал: “Ну что ж, друзья, наш оживший мертвец должен быть бесплотным духом, если намерен выпорхнуть из окна моего кабинета”.

На этом они разошлись. Но Мэнгэну было любопытно узнать, кем был их посетитель, этот самый “Пьер Флой”. В надежде раздобыть материал для газетной заметки Мэнгэн на следующий день отправился по указанному в карточке адресу. Театр оказался грошовым и малопочтенным мюзик–холлом в Ист—Энде, где ежевечерне давались представления варьете. Мэнгэну не хотелось сталкиваться с Флеем. Он зашел за кулисы и завел там разговор со швейцаром, тот познакомил его с акробатом, который почему–то назывался “Великим Паяччи”, хотя на самом деле был ирландцем. Он рассказал Мэнгэну все, что знал сам:

— Флей известен в театре как чудак. О нем никто ничего не знает, он ни с кем не разговаривает и сматывается сразу после представления. Но он хороший артист, и это, пожалуй, самое главное. Странно, что его до сих пор не заметил какой–нибудь известный антрепренер. У него потрясающие фокусы, особенно с исчезновением…

Хедли снова недоверчиво хмыкнул.

— Нет, — продолжал Рэмпол, — насколько я понял, это не те бородатые штучки, что мы все знаем. Мэнгэн говорит, что Флей работает без ассистента и что весь его реквизит умещается в ящике размером с гроб. Если вам что–нибудь известно о фокусниках, то вы поймете, насколько это невероятно. Этот человек вообще питает странную тягу к гробам. “Великий Паяччи” однажды спросил у него что–то об этом и услышал такое, что заставило его вздрогнуть. Флей резко повернулся к нему и, зловеще осклабясь, сказал: “Нас троих однажды похоронили заживо. Только одному удалось спастись!”. “Паяччи” спросил: “А как ты спасся?”, и Флей спокойно ответил: “Видишь ли, это был не я. Я был одним из тех двоих, кому не повезло”.

Хедли теперь слушал внимательно.

— Однако — сказал он, — это может оказаться серьезнее чем я думал. Что этот тип — сумасшедший, ясно. Коль у него маниакальный бред — вы сказали, он иностранец? — я должен связаться с министерством внутренних дел. Если же он попытается доставить беспокойство вашему другу…

— Он пытался доставить ему беспокойство? — спросил доктор Фелл.

— Начиная со среды, — ответил Рэмпол, — профессор каждый день получает с утренней почтой какие–то письма. Он рвет их ничего не говоря. Но кто–то уже успел рас–сказагь дочери Гримо о происшествии в таверне, и она начала беспокоиться. И, наконец, со вчерашнего дня Гримо и сам начал странно себя вести.

— Каким образом? — спросил доктор Фелл с заблестевшими от любопытства глазами.

— Он вчера позвонил Мэнгэну и сказал: “Я хочу, чтобы вы пришли ко мне вечером в субботу. Кто–то грозится нанести мне визит”. Естественно, Мэнгэн посоветовал сообщить в полицию, но Гримо пропустил совет мимо ушей Тогда Мэнгэн сказал ему: “Но вы должны это сделать! Этот тип сумасшедший и может быть опасен. Вы не собираетесь принимать никаких мер предосторожности?” — на что профессор ответил: “О да, конечно! Я собираюсь купить картину”.

— Что, что? — переспросил Хедли.

— Картину чтобы повесить ее на стену. Нет, я не шучу Кажется, он купил ее: это был какой–то пейзаж, весьма странный, с изображением деревьев и надгробии, причем картина эта была чертовски тяжелой, понадобилось двое грузчиков, чтобы втащить ее наверх. Я ее не видел знаю лишь, что написал ее один из членов их кружка, криминалист–любитель, художник по фамилии Барнэби. И с помощью этой картины Гримо надеется защитить себя.

Специально для Хедли, который снова взглянул на него с недоверием, Рэмпол подчеркнул последние слова. Оба о и обернулись к доктору Феллу. Доктор кивнул головой не отрывая взгляда от огня. Когда он заговорил, ощущение уюта в комнате сразу исчезло.

— У вас есть адрес дома, юноша? — спросил он лишенным эмоций голосом. — Хорошо. Хедли, вам лучше пойти прогреть машину!

— Да, но послушайте…

— Когда явный псих угрожает нормальному человеку, — сказал Фелл, — это может волновать вас, а может и не волновать. Но когда здоровый человек начинает вести себя, как псих, меня это беспокоит. Может быть, все это пустяки. Но мне это явно не нравится. — Он поднялся с кресла. — Поедем и взглянем на этот дом, даже если мы и опоздали.

На улице дул пронизывающий ветер, снегопад прекратился. Снег лежал белым покрывалом на тротуарах и деревьях вдоль набережной Темзы. На Стрэнде, ярко освещенном и пустынном в этот час, снег уже смешался с грязью. Часы показывали пять минут одиннадцатого, когда они свернули к Олдвичу. Хедли спокойно вел машину. На просьбу доктора Фелла прибавить газу Хедли сначала посмотрел на Рэмпола, а затем обернулся к доктору, сидевшему на заднем сиденье.

— Все это чепуха, — сказал он, — и нас не касается. Кроме того, если у него и был посетитель, то наверняка теперь уже ушел.

— Именно этого я и опасаюсь, — ответил Фелл.

Машина выскочила на Саутхэмптон—Роу. Хедли несколько раз нажал клаксон, словно выражая свое отношение к причудам доктора, но скорость увеличил. Улица в этом месте напоминала плохо освещенный узкий каньон, переходящий в еще более сумрачное ущелье Рассел–сквер. По западной стороне ее тянулось несколько протоптанных в снегу тропинок. Если вы знаете телефонную будку в северном конце Рассел–сквер, то вам, конечно, знаком и дом напротив, даже если вы и не обращали на него внимания. Рэмпол увидел широкий, без украшений, трехэтажный фасад, цоколь которого был сложен из камня, а верх — из красного кирпича. Шесть ступенек вели к большой парадной двери с обитой медью щелью для писем и медной дверной ручкой. Кроме двух зашторенных окон, в которых виднелся свет, весь дом был погружен во тьму. Среди всех домов, окружавших Рассел–сквер, он выглядел как самый обычный дом. Но длилось это не долго.

Окно первого этажа поднялось, распахнулась штора. Какая–то фигура взобралась на подоконник и, оттолкнувшись, прыгнула, перемахнув через огороженный цветник. Прыгавший неудачно приземлился на одну ногу, поскользнулся на снегу и выкатился на проезжую часть, чуть не попав под колеса машины.

Хедли нажал на тормоз. Выскочив пулей из машины, он сграбастал незнакомца прежде, чем тот успел подняться Но Рэмпол в свете фар уже увидел его лицо.

— Мэнгэн! — воскликнул он. — Какого черта!

Мэнгэн был без пальто и шляпы. Его глаза зло сверкали, как осколки льда.

— Кто это? — резко спросил он. — Нет, нет, со мной все в порядке! Да отпустите же меня!

Он освободился от Хедли и начал вытирать руки об одежду.

— А, это ты, Тед! — сказал он. — Послушай, найди кого–нибудь. Или иди посмотри сам. Только скорее! Он нас запер — и наверху раздался выстрел, мы только что слышали! Он запер нас, ты понимаешь?

Позади Мэнгэна Рэмпол заметил в окне силуэт женщины. Хедли перебил бессвязную речь журналиста:

— Успокойтесь! Кто вас запер?

— Он! Флей! Он еще здесь! Мы услышали выстрел, а дверь слишком прочная, не взломать. Ну, скорее же!

Он взбежал по ступенькам на крыльцо, за ним поспешили Хедли и Рэмпол. Никто не ожидал, что входная дверь окажется незапертой, но она открылась сразу, как только Мэнгэн потянул ручку. В просторной прихожей было темно, если не считать тусклого света лампы, стоящей на столе в дальнем конце холла. Там, казалось, кто–то стоял, глядя в их сторону, и Рэмпол не сразу разглядел, что это всего лишь манекен в старинных японских боевых доспехах. Мэнгэн поспешил к двери справа и повернул ключ, вставленный в замок. Дверь распахнулась, и появилась девушка, силуэт которой они видели в окне. Мэнгэн загородил ей дорогу. Сверху раздался громкий гулкий стук.

— Все в порядке, Бойд! — воскликнул Рэмпол, чувствуя, что сердце у него готово выскочить из груди. — Это старший полицейский офицер Хедли, я рассказывал ему о тебе. Что случилось?

Мэнгэн указал на лестницу.

— Скорее! Я присмотрю за Розеттой. Он еще наверху! Он не мог выйти! Ради бога, будьте осторожны!

На втором этаже настойчиво колотили в дверь.

— Доктор Гримо! — послышался чей–то голос. — Доктор Гримо! Отвечайте, вы слышите меня?

У Рэмпола не оставалось времени на размышления… Следом за Хедли он преодолел лестницу, ведущую в просторный холл, обшитый дубовыми панелями. В глубине холла виднелись три занавешенных окна. Мягкий ковер скрадывал звук шагов Справа и слева, друг напротив друга, находились две двери. Дверь слева была открыта, справа — закрыта, и в нее колотил кулаками какой–то человек.

При их приближении человек обернулся. В темном холле единственным источником света была лампа в лестничной нише, установленная в животе большого бронзового Будды. В ее тусклом свете они увидели невысокого бледного человека. Длинные волосы у него на голове были всклокочены — настоящее привидение. Человек смотрел на них сквозь стекла больших очков.

— Бойд! — окликнул он. — Дрэймен! Как, это вы? Кто здесь?

— Полиция! — ответил Хедли и подошел к запертой двери.

Человек едва успел отскочить в сторону.

— Вам не удастся войти, — сказал он, потирая костяшки пальцев. — Дверь заперта изнутри. Кто–то там заперся вместе с Гримо. Там стреляли, но он не отвечает. Где мадам Дюмон? Позовите мадам Дюмон! Этот тип, говорю я вам, все еще там!

Хедли резко повернулся к нему.

— Прекратите дергаться и посмотрите, нет ли где–нибудь щипцов. Ключ вставлен в замок изнутри, мы попробуем повернуть его. Нужны щипцы. У вас они есть?

— Я… Я не знаю, где они могут быть…

Хедли повернулся к Рэмполу:

— Сбегайте вниз, под задним сидением машины — мой ящик с инструментами. Возьмите самые маленькие щипцы и прихватите гаечный ключ потяжелее. Если этот тип вооружен…

Рэмпол обернулся и увидел, что по лестнице, тяжело дыша, карабкается доктор Фелл. Прыгая через ступеньки, Рэмпол помчался за щипцами. Проходя мимо закрытой двери на первом этаже, он услышал истерические всхлипы девушки и успокаивающий голос Мэнгэна. Он нашел щипцы и быстро вернулся.

Хедли, все такой же хладнокровный, осторожно вставил щипцы в замочную скважину. Его сильные пальцы напряглись.

— Там что–то движется, — сказал коротышка.

— Не мешайте и отойдите, — приказал Хедли.

Он надел перчатки, обхватил плечи руками и с разгона ударил в дверь. Дверь отлетела, с треском ударившись о стену. Ярко освещенная комната была пуста, только на полу, на темном ковре кто–то, весь в крови, попытался приподняться на руках, но тут же бессильно повалился на бок и затих.

Глава 3 ФАЛЬШИВОЕ ЛИЦО

— Вы оба останетесь в дверях! — приказал Хедли. — А если у вас слабые нервы, то можете отвернуться.

Доктор Фелл ввалился за ним. Рэмпол остался в дверях Профессор Гримо весил немало, но Хедли, не боясь надорваться, приподнял его. Лицо профессора приобрело землистый оттенок, глаза его были закрыты, и он все еще пытался приложить окровавленный носовой платок к огнестрельной ране на груди.

Несмотря на сквозняк, из комнаты не успел выветриться пороховой дым.

— Умер? — спросил доктор Фелл.

— Умирает, — ответил Хедли. — Видите цвет лица? У него пробито легкое.

Хедли обернулся к коротышке в дверях:

— Позвоните в “скорую помощь”, скорее! Шансов никаких, но, может быть, он что–нибудь скажет, прежде чем…

— Да, — сказал доктор Фелл. — Это то, что нас сейчас больше всего интересует, не так ли?

— Это единственное, что мы можем сделать, — холодно ответил Хедли. — Дайте мне подушку с дивана, попытаемся уложить его поудобнее.

Когда голова профессора Гримо опустилась на подушку, Хедли наклонился поближе:

— Доктор Гримо! Доктор Гримо! Вы слышите меня?

Восковые веки вздрогнули. Полузакрытые глаза Гримо были удивленно–беспомощными, как у малого ребенка. Скорее всего, он уже не воспринимал происходящего. Его пенсне свисало на шнурке из кармана халата. Он шевельнул пальцами, словно искал его. Грудь его поднималась и опускалась.

— Я из полиции, доктор Гримо! Кто это сделал? Не пытайтесь говорить, если не можете. Качните головой. Этот человек — Пьер Флей?

В глазах умирающего мелькнул огонек понимания, но тут же погас. Затем Гримо сделал отчетливое отрицательное движение головой.

— Кто же тогда это был?

Гримо напрягся, теряя последние силы. Он заговорил — в первый и последний раз. Его губы произнесли странные слова, о которых речь пойдет позже, и он потерял сознание.

Окно в стене слева было приподнято на несколько дюймов, и от него тянуло холодом. Рэмпол зябко поежился. То, что только что было замечательным человеком, теперь неподвижно лежало на подушках, и лишь по тиканью внутри у него можно было догадаться, что он еще жив. В ярко освещенной уютной комнате было слишком много крови.

— Боже мой, — сказал Рэмпол, — неужели мы ничего не можем сделать?

Хедли сокрушенно кивнул:

— Ничего, кроме того, что я должен приниматься за работу. “Он еще в доме!” Сборище дураков! И я хорош! — Он показал на приоткрытое окно. — Ясно, что этот тип удрал прежде, чем мы вошли в дом. Его уже нет здесь!

Рэмпол осмотрелся по сторонам.

Это была комната площадью примерно 15 на 15 футов со стенами, обшитыми дубовыми панелями и с толстым темным ковром на полу. В стене слева, если смотреть от двери, было окно с коричневыми бархатными гардинами. По обе стороны от окна тянулись книжные полки в несколько рядов с мраморными бюстами наверху. Перед окном стоял массивный письменный стол на резных ножках, на нем слева стояла лампа из цветного стекла и бронзовая пепельница с колбаской пепла от истлевшей сигары. В центре лежала закрытая книга в пергаментном переплете и стоял письменный набор в виде вырезанной из желтого нефрита фигурки буйвола. К столу был придвинут стул с мягким сидением.

Рэмпол перевел взгляд на стену справа от входа. Здесь находился большой камин, также окруженный книжными полками с бюстами. Над камином был прикреплен геральдический щит, а над щитом висели скрещенные рапиры. Мебель — коричневый кожаный диван и такие же кресла — была беспорядочно сдвинута прямо к огню, и на диване виднелась кровь.

И, наконец, прямо напротив входа Рэмпол заметил картину. Среди книжных полок было выгорожено свободное пространство, видимо недавно специально приготовленное для картины, которую Гримо так и не удалось повесить на место. Она лежала изображением вверх па полу, неподалеку от того места, где нашли самого Гримо, и была крест–накрест рассечена каким–то острым предметом. Она была так велика — футов семи в ширину и четырех в высоту, — что Хедли с трудом вытащил ее на свободное место, желая рассмотреть получше.

— Значит, это, — сказал он, — та самая картина, которую он купил, чтобы “защитить себя”? Взгляните, Фелл, вам не кажется, что Гримо такой же ненормальный, как и Флей?

Доктор Фелл близоруко разглядывал окно.

— Как и Флей, — пробормотал он, — который не совершал этого преступления. Послушайте, Хедли, вы не заметили никакого оружия?

— Нет. Здесь не было даже пистолета, — а мы ищем автоматическое оружие большого калибра, — да и ножа, которым разрезали эту мазню, нигде не видно. Взгляните! На мой взгляд — весьма заурядный пейзаж.

Рэмполу он не казался таким уж заурядным. В нем было что–то необычное, словно художник сумел поймать кистью ветер, гнущий ветви изображенных деревьев. Зритель ощущал опустошенность и страх. Это впечатление создавалось общим мрачным тоном картины, в которой зеленое сочеталось с серым и черным, и только верхушки гор на заднем плане были тронуты белым. На переднем плане под изогнутыми ветвями дерева виднелись три надгробия. Надгробия покосились и, казалось, падали от того, что могилы вздымаются, сотрясаемые изнутри. Даже разрезы на полотне не могли рассеять этого впечатления.

На лестнице раздались шаги, и в комнату влетел Бойд Мэнгэн, еще более бледный и испуганный, чем обычно. Казалось, даже его курчавые волосы распрямились. Он бросил взгляд на фигуру, распростертую на полу, и схватился за голову. С Рэмполом они были сверстники, но мешки под глазами делали Мэнгэна лет на десять старше.

— Миллз уже рассказал мне… Его?.. — он кивнул в сторону Гримо.

Хедли пропустил вопрос мимо ушей.

— Вы вызвали “скорую помощь”? — спросил он.

— Сейчас будут. Вокруг нас полно больниц, и никто не знал, в какую позвонить. Я вспомнил о знакомом профессоре, у которого клиника здесь, за углом. Они… — Он отступил в сторону, чтобы впустить двоих санитаров с носилками, и следом за ними — низкорослого, чисто выбритого человека с лысой головой.

— Это — доктор Питерсон, это — полиция, а это — ваш пациент, — сообщил Мэнгэн.

Доктор Питерсон устремился к лежащему.

— Носилки, ребята! — сказал он, осмотрев профессора. — Здесь я уже ничего не могу сделать. Осторожнее!

— Есть ли хоть какой–нибудь шанс? — спросил Хедли.

— Он может протянуть еще пару часов, не больше, а то и нет. Если бы не такое крепкое телосложение, он бы уже умер. — Доктор Питерсон опустил руку в карман. — Вы захотите прислать своего эксперта, не так ли? Вот вам моя карточка. Я сохраню для вас пулю, когда извлеку. Держу пари, что это 38–й калибр^[1], стреляли с расстояния около десяти футов. Могу я узнать, что тут произошло?

— Убийство, — ответил Хедли. — Приставьте к нему сиделку, и пусть она, если он заговорит, запишет все слово в слово.

Как только доктор вышел, Хедли нацарапал что–то в блокнот и вручил листок Мэнгэну.

— Как вы себя чувствуете? Прекрасно! Мне нужно, чтобы вы позвонили в полицейский участок на Хантер–стрит и передали им эти указания, пусть они свяжутся со Скотленд—Ярдом. Если они спросят, что случилось, объясните. Эксперт грусть сразу же едет в больницу, а остальные — сюда… Кто это стоит в дверях?

Человек в дверях был тем самым невысоким стройным юношей со взъерошенными рыжими волосами. Рэмпол увидел карие любопытные глаза за толстыми стеклами очков в золоченой оправе и приоткрытый рот, словно тот хотел что–то сказать. Юноша стоял, сложив руки на груди. Его первый испуг прошел и сменился любопытством. Он слегка поклонился и сказал бесцветным голосом:

— Я — Стюарт Миллз, и я являюсь, вернее, был секретарем доктора Гримо. Могу я узнать, куда исчез преступник?

— Предположительно, — ответил Хедли, — он скрылся через окно, пока мы все пребывали, не без вашей помощи, в уверенности, что ему не уйти. А теперь, мистер Миллз…

— Прошу прощения, — возразил Миллз, — но тогда он должен обладать поистине сверхъестественными способностями, если ему это удалось. Вы осмотрели окно?

— Он прав, Хедли, — сказал доктор Фелл. — Посмотрите! Это дело начинает мне не нравиться. Если только он не вышел через дверь…

— Нет, он не выходил, — заявил Миллз. — Я — не единственный тому свидетель, но я видел все от начала до конца.

— Тогда он должен быть легче воздуха, чтобы скрыться через окно. Откройте окно и взгляните вниз. Хотя… Подождите! Сперва лучше обыскать комнату.

В комнате никто не прятался. Наконец Хедли, тяжело дыша, поднял окно. Девственный, нетронутый снег покрывал весь двор под окном. Рэмпол высунулся из окна и посмотрел по сторонам.

Ярко светила луна, и все вокруг было отчетливо видно. До земли — футов пятьдесят, стена сложена из гладкого камня. Окно выходило на задний двор, обнесенный невысокой каменной стеной. Снег был нетронут не только в этом дворе, но и в соседнем. На первом этаже с этой стороны окон не было. Самым ближним слева было окно холла — на расстоянии не меньше тридцати футов. Окно справа находилось почти на таком же расстоянии и принадлежало соседнему дому. Прямо под окном расстилался широкий двор, причем до ближайшего дома по прямой было несколько сот футов. И наконец, над окном поднималась до самой крыши гладкая каменная стена, а покатый край крыши не позволил бы зацепиться за нее пальцами или закрепить веревку.

Однако Хедли, задрав голову вверх, заметил:

— Взгляните! Он мог привязать веревку к дымовой трубе или к чему–то другому и оставить ее висеть — на все время своего визита. Убив Гримо, он вылез из окна, взобрался по веревке на крышу и отвязал веревку и скрылся. На крыше должны остаться следы.

— Да, да! — послышался голос Миллза. — Именно поэтому должен вам сказать, что их там нет!

Хедли обернулся. Миллз закончил изучение камина и улыбался ему, однако взгляд у него был мрачный, а на лбу выступили капельки пота.

— Видите ли, — продолжал он, подняв вверх указательный палец, — насколько я понял, человек в карнавальной маске просто исчез…

— В чем, в чем? — переспросил Хедли.

— В карнавальной маске. Разве я выразился непонятно?

— Нет. Мы ничего не поняли, мистер Миллз. Речь шла о крыше, не так ли?

— На крыше нет никаких следов, — сказал Миллз. — Я повторяю, джентльмены, человек в карнавальной маске исчез, и я отказываюсь что–либо понимать.

— Но почему обязательно — исчез?

— Потому что я лично наблюдал за этой дверью и готов, присягнуть, что отсюда он не выходил. Таким образом, можно заключить, что он — “а” — взобрался по веревке на крышу или — “б” — вылез через дымоход. Тогда мы можем составить простое математическое выражение…

— В самом деле? — иронически заметил Хедли. — И что же?

— В противоположном конце холла, — продолжал Миллз, — находится мой кабинет. Из него есть ход на чердак, а там — люк на крышу. Подняв крышку люка, я увидел, что снег на крыше нетронут, и никаких следов на нем нет.

— Вы сами выходили на крышу? — спросил Хедли.

— Нет. Если бы я попробовал это сделать, то не смог бы на ней удержаться. Честно говоря, я даже не представляю, как это можно сделать даже в сухую погоду.

Доктор Фелл повернул к нему свое сияющее лицо. Казалось, что ему не терпится поскорее заполучить тайну в свои руки, словно новую интересную игрушку.

— А что было дальше, молодой человек? — спросил он. — Я имею в виду, что вы подумали, когда увидели, что ваше математическое выражение никуда не годится?

Миллз снова улыбнулся.

— Это мы еще посмотрим. Я математик, сэр. Оставляю это на ваше усмотрение, джентльмены, но заявляю, что через дверь он не выходил.

— Предположим, что вы рассказываете нам все, как было на самом деле, — сказал Хедли. Он сел за письменный стол и достал записную книжку. — Прекрасно. А теперь мы попытаемся восстановить ход событий. Как давно вы работаете у доктора Гримо?

— Три года и восемь месяцев, — ответил Миллз. Рэмпол заметил, что при появлении записной книжки он стал отвечать кратко.

— Каковы ваши обязанности?

— Частично — работа с корреспонденцией, а также общие секретарские обязанности. В более широком смысле — помощь в подготовке к изданию его новой работы “Происхождение и история суеверий в Центральной Европе”. Совместно с…

— Так, ясно. Сколько человек живет в этом доме?

— Кроме доктора Гримо и меня — четверо.

— Назовите их.

— Так вам нужны их фамилии? Пожалуйста: Розетта Гримо, дочь профессора. Мадам Дюмон, его экономка, Престарелый друг и помощник доктора Гримо мистер Дрэймен. Еще одна служанка, которую зовут Энни, ее фамилию я никогда не слышал.

— Кто из них находился в доме, когда это случилось?

Миллз внимательно рассматривал носки своих ботинок.

— Этого я вам не могу сказать. Я говорю только то, что мне известно. — Он переступил с ноги на ногу. — После обеда, который закончился в 7.30 вечера, доктор Гримо поднялся к себе поработать. По субботней привычке. Он сказал мне, что не хочет, чтобы его беспокоили до одиннадцати, — это тоже его обычное правило. Он сказал, — капельки пота снова выступили на лбу молодого человека, — он сказал, что около половины десятого к нему, возможно, кто–то придет.

— Он не сказал, кто это будет?

— Нет.

Хедли подался вперед.

— Продолжайте, мистер Миллз! Вам не известно, угрожал ли ему кто–нибудь? Вы слышали о том, что случилось в среду вечером?

— Я? Э–э–э… Да, конечно. Честно говоря, я и сам там был, в “Уорвике”. Разве Мэнгэн вам не говорил?

Миллз кратко пересказал то, что было уже известно. Пока он говорил, доктор Фелл отошел в сторону и продолжил изучение комнаты. Больше всего его интересовал камин. Поскольку Рэмпол уже знал, что произошло в “Уорвикской таверне”, он слушал Миллза лишь краем уха, наблюдая за Феллом. Доктор изучал пятна крови на спинке и правом подлокотнике дивана. Еще больше кровавых пятен было на ковре перед камином, хотя их и нелегко было разглядеть на темном фоне. Следы борьбы? Рэмпол обратил внимание, что каминная решетка установлена таким образом, что ее непременно опрокинули бы, если бы возле камина была борьба. Внутри камина едва тлели угли под слоем сгоревшей бумаги.

Доктор Фелл что–то пробормотал себе под нос, потом отступил назад и принялся изучать герб над камином. Герб был выполнен в форме щита, разделенного по горизонтали на три поля: красное, голубое и серебряное; в верхнем помещались черный орел и полумесяц, в нижнем — что–то вроде шахматных ладей. Хотя краски и потемнели от времени, в довольно аскетичном кабинете ученого герб выделялся каким–то особенным, варварским богатством.

Доктор Фелл молча принялся изучать книги на полках слева от камина. Перебирая корешки книг, он что–то пробормотал себе под нос. Затем начал вынимать книгу за книгой и, взглянув на титульный лист, ставил на место. Особенно его заинтересовали самые невзрачные тома из всех, стоящих на полке. Он поднял столько пыли и шума, что стало трудно слушать повествование Миллза. Затем доктор обернулся и показал какие–то книги.

— Послушайте, Хедли! Я не хотел бы вам мешать, но это довольно странно и любопытно. Габриэль Добренци, “Yorick es Eliza levelei”, два тома “Shakspere Minden Mnnkai”, а здесь — чье–то имя… — он замолчал, разглядывая надпись. — Гм! Вам что–нибудь известно об этом, мистер Миллз? Почему–то на этих книгах нет пыли.

Миллз прервал свой рассказ.

— Я… я не знаю. Я думаю, что это из той связки, которую доктор Гримо собирался вынести на чердак. Мистер Дрэймен нашел их среди других книг, которые выносил из кабинета ящиками, чтобы освободить место для картины. Так на чем мы остановились, мистер Хедли? Ах, да! Значит, когда доктор Гримо сказал мне, что ожидает сегодня вечером посетителя, я и не предполагал, что это может быть тот человек из “Уорвика”. Он мне об этом не говорил.

— А что именно он вам сказал?

— Я… Видите ли, я после обеда работал в большой библиотеке внизу. Он попросил меня в половине десятого подняться в свой кабинет, оставить дверь открытой и наблюдать за этой комнатой, на случай, если…

— Если что?

Миллз хмыкнул.

— Он не уточнил.

— Значит, он сказал вам все это, — спросил Хедли, — а вы даже не подозревали, кто может прийти?

— Мне кажется, — вмешался доктор Фелл, — я могу объяснить, что имеет в виду наш юный друг. В нем сейчас происходит внутренняя борьба. Юноша, хотя и не лишен воображения, тем не менее не желает знать больше, чем ему предписывают его обязанности. Правильно, мистер Миллз?

— Я не это имел в виду, сэр, — смутился Миллз. — Мои мотивы не имеют с этим ничего общего. Просто я добросовестно исполняю свои обязанности. Так вот, я поднялся к себе ровно в половине десятого…

— А где находились остальные? — перебил Хедли. — Только не говорите, что не можете сказать с уверенностью, просто скажите, где, по–вашему, они находились?

— Единственное, что мне известно, это то, что мисс Розетта Гримо и Мэнгэн находились в гостиной внизу, играли в карты. Дрэймен говорил мне, что собирается уйти, и я его не видел после обеда.

— А мадам Дюмон?

— Я встретил ее, когда поднимался наверх. Она выходила от профессора: относила ему послеобеденный кофе. Я прошел к себе в кабинет, открыл дверь и пододвинул стол таким образом, чтобы видеть холл. Точно без четверти десять раздался звонок. Через пару минут поднялась мадам Дюмон с подносом для визитных карточек. Она уже собралась стучать в дверь, когда я увидел, как следом за ней по лестнице поднимается высокий мужчина. Она обернулась и тоже увидела его. Потом она произнесла несколько слов, которых я не расслышал, но смысл их был понятен — она спрашивала его, почему он не подождал внизу; и было заметно, что она рассержена. Этот тип не ответил. Он подошел к двери, на ходу опустил воротник пальто, снял с головы лыжную шапочку и сунул ее в карман. Мне показалось, что он засмеялся, а мадам Дюмон воскликнула что–то, отскочив к стене, и поспешила открыть дверь. Доктор Гримо появился на пороге. Его точные слова были; “Какого черта! Что здесь происходит?” Потом он увидел высокого мужчину и сказал: “О боже! Кто вы?”

Голос Миллза, хотя он и пытался сохранить внешнее спокойствие, дрожал.

— Продолжайте, мистер Миллз! Вы разглядели этого человека?

— Да, достаточно хорошо. Когда он появился в лестничном проеме, он взглянул в мою сторону.

— И что же?

— Воротник его пальто был поднят, на голове — вязаная лыжная шапочка. Но, джентльмены, у меня дальнозоркость, и я хорошо рассмотрел его лицо. На нем была надета детская карнавальная маска, вроде как из папье–маше. Мне запомнилось, что она изображала продолговатое гладкое лицо розового цвета, с широко открытым ртом. И, насколько я помню, он не снял ее.

— Вы совершенно правы, — раздался спокойный голос со стороны двери. — Это была карнавальная маска. И, к сожалению, он ее не снял.

Глава 4 НЕВОЗМОЖНОЕ

Женщина стояла в дверях, обводя взглядом присутствующих. Рэмпол, сам не зная почему, почувствовал, что это — необыкновенная женщина. В ее внешности, однако, не было ничего необычного, кроме блестящих и очень живых карих глаз. Она была небольшого роста, с крепко сбитой фигурой, на бледном лице выделялись довольно широкие скулы, но у Рэмпола сложилось впечатление, что она, если бы захотела, могла выглядеть красавицей. Одета она была в простое темное платье, украшенное на груди белыми кружевами.

Что же в ней было необычного? Сила, дерзость? Скорее, это была какая–то особенная внутренняя энергия, сродни электрической, которую она распространяла вокруг себя.

Женщина подошла к ним. Рэмпол был убежден, что убийство профессора Гримо нанесло ей удар, от которого ей никогда не оправиться, и она только усилием воли сдерживает себя, чтобы не разрыдаться.

— Я — Эрнестина Дюмон, — сказала она. — Я пришла, чтобы помочь вам найти того мерзавца, который стрелял в Шарля.

Она говорила почти без акцента, но очень глухо и безо всякого выражения.

— Когда я услышала о случившемся, я не смогла сразу подняться наверх. Потом я хотела поехать с ним в больницу, но доктор мне не разрешил. Он сказал, что со мной захотят побеседовать люди из полиции.

Хедли встал.

— Садитесь, пожалуйста. Мы хотели бы поговорить с вами чуть позже. Пока же я попрошу вас внимательно выслушать то, что рассказывает мистер Миллз и, если нужно, дополнить его.

Она зябко поежилась от сквозняка, и доктор Фелл, внимательно наблюдавший за ней, кинулся закрывать окно. Затем женщина бросила взгляд на камин, где под пеплом от сгоревшей бумаги едва теплился огонь. До нее дошли, наконец, слова Хедли, и она кивнула в знак согласия.

— Да, конечно. Он приятный, хотя и бедный молодой человек, и голова у него светлая. Правда, Стюарт? Ты продолжай, пожалуйста, а я послушаю.

Миллз, если и был задет ее тоном, не подал виду. Он только моргнул пару раз, потом картинно воздел руки.

— Если мадам Пифии угодно так думать, — продекламировал он, — я не возражаю. Итак, на чем я остановился?

— Вы говорили о словах доктора Гримо, когда он увидел посетителя: “О боже! Кто вы?” Что было дальше?

— Ах, да! Он не надел пенсне, оно болталось на шнурке, и мне показалось, что он принял маску за настоящее лицо. Но прежде, чем он успел надеть пенсне, незнакомец сделал какое–то быстрое движение рукой и вошел в дверь. Доктор Гримо хотел загородить проход, но не успел, и я услышал смех незнакомца. Когда посетитель вошел, — Миллз сделал паузу, не скрывая своей растерянности, — и это самое странное — мне показалось, что мадам Дюмон, хотя и прижалась к стене, сама закрыла за ним дверь. Я помню ее руку на дверной ручке.

— Мой мальчик! — воскликнула Эрнестина Дюмон. — Что ты хочешь этим сказать? Думай, что ты говоришь, дурачок! Не считаешь ли ты, что я нарочно оставила этого мерзавца наедине с Шарлем? Да он просто захлопнул за собой дверь! Потом он еще повернул ключ в замке.

— Минуточку, мадам… Это правда, Миллз?

— Я хочу, чтобы вы меня правильно поняли. Я просто хочу сообщить факты и свои личные впечатления. Я ничего не “имею в виду”. Поправку принимаю: он, как сказала Пифия, повернул ключ в замке.

— И это он считает невинной шуточкой — “Пифия”! — раздраженно вставила мадам Дюмон. — Ничего себе!

Миллз улыбнулся.

— Итак, джентльмены, я могу поверить, что Пифия была возбуждена. Она начала звать Гримо по имени и дергать дверную ручку. Я слышал голоса изнутри, но находился довольно далеко, а дверь, если вы помните, толстая. Секунд на тридцать все затихло — за это время, надо думать, человек снял маску с лица. Потом профессор Гримо крикнул: “Пошла к черту, дура! Я сам управлюсь”.

— Понятно. Не заметили ли вы в голосе испуг или что–нибудь еще?

Секретарь покачал головой.

— Напротив, мне показалось, что он произнес эти слова с облегчением.

— А вы, мадам, подчинились и сразу ушли?

— Да.

— Однако, — заметил Хедли, — это не похоже на обычную шутку: явиться в дом в маске и вести себя таким странным образом. Вам было известно, что вашему хозяину угрожали?

— Я служу у Шарля Гримо более двадцати лет, — ответила женщина спокойно. Слово “хозяин” задело ее, это было видно по глазам. — И я не помню случая, чтобы он не мог где–нибудь управиться сам. Подчиниться? Конечно, я всегда подчинялась ему! Кроме того, вы пока еще не спросили мое мнение, — ее губы растянулись в подобие улыбки, — все это интересно, как сказал бы Шарль, с психологической точки зрения. Вы не спросили у Стюарта, почему ОН подчинился и не поднял шум? Да потому что, по вашему мнению, он просто испугался! Спасибо за внимание. Продолжайте, пожалуйста.

Хедли снова обратился к секретарю:

— Вы помните время, мистер Миллз, когда высокий человек вошел в комнату?

— Было без десяти десять. На моем рабочем столе есть часы.

— А когда вы услышали выстрел?

— Точно в десять минут одиннадцатого.

— Вы хотите сказать, что все это время наблюдали за дверью?

— Да, и очень внимательно, несмотря на то, что Пифия тут говорила о моей робости, я первым оказался у двери, когда раздался выстрел. Дверь все еще была заперта изнутри, как вы, джентльмены, могли убедиться сами — вы подошли вскоре после этого.

— За те двадцать минут, пока они были вдвоем, слышали ли вы голоса, шаги, какие–нибудь другие звуки?

— Один раз мне показалось, что голоса стали громче, и добавился еще один звук, который я мог бы назвать глухим ударом. Но я находился на некотором расстоянии. — его взгляд встретился с холодным взглядом Хедли. На лбу секретаря снова выступили капельки пота.

— Теперь я понимаю, что все это может казаться вздором. Тем не менее, джентльмены, я клянусь, что так оно и было! — неожиданно он вскинул кулак, и голос его прозвучал звонко.

— Все нормально, Стюарт, — спокойно сказала женщина, — я могу подтвердить твои слова.

Хедли был мрачен.

— Нам от этого, я думаю, не легче. Еще один вопрос, мистер Миллз! Можете ли вы подробно описать посетителя?.. Минуточку, мадам! — Он не дал ей раскрыть рта. — Вес в свое время! Итак, мистер Миллз?

— Я могу точно сказать, что на нем было надето длинное черное пальто и вязаная шапочка какого–то коричневатого цвета. Брюки у него были темные. Ботинок я не видел. Его волосы, когда он снял шапку… Это странно! Я теперь точно припоминаю, что его волосы выглядели необычно темными и блестящими, словно вся его голова была сделана из папье–маше!

Хедли, прохаживавшийся взад и вперед по комнате, обернулся к нему так резко, что тот вздрогнул.

— Джентльмены! — воскликнул Миллз. — Вы просили меня рассказать все, что я видел. Именно это я и видел. Это правда!

— Продолжайте! — приказал Хедли.

— Кажется, на нем были перчатки, хотя он и держал руки в карманах, так что я не совсем уверен. Он был высокого роста, на три или четыре дюйма выше доктора Гримо, среднего телосложения. Это все, что я могу с уверенностью сказать.

— Он был похож на того человека, Пьера Флея?

— Пожалуй, да. Так сказать, с одной стороны — похож, а с другой — не похож. Я бы сказал, что он еще выше Флея, и не такой худой, хотя за это я не ручаюсь.

Во время этого допроса Рэмпол краем глаза продолжал наблюдать за доктором Феллом. Доктор в распахнутом пальто и с зажатой под мышкой шляпой бродил по комнате, внимательно изучая ковер. Он наклонялся так низко, что пенсне едва не падало у него с носа. Фелл осмотрел также картину, ряды книг и нефритового буйвола на столе. Он наклонился, чтобы еще раз заглянуть в камин, и вновь поднял голову, чтобы рассмотреть герб. Герб вызывал у него особый интерес — Рэмпол видел это, но одновременно доктор успевал наблюдать за мадам Дюмон. Эго не укрылось и от внимания женщины. Она попыталась проигнорировать это открытие, но нервные жесты выдавали ее. Это было похоже на безмолвную схватку.

— У меня есть к вам и другие вопросы, мистер Миллз, — сказал Хедли, — в частности, о случае в “Уорвикской таверне” и об этой картине… Но они могут подождать, пока мы не выясним все остальное. Вы не сходите вниз и не попросите мисс Гримо и мистера Мэнгэна подняться сюда? А заодно позовите и мистера Дрэймена, если он уже вернулся… Благодарю вас. Одну минуточку! У вас есть вопросы, мистер Фелл?

Доктор покачал головой. Рэмпол заметил, что женщина вздрогнула.

— Ваш друг обязательно должен слоняться взад–вперед? — нервно воскликнула она, и иностранный акцепт в ее речи зазвучал уже сильнее. — Это действует на нервы! Это…

Хедли участливо пояснил:

— Я вас понимаю, мадам, но, к сожалению, это его привычка.

— Да кто вы такой, в конце концов? Вы вошли в мой дом…

— Простите, я должен был сразу представиться. Я — старший полицейский офицер Хедли из управления уголовной полиции. Это — мистер Рэмпол. А это — доктор Фелл, о котором вы, наверное, слышали.

— Да. Кажется, да, — она кивнула, потом хлопнула ладонью по столу. — Пусть так. Но все равно, не могли бы вы отказаться от вашей дурацкой привычки? И потом, мне холодно! Нельзя ли, в конце концов, затопить камин, чтобы немного согреться?

— Не советую этого делать, — сказал доктор Фелл, — во всяком случае до тех пор, пока мы не выясним, что это за бумаги были там сожжены. Там было целое аутодафе.

Эрнестина Дюмон воскликнула, теряя терпение:

— О боже! Почему вы все так глупы? Почему вы сидите здесь? Вам отлично известно, кто это сделал. Это был тот самый Флей, и вы это знаете. Так почему вы не схватите его? Почему вы сидите здесь и задаете идиотские вопросы, когда я говорю вам, что это был он?

В глазах ее мелькнула какая–то азиатская кровожадность, словно она представила, как Флей уже всходит на эшафот.

— Вы знакомы с Флеем? — спросил Хедли.

— Нет, нет! Я никогда его не видела. Я имею в виду, до этого не видела. Но Шарль мне сказал.

— Что он вам сказал?

— Этот Флей — сумасшедший. Шарль никогда не был с ним знаком, но у того была бредовая идея, что он связан с нечистой силой. У него якобы есть брат, который тоже, — она покрутила пальцем у виска, — вы понимаете? Так вот, Шарль сказал мне, что Флей должен прийти к нему сегодня вечером, в половине десятого. Шарль велел мне впустить его. Но когда я выносила из кабинета кофейный поднос около половины десятого, он засмеялся и сказал, что если этот человек до сих пор не пришел, то он уже никогда не придет. Шарль сказал: “Завистливые люди обычно пунктуальны”. Но он ошибся. Звонок зазвонил без четверти десять. Я открыла дверь. На ступеньках стоял человек. Он протянул мне визитную карточку и сказал: “Не передадите ли вы это профессору Гримо? И спросите, не примет ли он меня?”

Хедли облокотился о спинку дивана и внимательно слушал ее.

— А как насчет фальшивого лица–маски? Вам это не показалось странным?

— Я не видела, что это маска. Разве вы не заметили, что в прихожей горит только одна лампа? Позади него горел уличный фонарь, и все, что я могла видеть, — это его силуэт. Он говорил вежливо и протягивал мне карточку, так что в ту минуту я не могла и подумать, что…

— Минуточку! Вы бы узнали этот голос, если бы услышали его еще раз?

— Не знаю… Пожалуй, да… Но он звучал искаженно, его заглушала маска, теперь я это понимаю… Ах, почему здесь такие мужчины? — Она откинулась в кресле, и из глаз ее брызнули слезы. — Я женщина, но я знаю! Если кто–то нанес вам обиду, то вы его выследите и убьете, а потом ваши друзья придут в суд и присягнут, что вы в это время были в другом месте. Но вы не будете надевать размалеванную маску, как старик Дрэймен с детворой в ночь перед Рождеством, вы не будете вручать карточку, как этот выродок, подниматься, убивать человека в его кабинете, а потом скрываться через окно! Это похоже на страшные истории, которые я слышала в детстве… — ее терпение иссякло, и началась истерика. — О боже, Шарль! Бедный, бедный Шарль! — причитала она.

Хедли спокойно ждал. Эрнестина Дюмон быстро взяла себя в руки и вновь стала холодной и отчужденной, как картина, стоящая напротив. Лишь грудь тяжело вздымалась и слышался скрип ногтей о подлокотники кресла.

— Значит, этот человек сказал, — напомнил Хедли, — что, мол, не передадите ли вы карточку? Хорошо. А мистер Мэнгэн и мисс Гримо, насколько я понимаю, находились в это время в гостиной недалеко от входной двери?

— Странно, что вы меня об этом спрашиваете. Интересно, почему? Да, они, кажется, были там, я не обратила внимания.

— Вы не помните — дверь комнаты была открыта или закрыта?

— Не знаю. Но мне кажется, что она была закрыта, иначе в прихожей было бы светлее.

— Продолжайте, пожалуйста.

— Значит, этот человек дал мне карточку, и я уже хотела сказать: “Входите, пожалуйста, я сейчас узнаю”, когда я вспомнила! Я не рискнула остаться один на один с сумасшедшим и решила подняться и позвать Шарля вниз. Поэтому я сказала ему: “Подождите здесь, я спрошу”, и быстро захлопнула дверь у него перед носом, так что замок защелкнулся, и он не мог зайти. Потом я подошла к лампе и взглянула на карточку. Она до сих пор у меня, и я могу показать ее вам. Она была чистой!

— Чистой?

— На ней ничего не было напечатано или написано. Я пошла наверх, чтобы показать ее Шарлю и попросить его спуститься вниз. Но бедняга Миллз уже рассказал вам, что случилось дальше. Собралась постучать в дверь и услышала, что кто–то поднимается по лестнице за мной. Я обернулась, и это был он, тощий и длинный, прямо за моей спиной! Но я могу поклясться на распятии, что заперла эту дверь внизу! Однако я не испугалась! Нет! Я спросила, что все это значит? И опять же, поймите, я не могла видеть фальшивое лицо, потому что яркий свет лестничного пролета был у него за спиной. Он ответил мне по–французски: “Мадам! Вы не имеете права так обращаться со мной”, потом опустил воротник пальто, снял лыжную шапочку и сунул ее в карман. Я открыла дверь, чтобы позвать Шарля, но Шарль уже стоял на пороге. Только тогда я увидела маску, она была бледно–розовая, почти как настоящее тело. И прежде чем я успела что–нибудь сделать, он заскочил в комнату, захлопнул за собой дверь и повернул ключ в замке.

Она замолчала и перевела дыхание.

— А потом?

Она грустно сказала:

— Я ушла, как велел Шарль, не поднимая шума. Но ушла недалеко: чуть–чуть спустилась по лестнице так, чтобы не терять из виду дверь, и не покидала своего поста до тех пор, пока не услыхала выстрел. Я была там, когда Стюарт кинулся к двери и начал колотить в нее, когда вы все начали подниматься по лестнице. Но уже не могла ничего сделать. Я знала, что там произошло. Почувствовав, что силы оставляют меня, я едва успела дойти до своей комнаты на втором этаже, и мне стало плохо. У женщин это бывает, — губы у нее задрожали, — но Стюарт был прав: никто не выходил из этой комнаты, и господь свидетель, что мы говорим правду. Не знаю, как это чудовище вышло отсюда, но только не через дверь… А сейчас — я прошу, я умоляю вас — разрешите мне уйти. Мне нужно в больницу, к Шарлю…

Глава 5 ЗАГАДОЧНЫЕ СЛОВА

Ей ответил доктор Фелл. Он стоял спиной к камину на фоне скрещенных рапир и геральдического щита и в окружении полок со старинными книгами и белыми мраморными бюстами выглядел как барон эпохи феодализма. Его пенсне на носу хищно блеснуло, он откусил кончик сигары и аккуратно бросил его в камин.

— Мадам, — сказал он, — мы не хотим вас задерживать. Я должен вам сказать, что у меня нет никаких сомнений в правдивости вашего рассказа, так же как и в правдивости рассказа мистера Миллза. Прежде чем перейти к главному, я докажу, что верю вам. Мадам, не помните ли вы, во сколько сегодня вечером кончился снегопад.

Мадам Дюмон настороженно взглянула на него. Несомненно, она слыхала о докторе Фелле.

— Какое это имеет значение? По–моему, было полдесятого. Да! Я это помню, потому что когда поднималась к Шарлю с кофе, то выглянула в окно и заметила, что снег больше не идет. Это так важно?

— О да, мадам, это очень важно! Иначе ситуация, с которой мы столкнулись, невозможна лишь наполовину… Вы совершенно правы. Гм! Вы помните, Хедли? Примерно в полдесятого он и кончился. Верно?

— Да, — ответил полицейский. Он с недоверием смотрел на Фелла. — Это было точно в половине десятого. Ну и что?

— А то, что снегопад прекратился не только за сорок минут до того, как незнакомец скрылся из этой комнаты, — продолжал доктор, — но он прекратился за пятнадцать минут до того, как тот пришел в дом. Верно, мадам? Он позвонил в дверь без четверти десять? Хорошо… А теперь, Хедли, вспомните, когда мы подъехали к дому? Вы не заметили, что при входе в дом ни на ступеньках, ни на тротуаре перед крыльцом не было ни одного следа?

Хедли издал приглушенный рык:

— О, ч–ч–черт! Это верно! Весь тротуар был нетронутым. Это… — Он замолчал и повернулся к мадам Дюмон. — Значит, это и есть ваше доказательство того, что вы ей верите? Фелл, вы что, свихнулись? Мы же слышали рассказ о том, как человек позвонил, потом прошел сквозь закрытую дверь, и все это через пятнадцать минут после того, как кончился снегопад, и тем не менее…

Доктор Фелл усмехнулся.

— А чему, собственно, вы удивляетесь? Ведь уже ясно, что он исчез отсюда, не оставив следов. Так неужели вас огорчает известие, что он явился сюда точно так же?

— Я не знаю, — ответил Хедли, — но, черт побери, это так! Сколько я имел дела с убийствами в закрытых комнатах, убийцы всегда входили и выходили по–разному. Если я обнаружу способ, который одинаково хорошо работает в обоих направлениях, это перевернет все мои представления. Значит, вы говорите…

— Послушайте, пожалуйста, — вмешалась мадам Дюмон, бледная от волнения, — я сказала вам чистую правду, свидетель бог!

— И я верю вам, — сказал доктор Фелл, — не обращайте внимания на Хедли. Он вам тоже поверит, когда я ему объясню. Я и не думаю сомневаться в том, что вы нам сказали. Но я очень сомневаюсь в том, что вы собираетесь сказать нам сейчас.

Хедли прищурился:

— Я всегда этого боялся. Я всегда терпеть не мог ваших чертовых парадоксов. Честно говоря, я…

— Продолжайте, пожалуйста, — сказала женщина.

— Кхе–кхе… Благодарю вас. Итак, мадам, сколько времени вы служите экономкой у Гримо? Хотя нет, неправильно. Лучше так: сколько времени вы с ним знакомы?

— Больше двадцати пяти лет, — ответила она. — Когда–то я была больше, чем экономкой…

Взгляд ее опустился на скрещенные пальцы, но когда она вновь подняла его… Глаза ее сверкнули — с таким блеском поджидают в засаде врага, чтобы неожиданно наброситься на него.

— Я расскажу вам, — продолжала она спокойно, — и надеюсь, что вы дадите мне слово сохранить все услышанное в тайне. Это может вызвать ненужные разговоры, не имеющие отношения к данному делу. Речь идет не обо мне, поймите меня. Розетта Гримо — моя дочь. Она родилась здесь, в Англии, и в книгах регистрации иностранцев на Боу–стрит должна сохраниться запись. Но она не знает об этом — никто об этом не знает. Я вас умоляю, сохраните это в тайне!

Блеск в ее глазах погас, голос зазвучал совсем тихо.

— Ну что же, мадам, — сказал доктор Фелл, — я не думаю, чтобы это каким–то образом касалось нас. Мы–то, конечно, никому не скажем…

— Что вы имеете в виду?

— Мадам, — вежливо сказал доктор. — Я не знаком с юной леди, но держу пари, что все эти годы вы беспокоились напрасно. Она, скорее всего, уже знает. Таковы все дети. И она пытается скрыть это от вас. И все от того, что мы привыкли думать, будто до двадцати лет человеку недоступны сильные переживания. Давайте забудем об этом, хорошо? — Он улыбнулся. — Вот что я хотел спросить: где и когда вы познакомились с Гримо? Это произошло до того, как вы приехали в Англию?

Глубоко вздохнув, она ответила:

— Да, в Париже.

— Вы парижанка?

— Что, что? Нет, во всяком случае не по рождению. Я из провинции. Мы познакомились с Шарлем, когда я работала в Париже костюмершей.

Хедли заглянул в свою записную книжку.

— Костюмершей? — переспросил он. — Вы хотите сказать — портнихой?

— Нет, я имею в виду то, что сказала. Я работала в парижской Опере. Вы можете это проверить. И чтобы сберечь ваше время, я скажу, что замужем никогда не была, и моя девичья фамилия — Дюмон.

— А Гримо? — спросил доктор Фелл. — Он откуда родом?

— Кажется, с юга Франции. Но учился в Париже. Все его родные умерли, так что вряд ли это вам что–нибудь даст. Он унаследовал все их деньги.

В ее ответах чувствовалась внутренняя напряженность, не соответствовавшая простоте вопросов. Зато следующие три вопроса доктора Фелла были настолько необычны, что Хедли оторвал глаза от своих записей, а мадам Дюмон недовольно поморщилась.

— Какого вы вероисповедания, мадам?

— Греко–католического, а что?

— Гм… Был ли доктор Гримо когда–нибудь в Соединенных Штатах, есть ли у него там друзья?

— Никогда не был. И, насколько мне известно, друзей у него гам тоже нет.

— Говорят ли вам что–нибудь слова “семь башен”, мадам?

— Нет! — побелев, как мел, воскликнула мадам Дюмон.

Доктор Фелл, закончив раскуривать сигару, рассматривал женщину сквозь клубы дыма. Он отошел от камина, и она инстинктивно вжалась в спинку кресла. Но Фелл всего лишь указал рукой на картину, точнее — на белеющие на горизонте горы.

— Я не интересуюсь тем, что здесь изображено, — продолжал он, — но я спрашиваю: говорил ли профессор Гримо, зачем он купил это? В чем заключается ее сила, ее магические чары? И как он рассчитывал с ее помощью уберечься от пули? Или, может, от дурного глаза? — Словно вспомнив что–то, удивившее его, доктор замолчал. Потом он подошел к картине, поднял ее одной рукой с пола и с любопытством повертел.

— О боже! — сказал Фелл изумленно. — О боже! Вот это да!

— В чем дело? — насторожился Хедли. — Что вы там заметили?

— Нет, нет, ничего! — ответил доктор. — В этом–то все и дело! А как по–вашему, мадам?

— Я думаю, — дрожащим голосом сказала женщина, — что вы — самый странный человек из всех, кого я знала. Я не знаю, что означает эта картина. Шарль мне ничего не говорил, только посмеивался. Почему бы вам не спросить у художника? Его зовут Барнэби, он должен знать. Но вы никогда не делаете то, что нужно. По–моему, это похоже на изображение вымышленной страны. Доктор Фелл кивнул.

— Я боюсь, что вы правы, мадам. Я не думаю, что эта страна существует. И если три человека были похоронены в ней, их будет нелегко найти. Как по–вашему?

— Да прекратите вы, наконец, говорить загадками! — воскликнул Хедли, но тут же заметил, что слова доктора произвели на Эрнестину Дюмон неожиданное впечатление: она вздрогнула, как от удара током, и быстро встала из кресла.

— Я ухожу, — сказала она. — И вы не сможете меня задержать. Вы здесь все сумасшедшие! Вы сидите здесь, а Пьер Флей тем временем скрылся. Почему вы не преследуете его? Почему вы ничего не делаете?

— Потому, мадам, что доктор Гримо сказал, что Пьер Флей не совершал этого преступления, — Фелл выпустил из рук картину, и она со стуком упала на спинку дивана. Вид этой вымышленной страны, да еще с тремя надгробиями посреди скрюченных деревьев неожиданно внушил Рэмполу страх. Он все еще рассматривал картину, когда на лестнице раздались шаги.

Все облегченно вздохнули, увидев простое честное лицо сержанта Беттса, которого Рэмпол помнил по делу об убийстве в лондонском Тауэре. За ним вошли двое с аппаратурой для фотографирования и снятия отпечатков пальцев. Полицейский в форме остановился позади Миллза, Бойда Мэнгэна и девушки, вошедших в комнату.

— Бойд сказал, что вы хотели меня видеть, — сказала девушка сдержанно, — но я уехала со “скорой помощью”. Надеюсь, вы меня поймете. Поспешите туда, тетушка Эрнестина, отец умирает…

Розетта Гримо изо всех сил старалась сохранять спокойствие, но даже по тому, как она снимала перчатки, было заметно, что ей это плохо удается. Рэмпол был удивлен, увидев, что ее волосы, аккуратно уложенные за уши, были густого русого цвета. Лицо ее было довольно крупным, с заметно выступающими скулами, не то чтобы красивое, но привлекательное и живое. Широкий рот, с ярко накрашенными губами, странно контрастировал с продолговатыми карими глазами. Девушка прильнула к Мэнгэну, державшему ее норковую шубку. Она была близка к истерике.

— Да пойдете вы или нет? — воскликнула Розетта Гримо. — Вы что, не понимаете, что он умирает, тетушка Эрнестина?

— Если эти джентльмены отпускают меня, — ответила женщина спокойно, — я пойду.

Между двумя женщинами словно пробежала электрическая искра. Они обменялись быстрыми взглядами. Хедли сохранял молчание, словно присутствуя на очной ставке двоих подозреваемых в Скотленд—Ярде. Потом он сказал:

— Мистер Мэнгэн, не отведете ли вы мисс Гримо в комнату мистера Миллза в конце холла? Благодарю вас, мы сейчас к вам придем. А вы подождите, мистер Миллз!.. Беттс!

— Да, сэр?

— Я хочу поручить вам опасную работу. Мэнгэн не передавал вам, чтобы вы захватили веревки и фонарь? Хорошо. Необходимо чтобы вы поднялись на крышу и исследовали каждый ее дюйм в поисках любых следов, особенно над этой комнатой. Потом спускайтесь во двор за домом и осмотрите его и оба смежных двора тоже. Мистер Миллз поможет вам… Престон! Вы здесь?

Остроносый молодой человек вошел в комнату из холла — это был сержант Престон, чьей специальностью было искать тайники, и который в громком деле с “Очевидцем смерти” обнаружил потайное укрытие в стене.

— Пройдите везде и посмотрите, нет ли тайников. Простучите все стены. Проверьте, не мог ли преступник уйти через дымоход… Вы, ребята, занимайтесь отпечатками пальцев и фотографированием. Каждое пятно крови, прежде чем сфотографировать, отмечайте мелом. Но не трогайте эту сгоревшую бумагу в камине… Констебль! Где, черт побери, констебль?

— Я здесь, сэр!

— Вы позвонили на Боу–стрит насчет человека по имени Пьер Флей?.. Хорошо. Теперь отправляйтесь и привезите его сюда. Если никого нет дома, подождите. Послали кого–нибудь в театр, где он работает?.. Прекрасно! Пока все. По местам!

Он вышел в холл, бормоча себе что–то под нос. Доктор Фелл вышел вслед за ним.

— Послушайте, Хедли, — спросил он на ходу. — Ведь вы идете беседовать с мисс Гримо? Я полагаю, что принесу больше пользы, если останусь здесь и помогу вашим дилетантам фотографировать…

— Если они с вашей помощью испортят пленку, меня повесят, — усмехнувшись ответил Хедли. — Пленка стоит денег, а кроме того, нам нужны доказательства. Давайте поговорим с вами в частном порядке. Что это за чертовщина насчет семи башен и людей, похороненных в стране, которой не существует? Я уже имел дело с вашими мистификациями, но до такой степени — никогда. Давайте–ка лучше сравним наши записи. Что вы…

Он обернулся, потому что Стюарт Миллз взял его за локоть.

— Э–э–э… Прежде чем я поведу вашего сержанта на крышу, — сказал секретарь, — я должен вам сказать, что, если вы хотите побеседовать с мистером Дрэйменом, то он дома.

— Дрэймен? Да, да! Когда он вернулся?

Миллз пожал плечами:

— Насколько я могу предположить, он не возвращался. Он вообще никуда не уходил. Я только что заглянул в его комнату…

— Зачем? — с неожиданным интересом спросил доктор Фелл.

Секретарь часто заморгал.

— Любопытство, сэр. Я застал Дрэймена спящим, и разбудить его будет нелегко — наверное он принял снотворное. Мистер Дрэймен обожает его. Он не наркоман, это просто слабость.

— Самые ненормальные домочадцы из всех, что я видел, — заметил Хедли. — И что дальше?

— А дальше, сэр, внизу находится один из друзей доктора Гримо. Он только что прибыл и хочет видеть вас. Не думаю, что у него что–то срочное, но он — один из тех, кто был в “Уорвике” в среду вечером. Его зовут Петтис, мистер Энтони Петтис.

— Петтис, вы говорите? — переспросил Фелл. — Это тот самый Петтис, что собирает истории о привидениях и пишет всякую чушь? Гм… Хорошо. Какое отношение он имеет ко всему этому делу?

— Я тоже спрашиваю: какое отношение он имеет к делу? — спросил Хедли. — Послушайте, у меня нет сейчас времени с ним беседовать. Возьмите у него, пожалуйста, адрес, скажите, что я сам завтра к нему зайду. Благодарю вас, — он повернулся к Феллу. — А теперь, пожалуйста, продолжайте — насчет семи башен и вымышленной страны.

Доктор Фелл подождал, пока Миллз уведет сержанта Беттса. В доме было тихо, единственное, что нарушало тишину, — звук голосов из комнаты профессора. Желтый свет из ниши на лестнице по–прежнему освещал холл. Фелл, озираясь, подошел к зашторенным окнам и убедился, что все три окна закрыты изнутри. Затем он обратился к Хедли и Рэмполу.

— Я полагаю, что нам необходимо сравнить наши заметки, прежде чем мы пригласим остальных свидетелей. Но ни слова о семи башнях! Единственное, что у нас есть, — это несколько бессвязных слов, произнесенных жертвой, и они могут быть ниточкой к разгадке этой тайны. Я имею в виду то, что пробормотал Гримо перед тем, как потерять сознание. Помните, вы спросили оба: был ли стрелявший в него Пьером Флеем? Он покачал головой. Тогда вы спросили, кто это сделал? Что он ответил? Я хочу, чтобы все по очереди вспомнили, что услышали.

Он взглянул на Рэмпола. Молодой человек задумался. Он запомнил отдельные слова, но стоявшее перед глазами зрелище окровавленной груди профессора Гримо мешало собраться с мыслями.

— Первое, что он сказал, — ответил Рэмпол, — прозвучало как “хор”.

— Чушь! — вмешался Хедли. — Я записал все, что услышал. Первое слово было похоже на “вата”, и пусть меня повесят, если…

— Подождите, не перебивайте, — сказал Фелл. — Продолжайте, Тед!

— В общем, я не поручусь за точность, но дальше я услышал: “не самоубийство” и “не мог использовать веревку”. Потом было что–то вроде “крыша” и “снег”, а потом — “новый год”. Последние его слова я понял как “слишком светло”. Повторяю, за точность я не ручаюсь.

Хедли был снисходителен.

— Вы все перепутали, — сказал он. — Даже если и поняли кое–что правильно. Хотя надо сказать, что мои записи все равно ничего не проясняют. После “вата” он сказал “родник”. Вы правы насчет “веревки”, хотя про “самоубийство” я ничего не слышал. “Снег” и “крыша” услышаны верно, “слишком светло” было потом, затем он сказал “был пистолет”, в самом конце он сказал что–то про “новый год” и — я еле расслышал — еще что–то вроде “не вините бедного…”, и все.

— О боже! — вздохнул доктор Фелл. — Джентльмены! Это невероятно, но, кажется, я могу объяснить, что он сказал. Пусть я и не слышал всего этого, но могу предположить, что вы одинаково далеки от истины.

— Ну, а какова же ваша версия? — спросил Хедли.

Доктор прошелся взад и вперед по холлу.

— Я слышал только первые несколько слов, — сказал он. — И они вполне объяснимы, если только прав я. А все остальное — просто бред…

— Нет, нет, ни в коем случае! — подал голос Хедли, постучав пальцем по своей записной книжке. — Если привести все в порядок и записать все, что мы услышали, а потом сравнить… Вог так. Тогда у нас получится:

а) Ваш вариант:

“Хор. Не самоубийство. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Новый год. Слишком светло”.

б) Мой вариант:

“Вата. Родник. Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Слишком светло. Был пистолет. Не вините бедного…”

— Вот что у нас получилось, — продолжал Хедли. — И, как всегда, Фелл, вы уцепились за самую бессмысленную часть. Я могу объяснить то, что было сказано в конце, но скажите, какого черта умирающий человек будет бормотать о вате и роднике?

Доктор Фелл посмотрел на свою почти истлевшую сигару.

— Гм… Да! Нам следует внести ясность в это дело. Слишком много непонятного. Давайте последовательно все рассмотрим… Во–первых, друзья, что случилось в этой комнате после того, как Гримо был застрелен?

— Откуда я могу знать? Этот же вопрос я могу задать вам. Если здесь нет тайного хода…

— Нет, нет! Я не имею в виду этот фокус с исчезновением. Вы настолько увлечены этой загадкой, что даже не пытаетесь спросить себя: а что еще здесь произошло? Во–первых, давайте выясним очевидные вещи, которым мы можем найти объяснение, и отсюда будем вести дело дальше. Итак, что должно было произойти в этой комнате после того, как профессор Гримо был застрелен? Начнем с этих следов вокруг камина…

— Вы имеете в виду, что преступник поднялся по дымоходу?

— Я абсолютно уверен, что он этого не делал, — раздраженно ответил доктор Фелл. — Этот дымоход настолько тесен, что вы и кулак в него не просунете! Подумайте! Во–первых, тяжелый диван был сдвинут со своего места. На его спинке много крови, словно Гримо упал и сполз с него. Ковер перед камином тоже весь в крови, стул отброшен от камина. Наконец, я обнаружил пятна крови на каминной решетке и даже внутри камина. Они вели к большой куче сожженной бумаги, заполнившей камин.

Теперь подумайте о поведении преданной профессору мадам Дюмон. В комнате ее внимание было приковано к камину. Мадам Дюмон то и дело смотрела на него, и у нее едва не началась истерика, когда она поняла, что меня он тоже интересует. Если вы помните, мадам Дюмон предприняла неуклюжую попытку заставить растопить камин, хотя должна была бы понимать, что нас этим не проведешь. Нет, друзья, там кто–то пытался сжечь какие–то письма или документы, и она хотела убедиться, что все сожжено.

— Значит, ей было об этом известно? — спросил Хедли. — А вы, тем не менее, сказали, что верите ей.

— Да, я верил и верю ее рассказу о посетителе и убийстве. В чем я сомневаюсь — это в сведениях, которые она сообщила нам о себе и о Гримо… Теперь подумайте еще раз о том, что произошло! Таинственный посетитель застрелил Гримо. Гримо, находясь в сознании, не зовет, тем не менее, на помощь, не пытается задержать убийцу, поднять шум или наконец открыть Миллзу, колошматившему в дверь. Он делает что–то другое и с таким усердием, что даже, как заметил доктор, усугубляет свою рану в легком.

А я скажу вам, что он делал! Он знал, что жить ему осталось недолго, и вот–вот в комнату ворвутся люди, а возможно — и полиция. У него было что уничтожать. Вот он и возился у камина, сжигая эти улики. Отсюда и сдвинутый диван, и пятна крови — вам теперь понятно?

Ответом было общее молчание.

— А эта женщина, мадам Дюмон? — наконец спросил Хедли.

— Она, конечно, знала об этом. Это была их общая тайна. И она, конечно же, любила его.

— Если это верно, то значит, он уничтожал что–то чертовски важное, — сказал Хедли. — Как вы догадались? И что это за тайна? Почему вы думаете, что у них вообще была какая–то страшная тайна?

Доктор Фелл пригладил волосы.

— Я едва ли смогу вам это объяснить, — сказал он. — Но кое–что и меня озадачивает. Видите ли, и Гримо, и Дюмон — такие же французы, как мы с вами. Женщина с такими резко очерченными скулами, произносящая “х” как “г”, не может принадлежать к латинской расе. Но это неважно. Они оба — мадьяры. Чтобы было ясно: Гримо родом из Венгрии. Его настоящее имя — Кароль, или Шарль, Гримо—Хорват. У него, вероятно, мать француженка. Он приехал из Трансильвании, которая раньше входила в состав Венгерского королевства, но была аннексирована Румынией после войны 1914–18 годов. В начале нашего века Кароль Гримо—Хорват и два его брата были заключены в тюрьму. Я говорил вам, что у него было двое братьев? Одного мы не знаем, а второй называет себя Пьером Флеем.

Мне неизвестно, какое преступление совершили братья Хорваты, но они были заключены в тюрьму Зибентюрмен^[2], на рудники в районе Траджа, в Карпатских горах. Шарль, по–видимому, сбежал. Самая страшная тайна в его жизни теперь не может иметь отношения к тюремному заключению или даже к побегу из тюрьмы — Венгерское королевство разгромлено и больше не существует. Более вероятно, что произошло что–то ужасное между братьями, имеющее отношение к тем трем гробам и погребению заживо, то, что могло иметь для него гибельные последствия при разглашении. Это все, что я могу сейчас сказать. У кого–нибудь из вас есть спички?

Глава 6 СЕМЬ БАШЕН

Хедли протянул доктору Феллу коробок спичек и недовольно посмотрел на него.

— Вы шутите, — спросил он, — или это — черная магия?

— Ничего подобного. Я бы не прочь обладать такими способностями. Эти три гроба… Черт побери, Хедли! — воскликнул доктор, схватившись за голову. — Кажется, я догадался!

— Да уж я вижу. Вы знали это все раньше? Как вы узнали? Подождите! — Хедли заглянул в свою записную книжку: “Хор”, “Вата”, “Родник”. Другими словами, вы хотите сказать, что Гримо на самом деле пытался произнести “Хорват” и “рудник”? Тогда все понятно! Если это действительно так, то у нас в руках ключ к разгадке всего остального!

— Насколько я понял, — сказал Фелл, — вы согласны со мной. Благодарю вас. Как вы здесь остроумно заметили, умирающие обычно не говорят о вате и родниках. Если наша версия верна, то все тогда становится на свои места. Он действительно сказал это, Хедли, и я слышал все именно так. Вы спросили его об имени убийцы, не так ли? Был ли это Флей? Нет. Тогда кто это сделал? И он ответил: “Хорват”.

— А это и его подлинное имя.

— Да. Послушайте, — сказал доктор Фелл, — если это прольет бальзам на ваши раны, я скажу вам, что это — не сложная детективная загадка, и у меня не было никаких источников информации за пределами этой комнаты. Сейчас я раскрою их вам, хотя, видит бог, я все время пытался подсказать.

Это было так. Мы услышали от Теда Рэмпола о странном посетителе, угрожавшем Гримо и многозначительно говорившем о людях, которых похоронили заживо. Гримо воспринял его серьезно, он явно знал этого человека и знал, о чем он говорит, потому что после этого он приобретает картину, изображающую три могилы. Когда вы спросили Гримо, кто стрелял в него, он называет фамилию: “Хорват” и говорит что–то о рудниках. Показалось вам странным — слышать это от французского профессора или нет, еще удивительнее было увидеть здесь этот герб над камином, видите: орел, полумесяц и скрещенные рапиры…

— К черту геральдику, — резко отозвался Хедли, — что он означает?

— Это — герб Трансильвании. Бывший герб бывшей страны, едва ли известной в Англии (и во Франции тоже) даже до войны. Итак, венгерское имя, потом венгерский герб. Потом — эти книги, которые я показывал вам. Вы знаете, что это за книги? Это английские книги, переведенные на венгерский язык. Я не смог прочитать их…

— Слава богу!

— …но я смог, по крайней мере, узнать полное собрание сочинений Шекспира, “Письмо Йорика к Элизе” Стерна и “Эссе о человеке” Попа. Это было настолько странно, что я просмотрел их все.

— А что здесь странного? — спросил Рэмпол, — обычные книги, как в любой домашней библиотеке. В вашей, например.

— Конечно. Но представьте, что француз хочет почитать английских авторов. Он прочтет их по–английски или достанет французский перевод. Но едва ли он начнет свое знакомство с английской литературой с перевода на венгерский язык. Другими словами, это не просто венгерские книги, но это и французские книги, по которым француз мог бы практиковаться в своем знании венгерского языка, это — книги английских авторов. Родным языком того, кто был их хозяином, был венгерский! Я просмотрел книги, надеясь обнаружить имя, и когда нашел “Кароль Гримо—Хорват, 1898 год”, нацарапанное на одном форзаце, это все поставило на свои места. Если “Хорват” было его настоящим именем, почему он так долго скрывал это? Вспомните слова: “похороненные заживо” и “рудник”, и вам все станет ясно. Но когда вы спросили, кто стрелял в него, он ответил “Хорват”. Профессор явно говорил не о себе, а о ком–то еще по фамилии Хорват. Когда я подумал об этом, Миллз как раз рассказывал о человеке в таверне по имени Флей. Миллз сказал, что в этом человеке ему что–то показалось очень знакомым, хотя раньше он его никогда не видел, а его речь звучала пародией на профессорскую. Что это может означать? Да только то, что это был его родной брат! Вы помните, речь шла о трех гробах, но Флей упомянул только о двух братьях. Значит, Гримо был третьим братом!

Только я об этом подумал, как вошла мадам Дюмон, славянская внешность которой не оставляла никаких сомнений. Если бы я сразу сказал, что Гримо — выходец из Трансильвании, это бы сузило область нашего расследования. Но к ней нужно было подходить осторожно. Обратите внимание на фигурку буйвола на столе профессора. Это ничего вам не напоминает?

— Во всяком случае не Трансильванию, — ответил Хедли, — это скорее наводит на мысль о Диком Западе — “Буффало—Билл”, краснокожие и прочее… Постойте! Поэтому вы спрашивали у нее, был ли когда–нибудь Гримо в Соединенных Штатах?

Доктор Фелл кивнул:

— Это был вполне невинный вопрос, и она ответила. Я бывал в Венгрии, Хедли. Я, начитавшись о Дракуле, ездил туда в молодые годы. Трансильвания — единственная европейская страна, где выращивают буйволов, — их используют как тягловый скот. Венгрия полна самых разных вероисповеданий, но Трансильвания принадлежит к греко–католической церкви. Я спросил Эрнестину Дюмон о ее вероисповедании, и она подтвердила мои подозрения. И тогда я подбросил ловушку, которая не сработала бы, если Гримо каким–либо законным образом был связан с рудниками. Но я назвал единственную тюрьму в Трансильвании, заключенные которой работают на рудниках, — Зибентюрмен, Семь Башен, даже не упомянув, что речь идет о тюрьме. Это почти добило мадам. Теперь вы, наверно, поймете мое замечание о семи башнях и стране, которой не существует. И ради бога, дайте же мне наконец спички!

— Они у вас в руке, — ответил Хедли, подойдя к доктору и взяв у него сигару. — Ну что ж, это звучит вполне правдоподобно. Ваша ловушка насчет тюрьмы сработала. Но предположение о том, что три человека являются братьями… Честно говоря, считаю это самым слабым местом в ваших рассуждениях…

— Допустим. И что из этого?

— Только то, что это решающий момент. Предположим, что Гримо хотел сказать не о человеке по фамилии Хорват, стрелявшем в него, а каким–то образом имел в виду самого себя? Тогда убийца может быть кем угодно. Но если все же эти трое братьев — не выдумка, и он хотел об этом нам сообщить, тогда все очень просто. Мы приходим к выводу, что стрелял Пьер Флей, или, в крайнем случае, брат Флея. Флея мы можем схватить в любое время, а что касается его брата…

— А вы уверены, что узнаете этого брата, — спросил доктор Фелл, — если встретите его?

— А как вы думаете?

— Я подумал о Гримо. Он владел английским языком в совершенстве и не менее свободно сходил за француза. Я не сомневаюсь, что он действительно учился в Париже, а мадам Дюмон в самом деле шила костюмы в Опере. Потом он почти тридцать лет жил в Англии, читал свои лекции, никому ничем не угрожая и ничем не выделяясь. Никто и никогда не замечал в нем ничего дьявольского, хотя мне кажется, что это был подлинный дьявол в человеческом обличье. Никто его ни в чем не подозревал. Он носил твидовые костюмы, аккуратно стригся, любил портвейн и стал заурядным британским сквайром… А где же его третий брат? Он–то меня больше всего интересует. Представьте, что он сейчас здесь, среди нас, и никто не знает, кто он такой на самом деле.

— Возможно. Но мы ничего не знаем об этом брате.

Доктор Фелл, пытаясь раскурить сигару, поднял глаза кверху:

— Да. И это беспокоит меня, Хедли. — Он на мгновение замолк, потом отбросил спичку и выпустил клуб дыма. — Мы имеем двух теоретических братьев, которые взяли себе французские имена, Шарль и Пьер. Кроме них, есть еще третий. Для краткости назовем его Анри…

— Послушайте, вы хотите сказать, что вы о нем тоже что–то знаете?

— Напротив, — ответил доктор Фелл, — я хочу подчеркнуть, как мало нам известно. Мы знаем о Шарле и Пьере. Но у нас нет ничего об Анри, хотя Пьер и использовал его в своих угрозах. Это было, если помните: “У меня есть брат, который может больше, чем я”, “Он очень опасен для вас” и так далее. Но за этим никто не вырисовывается: ни человек, ни призрак. Это беспокоит меня. Мне кажется, что за всем этим делом стоит поистине ужасная фигура, он использует полоумного Пьера в своих гнусных целях и он также опасен для Пьера, как был для Шарля. Я не могу избавиться от мысли, что в сцене в “Уорвикской таверне” он был тайным режиссером, и сам был где–то рядом, наблюдая за происходящим. Что… — Доктор Фелл обвел взглядом присутствующих. — Я надеюсь, что ваш констебль задержит Пьера и не спустит с него глаз? Он может оказаться чрезвычайно полезен.

Хедли сделал неопределенный жест рукой.

— Да, я понимаю, — сказал он, — но вернемся к фактам. Собрать факты будет нелегко, предупреждаю вас заранее. Сегодня же я свяжусь по телеграфу с румынской полицией. Но если Трансильвания была аннексирована, в неразберихе и беспорядке, которые царили там, официальные документы могли и не сохраниться. К тому же сразу после войны в тех местах был большевистский мятеж, не так ли? Но как бы то ни было, нам нужны факты! Давайте поговорим с Мэнгэном и с дочерью Гримо. Я не совсем, кстати, понимаю его поведение…

— Да? Почему?

— Я имею в виду, что Мэнгэн находился здесь по приглашению профессора на случай прихода посетителя. Допустим. Тогда он должен был выполнять обязанности сторожевой собаки, сидя в комнате недалеко от входной двери. Раздался звонок, если Дюмон не врет, и входит таинственный посетитель. Все это время Мэнгэн не проявляет никакого любопытства, он сидит в своей комнате за закрытой дверью и поднимает шум тогда, когда слышит выстрел, и неожиданно обнаруживает, что заперт. Где логика?

— Логики здесь нет, — сказал Фелл. — Во всяком случае, явной. Но об этом позже.

Они вышли в холл и Хедли принял самый бесстрастный вид, открывая дверь в секретарскую. Это была комната несколько меньших размеров, чем кабинет, забитая полками со старинными книгами. На полу лежал потертый ковер, стояло несколько простых стульев. Под лампой в зеленом абажуре как раз напротив двери стоял рабочий стол Миллза. На столе стояли стакан с молоком, блюдце с сушеным черносливом и лежала книга Уильямсона “Дифференциальное и интегральное исчисление”.

— Держу пари, что он пьет минеральную воду, — возбужденно сказал доктор Фелл, — держу пари, что он пьет минеральную воду и читает подобные вещи для удовольствия. Я держупари… — он замолчал, потому что Хедли, довольно грубо толкнув его локтем, уже разговаривал с Розеттой Гримо.

— Естественно, мисс Гримо, я не хотел бы беспокоить вас в такое время…

— Пожалуйста, ничего не говорите, — сказала девушка. Она сидела у камина в таком напряжении, что даже вздрогнула. — Я имею в виду — ничего не говорите об этом. Понимаете, я любила отца, но не слишком сильно, и пока кто–нибудь не начнет говорить об этом, удается не думать…

Она прижала ладони к вискам. В отблеске камина снова стала заметна дисгармония между рисунком ее рта и разрезом глаз. Это было неуловимо, Розетта унаследовала несколько грубоватую славянскую красоту своей матери. Лицо и глаза жили, казалось, какой–то особой, независимой друг от друга жизнью, и выражение глаз странно не соответствовало выражению лица. Она была возбуждена. Мэнгэн беспомощно стоял за ее спиной.

— Хотя, пожалуй, — проронила девушка, опустив руку на подлокотник кресла, — есть одна вещь, которую я хотела бы знать, прежде чем вы начнете свой допрос с пристрастием.

Она указала головой на дверь.

— Стюарт провожал вашего сыщика на крышу. Правда, что этот человек, убивший моего отца, вошел и вышел безо всяких?..

— Пожалуй, лучше поручить это мне, Хедли, — очень спокойно сказал доктор Фелл.

Доктор, как знал Рэмпол, был глубоко убежден, что является образцом тактичности. Очень часто он бывал тактичен не более чем кирпич, упавший с крыши на голову прохожего. Но его искренняя убежденность в том, что он делает все как нужно, его добродушие и наивность оказывали порой воздействие, достичь которого простой тактичностью было невозможно. Это выглядело так, словно не кирпич, а сам доктор свалился на голову прохожего и тут же начал выражать ему свои соболезнования по этому поводу и трясти ему руку. И неожиданно люди начинали ему верить и охотно рассказывать о себе.

— Черт побери! — воскликнул он. — Конечно же, это неправда, мисс Гримо. Мы узнаем, как преступнику удался его фокус, чего бы нам ни стоило. Кроме того, допроса с пристрастием не будет, а ваш отец еще может остаться жить. Послушайте, мисс Гримо, я нигде раньше вас не видел?

— О, я знаю, что вы пытаетесь утешить меня, — сказала девушка, слабо улыбаясь, — Бойд рассказал мне о вас, но…

— Нет, я не это имел в виду, — серьезно возразил Фелл, он вспомнил: — Ах, да! Вы учитесь в Лондонском университете, не так ли? Конечно. И вы посещаете дискуссионный кружок или что–то в этом роде? Мне кажется, что я встречал вас на диспуте о правах женщин, не правда ли?

— Розетта, — угрюмо заметил Мэнгэн, — ярая феминистка. Она говорит, что…

— Ах, да, да! — перебил его доктор Фелл, — теперь я вспомнил. Да, конечно, я помню этот диспут, закончившийся самой замечательной свалкой изо всех, что я когда–либо видел, не считая митингов пацифистов. Вы выступали за права женщин, мисс Гримо, и против тирании мужчин. Да, да! Вы, я помню, очень серьезно слушали, как какая–то тощая особа двадцать минут говорила о том, что необходимо для идеального существования женщины, и становились все мрачнее и мрачнее. И когда наконец вы взяли слово, ваш голос зазвенел громко и свободно, вы говорили о том, что все, что нужно женщине для идеального существования, — это поменьше разговоров и побольше сношений…

— О боже! — воскликнул Мэнгэн, вскакивая.

— Да, я тогда так думала, — горячо ответила Розетта, — но вы же не полагаете, что…

— Эффект, произведенный этим словом, был неописуемым. Это все равно, как если произнести “Асбест!” перед бандой пироманьяков. Я был вынужден даже отпить глоток воды, чтобы сохранить спокойствие, а вам известно, друзья, что к этому я прибегаю крайне редко. Интересно, часто ли вы обсуждаете эту тему с мистером Мэнгэном? Это, должно быть, очень содержательные разговоры. Что вы обсуждали, например, сегодня вечером?

Оба Мэнгэн и девушка, заговорили разом, перебивая друг друга. Доктор Фелл сделал знак рукой, и они удивленно умолкли.

— Да, — сказал доктор, — теперь вы понимаете, что вам нечего бояться беседы с полицейским? И что вы можете говорить обо всем совершенно свободно? Это будет лучше для всех. Давайте сейчас же и побеседуем хорошо?

— Хорошо, — сказала Розетта, — у кого–нибудь есть сигарета?

Хедли взглянул на Рэмпола и проворчал:

— Старый зануда добился–таки своего.

“Старый зануда” раскуривал сигару, пока Мэнгэн торопливо искал сигареты для девушки. Потом доктор Фелл снова заговорил:

— А сейчас я хочу узнать об одном очень подозрительном моменте. Вы что, были так увлечены друг другом сегодня вечером, что ничего не заметили, пока не поднялся шум? Насколько я понимаю, Мэнгэн, профессор Гримо попросил вас побыть здесь сегодня вечером в предвидении возможных затруднений. Так в чем же дело? Вы что, не слышали звонка?

Лицо Мэнгэна помрачнело. Он сделал резкое движение рукой.

— О, я понимаю свой промах. Но в то время я не подумал об этом. Откуда мне было знать? Конечно же, я слышал звонок. Честно говоря, мы оба даже разговаривали с этим типом…

— Вы. Что вы делали? — перебил Хедли.

— Не думаете же вы, что я позволил бы незнакомцу пройти мимо нас по лестнице? Но он назвался Петтисом. Энтони Петтис — вы знаете его.

Глава 7 ПОСЕТИТЕЛЬ В МАСКАРАДНОМ КОСТЮМЕ

— Конечно, теперь–то мы знаем, что это был не Петтис, — продолжал Мэнгэн, давая девушке прикурить от своей зажигалки, — у Петтиса рост всего пять футов и четыре дюйма Кроме того, я вспоминаю, что и голос был не так уж сильно изменен. Но слова были из лексики Петтиса…

Доктор Фелл нахмурился:

— А вам не показалось странным, что этот собиратель историй о привидениях вырядился словно на маскарад? Он что, любит пошутить?

Розетта Гримо удивленно взглянула на доктора, ее рука с сигаретой замерла.

— Шутить? — повторил Мэнгэн и нервно поправил волосы, — Петтис? Боже мой, конечно нет! Это совсем на него не похоже. Но мы же не видели его липа. Дело было так. Мы сидели в гостиной с самого обеда…

— Подождите, — перебил Хедли, — дверь была открыта?

— Нет, — ответил Мэнгэн, — вы же не будете сидеть зимним вечером на сквозняке. Я знал, что звонок мы услышим. Кроме того, честно говоря, я не ожидал, что что–нибудь может случиться. Профессор дал нам понять за обедом, что все это мистификация, розыгрыш, и что все уже каким–то образом уладилось.

Хедли внимательно посмотрел на него:

— А у вас тоже сложилось такое впечатление, мисс Гримо?

— Да, в некотором роде… Я не знаю! Всегда трудно сказать, — ответила она с неожиданной злостью, — удивлен он или обеспокоен, или то и другое вместе. У моего отца странное чувство юмора, и он любит драматические эффекты. Не помню, чтобы за всю свою жизнь я видела его напуганным. Но в последние три дня он вел себя настолько странно, что когда Бойд рассказал мне о том человеке в таверне…

— В чем выразилась необычность его поведения?

— Ну, например, в том, что он начал разговаривать сам с собой. И раздражаться из–за пустяков, чего с ним никогда прежде не случалось. А потом он вдруг начинал слишком много смеяться. Но самое главное — эти письма. Он начал получать их с каждой почтой. Не спрашивайте меня, что в них было, он их все сжег. Они были в простых дешевых конвертах… Я бы вообще не узнала про них, если бы не его привычка… — Она замялась. — Может, вы поймете. Мой отец — один из тех людей, которые никогда не вскроют письма в вашем присутствии так, чтобы вы сразу же не узнали, от кого оно. Он тут же реагировал: “Чертов мошенник!” или “Это опрометчиво с твоей стороны!” или же “Так, так, так! А вот и письмо от старины такого–то”. Не знаю, понятно ли вам…

— Нам понятно. Продолжайте, пожалуйста.

— Но когда он получал ЭТИ письма, то ничего не говорил. Ни один мускул на его лице не дернулся. И он открыто ни одно из них не уничтожил, кроме того, что получил вчера утром за завтраком. Взглянув на письмо, отец порвал его, встал из–за стола, прошел к камину и швырнул обрывки в огонь. Как раз в это время тетя… — Розетта взглянула на Хедли. — Мисс… мадам — то есть тетя Эрнестина! Как раз в это время она спросила отца, не хочет ли тот еще бекона. Вдруг он обернулся к ней и закричал: “Пошла к черту!” Это было так неожиданно, что прежде чем мы пришли в себя, он уже выскочил из комнаты, бормоча, что, мол, нет человеку покоя в его собственном доме В тот день он уехал и вернулся уже с той самой картиной Он был опять весел, посмеивался, помогая таксисту и кому–то еще тащить картину наверх. Я не хочу чтобы вы подумали… — она задумалась и добавила: — Я не хочу чтобы вы подумали, будто я не люблю его.

Хедли пропустил это мимо ушей:

— Он когда–нибудь вспоминал о человеке из таверны?

— Так между прочим, лишь когда я спросила его об этом. Он ответил, что это был один из шарлатанов, которые часто угрожали ему за то, что он высмеивает суеверия. Конечно, я ему не поверила.

— Почему, мисс Гримо?

Наступила пауза, во время которой она не мигая смотрела на него.

— Потому что я почувствовала, что на этот раз дело обстоит серьезно. И потому еще, что я часто интересовалась не было ли в прошлом моего отца чего–нибудь такого, что могло бы угрожать ему в настоящем…

Это был прямой вызов. Розетта откинулась в кресле, отблеск огня отражался в ее полуприкрытых глазах. Рэм–пол заметил, что она колеблется.

— Что еще? — спросила девушка.

Хедли выглядел удивленным:

— Угрожать ему в настоящем? Я не совсем вас понимаю. У вас есть основания так думать?

— О, нет ни в коем случае! Но эти странности… — отрицательный ответ был слишком быстрым, — просто я долго прожила рядом со своим отцом. И потом, моя мать — она умерла, когда я была совсем маленькой. Говорят, она была ясновидящей… Но вы спрашивали меня о…?

— Во–первых, о сегодняшнем вечере. Если вы считаете, что изучение прошлого вашего отца поможет нам, то Скотленд—Ярд займется этим.

Она убрала сигарету изо рта.

— Но, — продолжал Хедли бесстрастным голосом, — давайте вернемся к рассказу мистера Мэнгэна. Вы оба были в гостиной после обеда, и дверь в холл была закрыта. Профессор Гримо сказал вам, когда ок ждет посетителя?

— Да, — ответил Мэнгэн. Он вынул носовой платок л вытер пот со лба, — я не подумал о том. кто это может быть… Он пришел слишком рано. Профессор говорил о десяти часах, а тот тип пришел без четверти..

— …Десять. Ясно. Вы уверены, что Гримо сказал именно так?

— Ну да! Так оно и было. Около десяти часов. Не так ли, Розетта?

— Я не знаю. Мне он ничего не говорил.

— Хорошо. Продолжайте, мистер Мэнгэн.

— У нас было включено радио. И напрасно, потому что музыка была слишком громкой. Мы играли в карты, сидя у камина. Но я все равно услышал звонок. Я посмотрел на часы, стоящие на каминной полке, они показывали без четверти десять. Я уже встал, когда услышал, как открывается входная дверь. Потом услышал голос мадам Дюмон, говорившей что–то вроде “Подождите, я знаю”, и звук, как будто дверь захлопнулась. Я окликнул: “Эй, кто там?” Но радио производило такой шум, что я был вынужден подойти и выключить его. И сразу же после этого я услышал голос Петтиса — нам обоим показалось, что это был Петтис — крикнувшего: “Привет, ребятки! Это Петтис! Что это за церемонии в приемной у генерал–губернатора? Я сейчас поднимусь и вломлюсь к нему!”

— Это его подлинные слова?

— Да. Он всегда называл доктора Гримо “генерал–губернатором”, никто больше так фамильярно о нем не отзывался, кроме Барнэби, который называл Гримо “папой римским”… Поэтому мы ответили “хорошо” и больше не беспокоились. Мы вновь сели за карты. Но я заметил, что время приближается к десяти, и насторожился.

Хедли сделал пометку в своей записной книжке.

— Значит, человек, назвавшийся Петтисом, — сказал он задумчиво, — разговаривал с вами через дверь, не видя вас? Как он узнал, что вас там двое, как вы думаете?

— Наверное, — Мэнгэн задумался, — он видел нас через окно. Когда вы поднимаетесь по ступенькам на крыльцо, вы можете заглянуть в комнату через ближайшее окно. Я всегда это замечал. Обычно, заметив кого–нибудь в гостиной, я стучу в окно, вместо того чтобы звонить.

Полицейский продолжал делать пометки. Он хотел было задать вопрос, но удержался. Розетта наделила его внимательным немигающим взглядом. Хедли сказал:

— Дальше. Вы дождались десяти часов…

— И ничего не случилось, — продолжав Мэнгэн, — но, странное дело, с каждой минутой после десяти часов я волновался все больше и больше. Я уже говорил, что никого на самом деле не ждал, и уже тем более не ожидал никаких неприятностей. Но я представлял этот темный холл и эти японские доспехи, и чем больше я думал, тем меньше мне все это нравилось…

— Я знаю, что ты имел в виду, — сказала Розетта, — я тоже об этом тогда подумала, но боялась сказать тебе, чтобы ты не решил, будто я ненормальная.

— О, у меня тоже были такие мысли. Было около десяти минут одиннадцатого, когда я понял, что больше не могу сидеть просто так. Я бросил карты на стол и сказал Розетте: “Послушай, давай выпьем чего–нибудь, включим все лампы в холле — или сделаем что–нибудь еще!” Я хотел позвонить Энни, но вспомнил, что по субботам у нее выходной…

— Энни? Это служанка? Да, я забыл про нее. Дальше, пожалуйста.

— Итак, я пошел к двери, но она оказалась запертой снаружи. Именно так! Представьте, что у вас в спальне висит какая–нибудь картинка, и вы настолько к ней привыкли, что не замечаете ее. Однажды вы входите и чувствуете, что в комнате что–то не так. Это беспокоит вас, потому что вы никак не поймете, в чем дело. Внезапно вас осеняет, и вы видите, что картинка исчезла. Понимаете? Я почувствовал то же самое. Мне показалось, что что–то не так сразу же, как этот тип отозвался из холла, но я ничего не понимал, пока не обнаружил, что дверь заперта. Пока я, как идиот, дергал ручку, раздался выстрел.

Выстрел в закрытом помещении производит страшный грохот, так что мы услышали его очень ясно. Розетта вскрикнула…

— Неправда, этого не было! — возразила она.

— …Потом она сказала то, о чем и я думал: “Это был не Петтис. Это был ОН…”

— Вы запомнили время?

— Да. Было десять минут одиннадцатого. Я попытался выбить дверь изнутри. Вы когда–нибудь замечали, как легко ломаются двери в романах? Эти истории — сплошная выдумка. Десятки дверей вылетают там от малейшего усилия. Но попробуйте сделать это в жизни! Я чуть было не сломал себе ключицу и потому решил, что лучше вылезть в окно и войти снаружи. Там я столкнулся с вами, и остальное вы уже знаете.

Хедли постучал по записной книжке карандашом:

— Входная дверь всегда бывает открытой, мистер Мэнгэн?

— О боже! Я не знаю! Но как бы то ни было, она оказалась открытой.

— Да, она была не заперта. Вы можете что–нибудь добавить к этому, мисс Гримо?

Ее ресницы вздрогнули:

— Ничего особенного. Бойд рассказал все, как было. Но ведь вас всегда интересуют разные пустяки, даже если они не имеют отношения к делу. Возможно, это тоже не имеет отношения к делу, но я вам расскажу… Незадолго перед тем, как раздался звонок в дверь, я встала, чтобы взять сигареты со столика у окна Радио было включено, как уже сказал Бойд. Но я услышала откуда–то с улицы громкий звук — словно что–то тяжелое упало с большой высоты. Это был не обычный уличный шум. Словно человек упал.

Рэмпол ощутил беспокойство. Хедли спросил:

— Удар от упавшего тела, вы говорите? Вы выглянули, чтобы посмотреть, что это было?

— Да, но я ничего не заметила. Естественно, я только отдернула штору и выглянула из–за нее, но я могу поклясться, что улица была пустынной… — Она помолчала, потом выдохнула: — О боже!

— Да, мисс Гримо, — сказал Хедли, — все шторы были опущены, как вы верно заметили. Я специально обратил на это внимание, потому что мистер Мэнгэн запутался в них, когда прыгал из окна. Поэтому я и спросил, каким образом посетитель увидел вас в этой комнате через окно. Но, может быть, окна были не все время зашторены?

Воцарилась тишина, нарушаемая только звуками на крыше. Рэмпол бросил взгляд на доктора Фелла, который осматривал дверь. Потом Рэмпол взглянул на невозмутимого Хедли, затем на девушку.

— Он думает, что мы говорим неправду, Бойд, — сказала Розетта Гримо холодно, — лучше мы будем молчать.

Хедли улыбнулся:

— Я ничего подобного не думаю, мисс Гримо. И я скажу вам, почему. Потому что вы — единственный человек, который может нам помочь. Я даже могу рассказать вам, что произошло… Фелл!

— Да? — отозвался доктор.

— Я хочу, чтобы вы меня выслушали, — продолжал Хедли, — Совсем недавно вы имели удовольствие сообщить нам, что доверяете сведениям — совершенно невероятным, — которые сообщили нам Миллз и мадам Дюмон. Я хочу отплатить вам той же монетой. Я не только верю рассказу этих двоих, но и докажу их правдивость, объяснив эту невероятную ситуацию.

Доктор Фелл набычился и уставился на Хедли, всем своим видом показывая, что готов к схватке.

— Не всю ситуацию, конечно, — продолжал Хедли, — но этого достаточно, чтобы сузить круг подозреваемых до нескольких человек и объяснить, почему на снегу нет отпечатков.

— Ах, вот оно что! — презрительно заметил Фелл. — А я, знаете ли, надеялся, что у вас и в самом деле есть что сказать. Но это же и так очевидно.

Хедли стоило труда сохранить спокойствие.

— Человек, которого мы разыскиваем, — продолжал он, — не оставил следов на тротуаре или на ступеньках потому, что он все это время был в доме. Он все время находился здесь. Он был или — (а) — обитателем дома или же — (б), — что вероятнее, спрятался где–то здесь, использовав для этого ключ от входной двери, раньше, этим же вечером. Это объясняет все несуразности в показаниях. В нужное время преступник надел свой маскарадный костюм, вышел за дверь и позвонил в звонок. Это объясняет, почему он знал, что мисс Гримо и мистер Мэнгэн находились в гостиной, хотя шторы были закрыты — он видел, как они туда входили.

Это объясняет, почему, когда дверь захлопнулась у него перед носом и ему велели подождать снаружи, он спокойно смог войти — у него был ключ.

Доктор Фелл пробормотал что–то себе под нос и откашлялся:

— Гм-м! Но зачем преступнику было затевать все эти фокусы, даже если он и не совсем нормальный? Если он живет в доме, тогда все понятно: он хотел, чтобы посетитель выглядел человеком посторонним. Но если он и впрямь пришел со стороны, зачем ему был нужен этот риск — прятаться в доме задолго до того, как все случилось? Почему не пойти сразу и не сделать свое дело?

— Во–первых, — ответил Хедли, загибая палец, — он должен был узнать, где находятся люди, чтобы они не смогли ему помешать. Во–вторых, что еще важнее, он хотел окончательно подготовить свой трюк с исчезновением, чтобы на снегу не осталось следов. Для психа — назовем его по–вашему, братцем Анри — это было очень важно. Поэтому он проник в дом, когда шел снег и дождался, пока он кончится.

— Кто такой, — спросила Розетта, — братец Анри?

— Это просто имя, моя дорогая мисс Гримо, — вежливо ответил Фелл, — я же сказал вам, что вы его не знаете… Теперь, Хедли, у меня будут замечания. Мы тут все время говорим о том, что снег начался и перестал, словно кто–то может управлять им. Получается, что некто говорит сам себе: “Эге! В субботу вечером я совершу преступление. В этот вечер, я думаю, примерно часов в пять вечера пойдет снег, которым прекратится в половине десятого. У меня будет время, чтобы проникнуть в дом и подготовить свой фокус до окончания снегопада”. Вот так! Ваше объяснение еще более шаткое. Проще поверить, что человек прошел по снегу, не оставив следов, чем предположить, что он точно знал, когда ему начать действовать.

Хедли был невозмутим.

— Я пытаюсь, — сказал он, — подойти к самому главному. Но если вам угодно спорить… Неужели вы не видите, что этим объясняется и последняя загадка?

— Какая загадка?

— Наш друг Мэнгэн говорит, что посетитель грозился прийти в десять часов. Мисс Дюмон и Миллз говорят о половине десятого. Подождите! — он пресек попытку Мэнгэна перебить его. — Кто говорит неправду? А или Б? Во–первых, по каким причинам нужно лгать относительно времени, когда гость грозился прийти? Во–вторых, если А говорит “десять часов”, а Б говорит “половина десятого”, виноват он или нет, один из двух заранее знал, когда придет посетитель. И кто правильно назвал время прихода?

— Никто, — сказал Мэнгэн, — это было в девять сорок пять.

— Да. Это означает, что никто не лжет. Это означает, что его угроза Гримо была неопределенной, имелось в виду в полдесятого, в десять или около того. А Гримо, который изо всех сил демонстрировал, что не испугался угроз, тем не менее позаботился сообщить оба срока, чтобы быть уверенным, что все будут на своих местах. Но почему же братец Анри не был точен? Да потому, как заметил доктор Фелл, что он не мог включить или выключить снегопад, как лампочку. Он поставил на то, что сегодня вечером будет снег, как и в предыдущие вечера, но вынужден был ждать, пока снегопад кончится, даже если бы ему пришлось ждать до полуночи. Ему не пришлось ждать долго. Снегопад прекратился в половине десятого. Доктор Фелл раскрыл было рот, чтобы возразить, но промолчал.

— Таким образом, — сказал Хедли, — я доказал вам, что верю вам обоим и рассчитываю на вашу помощь… Человек, которого мы ищем — не просто знакомый. Он хорошо знает этот дом изнутри — расположение комнат, привычки обитателей, уклад жизни. Он знает клички и привычные фразы. Он знает, как мистер Петтис обращается не только к профессору Гримо, но и к вам, следовательно, это не просто деловой знакомый профессора, с которым вы можете быть не знакомы. Поэтому я хочу знать все о людях, часто бывавших в этом доме. Обо всех, кто был близок к профессору и соответствует вашему описанию.

Девушка воскликнула:

— Вы думаете, что это кто–то… Но это невозможно! Нет, нет и нет!

— Почему вы так считаете? — резко спросил Хедли. — Вам известно, кто стрелял в вашего отца?

Она вскочила на ноги:

— Нет, конечно же нет!

— Вы подозреваете кого–нибудь?

— Нет. Кроме… — она задумалась. — Вы, конечно, еще не познакомились со всеми живущими в доме, например с Энни или мистером Дрэйменом. Подумайте об этом. Но ваши предположения несостоятельны. Во–первых, у моего отца было мало друзей и только двое из них подходят под ваши описания, но ни один из них не может быть человеком, которого мы ищем. Они не могут быть им хотя бы по своим физическим данным. Один — это Энтони Петтис, он ростом не выше меня. Другой — Джером Барнэби, художник, нарисовавший ту странную картину. У него есть один физический недостаток, благодаря которому его любой признает за милю. Тетя Эрнестина или Стюарт узнали бы его тут же.

— Все равно, что вам известно о них?

Она пожала плечами:

— Петтис — лысый и низкорослый… Он из тех, кого называют добрым приятелем, и он очень умный. Барнэби известен как художник, хотя ему стоило бы стать криминалистом. Он высокого роста, крупный мужчина. Любит разговоры о преступлениях. По–своему привлекателен. Я ему очень нравлюсь, и Бойд ревнует меня к нему. — Она улыбнулась.

— Мне он не нравится, — сказал Мэнгэн, — честно говоря, терпеть его не могу, и он об этом знает. Но Розетта права в одном: он никогда не смог бы сделать ничего подобного.

Хедли опять пометил что–то в записной книжке.

— В чем заключается его физический недостаток?

— Деревянная нога. Это заметно с первого взгляда.

— Благодарю вас. Пока это все, — Хедли закрыл свою записную книжку. — Думаю, вам всем лучше отправиться в больницу. У вас есть вопросы, Фелл?

Доктор подошел к девушке и вперил в нее свой взгляд.

— У меня только один вопрос, — сказал он. — Мисс Гримо, почему вы так уверены, что преступник — мистер Дрэймен?

Глава 8 ПУЛЯ

Ответа на свой вопрос он не получил.

— Вы дьявол! — воскликнула Розетта Гримо.

Рэмпол увидел, как сверкнули ее глаза и вспыхнуло лицо. Она вскочила и в развевающейся шубке вылетела в дверь, за ней рванулся Мэнгэн. Дверь захлопнулась. Мэнгэн на секунду вернулся, бросил: “Извините!”, и дверь снова закрылась. Вид у Мэнгэна при этом был растерянный.

Доктор Фелл сохранял спокойствие.

— Розетта — дочь своего отца, Хедли, — заметил он. — Она лишь до поры до времени сохраняет спокойствие, словно порох в патроне, потом от едва заметного прикосновения спускаемого курка — бах! Интересно, что она знает?

— Она — иностранка. Но дело не в этом. Мне кажется, — сказал Хедли, — что вы ведете себя как стрелок в компании, шутки ради отстреливающий у кого–нибудь сигарету изо рта. Что означает ваша фраза насчет Дрэймена?

Доктор Фелл принял обиженный вид.

— Одну минуту… Что вы о ней думаете, Хедли? А о Мэнгэне? — Он повернулся к Рэмполу. — Мне показалось, что Мэнгэн — это типичный ирландец.

— Ну и что? — спросил Рэмпол.

— А мне показалось, — сказал Хедли, — что она может спокойно сидеть и анализировать жизнь своего отца (голова у нее работает чертовски хорошо), а потом вдруг Удариться в истерику, вспомнив, что она не оказывала ему должного почтения. Я думаю, что Мэнгэн не сможет с ней справиться, если только не воспользуется ее собственным советом, данным во время диспута в Лондонском университете.

— С тех пор как вас произвели в старшие полицейские офицеры, — заявил доктор Фелл, — я заметил, что вы стали циником. Послушайте, вы, старый сатир! Неужто вы сами верите в то, что наговорили здесь нам про убийцу, прятавшегося в доме до тех пор, пока не кончился снегопад?

Хедли усмехнулся:

— Это объяснение не хуже любого другого, а лучшего пока нет. Мозги свидетелей всегда должны быть чем–то заняты… По крайней мере, я поверил им. Посмотрим, что дадут поиски следов на крыше. Но об этом позже. Как насчет Дрэймена?

— Для начала я запомнил одно странное замечание мадам Дюмон. Оно было настолько странным, что я не мог не обратить на него внимания. Она произнесла его в состоянии, близком к истерике, когда говорила о том, как загадочно вел себя убийца. Она сказала, что если вы захотите кого–нибудь убить, вы не нацепите размалеванную маску, как “старик Дрэймен в ночь перед Рождеством”. Позже без всякого умысла, беседуя с Розеттой о Петтисе, я употребил выражение: “одетый, как на маскарад”. Вы обратили внимание на выражение ее лица, Хедли? Она ничего не сказала, но задумалась. Она ненавидела человека, о котором подумала. Кто был этим человеком?

Хедли посмотрел куда–то вдаль:

— Да, я помню. Она явно подумала о ком–то, кого подозревала или хотела, чтобы мы его подозревали. Она практически дала понять, что это — кто–то из домашних. Но если быть честным, это настолько странная компания, что я чуть было не решил, что она подозревает свою мамашу.

— Нет сомнений, что мисс Гримо подумала о Дрэймене. Вспомните: “Вы еще не познакомились с Энни и с мистером Дрэйменом, подумайте об этом”, на последнем имени она сделала ударение… — доктор Фелл обошел вокруг стола. — Мы должны побеседовать с ним. Он меня заинтересовал. Кто он такой, этот Дрэймен, старый друг и нахлебник Гримо, принимающий снотворное и надевающий карнавальные маски в рождественскую ночь? Каково его положение в доме, чем он здесь занимается?

— Вы имеете в виду шантаж?

— Чепуха, юноша! Вы когда–нибудь слышали, чтобы школьный учитель был шантажистом? Нет, нет. Они всегда слишком обеспокоены своим реноме, тем, что люди могут сказать о них. Преподавательская профессия имеет свои недостатки, но она не плодит шантажистов… Нет, скорее это было доброе деяние Гримо — принять его, но… — он замолчал, потому что в комнату ворвался порыв холодного ветра. Дверь в противоположном конце комнаты открылась и вновь закрылась. На пороге стоял Миллз. Губы его посинели от холода, шея была замотана толстым шерстяным шарфом, но вид у него был довольный. Залпом проглотив стакан молока, он подошел к огню и начал отогревать руки.

Согревшись, он сказал:

— Я наблюдал за вашим сыщиком, джентльмены, через люк на крыше. Он едва не свалился вниз. Прошу извинить, если я помешал, но я очень хочу вам помочь. Может, у вас будет какое–нибудь поручение для меня?

— Разбудите мистера Дрэймена, — сказал Хедли, — если нужно, окатите его водой. А еще… Еще — Петтис! Если мистер Петтис все еще здесь, скажите ему, что я хочу его видеть. Что удалось обнаружить сержанту Беттсу?

Беттс ответил сам. Он, весь облепленный снегом, только что вошел.

— Сэр, — заявил он, — клянусь честью, что на крыше нет не только человечьих, но даже птичьих следов. Я осмотрел каждый дюйм, — он отряхнул перчатки, — я привязался веревкой к трубе, так что смог спуститься и осмотреть все карнизы. По краям крыши нет ничего, вокруг труб тоже ничего, нигде ничего. Если кто и поднимался вечером на крышу, то он должен быть легче воздуха. А сейчас я пойду осмотрю задний двор…

— Ну и дела! — воскликнул Хедли.

— Именно так, — сказал доктор Фелл, — пойдемте лучше посмотрим, что нашли наши ищейки в той комнате. Как там дела у Престона?

Сержант Престон покуривал у открытой двери, давая понять, что работу закончил.

— Это заняло у меня довольно много времени, сэр, — доложил он, — потому что надо было отодвинуть книжные полки и задвинуть их на место. Результат нулевой! Никаких потайных ходов! Дымоход целый и без всяких фокусов, ширина его всего два–три дюйма и поднимается он под углом… Это все, сэр. Ребята тоже закончили.

— Отпечатки пальцев?

— Их много, кроме того — вы поднимали и опускали окно, сэр? Я узнал ваши отпечатки пальцев.

— Обычно я бываю осторожнее. Что еще?

— Больше на окне ничего нет, ни одного отпечатка, словно и окно, и рама были протерты. Если кто–нибудь выходил через окно, он должен был ухитриться нырнуть в него, ничего не задев.

— Достаточно, благодарю вас, — оказал Хедли, — подождите внизу. Займитесь задним двором, Беттс… Нет, вы подождите, мистер Миллз. Престон пусть разыщет мистера Петтиса, если он еще здесь. А я хочу поговорить с вами.

— Похоже, — сказал Миллз, когда полицейские вышли, — что вы опять сомневаетесь в моей правдивости. А я уверяю вас, что сказал правду. Я находился здесь. Посмотрите сами.

Хедли открыл дверь Перед ними на тридцать футов тянулся холл, а напротив была дверь, ярко освещенная лампой из лестничного пролета.

— А не могли вы ошибиться, — спросил Хедли, — и на самом деле он не входил в комнату? Это мог быть обман зрения, я слыхал о таких вещах. Я не думаю, что женщина могла напялить маскарадный костюм… черт! Вы же видели их вместе…

— Никакого обмана зрения быть не могло, — сказал Миллз, — я видел всех троих очень ясно. Мадам Дюмон стояла напротив двери, чуть–чуть правее ее. Длинный человек был чуть левее, посередине — доктор Гримо. Длинный вошел внутрь точно и закрыл за собой дверь; оттуда он не выходил. И происходило это все не в полумраке.

— Я не вижу причин для сомнений, Хедли, — сказал доктор Фелл — А что вы знаете о Дрэймене? — спросил он Миллза.

Глаза Миллза сузились. Он заговорил тихо, оправдывающимся тоном:

— Это верно, сэр, что он любопытный тип. Но я знаю о нем слишком мало. Он живет здесь несколько лет, насколько мне известно, дольше меня. Он был вынужден оставить преподавательскую работу, потому что почти ослеп. Он и сейчас почти слепой, несмотря на лечение, хотя с виду этого не скажешь. Он помогает доктору Гримо.

— Он был ранее знаком с Гримо?

Секретарь задумался.

— Не знаю. Я слышал, что профессор знал его по Парижу, где он учился. Как–то раз профессор Гримо вроде как в шутку обмолвился, что мистер Дрэймен однажды спас его жизнь, и назвал его своим самым лучшим другом.

— Да? Интересно. А почему вы недолюбливаете его? — спросил доктор Фелл.

— Я не могу сказать, что я люблю его или недолюбливаю, он мне безразличен.

— Значит, его недолюбливает мисс Гримо?

— Мисс Гримо недолюбливает его? — переспросил Миллз. — Да, мне тоже так показалось, но я не могу быть в этом уверен.

— А почему он так любит маскарады?

— Маскарады? — удивился Миллз. — Простите, я вас не понял. Видите ли, он очень любит детей. У него было двое сыновей, которые погибли несколько лет назад. Это была трагедия. Жена его после этого прожила недолго. Тогда он и начал терять зрение… Он любит играть с детьми в их игры и сам иногда похож на ребенка. Его слабость — это новогодний праздник. Весь год он откладывает деньги на шутихи и фейерверки, мастерит карнавальные костюмы и…

В дверь постучали, и вошел сержант Престон.

— Внизу никого нет, — доложил он, — этот джентльмен, которого вы хотели видеть, уже ушел. Только что был посыльный из больницы, он принес вам вот это.

Он протянул конверт и квадратную картонную коробку, какие бывают у ювелиров. Хедли раскрыл конверт, пробежал глазами записку и выругался.

— Проклятье! Гримо скончался, — оказал он, — прочтите!

Рэмпол через плечо доктора Фелла прочел записку:

“Для старшего полицейского офицера Хедли: Гримо скончался в 11.30. Посылаю вам пулю. Как я и предполагал, она тридцать восьмого калибра.

Гримо находился в сознании почти до самого конца. Он говорил отдельные слова и фразы, которые слышали я и две–три сиделки, но он вероятно бредил и понять смысл слов трудно. Я хорошо его знал, но никогда не слышал, что у него есть брат.

Доктор сказал дословно следующее:

“Это сделал мой брат. Я не думал, что он выстрелит. Бог знает, как он вышел из той комнаты. Только что он был здесь и тут же его не стало. Возьмите карандаш и бумагу, быстрее! Я скажу вам, кто мой брат…”

Тут у него пошла горлом кровь и он умер, ничего больше не сказав. Жду ваших распоряжений относительно тела. Если нужна моя помощь, я всегда к вашим услугам.

Э.X.Питерсон, доктор медицины”.

Они переглянулись. Тайна получила свое логическое завершение, все факты были налицо и имелись свидетели, но за всем этим маячил человек–призрак. Выдержав паузу, Хедли повторил:

— Бог знает, как он вышел из той комнаты.

ГРОБ ВТОРОЙ ЗАГАДКА КАЛИОСТРО-СТРИТ

Глава 9 ШЕВЕЛЯЩАЯСЯ МОГИЛА

Доктор Фелл бесцельно прошел по комнате, вздохнул и уселся в кресло.

— Братец Анри, — пробормотал он. — Гм-м, да! Я боюсь, что нам придется вернуться к братцу Анри.

— Черт с ним, с братцем Анри! — раздраженно сказал Хедли. — Сперва надо найти братца Пьера. Он все знает! Почему от констебля до сих пор ничего нет? Где человек, которого он должен был взять в театре? Они что, заснули все?

— Не нужно спешить, — отреагировал Фелл, — именно этого от нас и ждет братец Анри. Предсмертное заявление профессора дало еще одну ниточку…

— К чему?

— К тем словам, что он сказал нам и которые мы не смогли понять. Но боюсь, что это опять заведет нас в тупик. Он ничего не пытался сообщить нам, он всего лишь хотел задать нам вопрос.

— Что это означает?

— Вспомните его заявление: “Бог знает, как он вышел из той комнаты. Только что он был здесь и тут же его не стало”. Теперь попробуем рассортировать слова из вашей бесценной записной книжки. У вас и у Теда версии чуть–чуть различаются, но мы начнем со слов, которые вы услышали одинаково. Отбросим первые слова — я думаю, что теперь мы можем с уверенностью сказать, что это были “Хорват” и “рудник”. Отбросим и те слова, по которым у вас возникли разногласия. Какие слова есть в обеих записях?

Хедли щелкнул пальцами.

— Я начинаю… Да! Слова были: “Он не мог использовать веревку. Крыша. Снег. Новый год. Слишком светло”. Так. Если мы сравним оба его заявления, то получим что–нибудь вроде: “Бог знает, как вышел из комнаты. Он не мог использовать веревку, чтобы подняться вверх на крышу или спуститься вниз на снег. Только что он был здесь тут же его не стало. Было слишком светло, чтобы я не заметил…” Минуточку, обождите! А что же насчет…

— А теперь, — сказал доктор Фелл, — можно сравнить различия. Тед услышал: “не самоубийство”. Это укладывается в общую картину с остальными словами. “Это не самоубийство, я не убивал сам себя”. Вы услышали: “Был пистолет” и это тоже можно легко связать с его заявлением: “Я не думал, что он выстрелит”. Пока все ясно, не так ли?

— А как же “Новый год”? Это ни к чему не подходит.

Доктор Фелл насмешливо взглянул на Хедли и Рэмпола.

— О да, это так. Это — самая легкая часть задачи, но она же может оказаться и самой головоломной, смотря как мы к ней подойдем. Все зависит от того, как произнесенное слово воздействует на слух и какие вызывает ассоциации. Какие ассоциации вызывают у вас слова “Новый год”?

— Елка. Праздник. Маскарад… Черт возьми! — вскричал Хедли. — Вы хотите сказать, он имел в виду, что убийца был в карнавальной маске?

— Именно, — кивнул доктор. — Это вас не наводит на размышления?

— Это наводит меня на необходимость побеседовать с мистером Дрэйменом, — мрачно заявил Хедли и направился к двери. В дверях он столкнулся с Миллзом.

— Подождите, Хедли, — окликнул его доктор Фелл, — вы всегда так стремительны, что никогда не дослушиваете до конца? Почему вы заподозрили Дрэймена? Ведь все может быть как раз наоборот! Мы еще не сложили все слова в нашей головоломке. Мы учли всего одну вещь: маска могла напомнить Гримо не только Дрэймена, но и кого–нибудь другого. Но Гримо точно знал, кто скрывается под маской. И этим объясняются его слова: “Не вините бедного…” Он испытывает искреннюю привязанность к Дрэймену. Теперь, — обратился Фелл к Миллзу, — приведите его сюда.

Когда дверь закрылась, Хедли уселся в кресло и начал нервно раскуривать сигару.

— Опять ваши фокусы? — спросил он. — Что конкретно вы предлагаете?

— Чуть позже, с вашего позволения, я собираюсь провести исследование по методу Гросса.

— Что–что?

— Исследование по методу Гросса. Разве вы не помните? Мы спорили об этом сегодня вечером. Я собираюсь очень осторожно собрать пепел от сгоревшей бумаги из камина и попробовать по методу Гросса прочитать текст. Я не говорю — весь текст, хотя бы часть его. Тогда мы узнаем, почему для Гримо это было важнее жизни.

— А как вам это удастся?

— Увидите. Не окажу, что это всегда удается, но иногда бывает, что сложенные вместе листы не сгорают, а только обугливаются, и тогда все получается… Кроме этого, других предложений у меня нет… Что это?

Сержант Беттс, на этот раз не настолько вывалявшийся в снегу, как прежде, вошел с докладом.

— Я обшарил весь задний двор, сэр. И два смежных тоже, и поверх стен посмотрел. Нигде нет никаких следов… Но мне кажется, что кое–что мы все же нашли, я и Престон. Когда я вернулся в дом, навстречу мне по лестнице сбежал какой–то длинный старый болван. Он видимо плохо знал дом, так что с разгона налетел на вешалку. Потом он схватил пальто и шляпу и бросился к двери. Он сказал, что его зовут Дрэймен и что он живет здесь, но мы решили…

— Понятно, что он показался вам подозрительным, — сказал доктор Фелл, — приведите его к нам.

Вошедший обладал по–своему внушительной фигурой. У него было тонкое выразительное лицо, обрамленное седой шевелюрой, и ярко–голубые глаза. Удивленно приподнятые брови придавали лицу обиженный вид. Несмотря на худобу, в нем чувствовалась физическая сила. Роста он был высокого и напоминал отставного военного, хотя и несколько опустившегося. На нем было надето темное пальто, застегнутое на все пуговицы. Он стоял в дверях, прижав к груди шляпу, и не решался войти.

— Извините меня, джентльмены. Я очень сожалею, — сказал он. Голос его звучал неуверенно. — Я знаю, что должен был прийти сначала к вам. Но мистер Мэнгэн разбудил меня и сказал, что случилось. Я решил бежать в больницу к Гримо узнать, не могу ли я быть чем–то полезен…

Рэмполу показалось, что этот человек еще не пришел в себя после снотворного. Хедли предложил ему сесть.

— Мистер Мэнгэн сообщил мне, — продолжал он, — что доктор Гримо…

— Доктор Гримо умер, — оказал Хедли.

Дрэймен умолк. В комнате воцарилось молчание. Дрэймен помял в руках шляпу, потом сказал:

— Упокой господь его душу! Шарль Гримо был настоящим другом.

— Вам известно, от чего он умер?

— Да, Мэнгэн сказал мне.

Хедли внимательно наблюдал за ним.

— Тогда вы должны понимать, что единственное, чем вы можете помочь, чтобы поймать убийцу вашего друга, — это рассказать нам все, что вам известно.

— Да, конечно, да.

— Прошу вас не забывать об этом ни на минуту, мистер Дрэймен! Нам хотелось бы узнать кое–что о прошлом профессора. Вы хорошо его знали. Где вы с ним познакомились?

— В Париже. Он защитил докторскую диссертацию в университете в 1905 году, в тот год я с ним и познакомился, — старик говорил тихо, прикрыв глаза рукой. — Он был блестящим ученым. Ему предложили профессорскую кафедру в Дижоне. Но, получив богатое наследство, он оставил работу и вскоре уехал в Англию. После этого мы много лет не виделись. Вы это хотели узнать?

— Вы были знакомы с ним до 1905 года?

— Нет.

Хедли подался вперед:

— А где вы спасли его жизнь? — резко спросил он.

— Спас его жизнь? Я не понимаю вас.

— Вы бывали в Венгрии, мистер Дрэймен?

— Я… я путешествовал по Европе и, возможно, бывал и в Венгрии. Но это было много лет назад, когда я был молод. Я не помню.

Теперь настала очередь Хедли “выстрелом погасить сигарету”:

— Вы спасли его жизнь, — заявил он, — в районе тюрьмы Зибентюрмен в Карпатских горах, когда он совершал побег, не так ли?

Дрэймен вцепился руками в подлокотники кресла.

— Что? Я не… — пробормотал он.

— Бесполезно отпираться. Нам известно все — даже даты. Кароль Хорват, еще будучи на свободе, надписал книгу 1898–м годом. Положим, что на диссертацию в Париже у него ушло не менее четырех лет. Мы можем сузить период, когда он был осужден и бежал, до трех лет, — сказал Хедли, — так что я могу запросить Бухарест и получить все данные в течение 12 часов Вам лучше сказать правду. Я хочу знать все о Кароле Хорвате и двух его братьях. Один из них и убил его. Я должен наконец предупредить вас, что сокрытие подобной информации является серьезным преступлением. Итак?

Дрэймен еще некоторое время сидел, прикрыв лицо рукой. Потом он убрал руку от лица, и было странно увидеть на нем подобие улыбки.

— Серьезное преступление, — повторил он. — Неужели? Откровенно говоря, сэр, ваши угрозы гроша ломаного не стоят. Поживите с мое и вы поймете, что меня уже ничем не испугаешь, — его лицо приняло серьезноевыражение. — Сэр, я искренне готов дать вам любую необходимую информацию, если это поможет найти убийцу Гримо. Но я не вижу смысла в том, чтобы перебирать грязное белье…

— Даже если это поможет найти его брата, который убил его?

Дрэймен вздрогнул:

— Послушайте, если вы думаете, что это вам поможет, то я искренне вам советую забыть об этом. Я не знаю, откуда вам стало это известно, но у него действительно были два брата. И все они были заключены в тюрьму. Их осудили за политическое преступление. Мне кажется, что тогда едва ли не каждый второй среди молодежи был замешан в этих делах… Забудьте о двоих братьях. Их уже много лет нет в живых.

В комнате было так тихо, что Рэмпол услышал потрескивание дров в камине и дыхание доктора Фелла. Хедли взглянул на Фелла, а потом на Дрэймена.

— Откуда вам это известно?

— Гримо сказал мне, — ответил Дрэймен. — Кроме того, об этом деле в свое время писали все газеты от Будапешта до Брашова. Вы легко можете это проверить. Они оба умерли от бубонной чумы.

— Если бы вы могли это доказать, — не сдавался Хедли.

— Вы обещали, что мы не будем рыться в грязном белье. Если я расскажу вам, как все это было, вы оставите мертвых в покое?

— Все зависит от того, что вы нам расскажете.

— Хорошо. Я расскажу вам то, что видел сам. Это — страшное дело. Гримо и я никогда о нем не вспоминали вслух. Но я не забыл о нем…

Он замолчал на некоторое время, потом продолжал:

— Простите меня, джентльмены. Я пытался вспомнить точную дату, чтобы вы смогли все проверить. Единственное, что я помню, — это было в августе или сентябре 1900 года — или, может, 1901? Как бы то ни было, я могу начать свой рассказ, как обычно начинаются романы: “В один из последних сентябрьских дней 19… года одинокий всадник спешил по пустынной дороге в безлюдной глуши юго–восточных Карпат”. Всадник был я. Я спешил попасть в Традж до темноты — собирался дождь.

Он улыбнулся.

— Я нарочно придерживаюсь повествовательной манеры, потому что она соответствует моему тогдашнему настроению и многое объясняет. Я пребывал в романтическом байроновском возрасте, переполненный вольнолюбивыми политическими идеями. Я путешествовал верхом, потому что считал, что так я лучше смотрюсь, и даже носил пистолет за поясом для защиты от мифических разбойников, а также распятие на шейном шнурке — для защиты от привидений. Но ни привидений, ни разбойников мне не попадалось, хотя, судя по всему, они должны были там водиться. Место было глухое и таинственное. Трансильвания, если вы помните, с трех сторон окружена горами. Для глаза англичанина непривычно было видеть поле ржи или виноградник, поднимающийся вверх по крутому склону, красно–желтые наряды жителей, живописные домики и тому подобное.

Так я ехал по извилистой дороге, пока не достиг самого глухого места. Начиналась буря, и на многие мили вокруг не было никакого жилья. За каждым деревом мерещилась всякая нечисть, но было еще кое–что, пугавшее меня. В то жаркое лето разразилась, охватив огромные пространства, эпидемия чумы. В деревне, через которую я проезжал, — я забыл ее название — мне оказали, что чума уже на рудниках, в горах, лежащих на моем пути. Но мне нужно было встретиться с моим английским приятелем, тоже туристом, в Традже. Кроме того, я хотел взглянуть на старинную тюрьму, получившую свое название от семи белых холмов, расположенных неподалеку. Поэтому я решил ехать.

Я знал, что тюрьма уже где–то рядом, потому что впереди виднелись семь белых холмов. Но неожиданно вокруг стемнело и поднялся такой страшный ветер, что казалось, он вырвет с корнем деревья. Я подъехал к трем могилам. Они были свежие, вокруг них еще видны были следы ног на рыхлой земле. Вокруг не было ни души.

Хедли перебил его:

— Место, — сказал он, — точь–в–точь как на картине, которую доктор Гримо приобрел у мистера Барнэби.

— Я не знаю, — ответил Дрэймен удивленно. — Разве? Я не заметил.

— Не заметили? Вы видели картину?

— Не очень хорошо. Я очень плохо вижу. Так, лишь общие очертания…

— А три надгробия?

— Я не знаю, что вдохновило мистера Барнэби. Бог свидетель, я никогда ему ничего не рассказывал. Скорее всего, это просто совпадение. На тех могилах не было надгробий. Там были простые деревянные кресты.

Но вернемся к моей истории. Я, не слезая с лошади, разглядывал могилы, и на душе у меня было неуютно. В наступивших сумерках вид у них и впрямь был зловещий. Но не это главное. Я успел подумать, что если это могилы заключенных, то почему они так далеко от тюрьмы? В следующую минуту моя лошадь дернулась, едва не сбросив меня. Я еле удержался в седле. Спешившись, я привязал лошадь к дереву и обернулся, чтобы посмотреть, что ее так напугало. Земля на одной из могил шевелилась! Не думаю, что мне доводилось прежде видеть что–либо ужаснее. Из могилы доносился царапающий звук…

Глава 10 КРОВЬ НА ПАЛЬТО

— В голову мне, — продолжал Дрэймен, — сразу пришла мысль о вампирах и прочих ужасах. Честно говоря, я страшно испугался. Я попытался вскочить на лошадь, выхватить пистолет. Когда я обернулся еще раз, я увидел, что из могилы что–то вылезло и идет ко мне.

Вот так, джентльмены, я познакомился с одним из своих лучших друзей. Человек наклонился и поднял лопату, брошенную, видимо, одним из могильщиков. Держа лопату наперевес, он приближался. Я окликнул его по–английски: “Что вам нужно?” — потому что от страха не мог вспомнить ни слова на любом другом языке. Человек остановился. Через секунду он ответил по–английски, но со странным акцентом: “Помогите, — сказал он, — помогите, милорд, и не бойтесь”, или что–то в этом духе, и отбросил лопату. Лошадь успокоилась, но не я. Человек был невысок, но очень крепок, лицо его было темным и изможденным. Начался дождь. Он стоял под дождевыми струями, крича мне что–то. Я не помню, что именно, что–то вроде: “Послушайте, милорд! Я не умер от чумы, как двое этих бедняг! — и показал на могилы. — Я вообще не заразился. На мне — моя собственная кровь, я поранился, когда выбирался из могилы”. Все это выглядело совершенно дико: и место, и этот человек, перемазанный землей и кровью. Потом он сказал, что он не преступник, а политический заключенный и бежал из тюрьмы.

Дрэймен улыбнулся, вспоминая.

— Я согласился помочь ему. Бедняга был одним из трех братьев, студентов Клаузенбургского университета, арестованных за участие в агитации за независимую Трансильванию под протекторатом Австрии, как это было до 1860 года. Все трое сидели в одной камере, и двое почти одновременно умерли от чумы. Он симулировал те же симптомы — и с помощью тюремного врача, тоже заключенного, притворился умершим. Вся тюрьма была охвачена страхом, и никто не осмелился приблизиться к трупам, чтобы проверить диагноз, поставленный врачом. Даже те, кто хоронил их, отворачивались, укладывая трупы в сосновые гробы и заколачивая крышки. Их похоронили подальше от тюрьмы. Самое главное было то, что гвозди они забивали небрежно. Доктор смог вложить ему в гроб щипцы, я их видел.

Сильный человек, не теряя присутствия духа и не расходуя слишком много воздуха, смог приподнять головой крышку гроба настолько, чтобы просунуть щипцы в образовавшуюся щель. После этого он мог выбраться из могилы…

Когда он узнал, что я из Парижа, разговор пошел легче. Его мать была француженкой, и он в совершенстве говорил по–французски. Мы решили, что лучше всего бежать во Францию, где он мог назваться другим именем, не вызывая подозрений. У него были где–то спрятаны деньги, а в родном городе его ждала девушка, которая…

Дрэймен осекся, но Хедли помог ему:

— Я думаю, нам она известна, — сказал он, — пока мы можем называть ее “мадам Дюмон”.

— Она должна была привезти ему в условленное место деньги и последовать за ним в Париж. Гримо торопился поскорее уехать из этого страшного места и торопил меня.

Мы не вызывали ни у кого подозрений. Я дал ему одежду из своего гардероба. В те времена паспортов не было, и он выехал из Венгрии под видом моего английского друга, с которым мы должны были встретиться в Традже. Что было во Франции, вам известно. Вы можете проверить все, что я сказал, — закончил свою речь Дрэймен.

— А как насчет царапающего звука? — спросил Фелл. — Я думаю, что это важно, — пояснил он, — очень важно. Послушайте, мистер Дрэймен! У меня есть два вопроса. Вы слышали царапающий звук, доносившийся из могилы. А это значит, что могила была неглубокой, не так ли?

— Очень неглубокой, иначе бы он не смог выбраться из нее.

— Второй вопрос. Эта тюрьма — она хорошо охранялась?

Дрэймен был удивлен:

— Я не знаю, сэр. Но мне известно, что в то время в нее понаехало много начальства. Я думаю, тюремным властям досталось за то, что они не смогли предотвратить вспышку чумы — для рудников нужны были здоровые рабочие. Кстати, имена умерших сообщались в печати, я сам видел. Еще раз спрашиваю вас: зачем рыться в прошлом? Вы видите, что ничего дискредитирующего в биографии Гримо нет, но…

— Вот именно, — оказал доктор Фелл, — именно это я и хочу подчеркнуть. Ничего дискредитирующего. Просто человек в прямом смысле слова похоронил свою прежнюю жизнь.

— Но это может бросить тень на мадам Дюмон, — сказал Дрэймен, — неужели вам не ясно, на что я намекаю? А дочь Гримо? И все эти глупые предположения, что кто–то из его братьев мог остаться жив? Они умерли, а мертвые не встают из своих могил. Могу я узнать, откуда вам известно, что Гримо был убит одним из его братьев?

— От самого Гримо, — сказал Хедли.

Сначала Рэмполу показалось, что Дрэймен не понял. Потом старик вскочил с кресла, и тут же снова сел.

— Вы обманываете меня? — спросил он. — Почему вы меня обманываете?

— Это правда! Прочтите вот это!

Он бросил на стол записку доктора Питерсона. Дрэймен взял было ее в руки, но тут же опустил и покачал головой:

— Мне это ничего не говорит, сэр. Вы хотите сказать, что перед смертью он…

— Он оказал, что убийца — его брат.

— Кроме этого он ничего не сказал? — спросил Дрэймен.

Хедли не ответил, предоставив ему простор для воображения. Дрэймен, помолчав, продолжал:

— Но это невероятно! Вы хотите сказать, будто этот тип, что угрожал ему, был одним из его братьев? Я ничего не понимаю. Сразу, как только я узнал, что его зарезали…

— Зарезали?

— Да, а что?

— Его застрелили, — сказал Хедли, — с чего вы взяли, будто его зарезали?

Дрэймен пожал плечами.

— Я, кажется, очень плохой свидетель, джентльмены, — сказал он. — Наверное, я сам пришел к такому выводу. Мистер Мэнгэн сказал мне, что на Гримо напали и он умирает, что его убийца скрылся, изрезав на куски картину. И я заключил, что… — он шмыгнул носом. — Вы хотели спросить о чем–то еще?

— Как вы провели этот вечер?

— Я проспал его. У меня бывают боли, глазные боли. Сегодня глаза разболелись у меня за обедом, и я, вместо того чтобы идти на концерт в Альберт—Холл, принял снотворное и лег спать. И я ничего не помню с половины восьмого до того времени, когда Мэнгэн меня разбудил.

Хедли изучал его расстегнутое пальто.

— Понятно. Вы раздевались перед тем, как лечь спать, мистер Дрэймен?

— Прошу прощения, что вы сказали? Раздевался? Нет. Я снял обувь, и все. А что?

— Вы выходили из своей комнаты?

— Нет.

— Тогда откуда у вас эти кровавые пятна на пиджаке?.. Да, да, вот эти! Встаньте! Оставайтесь, где стоите! Теперь снимите пальто.

На Дрэймене был светло–серый костюм, на котором пятна были хорошо заметны. Цепочка пятен тянулась поверх пальто, потом переходила на костюм, к правому карману.

— Это не может быть кровью, — бормотал он, — я не знаю, что это, но это не может быть кровью!

— Мы разберемся. Снимите пальто, пожалуйста. Боюсь, нам придется пока забрать его у вас. В карманах что–нибудь есть?

— Но…

— Откуда у вас эти пятна?

— Я не знаю. Клянусь, я не знаю. Это не кровь. Почему вы так решили?

— Давайте пальто сюда, — Хедли наблюдал, как Дрэймен дрожащими руками вынимает из карманов мелочь, билет на концерт, носовой платок, пачку сигарет “Вудбайн” и коробок спичек. Затем Хедли взял пальто и разложил его у себя на коленях. — Вы не возражаете, если мы осмотрим вашу комнату? Хотя я обязан предупредить вас, что ордера на обыск у меня нет и вы можете отказать — пока…

— Нет, нет, что вы! — ответил Дрэймен, отирая пот со лба. — Если бы вы мне сказали, как это случилось, инспектор! Я ничего не знаю. Я не имею к этому никакого отношения, — он грустно улыбнулся. — Я арестован? Если да, то я также не возражаю.

Рэмпол заметил, что Хедли колеблется. Перед ним был человек, только что поведавший странную историю, которая может быть, а может и не быть правдивой. На его пальто обнаружены пятна крови. Но Рэмпол, сам но зная почему, был склонен верить этому человеку.

Хедли выругался себе под нос и окликнул: “Беттс! Престон!” Вошедшему полицейскому он приказал:

— Беттс! Отвезите это пальто эксперту, пусть проверит эти пятна. Видите? К утру чтоб доложили. На сегодня все. Престон, вы пойдете с мистером Дрэйменом и осмотрите его комнату. Вы хорошо знаете, что нужно искать, заодно поинтересуйтесь насчет маскарадных принадлежностей. Я сам к вам подойду… Вас, мистер Дрэймен, я попрошу утром зайти в Скотленд—Ярд. У меня все.

Дрэймен кивнул и вышел в сопровождении Престона, не переставая трясти его за рукав и спрашивая: “Откуда у меня взялась эта кровь? Ничего не понимаю, откуда она взялась?”

— Не могу знать, сэр, — отвечал Престон. — Осторожнее, не заденьте дверь!

В комнате воцарилась тишина. Хедли покачал головой.

— Что вы думаете о нем, Фелл? — спросил ок. — Он выглядит простаком, но, по–моему, не так прост, как кажется. Теперь я понимаю, почему молодежь его не любит.

— Гм, да! Когда я соберу остатки бумаг из камина, — отозвался доктор Фелл, — я поеду домой, что<бы подумать. Потому что то, о чем я сейчас думаю…

— Что, что?

— …поистине ужасно.

Доктор Фелл энергично поднялся с кресла, надвинул шляпу на лоб и повертел в руках трость.

— Не верю я в эту историю с тремя гробами, хотя Дрэймен в нее, возможно, и верит. До тех пер, пока наша версия не опровергнута, будем считать, что двое из братьев Хорватов не умерли.

— Вопрос состоит в том, что…

— Что с ними стало. Да, конечно. Предположим, Дрэймен верит в то, что рассказывает. Во–первых! Я не верю, что братьев посадили за политическое преступление. Гримо бежит из тюрьмы, имея “небольшие сбережения”. Он залегает на дно на пять лет или около того, а потом вдруг “наследует” значительное состояние, проживая под абсолютно другим именем, от кого–то, о ком он прежде не слышал. И он тут же скрывается из Франции без всяких объяснений. Во–вторых! В чем же заключается страшная тайна Гримо, если все это правда? Большинство сочло бы этот побег в духе Монте—Кристо весьма романтической историей, и не более того, а что касается его “политического преступления”, то для рядового англичанина это не больший криминал, чем заехать в глаз полицейскому во время футбольного матча. Нет, Хедли, тут что–то не так!

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, — спокойно ответил Фелл, — что Гримо был жив, когда его положили в гроб. Представьте, что двое других тоже были живы. Если их “смерть” была инсценирована так же, как “смерть” Гримо? Если в двух других гробах находились живые люди, когда Гримо выбрался из своей могилы? Но они не могли выбраться, потому что щипцы были только у Гримо. Вряд ли у них были другие инструменты. Щипцы достались Гримо как самому сильному из троих. Когда он выбрался наружу, он мог легко освободить остальных, как они договорились. Но он решил оставить их в земле, потому что тогда ему не нужно было бы делить с ними деньги, которые они похитили вместе. Блестящее преступление! Блестящее!

Все молчали. Хедли пробормотал что–то.

— Я знаю, что это — грязное дело, которое обычному человеку и в голову прийти не может, — продолжал доктор Фелл — но только таким образом мы можем объяснить все, в том числе и почему человек опасается преследования, если его братья смогли выбраться из своих могил… Почему Гримо так торопил Дрэймена уехать с того места? Зачем было рисковать, когда можно было переждать непогоду возле могил, куда никто из местных жителей не рискнул бы забрести ночью? Эти могилы были неглубокими! Если бы братья спустя некоторое время начали задыхаться и поняли, что никто не спешит их откапывать, они начали бы биться в своих гробах, и Дрэймен мог бы заметить это, услышать шум…

— Это все ваше воображение, — сказал Хедли, — этого не может быть. Кроме того, в этом случае они не смогли бы выбраться из могил. Они бы задохнулись и умерли.

— Неужели? — спросил Фелл. — Вы забыли о лопате.

— Какой лопате?

— Той самой, которую в спешке забыл кто–то из могильщиков. В тюрьмах, даже в плохих, не прощают такую небрежность. Могильщики должны были за ней вернуться. Я представляю все это очень живо! Вот возвращаются охранники в поисках этой дурацкой лопаты. Они слышат или видят то, чего так боялся Гримо. По долгу службы или из простого человеколюбия они раскапывают могилы, и оба брата, уже потерявшие сознание, но еще живые, предстают их взорам.

— И никто не кинулся искать Гримо? Да они бы всю Венгрию прочесали в поисках беглеца!

— Гм-м, да! Я тоже об этом думал. Мне кажется, что тюремные власти не стали этого делать, чтобы самим не подставлять свои головы под удар. Что бы сказало о них начальство, узнав, что они допустили подобное? Лучше уж все скрыть. Лучше водворить двух оставшихся братьев в тюрьму, а про третьего забыть.

— Это все теория, — сказал Хедли, — но если все это верно, то Гримо получил то, что заслужил. Но мы все равно будем искать его убийцу. Если это и есть вся история…

— Конечно же, это не вся история, — сказал Фелл, — даже если она и правдива и если это ее самая ужасная часть. Мне кажется, что есть еще один злой гений почище Гримо — это человек–призрак, он же братец Анри. Почему Пьер Флей сказал, что боится его? Понятно, почему Гримо боялся, но почему Флей боится своего брата и союзника против их общего врага? Почему опытный фокусник боится фокусов, если только его брат не сам дьявол?

Хедли засунул записную книжку в карман и застегнул пальто.

— Если хотите, идите домой, — сказал он. — Мы здесь закончили. А я пойду искать Флея. Кто бы ни был третьим братом, Флей должен его знать. И он скажет, это я вам обещаю Я только загляну в комнату Дрэймена, но там я не рассчитываю что–либо найти Ключ к этой тайне в руках у Флея, и он приведет нас к убийце.

Они узнали об этом только на следующее утро, когда Флей был уже мертв. Он был застрелен из того же пистолета, из которого был убит Гримо. И убийца был невидим для свидетелей и не оставил никаких следов на снегу.

Глава 11 УБИЙСТВО ПОСРЕДСТВОМ ЧЕРНОЙ МАГИИ

Когда доктор Фелл постучал в дверь в девять часов утра, его гости еще не просыпались. Рэмпол спал очень мало. Когда он с доктором вернулся в половине второго, Дороти не успокоилась, пока муж не рассказал ей все в подробностях. Они запаслись сигаретами и пивом и удалились в свою комнату, где Дороти уселась на подушки со стаканом пива в руке и приготовилась слушать. Ей понравились описания мадам Дюмон и Дрэймена, но Розетта Гримо вызвала неприязнь. Даже когда Рэмпол упомянул об ее речи в дискуссионном клубе, его жена хоть и одобрила ее тезис, но не изменила своей точки зрения.

— Все равно, попомни мои слова, — сказала Дороти, — эта милая блондинка как–то замешана в этом деле.

— Ты же не думаешь, что она могла убить своего отца? Тем более, что она была заперта в комнате.

— Нет–нет, я этого не думаю. Мистер Дрэймен и миссис Дюмон тоже, кажется, невиновны. А вот Миллз — тот похож на преступника. А ты утверждаешь, что он говорит правду?

— Да, я в этом уверен.

— О!.. У меня есть гениальная идея. Самые подозрительные личности — это те двое, которых вы не видели, Петтис и Барнэби.

— Почему?

— Очень просто. Возражение против Петтиса заключается в том, что он маленького роста, не так ли? Не помню, где я об этом читала, кажется, где–то в средневековых легендах. Помнишь, там часто присутствует таинственная фигура громадного рыцаря в латах с опущенным забралом, который приезжает на турнир и побеждает всех подряд. Тогда против него выезжает самый сильный рыцарь. Ударом копья он сбивает шлем с незнакомца, который, ко всеобщему ужасу, отлетает прочь вместе с головой. Потом вдруг из глубины лат раздается голос юноши, которому эти латы были просто слишком велики…

Рэмпол взглянул на нее.

— Дорогая, — сказал он, — это все выдумки… Послушай, ты и впрямь хочешь сказать, что Петтис мог прийти, нацепив фальшивую голову на плечи?

— Ты слишком консервативен, — сказала она, поморщив нос, — я думаю, что это неплохая мысль. Хочешь подтверждения? Сейчас! Разве Миллз не обратил внимания, что тыльная часть головы блестит, как будто вся голова сделана из папье–маше? Что ты на это скажешь?

— Я скажу, что это кошмар. У тебя нет других ценных мыслей?

— Как же, есть, — невозмутимо подтвердила Дороти, — это касается невозможной ситуации. Почему убийца Не хотел оставлять следов своих ног? Ты будешь выдумывать самые сложные причины, вплоть до того, что убийца просто решил подшутить над полицией. А дело просто в том, что он боялся оставить следы, потому что они настолько приметные, что привели бы сразу к нему! Потому что у него есть какой–то физический недостаток или что–то другое, что приведет его прямиком на виселицу, если только он оставит свой след.

— А…

— А ты говорил мне, что у этого Барнэби деревянная нога.

Когда перед рассветом Рэмпол наконец уснул, его продолжали преследовать кошмары, в которых деревянная нога Барнэби выглядела еще более зловеще, чем человек с фальшивой головой.

Он подскочил с кровати, когда доктор Фелл постучал в дверь в воскресенье в девять часов утра. Рэмпол быстро побрился и оделся, догадываясь, что если Фелл поднял его в такой ранний час, значит ночью произошло еще что–то страшное.

Завтрак был накрыт у окна с видом на террасу. Пасмурный день снова обещал снегопад. Доктор Фелл полностью одетый сидел во главе стола и читал утреннюю газету.

— Братец Анри, — пробормотал он и отбросил газету.

— Да, да. Снова он. Хедли только что позвонил и сейчас будет здесь. Взгляните–ка сюда. Если мы думали, что столкнулись с трудной задачей вчера вечером, то — взгляните–ка сюда! Я — как Дрэймен — я не могу в это поверить. Это даже вытеснило убийство Гримо с первой полосы. Посмотрите! К счастью, газетчики пока не заметили связи между этими двумя историями.

Рэмпол увидел заголовки: “Убийство мага посредством магии”, “Загадка Калиостро–стрит”, “Вторая пуля — тебе!”

— Калиостро–стрит? — переспросил американец, — где это? Я слышал странные названия улиц, но это…

— Вы никогда о нем не слышали, — ответил доктор Фелл, — это один из переулков, куда вы могли бы попасть только случайно, пытаясь сократить себе дорогу, и были бы крайне удивлены, обнаружив настоящую деревню в центре Лондона… В общем, эта Калиостро–стрит в трех минутах ходьбы от дома Гримо. Это — маленький аппендикс позади Гилфорд–стрит на противоположной стороне Рассел–сквер. Насколько я помню, там много мелких лавочек и меблированных комнат. Братец Анри после выстрела в доме Гримо пришел туда и там завершил свое дело.

Рэмпол пробежал глазами заметку:

“Вчера вечером на Калиостро–стрит было обнаружено тело убитого человека, который опознан как Пьер Флей, французский иллюзионист. Он в течение нескольких месяцев выступал в Мюзик–холле на Комершл—Роуд, а две недели назад снял комнату на Калиостро–стрит. Вчера вечером около половины одиннадцатого он был обнаружен застреленным при обстоятельствах, наводящих на мысль, что маг был убит посредством магии. Никто не видел убийцу, не оставившего никаких следов, хотя три свидетеля отчетливо слышали голос, сказавший: “Вторая пуля — тебе”.

Калиостро–стрит имеет двести ярдов в длину и заканчивается глухой кирпичной стеной. В начале улицы есть несколько магазинов, в это время закрытых, но в витринах горел свет, и тротуары перед ними были очищены от снега. Но примерно двадцать ярдов в середине улицы покрывал нетронутый снег.

Мистер Джесс Шорт и мистер Р. Дж. Блэквин, приезжие из Бирмингема, направлялись к своему другу, живущему в меблированных комнатах в конце улицы. Они шли по правой стороне улицы. Мистер Блэквин, обернувшись, чтобы посмотреть номер дома, заметил человека, идущего на некотором расстоянии позади них. Этот человек шел медленно, нервно озираясь на ходу, словно ожидал увидеть кого–то. Он шел посередине улицы. Но улица была слабо освещена, и кроме того, что он высокого роста, а на голове у него широкополая шляпа, мистер Шорт и мистер Блэквин ничего не заметили. В то же самое время полицейский констебль Генри Уизерс, контролирующий Кондуит–стрит, подошел к месту, где начинается Калиостро–стрит. Он увидел идущего по снегу человека, но не обратил на него внимания. И через три–четыре секунды все это случилось.

Мистер Шорт и мистер Блэквин услышали позади себя возглас, затем кто–то отчетливо произнес: “Вторая пуля — тебе”, — и смех, за которым последовал приглушенный пистолетный выстрел. Когда они обернулись, человек, шедший по улице, еще раз вскрикнул, взмахнул руками и упал вниз лицом.

Улица, как они заметили, была абсолютно пустынной от начала и до конца. Более того, человек шел посередине улицы и оба свидетеля утверждают, что ничьих следов, кроме его собственных, на снегу не было. Это подтверждает и констебль Уизерс, подбежавший к месту происшествия. В свете витрины ювелирного магазина они увидели, что жертва лежит вниз лицом, раскинув руки, и из огнестрельной раны в левой части спины течет кровь. Оружие — длинноствольный револьвер “Кольт” 38–го калибра, модель тридцатилетней давности, было найдено в десяти футах позади тела.

Несмотря на услышанную фразу и то, что оружие лежало в стороне от тела, свидетели подумали, что произошло самоубийство, — на эту мысль их навела пустынная улица. Они заметили, что человек еще дышит, и перенесли его в приемную доктора М. Р. Дженкинса, находящуюся в конце улицы. Констебль тем временем убедился, что следов нигде нет. Пострадавший вскоре скончался, не сказав ни слова.

Самое странное открылось после. Пальто убитого вокруг входного отверстия было опалено, что свидетельствовало о том, что пистолет был приставлен в упор или находился на расстоянии нескольких дюймов. Но доктор Дженкинс заявил — и полиция это подтверждает, — что самоубийство исключается. Ни один человек, отметил он, не сможет выстрелить себе в спину под таким углом, особенно из длинноствольного пистолета, который был найден. Это было убийство, но совершенно невероятное. Если бы этот человек был застрелен с некоторого расстояния, через окно или дверь, то отсутствие следов ни о чем не говорило бы. Но он был застрелен в упор сзади кем–то, кто стоял близко, разговаривал с ним, а потом исчез.

У убитого не найдено никаких бумаг или документов, указывающих на его личность, и никто не смог опознать его. Спустя некоторое время тело было отправлено в морг”.

— А как насчет полицейского, которого послал Хедли, — спросил Рэмпол, — он смог установить его личность?

— Он смог сделать это позже, — ответил доктор Фелл. — Когда он прибыл туда, шум уже поутих. Он разыскал полисмена, когда тот опрашивал местных жителей. Тем временем тот человек, которого Хедли послал в Мюзик–холл, позвонил и сказал, что Флея там нет. Флей сказал директору, что вечером он выступать не будет, и ушел. Для опознания тела пригласили домохозяина Флея с Калиостро–стрит. Для полной уверенности попросили приехать кого–нибудь из Мюзик–холла. Вызвался какой–то ирландец с итальянской фамилией. Конечно же, это был Флей, и он был мертв

— А вся эта история, — спросил Рэмпол, — та, что в газете, она правдива?

Ему ответил Хедли Он вошел, держа в руке папку для бумаг.

— Да, все правильно, — сказал он, садясь поближе к огню, — я специально дал подробную информацию газетчикам, в надежде, что отзовется кто–нибудь из знакомых Флея или его брата Анри. О боже! Фелл, я схожу с ума! Эта кличка, придуманная вами, застряла у меня в голове, и я никак не могу от нее избавиться. Я думаю о брате Анри так, словно это его настоящее имя. Впрочем, скоро мы узнаем его подлинное имя. Я дал телеграмму в Бухарест. Братец Анри! Мы только напали на его след и тут же вновь потеряли…

— Да успокойтесь же вы! — воскликнул доктор Фелл, выпуская клубы табачного дыма. — Кажется, вы всю ночь занимались этим делом. Удалось вам узнать что–нибудь еще? Расслабьтесь, смотрите на все философски.

Хедли выпил подряд несколько чашек кофе и закурил сигару, постепенно приходя в норму.

— Ну что ж! Начнем! — сказал он, доставая бумаги из папки. — Изучим в деталях этот газетный отчет, а также то, о чем в нем не говорится. Сначала об этих двоих, Блэквине и Шорте. Они надежны, и определенно никто из них не может быть братом Анри. Мы запросили Бирмингем и узнали, что оба хорошо известны в своем районе, где прожили всю жизнь. Они оба — состоятельные люди, из хорошего общества, которых невозможно заподозрить в лжесвидетельстве. Констебль Уизерс тоже исключительно надежный человек. Если все эти люди говорят, что никого не видели, это значит, что они говорят правду, даже если и добросовестно заблуждаются.

— Каким образом?

— Я не знаю, — сказал Хедли, — но не исключаю этой возможности. Я бегло осмотрел улицу, хотя дома у Флея пока не был. Конечно, по освещенности ее не сравнишь с Пиккадилли—Серкус, но все же там не настолько темно, чтобы три человека могли ошибиться. Что касается следов, то, если Уизерс говорит, что их не было, я должен поверить ему на слово. Вот так.

Доктор Фелл хмыкнул. Хедли продолжал:

— Теперь относительно оружия. Флей был убит выстрелом из “Кольта” 38–го калибра, так же как и Гримо. В барабане было всего две стреляные гильзы — значит, всего было два патрона и убийца использовал оба. В современных револьверах, как вы знаете, гильзы выбрасываются, как в автоматическом пистолете, но этот револьвер настолько старый, что у нас нет ни малейших шансов установить его происхождение. Он в хорошем состоянии и стреляет современными пулями в стальной оболочке, но кто–то прятал его много лет.

— Вы выяснили, куда шел Флей?

— Да, он шел на встречу с Анри.

Глаза доктора Фелла широко раскрылись:

— Да? Значит, вы взяли след, ведущий к…

— Это все, что нам удалось узнать, и, — сказал Хедли, — если в течение ближайших двух часов это не принесет результатов, я съем вот эту папку для бумаг! Помните, я сказал вам по телефону, что Флей отказался от выступления в театре вчера вечером? Мой сотрудник узнал это через директора театра по фамилии Айзекштейн и акробата по фамилии О’Рурк.

Суббота, естественно, театральный день. Все театры на Лаймхауз—Вэй дают непрерывные представления с часу дня до одиннадцати вечера. Первый выход Флея был назначен на пятнадцать минут девятого. За пять минут до этого времени О’Рурк, который сломал накануне руку и не мог выступать, спустился в подвал покурить. В подвале у них оборудована котельная.

Хедли развернул сложенный лист бумаги:

— Вот что рассказал О’Рурк и как записал с его слов Самерс, и О’Рурк заверил это своей подписью:

“Когда я вошел в асбестовую дверь и спустился вниз, я услышал звук, как будто кто–то ломает дерево. Я аж подпрыгнул от удивления, когда увидел, что старый чудак Флей стоит возле топки, ломая свой реквизит и бросая его в огонь. “Что ты делаешь?” — спросил я. Он ответил: “Я уничтожаю свой реквизит, синьор Паяччи” (вы знаете, это мой сценический псевдоним). Он потом сказал: “Моя работа закончена, мне все это больше не нужно”, — и швырнул в огонь свои фальшивые канаты и пустотелые бамбуковые палки. Я сказал: “Послушай, ты с ума сошел? Твой выход через несколько минут, а ты даже не одет”. Он ответил: “Я же сказал тебе. Я иду на встречу со своим братом. Мы должны с ним уладить одно старое дельце”.

Он поднялся по лестнице, у двери обернулся и сказал: “Если со мной что–нибудь случится, моего брата можно найти на той же улице, где живу я. Он не постоянно живет там, но сейчас снял комнату”. А в это время сверху спускается старик Айзекштейн, ищет его. Он своим ушам не поверил, когда узнал, что этот чудак отказывается выступать. Вспыхнула ссора. Флей заявил: “Я знал, что так и будет”, потом снял шляпу, картинно поклонился и сказал: “Спокойной ночи, джентльмены! Я возвращаюсь в свою могилу”. После этого он вышел и больше я его не видел.

Хедли сложил лист бумаги пополам и убрал в папку.

— Да, он был хорошим артистом, — сказал доктор Фелл, пытаясь разжечь свою трубку, — жаль, что братец Анри…

— Мы надеемся найти его временное убежище на Калиостро–стрит, — продолжал Хедли, — для этого нужно выяснить, куда шел Флей, когда его убили? Вряд ли к себе домой. Он жил в доме номер 2В в начале улицы, а шел в другом направлении. Он был застрелен, когда прошел чуть больше половины пути, между домом номер 18 справа и номер 21 слева — на самой середине улицы. Я послал Самерса проверить все дома, начиная от середины улицы и разузнать обо всех подозрительных жильцах.

Доктор Фелл пригладил свои волосы.

— Да, но я бы не стал особенно надеяться на эту улицу. Представьте, что Флей от кого–то убегал, когда в него стреляли.

— Убегать в направлении тупика?

— Неверно! Говорю вам, это неверно! — загремел доктор, приподнимаясь со стула. — Это же улица! Улица, а не замкнутое четырьмя стенами пространство! Человек идет по заснеженной улице. Вскрик, чей–то голос, выстрел! Свидетели оборачиваются, а убийца исчез. Куда? Что, пистолет по воздуху прилетел и выстрелил у Флея за спиной?

— Чепуха!

— Я знаю, что это чепуха! Но я продолжаю задавать свои вопросы, — продолжал доктор Фелл, — я спрашиваю, связано ли это событие с тем, что произошло на Рассел–сквер? Если до сих пор мы подозревали всех, то теперь, очевидно, почти все они отпадают. Даже если они говорили нам неправду в доме Гримо, они все равно не могли подбросить револьвер на Калиостро–стрит.

Лицо Хедли исказилось злой ухмылкой:

— Хорошо, что вы напомнили! Это еще одна наша удача. А я чуть не забыл! Мы могли бы снять с кого–нибудь подозрение, если бы убийство на Калиостро–стрит произошло чуть раньше или чуть позже. Но это не так. Флей был застрелен в 22.25. Другими словами, через пятнадцать минут после Гримо. Братец Анри не оставил нам никаких шансов. Он точно рассчитал, что мы сразу же направим кого–нибудь на поиски Флея. И с помощью своего фокуса с исчезновением братец Анри (или кто–то другой) опередил нас.

— Или кто–то другой? — повторил Фелл. — Ход ваших мыслей мне интересен. Почему — “кто–то другой”?

— Вот об этом я и хочу поговорить — о тех самых пятнадцати минутах после убийства Гримо. Я вижу в этом деле новые грани, Фелл. Если вы задумаете совершить подряд два убийства, вы же не будете, совершив одно, откладывать второе. Вы сразу же совершите его, пока все, в том числе и полиция, настолько заняты первым убийством, что никто потом точно и не вспомнит, кто где находился в это время.

— Но мы легко можем составить временную таблицу, — заметил доктор Фелл. — Давайте попробуем. Во сколько мы подъехали к дому Гримо?

Хедли достал листок бумаги:

— Как раз тогда, когда Мэнгэн выскочил из окна, а это было не позже чем через две минуты после выстрела. Скажем, в десять часов двенадцать минут. Мы взбежали по лестнице, обнаружили запертую дверь, принесли щипцы и открыли ее. Это еще минуты три.

— Не слишком ли быстро? — перебил Рэмпол. — Мне показалось, что мы возились дольше.

— Это всегда так кажется, — ответил Хедли, — я сам, бывало, ошибался. Помните то дело об убийстве в Кайнестоне, Фелл? Там чертовски умный убийца пытался создать себе алиби, пользуясь тем, что свидетели всегда склонны преувеличивать все промежутки времени. Это все оттого, что мы мыслим в минутах, а не в секундах. Попробуйте сами. Положите часы на стол, закройте глаза и откройте их, когда, по–вашему, пройдет одна минута. Скорее всего, пройдет только тридцать секунд. Так что я не согласен — не больше трех минут! Дальше. Мэнгэн позвонил, и “скорая помощь” приехала очень быстро. Вы запомнили адрес больницы, Фелл?

— Нет, эти скучные детали я оставляю Вам, — ответил Фелл, — кто–то говорил, что она за углом, насколько я помню.

— На Гилфорд–стрит, сразу за детской больницей. Фактически это рядом с Калиостро–стрит… Предположим, что “скорая помощь” доехала до Рассел–сквер минут за пять. Получается десять двадцать. А что же следующие пять минут — время, оставшееся до второго убийства? И не менее важные десять–пятнадцать минут после? Розетта Гримо, одна, уехала на “скорой помощи” вместе со своим отцом, и какое–то время ее не было. Мэнгэн, один, находился где–то внизу, звонил по телефону по моей просьбе и не поднимался наверх, пока не вернулась Розетта. Я никого из них всерьез не подозреваю, но привожу как пример. Дрэймен? Никто не видел Дрэймена в это время и еще очень долго после. Что касается Миллза и мадам Дюмон, то они, я думаю, вне подозрений. Миллз все это время с самого начала провел с нами почти до половины одиннадцатого, а мадам Дюмон вскоре присоединилась к нему, оба они были у нас на виду.

Доктор Фелл усмехнулся,

— Единственные, кто остался вне подозрений, — это те, кого мы и так не подозревали. Позвольте пожать вашу руку, Хедли! Кстати, вам что–нибудь дал осмотр комнаты Дрэймена? И что там насчет этих пятен?

— О! Это человеческая кровь, вне всяких сомнений. Но осмотр комнаты Дрэймена ничего не дал. Мы там нашли несколько масок гномов, но все это не то: с большими носами, ушами, бакенбардами и прочим. Ничего похожего на гладкое розовое лицо. Там вообще было много всякой всячины для детского любительского театра…

— “Погладить — на пенни, покрасить — на два!” — продекламировал доктор Фелл строку из детской песенки. — В годы моего детства, бывало…

— Какое это имеет отношение к делу? — грубо перебил его Хедли. — К чему нам ваши сентиментальные воспоминания?

— Потому что мне пришла в голову одна идея, — вежливо ответил доктор Фелл, — и какая идея! — Он посмотрел на Хедли. — А что с Дрэйменом? Вы его арестовали?

— Нет. Во–первых, я не понимаю, как он мог это сделать. Во–вторых…

— Вы не верите в его виновность?

— Гм-м, — задумался Хедли, — я бы так не сказал, но тем не менее он выглядит в качестве потенциального преступника наименее убедительно из всех. Как бы то ни было, пора бежать! Сначала — на Калиостро–стрит, потом нужно побеседовать кое с кем. Наконец…

Они услышали звонок в дверь, и служанка пошла открывать.

— Там внизу какой–то джентльмен, сэр, — доложила она, вернувшись, — который говорит, что хочет видеть вас и мистера Хедли. Его зовут мистер Энтони Петтис, сэр.

Глава 12 КАРТИНА

Доктор Фелл, широко улыбаясь и роняя пепел из трубки, сердечно приветствовал гостя. Мистер Петтис слегка поклонился.

— Вы должны извинить меня, джентльмены, за столь раннее вторжение, — сказал он, — но поймите мое состояние. Я знаю, что вы искали меня вчера вечером, и это стоило мне бессонной ночи, — он улыбнулся. — Самым серьезным в моей жизни преступным деянием было то, что однажды я забыл вовремя продлить разрешение на содержание собаки, и меня долго потом мучили угрызения совести. И Когда я выходил гулять со сбоим незаконным псом, мне казалось, что каждый полицейский в Лондоне смотрит на меня с подозрением Я тогда потерял аппетит и сон. Поэтому сейчас я решил сразу же разыскать вас. Ваш адрес мне дали в Скотленд—Ярде.

Доктор Фелл помог гостю снять пальто, потом проводил его к креслу. Мистер Петтис был низкорослый, болезненного вида человек с лысой головой и удивительно громким голосом Лицо у него было аскетичным и довольно нервным.

— Это ужасно — то, что случилось с Гримо, — сказал он, — и я готов сделать все, чтобы помочь вам. — Он улыбнулся — Вы не хотите усадить меня под настольную лампу? Не считая детективных романов, это мое первое знакомство с полицией.

— Что за ерунда, — ответил доктор Фелл — Я давно хотел с вами познакомиться, у нас с вами есть статьи по одной и той же тематике Что вы будете пить? Виски? Бренди с содовой?

— Сейчас слишком рано, — неуверенно сказал Петтис, — но если вы настаиваете, спасибо Я хорошо знаком с вашими трудами о сверхъестественном в английской классической литературе, доктор Они очень интересны Но я не совсем согласен с вами (и доктором Джеймзом), что привидение в романе всегда должно быть зловещим.

— Конечно же, оно должно быть зловещим И чем зловещее, — возразил доктор Фелл, — тем лучше Мне не нужны всякие там легкие дуновения у изголовья, шепот и вздохи. Мне нужна кровь! — Он взглянул на Петтиса так, что тот почувствовал себя неуютно. — Привидение должно быть зловещим, — повторил доктор — Оно не разговаривает. Оно не призрачно, а вполне ощутимо Оно возникает лишь на короткое мгновение и никогда не появляется при дневном свете Наконец, обстановка должна быть старинной, классической, так сказать А то сейчас появилась нездоровая тенденция пренебрегать старинными библиотеками и древними руинами и населять привидениями бакалейные лавки и пивные. Это они называют “дань современности”. Но и в современной жизни люди боятся не пивных, а старинных руин и заброшенных кладбищ. Никто не может отрицать этого.

— Кое–кто утверждает, — заметил Петтис, — что старинные руины больше никому не нужны Вы верите, что в наше время может существовать настоящая литература о привидениях?

— Естественно, может, и есть блестящие авторы, но и им грозит опасность под названием “мелодрама”. Страх только тогда страх, когда он разработан как точная наука, без размазывания манной каши. Если человеку в субботу вечером рассказали анекдот, а засмеялся он только в воскресенье в церкви, это означает, что у него что–то неладно с чувством юмора. Но если человек прочитал повесть о привидениях вечером в субботу, а через две недели до него дошло, что он должен был испугаться, это значит, что повесть никуда не годится.

Хедли хлопнул по столу ладонью:

— Вы замолчите наконец? — спросил он. — Нам некогда слушать вашилекции. Мы лучше послушаем мистера Петтиса. — Заметив, что доктор Фелл обиделся, он примирительно добавил:

— Кстати, сейчас хочу поговорить как раз о субботнем вечере, о том, что было вчера.

— И о привидении? — спросил Петтис. — О том, что посетило беднягу Гримо?

— Да… Во–первых, всего лишь для проформы, я должен попросить вас подробно рассказать, что вы делали вчера вечером. Особенно в промежутке между девятью тридцатью и десятью тридцатью.

Петтис отставил свой стакан. На его лице снова отразилось беспокойство:

— Так вы хотите сказать, мистер Хедли, что я под подозрением?

— Привидение сказало, что оно — это вы. Разве вы не знаете?

— Что? О боже, нет! — воскликнул Петтис, вскакивая с кресла. — Сказало, что оно — это я? Что вы имеете в виду?

— Так вы расскажете нам, что вы делали вчера вечером? — повторил Хедли, пропуская мимо ушей тираду Петтиса.

— Никто вчера мне об этом не сказал. Я был в доме Гримо после того, как его убили, но мне никто не сказал, — зачастил Петтис взволнованно, — что касается вчерашнего вечера, то я был в театре. В Королевском театре.

— Вы, конечно, можете доказать это?

Петтис пожал плечами:

— Я не знаю. Я могу рассказать вам о спектакле, он мне, кстати, не понравился. Ах, да! У меня где–то должны были сохраниться билет и программа. Но вы хотите знать, видел ли меня там кто–нибудь из знакомых? Нет, боюсь что нет. Я ходил один. У меня не много друзей, и каждый из них, особенно в субботний вечер, движется по своей орбите.

— И каковы эти субботние орбиты? — спросил Хедли.

— Гримо обычно работает — простите, я не могу свыкнугься с мыслью, что его уже нет в живых, — работал до одиннадцати. После этого его можно было беспокоить сколько угодно, но не раньше. Барнэби обычно играет в покер в своем клубе. Мэнгэн проводит почти все вечера с дочерью Гримо. Я хожу в театр или кино, но не всегда. Я — исключение из правил.

— Понятно. А после спектакля? Когда вы ушли из театра?

— В одиннадцать или около того. Спать было рано. Я решил зайти к Гримо и выпить с ним. А дальше вы знаете. Миллз рассказал мне, и я хотел сразу же вас увидеть. Я долго ждал внизу, в прихожей, но никто не обращал на меня внимания. Тогда я пошел в больницу узнать о состоянии Гримо. Я пришел туда сразу после того, как он умер. Это ужасно, мистер Хедли, и я клянусь…

— Зачем вы хотели меня видеть?

— Я был в “Уорвикской таверне”, когда этот Флей болтал языком, и я решил, что могу быть вам полезен. Я, естественно, сразу подумал, что это Флей его убил, но утром я раскрыл газету и…

— Минуточку! Мы к этому еще вернемся. Тот, кто прикинулся вами, использовал ваши привычные выражения и тому подобное. Так кто же из вашего окружения (или вне его), по вашему мнению, способен на это?

— Хотел бы я это знать, — ответил Петтис, задумчиво глядя в окно. — Не думайте, что я хочу уйти от ответа на ваш вопрос, мистер Хедли, — сказал он, помедлив, — честно говоря, я не могу подумать ни на кого. Но эта мысль не дает мне покоя. Давайте на минутку представим, что убийца — это я.

Хедли напрягся.

— Успокойтесь! — продолжал Петтис. — Я не убийца, но предположим, что это так. Я отправляюсь убивать Гримо в каком–то дурацком наряде (а я бы скорее пошел на риск быть узнанным, чем надевать что–нибудь подобное). А по пути я зачем–то сообщаю двум молодым людям свое имя.

Он сделал паузу.

— Но это только на первый взгляд. Опытный следователь может сказать: да, умный убийца мог так поступить. Это самый действенный способ выставить дураками всех тех, кому придет в голову его заподозрить. Он слегка изменил голос, ровно настолько, чтобы люда потом могли об этом вспомнить, он говорил как Петтис, потому что хотел, чтобы люди подумали, что это не Петтис. Вам понятно?

— Да, — сказал Фелл, улыбнувшись, — я тоже об этом подумал.

Петтис кивнул.

— Тогда вы, вероятно, подумали и о том, что я бы изменил не только голос. Я бы допустил в словах какую–нибудь оговорку. Я бы сказал что–нибудь необычное, не свойственное мне, что они потом смогли бы вспомнить. Посетитель этого не сделал. Его имитация была слишком тщательной, что снимает с меня подозрения.

Хедли усмехнулся.

— Вы оба хороши, — сказал он, обращаясь к Петтису и Феллу, — но скажу вам как профессионал, что преступник не смог бы провести полицейского таким образом. Его все равно вывели бы на чистую воду — и отправили на виселицу.

— Значит, вы меня отправите на виселицу, — сказал Петтис, — если найдете улики против меня?

— Непременно!

— Спасибо за откровенность, — сказал Петтис, — я могу продолжать?

— Конечно, продолжайте. Что у вас еще?

— Позвольте мне сделать одно предположение. В сегодняшних утренних газетах вы — или кто–то из ваших коллег — рассказываете об убийстве Гримо. Вы рассказали, что убийца использовал снегопад в своих целях, то есть он должен был быть уверен, что вечером пойдет снег, который закончится к определенному времени, поставив на это все. То есть он зависел от снегопада. Верно?

— Да, я говорил что–то в этом духе. Ну и что?

— Тогда я думаю, вы могли бы вспомнить, — ответил Петтис, — что в прогнозе погоды ничего подобного не было. Вчерашний прогноз не обещал никакого снега.

— О черт! — воскликнул доктор Фелл, ударив по столу кулаком. — Неплохо! Я об этом и не подумал. Хедли, это все меняет! Это…

Петтис достал пачку сигарет и раскрыл ее.

— Вы можете возразить мне, — продолжал он, — что убийца знал, что будет снег, именно потому, что прогноз говорил, что его не будет. Но я думаю, что метеослужба заслуживает не больше насмешек, чем, например, городская телефонная сеть. То есть она допускает ошибки, но ведь не всегда. Вы мне не верите? Загляните во вчерашние газеты и…

— Да, — сказал Хедли, — это, кажется, вес меняет. Если бы человек собирался совершить преступление в расчете на снегопад, то он обязательно заглянул бы в прогноз погоды. У вас есть что–нибудь еще?

— Боюсь, что это все. Криминалистика — это скорее по части Барнэби, чем по моей, — сказал Петтис, — я обратил внимание на прогноз случайно, хотел узнать, надевать мне калоши или нет. Привычка… Что касается человека, имитировавшего мой голос, то почему вы подозреваете меня? Я — безобидный старый человек, мне не подходит роль таинственного мстителя. Это мог сделать любой, кто знает мою манеру говорить.

— А как насчет членов кружка в “Уорвикской таверне”? Бывал ли там кто–нибудь еще, о ком мы до сих пор не слышали?

— Да, бывали еще два непостоянных члена. Но я не могу ни одного из них представить в этой роли. Это старик Морнингтон, который больше пятидесяти лет прослужил в Британском музее, у него надтреснутый тенор, который никогда не спутаешь с моим голосом, и еще Суэйл, а он вчера вечером выступал по радио, так что у него алиби…

— В какое время он выступал?

— В девять сорок пять или около, хотя я не ручаюсь за точность. Кроме того, никто из них не бывал у Гримо в доме. Другие посетители таверны? Кто–нибудь из них мог слышать наши разговоры, но в беседу они никогда не вступали. Я думаю, что вам стоит подумать над этим. Повторяю, единственными близкими друзьями Гримо были я и Барнэби. Но я не убивал, а у Барнэби — алиби, он вчера вечером играл в карты в своем клубе.

Хедли внимательно посмотрел на него:

— Я надеюсь, что он действительно играл в карты?

— Я не знаю, но держу пари, что это так. Барнэби не дурак. И он не стал бы совершать преступление именно в тот вечер, когда его отсутствие в обычном для него месте было бы обязательно замечено.

Это, кажется, убедило Хедли больше, чем все ранее сказанное Петтисом. Он продолжал барабанить пальцами по столу. Доктор Фелл был погружен в свои мысли. Петтис переводил взгляд с одного на другого.

— Если я дал вам пищу для размышлений, джентльмены… — начал он, и Хедли оживился:

— Да, да! Конечно! Кстати о Барнэби: вы знаете о картине, которую Гримо приобрел у него, чтобы защитить себя?

— Защитить себя? Как? От чего?

— Мы не знаем. Я думал, что вы сможете объяснить это нам. Вам что–нибудь известно о семье профессора?

Петтис был озадачен.

— Ну, что ж, Розетта — очень приятная девушка. На мой взгляд, чересчур современная, — он поморщил лоб, — жену Гримо я никогда не знал, она умерла много лет назад. Но я не понимаю…

— И не надо. Что вы думаете о Дрэймене?

Петтис усмехнулся.

— Старик Хьюберт Дрэймен — самый неподозрительный человек из всех, кого я знаю. Настолько неподозрительный, что кое–кто думает, что он просто мастерски прикидывается.

— Вернемся к Барнэби. Вы знаете, что вдохновило его написать ту картину, или когда он ее сделал, или еще что–нибудь о ней?

— Я думаю, он написал ее год или два назад. Я запомнил ее, потому что это был самый большой холст в его студии. Как–то раз я спросил его, что он хотел изобразить. Он ответил: “Это воображаемое отображение того, что я никогда не видел”. У нее было какое–то французское название, что–то вроде “Dans l’Ombre des Montagnes Du Sel”^[3]. Да! Я вспомнил! Барнэби еще сказал мне: “Вам она нравится? Гримо, когда увидел, аж подпрыгнул”.

— Почему?

— Я не обратил внимания на его слова, решил, это шутка, что очень похоже на Барнэби. Картина стояла в студии, собирая пыль так долго, что я был удивлен, когда Гримо в пятницу утром вдруг пришел и попросил ее продать.

Хедли подался вперед.

— Вы были при этом?

— В студии? Да. Я зачем–то зашел в то утро к Барнэби — не помню зачем. Гримо очень спешил и был…

— Испуган?

— Нет, скорее возбужден. Гримо затараторил, как пулемет: “Барнэби, где ваша картина с соляными горами? Мне она нужна. Скажите вашу цену”. Барнэби с удивлением посмотрел на него: “Эта картина ваша, если она нравится вам, возьмите ее”. Гримо ответил: “Нет, мне она нужна для дела и я хочу купить ее”. Тогда Барнэби назвал какую–то смехотворную цену вроде десяти шиллингов, и Гримо сразу же выписал ему чек. Он ничего не объяснил, кроме того, что у него есть свободное место на стене в кабинете, и он хочет повесить ее туда. Вот и все. Он забрал картину, и я помог ему поймать такси…

— Она была завернута? — спросил вдруг доктор Фелл так громко, что Петтис вздрогнул.

Кажется, этот вопрос заинтересовал доктора больше всего.

— А почему вы об этом спрашиваете? — спросил Петтис. — Я как раз хотел сказать — насчет шума, поднятого Гримо по поводу упаковки картины. Он потребовал бумагу, а Барнэби сказал: “Где, по–вашему, я возьму вам такой лист бумаги, чтобы завернуть ее? Зачем вам это нужно? Несите как есть”. Но Гримо настоял, чтобы тот сходил и принес ему несколько ярдов коричневой оберточной бумаги из соседней лавки. Барнэби это не понравилось.

— Вы не знаете, Гримо сразу повез картину домой?

— Нет, кажется, он хотел еще вставить ее в раму, но я не уверен.

Доктор Фелл сел в кресло и больше вопросов не задавал.

Хедли продолжал еще какое–то время спрашивать Петтиса, но, как заметил Рэмпол, ничего важного узнать больше не удалось. Когда разговор переходил на личности, Петтис был осторожен в суждениях. Он рассказал, что среди домашних профессора никаких трений не было, не считая неприязни между Мэнгэном и Барнэби. Барнэби, хотя и был на тридцать лет старше, проявлял интерес к Розетте Гримо. Профессор никогда об этом ничего не говорил, но, похоже, не осуждал его ухаживания, хотя, по мнению Петтиса, против Мэнгэна у него тоже не было возражений.

— Но я полагаю, джентльмены, вы понимаете, — заключил Петтис, вставая, чтобы уйти, когда часы Биг—Бэна пробили десять, — что все это — второстепенно. Едва ли кто–нибудь из нашего круга может иметь отношение к убийству. Что касается финансовой стороны дела, то мне известно немногое. Гримо был богат. Его адвокаты, насколько я знаю, — Теннант и Уильяме с Грэйс—Инн… Кстати, джентльмены, как насчет совместного ленча у меня? Я живу на другой стороне Рассел–сквер. Хотелось бы продолжить с доктором Феллом беседу о привидениях…

Он улыбнулся. Доктор Фелл поспешил принять приглашение, пока Хедли не отказался, и Петтис вышел.

— Итак, — проговорил Хедли, — с ним все ясно. Конечно, мы все проверим. Интересная мысль: зачем любому из них совершать преступление именно в тот вечер, когда их отсутствие обязательно будет замечено? Надо повидаться с этим Барнэби, но, похоже, что и он здесь ни при чем…

— А прогноз погоды обещал, что снега не будет, — сказал доктор Фелл задумчиво. — Хедли, это разбивает вдребезги все наши предположения! Это все переворачивает вверх тормашками. Едем на Калиостро–стрит! Это лучше, чем блуждать в потемках.

Он снял с вешалки пальто и шляпу.

Глава 13 ТАЙНАЯ КВАРТИРА

В это зимнее воскресное утро Лондон казался вымершим. Улицы на многие мили были пустынны. И Калиостро–стрит, куда, наконец, свернула машина Хедли, выглядела так, будто еще не просыпалась.

Калиостро–стрит была перенаселена лавками и меблированными комнатами. Это были задворки Кондуит–стрит — тоже вытянутой и узкой торговой улицы, тянувшейся от спокойной Гилфорд–стрит на севере до перегруженной транспортом Теобальдзроуд на юге. Калиостро–стрит примыкала к ней ближе Гилфорд–стрит, почти незаметная между домами, нижние этажи которых занимали мясная и бакалейная лавки. Улица была прямой и всего через двести ярдов упиралась в глухую кирпичную стену.

Хедли, доктор Фелл и Рэмпол стояли в начале Калиостро–стрит и разглядывали ряды магазинчиков и лавок, тянувшиеся по обеим сторонам улицы. Все они были закрыты, витрины большинства из них закрывали щиты из гофрированной жести. Не закрытые ставнями витрины были различной степени чистоты — от сверкающего ювелирного магазина в дальнем конце справа до пыльной и беспросветной табачной лавки в начале улицы на той же стороне. Поверх лавок тянулись два жилых этажа из красного кирпича с желтыми или белыми оконными рамами. Холодный ветер гнал по улице обрывки газет и прочий мусор.

— Славное местечко, — заметил доктор Фелл, — ну что же, давайте выясним некоторые детали, прежде чем перейдем к делу. Покажите мне, где находился Флей, когда его убили. Кстати, где он жил?

Хедли указал на табачную лавку, возле которой они стояли.

— Над ней, в самом начале улицы, как я вам и говорил. Мы сейчас туда зайдем, хотя Самерс уже был там и ничего не нашел. А пока давайте пройдем, строго держась середины улицы… — Он двинулся вперед. — Очищенные тротуары заканчивались где–то здесь, футов через сто пятьдесят. Дальше — нетронутый снег. Еще дальше, тоже около ста пятидесяти футов — вот здесь.

Он остановился и осмотрелся по сторонам.

— Как раз на полдороги. Вы обратили внимание на ширину улицы? Отсюда и справа и слева до стен домов не меньше тридцати футов. Если бы он шел по тротуару, мы могли бы предположить, что кто–то высунулся из окна с пистолетом, присоединенным каким–то образом к шесту, и…

— Чушь!

— Конечно чушь, но что мы еще можем предположить? Вот перед вами улица, вы можете убедиться сами. Я знаю, что ничего подобного не было, а тогда что же? Опять же свидетели ничего не видели, если бы что–нибудь было, они не могли бы не заметить. Посмотрите! Останьтесь там, где вы стоите, и не оборачивайтесь!

Хедли прошел дальше, следя за нумерацией домов. Потом он перешел на тротуар справа.

— Вот здесь находились Блэквин и Шорт, когда услышали вскрик. Вы идете посередине улицы. Я иду впереди вас. Я оборачиваюсь — вот так. Как далеко я сейчас от вас?

Рэмпол, которому все это уже надоело, посмотрел на Фелла, возвышающегося посреди пустынной улицы.

— Эти двое, — сказал доктор, — были не дальше, чем в тридцати футах! Хедли, это все кажется мне даже более странным, чем я думал. Он находился посреди снежной целины. Они обернулись, услышав выстрел… гм-м!

— Именно так. Теперь об освещении. Представьте, что вы — Флей. Справа от вас, чуть впереди, возле дома номер 18 — уличный фонарь. Чуть позади, тоже справа, освещенная витрина ювелира. Свет в пей не яркий, но все же… Теперь попробуйте объяснить, могут ли свидетели ошибаться, говоря, что возле Флея никого не было?

Его слова отзывались на пустынной улице гулким эхом.

— Ювелир… — задумчиво произнес Фелл. — Ювелир! И свет в витрине. В магазине кто–нибудь был?

— Нет. Уизерс тоже об этом подумал и проверил. Это было обычное витринное освещение. И витрина и дверь были закрыты решетками, как сейчас. Никто не мог туда войти или выйти оттуда. Кроме того, это довольно далеко от того места, где находился Флей.

Доктор Фелл подошел, чтобы взглянуть на зарешеченную витрину. За стеклом на черном бархате были разложены дешевые кольца и часы, пара подсвечников, а в середине стояли большие немецкие настольные часы, которые показывали одиннадцать часов. Доктор Фелл вернулся на середину улицы.

— Все это, — сказал он, — с правой стороны улицы. А Флей был застрелен со спины слева. Отсюда можно заключить, что нападавший подошел с левой стороны. Даже если он не оставил следов на снегу, мы все равно можем определить, с какой стороны он подошел.

— Он подошел отсюда, — раздался чей–то голос.

Порыв ветра создавал впечатление, что слова сами собой возникли из воздуха. На мгновение Рэмпол ощутил страх. Ему показалось, что он слышит голос невидимого убийцы точно так же, как его слышали свидетели убийства. Он, вздрогнув, обернулся. Плотный молодой человек с красным лицом, в низко надвинутом котелке, спускался по ступенькам из открытой двери дома номер 18. Молодой человек улыбнулся и помахал рукой Хедли.

— Он подошел отсюда, сэр! Моя фамилия Самерс. Помните, вы вчера поручили мне узнать, куда этот лягушатник направлялся, когда его убили! И поспрашивать домовладельцев насчет подозрительных жильцов… Я узнал об одном таком жильце. Он вышел отсюда. Извините, что перебил вас.

Хедли сухо поблагодарил его. Он увидел, что из двери показалась еще одна фигура. Самерс заметил этот взгляд.

— Нет, сэр, — сказал он улыбнувшись, — это не он. Это мистер О’Рурк, парень из Мюзик–холла, тот, что опознал вчера лягушатника. Он мне помог сегодня утром.

Человек отделился от дверного косяка и спустился по ступенькам. Он выглядел тощим, несмотря на теплое пальто. В нем действительно было что–то итальянское, это впечатление усиливалось черными длинными усами с нафабренными кончиками. В зубах он держал трубку, с удовольствием выпуская клубы дыма. О’Рурк представился — ирландец с итальянским псевдонимом, выговор у него был американский, а подданство, как оказалось, канадское.

— О’Рурк. Джон Л. Салливэн О’Рурк, — сказал он, — кто–нибудь знает, что означает “Л”? Я не знаю, и папаша мой тоже не знал, “Л”, и все! Я знал старика Флея. Мне чертовски жалко этого чудака…

— Спасибо, что вы помогли нам, — сказал Хедли.

— Я сейчас не могу работать, — О’Рурк показал забинтованное запястье левой руки, — если бы я знал, что так выйдет, то пошел бы вчера с Флеем… Простите, если я помешал вам…

— Извините, сэр, — перебил Самерс, — если вы пойдете со мной, я покажу вам нечто важное. Домовладелица тоже хочет рассказать вам о своем жильце. Это несомненно тот, кого мы ищем. Но сначала я хочу показать вам его жилье.

— Что там у него дома?

— Во–первых кровь, — ответил Самерс, — а еще — довольно странная веревка. Вас она должна заинтересовать, да и все остальное тоже. Этот тип — взломщик, если судить по его имуществу. Он вставил в дверь специальный замок, так что мисс Хейк (это домовладелица) не могла войти. Но я использовал отмычку. Этот тип уже успел скрыться. Мисс Хейк сказала, что он довольно долго снимал комнаты, но пользовался ими всего один или два раза.

— Идемте, — сказал Хедли.

Самерс провел их через сумрачную прихожую и наверх через три лестничных пролета. Дом был тесным: на каждом этаже всего по одной меблированной квартире. Дверь в квартиру на верхнем этаже, расположенная поблизости от люка, ведущего на крышу, была открыта. Самерс ввел их в темный коридор с тремя дверьми.

— Сначала сюда, сэр, — сказал он, показывая на первую дверь слева. — Это ванная. Я был вынужден бросить шиллинг в электросчетчик, чтобы включить свет.

Он повернул выключатель. Ванная комната с облезлыми стенами и рваным линолеумом на полу, с сидячей, покрытой пятнами ржавчины ванной, мутным зеркалом на стене и умывальником была переоборудована из кладовки.

— Он пытался вымыть здесь все, сэр, — продолжал Самерс, — но на ванне остались красноватые подтеки. Здесь он мыл руки. А здесь, в шкафчике для полотенец…

Театральным жестом он распахнул шкафчик и извлек оттуда еще влажное полотенце, на котором были хорошо заметны пятна, напоминающие кровь.

— Отлично, Самерс! — похвалил Хедли, рассматривая полотенце, — теперь, пожалуйста, другие комнаты. Меня заинтересовала веревка.

В комнатах стоял странный химический запах, который не перебивал даже запах крепкого табака из трубки О’Рурка. Окна в большой комнате закрывали тяжелые шторы. На широком столе был разложен набор каких–то стальных инструментов с округлыми концами и изогнутыми ручками (Хедли присвистнул: “Отмычки?”), несколько разобранных замков и какие–то записи. Там же стоял мощный микроскоп, коробка, наполненная осколками стекла, химикаты в банках. На стене была полка с книгами, а в углу — маленький металлический сейф, увидев который, Хедли издал возглас удивления.

— Если он взломщик, — сказал он, — то это самый современный взломщик из всех, что я видел. Я не встречал ничего подобного у нас в Англии. Вы занимались этим, Фелл. Узнаете?

— В верхней части вырезано большое отверстие, — вставил Самерс, — если он использовал автоген, то это самая тонкая работа из всех, что я видел.

— Он не пользовался автогеном, — сказал Хедли, — все гораздо тоньше и проще. Я не силен в химии, но, думаю, что это порошок алюминия и окись железа. Все это смешивается на сейфе, добавляется магниевый порошок и подносится спичка. Смесь не взрывается, она просто выделяет температуру в несколько тысяч градусов и выплавляет отверстие в металле… Видите эту металлическую трубку на столе? У нас есть одна такая в полицейском музее Это — дефектоскоп, или, как они его называют, “рыбий глаз”, с линзой в форме полусферы. Вы можете вставить его в отверстие в стене и наблюдать все, что происходит в соседней комнате. Что вы думаете обо всем этом, Фелл?

— Да, да, — сказал доктор, — я думаю, что вы правы… Но где же веревка? Меня она очень заинтересовала.

— В другой комнате, сэр, — ответил Самерс, — комнате, обставленной в каком–то, я бы сказал, восточном стиле. И впрямь — азиатская роскошь: яркие драпировки, мебель, мишура и безделушки. Странно было видеть все это здесь.

Хедли отдернул шторы, впустив в окна тусклый зимний свет Окна выходили на задние дворы домов вдоль Гилфорд–стрит и на аллею, ведущую в сторону детской больницы. Но Хедли недолго разглядывал вид из окна. Взор его привлек моток веревки, лежащий на диване.

Веревка была тонкая, но очень прочная, с завязанными через каждые два фута узлами — обычная веревка, если не считать любопытного приспособления, прицепленного к одному ее концу. Оно выглядело как черная резиновая чашка, чуть больше кофейной, очень плотная на ощупь.

— Ого! — сказал Фелл, — посмотрите, да это же… — Он покрутил что–то пальцами, потом вдруг развел руки с видом победителя. Веревка разделилась на две части.

— Вот так! Да, я думаю, что это из реквизита Флея. Видите? Веревка с секретом. Она снабжена винтом с одного конца и резьбой с другого, и вы можете скрутить их. Соединения не видно — можете разглядывать сколько хотите, и веревка выдерживает любое натяжение. Вы уловили мысль? Люди из публики связывают иллюзиониста внутри его ящика. Это место с резьбовым соединением проходит там, где руки. Зрители снаружи могут держать концы веревки в руках. Видите? А он раскручивает соединение и освобождается, а потом снова быстро все закручивает. Оп–ля! — О’Рурк затянулся табачным дымом. — Да, это одна из его веревок, теперь я не сомневаюсь.

— Я тоже не сомневаюсь, — сказал Хедли, — а как насчет присоски?

— Видите ли, Флей был скрытным человеком, и как все фокусники, не любил раскрывать свои тайны. Но кое–что я от него узнал. Это — довольно известный фокус.

Вы слыхали об “индийской веревке”? Факир бросает веревку вверх и она застывает вертикально. По ней поднимается мальчик и — бац! — исчезает.

— Я слышал также, — сказал доктор Фелл, — что сейчас никто не может его исполнить.

— Вот именно! Вот поэтому Флей и начал готовить реквизит для этого фокуса. Не знаю, удалось ли ему это. Я думаю, что присоска нужна была ему для того, чтобы брошенная вверх веревка закрепилась за что–нибудь. Но я не знаю, как это делается.

Хедли кивнул.

— Я слышал о подобных вещах, но сам никогда не видел и даже сомневался в их существовании. Взгляните сюда! Это присоска. Вы наверняка видели похожие в детских игрушках. Пружинный пистолет выстреливает стрелу с миниатюрной присоской на конце и она прилипает к стене.

— Вы хотите сказать, — сказал Рэмпол, — что взломщик прикрепляет эту штуку к стене и она может удержать его на веревке?

Хедли задумался.

— Говорят, что так они и действуют. Я, конечно, не знаю…

— Но как он освободит ее? Он что, уйдет и оставит ее висеть?

— Конечно, он нуждается в сообщнике. Если сжать эту штуковину с боков, под нее попадет воздух и она отвалится. Все равно не понимаю, как он ею мог пользоваться?

О’Рурк, внимательно осмотрев веревку, вежливо кашлянул, чтобы привлечь к себе внимание.

— Послушайте, джентльмены, — сказал он, — я не хочу вам мешать, но все это — чепуха.

Хедли обернулся к нему:

— Почему? Вам что–нибудь известно об этом?

— Держу пари, — ответил О’Рурк, — что эта штука принадлежала Флею. Дайте мне ее на минутку, и я скажу точно. Так. Хотя я не совсем уверен, что это его веревка. Здесь много всяких странных деталей. Но…

Он взял веревку в руки и пропустил ее сквозь пальцы, пока не дошел до середины. Здесь он удовлетворенно хмыкнул.

— И кто–то должен был взбираться по ней, — сказал Хедли, — взбираться и исчезать?

— Ну, если только ребенок… — ответил О’Рурк задумчиво. — Но я скажу вам: эта штука не выдержит веса взрослого человека. Я бы показал вам, джентльмены, но у меня рука сломана…

— Думаю, что это ни к чему, — сказал Хедли. — Самерс! Вы составили словесный портрет этого типа?

Самерс кивнул.

— У нас не будет трудностей с его розыском, сэр. Он проживал под именем “Джером Барнэби” — скорее всего фальшивым. Но у него есть особая примета, которую невозможно скрыть — деревянная нога, сэр!

Глава 14 ЗАГАДКА ЦЕРКОВНЫХ КОЛОКОЛОВ

Неожиданно доктор Фелл громко рассмеялся. Сидя на красно–желтом диване, который угрожающе скрипел под ним, он хохотал до слез:

— Ой, не могу! — приговаривал он. — Вот это да!

— Что вы имеете в виду? — спросил Хедли, — не вижу ничего смешного. Неужели это не убеждает вас, что Барнэби виноват?

— Это окончательно убеждает меня, что он невиновен! — ответил Фелл, доставая из кармана красный носовой платок, чтобы вытереть глаза. — Я подозревал, что в одной из комнат мы найдем что–нибудь в этом духе. Это было бы слишком хорошо, чтобы оказалось правдой. Барнэби — Сфинкс без загадки, преступник без преступления…

— Вас не затруднит объяснить?

— Нисколько. Хедли, оглянитесь вокруг и скажите, что напоминает вам это место? Вы когда–нибудь встречали хоть одного взломщика, вообще преступника, который бы обставлял свое тайное убежище так бестолково, в таком “романтическом” вкусе? С отмычками, разложенными на столе, с микроскопом и таинственными химикатами? Настоящий взломщик, настоящий преступник всегда старается, чтобы его логово выглядело добропорядочнее, чем у церковного старосты. А эта обстановка непохожа даже на то, что здесь кто–то играл во взломщика. Но если вы чуть–чуть подумаете, то поймете, что это вам напоминает по сотням книг и фильмов. Это выглядит так, как будто кто–то играл здесь в детектив…

Хедли задумчиво огляделся, сбитый с толку.

— Когда вы были ребенком, — продолжал доктор Фелл, — разве вы не мечтали о тайном убежище? И не представляли, что люк на чердак — это тайный ход? Разве вы не играли в Великого Сыщика? Кто–то уже говорил вам, что Барнэби — криминалист–любитель. Может, он пишет книгу. В любом случае у него есть и время, и деньги на это. Да мало ли среди нас таких “взрослых детей”? Он создал свое “alter ego”^[4]. Он занимался этим втайне, потому что его окружение высмеяло бы его, если бы узнало.

— Но, сэр… — возразил Самерс.

— Подождите, — перебил его Хедли, — я понимаю, что все здесь выглядит неубедительно. Но что вы скажете насчет следов крови и этой веревки? Веревка принадлежит Флею, не забывайте. А кровь?

Доктор Фелл кивнул.

— Н-да! Боюсь, вы не совсем правильно меня поняли. Я не сказал, что эта квартира не могла играть никакой роли в нашем деле. Я лишь предупредил вас, чтобы вы не заблуждались относительно двойной жизни Барнэби.

— Мы скоро все это выясним, — проворчал Хедли, — и если он — убийца, то мне нет дела до того, насколько невинной была его двойная жизнь. Самерс!

— Сэр?

— Отправляйтесь на квартиру к мистеру Джерому Барнэби, — я понимаю ваше удивление, но я имею в виду другую квартиру. Я дам вам адрес. Вот: Блумсбери–сквер, 13 А, второй этаж. Запомнили? Доставьте его сюда под любым предлогом. Ни о чем не спрашивайте и не отвечайте на его вопросы. Вам понятно? Идите!

Самерс вышел. О’Рурк, с неподдельным интересом слушавший их разговор, подал голос:

— Ну что ж, джентльмены, я рад, что вы напали на след. Я не знаю, кто такой этот Барнэби, но кажется, вы с ним уже знакомы. У вас есть еще вопросы ко мне?

Хедли порылся в своей папке.

— Вот ваши показания, — он вынул лист бумаги. — Вы можете к ним что–нибудь добавить? Вы уверены, что Флей говорил вам, будто его брат снимает квартиру на этой улице?

— Именно так он и сказал, сэр. Он говорил, что видел его где–то здесь.

— Но это не одно и то же. Как именно он сказал?

О’Рурк задумался.

— Он сказал: “У него там квартира, я видел его на той улице”. Да, да, кажется именно так он и сказал!

— Вы уверены в этом? Вспомните!

— Я и вспоминаю! Поставьте себя на мое место. Я не помню дословно, но это еще не значит, что я говорю неправду. Это самое большее, что я могу для вас сделать.

— Что вам известно о его брате? Флей когда–нибудь раньше упоминал о нем?

— Ни разу! Ни слова! Я хочу, чтобы вы правильно меня поняли: когда я говорил, что знаю Флея лучше всех, это вовсе не означает, что я знал что–нибудь о нем. Никто о нем ничего не знал. Он не из тех, кто после нескольких кружек пива расскажет вам все о себе. Это все равно, что пытаться свести дружбу с Дракулой.

— Самая главная загадка, с которой мы столкнулись, — сказал Хедли, — это невероятность ситуации. Вы видели сегодняшние газеты?

— Да, — глаза О’Рурка сузились, — а что?

— В обоих убийствах преступник использовал какой–то трюк, фокус. Вы говорили, что знаете фокусников–эскапистов и их приемы. Вы не могли бы предположить, какой из них мог быть использован?

О’Рурк засмеялся, демонстрируя два ряда прекрасных зубов

— Вот оно что! Понятно! Послушайте, скажу вам честно: когда я предложил вам испробовать эту веревку, я заметил ваш взгляд. Вы заподозрили меня? Я так и подумал. Успокойтесь, я не способен на такие чудеса. Что касается вашего вопроса… Я здесь не авторитет, а если что и знаю, то предпочитаю помалкивать. Своего рода профессиональная этика. Поэтому я стараюсь не болтать о всяких фокусах с исчезновениями и прочим.

— Почему?

— Потому, — ответил многозначительно О’Рурк, — что, во–первых, большинство людей сильно разочаровывается, когда узнает секрет фокуса. К тому же секрет этот обычно так прост, что люди просто не верят, что их одурачили. Они говорят: “О черт! Не говорите нам обо всем этом! Я видел это всего секунду”. Во–вторых, в фокусе с исчезновением обычно участвует помощник. Это разочаровывает людей еще больше. Они говорят: “Ну, так вам помогали…”, как будто это самое главное.

Он нервно затянулся.

— Странная все же бывает публика. Они идут смотреть фокусы, вы им говорите, что это фокусы, они платят деньги, чтобы увидеть фокусы. И все равно они почему–то разочаровываются, когда узнают, что это не настоящая магия. Когда они слышат объяснение того, как человек выбрался из закрытого ящика или завязанного мешка, который они проверяли, они огорчаются, узнав что это — трюк. Чтобы быть хорошим фокусником–эскапистом, нужно быть хладнокровным, сильным, опытным и быстрым, как молния. А еще — иметь мозги. Но люди предпочитают, чтобы это была настоящая магия, которая не под силу обычному человеку. А на самом деле ни один человек, кто бы он ни был, никогда бы не смог пройти сквозь стену, пролезть в замочную скважину и так далее. Возьмем для примера фокус с завязанным и запечатанным мешком, вот один из способов. Выходит исполнитель — в середине группы людей, с легким мешком из черного муслина или сатина, достаточно большим, чтобы войти туда в полный рост. Он залезает в мешок. Его ассистент затягивает этот мешок примерно на шесть дюймов ниже края и крепко завязывает его длинным платком. Затем люди из публики могут добавить еще узлов, если хотят и запечатать узлы, его и свои, воском, со своими печатями — все что угодно. Бац! Исполнителя закрывает ширма. Через тридцать секунд он выходит, а через руку у него переброшен мешок, все узлы завязаны и опечатаны, как были. Оп–ля!

О’Рурк сделал паузу, затянулся, потом продолжал.

— Теперь, джентльмены, мы подходим к главному. Мешков два, оба совершенно одинаковы. Один из них фокусник сворачивает и засовывает за пазуху. Когда он залезает в мешок и ассистент встряхивает и затягивает его поверх головы исполнителя, появляется на свет дубликат. Он высовывается на шесть дюймов из первого мешка и, черный на черном, выглядит как его верх. Ассистент завязывает дубликат, прихватив самый краешек верхнего мешка, так что снаружи ничего не заметно. Потом идут узлы и печати. Когда исполнитель оказывается за ширмой, то ему остается сбросить мешок, в котором он стоит, спрятать его за пазуху и выйти, держа завязанный и запечатанный дубликат. Вам все понятно? Это очень просто, а публика ломает голову над загадкой. Но когда они узнают, как это делается, они говорят: “А, так вам помогали…”

Хедли, вопреки обыкновению, слушал с интересом, а доктор Фелл — с детским любопытством.

— Я понимаю, — сказал Хедли, — но человек, которого мы ищем, который совершил эти два убийства, не мог иметь помощников! Кроме того, это не фокус с мешками…

— Понятно, — сказал О’Рурк, — тогда я расскажу вам еще об одном эффектном трюке. Его можно демонстрировать на любой сцене, вплоть до открытой площадки, где нет ни потайных люков, ни прочих хитрых приспособлений. Выезжает верхом на коне фокусник в шикарном голубом костюме, на шикарной белой лошади. С ним выбегает группа ассистентов в белых одинаковых костюмах, с обычным цирковым “оп–ля!”. Они сначала бегают по кругу, потом двое ассистентов взмахивают большим веером, который — всего на мгновение — закрывает фокусника. Веер падает — его кидают в публику, чтобы она убедилась, что все — о’кей, а человек на лошади исчез. Он испарился прямо с центра арены. Оп–ля!

— И как же это делается? — спросил Фелл.

— Очень просто! Человек и не покидал арену. Но вы не видите его потому, что шикарный голубой костюм сделан из бумаги — поверх настоящего белого костюма! Когда поднимается веер, он срывает с себя голубой костюм и прячет его под белый. Он спрыгивает с лошади и просто присоединяется к группе ассистентов в белых костюмах. Дело в том, что никто никогда не пытается заранее сосчитать ассистентов и они все вместе уходят. Это — основа большинства фокусов. Вы смотрите на кого–то и не видите его или, наоборот, видите что–то, чего на самом деле там нет.

В комнате было тихо, слышалось завывание ветра за окном. Вдалеке раздался звон церковных колоколов. Хедли потряс своей записной книжкой.

— Мы уходим от темы, — сказал он. — Все это достаточно интересно, но какое все это имеет отношение к делу?

— Никакого, — согласился О’Рурк, — я рассказал вам, потому что вы спросили. И чтобы показать, против кого вы играете. Не хотел бы вас огорчать, сэр, но если против вас — опытный иллюзионист, у вас нет абсолютно никаких шансов на выигрыш. Эскаписты — народ ученый и это их работа. И нет на земле тюрьмы, которая смогла бы их удержать

Хедли помрачнел.

— Мы еще посмотрим. Главное, что меня интересует, — это почему Флей послал своего брата совершить убийство. Флей был иллюзионистом, Флей и должен был бы это сделать. Но он этого не сделал. Был ли его брат таким же, как он?

— Не знаю. Во всяком случае, я не встречал его имя на афишах. Но…

— Минуточку, Хедли, — перебил доктор Фелл, — приготовьтесь к встрече гостей через пару минут. Взгляните туда — только не подходите близко к окну!

Он показал рукой. Прямо под окном по аллее шли двое, сутулясь от холодного ветра. Они свернули с Гилфорд–стрит и, к счастью, смотрели себе под ноги. В одной из фигур Рэмпол узнал Розетту Гримо, второй был высоким мужчиной, опиравшимся на палку, его правый ботинок был необычайно толст.

— Выключите свет в остальных комнатах, — велел Хедли. Потом повернулся к О’Рурку: — Я попрошу вас об одном одолжении. Быстрее спускайтесь вниз и отвлеките чем–нибудь домовладелицу. Задержите ее до тех пор, пока я вам не скажу. Захлопните за собой дверь.

Доктор Фелл был удивлен.

— Послушайте, вы же не собираетесь спрятаться, чтобы подслушать их ужасные секреты? — спросил он. — Да они же сразу обнаружат нас! Здесь сильно накурено — О’Рурк постарался.

Хедли задернул занавески.

— Ничего не поделаешь, мы должны попробовать. Будем сидеть тихо. Если у них что–то на уме, они могут выдать себя сразу же, едва войдя в квартиру. Людям это свойственно. Кстати, что вы думаете об О’Рурке?

— Я думаю, — сказал доктор Фелл, — что О’Рурк — самый наблюдательный и надежный свидетель по этому кошмарному делу. Он спас мое интеллектуальное самолюбие. Он для меня — как церковные колокола.

Хедли, который подсматривал сквозь щель между шторами, обернулся.

— Церковные колокола? Какие колокола?

— Обычные церковные колокола, — ответил доктор Фелл, — я хочу сказать, что, когда я блуждал в потемках, эти колокола раскрыли мне глаза. Они удержали меня от ужасной ошибки… Да, да, я вполне здоров. Это просветление, Хедли! Наконец–то, просветление!

— Может быть, вы прекратите говорить загадками? Неужели церковные колокола объяснили вам трюк с исчезновением убийцы?

— О нет! — сказал доктор. — К сожалению, нет. Они всего лишь сообщили мне имя убийцы.

В комнате воцарилась напряженная тишина, так что было слышно дыхание присутствующих. Внизу хлопнула дверь и послышались шаги двух человек по лестнице. Одни шаги были легкими и быстрыми, другие — тяжелыми и неторопливыми. Шаги приближались. Раздался звук открываемого замка, дверь раскрылась и вновь захлопнулась. Потом щелкнул выключатель.

— Значит, вы потеряли ключ, который я вам дал, — раздался низкий мужской голос, — и вы говорите, что не приходили сюда вчера вечером?

— Ни вчера вечером, — ответил рассерженный голос Розетты Гримо, — ни в какой другой из вечеров. Я вообще никогда не собиралась сюда приходить. Вы меня немного испугали. Теперь, когда я здесь, я невысокого мнения о вашем убежище. Приятно ли вы провели время вчера вечером?

— Вот что, вы, чертовка! — отозвался мужской голос. — Я вообще здесь вчера не был и не думал сюда приходить!

— Вы лжете, Джером, — спокойно ответила Розетта.

— Почему вы так думаете?

Хедли резко распахнул дверь комнаты.

— Мы тоже хотели бы услышать ответ, мистер Барнэби, — сказал он.

Их лица застыли в испуге и удивлении, словно изображенные на моментальном фотоснимке. Розетта Гримо вскрикнула, прикрыв лицо руками. Джером Барнэби не пошевельнулся. Вдруг резким жестом он сорвал с головы шляпу и швырнул ее на диван.

— Ну? — гневно спросил он. — Что вам угодно? Трое на одного, да? У меня, правда, в трость залит свинец…

— Не надо, Джером, — перебила его девушка, — они из полиции.

— О! Полиция! — иронически отозвался Барнэби. — Я польщен. Взломали и вошли, да?

— Вы — жилец этой квартиры, — сказал Хедли, — и не являетесь домовладельцем. Не объясните ли вы, что означают все эти восточные украшения?

Лицо Барнэби побагровело.

— Послушайте, вы! — прорычал он, угрожающе поднимая трость. — Какого черта вам здесь нужно?

— Во–первых, пока мы не забыли, я хочу спросить, о чем вы говорили, когда вошли сюда?

— Вы что, подслушивали?

— Да. И к сожалению, мы не смогли услышать главного. Мисс Гримо сказала, что вы были в этой квартире вчера вечером. Это правда.

— Я здесь не был.

— Вы не были… Он был, мисс Гримо?

К ней уже вернулось самообладание, и она заговорила спокойным голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций:

— Раз уж вы подслушали, отрицать не имеет смысла, не так ли? Не знаю, зачем вам это нужно. Я ничего не могу поделать с собой после смерти моего отца… Кем бы Джером не был — он не убийца. Но поскольку это вас интересует, то я скажу: да, Джером был в этой квартире вчера вечером.

— Как вы узнали об этом, мисс Гримо? Вы были здесь?

— Нет. Но я видела свет в окне этой комнаты в половине одиннадцатого.

Глава 15 ОСВЕЩЕННОЕ ОКНО

Барнэби с удивлением посмотрел на Розетту, словно видел ее впервые. Потом он заговорил спокойным ровным голосом, резко отличавшимся от его прежнего агрессивного тона.

— Послушайте, Розетта, будьте осторожнее! Вы понимаете, о чем вы говорите?

— Да, конечно. Хедли вмешался.

— В половине одиннадцатого? Как вы могли увидеть этот свет, если в это время находились вместе с нами в своем доме?

— О нет! Я не была там, если вы помните. То есть была, но не в это время. Я была в больнице вместе с врачом у изголовья моего умирающего отца. Не знаю, известно ли вам, но задняя стена больницы находится напротив задней стены этого дома. Я случайно выглянула в окно и увидела. В этой комнате горел свет и в ванной, кажется, тоже, хотя я в этом и не уверена…

— Откуда вам известно расположение комнат, — спросил Хедли, — если выникогда здесь не бывали?

— А я заметила это только сейчас, когда мы вошли сюда. Вчера вечером я не знала расположения комнат. Я знала только, что он снимает эту квартиру и где находятся ее окна. Шторы были задернуты неплотно, потому я и заметила свет.

Барнэби все еще разглядывал ее с удивлением.

— Один момент! Э–э–э… Инспектор! — сказал он. — Послушайте, Розетта, а вы не могли ошибиться окнами? Или перепутать дом?

— Нет, Джером, этот дом стоит по левую сторону аллеи, и квартира находится на верхнем этаже.

— И вы видели там меня?

— Нет, я сказала, что видела только свет. Но об этой квартире знали только вы и я. И поскольку вы пригласили меня сюда вчера вечером и сказали, что будете ждать…,

— О боже! — воскликнул Барнэби. — Интересно, насколько далеко вы можете зайти? Продолжайте, пожалуйста! Мне интересно знать, насколько у вас хватит совести?

— Да что вы? — притворно изумилась Розетта. — Да, да! Мы договорились о свидании! Теперь я не могу с уверенностью сказать, что мне этого хотелось. Скорее мне хотелось проверить, действительно ли он тот добрый старинный друг семьи, за которого себя выдает…

— Только не называйте меня так! — резко возразил Барнэби. — Ради бога, не называйте меня так! Хотел бы я знать, когда вы говорите правду, а когда — лжете, как (простите меня, джентльмены) маленькая лживая сучка!

Розетта, пропустив оскорбление мимо ушей, спокойно продолжала:

— …Или же он просто грязный шантажист, которого интересуют, конечно, не деньги, а я. Вы сказали: сучка? Сука — если вам так угодно! Я согласна, я заслуживаю этого. Но почему? Потому что вы отравляете все, к чему прикасаетесь! Эти ваши грязные намеки…

— Намеки на что? — спросил Хедли.

— На прошлое моего отца. На мое происхождение, например. Но это неважно, все это меня нисколько не волнует. Речь идет о куда более страшных вещах… А я — то думала, что старик Дрэймен — шантажист… Вчера вечером Джером предложил мне прийти сюда. Почему вчера? Да потому что по субботам я обычно встречаюсь с Бойдом, и это должно было утолить тщеславие Джерома. Но я не пошла — надеюсь, вы поймете меня, хотя он нравится мне, и я ничего не могу с этим поделать. Это так ужасно…

— Мы должны выяснить все до конца, — сказал Хедли. — На что вы намекали, мистер Барнэби?

Барнэби ответил не сразу. Сначала он долго разглядывал свои руки, о чем–то размышляя. Наконец он поднял голову и заговорил.

— Я никогда и не думал ни на что намекать. Да, строго говоря, это было, но не преднамеренно. Клянусь, я не хотел. Иногда, знаете ли, само вылетает… Для меня это было захватывающей игрой в детектив, не больше. Я никогда не принимал ее всерьез. Я не думал, что вы воспримете все так серьезно, Розетта, и если это — единственная причина вашего интереса ко мне, и вы приняли меня за шантажиста — я приношу вам свои извинения. — Он сделал паузу, потом продолжал:

— Посмотрите на эту квартиру, джентльмены! Особенно на гостиную — вы ее уже видели. И вы найдете ответ: “Великий Сыщик”, старый мечтательный дурак на деревянной ноге…..

— И как, удалось ли Великому Сыщику узнать что–нибудь о прошлом доктора Гримо? — насмешливо спросил Хедли.

— Нет… Если бы я что–нибудь знал, разве я не сообщил бы вам?

— Посмотрим. Вы знаете, что у вас в ванной комнате — пятна крови? Как раз там, где мисс Гримо видела вчера вечером свет. Вы знаете, что Пьер Флей был убит у дверей этого дома незадолго до половины одиннадцатого?

Розетта Гримо вскрикнула. Барнэби вскинул голову.

— Флей убит? — спросил он. — Кровь? Нет! Где? Что вы говорите?

— Флей снимал жилье на этой же улице. Мы думаем, что он шел оттуда, когда его убили. Как бы то ни было, он был убит на улице перед входом в этот дом тем же человеком, который убил доктора Гримо. Вы можете удостоверить свою личность, Барнэби? Можете ли вы, например, доказать нам, что вы не являетесь на самом деле братом доктора Гримо и Флея?

Барнэби уставился на него.

— О боже! Вы с ума сошли! — проговорил он. — Брат? Теперь мне ясно… Нет, я не его брат. Неужели вы думаете, что если бы я был его братом, я бы ухаживал за его… — Он бросил взгляд на Розетту. — Конечно, я могу доказать вам это. У меня где–то должно быть свидетельство о рождении. Я могу представить людей, знавших меня всю жизнь.

Хедли подошел к дивану и взял в руки моток веревки.

— Что это за веревка? Это часть вашей игры в Великого Сыщика?

— Это? Нет. А что это? Я никогда этого не видел!

Рэмпол взглянул на Розетту Гримо и увидел, что она плачет. Она стояла неподвижно, опустив руки, а из глаз ее текли слезы.

— А можете ли вы доказать, — продолжал Хедли, — что вас не было в этой квартире вчера вечером?

Барнэби глубоко, с облегчением вздохнул.

— Да, к счастью, я могу это доказать. Вчера вечером я был в своем клубе с восьми до половины двенадцатого. Десятки людей могут это подтвердить. Если конкретно — спросите троих моих партнеров по покеру. Вы хотели алиби? Вот вам самое надежное алиби из всех! Здесь меня не было, я не оставлял кровавых пятен, уж не знаю, где вы их нашли. Я не убивал ни Флея, ни Гримо, ни кого–нибудь еще. Что вы теперь скажете?

Хедли резко обернулся к Розетте.

— Вы продолжаете настаивать, что видели здесь свет в половине одиннадцатого?

— Да… Но, Джером, я не имела в виду…

— Вы утверждаете, — продолжал Хедли, — что видели свет, хотя, когда мой человек пришел сюда сегодня утром, электрический счетчик был отключен?

— Я… Да, все равно это было. Но я хотела бы сказать…

— Предположим, мистер Барнэби говорит правду. Вы сказали, что он пригласил вас сюда. Может ли быть так, что он пригласил вас как раз в то время, которое собирался провести в клубе?

Барнэби положил руку на плечо Хедли.

— Подождите! Давайте проясним ситуацию, инспектор. Именно так я и сделал. Это было некрасиво с моей стороны, но я сделал это. Объяснить, почему?

— Один момент! — перебил доктор Фелл. Он достал носовой платок и шумно высморкался, после чего заговорил:

— Хедли, позвольте мне кое–что сказать! Мистер Барнэби сделал это единственно для того, чтобы пощекотать нервы и себе, и мисс Гримо. Не так ли? Что касается света, который не включался, то это очень просто. Это же шиллинговый счетчик, если вы обратили внимание. Кто–то был здесь. Он оставил свет включенным, возможно, на всю ночь. Счетчик отмерил электроэнергии на шиллинг, а потом отключился. Мы не знаем, в каком положении были выключатели, потому что здесь уже побывал Самерс. Так что у нас есть доказательства, что вчера вечером здесь кто–то был. Вопрос в том, кто это был? Вы говорите, — он посмотрел на девушку и Барнэби, — что никто, кроме вас, не знал об этой квартире. Но получается, что кто–то все–таки знал о ней.

— Я могу лишь заверить вас, — сказал Барнэби, — что никогда и никому не раскрывал этой тайны. Может, кто–нибудь заметил, что я хожу сюда, или…

— Или я проболталась кому–нибудь? — вспыхнула девушка. — Но я не делала этого. Не знаю, почему.

— Но у вас был ключ от этой квартиры? — спросил доктор Фелл.

— Был, но я потеряла его.

— Когда?

— Откуда я знаю? Я не заметила. Я хранила его в сумочке и обнаружила пропажу только сегодня утром, когда мы собрались сюда. Но я хочу выяснить кое–что, — она обернулась к Барнэби. — Скажите, что вы знаете о моем отце? Не стесняйтесь! Эти джентльмены — из полиции, и они сумеют разобраться. Не увиливайте! Отвечайте! Что это за братья?

— Хороший совет, мистер Барнэби, — сказал Хедли. — Вы написали картину, о которой я как раз собирался вас расспросить. Что вы знаете о докторе Гримо?

Барнэби пожал плечами и ответил с заметной иронией.

— Розетта, если бы я знал, если бы я только мог предположить, что мои детективные усилия будут истолкованы как… Хорошо! Я кратко расскажу вам то, что должен был рассказать уже давно, если бы знал, что это так волнует вас. Ваш отец был когда–то каторжником на рудниках в Венгрии и бежал оттуда. Ничего страшного, правда?

— Каторжник?! За что?!

— За попытку поднять мятеж, как мне сказали… Но по–моему, за кражу. Видите, я вполне откровенен с вами.

— А откуда вы это узнали? — спросил Хедли. — От Дрэймена?

— Так Дрэймен тоже знал об этом? — удивился Барнэби. — Впрочем, я догадывался об этом. А что, джентльмены, знаете вы?

Не дождавшись ответа, он продолжал.

— Вы спросили о картине. Картина была скорее следствием, чем причиной. Она была написана под впечатлением от этой проклятой лекции с “волшебным фонарем”.

— С чем–чем?

— С “волшебным фонарем”. Это довольно романтическая история. Она случилась полтора года назад, когда я зашел переждать дождь в маленький зальчик в Северном Лондоне, где какой–то человек читал лекцию о Венгрии и демонстрировал картинки с помощью “волшебного фонаря”. Они захватили мое воображение, особенно одна, напоминающая то, что я потом написал. Ее сопровождал рассказ о трех могилах и вампирах, который произвел на меня глубокое впечатление. Я пришел домой ошеломленный и сразу же принялся за работу. Всем знакомым я отвечал, что это — плод моей фантазии, но мне мало кто поверил. А потом картину увидел Гримо.

— Мистер Петтис сказал нам, — заметил Хедли, — что Гримо “аж подпрыгнул”, увидев ее.

— Подпрыгнул? Пожалуй, так оно и было! Профессор так жадно разглядывал картину, что я принял это за признание моего таланта и, решив прокомментировать ее, сказал: “Вы видите, земля на одной из могил как будто шевелится? Он хочет выбраться наружу!” Я все еще бредил вампирами, понимаете? Но он этого не знал. На мгновение мне показалось, что он сейчас бросится на меня.

Потом, рассказывал Барнэби, Гримо долго рассматривал картину и расспрашивал автора, даже менее наблюдательный человек заподозрил бы, что здесь что–то не так. И Барнэби начал потихоньку собирать факты: несколько пометок на книгах из библиотеки Гримо, герб над камином, случайно оброненное слово… А за три месяца до убийства Гримо неожиданно сам во всем признался ему, взяв с него обет молчания. История его была точно такой, как рассказывал Дрэймен: чума, двое умерших братьев, побег…

— И это все! — воскликнула Розетта. — Это все, что стоило мне таких волнений?

— Да, моя дорогая, — ответил Барнэби. — Я говорил, что в этом нет ничего ужасного. И я не хотел, чтобы полиция знала об этом, но вы настояли…

— Будьте внимательны, Хедли, — тихо сказал Фелл, взяв его за локоть, а затем уже громко обратился к остальным:

— Хорошо, мы верим этому, мистер Барнэби. Предположим, что все это правда. Скажите, вы были в “Уорвикской таверне” в тот вечер, когда появился Флей?

— Да.

— И что же? Зная то, что вы знали, неужели вы не связали это происшествие с прошлым профессора? Особенно когда Флей упомянул о трех гробах?

Барнэби задумался, потом сказал:

— Откровенно говоря, да. В тот вечер я возвращался домой вместе с Гримо — это было в среду. Я ни о чем не спрашивал, но думал, что он сам мне что–нибудь расскажет. Придя к нему, мы сели у камина в его кабинете, Гримо налил себе изрядную порцию виски, что делал нечасто. Я заметил, что он очень пристально смотрит на огонь…

— Кстати, — перебил его доктор Фелл. — Где он хранил свою деловую и личную переписку? Вы знаете это?

Барнэби взглянул на него.

— Об этом лучше спросить у Миллза, — ответил он. — Возможно, у профессора был сейф, но, насколько мне известно, он держал бумаги в закрытом ящике своего стола.

— Продолжайте.

— Мы долго сидели в молчании. Царила та атмосфера неловкости, когда каждый хочет что–то сказать, но не решается. Наконец я не выдержал и спросил: “Кто это был?” Гримо издал рыкающий звук, как собака, собирающаяся залаять, и заерзал в кресле. Наконец он сказал: “Я не знаю. Это было так давно. Это мог быть врач, он похож на врача”.

— Врач? Он имел в виду того врача, что засвидетельствовал его смерть от чумы в тюрьме? — спросил Хедли. Розетта Гримо вздрогнула и опустилась в кресло, прикрыв лицо руками. Барнэби ощутил неловкость.

— Да, — сказал он. — Послушайте, стоит ли продолжать?.. Хорошо, хорошо… Гримо сказал тогда: “Это обычный шантаж”. В его лице было что–то мефистофелевское, когда он повернулся ко мне, освещаемый отблесками огня в камине. Я спросил: “Да, но что он может сделать?” Я подозревал, что на его совести отнюдь не политическое преступление. Профессор ответил: “О! Он ничего не сможет! Он всегда был трусом”. Потом он спросил: “Вы хотите жениться на Розетте, не так ли?” Я ответил утвердительно. — “Очень хорошо, — сказал он. — Женитесь”. Я засмеялся и сказал, что Розетта, кажется, предпочитает другого. Гримо ответил: “А, этот юнец! Я все улажу”.

Розетта подала голос:

— Так вы обо всем договорились?

— О боже! Неужели не понятно? Я просто рассказываю все, как было. Это были его последние в тот вечер слова, и я не собирался об этом распространяться…

— Что вам не удалось, не так ли?

— Как видите. Это все, джентльмены, что я хотел вам рассказать. Когда Гримо примчался в пятницу утром за картиной, я был удивлен. Но он сказал мне, что это не мое дело.

Хедли молча делал записи в своем блокноте. Потом он посмотрел на Розетту. Девушка сидела на диване. Под меховой шубкой на ней было надето темное платье, а голова была непокрыта и ее светлые волосы странно гармонировали с цветом диванной обивки.

— Я знаю, — сказала она. — Вы собираетесь спросить меня, что я думаю обо всем этом: о моем отце и прочем. Я не знаю. Этот рассказ снимает тяжелый груз с моей души, но я боюсь, что мне сказали не всю правду. Да если бы я знала обо всем этом раньше… Ведь вы же не осуждаете моего отца за то, что он скрывал свое прошлое?

— Я не о том хотел вас спросить, — сказал Хедли. — Я хочу знать, почему вы всегда отказывались прийти сюда с мистером Барнэби, а сегодня утром вдруг решились на это?

— Конечно же, чтобы поговорить с ним. И еще: я хотела напиться или что–нибудь в этом духе. Мне стало так страшно, когда мы нашли в шкафу это пальто с пятнами крови…

Она замолчала, увидев, как изменились лица у слушающих ее.

— Когда вы нашли… Что? — спросил Хедли в наступившей тишине.

— Пальто с пятнами крови на подкладке спереди, — ответила она растерянно. — Разве я вам не говорила? Но вы же не дали мне сказать! Как только мы сюда вошли, вы сразу выскочили, как… как… В общем, это пальто висело в шкафу в прихожей. Джером обнаружил его, когда вешал туда свое пальто.

— Чье это пальто?

— Ничье! Это — самое странное! Я его никогда не видела. Оно не подходит никому в нашем доме. Оно было бы велико отцу — да он бы никогда и не надел такое жуткое пальто. Стюарт Миллз в нем просто утонул бы, а Дрэймену оно было бы мало. Пальто новое. Оно выглядит так, словно его до этого никогда не надевали.

— Понятно, — сказал доктор Фелл.

— Что вам понятно? — спросил Хедли. — Хорошенькое дело! Вы говорили с Петтисом про кровь — вы ее получили. Слишком много крови! И все не там, где нужно. Что вы об этом думаете?

— Я понял теперь, — ответил доктор Фелл, — где Дрэймен перепачкался в крови вчера вечером.

— Вы хотите сказать, что он надевал это пальто?

— Нет, нет! Подумайте! Вспомните, что говорил ваш сержант. Он сказал, что Дрэймен почти слепой, сбежал по лестнице и кинулся к шкафу за пальто и шляпой. Хедли, он соприкоснулся с пятнами крови, когда они были еще свежими! И неудивительно, что он потом не мог понять, откуда они взялись. Это многое объясняет.

— Нет, будь я проклят, если это так! Это объясняет одно и запутывает другое. Лишнее пальто! Идемте! Мы сейчас же отправляемся туда. Если вы хотите поехать с нами, мисс Гримо, и вы, мистер…

Доктор Фелл покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Вы поезжайте, Хедли, а я должен еще кое–что выяснить. Есть нечто, переворачивающее все это дело на сто восемьдесят градусов, нечто, ставшее сейчас самым главным!

— Что же это?

— Квартира Пьера Флея, — сказал доктор Фелл и вышел из комнаты.

ГРОБ ТРЕТИЙ ЗАГАДКА СЕМИ БАШЕН

Глава 16 ПАЛЬТО-ХАМЕЛЕОН

По мере приближения времени ленча с мистером Петтисом, доктор Фелл становился все мрачнее.

Сначала доктор отказался вернуться с Хедли на Рассел–сквер. По словам доктора, в комнате Флея должен был скрываться ключ к разгадке, и он должен был немедленно отправиться туда. Рэмпола он пожелал оставить подле себя для какой–то “грязной работенки”.

— Так что же вы там собираетесь найти? — спросил Хедли. — Ведь там уже побывал Самерс!

— Единственное, на что я надеюсь, — проворчал доктор, — это найти там следы пребывания братца Анри. Так сказать, его фирменный знак. Его дух, в конце концов. Его… где моя шляпа? Черт бы побрал этого братца Анри!

Потом доктор задержал всех, пристав с расспросами к мисс Хэйк, домовладелице.

Перед этим О’Рурк галантно развлекал ее воспоминаниями о своих гастролях; оба оказались отчаянными болтунами, так что неизвестно, чьих рассказов было больше, — его или мисс Хэйк.

По признанию доктора Фелла, расспросы мисс Хэйк оказались безрезультатны.

Домовладелица — увядающая старая дева довольно приятной наружности, но слегка свихнутая — рассказывала только о грабежах и убийствах. Доктору Феллу стоило больших трудов убедить ее, что Барнэби — не скрывающийся от правосудия преступник Впрочем, кое–какие сведения она дала. Прошлым вечером с восьми до одиннадцати часов ее не было дома, ходила в кино, а потом почти до полуночи гостила у своих друзей на Грэйс—Инн–роуд. Она не могла сказать, кто мог воспользоваться комнатой Барнэби, и даже не слышала об убийстве до самого утра. Что касается других ее квартирантов, то это американский студент с женой, снимающие первый этаж, и ветеринар, живущий этажом выше. Все трое накануне вечером отсутствовали.

Проверить это поручили Самерсу, а Хедли вместе с Розеттой Гримо и Барнэби отправились на Рассел–сквер в дом профессора. Тем временем доктор Фелл, искавший еще какую–нибудь общительную домовладелицу, нарвался на необщительного домовладельца.

Помещение над табачной лавкой в доме № 2 выглядело как декорация в бедном спектакле — темно, пусто, и пахнет чем–то затхлым. Энергичное звяканье колокольчика извлекло из глубины лавки Джеймса Долбермана, хозяина к продавца одновременно. Это был пожилой, невысокого роста человек с поджатыми губами и узловатыми пальцами. Он обитал в убежище из дешевых романов и засушенной мяты. До всего случившегося ему не было ровным счетом никакого дела.

Глядя мимо Фелла, сквозь витрину, словно ожидая, что кто–нибудь войдет и даст повод уклониться от разговора, Долберман выдавил из себя несколько скупых фраз. Да, у него был постоялец. Да, его звали Флей, он был иностранцем. Он занимал комнату на верхнем этаже. Он прожил там две недели, заплатив вперед. Нет, домовладелец о нем ничего не знает и не желает знать, кроме того, что он не причинял ему никакого беспокойства. У жильца была привычка разговаривать с самим собой на непонятном языке, и это все. Домовладелец ничего о нем не знал, потому что почти не видел его. Почему Флей выбрал верхний этаж? А откуда ему знать? Спросили бы у Флея.

А разве вы не знаете, что Флей убит? Да, знает. Здесь был полицейский, который тоже задавал глупые вопросы и водил его на опознание тела. Но ему до этого нет никакого дела. А что он думает о выстреле, раздавшемся в двадцать пять минут одиннадцатого вчера вечером? Было похоже, что здесь Джеймс Долберман мог бы что–то сказать, но он только крепче стиснул зубы и еще пристальнее стал вглядываться в окно. Он находился тогда на кухне и слушал радио, выстрела не слышал, а услышал бы — все равно бы не вышел. Приходил ли кто–нибудь к Флею? Появлялись ли какие–нибудь незнакомцы, как–нибудь связанные с Флеем? И тут последовал неожиданный ответ. Губы домовладельца по–прежнему двигались вяло, но он стал разговорчивее. Да, здесь есть кое–что такое, чем следовало бы заняться полиции, вместо того чтобы попусту тратить деньги налогоплательщиков. Он несколько раз видел одну личность гнусной наружности, крутившуюся возле дома. Этот тип явно что–то высматривал. Один раз он о чем–то разговаривал с Флеем, а потом молниеносно исчез. Этот человек похож на преступника. Мистер Долберман не любит людей, которые крутятся везде просто так, неизвестно зачем. Нет, он не может его описать — это не его дело, да и видел он этого человека в сумерках.

— А не могли бы вы, — спросил доктор Фелл, из последних сил сохраняя терпение, — описать хоть что–нибудь, одежду незнакомца, например?

— Не исключено, — сдался мистер Долберман, — что он был одет в довольно экстравагантное пальто из светло–желтого твида и, похоже, с красными пятнами. Тут уж вы сами разбирайтесь. До свиданья, джентльмены. Вот вам ключи от его комнаты.

Как только они оказались на темной узкой лестнице, Рэмпола прорвало:

— Вы были правы, сэр, что все дело оказалось перевернутым с ног на голову. И самое непонятное — это пальто. Мы искали зловещую фигуру в длинном черном одеянии, а вместо нее появился некто в желтом окровавленном пальто. Так какого же все–таки оно было цвета? И может ли вся проблема упираться в цвет пальто?

Доктор Фелл шумно вздохнул и сказал:

— Вообще–то я имел в виду другое, когда говорил, что дело может повернуться на сто восемьдесят градусов. Но оказалось, что все как раз заключается именно в пальто. Гм, Некто–О–Двух—Пальто. Да, я думаю, что даже если пальто и разные, носит их один и тот же преступник.

— Вы говорили, что знаете, кто убийца.

— Да, я знаю, кто он, — ответил доктор Фелл. — А известно ли вам, почему я испытываю непреодолимое желание пнуть самого себя? Не только потому, что все это время он был у меня под носом, а потому что практически все время он говорил мне правду, а я, несмотря ни на что, так и не сумел почувствовать это. Он был настолько правдив, что даже сама мысль, что я не верил ему и считал его наивным, причиняет мне боль.

— Трюк с исчезновением?

— Вот этого я пока не знаю… Ну, вот мы и пришли.

На верхнем этаже, куда едва проникал дневной свет, помещалась всего одна комната. В нее вела грубо сколоченная дверь, окрашенная в зеленый цвет. Потолок в комнате был низкий, окна, по всей видимости, не открывались уже давно. Пошарив в полумраке, доктор Фелл нащупал газовую лампу под обшарпанным абажуром. Дрожащее пламя осветило аккуратно прибранную, однако довольно бедную комнату, оклеенную грошовыми обоями. Из мебели здесь были только белая железная кровать и облезлое бюро. На последнем лежала записка, придавленная пузырьком из–под чернил. Над мутным зеркалом висела дощечка, на которой витиеватым старинным шрифтом была написана цитата на Священного Писания: “Мне отмщение и аз воздам”.

Тяжело дыша, доктор Фелл подошел к бюро и развернул записку. Рэмпол отметил в строках этого краткого сообщения даже некую напыщенность:

“Джеймсу Долберману, эсквайру.

Я оставляю Вам мои немногочисленные пожитки, как они есть, взамен недельного уведомления об освобождении квартиры. Они мне более не понадобятся. Я возвращаюсь в свою могилу.

Пьер Флей”.

— Почему он с такой настойчивостью твердит о возвращении в могилу? — спросил Рэмпол. — Все это выглядит так, словно здесь заключен какой–то смысл, даже если его там нет… Ведь Флей — реальная личность, а не кто–то, выдававший себя за Флея!

Доктор Фелл не ответил, он снова впал в мрачное настроение, которое усугублялось по мере изучения потертого серого ковра на полу.

— Ни одного следа, — простонал он, — ну хоть бы какая–нибудь отметина, автобусный билет или еще хоть что–нибудь! Нет, осматривать его имущество я не собираюсь. Полагаю, что Самерс уже сделал это. Идемте отсюда! Возвращаемся на Рассел–сквер, к Хедли.

Молча они шли в направлении Рассел–сквер. Хедли заметил их из окна гостиной и отправился открывать парадную дверь. Он встретил друзей в слабо освещенной прихожей. Дьявольская маска на висевших позади него самурайских доспехах являла собой замечательную карикатуру на него самого.

— Я чувствую, что у нас прибавилось проблем, — почти с мягкостью в голосе произнес доктор Фелл. — Мне нечего вам сообщить. Я предполагал, что моя экспедиция окончится ничем, но не нахожу утешения в том, что оказался провидцем. Что нового у вас?

— Это пальто… — начал Хедли. — Послушайте, Фелл, получается бессмыслица. Если Мэнгэн лжет, то я не могу найти здравого объяснения, зачем он это делает. Это пальто уже у нас. Новое пальто, совершенно новое. Карманы пустые — в них не найдено даже обычного мусора, пуха или табачной трухи, появляющихся, стоит лишь поносить пальто совсем немного Однако если сначала мы столкнулись с загадкой двух пальто, то теперь возникла другая, которую можно назвать “загадкой пальто–хамелеона”.

— А что случилось с пальто?

— Оно поменяло цвет.

Доктор Фелл прищурился, что свидетельствовало о его нарастающем любопытстве.

— Я никоим образом не думаю, — сказал доктор, — что это событие так сильно повлияло на ваш рассудок, не так ли? Гм, поменяло цвет, вы говорите? Уж не собираетесь ли вы сообщить мне, что теперь пальто стало ярко–изумрудным?

— Я только хочу сказать вам, что оно поменяло цвет. Идемте!

Он открыл дверь в гостиную. Комната была обставлена в духе старомодной тяжеловесной роскоши: светильники из бронзы, позолоченные карнизы, тяжелые шторы, напоминавшие застывший водопад. Все лампы были зажжены. Барнэби развалился на кушетке, Розетта нервно ходила по комнате взад и вперед. В углу за радиоприемником стояла Эрнестина Дюмон, уперев руки в бедра и закусив верхнюю губу, с язвительным выражением на лице. И наконец, Бойд Мэнгэн стоял спиной к камину, от возбуждения раскачиваясь из стороны в сторону.

— Я знаю, что эта вещь чертовски здорово на мне сидит, — яростно твердил Мэнгэн. — Я знаю. Согласен, пальто мне впору, но оно не мое! Во–первых, я всегда ношу непромокаемый плащ — он висит в прихожей. Во–вторых, я никогда не позволил бы себе купить такое пальто — оно стоит не меньше двадцати гиней. И в-третьих…

Хедли постучал по дверному косяку, привлекая внимание. Появление доктора Фелла и Рэмпола, казалось, успокоило Мэнгэна.

— Не могли бы вы повторить все это еще раз? — попросил Хедли. Мэнгэн закурил. Пламя спички отразилось в его темных глазах кровавой точкой. Он затянулся и выпустил клуб дыма с видом человека, которому на роду написано пострадать за правое дело.

— Лично я не понимаю, — возразил Мэнгэн, — почему все вечно упирается в меня. Возможно, существовало другое пальто, хотя мне опять–таки не понятно, почему кому–то приспичило повсюду разбрасывать свой гардероб… Послушай, Тед. Сейчас я покажу его тебе.

Он схватил Рэмпола за руку и потащил к камину, словно собираясь выставить на всеобщее обозрение.

— Придя сюда вчера вечером, я собирался повесить свое пальто — я имею в виду непромокаемый плащ — в гардероб прихожей. Как правило, там нет необходимости включать свет, вы нащупываете первый попавшийся крючок и вешаете свою одежду на него. И я бы особо не беспокоился, но у меня был с собой сверток с книгами, который мне хотелось положить на полку, поэтому я включил свет. И увидел еще одно пальто, висевшее в дальнем углу. Оно было примерно такого же размера, как и то желтое твидовое, что у вас. Точно такое же, только черное.

— Еще одно пальто, — повторил доктор Фелл, с любопытством взглянув на Мэнгэна. — Мой мальчик, почему вы сказали “еще одно пальто”? Если вы в чьем–нибудь доме увидели сразу несколько пальто, вам пришло бы в голову так сказать? Из собственного опыта знаю, что наименее приметная вещь в доме — это висящая на вешалке одежда. И даже если вам кажется, что одна из вещей — ваша, вы не можете точно знать, какая именно. Не так ли?

— Я знаю пальто всех присутствующих здесь, — возразил Мэнгэн. — А на это я обратил особое внимание, так как решил, что оно должно принадлежать Барнэби. Мне не сказали, что он уже здесь, и я поинтересовался, пришел ли он…

Барнэби держал себя по отношению к Мэнгэну грубовато–снисходительно. Он уже не был таким жалким, как на Калиостро–стрит.

— Мэнгэн, — произнес он, обращаясь к доктору Феллу, — очень, ну просто очень наблюдательный молодой человек. Ха–ха–ха! Особенно там, где дело касается меня.

— А у вас есть возражения? — спросил Мэнгэн, понизив голос.

— А пусть он расскажет вам одну историю. Розетта, дорогая! Разрешите предложить вам сигарету. Между прочим, могу сказать, что это было не мое пальто.

Мэнгэн обернулся к доктору Феллу и продолжал:

— Как бы то ни было, я запомнил его. А сегодня утром пришел Барнэби и обнаружил, что пальто с кровью на подкладке — то, что светлое — висит на старом месте. Разумеется, единственным объяснением может быть то, что на вешалке было два пальто. Сумасшествие какое–то. Я могу поклясться, что вчера вечером пальто никому из присутствующих не принадлежало. И вы сами можете убедиться в этом. Было ли на убийце одно пальто, или оба, или ни одного? Кроме того, у черного пальто был какой–то странный вид…

— Странный? — перебил его доктор Фелл так резко, что Мэнгэн вздрогнул. — Что значит: странный?

Эрнестина Дюмон вышла из–за радиоприемника. Этим утром она выглядела еще более осунувшейся: щеки ее ввалились, вокруг глаз залегли темные круги, придававшие ее внешности таинственность. Но несмотря на это, черные ее глаза не утратили блеска.

— Боже, что за резон продолжать обсуждать все эти глупости? — воскликнула она. — Почему вы не спросите меня? Очевидно, что я должна знать об этом больше, чем он. Разве не так? — Она взглянула на Мэнгэна и нахмурилась. — Нет, нет! Я думаю, что вы старались рассказать правду, как вы ее поняли, но слегка напутали. Да, желтое пальто было здесь вчера вечером. Рано вечером, перед обедом. Оно висело на том же крючке, на котором Мэнгэн, как он сказал, видел черное. Я тоже видела его.

— Но… — возмутился было Мэнгэн.

— Послушайте, — загудел, успокаивая его, доктор Фелл. — Давайте подумаем вместе: а не можем ли мы разобраться во всем этом? Если вы видели пальто, мадам, не поразило ли оно вас чем–нибудь необычным? Не показалось ли оно странным, если вы знали, что оно никому из присутствующих здесь не принадлежит?

— Ну, не совсем так, — Эрнестина Дюмон кивнула в сторону Мэнгэна. — Я не видела, как он вошел. Я просто предположила, что это его пальто.

— А между прочим, кто впустил вас? — спросил доктор Фелл Мэнгэна сонным голосом.

— Энни. Но я сам вешаю свои вещи. Я готов поклясться…

— Хедли, пригласите–ка служанку, если она здесь, — попросил Фелл. — Это пальто–хамелеон меня просто заинтриговало. О боже! Да оно просто замучило меня! Итак, мадам, я не утверждаю, что вы говорите мне неправду, за исключением того, что вы сказали о нашем друге Мэнгэне. Некоторое время назад я говорил Теду Рэмполу о том, насколько отдельные личности бывают, к сожалению, правдивыми… Хедли! Вы беседовали с Энни.

— О да, — ответил Хедли, в то время как Розетта Гримо прошла мимо него, звоня в колокольчик, — она сказала, что вчера вечером ее не было, она возвратилась домой около полуночи. Но я не спрашивал ее о том, о чем хотите спросить вы.

— Я не пойму, из–за чего поднят весь этот шум? — воскликнула Розетта. — Какая разница? У вас что, нет других дел, кроме того как заниматься ерундой, выясняя, какого цвета было пальто — желтого или черного?

— Это существенно меняет дело, — возразил ей Мэнгэн, — и вы отлично понимаете это. Я не знаю, кто из нас прав, но ведь прав же кто–то! Хотя я допускаю, что Энни вообще не в курсе дела. О господи! Я вообще ничего не знаю!

— Все нормально, приятель! — иронически заметил Барнэби.

— Идите вы к черту! — огрызнулся Мэнгэн.

Хедли втиснулся между ними и заговорил тихо, но настойчиво. Барнэби, который выглядел достаточно бледно, снова сел на кушетку. Когда вошла служанка, нервное напряжение присутствовавших в комнате достигло предела, однако все старались сохранять внешнее спокойствие.

Энни была востроносой здравомыслящей девицей, за которой никогда не замечали никаких глупостей. Слегка склонив голову в наколке, которая сидела на ней как влитая, она преданно посмотрела на Хедли своими спокойными карими глазами. Она была немного расстроена, но, по крайней мере, не нервничала.

— Я забыл спросить вас кое о чем в отношении вчерашнего вечера, — произнес Хедли, с трудом подбирая слова. — Ведь вы впускали мистера Мэнгэна, не так ли?

— Да, сэр.

— В какое примерно время?

— Не могу сказать, сэр, — она казалась озадаченной, — должно быть, за полчаса до обеда. Точно не помню.

— Вы видели, как он вешал свои шляпу и пальто?

— Да, сэр Мистер Мэнгэн никогда не доверяет их мне, иначе я бы, конечно…

— Вы заглядывали в гардероб?

— О, я понимаю… Да, сэр, заглядывала! Видите ли, когда я впустила его, я сразу же направилась в столовую, однако меня тут же позвали вниз, на кухню. Поэтому я возвращалась через прихожую. Там я заметила, что мистер Мэнгэн, уходя, оставил свет в гардеробе, поэтому я и заглянула туда и убедившись, что там никого нет, выключила свет.

Хедли подался вперед.

— А теперь будьте внимательны. Вам знакомо светлое твидовое пальто, обнаруженное в гардеробе сегодня утром? Вы знали о нем, не так ли? Отлично! Вы помните, на каком крючке оно висело?

— Да, сэр, помню. — Она поджала губы. — Этим утром я была в прихожей, когда его обнаружил мистер Барнэби, а вслед за ним — и все остальные. Мистер Миллз сказал, что мы должны оставить его там, где оно висит, прямо с кровью и всем прочим, потому что полиция…

— Точнее, Энни! Я спрашиваю о цвете этого пальто. Когда вы заглянули вчера вечером в гардероб, это пальто было желтым или черным? Вы можете вспомнить?

Энни пристально посмотрела на Хедли.

— Да, сэр, я помню… Сэр, вы спрашиваете, желтое или черное? Вы это имеете в виду? Ну что ж, сэр, если быть абсолютно точной — ни то, ни другое. Потому что на том крючке никакого пальто вообще не было.

В комнате роем носились голоса: гневный — Мэнгэна, истерически–насмешливый — Розетты, радостный — Барнэби. Только Эрнестина Дюмон с выражением усталости и презрения на лице продолжала хранить молчание. Целую минуту Хедли изучал воинственно серьезное лицо свидетельницы — Энни стояла, гордо откинув голову и сжав кулачки. Хедли, сохраняя агрессивное молчание, направился к окну. Тут доктор Фелл захохотал.

— А ну, не унывать! — призвал он всех присутствующих. — В конце концов мы же не изменили своего цвета. И я настаиваю на том, что это весьма разоблачающий факт. Гм. Ха–ха! Пойдемте, Хедли. Хороший завтрак — это именно то, что нам сейчас нужно!

Глава 17 ЛЕКЦИЯ О ЗАКРЫТОЙ КОМНАТЕ

На столе стоял кофе, винная бутылка была пуста, сигары — зажжены. Хедли, Петтис, Рэмпол и доктор Фелл сидели за столом вокруг лампы с красным абажуром в полутемном ресторане гостиницы. Они задержались дольше всех, и лишь несколько человек продолжали сидеть за соседними столиками в этот располагающий к безделью полуденный час зимнего дня, когда особенно остро чувствуешь уют камина, а за окном падает снег. На фоне тусклого блеска рыцарских доспехов доктор Фелл более чем когда–либо, напоминал барона–феодала. Он с презрительным видом разглядывал кофейную чашечку, которую, казалось, опасался проглотить. Доктор сделал широкий жест сигарой, прокашлялся и вполне дружелюбно объявил:

— А сейчас я прочту лекцию, друзья мои, по общей механике и развитию ситуации, известной в детективной литературе как “закрытая комната”.

Хедли застонал.

— Как–нибудь в другой раз, — предложил он. — Слушать лекции, когда у нас есть дела…

— А сейчас я прочту лекцию, — безжалостно повторил доктор Фелл, — по обшей механике и развитию ситуации, известной в детективной литературе как “закрытая комната”. Кхе. Всех возражающих просим опустить эту главу. Кхе–кхе!

Итак, джентльмены, для начала могу сказать, что в течение последних сорока лет, развивая свой ум чтением шедевров беллетристики…

— Если вы собираетесь анализировать неанализируемые ситуации, — перебил его Петтис, — при чем тут детективная литература?

— А при том, — доверительно произнес доктор, — что мы оказались героями детективного романа, и не делаем вид, что сами все знаем и лишь водим за нос доверчивого читателя. Давайте не будем искать оправданий тому, что мы ввязались в дискуссию о детективных романах, а честно воздадим хвалу благороднейшим устремлениям книжных героев.

Однако продолжим, джентльмены. Обсуждая эту тему, я не собираюсь искать аргументы путем навязывания каких–либо правил. Единственное, о чем я намерен говорить, — это о личных вкусах и пристрастиях. Перефразируя Киплинга, мы скажем: “Существует девять и еще шестьдесят способов организовать хитроумное убийство, и каждый из них — верный”. Вариант с “закрытой комнатой” является самым интересным в детективной литературе. Мне нравится, когда мои убийства часты, кровавы и нелепы. Я люблю, когда мой сюжет насыщен яркими красками и воображением, хотя не могу вспомнить, чтобы какая–либо история основывалась единственно на том, что она могла бы произойти в действительности. Я не намерен слушать унылый гул повседневности. Куда более предпочтительнее грохот Ниагары или звон колоколов собора святого Павла. Все подобные вещи, должен вам признаться, доставляют счастье и радость и не побуждают подвергать критике содеянное.

Некоторые люди, которым не нравятся мрачно–трагические оттенки, настаивают на том, чтобы их вкусы воспринимались как норма. Осуждая, они употребляют слово “неправдоподобно”. И таким образом они вводят себя в заблуждение, полагая, что “неправдоподобно” всего–навсего означает “плохо”.

Теперь, по–видимому, имеет смысл подчеркнуть, что слово “неправдоподобно” является единственным, которое не следует употреблять, предавая проклятью детективную литературу. Значительная часть нашей любви к детективам основывается на любви к неправдоподобию Когда совершено убийство А, а В и С находятся под подозрением, кажется неправдоподобным, что выглядящий вполне невинно Д может быть виновен. Однако именно он и является убийцей. Если Д имеет надежное алиби и дал показания под присягой, кажется неправдоподобным, что преступление совершено им. Однако именно им оно и совершено. Когда детектив обнаруживает на пряже щепотку угольной пыли, кажется неправдоподобным, что такой пустяк может иметь какое–то значение. Но это именно так. Короче говоря, мы подошли к тому месту, где значение слова “неправдоподобно” как в насмешку теряет смысл. Никакой правдоподобности вообще не может быть до самого конца книги. И если вы пожелаете увязать убийство с лицом, причастность которого маловероятна, вам вряд ли придется скучать, так как мотивы его действий в отличие от лица, первым попавшего под подозрение, менее правдоподобны и обязательно глубже завуалированы.

Когда у вас вырывается вопль “этого не может быть”, когда вам уже поперек горла все эти маньяки–убийцы, и при этом вы говорите, что вам эта история не нравится, — это достаточно честно. Если вам что–то не нравится, вы вправе об этом сказать. Но когда вы свое собственное отношение к чему–либо превращаете в узаконенный критерий оценки достоинства или даже правдивости истории, ваши слова звучали бы уже так: “Эти события не могли произойти, потому что, если бы они произошли, мне бы это не понравилось”.

Так где же правда? Мы должны проверить это на примере, условно именуемом “запертой комнатой”, так как этот случай в силу своей неправдоподобности оказался под наиболее ожесточенным огнем мнений.

К своему удовольствию скажу, что большинство людей испытывает интерес к запертым комнатам. С удовольствием признаюсь, что и я сам отношусь к числу этого большинства. Так посмотрим, что нового мы можем для себя открыть? Почему мы испытываем двойственное чувство, когда слушаем объяснения по поводу запертой комнаты? Вовсе не от нашего скептицизма, а просто потому, что подсознательно чувствуем какое–то разочарование. А от этого ощущения — что вполне естественно — всего один шаг к тому, чтобы все происходящее назвать неправдоподобным или просто нелепым.

Вкратце, чтобы быть точным, — разошелся доктор Фелл, размахивая сигарой, — отсылаю вас к тому, что рассказывал нам сегодня О’Рурк об иллюзиях, которые имеют место в действительности. О господи! Да разве может история иметь шансы на успех, если мы начинаем язвить даже по поводу происходящего в действительности? Уже сам факт, что это происходит, а параллельно с происходящим отлично уживаются и сами иллюзионисты, заставляет нас с вниманием относиться к подобным трюкам. Когда такие трюки встречаются в детективных романах, мы называем это неправдоподобным. Когда же это случается в повседневной жизни, мы вынуждены признать правдоподобность, однако, получив объяснения, попросту испытываем разочарование. Секрет разочарования в обоих случаях кроется в одном и том же — мы ожидаем слишком многого.

Видите ли, когда результат фокуса воспринимается как нечто магическое, ожидаешь увидеть магию и в процессе исполнения этого фокуса. Однако, если волшебства не обнаруживается, мы называем фокус надувательством. И, наконец, последняя черта характера убийцы, которую мы должны обсудить, — это непостоянство линии его поведения. Смысл эксперимента состоит в том, чтобы выяснить, может ли быть совершено убийство? Если да, то могло бы оно быть совершено без проникновения в запертую комнату? Человек исчез из запертой комнаты — так? Очевидно, что нарушение им законов природы дает ему право нарушать законы правдоподобия. Если человек изъявил желание стоять на голове, мы вряд ли согласимся, чтобы при этом его ноги оставались на земле. Примите это к сведению, джентльмены, когда будете давать оценку. Вы можете назвать результаты эксперимента неинтересными или еще как–нибудь — это дело вкуса. Однако остерегитесь заявлять, что это неправдоподобно или таит в себе уловку.

— Хорошо, хорошо! — заерзал на стуле Хедли. — Лично я не считаю себя большим специалистом в этом вопросе, однако, если вы настаиваете на лекции, тема которой, очевидно, имеет некоторое отношение к нашему делу…

— Да.

— …то при чем тут запертая комната? Вы сами сказали, что убийство Гримо не представляет для нас особой проблемы. Главная загадка в том, что человек застрелен среди пустой улицы…

— Ах, это! — доктор Фелл отмахнулся с таким презрением,что Хедли удивленно уставился на него. — Я уже знал разгадку, когда еще не рассеялся дым выстрела. Я вполне серьезно. То, что не дает мне покоя в настоящий момент, — это исчезновение из комнаты. И в поисках ключа к разгадке я намерен провести классификацию различных способов убийства, которое можно совершить в запертой комнате. Упомянутое вами преступление совершено одним из таких способов.

Итак, перед вами комната с одной дверью, одним окном и прочными стенами. Рассматривая способы исчезновения из комнаты, где дверь и окна закрыты наглухо, я не стану упоминать примитивные способы проникновения в запертую комнату, которые уважающий себя автор просто обойдет молчанием. Нет необходимости рассматривать также различные варианты этого способа, например, когда в оконной раме имеется щель, позволяющая просунуть руку; или когда в потолке проделывается отверстие, через которое бросается нож, затем отверстие закрывается потайной заглушкой, при этом пол на чердаке присыпается пылью в целях маскировки и т. п. Принцип остается тот же, вне зависимости от того, через какое отверстие убийца проникает внутрь, будь оно меньше наперстка или больше амбарных ворот… Что касается классификации, то вы, мистер Петтис, могли бы делать кое–какие пометки…

— Хорошо, — усмехнулся Петтис. — Продолжайте.

— Первое. Преступление совершено в наглухо закупоренной комнате, которая действительно как бы загерметизирована. Объяснения:

1. Это — не убийство, а цепь случайных совпадений, которые привели к несчастному случаю, напоминающему убийство. Ранее, до того как комната была заперта, совершено нападение с целью ограбления — жертве нанесены ранения, в комнате сломана часть мебели — очевидно, в результате смертельной схватки грабителя и жертвы. Позже, уже за запертой дверью, грабитель либо непреднамеренно убивает жертву, либо душит ее, при этом допускается, что все эти события происходили в одно и то же время. В указанном случае способом умерщвления является проламывание головы предметом типа дубинки, фактически же — с использованием какого–либо предмета обстановки. Это может быть угол стола или острый край кресла, но наиболее распространенным предметом является каминная решетка.

2. Это — убийство, однако жертву вынуждают совершить самоубийство или умереть в результате несчастного случая. Цель достигается имитацией присутствия в комнате призраков, внушением или, что наиболее распространено, применением газа, вводимого в данное помещение извне. Газ или яд вызывает у жертвы состояние невменяемости, заставляет ее крушить все вокруг себя, создавая ложные признаки борьбы, а затем убить себя ударом ножа. В других случаях жертва протыкает себе голову шипом канделябра, вешается на электрическом проводе или душит себя своими же руками.

3. Это — убийство, совершаемое механическим устройством, заранее устанавливаемым в комнате и маскируемым под какой–либо невинно выглядящий предмет обстановки. Это может быть ловушка, устроенная кем–либо давно умершим и срабатывающая либо автоматически, либо после того, как ставится на взвод преступником уже в наше время. Это также может быть какое–нибудь новшество современной науки. Например — огнестрельное оружие, вмонтированное в телефонную трубку и стреляющее в голову жертве, когда трубка снимается с телефонного аппарата. Или пистолет, нажатие спускового крючка которого производится за счет расширения воды в результате замерзания. Мы имеем часы, которые стреляют, когда вы начинаете их заводить; это могут быть старые настенные часы с отвратительным дребезжащим боем, и, когда вы, пытаясь унять дребезжание, касаетесь механизма боя, выбрасывается лезвие, вспарывающее вам живот. Мы знаем случаи, когда для проламывания черепа используются весовые гири, сбрасываемые с потолка. Существуют кровати, испускающие ядовитый газ, когда вы нагреваете их своим телом, отравленные иглы, не оставляющие следов…

— Видите ли, — сделал отступление доктор Фелл, — когда мы имеем дело с механическими устройствами, область неправдоподобных ситуаций рассматривается шире и выходит за рамки только запертой комнаты. Здесь можно продолжать до бесконечности, вплоть до использования механических устройств для умерщвления электрическим током. Например, пропускание тока через шнур, ограждающий картины, или шахматную доску, или даже перчатку. Смерть может таиться в любом предмете домашнего обихода, включая электрокипятильник. Однако в нашем случае подобные способы, похоже, применения не нашли. Итак, мы продолжаем:

4. Это — самоубийство, совершенное с целью создать видимость преднамеренного убийства. Человек наносит сам себе удар сосулькой, сосулька тает, в запертой комнате никакого оружия не обнаруживается, предполагается убийство. Человек стреляет в себя из пистолета, привязанного к резиновому жгуту, другой конец которого выведен в дымоход — пистолет втягивается туда после выстрела и, таким образом, пропадает из поля зрения. Вариантом этого трюка (уже не связанного с запертой комнатой) является пистолет, привязанный к перекинутой через перила моста гире и падающей после выстрела в воду. Таким же способом пистолет может быть выброшен из окна в сугроб.

5. Это — убийство, в основу которого положена иллюзия и перевоплощение. Так, жертва, для всех еще считающаяся живым человеком, уже лежит убитая в комнате, за дверью которой ведется наблюдение. Убийца, либо одетый как его жертва, либо принятый со спины за жертву, быстро входит в комнату, сбрасывает маскирующее его платье и тут же выходит, уже будучи самим собой. Иллюзия состоит в том, что он, выходя из комнаты, как бы пропускает входящего в нее человека. В любом случае у него есть алиби: когда позже обнаруживается тело жертвы, убийство рассматривается как событие, произошедшее после того, как воображаемая “жертва” вошла в комнату.

6. Это — убийство, которое, хотя оно и совершено преступником, находящимся в момент убийства вне комнаты, тем не менее дает основания предполагать, что совершивший убийство должен был находиться внутри комнаты.

— В своих пояснениях, — прервал рассуждения доктор Фелл, — я классифицирую этот вид убийства под общим наименованием “Убийство на расстоянии” или “Сосулечное убийство”. Я уже говорил о сосульках, и вы понимаете, что я имею в виду. Дверь заперта, окно слишком мало, чтобы позволить убийце проникнуть в комнату, и тем не менее жертве внутри комнаты наносятся колотые раны, при этом оружие не обнаруживается. Или извне производится выстрел, где в качестве пули используется сосулька, — не будем рассуждать, насколько это практично, — которая тает бесследно. Такой способ убийства находил широкое применение в период правления династии Медичи, а появился он в Риме в I веке н. э. Итак, сосулька может выстреливаться из огнестрельного оружия или лука и метаться, как нож. Кроме того, известны случаи применения соляных пуль, а также пуль, изготовляемых из замороженной крови.

Все это иллюстрирует мои соображения о преступлении, совершенном внутри комнаты преступником, находившимся за ее пределами. Существуют также другие способы. Например, жертве может быть нанесен удар очень тонким лезвием, настолько тонким, что она даже не почувствует его и, лишь уйдя в другую комнату, вдруг упадет замертво. Или на голову жертве, выглянувшей из окна, недоступного снизу, сбрасывается сосулька; череп пробит и при этом никакого оружия — оно растаяло.

К этому же пункту (хотя это также имеет отношение и к пункту 3) мы можем отнести убийства, совершаемые с использованием ядовитых змей и насекомых. Змей можно спрятать не только в комод и сейф, но и в цветочный горшок, книгу, канделябр, а также трость. Я даже помню одну веселую историю, когда янтарный черенок курительной трубки, выполненный в виде скорпиона, на самом деле явил к жизни скорпиона, когда жертва намеревалась взять трубку в рот. Что касается величайшего в истории детективного жанра убийства на расстоянии, то это случай, когда убийцей стало солнце: проникший в запертую комнату сквозь окно солнечный луч переотразился в стоявшей на столе бутылке, сыгравшей роль увеличительного стекла, и воспламенил капсюль патрона в висевшем на стене ружье — спавший в комнате остался лежать в своей кровати с развороченной грудью.

А теперь я перехожу к заключительному пункту моей классификации:

7. Это убийство, в основу которого положены действия, прямо противоположные описанным в пункте 5. Это означает, что фактическая смерть жертвы наступает значительно позже предполагаемой. Жертва, приняв наркотики, спит в запертой комнате. Стуком в дверь разбудить ее не удается. Тогда убийцы поднимают ложную панику, выламывают дверь, врываются в комнату и, допустим, перерезают жертве горло, при этом они пытаются доказать другим, что увидели нечто, чего на самом деле не видели…

— Минуту! — прервал его Хедли, постучав по столу. Доктор Фелл, сияя от своего красноречия, повернулся к нему с милой улыбкой. Хедли продолжал:

— Все это очень хорошо! Вам приходилось иметь дело со всеми случаями, связанными с запертыми комнатами…

— Со всеми? — фыркнул доктор Фелл, широко открывая глаза. — Конечно же нет. Я не могу всесторонне рассмотреть случаи даже в рамках этой классификации. Ведь это только общая схема, сделанная экспромтом… А еще я намеревался поговорить о различных способах таинственного запирания изнутри дверей и окон. Итак, господа, я продолжаю…

— Пока воздержитесь, — упрямо произнес Хедли. — Я намерен возразить вам, пользуясь вашими же аргументами. Вы говорите, что мы можем получить ключ к разгадке, формулируя ряд способов, к которым прибегает убийца–трюкач. Вы сформулировали семь пунктов, каждый из которых применительно к данному делу может быть опровергнут на основании вашей же собственной классификации. Ведь общая идея вашей классификации состоит в том, что никакой убийца не исчезал из комнаты, потому что никакого убийцы в момент совершения преступления там не было. Все это не так! Единственно, что мы знаем точно, если не допускать, уто Миллз и Дюмон — лгуны, это то, что убийца действительно был в комнате! Господа, что вы думаете об этом?

Петтис, сидевший впереди всех и отражавший своей лысиной свет красной лампы, делал аккуратные пометки тонким золотым карандашом. Но вот он поднял свои выразительные глаза.

— Э-э… да! — произнес он, слегка кашлянув. — Я думаю, что пункт 5 наводит на размышления. Иллюзия! А что, если Миллз и госпожа Дюмон действительно не видели, чтобы кто–то входил в ту комнату; что, если они стали свидетелями мистификации, если все случившееся было иллюзией подобно волшебному фонарю?

— Я думал над этим тоже, — заметил Хедли. — Я втолковывал Миллзу эту мысль вчера вечером и обменялся с ним парой слов на эту тему сегодня утром. Где бы ни был убийца, он не был иллюзией и он действительно вошел в ту дверь. Он был вполне материален, чтобы отбрасывать тень и сотрясать пол вестибюля шагами, чтобы вести разговоры и хлопать дверью. Вы согласны со мной, Фелл?

Доктор мрачно кивнул и затянулся своей дорогой сигаретой.

— О, да, я с этим согласен. Он был вполне материален и он вошел в комнату.

— И при этом, — развивал тему Хедли, в то время как Петтис заказал еще кофе, — утверждаете, что все, что мы знаем, — неправда, что все было совершено тенью из волшебного фонаря. Но не тень из волшебного фонаря убила Гримо, это был реальный пистолет в реальной руке. И наконец, Гримо не был застрелен механическим устройством. Более того, он не стрелял сам в себя и не прятал пистолет в дымоход, согласно одной из ваших версий. Во–первых, человек не может выстрелить сам в себя с расстояния нескольких футов. А во–вторых, пистолет не может махом вылететь в дымовую трубу, пронестись над крышами домов до Калиостро—Стрит, застрелить Флея, а после всего этого шлепнуться на землю. Черт возьми, Фелл! Я рассуждаю точно так же, как и вы! Мои рассуждения находятся под очень сильным влиянием вашего образа мышления. В любую минуту я ожидаю вызова из участка, поэтому хочу вернуться к здравому смыслу… Что с вами, доктор?

Доктор Фелл, широко раскрыв глаза и уставившись на лампу, медленно опустил кулак на стол.

— Дымоход! — произнес он. — Дымоход! О господи! Хедли, каким же я был ослом!

— А что дымоход? — спросил полицейский. — Мы же доказали, что убийца не смог бы выбраться через дымоход.

— Да, конечно. Но я не это имею в виду. Я начинаю кое–что понимать, пусть даже мой проблеск — тусклый, как лунный свет. Я должен еще раз осмотреть дымоход.

Петтис фыркнул от смеха.

— Как бы там ни было, — предложил он, — вы могли бы также свернуть эту дискуссию. Я согласен с Хедли в отношении одного — вам бы лучше поэкспериментировать о дверями, окнами и дымоходами.

— К моему сожалению, — продолжал доктор, выходя из состояния прострации и обретая свой прежний пыл, — в детективной литературе способы побега с использованием дымоходов популярностью не пользуются. В детективах дымоходу отводится особая роль. Например, бывают дымоходы с примыкающими к ним потайными комнатами, проникнуть в которые можно через заднюю стенку камина или даже отодвинув весь камин. Бывают даже комнаты под каминами. Более того, через дымоход можно сбросить все что угодно, преимущественно что–нибудь отравленное. Однако убийцы выбираются через дымоход крайне редко. Кроме всего прочего, этот способ намного грязнее, чем через двери и окна, при этом дверь намного более предпочтительна. I мы можем классифицировать несколько способов создания иллюзии того, что дверь заперта изнутри:

1. Манипулирование с ключом, оставленным в замке. Это старый излюбленный способ, однако слишком хорошо всем известный, чтобы он мог использоваться всерьез. Черенок ключа захватывается клещами и поворачивается с наружной стороны двери; мы проделали это сами, когда открывали кабинет Гримо. Один из специально предназначенных для этого инструментов состоит из узкой металлической планки длиной около двух дюймов, к которой привязан кусок прочной веревки. Перед выходом из комнаты планка вставляется в отверстие головки ключа таким образом, чтобы ее можно было использовать как рычаг, а веревка пропускается под дверью наружу. Затем дверь изнутри запирается — для этого вам достаточно потянуть за веревку, чтобы повернуть ключ в замке. Далее подергиванием веревки вы высвобождаете планку из головки ключа, планка падает на пол и вы вытягиваете ее под дверью из комнаты.

2. Простое снятие петель с двери, не трогая замка или задвижки. К этому трюку прибегает большинство школьников, желая забраться в буфет со сладостями, однако он возможен при условии, что петли расположены с наружной стороны двери.

3. Манипуляции с задвижкой. И снова — веревка, на этот раз используемая в сочетании со шпильками или штопальными иглами. Так, шпилька втыкается в дверь с внутренней стороны и используется как рычаг, перемещающий задвижку. Рычаг приводится в действие веревкой, выведенной наружу через замочную скважину. Существует также более простой способ: на конце веревки особым образом завязывается петля, которая может быть распущена резким рывком за другой конец веревки; петля набрасывается на набалдашник задвижки, другой конец веревки пропускается под дверью; дверь закрывается и запирается на задвижку перемещением веревки вправо или влево.

4. Манипуляции со шпингалетом или падающей щеколдой. Шпингалет стопорится в верхнем положении каким–либо подкладываемым под него предметом. Дверь закрывается, предмет вытягивается и позволяет шпингалету упасть в гнездо. Наилучшим средством стопорения шпингалета является кубик льда.

5. Простая, но эффективная иллюзия. Преступник, уже совершивший убийство, запирает дверь снаружи и оставляет ключ у себя. При этом все остальные считают, что ключ вставлен в замок с внутренней стороны. Убийца поднимает панику, разбивает верхнюю панель двери, просовывает в пролом руку с ключом и, делая вид, что он обнаруживает его с внутренней стороны, отпирает дверь.

Существуют также некоторые другие способы, например запирание двери снаружи и возвращение ключа внутрь комнаты с помощью все той же веревки, однако вы сами видите, что ни один из всех этих способов не нашел применения в нашем деле, потому что дверь в интересующую нас комнату находилась под постоянным наблюдением Миллза.

— Итак, — подвел итоги Петтис, — вы исключаете дверь как вариант исчезновения убийцы. Но при этом, насколько я понимаю, вы также исключаете и дымоход?

— Да, именно так, — подтвердил доктор Фелл.

— В таком случае, — потребовал Хедли, — следующим пунктом нашего маршрута должно быть окно — не так ли? Безостановочно рассуждая о способах, которые явно не нашли бы применения, вы напрочь упустили из вида единственный способ, которым убийца мог бы воспользоваться…

— Да потому, что это не было запертое окно, вы что, не понимаете этого? — возопил доктор Фелл. — Я могу привести массу интереснейших случаев с окнами, но при условии, что эти окна заперты. Вы можете разбить окно, осторожно запереть его на шпингалет, а перед тем, как уйти, просто заменить все оконное стекло на новое и зашпаклевать его — новое стекло выглядит как старое, а окно заперто изнутри. Окно же в нашем случае не было ни заперто, ни просто закрыто — оно было всего лишь неприступно.

— Похоже, я читал где–то про человека–паука, — заметил Петтис.

Доктор Фелл покачал головой:

— Давайте не будем обсуждать возможности человека–паука разгуливать по совершенно гладким стенам. Важнее другое, он должен был откуда–то начать и в каком–то месте остановиться. Однако следов нет ни на крыше, ни на земле под окном, — доктор потер виски. — Но если хотите, я могу высказать одно–два предположения на сей счет.

Он замолчал и поднял глаза. В конце опустевшего зала возник силуэт какого–то человека, в нерешительности переминавшегося с ноги на ногу. Затем он стремительно приблизился, и все увидели, что это Мэнгэн. Лицо его отличалось удивительной бледностью.

— Есть ли что–нибудь новое? — спросил Хедли, стараясь сохранять максимальное спокойствие. — Что–нибудь новое о пальто, меняющих свой цвет?

— Нет, — ответил Мэнгэн, переводя дыхание. — Что–то случилось с Дрэйменом, видимо — апоплексический удар. Нет–нет, он жив, но очень в плохом состоянии. Он пытался связаться с вами, когда его хватил удар… Он постоянно твердил о каких–то диких вещах: будто кто–то ходит по его комнате, о фейерверках, о дымоходах.

Глава 18 ДЫМОХОД

Снова три человека — напряженных, с измученными нервами — собрались в гостиной. Стюарт Миллз, стоя спиной к камину, прочищал свое горло способом, который приводил Розетту в неистовство. Эрнестина Дюмон спокойно сидела у огня, когда Мэнгэн ввел в гостиную доктора Фелла, Хедли, Петтиса и Рэмпола. Свет не зажигали, тень Миллза закрывала слабые проблески огня, только бледные отсветы снеговой пелены дня проникали через тяжелые кружевные занавеси. Вошел Барнэби.

— Вы не сможете его увидеть, — сказала Эрнестина, сосредоточив свое внимание на тени Миллза. — С ним сейчас доктор. Все одно к одному. Возможно, он сошел с ума.

Розетта, скрестив руки на груди, ходила взад–вперед с присущей ей кошачьей грацией. Она повернулась лицом ко вновь пришедшим и заговорила неожиданно резко:

— Я, знаете ли, больше не в силах всего этого вынести. Это может продолжаться еще очень долго… У вас есть какие–нибудь соображения по поводу того, что случилось? Вы знаете, как был убит мой отец или кто его убил? Ради бога, скажите что–нибудь, даже если вы обвините во всем меня!

— Вы не могли бы рассказать нам подробно о том, что случилось с мистером Дрэйменом, — спокойно произнес Хедли, — когда это произошло, насколько опасно его положение?

Мадам Дюмон пожала плечами:

— Возможно, опасность достаточно серьезная. Его сердце… Я не знаю. Он — в полном изнеможении. Лежит сейчас без сознания. И станет ли ему лучше, я тоже не могу сказать. Что же касается того, что с ним произошло, у меня нет никаких предположений…

Миллз снова кашлянул, прочищая горло. Голова его качалась из стороны в сторону, а на лице застыла страдальческая улыбка.

— Сэр, — обратился он к Хедли. — Если вы полагаете, что мы имеем дело с нечестной игрой, или думаете, что совершено нападение с целью убийства, — оставьте эти мысли. Как бы это ни казалось странным, вы получите объяснения по поводу этого от нас, так сказать, попарно. Я имею в виду то, что те же самые люди, которые присутствовали здесь вчера вечером, вновь собрались все вместе. Пифия и я, — он поклонился в сторону Эрнестины Дюмон, — находились вместе наверху в моем кабинете. И, как я понимаю, мисс Гримо и наш друг Мэнгэн были здесь внизу…

Розетта кивнула головой:

— Вы бы лучше послушали все с самого начала. Вам Бойд не рассказывал, что Дрэймен спускался сюда?

— Нет, я ничего не говорил об этом, — ответил Мэнгэн с некоторой горечью. — После того случая с пальто я хотел бы получить некоторые объяснения у кого–нибудь. — Он повернулся, мышцы его лица напряглись. — Полчаса назад, как вы можете убедиться, мы с Розеттой были здесь одни. У меня вышла ссора с Барнэби, обычное явление. Все переругались из–за того пальто, и мнения наши разделились. Барнэби ушел. Я вообще не видел Дрэймена, он оставался у себя в комнате все сегодняшнее утро. Каким–то образом Дрэймен вошел сюда и спросил меня, как он может связаться с вами.

— Вы считаете, что он что–то обнаружил?

Розетта презрительно фыркнула.

— Скорее всего он думал, что обнаружил. Очень загадочно. Он вошел, подергиваясь, как он это обычно делает, и, как уже сказал Бойд, спросил о том, как ему поговорить с вами. Бойд спросил его, что случилось…

— Не вел ли он себя так, как будто он обнаружил, гм, что–то существенное?

— Да, именно так. Мы оба аж подпрыгнули.

— Почему это?

— С вами было бы то же самое, — сказала невозмутимо Розетта, — если вы ни в чем не виноваты. — Она поежилась как от холода. — Итак, мы спросили, что случилось в конце концов? Он подергался немножко и сказал; “Я обнаружил, что у меня из комнаты пропала одна вещь, и это напомнило мне кое–что, о чем я забыл прошлым вечером”. Глупо полагаться на память сумасшедшего человека, хотя он выглядел вполне разумным. В общем, ему показалось, что, когда он лег вчера вечером спать, приняв снотворное, кто–то входил в его комнату.

— До убийства?

— Да.

— И кто же входил к нему в комнату?

— В этом–то весь вопрос! Он или не знал, или не хотел говорить, или это было просто видение. Вероятнее всего последнее. Я не вижу, — сказала Розетта столь же безучастно, — другого варианта. Когда мы задали ему этот вопрос, он уклонился от ответа и произнес: “Я действительно не могу этого сказать”. О господи! Как я ненавижу людей, которые не могут открыто сказать, что они имеют в виду! Мы оба были так раздосадованы.

— Бог с ним, — сказал Мэнгэн, чувствуя все большую неловкость. — Черт бы побрал все это, тогда я сказал ему…

— Сказали что? — быстро спросил Хедли.

— Я сказал ему: “Ну, если вы обнаружили так много, почему бы вам не пойти на место, где совершено это страшное убийство, чтобы обнаружить еще что–нибудь?” Да, я был обижен. Он задел меня за живое. В течение минуты он смотрел на меня, а потом сказал: “Да, кажется, я так и сделаю. Мне следует получше во всем убедиться”. С этими словами он вышел. Приблизительно через двадцать минут мы услышали такой звук, как будто кто–то с грохотом скатился вниз по лестнице… Как видите, мы не покидали комнаты, хотя… — тут он запнулся.

— Ты мог бы продолжать, — обратилась к нему Розетта с удивительным безразличием. — Я не возражаю, пусть все знают об этом. Я хотела прокрасться за ним и проследить. Но мы ничего такого не сделали. И через двадцать минут мы услышали, как он, спотыкаясь, спускается по лестнице. Когда он делал, наверно, последний шаг, раздался сдавленный стон и глухой звук, шлепок, я бы сказала. Бойд открыл дверь: там, скрючившись, лежал Дрэймен. Лицо его покраснело от прилива крови, вены на лбу посинели. Страшное дело! Естественно, мы сразу же послали за доктором. Он, будучи в бреду, прошептал что–то вроде слов “дымоход” и “фейерверк”.

Эрнестина Дюмон, оставаясь абсолютно беспристрастной, не отводила глаз от огня. Миллз сделал небольшой шаг вперед.

— Позвольте мне вмешаться в рассказ, — сказал он, наклоняя голову, — я, возможно, смогу дополнить его. Если, конечно, Пифия мне разрешит…

— Бог ты мой! — вскричала Эрнестина. Ее лицо было в тени, когда она подняла голову, но Рэмпол успел все–таки заметить, как сверкнули ее глаза. — Вы всегда изображаете из себя шута. Может быть, хватит? Пифия, Пифия… Ну и замечательно! Я достаточно Пифия, чтобы знать, что вы не любите бедного Дрэймена и наша маленькая Розетта тоже его не любит. Господи! Что вы понимаете в людях? Дрэймен — хороший человек, несмотря на то, что он чуть–чуть сумасшедший. Он мог ошибиться. Он был накачан наркотиками. Но сердце у него доброе, и если он умрет, я буду молиться за его душу.

— Могу ли я начать — осведомился Миллз, ничуть не смутившись.

— Да, можете начинать. — Она состроила ему гримасу и замолчала.

— Пифия и я были в моем кабинете на верхнем этаже напротив кабинета Гримо, как вам известно. Дверь была открыта. Я перекладывал какие–то бумаги и заметил, как мистер Дрэймен поднялся наверх и вошел туда.

— Вы знаете, что он там делал? — спросил Хедли.

— К сожалению, нет. Он закрыл дверь. Я даже не могу предположить, чем он там занимался, так как из кабинета не доносилось ни звука. Спустя некоторое время он вышел оттуда в таком состоянии, которое я могу описать словами “неустойчивое положение”.

— Что вы подразумеваете под этим?

Миллз нахмурился.

— Я сожалею, сэр, но здесь невозможно подобрать более точное определение. Я только хочу сказать, что у меня создалось впечатление, что он позволил себе лишние перегрузки. Это, без сомнения, вызвало или ускорило коллапс, так как у него налицо была явная предрасположенность к апоплексии. Если можно, я поправлю Пифию: с его сердцем ничего не случилось. И еще я хочу добавить то, о чем до сих пор не упоминалось. После того, как его подняли с пола, я заметил, что его руки и рукава запачканы сажей.

— Опять дымоход, — тихо проворчал Петтис, а Хедли повернулся к доктору Феллу. Тут он оказался просто шокированным, потому что доктора Фелла в комнате не оказалось. Человек его веса и размеров, как правило, не может исчезнуть столь таинственно, но доктор исчез, и Рэмпол подумал, что знает, где он.

— Идите за ним скорее, — быстро сказал Хедли американцу, — и смотрите, чтобы он не устроил вам очередную мистификацию. Итак, мистер Миллз…

Вопросы Хедли гулом отдавались в голове Рэмпола, который вышел из гостиной в темный холл. В доме было очень тихо, так тихо, что когда он поднимался по лестнице, внезапный телефонный звонок на нижнем этаже заставил его слегка вздрогнуть. Проходя мимо двери Дрэймена, он услышал хриплое дыхание и тихие шаги по комнате. Через дверь он смог увидеть чемоданчик доктора и его шляпу на стуле. На верхнем этаже не горело ни одной лампы, и тоже стояла такая тишина, что он слышал голос Энни, разговаривавшей по телефону.

В кабинете Гримо царил полумрак. За окном кружились редкие снежинки. Слабый неясный свет предзакатного солнца проникал сквозь окно. Он разливался багрянцем по комнате, поблескивал на старинных доспехах, раззолотил каминную решетку и сделал призрачными белые бюсты на книжных полках. Казалось, после смерти Шарля Гримо, наполовину ученого, наполовину невежды, его призрак полюбил эту комнату, он прохаживался по ней и радостно посмеивался. Большое свободное пространство на стене между деревянными панелями, оставленное для картины, встретило Рэмпола с насмешкой. У окна в черном плаще неподвижно стоял доктор Фелл, опершись на свою трость, и пристально смотрел на закат.

Скрип двери не оторвал его от этого занятия. Рэмпол, чей голос звучал словно эхо, произнес:

— Ну, как?

Доктор Фелл оглянулся. С усталым раздражением он выдохнул табачный дым, так что тот свернулся в тонкую струйку.

— А? Что “ну, как”?

— Нашли что–нибудь?

— Мне кажется, я знаю правду, — ответил он и упрямо повторил, — мне кажется, я знаю правду. И к вечеру, вероятно, смогу это доказать. Гм, гм. Как видите, я стоял здесь, размышляя, как бы это сделать. Это старая проблема, сынок, и она с каждым годом все труднее и труднее: небеса становятся более снисходительными, кресло — более мягким, а человеческое сердце… — Он потер рукой лоб. — Что такое справедливость? Я спрашивал себя об этом почти после каждого дела, которым я руководил… Ну да ладно. Пойдемте вниз!

— Все–таки, как насчет камина? — настаивал Рэмпол. Он подошел к нему, начал его рассматривать, выстукивать, но так и не заметил ничего необычного. Немножко сажи высыпалось в очаг, на слое копоти, покрывающем заднюю стенку камина, была проведена линия, — Что же здесь не так? Может быть, существует какой–нибудь тайный проход?

— О нет. Здесь нет никаких оснований для твоих подозрений Никто там не стоял. Я боюсь, — добавил он, когда Рэмпол засунул руку в отверстие дымохода и стал ощупывать его, — ты напрасно теряешь время. Здесь нечего искать.

— Но, — с отчаянием в голосе произнес Рэмпол, — если этот брат Анри….

— Да, — раздался в дверях металлический голос, — брат Анри.

Этот голос был настолько не похож на голос Хедли, что они сразу не узнали его. Хедли стоял на пороге с листком бумаги в руке; лицо его было в тени, но столько мрачного спокойствия было в его голосе, что Рэмпол уловил в нем что–то вроде отчаяния. Тихо закрыв за собой дверь, Хедли продолжал:

— Наша ошибка заключалась в том, что мы поддались гипнотическому воздействию версии о брате Анри. Версия растаяла — и мы вынуждены начинать все сначала. Фелл, мне трудно поверить, что, когда вы говорили, что дело перевернуто с ног на голову, вы были абсолютно уверены в справедливости своих слов. Ведь это дело не только перевернуто с ног на голову, оно вообще неправдоподобно! У нас черт побери, выбита почва из–под ног! — Он с яростью посмотрел на бумагу. — Звонили из Скотленд—Ярда. Из Бухареста получено сообщение.

— Кажется, я догадываюсь, о чем вы собираетесь нам сообщить, — кивнул головой доктор Фелл. — Вы хотите сказать, что брат Анри…

— Брата Анри не существует, — произнес Хедли, — последний из трех братьев Хорватов умер тридцать лет назад.

Тусклый красноватый свет заката становился все слабее. В тишине холодного кабинета был слышен доносившийся издалека шум Лондона, готовящегося к наступлению ночи. Хедли подошел к письменному столу и развернул листок бумаги, чтобы все могли прочесть его.

— Ошибка здесь невозможна, — продолжал Хедли, — случай хорошо известен. Телеграмма, которую они прислали была слишком длинная, и я записал дословно наиболее существенные места из того, что они прочитали мне по телефону. Взгляните.

“Требуемая информация получена без труда… Два человека из моего собственного отделения работали тюремщиками в Зибентюрмене в 1900 году и подтвердили следующее. Факты: Кароль Гримо Хорват, Пьер Флей Хорват и Николас Реви Хорват были сыновьями профессора Кароля Хорвата (из Клаузенбургского университета) и Сесили Флей Хорват (француженки), его жены. За ограбление Банка Кунара в Брассо в ноябре 1898 года три брата были приговорены в январе 1899 года к двадцати годам тюремного заключения. Банковский сторож умер от нанесенных ран. Похищенное так и не было обнаружено, считается, что оно спрятано. Все трое при помощи тюремного доктора во время чумы в августе 1900 года предприняли отчаянную попытку совершить побег путем симулирования смерти с целью быть захороненными в чумной могиле. Тюремщики Дж. Ланер и Р. Георгей вернулись к могилам час спустя с деревянными крестами и обнаружили, что поверхность могилы Кароля Хорвата нарушена. Проведенное расследование показало, что гроб в ней открыт и пуст. Вскрыв две другие могилы, тюремщики обнаружили Пьера Хорвата, окровавленного и бесчувственного, но еще живого. Николас Хорват уже умер от удушья. Он был перезахоронен после того, как окончательно убедились в его смерти. Пьер был возвращен в тюрьму. Скандал замяли, беглеца искать не стали, и история оставалась неизвестной до конца войны. Пьер Флей Хорват никогда с тех пор не был умственно полноценным. Освобожден в январе 1919 года, отсидев полный срок. Заверяю вас, что третий брат без сомнения мертв.

Александр Куза,

директор полиции.

Бухарест”.

— Да, — сказал Хедли, — когда они закончили читать, — это подтверждает, что цель событий восстановлена правильно, за исключением одной маленькой детали: убийца, за которым мы гонялись, оказался призраком. Брат Анри (а если быть точным — то брат Николас) никогда не покидал своей могилы. Там он остается и по сей день. А что касается всего дела в целом…

— Это моя ошибка, Хедли, — признался доктор Фелл. — Я говорил вам сегодня утром, что вплотную подошел к величайшей в моей жизни ошибке. Я был постоянно парализован мыслью о брате Анри и не мог думать о чем–либо другом вообще!

Итак, нам не остается ничего другого, как признать свою ошибку. Однако где искать ключ к разгадке? Остается только месть в отношении Гримо и Флея. Но если исключить и это, то что же тогда?

— Не считаете ли вы, — спросил Хедли, — что кто–то умышленно повернул все дело таким образом, чтобы оно выглядело как месть? Сейчас я уже готов поверить во что угодно. Но существуют совершенно не объяснимые вещи, например: как настоящий убийца узнал бы, что мы можем забраться так далеко в прошлое, как бы он узнал, что мы должны увязать профессора Гримо с венгерским преступником, а также с Флеем? У нас появился чертовски замечательный повод задуматься над тем, что существует третий брат, который убивает первых двух, а это вызвало сомнения в том, что Николас мертв. Гримо сказал, что в него стрелял его третий брат, а когда человек чувствует, что умирает, он никогда не врет… Но может быть, он имел в виду Флея?

— Приношу свои извинения за то, что прерываю вас, — вмешался Рэмпол, — но это не объясняет, почему Флей также постоянно твердил о третьем брате. Так жив братец Анри или нет?

— А может быть, — предположил Хедли, — он действительно мертв, но убийца заинтересован в том, чтобы вернуть его к жизни. Полагаю, что это уже теплее. Реальный убийца принимает на себя роль человека, которого братья не видели в течение почти тридцати лет. Затем совершается убийство, мы нападаем на его след и классифицируем преступление как месть. Что вы думаете об этом, Фелл?

Доктор Фелл тяжело вздохнул и обошел вокруг стола.

— Неплохо, неплохо. Но каковы мотивы убийства Гримо и Флея?

— Что вы имеете в виду?

— Ведь должна быть какая–то канва, целая цепь мотивов. Миллз, Дюмон, Барнэби или еще кто–то должен был убить Гримо. Еще кто–то должен был убить Флея. А я должен указать на кого–то среди целой группы людей. Почему Флея должен был убить кто–то из тех, кто окружал Гримо, если ни один из них, вероятно, даже не видел его? Если эти убийства совершил только один человек, где же связывающая их нить? Уважаемый профессор из Блумсбери и балаганный актер с тюремным прошлым, что их связывает?

— Я полагаю, что это один и тот же человек, имеющий отношение к прошлому обоих, — заметил Хедли.

— Кто? Вы имеете в виду мадам Дюмон?

— Да.

— Тогда как быть с тем, кто олицетворяет собой брата Анри? В этом случае Дюмон оказывается вне подозрений.

— Я так не думаю. Послушайте, ведь вы основываете свою версию о том, что Эрнестина Дюмон не убивала Гримо на том, что, как вы полагаете, она его любила. Нет, Фелл, это не может служить веским доводом. Вспомните хотя бы ее абсолютно неправдоподобную историю…

— В сговоре… с Миллзом, — сардонически усмехаясь, сорвался доктор Фелл. — Способны ли вы вообразить себе еще каких–нибудь заговорщиков, которые могли бы так дурачить полицию своими сказками? А когда такие, как Дюмон да Миллз надевают маски да еще вступают в сговор, — это уж слишком! Учтите, что “двойной убийца Эрнестина Дюмон” абсолютно вне всяких подозрений, — ведь в момент смерти Флея она находилась здесь, в этой комнате.

Доктор Фелл задумался, в его глазах замерцал огонек.

— А если обратиться к следующему поколению? Розетта — дочь Гримо. Думаю, что загадочный Стюарт Миллз на самом деле — сын мертвого брата Анри.

Хедли изучающе посмотрел на Фелла, почувствовав, как в нем начинает укрепляться зловещее подозрение.

— Я полагаю, что нам открывается еще более страшная мистификация, поэтому споры с вами считаю бесполезными. Почему вам так хотелось убедить меня в правильности вашей версии?

— Во–первых, — ответил доктор Фелл, — я хочу убедить вас в том, что Миллз говорит правду, а во–вторых, потому что я знаю, кто истинный убийца.

— Тот, кого мы неоднократно встречали и с кем беседовали?

— О, да! И очень часто.

— И у нас есть шанс?..

Доктор Фелл, еле сдерживаясь, некоторое время сверлил взглядом поверхность письменного стола.

— Господи, помоги нам, — произнес он странным тоном, — а я тем временем возвращаюсь домой…

— Домой?

— Да, чтобы заняться опытами по системе Гросса, — пояснил доктор Фелл.

Глава 19 ЧЕЛОВЕК-ПРИЗРАК

Доктор Фелл заперся в маленькой каморке в библиотеке. Эта комнатка предназначалась для его “научного экспериментирования”, как это он называл, и что, по мнению его жены, было просто валянием дурака. Валять дурака — одно из любимых человеческих занятий, поэтому Рэмпол и Дороти предложили доктору свою помощь. Но он был столь серьезен и так непривычно взволнован, что они покинул” его, осознавая, что шутить в данном случае было бы неуместно. Неутомимый Хедли где–то бегал, проверял алиби. И Рэмпол, уходя, задал только один вопрос:

— Я слышал, вы собираетесь прочесть те сгоревшие письма, — сказал он. — И я знаю, что вы считаете их важными для нас. Но что вы ожидаете в них найти?

— Наихудшее из возможного, — ответил доктор Фелл, — то, что вчера вечером поставило меня в глупое положение. — И он, сонно кивнув, закрыл дверь.

Рэмпол и Дороти сидели около камина, глядя друг на друга. За окном кружился снег, и этот вечер не располагал ни к каким приключениям. Сначала Рэмпол подумал, что стоило бы пригласить Мэнгэна на обед, и позвонил ему. Но тот ответил, что Розетта, по–видимому, не сможет пойти, а ему лучше было бы не покидать ее. Соответственно, чета Фелл сослалась на необходимость работы в библиотеке.

— Еще со вчерашнего вечера, — произнес Рэмпол, — я слышу о методике чтения сгоревших писем, разработанной Гроссом. Но, кажется, никто толком не знает, в чем она заключается. Вероятно, она основывается на применении химических реактивов.

— А я знаю, в чем она заключается, — ответила ему Дороти с чувством собственного превосходства. — Я прочитала о ней сегодня днем, пока ты бегал по своим делам. Но бьюсь об заклад, что несмотря на всю свою простоту, эта методика не будет работать… Я могу поспорить на что угодно!

— Ты читала Гросса?

— Да, это достаточно просто. Он пишет о том, что надписи на сгоревшей бумаге светлеют. Ты никогда этого не замечал?

— Я не припоминаю, чтобы я когда–либо наблюдал нечто подобное, — заметил Рэмпол. — Но по правде говоря, я вообще редко видел открытый огонь до моего приезда в Англию.

Дороти нахмурилась.

— Вообще–то эта методика приемлема для картонных коробок, на которых что–нибудь напечатано, коробок из–под мыла или чего–нибудь еще в этом роде. Но обычное письмо… Во всяком случае, вот что нужно делать. Ты берешь побольше прозрачной копировальной бумаги и прикалываешь ее к доске булавками, а затем наклеиваешь на нее кусочки сгоревшего письма.

— А если кусочки бумаги сильно скомканы? Они ведь порвутся.

— Ага! В этом–то, по мнению Гросса, вся хитрость и заключается. Нужно размягчить эти кусочки. Для этого ты сооружаешь вокруг кальки рамку высотой 2–3 дюйма так, чтобы все кусочки были внутри нее. Затем ты протаскиваешь рамку через сложенную в несколько слоев влажную ткань. Это увлажняет бумагу и все кусочки расправляются. После того, как они уже разглажены и приклеены, ты отрезаешь лишнюю кальку вокруг каждого кусочка, а затем восстанавливаешь их расположение на куске стекла. Как мозаику. Потом ты накрываешь все вторым куском стекла, скрепляешь края обоих стекол и смотришь сквозь них на свет. Но я спорю на что угодно…

— Что ж, попробуем, — сказал потрясенный Рэмпол, загоревшись этой идеей.

Эксперименты со сгоревшей бумагой не были столь уж успешными. Сначала он вытащил из кармана старое письмо и поднес к нему спичку. Несмотря на все его старания, оно вспыхнуло слишком резко, свернулось в трубочку и, выскользнув из его рук, медленно упало в камин. От всего письма осталось около двух дюймов съежившейся черноты. И хотя он опустил на колени и тщательно обследовал вое уголки бумаги, никаких надписей не осталось и в помине. Рэмпол поджег еще несколько клочков, которые разлетелись в разные стороны, как маленькие ракеты во время салюта. Вскоре он просто обезумел и стал поджигать все, что попадалось ему под руки. И чем больше он входил в раж, тем сильнее он верил, что фокус удастся когда–нибудь, если он сделает все как нужно. Был опробован и печатный текст. Он напечатал несколько раз на пишущей машинке доктора Фелла: “Сейчас пришло время всем добрым людям прийти на помощь партии”, и вскоре весь ковер был усеян клочками бумаги.

— Кроме того, — продолжал убеждать себя Рэмпол, прислонившись щекой к полу и закрыв один глаз, изучая их, — они не просто обгорели, они сожжены до тла. Они абсолютно не удовлетворяют поставленным условиям. Ага! Держи–ка. Слово “партия” я вижу как при свете дня. Буквы несколько меньше, чем обычный шрифт, они как будто выдавлены на черном, но они существуют.

Дороти разволновалась, когда сделала следующее открытие.

В письмах удалось разобрать слова “11–я восточная улица”. Исследуя мелкие хрупкие кусочки, они в конце концов без труда обнаружили слова “субботний вечер”, “похмелье” и “джин”. Рэмпол удовлетворенно поднялся с коленей.

— Ну вот, если эти кусочки можно будет расправить, то метод себя оправдает, — провозгласил он. — Единственная загвоздка состоит в том, сможем ли мы отыскать столько слов, чтобы понятьсмысл письма? Кроме того, мы с тобой всего лишь дилетанты. Гросс смог бы разобрать все. Но что же все–таки собирается найти доктор Фелл?

***

Рэмпол проспал все следующее утро, частично из–за усталости, а частично из–за того, что наступивший день был таким мрачным, что до десяти часов ему не хотелось открывать глаза. Было не просто так темно, что нужно было зажигать свет, но и крайне холодно. Когда он спустился вниз в маленькую столовую позавтракать, горничная, подавая яйца и ветчину, была в негодовании:

— Доктор только что пошел принимать ванну, сэр, — сообщила она. — Он не спал всю ночь из–за своих научных штучек, и я обнаружила его спящим здесь в кресле в восемь часов утра. Я не знаю, что скажет миссис Фелл, просто не могу себе представить. Хедли тоже пришел сюда. Он в библиотеке.

Хедли нетерпеливо спросил о новостях:

— Видели ли вы Фелла? — спросил он. — Ходил ли он за теми письмами? И если так, то?..

Рэмпол поинтересовался:

— У вас есть новости?

— Да, и притом важные. Петтис и Барнэби исключаются. У них железное алиби.

По Адельфи—Террас кружил ветер, широкие оконные рамы дребезжали. Хедли продолжил:

— Я виделся вчера с карточными партнерами Барнэби. Один из них, между прочим, судья, старик Бэйли. Было бы довольно–таки трудно затащить человека в суд, когда судья может подтвердить его невиновность. В субботу вечером Барнэби играл в покер с восьми часов почти до половины двенадцатого. А сегодня утром Беттс побывал в театре, в котором Петтис, по его словам, смотрел в тот вечер пьесу. И он действительно смотрел. Один из буфетчиков в театре достаточно хорошо его знает.

Кажется, второй акт представления заканчивается в пять минут одиннадцатого. Несколькими минутами позднее, во время антракта, буфетчик может в этом поклясться, он обслуживал Петтиса, подавая ему в баре виски с содовой. Другими словами, он выпивал как раз в тот момент, когда Гримо был застрелен почти в миле от театра.

— Я ожидал этого, — помолчав, сказал Рэмпол. — То, что я услышал, лишний раз подтверждает мои догадки — я был бы рад предложить вам взглянуть на это.

И он достал свое расписание, которое он составил прошлой ночью. Хедли взглянул на него.

— О, да. Я и сам набросал нечто подобное. Это звучит убедительно, особенно пункт о девушке и Мэнгэне, хотя мы не можем слишком точно ручаться за время в данном случае. Однако, я думаю, это нам пригодится. — Он постучал листом по ладони. — Я допускаю, что это сужает круг наших поисков. Надо еще раз сходить к Дрэймену. Я звонил туда сегодня утром. Все там слегка в истерике, так как старика привезли назад в дом, и я не смог многого добиться от Розетты, кроме того, что Дрэймен находится в полусознательном состоянии и под морфием. Мы…

Он остановился, так как услышал знакомые неуклюжие шаги, которые замерли перед дверью при последних словах Хедли. Затем дверь открылась и в комнату вошел доктор Фелл. Взгляд его был тусклый, он казался частью этого хмурого утра и во взгляде его читался суровый приговор.

— Ну что, — затормошил его Хедли. — Вы нашли, что искали в этих бумагах?

Доктор Фелл пошарил по карманам и вытащил свою черную трубку. Прежде чем ответить, он, переваливаясь с ноги на ногу, подошел к камину и выбросил спичку в огонь. В конце концов он усмехнулся, но как–то чересчур криво.

— Да, я нашел, что хотел. Хедли, я дважды в моих гипотезах, высказанных в субботу вечером, неумышленно направил вас по ложному следу. Настолько ложному, с такой чудовищной, ошеломляющей нелепостью, что, если бы я не сохранил свое самоуважение пониманием очевидности этого, я бы заслуживал самого страшного наказания, предназначенного для дураков. Но мои соображения были не единственной грубой ошибкой. Случай и окружение способствовали еще большей ошибке, они объединились, чтобы создать ужасающую, необъяснимую головоломку из того, что в действительности было просто банальностью и безобразным, пустым убийством. О, убийца был проницателен, я не отрицаю этого. Но я узнал все, что хотел узнать.

— Итак, как все–таки насчет тех писем? Что в них было?

— Ничего, — сказал доктор Фелл.

Было что–то жуткое в том, как он медленно и трудно говорил.

— Это значит, — вскричал Хедли, — что метод не работает?

— Нет, метод работает. Я имел в виду, что в этих бумагах ничего не было, — прорычал доктор Фелл. — Мы вряд ли смогли бы найти там хотя бы одну строчку, либо отрывок, либо кусочек рукописного текста — слабый шелест в напоминание о тех страшных секретах, которые я поведал вам в субботу вечером. Вот что я имел в виду. Впрочем, да, гм. Там было несколько кусков плотной, как картон, бумаги, на которых были напечатаны одна или две буквы.

— Так почему же эти буквы…

— Потому что это были не буквы. Именно так. Вот поэтому–то мы и ошиблись. Разве вы до сих пор не понимаете, что это было?.. Так вот, Хедли, давайте–ка покончим с этим и выкинем всю эту мешанину из головы. Вы хотели бы встретиться с Невидимым убийцей, не так ли? С ужасным вурдалаком, с человеком–призраком, который проходит через наши сны? Хорошо, я вас представлю друг другу. Вы на машине? Тогда вперед. Посмотрим, смогу ли я получить признание.

— От кого?

— От одного лица из дома Гримо. Пойдемте.

Рэмпол смутно видел приближающуюся развязку и боялся, какой она может быть. Хедли вынужден был прокрутить вручную полузамерзший двигатель, прежде чем машина завелась. Они несколько раз попадали в уличные пробки, но Хедли не ругался. Спокойнее всех был доктор Фелл.

В доме на Рассел–сквер все шторы были опущены. Он выглядел еще более мертвым, чем вчера, так как смерть вошла вовнутрь и поселилась в нем. Было так тихо, что они снаружи услышали перезвон колокольчика, когда доктор Фелл позвонил. После долгого ожидания Энни открыла дверь. Она была без наколки и передника, выглядела очень бледной и напряженной, но достаточно спокойной.

— Нам бы хотелось увидеть мадам Дюмон, — сказал доктор Фелл.

Хедли нервно озирался по сторонам, стараясь внешне оставаться безразличным ко всему. Энни, отступая, произнесла из темноты коридора:

— Она дома с… она дома, — и направилась к двери гостиной. — Я позову ее, — тут она запнулась

Доктор Фелл покачал головой. Он переступил через порог и удивительно спокойно открыл дверь в гостиную.

Тяжелые коричневые шторы были опущены, и многослойные кружевные занавески приглушали слабые лучи, пробивавшиеся сквозь них. Комната выглядела теперь еще просторнее, так как вся мебель затерялась в полумраке, впрочем, за исключением одного предмета из мерцающего черного металла, обшитого белым сатином. Это был открытый гроб. У покойника, вспоминал потом Рэмпол, ему виден был только кончик носа. То ли свечи так подействовали, то ли запах цветов и ладана, но вдруг все происходящее сверхъестественным образом из каменного Лондона перенеслось в окрестности Венгерских гор, где золотой крест, неясно мерцая, охраняет от дьявола, а чесночный венок отгоняет завывающего вампира.

Но первое, что они заметили, силуэт Эрнестины Дюмон, которая стояла за гробом, положив руку на его край. Нежный свет свечей позолотил ее седеющие волосы, смягчил и сгладил сгорбленную линию спины. Когда она медленно повернула голову, они увидели, что глаза ее глубоко запали, хотя она не плакала. Ее плечи окутывал тяжелый ярко–желтый платок с длинной бахромой, красной вышивкой и бисерным шитьем.

И тут она заметила их. Ее руки стиснули край гроба, как будто она хотела заслонить умершего.

— Было бы лучше, мадам, если бы вы во всем сознались, — сказал доктор Фелл очень мягко. — Поверьте мне, так действительно было бы лучше.

На секунду Рэмпол подумал, что она перестала дышать. Затем она издала звук, напоминающий кашель, ее безутешное горе сменилось истерическим весельем.

— Признаться? — произнесла она. — Что еще вы придумаете, идиоты несчастные? И не подумаю. Признаться! Признаться в убийстве?

— Нет, — сказал доктор Фелл.

Его голос прозвучал очень громко. Она уставилась на него широко раскрытыми глазами, и впервые во взгляде ее появился страх — она увидела, что Фелл приближается к ней.

— Нет, — повторил доктор. — Вы не убийца. Позвольте мне сказать, кто вы.

Он нависал над ней, заслоняя собою горящие свечи, но говорил на удивление мягко.

— Видите ли, мадам, вчера человек по имени О’Рурк кое–что рассказал нам. Среди прочего — и то, что большинство фокусов, как на арене, так и вне ее, исполняются с помощью ассистента. Этот трюк не был исключением. Вы были ассистенткой фокусника и убийцы.

— Человека–призрака, — добавила Эрнестина с истерическим смехом.

— Человека–призрака, — повторил доктор и обернулся к Хедли, оцепеневшему от недоумения. — Хотите увидеть убийцу, за которым вы охотились все это время? Он перед вами, но господь не позволит предать его суду!

Фелл медленно поднял руку, указывая на мертвенно–белое, с плотно сжатыми бескровными губами лицо доктора Шарля Гримо.

Глава 20 ДВЕ ПУЛИ

Доктор Фелл не сводил глаз с женщины, которая заслонила собой гроб, словно желая защитить мертвого.

— Мадам, — обратился он к ней. — Человек, которого вы любили, мертв. Теперь он недосягаем для закона и за все уже расплатился. Наша неотложная задача, ваша и моя, расставить все точки над “i”, чтобы не пострадал никто из живых. Вы замешаны в этом деле, хотя и не принимали непосредственного участия в убийстве. Поверьте, мадам, если бы я мог объяснить все сам, не прибегая к вашей помощи, я бы так и поступил. Знаю, что вам это приносит страдание. Но вы сами садите, что это необходимо. Мы должны убедить инспектора Хедли в том, что дело можно закрывать.

Что–то в его голосе, возможно — искреннее сочувствие, убедило ее. Истерика прошла.

— Вы знаете? — воскликнула она. — Не обманывайте меня! Вы действительно знаете?

— Да, это так.

— Идите наверх. Идите в ЕГО комнату, — грустно произнесла она. — Скоро я к вам приду. Я не могу начать разговор прямо сейчас. Я должна еще раз подумать обо всем. И ради бога, ни с кем ни о чем не говорите, пока я не приду. Прошу вас! Я никуда не убегу.

Доктор Фелл жестом удержал Хедли от высказываний. В полном молчании они поднялись по сумрачной лестнице на верхний этаж. Они никого не встретили, и никто не видел их. Войдя в темный кабинет, Хедли включил настольную лампу, Убедившись, что дверь плотно прикрыта, он обернулся к доктору.

— Вы хотите сказать, что Гримо убил Флея?

— Да, именно так.

— В то время, когда он лежал без сознания, умирая на глазах у свидетелей? Или он из больницы отправился на Калиостро–стрит и…

— Не тогда, — спокойно возразил доктор Фелл. — Видите ли, именно здесь кроется ваша ошибка. Она и направила вас по ложному пути. Вот что я имел в виду, когда сказал, что дело повернулось не с ног на голову, а пошло в ложном направлении. Флей был убит раньше Гримо! И что самое ужасное, Гримо пытался нам сказать об этом, зная, что умирает. А мы неверно истолковали его слова. Садитесь, я попробую объяснить вам. Когда вы уловите три основных момента, не понадобится больше никаких моих комментариев. Все объяснится само по себе.

Он уселся в кресло за письменным столом. Некоторое время молчал, разглядывая лампу, затем продолжил:

— Три основные момента заключаются в следующем: первое — братца Анри не существует, братьев было только двое; второе — оба они говорили правду; третье — вопрос времени повернул дело в ложном направлении.

Многое в этом деле связано с короткими промежутками времени и с тем, насколько они коротки. Можно смело сказать, что все это дело — следствие неправильно определенного времени. И вы легко в этом убедитесь, если вспомните кое–что.

Например, вчерашнее утро! Я уже тогда подумал, что есть что–то необычное в показаниях свидетелей на Калиостро–стрит. Выстрел прозвучал, как нам они сообщили с удивительным единодушием, в десять двадцать пять. Я заинтересовался, откуда такая потрясающая точность? Даже при обычном уличном происшествии большинство свидетелей расходятся в определении времени. Значит, у этих троих была какая–то причина для подобной точности. Почему время убийства не вызывало у них никаких сомнений?

Причина, конечно же, была. Как раз напротив того места, где упал Флей, находилась ярко освещенная витрина ювелирного магазина. Она была самой приметной точкой на всей улице. Свет из нее падал на убитого, к ней в первую очередь бросился констебль в поисках убийцы — короче, она не могла не привлечь внимания. А в ней стояли большие часы необычной формы и их не могли не заметить. И уж конечно никто не мог не обратить внимания на время, которое они показывали. Отсюда и такое единодушие.

Но меня насторожило еще кое–что. После того, как Гримо был убит, Хедли вызвал своих людей на Рассел–сквер и сразу же приказал одному из них задержать Флея в качестве подозреваемого. Во сколько же прибыли сюда эти люди?

— Около десяти сорока, — сказал Рэмпол, — по приблизительным подсчетам. Это отмечено в моей таблице.

— А когда мог прибыть на Калиостро–стрит полицейский, посланный задержать Флея? Между пятнадцатью и двадцатью минутами после того, как, предположительно, Флей был убит. Но что происходит за этот короткий промежуток времени? Невероятное количество событий! Флея отнесли в квартиру врача, где он умер. Врач констатирует смерть. Была предпринята безрезультатная попытка установить личность убитого, а потом, по словам газеты, “спустя некоторое время” приехала машина, которая увезла тело Флея в морг. Вот сколько всего! А когда человек, посланный Хедли, прибыл на место происшествия, все уже закончилось — даже констебль уже опросил жильцов соседних домов! И все утихло, просто невероятно!

К сожалению, я был настолько глуп, что не оценил важность всего этого вплоть до вчерашнего утра, пока не увидел часы в витрине того магазина. Вспомните еще раз. Вчера утром мы мирно завтракали у меня дома; ворвался Петтис, и мы проговорили с ним — до какого времени?

Возникла пауза.

— Ровно до десяти, — ответил Хедли и щелкнул пальцами. — Да! Я вспомнил потому, что как раз, когда он собрался уйти, пробили часы на Биг—Бене.

— Совершенно верно. Он ушел, а мы оделись и поехали прямо на Калиостро–стрит. Теперь прикиньте, сколько времени нам понадобилось, чтобы одеться, спуститься вниз, проехать небольшое расстояние по безлюдным улицам в воскресное утро? Эта поездка и в субботний вечер, когда улицы забиты транспортом и пешеходами, не займет больше десяти минут. В общем, все вместе едва ли заняло больше двадцати минут. Но на Калиостро–стрит мы увидели ювелирный магазин, часы в витрине которого показывали одиннадцать! Но даже тогда мое скудоумие не позволило мне усомниться в их точности — так же, как это произошло с тремя свидетелями убийства.

Сразу после этого, если вы помните, Самерс и О’Рурк провели нас в квартиру Барнэби. Мы довольно долго осматривали ее, а затем беседовали с О’Рурком. И пока он говорил, я услышал звон церковных колоколов. Когда начинают звонить церковные колокола? Не после одиннадцати часов, когда служба уже началась, а перед этим, естественно. Но если те немецкие часы были точны, то времени было бы уже далеко за одиннадцать! И тогда мой сонный разум пробудился. Я вспомнил Биг—Бен и нашу поездку на Калиостро–стрит. Сочетание этих колоколов и Биг—Бена против каких–то паршивых часов иностранного происхождения! Церковь и государство — так сказать — не могут ошибаться! А часы в витрине спешили больше чем на сорок минут. Следовательно, выстрел на Калиостро–стрит накануне вечером не мог прозвучать в десять двадцать пять. Он раздался в девять сорок.

Рано или поздно кто–нибудь должен был заметить это. Возможно, что кто–то уже заметил. Что–нибудь в этом роде непременно всплыло бы на дознании… Факт остается фактом: происшествие на Калиостро–стрит произошло за несколько минут до того, как человек в маске позвонил в дверь этого дома в девять сорок пять.

— Но я все равно не понимаю… — запротестовал Хедли.

— Невероятная ситуация? Нисколько! И я готов теперь рассказать вам всю эту историю с самого начала.

— Хорошо. Но позвольте мне прежде кое–что узнать, Если Гримо, как вы говорите, застрелил Флея незадолго до девяти сорока…

— Я не говорил этого, — перебил его доктор Фелл.

— Что?

— Вы поймете, если внимательно выслушаете мои рассуждения с самого начала. На прошлой неделе в среду, когда Флей впервые появился на нашей сцене, можно сказать, прямо из могилы, чтобы предстать с ужасными угрозами перед своим братом в “Уорвикской таверне”, Гримо принял решение убить его. В самом деле, Гримо — единственный, у кого были мотивы для убийств:”. И, черт побери, это были серьезные мотивы! Он жил в безопасности, был богат и уважаем в обществе, его прошлое похоронено. И вдруг — занавес! — и появляется некто, оказавшийся его братом Флеем. Гримо, совершив побег из тюрьмы, убил одного из своих братьев, оставив его заживо погребенным в могиле. Пьера Флея спас случай, и он принялся разыскивать предателя. Гримо грозила депортация и смертная казнь.

Теперь вспомните, что сказал Флей, представ перед Шарлем в тот вечер в таверне. Подумайте, почему он говорил и действовал так, а не иначе, и вы поймете, что полоумный Флей вовсе не был сумасшедшим, каким хотел бы казаться. Если он хотел отомстить, то почему появился в присутствии свидетелей — друзей Гримо? Он использовал в своих угрозах умершего брата только один раз. Зачем он так акцентировал его образ? Зачем он сказал: “Мой брат опасен для вас” и “Мне прислать моего брата”? И зачем, в конце концов, он оставил свою визитную карточку с адресом? Эта карточка в сочетании с угрозами и дальнейшими действиями очень важны. Вот что имел в виду Флей на самом деле; “Ты, мой брат, разжирел и разбогател на ограблении, которое мы совершили когда то вместе. Я беден и презираю свою работу. Ты должен прийти ко мне по этому адресу, чтобы обсудить наши дела. Или, может, мне лучше обратиться в полицию?”

— Шантаж, — заключил Хедли.

— Именно! У Флея, конечно, не все были дома, но он был далеко не дурак. Заметьте, как он закрутил в последних словах: “Я тоже в опасности, когда появляется мой брат, но я готов взять риск на себя”. Здесь он ясно дает понять Гримо: “Ты, братец мой, можешь попытаться убить меня, тебе не привыкать, но я готов рисковать. Договоримся по–хорошему или должен появиться умерший брат, чтобы отправить тебя на виселицу?”

Теперь припомните его действия вечером накануне убийства. Помните, как он сжигал свой реквизит фокусника? А что он при этом сказал О’Рурку? Этим словам, если их рассматривать в свете того, что нам сейчас уже известно, можно найти только одно объяснение. Итак, он сказал: “Они мне больше не понадобятся. Моя работа закончена, разве я не говорил тебе, что иду повидаться с братом? Мы должны уладить с ним одно старое дельце”. Он имел в виду, что Гримо принял его условия и Флей расстается со своей прежней жизнью бедняка–артиста. Но имея возможность в прошлом убедиться в коварстве Шарля, Пьер Флей решил подстраховаться и обиняками предупредить О’Рурка напоследок: “Если со мной что–нибудь случится, моего брата можно найти на той же улице, где живу я. Он не постоянно живет там, но сейчас снял квартиру”.

Я объясню это его заявление чуть позже. Но вернемся к Гримо. Профессор никогда и не думал принимать условия Флея. Флей должен быт умереть. Изощренный, коварный ум Гримо (который, как вам известно, больше чем кто–либо из всех, с кем мы столкнулись р этом деле, имел пристрастие к магическим трюкам) отказывался принять сумасбродные требования невесть откуда появившегося брата. Флей должен умереть — но сделать это было сложнее, чем кажется.

Если бы Флей пришел к нему без свидетелей, чтобы ни одна живая душа не видела и не могла потом как–то связать его с Гримо, все было бы очень просто. Но Флей был слишком опытен для этого. Он показал всем друзьям профессора свою визитную карточку и намекнул на страшную тайну, связанную с Гримо. Неудобно получается! Теперь, если Флея найдут убитым, кто–нибудь может сказать:

“Привет! Это не тот тип, который?..” и т. д. И следствие может заинтересоваться, потому что одному богу известно, что еще мог наговорить Флей другим людям о Гримо. Что бы ни случилось с Флеем, имя Гримо всплыло бы на следствии, Единственное, что он мог сделать, — это представить дело таким образом, будто Флей угрожает его жизни, посылать самому себе письма с угрозами, переполошить домашних, сообщив всем, что Флей грозится нанести ему визит в тот вечер, когда он сам собирается навестить Флея. Скоро вы поймете, как блестяще он спланировал это убийство.

Эффект, который он хотел произвести, заключался в следующем. “Смертельно опасного Флея” должны увидеть, когда он якобы пришел к Гримо в субботу вечером. Для этого нужны свидетели. Они должны видеть, как Флей вошел к нему в кабинет. Раздается шум борьбы, выстрел, падение тела. Дверь открывается. Гримо находят одного — с ужасно кровавой, но неопасной огнестрельной раной. Никакого оружия нет. Из окна свисает веревка, по которой, как все думают, Флей спустился вниз. (Вспомните: в прогнозе погоды говорилось, что к тот вечер снега не будет, так что следы искать бесполезно…) Гримо говорит: “Он хотел меня убить, я притворился мертвым и он скрылся. Кет, не вызывайте полицию — я не пострадал”. А на следующий день Флея находят мертвым в его собственной квартире. Его найдут с простреленной грудью, пистолет в руке и курок спущен, так что факт самоубийства не вызовет сомнений. На столе — записка самоубийцы. В расстройстве от содеянного он убил и себя… Вот какое впечатление хотел произвести Гримо, джентльмены.

— Но как он собирался это сделать? — спросил Хедли. — И, кстати, все было не так!

— Нет, конечно. План не удалось осуществить. О заключительной части фокуса — с Флеем, входящим к нему в кабинет, когда он на самом деле уже лежал мертвым в приемной врача на Калиостро–стрит, я скажу чуть позже. Гримо, не без помощи мадам Дюмон, провел необходимую подготовку.

Он договорился с Флеем, что встретится с ним у него на квартире на верхнем этаже над табачной лавкой. Он сказал Флею, что придет в девять часов вечера в субботу, чтобы уладить вопрос с деньгами (вы помните, что Флсй расстался со своим реквизитом и оставил свой театр в Лаймхаузе около восьми пятнадцати).

Гримо выбрал субботний вечер, потому что, по нерушимому обычаю, он должен был находиться в это время один в кабинете и никому не разрешалось беспокоить его ни под каким предлогом. Он выбрал этот вечер и потому, что должен был воспользоваться черным ходом, уйти и вернуться через полуподвал, а Энни, чья комната расположена там, в этот вечер уходит из дому — у нее выходной. Вы помните, что после того, как Гримо поднялся к себе в кабинет в семь тридцать, НИКТО не видел его до тех пор, пока он, согласно показаниям свидетелей, не открыл дверь кабинета перед незнакомцем в девять пятьдесят. Мадам Дюмон заявила, что разговаривала с ним в кабинете в девять тридцать, когда приносила ему кофе. Кратко объясню, почему я не поверил этому заявлению, — на самом деле его не было в кабинете, он находился на Калиостро–стрит. Мадам Дюмон было приказано спрятаться за дверью кабинета, а в девять тридцать выйти оттуда. Зачем? Затем, что Гримо попросил Миллза подняться наверх в девять тридцать и понаблюдать за дверью кабинета из комнаты напротив. Миллзу нужно было убедить в том, что Гримо работает. Но на всякий случай, если Миллзу вдруг взбредет в голову, проходя мимо кабинета, окликнуть профессора или заглянуть в кабинет, мадам Дюмон должна была помешать этому.

Миллзу была отведена в этом фокусе роль зрителя, которого дурачит фокусник. Почему? Во–первых, потому что хотя он и необычайно исполнителен и готов выполнить все инструкции в точности, он настолько запуган этим “Флеем”, что никогда не вмешается, когда человек–призрак начнет подниматься по лестнице. Он не только не попытается остановить человека в маске за те несколько опасных секунд, пока тот не зайдет в кабинет (как что могли бы сделать Мэнгэн или Дрэймен), но даже не выйдет за порог своей комнаты. Ему велели оставаться у себя, и он так и сделал. Во–вторых, Гримо выбрал его, потому что он очень маленького роста — значение этого факта станет понятно чуть позже.

Итак, в девять тридцать ему было приказано подняться наверх и наблюдать за кабинетом. Это потому, что человек–призрак должен был появиться сразу же после половины десятого, хотя на самом деле он опоздал. Отметим первое противоречие: Миллзу было сказано, что посетитель придет в девять тридцать, а Мэнгэну — в десять! Причина очевидна. Внизу должен был обязательно находиться кто–то, кто потом засвидетельствовал бы, что посетитель вошел через парадную дверь, подтвердив показания мадам Дюмон. Но Мэнгэн мог проявить любопытство к посетителю, мог окликнуть его, если бы профессор не сказал ему, что гость вообще не придет, а если и придет, то не раньше десяти. Было сделано все, чтобы ввести его в заблуждение, заставить его сомневаться до тех пор, пока человек–призрак не минует опасную дверь. А на всякий случай, чтобы исключить любую неожиданность, Мэнгэна и Розетту всегда можно было запереть.

Что касается остальных: у Энни выходной, Дрэймена обеспечили билетом на концерт, Барнэби играет в карты у себя в клубе, Петтис в театре. “Поле боя” свободно. Незадолго до девяти часов Гримо выскользнул из дома через черный ход. Игра началась.

Некоторое время, вопреки прогнозу, шел сильный снег. Но Гримо не принял его всерьез. Он был уверен, что успеет сделать свое дело и вернуться к половине девятого, и если снег к этому времени еще будет идти, то потом не придется объяснять, почему ускользнувший через окно посетитель не оставил следов. В любом случае Гримо зашел слишком далеко, чтобы остановиться.

Он вышел из дому, прихватив с собой старинный револьвер “Кольт”, заряженный только двумя патронами. Я не знаю, что за шляпа была на нем, но пальто было твидовое, желтое в красноватых пятнах. Он купил пальто на несколько размеров больше, весьма экстравагантного цвета, потому что ничего подобного он никогда не носил и никто не смог бы его узнать в нем, если бы увидел. Он…

Хедли перебил его:

— Подождите! Как насчет этих пальто, меняющих свой цвет? Это случилось чуть раньше. В чем тут дело?

— Я снова вынужден просить вас подождать, пока мы не дойдем до его заключительного трюка.

Итак, Гримо отправился к Флею. Там он должен был какое–то время проговорить с ним вполне дружелюбно. Он сказал бы ему что–нибудь вроде: “Ты должен бросить эту берлогу, братец! Теперь ты будешь жить в комфорте — я об этом позабочусь. Почему бы не оставить здесь все и не перебраться в мой дом? Оставь все это барахло своему домохозяину!” — я общем, все что угодно, лишь бы заставить Флея написать записку для домовладельца. “Я возвращаюсь в свою могилу”, — все, что могло потом быть истолковано как записка самоубийцы!

Доктор Фелл подался вперед.

— А потом Гримо вынимает свой “Кольт”, приставляет его к груди Флея и улыбаясь нажимает на спусковой крючок.

Это произошло бы на верхнем этаже пустого дома. Как вы заметили, стены там очень толстые и не пропускают звук. Домовладелец живет далеко внизу и он — самый нелюбопытный человек на всей Калиостро–стрит. Никакой выстрел, особенно из револьвера, приставленного к груди, не будет услышан. Пройдет некоторое время, пока обнаружат труп — это может случиться не раньше утра. А что в это время будет делать Гримо? Убив Флея, он повернет оружие стволом к себе, чтобы нанести себе легкое ранение, пусть даже если пуля застрянет в его теле — вы помните по эпизоду с тремя гробами, что он здоров как бык и чертовски хладнокровен. Револьвер он оставляет Флею. Приложив платок к своей ране и прилепив его пластырем — чтобы в нужную минуту сорвать, он отправляется домой с намерением завершить свой трюк, который должен доказать, что Флей приходил к нему, что Флей стрелял в него, а потом вернулся на Калиостро–стрит и застрелился из того же револьвера, так что никакое дознание ничего бы и не заподозрило. Я понятно объясняю? Это было бы преступление, направившее следствие в ложном направлении.

Именно так Гримо собирался действовать. Если бы ему удалось все, что он задумал, это было бы гениальное преступление, и вряд ли мы могли бы усомниться в самоубийстве Флея.

Была только одна загвоздка с осуществлением этого плана. Если бы кто–нибудь — не обязательно опознанный — был замечен входящим в дом Флея, дело запахло бы жареным. Тогда это не сошло бы так просто за самоубийство. С улицы имелся только один вход — дверь позади табачной лавки. А на Гримо было приметное пальто, в котором он вел разведку накануне (Долберман, владелец лавки, заметил, как он крутился возле дома). И Гримо нашел выход из положения в тайной квартире Барнэби.

Вы понимаете, что Гримо скорее всех мог узнать о логове Барнэби на Калиостро–стрит. Барнэби сам рассказал нам, что за несколько месяцев до убийства, когда Гримо заподозрил его в тайных мотивах для написания картины, он принялся не только расспрашивать его, но и следить за ним. Итак, Гримо знал об этой квартире. Ведя слежку, он узнал, что у Розетты есть ключ. И когда пришло время, он стащил его у нее.

Дом, в котором находится квартира Барнэби, был на той же стороне улицы, что и дом, где жил Флей. Все эти дома стоят вплотную друг к другу, их крыши соприкасаются и можно пройти вдоль всей улицы, просто переступая с одной крыши на другую. Оба — и Барнэби, и Флей, если вы помните, жили на верхних этажах. Вы помните, что мы увидели, когда поднимались к Барнэби?

— Да, конечно, — кивнул Хедли. — Лесенку, ведущую к люку на крышу.

— Именно. И возле квартиры Флея есть точно такая же. Гримо оставалось только пройти задами на Калиостро–стрит — через аллею, которую мы видели и, окна Барнэби. Он вошел через заднюю дверь (как позже это сделали Барнэби и Розетта), поднялся на верхний этаж, а затем на крышу. Потом он прошел по крышам до дома, где жил Флей, спустился через люк, так что никто не мог его заметить. Более того, он знал, что Барнэби будет в этот вечер играть в карты у себя в клубе.

Но вот тут–то все и пошло вкривь и вкось. Он должен был прийти к Флею раньше, чем тот возвратится домой, так как приход через крышу мог насторожить Флея. Но мы уже знаем, что Флей был предусмотрителен. Возможно, его насторожила просьба Гримо принести с собой одну из своих веревок, которая была нужна Гримо в качестве улики против Флея. А может быть, Флею стало известно, что Гримо в последнее время крутился на Калиостро–стрит.

Братья встретились в той квартире, освещенной газовой лампой, в девять часов. Мы не знаем, о чем они говорили, и никогда уже не узнаем. Но очевидно, что Гримо усыпил бдительность Флея, они как будто забыли старые счеты. Гримо удалось убедить его написать ту самую записку. И тогда…

— Я не оспариваю это, — вставил Хедли, — но как вы узнали?

— Гримо сам рассказал нам, — ответил доктор Фелл.

Хедли удивленно уставился на него.

— О, да! Когда я понял эту ужасную ошибку со временем, я начал кое–что подозревать. Итак, Флей написал записку. Он надел шляпу и пальто, чтобы идти — Гримо хотел, чтобы дело выглядело таким образом, будто он убил себя сразу же после своего визита к нему. Они собрались выходить. И тогда Гримо решил действовать.

Возможно, что Флей был начеку и, увидев пистолет, пытался убежать, а может быть, он бросился на Гримо, и это случилось во время борьбы — мы этого уже не узнаем. Но Гримо допустил ужасную ошибку. Он выстрелил, и пуля попала не в грудь жертвы, а вошла ему под левую лопатку. Рана была смертельной, но не из тех, что вызывают мгновенную смерть. План Гримо рушился на глазах. Флей успел вскрикнуть, и Гримо уже мерещились голоса преследователей. Но он не потерял присутствия духа даже в эту трудную минуту. Он вложил пистолет в руку упавшего Флея. Потом взял моток веревки. Как бы то ни было, план должен был быть выполнен. Но у него не было времени, и он не хотел рисковать, стреляя еще раз. Он бросился вон из квартиры. Крыша — слышите, крыша! Крыша была его единственным шансом. Ему везде мерещились полицейские. Возможно, он вспомнил о трех могилах, затерянных в Карпатских горах. Итак, он вернулся на крышу дома Барнэби и спустился в его квартиру.

Только там он начал приходить в себя.

А что произошло за это время? Пьер Флей смертельно ранен, но у него железная закалка — ведь он пережил погребение заживо. Убийца скрылся. Но Флей не сдается. Он должен идти — идти к врачу. Помните, Хедли? Вы вчера спросили, почему он шел в дальний конец улицы, в тупик? Да потому что там (как мы узнали из газеты) жил врач, тот самый, к которому его потом отнесли. Он смертельно ранен и знает это, но он не побежден! Пистолет все еще в его руке — он сует его в карман, на всякий случай, и спускается вниз — из последних сил на пустынную улицу, где нет возможности даже поднять тревогу. Он идет…

Вы задавали себе вопрос: почему он шел посередине улицы и озирался по сторонам? Самым правдоподобным объяснением будет следующее: он знал, что убийца где–то рядом, и опасался нового нападения. Ему казалось, что посередине улицы он будет в большей безопасности. Впереди него шли двое. Он проходит освещенную витрину и видит впереди справа уличный фонарь…

Но где же Гримо? Он не обнаружил за собой погони, но все еще боится. Он не осмеливается выйти на крышу и посмотреть. Но постойте! Он не может удержаться от того, чтобы не проверить, как там — все ли спокойно? Он может выглянуть из парадного и уйти по улице, не так ли? В этом нет ничего опасного, поскольку дом, где обитает Барнэби, пуст.

Гримо потихоньку спускается вниз, открывает дверь, перед этим расстегнув пальто, чтобы намотать на себя веревку. И как раз под фонарем он видит Флея, медленно идущего посередине улицы, — человека, которого он всего минут десять назад оставил умирать в соседнем доме.

И это была последняя встреча братьев. Рубашка Гримо служила хорошей мишенью в свете фонаря, и Флей, теряя рассудок от боли и ярости, не колебался ни секунды. Он громко произносит: “Вторая пуля — тебе!”, вскидывает оружие и стреляет.

Это отнимает у него последние силы. У него сильное кровотечение. Он вскрикивает, выпускает из руки револьвер, которым пытался запустить в Гримо, и падает вниз лицом. Это, друзья мои, и был выстрел, который трое свидетелей слышали на Калиостро–стрит. Это был тот выстрел, которым Гримо был ранен в грудь прежде, чем успел закрыть дверь.

Глава 21 РАЗГАДКА

— А потом? — спросил Хедли, когда доктор Фелл умолк.

— Трое свидетелей, конечно, не видели Гримо, — ответил Фелл после долгой паузы, — потому что он не выходил за дверь и не приближался к лежащему посреди пустынной улицы человеку.

— Черт побери! — тихо сказал Хедли. — Это же все объясняет, но я бы никогда и не подумал, что… Простите. Продолжайте, Фелл!

— Гримо находится за дверью. Он знает, что ранен в грудь, но не знает, что это серьезно. Ему случалось переживать и не такое — мы это знаем. В конце концов, он получил рану — то, чего сам хотел. Но план его летит ко всем чертям! Но откуда ему было знать, что часы в витрине у ювелира врут? Он даже не уверен, что Флей мертв. Ему, конечно, повезло с этими часами, но он–то не догадывался об этом. Единственное, что он знает — это то, что Флей уже не будет найден в своей комнате как жертва самоубийства. Флей, возможно, лишь тяжело ранен и сможет говорить. Гримо в панике, он уже видит себя на виселице.

Все последующее происходит сразу после выстрела. Он не может оставаться там, в темном парадном. Лучше всего осмотреть свою рану и убедиться, что он не оставил следов крови. Где это сделать? Наверху — квартира Барнэби. И он идет туда, открывает дверь и включает свет. Вокруг него обмотана веревка — больше она ему не нужна. Он уже не может представить все так, как будто Флей приходил к нему, потому что Флей, возможно, в это время уже дает показания в полиции. Гримо отбрасывает веревку. Потом — осмотр раны. Желтое твидовое пальто все перепачкано кровью изнутри, кровь и на остальной одежде. Но входное отверстие or пули невелико. Гримо достает носовой платок и пластырь и заклеивает рану. Кароль Хорват, которого ничто не могло убить, плевать хотел на эту ерунду! Он тверд и решителен как никогда. Но в ванной комнате у Барнэби остались следы крови, и он пытается смыть их. Который час? О боже! Он опаздывает — уже без четверти десять! Скорее домой, пока его не схватили…

И он забывает выключить свет. Когда нагорело электричества на шиллинг и свет выключился, мы не знаем. Во всяком случае, минут сорок–сорок пять спустя свет еще горел и Розетта видела его.

Но по дороге домой, я думаю, к Гримо полностью вернулось самообладание. Кем бы ни был Гримо, по натуре он оставался игроком. Не стоит рисовать его одной черной краской. Он убил своего брата, но мне кажется, что он не смог бы убить своего друга или женщину, которую любил. Так где же выход? Есть только один шанс, крохотный, но шанс. Он заключается в следовании его первоначальному плану и в попытке представить дело так, будто Флей все же побывал у него и нанес ему рану в его собственном доме. Оружие осталось у Флея. Гримо скажет, а свидетели подтвердят, что он никуда не отлучался из дому весь вечер. Если они подтвердят, что Флей приходил к нему — пускай тогда полиция попробует что–нибудь доказать! А почему бы и нет? Снег? Он кончился, и следов Флея не осталось. Гримо отбросил веревку, которой Флей якобы должен был воспользоваться для бегства.

Флей выстрелил в него в девять сорок. Гримо вернулся домой около десяти. Как он вошел в дом, не оставив следов? Очень просто! Просто для человека с его здоровьем, лишь слегка раненого (а рана была нетяжелой и если бы он не делал того, что он сделал, то сейчас был бы жив, чтобы отправиться на виселицу). Он возвращается через черный ход и полуподвал. Каким образом? На ступеньках, ведущих вниз к полуподвалу, конечно, есть снег. Но над дверью нависает козырек, поэтому непосредственно перед входом снега нет, а расположен черный ход недалеко от дорожки, ведущей к соседнему дому. Он мог запрыгнуть с этой дорожки прямо на ступеньки, ведущие вниз. Вы помните звук, напоминающий падение тела, как раз перед тем, как раздался звонок в дверь?

— Но он же не звонил в дверь!

— Нет, звонил, но изнутри, зайдя с черного хода. Наверху его уже ждала Эрнестина Дюмон. Теперь они были готовы исполнить свой фокус.

— Да, — сказал Хедли, — вот мы и подошли к фокусу. Как же он был исполнен и откуда вам это известно?

— Откуда мне известно? — отозвался доктор Фелл. — Первое, что навело меня на размышления — это вес картины, — он лениво указал на прислоненный к стене холст. — Да, это был вес картины. Это было не слишком ценно, пока я не вспомнил кое–что еще…

— Вес картины? Да, картина, — пробормотал Хедли, — я совсем забыл о ней. Какова же ее роль в этом деле? Что Гримо собирался с ней делать?

— Это я и хотел выяснить.

— Но вес картины! Она весила не так уж много. Вы же сами поднимали и вертели ее одной рукой.

Доктор Фелл гордо распрямил плечи.

— Вот именно. Вы попали в самую точку! Я поднимал ее одной рукой и вертел ее… Так зачем же Гримо понадобились двое крепких мужчин, таксист и еще один, чтобы затащить ее наверх?

— Что?

— Да, именно так. Об этом нам говорили дважды. Гримо, забрав картину из мастерской Барнэби, легко отнес ее вниз по лестнице. Тем не менее, вернувшись домой с той же самой картиной, он был вынужден нанять двух человек для ее переноски. Где же она успела набрать столько веса? Картина не была вставлена под стекло — сами видите. Где был Гримо все это время — с утра, когда он купил картину, и почти до обеда, когда он вернулся домой? Это слишком большая вещь, чтобы таскать ее с собой просто так. И почему Гримо так настаивал на том, чтобы ее завернули?

Нетрудно догадаться, что он использовал картину для того, чтобы спрятать с ее помощью нечто, что грузчики занесли к нему вместе с картиной, сами о том не подозревая. Нечто в той же упаковке. Что–то очень большое — семь футов на четыре…

— Но там ничего не могло быть, — возразил Хедли, — иначе мы нашли бы это в комнате, не так ли? В любом случае, этот предмет должен быть абсолютно гладким, иначе он был бы заметен сквозь обертку. Что может быть таким большим — семь футов на четыре — и одновременно таким, что незаметно сквозь оберточную бумагу?

— Зеркало, — ответил доктор Фелл.

В наступившей тишине он поднялся с кресла и лениво продолжал.

— И его можно было спрятать хотя бы в очень широком и тесном дымоходе, в который мы все пытались пропихнуть кулаки и упирались в выступ в том месте, где дымоход делает изгиб. Здесь не нужна магия. Нужно просто иметь сильные руки и плечи.

— Вы хотите сказать, что этот чертов фокус?..

— Новый вариант фокуса, — сказал Фелл, — очень эффектный. Взгляните на эту комнату. Что вы видите на стене напротив двери?

— Ничего, — ответил Хедли. — Я хочу сказать, что там были книжные полки, которые он убрал. Теперь там голая стена.

— Вот именно. А есть какая–нибудь мебель между дверью и этой стеной?

— Нет.

— Значит, если вы посмотрите из холла, то увидите только черный ковер, никакой мебели, а в конце — голую стену, обшитую дубовой панелью?

— Да.

— Теперь, Тед, откройте дверь и выгляните в холл. Какого цвета ковер и стены там?

Рэмпол пошел взглянуть, хотя уже знал ответ.

— Они точно такие же, — сказал он, — на полу лежит ковер, как здесь, и стена тоже дубовая.

— Правильно! Кстати, Хедли, вы можете вытащить это зеркало из–за шкафа — вон того? Оно стоит там со вчерашнего дня, когда Дрэймен обнаружил его в трубе. Вынимая и опуская его вниз, старик и надорвался. Мы проведем маленький эксперимент. Не думаю, что кто–нибудь из живущих в доме помешает нам, но мы должны на всякий случай убедиться в этом. Я хочу, чтобы вы взяли это зеркало, Хедли, и поставили его напротив дверного проема — так, что когда вы распахнете дверь (она открывается вовнутрь направо), край двери будет в нескольких дюймах от зеркала.

Инспектор с трудом поднял зеркало, которое действительно было спрятано за шкафом. Оно было больше, чем те вертящиеся зеркала, которыми пользуются портные, — на несколько дюймов выше и шире, чем дверь. Оно прочно стояло на ковре и поддерживалось в вертикальном положении откидывающейся опорой. Хедли с любопытством осматривал его.

— Так нормально?

— Да. Теперь, если вы откроете дверь, то собственно комнату вы увидите на пару футов, не больше. Попробуйте!

— Я понял вас, но если вы это сделаете, тогда тот, кто сидит в комнате напротив, например Миллз, увидит свое отражение в зеркале.

— Вовсе нет. Только не под таким углом — очень небольшим, но вполне достаточным, под которым будет установлено зеркало. Вы сейчас убедитесь в этом. Идите оба туда, где сидел Миллз, а я пока установлю зеркало. Не смотрите, пока я не скажу.

Хедли, пробормотав, что, мол, все это чепуха, но все равно любопытно, вышел вслед за Рэмполом. Они не оглядывались, пока не услышали оклик Фелла.

Холл был сумрачным, с высоким потолком. Пол до самой двери покрывал черный ковер. Доктор Фелл стоял возле двери, как церемониймейстер во дворце. Он стоял немного правее двери и держал руку на дверной ручке.

— И вот она открывается, — провозгласил он, быстро распахнул дверь и тут же снова ее закрыл.

— Ну, и что же вы увидели?

— Я увидел комнату внутри, — ответил Хедли, — или мне по крайней мере показалось, что это так. Я видел ковер и противоположную стену. Комната показалась мне очень большой.

— Вы ее не видели, — сказал доктор Фелл, — на самом деле вы видели отражение стены, находящейся справа от того места, где вы стоите, и ковер, лежащий перед вами. Вот почему комната кажется вам такой большой. Зеркало, как вы знаете, больше двери. И вы не видите отражения самой двери, потому что она открывается вовнутрь. Если вы внимательно посмотрите, то увидите нечто, похожее на тень, лежащую в дверном проеме. Это то место, где находится основание зеркала. Но ваше внимание будет наверняка сосредоточено на том, что отражается в зеркале… Кстати, вы меня видите?

— Нет, вы в стороне, мы видим только вашу руку на дверной ручке.

— Да, здесь и стояла мадам Дюмон. Теперь — последний эксперимент, пока я не объясню, как сработал весь этот механизм. Тед, вы сидите за тем столом, где сидел Миллз. Вы значительно выше его ростом, но это сейчас неважно. Я буду стоять снаружи, дверь будет открыта, и я буду смотреть на свое отражение а зеркале. Теперь скажите мне, что вы видите.

При тусклом освещении, с частично открытой дверью эффект был ошеломляющим. Фигура доктора Фелла стояла в дверном проеме напротив другой фигуры — неподвижной и зловещей.

— Я не прикасаюсь к двери, как вы заметили, — раздался голос доктора, но судя по движению губ, и Рэмпол мог в этом поклясться, говорило отражение! Зеркало отражало звук.

— Кто–то услужливо открывает и закрывает для меня дверь, иначе мое отражение выдаст мое движение Быстро — что еще вы заметили?

— Ну, один из вас, кажется, длиннее, — ответил Рэмпол, рассматривающий отражение.

— Который?

— Вы сами, стоящий в холле.

— Вот именно. Во–первых, это потому, что вы смотрите с некоторого расстояния, но самое главное — это то, что вы сидите. Для человека ростом с Миллза я буду выглядеть великаном. Теперь, если я сделаю быстрое движение, схватившись за ручку двери (представьте, что я сделал такое движение), а мой помощник, стоящий справа, тоже сделает резкое движение и захлопнет дверь. А что будет делать отражение?

— Метнется навстречу вам, вроде как пытаясь преградить вам дорогу.

— Да. Теперь идите сюда и вновь прочтите показания Миллза, если они у Хедли с собой.

Когда они вернулись в кабинет, доктор Фелл сел в кресло и тяжело вздохнул.

— Извините меня, джентльмены. Я должен был установить правду уже давно, из показаний Миллза. Позвольте мне напомнить его слова. Послушайте, Хедли!

“Она (мадам Дюмон) хотела уже постучать в дверь, когда я увидел, как следом за ней по лестнице поднимается высокий мужчина. Она обернулась и увидела его. Потом она произнесла несколько слов, которых я не расслышал, но смысл их был понятен, — она спрашивала его, почему он не подождал внизу, и было заметно, что она рассержена. Этот тип не ответил. Он подошел к двери, на ходу опустил воротник пальто, снял с головы лыжную шапочку и сунул ее в карман…”

— Вы видите, джентльмены? Он должен был сделать это, потому что отражение не должно было быть с поднятым воротником и в шапочке. Тот, кто якобы находился в комнате, должен был предстать в халате. Но я заинтересовался, почему незнакомец не снял маску?

— Да, а как насчет маски? Миллз сказал, что он не снял ее…

— Миллз не видел, как он ее снял. Мы найдем объяснение этому позже, когда вспомним показания Миллза:

“Мадам Дюмон воскликнула что–то, отскочив к стене, и поспешила открыть дверь. Доктор Гримо появился на пороге”.

— Появился! Именно это он и сделал! А что же мадам Дюмон? Это — самое слабое место. Испуганная женщина, глядя на угрожающую фигуру, стоя перед комнатой, в которой находится мужчина, способный ее защитить, никогда не отскочит в сторону! Она бросится к двери в поисках защиты. Вспомним показания Миллза. Он сказал, что Гримо был без пенсне (оно бы просто не поместилось под маской). Но человек в двери, как ему показалось, поднял руку, чтобы надеть пенсне. Далее Миллз говорит: “Мне кажется, что мадам Дюмон хотя и прижалась к стене, сама закрыла за ним дверь Я помню ее руку на дверной ручке”. Не совсем естественное движение! Она возражала, но Миллз был прав.

Нет смысла продолжать. Но здесь я столкнулся с трудностью. Если Гримо был один в этой комнате, если он свободно вошел в нее, как насчет его одежды? Как насчет длинного черного пальто, коричневой лыжной шапочки и особенно — карнавальной маски. В комнате их не было. Тогда я вспомнил о бывшей профессии мадам Дюмон — изготовлении костюмов для парижской Оперы, я вспомнил историю, которую нам рассказал О’Рурк, и я понял…

— Что?

— Что Гримо сжег их. Он сжег их, потому что они были сделаны из бумаги, как костюм “Исчезающего всадника”, о котором нам рассказал О’Рурк. Гримо не мог рисковать, сжигая в камине настоящую одежду, — у него было слишком мало времени. И вместе с ними он сжег чистые — абсолютно чистые! — листы бумаги. Он сделал это, чтобы скрыть факт сожжения бумажного костюма. Опасные письма! Я готов прибить себя за то, что мне в голову пришла такая глупость! — Он стукнул кулаком по столу. — Ведь на столе не было кровавых следов, ведущих к ящику, где он держал свои письма! Была еще одна причина жечь бумагу — необходимо было уничтожить следы “выстрела”.

— “Выстрела”?

— Не забывайте, что в этой комнате должен был прозвучать выстрел из пистолета. Но то, что слышали свидетели, было на самом деле взрывом шутихи — из запасов Дрэймена для новогоднего праздника. Клочки взорвавшейся петарды разлетелись далеко. Она была сделана из плотного картона, который плохо горит. Я нашел часть обрывков в куче сгоревшей бумаги. Теперь ясно, почему мы не нашли никакого оружия. В современных патронах — в частности, и в тех, что используются в револьвере Кольта, который был найден на Калиостро–стрит, используется бездымный порох. Вы можете ощущать его запах, но никогда не увидите дым от него Но в комнате плавали клубы порохового дыма, несмотря на открытое окно, — они остались от взрыва шутихи. Теперь подведем итоги! Карнавальный костюм Гримо состоял из черного пальто, длинного, как халат и — если опустить воротник — неотличимого от халата. Костюм включал также бумажную шапочку, к которой была прикреплена маска так, что снимая шапочку, ее владелец снимал и маску, и прятал и то и другое в карман. И весь этот наряд висел вчера вечером внизу, а до этого был спрятан в кабинете.

К сожалению, Мэнгэн заметил его, что не укрылось от наблюдательной мадам Дюмон, и она перенесла костюм в более безопасное место как только он ушел. Конечно, она никогда не видела там желтого твидового пальто. Гримо держал его наверху в готовности к своему предприятию. Но оно было обнаружено вчера после обеда в гардеробе, и всем показалось, что оно было там все это время. Вот вам и пальто–хамелеон.

Теперь вы можете восстановить то, что произошло, когда Гримо, убив Флея и сам получив пулю, вернулся в дом в субботу вечером. В самом начале своего фокуса он и его помощница были в смертельной опасности. Вы помните, что Гримо опоздал. Он рассчитывал вернуться к девяти тридцати, а смог это сделать только без четверти десять. Чем больше он опаздывал, тем ближе было время, когда он велел Мэнгэну ждать посетителя, и Мэнгэн уже был на своем посту. Дело было на грани краха, а Гримо — на грани безумия. Он вошел через черный ход, где его ждала помощница. Твидовое пальто с пятнами крови отправилось в гардероб, чтобы больше уже не появиться, — пока он не умер. Дюмон открыла дверь, позвонила в звонок, высунув руку, и закрыла ее, пока Гримо надевал свой маскарадный костюм. Но они слишком затянули это дело. Мэнгэн окликнул их. Гримо, все еще не пришедший в себя, впал в панику от страха перед разоблачением. Он зашел слишком далеко. Он не мог позволить себе проиграть из–за какого–то бездарного юноши. Поэтому он и представился Петтисом, воспользовавшись сходством голосов и даром подражания — предварительно заперев дверь. Да, это было ошибкой, но Гримо уже походил на футболиста, перед которым стоит одна цель: пройти через защитников к воротам и забить гол.

Фокус был исполнен, он — один в своей комнате. На нем — маскарадный костюм поверх рубашки, рана заклеена пластырем. Ему остается лишь запереть за собой дверь, надеть халат, уничтожить бумажную одежду и засунуть зеркало в дымоход…

Так, как я сказал, было задумано. Но дело усложнилось — началось кровотечение. Гримо не был убит пулей сразу же, но физические напряжения, особенно при заталкивании зеркала в тайник, усугубили рану в легком. У него пошла кровь горлом, он упал на диван, оттолкнув при этом стул, и последним усилием попытался схватиться за кочергу. Жизнь угасала в нем. Не сумев позвать на помощь, он понял, что умирает… И, как ни странно, был рад этому.

Голос доктора Фелла глухо отдавался в холодной комнате. Потом они увидели, как дверь открылась и на пороге появилась фигура женщины с отрешенным лицом.

— Он сознался, — голос доктора Фелла не изменился. — Гримо пытался сказать нам правду об убийстве Флея и о том, как Флей убил его. Но мы предпочли не понять, пока я не догадался по часам, когда на самом деле все произошло. О боже! Неужели вы не видите? Вспомните его последние слова, произнесенные перед смертью!

“Это сделал мой брат. Я не думал, что он выстрелит. Бог знает, как он вышел из той комнаты…”

— Вы имеете в виду комнату Флея на Калиостро–стрит? — уточнил Хедли.

— Да, и шок, перенесенный Гримо, когда он увидел в свете уличного фонаря дважды убитого им брата. Вспомните:

“Только что он был здесь, и тут же его не стало… Возьмите карандаш и бумагу, быстрее! Я скажу вам, кто мой брат…” Он не думал, что кто–нибудь знает о Флее. И попытался объяснить все это дело.

Во–первых, он пытался сказать нам о братьях Хорватах и руднике. Затем перешел к Флею и к тому, что произошло: “Не самоубийство”. Увидев Флея на улице, он больше не пытался представить его смерть самоубийством. “Он не мог использовать веревку” — Флей этого действительно не мог сделать после того, как Гримо выбросил веревку за ненадобностью. Затем “Крыша” — Гримо имел в виду не эту крышу, а другую, по которой он прошел в квартиру Флея. Далее — “Снег”, который сломал все его планы. “Слишком светло” — вот тут–то заключается самое главное, Хедли! Светло было от уличного фонаря, благодаря чему Флей заметил Гримо и выстрелил, не промазав. “У него был пистолет” — это ясно. “Новый год” — это про маску. И наконец: “Не вините бедного…” — не Дрэймена он имел в виду, а Петтиса. Это было “последнее прости” Петтису, имя которого было использовано Гримо в панике.

Возникло долгое молчание.

— Да, — сказал Хедли, — все ясно, кроме одного. Как насчет изрезанной картины и где нож?

— Нанесение порезов картине было, как я думаю, одним из последних штрихов в этом трюке. Это сделал сам Гримо — он любил такие эффекты. Что касается ножа, то я не знаю. Он был у Гримо где–то здесь, видимо спрятан вместе с зеркалом. Но сейчас в дымоходе его нет. Я думаю, что Дрэймен нашел его вчера и унес…

— Здесь вы не правы, — раздался голос.

Эрнестина Дюмон стояла в дверях и улыбалась. Руки ее были сложены на груди.

— Я слышала все. Вы можете повесить меня, а можете и не вешать. Мне все равно. После стольких лет, проведенных с Шарлем… Нож взяла я. Он нужен мне для других целей.

Она все еще улыбалась и глаза ее гордо блестели. Тут Рэмпол заметил, что в руке у нее — нож, но было уже поздно. Эрнестина Дюмон резко взмахнула рукой…

Доктор Фелл вскочил с места и замер, глядя как ее лицо покрывается мертвенной бледностью.

— Я совершил преступление, Хедли, — произнес он. — Я снова угадал правду.

Перевод С. МИНИНОЙ

Джеймс Чейз КАРУСЕЛЬ ЗАГАДОК

ГЛАВА I

I

Жаркий июньский день; я сижу в своем кабинете за письменным столом, благодушно относясь ко всему миру и питая иллюзию, что на сей раз и мир вполне лоялен ко мне. Но вот Паула просовывает свою обаятельную головку в дверь и рушит мои слабые надежды.

— Вы должны завершить дело Уингрова, — напоминает она.

Порой я жалею, что втянул в это дело агентство “Юниверсал Сервис” (Девиз: “Какие бы ни были препятствия, мы их одолеем!”). Для пополнения нашей кассы это, пожалуй, и неплохое дело, и если бы кто–то другой разработал принципы решения этого вопроса, к снял бы перед ним шляпу. Но поскольку я сам должен копаться в этой неразберихе, то у меня возникает желание обратиться к психиатру: как я мог вляпаться в такую историю?!

Дело Уингрова — это из тех поручений, которых следовало бы любой ценой избегать, но оно как–то само проскользнуло в наше бюро, сопровождаемое авансом в пятьсот долларов, и именно в тот день, когда я более всего в деньгах нуждался. Паула приняла гонорар и известила, что дело принято нами к производству.

Дочь Джастина Уингрова, одного из наиболее влиятельных граждан нашего города Орчид Сити, смылась из дому, а ее папаша возложил на меня миссию убедить ее вернуться к семейному очагу.

У меня не нашлось аргументов убедить его на иные действия. Уингров — человек толстый, старый и противный. Он содержит танцовщицу от Ральфа Банистера, которая проживает в роскошной квартире с террасой, выходящей на Фелман–стрит. Это крупная блондинка, чьи взгляды на жизнь могли бы смутить даже обезьяну. К тому же Уингров деспотичен и эгоистичен. У его жены был роман с шофером, парнем вдвое моложе ее, что явно не прочь поживиться за ее счет. Сын Уингрова лечился от алкоголизма — дезинтоксикации — в одной из частных клиник. Короче говоря, семейная атмосфера никак не становилась мне союзницей убедить дочку вернуться в родное гнездышко. Надо заметить, что я никогда и в глаза не видел его дочери. Насколько я знаю, она слеплена из того же теста, хотя если это и в самом деле так, то, возможно, моя работа будет даже упрощена. По заметкам Паулы, внесенным в досье, девчонка живет с неким Джеффом Бэррэттом, бездельником, известным своими распущенностью и порочностью.

Девчонка — несовершеннолетняя, следовательно, Уингров имеет право вернуть ее в лоно семьи, пользуясь правом отца. Впрочем, Бэррэтт — не из тех, кто за здорово живешь упустит свое, да и девчонка, в свою очередь, станет противиться. В общем, работенка эта довольно канительная, скорее всего, по плечу полиции. Но Уингрову подобный вид рекламы ненавистен. Он прекрасно знает, что если дочку приведет домой полиция, то дело это обязательно просочится в газеты. Вот он и поступил, как многие другие, оказавшись в такой сомнительной истории, то есть подкинул дело мне.

Уже три дня я притворялся, что забыл об этом деле, надеясь, что и Паула запамятовала его. Увы, уловки были тщетны!

— Ну, так как?

Я приоткрыл один глаз, смотря на нее с упреком.

— Дело Уингрова, — повторила она строго и вошла в кабинет.

Я выпрямился:

— Сколько раз должен я вам повторять, что не желаю заниматься этим делом? Возвратите деньги, сообщив, что я очень занят…

— Насколько я понимаю, вы отказываетесь от пятисот долларов?

— Они мне не нужны, если речь идет об этой работе.

— И чем же эта работа разонравилась вам? — спросила она, не утрачивая терпения. — Оно займет у вас не больше часа. По–моему, было бы просто преступлением отказываться от такого дела.

— Ну, если это преступление, тогда я лучше буду преступником. Словом, больше меня по этому вопросу не беспокойте. Отправляйтесь к этому… Уингрову и объясните ему, что мы слишком загружены работой и не имеем возможности заняться…

— Я иногда себя спрашиваю: зачем вы открыли это агентство, — кисло произнесла Паула. — Надеюсь, вы не забыли, что накопилось довольно много счетов, которые следует оплатить к концу месяца. В частности, за эту вот мебель…

Я понял, что если ее вовремя не остановить, она втянет меня в крупные дебаты.

— Ладно, направьте туда Кермэна. Он справится с этой задачей. Не вижу никаких оснований, чтобы только мне следовало возиться с этими грязными делами. Если кто–нибудь посмотрит, как ко мне здесь относятся, то никогда не скажет, что фирма принадлежит мне. Короче говоря, передайте это дело Кермэну.

— Но ведь он обучает искусству вождения мисс Райтер.

— Как?! До сих пор?! Неужели он все еще занят этой мисс Райтер?! Да где же видано, чтобы два полных месяца по шесть часов в день кряду обучать вождению автомобиля! Неужели она такая тупица?

— Она находит Кермэна обаятельным… — прокомментировала Паула с плохо скрытой улыбкой. — Дело, конечно, вкуса… Но она утверждает, что сидеть рядом с ним в машине — это изумительное ощущение, которое каждая женщина должна испытать хотя бы раз в жизни. Боюсь, не могу согласиться с ее точкой зрения. Не желая прослыть сплетницей, все же должна заметить, что мисс Райтер немного истеричка. Впрочем, это не имеет никакого значения, так как платит она щедро!

— Единственное, что вас интересует — гонорар! Следовательно, из–за того, что мисс Райтер — истеричка, а Кермэн — обаятелен, я один и должен заниматься этими грязными делами? Это вы хотите мне внушить?

— Ну что вы! Ведь всегда есть возможность подыскать себе другого помощника!

— О ком сейчас можно сказать, что деньги ему нипочем? Ладно, договорились. Но уже завтра я примусь обучать мисс Райтер искусству вождения. А если она находит Кермэна суперменом, то пусть приходит на него поглазеть.

— Дать вам адрес? 247, Джефферсон Авеню… — начала было Паула.

— Адрес я знаю! Нет особой необходимости напоминать его. Когда я умру, изъявляю свою волю, чтобы вы оба присутствовали при вскрытии, и вы увидите этот адрес выгравированным на моем желчном пузыре. За минувшие пять дней я слышал его тысячу раз.

Я надел шляпу и распахнул дверь.

II

247, Джефферсон Авеню — что меблирашка. Громоздкое, почти квадратное бетонное строение, приметное зелеными ставнями и внушительным навесом над главным входом.

В вестибюле царит успокоительный полумрак. Тут не заметно фресок, статуй или даже цветных сбоев, на которых могли бы отдохнуть взоры пьянчужек, возвращающихся запоздно домой. Ковер из прорезиненной ткани покрывает плитки пола, и я ощущаю его эластичность, под подошвами, устремляясь через холл к лифтам.

За кордоном пальм в медных горшках скрывается стойка портье, она же и телефонный коммутатор. Какая–то девица читает тут иллюстрированный журнал, положив телефонную трубку на грудь Ей все это либо надоело, либо попросту она не слыхала, как я вошел, поскольку даже не подняла головы, что в подобном сомнительном заведении казалось необычным. Бывает, тебе даже не позволят близко подойти к лифтам, прежде чем не выяснят, куда ты направляешься и не позвонив, чтобы убедиться: тебя там ждут.

Но как только я коснулся двери лифта, внезапно из–за колонны возник новый персонаж, одетый в невзрачный черный костюм; на голове у него был котелок, натянутый чуть не до ушей. Он направлялся ко мне.

— Вы хотите кого–нибудь навестить или вы позволяете себе эту прогулку, чтобы подшутить над кем–либо?

Лицо его, круглое и жирное, покрыто тонкой сетью сосудов, глаза запавшие, взгляд — тяжелый. Рот, скрывающийся под густыми усами, тонкий и злой. У него вид отставного сыщика, который для пополнения своей пенсии занимается вышиванием случайных посетителей из этого дома.

— Я хотел бы кое–кого повидать, — говорю я в ответ с изящной улыбкой, но мое природное обаяние не производит на него никакого впечатления.

— Посетителей просят извещать о своем приходе портье. А кого… собственно, вы хотели бы навестить?

Он выглядит не гнуснее любого другого сыщика из Орчид Сити, но этого вполне достаточно, чтобы произвести должное впечатление.

(Я совсем не стремлюсь предупреждать Бэррэтта о своем визите. Мне кажется, забавнее появиться у него неожиданно. Поэтому я извлекаю кошелек и достаю из него пятидолларовую банкноту. Его тяжелый взор уже не оставляет купюру без внимания, а язык его, похожий на потертую подошву, ощупывает заросли усов. Я протягиваю ему деньги. Его пальцы, желтые от никотина, накрывают исчезающую купюру — по–видимому, жест–рефлекс, выработанный за долгие годы опыта).

— Я как раз намереваюсь совершить прогулку, — говорю я, лишний раз обнажая перед ним два ряда своих зубов, включая, разумеется, и золотые коронки.

— Я вам советую поторопиться, — пробормотал он. — Но не подумайте, что вам удалось купить мое расположение. Дело лишь в том, что я попросту не видел, когда вы прошли.

Затем он возвратился в свой тайник за колонной, приостановившись только для того, чтобы бросить косой взгляд на дежурную. Той уже надоел иллюстрированный журнал и она смотрела на мужчину с ехидным намеком.

Уже прикрывая дверь лифта, я заметил, как он шел через вестибюль к портье, несомненно, чтобы поделиться барышом.

Я поднялся на четвертый этаж, проследовал длинным коридором. Квартира Бэррэтта значилась под номером 4 “В” — 15. Я повернул направо и обнаружил ее в глубине мрачного тупика. Радио ревело и лишь только я вознамерился нажать кнопку звонка, как услышал грохот битого стекла.

Надавливаю большим пальцем кнопку и жду. До меня долетают пронзительные звуки джаз–оркестра, но никак не голос, приглашающий меня войти. Я опять давлю на кнопку со всей силой. Трель звонка накладывается на резкий голос кларнета. Затем внезапно музыка обрывается, а вот и двери открыты.

Крупный белокурый парень в ярко–красном купальном халате возникает на пороге, улыбается мне. Его тонкое светлое лицо может показаться красивым тем, кому нравятся “медальные” профили. Усы, напоминающие гигантскую гусеницу, увенчивают его губу. Зрачки его янтарных глаз размером где–то с центовую монету.

— Хэлло! — голос его низок и протяжен. — Это вы звоните?

— Если это не я, — отвечаю, не выпуская его из поля зрения, — то тогда у вас в доте завелись призраки.

(По виду его зрачков, я вряд ли согрешу, предположив, что он уже принял свою дозу марихуаны. Надо быть начеку).

— Я уже встречался с подобными делами, — произнес он с нежностью. И тут его рука резко выпросталась из–за спины и у моего лица молниеносно мелькнул бутылочный осколок.

Мне удалось увернуться. Но здесь скорее всего сработал фактор везения, чем техника. От предпринятого усилия его занесло вперед, довольно удобно для того, чтобы я мог угостить его апперкотом справа. Стук кости о кость и короткое щелкание его челюстей оказались приятными моему слуху.

Парень растянулся на полу, не выронив опасного осколка. Я не спешил отобрать это у него и, соблюдая осторожность, проследовал вглубь комнаты. Воздух был насыщен запахами виски и марихуаны, совсем неудивительными в жилище такого типа, как Бэррэтт. На каменной плите у камина навалено множество разбитых бутылок из–под виски. По углам поваленная мебель с каркасами из хромированной стали — впечатление было такое, как будто здесь произошла пьяная драка. Стол длиной около трех метров царил у окна среди осколков.

Если не считать всего этого, в остальном комната была пустой. Я пошел в еще одну приоткрытую дверь, бесшумно ступая по красному, как кровь, ковру. В этой комнате шторы были опущены и светили лампы. На кровати возлегала юная блондинка платинового оттенка. На ней было ожерелье из слоновой кости, еще тонкая золотая цепочка вокруг левой лодыжки — и больше ничего. Она весьма недурственно сложена, но среди хаоса спутанных простынь выглядит вовсе непрезентабельно. Рот у нее распух, словно ее только что били, да еще несколько кровоподтеков — зеленых и синих — безобразят ее руки и грудь.

Мы смотрим друг на друга. Она не шевелится и вроде даже не слишком удивлена моему появлению. Но вот она повернулась ко мне с блаженной тупой улыбкой, какая бывает только у приверженцев марихуаны, когда они хотят показаться любезными, но и это робкое усилие дается ей с трудом. Кажется, она просто не способна выслушать меня. Стало быть, придется самому решать: оставить ее здесь или же отвести домой. Безусловно, ее отец вряд ли может послужить примером для молодежи, но, во всяком случае, на первый завтрак подаст ей уж никак не гашиш. Поэтому и решаю ее забрать.

— Здравствуйте, мисс Уингров, не отправиться ли нам к вашим родителям?

Она не отвечает. Улыбка словно застыла на ее ярких устах. Не думаю, чтобы она меня слышала, хотя полностью уверен: она и малейшего представления не имеет о том, что творится вокруг.

Мне противно к ней дотронуться… Но, с другой стороны, абсолютно ясно, что своими силами она не сможет покинуть комнату. Ее придется нести. Естественно, я задался вопросом, что мне сообщит то чудовище в котелке, когда увидит, как я тащу в охапку через вестибюль девушку.

У окна еще одна кровать. Я срываю с нее покрывало и набрасываю его на маленькое порочное тело.

— Если вы сможете идти сами — скажите мне, а, если нет, то я понесу вас.

Она впялилась в меня невидящим взором, улыбка исчезла, и она тщетно пыталась восстановить ее. Никаких соображений с ее стороны не последовало.

Я нагнулся над ней и попытался приподнять. И вдруг она очнулась. Ухватив меня за шею, устремилась обратно на кровать. Потеряв равновесие, к упал. Она продолжала цепляться за меня и выпутаться никак не удавалось.

Я не желал делать ей больно, но она крепко прижимала меня, а мне были противны касания ее теплого мягкого тела. С ухмылкой юродивой она обхватила меня руками н ногамя, а ногти ее царапали по моей шее.

Я сжал ее запястья, пытаясь ослабить хватку, но девица оказалась до невероятности сильной, а мне недоставало разгона, чтобы высвободиться. Мы соскользнули с кровати на пол, она ударила меня головой и попыталась укусить.

Мы боролись на полу, роняя мебель. Я получил несколько ударов по лицу и, разозлившись не на шутку, двинул ее по животу — у нее перехватило дыхание. Изнемогая от боли, она откатилась от меня. Я кстал и осмотрел себя: воротничок утерян, лацкан куртки оторван, из царапин на щеке сочится кровь.

Но девчонка не сдалась. Она свернулась калачиком, пытаясь восстановить дыхание, чтобы продолжить досаждать мне. И тут появился Бэррэтт. Он вошел тихо, очень осторожно, с тусклой холодной улыбкой на лице. В правой руке он сжимал нож с длинным лезвием, скорее всего кухонный.

Из–за расширенных зрачков он был похож на слепца, но, наверное, меня видел хорошо, так как взгляд вперял прямо мне в глаза и шел, не уклоняясь, ко мне.

Эти мертвенные глаза, застывшая улыбка и нож, предназначавшийся для разделки баранины… Меня окатило холодным потом.

— Брось нож, Бэррэтт! — заорал я, пятясь в поисках какого–нибудь оружия.

Он придвигался медленно, как лунатик, и я понял, что его необходимо остановить, иначе я окажусь пригвожденным к стенке. Я резко отпрыгнул в сторону кровати, схватил подушку и запустил ему в лицо. Он отшатнулся, а я использовал это мгновение, чтобы схватить стул. Он тотчас же ринулся ко мне. Но ударился о ножки стула, выставленного мною впереди себя. Мы оба едва удержались на ногах. Я, обретя устойчивость, снова схватил стул, чтобы опустить на его голову, но тут на меня бросилась девчонка и принялась меня душить. Почувствовав, что дело плохо, так как Бэррэтт устремился на меня со вздетым ножом, я рухнул на стенку вместе с девчонкой, не выпускавшей мое горло. Заметив, как сверкнул нож, я с громким криком метнулся в сторону.

Девчонка и я рухнули на пол. Она так крепко стискивала мое горло, что в висках бешено застучало.

Но вот мне удалось разжать ее руки, но тотчас Бэррэтт склонился надо мной. Я почувствовал, что пришел мой конец. Я попытался достать его ногой, но промахнулся. Бэррэтт взмахнул ножом. Я изворачивался, пытаясь спастись, но вскоре убедился в тщетности этой затеи. Девчонка, распластавшись на мне, всячески стремится помешать. Я не могу ни высвободить руку, ни повернуться. Нож нацелен в мой живот… и вдруг слышатся быстрые шаги. Бэррэтт оборачивается. Теперь его нож устремлен в некую точку пола, совсем рядом с моим телом. Плотный человек с квадратными плечами появляется неведомо откуда и с силой обрушивает на голову Бэррэтту что–то типа мешка с песком!

Бэррэтт пригнулся, внезапно отскочил в сторону и распластался на полу. Он еще попытался встать, но снова упал, еще раз поднимается — ему почти удается сесть, но широкоплечий наносит ему второй удар по iолове.

Все это длилось не более пяти секунд. Девчонка все еще не оставляет надежду меня задушить, издавая звуки, схожие с клекотом орла. Но мне удается повернуться и отстранить от себя девушку. И тут могучие руки отрывают ее от моего тела. С трудом поднимаюсь на ноги. Девчонка с воплями бросается на коренастого незнакомца.

Он невозмутимо отстраняет ее руки от лацканов своего пиджака и спокойно бьет по голове все тем же узким мешком. Она валится к его ногам, как животное на бойне.

Тогда он наклоняется, поднимает ее веко, распрямляется и улыбается мне.

— Привет! Похоже, вы не слишком радужно настроены… Я слышал ваши крики. Он и в самом деле хотел вас зарезать, или это была шутка?

Я отер платком лицо и затылок, а затем сказал:

— Он был несколько возбужденным. Мне кажется, что он не понимал, что творит. Он нагрузился до предела. — Я посмотрел с опаской на кучку голых рук и ног на ковре. — У вас это здорово вышло. Надеюсь, с ней ничего плохого не случится. Я обещал возвратить ее моему клиенту.

Непринужденным жестом он отмел мои подозрения.

— О ней не беспокойтесь. Поклонники кокаина не так уж стремятся умереть. Да и мне, признаться, чертовски надоела эта пара. Вот уже три дня они беспрерывно ссорятся, вопят, а мне хочется спокойно спать.

Я продолжаю вытирать свое лицо и затылок — весь залит потом. Вид кухонного ножа похоже произвел на меня должное впечатление.

— Вы тут живете? — поинтересовался я.

— К сожалению, да. Моя дверь как раз напротив. Мое имя Ник Перелли, если это вам, конечно, интересно.

Я тоже представился:

— Крайне признателен вам. Если бы вы не уложили этого безумца, он бы в полном смысле слова вспорол мне живот.

Перелли рассмеялся. Его смуглое тонкое лицо осветилось славной улыбкой. На этого парня было приятно поглядеть, он чем–то напоминал мне Джорджа Рафта. На нем был добротный костюм и он носил его с достоинством.

— А, так это вы глава Юниверсал Сервиса? Весьма интересное дело. Окажись я на вашем месте, не стал бы жаловаться.

— Не всегда бывает занятно. Доказательства тому налицо. Впрочем, это само собой разумеется, если я смогу оказаться вам полезен в чем бы то ни было, сейчас или когда–либо еще, стоит только кликнуть меня. Мы вам гарантируем в нашей конторе обслуживание по первой категории, и все, естественно, за счет фирмы.

— Договорились, — сказал он, расплываясь в широкой улыбке. — В настоящее время такой помощи не требуется, ну а в будущем — кто знает? — Кончиком туфли он коснулся бока девицы. — Тут действительно задачка, не правда ли?!

— Да, и разумеется, я ей не слишком рад. Моя задача вернуть ее отцу.

— И вы всерьез полагаете, что его порадует такой возврат? На его месте я бы этого не слишком жаждал. Даже если бы меня за это премировали яхтой.

Я отыскал одеяло и накинул его на обнаженное тело девушки.

— Только не думайте, что ее отец хоть немного приличнее! Однако же, черт побери, что скажет этот сторожевой пес внизу, когда обнаружит меня, шествующим через вестибюль с эдаким “пакетиком” под мышкой?!

— Макси? — Перелли расхохотался. — Да он праздничный фейерверк устроит! Он бы давно хотел избавиться от всего этого, но боится Бэррэтта. Впрочем, я как раз намеревался выйти, мне надо повидать одну приятельницу. Так что мы спустимся вниз вместе. Я устрою, чтобы он вам не препятствовал.

— Итак, за дело, — говорю я. — Не хватало еще только, чтобы меня приняли за похитителя.

Он махнул рукой в сторону одной из дверей:

— Ванная там. Вам надо привести себя в порядок. Видок у вас сейчас… Ну а я понаблюдаю пока за этими.

Я отправился в ванную и потрудился над собой: вымыл лицо, закрепил булавкой оторванный лацкан пиджака. Но все же это слабо помогало избавиться от впечатления, будто я дрался с дикой кошкой.

Покинув ванную, я упаковал девчонку, так и не вышедшую из обморока, в одеяло я взвалил эгу ношу на плечо.

— Только бы она не оклемалась в машине!

— Тут вы можете не беспокоиться, — уверенно ответил Перелли. — Мое вмешательство — долговременное.

По дороге к лифту нам никто не повстречался.

А когда мы опускались лифтом, я поинтересовался:

— Вы всегда прихватываете с собой биту, когда идете на свидание к своей подруге?

В ответ он улыбнулся.

— Я не расстаюсь с ней. К тому же я профессиональный игрок и знаю, что нет ничего лучшего для прекращения недоразумений, чем добрый удар битой. Она меня не раз уже выручала.

— Главное то, как вы умеете этим пользоваться.

— Тут нет ничего загадочною. Достаточно наносить удары резко и сильно. Если удар слабый — он ничего не даст, кроме вспышки ярости у противника.

Но тут лифт остановился и мы оказались в холле.

Девушка–портье привстала со своего места и смотрела на нас, разинув рот. Ее рука между тем лихорадочно шарит вдоль стола. Она находит кнопку и придавливает ее указательным пальцем. Надзиратель в котелке возникает, как бог из машины. Он замечает меня, обнаруживает сверток с девушкой на моем плече, крякает и решительно направляется к нам.

— Все хорошо, Макси, не волнуйся, — сказал Перелли. — Мы просто должны убрать кое–какой кухонный мусор. Успокойся.

Макси резко остановился. Он нагнулся, чтобы разглядеть лицо девушки, узнал ее и моментально сбросил маску безразличия.

— Это она! И куда же это вы тащите ее?!

— А тебе, собственно, какое дело, куда ее уносят? — спросил Перелли.

Макси усердно закивал головой, потом лишь заговорил:

— Так–так. Но неужто Бэррэтт позволил вот так сбежать?

— Пока мы там судили да рядили, он дрыхнул, — ответил я. — Мы подумали, что не стоит его будить.

Макси еще раз глянул на мое оцарапанное лицо и присвистнул:

— Угу. Будем считать, что я вас не видел, ребята, — и обратился к портье. — Слышишь, Грейс, мы никого не видели!

Девушка согласно кивнула и снова погрузилась в чтение. Макси махнул на прощание рукой:

— Осторожно, тут у нас полно сыщиков…

Озаренный солнцем тротуар. Сыщиков вокруг что–то не видать.

Я укладываю так и не очнувшуюся пока девчонку на заднее сидение машины и захлопываю дверцу.

— Ну что ж, еще раз премного благодарен. Не кривя душой, вы спасли мне жизнь. — Я вручаю Перелли свою визитную карточку. — И я ваш должник. Прошу об этом помнить. И всегда к вашим услугам.

…Все это теперь легко рассказывать, но, тем не менее, если проследить события последних дней, я сам себе кажусь обезьяной с привязанной к собственному хвосту кастрюлей. А ведь минуло всего несколько недель, как я оказался вынужденным сдержать слово.

III

Джек Кермэн, длинный и тощий, растянулся во весь рост на моем диване — четкий силуэт в костюме из бутылочно–зеленой фланели, шелковая рубашка кремового цвета, туфли из замши каштанового оттенка. На груди у него упрочился бокал с разбавленным виски. Вяло и не вполне уверенно он аккомпанирует пальцами в такт какому–то джазовому сочинению, которое передают по радио. А я развалился перед ним в одном из тех кресел, что оседают чуть ли не до самой земли, и наблюдаю в проем окна, как разливается лунный свет над Тихим океаном. И все никак не могу сделать выбор: принять ли ванну, либо же налить и себе порцию виски.

Дочка Уингрова уже перешла в разряд древней истории, я даже не без труда мог бы вспомнить, кто такой Перелли. Вот уже десять дней, как юная наркоманка, пусть в бессознательном состоянии, но возвращена семье, следовательно, что касается меня, то дело сделано.

— Я так думаю, что пора бы уже в отпуск, — заговорил вдруг Кермэн. — Из–за этой адской работы я наживу себе язву желудка. Что сейчас надо? Запереть нашу лавочку на несколько месяцев и рвануть на Бермудские острова или Гонолулу. Я пресыщен местными аттракционами. Мне хочется чего–нибудь попикантнее: например, юбки из банановых листьев, вместо традиционных пляжных костюмов. Словом, чего–то более увлекательного. Что ты думаешь об этом, Вик? Поедем? Можем же мы себе это позволить!

— Ты — возможно и да, но я — увы. И, к тому же, как быть с Паулой?

Кермэн отхлебнул виски, вздохнул и закурил сигарету.

— Ну Паула — это твоя забота. Эта девушка просто опасна для общества. Она думает только с работе и о деньгах. Кстати, ты не мог бы ей сказать чтобы она не придиралась ко мне? Послушать ее, так можно решить, что я не стою денег, которые мне платят.

— А по–твоему, стоишь? — говорю я, прикрывая веки. — Полагаешь, мы все их стоим? Такие вот как сейчас! Во всяком случае, не приходится рассчитывать на отпуск, Джек. Мы почти на пределе и неплохо бы там удержаться. Если мы закроем агентство, то неделю спустя все о нас позабудут. При нашей профессии,.

Кермэн пробормотал:

— Может, ты и прав. Но, должен сказать, у меня есть маленькая рыжая девчушка, что дороже мне моих глаз. Я не знаю, что она обо мне думает. Наверное, она решила, что я печатаю деньги. Учти, она хорошая девушка и не заставляет долго себя упрашивать, а я это ценю. Но что меня донимает…

Зазвонил телефон.

Кермэн приподнял голову, искоса глядя на телефонный аппарат.

— Не отвечай, — посоветовал он. — Вдруг это клиент.

— В десять минут одиннадцатого? Придумай что–нибудь получше! — бросил я, удобнее располагаясь в кресле. — Скорее уж, несколько грациозных призраков из моего прошлого желают напомнить о себе.

— Тогда будет лучше, если ты передашь трубку мне. Беседовать с женщинами — эго моя стихия.

Я швырнул в него подушкой и снял трубку.

— Алло?

Мужской голос поинтересовался:

— Это господин Мэллой?

Голос, способный повергнуть в трепет женскую душу. Голос, рисующий в мозгу мужественную фигуру, красивое загорелое лицо, с владельцем которого славно выпить по чашечке кофе особенно в отсутствие мужа… Возможно, я тут и не справедлив, но что поделаешь, именно такой образ явился мне, едва я услышал этот вибрирующий баритон.

— Да, это я, — отвечаю. — С кем имею честь?..

— Меня зовут Ли Дедрик. Пытался отыскать вас в вашем агентстве, но никого там не застал.

— Весьма сожалею! Но конторы закрываются в шесть часов.

— Это уже неплохо, — бормочет Кермэн, взбивая подушку. — Скажи ему, что мы заболели скарлатиной — и лежим в постели.

Голос становится отрывистее:

— Но есть у вас налаженное ночное дежурство?

— Вы и разговариваете с ночным дежурным, господин Дедрик.

— Да?! Ладно. Я вижу…

Затем последовала пауза и:

— Могу ли я попросить вас немедленно приехать? Это в самом деле срочно.

Несмотря на его властный тон, у меня создается впечатление, что он испуган. Голос его как–то странно неровен, даже с задышкой. Не обращая внимания на мимику Кермэна, убеждающего меня знаками повесить трубку, я интересуюсь:

— Не могли бы вы, мистер Дедрик, хоть немного охарактеризовать дело, которое хотите поручить мне?

Вначале полное молчание, я внимательно вслушиваюсь в шум дыхания на другом конце провода.

— Несколько минут тому назад мне позвонили. Кто–то предупредил меня, что я этим вечером буду похищен. Возможно, это и пошлая шутка. Однако, лучше быть готовым ко всему. Сейчас я дома сам, если не считать шофера. Он филиппинец и, мне кажется, что в случае опасности толку от него будет немного.

История показалась мне довольно странной.

— Строите ли вы сами какие–то предположения о причинах возможного похищения?

Опять пауза, прерывистое дыхание. Все это действует на меня до странности неприятно. Словно я воочию вижу его лицо, искаженное страхом.

— Я муж Серены Маршланд, — наконец он ответил. — Я бы очень просил вас не терять зря времени на вопросы. Я постараюсь удовлетворить ваше любопытство, когда вы прибудете сюда.

Я не признаю подобного обращения, но я понимал, что он попросту в ужасе. Вообще–то я не испытывал и малейшего желания приниматься за эту работу. Я трудился весь день и не прочь скоротать вечер за парой бокалов в обществе Кермэна. Но бизнес есть бизнес, если хочешь преуспеть. Сказалось, конечно же и то, что Серена Маршланд — владелица четвертого по величине состояния в мире.

— Где вы находитесь, мистер Дедрик?

— Дом “Оушн энд”. Вам наверное он знаком. Буду премного благодарен, если вы поторопитесь.

— Да, я знаю этот дом. Мы встретимся через десять минут.

— Там есть такая неприметная аллея, которая выходит на дорогу. Ворота будут открыты. Я совсем недавно переехал сюда, и вот…

Он вдруг смолк. Я все ждал, но ничего не слыхать:

— Алло?!

Опять донеслось прерывистое дыхание — и ничего более.

— Алло? Мистер Дедрик?!

Теперь не слышно даже дыхания. Длительное молчание, затем щелчок. Связь прервана.

IV

“Оушн энд” расположен на песчаных дюнах километрах в пяти от моего бунгало. Возводить era начали в 1930 году для одного миллионера, не жившего там и дня. Он обанкротился и покончил жизнь самоубийством задолго до того, как дом был готов. Затем многие годы дом простоял необитаемым, пока его не приобрело какое–то акционерное общество. Оно изрядно нажилось на нем, сдавая проезжим богачам или иностранным аристократам, которых не мог удовлетворить “Орчид Отель”. Теперь это одна из самых известных достопримечательностей нашего края. Если доверять рекламнымпроспектам — просто голубая мечта миллионеров.

Сады, разбитые в виде террас, занимают почти сорок гектаров. Бассейн для плавания наполовину скрыт под землей, а наполовину открыт небу. Дом в стиле итальянского барокко, где сочетаются бетон с каменными орнаментами. Внутри изукрашен фресками и шедеврами изобразительного искусства.

Мой “бьюик” проследовал указанной аллеей, которая растянулась почти на три километра. Дорога просторная, основательная, с растущими по сторонам королевскими пальмами.

— Я давно терзаюсь желанием увидеть эту… хижину, — говорит Кермэн. Он слегка наклонился вперед, пытаясь что–то рассмотреть в бегущем свете фар. — Я даже мысленно развлекался, представив себе, что снял этот дом на неделю…

— Твое жалование за десять лет.

— Да, ты, как всегда, прав. Мне лучше продолжать мечтать.

— Слушай, Джек, что–то мне неспокойно по поводу этого субъекта. Почему он повесил трубку далее не закончив фразу?

— Ты ведь знаешь этих мерзавцев. Они настолько ленивы, что их способно утомить лишнее слово.

— А мне почему–то кажется, что кто–то вошел во время нашего разговора и ему не хотелось, чтобы его слышали.

— Ну ты обладаешь особым даром везде видеть тайны. Готов держать пари, что ему попросту надоело болтать с тобой. Они все на одно лицо, эти вельможи. Им не обязательно слыть вежливыми. Не то что нам с тобой.

Мы очутились перед парадным въездом в усадьбу. Они были распахнуты настежь. Я не умерил скорости. Мы смерчем влетели в парк, двигаясь по широкому шоссе, вдоль которого произрастали гигантские рододендроны.

— Что это, посмотри! В доме нигде не светится! — охнул Кермэн.

— Этот тип показался мне обезумевшим от страха, мне кажется, что он в тяжелом состоянии.

Я развернулся и вдруг в неярком свете автомобильных фар возник вход в дом, неуклонно надвигающийся на нас. Я надавил на тормоз; Кермэн в ужасе завопил. Полысевшие шины завизжали, однако мне удалось удержать наш “бьюик” в нескольких сантиметрах от балюстрады.

— Непонятно, зачем ты вообще останавливался? — съехидничал Кермэн, утирая лицо. — Ты ведь мог попасть в дом, не оставляя руль своей колымаги. Я бы ничего не имел против — не люблю ходить пешком.

Я чувствовал себя немного оглушенным, но все же ответил:

— Ты нервничаешь, не имея на то причин. И вообще, чересчур суетишься.

Выхожу из машины, он за мной. Слева, у парадного подъезда, стоит машина с включенными фарами: огромная и сверкающая, как теплоход. И если не считать одной стеклянной двери в самом конце террасы, весь дом погружен во мрак.

— Будем звонить или пройдем в эту дверь? — спросил Кермэн, указывая на веранду.

— Сперва надо оглядеться. Если никого не встретим, позвоним. Револьвер у тебя с собой?

— На его тебе, — предложил Кермэн, как бы в порыве великодушия и тотчас сунул мне в руку оружие. — Он только мнет мне костюм.

— Так уж повелось, что тот у кого револьвер, следует первым.

— Как ты все перекручиваешь! Честно говоря, я не раз задавался вопросом, как это я до сих нор еще работаю с тобой. Зачем?

— Ну хотя бы для того, чтобы всякий раз получать в конце месяца свое жалование. Впрочем, ты чересчур преувеличиваешь, называя это “работой”.

Мы бесшумно взбираемся на террасу, изредка лишь подавая шепотом реплики. Когда приблизились к освещенной двери, я сделал знак Кермэну умолкнуть. Он меня легонько подтолкнул вперед. Делаю еще несколько шагов, а он обеспечивает тылы. Заглядываю вовнутрь. Большая прямоугольная комната оформлена в мексиканском стиле: роскошные ковры покрывают паркет, седла и уздечки висят по стенам, широченные диваны расположились у окон и вокруг камина.

На столе — телефон и наполненный стакан, похоже виски с содовой. Окурок сигареты выпал из пепельницы и прожег пятно на полированном столе.

В комнате никого.

Зову Кермэна.

— Да, довольно шикарно, — оценивает он, разглядывая из–за моего плеча. — Ты мог бы представить себя, живущим в этакой халупе?! Ну, что предпримем?

Вхожу в комнату. Меня немного смущают окурок и налитый стакан виски. Кермэн проводит за мной и пытается обойти один из диванов, чтобы ближе рассмотреть какое–то мексиканское седло на стене. Он делает всего несколько шагов, и вдруг так резко останавливается, что волосы, зачесанные назад, закрывают ему глаза.

— Черт побери!

Подбегаю к нему.

Человек, облаченный в черную шоферскую форму, распростерт на полу. Мне даже не надо убеждаться, что он мертв. Темно–красная дыра по центру лба, сильно пропитанный кровью мексиканский ковер. Его желтовато–коричневые руки одеревенели, пальцы сведены, как когти, и на коричневом лице с тонкими чертами сохранилось выражение ужаса.

— Черт побери! — вполголоса говорит Кермэн. — Странные, однако дела…

Наклоняюсь, чтобы коснуться руки. Она хранит тепло. Приподнятая мною рука со стуком падает на ковер. Жизнь в этом человеке угасла совсем недавно.

— Это плохой знак о судьбе Дедрика, — говорю я. — Вероятно, они застали его за разговором со мной.

— Полагаешь, его все–таки похитили?

— Похоже на это. Ну-с, придется вызывать полицию, Джек. Сами мы ничего больше сделать не сможем. Ты ведь знаешь, Брэндон к нам относится без особой любви. А если ему стукнет в голову, что мы проводили свое маленькое частное расследование раньше, чем известили представителей власти, он учинит скандал неимоверный.

Уже берясь за телефонную трубку, Кермэн вдруг остановился и, склонив голову на плечо, вслушался:

— Вроде шум машины…

Я выхожу на террасу.

И в самом деле, автомобиль, который летит на полной скорости. Я различаю гудение мощного двигателя и визг шин на поворотах.

— Погоди–ка, — говорю я.

Сквозь деревья замечаю отблески автомобильных фар, а еще какое–то мгновение спустя появляется и сама машина, тормозя в нескольких метрах от “бьюика”.

Я преодолеваю террасу и останавливаюсь у лестницы, ведущей в сад, отсюда сподручнее наблюдать за молодой дамой, выходящей из машины.

В призрачном свете луны и пересекающихся огней фар я отчетливо различаю силуэт. Отмечаю, что прибывшая — женщина высокая и стройная, и она не носит шляпы.

— Ли…

И смолкла, вглядываясь в меня.

— Это ты, Ли?

— Мистер Дедрик, похоже, отсутствует, — откликаюсь я и опускаюсь по ступенькам ей навстречу.

Вначале она замерла, затем полуобернулась назад, словно намереваясь убежать, но ей удается подавить в себе испуг и заговорить ко мне.

— Кто… кто вы такой?

— Меня зовут Вик Мэллой. Мистер Дедрик позвонил мне где–то с четверть часа тому и попросил приехать.

— О–о–о!.. — кажется, она удивлена и растеряна. — Итак, вы утверждаете, что его нет у себя?

— Во всяком случае, мне так кажется. Из всего дома только вон та комната освещена. Но мистер Дедрик там отсутствует. А в прочих комнатах царит темень.

Продолжая так вот беседовать, я потихоньку продвигаюсь вперед, чтобы получше ее рассмотреть. Итак, брюнетка, довольно молода, вечернее платье. Она мне показалась хорошенькой.

— Но он должен находиться здесь, — резко бросает она.

— Вправе ли я поинтересоваться… С кем имею честь?..

Она немного помялась, но затем отрекомендовалась:

— Я Мэри Джером, секретарь миссис Дедрик.

— Тогда вынужден сообщить вам пренеприятнейшую весть. Я обнаружил шофера мистера Дедрика… вон там (показываю на освещенное окно). Он мертв.

— Мертв?! — она сжимается.

— Он застрелен. Прямое попадание.

Она зашаталась и мне показалось, что вот–вот грохнется в обморок.

Я ухватил ее за руку, чтобы поддержать:

— Если вы не возражаете, то сядем на минутку в машину?

Она отстраняет меня.

— Нет, нет, все нормально. Это наверняка, что он был убит?

— Похоже, что так. Во всяком случае, это никак не может быть самоубийство.

— А что с Ли… с мистером Дедриком?

— Без понятия. Он позвонил мне, чтобы сообщить: от анонимного информатора ему стало известно, что должен стать жертвой похищения. Я тотчас прибыл сюда и… обнаружил мертвого шофера.

— Он похищен? О–о–о! — Она вздрогнула, дыхание ее участилось. — Он вам сам звонил? Вы уверены в этом?

— Да, конечно. Мы как раз собирались обыскать дом. Всего минуты три, как мы приехали. Если хотите, то обождите нас в своей машине.

— Нет! Я с вами! С чего бы это они вздумали его похищать?

— Я задавал ему этот вопрос. А он только и ответил, что он муж Серены Маршланд.

Она резво обошла меня, взбежала по ступенькам и торопливо прошла террасой. Я поспешил за ней. Кермэн выпрыгнул из окна и преградил ей дорогу.

— Лучше, если вы не станете входить, — сказал он мягко.

— Вы видели когда–нибудь мистера Дедрика? — сухо спросила она, глядя на него в упор.

Свет из окна сейчас ярко освещал ее лицо. Она очаровательна, но есть в ней что–то и жесткое, холодное. Очень красивые глаза, энергичный рот и подбородок. Ей примерно лет тридцать, но я никак не мог представить себе ее в роли секретаря миллионерши. Одета она была в пурпурное платье без бретелек с шелковой накидкой. Изящное и, уж во всяком случае, дорогое.

Кермэн отрицательно покачал головой.

— Так отыщите его, прошу вас. Можете отправляться на поиски вдвоем… обшарьте дом сверху донизу!

Делаю знак Кермэну:

— Но сначала позвони–ка ты в полицию, Джек.

Кермэн идет звонить и девушка, воспользовавшись этим, проникает в комнату. Она склоняется над телом шофера. Я замечаю, как она бледнеет, и подхожу к ней, но ей самой удается взять себя в руки и она отходит от меня.

— Давайте выйдем на террасу, — предлагаю. — Пусть Кермэн поищет мистера Дедрика.

Я возложил ладонь на ее руку, но она с. каким–то содроганием стряхнула ее и пошла к выходу.

— Это все ужасно, — сказала она. — Лучше бы вы занимались поисками мистера Дедрика, вместо того, чтобы следовать за мной по пятам. Почему он позвонил вам? Вы знакомы?

— Я — директор “Юниверсал Сервис” По–видимому, он наткнулся на наши рекламные объявления.

Она поднесла руку к лицу, опершись спиной на балюстраду.

— Я не совсем понимаю… Что, собственно такое “Юниверсал Сервис”? Я нахожусь в Орчид Сит всего лишь несколько часов.

— Мы беремся за любые дела, которые только можно себе вообразить: от бракоразводных расследований и до причесывания пуделей. Мистер Дедрик попросил нас его охранять. Боюсь, правда, мы явились слишком поздно.

Отрицающий жест:

— Я отказываюсь поверить в это. Я прошу вас убедиться, что его действительно нет в доме. Я уверена, вы обнаружите его здесь, на каком–то другом этаже.

— Этим и занимается Кермэн. Как информировал меня мистер Дедрик, он только–только обосновался и был здесь один, ну еще шофер. Это действительно так?

— Мистер Дедрик снял этот дом на лето. Он задержался на несколько дней в Нью—Йорке. Вместе с миссис Дедрик, — поспешно добавила девушка. — Они возвратились из Парижа. Мистер Дедрик прилетел из Нью—Йорка самолетом несколько дней тому назад. Он прибыл сюда раньше, чтобы подготовить дом. Л госпожа Дедрик должна приехать завтра. Что касается меня, то я покинула Нью—Йорк вместе с мистером Дедриком, чтобы помочь ему. Мы остановились в “Орчид Отеле”. Мистер Дедрик намеревался сегодня посетить этот дом, мы должны были встретиться с ним вечером.

— Вижу…

На террасе появился Кермэн:

— В доме никого, — сообщил он.

— Может, глянешь что там в саду?

Он окинул Мэри Джером быстрым оценивающим взглядом, опустился по лестнице и растворился во мраке.

— Он никогда вам не говорил об угрозах похищения?

— Нет!

— Когда он покинул гостиницу?

— В половине восьмого.

— Он мне звонил в десять минут одиннадцатого. Вот и спрашиваю я себя: чем он тут занимался два часа сорок минут? Нет ли у вас на этот счет каких–нибудь соображений?

— Наверное, осматривал дом… Однако, не лучше ли бы и вам присоединиться к своему коллеге, дабы облегчить ему поиски? Может быть, мистер Дедрик где–то здесь в тяжелом состоянии?!.

Я стал понимать, что она пытается любой ценой избавиться от моего присутствия.

— Считаю более правильным до прибытия полиции находиться при вас. Вовсе не исключено, что и вас тоже попытаются похитить.

— Я этого уже больше не могу терпеть. Я возвращаюсь в гостиницу, — произнесла она внезапно охрипшим голосом. — Можете так и сообщить полицейским, если это вам угодно. Ну, а если им потребуется со мной побеседовать — пусть приезжают в гостиницу.

— По–моему, лучше подождать, — спокойно говорю я.

— Нет, я тщательно все обдумала и решила уйти… Может быть, и он сейчас в гостинице. Я пойду.

Она повернулась, но тут я придержал ее. запястье.

— Сожалею, но вы должны оставаться здесь до приезда полиции.

Она в упор посмотрела на меня, глаза ее в лунном сиянии жестко сверкнули.

— Ну раз вы считаете, что это необходимо.

— Да, я так полагаю.

Она открыла сумку.

— Сигарета сейчас не повредит.

Дальнейшее она проделала с безупречной непринужденностью. Щелкнул затвором револьвер 25 калибра. Дуло смотрело мне в диафрагму.

— Живо в дом!

— Но видите ли…

— Проходите! — ее голос не обещал ничего доброго. — Если вы не войдете в дом, я выстрелю!

— Ну это уже чересчур! Впрочем, если вы настаиваете…

Я зашел в вестибюль. И тут же раздались скорые шаги — она опускалась по лестнице. Я ринулся к балюстраде и громко крикнул в ночь:

— Следуй за ней, Джек! Но будь начеку, она вооружена!

А затем и сам поспешил вслед за ней.

Прозвучал выстрел и пуля калибра 25 просвистела почти у самой моей головы. Я укрылся за вазонами пальм. Прогремели новые выстрелы на фоне возбужденных воплей Кермэна. Затем взревел мотор, еще раз тявкнул револьвер — и машина во всю прыть рванулась во мрак.

Я стремглав помчался к краю террасы, намереваясь преследовать Мэри на своем “бьюике”. Но, как оказалось, она учла и эту вероятность: последний выпрел пришелся на долю одного из задних колес…

Из мрака вынырнул Кермэн:

— Что тут творится? — Закричал он в ярости. — Она хотела сбить меня машиной!

V

Уютные кресла здесь в библиотеке. Мы расположились в них возле камина, а от дверей невозмутимый сыщик исподтишка следит за нами.

Мы сделали краткое сообщение главному инспектору Мак Гроу и теперь ожидаем уже Брандона. Когда мы поставили Мак Гроу в известность о том, кто таков Дедрик, он высказал предположение, что комиссар непременно пожелает допросить нас самолично. Вот мы и ждем.

В соседней комнате суетятся мальчики из уголовной полиции, отыскивая отпечатки пальцев, запечатлевая на фотографии тело убитого и вид помещения, обшаривая все вокруг в поисках хоть каких–нибудь следов. —

Телефон трезвонил беспрерывно, прибывали и уезжали автомобили. Но вот я услышал громкий сварливый голос и подтолкнул локтем Кермэна:

— Это Брандон!

— Он будет просто счастлив обнаружить здесь нас, — с улыбкой сообщил Кермэн.

Сыщик кинул на него суровый взгляд и засуетился. Он машинально одергивал свою форменную куртку и изучал пуговицы, явно с критической позиции. Комиссар Брандон, начальник местной полиции, прослыл изрядной сволочью. Он терроризировал всех подряд, не делая тем более исключений для своих подчиненных.

На комнату облаком пыли опускается безмолвие. Прошло с полчаса. Мои часы утверждают, что после наступления полночи миновало еще четверть часа Кермэн задремал. А я мечтаю о том, что не худо бы пропустить стаканчик чего–либо крепкого.

Внезапно двери распахиваются и в сопровождении офицера полиции Миффлина (он из уголовной бригады) входит Брандон.

Расталкиваю Кермэна, он продирает глаза. Брандон оглядывает нас с брезгливостью великого князя, обнаружившего отпечатки чьей–то обуви на своих простынях.

Брандон небольшого роста, но коренаст. Его круглое лицо — бледно–розовое и толстощекое — обрамлено густой белоснежной шевелюрой. Взгляд — холодный, ищущий. Он не весьма умен, но достаточно тщеславен. И чтобы совместить первое с последним, плодотворно использует идеи Миффлина, пожиная лавры. Он служит начальником полиции уже добрый десяток лет, разъезжает на “кадиллаке”, в доме у него семь спальных комнат, у жены — норковая шуба, дочь и сын обучаются в университете. Сомнительно, чтобы всего этого он мог достичь, живя лишь на одно свое жалование. Ходят упорные слухи, что он не прочь дать себя подкупить, но до сего дня, насколько мне известно, никто не смог предъявить на сей счет сколько–нибудь убедительных улик. Поговаривают, в продолжение его долгой карьеры он не раз припрятывал те или иные вещественные доказательства. Но, во всяком случае, от своих сыщиков он требует беспощадности. Это очень сильный и опасный противник.

— Так–так, и вы здесь? — поинтересовался он своим жестяным, лишенным интонаций, голосом. — В качестве первооткрывателей трупов вы могли бы натянуть нос целой своре шакалов.

Мы молчим. Некстати оброненное слово при Брандоне и, можешь быть спокоен, отдых за решеткой тебе гарантирован.

Он смерил сыщика взглядом. Тот стоял не шевелясь — точь–в–точь манекен.

— Вон отсюда!

Сыщик ретировался на цыпочках, прикрыв дверь с такой осторожностью, словно она была сделана из папиросной бумаги.

Миффлин по–сообщнически подмигнул мне из–за спины Брандона.

Комиссар уселся, вытянув свои короткие толстые ноги. Затем переместил в область затылка свою черную фетровую шляпу и принялся рыться по карманам в поисках неизменной сигары.

— Ну что ж, потолкуем, — наконец сказал он. — Есть несколько моментов, которые мне хотелось бы уточнить. Давайте, Мэллой, повторите все, что вы рассказывали Мак Гроу. Я остановлю вас, когда подойдете к тому, что меня заинтересовало.

И я скороговоркой стал повторять:

— Мы с Кермэном коротали вечер в моем бунгало. В десять минут одиннадцатого зазвонил телефон. Человек на другом конце провода сообщил, что его зовут Ли Дедрик и потребовал моего немедленного приезда сюда. Он сказал, что ему позвонил какой–то аноним и предупредил его, что его попытаются похитить.

— Он так и сказал вам? Вы в этом полностью уверены? — переспросил Брандон, сдирая целлофан с сигары ухоженным ногтем большого пальца.

— Да, конечно.

— Установлено, что в продолжении всего дня сюда никто не звонил. Что вы по этому поводу думаете?

— Возможно, ему звонили в гостиницу.

— Нет. И эта версия проверена.

— А отсюда, кроме как ко мне не звонили еще куда–нибудь в город?

— Звонили. Спрашивали номер одного телефона–автомата… Продолжайте.

Миффлин заговорил внушительным басом:

— Не исключено, что в какое–то время ему предложили позвонить по заранее условленному. Возможно, что именно таким образом он и узнал об угрозе…

Брандон обернулся, скорчив при этом такую мину, словно не догадывался о присутствии здесь Миффлина. Он не только присваивал идеи Миффлина, но еще и постоянно пытался внушить, что того держат в полиции только благодаря ему.

— Возможно, что так, — процедил он. — Но столь же велика вероятность, что Мэллой попросту рассказывает нам байки. — Тут он глянул на меня, демонстрируя правильный прикус своих мелких зубов. — Не так ли, Мэллой?

— Я не вру.

— Скажите, а почему Дедрик обратился к вам, а не вызвал полицию?

На кончике моего языка вертелся готовый ответ, но он явно пришелся бы Брандону не по нутру. И посему я удовольствовался репликой:

— Полагаю, что он не исключал и возможности глупого розыгрыша со стороны какого–нибудь любителя неумных шуток, и не хотел, в результате, стать посмешищем.

— Ну ладно, допустим. Продолжайте. Что было дальше? — спросил Брандон, прикуривая сигару.

Он покрутил ее своими тонкими губами и направил на меня потяжелевший взгляд.

— Где–то посредине разговора возникла пауза. Я его окликал, но он не отвечал. Еще какое–то время я слышал в трубку, как он дышал, а затем — полная тишина. Потом он положил трубку.

— Вот тут–то вы и должны были известить полицию, — проскрежетал Брандон. — Могли бы уж догадаться, что здесь не все в порядке.

— Я подумал, что Дедрик возможно повесил трубку, заметив, что вошел шофер. Его он не собирался посвящать… К тому же я еще не совсем спятил, чтобы беспокоить полицию, если клиент такового желания не изъявлял, тем более, когда его имя Дедрик.

Брандон метнул в меня яростный взгляд и сбил пепел с сигары.

— Что уж наверняка не вызывает сомнений, так это то, что вы никогда не испытываете недостатка в аргументах, — съехидничал он. — Ну-с, продолжайте! Итак, вы явились сюда и обнаружили Суки. Так?

— Суки? Это фамилия шофера?

— Да, если верить письмам, найденным у него в карманах. Не встретился ли кто–нибудь вам по дороге? Не обратили ли внимания, скажем, на машину?

— Нет. Лишь только мы обнаружили убитого, я велел Кермэну позвонить в полицию. Но едва он направился к телефону, как появилась девушка.

Брандон потрогал свой мясистый нос:

— А дальше что? Кто эта девушка? Как она себя назвала?

— Мэри Джером.

— Мама миа! Мэри Джером!

Он выпустил облако дыма, которое на мгновение окутало его лицо, и продолжил:

— Она отрекомендовалась секретарем миссис Дедрик? Так было?

— Да.

— Она не останавливалась в “Орчид Отеле”.

Я промолчал.

— Она походила на секретаря?

— Нет.

— Как по–вашему, она находилась в сговоре с преступниками?

— Я так не думаю. Она казалась по–настоящему удивленной, когда я ей рассказал о происшедшем. Да и зачем бы ей возвращаться сюда после похищения Дедрика, если предположить соучастие?!

— Вполне достоверно, Мэллой, — произносит Брандон с угрожающей улыбкой. — Вы на верном пути. Как вы полагаете, она была взволнована?

— Похоже, что да.

Брандон поудобнее устроился в кресле, взглянул на потолок и погрузился в свои мысли. Спустя какое–то время он опять заговорил:

— Внемлите тому, что я вам скажу: как только пресса пронюхает об этой истории, она их раззадорит и поднимется жуткий тарарам. Супруга Дедрика — это фигура заметная! Более того, личность! Опять лее, у нее множество влиятельных друзей. Мы рискуем попасть впросак: и вы, и я — если мы не проявим чрезвычайную осторожность. Я постараюсь быть благоразумным, а вы поступите гак, как вам будет сказано.

Мы с ним обменялись взглядами.

— Готов прозакладывать, что эта девица Джером — любовница Дедрика, — продолжал Брандон. — Это очевидно, как дважды два — четыре. Он приехал сюда, чтобы снять дом. Мадам Дедрик оставалась в Нью—Йорке. Мы слишком мало знаем об этом Дедрике. У нас не хватило времени, чтобы собрать досье. Но кое–какие справки навели. Их бракосочетание было тайным. Дедрик познакомился с будущей женой два месяца том\ з Париже, там они и обвенчались. Даже старик Маршланл, отец миссис Дедрик, вплоть до их прибытия к нему в Нью—Йорк, уже мужем и женой, ничего об этом не знал. Мне непонятно, почему они держали все это в секрете… Я не исключаю, что Дедрик мог оказаться сомнительной кандидатурой. И тогда, разумеется, его жена сочла за лучшее поставить Маршланда перед фактом, чем представлять, как претендента на ее руку, да еще нуждающегося в поручительстве. Это, конечно, не более чем гипотеза и вообще к делу отношения не имеющая… Однако говорит за то, что Дедрик путался с другой женщиной и женщина эта — Мэри Джером. Само собой, они намеревались провести ночь в этом доме. Однако, Дедрика похитили. Он не успел предупредить свою подругу. Все прекрасно сходится. Теперь становится понятно, почему она избегала допроса в полиции, почему она в вас стреляла, и отчего она дала деру, не дожидаясь нашего появления? И мне не стыдно признаться, я рад, что она ускользнула.

Он сделал паузу в ожидании, как я отреагирую. Но мне нечего было добавить к его словам. Я находил, что он, вне всякого сомнения, прав. Факты, как он выразился, прекрасно сходились.

— Вот потому я хотел провести с вами угу небольшую беседу, Мэллой, — снова заговорил он, не отрывая своего холодного взгляда от моего лица. — Дедрик похищен. Ну, что ж. Это в какой–то мере относится к моей компетенции. Но все прочее нас не касается. Я вам приказываю хранить в тайне этот инцидент с Мэри Джером. Если же вы станете о нем распространяться, то весьма об этом пожалеете. Я вызову вас обоих как свидетелей и все то время, что вы будете находиться у нас, мои ребята поупражняются с вами… в грубости. В общем, догадываетесь, что вас ожидает, если имя этой девицы просочится в прессу. В этом деле самое главное обходить грязь Я хочу, чтобы миссис Дедрик была, по возможности, ограждена от любых кривотолков. Уже достаточно того, чтобы потерять мужа при таких обстоятельствам. Следовательно, надо во что бы то ни стало скрыть от нее грешки молодого человека. Ясно?

Я раздумывал об огромных связях миссис Дедрик. Губернатор, вероятно, ни минуты не колеблясь, отстранил бы от должности Брандона, замолвь она лишь слово. Начальник полиции не столько заботится об интересах молодой женщины, охранении ее чести, как обеспечивает себе тылы.

— Ну что ж! — говорю я.

— О’кей! — говорит Брандон, поднимаясь. — Постарайтесь заткнуть ваши глотки, иначе вам несдобровать. А теперь проваливайте оба, чтобы ноги вашей здесь не было. Если вы сунете свой нос в эго дело, я уж постараюсь, чтобы вы пожалели о том, что вообще появились на свет.

— Это не станет семейной сенсацией, — томно произносит Кермэн, направляясь к двери. — Я \же давно высказываю подобные сожаления, поднимаясь утром.

— Вон отсюда! — Заорал Брандон.

И мы покинули помещение.

ГЛАВА II

I

После описанных событий прошел день. Было уже около десяти часов вечера и я решал — то ли отправиться спать, то ли откупорить бутылку шотландского виски, и тут зазвонил телефон.

Настойчивый, приказывающий звонок этот заставил меня вздрогнуть.

Снимаю трубку.

— Алло?

Сквозь тихое жужжание линии доносится музыка. Звучание трубы напоминает о стиле довольно известного ансамбля. Похоже, звонят из Кантри клуба…

— Мистер Мэллой?

Низкий протяжный женский голос. Как бы специально предназначенный соблазнять мужчин. По крайней мере, в моем представлении.

— Да. Это я.

— Меня зовут Серена Дедрик. Сейчас я в Кантри клубе. Не смогли бы вы со мной встретиться? Хочу предложить вам работу. Разумеется, если только она вас заинтересует.

Я спросил себя: неужели она не могла дождаться дня, чтобы сообщить об этом, и пришел к выводу, что, по–видимому, Дедрикам по вкусу принуждать других трудиться в нерабочее время. Впрочем, как раз это меня не слишком волновало. Мне очень хотелось, чтобы она ста та моей клиенткой.

— Конечно, миссис Дедрик. Я немедленно приеду. Справиться о вас при входе?

— Я буду ждать вас на стоянке машин. Это черный “кадиллак”. Сколько времени вам понадобится на дорогу?

— Минут пятнадцать.

— Хорошо. Буду ждать ровно четверть часа.

Ее голос утратил свою протяжность.

— Уже выхожу…

Она не стала ожидать конца фразы и повесила трубку.

Захожу в ванную, чтобы поглядеться в зеркало. Отмечаю, выгляжу довольно прилично, хотя не сльшком изысканно. Поправляю галстук и все это время задаюсь вопросом, чего все–таки хочет от меня Серена. Скорее всего, узнать от почти очевидца подробности о похищении. Судя по ее фотографиям, голосу, она не из тех женщин, кто довольствуется расхожими версиями.

Вывожу из гаража свой “бьюик” и качу по авеню Россмор, тянущейся вдоль площадки для гольфа, где при лунном свете двое психов с ожесточением колотят по фосфоресцирующим шарам. Сворачиваю на авеню Глендон и подъезжаю на четыре минуты раньше обусловленного времени к импозантному входу Кантри клуба. Деревянная эстрада вовсю расцвечена огнями и пока я поднимаюсь по аллее, замечаю немало полуобнаженных мужчин и женщин возле бассейна; ансамбль “Глен Бус и К°” в ярких разноцветных лучах прожекторов кажется выступающим в каком–то сказочном туннеле.

Стоянка расположена позади здания клуба. Сворачиваю туда и втискиваю свой “бьюик” в какую–то, кажется, единственную незанятую щель. Выхожу из машины, бросаю взгляд на длинные шеренги автомобилей и прихожу к выводу, что легче отыскать пресловутую иголку в стоге сена, чем обнаружить нужный мне “кадиллак” в этой роскошной автомобильной коллекции. Тут их сотни три, а уж “кадиллаков” никак не менее ста.

Где–то слева от меня то вспыхивают, то гаснут фары какой–то машины. Поворачиваю голову в ту сторону. Световая сигнализация не прекращается, я приближаюсь к черной сверкающей машине — той, которую я видел вчера неподалеку “Оушн Энда”.

Заглядываю внутрь машины.

Она сидит на водительском месте, курит сигарету, холодный свет луны падает на ее лицо. Первое, что бросается в глаза, это сверкающие бриллианты, рассыпанные по ее волосам. Они напоминают светлячков. В лунном свете ее кожа отливает алебастровой белизной. Шитое золотом сильно декольтированное платье без бретелек. Все в ней подчеркивает: я наследница четвертого состояния в мире — все от бриллиантов в прическе и до холодного, надменного лица, чуть удлиненного и, несомненно, очаровательного.

Отмечаю также, что у нее огромные глаза и шелковистые ресницы — они уж, безусловно, даны ей от рождения. Вот она поворачивает лицо ко мне. Несколько секунд взаиморазглядывания с нескрываемым любопытством.

— Я прибыл на несколько минут раньше, миссис Дедрик, — выдавливаю наконец из себя, — и все же огорчен тем, что вынудил вас ждать. Хотите разговаривать здесь или где–то в другом месте?

— А куда мы смогли бы отправиться?

— Есть здесь подходящий уголок на берегу реки, неподалеку от площадки для гольфа. Во всяком случае, там нам никто не сможет помешать.

— Хорошо. Поедем туда. — Она подвинулась. — Если вы не против, то машину поведете вы.

Усаживаюсь за руль и между маневрами, предпринимаемыми для выезда на аллею, украдкой наблюдаю за соседкой. Она отвернулась от меня в сторону, задумчива, мыслями далеко отсюда и лицо настолько бесстрастно, что более похоже на маску, вырезанную из слоновой кости.

Проскакиваю ворота, сворачиваю направо, мчусь ярко освещенной улицей до самого моста и сворачиваю на дорогу, ведущую вдоль реки. Несколько минут спустя почти у места. Замедляю ход, разворачиваю машину лицом к реке, переливающейся под светом луны, и, наконец, торможу. Кроме судорожного лягушачьего кваканья в камышах и плеска волн, бьющихся о крутой берег, к нам не долетает никаких звуков. Я решаюсь нарушить гнетущее молчание:

— Не хотите ли выйти из машины?

Она резко выпрямилась — похоже, что мысленно она находилась в тысячах лье отсюда — швырнула окурок в реку и отрицательно покачала головой:

— Нет. Поговорим лучше здесь. Это вы нашли Суки?

— Да. Нет ли известий о вашем супруге?

— Они мне звонили сегодня вечером. Требуют пятьсот тысяч долларов. Сказали, что муж чувствует себя прекрасно и жаждет увидеться со мной. — Ее холодный ровный голос все же не смог до конца скрыть ее страхи. — Надо вручить им деньги послезавтра вечером. Они освободят его, как только получат назначенную сумму.

Я слушал безмолвно. Выждав долгую паузу, она повернулась и пристально взглянула на меня.

— Кто–то должен передать эти деньги похитителям. Мне хотелось бы, чтобы этим кто–то оказались вы. Естественно, что ваши труды будут вознаграждены по достоинству.

Как раз то, чего я больше всего боялся! Глупец, который передает выкуп, гибнет в каждом втором случае.

— Вы с ними уже конкретно договорились?

Она покачала головой:

— Нет, известны только дополнительные условия. Вся сумма — бывшими в употреблении банкнотами достоинством в двадцать долларов. Их надлежит упаковать в три свертка из промасленного полотна. В последнюю минуту мне укажут место, где и состоится передача денег. — Она повернулась ко мне и опять посмотрела прямо в глаза. — Вы ведь не побоитесь возложить на себя эту задачу, правда?

— Я приму решение, когда станут известны окончательные условия.

— Думаете, это очень опасно?

— Не исключено.

Он открыла сумочку, достала портсигар и протянула его мне.

— Как по–вашему, они отпустят его? — спросила она и голос ее чуть–чуть дрогнул.

Я взял сигарету, постучал ею машинально о большой палец и, наконец, произнес:

— Есть некоторая надежда.

Я поднес огонь к ее сигарете и несколько секунд мы курили молча.

— Я хочу услышать от вас правду, — сказала она резко. — Они отпустят его?

— Откуда я могу знать. Это зависит, в частности, от того, видел ли он их? Если нет, то они не имеют оснований его… задерживать.

— А если видел?

— Зависит от их настроения. Похитители, как правило, столь же беспощадны, как и шантажисты, миссис Дедрик. Похищение с целью получения выкупа карается смертной казнью. Они не хотят рисковать.

— Я сделаю все возможное, я заплачу столько, сколько они потребуют, лишь бы только снова увидеть его. Все происшедшее — целиком моя вина. Если бы не мое состояние, они бы никогда его не похитили! Надо, чтобы они его отпустили!

Я не нашелся, что ей ответить. Меня не оставляла мысль, что она больше не увидит молодого Дедрика, во всяком случае, в живых. Обладая такой большой суммой, они вряд ли станут усложнять себе жизнь. Большинство похитителей предпочитают убивать свою жертву. Так меньше риска. Слишком многие из отпущенных жертв сообщали полиции данные, которые позволяли обнаружить похитителей.

— Вы известили полицию о новом повороте событий?

— Нет. И не собираюсь. Человек, который мне звонил, предупредил, что они следят за всем, что я делаю и где бываю. Он также сказал, что если обращусь в полицию, Ли тотчас будет убит. К тому же, от полиции и так мало толку. Все еще топчутся на месте.

— У нас вполне достаточно времени, чтобы устроить им ловушку. Можно незаметно пометить купюры. Тогда у полиции будет хоть какой–то шанс обнаружить преступников. Естественно, после того, как ваш муж окажется на свободе.

— Нет! — с твердостью сказала она. — Я дала им слово, что все будет без обмана. Если же я поступлю так, как советуете вы, они об этом проведают, первым пострадает Ли, а я себе этого никогда не прощу. Плевать на деньги! Я хочу возвратить Ли!

— Кто вам звонил? Не смогли бы вы попытаться определить по голосу ну хотя бы социальное происхождение вашего давешнего собеседника? Я имею в виду: культурный ли он человек? Заметны ли в его речи какие–нибудь специфические особенности? Быть может какие–то диалектные особенности? Словом, смогли бы вы узнать этого человека, если представится такой случай?

— У меня создалось впечатление, что он прикрыл трубку платком. Голос звучал приглушенно. Никаких особенностей мне не удалось заметить…

— Он произвел на вас впечатление грубияна?

— Нет! Скорее уж он был отменно вежлив!

Я в задумчивости смотрел на реку. Вполне вероятно, что они избавились от Дедрика лишь только покинули его дом. Раз уж они безо всяких колебаний убили шофера, то, ничуть не усомнившись, прихлопнут и меня, едва лишь получат выкуп. Откровенно говоря, работенка эта меня совсем не вдохновляла.

Серена оказалась достаточно проницательной, она словно прочитала мои мысли:

— Если вы откажетесь, то я абсолютно не представляю, к кому бы я могла еще обратиться. Я буду вас сопровождать, если вы возьметесь за это дело.

— Ну, нет уж. Если я пойду, то только сам.

— Вы меня не поняли. Я обязательно должна присутствовать при передаче выкупа. Если вы не поедете со мной, то я отправлюсь одна.

Удивленный ее горячностью я повернулся и взглянул ей в глаза. Несколько секунд, не отрываясь, смотрели мы друг на друга. По ее глазам я прочел, что напрасно буду стараться склонить ее к перемене решения.

— Раз так, — сказал я, — будем считать, что договорились. Я поеду с вами.

И опять мы молча посмотрели друг на друга.

— Хочу вам задать еще один вопрос, — вдруг сказала она. — Что представляет собой та молодая женщина? Ну, которая выдавала себя за моего секретаря?

— Внешне?

— Да.

— Ну, я бы ей дал лет тридцать. Хороша собой и богато одета. Я даже невольно подумал, что она не слишком похожа на секретаршу.

— Она очень красива?

— Она способна произвести впечатление, кроме того, в ней заметен характер. И я не обнаружил в ней того ощущения пустоты, присущего большинству красивых девчонок.

— Она звала моего мужа по имени, это правда?

— Да.

Серена стиснула кулаки.

— Этот толстый кретин комиссар вообразил себе, что она — любовница Ли, — с трудом, сквозь зубы выдавила она из себя. — И вы того же мнения?

— Неужели мое мнение тут что–нибудь определяет?

— Я спросила вас: разделяете ли вы мненье комиссара?

Голос ее стал хриплым, приглушенным от волнения.

— Трудно сказать. Я не знаком с вашим мужем. То, что на поверхности лежит, вроде бы свидетельствует в пользу официальной гипотезы, но вполне вероятно и иное — у него были с этой женщиной отношения чисто дружественные…

— Он не влюблен в нее, — Серена сказала это так спокойно и тихо, что я едва ее расслышал. — Я наверняка знаю! Он никогда и не помышлял привести какую–нибудь женщину в дом. Он не был человеком, способным на такую бестактность.

Она смолкла и резко отвернулась, поднеся руку к лицу.

— Полиция нашла ее? — спросил я.

— Нет. Даже не ищут. Они просто уверены, что она любовница Ли. И посему считают за лучшее не впутывать ее в это дело. Но я — то думаю иначе. Она кое–что должна знать…

Я молчал.

После тягостного, долгого молчания Серена вдруг попросила:

— Не могли бы вы доставить меня обратно, в клуб? Похоже, что до послезавтрашнего вечера нам говорить пока не о чем. Приезжайте ко мне к шести часам! Быть может, нам и придется какое–то время ждать, но надо быть готовыми двинуться в путь в любую минуту.

— Я приеду.

Вплоть до самого торможения у здания клуба мы не разговаривали. Она буквально выскочила из машины и на прощание сказала, сверкнув пустой, почти механической улыбкой:

— Итак, послезавтра в шесть часов вечера.

Я глядел вслед ей, пока она поднималась ступеньками к клубу: утонченный, изысканный абрис в обрамлении злата и сверкающих бриллиантов, а ее сердце истерзано ужасом и ревностью.

II

Я с трудом вскарабкался по каменной лестнице, ведущей к кабинету Миффлина на четвертом этаже полицейского управления.

Миффлин сидел, повернув голову к окну, в шляпе, надвинутой на глаза. К нижней губе приклеился окурок. Его лицо, красное и хмурое, несло на себе печать задумчивости и внутренней собранности.

— И опять вы, — произносит он мрачно, лишь переступил я порог его кабинета. — Это смешно, но я сейчас подумал именно о вас. Проходите, присаживайтесь. Сигареты и не просите — моя пачка уже опустела.

Я выбрал твердый стул с прямой спинкой и уселся на него верхом.

— Ну и что слышно по поводу того дела с похищением?

— Кошмар, — ответил он со вздохом. — Никаких представляющих интерес новостей. Да еще этот Брандон, мечущийся как угорелый. Он надеется, что… его назначат главным комиссаром полиции, если только сможет досадить похитителям.

Роюсь по карманам своего пиджака, отыскиваю сигареты и протягиваю пачку Миффлину. Он берет одну, подносит мне огонь и мы продолжаем размышлять.

— А что с той девчонкой Джером?

— Вас привело сюда только желание что–нибудь выведать?!

— Что вы. Я хочу поделиться с вами не слишком значительными, но вполне достоверными сведениями.

Лицо Миффлина светлеет:

— Есть новости?

— Не совсем так. И сугубо между нами. Вчера вечером миссис Дедрик пригласила меня. Вы, несомненно, уже догадались…

— Гангстеры потребовали выкуп и она попросила вас вручить его? Так?

Я согласно кивнул:

— Она не желает, чтобы об этом стало известно полиции.

— Вполне естественно, — сказал Миффлин не без горечи в голосе. — Она ведь еще не утратила надежды заполучить назад своего мужа… Ну и когда же?

— Завтра вечером. Ей позвонят, чтобы дать последние инструкции.

— Надо предупредить Брандона.

Я пожал плечами:

— Дело ваше. Но боюсь, что он тут бессилен что–либо предпринять. Разве только, что он самочинно вмешается, схватит парня, принимающего выкуп. А это и станет залогом смерти Дедрика.

— Бьюсь об заклад, что он и так уже мертв, этот Дедрик…

— Вполне вероятно, но ничего не дает нам права на подобное утверждение.

— Все же следует предупредить Брандона.

— При условии, что он не проговорится миссис Дедрик о моем визите сюда. Если так, то ничего не имею против. Что вы намереваетесь предпринять? Установите наблюдение за телефонными разговорами?

— Вероятно, и это тоже, — подтвердил Миффлин. Он зажмурился и нахмурил брови. — Если эта дама не желает посвящать полицию в это дело, вряд ли Брандон осмелится вмешаться. Он слишком уж боится где–либо допустить промашку. Как только выкуп достанется адресату, мы успокоимся: дело перейдет в руки федеральной полиции.

— Но вернемся все же к Мэри Джером. Есть ли тут что–нибудь новенькое?

— Брандон тверд в решении не трогать ее, но я тем не менее отыскал ее колымагу. Один из агентов обратил на нее внимание, когда она отъезжала из “Оушн энда” и даже заприметил номер. Он доложил, лишь только узнав о совершенном похищении. Мэри Джером арендовала машину в гараже “Акм”. Вам он, конечно, известен? Его содержит некий Лют Феррис. Мы время от времени учиняем над ним надзор по подозрению в контрабанде марихуаны. Но ни разу не удалось накрыть. Когда я звонил, он находился в Лос—Анджелесе, пришлось потолковать с его женой. Она припомнила девицу Джером. Та заявилась позавчера, незадолго до похищения, что–то около восьми часов. Лют предоставил ей машину на прокат. Ока внесла залог — пятьдесят долларов. А еще разъяснила, что машина ей потребуется не менее чем на двое суток. Она сообщила также, что проживает в “Орчид Отеле”.

— Подозрительно доверчив этот Феррис. Сдает автомобиль напрокат невесть кому, даже не пытаясь удостоверить фамилию и адрес.

— А ему на это наплевать. Машина — застрахована. Так он нам объяснил и мы с ним больше не разбирались.

— А вы не предпринимали розыски в аэропорту, на вокзале? Надо же выяснить, когда она в самом деле прибыла?

— Разумеется! Но никаких следов не обнаружено там.

— Это все, что удалось узнать?

— Больше никогда никто ничего не узнает, — произнес Миффлин, гася окурок. — Дела о похищениях — это для нас малоприятная штука. Если они расправились с жертвой, а банкноты не были помечены, то… Единственно, на что остаетсянадежда, так это, если кто–нибудь из бандитов посчитает себя обиженным при дележе и выдаст всех, чтобы отомстить. А поскольку Брандон не очень–то стремится проявлять инициативу, дело усложняется еще больше. Перспективный след, по которому я мог бы пойти, эта упомянутая Мэри Джером, но туг я и вовсе связан по рукам и ногам.

— Ну что ж, возможно, случится новое убийство — и поднимет настроение, — вымолвил я с горечью. — Я получу завтра роковую пулю, что, собственно, меня ничуть не удивит.

Миффлин в задумчивости уставился на меня:

— Вот я впервые за эту неделю и услышал обнадеживающие слова! — сказал он. — Что ж, если хорошенько пораскинуть мозгами, именно это и ожидает вас завтра.

Покидая кабинет, взглянул напоследок на Миффлина: он потирал руки, напевая “Похоронный марш” Шопена.

III

— Ты уже написал завещание? — поинтересовался Джек Кермэн, наблюдая за тем, как я, сидя у письменного ствола, достаю патроны из коробки, чтобы зарядить револьвер. — Надеюсь, ты сделал меня своим единственным наследником. Это было бы весьма кстати. Моя рыжая подруга воображает, что я — министр финансов.

— Помолчите хоть немного, Джек, — приструнила его Паула. Она тщетно пыталась скрыть свое беспокойство: выдавала тревога в ее глазах. — Вы очень уж нетактичны!

Тут уж я прикрикнул:

— Да прекратите же спорить! — и взглянул на них мрачно. — Вы вселяете в меня страх. Ладно, Джек, давай еще повторим. Дом будет, вероятно, под наблюдением, так что тебе необходимо оставаться вне их поля зрения. Я сообщу тебе направление буквально в последний миг. Ты выжидаешь пять минут, после чего следуешь за нами. Проверишь, чтобы никто за тобой не увязался. Было бы слишком обидно провалить все из–за пустячной небрежности. Ни при каких обстоятельствах тебя не должны видеть, ну разве что–то чрезвычайное. Тогда и только тогда ты можешь стрелять…

Кермэн сглотнул слюну:

— Как ты сказал?

— Я сказал — ты сделаешь свой выстрел.

— Угу, именно то, что я и боялся услышать. По размышлении, мне тоже надо составить завещание.

— И, ради бога, целься поточнее.

Бросив взгляд на свои наручные часы, я встал и спрятал свой револьвер под мышкой.

— Ну что ж, пора. Паула, ее ни в полночь от нас не поступит никаких известий, отправитесь к Миффлину и расскажете ему обо всем.

— Я позвоню Пауле, — произнес с озабоченным видом Кермэн. — Черт побери, во всяком случае, я на это надеюсь.

— Будьте осторожны, Вик, — напутствовала Паула голосом, полным тревоги.

Я потрепал ее по плечу:

— В ваших поступках напрочь отсутствует логика. Вы переживаете из–за трюка с похитителями, но вы же сами, ничуть не колеблясь, посылаете меня в притон наркоманов. Не будьте ребенком, Паула. Думайте лучше о деньгах, которые мы заработаем.

— Во всяком случае, храните благоразумие, — сказала она, пытаясь улыбнуться, — и не слишком изображайте из себя храбрецов, чтобы прельстить эту… белокурую наследницу.

— Вы заставляете меня нервничать, — ответил я. — Идем, Джек.

Мы проследовали коридором и вошли в лифт.

— Как ты думаешь, у нас хватит времени пропустить по рюмке? — взмолился Ксрмэи, едва лифт остановился.

— Нет, но в машине есть фляга. И еще, Джек, не следует самообольщаться. Скорее всего, придется нам горячо.

Кермэна передернуло.

— Это уж чересчур для меня.

Он забрался в салон “бьюика” и растянулся там на полу. Я накрыл его одеялом.

— Ого! Ожидается восхитительное путешествие, — сказал он, высунув голову из–под одеяла. — Сколько мне придется преть под этой штукой?!

— Где–то с три четверти часа, не более!

Завожу машину.

— В твоем распоряжении непочатая бутылка шотландского виски, чтобы не соскучиться. Но об одном прошу, не кури!

Мы проезжаем километра три по аллее на скорости более разумной, чем намедни. Круто, с большой осторожностью разворачиваюсь и останавливаюсь в метре от балюстрады.

И при мягком свете заходящего солнца дом не показался мне более приветливым, чем любое другое здание, в которое было бы угрохано пятнадцать миллионов. У парадного входа стоит большой черный “кадиллак”. Чуть в стороне двое китайцев–садовников срезают поникшие цветы с похожего на зонтик куста роз. Они трудятся с медлительным старанием, словно этот куст даст им приличную ренту на ближайшие девять месяцев. Хотя, возможно, так оно и будет. Просторный бассейн сверкает в солнечных лучах, но купальщиков что–то не заметно. На краю лужайки мягкого зеленого цвета, разбитой у самой террасы, шесть фламинго ярко–розового цвета смотрят на нас, изогнув шеи и стоя на несгибающихся ногах.

Оборачиваюсь на дом. Ярко–зеленые ставни закрыты. Тент над входной дверью из зелено–кремовой полосатой ткани полощется на ветерке.

— Ладно. Пока, — как можно теплее говорю Кермэну. — Я пошел.

— Попутного тебе ветра, — донесся горестный голос из–под одеяла. — Не напивайся, разбавляй виски водой.

Пересекаю террасу и давлю на кнопку звонка. Через оконное стекло замечаю просторный вестибюль и темный коридор, ведущий в глубь дома.

В холле показывается высокий лудой старик, он и открывает мне дверь. Он взирает на меня сверху вниз, но взгляд его вполне дружелюбный. Мне даже показалось, что он оценил мой пиджак и хотел бы предложить мне другой, более подходящий для этих мест. Но, скорее всего, ошибаюсь. Он меня едва замечает.

— Миссис Дедрик ожидает меня.

— Нельзя ли узнать ваше имя, сэр?

— Мэллой.

Он все еще преграждает мне дорогу.

— Могу я попросить вашу визитную карточку, сэр?

— Нет, благодарю. Обойдемся без формальностей!

Легкая вежливая улыбка появляется на его лице, как у старого дядюшки, который не хочет спорить с юным отроком — надеждой семьи:

— Эти господа из газет способны на все, лишь бы добиться встречи с миссис Дедрик. Поэтому мы должны принимать меры предосторожности, сэр.

Я начинаю догадываться, что если я не предъявлю ему (какое–нибудь удостоверение, то буду торчать здесь до новых веников. Вынимаю из бумажника и вручаю ему свою визитную карточку — ту, где моя профессия не названа.

Он освобождает проход:

— Не угодно ли вам обождать в салоне, сэр?

Вхожу в комнату, где смерть настигла шофера Суки. Мексиканский ковер чист. Меня не встретил ничей труп, чтобы поприветствовать, я не заметил никакого стакана: ни с виски, ни без него, не лежит и сигаретный окурок, чтобы прожечь отреставрированную поверхность стола.

— Если бы вы могли предложить мне двойной виски с большим количеством льда, я был бы признателен.

— Разумеется, сэр.

Он проплыл по комнате, как влекомая течением соломинка, и засуетился возле буфета, на котором воцарились бутылка марочного виски, бокалы, ведерко со льдом и сельтерская.

Он отлично смешивает коктейли. Напиток, предложенный мне, мог заставить покачнуться даже конную статую.

— Если вам угодно полистать журналы, сэр, то я сейчас же принесу.

Я умостился в кресле, вытянул ноги и с осторожностью поставил бокал.

— Долго ли придется ждать?

— Я не слишком опытен в такого рода делах, сэр, но полагаю, что мало вероятности, чтобы они позвонили нам до наступления ночи.

Он стоит навытяжку передо мной и я не могу отделаться от мыслей о фламинго, которых я только что наблюдал в саду. Но вместе с тем, его облик говорил и о жизни, наполненной трудом и преданностью. Ему явно более семидесяти лет, но его голубые глаза — осмысленные и ясные, а медлительность движений с лихвой компенсировалась компетентностью: это верный камердинер, прямо из голливудских фильмов. Он до неправдоподобности соответствовал этому образу.

— Пожалуй, вы правы. Надо рассчитывать часа на три, а то и больше.

Я вынул из пачки сигарету и едва успел поднести ее ко рту, как он поднес зажженную спичку.

— Не назовете ли вы мне свое имя? — попросил я.

Он изумленно поднял свои седые брови:

— Уодлок, сэр.

— Вы служите у миссис Дедрик или у мистера Маршланда?

— У мистера Маршланда. Он одолжил меня на некоторое время миссис Дедрик, и я рад, что могу оказать ему эту услугу.

— А вы давно уже в этой семье?

Он с нежностью произнес:

— Пятьдесят лет, сэр. Я служил у мистера Маршланда–старшего в течение двадцати лет, а затем у мистера Маршланда–младшего тридцать.

Эта беседа как бы располагала к дружеской откровенности, и я рискнул спросить:

— Вы познакомились с мистером Дедриком только во время его приезда в Нью—Йорк?

Как по волшебству, с его лица стерлась теплая улыбка.

— Да, сэр. Он пробыл несколько дней у мистера Маршланда.

— Понимаете ли, я никогда его не видел. Мы с ним разговаривали по телефону, и я только слышал его голос. Почему–то мне кажется, что не существует его фотографий. Как он выглядит?

Мне показалось, что синие глаза Уодлока блеснули упреком, хотя это лишь предположение:

— Хорошо сложен, брюнет, высокого роста, широкоплечий, черты лица правильные. Я не сумею лучше описать вам его, сэр.

— Он вам не нравится?

Старик напрягся, выпрямил свою спину, согнутую годами.

— Вы, кажется, желали полистать свежие журналы, сэр? Ожидание не будет казаться вам таким долгим!

Это было равнозначно ответу: абсолютно ясно, что Дедрика старик недолюбливает.

— Не стоит беспокоиться. Я немного отдохну, сидя в кресле и ничего не делая.

— Как вам угодно, сэр. — Голос уже не звучал дружелюбно. — Я вам сообщу, если появятся какие–либо новости.

Он удалился на своих длинных подагрических ногах с достоинством архиепископа во время службы, оставив меня в одиночестве в этой комнате, напичканной мрачными воспоминаниями. В метре от моей левой ноги окровавленная голова Суки испачкала ковер. Возле камина, в другом конце комнаты, телефон, с которого доносилось ко мне учащенное, взволнованное дыхание Дедрика. Я повернулся к наружной застекленной двери, которую гангстеры, скорее всего, проследовали с револьверами в руках.

Невысокий худощавый мужчина в панаме и колониальном костюме стоял на пороге. Он наблюдал за мной. Я не услышал, когда он вошел. Собственно, я и не рассчитывал на встречу с ним. В голове моей роились только гангстеры и преступления — потому, завидев этого человека, я едва не подскочил до потолка.

— Я совсем не хотел застигнуть вас врасплох, — тон его был мягок, но несколько пренебрежителен. — Я попросту не знал о том, что вы здесь.

Говоря это, он вошел в комнату и, сняв с головы панаму, положил ее на стол. Я догадался, что появившийся не кто иной, как сам Франклин Маршланд, и принялся разглядывать его уже внимательнее, стремясь обнаружить хоть отдаленное сходство с дочерью. Но так и не нашел У отца крупный, как орлиный клюв, нос, тяжелый подбородок, карие задумчивые и презрительные глаза и полные, почти как женские, губы. Сеть морщин на загорелом лице, густая бахрома белых блестящих волос вокруг бронзовой лысины делали его похожим на Санта—Клауса свежевыбритого и довольно добродушного.

Я счел необходимым подняться из кресла, но он жестом остановил меня.

— Не беспокойтесь. Я хотел бы выпить глоток виски в вашем обществе. — Он взглянул на запястье — тонкий золотой корпус часов. — Четверть седьмого. Как вы на это смотрите?

Я ответил, что это отличный принцип, но иногда надо идти на нарушение правил, чтобы подчеркнуть свою независимость.

Он не придал значения моим словам. Его лицо изображало полную апатию, что позволило предположить: он вообще никогда не слышит своих собеседников.

— Вы — тот самый молодой человек, которому поручено передать выкуп, — сказал он скорее утвердительно, чем спрашивая.

Я подтвердил, что это действительно так, а он в это время уже принес виски и обосновался в кресле напротив моего. Усевшись, он принялся разглядывать меня через бокал, как некое занятное животное.

— Она сообщила мне, что едет с вами.

— Да, она так сказала.

— Я предпочел бы, чтобы она держалась в стороне от подобного дела, но… говорю я ей о чем–то или не говорю — без разницы…

Я пригубил виски, а глаза мои уставились на его белые шевровые туфли. В жизни еще не видел таких маленьких ног у мужчин.

— Мне никогда не удавалось заставить ее прислушиваться к голосу разума. И это печально. Разумеется, старики всегда мелют вздор, но порой это оказывается мудрыми советами, если бы молодежь захотела прислушаться.

У меня складывалось впечатление, что он скорее беседует сам с собой, чем рассказывает мне, потому я и не пытался ему перечить.

Он погрузился в длительное раздумье, на сей раз молча. Я еще закурил и постарался придать своему лицу умное выражение: на случай, если у него снова возникнет желание общаться со мной.

Наблюдаю издалека китайцев–садовников, которые, по всей видимости, решили, что на сегодня работать хватит. Они долго изучали кусты роз, на касаясь их, и, наконец, удовлетворенные увиденным, отправились с чувством исполненного долга отдыхать.

— У вас есть револьвер? — спросил вдруг Маршланд.

— Да, но не думаю, что мне придется пускать его в ход.

— Хочется надеяться. Вы уж проследите, чтобы она не слишком подвергала себя опасности. Договорились?

— Само собой разумеется.

Он залпом выпил полбокала, но было не похоже, что это ему в удовольствие.

— Эти господа, по–моему, хватили через край! Пятьсот тысяч долларов — это же колоссальная сумма!

На сей раз он, кажется, ждал ответа на реплику, и я повиновался:

— Собственно для этого они его и похитили. Тут тоже не меньший риск.

— Несомненно. Вы полагаете, что они склонны выполнить свои обязательства?

— Этого я не могу знать. Как я уже объяснял миссис Дедрик, если Дедрик их не видел…

— Да-м, она мне рассказывала. Тут вы, конечно, правы. Я изучил отчеты о самых громких похищениях за последние годы. Создается впечатление, что чем значительнее сумма выкупа, тем меньше остается шансов у жертвы.

И вдруг я почувствовал, что вся его мягкость и все безразличие улетучились, он устремил на меня напряженный и даже несколько странный взгляд.

— Все зависит и от того, с какими гангстерами нам придется иметь дело, — ответил я, вынеся ею взгляд.

— У меня такое предчувствие, что нам уже не приведется увидеть моего зятя. — Он не спеша поднялся, прошелся по комнате с озабоченным видом, словно что–то потерял. — Естественно, я этого не говорил при дочери, но не буду чересчур удивлен, если его уже убили. — Брови его вопрошающе поднялись. — А вы что думаете об этом?

— Такой исход вполне возможен.

— И даже более — вероятен?

— Боюсь, что да.

Он раскрылся передо мной добровольно, и его нескрываемая удовлетворенность и успокоенность меня буквально ошеломили.

Он бодро вышел из комнаты, что–то напевая вполголоса.

IV

Стрелки моих часов подобрались к одиннадцати, когда, наконец, раздался телефонный звонок. Ожидание тянулось пять бесконечно долгих часов и я был в такой степени напряжен, что даже не сразу потянулся к трубке. Меня опередили где–то в другой части дома.

За эти пять часов я не раз исходил вдоль и поперек эту комнату, сидел на диване, смотрел в окно ч курил сигарету за сигаретой.

Меня посетил Уодлок, доставив мне обед на сервировочном столике, но так и не сказав ни полслова, покинул комнату, оставив меня наедине с закусками.

Где–то в начале девятого я вышел во двор, чтобы ободрить Кермэна и просунуть ему в окошечко на дверце машины солидный кусочек цыпленка. Это отняло у меня не больше минуты — ведь кто–нибудь в самом деле мог устроить засаду в кустах и я боялся, тобы он не запеленговал поток проклятий, обрушенных на меня Кермэном…

Теперь в ходе событий наметился хоть какой–то поворот. Даже я, не проявляющий к Дедрику особого интереса, все это время изрядно понервничал. Что же тогда сказать о чувствах Серены! Она, несомненно, была как на иголках.

Прошло несколько минут и л, заслышав какой–то шум у двери, выглянул в вестибюль.

Серена, одетая в черные брюки и в короткой темной цеховой куртке, наброшенной на плечи, торопливо сбегала по лестнице. За ней следовал Уодлок, неся три пакета из промасленного полотна.

Серена казалась бледной и нездоровой. Лицо ее надменно и помято — легко увидеть, чего ей стоили эти исполненные драматизма бдения.

— На шахте Монте—Верде… вы знаете, где это? — спросила она низким и надломленным голосом.

— Да, по пути на Син—Диего. Если сейчас там не слишком большое движение, то мы прибудем к месту минут через двадцать.

Бесшумно подошел Франклин Маршланд.

— Где? — поинтересовался в свою очередь он.

— На шахте Монте—Верде, — ответил я. — Это заброшенный рудник, раньше там добывали серебро. Они облюбовали укромный уголок. — Я взглянул на Серену и заметил, что губы у нее дрожат. — Есть какие–либо новости о вашем супруге, миссис?

— Он… будет освобожден вроде бы спустя три часа после получения выкупа. Они позвонят сюда, чтобы сообщить его местонахождение.

Я переглянулся с Маршландом. Серена ухватила меня за руку.

— Вы думаете, они солгали? И как только деньги скажутся у них, мы утратим всякое влияние на них?!

— Но вы, миссис, и так никакого влияния на них не имеете. Вы полностью во власти гангстеров. Выбора попросту нет. Остается только довериться им.

— Ты не хочешь доверить мистеру Мэллою самому вручить им выкуп, дорогая? А самой дожидаться здесь второго телефонного звонка? — обратился к ней Маршланд.

— Нет!

Она даже не посмотрела в его сторону.

— Серена, будь умницей. А вдруг они хотят похитить и тебя? Нельзя ничего предугадать заранее. Я уверен, что мистер Мэллой вполне способен сам..

Она резко повернулась к нему. Лицо ее еще сильнее исказилось болью. Чувствовалось, что сейчас она на грани нервного срыва.

— Я отправлюсь с ним. И какие бы доводы ты не приводил мне, ничто не заставит меня изменить свое решение! — крикнула она с яростью. — Тебе уже можно не притворяться! Я и без того знаю, что ты будешь просто в восторге, если Ли не удастся выскочить живым из этой авантюры! Я знаю, ты его ненавидишь! Ты будешь потирать руки от удовольствия, когда узнаешь, что с ним что–то случилось! Но я, я привезу его домой! Ты слышишь меня! Я верну его!

— Ты несешь чушь… — произнес Маршланд.

Лицо его слегка покраснело. Глаза глядели сурово и печально.

Серена повернулась ко мне:

— Так вы едете со мной?

— Да, раз вам так угодно.

— Тогда берите деньги и идемте!

Она подбежала к дверям, открыла их толчком и выскочила на террасу.

Уодлок протянул мне пакеты с деньгами:

— Поберегите ее, — попросил он.

Я сказал ему, криво улыбнувшись:

— Еще бы!

Маршланд удалился, не глядя на нас.

— Она очень возбуждена, сэр, — шепнул Уодлок, который и сам казался безмерно расстроенным.

Я пробежал по террасе, затем по ступенькам и очутился возле “кадиллака”.

— Машину поведу сам, — сказал я, — укладывая пакеты на заднее сиденье. — Простите меня, я отлучусь буквально на секунду, только прихвачу свой револьвер.

Пока она усаживалась в “кадиллак”, я подбежал к “бьюику”:

— Шахта Монте—Верде, — шепнут я. — Выждешь пять минут и гляди в оба, Джек!

Из–под одеяла раздались неясные звуки, но я не стал задерживаться. Я поспешил к “кадиллаку” и занял место за рулем. Съежившись в уголке. Серена плакала.

Я завел мотор и машина мягко покатилась.

— Не предавайтесь унынию, — сказал я.

Но она все всхлипывала. Я подумал, что, в конце концов, это может принести ей утешение. Я надазил на акселератор, не превышая однако дозволенной скорости, и старался не обращать на нее внимания.

Но как только мы въехали на Орчид Бульвар, я снова обратился к ней:

— Вам надо взять себя в руки. Вы ведь мне так ничего еще и не рассказали о телефонном разговоре. Не стоит забывать, что, допустив какую–либо ошибку, мы поставим под удар вашего мужа. Похоже, похитители еще более встревожены, чем мы. А потому успокойтесь и расскажите мне обо всем подробно. Итак, что же вам они сказали?

Понадобилось еще несколько минут, чтобы совладала с собой; и только уже на повороте к авеню Монте—Верде она сказала:

— Надо положить деньги на крышу навеса, что у входа в старые шахты. Вы знаете, где это?

— Да. Что еще?

— Пакеты должны быть расположены на одной линии с промежутком тридцать сантиметров один от другого. Мы должны тотчас уехать, как только выполним все это.

— Все?

Ее передернуло.

— Да, если не считать угроз насчет репрессий в случае, если мы им подстроили какую–нибудь ловушку.

— Они не предоставили возможности поговорить с вами вашему мужу?

— Нет. Да и сама мысль об этом мне кажется несколько странной.

— Тем не менее, иногда они это делают.

Сам факт, что они не позволили Дедрику произнести несколько слов по телефону, не предвещал ничего хорошего. Но ей об этом я не сказал.

— Вам звонил тот же тип, что в первый раз?

— Вроде бы.

— У него был такой же приглушенный голос?

— Да.

— Отлично. Теперь план действий: я останавливаю машину у входа в шахту; вы остаетесь в машине; я беру деньги и раскладываю их на крыше. Вы должны следить за правильностью моих действий. Выполнив все это, я возвращаюсь в автомобиль. Теперь машину поведете вы. Как только мы выедем на авеню Вантюр, вы тормозите — и я высаживаюсь. А вы возвращаетесь домой.

— Зачем вы хотите сойти?

— Если нам повезет, я, возможно, что–либо замечу.

— Нет! — она ухватила меня за руку. — Вы что, хотите его гибели? Мы оставим там деньги и будем неуклонно соблюдать все их условия. Вы должны дать мне в том слово.

— Хорошо, договорились. В конце концов — это ваши деньги. Но раз вы уже впутались в эту историю, нам больше никогда не представится шанс их опознать. Гарантирую вам, что они меня не заметят.

Она повторила:

— Нет! Я не желаю со своей стороны давать им ни малейшего предлога не выполнить обещания

Я круто повернул длинный черный “кадиллак” и мы поехали дорогой на Сан—Диего.

— Ну что ж, резонно. Хотя и этот выход не из лучших.

Серена ничего не ответила.

Движение было весьма интенсивным и потребовалось несколько дополнительных минут, чтобы попасть на дорогу, ведущую к шахтам. Машина подпрыгивала на неровностях. Ландшафт был мрачен и пустынен, фары освещали островки густых кустарников и холмики отработанной породы. Мы всего лишь в нескольких сотнях метров от оживленной трассы, но мрак и глушь, парящие здесь, создают ощущение, что ты где–то на дне могилы.

Перед нами вход в шахту. Один створ внушительных деревянных ворот портала сорван с петель. Другой на месте, но устойчивость его вызывает сомнения. Торможу у дощатого забора. Фары освещают потрескавшуюся поверхность бетонированного шоссе, ведущего к главной шахте.

Замечаем навес. Его высота не более двух метров. Это ветхий, покосившийся барак, некогда служивший приютом надсмотрщику, который отмечал выход рудокопов на работу.

— Ну, что ж, — говорю я, — приехали. Ждите меня здесь. Если запахнет жареным, выходите из машины и бегите: чем быстрее, тем лучше.

Она сидит, вперив свой взгляд на старый навес, словно надеясь, что там вот–вот появится Дедрик. Лицо ее казалось высеченным из льда.

Я вышел из машины, открыл дверцу и достал пакеты. Взяв их под мышку, ощупал свой револьвер 38–го калибра и направился к шоссе, в сторону навеса.

Тишину нарушал только отдаленный гул машин на шоссе. Здесь же ничего. Никто не набросился на меня с оружием. Путь к навесу казался мне чересчур длинным: в ярком свете фар я представлял из себя превосходную мишень для любого желающего спустить курок. Я был счастлив, когда наконец достиг навеса. Моя правая рука скользнула под пиджак к револьверу, я сам я в это время заглядывал в приоткрытую дверь.

Я видел только сломанный стул, кучки мусора и какие–то бумажки, валявшиеся на полу. Фары нарисовали на стене, сплошь в клочьях паутины, два нечетких световых круга.

Даже мысль о том, чтобы положить деньги на крышу барака была мне совершенно нг по нраву. Меня мучило предчувствие, что Серена приноси, напрасную жертву, что ее надежды вернуть мужу свободу обречены. Но мне было поручено положить деньги на крышу, и ничего другого не оставалось, как выполнить задание. Итак, я кладу пакеты на ржавую жесть навеса, в соответствии с указаниями аккуратно размещаю их с интервалом в тридцать сантиметров. И все. Я предполагал спрятаться где–нибудь неподалеку, дожидаясь дальнейших событий, но если меня обнаружат и вследствие Дедрик будет убит, смерть его ляжет на мою совесть. Пожалуй, Серена права. Остается только один шанс, что похитители сдержат свое слово.

На обратном пути опять волнения: для гипотетического охотника я превосходная мишень.

Интересно, следят ли они за моими передвижениями. Укромных нор на этом полуразрушенном руднике отыскалось бы немало.

Торопливо дергаю дверцу машины и усаживаюсь на прежнее место.

Серена продолжает тихо всхлипывать. Не поворачиваясь к ней, спрашиваю.

— Если вы по–прежнему не хотите, чтобы я проследил за ними, то могу отвезти вас домой.

— Отвезите, — каждое слово давалось ей с трудом.

Едва мы миновали ворота входа, я заметил, как что–то промелькнуло за горкой отживших свое стропил. Я подумал, что это наверное Кермэн. Если и в самом деле это так, то он, вне сомнения, схоронится где–нибудь в надежном месте, чтобы разведать все до конца. Я поспешно взглянул на Серену, но она все еще возилась со своим носовым платком: явно ничего не заметила.

Я воспрянул духом — машина на всех парах летела к дому “Оушн энд”.

V

Часы над камином показывают четверть третьего. Я потягиваю мелкими глоточками виски с содовой, изучаю затуманенными глазами мексиканское седло с золотыми и серебряными украшениями, висящее как раз напротив меня.

Серена ушла в какую–то другую комнату.

Ожидание длится уже более двух с половиной часов.

И вдруг я непроизвольно вздрагиваю от раздавшегося откуда–то из–за спины еле слышного посвистывания. Виски выплеснулось из моего бокала.

— Право, ты последнее время стал чересчур нервным, — заговорил Кермэн, входя в комнату. — Это ты переводишь виски?

— Да, но здесь его вдосталь. Налей себе. По–моему, тебе сейчас в самый раз обратиться к помощи бодрящих напитков.

— Это уж точно. — Он подошел к буфету и приготовил себе большой бокал коктейля. — Вот досада, — сказал он. — Как ты думаешь, этой ночью нам удастся хоть немного поспать?

— Это к делу не относится. Ты кого–нибудь увидел?

Он уселся в кресло напротив меня:

— Нет. Во всяком случае мне не довелось встретить людей, но зато наблюдал, как деньги сбежали!

— И ты не видел, кто их взял?

Он покачал головой.

— Ну они не такие простачки! Их человек притаился в темном углу за опорой. Затем он перебрался в какое–то другое место над бараком и, очевидно, воспользовался удилищем. Мое воображение нарисовало, во всяком случае, довольно внушительное удилище, способное выдержать сопротивление крупной рыбины. И нашему персонажу оставалось только зацепить крючком пакеты и перепрятать их в свой тайник. Не было ни малейшего шума, не видел я и самого человека. Это прямо какая–то мистика, когда при лунном свете стали взлетать один за другим пакеты — на душе было муторно, особенно до того момента, пока я не смог разъяснить для себя происходящее.

— Да, придумано недурственно. А тебя–то он видел или нет?

— Ну что ты такое говоришь?

— Не бахвалься. Я же тебя видел.

— Готов держать любое пари, что меня ты не видел. Ведь я приехал, когда ты катил уже обратно. Я проводил взглядом красные огоньки задних сигналов. А к шахте я приближался ползком, как индеец.

— Да? Но я и правда кого–то обнаружил как раз когда отъезжал.

— Но не меня — тут я абсолютно уверен.

Я попытался детальнее вспомнить тот смутный силуэт, виденный мной ночью. Он ассоциировался у меня с Кермэном, это сомнения не вызывает. Что же именно? Мужчина: крупный, широкоплечий и узкобедрый. Увы, слишком уж общие приметы, но лучше хоть такие, чем никаких.

— Это, несомненно, был кто–то из банды похитителей. Жаль, конечно, что мне не удалось увидеть с более короткого расстояния. — Я посмотрел на часы. — Еще четверть часа — и они должны позвонить, если вообще позвонят!

Кермэн с удрученным видом тер глаза.

— Я буквально валюсь с ног, — сказал он. — Эти пять часов в машине меня доконали. Ты всерьез думаешь, что они его выпустят?

— Ничего я не думаю. Не очень похоже, чтобы они его освободили в нынешней ситуации. Если же это случится, он может считать себя баловнем судьбы.

— Брандон будет рад, если Дедрик не вернется, — произнес Кермэн, скрадывая зевок.

— Он уж как–нибудь выпутается, благодаря Серене.

— Но ведь мы помощники Серены. Он не позволит себе никаких нападок на наследницу, но с нами… он церемониться не станет!

— Ну что ж! Бог ему судья, — сказал я.

Я пересек комнату, чтобы долить свой бокал, но лишь только коснулся бутылки, как неслышно возник Франклин Маршланд.

— Итак, вы вернулись живы и невредимы, — констатировал он, — Должен признаться, я здорово перенервничал.

Он вопрошающе повернулся к Кермэну.

Я представил их друг другу.

— Слишком тягостное ожидание, не правда ли, — продолжал Маршланд. — Хотелось бы верить, что телефонный звонок не запоздает!

— Через пять минут истекут обусловленные три часа, — сказал я, протягивая бокал Кермэну. Я опять обосновался в кресле. — Если они его отпустят, то они постараются оказаться как можно дальше от города к тому моменту, когда Дедрик вернется домой.

Маршланд повернулся вполоборота, глядя в упор на меня:

— Слишком мала вероятность, что они его отпустят, — сказал он. — Если в ближайшие полчаса мы не увидим его здесь, по–моему, придется приглашать полицию.

— Тут уж вам решать, — ответил я, — но поскольку мы и так уже долго ждали, лучше бы потерпеть до утра. Особенно сейчас, когда какая–нибудь ошибка может оказаться для него роковой.

— Думаю, он давно мертв.

Я слишком устал, чтобы бесцельно жонглировать фразами. Потому и перехожу в атаку:

— Что же он вам такое должен был сделать, Ли Дедрик, что вы его так возненавидели?!

Он не удостоил меня ответа и прошел на террасу. Пробыл там три или четыре минуты, затем возвратился и проследовал к двери, ведущей в вестибюль.

— Пойду–ка я лучше проведаю дочь, — сказал он, ни к кому не обращаясь, словно про себя. — Это ожидание, видимо, для нее все равно, что пытка.

На пороге он задержался, повернулся к нам и выпалил:

— Человек, который женится не на молодой девушке, а на ее деньгах, во все времена заслуживает презрения, мистер Мэллой!

С тем и оставил нас. Мы слышали, как он поднимался по лестнице.

Лицо Кермэна исказила гримаса.

— Это правда? Он женился на ней ради денег? — спросил он тихим голосом.

— Не знаю… — большим пальцем указываю на настенные часы. — Они уже просрочили пять минут…

— Я в этом не наблюдаю ничего утешительного, а ты?

— Нам не остается ничего иного, как ждать, — ответил я, устраивая ноги на подлокотнике дивана. — Мне по душе эта девушка. Хотя у нее и манеры избалованной девчонки, но сердце у нее есть.

Кермэн пробурчал сквозь зубы, закрывая глаза:

— Предпочитаю более доступных…

Настенные часы отсчитывали минуту за минутой. Нас одолел сон…

Первые лучи солнца разбудили меня как бы внезапно. Я бросил взгляд на часы: четверть восьмого. Кермэн спал, сжав кулаки. Издалека доносился шум прибоя, в бухточке из красных скал, у самого сада.

Я сбросил ноги с дивана и вышел на террасу.

Двое китайцев–садовников погружены в работу: они созерцают розовый куст, подстриженный в виде зонтика. Фламинго обосновались вокруг пруда, поросшего водяными лилиями, и завтракают. У самого края террасы, по–прежнему одетая в черные брюки и меховую куртку, Серена Дедрик вглядывалась в морские дали. Не бледное лицо, ее рассеянный взор красноречивее слов убеждают меня, что за время моего сна никто не звонил и не возвратил Дедрика в лоно семьи!

Я бесшумно вернулся в вестибюль, оставив Серену наедине с ее печалью.

ГЛАВА III

I

Последующие четыре дня походили на корриду, причем столь увлекательную и захватывающую, что весь город Орчид, обычно такой невозмутимый, был потрясен до самых основ.

Информация получила огласку: все узнали, что выкуп в пятьсот тысяч долларов был передан банде похитителей, но та не выпустила жертву из когтей. Как и следовало ожидать, весь регион, от Сан—Франциско на севере и до Лос—Анджелеса на юге, был встревожен.

В первые часы Брандон творил, что хотел, вволю наслаждаясь властью. Он предпринял широкий розыск, но не успел размахнуться, как из Сан—Франциско явились несколько проворных федеральных агентов и отняли у него это дело.

Государственная полиция, части регулярной армии, авиация, телевидение и радио — вое оказалось вовлеченным в игру.

Кермэн и я немало часов проторчали в полиции, где нас подвергали всяческим допросам и контрдопросам под руководством побагровевшего от ярости Брандона, сопровождавшего свои вопросы увесистыми ударами кулака по столу. Несколько позже двое агентов федерального бюро расследований с кроткими физиономиями разрывали нас на куски, разнимали на части, выспрашивали с инквизиторским видом, а затем все эти кусочки соединяли вместе, как попало.

С нами были грубы, нам угрожали, нас осыпали бранью. Размахивали кулаками перед нашими носами. Шеи надувались, лица багровели, и рты их источали слюну. И все это для того, чтобы выжать из нас еще сведения. Но увы, нам нечего было больше рассказать.

Я не мог пройти по улице и двух шагов, чтобы не столкнуться с фотокорреспондентами. Кермэн — “человек, видевший, как взлетел выкуп”, — подвергался атакам от зари и до заката: к нему цеплялись всевозможные охотники за автографами, любители сувениров; с одичавшими глазами они вымаливали у него хоть что–нибудь: пилочку для ногтей, прядь волос или там лоскут от его костюма. Естественно, если он набирался смелости покидать агентство.

Огромные решетчатые ворота “Оушн энда” были на запоре, телефоны отключены. Дом погрузился в кладбищенскую тишину. Прошел слух, что пораженная отчаянием Серена не на шутку больна.

Весь день в небе гудели самолеты, неся наблюдение за дюнами и холмами в окрестностях города. По улицам курсировали патрули. Полицейские вели расследование чуть не в каждом дворе, задерживая подозрительных для допроса. В Корал Гэйблс, восточной части города, была проведена широкомасштабная операция полиции по проверке алиби различных сомнительных элементов.

В общем, велась грандиозная деятельность, но, не взирая на усилия федеральных агентов, муниципальной полиции, государственной полиции, армии и сотен добровольных сыщиков, ни сам Ли Дедрик, ни его похитители обнаружены не были.

На пятый день Серена прервала свое мучительное заточение и приняла участие в охоте. Местная печать и радио сообщили, что она учредила награду: двадцать пять тысяч долларов тому, кто предоставит сведения, которые помогут арестовать похитителей, и тысячу долларов за любую информацию, имеющую отношение к этому похищению.

И как результат, чуть ли не каждый житель Орчид Сити — разве что исключая слишком богатых, — стал доморощенным детективом, а город — адом.

Пришел шестой вечер с момента вручения выкупа, и я решил укрыться в моем маленьком тихом бунгало, до чертиков довольный тем, что я наконец–то вырвался из тисков этой воющей корриды. Я хотел запереться на все замки и пораньше лечь спать.

Мое бунгало, выстроенное на дюнах, обращено фасадом к морю, и до ближайшего другого дома расстояние не меньше километра. При доме есть небольшой сад, правда, поросший бурьяном, хотя Тони, мой единственный работник по дому, получает жалование и за то, чтобы сад был ухоженным. Имеется тут и веранда с уже выцветшими ставнями, гостиная, две спальни, ванная комната и кухня величиной с телефонную будку.

И все же я люблю этот утолок за его уединенность и тишину. Не слышно воплей соседского радио, можно петь, сидя в ванной, не опасаясь, что кто–нибудь запустит камнем в окно. Однако, уединенность моего бунгало может и поощрить типчиков, вынашивающих по отношению ко мне черные планы: ведь призывы о помощи будут тщетны.

Я было вставил ключ в замочную скважину, как вдруг услышал за собой крадущиеся шаги. Вообще–то, нервы у меня, как канаты, но треволнения последних пяти суток сказались. Я, затаив дыхание, резко оборачиваюсь: прямо передо мной расплывчатый силуэт.

Сжимаю правую руку в кулак, заношу ее для удара, но тут же останавливаюсь, поскольку моим ночным визитером оказалась женщина. С жадностью насыщаю легкие теплым ночным воздухом и спрашиваю голосом, которому стараюсь придать твердость:

— Вы хотели меня испугать, и потому подкрались вот так по–волчьи?

— Вы Мэллой?

Пытаюсь разглядеть черты лица маленькой стройной визитерши, но на веранде слишком темно. Впрочем, даже то, что я смог рассмотреть, меня вполне устраивает.

— Да. А кто вы?

— Мне надо с вами поговорить. Может быть, войдем? Так, наверное, будет лучше…

Сопровождаю свою гостью в гостиную, думая с сожалением о твердости ее голоса, подобной ореховой скорлупе. Мы топчемся в темноте, в опасной близости друг от друга, пока я пытаюсь нащупать выключатель. Наконец, я его нахожу, вспыхивает свет, и я встречаю взглядом два больших глаза, смотрящих на меня в упор. По всему видать, что они могли бы ответить на множество вопросов.

Девушке года двадцать четыре–двадцать пять. Она привлекательна. Ее блестящие густые волосы разделены пробором, лицо довольно милое, могло показаться лаже банальным, если бы не необычная бледность и не вяжущаяся с возрастом суровость выражения. Ее губы подкрашены ярко–красной помадой, подчеркивающей опущенные уголки губ, а глаза ее, с легкой поволокой, как–то приманивают. На ней шелковая кофточка цвета пожухлой зелени и брюки в обтяжку. А фигура ее по праву могла бы украшать рекламные щиты.

— Привет, — сказал я, продолжая ее разглядывать. — Именно я вам нужен?

— Да, если вы действительно Мэллой, — ответила она, подойдя к камину. Затем она обернулась, не вынимая рук из карманов, и заглянула мне в глаза. — Мне поручил отыскать вас Ник Перелли.

— Вот и отлично, — сказал я, все еще смотря ей в глаза и пытаясь угадать, с кем имею дело. — Как он поживает? Он часто употреблял в последнее время свой мешок с песком?

— Нет. У него неприятности, — сообщила девушка. Она вытащила из кармана смятый пакет “Лаки Страйк”, чиркнула спичкой о ноготь большого пальца и закурила. — Его арестовали за похищение Дедрика.

Воцарилось молчание, слышно было только тиканье настенных часов да раздражающее гудение холодильника на кухне.

Девушка, неотрывно следя за мной, слегка склонила к плечу голову, чтобы дым от сигареты не попал ей в глаза.

— Перелли? — переспросил я безразличным тоном.

Она утвердительно кивнула.

— Он уверяет, — продолжала она, — что вы толковый человек. Так вот! Надо, чтобы вы помогли ему найти выход из тупика. Не следует терять времени, если мы хотим его оттуда вызволить.

— Когда его арестовали?

— Час тому назад. — Она глянула через плечо на настенные часы. — Или точнее — час пять минут.

— Федеральная полиция?

Она пожала плечами.

— Его пришел арестовать хорошо одетый холеный толстяк. С ним были также две мерзкие рожи — сыщики, а еще двое поджидали у автомобиля.

— Уж не сам ли Брандон это был!? Низенький, коренастый, седовласый…

— Да, похоже на описание. А кто это такой?

— Начальник полиции.

Она затянулась и, нахмурив брови, принялась разглядывать свои ногти.

— Я и не знала, что начальнику полиции самому надо утруждаться для ареста кого бы то ни было.

— Подобное с ними случается, когда им приходится столкнуться с солидными деньгами и хорошей шумихой. К тому же Брандон обрадовался случаю утереть нос своим федеральным коллегам, перебежав им дорогу.

— Видимо, это ему удалось! — Она отошла от камина и опустилась на диван. — Ник уверил меня, что вы можете спасти его. Это так?

— Я пока не знаю. Я перед ним в долгу, и я сделаю все от меня зависящее, чтобы его выручить. Что ему надо?

— Он мне ничего конкретно не сказал. Он был тогда сильно потрясен. Я впервые видела его таким. Когда они его уводили, он велел мне разыскать вас.

Открываю стенной шкаф, достаю бутылку шотландского виски и два бокала и выставляю на стол. Затем иду к холодильнику за графином с водой.

— Итак, приступим, — говорю я наконец. — Это облегчит нашу работу. Вам с водой или чистое виски?

— Для толкового парня вы не больно умны. Неужели вы не понимаете, что Нику грозит опасность, и не время сейчас смаковать виски.

Я плеснул в свой бокал и устроился поудобнее в кресле.

— Прежде всего, вы ведь ничего не знаете, да к тому же тем, что вы суетитесь, никак ему не поможете

Она резко поднялась, сделала несколько шагов, затем крутанулась на своих каблуках и опустилась на диван. Стиснув кулак, она ударила по ладони левой руки.

Я спросил:

— И все же, кто вы такая?

— Я Мира Тореска, подруга Ника.

— Очень приятно. Сейчас подумаем, что мы сможем предпринять. В общем, расскажите обо всем подробно, но без лишних эмоций.

— Я пришла одновременно с сыщиками, — поспешно приступила она к рассказу. — Мы с Ником хотели пойти в кино. Оказалось, что он еще не собрался. Я позвонила ему снизу, и он попросил меня подняться и подождать, пока он оденется. Ну я и пошла. В лифте я увидела каких–то парней и почему–то сразу поняла, что это сыщики. На четвертом мы все вместе вышли. Они завернули за угол коридора, я шла за ними. Они остановились перед дверью Ника. У двоих оказались в руках револьверы. Я за ними следила, а они меня не видели. Толстяк постучал. Ник открыл сразу, думая, очевидно, что это я. Они набросились на него, и он мгновенно оказался в наручниках, раньше, чем смог понять, что здесь происходит. Затем они стали обшаривать квартиру. Дверь в коридор была полуоткрыта. Я могла наблюдать за тем, что творится внутри. Ник стоял у стены и смотрел, как они переворачивают все вверх дном. Потом вдруг глянул в мою сторону и сделал мне знак уходить. Но я не послушалась и осталась за дверью. Они вытащили револьвер из–за диванной подушки. Брандон ликовал. Он сказал, что этим оружием был убит шофер Дедрика. Тут уже Ник испугался. Мы с Никомпрофессиональные игроки и научились понимать по губам. Это может пригодиться в некоторых сложных обстоятельствах. Вот так он и приказал мне разыскать вас. Сыщики орали благим матом, когда я уходила.

— Откуда Брандон узнал, что револьвер принадлежит именно убийце шофера?

Она покачала головой:

— Понятия не имею.

— И что потом?

— Я спустилась вниз и подождала у дома. Где–то через полчаса они вышли вместе с Ником. Он едва передвигал ноги, а лицо и одежда его были в крови…

Она поднялась и загасила в пепельнице сигарету.

— Они увезли его на полицейской машине. Ну а затем я пришла к вам.

Какое–то мгновение я сидел неподвижно, пристально глядя на нее. Затем спросил.

— Вы что–нибудь слыхали о похищении?

Ее темные глаза выдержали мой взгляд.

— Только то, о чем сообщили газеты.

— И все?

— Да.

— А Ник?

— И он не более меня. Ни за что в жизни он не ввязался бы в такую историю. Мы, возможно, и не всегда играем честно, но и все — больше нас нечем попрекнуть.

— Ник раньше попадал в такие переделки?

Ее глаза стали жесткими.

— Да, один или два раза.

— Он на примете у полиции?

— Возможно. Он оттрубил два года в Сан—Франциско и всего лишь четыре месяца, как вышел на свободу.

— А до того?

— Вы не находите свое любопытство чрезмерным?

— Мне надо знать обо всем, что может содержать его досье. Необходимо.

— За последние восемь лет он был осужден на шесть месяцев, затем на год и на два года.

— За жульничество в карточной игре?

Она утвердительно кивнула головой.

— А у него никогда не случались неприятности из–за мешка с песком?!

— Нет. Во всяком случае, на это никто не жаловался.

— А в отношении похищения, вы на все сто ручаетесь за свои слова? Не мог ли он каким–то образом участвовать в нем, не обмолвившись вам?

— Боже упаси! Ни за что! Эта работа не по нем. Вы мне не хотите верить?

Я поверил ей:

— Ладно, — сказал я. — Поглядим, что тут можно сделать.

Я снял телефонную трубку и набрал номер. Тотчас отозвался вежливый голос:

— Квартира мистера Франкона.

— Мистер Франкон у себя? Это Вик Мэллой…

— Да, сэр, сейчас передам трубку.

Спустя секунду я услышал Франкона:

— Алло, Вик, чем могу быть полезен?

— Час тому Брандон, в сопровождении двух сыщиков провел вылазку в одном из домов на авеню Джефферсон и арестовал некоего Перелли. Они учинили обыск и обнаружили револьвер, принадлежавший, если верить Брандону, убийце шофера Ли Дедрика. В общем, они арестовали Перелли по обвинению в организации похищения. Я просил бы вас, Джастин, принять на себя его защиту. Какой гонорар вы сочтете необходимым назначить, таким он и будет. Я прошу вас отправиться в полицию и изучить его дело. Они намерены его погубить и тут нельзя остаться в стороне. Ну так что, возьметесь, Джастин?

— Он принимал участие в похищении?

— Не знаю. Но его подруга, находящаяся в курсе всех его дел, уверяет, что нет. У меня сложилось впечатление, что все это подстроено. Каким образом Брандон, едва глянув на револьвер, смог определить, что это орудие преступления. Не исключено, что он притащил его с собой и подбросил или же попросту болтает наугад, хотя это же глупо!

— Ну это уж вы слишком! — Франкон был шокирован.

— Это частная беседа, мой давний друг. Вы ведь отдаете себе отчет, какой мощный козырь окажется в руках Брандона, если он сам решит задачу и натянет нос федеральным агентам! Тут уж его не остановить.

— Но все же расскажите мне, кто такой этот Перелли?

— Это карточный шулер–профессионал, на него имеется в полиции досье.

— Это осложняет дело. А почему вы им занимаетесь?

— Он однажды выручил меня в очень стесненных обстоятельствах. Если вы согласитесь его защищать, го этим окажете мне большую услугу, Джастин. Я прошу вас отправиться туда и не дать свершиться полицейскому произволу.

На другом конце провода воцарилось длительное молчание. Франкон, по–видимому, обдумывал ситуацию. Я решил предоставить ему такую возможность. Наконец, он сказал:

— Я не вполне уверен, что эта работа по мне. У Брандона, по всей вероятности, имеются в запасе более весомые аргументы, чем этот револьвер.

— Вполне возможно, но суть не в том. Вы не позволите ему навесить на парня убийство только лишь потому, что некогда он находился под судом.

— Естественно, нет. Ладно, Вик, договорились: я сейчас туда направляюсь. Но должен вас предупредить, если я сочту его причастным к похищению, то немедленно выхожу из игры. Эта история наделала слишком уж мною шума, и мне бы не хотелось оказаться на стороне проигрывающих.

— У меня отчетливое ощущение, что Перелли — жертва чьей–то злой шутки. И не поддавайтесь на уговоры… Со своей стороны, я тоже не оставлю своим вниманием это дело, Джастин.

— Ну хорошо. Посмотрю, что я тут могу сделать. Словом, жду вас завтра утром у себя.

— Я позвоню еще сегодня вечером, — и повесил трубку, не дав ему, на всякий случай, возразить.

Мира очень внимательно следила все это время за мной.

— Кто это?

— Джастин Франкон. Адвокат в суде присяжных — самый, пожалуй, умный среди коллег на всем побережье Тихого океана. Если он поверит, что Перелли обвиняют незаконно, он не успокоится, пока тот не окажется на свободе.

— Так он идет в полицию?

— Конечно! И Брандону тут несдобровать!

Она подкурила сигарету. Руки у нее дрожали.

— Ник поступил мудро, направив меня к вам.

Я скромно посчитал это комплиментом, допил виски, встал и поинтересовался:

— Где я могу вас найти?

— Авеню Монте—Верде, 245. Небольшой зеленый домик — поднимайтесь наверх, а затем — влево. Я живу там одна.

Пока я записывал адрес, она задала, в свою очередь, вопрос:

— Очевидно, потребуются значительные расходы?

— Я дал Перелли слово, что буду рад ответить услугой за услугу, как только это потребуется. Я — хозяин своего слова.

— Спасибо.

— И давайте больше к этому вопросу не возвращаться. Если бы не его помощь, мне бы выпустили кишки в полном смысле этою слова. Теперь я направляюсь в полицию. Ничего мало–мальски существенного я не смогу предпринять, пока не буду знать в точности все имеющиеся против него доказательства. Может быть, если очень повезет, мне удастся его повидать.

— Вы полагаете, вам разрешат это?

— Тут никаких гарантий дать не могу. Но один офицер из уголовной полиции — мой друг. Если он окажется в настроении…

На какую–то долю секунды глаза ее сделались мягче, а подбородок, испачканный в помаде, мелко задрожал.

— Поцелуйте его за меня, — только и сказала.

II

Весть об аресте Перелли уже облетела город, что мне стало ясно лишь только я очутился в районе Принцесс–стриг и Сентр Авеню.

Приблизиться машиной ближе, чем на полкилометра до здания полиции, просто немыслимо. Пытаюсь все же прорваться, но какой–то нервный шпик, багровея лицом, настаивает, чтобы я повернул назад, к Сентр Авеню. Еще трое сыщиков заняты остальными машинами, проскользнувшими в запретную зону.

Замечаю бурлящую толпу, запрудившую тротуары, и разворачиваюсь — на шоссе Принцесс–стрит, а затем добираюсь до Орчид Бульвар.

Оставляю здесь машину и возвращаюсь на прежнее место. Толпа перед зданием полиции разрастается буквально на глазах. Полицейские, с которых пот катит градом, громко ругаются и тщетно пытаются оттеснить людей. Они ведь пришли поглазеть на спектакль и сукиным детям полицейским им не помешать.

Солидная группа полицейских, с тщанием подобранных Брандоном, с дубинками наголо охраняет вход. Не вижу малейшего шанса проникнуть вовнутрь.

Поработав локтями, заскакиваю в аптеку. Там никого из посетителей, один лишь ночной служащий в белой блузе, который стоя у двери с завистью наблюдает за толпой.

— Мне надо позвонить, — говорю ему. Он с большой неохотой покидает свой пост.

— Вот это сенсация! — воскликнул он, облизнув губы. — Говорят, Брандон схватил похитителя. Как вы думаете, это тот, что заграбастал уйму денег? Ей–богу, я бы не прочь оказаться на его месте. Я‑то уж придумал, как бы их получше использовать!

В ответ из меня вырвались какие–то нечленораздельные звуки, и я поспешно заперся в кабине.

Я попросил дежурного по коммутатору соединить меня с полицией.

— Это просто невозможно, — сказала телефонистка. — Все линии заняты. Вот уже двадцать минут, как я безуспешно пытаюсь перехватить хоть одну. А что, собственно, творится?

— Кому–то из полицейских стукнуло в голову надраить до блеска все свои пуговицы, а прочие в ответ на это забастовали! — мрачно пошутил я прежде чем повесить трубку.

Выхожу из кабины. В магазине свежо и покойно. Продавец вскарабкался на табурет, чтобы лучше видеть то, что происходит. Толпа уже запрудила улицу и близка к тому, чтобы выдавливать собой витрины. Похоже, выбраться отсюда мне будет не так уж легко.

— Прибыли федеральные агенты, — комментирует взволнованно аптекарь. — На этот раз они свое получили! Этот парень, Брандон, — большой хитрец! Лучший начальник полиции из всех, которые тут были.

После того, как я предпринял безуспешные попытки пробиться сквозь сплошную стену из спин, уже чисто риторически поинтересовался:

— Что надо делать, чтобы выбраться отсюда?

— А зачем вам это? Становитесь на табуретку. Тогда вам будет лучше видно.

— То есть что лучше видно?

Он окинул меня взглядом с ног до головы, удивленно нахмурив брови:

— Возможно, что они переведут его куда–то. А то вдруг сюда заявится эта Дедрик, взглянуть на его рожу. Все может быть. Как жаль, что моей девчонки здесь нет. Вот была бы ей потеха!

— У вас тут есть черный ход?

— Можете выйти через эту дверь. Она ведет на Орчид Бульвар.

— Спасибо.

Я толкнул двери, и в тот же миг толпа начала выливаться на Орчид Бульвар. Жуткий звон бьющегося стекла ясно показал, что витрина не выдержала сильного напора.

Я не стал задерживаться для выяснения размеров причиненного ущерба, а удалился этаким коридором меж домами, что начинался как раз за магазином, и вскоре очутился на довольно мрачной улочке, ведущей к бульвару.

Миффлин обитает в небольшом домике на Уэст—Вуд Авеню. Кроме него там еще живут его жена и двое детей, собака из породы “боксер”, две белые кошки и снегирь. Едва он оказывается за порогом здания полиции, стремглав летит домой и даже, говаривают злые языки, он свою супругу боится значительно больше, чем даже Брандона.

Потому я и решил ждать его возле дома. Когда заканчивается его рабочий день, я не в курсе, но, учитывая кавардак, творящийся ныне в полиции, рассчитывал задержаться тут надолго.

Итак, я расположился в своей машине и закурил. Светилось только одно зашторенное окно в бельэтаже, и порой там мелькал женский силуэт.

Без чего–то одиннадцать свет в этом окне погас, но появился в комнате этажом выше, а спустя минуту весь дом погрузился в темноту.

Закрыв глаза, я пытался раздумывать о Перелли, но мне не очень хотелось строить теории на песке. Прежде необходимо познакомиться с фактами. Франкон, несомненно, прав, предполагая, что, кроме револьвера, по–видимому, Брандон располагает и иными уликами. Что до меня, то я почти убежден, что какой–нибудь кандидат на вознаграждение уведомил по секрету полицию. Стремление отхватить такую кучу денег может любого прохвоста вдохновить на досужие измышления.

Какая–то машина с натужным ревом двигалась в эту сторону. А через минуту меня ослепил свет фар, гул мотора прекратился.

Во мне проснулась надежда. И в самом деле, это был Миффлин. Он наклонился к дверце моей машины, лицо у него насупленное.

— Уберите эту груду металлолома с дороги, — сказал он, — и можете отправить ее в море. Вы же не даете мне попасть в собственный дом.

— Привет, Тим, — говорю я, выходя из “бьюика”.

Он смерил меня взглядом:

— Что вы здесь делаете?

Открыв дверцу его машины, я сел рядом с Миффлином.

— Скучаю в одиночестве. Мне подумалось, что ваше общество скрасит его.

— Подите прочь! На сегодня с меня и так довольно! Я хочу спать.

— Потерпите, Миффлин, только одну минуту. Почему Брандон слопал Перелли?

— Ага, уже и вы в курсе дела? — пробурчал Миффлин. — Вам стоит дожидаться утра, чтобы прочитать свежие газеты, а не донимать меня расспросами. У меня сегодня был веселенький вечер. Люди совсем потеряли голову.

— Это–то я знаю. Видел. Но, видите ли, Тим, так уж вышло, что Перелли — мой приятель. Он и не думал похищать Дедрика. Такой бизнес его не прельщает.

Миффлин сказал брюзжа:

— Дайте сигарету. Моя пачка пуста.

Я протянул ему сигарету и щелкнул зажигалкой.

— Вы подозреваете, что он действительно похититель?

— Я ничего не знаю наверняка. Это возможно, хотя и мало вероятно. Сознайтесь, это вы подослали Франкона?

— Естественно! Он дошел до него?

— Не родилось еще такого храбреца, который сумел бы его остановить, раз уж он решил куда–либо проникнуть. Разумеется, он его видел. И полагаю, даже спас ему, этому Перелли, жизнь. Его намеревались основательно “поразмять”!

— Видимо, кто–то по своей охоте навел на него полицию?

Миффлин согласно кивнул:

— Конечно. Вот поэтому я и не испытываю никакого доверия к этой информации. Позвонили и потребовали Брандона — непременно лично его. Говоривший даже не захотел назвать свое имя, похоже, что ему наплевать на вознаграждение. Это мне показалось и вовсе несуразным. Только сумасшедший может отказаться от получения такой суммы. Следовательно, он чего–то опасался, маскируя свою особу. Да, так вот он рекомендовал Брандону немедленно отправиться к Перелли, он же сказал ему, что оружие, которым совершено преступление, находится за диванной подушкой, а также об иных вещах, которые могут оказаться в квартире. В сущности, все необходимое для предъявления обвинения Перелли. Брандон попытался выяснить, с кем он говорит, но его собеседник рассердился и повесил трубку. Мы сумели отыскать телефон, с которого звонили. Это телефон–автомат в квартале Корал Гэйблс. Больше ничего установить не удалось.

— Похоже, этот человек ненавидит Перелли.

— Либо так, либо же это один из подструсивших похитителей. Не знаю. Во всяком случае Брандон сам отправился по указанному адресу. И как вы думаете, что он там обнаружил?

— Револьвер?

— Совершенно верно. Но, кроме того, он нашел еще и три пакета из промасленной ткани на сто тысяч двадцатидолларових банкнотов и рыболовную удочку, несомненно ту самую, которой выуживали пакеты с крыши.

Я присвистнул:

— И где же все это находилось?

— Деньги хранились в чемоданчике, а тот — в глубине шкафа. Упаковки из промасленной ткани были закинуты под нижний ящик шкафа же. А удочка лежала себе под кроватью.

— Надо быть полным идиотом, чтобы держать явные улики в собственной квартире! Неужели Брандон хотя бы даже не усомнился, что все это подстроено?

— Послушайте, единственное, чего Брандон действительно желает, так это чтобы федеральные агенты поскорее оставили наш город в покое. А тут еще у Перелли весьма неблагонадежное досье. Все один к одному. Даже если бы у Брандона и были сомнения, то, хоть с головы на ноги переверни это дело, ему иных концов не найти.

— У Перелли есть алиби? Где он был во время похищения?

— Его алиби тоже с душком. Он утверждает, что играл в карты с Джо Бетилльо, заняв отдельный кабинет в баре “Дельмонико”. Мы допросили Джо. Он заявил, что играл с Перелли до половины десятого вечера. А почему он с такой точностью помнит время, так это потому, что Перелли выиграл и прекратил игру, мотивируя тем, что у него назначено свидание. Джо был весьма недоволен, поскольку надеялся хоть немного отыграться. Перелли же, напротив, утверждает, что они продолжали игру до половины одиннадцатого. Преступление же, как вам известно, совершено в десять минут одиннадцатого.

— Кто–нибудь видел Перелли, когда он выходил из бара?

Миффлин покачал головой:

— Он воспользовался служебным входом.

— Вообще–то, свидетельства такого прохвоста, как Бетилльо, мне представляются не слишком заслуживающими доверия.

— Однако Брандон ему поверил. Он готов поверить во что угодно, лишь бы это помогло ему избавиться от коллег из федеральной. Более всего, Вик, меня смущают в данной истории деньги. Уж слишком все смахивало бы здесь на подлый трюк, если бы не они. Мало кто рискнет пустить по ветру сто тысяч долларовых бумажек лишь для того, Чтобы скомпрометировать кого бы то ни было. Хотя тут и несколько тысяч сделали бы свое дело…

— Поэтому–то финт и кажется подозрительным. Если по большому счету, то у похитителя осталось всего каких–то четыреста тысяч монет на леденцы! Подбросив сто тысяч в квартиру Перелли, он нанес ему мастерский удар. Доказательство тому именно наши сомнения.

— И все же деньги, пущенные на ветер! У меня в голове не укладывается, чтобы преступники пошли на такой шаг.

— Только потому, что вы труженик, Тим, и зарабатываете себе на жизнь своим потом. В Орчид Сити сыщется немало ребят, которые, и глазом не моргнув, выложат сто тысяч.

— Да, но присяжные тоже не больно много зарабатывают. Им в это, боюсь, никогда не поверить.

Я выбросил окурок и пожал плечами. Конечно, он прав.

— Как он себя чувствует, Тим?

— Перелли? Вообще–то держится он неплохо. Им так и не удалось заставить его говорить, хотя с ним, естественно, не цацкались. Думаю, что он бы все–таки заговорил, не объявись там Франкон. Мак Гроу и Хартселл, эти два подонка, давно уже действуют мне на нервы. Самое большое наслаждение для них — это измываться над человеком, когда он в наручниках.

— Что да то да! Однажды и мне привелось испытать… Как вы думаете, есть у меня шанс повидать его?

— По–моему, ни малейшего. Брандон считает его своим персональным узником. Даже агентам федеральной пришлось здорово нажимать, чтобы заполучить его для допроса.

Прикуриваю новую сигарету и протягиваю пачку Миффлину.

— Не похоже, чтобы он действительно был виновен, Тим.

— Увы, вы останетесь единственным, кто так думает, когда дело подойдет к суду. Впрочем, в этом вы сможете убедиться не далее чем завтра, пролистав газеты. Журналисты уже вынесли свой приговор Следовательно, нет иного пути к его спасению, как найти всамделишного похитителя.

— Ну что ж, эту кашу придется мне расхлебывать. Каковы планы у Брандона?

— У него их попросту нет. Для него следствие закончено. Он тормознулся на Перелли, располагая множеством улик. Дело, как говорится, в шляпе!

Я открыл дверцу и вышел из машины.

— Ну тогда у меня развязаны руки — полная свобода действий. Остается лишь закатать рукава — и за дело.

— Желаю успеха, — сказал Миффлин. — Не хотелось бы мне оказаться на вашем месте… С чего вы собираетесь начать? Есть ли хоть какие–то наметки?!

— Не очень густо. Попытаюсь отыскать Мэри Джером. У меня сложилось впечатление, что ей известно несколько больше, чем мы предполагаем.

— Не исключено, хотя есть и поводы для сомнений. Если бы она была соучастницей похищения, то не вернулась бы к месту преступления.

— А вдруг она потеряла в комнате что–либо ее компрометирующее. К тому же, она не ожидала встретить там меня. Может быть, она действительно ничего не знает, но все же я попытаюсь: хоть какая–то вероятность.

— О’кей. Сообщите, если я вам понадоблюсь. Я тоже считаю, что Перелли невиновен, но это только между нами!

— Спасибо, Тим. У меня, надеюсь, вскоре окажется информация для вас. До скорого!

Я влез в “бьюик”, помахал рукой на прощание и двинулся в сторону Сентр Авеню. Вдруг где–то на полдороги замечаю телефонную будку и торможу. Затем набираю номер Джастина Франкона.

Адвокат сам снял трубку.

— Ну и каково же ваше мнение, Джастин?

— Думаю, что касается данного дела, то тут его совесть чиста, — ответил Франкон, чеканя слова. — Но одного моего мнения слишком мало для того, чтобы его извлечь из этой пропасти. Я предприму все, что в моих силах, но пока дела плохие. Все подстроено мастерски. Тот, кто срежиссировал эту мизансцену, добился всего, чего хотел. И в довершение всего — эта пачка денег!.. Не могли бы вы встретиться со мной завтра? Обсосем детали, подумаем, как быть дальше. В десять утра, вас устроит?

— Вполне.

— Но не питайте, Вик, слишком радужные надежды. Грустно об этом говорить, но меня не покидает ощущение, что мы присутствуем на похоронах, обставленных по высшему классу.

— И все же Перелли пока еще дышит, — отрезал я и повесил трубку.

III

Джастин Франкон сидел за своим письменным столом, продев большие пальцы рук в проймы жилетки, зажав погасшую сигару в уголке рта.

Это невысокого роста худощавый мужчина, его тронутое загаром скуластое лицо украшают черные с отливом усы, крупный костистый нос, черные поблескивающие глаза. Он почему–то всегда напоминал мне хорька. Глядя на него, трудно было сказать, что это один из искуснейших адвокатов на всем тихоокеанском побережье, но тем не менее дело обстоит именно так. Он не без основания мог бы похвастать, что ни у кого больше в нашей стране не сыщется среди клиентов столько миллионеров, как у него.

Паула, Кермэн и я уселись вокруг стола и со скуки созерцаем профиль хозяина дома. В просторном кабинете царит благостное молчание, пока мэтр размышляет над положением дел.

Наконец, он передернул плечами и повернулся к нам:

— Ничего нет такого, что могло бы убедить присяжных в непричастности Перелли к убийству Суки и похищению Дедрика. Мне требуются аргументы повесомее. То, чем мы располагаем сейчас, все равно что ничего. Основываясь на материалах обвинения по делу Перелли, суд присяжных признает его виновным, даже не удаляясь на совещание. Посмотрим правде в глаза. Страсти разбушевались. И не следует особенно полагаться на беспристрастность судей. Да и прошлое Перелли никак в его пользу не истолковав. Если вы не предоставите мне неопровержимые доказательства, способные впечатлить даже прокурора, то единственное, что мне удастся сделать для Перелли — так это произнести свою речь с особым пафосом. Но толку от этого не будет никакого. Они предъявят ему обвинение в убийстве Суки, а если к тому времени будет найдено тело Дедрика, то обе смерти припишут, естественно, ему же, и Перелли обречен присесть на электрический стул.

Вскинув брови, он внимательно посмотрел на свою давно погасшую сигару и затем швырнул ее в корзину.

— Попробуем, — продолжал он, — проанализировать аргументы обвинения. В квартире у Перелли найден револьвер. Возможно, приложив все усилия, мне удастся убедить присяжных, что оружие было подброшено злоумышленниками. То же касается и удочки. Но деньги… никто не рискнет поверить, что их подбросили лишь для того, чтобы скомпрометировать Перелли. И вот тут–то все коварство замысла режиссера этой мизансцены. Сто тысяч долларов — ведь колоссальная же сумма. Это–то ни у кого не вызовет возражений?

Я согласился.

— Вот именно! Учитывая это обстоятельство, я далек от мысли, что присяжные заседатели захотят поверить, что эти деньги — лишь способ отвести подозрение от настоящих преступников. Я буду продолжать аргументировать, но если присяжные не получат убедительных доказательств, что деньги подложил кто–то третий, все мои козыри — револьвер, удочка и промасленные пакеты — будут биты. Вы согласны?

— Конечно, но мы–то знаем, что деньги подкинули Перелли. Может, удастся убедить присяжных, что похититель, в первую очередь опасающийся за свою грязную шкуру, охотно пожертвовал бы и четвертью своей добычи.

Франкон покачал головой.

— Сомневаюсь. Это слишком рискованно! Если бы у Перелли имелось достоверное алиби, еще куда ни шло. Но ведь его алиби — пшик. Более того: на револьвере есть отпечатки его пальцев.

— Мне говорили об этом, но я не мог поверить.

— И тем не менее, это так. Я лично видел их.

— Но Перелли не касался револьвера!

— По словам Перелли, Брандон вложил в его руки револьвер, спрашивая, признает ли он это оружие своим. Следовательно, он к нему прикасался, хотя и после обыска.

— Черт побери! Вы же не допустите, чтобы Брандону прошли даром эти дешевые трюки!

— Я располагаю только словами Перелли — против утверждения начальника полиции. Как вы думаете, что перевесит?

Он на минуту умолк, затем продолжил:

— Вот таково положение. Мне необходимы по–настоящему сенсационные факты, чтобы круто изменить ход мыслей суда. Если вы мне их не предоставите, я отказываюсь от выступления. Такова ситуация. Добудьте факты — это ваша задача.

— Я найду их, чего бы это ни стоило, — пообещал я. — А для этого я вижу только один путь: вернуться к истокам дела и перебрать по косточкам все детали, пока не выйдем на след. Мне кажется, в этом деле мы сталкиваемся не с профессиональными похитителями. Возможно, я и ошибаюсь, но уверенность в этом крепнет во мне с каждым днем.

— Я не улавливаю сути, — сказал Франкон, вскидывая брови.

— Я и сам пока еще не понимаю, — ответил я с улыбкой, — но мне кажется, что Франклин Маршланд до чертиков доволен, что может считать Дедрика погибшим. Я приложу все усилия, чтобы выяснить, почему этот факт его так радует. Старик, на первый взгляд, вроде и безобидный, но иногда в его взоре мелькают какие–то огоньки… Свадьба Серены была втайне от него. Почему? Представьте на миг, что это Маршланд вдохновил похитителей. Он мог выяснить, что дочь его вышла замуж за негодяя, интересующегося только ее состоянием. Тогда старик решил избавиться от зятя и организовал что–то вроде лжепохищения. Я вовсе не настаиваю, что именно так все и было, но ведь и это не исключено. Затем можно предположить, что и Мэри Джером некогда играла не последнюю роль в жизни Дедрика. Вы догадываетесь, к чему я клоню? Если это обычное похищение и его участники — настоящие преступники, тогда мы терпим поражение. Но если это семейное дело и все нити к нему находятся в руках Маршланда, шанс не утерян!

Франкон заинтересовался.

— Ваше предположение, Вик, может быть, и не так уж абсурдно. Во всяком случае, тут есть над чем поразмыслить.

— У нас нет выбора. Прежде всего я должен отыскать Мэри Джером. Ее первый след найден в гараже “Акме”. Оттуда я и поведу свой поиск. Если мне удастся выяснить, где она провела время между своим появлением в гараже и визитом в “Оушн энд” в ночь, когда произошло преступление, я смогу узнать много любопытного. Затем я хочу разведать прошлое Суки. Никто этим до сих пор не озаботился. Ну и займемся самим Дедриком. Я хочу отправить завтра же в Париж Джека, поручив ему собрать сведения о прошлом Дедрика

— Линия Мэри Джером мне кажется заслуживающей того, чтобы ею заняться вплотную, — промолвил Франкон, коснувшись своего костлявого носа, — что же касается прошлого Суки, то вряд ли это может представить хоть какой–то интерес.

— И все же следует поинтересоваться и им. Никто не занимался Суки. А ведь найден его труп! Я не могу позволить себе пренебречь этим обстоятельством.

— Все это так, но нельзя попусту терять время. Что вы знаете о врагах Перелли? Тот, кто сыграл с ним эту мрачную шутку, должен его по меньшей мере ненавидеть.

— Да, я тоже так считаю. По–моему, есть один парень, способный на подобную шутку. Это отъявленный хулиган по имени Джефф Бэррэтт, курильщик марихуаны и отпетый негодяй. Он живет прямо напротив квартиры Перелли.

Я поведал Франкону о своем визите к Бэррэтту и о волшебном вмешательстве Перелли.

— Брандон в курсе этого? — с явным интересом спросил Франкон.

— Нет, но даже если бы и знал, это ни на йоту его не поколебало бы. Я проведу расследование в отношении Бэррэтта. Ту удочку ведь довольно сложно спрягать. Кто–то же должен был ее внести в квартиру Перелли. Надеюсь, что я этого кто–то найду, или хотя бы того, кто видел того человека. — Я встал. — Словом, пора приступать к делу. Как только у меня будут какие–нибудь новости, я тут же вас извещу.

— Чем скорее, тем лучше, — подчеркнул Франкон.

В коридоре Кермэн обеспокоенно поинтересовался:

— Что это ты говорил насчет поездки в Париж?

— Я хочу, чтобы ты отправился немедленно. Паула обо всем позаботится. Можешь не стесняться в расходах, но, конечно, в пределах разумного. Ты ведь не прочь съездить в Париж, не правда ли?

Кермэн округлил глаза, пытаясь замаскировать свою радость.

— Я смиряюсь с этим, — сказал он. — Раз так надо для дела.

IV

Миссис Марта Бендикс, глава агентства по трудоустройству Бендикс, соседствующего с нами на этаже, довольно крупная жизнерадостная женщина с короткой стрижкой, чей смех напоминает артиллерийскую канонаду.

Она вышла из своей конторы, как только я ступил за порог своей, и я вспомнил, что мне надо ее кое о чем расспросить.

— Эй, привет, Вик! — заорала она во всю глотку. — Где это ты прячешься? Сто лет уже тебя не видела.

— Хочу потолковать с тобой, Марта. Ты не сможешь уделить мне несколько минут?

Она взглянула на часы, огромные, как колесо телеги, и, убедившись, что временем располагает, открыла двери своей конторы.

— Заходи. Тебе надобно добыть у меня какие–то сведения? Бьюсь об заклад, что это так. У меня назначено свидание, но это может подождать.

Она вошла первой в свою зелено–кремовую контору, а я следом.

— Запри на ключ, — сказала Марта громовым голосом, который, похоже, долетал до самого конца коридора. — У меня тут припрятана бутылка недурного арманьяка, и только и ждет того, чтобы ее откупорили.

Она извлекла бутылку из какого–то ящика, пока я усаживался в кресло. Марта выплеснула в бокал чуть не треть содержимого бутылки и поставила передо мной.

— На, прополощи глотку, — сказала она.

— Ну и манеры у тебя, — констатировал я, поднося ко рту бокал. — Интересно, где тебя воспитывали? Ладно, за все хорошее!

— Смотри не захлебнись! — пожелала она, прежде чем проглотить содержимое своего бокала одним глотком. — Хорошо! Выпьешь еще?

Я отказался, предпочтя три зернышка кофе, лежавшие передо мной на промокашке.

— Ну что там у тебя не выплясывается? — поинтересовалась она, тоже принявшись грызть зернышки кофе. — Каких тебе сведений не хватает?

— Нужна информация об одном филиппинце, Тоа Суки, шофере Серены Дедркк. Она наняла его в Нью—Йорке, и я думаю, воспользовавшись твоим нью–йоркским отделением.

— Бедняжка, тебе не следует влезать в эту историю!

Пришлось сознаться, что я в этой истории уже замешан.

— Так как же мне получить необходимые сведения о Суки?

Марта почесала голову ножом для разрезания бумаг, изображая мыслительный процесс.

— Выходит, что я должна тебе предоставить эти данные, — сказала она наконец. — Если мое агентство ими не располагает, придется обратиться за ними к Сиду Сильверу — это его специализация, трудоустройство цветных.

Он мой приятель! Ты что–то можешь заплатить за эти сведения?

— Сто долларов.

Марта широко распахнула глаза:

— Да за такую цену он продаст отца и мать впридачу.

Я принялся подшучивать: пусть его родители благоденствуют, а все, что мне требуется, это подробная информация о Суки.

— Она уже у тебя в кармане. Обожди два дня и я дам тебе то, в чем ты нуждаешься. Идет?

— Плачу сто пятьдесят, если сведения будут завтра.

— Хорошо, ты их получишь, — сказала Марта, вставая.

— Спасибо, Марта, ты — настоящее сокровище. Я и не представляю, что бы я без тебя делал.

Марта усмехнулась:

— Скажи–ка мне, Вик, когда ты женишься на той прелестной брюнетке, что по твоей милости томится у тебя в конторе?

— Если ты говоришь о Пауле, то лучше давай не будем об этом. Ты меня очень обяжешь, если не будешь приставать с подобными вопросами. Я ведь говорил тебе, что ей этого не хочется!

Марта хлопнула меня по плечу, едва не переломив позвоночник, и расхохоталась так, что задребезжали оконные стекла.

— А ты поинтересуйся сначала у нее, прежде чем говорить! Девушек, которые бы не желали выйти замуж, во всем мире не существует. Если какая–то девушка не замужем, то это свидетельствует только о том, что никто не просил ее руки.

V

Оставив свою машину у того дома на Джефферсон Авеню, я вошел в пустынный холл.

В окошечке портье сегодня уже другая девушка в наушниках. Она жует резинку и листает комикс. Угрюмое выражение ее лица говорит о том, что он столь же неинтересен, как и тот, что был в руках ее предшественницы.

Всевидящий Макси в своем неизменном котелке появляется из–за колонны, с надменностью озирая меня.

— Привет, — говорю я, весь освещаясь улыбкой. — Где мы сможем потолковать?

Его глазки на лице, покрытом красными пятнами, поблескивают недоверчиво и удивленно.

— Потолковать? О чем бы это? — бормочет он, ощетинивая усы. — Мне нечего вам сказать. Да и занят я.

Я догадался, что надо предоставить ему весомые аргументы. Вытаскиваю из кармана бумажник, достаю оттуда десятку.

— Неплохо бы просто поговорить где–нибудь в укромном уголке.

Он задумчиво разглядывает купюру, ковыряя при этом грязным указательным пальцем в гнилых зубах. Наконец он вытирает палец прямо о свои брюки и поворачивается к девушке.

— Хэлло! — кричит он. — Я внизу, если вдруг понадоблюсь. Наверх не пускать никого!

Она, не отрываясь от журнала, едва наклоняет голову в знак того, что она слышала и не возражает.

Макси, грузно ступая, направляется к лифтам.

Заходим в кабину, и пока лифт опускается в подвал, мы молчим, дыша друг другу в лицо.

Макси проводит меня вдоль какого–то коридора со стенами, облицованными белыми фаянсовыми плитками. Освещают коридор лампочки, забранные металлической сеткой. Вслед за ним захожу в маленькую конторку, где находится стол и пара стульев. Над забитым золой камином висит фотография Джека Демпсея с какой–то надписью.

Макси усаживается за стол, сбивает на затылок котелок и поудобнее умащивается на своем стуле. Его глаза неотрывно следят за десятидолларовой купюрой.

Протягиваю ее ему, поскольку понимаю, что он не сумеет сосредоточиться на моих вопросах, если не получит чаевых.

Его толстые, пожелтевшие от табака пальцы жадно хватают банкнот и мгновенно прячут его в карман.

Произношу одно–единственное слово:

— Перелли.

Он утирает нос тыльной частью рукава и вздыхает, обдавая меня густым затхлым духом смеси пива с чесноком.

— Черт побери! Снова о нем!

— Вполне естественно. А почему бы, собственно говоря, и нет?

— Все шпики города являлись ко мне расспрашивать о Перелли. Я уже рассказал все, что только знал.

— Мне это без разницы, я же не знаю, о чем вы рассказывали. Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов, спросить кое о чем таком. Уверен, что полиция вам эти вопросы поставить не догадалась.

— Ладно. Согласен, — сказал он, впрочем без особого восторга. — Коль уж вы заплатили мне за беспокойство…

Я бросил ему сигарету через стол, чтобы показать, что абсолютно не тороплюсь и беречь его время не намерен. И сам закурил сигарету.

— Как вы считаете, Перелли мог похитить Дедрика? Он принялся часто моргать своими маленькими глазами. Подобного вопроса он явно не ожидал.

— Неужели для вас имеет хоть какое–то значение мое мнение по этому вопросу?

— Меня это интересует и, следовательно, не будем даром тратить время. Если вы не хотите отвечать на мои вопросы, то верните назад деньги, и я обращусь к кому–нибудь другому.

Мы пристально посмотрели друг на друга и он, наконец, понял, что я и не думаю шутить.

— Не хотите ли пива? — спросил Максик. Он старался вести себя непринужденно.

Затем он принес кружки и бутылки, откупорил и одну из них предложил мне.

— За ваши успехи!

— И за ваши.

Выпиваем, удовлетворенно вздыхаем, дружно ставя пустые кружки на стол.

— Мне кажется, что это не его работа, — вымолвил он. — Не его это бизнес.

— Мне он сказал то же самое. Я хотел бы помочь ему. Возможно, вам известны кое–какие мелочи, которые могли бы оказаться для меня чрезвычайно полезными.

Макси опять принялся ковыряться в зубах, но вдруг переменил намерения и взялся за прочистку ушей.

— Он неплохой парень. Широкая натура, не дешевка, одним словом, И его приятельница тоже весьма мила. Вы знакомы с ней?

— Да, видел.

Он прикрыл свои глазки, затем снова отверз их.

— У нее самая замечательная фигура на свете. А вы считаете эту историю правдоподобной?

— Кто его знает? Вы видели, как он проносил удочку к себе домой?

Он покачал головой.

— Нет. Да у него в жизни не было удочек. Я расспрашивал девчонку, которая прибирается у него в комнате. Она никогда ничего такого у него не замечала.

— Она заглядывала и под кровать?

— Да, ведь она подметает пол и под кроватью тоже.

— Сыщики обнаружили удочку вчера вечером. Заглядывала ли она под кровать вчерашним утром?

Он кивнул, подтверждая.

— Когда это было?

— Она несколько запоздала. Перелли ушел из квартиры в половине первого. Так что до этого она не могла заняться уборкой.

— А полиция? В котором часу она обнаружила удочку?

— В половине восьмого вечера.

— Следовательно, удочку подбросили где–то между половиной первого дня и половиной восьмого вечера? Верно?

— Да, если ее и в самом деле подложили.

— Не будем придираться к словам. Допустим, что в некий промежуток времени между половиной первого и половиной восьмого Перелли или кто–либо иной принес эту удочку в дом. С этим вы согласны?

Не найдя повода усомниться в данной редакции фразы, Макси произнес:

— Да.

— Есть ли еще входы в помещение, помимо главного?

— Имеется еще служебный ход, ведущий в подвал.

— Можно ли попасть на этажи через этот ход?

— Нет.

— Вы уверены?

— Конечно. Так уж спланирован этот дом, что можно пройти через главный или служебный вход, в подвал, но затем вы неминуемо окажетесь в холле, а там уж мы видим, кто именно идет.

— А где находились вы вчера между половиной первого и половиной восьмого?

— В кино.

— Вы что, почти весь день отсутствовали? — Я был в кино.

— У вас был выходной?

— Да

— Но кто же подменял вас на дежурстве?

— Грасия Леман.

Макси опять наполнил свою кружку и прибавил:

— А сегодня она выходная.

— Полиция ее допрашивала?

— Зачем?

— А что, удочкой они не интересовались? Они не пытались выяснить, как эта удочка оказалась в комнате Перелли?

— Да кому это нужно?

Я отпил пива. Естественно, он прав. Нашли удочку в комнате Перелли, а больше им и не требуется. Им вовсе незачем ломать себе голову над тем, как удочка туда попала.

— Наверное, она могла видеть типа, который принес удочку?

— Если кто–то ее принес, то, безусловно, она его видела.

— Но если в этот момент не выходила куда–нибудь… например вымыть руки…

Макси покачал головой:

— Ей запрещено оставлять холл даже на минутку. Таковы правила. Сразу за ее столом расположена туалетная комната. Когда она туда выходит, то поворачивает рукоятку, управляющую звонками на обеих дверях. Если кто–то входит через главную дверь или служебную, автоматически включается звонок. Одно время у нас процветало воровство. Потому решили принять меры предосторожности. Если кто–нибудь эту удочку принес, Грасия должна была его видеть.

— Следовательно, делаем вывод, кто бы ни принес удочку: Перелли, либо кто еще, Грасия непременно это видела.

— Совершенно верно.

Я допил свое пиво и закурил. Я начинал немного волноваться.

— Думаю, теперь лучше всего повидать Грасию, она может стать свидетелем номер один.

— Здесь она будет завтра. Но будьте с ней осторожны. Все должно иметь свою цену.

— Где она живет?

Макси задумался на мгновение, но затем с сожалением покачал головой.

— Я не могу сообщить вам ее адрес. Это у нас строго запрещено.

Несколько секунд я крутил в раздумье свою кружку с пивом. Затем пересек комнату и остановился у портрета Джека Демисея.

— Готов биться об заклад, что эту удочку принес Джефф Бэррэтт.

Макси, как раз пивший из горла бутылки, захлебнулся. Я должен был стукнуть его пару раз по спине, чтобы помочь. Правда, ударил я его несколько сильнее, чем требовалось для этого дела.

— Бэррэтт? — воскликнул он охрипшим голосом, как только к нему вернулся дар речи. — Что это вы говорите?!

— Бэррэтт ненавидит Перелли, как и должен бы тот парень, что пристроил удочку. Бэррэтт проживает как раз напротив Перелли. Бэррэтт — это негодяй и подонок. Но всего этого, к сожалению, слишком мало, чтобы убедить суд присяжных, хотя мне не требуются иные доказательства.

Он перемалывал моя слова жерновами своих мозгов, а затем высказался:

— Это и в самом деле не так уж невероятно.

Мы подали друг другу кружки с пивом.

— Но если вы полагаете, что Грасия так и разгонится выкладывать вам интересные историйки о Бэррэтте, то вы глубоко ошибаетесь, — сказал он уже доверительно. — Как это ни странно, но к нему она весьма расположена.

Наконец–то мои деньги начали приносить мне хоть какой–то доход.

— И все же объясните мне, что такому парню как Бэррэтт, до такой девушки как Грасия?!

— Домовладелец желает, чтобы тут все было пристойно. И вот что получается из этого. По правилам, женщины, приходящие с визитом, обязаны покинуть дом до часа ночи, а если же этого не происходит, то на следующий день подается докладная. Грасия дежурит по ночам через неделю, и вот когда девчонки задерживаются после положенного времени у Бэррэтга, то от нее рапорт не поступает.

— Как же он так ловко устроился, Бэррэтт? Наверное, он платит ей пять долларов за молчание? Ну и я согласен уплатить по таксе!

Макси допил пиво, отряхнул пепел с брюк и поднялся со стула.

— Пора на службу, — сказал он.

— Сядьте и предъявите свой багаж. До сих пор вы мне не сказали ничего такого, что стоило бы десяти долларов.

— А по мне, так вы достаточно получили за свои деньги. Но если прибавите еще десятку, то я вам сообщу нечто такое, что вас огорчит.

— Пятерку.

— Десять.

— Семь пятьдесят.

Столковались мы на восьми. Я вручил ему деньги.

— Она наркоманка, вы понимаете? Бэррэтт достает ей кокаин. Так что тут вам ничего не упадет.

Я на миг задумался и решил, что, пожалуй, он прав, хотя нельзя упустить шанс попытаться.

— Выкладывайте ее адрес.

Полученная прибавка к гонорару заставила его нарушить запрет.

— 247, улица Фелмана; это дом с меблированными комнатами.

Поднимаюсь.

— Рот на замок, Макси. И если вас кто–нибудь спросит, то вы меня никогда не видели.

Макси что–то пробурчал, ударяя себя в грудь, ипосмотрел на меня с презрением.

— Что вы обо мне думаете, — сказал он. — Мне–то какой интерес?

Я покинул комнату, оставив его наедине с пивом.

VI

Входная дверь дома 247 на улице Фелман оказалась зажатой между витриной торговца табаком и террасой третьесортного кафе. На медной доске надпись: “Сдаются комнаты для одиноких дам, лиц свободных профессий и административных служащих. Обслуживание не производится. Собаки не допускаются”. Карточка со следами грязных пальцев приколота над дощечкой: “Все занято”.

На террасе кафе четыре круглых одноногих столика, за которыми наблюдает пожилой мужчина с длинным тощим лицом и невообразимо печальными глазами. При ярком солнечном свете его одежда кажется зеленоватой. Он взирал на меня с надеждой все время, пока я пристраивал свой “бьюик” у входа в дом, и даже расстелил какую–то грязную скатерку на одном из столиков, но я пренебрег приглашением.

Я преодолел три каменные ступеньки и оказался возле застекленной двери, на которой красовался номер 247, толкнул дверь и вошел в темный вестибюль, пахнущий молчанием и запустением. На стенке слева замечаю длинный ряд почтовых ящиков. Подхожу и принимаюсь знакомиться со здешними обитателями. Среди трех дюжин имен изрядное количество “Лулу”, “Белл” и “Мими”, что я усомнился, соблюдаются ли в этом доме хоть какие–то правила. На четвертом ящике справа я увидел: “Мисс Грасия Леман, комната 23, этаж II”.

Перила лестницы увиты каким–то плющом. Быстро пробегаю три ступеньки и оказываюсь на первом этаже. Длинный коридор, многочисленные двери, возле которых бутылки молока и газеты. Так как время уже около половины десятого, я прихожу к убеждению, что все эти дамы — служащие или принадлежащие к иным профессиям, проявляли достойное огорчения легкомыслие, если они и в самом деле трудились — впрочем, последнее мне представлялось скорее сомнительной гипотезой.

Я уже было стал подниматься лестницей на второй этаж, как вдруг на верхней площадке показался какой–то невысокого роста тип с жестким лицом. Он был одет во фланелевый костюм цвета ржавчины, белую фетровую шляпу, а на носу темные очки. Заметив меня, он вздрогнул и остановился в нерешительности, как бы решая: вернуться или продолжать свой путь, но мгновение спустя пошел мне навстречу с напускным безразличием на лице.

Я не двигался.

Проходя мимо меня, он почесал большим пальцем небритую щеку. Мне показалось, что за темными стеклами в его глазах мелькнуло беспокойство.

— Собаки не допускаются, а мужчинам входить не дозволено, — произнес я чуть слышно, когда он приблизился к площадке первого этажа.

Он глянул на меня через плечо и остановившись спросил: “Что, что?!”

Я покачал головой.

— Нет, я ничего не говорил.

Я пошел по лестнице, с минуту он смотрел мне вслед, затем неспешно повернулся и исчез.

Второй этаж оказался точной копией первого: бутылки с молоком и газеты. Стараясь неслышно ступать, вглядываюсь в номера на дверях. Отыскиваю комнату 23. Останавливаюсь на миг, обдумывая, с чего начать разговор. Если Макси не соврал, а я склонен ему верить, эта девушка может засвидетельствовать невиновность Перелли. Главное, суметь убедить ее отречься от Бэррэтта.

Я уже приготовился постучать, как вдруг услышал за собой легкое покашливание. Я осторожно взглянул через плечо.

Дверь, как раз напротив моей спины приоткрылась, и я увидел крупную телом рыжеволосую красотку с обольстительными формами, она небрежно опиралась на дверную коробку и слала мне многообещающую улыбку. Халат из зеленого шелка подчеркивал округлость ее бедер. На обнаженных ногах — красивые комнатные туфли. Ее тонкие пальцы, по всей вероятности не изведавшие тяжкого труда, легко касались медно–золотистых волос, а тонкие брови выгибались дугой, посылая мне красноречивый и старый, как сам мир, зов.

— Здравствуйте, симпатичный брюнет. Кого–то ищете?

— Гм… — выдавил я из себя. — Уже нашел… Как бы ваш завтрак там не остыл.

Ее улыбка стала еще ярче:

— Не тратьте на нее времени. Она ведь еще даже не проснулась. А я уже поднялась, и все на месте. Я готова.

Я приподнял в знак признательности шляпу и вежливо ее отвадил:

— Мисс, я польщен вашим предложением, но, к сожалению, я здесь по делу. Может быть, в другой раз? Я помечтаю о вас, а вы можете помечтать обо мне. И смиритесь с этим, как смиряюсь я. Да и завтра будет день…

Улыбка соскользнула с ее лица, а взгляд ее зеленых очей приобрел жесткость.

— Вы попросту болтун, — проговорила она с отвращением и хлопнула дверью.

Я вздохнул и постучал к Грасии. Обождал секунд тридцать. Затем постучал сильнее. Никакого впечатления. Двери не открывали. Оглянувшись по сторонам, я мягко нажал на ручку. Двери распахнулись.

Довольно просторная комната: кровать, два кресла, комод и туалетный столик с большим зеркалом. И никого. Постель разобрана, и, судя по всему, белье не меняли месяцев шесть. Зеркало пряталось под слоем пыли, ковер густо усыпан сигаретным пеплом, на простынях какие–то сероватые пятна. Весьма грязная, неприятная комната, в которой чувствуешь себя довольно неловко.

Возле кровати еще одна дверь, ведущая, по–видимому, в ванную. Я подумал, что, наверное, девушка находится там и еще раз постучал. Безрезультатно. Чтобы не возбуждать любопытство рыжей красавицы, я прикрыл дверь и вошел в комнату.

На одном из кресел небрежно разбросана одежда: платье, чулки, пояс с подвязками грязно–розового оттенка и лифчик, скорее серый, чем розовый.

Комната прочно пропиталась легко узнаваемым запахом марихуаны. Не похоже, чтобы курили только что, но запах наркотика месяцами впитывался в стены, занавеси, белье.

Подхожу неслышно к ванной и стучу. Никто не отвечает. Пот каплями стекает по моему лицу.

Нажимаю на ручку и толкаю дверь. Она приоткрывается с натугой, не до конца. Что–то там мешает ей распахнуться. Я слышу стук своего сердца. Сквозь щель вижу грязную раковину, смятые полотенца, мыльницу и наполовину использованный тюбик зубной пасты.

Я знаю, она за этой дверью. Наверняка…

Налегаю на дверь, сжавшись от внутреннего напряжения. Девушка действительно здесь — висит на одежном крюке. На ней смятый купальный халат, колени подогнуты, голова свесилась набок так, что виден веревочный узел, затянутый у правого уха. Она безжизненна и холодна.

ГЛАВА IV

I

Я выглянул в коридор. Он пуст. Но отдаленный шумок свидетельствует, что за этими многочисленными дверями дамы полусвета решили наконец–то начать новый день.

Осторожно покидаю квартиру № 23 и закрываю за собой дверь. Снимаю шляпу, обтираю лицо носовым платком, закуриваю, с жадностью глотая дым. Это немного помогает мне прийти в себя. И все же ощущаю острую потребность в глотке виски.

Перехожу в коридор и останавливаюсь перед дверью квартиры рыжей красотки. Слева пришпилена булавкой карточка: “Мисс Джой Дредон бывает дома ежедневно после пяти вечера”.

Легонько стукнул в дверь — почти поскребся, как мышь. Но долго ждать не пришлось. Дверь приоткрылась сантиметров на десять, и мисс Дредон разглядывала меня в эту щель. Прежней приветливости как не бывало.

— Что вам угодно?

Ее большие зеленые глаза светились недоверчивостью. Я решил, что не следует расточать времени на уговоры и применил самый убедительный метод.

— Мне нужны кое–какие сведения и за них я склонен неплохо заплатить, — сказал я, протягивая ей свою визитку. — Мой тариф — за десять минут разговора двадцать долларов новыми, хрустящими банкнотами. Полная гарантия неразглашения.

Она изучала карточку с той долей озабоченности, что присуща людям, не слишком много времени уделяющим чтению, и которых некоторые термины могут повергнуть в смущение. Затем по складам прочитала низким голосом все, что там было написано.

Раздвинула дверь еще на несколько сантиметров и возвратила мне карточку.

— Покажите деньги!

“Вот, — подумал я, — простая и чистая душа, идущая прямиком к своей цели, не прячущаяся за никому не нужными формулами!”.

Вынув из кармана бумажник, я продемонстрировал ей два новеньких десятидолларовых бамкнота.

Она посмотрела на них с восхищением, как маленькая девчонка на витрину с игрушками, и настежь распахнула двери.

— Ладно, проходите. Мне малоинтересно, кто вы есть, но очень уж хочется пощупать эти купюры. Вы убеждены, что кроме сведений, вам больше ничего не требуется?

Переступив порог, я оказался в квартире несколько просторнее, чем комната 23. И значительно комфортабельнее. Тут стояли софа, кушетка, пара кресел. Были еще два не слишком дешевых ковра. Красные и желтые огоньки бегонии светили из большой вазы на столе.

Я положил свою шляпу на стол и подтвердил девице, что я к ней явился только лишь за информацией.

Она протянула ко мне свою холеную белую ручку, украшенную ногтями темно–красного цвета:

— Дайте пока половину денег. Не потому, что я вам не доверяю, а так, из принципа.

Протягиваю купюру, раздумывая над тем, что это расследование влетает мне в копеечку. Все утро я неустанно раздаю деньги.

Она сложила десятку вдвое и сунула за лиф. Я ей намекнул, что глоток виски отнюдь не повредит нашей беседе.

Она не заставила себя долго упрашивать, принесла бутылку и бокал, предложив обслужиться самому.

— Я удалюсь на минутку, — сказала она, — только приготовлю себе чашечку кофе, и полностью к вашим услугам.

Когда она вернулась, я уже пил виски.

Она поставила поднос на столик и опустилась на софу, демонстрируя стройность своих длинных ног, которые, возможно, и подтолкнули бы меня к каким–то действиям, не окажись я целиком во власти других проблем. Она проследила за моим взглядом, оправила халатик, вздернула брови:

— Кто же вы в самом деле такой? Частный сыщик?

— Да, где–то так.

— Я так и подумала. Едва я вас увидела, как тотчас Же поняла: вы не типичный клиент. Мне понравились ваши глаза… Вам не хотелось бы сперва немножко поразвлечься?

Я было начал вежливо и чуть взволнованно оправдываться, но она остановила меня жестом. Ее улыбка была открытой и дружелюбной:

— Не беспокойтесь, душечка, я пошутила. Довольно редко бывает, чтобы меня навестил симпатичный мужчина, не склонный хватать быка за рога, лишь только отворится дверь. Это для меня в новинку и даже, честно говоря, нравится… Так что бы вы хотели узнать?

Я плеснул себе еще виски.

— Мое расследование касается Грасии Леман. Вы с ней знакомы?

Черты лица мисс Дредон опять приобретают жесткость.

— Вот оно что! Так вы сорите деньгами, чтобы собрать о ней сведения?

— У одного из моих клиентов вышли неприятности с полицией. Грасия могла бы ему помочь. Вот и все.

— Не понимаю! Тогда и ступайте беседовать к ней. Зачем вы явились сюда?

— В данный момент она уже ничем не сможет мне помочь. Она мертва.

Женщина резко вскочила, пролив кофе себе на ноги. С трудом сдерживая рвущиеся из нее ругательства, она поставила чашку и вытерла колено платком.

— Это уже чересчур! — выкрикнула она.

Но так как я молчал, глядя ей прямо в глаза, она переспросила:

— Это же неправда? Она ведь жива?

— Увы, бездыханна. Я только что видел ее висящей на дверях ванной.

Она вздрогнула, скорчила гримасу, опять содрогнулась и потянулась за бутылкой с виски.

— Она была маленькой дурочкой, — сказала рыжеволосая, — но у меня и в мыслях не было, что она настолько глупа. Вся беда в том, что она уже не могла обходиться без наркотиков.

— Это я понял. К тому же в ее комнате просто–таки разит марихуаной.

Достаю портсигар и протягиваю мисс Дредон. Она берет сигарету, прикуривает, за1ем наливает виски в чашку из–под кофе и залпом выпивает.

— Вот и снова неприятности, — с горечью произносит она. — Терпеть не могу подобных историй.

— Вы видели ее вчера вечером?

— Да. Я часто сталкиваюсь с ней на лестнице.

— В котором часу вы ее встретили?

— Как раз я выходила пообедать, а она пришла, затем мы повстречались, когда я возвращалась. Она, по–видимому, еще куда–то уходила, пока я обедала. Мы вернулись, можно сказать, вместе.

— В котором часу это было, вы говорите?

Мисс Дредон попыталась, но безуспешно, подавить зевок.

— Довольно поздно. Где–то часа в три дня. Я как–то не смотрела специально…

— Она была одна?

— Нет, с ней был, как всегда, какой–то мужчина. Я всегда задаюсь вопросом, что они находят в этой маленькой грязной шлюшке. — Она осеклась, нахмурив брови. — Впрочем, уже нельзя говорить о ней плохо — она ведь мертва…

— Как выглядел этот человек?

— Слишком хорош для нее. Парень, в которого я сразу влюбилась: похож на Клэрка Гэйбла. Не то чтобы полное сходство, но одного типа.

— Во что он был одет?

— Фланелевый пиджак цвета сухих листьев, белая фетровая шляпа, красивый галстук и очки от солнца с большими, как блюдца, стеклами. Наверное, он их нацепил, чтобы его никто не узнал рядом с Грасией. И чего только не напридумывают эти мужики!

Я сидел на краешке стула, старался сохранить на своем лице спокойствие.

— Не было ли у него тонких черных усиков? Лицо худое и суровое?

— Да! Вы с ним знакомы?!

— Я встретил сто буквально только что, когда поднимался по лестнице.

— Только что?! — Ее глаза расширились от ужаса. — Но раз она мертва…

— Да. И к тому же давно. По моим подсчетам, не менее восьми часов…

— Вы хотите сказать, что она повесилась в ванной, пока он ждал ее в комнате?

— Он спускался по лестнице примерно минут двадцать тому назад. Грасия же умерла приблизительно в четыре утра. Выходит, что он либо находился с ней рядом в это время, либо ушел до того, а учром для чего–то вернулся.

Она откинулась на спинку софы, замахав рукой:

— Может быть, он убийца? Черт побери! А я — то недотумкала сходу!

Тут я вспомнил, что мужчина был небрит. Если он ушел поздно ночью, то почему перед уходом не побрился? Вполне вероятно, что он заготовил убедительный ответ на этот вопрос. Пока же все говорит о том, что ночь он провел в комнате Грасии.

Этими фактами нельзя пренебречь. Хватит уже мне довольствоваться одними гипотезами.

— Держите еще десятку, которую я вам обещал. Вы мне очень помогли. И, если вам угодно последовать доброму совету, постарайтесь оказаться в стороне от этих событий. Я думаю, что этого человека отыщут.

— Бр–р–р! Я не смогу спать, зная, что она там, напротив моей двери!

— Ваш сон будет еще хуже, если какой–нибудь наглый шпик поволочет вас на допрос в полицию. Так что не лезьте во все эти дела.

— А вы, вы что, не собираетесь поднимать шум?

Я покачал головой.

— Не могу терять время на это самоубийство. Впрочем, о ней вскоре вспомнят, и даже значительно скорее, чем вы думаете. — Я вынул из бумажника третий десятидолларовый банкнот. — Если они вас будут расспрашивать, вы ничего обо мне не знаете. Расскажете им о том парне, но и то если они вас спросят.

Она приняла деньги, и купюра тут же была отправлена за пазуху.

— Не волнуйтесь, я вас не выдам.

Переступая порог, я обернулся — она не сошла с места, сидела, покусывая нижнюю губу и хмуря брови. Выражение беспечности исчезло с ее лица.

Выхожу в коридор, оглядываюсь по сторонам и, убедившись, что никто за мной не следит, снова оказываюсь в квартире 23. Притворяю дверь и принимаюсь обыскивать комнату, спешно, но стараясь ничего не упустить.

Мне надо обнаружить пусть ничтожнейшее, но доказательство того, что лже-Клэрк Гэйбл провел ночь в этой комнате. Я не знаю, что именно пытаюсь найти, но упорно ищу.

Для начала обследовал постель и обнаружил на подушке два черных волоска. Грасия — блондинка, но увы, то, что посетитель лежал на ее простынях, еще не свидетельство того, что он пробыл в этой квартире всю ночь. Хотя и это уже что–то.

После того, как я старательно обшарил все углы да закоулки, решил уже было оставить свои намерения и тут же обнаружил искомую улику! В кухоньке есть два стенных шкафа: в одном место чашек, блюдец и салфеток, в другом же располагается более солидная утварь — кружки и кастрюли. И вот во втором шкафу я выявил заблудившиеся чашку и блюдце! Они были не на месте! Их я должен был встретить в первом шкафу. Это натолкнуло меня на мысль обследовать мусорный ящик. Поверху отбросов я заметил горку кофейной гущи — и она еще хранила тепло! Вот оно, очевидное доказательство: сегодняшним утром кто–то очистил фильтр кофеварки. Грасия не могла приготовить себе утром кофе. Это уж вне всякого сомнения. А если бы этот худощавый вернулся сюда, чтобы забрать какую–то забытую им ночью вещь, то он не терял бы времени на приготовление кофе. А вот если он всю ночь торчал в это? комнате, то вполне мог перед уходом сварить себе чашечку. Видимо, этот человек достаточно хладнокровен, так как мимо него никак не мог ускользнуть факг повешения в соседней комнате Грасии. Более того, он непременно знал, что она мертва уже в тот момент, когда улегся в постель отдыхать… У этого парня, наверное, стальные нервы…

И вдруг словно луч прожектора в темной мгле промелькнула истина: это не самоубийство. Это — убийство.

II

В дальнем углу вестибюля расположилась телефонная кабина — туда я поспешил. Здесь отвратительно воняло старым козлом.

Отдышавшись, я прикрыл старомодную трубку носовым платком и набрал номер.

Спустя мгновение до меня донеслось:

— Полиция… у аппарата инспектор Харкер.

— Позовите полицейского офицера Миффлина, — попросил я, стараясь держать трубку подальше ото рта.

— Кто вы?

— Гарри Трумэн. Поскорее, пожалуйста. Я очень спешу.

— Не кладите трубку, — приказал инспектор.

Слышу, как он говорит кому–то:

— Он там, а его спрашивает какой–то парень. Назвался Гарри Трумэном. Прямо не знаю как быть…

Донесся чей–то голос, наградивший Харкера не слишком лестным эпитетом. Наконец к телефону подошел Миффлин.

— Говорит офицер полиции, — ответил он строгим голосом. — С кем имею честь?

— Некто повесился в комнате 23, второй этаж дома 247, что на улице Фелман. Если вы приедете достаточно оперативно, то найдете любопытный след в мусорном ящике. Избегайте скоропалительных выводов о самоубийстве и решительно возбудите расследование по поводу этой девушки. Не пожалеете.

— Кто вы такой?

Я услышал, как заскрипело его перо, записывавшее данные, и ответил: “Этот же вопрос интересует и меня самого”. И повесил трубку.

Спрятав платок, я бесшумно вышел на улицу. В запасе у меня было не более трех минут. Надо уехать из опасной зоны. Муниципальная полиция не слишком поворотлива, но иногда, если очень нужно, может проявить и оперативность.

Влезаю в “бьюик”, хлопаю дверцей и вдруг какой–то мальчишка в грязных, изорванных рубашке и штанах, вскакивает на подножку, просовывает в окошко свою чумазую мордашку:

— Эй, мистер, вам надо срочно приехать на Корал Роу номер 2. Очень срочно.

Я завел мотор и всматривался в зеркало, ожидая с минуты на минуту появления полицейской машины.

— Кто это тебе такое сказал?

— Какой–то парень дал мне доллар за то, что я выполню это поручение. Он просил передать, что дело очень срочное и вы в курсе.

Он соскочил с подножки и помчался по улице. Мне некогда было его догонять. Конечно, я был не прочь его задержать, но предпочтительнее оказалось как можно быстрее драпать от дома 247 на улице Фелман. Издалека уже доносилась полицейская сирена. Я тронул с места и ураганом полетел в направлении Бич Род.

Название Корал Роу было мне совершенно незнакомо, правда, теплилось предположение, что это микрорайон в квартале Корал Гэйблс. Меня повлекло туда любопытство. Мысли буквально роились в моей голове. Я спрашивал себя: обратил ли на меня внимание тот старик из кафе, не записал ли он номера моей машины. Мне совсем не хотелось очутиться в лапах Миффлина. Он и без меня начнет следствие об убийстве Грасии, а у меня и так дел невпроворот. Хотя, если он догадается допросить официанта, ему сообщат мои приметы. И ему весьма не понравится, что я оставил место происшествия, не дождавшись его.

Оказавшись на Бич Род, я повернул налево, поехал вдоль реки и, наконец, припарковал свой “бьюик” на свободном месте среди всяких труб, рыболовных снастей и замасленных бидонов.

Корал Гэйблс — район, не располагающий к визитам, особенно в одиночку и без оружия. Даже сыщики здесь патрулируют только по двое и все же редко выпадает месяц, чтобы на одной из здешних улочек не подобрали какого–нибудь бедолагу, распростертого в луже крови, с торчащим промеж лопаток ножом.

Я выбрался из машины и оглянулся на гавань, где теснились во множестве рыболовецкие суденышки. И увидел, что привлек внимание гревшихся на солнышке рыбаков в многоцветных фуфайках. Я подошел к добродушному на вид парню, вытачивавшему в одиночестве кораблик из обломка доски.

— Вы не скажете, где расположена Корал Роу?

Он оглядел меня, затем повернулся, чтобы сплюнуть в расцвеченную мазутом воду, и большим пальцем руки ткнул в сторону нескольких бистро и столиков, облепленных ракушками, здесь же на набережной.

— За баром “Истер”, — только и сказал он.

Баром “Истер” оказалось деревянное одноэтажное сооружение, где вам предлагалось отведать разнообразные дары моря и старый эль, от которого можно легко захмелеть, если не сделать поправки на его крепость. Естественно, если вы не слишком переборчивы в отношении соседей по столу. Раз или два я бывал уже здесь с Кермэном. Впрочем, это такой уголок, где вы можете рассчитывать на все что угодно, и, как правило, разочарование вас тут не постигнет.

— Спасибо, — поблагодарил я и направился к бару.

Деревянный дом примыкает боком к пассажу. Дощечка, приколоченная довольно высоко на стене, указывает: “К Корал Роу”.

Я остановился закурить и одновременно с подозрением и без малейшего энтузиазма осмотрел улочку. Высокие стены преграждали путь солнечным лучам и в глубине пассажа образовалась сплошь затененная зона. Грязная и молчаливая, она производила самое неприятное впечатление.

Запускаю руку под пиджак, чтобы убедиться: в случае чего, мне не составит труда извлечь свой “38”, и медленно направляюсь к мрачной зоне. Стена вдруг заканчивается, и улочка неожиданно совершает поворот под прямым углом, выводит к темному тупику, с трех сторон огражденному обветшалыми зданиями, некогда служившими складскими помещениями, но сейчас это трущобы, населенные крысами.

Притормозив у входа во двор, я разглядывал здания, спрашивая себя, не позволяю ли я заманить себя в западню? Замечаю трухлявую, держащуюся на одной петле дверь. Сохранилась потускневшая медная табличка. Я не ошибся: это и есть номер 2, Корал Роу. Оставалось только решить: войти или отправиться восвояси. Оглядываюсь на все стороны. Внутри, по всей видимости, как в туннеле, пол, конечно, гнилой, и мне не удастся избежать шума. И все же я решаюсь.

Отшвыриваю сигарету, прохожу через двор и толкаю покосившуюся дверь. Хоть сердце у меня и колотится неистово, я все же иду избранной дорогой. У меня свои принципы и я, между прочим, считаю, что иногда следует подавлять свои условные рефлексы.

Не нарушая тишины своими каучуковыми подошвами, я убыстряю шаг, пытаясь разглядеть хоть что–нибудь в царящей тут темноте. Передо мной вырастает лестница. Нескольких ступенек нет, перил не видать… Тут явно попахивает притоном, а потому я решил не рисковать. Но, на всякий случай, намереваюсь обследовать коридор.

Пол скрипит и стонет под тяжестью моих шагов, пока я осторожно продвигаюсь во мрак, пропитанный затхлостью. Я слышу, как попискивают крысы, разбегаясь из–под ног. Я останавливаюсь: сильное сердцебиение, волосы на голове встали дыбом. Чтобы быть готовым к любым сюрпризам, а в особенности для самоободрения, достаю револьвер.

И вот я в самом конце коридора у какой–то отворенной двери. Снова останавливаюсь, пытаясь хоть что–то рассмотреть в темноте. Безрезультатно. Я не спешу входить. Постепенно начинаю различать слабенькие лучики света, проникающие сюда сквозь щели в стенах, но это все.

Осторожно ступая, продвигаюсь на один–два шага и оказываюсь по другую сторону двери. Спрашиваю себя: какого черта я здесь торчу, что меня удерживает в этом бараке. Если кто–нибудь устроит тут засаду, то я его в темноте все равно не увижу, впрочем, и у него немного шансов заметить меня… Но в этом–то я как раз и просчитался.

Вдруг совсем рядом со мной треснула доска. Слышу свист летящего предмета. Пригибаюсь и отскакиваю в сторону. Что–то твердое с силой ударяет меня в плечо — револьвер выскальзывает из моей руки. Метили в голову, и, если бы попали в цель, думаю, я погрузился бы в глубокий сон, лишенный всяких сновидений.

Очнулся я на четвереньках. Меня задевают чьи–то ноги, чьи–то пальцы продвигаются по моей руке, ощупывают лицо, подбираются к шее: влажные, холодные, тонкие, но сильные пальцы.

Втягиваю подбородок в воротник, вскакиваю и посылаю вперед кулак. Мои пальцы ощущают ткань пиджака, затем округлость тренированного бицепса. Теперь я могу рассчитать, где находится голова. Мой короткий и твердый удар обрушивается туда, где, по моим предположениям, должно быть ухо.

Мой незримый противник как–то хрюкает и тут же на меня наваливается где–то так килограммов восемьдесят пять и я, не удержавшись, падаю на спину. Его пальцы впиваются в мою шею, и я слышу прямо у лица разгоряченное дыхание.

Но на сей раз ему пришлось иметь дело не со слабенькой девчонкой. Ему, конечно, не составило труда прикончить Грасию, но со мной — тут другое дело.

Я ухватил его за большие пальцы рук и с силой вывернул кисти назад. Донесся приглушенный стон. После незначительной борьбы он освободил свои пальцы, но лишь потому, что я ему позволил. Едва лишь он выпрямился, я угостил его свингом по лицу, и он провалился куда–то в ночь. Исступленный вопль срывается с его губ.

Пытаюсь подняться; мои пальцы еще касаются земли, когда он снова набрасывается на меня. Мне удается разглядеть его расплывчатый силуэт, несущийся на меня. Не теряя времени, поднимаюсь и устремляюсь навстречу. Столкновение выходит мощным: его отбрасывает назад, и я получаю возможность ударить его в живот. Мой удар не рассчитан на нокаут, но он забивает ему дыхание — воздух вырывается из него с шипением, как из лопнувшей автомобильной камеры.

Продвигаюсь вперед, нанося удары справа и слева. И хотя они не всегда достигают цели, но эффект чувствуется солидный. Я также получил неплохой удар по челюсти, который едва не лишил меня головы.

Я слышу, как мой противник задыхается и начинает переходить к отступлению. Мне нельзя медлить, так как он вскоре исчезнет во мраке — до меня уже едва долетает его спазматическое дыхание.

На несколько секунд мы оба замираем в неподвижности, готовые отразить внезапную а гаку.

Мне кажется, что слева я различаю расплывчатую тень, но, может, это мне только привиделось. Бью ногой и тень мгновенно отскакивает. Не давая противнику времени собраться с силами, наскакиваю, наношу удар, попадая чуть ниже уха.

Его дыхание становится сплошным хрипом. Он падает на спину, вскакивает и начинает искать пути к отступлению. У меня складывается впечатление, что им руководит только желание прекратить эту разминку и убраться восвояси. Я забегаю вперед, намереваясь воздать ему по заслугам, но гнилая доска пола подламывается подо мной, и я полуоглушенный валюсь с ног.

Тут я полностью в его власти. Но моя персона его уже не интересует. Он помышляет лишь об одном: как бы поскорее исчезнуть.

Я слышу, как он проносится к выходу.

Пытаюсь подняться, но щель, в которой оказалась моя нога, не спешит ее отпустить.

Я еще успеваю заметить на фоне дверного проема силуэт высокого мужчины с косой саженью в плечах — но это и все.

Когда мне, наконец, удается высвободить ногу, я понимаю, что преследовать незнакомца бесполезно. Надежных тайников в Корал Гэйблс немало.

Прихрамывая и потихоньку ругаясь, я достигаю дверей и тут какой–то предмет обращает на себя мой взгляд. Я поднимаю его.

Это белая фетровая шляпа.

III

Бармен в “Истере” смахивает на отставного борца.

Он подал мне сэндвич из ржаного хлеба с горячей ветчиной и кружку пива, а теперь наблюдает, как я ем, опершись своими волосатыми руками на стойку.

Здесь в это время дня еще спокойно. Большой круглый столик на одной ножке стал пристанищем для полудюжины посетителей, похожих на рыбаков. Им–то до меня никакого дела, а вот бармен не спускает с меня глаз, словно я его чем зачаровал:

— Вроде я тебя где–то встречал, парень, — положил он начало беседе, теребя свой перебитый нос. — Ты уже бывал здесь?

Я ему ответил, что бывал. Он покачал своей обритой головой, почесал место, где когда–то у него было ухо, и продемонстрировал два ряда неестественно красивых белых зубов.

— Никогда не забываю своих клиентов. Вы куда–нибудь смоетесь, потом вернетесь лет через пятьдесят — и все равно я вас узнаю! Это уж точно!

Я подумал, что не часто представится случай, чтобы поставить такой опыт, но предпочел не делиться с барменом своими пессимистическими мыслями, а сказал:

— Это ведь прекрасно — иметь такую память на лица! И я бы не прочь. А то, скажем, познакомился с кем–нибудь, а повстречай я его через день — уже и не припомню, кто таков! Для делового человека это весьма прискорбно.

— Ну да, естественно, — подхватывает бармен. — Вчера вот пришел один парень. Три года ноги его здесь не было. И подаю я ему кружку старого эля, не дожидаясь даже заказа! Он и раньше всегда так заказывал. Вот что называется хорошей памятью.

Если бы он подал мне кружку старого эля, то и я бы не чинил шума. Бармен производил впечатление человека, не любящего скандалов.

— Да?! А нельзя ли предложить вашей памяти небольшую проверочку, парень крупный, но худощавый, с квадратными плечами. Одет в костюм цвета ржавчины и белую фетровую шляпу. Он не заглядывал в этот уголок?

Тяжелое приземистое тело бармена словно окаменело. Плохо выбритое искалеченное лицо его внезапно обрело жесткость.

— Я бы тебе не советовал, приятель, о чем–либо расспрашивать в этой хибаре, — сказал он, сильно прикрутив звук. — И если вам хочется сберечь свои передние зубы, то лучше бы заткнуть глотку, — попытался он перейти на официальный тон.

Я сделал несколько глотков пива, продолжая наблюдать за ним из–за края бокала.

— Это не ответ, — сказал я, оставляя кружку и выуживая на свет пятидолларовую бумажку.

Купюру я держал на ладони так, чтобы никто, кроме бармена, не мог ее видеть.

Он повертел головой по сторонам, затем все еще колеблясь, опять внимательно огляделся вокруг:

— Сделайте вид, что предлагаете мне закурить, — шепнул он, едва шевеля губами.

Я протянул ему сигарету и деньги. Он попытался взять их, как ему показалось, незаметно, но чересчур неуклюже. Его манипуляции мог не заметить только один клиент, находившийся к стойке спиной.

— Это типчик из банды Бэррэтта, — проинформировал экс–борец. — Не связывайтесь с ним. Очень опасен.

— Еще бы, конечно, в каком–то смысле и комар опасен…

Расплачиваясь с ним за эль и сэндвич, я задал еще один вопрос:

— Как его зовут?

Он глянул на меня, нахмурив брови, затем перешел к другому концу стойки. Я немного обождал, дабы убедиться, что он не намерен возвращаться, и поскольку он там задержался довольно основательно, слез со своего табурета и вышел на улицу.

Джефф Бэррэтт… вполне может быть… правда, я и не догадывался, что у него своя банда… Следовательно, у него были весьма серьезные причины заставить Грасию замолчать навеки. Я опросил себя: а не является ли он организатором похищения? Уж слишком все говорило в пользу этого. Но слишком уж просто, чтобы оказаться правдой…

Пересекая набережную, чтобы оказаться рядом со своим “бьюиком”, я размышлял также и о Мэри Джером. Какая связь между ней и Бэррэттом? Пожалуй, самое время этим заняться. Решаю отправиться в гараж “Акме” и навести справки там.

Возвращаюсь на Бич Род, поворачиваю на улицу Хауторн и еду слева по бульвару Фут–хилл.

Солнце здорово припекает и я опускаю щиток. Свет, проходя через синее стекло, становится мягким и успокаивающим и у меня возникают ощущения, что я плаваю в аквариуме.

Гараж “Акме” расположен на пустынной развилке бульвара Фут–хилл и улицы Голливуд. Это не слишком фешенебельное здание и я не раз уж задавался вопросом: почему Лют Феррис облюбовал такое уединенное место для установки своих бензоколонок?

Всего бензоколонок шесть, они выстроились в ряд перед большим металлическим навесом, что–то вроде ремонтной площадки. Справа находится довольно неприглядный зал ожидания с баром. Чуть подальше, полузаслоненный навесом, низенький неказистый домик под плоской крышей.

У одной из колонок стоит длинный и породистый “бентли”, весь черный, сияющий в солнечных лучах. Под навесом притаился четырехтонный грузовик.

Вокруг ни души. Медленно подъезжаю к одной из колонок и торможу. Буфер моей колымаги в каком–то метре от “бентли”.

Сигналю, внимательно озираясь вокруг. Но не замечаю ничего интересного. Спустя несколько минут из мастерской неторопливо выходит мальчишка в синей засаленной спецовке. Он минует “бентли”, останавливается возле меня и пренебрежительно глядя на меня, ждет. Ему должно быть лет пятнадцать–шестнадцать. Маленькие зеленые глаза беспокойно снуют.

Я говорю, закуривая:

— Десять литров. И можно не слишком торопиться. Впереди у меня вся жизнь.

Он холодно кивнул и обошел машину. Наблюдаю за счетчиком, чтобы он меня не надул.

Вскоре он опять появляется, протягивая грязную руку. Я расплачиваюсь.

— А где сам Феррис?

Он бросает на меня оценивающий взгляд и тут же отворачивается:

— В отъезде.

— А когда он вернется?

— Понятия не имею.

— А миссис Феррис? У себя?

— Она занята.

Показываю пальцем на домик.

— Там?

— Там или еще где, но она занята, — отрезал уходя паренек.

Только было я собрался окликнуть, как из–за угла мастерской вырос новый персонаж: крепкий, хорошего телосложения мужчина в летней клетчатой куртке и шляпе с узкими полями, надвинутой на глаза. В петлице куртки красовалась кроваво–пурпурная гвоздика. Это был Джефф Бэррэтт.

Я не подавая вида хладнокровно слежу за ним. Да и к тому же я знаю, что он не может меня разглядеть через светозащитный щиток.

Небрежно взглянув на “бьюик”, он усаживается в свой “бентли” и укатывает в направлении Бичвуд авеню.

Мальчишка возвратился в мастерскую. Но у меня такое ощущение, что он продолжает за мной наблюдать, хотя я его и не вижу. Минуту–другую выжидаю, раздумывая. Посещение Бэррэттом гаража — совпадение? Слишком мала вероятность. Вспоминаю, Миффлин мне однажды рассказывал, что Феррис подозревается в торговле марихуаной. Бэррэтт же — потребитель наркотиков. Как минимум уже одна точка соприкосновения. Так ли уж случайно Мэри Джером избрала именно этот уединенный гараж для аренды автомобиля? Это также неправдоподобно. И тут я начинаю понимать, что мое расследование вроде как начинает сдвигаться с мертвой точки. Решаю нанести визит миссис Феррис.

Выхожу из машины и следую цементированной дорожкой вдоль ремонтной мастерской к домику.

Замечаю неподалеку от ворот гаража укрывшегося в тени мальчишку. Он глядит на меня в упор, отвечаю ему тем же.

Он не двигается с места, не произносит ни полслова, тогда я продолжаю свой путь, обхожу гараж и поднимаюсь по тропинке к домику. Поперек небольшого садика на натянутой веревке сохнет белье. Нагибаюсь, чтобы проскочить под висящей парой носков, и стучусь в покосившуюся, растрескавшуюся дверь.

Подождав минуту, снова стучу, и тогда дверь отворяется. Девица — коренастая и растрепанная — на пороге. Нелегко даже приблизительно определить ее возраст: ей можно дать с равным успехом и двадцать, и тридцать лет. Глядя на нее можно сказать, что в жизни ей доставались одни шипы и потому она не верит в существование роз. Светлые волосы, но крашеные, и довольно неумело, они жесткие, более напоминают мочало, отекшее лицо, глаза красные от недавно пролитых слез. И лишь только упрямо сжатые губы свидетельствуют, что она еще не окончательно смирилась с положением вещей.

— Ну? — спросила она, смерив меня с головы до ног полным недоверия взглядом. — Что вам нужно?

— Мистер Феррис дома?

— Нет. А вы кто?

— Мне сказали, что он сдавал мисс Джером в аренду автомобиль. Я хотел бы с ним об этом побеседовать.

Она не спеша делает шаг назад и рука ее нащупывает дверную ручку. Еще минута, и она хлопнет дверью перед моим носом.

— Его нет дома, а мне вам сообщить нечего.

— Я привык платить за сведения, которые получаю, — поспешно сказал я, следя за движением двери.

— Сколько?

Она вперилась в меня глазами, так голодная собака смотрит на кость.

— Это зависит от сведений. Может потянуть и на сто долларов.

Кончиком бледного языка она облизывает губы.

— И что же за сведения?

— Можно мне войти? Долго я вас не задержу.

Она колеблется, обуреваемая властью демонов страха, недоверия и жадности. Но, как всегда, верх берет жажда денег. Женщина отодвигается в сторону.

— Ладно. Можете зайти. Правда, у нас тут беспорядок, у меня были другие заботы.

Она провела меня в безумно грязную и захламленную комнату, расположенную в глубине дома. Женщина с размаху опустилась в кресло, моментально просевшее под ней, и стала вглядываться в меня с тревогой и подозрительностью. Я перешел в атаку:

— Мальчишка сказал, что ваш муж в отъезде. Но я ему не поверил.

— Я не знаю, где он… — Ее глаза неожиданно наполнились слезами и она отвернулась. — Мне кажется, он попросту свалил.

— С чего это вам приходят в голову такие мысли?

Она утерла глаза тыльной стороной руки.

— А деньги?! У меня ни ломаного гроша. Он мне оставил только долги. Мне не на что даже купить жратвы.

— У вас будут деньги. Но, конечно, если вы мне предложите стоящую информацию.

Ее лицо обрело твердость.

— Я располагаю множеством сведений, которые могу предоставить вам. Естественно, они разрозненны, ведь меня не посвящали в курс дел, и все же они стыкуются между собой. Ведь у меня есть глаза и я не оглохла. К тому же мне все это, весь этот бардак осточертел. Если я получу от вас необходимую сумму, чтобы убраться отсюда, то расскажу о них все.

— О ком, собственно, речь?

— О Люте и Бэррэтте.

Достаю бумажник. Он показался мне сильно отощавшим. Осталось всего тридцать долларов. Вынимаю двадцатку и размахиваю перед ее носом.

— Будет еще. Назовите вашу цену.

Она наклоняется и выхватывает деньги у меня из рук.

— Пять сотен — и я все выкладываю.

— Вы не спутали меня случайно с Рокфеллером? Вам перепадет сотня.

Она взглядывает на меня холодно, почти безжизненно.

— Пятьсот — это окончательная цена. Или — да, или — нет. Я сделаю вам собственноручное письменное заявление, лишь бы покончить с их рэкетом. А потому: или — да, или — нет.

— Но прежде всего я хотел бы увидеть ваш товар. Если вы мне сообщите интересные факты, то и получите свои деньги. Идет?

Она мнется и смотрит на меня оценивающе.

— Кто вас нанял?

— Перелли… А теперь послушаем вас.

— Я вам сообщу несколько деталей, — наконец–то решается она, — а когда в моих руках будет вся сумма полностью, я вручу вам пакет сведений. Лют, Бэррэтт и Дедрик ведут самый крупный контрабандный промысел на всем побережье! Они поставляют марихуану миллионам клиентов не только на здешней территории, но и в Париж, Лондон, Берлин. Лют опекает Лос—Анджелес и Сан—Франциско, Бэррэтт — контролирует рынки Нью—Йорка и Лондона, а Дедрик — Парижа и Берлина. Хватит для начала?

— Вы не ошибаетесь в отношении Дедрика? По ее лицу скользит саркастическая улыбка.

— Уверена. Я слышала их разговоры. Они меня держат за идиотку, но тут они глубоко заблуждаются. Если бы они вели со мною честную игру, я бы не раскрыла глотку. Я знаю, где они хранят свой гнусный товар. Я в курсе всех их дел. Я продаю вам весь пакет сведений за пятьсот долларов — вы на этом еще можете заработать.

— Что вам известно о Мэри Джером?

— Я знаю все. Даже то, где она сейчас находится.

— И где же?

— Она останавливалась в “Бич Отеле”, но сейчас ее там уже нет. Больше я ничего вам не скажу, пока вы не дадите мне денег. Мне известно, почему похитили Дедрика. В общем, можете быть уверены, того, что я знаю, хватит, чтобы накрыть всю их шайку.

— О’кей. На улице меня ждет машина. Я отвезу вас в свою контору, вручу вам деньги — и там мы сможем спокойно поговорить.

— Я отсюда ни на шаг. После всего, что я вам доверила, у меня возникают сомнения насчет того, куда вы хотите меня отвезти…

— Мы отправимся в мою контору. Поехали…

— Нет. Не такая уж я дура!

— А что хотел от вас сегодня Бэррэтт?

— Не знаю. Он приходил к мальчишке. Вот как в этом доме ко мне относятся. Он даже не потрудился зайти поздороваться со мной. Он пошушукался с парнем и был таков. Лют не показывался здесь с тех самых пор, как подвернулась та краля.

— Вы имеете в виду Мэри Джером?

— Не знаю. Может, и она. Я не видела ее. Она позвонила и я слышала, как Лют ей ответил. Он только и сказал: “Алло, милая, не надо так… Я еду!” Даже не попрощался со мной. Уселся в свою колымагу и был таков. С тех пор я его больше не видела.

— Когда это случилось?

— В тот вечер, когда похитили Дедрика.

— А по времени?

— Немногим раньше восьми.

— Бэррэтт имеет отношение к похищению Дедрика?

Она одарила меня хитрой улыбкой.

— Оставьте попытки разом выудить у меня все, молодой человек. Привозите деньги и тогда перед вами раскроется эта история. Мне она известна от и до, но я не произнесу ни слова, пока не пощупаю деньги.

— А если я приглашу сыщиков? Уж они отыщут средства, чтобы заставить вас заговорить!

Она расхохоталась:

— Хотела бы я встретить человека, который сумел бы вынудить меня заговорить! Если бы не деньги, то ни черта вы бы от меня не услышали.

— И все же лучше бы вам поехать со мной. Если вы останетесь, то не исключено, что кто–нибудь из них попытается расквитаться с вами. Как с Грасией Леман. Ей тоже многое было известно.

— А я не боюсь. Я смогу защититься. Отправляйтесь за деньгами!

Я понял, что зря теряю время. Больше мне из нее ничего не вытянуть, пока в ее руках не будет желаемого.

— Каких–нибудь полчаса — и я здесь.

— Буду ждать.

Выбравшись из этой грязной комнаты, я заторопился ксвоему “бьюику”.

IV

Я молнией влетел в контору. Паула, перебиравшая какие–то бумаги, наваленные на столе, вскинула голову.

— Пятьсот долларов, — выпалил я не переводя дух. — Наше расследование идет довольно забавно. Хватайте поскорее чем писать — и за мной. По дороге я введу вас в курс дела.

Паула ничуть не растерялась. Она по обыкновению невозмутима. Встает, открывает сейф, отсчитывает двадцать двадцатипятидолларовых бумажек, достает из ящика свои причиндалы для стенографии, берет сумку и эту пилотку, которую она почему–то называет шляпой, и шествует к дверям. Все это, впрочем, занимает секунд пятнадцать. Догоняю Паулу уже в коридоре.

— Эй!

Оглушительный голос Марты Бендикс взрывает уши.

Оборачиваюсь:

— Некогда! В другой раз!

— Но это по поводу вашего клиента, Суки! Только что мне доложили. Ничего загадочного! Вроде бы порядочный тип. Он состоял на службе у Маршланда уже десять лет! — выкрикивает Марта. — Когда я могу получить обещанное вознаграждение?

Я кричу: “Вы его непременно получите!”, — и заталкиваю Паулу в кабину лифта.

— Еще пятьдесят выброшенных долларов, — загрустил я. — Я ведь надеялся раскопать в прошлом этого шофера ужасающие преступления. Ну да ничего страшного. Тем более, если удача еще хоть немного будет сопутствовать мне, я вскоре разгадаю эту загадку.

Слишком многословно рассказывая, гоню “бьюик” на скорости по Орчид Бульвару, Бич Роду и авеню Хауторн. Это, конечно, глупо рассказывать чуть ли не все сначала Пауле, если вспомнить, что мы с ней совсем недавно виделись!

Наконец выезжаю на бульвар Фут–хилл, продолжая комментировать разоблачения мадам Феррис.

— Это все–таки уму не постижимо! Утверждать, что Дедрик — торговец марихуаной! Невероятно! И за каких–то пятьсот долларов она готова предоставить мне письменное заявление!

— Но никто не может поручиться, что все сказанное ею — правда, — Паулу ничем не проймешь.

— Как только она вручит мне заявление, я передам его и полицию. Она, естественно, получит свои деньги, но каждое слово ее заявления будет проверено чуть ли не под микроскопом.

Замедляю ход и торможу у колонки. Паренек не появляется. Выхожу из машины. Паула вслед за мной. Идем аллеей мимо ремонтной мастерской. Приостанавливаюсь, заглядываю вовнутрь. Парня не видно. Чувствую, как сдавливает желудок, и бегу к домику. Когда Паула меня нагоняет, я уже стучу в дверь

Никто не отзывается. Полная тишина.

— Ну я же предупреждал ее… — раздражаюсь я.

Отхожу и с броска наваливаюсь плечом на дверь. Ее не сооружали с целью устоять против тарана и она распахивается.

Мы с Паулой оказываемся в крошечном мрачном вестибюле. Кричу:

— Миссис Феррис! Миссис Феррис!

Тишина.

— Все понятно. Эти негодяи действуют расторопно. Вы оставайтесь на месте, Паула, а я гляну, что там внутри.

— А вы не думаете, что она переменила свои намерения и попросту скрылась?

Я с сомнением покачал головой.

— Вряд ли. Ей слишком нужны были деньги. Скорее всего этот мальчишка ее выдал.

Оставляю Паулу в вестибюле и поочередно обхожу все комнаты. Миссис Феррис нет нигде. Возвращаюсь.

— Пусто. Возможно, они ее увели с собой или она напугалась и сбежала.

Вспоминаю скрючившуюся фигурку в синем пеньюаре, что висела на дверях ванной. Если и в самом деле миссис Феррис настолько осведомлена, как она это утверждала, то сейчас за ее жизнь я не дал бы и ломаного гроша.

— Взгляните там, в ее комнате, взяла ли она вещи, — прошу Паулу. — Впрочем сомневаюсь, чтобы у нее был шикарный гардероб.

Паула направляется в комнату хозяйки, а я обыскиваю прихожую, не находя ничего такого, что подсказало бы причину ее исчезновения.

Спустя минуту возвращается Паула.

— По–моему, она ничего не брала с собой. Шкафы битком набиты и в ящиках все аккуратно сложено.

— Эх, если бы того паренька поймать и… заставить его говорить…

— Вик!

Паула уставилась в окно. Подхожу к ней.

— Что это там такое, возле хижины? Это не…?

В глубине убогого садика что–то похожее на сарай для инструментов. Двари его приоткрыты. На полу виднеется что–то белое.

— Обождите меня здесь. Пойду взгляну.

Выхожу через заднюю дверь, пересекаю садик. Приближаюсь к сараю, достаю револьвер, распахиваю дверь и всматриваюсь в полумрак.

Это миссис Феррис. Лежит, уткнувшись лицом в землю, руки на затылке, словно защищаясь. Она заметила, как они двигались главной аллеей, и, теряя голову, помчалась прожогом в сарай. Они стреляли прямо с порога дома, даже не утруждая себя перейти садик, чтобы убедиться, что она мертва. Я крутанулся на каблуках и стремительно варнулся к Пауле.

V

В холле “Бич Отеля” сидели несколько упитанных молодых людей, отличавшихся полувоенной выправкой и хорошо сшитыми костюмами. Они пристально и дружно наблюдали за движением каблуков–шпилек на туфлях Паулы, пока мы пересекали зал, направляясь к столику портье.

Служащим, который принимал нас, оказался высокий молодой человек: вьющиеся светлые волосы, утомленное, но не утратившее от этого природную розовость, лицо и бледно–голубые пресыщенные жизнью глаза.

— Добрый вечер, — приветливо произнес он, слегка склонившись перед Паулой. — Вы заказывали номер?

— Нет, нет, мы совсем по другому поводу, — говорю я, просовывая свое удостоверение в окошко. — Мы надеемся получить у вас несколько ответов на интересующие нас вопросы…

Светлые брови изумленно поднимаются. Молодой человек заглядывает в удостоверение, решается его внимательно прочитать, но и исполнив намерение, снова принимается разглядывать его.

— О, мистер Мэллой, так чем могу служить? — наконец выдавливает он из себя. Он по–прежнему смотрит на Паулу, машинально поправляя узел галстука.

— Мы ищем одну молодую особу, которая, это доподлинно известно, останавливалась здесь двенадцатого или, возможно, одиннадцатого числа этого месяца.

— Нам не позволено давать справки относительно клиентов, мистер Мэллой.

— Весьма похвально. Но дело в том, что молодая особа, о которой идет речь — сестра мадам, — киваю на Паулу, а та одаряет служащего сквозь опущенные ресницы неотразимым взглядом. — Она убежала из дому и вот мы пытаемся ее разыскать.

— О… тогда… — В его голосе колебание. — Что ж, раз такой случай, быть может, я смогу… Вы не подскажете ее имя?

— Скорее всего она назвала вымышленное имя. Но, наверное, не так уж и много одиноких женщин попадается среди ваших клиентов…

Он с сожалением покачал головой.

— Безусловно, нет. Впрочем, мне кажется, я знаю, о ком вы спрашиваете… Мисс Мэри Хендерсон, если я верно запомнил. — Он перелистывает большую конторскую книгу, пробегает холеным наманикюренным пальцем по списку фамилий и останавливается. — Вот — мисс Хендерсон. Крупная такая молодая дама, брюнетка, очень красивая. Не ваша ли это сестра, миссис?

— Может быть, словесный портрет вполне похож. Вечером двенадцатого на ней были бордовое платье и накидка черного шелка.

Он утвердительно кивнул, промокнул губы белоснежным платком и послал Пауле ослепительную улыбку.

— Тогда это точно мисс Хендерсон.

— Превосходно. Какого числа она прибыла?

Он заглянул в книгу.

— Двенадцатого в шесть вечера.

— Она оставила адрес, куда пересылать ее почту?

— Боюсь что нет.

— А когда она выехала из гостиницы?

— Тринадцатого. Как сейчас помню, потому что был несколько удивлен этим ее решением. Дело в том, что она снимала номер на восемь дней.

— Она была с машиной?

Молодой человек нахмурил брови и взглянул на очаровательное, исполненное тревоги лицо Паулы. Этого, по–видимому, оказалось достаточно, чтобы развеять возникшие было сомнения, поскольку он сразу ответил:

— По правде говоря, у нее не было машины. Во всяком случае, когда она только прибыла. Но даже раньше, чем подняться в свои апартаменты, она попросила устроить ей машину напрокат, поскольку вечером намеревалась куда–то съездить.

— Машину ей заказывали вы?

— Да. Мы обычно пользуемся услугами гаража “Акме”. Вам знакомо это название?

— Да, — ответил я, — знаю.

— Феррис подал мисс Хендерсон машину где–то в половине седьмого–семь.

— Он виделся с вашей клиенткой?

Клерк вновь вскинул брови.

— Нет. В этом не было никакой необходимости.

— Вы полностью уверены, что он с ней не виделся?

— Абсолютно.

— А машина, что с ней?

— По всей видимости, она находится в нашем гараже. Хорошо, что вы напомнили. Обычно Феррис сам забирает свои машины. Надо будет ему позвонить…

— Вы не позволите нам взглянуть на нее?

— Пожалуйста.

— Что за марка машины?

— Черный “линкольн”. Механик вам ее покажет.

Выглядел он теперь несколько ошеломленно.

— Спасибо, огромное вам спасибо. Но позвольте еще последний вопрос: в то время, когда мисс Хендерсон проживала здесь, кто–нибудь приходил к ней?

Он задумался.

— Да, один человек приходил. Абсолютно точно. Он был где–то около полудня тринадцатого здесь и как раз вскоре после его ухода она и уехала.

Я закурил сигарету и опять спросил:

— Вы его видели?

— Да, конечно. Он представился портье.

Собеседник снова промакнул платком губы и одарил Паулу быстрым восхищенным взглядом.

— Вы не могли бы описать его нам?

— Немолодой мужчина. Отлично одет, несомненно богат. Он просил доложить, что пришел с визитом мистер Франклин Маршланд.

Я глубоко вздохнул:

— Невысокого роста, с сильным загаром, орлиный нос и просто крошечные ноги?

— Я не обратил внимания на его ноги, а вот все прочее описано в точности.

— И мисс Хендерсон покинула гостиницу вскоре после его визита? Так? Она не показалась вам ну, взволнованной, что ли?

— Взволнованной — нет, чересчур сильно сказано, но вот несколько возбужденной — да. Она очень спешила. Это–то меня и удивило, ведь она оплатила номер за неделю вперед.

— Она села в такси?

— Скорее всего. Можно поинтересоваться у швейцара.

— Если бы нам удалось найти шофера такси, то мы бы узнали, куда она держала свой путь…

Клерк, казалось, только теперь вроде как бы стал понимать всю сложность ситуации.

— Сейчас спрошу. Обождите, это недолго.

Пока он ходил, мы с Паулой обменялись впечатлениями.

— Мы, бесспорно, продвигаемся вперед, — сказал я. — Очень меня интересует, что понадобилось от нее Маршланду. Я начинаю думать, что был не так уж далек от истины, предположив: “Маршланд замешан в похищении”.

— Установлено, где он находился тем вечером, когда было совершено похищение?

— По–моему, это абсолютно не существенно. Это же очевидно, что непосредственного участия в нем он не принимал. Просто перепоручил своим подручным.

Портье вернулся.

— Не повезло. Швейцар хорошо запомнил мисс Хендерсон, чего нельзя сказать о такси, которое ее увезло. Какая–то случайная машина.

— Ну что ж! Позвольте еще раз поблагодарить за вашу необычайную любезность. Сейчас сходим взглянуть на “линкольн”. Гараж расположен позади гостиницы?

— Да, надо обойти здание… Думаю, вы найдете, — прибавил он, обращаясь почему–то к Пауле.

Она ответила ему такой улыбкой, что у него просто дух захватило. Он провожал нас взглядом, теребя машинально свою курчавую светлую шевелюру.

Работник гаража подвел нас к большому черному “линкольну”.

— Вот она и есть, — сказал он. — И чего это Феррис никак не приходит ее забрать? Чего ждет?

— Вы не смогли бы вспомнить, в котором часу машина возвратилась в гараж той ночью?

— Что–что, а это запросто. Мы регистрируем все колымаги, которые сюда въезжают.

Он отошел к своему с голу справиться в бумагах, а я в это время обыскал машину. Осмотрел кармашки, поднял подушки сидений, обшарил пол. Но поиски не дали ничего.

Работник вернулся:

— Машина приехала сюда вечером, без двадцати одиннадцать.

— Вы видели молодую даму, сидевшую за рулем?

— Разумеется, но я ее не разглядел.

Было бы гораздо лучше, если бы запомнил.

— О’кей, — поблагодарил я, вручая за труды ему доллар. — Спасибо.

Усаживаемся в наш скромный “бьюик”. На часах уже половина седьмого.

— Я отвезу вас в контору, — предложил я Пауле.

— А вы?

— Хочу переговорить с Маршландом.

ГЛАВА V

I

Несусь на всех парах к “Оушн Энду”, перебирая мысленно все свои находки за последнее время.

Говоря по правде, я не намного приблизился к тому, чтобы вызволить Перелли из тюрьмы, но появилась уверенность, что если и в дальнейшем не прекращу просеивать сквозь сито все факты и каждого человека, то, в конце концов, я обрету необходимые доказательства.

Грасию убили, потому что она знала, кто упрятал Перелли в тюрягу. А это лишнее свидетельство тому, что Перелли — невиновен.

Если верить словам миссис Феррис, Дедрик снабжал Париж марихуаной задолго до того, как познакомился с Сереной. Не это ли послужило истинной причиной похищения? Возможно, что после женитьбы на Серене он отказался ишачить на Бэррэтта. И тот с ним за это посчитался? Тогда и псевдопохищение могло быть организовано Бэррэттом ради одного лишь — выманить у Серены как можно больше денег.

И, наконец, возьмем Маршланда. В какой степени причастен он к похищению? Представим, что Суки изобличил, Дедрика в подпольной деятельности и поведал об этом Маршланду. Тут скандал неизбежен: одна из завиднейших невест в мире выходит замуж за торговца наркотиками! Маршланд готов пойти на все, лишь бы оградить дочь от возможных невзгод. Он мог нанять любого негодяя, чтобы избавиться от Дедрика. Не исключено, что именно он, а вовсе не Бэррэтт срежиссировал мизансцену похищения. Вполне вероятно, Дедрик, может, давно успокоился где–нибудь в “Оушн Энде”… Никто ведь не подумал перекопать парк.

А Мэри Джером? Какова ее роль во всем этом? Да и кто она? Брандон попытался было весьма неохотно, правда, разыскать ее, но Маршланду это удалось вроде без особых усилий! Как это ему удалось сделать? Зачем он наносил ей визит? Почему она улизнула тотчас же после встречи?

Вот я уже и на аллее, которая ведет к “Оушн Энду”. Предзакатное солнце бликует на ветровом стекле.

Как и в первое мое посещение, замечаю у террасы большой черный “кадиллак”.

Отворяет мне Уодлок. Он насупливает брови, глядя на меня с укоризной.

— Привет, — говорю ему. — Мне бы надо потолковать с мистером Маршландом. Не смогли бы вы доложить обо мне?

— Можете войти, мистер Мэллой, — ответил он, освобождая проход. — Но не думаю, чтобы мистер Маршланд оказался на месте.

Захожу в вестибюль, кажущийся мне после долгого пребывания на жарком солнце наполненным свежестью и прохладой. Отводя свой взгляд от мажордома, добавляю:

— Пароль — “Бич Отель”. Будьте так любезны, сообщите его хозяину.

— “Бич Отель”?!

— Совершенно верно. Я полагаю, когда вы увидите, вы будете поражены его реакцией на эти слова. Так я обожду в салоне?

— Пожалуйста.

— Как самочувствие мадам Дедрик?

— Если сделать поправку на все случившееся, то довольно неплохо.

Придирчиво изучаю собеседника: на его покрытом морщинами лице ни тени волнения. Прохожу в салон. Закуриваю сигарету и выпускаю кольца дыма в направлении мексиканского седла, висящего как раз напротив меня. Ощущаю прилив усталости.

Незначительное время спустя, минут этак десять, слышу шаги по лестнице. Распахивается дверь и входит Серена Дедрик.

На ней простого покроя платье из белого полотна, в волосах заколота роза. У нее появились под глазами круги, а у рта образовалась глубокая складка страдания. Пока я поднимаюсь с места для приветствия, она внимательно вглядывается в меня, но тут же холодно улыбается и жестом приказывает мне не вставать.

— Не трудитесь… Может быть виски?

— Благодарю вас, чуточку позже. Мне надобно свидеться с вашим отцом. Разве Уодлок не сказал вам?

Она подходит к бару на колесиках и наливает два бокала виски. Один из них подает мне; указывая также рукой на шкатулку с сигаретами, затем устраивается напротив меня.

— Отец вчера отбыл в Нью—Йорк, — сообщает она, отворачивая лицо. — А для чего, собственно, он вам понадобился?

— Я хотел кое–что спросить у него, миссис Дедрик, но раз он в отъезде, тогда и говорить не о чем. Не могли бы вы сообщить мне его нью–йоркский адрес?

— Что–то очень важное?

— Я просто хотел бы задать ему один вопрос. И это вполне можно сделать по телефону.

После продолжительной паузы она, наконец, говорит:

— Он будет в Нью—Йорке только проездом. Вся эта история очень сказалась на нем. Не думаю, чтобы вам удалось с ним связаться.

Делаю большой глоток виски, ставлю бокал и встаю.

— Ладно. Не суть важно. С этим, собственно, можно и обождать.

Теперь уже она взирает на меня с удивлением:

— А мне вы не хотите рассказать, в чем тут дело?

— Ради бога! Пожалуйста. На следующий после похищения день, мистер Маршланд побывал с визитом у молодой женщины, отрекомендовавшейся вашим секретарем, то есть Мэри Джером. Свидание происходило в “Бич Отеле”, где останавливалась эта особа. Я, собственно, хотел поинтересоваться у вашего отца содержанием их разговора, а также откуда ему стал известен адрес мисс Джером.

— Отец?!

Она как–то оцепенела.

— Да. Он назвал свою фамилию администратору гостиницы, чтобы о нем доложили даме. Этот служащий его опознал.

— Но просто не укладывается у меня в голове… это никак не мог быть мой отец. Он же не знаком с той женщиной…

— И все же это нисколько не помешало ему посетить ее и разговаривать. Мне необходимо узнать, о чем они беседовали. Если ваш отец откажется отвечать, я буду просто вынужден передать эти сведения Брандону.

Глаза Серены вспыхнули.

— Это шантаж?

— Можете называть это как вам будет угодно, но…

— Вечером отец направляется самолетом в Европу. Скорее всего уже уехал. Я абсолютно не в курсе того, где именно он остановится. Он часто так уезжает, не оставляя адреса, если ему требуется отдых.

— Не слишком удачный момент для отдыха… Она отошла к окну и принялась изучать сад.

— Вы и правда не знаете, для чего он встречался с Мэри Джером?

— Не знаю.

— И у вас нет никаких предположений?

— Нет.

Я тоже подошел к окну, стал рядом с Сереной.

— Миссис Дедрик, есть еще один вопрос. Его мне хотелось бы адресовать именно вам.

Ее глаза по–прежнему обращены к саду.

— Слушаю.

— Вы уверены, что похититель вашего мужа — Ник Перелли?

— Безусловно.

— Но почему же “безусловно”? Откуда такая убежденность?

Она начинает выказывать нетерпение.

— Мне совсем не хочется это сейчас обсуждать. Если вам более ни о чем не угодно спрашивать, то я вынуждена откланяться…

— Нет основания считать Перелли похитителем, — говорю ей. — Вы никогда не задумывались о том, что у вашего отца имелись достаточно серьезные причины желать избавления от Дедрика?

Она резко поворачивается: лицо без кровинки, ужас отражается в ее огромных глазах.

— Как вы посмели! Я не желаю вас больше слышать. Кто вам дал такое право — явиться сюда, в этот дом лишь затем, чтобы строить оскорбительные предположения и задавать дурацкие вопросы?! Я пожалуюсь в полицию. — И выскакивает из комнаты. Я слышу, как она рыдает, поднимаясь по лестнице.

Я задерживаюсь у окна: наступающие сумерки принесли с собой новую заботу — почему Серена испугалась? Неужто она давно подозревает, что Маршланд замыслил и организовал похищение?

Слышу за своей спиной легкое покашливание. Оборачиваюсь: на пороге Уодлок.

Оставляю окно в покое и подхожу к нему:

— Наверное, мистер Маршланд уже уехал в Европу, — говорю я.

Его утомленные глаза ничего не выражают. Он соглашается:

— Похоже на то, сэр.

— О том, что Дедрик — торговец наркотиками, вы прознали от Суки, или как–нибудь сами выяснили?

Он был пойман врасплох, как я и рассчитывал. Быть может, и не совсем красиво с моей стороны так поступать — он чересчур стар, чтобы не потерять способность управлять своими эмоциями, но очень уж мне необходим был ответ.

Челюсть у него отвисла, зрачки расширились:

— Нет, это Суки…

Тут он спохватился, но было уже поздно. Его лицо слегка покраснело, но в его возрасте уже как правило, недостает сил для настоящего гнева…

— Ваша шляпа, мистер…

Принимаю из его рук шляпу, водружаю на макушку.

— Я искренне огорчен, что так вышло, — произношу я с чувством. — Не придавайте этому событию слишком большое внимание и не терзайтесь.

Он запер за мной дверь. Немного отойдя, оглядываюсь на дом: он наблюдает за мной через оконное стекло. Пока я не сошел с террасы, меня не покидало ощущение, что он так и провожает меня взглядом. Влажу в свой “бьюик” и медленно качу по аллее, размышляю.

Раз Суки рассказал Уодлоку, то и Маршланд, несомненно, был в курсе дела. Мое расследование не привело к стремительной победе, но спортивные очки я постепенно набираю.

Перелли сказал Франкону, что в вечер похищения он картежничал с Бетилльо в баре “Дельмонико”. Он утверждает, что простился с Бетилльо в половине одиннадцатого, а Бетилльо настаивает, что была половина десятого. Почему возник этот разнобой показаний? Бетилльо, он кто — соучастник или, может, потом его подкупили?

Приближается вечер. В общем, неплохо бы проверить алиби Перелли. Настроение у меня подходящее. Две женщины оказались убитыми в один и тот же день. Неизвестный в черных очках сделал все возможное, чтобы отправить меня в лучшие миры. Наследница четвертого состояния на нашей планете натолкнула меня на ряд новых идей. Ощущая в себе силы ринуться в бой, торможу у бара “Дельмонико”, дурная слава о котором прокатилась по всему Побережью.

II

На другом конце провода слышу бодрый голос Паулы:

— Добрый вечер… “Юниверсал Сервис”…

Спрашиваю:

— Вы одна?

— Да, Вик, одна! Как там у вас?

— Ничего особенного… но есть кое–какие задания для вас… Не смогли бы вы отправить Джеку телеграмму? Передайте ему, чтобы он там пошевеливался.

Паула пообещала телеграфировать немедленно.

— А что вы собираетесь делать сейчас? — интересуется она.

— Отправиться на поиски еще чего–нибудь заслуживающего внимания. Время еще раннее.

— Сохраняйте благоразумие, Вик, прошу вас.

Обещаю, что буду предельно осторожен и поспешно вешаю трубку, чтобы избежать очередной порции ее вопросов.

Сажусь в машину и отправляюсь на авеню Монте Верде. Вот и номер 245, как и описывала Мира Тореска, — небольшой зеленый домик, подворье вымощено плиткой да еще изгородь, способная повергнуть в глубокое уныние любопытствующих. При первых звуках моих шагов в одном из окон вспыхивает свет и за шторой обрисовывается силуэт.

Стучу. Двери едва приоткрыты и из этой щели доносится голос Миры:

— Кто там?

— Мэллой.

Звякает цепочка и двери распахиваются настежь. Неосвещенный коридор.

— Проходите. Я ждала вас.

Оказываюсь в маленьком, залитом светом зальчике и с большим удивлением обнаруживаю, что хозяйка этого дома все еще во власти детских грез: тут множество каких–то китайских масок и причудливо разодетых кукол.

На ней те же, что и тогда, блузка и брюки, глаза опухшие, лицо поражает своей бледностью. Похоже, что она и не пыталась уснуть с момента нашей встречи.

— Ну, как наши дела? — спрашивает она, принося бутылку виски, стаканы и лед. — С прошлой ночи я чувствую себя, как лев, попавший в клетку!

Да, прошлой ночи! Уму непостижимо, столько событий за каких–то двадцать четыре часа! Умащиваюсь в кресле.

— Новости–то есть, вот только не уверен, что они сработают на нас. Нам предстоит сейчас небольшое дельце, я просто уверен, что вы не откажетесь мне помочь… но прежде чем мы им займемся, расскажу вам о том, что мне удалось установить…

Все то время, что я посвящаю описанию событий минувшего дня, она, не двигаясь, простоит перед бутафорским камином, держа руки в карманах, не выпуская сигарету изо рта, с лицом еще более холодным и белым.

— У меня целый набор разрозненных деталей, — резюмирую. — Но ни одна из них не доказательство, а нам необходимо именно доказательство. Я должен составить букет аргументов, способных произвести впечатление на присяжных. Факты, которые я вам сейчас назвал, имеют определенный интерес, но Франкону не построить на них защиту. Во–первых, нам необходимо чем–то подкрепить алиби Ника. Он сообщил Франкону, что играл с Джо Бетилльо от половины девятого до половины одиннадцатого вечера. Отправляюсь сейчас в бар “Дельмонико” и попытаюсь найти свидетеля, видевшего, как Перелли уходил. Вполне возможно, что такой человек есть, а молчит он, боясь, скажем, испортить отношения с Бетилльо. Если я его сыщу. то, надеюсь, смогу убедить. И он поможет разобраться в этих фантастических путешествиях во времени. Как выдумаете?

По ее лицу скользнула мимолетная, но от этого не потерявшая налета сарказма, улыбка:

— Превосходно, — сказала она. — А если вам не удастся заставить его говорить, то, быть может, такой шанс выпадет мне.

— Ладно, попытаем счастья вдвоем. Есть ли у Ника друзья? Я имею в виду человека влиятельного, могущего оказать какое–нибудь давление на Бетилльо? Я понял, что такая потребность возникнет.

Мира покачала головой:

— Ник тяжело обзаводится друзьями, да и поселился он в нашем городе недавно. Но я надеюсь, смогу быть вам здесь полезной.

Я посмотрел на нее внимательно и сказал:

— Поймите меня правильно. Речь не о том, чтобы уничтожить парня: вполне достаточно заставить его заговорить.

Она метнула такой взгляд, что при иных обстоятельствах мог бросить собеседника в дрожь.

— Притащите его ко мне сюда и вы увидите, как он заговорит.

Поднимаюсь с места.

— Хорошо. Поехали.

Она выдвигает ящик письменного стола, достает оттуда револьвер двадцать пятого калибра, загоняет туда обойму и оружие исчезает в недрах ее сумки. Затем она допивает виски, мельком смотрится в зеркало и восклицает:

— Черт побери! Как паршиво я выгляжу! Благо что хоть Ник меня сейчас не видит!

— Он был бы счастлив даже просто вас видеть, — заметил я, направляясь к дверям.

— А что если отыскать Бэррэтта? Ведь и его можно разговорить… — предлагает Мира, садясь в “бьюик”.

— Вовсе не уверен. Очень уж нелегко заставить говорить его за просто так, — отвечаю, решительно снимая машину с места. — Такой финт может пройти с Бетилльо, но никак не с Бэррэттом. Бэррэтт слишком крупная фигура! Он может даже признаться во всем, а уже находясь на скамье подсудимых, станет присягать на Библии, что эти показания у него добыли с помощью пыток. И все наши усилия пойдут насмарку.

— Если вы не спасете Ника, то я сама займусь Бэррэттом, — произнесла она твердо с ледком в голосе. — Я дала себе клятву.

Припарковываю машину в укромном местечке, совсем рядом с баром “Дельмонико”.

— Но прежде всего займемся опасением Ника, — отрезаю я. — У нас будет предостаточно свободного времени для поджаривания Бэррэтта на медленном огне, если мы не сумеем добиться справедливости на законных основаниях. Вы когда–нибудь бывали в этом притоне?

— Разумеется. Ник убивал здесь чуть ли не все свои вечера.

— Хотелось бы осмотреть ту комнату, где Ник и Бетилльо играли тогда. Вы не можете это устроить?

— Смогу, если, конечно, этот зал не окажется занятым.

— Ну что ж, зайдем, а там будет видно.

Преодолеваем пять деревянных ступенек, ведущих к бару. Зал ярко освещен, тут полно народу. Музыкальные автоматы оглушают зал ультрасовременными мелодиями. Здоровенные парни в не слишком удобных позах разместились у стойки.

Сгрудившиеся возле круглых одноногих столиков облаченные в шорты девицы пытаются втолковать своим кавалерам, что было бы гораздо больше толку, если бы они поднялись этажом выше, а не застревали бы в этом прокуренном зале, глотая сивуху. Впрочем, редко когда мольбы этих девиц достигают цели.

Мира ведет себя абсолютно непринужденно. Она пересекает зал, пол которого густо посыпан опилками, приближается к стойке и подает знак одному из барменов.

Держусь за нее, пытаясь перенять ее манеры. Четверо мужчин, облокотившихся на стойку бара, все как на подбор — могучие и широкоплечие, замолчали, глядя на нее.

Они пристально рассматривают меня из–за ее плеча, затем корчат пренебрежительные гримасы в мой адрес. Их больше интересует Мира.

— Привет, малышка, — говорит один из них басом.

Размышляю: “Ага, я опять сгодился для скандала. Надо быть крупным идиотом, чтобы привести ее сюда”.

И тут Мира поворачивается к ним лицом, меряет взглядом с головы до пят поочередно всех четверых чудищ и произносит четыре чрезвычайно непристойных слова. Парни, стушевавшись, погрузились в созерцание бара.

Мира что–то прошептала со вниманием слушавшему ее бармену, кивнула согласно головой и указала пальцем на лестницу.

— Идемте, — сказала она. — Можно.

— Однако вы ловко умеете обращаться с нахалами, — восхитился я, пока пересчитывали ногами ступеньки.

— Я смогу постоять за себя. Да и к тому же, чем они крупнее, тем легче командовать ими. Я пропутешествовала с такими типами всю свою жизнь и вроде научилась их понимать. — Лицо ее по–прежнему холодно и задумчиво. — Через полчаса наверх явится играть в покер Бетилльо. Об этом мне сообщил бармен.

— Он его не предупредит?

— Нет, это наш приятель. Как поступим? Может, подождем, а когда он поднимется, возьмем его в работу?

— Сперва надо провести рекогносцировку на местности.

Выходим на лестничную площадку. Перед нами простирается длиннющий коридор с рядами дверей по обе стороны.

— Пятнадцатый номер, — подсказывает Мира.

Она подходит к одной из дверей и толкает ее.

Большая комната. Под зеленым абажуром большой стол с колодами игральных карт, с жетонами для покера, покоящимися в деревянных ящиках с перегородками на нем. Дюжина аккуратно расставленных стульев и несколько плевательниц довершают обстановку.

— О’кей, — говорю. — А теперь не мешало бы взглянуть на служебный ход, которым уходил Ник.

Мы проследовали до конца коридора. Вот и дверь, выходящая на веранду. Недолгий путь по крутой лестнице с деревянными ступеньками — и вы оказываетесь на простершейся внизу улочке.

— Ясно. Будем ждать Бетилльо внутри здания. Если он попробует сопротивляться, я уложу его прямо на месте. Но сначала мы все–таки постараемся убедить его, что в его же собственных интересах следовать за нами на своих двоих… Он же не в весе пера.

Возвращаемся. Я спрашиваю:

— Да, вы случайно не знаете, возможно тут еще одна пустая комната?

— А вот сейчас поглядим…

Она распахивает ближайшую к нам дверь и щелкает выключателем. Гневные вопли и проклятия были ответом на эту ее инициативу. Она поспешно погасила свет.

— Эта комната занята, — констатировала Мира, направляясь к следующей двери.

— Минуточку, — остановил я ее, ухватив за руку. — Если вы намерены и дальше применять подобные методы, то здесь вспыхнет революция. Рискнем лучше проверить комнату, что напротив пятнадцатой.

Мы прошли немного вперед и остановились у нужной нам двери. Я тихонько постучал. Там кто–то завозился, но дверь все же открылась.

Крупная блондинка с усталым лицом, облаченная в сомнительной свежести пеньюар, изучает меня. Ее ярко размалеванное лицо понемногу проясняется, а крикливо нарисованные губы пытаются улыбнуться.

— Бонжур, милый, не меня ли ты ищешь?

И тут она замечает Миру — и мгновенно преображается.

— Что вам надо?

Ее лицо кажется мне знакомым. И вдруг в памяти всплывает один из вечеров примерно годичной давности, когда я оказался в весьма затруднительном положении… Я метался по коридору, куда попал через разбитое окно, и именно эта блондинка тогда меня спасла. Я спросил:

— Вы меня помните? Мы с вами как–то провели увлекательный вечерок… — Я подставляю лицо к свету, чтобы она могла меня получше рассмотреть. — Я запрыгнул к вам в окно, когда за мной по пятам гнались шпики с Корал Гэйблса.

Она еще раз взглянула на меня, насупив брови, а затем глаза ее расцвели улыбкой:

— Это же надо! Как я могу забыть вас! И даже очень хорошо помню. Вы мне тогда еще испортили шикарную драпировку, когда ввалились через окно! А здесь вы зачем? Снова какие–то неприятности?

— Вы не позволите нам войти? Так было бы удобнее разговаривать.

Блондинка смерила оценивающим взглядом Миру.

— И она тоже?

— Непременно! Мы ведь по делу.

Наверное, она вспомнила, как я щедро оплатил ее услуги тогда, и посторонилась:

— Проходите. Хотя здесь и не место устраивать приемы…

По всей видимости, эта колкость адресовалась Мире.

Комната, действительно, слишком мала, плохо проветриваемая и скудно меблированная. Кровать, комод, умывальник да потертый до основы ковер — это и все.

— Я не спросил тогда вашего имени, — начал я, облокачиваясь на стену.

— Лола, — коротко ответила блондинка, усаживаясь на кровати.

Сразу стало понятно, что присутствие здесь Миры ее сковывает.

Мира стояла, прислонясь к умывальнику. Она разглядывала каморку с нескрываемым интересом. Лола напряженно следила за ней, явно ожидая какого–то подвоха.

— Я ищу Бетилльо, — проинформировал я спокойным голосом. — Если вы помните, в тот раз я собирался угостить его дубинкой.

— Он опять что–то учудил? — заинтересовалась Лола. — Терпеть не могу этого пройдоху.

— Лично мне он ничего плохого не сделал, но он упек за решетку ее друга, — я показал на Миру. — Ника Перелли.

Глаза у Лолы стали абсолютно круглыми от изумления.

— Это тот парень, что похитил Дедрика? Вот это да! Я прочитала об этой истории в газетах. — Она смотрела на Миру уже с явной завистью. — Так это ваш дружок погорел на пятистах тысячах?!

Маленькое бледное лицо Миры сморщилось. Я поспешил вмешаться:

— Не торопитесь! Перелли тут ни при чем. Он — жертва кем–то придуманного трюка. Он играл в карты с Бетилльо как раз в то время, когда случилось похищение, но Бетилльо запродал его сыщикам. Вот мы его и ищем.

— Эта скотина готова продать родную мать, если ему положат за нес подходящую цену, — произнесла Лола с нескрываемым отвращением.

У меня появилась надежда:

— А вы случайно не заметили, когда Перелли в этот день уходил?

— Откуда уходил? Что вы хотите этим сказать?

— Он играл в карты с Бетилльо в пятнадцатом номере. Перелли утверждает, что оставил Бетилльо в половине одиннадцатого вечера. А тот, напротив, говорит, что была половина десятого. Похищение же произошло немного раньше десяти.

Лола прикрыла глаза, пытаясь что–нибудь вспомнить.

— Нет, наверное, я его не видела, — сказала она наконец. — Впрочем, это и не мудрено, у меня в тот день было самое настоящее шествие.

— На нем была белая полотняная куртка и белый же галстук, голубая сорочка.

Лола застыла на месте, разинув рот.

— Так это же он! Я его хорошо знаю! Он мне сказал, что его зовут…

Вдруг она замолчала и покраснела, быть может, впервые за последние двадцать лет.

Гнетущее молчание с пробегающими искорками электричества воцарилось в комнате. Атмосферу разрядила Мира:

— Продолжайте, можете не стесняться. Он приходил тем вечером к вам?

Лола взвилась со своего места, лицо ее по–прежнему багровое приобрело выражение враждебности и суровости:

— Убирайтесь отсюда оба! Что–то слишком я разговорчива стала. Катитесь! От меня вы больше не дождетесь ни слова!

— Не надо нервничать! — говорю я умиротворяюще. — Это очень важно. Перелли очень серьезно влип. А у вас могут оказаться сведения, способные ему помочь. В таких вещах нельзя колебаться! Если вы можете засвидетельствовать, что он ушел из “Дельмонико” в половине одиннадцатого, то тем самым сохраните ему жизнь. В тот вечер он находился с вами?

Лола испытующе смотрит на Миру.

— Потрепались — и достаточно, — выкрикнула она. — Топайте отсюда, ну, вы, оба!

Пересекаю комнату, отворяю двери и показываю пальцем на коридор.

— Вот такие дела, Мира, — говорю ей. — Обождите меня в машине. Мне надо уладить одно дельце личного характера с Лолой. Я скоро приду к вам.

— А Бетилльо? — встревожилась Мира. — Он здесь должен появиться с минуты на минуту!

— Насчет Бетилльо не беспокойтесь. Ожидайте меня в машине.

Необычайно бледная, она выходит, подчеркнуто расправив плечи. Запираю за ней двери и вздыхаю:

— Что за невезение!

Вытаскиваю сигареты, протягиваю пачку Лоле. Она смотрит на них с гримасой, но все же берет сигарету.

— В другой раз вы хорошенько подумайте, прежде чем повести женщину в подобный притон, — она явно раздражена. — Я оказалась в совершенно дурацком положении!

— Я принимаю ваши упреки и искренне сожалею о случившемся. Но кто же мог предвидеть такое? И все же, хоть как ни посмотреть, нам крупно повезло! Отбросьте ложную скромность, Лола! У вас были добрые отношения с Перелли?

— Да, конечно, и в тот день он был у меня. Он играл с Бетилльо, а потом пришел сюда. Это мой постоянный клиент, можно даже сказать, свой человек…

— Вы не помните, в котором часу он расстался с вами?

— Где–то в половине одиннадцатого, если я и ошибаюсь, то буквально на несколько минут.

— Превосходно, — говорю я и в голосе моем проскальзывают нотки сарказма. — Следовательно, Бетилльо не соврал. А сам же Перелли все и запутал.

Она промолчала.

— Он беспокоился, очевидно, что эти сведения не пройдут мимо Миры и, вероятно, рассчитывал, что Бетилльо подтвердит его показания. Возможно вас вызовут в качестве свидетеля, Лола. Надо обязательно подтвердить его алиби.

— Мне–то плевать на это, — она пожимает плечами, — но ей каково. Она же верит, что если такой мужик неровно дышит к ней, то так будет продолжаться до скончания века. Но жизнь не такая простая штука, здесь все сложнее.

Достаю стодолларовый банкнот.

— Компенсация за испорченную мной драпировку. И никому ни слова о Перелли! Я дам знак, когда потребуется ваше участие в судебном разбирательстве.

Она взяла бумажку, аккуратно сложила и сунула в чулок.

— Все мужчины — свиньи, — подытожила она, отшвырнув с презрением окурок.

III

Открываю дверцы “бьюика”, сажусь за руль, включаю зажигание.

Мира курит в задумчивости.

— Похоже, что мы не станем нарушать покой Бетилльо?! — вдруг спрашивает она как–то глухо, абсолютно бесцветным голосом.

— Нет причин сомневаться, — отвечаю, не поворачивая к ней головы, — что он дал правдивые показания. Ник в самом деле оставил его в половине десятого.

Поднимаемся неторопливо по авеню Монте—Верде.

— Если уж брать по большому счету, то ведь он рискует жизнью, не желая предавать огласке свои маленькие шалости. И это плюс ему.

— Какая самоотверженность, — голос Миры срывается. — Не надо его оправдывать. Я ведь готова для него на все, вы слышите меня, на все?! Все что угодно! Когда он сидел в тюрьме, я его ждала. Когда он выходил на свободу, я встречала его у ворот, чтобы приласкать. Когда он оставался без гроша, г. это случалось частенько, я его выручала. Всю прошлую ночь я металась по комнате, как львица в клетке. И вот выясняется, он мне изменяет да еще с какой–то потаскухой, в этой омерзительной грязной каморке. За деньги изменяет!

— Вы просто разрываете мое сердце на части, — восклицаю. — Ну хорошо! Он изменил. И что из этого? Позволите ему погибнуть? Конечно, вы вольны поступать как вам заблагорассудится. Уверен, сыщется немало других мужчин, которые пожелают сделать вас счастливой.

Она резко поворачивается ко мне: дыхание забито, лицо пашит от гнева.

А я в ответ улыбаюсь:

— Итак, не следует пороть горячку, мой ангел. Это плохо сказывается на цвете лица.

Она выдерживает мой взгляд, закусывает губу, чуть заметно улыбаясь:

— Наверное, вы правы. Все они одинаковы. Лучше бы мне не любить этого негодяя. Но когда он выкарабкается из этой беды, я ему скажу пару слов. У него появится стойкий иммунитет к блондинкам до конца дней его!

Останавливаюсь перед ее жилищем. И тут Мира спрашивает:

— А что, собственно, мешает нам известить полицию об откровениях этой девицы? После ее показаний Ник будет вне подозрений.

Качаю головой:

— Увы, на это рассчитывать не приходится. Во–первых, они ей не поверят. Девицы такой категории не являются тем, что принято именовать свидетелем, достойным доверия. А мы пока не можем подкрепить ее слова еще чем–то существенным. Видимо, Ник подумал и об этом.

— И как итог, мы впустую ухлопали сегодняшний вечер?

— Да. Именно так. Я должен определить новое направление поиска. Буду держать вас в курсе событий.

Наклоняюсь, открывая ей дверцу машины.

— Не стоит огорчаться. Пусть и не слишком ощутимо, но мы продвигаемся вперед. А завтра принесет что–нибудь новое. Спокойной вам ночи.

Она накрывает мою руку своей:

— Спасибо вам за все, что вы для нас сделали. И не отступайте. Мне хочется заполучить назад этого оборванца.

Наблюдаю, как она подходит к своему маленькому темному домику, и лишь тогда жму на педаль.

IV

Еду по широкой колее в песке между дюнами, тянущейся до моего жилища. И вдруг у самого забора фары моего “бьюика” выхватывают из темноты большой автомобиль, скорее похожий на теплоход, чем на средство передвижения по суше.

Замедляю ход и мягко, не глуша мотор, останавливаюсь. Затем выхожу из машины, направляясь к той. В свете приборного щитка вижу бледное, напряженное лицо Серены Дедрик. Она поворачивается ко мне и какое–то время мы молча разглядываем друг друга.

— Надеюсь, что я не слишком долго заставил вас ждать, — говорю все еще не переставая удивляться.

— Не страшно. Мне надо поговорить с вами.

— Проходите, пожалуйста.

Открываю дверцы автомобиля. Она выходит, кутаясь в накидку ярко–красного шелка. При свете луны она выглядит прекрасной, как сама мечта.

Молча проделываем недолгий путь к веранде моего дома. Отхожу в сторону, пропуская ее, не переставая терзаться вопросом что привело ее сюда.

В гостиной включаю торшер, стоящий подле дивана, и спрашиваю:

— Что будем пить? Спиртное? Кофе?

— Ничего! — коротко отвечает она.

Когда она садилась, с ее плеч сползла накидка. Отмечаю, что одета она без поправок на свои печальные обстоятельства: белое атласное платье, шитый золотом подол его скорее уместен на каком–нибудь придворном балу, чем здесь. Шея сверкает бриллиантами, бриллиантовые же браслеты ширинойсантиметров десять обнимают ее запястья.

Наливаю себе неразбавленное виски и усаживаюсь в своем любимом кресле. Ощущаю себя усталым и даже немного разбитым.

Но мою бдительность так легко не усыпить, набираюсь сил, встаю, топаю в другой конец комнаты и щелкаю выключателем на стене. Возвращаюсь и снова сажусь.

Серена наблюдает за мной, с беспокойством поигрывая бровями.

— Я отключил телефон в спальне, чтобы если кто–нибудь позвонит, снять трубку здесь, — объяснил я. — И теперь, миссис Дедрик, к вашим услугам.

— Хочу, чтобы вы прекратили заниматься делом о похищении, — говорит она.

Пью мелкими глоточками виски, глядя на нее с деланным изумлением.

— Это вы так шутите?

Ее губы стягиваются в жесткую складку:

— Серьезнее не бывает. Вы — человек, абсолютно лишенный такта, расспрашиваете о вещах, которых вам и вовсе касаться не следует. Полиция арестовала подозрительного типа. У меня нет и тени сомнения в том, что именно этот человек похитил моего мужа. Но вам почему–то необходимо усложнить это дело.

Прикуриваю сигарету, швыряю обгоревшую спичку в камин и посылаю в потолок целое облако дыма.

— Тот, как вы выражаетесь, тип, арестованный полицией, не имеет ни малейшего отношения к данной истории, миссис Дедрик. И так уж случайно вышло, это мой приятель. А посему не прекращу расследование до тех пор, пока не смогу доказать его непричастность.

Ее лицо побелело, глаза полыхнули гневом, а руки, лежащие на коленях, судорожно сжались.

— Я готова заплатить вам при условии, что вы отказываетесь от ваших намерений, — отрывисто произнесла она.

На что последовало возражение:

— Если бы вы только знали, сколько прекрасных женщин с солидными счетами в банке и не обремененных моральными принципами пытались меня купить, то вы были бы немало удивлены. Но, к сожалению, я в эти игры не играю.

— Вы можете сами назвать сумму, — продолжала она упорствовать.

— Я все прекрасно понял, но, повторяю, меня это совершенно не интересует. И если вы больше ничего не хотите мне сообщить, вынужден перед вами извиниться. Я просто погибаю от усталости.

— Пятьдесят тысяч долларов, — отчеканила она, пытливо глядя на меня.

Моим ответом была улыбка до ушей:

— А на другой чаше весов — жизнь человека, миссис Дедрик. Если я прекращу расследование, Перелли неминуемо казнят. Вы ведь не желаете ему смерти?

— Не знаю никакого Перелли. И знать не желаю. Если суд признает его виновным, значит, так оно и есть. Я заплачу вам пятьдесят тысяч, если вы всего на месяц уедете из этого города. Согласны?

— Я не могу уехать даже на месяц, миссис Дедрик. Я слишком занят. И прежде всего выявлением преступника, похитившего вашего мужа…

— Семьдесят тысяч.

— Но вы–то, чего боитесь вы? Почему вы хотите помешать восторжествовать истине?

Она повторила:

— Семьдесят тысяч.

— Так что же произошло с Дедриком? Может быть, его ударили с чрезмерной силой — наповал? Или вы узнали, что всю эту историю подстроил ваш отец и потому пытаетесь его спасти? Или еще какие–то эгоистические побуждения движут вами? Например, хотите утаить, что вышли замуж за торговца наркотиками?

Ее обескровленные губы произносят:

— Сто тысяч!

— И даже миллионом меня не прельстить, — сказал я и поднялся с места. — Так что можете не тратить даром слова. Я продолжу свои поиски до победного конца! Прощайте!

Она встала. Такая неожиданная ее покорность вынудила меня быстро оглядеться: не прихватила ли она с собой чего–либо наподобие сумки. Слава богу. Сумки нет. В ее теперешнем состоянии, имея оружие под рукой, она выстрелила бы, не раздумывая.

— Это окончательное решение? — переспросила она.

— Я ведь сказал: “Прощайте”. И не надо думать, что все готовы потакать вашим капризам. Пожалуйста, миссис Дедрик, поезжайте домой. Вы меня утомили.

— Ну что ж, отыщутся и другие способы утихомирить вас, — пообещала она холодно и с печальной улыбкой. — Даю вам последний шанс: двести тысяч.

Я закричал:

— Подите прочь! — и пошел открывать двери.

Она подскочила к телефону, набрала номер и спустя секунду принялась визжать так пронзительно, что я невольно вздрогнул:

— Полиция! На помощь! Срочно приезжайте.

Она бросила трубку на рычаг и повернулась ко мне, омерзительно улыбаясь.

— Браво! — восхитился я, снова садясь в кресло. — Что вы такое разыгрываете? Сцену изнасилования?

Она поднесла руку к лифу и резким движением разодрала платье. Затем расцарапала ногтями свои плечи. Четыре длинных красных следа украсили ее кожу. Она взъерошила волосы, ударом ноги опрокинула стол, толкнула диван к камину, сбила ковер. Затем она прошлась по комнате, ища как бы эффектнее обставить эту сцену. А я тем временем подошел к телефону и набрал номер.

— Алло? — голос Паулы на другом конце провода.

— У меня неприятности. Приезжайте скорее ко мне. Вы знаете, что вам надо сделать. По дороге захватите Франкона и немедленно известите полицию. Через каких–то пять минут мне предъявят обвинение в попытке изнасилования. Миссис Дедрик наносит уже последние мазки.

— Еду, — коротко ответила Паула и тут же дала отбой.

Я повесил трубку и закурил.

— На вашем месте, — говорю как можно вежливее, — я бы еще чулки порвал: вполне реалистичная деталь.

— Вы еще не раз пожалеете, что не согласились на деньги, жалкий глупец, — посочувствовала мне Серена. — Вас упекут года на два.

— Зря вы расцарапались, — говорю, сочувственно покачивая головой. — Совершенно напрасно. У меня под ногтями не смогут обнаружить частиц вашей кожи, а это первейшая улика.

За окном взвизгивают тормоза, хлопают дверцы машины. Серена с истошными воплями выскакивает на веранду.

Я не двигаюсь с места.

Послышались тяжелые шаги.

Затем чей–то крик:

— Держитесь, моя милая, мы уже рядом!

Сержант Мак Гроу, ухмыляясь, остановился на пороге. В руках у него револьвер.

— Ни с места, а то тебя не станет, — пролаял он, меча в меня молнии.

— Не надо мелодрам, приятель, — сказал я, стряхивая сигаретный пепел на пол. — Со мной сыграли злую шутку.

— Неужто? Шутку… Встать, руки вверх.

Я встал и поднял руки.

Он вошел крадущейся походкой.

— Так–так… Полюбуйтесь–ка на этого козла… Я и раньше подозревал, что ты тот еще типчик…

Появляются одетый в форму сыщик и поддерживаемая им под локоток Серена. Она бессильно падает в кресло. Ее царапины кровоточат и две красные струйки измазали ее лифчик и платье. Она неплохо знает свою роль.

— Сволочь! — выдохнул Мак Гроу. — Да это же миссис Дедрик! Наденьте наручники на этого зверя.

Сыщик подошел ко мне, наручники сухо защелкнулись, затем он презрительно оттолкнул меня.

— Немало воды утечет, пока тебе удастся увидеть хоть какую–то девку, — пригрозил он вполголоса.

Мак Гроу хлопотал вокруг Серены. Она всхлипывала, вся дрожа. Он подал ей бокал виски да так и остался стоять, склонившись, лицо багрово, глаза растеряны.

С короткими интервалами он бормотал: “Каков подлец!” — почесывая при этом подбородок.

— Подайте мне накидку, — встрепенулась вдруг Серена. — Мне уже лучше. Я пришла поговорить с ним о муже, и тут он без слов стал домогаться меня, как животное.

Я ехидничаю:

— Наверное, не часто какие–нибудь животные соблазняются вами, разве только что пресыщенные жизнью.

Мак Гроу резко поворачивается и с силой бьет меня по губам тыльной стороной руки.

— Ничего, ничего, вот приедешь к нам. Я давно уже ладу подходящего случая.

— Ну, тогда пользуйтесь моментом, — отвечаю ему, — у вас не так уж много времени осталось.

— Вы поедете с нами в отделение, миссис? — поинтересовался Мак Гроу. — Вообще–то вам совершенно не обязательно. Может быть, вам это неприятно…

— Нет, нет, я непременно должна увидеться с комиссаром Брандоном. Этому типу надо преподать хороший урок.

— И он его получит, — обещает Мак Гроу, скаля в предвкушении зубы. — Тогда если вы готовы, миссис, то будем ехать…

Агент хватает меня за руку и подталкивает к двери.

— Двиньте его, как следует, если он начнет из себя что–то строить, — советует Мак Гроу.

Расселись: агент и я позади, Серена и Мак Гроу впереди.

Мы уже сворачивали на Орчид Бульвар, когда я заметил маленькую машину Паулы, едущую к моей хижине.

V

Миффлин было уже собирался уходить, когда мы ворвались в следственную часть. Он стоял уже одетым в шляпу и пальто и, облокотившись на стол, отдавал последние наставления дежурному инспектору.

Когда он заметил на мне наручники, глаза его едва не выпрыгнули из орбит, и смотрел он испытующе то на меня, то на Мак Гроу.

— Что это вы за кашу заварили? — спросил он, наконец, хрипя. — Зачем вы арестовали этого парня?

Мак Гроу вне себя от возмущения:

— Он обвиняется в попытке изнасилования, шеф, — доложил он. — Эта обезьяна напала на миссис Дедрик. Я пришел как раз вовремя…

Миффлин ошеломлен. Глаза его уже величиной с блюдце.

— Это правда, миссис? — переспрашивает он, вперяясь в Серену с неприкрытым изумлением. — Вы заявили на Мэллоя?

— Да, — подтвердила она. — Где я могу видеть комиссара Брандона?

— Он сегодня не дежурит, — отвечает Миффлин и я улавливаю нотку надежды в его голосе. — Подайте стул миссис Дедрик!

Она усаживается, концы ее накидки разлетаются, и это позволяет Миффлину и дежурному сержанту воочию засвидетельствовать наличие телесных повреждений. Миффлин с шумом втягивает воздух и во взгляде его перемешиваются укоризна с ужасом.

— Это ваша работа?

— Нет, это действительно не я

Мак Гроу намеревается врезать мне кулаком по лицу, но Миффлин вдруг с завидной резвостью, которую трудно ожидать от человека подобной комплекции, оттолкнул его. Мак Гроу пошатнулся и отступил на шаг.

— Прекратить! — скомандовал Миффлин. — Что это вы себе позволяете?

Мак Гроу кровожадно посмотрел на меня:

— У меня руки чешутся исколотить эту грязную свинью.

— Я сказал прекратите! — крикнул Миффлин.

Он повернулся к Серене:

— Как это произошло?

— Я приехала, чтобы узнать, как продвигаются поиски местонахождения моего мужа, — Серена давала пояснения спокойным и ровным голосом. — Я пробыла там не более пяти минут, как вдруг он набросился на меня. Я отбивалась, мне даже удалось как–то вырваться и добежать до телефона. И тут он, воспользовавшись моментом, разорвал на мне платье и нанес раны. К счастью, этот инспектор появился очень вовремя. Силы уже готовы были покинуть меня!

Миффлин сбил шляпу на затылок и отер лоб носовым платком. Он явно обалдел от всего этого.

— Не ломайте себе голову, — посоветовал я как можно безмятежнее. — Она врет напропалую. Предлагаю перебазироваться в какую–нибудь другую комнату, где людей поменьше: она, вы и я. В первую очередь, сама миссис будет очень огорчена, если журналисты прознают о том, что я вам расскажу.

— Требую пригласить представителей прессы, — вскричала Серена. — Я намереваюсь довести все до конца. Желаю, чтобы это дело получило широкую огласку. Я подтверждаю свое заявление. Этому типу место в тюрьме, его должны лишить права работать по такой профессии!

И тут входит Паула с кожаным чемоданом в руках. Она никак не может отдышаться и впервые за время нашего знакомства ее волосы в таком хаотичном состоянии. Непослушные пряди торчат во все стороны, ее легкое пальто застегнуто не на те пуговицы, а брюки похожи на два сросшихся аккордеона.

— Я не смогла привезти Франкона, поскольку не застала его дома, — пролепетала она с задышкой. — Вам еще не предъявляли никаких обвинений?

Мак Гроу схватил ее за руку:

— Вам здесь находиться нельзя! Выйдите отсюда!

— Оставьте ее, пусть, — проворчал Миффлин.

Затем он обратился к Пауле, которую Мак Гроу отпустил с большой неохотой:

— А вам что угодно?

Паула поставила квадратный чемодан на ближайший к ней стол, откинула крышку, под которой прятался переносной магнитофон.

— Если вы припомните, миссис Дедрик, — в моем голосе не было и тени самодовольства, — в самом начале нашей увлекательнейшей встречи я щелкнул выключателем. Вам я тогда объяснил, что отключил телефон. А на самом деле я включил магнитофон. Когда мне во внеурочное время наносят визиты богатые наследницы, я вынужден принимать меры предосторожности, чтобы избежать обвинения в попытке изнасилования.

Серена наградила меня убийственным взглядом.

— Он все лжет! — закричала она. — Его надо привлечь к ответственности! Чего вы ждете?

Я распорядился:

— Ну, что ж, Паула, включайте музыку!

Паула достает магнитофон.

Все невольно вздрогнули, когда с поразительной четкостью мой голос прозвучал из этой коробки.

Затем послышался голос Серены: “Вы можете сами назначить цену”. И тут миссис Дедрик вскакивает и устремляется к аппарату. Паула заслоняет собой его.

— Остановите! — вопила Серена. — Я не желаю этого слышать. Прекратите!

— А может быть, лучше дослушать, — очень мягко предлагает Миффлин… — Или вы отказываетесь от своей жалобы?

Серена распрямляется с видом оскорбленной королевы. Еще несколько секунд она пристально смотрит на меня и в глазах ее мелькают злые искорки, затем она шагает за порог и, даже не утруждая себя закрыть двери, исчезает.

Никто не шелохнулся и не произнес ни слова, пока звук шагов Серены доносился из каменного коридора.

Нарушает молчание Миффлин:

— Снимите с него наручники, — приказывает он.

Мак Гроу снимает. Глаза его, как у тигра, у которого прямо из–под носа сволокли завтрак.

— Да, вы неплохо позаботились, чтобы не попасть впросак, — Миффлин не скрыл своего восхищения. — Комическое переплелось с трагическим!

— Естественно, — говорю, поглаживая запястья. — А теперь хотелось бы посетить ваш кабинет. Есть о чем поговорить. — Обращаюсь к Пауле, упаковывающей магнитофон. — Однако вы молодцом, быстро управились! Мне, конечно, нет никакого прощения! Похоже, что я поднял вас с постели!

— Нет, вы вытащили меня из ванны, — отвечает Паула. — И если у вас на сегодня не запланированы другие эксцессы, я бы предпочла снова оказаться в ванной.

— Отправляйтесь, Паула, и еще раз большое вам спасибо! Вы меня буквально вырвали из когтей хищников!

Я повернулся, улыбаясь, к Мак Гроу.

Он уже выходил из комнаты, когда прозвучали последние слова моей реплики, и споткнулся о порог, словно получив подзатыльник.

После ухода Паулы мы с Миффлином сели за его захламленным письменным столом.

— Это дело должно получить неожиданную развязку. И если все окажется так, как я предполагаю, то общественность будет ошарашена рядом разоблачений весьма неприглядного свойства.

Миффлин судорожно перерывал свои карманы, ища сигареты. Так и не найдя, он обернулся ко мне, воздев брови:

— Дайте–ка мне сигаретку… А что, собственно, кроется под этим “неприглядного свойства”?

— Все говорит за то, что сам Маршланд устроил историю с похищением. Дедрик — торговец марихуаной, работающий на Бэррэтта. Он отвечает за насыщение парижского рынка. Для меня это почти очевидно: Маршланд узнал о преступной деятельности своего зятя и соответственно нанял человека, чтобы избавиться от Дедрика. Потому–то миссис Дедрик и намеревалась меня подкупить.

Миффлин явно ошеломлен.

— Но, черт побери, где же все–таки сам Дедрик?

— Именно это я и пытаюсь выяснить. И, похоже, никто кроме Бэррэтта не сможет нам этого разъяснить. Есть в этой шайке еще один персонаж, осведомленный не хуже, пожалуй, самого Бэррэтта: крупный парень с квадратными плечами, облаченный в костюм цвета ржавчины и белую фетровую шляпу.

— Он у нас тоже в розыске. Кстати, не вы ли нам сообщили о его похождениях?

— Да, просто у меня были еще спешные дела, а то я непременно бы дождался вас на месте. Да, вы обратили внимание на мою находку в мусорном ведре?

— Это вы насчет того, что он провел там ночь?..

— Факты говорят.

— Ладно, мы постараемся отыскать его. Но все же, что натолкнуло вас на мысль о причастности Маршланда ко всему этому?

Пришлось рассказать о визите в “Бич Отель”.

— По словам миссис Дедрик, он драпанул в Европу, но что–то не слишком верится в это.

— Может, не помешало бы мне отправиться к нему и снять показания вполне официально?

— А не смогли бы вы потерпеть с этим до завтрашнего вечера? Как вы думаете? Если к означенному времени у вас в руках окажутся доказательства того, что Бэррэтт — торговец наркотиками, сможете ли его расколоть?

Лицо Миффлина расплывается в многообещающей улыбке:

— Да уж постараемся.

— Вы не смогли бы как–нибудь крутануться и раздобыть хоть немного марихуаны? Сигарет, скажем, двести?

— У наркобригады должны быть. А зачем это вам?

— Попытайтесь у них одолжиться. Не только лишь Бэррэтт способен на всякие штучки. Завтра днем вам сообщат, что у Бэррэтта в комнате спрятаны несколько сот сигарет марихуаны. Вы его пощупаете, проявите немножко настойчивости, и, я думаю, он сломается — заговорит.

Глаза Миффлина округлились:

— Это совершенно невозможно. Если Брандон узнает…

— А что, кто–то собирается ему об этом докладывать?

Он пристально посмотрел на меня, почесал в задумчивости затылок и недовольно покачал головой.

— Мне это не очень–то по вкусу, Вик.

— Да и мне не больно нравится, но это, увы, единственный шанс подцепить его на крючок. Вы уж постарайтесь раздобыть наркотик.

— Ну что ж, согласен. Правда, если он не заговорит, мы окажемся в дурацком положении.

— Это уже ваши заботы. Вам только и надо, что спустить на него Мак Гроу. Он ведь чувствует себя обделенным после того, как вы не дали ему провести на мне разминку!

Миффлин вышел. Отсутствовал он минут двадцать, а когда, наконец, вернулся, то нес маленький деревянный ящичек.

— Пришлось рассказать комиссару наркобригады, для чего мне понадобились наркотики. Оказывается, и он уже не первый месяц пытается накрыть Бэррэтта. Ваша идея ему понравилась. — Миффлин негодовал. — Встречаются еще такие полицейские, для которых понятие “профессиональная этика” — не более чем пустой звук, — таким было резюме.

Беру ящичек и поднимаюсь.

— А для меня тем более пустой, когда речь заходит о такой мрази, как Бэррэтт.

— Будьте осторожны, Вик. Эта красотка Дедрика как–то странно на вас поглядывала. И это встревожило меня не на шутку.

— Я учту. А как дела у Перелли?

— Движутся потихоньку. Франкон встречался с ним сегодня утром. На его счет можно быть спокойным. Во всяком случае, сейчас.

— Нельзя ли мне переговорить с ним?

— Категорически нет. Брандон приставил к нему личную охрану. Только Франкону не возбраняется приходить к нему.

— Когда сцапаете Бэррэтта, заставьте его говорить, Тим. Я буквально чувствую, что в его руках все нити этого дела.

— Если он хоть что–нибудь знает, то я заставлю его расколоться, — обещает Миффлин.

Забираю магнитофон из комнаты для подследственных, выхожу на улицу и ловлю такси.

Времени уже без десяти одиннадцать.

Это был невероятно утомительный день.

ГЛАВА VI

I

Тем утром мне еще до завтрака предстояло подогнать текущие дела. Мне явно недоставало Кермэна, поскольку у него накопилось немало незавершенных, правда, и не слишком важных дел, но учитывая, что сейчас он в Париже, мне приходится разгребать все это самому. Было уже где–то около часа дня, когда я покончил со всей этой мелочевкой и смог вернуться к похищению Дедрика.

— Схожу–ка я сегодня к Бэррэтту, — информирую Паулу, уже заканчивая завтракать на скорую руку прямо здесь, в конторе. — Есть у меня для него небольшой подарочек…

Я поделился с ней нашими с Миффлином задумками.

— Как только мы возьмем с поличным Бэррэтта и приклеим ему хоть крохотное обвиненьице, вполне вероятно, он станет чуточку уступчивей. Миффлин, во всяком случае, знает свое дело.

Наш план отнюдь не был встречен Паулой с восторгом. Но не следует забывать, что Паула суровый противник любых методов, пусть самую малость, но противозаконных. Она поинтересовалась:

— Ну, а лично вы что должны сделать? Намереваетесь проникнуть к нему в квартиру, когда его не будет?

— Совершенно верно. Придется ему кое–что подбросить. С недавних пор у меня вошло в привычку транжирить деньги. Подкуплю Макси и попрошу у него отмычку.

— Вик, будьте осторожны!

В ответ на это я мог только улыбнуться.

— Вы постоянно советуете мне соблюдать осторожность. И это все, чему вы здесь научились за все это время? Два года тому назад вы такой не были.

Невольная улыбка мелькнула на ее лице.

— Конечно, вам лучше знать, что следует и чего не следует делать, но мне хочется, чтобы вы поскорее вернулись к привычным занятиям, Вик. Все эти рискованные походы ничего хорошего не предвещают…

— Не ради удовольствия погряз я в этих делах. Если бы Перелли не спас мне жизнь, я ни за что не согласился бы! Но теперь выход только один: сражаться до конца.

В половине второго я остановил свою колымагу у дома на Джефферсон Авеню.

Макси сидел, развалясь в кресле за конторкой, и я поспешил к нему. Сейчас у щитка с ключами больше никого не видно — наушники лежат перед Макси.

Спрашиваю его прямиком:

— Хотите заработать? Мои деньги станут вашими, если согласитесь мне помочь.

Поглядывает с легким недоверием.

— Я всегда не прочь запастись звонкой монетой. А что вам надо?

— Всего лишь ваш ключ–отмычку.

Наверное если бы я тут же выстрелил из пушки, то не смог бы удивить его сильнее.

— Мои… чего?

— Вашу отмычку — и побыстрее. И за это я отсчитаю вам ровно пятьдесят долларов!

Его глазенки жадно заблестели.

— Пятьдесят долларов? — переспросил он чуть ли не со стоном в голосе.

Я выложил рядком пять десятидолларовых банкнотов на столе. (Если подобные приступы щедрости продлятся еще пару дней, я окажусь нищим и очень даже скоро).

Он кинул взгляд на банкноты, облизнул губы, почесал ногтем кончик носа.

— Вы берете меня на мушку, — прошептал он. — Нет, я не смогу вам помочь…

Я достал еще две пятидолларовые бумажки и наклонился к нему.

— И ни центом больше, — подчеркнул я. — За такую цену я хочу приобрести вашу отмычку на десять минут.

— А куда вы пойдете?

— В комнату Бэррэтта. Он ведь ушел?

— Да, смылся что–то около часа тому.

— Тогда чего же вы боитесь? Или вы с ним друзья?

— За такое дело я могу лишиться работы, — говорит он мрачно. — Ас шестьюдесятью долларами далеко не уедешь.

— Шестьдесят долларов — это последняя цена: или да, или нет.

Какое–то время он еще ведет переговоры со своей совестью, пробормотав что–то, согласно кивает:

— Ключ на доске. Но деньги вперед.

Придвигаю к нему банкноты и они моментально исчезают в его карманах.

— Вы уверены, что Бэррэтта нет дома?

— Еще бы! Я сам видел, как он выходит. Там никого. — Он украдкой оглядывается. — Я пойду выпить пива. А вы заканчивайте там по–быстрому, да так, чтобы никто не заметил, как вы входите!

Дав ему время исчезнуть, перегибаюсь за стойку и снимаю с гвоздика ключ.

Лифт привозит меня на четвертый этаж. Прохожу по коридору и останавливаюсь перед комнатой № 4 В-15. Из соседней квартиры доносится радио. В конце коридора раздается громкий женский смех. Прикладываю ухо к двери квартиры 4 В-15, но оттуда ни звука. Стучу, снова прислушиваюсь, выжидаю несколько секунд, но все тихо. Осматриваюсь по сторонам — никто за мной вроде, не следит. Неслышно вставляю ключ, мягко поворачиваю и толкаю дверь.

Прямо передо мной сидит в кресле человек в костюме ржавчины. В его руке сорокапятка, и нацелен револьвер прямо в меня. На лице его тонкая и ничего хорошего не предвещающая улыбка.

— Что ж вы, входите, — “пригласил” он. — А то уж я было засомневался: вы ли это?

Уже с первых его слов, произнесенных басом, я сразу догадался, с кем имею дело. И как это я раньше не додумался?

— Привет, Дедрик, — говорю.

Прохожу в комнату, закрывая за собой дверь.

II

— Избегайте резких движений, Мэллой, — посоветовал человек в костюме цвета ржавчины, приподняв дуло. — Никто на этом этаже не подумает беспокоиться, услышав выстрел, а я буду рад случаю стереть вас в порошок. Да вы присаживайтесь.

Свободной рукой он гостеприимно указал на кресло с противоположной стороны камина.

С такого расстояния ему будет трудно промазать, следовательно, угроза — не блеф. Не остается ничего иного как присесть.

— Что и говорить, вы везунчик, — сказал он, бережно ощупывая затылок. — Еще недели две не смогу повернуть шею, вот скотина! — Он разглядывает меня своими черными и жестокими глазами. — Очень удачно, что вы сами сюда пришли. Мы как раз решили, что вас надо убрать, да поскорее. Вы стали слишком назойливым.

— Вы так думаете?! Беда в том, что предположений хватает, а вот чтобы полная уверенность… Серена знает о том, что вы здесь?

Он с усмешкой качает головой:

— Нет, и даже не догадывается. Можете не стесняться — сигареты рядом с вами. У нас есть чуток времени: Бэррэтту будет приятно перекинуться с вами парой слов. Если жизнь еще вам дорога, то оставьте попытки показать мне какой–нибудь из ваших фокусов. Надеюсь, все понятно?

Закуриваю под его пристальным взглядом. Он не снимает палец с курка револьвера, дуло которого по–прежнему направлено в меня.

— Вы уж поосторожнее с этой пушкой, — замечаю вслух. — Ее позиция не внушает мне доверия.

Он рассмеялся.

— Не волнуйтесь, револьвер не будет пущен в ход, если вы не станете хитрить.

Он погасил окурок и тут же закурил новую сигарету. Я за ним наблюдал, не двигаясь. Его черные глаза достаточно красноречивы: выстрелит, не раздумывая.

— Если бы я только знал, что вы окажетесь таким надоедой, и не подумал бы вас приглашать, — продолжал он свою мысль. — Но тогда мне казалось это ловким ходом. Я недурственно сыграл свою роль по телефону. Правда? А полный бокал виски и непогашенный окурок?.. Довольно тонкая работа!

— Все было весьма любопытно, — подтверждаю. — Но вот убийство Суки вроде как лишнее…

— Согласен. — Тут он нахмурил брови. Мне даже показалось, что само воспоминание об этом ему неприятно. — Но тут он сам виноват.

— А не вы ли это захомутали Перелли в эту историю?

— Нет. Эту идею подбросил Бэррэтт. У них какие–то старые счеты, вот Перелли и получил по заслугам. Но вышло весьма удачно. Поначалу были сомнения, но теперь, когда Перелли в яме, из которой ему не выкарабкаться, все идет как по маслу.

— Не спешите радоваться. Полиция разыскивает вас по делу об убийстве Грасии Леман.

— Не вам обо мне беспокоиться, — тон у него был развязным. — Пока что по–настоящему влипли вы.

Открывается дверь — Бэррэтт.

Какое–то мгновение он смотрит на меня не двигаясь, потом запирает двери, входя в комнату уже не скрывает радости на своем красивом лице.

— Как он здесь очутился? — поинтересовался вскользь.

— У него есть ключ, — пояснил мой недавний собеседник, вставая. — Неплохо бы его обыскать — мало ли что.

— Встаньте! — скомандовал Бэррэтт.

Поднимаюсь. Он подходит сзади и ощупывает одежду. Находит револьвер и вытаскивает его из кобуры под мышкой. Затем приходит черед появиться на свет коробке.

Он отходит, рассматривая ее содержимое, и поворачивается, на его губах играет саркастическая улыбка.

— Богатая идея! — оценивает он. — И куда же вы намеревались это пристроить?

— Ну какое это имеет сейчас значение? В конце концов вы не обладаете монополией на подбрасывание ложных улик. Во всяком случае, насколько мне известно…

Он швыряет коробку на стол, приближается ко мне, наставив мой же револьвер мне в спину.

— Как вам удалось войти?

— Я взял ключ. Внизу на доске… Вы что, не знали о нем?

Он еще раз обшаривает мои карманы, достает ключ и тоже отправляет его на стол. Затем смотрит на Дедрика:

— Наверняка все врет. Несомненно, ключ дал ему Макси. Ну что ж, я не прочь рассчитаться и с Макси.

Бэррэтт достает серебряный портсигар, приклеивает сигарету к нижней губе, прикуривает — проделывает он все это, ни на секунду не спуская с меня глаз:

— За мной числится должок, Мэллой, — напоминает он. — Но я благодарный должник — вы в этом убедитесь!

— Я не очень хорошо понимаю, о чем речь, — говорю, — но я вам верю.

— Так что будем делать? — интересуется Дедрик.

Бэррэтт останавливается перед зеркалом, укрепленным над камином, и откровенно любуется собой.

— Разумеется, отвезем его на шахту, самое что ни на есть подходящее место. Я тебе обещаю, нам достанет времени расплатиться с ним.

Лицо Дедрика исказилось гримасой.

— А не лучше ли просто пулю в висок? Перспектива опять спускаться в подземелье меня не только не прельщает, но даже бесит.

— Ты будешь делать так, как тебе велят, — отрезает Бэррэтт, поглаживая пальцем тонкие усики. — Свяжи ему руки.

Дедрик выходит и тут же возвращается, неся моток изоляции.

— И без шуточек! — предупреждает меня Бэррэтт, наводя револьвер. — Руки за спину!

За неимением выбора подчиняюсь. Дедрик наматывает ленту вокруг моих запястий. Делает он это умело.

— Зажми ему также рот, — командует Бэррэтт.

Дедрик запечатывает мой рот липкой лентой.

Бэррэтт останавливается передо мной со злобной улыбкой.

— Вы еще ой как пожалеете, что потоптались в моем огороде, — обещает он и резко бьет, рассчитанно и сильно.

Я отшатываюсь, кресло ударяет меня под коленки и я валюсь с грохотом.

— Тише, — призывает растерянно Дедрик. — Не хватало еще кому–нибудь заявиться сюда.

Бэррэтт с каким–то хрюканьем бьет меня ногой по ребрам. Удар силен — я слышу, как хрустнули мои кости. Затем он поворачивается к Дедрику.

— Ладно, можешь уводить его, но смотри… ни малейшей оплошности… В случае чего — прикончи его!..

— Что это ты придумал? Я не хочу сам заниматься этим делом!

— А почему бы и нет? Мне еще надо рассчитаться с Макси, а затем сматывать удочки. Что ты себе ломаешь голову, если он начнет выпендриваться, пристрелишь его.

— Чтобы все сыщики устремились потом по моим следам?!

— А ты и с ними расправься, — советует хохоча Бэррэтт.

Дедрик какое–то время еще колеблется, ну а затем пожимает плечами:

— Ты не дашь мне пальто, чтобы прикрыть его руки? Я верну, как только покончим с этим.

Бэррэтт уходит в ванную комнату и тут же приносит легкое пальто.

Дедрик поднимает меня:

— Поедем на вашей колымаге, — констатирует он. — Но если вздумаете шутки шутить со мной — пристрелю.

Бэррэтт накидывает мне на плечи пальто и укутывает шелковым шарфом нижнюю часть моего лица так, чтобы не видно было изоляции.

— Мы больше с вами не встретимся, Мэллой, — говорит он на прощанье. — Я‑то вас, может быть, еще и увижу, но вы меня уж точно нет… — затем подталкивает меня к Дедрику. — Идите.

Дедрик хватает меня под руку и выводит в коридор.

Никто не видел, как мы вошли в кабину лифта. Мы спустились в подвал и Дедрик приставил револьвер к моему боку.

— Помните: чуть что — и я вас прикончу, — обещает он.

Пот струится по его щекам. На улице две девчонки шли по направлению к нам по тротуару, но лишь скользнули безразличным взглядом. Дедрик распахнул заднюю дверцу “бьюика”.

— Залазьте!

Я наклонился к машине и тотчас Дедрик чем–то сильно ударил меня по затылку.

III

Когда я оклемался, мне казалось, что я то ли выкарабкался из глубокого колодца, то ли очнулся после запойной ночи. В голове болезненно пульсировало. Открываю глаза и выясняю, что лежу на спине, а прямо в лицо мне бьет луч электрического фонарика. Я что–то бормочу и поворачиваю голову, пытаясь сесть. Чья–то рука толкает меня в грудь.

— Лежать! — со злобой в голосе командует Дедрик. — Сейчас я вас обработаю!

Он берется двумя пальцами за конец липкой ленты, залепившей мой рот, чуть оттягивает, а затем резко дергает, полностью срывая. Было очень больно, и я застонал.

Свет фонаря беспокоил меня, но холодная тьма, царившая вокруг, тревожила еще больше.

Я поинтересовался:

— И что же дальше?

— Об этом вы скоро узнаете.

Чувствую, что что–то больно сдавливает живот. Наклоняю голову и вижу, как Дедрик накручивает вокруг моего пояса массивную цепь, на конце которой висячий замок. Над головой различаю грубо обтесанные каменные стены, подпертые почерневшими балками.

— Где это мы? В шахте?

— Точно, — подтвердил Дедрик, — пятьдесят метров под землей. — Он закончил греметь замком и, распрямившись, отступил на шаг. — Это не моя идея, Мэллой. Но вы же слышали, что сказал Бэррэтт? Мне, собственно, нет до вас никакого дела. Если бы я должен был решать, то пустил бы вам пулю в лоб — и вся недолга, но завтра он притащится сюда полюбоваться на вас.

— Он что, намерен держать меня здесь, пока я не умру от голода?

(Пытаюсь ослабить связанные за спиной руки, но тщетно).

— Вы не умрете с голоду, — отвечает он. И замолкает, чтобы закурить сигарету и тут я замечаю, что руки у него дрожат. — Вы даже не успеете проголодаться.

— То есть?

— Скоро сами увидите. Если вы пообещаете вести себя паинькой, я развяжу вам руки. Хоть защищаться сможете…

Меня постепенно охватывает панический страх.

— Но если у меня окажутся свободными руки, то, мне кажется, я этим воспользуюсь, чтобы вас задушить, — угрожаю я. — Я легко утрачиваю самообладание, но не до такой же степени.

— Не болтайте. Вы ведь не знаете, что вас здесь ожидает. Повернитесь, я развяжу вам руки.

Поворачиваюсь, он становится на одно колено и снимает изоленту. Затем скоренько отходит в сторону, до того, как я успел бы его схватить.

Мне удается сесть, но и все — удерживающая меня цепь слишком коротка. Впрочем, я счастлив уже тем, что могу пользоваться руками.

— Я оставлю вам фонарь, — в каком–то благом порыве говорит Дедрик. — Но это предел того, что я могу для вас сделать.

— Похоже, вас мучают угрызения совести.

С интересом рассматриваю его, массируя свои одеревеневшие запястья:

— Что меня ждет?

— Не знаю…

Он повернулся в сторону мрачного туннеля, поднял свой фонарь и послал его луч в непроглядную ночь.

— Взгляните сами и вы поймете все без моих объяснений.

Луч сфокусировался на чем–то, имеющем отдаленное сходство с грудой тряпья. Я пытался хоть что–то рассмотреть. Мне даже показалось, что я заметил лохмотья какого–то пиджака.

— Под этими тряпками валяется скелет, — в дыхание Дедрика ворвался какой–то присвист. — Труп находился здесь десять–двенадцать часов — и вот что от него осталось: тряпье да кости.

— Кто это? — поинтересовался я сиплым голосом.

— Не имеет никакого значения.

Подумав, что это может быть только Лют Феррис, я спросил:

— Это Феррис?

— Скажем так: это был человек, который совал свой нос в то, что его совсем не касалось, — ответил Дедрик, вытирая лицо носовым платком. — Растерзан неизвестно кем. — Он с беспокойством вглядывался в окружающий нас мрак. — Скорее всего какой–нибудь зверь ютится здесь. Быть может рысь.

Дедрик достал из кармана еще один фонарь и швырнул его мне:

— Это вам поможет скоротать досуг. Вдруг вы услышите, что приближается Бэррэтт, спрячьте фонарь, он меня убьет, если только узнает, что его оставил вам я…

— Спасибо и за это, — сказал я, направляя свет моего фонаря ему в лицо. — Но почему вы не хотите сделать доброе дело до конца. Вы не хотите освободить меня? Ведь ваши занятия не приносят вам ничего, кроме отвращения, Дедрик… Вот и появился шанс освободиться от него. Если вы меня сейчас отпустите, я сделаю все возможное и даже невозможное, чтобы помочь вам.

— Можете на небо даже не рассчитывать, — отрезал он. — Вы не знаете Бэррэтта. Надо просто быть сумасшедшим, чтобы становиться с ним на тропу ссоры. Пока, Мэллой. Надеюсь, все произойдет быстро.

Я не двигаясь провожал взглядом свет его фонаря, который с каждым шагом Дедрика все слабел. Но вот он исчез совсем и меня поглотил мрак, густой и удушающий. Холодный пот заструился вдоль позвоночника, и я поскорее включил фонарь. Яркий свет отодвинул непроницаемую, казалось, тьму. Но я чувствовал, как мрак, тот что за гранью света, готов меня схватить.

Для начала я обследовал цепь, приковавшую меня. Она оказалась слишком массивной, чтобы оставить хоть слабенькую надежду ее порвать, да и замок…

Перебирая звенья, приближаюсь к стене и обнаруживаю, что цепь пропущена через вмурованное в стену кольцо. Хватаю цепь обеими руками, упираю ногу в стену и напрягаюсь. Ни с места. Повторяю это упражнение еще и еще. Суставы мои трещат, запыхавшись падаю на каменный пол. Сердце мое колотится бешено. Я обязан выбраться отсюда. Я должен вырвать кольцо. Никому и в голову не придет искать меня здесь. Возможно, Пауле и вздумается искать меня в доме на Джефферсон Авеню, но там она наткнется на преграды. Она отправится повидать Миффлина, но и Миффлин ей ничем не сможет помочь. Ничто не подтолкнет ее отправиться именно в эту штольню старой заброшенной шахты…

Меня объял ужас. Мне представилось, что я погребен заживо. Глаза мои неотрывно глядели на груду лохмотьев, скрывающую останки Люта Ферриса.

“Какой–то зверь ютится здесь”…

Я не стыжусь признания: хотелось лишь одного — забиться в угол и рыдать навзрыд. Но я не мог достичь угла. Я и рад бы вопить, взывая о помощи. Но нет здесь никого, кто бы мог слышать мои призывы. Не раз за время своей работы мне бывало страшно, но никогда еще не оказывался так беспомощен.

С минуту я провел в неподвижности, пытаясь возвратить самообладание, заклиная себя не предаваться отчаянию, стремясь избавиться от панических настроений, душащих меня. Мне это удалось, пусть и не в полной мере. Но эти нравственные усилия измотали меня почти физически.

Достаю из кармана сигареты, пальцы плохо меня слушаются — повредил несколько сигарет, пока смог достать из пачки одну. Закуриваю и вдавливаюсь в стену, вдыхая дым и устремив глаза на белый конус света, защищающий меня.

Я не знаю, сколько мне придется пробыть здесь. Батарейки хватит на час–другой, не более, если фонарь будет включен все время. Надо экономить батарейку, даже с учетом угроз тьмы…

Пересчитываю сигареты. Семнадцать. Пока я курю, крохотный огонек сигареты скрасит мое существование и можно будет выключить фонарик.

Решаюсь погасить свет.

И тут меня окутывает ночь, душная и гнетущая, такая густая, что ее, кажется, молено потрогать! Ужас вновь поселяется в душе моей и пот обильно заливает мой лоб.

И возникает ощущение, что я уже больше часа терзаюсь этой жуткой ночью, пыхкаю сигаретой, созерцая ее пламенеющий огонек, все пытаясь позабыть о черных стенах, пленивших меня.

Нет больше сил. Включаю фонарик. Моя одежда насквозь промокла от пота, а часы показывают, что я пребывал в темноте каких–то восемь минут!

Вот те на: если я испугался, пробыв во мраке восемь минут, то что же станется со мной через час? А если двадцать четыре, сорок восемь часов?! Кладу фонарь на землю и опять хватаюсь за цепь. Дергаю ее рывками со все нарастающим исступлением. Вскоре ловлю себя на том, что ругаюсь на чем свет стоит, и прекращаю свои тщетные попытки освободиться.

Прихожу в себя с таким ощущением, словно пробежал километр. Икроножные мышцы судорожно подрагивают.

И вдруг слышу какие–то звуки!

До этой минуты в этой обветшалой штольне на глубине пятидесяти метров под землей я не слышал иного шума, кроме моего дыхания, гулких ударов моего сердца да слабого тиканья моих часов. Но это совсем другие звуки. Они понуждают меня до болевого предела наклонить голову вперед, всматриваясь во мрак…

Настораживаюсь, сдерживаю дыхание, полуоткрыв рот, сдавив грудь. Ничего… Медленно поднимаю фонарь и посылаю луч в глубину туннеля. Ничего не видать. Выключаю фонарик и жду, отсчитывая про себя минуты. И вдруг шум раздается опять — какое–то еле различимое царапание, шуршание движущегося тела, шелест скатывающегося в тишине камешка… Эти жалкие звуки обладают здесь ужасающей силой.

Нажимаю на кнопку фонарика.

Луч острым ножом рассекает тьму.

На какую–то долю секунды передо мной возникают две светящиеся точки, как раскаленные уголья, могущие быть и глазами зверя, затаившегося среди тьмы. Затем они гаснут. Я тут же выпрямляюсь, с трудом становлюсь на колени, склонившись вперед, пытаюсь рассечь мрак, различить недоступные глазу очертания.

“Я благодарный плательщик, вот увидите!”

Бэррэтт не врал. Это самые страшные секунды, которые пришлось мне вынести за всю мою жизнь. Одна лишь мысль, что это только начало кошмара, вызывает у меня легкую тошноту.

Закуриваю новую сигарету, но фонарь не выключаю. Я решил не экономить батарейку — пусть себе разряжается. Когда она исчерпает свои ресурсы, тогда буду думать, что предпринимать дальше, а пока можно благодаря ей удерживать зверя на почтительном расстоянии.

Продолжаю курить, вслушиваясь в биение собственного сердца, напрягая извилины в поисках способа вырвать кольцо, но увы. Я не в состоянии разобраться в ходе своих мыслей, лишен возможности действовать и оцепенел от страха.

Два докрасна разжаренных уголька опять вспыхивают прямо на границе освещенной зоны. Не шевелюсь, не выпуская из виду эти светящиеся точки, подстерегающие меня во мраке.

Время течет. Не могу понять: то ли светящиеся точки приближаются ко мне, то ли это мое воображение подгоняет их сюда. Решаю выжидать. Я буквально окаменел от страха и холода. Задерживаю дыхание насколько удается, стараясь выдыхать воздух беззвучно ртом.

Зверь осторожно приближается. Начинаю различать какие–то очертания. Сперва плоскую заостренную морду, затем гладкошерстную спину. Я совершенно неподвижен. По ногам побежали мурашки, но я стараюсь не замечать. Я должен разглядеть своего врага. Мои ожидания оказались не долгими. В светлом конусе электрического фонаря возникла крыса. Но нет, не заурядная крыса, а какой–то монстр, порожденный кошмаром, величиной почти как взрослая кошка.

Крыса входит в освещенную зону, уже забыв об осторожности, не отрывая от меня своих глазок, ее гладкая коричневая шерстка блестит на свету.

Рука вдруг нащупывает довольно приличный камень. Обхватываю его пальцами. Крыса останавливается. Вскидываю руку и швыряю камень, увы, размах не получился.

Слышу шуршание, замечаю блеск коричневой молнии — крыса исчезает раньше, чем камень падает на землю.

Ладно, теперь я хоть что–то знаю. Теперь понятно, что обратилотело Ферриса в кучку костей под лохмотьями. И вспоминаю, что когда эти жуткие зверьки голодны, их ничем не испугать.

Начинаю собирать камни. Внимательно изучаю пол и откапываю из–под слоя земли и пыли деревянную палку. Не такое уж и надежное средство защиты, но все же лучше, чем совсем ничего. Если мне придется сражаться только с одной крысой, то, уверен, — сумею ее одолеть даже закованный в цепи. Но тут же спрашиваю себя: а нет ли здесь и других крыс? А если есть, то сколько? И снова взор мой обращен к груде тряпья. Похоже, что такая работенка не иод силу одной крысе.

Сжимаю палку в одной руке, фонарь — в другой и прислоняюсь к стене.

Жду. И где–то среди тьмы, совсем рядом — крыса. И она тоже ждет.

IV

Светящиеся стрелки на моих часах показывают двадцать минут пятого. Итак, я уже больше двух часов в шахте. У меня еще есть пять сигарет, но свет фонарика постепенно становится оранжевым. Последние полчаса я через каждые пять минут включаю и выключаю его. Я все время настороже, но стараюсь продлить по возможности жизнь батарейки.

Никакой шум до меня не долетает, никакие очертаний не вырисовываются из мрака. Влажный, горчащий воздух навевает сон. Но мне пока удается держать глаза открытыми, я заставляю себя курить, следя за алой точкой сигареты. Вокруг горла я повязал платок, чтобы защититься от внезапной атаки крысы. Меня даже заполняет нелепое ощущение успокоенности. Я победил ужас, впрочем, скорее всего, исчерпал его. В любом самом опасном деле обнаруживается кульминационный момент страха, и после часа пребывания здесь я его переборол, но вместе со страхом меня оставила и надежда выбраться живым из этой западни. Мной движет только одна мысль — убить крысу раньше, чем она убьет меня. На этом сосредоточены все мои чувства и внимание. Минувшие два часа были для меня как два месяца. Я только и могу что курить, выжидать, прислушиваться и думать о крысе. Стрелки моих часов безудержно несутся вперед.

Затем опять донесся шум: шуршание голого крысиного хвоста по земле. Целясь на звук, бросаю камень, животное убегает. Ну что ж, не все пока потеряно: крыса не голодна. Швыряю еще один камень, чтобы отогнать ее подальше. Меркнущий свет фонаря омрачает мне настроение. Опять выключаю фонарь. Темнота. Стараюсь бесшумно дышать, напрягая свой слух.

Проходит еще минут десять, невольно закрываю глаза и с каждой секундой все более явственно ощущаю, что меня одолевает сон. Но вот нечто заставляет кровь отхлынуть от сердца, резко выдергивая меня из сонного оцепенения: зверь, крадучись, задевает мою ногу.

Нажимаю кнопку электрического фонаря и ледяная дрожь пробегает по позвоночнику, пока нашариваю левой рукой палку: в нескольких сантиметрах от себя я обнаруживаю крысу. Она ползет, прижимаясь к земле. Ее красные глазки сверкают злобой. Выхваченная желтоватым лучом фонарика она вдруг прыгает в сторону и исчезает. Судорожно хватаю ртом гнилостный воздух. Оцепеневшее тело мое все залито потом.

И вдруг из тьмы сразу же, где кончается освещенная зона, вспыхивают четыре пары искр, как бы обрисовывая полукруг вокруг меня. Следовательно, здесь по крайней мере четыре крысы, а не одна.

Принимаюсь орать, но мой голос, хриплый и визгливый, не производит никакого впечатления на крыс — они не отступают ни на шаг. Хватаю несколько камней и зашвыриваю в темень. Красные искорки исчезают, но… спустя какое–то мгновение появляются опять… и, по–моему, они уже ближе. Снова кричу.

— Вик!

Я, как натянутая струна.

Этот далекий зов откуда–то из глубины мрака — не плод ли он моего воспаленного воображения?! Что есть сил напрягаю голос и поднимаю такой вой, что он проносится по штольне раскатами грома.

— Вик! Где вы?

— Здесь, в туннеле!

Я настолько счастлив, что даже забываю о крысах. Я ору, как ненормальный, и тут мой крик внезапно пресекается. Гладкая коричневая тушка вскакивает в луч света и зубы защелкиваются на платке, защищающем мою шею.

Грудью чувствую вес зверя, слышу смрад от него. Влажная морда касается моего подбородка, а острые зубы кромсают платок, пытаясь достать горло.

Я на грани умопомрачения. Хватаю это скользкое жирное омерзительное тело и с силой отдираю от горла. Крыса пытается вырваться из мертвой хватки моих рук. Отвратительная остроконечная морда ее неожиданно наклоняется и иглы зубов вонзаются мне в запястье. С неистовой яростью запускаю пальцы в ее шерсть, стараясь захватить позвоночник. Крыса пронзительно визжит, выпустив на миг запястье. Не дав ей опомниться, ломаю хребет, слышу, как хрустят ее кости сухой древесиной. С омерзением отшвыриваю грязную тварь подальше от себя.

— Вик!

— Сюда!

Из моего горла вылетает какое–то странное карканье.

— Иду!

Это голос Паулы — нежная, незабываемая музыка!

Свет приближается — с каждым мгновением он все ближе, ярче. И вот Паула опускается на колени рядом со мной, берет мои руки в свои.

— Вик!

Судорожно пытаюсь заполнить легкие воздухом, а еще пробую улыбаться ей, но лицо меня не слушается.

— Паула! Вы просто не представляете себе, как я рад вас видеть! Как вы здесь оказались?!

Она касается рукой моей щеки.

— Объяснения потом… Вы ранены?

Смотрю на руку. Кровь хлещет ручьем. Не догадайся обвязать шею платком, был бы уже мертв.

— Да так. Ничего страшного. Просто ко мне привязалась крыса…

Она снимает белый шелковый шарфик и перевязывает мне рану.

— Настоящая крыса?

— Да. Я прикончил ее. Вон там она, за вашей спиной валяется.

Она оглядывается через плечо, ее фонарик выхватывает мерзкую тварь. Паула вскрикивает:

— Ого! И что здесь, таких много?!

— Несколько штук. Эта была самая хищная. Теперь вы понимаете, почему я был буквально в шоке?

— Это ужасно. Идемте–ка отсюда поскорее.

— Я прикован к стене. Так решил Бэррэтт, чтобы разделаться со мной.

Пока она осматривает цепь, я вкратце пересказываю ей события минувшего вечера.

— У меня с собой револьвер, Вик. Как вы думаете, нельзя ли с сто помощью разорвать цепь?

— Надо попытаться. Давайте сюда револьвер и отойдите, а то пуля может срикошетить.

Паула вручает мне свою двадцатипятку и удаляется на несколько шагов. С третьим выстрелом цепь не выдерживает. Шум от стрельбы получился внушительный.

Медленно, с трудом поднимаюсь. Паула меня поддерживает.

— Сейчас все будет нормально, еще минутку… Я долго пробыл без движения. Вот и порядок…

Прихрамывая из–за нарушенного кровообращения, пытаюсь сделать хоть несколько шагов…

— Да, вы мне еще не рассказали, как вам удалось меня найти. Откуда вы узнали, что я сижу в этой дыре?

— Позвонила какая–то женщина, не пожелавшая назвать себя. Она сказала: “Если вы хотите спасти Мэллоя, то делать это надо поскорее. Его отвезли в шахту Монте—Верде”. И повесила трубку. Я даже не успела спросить ни кто она такая, ни источник информации. Я схватила фонарь и револьвер и помчалась как оглашенная… — Тут подбородок Паулы сокрушенно нырнул вниз. — Безусловно, мне надо было предупредить Миффлина, но я совершенно потеряла голову, Вик. Я уже плохо соображала, что делаю…

— Все прекрасно. Вы здесь, я — свободен. Чего еще желать?

— Но ведь это очень важно. Я блуждала этим кошмарным лабиринтом не один час. Просто повезло, что я услышала крик. Я уже сама взвыть собиралась… Вы даже не представляете, насколько все эти галереи похожи одна на другую.

— Ничего, распутаем и этот клубок, мы выберемся. В общем, пошли.

— А это что такое?

Она заметила лохмотья.

— Это Лют Феррис, — ответил я, приближаясь на негнущихся ногах. Освещаю останки — даже череп изглодан. На лбу маленькая круглая дырочка. Значит они его предварительно убили. Спрашивается, зачем?! Да, придется притащить сюда Миффлина.

Паула разглядывает кучку костей.

— Это крысы? — спросила она неожиданно низким и хриплым голосом.

— Крысы или еще какие–нибудь животные. Идемте! В путь!

Она смотрит на туннель, не скрывая страха.

— А на нас они не нападут, Вик?

— Нет. Нас они не тронут. Идемте же.

Идем, светя моим фонарем. Луч слишком тусклый, но кто знает, сколько нам потребуется времени, чтобы отыскать выход? Фонарь Паулы нам еще пригодится.

Примерно на середине туннеля вдруг слева появляется еще один проход. Вспоминаю, что Дедрик здесь поворачивал.

— Сюда, — командую.

— А почему не прямо?

— Дедрик сворачивал здесь.

Поворачиваем и проходим метров пятьдесят. И вдруг оказываемся перед очередной галереей, ведущей и вправо, и влево.

— А теперь что делать?

— Выбирайте вы. Мне трудно отдать предпочтение той или иной.

— Тогда идемте направо.

Сворачиваем вправо. Земля под ногами неровная. И тут я замечаю, что галерея постепенно углубляется вниз.

— Стойте. Мы опускаемся под землю. Лучше вернуться и продолжить путь в обратном направлении.

— Теперь вы понимаете? — В ее голосе появились тревожные нотки, что бывало у нее крайне редко. — Я вот так же сбивалась несколько раз с дороги. Я проблуждала не один час…

— Пошли!

Возвращаемся к знакомому перекрестку и идем влево. Но минут через пять упираемся в каменную стену.

— М-мне кажется, что вы такой же невезучий, как и я, — произносит с задышкой Паула.

— Не расстраивайтесь…

Стараюсь быть заботливее по отношению к Пауле. Обычно она невозмутимо спокойна, прекрасно владеет собой. Но сейчас, похоже, она на грани нервного срыва…

— Второй туннель может сначала опускаться, а затем вести на поверхность, — выдвигаю предположение. — Сейчас поглядим…

— Ну какая же я дура, что пришла сюда одна. — Она вцепилась мне в руку. — Как это я не додумалась привести Миффлина? Мы заблудились, Вик. И можем бродить вот так неделями…

— Идемте, — в моем голосе сухость. — Сейчас не время заниматься глупостями. Еще минут десять — и мы окажемся на поверхности.

Она пытается подавить свою нервозность и когда опять заговаривает, голос ее уже обретает твердость.

— Мне стыдно, Вик, что я дала волю эмоциям. Но меня страшит наше блуждание под землей. Такое ощущение, словно мы тут замурованы.

— Понимаю. Но сейчас надо набраться мужества. Если мы начнем предаваться скорби по своей судьбе, то мы пропали. Идемте…

Беру ее за руку — и дальше в путь.

Наклон все круче, кажется, что мы опускаемся в бездонный колодец.

Вдруг мой фонарь гаснет.

Паула впивается в мою руку с каким–то придушенным воплем.

— Да ничего особенного не случилось, — говорю как можно спокойнее. — Включите ваш. Рано или поздно батарейка должна была иссякнуть. Даже удивительно, что она протянула столько времени.

Она подает мне фонарик.

— Надо поторапливаться, Вик, фонаря надолго не хватит.

— Главное не волнуйтесь. Он прослужит нам ровно столько, сколько потребуется.

От одной мысли, что Пауле нужна моя поддержка, я ощутил прилив гордости. Убыстряем шаг, понимая, что если фонарь и в самом деле погаснет, то положение наше будет аховое.

Но чем дальше мы идем, тем разреженнее становится воздух. Да и своды галереи с каждым шагом опускаются все ниже.

Вдруг Паула останавливается.

— Мы идем не в том направлении… — В ее голосе появились истерические нотки. — Я просто чувствую, что вышла ошибка. Давайте вернемся!

— А мне кажется, что идем мы правильно: Дедрик свернул налево там, где заканчивается первый туннель. Я это видел своими глазами. Еще немного вперед…

— Вик, я боюсь…

Она отходит в сторону. Слышу ее прерывистое дыхание. Луч высветил ее бледное лицо и глаза безумной…

— Я… я больше не могу этого вынести. Я возвращаюсь к началу пути! Я задыхаюсь…

Мое дыхание тоже затруднено. Каждый вдох причиняет боль.

— Еще сто метров, — прошу. — Но если не обнаружим выход, вернемся обратно.

Веду ее, как ребенка, за руку. Еще пятьдесят метров и перед нами очередная галерея. Воздух, кажется, здесь еще больше сгустился.

— Ну вот, я же говорил, что мы куда–нибудь да придем. Пойдем направо и если впереди окажется спуск, повернем на 180 градусов.

Паула покорно следует за мной.

На каждом новом перекрестке возникают галереи точь–в–точь как те, что мы проследовали уже. Нас не покидает ощущение, что мы крутимся на одном месте! Вокруг сплошная стена тьмы — и силы постепенно оставляют нас. Ноги у меня как ватные и каждый следующий шаг дается с трудом. Паула задыхается и мне приходится поддерживать ее.

Единственная отрада, мы уже не спускаемся вниз, и, даже кажется, что постепенно приближаемся к поверхности.

— Убежден, что мы идем правильно, — я едва в силах выговаривать слова. Галерея поднимается вверх!

Паула в изнеможении повисает у меня на плече:

— Воздух здесь совершенно непригоден для дыхания. Я… не могу идти больше!

Обнимаю ее за талию и мы плетемся дальше. Своды становятся все ниже, и мы вынуждены пригибаться. Еще метров двадцать мы преодолеваем согнувшись пополам.

Изнемогая от усталости, останавливаемся.

— Надо возвратиться, Вик!

Она вырывается из моих объятий и делает несколько робких шагов в сторону. Спотыкаясь бегу за ней и заставляю вернуться.

— Вы же не ребенок, Паула. Идемте и не поддавайтесь панике.

— Умом все понимаю. — Она сжимает мою руку. — Но поделать ничего не могу. Эта непролазная темень сводит меня с ума.

По ее телу пробегает дрожь.

— Посидим чуточку, отдохнем. Главное — не волноваться — мы обязательно выйдем на свет! Но если сохраним самообладание.

Садимся. И вдруг выясняется, что слой воздуха у земли чище. Ложимся прямо на пол.

Проходит буквально несколько минут и мой тонус повышается. Уже не ощущаю той страшной тяжести в ногах.

— Ну как, полегчало?

— Да, спасибо! — Она приподнимается, откидывая волосы с лица. — Я находилась на грани истерики. И теперь мне снова стыдно. Я постараюсь держать себя в руках.

— Ладно, не стоит об этом, — поглаживаю ее руку. — Вы несколько подвержены клаустрофобии, но, похоже, кризис уже миновал. И дальше, наверное, попытаемся продвигаться ползком. Старайтесь не очень высоко подымать голову. Я пойду первым…..

Земляной пол здесь неровный, часто попадаются острые камни, раздирающие в кровь наши руки и колени. Вскоре снова делаем привал. Я изрядно вспотел да еще горло разболелось. Паула совсем обессилела.

— Вы взаправду верите, что нам удастся отсюда выбраться? — спрашивает она чуть слышно.

— Конечно же мы выберемся, — снова мои слова прозвучали не слишком убедительно. — Вот отдохнем чуток — и в путь.

Сам я почти уверен, что Дедрик шел не этой дорогой. Скорее всего, на одном из перекрестков мы свернули вовсе не туда. Одна лишь мысль провести в этой шахте еще какое–то время едва не повергла меня в шок.

Вдруг пальцы Паулы судорогой сомкнуло на моем запястье.

— Что это?

Прислушиваюсь.

Откуда–то снизу — более определенно сказать затруднительно — доносится какой–то плеск, очень похожий на шум ливня.

— Что бы это могло быть, Вик?

— Без понятия.

— Вроде как дождь…

— Да быть того не может?! Давайте помолчим.

Замираем.

Шум становится ближе: это топот множества маленьких когтистых лап. Мне уже довелось слышать нечто подобное, но только это уже не одиночные крысы, и даже не четыре — сотни.

Крысы бросились в погоню.

V

Вскакиваю как ошпаренный.

— Надо торопиться. Вот и узнаем, как вы умеете быстро бегать.

— Да что же это такое? — спрашивает Паула, кое–как поднимаясь.

Хватаю ее руку:

— Крысы! Надо убегать… но только чур не бояться. Мы ускользнем от них.

…Мы бежали по туннелю в полусогнутом состоянии. Шум погони все нарастал. Мы спотыкались, больно ударялись о камни, наталкивались на стены, но кое–как двигались вперед. Но вот поворот вправо — свод галереи взметнулся на нормальную высоту.

— Надо спешить, — подгонял я, стараясь ускорить шаг, волоча Паулу. Тяжело дыша, мы вслепую пересекали ночь.

— Все, — прошептала Паула. — Я не могу и шагу…

— Нет, вы должны.

Я обнял ее за талию и так вдвоем преодолели еще метров сто, как колени у нее подогнулись и она опустилась на землю.

— Дайте мне минуту. Сейчас все пройдет. Только одну минуту посидеть!..

С трудом я прислонил ее к стене. В ушах шумело и я судорожно пытался отдышаться. Погоня вроде прекратилась, но по опыту я уже знал: передышка будет недолгой.

Надо уходить.

Где–то далеко опять застучали по земле когтистые лапы. Паула, пошатываясь, встает.

— Вперед!

И потрусили в обнимку дальше.

Где–то на полпути к Пауле пришло второе дыхание и мы побежали. Шум от погони нарастал, вселяя тревогу.

Мы выбежали к очередному перекрестку, и я автоматически повернул направо. Мы оказались в длинной галерее с высокими сводами.

Туннель стал сужаться и я посветил фонарем, пытаясь разглядеть, что там вдали.

Вдруг замечаю какую–то арку, нет, скорее пролом в стене.

— Сюда, — хриплю я.

Вталкиваю Паулу в пролом и сам тут же за ней. Мы оказались в подземном зале. В свете фонаря виден высоченный штабель ящиков.

— Здесь нет прохода, Вик! — вскрикивает в ужасе Паула.

Да. Она права. Мы — в тупике. И уйти нельзя. Крысы уже заняли туннель.

— Надо скорее заложить проем ящиками — это наш последний шанс!

Едва лишь мы успели возвести первый редут, как стал доноситься крысиный смрад. А из далей галереи слышался уже рокот наступающего крысиного войска.

— Скорее, как можно скорее!

Хватаю разом два ящика, протягиваю их через весь зал и водружаю поверх первого ряда. Паула тоже таскает ящики. Включаю фонарь. От увиденного меня обдало холодом.

Узкий коридор полностью забит густой волнующейся коричневой массой. Крысиный визг, шуршащие хвосты и лапы — все было похоже на порождение кошмара.

Выхватываю револьвер и дважды подряд стреляю. Оглушительное многократное эхо разносится под сводами.

Жуткое коричневое море дрогнуло, по нему пробежали волны, обозначились вихревые потоки, но отступать крысам было некуда.

Нескольких крыс настигли пули и отвратительнейшее в мире зрелище явилось нашим глазам: прочие твари набросились на них — пожирать. Кровожадный визг заполняет собой все вокруг.

Но скорее, скорее… Хватаю один из притащенных Паулой ящиков, укрепляю баррикаду, затем — к штабелям, еще два ящика.

И тут, пока Паула возилась со вторым ящиком, одна из крыс пробралась через какую–то щель, сбив Паулу с ног.

Бегу на ее крик. Она лежа на земле двумя руками отбивается от гнусной твари, норовящей вцепиться ей в горло.

Бью что есть сил по этой коричневой дряни, а затем с омерзением зашвыриваю тушку за ящики. Нет ни минуты даже, чтобы убедиться, что Паула невредима. Главное сейчас — ящики.

Паула шатаясь поднимается с земли и спешит мне на помощь. Уже почти возведен второй ряд и наша баррикада высится уже метра на полтора. Но этого все равно мало. Надо заткнуть все щели, чтобы иметь хоть какую–то надежду уцелеть. Увы, ничтожную, если учесть их численность и общий вес. При должном напоре наша “цитадель” не выдержит.

— Так не пойдет, — констатирую скороговоркой. — Будем ставить третий ряд.

Снова за работу: таскаем ящики, поднимаем их на вершину штабеля — и так без конца.

Из галереи долетает кошмарный шум, и хлипкое наше сооружение пошатывается при крысиных атаках.

Вдруг Паула роняет ящик и пятится, закрывая обеими руками шею.

Включаю фонарь — и тут вдруг резкий скачок — и крыса повисает на моей руке.

Подлая тварь прокусила лишь рукав и, зацепившись зубами за ткань, пытается вонзиться когтями в меня.

Невольно выпускаю фонарь, тщетно пытаюсь ухватить ее за загривок и вдруг крысиные зубы вонзаются в руку. Она еще раз пытается укусить меня и тут мне удается переломить ее хребет. Обвисшую как тряпка тушку бросаю на съедение собратьям через последнюю щель и забиваю ее последним ящиком. Все, баррикада воздвигнута!

Паула поднимает с пола фонарь, и мы внимательно осматриваем сооружение. Крысы пытаются прогрызть ящики, но наша конструкция похоже обладает некоторым запасом прочности.

— Вполне, — говорю, — еще бы один ряд — и мы спасены.

— Вы же истекаете кровью!

— С этим можно подождать. Надо ставить новый ряд.

Приволакиваем еще кучу ящиков, громоздя их один на другой. Мы вконец вымотаны, но кое–как доводим все до конца. И лишь тогда в изнеможении валимся на землю. Но вскоре Паула находит в себе силы и приподнимается.

— Ну–ка, доставайте платок, перевяжем вам рану.

— Эх, чего бы я только не отдал сейчас за бутылку шотландского виски! — вздыхаю. — И все же теперь вы уже не станете утверждать: не бывает, мол, непредвиденных обстоятельств!

— Я бы лучше обходилась без них, — голос у Паулы задрожал. — Я ведь не столько за себя боялась… Как вы думаете, крысы отсюда уйдут?

(Если верить тому адскому шуму, поднятому по ту сторону баррикады, осажденным надеяться не на что).

— Не знаю. Трудно называть какие–то сроки, но пока им сюда проникнуть не удастся.

— Вик, но мы же не сможем отсюда выйти! И даже если они, будем надеяться, уйдут, мы все равно не знаем, какой дорогой следовать, да и фонаря хватит ненадолго.

Пока она стенала, включил фонарь и принялся тщательно разглядывать наше убежище.

Наконец мое внимание привлекли ящики. С неохотой поднимаюсь:

— Надо же хоть посмотреть, что там внутри ящиков. Вы отдыхайте, а я попытаюсь открыть какой–нибудь из них…

Кое–как мне удается отодрать приколоченную крышку от одного ящика, поднимаю ее и вижу аккуратно сложенные сигареты. От неожиданности я даже вскрикнул:

— Марихуана! Похоже, что это и есть тайник Бэррэтта! Вот так находка! Да здесь же миллионы!

Паула тяжело встает с земли:

— Но он ведь не мог тащить сюда весь этот, с позволения сказать, товар по всем тем закоулкам и туннелям, которыми шли мы! — начинаю нервничать. — Следовательно, выход на поверхность должен быть где–то здесь! И мы его отыщем.

Похоже стены ничего в себе не прячут. Может быть, пол таит разгадку?

И Паула обнаруживает хорошо замаскированный люк. Поворотная плита скрывает его от посторонних глаз. Действует она по принципу рычага: когда надавливаешь на один край — другой поднимается, приоткрывая крышку.

Совместными усилиями нам удается люк открыть. В склад врывается струя свежего воздуха.

— Ну вот и выход! — радуюсь я, но покуда мир тьмы простирается и у наших ног.

Шагаем, спотыкаясь, по неотесанному камню. Я впереди. Подходим к какому–то повороту и вдруг… забрезжил свет!

Чуть ли не вприпрыжку мчимся по коридору. Яркий свет на мгновение ослепляет нас. Перед нами незнакомая местность, поросшая кое–где кустарником. Похоже мы находимся где–то в боковой части глубокого карьера. Тропинка зигзагом ведет в лощину.

Наслаждаюсь светом солнца, чуть–чуть заслонив собой Паулу, и тут раздается ее сдавленный крик.

Лишь теперь я заметил два тяжелых грузовика, прячущихся в кустарнике. Они довольно далеко, в глубине карьера, А возле них суетятся какие–то люди. Они увидели меня.

Отступая назад, вижу, как они направляются к тропе.

ГЛАВА VII

I

— Это команда Бэррэтта, — шепчу, подталкивая Паулу к туннелю. — Вас они наверняка не заметили. Я сейчас выйду отсюда, чтобы отвлечь их внимание на себя. Как только они окажутся далеко, вы должны что есть духу мчаться вниз, вскочить в одну из машин. Попытайтесь добраться до телефона и вызвать Миффлина! И скажите ему, чтобы летел сюда на всех парах!

— Хорошо.

Когда дела плохи, Паула споров не затевает. Она пожала мне руку в знак того, что все, дескать, поняла. А я поспешил к выходу.

Какие–то типы вовсю карабкались по тропе. Они так поспешали, что были бы уже здесь, если бы не крутой подъем. Они что–то кричали, но мне было не до них: самое время сориентироваться на местности.

Тропа не заканчивала свой бег у выхода, а устремлялась вверх. И даже не думая прятаться, я припустил вверх.

Передо мной раскинулись пески, подернутые кустарниками, да еще пустынный холм начинался прямо за шахтой Монте—Верде. Слева от меня пробегает большое шоссе на Диего. В общем, для меня это был единственный шанс ускользнуть, но тогда нет пути для спасения Паулы.

Если я побегу в этом направлении, то Пауле останется лишь идти по пятам моих преследователей. А это не входит в мои планы. Надо увести их как можно дальше от нее. Итак, остается только свернуть вправо и пересечь песчаную полосу.

Впрочем, там есть где спрятаться.

Бегу и песок осыпается под моими ногами, петляю от одного куста к другому, пытаясь как можно скорее исчезнуть из поля зрения моих преследователей.

Пробежав метров сто, останавливаюсь, чтобы посмотреть назад. Они еще не забрались наверх, и я было заволновался, что они засекли Паулу, но внезапно долетевшие их голоса меня приободрили. Я прикинул, что они появятся здесь с минуты на минуту.

Залегаю в зарослях кустарника и жду.

Вскоре показывается голова первого. А еще миг спустя вырастают на отроге холма четыре мужских силуэта.

Остановившись, они оглядываются по сторонам. Затем к ним присоединяются еще трое спутников.

Такие из себя здоровяки, одеты не весьма респектабельно. Четверо из семи в полосатых красно–белых матросках, что–то наподобие рыбацких, что популярны в доках Корал Гэйблса. Остальные же напялили на себя дешевые костюмы спортивного типа, как большинство детей подворотен в нашем городе.

Невысокий коренастый парень был у них вроде руководителя группы. Во всяком случае, распоряжения отдавал он. Четверо “рыбаков” свернули влево, остальные же двинулись по направлению ко мне.

Сложившись чуть ли не вдвое, я переметнулся к другому кустарнику. И опять оглядываюсь. Парни стоят и словно раздумывают, в каком направлении меня искать.

Так они еще чего доброго могут, махнув на меня рукой, поворотить назад, к карьеру, и обнаружить там Паулу.

Тогда я покидаю свое убежище, выходя на открытую местность.

Раздается вопль: ясно, меня заметили. Прибавляю шагу. Солнце уже заходит, заливая пустыню красноватым отсветом, но жара не спадает, песок горяч — и бежать тяжело.

Часто оглядываюсь. Рыбаки тоже включились в охоту. Семеро преследователей пытаются меня окружить, чтобы помешать выскочить на шоссе. Похоже они хотят загнать меня подальше в пески. Но дистанция не сокращается. Кажется, они страдают от жары еще больше меня. Если смогу удержать преимущество до наступления сумерек, то у меня появляется шанс уйти от погони.

Похоже такая мысль появилась и у них — раздался выстрел и пуля просвистела рядом с моей головой.

Меня этим не слишком испугаешь — надо быть превосходным стрелком, чтобы с такого расстояния попасть в движущуюся мишень, но на всякий случай принимаюсь петлять.

Оглянувшись обнаруживаю, что мои преследователи отстали. Нет, они не оставили своих намерений, хотя дистанция между нами здорово увеличилась. Замедляю бег, чтобы немного отдышаться. Я словно только что из парилки…

Меня беспокоит Паула. Если кто–нибудь из банды остался охранять машины, то дела Паулы неважнецкие. Но, увы, единственное, чем могу помочь ей, так это бежать дальше.

К превеликой своей досаде замечаю справа гряду холмов. Еще немного — и преимущество будет у них. Единственная преграда позволит этим мальчикам окружить меня слева. Если я ничего не придумаю, то окажусь в ловушке.

Решаюсь попытать счастья: мне надо проскочить между ними до того, как мы окажемся на пересеченной местности. Предпринимаю скачок, резко повернув налево.

И тут же слышу за собой улюлюканье.

Трое преследователей бросаются мне наперерез. Пытаюсь ускорить бег, но хватит ли сил? Путь предстоит проделать еще довольно большой, а я запыхался да и ноги оскользаются на песке.

Один из рыбаков, крупный широкоплечий длинноногий парень, просто превосходный бегун. Он словно парит над землей.

Мы оба стремимся достичь ложбинки между холмами. Если придем туда одновременно, то мне удастся выйти на равнину, но если в поединке победит он, то я окажусь в узком ущелье и стану легкой добычей для преследователей.

Пытаюсь определить расстояние, но замечаю, что рыбак прибавил в скорости. Стискиваю зубы, собираю все свои силы для броска. Результаты налицо.

Остальные безнадежно отстали, но лидер не склонен уступать мне. Ложбинка уже совсем рядом, и я уже вижу соперника воочию. Его суровое лицо налилось кровью и пот ручейками стекает из–под его фуражки. Подобие улыбки застыло на его губах. Он устремляется ко мне со слепой ненавистью быка.

Пытаюсь увильнуть, но он готов ко всяким неожиданностям. И вот уже руки хватаются за мой пиджак и он повисает всей тяжестью на мне.

Мгновенно уклоняется от удара, тут же руки его обхватывают меня. Все равно что объятия медведя. Мы теряем равновесие и, не прекращая борьбы, валимся на песок.

Целю кулаком в висок, но он резко отдергивает голову, и удар получается слишком слабым.

Он выскальзывает из моих объятий и лишь только я приподнимаю голову, посылает прямой удар. Успеваю пригнуться и сильно бью кулаком по животу — от боли он складывается пополам.

Кос как поднимаюсь — и удар в лицо. Голова его запрокидывается, и я обхватываю противника обеими руками.

Еще удар по челюсти, свинг справа — и враг повержен на землю.

Теперь у меня опять есть преимущество, но что толку, если я еле–еле дышу и с трудом переставляю ноги.

— Руки вверх!

Оглядываюсь на эту команду. Это вожак. Догнал. Револьвер целится в меня. Останавливаюсь.

— Подними свои лапы да поскорее, ну!

Поднимаю руки. Хоть маленькое утешение — можно отдышаться. Если мой план удался, то Паула уже должна быть далеко отсюда.

Нокаутированный рыбак очухивается и подходит ко мне. Какая–то дурацкая улыбка скользит по его лицу.

— Обыщи его, Мак, — приказывает коренастый.

Мак нашаривает револьвер и перебрасывает его шефу.

— Больше ничего нет, Джо! — докладывает он, отступая на шаг.

Джо приближается ко мне, его маленькие глазки сверлят меня взглядом.

— А ты кто? Что–то я тебя раньше не встречал, — в голосе у него удивление.

— Мэллой, если вам угодно.

— Это тот самый парень, о котором она говорила нам, — внезапно оживляется Мак.

Джо зло смотрит на меня.

— Должно быть так оно и есть.

— Так это ты помешал Бэррэтту, ну?

Он вдавил ствол револьвера в мои ребра.

— Да, если это тебя интересует, — отвечаю. — Он и тебя собирался убрать…

Джо усмехнулся.

— Ошибаешься, сын мой! Мы не из шайки Бэррэтта. У нас своя команда.

…Пятерка отставших подошла, тяжело дыша. Они окружили меня с угрожающим видом, но Джо остановил их порыв жестом.

— Мак, пойдешь с ними. Надо завершить наше дело. А я отведу этого на хавыру. Там и встретимся потом.

Мак кивнул и подал знак пятерке. И все они потопали обратно к шахте. Мы остались вдвоем с Джо.

— Послушай, приятель, — сказал Джо, с угрозой поигрывая револьвером. — Если будешь делать все как тебе велят, то ничего плохого с тобой не случится. Мне вовсе не хочется продырявить твою башку, но если ты меня к этому вынудишь, пеняй на себя.

Хладнокровие вернулось ко мне, и я принялся разглядывать своего конвоира. Лет сорок, круглое мясистое лицо, маленькие глазки и тонкие губы, синий из–за трехдневной щетины подбородок, размах плечей, внушительные шея и руки свидетельствуют о незаурядной силе.

— Ну, — командует он. — Давай, топай. Я скажу, когда остановиться. — Неопределенным жестом он указывает на холмы. — Тут шагать и шагать, так что разомнешь ноги… Но советую быть умницей и даже головы не поворачивать! Иначе конец. Ясно?

Я подтвердил, что понял.

— Ну тогда пошел!..

Иду, не зная куда. Слышу за собой его шаги. Он слишком далеко, чтобы я мог что–нибудь с ним сделать, но достаточно близко, чтобы наверняка не промазать.

Остается только спрашивать себя: кто же, в конце концов, главарь этой шайки? И что за дельце собираются они обделать? Не без тайного ехидства размышляю, что они уже вполне могут оказаться в лапах Миффлина.

“Это тот самый парень, о котором она нам говорила”.

Кто же это “она”?!

Карабкаемся на холм. Подъем довольно крутой. Время от времени Джо бормочет: “Тропинка справа” или “Поворачивай налево!” — дистанцию он сохраняет, и я вынужден подчиняться.

Солнце зашло и быстро темнеет. Скоро уже ночь. Может, появится шанс оторваться от своего охранника, хотя это и непросто. Похоже, что этот Джо так и родился с револьвером в руке. Как минимум, надо дождаться полной темноты.

— Ладно, приятель, — говорит он вдруг. — Надо хоть малость передохнуть! Поворачивайся и садись…

Оборачиваюсь.

Джо стоит в полутора метрах от меня — весь мокрый от пота. Восхождения на гору в жарищу — это явно не его хобби.

Он показывает мне на большой камень, а сам садится напротив.

Усаживаюсь и я. Ноги словно деревянные. И я, естественно, рад возможности отдохнуть.

— Закуривай, — говорит он, доставая из кармана пачку “Лайк”.

Берет себе сигарету и передает мне пачку:

— Ну и как там, в шахте? — интересуется он, выпуская дым через ноздри.

— Сомневаюсь, что облюбовал бы этот уголок для отпуска. — Закуриваю и возвращаю ему пачку. — Там кишит крысами. Настоящие чудовища…

Глаза его округляются:

— Крысы? Мне говорили, что там их много, но самому не приходилось… — Он опускает глаза, изучая сигарету. — Ты там, случайно, не находил марихуаны?

— С добрых полтонны, — отвечаю. — Собственно, я не взвешивал, но думаю, если и ошибаюсь, то не намного.

Он ухмыльнулся, показав мелкие порченые зубы:

— Правда?! Я же говорил ей, что товарец в шахте, а она не верила. А в чем он?

— В ящиках… Кто это она?

Он с раздражением посмотрел на меня:

— Спрашивать, голубчик, буду я! А твоя забота — отвечать!

Вдруг меня осеняет:

— А что это ты так нервничаешь? Ты перекупил бизнес Бэррэтта?

— Верно рассуждаешь, приятель. Мы конфискуем его запасы марихуаны. У нас своя тесная независимая группа.

Он встает:

— Хватит, пора идти! Вставай — и вперед!

Продолжаем восхождение. Уже такая темень, что приходится здорово напрягать зрение, глядя себе под ноги. Но у Джо глаза, как у кошки. Он так ловко подсказывает мне путь: где какой камень, где куст, — невольно подумаешь, что он и ночью видит как днем.

— Стой! — вдруг командует он.

Останавливаюсь.

Он пронзительно свистит, а спустя минуту в нескольких метрах от нас вспыхивает свет. Замечаю хорошо замаскированную деревьями к кустарником деревянную хижину, прилепившуюся к склону холма.

— Ну как?! — спрашивает Джо. — Это мы построили. Найти можно, да войти не просто: незваный гость превратится в сито, даже не успев подняться. Ну, вперед! Не бойся!

Прохожу.

Дверь отворена. Я очутился в большой, скудно меблированной комнате. У камина, заложив руки за спину, с сигаретой в ярко накрашенных губах стоит Мэри Джером.

II

Белая ночная бабочка порхает то вокруг лампы, то вдоль стен. Джо сбивает ее на лету и давит ногой. Я разглядываю Мэри Джером. Вот уж кого никак не ожидал встретить тут.

На ней ковбойская рубашка в красную и желтую клетку, велюровые брюки пронзительно–канареечного цвета, а темные волосы прикрыты лимонным шарфом. Лицо еще бледнее, чем во время нашей первой встречи, но все так же прелестна.

— Привет! — говорю я. — Хотите — верьте, хотите — нет, но я разыскивал вас по городам и весям!..

— Заткни пасть, мальчик, — советует Джо. — Прибереги свое красноречие для другого случая. Сядь и не возникай.

Револьвером он подтолкнул меня к креслу у камина. Я сел.

— Где ты его подобрал? — поинтересовалась Мэри Джером.

Джо широко улыбнулся. Он был явно доволен собой.

— В шахте. Мы его обнаружили, когда он выползал из верхнего туннеля. Пытался закопаться в песках, но мы его поймали.

— Он был один?

— Ну да.

— Тогда непонятно, зачем ему понадобилось скрываться в песках?

Джо, нахмурив лоб, запустил руку в свою курчавую шевелюру.

— И что же ты хочешь этим сказать?

— Если бы он действительно намеревался уйти от вас, то должен был свернуть к магистрали. Разве не так? — спокойно переспросила она.

Джо помрачнел и рявкнул:

— Что ты там замыслил? Ты что, был не один?

— Нет. Со мной была девушка. Она отправилась за полицией.

Мэри передернула плечами, словно смиряясь.

— Я выхожу из дела, Джо, — сказала она. — Твоя тупость безгранична!

— Вот дерьмо! — крикнул Джо, багровея от гнева. — Да откуда же мне было знать!

— Тем хуже. Но надо же было хоть попытаться думать!

Со злобной гримасой на лице он посмотрел на меня.

— Иначе говоря, я должен лезть обратно в ту гнусную шахту. А ты не сможешь присмотреть за ним?

— Да уж как–нибудь справлюсь с ним. Но и ты пошевеливайся, Джо.

— Тебе подойдет мой револьвер?

Она взяла мощную сорокапятку, взвесила в своей ручке:

— Давай, Джо, двигайся!

Он посмотрел на меня.

— Только не тешь себя иллюзиями: она выстрелит, не задумываясь, а рука у нее меткая.

С тем и вышел.

Ему понадобится никак не менее получаса, чтобы добраться к шахте. Миффлин, видимо, уже будет на месте.

Мэри Джером отошла от камина и устроилась в кресле на другом конце комнаты, не выпуская меня из вида. Револьвер лежит у нее на коленях, а голова покоится на спинке кресла.

Я лихорадочно размышлял: стоит ли пытаться вырваться. Но пришел к выводу, что в итоге заработаю пулю в висок.

— Давненько мы с вами не встречались, — пытаюсь завязать разговор. — Не вы ли это сообщили Пауле, где я нахожусь.

— Я. Но до сих пор сама не знаю, зачем я это сделала. Наверное, становлюсь сентиментальной.

Голос у нее усталый.

— А кто этот Джо? Ваш друг?

— Не совсем так. — Она поднимает голову и пристально смотрит мне в глаза. — Вы просто горите от нетерпения засыпать меня вопросами. Ладно, приступайте! Давайте сюда ваши вопросы! Мне надоело постоянно выкручиваться. Пора завязывать с этим. Я надеялась, что с Джо мне удастся выпутаться, но, увы…

— А если нам уйти вдвоем?

Она покачала головой.

— Нет. Я не могу себе позволить такой роскоши: поссориться с Джо. Немного подождем. Если он не вернется, то я вас отпущу.

— А если он вернется? Что меня ждет тогда?

Она пожала плечами:

— Вам он не причинит вреда. Это не в его стиле. Он будет вас держать здесь, пока сам не соберется уйти. В общем, бояться вам нечего. — Она подняла револьвер и направила на меня. — Расслабьтесь, отдыхайте… Вы отсюда не уйдете, пока не придет Джо.

(Я и не особенно волнуюсь, поскольку уверен, что Джо не вернется).

— Но как вы вообще попали в эту карусель?!

На ее уста легла горькая улыбка:

— Так вы еще не знаете? Я — жена Ли.

Наклоняюсь, глядя на нее ошеломленно;

— Вы — жена Дедрика?!

— Совершенно верно.

— Но ведь он женат на Серене Маршланд!

— Мы женаты значительно раньше.

Она закуривает и мрачно вглядывается в огонек:

— Двоеженство. Этим Ли не слишком–то испугаешь.

— Значит, замужество Серены не более как фикция?

— Разумеется. Она, конечно, этого тогда не знала. Но уже знает все. — Она снова горько улыбнулась.

— Вы сами ей рассказали?

— Нет, ее отцу.

— Это когда вы встречались с ним в “Бич Отеле”?

Она вскидывает удивленно брови:

— Откуда вам это известно?! Впрочем, ладно. Да, именно тогда я ему все и рассказала. Я нуждалась в деньгах. Мой кошелек был абсолютно пуст. Он предложил мне тысячу долларов с тем условием, чтобы я исчезла.

— Не спешите. Может быть, попробуем от начала. Когда вы вышли замуж за Дедрика?

— Где–то года четыре тому назад. Точной даты не помню. Это не слишком теплые воспоминания. Жизнь вовсе не кажется раем, когда замужем за таким типом, как Ли Дедрик. Мы познакомились в Париже — и я увлеклась им. Этот негодяй не пропустит ни одной юбки. Я иногда спрашиваю себя: почему он на мне женился? А что меня к нему влекло? У него всегда было полно денег и никто никогда не видел, чтобы он что–то делал. Может быть, именно деньги меня и привлекли. Но как бы там ни было, я жестоко наказана. — Она швыряет окурок в камин, тут же прикуривая новую сигарету. — Затем я выяснила, что он промышляет торговлей наркотиками в Соединенных Штатах и в Париже. Джо работал на пару с ним. Потом Ли уговорил и меня вступить в шайку. Вы даже не можете представить себе, каким он бывает красноречивым, когда хочет чего–то добиться! В один прекрасный день он познакомился с девчонкой Маршланда. Сначала я ничего не подозревала. Сначала он пропадал где–то неделями, но я этому не придавала значения. Затем он попросту исчез. Ни Джо, ни меня он никогда не посвящал во все детали бизнеса. Джо пытался наладить наше дело, но мозгов у него для этого маловато. Однажды мы здорово влипли и только чудом каким–то успели покинуть Францию. А по приезде сюда я узнала о браке Ли с Сереной Маршланд. Я отыскала Бэррэтта. Вы с ним знакомы?

— И даже слишком.

— Этот подонок заверил меня, что Ли заключил брак с Сереной Маршланд лишь для того, чтобы прибрать к рукам ее состояние и возвратиться ко мне, едва операция будет завершена. Он убеждал меня быть умницей и не только не бросать Ли, но и помочь ему довести дело до конца. И я, как последняя дура, ему поверила. Поселилась в гостинице “Шандо”. Выйдя от Бэррэтта, я отправилась туда, но по пути меня обстреляли. Не оставалось сомнения, что Бэррэтт задумал от меня избавиться. Вот тогда я и переехала в “Бич Отель”.

Она скользнула по мне взглядом и спросила:

— Ну и как вам моя история?

— Что–то не очень, — отвечаю. — Я рассчитывал услышать нечто иное. Впрочем, это не суть важно, продолжайте…

— Так что ж вы хотели услышать?

— Чуть позже. Сперва завершите свой рассказ.

— Осталось совсем немного. Я надеялась, что если мне удастся встретиться с Ли, то я опять его завоюю. Проведав, что он поселился в “Оушн Энд”, я и отправилась туда. Вот так мы с вами и встретились. Вы говорили, что, судя по всему, Ли был похищен. Но ведь это не так?

— Нет. Он довольствовался тем, что, инсценировав похищение, заграбастал выкуп. Пятьсот тысяч долларов уплатила Серена. Кругленькая сумма. В последний раз я виделся с ним у Бэррэтта.

— Я следила за этим делом по газетам. Честно говоря, нисколько не удивлюсь, если Дедрик скроется. Ну вот по сути и весь рассказ! Я знала, что Бэррэтт держит свой товар в шахте. Джо и я решили снова объединиться. Я поставила перед собой цель рассчитаться с Бэррэттом.Задумала сжечь все его запасы. Его убытки составили бы много тысяч долларов. Но у Джо другие планы: хочет забрать товар и перепродать его с выгодой. Мне же попросту противна эта торговля наркотиками. Да и шансы Джо довести дело до конца ничтожны. Он не создан для такого рода бизнеса. В общем, я решила выйти из игры. Не последнюю роль здесь сыграло и то, что Джо имеет виды на меня. — На ее лице появилась гримаса отвращения. — Женщине нелегко жить под одной крышей с подобным типом. Раньше ли, позже ли, но это становится противным.

— Ну да! Есть ведь женщины, которые к этому легко приспосабливаются, — говорю я с улыбкой.

Вдруг где–то вдали раздается выстрел.

Мы вскакиваем.

— Что такое? — спрашивает резко Мэри.

Она подбегает к окну.

— Возможно, сыщики охотятся на Джо, — отвечаю, исполнившись надежд. — На всякий случай, не помешало бы погасить свет.

Только щелкаю выключателем, как опять раздаются выстрелы, на этот раз уже ближе.

— Это Джо и Мак, — сообщает Мэри, открыв двери.

Только вспышки выстрелов разрывают тьму ночи. Со стороны долины доносится беспорядочная пальба, пули свистят уже рядом с нами.

Джо и Мак вбегают, запыхавшись, и поспешно захлопывают за собой дверь.

III

Еще какой–то миг они молча восстанавливают дыхание, прислонясь к стене. Пули долетают до наружных стен домика, а в долине стоит треск автоматных очередей.

— Доставайте карабины, — командует, наконец, Джо — Это Бэррэтт!

Мэри, спотыкаясь, проходит по комнате. Слышно, как она открывает шкаф. А вскоре уже возвращается, неся два карабина, передает их Джо и Маку.

— А вы играете в эти игры? — нарочито спокойно интересуется она у меня, словно радушная хозяйка, предлагающая отведать чашечку чая.

— Еще бы. Раз уж это Бэррэтт, то я полностью ваш.

Она снова отправляется к шкафу и приносит еще два карабина и сумку с патронами.

— Что случилось, Джо?

— Наши ребята натолкнулись на банду Бэррэтта. С ним около дюжины людей. Они заметили наши машины, ну и набросились.

— Ты не совсем правильно излагаешь, — проворчал Мак. — Во–первых, тебя с нами не было, когда они появились. — Он стоит на коленях у окна, а тут повернулся, чтобы увидеть реакцию Мэри. — Они — сверху, а мы в самой глубине. Они видели нас, как на ладошке, а мы — словно кролики в клетке. Они сразу свалили Гарри, Лю и Жоржа. Те, кто уцелел, спрятались за машинами. Затем они сомкнули кольцо вокруг карьера и здорово прижали нас. В общем, они достали всех, кроме меня. Я вжался в землю, дожидаясь своего конца. Когда они сочли, что никого из нас уже нет в живых, спустились пересчитать покойников. Гарри и Жорж были еще живы. Они истекали кровью, но дышали. Бэррэтт прикончил их выстрелами в голову. Пока они занимались ими, я и рванул. Вскарабкался наверх. Вот там–то я и встретил Джо. Он стоял, пыхкая сигаретой, — его можно было увидеть за километр. Так оно и вышло. Я уговаривал Джо не стрелять, но удержать его не смог. Потом они припустили за нами в погоню Я надеялся, что темнота нас укроет, но разве спрячешься, если Джо беспрестанно поливал их свинцом. Ну и видимость отсюда — на десять километров вокруг. Вот мы и вернулись, и они за нами следом. Эх, и жаркое же тут будет дельце, помянете мои слова.

— А все же двоих я скопытил, — упрямится Джо. — Разве это дело, что эти сволочи в меня стреляют, а я им не ответь!

Пока они спорят, я осматриваю расстилающуюся под нами долину. Там не очень–то просто укрыться. Пожалуй, только на склоне холма затеявшие на нас охоту люди Бэррэтта, могли бы подыскать укрытие. Когда они примутся взбираться на гору, тогда уже будет поздно. Они смогут подойти к хижине, без риска быть увиденными.

Заряжаю карабин, высовываю его в окно и, целясь в ночь, нажимаю курок. В ответ немедленно загремели выстрелы из кустарника в глубине долины — пули рикошетят о стены хижины.

— Они еще по ту сторону равнины. Но если мы позволим им перейти на эту сторону, нам крышка.

— Еще немного и взойдет луна, — говорит Мак. — Мы их будем видеть, как на ладони.

Мне показалось, что в долине какое–то шевеление. Прицеливаюсь и давлю на курок. Крошечная, едва различимая тень подпрыгнула и спряталась за кустом. Джо и Мак выстрелили одновременно и, когда стих гром выстрелов, до нас донесся затухающий крик. Эти приятели, хоть и не годятся в чемпионы по бегу, но, похоже, стрелки первоклассные.

— Одним меньше, — Джо просто сиял.

Кладу руку на плечо Мэри, притягиваю ее к себе и шепчу:

— Есть ли здесь еще какой–нибудь выход, кроме этой двери?

Мэри качает головой.

— А через крышу?

— Есть лестница, чтобы туда подняться, но и только.

— Вы в этом уверены?

— Ну, разве что спуститься на канате.

— Надо бы взглянуть, — говорю я. — Не найдется ли здесь подходящей веревки?

— Должна быть на кухне. Джо опять стреляет.

— Двадцать два! — вопит. — Они уже совсем близко!

И в самом деле, можно различить, как семь или восемь силуэтов передвигаются по долине. Спешим нажать курки: две фигурки падают, а остальные залегают в кустарнике.

— Давайте сюда канат, — командую Мэри, — да откройте люк. Возможно, нам придется скоропостижно драпать.

— Это что за похоронное настроение, — спрашивает с подозрением Джо.

— Готовим путь к отступлению, — отвечаю. — Будем уходить через крышу.

— Ох, какая богатая мысль, — в нем заговорила ирония. — Да они же тебя при лунном освещении расколят пулей, как цветочный горшок.

— А вдруг нам не останется из чего выбирать. Кстати, вот и луна появилась!

Еще каких–то три минуты — и долина залита бледным светом.

— Утешает одно лишь — они в таком же положении, как и мы, — вздыхает Мак, сидя на корточках. — Мы не имеем права их выпустить. Что они там замышляют, как ты думаешь? Ни выстрела за последние пять минут!

— Они же не полные идиоты, ждут, наверное, пока луна засветит вовсю, чтобы уверенно целить в хижину. Все к тому идет. Еще немного, и они смогут разглядеть нас через окна.

— Нашла веревку! — крикнула из соседней комнаты Мэри.

— Ладно, полезу на крышу, — говорю. — Будьте бдительны.

— Это тебе надо быть повнимательнее, — иронизирует Джо. — Только не рассчитывай, пожалуйста, что я стану носить цветочки на твою могилу.

Удаляюсь во вторую комнату.

В руках у Мэри карманный фонарик. Увидев меня, она светит на лестницу, ведущую к люку.

— Это опрометчивый шаг, — сетует она. — Они наверняка вас заметят.

Кричу парням:

— Вы не смогли бы затеять перестрелку, чтобы прикрыть меня?! Иду на крышу!

— Желаю тебе приятно провести там время! — смеется Мак.

Они открывают огонь. Прислушиваюсь, ответных выстрелов не следует…

— Знать бы, что они там затевают?! — шепчу про себя. — Ладно, будь, что будет. Может, сверху виднее.

Взбираюсь по лестнице и осторожно приоткрываю крышку люка. Рассматриваю ровную крышу. Она купается в свете. Видно, как днем. Замечаю над собой утес, взметнувшийся над долиной. Увы, он сулит слишком мало шансов на спасение. Чтобы прыгнув с крыши карабкаться по нему при таком освещении, надо быть потенциальным самоубийцей. Единственно возможное решение тут — ждать, пока луна зайдет за утес и он окажется в тени. Но, по–моему, мы таким временем не располагаем.

Спускаюсь вниз.

— Ничего обнадеживающего. Веревка нам пока совершенно ни к чему.

Слишком светло. Если бы мы могли продержаться хотя бы час, тогда бы появилась надежда, но в данный момент об этом нечего и думать.

— Через час мы будем уже кушать корни маргариток, — весело кричит из соседней комнаты Джо.

Предлагаю Мэри:

— Может быть, выпьем кофе? Кто знает, сколько нам придется здесь торчать? А пока вы приготовите кофе, я пойду понаблюдаю.

Возвращаюсь в большую комнату. Мак пожевывает погасшую сигарету, пристально вглядываясь в долину. Джо сидит на краешке стула, защищенный лишь оконной рамой.

Спрашиваю Мака:

— Вы там, в карьере, не заметили молодой девушки?

— Нет, а что такое?

— Со мной была девушка, ну, когда вы меня встретили. Я отправил ее за полицией.

— Нам это не поможет, — сообщает Джо. — Они ведь не стреляют. Не знаю почему, но факт есть факт. Если сюда не прибудет целого полицейского взвода, то они и не прознают, что здесь драчка. К тому же, я самолюбив и не жажду встретиться с полицией.

— Думаю, что в наших обстоятельствах я вполне готов позабыть о своем самолюбии, — говорит Мак, заходясь смехом. — Предпочитаю, чтобы меня сцапали легавые, нежели лапы Бэррэтта.

— Как ты думаешь, здесь опасно курить? — спрашивает Джо.

— Если ты так сильно хочешь курить, сядь на пол, а я стану на твое место.

— Ты настоящий друг, парень. Откровенно говоря, я даже рад, что не прикончил тебя.

— Я тоже.

Он садится на пол и закуривает.

— Что–то эти сволочи не чересчур активны, — сетует Мак. — Может, потому, что здорово обожглись?

— А ты бы вышел взглянуть на них, — советует Джо, — готов держать пари, что они готовят очередную пакость.

— Да и я так думаю. Пока в долине светло — они притаились, но как только опять стемнеет, они, несомненно, ринутся в атаку.

Входит Мэри с чашечками и кофе. Джо достает из кармана флягу, прикладывается к ней.

— А может, кому рому? — предлагает он.

Мак отпивает и протягивает флягу мне, но я отказываюсь.

— Черный кофе мне больше по вкусу.

— Ты что, надеешься выйти целым из этой переделки?! — спрашивает Джо, с шумом втягивая в себя то кофе, то ром.

— Конечно.

— Заткни пасть, Джо, — советует, нервничая, Мак. — Ты сеешь панику. Впрочем, понятно, ведь никто не пожалеет, если ты здесь лишишься своей шкуры.

— Врешь, — ответил с жаром Джо. — Моя старушка мама пожалеет меня. — Он поднимается, наливая себе еще чашечку кофе. — А еще остается немало девчат, которые станут меня оплакивать…

Раздается пулеметная очередь, и гулко разносит ее по долине голос эхо. В отдалении вспыхнул кустарник, и автоматы затянули свою песнь смерти.

Я крикнул:

— Всем лечь! — и сам упал на пол.

Джо делает на подкашивающихся ногах два шага к двери, затем медленно поворачивается к нам и валится на пол.

Мы замерли. Пулемет беспрестанно стучит. Пули со свистом влетают в окна, насквозь прошивают дверь, щелкают по стенам. И вдруг пулемет замолк!..

Говорю Маку:

— Гляди в оба!

И подползаю к Джо. Он встретил пулеметную очередь грудью.

— Убит? — спрашивает Мэри.

Голос ее взволнованно дрожит.

— Да.

— Такова судьба! Надеюсь, что выберусь отсюда и сообщу печальную новость его матери, — говорит Мэри. — Держу пари, что она только обрадуется! Она терпеть не могла этого негодяя!

— Не стойте перед окнами и не поднимайтесь! — предостерегаю.

Подползаю к Мэри, сидящей на корточках у окна. Пулемет снова принимается строчить. Пули носятся по комнате.

— Тревога! Они идут на прорыв! — вопит Мак.

Замечаю скачущие в лунном свете тени. Бегут они зигзагом и — в них попасть сложно. Мак снимает одного. Но остальные пятеро проскальзывают мимо холма и скрываются в зарослях.

— Плохо дело, — констатирую. — Они преодолели этот рубеж и теперь легко могут подойти прямо к нашим дверям, не опасаясь быть замеченными!..

— Как бы там ни было, но живыми они сюда не попадут, — клянется Мак. — А где ром Джо? Глоточек живительной влаги отнюдь не повредил бы мне.

На четвереньках подбирается к Джо, переворачивает его и достает из кармана флягу.

Треск пулемета прекратился. Использую эти минуты, чтобы перезарядить карабин и трижды выстрелить, целясь в куст, за которым таится пулеметчик.

Оттуда выскакивает человек и, не выпуская пулемет из рук, валится лицом в землю.

— Знай наших! — кричит Мак, вернувшийся на свою позицию у окна. — Теперь, если кто–либо из этих мерзавцев захочет поиграться той игрушкой, ему придется показаться в полный рост.

Стрельба становится все масштабнее. Пули безудержно проносятся сквозь дверь.

— Они уже где–то рядом, — шепчу Мэри, — ступайте в другую комнату.

— Зачем? — Ее глаза, кажется, стали еще больше, лицо бледно до невероятности.

— Не задавайте лишних вопросов.

Она уползает на четвереньках.

Шепчу Маку:

— У тебя есть револьвер?

Он утвердительно кивает.

— И еще один у Джо.

Подползаю к Джо, достаю его револьвер и по–пластунски возвращаюсь к Маку.

— Слушай, я лезу на крышу. Как только услышишь, что поднялась стрельба, мигом распахивай двери. Если тебе повезет, то ты проскочишь, когда они тебя заметят — будет уже поздно. Стрелять надо не раздумывая, но метко. Не забывай, их пятеро!

— Не успеешь ты оказаться на крыше, как они тебя оттуда снимут!

— Попробуем рискнуть.

Из темноты кто–то кричит:

— Выходите сами, хуже будет, если мы к вам пойдем!

На четвереньках пересекаю комнату и оказываюсь в той, где меня ожидает Мэри.

— Я полезу наверх. Они окопались у самого дома и их можно взять только внезапностью нападения. Будьте здесь и смотрите в оба! Может случиться самое скверное.

Стараясь не шуметь, открываю крышку люка и прислушиваюсь. Затем не спеша продвигаюсь. Вот уже голова и плечи мои на крыше. Никаких признаков жизни с той стороны. Интересно, додумались ли они оставить кого–то следить за крышей. Хочется верить, что нет. Ставлю ногу на поверхность крыши, а сердце мое просто рвется из груди. Ложусь на крышу животом и принимаюсь медленно ползти, вслушиваясь в долину.

Путь кажется мне бесконечным. Приближаясь к краю крыши, я еще более осторожничаю — ползу с черепашьей скоростью.

Раздаются звуки выстрелов, но вроде бы целят не в меня, а по фасаду дома. Под этот шумок быстро приближаюсь к самому краю крыши и смотрю вниз. К крутому откосу холма прилепилось довольно много деревьев и кустов. Сперва ничего не могу разглядеть. Но вот замечаю одного, притаившегося на корточках, в пяти или шести метрах от хижины за скалой. Всматриваюсь внимательнее, почти не дыша. А вот и прочие. Они полукругом заняли огненные позиции у домика. Не так уж они стремятся выставляться — окопались за скалами и кустарником. Прикидываю, что мог бы уложить двоих, но оставшиеся трое несомненно с радостью разделаются со мной, если, конечно, Мак не поспешит вмешаться. Решаю, что разумнее сообщить Маку о вражеской дислокации, прежде чем открывать огонь.

Начинаю со всей осторожностью отступать, но один из стана все же обнаруживает меня. Он вопит и тут же стреляет. Слышу возле своего лица горячее дыхание пули… Надавливаю на курок и человечек падает. Прицеливаюсь в его соседа. Но он успевает откатиться в сторону и я едва успеваю вжаться в крышу — раздается очередь — и меня осыпает град щепок, еще минуту назад бывших водосточным желобом, на который я опирался.

Прикрывая голову, подползаю к люку. На той стороне долины снова стреляют. Пули жужжат прямо над моей головой, пока я скольжу вниз по лестнице.

— Вы не ранены? — взволнованно спрашивает Мэри.

— Нет.

Не задерживаясь, бегу в ту комнату, где Мак. Он стоит прямо у настежь открытой двери и стреляет, ну точь–в–точь герой ковбойских фильмов.

В тот самый миг, когда я приближаюсь к нему, он прекращает стрельбу и заскакивает в дом.

— Ну мы им показали, приятель, где раки зимуют! — отметил он с нескрываемым удовлетворением. — Все пятеро! Что ты думаешь насчет молниеносной вылазки, пока остальные не подошли?

В комнату забегает Мэри.

— Идемте, — решаюсь. — Рискнем попытать судьбу. Мак пойдет первым, вы — за ним, я — замыкающим.

Мак соглашается:

— Пошли!

Мак мощно отталкивается в прыжке от порога и приземляется уже в кустарнике.

IV

Мы отлеживаемся в сумерках кустарника, почти рядом с хижиной, тщательно вглядываясь вглубь долины. Ни малейших признаков жизни по ту сторону холма. Перестрелка замерла да и голосов не слыхать.

Мак ссутулился и безудержно растирает щеки. От песков повеяло свежестью, да и ветер с холмов порывистый.

— Какая идиллия! — хихикает Мак.

— Что–то вроде того, — принимаю у него из рук уже наполовину опустошенную флягу и предлагаю Мэри: — Глотните чуток, а то Мак прикончит все.

Она качает головой:

— Спасибо, пока что–то не хочется.

Тогда сам запрокидываю флягу, пропуская несколько обжигающих глотков в пищевод. Это, конечно, не напиток богов, но от холода помогает.

— Вообще–то не мешало бы нам продолжить путь, — замечаю вскользь. — Незачем нам здесь прохлаждаться, дожидаясь, пока явятся остальные.

— Вы думаете, они вернулись на шахту? — сомневается Мэри.

— Не исключено. Можем отправиться взглянуть на них. Скорее всего, Бэррэтт счел за лучшее спасать свой товар, чем множить жертвы в своих рядах. Если все нормально, полагаю, что полиция уже на месте и оказала им достойный прием.

— Если только они не поймали вашу приятельницу, — подчеркнул, вставая, Мак.

— Вот на месте все и узнаем.

Иду во главе группы, не прекращая наблюдать за лесом.

У холма останавливаемся, тщательно изучая пространство. Луна хорошо высвечивает песок и малейшее движение видно за километр.

— Если они еще между холмами, то не преминут выстрелить нам в спину, — рявкает Мак. — Ну как, рискнем?

— Пожалуй. Оба оставайтесь здесь. Если пройду благополучно — давайте за мной.

— Вот это я понимаю! Что называется — “испытывать судьбу”! — восхитился Мак, дружески хлопнув меня ладонью по спине.

Размеренно и очень спокойно высказалась и Мэри:

— Не думаю, чтобы они дожидались нас там, наверху. Наверняка вернулись на шахту.

Наши мнения совпадали, но лишняя предосторожность не помешает. Я спустился вниз крутой тропинкой. Когда же достиг песка, то побежал зигзагом, втянув голову в плечи, двигаясь большими скачками. Все было спокойно. Так я продолжал метров двести. Затем взглянул назад. Мак и Мэри следовали за мной. Дожидаюсь их.

— Они на шахте. Рассредоточимся на всякий случай. Если вдруг услышите выстрелы, падайте на землю, не раздумывая.

Продолжаем бежать в направлении шахты. Время от времени мы останавливаемся для коротких передышек. Я постоянно всех тороплю. Меня очень беспокоит Паула: вырвалась ли она тогда? Абсолютная тишина на шахте сеяла в душе моей тревогу. Ведь если бы Миффлин появился там, должна вспыхнуть такая суматоха!

Вскоре перед нами открылся карьер. Знаком прошу моих спутников приблизиться.

— Думаю, что оставшийся путь мы проделаем ползком, — прошептал им я. — Бэррэтт наверняка выставил охрану и было бы слишком неразумно с нашей стороны поднимать тревогу, обнаруживая себя. Следите за тылами, — командую Мэри, — а Мак пойдет со мной впередсмотрящим.

Продолжаем двигаться: медленно, в полном молчании, используя малейшую щель в земле как укрытие.

Вдруг Мак показывает куда–то пальцем. Внимательно приглядевшись, различаю очертания человеческой головы. Человек притаился на корточках за кустом и вроде бы всматривается в нашу сторону.

— Я им сейчас займусь, — шепчет мне на ухо Мак.

Даю добро и слежу глазами, как Мак подползает к часовому, описывая широкий полукруг. Мэри лежит рядом со мной. Она тоже заметила голову.

Ждем. Но ни звука. Может быть, просто почудилось?

И вдруг часовой приподнимается в полроста, заходится хриплым кашлем и валится головой на песок.

Замечаем Мака. Он жестикулирует и исчезает за кустом. Ползу к нему, Мэри — за мной.

— Он далее не успел понять, что с ним произошло, — шепчет Мак, когда мы встретились. — Мне уже как–то веселее!..

Подползаем на край обрыва и пристально вглядываемся вниз.

В ярком свете фар двух грузовиков вырисовывается лихорадочная работа. Часть грузит ящики, другая освобождает проход в туннель, перенося товар. Одна машина уже загружена, вторая — где–то наполовину.

Бэррэтт жестами и криком подгоняет их.

Рука Мака невольно поднимается и его револьвер целится в грудь Бэррэтта, но я останавливаю его порыв.

— Постой! Наверное, моя подруга все же там, внизу! Скорее всего, они ее схватили. Отправлюсь на поиски. Если они меня обнаружат, стреляй куда хочешь, но первым должен умереть Бэррэтт…

Мак соглашается и я начинаю долгий и небезопасный спуск в карьер. Каждую минуту под моими ногами срываются тучи мелких камешков, хорошо, что люди Бэррэтта слишком заняты, чтобы услыхать этот шум.

Держась в тени, спрыгиваю на дно ущелья. Земля здесь вокруг ощетинилась кустарниками, и я незаметно подбираюсь к грузовикам.

Слышу голос Бэррэтта: он на чем свет клянет своих людей, требуя ускорить погрузку. Я оказался возле груженой машины, подбираюсь к кабине водителя и заглядываю через стекло.

Паула там, у нее во рту кляп, руки и ноги связаны. Она поворачивает голову, наши взгляды встречаются. Открываю дверцу и усаживаюсь рядом. Она бледна и здорово испугана, но улыбается, едва лишь я освобождаю ее от кляпа:

— Я так рада вам, — голос у нее осип.

— Тогда мы оба счастливы! — распутываю веревки. — . Что случилось? Вы так сразу наткнулись на них?

Она кивает, массируя руки и ноги.

— Они уверены, что вы все там же, в шахте! У них не возникло и тени сомнения в том, что я возвращалась одна. Бэррэтт думает, что мне так и не удалось отыскать вход в галерею. Как только они погрузятся, собираются отправить и меня в шахту.

— Ладно, пусть помечтают! Попытаемся вскарабкаться наверх! Там нас ждут друзья.

Прямо за машиной, прикрывающей нас от постороннего взгляда, с большой предосторожностью начинаем взбираться по обрыву.

Мы уже преодолели половину пути, когда резкий крик заставил нас замереть. С противоположной стороны карьера, почти напротив нас, у входа в шахту стоит Бэррэтт, В скудном свете фар мы видим, как он нетерпеливо показывает рукой в нашу сторону, одновременно извлекая из–под жилета револьвер.

Но упредив Бэррэтта на какую–то долю секунды, над нашими головами раздается серия выстрелов. Вдавив Паулу в каменную стену, прикрываю ее своим телом. Доносятся еще два выстрела, а затем наступает тишина. То есть стрельба прекращается, но из самого карьера долетает шум: панические выкрики, беспорядочный топот, глухой грохот ящиков, сбрасываемых на землю. Держась за жесткие стебли какого–то растения, оглядываюсь.

Люди Бэррэтта бегут по тропе из шахты, побросав свои ящики, катящиеся в ущелье. Один из ящиков разбился и из него вытекают белой струйкой сигареты. Двигатель одного из грузовиков уже заведен. В общем, картина ясная — “спасайся, кто может!” Тело Джеффа Бэррэтта преграждает выход из шахты, и люди, не раздумывая, перешагивают через него, пинают ногами. Еще несколько трупов валяются у края тропинки. Мак, несомненно, превосходный стрелок.

— Идемте, дорогой, надо воспользоваться этой паникой! Если они очухаются, то живыми нам отсюда не уйти!

Спотыкаясь, цепляясь за ветки и выступы, мы продвигаемся метр за метром. И вот над нашими головами край обрыва, поросший густым кустарником. Мы спасены!

ГЛАВА VIII

I

Било полночь, когда Мэри Джером, Франкон, Паула и я заходили в кабинет Брандона.

Миффлин с багровым и задумчивым лицом завершал нашу процессию.

Брандон, сидя за столом, разглядывает нас с нескрываемым отвращением. Выглядит он хуже, чем обычно: Миффлин вытащил его из постели, чтобы заставить выслушать меня.

— Садитесь, — бормочет Брандон, указывая нам на кресла, стоящие полукругом у его стола. Затем поворачивается к Миффлину, глядя на него с иронией. — Так что же вы там увидели эдакое?

— Две машины, загруженные марихуаной, и четыре трупа, — отвечает Миффлин. — Бэррэтт убит. Захвачено несколько бандитов, они заговорили. Впрочем, допрос вел Мэллой. Может быть, лучше, чтобы он вам сам обо всем рассказал?

Брандон метнул в меня тяжелый, исполненный недоброжелательства взгляд, открыл ящик стола и достал коробку сигар. Покопавшись в ней, выбрал сигару, но и не подумал предложить еще кому–нибудь. Затем, поерзав, устроился в кресле.

— Наверное, для этого он и находится тут? — наконец изрек он. Потом, ткнув пальцем в Мэри Джером, поинтересовался:

— А это кто такая?

— Жена Ли Дедрика, — отвечаю.

Он вздрагивает и поворачивается ко мне:

— Что вы там бормочете?

— Я говорю: жена Ли Дедрика.

— Это правда? — соизволил он обратиться к Мэри Джером.

— Совершенная, — холодно отвечает она.

— Ну и когда же вы вышли за него замуж?

— Почти четыре года тому назад.

Он кладет сигару на свой стол и наманикюренными пальцами принимается поглаживать свою белоснежную шевелюру.

— Следовательно, ко всему прочему, вступив в брак с дочерью Маршланда, он стал двоеженцем? — апломб исчез из его голоса.

— Совершенно верно, — подтверждаю я, очень довольный произведенным эффектом. — Как, по–вашему, предпочтительней построить нашу беседу: вы станете задавать мне вопросы, или же мне рассказывать все по порядку?

Он опять берет сигару:

— А миссис Дедрик… то есть Серена Маршланд знает об этом?

— Да.

Углы его губ опускаются. Он недоуменно пожимает плечами и, смиряясь, делает какой–то неопределенный жест…

— Ладно, давайте свою историю, но предупреждаю, у меня нет оснований верить вам на слово.

— Большинство фактов установлены дедуктивным методом, — говорю я, сдвигаясь на край кресла. — И кое–что, естественно, мне удастся подкрепить доказательствами. Хотя уже сейчас мы можем с уверенностью утверждать, что Бэррэтт возглавлял международную банду торговцев наркотиками. Ли Дедрик и Лют Феррис были его ближайшими помощниками. Дедрик снабжал Парижский сектор, а Феррис доставлял товар из Мексики. Все это легко проверить. Факт следующий: Дедрик женился на этой молодой женщине, — указываю на Мэри Джером, — ни сном ни духом не ведавшей о его преступной деятельности. Затем он втайне женился на Серене Маршланд, с которой они приехали в Нью—Йорк. Цель, которую он перед собой ставил, — владеть состоянием Серены. Что касается всего остального, то тут я вынужден ограничиваться пока гипотезами: видимо, Суки разоблачил Дедрика. Может быть, он даже пытался его шантажировать. Тут мы ничего наверняка не знаем, но, похоже, он здорово досаждал Дедрику. И тот, опасаясь компрометации, а пуще, что состояние Серены выскользнет из его рук, убил Суки, заставив его замолчать навеки.

Тогда он и придумал эту историю с похищением. Убивались сразу два зайца: можно было списать под это дело убийство Суки, ну и выкачать из Серены солидные деньги. Его авантюра удалась просто блестяще: никто и не подумал заподозрить его в убийстве шофера, да и сомнений насчет похищения не возникло. К тому же Бэррэтт спрятал его под свое крылышко. Он укрыл его в своей квартире и взялся получить выкуп, а также отвести все возможные подозрения, скомпрометировав Перелли. Это, пожалуй, было самым простым. Квартира Перелли расположена как раз напротив жилища Бэррэтта. К тому же у Бэррэтта были основания ненавидеть Перелли. Он подбросил в комнату Перелли удочку, крупную сумму денег, улики того, что они получены в виде того самого выкупа, и револьвер. Затем позвонил в полицию. У Перелли произвели обыск — и арестовали.

Брандон, что–то ворча, скользнул взглядом по Миффлину.

— Ну и как вы прикажете мне расценивать ваши объяснения? — поинтересовался он, повернувшись ко мне и с силой стукнув кулаком по столу. — Это рождественская сказка, в которой сильно заметно авторство нашего дорогого Мэллоя. По сути, все сводится к попытке любыми средствами облегчить участь Перелли. Вот для этого вы и рассказали мне занимательную историйку, но из нее я пока так и не уяснил: почему Перелли не мог похитить Дедрика. Или, может быть, у вас в запасе есть еще что–нибудь?

— Телефонистка по имени Грасия Леман, служащая при меблированных комнатах в доме, где проживал Бэррэтт, видела, как он проносил удочку. Она пыталась его шантажировать, после чего Дедрик и убил ее.

С Брандоном случился приступ иронического смеха.

— Кто–кто ее убил? Это ваше мнение?

— Дедрик, человек в костюме цвета ржавчины. Тот, которого Джой Дредон встречала в обществе Грасии Леман.

— Может быть, и так, но версия не выдерживает критики. Девица Леман покончила жизнь самоубийством. Что касается вашей свидетельницы, то она, если не ошибаюсь, — проститутка. Вы полагаете, что ее слова заслуживают доверия? Да и вообще, все ваши свидетели сомнительны.

Я пожал плечами.

— Ну а как вы, кстати, узнали, что человек в костюме цвета ржавчины — Дедрик?

— Я узнал его по голосу. Он мне позвонил, если вы соблаговолите вспомнить, в тот вечер, когда инсценировал похищение. У него голос, который трудно спутать с другим.

— Расскажите об этом присяжным и вы увидите, какое это произведет на них впечатление, — голос Брандона был полон сарказма. — Единственное, что вы действительно установили, — Бэррэтт главарь шайки торговцев наркотиками. Тут мне возразить нечего. Но только тут. Все же прочие ваши выводы — не более чем фантастика.

В коридоре мы обменялись удрученными взглядами.

— Увы, все так! — подытожил Франков. — Он прав, Вик, ваша версия этого дела весьма соблазнительна. Но для суда она ничего не стоит. Надо искать Дедрика,

В конце коридора нас нагоняет Миффлин.

— Пошевеливайтесь! — ворчит он. — Можно подумать, что вы здесь спать собираетесь!

Я поинтересовался:

— Вы ищете Дедрика?

— У нас в розыске парень в костюме цвета ржавчины, — осторожничает Миффлин. — По делу о смерти девицы Леман. Не поддавайтесь на происки Брандона. Он знает, что Грасия Леман убита. Он попросту продолжает свою игру.

— Но если вы его ищете, чем же объяснить то, что до сих пор вы его не нашли?

Миффлин краснеет:

— Если его возможно найти, то он будет задержан. А пока приберегите свои неуместные замечания. Вряд ли он сейчас в городе, иначе мы бы его уже взяли…

— Если он не залег в своем логове, единственный путь его найти — облава.

У Франкона на лице была написана скука.

— Ну ладно, отправлюсь–ка я спать, — говорит он. — Впереди у меня кошмарно напряженный день. Что касается нашего дела, то напоминаю: через неделю начинается процесс. Еще два дня и я вам вручаю мой отказ. Я не намерен предстать перед судом с голыми руками, Вик. Я вас предупреждал, так что, думаю, это не окажется для вас сюрпризом.

Он ушел, не дав мне даже возможности ответить.

Подавленные, уставшие Паула, Мэри и я выходим на улицу.

— Я приглашу миссис Дедрик к себе? — полувопросительно сообщила мне Паула.

— Неплохая мысль. Встретимся завтра в конторе. Может быть, меня и осенит.

Я посадил их в такси, попрощался и направился к своему “бьюику”. Подходит Миффлин.

— Я и сам огорчен, Вик, но сейчас ничего сделать не могу.

— Понимаю. — Облокачиваюсь на машину и закуриваю. — Так, по–вашему, Дедрик вне города?

Миффлин пожал плечами.

— Хотел бы я знать. Мы патрулируем дороги, аэропорты и вокзалы. Если ему удалось скрыться, то это просто невероятное везение. Тут могут быть только две версии: либо ему удалось проскользнуть через наше сито, либо же он нашел такое убежище, где никто не вздумает его искать.

Вот тут–то меня и осенило:

— Это точно, — говорю. — Держу пари, что он все еще в городе. Подождите меня, Тим. Есть у меня одна идейка. Не укладывайтесь пока спать. Я, наверное, скоро позвоню. Вы будете у себя?

— Да, — ответил Миффлин. — Что вы там еще замыслили? Где вы полагаете его убежище?

Влезаю в свой “бьюик” и завожу мотор.

— В том месте, где вы ни за что не посмеете его искать, — выкрикнул я в окошко машины. — Он в “Оушн Энд”, мой друг!

Давлю на стартер и отъезжаю, чтобы не слышать возражений.

II

Мой “бьюик” въезжает в аллею, ведущую к “Оушн Энд”.

Эта резиденция, по всей видимости, и есть то идеальное убежище. Так сказать, методом исключений.

Если Маршланд и в самом деле оставил дочь одну в этом поместье, то Дедрику не так уж трудно было бы убедить Серену предоставить ему убежище. Не составило бы труда выдумать какую–нибудь невероятную историю, чтобы обосновать необходимость держать его возвращение в тайне.

Это, разумеется, не более чем предположение, но, несмотря на жуткую усталость, я не смогу спокойно спать, пока его не проверю. На полпути останавливаю свою машину. Наверное, разумней будет дальше отправиться пешком.

Большие решетчатые ворота заперты. Припоминаю, что сложная сигнальная система охраняет усадьбу от посягательств незваных гостей. Двигаюсь вдоль ограды и нащупываю довольно внушительный побег плюща.

Вскарабкиваюсь по нему до верха ограды и осматриваю сад, купающийся у моих ног в лунном свете. Ничего не обнаружив подозрительного, спрыгиваю в сад и бесшумно приближаюсь к террасе. Бельэтаж погружен в сон, но одно окно на первом этаже высвечивается светлым прямоугольником. Штурм фасада не кажется мне сложным, так как перед окном есть балкон. Перемахиваю через перила террасы, подтягиваюсь на руках и вот я уже на балконе.

Мне трудно поверить своей удаче! Человек в костюме цвета ржавчины развалился на кровати, держа в одной руке бокал, в другой — раскрытый журнал. В его тонких губах дымится сигарета Он увлечен чтением

Но лучше все–таки не встречаться с ним один на один- нужны свидетели. Потихоньку спускаюсь с балкона.

Пытаюсь вспомнить, нет ли поблизости телефонной кабины, но так и не припоминаю. В мои планы никак не входит оставлять дичь без присмотра. Если бы Дедрик спал, я, возможно, и рискнул бы дать задний ход, но поскольку он бодрствует, то в любую минуту может смыться.

Вспоминаю о телефонном аппарате в холле. Но мне не улыбается проникнуть в этот дом со взломом.

В общем, обхожу здание в надежде увидеть хоть одно открытое окно. Это явно ночь везения! Одно из окон забыли закрыть на шпингалет! Открываю и, склонившись в темноту, прислушиваюсь. Ни звука…

Достаю из кармана фонарь Паулы, батарейка уже села, но и чуть различимый свет помогает мне сориентироваться. Окно как раз в коридоре, ведущем к холлу.

Очень осторожно влезаю, спрыгиваю вовнутрь и неслышным шагом двигаюсь к холлу.

В доме стоит мертвая тишина. Еще какое–то время прислушиваюсь. Затем прохожу в холл и плотно закрываю за собой двери.

Телефон как раз возле дивана. Тихонько сажусь и набираю номер.

Гудок, а затем раздается голос Миффлина:

— Алло?!

— Я нашел его, — шепчу, вдавив губы в микрофон трубки. — Он и в самом деле в “Оушн Энд”. Можете приехать немедленно?

— Но это точно? — переспрашивает Миффлин дрогнувшим голосом.

— Абсолютно. Я сам его видел. Теперь вот еще что, Тим: прихватите по пути Паулу и миссис Дедрик. Они будут свидетелями. Оставьте вашу машину у парадного въезда и постарайтесь не касаться ворот. Как только подойдете к дому, поднимитесь на террасу, но незаметно. Я сам окликну вас.

— Вы полностью уверены, что он там? — интересуется Миффлин. — Меня же вышвырнут со службы, если я окажусь в доме этой леди без ордера…

— Прекратите терзаться сомнениями! Я сейчас предупрежу обеих дам, чтобы они были готовы к вашему приезду. Хорошо бы вам там оказаться минут через двадцать,

Вешаю трубку, не оставляя ему времени для протестов, и набираю телефон Паулы.

— Скоренько одевайтесь, — шепчу лишь только Паула сняла трубку. — Попросите и миссис Дедрик собраться. Миффлин заедет за вами через минут десять. Жду вас в “Оушн Энд”. Я нашел Дедрика.

Паула отчеканивает, что они будут готовы и даже ни о чем не спрашивает.

Вешаю трубку и закуриваю. Пот заливает мне глаза, настолько я взволнован.

Где–то неподалеку настенные часы монотонно отсчитывают минуты. Поднимаю ноги на диван и пытаюсь обрести спокойствие. Если мне повезет, то уже этой ночью я услышу разгадку всего дела. И Перелли окажется на свободе.

Прикрываю глаза. Мне кажется, что я не спал уже целую вечность. Столько событий с того момента, как Макси передал мне ключ! Но хоть есть надежда, что не более чем через час мне станет известна развязка всей драмы!..

И вдруг где–то на первом этаже оглушительно звучит одинокий выстрел.

Мгновенно вскакиваю и открываю двери.

Стою на пороге, вглядываюсь, вслушиваюсь. Где–то загорается свет. Кто–то бежит по первому этажу. Мелькает и тут же исчезает женский силуэт в накидке голубого шелка. Хлопает дверь и разносится пронзительный вопль, крик ужаса.

Бросаюсь вверх по лестнице, перепрыгиваю через четыре ступеньки кряду и едва лишь достигаю площадки этажа, как снова слышу крик. Он доносится из освещенной комнаты в глубине коридора.

Подбегаю и уже с порога узнаю: комната Дедрика.

Серена склонилась над кроватью, она неистово трясет за плечи мужчину. Но он не внемлет ей…

— Ли! — голосит она. — Что же ты наделал?! Ли, дорогой мой! Ну хоть слово скажи мне, молю тебя!

Я прохожу в комнату. Достаточно даже беглого взгляда, чтобы убедиться — мужчина мертв. Его висок пробит и кровь струится по щеке, напитывая белую сорочку.

Беру Серену за руку.

— Успокойтесь, пожалуйста. Ему уже никто не сможет помочь.

Она резко поворачивается, в лице у нее ни кровинки, глаза полны ужаса. Из ее горла вылетает глухой стон. Она простирает руки, как бы силясь оттолкнуть меня, но тут глаза ее закатываются и она валится мне на руки без сознания.

Кладу ее осторожно на пол и приближаюсь к трупу.

Рядом с рукой его “Кольт” 38–го калибра. Его ствол еще горячий. Жуткая улыбка застыла на губах покойника.

— Что здесь происходит?

Оборачиваюсь.

В дверях стоит Уодлок. На нем вылинявший красный халат, волосы взъерошены.

— Он покончил с собой, — коротко объясняю я. — Надо увести миссис Дедрик из этой комнаты.

Поднимаю ее, так и не пришедшую в себя, на руки и с этой ношей выхожу в коридор. Серое морщинистое лицо Уодлока подергивается тиком.

Схожу в холл и укладываю Серену на диван.

Уодлок включает свет.

— Откройте окна, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха! — командую я.

Пока он возится с окнами, выходящими на террасу, я разбавляю содовой виски и возвращаюсь к Серене. Она приоткрывает глаза.

— Возьмите себя в руки, — говорю ей. — Выпейте, пожалуйста.

Она отталкивает мою руку и вскакивает с дивана:

— Ли!

— Послушайте, вы уже ему не поможете. Слишком поздно!.. Постарайтесь успокоиться.

Она опять падает на подушку и закрывает лицо руками.

— Ли, зачем ты это сделал? — стонет она. — Ну зачем ты это сделал, мой дорогой?!

Уодлок подходит ближе, глядя на нее растерянно.

— Вызовите полицию, — продолжаю распоряжаться. — Скажите, что здесь произошло. И не задавайте мне вопросов.

— Ничего не понимаю, — он ошеломлен. — А вы–то что здесь делаете?

— И не пытайтесь понять. Зовите полицию!

Он, видимо, хотел еще что–то сказать, но, похоже, передумал и медленно удалился из комнаты.

Слышу, как он тяжело взбирается по лестнице.

Наклоняюсь к Серене.

— Выпейте это, вам станет лучше… Полицейским не очень понравится, что вы его прятали здесь.

Она отпивает несколько глоточков виски и вздрагивает.

— Но почему же? Он взял у меня слово никому ничего не сообщать. Ему удалось вырваться. Он пришел сюда позавчера. Он объяснил мне, что если похитители его обнаружат, то убьют. Он просил меня ничего не говорить о нем даже Уодлоку.

— Он не называл имен похитителей?

— Назвал. Бэррэтт и Перелли, — выпалила она без заминки. — Он сказал, что Бэррэтт заплатил Перелли, чтобы он все это провернул, Бэррэтт мстил моему мужу за то, что он хотел порвать со своим прошлым.

Такая развязка меня явно не устраивала.

— Вы полностью уверены, что он назвал именно Перелли?

Она повернулась ко мне:

— А почему вы считаете, что я выдумываю?

Я подошел к застекленной двери: Миффлин, Паула и Мэри Джером поднимались на террасу. Знаками приглашаю Миффлина войти, а дам прошу немного подождать.

Миффлин входит с холл с осторожностью охотящейся кошки.

Серена резко оборачивается, глядя на него.

— Дедрик там, наверху, — говорю Миффлину. — Он мертв. Покончил жизнь самоубийством!

Миффлин что–то проворчал, быстро пересек комнату, направляясь к лестнице.

Прослеживаю его путь глазами через открытую дверь.

— Как… Откуда он здесь взялся, — спрашивает Серена, поднося руку к горлу.

— Я догадался, что Дедрик прячется здесь. Приехал, увидел Дедрика через окно и позвонил Миффлину.

— Вы… вы звонили отсюда?

Киваю в подтверждение ее догадки.

— Да… Вот оно что… Ли услыхал, как вы пробирались, в дом, подслушал ваш разговор, подключив свой аппарат к линии.

Я пристально посмотрел Серене в глаза:

— И из–за этого стреляться?

Она отвернулась.

— Полиция разыскивала его, кажется, по делу об убийстве? Разве не так?

— Это правда. Но все же не думаю, чтобы ваша гипотеза подтвердилась. Я осмотрел его комнату. Там нет телефона.

Она промолчала.

И вдруг меня снова озарило. Несомненно, что в эту ночь моя головушка потрудилась на славу, Спрашиваю эдак ненавязчиво:

— А вы знали, что у него уже есть одна жена, когда вступали с ним в брак?

Ее лицо буквально каменеет:

— Я не желаю говорить об этом!

— Мне показалось, что вам было бы любопытно познакомиться с ней. Она здесь, на террасе.

Серена вскакивает:

— Я не желаю ее видеть! Нога ее не ступит в этот дом!

Ее лицо стало пепельным, а огромные блестящие глаза словно ввалились в орбиты.

— Я любила его! — продолжала она, истерически крича. — Я не позволю этой женщине приблизиться!..

Прохожу в другой конец комнаты и приглашаю Мэри Джером:

— Входите! Я прошу вас опознать труп Дедрика. На нее не обращайте внимания. Я прослежу, чтобы…

И тут я осекся.

Серена бросилась в противоположный конец комнаты и выдернула ящик буфета. И, мгновенно обернувшись, наставила на меня дамский револьвер.

— Она не войдет сюда!

Мэри остановилась на пороге. Она сохраняет спокойствие и взирает на Серену с холодным презрением. Мягко ступая, направляюсь медленно к наследнице:

— Ну чего вы так испугались?

— Ни с места!

Заметив, как ее палец сгибается на курке, останавливаюсь:

— Не надо делать глупостей! — советую.

— Уведите отсюда эту женщину. Я запрещаю ей даже приближаться к нему.

И тут появляется Миффлин.

— Что здесь такое? — интересуется он.

Со двора доносятся скрежет тормозов и звук шагов по террасе. Инспектор Мак Гроу и еще двое агентов в форме врываются в комнату.

Вдруг Серена попятилась назад. Она поднимает свой револьвер, целя себе в сердце. Ужас и страх в ее глазах. Это то, чего я ожидал. Подскакиваю к ней и, резко толкнув, опрокидываю ее на пол. Вот тут и прозвучал выстрел.

ПодбегаетМиффлин и, падая на колени, вырывает револьвер из ее рук. Я отхожу в сторону. Она лежит на боку, сотрясаясь в рыданиях, лицо прикрыто рукой.

— Она ранена? — взволнованно спрашивает Миффлин.

Качаю головой, показываю на дыру от пули в полу.

— Что здесь, черт побери, творится! — взревел Мак Гроу.

— Покажите этой даме труп Дедрика, — попросил я, кивнув на Мэри Джером. — Она знает ответы на все ваши вопросы, хотя и сама еще об этом не догадывается.

— То есть… как это?! — вмешивается Миффлин.

— Пойдите с ней. Лучше чтобы вы от нее, а не от меня услышали.

Он пожал плечами и показал Мэри большим пальцем в сторону двери.

— Идите, — разрешил я. — Все будет в порядке. Вам бояться нечего.

Вслед за Миффлином она пошла к лестнице. А я снова укладываю Серену на диван.

Она сжалась в комок. Лицом уткнулась в подушки, а тело сотрясают рыдания.

Мак Гроу пялится на меня, свирепо улыбаясь:

— Ну ты, проныра, все никак не можешь не лезть в чужие дела?! — В его голосе звучит неприкрытая злоба. — И как это вы устраиваетесь, чтобы оказаться на месте происшествия именно под занавес, да еще объяснять нам, грешным, как это все происходило?!

— Но ведь хоть кто–то должен же заниматься делом! Подхожу к Пауле, стоящей в другом углу комнаты.

— Ну, Вик, что дальше?

— Держитесь, Паула. Думаю, что в этот раз мы добьемся реабилитации Перелли.

Терпеливо ждем.

Проходит несколько минут. И вот в сопровождении Миффлина появляется Мэри.

— Вы знаете, — голос Миффлина звучит глухо, — тот парень наверху не Дедрик! Она говорит, что это Лют Феррис. — Он поворачивается к Мак Гроу. — Вы же его знаете, этого Ферриса? Ну–ка, взгляните.

Мак Гроу уходит.

— А она утверждала, что это Дедрик? — спрашивает Миффлин, указывая подбородком на обессилевшую Серену.

Киваю.

Сверху кричит Мак Гроу:

— Это Феррис!

— Тогда где же, черт возьми, прячется Дедрик? — недоумевает Миффлин.

— Поинтересуйтесь у Серены. Вам она скажет. Но готов держать пари, что вы его сыщете в шахте: жалкая кучка костей и несколько лоскутов одежды.

Вдруг Серена встает. Лицо ее бледно, глаза горят.

— Я его убила, — сознается она хрипло. — Я же убила Ферриса. Можете делать со мной все, что хотите. Мне уже все равно. Поступайте, как вам будет угодно…

III

Прошли сутки. Время что–то около пяти часов. Миффлин распахивает дверь и останавливается на пороге моего кабинета, созерцая сценку:

Я развалился в кресле, Кермэн — на диване, Паула рядом с ним. Кермэн только что возвратился из Парижа и тщетно пытается обосновать свои, ну очень уж солидные расходы.

— На двадцать долларов шампанского за одну ночь! — кипятится Паула, размахивая перед носом Кермэна счетом. — А какая была польза для дела?!

Кермэн пытается улыбнуться.

— Не пилите меня, — простанывает он. — Я же, честное слово, не деревянный!

— Проходите, Тим, — приглашаю Миффлина. — Я так и думал, что вы заглянете к нам. Устраивайтесь поудобнее. Хватит, Джек, тешить нас небылицами! Лучше приготовьте виски нашему другу!

— Это единственная работа, которую он может выполнять квалифицированно. — Паула полна презрения.

— Я счастлив, что вы признаете за мной хоть этот талант! — сокрушается Кермэн.

Пока он возится с бокалами, Миффлин устраивается напротив меня.

— Я подумал, что вам интересно узнать окончание нашей истории. День был трудный. Иногда становилось похоже, что Брандон грохнется в обморок. Впрочем, с Сереной все прошло как по маслу. Как это ни смешно, но факт остается фактом: если женщина уж начинает говорить, то ее не остановить!

Он подносит к губам стакан:

— Может, хоть это меня немного оживит. — Он делает несколько глотков и довольно вздыхает. — Ой, как хорошо. Именно то, чего мне недоставало… Да, представляете, Серену будет защищать Франкон. Он был у Перелли, когда я доставил ее в полицию. Было очень забавно наблюдать, какие Франкон предпринимает маневры, чтобы перейти от одного к другой! Я просто задыхался от смеха. Перелли на свободе уже более часа. Брандон был в ярости из–за того, что вынужден его отпустить. Но после признания Серены ему ничего другого не оставалось. Перелли просил меня передать вам, что придет повидать вас, но только сперва разыщет свою подругу. Он даже намекал, что не мешало бы отпраздновать его освобождение!..

— Вот это здорово! — вскричал Кермэн, исполнившись энтузиазма. — Организуем им шикарный обед!

— Только за ваш счет, — съехидничала Паула.

— Хотите знать, что Серена сообщила Брандону?

— Еще бы!

— В общем, вы оказались и на сей раз правы! Все началось с Суки. Он терпеть не мог Дедрика и когда молодожены находились в Нью—Йорке, обыскал их багаж. Он наткнулся на документы, изобличавшие Дедрика в торговле наркотиками; а также узнал о его браке с Мэри Джером. Впрочем, рассказать об этом Серене он не успел, поскольку Дедрик тем же вечером вылетел в Орчид Сити, а Суки должен был его сопровождать. Но все компрометирующие Дедрика бумаги он оставил в комнате у Серены. Едва лишь она с ними ознакомилась, как гут же, взяв билет на самолет, отправилась вслед за Дедриком.

Они встретились в “Оушн Энд”. Суки в это время находился в “Орчид Отеле” и должен был подать машину к дому только в десять вечера. Серена предъявила Дедрику обвинение в двоеженстве. Но он лишь расхохотался. А еще сознался, что женился на ней только из–за денег. Это была его самая большая ошибка в жизни — разговаривать в таком тоне с дочерью Маршланда. Она его немедленно застрелила.

На тот же вечер у Дедрика была назначена встреча с Бэррэттом и Феррисом в “Оушн Энд” Они пришли спустя несколько минут после трагедии и застали Серену на месте преступления. Бэррэтт моментально понял, какую выгоду он может извлечь из всего этого. Пока убийство не раскрыто, Серена полностью в его власти. Он предложил ей утаить смерть Дедрика, естественно, при условии, что она обязуется выплачивать ему регулярно солидные суммы. Серена вынуждена была согласиться. Феррис отволок в машину тело Дедрика и погреб его в недрах шахты. Ну, а Бэррэтт тем временем отвез Серену в аэропорт.

Потом парочка — Бэррэтт и Феррис — снова приехала в “Оушн Энд”, чтобы пообщаться с Суки. Когда он прибыл, они его убили. И Феррис принялся звонить от имени Дедрика. Труп Суки и этот телефонный звонок заставили всех поверить, что похищение произошло в десять вечера. Дедрик же, по–видимому, был убит где–то часов в восемь. Эта неразбериха со временем и создала алиби Серене.

Дальнейшее вам более или менее известно. Когда Феррис узнал о смерти Бэррэтта, он тут же отправился в “Оушн Энд” и потребовал у Серены спрятать его. Она подслушала наш с вами телефонный разговор и поняла, что если Ферриса арестуют, ее песенка спета. Она решила закрыть ему рот навеки, рассчитывая, что ей поверят, а труп Ферриса удастся выдать за Дедрика. Это была опасная игра, но она вполне могла бы ее выиграть, не окажись там Мэри Джером.

Я перебил его:

— Но мне кажется, что ее выдал бы Уодлок. Он ведь видел Дедрика. А еще она допустила промашку, утверждая, что Феррис подслушал наш с вами телефонный разговор. А в той комнате телефона нет! Я и стал искать ответ на вопрос: для чего Дедрику понадобилось покончить жизнь самоубийством так неожиданно и, можно сказать, вовремя! Ну и подумал, не исключено, что покойник — вовсе не Дедрик… Что ожидает Серену?

Миффлин пожал плечами:

— Раз о ней хлопочет Франкон, то ничего с ней не случится. Сила денег беспредельна!

— Сомневаюсь, чтобы Франкону удалось ее спасти. Дело получило широкую огласку да и общественное мнение вряд ли удастся склонить… А как с Мэри?

— Она вне этих событий. Будет выступать главным свидетелем обвинения, а лично к ней у нас нет претензий. — Миффлин встает из кресла. — Перелли не питает особой любви к полицейским, а мне не хотелось бы омрачать ему праздник.

Не успел Миффлин ступить за порог, как Кермэн спросил с нарочитым безразличием:

— А какова собой девчонка Перелли? Милашка?

— Вот это уж вас совершенно не касается, — живо отреагировала Паула. — Сегодня у вас и без того хватит дел.

Она снова принялась за список расходов.

— А это как объяснить? Что бы это могло значить: “духи — пятьдесят долларов”?

Я поудобнее устроился в кресле, чтобы вдоволь насладиться его сбивчивыми, туманными объяснениями.

Перевод Ю. ЛАВРОВА

Джеймс Паттерсон, Марк Салливан «Факел смерти»

Коннору и Бриджеру, бегущим за олимпийской мечтой.

М.С.

Ум смертного не может постичь намерения богов.

Пиндар

Ибо тогда разгневанный Олимпиец… мечет громы, молнии и проклятия.

Аристофан

ПРОЛОГ

Среда, 25 июля 2012, 11:25

Люди, наделенные уникальными способностями, действительно существуют и ходят по нашей земле.

Настаиваю на этом и прошу понимать меня буквально. Иисус Христос, например, был духовной субстанцией высшего порядка. Юлий Цезарь, Чингисхан, Томас Джефферсон, Мартин Лютер, Ганди, Авраам Линкольн и Адольф Гитлер вошли в историю как крупные государственные и политические деятели.

Подумайте об ученых — Аристотеле, Галилео, Альберте Эйнштейне, Роберте Оппенгеймере. Вспомните людей искусства — да Винчи, Микеланджело и моего любимого Ван Гога, который настолько превосходил окружающих, что в конце концов сошел с ума. Не стоит забывать и о таких выдающихся людях, как Джим Торп, Бейб Дидриксон Захариас, Джесси Оуэнс, Лариса Латынина, Мохаммед Али, Марк Спиц и Джекки Джойнер-Керси.

Осмелюсь включить и свою скромную персону в список выдающихся людей, причем вполне заслуженно, как вы скоро убедитесь.

Такие, как я, рождаются для великих дел. Мы ищем противников. Мы ищем завоеваний. Стремящихся к разрушению всех границ — духовных, политических, физических, в искусстве и науке. Противостоим лжи, не страшась опасностей. Мы готовы пострадать за правое дело, преодолеваем адские трудности и готовимся осуществить свою цель с рвением мучеников. По-моему, эти черты характера исключительно редки для большинства моих ровесников.

Сейчас я чувствую себя настоящим сверхчеловеком, находясь в саду сэра Дентона Маршалла, распустившего сопли старого коррумпированного ублюдка.

Только взгляните, как он стоит на коленях спиной ко мне, тогда как я приставил нож к его горлу.

Почему он трясется мелкой дрожью, будто получил булыжником по кумполу? Ощущаете запах страха? Он окружает Дентона, как воздух, вытесненный взрывом бомбы.

— За что? — выдохнул он.

— Ты разгневал меня, чудовище! — зарычал я, чувствуя, как первобытная ярость затопляет мой мозг, проникая в каждую клетку. — Ты помог погубить Игры, превратив их в фарс, осквернив их изначальное предназначение!

— Что? — растерянно завопил он. — О чем ты говоришь?

Я поднес ему к носу доказательство в виде трех гнусных текстов, отчего кожа у него на шее мертвенно побледнела, а сонная артерия приобрела нездоровый фиолетовый цвет и отчетливо запульсировала.

— Нет! — заторопился он, брызгая слюной. — Это… неправда! Ты не можешь этого сделать. Ты что, совсем сумасшедший?

— Сумасшедший? Вряд ли. Я самый здравомыслящий из всех, кого знаю.

— Пожалуйста, пощади, — взмолился он сквозь слезы. — У меня свадьба в Сочельник.

Мой смех был едким, как кислота в аккумуляторе.

— В другой жизни, Дентон, я пожрал собственных детей. Ты не получишь пощады ни от меня, ни от моих сестер.

Его растерянность и ужас достигли предела. Я посмотрел в ночное небо, и кровь бросилась мне в голову. Меня охватило сознание собственного могущества, я казался себе высшим существом, сверхчеловеком, посланником сил, которым тысячи лет.

— Для всех истинных олимпийцев, — торжественно начал я, — этот акт жертвоприношения знаменует конец современных Игр!

Я резко оттянул старику голову назад — он выгнулся дугой — и, не дав ему закричать, полоснул ножом по шее с такой силой, что голова отделилась от тела, удерживаясь только на позвоночнике.

КНИГА ПЕРВАЯ ФУРИИ

ГЛАВА 1

Четверг, 26 июля 2012, 09:24

В Лондоне стояла невыносимая жара. В насквозь промокшей рубашке и пиджаке Питер Найт пробежал по Чешем-стрит мимо отеля «Дипломат» и, не сбавляя хода, свернул к Лайелл-Мьюз в центре Белгравии, района с самой дорогой в мире недвижимостью.

«Только бы это была ошибка! — взмолился Найт, добежав до Мьюз. — Господи, не допусти, чтобы это оказалось правдой».

При виде стаи гиен с Флит-стрит у желтой ленты, перекрывшей дорогу перед кремовым георгианским таунхаусом, Найт резко остановился, чуть не выблевав яичницу с беконом.

Как сказать об этом Аманде?

Не успел Найт собраться с мыслями или заставить желудок успокоиться, зазвонил сотовый. Он выхватил телефон из кармана, не посмотрев, кто звонит.

— Найт, — отозвался он. — Джек, это ты?

— Нет, Питер, это Нэнси, — произнес голос с сильным ирландским акцентом. — Изабел спустилась больная.

— Что? — застонал он. — Я же уехал час назад!

— У нее температура, — твердила нянька. — Я только что мерила.

— Высокая?

— Сто. И на живот жалуется.

— А Люки?

— Пока вроде здоров, но…

— Налейте обоим холодную ванну и позвоните мне, если температура у Изабел поднимется хотя бы до ста одного. — Найт захлопнул телефон и сглотнул желчь, разъедающую горло.

Высокий, мускулистый, с правильными чертами лица и светло-каштановыми волосами, Найт прежде был следователем по особо важным уголовным делам при Центральном суде, но два года назад перешел в лондонский офис «Прайвит интернэшнл». В этом престижном учреждении платили вдвое больше. «Прайвитом» называлось сыскное агентство с офисами во всех крупных городах мира, где работали лучшие судмедэксперты, бывшие контрразведчики и «важняки» вроде Найта.

«Отнеси себя к определенной категории, — думал он, — будь профессионалом». Но, похоже, последняя соломинка сломала спину верблюду. Слишком много свалилось на него в последнее время. Неделю назад его шеф Дэн Картер и четверо коллег погибли в авиакатастрофе над Северным морем, и вот — новая смерть.

Стараясь не сосредотачиваться ни на катастрофе, ни на предполагаемой болезни дочери, Найт ускорил шаг. Он словно плыл в невыносимом зное к полицейскому барьеру. Обогнув толпу репортеров, Найт увидел капитана Скотленд-Ярда Билли Каспера, которого знал уже лет пятнадцать.

Едва он подошел к этому плотному рябому здоровяку, тот нахмурился.

— «Прайвит» в этом не участвуют, Питер.

— Если убит сэр Дентон Маршалл, «Прайвит» еще как участвуют, и я тоже, — возразил Найт. — Притом это касается меня лично. Билли, это сэр Маршалл?

Каспер промолчал.

— Да или нет? — настаивал Найт.

Наконец капитан кивнул, но тут же настороженно спросил:

— А каким к этому боком ты и «Прайвит»?

Оглушенный новостью, Найт не представлял, как он скажет об этом Аманде. Пытаясь совладать с отчаянием, он ответил:

— Лондонский олимпийский оргкомитет — клиент «Прайвит», значит, и сэр Маршалл автоматически становится нашим клиентом.

— А ты? — не отставал Каспер. — Какой у тебя личный интерес? Вы друзья, что ли?

— Хуже. Он был помолвлен с моей матерью.

Жесткое лицо Каспера немного смягчилось.

— Посмотрю, можно ли тебя впустить. Элайн захочет с тобой поговорить.

Найту показалось, что на него ополчились злые силы.

— Дело ведет Элайн? — спросил он, сдерживая желание по чему-нибудь врезать. — Ты шутишь?

— Серьезен, как на похоронах, — покачал головой Каспер. — Повезло тебе, вот уж повезло.

ГЛАВА 2

Старший инспектор с двадцатилетним стажем Элайн Поттерсфилд была одним из лучших детективов лондонской полиции. Ее колючая и самоуверенная манера держаться приносила результаты — за последние два года Поттерсфилд раскрыла больше преступлений, чем любой другой инспектор Скотленд-Ярда. При этом она, единственная из всех знакомых Найта, терпеть его не могла и не скрывала этого.

Привлекательная женщина лет сорока, Поттерсфилд напоминала Найту русскую борзую — большими круглыми глазами, удлиненным лицом и пепельными волосами до плеч. Войдя на кухню сэра Дентона Маршалла, Найт поймал на себе взгляд инспекторши, у которой даже нос заострился при его появлении. Казалось, Поттерсфилд вцепилась бы в Найта зубами, будь у нее возможность.

— Питер, — холодно сказала она.

— Элайн, — в тон ей ответил Найт.

— Я не приглашала тебя на осмотр места преступления.

— О, нет, конечно, — отозвался Найт, сдерживая гнев. Поттерсфилд всегда действовала на него подобным образом. — Но пока мы здесь, что ты можешь сказать по делу?

Старший инспектор Скотленд-Ярда несколько мгновений не отвечала — ее лицо выражало отвращение. Наконец она произнесла:

— Полтора часа назад Маршалла нашла горничная. Вернее, нашла то, что от него осталось.

Найт живо представил себе многоученого и забавного человека, которым восхищался последние два года, и у него подкосились ноги. Схватившись рукой в виниловой перчатке за край стола, он осведомился:

— А что от него осталось?

Поттерсфилд мрачно показала на открытые застекленные двери в сад.

Найту не хотелось идти туда. Он предпочел бы запомнить сэра Маршалла таким, каким видел в последний раз, две недели назад, — с растрепанными белыми волосами, розовой после скраба кожей и легким, заразительным смехом.

— Я понимаю, что тебе не хочется, — проговорила Поттерсфилд. — Капитан Каспер сказал, Аманда была помолвлена с сэром Маршаллом. Когда состоялась помолвка?

— В прошлый Новый год. — Проглотив ком в горле, Найт двинулся к дверям, горько бросив: — Они должны были пожениться в Сочельник. Новая трагедия. Только этого мне не хватало, не правда ли?

Лицо Поттерсфилд исказили боль и гнев. Она отвернулась к кухонной двери.

Неподвижный, раскаленный воздух в саду пропах кровью и смертью. На вымощенной каменными плитами террасе лежало обезглавленное тело в луже потемневшей, уже свернувшейся крови — пять кварт, весь жизненный запас сэра Маршалла.

— Медэксперт говорит, орудовали длинным изогнутым лезвием с зубчатым краем, — сказала с порога Поттерсфилд.

Найт, снова подавив позывы на рвоту, вбирал глазами все, что видел, старался выжечь место преступления в памяти, как серию фотографий. Воспринимать происходящее отстраненно, — это он знал по опыту, — единственный способ пережить что-то подобное.

— Если посмотреть поближе, видно, что кое-где кровь подогнана к телу струей воды под напором, видимо, из садового шланга. Полагаю, убийца смывал отпечатки пальцев и другие следы, — заметила Поттерсфилд.

Найт кивнул и усилием воли заставил себя оторваться от лежащего на террасе тела. Он присматривался к полицейскому фотографу, щелкавшему камерой у задней стены сада, где эксперты собирали что-то с клумб.

Сделав несколько шагов и далеко обойдя труп, Найт увидел, что внимание фотографа привлекла древнегреческая статуя без головы из ценнейшей коллекции сэра Маршалла: афинский сенатор из песчаника держал в согнутой руке книгу, а другой сжимал эфес отбитого меча.

Голову сэра Маршалла убийца поставил на пустовавший срез шеи между плечами статуи. Лицо распухло, обвисло. Рот скривился, слева губы немного выпятились, словно он хотел сплюнуть. Открытые, неподвижные глаза показались Найту чудовищно одинокими.

Частному детективу нестерпимо хотелось разрыдаться, но слезы вдруг высохли от нахлынувшей ярости. Что за варвар это сделал? Зачем? За что обезглавили Дентона Маршалла? Человек он был прекрасный. Он…

— Ты не все видел, Питер, — сказала у него за спиной Поттерсфилд. — Посмотри на траву перед статуей.

Сжав кулаки, Найт сошел с террасы в траву, так противно заскрипевшую под бумажными бахилами, словно кто-то царапал ногтем грифельную доску. Не доходя до статуи, он замер.

Пять пересекающихся колец, символ Олимпийских игр, были выведены краской-спреем на траве перед статуей.

Поверх олимпийских колец лег жирный крест, нарисованный кровью.

ГЛАВА 3

Где можно найти кладки монстров? Какое гнездо согревает яйца, пока не придет пора вылупиться? И что представляют собой ядовитые отбросы, которыми питают чудовищных птенцов, пока не вырастут?

Часто во время приступов головных болей, которые вспарывают мне мозг, как принесенные ураганом молнии и раскаты грома, я думаю над этими вопросами. И над многими другими.

Читая эти строки, вы, возможно, задаетесь собственными вопросами, — например, кто я?

Мое настоящее имя не имеет значения. Для удобства повествования можете называть меня Кронос. В старом-престаром греческом мифе Кронос был самым могущественным из титанов, пожирателем вселенных и всесильным повелителем времени.

Вы решили, что я бог?

Не смешите меня. Подобным высокомерием только судьбу искушать. А я никогда не был повинен в этом коварном грехе.

Нет, я всего лишь редкий индивидуум, из тех, что появляются на Земле один или два раза в поколение. Иначе как вы объясните тот факт, что задолго до начала бурь, бушующих в моей голове, ненависть стала моим первым воспоминанием, а желание убивать — первым побуждением?

Где-то на втором году жизни я узнал ненависть так близко, словно мы были родственными душами, вброшенными в тельце младенца откуда-то из пустоты. Некоторое время я не разделял себя и ее, не ощущая ничего, кроме нестерпимого отвращения к пищащему комку в коробке с тряпками, брошенной на пол в углу.

Затем настал день, когда я, побуждаемый инстинктом, научился выползать из коробки, и благодаря движению и свободе скоро понял, что я нечто большее, чем ненависть; что я человек в своей телесной оболочке, что я целыми днями голодаю и хочу пить, что мне холодно, я гол, меня надолго оставляют одного, редко моют и редко берут на руки большие монстры, которые ходят вокруг. Будто для них я какой-то пришелец из космоса. Именно тогда мне в голову пришла первая четкая мысль: я захотел их всех убить.

Эта непреодолимая тяга к убийству жила во мне задолго до того, как я узнал, что мои родители — наркоманы, проторчавшие последние мозги, неспособные воспитать высшее существо вроде меня.

Когда мне было четыре года, я воткнул кухонный нож в бедро моей матери, лежавшей в отключке. Вскоре после этого в трущобы, где мы жили, пришла женщина, забрала меня насовсем и поместила в дом с брошенными маленькими монстрами, полными ненависти и недоверия ко всем, кроме самих себя.

Довольно скоро я понял, что умнее, сильнее и дальновиднее любого из них. К девяти годам, еще не сознавая себя вполне, я чувствовал, что принадлежу к другому виду, к высшим существам, способным завоевывать и убивать любых чудовищ на своем пути, манипулировать ими.

Я твердо уверился в этом после того, как в голове начались бури.

А начались они, когда мне исполнилось десять. Мой приемный отец, которого мы звали отцом Бобом, порол одного из самых маленьких монстров, чей скулеж я не мог выносить. От плача я слабею, хотя не привык к этому ощущению. Поэтому я вышел из дома, перелез через заднюю изгородь и побрел по грязнейшим улицам Лондона. Я бродил, пока не нашел тихий, манящий знакомой нищетой брошенный дом.

Внутри уже жили два чудовища старше меня, подростки, члены уличной банды. Они были под кайфом, это я сразу понял, и сказали мне, что я зашел на их территорию.

Я попытался убежать, но один из них швырнул камень и попал мне в подбородок. Оглушенный, я упал. Злобно смеясь, они бросали камни, ломая мне ребра, разбивая кровеносные сосуды моего бедра.

Наконец я получил сильный, жесткий удар выше левого уха и увидел многоцветный взрыв. Казалось, тысячи молний и раскатов грома разорвали надвое летнее небо.

ГЛАВА 4

Питер Найт беспомощно переводил глаза с перечеркнутого кровью олимпийского символа на голову жениха своей матери.

Инспектор Поттерсфилд подошла и встала рядом.

— Расскажи мне о сэре Маршалле, — попросила она.

— Дентон был прекрасным человеком, Элайн. Руководил крупным хеджевым фондом, делал огромные деньги, но большую часть неизменно отдавал на благотворительность. Для оргкомитета Лондонской олимпиады Маршалл был абсолютно незаменим. Многие считают, что без его усилий мы нипочем не выиграли бы у Парижа тендер на проведение Игр. Милейший человек, который ничуть не гордился своими заслугами. С Дентоном моя мать вспомнила, что такое счастье.

— Не думала, что это возможно, — не удержалась Элайн.

— Да и я тоже, и сама Аманда не думала. А вот у него получилось. До сегодняшнего дня я считал, что у Дентона Маршалла вообще нет врагов.

Поттерсфилд показала на кровавый олимпийский символ.

— Может, это больше связано с Играми, чем с его персоной.

Найт долго смотрел на голову покойного.

— Возможно. Или это попытка сбить нас со следа. Обезглавливание легко истолковать как действие, совершенное в состоянии аффекта. Аффект же почти всегда обусловлен личными мотивами.

— То есть, по-твоему, это месть? — спросила Поттерсфилд.

Найт пожал плечами:

— Или политическое заявление, или выходка сумасшедшего, или все вместе, не знаю.

— А где находилась твоя мать вчера между одиннадцатью и половиной первого? — вдруг спросила Поттерсфилд.

Найт дико посмотрел на нее.

— Аманда любила Дентона!

— Отвергнутая любовь — серьезный мотив для мести, — заметила Поттерсфилд.

— Не было никакой отвергнутой любви! — взорвался Найт. — Я бы знал. И потом, ты же видела мою мать, она ростом сто пятьдесят пять и весит едва пятьдесят килограммов, а в Дентоне было под сто! У нее не хватило бы ни сил, ни духу отрезать ему голову! И причин не было.

— Выходит, ты не знаешь, где вчера была Аманда.

— Узнаю — позвоню. Мне еще предстоит ей сообщить.

— Могу сообщить я, если это поможет.

— Нет, я сам. — Найт в последний раз взглянул на голову. Отчего-то ему не давал покоя вопрос, почему рот так странно искривлен, словно покойник собирается что-то выплюнуть.

Вынув из кармана ручку-фонарик, Найт обошел олимпийские кольца и посветил между губ Дентона Маршалла. Там что-то тускло поблескивало. Найт полез за пинцетом, который всегда носил с собой на случай, если понадобится что-то поднять, не прикасаясь.

Стараясь не смотреть в глаза мертвого жениха своей матери, он просунул пинцет между губами мертвеца.

— Питер, нельзя! — возмутилась Поттерсфилд. — Ты…

Но Найт уже поворачивал в воздухе пинцет с зажатой старой бронзовой монетой, извлеченной изо рта покойника.

— Новая теория, — сказал он. — Убийство из-за денег.

ГЛАВА 5

Через несколько дней после того как меня побили камнями, я очнулся в больнице с трещиной в черепе и тошнотворным ощущением, что меня странным образом перемонтировали, сделав еще более чуждым всему окружающему.

Я помнил и нападение, и нападавших, но когда полицейские пришли опрашивать меня о случившемся, я сказал, что не знаю. Дескать, помню, как вошел в здание, а больше ничего, и расспросы скоро прекратились.

Поправлялся я медленно. На затылке остался звездчатый шрам, похожий на краба. Отросшие волосы скрыли его, а я уже лелеял темную фантазию, которая стала моей первой одержимостью.

Через две недели я вернулся в дом маленьких монстров и отца Боба. Даже они заметили перемену: я уже не был дикарем. Я улыбался и притворялся счастливым. Я прилежно учился и развивал свое тело.

Отец Боб решил, что я нашел Бога.

Но вам я признаюсь, что делал все это потому, что наконец впустил в себя ненависть. Я поглаживал похожий на краба шрам на затылке и думал о своем первом эмоциональном союзнике в достижении всего, что мне хотелось иметь или осуществить. Вооруженный темным сердцем, я жаждал явить свое превосходство, и хотя на людях притворялся исправившимся, счастливым, примерным мальчиком, но не забыл, что меня побили камнями и какие бури это породило в моей голове.

В четырнадцать лет я начал тайную охоту на чудовищ, пробивших мне голову. В конце концов я нашел их — они продавали дешевые пакетики с метамфетамином на углу за двенадцать кварталов от дома, где я жил с отцом Бобом и маленькими монстрами.

Я следил за этой парочкой, пока мне не исполнилось шестнадцать. К тому времени я сильно вырос и окреп.

До того как прийти к Иисусу, отец Боб был слесарем-арматурщиком. В шестую годовщину избиения камнями я взял один из его тяжелых молотков, старый рабочий комбинезон и незаметно вышел на улицу поздно вечером, когда все думали, что я занимаюсь.

В комбинезоне, с кувалдой, лежащей в старом школьном ранце, подобранном в мусорном контейнере, я подошел к чудовищам, которые избили меня. Шесть лет употребления наркотиков и моя эволюция стерли меня с берегов их памяти.

Пообещав денег, я заманил чудовищ на пустую парковку и превратил их мозги в кровавую кашу.

ГЛАВА 6

Вскоре после того как инспектор Поттерсфилд отдала приказ уложить останки сэра Маршалла в мешки, Найт вышел на улицу, охваченный куда большим ужасом, чем час назад.

Он подлез под полицейской лентой, обогнул толпу гиен с Флит-стрит и зашагал по Лайелл-Мьюз, ломая голову над тем, как сказать матери о Дентоне. Найт понимал, что выбора нет и тянуть не стоит, иначе мать, не дай Бог, узнает от кого-то другого. Больше всего он боялся, как бы она не осталась наедине с мыслью, что счастье, которого почти дождалась…

— Найт! — раздался голос впереди. — Это ты?

Найт поднял голову. Высокий, спортивного вида мужчина лет сорока пяти в прекрасном итальянском костюме спешил ему навстречу. Румяное лицо здоровяка под густой, с сильной проседью, шевелюрой было искажено страданием.

За последние полтора года Найт дважды встречал Майкла Лансера, которого все называли Майком, в лондонском отделении «Прайвит»: агентство привлекли к обеспечению безопасности на время Олимпиады. Но он много слышал о Майке Лансере.

Двукратный чемпион мира по декатлону в 80-е и 90-е, Лансер был членом Королевской гвардии и мог тренироваться с утра до вечера. На Олимпиаде в Барселоне в 1992 году после первого дня соревнований он вел в декатлоне, но на второй день сказались жара и влажность, и в результате Майк оказался лишь в первой десятке.

Став мотивационным оратором и консультантом по безопасности, Лансер часто работал с «Прайвит Интернэшнл» в крупных проектах. Он тоже входил в ЛОКОГ, организационный комитет Лондонской олимпиады, — отвечал за безопасность.

— Неужели это правда? — ужаснулся Лансер. — Дентон мертв?

— Боюсь, что да, Майк.

Глаза Лансера увлажнились слезами.

— Кто же это сделал? Зачем?

— Похоже, кто-то сильно не любит Олимпийские игры… — И Найт коротко рассказал, как был убит Маршалл, упомянув и о кровавом кресте.

— Когда это произошло? — спросил ошеломленный Лансер.

— Незадолго до полуночи.

Лансер покачал головой:

— Получается, я видел его всего за два часа до смерти. Маршалл уходил с торжественного вечера в музее Тейт с… — Он осекся и посмотрел на Найта.

— Моей матерью, — закончил за него Найт. — Они были помолвлены.

— Да, мне говорили, что вы с ней близкие родственники, — сказал Лансер. — Питер, мне очень жаль, ну уж так жаль… Аманда знает?

— Вот, иду ей сообщать.

— Не хотел бы я быть на твоем месте. — Лансер окинул взглядом полицейский кордон. — Это что, репортеры?

— Целая стая, и все время подходят новые.

Лансер вновь покачал головой:

— При всем уважении и любви к Дентону, только этого нам не хватало к завтрашней церемонии открытия. Разнесут сенсацию на весь мир, черт бы все побрал.

— Этому ты помешать не сможешь, — заметил Найт. — Но я, пожалуй, подумаю о том, чтобы усилить охрану членов оргкомитета.

Лансер сделал губами «пф», но все же кивнул:

— Ты прав. Поеду обратно в офис. Маркус захочет услышать об этом сам.

Маркус Моррис, политик, снявший свою кандидатуру на последних выборах, был председателем Лондонского оргкомитета.

— Аманда тоже, — вздохнул Найт, и они вместе пошли к Чешем-стрит, где, как они надеялись, такси будет больше.

И действительно, едва они дошли до Чешем, как с юга, от отеля «Дипломат», показалось черное такси. Одновременно с севера приближалось красное, ехавшее по ближайшей к тротуару полосе. Найт замахал красной машине.

Лансер сделал знак второму такси, говоря:

— Передай маме мои глубокие соболезнования и скажи Джеку, что я сегодня свяжусь с ним.

Владельцем «Прайвит интернэшнл» Джек Морган стал довольно неожиданно — после того как самолет с пятью сотрудниками лондонского отделения упал в Северное море и выживших не нашли.

Лансер сошел с тротуара и уверенным шагом направился по диагонали через улицу навстречу красному такси.

И тут Найт услышал рев мотора и леденящий душу визг покрышек.

Черное такси, набирая скорость, летело прямо на члена ЛОКОГ.

ГЛАВА 7

Найт отреагировал мгновенно. Он бросился вперед, двумя быстрыми отрывистыми прыжками пронесся перед такси и сбил Лансера с ног, уводя его от опасности.

В следующую минуту Найт почувствовал бампер черного такси в каком-нибудь метре от себя и попытался прыгнуть снова, но не успел отклониться от траектории движения машины. Щитком и решеткой радиатора его вскользь ударило по левому колену и голени — водитель и не думал сбрасывать скорость.

Найта подбросило в воздух. Плечами, грудью и бедром он ударился о капот, лицо оказалось прижатым к лобовому стеклу. Долю секунды Найт видел сидящего за рулем. Шарф, темные очки. Женщина?

Найта подбросило вверх. Перекатившись через крышу, как кукла, он сильно ударился об асфальт левым боком, отчего у него перехватило дыхание, и долго смотрел вслед удаляющемуся черному такси, чувствуя вонь выхлопных газов и слыша, как в висках стучит кровь.

«Чудеса! — мелькнуло у него в голове. — Кажется, я цел».

Но красное такси неслось на Найта, и он с ужасом подумал, что вторая машина его все-таки переедет.

Однако такси, взвизгнув тормозами, остановилось. Машину занесло. Водитель, старый растаман в зеленой с золотом вязаной шапке поверх дредов, распахнул дверцу и выскочил на дорогу.

— Не двигайся, Найт! — кричал Лансер, подбегая. — Ты получил травмы!

— Все нормально, — через силу выговорил Найт. — Быстро за этим такси, Майк!

Лансер колебался, но Найт сказал:

— Оно же скроется!

Лансер подхватил Найта под мышки и усадил на заднее сиденье красной машины.

— За черной тачкой! — рявкнул Лансер водителю.

Найт держался за ребра и хватал ртом воздух, когда таксист-растаман помчался за черным автомобилем, который уже оторвался на несколько кварталов и с хорошей скоростью уходил на запад, к Понт-стрит.

— Я поймаю ее, мужик! — пообещал водитель. — Чокнутую, которая хотела тебя кокнуть!

Лансер поглядывал то на дорогу, то на Найта.

— С тобой точно ничего серьезного?

— Ударился и ободрался, — проворчал Найт. — Майк, она не меня, а тебя пыталась переехать.

Водитель менял полосы, съезжая к Понт-стрит. Черная машина была уже в двух кварталах. Загорелись стоп-сигналы, и такси резко свернуло вправо, на Слоун-стрит.

Растаман с силой вдавил педаль газа, и кроны деревьев вдоль дороги слились в мутное пятно. До перекрестка со Слоун-стрит они долетели так быстро, что Найт уже не сомневался: сейчас они поймают покушавшуюся на Лансера.

Но впереди появились еще два черных такси, летевших в том же направлении, и растаману пришлось ударить по тормозам и вывернуть руль, чтобы не задеть их. Такси занесло, и растаман едва не столкнулся с другой машиной — бело-синей, принадлежащей лондонской полиции.

Включилась сирена, замигали синие огни.

— Нет! — взвыл Лансер.

— Вот каждый раз так! — заорал с не меньшим огорчением водитель, сбрасывая скорость и останавливаясь.

Найт кивнул в бессильной ярости, глядя через ветровое стекло, как такси, едва не лишившее его жизни, исчезает в плотном потоке машин, направляющихся к Гайд-парку.

ГЛАВА 8

Ярко оперенные стрелы со свистом рассекали раскаленный воздух, как правило, попадая в желтое «яблочко» больших красных и синих мишеней, установленных длинной линией на ярко-зеленой крикетной площадке в Лорде возле Ридженс-парка в центре Лондона.

Лучники из шести или семи стран заканчивали последний круг тренировки. Соревнования по стрельбе из лука пройдут на Лондонской олимпиаде одними из первых — через два дня, в субботу, и церемония награждения состоится сразу.

Поэтому Карен Поуп со скучающим видом наблюдала за происходящим в бинокль, стоя между трибунами.

Поуп была спортивным репортером «Сан», лондонского таблоида, чьи традиции откровенной, агрессивной журналистики и фотографии женщин с обнаженной грудью на третьей странице обеспечивали газете шесть миллионов читателей.

Поуп было чуть за тридцать. Внешне она походила на Рене Зеллвегер в фильме «Дневник Бриджит Джонс», и хотя до третьей страницы грудь у нее не дотягивала, Поуп слыла модной и донельзя амбициозной журналисткой.

На шее у нее висел один из четырнадцати пропусков с доступом на все соревнования, выделенных для «Сан» перед Олимпиадой. Присутствие британской прессы строго лимитировалось — ведь более двадцати тысяч представителей мировой печати тоже собирались освещать шестидневное лондонское мегасобытие. Поэтому среди британских журналистов пропуск на все соревнования ценился немногим ниже олимпийского золота.

Поуп повторяла себе — радоваться надо, что она вообще получила пропуск и удостоилась чести освещать Игры, но за все утро ей не удалось выжать из себя ничего о стрельбе из лука, достойного рубрики новостей.

Она пришла ради фаворитов Олимпиады — лучников из Южной Кореи, но узнала, что они уже отстрелялись. Поуп опоздала.

— Черт, — недовольно сказала она. — Финч уничтожит меня.

Оставалась надежда найти что-нибудь, что при живом описании с грехом пополам сойдет для газеты. Но что? И как о нем писать?

Стрельба из лука: дартс для богатых?

Однако в стрельбе из лука нет абсолютно ничего гламурного.

Ну откуда ей знать о луках? Она выросла в семье футболиста. Не далее чем утром Поуп втолковывала Финчу, что ей проще освещать легкую атлетику или гимнастику, но редактор без обиняков напомнил, что она работает в газете всего шесть недель, приехала из Манчестера и поэтому в отделе спорта пока салага.

— Напиши мне хорошую статью — получишь задания поинтереснее, — пообещал он.

Поуп заставила себя сосредоточиться на лучниках. Надо же, какими они кажутся спокойными, словно застывшими в трансе. Не как крикетные отбивающие или теннисисты. Может, написать об этом, выяснить, как лучники входят в такой транс?

Ерунда, раздраженно подумала она. Кто захочет читать о дзене на спортивной странице, когда на третьей можно посмотреть голые сиськи?

Поуп со вздохом опустила бинокль, расположилась в одном из синих кресел и начала перебирать стопку почты, которую, уходя, сгребла со стола. Откладывая разные пресс-релизы и прочие бесполезные бумажки, она наткнулась на толстый коричневый конверт, адресованный ей. Имя и должность Поуп были напечатаны причудливыми черными и синими заглавными буквами.

Журналистка поморщилась, словно почувствовав запах тухлятины. В последнее время, и уж точно после переезда в Лондон, она не писала ничего, чтобы спровоцировать живой отклик психа. Каждый мало-мальски стоящий репортер получает письма от сумасшедших. Их быстро учишься различать. Обычно подобные корреспонденты оживляются после публикации противоречивого материала или сюжета, предполагающего наличие дьявольского заговора.

Поуп все-таки надорвала конверт и извлекла оттуда десятистраничную сколку, прикрепленную к музыкальной поздравительной открытке, в которой не было ни строчки. Когда журналистка развернула открытку, активировался встроенный компьютерный чип, и зазвучала странная заунывная мелодия флейты, от которой по коже бежали мурашки и казалось, что кто-то умер.

Закрыв открытку, Поуп просмотрела первый лист из сколки. Это было обращение к ней, напечатанное десятком разных шрифтов, что затрудняло чтение. Но постепенно Поуп начала вникать, что к чему. Она перечитывала письмо в третий раз, и ее сердце билось все быстрее. Под конец оно колотилось уже в горле.

Просмотрев остальные листы, Поуп едва не лишилась чувств от волнения. Лихорадочно покопавшись в сумке, она выхватила сотовый.

— Финч, это Поуп, — сказала она, задыхаясь. — Дентон Маршалл убит или нет?

С сильным акцентом кокни Финч переспросил:

— Что? Сэр Дентон Маршалл?

— Да, да, мистер хеджевый фонд, филантроп и член оргкомитета, — подтвердила Поуп, спешно собирая вещи и оглядываясь в поисках ближайшего выхода со стадиона. — Пожалуйста, Финч, тут сенсация намечается!

— Подожди, — проворчал редактор.

Поуп перешла улицу и ловила такси на противоположной от Ридженс-парка стороне, когда в трубке снова послышался голос Финча.

— Дом сэра Маршалла в Лайелл-Мьюз опечатан желтой лентой, только что подъехал фургон коронера.

Поуп торжествующе ткнула кулаком в воздух и закричала:

— Финч, ты кого-нибудь другого посылай писать о лучниках и выездке. Мне подвернулся сюжет, который всколыхнет Лондон не хуже землетрясения!

ГЛАВА 9

— Лансер говорит, ты спас ему жизнь, — сказала Элайн Поттерсфилд.

Врач осторожно постукивал пальцами по ребрам вздрагивавшего Найта, который сидел на полу открытой «скорой помощи» на восточной стороне Слоун-стрит, в нескольких футах от красного такси растамана.

— Просто инстинкт, — возразил Найт, морщась от боли. От асфальта поднимался жар, и он чувствовал себя курицей в духовке.

— Ты подверг себя опасности! — холодно бросила Поттерсфилд.

— Ты же только что сказала, что я спас ему жизнь! — раздраженно заметил Найт.

— Едва не заплатив собственной! — отрезала Поттерсфилд. — С кем бы тогда осталась… — она сделала паузу, — твоя дочь? И сын?

— Не вмешивай сюда детей, Элайн. Со мной все нормально, а черное такси навернякапопало на CCTV.

В Лондоне десять тысяч уличных камер слежения, работающих круглые сутки. Их установили в 2005 году, после взрывов в метро, когда пятьдесят шесть человек погибли и семьсот получили ранения.

— Проверим, — пообещала Поттерсфилд. — Но искать в Лондоне черное такси, номер которого никто из вас не запомнил, — все равно что иголку в стоге сена.

— Нет, если сузить поиск до этой улицы и северного направления, взяв приблизительное время, когда она скрылась. Обзвоните таксопарки — я наверняка помял ей капот или радиатор.

— Ты уверен, что это была женщина? — скептически осведомилась Поттерсфилд. — Насколько мне известно, в Лондоне мало женщин-таксистов.

— Да, это была женщина, — настаивал Найт. — Шарф, темные очки. Разъяренная фурия.

Старший инспектор Скотленд-Ярда посмотрела на Лансера, которого опрашивал другой полицейский.

— И Лансер, и Маршалл — члены ЛОКОГ.

Найт кивнул:

— Я бы начал расследование с людей, имевших разногласия с оргкомитетом.

Поттерсфилд не ответила, потому что подошел Лансер, промокая вспотевший лоб носовым платком. Галстук с ослабленным узлом низко висел на шее.

— Спасибо, — сказал бывший декатлонист. — Я твой вечный должник.

— Ты сделал бы для меня то же самое, — отозвался Найт.

— Я позвоню Джеку и расскажу, как ты спас мне жизнь.

— Не надо.

— Нет, надо, — возразил Лансер и после колебания добавил: — Я хотел бы чем-то отплатить тебе.

Найт покачал головой:

— Оргкомитет — клиент «Прайвит», стало быть, ты тоже наш клиент, Майк. Услуга входит в реестр.

— Нет, ты… — Лансер, помолчав закончил: — Позволь пригласить тебя на завтрашнюю церемонию открытия.

Приглашение застало Найта врасплох. Билет на открытие Олимпиады — все равно что приглашение на свадьбу принца Уильяма и Кейт.

— Если нянька меня прикроет, так и быть, приду.

Лансер просиял:

— Утром секретарша пришлет тебе билеты и пропуск. — Он похлопал Найта по здоровому плечу, улыбнулся Поттерсфилд и отошел к ямайцу-таксисту, которого еще мурыжил дорожный патруль.

— Мне нужно официальное заявление от тебя, — напомнила Поттерсфилд.

— Ничего не буду делать, пока не поговорю с матерью.

ГЛАВА 10

Двадцатью минутами позже патрульная машина высадила Найта перед домом Аманды на Милнер-стрит в Найтсбридже. Врачи предложили обезболивающее на основе морфия, но Найт отказался. Он выбрался из такси, кряхтя и думая о красивой беременной женщине, гулявшей на закате по вересковой пустоши.

У самых дверей ему удалось прогнать воспоминание. Позвонив, Найт сразу вспомнил, что его костюм грязен и порван.

Аманда этого не одобрит, а уж…

Дверь открылась, и Гэри Босс, личный помощник Аманды, тощий человечек лет тридцати пяти, прилизанный и безукоризненно одетый, увидев Найта, заморгал за стеклами очков в черепаховой оправе и едва заметно потянул носом.

— Не знал, что у вас сегодня встреча, Питер.

— Единственному сыну не нужно записываться, чтобы повидать мать, — сказал Найт. — Особенно сегодня.

— Она очень, очень занята, — настаивал Босс. — Вам лучше…

— Дентон мертв, Гэри, — негромко сказал Найт.

— Что? — переспросил Босс и снисходительно засмеялся: — Это невозможно. Они вчера были…

— Его убили, — повторил Найт, входя. — Я приехал прямо с осмотра места преступления. Надо ей сообщить.

— Убили? — У Босса приоткрылся рот. Вдруг он зажмурил глаза, словно в ожидании боли. — Господи, Аманда будет…

— Знаю, — отозвался Найт, обходя Босса. — Где она?

— В библиотеке, выбирает ткань.

Найт вздрогнул. Мать терпеть не могла, когда ее отвлекали от подбора образчиков.

— Ничего не поделаешь. — Он пошел через холл к библиотеке, готовясь сказать матери, что она второй раз овдовела.

Когда Найту было три года, его отец Гарри погиб в нелепой аварии на заводе, оставив молодой вдове и сыну мизерную страховку. Аманда страшно переживала потерю, но заглушила горе работой. Она всегда любила шить и разбиралась в моде, поэтому благодаря страховке мужа создала компанию по выпуску одежды, назвав ее в свою честь.

«Аманда дизайнс» начиналась на кухне. Деловая женщина, Аманда воспринимала жизнь и работу как нескончаемую перебранку. Впрочем, ее воинственный стиль себя оправдал: когда Найту исполнилось пятнадцать, «Аманда дизайнс» превратилась в процветающую компанию с именем. Правда, сама Аманда забыла о счастье, постоянно требуя, чтобы окружающие работали лучше. Вскоре после окончания Найтом оксфордского колледжа Святого Креста она продала концерн за десять миллионов фунтов и тут же запустила четыре еще более успешные линии одежды.

За все это время Аманда ни разу не позволила себе влюбиться снова. У нее были друзья, партнеры и, как подозревал Найт, несколько легких увлечений, но со дня смерти мужа Аманда воздвигла вокруг своего сердца высокую стену, которую никому, кроме сына, не удавалось пробить.

Пока в ее жизни не появился Дентон Маршалл.

Они познакомились на благотворительном вечере, сбор от которого предназначался на борьбу с раком. Как любила повторять Аманда, «все произошло с первого взгляда». В один вечер ледяная бизнесвумен превратилась во влюбленную по уши школьницу. Сэр Маршалл стал ее близким другом, лучшим приятелем, источником забытого счастья.

Снова отогнав воспоминание о красивой беременной женщине, Найт постучал и вошел в библиотеку.

Элегантная женщина лет пятидесяти восьми, изящная, как балерина, красивая, как стареющая кинозвезда, держащаяся с достоинством милостивой королевы, Аманда Найт стояла над огромным столом с десятками разложенных на нем образчиков тканей.

— Гэри, — с оттенком недовольства сказала она, не поднимая головы, — я же просила меня не…

— Мама, это я.

Обернувшись, Аманда смерила его взглядом серо-стальных глаз и нахмурилась.

— Питер, разве Гэри не сказал тебе, что я выбираю… — Она остановилась, уловив что-то в лице сына, и поморщилась: — Понятно. Твои детки свели с ума очередную няньку?

— Нет, — ответил Найт. — Хотел бы я, чтобы все было так просто.

И приготовился разбить счастье матери на тысячу острых осколков.

ГЛАВА 11

Если вы хотите убивать чудовищ, научитесь думать как чудовище.

Я не знал этого взрыва фугаса, от которого моя голова треснула во второй раз, через девятнадцать лет после того как меня побили камнями.

Я уехал из Лондона, когда сорвался мой первый план, имеющий цель доказать, что я не просто иной, но бесконечно выше остальных людей.

Монстры выиграли войну против меня хитростью и вредительством, и в результате, когда в конце весны 1995 года я оказался на Балканах в составе миротворческой миссии НАТО, моя ненависть была беспредельна и безгранична.

После того, что со мной сделали, я не хотел мира.

Я хотел жестокости. Я хотел гекатомбы. Я хотел крови.

Поэтому сама судьба вмешалась в мою жизнь через пять недель моего пребывания на раздробленных войной, переходящих из рук в руки и очень взрывоопасных полях сражений Сербии, Хорватии, Боснии и Герцеговины.

В июльский день на пыльной дороге в восемнадцати милях от долины Дрины и осажденного города Сребреницы я ехал в каске и бронежилете на пассажирском сиденье камуфлированной «тойоты-лендкрузера», поглядывая в окно.

Я читал греческие мифы в подобранной где-то книге и думал, что балканские пейзажи вполне подошли бы для декорации к какому-нибудь темному, жестокому, запутанному мифу: повсюду цвели дикие розы, даже вокруг обезображенных трупов, часто попадавшихся по дороге, — то были жертвы зверств противоборствующих сторон.

Фугас взорвался совершенно неожиданно.

Я не помню звука взрыва, уничтожившего водителя, «лендкрузер» и остальных пассажиров. Но до сих пор помню запах кордита, горящего дизельного топлива и ощущение толчка, когда меня будто ударом невидимого кулака выбросило через лобовое стекло, подняв в голове электрическую бурю эпических масштабов.

На землю уже спустились сумерки, когда я очнулся со звоном в ушах, мучимый дурнотой, не понимая, где нахожусь. Помню первую мысль, что мне еще десять лет и меня оглушили камнями. Но затем круговерть в голове улеглась, и я понял, что вижу обгоревший остов «лендкрузера» с превратившимися в головешки трупами. Рядом лежали «стерлинг» и «беретта», выброшенные взрывом из автомобиля.

Было уже темно, когда мне удалось удержаться на ногах и даже идти с оружием.

Я спотыкался и падал, несколько миль пробираясь по полям и лесам, пока не дошел до безвестной деревушки к юго-западу от Сребреницы. Идя по деревенской улице с автоматом и пистолетом в руках, я расслышал сквозь звон в ушах, как впереди в темноте сердито кричат мужчины.

Их злые голоса притягивали меня, и я двинулся вперед, чувствуя, как во мне растет знакомая ненависть, иррациональное желание кого-нибудь убить.

Кого угодно.

ГЛАВА 12

Семеро мужчин-боснийцев, вооруженных одноствольными дробовиками и ржавыми винтовками, гнали перед собой трех девчонок-подростков в наручниках, словно скот на ферму.

Один из них увидел меня, закричал, и они направили свое хилое оружие на меня. По причинам, которые мне удалось осознать гораздо позже, я не открыл огонь и не убил их на месте, мужчин и девчонок.

Вместо этого я сказал им правду: что я член миссии НАТО, что мы напоролись на мину и мне надо позвонить на базу. Это их отчасти успокоило; они опустили свои пукалки, оставив мне пистолет и автомат.

Один из боснийцев на ломаном английском сказал, что я могу позвонить из полицейского участка, куда они как раз идут.

Я спросил, за что арестовали девушек, и тот, кто кое-как говорил по-английски, ответил:

— Это преступницы из сербского отряда смерти, работали на этого дьявола Младика. Люди называют их Фуриями. Эти девки убили боснийских парней. Много парней. Каждая из них это делала. Спроси старшую, она говорит по-вашему.

Фурии, подумал я с огромным интересом. Я читал о фуриях накануне в книге греческих мифов. Я пошел быстрее, чтобы рассмотреть их, особенно старшую, мрачного вида девицу с низким лбом, жесткой черной гривой волос и мертвыми темными глазами.

Фурии? Это не может быть совпадением. Когда-то меня осенило, что ненависть была дарована мне при рождении; так и теперь я сразу поверил, что девушки встретились мне не без причины.

Голова раскалывалась, но я наклонился к старшей и спросил:

— Ты военная преступница?

Она повернула ко мне свои мертвые черные глаза и ответила, словно выплюнула;

— Я не преступница, как и мои сестры. В прошлом году боснийские свиньи убили наших родителей и четверо суток насиловали меня и сестер. Будь у меня возможность, я застрелила бы каждую боснийскую свинью. Раскроила бы им черепа. Убила бы их всех, если бы могла.

Ее сестры, должно быть, понимали большую часть того, что говорила старшая, поскольку тоже обратили на меня взгляды своих мертвых глаз. Шок от взрыва, жестокая пульсирующая боль в голове, гнев, вспыхнувший, как авиационный керосин, мертвые глаза сербок, миф о фуриях — все это сложилось воедино, заставив меня почувствовать, что происходящее предопределено.

В участке боснийцы пристегнули девушек к тяжелым деревянным стульям, привинченным к полу, и заперли. Местные телефонные линии не работали, как и здешние сотовые с их примитивными вышками. Мне, впрочем, предложили подождать, пока вызовут подкрепление из миротворцев, которые увезут меня и сербок.

Когда босниец, говоривший по-английски, вышел из комнаты, я перехватил автомат поудобнее, подвинулся к старшей из девушек и спросил:

— Ты в судьбу веришь?

— Отстань.

— А в предопределение?

— Почему ты спрашиваешь?

— Твоя судьба как пленной военной преступницы — смерть, — ответил я. — Если вас изобличат в убийстве нескольких десятков невооруженных парней — это геноцид. Даже если ты с сестрами мстила за групповое изнасилование, тебя все равно повесят — таково наказание за геноцид.

Она надменно подняла голову.

— Я не боюсь умереть. Мы убивали чудовищ. Это была справедливость. Мы вернули в мир утраченное равновесие.

Чудовища и фурии, подумал я, все больше оживляясь.

— Возможно, но ты умрешь, и на этом твоя история закончится… — Я помолчал. — А если у тебя иная судьба? Может, вся твоя жизнь была подготовкой к этой минуте, к этому месту, к этой ночи, когда ваши судьбы совпали с моей?

Она в замешательстве переспросила:

— Что значит — судьбы совпали?

— Я вытащу вас отсюда, — сказал я. — Дам вам новые документы, спрячу вас, позабочусь о тебе и твоих сестрах. Я дам вам шанс выжить.

— А взамен?

Посмотрев ей в глаза, я заглянул в душу.

— Ты будешь рисковать жизнью, чтобы спасти меня, как я сейчас рискну своей, чтобы спасти вас.

Девушка искоса посмотрела на меня, повернулась к сестрам и затараторила что-то на сербском. Несколько секунд они ожесточенно спорили шепотом.

Наконец та, которая говорила по-английски, спросила:

— Ты можешь спасти нас?

Звон в голове остался, но туман рассеялся, оставив меня в состоянии почти наэлектризованной ясности. Я кивнул.

Она уставилась на меня своими мертвыми глазами.

— Тогда спаси.

В комнату вернулся босниец, говоривший по-английски.

— Какую ложь тебе рассказали эти адские отродья? — спросил он.

— Они хотят пить, — ответил я. — Просили воды. Телефонной связи по-прежнему нет?

— Пока нет, — ответил он.

— Хорошо. — Сняв автомат с предохранителя, я навел его на людей, пленивших фурий, открыл огонь и уложил всех до единого.

КНИГА ВТОРАЯ И ПУСТЬ НАЧНУТСЯ ИГРЫ!

ГЛАВА 13

Такси остановилось у сверкающего чистыми стеклами небоскреба в Сити, финансовом центре Великобритании. Питеру Найту казалось, что он еще слышит рыдания матери. Второй раз в жизни он видел ее плачущей — в первый она оплакивала нелепую гибель мужа, отца Питера.

Услышав о смерти жениха, Аманда упала на руки сына. Найт слишком хорошо понимал ее сокрушительное, безмерное отчаяние. Душе Аманды нанесли смертельную рану. Найт никому не пожелал бы испытать это, особенно родной матери. Обнимая ее в самые тяжелые минуты лишающего сил, отнимающего всякую надежду горя, он заново переживал собственную потерю, бередя незажившую рану.

В конце концов в библиотеку вошел Гэри Босс и сам чуть не заплакал при виде убитой горем Аманды. Через несколько минут Найт получил эсэмэс от Джека Моргана. Тот приказал ему срочно приехать в «Прайвит» — «Сан» обратилась в агентство с просьбой изучить письмо от неизвестного, назвавшегося убийцей сэра Маршалла. Гэри Босс обещал позаботиться об Аманде.

— Я останусь, — сказал Найт, не представляя, как оставить мать в такую минуту. — Джек поймет, я позвоню ему.

— Нет! — отрезала Аманда. — Я хочу, чтобы ты вернулся к работе, Питер. Я хочу, чтобы ты занимался тем, что у тебя лучше всего получается. Я хочу, чтобы ты нашел больного ублюдка, который сделал это с Дентоном. Я хочу, чтобы его заковали в кандалы. Я хочу, чтобы его сожгли живьем!

Поднимаясь на лифте на верхний этаж небоскреба, Найт повторял про себя эти слова. Желание найти и покарать убийцу Маршалла полностью овладело им, даже сверлящая боль в боку отошла на второй план. Так бывало, когда Найт интуитивно чувствовал — впереди крупное дело. Но сейчас трагедия коснулась его матери, и расследование стало делом чести. Что бы ни случилось, сколько бы времени ни понадобилось, Найт поклялся найти убийцу Дентона Маршалла.

Двери лифта открылись в сверхсовременную приемную «Прайвит», оснащенную по последнему слову науки и техники в области разведки, судебной медицины и криптографии. Хотя лондонское отделение испытывало острую нехватку людей, на ресепшен толпились вызванные из других стран агенты «Прайвит Интернэшнл», заехавшие, чтобы взять пропуски на Олимпиаду и получить задания.

Найт обошел толпу, мало кого узнав, миновал модель троянского коня и бюст сэра Фрэнсиса Бэкона и оказался у стены из тонированного пуленепробиваемого стекла. Заглянув в сканер сетчатки, он приложил правый указательный палец к биометрическому считывателю отпечатков. Часть стены с тихим шипением отъехала, открыв нечесаного, веснушчатого, морковно-рыжего человека со всклокоченной бородой, в широких джинсах со множеством карманов, футбольном свитере «Вест Хэм юнайтед» и черных тапочках.

— Привет, Хулиган, — через силу улыбнулся Найт.

— Что за фигня, Питер? — удивился Джереми Кроуфорд по прозвищу Хулиган, оглядывая Найта. — Орангутанга трахнул, что ли?

После трагической гибели Венди Ли на тридцатилетнего Хулигана свалилась должность начотдела по науке, технологии и судебной медицине. Едко-саркастический, яростно-независимый и ничуть не смущавшийся сквернослов, Кроуфорд был еще и необычайно умным.

Хулиган родился и вырос в Хэкни-Пик, одном из неблагополучных районов Лондона, у супругов, которые не окончили и средней школы. В девятнадцать лет он стал выпускником математического и биологического факультетов Кембриджа, а через год получил третий диплом по специальности «Судебная медицина и криминалистика» в Стаффордширском университете. Приглашенный МИ-5, Хулиган проработал там восемь лет, после чего перешел в «Прайвит», где платили вдвое больше.

Питая пламенную страсть к футболу, Хулиган брал билеты на весь сезон лондонского «Вест Хэма». Несмотря на выдающийся интеллект, в юности во время матчей он совершенно терял над собой контроль, за что и получил прозвище от братьев и сестер. Многие не стали бы афишировать подобную кличку, но Хулиган гордился своей.

— Ободрался о капот и крышу такси, но выжил, чтобы поведать об этом миру, — сказал Найт. — Письмо от убийцы принесли?

Хулиган вдруг встал и прошел куда-то мимо него.

— Как раз несут.

Найт осторожно повернулся всем телом и разглядел над головами толпившихся в холле агентов Карен Поуп, репортера «Сан». Она стояла в открытом лифте, прижимая к груди большой коричневый конверт. Неряшливый вид Хулигана привел ее в замешательство, и она не без колебания пожала протянутую руку. Кроуфорд провел Карен Поуп через приемную и представил Найту.

Поуп уже не знала, что и думать, подозрительно оглядев помятый, грязный, а местами и порванный костюм детектива.

— Мое начальство хочет, чтобы все было сделано тихо и быстро, без лишних глаз, то есть чтобы этим занимались вы один, мистер Кроуфорд.

— Зовите меня Хулиган, о’кей?

Найту Поуп показалась излишне резкой и вместе с тем настороженной, хотя он не исключал, что в критическом восприятии действительности был повинен немилосердно болевший левый бок, по которому словно молотили гребным веслом. К тому же Найт еще не вполне отошел от ужасной сцены у Аманды.

— Я расследую убийство Маршалла от имени «Прайвит» и моей матери, — сказал он.

— Почему матери? — не поняла Поуп.

Найт объяснил, но лицо журналистки по-прежнему выражало недоверие.

— А вы не предполагали, что я могу знать об этом деле побольше вашего? Что-то не припомню вашей фамилии в газете. Вы работаете в отделе городских новостей? Пописываете для криминальной хроники?

ГЛАВА 14

Это задело ее. Лицо Поуп побагровело от негодования.

— К вашему сведению, я пишу о спорте. — Она вздернула подбородок и дерзко взглянула на Найта. — И что с того?

— Я знаю об этом деле то, чего не знаете вы, — упорствовал Найт.

— Неужели? Но письмо получила я, а я предпочитаю иметь дело с мистером, э-э, Хулиганом.

Найт не успел ответить — за его спиной кто-то сказал с американским акцентом:

— Разумнее согласиться на участие Питера Найта, миз Поуп. Он наш лучший детектив.

Высокий американец, с внешностью красавца серфера, поздоровался с Поуп за руку.

— Джек Морган. Об экспертизе письма ваш редактор договаривался со мной. Я бы тоже посмотрел, если не возражаете.

— Ну ладно, — скрепя сердце согласилась Поуп. — Но с тем, что содержится в конверте, никого нельзя знакомить, пока «Сан» не напечатает статью. Договорились?

— Обещаю. — Джек улыбнулся.

Найт восхищался владельцем и основателем «Прайвит». Джек был моложе Найта и успевал больше, чем Найт. Он был умен и предан делу; его принцип — окружать себя умными и мотивированными людьми и хорошо им платить — вполне оправдывал себя. Он дорожил своими работниками. Потрясенный гибелью Картера и других членов лондонского «Прайвит», он немедленно приехал, чтобы помочь и хоть отчасти заменить выбывших из строя.

Все четверо спустились на один этаж, в лабораторию Хулигана. Джек шел рядом с Найтом, который двигался гораздо медленнее остальных.

— Ты молодцом разобрался с Лансером, — сказал он. — Спас его задницу, я имею в виду.

— Все для удовольствия клиента, — прокряхтел Найт.

— Он рассыпался в благодарностях и сказал, что я должен платить тебе больше, — сообщил Джек.

Найт не ответил. Они не обсуждали размеры зарплаты при его новых обязанностях.

Джек, видимо, помнил об этом.

— О деньгах поговорим после Игр. — Он критически посмотрел на Найта. — Ты как себя чувствуешь?

— Будто в регби сыграл. Но в целом бодрячком, — заверил его Найт, входя в ультрасовременную научную лабораторию «Прайвит».

Хулиган повел их в тамбур перед стерильной зоной, где велел облачиться в одноразовые белые комбинезоны и капюшоны. Найт застонал, но подчинился. Все прошли через шлюз в стерильную комнату. Хулиган приблизился к терминалу с электронным микроскопом и новейшим спектрографом, взял у Поуп конверт и заглянул внутрь.

— В файл положили вы или пришло в таком виде?

Через наушники, встроенные в капюшон, голоса звучали как переговоры в открытом космосе.

— Я положила, — ответила Поуп. — Сразу подумала, что надо сохранить все отпечатки.

— Умно! — сказал Хулиган, наставил на нее палец в перчатке и взглянул на Найта и Джека. — Очень умно.

Несмотря на свою неприязнь к Поуп, Найт не мог не согласиться.

— Кто прикасался к письму до того, как вы положили его в файл? — спросил он.

— Только я, — ответила журналистка, пока Хулиган вынимал письмо. — И соответственно убийца. Он представился, вы в тексте увидите. Называет себя Кроносом.

ГЛАВА 15

Через несколько секунд из открытки зазвучала заунывная мелодия флейты. У Найта, просматривавшего письмо и документы, отчего-то возникло ощущение, что убийца играет с ними.

Музыка, видимо, действовала на нервы всем — Джек резко закрыл открытку.

— Этот тип явно двинутый.

— Скорее уж хитрый как лиса, — возразила Поуп, — особенно в тех местах, где он пишет о Маршалле и Гилдере. Документы как будто подтверждают его обвинения.

— Не верю я этим документам, — сказал Найт. — Я знал Дентона Маршалла как в высшей степени честного человека, но даже если документы содержат реальные факты, ничто не может оправдать зверское убийство. У этого субъекта серьезные нарушения психики и непомерная гордыня. Его тон насмешлив. Он утверждает, что нам не остановить его и что все еще только начинается.

Джек кивнул.

— Если начал с того, что отрубил голову, значит, уже далеко зашел по улице Маньяков.

— Начнем, пожалуй. — Хулиган взглянул на музыкальную открытку. — Такие чипы есть во многих поздравительных открытках, можно узнать производителя и модель.

— А я пока перечитаю письмо, — сказал Найт.

Поуп и Джек смотрели, как Хулиган разрезает рабочие компоненты музыкальной открытки. Найт начал читать под звуки электронной флейты, которые, впрочем, скоро стихли.

Первую фразу, состоявшую из незнакомых символов и букв, писали, наверное, на греческом. Дальше шел текст на английском.

Древние Олимпийские игры осквернены коррупцией. Современные Олимпиады перестали быть прославлением богов и мужчин. Они даже не демонстрируют добрую волю. Олимпийские игры превратились в глумливый ярмарочный фарс, проводимый раз в четыре года, и сделали их такими воры, мошенники, убийцы и чудовища.

Взять хоть возвеличенного сэра Дентона Маршалла и его корпулентного партнера Ричарда Гилдера. Семь лет назад сэр Маршалл продал олимпийское движение как способ честного соревнования. Из документов, приложенных к этому письму, вы увидите — чтобы выбор пал на Лондон как на столицу Олимпиады-2012, сэр Маршалл и мистер Гилдер ловко пилили фонды своих клиентов и тайно переводили деньги на счета в иностранных банках, принадлежащие фиктивным корпорациям, в свою очередь принадлежащим членам Международного олимпийского распорядительного комитета. У Парижа, финалиста этого «забега», изначально не было шансов.

Дабы очистить Игры от скверны, сэр Маршалл должен быть умерщвлен за поругание олимпийских идеалов, и время этому пришло. Меня и Фурий остановить нельзя, мы неизмеримо выше вас. Мы видим коррупцию там, где вы слепы, мы способны разоблачать и истреблять чудовищ во благо Олимпийских игр там, где вы беспомощны.

Кронос.

ГЛАВА 16

Перечитав письмо, Найт окончательно потерял покой. В свете того, что сделал Кронос с Маршаллом, он представал рациональным безумцем, и от этого по спине бежал холодок.

В довершение всего к Найту привязалась мелодия флейты. Что за человек способен придумать подобную музыку и это письмо? Как удалось Кроносу добиться такого сочетания, вызывающего ощущение надвигающейся неотвратимой угрозы?

Или Найт принял случившееся слишком близко к сердцу?

Он взял фотоаппарат и начал снимать крупным планом письмо и приложенные документы. Подошел Джек.

— Что скажешь, Питер?

— Много шансов за то, что одна из его «сестер», Фурий, как он их называет, пыталась сегодня сбить Лансера машиной. Та баба за рулем.

— Что? — возмутилась Поуп. — Почему вы мне об этом не сказали?

— Вот, говорю, — ответил Найт. — Но на меня не ссылайтесь.

— А вот это он зря! — вдруг заорал Хулиган.

Все обернулись. Он что-то держал пинцетом.

— Что нашел? — спросил Джек.

— Волос! — торжествующе воскликнул Хулиган. — В клее на клапане конверта.

— ДНК, да? — возбужденно заговорила Поуп. — Теперь можно найти человека?

— Попробуем.

— И сколько это займет времени?

— Полный рекомбинантный анализ — день или около того.

Поуп покачала головой:

— Вы не можете держать улики так долго. Мой редактор высказался четко: мы обязаны передать письмо Скотленд-Ярду до публикации статьи.

— Хулиган возьмет образец и передаст им остальное, — пообещал Джек.

Найт пошел к двери.

— Куда это вы? — требовательно спросила Поуп.

— Думаю, первое предложение на греческом или даже древнегреческом, — ответил Найт, — поэтому хочу позвонить Джеймсу Дерингу, который ведет «Секреты прошлого» по «Скай-нетворк», и попросить перевести.

— Я знаю его, — фыркнула Поуп. — Трепливый дурак, возомнивший себя Индианой Джонсом.

— Этот трепливый дурак, как вы выразились, получил в Оксфорде докторскую степень по антропологии и археологии, — отпарировал Хулиган, — и курирует отдел античной Греции в Британском музее. — Он взглянул на Найта. — Деринг стопроцентно знает, что здесь написано, Питер, и подскажет что-нибудь дельное о Кроносе и Фуриях. Это ты хорошо придумал.

Сквозь пластиковый щиток капюшона Найт видел, как поморщилась журналистка, будто отпив уксуса.

— А потом? — требовательно осведомилась она.

— Поеду к Гилдеру.

— К партнеру Маршалла? — воскликнула Поуп. — Тогда я с вами.

— Нет! — отрезал Найт. — Я работаю один.

— Но я клиент, — настаивала она, глядя на Джека. — Я имею право падать на хвост!

Джек колебался. Найт знал, как нелегко приходится владельцу «Прайвит интернэшнл». Он потерял пятерых лучших агентов в странной авиакатастрофе, причем все, как нарочно, курировали участие «Прайвит» в обеспечении безопасности Олимпиады. А теперь еще смерть сэра Маршалла и этот чокнутый Кронос.

Зная, что пожалеет об этом, Найт сказал:

— Особого вреда не вижу… Ладно, на этот раз я изменю своим правилам. Пускай… падает на хвост.

— Спасибо, Питер, — устало улыбнулся американец. — За это я тоже твой должник.

ГЛАВА 17

Глухой ночью 1995 года, спустя сорок восемь часов после того как я уложил семерых боснийцев, смуглый тип с бегающими глазками, от которого пахло табаком и гвоздикой, открыл дверь похожей на лачугу мастерской в изуродованном войной пригороде Сараево.

Он тоже был чудовищем, наживавшимся на войне и политической нестабильности, существом теней, меняющим имена и верность своей стране, как змея кожу.

Я знал о существовании спеца по подделке документов от коллеги-миротворца, влюбившегося в местную девицу, у которой не было международного паспорта.

— Как мы вчера договорились, — сказал «маклер», когда я и сербки вошли в мастерскую. — Шесть тысяч за троих плюс тысячу за срочность.

Я кивнул и подал ему конверт. Он сосчитал деньги и принес мне похожий конверт с тремя фальшивыми паспортами — немецким, польским и словенским.

Я с удовольствием полистал паспорта, гордясь новыми именами и биографиями, которые выбрал для девушек. Старшую теперь звали Марта, среднюю — Тиган, а младшую — Петра. Я улыбнулся, думая, что с новыми стрижками и цветом волос никто не узнает в них сестер-сербок, прозванных боснийскими крестьянами Фуриями.

— Отличная работа, — сказал я мошеннику и убрал паспорта в карман. — Где мой автомат?

Я оставлял «стерлинг» в качестве залога, когда заказал паспорта.

— Конечно-конечно, — засуетился «маклер». — Я как раз о нем подумал.

Мошенник отпер вертикальный сейф, достал автомат и, резко повернувшись, навел его на нас.

— На колени! — зарычал он. — Я читал о массовом убийстве в полицейском участке у Сребреницы и о трех молодых сербках, разыскиваемых за военные преступления. Пишут, за них награда объявлена. Солидная.

— Ах ты, хорек! — усмехнулся я, удерживая его внимание на себе и медленно опускаясь на колени. — Мы тебе деньги платим, а ты и нас продать хочешь?

Он ухмыльнулся:

— А чего ж выгоду-то упускать?

Девятимиллиметровая пуля из пистолета с глушителем взыкнула у меня над головой и попала «маклеру» точно между глаз. Он повалился навзничь на свой стол, раскинув руки и выронив автомат. Я подобрал «стерлинг» и повернулся к Марте. У нее появилась круглая дырка в правом кармане куртки.

Я впервые увидел, как ожили глаза Марты. Они остались стеклянными, но в них появилось хмельное упоение, которое я понимал и разделял. Я убил ради нее. Теперь она убила ради меня. Наши судьбы не только сплелись воедино, мы отведали одного отравленного экстракта, который бродит и дистиллируется в бойцах элитных военных подразделений после каждого удачного задания, дурманящего нектара высших существ, властных над жизнью и смертью.

Однако, выходя из сарая «маклера», я впервые осознал, что прошло больше двух дней с тех пор, как взрывом меня выбросило из «лендкрузера». Как сказал наш мошенник, за Фуриями охотятся.

Наверняка уже нашли сгоревшую машину, в которой мы ехали. Кто-то подсчитал обугленные тела и сообразил, что не хватает меня.

А это означало, что меня тоже ищут.

«Ну и пусть найдут рано или поздно», — решил я.

ГЛАВА 18

В двадцать минут четвертого Поуп и Найт поднимались по гранитным ступеням в почтенный Британский музей. Найт едва сдерживал ярость. Он предпочитал работать один, в тишине, чтобы лишний раз все обдумать.

Поуп, как нарочно, трещала без умолку с самого «Прайвит», вывалив массу ненужной информации, включая историю своей карьеры, подлеца Лестера, с которым встречалась в Манчестере, а также то, как сложно быть единственной женщиной в отделе спортивных новостей.

— Представляю, — процедил Найт, размышляя, мог ли он как-то отказаться от общества журналистки, не вызвав недовольства Джека.

Они подошли к столу информации. Найт предъявил удостоверение, сказав, что из «Прайвит» должны были позвонить и договориться о небольшом интервью с доктором Джеймсом Дерингом.

Пожилая женщина с раздражением напомнила о занятости куратора, чья выставка открывается через три часа, но все-таки объяснила, как его найти.

Они поднялись на верхний этаж и долго петляли, пробираясь в глубину огромного здания. Наконец они подошли к арке, над которой висел огромный баннер: «Античные Олимпийские игры: артефакты и радикальная ретроспектива».

Перед темно-красной портьерой стояли два охранника. В зале накрывали столы и устанавливали бар, готовясь к приему по случаю открытия выставки. Найт показал свой значок «Прайвит» и спросил Деринга.

— Доктор Деринг ушел… — начал охранник.

— Да, пообедать, но я уже вернулся, Карл, — нетерпеливо перебил его мужской голос из коридора. — Что происходит? Кто эти люди? Я же четко сказал — до семи часов никого не пускать!

Найт обернулся и увидел знакомого ему красивого, крупного человека в шортах-хаки, сандалиях и рубашке-сафари. В такт шагам за спиной подпрыгивал понитейл. В руке мужчина держал айпад. Быстрые глаза подмечали все вокруг.

Найт много раз видел Джеймса Деринга по телевизору. По какой-то непонятной причине его трехлетний сын Люк обожал смотреть «Тайны прошлого», хотя Найт подозревал, что дело в мелодраматической музыке, сопровождавшей передачу.

— Мои дети — ваши большие поклонники, — начал он, протягивая руку. — Питер Найт, из «Прайвит». Вам звонили по поводу меня…

— А я Карен Поуп, журналистка из «Сан».

Деринг мельком взглянул на нее и сказал:

— Я уже пригласил представителя «Сан» на открытие. Чем могу помочь «Прайвит», мистер Найт?

— Мы с мисс Поуп сейчас работаем вместе, — пояснил Найт. — Убили сэра Дентона Маршалла.

Телеведущий побледнел и растерянно заморгал.

— Убили? Боже, какая трагедия, он же… — Деринг показал на бордовые портьеры, закрывавшие арку. — Без финансовой поддержки Дентона выставки не было бы. Такой щедрый, добрый человек…

На глазах Деринга выступили слезы, одна капля скатилась по щеке.

— Я собирался публично поблагодарить его на сегодняшнем приеме… Кто его убил? За что?

— Убийца называет себя Кроносом, — сообщила Поуп. — Он прислал мне письмо, там есть строки на древнегреческом. Мы надеялись, что вы сможете перевести.

Деринг взглянул на часы и кивнул:

— Могу уделить вам пятнадцать минут. Простите, но…

— Выставка, — перебила его Поуп. — Мы понимаем. Пятнадцать минут — это очень щедро с вашей стороны.

— Тогда пойдемте со мной.

Куратор музея провел их за портьеры к удивительной выставке, рассказывавшей о древних Олимпийских играх и сравнивавшей их с современным воплощением. Экспозицию открывала огромная панорамная аэрофотография развалин греческой Олимпии, где в античную эпоху проводились олимпиады.

Пока Поуп показывала Дерингу копию письма Кроноса, Найт рассматривал фотографию Олимпии и пояснительные чертежи, что и где в этих руинах находилось.

Окруженный оливковыми рощами, возвышался Альтис, огромное святилище Зевса, самого могущественного из греческих богов. На священном месте находились храмы, где во время Игр совершали ритуалы и приносили жертвы. Судя по фотографии, вся Олимпия, включая стадион, была священным местом поклонения.

Более тысячи лет в годины мира и войн греки собирались в Олимпии и устраивали праздник в честь Зевса, состязаясь в Играх. Тогда не существовало бронзовых, серебряных и золотых медалей: венка из ветвей дикой оливы было достаточно, чтобы победитель, его семья и родной город снискали бессмертие.

Дальше рассказывалось об отличиях древних и современных Олимпиад. Найта выставка поразила и вызвала у него большой интерес, но у витрин, где наглядно была показана разница между старым и новым, ему показалось, что в древности Игры были куда лучше.

Он не отходил от экспозиции, пока с другого конца зала его не позвала Поуп:

— Найт, вам стоит послушать.

ГЛАВА 19

Стоя перед витриной с дисками, копьями и терракотовыми вазами, расписанными сценами соревнований атлетов, доктор Деринг показал на первое предложение текста письма.

— Это действительно древнегреческий. Тут сказано: «Жители Олимпии, ваша жизнь в руках богов». Фраза из греческой мифологии, означающая, что судьбой смертных управляют боги. Ее произносили, если смертный совершал неправедное деяние, достаточно серьезное, чтобы разгневать обитателей Олимпа. Хотя… знаете, кого об этом лучше спросить?

— Кого? — поинтересовался Найт.

— Селену Даррел, профессора античной литературы в Кингс-колледже. Эксцентричная, с блестящим умом, раньше работала в составе миссии НАТО на Балканах — там я с ней и познакомился. Обязательно съездите к Фаррел. Очень свободомыслящая дама.

Записав имя, Поуп осведомилась:

— А кто такой Кронос?

Куратор музея взял свой айпад и начал печатать, говоря:

— Титан, один из богов, правивших миром до олимпийцев. Селена Фаррел и это вам лучше объяснит. Скажу только, что Кронос был богом времени, сыном Геи и Урана, древних правителей земли и неба.

Деринг добавил, что по настоянию разгневанной матери Кронос восстал против своего отца и оскопил его серпом.

Длинным изогнутым лезвием, подумал Найт. Не так ли Элайн описывала орудие убийства?

— Согласно мифу, капли крови отца Кроноса упали в море и превратились в трех фурий, — продолжал Деринг. — Они были сводными сестрами, духами мщения, как сказано в этом письме, с волосами-змеями, как у Медузы. Кронос женился на Немезиде и стал отцом двенадцати богов, которых мы знаем как олимпийцев. Когда его жена была беременна двенадцатым ребенком, другие дети Кроноса вступили в заговор, намереваясь свергнуть своего отца, как он когда-то сверг их деда. Однако Кронос узнал об их предательстве… — И тут телезвезда растерянно замолчала.

— И что? — нетерпеливо спросила Поуп.

Деринг сморщился, словно почуяв что-то нечистое.

— Кронос поступил жестоко, узнав о том, что детки объединились против него.

— А именно? — спросил Найт.

Куратор повернул к ним свой айпад. На экране была темная, мрачная картина — всклокоченный бородатый полуобнаженный гигант пожирает руку маленького окровавленного человека. Головы и второй руки у фигурки уже не было.

— Это картина испанца Гойи, — объяснил Деринг. — Называется «Сатурн, пожирающий своих детей». Сатурном римляне называли Кроноса.

Найт с отвращением отшатнулся. Поуп сказала:

— Не понимаю.

— В римских и греческих мифах Кронос послал фурий, чтобы схватить мятежных олимпийцев, — сказал куратор. — И когда этих взрослых детей привели к отцу, он пожрал их одного за другим.

ГЛАВА 20

— Пожрал? — Поуп брезгливо выпятила губу.

Найт взглянул на картину, вспомнил своих детей на игровой площадке, и его слегка замутило.

— Таков миф, уж не взыщите, — отозвался Деринг.

Куратор музея объяснил, что Немезида возненавидела мужа за съеденных детей и поклялась, что двенадцатый, еще не родившийся ребенок не разделит судьбу своих братьев. Немезида скрылась, чтобы родить сына, которого назвала Зевсом. Она спасла Зевса, спрятав его сразу после рождения. Затем напоила Кроноса допьяна и дала ему камень, завернутый в детские пеленки. Кронос съел камень вместо новорожденного сына.

— Гораздо позже, — продолжал Деринг, — Зевс восстал, пленил Кроноса, заставил его отрыгнуть обратно всех проглоченных олимпийцев и низверг своего отца вместе с фуриями в самую темную, бездонную пропасть Тартара. В общем, как-то так. Спросите Фаррел.

— Ладно, — согласился Найт, не зная, поможет ему эта информация и не ложный ли след это письмо. — Доктор, вам нравятся современные Олимпийские игры?

Деринг нахмурился.

— А что?

— Судя по вашей экспозиции, вы питаете больше симпатии к олимпиадам древности.

— Я считаю, что информация изложена совершенно беспристрастно. Соглашусь, однако, что сутью древних Игр были честь и стремление к превосходству ради прославления греческой религии, тогда как современные Игры слишком зависят от корпораций и денег. Даже эта выставка организована на средства частных меценатов.

— Значит, вы в какой-то мере согласны с Кроносом? — спросила Поуп.

Голос куратора дрогнул:

— Возможно, изначальные идеи Олимпийских игр утрачены, но мне претит убийство людей ради «очищения Игр». А теперь, извините, я должен закончить подготовку и переодеться к приему.

ГЛАВА 21

Через несколько часов после того как Марта убила «маклера», мы вчетвером сидели в номере гостиницы без звезд в пригороде западного Сараево. Я отдал сестрам конверты с паспортами и достаточной для отъезда суммой.

— Добирайтесь до вокзала на разных такси или автобусах. Затем, следуя разными маршрутами, найдите адрес, который я поставил вам в паспортах. В переулке за домом по этому адресу увидите низкую кирпичную стену. Под третьим кирпичом слева возьмете ключ. Купите еды, входите в дом и тихо ждите, пока я не приеду. Не выходите без крайней необходимости. Не привлекайте к себе внимания. Ждите.

Марта перевела мои слова сестрам и спросила:

— Когда ты приедешь?

— Через несколько дней. Не больше недели, по моим расчетам.

Она кивнула:

— Мы дождемся тебя.

Я поверил ей. В конце концов, куда ей с сестрами деваться? Теперь у нас одна судьба. Чувствуя себя, как никогда, творцом своей судьбы, я оставил сербок и вышел на улицу, грязную и мрачную, выпачкал мою окровавленную, рваную одежду, а пистолет и автомат вытер и бросил в реку.

За час до рассвета я подошел к металлическим воротам гарнизона НАТО, притворяясь не вполне адекватным. Я отсутствовал уже двое с половиной суток.

Командиру и врачам я изложил смутные воспоминания о фугасе, уничтожившем «лендкрузер», и добавил, что блуждал много часов, спал в лесу, а утром снова начал бродить и только к вечеру вспомнил, кто я и откуда. До гарнизона дошел, с трудом припоминая дорогу, как пьяница, бредущий домой.

На осмотре врачи обнаружили у меня трещину в черепе — второй раз в жизни. Через два дня меня вывезли на медицинском самолете в Англию. Кронос летелдомой к своим Фуриям.

ГЛАВА 22

Без пяти четыре Найт вышел из «Олдвич, 1», пятизвездочного отеля-бутика в фешенебельно-театральном Уэст-Энде. Поуп ждала на тротуаре, с интересом уставившись в экран блэкберри.

— Его секретарша не переносила встречу с вами. По словам швейцара, он часто заглядывает сюда на коктейль, но сегодня еще не приходил. — Найт имел в виду Ричарда Гилдера, давнего финансового партнера сэра Маршалла. — Пойдемте, подождем внутри.

Поуп покачала головой и показала на длинное здание в эдвардианском стиле, вытянувшееся вдоль Стрэнда.

— Это же Кингс-колледж, где работает Селена Фаррел, знаток древнегреческого, как уверял этот недоделанный Индиана Джонс! Я о ней почитала кое-что. Она написала что-то большое о древнегреческом трагике Эсхиле и его пьесе «Эвмениды», это второе название фурий. Можно сходить поболтать с Фаррел, а потом вернуться поискать Гилдера.

Найт поморщился.

— Честно говоря, не понимаю, чем изучение мифов о Кроносе и фуриях поможет в расследовании убийства Маршалла.

— Тогда я знаю больше вашего. — Поуп высокомерно помахала блэкберри у него перед носом. — Оказывается, Фаррел боролась против проведения Игр в Лондоне не на жизнь, а на смерть. Она подала в суд, чтобы остановить подготовку, оспаривала резервирование земли для государственных нужд, когда часть района старых доков на востоке города отвели под Олимпийский парк.

Чувствуя, как у него забилось сердце, Найт направился к колледжу.

— Дентон запустил и вел проект освоения этой территории. Фаррел наверняка ненавидела его. Может, настолько сильно, чтобы отрезать голову, — добавила Поуп, стараясь не отставать.

Сотовый Найта зажужжал — пришло сообщение от Хулигана.

«Первые результаты теста ДНК: волос женский».

ГЛАВА 23

Селену Фаррел они нашли в кабинете. Профессору, крупной женщине с пышной грудью, оказалось чуть за сорок. Одета она была безвкусно, в стиле «детей Земли»: мешковатое выцветшее платье «под селянку», овальные черные очки, никакого макияжа, грубые сабо, а на голове тюрбан из шарфа, скрепленного двумя деревянными шпильками.

Внимание Найта привлекла родинка на правой щеке внизу. Родинкой профессор напоминала молодую Элизабет Тейлор, и Найт подумал, что в иной обстановке и в другой одежде Фаррел может быть очень привлекательной.

Пока доктор Фаррел изучала его удостоверение, Найт рассматривал фотографии на стенах: Фаррел занимается альпинизмом в Шотландии, стоит на краю каких-то греческих развалин, а вот юная Фаррел в темных очках, брюках-хаки и в рубашке позирует с автоматом на фоне белого фургона с надписью «НАТО».

— О’кей, — сказала профессор, возвращая документ. — Что вы хотите обсудить?

— Сэра Дентона Маршалла, члена Олимпийского оргкомитета, — объяснил Найт, наблюдая за ее реакцией.

Фаррел напряглась, презрительно скривив губы.

— А что тут обсуждать?

— Его убили, — сказала Поуп. — Обезглавили.

— Обезглавили?! Какой ужас! Я не любила его, но это… варварство.

— Сэр Маршалл забрал ваш дом и землю, — напомнил Найт.

Фаррел снова стала жесткой.

— Забрал, и я ненавидела его за это. Его и всех, кто нагрел на этом руки под предлогом Олимпиады. Но я не убивала его. Я противница насилия.

Найт покосился на фотографию Фаррел с автоматом, но решил не дразнить гусей и спросил:

— Что вы делали вчера вечером примерно в десять сорок пять?

Профессор античной литературы отклонилась на стуле и, сняв очки, строго посмотрела на Найта красивыми сапфирово-синими глазами.

— Я могу отчитаться хоть за всю неделю, но не стану, если в этом не возникнет необходимости. Предпочитаю сохранять свою личную жизнь в тайне.

— Тогда расскажите нам о Кроносе, — попросила Поуп.

Профессор чуть откинула голову:

— Вы имеете в виду титана?

— Да.

Фаррел пожала плечами.

— Кроноса упоминает Эсхил, особенно часто в третьей драме из цикла об Орестее, «Эвменидах». Это три мстительные фурии, рожденные из крови отца Кроноса. А почему вы спрашиваете? Кронос не очень значительная фигура в греческой мифологии.

Поуп взглянула на Найта. Тот кивнул. Журналистка вынула сотовый и несколько секунд что-то в нем нажимала, говоря Фаррел:

— Я получила сегодня пакет от неизвестного, называющего себя Кроносом. Он взял на себя убийство сэра Маршалла. Там было письмо и вот это. Конечно, перезапись, качество так себе, но…

Журналистка полезла в сумку за копией письма, когда в кабинете зазвучала странная, бередящая душу флейта.

Профессор античной литературы замерла на месте после первых нот.

Мелодия звучала, а Фаррел, неотрывно глядя на сотовый, пришла в страшное волнение. Она дико огляделась, словно в кабинете вдруг появились осы, и судорожно подняла руки, собираясь зажать уши. При этом она задела шпильки, и они попадали на пол. Тюрбан из шарфа начал разматываться.

Фаррел в панике прижала шарф к голове, вскочила и кинулась к двери, выкрикнув срывающимся голосом:

— Господи, да выключите же это! У меня мигрень начнется! Меня стошнит сейчас!

Найт кинулся из кабинета вслед за Фаррел, которая пулеметной очередью простучала сабо по коридору и скрылась за дверью женского туалета.

— Какая неадекватная реакция, — сказала Поуп, выйдя за Найтом.

— Угу, — буркнул Найт и пошел обратно в кабинет, на ходу доставая маленький пакет-зиплок.

Вывернутым наизнанку пакетом он поднял одну из шпилек, выпавшую при бегстве Фаррел, как бы протер каждую шпильку пакетом и снова бросил их на стол.

— Что вы делаете? — шепотом спросила Поуп.

Найт закрыл полоску на пакете:

— Хулиган пишет, что волосок с конверта принадлежит женщине…

В коридоре послышались шаги. Найт поспешно сунул пакетик в нагрудный карман и сел. Поуп стояла, глядя на дверь. Через секунду в проеме появилась женщина намного моложе Фаррел, но так же безвкусно одетая.

— Извините. Я Нина Лэнгор, аспирантка профессора Фаррел.

— Она заболела? — спросила Поуп.

— У нее разыгралась мигрень, и она отправилась домой. Просила передать, что если вы позвоните ей в понедельник или вторник, она объяснит.

— Что объяснит? — спросил Найт.

— Клянусь, понятия не имею, — растерянно ответила Лэнгор. — Я никогда не видела ее такой.

ГЛАВА 24

Через десять минут Найт вслед за журналисткой поднялся к «Олдвич, 1» и вопросительно взглянул на швейцара. Тот кивнул. Найт сунул швейцару десятку и пошел за Поуп в бар, откуда доносились оживленные голоса.

— Музыка пробила Фаррел, — заключила девушка. — Она ее уже где-то слышала.

— Согласен. Она готова была бежать куда глаза глядят.

— Может, она и есть Кронос? — спросила Поуп.

— Воспользовалась этим именем, чтобы мы подумали, будто Кронос мужчина? Не исключено.

Они вошли в легендарный «Лобби-бар» — треугольной формы, с высоким сводчатым потолком, полом бледного мрамора, стеклянными стенами и прекрасной мебелью, уютно составленной группами.

Если в баре соседнего «Савоя» царил гламур, то «Лобби-бар» был заведением денег. Олдвич-стрит, находящаяся недалеко от Сити, впитала достаточно корпоративного лоска, чтобы «Олдвич, 1» стал магнитом для жаждущих банкиров, раскрасневшихся трейдеров и спешащих отметить сделку дельцов.

Клиентов в баре оказалось не менее пятидесяти, но Найт сразу заметил Ричарда Гилдера: крупный, с серебристым ежиком волос, похожий на вепря, он сидел в баре один, ссутулившись и опустив голову.

— Сначала с ним поговорю я, — сказал Найт.

— Почему? — возмутилась Поуп. — Потому что я женщина?

— А со сколькими коррумпированными магнатами вам удалось поболтать на спортплощадке? — холодно осведомился Найт.

Журналистка с преувеличенной галантностью уступила ему дорогу.

Деловой партнер сэра Маршалла будто смотрел в пропасть, стоя на краю. Налитый на два пальца чистый скотч маленьким водоворотом крутился в хрустальном тумблере. Слева от Гилдера стоял пустой барный стул. Найт сделал вид, будто хочет присесть.

Путь ему заступил возникший из ниоткуда горилла в темном, как у Гилдера, костюме.

— Мистер Гилдер желает побыть один, — сказал он с отчетливым бруклинским акцентом.

Найт показал удостоверение. Телохранитель Гилдера пожал плечами и показал свое. Джо Масколо, нью-йоркское отделение «Прайвит».

— Приехали помочь на Олимпиаде? — спросил Найт.

Масколо кивнул:

— Джек вызвал.

— Значит, мне можно поговорить?..

Агент нью-йоркского «Прайвит» покачал головой:

— Человек хочет побыть один.

Найт сказал громче, чтобы услышал Гилдер:

— Мистер Гилдер, сочувствую вашей потере. Я Питер Найт, тоже из «Прайвит», веду расследование для Олимпийского оргкомитета и моей матери, Аманды Найт.

Масколо пришел в ярость, видя, что Найт пытается добиться своего, пренебрегая его запретом.

Но Гилдер напрягся, повернулся на стуле и посмотрел на Найта.

— Аманда… Боже мой, это же… — Он потряс головой и вытер слезы. — Пожалуйста, Найт, послушайте Джо. Я не в состоянии сейчас говорить о Дентоне. Я пришел сюда скорбеть по нему. Один. Как, думаю, горюет сейчас и ваша матушка.

— Прошу вас, сэр, — снова начал Найт. — Детективы Скотленд-Ярда…

— Уже говорили с ним утром! — зарычал Масколо. — Позвони в офис, назначь встречу и оставь человека в покое хоть на вечер!

Из глаз Масколо, казалось, выглянул весь нью-йоркский «Прайвит». Гилдер отвернулся к стойке, и Найт уже решил оставить его в покое до утра, но тут вмешалась Поуп:

— Я из «Сан», мистер Гилдер. Мы получили письмо от убийцы сэра Маршалла. Он пишет о вашей фирме и называет убийство вашего делового партнера наказанием за незаконные операции, к которым вы с Маршаллом якобы причастны.

Гилдер обернулся, вне себя от гнева:

— Да как вы смеете?! Дентон Маршалл был чист, как стекло! Сколько я его знаю, он никогда не связывался ни с чем незаконным, и я тоже. Что бы ни говорилось в этом письме, все это ложь!

Поуп протянула ксерокопии финансовых документов, присланных Кроносом.

— Убийца сэра Маршалла утверждает, что это взято из приватных документов «Маршалл и Гилдер». Иными словами, это ваша тайная бухгалтерия.

Гилдер взглянул на страницы, но не взял их, словно не имел времени рассматривать столь абсурдные обвинения.

— В «Маршалл и Гилдер» не ведут и никогда не вели тайную бухгалтерию.

— Неужели? — не выдержал Найт. — Даже в отношении валютных транзакций со счетов наиболее состоятельных клиентов?

Руководитель хеджевого фонда ничего не ответил, но Найт мог поклясться, что нездоровый, пятнами, румянец чуть побледнел на его щеках.

Поуп продолжала:

— Согласно этим документам, вы и сэр Маршалл прикарманивали долю цента с каждого британского фунта, доллара и любой валюты, проходившей через ваш отдел торговых операций. Это может показаться мелочью, но когда речь идет о миллионах фунтов в год, доли цента складываются в кругленькую сумму.

Бывший партнер Маршалла поставил скотч на стойку, стараясь казаться спокойным, но Найт заметил, что лежащая на колене рука Гилдера дрожит крупной дрожью.

— Все это заявляет убийца моего лучшего друга?

— Нет, — ответил Найт. — Он пишет, что деньги переводились на офшорные счета и в конце концов перечислялись членам комитета, выбиравшим в 2007 году место проведения следующей Олимпиады. Кронос утверждает, что ваш партнер подкупил организаторов тендера и обманом добился проведения Игр в Лондоне.

Серьезность обвинения, казалось, смутила Гилдера. Он смешался и стал вдруг осторожным, словно спохватившись, что слишком пьян для такого разговора.

— Нет, — сказал он, — это не так… Джо, пожалуйста, пусть они уйдут.

Масколо, еле сдерживаясь, раздельно произнес:

— Оставьте его до завтра. Позвоните Джеку, он вам то же самое скажет.

Не успел Найт ответить, как раздался тонкий короткий звон и звук брызнувших осколков, словно разлетелся тонкий хрустальный бокал. Пуля, выпущенная через окно, вдребезги разнесла огромное зеркало над баром, чудом не задев Гилдера.

Найт и Масколо мгновенно поняли, что произошло.

— Пригнитесь! — закричали они, выхватывая пистолеты и оглядывая окна в поисках стрелявшего.

Но они опоздали. Второй выстрел был сделан через другое стекло. Пуля вошла Гилдеру в солнечное сплетение с глухим звуком, будто взбивали подушку.

Ярко-алая кровь расцвела на белоснежной крахмальной рубашке, и руководитель хеджевого фонда рухнул ничком на бледный мрамор пола, задев ведерко с шампанским.

ГЛАВА 25

Странная тишина повисла в легендарном «Лобби-баре». Стрелок, проворная тень в черных мотоциклетных крагах и шлеме со щитком, метнулся вниз с наружного подоконника.

— Вызовите «скорую»! — закричала Поуп. — Его ранили!

Бар взорвался криками. Джо Масколо перепрыгнул через своего распростертого клиента и ринулся вперед, не обращая внимания на крики посетителей, нырявших под скатерти.

Найт на шаг отстал от своего нью-йоркского собрата, который, перемахнув стеклянный коктейльный столик, прыгнул на спинку серого плюшевого дивана у стены. Поместившись рядом с Масколо, Найт с удивлением увидел, что американец вооружен.

Законы о ношении оружия в Великобритании очень суровы. Найту пришлось два года попрыгать через обручи, прежде чем он получил разрешение на пистолет.

Не успел он толком подумать об этом, как Масколо выстрелил в окно. Звук выстрела показался пушечным грохотом в мраморно-хрустальном зале. В баре началась паника. Стрелок уже добежал до середины тупиковой Хардин-стрит. Лица не было видно, но движения выдавали женщину. Когда Масколо выстрелил, она извернулась и выстрелила в падении. Профессионал высшего класса.

Выстрел опередил Масколо и Найта. Пуля пробила ньюйоркцу горло. Мертвый Масколо тяжело рухнул с диванной спинки на кофейный столик, разлетевшийся вдребезги.

Теперь стрелявшая целилась в Найта. Молниеносно присев, он выставил пистолет над подоконником и выстрелил. Выждав секунду, он осторожно приподнялся, и тут же две пули разнесли стекло в раме чуть выше его головы.

На Найта посыпался стеклянный дождь. Вспомнив своих детей, Найт замешкался с ответным выстрелом — и услышал визг шин.

Он вскочил. Черный мотоцикл — задняя покрышка дымилась, оставляя резиновый след, — стремительно уносил убийцу прочь. В конце улицы она свернула на Кроуфорд-стрит и скрылась прежде, чем Найт успел выстрелить.

Выругавшись, он обернулся и на миг застыл при виде мертвого Масколо, но тут же в уши ворвался крик Поуп:

— Гилдер жив, Найт! Где «скорая»?

Найт соскочил с дивана и пробился сквозь кричащую толпу к скорчившемуся Ричарду Гилдеру. Поуп стояла возле него на коленях в луже шампанского, крови, льда и стеклянных осколков.

Финансист хватал воздух ртом и прижимал руку к подреберью. Пятно крови на рубашке стало темнее и больше.

Секунду Найту казалось — дежа-вю, пятно крови, расплывающееся по простыне, но он отогнал видение и присел рядом с Поуп.

— Сказали, «скорая» уже едет. — В голосе журналистки звучало отчаяние. — Я не знаю, что делать! Здесь никто не знает…

Найт сорвал свой пиджак, оттолкнул руки Гилдера и прижал свернутый пиджак к его груди. Партнер Маршалла смотрел на Найта, словно тот был последним человеком, кого он видит в жизни, и пытался что-то сказать.

— Потерпите, мистер Гилдер, — остановил его Найт. — Помощь сейчас будет.

— Нет, — тихо промолвил Гилдер. — Слушайте…

Найт нагнулся к самому лицу финансиста и выслушал тайну, пересказанную хриплым шепотом до того, как в бар вбежали врачи. Когда Гилдер договорил, у него будто иссякли силы.

Кровь потекла у него изо рта, глаза остановились, и он весь стал вялым, как рука спящей женщины, соскользнувшая с края кровати.

ГЛАВА 26

Найт стоял на улице. Хорошо одетые люди обходили его, спеша в рестораны и театры, а он все смотрел на удалявшуюся «скорую» с включенной сиреной, увозящую Гилдера и Масколо в ближайшую больницу.

Почти три года назад Найт так же стоял на тротуаре поздней ночью, глядя, как уносится прочь другая «скорая», и сирена постепенно затихает вдали, крича на весь мир о несчастье, с которым он до сих пор не смирился.

— Найт! — окликнула его Поуп, подойдя сзади.

Он моргнул, заметил резко тормозящие даблдекеры, сигналящие такси и множество людей, спешащих домой, и почувствовал себя одиноким среди толпы, почти так же, как той давней ночью.

«А Лондон живет себе, будто ничего не случилось», — подумал Найт без тени осуждения. Лондон всегда будет жить по заведенному порядку, который не пошатнут трагедии и смерти, кто бы ни стал их жертвой: коррумпированный руководитель хеджевого фонда, телохранитель или молодая женщина.

Кто-то щелкнул пальцами прямо у него перед носом. Он вздрогнул. Поуп раздраженно смотрела на него.

— Земля вызывает Найта, прием?

— В чем дело? — взорвался он.

— Я спросила, как вы считаете, Гилдер выживет?

Найт покачал головой:

— Нет. Я почувствовал, как отлетела его душа.

Журналистка скептически посмотрела на него.

— Что значит — почувствовали?

Найт провел языком по нижней губе изнутри.

— Второй раз в жизни у меня на руках умер человек, Поуп. В первый раз я тоже это почувствовал. «Скорая» может не торопиться — Гилдер мертв, как Масколо.

Журналистка сникла. После неловкой паузы она сказала:

— Я, пожалуй, поеду в редакцию. Мне к девяти статью сдавать.

— Знаете что? Упомяните, что Гилдер перед смертью признался в валютных махинациях.

— Признался? — переспросила Поуп, роясь в кармане в поисках записной книжки. — Что он сказал, дословно?

— Сказал, что аферу организовал он один, и деньги шли не Олимпийскому комитету, от которого зависел выбор земельного участка, а на его собственные офшорные счета. Сэр Маршалл был невиновен. Он пал жертвой мошеннических схем Гилдера.

Поуп перестала записывать и скептически произнесла:

— Не верю. Он прикрывает Маршалла.

— Это были его последние слова! — отрезал Найт. — Я верю ему!

— Вы лицо заинтересованное — это обеляет жениха вашей матери.

— В общем, Гилдер так сказал, и прошу вас упомянуть об этом в статье.

— Ладно, пусть говорят факты, — пожала плечами журналистка, — включая те, которые, как вы утверждаете, вам рассказал Гилдер. — Поуп взглянула на часы: — Все, я побежала.

— Не получится, придется задержаться, — сказал Найт, вдруг ощутив страшную усталость. — Скотленд-Ярд захочет с нами поговорить, тем более стрельба была… Я пока позвоню Джеку, расскажу, что случилось, и звякну няньке.

— Няньке? — изумилась Поуп. — У вас что, дети?

— Близнецы. Мальчик и девочка.

Поуп бросила взгляд на его левую руку и шутливо сказала:

— А колечка нет. Когда развелись? Довели жену, и она бросила вас с сопляками?

Найт смотрел на нее, вчуже забавляясь ее бестактностью.

— Я вдовец, Поуп. Жена умерла родами. Истекла кровью на моих руках два года, одиннадцать месяцев и две недели назад. Ее увезли на «скорой» под сиреной — так же, как сейчас Гилдера.

У Поуп отвисла челюсть, лицо выразило ужас.

— Питер, простите меня, я не знала…

Но Найт повернулся к ней спиной и зашагал к подъехавшей инспектрисе Скотленд-Ярда Элайн Поттерсфилд.

ГЛАВА 27

На Лондон опустилась тьма. Моя старая подруга-ненависть зашевелилась при мысли, что вся жизнь была прелюдией к этому предсказанному мигу. Итак, до церемонии открытия самого лицемерного события на Земле осталось двадцать четыре часа.

От этого у меня нестерпимо пекло внутри. Я повернулся к сестрам. Мы собрались у меня — впервые за много дней нам надо было поговорить лично. Я не спеша рассматривал Фурий.

Элегантная блондинка Тиган сняла шарф, шляпу и солнечные очки, в которых сидела за рулем такси. Марта, с черными как ночь волосами, расчетливая, холодная, положила мотоциклетный шлем на пол рядом с пистолетом и, расстегнув молнии, стягивала краги. Белокожая Петра, младшая и самая привлекательная, была лучшей актрисой и самой импульсивной из сестер. Она оглядывала себя в зеркало на дверце шкафа, оценивая, как сидит за ней шикарное серое коктейльное платье и не нужно ли поправить тщательно уложенные короткие рыжие волосы.

При виде таких знакомых сестер даже не верилось, что мы не всегда были вместе, а жили своей жизнью, ничем не выдавая нашей связи.

Почему же они по-прежнему со мной, спустя семнадцать лет? В 1997 году Гаагский трибунал заочно вынес им обвинение за убийство более шестидесяти боснийцев. После ареста в прошлом году Ратко Младича, генерала, командовавшего отрядами сербов-убийц в Боснии, охота за моими Фуриями стала еще интенсивнее.

Я знаю. Я слежу за этим. От этого зависит моя мечта.

Сестры так давно живут под угрозой разоблачения, что она проникла в их ДНК, но от этого постоянного, на клеточном уровне ощущения опасности их преданность мне мыслями, телом, духом и чувствами стала еще фанатичнее. Мои мечты о реванше за столько лет стали их мечтами, а желание увидеть воплощение планов таким же раскаленно-жгучим, как мое.

Все эти годы я не только защищал их, но и обучал, оплатил небольшие пластические операции, натренировал, сделав превосходными снайперами, мастерами рукопашного боя, виртуозными мошенницами и воровками. Последние два умения сторицей возместили мне все расходы, но это отдельная история. Достаточно сказать, что они не только знают то, что знаю я, но и превзошли в запрещенных играх всех, кроме меня.

Искушенные спросят, не новый ли я Чарльз Мэнсон, безумный пророк семидесятых, который подбирал женщин с трудной судьбой и говорил им, что они апостолы, посланные на Землю с миссией убивать и приблизить Армагеддон. Но сравнивать меня с Мэнсоном, а моих Фурий с бестолковыми девицами в высшей степени неправильно. Это все равно что пытаться сравнить людей с небожителями. Мы куда сильнее, совершеннее и смертоноснее, чем Мэнсон видел в своих наркотических притонах.

Тиган налила стакан водки, сделала несколько больших глотков и сказала:

— Я не могла предположить, что тот человек оттолкнет Лансера в сторону.

— Питер Найт из лондонского «Прайвит», — сказал я и щелчком отправил по стеклянному столу фотографию из Интернета: Найт с бокалом в руке рядом со своей матерью на открытии очередной модной линии одежды.

Тиган кивнула:

— Да, он. Я хорошо его разглядела — физиономия-то по всему ветровому стеклу распласталась.

Марта взяла фотографию, нахмурилась и подняла на меня агатово-черные глаза.

— Он был в баре с Гилдером. Я уверена. Он стрелял в меня, когда я убила охранника Гилдера.

Я поднял бровь. «Прайвит»? Найт? Сегодня они дважды чуть не сорвали мои планы. Что это — судьба, совпадение или предупреждение свыше?

— Он опасен, — сказала Марта, самая дальновидная из трех. Ход ее мыслей очень часто совпадал с моим.

— Согласен, — отозвался я, взглянув на часы на стене. — Тебе пора ехать на прием, Петра, — сказал я ее рыжеволосой сестре, прихорашивавшейся перед зеркалом. — Увидимся позже. Четко следуй плану.

— Я не дура, Кронос. — Петра вскинула на меня изумрудно-зеленые глаза — цветные линзы были куплены специально для сегодняшнего вечера.

— Нет, — подтвердил я. — Но ты бываешь запальчивой, у тебя склонность к экспромтам, а сегодня твоя задача требует ответственного подхода к каждой мелочи и точного выполнения намеченного.

— Я помню план, — холодно отозвалась она и вышла.

Марта не сводила с меня взгляда.

— Как быть с Найтом? — спросила она, еще раз доказав, что безжалостность — одно из ее достоинств.

— Вы до завтрашнего вечера не задействованы. Посмотрите пока, что за птица мистер Найт.

— И что нам искать? — спросила Тиган, поставив стакан на стол.

— Его слабости, сестра, его уязвимые места. Все, что нам пригодится.

ГЛАВА 28

Почти в восемь Найт совершенно без сил добрался домой, в отреставрированный особнячок красного кирпича, который мать купила ему несколько лет назад. Он был измучен до крайности: его пытались сбить машиной, в него стреляли, ему пришлось сообщить матери о смерти любимого, не говоря уже о трех допросах, учиненных Поттерсфилд.

Старший инспектор лондонской полиции появилась на Олдвич в прескверном настроении. Ее ожидали не только два трупа — результат перестрелки, но до нее дошли слухи, что в «Сан» получили письмо от убийцы Маршалла, и Поттерсфилд негодовала, поскольку эксперты «Прайвит» работали с материалом до Скотленд-Ярда.

— Тебя надо арестовать за то, что ты препятствуешь правосудию! — рявкнула она.

Найт поднял руки.

— Это решение нашего клиента, Карен Поуп, корреспондентки «Сан».

— Где она?

Найт огляделся. Поуп уже ушла.

— У нее срок сдачи статьи подходит. Вам передадут все улики после того, как выйдет очерк.

— Ты позволил важному свидетелю покинуть место преступления?

— Я работаю в «Прайвит», а не в полиции. И Поуп мне не подчиняется, у нее своя голова на плечах.

Инспектор Скотленд-Ярда посмотрела на него в упор.

— По-моему, я уже слышала это раньше от тебя, Питер, и последствия были… смертельными.

Найт вспыхнул. В горле стало горячо.

— Мы не об этом говорим. Спрашивай о Гилдере и Масколо.

Поттерсфилд, еле сдерживаясь, распорядилась:

— Выкладывай все, что знаешь.

Найт выложил все о встречах с Дерингом и Фаррел и подробно описал, что произошло в «Лобби-баре».

Когда он закончил, инспектор спросила:

— Ты поверил Гилдеру?

— Перед смертью вроде не лгут, — пожал плечами Найт.

Поднимаясь сейчас к своей входной двери, Найт снова думал о признании Гилдера. Ему вспомнились Деринг и Фаррел — неужели они причастны к убийствам? Кто поручится, что Деринг не маньяк, тайная пружина происходящего, вбивавший себе в голову сорвать Олимпийские игры? И кто уверенно поручится, что убийцей в черной коже и мотоциклетном шлеме была не Селена Фаррел? На старой фотографии она с автоматом.

Может, инстинкт натолкнул Поуп на верную догадку, и Деринг — это Кронос или его сообщник? Куратор музея проговорился, что знал Фаррел в «другой жизни» — на Балканах в девяностые.

Новый голос в голове Найта потребовал, чтобы он меньше думал о злодеях и больше о жертвах. Как там его мать? От нее целый день не было вестей.

Сейчас он дойдет до телефона и сразу позвонит ей. Но не успел Найт вставить ключ в замок, как услышал душераздирающий крик своей дочери Изабел:

— Нет! Нет!

ГЛАВА 29

Когда Найт открыл дверь и вбежал в холл, крик Изабел сменился пронзительным визгом:

— Нет, Люки, нет!

Сверху донесся безумный визгливый смех и топот маленьких ног. В гостиной все выглядело так, словно по дому промчался снежный торнадо — в воздухе висела белая пыль, мебель покрывал тонкий белый налет. Трехлетняя Изабел тоже стояла обсыпанная чем-то с головы до ног. При виде отца она расплакалась:

— Папа, Люки, он… он…

Хрупкая Изабел с ревом побежала к отцу, который нагнулся, чтобы взять ее на руки. Заскрежетав зубами от боли в левом боку, Найт все же подхватил дочку на руки. От детской присыпки свербело в носу. От слез на щечках и ресницах Изабел образовалась белая кашица, но даже такой она была прелестна, как ее покойная мать, со светло-каштановыми кудряшками и большими темно-синими глазами, которые пронзали отцовское сердце, даже когда не были влажными от слез.

— Все в порядке, милая, — утешающе сказал Найт. — Папа дома.

Плач перешел в икоту.

— Люки… Он высыпал на меня пудру для попы.

— Это я вижу, Белла, — кивнул Найт. — А зачем?

— Он считает, пудра для попы смешная.

Найт посадил дочь на здоровую руку и пошел через кухню по лестнице на второй этаж, слыша, как наверху кудахчущим смехом заходится его сын.

На верхней площадке, у самой двери в детскую, Найт услышал женский крик:

— Ай-й-й! Ах ты, паршивец маленький!

Сынишка Найта выбежал из детской в подгузниках, с ног до головы покрытый тальком. Он держал в руках большую коробку детской присыпки и смеялся от радости, пока не увидел отца, прищурившись смотревшего на него.

Люк замер на месте и попятился, замахав ручонками на Найта, словно перед ним возник призрак, который можно разогнать.

— Нет, папа!

— Люк! — крикнул Найт.

Усыпанная тальком Пегги, нянька, появилась в дверях за спиной малыша, преградив ему путь. Она крепко держалась за запястье, а ее лицо исказила боль.

— Я ухожу! — выплюнула она, как ядовитую слюну. — Это сумасшедшие, а не дети. — Трясущейся рукой она показала на Люка: — А этот гадящий в штаны, кусачий нехристь! Я его на унитаз сажаю, а он меня укусил! Кожу прокусил до крови! Я ухожу, а вы будьте любезны оплатить счет от врача!

ГЛАВА 30

— Но вы не можете уйти, — протестовал Найт.

— Еще как могу! — бросила Пегги, с опаской обходя Люка. Отодвинув Найта, она затопала вниз по ступенькам. — Дети накормлены, но не вымыты, а Люк обкакал памперс в третий раз за день. Удачи вам, Питер.

Подхватив свои вещи, она вышла, хлопнув дверью.

Изабел снова начала всхлипывать.

— Пегги ушла из-за Люка!

Не выдержав, Найт посмотрел на сына и закричал в бессильной ярости:

— Четвертая за год, Люк! Четвертая! Всего три недели выдержала!

У Люка сморщилось лицо, и он заплакал.

— Люки больше не будет! Больше не будет!

За секунду его сын из неукротимой стихии, способной ураганом мчаться по квартире, превратился в маленького мальчика, такого жалкого, что у Найта стиснуло горло. Снова вздрогнув от боли в боку, он нагнулся и протянул руку сыну. Малыш побежал к нему и обхватил отца ручонками так сильно, что Найт едва не вскрикнул.

— Папа, Люки тебя любит, — заявил мальчик.

Чувствуя запах обгаженных подгузников, Найт сдул тальк со щек сына и расцеловал его.

— Папа тоже любит тебя.

Дочку он поцеловал в щеку так крепко, что она засмеялась.

— Люку приказ — переодеться и помыться. Изабел, ты тоже иди под душ.

Через несколько минут дети брызгались и играли в большой душевой кабине Найта. Люк поднял губку и шлепнул сестру по голове.

— Папа! — воскликнула Изабел.

— Дай сдачи, — посоветовал Найт.

Он взглянул на часы. Девятый час. Ни одно из агентств, откуда он приглашал нянь, уже не работает. Найт набрал номер матери.

Она ответила на третьем звонке, и по голосу он понял, что Аманда измучена до крайности.

— Питер, скажи, что этот кошмар мне приснился и скоро я проснусь!

— Мне очень жаль, Аманда.

Она несколько секунд рыдала, зажимая рот, но справилась с собой и сказала:

— Мне сейчас хуже, чем когда умер твой отец. Наверное, тебе пришлось так же, когда не стало Кейт.

У Найта в груди стало пусто и страшно.

— До сих пор так, мам.

Высморкавшись, Аманда попросила:

— Расскажи, что ты узнал. Что удалось выяснить?

Найт понимал, что мать не успокоится, пока не вытянет из него все, поэтому наскоро, в общих чертах рассказал ей о событиях дня. Аманда ахнула и начала бурно протестовать, когда он упомянул о письме Кроноса, обвиняющего Дентона Маршалла, и всхлипнула, услышав о предсмертном признании Гилдера, свидетельствовавшем о невиновности ее покойного жениха.

— Я знал, что это неправда, — сказал Найт. — Дентон был честным, прекрасным человеком с золотым сердцем.

— Да!.. — Аманда захлебывалась от рыданий.

— Везде, где я сегодня побывал, люди говорили о его щедрости и кристальной честности.

— Расскажи, — потребовала Аманда. — Пожалуйста, Питер, мне необходимо это послушать.

Найт рассказал, в какое отчаяние пришел Майкл Лансер, узнав о смерти сэра Маршалла, о том, как он назвал финансиста своим другом, наставником и одним из стратегических лидеров Лондонской олимпиады.

— Даже Джеймс Деринг из Британского музея, помнишь его телепередачу, — продолжал Найт, — сказал, что без поддержки Дентона не состоялись бы ни шоу, ни новая экспозиция на тему античных Олимпиад. Он обещал выразить благодарность Дентону на открытии выставки.

— Джеймс Деринг так сказал?

— Да, — ответил Найт.

И тут Аманда взорвалась:

— Наглый лжец!

— Что?

— Дентон действительно дал Дерингу часть денег на запуск телепроекта, — сказала Аманда, — но категорически возражал против выставки. У них даже ссора произошла по этому поводу. Дентон говорил мне, что экспозиция нарочито подчеркивает превосходство древних Олимпиад над современными.

— Верно, — подтвердил Найт. — Мне тоже так показалось.

— Дентон отказался дать Дерингу еще хотя бы пенни, и они расстались… нехорошо.

«Деринг говорил мне совсем другое», — подумал Найт и спросил:

— Когда это было?

— Два, может, три месяца назад, сразу после нашего возвращения с Крита… — У Аманды задрожал голос. — Мы не знали, но поездка на Крит стала нашим медовым месяцем, Питер. Я всегда так считала. — И она разрыдалась.

— Мама, с тобой кто-нибудь есть?

— Нет, — ответила она. — Питер, ты можешь приехать?

Найт готов был провалиться сквозь землю.

— Аманда, я очень хочу приехать, но от нас только что ушла очередная нянька.

— Что, опять? — не поверила мать.

— Собралась и ушла полчаса назад. Мне предстоит работать с утра до ночи всю Олимпиаду, я не знаю, что делать. Обращался уже во все агентства города и боюсь, они больше никого не пришлют.

Аманда надолго замолчала.

— Мама?

— Я слушаю, — сказала Аманда почти спокойно — впервые после смерти Дентона Маршалла. — Давай-ка я этим займусь.

— Нет, ты не в том состоянии…

— Я рада отвлечься. Мне надо чем-то заняться, помимо работы и переживаний, Питер, или я сойду с ума, запью или наглотаюсь снотворного, а мне претит любой из этих вариантов.

ГЛАВА 31

В это время в Британском музее, в холле на втором этаже, откуда арка вела к экспозиции, посвященной Олимпиадам древности, доктор Джеймс Деринг готов был пуститься в пляс, не веря своей удаче. Торжествующий, сияющий, он вышел к гостям — лондонской элите, сильным мира сего, удостоившим своим посещением открытие выставки.

Вечер складывался поразительно хорошо. Да что там, блестяще!

В самом деле, на куратора музея так и сыпались похвалы. Критики назвали выставку дерзкой и убедительной, новым прочтением древних Олимпиад и злободневным комментарием к состоянию современных Игр.

Более того, самые восторженные из богатых посетителей заявили, что хотят спонсировать телешоу Деринга и купить рекламное время в «Секретах прошлого».

Что понимал этот покойный дурак Маршалл, язвительно подумал Деринг. Ничего абсолютно.

Чувствуя себя оправданным, наслаждаясь сознанием хорошо проделанной работы, которая оказалась успешнее, чем он ожидал, Деринг пошел к бару и заказал еще водку-мартини, чтобы отпраздновать выставку — и остальное.

Ему было что отпраздновать, помимо выставки.

За коктейлем, обмениваясь сочувственными фразами об ужасной смерти сэра Маршалла с одним из крупных меценатов, покровительствовавших музею, Деринг нетерпеливо вглядывался в толпу многочисленных гостей церемонии.

Ну где же она?

Вскоре телеведущий заметил пикантную кошечку с медными волосами, не касавшимися обнаженных бледных плеч. Великолепное серое коктейльное платье подчеркивало яркость неистовых зеленых глаз. У Деринга была слабость к рыжим и зеленоглазым.

Она чем-то напоминала его сестру — манерой наклонять голову набок, когда ей что-то нравилось, вот как сейчас, когда она держит бокал шампанского с длинной ножкой и флиртует с мужчиной намного старше себя. Мужчина показался Дерингу смутно знакомым. Кто он?

Ничего, подумал Деринг, снова взглянув на Петру. Она кокетливая, дерзкая, сумасбродная. Его тело сводила сладкая судорога. Посмотрите, как умело она обращается с этим типом, как явно отрепетированные движения удаются ей без усилий, кажутся спонтанными. Кокетливыми. Дерзкими. Сумасбродными.

Словно подслушав его мысли, Петра отвернулась от собеседника, нашла Деринга в толпе и состроила мину, выражавшую такой голод и обещание, что он затрепетал в ожидании новых наслаждений. Помучив его еще мгновение, Петра похлопала ресницами и начала флиртовать с другим. Вскоре она положила руку ему на грудь, засмеялась и, извинившись, удалилась.

Петра подошла к Дерингу, ни разу не взглянув в его сторону. Она взяла еще коктейль и направилась к столу с десертами. Деринг встал сзади, изображая интерес к крем-брюле.

— Он пьян, домой поедет на такси, — промурлыкала Петра с мягким восточным акцентом, орудуя щипцами в уложенных горкой киви. — Пожалуй, нам тоже пора, не так ли, милый?

Деринг взглянул на нее. Сумасбродка с зелеными глазами! Краснея от возбуждения, он прошептал:

— Ну конечно, прощаемся и поедем.

— Не вместе, глупый гусак, — предупредила Петра, положив два ломтика фруктов себе на тарелку. — Мы же не хотим привлечь к себе внимание?

— Нет-нет, конечно, — прошептал Деринг, которому казалось, будто он тайком совершает нечто восхитительно-запретное. — Я подожду тебя у Блумсбери-сквер.

ГЛАВА 32

С начала десятого, сразу после появления статьи Карен Поуп на сайте «Сан», лондонские радиостанции начали муссировать новость, всячески подчеркивая точку зрения Кроноса и транслируя злополучную мелодию.

К десяти, вскоре после того как Найт почитал близнецам книгу, сменил Люку подгузник и уложил сына и дочку спать, по Би-би-си пошли сообщения об обвинениях сэра Маршалла, сомнительных результатах тендера на проведение Олимпийских игр и о предсмертном признании Гилдера в том, что аферу организовал он один.

Детскую присыпку Найт собрал пылесосом и тряпкой только к одиннадцати, после чего налил себе пива с виски, принял обезболивающее и лег в постель. Тут позвонил Джек, расстроенный смертью Масколо, и потребовал, чтобы Найт подробно описал перестрелку на Олдвич.

— Джо Масколо вел себя бесстрашно, — сказал Найт. — Сразу кинулся за стрелявшим.

— Такой характер, — печально заметил Джек. — В Бруклине он был одним из лучших, прежде чем я переманил его в наше нью-йоркское отделение. Он приехал в Лондон всего два дня назад.

— Жизнь жестока, — отозвался Найт.

— Сейчас еще жестче будет, — проговорил Джек на прощание. — Мне еще предстоит звонить его жене.

Найт спохватился, что не предупредил владельца «Прайвит» о сбежавшей няньке, но вскоре решил — так даже лучше. У американца и без того руки опускаются.

Он включил телевизор. В новостях и по кабельным каналам во весь экран показывали снимки из дома Маршалла и «Олдвич, 1» и трагическим тоном пространно комментировали сенсационные загадочные убийства и шокирующее обвинение в интригах, называя его пощечиной Лондону и всей Британии накануне Игр.

Хотя Гилдер перед смертью утверждал обратное, французы, как сообщалось, особенно задеты обвинением Олимпийского комитета в коррупции.

Найт выключил телевизор и теперь сидел молча. Взяв бокал с виски, он медленно пил, глядя на фотографию на комоде.

Беременная на позднем сроке и очень красивая, Кейт снялась в профиль на фоне шотландской вересковой пустоши, освещенной июньским закатным солнцем. Чуть повернув голову, она смотрела прямо на Найта, излучая радость и любовь, так жестоко отнятые у него почти три года назад.

— Ну и денек, Кэти-малышка, — прошептал Найт. — Я весь помятый, кто-то пытается сорвать Олимпиаду, мать в отчаянии, дети выжили очередную няню, и… мне тебя не хватает. Больше, чем когда-либо.

Он ощутил на сердце знакомую свинцовую тяжесть, от которой внутри все оборвалось. Позволив этому ощущению затопить себя, Найт тонул в нем минуту или две и в конце концов сделал то, что делал всегда, горюя по Кейт в ночные часы.

Он собрал постель и пошел в детскую, где прилег на кушетку, глядя на две кроватки, вдыхая запахи своих малышей, пока не заснул, успокоенный ровным детским дыханием.

ГЛАВА 33

Пятница, 27 июля 2012 года

К семи утра действие обезболивающих начало ослабевать, и левый бок напомнил о себе. Услышав скрип и шевеление, Найт поднял голову. Изабел спокойно спала, лежа на животе. Кроватка Люка слегка покачивалась.

Его сын стоял на коленях и, не отрывая от матрасика голову и грудь, раскачиваясь из стороны в сторону, сосал большие пальцы. И все это не просыпаясь. Найт сел на кушетке и смотрел. Вот уже почти два года Люк просыпался таким образом.

Найт тихо вышел из детской, размышляя, не означает ли такое поведение нарушения быстрого сна. Неужели у малыша апноэ? Может, поэтому Люк такой расторможенный, тогда как Белла очень спокойная? Поэтому у его сына задержка речевого развития, и он до сих пор не привык к горшку, притом что его сестренка опережает норму на несколько месяцев? Может, поэтому Люк и кусается?

Бреясь под душем, Найт не пришел ни к какому выводу. По радио сообщалось об убийстве Маршалла и угрозах Кроноса, которые привели к совместному заявлению Майка Лансера, Скотленд-Ярда и МИ-5 о значительном усилении мер безопасности на церемонии открытия. Счастливых обладателей билетов настоятельно просили быть у Олимпийского парка днем, чтобы в вечерние часы избежать наплыва посетителей и очередей у пропускных пунктов.

Услышав, что в связи с усилением мер безопасности «Прайвит» непосредственно привлекли к работе, Найт набрал номер Джека. Трубку никто не взял, но американец наверняка скоро его вызовет.

Мать, конечно, обещала помочь, но нянька нужна немедленно. Найт взял из выдвижного ящика очень хорошо знакомый список лондонских агентств домашнего персонала и начал обзванивать их. Женщина, которая нашла Пегги и предыдущую няньку, не скрываясь засмеялась, когда Найт объяснил свою просьбу.

— Новую? — спросила она. — Сейчас? Это невозможно.

— Но почему?

— Потому что у ваших детей чудовищная репутация, а сегодня начало Олимпийских игр. В ближайшие две недели у меня все люди заняты.

Услышав то же самое в трех других агентствах, Найт впал в отчаяние. Он любил своих детей, но обещал найти убийцу Маршалла, а к тому же срочно нужен на работе.

Не поддаваясь раздражению, Найт решил, что Аманде повезет больше, и началделать то, что мог сделать из дома. Вспомнив снятые со шпилек волоски Селены Фаррел, он вызвал курьера, чтобы передать материал Хулигану.

Подумав о Деринге и Фаррел, Найт решил побольше узнать о «той» жизни, когда они были знакомы. Деринг упоминал о Балканах; наверняка Фаррел снялась с автоматом тоже где-нибудь в Косово.

Но при запросе в «Гугле» на экране запестрели ссылки на академические работы Фаррел и выступления восьмилетней давности против строительства Олимпийского парка.

«Это решение преступно, — утверждала Фаррел в статье, напечатанной в „Таймс“. — Прикрываясь Олимпийскими играми, власти сносят целые районы, изгоняя семьи из родовых гнезд и вынуждая переезжать веками процветавшие частные предприятия. Я молюсь, чтобы тех, кто принял это решение, заставили однажды заплатить за все, что с нами сделали за счет налогоплательщиков».

Заставили заплатить, вот как, профессор? Найт помрачнел. Заставили заплатить.

ГЛАВА 34

Спустя почти сутки после приступа мигрени, вызванного странной мелодией, Селена Фаррел лежала в постели, в спальне с опущенными шторами. Ей не удавалось отделаться от навязчивой заунывной мелодии флейты.

Как это возможно?.. Что подумали о ней Найт и Поуп? Не хватало только дать им повод в чем-то ее заподозрить. Что, если они начнут копать?..

В тысячный раз после возвращения домой, в маленькую чистенькую квартирку в Уоппинге, Фаррел с трудом сглотнула пересохшим горлом. Жжение не проходило. Она весь день пила воду и приняла пригоршню антацида, но лекарство помогало слабо.

Мигрени мучили ее с детства. Таблетки немного охлаждали раскаленный электрический обруч, оставалась только тупая боль в затылке.

Фаррел боролась с желанием взбодриться. Это была плохая идея, поскольку она приняла слишком много таблеток. К тому же, выпив, Селена Фаррел становилась совершенно другим человеком.

«Я туда сегодня не пойду», — вяло подумала она, но вспомнила экзотическую женщину, сидевшую в углу стеганого розового дивана, и решилась. Фаррел выбралась из кровати, побрела на кухню, открыла морозильник и вынула бутылку «Грей гуз».

После второй водки с мартини боль в затылке ушла, а неотвязная мелодия, кажется, стихла. Звучала, кстати, не флейта, а сиринга, семиствольная свирель Пана. Как и лира, сиринга считается одним из самых древних инструментов на Земле, но ее тоскливое, с придыханием звучание было запрещено в античной Олимпии, дабы не омрачать состязания музыкой похорон.

— А кому до этого дело? — буркнула Фаррел, одним глотком осушив бокал. — К черту Олимпиады. К черту сэра Маршалла. К дьяволу всех Маршаллов.

Осмелев от выпитого, Фаррел пообещала себе, что, раз уж прошла мигрень, она не станет думать о потерях, несправедливости и насилии власти. В пятницу вечером ей есть куда сходить и кого повидать.

Обуреваемая нетерпением, Фаррел, пошатываясь, прошла в спальню, открыла шкаф и расстегнула висящий там мешок для одежды.

В нем оказалась броская, обтягивающая бедра и расклешенная книзу черная юбка со смелым разрезом справу и сексапильная шелковая бордовая блузка без рукавов, низко открывавшая пышную грудь.

ГЛАВА 35

В пять часов Найт готовил близнецам ужин, уже смирившись с тем, что пропустит церемонию открытия.

У него в любом случае не осталось сил. С самого утра, когда Люк проснулся с плачем, Найт занимался детьми, расстроенный отсутствием няньки и невозможностью заняться делом Кроноса.

Около полудня, когда дети играли, он звонил матери.

— Я спала два часа, — сказала Аманда. — Отключилась и видела во сне Дентона. Меня охватила радость, но потом я проснулась, все вспомнила, и все началось сначала.

— Боже, мама, это ужасно! — Найт помнил бессонницу и тоску первых недель после рождения близнецов и смерти Кейт. Много ночей ему казалось, что он сходит с ума.

Найт решил сменить тему.

— Забыл сказать: Майк Лансер пригласил меня в представительский номер оргкомитета на церемонию открытия. Если найдешь няньку, мы с тобой сможем поехать вместе.

— Не уверена, что вынесу столько выражений жалости. Да и мемориальной службы там не будет. Мне неприлично делать вид, что я праздную.

— Олимпийские игры — часть наследия Дентона, — напомнил Найт. — Ты отдашь ему должное. Тебе сейчас лучше не сидеть дома, а публично отстаивать его репутацию.

— Я подумаю.

— Кстати, пока нет няньки, расследование убийства не движется.

— Я не дура, Питер! — взорвалась Аманда. — Этим занимается Босс, но, по его словам, ты распугал все агентства домашних услуг, к тому же у них не хватает рук, потому что взрослые хотят посмотреть Олимпийские игры!

На этом она бросила трубку.

Около трех, когда дети спали, Найт дозвонился Джеку. Владелец «Прайвит» был, как обычно, спокоен и хладнокровен, но Найт и по телефону слышал напряжение в его голосе.

— Я делаю все возможное, чтобы найти няню, — сказал Найт.

— Хорошо, — отозвался Джек, — потому что ты нужен нам.

— Хрен знает что! — не выдержал Найт, повесив трубку.

В половине шестого в дверь позвонили. На пороге стояла Аманда в темных очках, блузке, стильных черных брюках и лодочках, с колье и серьгами серого жемчуга.

— Я нашла няньку на вечер, — сказала она, отступая в сторону. За ней стоял очень несчастный Гэри Босс в бриджах, носках с ромбиками, школьных ботинках и галстуке-бабочке в красно-белую полоску.

Личный секретарь презрительно посмотрел на Найта, как придворный поставщик всякой безвкусицы на профана, и сказал:

— Я говорил с «Нянями инкорпорейтед», «Нянями Фулхэма», агентством «Сладкие ангелочки» и всеми остальными в городе. Ох и репутация у вас, Питер! Ну, где ваши маленькие чудовища? Мне нужно знать их расписание.

— В гостиной, смотрят телевизор, — ответил Найт и, понизив голос, спросил Аманду, когда Босс прошел в комнату: — А он сможет?

— За тройную почасовую оплату, уверена, как-нибудь справится. — Аманда сняла очки и смотрела на сына заплаканными красными глазами.

Найт побежал на второй этаж и быстро переоделся. Спустившись, он увидел, что близнецы прячутся за диваном и с опаской поглядывают на Босса. Матери нигде не было видно.

— Ее величество в машине, — сообщил Босс. — Ждут-с.

— Папа, Люки ка-ка. — Люк похлопал себя сзади по памперсу.

Ну почему он не может ходить на горшок?

— В общем, так, — сказал Найт Боссу. — Еда для них в холодильнике в пластиковых контейнерах, разогрейте немного. Люку можно дать немножко мороженого. У Беллы аллергия, поэтому ей пшеничные крекеры. Ванна, книжка, в постель в девять, а к полуночи я вернусь.

Найт поцеловал близнецов.

— Слушайтесь мистера Босса. Сегодня он ваша няня.

— Папа, Люки ка-ка, — снова пожаловался Люк.

— Ах да, — сказал Найт Боссу. — У Люка произошло отправление желудка. Смените ему памперс прямо сейчас, иначе скоро придется его подмывать.

Босс в ужасе обернулся:

— Менять грязный подгузник? Мне?

— Ну вы же теперь няня!.. — сдерживая смех, ответил Найт и вышел.

ГЛАВА 36

Когда Найт с Амандой на вокзале Паддингтон садились на скоростной поезд до Страффорда, где был один из входов в Олимпийский парк, профессор Селена Фаррел шла по улице, чувствуя себя чертовски сексуальной.

На Сохо спускались сумерки. Было душно, а в Фаррел сидело две порции водки-мартини. Выбранный наряд сражал наповал. Идя от Тоттенхэм-Кортроуд к Карлайз-стрит, Фаррел ловила свое отражение в витринах магазинов и в глазах мужчин и женщин, провожавших взглядами каждое движение ее бедра, подчеркнутое юбкой, и колыхание груди в глубоком вырезе блузки, облегавшей ее как вторая кожа.

Она нанесла вечерний макияж, надела голубые контактные линзы. Освобожденные от тюрбана из шарфа крашеные темные волосы двумя крыльями обрамляли лицо, подчеркивая мушку на правой щеке. Без этой родинки никто, даже личная секретарша, не узнал бы профессора Фаррел.

Селена обожала такое состояние — анонимность, сексуальность, охотничий инстинкт.

Она резко отличалась от прежней Фаррел — совершенно другой человек. Необычность происходящего возбуждала ее, придавала сил, заставляла чувствовать себя магнетически-притягательной и неотразимой.

На Карлайз-стрит она вошла в дом номер четыре с розовой неоновой вывеской — «Кэнди-клаб», старейший и самый большой лесбийский ночной клуб в Лондоне и любимое место Фаррел. Она нередко приходила сюда оттянуться.

Селена направилась к длинной барной стойке, где сидело много красивых женщин. Миниатюрная дама изысканной внешности, завидев Фаррел, повернулась на стуле с мохито в руке и улыбнулась ей, как хорошей знакомой:

— Сирена Сен-Джеймс!

— Нелл, — сказала Фаррел, целуя ее в щеку.

Нелл придержала руку Фаррел, оглядывая ее наряд.

— Боже, боже, только посмотрите на нее! Еще более соблазнительная и аппетитная, чем обычно! Куда ты пропала, Сирена? Я тебя месяц не видела.

— Отчего же, я приходила позавчера, — сказала Фаррел. — А вообще я улетала в Париж работать над новым проектом.

— Счастливица, — вздохнула Нелл, подалась ближе и прибавила: — Мы в любой момент можем уйти и…

— Не сегодня, милая, — нежно отозвалась Фаррел. — У меня планы.

— Жаль. Твои планы уже здесь?

— Не видела.

— Как зовут?

— Секрет.

— Ну-ну, — сказала уязвленная Нелл. — Если твой секрет не придет, возвращайся.

Фаррел послала ей воздушный поцелуй и отошла, горя от нетерпения. Сердце билось в такт танцевальной музыке в подвале, от которой ритмично вибрировал пол. Фаррел обошла все укромные места на первом этаже, поднялась наверх и оглядела собравшихся вокруг розового стола для пула. Безрезультатно.

Фаррел уже подозревала, что ее надули, но все же спустилась в цокольный этаж, где женоподобный гомосексуалист исполнял стриптиз у шеста под импровизации виджея Лукавого. У стен стояли розовые диваны, лицом к эстраде.

Профессор заметила свою дичь на диване в углу, с бокалом шампанского в руке. Женщина с черными как смоль волосами, гладко зачесанными назад, была в элегантном черном коктейльном платье и розовой шляпке с черной кружевной вуалью, размывавшей черты лица и позволяющей разглядеть только смуглую кожу и алые губы.

— Привет, Марта, — сказала Фаррел, присаживаясь в кресло рядом.

Марта отвела глаза от стриптизера, улыбнулась и ответила с мягким восточноевропейским акцентом:

— Я знала, что увижу тебя здесь, сестра.

Профессор вдыхала пряные духи женщины, как волшебный эликсир.

— Я не могла не прийти.

Марта провела кончиками алых ногтей по запястью Фаррел.

— Понимаю. Ну что, пусть начнутся игры?

ГЛАВА 37

К семи вечера внимание мировой телеаудитории было приковано к великолепному стадиону «Миллениум» в Олимпийском парке, выросшем на месте старых доков и ветхих кварталов. На шестистах с лишним акрах раскинулся стадион, где сегодня собрались восемьдесят тысяч счастливых поклонников спорта, Олимпийская деревня и много современных спортивных комплексов, включая велодром, площадки для баскетбола и гандбола и бассейны с вышками для прыжков в воду.

Все спортивные сооружения отличались элегантностью и оригинальностью, но в качестве эмблемы парка и символа Лондонской олимпиады выбрали «Арселор Миттал Орбит» британского архитектора Аниша Капура. Ажурная башня высотой триста семьдесят семь футов была выше Биг-Бена и статуи Свободы. Сооружение ржаво-красного цвета напоминало массивные пустые стальные руки, переплетенные, вывернутые и скрученные вместе, как спирали взбесившихся ДНК, вознесших на огромную высоту круглую смотровую платформу с рестораном, над которой одна из обезумевших ДНК склонялась в гигантском поклоне.

Из окна роскошного представительского «люкса» для членов ЛОКОГ над западной трибуной Найт рассматривал в бинокль массивную чашу для олимпийского огня, установленную на помосте на крыше смотровой платформы, не представляя, как этот огонь собираются зажигать. От этих мыслей его отвлек комментатор канала Би-би-си, вещавший с экрана стоящего рядом телевизора. Почти четыре миллиарда зрителей включили сейчас прямую трансляцию церемонии открытия Олимпиады.

— Питер, — сказал сзади Джек Морган. — Тут кое-кто хочет с тобой поговорить.

Опустив бинокль, Найт обернулся. Рядом с владельцем «Прайвит» стоял председатель ЛОКОГ Маркус Моррис. При прежнем правительстве лейбористов он был популярным министром спорта.

— Моррис, — представился он, обмениваясь рукопожатием с Найтом.

— Большая честь, — отозвался Найт, пожимая руку экс-министру.

— Я хотел бы узнать, что дословно сказал перед смертью Ричард Гилдер о Дентоне Маршалле, — произнес Моррис.

Найт коротко изложил случившееся, закончив так:

— Валютная афера не имела отношения к Олимпиаде. Всему виной только алчность Гилдера. Я готов засвидетельствовать это под присягой.

Моррис снова пожал руку Найту.

— Спасибо, — сказал он. — Я не хотел, чтобы остался хоть намек на неподобающую деятельность, бросающую тень на Игры. Но это ни в коей мере не служит утешением: потеря Дентона — это трагедия.

— По очень многим причинам.

— Ваша матушка держится молодцом.

С момента приезда Аманде выказывали сочувствие и ее окружали соболезнующие.

— Она сильный человек. Когда этот маньяк Кронос обвинил Дентона в мошенничестве, Аманда пришла в ярость. Теперь ему не поздоровится.

— Хорошо бы. — Моррис впервые улыбнулся. — А сейчас мне надо идти произносить речь.

— И открывать Олимпиаду, — добавил Джек.

— И это тоже, — согласился Моррис и ушел.

Джек Морган выглянул в окно, внимательно оглядывая линию крыши над полными трибунами.

Найт, заметив это, проговорил:

— Сильная охрана, Джек. Мы с Амандой чуть не час проходили через рамку на Страффорд. А здоровяки с оружием сплошь гурки.^[5]

— Самые грозные в мире воины, — кивнул Морган.

— Я тебе где-нибудь нужен?

— Нет, пока справляемся. Смотри открытие, ты заслужил это.

Найт огляделся.

— А где Лансер, кстати? Что за моветон — отсутствовать на собственной вечеринке?

Джек моргнул.

— Это секрет. Да, он просил еще раз поблагодарить тебя. Слушай, представь меня Аманде, хочу выразить соболезнования.

Сотовый Найта зажужжал.

— Конечно. Секунду, Джек.

Он достал телефон, увидел, что звонит Хулиган, и ответил в тот момент, когда огни стадиона побледнели и с трибун послышались приветственные крики.

— Я на стадионе, тут открытие начинается, — сказал Найт.

— Прости, что отвлекаю, но кому-то и работать нужно, — съязвил Хулиган. — Я получил результаты по тому волоску, который ты прислал сегодня утром. Они…

Рев фанфар из всех динамиков на стадионе заглушил слова эксперта.

— Повтори, — попросил Найт, затыкая ухо пальцем.

— Волосок с конверта Кроноса и образец от Селены Фаррел, — заорал Хулиган, — идентичны, так-перетак, совпадают!

ГЛАВА 38

— Мы вышли на Кроноса! — воскликнул Найт. Мощный прожектор прорезал темноту, высветив одинокую согнутую фигурку в центре арены.

— Что? — изумился Джек.

— Или на одну из Фурий. — Найт рассказал о результатах теста. — Дом Фаррел снесли, чтобы построить Олимпийский парк, и она публично заявила, что совершившие это люди заплатят за свои деяния. А услышав мелодию из открытки, чуть не спятила.

— Звони Поттерсфилд, — решил Джек. — Пусть едет к Фаррел и установит за ней наблюдение, пока не получит ордер на арест.

На арене зазвучало соло на кларнете. Боковым зрением Найт увидел, что фигура в центре распрямилась. Человек был одет в зеленое и держал лук, за спиной висел колчан со стрелами. Робин Гуд, что ли?

— Если только Фаррел не на стадионе, — сказал Найт с тревогой.

— У охраны зафиксированы имена по каждому билету, — сказал Джек, направившись к выходу. Найт последовал за ним.

Трибуны восторженно взревели — началось шоу британского продюсера Денни Бойла. Богатую историю Лондона рассказывали языком музыки и танца. В длинном коридоре слышался грохот барабанов и приглушенная музыка. Элайн Поттерсфилд сняла трубку на третьем звонке, и Найт сообщил ей о совпадении ДНК Селены Фаррел и волоска с конверта письма Кроноса.

Рядом с ним Джек объяснял то же самое начальнику безопасности Олимпийского парка.

— Откуда у тебя ДНК Фаррел? — насторожилась Поттерсфилд.

— Долго рассказывать, — ответил Найт. — На стадионе уже ищут ее. Не хочешь съездить к ней домой?

Они с Джеком закончили разговоры одновременно. Найт посмотрел на четверых вооруженных оперативников «Прайвит», охранявших вход в представительский «люкс» ЛОКОГ.

Словно прочитав его мысли, Джек сказал:

— Сюда никто не войдет.

Найт вспомнил Гилдера и Масколо.

— Вряд ли его единственная цель — члены ЛОКОГ. Взять хоть Гилдера.

Джек кивнул:

— Будем думать.

Они вышли на стадион, когда Мэри Поппинс, высоко держа зонт, пролетела с «Орбит» над обезумевшими трибунами и приземлилась возле копии лондонского Тауэра, выехавшей на арену. Тут же повалил густой дым, замигали красные и белые огни и загремели литавры, имитируя воздушную тревогу времен Второй мировой войны.

Дым рассеялся, и сотни людей в самой разной одежде закружились в танце вокруг Тауэра. Найт расслышал, как комментатор говорил — танец символизирует современный Лондон и разнообразие населения в столице Великобритании, ставшей одним из самых космополитичных городов мира.

Найта шоу не интересовало, он смотрел на трибуны, пытаясь представить себе, что станет делать сумасшедшая в такой ситуации.

— Куда ведет этот проход? — спросил он Джека, указывая на крытый коридор, похожий на тоннель, в западной стене стадиона.

— Это тренировочная дорожка. Там сейчас строятся команды для парада наций.

По необъяснимой причине Найта тянуло туда.

— Я хочу сходить посмотреть, — сказал он.

— Пойдем, — кивнул Джек.

Огни на арене снова потускнели, и яркий луч прожектора выхватил фигурку Робин Гуда, сидевшего высоко над сценой в южном секторе стадиона.

Робин Гуд указал на крышу круглой смотровой платформы «Орбит», и лучи прожекторов осветили двух королевских гвардейцев, церемониальным шагом направившихся к чаше. Синхронно повернувшись, они встали на караул в своих красных мундирах и черных шапках из медвежьего меха.

Еще два гвардейца вышли на арену и встали навытяжку по сторонам большой эстрады. Музыка стихла, и комментатор объявил:

— Леди и джентльмены, мадам и месье: ее величество королева Елизавета и члены августейшей семьи.

ГЛАВА 39

На сцене зажглись огни. Королева в синем костюме улыбалась и приветственно махала рукой, подходя к микрофону. Чарльз, Уильям, Кейт и другие члены Виндзорского дома встали рядом и сзади.

Найт и Джек остановились послушать короткую речь, в которой ее величество приветствовала в Лондоне молодежь всего мира, но вскоре двинулись дальше.

Под выступления других официальных лиц они добрались до трибуны над арочным проходом и прошли за ограждение, показав удостоверения личности и значки «Прайвит». Вооруженные гурки охраняли проход-тоннель с обеих сторон. Непальцы впились глазами в Найта и Джека, определяя их уровень опасности.

— Ох, не хочу, чтобы кто-то из этих гигантов рассердился на меня, — сказал Джек. В крытом проходе уже ждала команда спортсменов из Афганистана.

— Лучшие солдаты в мире, — повторил Найт, глядя на традиционные длинные изогнутые ножны на поясе некоторых гурок.

Длинным кривым лезвием Маршаллу отрезали голову.

Он уже хотел напомнить об этом Джеку, когда Маркус Моррис в завершение своей речи воскликнул:

— И мы рады приветствовать молодежь со всего мира в лучшем городе Земли!

На сцену в южном секторе поднялась рок-группа «The Who», зазвучала «Детки в порядке», и начался парад. Первыми на стадион вышли афганские спортсмены.

Толпа неистовствовала, когда после «The Who» на сцену поднялись Мик Джаггер и «Роллинг стоунз», и Киф Ричардс затянул вступительную импровизацию к «Don’t you hear me knocking».

Трибуны засверкали бесчисленными фотовспышками: Лондон охватило олимпийское безумие.

Из крытого прохода, над которым стояли Джек и Найт, выходила команда Камеруна.

— Где Мидахо? — спросил Джек. — Он же из Камеруна?

— Да, — подтвердил Найт, вглядываясь в зеленые с ярко-желтым фигуры, и указал на высокого, мускулистого смеющегося молодого человека с унизанными бусинами и ракушками волосами. — Вон он.

— Думаешь, у него есть шансы против Боулта?

— Безусловно, — сказал Найт.

Филатри Мидахо появился на международной спортивной арене буквально из ниоткуда всего за семь месяцев до Олимпиады, на соревнованиях в Берлине. Крупный, но поджарый, он напоминал легендарного ямайского спринтера Усена Боулта.

Боулт в берлинских соревнованиях не участвовал, но там были другие сильнейшие бегуны, однако камерунец одержал убедительную победу в трех забегах — на сто, двести и четыреста метров, — беспрецедентный случай на соревнованиях такого уровня.

Сразу же начались споры, сможет ли Мидахо победить на Играх в Лондоне. В 1996 году на Олимпиаде в Атланте американец Майкл Джонсон завоевал золото и установил мировые рекорды в беге на двести и четыреста метров. В Пекине в 2008 году Боулт победил в стометровке и спринте на двести метров, также с мировыми рекордами, но ни мужчина, ни женщина за всю историю спорта не побеждали во всех трех забегах на одних соревнованиях.

Филатри Мидахо обещал попробовать.

Тренеры заявляли, что нашли Мидахо на региональных соревнованиях в восточной части Камеруна, куда он бежал от бунтовщиков, выкравших его ребенком и превративших в малолетнего солдата.

— Ты читал позавчерашнюю статью, где он объясняет свою скорость и выносливость тем, что ему в спину летели пули? — спросил Дек.

— Нет, — отозвался Найт. — Но я согласен, пуля — чертовски эффективный мотиватор.

ГЛАВА 40

Через двадцать минут под лучшие хиты из самых известных коллекций «The Who» и «Роллинг стоунз» на стадион входили спортсмены Великобритании. Двадцатитрехлетняя Ребекка Одлингтон, завоевавшая две золотые медали на Пекинской олимпиаде, несла флаг.

Найт показывал Джеку британских спортсменов, у которых были шансы на золото: марафонскую бегунью Полу Рэдклифф, семнадцатилетнюю спринтершу Джоди Уильямс, ставшую сенсацией, боксера Мартина Уорда и пятерых любимцев нации, команду тяжеловесов.

Вскоре на стадион вышли американцы. Флаг нес Пол Титер, массивный бородач, которого Джек знал по Лос-Анджелесу.

— Пол учился в Калифорнийском универе, — сказал он. — Занимался метанием диска и толканием ядра. Невероятный силач — и золотое сердце, много работает с городской молодежью. Здесь от него ожидают высоких результатов.

За знаменосцем Найт увидел знакомую женщину. Ее снимки в бикини появились в «Таймс» неделю назад. Ей было под сорок, но такой совершенной формы Найт еще не видел. В жизни она оказалась еще лучше.

— Это Хантер Пирс? — спросил он.

Джек восхищенно кивнул:

— Фантастическая женщина!

Два года назад муж Хантер Пирс погиб в аварии, оставив ее с тремя детьми, старшему из которых не было и десяти. Пирс, врач на «скорой» в Сан-Диего, в двадцать один год показывала впечатляющие результаты по прыжкам в воду и вошла бы в олимпийскую сборную перед Атлантой, если бы не оставила спортивную карьеру ради семьи и медицины.

Пятнадцать лет спустя, отчасти для того, чтобы пережить личную трагедию, Пирс вернулась в большой спорт. В тридцать шесть лет она, по настоянию своих детей, снова начала тренироваться и через восемнадцать месяцев изумила американскую спортивную общественность, победив в прыжках с трех метров.

— Блистательная, — согласился Найт, глядя, как Пирс улыбается и машет рукой. На арену выходили спортсмены из Зимбабве, завершавшие парад.

Уже спели «Боже, храни королеву» и гимн Олимпиады, участники Игр произнесли олимпийскую клятву, и острое нетерпение повисло над трибунами. Многие смотрели на арочный вход, над которым стояли Найт и Джек.

— Интересно, кто будет зажигать огонь? — сказал Джек.

— Вся Британия ломает головы, — отозвался Найт.

В самом деле, спекуляции на тему, кому доверят эту честь, только усилились, когда огонь из Греции доставили в британский Мач-Уэнлок в Шропшире, где Пьер де Кубертен, отец современных Олимпийских игр, впервые предложил возродить Олимпиады.

Олимпийский огонь уже побывал в Англии, Уэльсе и Шотландии, появившись на «Бритиш оупен» в Лэтеме и всего неделю назад в Уимблдоне. С каждой остановкой любопытство росло, подогревая слухи.

— Говорят о Стивене Редгрейве, английском гребце и двукратном чемпионе мира, — промолвил Найт. — Некоторые высказываются в пользу Роджера Баннистера, первого человека, пробежавшего полторы тысячи метров меньше чем за четыре минуты.

Над трибунами прокатился гул: зазвучала музыка из фильма «Огненные колесницы», и два человека выбежали на стадион из прохода под Найтом и Джеком, вдвоем неся факел.

Стивен Редгрейв бежал рядом с…

— Господи, это же Майк Лансер! — вскрикнул Найт.

Это действительно был Лансер, он улыбался и радостно махал толпе, пока бежал с Редгрейвом по дорожке к винтовой лестнице миниатюрного Тауэра. У подножия их ожидала фигура в белом.

ГЛАВА 41

Карен Поуп сидела в отделе новостей «Сан» на восьмом этаже здания на площади Томаса Мора, возле пирса Святой Екатерины на северном берегу Темзы. Ей хотелось домой, поспать, но она не могла оторваться от трансляции церемонии открытия.

На экране Лансер и Редгрейв подбежали к фигуре в белом, стоявшей у подножия крутой лестницы, ведущей на башню. При виде всеобщего ликования на трибунах привычный цинизм оставил Поуп. Горло сжалось от волнения — какая великая минута для Лондона, для всей Британии!

Оглянувшись на Финча, журналистка увидела, что глаза сурового ветерана спорта влажны от эмоций.

— Знаешь, кто это? — спросил редактор. — Факелоносец в белом?

— Даже не догадываюсь, босс, — ответила Поуп.

— Это же сам…

— Вы Карен Поуп? — спросил сзади мужской голос.

Обернувшись, Поуп увидела (и почуяла) неряшливого курьера-велосипедиста, со скукой смотревшего на нее.

— Да, — ответила она. — Я Поуп.

Велосипедист подал конверт со странными заглавными буквами разных цветов и стилей, при виде которого у нее внутри все оборвалось.

ГЛАВА 42

Когда факелоносец в белых одеждах поднялся на лондонский Тауэр, трибуны взорвались приветственными криками, свистом и топотом.

Найт нахмурился и устремил взгляд на смотровую платформу с гвардейцами по обе стороны чаши. Как, черт возьми, огонь попадет на вершину «Орбит»?

Человек в белом высоко поднял факел над головой. Аплодисменты перешли в громовую овацию, оборвавшуюся дружным вздохом удивления.

Держа лук в руке и вытянув стрелу из колчана, Робин Гуд прянул вверх со своих подмостков и на почти невидимых тросах воспарил над стадионом к высоко вознесенному олимпийскому факелу.

Пролетая над факелом, Робин Гуд коснулся пламени стрелой, поджигая ее, и понесся вверх, натягивая тетиву.

Почти поравнявшись с платформой «Орбит», Робин Гуд извернулся и пустил огненную стрелу, которая полукругом взмыла над крышей стадиона, распоров ночное небо, и пролетела между гвардейцами в нескольких дюймах над чашей.

Мощное ревущее пламя вспыхнуло в олимпийском кратере, и стадион вновь разразился ревом и громовыми аплодисментами. Из динамиков прозвучал голос Жака Рогге, председателя Международного олимпийского комитета:

— Объявляю летние Олимпийские игры 2012 года открытыми!

С вершины «Орбит» с шипением сорвались ракеты, рассыпавшись салютом высоко в небе над Лондоном. Во всем городе зазвонили церковные колокола. Спортсмены на арене обнимались, обменивались значками и делали снимки, чтобы запечатлеть эту волшебную минуту, когда мечта об олимпийском золоте никому не казалась несбыточной.

Глядя на братавшихся спортсменов и олимпийский огонь в чаше под фейерверком, белыми хризантемами расцветившим ночное небо, Найт прослезился от безграничной гордости за свой город и страну.

И тут зазвонил сотовый.

Карен Поуп истерически кричала:

— Кронос только что прислал мне новое письмо! Он берет на себя ответственность за смерть Пола Титера, американца, толкателя ядра!

Найт недоуменно наморщил лоб.

— Как, я же только что видел его, он…

И тут до него дошло.

— Где Титер? — заорал он Джеку и кинулся бежать. — Кронос пытается убить его!

ГЛАВА 43

Пока они пробивались сквозь толпу, Морган кричал что-то в сотовый, информируя начальника службы безопасности. Ткнув значки «Прайвит» в лицо охране, они выбежали на арену.

Титер, держа американский флаг, о чем-то говорил с Филатри Мидахо, спринтером из Камеруна. Найт бросился к нему как раз в то мгновение, когда американский флаг покачнулся и начал падать. Знаменосец рухнул на землю, и на губах у него выступила кровавая пена.

Когда Найт добежал до американской команды, вокруг кричали люди, требуя врача. Хантер Пирс пробилась сквозь толпу и опустилась рядом с Титером, на которого с ужасом смотрел Мидахо.

— Он просто упал, — сказал Найту этот ребенок-солдат.

Джек выглядел ошеломленным, но Найт был уязвлен в самое сердце. Слишком быстро. Предупреждение поступило за три минуты. Как они могли спасти американца?

Неожиданно в динамиках что-то затрещало, и над притихшим стадионом зазвучала жутковатая свирель Кроноса.

Найта охватила паника — он вспомнил, как от этой мелодии Селена Фаррел чуть с ума не сошла в своем кабинете. Тут он заметил, что многие спортсмены показывают на огромные экраны, на которых появились одинаковые алые слова:

Олимпийский позор разоблачен публично.

КНИГА ТРЕТЬЯ САМЫЙ БЫСТРЫЙ ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

ГЛАВА 44

Найт был в бешенстве. Кронос действовал с чувством полной безнаказанности: он не только отравил Титера, но каким-то образом взломал компьютерную систему Олимпийского парка и перехватил управление.

Под силу ли профессору Фаррел учинить такое? Способна ли она на это?

Подбежал Лансер, сразу постаревший на десять лет. Он кричал, тыча рукой в экраны:

— Что это значит, черт возьми? И что за инфернальная музыка?

— Это Кронос, Майк, — сказал Найт. — Он взял на себя ответственность за нападение.

— Что?! — заорал Лансер, но осекся, увидев Пирс и врачей, собравшихся вокруг Титера. — Он мертв?!

— Я видел его, еще пока Пирс не подошла, — сказал Найт. — У него на губах выступила кровь. Он задыхался и корчился.

Потрясенный, растерянный, Лансер ахнул:

— Яд?

— Анализ крови покажет.

— Или вскрытие, — мрачно заметил Джек, когда врачи положили потерявшего сознание Титера на носилки и вместе с Пирс побежали к машине «скорой».

Часть зрителей, оставшихся на трибунах, тихо аплодировала занемогшему американцу. Но большинство людей спешили покинуть стадион, зажимая уши, чтобы не слышать заунывную свирель, и встревоженно поглядывая на послание Кроноса, все еще пламеневшее на экранах:

Олимпийский позор разоблачен публично.

Голос Джека дрогнул, когда отъехала «скорая»:

— Мне все равно, что напишет Кронос. Пол Титер хороший человек, гигант с нежным сердцем. Я ходил в одну из его клиник в Лос-Анджелесе: дети обожали его. Какой же подонок станет травить хорошего человека, да еще в такой вечер?

Найт вспомнил, как выбежала из кабинета профессор Фаррел. Где она? Задержала ли ее Поттерсфилд? Кто она — Кронос или одна из Фурий? Как они отравили Титера?

Найт подошел к Мидахо, представился и спросил, что произошло. Камерунец на ломаном английском объяснил, что Титер покрылся потом, побагровел, а потом все и началось.

Найт останавливал других американских спортсменов и спрашивал, что Титер пил перед началом церемонии. Прыгун в высоту видел, как Титер выпил воды из одной из бесчисленных пластиковых бутылочек, которые раздавали спортсменам перед парадом волонтеры Игр, гейммастеры.

Найт передал это Моргану и Лансеру, который взбеленился и не своим голосом заорал в передатчик, приказывая гейммастерам не покидать территории парка до особого распоряжения.

Глава службы безопасности, прибежавший на арену несколькими минутами раньше, рявкнул в передатчик, испепеляя взглядом огромные экраны с алой надписью:

— Выключить динамики, заткнуть чертову дудку! Убрать фигню с экранов! И я хочу знать, как они взломали нашу сеть. Немедленно!

ГЛАВА 45

Суббота, 28 июля 2012 года

Пол Титер, выдающийся легкоатлет, много сделавший для детей и подростков из неблагополучных семей, умер по дороге в больницу вскоре после полуночи. Ему было двадцать шесть лет.

Спустя несколько часов Найт видел кошмарный сон, в котором участвовали мелодия свирели, отрубленная голова Дентона Маршалла, кровавый цветок на рубашке Ричарда Гилдера, мертвый Джо Масколо, рухнувший на коктейльный стол в «Лобби-баре», и кровавая пена на губах молодого спортсмена.

Найт вздрогнул и проснулся. Несколько секунд он лежал с колотящимся сердцем, не понимая, где находится, но потом услышал, как в темноте Люк сосет большой палец, и успокоенно натянул одеяло на плечи. При этом ему вспомнилось лицо Гэри Босса, когда он, Найт, приехал домой в три утра.

В квартире царил хаос, а секретарь торжественно поклялся никогда в жизни больше не связываться с чокнутыми детками Найта, пусть Аманда хоть вчетверо заплатит.

Мать тоже обиделась на Найта. Он не только не говорил с ней весь вечер, но и не отвечал на звонки после того, как объявили о смерти Титера. Но у Найта не было ни минуты свободной!

Ему хотелось спать, но в голову лезли мысли о том, где найти новую няньку, как теперь искать подход к Аманде и что написал Кронос во втором письме. Они с Джеком и Хулиганом прочли письмо в лаборатории «Прайвит» вскоре после того, как в час ночи Поуп подвезла конверт.

«Какая честь в незаслуженном триумфе? — вопрошал Кронос в начале письма. — Какая слава в победе над противником, добытой обманом?»

Кронос заявлял, что Титер — мошенник и «символ легионов коррумпированных спортсменов, с готовностью использующих любой незаконный препарат, лишь бы результаты улучшить».

Далее говорилось, что Титер и другие неназванные участники Олимпиады принимали экстракт из пантов и молодых рожек оленей и лосей, чтобы увеличить мышечную силу, выносливость и ускорить восстановление. Молодые рога — самая быстрорастущая субстанция в мире, потому что богатая питательными веществами оболочка, тот самый бархатистый верхний слой рожек, содержит много IGF-1, супермощного гормона роста, запрещенного правилами Олимпиады. При осторожном применении не через инъекции, а в виде спрея для горла экстракт молодых оленьих рогов в организме обнаружить почти невозможно.

«Неправедно полученные преимущества IGF-1 огромны, — писал Кронос. — Особенно для силового спортсмена вроде Титера, потому что дают возможность быстрее наращивать мышечную массу и восстанавливаться после нагрузок».

Далее Кронос обвинял двух фитотерапевтов — из Лос-Анджелеса и Лондона, якобы замешанных в тщательно разработанном мошенничестве Титера.

Приложенные к письму документы на первый взгляд подтверждали заявления Кроноса: четыре квитанции от фитотерапевтов о продаже экстракта из молодых маральих рогов из Новой Зеландии с доставкой на почтовый ящик лос-анджелесской строительной компании, принадлежавшей зятю Титера, Филипу. Остальные документы содержали результаты независимых тестов и анализов крови Титера.

«Анализы показывают наличие IGF-1 в организме в течение последних четырех месяцев, — писал в заключение Кронос. — Поэтому злонамеренный мошенник Пол Титер должен быть принесен в жертву, чтобы очистить Игры и вновь сделать Олимпиады честными».

Лежа в детской и глядя на смутные очертания своих малышей, Найт думал — вот как ты очищаешь Олимпиады? Убивая людей? Какой же безумец так поступает и почему?

ГЛАВА 46

После того как Титер упал на стадионе, я несколько часов бродил по городу, внутренне ликуя от сознания осуществленной мести, упиваясь доказательством нашего превосходства над ничтожными Скотленд-Ярдом, МИ-5 и «Прайвит». Им никогда не выйти на наш след.

Даже в этот поздний час я повсюду видел шокированных лондонцев и газеты с фотографиями огромных экранов с нашим заявлением: «Олимпийский позор разоблачен публично».

И заголовки: «Смерть преследует Игры!»

А как вы думали? Что мы будем молча смотреть на глумление над древней спортивной традицией? Что мы позволим осквернять заповеди честного соревнования, доказанного в борьбе превосходства, бессмертного величия?

Вряд ли.

Теперь Кронос и Фурии на устах миллионов людей всего мира, неуловимые, карающие смертью, показавшие всем изнанку величайшего спортивного события в мире.

Какие-то дураки сравнивают нас с палестинцами, похитившими и убившими израильтян на летней Олимпиаде 1976 года в Мюнхене. Они называют нас террористами с неизвестными политическими мотивами.

Если не брать в расчет этих болванов, мир, по-моему, начинает узнавать нас. С дрожью восторга я чувствовал, что люди осознали наше величие. Они спрашивают, как получилось, что такие, как мы, ходим среди них, взяв власть карать смертью обман и коррупцию и приносить жертвы во имя благого и достойного.

Мысленным взором я видел монстров, побивших меня камнями, мертвые глаза Фурий в ту ночь, когда я перестрелял боснийцев, и шок на лицах телекомментаторов, сообщающих о смерти Титера.

Наконец-то чудовища начали платить за то, что они со мной сделали.

Я думал об этом до самого рассвета, когда тонкие узкие облака разлетелись по небу над Лондоном, и заря окрасила их густо-алым цветом, сделав похожими на свежие рубцы.

Я постучал в боковую дверь дома, где жили Фурии, и вошел. Не спала только Марта. Ее черные агатовые глаза блестели от слез. Она радостно обняла меня, ощущая то же жгучее счастье, что и я.

— Как часы, — сказала она, прикрыв за мной дверь. — Все прошло безупречно. Тиган подала бутылку американцу, переоделась и вышла за пределы территории, прежде чем начался хаос. Словно все предначертано свыше.

— Разве не это ты говорила, когда Лондон выиграл тендер на проведение Олимпиады? — спросил я. — Разве не сказала то же самое, когда мы выявили коррупцию и обман, как я и предрекал?

— Все верно, — ответила Марта, и ее лицо выражало фанатизм, как у мученицы. — Нам суждена иная судьба. Мы высшие.

— Да, но не забывай, теперь цена ошибки слишком высока, — очень серьезно, ответил я. — Ты говоришь, мы отличились по всем направлениям?

— По всем, — деловито подтвердила Марта.

— Завод?

— Тиган проверила, все надежно закрыто. Обнаружить невозможно.

— Твоя роль? — спросил я.

— Сыграла на ура.

Я кивнул.

— Тогда некоторое время нам надо оставаться в тени. Пусть Скотленд-Ярд, МИ-5 и «Прайвит» работают в усиленном режиме, пусть выбьются из сил, устанут ждать удара и ослабят бдительность.

— Все по плану, — кивнула Марта и, поколебавшись, добавила: — Этот Питер Найт… Он по-прежнему представляет для нас угрозу?

Я обдумал вопрос и сказал:

— Если для нас и существует опасность, это он.

— Тогда мы кое-что нашли. У Найта есть слабость. И немалая.

ГЛАВА 47

Найт проснулся от звонка сотового и заморгал, ослепленный солнцем, заливавшим комнату. Нашарив телефон, он нажал «ответить».

— Фаррел исчезла, — сообщила Поттерсфилд. — Ее нет ни дома, ни на работе.

Найт сел на кушетке, все еще жмурясь, и спросил:

— Вы обыскали квартиру и кабинет?

— Не могу получить ордер, пока наша лаборатория не подтвердит совпадение, обнаруженное Хулиганом.

— Хулиган вчера нашел что-то еще во втором письме Кроноса.

— Что?! — закричала Поттерсфилд. — Как — во втором письме?

— Оно уже в вашей лаборатории, — поспешно сказал Найт. — Хулиган нашел в конверте клетки кожи. Он отдал вам половину образца.

— Черт вас всех побери, Питер! — заорала Поттерсфилд. — «Прайвит» не должно проводить экспертизы по этому делу без…

— Это не моя инициатива, Элайн! — отрезал Найт. — Это условие «Сан», клиента «Прайвит».

— Да мне все равно, кто…

— А как насчет твоих успехов? — перебил Питер. — Я-то тебе всю информацию выкладываю.

Помолчав, Поттерсфилд сказала:

— Самый большой фокус в том, как Кроносу удалось взломать…

Но Найт, увидев, что кроватки пусты, сразу перестал слушать и резко повернулся к будильнику. Полдесятого! Так долго он не спал ни разу после появления близнецов.

— Прости, Элайн, не могу разговаривать — дети!.. — бросил Найт на бегу.

За несколько секунд он успел передумать все ужасы. А если дети упали с лестницы? Что, если они играют с…

Внизу включенный телевизор передавал репортаж об индивидуальных заплывах на 400 метров смешанным стилем. У Найта подкосились ноги. Он схватился за перила и кое-как сошел на первый этаж.

Люк и Изабел сидели на диванных подушках, стянутых на пол, как маленькие Будды, рядом с пустой коробкой хлопьев и пакетом сока. Найту показалось, что ничего прекраснее он в жизни не видел.

Он покормил и переодел малышей под сообщение об убийстве Титера. Скотленд-Ярд и МИ-5 с заявлениями не выступали, как и «Ф-7», тоже привлеченная ЛОКОГ к обеспечению безопасности и досмотра на время Игр.

Зато в новостях появился Майк Лансер. Он уверял репортеров, что Олимпиада в безопасности, защищал свои действия, брал на себя полную ответственность за несовершенства системы безопасности. Взволнованный, но решительный, он клялся, что Кронос будет остановлен, арестован и отдан под суд.

Отсутствие няньки стало огромным неудобством: пока детей не с кем было оставить, Найт не мог полноценно заняться расследованием дела Кроноса. Он несколькораз звонил Аманде, но та не отвечала. Тогда он позвонил в одно из агентств, объяснил ситуацию и взмолился о временной няньке. Ему ответили, что, возможно, кого-то удастся найти к четвергу.

— К четвергу? — закричал Найт.

— Это максимум, что я могу. В Лондоне Олимпиада, няни сейчас нарасхват, — ответила женщина и положила трубку.

Около полудня близнецы захотели на игровую площадку. Рассудив, что после этого они быстрее заснут днем, Найт согласился. Он посадил малышей в коляску и пошел на ближайшую детскую площадку в саду Королевского госпиталя, купив по дороге «Сан». Жара спала, на небе ни облачка — в Лондоне чудесно в такую погоду.

Найт сидел на скамейке, глядя, как Люк катается с горки для больших детей, а Изабел играет в песочнице, но думал не о детях и не о прекрасной погоде первого дня Олимпиады. Он думал о Кроносе и о том, где будет нанесен следующий удар.

Пришло эсэмэс от Хулигана: «Клетки кожи во втором письме принадлежат мужчине. Совпадений в базе нет. Уезжаю в Ковентри на футбольный матч „Англия — Алжир“».

Мужчине? Кроносу? Стало быть, Фаррел все-таки одна из Фурий?

С ощущением бессилия Найт развернул газету. Статья Поуп на первой полосе называлась «Смерть преследует Олимпиаду». Вначале описывалась трагическая смерть Титера, далее шел лаконичный фактический отчет о событиях, произошедших на церемонии открытия. В конце Поуп сообщала, что зять погибшего Титера, который тоже приехал в Лондон посмотреть Олимпиаду, опровергает обвинения, и приводила его слова. Молодой человек утверждал, что результаты анализов, присланные Кроносом, фальшивые, потому что экстракт из оленьих рогов он покупал для себя. Работая на строительстве с утра до вечера, он искал лекарство от приступов хронического радикулита.

— Сэр!.. — обратилась к нему какая-то женщина.

Против солнца Найт видел только темную фигуру с флаером в руке. Он уже хотел сказать «не надо», но, заслонив глаза ладонью от солнца, разглядел, что у женщины простое, не слишком красивое лицо, короткие темные волосы, карие глаза и крепкая, спортивная фигура.

— Да? — сказал он, принимая рекламку.

— Извините. — Она робко улыбнулась, и Найт уловил мягкий восточноевропейский акцент. — Пожалуйста, сэр, я вижу, у вас дети… Не нужна ли вам или кому-то из ваших знакомых нянька?

Найт изумленно заморгал и посмотрел на флаер. Там было написано: «Опытная няня (часы/полный день) с прекрасными рекомендациями. Диплом по дошкольному воспитанию, слушательница аспирантской программы по патологиям речи».

На этом флаер не заканчивался, но Найт поднял глаза на женщину:

— Как вас зовут?

Она присела рядом и с готовностью улыбнулась.

— Марта, — сказала она. — Марта Брезенова.

ГЛАВА 48

— Вы просто ответ на мои молитвы, Марта Брезенова, и подоспели как нельзя вовремя, — сказал Найт, решив не упустить шанс. — Меня зовут Питер Найт, и мне сейчас отчаянно нужна няня.

Лицо Марты выразило недоверие и счастье. Она прижала пальцы к губам:

— Надо же, вы первый, кому я дала флаер! Это судьба.

— Может, и так. — Найта забавлял ее заразительный энтузиазм.

— Так и есть! — воскликнула она. — Я смогу приступить?

Он снова посмотрел на флаер.

— У вас есть резюме? Рекомендации?

— И то, и другое, — тут же ответила Марта и вынула из сумки профессионального вида резюме и эстонский паспорт. — Теперь вы знаете, кто я.

Взяв резюме и паспорт, Найт сказал:

— Знаете что? Вон мои дети. Люк на качелях, Изабел в песочнице. Идите, познакомьтесь. Я посмотрю, как у вас получится, и позвоню вашим рекомендателям.

Малыши перевидали стольких нянь и прониклись к ним таким отвращением, что Найт не стал бы даже звонить, если бы они не приняли Марту. Как бы остро ни стоял вопрос с няней, что толку нанимать ее, если она не поладит с детьми?..

Однако, к его удивлению, Марта подошла к более разборчивой Изабел и покорила ее почти сразу. Она помогала девочке строить песчаный замок с таким энтузиазмом, что Люк скоро оставил горку и направился к ним. Через три минуты Люки Найт, большой, плохой, кусачий ужас Челси, смеялся и наполнял песком ведерки.

Видя, как охотно дети слушаются Марту, Найт прочел резюме. Гражданка Эстонии, тридцать шесть лет, окончила Американский университет в Париже. Последние два курса и шесть лет после учебы работала нянькой в двух семьях. Телефоны и имена мамаш были указаны.

В резюме говорилось, что Марта владеет английским, французским, эстонским и немецким и слушает сейчас курс патологии речи для выпускников университетов. Что ж, нынче не редкость образованные женщины, которые приезжают в Лондон и соглашаются на работу ниже своей квалификации, лишь бы жить (и выжить) в лучшем городе мира.

Как удачно получается, подумал Найт. Он вынул сотовый и начал звонить по указанным телефонам, молясь про себя, чтобы резюме оказалось правдой. Пусть кто-нибудь ответит на…

Петра Деморье ответила почти сразу — и по-французски. Найт представился и спросил, говорит ли она по-английски. Она осторожно сказала, что да. Когда Питер объяснил, что думает нанять Марту Брезенову няней к своим близнецам, Деморье рассыпалась в похвалах, назвала Марту лучшей няней ее четверых детей, терпеливой, любящей, но и строгой, когда надо.

— Почему же она ушла от вас и ищет работу? — спросил Найт.

— Моего мужа перевели во Вьетнам на два года, — объяснила Деморье. — Марта не захотела с нами ехать, но мы расстались очень хорошо. Вам повезло, что вы с ней встретились.

Вторая женщина, Тиган Леса, тоже отозвалась очень позитивно.

— Когда Марту приняли на учебу в Лондоне, я чуть не заплакала. Трое моих детей тоже плакали, даже Стивен, обычно стойкий оловянный солдатик. На вашем месте я бы наняла ее, пока никто вас не опередил. А еще лучше предложите ей вернуться в Париж. Мы ее примем с распростертыми объятиями.

Найт несколько секунд помедлил, прежде чем повесить трубку. Он понимал, что нужно позвонить в университеты здесь и в Париже, но до понедельника никто не ответит. Поколебавшись, он позвонил Поттерсфилд.

— Ты бросаешь трубку! — упрекнула его инспектор.

— Пришлось, — сказал Найт. — Слушай, мне нужно, чтобы ты проверила один эстонский паспорт.

— И не подумаю.

— Это для близнецов, Элайн, — объяснил Найт. — У меня появилась возможность нанять няньку, у которой на бумаге все гладко. Я хочу это проверить, но сейчас выходные, поэтому другого способа у меня нет.

Помолчав, Поттерсфилд сказала:

— Давай имя и номер, если паспорт у тебя.

Найт слышал, как Элайн печатает под его диктовку. Марта поднялась на горку с Изабел. Его дочь на горке? Это впервые. Они съехали вниз, и только мимолетный испуг мелькнул на лице девчушки, прежде чем она захлопала в ладоши.

— Марта Брезенова, — сказала Поттерсфилд. — Такая дурнушка Джейн, да?

— А ты думаешь, няньками подрабатывают супермодели?

— Да нет, — протянула Поттерсфилд. — В Великобританию прилетела на самолете из Парижа десять дней назад. Виза у нее студенческая, на обучение в Сити-колледже.

— Аспирантская программа по речевым патологиям, — сказал Найт. — Спасибо, Элайн, я твой должник.

Слыша, как Люк взвизгнул от смеха, он оборвал разговор и увидел, как сын и дочь бегают за Мартой между лесенок и поручней, играя в счастливых монстров и смеясь как безумные.

«Смотреть особо не на что, — подумал Найт, — но я тебя нанимаю».

ГЛАВА 49

Понедельник, 30 июля 2012 года

Капитан столичной полиции Билли Каспер долго сверлил Найта подозрительным взглядом. Потом изрек:

— Я бы не сказал, что это правильно, но Поттерсфилд хочет, чтобы ты увидел своими глазами, поэтому поднимайся. Второй этаж, квартира справа.

Найт шел по лестнице, радуясь, что наконец-то вернулся к работе. Марта Брезенова оказалась сокровищем. Меньше чем за два дня она сотворила с его детьми настоящее чудо: малыши стали чище, счастливее и лучше себя вели. Найт звонил в Городской университет, и там подтвердили — Марта Брезенова действительно зачислена слушательницей на курс речевых патологий. У Найта будто гора с плеч свалилась — он даже позвонил в последнее агентство, обещавшее няньку в четверг, и отказался.

Поттерсфилд ждала Найта за дверью в квартиру Селены Фаррел.

— Ну что? — спросил он.

— Много чего, — колко ответила она и, когда Найт надел перчатки и бахилы, провела его в комнаты. Бригада экспертов Скотленд-Ярда и специалисты из МИ-5 разбирали квартиру, что называется, по винтикам.

Они прошли в спальню, где стоял непомерных размеров трельяж. Открытые ящики были набиты всевозможной косметикой: двадцать видов помады, столько же пузырьков лака для ногтей и море баночек с декоративной косметикой.

Неужели этим пользовалась Фаррел? Это как-то не сочеталось с простушкой, которую они с Поуп встретили в колледже. Оглядевшись, Найт заметил открытый шкаф с дорогой дизайнерской одеждой.

Профессорша — подпольная модница?

Найт не успел озвучить свое недоумение: Поттерсфилд указала на технического эксперта с ноутбуком, сидевшего на трельяже лицом к шкафу.

— У нее здесь много конспектов обличительных речей против сноса домов под Олимпийский парк в Ист-Энде и доках и несколько ядовитых писем Дентону…

— Госпожа инспектор! — оживился вдруг эксперт. — Кажется, нашел!

Поттерсфилд свела брови:

— Что?

Техник что-то нажал, и из компьютера полились звуки свирели — та самая призрачная мелодия, звучавшая над Олимпийским стадионом в ночь, когда был отравлен Пол Титер, грубый, дикий мотив, сопровождавший первое письмо Кроноса.

— Это у нее в компьютере? — недоверчиво спросил Найт.

— Тут простой экзешный файл, запускающий музыку и вот это.

Эксперт повернул ноутбук монитором к Найту и Поттерсфилд. На экране алели четыре слова: «Олимпийский позор разоблачен публично».

ГЛАВА 50

Вторник, 31 июля 2012 года

В хирургической шапочке и маске, в длинном прорезиненном фартуке и длинных резиновых перчатках, вроде тех, которыми пользуются мясники при потрошении туш, я осторожно вложил в конверт третье письмо для Карен Поуп.

Прошло более шестидесяти часов после того, как мы сразили чудовище Титера, и ажиотаж, поднявшийся в мировых СМИ, ощутимо шел на спад: Лондонская олимпиада продолжалась, и каждый день приносил новые золотые медали.

В субботу мы были главной темой практически каждого выпуска новостей и статей, посвященных церемонии открытия. В воскресенье сюжеты об исходящей от нас угрозе стали короче, особо подчеркивались усилия органов правопорядка, выясняющих, каким образом была взломана компьютерная сеть Олимпийского парка. Проскальзывали скупые сообщения об импровизированной заупокойной службе, устроенной спортсменами коррумпированной свинье Титеру.

Вчера мы стали лишь фоном в новостях, которые оповестили всех о том, что, исключая убийство Титера, летняя Олимпиада 2012 года проходит безупречно. Утром мы даже не попали на первую страницу — ее заняли сообщения об обыске в доме Селены Фаррел, где обнаружили убедительные доказательства ее связи с Кроносом. Скотленд-Ярд и МИ-5 объявили профессора в общенациональный розыск.

Все это в известной мере задевало, но я понимал: понадобится еще не одна и не две смерти, чтобы развалить современное олимпийское движение. Я знал это с того вечера, когда Лондон обманом вырвал право на проведение Игр. Семь лет я и мои сестры разрабатывали сложнейший план мщения, семь лет внедрялись в систему и использовали ее к нашей выгоде, семь лет готовили ложные следы, чтобы держать полицию в растерянности и недоумении, не позволяя догадаться о нашей основной цели, пока не станет слишком поздно.

Не снимая фартука и перчаток, я сунул конверт в пластиковый пакет с застежкой-желобком и подал Петре, стоявшей рядом с Тиган. Под одеждой у них были особые накладки, делавшие сестер неузнаваемыми для всех, кроме меня и Марты.

— Помните о приливе, — сказал я.

Промолчавшая Петра угрюмо отвернулась, словно борясь с собой. Меня кольнула тревога.

— Хорошо, Кронос, — сказала Тиган, надевая темные очки под официальную кепку волонтера Олимпиады.

Я подошел к Петре и спросил:

— Что с тобой, сестра?

В ее глазах был вызов, но она ответила:

— Ничего.

Я поцеловал ее в обе щеки и повернулся к Тиган, моей холодной воительнице.

— Завод? — спросил я.

— Была сегодня утром, — ответила она. — Еды и лекарств хватит на четыре дня.

Я обнял ее и прошептал на ухо:

— Следи за сестрой, она импульсивна.

Лицо Тиган осталось бесстрастным. Идеальный солдат.

Сняв фартук и перчатки, я смотрел вслед уходившим сестрам, и рука сама потянулась к шраму, похожему на краба. Я поскреб затылок — ненависть проснулась почти сразу — и остро пожалел, что не могу быть сегодня на месте этих женщин. Оставалось утешаться мыслью, что в принципе отмщение мое, и только мое. В кармане зазвонил одноразовый сотовый. Пообщаться хотела Марта.

— Я подсадила «жучок» в сотовый Найта, прежде чем он ушел на работу, — доложила она. — В домашнем компьютере пошарю, когда дети заснут.

— На вечер отпросилась?

— Нет, — ответила Марта.

Окажись глупая тварь передо мной, свернул бы ей шею.

— Что значит — нет? — напряженно переспросил я.

— Расслабься, — отозвалась она. — Я появлюсь там, где надо и когда надо. Дети будут спать и не узнают, что я уходила. И Найт не узнает. Он просил не ждать его раньше полуночи.

— Как ты можешь гарантировать, что щенки будут спать?

— Ну а как ты думаешь? Дам им снотворного.

ГЛАВА 51

Через несколько часов американка Хантер Пирс прыгала с десятиметровой вышки. В пахнущем хлоркой воздухе она сделала обратное сальто, прокрутила двойной «винт» и вошла в воду с режущим звуком, оставив за собой небольшой водоворот, почти без брызг.

Найт присоединился к восторженно кричавшим, хлопавшим, свистевшим трибунам. Больше всех радовались дети Пирс, мальчик и две девочки, сидевшие в первом ряду: они топали ногами и толкали вверх кулачки, когда мать вынырнула и широко улыбнулась.

Это была четвертая и лучшая, по мнению Найта, попытка Пирс. После трех прыжков она была на третьем месте, уступив спортсменкам из Южной Кореи и Панамы. Китаянки, ко всеобщему удивлению, заняли четвертое и пятое.

Пирс сегодня в ударе, подумал Найт.

Два часа он стоял между трибунами напротив десятиметровой платформы, наблюдая за трибунами и происходящим в бассейне. Прошли четыре дня после смерти Титера (больше нападений пока не было) и сутки после обнаружения у Селены Фаррел программы взлома и перехвата управления электронным табло стадиона.

Люди говорили, что все позади, поимка сумасшедшей профессорши — лишь вопрос времени. Расследование закончено, обвиняемую ищут.

Но Найт опасался новых убийств. Ночью он перечитывал график соревнований, пытаясь представить, где Кронос нанесет следующий удар. Он предпочтет кого-то известного, на ком сосредоточено внимание прессы, — например, Хантер Пирс, самую старшую участницу своего вида спорта, когда-либо поднимавшуюся на пьедестал почета.

Американка выбралась из бассейна, подхватила полотенце, подбежала к первому ряду и хлопнула по ладошкам, которые тянули к ней дети, после чего быстро спустилась в джакузи, чтобы не дать остыть мышцам. Не успела она сесть, как трибуны зашумели: на табло загорелись оценки, сплошь восьмерки с большими десятыми и девятки. Пирс только что поднялась с третьего места на второе.

Найт снова зааплодировал с еще большим воодушевлением. Лондонским Играм для поднятия настроения нужен позитивный сюжет, чтобы забыть про погребальное покрывало, наброшенное на Олимпиаду Кроносом. Пирс бросила вызов возрасту, пессимизму, убийствам; после гибели Титера она выступила от имени всей американской команды, открыто осудив Кроноса, а сейчас оказалась в шаге от золотой медали.

«Хорошо, что я сюда попал, — подумал Найт. — Все-таки я везучий, вспомнить хоть Марту».

Нянька оказалась подарком небес. При ней дети становились шелковыми, словно она была гамельнским дудочником, а Люк впервые стал заговаривать о том, чтобы ходить в унитаз, «как большой мальчик». Марта была настоящим профессионалом — дом еще никогда не сиял такой чистотой и порядком. Наконец-то Найт получил возможность по-настоящему заняться расследованием дела сумасшедшего преследователя Олимпиады.

Аманда, к сожалению, на глазах становилась прежней, как до Дентона Маршалла. После Олимпиады она намеревалась устроить поминальную службу и погрузиться в работу. Всякий раз в разговоре с сыном в ее голосе появлялась горечь.

— Вы вообще не отвечаете по сотовому? — недовольно спросила Карен Поуп.

Вздрогнув, Найт оглянулся и с удивлением увидел рядом с собой журналистку.

— Телефон барахлит, — сказал он.

Это была правда. Весь день во время разговоров в трубке невыносимо трещали помехи, но Найт не успевал дойти до ремонта.

— Купите новый, — огрызнулась Поуп. — Мне писать надо, от меня материал требуют. Нужна ваша помощь.

— По мне, так вы и сами прекрасно справляетесь, — усмехнулся Найт.

Кроме статьи о находках в домашнем компьютере Фаррел, Поуп опубликовала отчет о результатах вскрытия Титера. Ему дали воды не с ядом, а со смесью лекарственных препаратов, резко повышающей давление и сердечный ритм. Это вызвало кровотечение из легочной артерии, отсюда и кровавая пена на губах.

Поуп вставила в статью сенсационное заявление Лансера о том, как Фаррел подключилась к компьютерной системе, проникла на сервер и влезла в управление системой электронных табло стадиона. Лансер говорил, что недоработка вычислена и ликвидирована, а волонтеров теперь досматривают вдвое тщательнее. По его словам, видеокамеры зафиксировали женщину в форме гейммастера, подавшую Титеру бутылку воды перед парадом, но ее лицо скрыто козырьком, которые носят волонтеры.

— Найт, ну пожалуйста! — взмолилась Поуп. — Мне нужно хоть что-нибудь!

— Вы и так знаете больше меня, — отозвался Найт, глядя, как спортсменка из Панамы, занимавшая третье место, немного «перешла»^[6] во время последнего прыжка, что стоило ей драгоценных очков.

Затем спортсменка из Южной Кореи, лидер соревнований, сорвала последний прыжок. Ей недостало резкости, это повлияло на качество входа в воду и принесло низкие оценки.

Теперь все зависит только от Пирс, волнуясь, думал Найт и не отводил бинокль от американки, которая поднималась на вышку для пятого, последнего прыжка.

Поуп постучала по его руке.

— Мне сказали, инспектор Поттерсфилд — ваша свояченица. Наверняка вы знаете то, чего не знаю я.

— Элайн разговаривает со мной только в случае крайней необходимости, — ответил Найт, опуская бинокль.

— Это почему же? — скептически осведомилась Поуп.

— Она считает меня виновным в смерти моей жены.

ГЛАВА 52

Пирс поднялась на высоту трехэтажного дома. Найт бросил взгляд на Поуп: шокированная журналистка переваривала услышанное.

— А вы правда виноваты? — выпалила она.

Найт вздохнул.

— Во время беременности у Кейт возникли осложнения, но она сказала, что рожать будет только дома. Я понимал, что это рискованно, мы оба понимали, но все же я уступил желанию жены. Будь Кейт в больнице, она осталась бы жива. Мне предстоит обвинять себя до конца моих дней — Элайн Поттерсфилд позаботится об этом.

Признание Найта смутило и опечалило Поуп.

— Вам кто-нибудь говорил, что вы сложный человек? — спросила она.

Он не ответил, не отрывая глаз от Пирс и молясь, чтобы у нее получилось. Найт никогда не был горячим болельщиком, но сейчас на его глазах творили историю. Тридцативосьмилетняя спортсменка, вдова, мать троих детей, собиралась сделать заключительный, пятый прыжок, самый сложный в своей программе.

Ставкой было олимпийское золото.

Пирс спокойно приготовилась, быстро подошла к кромке трамплина, прыгнула вверх в положении согнувшись, сделала полусальто назад, переворот, двойное сальто и вошла в воду прямо, как нож.

Трибуны взорвались аплодисментами. Сын и дочери Пирс пустились в пляс, обнимая друг друга.

— Вот так! — крикнул Найт, чувствуя слезы на глазах. Он и сам не мог бы ответить, почему так эмоционально относится к победе Пирс, но задрожал от волнения, когда пловчиха под гром аплодисментов кинулась обнимать своих детей. Овация стала оглушительной, когда появились оценки, подтвердившие, что она заняла первое место.

— О’кей, победила американка, — сказала Поуп. — Найт, ну помогите девушке!

Не выдержав притворно-отчаянного взгляда, Найт вынул из кармана сотовый.

— Могу поделиться полным перечнем всего, что нашли у Фаррел дома и в офисе.

У Поуп расширились глаза.

— Найт, ей-богу, спасибо. Я ваша должница.

— Бросьте.

— Значит, финита, — с грустью заметила Поуп. — Теперь ее только разыскать осталось. При такой усиленной охране она не решится нанести новый удар.

Найт рассеянно кивнул, глядя, как Пирс обнимает детей, улыбаясь сквозь слезы и чувствуя всеобъемлющее удовлетворение.

Конечно, за четыре дня Олимпиады и другие спортсмены показали замечательную силу духа. Пловец из Австралии, в прошлом году получивший оскольчатый перелом правой ноги, завоевал золото на дистанции 400 метров вольным стилем. Боксер наилегчайшего веса из Нигера, выросший в нищете и всю жизнь недоедавший, благодаря неожиданному бесстрашию и воле победил в двух боях нокаутами в первом раунде.

Но победа Пирс и ее вызов Кроносу, как эхо, разнесли и усилили все правильное и честное, что есть в современных Олимпиадах. Врач «скорой» проявила характер, не позволив смерти Титера поколебать свою решимость, и победила. В результате Игры уже не казались запятнанными. По крайней мере Найту.

Зазвонил сотовый. На дисплее определился Хулиган.

— Что-нибудь, чего я не знаю, приятель? — приподнятым тоном начал Найт, вызвав смешок Поуп.

— Я насчет клеток кожи из второго письма, — начал Хулиган, явно волнуясь. Найт насторожился. — Три дня у меня совпадений не было, но через приятеля из МИ-5 я проверил ДНК по базе данных НАТО в Брюсселе и сейчас сижу как пыльным мешком прибитый.

Ликование Найта исчезло. Он отвернулся от Поуп.

— Рассказывай.

— ДНК совпала с образцом волос, взятым в середине 90-х в рамках скринингового теста на наркотики у консультанта миротворческого контингента НАТО перед отправкой на Балканы.

Найт ничего не понимал. В 90-е Фаррел была на Балканах, но Хулиган говорил, что найденные в письме клетки кожи принадлежат мужчине.

— И чья же эта ДНК? — спросил он.

— Индианы Джонса, — упавшим голосом ответил Хулиган. — Этого старого козла Деринга.

ГЛАВА 53

В пяти милях от Олимпийского парка, в Гринвиче, чуть южнее Темзы, Петра и Тиган шли под свинцовым небом к тяжелой, особо охраняемой двери «Арены 02», ультрасовременного здания с белым куполом, пронизанным желтыми башенками. Здесь обычно проводились концерты и масштабные театральные постановки, а к Олимпиаде «Арену» превратили в гимнастический зал.

Петра и Тиган, в формах гейммастеров, имели при себе официальные удостоверения волонтеров, специально отобранных для помощи на финале соревнований по женской гимнастике, обещавшем стать событием.

Тиган, мрачная, собранная, целеустремленная, направлялась к очереди гейммастеров и киоскеров, ожидающих проверки. Но Петру, казалось, терзали сомнения: она шла нехотя.

— Я же сказала, что была не в духе, — проговорила она.

— Высшие существа так себя не ведут, — ледяным тоном заметила Тиган.

— Не знаю, о чем я думала, — оправдывалась сестра.

— Где еще тебе сейчас быть? Мы же так ждали этого момента!

Поколебавшись, Петра шепотом заметила:

— Это не похоже на другие задания Кроноса. Самоубийство какое-то. Конец двух Фурий.

Тиган резко остановилась и вперила в сестру горящий взгляд.

— Сперва письмо, а сейчас сомнения?

— А если нас поймают?

— Не поймают.

— Но…

Тиган перебила сестру:

— Хочешь, чтобы я позвонила Кроносу и сказала, что в последний момент ты бросила меня одну? Хочешь подразнить барсука?

Лицо Петры выразило тревогу.

— Нет-нет, этого я не говорила. Пожалуйста, не надо. Я… я все сделаю. — Она выпрямилась и одернула жакет. — Краткий миг сомнения, — добавила Петра. — Все. Не будем больше об этом. Даже высших существ посещает неуверенность.

— Нет! — отрезала Тиган, думая: импульсивная, невнимательная к деталям — разве не такой Кронос назвал ее сестру?

Доля правды в этом определенно есть. Петра это только что доказала. Когда они ждали на улице недалеко от Кингс-колледжа, младшая из Фурий забыла надеть перчатки, доставая пакет с письмом. Тиган прошлась по пакету влажной салфеткой и держала ею письмо, пока не подъехал нетрезвый велокурьер, которого не заинтересовали две толстухи.

Словно прочитав ее мысли, Петра сказала:

— Я помню, кто я, сестра. Я знаю, какая судьба мне предначертана. Теперь я в этом уверена.

Тиган поколебалась, но жестом предложила Петре идти первой. В отличие от сестры она не чувствовала ничего, кроме уверенности и удовольствия. Отравить человека — одно дело, но когда есть возможность посмотреть будущей жертве в глаза, это ни с чем не сравнимое ощущение.

Прошло много лет — все случилось еще в Боснии. Любой девушке, совершившей такое, снились бы кошмары. Но только не Тиган.

Она часто видела во сне мужчин и юношей, убитых ею после утраты родителей и группового изнасилования, и обожала эти кровавые сны, правдивые фантазии, которые рада была переживать снова и снова.

Тиган улыбнулась при мысли, что после сегодняшних событий ей будут сниться новые сны, появится лишний повод ощутить торжество, лежа в темноте, останутся приятные воспоминания, которые поддержат в трудную минуту.

Наконец они дошли до рентгеновских сканеров. Вооруженные автоматами гурки с каменными лицами охраняли пропускной пункт с двух сторон. Тиган кольнуло опасение, что при виде такой охраны Петра пустится наутек.

Но младшая сестра держалась как профессионалка, спокойно протянув удостоверение охраннику, который провел бейджем по считывателю и сравнил ее лицо с фотографией в компьютере, где Петра значилась как Каролина Торсон. Там же было указано, что она страдает диабетом и поэтому имеет право пронести с собой инсулиновый набор.

Охранник показал на серую пластиковую ванночку.

— Инсулиновый набор и все металлическое сюда. Украшения тоже, — сказал он, бросив взгляд на скромное, серебряное с дырочками кольцо Петры.

Она улыбнулась, стянула кольцо и положила рядом с набором на поднос. Через металлодетектор она прошла без происшествий.

Тиган стянула такое же, как у сестры, кольцо и положила на поднос, пока ее удостоверение сверяли с данными в компьютере.

— Одинаковые кольца? — спросил охранник.

Тиган улыбнулась и показала на Петру.

— А мы двоюродные сестры. Кольца подарила бабушка, она обожала Олимпиады. Бедняжка умерла в прошлом году. Мы надеваем кольца в память о ней на все соревнования.

— Как трогательно, — сказал охранник и махнул рукой, пропуская Тиган.

ГЛАВА 54

С медленно вращавшейся смотровой платформы «Орбит» открывался прекрасный вид на чашу стадиона «Миллениум», где несколько спортсменов и тренеров осматривали дорожки, и на Аквацентр, где только что побывал Найт.

Стоя у ограждения на свежем восточном ветру, который гнал облака по свинцовому небу, Майк Лансер напряженно сощурился, вспоминая, и спросил Найта:

— Это телеведущий, что ли?

— Он курирует отдел античной Греции в Британском музее.

— Скотленд-Ярд уже знает? — спросил Джек.

Позвонив Джеку, Найт узнал, что они с Лансером на «Орбит» проверяют безопасность олимпийского огня, и кинулся наверх.

— Я только что говорил с Элайн Поттерсфилд. Она уже выслала людей в музей и к Дерингу домой.

Несколько мгновений было тихо. До Найта доносился запах горящего угля из олимпийской чаши.

— Откуда известно, что Деринг пропал? — спросил Джек.

— Секретарша не видела его со вторника, когда около десяти вечера он ушел с приема в честь открытия выставки. За шесть часов до этого в последний раз видели Селену Фаррел, — ответил Найт.

Лансер покачал головой:

— И ты не догадался, что они могли действовать вместе?

— Они очень разные люди, поэтому я не рассматривал такую возможность, — признался Найт. — С другой стороны, оба побывали с НАТО на Балканах в середине девяностых, недолюбливают современные Олимпийские игры, плюс совпадение ДНК…

— Теперь, когда мы знаем, кто они, задержание лишь вопрос времени, — сказал Лансер.

— Если только они не нанесут удар до того, как их поймают. — Джек покачал головой.

Консультант ЛОКОГ по безопасности побледнел.

— Где? Вот о чем я себя все время спрашиваю.

— На каком-то крупном событии, — предположил Найт. — Совершив убийство во время церемонии открытия, они обеспечили себе мировую аудиторию.

— А что у нас осталось из крупного? — спросил Джек.

Лансер пожал плечами:

— Спринт в основном. Миллионы людей мечтают попасть в воскресенье на финал стометровки у мужчин и посмотреть, кто быстрее — Усен Боулт или Филатри Мидахо?..

— А сегодня или завтра? Куда больше всего билеты рвут? — спросил Найт.

— Наверняка женская гимнастика, — ответил Джек. — В Штатах она собирает самую большую телеаудиторию.

Вздрогнув, Лансер взглянул на часы:

— Финал командных выступлений по этой гимнастике начинается меньше чем через час!

Найта охватила тревога.

— На месте Кроноса для громкого напоминания о себе я выбрал бы именно гимнастику.

Страдальчески сведя брови, Лансер пошел к лифту.

— Как ни печально, но ты можешь оказаться прав, Питер.

— Как быстрее добраться до «Арены 02»? — спросил Джек, догоняя члена ЛОКОГ.

— Через Блэквол, — сказал Найт.

— Нет, — возразил Лансер. — Скотленд-Ярд закрыл тоннели на время соревнований — опасаются машин, начиненных взрывчаткой. Поехали на речном трамвае.

ГЛАВА 55

Отметившись у супервайзера Петры, сестры спустились посмотреть сектор, где младшей предстояло провожать зрителей. Петре достались первые ряды северной трибуны рядом с проходом-тоннелем. Здесь сестры разделились: Тиган поднялась в представительский «люкс», к которому была приписана как официантка, и сказала своей непосредственной начальнице, что ей нужно отлучиться в туалет.

Там ее уже ждала Петра. Они вошли в соседние кабинки.

Тиган открыла настенный раздатчик картонных кругов-сидений для унитаза и достала два тонких, узких зеленых баллончика с углекислым газом и два пластиковых пинцета, приклеенных скотчем. Один она передала сестре под разделяющей кабинки перегородкой. Взамен Петра подала Тиган два крошечных, меньше пчелиного жала, дротика — миниатюрное пластиковое оперение на маленьких инсулиновых иглах, прилепленных на отрезок скотча.

Дальше пришла очередь тонкой прозрачной пластиковой трубки длиной шесть дюймов, с миниатюрными штуцерами на концах. Тиган сняла дырчатое серебряное кольцо и ввинтила выступающий конец штуцера в одно из отверстий.

Убедившись, что соединение прочно, она отвинтила штуцер, свернула трубку кольцом, прилепив ее и баллончики к предплечью скотчем, и снова надела кольцо.

Тут же из-под перегородки показалась рука Петры, державшая инсулиновый набор. Тиган взяла пинцетом один из дротиков. Через резиновую пробку она воткнула иглу в пузырек с жидкостью, вынула и вставила патрончиком в крохотную дырочку на кольце, напротив отверстия для штуцера газовой трубки.

Обмакнув в жидкость второй крошечный дротик, она подула на него, чтобы быстрее высох, и очень аккуратно воткнула в отворот своей формы — на случай если понадобится второй выстрел. Тиган осторожно опустила рукав блузки, спустила воду в унитазе и вышла.

Петра подошла к раковине, когда Тиган уже мыла руки. Она неопределенно улыбнулась старшей сестре и прошептала:

— Два раза целься…

— Один раз стреляй, — закончила только этого и хотевшая Тиган. — Пчелы у тебя с собой?

— Да.

ГЛАВА 56

Под моросящим дождем туман полз на запад, вверх по Темзе, навстречу речному трамваю, который спешил мимо Собачьего острова, направляясь к Северному Гринвичу и пристани Королевы Елизаветы Второй. Паром был набит гражданами, теребившими билеты. Они опаздывали на финал соревнований по гимнастике, которые начинались через несколько минут.

Найт вглядывался в приближавшийся по ходу купол «Арены 02», чувствуя, что она может стать местом следующего удара Фаррел и Деринга.

Рядом Лансер настойчиво говорил по сотовому, объясняя, что он уже в пути, и в тысячный раз просил службу безопасности вести наблюдение в усиленном режиме. По дороге Лансер вызвал отряд морских пехотинцев Скотленд-Ярда и получил донесение, что патрульный катер стоит на якоре позади «Арены 02».

— Вон он! — воскликнул Джек. Сквозь туман, к югу от оконечности полуострова, которую огибал паром, направляясь к пирсу, покачивался большой катер с жестким корпусом и надувными бортами; два подвесных мотора то и дело показывались из воды.

С катера за ними проследили взглядами пять офицеров в черных непромокаемых плащах и с автоматами. Женщина-полицейский в гидрокостюме на бесшумном черном гидроцикле проводила паром в док.

— Для борьбы с террористами лучше не найти, особенно гидроцикл, — с восхищением отметил Джек. — По воде ни подойти, ни скрыться, когда эти молодцы начеку.

Охрана «Арены 02» оказалась такой же плотной. Забор высотой в десять футов охраняли вооруженные гурки, стоявшие через каждые пятьдесят ярдов. Досмотр был самый тщательный — у пропускных пунктов все еще тянулись очереди. Не будь Лансера, Найту и Джеку пришлось бы ждать не менее получаса, чтобы пройти через сканеры, но Лансер провел их внутрь меньше чем за пять минут.

— Что мы ищем? — спросил Найт, когда из прохода к трибунам послышались аплодисменты и женский голос из динамиков объявил о выступлении первой команды гимнасток.

— Что-нибудь необычное, — ответил Лансер. — Что угодно.

— Когда здесь в последний раз все проверяли с собаками? — спросил Джек Морган.

— Три часа назад.

— Я верну их, — сказал Джек, когда они вошли на стадион. — Что с сотовой связью?

— Связь глушим, — ответил Лансер. — Решили, что так надежнее.

Пока начальник безопасности ЛОКОГ отдавал по радио приказ вернуть отряд кинологов, Найт и Джек смотрели, как строятся гимнастки возле своих снарядов.

В южной части арены китаянки готовились выступать на брусьях. За ними русские разминались на бревне. Англичанки, показавшие прекрасные результаты на квалификационных соревнованиях (особенно отличилась фаворитка Олимпиады Бет Тведдл), строились возле площадки для вольных упражнений. В конце арены американки готовились к прыжкам с шестом. Охранники, в основном гурки, плотным кольцом оцепили арену, стоя спиной к соревнующимся, чтобы ничто не отвлекало от наблюдения за трибунами.

Найт пришел к выводу, что напасть на спортсменок на арене практически невозможно.

Но что с их безопасностью в раздевалках и по дороге в Олимпийскую деревню?

И вообще, кто поручится, что следующая цель Кроноса — снова участник Олимпиады?

ГЛАВА 57

В четверть восьмого вечера последняя из китайских гимнасток соскочила с бревна и приземлилась на ноги, даже не покачнувшись.

Собравшиеся в эксклюзивном «люксе» представители китайской федерации гимнастики закричали от удовольствия. Еще один раунд, и их команда победит. Британки неожиданно вышли на второе место, американки твердо стояли на третьем. Русские гимнастки отчего-то делали много ошибок и оказались на четвертом.

Воспользовавшись всеобщим ликованием, Тиган поставила на барную стойку свой поднос и как бы нечаянно уронила ручку. Присев на корточки, она за несколько секунд высвободила трубку газового баллончика, легшую вдоль ладони до мизинца, и прикрепила штуцер к серебряному кольцу.

Встав, она улыбнулась бармену.

— Пойду соберу пустые стаканы.

Он кивнул и снова начал наливать вино. Китайские гимнастки перешли к яме для прыжков. Тиган еле сдерживала нетерпение. Лавируя между гостями, плотно заполнившими «люкс», она незаметно подобралась ближе к крепкой коренастой женщине в сером костюме, смотревшей через окно вниз, на арену.

Женщину звали Вин Бо Ли. Она была председателем национального комитета китайской ассоциации гимнастики и тоже по-своему коррумпированной, как Пол Титер или Дентон Маршалл. Кронос прав, подумала Тиган. Люди вроде Вин Бо Ли заслуживают разоблачения и смерти.

Правую руку Тиган держала низко, на уровне бедра, а левую опустила в карман форменного жакета, нащупав там что-то маленькое и жесткое. Когда между ней и Вин Бо Ли оставалось менее двух футов, Тиган чуть заметно вскинула руку и нажала на кольцо мизинцем с правой стороны.

С воздушным пшиком, потонувшим в радостных разговорах вокруг, крошечный дротик вылетел и вонзился в шею Вин Бо Ли. Председатель ассоциации гимнастики дернулась и чертыхнулась, шаря по шее сзади, но Тиган успела шлепнуть ее по коже, незаметно выхватить дротик, уронить его на пол и сразу раздавить каблуком.

Вин Бо Ли резко обернулась и уставилась на Тиган, которая невозмутимо заглянула в глаза будущей жертвы, наслаждаясь минутой и запечатлевая ее в своей памяти.

— Я убила ее, — сказала она.

Не дав китаянке ответить, Тиган присела и сделала вид, что левой рукой поднимает с пола что-то маленькое. Выпрямившись, она показала Вин Бо Ли мертвую пчелу.

— Лето, — пояснила она. — Вот, даже сюда пробираются.

Вин Бо Ли посмотрела на пчелу, затем на Тиган и проговорила, остывая:

— Вы проворны, но пчела опередила вас. Здорово цапнула!

— Тысяча извинений, — сказала Тиган. — Не принести ли вам льда?

Председатель ассоциации кивнула, растирая место укола.

— Сейчас принесу, — пообещала Тиган.

Она собрала посуду со стола перед Вин Бо Ли, в последний раз посмотрела ей в глаза и отнесла стаканы в бар. Направившись к выходу и не собираясь возвращаться, Тиган мысленно смаковала каждый момент своей бесшумной атаки, как смотрят замедленный повтор спортивного выступления.

ГЛАВА 58

«Я высшая, — говорила себе Петра, идя вдоль оцепления к яме для прыжков, где стоял гурка с тонкими черными усиками. — Я не как другие. Я орудие мщения, орудие очищения».

Она несла стопку полотенец, пряча в них правую руку. Улыбнувшись охраннику, Петра сказала:

— К яме для прыжков.

Он кивнул. Толстуха в третий раз принесла полотенца для гимнасток, и он не стал перебирать стопку.

«Я высшая», — повторяла Петра снова и снова. Неожиданно, как в юности, во время изнасилования и последующих убийств, все вокруг стало странно тихим и замедленным. В этом измененном состоянии Петра увидела свою цель: невысокий легкий китаец в красной ветровке на молнии и белых брюках, нервно забегавший, когда первая гимнастка поставила подкидную доску и приготовилась прыгать.

Гоа Пинг, главный тренер китайской сборной, славился своей ангажированной манерой «болеть». Петра много раз пересматривала старые репортажи, где энергичный Пинг азартно подначивал своих спортсменок на больших соревнованиях. А еще он неоднократно совершал преступления против идеалов Олимпиады, чем и решил свою судьбу.

Второй тренер, Эн By, та еще преступница, сидела с бесстрастным видом; ее каменная неподвижность забавно контрастировала с шутовским ажиотажем Пинга. Эн By была легкой мишенью по сравнению с главным тренером, который и секунды не мог постоять спокойно, но Кронос приказал Петре убить Пинга, а со вторым тренером решать соответственно с обстоятельствами.

Петра замедлила шаг, применяясь к беготне китайца. Она подала стопку полотенец через барьер другой помощнице-гейммастеру и, словно сокращая путь, двинулась мимо главного тренера. Тот, нагнувшись, давал своей крошечной спортсменке последние наставления, настраивая на успех.

Первая гимнастка начала разбег.

Пинг, будто решив побежать за ней, сделал два отрывистых шага и остановился прямо перед Петрой, не более чем в восьми футах от нее.

Она положила руку на перила, целясь в шею китайца. Когда гимнастка прыгнула на подкидной мостик, Петра выстрелила.

«Я высшая», — думала она, когда крошечный дротик попал Пингу в шею.

Высшая во всем.

ГЛАВА 59

Пинг хлопнул себя по шее сзади, как раз в тот момент, когда гимнастка красиво приземлилась на ноги под восторженный рев трибун. Он вздрогнул и непонимающе огляделся, но тут же забыл про укол и побежал аплодировать своей сияющей прыгунье, которая потрясала поднятыми над головой ручками.

— Молодец малышка, — сказал Джек.

— Да? — спросил Найт, опуская бинокль. — Я смотрел на Пинга.

— В гимнастике свои Джо Кокеры.

Найт, засмеявшись, заметил, что китаец потирает шею. Однако Пинг тут же начал новое представление для следующей гимнастки, которая готовилась к прыжку.

— По-моему, Джо Кокера кто-то ужалил, — сказал Найт, снова опуская бинокль.

— Пчела, что ли? Ты ее отсюда рассмотрел?

— Пчелы я не видел, — ответил Найт. — Я сужу по реакции.

Сзади Лансер напряженным голосом бубнил в свой передатчик, обращаясь к внутренним и внешним силам безопасности, в десятый раз повторяя, что кому делать во время церемонии награждения.

Отчего-то Найту стало не по себе. Он смотрел, как китаец вдохновлял на спортивные рекорды еще трех девушек. Когда последняя гимнастка начала разбег, Пинг затанцевал, как жрец вуду. Не выдержала даже молчаливая Эн By. Она вскочила на ноги, зажимая рот ладонью, когда последняя девочка, оттолкнувшись от коня, сделала переворот и сальто.

И тут Эн By хлопнула себя по шее, словно ее ужалило насекомое.

Гимнастка приземлилась идеально.

Трибуны взорвались аплодисментами. Китаянки выиграли золото, а англичанки серебро — самую высокую награду британских гимнасток за всю историю.Обе команды ликовали, как и американки, взявшие бронзу.

Найт воспринимал все это отстраненно, водя биноклем по шумящим трибунам. Зрители кричали и показывали на табло оценок над столом жюри. Пинг, высоко подпрыгивая, отплясывал что-то немыслимое, девушки веселились вместе с тренером. Всеобщее внимание было приковано к команде-победительнице.

И только толстая блондинка в костюме гейммастера, не глядя на арену, ковыляющей походкой спешила к выходу, поднимаясь по ступенькам. Она исчезла в крытой галерее, сообщавшейся с внешними помещениями.

Найту вдруг стало не хватать воздуха. Он опустил бинокль и сказал Моргану и Лансеру:

— Тут что-то не то.

— Что? — насторожился Лансер.

— Китайский тренер и его ассистентка — я видел, как они оба хлопнули себя сзади по шее, словно их укусило насекомое. Пинг, а потом By. Как только ассистентка почувствовала что-то неприятное, платиновая толстуха в форме обслуги быстро пошла к выходу, хотя весь зал ликовал вместе с китайскими спортсменками.

Джек Морган прищурился.

Лансер выпятил губы.

— Два шлепка по шее, и толстая гейммастерша пошла к себе на пост? Больше ничего странного?

— Нет, но это странно выпадает из общей картины.

— Куда направилась волонтерша? — спросил Джек.

Найт показал на другой конец арены.

— К верхнему выходу между секциями 115 и 116. Пятнадцать секунд назад. И двигалась она тоже как-то странно.

Лансер рявкнул в радиопередатчик:

— Центральный, у тебя на камере в коридоре около сто пятнадцатого есть гейммастер, женщина, толстая платиновая блондинка?

Прошло несколько напряженных секунд. Между тем на арене установили пьедестал почета.

Наконец передатчик Лансера пронзительно ответил:

— Нет такой.

Найт нахмурился.

— Должна быть. Она только что вышла.

Лансер снова посмотрел на него и сказал в передатчик:

— Вели своим, если увидят толстуху со светлыми волосами в форме гейммастера, задержать ее для допроса.

— Надо бы врачам осмотреть тренеров, — заметил Найт.

— Спортсмены не любят чужих врачей, — возразил Лансер. — Я предупрежу медиков китайской сборной, и будет с них.

— Куда поступает информация с видеокамер? — внезапно спросил Найт.

Лансер показал на балкон с зеркальной облицовкой этажом выше.

— Схожу-ка я туда, — сказал Найт. — Проведешь?

ГЛАВА 60

Борясь с желанием судорожно глубоко дышать, Петра закрылась в средней кабинке женского туалета недалеко от северного входа на арену. Ей хотелось завизжать от ощущения безграничной силы, о которой она давно забыла.

«Видали? Я высшее существо! Я сразила чудовищ. Я осуществила мщение. Я Фурия. Чудовищам не поймать Фурий, читайте мифологию!»

Дрожа от прилива адреналина, Петра сорвала платиновый парик, стащила пластиковую шапочку, распустила короткие рыжие локоны, скрепленные заколками.

Она поддела диспенсер бумажных сидений, и металлический ящик отделился от стены. Петра поставила его на унитаз и полезла в глубокую дыру в бетоне, где был спрятан своеобразный рюкзак из темно-синей резины — непромокаемая сумка со сменной одеждой.

Поставив сумку на диспенсер, она сняла форму волонтера и повесила ее на крючок кабинки. Оторвала резиновые накладки, приклеенные к бедрам, животу и ногам. Посмотрев на непромокаемую сумку, Петра замешкалась. Она представила, насколько тяжелее и больше станет сумка, подумала о предполагаемом маршруте отхода и решительно засунула резиновые накладки и парик в дыру в стене.

Спустя четыре минуты раздатчик висел на месте, а форма лежала на дне непромокаемой сумки. Петра мыла руки, оглядывая себя: водолазка белого хлопка без рукавов, удобные белые брюки, льняной синий жакет, в тон ему тканевые мокасины и простая золотая цепочка. Петра надела дизайнерские очки с прозрачными линзами и улыбнулась состоятельной бездельнице в зеркале.

Правая кабинка открылась.

— Готова? — спросила Петра, не глядя.

— Тебя жду, сестра, — сказала Тиган, подходя к раковинам и становясь рядом с Петрой. Темный парик исчез. Русоволосая Тиган, тоже одетая дорого и удобно, держала такую же непромокаемую сумку-рюкзак. — Цель?

— Обе, — ответила Петра.

Во взгляде Тиган появилось нечто похожее на уважение.

— О тебе будут слагать мифы.

— Да уж! — не сдержала широкой улыбки Петра, и Фурии вместе направились к двери.

Из динамиков в коридоре до них донеслись слова диктора:

— Мадам и месье, леди и джентльмены, займите свои места. Начинаем церемонию награждения.

ГЛАВА 61

Найт переводил взгляд с одного монитора на другой, вглядываясь в разные участки верхней галереи в районе секторов 115 и 116. Зрители, отлучившиеся из зала до церемонии награждения, спешили вернуться на свои места.

Две стройные женщины, одна со стильно уложенными светлыми волосами, другая рыжая, с короткой стрижкой, вышли из туалета и смешались с потоком зрителей, возвращающихся на стадион. Найт взглянул на них лишь мельком, ища вульгарную мясистую блондинку в форме гейммастера.

Но что-то в походке рыжей вызвало у Найта странную тревогу, и он снова посмотрел на монитор. Женщин уже не было. Ему показалось, что рыжая прихрамывает. С другой стороны, она стройная и не блондинка.

Церемония началась с вручения бронзовых наград. Подойдя к окну, Найт навел бинокль на северные трибуны, ища рыжую и ее подругу.

Но тут ему помешало объявление о вручении серебряных наград британской команде. Полстадиона болельщиков вскочили, аплодируя, свистя и улюлюкая. Какие-то парни на северной трибуне развернули большой флаг Британии и бешено размахивали полотнищем, мешая что-либо рассмотреть.

Уже несколько флагов развевалось на трибунах, когда на самую высокую ступень пьедестала пригласили китайскую команду. Найт на время отказался от попытки найти двух женщин и перевел бинокль на арену.

Пинг и By стояли у края площадки для вольных упражнений рядом с плотной немолодой китаянкой.

— Кто это? — спросил Найту одного из видеооператоров.

Тот посмотрел.

— Вин Бо Ли, председатель китайской ассоциации гимнастики. Большая шишка.

Найт не сводил бинокля с Пинга и By, когда заиграл китайский гимн и красный китайский флаг медленно поехал вверх. От главного тренера китайской сборной зал ожидал бурного проявления радости.

К удивлению Найта, Пинг был странно серьезен для человека, чьи ученицы только что победили на Олимпиаде. Он смотрел в землю и все растирал шею сзади, не глядя на флаг своей державы, поднявшийся под стальные стропила.

Найт уже собирался снова перевести бинокль на трибуны, когда Вин Бо Ли вдруг пошатнулась, словно у нее закружилась голова. Второй тренер сборной, By, подхватила ее под локоть.

Китаянка тронула кончик носа и посмотрела на руку. Она явно встревожилась и что-то сказала Эн By.

Но внимание Найта привлекло движение за спиной пожилой женщины. На последних тактах китайского гимна Пинг резко наклонился к спортивной площадке. Главный тренер победившей команды неуверенно побрел по упругому покрытию к пьедесталу, левой рукой держась за горло, а правую вытянув к своим гимнасткам, как тонущий к спасательной веревке.

Гимн закончился. Китаянки, стоявшие с мокрыми от слез щеками, опустили глаза и увидели, как агонизирующий главный тренер упал перед ними на площадку.

Девушки закричали.

Даже через полстадиона Найт видел, как изо рта и носа Пинга идет кровь.

ГЛАВА 62

Не успели врачи подбежать к упавшему тренеру, как Вин Бо Ли истерически закричала, что ничего не видит, и тоже рухнула как подкошенная. Кровь сочилась у нее изо рта, носа, ушей и глаз.

Болельщики начали понимать, что происходит. На трибунах раздались крики недоверия и ужаса. Многие зрители подхватывали сумки и спешили к выходам.

Найт понимал, что Эн By в смертельной опасности, но заставил себя отвлечься от трагедии на арене и сосредоточиться на участке коридора, откуда две женщины вернулись на стадион.

Видеооператоры не справлялись с потоком радиопереговоров. Один из них вдруг закричал:

— У нас взрыв на берегу, к юго-востоку от «Арены 02»! Там сейчас будут морские пехотинцы!

Слава Богу, на стадионе взрыва никто не слышал, иначе все кинулись бы к выходам, и тогда не избежать давки. Внезапно Эн By тоже упала на пол с окровавленным лицом. Зрителей охватил ужас.

И тут на ближайшем мониторе видеоконсоли, в потоке взволнованных людей Найт заметил русую и рыжую, спешивших к северному выходу.

Он не мог разглядеть их лиц, но рыжая определенно прихрамывала.

— Это они! — закричал Найт.

Видеооператоры и не взглянули на него, едва успевая отвечать на шквал вопросов службы безопасности. Видя, что они теряют голову, Найт распахнул дверь и врезался в толпу, расталкивая шокированных людей и надеясь перехватить подозрительных женщин.

Но куда они пошли? К восточному или западному выходу?

Решив, что они пойдут к остановкам транспорта, Найт побежал к восточному выходу и теперь высматривал женщин во встречном потоке.

— Найт! — услышал он голос Джека Моргана.

Обернувшись, он увидел владельца «Прайвит», чуть не бегом выбиравшегося с арены.

— Я нашел их! — закричал Найт. — Две женщины, русая и рыжая! Одна хромает! Звони Лансеру, пусть оцепят периметр!

Джек побежал в толпе рядом с Найтом, пытаясь вызвать Лансера с сотового.

— Черт! — выругался он. — Они же глушат сотовую связь!

— Вечно все самому делать, — пробормотал Найт и прибавил скорость, твердо решив, что две подозрительные женщины не уйдут.

Через несколько секунд они оказались в той части северной галереи, которую он видел на мониторе. Пройти мимо него женщины никак не могли, подумал Найт, кляня себя за то, что не побежал к восточному выходу. И тут он заметил странных дам не очень далеко впереди: русая и рыжая исчезли за дверью пожарного выхода.

— Вижу их! — крикнул Найт и побежал, выставив свой значок. Выхватив «беретту», он дважды выстрелил в потолок и заорал: — Всем лежать!

Дальнейшее напоминало Красное море и историю с Моисеем. Зрители попадали на бетонный пол, закрываясь чем попало от Найта и Джека. И тут Найт понял, в чем состоял план злоумышленниц.

— Они направляются к реке! — закричал он. — Взрыв был для отвода глаз, чтобы отвлечь и убрать с причала морскую полицию!

Неожиданно свет замигал и погас, и весь огромный стадион погрузился в темноту.

ГЛАВА 63

Найт резко остановился, чувствуя себя на краю пропасти. У него даже голова закружилась. Вокруг кричали люди. Он достал и включил ручку-фонарик, которую всегда носил на цепочке от ключей. Одновременно под потолком загорелись красные аварийные лампочки.

Найт и Морган пробежали оставшиеся семьдесят футов до пожарного выхода, но дверь оказалась запертой. Найт выбил замок выстрелом, снова вызвав панику у перепуганных зрителей, и ударил в дверь ногой.

Прогрохотав вниз по пожарной лестнице, они оказались над грузовой эстакадой, плотно заставленной техническими фургонами телекомпаний с разнообразным оборудованием. Красные лампочки горели и здесь, но Найт не сразу заметил убегающих женщин: вокруг бурлила толпа, люди кричали и спрашивали, что случилось.

Увидев, как они выбежали в открытую дверь стадиона, Найт слетел по лестнице, пробороздил разъяренный персонал телевещательных компаний и наткнулся на охранника, стоявшего у выхода.

Найт ткнул ему в нос свой значок и выдохнул:

— Две женщины. Куда они пошли?

Охранник недоуменно посмотрел на него.

— Какие женщины? Я был…

Найт оттолкнул его и выбежал из здания. На северной оконечности полуострова не горела ни одна лампочка, зато гремел гром, и молнии с шипением разрывали небо, на миг освещая все вокруг неверным светом.

Клубился туман, дождь барабанил по асфальту. Прикрывая глаза локтем, при вспышке молнии Найт разглядел девятифутовый забор с цепями между звеньями. Он отделял «Арену 02» от дороги к причалу, проложенной вдоль Темзы.

Русоволосая Фурия уже сидела, пригнувшись, на земле за забором. Рыжая спускалась по сетке с другой стороны.

Найт навел пистолет, но вокруг снова стало темно. Фонарик-ручка не мог рассеять грозовую тьму.

— Я видел их, — хрипло сказал Джек.

— Я тоже, — съязвил Найт.

Не побежав за женщинами, он бросился к ближайшему квадрату забора, на ходу сунув фонарик в карман, а пистолет за пояс брюк. Забравшись наверх, Найт спрыгнул на мощеную дорогу.

После встречи с черным такси прошло уже четыре дня, но Найт невольно застонал от боли в ушибленном боку. Слева по реке, мелко сидя в воде, шел очередной паром.

Джек спрыгнул рядом с Найтом, и они побежали к пирсу, освещенному слабыми аварийными лампочками. Меньше чем в двадцати ярдах до спуска на причал они остановились: двое мертвых гурок лежали на земле — горло у каждого было перерезано от уха до уха.

Дождь барабанил по крыше дока. Шум от парома стал слышнее, но Найт мог поклясться, что рядом заработал другой мотор.

Джек тоже это услышал.

— У них катер?

Махнув рукой на планы незаметно подобраться к причалу, Найт перемахнул через ограждение спуска и спрыгнул прямо на пристань, с фонариком и пистолетом в руках, ловя малейшее движение вокруг.

На пирсе лежала мертвая женщина в гидрокостюме, которая днем провожала их в док на полицейском катере: глаза ее были страшно выпучены, шея неестественно изогнута. Найт пробежал мимо, к краю пристани, слыша сквозь шум дождя, как подвесной мотор начинает набирать обороты.

У пирса качался тот самый гидроцикл. Увидев ключ в зажигании, Найт прыгнул в катер и завел мотор. Джек, стоя за спиной Найта, быстро говорил в передатчик мертвой полицейской:

— Вызывает Джек Морган из «Прайвит». Офицер морской полиции убита на пристани Королевы Елизаветы Второй. Мы преследуем убийц по реке. Повторяю, мы преследуем убийц по реке.

Найт двинул сектор газа, и катер почти бесшумно прыгнул вперед. Через считанные секунды они влетели в густой туман, висевший над рекой.

Плотная белая пелена снижала видимость метров до двух, мешали сильная рябь и отлив, сносивший к востоку. Радиопередатчик затрещал в ответ на вызов Джека, но Морган не ответил и уменьшил громкость, чтобы лучше слышать кашлянье подвесного мотора где-то впереди.

Судя по цифровому компасу на приборной доске, неизвестный катер шел по северо-восточному фарватеру Темзы на малой скорости, вероятно, из-за плохой видимости. Не сомневаясь, что теперь злоумышленницам не уйти, Найт до отказа подал ручку газа. Он молился о том, чтобы ни во что не врезаться. Здесь есть бакены?

Наверняка должны быть. Слева мелькнул свет мигающего маяка на полуострове Тринити.

— Они направляются к Ли, — крикнул Найт через плечо. — Река протекает через Олимпийский парк.

— Убийцы направляются к устью Ли, — сказал Джек в передатчик.

Они услышали сирены, доносившиеся уже от двух берегов Темзы. Подвесной мотор невидимой лодки взвыл на полную мощность. Туман немного рассеялся, и менее чем в сотне метров впереди Найт увидел летящую тень катера с потушенными огнями. Было слышно, как визжит мотор на высоких оборотах.

Найт дал полный газ, сокращая разрыв, но вдруг понял, что спасательный катер держит курс вовсе не в устье Ли, а на несколько градусов западнее, к высокой бетонной подпорной стене в месте слияния Темзы и Ли.

— Разобьется! — закричал Джек.

Найт отпустил ручку газа за долю секунды до того, как катер впереди на полной скорости врезался в стену и взорвался. Над ним поднялись несколько огненных грибов, свернувшихся в шары, испарявшие дождь и туман.

Полетели обломки, заставив Найта и Джека дать задний ход, и никто не услышал легкого плеска трех пловчих, направлявшихся на восток вместе с отливом.

ГЛАВА 64

Среда, 1 августа 2012 года

Гроза прошла. В четыре утра Найт сел в такси и назвал свой адрес в Челси.

Замерзший, мокрый, едва державшийся на ногах, Найт вновь и вновь вспоминал, что случилось после того, как Фурии направили свой катер в бетонную стену.

В течение получаса после аварии ныряльщики искали тела, хотя сильное течение затрудняло им работу.

Элайн Поттерсфилд вызвали с обыска офиса и квартиры Джеймса Деринга в «Арену 02» в составе огромного контингента Скотленд-Ярда, прибывшего на тройное убийство.

Она коротко ввела в курс дела Найта, Моргана и Лансера, который был на арене, когда погас свет и воцарился хаос. Услышав выстрелы Найта, бывший чемпион по декатлону не растерялся и приказал оцепить внешний периметр, но Фурии к тому времени уже скрылись.

Электрики, присланные устранить неисправность, обнаружили простое устройство с таймером и выключателем, подсоединенное к главной силовой линии стадиона. Реле, включавшее запасные генераторы, было выведено из строя. Электричество появилось уже через полчаса, что позволило Найту и Поттерсфилд тщательно изучить записи с видеокамер, пока Лансер и Джек помогали опрашивать тысячи свидетелей тройного убийства.

К сожалению, лица Фурий рассмотреть не удалось. Женщины, видимо, знали, где установлены видеокамеры и куда надо отворачиваться. Вспомнив, что подозреваемые вышли из туалета после того, как исчезла пухлая гейммастерша, но до начала церемонии награждения, Найт сказал:

— Они там наверняка переодевались.

Найт и Поттерсфилд отправились обыскивать туалет. По пути инспектриса сказала, что на домашнем компьютере Деринга нашли мелодию свирели и многочисленные эссе — тирады, содержащие проклятия коммерческой и корпоративной направленности современных Олимпиад. По меньшей мере дважды Деринг писал, что на древних Олимпийских играх с подобными злоупотреблениями долго не церемонились.

— Он заявляет, что боги Олимпа сразили бы их одного за другим, — сказала Поттерсфилд, когда они вошли в пустой туалет, — и называет эти смерти «справедливой жертвой».

«Справедливые… — горько подумал Найт. — Три человека погибли! За что?»

Обыскивая туалет, он гадал, почему не звонит Поуп — ведь она наверняка получила третье письмо.

Через двадцать минут Найт обнаружил, что один из диспенсеров унитазных сидений неплотно держится на стене, и снял его. Выудив из ниши платиновый парик, он подал его Поттерсфилд.

— Большая ошибка. На нем наверняка есть ДНК, — заметил он.

Инспектор недовольно сунула парик в пакет.

— Неплохо, Питер, но я предпочитаю, чтобы никто об этом не знал, пока не проведут экспертизу. Особенно твой клиент Карен Поуп.

— Буду нем как рыба, — пообещал Найт.

И в самом деле, в три утра, прежде чем уйти из «Арены 02», он подошел к Моргану, но не сказал про парик. Владелец «Прайвит» сообщил, что охранник на входе, где пропускали волонтеров, хорошо запомнил двух толстух, двоюродных сестер, которые пришли рано, обе с одинаковыми кольцами. Одна из них диабетичка.

В компьютерной базе нашлись Каролина и Анита Торсон, двоюродные сестры, жившие на Ливерпуль-стрит. Констебли, отправленные на квартиру, нашли обеих женщин мирно спящими. Те заявили, что даже близко не подходили к Олимпийскому парку, не говоря уже о том, чтобы записываться в волонтеры. Их отвезли в Новый Скотленд-Ярд для допроса, хотя Найт открытий не ждал. Неизвестные злоумышленницы просто воспользовались именами сестер Торсон.

Светало. Когда такси остановилось у дома Найта, он уже пришел к выводу, что Кронос или кто-то из его Фурий — весьма продвинутые хакеры, раз получили доступ к электрической инфраструктуре стадиона, не так ли?

Найт так чертовски устал, что не смог ответить на этот вопрос. Расплатившись и попросив таксиста подождать, Найт, пошатываясь, пошел в дом. Из детской послышался скрип: Марта, зевая, села на кушетке. Плед упал с ее плеч.

— Простите, ради Бога, — тихо сказал Найт. — Я был на соревнованиях по гимнастике, а там глушат сотовую связь. Я не мог позвонить и предупредить, что задержусь.

Марта прикрыла рот ладонью.

— Я видела по телевизору. Вы там были? Их поймали?

— Нет, — сказал он с отвращением. — Даже не знаем, живы они или нет. Но они допустили серьезную ошибку. Если они живы, мы их возьмем.

Марта спросила сквозь зевоту:

— Какую ошибку?

— Тайна следствия, — ответил Найт. — Внизу ждет такси, я уже заплатил.

Марта сонно улыбнулась:

— Вы очень добры, мистер Найт.

— Зовите меня Питер. Когда вы придете?

— Можно к часу?

Найт кивнул. Девять часов. Хорошо бы хоть четыре поспать, прежде чем проснутся близнецы, это лучше, чем ничего.

Словно прочитав его мысли, Марта сказала, идя к двери:

— Изабел и Люк сегодня очень устали. Наверное, утром будут долго спать.

ГЛАВА 65

На рассвете того же дня я, измученный головной болью — казалось, череп расколот надвое, — загремел на Марту:

— Какую еще ошибку?

Глаза Марты были такими же мертвыми, как в ту ночь, когда я спас ее в Боснии.

— Не знаю, Кронос, — сказала она. — Он отказался говорить.

Я в бешенстве повернулся к другим сестрам:

— Какую ошибку?

Тиган покачала головой:

— Ошибок не было. Все прошло точно по плану. Петре даже удалось выстрелить в By.

— Да, — сказала Петра, уставившись на меня полубезумными глазами. — Я была высшей, Кронос. Победительницей. Никто не справился бы лучше. С катера мы спрыгнули перед самой стеной, с приливом рассчитали, как в аптеке. По всем пунктам у нас десять из десяти.

— А я вернулась в дом Найта за два часа до его приезда, — сообщила Марта. — Мы победили, Кронос. Теперь они точно свернут Олимпиаду.

Я покачал головой:

— Даже не надейся. Корпорации-спонсоры и телевидение не дадут им остановиться, пока не станет слишком поздно. Но что за ошибку мы могли допустить?

Я посмотрел на Тиган.

— Что с фабрикой?

— Я оставила ее надежно закрытой.

— Поезжай и проверь, — сказал я. — Убедись.

Я сел в кресло у окна, ломая голову над тем, какую все-таки ошибку мы совершили. Я анализировал десятки возможностей, но у меня не было полной информации. Я не могу придумывать контрмеры, не зная природы гипотетической ошибки.

В конце концов я взглянул на Марту.

— Выясни. Меня не интересует, как ты это сделаешь. Узнай, в чем мы прокололись.

ГЛАВА 66

Без двадцати двенадцать в среду Найт посадил Изабел на качели на детской площадке. Люк захотел раскачаться самостоятельно и изо всех сил напрягал ножки и ручки, норовя взлететь повыше, но отец придерживал его.

— Папа! — недовольно завопил Люк. — Люки кач-кач!

— Не так сильно, — сказал Найт. — А то выпадешь и разобьешь голову.

— Нет, папа… — канючил Люк.

— У Люки и так дырка в голове! — засмеялась Изабел.

Во избежание ссоры Найту пришлось снять детей с качелей и развести — Изабел в песочницу, Люка на лестницу с разными кругами. Когда малыши увлеклись игрой, он зевнул, посмотрел на часы — до прихода Марты еще час с четвертью — и пошел на скамью посмотреть новости в айпаде.

Убийства Гао Пинга, Эн By и Вин Бо Ли вызвали бурю возмущения мировой общественности. Главы государств резко осуждали Кроноса, Фурий и их бесчеловечные преступления. Им вторили спортсмены.

Найт нажал на гиперссылку, открыв видеоролик новостей Би-би-си. Сюжет начинался с реакции родителей спортсменов из Испании, России и Украины на убийство китайских тренеров: они колебались, не махнуть ли рукой на мечту своих детей, велев им немедленно уехать. Китайцы заявили решительный протест Международному олимпийскому комитету и опубликовали сообщение о том, что крайне разочарованы неспособностью принимающей страны обеспечить безопасность соревнований в отличие от прошлой, Пекинской олимпиады.

Далее корреспонденты Би-би-си пытались переложить на кого-нибудь вину за случившееся. Обвинения так и сыпались, в том числе на «Л-7», отвечавшую за инженерно-техническое оборудование. Спикер компании яростно защищал свою технику, называя ее самой современной, а своих специалистов самыми квалифицированными в своей области. Корреспондент Би-би-си отметил, что компьютерная система безопасности разрабатывалась при участии Скотленд-Ярда и МИ-5 и была названа «непроницаемой» и «непобедимой», однако ни та ни другая организация не пожелала объяснить, где именно выявлены очень серьезные, по всей видимости, бреши.

Внимание общественности переключилось на «подвергнутого жесткой критике Майка Лансера», который появился перед камерами после того, как несколько членов парламента потребовали его отставки или увольнения.

— Я не уклоняюсь от обвинений, если они обоснованны, — сказал Лансер. В его голосе слышалось то раздражение, то искреннее горе. — Террористы нашли уязвимые места в нашей системе, которых не видели мы. Клянусь, мы прилагаем все усилия, чтобы устранить недостатки. Скотленд-Ярд, МИ-5, «Л-7» и «Прайвит» делают все, чтобы отыскать убийц и не допустить новой трагедии на всемирном празднике молодости и обновления.

В ответ на требование крови Лансера председатель ЛОКОГ Маркус Моррис с истинно английской невозмутимостью заявил о своей решимости не уступать Кроносу и высказал уверенность в том, что Лансер и британские силы безопасности предотвратят дальнейшие нападения и найдут убийц, которых ждет суровый приговор.

Несмотря на мрачный тон, сюжет заканчивался позитивной нотой: на рассвете в Олимпийской деревне сотни спортсменов вышли на газоны и дорожки со свечами, зажженными в память убитых. Американка Хантер Пирс, спринтер из Камеруна Филатри Мидахо и китайские гимнастки осудили убийства, заявив, что это — «дело рук сумасшедшего, не имеющее оправданий, и покушение на институт Олимпийских игр».

Заканчивался репортаж сообщением о том, что специалисты Скотленд-Ярда продолжают поиски в мрачных глубинах Темзы, в месте слияния с рекой Ли. Установлено, что катер, врезавшийся в бетонную стену, имел на борту взрывчатые вещества. Тел или их фрагментов пока не найдено.

— Это не сулит ничего хорошего и так уже испытавшей шок Лондонской олимпиаде, — заключил репортер.

— Найт?

Перед скамейкой стояла Карен Поуп, взъерошенная и понурая.

Найт нахмурился.

— Как вы меня нашли?

— Хулиган говорил, вы любите водить сюда детей, — смущенно ответила Поуп. — Я заезжала к вам домой, потом поехала на площадку.

— А что случилось? — спросил Найт. — С вами все в порядке?

— Да нет, не очень, — дрожащим голосом призналась журналистка, присаживаясь рядом. В ее глазах стояли слезы. — Такое ощущение, что меня используют.

— Кронос?

— И Фурии, — сказала она, сердито вытерев глаза. — Я непроизвольно стала частью их воинствующего безумия, их террора. Сперва мне это даже нравилось — просто подарок для карьеры, и вообще труп оживляет кадр, знаете фразу? Но сейчас…

Журналистка словно задохнулась, она была не в силах продолжать.

— Он вам снова написал?

Поуп кивнула.

— Мне кажется, я продала душу.

Найт увидел журналистку совсем в новом свете. Да, она бывает резкой и бесцеремонной, но это внешнее, даже нарочитое. У нее есть душа и принципы, а случай с Кроносом ломает и то и другое. Поуп сразу выросла в его глазах.

— Не нужно так думать, — сказал он. — Вы же не сочувствуете Кроносу?

— Еще не хватало! — фыркнула Поуп.

— Значит, вы просто делаете свою работу, трудную, но необходимую. Письмо у вас с собой?

Поуп покачала головой.

— Отвезла Хулигану. Нетрезвый курьер доставил домой вчера вечером. Сказал, две толстухи в форме волонтеров Олимпиады передали перед Кингс-колледжем.

— Совпадает, — кивнул Найт. — Чем ему китайцы не угодили?

— А они якобы ответственны за детское рабство, спонсируемое государством.

Кронос писал, что Китай давно игнорирует установленные для Игр возрастные рамки, подделывая свидетельства о рождении, и вовлекает детей в спортивное рабство ради высоких результатов. Тренировки тоже сплошное мошенничество: Пинг и By прекрасно знали, что шестьдесят процентов гимнасток в команде младше положенного возраста. Знала об этом и Вин Бо Ли, которую Кронос назвал автором идеи.

— К письму приложена целая пачка документов, — говорила Поуп. — Он весьма тщательно подготовился. По его логике, китайцы добывают победы для своей страны за счет «закабаления детей, не вошедших в возраст», и наказание за это — смерть. — Поуп снова заплакала. — Я могла опубликовать это вчера вечером, могла позвонить редактору и успеть со статьей к сегодняшней газете, но я побоялась, Найт. Ведь им известно, где я живу.

— Папа, Люки молоко, — послышалось снизу.

Отвернувшись от расстроенной репортерши, Найт встретился с выжидательным взглядом сынишки. Тут же подбежала Изабел.

— И мне молока!

— Черт! — пробормотал Найт и смущенно добавил: — Папа забыл молоко дома, но он сейчас сходит и принесет. Вот, дети, это Карен, в газете работает. Она мой друг и посидит с вами, пока я не вернусь.

Поуп нахмурилась.

— Это не совсем удобно…

— Десять минут, — поклялся Найт. — Максимум пятнадцать.

Журналистка посмотрела на Люка и Изабел, уставившихся на нее, и нехотя ответила:

— О’кей.

— Я сейчас вернусь, — пообещал Найт.

Через сад Королевского госпиталя до Челси он добежал ровно за шесть минут, задыхаясь и обливаясь потом.

Вставив ключ в замок, Найт изумился: дверь была не заперта. Он уже и это забывает? Совершенно на него не похоже, но, с другой стороны, критический недосып и не к такому приводил.

Войдя в коридор, он услышал, как на втором этаже скрипнула половица и тут же хлопнула дверь.

ГЛАВА 67

Найт тихо сделал четыре шага к шкафу и достал с верхней полки «беретту». Слыша, как наверху передвигают мебель, он сбросил туфли, думая: «В моей комнате или в детской?»

Он пошел по ступенькам бесшумно, как кошка, оглядываясь и прислушиваясь. Кто-то орудовал в его комнате. Держа пистолет наготове, Найт осторожно заглянул в спальню и увидел край стола с закрытым ноутбуком.

Он замер, прислушиваясь. Несколько секунд было тихо.

Потом кто-то спустил воду в туалете. Зная, что воры часто облегчаются в домах своих жертв, Найт приготовился иметь дело со взломщиком. Тихо перешагнув порог, он навел пистолет на дверь и откинул предохранитель, когда ручка повернулась.

Дверь открылась.

Из туалета вышла Марта и сразу увидела Найта с пистолетом.

Она ахнула, прижав руки к груди, и закричала:

— Не стреляйте!

Брови Найта сошлись на переносице, но он немного отвел пистолет.

— Марта?

Нянька хватала воздух ртом.

— Как вы меня напугали, мистер Найт! Господи, у меня внутри словно петарда взорвалась!

— Извините. — Он опустил руку с пистолетом. — Что вы тут делаете? Я ожидал вас только через час.

— Я пришла пораньше, чтобы отпустить вас на работу, — ответила она, задыхаясь. — Вы мне ключ оставили. Я увидела, что коляски нет, подумала, что вы в парке, и начала убирать на кухне, а потом в детской.

— А в мою комнату зачем зашли? — спросил он.

— Извините, приспичило по-маленькому.

Обдумав ее слова и не найдя в них противоречий, Найт убрал пистолет в карман.

— Простите меня, Марта. Я сейчас на взводе, везде вижу опасность.

— Я тоже виновата, — сказала Марта, и тут у Найта зазвонил телефон.

Он выхватил сотовый, нажал кнопку и услышал в трубке истерический плач Изабел и Люка.

— Вы где? — раздраженно спросила журналистка. — Вы же обещали сразу вернуться! Ваши детки закатили истерику на мировой рекорд!

— Буду через две минуты. — Найт нажал отбой и посмотрел на взволнованную Марту.

— Знакомая, — пояснил он. — Не очень умеет обращаться с детьми.

Марта улыбнулась:

— Значит, хорошо, что я пришла пораньше?

— Очень хорошо! Но теперь надо бежать бегом.

Найт кинулся вниз, на кухню, отметил, что посуда вымыта и убрана. Схватив пакет, он побросал туда молоко, печенье и две пластиковые чашки.

Найт запер квартиру, и вместе с Мартой они побежали в парк, где Люк сидел на траве, лупя по земле лопаткой, а Изабел стояла в песочнице на коленях и плакала, пытаясь спрятать голову в песок.

Деморализованная Поуп застыла в стороне, не зная, что предпринять.

Марта с ходу вмешалась — подхватила на руки Люка и пощекотала ему животик, отчего он захихикал и закричал:

— Марта!

Когда Изабел услышала это, ее слезы мгновенно высохли. Она подняла голову, увидела Найта и расплылась в улыбке.

— Папа!

Найт подхватил дочку, отряхнул ее голову от песка и расцеловал.

— Папа пришел. И Марта тоже.

— Хочу молока! — надулась Изабел.

— Печенье в пакете, — сказал Найт, передавая дочь и молоко озабоченной няне.

Марта отвела детей за стол для пикника и начала кормить.

— Из-за чего сыр-бор? — спросил Найт у Поуп.

Обескураженная журналистка ответила:

— Честное слово, не знаю. Словно у бомбы с часовым механизмом включился обратный отсчет, а я не слышала тиканья до самого взрыва.

— Ну, такое в жизни часто бывает, — утешил ее Найт.

Поуп рассматривала Марту.

— Эта нянька у вас давно?

— Меньше недели, — ответил Найт. — Настоящее сокровище, лучшая, кто у нас…

У Поуп зазвонил сотовый. Некоторое время она слушала и вдруг заорала:

— Обойдутся! Мы сами приедем через двадцать минут!

Сложив телефон, Поуп понизила голос и напряженно сказала:

— Хулигану удалось снять отпечаток со вчерашнего пакета Кроноса. Он проверил его и хочет видеть нас в офисе «Прайвит» как можно быстрее.

ГЛАВА 68

Улыбающаяся физиономия Хулигана, обрамленная ярко-рыжей четырехдневной бородой, напомнила Найту спятившего с ума лепрекона. Ведущий судмедэксперт «Прайвит» исполнил дикую джигу, не вставая из-за рабочего стола, и сказал:

— У нас есть третье имя. Морган не поверит, скажет, уловка для отвода глаз. Мне Гаага уже два раза звонила.

— Какая еще Гаага? — не понял Найт.

— Прокурор особого трибунала, который судит за военные преступления на Балканах, — ответил Хулиган. В кабинет быстро вошел, почти вбежал бледный, осунувшийся Джек Морган. — Отпечаток принадлежит женщине, разыскиваемой по обвинению в геноциде.

Найт не знал, что и думать. Деринг и Фаррел в конце войны побывали на Балканах, но чтобы военные преступления? Геноцид?!

— Расскажи подробно, — попросил Джек.

Хулиган повернул к себе ноутбук, что-то напечатал, и на большом экране на стене лаборатории появилась зернистая черно-белая фотография черноволосой девочки-подростка, стриженной «под горшок», в белой блузке с отложным воротником. Черты лица получились размытыми из-за сильного увеличения.

— Зовут Анжела Бразлик, — говорил Хулиган. — Снимок сделан приблизительно семнадцать лет назад, стало быть, сейчас девице чуть за тридцать.

— А что она натворила? — спросил Найт, пытаясь увязать бледное полудетское лицо с обвинением в геноциде.

Хулиган дал компьютеру новую команду, и на экране появился снимок трех девочек в белых блузках и черных юбках. Головы стоявших за ними мужчины и женщины были срезаны краем. Найт узнал стрижку «под горшок» и понял: он только что смотрел на девочку с этого снимка. Сильная засветка делала неразличимыми черты двух других девушек, повыше, с длинными волосами. На вид им было лет четырнадцать-пятнадцать.

Хулиган кашлянул и продолжил:

— Анжела и две ее сестры, Сенка, старшая, и Нада, средняя, обвиняются в актах геноцида в городе Сребренице и его окрестностях в конце девяносто четвертого — начале девяносто пятого, незадолго до окончания гражданской войны на территории бывшей Югославии. Предположительно сестры состояли в одном из отрядов убийц Ратко Младича. Его бойцы отправили на тот свет около восьми тысяч боснийских мусульман.

— Боже! — вырвалось у Поуп. — Что же заставило девочек вступить в отряд убийц?

— Групповое изнасилование и гибель близких, — отозвался Хулиган. — По словам прокурора, вскоре после того как в апреле девяносто четвертого была сделана эта фотография, члены боснийской милиции трое суток насиловали Анжелу и ее сестер, а родителей пытали и в конце концов убили на глазах девочек.

— Тогда понятно, — сказал Морган.

Хулиган мрачно кивнул.

— Сестры обвиняются в убийстве свыше ста боснийских мусульман. Некоторые были застрелены, но у большинства раскроен череп и уже у мертвых отрублены гениталии. Девочки действовали мотыгой, какой убили их мать и отца. По словам немногочисленных свидетелей, сестры получали от убийств садистское наслаждение. Тела их жертв находили настолько изуродованными, что матери Сребреницы дали сестрам соответствующее прозвище.

— Какое? — спросил Найт.

— Фурии.

— Господи! — воскликнул Морган. — Это они. — После короткой напряженной паузы руководитель «Прайвит» обратился к журналистке: — Карен, извините, вы не оставите нас на минуту? Нам надо обсудить кое-что, не относящееся к делу.

Поуп кивнула:

— Конечно.

Когда она вышла, Джек посмотрел на Найта и Хулигана:

— Плохие новости.

— Нас выгнали из состава организаций, обеспечивающих безопасность на Олимпиаде?

Джек покачал головой:

— Хуже. Я только что говорил с детективами из отдела расследования воздушных катастроф, которые занимаются нашим упавшим в море самолетом…

— И?.. — спросил Хулиган.

Джек проглотил комок в горле.

— Они пришли к выводу, что на борту произошел взрыв. Дело не в отказе техники. Дэн, Кирсти, Вэнди, Сьюзи — все они были убиты.

ГЛАВА 69

— Нечего сказать, хорошо придумано! — раздраженно бросила Элайн Поттерсфилд. — Я в таком безумном напряжении, меньше всего мне нужны салонные разговоры за обедом…

— Сейчас все в напряжении, — перебил ее Найт. — У меня к тебе разговор. Питаться иногда тоже все-таки надо, отчего же не убить двух зайцев, встретившись в ресторане?

Они сидели в «Хакасанс» недалеко от Тоттенхэмкорт-роуд, любимом китайском заведении Кейт и ее сестры.

— Столько народа, — простонала Поттерсфилд, нехотя присаживаясь. — Целый час ждать придется, пока…

— Я уже сделал заказ, — сказал Найт. — Любимое блюдо Кейт.

Элайн Поттерсфилд опустила глаза, на секунду став просто старшей сестрой Кейт.

— Ладно. Зачем ты меня вызвал, Питер?

Найт коротко рассказал о сестрах Бразлик с их преступным прошлым. Когда он закончил, принесли обед — говядину по-сычуаньски.

Дождавшись, пока отойдет официант, Поттерсфилд спросила:

— Когда о них в последний раз что-нибудь слышали?

— В июле девяносто пятого, незадолго до прекращения огня под нажимом НАТО. Предположительно сестер задержала боснийская полиция, когда мать двух жертв опознала девушек на местном базаре, где они пытались купить еды. По ее словам, ночью девиц отвели в отделение полиции в маленькой деревушке к юго-западу от Сребреницы, чтобы передать силам НАТО, расследовавшим случаи кровавых бесчинств.

— И что, они сбежали? — спросила Поттерсфилд.

Найт кивнул.

— Жители деревни слышали стрельбу из автомата. Дело было глухой ночью, люди побоялись выйти на улицу, и только утром в отделении нашли тела семерых застреленных боснийцев, включая двоих полицейских. Сестер Бразлик разыскивают семнадцать лет, но до сегодняшнего дня ни одна не попадала в поле зрения полиции.

— Как они выбрались из полицейского участка? — спросила Поттерсфилд. — Их же, наверное, заперли в камере?

— Загадка, — отозвался Найт. — Но есть и другая странность. Бойцы Младича стреляли в основном советскими пулями с медными гильзами. Боснийская полиция тоже вооружалась советскими автоматами — нестреляными, с русских армейских складов, с полным боекомплектом. Но семеро боснийцев были убиты 6,5-миллиметровыми пулями, а карабины такого калибра выдавали вообще-то натовским миротворцам.

Поттерсфилд задумчиво подхватывала палочками куски говядины.

— Значит, кто-то из семерых убитых имел такой натовский карабин. Сестры завладели им и пробились к выходу.

— Возможно, но если им помог кто-то из миротворцев? Я склоняюсь к этой версии.

— Доказательства?

— Во-первых, пули, — сказал Найт. — Во-вторых, Деринг и Фаррел в это время находились на Балканах в качестве консультантов НАТО. Перед Дерингом стояла задача охранять культурные ценности от разграбления, а вот чем занималась Фаррел, для меня загадка. Я только видел ее на фотографии перед натовским грузовиком с автоматом в руках.

— Загадку решим, — пообещала Поттерсфилд. — Я обращусь в НАТО с требованием предоставить информацию.

— Военный прокурор этим уже занимается.

Инспектор Скотленд-Ярда кивнула, думая о другом.

— Значит, по твоей версии, их неизвестный благодетель — Деринг или Фаррел — и есть Кронос?

— Не исключено, — ответил Найт. — Это логически вытекает при любом раскладе.

— Ну если при любом!.. — скептически бросила Поттерсфилд.

Некоторое время они ели в молчании.

— Кое-что не стыкуется в твоей теории, Питер, — заметила инспектриса.

— А именно?

— Представим, что ты прав, — прищурившись, начала Поттерсфилд и наставила на него палочки. — Допустим, Кронос был тем человеком или одним из группы людей, которые помогли сестрам сбежать и сделали из них анархисток и ненавистниц Олимпиады. Но почерк преступлений указывает на людей не только беспощадных, но и прекрасно подготовленных. Им удалось дважды обойти одну из лучших в мире систем безопасности, совершить убийства и скрыться.

Найт понял, куда клонит Поттерсфилд.

— То есть, просчитав и предусмотрев все до мелочей, они совершают глупые ошибки, слюня конверт или хватаясь за пакет с письмом?

Поттерсфилд кивнула.

— Волос, клетки кожи, а теперь еще и отпечаток пальца.

— И парик, — подсказал Найт. — На нем что-нибудь нашли?

— Пока нет, но, возможно, новая версия о военных преступницах получит доказательства, если, конечно, у Бразлик брали образцы ДНК.

Найт проглотил еще пару кусков.

— Остается вопрос, были ли у Фаррел и Деринга средства и возможности подготовить теракты на Олимпиаде. Это стоит денег, и немалых.

— Я об этом тоже думала, — отозвалась Поттерсфилд. — Сегодня утром мы проверили банковские счета Деринга и выписки по кредиткам. Телешоу сделало его богатым человеком, но со счетав последнее время несколько раз снимали крупные суммы. Профессор Фаррел живет скромнее. За исключением неуемных покупок в модных бутиках в Лондоне и Париже и укладки волос в элитных салонах она ведет довольно аскетическую жизнь.

Найт вспомнил содержимое ящиков трюмо и дорогую одежду в спальне профессорши и снова попытался представить ее неухоженной, безвкусно одетой женщиной из Кингс-колледжа. Может, она прихорашивалась перед свиданиями с Дерингом? Между ними что-то было?

Он взглянул на часы.

— Слушай, я, пожалуй, расплачусь и пойду. Моя новая нянька уже работает сверхурочно.

Поттерсфилд отвернулась, когда он положил салфетку на стол и поднял руку, подзывая официанта.

— Как дети? — спросила она.

— Хорошо, — ответил Найт и посмотрел на свояченицу: — Они будут рады познакомиться с тетей Элайн. Ты не считаешь, что они заслуживают общения с сестрой своей мамы?

Элайн Поттерсфилд вмиг облачилась в невидимые доспехи и сухо ответила:

— Пока я к этому не готова. Не знаю, выдержу ли.

— Через неделю им исполнится три года.

— Думаешь, я могу забыть день их появления на свет? — бросила Поттерсфилд, вставая из-за стола.

— Нет, — ответил Найт. — Я тоже ничего не забыл. Но у меня есть надежда, что когда-нибудь я смогу простить себе тот день. И ты тоже.

— За обед платишь ты? — нетерпеливо спросила Элайн.

Найт кивнул.

— Элайн, я, наверное, устрою им день рождения, праздник какой-нибудь. Может, придешь?

Поттерсфилд бросила через плечо, едва повернув голову:

— Ты слышал, Питер: к этому я еще не готова!..

ГЛАВА 70

В такси по дороге домой Найт гадал, простит ли его когда-нибудь Элайн. Важно ли это? Да, важно. У него падало сердце при мысли, что дети так и не узнают единственную родственницу своей мамы.

Не желая поддаваться тоске, он стал обдумывать версии, возникшие за ленчем.

Неужели Селена Фаррел — подпольная модница?

Это не давало ему покоя, и в конце концов Найт позвонил Поуп. Она все еще дулась: в лаборатории Хулигана разгорелся спор, как быть с информацией о военных преступницах. Журналистка рвалась публиковать материал немедленно, а Найт и Джек Морган утверждали, что надо дождаться результатов независимой экспертизы из Гааги и от Скотленд-Ярда. Им не хотелось, чтобы газета ссылалась на «Прайвит».

— Ну что, подтвердила ваша свояченица совпадение отпечатка? — спросила Поуп.

— В лучшем случае это будет не раньше завтрашнего дня, — ответил Найт.

— Великолепно! — возмутилась журналистка. — А прокурор из Гааги не отвечает на мои звонки. Стало быть, для завтрашней статьи у меня ничего нет.

— Можете заняться кое-чем другим, — предложил Найт. Такси остановилось перед его домом. Заплатив водителю, Найт вышел, рассказывая Поуп о содержимом ящиков трельяжа и шкафов в доме Селены Фаррел.

— Одежда из бутиков? — изумилась журналистка. — У нее?!

— Вот и я точно так же отреагировал. А это многое значит. Получается, у нее были источники доходов, помимо колледжа. Значит, она вела тайную жизнь. Раскопайте информацию, и вы отыщете Фаррел.

— Легко вам говорить… — начала Поуп.

Боже, как она его раздражает!

— Больше ничем помочь не могу! — отрезал Найт. — Все, мне сейчас надо детей укладывать, я завтра позвоню вам.

Он нажал отбой. Ему казалось, что расследование поглощает его, как мифологический Кронос своих детей, и от этого Найт чувствовал себя несчастным. Не будь Олимпиады, он занимался бы поиском убийц четырех коллег. Скорее бы кончились Игры, а там он не остановится, пока не выяснит, кто их убил и почему.

Войдя, он пошел на второй этаж. Наверху дверь проехалась по ковру, и послышались тихие шаги — Марта выходила из детской. При виде Найта она приложила палец к губам.

— Можно пожелать им спокойной ночи? — шепотом попросил он.

— Они уже спят, — сказала Марта.

Найт изумленно взглянул на часы. Было только восемь.

— Как вам это удается? У меня они до десяти не засыпают.

— Старый эстонский способ.

— Научите меня, когда время будет, — попросил Найт. — Восемь часов, вот это да!

Она кивнула:

— Научу.

Замявшись, нянька обошла Найта и спустилась по лестнице. Найт следовал за ней, думая, что сейчас выпьет пива и ляжет спать пораньше.

Марта надела пальто и пошла к дверям, но обернулась:

— Поймали преступников?

— Нет, — ответил Найт. — Но подобрались к ним вплотную.

— Это хорошо, — сказала Марта. — Очень, очень хорошо.

ГЛАВА 71

Вечером, сидя за своим столом в отделе «Сан» и рассеянно просматривая наиболее яркие моменты финала соккера, закончившегося победой Англии над Ганой, Поуп все еще раздраженно думала о том, что пока нельзя писать о связи Кроноса и Фурий с военными преступлениями на Балканах.

Редактору Финчу сенсация очень понравилась, но сейчас писать просто не о чем — прокурор Гаагского трибунала снизойдет до официального интервью дня через два-три.

Три дня, беззвучно простонала Поуп. Суббота. Такую статью в субботнем номере не опубликуют, значит, ждать до воскресенья. Четыре дня!

Все репортеры в Лондоне писали о деле Кроноса, и все старались обогнать Поуп, написать не хуже, а то и лучше. До сегодняшнего дня она оставалась впереди. Сейчас Поуп боялась, что сведения о военных преступлениях просочатся в печать раньше, чем выйдет сенсационная статья.

И что ей делать? Сидеть сложа руки? Ждать, пока позвонит военный прокурор или Скотленд-Ярд проверит отпечаток по своей базе и на весь мир подтвердит совпадение?

Бездействие сводило ее с ума. Поуп хотелось отдохнуть, но нервировало то, что Кронос знает, где она живет. Поуп боялась ехать домой. Сидя в отделе, она размышляла, как воздействовать на ситуацию, чтобы ускорить дело.

Наконец она задумалась над советом Найта обратить внимание на Селену Фаррел. Прошло четыре дня после того, как обнаружили совпадение ДНК профессорши с волоском из письма Кроноса и три дня после объявления ее в розыск, однако никаких следов пока не нашли. Селена Фаррел как в воду канула.

«Кто я такая, чтобы пробовать свои силы там, где потерпели неудачу профессиональные сыщики?» — думала Поуп, однако в ней тут же вспыхнул азарт: а почему бы и не попытаться?

Покусывая губу, журналистка обдумывала слова Найта о том, что Фаррел следила за модой. У нее же есть опись найденного у профессорши при обыске! Поуп просматривала список, ища доказательства антиолимпийских настроений, конспекты речей, угрозы Играм и записи мелодии свирели, но не читала перечень одежды. Посмотреть сейчас?

Поуп открыла опись и повела мышкой вниз по перечню коктейльных платьев от «Либерти оф Лондон» и блузок с юбками от «Элис бай Темперли». Дорогие наряды. Сотни фунтов, если не тысячи.

Найт считает, что Фаррел вела тайную жизнь. Возможно, он прав.

Заинтересовавшись, Поуп начала искать в записной книжке телефон помощницы профессора Нины Лангор. За последние четыре дня Поуп звонила ей несколько раз, но та постоянно повторяла, что озадачена внезапным исчезновением начальницы и понятия не имеет, каким образом ДНК Фаррел всплыло в связи с делом Кроноса.

Сейчас ассистентка держалась настороженно и была шокирована, когда Поуп рассказала о жизни Фаррел в стиле от-кутюр.

— Что? — недоверчиво протянула Лангор. — Это невозможно. Она вечно поднимала на смех моду и прически. И постоянно заматывала голову шарфами.

— А мужчины у нее были? — спросила Поуп. — Для кого наряжаться?

Лангор осторожно ответила:

— Полиция тоже спрашивала об этом, и вам я скажу то же, что и полиции: мне казалось, что она лесбиянка, но головой не поручусь. Она была закрытым человеком.

На этом ассистентка попрощалась, сославшись на неотложные дела. Поуп осталась с ощущением, что с прошлой субботы у нее какой-то нескончаемый марафон и сил уже не осталось. Сделав над собой усилие, журналистка вернулась к описи. Там не нашлось ничего интересного, и только в самом конце глаз зацепился за упоминание о разорванном розовом спичечном коробке с начальными буквами «Кэн…».

Поуп попыталась представить розовый коробок с буквами «Кэн». Что это — онкологический институт? Кажется, у движения по борьбе с раком груди розовый цвет. Или что-то еще?

Около полуночи, окончательно зайдя в тупик, она сделала последнюю попытку, прибегнув к методу, который случайно изобрела несколько лет назад, работая с разрозненными фактами.

Поуп начала печатать в строке поиска: «Розовый кэн Лондон». Ничего полезного «Гугл» не предложил. «Розовый кэн Лондон олимпиада» тоже ничем не помог.

Тогда она напечатала: «Лондон розовый кэн гей мода дизайн Либерти Элис».

«Гугл» подумал над запросом и выдал результаты.

— Оу! — улыбнулась Поуп. — Стало быть, вы лесбиянка, профессор?

ГЛАВА 72

Четверг, 2 августа 2012 года

В десять вечера Поуп шла по Карлайз-стрит.

День выдался удручающе бесплодный. Журналистка десять раз звонила военному прокурору и неизменно получала заверения приторной, отвратительно вежливой секретарши, что ей скоро перезвонят.

Между тем «Миррор» написала об интенсивном всемирном розыске Селены Фаррел и Деринга, а лондонская «Таймс» поместила отчет о первых результатах вскрытия и токсикологического анализа тел китайцев. На шеях погибших были обнаружены отверстия размером не больше следа от пчелиного жала, но умерли они не от анафилактического шока. Им ввели смертельный нейротоксин, полученный из яда черной мамбы.

Черная мамба, твердила Поуп весь день. Мировая пресса только это и обсуждала, и журналистке ужасно хотелось принять в этом участие.

Неудачи придали ей решимости. На входе в «Кэнди» она показала сумку охраннице, очень крупной полинезийке, и вошла на первый этаж. Клуб оказался неожиданно людным для четверга. Поуп стало неловко под оценивающими взглядами гламурных женщин, но она представилась и показала фотографию Селены Фаррел. Нет, такую в баре не видели. Ничем не помогли и шесть других посетительниц, к которым подходила журналистка.

Поуп присела за стойку, где лежали розовые спичечные коробки, и спросила у барменши, какой коктейль взять.

— «Карамельный сосок», — ответила та. — «Баттер-скотч шнапс» с бейлисом.

Поуп сморщила нос.

— Слишком сладко.

— Берите «Груди с крюшоном», — сказала сидевшая рядом с Поуп удивительно красивая миниатюрная блондинка лет сорока, подняв высокий бокал с торчащим стебельком мяты. — Всегда освежает в жаркий летний вечер.

— Прекрасно, — через силу отозвалась Поуп.

Она хотела показать фотографию Фаррел барменше, но та уже отошла готовить свои «Груди с крюшоном». Поуп положила снимок на стойку и повернулась к соседке. Та рассматривала журналистку, слегка забавляясь.

— Впервые в «Кэнди»? — спросила она.

Поуп залилась краской.

— Так заметно?

— Наметанному глазу, — ответила женщина с двусмысленной гримаской и протянула руку с прекрасным маникюром. — Я Нелл.

— Карен Поуп, — представилась журналистка. — Из газеты «Сан».

У Нелл приподнялась бровь.

— Обожаю вашу третью страницу.

Поуп нервно засмеялась.

— А я нет, к сожалению.

— Жаль. — У Нелл и в самом деле вытянулось лицо. — Совсем-совсем ничуточки?

— Боюсь, что нет, — ответила Поуп и подвинула снимок Нелл.

Та вздохнула и наклонилась к Поуп посмотреть фотографию. Фаррел снялась без макияжа, в широкой длинной «крестьянской» юбке и шарфе, намотанном на голову.

— Нет, — с презрительным жестом сказала Нелл. — Эту я здесь никогда не видела. Не наш формат. А вот вы, должна сказать, прекрасно смотритесь в этом клубе.

Поуп снова принужденно засмеялась и предложила:

— А вы попробуйте представить ее в обтягивающем коктейльном платье от «Либерти оф Лондон» или «Элис бай Темперли», с волосами, уложенными в салоне «У фей». Если вы решительно не видите ее в этом образе, у нее есть крошечная родинка в самом низу щеки.

— Бородавка с волосками? — фыркнула Нелл.

— Нет, скорее мушка, как у Элизабет Тейлор.

Чуть сведя брови, Нелл снова повернула к себе фотографию и через секунду ахнула:

— Бог мой, это же Сирена!

ГЛАВА 73

Пятница, 3 августа 2012 года

В половине восьмого утра Найт услышал топот маленьких ножек. Он с трудом открыл глаза и увидел Изабел в одеяльце с Винни-Пухом.

— Пап, — серьезно спросила она, — когда мне будет три года?

— Одиннадцатого августа, — пробормотал Найт и взглянул на фотографию беременной Кейт на фоне шотландской вересковой пустоши. — Через неделю, считая с завтрашнего дня.

— А сегодня что?

— Пятница.

Изабел подумала.

— Значит, еще одна суббота и одна пятница, а потом сразу та суббота?

Найт улыбнулся. Дочь всегда забавляла его нестандартным ходом мыслей.

— Да, — ответил он. — Поцелуй меня.

Изабел чмокнула отца и спросила, расширив глазки:

— А подарки мы получим?

— Ну конечно, Белла, это же будет ваш день рождения.

Изабел восторженно захлопала в ладошки, пританцовывая, но тут же остановилась.

— А какие подарки?

— Какие подарки? — спросил Люк с порога, зевая.

— Заранее не говорят, — отозвался Найт. — А то сюрприза не будет.

— У-у, — огорчилась Изабел.

— Люки три года? — спросил сын.

— На следующей неделе, — сказал Найт, слыша, как открылась входная дверь. Снова пораньше. Лучшая в мире нянька.

Найт натянул спортивные штаны и футболку и повел близнецов вниз. Марта улыбнулась:

— Кушать хотите?

— У меня день рождения через две пятницы и субботу, — объявила Изабел.

— И у Люки, — сказал ее брат. — Мне три.

— Будет три, — поправил Найт.

— Значит, надо устроить вечеринку, — сказала Марта, когда Найт усадил детей.

— Вечеринку! — захлопала Изабел.

Люк заухал от удовольствия, завертелся юлой и тоже закричал:

— Черинку! Черинку!

Близнецы еще не праздновали свой день рождения — по крайней мере в точную его дату. Этот день был наполнен радостью пополам с горечью, и Найт на день-другой переносил торт и мороженое, нарочно отмечая без пышности. И теперь он не знал, что ответить на предложение Марты.

Люк перестал кружиться и спросил:

— А шары?

— Мистер Найт, что вы скажете насчет шаров? — спросила Марта.

Не успел Найт ответить, как в дверь нетерпеливо позвонили несколько раз, а затем начали так стучать, словно собирались разнести ее в щепы.

— Какого там еще принесло?! — простонал Найт, направляясь к двери. — Марта, вы покормите их?

— Конечно.

Грохот возобновился снова, прежде чем он успел посмотреть в глазок. На пороге стояла разъяренная Поуп.

— Карен, — начал Найт через дверь, — у меня нет времени на…

— Так найдите! — рявкнула она. — Я совершила прорыв в расследовании!

Найт пригладил пальцами взъерошенные после сна волосы и впустил гостью.

Поуп, явно после бессонной ночи, решительно вошла в дом. Марта повела в кухню Люка и Изабел.

— Люки блины и сосиски, — сказал Люк.

— Сейчас будут и блины, и сосиски, — ответила Марта, и они скрылись в кухне.

— Какой еще прорыв? — спросил Найт, проходя в гостиную и снимая с дивана игрушки.

— Вы были правы! — выпалила журналистка. — У Селены Фаррел есть тайная жизнь.

Она рассказала Найту, что альтер эго разыскиваемой, Сирена Сен-Джеймс, заводившая романы в клубе «Кэнди», заключала в себе все, чего недоставало профессору Фаррел. В клубе Сирену знали как колоритную, эпатажную, распутную любительницу красивой жизни.

— Селену Фаррел? — удивился Найт.

— Думайте о ней как о Сирене Сен-Джеймс, — посоветовала Поуп. — Поможет.

— Как вы это узнали? — спросил он, уловив запах сосисок и слыша звяканье крышек и мисок на кухне.

— От некой Нелл, которая часто ходит в клуб «Кэнди» и несколько раз переспала с Сиреной. Она узнала ее по родинке на щеке.

Найт вспомнил мелькнувшую при встрече с Фаррел мысль, что в определенных обстоятельствах она может быть очень привлекательной. Следовало прислушаться к интуиции.

— И когда она в последний раз видела, э-э, Сирену? — спросил он.

— В пятницу, перед началом Олимпиады, — сразу ответила Поуп. — Фаррел явилась в клуб разодетая, но отказала Нелл под предлогом, что у нее уже назначено свидание. Позже Нелл видела, как Сирена ушла с незнакомкой в шляпке-таблетке с вуалью, закрывавшей верхнюю часть лица. Что, если это Анжела или другая из сестер Бразлик?

На кухне что-то хрупкое упало на пол и разлетелось на осколки.

ГЛАВА 74

Олимпийская деревня опустела: пловцы из Австралии уехали к крытому бассейну готовиться к заплыву на полтора километра, велосипедисты из Испании шли к велодрому на разминку перед соревнованиями среди мужских команд. Меня обогнали гандболисты из Молдавии и американский баскетболист, чье имя постоянно забываю.

Не важно. Какая разница, если заканчивается первая неделя Олимпиады, и каждый спортсмен в деревне пытается не думать обо мне и моих сестрах, не задаваться вопросом, не он ли будет следующей жертвой, и в результате не может думать ни о чем другом…

Как я и предвидел, после истории с китайцами у СМИ началось натуральное помешательство. На каждую слезливую телесказку о спортсмене, победившем рак или стойко пережившем потерю близкого человека после завоевания золотой медали, приходилось три сюжета о наших деяниях. Нас называли опухолью, бичом, черным пятном на непорочной белизне Олимпиады.

Ха! Опухоли и черные пятна порождены самой Олимпиадой. Я всего лишь обнажаю их, выставляя на всеобщее обозрение.

Шагая среди участников Игр в одежде и гриме, которые делали меня неузнаваемым, я упивался сознанием того, что за исключением незначительных помарок все идет превосходно. Петра и Тиган осуществили возмездие, убив китайцев, и ловко скрылись. Марта стала своей в доме Найта и шарит в его компьютере, докладывая мне, какие расследования начаты. Сегодня утром я нашел и забрал вторую сумку магниевых опилок, которую спрятал на велодроме во время строительства почти два года назад. Она лежала там, где я оставил ее.

Единственное, что меня беспокоило, это…

Мой одноразовый сотовый зазвонил. Я поморщился. Вчера перед уходом на очередное задание Петра и Тиган получили четкие инструкции, запрещавшие им, в частности, звонить мне. Значит, Марта.

Я нажал кнопку и резко сказал, не дав ей заговорить:

— Никаких имен, и выброси телефон, когда закончим разговор. Узнала, в чем ошибка?

— Не совсем, — сказала Марта, явно чем-то напуганная. Я сразу понял, что произошло нечто из ряда вон выходящее.

— Что случилось? — спросил я.

— Они знают, — прошептала она. Я услышал, как там, откуда она говорит, заплакал маленький монстр.

Плач и шепот Марты попали в меня, как брошенные камни и взрыв фугаса, подняв в голове неистовую бурю, отчего я покачнулся и опустился на одно колено, опасаясь упасть. Дневной свет стал ультрафиолетовым, вокруг меня возник ядовито-зеленый ореол, пульсировавший в такт разрывающей боли в голове.

— Вам плохо? — раздался мужской голос.

Из сотового, который остался в бессильно повисшей руке, слышался детский плач. Подняв глаза, я разглядел через зеленое свечение рабочего парка, который остановился в нескольких футах от меня.

— Нет, — ответил я, изо всех сил сдерживая ярость, пробудившую жгучее желание отрезать собеседнику голову и немного успокоиться. — Голова закружилась.

— Позвать помощь?

— Не надо, — сказал я, с трудом поднимаясь на ноги. Зеленый свет еще пульсировал, под черепом взрывался фейерверк, но воздух вокруг дрожал уже меньше.

Отойдя от незваного доброхота, я зарычал в телефон:

— Заткни этого поганого сопляка!

— Поверь мне, если б могла, заткнула бы, — парировала Марта. — Сейчас на улицу выйду.

Я услышал стук закрывшейся двери и автомобильный сигнал.

— Лучше?

Ох, едва ли. Ощущая ледяной ком под ложечкой я спросил:

— Что им известно?

Запинаясь, Марта сказала, что полиция знает о сестрах Бразлик. Все началось по новой: разрывающая боль, зеленый ореол, ультрафиолетовая ярость, завладевшая мной, сделавшая меня загнанным в угол зверем, тоже чудовищем, готовым вырвать глотку любому, кто приблизится.

Увидев скамейку, я присел.

— Откуда?

— Не знаю. — И она рассказала, как из кухни подслушала фразу Поуп «Анжела и другие сестры Бразлик», отчего выронила глубокую миску, и та разлетелась вдребезги.

Готовый придушить ее, я спросил:

— Найт заподозрил?

— Меня? Нет. Я разыграла смущение и очень извинялась, говоря, что миска была влажная. Он просил не волноваться, только проверить, не осталось ли на полу стеклянных осколков, прежде чем разрешить детям ходить по кухне.

— Где сейчас Найт и Поуп? Что еще они знают?

— Он уехал с ней десять минут назад, сказал, что вернется поздно, — ответила Марта. — Я знаю только то, о чем рассказала. Но если им известно о сестрах, значит, известно и о том, что сестры делали в Боснии, а военный трибунал теперь знает, что мы в Лондоне.

— Наверное, знает, — согласился я. — Но не более того. Будь у них еще что-то, они отследили бы тебя по одному из имен и уже звонили бы в дверь.

Помолчав, Марта спросила:

— Так что мне делать?

За семнадцать лет много воды утекло. Невозможно узнать в моих Фуриях сопливых мстительниц — слишком большая разница, чтобы выйти на нас.

— Будь поближе к этим детям, — сказал я. — В ближайшие дни они могут нам понадобиться.

ГЛАВА 75

Воскресенье, 5 августа 2012 года

К семи вечера наэлектризованная атмосфера на олимпийском стадионе достигла предельного напряжения. Найт сидел на западной трибуне, над линией финиша, кожей ощущая нетерпение. Такое же нетерпение пронизывало девяносто тысяч человек, счастливых обладателей билетов, которые увидят, кто окажется самым быстрым человеком на Земле. Еще над трибунами висел смешанный с волнением страх: люди гадали, ударит Кронос на этот раз или нет.

Сегодняшние соревнования обещали стать событием. Пока результаты спринта соответствовали ожиданиям: накануне Боулт и Мидахо блестяще выступили в забеге на сто метров. Каждый был лидером в своем забеге и легко победил. Но если ямайцу удалось отдохнуть между забегами, камерунцу пришлось бежать четыреста метров в многоборье.

Мидахо показал почти сверхчеловеческое время — 43,22 секунды, всего на четыре сотых меньше мирового рекорда 1996 года, установленного Майклом Джонсоном, — 43,18.

Два часа назад Мидахо и Боулт выиграли предварительный полуфинал, причем камерунец отстал от мирового рекорда Боулта в 9,58 секунды всего на две сотых. Теперь спринтеры готовились соперничать в финальном стометровом забеге. После этого Боулт будет отдыхать, а Мидахо придется бежать полуфинал на четыреста метров.

Найт устало думал, рассматривая трибуны в бинокль: в человеческих ли силах быстрее всех пробежать 100,200 и 400 метров на одной Олимпиаде?

В конце концов, разве это важно? Действительно ли это так уж интересно людям после всего, что случилось на Олимпиаде? Произошло только одно приятное событие — победила британка Пола Рэдклифф в женском марафоне, но, не считая этого, последние сорок восемь часов тревога нарастала, как звук трещотки гремучей змеи, готовой к броску. В субботней «Сан» напечатали статью Поуп. Рассказывая о связи между убийствами и находящимися в розыске военными преступницами-сербками, журналистка упоминала о том, что Деринг и Фаррел находились на Балканах примерно в то же время, когда сестры Бразлик активно истребляли ни в чем не повинных мужчин и юношей в Сребренице и ее окрестностях.

Фаррел, как оказалось, была прикомандированным к НАТО добровольным наблюдателем ООН в пострадавшем от войны районе. Подробностей о конкретных функциях профессорши в миротворческой миссии все еще не было, но Поуп выяснила, что летом девяносто пятого Фаррел серьезно пострадала в какой-то автомобильной аварии и ее отправили домой. Быстро оправившись, она возобновила подготовку докторской диссертации и с тех пор жила обычной жизнью.

Статья вызвала большой шум, который многократно усилился, когда поздно вечером в субботу в доках, у мусорных контейнеров, в нескольких милях от стадиона «Эксел» нашли тело бразильца Эммануэля Флореса, судьи по дзюдо. Мастера рукопашного боя удавили отрезком провода.

В письме Поуп, где на этот раз не было оставлено никаких следов, пригодных для экспертизы, Кронос заявлял, что Флорес за взятки подсуживал дзюдоистам на соревнованиях. Приложенные документы подтверждали обвинения лишь отчасти.

После этого случая телеведущие и журналисты всего мира единогласно выразили возмущение безнаказанностью Кроноса и Фурий и потребовали от британского правительства решительных действий. Утром Уругвай, Северная Корея, Танзания и Новая Зеландия отозвали свои команды с последней недели соревнований. Члены парламента и совет лондонского Сити настаивали на том, чтобы Майка Лансера уволили или отправили в отставку. Поиски Деринга и Фаррел стали еще интенсивнее.

Потрясенный Лансер весь день появлялся перед камерами, отстаивая свою правоту и указывая, что судья по дзюдо был убит в известной своим неблагополучием части города — логове наркоманов и проституток. Около полудня Лансер объявил, что передает охрану входов Олимпийского парка от «Л-7» к «Прайвит» и назначает руководителем Джека Моргана. С помощью Скотленд-Ярда и МИ-5 руководство «Прайвит» ввело на территории парка драконовские меры безопасности, включая повторный досмотр, частые проверки документов и наружный обыск.

Этого оказалась недостаточно, чтобы успокоить участников Олимпиады. Десять стран, включая Россию, выступили за приостановку Игр до обеспечения надлежащей безопасности.

В ответ на это огромное число спортсменов подписали в Интернете петицию, составленную и разосланную американской пловчихой Хантер Пирс, где, резко осудив совершенные убийства, настойчиво требовали, чтобы ЛОКОГ и Международный олимпийский комитет не поддавались давлению и не останавливали Олимпиаду.

К их чести, Маркус Моррис, мэр Лондона и премьер-министр прислушались к мнению спортсменов и отклонили предложение приостановить Игры, заявив, что Англия никогда не уступала террористам и не собирается делать это впредь.

Несмотря на усиленные меры безопасности, многие зрители предпочитали теперь смотреть соревнования по телевизору. Даже на сегодняшнем, самом значительном забеге Игр кое-где на трибунах попадались пустые места, что невозможно было представить перед началом Олимпиады. С другой стороны, никто не предвидел, что все зайдет так далеко.

— Выродки все порушили, Найт, — горько сказал Лансер, подойдя к Найту. Он тоже носил микронаушник передатчика, настроенного на частоту радиообмена службы безопасности. — Независимо от рекордов Олимпиада-2012 навсегда останется замаранной…

Зрители повскакали с мест и разразились неистовыми восторженными криками и рукоплесканиями: на дорожку выходили участники финала стометровки. Боулт, действующий олимпийский чемпион, вышел первым и начал делать короткие забеги, которые сразу обрывал. Он крутил «мельницу», и его руки мелькали, как лопасти винта.

Мидахо вышел на дорожку последним, вяло, почти сонно пробежался, немного присел и запрыгал по дорожке, как кенгуру, да с такой скоростью, что многие ахнули. Найт поразился — неужели это возможно? Так кто-нибудь делал раньше?

— Мидахо — игра природы, — покачал головой Лансер. — Не человек, а фантастика.

ГЛАВА 76

Олимпийский огонь на вершине «Орбит» горел ровно, не отклоняясь и не колеблясь, и флаги под крышей стадиона висели неподвижно. Ветер совершенно стих — идеальные условия для спринта.

В радионаушнике слышались переговоры Джека Моргана с постами охраны и Лансером, который перешел на другую точку. Найт огляделся. Над стадионом залегли снайперы САС.^[7] В небе стрекотал вертолет — эти птицы войны кружили над Олимпийским парком весь день. Посты вооруженной охраны у беговой дорожки были удвоены.

Ничего здесь сегодня не случится, подумал он. Напасть решится только самоубийца.

Спринтеры подошли к стартовым колодкам, оснащенным ультрасовременным автоматическим таймингом системы ФАТ. Пластины колодок снабжены чувствительными к давлению компьютерными датчиками, регистрирующими любой фальстарт, а на финише перекрещивающиеся лазерные лучи улавливают разницу в тысячную долю секунды.

Зрители стояли, вытягивая шеи, чтобы лучше видеть, когда спринтеров пригласят на старт. Боулту досталась третья дорожка, Мидахо — пятая. Ямаец взглянул на камерунца, который покачивался на своих колодках. Прижавшись подошвами бутс к датчикам давления, спортсмены оперлись кончиками пальцев на дорожку и опустили головы.

Десять секунд, подумал Найт. Парни всю жизнь готовились к этим десяти секундам. Трудно даже вообразить, какое напряжение, ожидания, воля и мучения связаны с олимпийским золотом.

— Внимание, — сказал судья, и спортсмены приподнялись, немного разогнув колени.

Треснул выстрел стартового пистолета, трибуны взревели, и Мидахо и Боулт рванулись с места, как две пантеры за добычей. Первые двадцать метров вел ямаец, который быстрее махал своими длинными ногами и руками, но следующие сорок метров бывший мальчишка-солдат бежал так, словно у него над головой свистели пули.

На восьмидесяти метрах Мидахо нагнал Боулта, но не смог обойти ямайца.

А Боулту не удалось оторваться от камерунца.

Вдвоем они, как тени, промелькнули по дорожкам, творя историю на глазах у зрителей, и, наклонившись, одновременно пересекли финишную черту с результатом 9,38 секунды — на две десятых лучше, чем легендарный пекинский рекорд Боулта.

Новый олимпийский рекорд!

Новый мировой рекорд!

ГЛАВА 77

Стадион сотрясался от оглушительного восторженного рева.

Но кто победил?

Вверху на больших экранах неофициальные результаты ставили Боулта на первое место, а Мидахо на второе, однако время было идентичным. В бинокль Найт видел, как оба спринтера хватают ртом воздух, упершись руками в бедра и не глядя друг на друга. На экранах показывали замедленный повтор забега, а судьи проверяли данные лазерных датчиков на финише.

Комментатор говорил, что на Олимпиадах случаются равные результаты — например, в гимнастике или на Играх 2000 года в Сиднее, когда два американских пловца показали одинаковое время, но история современного спринта не знает подобного случая. Фотофиниш фиксирует время до тысячных долей секунды.

Найт смотрел, как судьи собрались на дорожке, самый высокий покачал головой, и через секунду на экране появились официальные результаты: Боулт и Мидахо показали абсолютно равное время, девять целых триста восемьдесят две тысячных секунды.

— Я отклоняю предложение провести новый забег, — объявил главный судья. — Мы стали свидетелями величайшего забега всех времен и народов. Время зафиксировано. Оба спортсмена установили мировой рекорд, разделив первое место.

Трибуны возликовали. Найт видел, как Боулт посмотрел на табло и, раздувая ноздри, с недоверием уставился на судей. Но затем выражение лица ямайского спринтера смягчилось, и на лице появилась широкая улыбка. Он подбежал к улыбавшемуся Мидахо. Они перебросились парой слов, подняли крепко сцепленные руки и побежали мимо восторженных болельщиков, держа флаги Ямайки и Камеруна.

Спринтеры вместе совершили длинный круг почета, обежав стадион. Казалось, над трибунами пронеслась короткая летняя гроза, очистив атмосферу от гнуси. Зловещая тень Кроноса и Фурий, падавшая на Олимпиаду уже не казалась неотвратимой угрозой, как несколько минут назад.

Спринтеры бежали рядом, демонстрируя великое спортивное братство, заявляя всему миру, что современные Игры остаются силой, с которой нельзя не считаться, силой добра и всеобщего гуманизма перед лицом бесчеловечных преступлений.

Это сказал Боулт, когда они с Мидахо отвечали у финишной черты на вопросы репортеров. Найт смотрел интервью на больших экранах.

— Увидев равное время, я глазам своим не поверил, — признался ямаец. — В первую секунду разозлился. Я побил свой рекорд, но обогнал не всех, как в Пекине. С другой стороны, после всего, что случилось на этих Играх, равный результат — это классно, это хорошо для спринта, для спорта и для Олимпиады.

Мидахо не отстал, добавив:

— Для меня огромная честь выйти на беговую дорожку с самим великим Усеном Боултом. Я горд и счастлив, что мое имя теперь звучит вместе с его именем.

Какой-то репортер спросил, кто победит на финале 200-метровки в среду. Ни ямайцу, ни камерунцу переводчик не понадобился. Оба постучали себя в грудь и сказали:

— Я.

После чего оба рассмеялись и хлопнули друг друга по спине.

Найт с облегчением выдохнул, когда оба спринтера ушли со стадиона. По крайней мере их Кронос не тронул.

Пока шла подготовка к полуфиналу на тысячу пятьсот метров и стипль-чезу на три тысячи, Найт думал о матери. Аманда обещала не ожесточаться и не уходить с головой в работу, как после смерти его отца, но последние разговоры с Гэри Боссом свидетельствовали о том, что именно это и происходит. Она не отвечала на звонки сына. Она вообще не отвечала на звонки — даже тем, кто хотел помочь в создании мемориала Дентона Маршалла. Гэри сказал, что Аманда с утра до поздней ночи сидит за рабочим столом, придумывая новые фасоны. Готовы уже сотни новых дизайнов.

Найт хотел заехать вчера или сегодня утром, но Босс настойчиво советовал не делать этого, утверждая, что Аманда лучше справится с этим состоянием одна, не надо ее трогать еще хотя бы несколько дней.

У Найта болело сердце за мать. Он понимал, каково ей приходится. После потери Кейт ему казалось, что его горе никогда не иссякнет. В каком-то смысле так и получилось, но он обрел новый смысл жизни — Найта держали дети. Он молился, чтобы мать нашла в себе силы пережить удар, забывшись в работе.

Подумав о близнецах, Найт уже хотел позвонить домой и попрощаться на ночь, когда на старт пригласили участников забега на 400 метров.

Зрители снова повскакали с мест — из крытого входа на арену появился Мидахо. Как и перед стометровкой, камерунец выбежал уверенно, двигаясь такой же расслабленной в суставах походкой.

Но вместо кенгуриных прыжков он показал нечто невероятное: перемещаясь по беговой дорожке легкими скачками, Мидахо выбрасывал ноги вперед, как олень или газель.

«Ну кто еще на это способен?! — с восхищением подумал Найт. — Как ему вообще в голову пришло, что он способен на такие трюки? Когда под пулями бегал?»

Камерунец остановился у своих колодок на первой дорожке, ближайшей к арене. Сможет ли Мидахо победить, пробежав дистанцию в четыре раза больше той, на которой только что установил мировой рекорд?

Усен Боулт, видимо, тоже хотел это знать — он встал среди гурок в проходе на арену недалеко от стартовой черты.

— На старт, — скомандовал судья.

Мидахо плотно прижал к колодкам бутсы с крошечными металлическими шипами и присел. Было видно, как напряглись его мышцы, когда судья сказал:

— Внимание…

На затихшем стадионе прозвучал сухой выстрел стартового пистолета.

Камерунец прянул вперед как молния.

Через тысячную долю секунды колодки взорвались ослепительным белым светом, и низкая волна огня и раскаленных зазубренных металлических обломков накрыла Мидахо. С рассеченными в клочья мышцами спринтер упал на дорожку и закричал.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ МАРАФОН

ГЛАВА 78

Потрясенный Найт не мог двинуться с места. Подобно многим, он, окаменев от ужаса, смотрел и слышал, как Мидахо корчится на дорожке, стонет и кричит от боли, пытаясь дотянуться до своих обожженных, изуродованных ног.

Спринтеры остановились, оглянувшись, и застыли, не веря своим глазам, глядя на окровавленное тело на первой дорожке. Неистово-яркое металлическое пламя тут же погасло. От расплавленных остатков колодок шел острый химический запах, как от сигнальных ракет или горящих шин.

К воющему камерунцу и судьям, раненным раскаленной шрапнелью, уже бежали врачи.

— Задержать всех, кто занимался этими стартовыми колодками! — заорал Лансер в передатчик, едва сдерживаясь. — Найти судей, арбитров, всех! Задержать! Изолировать!

Вокруг зрители начинали приходить в себя. Кто-то плакал, кто-то проклинал Кроноса. Многие устремились к выходам. Волонтеры и охрана призывали сохранять спокойствие.

— Могу я выйти на поле, Джек? Майк? — спросил Найт.

— Ответ отрицательный, — сказал Джек.

— Второй тоже отрицательный, — бросил Лансер. — Скотленд-Ярд уже приказал оцепить арену, там сейчас будут работать взрывотехники.

Найта охватила ярость при виде того, что сделали с Мидахо и с Олимпиадой: втянутый в планы сумасшедшего, зародившиеся в гнилом мозгу какого-то выродка, молодой парень пострадал ни за что. Найту было все равно, в чем Кронос собирался обвинить спринтера: Мидахо ни при каком раскладе не заслуживал того, чтобы лежать обгоревшим на беговой дорожке. Он должен был смести соперников и первым прийти к финишу, вписав свое имя в золотую книгу спорта. А сейчас его клали на носилки.

Зрители на трибунах зааплодировали, когда врачи повезли камерунца к ожидавшей машине «скорой помощи». В бинокль Найт видел, что, несмотря на капельницу с обезболивающим, бывший мальчишка-солдат корчится от невыносимой боли.

Найт слышал, как вокруг повторяли — Лондону больше никогда не доверят принимать Игры, и заходился от бешенства, понимая, что Кронос добьется своего и соревнования свернут. Но какой-то циник сказал — Олимпиаду в жизни не отменят. Он-де читал в «Файнэншл таймс», что если на словах спонсоры Игр и телекорпорации в ужасе от преступлений Кроноса, про себя они приятно удивлены круглосуточными репортажами с места событий и неослабевающим вниманием публики к подробностям расследования.

— Рейтинги Лондона-2012 самые высокие в истории, — говорил он. — Не среди Олимпиад, а вообще. Ничего не отменят, вот увидите.

Найт не успел это обдумать, потому что из крытого прохода выбежал Боулт с камерунским флагом, увлекая за собой участников несостоявшегося забега. Они бежали за машиной «скорой помощи», скандируя и жестами призывая зрителей подхватывать:

— Мидахо! Мидахо!

Оставшихся на стадионе охватило воодушевление: одни, плача, выкрикивали «Мидахо», другие слали проклятия Кроносу и Фуриям.

Несмотря на медиков, окружавших носилки, несмотря на невыносимую боль и лошадиную дозу обезболивающего, Мидахо услышал и увидел, как поддерживают его товарищи и болельщики. Прежде чем носилки поставили в машину, камерунский спринтер поднял сжатую в кулак правую руку.

При виде этого трибуны бешено зааплодировали. Мидахо покалечен, но не сломлен, обожжен, но держится как солдат. Возможно, он больше не выйдет на беговую дорожку, но волю спортсмена и дух самой Олимпиады победить невозможно.

ГЛАВА 79

Борясь с дурнотой, Карен Поуп глотала антацид и с ужасом наблюдала по телевизору, как медики забирают мужественного камерунца в машину «скорой помощи». Курьера с очередным письмом в холле редакции поджидали детективы Скотленд-Ярда в надежде оперативно узнать, где было передано письмо.

Поуп не интересовало, что Кронос написал о Мидахо. Ей было все равно. Подойдя к редактору, она сказала:

— Финчи, я увольняюсь.

— Черта с два! — отрезал Финч. — О чем ты говоришь? Это же тема, о которой всю жизнь мечтать можно! Пользуйся случаем, Поуп. Ты пишешь блестяще.

Поуп зарыдала.

— Я не хочу ею пользоваться, не хочу помогать убивать и калечить людей! Я не для этого шла в журналистику!

— Ты никого не убиваешь и не калечишь, — возразил Финч.

— Но я же помогаю убийцам! — закричала журналистка. — Мы уподобились тем, кто опубликовал манифест Унабомбера!^[8] Мы соучастники преступления, Финч! Я содействовала убийству, а я так не могу. И не стану!

— Мы не содействуем убийствам, — возразил Финч. — Мы пишем хронику убийств, как когда-то репортеры с Флит-стрит писали о Джеке-Потрошителе. Ты не помогаешь преступникам, а разоблачаешь их. Это твой долг, Поуп. Твоя обязанность.

Журналистка смотрела на него, чувствуя себя маленькой и беспомощной.

— Почему я, Финч?

— Не знаю. Может, со временем выяснится. Не знаю.

У Поуп не осталось сил спорить. Она отошла к своему столу, рухнула на стул и опустила голову. Сразу запищал айфон, уведомляя о входящем сообщении.

Поуп шумно выдохнула, увидев, что Кронос прислал ей электронное письмо с приложением. Ей захотелось швырнуть айфон об пол, чтобы разлетелся на куски, но в голове засели слова редактора про моральный долг и разоблачения.

— Новое письмо, Финч, — боязливо проговорила она. — Кому-то надо спуститься и сказать Скотленд-Ярду, что курьера не будет.

Финч кивнул:

— Я схожу. У тебя час до дедлайна.

Поуп колебалась, но злость придала ей смелости, и она открыла приложение.

Кронос ожидал, что Мидахо погибнет на беговой дорожке.

В письме он называл «убийство» наказанием за гордыню, тягчайший из всех мифологических грехов. Надменность, тщеславие, гордость и вызов богам — таковы были обвинения, предъявленные Кроносом Мидахо.

Он приложил копии имейлов и переписку в «Фейсбуке» между Мидахо и его спортивным агентом из Лос-Анджелеса, Мэтью Хитченсом. По словам Кроноса, споры между мужчинами шли не о рекордах ради славы и благосклонности богов, как на античных Олимпиадах, а о деньгах, о материальной выгоде. Они подробно обсуждали, как победа в трех видах спринта на Лондонской олимпиаде принесет Мидахо семьсот миллионов долларов в виде рекламного контракта на двадцать лет.

«Мидахо торговал даром богов, — писал Кронос. — Он видел мало чести в том, чтобы быть самым быстрым человеком на Земле. Он искал только денег, оскорбив богов надменностью и непочтительностью. Мидахо возомнил себя богом, имеющим право на огромное богатство и бессмертие. За грех гордыни да понесет он достойную кару».

«Не вышло у тебя с Мидахо», — с огромным удовлетворением думала Поуп.

Она крикнула Финчу:

— У нас есть номер спортивного агента Мидахо?

Редактор кивнул.

— В списке, который составлялся перед Играми.

Поуп послала сообщение Хитченсу: «Знаю, вы сейчас с Мидахо. Кронос выступил с заявлением против вас обоих. Позвоните мне».

Отложив телефон, Поуп начала печатать статью, повторяя про себя, что не помогает Кроносу, но борется с ним, разоблачая его подлинную сущность.

К ее удивлению, телефон зазвонил через пять минут. Расстроенный Мэтью Хитченс как раз ехал в больницу, куда отвезли Мидахо. Поуп сказала несколько сочувственных слов и сообщила спортивному агенту обвинения Кроноса.

— Это только часть правды, — с горечью отозвался Хитченс. — Кронос не говорит, для чего Филатри были нужны эти деньги.

— И для чего же?

— Эти средства он планировал потратить на помощь детям, выжившим в зонах боевых действий, особенно тем, кого похитили, вложили в руки оружие и погнали воевать и умирать в непонятных или ненужных им конфликтах. Мы уже учредили фонд Мидахо для сирот войны, который должен был помочь Филатри осуществить свою мечту. Я могу показать учредительные документы. Он подписал их еще до Берлина, задолго до разговора о тройном олимпийском золоте…

Услышав это, Поуп поняла, чем ответить Кроносу.

— То есть вы говорите, что Кронос разрушил не только мечту и жизнь бывшего мальчишки-солдата, но и надежды и шансы на выживание детей разных стран, переживших войну?

— Вы подытожили суть трагедии, — дрогнувшим голосом ответил Хитченс.

Поуп сжала свободную руку в кулак и сказала:

— Тогда я так и напишу, мистер Хитченс.

ГЛАВА 80

Понедельник, 6 августа 2012 года

Мощный тайфун пронзал мозг кинжалами молний ярче горящего магния. Все вокруг было насыщено искрящимся синим и красным и не столько вспыхивало и дрожало, сколько жгло и кровоточило.

Эта глупая тварь предала нас, а Мидахо избежал справедливой мести. Я готов был уничтожить всех монстров Лондона.

Но сосредоточусь на одном.

Я прекрасно знаю, что этот шаг может нарушить баланс, которого я добивался более пятнадцати лет. Ошибка обойдется слишком дорого.

Однако крутившийся в голове смерч не позволял долго обдумывать последствия. Напротив, словно пересматривая подрагивающий старый фильм, я видел, как втыкаю нож в бедро моей матери — это повторялось снова и снова, — и вспоминал каскад примитивных эмоций, как хорошо, как спокойно становилось на душе, когда удавалось отомстить за былые притеснения.

Петра не спала, когда в четыре утра я приехал домой. Глаза ввалились, покраснели, в них появился затаенный страх. Мы были одни. Другие сестры разошлись по своим заданиям.

— Выслушай меня, Кронос, — начала она. — Ошибкой стал отпечаток пальца.

В голове бешено завихрился смерч — я словно смотрел в потрескивающий искрами крутящийся тоннель.

— Ошибкой? — негромко сказал я. — Ты понимаешь, что наделала? Ты навела на нас псов. Они почуют тебя, Анжела. Они почуют твоих сестер. Они могут почуять меня. У них наготове камера и виселица.

Лицо Петры исказилось гневом, по силе равным моему.

— Я верю в тебя, Кронос. Я отдала тебе мою жизнь. Я убила для тебя обоих китайцев. Да, я допустила ошибку, но ведь одну-единственную!

— Не одну, — возразил я. — Ты оставила парик в стене туалета. Теперь у них есть образец твоей ДНК. Это легкомыслие, безответственность. Ты нарушила наши планы.

Петра задрожала и заплакала.

— Что мне сделать, Кронос? Как я могу это исправить?

Несколько мгновений я молчал, потом вздохнул и шагнул к ней с раскрытыми объятиями.

— Никак, сестра, — сказал я. — Тут уже ничего не сделать. Борьба продолжается.

Петра постояла, но затем подошла ко мне и обняла так крепко, что на секунду меня покинула решимость.

Но голову сразу затопила болью навязчивая картина — капельница, игла которой воткнута мне в руку, и пластиковый мешок с жидкостью. Долю секунды я размышлял, что этот образ значит для меня, как он завладевает мной, сводит с ума, вынуждает действовать.

Я гораздо выше Петры, поэтому, когда обнял ее, мои руки естественно легли ей на плечи. Надавив на шею сзади, я крепко прижал Петру лицом к моей груди.

— Кронос, — начала она, еще не почувствовав, как растет давление. — Нет, — прохрипела она, бешено забившись в моих руках и пытаясь ударить меня кулаком или коленом.

Но я хорошо знал, как опасна Петра, как коварно она дерется, если представится хоть малейший шанс, и давил все жестче, все сильнее, а потом отставил ногу и резко повернулся.

Рывок был такой силы, что ноги Петры оторвались от земли и она пролетела по воздуху. Было слышно, как хрустнул и раскрошился шейный позвонок, словно от удара молнии.

ГЛАВА 81

Среда, 8 августа 2012 года

В начале одиннадцатого утра Маркус Моррис неловко переминался у здания парламента, но потом, подняв голову, гневно взглянул на камеры, микрофоны и толпу обступивших его репортеров.

— Майкл Лансер остается нашим уважаемым коллегой, проработавшим в ЛОКОГ больше десяти лет и много сделавшим для организации Игр, но он освобожден от своих обязанностей до конца Олимпиады.

— Давно, блин, пора! — заорал кто-то. Толпа журналистов, среди которых была и Карен Поуп, репортер газеты «Сан», начала выкрикивать вопросы так же быстро, как во время торга на аукционе.

Спрашивали о самом злободневном. Продолжатся ли соревнования или Игры приостановят? Если продолжатся, кто заменит Лансера на посту главы безопасности ЛОКОГ? Как быть с тем, что все больше стран отзывают свои команды? Прислушаются ли власти к мнению спортсменов, которые решительно возражают против приостановки или закрытия Олимпиады?

— Мы прислушиваемся к мнению участников Игр, — говорил Моррис. — Олимпиада продолжается. Олимпийские идеалы вечны. Давлению мы не поддадимся. Оставшиеся дни Олимпиады безопасность будут обеспечивать четверо лучших специалистов Скотленд-Ярда, МИ-5, САС и «Прайвит». Лично я до глубины души огорчен тем, что некоторые страны решили покинуть Игры, это трагедия для Олимпиады и для спортсменов. Но для остальных состязания продолжаются.

Моррис ушел за офицерами лондонской полиции, которые раздвинули толпу и провели председателя ЛОКОГ к поджидавшей машине. Почти все репортеры дружно кинулись за Моррисом, задавая на ходу вопросы.

Поуп не пошла за ними. Прислонившись к кованой решетке забора, окружающей здание парламента, она перечитывала свои вчерашние и сегодняшние записи и поступившие сообщения.

Ей повезло: застала Элайн Поттерсфилд и узнала, что, помимо активизации розыска Фаррел и Деринга, специалисты Скотленд-Ярда занимаются взорвавшимися стартовыми колодками, искалечившими Филатри Мидахо.

Спринтер в критическом состоянии оставался в больнице Тауэр-бридж, но, как сообщалось, проявлял «редкий бойцовский характер»: мужественно перенес две срочные операции по удалению металлических осколков и обгоревших тканей.

Со стартовыми колодками дело оказалось сложнее. Изготовленные «Стэкхаус Ньютон» на базе знаменитой системы «Т1008 международная лучшая», колодки десять раз использовались десятью разными спринтерами на квалификационных соревнованиях.

За исправностью колодок до и после установки следили официальные представители Международного олимпийского комитета, а установку проводили технические специалисты, не видевшие никаких проблем до самого взрыва. Некоторые из них даже были ранены осколками одновременно с Мидахо.

Между соревнованиями колодки запирали в специальном помещении под стадионом. Ответственный за состояние поля и дорожек в субботу вечером убрал колодки на хранение и в воскресенье днем сам отпер склад. Это был Хавьер Круз, панамец, пострадавший сильнее других: металлическим осколком ему выбило глаз.

Взрывотехники Скотленд-Ярда сказали, что взорвался спрессованный в блоки магний, причем блоки в точности повторяли размеры и дизайн «Стэкхаус Ньютон». В поддельных колодках были пустоты для порошка магния и детонаторы. Магний легко воспламеняется и при взрыве сжигает все вокруг, как ацетиленовая горелка.

— Обычного человека адская машинка отправила бы на тот свет, — сказала Поттерсфилд. — Но нечеловеческая реакция Мидахо спасла ему если не ноги, то жизнь.

Поуп закрыла записную книжку: теперь у нее достаточно материала для статьи. Можно позвонить Питеру Найту, вдруг что-нибудь добавит. Но тут Поуп заметила, как высокая фигура выскользнула из входа для посетителей. Опустив плечи, человек быстро пошел по Эбингдон-стрит, спеша скрыться от репортеров.

Оглянувшись, Поуп убедилась, что никто не заметил Майкла Лансера, побежала следом за ним и нагнала его у входа в сад Виктория-Тауэр.

— Мистер Лансер? — сказала она, замедлив шаг. — Карен Поуп из «Сан».

Бывший глава службы безопасности Олимпиады вздохнул и посмотрел на нее с таким отчаянием, что у Поуп не хватило духу задать вопрос. Однако журналистка тут же представила, как будет кричать на нее Финч.

— Ваше увольнение, — решилась она. — Вы считаете его справедливым?

Лансер помолчал. Было видно, что в нем происходит внутренняя борьба, но потом он опустил голову.

— Да. Я хотел, чтобы лондонские Игры стали величайшими в истории, и в том числе образцом безопасности. За несколько лет подготовки мы предусмотрели любые варианты развития событий, но такого, как Кронос, фанатика с горсткой приспешников, не ожидали. В общем, я не справился. На мне лежит ответственность за все, что произошло. Это моя вина и ничья больше. Мне придется жить с этим остаток жизни. А теперь, прошу прощения, я хочу побыть один.

ГЛАВА 82

Пятница, 10 августа 2012 года

«Последний раз прихожу в это чертово логово», — пять дней спустя думала Тиган, проталкивая непромокаемый рюкзак через дыру, прорезанную в заборе, который окружал ветхое, загрязненное токсичными химикатами здание завода на восточной границе лондонских доков, в нескольких милях от Олимпийского парка.

За рюкзаком пролезла сама Тиган и, подхватив его на плечо, взглянула на чернильно-синее небо. Где-то завывала сирена. Скоро рассвет, и нужно многое успеть, чтобы больше не возвращаться в это отвратительное место.

Выпала роса, травы запахли сильнее. Тиган вошла в непроглядный мрак заброшенного здания, думая, как Петре живется на Крите. Утром, убив судью конного спорта, Тиган прочла статью об отпечатке пальца и испугалась безумной ярости Кроноса. Однако в его реакции сказалась скорее практичность, чем мстительность: сестру пораньше послали в Грецию, чтобы приготовила дом, где они заживут, когда все кончится.

Пролезая в здание через окно, выбитое несколько месяцев назад, Тиган представляла беленный известью домик, куда приехала Петра, на скале у Эгейского моря, под ярко-синим небом, а в нем есть все, чего только душа пожелает.

Включив красный фонарик с тонким лучом, она прицепила его к кепке и при этом тусклом свете двинулась по бывшему производственному цеху текстильной фабрики. Осторожно обходя разбросанную рухлядь и обломки, она дошла до лестницы, ведущей в сырой подвал.

Внизу смрад был настолько сильным, что слезились глаза. Дыша ртом, Тиган поставила рюкзак на трехногую скамью так, чтобы она не шаталась, и достала восемь пластиковых пакетов для капельницы.

Разложив их в нужном порядке, иглой для подкожных инъекций Тиган набрала жидкости из пузырька и вколола в четыре пакета. Затем вытянула из-под куртки ключ, висевший на цепочке у нее на шее, и подхватила пакеты, по четыре в каждую руку.

У двери, где зловоние было невыносимым, Тиган положила мешки на пол и вставила ключ в скважину висячего замка. Дужка со щелчком выскочила. Положив замок в карман, Тиган толкнула дверь, зная, что если сейчас вдохнет через нос, ее точно вырвет.

Раздалось глухое мычание, которое перешло в стон, эхом отразившийся в темноте.

— Пора обедать, — сказала Тиган, прикрыв за собой дверь.

Через пятнадцать минут она вышла обратно в подвал, уверенная в себе, в точности своих действий. Через четыре дня они…

Наверху, в старом цеху, что-то с грохотом упало. Раздались голоса, смех и свист, затем снова что-то загремело, так что эхо разлетелось по заброшенной фабрике. Тиган замерла на месте, напряженно размышляя.

Она приходила сюда десяток раз за последний год и ни разу не видела ни живой души. Тиган и не опасалась незваных гостей: бывшая фабрика считалась опасным местом, загрязненным химическими растворителями, тяжелыми металлами и прочими канцерогенами: на заборе висели многочисленные плакаты с предупреждениями.

Первым побуждением Тиган было уничтожить незваных гостей, но Кронос высказался предельно ясно: никаких отступлений от плана без крайней необходимости.

Она выключила фонарик, на ощупь нашла дверь и плотно закрыла ее. С трудом выпутав из кармана замок, Тиган вставила дужку на место. Сзади по лестнице скатилась бутылка и разбилась о бетонный пол. Совсем близко послышались шаги и пьяные мужские голоса.

Вставив дужку, Тиган нажала на нее и услышала, как она щелкнула. Отбежав на несколько шагов, Тиган остановилась: закрылся замок или нет?

К лестнице приближался свет чужого фонарика. Тиган, уже не колеблясь, кинулась бежать. Она бежала на носках, как спринтер. Успев хорошо изучить внутренние помещения, она выскочила в коридор, откуда каменная лестница вела к двери в переборке.

Через две минуты Тиган выскользнула наружу. Розовая заря уже окрасила лондонское небо. В здании снова что-то с грохотом обрушилось под молодецкий гогот, и Тиган поняла, что на фабрику забрела шайка пьяных буянов, охваченных жаждой разрушения. Ничего, запашок в подвале отобьет у них охоту задерживаться. Но, пролезая через дыру в заборе, Тиган думала только об одном: попала ли дужка в гнездо и закрылся ли замок?..

ГЛАВА 83

До конца Олимпиады осталось три дня. В пятницу Питер Найт вошел в лабораторию «Прайвит», осторожно неся коробку, завернутую в крафт-бумагу и перехваченную скотчем.

— Это бомба? — спросил он.

Хулиган оторвался от спортивной страницы «Сан», где высоко оценивались шансы Англии против Бразилии в финале соккера, и неприязненно посмотрел на коробку:

— С чего ты решил, что тут бомба?

Найт постучал пальцем по обратному адресу.

Хулиган прищурился:

— Не могу разобрать.

— Это древнегреческий, — сказал Найт. — Тут написано «Кронос».

— Урод!

— Вот именно. — Найт поставил коробку на стол возле главного эксперта. — Пришло с последней почтой, только что забрал с ресепшен.

— Изнутри ничего не слышно?

— Тиканья нет.

— Могли вмонтировать цифровой или дистанционный взрыватель.

Найту стало жутковато.

— Так, может, выйдем отсюда и вызовем саперов?

Эксперт почесал клочковатую рыжую бороду.

— Зови лучше Джека.

Через две минуты вымотавшийся Морган рассматривал коробку. Хулиган поймал его в один из редких перерывов — с понедельника руководитель «Прайвит» отвечал за безопасность Олимпийского парка. После инцидента с Мидахо нападений больше не было — по мнению Найта, в значительной степени благодаря геркулесовым усилиям Джека.

— Можно просветить ее рентгеном, не подняв лабораторию на воздух? — спросил Джек Морган.

— Попытка — не пытка. — Хулиган поднял посылку так осторожно, словно у нее выросли крылья.

Эксперт отнес коробку в дальний конец лаборатории, включил портативный сканер, похожий на те, что применялись на входах в Олимпийский парк, и теперь ждал, пока прогреется.

Найт смотрел на коробку, словно в ней решалась его судьба. В горле отчего-то пересохло, и очень захотелось выйти из лаборатории, на случай если в посылке действительно бомба. У него двое маленьких детей и мать, еще не оправившаяся от тяжкой утраты. Стоит ли рисковать, находясь в закрытом помещении со взрывным устройством? Чтобы отвлечься от этих мыслей, Найт стал смотреть на телеэкран, где показывали самые яркие эпизоды соревнований и новых чемпионов Олимпиады, совершающих круг почета с флагом своей страны — и Камеруна.

Это движение началось спонтанно, и скоро все спортсмены, демонстрируя горячую поддержку Мидахо, бросали вызов Кроносу. Все поднимали камерунский флаг, включая английскую футбольную команду, выигравшую полуфинал с Германией два дня назад. СМИ сразу раструбили об этом, называя новый обычай всемирным протестом против действий сумасшедшего противника Олимпийских игр.

Хантер Пирс оставалась на переднем крае противодействия Кроносу. После трагедии с Мидахо у нее брали интервью почти каждый день, и всякий раз американка решительно заявляла о солидарности спортсменов и решимости не допустить сворачивания или переноса Игр.

Состояние Мидахо оценивалось как серьезное: он получил ожоги третьей степени и многочисленные ранения нижней половины тела. Но он, как сообщалось, в сознании, знает о всеобщей поддержке и черпает в ней силу духа.

Все это трогательно, но нападения из-за протестов не прекратятся, подумал Найт, отворачиваясь от телевизора. Кронос попытается нанести удар снова, пока Игры не закончились, в этом Найт не сомневался, но где и когда? Завтрашняя эстафета? Финал соккера между Англией и Бразилией на стадионе Уэмбли вечером в субботу? Мужской марафон, церемония закрытия в воскресенье?

— Ну вот, — сказал Хулиган, ставя освобожденную от бумаги посылку на конвейерную ленту. Коробка поехала в сканер. Эксперт повернул экран, чтобы всем было видно.

Коробка въехала под рентген и остановилась.

Найт поморщился.

— Иисусе! — воскликнул Джек. — Неужели настоящие?

ГЛАВА 84

Бледные женские кисти были отделены от тела ножом и пилой: срез плоти был гладким, а край костей зазубренным, расщепившимся.

— Снять отпечатки? — спросил Хулиган.

— Оставим это Скотленд-Ярду, — ответил Джек Морган.

— Незачем, — сказал Найт. — Готов поспорить, это руки нашей военной преступницы.

— Анжелы Бразлик? — уточнил Джек.

Хулиган кивнул:

— Все шансы за то, что да.

— А тебе их зачем послали? — спросил Морган у Найта.

— Не знаю.

Вопрос преследовал Найта по дороге домой. Почему ему? Может, Кронос передаст какое-то послание, объясняющее содержание посылки? Анжела оставила на пакете отпечаток пальца — может, Кронос дает понять, что за оплошность не пощадит даже своих?

Найт позвонил Элайн Поттерсфилд, сказал, что Хулиган передаст посылку Скотленд-Ярду, и поделился своими подозрениями.

— Если это Анжела Бразлик, значит, в лагере Кроноса раскол, — констатировала инспектор.

— Или он дает понять, что эту военную преступницу можно не искать. Она совершила ошибку и теперь мертва.

— Ну ладно. У тебя все? — спросила Поттерсфилд.

— Мы утром едем в лес, к Кейт, — сказал Найт. — А в половине шестого празднуем.

— Боюсь, у меня не получится, Питер. — И Поттерсфилд повесила трубку.

Домой Найт приехал около десяти. Вернет ли ему когда-нибудь Элайн свою дружбу, примирится ли она со смертью Кейт? Только на пороге дома он осознал, что три года назад в это время у жены начались роды.

Найт помнил лицо Кейт, когда отошли воды, — никакого страха, одна только радость от приближающегося чуда, и помнил, как ее увозила «скорая». Найт вошел в дом со смятенными чувствами и разрывающимся сердцем, как тридцать шесть месяцев назад.

В доме пахло шоколадом, на столе в коридоре лежали два подарка в ярких обертках. Найт поморщился, сообразив, что так ничего и не купил детям, — все время отнимала работа. А может, он намеренно уходил в нее с головой, лишь бы не думать о дне рождения детей и смерти их матери?

Не найдя ответа, Найт повертел подарки и с удивлением увидел подпись: «С любовью, Аманда».

Он улыбнулся, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Если мать в своем добровольном одиночестве, горе и ожесточении нашла возможность купить подарки внукам, значит, что-то ее все-таки привязывает к жизни, она не станет отгораживаться стеной от всего мира.

— Я тогда пойду домой, мистер Найт, — сказала Марта, выходя из кухни. — Дети спят, кухня вымыта, сливочная помадка сварена. Люк попытался воспользоваться «унитазом для больших мальчиков», но попытка успехом не увенчалась. Я купила все необходимое для праздника и заказала торт. Завтра я смогу быть с вами весь день, но на воскресенье вы уж меня отпустите.

Воскресенье. Мужской марафон. Церемония закрытия Игр. Найту необходимо быть на работе. Может, удастся уговорить мать или Босса еще разок посидеть с детьми?

— Хорошо, на воскресенье даю вам выходной, а завтра приходите часов в двенадцать, — сказал Найт. — В день рождения я обычно везу их в лес Эппинг и в церковь Хай-Бич.

— А что там? — полюбопытствовала Марта.

— В Хай-Бич мы с моей покойной женой венчались, а в Эппинге развеян ее прах. Она выросла в Уолтэм-Эбби и очень любила этот лес.

— О, извините, — смутилась Марта и пошла к выходу. — Значит, в полдень?

— В полдень будет как раз вовремя, — сказал Найт и закрыл за няней дверь.

Он выключил свет, заглянул в детскую и пошел к себе в комнату.

Там Найт присел на краешек кровати, глядя на Кейт, смотревшую на него с фотографии, и вспоминая, как она умерла. Как будто вчера все случилось.

Горло у него сжалось, и Найт разрыдался.

ГЛАВА 85

Суббота, 11 августа 2012 года

— Мне три года! — закричала Изабел в ухо отцу.

Вздрогнув, Найт очнулся от кошмарного сна, в котором Кейт попала в заложницы к Кроносу, но не к сумасшедшему, пытающемуся сорвать Олимпийские игры, а к древнегреческому титану с длинной острой косой, жаждущему пожрать Изабел и Люка.

Потный, с искаженным от ужаса лицом, Найт дико уставился на дочь, и та испуганно отступила на шаг, прижимая одеяльце к щеке.

Найт опомнился: это только дурной сон, близнецы в порядке.

Он перевел дыхание и сказал:

— Ты смотри, какая большая стала!

— Три года, — похвасталась Изабел, снова расплывшись в улыбке.

— Люки тоже три! — объявил его сын, появившись на пороге.

— Да не может быть! — поразился Найт. Люк прыгнул на кровать и залез на руки к отцу. Изабел забралась на брата и, повертевшись, протиснулась к отцу.

Запахи детей обволакивали Найта, успокаивали, напоминали, что ему невероятно повезло, ибо частичка Кейт будет жить, расти, развиваться…

— А подарки? — осведомился Люк.

— Еще не принесли, — быстро ответил Найт. — К вечеру будут.

— Нет, папа, — возразила Изабел. — Вчера смешной дядька принес подарки. Они в коридоре остались.

— Мистер Босс приходил? — удивился Найт.

Его сынишка угрюмо кивнул.

— Бохх не любит Люки.

— Это его проблемы, — ответил Найт. — Тогда бегите за подарками, откроете их здесь.

Дети устроили небольшую толкотню с давкой, выбираясь из отцовской кровати, и через двадцать секунд вернулись бегом, запыхавшись и улыбаясь до ушей.

— Ну, давайте, — сказал Найт.

Радостно смеясь, они сорвали обертку, и скоро подарки Аманды были открыты. Изабел достался красивый серебряный медальон на цепочке. Внутри была фотография Кейт.

— Это мама? — спросила девочка.

Найт был глубоко тронут.

— Да, теперь она будет с тобой повсюду, — сказал он.

— А это что? — Люк с подозрением разглядывал свой подарок.

Найт взял подарок, рассмотрел и сказал:

— Это особые часы, взрослые, для большого мальчика. Видишь, тут на циферблате знаменитый волшебник Гарри Поттер, а сзади выгравировано твое имя.

— Рослые часы? — уточнил Люк.

— Взрослые, — поправил Найт. — Давай сюда, мы уберем их, пока ты не вырастешь.

Мальчик возмущенно ткнул ручонку отцу под нос:

— Нет! Люки большой! Люки три!

— Ох, а я и забыл, — покачал головой Найт, надевая часики на пухлое запястье сына. Его приятно удивило, что ремешок подходит идеально.

Пока Люк расхаживал, любуясь новыми часами, Найт застегнул цепочку с медальоном на шее Изабел и восхищенно смотрел, как она крутится перед зеркалом: вылитая Кейт в миниатюре.

Он искупал и накормил близнецов и надел на Изабел платьице, а на Люка синие штанишки и белую рубашку с отложным воротничком. Строго велев детям не испачкаться, Найт быстро принял душ, побрился и оделся. Из дома они вышли в девять, не спеша добрались до гаража в нескольких кварталах и сели в «рейнджровер», которым Найт редко пользовался.

Он ехал на север, слушая новости по радио. Изабел и Люк в детских сиденьях сидели сзади. В последний полный день олимпийских соревнований ожидались финальные этапы нескольких эстафет.

Диктор говорил о резкой критике, обрушившейся на Скотленд-Ярд и МИ-5, за неспособность добиться сколько-нибудь заметного успеха в расследовании дела Кроноса. Однако об отрубленных руках, присланных Найту, не упоминалось — по просьбе Поттерсфилд этот факт пока остался тайной следствия.

Многие спортсмены, закончившие соревнования, уехали. Другие, и таких было большинство, вслед за Хантер Пирс поклялись остаться в Олимпийском парке до конца, чем бы ни угрожали Кронос и его Фурии.

Кончился Лондон, начался Энфилд. «Рейнджровер» петлял по сельским дорогам, пробираясь на юго-восток Уолтем-эбби, к лесу Хай-Бич.

— Как много деревьев, — удивилась Изабел.

— Твоя мама любила, когда много деревьев.

Солнечные лучи бросали на траву веселых зайчиков, пробиваясь сквозь кроны деревьев вокруг церкви Хай-Бич, стоявшей на поляне в довольно густом лесу. Рядом припарковалось несколько машин, но Эппинг был популярным местом прогулок, и Найт не ждал, что кто-то специально приедет почтить память Кейт. У Аманды свое горе, а родители Кейт рано умерли.

Они вошли в пустую церковь, и Найт помог детям зажечь по свечке — для мамы. Он сам затеплил свечу в память покойной жены и еще четыре за погибших в самолете. Взяв за руки Изабел и Люка, он повел их по тропинке в чащу.

Листва шелестела под легким ветерком. Через шесть-семь минут ходьбы лес стал реже, и показалась обнесенная полуразрушенной каменной стеной роща старых дубов. Высокая нестриженая трава колыхалась под ветром.

Найт постоял немного, глядя на ходившую волнами траву, прижав к себе детей и сдерживая слезы, чтобы не напугать близнецов.

— В детстве ваша мама ходила в ту церковь, а сюда приходила всю жизнь, — негромко сказал он. — Она говорила, деревья здесь такие старые, что это святое место, отсюда можно говорить с Богом. Поэтому я развеял…

Он не мог продолжать.

— Прекрасный выбор, Питер, — раздался за спиной дрогнувший женский глосс. — Это любимое место Кейт.

Найт обернулся, вытирая глаза рукавом.

Схватившись за отцовскую брючину, Изабел спросила:

— Пап, а кто эта тетя?

Найт улыбнулся:

— Это, детка, твоя родная тетя Элайн, мамина старшая сестра.

ГЛАВА 86

— Вечером я приехать не смогу, сам понимаешь, — тихо объяснила Поттерсфилд Найту по пути в Лондон, когда дети спали на заднем сиденье. — Я решила познакомиться с ними там, в надежде, что мне станет легче.

Они подъехали к гаражу.

— Стало? — спросил Найт.

Поттерсфилд, с влажными блестящими глазами, кивнула:

— Мне показалось, что так будет правильно. Я словно чувствовала ее присутствие. — Поколебавшись, она добавила: — Прости, что я так с тобой обращалась… Я знаю, Кейт сама решила рожать дома. Я просто…

— Не надо об этом, — попросил Найт. — Все уже в прошлом. Хорошо, что теперь у моих детей будет тетя. Я тоже рад, что ты у нас есть.

Поттерсфилд вздохнула и грустно улыбнулась:

— О’кей. Тебе помочь?

Найт оглянулся на спящих детей.

— Да. Они уже слишком большие, чтобы нести одному несколько кварталов.

Поттерсфилд взяла Изабел, Найт подхватил Люка, и они пошли к дому. Внутри работал телевизор.

— Новая нянька, — объяснил он, доставая ключи. — Всегда приезжает с запасом.

— Большая редкость по нынешним временам.

— Настоящий бриллиант, — признал Найт. — Она просто чудо, единственная, кому удалось их приручить. Представь, она сумела добиться, чтобы близнецы помогали ей убирать детскую и засыпали по щелчку пальцев.

Он открыл дверь. Марта вышла в коридор почти сразу и нахмурилась при виде Люка, крепко спящего на отцовском плече.

— Перевозбудился, — констатировала она, забирая мальчика у Найта и с любопытством поглядывая на Поттерсфилд.

— Марта, это Элайн, — сказал Найт. — Моя свояченица.

— Здравствуйте, — сказала Поттерсфилд, разглядывая Марту. — Питер о вас очень хорошо отзывается.

Марта нервно засмеялась и смущенно потупилась.

— Мистер Найт слишком добр. — После паузы она спросила: — Я не могла видеть вас по телевизору?

— Возможно. Я работаю в Скотленд-Ярде.

Марта хотела что-то сказать, но тут проснулась Изабел, посмотрела на тетку и капризно потребовала папу.

Найт взял ее на руки.

— Папа сейчас уходит на работу, но к празднику вернется.

— А мы скоро пойдем забирать торт и покупать шарики, — сказала Марта.

Изабел улыбнулась, а Люк проснулся. У Поттерсфилд зазвонил сотовый.

Она внимательно слушала, несколько раз кивнула и спросила:

— Куда ее везут?

Марта подошла, забрала Изабел у Найта и повела близнецов в кухню, приговаривая:

— А кто хочет яблочного сока?

Поттерсфилд закрыла телефон и посмотрела на Найта.

— Констебль только что подобрал Селену Фаррел, грязную, перемазанную собственными экскрементами, бесцельно бродившую по территории старого газового завода Бектон. Ее везут в Лондон-бридж.

Найт обернулся к Марте, крепко державшей ручонки близнецов.

— Я вернусь к пяти часам и помогу с приготовлениями.

— До тех пор все будет под контролем, — уверенно ответила нянька. — Доверьтесь мне, мистер Найт.

ГЛАВА 87

— Ты уверена? — спросил я, еле сдерживаясь, чтобы не заорать в телефон.

— Абсолютно! — прошипела Марта. — Она невменяемой бродила по развалинам газового завода Бектона, недалеко от нашей фабрики. Кто туда последний ходил?

«Сначала Петра, а теперь и ты, Тиган», — подумал я, бросив смертоносный взгляд на среднюю сестру, сидевшую за рулем. В голове все закипело, но я уклончиво ответил:

— Разве теперь это важно?

— На твоем месте я бы уничтожила все следы, — сказала Марта. — Иначе ищейки выйдут на нас.

Это правда. Сквозь убийственный шум, стоявший в ушах, я почти слышал лай собак.

Какой промах! Какая колоссальная ошибка! Фаррел мы собирались отпустить только завтра утром, чтобы отвлечь полицию, и я завершил бы нашу месть. Следовало убить эту Фаррел, пока была возможность. Стоп, нельзя давать волю эмоциям, надо действовать хитроумно, громоздить одну ложь на другую… Черт, ну как же это сорвалось?

Рука сама потянулась к шраму на затылке. Ненависть захлестывала меня, подталкивала под руку. Оставалось надеяться на верную жестокость.

— Забери детей, — сказал я. — Прямо сейчас. Дальше ты знаешь, что делать.

— Знаю, — ответила Марта. — Милые крошки вот-вот крепко заснут.

ГЛАВА 88

Виды, звуки и запахи Лондон-бридж неожиданно очень взволновали Найта: после смерти Кейт он избегал больниц. Когда они с Поттерсфилд подошли к отделению интенсивной терапии, у него дрожали руки.

— Так она выглядела, когда ее нашли. — Полицейский, сидевший у палаты, показал фотографию.

У Фаррел, одетой Сиреной Сен-Джеймс, невообразимо грязной, с остановившимся взглядом, словно после лоботомии, из руки торчала игла и свисал катетер капельницы.

— Говорить она могла? — спросила Поттерсфилд.

— Бормотала что-то о трупе без рук, — ответил полицейский. Найт переглянулся с Поттерсфилд. — Несла всякую бессмыслицу. Сейчас у вас получше пойдет, ей дают антинаркотик.

— В ее крови нашли наркотики? — осведомилась Поттерсфилд. — Вы это точно знаете?

— Большую дозу, в сочетании с седативами, — ответил полицейский.

Они вошли в палату. Профессор Селена Фаррел спала, подключенная к приборам с мониторами. Ее кожа была мертвенно-серой. Поттерсфилд подошла к кровати и сказала:

— Профессор Фаррел!

Лицо Фаррел исказилось гневом.

— Уходите, голова болит сильно, — невнятно проговорила она и сонно замолчала.

— Профессор Фаррел, — твердо повторила Поттерсфилд. — Я старший инспектор Элайн Поттерсфилд из лондонской полиции. Мне необходимо с вами поговорить. Откройте глаза, пожалуйста.

Фаррел моргнула и поморщилась.

— Свет выключите. Мигрень.

Медсестра закрыла занавески. Фаррел снова открыла глаза, огляделась, увидела Найта и удивленно спросила:

— Что со мной?

— Мы надеялись, вы нам сами скажете, профессор, — отозвался Найт.

— Я не знаю.

— Вы можете объяснить, как ваша ДНК, ваш волос, если говорить точнее, оказался в одном из писем Кроноса к Карен Поуп? — спросила Поттерсфилд.

Сказанное медленно просачивалось в затуманенный мозг Фаррел.

— Поуп? Журналистка? — Она посмотрела на Найта. — Моя ДНК? Нет, я не помню.

— А что вы помните? — строго спросил Найт.

Фаррел моргнула и, застонав, отрывисто заговорила:

— Темная комната. Я на кровати, одна. Привязанная. Не могу встать. У меня раскалывается голова, а они не дают мне лекарств.

— Кто «они»? — спросил Найт.

— Женщины. Разные женщины.

Поттерсфилд начала терять терпение.

— Селена, вы понимаете, что ДНК связывает вас с шестью убийствами, совершенными за последние две недели?

Пораженная Фаррел слегка оживилась.

— Что? Шесть… Я никого не убивала. Никогда… А какой сегодня день?

— Суббота, одиннадцатое августа, — ответил Найт.

Профессорша застонала.

— Как, я же там только сутки пролежала…

— В темной комнате с женщинами? — спросила Поттерсфилд.

— Вы не верите мне?

— Нет.

— Почему вы сказались больной и сбежали из Кингс-колледжа, когда Поуп включила вам запись флейты? — спросил Найт.

Глаза Фаррел стали безумными.

— Мне действительно было плохо, потому что… я уже слышала эту музыку.

ГЛАВА 89

Закончив разговор с Мартой, я посмотрел на Тиган. Мне хотелось оторвать ей голову. Но она за рулем, а дорожной аварии сейчас, когда операция вступила в завершающую фазу, допускать нельзя.

— Поворачивай, — сказал я, еле сдерживаясь. — Мы едем на фабрику.

— На фабрику? Днем?

— Фаррел сбежала. Ее подобрали на газовом заводе. Найт и инспектор Скотленд-Ярда Поттерсфилд допрашивают ее в больнице.

Тиган побледнела.

— Как это могло случиться? — негромко спросил я. — Ее нельзя было отпускать до завтрашнего утра. Ты должна была проследить за этим, сестра.

Охваченная паникой, Тиган быстро заговорила:

— Следовало сказать тебе, но я вижу, в каком ты сейчас напряжении. Вчера ночью на фабрике гуляла компания пьяных парней. Там же такая вонь, кого угодно отпугнет от той каморки! Видимо, они сломали замок и выпустили Фаррел, не знаю.

— Надо все зачистить. Едем туда, и побыстрее.

Мы не разговаривали по дороге, молчали, въезжая на зараженную токсичными отходами территорию бывшего завода, не проронив ни звука, спустились в подвал. Я был здесь только один раз, поэтому Тиган шла первой. С собой мы взяли пакеты для мусора.

Из открытого складского помещения пахнуло невероятным зловонием, но Тиган вошла внутрь без колебаний. Я взглянул на железные кольца на двери и косяке, целые, без повреждений, и перевел взгляд на пол.

Целехонький замок лежал в углу с открытой дужкой.

Я нагнулся, поднял его и надел дужку на средний палец, как перстень, спрятав замок в ладони. Тиган, уже в перчатках, набивала мешки пустыми пакетами для капельницы.

— Давай-ка заканчивать, — сказал я и присел, подняв левой рукой использованный шприц.

Распрямляясь и с наслаждением узнавая жажду мести, как старую любовницу, я для отвода глаз протянул руку со шприцем к мусорному мешку, а правой, с медной дужкой замка на пальце, ударил снизу вверх.

У Тиган не было шансов. Она даже не уловила моего движения.

Удар сплющил ей гортань.

Она отшатнулась и попятилась, задыхаясь, с побагровевшим лицом. Ее глаза, вылезающие из орбит, с изумлением уставились на меня. Второй удар сломал ей нос, отбросил к стене и заставил понять, что я высшее существо. Третий удар попал в висок, и Тиган мешком повалилась на покрытый нечистотами пол.

ГЛАВА 90

— Конечно, вы слышали ее, — сказала Поттерсфилд. — Мелодия была в вашем компьютере вместе с программой перехвата управления электронными табло Олимпийского стадиона.

— Что? — крикнула Фаррел, попытавшись сесть и вздрогнув от боли. — Нет, нет! Кто-то начал присылать мне эту музыку около года назад на автоответчик и во вложениях к электронным письмам с анонимных адресов. Меня как будто преследовали. Проходило немного времени, и у меня начинался приступ, едва я слышала свирель.

— Неплохо придумано, — усмехнулась Поттерсфилд. — А как же программа в вашем компьютере?

— Не знаю, о какой программе вы говорите. Видимо, кто-то ее туда записал, может, те же люди, которые присылали мне музыку.

— Вы заявляли об этом компьютерно-телефонном преследовании? — скептически осведомился Найт.

Профессор античной литературы решительно кивнула:

— Дважды, в участок в Уоппинге. Но полицейские сказали: присылать музыку — не преступление, а других доказательств преследования у меня не было. Я доказывала, что эти люди подозрительны, но мне посоветовали сменить телефонный номер и электронный адрес. В конце концов я так и сделала, и все прекратилось, головные боли тоже, пока вы не включили свирель у меня в кабинете.

Найт прищурился, пытаясь отыскать смысл в этом нагромождении фактов. Неужели Фаррел использовали как ложный след, чтобы отвлечь внимание? Почему ее просто не убили?

Поттерсфилд, видимо, думала о том же, потому что спросила:

— Кто, по-вашему, мог присылать вам эту запись?

Фаррел пожала плечами:

— За всю жизнь я встретила только одного человека, который играет на свирели Пана.

Найт и Поттерсфилд выжидательно молчали.

— Джим Деринг из Британского музея, знаете? У него еще телепередача…

Это меняет дело, подумал Найт, вспомнив, как высоко Деринг отзывался о Фаррел и настойчиво советовал сходить к ней. Неужели это часть подставы?

Голос Поттерсфилд звучал с прежним сомнением:

— Откуда вам известно, что он играет на свирели, и почему вообще Деринг использовал музыку, чтобы преследовать вас?

— У него была такая свирель на Балканах в девяностые. Он играл для меня.

— Та-ак? — протянул Найт, ожидая продолжения.

Фаррел смутилась.

— Деринг питал ко мне романтический интерес. Я сказала, что не нуждаюсь в этом. Он разъярился, стал как одержимый, преследовал меня. Я на него еще тогда заявляла. Потом я попала в аварию, и меня на самолете вывезли из Сараево. Больше я Деринга не видела.

— Сколько лет вы не виделись? — спросил Найт.

— Шестнадцать или семнадцать.

— И все же вы подозреваете его? — спросила Поттерсфилд.

— Больше мне некого подозревать, — твердо ответила Фаррел.

— Охотно верю, — сказала инспектор. — Потому что Деринг тоже пропал.

Фаррел растерялась.

— Что?

— Вы сказали, что вас держали в темной комнате, куда входили только женщины. Как же вы выбрались? — спросил Найт.

Казалось, вопрос сбил Фаррел с толку.

— Мальчишки, но я не… Нет, я точно помню, что слышала голоса каких-то парней, потом снова заснула. Когда очнулась, оказалось, что у меня свободны руки и ноги. Я встала, нащупала дверь и… — Она замолчала, вглядываясь куда-то в даль. — Кажется, я находилась на каком-то заброшенном заводе. Стены там были кирпичные.

— Вы сказали полицейскому о трупе с отрубленными руками.

На лице Фаррел мелькнул страх, ее взгляд заметался.

— На ней были мухи. Сотни мух.

— Где?

— Не знаю. — Фаррел с гримасой отвращения потирала голову. — Где-то на том заводе. У меня кружилась голова, я часто падала. Я вообще не соображала.

После долгого молчания Элайн достала телефон, отошла от кровати Фаррел и сказала в сотовый:

— Это Поттерсфилд. Ищите заброшенный завод недалеко от Бектона. С кирпичными стенами. На территории может оказаться труп с отрубленными руками. Возможно, и не один.

Найт напряженно вспоминал все, что Поуп написала о Фаррел.

— Как вы попали в ту комнату на заводе? — спросил он.

Профессор покачала головой:

— Не помню.

— А что последнее вы помните? — спросила Поттерсфилд, складывая телефон.

Фаррел напряглась.

— Я не могу ответить.

— А Сирена Сен-Джеймс знает? — поинтересовался Найт.

Фаррел вздрогнула.

— Кто?

— Ваше альтер эго в среде богатых лесбиянок Лондона, — без обиняков ответила Поттерсфилд.

— Не понимаю, о чем вы…

— Весь Лондон знает о Сирене Сен-Джеймс, — оборвал ее Найт. — О ней писали все газеты.

Профессор задохнулась.

— Что? Как?

— Карен Поуп узнала о вашей тайной жизни и написала статью, — объяснил Найт.

Фаррел заплакала.

— Зачем она это сделала?

— Потому что ДНК связывало вас с убийствами. — Поттерсфилд повысила голос. — И до сих пор связывает. ДНК свидетельствует о том, что вы знаете Кроноса и Фурий!

Фаррел истерически закричала:

— Я не Кронос! Я не Фурия! Да, у меня была двойная жизнь, но это только мое дело! Я не имею никакого отношения ни к каким убийствам!

В палату вбежала медсестра и потребовала, чтобы детективы вышли.

— Еще минуту, — решительно сказала Поттерсфилд. — Последний раз вас видели в клубе «Кэнди» две недели назад, в пятницу, двадцать седьмого июля.

Это, казалось, озадачило профессоршу.

— Ваша подруга Нелл видела вас в тот день, — пояснил Найт. — Она сказала Поуп, что вы были с женщиной в токе с вуалью, скрывавшей лицо.

Фаррел напряглась, вспоминая, и медленно кивнула:

— Да, я села к ней в машину. У нее там было вино, она налила мне бокал… — Профессор посмотрела на Поттерсфилд. — Она мне что-то подсыпала.

— Кто она? — настойчиво спросила Поттерсфилд.

Фаррел смутилась.

— Вы имеете в виду настоящее имя? Я не знаю его, у нас приняты прозвища. Но она просила называть ее Мартой и говорила, что приехала из Эстонии.

class='book'> ГЛАВА 91 Неистовая гроза разразилась над Лондоном в субботу.

Зарницы принесли дождь, заливавший ветровое стекло машины без номеров, которая летела в Челси, завывая сиреной. Поттерсфилд то и дело бросала на Найта яростные взгляды, а он, бледный, словно увидевший призрак, то и дело набирал телефон Марты.

— Ответь, — повторял он. — Ответь, гадина!

— Как ты мог не проверить ее, Питер? — сорвалась Поттерсфилд.

— Я проверял ее, Элайн! — заорал Найт. — И ты тоже! Она идеально подходила для Люка и Изабел!

С визгом шин они остановились у дома Найта, где уже стояло несколько полицейских машин с включенными мигалками. Несмотря на дождь, вокруг собиралась толпа. Полицейские в форме уже не пропускали к дому посторонних.

Найт выскочил из машины с ощущением, что каждый шаг может стать последним, потому что рядом разверзлась бездонная черная пропасть.

Белла, малыш Люки… Сегодня их день рождения.

Патрульный капитан Билли Каспер встретил Найта в дверях.

— Прости, Питер, но мы приехали слишком поздно.

— Нет! — закричал Найт, бросаясь в дом. — Нет!

Повсюду он видел вещи своих детей — игрушки, следы присыпки на стене, упаковки резиновых шаров, серпантина и свечей. На негнущихся ногах он прошел в кухню. В тарелке с хлопьями, которые ел на завтрак Люк, еще осталось молоко. Одеяльце Изабел лежало на полу возле детского стула.

Найт поднял одеяло, думая, что без него Белла совсем потеряется. Чудовищность происходящего лишала воли, сил, желания жить, но он старался не поддаваться отчаянию и справлялся с ним единственным доступным ему сейчас способом: ходил, не останавливаясь.

Найдя Поттерсфилд, Найт сказал:

— Проверьте квартиру, адрес в резюме, она снимает там комнату. Здесь повсюду ее отпечатки. Вы сможете отследить ее по сигналу сотового?

— Если он включен, — ответила Поттерсфилд. — Ты пока позвони Поуп, а я свяжусь с людьми в СМИ, которых знаю. Фотографии близнецов появятся в каждой газете и на телевидении. Кто-нибудь наверняка видел их.

— А если они этого и добиваются? — вдруг сказал Найт.

— Что? — опешила Поттерсфилд. — Зачем?

— Шумиха, отвлекающий маневр. Подумай, если весь Лондон только и будет думать, что о детях, похищенных женщиной, которую подозревают в связи с Кроносом, СМИ и полиция бросят все силы на поиски Люка и Изабел, и ничто не помешает мерзавцу нанести Олимпиаде последний удар.

— Питер, но надо же что-то делать!

Найт не верил ушам, слыша свой голос:

— Надо выждать по крайней мере несколько часов. Может, они занервничают и позвонят. Если похитители не проявятся часам, скажем, к восьми, тогда начнем активный розыск.

Не дав Поттерсфилд ответить, он вынул сотовый и нажал номер Хулигана.

В трубке послышался шум толпы, и главный эксперт радостно заорал:

— Видал? Один-один! Мы сравняли счет!

— Приезжай ко мне домой, — сказал Найт. — Сейчас.

— Сейчас? — завопил Хулиган. Кажется, он был навеселе. — Ты что, рехнулся? Разыгрывается золотая медаль, блин, у меня место на средней трибуне…

— Кронос похитил моих детей, — проговорил Найт.

В трубке повисло молчание, затем послышалось:

— Б… Сейчас приеду. Питер, я сейчас приеду.

Найт нажал отбой. Элайн взяла у него из руки телефон.

— Мне он нужен на пару минут, попытаемся отследить ее сигнал.

Найт отдал телефон и поднялся к себе. Взяв фотографию Кейт, он пошел с ней в детскую. Сильный удар грома сотряс дом. Найт присел на кушетку, глядя на пустые кроватки, на обои, которые выбирала Кейт, и подумал, неужели в жизни ему суждено знать только потери и горе.

На глаза ему попался флакон жидкого антигистамина для детей, забытый на пеленальном столе. Найт поставил фотографию, подошел и увидел, что бутылочка почти пуста. Он почувствовал себя одураченным, и его охватила ярость: Марта опаивала детей у него под носом!

Постучав, вошла Поттерсфилд, взглянула на фотографию Кейт на кушетке и отдала сотовый.

— Теперь ты подключен к нашей системе, каждый входящий звонок будет отслеживаться. Мне только что позвонили — на заброшенном вредном производстве найдены два тела, женщины за тридцать, документов нет. Одну забили насмерть несколько часов назад, другая мертва уже несколько дней, кисти рук отсутствуют. Мы предполагаем, что это Анжела Бразлик и средняя из сестер, Нада.

— Двумя Фуриями меньше. Остались только Марта и Кронос, — отрешенно сказал Найт, ставя флакон с детским лекарством. — Как думаешь, Деринг — это Кронос? После всего, что рассказала Фаррел, — приставание на Балканах, свирель…

— Не знаю.

Тяжкие, давящие сомнения мучительно угнетали Найта. Скоро клаустрофобия начнется.

— Скажи, а все равно, где я буду находиться, когда они позвонят?

— По идее — да, — отозвалась Поттерсфилд.

Найт переставил фотографию Кейт на пеленальный стол.

— Я не могу сидеть сложа руки. Мне надо что-то делать. Пойду пройдусь, если ты не против.

— Только мобильный не отключай.

— Скажи Хулигану, чтобы позвонил мне, когда приедет. Джека Моргана нужно известить, да и Лансера тоже. Они на стадионе, там сегодня эстафеты.

— Мы найдем детей, — тихо сказала Элайн Поттерсфилд.

— Конечно, — согласился Найт, вовсе не убежденный в этом.

Надев плащ, он вышел через черный ход, опасаясь, что перед домом уже собрались репортеры. Идя по подъездной аллее, он размышлял, что лучше — бродить без цели или сходить за машиной и съездить в Хай-Бич помолиться?.. Однако интуиция подсказывала Найту, что есть лишь одно место, где ему хочется быть, и только один человек, которого хочется видеть.

Подавленный, одинокий, Найт брел по залитому дождем городу мимо пабов, откуда доносились радостные вопли болельщиков. Похоже, Англия выигрывала золото в соккере, пока он терял все, что у него было в жизни.

С волос и штанин текла вода, когда он подошел к двери на Майнер-стрит, позвонил и нетерпеливо забарабанил дверным молотком, подняв лицо к видеокамере.

Дверь открыл Босс.

— Мы никого не принимаем, — раздраженно заявил он.

— Прочь с дороги, сопляк, — сказал Найт таким угрожающим тоном, что секретарь Аманды отступил без единого слова.

Найт вошел в студию матери, не постучав. Аманда, согнувшись над огромным столом, что-то кроила. В комнате стояло больше десятка манекенов в оригинальных новых платьях.

Аманда подняла глаза и произнесла ледяным тоном:

— Я недостаточно ясно сказала, чтобы меня оставили в покое?

Сделав шаг к ней, Найт начал:

— Мама…

— Оставь меня, Питер! — оборвала она сына. — Что ты здесь делаешь? Сегодня день рождения твоих детей, как отец, ты должен быть с ними…

Это стало последней каплей. Все вокруг Найта закружилось, он упал и потерял сознание.

ГЛАВА 92

Под моросящим дождем, в угасающем вечернем свете Карен Поуп бежала по улицам Челси. Один из полицейских репортеров «Сан» проговорился, что у дома инспектора «Прайвит» происходит что-то серьезное, и она сразу побежала туда, постоянно набирая номер Найта.

Но всякий раз Поуп слышала странный писк, а механический голос отвечал, что обслуживание данного номера приостановлено из-за неисправности сети. Впереди она увидела полицейское оцепление и…

— О, Питер и тебя вызвал? — спросил Хулиган, пристраиваясь рядом с журналисткой. Веки у Хулигана были красными, и от него пахло табаком, чесноком и пивом. — Я, блин, сорвался с матча за золотую медаль и не видел решающий гол!

— Из-за чего сорвался? — спросила Поуп. — Почему здесь полиция?

Хулиган ответил почему, и Поуп чуть не заплакала.

— Почему? За что его детей?

Этот вопрос она задала Поттерсфилд, когда они вошли в дом.

— Питер считает это отвлекающим маневром, — ответила инспектор.

Хулиган, пьяно растягивая слова, сказал:

— Может, он и прав. Эта Марта провела здесь две недели?

— Да, по-моему, — сказала Поуп.

— Вот и я задаю себе вопрос — почему? — продолжал Хулиган. — И думаю, что ее подослал Кронос — шпионить. Он не мог внедриться в Скотленд-Ярд и подослал Марту в «Прайвит».

— И? — прищурилась Поттерсфилд.

— Где компьютеры Питера и его телефоны?

— Сотовый он взял с собой, — сказала Поттерсфилд. — Домашний в кухне. Компьютер я видела наверху, в его комнате.

Через двадцать минут Хулиган подошел к Поттерсфилд и Поуп, говорившим с Билли Каспером.

— Думаю, вы захотите посмотреть на это, инспектор. — Хулиган показал два пакетика. — «Жучок» в телефоне и штука, записывающая нажатие клавиш на DSL-кабеле. Убежден, в сотовом у него тоже «жучок», а то и несколько.

— Позвоните ему, — сказала Поттерсфилд.

— Пробовал, — ответил Хулиган. — И сообщения посылал. Ответа нет, все время талдычат что-то о неисправности сети.

ГЛАВА 93

За окнами студии Аманды сгущалась тьма. Сотовый Найта лежал на кофейном столике. Сам Найт сидел на диване, глядя на телефон. Им овладело ощущение, что его мозг ошпарен кипятком, а внутри до ужаса пусто.

Почему они не звонят?

Его мать сидела рядом, повторяя:

— Ты хороший человек, Питер, и не заслужил такого, но нельзя отчаиваться.

— Конечно, нет! — с горячностью вторил ей Босс. — Ваши маленькие варвары настоящие бойцы, и вы тоже держитесь.

Но Найт был убит, раздавлен, как три года назад, когда держал новорожденных, глядя, как тело жены медики бегом везут к машине «скорой».

— Сегодня их день рождения, — тихо сказал он. — Они так ждали праздника. Торт, мороженое и…

Аманда провела рукой по волосам сына. Это был настолько редкий и неожиданный жест, что Найт посмотрел на нее со слабой улыбкой.

— Я знаю, как ужасно обошлась с тобой жизнь в последнее время, мам, но хочу поблагодарить тебя за внимание к внукам. Только твои подарки они и успели открыть.

— Правда? Я не думала, что их доставят так скоро, — удивилась Аманда.

— Я сам завез их, — объяснил Босс. — Подумал — пусть с утра обрадуются.

— Спасибо, Босс, — сказал Найт. — Им очень понравилось. Кстати, Аманда, фотография Кейт в медальоне — один из самых добрых и чутких твоих поступков.

У его матери, обычно стоически переносившей любые удары судьбы, в глазах стояли слезы.

— Мы с Боссом сомневались, ведь это не игрушки.

— Нет, нет, детям очень понравилось, — заверил Найт. — Люк носил свои часы, как золотую медаль, а цепочка с медальоном подошла Изабел идеально. Вряд ли она будет снимать ее.

Аманда заморгала и переглянулась с Боссом, прежде чем спросить:

— То есть ты думаешь, часы и медальон сейчас на детях?

— Ну да, наверное, — отозвался Найт. — В доме я их не видел.

Аманда взглянула на Босса, и тот ухмыльнулся, как Чеширский кот.

— Ты активировал их?

— Еще до того, как поставил на гарантию!

— Вы о чем? — не понял Найт.

— Ты что, даже не посмотрел на коробки, в которых их принесли? — закричала Аманда. — Медальон и часы производства фирмы «Трейс эйнджелс», компании, в которую я инвестирую! В безделушки встроены крошечные GPS-датчики, чтобы родители знали, где находятся их дети!

ГЛАВА 94

Найт вылетел из дома, не отрывая взгляд от айфона, где медленно двигались две крохотных пульсирующих сердечка. Судя по карте, Люк и Изабел меньше чем в двух милях отсюда! Это открытие заставило Найта пулей выскочить на дорогу ловить такси. Так вот почему возникли проблемы со связью!

Найт вызвал Элайн Поттерсфилд и снова получил сообщение о проблемах в сети. Он уже хотел повернуться и бежать в дом Аманды, но тут на дороге показалось такси.

Он закричал, замахал рукой и, когда машина остановилась, прыгнул на сиденье.

— Метро «Ланкастер-Гейт», — выпалил он.

— Ща, чувак, — сказал водитель. — Э, да это ж ты, мужик!

Найт посмотрел на таксиста и узнал растамана, который гнался за такси, чуть не сбившим Лансера.

— Кронос похитил моих детей.

— Тот псих, который взорвал Мидахо? — закричал водитель.

— Тот самый гад, брателло, — ответил Найт.

Через секунду такси с ревом неслось по Бромптон-роуд, а Найт снова и снова набирал Поттерсфилд. Звонок не проходил, но неожиданно айфон завибрировал: пришло сообщение.

Хулиган писал: «Я у тебя дома. Нашел „жучков“ в компьютере и телефоне. Наверняка сотовый тоже с начинкой. Возможно, через него тебя пасут. Позвони».

«Пасут, — подумал Найт. — Значит, они видят, куда я еду?!»

— Тормози! — заорал он.

— А дети?!

— Тормози, — повторил Найт, заставляя себя успокоиться. Местонахождение бьющихся сердечек на экране соответствовало определенному адресу на Порчестер-террас.

— Слушай, есть сотовый?

— У моей старушки утром сломался, — сокрушенно сказал таксист, останавливаясь у обочины. — Я дал ей свой, пока не починит.

— Ну… мать! — вырвалось у Найта. Он последний раз взглянул на экран айфона, запоминая адрес, где держат близнецов, и подал айфон таксисту, прибавив две пятидесятифунтовые банкноты. — Приятель, слушай внимательно. Я тебе оставлю этот телефон, а ты отвезешь его в Хитроу.

— Чего?

— Не спорь, — сказал Найт, быстро царапая что-то на визитке. — Из Хитроу кружным путем возвращайся на этот адрес в Челси. Там ты увидишь полицию. Спроси инспектора Поттерсфилд или Хулигана Кроуфорда из «Прайвит». Отдашь им айфон, получишь премию.

— Но как же твои дети, мужик?

Но Найт уже бежал по Бромптон-роуд к Монпелье и Гайд-парку. Ему совсем не хотелось, чтобы лондонская полиция в полном составе окружила дом, вынудив Марту или Кроноса форсировать события. Это может стоить жизни Люку или Изабел, а этого Найту не пережить. Он сам все тихо осмотрит, а потом найдет телефон и свяжется с Элайн, Джеком, Хулиганом, Поуп, хоть со всем Лондоном.

Задыхаясь, Найт добежал до аллеи вдоль западного берега пруда Серпентайн. Легкие горели, когда через десять минут он вышел из парка и пересек Бейсуотер-роуд в направлении метро «Ланкастер-Гейт».

На Бейсуотер Найт обогнал толпу завсегдатаев паба «Лебедь», праздновавших решающую победу Англии над Бразилией, и свернул вправо, на Порчестер-террас. Искомый адрес оказался на западной стороне улицы, ближе к Фултон-Мьюз.

Опасаясь видеонаблюдения за улицей, Найт шел по восточной стороне, пока не подобрался ближе к дому. Он страшно жалел, что не взял с собой бинокля. Впрочем, Найт и так видел, что это белый жилой дом с балконами и решетками на окнах первого этажа. С обеих сторон к нему примыкают точно такие же дома, у них даже общие стены. Все окна темные, только на третьем этаже в угловой квартире горит свет в комнате с балконом. Может, там Марта держит его детей?

Снова начался дождь, причем такой сильный, что человек в низко надвинутом капюшоне не привлекал к себе внимания. Найт прошел мимо дома по противоположной стороне улицы.

Допустим, Изабел и Люк в доме. А Кронос? Что, если это его логово? Найт прошел мимо, небрежно посматривая на дверь. Может, обойти дом с другой стороны, прежде чем бежать в какую-нибудь гостиницу на Инвернесс-террас звонить Элайн?

Он заметил, как близко расположены балконы соседних домов. Оттуда можно заглянуть в квартиру, где держат Люка и Изабел.

Черт, можно же просто перепрыгнуть с одного балкона на другой!

Найт замедлил шаг, рассматривая фасады и соображая, как забраться на третий этаж, когда в окне квартиры напротив зажегся свет — кто-то пришел домой.

У Найта мгновенно родился план — позвонить в квартиру, объяснить, что происходит, попросить разрешения позвонить от них Поттерсфилд и выйти на балкон. На всякий случай он обошел дом, чтобы посмотреть, не горит ли свет где-нибудь еще. Это заняло три минуты. Окна в других квартирах были темными. Вернувшись на Порчестер-террас, Найт увидел, как из подъезда выходит женщина.

Найт бросился к ней, улыбнулся, как старой знакомой, взбежал на крыльцо и поймал кодовую дверь прежде, чем она закрылась. Так еще лучше. Он поднимется на третий этаж и позвонит в дверь угловой квартиры. Увидев значок «Прайвит», жильцы точно помогут.

Пробежав два пролета, Найт вышел в центральный холл, где пахло жареными сосисками. На площадке четыре квартиры. Подойдя к ЗВ, окна которой выходили на юго-восток, Найт послушал — внутри работал телевизор — и громко постучал, держа значок на уровне глазка.

В квартире раздались шаги, затем хозяин некоторое время смотрел в глазок. Послышался звук отпираемых замков, и дверь открыл удивленный Майкл Лансер.

— Найт? Что ты тут делаешь?

ГЛАВА 95

Лансер был в спортивном костюме и явно не брился уже несколько дней. Веки припухли, а глаза запали, словно он мало спал после увольнения из оргкомитета.

— Ты здесь живешь, Майк? — удивился Найт.

— Десять лет живу. Что происходит?

Озадаченный Найт попросил:

— Можно войти?

— Конечно, — спохватился Лансер, отступая в сторону. — Правда, у меня бардак… Как ты здесь оказался?

Найт прошел в гостиную, носившую следы безвылазного пребывания хозяина: пивные бутылки и пустые пластиковые контейнеры из-под китайской еды громоздились на кофейном столике. У неоштукатуренной кирпичной стены стоял открытый шкаф с телевизором на полке, настроенным на канал Би-би-си. Передавали заключительный репортаж о последнем полном дне Олимпиады. Синий кабель из включенного ноутбука уходил в розетку на стене.

При виде кабеля ситуация начала обретать некий смысл.

— Что ты знаешь о соседях за стеной? — спросил Найт, глядя на застекленные двери балкона.

— В том доме, что ли? — озадаченно спросил Лансер.

— Именно.

Член ЛОКОГ покачал головой:

— Ничего. Там квартира почти год стояла пустая. В смысле, я на балконе почти год никого не видел.

— Теперь там кто-то живет, — сказал Найт и показал на синий кабель. — У тебя Интернет от «САТ 5е»?

— Да, — непонимающе отозвался Лансер.

— A wi-fi у тебя нет?

— У «САТ» безопасность выше. А почему тебя интересует соседняя квартира?

— По-моему, ее сняли Кронос или одна из его Фурий, чтобы подключиться к твоему компьютеру.

— Что?! — изумился Лансер.

— Вот так они и проникли в систему безопасности Олимпийского парка, — продолжал Найт. — Подключились к твоей линии, украли пароли и вошли под твоим именем.

Бывший декатлонист заморгал, глядя на свой компьютер.

— С чего ты взял? Откуда тебе знать, что они за стеной?

— Потому что там мои дети.

— Твои дети?! — воскликнул ошарашенный Лансер.

Найт кивнул, сжав кулаки.

— Женщина по имени Марта Брезенова, нянька, которую я недавно нанял, похитила их для Кроноса. Она не знает, что на близнецах есть украшения с вмонтированными GPS-датчиками. Сигналы идут из той квартиры.

— Иисусе! — оторопел Лансер. — Они живут за стенкой уже… Надо звонить в Скотленд-Ярд и МИ-5, пусть присылают отряд специального назначения…

— Вот и займись, — сказал Найт. — А я загляну туда с твоего балкона. И скажи полиции — пусть приедут бесшумно, никаких сирен. Не хочу, чтобы моих детей нечаянно пристрелили.

Лансер истово кивнул, вынул сотовый и начал набирать номера. Найт тихо выскользнул на мокрый от дождя балкон, осторожно обходя плетеную мебель, и перегнулся через перила, пытаясь заглянуть в соседнюю квартиру.

Нужный балкон с кованой балюстрадой был меньше чем в шести футах. Он был пуст — ничего, кроме прошлогодних мокрых листьев. Застекленные двери занавешены изнутри белым тюлем — свет снаружи виден, но разглядеть что-нибудь в квартире невозможно. Справа от себя Найт слышал Лансера, объяснявшего по телефону, что происходит.

Налетел ветер, двери на соседнем балконе приоткрылись, и Найт увидел край ослепительно белого ковра, белый стол в сельском стиле и несколько включенных компьютеров с синими сетевыми кабелями «САТ 5е».

Найт уже хотел вернуться к Лансеру, но замер, услышав, как Люк канючит в квартире напротив:

— Нет, Марта, Люки домой, на день рождения!

— Заткнись ты, маленькая гадина! — прошипела Марта. Раздался звонкий шлепок, и Люк завопил сквозь слезы. — И научись ср…ть в унитаз!

ГЛАВА 96

Инстинкт защиты своего ребенка сработал мгновенно: не задумываясь о последствиях, Найт вскочил на перила — тридцать футов над землей — и прыгнул на соседний балкон.

Перекладина была мокрой от дождя, подошвы туфель соскользнули, и Найт понял, что не долетит даже до балюстрады, он упадет на асфальт, переломав все кости.

Однако каким-то чудом ему удалось схватиться за железные столбики там, где они уходили в бетонную плиту балкона, и детектив держался, болтаясь в воздухе и не зная, сколько так провисит.

— Заткнись! — закричала в квартире Марта и снова отвесила пощечину.

Всхлипывания Люка стали тише, но этого было достаточно, чтобы Найт благодаря новому выбросу адреналина начал раскачиваться вправо-влево, как маятник. Железные прутья резали руки, но Найт не обращал на это внимания, и на третий раз ему удалось зацепиться за балкон правым мыском.

Через несколько секунд он перелез через перила. Мышцы дрожали, во рту появился странный химический привкус. Плач Люка стал гнусавым и заглушенным, словно Марта заткнула мальчику рот.

Стиснув «беретту» в саднящих ладонях, Найт двинулся к приоткрытым дверям. Заглянув внутрь через щель, он увидел, что планировка там такая же, как у Лансера, но интерьер выдержан в подчеркнуто холодном стиле: все в комнате, кроме золотого с красным гобелена на правой стене, было ослепительно белым. Приглушенные кляпом крики Люка доносились из коридора у кухни.

Найт толкнул балконную дверь и вошел. Сбросив туфли, он крадучись направился в коридор. Все сомнения в нем выгорели от напряжения последних часов: Марта косвенно виновна в смерти Дентона Маршалла. При ее участии разрушено счастье Аманды. Она пыталась сорвать Олимпиаду, она украла его детей. Он, не колеблясь, убьет ее, чтобы спасти их.

Плач Люка стал тише, и Найт разобрал тихие всхлипывания Изабел и чей-то низкий стон. Звуки доносились из открытой комнаты слева, где горел свет. Найт, прижимаясь к стене, подкрался к дверному проему. В коридор выходили еще две двери, обе открытые, свет в них не горел.

Значит, все происходит в комнате слева. Палец сам сдвинул предохранитель.

С пистолетом в вытянутых руках Найт ступил на порог и быстро оглядел комнату. Справа на брошенном на пол матраце лежала Изабел, связанная, с заклеенным скотчем ртом. Она смотрела на Марту, которая, стоя спиной к двери, меняла Люку подгузник на столе у стены. Ей и в голову не могло прийти, что Найт на пороге и выбирает цель.

Зато это увидел Джеймс Деринг.

Куратор музея уставился на Найта, который в полсекунды осознал ситуацию, шагнул вперед, навел «беретту» и сказал:

— Отойди от моей дочери, убийца безоружных, тварь, или я с удовольствием прострелю тебе башку!

Не веря ушам, Марта резко обернулась. При виде Найта ее взгляд на долю секунды метнулся к черной штурмовой винтовке, стоявшей в углу.

— Даже не думай, — предупредил Найт. — Ложись на живот, руки за голову, иначе стреляю!

Глаза Марты стали пустыми и мертвыми, но она медленно опустилась на пол и встала на четвереньки, глядя на Найта, как загнанная в угол львица.

Найт шагнул к ней, сжимая «беретту» двумя руками, видя лицо преступницы по обе стороны пистолета.

— Я сказал — лечь! — крикнул он.

Марта легла на пол и заложила руки за голову.

Взглянув на Деринга, Найт сказал:

— Кронос?

Глаза телеведущего вдруг стали ленивыми. Сзади раздался грохот, и что-то очень твердое ударило Найта в голову.

Это походило на грозы над сухими равнинами в Португалии, которые ему доводилось видеть: сильнейший раскат грома оглушил Найта, и тут же ослепительная молния запустила в его мозг электрические щупальца, такие блестящие, что Найт ослеп и провалился в темноту.

ГЛАВА 97

Воскресенье, 12 августа 2012 года

Звук открывающихся гидравлических дверей и стук ботинок по плиткам пола пробудил Карен Поуп от забытья, похожего на обморок.

Журналистка лежала на кушетке в лаборатории «Прайвит», где заснула, сраженная усталостью и беспокойством. От Найта не было новостей с тех пор, как он вышел из дома через черный ход. Ни Поттерсфилд, ни Хулиган, ни Морган и никто другой в Скотленд-Ярде или «Прайвит» не знали, где он и что с ним.

Они ждали его в Челси почти до рассвета, потом Поттерсфилд уехала осматривать трупы женщин, обнаруженные на заброшенной фабрике, а Поуп и Хулиган вернулись в «Прайвит» проверить отпечатки, снятые в доме Найта, по базе данных военных преступлений на Балканах.

Результат проверки стал настоящим ударом: по всему дому отметилась Сенка, старшая из сестер Бразлик. Хулиган сразу позвонил Поттерсфилд. Инспектриса, в свою очередь, сообщила, что предварительная дактилоскопическая экспертиза недавно убитой женщины позволяет идентифицировать ее как Наду, среднюю из сестер.

Около восьми утра Поуп, не в силах побороть усталость, прилегла на кушетку, накрывшись одним из халатов Хулигана. Сколько же она проспала?

— Хулиган, проснись, — услышала она голос Джека Моргана. — На ресепшен тебя спрашивает сильно помятый растаман. Говорит, ему надо что-то передать из рук в руки тебе от Найта. Мне отдавать отказывается.

Поуп с усилием открыла глаза. Американец тряс за плечо главного эксперта «Прайвит», который только что очнулся от сна. Часы над ним показывали двадцать минут одиннадцатого.

Два часа двадцать минут? Поуп заставила себя сесть, потом поднялась на ноги и поплелась за Хулиганом и Джеком в холл, где на стуле у лифта маялся ямаец. Широкая повязка закрывала его распухшую щеку, одна рука была в гипсе и на повязке.

— Ну, я Хулиган, — сказал эксперт.

Растаман поднялся, морщась от боли, и протянул здоровую руку.

— Я Кету Оладува. Вожу такси.

Хулиган показал на гипс и повязку:

— В аварию, что ли, попал?

Оладува кивнул:

— Еще в какую, мужик. По дороге в Хитроу. Фургон в бочину въехал. Меня всю ночь в больнице продержали.

— А Найт? — ахнула Поуп.

— Ах да, — сказал растаман, извлекая из кармана пригоршню обломков айфона. — Он мне это дал вчера вечером, говорит — рули в Хитроу, а потом ко мне домой, найди Хулигана или инспектора какого-нибудь. Я пошел к нему домой, когда из больницы отпустили, а полицейские говорят — вы уже уехали, вот я сюда и дочапал.

— Чтобы передать нам разбитый телефон? — спросил Морган.

— До аварии он был целый, — с негодованием возразил растаман. — Найт сказал, что-то в этом телефоне поможет вам найти его детей.

— Блин! — Хулиган выгреб из рук Оладувы остатки айфона и бегом кинулся в лабораторию. Поуп и Джек побежали следом.

— Эй! — заорал им вслед Оладува. — А премия-то мне где? Он обещал!

ГЛАВА 98

Найт очнулся не сразу: какой-то самой древней своей долей мозг узнал запах жарящегося мяса. Найт не помнил, где он и кто он, только слышал густой чад.

Потом он понял, что лежит на чем-то жестком. Вскоре к нему вернулся слух: звук походил на ритмичный прибой, потом раздался статический треск и голоса в телевизоре. Тут Найт окончательно пришел в себя. Он смутно помнил, что вроде был в спальне со своими детьми, Мартой и Дерингом, прежде чем навалилась чернота. Найт пошевелился. Оказалось, он связан по рукам и ногам.

Зазвучала свирель с частыми вдохами и трелями, и Найт, с трудом открыв глаза, увидел, что он не в спальне белоснежной квартиры. Пол был деревянным, без ковра, и стены обшиты темными панелями, ходившими вверх-вниз, как волны в шторм.

Превозмогая тошноту, Найт закрыл глаза, слыша флейту и спор теледикторов. Передвинув голову, он сразу ощутил сильнейшую боль в затылке. Изабел и Люк лежали без сознания на полу, связанные и с заклеенными ртами.

Найт осторожно повернул голову, пытаясь понять, откуда доносится музыка, и увидел сбоку кровать с балдахином, занимавшую середину комнаты, а на ней Джеймса Деринга.

Несмотря на шок от удара, Найт сразу понял, что ожидает куратора музея. Телеведущий в больничном халате лежал на матраце, привязанный к четырем столбикам кровати, и от запястья прозрачная трубка тянулась к пакету, висевшему на штативе.

Мелодия оборвалась, и солнечный свет, заливавший комнату, заслонила темная фигура.

В левой руке Майк Лансер небрежно держал черную боевую винтовку, а в правой стакан с апельсиновым соком. Поставив сок на стол, он присел на корточки, весело глядя на Найта.

— Очнулся наконец? Чувствуешь, как фортуна переменилась? — засмеялся он и показал винтовку. — Отличное раньше оружие выпускали. Такая пневматика! Пластиковым шариком можно вырубить, особенно если в голову с близкого расстояния.

— Кронос? — спросил еще заторможенный Найт, чувствуя запах спиртного от Лансера.

— Знаешь, у меня с самого начала, по крайней мере после безвременной кончины Дэна Картера, было предчувствие, что ты подберешься ко мне ближе всех. Но я предпринял необходимые меры, и вот мы здесь.

Ничего не понимая, Найт проговорил:

— Ты же так ждал Олимпиады, ты жил этой подготовкой. Почему?..

Лансер поставил винтовку у колена и поскреб в затылке. Его лицо мгновенно покраснело от гнева. Он встал, схватил стакан сока и выпил, прежде чем ответить:

— Современные Игры изначально нечестны. Всюду коррупция — подкупленные судьи, генетические мутанты, накачанные допингом монстры. Игры нужно очищать, и я был избран для этой цели…

Найт уловил подвох.

— Чепуха! Я не верю тебе.

Глаза Лансера налились кровью, и он швырнул в Найта стакан, разлетевшийся о стену.

— Кто ты такой, чтобы спрашивать меня о мотивах?! — проорал он.

Несмотря на контузию и смертельную опасность, в голове у Найта прояснилось.

— Кровавые жертвы на глазах мировой аудитории ты приносил не только ради разоблачения. Это наверняка вызвано затаенным гневом.

Лансер еле сдерживался.

— Я эманация повелителя времени. — Он посмотрел на близнецов. — Кроноса, пожирателя детей.

У Найта перехватило дыхание от такой недвусмысленной угрозы. Как далеко зайдет этот человек?

— Нет, — сказал он, интуитивно чувствуя, куда вести разговор. — С тобой что-то произошло, и в тебе зародилась ненависть.

Лансер повысил голос:

— Олимпийские игры возникли как религиозный праздник, где достойные соревнуются в чистоте сердец пред оком неба. Сейчас Игры превратились в свою противоположность. Боги оскорблены высокомерием людей.

Перед глазами у Найта плыло, иногда накатывала дурнота, но мысли прояснялись с каждой секундой. Он осторожно покачал головой:

— Оскорблены не боги, а ты. Кто эти высокомерные люди?

— Те, кто мерли последние две недели, — запальчиво ответил Лансер. — Включая Дэна Картера.

Найт смотрел на него, не в силах поверить в такую низость.

— Это ты заложил бомбу в самолет?

— Картер начал подозревать меня, — отозвался Лансер. — А остальные пострадали за компанию.

— За компанию?! — крикнул Найт, готовый убить стоявшего перед ним Лансера, разорвать его пополам, но в голове сразу застучало, и он лежал, задыхаясь и с ненавистью глядя на негодяя. Через несколько секунд он снова спросил: — Так кто же оскорбил тебя?

Багровое лицо Лансера стало жестким, словно он видел перед собой картины прошлого.

— Кто? — настаивал Найт.

Бывший декатлонист яростно уставился на Найта.

— Врачи.

ГЛАВА 99

Широкими, жесткими мазками я обрисовал Найту общую картину, которую никто, кроме сестер Бразлик, не знал во всей полноте. Начал рассказ с ненависти, с которой родился, говорил о том, как ударил ножом свою мать и убил чудовищ, забросавших меня камнями, когда я жил с отцом Бобом в Брикстоне, худшем районе во всем Лондоне.

Я рассказал Найту, как после избиения камнями, в мою пятнадцатую весну отец Боб записал меня на соревнования, видя, что я сильнее и быстрее большинства мальчишек. Он и понятия не имел, на что я способен. Я этого тоже не знал тогда.

На первых же соревнованиях я победил в шести видах: бег на сто и двести метров, метание копья, тройной прыжок, прыжок в длину и метание диска. Я повторил успех на региональных соревнованиях, а в третий раз — на национальных юношеских играх в Шеффилде.

— После Шеффилда ко мне подошел Лайонел Хиггинс, — говорил я Найту, — частный тренер по декатлону. Он сказал, моего таланта хватит, чтобы стать величайшим спортсменом в мире и завоевать олимпийское золото. Он обещал придумать способ, чтобы я мог все время посвятить тренировкам, задурил мне голову ложными мечтами о славе и олимпийских идеалах — честные соревнования, пусть победит сильнейший и прочая чушь. — Я презрительно фыркнул. — Я, истребитель чудовищ, купился на эту трепотню со всеми потрохами.

Я продолжал рассказывать Найту, как пятнадцать лет жил олимпийскими идеалами. Несмотря на головные боли, которые не реже раза в месяц мешали мне выступать в полную силу, я по протекции Хиггинса поступил в Королевскую гвардию, где в обмен на десять лет службы получил разрешение тренироваться полный день. Я так и делал — яростно, целеустремленно, кто-то скажет, маниакально, ради шанса обессмертить свое имя, который выпал мне на Олимпиаде 92-го в Барселоне.

— Мы знали, что будет удушливая жара и влажность, — говорил я Найту. — Хиггинс отправил меня в Индию привыкать, справедливо рассудив, что в Бомбее хуже, чем в Испании. Он оказался прав. Я был лучше всех подготовлен и морально готов страдать больше, чем кто-либо другой… — Охваченный самыми мрачными воспоминаниями, я затряс головой, как терьер, ломающий спину крысе. — Это не помогло.

Я рассказал, как вышел в лидеры соревнований по декатлону уже в первый день, победив в беге на сто десять метров с препятствиями, в прыжках в высоту, метании диска, прыжках с шестом и забеге на четыреста метров. Тридцать семь градусов и влажный, удушливый воздух возымели свое действие: я рухнул без сознания сразу после финиша на четырехстах метрах.

— Меня потащили в медицинскую палатку, — сказал я Найту. — Обморок меня не пугал, мы с Хиггинсом планировали в конце первого дня сделать мне разрешенное правилами переливание электролитов. Я требовал своего тренера, но врачи не пускали его. Я видел, что они собираются поставить мне капельницу. Я хотел, чтобы мой собственный тренер восполнил потерю жидкости и минеральных солей специальной смесью, которую мы подобрали для моего метаболизма. Но я был слишком слаб, чтобы драться с ними, и в результате эскулапы воткнули иглу мне в руку и перелили черт знает чего.

Глядя на Найта и дрожа от бешенства, я переживал случившееся заново.

— На следующее утро я походил на собственную тень. Копье и прыжки в длину всегда были моей выигрышной картой, а я продул и то и другое. Я, действующий чемпион мира, даже не вошел в десятку.

Охваченный яростью, я закончил:

— Мечта не исполнилась, Найт. Мне не досталось олимпийской славы. Нет доказательств моего превосходства. Все саботировано теми, кто превратил современные Игры в шельмовство.

Найт смотрел на меня со страхом и недоверием. Такое выражение я видел у Марты, когда предложил спасти ее и сестер в полицейском участке в Боснии.

— Но ты же был чемпионом мира, — напомнил он. — Дважды.

— Бессмертные завоевывают олимпийское золото. Высшие побеждают. Чудовища отняли мой шанс, отравив меня намеренно и хладнокровно.

Во взгляде Найта появилось сомнение.

— И ты уже тогда начал планировать свою… месть? Восемнадцать лет назад?

— Аппетит приходит во время еды, — пояснил я. — Я начал с испанских врачей, которые одурманили меня. Они умерли от естественных причин в сентябре девяносто третьего. Арбитры, судившие в Барселоне, погибли в авариях в 94-м и начале 95-го.

— А Фурии? — спросил Найт.

Я сел на табурет в нескольких футах от него.

— Почти никто не знает, что летом девяносто пятого нашу часть Королевской гвардии посылали в Сараево в порядке ротации с миротворцами НАТО. Я провел там меньше пяти недель — наша машина подорвалась на мине. В результате чего, кстати, мой череп треснул второй раз.

Слова Найт выговаривал уже более четко, и его глаза не были такими стеклянными, когда он спросил:

— Это случилось до или после того, как ты помог сестрам Бразлик сбежать из полицейского участка недалеко от Сребреницы?

Я горько усмехнулся:

— До. С новыми паспортами я привез Фурий в Лондон и поселил в соседней квартире. Мы пробили проход — вон, за шкафом, а с той стороны за гобеленом, чтобы поддерживать видимость полного отсутствия общения.

— Сколько усилий ради срыва Олимпиады, — не без сарказма отметил Найт.

— Как я уже сказал, боги мне покровительствуют. Как иначе ты объяснишь, что в самом начале подготовки меня позвали в оргкомитет, а вскоре Лондон выиграл тендер на проведение Игр? Судьба позволила мне быть в гуще событий, делать тайники на будущее, приспосабливать оборудование для моих целей, иметь полный доступ к каждому дюйму каждого стадиона. А теперь, когда все силы брошены на поиски тебя и детей, боги помогут мне закончить начатое.

Найт поморщился:

— Ты сумасшедший.

— Нет, Найт, — ответил я. — Я высший, но тебе этого не понять.

Я встал и пошел из комнаты. Он сказал мне вслед:

— Значит, перед громким финалом ты собираешься уничтожить своих Фурий? Убить Марту и скрыться?

— Вовсе нет, — засмеялся я. — Марта сейчас подкладывает медальончик твоей дочери и часы сына в поезда, идущие в Шотландию и Францию. А потом она вернется сюда, отпустит Деринга и убьет тебя и детей.

ГЛАВА 100

В затылке болезненно застучало, словно его опять оглушило пластиковой пулей. Найт пристально смотрел на детей. Значит, медальона и часов нет. Теперь детей не найти. Что же там таксист, не отдал, что ли, айфон Хулигану или Поттерсфилд? Почему они не последовали за растаманом? Может, хоть Марту отследят у поездов?

Найт посмотрел на Лансера, собиравшего сумку и документы.

— Дети ничего тебе не сделали. Им всего по три года, на них нет вины.

— Маленькие чудовища, — безразлично бросил Лансер, идя к двери. — Прощай, Найт. Приятно было бороться с тобой, но победил сильнейший.

— Ни черта! — крикнул ему вслед Найт. — Вспомни о Мидахо. Ты не победил. Дух Олимпиады будет жить, что бы ты ни делал!

Задетый за живое, Лансер развернулся и пошел на Найта, но слегка вздрогнул от звука выстрела. Стреляли в телевизоре — из стартового пистолета. Лансер расслабился и ухмыльнулся.

— Начался мужской марафон, — сказал он. — Заключительное соревнование. Знаешь что, Найт, как высшее существо, я, так и быть, позволю тебе увидеть развязку. Прежде чем убить тебя, Марта даст тебе посмотреть, как я погашу этот олимпийский дух раз и навсегда.

ГЛАВА 101

В полдень Поуп, смотревшая трансляцию мужского марафона, начала нервно поглядывать на Хулигана. Тот по-прежнему сидел, сгорбившись, над обломками айфона и пытался установить местонахождение Найта.

— Ну, есть что-нибудь? — спросила журналистка.

— Симка накрылась, на фиг, — ответил главный эксперт лондонского «Прайвит», не поднимая глаз. — Но, по-моему, скоро что-то получится.

Джек Морган уехал наблюдать за работой службы безопасности на марафонском финише, зато в лаборатории была Элайн Поттерсфилд. Она приехала всего несколько минут назад, взбудораженная и вымотанная последними сутками.

— Где, по словам таксиста, он подобрал Питера? — нетерпеливо спросила она.

— Где-то в Найтсбридже, — ответила Поуп. — Будь у Оладувы сотовый, можно было бы позвонить ему, но он сказал, что отдал телефон жене.

— Может, на Милнер-стрит в Кенсингтоне? — предположила Поттерсфилд.

— Точно, — буркнул Хулиган.

— Значит, Найт был у матери, — догадалась Поттерсфилд. — Аманда должна что-то знать.

Достав из кармана сотовый, она начала лихорадочно искать номер.

— Ну вот, — сказал Хулиган, поднимая голову: он возился с уцелевшей частью симкарты, прикрепив к ней два датчика. На мониторе появилась абракадабра, напоминающая код. Хищно нависнув над клавиатурой, эксперт начал печатать.

Поуп слышала, как Поттерсфилд с кем-то поздоровалась, представилась инспектором Скотленд-Ярда и сестрой покойной жены Найта и попросила к телефону Аманду Найт. Говорить она вышла в коридор.

Через две минуты на мониторе Хулигана вместо электронных иероглифов появилось мутное отображение какого-то сайта.

— Что это? — спросила Поуп.

— Похоже на карту, — ответил Хулиган. В этот момент в лабораторию вбежала Поттерсфилд. — Не могу прочесть адрес…

— «Трейс эйнджелс»! — закричала Поттерсфилд. — Отследи ангелочков!

ГЛАВА 102

Толпа на Бердкейдж-уолк возле Сент-Джеймсского парка оказалась больше, чем я ожидал, — марафоном завершалась Олимпиада.

Половина двенадцатого, жара чудовищная. Лидеры забега заходят на второй из четырех огромных кругов марафона. Издалека катится восторженный рев: марафонцы бегут к памятнику Королеве Виктории и Букингемскому дворцу.

С маленьким рюкзаком на плече я пробился сквозь толпу, высоко держа пропуск на Олимпиаду, который после увольнения у меня никто не забрал. Очень важно, чтобы меня здесь увидели и запомнили. Я планировал найти любого констебля, но на обочине заметил знакомое лицо. Я подлез под огораживающую ленту и подошел показать пропуск.

— Капитан Каспер? — спросил я. — Майк Лансер.

Верный пес Скотленд-Ярда кивнул:

— Сдается мне, с вами обошлись несправедливо.

— Спасибо, — сказал я. — Я, конечно, уже не официальное лицо, но нельзя ли мне перейти улицу, когда на дорожке никого не будет, между группами марафонцев? Я хочу посмотреть со стороны Сент-Джеймсского парка, если можно.

Каспер подумал, пожал плечами и сказал:

— Почему бы и нет?..

Через тридцать секунд я уже на другой стороне улицы проталкивался сквозь толпу к воротам Королевы Анны. Оказавшись в парке, я пошел на восток, поглядывая на часы и прикидывая, что Марта выпустит Деринга часа через полтора, к концу марафона, он отвлечет на себя внимание полиции, и я без помех докажу, что победить меня невозможно.

Сегодня поражение меня не ждет. Ни сегодня, ни в будущем.

ГЛАВА 103

С заклеенным ртом, с раскалывающейся головой, борясь с дурнотой, Найт уже полчаса пыталсяосвободиться от своих пут, досадливо сопя и с тоской поглядывая на детей, забывшихся глубоким сном. Иногда он вспоминал, что по телевизору идет трансляция марафона.

Без пяти двенадцать на набережной Виктории, то есть на одиннадцатой миле или девятнадцатом километре марафона, участники из Великобритании, Эфиопии, Кении и Мексики вырвались вперед. Используя друг друга, они мчались, не сбавляя скорости, мимо Лондонского глаза^[9] к зданию парламента, шли почти на олимпийский рекорд, несмотря на невыносимую жару.

Найт мрачно думал, какую варварскую выходку Лансер уготовил для марафона, но боялся даже представить, что готовит Марта ему и детям сразу после окончания последнего соревнования Олимпиады.

Закрыв глаза, он молился Богу и Кейт о спасении детей, уверяя, что с радостью умрет и соединится с женой, но дети заслуживают…

Марта вошла в комнату с черной боевой винтовкой, которую Найт уже видел, и пакетом с тремя литровыми бутылками колы. Ее темные волосы были острижены и выкрашены: она стала яркой блондинкой с серебристыми мелированными полосами, которые хорошо сочетались с черной кожаной юбкой, безрукавкой и ботфортами. Под густым макияжем даже Найт, две недели видевший Фурию каждый день, не узнал бы замкнутую простецкую няньку, подошедшую к нему на игровой площадке.

Марта не обращала на Найта внимания, словно в комнате уже лежали одни покойники. Поставив бутылки колы на комод, она подошла к Дерингу, прислонив винтовку к стене, взяла иглу для инъекций и воткнула в трубку капельницы.

— Пора вставать, — сказала она, снова подхватывая винтовку.

Вынув из кармана яблоко, она откусила, лениво следя за трансляцией.

Люк зашевелился, открыл глаза и увидел отца. Глаза мальчика расширились, брови сошлись на переносице, лицо побагровело, и он начал постанывать — не от страха, но от желания что-то срочное сказать папе. Найт прекрасно знал это выражение лица и звуки.

Услышав нытье, Марта оглянулась с таким холодным выражением, что пульсировавший от боли мозг Найта дал ему сигнал отвлечь внимание преступницы от сына.

Найт тоже начал подвывать через широкий скотч. Марта посмотрела на него, жуя яблоко.

— Заткнись, противно слушать! Скулишь, как мальчишка!

Найт заныл громче и начал бить ногой по полу, желая не только привлечь внимание нижних жильцов, но и разозлить Марту. Нужно заставить ее говорить. Найт, много зная о переговорах при захвате заложников, понимал, как важно разговорить похитителя, особенно при смертельной угрозе.

Проснулась и заплакала Изабел.

Нарочито громко топая, Марта с винтовкой в руке подошла к Найту и засмеялась.

— Квартиру внизу мы тоже сняли, так что валяй, стучи. Тебя никто не услышит!

Она пнула его в живот. С заглушенным воплем Найт согнулся пополам и перекатился на спину, чувствуя, как захрустели осколки стекла. Люк завопил. Ему вторила Изабел. Марта посмотрела на них с такой ненавистью, что Найт испугался, как бы она и им не надавала пинков, но Марта присела на корточки и сорвала скотч, закрывавший ему рот.

— Скажи им, чтобы заткнулись, иначе я вас всех перестреляю!

— Люк хочет в туалет, — сказал Найт. — Сними скотч и сама спроси.

Марта смерила его подозрительным взглядом, подошла к малышу, сорвала скотч и спросила:

— Что тебе?

Люк съежился, но взглянул на отца и сказал:

— Люки надо покакать в унитаз.

— Гадь в штаны, как всегда.

— В унитаз, как большой мальчик, — настаивал Люк. — Люки большой. Хватит памперсов.

— Дай ему шанс, — попросил Найт. — Ему только три года.

На лице Марты появилась гадливая улыбка, но она вынула нож и разрезала скотч на щиколотках Люка. Не выпуская винтовки, она одной рукой подняла мальчика за шиворот на ноги и прошипела:

— Если снова ложная тревога, я тебя первого убью.

Они прошли мимо Деринга и скрылись за дверью, ведущей в коридор. Найт огляделся и слегка отклонился назад. Под ним лопнуло что-то стеклянное. Маленькие осколки впились в руки и спину.

Чудовищная головная боль пробудила в нем изобретательность. Найту пришло в голову, что это возможность перерезать путы. Он лихорадочно выгнул спину и начал шарить связанными руками по полу. Пожалуйста, Кейт, пожалуйста!

Указательным пальцем он нащупал острый край довольно крупного осколка, дюйма два в длину, и попытался поднять его с пола, но, неловко повернув в пальцах, уронил. Тихо чертыхнувшись, Найт снова зашарил руками, но тут на всю квартиру раздался громкий голос Люка:

— Видишь, Марта? Я большой мальчик!

Через секунду послышался звук сливаемой воды. Найт лихорадочно зашарил пальцами по полу. Ничего. Услышав шаги, он приподнял бедра и спину и передвинулся туда, где стекол было больше. Вошел Люк. Руки по-прежнему были скручены спереди, но на лице сияла улыбка.

— Люки большой, — сказал он. — Три года. Хватит памперсов.

ГЛАВА 104

— Молодец, парень! — одобрил Найт, улыбаясь сыну. Винтовку Марта из рук так и не выпустила. Под крестцом Найт чувствовал часть толстого дна бокала.

Пальцы правой руки сомкнулись вокруг осколка, когда Марта сказала Люку:

— Иди и сядь возле сестры. Сиди и не двигайся.

Повернувшись к Дерингу, который уже шевелился на кровати, она добавила:

— Просыпайся, нам скоро выходить.

Деринг застонал. Найт подтолкнул осколок под скотч и незаметно водил руками вверх и вниз, пытаясь разрезать ленту. Люк первым делом подошел к отцу и гордо сказал:

— Люки большой.

Настороженно взглянув на Марту, Найт сказал:

— Замечательно. А теперь присядь, как велела Марта.

— А домой когда? — спросил Люк, не двигаясь с места. Белла захныкала через кляп в знак поддержки. — Когда праздник?

— Скоро, — отозвался Найт, чувствуя, как лопается и начинает расходиться скотч. — Очень скоро.

Марта, не выпуская из рук винтовки, взяла скотч и пошла к Люку. При виде ленты малыш закричал:

— Нет, Марта!

Он увернулся и побежал от нее. Фурия пришла в бешенство. Наставив винтовку на сына Найта, она крикнула:

— Сидеть сейчас же, а то убью!

Но Люк был слишком мал и не понимал, что означает направленное на него заряженное оружие.

— Нет! — дерзко ответил он и прыгнул на матрац к Изабел, озираясь в поисках пути к отступлению.

— Ну, я тебя проучу!.. — прошипела Марта, идя к Люку и не глядя на Найта, которому наконец удалось освободить руки.

Когда Марта, стараясь зажать его сына в углу, подошла поближе, Найт резко лягнул ее связанными ногами, метя по ахиллесовым сухожилиям. Марта вскрикнула, ее ноги подогнулись, и она упала на бок, выпустив винтовку.

Найт перевернулся, сжимая стеклянный осколок, и попытался полоснуть женщину по лицу, но реакция у Марты оказалась удивительно быстрой и правильной: она подставила под осколок локоть и коленом пнула Найта в грудь.

Задохнувшись, Найт выронил стекло.

Обезумев от ярости, Марта вскочила на ноги и подобрала винтовку. Она схватила одну из бутылок колы, открыла ее и надела горлышко на конец ствола, приговаривая:

— Плевать, чего там хочет Кронос. Хватит с меня тебя и твоих ублюдков.

В два взмаха обмотав скотчем кровоточащую руку, она примотала к стволу горлышко бутылки и опустила винтовку с наспех сделанным глушителем. Глаза у нее стали черными, мертвыми, и Найт увидел то, что видели молодые боснийцы, когда за ними приходили сестры Бразлик. С мрачной решимостью Марта пошла к Люку, так и стоявшему возле сестренки.

— Сначала мальчишку, — бросила она. — Посмотришь, как он умрет.

— Лансер убьет тебя! — крикнул Найт. — Так же, как и твоих сестер.

Это остановило Марту. Она обернулась.

— Мои сестры очень даже живы. Они уже уехали из Лондона.

— Нет, — сказал Найт. — Анжеле Лансер свернул шею, отрезал руки и прислал мне, а у Нады горло перерезано от уха до уха.

— Ложь! — крикнула она и шагнула к нему, наставив винтовку.

— Тела нашли на заброшенной фабрике в районе газового завода, где вы держали Селену Фаррел.

Это породило сомнения.

— А почему этого не было в новостях?

— Наверное, Скотленд-Ярд решил не сообщать, — замялся Найт. — Полиция всегда утаивает часть фактов.

— Лжешь, — повторила Марта, но тут же пожала плечами. — А даже если и правда, тем лучше. Они меня достали, я и сама подумывала их прикончить.

Тихо щелкнул предохранитель винтовки.

ГЛАВА 105

Неожиданно совсем близко послышались сирены. Звук приближался. Найта охватила безумная надежда.

— Ну, вот за тобой и приехали, — с улыбкой заговорил он, глядя на Марту и ее бутылку-глушитель. — Пойдешь теперь на виселицу, что бы ты ни сделала со мной и детьми.

— Нет! — язвительно засмеялась Фурия. — Если они куда и поднимутся, то в соседний дом, а не сюда. Я успею убить тебя и скрыться через тоннель.

Она прижимала бутылку колы к голове Найта, но тот отталкивал ее макушкой и извивался на полу, слыша, что сирены все ближе. Тяни время, приказывал он себе. По крайней мере близнецы останутся живы.

Но Марта поставила ногу в сапоге на горло Найту, отчего он побагровел и широко открыл рот, видя донышко бутылки с коричневой жижей в сантиметре от своего лба.

Заведя выпученные глаза, он схватил Марту за щиколотки, стараясь, чтобы она потеряла равновесие, но преступница давила ногой на шею, пока он не обессилел.

Марта мечтательно сказала, глядя ему в глаза:

— Прощайте, мистер Найт. Жаль, мотыги нет.

ГЛАВА 106

Найт успел подумать о Кейт, но тут глаза Марты невероятно широко открылись, и она закричала, оступившись на месте. Ствол винтовки дернулся вверх, раздался выстрел. Со странным влажным глуховатым звуком пуля проделала дыру в стене над головой Найта. Его окатило пенной колой и пластиковыми обломками. Марта, скрипя зубами от боли, крутилась на месте, пытаясь схватить что-то у себя за спиной.

Люк впился зубами ей в подколенное сухожилие и держался, как черепашка, пока нянька с дикими криками молотила по нему кулаками. Найт с силой пнул ее в голень. Бросив винтовку, Марта с размаху ударила Люка локтем. Мальчишка отлетел к стене, безжизненно сполз на пол и затих.

Найт, извиваясь и подтягиваясь на локтях, пополз к винтовке. Марта с ненавистью смотрела на мальчика, зажимая зияющую — свисала вывернутая кожа — рану на ноге, и слишком поздно заметила, что ее пленника отделяют от оружия какие-то дюймы.

Чертыхнувшись, она кинулась к Найту в тот момент, когда он зацепил пальцем спусковой крючок и развернул к ней винтовку. Здоровой рукой она успела ударить по стволу. Одновременно с выстрелом раздался оглушительный грохот, эхом отдавшийся по всему дому, и Найт на секунду перестал понимать, что происходит. Он приподнял голову, надеясь, что Марта ранена.

Но старшая из Фурий пнула его в бок и вырвала винтовку. Задыхаясь, но с торжествующей улыбкой она направила винтовку на Люка, лежавшего без сознания.

— Смотри, как он умрет! — зарычала она.

Отдаленный выстрел прозвучал будто из другого мира и попал Найту прямо в сердце: он так и ждал, что тело малыша дернется от толчка пули.

Вместо этого горло Марты взорвалось кровавыми брызгами, и преступница мешком рухнула на пол между Найтом и Люком.

Потрясенный, исполненный благодарности, Найт вывернул шею и увидел Элайн Поттерсфилд, медленно распрямлявшуюся после выстрела с колена.

КНИГА ПЯТАЯ ФИНИШНАЯ ЧЕРТА

ГЛАВА 107

Через двадцать пять минут после того как Поттерсфилд застрелила находившуюся в международном розыске военную преступницу Сенку Бразлик, они с Найтом мчались по улицам Челси в патрульной машине с включенной сиреной и мигалками, направляясь к Сент-Джеймсскому парку, где лидерам марафона предстояло завершить свой четвертый и последний круг.

Обычно мужской марафон, традиционно закрывающий летние Игры, заканчивается на олимпийском стадионе принимающей страны, но организаторы Лондонской олимпиады (в основном, как выяснилось, по настоянию Лансера) решили, что вести трансляцию из бедной части города — не лучший способ показать лицо британской столицы.

Вместо этого постановили, что марафонцы пробегут четыре круга по шесть с половиной миль самыми телегеничными маршрутами: от Тауэрского холма до парламента, затем вдоль Темзы, мимо огромного колеса обозрения и Иглы Клеопатры,^[10] а старт и финиш назначили на аллее Сент-Джеймсского парка, откуда открывается прекрасный вид на Букингемский дворец.

— Всем раздать его фотографии, чтоб в руке держали! — кричала Поттерсфилд в передатчик. — Найти его! Проводить марафон здесь — его идея!

Найт восхищался профессионализмом Поттерсфилд. Она позвонила на сайт «Трейс эйнджелс», узнала, что детей посадили на поезда, но, к счастью, проверила, где их держали раньше. Так всплыл адрес на Порчестер-террас.

Связавшись с поездами и получив заверения от кондукторов, что мальчика и девочки, подходивших под описание близнецов Найт, в поездах нет, Поттерсфилд повела группу личного состава Скотленд-Ярда к дому на Ланкастер-Гейт. Они были в квартире Фурий, когда за стеной выстрелила винтовка с бутылочным глушителем. Услышав выстрел, полицейские обнаружили за гобеленом вход в квартиру Лансера. Через секунду после выстрела Найта они бросили светошумовую гранату.

Положив передатчик, Поттерсфилд сказала дрогнувшим голосом:

— Мы возьмем его. Его уже все ищут.

Найт кивнул, глядя в окно на ослепительное солнце, борясь с головокружением и вздрагивая от боли — удары он получил неслабые.

— Ты в порядке, Элайн? Пришлось стрелять…

— Я? Это тебе нечего здесь делать, Питер! — воскликнула Поттерсфилд. — Ты сейчас должен лежать в той же «скорой», что увезла твоих детей! Тебе в больницу надо!

— В больницу едут Аманда и Босс, они встретят Люка и Беллу. Я съезжу в больницу, когда возьмем Лансера.

Сбросив скорость, Поттерсфилд резко свернула на Букингем-палас-роуд.

— Ты уверен, что Лансер обещал устроить теракт на марафоне?

Найт напряг память.

— Прежде чем он ушел, я сказал ему: что бы ты ни сделал, дух Олимпиады никогда не умрет, вон хоть на Мидахо посмотри, на Боулта и Хантер Пирс. Лансер пришел в ярость, я думал — тут он меня и шлепнет, но его отвлек стартовый выстрел в телевизоре, и он ответил что-то такое: «Мужской марафон начался. Игра вступила в решающую фазу. Раз уж я высшее существо, позволю тебе стать свидетелем развязки. Прежде чем вас перестрелять, Марта позволит тебе увидеть, как я погашу этот олимпийский дух раз и навсегда».

Поттерсфилд резко затормозила перед полицейским кордоном напротив Сент-Джеймсского парка и вышла, выставив жетон.

— Это из «Прайвит», со мной. Где капитан Каспер?

«Бобби», измученный нечеловеческой жарой, указал в направлении кругового движения перед Букингемским дворцом.

— Прикажете позвонить ему?

Поттерсфилд покачала головой, нырнула под ленту и решительно пошла через толпу к Бердкейдж-уолк. Слегка контуженный Найт с трудом поспевал за ней. Арьергард марафона, намного отставший от лидеров, уже без сил, на остатках самолюбия, плелся к памятнику Королеве Виктории.

Грузный Билли Каспер уже спешил навстречу Найту и Поттерсфилд.

— Иисусе, инспектор, — покаянно выдохнул он, — этот подонок разговаривал со мной меньше часа назад. Он пошел в Сент-Джеймсский парк.

— Вы получили фотографию Лансера?

— Десять секунд назад, как и все наши, — мрачно ответил Каспер. — Маршрут больше десяти километров, на обочинах полмиллиона зрителей. Как, черт возьми, нам искать его?

— Где-нибудь рядом с финишем, — сказал Найт. — Это в его вкусе, Лансер любит драму. Ты Джека Моргана не видел?

— Он опередил тебя, Питер, — ответил Каспер. — Услышав, что Кронос — это Лансер, который все еще на свободе, Джек сразу пошел к финишу. Умный этот янки, ничего не скажешь.

Но через двадцать шесть минут, когда марафонцы под нараставшее восторженное скандирование бежали последние сотни метров, Лансера так нигде и не заметили. Систему тайминга на финише проверили еще раз, искали мину-ловушку.

Стоя высоко на трибунах, установленных вдоль аллеи, Найт и Джек разглядывали в бинокль каждое дерево, на котором Лансер мог засесть со снайперской винтовкой. Билли Каспер и Поттерсфилд занимались тем же самым на другой стороне улицы, но им мешали смотреть развевавшиеся на шестах флаги Британии и Олимпиады — целая шеренга тянулась до самого Букингемского дворца.

— Я же сам проверял его, — хмуро сказал Джек Морган, опустив бинокль, — несколько лет назад, когда он делал для нас кое-какую работу в Гонконге. Так, не поверишь, чист, как новый презик, сплошные восторги от всех, кто с ним работал. И ни слова в личном деле о том, что он служил на Балканах. Я бы это запомнил.

— Он провел там меньше пяти недель, — заметил Найт.

— Достаточно, чтобы найти кровожадных сук, таких же двинутых, как он сам.

— Вот поэтому он и опустил ту командировку в своем резюме.

Морган не успел ответить: приветственный гул стал громче, люди на трибунах вокруг мемориала Виктории вскочили на ноги, и двое полицейских на мотоциклах появились примерно в ста метрах перед четырьмя лидерами, которые вырвались вперед еще на двенадцатой миле марафона.

— Мотоциклисты… — Найт вглядывался в лица полицейских. Ни один не походил на Лансера.

На аллее показались четыре лидера — кениец, эфиоп, босоногий мексиканец и парень из Брайтона, каждый с олимпийским и камерунским флагами.

После двадцати шести миль и трехсот восьмидесяти пяти ярдов, после сорока двух тысяч ста девяноста пяти метров в марафоне вели кениец и британец — они шли рядом. Но за двести ярдов до финиша буквально наступавшие на пятки лидерам эфиоп и мексиканец разделились и догнали ведущую двойку с флангов.

Толпа взревела: поджарые, как борзые, марафонцы мчались по финишной прямой к золоту и славе, четверо в ряд, и ни один не желал уступать.

За двадцать ярдов до финиша парень из Брайтона неожиданно вырвался вперед. Несколько секунд казалось, что Великобритания впервые в истории соберет все золото в марафонском беге — ведь в прошлое воскресенье Пола Рэдклифф одержала историческую победу в женском забеге.

К всеобщему удивлению, за считанные метры до финиша у атлета иссякли силы, и четверо марафонцев, подняв флаги, одновременно сорвали финишную ленту.

Мгновение зрители не могли прийти в себя от удивления, и Найт слышал, как комментаторы кричат в микрофоны о беспрецедентном поступке и гадают, каков его смысл. А затем все, включая Питера Найта, поняли, ради чего это было сделано, и воодушевленно поддержали великодушный жест.

«Вот так, Кронос-Лансер, — думал Найт. — Не задушить тебе олимпийский дух, потому что он живет и всегда будет жить в сердце каждого спортсмена, когда-либо боровшегося за победу».

— Обошлось, — сказал Джек Морган, когда стихли приветствия. — Может, демонстрация силы на маршруте отпугнула Лансера?

— Возможно, — согласился Найт. — Или он говорил не о конце марафона…

ГЛАВА 108

Тошнотворный финиш мужского марафона снова и снова повторяют на экранах у входов в Олимпийский парк. На удушающей жаре я терпеливо стою в очереди к северному, с Ракхолт-роуд.

Голова у меня побрита, каждый дюйм открытой кожи окрашен хной в глубокий красновато-коричневый тон, в десять раз темнее моего натурального цвета. Я в белом тюрбане, при черной бороде, с металлическим браслетом на правом запястье и индийским паспортом, а к этому рыже-коричневые контактные линзы, очки, свободная белая рубашка навыпуск, такие же брюки и накидка. Капля масла пачули довершает образ сикха Джата Сикха Раджпала, торговца текстилем из Пенджаба, которому повезло достать билет на церемонию закрытия.

Я стоял уже в двух футах от службы досмотра, когда мое лицо, мое обычное лицо появилось на одном из телеэкранов.

На секунду меня охватила паника, но я быстро овладел собой и осторожно взглянул на экран, надеясь, что это какой-то повтор значимых событий Олимпиады с упоминанием моего увольнения из оргкомитета. Однако поперек фотографии пошло срочное сообщение, что меня разыскивают в связи с делом Кроноса.

Как это возможно, закричало множество голосов в моей голове, разбудив тот, от которого начинались сумасшедшие головные боли. Все, что я мог, — сохранять самообладание, когда шагнул к грузной женщине в форме «Ф-7» и молодому констеблю Скотленд-Ярда, проверявшим билеты и удостоверения личности.

— Далеко от дома забрались, мистер Раджпал, — сказал констебль без всякого выражения, глядя на меня.

— Ради такого прекрасного события всегда приятно совершить путешествие, — ответил я с отработанным акцентом, который удался безукоризненно, несмотря на ритмичную боль, взламывавшую череп изнутри. Я едва сдерживал желание полезть под тюрбан и потрогать налившийся болью шрам на затылке.

Охранница спросила, глядя на экран ноутбука:

— Другие соревнования посещали, мистер Раджпал?

— Был на двух, — охотно ответил я. — Легкая атлетика вечером в четверг и хоккей на траве днем в понедельник. Индия — Австралия. Мы проиграли.

Она кивнула.

— Сумочку на рентген, пожалуйста, а все металлические предметы сюда.

— С удовольствием, — ответил я, ставя сумку на ленту конвейера и выкладывая мелочь, браслет и сотовый на пластиковый поднос.

— Карпан^[11] не принесли? — спросил констебль.

Я улыбнулся. Умный парень.

— Нет, церемониальный кинжал я оставил дома.

Констебль кивнул:

— Спасибо, а то несколько ваших всерьез пытались пронести их на территорию. Можете проходить.

Через несколько мгновений боль начала утихать. Я взял сумку, где лежали только камера и большой тюбик якобы с кремом от солнца. Быстрым шагом миновав «Итон-мэнор»,^[12] я пересек пешеходный мост, ведущий к стадиону на северо-востоке, и направился на юг, огибая велодром, баскетбольную арену и спортивную деревню. Проходя мимо представительского жилья для спонсоров, я даже замедлил шаг, ибо спохватился, что проглядел много окопавшихся здесь осквернителей олимпийских идеалов, но решил, что финальный акт возмездия вполне компенсирует этот просчет. При этой мысли у меня участилось дыхание. С сильно бьющимся сердцем я улыбнулся охране у винтовой лестницы, поднимавшейся между опорами «Орбит».

— Ресторан еще открыт? — спросил я.

— До половины четвертого, сэр, — сказал один из них. — У вас два часа.

— А если я пожелаю поесть после этого? — поинтересовался я.

— Будут работать другие заведения, — ответил охранник. — Закроется только ресторан.

Я кивнул и начал долгий подъем, едва замечая безымянных монстров, спускавшихся по лестнице и безразличных к угрозе, которую я представлял. Через двенадцать минут я поднялся на медленно вращающуюся платформу и подошел к женщине-метрдотелю.

— Раджпал, — сказал я. — Столик на одного.

Она озабоченно свела брови.

— Не устроит ли вас место за столиком на двоих?

— Это будет большое удовольствие, — ответил я.

Она кивнула.

— Все равно придется подождать десять-пятнадцать минут.

— Могу я воспользоваться туалетом? — спросил я.

— Конечно. — Она отступила в сторону.

За мной уже теснились другие желающие, метрдотель теряла голову, и я не сомневался, что она сразу забудет обо мне. Когда никто не отзовется на мое имя, она решит, что я устал ждать и ушел. Даже если она пошлет кого-нибудь проверить туалет, меня не найдут. Раджпал свое уже сделал.

В туалете я зашел в нужную мне кабинку, которая, к счастью, оказалась свободной. Когда минут через пять освободились остальные, я подтянулся, сел на перегородку и поднял один из квадратов потолка, за которым скрывался укрепленный лаз, техническая шахта для доступа к проводке и воздуховоду. Несколько секунд напряженных усилий, и я лежу в узком тоннеле, а потолочная плитка снова на месте. Теперь все, что мне нужно, — это успокоиться, подготовиться и верить в судьбу.

ГЛАВА 109

Найт и Джек Морган прошли в Олимпийский парк к четырем. Солнце палило по-прежнему, над асфальтом дрожал горячий воздух. Согласно информации Скотленд-Ярда и МИ-5, совместно контролировавших входы по личному приказу премьер-министра, Лансер не предпринимал попыток проникнуть на территорию со своим пропуском службы безопасности, который кто-то умный немедленно поместил в компьютере после того, как Лансера объявили в розыск.

Около половины пятого Найт с раскалывающейся головой вошел за Джеком в пустой стадион, который обходили кинологи с собаками, ища взрывные устройства. Лансер для него как-то отошел на второй план: сейчас Найт больше думал о детях. Все ли с ними в порядке в больнице? Приехала ли Аманда к внукам?

Найт уже хотел звонить матери, когда Морган сказал:

— Может, его спугнули на марафоне, и он сбежал, понимая, что у него нет шансов?

— Нет, — сказал Найт. — Он попытается что-то сделать. Что-то масштабное.

— Ну, это если он Гудини, — устало заметил Морган. — Меры безопасности как в зоне боевых действий, наверху удвоенные посты снайперов, весь наличный состав Скотленд-Ярда дежурит в коридорах и на лестницах…

— Я все это знаю, Джек, — сказал Найт. — Но если вспомнить, как далеко зашел этот чокнутый выродок, нельзя полагаться на меры безопасности любого уровня. Подумай, Лансер руководил организацией безопасности Олимпиады, контролировал бюджет в полтора миллиарда долларов. Он знает все варианты реагирования на нештатные ситуации Скотленд-Ярда и МИ-5. Семь лет у этого психа был доступ ко всем помещениям спортивных комплексов Олимпийского парка. К каждому дюйму, блин!

ГЛАВА 110

В три тридцать этого же дня я услышал, как гидравлические моторы, чье урчание эхом отдавалось в техническом зазоре в четырнадцать дюймов между потолком ресторана и крышей «Орбит», замедлили ход и остановились. Медленное вращение смотровой площадки прекратилось. Закрыв глаза и выровняв дыхание, я приготовился к тому, что ждало меня впереди, — к осуществлению моей судьбы, предназначения, последнего священного долга.

Без десяти четыре я выдавил содержимое тюбика на ткань тюрбана — от этого крема кожа становится почти черной. В помещение подо мной вошли уборщики. Несколько минут я слышал, как их швабры гулко задевали стены, а потом настала тишина, полчаса тишины, нарушавшейся лишь моими движениями, когда я мазал кремом голову, шею, руки.

В двенадцать минут пятого туалет в первый раз обошли кинологи с собаками. У меня мелькнула ужасная мысль, что у кого-нибудь из монстров достанет ума захватить что-нибудь из моей одежды, чтобы поставить своих зверей на след. Но патруль управился за минуту, не обратив внимания на запах пачули.

Они вернулись в пять, затем в шесть. Когда они ушли в третий раз, я понял: мой час настал. Осторожно пошарив за полоской изоляции, я нащупал заряженный магазин, который ждал меня уже семь месяцев. Сунув рожок с патронами в карман, я спустился в кабинку и разделся догола, оставшись на время черно-белым кошмаром, какого испугаешься, увидев в зеркале.

Обнаженный — на мне оставались только наручные часы, — я оторвал длинную полосу от тюрбана и обернул концы вокруг ладоней: рабочая длина удавки составила дюймов восемнадцать. Встав вплотную к стене рядом с дверью, я приготовился ждать.

В шесть сорок пять я услышал шаги и мужские голоса. Дверь открылась прямо на меня. Когда она качнулась в обратном направлении, я увидел высокого, атлетически сложенного черного монстра в спортивном костюме с большой сумкой в руке.

Он крупный и, наверное, тренированный, но в схватке с высшим существом у него нет шансов.

Гладкая полоска от тюрбана мелькнула у него над головой и перехватила шею. Не успел он даже отреагировать, как я уперся коленом в спину и выжал из него жизнь. Через несколько секунд, еще ощущая дрожь и тихий гнусавый всхлип его смерти, я оттащил тело чудовища в дальнюю кабинку и подошел к спортивной сумке, взглянув на часы. У меня еще полчаса.

Менее пятнадцати минут понадобилось мне, чтобы облачиться в парадную форму королевского гвардейца. Надев черный головной убор медвежьего меха, я почувствовал знакомую тяжесть шапки, надвинутой почти на брови и плотно закрывшей уши. Я отрегулировал для себя кожаный ремешок под подбородком и взял автоматическую винтовку, зная, что она не заряжена. Ничего, у меня в кармане полный рожок.

Затем вернулся в среднюю кабинку и стал ждать. В четверть восьмого я услышал, как дверь открылась и кто-то проворчал:

— Сапл, поднимаемся!

— Две минуты, — ответил я, закашлявшись. — Иди к люку.

— Ладно, встретимся наверху, — сказал он.

Хоть бы нет, подумал я, прежде чем за ним закрылась дверь.

Выйдя из кабинки, я постоял, следя за быстро бегущей секундной стрелкой. Ровно через девяносто секунд я глубоко вздохнул и вышел в коридор со спортивной сумкой в руке.

Быстрым шагом, глядя прямо перед собой без всякого выражения, я прошел через ресторан к стеклянным дверям правее по коридору. Двое в форме САС уже открывали замки. Двери распахнулись, и на меня обрушилась жара. Поставив сумку рядом с такой же, я вышел на смотровую платформу к узкой двери, охранявшейся еще одним сасовцем.

Я хорошо рассчитал время. Охранник прошипел:

— Опаздываешь, парень.

— Королевская гвардия не опаздывает, — ответил я, протиснувшись мимо него в узкую лестничную шахту. Железная лестница на стене вела к открытому люку.

Над собой я видел уже побледневшее небо и бегущие облака. Услышав в отдалении сигнал трубы, я полез наверх навстречу своей судьбе, такой близкой, что я ощущал ее жжением в мышцах и сладким потом на губах.

ГЛАВА 111

Трубачи по обе стороны помоста на арене играли минорную мелодию, которую Найт не узнал.

Он стоял высоко на северной трибуне и в бинокль рассматривал толпу, уставший, с болящей головой, безумно раздраженный упорной жарой и звуками труб, поющих в честь начала церемонии закрытия. Когда музыканты опустили трубы, на огромных экранах стадиона появилась снятая средним планом чаша олимпийского огня на крыше «Орбит», охраняемая почетным караулом с начала Олимпиады. Караул несли прямые, как шомпол, королевские гвардейцы.

Стоявшие на помосте подняли винтовки к плечу, повернулись на сорок пять градусов и парадным шагом, вытягивая носок и в такт взмахивая руками, разошлись в противоположных направлениях. Принимавшие караул поднялись на крышу из люков по сторонам смотровой платформы и зашагали к олимпийской чаше. Остановившись точно посередине, они двумя четкими поворотами поменялись местами со сменившимися. Сдавшие караул гвардейцы исчезли в люках, а новые синхронно поднялись на помост и встали навытяжку у олимпийского огня.

Найт ходил среди трибун еще полтора часа. Спустились легкие летние сумерки, поднялся ветерок, и у него немного отлегло от сердца. Несмотря на угрозу, исходившую от Лансера, огромное число спортсменов, тренеров, судей и болельщиков посетили церемонию закрытия, хотя могли остаться дома, в гарантированной безопасности.

Закрытие Олимпиады изначально планировали отметить пышно и празднично, как и театральное шоу по случаю начала Игр, но в свете недавних трагедий организаторы внесли изменения, сделав церемонию более торжественной и серьезной и включив выступление Лондонского симфонического оркестра, с которым Эрик Клэптон проникновенно исполнил свою песню «Слезы в раю».

К южным трибунам Найт шел под речь Маркуса Морриса, отчасти элегию, посвященную погибшим, отчасти здравицу великолепным достижениям, почти чудесам, которые показали спортсмены на Играх в Лондоне, несмотря на Кроноса и его Фурий.

Найт заглянул в программку: еще несколько речей, пара песен, передача олимпийского флага Бразилии, несколько слов мэра Рио и…

— Есть что-нибудь, Питер? — спросил Джек в радионаушнике. Они переговаривались на защищенной частоте на случай, если Лансер слушает переговоры в эфире.

— Ничего, — ответил Найт. — Но предчувствие по-прежнему плохое.

Только об этом он и думал, пока организаторы не отступили от заявленной программы, представив «особых гостей» церемонии.

На помост вышли Хантер Пирс с Усеном Боултом и четырьмя бегунами, завоевавшими золото в марафоне. Перед собой они везли Филатри Мидахо в инвалидном кресле, с накрытыми простыней ногами; внизу дежурили медики.

Мидахо получил ожоги третьей степени нижней половины тела и за неделю перенес несколько мучительных процедур по удалению отмерших тканей. Чемпион, разделивший с Боултом золото в стометровке, должен был бы сейчас лежать пластом, терпя сильные боли. Но, как говорится, за других не расписывайся.

Рано лишившийся родителей мальчишка-солдат сидел прямо, с высоко поднятой головой, и махал рукой зрителям, которые вскочили с мест и скандировали приветствия Мидахо. У Найта на глаза навернулись слезы. Камерунец показывал невероятное мужество, железную волю и такое человеческое достоинство, о котором Лансер мог только мечтать.

Спринтеру торжественно вручили его золотую медаль, и когда играли гимн Камеруна, Найту в бинокль трудно было найти того, кто не плакал бы, стоя на трибунах.

Хантер Пирс заговорила о законности проведения Игр в Лондоне, заявив, что смысл Олимпиады — возрождение и передача новым поколениям олимпийских идеалов и целей, провозглашенных Пьером де Кубертеном. Найта невольно захватила воодушевленная речь американской пловчихи.

Но он заставил себя отвлечься, стараясь думать, как Лансер-Кронос. Прокручивая в голове прощальную фразу сумасшедшего, он представлял ее напечатанной заглавными буквами, чтобы лучше вникнуть в смысл: «ПЕРЕД ТЕМ КАК ТЫ УМРЕШЬ, НАЙТ, Я ПОЗАБОЧУСЬ, ЧТОБЫ ТЫ СВОИМИ ГЛАЗАМИ УВИДЕЛ, КАК Я ПОГАШУ ОЛИМПИЙСКИЙ ДУХ РАЗ И НАВСЕГДА».

Найт обдумывал каждое слово, ища особый смысл; его удивлял странный выбор глагола.

Он включил радиомикрофон и сказал:

— Джек, а ведь дух не гасят.

— Еще раз, Питер?

Найт уже бежал к выходу.

— Лансер сказал, что погасит олимпийский дух раз и навсегда.

— Ну и?

— Дух не гасят, Джек. Гасят пламя.

ГЛАВА 112

Взгляните, как я прячусь на виду у сотни тысяч зрителей, собравшихся внизу, и миллиардной телеаудитории.

Вознесенный судьбой, избранный, обласканный богами, я безусловно супермен, на порядок выше жалкого Мидахо, Боулта, коллаборационистской стервы Хантер Пирс и прочих людишек, стоящих на арене и единодушно проклинающих меня как…

Поднялся ветер. Я посмотрел на северо-запад, где далеко за пределами стадиона, за границей Лондона, на горизонте сталкивались и поднимали грозовые головы черные тучи. Можно ли придумать более подходящую декорацию?

Предначертание свыше, подумал я, и тут над стадионом раздался рев.

С чего это они? A-а, сэр Элтон Джон с сэром Полом Маккартни поднялись на подиум и сели за составленные валетом белые рояли. Кто это с ними — Марианн Фейфул? Помилуйте, да они поют «Let It Ве» для Мидахо!

Под звуки их монструозного завывания мне смерть как захотелось нарушить стойку «смирно», поскрести шрам на затылке и оборвать их лицемерное сюсюканье немедленно. Но я, не отрывая глаз от приближавшейся грозы, приказал себе успокоиться и придерживаться плана до естественного и предрешенного конца.

Чтобы не слышать инфернальное пение, я стал думать, как всего через несколько минут разоблачу себя и смогу насладиться всеобщим ужасом. Я посмотрю, как Маккартни, Джон и Фейфул бросятся врассыпную, перепрыгивая через Мидахо, топча его в поваленной коляске, спеша к выходам, и радостно принесу последнюю жертву во славу всех истинных олимпийцев, когда-либо живших на Земле.

ГЛАВА 113

Слыша, как весь стадион поет «Let It Be», Найт бросился к «Орбит». Джек Морган уже стоял там, опрашивая гурок, охранявших винтовую лестницу, которая поднималась внутри ДНК-подобных изгибов к смотровой платформе.

Когда Найт добежал, ноги его сводило от судорог, а голова раскалывалась от боли. Он спросил, задыхаясь:

— Лансер наверху?

— Они говорят, после половины четвертого туда поднимались только снайперы САС, кинологи и два королевских гвардейца, охраняющих…

— Мы можем предупредить гвардейцев на крыше? — перебил Найт.

— Не знаю, — ответил Джек. — Боюсь, что нет.

— Я считаю, что Лансер планирует взорвать чашу, а может, и всю «Орбит». Где бак с пропаном, питающим огонь?

— Здесь, — напряженно ответил быстро подошедший человек.

Стюарт Микс возглавлял хозяйственную часть Олимпийского парка. Коренастый мужчина за пятьдесят, с тонкими, как карандаш, усиками и прилизанными черными волосами, с айпадом в руке, он обильно потел, вводя электронный код на двери в бетонной стене огромного технического подвала, проходившего под западными опорами «Орбит» и тянувшегося под рекой и площадью до стадиона.

— Размер у бака какой? — спросил Найт, когда Микс поднял дверь.

— Бак огромный, пятьсот тысяч литров. — Микс протянул айпад со схемой системы газовых труб. — Пропан используется для нужд всего парка, не ради же одной чаши его держать. Отсюда перед каждым соревнованием газ закачивается в резервуары-сборники каждого спорткомплекса, ну и в Олимпийскую деревню, конечно… Бак задумывался как электростанция, чтобы парку хватало своей энергии.

— Вы хотите сказать, что если он взорвется, взорвется все? — Найт похолодел.

— Нет, я не… — Микс замолчал, побледнев. — Ей-богу, не знаю.

— Десять дней назад мы встретили Лансера на смотровой платформе — он закончил осматривать чашу. Он тогда спускался в подвал, Стью? — спросил Джек Морган.

Микс кивнул:

— Майк настоял на полном осмотре — от бака по всей линии до штуцера, который соединяет трубу с чашей. Больше часа возился.

— У нас нет часа, — сказал Найт.

Джек уже стоял на лестнице, собираясь спуститься и обследовать огромный пропановый бак.

— Вызывай кинологов по новой, Стью. Отправь их вниз, когда придут. Питер, осмотри трубопровод до крыши.

Найт кивнул и спросил Микса, нет ли при нем каких-нибудь инструментов. Директор хозчасти отстегнул «Лезермен», который носил на поясе в кожаном футляре, и обещал переслать схему газовых труб. Найт еще и двадцати ярдов не прошел по винтовой лестнице, как телефон зажужжал.

Он хотел открыть сообщение, когда в голову ему пришла одна мысль, и схема вдруг стала не очень важна. Он включил свой микрофон и сказал:

— Стюарт Микс, а как управляется подведение пропана к чаше? То есть объем поступающего пропана регулируется ручным клапаном или везде электроника?

— Электроника, — ответил Микс. — Труба к чаше идет через технический этаж, часть нашей системы воздуховодов между потолком ресторана и крышей.

Несмотря на головную боль и сильное, изматывающее раздражение, Найт прибавил шаг. Ветер стал заметно сильнее, вдалеке заворчал гром.

— Оттуда на крышу попасть можно? — спросил он.

— С двух сторон откатные люки, к ним ведут лестницы, — сказал Микс. — Гвардейцы поднимаются, а сменившиеся уходят. Еще есть вентиляционная шахта — в нескольких футах от клапана, о котором вы спрашивали.

Не успел Найт обдумать услышанное, как Джек сказал в свой радиомикрофон:

— Главный бак чист. Стюарт, нам известен максимальный объем и сколько там сейчас пропана?

— Бак заправили позавчера утром, Джек, — ответил начальник хозчасти Олимпийского парка.

Находясь в двухстах футах над парком и услышав это, Найт понял, что тоннель метро между «Орбит» и стадионом автоматически превращается в гигантскую бомбу, способную уничтожить не только башню, но и южную часть стадиона со всеми, кто там находится, не говоря о том, что случится, если от взрыва основного бака сдетонируют пропановые резервуары остальных спорткомплексов.

— Эвакуация, Джек, — сказал он. — Прикажи службе безопасности немедленно прервать церемонию и вывести людей со стадиона и из парка.

— А если он наблюдает? — спросил Морган. — Если у него дистанционный взрыватель?

— Ну, не знаю, — с отчаянием ответил Найт, которому больше всего хотелось повернуться и бежать как можно дальше. В конце концов, у него дети. Сегодня он дважды чудом избежал смерти. Стоит ли испытывать судьбу в третий раз?

Продолжая подниматься, он на ходу просматривал схему трубопровода, ища штуцер на электронном управлении между крышей и потолком ресторана. У него сразу возникла уверенность, что именно у контрольного клапана Лансер прикрепил детонатор к главной трубе газопровода.

Если Найт доберется до детонатора, значит, разрядит. Если не доберется…

ГЛАВА 114

Совсем недалеко сверкнула молния. Ветер превратился в шквал, когда Найт добрался до входа на обзорную платформу. На стадионе гремела самба в честь Бразилии, принимающей Олимпиаду 2016 года.

Хотя гурок предупредили, что он идет, охрана у входа потребовала, чтобы Найт предъявил удостоверение. На платформе его встретил Крестон, командир снайперов САС. Крестон сказал, что он со своей командой и съемочная группа «Скелетон-ТВ» находятся на платформе с пяти часов, когда ресторан был закрыт для всех, кроме королевских гвардейцев, которые воспользовались туалетами, чтобы переодеться в форму, а сменившиеся — в свою одежду.

Королевские гвардейцы, мелькнуло в голове Найта. Лансер был одним из них.

— Проводите меня в кухню, — сказал Найт. — По нашим расчетам, там находится взрывное устройство, прикрепленное к пропановой трубе над потолком.

Через несколько секунд Найт уже бежал через зал ресторана. За ним едва успевал командир САС. Найт оглянулся через плечо.

— Люки на крышу открыты?

— Нет, — ответил снайпер. — До конца церемонии не откроются, там таймеры.

— И что, никак нельзя связаться с гвардейцами, несущими караул?

Крестон покачал головой:

— Они даже не вооружены, это церемониальная часть.

Найт прижал радиомикрофон:

— Микс, где я могу подняться в техническую шахту?

— В кухне, слева от колпака плиты, — ответил Микс. — Кухня за туалетами, двойные двери.

Быстро идя по коридору, Найт увидел туалеты, вспомнил, что здесь переодевалисьгвардейцы, и его словно что-то толкнуло изнутри.

— Когда ушли сменившиеся? — спросил он у снайпера.

— Сразу как сменились. У них были места на стадионе.

— Переоделись и ушли?

Снайпер кивнул.

Вместо того чтобы идти на кухню, Найт, доверившись интуиции, остановился и толкнул дверь женского туалета.

— Вы что? — удивился снайпер.

— Сам не знаю, — ответил Найт. В туалете никого не было. Он присел на корточки и заглянул под двери снизу. Кабинки были пусты.

Он быстро прошел в соседнее заведение и через несколько секунд наткнулся на тело темнокожего мужчины в крайней кабинке.

— У нас тут мертвый гвардеец в мужском туалете! — крикнул Найт в свой микрофон, направляясь к кухне. — Уверен, Лансер завладел его формой и стоит сейчас на крыше. — Он посмотрел на снайпера. — Узнайте, как открыть эти чертовы люки.

Сасовец кивнул и побежал обратно, а Найт быстро нашел потолочный люк слева от вытяжки. Подтащив к плите стальной кухонный стол, он включил микрофон и спросил:

— Нельзя ли получить изображение стоящих в карауле и проверить, действительно ли один из них Лансер?

Слыша, как Джек передает просьбу снайперам, залегшим высоко над стадионом, Найт впервые заметил на люке замок.

— Еще мне нужна комбинация, Микс.

Микс продиктовал цифры. Найт дрожащими руками набрал код, и замок открылся. Шваброй он подтолкнул дверцу люка вверх и огляделся, проверяя, нет ли чего, чем можно отрезать питающую чашу трубу. Его внимание привлекла кулинарная газовая горелка — такими повара растапливают сахар и делают карамель. Он снял горелку с крюка вместе с зажигалкой и забросил в люк.

Дважды покачав руками, чтобы расслабить мышцы, Найт подпрыгнул и ухватился за боковины люка. Повисев так несколько секунд, он глубоко вздохнул, поднял ноги углом и с силой махнул ими назад. Одновременно он выпрямился на руках.

Забравшись в лаз между потолком и крышей, Найт вытянул и включил ручку-фонарик, подталкивая горелку перед собой, пополз к медной трубе, проходившей через шахту футах в шести. Найту не пришлось ползти все шесть футов, чтобы разглядеть обмотанную вокруг трубы черную изоляционную ленту, под которой угадывался сотовый телефон и что-то бугрилось.

— Я нашел взрыватель, маленькую магниевую бомбу, примотанную к трубе, — сказал он. — Это не таймер. Лансер собирается произвести взрыв, позвонив на этот номер. Перекройте газовую систему, гасите олимпийский огонь, немедленно!

ГЛАВА 115

Дуй, ветер, дуй!

Молния расколола небо, и гром прокатился на северо-западе, у Кроуч-Энд и Страуд-Грин, совсем недалеко от того района, где родители-наркоманы произвели меня на свет. Круг замыкается. Это предначертание.

Когда идиот, который руководит Международным олимпийским комитетом, отдаст приказ спустить флаги, объявит о завершении Игр и прикажет погасить олимпийский огонь, я с радостью приму свою судьбу. Усталый от напряженного внимания, я смотрел на сизо-черную стену надвигавшейся бури и думал, что моя жизнь похожа на эллипс беговой дорожки — началась и закончится почти в одном и том же месте.

Вынув из кармана сотовый, я нажал кнопку скоростного набора и услышал соединение. Сунув телефон в карман, я поднял винтовку, сделал два шага вперед и повернулся вправо, к чаше.

ГЛАВА 116

За несколько минут до этого на западную трибуну стадиона нехотя поднялась Карен Поуп, как раз в тот момент, когда к микрофону вышел президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге, осунувшийся и мрачный. Журналистка только что закончила новую статью на сайте «Сан», где написала о спасении Найта и его детей, смерти Марты и ее сестер и объявлении Лансера в международный розыск.

Рогге говорил, перекрывая шум усилившегося ветра и громкого ворчания грома. Поуп думала только о том, что треклятые Игры наконец-то закончились. По ней, так до свидания и скатертью дорога. Поуп хотелось бы никогда больше ни строчки не писать об Олимпиадах, хотя она понимала, что это недостижимая мечта. Поуп чувствовала себя вялой, опустошенной и усталой. Ею владело отчаянное желание выспаться. А тут еще и Найт не отвечал на звонки, и Джек Морган, и Поттерсфилд. Что происходит, чего она опять не знает?

Пока Рогге монотонно заканчивал речь, собираясь объявить о закрытии Олимпиады, Поуп, рассматривая трибуны, рассеянно подняла глаза к чаше с огнем. Пламя билось на ветру. Она призналась себе, что ждет не дождется, когда же его погасят, при этом чувствуя себя немного виноватой в…

Королевский гвардеец слева от чаши вдруг подхватил винтовку, сорвал шлем из медвежьего меха, сделал шаг вперед, повернулся и выстрелил. Второй гвардеец дернулся, покачнулся и боком упал с возвышения. Его тело ударилось о крышу, покатилось, соскользнуло с края, полетело вниз и исчезло.

Поуп ахнула от ужаса, но ее вздох потонул в криках тысяч людей, слившихся в один неистовый вопль, когда из динамиков на весь стадион прозвучало оглушительное:

— Вы жалкие низшие твари! Неужели вы думали, что посланец богов позволит вам так просто отделаться?!

ГЛАВА 117

Сжимая сотовый в левой руке, я говорил, слыша снизу собственное эхо:

— Ваши снайперы САС, натыканные по всему парку, идиоты. Я держу в руках взрыватель. Застрелите меня — и попрощайтесь с этой башней, стадионом и десятками тысяч жизней.

Внизу толпа взорвалась воплями. Люди кинулись прочь, как обезумевшие крысы с тонущего корабля. Видя, как они мечутся и рвут друг друга, я удовлетворенно улыбнулся.

— Сегодняшний день ознаменует конец современных Олимпийских игр! — проревел я. — Сегодня мы погасим пламя коррупции, горевшее с тех самых пор, как более века назад предатель де Кубертен выступил со своей идеей глумления над истинными Играми!

ГЛАВА 118

Найт слышал выстрелы и громовую угрозу Лансера через вентиляционную шахту, проходившую в нескольких футах за трубой с пропаном.

У него не было времени обезвредить взрыватель. Кроме того, он не сомневался, что Лансер предусмотрел немедленный взрыв при любой попытке сорвать адскую машинку с трубы.

— Может, перекрыть все баки? — спросил он через радиомикрофон.

— Это катастрофа, Питер! — закричал в передатчике Джек. — Все клапаны заварены открытыми!

Лансер ударился в нескончаемую тираду об Олимпиадах, начиная с барселонских врачей, отравивших его, чтобы не дать величайшему в мире спортсмену выиграть золото в декатлоне. Внизу шумела толпа — перепуганные люди в панике пытались выбраться со стадиона. Найт понимал, что у него только один шанс.

Выставив горелку вперед, он, извиваясь, протиснулся мимо газовой трубы с примотанной бомбой к вентиляционной шахте.

Через щели решетки Найт видел вспышки молний и бьющееся на ветру пламя. Олимпийский огонь все еще горел.

Решетку удерживали четыре болта, каждый был запечатан искусственной смолой. Может, ее удастся растопить?..

Найт схватил горелку и зажигалку, открыл газ и поджег. Смола быстро расплавилась, стала тягучей и мягкой. Ухватив головку болта пассатижами из универсального набора Микса, Найт быстро откручивал ее, очень довольный, что болт поддается.

ГЛАВА 119

Молнии исчертили небо, от грома все дрожало, как от близкой канонады, а я гремел над обезумевшей толпой, затопившей выходы в поисках спасения.

— По этим и тысячам других причин современные Олимпийские игры должны прекратиться раз и навсегда! Уверен, вы понимаете!

Но вместо криков ужаса или дружного выражения согласия я услышал нечто невероятное: монстры освистывали меня. Они улюлюкали, выкрикивали невнятные непристойности, марая мой гений, мое превосходство.

Последние унижения мученика за правое дело остры и обидны, но это всего лишь придорожный фугас, валун на пути, неспособный остановить свершавшуюся судьбу.

И все же это неприятие подняло во мне волну небывалой ненависти, отвращение ко всем монстрам внизу на стадионе.

Глядя вверх, в грозовое небо, рокочущее громом, плюющееся молниями и низвергающее ливень, я закричал:

— Вам, боги Олимпа, я жертву свою посвящаю!

ГЛАВА 120

Выбравшись из вентиляционной шахты на крышу обзорной платформы и сразу промокнув, Найт шагнул вперед.

Прежде чем палец сумасшедшего утопил кнопку «отправить», Найт снизу нанес Лансеру боковой удар. Скорбный главой олимпиец согнулся и упал на платформу. Винтовка отлетела к краю крыши.

Найт бросился на негодяя, который, даже падая, не выпустил мобильный телефон. Бывший декатлонист был почти на десять лет старше, но быстро доказал, что он крупнее, сильнее и опытнее как боец.

Тыльной стороной руки он ударил Найта так, что агент лондонского «Прайвит» отлетел в сторону, едва не впечатавшись лицом в раскаленную стенку чаши. Адский жар и проливной дождь привели его в чувство почти мгновенно.

Извернувшись, он увидел, что Лансер пытается подняться на ноги, и пнул его в щиколотку. Сумасшедший взвыл и упал на одно колено. Не давая ему подняться, Найт локтем охватил бычью шею Лансера, пытаясь придушить его и выхватить сотовый, прежде чем бомба на газовой трубе будет приведена в действие.

Сдавливая Лансеру шею, он одновременно с силой отводил в сторону его большой палец, чтобы ослабить хватку на телефоне. Но Лансер, упираясь подбородком в грудь, с разворота ударил Найта локтем в бок, все еще болевший после попытки одной из покойных Фурий сбить его машиной.

Взвыв от мучительной боли, Найт все же не ослабил хватку. Вспомнив о Люке и Изабел, он воспользовался методом сына — впился зубами в затылок сумасшедшего и с мясом вырвал кусок жесткой рубцовой ткани старого шрама. Лансер заревел от ненависти и ярости.

Найт запустил зубы в мышцы шеи противника.

Лансер обезумел, с ревом крутясь и брыкаясь, молотя Найта кулаками через плечи, стараясь попасть ему по голове. Потом он снова начал работать локтями, нанося удары то справа, то слева с такой силой, что отчетливо послышался хруст сломанных ребер.

Это оказалось слишком.

Задохнувшись от боли в боку, Найт с воплем отшатнулся и выпустил Лансера. Упав на залитую дождем платформу, он со стонами ловил ртом воздух и старался справиться с болью.

Затылок и шею Лансера заливала кровь. Он тяжело повернулся, глядя на Найта сверху вниз со злорадством и отвращением.

— У тебя не было шансов, Найт, — торжествующе сказал Лансер и, отступив на шаг, снова поднял руку с сотовым. — Ты выступил против высшего существа. Ты не мог…

Найт метнул в Лансера универсальный инструмент.

«Лезермен» пролетел концом вперед, и узкие зубчики плоскогубцев глубоко вошли Лансеру в правый глаз.

Зашатавшись и попятившись, судорожно размахивая сотовым и тщетно пытаясь вырвать «Лезермен», который окончательно решил его судьбу, Лансер испустил вопль, леденящий кровь.

Найт испугался, что Лансер удержится на ногах, нажмет кнопку и вызовет взрыв.

Но небо раскололось от удара грома, и из туч ослепительно белым зигзагом вырвалась молния. Миновав громоотводы, укрепленные высоко над смотровой платформой, она ударила точно в ручку «Лезермена», который торчал из глаза Лансера, покарав самозваного посланца богов. Лансера отбросило назад, и он, потеряв равновесие, свалился в кратер раскаленной чаши, где его объял ревущий олимпийский огонь.

ЭПИЛОГ

ГЛАВА 121

Понедельник, 13 августа 2012 года

Найт, сидевший в кресле-каталке, в палате на третьем этаже Тауэр-бридж, напряженно улыбался тем, кто собрался у кроваток Люка и Беллы. Головная боль — как оказалось, результат контузии — сменилась ощущением тупого давления, распиравшего череп, но сломанные ребра не давали покоя: при каждом вздохе в боках и груди начинали работать невидимые пилы.

Но он и дети были живы, и Олимпиада спасена и отомщена силами, находящимися за пределами человеческого понимания. Старший инспектор Скотленд-Ярда Элайн Поттерсфилд ввезла в палату маленькие шоколадные торты с тремя свечками.

Присутствующие дружно запели. Хулиган басил «С днем рожденья тебя», ему вторили медсестры и врачи близнецов, Джек Морган, Карен Поуп, Аманда и даже Гэри Босс, приехавший заранее, чтобы украсить больничную палату яркими шарами и гирляндами флажков.

— Закройте глаза и загадайте желание, — сказала тетка близнецов.

— Большое желание! — предупредила бабушка.

Изабел и Люк закрыли на секунду глаза, затем набрали воздуха в грудь и, вытаращив глаза, задули свечки. Все засмеялись и захлопали. Поттерсфилд разрезала торты.

Не в силах преодолеть репортерскую привычку, Поуп спросила:

— А что вы загадали?

Сын Найта с раздражением ответил:

— Люки тебе не скажет. Секрет.

Но Изабел подняла глаза на Поуп и деловито сказала:

— Я загадала новую маму.

Братишка насупился.

— Так нечестно! Я тоже загадал!

Вокруг послышались ободряющие возгласы. Сердце Найта разрывалось от этих признаний.

Дочь строго сказала, глядя на него:

— Пап, больше нянь не надо.

— Никаких нянь, — поклялся он, взглянув на мать. — Да, Аманда?

— Только если дети постоянно будут находиться под моим присмотром, — решительно откликнулась она.

— Или моим, — вставил Босс.

Присутствующим раздали тарелочки с тортом и мороженым. Проглотив несколько ложечек, Поуп сказала:

— Знаете, что с самого начала исключило Лансера из списка подозреваемых, не давая повода даже заподозрить его в убийствах? Одна из Фурий пыталась сбить его машиной.

— Точно, — согласился Найт. — Небось с самого начала спланировал. Я ведь там случайно оказался.

— А если пораскинуть мозгами, это была зацепка, — заметил Хулиган. — Кронос ни в одном письме не объяснил, почему Лансер должен умереть.

— Я не подумал об этом, — вздохнул Найт.

— Я тоже. — Джек Морган встал со стула, чтобы выбросить в корзину бумажную тарелку.

После того как угощение было съедено, а подарки открыты, вид у детей стал совсем сонный. Когда Изабел закрыла глаза, а Люк начал раскачиваться и сосать большой палец, Аманда и Босс вышли, шепотом пообещав вернуться утром и отвезти домой Найта и малышей.

За ними ушла Поттерсфилд со словами:

— Нанять военную преступницу няней было не самой удачной мыслью, Питер, но в конце ты проявил себя блестяще, выше всяких похвал. Кейт гордилась бы тем, как ты дрался за своих детей, за Олимпиаду, за Лондон, за всех людей…

— Я обнял бы тебя, Элайн, но… — ответил растроганный Найт.

Поттерсфилд послала ему воздушный поцелуй и сказала на прощание, что зайдет к Фаррел и Дерингу проверить, как у них дела.

— Перед тем как уйти, Питер, я хочу сделать тебе подарок, — улыбнулся Джек. — Я до неприличия увеличу тебе зарплату, и поезжай с детьми куда-нибудь в тропики недель на шесть — за счет «Прайвит». Детали обговорим, когда я вернусь в Лос-Анджелес. А сейчас мне пора, скоро самолет.

За владельцем «Прайвит» засобирались Поуп и Хулиган.

— А мы тогда в паб, — сообщил Хулиган. — Посмотрим лучшие моменты футбольных матчей.

— Мы? — удивился Найт, глядя на Поуп.

Журналистка с улыбкой взяла Хулигана под руку.

— Оказалось, у нас много общего. Мои братья тоже помешаны на футболе.

Найт улыбнулся:

— Смотри-ка, симметрия.

Хулиган ухмыльнулся и обнял Поуп за плечи.

— В самую точку, приятель, черт тебя возьми!

— Точнее не бывает, блин! — добавила Поуп, и они вышли, смеясь.

За ними ушли медсестры, и Найт остался в палате с детьми. По телевизору передавали репортаж об олимпийском огне, который все еще горел над Лондоном. После смерти Лансера Жак Рогге попросил не гасить пламя несколько дольше обычного, и правительство охотно пошло ему навстречу.

Найт подумал, что это хорошо.

Он смотрел на Люка и Изабел, умиляясь прелести спящих детей, благодаря Бога за спасение от жестокой расправы, и вздыхал, вспоминая, как близнецы пожелали новую маму, а Кейт, по словам Элайн, гордилась бы им.

Кейт. Он по-прежнему тосковал по жене и считал себя однолюбом. Второй Кейт ему не встретить. Его судьба жить одному, растить детей и…

Кто-то негромко стукнул в косяк двери и весело спросил с американским акцентом:

— Мистер Найт, вы здесь?

Найт посмотрел на открытую дверь:

— Кто там?

Очень красивая спортивная женщина проскользнула в палату. Найт сразу узнал ее и попытался встать, прошептав:

— Вы Хантер Пирс.

— Да, — широко улыбнулась пловчиха, подойдя совсем близко и рассматривая Найта. — Не вставайте, я слышала, вы ранены.

— Немного. Мне еще повезло. Нам всем повезло.

Пирс кивнула, и Найт подумал, что в жизни она еще красивее, чем на телеэкране.

Он сказал:

— Я был на соревнованиях, где вы завоевали золото.

— Да? — удивилась она, прижав пальцы к ямочке на шее.

На глаза у Найта отчего-то навернулись слезы.

— Это был самый прекрасный пример стойкости и самообладания, какой я имел честь видеть. А как вы выступали против Кроноса — страстно, бескомпромиссно. Это было… просто замечательно, вам уже говорили об этом, наверное.

Чемпионка улыбнулась:

— Спасибо. Все наши — Боулт, Мидахо, другие участники отправили меня сюда сказать, что вчера вы превзошли всех нас.

— Ну что вы, я…

— Нет, это правда, — настаивала Пирс. — Я была на стадионе с детьми. Мы видели, как вы боролись. Вы рисковали жизнью, чтобы спасти людей и Олимпиаду, и мы, я… я хотела лично поблагодарить вас от всей души.

У Найта перехватило горло от волнения.

— Я… я даже не знаю, что сказать.

Американка посмотрела на его детей.

— Это и есть те храбрые близнецы, о которых мы прочли в утренней «Сан»?

— Люк и Изабел, — кивнул Найт. — Свет моей жизни.

— Прелестные малыши. Я бы сказала, что вы счастливый человек, мистер Найт.

— Питер, — попросил он. — Признаться, не могу передать, как я рад, что нахожусь тут, и они здесь. Слава Богу, что все так закончилось… и что вы пришли навестить меня.

Они засмотрелись друг на друга, словно узнавая в чертах что-то знакомое, давно потерянное.

Пирс чуть наклонила голову.

— Я думала зайти на минуту, Питер, но сейчас мне в голову пришла одна мысль…

— Какая?

Американка снова улыбнулась и спросила с утрированным британским акцентом:

— Что скажет досточтимый сэр, если я отвезу его кресло в кафе на первом этаже? Мы могли бы отведать чаю и приятно побеседовать, пока прелестные крошки пребывают в царстве Морфея.

Найт не мог скрыть радости.

— С удовольствием, — искренне сказал он. — Я очень этого хочу.

ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ

Мы хотим поблагодарить Джеки Брок-Дойла, Нила Уолкера и Джейсона Кина из Лондонского олимпийского оргкомитета за готовность помочь и откровенность в сочетании с разумной осторожностью: экскурсия по строящемуся олимпийскому парку оказалась неоценимо полезной. У нас ничего не получилось бы без Алана Абрамсона, эксперта по Олимпийским играм и оператора 3Wire.com, лучшего в мире источника информации о культуре и истории Олимпиад. Особая благодарность спортивному репортеру «Сан» Викки Орвис, этому фонтану знаний, юмора и сплетен. Мы благодарны руководству Британского музея и клубов «Олдвич, 1» и «41» за любезное разрешение описать заведения в эпизодах романа. Наш роман — это выдуманная история надежды и прославления олимпийских идеалов, поэтому простите нам некую вольность в отношении событий, соревнований и персонажей, которые, возможно, станут всемирно известными после летней Олимпиады 2012 года в Лондоне.

Дэшил Хэммет. Дела «Континенталя» Эрл Стенли Гарднер. Бархатные коготки Джеймс Чейз. Мэллори

Дэшил Хэммет. Дела «Континенталя»

НОВЕЛЛЫ

ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ЗОВУТ СПЕЙД

Самюэль Спейд положил телефонную трубку и посмотрел на часы. Было без нескольких минут четыре.

— Эффи! — позвал он.

Эффи Пэррин, дожевывая кусок шоколадного торта, появилась из соседней комнаты.

— Передай Сиду Уайзу, что я не смогу встретиться с ним сегодня, — сказал Самюэль.

Эффи засунула остаток торта в рот и облизала кончики пальцев.

— Уже в третий раз на этой неделе.

Он улыбнулся и от этого лицо его стало еще длиннее.

— Знаю. А что делать, я должен идти. — Спейд кивнул головой на телефон. — Кто–то угрожает Максу Блиссу.

— Возможно, некто по имени Джон Д. Коншиенс^[13], а? — засмеялась Эффи. Спейд поднял глаза от сигареты.

— Тебе известно о нем что–нибудь такое, что и мне следовало бы знать?

— Ничего особенного. Я просто вспомнила время, когда он помог своему брату очутиться в тюрьме Сан—Квентин.

— Это еще не самое худшее из того, что сделал Блисс. — Спейд зажег сигарету, встал и потянулся за шляпой. — Однако сейчас с ним все в порядке. Клиенты Самюэля Спейда — честные, богобоязненные люди. Если я не вернусь к концу дня, не жди меня.

Спейд вошел в большой дом на Ноб Хилл и нажал кнопку звонка рядом с номером 10 К. Дверь тотчас открылась. За ней стоял плотный лысый человек в темном помятом костюме с серой шляпой в руке.

— Хэлло, Сэм, — улыбнулся он, и его маленькие глазки утратили настороженность, — что принесло вас сюда?

— Хэлло, Том! Блисс дома?

— Еще бы. Можете не беспокоиться.

— Что случилось? — нахмурился Спейд.

В вестибюле, за спиной Тома, появился аккуратно одетый коренастый человек, небольшого роста, с красным квадратным лицом, коротко подстриженными седеющими усами, в черном котелке, сдвинутом на затылок.

— Хэлло, Данди! — обратился к нему Спейд через плечо Тома. Данди небрежно кивнул и подошел к двери. Взгляд голубых глаз был жестким и пытливым.

— В чем дело? — спросил он у Тома.

— Бл–и–с-с–М–а-кс, — терпеливо, с расстановкой произнес Спейд. — Я хочу видеть его, он хочет видеть меня. Доступно?

— Теперь только один из вас может высказывать свои желания, — рассмеялся Том, но, скосив глаза на Данди, оборвал смех.

Спейд раздраженно спросил:

— Ну, ладно, он мертв или убил кого–нибудь?

Данди повернул к Спейду квадратное лицо.

— С чего ты взял? — поинтересовался он. Казалось, его нижняя губа выталкивает каждое слово.

— Очень мило, — удивился Спейд, — я прихожу по вызову мистера Блисса, а меня останавливают в дверях двое парней из отдела по расследованию убийств и делают из меня дурака.

— Ладно, Сэм, — проворчал Том, не глядя на него — Он мертв.

— Убит?

Том утвердительно кивнул головой и посмотрел на Спейда.

— Какое ВЫ к этому имеете отношение?

— Он позвонил мне сегодня днем, примерно без пяти четыре — я посмотрел на часы после того, как повесил трубку: до четырех оставалось еще несколько минут, сказал, что кто–то охотится за его скальпом, и попросил приехать. И вот я здесь. — Эту тираду Спейд произнес медленно и подчеркнуто монотонно.

— А не говорил он… — начал Данди.

— Ничего больше не сказал, — оборвал Спейд. — Я надеюсь, что вы мне что–нибудь объясните.

— Зайди и взгляни сам, — предложил Данди.

— Зрелище впечатляющее, — добавил Том.

Они поднялись наверх и, минуя холл, вошли в светлую, зеленую с розовым гостиную.

— Хэлло, Сэм, — кивнул человек возле двери, прекратив сдувать белый порошок с края маленького столика, Покрытого стеклом.

— Как поживаешь, Фэлс? — Спейд кивнул еще двоим, разговаривающим у окна.

Убитый был полураздет. На обнаженной груди, прямо над сердцем, черными чернилами была нарисована звезда с буквой Т посередине.

Некоторое время Спейд молча изучал убитого.

— Его так и нашли? — поинтересовался он.

— Приблизительно, — ответил Том. — Мы только немного сдвинули тело, — он указал большим пальцем на рубашку, жилет и пальто, грудой лежащие на столе. — Все было разбросано по полу.

— Когда? — спросил Спейд и задумчиво потер подбородок.

— Мы прибыли сюда в двадцать минут пятого. Нам сообщила его дочь, — Том кивнул на закрытую дверь. — Вы еще увидите ее.

— Знает что–нибудь?

— Понятия не имею, — устало ответил Том. — С ней пока трудно разговаривать.

— Займитесь бумагами, Мак, — обратился Данди к одному из стоявших возле окна. — Оказывается, ему угрожали.

В комнату вошел грузный мужчина лет пятидесяти с сероватым морщинистым лицом, наполовину скрытым широкополой черной шляпой.

— Хэлло, Сэм, — поздоровался он со Спейдом и обратился к Данди: — У Блисса был гость, который пришел приблизительно в половине третьего и оставался примерно около часа. Высокий блондин в коричневом костюме. Возраст — от сорока до сорока пяти. Визитной карточки он не посылал. Я узнал это от лифтера–филиппинца, возившего его в оба конца.

— А лифтер уверен, что блондин этот был наверху только час?

— Нет. Но лифтер уверен, что было не больше половины четвертого, когда тот ушел. В это время обычно доставляют дневные газеты, а посетителя он свез вниз перед тем, как их принесли.

— Сможет лифтер опознать его?

— Говорит, что сможет. Но полностью уверенным быть нельзя. Он видел–то его впервые. Телефонистка дает мне список всех звонков. Как поживаешь, Сэм?

Спейд ответил, что у него все в порядке, и задумчиво произнес:

— Его брат — высокий блондин. Возможно, ему от сорока до сорока пяти.

Взгляд голубых глаз Данди остался жестким и внимательным.

— Ну и что?

— Помнишь аферу с Грейстонским займом? Они оба были замешаны в ней. Но Макс выкрутился, свалив все на брата, и Теодора посадили на четырнадцать лет в тюрьму Сан—Квентин.

— Да. Теперь я вспомнил. — Данди медленно кивнул головой. — Где он теперь?

Спейд пожал плечами и начал сворачивать сигарету.

— Разузнай. — Данди подтолкнул локтем Тома и продолжил: — Ну, хорошо, но если здесь его уже не было в половине четвертого, а этот парень был еще жив без пяти четыре…

— Проверь, когда были принесены газеты, — обратился Данди к О’Хару. Тот кивнул и вышел из комнаты.

— Г-м, — пробормотал Мак, рывшийся в секретере, и повернулся, в одной руке держа конверт, в другой — листок бумаги.

— Что–нибудь интересное? — спросил Данди и взял листок.

Записка была написана карандашом, аккуратным, но неразборчивым почерком:

“Когда это письмо попадет к тебе, я буду слишком близко, так что на этот раз тебе сбежать не удастся. Мы еще сочтемся. Навсегда”.

Вместо подписи стояла звезда с буквой Т в центре — знак, нарисованный на груди убитого.

Данди перевернул конверт с французской маркой. Адрес был напечатан на машинке:

Макс Блисс, эсквайр,

Амстердамский жилой корпус,

Сан—Франциско, Калифорния, США

— Брошено в Париже, второго числа этого месяца, — Данди быстро посчитал по пальцам. — Должно было прийти сегодня. Ну, ладно, — он медленно сложил записку, вложил в конверт и сунул в карман пальто.

— Продолжайте искать, — приказал он.

Кивнув головой, Мак вернулся к секретеру.

— Теодор Блисс вышел из тюрьмы пятнадцатого числа прошлого месяца. Я просил их узнать, где он находится сейчас, — сказал Том и опустил телефонную трубку.

Теперь Спейд подошел к телефону и, набрав номер, попросил мистера Дарелла.

— Привет, Гарри! Это Сэм Спейд… Прекрасно. Как поживает Ли?.. Да… Послушай, Гарри, что означает звезда с буквой Т посередине? Что?.. Как ты это расшифровываешь?.. Да. Понятно… А если ее находят на теле убитого?.. Я тоже нет. Да, и большое спасибо. Я тебе расскажу обо всем, когда увидимся… Позвони мне… Спасибо… Ну, всего, — Спейд положил трубку и повернулся. — Гарри знает массу нужных вещей. Он говорит, что эта пантограмма с греческим тау посередине — символ, обладающий мистическим значением. Возможно, розенкрайцеры^[14] пользуются им до сих пор.

— С таким же успехом это Т может быть первой буквой имени Теодор, — предположил Данди.

Спейд пожал плечами и небрежно добавил:

— Да, но если он хотел оставить автограф на своей работе, то мог бы написать имя полностью, — и продолжал более серьезно: — Розенкрайцеры есть и в Сан—Жозефе и в Поинт—Ломо. Я не очень много знаю о них. Нам, вероятно, стоит заняться ими.

Данди утвердительно кивнул.

— Было ли у него что–нибудь в карманах? — Спейд посмотрел на одежду убитого.

— Только то, что и рассчитывали найти. Бее на столе, — ответил Данди.

Спейд подошел и начал медленно перебирать одежду убитого: рубашка, жилет, пальто… Под всем этим на столе лежал голубой галстук. Спейд внимательно посмотрел на него.

— Он неношеный.

Данди, Том и помощник следователя — худой, небольшого роста человек с умным смуглым лицом, который все это время молча стоял у окна, — подошли, чтобы посмотреть на несмятый голубой шелк. Том тяжело вздохнул, а Данди выругался сквозь зубы. Спейд, взяв галстук, перевернул его, и все увидели ярлык одного из лондонских галантерейных магазинов.

— Чудно, — развеселился Спейд. — Сан—Франциско, Поинт—Ломо, Сан—Жозеф, Париж, Лондон…

Данди бросил на него сердитый взгляд. В эту минуту в комнату вошел О’Хар.

— Газеты прибыли в половине четвертого. Что здесь случилось? — спросил он, подходя к ним. — Я не нашел никого, кто мог бы подтвердить, что этот блондин возвращался сюда снова.

— К черту все это! — произнес Данди, поворачиваясь к Спейду. — Не будем строить догадок. Давайте исходить из того, что нам известно. Мы знаем, что он…

— Нашел еще одно, — самодовольно сообщил Мак и прочел вслух:

“Дорогой Блисс!

В последний раз сообщаю Вам о своем желании получить деньги обратно. Я хочу, чтобы они были возвращены к первому числу этого месяца. Вся сумма. Если я не полу чу их, то кое–что предприму. Вы прекрасно знаете, что имею в виду. Не думайте, что я Вас обманываю.

Всегда Ваш Даниэль Тальбот.

— Еще одно Т для вас. — Мак перевернул конверт. — Опущено в Сан—Диего двадцать пятого числа прошлого месяца И еще один город. — Он ухмыльнулся.

— Поинт—Ломо как раз по дороге, — покачав головой, заметил Спейд.

Письмо было написано угловато и неразборчиво синими чернилами на белой бумаге очень хорошего качества. Казалось, почерк письма и записки карандашом не имели ничего общего.

— Теперь мы к чему–то пришли, — иронически заметил Спейд.

— Давайте исходить из того, что мы знаем, — Данди нетерпеливо махнул рукой.

— Ну хорошо, а что же мы знаем? — Спросил Спейд. Ответа не последовало. Он вынул из кармана кисет с табаком и папиросную бумагу.

Данди повернулся на каблуках и, насупившись, посмотрел на мертвого.

— Мне нужны будут оба лифтера после того, как я поговорю с девушкой.

Подойдя к закрытой двери, Данди постучал.

— В чем дело? — раздался хрипловатый женский голос.

— Лейтенант Данди. Я хочу поговорить с мисс Блисс.

Последовала пауза, потом голос произнес:

Данди и вслед за ним Спейд вошли в черно–серую с серебром комнату. На кровати, подперев щеку рукой, лежала девушка. Рядом с ней сидела пожилая некрасивая ширококостная женщина в черном платье и белом переднике Мисс Блисс, блондинке с коротко подстриженными волосами и удивительно симметричным и решительным лицом, было лет восемнадцать. Она даже не посмотрела на вошедших. Данди обратился к пожилой женщине:

— Мы хотим задать пару вопросов и вам, миссис Хупер. Вы ведь экономка Блисса, не правда ли?

— Я слушаю. — Хрипловатый голос, глубоко посаженные глаза, устремленные в одну точку, неподвижность больших, лежащих на коленях рук — все производило впечатление спокойствия и силы.

— Можете ли вы нам что–нибудь рассказать?

— Ничего. Мне утром разрешили поехать в Окленд на похороны племянника, а когда я вернулась, здесь были вы и другие джентльмены и… все уже произошло.

— Ожидал ли он чего–нибудь подобного? — обратился к девушке Данди. Та села на кровати.

— Что вы хотите этим сказать?! — воскликнула она.

— Только то, что сказал. Ему угрожали. Он позвонил частному детективу, — Данди кивнул на Спейда, — и сообщил об этом буквально за несколько минут до смерти.

— Но кто… — начала было девушка.

— Именно это нас и интересует, — перебил Данди. — Был ли кто–нибудь, кто хотел свести счеты с вашим отцом?

Девушка уставилась на него с изумлением:

— Никто бы не…

— Знаете ли вы Даниэля Тальбота? — обратился Спейд к девушке.

— Да. Вчера вечером он обедал у нас.

— Кто он такой?

— Я знаю только то, что живет он в Сан—Диего, а с отцом у него были какие–то общие дела. Я никогда раньше не видела его.

— Как они относились друг к другу?

— Дружески, — медленно произнесла она и чуть–чуть нахмурилась.

— Где остановился Тальбот? — вступил в разговор Данди. — Или он уже в Сан—Диего?

— Не знаю.

— Как он выглядит?

— Он довольно высокий. — Мисс Блисс снова нахмурилась, припоминая. — С красным лицом, седыми усами и волосами.

— Старый?

— Мне кажется, ему около шестидесяти или, в лучшем случае, — пятьдесят пять.

Данди взглянул на Спейда, как бы приглашая продолжить.

— Когда вы в последний раз видели своего дядю?

— Дядю Теда? — Она покраснела.

— Да.

— После того, — начала девушка и прикусила губу, — ну да ладно — вы же все равно узнаете, — сразу же после того, как он вышел из тюрьмы.

— Он приходил к вам?

— Да.

— Чтобы встретиться с вашим отцом?

— Конечно.

— Как они вели себя?

— Очень сдержанно. Папа дал ему денег, чтобы дядя снова смог начать какой–нибудь бизнес.

— Следовательно, они были в хороших отношениях?

— Естественно, — ответила она и с недоумением пожала плечами.

— Где он живет?

— На Пост–стрит, — ответила мисс Блисс и назвала номер дома.

— Видели вы его с тех пор?

— Нет. Понимаете, он очень стеснялся, что сидел в тюрьме.

— А вы видели его после этого? — обратился Спейд к миссис Хупер.

— Нет, сэр.

— Знал ли кто–нибудь из вас, что он сегодня днем был здесь?

— Нет, — одновременно ответили они.

В это время открылась дверь и вошел Том.

— Его брат здесь.

— О, дядя Тед! — подавшись вперед, позвала девушка.

За спиной Тома появился высокий блондин в коричневом костюме. Он был таким загорелым, что зубы его казались белее, а глаза голубее, чем на самом деле. Следом за ним медленно и нерешительно вошла высокая, довольно стройная блондинка лет тридцати с приятным и умным лицом. На ней была маленькая коричневая шляпка и норковое манто.

Блисс обнял племянницу, поцеловал ее е лоб и сел рядом на кровать.

— Ну, ну, не плачь, — неловко начал он. Тут Мариам заметила женщину.

— О, здравствуйте, мисс Бэрроу!

— Мне очень жаль…

— Теперь она миссис Блисс. Мы поженились сегодня днем, — откашлявшись, прервал ее Блисс.

У Данди был очень рассерженный вид, а Спейд, наоборот, казалось, едва сдерживал смех.

— Желаю вам большого счастья! — после некоторого молчания поздравила мисс Блисс и повернулась к дяде, пока его жена бормотала слова благодарности. — И вам тоже, дядя Тед!

Он ласково погладил ее плечо, притянул к себе и вопросительно посмотрел на Данди и Спейда.

— Ваш брат умер сегодня днем. Он был убит, — сказал Данди.

Миссис Блисс чуть вскрикнула. Рука мистера Блисса еще крепче обняла племянницу, но выражение его лица ничуть не изменилось.

— Убит? — удивленно повторил он.

— Да… — Данди засунул руки в карманы пальто. — Вы были здесь сегодня днем?

Несмотря на загар, было видно, что Теодор Блисс побледнел.

— Да, я был здесь, — произнес он твердо.

— Долго?

— Примерно час. Я пришел сюда около половины третьего, — он повернулся к жене, — когда я позвонил тебе, была половина четвертого, не правда ли, дорогая?

— Да, — ответила миссис Блисс.

— Сразу же после этого я ушел.

— У вас было назначено свидание с братом? — поинтересовался Данди.

— Нет. Я позвонил к нему в офис, мне сказали, что брат уехал домой. Поэтому я пришел сюда. Я просто хотел повидать его перед тем, как мы с Элис уедем, и пригласить на свадьбу. Но Макс не смог. Он сказал, что ожидает кого–то. Разговор наш затянулся дольше, чем я предполагал, и так как я уже не успевал заехать за Элис в контору, то мне пришлось позвонить ей и договориться, чтобы она ждала меня в здании муниципального совета.

— В котором часу?

— Когда мы встретились там? — Блисс вопросительно посмотрел на Элис.

— Было как раз без четверти четыре, — она улыбнулась, — я пришла туда первая и все время поглядывала на часы.

— Когда мы поженились, было несколько минут пятого. Прежде чем началась процедура, мы вынуждены были Ждать минут двадцать, пока судья Уайтфилд покончил с предыдущим делом. Вы можете проверить: Высший суд, часть вторая, как мне кажется. — Блисс говорил медленно, обдумывая каждое слово.

— Нужно проверить, — обернулся к Тому Спейд.

— О’кей, — бросил Том и вышел.

— Если это так, то с вами все в порядке, мистер Блисс. Не говорил ли вам брат, кого он ожидает? — спросил Данди.

— Нет.

— Говорил ли он вам, что ему угрожают?

— Нет. Он никому не рассказывал о своих делах, даже мне. А разве ему угрожали?

Губы Данди чуть–чуть поджались.

— Вы были с ним в близких отношениях?

— В дружеских, если вы это имели в виду. — Вы в этом уверены?

Теодор Блисс снял руку с плеча племянницы. Все возрастающая бледность сделала его лицо желтым.

— Здесь все знают, что я сидел в Сан—Квентине. Вы можете говорить прямо, без намеков.

— Ну?

— Что — ну? — Блисс нетерпеливо встал. — Имел ли я зуб на брата за это? Нет. А почему, собственно? Мы оба были замешаны, только он смог выкарабкаться, а я нет. Я был уверен, что меня посадят в любом случае, — вместе с ним или без него. Если бы нас засадили вместе, я ничего бы от этого не выиграл. Мы все обдумали и решили, что сяду я один, а он останется на свободе и поправит дела. Так и получилось. Посмотрите на банковский счет Макса, вы увидите, что брат дал мне чек на двадцать пять тысяч долларов через два дня после того, как я вышел из Сан—Квентина, а регистратор Нэйшнал Стил Корпорэйшн сообщит вам, что тысяча акций была переведена на мое имя. Я понимаю, вы должны задавать подобные вопросы…

— Вы знаете Даниэля Тальбота?

— Нет.

— Я знаю, — вмешалась его жена, — то есть я хочу сказать, что видела его. Он вчера был у нас в офисе.

— В каком офисе? — Данди внимательно, с ног до головы, осмотрел ее.

— Я… я была секретарем мистера Блисса и…

— Макса Блисса?

— Да. Даниэль Тальбот приходил вчера днем, чтобы повидаться с шефом.

— Между ними что–нибудь произошло?

Элис посмотрела на мужа.

— Скажи им, ради бога, все, что знаешь, — попросил Теодор.

— Ничего. Мне казалось, что сначала они были сердиты друг на друга, но когда расставались, то смеялись и весело разговаривали. Перед тем, как уйти, мистер Блисс вызвал меня и велел передать Трепперу — это наш бухгалтер, — чтобы тот выписал чек для мистера Тальбота.

— Он сделал это?

— Конечно. Он передал мне чек на 7500 долларов.

— Для чего?

— Не знаю, — миссис Блисс покачала головой.

— Но ведь вы секретарша, — настаивал Данди, — вы должны хотя бы приблизительно знать, какие дела были у вашего шефа с Тальботом.

— Я не знаю, — повторила она. — Я вообще никогда о нем не слышала.

Данди раздраженно взглянул на Спейда, лицо которого было совершенно непроницаемо, и обратился к Блиссу, сидевшему на кровати.

— Какой галстук был на вашем брате, когда вы видели его в последний раз?

Блисс заморгал глазами, затем сосредоточенно посмотрел мимо Данди и закрыл глаза.

— Он был зеленый с… Я бы узнал его, если бы увидел. А что?

— Узкие зеленые диагональные полоски разных оттенков, — уточнила миссис Блисс. — В этом галстуке он был сегодня в офисе.

— Где ваш хозяин хранил свои галстуки? — обратился Данди к экономке Блисса.

— В гардеробе, у себя в спальне. Я покажу вам. — Она поднялась. Данди и чета молодоженов последовали за ней.

Спейд положил шляпу на туалетный столик и сел на кровать в ногах Мариам.

— В котором часу вы вышли?

— Сегодня? Около часу дня. В час у меня было назначено свидание за ленчем. Но я на него немного опоздала. Потом пошла по магазинам, а затем… — и она содрогнулась.

— Затем вы вернулись домой? В котором часу?

— Вскоре после четырех.

— Что дальше?

— Я увидела папу там и позвонила… не помню, швейцару или сразу в полицию. Больше я ничего не помню. То ли у меня был обморок, то ли истерика.

— Вы не звонили доктору?

— Нет. — Она опустила глаза. — Не думаю.

— Вы знали, что он мертв?

Она подняла на Спейда отсутствующий взгляд.

— Но он был мертв!

— Конечно. Но я вот что хочу знать, — убедились ли вы в этом, прежде чем позвонить?

— Я не помню, что делала, — Мариам приложила руку к горлу. — Думаю, я просто знала, что он мертв.

Спейд понимающе кивнул:

— Раз вы позвонили в полицию, то значит знали, что его убили.

— Возможно, все так и было. Это ужасно, но я не помню, что думала или делала, — сцепив руки, произнесла девушка.

— Я не полицейский, мисс Блисс, — мягко сказал Спейд, подавшись вперед. — Я был приглашен вашим отцом, и мне не хватило нескольких минут, чтобы спасти его. Сейчас, некоторым образом, я работаю на вас. Поэтому, если я могу сделать что–нибудь, чего не может полиция, то… — он замолчал, так как Данди, Блиссы и экономка возвратились в спальню. — Повезло?

— Зеленого галстука там нет, — Данди подозрительно посмотрел на девушку и Спейда. — Миссис Хупер говорит, что голубой галстук, который мы нашли, — один из полудюжины только что полученных из Англии.

— Что вам дался этот галстук?

— Ваш брат был полураздет, когда мы его нашли, а галстук, лежавший среди одежды, никогда не надевали, — ответил Данди Блиссу и хмуро посмотрел на него.

— А не мог ли он переодеваться, когда пришел убийца и его задушил, прежде чем он успел завязать галстук?

— Да, но что он сделал с зеленым галстуком? Съел его? — мрачно заметил Данди.

— Он не переодевался, — вмешался Спейд, — посмотрите на воротничок рубашки: она была на нем, когда его душили.

Тут в дверях снова появился Том:

— Судья и бэйлиф по имени Китредж подтвердили, что Блиссы были в муниципальном совете приблизительно от без четверти четыре допяти. Я велел Китреджу прийти и посмотреть, они это или нет.

— Хорошо, — не поворачивая головы, проворчал Данди. Вынув из кармана записку, подписанную звездой и буквой Т посередине, показал ее так, чтобы видна была только подпись. — Кто–нибудь знает, что это такое?

— Это похоже на знак, нарисованный на груди у бедного мистера Блисса, — сказала миссис Хупер.

— Кто–нибудь раньше видел что–либо похожее?

Все непонимающе переглянулись.

— Ладно, ждите здесь. Может быть, через некоторое время вы мне понадобитесь, — предупредил Данди.

— Минуточку, мистер Блисс, — сказал Спейд, — давно ли вы знакомы с миссис Блисс?

Блисс взглянул на Спейда.

— С тех пор, как вышел из тюрьмы, — осторожно проговорил он, — а что?

— Только с прошлого месяца, — как бы для себя заметил Спейд. — Вы встретились с ней у вашего брата?

— Конечно, в его офисе, а что?

— В муниципальном совете сегодня вы все время были вместе?

— Да, конечно. Куда вы, собственно, клоните? — рассердился Блисс.

— Работа у меня такая — вопросы задавать, — Спейд дружески улыбнулся.

— О’кей. Я солгал. На самом деле мы были не все время вместе. Я выходил в коридор покурить, но уверяю вас, что, глядя через стеклянную дверь, видел Элис сидящей в приемной там, где я ее оставил, — улыбнулся Блисс в ответ.

— А когда вы не смотрели через стекло, вас можно было видеть? Она не могла покинуть приемную незаметно?

— Конечно, не могла, тем более, что я отсутствовал не более пяти минут… — перестав улыбаться, сказал Блисс.

— Спасибо. — Спейд вышел за Данди, плотно закрыв за собой дверь.

— Что–нибудь стоящее? — с сомнением спросил Данди.

Спейд неопределенно пожал плечами.

Тело Макса Блисса уже убрали. В гостиной, кроме Мака и О’Хара, находились два лифтера–филиппинца в синей униформе. Они сидели на софе, прижавшись друг к другу.

— Мак, необходимо найти этот проклятый зеленый галстук. Переверните всю квартиру, весь дом, все, что находится по соседству, но найдите галстук. Возьмите столько людей, сколько потребуется, — приказал Данди.

— О’кей. — Мак вышел.

Данди мрачно изучал филиппинцев.

— Кто из вас видел человека в коричневом костюме?

— Я, сэр. — Младший из лифтеров встал.

— Эй, Блисс! — открыв дверь в спальню, позвал Данди. Тот подошел к двери.

— Да, сэр, это он. — Лицо филиппинца прояснилось. Данди захлопнул дверь прямо перед носом Блисса.

— Садись, — бросил он филиппинцу.

Тот поспешно сел. Данди продолжал мрачно смотреть на них, пока они беспокойно не заерзали на софе.

— Кого еще вы поднимали в эту квартиру сегодня днем?

Лифтеры отрицательно покачали головами.

— Больше никого, сэр, — ответил младший, заискивающе улыбаясь.

Данди угрожающе надвинулся на них.

— Недоноски! вы же поднимали наверх мисс Блисс!

— Да, сэр, да. Я отвез их наверх. Я думал, вы имеете в виду посторонних, — утвердительно закивал головой второй лифтер и тоже попытался улыбнуться. Данди рассвирепел.

— Меня не интересует, что ты думаешь. Отвечай, что тебя спрашивают. Кого ты имел в виду, говоря “их”?

Улыбка исчезла с лица парня.

— Мисс Блисс и джентльмена, — сказал он.

— Какого еще джентльмена? Из той комнаты? — Данди резко кивнул на закрытую дверь.

— Нет, сэр. Другого джентльмена, не американского джентльмена, сэр. — Он поднял голову, и лицо его вновь прояснилось. — Я думаю, он — армянин.

— Почему?

— Потому, что он не такой, как мы — американцы. Он не так разговаривает.

— Ты когда–нибудь видел армянина? — рассмеялся Спейд?

— Нет, сэр. Вот поэтому и я думаю, что он…

— Как он выглядел? — спросил Данди.

— Он высокий, как этот джентльмен, — лифтер указал на Спейда, — с темными волосами. Очень, — он нахмурился, припоминая, — очень хорошо одет. Трость, перчатки и даже…

— Молодой?

— Да, сэр. Молодой.

— Когда он ушел?

— Через пять минут.

— В котором часу они пришли?

— В четыре или, может быть, в десять минут пятого.

— Вы привозили еще кого–нибудь сюда, перед тем как мы появились?

— Нет.

— Давай ее сюда, — бросил Данди Спейду.

Тот открыл дверь в спальню.

— Не выйдете ли вы на минутку, мисс Блисс? — слегка поклонившись, попросил Спейд.

— В чем дело? — обеспокоенно спросила Мариам.

— Всего на минутку, — повторил он, держа дверь открытой, а затем добавил: — Вам тоже лучше выйти, мистер Блисс.

Мариам Блисс и ее дядя вышли в гостиную. При виде обоих лифтеров нижняя губа девушки слегка дрогнула. Она с тревогой посмотрела на Данди.

— Тот человек, что приходил сюда с вами, — резко бросил Данди, — кто он? Где он? Почему он ушел? Почему вы ничего о нем не сказали?

— Он не имеет никакого отношения к этому, — закрыв лицо руками, девушка заплакала. — Он ни при чем. Это принесет ему лишние неприятности.

— Милый мальчик, — иронически заметил Данди, — чтобы его имя не попало в газеты, он смывается отсюда и оставляет вас наедине с убитым отцом.

— Он был вынужден, — воскликнула она сквозь слезы, — его жена так ревнива, что сразу разведется с ним, если узнает о нашем свидании, а у него за душой нет ни цента.

Данди взглянул на Спейда. Тот посмотрел на филиппинцев, таращивших от удивления глаза, и резким движением большого пальца показал на дверь.

— Проваливайте!

Оба лифтера выскочили из комнаты.

— Кто он? — нетерпеливо повторил Данди.

— Его зовут Борис Смекалов. — Девушка совсем сникла.

— Доставь его, — повернувшись на каблуках, обратился к О’Хару Данди. Толстяк хмыкнул и вышел.

— Вы и этот Смекалов любите друг друга?

Она с презрением посмотрела на него и ничего не ответила.

— Теперь, когда ваш отец умер, хватит у вас денег, чтобы он женился на вас?

Спейд, быстро наклонившись, подхватил ее, когда она падала, легко поднял и отнес в спальню. Вернувшись, он закрыл за собой дверь и прислонился к дверному косяку.

— Не знаю, как насчет всего остального, но обморок не настоящий.

— Здесь все не настоящее, — хмуро заметил Данди.

— По–видимому, нам следует проверить показания экономки о поездке на похороны. В этой женщине есть что–то странное.

С сомнением взглянув на Спейда, Данди кивнул.

— Том проверит.

Спейд обернулся к Тому и, покачивая пальцем, проговорил:

— Держу пари десять к одному, что не было никаких похорон. Проверь… нет ли там обмана.

Открыв дверь в спальню, он позвал миссис Хупер.

— Сержант Полхауз хотел бы получить от вас кое–какие сведения, — сказал Спейд и, подойдя к софе, сел и закурил сигарету.

Пока Том записывал имена и адреса, Данди медленно расхаживал по комнате, сердито уставившись на мохнатый ковер. Теодор Блисс поднялся и вернулся к жене в спальню.

Вскоре Том, положив блокнот в карман, поблагодарил экономку и, бросив Спейду и Данди: “скоро увидимся”, ушел. Экономка стояла там, где он ее оставил, некрасивая, сильная и терпеливая.

Спейд уселся на софе так, чтобы прямо смотреть в ее глубоко посаженные спокойные глаза.

— Не беспокойтесь, — Спейд указал рукой на дверь, в которую вышел Том, — это только формальность. А если честно, — что вы думаете о том, что произошло, миссис Хупер?

— Я думаю — это божья кара, — ответила она. Данди перестал расхаживать по комнате.

— Что? — удивился Спейд.

— Плата за грех — смерть, — уверенно, безо всякого волнения сказала она.

Данди двинулся к миссис Хупер. Спейд, незаметно для женщины, остановил его.

— Грех? — переспросил он.

— “Кто обидит хотя бы одно из тех маленьких созданий, которые поверили в меня, тому лучше повесить жернов на шею и сбросить в море…” — глубокая убежденность звучала в ее голосе.

— Что это еще за маленькие создания? — поинтересовался Данди.

— Мариам.

— Его дочь? — Данди нахмурил брови.

— Да, его приемная дочь.

Лицо полицейского покрылось пятнами.

— Вот так новость! — Он потряс головой, как бы желая от чего–то избавиться. — Разве она не родная его дочь?

— Нет. Жена хозяина почти всю жизнь болела, и у них не было детей. — Спокойствие женщины нисколько не было потревожено его гневом.

Данди пошевелил челюстями, пережевывая эту новость

— Что он ей сделал?

— Я не знаю, но свято верю в правду, которая восторжествует, и тогда вы обнаружите, что деньги ее отца, — я имею в виду ее настоящего отца, — оставленные ей, были…

Спейд прервал ее, стараясь говорить как можно понятнее и в такт словам описывая рукой небольшие круги.

— Вы хотите сказать, что не знаете наверняка, обкрадывал ли Блисс ее на самом деле? Вы только подозреваете?

— Я чувствую это вот здесь, — приложив руку к сердцу, с достоинством произнесла миссис Хупер.

— Хорошо, можете идти, — сердито посмотрев на нее, сказал Данди и отвернулся. Экономка ушла в спальню, закрыв за собой дверь.

— Великий боже, ну и семейка! — вытирая вспотевший лоб, пожаловался он.

Зазвенел дверной звонок. Данди резко повернулся и вышел в прихожую.

До Спейда донесся любезный голос:

— Я Джим Китредж из Высшего суда, мне было велено прийти.

Пухлый, румяный человек в слишком тесном костюме, лоснившемся от старости, шагнул в комнату.

— Хэлло, мистер Спейд, я помню вас по делу Берка—Харриса.

Спейд встал, чтобы пожать ему руку. Данди подошел к двери спальни и позвал Теодора Блис–са и его жену.

— Это они, точно, — сказал бейлиф. — Без десяти четыре этот джентльмен вошел в приемную и спросил меня, когда будет его честь. Я ответил, что минут через десять, и они остались ждать; сразу же после перерыва в суде, в четыре часа мы поженили их.

Данди поблагодарил и отпустил Китреджа, а Блиссов отослал в спальню.

— Ну, так что? — хмуро посмотрел он на Спейда.

— Держу пари, что ты не доберешься отсюда до здания муниципального совета меньше чем за пятнадцать минут, следовательно, и Блисс не мог вернуться ни пока он ждал судью, ни сразу после свадьбы, чтобы успеть все это проделать до прихода Мариам, — ответил Спейд, вновь Устраиваясь на софе.

Данди открыл было рот, но так ничего и не произнес, потому что в комнату вошел толстяк вместе с высоким, стройным, бледным молодым человеком.

— Лейтенант Данди, мистер Спейд, мистер Борис — м–м–м — Смекалов, — представил их О’Хар.

Данди коротко кивнул, и в ту же секунду Смекалов заговорил. Его акцент был не очень заметным, хотя отдельные звуки он произносил нечетко.

— Лейтенант, я умоляю вас, пусть все останется между нами. Если что–нибудь обнаружится, это меня погубит, лейтенант. Погубит полностью и совершенно несправедливо. Я абсолютно невиновен, сэр, я уверяю вас, что в сердце, в душе и в поступках я не только невиновен, но и ни в коей мере не связан ни с чем во всей этой ужасной истории… Нет никаких…

— Погодите, — Данди ткнул Смекалова в грудь большим пальцем, — никто не говорит, что вы в чем–то замешаны, но было бы лучше, если бы вы не уходили отсюда.

— Но что же мне делать? У меня есть жена, которая… — молодой человек энергично покачал головой. — Нет, невозможно! Я не мог остаться.

— Все эти эмигранты какие–то бестолковые, — негромко сказал толстяк Спейду.

— Вы, по всей вероятности, попали в хорошенькую историю, — бесцветно произнес Данди. — В этой стране с убийством не шутят.

— Убийство? Но говорю же вам, лейтенант, я случайно попал в эту историю.

— Вы имеете в виду, что пришли сюда с мисс Блисс случайно?

— Н-нет, — запинаясь, произнес Смекалов, а затем продолжал со все возрастающей скоростью, — но это ничего не значит, сэр, ничего не значит! Мы встретились за ленчем, я проводил ее домой, и она предложила зайти выпить коктейль. Вот как я оказался здесь. Вот и все. Даю вам слово. Разве с вами не могло произойти нечто подобное? — потом он повернулся к Спейду. — Ас вами?

— Многое со мной случалось, — ответил Спейд. — Знал ли Блисс, что вы волочитесь за его дочерью?

— Да. Он знал, что мы друзья.

— Было ли Блиссу известно, что вы женаты?

— Не думаю, — осмотрительно произнес Смекалов.

— Вам хорошо известно, что он этого не знал, — пробурчал Данди.

Смекалов облизал губы и не стал противоречить лейтенанту.

— Как вы думаете, что бы сделал Блисс, узнай он об этом?

— Не знаю, сэр.

Данди вплотную подошел к молодому человеку и процедил сквозь зубы:

— Что же он сделал, когда узнал?

С побледневшим от испуга лицом молодой человек отступил на шаг. Дверь спальни открылась, и в гостиную сорвалась Мариам.

— Почему вы не оставите его в покое? — с негодованием воскликнула она. — Ведь я же вам говорила, — он к этому не причастен. Борис ничего не знает. Вы только принесете ему неприятности, ничего не добившись. Мне очень жаль, Борис. Я пыталась убедить их, я просила, чтобы они тебя не беспокоили.

Молодой человек пробормотал что–то невразумительное.

— Вы и правда пытались это сделать, — согласился Данди и обратился к Спейду: — А не могло ли это быть так, Сэм. Блиссу стало известно, что Смекалов женат, и, зная о свидании за ленчем, он рано пришел домой, дождался их и угрожал рассказать все жене. Его задушили, чтобы помешать этому. — Данди искоса посмотрел на девушку. — Теперь, если еще раз хотите изобразить обморок, валяйте.

Молодой человек пронзительно вскрикнул и рванулся к Данди, размахивая руками. Лейтенант крякнул и ударил его в лицо тяжелым кулаком. Смекалов пролетел через всю комнату и, наткнувшись на стул, упал вместе с ним на пол.

— Отвезите его в Управление — как свидетеля, — приказал Данди толстяку.

— О’кей, — ответил тот, поднял шляпу Смекалова и подошел к молодому человеку, чтобы помочь встать.

Теодор Блисс, его жена и экономка, услышав шум, подошли к двери спальни, которую девушка оставила открытой.

Мариам билась в истерике, топала ногами и грозила Данди:

— Я доложу о вас, негодяй. Вы не имели никакого права…

Никто не обращал на нее внимания. Все наблюдали за О’Харом, который помогал Смекалову подняться на ноги. Нос и рот молодого человека были в крови.

— Замолчите, — небрежно бросил Данди мисс Блисс и вынул из кармана какую–то бумагу.

— Здесь у меня список сегодняшних телефонных разговоров. Если узнаете какой–либо номер — свистните.

— Ну что ж, это дает нам обширное поле деятельности, — бодро произнес Спейд.

Раздался звонок.

Данди вышел в вестибюль. Было слышно, как он с кем–то разговаривает Но так тихо, что в гостиной едва ли можно было что–нибудь разобрать Зазвонил телефон. Спейд взял трубку.

— Хэлло. Нет, это Спейд. Подожди минуточку… Хорошо Я скажу ему… Не знаю. Я передам, чтобы он позвонил. Ладно.

Положив трубку, он увидел Данди, стоящего в дверях. Руки тот держал за спиной.

— О’Хар говорит, что парень по дороге в Управление свихнулся и им пришлось надеть на него смирительную рубашку.

— Давно пора, — проворчал Данди — Иди сюда.

Спейд вслед за Данди прошел в вестибюль. У входа стоял полицейский в форме Данди вынул руки из–за спины. В одной из них был галстук с узкими диагональными зелеными полосками, в другой — платиновая булавка в форме полумесяца с маленькими бриллиантами. Спейд наклонился, чтобы получше рассмотреть три небольших, неправильной формы пятнышка на галстуке.

— Кровь?

— Или грязь, — заметил Данди — Он нашел это завернутым в газету в урне на углу улицы.

— Так вот почему галстук убрали. Ну что ж, пойдем и поговорим с ними.

Данди спрятал галстук в один карман, а в другой засунул руку с булавкой.

Они вернулись в гостиную. Данди начал разглядывать Блисса, его жену, племянницу и экономку так, словно никто из них не внушал ему доверия. Вынув руку из кармана, он показал булавку в виде полумесяца.

— Что это? — требовательно спросил он.

— Как что? Это булавка папы, — первой заговорила мисс Блисс.

— Неужели? А была ли она на нем сегодня?

— Он всегда носил ее, — Мариам повернулась к остальным, ища поддержки.

— Да, — подтвердила миссис Хупер. Остальные кивнули.

— Где вы нашли ее? — удивилась девушка.

Данди снова начал рассматривать их. Теперь, казалось, они нравились ему еще меньше. Лицо его покраснело.

— “Он всегда носил ее…” — сердито передразнил Данди . — Но никто из вас не сказал: “Ведь папа всегда носил в галстуке булавку, где она?”. Нет, нам пришлось ждать, пока она появилась, прежде чем мы смогли вытянуть из вас хоть одно слово.

— Будьте справедливы. Как мы могли знать?.. — начал Блисс.

— Меня не интересует, что вы могли знать, — прервал Данди, — пришло время поговорить с вами о том, что знаем мы, — он вынул из кармана зеленый галстук.

— Это его галстук?

— Да, сэр. Это галстук мистера Блисса, — ответила! миссис Хупер.

— На галстуке кровь, но это кровь не Макса Блисса. Мы не видели на нем ни единой царапины, — Данди, прищурившись, перебегал глазами с лица на лицо. — А теперь предположим, что вы пытаетесь задушить человека, который носит в галстуке булавку; он с вами борется и… — тут он внезапно замолчал, потому что Спейд подошел к миссис Хупер, стоявшей со сжатыми руками. Он взял ее правую руку, повернул и снял с ладони носовой платок. Под ним была свежая царапина длиной около двух дюймов. Экономка покорно позволила рассматривать свою ладонь. Она была по–прежнему невозмутима.

— Ну? — спросил Спейд.

— Я оцарапала руку о булавку мисс Мариам, перенося ее на кровать, когда она упала в обморок.

— Но вас все равно повесят, — Данди коротко засмеялся.

— На все воля божья, — лицо женщины нисколько не изменилось.

Спейд слегка хмыкнул и отпустил ее руку.

— Ладно, давай вернемся к тому, что мы знаем, — улыбнулся он Данди, — тебе ведь не нравится эта звезда с Т, не так ли?

— Никоим образом.

— Мне тоже. Угроза Тальбота была, вероятно, настоящей, но ведь, кажется, долг уже погашен. Минуточку! — Спейд подошел к телефону и набрал номер своей конторы.

— История с галстуком выглядит тоже довольно странно, — заметил он, пока ждал у телефона, — но теперь кровь нам поможет.

— Хэлло, Эффи. Слушай: в течение получаса или около этого, перед тем, как мне позвонил Блисс, были ли какие–нибудь странные звонки?.. Да… Прежде чем… Теперь подумай, — он закрыл микрофон рукой и обратился к Данди. — Слишком много жестокости в этом мире. — Спейд снова заговорил в телефонную трубку. — Да? Да… Крюгер?.. Да. Мужчина или женщина?.. Спасибо… Нет, я все закончу через полчаса. Подожди меня, пообедаем вместе. Пока.

— За полчаса до моего разговора с Блиссом какой–то человек позвонил в мою контору и спросил мистера Крюгера.

— Ну и что? — нахмурился Данди.

— Крюгера там не было.

— Кто такой Крюгер? — еще сильнее нахмурился Данди.

— Не знаю. Никогда не слыхал о таком. — Спейд вынул из кармана табак и папиросную бумагу. — Ладно, Блисс, где ваша царапина?

— Что? — спросил Теодор Блисс. Остальные удивленно уставились на Спейда.

— Ваша царапина, — повторил Спейд намеренно терпеливо. Все его внимание было сосредоточено на сигарете, которую он сворачивал. — То место, куда вонзилась булавка вашего брата, когда вы его душили.

— Вы что — с ума сошли? — воскликнул Блисс. — Я…

— Да, да, — вас как раз регистрировали, когда Макса убили, хотите вы сказать, — Спейд лизнул край папиросной бумаги и провел по нему указательным пальцем.

— Но он… но ведь Макс Блисс позвонил, — чуть заикаясь, заговорила Элис.

— А кто говорит, что мне звонил именно Макс Блисс? Я в этом не уверен. Я вообще не знаю его голоса. Известно только то, что какой–то человек позвонил мне и назвал себя Максом Блиссом. А это мог сделать кто угодно, — Спейд покачал головой и улыбнулся. — Но, судя по записи телефонистки, в мою контору звонили отсюда. Я ведь уже говорил, что кто–то звонил мне за полчаса до того, как я разговаривал с предполагаемым Максом Блиссом, и попросили мистера Крюгера.

Он кивнул в сторону Теодора Блисса и добавил:

— Блисс достаточно ловок, чтобы позвонить отсюда в Мою контору, зная, что это будет зарегистрировано — прежде чем он встретился с вами.

Миссис Блисс переводила ошеломленный взгляд с мужа на Спейда.

— Чепуха, дорогая. Знаешь… Но Спейд не дал ему договорить.

— Видите ли, ожидая судью, он вышел в коридор покурить, зная, что оттуда можно позвонить. Минута — вот все, что ему было нужно. — Спейд зажег сигарету и спрятал зажигалку в карман.

— Чушь! — воскликнул Блисс резко. — Зачем мне было убивать Макса? — Теодор успокаивающе улыбнулся, глядя в перепуганные глаза жены. — Пусть это тебя не тревожит, дорогая, методы полиции иногда…

— Хорошо, давайте все же посмотрим, есть ли у вас царапина.

— Черта с два вы посмотрите! — Блисс спрятал руки за спину.

Спейд с окаменевшим лицом двинулся к нему.

***

Эффи и Спейд сидели за маленьким столиком в Джулиус—Касл. В окно был виден освещенный огнями паром, курсирующий между берегами залива, и огни города на той стороне.

— …Возможно, он пошел туда не для того, чтобы убить, а просто вытрясти из брата немного денег. Но сцепившись с ним, сжал руками его горло и уже не отпускал, пока Макс Блисс не задохнулся — обида была еще слишком острой. Понимаешь, я просто собираю в одно целое то, что очевидно, что мы узнали от его жены и то немногое, что выудили у него.

— Очень милая женщина, его жена, — кивнула Эффи.

Спейд пожал плечами и отхлебнул кофе.

— А почему собственно? Лишь потому, что она секретарша Макса Блисса, он сыграл с ней такую шутку. Теперь Элис это знает. Когда Теодор пару недель тому назад взял разрешения на брак, это было сделано лишь для того, чтобы таким образом связать ее и достать копии документов, подтверждающих связь Макса с аферой по Грейстонскому займу. Она знает, — ну да ладно, — она знает, что не просто помогала оскорбленной невинности восстановить свое доброе имя. — Он снова глотнул кофе.

— Итак, Теодор приходит к своему брату за деньгами. Происходит драка, и он оцарапывает себе руку о булавку, когда душит Макса. Кровь на галстуке, царапина на запястье — это уже никуда не годится. Он снимает с трупа галстук и ищет другой, потому что отсутствие галстука заставит полицию задуматься. Но здесь Теодор сильно промахивается — хватает первый попавшийся. К несчастью, это один из новых, только что купленных галстуков. Дальше. Теперь он должен надеть его на убитого, — однако у него возникает идея получше: снять с мертвого еще кое–какую одежду, тем самым вовсе озадачить полицию. Если снять рубашку, то галстук, вполне понятно, не привлечет особого внимания. У Теодора возникает еще одна мысль, как сбить полицию с толку. На груди мертвеца он рисует мистический знак, который где–то видел.

Спейд допил кофе, оставил чашку и продолжил:

— Теодор становится настоящим мастером по одурачиванию полиции. Дневная почта на столе, любой конверт годится: все они напечатаны на машинке без обратного адреса, конверт же из Франции придаст делу новый оттенок. Он вынимает письмо и вкладывает в конверт угрозу, подписанную тем же знаком. Теперь ему нужно заняться своим алиби. Он выбирает мое имя из списка частных детективов в телефонной “лиге и проделывает трюк с мистером Крюгером. После того звонит Элис, сообщает ей, что у него не только нет причин откладывать свадьбу, а наоборот — поскольку ему предложили поехать в деловую командировку в Нью—Йорк прямо сегодня, — не могли бы они встретиться через пятнадцать минут и пожениться? Вполне достаточно для алиби. Но Теодор хочет окончательно убедить Элис, что не он убил Макса, — ведь она хорошо знает его отношение к брату. Он не хочет, чтобы его будущая жена думала, будто ее используют как источник информации о Максе. Ведь Элис в состоянии сосчитать, сколько будет дважды два, и получить что–то похожее на правильный ответ.

Позаботившись обо всем, Теодор выходит совершенно открыто. Единственное, что его беспокоит — галстук и булавка. Он берет их с собой, так как уверен, что полиция найдет следы крови вокруг камней, как бы тщательно он их не вытер. Выйдя из дома, он покупает у разносчика газету, заворачивает в нее галстук и булавку и бросает в урну на углу улицы. Это кажется вполне надежным. У полиции нет никаких оснований искать галстук; у мусорщика, который чистит урны, нет никаких причин интересоваться скомканной газетой. Но все же, если что–нибудь обернется не так — то черт с ним — убийца бросил сверток в урну, но он, Теодор, не может быть убийцей — у него железное алиби.

Потом он садится в машину и отправляется к зданию муниципального совета, зная, что там много телефонных будок и всегда можно найти предлог, чтобы выйти и позвонить. Ему даже не пришлось ничего придумывать. Пока они ожидают судью, Теодор выходит в коридор, и вот: “Мистер Спейд, — говорит Макс Блисс, — мне угрожают…”

— Почему он выбрал частного детектива, а не позвонил прямо в полицию? — спросила Эффи.

— Для безопасности. Если бы тело тем временем нашли, то полиция могла бы засечь место, откуда звонят, и напасть на его след. Частный же детектив смог бы об этом узнать только из газет.

— Тебе повезло, — засмеялась она.

— Повезло? Не думаю, — Спейд печально посмотрел на свою левую руку. — Я повредил себе сустав, когда мы выясняли отношения. К тому же, положение таково: кто бы сейчас ни занимался делами Макса Блисса — поднимет вой, если я пошлю счет.

ДОМ НА ТУРЕЦКОЙ УЛИЦЕ

Я знал, что человек, за которым я охочусь, живет где–то на Турецкой улице, однако мой информатор не смог сообщить мне номер дома. Поэтому в один дождливый день после полудня я шел по этой улице, звоня по очереди в каждую дверь. Если мне открывали, я отбарабанивал вот такую историю: “Я из адвокатской конторы Уэллингтона и Берили. Одна из наших клиенток, старая дама, была сброшена на прошлой неделе с задней платформы трамвая и получила тяжелые повреждения. Среди свидетелей этого происшествия был некий молодой мужчина, имени которого мы не знаем. Мы узнали, что он живет где–то здесь”. Потом я описывал разыскиваемого мною человека и спрашивал: “Не проживает ли здесь кто–нибудь, кто бы так выглядел?”.

Я прошел по одной стороне улицы, слыша все время только “нет”, “нет”, “нет”.

Я перешел на другую сторону и занялся тем же самым делом. Первый дом: “Нет”. Второй: “Нет”. Третий. Четвертый. Пятый…

На мой звонок не последовало никакой реакции. Через минуту я позвонил снова. Я уже был уверен, что там никого нет, когда дверная ручка легонько шевельнулась, и дверь отворила маленькая седая женщина с каким–то серым вязанием в руках, с выцветшими глазами, приветливо моргающими за стеклами очков в золотой оправе. Поверх черного платья она носила жестко накрахмаленный фартук.

— Добрый вечер, — сказала она тонким, приятным голосом. — Простите, что заставила вас ждать. Но я всегда, прежде чем открыть, проверяю, кто это там за дверью. Старым женщинам свойственна осторожность…

— Извините за беспокойство, — начал я, — но…

— Войдите, пожалуйста.

— Я хотел бы только кое о чем спросить. Я не отниму у вас много времени.

— И все же я попросила бы вас войти, — сказала она и добавила с напускной строгостью: — Мой чай стынет.

Она взяла мои мокрые шляпу и плащ, после чего проводила меня по узкому коридору в слабо освещенную комнату. Сидевший там старый полный мужчина с редкой бородой, падающей на белую манишку, так же туго накрахмаленную, как и фартук женщины, встал при нашем появлении.

— Томас, — сказала она, — это мистер…

— Трейси, — подсказал я, ибо под таким именем представлялся другим жителям улицы, и покраснел, чего со мной не случалось уже лет пятнадцать. Таким людям не лгут.

Как оказалось, их фамилия была Квейр, и были они старыми любящими супругами. Она называла его “Томас” и каждый раз произносила это имя с явным удовольствием. Он говорил ей “моя дорогая” и даже два раза встал, чтобы поправить подушки, на которые она опиралась своей хрупкой спиной.

Прежде чем мне удалось убедить их выслушать мой первый вопрос, я должен был выпить с ними чашечку чая и съесть парочку маленьких пирожных с корицей. Миссис Квейр издала несколько сочувственных причмокиваний, когда я рассказывал им о старушке, упавшей с трамвая. Потом старик пробормотал себе в бороду: “Это ужасно…”, — и угостил меня толстой сигарой.

Наконец я закончил рассказ и описал им разыскиваемого.

— Томас, — сказала миссис Квейр, — а не тот ли это молодой человек, который живет в том доме с перилами? Тот, который всегда выглядит чем–то озабоченным?

Старик размышлял, поглаживая свою снежно–белую бороду.

— Моя дорогая, но разве волосы у него темные? — сказал он наконец.

Старая женщина просияла.

— Томас такой наблюдательный! — сказала она с гордостью. — Я забыла, но у того молодого мужчины действительно светлые волосы. Значит, это не он.

Потом старик высказал предположение, что парень, живущий через несколько домов от них, может быть тем человеком, которого я ищу. Только после довольно продолжительной дискуссии они решили, что он слишком высок, да и, пожалуй, старше. К тому же миссис Квейр припомнила еще кого–то. Они обсудили эту кандидатуру, а потом отвергли ее. Томас высказал новое предположение, которое тоже было забраковано. И так далее.

Сгущались сумерки. Хозяин дома включил торшер. Он бросал на нас мягкий желтый свет, остальная часть помещения оставалась во мраке. Комната была большой и изрядно загроможденной; в ней висели тяжелые портьеры, стояла массивная, набитая волосом мебель прошлого века. Я уже не ожидал какой–либо помощи с их стороны, но мне было удивительно приятно, а сигара оказалась отменной. Я все успею и после того, как выкурю ее.

Что–то холодное коснулось моего горла.

— Встань!

Я не вставал. Не мог. Я был парализован. Я сидел и пялил глаза на супругов Квейр.

Я глядел на них, зная, что это невозможно, чтобы что–то холодное касалось моего горла, чтобы резкий голос приказывал.

Миссис Квейр продолжала сидеть, опираясь на подушки, которые поправлял ее муж. Ее глаза за стеклами очков продолжали мигать столь же дружелюбно и благожелательно.

Сейчас они снова начнут говорить о молодом соседе, который может оказаться тем человеком, которого я разыскиваю. Ничего не случилось. Я всего лишь задремал…

— Встань! — И снова что–то уперлось в мое горло.

Я встал.

— Обыщите его! — прозвучал сзади тот же резкий голос.

Старый господин медленно отложил сигару, подошел и осторожно ощупал меня. Убедившись, что я не вооружен, он опорожнил мои карманы.

— Это все, — сказал он, обращаясь к кому–то, стоявшему позади меня, после чего вернулся на свое место.

— Повернись, — приказал резкий голос.

Я повернулся и увидел высокого, хмурого, очень худого человека приблизительно моего возраста, то есть лет тридцати пяти. У него была скверная физиономия — костистое, со впалыми щеками лицо, покрытое крупными бледными веснушками. Его глаза были водянисто–голубыми, нос и подбородок торчали вперед. Настоящий урод!

— Знаешь меня? — спросил он.

— Нет.

— Врешь!

Я не стал вступать с ним в полемику: он держал револьвер.

— Прежде, чем с тобой покончат, ты узнаешь меня достаточно хорошо, — пригрозил он.

— Хук! — прозвучало из–за откинутых портьер двери, через которую, по всей вероятности, прошел этот урод.

— Хук, иди сюда! — Голос был женский, молодой и чистый.

— В чем дело? — бросил через плечо урод.

— Он здесь.

— Ладно. Постереги этого типа, — приказал он Томасу Квейру.

Откуда–то из–под бороды, пиджака и крахмальной манишки старый господин добыл огромный черный револьвер. То, как он с ним обращался отнюдь не указывало на отсутствие опыта.

Мрачный урод собрал со стула вещи, извлеченные из моих карманов, и исчез за портьерой.

— Пожалуйста, сядьте, мистер Трейси, — с улыбкой обратилась ко мне миссис Квейр.

Я сел.

Из–за портьеры донесся новый голос: неторопливый баритон с заметным британским акцентом, свидетельствующий о появлении образованной особы.

— Что происходит, Хук? — спросил голос.

Резкий голос ответил:

— Очень много. Они вышли на нас! Я как раз выходил на улицу, когда увидел этого типа, я его знал и раньше. Лет пять–шесть назад мне показали его в Филадельфии. Не помню, как его зовут, но морду его я запомнил. Он из Континентального детективного агентства. Я немедленно вернулся, а потом мы с Эльвирой наблюдали за ним из окна. Он шастал от дома к дому по другой стороне улицы и о чем–то спрашивал. Потом перешел на нашу сторону и, немного погодя, позвонил в дверь. Я сказал старухе и ее мужу, чтобы они впустили его, а потом попытались что–нибудь из него вытянуть. Он начал что–то выдумывать о парне, который будто бы был свидетелем того, как какую–то старуху ушиб трамвай, но это вздор. Он хотел узнать о нас. Я вошел и приставил ему ствол к глотке. Я хотел подождать тебя, но побоялся, что он что–нибудь учует и слиняет.

Голос с британским акцентом:

— Ты не должен был ему показываться. Они бы и дальше сами с ним управились.

Хук:

— А какая разница? Он и так о нас все знает. А если даже и нет, то нам все едино.

Голос с британским акцентом сквозь зубы:

— Разница может оказаться очень большой. Это было глупостью.

Хук с визгливыми нотками в голосе:

— Глупость, да? По тебе так все глупость! Надоело! Кто проделал всю работу? Кто все тянет? Ну?! Где.,

Молодой женский голос:

— Спокойно, Хук, мы знаем все это наизусть.

Шелест бумаг, и снова голос с британским произношением:

— В самом деле, Хук, ты прав. Он действительно детектив. Здесь есть его лицензия.

Женский голос из другой комнаты:

— Ну и что мы будем делать?

Хук:

— Проще простого. Замочим шпика.

Женский голос:

— И наденем себе петлю на шею?

Хук, с угрозой:

— А так у нас на шее нет петли, а? Ведь этот тип ищет нас по делу в Лос—Анджелесе, разве не так?

Голос с британским произношением:

— Ты осел, Хук, и к тому же безнадежный. Предположим, что этот тип интересуется лос–анджелесским делом, что вполне вероятно, ну и что же? Он работает в Континентальном агентстве. Может ли быть, что его фирма не знает, где он находится? Они наверняка знают, куда он пошел, и наверняка знают о нас столько же, сколько знает он. Убивать его ни к чему. Это только ухудшило бы дело. Его нужно связать и оставить здесь. Уверен, что до завтра его никто не начнет искать.

Ах, как я был благодарен этому голосу с британским произношением! Кто–то был на моей стороне, по крайней мере, настолько, чтобы позволить мне жить. Последние несколько минут я пребывал отнюдь не в наилучшем настроении. Тот факт, что я не видел людей, которые решали вопрос — жить мне или умереть, делал мое положение еще более отчаянным. Теперь я чувствовал себя много лучше, хотя до радости было очень далеко. Я чувствовал доверие к голосу, высказавшемуся за меня. Это был голос человека, привыкшего командовать.

Хук, с рычанием:

— А теперь я скажу тебе, братишка! Этот тип должен исчезнуть. Здесь не может быть двух мнений. Я не рискую. Болтай себе, что хочешь, но я должен позаботиться о собственной голове. И я буду чувствовать себя в большей безопасности, если этот тип не сможет трепать языком. Это точно!

Женский голос, с неудовольствием:

— Ах, Хук, будь хоть немного рассудительней!

Голос с британским акцентом, медленно, но очень решительно:

— Нет нужды дискутировать с тобой, Хук, потому что ты обладаешь инстинктами и разумом троглодита. Ты понимаешь только один язык, и именно на этом языке я буду с тобой говорить, сынок. Если ты от сего момента и до нашего ухода захочешь сделать какую–нибудь глупость, то повтори про себя два или три раза: “Если он умрет, умру и я”. Скажи это так, как если бы ты цитировал библию, потому что это такая же правда.

А затем наступила такая напряженная тишина, что я почувствовал, как мурашки поползли по моей не слишком чувствительной коже.

Когда в конце концов чей–то голос прервал эту тишину, то, хотя он был тихим и спокойным, я дернулся, как от выстрела.

Это был все тот же голос британца, самоуверенный, командный, и я почувствовал, что снова могу дышать.

— Прежде всего выпроводим стариков, — сказал голос. — Ты, Хук, займешься нашим гостем. Свяжи его, а я возьму акции.

Портьера раздвинулась, и в комнату вошел Хук, грозный Хук, на бледно–желтом лице которого выделялись зеленоватые веснушки. Он направил на меня револьвер, после чего коротко и резко бросил супругам Квейр:

— Он хочет вас видеть.

Супружеская пара встала и вышла.

Тем временем Хук, продолжая держать меня на мушке, сорвал шнур, поддерживающий плюшевую портьеру. Затем он подошел ко мне и старательно привязал меня к стулу.

Когда он кончил привязывать меня и отступил на шаг, чтобы полюбоваться моим видом, я услышал, как легко затворилась парадная дверь, а потом — легкие шаги над головой.

Хук посмотрел в направлении шагов, и его маленькие, водянистые глазки смягчились.

Портьеры шевельнулись, как будто за ними кто–то стоял, и я услышал уже знакомый мне звонкий женский голос:

— Что?

— Иди сюда.

— Лучше не надо. Он…

— К черту его! Иди! — рявкнул Хук.

Она вошла в комнату, и в свете торшера я увидел девушку лет двадцати двух, стройную и гибкую, одетую на выход — только шляпку она держала в руках. Свежее личико обрамляла масса огненно–рыжих волос. Серые, как дым, глаза — прекрасные, но слишком широко расставленные, чтобы вызывать доверие, — с насмешкой поглядывали на меня. Ее алые губы посмеивались, приоткрывая острые, как у зверька, зубы. Она была красива, как дьявол, и вдвое опаснее.

Она смеялась надо мной — толстым типом, связанным, как овца, с углом зеленой подушки во рту.

— Чего ты хочешь? — спросила она урода.

Он говорил шепотом, ежеминутно с беспокойством поглядывая вверх, откуда продолжали доноситься звуки мужских шагов.

— Что скажешь насчет того, чтобы вывести его из игры?

Веселье исчезло из ее дымчато–серых глаз; она, видимо, принялась за калькуляцию.

— У него сто тысяч, одна треть принадлежит мне. Неужели ты думаешь, что я прохлопаю такой случай? Наверное уж нет! А если нам захватить все сто тысяч, а?

— Как?

— Предоставь это мне, беби. Ты пойдешь со мной, если я получу все? Знаешь, с тобой я всегда буду хорошим…

Девушка усмехнулась, как мне показалось, пренебрежительно, но ему, видимо, это понравилось.

— Ты говоришь, что будешь со мной хорошим, — сказала она, — но послушай, нам это не удастся, если ты не прикончишь его. Я его знаю! Если он будет в состоянии добраться до нас…

Хук облизал губы и окинул взглядом помещение. По всей вероятности, ему вовсе не хотелось иметь дело с обладателем британского акцента. Жадность, однако, оказалась сильнее страха.

— Я сделаю это, — буркнул он. — Я его сделаю. Но ты–то говоришь серьезно? Пойдешь со мной, если я его прикончу?

Девушка протянула руку.

— Договор заключен, — сказала она, и он ей поверил.

Его мерзкое лицо разгладилось и порозовело; теперь оно явно выражало безграничное счастье. Он глубоко вздохнул и расправил плечи. На его месте я тоже поверил бы ей — каждый из нас когда–нибудь позволял обманывать себя подобным образом, но глядя на это со стороны, связанный, я знал, что бочонок нитроглицерина был бы для него куда безопасней, чем эта девушка. Потому что девушка была очень опасна. Тяжелые времена наступали для Хука.

— Сделаем так… — начал Хук, и, не договорив, оборвал фразу.

В соседней комнате послышались шаги. Из–за портьер мы услышали голос с британским акцентом, теперь уже несколько раздраженный.

— Однако это и в самом деле слишком! Я лишь на минуту оставил вас, а вы уже натворили дел. Эльвира, как тебе могло прийти в голову выйти сюда и показаться нашему детективу?

Страх на мгновение блеснул в ее глазах, а потом она сказала:

— Побереги нервы, а то еще больше пожелтеешь от страха. С твоей драгоценной шеей ничего не случится.

Портьеры раздвинулись, и наконец я вытянул шею, чтобы увидеть человека, благодаря которому я все еще оставался жив. Я увидел низенького толстого мужчину в плаще и шляпе, с дорожной сумкой в руке.

Потом на его лицо упал свет лампы, и я увидел, что это лицо китайца. Толстого, низенького китайца, одежда которого была столь же безукоризненна, как и его произношение.

— Цвет лица здесь ни при чем, — сказал он, и я только теперь понял смысл язвительного замечания девушки. — Речь лишь о здравом смысле.

Его лицо было желтой маской, а голос звучал так же бесстрастно и спокойно, как и до того, но было видно, что он тоже неравнодушен к чарам девушки, как и Хук, уродливый Хук. В противном случае ее болтовня не выманила бы его так легко из соседней комнаты. Однако я сомневался, что рыжая так же легко справится с этим англизированным азиатом, как с Хуком.

— Не следовало предоставлять возможность — продолжал китаец, — этому парню увидеть кого–нибудь из нас. — Он взглянул на меня своими маленькими матовыми глазками, похожими на два черных зернышка. — Не исключено, что он не знал никого из нас даже по описанию. Показаться ему — абсолютная глупость.

— Раны Христовы, Тай! — выкрикнул Хук. — Перестань скулить! Велика разница? Прикончить его и все дело!

Китаец опустил на пол свою сумку и покачал головой.

— Ты никого не убьешь, — процедил он, — или… Надеюсь, Хук, ты хорошо меня понял.

Однако Хук, скорее всего, не понял. Его кадык дергался, а я, с заткнутым подушкой ртом, еще раз (в уме) поблагодарил китайца. И тогда рыжая чертовка внесла в дело свою лепту.

— Хук всегда только болтает, — сказала она.

Мерзкая физиономия Хука покраснела при этом намеке на его обещание покончить с китайцем, он сглотнул еще раз, его глаза блеснули. Девушка держала его в кулаке.

Он шагнул к китайцу и, возвышаясь над ним на целую голову, смерил его угрожающим взглядом.

— Тай! — рявкнул он. — С тобой кончено. Плевать я хотел на твое важничанье, будто ты король какой или еще кто. И…

Он вдруг замолчал. Тай смотрел на него глазами, такими же твердыми, черными и бесчеловечными, как два кусочка угля. Хук стиснул губы и отступил.

Я перестал потеть. Желтый снова выиграл. Однако я забыл о рыжеволосой чертовке. Она засмеялась, и ее иронический смех подействовал на урода, как удар кнутом.

Он издал утробный рык, и его огромный кулак обрушился на круглое, бледное лицо китайца. Удар отшвырнул Тая в угол комнаты, но, падая, он успел выхватить пистолет.

— Позже мы уладим это дело между собой, — заговорил он так же культурно и с тем же британским произношением. — А теперь ты бросишь револьвер и будешь стоять спокойно, пока я не встану.

Револьвер — он был вытянут из кармана лишь наполовину, когда азиат взял Хука на мушку, — с глухим стуком упал на ковер. Хук стоял неподвижно, тяжело дыша. Все его веснушки четко выступили на грязной белизне испуганного лица.

Я взглянул на девушку. Она смотрела на Хука с презрением. И тогда я сделал открытие: что–то изменилось в комнате возле нее! Я зажмурился, пытаясь восстановить вид комнаты до начала схватки. А когда открыл глаза, у меня уже был готов ответ.

Раньше на столе возле девушки лежали журналы и какая–то книжка. Теперь их не стало. В полуметре от нее стояла коричневая сумка, которую принес Тай. Предположим, что в сумке находились акции, украденные в Лос—Анджелесе, о которых они говорили. Наверное, так оно и было. А что теперь? Теперь в сумке, скорее всего, находились книга и журналы со стола. Девушка спровоцировала схватку между мужчинами; чтобы отвлечь их внимание, и совершила замену.

Ну а где же теперь находится добыча? Этого я не знал. Но уж, конечно, она не держит ее при себе.

Рядом со столом стоял диван, покрытый широким, красным, свисающим до пола покрывалом. Я перевел взгляд с дивана на девушку. Она наблюдала за мной, и в глазах ее, когда наши взгляды встретились, я заметил усмешку. Стало быть, диван!

Тем временем китаец поднял револьвер Хука и сказал:

— Если бы я не чувствовал такого отвращения к убийству и не считал, что ты можешь пригодиться Эльвире и мне, я наверняка освободил бы нас от бремени, каковым является твоя глупость. Но я дам тебе еще один шанс. Советую тебе, однако, хорошенько поразмыслить, прежде чем поддаться снова одному из твоих сумасшедших импульсов. Или это ты вложила в голову Хука эти глупые идеи? — обратился он к девушке.

— В его голову ничего нельзя вложить, — засмеялась она.

— Возможно, ты права, — сказал он и подошел ко мне, чтобы проверить, насколько надежно я связан.

Убедившись, что с этим все в порядке, он поднял коричневую сумку и отдал Хуку револьвер.

— Возьми свой револьвер, Хук, и будь рассудительным. Пора идти. Старик и его жена сделают то, что я им велел. Они уже в пути к городу, называть который нет смысла при нашем друге; там они будут ждать свою часть акций. Не стоит упоминать, что ждать им предстоит долго — они уже исключены из игры. Но между нами измены быть не должно. Если мы хотим, чтобы нам сопутствовала удача, мы должны помогать друг другу.

Следуя лучшим традициям драматургии, они должны были обратиться ко мне с какой–нибудь саркастической речью, но они этого не сделали. Они прошли мимо, даже не удостоив меня прощальным взглядом, и исчезли в темноте холла…

Внезапно китаец снова появился в комнате; он двигался бесшумно с открытым ножом в одной руке и револьвером в другой. И этому человеку я был благодарен за сохранение моей жизни. Он склонился надо мной. Нож приблизился к моему правому боку, и шнур перестал стягивать мне руку.

— Хук вернется, — прошептал Тай и исчез.

На ковре, примерно в метре от меня, лежал револьвер.

Хлопнула парадная дверь, я остался в доме один.

Разумеется, я тут же вступил в сражение с красным плюшевым шнуром. Тай перерезал шнур только в одном месте, не вполне освободив мою правую руку, и свободным я не был. Предупреждение “Хук вернется” было достаточно весомым стимулом к схватке с моими оковами.

Теперь я понял, почему китаец так настаивал на том, чтобы сохранить мне жизнь. Это я должен был быть оружием, предназначенным для ликвидации Хука. Китаец догадывался, что, как только они окажутся на улице, Хук придумает какой–нибудь предлог, чтобы вернуться в дом и прикончить меня. Если он сам не придет к этой мысли, китаец сумеет внушить ее.

Он оставил револьвер на виду и поработал над шнуром так, чтобы я освободился от него только тогда, когда он будет вне опасности.

Но мои размышления можно было отложить на потом. Ответ на вопрос “почему?” не был в эту минуту самым важным — я должен был добраться до револьвера раньше, чем вернется Хук.

В тот момент, когда открылась входная дверь, я уже освободил правую руку и вытащил из рта подушку.

Тело по–прежнему было оплетено шнуром, хотя не слишком туго. Стараясь хоть немного смягчить падение свободной рукой, я обрушился вместе со стулом вперед. Ковер был толстым. Я ударился лицом, тяжелый стул — на спине, но моя правая рука была свободна и схватила пистолет.

В тусклом свете холла я увидел силуэт мужчины и блеск металла в его руке. Я выстрелил. Мужчина схватился обеими руками за живот и, сложившись вдвое, осел на ковер.

С ним было покончено; но до конца игры было еще далеко. Я боролся с опутывающим меня шнуром, а перед моим мысленным взором стояла картина того, что меня ждет.

Девушка подменила акции и спрятала их под диван — в том, что это так, у меня не было сомнений. Она намеревалась вернуться за ними до того, как я освобожусь. Хук, однако, вернулся первым, и она должна будет изменить план. Скорее всего, она теперь скажет китайцу, что акции подменил Хук. Что тогда? Ответ был один: Тай вернется за акциями. Тай знает, что у меня есть оружие, но ведь они говорили, что акции стоят сто тысяч долларов. Достаточно, чтобы заставить их вернуться.

Я избавился от последних уз и подошел к дивану. Под ним лежали акции: четыре толстые пачки, перехваченные резиновыми кольцами. Я сунул их под мышку и подошел к мужчине, который умирал на пороге комнаты. Револьвер лежал у него в ногах. Я вытянул его в холл. Там я задержался, чтобы подумать.

Девушка и китаец, скорее всего, разделятся. Один из них войдет через парадный, другой — через черный ход. Для них это самый надежный способ покончить со мной. Я же должен ждать их возле одной из дверей. Глупо было бы выходить на улицу. Именно на это они и рассчитывали — я выйду и попаду в засаду.

Я должен был найти какое–то место, где я мог бы притаиться и наблюдать за парадной дверью, ожидая. В конце концов им надоест ждать, когда я выйду, и они явятся.

Холл двери был освещен светом уличных фонарей, падающим через окно. Лестница, ведущая на второй этаж, отбрасывала на часть холла треугольную тень, достаточно темную для любых целей. Я опустился на корточки и стал ждать.

Я располагал двумя револьверами: один дал мне китаец, другой я забрал у Хука. Я сделал один выстрел, значит, в моем распоряжении оставалось еще одиннадцать, разве что какой–нибудь из револьверов был использован ранее. Я взял револьвер, который дал мне Тай, и на ощупь проверил барабан — там была только одна гильза! Тай не желал рисковать. Он дал мне только один патрон — тот, которым я уложил Хука.

Я положил револьвер на пол и проверил тот, который взял у Хука. О да! Китаец действительно не хотел рисковать! Он разрядил револьвер Хука, прежде чем вернуть его после ссоры. Я был в западне! Один, безоружный, в чужом доме, в котором вскоре две особы будут охотиться на меня. И то, что одна из них женщина, не успокаивало меня — рыжая не менее опасна, чем китаец.

В первый момент мне захотелось попросту слинять: мысль оказаться снова на улице была приятна, но я тут же отбросил ее. Это было бы глупостью, да еще какой! Тогда я вспомнил об акциях, которые были у меня под мышкой. Они — моя единственная защита, и если я хочу, чтобы они принесли мне пользу, я должен их спрятать.

Я покинул треугольник тени и пошел наверх. Благодаря проникающему с улицы свету в комнатах наверху было совсем светло. Я переходил из комнаты в комнату в поисках места, где мог бы спрятать акции. Но когда внезапно где–то скрипнуло окно, как будто его шевельнул сквозняк от открывающейся двери, акции все еще были у меня под мышкой.

Мне не оставалось ничего другого, как выбросить их через окно в расчете на то, что мне повезет. Я схватил подушку с какой–то кровати, содрал белую наволочку и сунул в нее добычу. Потом, высунувшись из окна, осмотрелся, ища в темноте подходящее место. Я хотел бросить сверток так, чтобы не вызвать шума.

И тут, вглядываясь в темноту, я обнаружил нечто лучшее. Окно выходило в узкий двор, а на противоположной стороне стоял дом, похожий на тот, в котором я находился. Дом этот был такой же высоты, с плоской, крытой железом крышей. И крыша была достаточно близко, чтобы я мог забросить на нее подушку. Я бросил. Она исчезла за краем крыши, тихо прошуршав по кровельному железу.

Тогда я зажег все лампы, закурил сигарету и уселся на кровати, ожидая, когда меня поймают. Я мог бы подкрасться к моим противникам в темноте и сцапать кого–нибудь, но прежде им, скорее всего, удалось бы меня застрелить. Нашла меня девушка.

Она подошла, крадучись, с автоматическими пистолетами в обеих руках, на секунду задержалась перед дверью, а потом проскользнула в комнату. Когда она увидела меня, сидящего спокойно на краю кровати, в ее глазах блеснуло презрение, как если бы я совершил нечто низкое. Видимо, она считала, что я должен был дать себя застрелить.

— Он здесь, Тай! — позвала она, и китаец присоединился к нам.

— Что Хук сделал с акциями? — спросил он без проволочки.

Я усмехнулся в его желтое лицо и выложил моего туза.

— Спроси девушку.

На лице китайца по–прежнему отсутствовало какое–либо выражение, но его плотное тело под элегантным костюмом несколько напряглось. Это придало мне смелости, и я постарался развить свою ложь, надеясь вызвать у них замешательство.

— До тебя и в самом деле не доходит, что эти двое собирались надуть тебя? — спросил я.

— Ты мерзкий лгун! — завизжала девушка и сделала шаг в мою сторону.

Тай остановил ее решительным жестом. Он смотрел сквозь нее своими матовыми черными глазами, а лицо его медленно бледнело. Несомненно, девушка водила его за нос, а он не был безобидной марионеткой.

— А ведь это так, — сказал он негромко, не обращаясь ни к кому конкретно А потом повернул голову ко мне: — Где они спрятали акции?

Девушка подскочила к нему и обрушила на него поток слов:

— Тай, ради Бога, поверь мне! На самом деле это было так: я сама подменила акции. Хотела надуть вас обоих. Сунула их под диван внизу, но там их уже нет. Ей—Богу, все было именно так!

Китаец был склонен ей поверить, тем более, что ее слова звучали весьма правдоподобно.

Влюбленному легче поверить в проделку с акциями, нежели в то, что она хотела сбежать с Хуком. Нужно было поскорее подлить масла в огонь.

— Это только часть правды, — сказал я. — Она действительно засунула акции под диван, но и Хук сыграл в этом свою роль. Она спланировала все это, когда ты был наверху. Он должен был затеять с тобой ссору, а она в это время должна была подменить акции. И именно это она сделала.

Он был мой! Когда девушка в бешенстве шагнула ко мне, китаец сунул ствол пистолета ей в бок — и это оборвало поток яростных слов, который она обрушила на меня.

— Дай пистолеты, Эльвира, — сказал он и отобрал у нее оружие — Где теперь акции? — обратился он ко мне.

Я усмехнулся.

— Я не на твоей стороне, Тай. Я твой противник.

— Я не люблю шума, — сказал он, — и верю, что ты достаточно рассудителен. Думаю, мы придем к взаимопониманию.

— Предлагай, — сказал я.

— С удовольствием. В основу наших переговоров положим предположение, что ты спрятал акции так, чтобы никто не мог их найти; однако ты сам в моей власти, совершенно так, как в скверном детективном романе.

— Справедливо, — сказал я. — Продолжай.

— Мы имеем, как говорят игроки, патовую ситуацию. Ни один из нас не имеет преимущества. Ты, как детектив, хотел бы наложить на нас лапу, но пока что ты сам в наших руках. В обмен на акции я предлагаю тебе девушку; сдается мне, что это честное предложение. Я в этом случае получаю акции и шанс скрыться. Однако ты, как детектив, получаешь приз. Хук мертв. У тебя будет девушка. Тебе останется только еще раз найти меня и акции, а ведь это не является чем–то невозможным. Вместо поражения — половина победы плюс великолепный шанс на полный успех.

— Откуда я могу знать, что ты отдашь девушку?

Он пожал плечами.

— Ты прав, никаких гарантий у тебя нет. Но ведь ты знаешь, что она хотела бросить меня ради этой свиньи, которая валяется там, внизу. Можешь ли ты думать, что я питаю к ней теплые чувства? А кроме того, если я возьму ее с собой, она будет требовать свою часть добычи.

Я проанализировал в уме его предложение.

— Вот как все это мне представляется, — сказал я наконец. — Ты отнюдь не тупоголовый убийца. Я выйду из этой истории живым независимо от обстоятельств. Так зачем мне идти на такой обмен? Будет легче найти тебя и девушку, чем акции, не говоря уже о том, что они представляют собой нечто куда более существенное. Я останусь с ними, а потом попробую отыскать вас. Так будет безопасней.

— Я действительно не убийца, — сказал он мягко и в первый раз улыбнулся. Но улыбка его вовсе не была приятной: в ней было нечто, вызывающее дрожь. — Но я могу быть кем–то иным. Пожалуй, в дальнейшей болтовне нет смысла. Эльвира!

Девушка послушно подошла.

— В одном из ящиков ты найдешь простыни. Разорви одну или две на полосы, достаточно прочные, чтобы связать нашего друга.

Девушка подошла к комоду, а я, наморщив лоб, попробовал найти какой–нибудь не слишком неприятный ответ на грызущий меня вопрос. Ответ, пришедший мне в голову первым, приятным не был: пытки.

И в этот момент какой–то тихий звук заставил нас замереть.

Комната, в которой мы находились, имела две двери: одна из них вела в холл, другая — в соседнюю комнату. Именно из двери, ведущей в холл, до нас донесся тихий звук шагов.

Тай быстро отступил и занял позицию, с которой он мог бы наблюдать за дверью, не выпуская в то же время из поля зрения девушку и меня. Пистолет в его толстой руке, словно живое существо, ясно дал нам понять, чтобы мы вели себя тихо.

Снова тихий звук, уже у самой двери.

Казалось, что пистолет в руке Тая дрожит от нетерпения.

И вдруг через другую дверь, ведущую в соседнюю комнату, ворвалась миссис Квейр с огромным пистолетом в маленькой руке.

— Брось оружие, ты, гнусный язычник! — прошипела она.

Тай бросил пистолет прежде, чем повернулся в ее сторону, и высоко поднял руки, что, с его стороны, было весьма разумно.

Затем через дверь, ведущую в холл, вошел Томас Квейр — он тоже держал в руке пистолет, точно такой же, как и у его жены, хотя, на фоне его обвислого живота, не столь впечатляющий.

Я снова бросил взгляд на старуху. Если бы существовали волшебницы, то она была одной из них, причем самого высокого класса. В маленьких выцветших глазках — жестокость, губы стиснуты в волчьей гримасе, а тело дрожало от ненависти.

— Я знала, — проскрипела она. — Как только мы оказались достаточно далеко, чтобы подумать, я сразу сказала Томасу. Я знала, что это мошенничество. Знала, что этот, так называемый детектив — ваш приятель. Знала, что все это устроили для того, чтобы лишить Томаса и меня нашей доли. Ну, я тебе покажу, ты, желтая обезьяна! Где акции? Где?!

Китаец уже обрел уверенность в себе, если он вообще когда–нибудь ее терял.

— Наш энергичный друг может сам вам сказать, что я как раз намеревался добыть у него эту информацию, когда вы так драматически вмешались.

— Томас, Бога ради, не спи! — окрысилась она на мужа. — Свяжи этого китайца! Я не успокоюсь, пока он не будет связан.

Я встал со своего места на краю кровати и осторожно переместился, чтобы не оказаться на линии выстрела, если то, чего я ожидал, произойдет.

Тай бросил на пол пистолет, который был у него в руке; но его не обыскивали. Китайцы — народ предусмотрительный: если кто–нибудь из них вообще носит пистолет, то всегда имеет при себе еще два, три или даже больше. Один у него отобрали, однако если его начнут связывать без обыска, то произойдет фейерверк.

Толстый Томас Квейр подошел к Таю, чтобы выполнить приказ жены — и великолепно запорол дело.

Он вставил свой толстый живот между китайцем и пистолетом старухи.

Руки Тая шевельнулись, и в каждой из них было оружие.

Тай еще раз подтвердил то, что говорят о его народе: если китаец стреляет, то стреляет, пока ему хватит патронов.

Когда я схватил Тая за его толстую шею, опрокинул и пригвоздил к полу, его пистолеты продолжали металлически тявкать. Эти щелчки заглохли, лишь когда я коленом придавил его руку. Рисковать мне не хотелось. Я работал над его горлом, пока глаза и язык китайца не сказали мне, что я сумел на какое–то время отключить его. Тогда я посмотрел по сторонам.

Томас Квейр лежал возле кровати, без сомнения, мертвый, с тремя круглыми дырами в накрахмаленной манишке.

В противоположном углу комнаты лежала на спине миссис Квейр. Ее одежда выглядела очень чистой и опрятной, а смерть вернула ей сердечный и кроткий вид.

Рыжеволосая Эльвира исчезла.

Тай шевельнулся. Вынув из его кармана еще один пистолет, я помог ему сесть. Он поглаживал свою помятую шею и спокойно осматривал комнату.

— Где Эльвира? — спросил он.

— Слиняла, не теряя времени.

Он пожал плечами.

— Итак, ты можешь назвать это исключительно удачной операцией. Супруги Квейр и Хук мертвы, я и акции в твоих руках.

— Действительно, мои дела выглядят не худшим образом, — согласился я. — Но не могу ли я кое о чрм тебя попросить?

— Если я смогу…

— Расскажи мне, в чем туг, черт бы его побрал, дело?

— В чем дело?

— Именно. Из того, что мне удалось подслушать, напрашивается вывод, что вы совершили какой–то грабеж в Лос—Анджелесе и наложили лапу на акции стоимостью в сто тысяч долларов, но я не могу вспомнить такого грабежа.

— Что? Невероятно… — сказал он, и то, что прозвучало в его голосе, было очень похоже на искреннее изумление. — Невероятно! Нет, разумеется, ты все знаешь!

— Не знаю. Я разыскивал молодого человека — Фишер его фамилия, — который, разругавшись с домашними, ушел из своего дома в Такоми. Его отец хочет найти сына без огласки, чтобы потом уговорить парня вернуться обратно. Мне сообщили, что я могу найти Фишера здесь, на Турецкой улице. И я его искал.

Он не верил мне. И не поверил никогда. Он пошел на виселицу, считая меня лжецом.

Когда я снова вышел на улицу — Турецкая улица показалась мне прекрасной после вечера, проведенного в этом доме, — я купил газету и из нее узнал все, что хотел узнать

Так вот, некий двадцатилетний парень, работающий рассыльным в какой–то маклерской фирме, исчез два дня назад по дороге в банк с пакетом акций. В тот же вечер этот парень и какая–то худенькая рыжеволосая девушка с прической “паж” зарегистрировались в одном из отелей Фресно как супруги Дж. М.Риордан. На следующее утро парня нашли в комнате мертвого. Девушка исчезла. Акции тоже.

Это все, что сообщила мне газета. В течение следующих двух–трех дней, собирая понемногу тут и там, я сумел сложить почти всю историю.

Китаец, полное имя которого было Тай Чун Тау являлся мозгом шайки. Они использовали беспроигрышный метод. Тай выбирал парня, который был посыльным или курьером какого–нибудь банкира или маклера и которому доверяли крупные суммы наличными или в ценных бумагах.

Затем Эльвира порабощала парня, влюбляя его в себя — что вообще–то было совсем не трудно, — а потом мягко наводила на мысль бежать с ней с тем, что он мог взять у работодателя.

Там, где они проводили первую ночь после побега появлялся Хук, пьяный вдрызг, с пеной у рта. Девушка умоляет, рвет на себе волосы, пытаясь удержать Хука выступающего в роли ревнивого мужа, от убийства. В конце концов ей это удается, — и в результате у парня нет ни девушки, ни плодов его кражи.

Временами парень все–таки обращался в полицию Двое из обнаруженных кончили самоубийством. Этот, из Лос—Анджелеса, был потверже остальных. Он вступил в драку — и Хук его убил. Девушка столь великолепно играла свою роль, что ни один из шести ограбленных грабителей не сказал ничего, указывающего на ее участие, а некоторые старались вообще о ней не упоминать.

Дом на Турецкой улице был местом, где укрывалась шайка, и, чтобы обеспечить ему безопасность, они никогда не работали в Сан—Франциско. Соседи супругов Квейр считали Хука и девушку их сыном и дочерью, а Тая китайским поваром. Порядочность и сердечность супругов Квейр бывали полезны при сбыте акций.

***

Китаец пошел на виселицу. Мы расставили самую лучшую, самую густую сеть на рыжеволосых девиц и поймали в нее множество рыжих девушек с прической “паж”. Эльвиры, однако, среди них не было.

Но я пообещал себе, что рано или поздно…

ЖЕНЩИНА С СЕРЕБРЯНЫМИ ГЛАЗАМИ

Меня разбудил телефонный звонок. Я перекатился на край постели и потянулся за трубкой. Старик. Шеф отделения Континентального агентства в Сан—Франциско. Голос деловой.

— Прости, что я тебя беспокою, но придется пойти на Ливенуорт–стриг. Глентон — так называется этот дом. Несколько минут назад звонил некий Барк Пэнбурн, чтобы я кого–нибудь прислал. Он произвел на меня впечатление человека, у которого не в порядке нервы. Выясни, чего он хочет.

Зевая, потягиваясь и проклиная неведомого Пэнбурна, я стянул со своего упитанного тела пижаму и запихнул его в костюм.

Добравшись до Глентона, я установил, что испортил мне утренний воскресный сон мужчина в возрасте около двадцати пяти лет, с бледным лицом, большими карими глазами, окруженными красными ободками то ли от слез, то ли от бессонницы, то ли от того и другого. Длинные темные волосы растрепаны, фиолетовый халат с большими изумрудно–зелеными попугаями наброшен поверх шелковой пижамы цвета красного вина.

Комната, в которую он меня провел, напоминала аукционный зал до начала распродажи или старинную чайную. Приземистые голубые вазы, искривленные красные вазы, вытянутые желтые вазы, вазы всех форм и цветов; мраморные статуэтки, эбеновые статуэтки, статуэтки из всех возможных материалов; фонари, лампы и подсвечники, драпри, портьеры, коврики, диковинная гнутая мебель; странные картинки в неожиданных местах. Неужели можно хорошо чувствовать себя в такой комнате!

— Моя невеста, — начал он без промедлений высоким голосом на грани истерики, — исчезла. С ней что–то произошло. Что–то ужасное! Найдите ее и спасите от этой страшной…

Я слушал его до этого момента, а потом перестал. Из его уст слова изливались стремительным потоком: “Испарилась… нечто таинственное… заманили в ловушку…” — и были эти слова настолько невнятными, что я никак не мог сложить их воедино. Поэтому я не пытался его прервать, только ждал, когда у него пересохнет в горле.

Мне не раз случалось слушать людей, которые от волнения вели себя еще более странно, чем этот парень с дикими глазами, но его наряд — халат в попугаях, яркая пижама, — равно как и эта бессмысленно обставленная комната, создавали слишком театральный фон, лишая его слова достоверности.

Барк Пэнбурн в нормальном состоянии был, наверное, вполне приличным молодым человеком, правильные черты лица, хотя губы и подбородок излишне мягкие. Красивый высокий лоб. Но когда из потока, который он обрушивал на меня, я время от времени выхватывал какие–то мелодраматические фразы, я невольно думал, что на халате уместней кукушки, а не попугаи.

В конце концов у него кончились слова, он простер ко мне длинные, худые руки и вопросил:

— Вы мне поможете? — И так по кругу: — Вы поможете? Поможете?

Успокаивающе кивая головой, я заметил на его щеках слезы.

— Может быть, мы начнем с самого начала? — предложил я, осторожно усаживаясь на что–то вроде резной скамейки.

— Да! Конечно, да! — Он стоял передо мной, ероша пальцами волосы. — С начала. Итак, я получал от нее письма ежедневно, пока…

— Это не начало, — высказал я свое мнение. — О ком идет речь? Кто она?

— Это Джейн Делано! — выкрикнул он, удивленный моим невежеством. — Она моя невеста. А теперь она исчезла, и я знаю, что…

И снова из него хлынул поток истеричных обрывков фраз: “жертва заговора”, “ловушка” и тому подобное.

В конце концов мне удалось его успокоить, и в промежутках между очередными взрывами страстей я извлек из него следующую историю.

Барк Пэнбурн — поэт. Примерно два месяца назад он получил письмо от некой Джейн Делано, пересланное ему издателем; в письме она хвалила его последний томик стихов. Джейн Делано жила в Сан—Франциско, но не знала, что и он там проживает. Он ответил на ее письмо и получил следующее. Спустя некоторое время они встретились. Была ли она вправду прекрасна или нет, но во всяком случае он считал ее таковой — и влюбился по уши.

Мисс Делано переехала в Сан—Франциско недавно: когда поэт познакомился с ней, она жила на Эшбери–авеню. Пэнбурн не знал, откуда она приехала, он вообще ничего не знал о ее прошлом. Он подозревал — на основании некоторых туманных намеков и некоторых странностей в ее поведении, которые он не сумел бы определить словами, — что над девушкой висит какая–то туча, что ее прошлое и настоящее не свободны от забот. Однако он не имел ни малейшего понятия, в чем они состоят. Он не интересовался этим. Не знал о ней абсолютно ничего, кроме того, что она прекрасна, что он ее любит и что она обещает выйти за него замуж. Однако третьего дня сего месяца, ровно двадцать один день тому назад, в воскресенье утром, девушка внезапно покинула Сан—Франциско. Он получил письмо, присланное с посыльным.

В письме, которое он показал только после моего решительного требования, я прочитал:

“Барк, мой любимый!

Я только что получила телеграмму и должна ехать на Восток ближайшим поездом. Пыталась связаться с тобой по телефону, но это не удалось. Напишу, как только буду знать свой адрес. Если что–нибудь… (Дальше два слова были зачеркнуты, и прочесть их было невозможно). Люби меня, и я вернусь к тебе навсегда.

Твоя Джейн”.

Спустя несколько дней — следующее письмо, из Балтимора в штате Мэриленд. В этом письме, добыть которое оказалось еще труднее, чем первое, она писала:

“Мой дорогой поэт!

Мне кажется, что я не видела тебя уже год или два, и я боюсь, что пройдет месяц, а может, и больше, прежде чем мы увидимся снова. Любимый, я не могу сказать тебе сейчас, почему я здесь. Есть вещи, о которых нельзя писать. Но как только мы снова будем вместе, я расскажу тебе всю эту скверную историю.

Если со мной что–нибудь случится, ты ведь будешь всегда любить меня, правда, милый? Но это глупости. Просто я только что с поезда и очень устала с дороги. За“то завтра напишу тебе длинное–длинное письмо.

Вот мой здешний адрес: Норд—Стрикер–стрит, 215, Балтимор, Мэриленд. Прошу тебя, любимый — хотя бы одно письмо каждый день.

Твоя Джейн”.

В течение девяти дней он ежедневно получал от нее письмо, а в понедельник два — за воскресенье. А его письма, которые он посылал по сообщенному ему адресу Норд—Стрикер–стрит, 215, возвращались со штемпелем: “Адресат неизвестен”. Он послал телеграмму, и почта ответила ему, что найти Джейн Делано по указанному адресу на Норд—Стрикер–стрит в Балтиморе не смогли.

Три дня он провел, с часу на час ожидая вестей от девушки. Напрасно. Тогда он купил билет до Балтимора.

— Но я побоялся поехать, — закончил он. — Я знаю, что она в затруднительном положении, а я всего лишь глупый поэт. Мне не справиться с такой загадкой. Я бы все запутал, а может, еще и подверг бы ее жизнь опасности. Я не могу. Это задача для специалиста. Поэтому я подумал о вашем агентстве. Вы ведь будете осторожны, правда? Может оказаться, что она не захочет помощи. А может, вы сумеете помочь ей без ее ведома. Вы знаете толк в таких делах. Вы займетесь этим, не так ли?

Я мысленно взвесил… Есть два типа людей, сеющих страх в любом приличном детективном агентстве: первый — это люди, являющиеся с сомнительным делом о разводе, которому придан вид легальности, а второй — это люди непредсказуемые, живущие в мире необычных иллюзий, люди, которые хотят, чтобы их грезы стали реальностью.

Поэт, сидевший напротив, производил впечатление человека искреннего, но я не был уверен в его вменяемости.

— Мистер Пэнбурн, — сказал я минуту спустя, — я хотел бы заняться вашим делом, но сомневаюсь, что смогу. Я верю в вашу добропорядочность, но я всего лишь работник агентства и должен придерживаться правил. Если бы вы могли представить нам рекомендацию фирмы или частного лица признанной репутации, например уважаемого юриста, то я с удовольствием взялся бы за ваше дело. В противном случае…

— Но я знаю, что ей грозит опасность! — взорвался он. — Я уверен в этом!.. И я не могу делать сенсацию из ее затруднений…

— Очень сожалею, но я не прикоснусь к делу, пока не увижу рекомендацию. Но я уверен, что вы найдете множество агентств, которые не столь щепетильны.

Его губы дрожали, как у маленького мальчика. Он закусил нижнюю губу, и я подумал, что он сейчас расплачется, но он помолчал немного и заговорил:

— Пожалуй, вы правы. Вы можете обратиться к моему родственнику, Рою Эксфорду, — это муж моей сестры. Его слова будет достаточно?

— Да.

Рой Эксфорд, Р. Ф.Эксфорд, был видной фигурой в горнодобывающей промышленности; на Тихоокеанском побережье он был совладельцем по меньшей мере половины предприятий — ста двадцати.

В этой отрасли с его мнением считались все.

— Если бы вы позвонили, — оказал я, — и договорились о встрече на сегодня, то я мог бы сразу же начать.

Пэнбурн подошел к вороху какого–то хлама и извлек из него телефон. Минуту спустя он разговаривал с кем–то, кого называл “Рита”.

— Рой дома?.. А после полудня будет?.. Нет, тогда скажи ему, что я послал к нему одного господина по личному делу… по моему личному делу, и что я буду благодарен, если он сделает то, о чем я его прошу… Да… Узнай, пожалуйста, Рита… Это не телефонный разговор… Да, благодарю.

Он снова сунул телефон в этот хлам и обратился ко мне:

— Он будет дома после двух. Я попрошу передать ему то, что я вам рассказал, а если возникнут какие–то сомнения, то пусть он мне позвонит. Вы должны будете ему все объяснить: он ничего не энает о мисс Делано.

— Хорошо. Однако я, прежде чем уйти, должен получить ее описание.

— Она прекрасна. Это прекраснейшая женщина на свете.

Это превосходно смотрелось бы в объявлении о розыске!

— Речь не об этом. Сколько ей лет?

— Двадцать два года.

— Рост?

— Метр семьдесят два, может, семьдесят пять.

— Худощавая, средняя, полная?

— Можно сказать, что худощавая, но…

В его голосе послышалась патетика, и я, опасаясь, что он разразится гимном в е, честь, поспешил прервать его следующим вопросом:

— Цвет волос?

— Темные, такие темные, что почти черные, и мягкие, и густые, и…

— Да, да. Длинные или короткие?

— Длинные и густые, и…

— Цвет глаз?

— Вы видели когда–нибудь тени на полированном серебре, когда…

Я записал: “Глаза серебряные” — и задал следующий вопрос:

— Кожа?

— Идеальная.

— Ага… Но какая она? Темная или светлая, бледная или румяная?

— Светлая.

— Лицо овальное, квадратное или вытянутое?

— Овальное.

— Форма носа? Большой, маленький, вздернутый?

— Маленький и правильный. — В голосе его зазвучало возмущение.

— Как она одевалась? Модно? Какие любила цвета, спокойные или кричащие?

— Прек… — Я уже собирался прервать его, когда он сам сошел на землю и закончил вполне рассудительно: — Очень спокойные, обычно голубые или коричневые тона.

— Какие драгоценности она носила?

— Никогда ничего на ней не видел.

— Какие–нибудь родимые пятна, родинки?

Отвращение, отразившееся на его бледном лице, казалось, должно было испепелить меня.

— А может быть, бородавки? Или шрам?

Он онемел, но нашел в себе силы потрясти головой.

— Есть ли у вас ее фотография?

— Да, я вам покажу.

Он вскочил на ноги и, лавируя между предметами, загромождавшими комнату, исчез за прикрытой портьерой дверью. Минуту спустя он вернулся с большой фотографией в резной рамке из слоновой кости. Это была типичная художественная фотография — нерезкая, изобилующая тенями, — не слишком пригодная для идентификационных целей. Девушка действительно была прекрасна, но это ни о чем не свидетельствовало — ведь фотография была художественной.

— Это единственный снимок, который у вас есть?

— Да.

— Я буду вынужден одолжить его у вас. Верну сразу же, как только сделаю с него копии.

— Нет, нет! — запротестовал он, явно испуганный мыслью, что портрет дамы его сердца попадет в руки сыщика. — Ужасно…

В конце концов снимок я заполучил, но вылилось мне это в большее количество слов, чем я привык тратить на пустяковые дела.

— Я хотел бы одолжить также какое–нибудь ее письмо, — сказал я.

— Зачем?

— Чтобы сфотографировать. Образцы почерка бывают очень полезными, например при проверке регистрационных книг в отелях. Люди даже под фальшивой фамилией время от времени делают какие–нибудь заметки.

Произошла еще одна битва, из которой я вышел стремя конвертами и двумя ничего не значащими листками бумаги, на которых угловатым девичьим почерком было написано несколько строк.

— У нее было много денег? — спросил я уже после того, как с трудом добытые снимки и образцы почерка были у меня в кармане.

— Не знаю. Не спрашивал. Она не слишком ограничивала себя, но я не имею понятия ни о величине ее доходов, ни об их источнике. У нее был счет в Голден—Гейт-Трест—Компани, но много ли на нем денег, мне, разумеется, неизвестно.

— У нее было много друзей?

— Не знаю. Вроде бы есть, но я с ними не знаком. Видите ли, когда мы были вместе, то всегда говорили только о себе. Интересовались только собой. Мы были просто…

— И вы даже не догадывались, откуда она родом, кто она.

— Нет. Никогда для меня это не имело значения. Я знал, что ее зовут Джейн Делано, и этого достаточно.

— У вас были общие финансовые дела? Денежные сделки? Может быть, что–нибудь с ценностями?

Разумеется, я хотел узнать, просила ли она о ссуде, предлагала ли что–нибудь продавать и, вообще, пыталась ли каким–то способом вытянуть у него деньги.

Он сорвался с места. Потом сел, а точнее, рухнул в кресле и покраснел.

— Прошу меня простить, — сказал он хрипло. — Вы не знали ее и, конечно, должны расследовать все версии. Нет, ничего такого не было. Вы напрасно предполагаете, что она авантюристка. Ничего подобного. На ней висело что–то страшное, что–то, заставившее ее выехать в Балтимор, что–то, отнявшее ее у меня. Деньги? Какое отношение могут иметь к этому деньги? Я люблю ее!

…Р. Ф.Эксфорд принял меня в своей резиденции на Рашен—Хилл, в комнате, весьма напоминающей контору. Это был высокий блондин, который в свои сорок восемь или сорок девять лет сумел сохранить спортивную форму. Крупный, энергичный, он принадлежал к тем людям, у которых уверенность в себе выглядит естественной.

— В чем запутался наш Барк на этот раз? — с усмешкой спросил он после знакомства. У него был приятный вибрирующий голос.

Я не счел нужным сообщать детали.

— Он обручился с некой Джейн Делано, которая примерно три недели назад внезапно исчезла, уехав на Восток. Барк очень мало о ней знает, но опасается, что с ней что–то случилось, и хочет ее отыскать.

— Снова? — Он заморгал своими быстрыми голубыми глазами. — Значит, теперь какая–то Джейн. Это уже пятая в этом году, хотя, возможно, я пропустил одну или две, пока был на Гавайах. Так какой во всем этом может быть моя роль?

— Я попросил его о солидной рекомендации. Я думаю, он человек добропорядочный, но не вполне ответственный…

— Вы совершенно правы. Ему не хватает ответственности. — Р. Ф.Эксфорд прищурил глаза и наморщил лоб, на минуту погрузившись в свои мысли. — Ну, а вы тоже думаете, что с девушкой действительно что–то случилось? Может, Барку только кажется?

— Не знаю. Сначала я думал, что это его воображение. Но в ее письмах есть намеки, указывающие на то, что здесь действительно что–то не в порядке.

— Тогда ищите ее, — сказал Эксфорд. — Ничего плохого не случится, если он получит свою Джейн. По крайней мере, на какое–то время он будет занят.

— Вы считаете, что это дело не выльется в скандал или нечто подобное?

— Разумеется. Барк в порядке. Он только несколько изнежен. Владеет доходом, достаточным для скромной жизни, издания своих стихов и приобретения безделушек. Он считает себя великим поэтом. Но вообще — вполне благоразумен.

— Ладно, — сказал я, вставая. — И еще одно: у девушки есть счет в Голден—Гейт-Трест—Компани. Я хотел бы узнать об источнике этих денег. Но кассир Клемент — образчик бдительности и осторожности, когда дело касается предоставления информации о клиентах. Могли бы вы это уладить?

— С удовольствием.

Он написал несколько слов на обратной стороне своей визитной карточки. Я поблагодарил его и обещал позвонить, если потребуется помощь.

Я связался по телефону с Пэнбурном и сообщил ему, что Эксфорд за него поручился. Потом послал телеграмму в отделение нашего агентства в Балтиморе, передав им все, что сумел узнать. После этого я направился на Эшбери–авеню, в дом, где жила девушка.

Управляющая, миссис Клут, огромная женщина в шелестящем черном платье, знала почти так же мало, как и Пэнбурн. Девушка жила там два с половиной месяца, временами кто–то посещал ее, но миссис Клут сумела описать только Пэнбурна. Квартиру Джейн Делано освободила третьего числа текущего месяца, сказав, что должна уехать на Восток; она просила сохранить ее почту, пока она не пришлет свой новый адрес. Спустя десять дней миссис Клут получила от нее открытку с просьбой, чтобы письма ей переслали по адресу: Нор—Стрикер–стрит, 215. Балтимор. Мэриленд. Но пересылать было нечего.

Единственным, заслуживающим внимания из всего, что я узнал на Эшбери–стрит, было то, что чемоданы девушки были увезены на зеленом фургоне. Автомобили зеленого цвета использовала крупнейшая транспортная фирма города.

Я пошел в контору фирмы — и застал сотрудника, с которым был в приятельских отношениях. (Умный детектив всегда заводит как можно больше знакомств среди работников транспортных и пересылочных фирм, а также на железной дороге). Результат — номера багажных квитанций и адрес камеры хранения, куда отвезли чемоданы.

В камере хранения узнал, что чемоданы отправлены в Балтимор. Я послал в Балтимор еще одну телеграмму, в которой сообщил номера багажных квитанций.

Для воскресного вечера достаточно. Пора домой.

На следующее утро за полчаса до начала рабочего дня в Голден—Тейт-Трест—Компани я уже был на месте и разговаривал с кассиром Клементом. Вся осторожность и весь консерватизм всех банкиров, вместе взятых, ничто по сравнению с тем, что представлял собой этот упитанный, седой, пожилой господин. Но взгляд на визитную карточку Эксфорда, на обратной стороне которой было написано: “Прошу оказать предъявителю любую возможную помощь” — возымел действие.

— В вашем банке есть или был счет на имя Джейн Делано, — сказал я. — Я хотел бы узнать, на кого она выписывала чеки и на какую сумму, а особенно — откуда поступали к ней деньги.

Розовым пальцем он нажал на перламутровую кнопку на письменном столе, и через минуту в комнату беззвучно проскользнул молодой человек с прилизанной светлой шевелюрой. Кассир нацарапал что–то карандашом на листке бумаги и вручил его бесшумному молодому человеку. Еще минута — и на стол кассира легли бумаги.

Клемент просмотрел их и взглянул на меня.

— Мисс Делано была представлена нам мистером Барком Пэнбурном шестого числа прошлого месяца и открыла счет, внеся восемьсот пятьдесят долларов наличными. После этого она сделала еще несколько взносов: четыреста долларов десятого, двести долларов двадцать первого, триста долларов двадцать шестого, двести долларов тридцатого и двадцать тысяч долларов второго числа текущего месяца. Все взносы делались наличными, кроме последнего. Этот взнос сделан чеком.

Он подал мне чек.

“Прошу перевести на счет Джейн Делано двадцать тысяч долларов.

Подпись: Барк Пэнбурн”.

Чек был датирован вторым числом текущего месяца.

— Барк Пэнбурн! — воскликнул я излишне громко. — Выписывать чеки на такие суммы в его обычае?

— Пожалуй, нет, но проверим.

Он снова прибег к помощи перламутровой кнопки, написал что–то на клочке бумаги, молодой человек с прилизанными волосами вошел, вышел, снова вошел и снова вышел. Кассир просмотрел свежую стопочку бумаг, положенных на его стол.

— Первого числа сего месяца мистер Пэнбурн внес двадцать тысяч долларов чеком со счета мистера Эксфорда.

— А выплаты мисс Делано? — спросил я. Кассир взглянул на бумаги.

— Ее чеки, реализованные в прошлом месяце, еще не отосланы. Все они здесь. Чек на восемьдесят долларов на счет X.К. Клут от пятнадцатого прошлого месяца, чек от двадцатого прошлого месяца на триста долларов, уплата наличными, другой такой же от двадцать пятого на сто долларов. Оба эти чека, скорее всего, были реализованы ею у нас лично. Третьего числа текущего месяца она ликвидировала счет и получила чек на сумму двадцать одна тысяча пятьсот пятнадцать долларов.

— И этот чек?

— Она лично получила по нему у нас наличные.

Я закурил сигарету, а в голове моей звучали суммы, которые только что были названы. Ни одна из них, кроме тех, что были связаны с подписями Пэнбурна и Эксфорда, не имела значения. Чек для миссис Клут — единственный, который девушка выписала на кого–то, — был, по всей вероятности, предназначен для уплаты за квартиру.

— Значит, так, — вслух подвел я итоги. — Первого числа этого месяца Пэнбурн перевел двадцать тысяч долларов с чека Эксфорда на свой счет. На следующий день он подписал чек на эту сумму на имя мисс Делано, и она его учла. Днем позже она ликвидировала свой счет, получив наличными более двадцати одной тысячи долларов.

— Точно, — сказал кассир.

Прежде чем отправиться на Ливенуорт–стрит, чтобы узнать, почему Пэнбурн не рассказал мне о двадцати тысячах долларов, я заскочил в агентство, — проверить, нет ли каких известий из Балтимора. Один из сотрудников как раз кончал расшифровывать телеграмму следующего содержания: “Багаж прибыл на городскую станцию восьмого. Получен в тот же день. На Норд—Стрикер–стрит, 215, находится Балтиморский сиротский приют. О девушке там ничего не знают. Продолжаем поиски”.

Я уже выходил, когда Старик вернулся с ленча. Я на несколько минут заглянул в его кабинет.

— Ты был у Пэнбурна? — спросил он.

— Да. Именно этим я занимаюсь, но, по–моему, это какое–то темное дело.

— Почему?

— Пэнбурн — шурин Р. Ф. Эксфорда. Несколько месяцев назадон познакомился с одной девушкой и влюбился в нее. Девушка была сама скромность, и Пэнбурн ничего о ней не знал. Первого числа этого месяца он получил от Эксфорда двадцать тысяч долларов и передал их девушке. Она тут же слиняла, сказав ему, что должна ехать в Балтимор. Дала ему фальшивый адрес — как выяснилось, это адрес городского приюта. Ее чемоданы поехали в Балтимор, и она сама прислала ему оттуда несколько писем. Но, похоже, какой–нибудь ее приятель мог заняться там ее багажом и переадресовать письма. Если бы она хотела получить багаж, то должна была бы явиться на станцию с билетом, однако в игре на двадцать тысяч долларов она вполне могла плюнуть на эти чемоданы. Пэнбурн не был со мной искренним — он не сказал мне ни слова о деньгах. Вероятно, ему было стыдно, что он так поступил. Сейчас я собираюсь его прижать.

Старик одарил меня своей мягкой, ничего не значащей улыбкой, и я вышел.

В течение десяти минут я звонил в дверь Пэнбурна, но никто не ответил. Лифтер сказал, что, по его мнению, Пэнбурна ночью не было дома. Я оставил записку в почтовом ящике.

Затем я пошел в редакцию “Кроникл”, где просмотрел номера этой газеты за предыдущий месяц и отметил четыре даты, когда дождь шел напролет день и ночь. С этим я отправился в три наиболее крупных таксомоторных предприятия.

Мне уже случалось несколько раз пользоваться этим источником информации. Девушка жила далеко от трамвайной линии, и я рассчитывал, что в какой–нибудь из этих дождливых дней она вызывала такси, а не шла пешком до остановки. В книгах заказов я надеялся обнаружить вызовы из квартиры девушки — и узнать, куда ее отвозила машина.

Разумеется, лучше было бы просмотреть заказы за весь период пребывания ее в этой квартире, но ни одно таксомоторное предприятие не провернуло бы такую работу. Их и так было трудно уговорить отыскать данные за четыре дня.

Выйдя из последнего таксомоторного предприятия, я снова позвонил Пэнбурну. Нет дома.

После полудня я получил фотокопии снимка и писем девушки, отослал по одной копии с каждого оригинала в Балтимор. Потом вернулся к таксопаркам. В двух из них для меня ничего не оказалось. Только третий проинформировал меня о двух вызовах из квартиры девушки.

В первый из этих дождливых дней оттуда было вызвано такси после полудня, и пассажир поехал на Ливенуорт–стрит. Скорее всего, пассажиром этим были Пэнбурн или девушка. Во второй день, в половине первого ночи туда снова прибыло такси, на этот раз пассажир отправился в отель “Маркиз”.

Водитель, ездивший по второму вызову, припомнил, что пассажиром вроде бы был мужчина. Я пока оставил этот след; отель “Маркиз”, как и Сан—Франциско, хотя не слишком, однако достаточно велик, и выловить среди его постояльцев того, кого я искал, не просто.

Весь вечер я безуспешно пытался поймать Пэнбурна. В одиннадцать позвонил Эксфорду в надежде, что он скажет, где искать его шурина.

— Я его не видел два дня, — сказал миллионер. — Он должен был прийти ко мне на ужин, но так и не появился. Жена сегодня дважды напрасно звонила.

На следующее утро, еще не встав с постели, я позвонил в квартиру Пэнбурна. Снова ничего.

Тогда я связался с Эксфордом и условился о встрече в десять в его конторе.

— Понятия не имею, куда он подевался, — сказал Эксфорд без особого волнения, когда я сообщил ему, что Пэнбурн, по всей вероятности, не был в своей квартире с воскресенья. — Наш Барк бывает весьма необязательным. А как идут поиски этой бедной дамы?

— Я уже настолько в них продвинулся, что могу заявить, она не такая уж и бедная. За день до исчезновения она получила от вашего шурина двадцать тысяч долларов.

— Двадцать тысяч от Барка? Девушка должна быть просто великолепной! Но откуда он взял столько денег?

— У вас.

Эксфорд выпрямился.

— У меня?

— Да. По вашему чеку.

— Неправда.

Эксфорд не дискутировал со мной — он просто констатировал факт.

— Значит, вы не давали ему первого числа этого месяца чек на двадцать тысяч долларов?

— Нет.

— Может, мы вместе съездим в Голден—Гейт-Трест—Компани? — предложил я.

Через десять минут мы были в кабинете Клемента.

— Я хотел бы увидеть свои учтенные чеки, — сказал Эксфорд.

Юноша с лоснящимися светлыми волосами принес их молниеносно — довольно толстую папку, — и Эксфорд поспешно отыскал среди них тот, о котором я упомянул. Он долго рассматривал его, а когда потом взглянул на меня, то медленно, но решительно покачал головой.

— Никогда до этой минуты не видел его.

Клемент вытирал лоб белым платком и пытался сделать вид, что не сгорает от любопытства и опасений, не окажется ли банк обманутым.

Миллионер взглянул на подпись на обратной стороне чека.

— Чек учтен Барком первого числа, — сказал он так, как если бы думал о чем–то совсем другом.

— Могли бы мы поговорить с кассиром, который принял чек на двадцать тысяч долларов у мисс Делано? — спросил я у Клемента.

Толстым розовым пальцем Клемент придавил перламутровую кнопку, и через минуту в комнату вошел невысокий, бледный, лысый мужчина.

— Помните ли вы, как несколько недель назад приняли чек на двадцать тысяч долларов у мисс Джейн Делано?

— Да, разумеется.

— Как это было?

— Значит, так… мисс Делано подошла к моему окошку вместе с мистером Барком Пэнбурном. Это был его чек. Сумма показалась мне высоковатой, но бухгалтер сказал, что чек имеет обеспечение. Мисс Делано и мистер Пэнбурн смеялись и разговаривали, а когда я перечислил данную сумму на ее счет — вместе ушли. Вот и все.

— Этот чек — фальшивый, — медленно проговорил Эксфорд, когда кассир возвратился к себе. — Но, разумеется, вы должны утвердить операцию. И этим дело должно закончиться, мистер Клемент. Попрошу вас больше к нему не возвращаться.

— Разумеется, мистер Эксфорд, разумеется.

Когда бремя в виде двадцати тысяч долларов свалилось с плеч его банка, Клемент был готов улыбаться и поддакивать.

Эксфорд и я вышли из банка и сели в машину. Однако он не сразу включил мотор. Невидящими глазами всматривался он в поток машин на Монтгомери–стрит.

— Хочу, чтобы вы отыскали Барка, — сказал он наконец, его низкий голос не выражал никаких чувств. — Я хочу, чтобы вы его отыскали, но никакого скандала быть не должно. Если моя жена узнает… Нет, она не должна ничего узнать. Она считает своего брата невинным младенцем. Я хочу, чтобы вы отыскали его для меня. О девушке можете не думать, это уже не главный вопрос, хотя мне кажется, что там, где вы найдете одно, обнаружится и другое. Меня не интересуют эти деньги, так что вы не особенно старайтесь их отыскать. Опасаюсь, что это трудно было бы сделать без огласки. Я хочу, чтобы вы отыскали Барка, прежде чем он наделает еще худших глупостей.

— Если вы хотите избежать нежелательной огласки, — сказал я, — то самым разумным было бы придать делу огласку желаемую. Объявим, что он исчез, поместим в газетах его фотографию и так далее. Это будет убедительно. Он ваш шурин и поэт. Мы можем сказать, что он человек больной — вы мне говорили, что он всю жизнь был слабого здоровья, — и мы опасаемся, что он умер где–то неопознанным… О девушке и деньгах вообще не следует упоминать. Наше объяснение удержит людей, особенно вашу жену, от нежелательных домыслов, когда факт его исчезновения станет известен. А он наверняка станет известен.

Моя идея не очень ему понравилась, однако мне удалось настоять.

Итак, мы отправились на квартиру Пэнбурна, куда нас впустили. Я обыскал комнаты сантиметр за сантиметром, заглянул в каждую дыру и щель, прочел все, что можно было прочесть, даже рукописи, и не нашел ничего, что пролило бы свет на его исчезновение.

Найдя его фотографии, я из нескольких десятков выбрал пять. Эксфорд подтвердил, что все его сумки и чемоданы были на месте. Чековой книжки Голден—Гейт-Трест—Компани я не обнаружил.

Остаток дня я потратил на предоставление газетам всего того, что мы хотели видеть (напечатанным. В результате мой бывший клиент получил великолепную прессу — информация с фотографией на первых страницах. Если в Сан—Франциско и был кто–нибудь, кто не знал, что Барк Пэнбурн, шурин Р. Ф. Эксфорда и автор книги “Песчаные земли и другие стихи”, исчез, то это означало, что он либо не умел, либо не хотел читать.

Наше обращение к прессе принесло результаты. Уже на следующее утро со всех сторон начала поступать информация от множества людей, которые видели исчезнувшего поэта в десятках мест. Кое–что из этой информации звучало обнадеживающе или, по меньшей мере, правдоподобно, большая же часть ее, однако, была совершенно абсурдной.

Когда я после проверки одного из таких, на первый взгляд, обещающих заявлений возвратился в агентство, мне сообщили, что Эксфорд просил, чтобы я с ним связался.

— Вы можете приехать в мою контору? — спросил он, когда я позвонил.

Когда меня препроводили в его кабинет, я застал там молодого человека лет двадцати с небольшим, худощавого, элегантного — тип увлекающегося спортом служащего.

— Это мистер Фолл, один из моих работников, — сказал Эксфорд. — Он утверждает, что видел Барка в воскресенье вечером.

— Где? — спросил я Фолла.

— Он входил в мотель возле Халфмун—Бей.

— Вы уверены, что это был он?

— Совершенно. Он часто приходил в контору мистера Эксфорда. Я знаю его. Это наверняка был он.

— Как вы там оказались?

— Я с приятелями был на побережье. Возвращаясь, заскочили в этот мотель перекусить. Мы как раз выходили, когда подъехал автомобиль и из него вышел мистер Пэнбурн с какой–то девушкой или женщиной, деталей я не разглядел, они вошли в помещение. Я забыл об этом, и только когда прочитал вчера в газете, что его не видели с воскресенья, подумал, что…

— Какой это был мотель? — перебил я его.

— “Уайт Шэк”^[15].

— В котором часу это было?

— Пожалуй, между половиной двенадцатого и полночью.

— Он вас видел?

— Нет. Я уже сидел в машине, когда он подъехал.

— Как выглядела та женщина?

— Не знаю. Я не видел ее лица, не помню.

Это было все, что Фолл мог сказать. Мы поблагодарили его, а потом я воспользовался телефоном Эксфорда и по” звонил в ресторанчик Уопа Хили в Норд—Бич. Когда трубку сняли, я попросил передать, чтобы Грязный Рей позвонил Джеку. Было договорено, что когда Рей мне понадобится, то я именно так дам ему об этом знать. Наше знакомство не следовало афишировать.

— Вы знаете “Уайт Шэк”? — спросил я Эксфорда.

— Знаю, где этот мотель находится, но не более.

— Это притон. Заправляет им Джоплин Жестяная Звезда, бывший взломщик сейфов, который вложил в это заведение свои деньги. Благодаря сухому закону, содержание мотелей стало рентабельным. Сейчас он гребет больше, чем когда потрошил кассы. Ресторан — всего лишь прикрытие. “Уайт Шэк” — это перевалочная база для спиртного, которое растекается потом через Халфмун—Бей по всей стране; с этого Джоплин имеет огромную прибыль. “Уайт Шэк” — притон, место, совсем не подходящее для вашего шурина. Я не могу поехать туда лично, только испорчу дело. Мы с Джоплином — старые приятели… Но есть человек, которого я могу послать туда на пару дней. Может, Пэнбурн там частый гость или попросту живет з мотеле. Джоплин укрывает самых разных людей. Надо выведать…

— Все в ваших руках, — сказал Эксфорд.

От Эксфорда я прямиком направился к себе, оставил парадную дверь открытой и стал ждать Рея. Он явился через полтора часа.

— Привет! Как жизнь?

Он развалился на стуле, ноги положил на стол и потянулся за лежащими на нем сигаретами.

Таким он был, Грязный Рей. Мужчина лет тридцати с небольшим, с кожей землистого цвета, не большой, не маленький, всегда кричаще, при этом, как правило, не очень чисто одетый, который свою безмерную трусость маскировал бахвальством, самовосхвалением и напускной уверенностью в себе.

Но я‑то знал его около трех лет, а потому подошел и одним движением смахнул его ноги со стола, чуть не сбросив его со стула.

— В чем дело? — Взбешенный, он изготовился к прыжку. — Что за манеры? Хочешь схлопотать по роже…

Я сделал шаг вперед. Он мгновенно отступил.

— О, да ведь я это просто так. Пошутил!

— Заткнись и садись, — сказал я.

Я знал Грязного Рея около трех лет, пользовался его услугами, но тем не менее не мог ничего сказать в его пользу. Трус. Лжец. Вор и наркоман. Человек, готовый продать своих приятелей, а если понадобится, то и доверителей тоже. Славная пташка. Но профессия детектива — тяжелая профессия, здесь не приходится брезговать средствами. Рей мог быть полезным инструментом, если знать, как им пользоваться, то есть, если держать его твердой рукой за горло и проверять поставляемую им информацию. Для моих целей трусость была его наибольшим достоинством. Присущие ему качества были известны всему преступному миру Побережья, и хотя никто, включая самого мелкого мошенника, не питал к нему ни малейшего доверия, и с особой подозрительностью к нему никто не относился. Его сотоварищи в большинстве сходились на мнении, что он слишком труслив, чтобы быть опасным, они считали, что он побоится их предать, побоится безжалостной мести за донос. Однако они не учитывали, что Рей обладал даром внушать себе веру в собственную неустрашимость. Он свободно ходил, куда хотел и куда я его посылал, а затем приносил информацию, которую иным путем я не смог бы получить.

Я почти три года его использовал и хорошо оплачивал, и он был мне послушен. “Информатор” — этим словом я называл его в моих отчетах; преступный мир, кроме повсеместно используемого слова “стукач”, имеет на этот случай множество весьма не лестных определений.

— Есть работа, — сказал я, когда он уселся снова, оставив на этот раз ноги на полу. Левый уголок его рта дрогнул, а левый глаз подмигнул понимающе.

— Так я и думал. — Он всегда говорил что–нибудь в этом роде.

— Хочу, чтобы ты поехал в Халфмун—Бей и провел несколько дней у Джоплина. Вот тебе два снимка. — Я протянул ему фотографии Пэнбурна и девушки. — На обороте их имена и описание. Я хочу знать, появляется ли кто–нибудь из них там, что делает, где таскается. Возможно, что Жестяная Звезда их укрывает.

Рей взглянул на снимки.

— Кажется, я знаю этого типа, — сказал он, дернув левым уголком рта. Это тоже типично для Рея. Когда сообщаешь ему имя или описание, даже вымышленные, он всегда так говорит.

— Вот деньги. — Я пододвинул к нему несколько банкнот. — Если тебе придется пробыть там дольше, я вышлю еще. Контакт со мной поддерживай по этому номеру. Можешь звонить в контору. И помни: глаза держи открытыми. Если застану сонным, выдам тебя.

Он как раз кончил считать деньги — их было не так уж много, — и с презрением швырнул купюры на стол.

— Оставь себе на газеты, — заявил он с иронией. — Как я могу узнать что–нибудь, если не могу там ничего истратить?

— На пару дней хватит, остальные и так пропьешь. А если задержишься, подброшу тебе еще. А плату получишь после работы, а не до.

Он потряс головой и встал.

— Хватит с меня твоего скупердяйства. Выполняй сам свои поручения. Я кончил.

— Если сегодня вечером ты не поедешь в Халфмун—Бей, то действительно кончишь, — заверил я его, предоставляя ему воспринимать мою угрозу так, как он пожелает.

Как и следовало ожидать, через минуту он взял деньги. Спор о задатке был неизменным вступительным ритуалом.

После ухода Рея я уселся поудобнее и выкурил несколько сигарет, размышляя над этим делом.

Сперва исчезла девушка с двадцатью тысячами долларов, потом поэт, и оба, надолго или нет, поехали в “Уайт Шэк”. С виду дело казалось ясным. Пэнбурн под влиянием девушки так размяк, что выписал ей фальшивый чек со счета Эксфорда, а потом, после событий, о которых я еще ничего не знаю, они где–то укрылись.

Есть еще два следа. Первый: соучастник, посылавший письма Пэнбурну и получивший багаж девушки; этим займется наша контора. Второй: кто ехал на такси с квартиры девушки в отель “Маркиз”?

Это могло не иметь отношения к делу, а могло и иметь самое непосредственное. Если я найду связь между отелем “Маркиз” и “Уайт Шэк”, то можно будет сказать, что мы напали на след… На телефонном коммутаторе в отеле “Маркиз” я застал девушку, которая когда–то уже оказывала мне услуги.

— Кто звонил в Халфмун—Бей? — спросил я.

— Боже мой! — Она упала на стул и розовой ручкой осторожно поправила свои мастерски уложенные волосы. — Мне хватает работы и без того, чтобы вспоминать телефонные разговоры. Это ведь не пансионат. Здесь звонят чаще, чем раз в неделю.

— Вряд ли у вас было много разговоров с Халфмун—Бей, — настаивал я, опершись о стойку и поигрывая пятидолларовой бумажкой. — Вы должны помнить последний.

— Я проверю, — вздохнула она, как будто бы ее вынудили заняться безнадежным делом.

Она просмотрела квитанции.

— Кое–что есть. Из номера 522, две недели назад.

— По какому номеру звонили?

— Халфмун—Бей, 51.

Это был номер телефона мотеля. Пятидолларовая купюра сменила владельца.

— Этот пятьсот двадцать второй, он что, постоянно здесь живет?

— Да. Мистер Килкурс. Он живет здесь уже три или четыре месяца.

— Кто он?

— Не знаю. Но, по–моему, это джентльмен…

— Отлично. Как он выглядит?

— Молодой, но уже с легкой сединой. Кожа смуглая. Очень приличный и похож на киноактера.

— Как Бул Монтана? — уходя, спросил я.

Ключ от номера 522 висел на доске. Я сел так, чтобы его видеть. Примерно через час дежурная подала ключ мужчине, который действительно выглядел, как актер. Лет тридцати, со смуглой кожей и темными седеющими на висках волосами. Ростом он был чуть выше шести футов, худощавый, в элегантном костюме.

С ключом в руке он вошел в лифт.

Я позвонил в агентство и попросил Старика, чтобы он прислал ко мне Дика Фоли.

Дик появился спустя десять минут. Этот крохотный канадец весит около ста фунтов, и я не знаю детектива, который умел бы так хорошо вести слежку, а я знаком почти со всеми.

— Есть здесь одна пташка, которая нуждается в хвосте, — сказал я Дику. — Его зовут Килкурс, номер 522. Подожди на улице, я покажу тебе его.

Я вернулся в холл и стал ждать.

В восемь Килкурс вышел из отеля. Я прошел за ним немного, доверил его Дику и вернулся домой, чтобы быть у телефона, когда позвонит Грязный Рей.

Но телефонного звонка не было.

Когда на следующее утро я появился в агентстве, Дик уже ждал меня.

— Ну и как? — спросил я.

— К черту! — Когда Дик возбужден, он говорит телеграфным языком, а сейчас он был зол невероятно. — Два квартала. Сорвался. Единственное такси.

— Он раскрыл тебя?

— Нет. Ловкач. На всякий случай.

— Попробуй еще раз. Лучше иметь под рукой автомобиль на случай, если он снова попробует от тебя оторваться.

Дик уже выходил, когда зазвонил телефон. Это был Рей, решивший позвонить в контору.

— У тебя что–нибудь есть? — спросил я.

— И много, — похвастался он.

— Встретимся у меня через двадцать минут, — сказал я.

Мой землистолицый информатор сиял. Его походка напоминала негритянский танец, а выражение лица было достойно самого царя Соломона.

— Я там все перетряс, — заявил он гордо, — разговаривал с каждым, кто хоть что–то знает, видел все, что следовало увидеть, и просветил этот притон полностью, от подвала до крыши. И сделал…

— Да, да, — прервал его я. — Прими мои поздравления и так далее. Так что же у тебя есть?

— Сейчас тебе скажу. — Он поднял руку вверх, словно полицейский, управляющий уличным движением. — Спокойно. Все окажу.

— Ясно. Я знаю. Ты великолепен, и это мое счастье, что ты делаешь за меня мою работу и так далее. Но Пэнбурн, он там?

— Сейчас я дойду до этого. Я поехал туда и…

— Ты видел Пэнбурна?

— Об этом я и говорю. Я поехал туда и…

— Рей, — сказал я, — мне до лампочки, что ты там делал. Видел ли ты Пэнбурна?

— Да. Я видел его.

— Прекрасно. А теперь — что ты видел?

— Он находится там, у Жестяной Звезды. Он и эта его женщина, они там оба. Она там уже месяц. Я ее не видел, но мне рассказал один из официантов. Пэнбурна я видел лично. Он особо себя не афиширует. В основном сидит в задней части дома, там, где живет Жестяная Звезда. Пэнбурн там с воскресенья. Я поехал туда и…

— И узнал, кто эта девушка? И вообще, о чем идет речь?

— Нет. Я поехал туда и…

— Все в порядке! Поедешь туда снова сегодня вечером. Позвонишь мне, когда убедишься, что Пэнбурн там, что он не уехал. Не ошибись! Я не хочу поднять ложную тревогу. Звони по телефону агентства; тому, кто возьмет трубку, скажи, что будешь в городе поздно. Это будет означать, что Пэнбурн там, а ты можешь звонить от Джоплина, не вызывая подозрения.

— Мине нужны деньги, — заявил он, вставая. — Все это стоит…

— Я рассмотрю твое заявление, — пообещал я. — А теперь будем считать, что тебя здесь уже нет. И дай мне знать, как только убедишься, что Пэнбурн там.

После этого я отправился в контору Эксфорда.

— Кажется, я напал на след, — проинформировал я миллионера. — По всей вероятности, сегодня вечером вы сможете поговорить с Пэнбурном. Мой человек утверждает, что видел его вчера вечером в “Уайт Шэк” и что ваш шурин, видимо, там живет. Если сегодня вечером он снова покажется, то мы сможем туда поехать.

— А почему мы не можем поехать сразу?

— В течение дня в этой забегаловке почти пусто, и мой человек не может там бродить, не возбуждая подозрений. Я предпочел бы, чтобы мы двое там не показывались, пока не будем уверены, что встретим Пэнбурна.

— Что я должен делать?

— Я попросил бы вас подготовить на вечер какой–нибудь быстроходный автомобиль. И самому быть наготове.

— Договорились. Я буду дома в половине шестого. Заеду за вами, как только вы дадите мне знать.

В половине десятого мы с Оксфордом с ревом мчались по дороге, ведущей в Халфмун—Бей. Рей позвонил.

Во время езды мы почти не разговаривали. Эксфорд спокойно сидел за рулем; в первый раз я заметил, какая у него мощная челюсть.

Мотель “Уайт Шэк” размещался в большом квадратном доме из искусственного камня. Он был несколько отдален от шоссе, и к нему вели две полукруглые подъездные дороги. Между дорогами стояли какие–то строения, в которых клиенты Джоплина припарковывали автомобили. Кое–где были разбиты клумбы и посажены кустарники. Не сбавляя скорости, мы свернули на подъездную дорогу и…

Эксфорд резко затормозил, огромная машина застыла на месте, швырнув нас на ветровое стекло. В последнюю секунду мы избежали столкновения с людьми, внезапно появившимися перед бампером автомобиля.

В свете фар были отчетливо видны бледные, испуганные лица; ниже — белые руки и спины, яркие платья и драгоценности на темном фоне мужских одежд. Взгляды, бросаемые украдкой, и откровенное любопытство зевка.

Таково было мое первое впечатление, а когда я оторвал голову от ветрового стекла, то осознал, что группа людей сосредоточена вокруг некоего центра. Я приподнялся, пытаясь рассмотреть что–нибудь над головами толпы, но безуспешно.

Я выскочил из машины и протолкался к этому центру.

На белом гравии лицом к земле лежал человек. Это был худой мужчина в темной одежде, над воротником, там, где голова соединяется с шеей, чернела дыра. Я опустился на колени, чтобы увидеть его лицо. Потом выбрался из толпы и вернулся к машине. Двигатель продолжал работать, Эксфорд в эту минуту вышел из машины.

— Пэнбурн мертв. Застрелен!

Эксфорд медленно снял перчатки, аккуратно сложил их и спрятал в карман. Затем кивком головы подтвердил, что понял мои слова, и двинулся к толпе, стоявшей над мертвым поэтом. Я же принялся высматривать Рея.

Я нашел его на террасе. Я прошел так, чтобы он заметил меня, и скрылся за углом дома, там было несколько темнее.

Вскоре он присоединился ко мне. Хотя ночь не была холодной, он выбивал зубами дробь.

— Кто его прикончил? — спросил я.

— Не знаю, — простонал он. В первый раз я услышал, как он признается в полном своем поражении. — Я был в здании. Следил за остальными.

— Кто эти остальные?

— Жестяная Звезда, какой–то тип, которого я никогда раньше не видел, и девушка. Я не думал, что парень выйдет из дома. У него не было шляпы.

— А что ты узнал?

— Через минуту после того, как я позвонил тебе, девушка и Пэнбурн вышли из своего укрытия и уселись за столик с другой стороны террасы, где довольно темно. Они ели, а потом пришел тот тип и присоединился к ним. Высокий, модно одетый.

Это мог быть Килкурс.

— Они разговаривали, потом к ним подсел Джоплин. Они сидели с четверть часа, смеялись и болтали. Я занял столик, откуда мог наблюдать за ними, народу было много, и я опасался, что потеряю этот столик, если отойду, поэтому я и не пошел за парнем. Он был без шляпы, вот я и не подумал, что он собирается выйти. Но он прошел через дом и вышел на улицу, а через минуту я услышал какой–то звук… я подумал, что это выхлоп мотора. И тут же послышался шум быстро движущегося автомобиля. И тогда кто–то крикнул, что на дворе лежит труп. Все выбежали. Это был Пэнбурн.

— Ты абсолютно уверен, что Джоплин, Килкурс и девушка были за столиком, когда убили Пэнбурна?

— Абсолютно, — сказал Рей, — если этого типа зовут Килкурс.

— Где они теперь?

— У Джоплина. Пошли туда сразу, когда увидели, что Пэнбурн мертв.

Я отнюдь не питал иллюзий в отношении Рея. Я знал, что он без колебаний может предать меня и создать алиби убийце поэта. Но если это Джоплин, Килкурс или девушка ликвидировали его — перекупили моего информатора, — нельзя доказать их ложное алиби. Джоплин располагал толпой ребят, которые, не моргнув глазом, под присягой подтвердят все, что ему надо. Я знал, что найдется дюжина свидетелей их присутствия “а террасе.

Итак, я должен был поверить, что Рей говорит правду. Другого выхода у меня просто не было.

— Ты видел Дика Фоли? — спросил я, потому что именно Дик следил за Килкурсом.

— Нет.

— Поищи его. Скажи ему, что я пошел поболтать с Джоплином. Пусть он тоже пройдет туда. Потом будь под рукой, может быть, ты понадобишься.

Я вошел в дом через балконную дверь, миновал пустую площадку для танцев и поднялся наверх, в жилище Джоплина на третьем этаже. Я знал дорогу, был здесь не раз. Старые приятели.

На этот раз я шел с весьма хилой надеждой на успех: ведь я не имел против них доказательств. Я мог, конечно, подцепить на крючок девушку, но не без оглашения того факта, что умерший поэт подделал подпись своего родственника на чеке. А это исключалось.

— Войдите, — прозвучал громкий знакомый голос, когда я постучал в дверь гостиной Джоплина. Я отворил дверь и вошел.

Джоплин Жестяная Звезда стоял посреди комнаты — бывший великий медвежатник, детина с непомерно широкими плечами и тупой лошадиной физиономией. Позади него сидел на столе Килкурс, пряча настороженность под маской веселого оживления. У противоположной стены комнаты на подлокотнике большого кожаного кресла сидела девушка, которую я знал как Джейн Делано. Поэт не преувеличил, утверждая, что она прекрасна.

— Ты? — буркнул Джоплин, когда увидел меня. — Чего ты, к дьяволу, хочешь?

— А что у тебя есть?

Я не слишком сосредотачивался на этом обмене фразами, а присматривался к девушке. Было в ней что–то знакомое, но я никак не мог понять, что именно. Возможно, я никогда не видел ее, а это ощущение возникло потому, что я так долго всматривался в фотографию? С фотографиями так бывает.

Тем временем Джоплин говорил:

— Однако у меня не так много времени, чтобы бросать его на ветер.

— Если бы ты поберег время, которое получил от судей, у тебя было бы его навалом.

Где–то я уже видел эту девушку. Стройная, одета в голубое платье, открывающее то, что стоило показать: шею, плечи, спину. Густые, темные волосы и овальное розовое личико. Широко расставленные серые глаза действительно, как это определил поэт, напоминали полированное серебро. Я мерил ее взглядом, но никак не мог вызвать нужную ассоциацию. Килкурс продолжал сидеть на столе, покачивая ногой.

Джоплин начал терять терпение.

— Может, ты перестанешь пялить глаза на девочку и скажешь, чего ты хочешь?

Девушка усмехнулась иронично, приоткрыв свои острые, как иглы, мелкие зубки. И по этой улыбке я ее узнал. Меня сбили с толку ее волосы и кожа. Когда я видел ее в последний раз — последний и единственный, — ее лицо было мраморно–белым, а волосы короткими, цвета огня. Она, трое мужчин, одна старушка и я забавлялись в тот вечер игрой в прятки в одном доме на Турецкой улице. Ставкой в игре было убийство банковского посыльного и кража акций стоимостью в сто тысяч долларов. Трое участников организованной ею аферы погибли в тот вечер, а четвертый, китаец, угодил на виселицу.

Звали ее тогда Эльвирой, и мы безуспешно разыскивали ее по всей стране и за границей.

Хотя я и старался не подавать вида, она догадалась, что я ее узнал. По–кошачьи соскочила с кресла и двинулась ко мне. Ее глаза теперь были скорее стальными, чем серебряными.

Я вынул пистолет. Джоплин сделал шаг в моем направлении.

— В чем дело?

Килкурс спрыгнул со стола, расслабил галстук.

— Дело в том, — сказал я, — что эта девушка разыскивается за убийство, совершенное несколько месяцев назад, а может, и за десять других тоже. Так или иначе…

Я услышал щелчок выключателя где–то за моей спиной, и комната погрузилась в темноту.

Я двинулся, сам не зная куда, чтобы только не остаться там, где меня застигла темнота.

Ощутив плечом стену, я присел на корточки.

— Быстро!.. — прозвучал резкий шепот со стороны, как я догадался, двери.

Но обе двери комнаты оставались закрытыми, свет из коридора в комнату не проникал. В темноте я слышал какое–то движение, но на фоне несколько более светлого окна не появилась ни одна фигура.

Что–то мягко щелкнуло почти рядом со мной. Это вполне мог быть звук открываемого пружинного ножа, а я помнил, что Джоплин Жестяная Звезда любит такое оружие.

— Пошли!.. — резкий шепот, как удар, пронзил темноту.

Приглушенный, неразгаданный звук прозвучал совсем рядом.

Внезапно сильная рука стиснула мое плечо, чье–то крепкое тело навалилось на меня. Я ударил пистолетом и услышал стон.

Рука переместилась к горлу.

Я ударил в чье–то колено, и человек снова застонал.

Что–то обожгло мне бок.

Я снова ударил пистолетом, лотом несколько отвел его назад, чтобы освободить ствол от мягкого препятствия, и нажал на спуск. Послышался выстрел. Голос Джоплина, прозвучавший в моих ушах удивительно спокойно и деловито.

— Черт! Он попал в меня.

Я отодвинулся от него в направлении желтого пятна совета, падающего через открывшуюся дверь. Я не слышал, чтобы кто–то выходил. Я был слишком занят. Однако я понял, что Джоплин решил отвлечь мое внимание, чтобы дать возможность удрать.

Я не встретил никого, когда, спотыкаясь и скользя, обегал по лестнице, перескакивая через столько ступеней, сколько удавалось. Возле танцевальной площадки навстречу мне шагнул кто–то из официантов. Не знаю, сделал ли он это специально. Я не спрашивал. Я просто врезал ему наотмашь пистолетом в яйцо и помчался дальше. Потом перепрыгнул через чью–то ногу, пытавшуюся подсечь меня, а возле наружной двери обработал еще одну физиономию. Уже на подъездной дороге я увидел задние фары автомобиля, сворачивающего на шоссе.

Подбегая к автомобилю Эксфорда, я заметил, что тело Пэнбурна уже забрали. Несколько человек еще стояли возле этого места и глазели на меня, разинув рты.

Машина стояла с включенным мотором, как ее оставил Эксфорд. Я дал газ, промчался по дороге мимо клумб и свернул на шоссе. Через пять минут я уже видел впереди себя красные огоньки.

Машина Эксфорда — зверь, я просто не знал, куда девать всю его мощь. Не знаю, с какой скоростью двигался автомобиль впереди меня, но я приближался к нему с такой быстротой, как если бы он стоял на месте.

Два с половиной километра, может быть, три…

Вдруг впереди я увидел человека, стоявшего еще за пределом света фар моей машины. Когда свет упал на него, я удостоверился, что это Грязный Рей.

Он стоял посреди шоссе с пистолетом в каждой руке. Пистолеты внезапно полыхнули красным и погасли, вспыхнули еще раз и погасли снова — как две лампочки в системе сигнализации.

Переднее стекло разлетелось.

Грязный Рей — информатор, имя которого на всем Тихоокеанском побережье было синонимом трусости, — стоял посреди шоссе и стрелял в мчавшуюся на него металлическую комету…

Я не видел конца.

Сознаюсь чистосердечно: я закрыл глаза, когда его ожесточенное белое лицо появилось над капотом моей машины. Металлический колосс вздрогнул — чуть–чуть, — и дорога впереди меня снова стала пустой, если не считать удаляющихся красных огоньков Переднего стекла не было. Ветер трепал мои волосы, прищуренные глаза слезились.

Внезапно я осознал, что говорю сам с собой. Это был Рей. Забавно. Я не удивился тому, что он меня обманул. Этого можно было ожидать. Не удивило меня и то, что он прокрался в комнату и выключил свет. Но то, что он встал так на дороге и погиб..

Оранжевая полоса, метнувшаяся с мчащего впереди автомобиля, прервала мои размышления. Пуля не нашла меня, — трудно метко стрелять из движущегося автомобиля, — но я знал, что при моей скорости я вскоре стану очень хорошей мишенью.

Я включил фару–искатель. Я уже видел, что желтый спортивный автомобиль ведет девушка, а с ней Килкурс.

Я сбросил скорость. Невыгодное положение — одновременно вести машину н стрелять. Следовало сохранять дистанцию, пока мы не доберемся до какого–нибудь населенного пункта, что в принципе неизбежно. В это время, еще до полуночи, на улицах будут люди и полицейские. Тогда я приближусь, и моя победа будет обеспечена.

Однако через несколько километров дичь, на которую я охотился, расстроила мои планы. Желтая машина затормозила, развернулась и стала поперек шоссе. Килкурс и девушка выскочили и спрятались за ней, как за баррикадой.

Я почувствовал искушение попросту протаранить их, но это было слабое искушение, и когда оно закончило свою короткую жизнь, я нажал на тормоз и остановился. Потом поискал рефлектором желтый автомобиль.

Сверкнуло где–то на краю круга света. Рефлектор резко дернулся, но не разбился. Ясно, что рефлектор будет первой мишенью, и…

Я съежился в автомобиле, ожидая, когда пули прикончат рефлектор. Туфли и плащ я осторожно снял.

Третий выстрел разнес рефлектор. Выключив остальные огни, я пустился бежать и остановился только возле желтого автомобиля. Надежный и безопасный номер.

Девушка и Килкурс смотрели на яркий свет рефлектора. Когда он погас, а я выключил остальные лампы, они были совершенно ослеплены, их глазам требовалась, по меньшей мере, минута, чтобы они приспособились к серо–черной ночи. В носках, без обуви, я двигался бесшумно, и через минуту нас разделял только желтый автомобиль. Я об этом знал, они — нет.

До меня донесся тихий голос Килкурса:

— Я его попробую достать из канавы. Стреляй время от времени, отвлекай его.

— Но я его не вижу, — запротестовала девушка.

— Сейчас глаза привыкнут к темноте. Стреляй в сторону его машины.

Я прижался к капоту. Девушка выстрелила в сторону моего автомобиля.

Килкурс на четвереньках двинулся к канаве, тянувшейся вдоль южной стороны шоссе. Сейчас нужен прыжок и удар пистолетом в затылок. Я не хотел убивать, но мне нужно убрать его с дороги. Ведь оставалась еще девушка, — по меньшей мере, столь же опасная.

Я приготовился к прыжку, а он инстинктивно обернулся и увидел меня.

Я выстрелил…

Можно не проверять, попал ли я. С такого расстояния промазать невозможно.

Согнувшись вдвое, я проскользнул к багажнику автомобиля и стал ждать.

Девушка сделала то, что, наверное, и я сделал бы на ее месте. Она не выстрелила и не бросилась туда, откуда прозвучал выстрел. Она подумала, что я оказался в канаве раньше Килкурса и что теперь я намереваюсь зайти ей в тыл. Пытаясь меня опередить, она обогнула автомобиль, чтобы устроить засаду со стороны машины Эксфорда.

Ее изящный носик наткнулся на дуло моего пистолета…

Она вскрикнула.

Женщины не всегда рассудительны. Часто они пренебрегают такими мелочами, как направленный на них пистолет. К счастью, я успел схватить ее за руку. Когда моя рука стиснула ее пистолет, девушка нажала на спуск, прижав курком кончик моего указательного пальца, и вырвал оружие из ее руки и освободил палец.

Но это еще не был конец. Я стоял, держа пистолет не более чем в десяти сантиметрах от нее, а она вдруг бросилась бежать к группе деревьев, которые чернели у дороги.

Когда я опомнился от изумления, вызванного столь дилетантским поступком, то сунул пистолеты в карманы и, не жалея ног, пустился следом.

Она как раз собиралась перелезть через проволочную изгородь

— Перестань дурить, — сказал я неодобрительно. Сжав левой рукой ее запястье, я потянул девушку к машине. — Это серьезное дело. Не будь ребенком.

— Больно!

Я знал, что ей вовсе не больно, знал также, что она виновна в смерти четырех, а может, пяти человек, но все–таки ослабил захват чуть ли не до уровня дружеского рукопожатия. Она послушно пошла рядом со мной к автомобилю. Продолжая держать ее за руку, я включил фары. Килкурс лежал на краю полосы света — лицом к земле, одна нога подогнута.

Я поставил девушку на хорошо освещенное место.

— Стой здесь и будь благовоспитанной. Одно движение, и я прострелю тебе ногу.

Я не шутил.

Отыскав пистолет Килкурса, я спрятал его в карман и опустился на колени возле тела.

Мертв. Пуля продырявила его повыше ключицы.

— Он… — Губы ее дрожали.

— Да.

Она взглянула на него, и по ее телу прошла дрожь.

— Бедный Фэг, — прошептала она.

Я уже говорил, что она была прекрасна, а теперь, в ослепляющем свете фар, она казалась еще прекрасней. Она могла вызвать глупые мысли даже у немолодого охотника на преступников. Она была…

Именно поэтому я взглянул на нее сурово и сказал:

— Да, бедный Фэг и бедный Хук, и бедный Тай, и бедный посыльный из Лос—Анджелеса, и бедный Барк… — Я перечислил тех, о которых знал, что они умерли потому, что любили ее.

Взрыва ярости не последовало. Ее большие серые глаза смотрели на меня проницательно, а прекрасное овальное лицо, обрамленное массой темных волос (я знал, что они крашеные), было печально.

— Ты, наверное, думаешь… — начала она.

С меня было достаточно. Чары перестали действовать.

— Идем. Килкурс и автомобиль пока останутся здесь.

Она не ответила, но прошла со мной к машине и сидела тихо, пока я надевал туфли. На заднем сиденье я отыскал какую–то одежду.

— Будет лучше, если ты набросишь это. Переднего стекла нет. Может быть холодно.

Она без слов последовала моему совету, но когда мы объехали желтый автомобиль и поехали по дороге на восток, положила руку на мое плечо.

— Мы возвращаемся в “Уайт Шэк”?

— Нет, мы едем в Редвуд—Сити, в тюрьму.

Мы проехали примерно полтора километра, и, даже не глядя на нее, я знал, что она изучает мой не слишком правильный профиль. Потом ее ладонь снова легла на мое плечо, она склонилась ко мне так, что я чувствовал на своей щеке тепло ее дыхания.

— Остановись на минутку. Я хочу тебе… Хочу тебе кое–что сказать.

Я остановил машину на обочине и повернулся.

— Прежде чем ты начнешь, — сказал я, — я хочу, чтобы ты знала, что я остановился только для того, чтобы ты рассказала мне о Пэнбурне. Как только ты свернешь с этой темы, мы тронемся в Редвуд—Сити.

— Ты не хочешь узнать о Лос—Анджелесе?

— Нет. Это уже закрытое дело. Вы все, ты и Хук Риордан, и Тай Чун Тау, и супруги Квейр несете ответственность за смерть посыльного, даже если фактически его убил Хук. Хук и супруги Квейр погибли в ту ночь, когда мы встретились на Турецкой улице. Тай повешен в прошлом месяце. Теперь я нашел тебя. Мы имели достаточно доказательств, чтобы повесить китайца, а против тебя я имею их еще больше. Это уже пройдено и закончено. Если ты хочешь сказать что–нибудь о смерти Пэнбурна, то я слушаю. В противном случае…

Я протянул руку к стартеру. Меня удержало ее прикосновение.

— Я хочу рассказать тебе об этом, — сказала она с нажимом. — Хочу, чтобы ты знал правду. Я знаю, что ты отвезешь меня в Редвуд—Сити. Не думай, что я ожидаю.. что у меня есть какие–то глупые надежды. Но я хочу, чтобы ты знал правду… Зачем — не знаю.

Ее голос дрогнул.

А потом она начала говорить, очень быстро, как человек, который боится, что его прервут прежде, чем он закончит, она сидела, наклонясь вперед, а ее прекрасное лицо было почти рядом с моим.

— Выбежав из дома на Турецкой улице, когда ты сражался с Таем, я намеревалась убежать из Сан—Франциско. У меня было около двух тысяч, я могла бы уехать, куда угодно… А потом я подумала, что вы ждете именно этого, и решила, что безопаснее оставаться на месте.

Женщине легко изменить внешность. У меня были короткие рыжие волосы, светлая кожа, я одевалась ярко. Я покрасила волосы, а чтобы удлинить их, купила шиньон; с помощью специального крема изменила цвет кожи и приобрела темную одежду. Затем, под именем Джейн Делано, я сняла квартиру на Эшбери–авеню…

Я надеялась, что меня никто не узнает, но сочла разумным побольше сидеть дома. Чтобы убить время, много читала. И случайно наткнулась на книгу Барка… Ты читаешь поэзию?

Я покрутил головой. Со стороны Халфмун—Бей подъехал какой–то автомобиль — первый, который мы увидели с того момента, как оставили “Уайт Шэк”. Она подождала, когда машина пройдет, после чего все так же быстро продолжила.

— Барк, — это, разумеется, не гений, но в его стихах было нечто волнующее. Я написала ему на адрес издателя… Через несколько дней получила ответ от Барка и узнала, что он живет в Сан—Франциско, этого я не знала. Мы обменялись еще несколькими письмами, прежде чем он предложил встретиться. Не знаю, любила я его или нет… Мне он нравился, а его любовь была так горяча, и мне так льстило, что за мной ухаживает известный поэт, что я приняла это за любовь. Я пообещала выйти за него замуж.

Я не рассказала ему всего о себе, хотя теперь знаю, что для него это не имело бы значения. Я боялась сказать ему правду, а солгать не могла бы, поэтому я не сказала ничего.

А потом однажды я встретила Фэга Килкурса, он узнал меня, несмотря на мои новые волосы, кожу и наряд. Фэг не был особо умен, но его трудно провести. Мне его не жалко. У него такие принципы. Он следил — и пришел ко мне на квартиру. Я сказала, что намерена выйти замуж за Барка… Это было глупо. Фэг был человеком по–своему порядочным. Если бы ясказала, что хочу обработать Барка, поживиться за его счет, он оставил бы меня в покое и следил издалека. Но когда я сказала ему, что хочу завязать, то стала добычей, на которую стоило поохотиться. Ты знаешь, как это бывает среди преступников — человек для них либо приятель, либо потенциальная жертва. А поскольку я уже не была преступницей, он решил, что я могу стать добычей.

Он узнал о родственных связях Барка и поставил вопрос ребром. Двадцать тысяч долларов, или он меня выдаст. Он знал, что меня разыскивают. У меня не было другого выхода. От него мне не сбежать… Я сказала Барку, что мне нужно двадцать тысяч долларов. Я не знала, что он сможет их раздобыть. Спустя три дня он дал мне чек. Я понятия не имела, откуда деньги, но даже если бы и знала, то это бы ничего не изменило. Мне были нужны эти деньги.

Вечером Барк сказал, откуда у него эти деньги. Сказал, что подделал подпись своего родственника. Он боялся, что если это раскроется, меня могут счесть сообщницей. Может, я и испорчена, но не до такой степени, чтобы посадить его в тюрьму. Я рассказала ему все. Он даже глазом не моргнул. Настаивал, чтобы я заплатила Килкурсу и обезопасила себя.

Барк был уверен, что шурин не посадит его в тюрьму, но на всякий случай хотел, чтобы я переселилась, снова сменила имя и укрылась где–нибудь, пока мы не увидим, как реагирует Эксфорд… Он ушел, а я обдумала свой собственный план. Я любила Барка — слишком любила, чтобы сделать из него козла отпущения, и не слишком верила в доброе сердце Эксфорда.

Было второе число. Если не вмешается случай, думала я, Эксфорд не узнает о фальшивом чеке до начала следующего месяца, когда банк пришлет ему реализованные чеки. В моем распоряжении — месяц.

На следующий день я сняла со счета все свои деньги и написала Барку, что должна уехать в Балтимор. Я запутала след до Балтимора, багажом и письмами занялся один мой приятель. Сама же я поехала к Джоплину и попросила, чтобы он укрыл меня. Я дала знать Фэгу, и когда он явился, сказала ему, что через пару дней отдам деньги.

С тех пор он приходил почти ежедневно, и каждый раз обманывать его становилось все легче. Однако я помнила, что письма Барка вскоре начнут к нему возвращаться, и я хотела быть на месте, црежде чем он сделает какую–нибудь глупость. И все же я решила не вступать с ним в контакт, пока не буду в состоянии вернуть деньги, прежде чем Эксфорд узнает о мошенничестве.

С Фэгом дело шло все легче, однако он не хотел отказаться от двадцати тысяч долларов, которые, разумеется, все время были при мне, если я не пообещаю, что останусь с ним навсегда. А мне казалось, что я люблю Барка и не нужен мне никакой Фэг.

И тогда однажды вечером меня увидел Барк. Я была неосторожна и поехала в город на автомобиле Джоплина — на том, желтом. И, конечно же, Барк меня узнал. Я сказала ему всю правду, а он рассказал, что нанял детектива.. В некоторых делах он был совсем ребенком. Ему не пришло в голову, что шпик прежде всего раскопает дело с деньгами. Теперь я знала, что фальшивый чек может быть обнаружен в любой день.

Когда я сказала об этом Барку, он совсем сломался. Вся его вера в прощение со стороны Эксфорда испарилась. Он выболтал бы все первому встречному. Поэтому я взяла его к Джоплину. Хотела продержать его там пару дней, пока дело не прояснится. Если в газетах не будет ничего о чеке, это будет означать, что Эксфорд готов замять дело, что Барк может спокойно возвратиться домой и подумать о возмещении убытка. Если бы газеты написали обо всем, Барку следовало бы подыскать надежное укрытие, да и мне тоже.

Во вторник вечером и в среду газеты поместили информацию об исчезновении Барка, однако без упоминания о чеке. Выглядело это неплохо, но мы все же решили подождать еще день. Килкурс уже все знал, поэтому я вынуждена была отдать ему двадцать тысяч долларов. Но я надеялась их вернуть, поэтому держала его при себе Я попросила Жестяную Звезду, чтобы он немного попугал его, и с тех пор Барк был в безопасности.

Сегодня вечером человек Джоплина сказал, что один парень, некий Грязный Рей, крутится здесь второй день и что скорее всего он интересуется нами. Он показал мне Рея. Я рискнула появиться в зале ресторана и сесть за столик поблизости от него. Что он из себя представляет, ты знаешь сам; не прошло и пяти минут, как он уже сидел за моим столиком, а через полчаса я уже знала, что он успел настучать.. Он рассказал не все, однако достаточно, чтобы я вычислила остальное.

Я рассказала об этом Фэгу и Джоплину

Фэг был за то, чтобы немедленно убить и Барка, и Рея. Я постаралась выбить эту мысль из головы: это ничего бы не дало. Рея я обвела вокруг пальца. Он готов был броситься за меня в огонь. Мне показалось, что я убедила Фэга, но… В конце концов мы решили, что Барк и я возьмем машину и уедем, а Рей разыграет перед тобой дурачка, покажет тебе какую–нибудь пару и скажет, что принял их за нас. Я пошла за плащом и перчатками, а Барк направился к машине. И Фэг его застрелил. Я не знала, что он хочет это сделать! Я не позволила бы ему! Поверь мне! Я не позволила бы причинить вред Барку!

А потом у меня уже не было выбора… Мы заставили Рея подтвердить наши алиби. Позаботились, чтобы и другие это подтвердили. А потом ты поднялся наверх — и узнал меня. Такое уж мое счастье, что это был именно ты — единственный детектив в Сан—Франциско, который меня знает!

Остальное тебе известно. Грязный Рей вошел в комнату следом за тобой и выключил свет, а Джоплин придержал тебя, чтобы мы могли бежать, а потом, когда ты начал догонять, Рей пожертвовал собой, чтобы тебя задержать и дать нам скрыться, а теперь…

Ее била дрожь. Плащ, который я ей дал, соскользнул с белых, плеч. Меня тоже трясло — она была так близко… Я достал из кармана смятые сигареты, закупил.

— И это все… Ты согласился выслушать, — сказала она мягко, — я хотела, чтобы ты это знал. Ты настоящий мужчина, а я…

Я откашлялся, и моя рука, державшая сигарету, внезапно перестала трястись.

— Не смеши, ладно? — сказал я. — До сих пор у тебя шло неплохо, не порть впечатление.

Она засмеялась, и в ее смехе была уверенность в себе. И немножко усталости. Она придвинула свое лицо еще ближе к моему, а ее серые глаза смотрели мягко и спокойно.

— Маленький толстый детектив, имени которого я не знаю… — Ее голос был немного утомленным, немного ироничным. — Ты думаешь, что я играю, не так ли? Что я играю, а ставка в игре — моя свобода? Может быть, и так. Я наверняка воспользуюсь случаем, если мне его предложат. Но… Мужчины считали меня прекрасной, а я играла ими. Таковы женщины. Мужчины любили меня, а я делала с ними, что хотела, считая, что они достойны только презрения. А потом появляется этакий толстяк, детектив, имени которого я не знаю, и он относится ко мне так, словно я ведьма или старая индианка. Ничего странного, что у меня возникло какое–то чувство к нему. Таковы уж женщины. Или я так безобразна, что мужчина может смотреть на меня без всякого интереса? Я безобразна?

Я покрутил головой.

— Ты в полном порядке, — сказал я, стараясь, чтобы голос мой был столь же равнодушным, как и мои слова.

— Ты свинья! — Ее улыбка стала еще нежней. — И именно потому, что ты такой, я сижу здесь и раскрываю перед тобой душу. Если бы ты обнял меня, прижал к своей груди, которую я и так ощущаю, если бы сказал, что меня вовсе не ждет тюрьма, это, конечно, обрадовало бы меня. Но если бы ты приласкал меня, ты стал бы только одним из многих, которые любят меня, которых я использую и после которых приходят следующие. А поскольку ты не делаешь ничего такого, поскольку ты сидишь рядом со мной, как деревянный, я жалею тебя… Маленький, толстый детектив, если бы это была игра…

Я пробормотал что–то неразборчивое и с трудом удержался, чтобы не облизать пересохшие губы.

— Я войду сегодня в тюрьму, если ты действительно тот самый твердый мужчина, который без всякого интереса слушает, как я объясняюсь ему в любви. Но до того, как я войду туда, разве ты не можешь признать, что я больше чем “в полном порядке”? Или хотя бы дай мне понять, что если бы я не была преступницей, твой пульс бился бы чуточку чаще, когда я касаюсь тебя. Я иду на долгий срок, в тюрьму, может, даже на виселицу. Сделай что–нибудь, чтобы я знала, что не говорила все это мужчине, который попросту скучал, слушая меня.

Ее серебристо–серые глаза были полузакрыты, голова откинута.

Какое–то время она смотрела на меня широко открытыми серыми глазами, в которых только что были спокойствие м нежность и которые теперь слегка хмурились, словно боль свела ее брови.

Я отодвинулся от нее и включил двигатель.

Уже перед Редвуд—Сити она снова положила ладонь на мое плечо, легонько похлопала и убрала руку.

Я не смотрел на нее, и она не смотрела на меня, когда записывали анкетные данные. Она назвалась Джейн Делано и отказалась говорить без адвоката. Все это длилось недолго.

Когда ее уводили, она задержалась и сказала, что хочет поговорить со мной с глазу на глаз.

Мы отошли в угол.

Она придвинулась ко мне так, как в автомобиле, и я снова ощутил тепло ее дыхания на щеке. И тогда она наградила меня самым гнусным эпитетом, какой только знает английский язык.

Потом она пошла в камеру.

ОБРЫВОК ГАЗЕТЫ

— О смерти доктора Эстепа мне известно из газет, — сказал я.

Худая физиономия Вэнса Ричмонда недовольно сморщилась:

— Газеты о многом умалчивают. И часто врут. Я расскажу, что известно мне. Позже вы познакомитесь с делом, и, возможно, добудете какие–то сведения из первых рук.

Я кивнул, и адвокат начал свой рассказ, тщательно подбирая каждое слово, словно боясь, что я могу понять его неправильно.

— Доктор Эстеп приехал из Сан—Франциско давно. Было ему тогда лет двадцать пять. Практиковал в вашем городе и, как вы знаете, стал со временем опытным хирургом, всеми уважаемым человеком. Через два–три года по приезде он женился; брак оказался удачным. О его жизни до Сан—Франциско ничего не известно. Он как–то сказал жене, что родился в Паркерсберге, в Западной Вирджинии, но его прошлое было таким безрадостным, что не хочется вспоминать. Прошу вас обратить внимание на этот факт.

Две недели назад, во второй половине дня, на прием к доктору пришла женщина. Он принимал у себя в квартире на Пайн–стрит. Люси Кой, помощница доктора, провела посетительницу в кабинет, а сама вернулась в приемную. Слов доктора она расслышать не могла, зато хорошо слышала женщину. Та говорила довольно громко, хотя, судя по всему, была чем–то напугана и умоляла доктора помочь ей.

Люси не расслышала всего, что говорила женщина, но отдельные фразы смогла разобрать. Такие как: “Прошу вас, не отказывайте”, “Не говорите “нет”.

Женщина пробыла у доктора минут пятнадцать, а когда наконец вышла из кабинета, то всхлипывала, держа платочек у глаз. Ни жене, ни помощнице доктор не сказал ни слова. Жена вообще узнала о визите неизвестной только после его смерти.

На следующий день, после окончания приема, когда Люси надевала пальто, собираясь домой, доктор Эстеп вышел из своего кабинета. На голове его была шляпа, в руке — письмо. Люси заметила, что он бледен и очень взволнован. “Он был цвета халата, — сказала она. — И ступал неуверенно и осторожно. Совсем не так, как обычно”.

Люси спросила, не заболел ли он, но доктор ответил, что все это пустяки, всего лишь легкое недомогание, и что через несколько минут он придет в норму.

С этими словами он вышел. Люси, выйдя вслед за ним, увидела, как доктор опустил в почтовый ящик на углу письмо и тотчас вернулся домой.

Минут через десять вниз направилась жена доктора, госпожа Эстеп. Но, не успев выйти из дому, она услышала звук выстрела, донесшийся из кабинета. Она стремглав бросилась назад, никого не повстречав по дороге, — и увидела, что ее супруг стоит у письменного стола, держа в руках револьвер, из которого еще вьется дымок — И как раз в тот момент, когда она подбежала, — доктор замертво рухнул на письменный стол.

— А кто–нибудь из прислуги, бывшей в то время дома, может подтвердить, что миссис Эстеп вбежала в кабинет только после выстрела?

— В том–то и дело, что нет, черт возьми! — вскричал Ричмонд. — Вся сложность именно в этом!

После этой внезапной вспышки он успокоился и продолжил рассказ:

— Известие о смерти доктора Эстепа попало в газеты уже на следующее утро, а во второй половине дня в доме появилась женщина, которая приходила к нему накануне смерти, и заявила, что она — первая жена доктора Эстепа. Точнее говоря, законная жена. И, кажется, это действительно так. Хочешь не хочешь. Они поженились в Филадельфии. У нее есть заверенная копия свидетельства о браке. Я распорядился сделать запрос, и вчера пришло сообщение: доктор Эстеп и эта женщина — ее девичье имя Эдна Файф — были действительно повенчаны…

Женщина утверждает, что доктор Эстеп прожил с ней два года в Филадельфии, а потом вдруг бесследно исчез. Она предполагает, что он ее попросту бросил. Это случилось незадолго до его появления здесь, в Сан—Франциско. Это веские доказательства: ее в самом деле зовут Эдна Файф, и мои люди успели выяснить, что доктор Эстеп действительно занимался врачебной практикой в Филадельфии в те годы. Да, еще одно! Я уже говорил, что доктор Эстеп утверждал, будто он родился и вырос в Паркерсберге. Так вот, я навел справки, но не нашел никаких следов этого человека. Более того, я нашел довольно веские доказательства того, что он никогда в Паркерсберге не жил. А это означает, что он лгал своей жене. Таким образом, нам остается только предположить, что разговоры о якобы трудном детстве были просто отговоркой. Он хотел избежать неприятных вопросов.

— А вы успели выяснить, развелся ли доктор Эстеп со своей первой женой?

— Как раз сейчас я и пытаюсь это узнать, но, судя по всему, они так и не развелись. Все факты говорят за это. Иначе все было бы слишком просто. Ну, а теперь вернемся к рассказу. Эта женщина — я имею в виду первую жену Доктора Эстепа — заявила, что лишь недавно узнала, где Находится ее супруг, и приехала в надежде помириться. Он попросил дать ему время подумать, взвесить все “за” и “против” и обещал дать ответ через два дня.

Сам я переговорив с этой женщиной, сделал кое–какие выводы Мне лично кажется, что она, узнав, что супруг успел сколотить капиталец, решила просто поживиться за его счет. Ей нужен был не он, а его деньги. Но это, конечно, мое субъективное мнение. Я могу и ошибиться.

Полиция сперва пришла к выводу, что доктор Эстеп покончил жизнь самоубийством. Но после того, как на горизонте появилась его первая жена, вторая жена, моя клиентка, была арестована по подозрению в убийстве своего супруга. Полиция представляет теперь дело следующим образом: после визита своей первой жены доктор Эстеп рассказал обо всем своей второй жене. Та поразмыслила и решила, что совместная жизнь была сплошным обманом пришла в ярость, отправилась в кабинет мужа и убила его из револьвера, который, как она знала, всегда лежал в письменном столе. Я не знаю точно, какими вещественными доказательствами располагает полиция, но, судя по газетным сообщениям, можно понять, что на револьвере нашли отпечатки ее пальцев — раз, на письменном столе была опрокинута чернильница и брызги попали ей на платье — два, на столе валялась разорванная газета — три.

Действия миссис Эстеп легко понять. Вбежав в кабинет, она первым делом выхватила из рук мужа револьвер Поэтому на нем, естественно, остались отпечатки ее пальцев. Доктор упал на стол в тот момент, когда она к нему подбежала, и, хотя миссис Эстеп не очень хорошо помнит подробности, можно предположить, что он, падая, как–то задел ее, а может быть, и увлек за собой, опрокинув при этом чернильницу. Этим я объясняю чернильные брызги на платье и разорванную газету. Тем не менее, я уверен что обвинение постарается убедить присяжных, что все это произошло до выстрела и что это — следы борьбы.

— Это не так уж неправдоподобно, — заметил я.

— В том–то все и дело… Ведь на эти факты можно посмотреть и так, и этак. Тем более, что сейчас неподходящий момент — за последние месяцы произошло пять случаев когда жены, считая себя обманутыми и обиженными, убивали своих мужей. Удивительно, но ни одна из преступниц не была осуждена. И вот теперь все вдруг возопили о справедливости и возмездии — и пресса, и граждане, и даже церковь. Пресса настроена к миссис Эстеп настолько враждебно, что дальше некуда. Против нее даже женские слезы. Все кричат о том, что она должна понести заслуженную кару.

К этому следует добавить, что прокурор два последних процесса проиграл и теперь жаждет взять реванш. Тем более, что до выборов осталось немного.

Адвоката давно покинуло спокойствие — он даже покраснел от волнения:

— Я не знаю, какое у вас сложилось впечатление от моего рассказа. Вы профессиональный детектив, и вам неоднократно приходилось сталкиваться с такими или подобными историями. В какой–то степени вы, наверное, и очерствели, и вам, возможно, кажется, что все вокруг преступники. Но я уверен, что миссис Эстеп не убивала своего супруга. Я говорю это не потому, что она моя клиентка. Я был большим другом доктора Эстепа и его поверенным. Поэтому, если бы я был уверен, что миссис Эстеп виновна, сам бы ратовал за ее наказание. Но такая женщина просто не способна на убийство! В то же время я хорошо понимаю, что суд признает ее виновной, если явиться туда только с теми картами, которые сейчас на руках. Народ и так считает, что закон слишком снисходителен к женщинам–преступницам. Так что теперь гайки будут завинчивать круто. А если миссис Эстеп признают виновной, то она получит высшую меру наказания… Сделайте все возможное, чтобы спасти невинного!

— Единственной зацепкой является письмо, которое доктор Эстеп отослал незадолго до своей смерти, — заметил я. — Если человек пишет кому–то письмо, а потом кончает жизнь самоубийством, то естественно предположить, что в этом письме есть какие–нибудь ссылки или намеки на самоубийство. Вы не спрашивали его первую жену об этом письме?

— Спрашивал… Но она утверждает, что ничего не получала.

Здесь было что–то не так. Если Эстеп решил покончить счеты с жизнью в связи с появлением первой жены, напрашивается вывод, что письмо было адресовано именно ей. Он мог, конечно, написать прощальное письмо второй жене, но тогда вряд ли отправил бы его по почте.

— А его первая жена… У нее есть какие–либо причины не сознаваться в получении этого письма?

— Да, есть, — неуверенно ответил адвокат. — Во всяком случае, мне так кажется. Согласно завещанию, капитал переходит ко второй жене. Но первая жена, — конечно, если они не были официально разведены, — имеет основания оспаривать завещание. И даже если будет доказано, что вторая жена не знала о существовании первой, то и в этом случае первая жена имеет право получить часть капитала. Но если суд присяжных признает вторую виновной, то с ней вообще считаться не будут, и первая жена получит все до последнего цента.

— Неужели у него такой большой капитал, чтобы кто–то решился послать невинного человека на электрический стул и прибрать к рукам деньги?

— Он оставил после себя около полумиллиона, так что игра стоит свеч.

— И вы считаете, что его первая жена способна на это?

— Откровенно говоря, да! У меня сложилось впечатление, что она совершенно не имеет представления, что такое совесть.

— Где она остановилась? — спросил я.

— В настоящий момент в отеле “Монтгомери”. А вообще проживает в Луисвилле, если не ошибаюсь. Мне кажется, вы ничего не добьетесь, если попытаетесь у нее что–нибудь выведать. Ее интересы представляет фирма “Сомерсет и Квилл” — очень солидная фирма, кстати. Вот к ним–то она вас и отошлет. А те вообще ничего не скажут. С другой стороны, если дело нечисто, если она, например, скрывает, что получила письмо от доктора Эстепа, то я уверен, что и адвокатской фирме ничего не известно.

— Могу я поговорить с миссис Эстеп?

— В данный момент, к сожалению, нет. Может быть, дня через два–три. Сейчас она в весьма плачевном состоянии. Миссис Эстеп всегда была натурой впечатлительной и нервной. Так что смерть мужа и арест слишком сильно подействовали на нее. В настоящее время она находится в тюремной больнице, и ее не выпускают даже под залог. Я пытался добиться перевода в тюремное отделение городской больницы, но мне и в этом было отказано. Полиция считает, что с ее стороны это всего лишь уловка. А я очень тревожусь. Она действительно в критическом состоянии.

Адвокат снова разволновался. Заметив это, я поднялся, взял шляпу и, сказав, что немедленно примусь за работу, ушел.

Я не люблю многословных людей, даже если они говорят по существу. Самое главное — получить факты, а выводы я буду делать сам. От детектива требуется только это.

Последующие полтора часа я потратил на расспросы слуг в доме доктора Эстепа, но ничего существенного узнать не удалось — ни один из них не находился в служебной части дома, когда прозвучал роковой выстрел, и не видел миссис Эстеп непосредственно перед смертью доктора.

Потратив несколько часов на поиски, я нашел наконец _й Люси Кой, помощницу доктора Эстепа. Это была маленькая серьезная женщина лет тридцати. Она повторила мне только то, что я уже слышал от Вэиса Ричмонда. Вот и все об Эстепах.

И я отправился в отель “Монтгомери” в надежде, что; все–таки удастся узнать что–либо о письме, отправленном доктором накануне смерти. Судя по всему, письмо было адресовано его первой жене — Говорят, что чудес не бывает, но я привык проверять решительно все.

У администрации отеля я был на хорошем счету. Настолько хорошем, что мог попросить обо всем, что не очень далеко выходило за дозволенные законом границы. Поэтому, приехав туда, я сразу же отыскал Стейси, одного из заместителей главного администратора.

— Что вы можете рассказать о некоей миссис Эстеп, недавно поселившейся у вас? — спросил я.

— Сам я ничего не могу рассказать, — ответил Стейси. — Но вот если вы посидите тут пару минут, я постараюсь разузнать о ней все, что можно.

Стейси пропадал минут десять.

— Странно, но никто ничего толком не знает, — произнес он, вернувшись. — Я расспросил телефонисток, мальчиков–лифтеров, горничных, портье, отельного детектива — никто не мог о ней сказать ничего определенного. Она появилась у нас в отеле второго числа и в регистрационной книге постоянным местом жительства указала Луисвилл. Раньше она у нас никогда не останавливалась. Похоже, плохо знает город. Наш сортировщик почты не помнит, чтобы она получала письма, а телефонистка, просмотрев журнал, заявила, что никаких разговоров эта женщина ни с кем не вела. Дни она проводит обычно так: в десять — чуть раньше или чуть позже — уходит из отеля и возвращается лишь к полуночи. Судя по всему, друзей у нее здесь нет, поскольку к ней никто не заходит.

— Сможете проследить за ее почтой?

— Конечно, смогу!

— И распорядитесь, чтобы девушки из администрации и телефонистки держали ушки на макушке, если она с кем–нибудь будет говорить.

— Договорились!

— Она сейчас у себя?

— Нет, недавно ушла.

— Отлично! Мне очень хотелось бы заглянуть на минутку в ее номер и посмотреть, как она там устроилась.

Стейси хмуро взглянул на меня и, кашлянув, спросил:

— А что, это действительно так необходимо? Вы знаете, что я всегда иду вам навстречу, однако есть вещи, которые…

— Это очень важно, Стейси, — уверил я. — От этого зависит жизнь и благополучие еще одной женщины. И если мне удастся что–нибудь разнюхать…

— Ну, хорошо, — согласился он. — Только мне нужно предупредить портье, чтобы он дал знать, если вдруг она надумает вернуться.

В ее номере я обнаружил два небольших чемоданчика и один большой. Они не были заперты и не содержали ничего интересного — ни писем, ни каких–либо записей, ни других подозрительных предметов. Следовательно, она была уверена, что рано или поздно ее вещами заинтересуются.

Спустившись в холл отеля, я устроился в удобном кресле, откуда была видна доска с ключами, и стал ждать возвращения миссис Эстеп.

Она вернулась в четверть двенадцатого. Высокая, лет сорока пяти–пятидесяти, хорошо одетая. Волевые губы и подбородок ее отнюдь не уродовали. У нее был вид твердой и уверенной в себе женщины, которая умеет добиваться своего.

На следующее утро я вновь появился в отеле “Монтгомери”, на этот раз ровно в восемь, и снова уселся в кресло, откуда виден лифт.

Миссис Эстеп вышла из отеля в половине одиннадцатого, и я на почтительном расстоянии последовал за ней. Поскольку она отрицала, что получила письмо от доктора Эстепа, а это никак не укладывалось в моей голове, я решил, что будет совсем неплохо последить за ней. У детективов есть такая привычка: во всех сомнительных случаях следить за подозреваемыми объектами.

Позавтракав в ресторанчике на Фаррел–стрит, миссис Эстеп направилась в деловой квартал города. Там она бесконечно долго кружила по улицам, заходя то в один, то в другой магазин, где было народу погуще, и выбирая самые оживленные улицы. Я на своих коротеньких ножках семенил за ней, как супруг, жена которого делает покупки, а он вынужден таскаться за ней и скучать. Дородные дамы толкали меня, тощих я толкал сам, а все остальные почему–то постоянно наступали мне на ноги.

Наконец, после того, как я, наверное, сбросил фунта два веса, миссис Эстеп покинула деловой квартал, так ничего и не купив, и не спеша, словно наслаждаясь свежим воздухом и хорошей погодой, пошла на Юнион–стрит.

Пройдя какое–то расстояние, она вдруг остановилась и неожиданно пошла назад, внимательно вглядываясь во встречных. Я в этот момент уже сидел на скамейке и читал оставленную кем–то газету.

Миссис Эстеп прошла по Пост–стрит до Кейни–стрит. Причем она останавливалась у витрин, рассматривая, — или делая вид, что рассматривает, — выставленные товары, а я фланировал неподалеку: то впереди, то сзади, а то совсем рядом.

Все было ясно. Она пыталась определить, следит ли кто–нибудь за ней или нет, но в этой части города, где жизнь бьет ключом, а на улицах много народу, меня это мало беспокоило. На менее оживленных улицах я, конечно, мог бы попасть в ее поле зрения, да и то совсем не обязательно.

При слежке за человеком существуют четыре основных правила: всегда держаться по возможности ближе к объекту слежки, никогда не пытаться спрятаться от него, вести себя совершенно естественно, что бы ни происходило, и никогда не смотреть ему в глаза. Если соблюдать все эти правила, то слежка — за исключением чрезвычайных случаев — самая легкая работа, которая выпадает на долю детектива.

Когда миссис Эстеп уверилась, что за ней никто не следит, она быстро вернулась на Пауэлл–стрит и на стоянке Сан—Френсис села в такси. Я отыскал невзрачную машину, сел и приказал ехать следом.

Мы приехали на Лагуна–стрит. Там такси остановилось, она вылезла и быстро поднялась по ступенькам одного из домов. Мое такси остановилось на противоположной стороне, у ближайшего перекрестка.

Когда такси, привезшее миссис Эстеп, исчезло за углом, она вышла из дома и направилась вверх по Лагуна–стрит.

— Обгоните эту женщину, — сказал я.

Наша машина начала приближаться к шедшей по тротуару миссис Эстеп. Как раз в тот момент, когда мы проезжали мимо, она подошла к другому дому и на этот раз нажала звонок.

Это был четырехквартирный дом с отдельным входом в каждую квартиру. Она позвонила в ту, что на правой стороне второго этажа.

Осторожно поглядывая сквозь занавески такси, я не спускал глаз с дома, а шофер тем временем подыскивал подходящее место для стоянки.

В семнадцать пятнадцать миссис Эстеп вышла из дома, направилась к остановке на Саттер–стрит, вернулась в отель “Монтгомери” и исчезла в своем номере.

Я позвонил Старику, главе Континентального детективного агентства, и попросил выделить помощника. Надо выяснить, кто живет в доме на Лагуна–стрит, в который заходила миссис Эстеп.

Вечером моя подопечная ужинала в ресторане отеля, совершенно не интересуясь, наблюдают ли за ней. В начале одиннадцатого она вернулась в свой номер, и я решил, что на сегодня моя работа окончена.

На следующее утро я передал свою даму на попечение Дику Фоли и вернулся в агентство, чтобы поговорить с Бобом Филом, детективом, которому было поручено выяснить все о владельце квартиры на Лагуна–стрит. Боб появился в агентстве в одиннадцатом часу.

— В этой квартире окопался такой себе Джекоб Лендвич, — сказал он мне, — судя по всему, блатной, только не знаю, какого профиля. Водится с Хили—Макаронником — значит, наверняка, блатной. Раньше крутил по мелочам, а теперь шпарит с игровыми. Правда, и Пенни Грауту не очень–то можно верить: если он почует, что можно наварить на “стуке”, то не постесняется и епископа выдать за взломщика…

— Ладно, давай о Лендвиче.

— Он выходит из дому только по вечерам; деньжата водятся. Вероятно, подпольные доходы. Есть у него и машина — “бьюик” под номером 642–221, который стоит в гараже неподалеку от его дома, но Лендвич, кажется, редко им пользуется.

— Как приблизительно он выглядит?

— Очень высокий, футов шесть, если не больше, да и весит, пожалуй, не менее 250 фунтов. Лицо у него какое–то странное — большое, широкое и грубое, а ротик маленький, как у девочки. Короче говоря, рот непропорционально мал… Молодым его не назовешь… Так, среднего возраста.

— Может, ты последишь за ним пару деньков, Боб, и посмотришь, что он предпримет? Лучше всего, конечно, снять какую–нибудь комнатушку по соседству…

На том и порешили.

Когда я назвал Вэнсу Ричмонду имя Лендвича, тот просиял.

— Да, да! — воскликнул он. — Это был приятель или по меньшей мере знакомый доктора Эстепа. Я даже видел его как–то у него. Высокий такой человек с необычно маленьким ртом. Мы случайно встретились с ним в кабинете доктора Эстепа, и он представил нас друг другу.

— Что вы можете сказать о нем?

— Ничего.

— Вы даже не знаете, был ли он другом доктора Эстепа или его случайным знакомым?

— Нет, не знаю. Он мог быть и тем, и другим. А может быть, просто пациентом. Этого я совершенно не знаю. Эстеп никогда не говорил о нем, а я не успел составить мнение об этом человеке или понять, что их с доктором связывает. Помню, что в тот день забежал к Эстепу лишь на минутку — утрясти кое–какие вопросы и, получив нужный совет, сразу ушел. А почему вас заинтересовал этот человек?

— С Лендвичем встречалась первая жена доктора Эстепа. Вчера. И причем предприняла целый ряд предосторожностей, чтобы не привести за собой “хвост”. Мы сразу же навели справки о Лендвиче, и оказалось, что за ним водятся грешки, и немалые.

— А что все это может значить?

— Не могу сказать вам что–либо определенное. Может быть несколько гипотез. Лендвич знал как доктора, так и его первую жену; поэтому, например, можно предположить, с изрядной долей уверенности, что он уже давно знал, где проживает ее муж. Следовательно, миссис тоже могла давно об этом знать. А если так, то напрашивается вопрос: не выкачивает ли она уже длительное время из него деньги?.. Кстати, вы не можете взглянуть на его счет в банке и посмотреть, не делал ли он каких–либо непонятных отчислений?

Адвокат покачал головой:

— Посмотреть–то я могу, но там все равно ничего не узнаешь. Его счета в таком беспорядке, что сам черт ногу сломит. К тому же у него неразбериха и с налоговыми отчислениями.

— Так, так… Ну, хорошо, вернемся к моим предположениям. Если его первая жена давно знала, где он проживает, и вытягивала из него деньги, то спрашивается, зачем ей было самолично являться к нему? Тут, конечно, можно предположить…

— Мне кажется, — перебил меня адвокат, — что как раз в этом вопросе я смогу вам помочь. Месяца два или три тому назад, удачно поместив деньги в одном предприятии, доктор Эстеп почти вдвое увеличил свое состояние.

— Ах, вот в чем дело! Значит, она узнала об этом от Лендвича, потребовала через того же Лендвича часть этой прибыли — и, по всей вероятности, гораздо больше того, что согласился дать ей доктор. Когда же он отказался, она появилась в его доме собственной персоной и потребовала денег, пригрозив ему, что в противном случае поведает правду общественности. Доктор понял, что она не шутит,

Но он или не имел возможности достать такую сумму наличными, или шантаж встал уже поперек горла. Как бы то ни было, но он, тщательно все взвесив, решил, наконец, покончить со своей двойной жизнью и застрелился. Конечно, это всего–навсего предположения, но они кажутся мне вполне подходящими.

— Мне тоже, — сказал адвокат. — Так что же вы собираетесь теперь предпринять?

— Будем продолжать следить за обоими. В подобной ситуации я другого выхода не вижу. Кроме того, я наведу справки в Луисвилле об этой женщине. Правда, вы и сами должны понять, что я могу узнать всю подноготную этих людей, но… не найти письма. Того самого, которое доктор Эстеп написал перед смертью. Скорее всего, женщина просто–напросто уничтожила это письмо. Из соображений безопасности. И тем не менее, когда я узнаю о ней побольше и она почувствует, что со мной лучше не ссориться, то, возможно, удастся убедить ее сознаться в получении письма и объявить в полиции, что в этом письме доктор Эстеп написал ей о решении покончить с собой. А этого вашей клиентке будет вполне достаточно. Кстати, как она себя чувствует? Ей лучше?

Тень набежала на лицо адвоката. Оно сразу потеряло живость, стало хмурым и вялым.

— Вчера у нее был сердечный приступ; ее наконец перевели в больницу, что давно пора было сделать. Откровенно говоря, если в ближайшее время миссис Эстеп не выпустят, ей уже ничто не поможет. Она буквально тает на глазах. Я пошел на самые крайние меры, лишь бы добиться, чтобы ее выпустили под залог, нажал, как говорится, на все рычаги, но боюсь, что ничего не выйдет… Для миссис Эстеп невыносимо сознавать, что ее считают убийцей мужа. Молоденькой ее уже не назовешь; она всегда была женщиной нервной и впечатлительной. А тут сразу такое: и смерть мужа, и обвинение в убийстве… Мы просто обязаны вызволить ее из тюрьмы — и причем как можно скорее.

Он нервно заходил по комнате. Я решил, что разговор окончен, и испарился.

Из конторы адвоката я сразу же направился в наше агентство. Там я узнал, что Бобу Филу удалось снять квартиру на Лагуна–стрит; он оставил мне адрес. Я сразу же покатил туда посмотреть, что это за квартирка.

Но до цели своего путешествия я так и не добрался.

Выйдя из трамвая и направившись по Лагуна–стрит, я вдруг увидел, что навстречу мне шагает сам Боб Фил. Между мной и Бобом шел еще один высокий мужчина, он тоже направлялся в мою сторону. Большая круглая физиономия, маленький ротик. Джекоб Лендвич!

Я спокойно прошел мимо них, даже не подняв глаз. Но на углу остановился, вынул пачку сигарет и, словно невзначай, посмотрел в их сторону.

И тут же обратил внимание на кое–какие любопытные детали.

Пройдя несколько домов, Лендвич остановился у табачного киоска, расположенного у входа в магазин, а Боб Фил, хорошо знающий свое ремесло, прошел мимо него и направился дальше по улице. Видимо, решил, что Лендвич вышел просто за сигаретами, и скоро вернется домой. Если же он продолжит свой путь, Боб сможет его подхватить на трамвайной остановке.

Но в тот момент, когда Лендвич остановился у табачного киоска, один из прохожих на другой стороне улицы внезапно нырнул в парадное и исчез в тени. Этот человек шел немного позади Лендвича и Боба, держась другой стороны улицы. Я сразу обратил на него внимание и теперь убедился, что он тоже ведет слежку.

Когда Лендвич запасся куревом, Боб уже успел добраться до трамвайной остановки. Лендвич не повернул обратно, а направился дальше. Человек, прятавшийся в парадном, — следом. Я, в свою очередь, — за ним.

На Саттер–стрит как раз показался трамвай, Лендвич и я сели в него почти одновременно. Таинственный незнакомец, следивший за Лендвичем, какое–то время торчал на остановке, делая вид, что завязывает шнурки, и вскочил в трамвай уже на ходу.

Он остановился на задней площадке, неподалеку от меня, прячась за здоровяком в комбинезоне и поглядывая из–за его спины на Лендвича. Боб, зашедший в вагон самым первым, сидел с таким видом, будто его вообще никто и ничего не интересует.

Детектив–любитель (я не сомневался, что встретил профана) в очередной раз вытянул шею, дабы не потерять из виду Лендвича. Я окинул его взглядом: лет так за пятьдесят, мал и щупл, с изрядным носом, вздрагивающим от волнения. Костюм весьма старомодный и вытертый.

Понаблюдав пару минут, я пришел к выводу, что о существовании Боба он не подозревает. Все его внимание было направлено на Лендвича

Вскоре освободилось место рядом с Бобом, и я, бросив окурок, вошел в вагон и сел. Теперь человек со вздрагивающим носом находился впереди меня.

— Выходи через остановку и возвращайся на квартиру. За Лендвичем следить пока нет смысла. Наблюдай только за его домом. У него на хвосте сидит еще кто–то; хочу узнать кто и что ему надо.

Все это я проговорил очень тихо, шум трамвая полностью перекрывал мои слова. Боб неопределенно хмыкнул, давая тем самым понять, что все услышал, и вышел на следующей остановке.

Лендвич вышел на Стоктон–стрит. За ним — человек со вздрагивающим носом, а следом — я. В такой связке мы довольно долго бродили по городу. Наш гид не пропускал ни одного увеселительного заведения. Я знал, что в любом из этих злачных мест можно поставить на любую лошадь на любом ипподроме Северной Америки. Но что именно делал Лендвич в этих шалманах, я, разумеется, не знал.

В данный момент меня больше интересовал детектив–любитель, появившийся неизвестно откуда с неизвестной целью. В бары и лавки он, конечно, тоже не заходил, а бродил где–нибудь поблизости, поджидая, пока Лендвич выйдет. Следил он, разумеется, неумело, поэтому ему приходилось очень стараться, чтобы не попасться на глаза Лендвичу. До сих пор ему это, правда, удавалось, но мы находились на многолюдных улицах, где, как я говорил, вести слежку совсем нетрудному все же неизвестный упустил Лендвича. Тот нырнул в очередную забегаловку и появился оттуда с каким–то типом. Оба сели в машину, припаркованную неподалеку, и укатили. Человек со вздрагивающим носом заметался, не зная, что предпринять. Сразу за углом находилась стоянка такси, но либо он этого не знал, либо не мог оплатить проезд.

Я подумал, что он вернется на Лагуна–стрит, но ошибся. Он прошел по всей Варин–стрит, добрался до Портсмут–сквер и улегся там на траве. Закурив черную трубку, он задумчиво уставился на памятник Стефенсону, видимо, даже не замечая его.

Я тоже прилег на травке в некотором удалении — между итальянкой с двумя карапузами и стариком–португальцем в своеобразном пестром костюме. Так, в блаженном бездействии, мы провели всю вторую половину дня.

Когда солнце начало клониться к закату, а от земли потянуло холодком, маленький человечек поднялся, отряхнул костюм и отправился в обратный путь. Вскоре он зашел в дешевую столовку, перекусил и двинулся дальше. Добравшись до одного из отелей, он вошел, снял с доски ключ и исчез в темном коридоре.

Я посмотрел регистрационную книгу и выяснил, что он приехал только накануне. Номер был записан на некоего Джона Бойда, прибывшего из Сен—Луи, штат Миссури..

Отель этот принадлежал к числу тех, в которых я не мог безбоязненно задавать вопросы администрации, поэтому я вышел на улицу и выбрал себе неподалеку наблюдательный пункт.

Начало смеркаться, зажглись уличные фонари, ярким светом загорелись витрины. Вскоре совсем стемнело. Мимо меня то и дело проносились по Карини–стрит машины с горящими фарами. Парнишки–филиппинцы в чересчур пестрых костюмах спешили в “Черный Джек”, где их каждый вечер ждали азартные игры. Проходили мимо меня женщины, жизнь которых начиналась под вечер, а кончалась утром. Сейчас глаза у них были совсем сонные. Прошел знакомый полицейский в штатском платье. Видимо, спешил в участок доложить, что часы его дежурства кончились. После этого он отправится домой отдыхать. То и дело мелькали китайцы, снующие в разные стороны. И, наконец, мимо меня проплыли толпы людей, спешивших в итальянские рестораны.

Время шло и шло. Наступила полночь, но Джон Бойд по–прежнему не показывался. Тогда я решил, что ждать дальше бесполезно, и отправился спать.

Но прежде чем лечь, я позвонил Дику Фоли. Тот сообщил мне, что миссис Эстеп–первая не совершила в течение дня ни одного подозрительного поступка, ей никто не звонил и писем она ни от кого не получала. Я сказал, чтобы он прекратил за ней слежку — во всяком случае до того, пока я не выясню, что связано с Джоном Бойдом.

Я опасался, как бы Бойд не заметил, что за женщиной организовано наблюдение. Бобу Филу я приказал следить только за квартирой Лендвича — по той же причине. Кроме того, меня интересовало, когда тот вернется домой и вернется ли вообще.

Мне почему–то казалось, что этот Бойд работал вместе с женщиной и именно по ее поручению следил за Лендвичем. Видимо, женщина ему не доверяла. Но, как я уже сказал, это были всего лишь предположения.

На следующее утро я натянул на голову старую выцветшую шляпу, надел гимнастерку, оставшуюся у меня после армии, высокие сапоги — старье и хлам. Теперь я выглядел не лучше, чем Бойд.

Тот вышел из своего отеля в начале десятого, позавтракал в той же столовой, где вчера ужинал, а потом направился на Лагуна–стрит и, остановившись на углу, стал поджидать Джекоба Лендвича. Ждать ему пришлось довольно долго — почти целый день, ибо Лендвич вышел из дому лишь с наступлением сумерек. Что ж, этого человечка нельзя было назвать нетерпеливым. Он то ходил взад и вперед по улице, то стоял, прислонившись к стене, иногда даже на одной ноге, чтобы дать отдохнуть другой.

Мы с Бобом просидели в комнате целый день, покуривая и перекидываясь ничего не значащими фразами, поглядывая на маленького человечка, который упорно ждал появления Лендвича.

Как я уже сказал, тот вышел, когда начало смеркаться. Он сразу же направился к трамвайной остановке. Я выскользнул на улицу, и мы снова образовали “гусиное шествие” — впереди Лендвич, за ним Джон Бойд и, наконец, я. Так мы прошли несколько десятков ярдов, и тут мне в голову пришла неплохая мысль.

Гениальным мыслителем меня, конечно, не назовешь. Если я успешно справляюсь со своей работой, то это в первую очередь благодаря терпению и выносливости. И отчасти — везению. Но на этот раз меня действительно осенило…

Лендвич находился впереди меня приблизительно на расстоянии квартала. Я ускорил шаг,перегнал Бойда и вскоре добрался до Лендвича. Тут я снова замедлил шаг и, не поворачивая головы в его сторону, сказал:

— Послушайте, дружище, это, конечно, не мое дело, но имейте в виду, что у вас на пятках висит ищейка!

Лендвич чуть было не испортил мне все дело. Он на мгновение остановился, но сразу опомнился и зашагал дальше, как будто ничего не произошло.

— А кто вы такой? — наконец буркнул он.

— Ай, бросьте вы! — прошипел я в ответ, продолжая идти рядом с ним. — Какая вам разница, кто я такой? Просто случайно заметил, что эта ищейка пряталась за фонарем и ждала, пока вы не пройдете… вернее, не выйдете из дома.

Эти слова подействовали на него:

— Вы серьезно?

— Какие уж здесь могут быть шутки! Если хотите убедиться в этом, сверните за ближайший угол и проверьте.

Я был доволен спектаклем, и сыграл его, как мне показалось, неплохо.

— Нет, не нужно! — сказал он сухо. Маленький рот презрительно скривился, а голубые глаза небрежно скользнули по мне.

Я распахнул куртку, чтобы он мог увидеть рукоятку револьвера.

— В таком случае., может быть, одолжить вам эту штучку? — снова спросил я —

— Нет. — Он продолжал оценивающе поглядывать на меня, пытаясь понять, что я за человек. Ничего удивительного — на его месте я бы поступил так же.

— Но, надеюсь, вы не будете против, если я останусь здесь и посмотрю эту комедию?

У него уже не было времени для ответа — Бойд, ускорив шаг, сворачивал за угол. Нос у него продолжал вздрагивать, как у настоящей ищейки.

Лендвич неожиданно встал поперек тротуара, так что маленький человечек, издав какой–то хрюкающий звук, натолкнулся прямо на него. Какое–то время они безмолвно смотрели друг на друга; я сразу же пришел к выводу, что они знакомы.

В следующую секунду Лендвич неожиданно выбросил правую руку вперед и схватил маленького человечка за плечо.

— Зачем ты следишь за мной, погань? — прошипел он. — Я же сказал тебе, чтобы ты не совался во Фриско!

— Простите меня, — запричитал Бойд. — Но я не хотел причинять вам никаких неприятностей. Я просто подумал, что…

Лендвич заставил его замолчать, сильно встряхнув. Тот замолк, а Лендвич повернулся ко мне.

— Оказывается, это мой знакомый, — насмешливо сказал он. В его голосе снова прозвучало недоверие, и он внимательно осмотрел меня с ног до головы.

— Что ж, тем лучше, — бросил я. — Всего хорошего, Джекоб…

Я повернулся, собираясь уйти, но Лендвич остановил меня:

— Откуда тебе известно мое имя?

— Ну, это не удивительно, — ответил я. — Вы человек известный. — Я постарался сделать вид, будто удивлен наивностью его вопроса.

— Только без выкрутасов! — Лендвич сделал шаг в сторону и сказал с угрозой в голосе: — Спрашиваю еще раз, откуда тебе известно мое имя?

— Катись–ка ты подальше! — процедил я. — Какая тебе разница?

Моя злость, казалось, успокоила его.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Можешь считать меня своим должником. Спасибо, что сказал мне об этом человеке… Как у тебя сейчас дела?

— Бывало и похуже… Нельзя сказать, что полностью сижу в дерьме, но и хорошего тоже мало.

Он задумчиво перевел взгляд на Бойда, а потом снова посмотрел на меня.

— Ты знаешь, что такое “Цирк”?

Я кивнул — Я знал, что подонки называют “Цирком” шалман Хили—Макаронника.

— Если ты пойдешь туда завтра вечером, я, возможно, помогу тебе в чем–нибудь.

— Не выйдет. — Я решительно покачал головой. — Сейчас мне опасно показываться в общественных местах.

Этого еще не хватало! Встречаться с ним там! Ведь больше половины клиентов Хили—Макаронника знают, что я детектив. Значит, нужно сделать вид, что я замешан в каком–то грязном деле и не могу показываться на людях.

Мой отказ, судя по всему, поднял меня в его глазах. Какое–то время он молчал, а потом дал мне номер своего телефона на Лагуна–стрит.

— Забеги ко мне завтра приблизительно в это же время. Возможно, я найду для тебя кое–какую работенку.

— Хорошо, я подумаю, — небрежно сказал я и повернулся, собираясь уйти.

— Минутку, — окликнул он меня. — Как тебя зовут?

— Вишер, — ответил я. — Шейн Вишер, если уж говорить о полном имени.

— Шейн Вишер, — задумчиво повторил он. — Это имя мне, кажется, незнакомо.

Меня это совсем не удивило — это имя я сам выдумал четверть часа назад.

— Только не надо кричать об этом на всю улицу, — поморщился я. — А то его узнает весь город.

С этими словами я снова повернулся и на этот раз действительно ушел, в душе очень довольный собой, — намекнув о том, что за ним следит Бойд, я, кажется, оказал ему большую услугу и в то же время показал, что принадлежу к той же категории людей, что и он. А своим независимым поведением дал понять, что я плевать хотел на его отношение ко мне — и тем самым еще больше укрепил свои позиции.

Если я встречусь с ним завтра, то при встрече, разумеется, получу какое–нибудь предложение. Он даст мне возможность немножко подработать — конечно, незаконным путем. Скорее всего, его предложение будет иметь отношение к делу Эстепа, но поскольку он замешан, любая связь пригодится.

Побродив по городу еще полчасика, я вернулся на квартиру, снятую Бобом Филом.

— Лендвич вернулся?

— Да, — ответил Боб — И привел с собой какого–то аленького человечка. Вернулся минут двадцать назад.

— Отлично! А женщина не показывалась?

— Нет.

И тем не менее у меня почему–то было предчувствие, что миссис Эстеп придет вечером. Предчувствие меня обмануло — она не пришла.

Мы с Бобом сидели в комнате и наблюдали за домом, в котором жил Лендвич. Так прошло несколько часов.

Лендвич вышел из дому в час ночи.

— Пойду посмотрю, куда это его понесло, — сказал Боб и взял шляпу.

Лендвич исчез за углом. Вскоре из моего поля зрения исчез и Боб. Минут через пять он вернулся.

— Выводит свою машину из гаража, — сообщил он.

Я бросился к телефону и заказал машину. Боб, стоя у окна, воскликнул:

— Вот он!

Я успел подскочить к окну как раз в тот момент, когда Лендвич входил в дом. Его машина уже стояла у подъезда. Через несколько минут Лендвич снова вышел из дому в обнимку с маленьким человечком. Тот, тяжело опираясь на Лендвича, шел к машине. В темноте мы не могли различить их лиц, но одно мы поняли наверняка: Бойд или напился, или почувствовал себя плохо.

Лендвич помог своему спутнику сесть в машину, и они уехали. Красный сигнальный огонек машины еще какое–то время мерцал вдали, потом исчез.

Заказанная мною машина прибыла только минут через двадцать; я отослал ее обратно. Теперь уже не было смысла их разыскивать.

Лендвич вернулся домой в четверть четвертого. Вернулся один и пришел пешком. Пришел, правда, со стороны, где находился его гараж. Он отсутствовал ровно два часа. За это время можно многое сделать.

Ни я, ни Боб не возвращались этой ночью домой — переночевали в той же квартире. Утром Боб отправился в магазин купить что–нибудь на завтрак. Принес он и свежие газеты.

Я начал готовить завтрак, а Боб расположился у окна и посматривал то на дом Лендвича, то в газету.

— Ого! — вдруг воскликнул он. — Смотри–ка!

Я вернулся из кухни, держа в руках сковородку, на которой приятно шипела поджаренная ветчина.

— В чем дело?

— Слушай! “Таинственное убийство в парке”, — прочитал он. — “Сегодня рано утром в Голден—Гейт–парке, неподалеку от дороги, найден труп неизвестного. По данным полиции, у человека проломлен череп, а отсутствие повреждений на теле позволяет сделать вывод, что этот человек не упал и не был сбит машиной. Предполагают, что его убили в другом месте, а потом привезли и бросили в парке”.

— Ты думаешь, это Бойд? — спросил я.

— Конечно, — ответил Боб.

Съездив после завтрака в морг, мы убедились, что наши предположения верны. Найденный в парке человек — Джон Бойд.

— Лендвич выводил его из дома мертвым.

Я кивнул.

— Да, конечно! Он был очень маленьким, а для такого верзилы, как Лендвич, не составляло особого труда протащить его до машины, удерживая в вертикальном положении — ведь расстояние было всего 2–3 ярда. А в темноте нам показалось, что ведет пьяного. Надо сходить в полицейское управление и узнать, что им известно.

В отделе расследования убийств мы разыскали О’Гара, секретаря уголовной полиции.

— Этот человек, которого вы нашли сегодня в парке… — начал я. — Вы что–нибудь знаете о нем?

О’Гар сдвинул на затылок свою широкополую шляпу с узенькой ленточкой и посмотрел на меня, будто я сморозил черт знает какую глупость.

— Мы знаем только то, что он мертв, — наконец, сказал он. — И больше ничего.

— А как вы отнесетесь к информации, из которой будет ясно, с кем встречался этот человек непосредственно перед смертью?

— Эта информация наверняка не помешает мне напасть на след убийцы, — ответил О’Гар. — Это ясно, как божий день.

— Например, такая мелочь: его звали Джон Бойд, он останавливался в отеле в двух шагах отсюда. А перед смертью встречался с человеком, который находится в каких–то непонятных отношениях с первой женой доктора Эстепа… Вы, наверное, знаете о докторе Эстепе и его второй жене, которую обвиняют в убийстве своего супруга? Не правда ли, интересные сведения?

— Конечно, — согласился со мной О’Гар. — Так куда же мы направимся в первую очередь?

— С этим Лендвичем — так зовут человека, который был с Бондом незадолго до его смерти, — справиться будет довольно трудно. Поэтому, я думаю, что лучше начать с первой жены доктора Эстепа. Возможно, когда она услышит, что Лендвич ухлопал Бойда, то испугается и расскажет что–нибудь интересное. Ведь она наверняка связана с Лендвичем. А если предположить, что они сообща решили отделаться от Бойда, то тем более не мешает познакомиться с этой женщиной и посмотреть, что она собой представляет. А уж потом направимся к Лендвичу. Мне все равно не хочется наведываться к нему раньше вечера. Я договорился с ним о встрече, и мне интересно, что он собирается мне предложить.

Боб Фил направился к двери:

— Пойду посмотрю за ним. Иначе может статься, что он вообще исчезнет из поля зрения.

— Хорошо, — сказал я. — И следи за ним повнимательнее. Если почувствуешь, что он собирается дать тягу, не церемонься, зови полицию, упрячьте его за решетку.

В холле отеля “Монтгомери” мы с О’Гаром сперва поговорили с Диком Фоли. Он сообщил, что женщина находится у себя в номере. Она распорядилась, чтобы ей принесли завтрак. Писем она не получала, по телефону ни с кем не разговаривала.

Пришлось снова прибегнуть к помощи Стейси.

— Мы хотели бы поговорить с миссис Эстеп. Возможно, нам придется взять ее с собой Не могли бы вы послать горничную, чтобы узнать, одета ли дама? Наш визит внезапный, но мы не хотим застать ее в постели или полураздетой.

Мы захватили с собой горничную и поднялись наверх. Девушка постучала в дверь.

— Ну, кто еще там? — послышался нервный женский голос.

— Это горничная… Мне хотелось бы… Послышался звук поворачиваемого ключа, и миссис Эстеп с сердитым лицом открыла дверь.

Мы сразу вошли в комнату. О’Гар предъявил полицейское удостоверение.

— Полиция, — сказал он. — Хотели бы поговорить с вами.

Миссис Эстеп не оставалось ничего другого, как впустить нас. Прикрыв дверь, я сразу задал ей вопрос, который, по моим предположениям, должен был вывести ее из равновесия:

— Скажите, пожалуйста, миссис Эстеп, с какой целью Джекоб Лендвич убил Джона Бойда?

Пока я говорил эту фразу, выражение ее глаз успело смениться несколько раз. Услышав имя Лендвича, она удивилась, при слове “убил” испугалась, а при имени Джона Бойда вообще недоуменно пожала плечами.

— С какой целью? Кто? Что сделал? — заикаясь, спросила она, стараясь выиграть время.

— С какой целью Джекоб Лендвич убил у себя на квартире Джона Бойда, а потом отвез и бросил труп в парке?

Снова смена выражений на ее лице, снова недоумение, а потом внезапное просветление и попытка сохранить спокойствие. Все это читалось, конечно, не так ясно, как в книге, но для человека, часто играющего в покер и считающего себя хорошим физиономистом, этого было вполне достаточно.

Теперь я понял, что Бойд не был с нею заодно. Одновременно с этим я понял, что она знает, что Лендвич кого–то убил, только не этой ночью и не Бойда… Кого же в таком случае? Доктора Эстепа? Вряд ли… Если он и был убит–то только своей женой, своей второй женой… Да, недостаток фактов может испортить нам всю историю. Кого же убил Лендвич до Бойда? Он что — профессиональный убийца?

Все эти мысли молнией пронеслись в моей голове. А миссис Эстеп между тем спросила:

— И вы пришли сюда только ради того, чтобы задать мне эти дурацкие вопросы? Какая чушь..

И она проговорила минут пять без единой паузы. Слова так и лились из ее губ, но, что удивительно, она ни разу не произнесла ни одной фразы по существу. Она говорила и говорила, чтобы выиграть время, а сама лихорадочно соображала, какую позицию ей выгоднее занять.

И прежде чем мы успели посоветовать ей рассказать обо всем чистосердечно, она нашла выход, приняла решение: молчать! молчать!

Она внезапно замолчала, и мы больше не услышали от нее ни одного слова, а ведь молчание — это самое действенное оружие против строгого допроса. Обычно подозреваемый на словах пытается доказать свою невиновность и, независимо от того, опытен человек в таких делах или нет, рано или поздно он все равно проговорится. Но когда человек молчит, с ним ничего нельзя поделать.

Миссис Эстеп так и поступила. Она даже не сочла нужным слушать то, о чем мы ее спрашивали. Правда, выражение ее лица часто менялось. Тут были и возмущение, и недоумение, и другие оттенки чувств, но нам–то от этого было не легче. Нужны слова, а слов не было. И тем не менее мы решили не сдаваться и провели у нее добрых три часа. Мы уговаривали, льстили, чуть не танцевали вокруг, но так ничего и не добились. В конце концов нам это надоело, и мы забрали ее с собой. Правда, против миссис Эстеп не было никаких улик, но мы не могли оставить ее на свободе, пока Лендвич не разоблачен.

Приехав в управление, оформили ее не как арестованную, а как свидетельницу, и посадили в одну из комнат управления — под надзор женщины, работающей в полиции, и одного из людей О’Гара. Мы надеялись, что, может быть, им удастся что–нибудь вытянуть. Сами же отправились решать дела с Лендвичем. В управлении миссис Эстеп, разумеется, обыскали, но не нашли ничего интересного.

После этого мы с О’Гаром отправились обратно в отель и тщательно перетряхнули номер, но тоже ничего не нашли.

— А вы сами вполне уверены в том, что мне рассказали? — спросил О’Гар, когда мы вышли из отеля. — Ведь если это ошибка, меня по головке не погладят.

Я пропустил его вопрос мимо ушей.

— Встречаемся в 18.30, — сказал я. — И поедем вместе к Лендвичу.

О’Гар понимающе улыбнулся, а я отправился в контору Вэнса Ричмонда. Увидев меня, адвокат вскочил из–за письменного стола. Лицо его казалось еще более бледным и изможденным, чем обычно. Морщины стали рельефнее, под глазами — синие круги.

— Вы просто обязаны сделать что–нибудь! — выкрикнул он хриплым голосом. — Я только что вернулся из больницы. Состояние миссис Эстеп чрезвычайно опасное. Если эта история затянется еще на день–два, она просто не выдержит и покинет этот мир…

Я перебил его, сообщив о событиях этого дня и тех последствиях, которые, по моему мнению, должны наступить вслед за ними. Он выслушал меня молча, но не успокоился, а лишь безнадежно покачал головой.

— Неужели вы не понимаете, что это всего лишь капля в море! — воскликнул он. — Я, конечно, уверен, что доказательства ее невиновности рано или погано появятся, но боюсь, что это произойдет слишком поздно… Я не имею к вам претензий — вы сделали все, что могли… И, может быть, даже больше, но этого пока слишком мало! Нам нужно еще кое–что… Что–то, похожее на чудо. И если нам не удастся вытряхнуть правду из Лендвича или из этой авантюристки, называющей себя миссис Эстеп, то, возможно, все ваши усилия пропадут даром. Конечно, правда может выплыть на судебном процессе, но на это никак нельзя надеяться… К тому же моя клиентка может вообще не дожить до суда… Но если я прямо сейчас освобожу ее, то, возможно, она выкарабкается. А пара дней в тюрьме наверняка доконает ее, и тогда вообще безразлично, виновна ли она. Смерть забирает с собой все заботы и неприятности. Ведь я вам уже сказал, что она находится в крайне тяжелом состоянии…

Я ушел от Вэнса Ричмонда так же, как и пришел — неожиданно. Этот адвокат ужасно действовал мне на нервы. А я не люблю волноваться, когда выполняю задание. Волнение только мешает работе, а работе детектива — тем более.

Вечером, без четверти семь, я позвонил в дверь Лендвича, О’Гар пасся неподалеку. Поскольку последнюю ночь я провел вне дома, на мне все еще была старая военная форма, в которой я представился как Шейн Вишер.

Дверь открыл сам Лендвич.

— Добрый день, Вишер, — сказал он равнодушным тоном и провел меня наверх.

Четырехкомнатная квартира; два выхода — главный и черный; обстановка обычных меблирашек в доходных домах. На своем веку мне довелось повидать множество таких квартир.

Мы уселись в гостиной, закурили и принялись трепаться о пустяках, внимательно изучая друг друга. Мне, например, показалось, что Лендвич нервничал; складывалось впечатление, что он совсем не рад моему приходу. Скорее, наоборот.

— Вы мне обещали немного помочь, — наконец, напомнил я.

— Мне очень жаль, — ответил он, — но выяснилось, что в настоящее время я ничего не могу для вас сделать. У меня были кое–какие планы, но в последние часы обстановка изменилась. — Он немного помолчал и добавил: — может быть, немного попозже…

Из его слов я понял, что он хотел поручить мне Бойда, но поскольку Бойд уже вышел из игры, работы у Лендвича для меня не нашлось.

Лендвич встал и принес бутылку виски. Какое–то время мы еще беседовали о том о сем. Он не хотел показать, что желает поскорее избавиться от меня, а я тоже не спешил.

Несмотря на то, что разговор шел о всяких пустяках, мне все–таки удалось понять, что он всю жизнь промышлял мелким жульничеством, а в последнее время нашел более выгодный бизнес. Это подтверждало слова Пенни Граута, сказанные им Бобу Филу.

Потом я стал рассказывать о себе. Рассказывал намеками, недомолвками, делая многозначительные жесты. Короче говоря, дал ему понять, что за мной тоже водятся грешки, а в довершение всего намекнул, что в свое время был членом банды Джимми—Пистолета, которая сейчас почти в полном составе отбывает наказание в Уолл—Уолле.

Наконец Лендвич решил дать мне взаймы некоторую сумму, которая поможет мне встать на ноги и обрести уверенность. Я ответил, что мелочишка мне, конечно, не помешает, но хотелось бы найти какую–нибудь возможность подработать основательно.

Время шло, а мы так и не могли договориться до чего–нибудь определенного. Наконец мне надоело говорить обиняками, и я решительно сказал:

— Послушай, приятель, — говоря это, я внешне был совершенно спокоен. — Мне кажется, ты здорово рисковал, ухлопав шустряка, которого я наколол.

Я хотел внести элемент оживления в нашу скучную беседу, и мне это удалось как нельзя лучше. Лицо его сразу же исказилось от ярости, а в следующее мгновение в руке блеснул кольт. Но я был начеку и сразу же выстрелил. Выстрел превзошел самые смелые мои ожидания: револьвер вылетел из его руки.

— Вот так–то будет лучше, — сказал я. — И не вздумай рыпнуться!

Лендвич сидел, потирая онемевшую от удара руку и с удивлением таращась на дымящуюся дыру в моем кармане. Он был ошарашен. Это и понятно: выбить выстрелом оружие из руки противника — очень эффектная вещь, и удается она крайне редко. Но, тем не менее, удается. Не очень опытный стрелок — а я именно таковым и являюсь — всегда стреляет лишь приблизительно в ту сторону, куда хочет попасть. Это получается автоматически. Раздумывать тут некогда. А если противник делает какое–либо подозрительное движение, то стреляешь обычно в том направлении, где это движение возникло. Когда Лендвич выхватил револьвер, я, естественно, выстрелил в сторону его оружия. Остальное сделала пуля. Но выглядело это, повторяю, очень эффектно.

Я погасил тлеющую ткань куртки и прошел к тому месту, куда отлетел револьвер.

— Нельзя играть с огнем, — назидательно сказал я — Так и до беды недалеко.

Он презрительно скривил свой маленький ротик.

— Выходит, вы из легавых, — процедил он не то утвердительно, не то вопросительно, но тем не менее постарался вложить в свои слова все то презрение, которое питал к полицейским и частным детективам, а презрение, судя по всему, он питал к ним немалое.

Возможно, мне удалось бы его убедить в противном: что я не легавый, а действительно Шейн Вишер, за которого себя выдаю, но я не стал этого делать.

Поэтому я кивнул.

Он глубоко задумался, все еще потирая себе руку. Лицо его было совершенно бесстрастно, и лишь неестественно блестевшие глаза выдавали работу мысли.

Я продолжал молча сидеть и ждать результатов его раздумий. Конечно же, он пытался в первую очередь разгадать, какую роль я играю в этом деле. А поскольку я встретился на его пути только вчера, намекнув ему о слежке, тс он, видимо, решил что я ни о чем не знаю. Кроме того, что он прикончил Бойда. Видимо, он посчитал, что я не знаю даже о деле Эстепа, не говоря уже о других грехах, которые водились за ним.

— Вы не из полиции? — спросил он чуть ли не радостным тоном, тоном человека, который понял, что еще не все потеряно. Ему, может быть, еще удастся выкрутиться из неприятного положения.

Я рассудил, что правда мне не повредит, и сказал:

— Нет, не из полиции. Из Континентального агентства.

Он подвинулся ближе.

— Какую роль вы играете в этом деле?

Я снова решил сказать правду:

— Меня беспокоит судьба второй жены доктора Эстепа. Она не убивала своего супруга.

— И вы хотите добыть доказательства ее невиновности, чтобы она могла выйти на свободу?

— Да.

Он хотел придвинуть свой стул еще ближе к моему, но я сделал знак оставаться на месте.

— Каким образом вы собираетесь это сделать? — снова спросил он, и его голос стал еще тише и доверительней.

— Перед смертью доктор Эстеп написал письмо, — сказал я, — и я почти уверен, что оно содержит доказательства невиновности его второй жены.

— Ах, вот оно что! Ну, и что дальше?

— Дальше ничего. Неужели этого мало?

Он откинулся на спинку стула. Его глаза и рог снова уменьшились: видно, он опять задумался.

. — А почему вас интересует человек, который умер вчера? — медленно спросил он.

— Дело не в этом человеке, дело в вас самом, — сказал _я> не скрывая правды и на этот раз. — Ведь следил–то я за вами, а не за ним. Второй жене доктора Эстепа это, возможно, и не поможет непосредственно, но я знаю, что вы вместе с его первой женой затеяли какую–то опасную игру против нее. Из своего же опыта я знаю: что вредит одному — на пользу другому. Поэтому и решил, что если прижму вас немного, то это пойдет на пользу миссис Эстеп. Скажу откровенно, мне многое еще неясно; я бреду в потемках, но я всегда быстро иду вперед, как только завижу свет. И темнота вокруг меня рано или поздно рассеивается, уступая место солнечному дню. И одну из светящихся точек я уже узрел: я уже знаю, что произошло с Бойдом и кто виноват в этом деле.

Глаза Лендвича снова широко раскрылись. Раскрылся и его рот — насколько вообще мог раскрыться такой маленький ротик.

— Ну, что ж, пусть будет так, — сказал он тихо. — Только имейте в виду, что дешево вы меня не купите. Тут нужно будет приложить много усилий…

— К чему вы клоните?

— Вы думаете, что меня будет просто обвинить в убийстве Джона Бойда? Ведь у вас нет никаких вещественных доказательств!

— Вот тут–то вы и ошибаетесь…

Но в глубине души я и сам был уверен, что он прав. Хотя бы потому, что ни я, ни Боб не были уверены, что человек, которого Лендвич вытаскивал из квартиры, был Бонд. Вернее, мы были уверены в этом, но поклясться в этом перед судом присяжных не смогли бы. Ведь если они проведут следственный эксперимент, то выяснят, что с такого расстояния в темную ночь мы не могли бы увидеть его лица. К тому же мы тогда посчитали, что Бойд не мертв, а пьян. И лишь позднее, узнав о трупе, найденном в парке, мы поняли, что, когда Лендвич выводил его из дома, тот уже был мертв. Все это, конечно, мелочи, но частный детектив должен иметь безукоризненные доказательства.

— Вот тут–то вы и ошибаетесь, — повторил я вопреки своим размышлениям. — Если хотите знать, мы добыли против вас столько материала, что его хватит не только для того, чтобы засадить вас за решетку, но и в более тепленькое местечко. То же самое относится и к вашей сообщнице.

— Сообщнице? — протянул он не очень удивленно. — Вы, наверное, имеете в виду Эдну? И вы ее, наверное, уже взяли?

— Ты угадал!

Лендвич рассмеялся:

— Ну, ну, с богом! Только вряд ли вы узнаете от нее что–нибудь. Во–первых, потому что она сама мало что знает, а во–вторых… Да и вы сами, наверное, уже убедились, что ее не так–то легко расколоть. Поэтому предупреждаю заранее: не вкручивайте мне мозги, уверяя, что она все выболтала!

— Я этого и не собираюсь утверждать.

Несколько минут мы оба молчали, а потом он вдруг сказал:

— Я хочу сделать вам предложение… Хотите верьте, хотите нет, но письмо, которое доктор Эстеп написал перед смертью, было адресовано мне. И из него ясно видно, что он покончил жизнь самоубийством. — Лендвич сделал паузу и добавил: — Дайте мне возможность скрыться! Всего полчаса.. а потом действуйте так, как сочтете нужным Я же, со своей стороны, обещаю переслать вам это письмо…

— Вы способны выполнить такое обещание? — спросил я не без сарказма.

— Значит, вы мне не верите? Что ж, в таком случае мне придется поверить вам, — сказал он. — Я отдам письмо, если вы пообещаете, что ничего не предпримете в течение получаса!

— К чему мне давать такие обещания, — бросил я, — ведь я могу забрать и вас, и письмо впридачу!

— Не удастся! Неужели вы думаете, что я настолько глуп, чтобы хранить письмо в ненадежном месте?

Этого я, конечно, не думал, но тем не менее считал, что письмо найти можно. Нужно только хорошенько постараться.

— Чего мне с вами нянчиться? — буркнул я. — Ведь я и так загнал вас в угол. Могу обойтись и без обещаний.

— Ну, а если я скажу, что освободить миссис Эстеп можно только с моей помощью? Тогда вы согласитесь?

— Возможно… Только сначала я должен выслушать, что вы скажете.

— Хорошо. Я расскажу всю правду, но ее не доказать, если я сам не сознаюсь. Если вы сблефуете, то не удастся установить, что все было действительно так. А присяжные подумают, что пройдоха–детектив их морочит.

С этим я был полностью согласен. Мне приходилось выступать свидетелем на судебных процессах, но я никогда не видел, чтобы суд доверял частному детективу — считают, что мы ведем двойную игру, выгораживая своего клиента.

Между тем Лендвич начал свой рассказ:

— Один молодой врач попал в грязную историю. От суда отвертелся, но власти лишили его частной практики. Бедняга по пьянке поплакался делашу — и тот предложил доктору фальшивые документы — Врач согласился; делаш исполнил обещание… Этого врача вы и знаете под именем доктора Эстепа, и это я вновь поставил его на ноги и помог обрести место в обществе. Да, еще одно… Настоящее имя человека, которого нашли сегодня в парке мертвым — Хамберт Эстеп…

Это новость… Правда, нельзя поручиться, что Лендвич не лжет. Тот между тем продолжал:

— Сейчас фальшивые документы достать легко. Ими торгуют все, кому не лень. Но тогда, двадцать пять лет назад… Мне помогла Эдна Файф… Эту женщину вы знаете как первую жену доктора Эстепа.

Эдна вышла замуж за настоящего Хамберта Эстепа. Хамберт — чертовски плохой врач, и, прожив какое–то время впроголодь, Эдна уговорила его закрыть практику. Она вообще могла из Хамберта веревки вить.

Я передал диплом и лицензию молодому доктору: тот уехал в Сан—Франциско уже под именем Хамберта Эстепа и открыл здесь частную практику. Настоящая супружеская чета Эстепов пообещала никогда не пользоваться своим настоящим именем — это было им только на руку.

Я, соответственно, продолжал держать связь с молодым доктором, получая свои проценты. Короче говоря, я держал его в руках, а он был не настолько глуп, чтобы сделать попытку освободиться. Через несколько лет я узнал, что его дело процветает, и тоже поселился в Сан—Франциско — здесь легче следить за его доходами. Примерно в то же самое время он женился, и дела его шли все лучше и лучше. Он даже стал помещать капитал в предприятия. В общем, доходы росли, а моя доля оставалась довольно скромной. Доктор, правда, никогда не нарушал наш первоначальный договор, но на повышение моего гонорара не соглашался. Он отлично понимал, что я не стану резать курицу, которая несет золотые яйца. Конечно, его деньги мне помогали, но капитала, как он, я не сколотил, и это меня очень огорчало. И вот несколько месяцев тому назад, узнав, что он увеличил капитал почти вдвое, я перешел к более активным действиям.

За эти годы я изучил характер доктора, когда выколачиваешь деньги, то волей–неволей изучаешь человека. Так, например, я знал, что доктор никогда не говорил жене о своем прошлом, отговаривался какими–то общими словами. Сказал, между прочим, что родился в Западной Вирджинии. Кроме того, я знал, у него в письменном столе всегда лежит револьвер, и понимал зачем: если все откроется — он покончит с собой. Доктор рассуждал так: власти, учитывая его безупречную жизнь здесь, в Сан—Франциско, наверняка замнут это дело и не допустят огласки. В этом случае жена не будет опозорена перед общественностью, хотя и узнает правду. Мне самому, разумеется, никогда бы не пришла в голову подобная мысль, но доктор был человек со странностями — ради репутации мог пожертвовать жизнью.

Вот таким я его себе представлял и не ошибся. Мой план на первый взгляд может показаться очень сложным, но на самом деле он прост. Я пригласил супружескую чету Эстепов приехать ко мне. Их, правда, нелегко было разыскать, но в конце концов я напал на их след Собственно, я пригласил только Эдну, а ее супругу приказал оставаться на месте. И все сошло бы как нельзя лучше, если бы Хамберт послушался меня… Но он испугался… Испугался того, что мы с Эдной обманем его. Поэтому и приехал: разнюхать, что мы собираемся делать. Я узнал об этом только тогда, когда вы сказали мне о слежке…

Я пригласил Эдну, но не стал посвящать ее в подробности, сказал, что нужно, и приказал как следует выучить свою роль. За несколько дней до ее приезда я сходил к врачу и потребовал 100.000 долларов. Он высмеял меня, и я сразу же ушел, бросив напоследок, что готов на все.

Как только приехала Эдна, я послал ее к нему. Она попросила сделать ее дочери криминальный аборт. Он, конечно, наотрез отказался. Эдна начала умолять — достаточно громко, чтобы слышала сестра или кто–нибудь другой в соседней комнате Она придерживалась текста, который мог быть истолкован в нужном смысле. Эдна безупречно сыграла свою роль и ушла от доктора вся в слезах.

После этого я приступил ко второй части: попросил знакомого наборщика сделать клише и оттиск небольшого со” общения. В нем говорилось, что городские власти напали на след врача, который практикует под чужим именем, и что документы он, несомненно, добыл незаконным путем. Клише было размером 10 на 16 дюймов. Если вы внимательно просматриваете “Ивнинг Таймс”, то обратили внимание, что ежедневно на первой странице помещается фотография точно таких размеров.

Знакомый вытравил из одного экземпляра фотографию и на ее место впечатал эту заметку. Остальное — совсем просто. Я знал, что почтальон оставляет газеты прямо в двери доктора, не заходя в дом. Нужно было просто подкараулить его и подсунуть на место свежей газеты газету с фальшивкой.

Во время рассказа Лендвича я старался не показать, как меня это заинтересовало, и в то же время не перебивал его, стараясь не упустить ни единого слова. Сперва я думал, что он наворотит с три короба лжи, но вскоре убедился: не врет. Он прямо–таки наслаждался своей подлостью, смаковал ее… Говорил и говорил — больше, чем нужно, просто не мог не хвастаться. Он весь кипел от тщеславия, которое обычно одолевает преступников, удачно провернувших дельце и созревших для кутузки.

Глазки Лендвича блестели, а его маленький ротик победно улыбался. Он продолжал свой рассказ:

— Доктор прочитал эту заметку и… застрелился. Но до этого написал мне письмо. Я никак не ожидал, что полиция примет самоубийство за убийство, поэтому считаю, что нам здорово повезло.

Я рассчитывал на то, что в суматохе, вызванной смертью доктора, никто не обратит внимания на фальшивую заметку, а после самоубийства Эдна должна будет сделать свой второй ход и заявить, что она — первая жена доктора Эстепа. Это должно было найти подтверждение в словах помощницы доктора, которая слышала их разговор, и в том факте, что доктор покончил с собой после визита Эдны. Таким образом, я представлял его перед всеми как двоеженца.

Я был уверен, что никакое следствие не сможет опровергнуть этого факта. О прошлом доктора никто не знал, а Эдна действительно вышла замуж за доктора Эстепа и прожила с ним два года в Филадельфии. Ну, а о том, что Эстеп на самом деле не Эстеп, трудно было разнюхать. Двадцать семь лет — слишком большой срок. Оставалось лишь убедить жену доктора и его адвокатов, что она — фактически не жена, точнее говоря, не законная жена, поскольку он женился на ней, уже будучи женатым. И мы этого добились! Все поверили, что Эдна — законная жена.

Следующим шагом должно было быть соглашение между Эдной и миссис Эстеп о разделе имущества и состояния доктора. Причем Эдна должна была получить львиную долю или по меньшей мере половину его состояния, только в этом случае мы ничего не доводили до общественности. В противном случае мы грозили обратиться в суд. Положение наше было отличное. Я лично удовольствовался бы и половиной состояния. Несколько сот тысяч долларов — это тоже деньги. Мне бы их наверняка хватило — даже за вычетом тех 20 тысяч, которые я пообещал Эдне.

Но когда полиция засадила за решетку жену доктора Эстепа, я понял, что можно рассчитывать и на все состояние. Мне и делать–то ничего не нужно было. Только ждать, когда она будет осуждена.

Единственное доказательство ее невиновности — письмо доктора — находилось в моих руках. И даже если бы я захотел ее спасти, то не мог бы этого сделать, не выдав себя с головой.

Когда врач прочел заметку в газете, то понял, что она обозначает. Он вырвал ее из газеты, написал прямо на ней несколько строк и прислал мне. Его послание и выдает меня… Но я не собирался его показывать.

Итак, до сих пор все шло как нельзя лучше. Оставалось ждать, когда капитал сам придет в руки. И как раз в этот момент на горизонте появился настоящий доктор Эстеп, чтобы испортить все дело.

Он сбрил свои усики, нацепил какие–то лохмотья и приехал следить за нами. Как будто он мог что–нибудь сделать!

После того, как вы намекнули мне, что за мной следят, я привел его сюда, собираясь спрятать где–нибудь, пока все козыри не будут разыграны. И вас–то я пригласил, чтобы вы посторожили его некоторое время. Но он оказался несговорчивым, мы крупно поссорились, и в результате я его пристукнул. Убивать я, естественно, не хотел, но так уж получилось, что он проломил себе затылок.

Эдне я ничего не сказал. Она не стала бы слишком горевать, но лучше поостеречься: женщины — смешной народ, никогда не знаешь, чего от них ждать…

Я рассказал все. Делайте выводы. Доказательств — нет… Можно рассказать, что Эдна не была женой доктора Эстепа и что я его шантажировал. Но нельзя доказать, что законная жена доктора Эстепа не верила, что Эдна была его первой и законной женой. Тут ее утверждения будут стоять против двух наших. А мы поклянемся, что успели убедить ее в этом. А раз так, она, естественно, имела мотив для убийства. И газетный подлог вы не сможете доказать — материал у меня в руках. И вообще, если вы начнете рассказывать все это перед судом, вас сочтут психом. Уличить меня во вчерашнем убийстве вы тоже не сможете — у меня есть алиби. Я могу доказать, что вчера вечером я уехал из дома с одним моим пьяным приятелем, привез его _в отель и с помощью портье и мальчика–лифтера уложил в постель. И утверждениям частного детектива, что это не так, наверняка не поверят.

В обмане вы меня, конечно, уличите. Но вызволить миссис Эстеп без моей помощи не сможете. Поэтому вам лучше меня отпустить. А взамен я отдам письмо, написанное доктором. Мы оба только выиграем от этого — можете быть уверены. В нескольких строчках, написанных мной, простите, оговорился, — доктором, сказано, что он покончил с собой, причем написано недвусмысленно…

Игра стоила свеч, в этом не было сомнения. Лендвич не врет… Я все хорошо понимал, и тем не менее мне не хотелось отпускать этого подлеца.

— Напрасно вы пытаетесь убедить меня в этом, Лендвич, — сказал я. — Вы и сами понимаете, что ваша песенка спета. В тот момент, когда вы сядете за решетку, миссис Эстеп выйдет на свободу.

— Что ж, попробуйте! Без письма вы ее не вытащите. И я не думаю, что вы меня считаете круглым дураком и надеетесь найти письмо собственными силами.

Меня не очень беспокоили трудности, связанные с поисками доказательств виновности Лендвича и невиновности миссис Эстеп. Достаточно навести справки о нем и его сообщнице Эдне Файф на Восточном побережье, и все будет в порядке. Но на это уйдет неделя, а может, и больше. А этой недели у меня нет. Я вспомнил слова Вэиса Ричмонда: “Еще день–два, проведенных в заключении, и ее не станет. И тогда ее мало будет беспокоить, что говорят люди. Смерть сделает свое дело”.

Надо действовать решительно и быстро. Ее жизнь находилась в моих руках. К черту законы! Человек, сидящий сейчас передо мной, был подлецом, шантажистом, по меньшей мере дважды убийцей. Но совершенно невиновная Женщина при смерти…

Не спуская глаз с Лендвича, я подошел к телефону и набрал номер Вэнса Ричмонда.

— Как сейчас чувствует себя миссис Эстеп? — спросил я.

— Ей стало хуже. Полчаса назад я говорил с врачом, и он считает..

Подробности меня не интересовали, и поэтому я довольно бесцеремонно перебил его:

— Поезжайте в больницу, держитесь там поближе к телефону. Возможно, мне удастся сообщить вам новости еще до наступления ночи.

— Что? У вас есть шанс? Где вы?

Я не пообещал ему ничего конкретного и повесил трубку. После этого сказал Лендвичу:

— Принято. Тащите сюда письмо. Я верну вам револьвер и выпущу через черный ход. Но предупреждаю: на углу стоит полицейский, и тут я ничем не смогу вам помочь.

Его лицо радостно засияло:

— Вы даете честное слово?

— Да. Только пошевеливайтесь.

Он прошел мимо меня к телефону, набрал номер, который мне удалось подсмотреть, и сказал:

— Это Шулер. Пришлите немедленно мальчика с конвертом, который я вам отдал на хранение. Возьмите такси.

После этого он сообщил свой адрес, дважды сказал “да” и повесил трубку.

Ничего удивительного в том, что он принял мое предложение, не было. В моем честном слове он не сомневался, кроме того, как все удачливые шантажисты, он так уверился в собственной безнаказанности, что вел себя, как глупая овечка.

Минут через десять в дверь позвонили. Мы вышли вместе, и Лендвич получил из рук посыльного большой конверт. А я тем временем посмотрел на номер посыльного, красовавшийся на шапке. Потом мы вернулись в комнату,

Там Лендвич вскрыл конверт и протянул мне его содержимое — обрывок газеты с неровными краями. Поперек сфабрикованной заметки было написано: “Не ожидал от вас такой глупости, Лендвич. Льщу себя надеждой, что пуля, которая покончит мои счеты с жизнью, покончит и с вашим паразитизмом. Отныне вам придется самому зарабатывать себе на пропитание. Эстеп”.

Да, ничего не скажешь. Врач решительно пошел навстречу своей смерти!

Я взял у Лендвича конверт, вложил в него письмо, сунул конверт в карман. После этого подошел к окну. Там я увидел силуэт О’Гара, терпеливо ждавшего меня там, где я его оставил…

— Полицейский все еще стоит на углу, — сказал я Лендвичу. — А вот вам и ваша пушка. — Я протянул ему револьвер, который выбил у него из рук в начале нашей милой беседы. — Забирайте его и скрывайтесь через черный ход. И не забывайте: я вам больше ничего не обещаю — Только револьвер и возможность скрыться. Если вы будете держаться нашего уговора, то обещаю ничего не предпринимать, чтобы вас разыскать. Разумеется, только в том случае, если меня не обвинят в сообщничестве с вами.

— Договорились!

Он схватил револьвер, проверил, заряжен ли он, и помчался к черному ходу. Но в дверях повернулся, помедлил секунду, а потом обратился ко мне. Предосторожности ради я держал свой револьвер наготове.

— Окажите мне еще одну услугу… Она вам ничего не будет стоить.

— Какую?

— На конверте, видимо, остались мои отпечатки пальцев, кроме того, надпись на нем сделана моей рукой. Может быть, вы переложите письмо в другой конверт? А этот я заберу с собой и уничтожу? Не хочется оставлять лишних следов.

Держа револьвер в правой руке, я левой вынул из кармана письмо и бросил ему. Он взял со стола чистый конверт, тщательно протер его носовым платком, сунул в него газетную вырезку и протянул мне. Я едва не расхохотался ему в лицо. Старый трюк с носовым платком: письмо снова находится у Лендвича. Чистая работа.

— Живее сматывайся! — прошипел я, боясь не выдержать и рассмеяться. Он быстро повернулся и бросился к выходу. Вскоре хлопнула дверь черного хода.

Я достал конверт из кармана и убедился, что был прав в своих предположениях. Следовательно, наш договор потерял силу.

Я быстро подскочил к окну и распахнул его. О’Гар сразу увидел меня в светлом проеме. Я знаком дал ему понять, что Лендвич ушел через черный ход. О’Гар, как метеор, помчался в сторону переулка. Я бросился к кухонному окну и высунулся почти по пояс. Лендвич как раз открывал калитку. В следующий момент он уже выскочил из нее и помчался по переулку, — а там, как раз под фонарем, уже появилась тяжелая фигура О’Гара. Лендвич держал револьвер наготове, а О’Гар опаздывал на какие–то доли секунды.

Лендвич поднял руку с револьвером. Щелчок — и в тот же момент револьвер О’Гара изрыгнул пламя.

Лендвич как–то странно взмахнул руками, еще секунду постоял у белого забора, а потом медленно сполз на землю.

Я неторопливоспустился по лестнице. Мне не хотелось спешить. Никому не приятно смотреть на труп человека, которого ты сознательно послал на смерть. Неприятно это делать даже в том случае, когда спасаешь жизнь невиновному, а тот человек, которого посылаешь на смерть, лучшей доли и не заслуживает…

— Как же все это получилось? — спросил О’Гар, когда я наконец подошел к нему.

— Обманул и смылся.

— Это я уже понял.

Я нагнулся и обыскал карманы. Заметка из газеты, разумеется, была у него.

А О’Гар, между тем, рассматривал револьвер Лендвича.

— Смотри–ка ты! — вдруг воскликнул он. — Вот это повезло! Ведь он нажал на спуск раньше меня, а револьвер не выстрелил! Теперь я понимаю, в чем дело. По револьверу кто–то словно топором прошелся! Боек весь покорежен…

— Вот как? — с наигранным удивлением спросил я, хотя отлично знал, что револьвер Лендвича пришел в негодность, когда моя пуля выбила его из руки преступника, покорежив боек.

ЗОЛОТАЯ ПОДКОВА

— На этот раз для вас ничего из ряда вон выходящего нет, — сказал Венс Ричмонд после того, как мы пожали друг другу руки. — Но надо бы найти одного человека… Он вообще–то не преступник…

Ричмонд словно бы извинялся. Последние два задания, которые давал мне этот сухопарый адвокат, были связаны со стрельбой и другими эксцессами, и он, кажется, решил, что я засыпаю от скуки, когда занимаюсь спокойной работой. В свое время так и было, тогда я, двадцатилетний парень, только начинал службу в сыскном агентстве. Но пятнадцать лет, что минули с тех пор, поубавили у меня аппетита к авантюрным выходкам.

— Человек, которого надо разыскать, — продолжал адвокат, когда мы сели, — английский архитектор. Норман Эшкрафт, так его зовут. Тридцать семь лет, рост — метр семьдесят три, хорошо сложен, светлокожий, светловолосый, голубоглазый. Четыре года назад он мог служить образцом симпатичного блондина–британца. Теперь вряд ли… Жизнь основательно потрепала его за эти четыре года.

Произошло вот что. Четыре года назад супруги Эшкрафты жили в Англии в Бристоле. Миссис Эшкрафт, по всей видимости, очень ревнива, а ее муж — парень вспыльчивый. Кроме того, на хлеб себе он зарабатывал сам, а миссис получила в свое время богатое наследство. Эти деньги стали для Эшкрафта больным местом, он из кожи лез, чтобы доказать свою независимость и то, что деньги вообще не имеют для него никакого значения. Неумно, но вполне типично для человека с таким характером. Так вот, однажды вечером жена устроила мужу сцену ревности — он, якобы, слишком много внимания уделяет другой женщине. Супруги крепко повздорили. Эшкрафт собрал свои пожитки и уехал.

Спустя неделю миссис поняла, что ее подозрения не имели никаких оснований, и попыталась его разыскать Но муж исчез. В конце концов миссис узнала, что он отправился из Бристоля в Нью—Йорк, где ввязался в пьяный скандал и попал под арест. Потом беглый муж снова выпал из поля зрения жены и через десять месяцев вынырнул в Сиэтле.

Адвокат порылся в бумагах на письменном столе и нашел нужную записку.

— Двадцать пятого мая в позапрошлом году выстрелом из пистолета он убил в местной гостинице вора. В этом деле для городской полиции оставалось кое–что неясным, но обвинять в чем–либо Эшкрафта не было оснований. Человек, которого он убил, вне всяких сомнений был вором. Затем Эшкрафт опять исчезает и дает о себе знать только в прошлом году.

Однажды миссис Эшкрафт получила от мужа письмо из Сан—Франциско. Это было весьма официальное послание, в котором содержалась просьба не публиковать объявлений в газетах. Он писал, что отказался от своих прежних имени и фамилии и ему осточертело видеть чуть ли не в каждой газете обращения к Норману Эшкрафту.

Миссис послала письмо до востребования сюда, в Сан—Франциско, и в очередном объявлении сообщила мужу об этом. Он ответил. Она написала второе письмо с просьбой вернуться домой, но получила отказ, хотя на этот раз и менее язвительный. Так они обменялись несколькими письмами, в результате чего миссис Эшкрафт узнала, что ее муж стал наркоманом и остатки гордости не позволяют ему вернуться, по крайней мере до тех пор, пока он не избавится от своей слабости. Ей удалось убедить его принять от нее деньги, чтобы облегчить этот процесс. Деньги она выслала, опять–таки, до востребования.

Затем миссис Эшкрафт закрыла свое дело в Англии, где у нее не осталось никого из близких, и переехала а Сан—Франциско, чтобы быть поближе к мужу на тот сличай, если он надумает вернуться в семью. Прошел гол. Миссис все еще высылает мужу деньги. Все еще надеется на его возвращение. Он же продолжает упорно отклонять предложения о встрече, отделываясь ничего не значащими ответами. Куда больше он пишет о том, как борется с собой, то перебарывая пагубную привычку, то снова уступая ей.

Теперь миссис Эшкрафт подозревает, что муж вообще не собирается ни возвращаться, ни слезать со шприца, я жену использует попросту как источник легкого дохода. Я уговаривал ее на некоторое время прекратить денежные инъекции, но она не захотела даже слышать об этом. Мало того, считает, что сама виновата в несчастье мужа, поскольку вынудила его уехать, устроив сцену ревности. Она вообще боится что–либо предпринимать, чтобы не ранить его самолюбие и не причинить еще большего вреда. И здесь она непреклонна. Хочет его найти, хочет помочь ему избавиться от страшного порока, но если не удастся, готова содержать бедолагу до конца жизни. Однако ее мучит неопределенность, она не знает, чего ждать от завтрашнего дня.

А потому мы хотим, чтобы вы отыскали Эшкрафта. Хотим знать, есть ли хоть какой–то шанс вернуть ему человеческий облик, или же надо поставить крест на парне. Таково ваше задание. Вы найдете этого беднягу, разузнаете о нем все, что можно, а потом решим, есть ли смысл ему встречаться с женой… стоит ли ей пытаться как–то повлиять на него.

— Попробую, — сказал я. — Когда миссис Эшкрафт высылает ему это свое вспомоществование?

— Первого числа.

— Сегодня двадцать восьмое. Значит, в моем распоряжении три дня на все дела. Фотография его есть?

— Фотографии нет. Миссис Эшкрафт в порыве ревности уничтожила все, что напоминало ей о любимом муженьке.

Я встал и надел шляпу.

— Увидимся второго.

Первого числа пополудни я пошел на почту и поймал Лиска, который работал там почтовым полицейским в отделе до востребования.

— Я тут засек одного мошенника с севера, — сказал я Лиску. — Кажется, он получает почту в вашем окошке. Организуй, чтобы мне дали знать, когда появится этот парень.

Надо сказать, что масса всяких правил и распоряжении запрещают почтовому полицейскому помогать частным детективам, кроме некоторых исключительных случаев. Но если полицейский настроен по отношению к тебе доброжелательно, он просто не станет вникать в твои дела. Ты подсовываешь ему какую–нибудь туфту, чтобы он мог оправдаться, если попадет из–за тебя в переплет, и совсем не обязательно, чтобы он тебе при этом верил.

Вскоре я снова оказался внизу. Я бродил по залу, не теряя из виду окошко с буквой “Э”. Служащего, сидевшего за этим окошком, предупредили, чтобы он сообщил мне, если кто–нибудь станет справляться о корреспонденции на имя Эшкрафта. Письмо миссис Эшкрафт еще не пришло, оно вполне могло и не прийти сегодня, но я не хотел рисковать. Так я слонялся, пока почта не закрылась.

Операция началась на следующее утро в десять часов с минутами. Почтовый служащий подал мне знак. Щуплый человечек в синем костюме и мягкой шляпе как раз отошел от окошка с конвертом в руке. Ему наверняка не было больше сорока, но выглядел он гораздо старше: землистый цвет лица, шаркающая старческая походка, одежда, что давненько уже не видала ни утюга, ни щетки.

Он подошел к столику, возле которого стоял я с какими–то случайно подвернувшимися под руку бумагами, усердно изображая сосредоточенность, и вытащил из кармана большой конверт. Я успел заметить, что на конверте уже есть марка и адрес. Повернув конверт надписанной стороной к себе, он вложил полученное в окошке письмо и провел языком по клейкому краю, стараясь, чтобы адрес остался мною не замечен. Затем старательно разгладил конверт ладонью и двинулся к почтовому ящику. Ничего не оставалось, как применить один старый приемчик, который никогда не дает осечки.

Я догнал мужчину и сделал вид, что оступился на мраморном полу. Падая, ухватился за пиджак этого джентльмена. Трюк получился прескверно, я поскользнулся по–настоящему, и мы оба грохнулись, словно борцы на ковре.

Я вскочил, помог этому типу встать на ноги, бормоча извинения, и слегка оттеснил его в сторону, чтобы опередить и первым поднять письмо. Я хотел перевернуть конверт, прожде чем передать его владельцу, и прочитать адрес.

“Мистеру Эдварду Бохенону.

Кофейня “Золотая подкова”,

Тихуана, Байя Калифорния,

Мексика”

Таким образом я добился своего, но и сам засветился. Не было ни малейшего сомнения в том, что этот хлюпик в синем костюме сообразил, что мне был нужен именно адрес.

Я отряхивался от пыли, когда мой поднадзорный бросил конверт в почтовый ящик. Он прошел не мимо меня, а к выходу на Мишнстрит. Я не мог позволить ему сбежать и унести с собой свою тайну, меньше всего хотелось, чтобы он предупредил Эшкрафта раньше, чем я до него доберусь. Поэтому я решил испробовать еще один фокус, такой же древний, как и тот, который был проделан так неудачно на скользком полу. Я снова двинулся за тощим человечком.

В тот момент, когда мы поравнялись, он как раз повернул голову, чтобы удостовериться, нет ли сзади “хвоста”.

— Привет, Микки! — обратился я к нему. — Что слышно в Чикаго?

— Вы меня с кем–то путаете, — пробормотал он сквозь зубы, не убавляя шагу. — Я ничего не знаю о Чикаго.

Глаза у него были белесо–голубые, а зрачки напоминали булавочные головки — глаза человека, систематически употребляющего морфий или героин.

— Не валяй дурака! — сказал я. — Ты же сегодня угром сошел с поезда.

Он остановился посреди тротуара и повернулся ко мне лицом.

— Я? За кого вы меня принимаете?

— Ты Микки Паркер. Голландец дал нам знать, что ты едешь.

— Ты что, шизонутый? — возмутился он. — Понятия не имею, о чем ты плетешь.

И я тоже не имел. Ну и что? Я слегка выставил палец и кармане плаща.

— Сейчас поймешь…

Он инстинктивно отступил при виде моего вздувшегося кармана.

— Послушай, корешок, — взмолился наркоша. — Ты меня с кем–то спутал, даю тебе слово. Я никакой не Паркер, и во Фриско живу уже целый год.

— Тебе придется доказать это.

— Да хоть сейчас! — выкрикнул он с жаром. — Идем мной, и ты убедишься. Меня зовут Райен, я живу совсем недалеко отсюда, на шестой улице.

— Райен? — спросил я.

— Да… Джон Райен.

Это заявление было ему не на пользу. Вряд ли в стране нашлась бы пара преступников старой школы, которые хоть раз в жизни не воспользовались фамилией Райен. Это все равно, что Джон Смит.

Тем временем Джон Райен довел меня до дома на шестой улице. Нас встретила хозяйка — словно топором вытесанная пятидесятилетняя баба с голыми волосатыми руками, мускулатуре которых позавидовал бы любой деревенский кузнец. Она тут же заверила меня, что ее жилец пребывает в Сан—Франциско уже несколько месяцев и в течение этого времени она видит его по меньшей мере раз в неделю. Если бы я вправду подозревал, что Райен — это мой мифический Микки Паркер из Чикаго, я не поверил бы ни единому слову этой женщины, но поскольку все обстояло иначе, притворился, что ответом вполне доволен.

Таким образом, дело было улажено. Райен дал себя надуть, поверил, что я принял его за другого бандита и что письмо Эшкрафту мне до фени. Но, не доведя дело до конца, я не мог успокоиться. Ведь этот тип был наркоманом, жил под вымышленной фамилией, а значит…

— На что же ты живешь? — спросил я его.

— Два последних месяца… я ничем не занимался, — запинаясь, ответил он. — Но на будущей неделе мы с одним парнем собираемся открыть свою столовую.

— Пойдем к тебе, — предложил я, — хочу с тобой кое о чем потолковать.

Не скажу, чтобы мое предложение сильно его обрадовало, но деваться некуда, он отвел меня наверх. Апартаменты его состояли из двух комнат и кухни на третьем этаже. Квартира была грязная и вонючая.

— Где Эшкрафт? — спросил я его напрямую.

— Я не знаю, о ком ты говоришь, — пробормотал он.

— Советую тебе пораскинуть мозгами, — сказал я. — Прохладная, очень приятная камера в городской тюрьме по тебе давно уже скучает.

— Ты на меня ничего не имеешь.

— Да? А что ты скажешь насчет месячишка–другого за бродяжничество?

— Какое бродяжничество? — неуверенно огрызнулся он. — У меня пятьсот долларов в кармане.

Я рассмеялся ему в физиономию.

— Не прикидывайся дурачком, Райен. Бабки в кармане не помогут тебе в Калифорнии. Ты безработный, откуда у тебя деньги? Так что под статью о бродяжничестве загремишь как миленький.

Я был почти уверен, что эта пташка — мелкий торговец марафетом. А если так, или если он на крючке у полиции в связи с какими–то другими грешками, то наверняка ради собственной шкуры заложит Эшкрафта. Особенно, если сам Эшкрафт с уголовным кодексом не в конфликте.

Он раздумывал, глядя в пол, а я продолжал:

— На твоем месте, дорогуша, я был бы куда более любезен. Я послушался бы умного совета… и все бы выложил начистоту. Ты…

Он внезапно метнулся вбок и сунул руку за спину.

Я что было силы пнул его ногой.

Стул подо мной качнулся — в противном случае этот тип не собрал бы косточек. Удар, нацеленный в челюсть, пришелся в грудь, наркоша кувыркнулся через голову и кресло–качалка грохнулось сверху. Я отшвырнул его в сторону и отобрал у моей не в меру резвой пташки опасную игрушку — дрянную никелированную хлопушку калибра 8,1 миллиметра. Затем вернулся на свое место за столом.

Душевного огня у торгаша хватило только на одну вспышку. Он поднялся, шмыгнул носом.

— Я расскажу тебе все… Я не хочу иметь неприятностей… Этот Эшкрафт говорит, что водит жену за нос и ничего больше. Дает мне двести долларов в месяц за то, что я получаю письмо и пересылаю его в Тихуану. Я познакомился с Эшкрафтом здесь, когда он уезжал на юг. Это было шесть месяцев назад. У него там баба… Я обещал… Я не знал, что это за деньги… Он говорил, что получает от жены алименты… Но я не думал, что это может иметь такие последствия.

— Что за тип этот Эшкрафт? Как перебивается?

— Не знаю. Вид у него — что надо. Англичанин, а называть себя велел Эдом Бохеноном. А так… Знаешь, и таком городе, как этот, кого только не встретишь. Я не имею понятия, чем он занимается.

Это было все, что я сумел из него вытянуть. Он не мог или не хотел сказать мне, ни где жил Эшкрафт в Сан—Франциско, ни кто его приятели.

Райен страшно обиделся, когда узнал, что я таки намерен упрятать его за бродяжничество.

— Ты же обещал отпустить, если я все расскажу, — канючил он.

— Не обещал. Но если бы даже обещал… Когда кто–то поднимает на меня ствол, все договора с ним автоматически аннулируются. Иди.

Я не мог отпустить его, пока не найду Эшкрафта. Прежде чем я добрался бы до второго перекрестка, этот ханурик уже отбил бы телеграмму, и моя дичь тут же забилась бы в самую глубокую нору.

Чутье не изменило мне, не зря я прищучил Райена. Когда у него взяли отпечатки пальцев во Дворце Правосудия, оказалось, что это некий Фред Руни по кличке Торопыга, контрабандист и торговец наркотиками, который сбежал из федеральной тюрьмы в Ливенуорте, не досидев восемь лет из десяти положенных.

— Можешь упрятать его на пару дней? — спросил я шефа городской тюрьмы. — Есть у меня работенка, которая пойдет куда легче, если этот хмырь какое–то время поскучает в одиночестве.

— Чего проще, — ответил он. — Парни из федералки заберут его не раньше чем через два–три дня. Так что твой Руни и словом ни с кем не перебросится.

Из тюрьмы я отправился в контору Венса Ричмонда и сообщил ему новости:

— Эшкрафт получает почту в Тихуане. Он живет под фамилией Бохенона, вроде бы у него есть там пассия. Только что я отправил в тюрьму одного из его приятелей… беглого зэка, который пересылал ему почту.

Адвокат поднял трубку и набрал номер.

— Это миссис Эшкрафт? Говорит Ричмонд. Нет, мы пока не нашли его, но, кажется, знаем, где искать… Да… Через пятнадцать минут…

Он положил трубку и поднялся.

— Поедем к миссис Эшкрафт.

Спустя четверть часа мы выбрались из машины Ричмонда на Джексон–стрит. Миссис Эшкрафт жила в трехэтажном особняке из белого камня, дом отделяли от улицы отлично ухоженный газон и железная оградка.

Миссис Эшкрафт приняла нас в зале на втором этаже. Это была высокая женщина лет тридцати, худощавая, красивая. На ней было серое платье. Ясноликая — вот лучшая ей характеристика, которой вполне отвечали и голубизна глаз, и розовато–белая кожа, и волосы с каштановым оттенком.

Ричмонд представил меня, после чего я рассказал то, что успел узнать, умолчав, разумеется, о девице в Тихуане. Не стал говорить и о том, что наш беглец, видимо, связался с уголовниками.

— Мистер Эшкрафт находится в Тихуане. Из Сан—Франциско он уехал шесть месяцев назад. Его приятель пересылает ему почту на адрес местной кофейни на имя Эда Бохенона.

Ее глаза радостно блеснули, но она не дала воли чувствам. Эта женщина умела владеть собой.

— Мне поехать туда? Или поедете вы?

Ричмонд отрицательно покачал головой.

— Ни то, ни другое. Уверен, миссис Эшкрафт, что вы не должны этого делать, я же не могу… по крайней мере, сейчас. — Он повернулся ко мне. — Поехать в Тихуану надо вам. Вы наверняка уладите это дело лучше меня. Вы лучше знаете, где как поступать. Миссис Эшкрафт не желает навязываться мужу, но не хочет и упускать возможности хоть как–то ему помочь.

Миссис Эшкрафт протянула мне свою сильную узкую руку.

— Вы сделаете то, что сочтете наиболее уместным.

Ее слова отчасти были вопросом, отчасти выражением доверия.

— Можете быть уверены.

Мне нравилась эта женщина.

Тихуана не слишком изменилась за два года, что прошли с тех пор, как я побывал здесь в последний раз. Я увидел те же двести ярдов пыльной, грязной улицы, тянувшейся между двумя непрерывными рядами кабаков, те же переулки с притонами, которые не уместились на главной улице.

Автобус, прибывший из Сан—Диего, изрыгнул меня посреди городка во второй половине дня, когда дела здесь только начинают раскручиваться. Это означает, что среди собак и праздных мексиканцев по улице шаталось всего несколько пьяниц, хотя толпы желающих увеличить их число уже перекатывались из кабака в кабак.

За первым перекрестком я увидел большую позолоченную подкову. Прошел квартал, отделяющий меня от нее, и вошел в заведение. Это была типичная местная таверна. По левую сторону or входа тянулся, занимая половину степы, бар с несколькими автоматами в конце. Справа располагалась площадка для танцев и помост с весьма мерзким оркестром, который как раз собирался начать игру. За помостом находился ряд небольших кабин, в каждой стояли стол и две скамейки.

В такую раннюю пору в заведении торчало всего несколько клиентов. Я подозвал бармена. Им оказался грузный ирландец с красной физиономией и двумя рыжими прядями волос, прилипшими к низкому лбу.

— Хочу повидаться с Эдом Бохеноном. — сказал я как можно более доверительно.

Он изобразил на лице полное непонимание.

— Не знаю я никакого Эда Бохенона.

Я вытащил листок бумаги и нацарапал карандашом: “Торопыга загремел” и сунул записку бармену.

— Можете передать это человеку, который придет сюда и скажет, что его зовут Эдом Бохеноном?

— Почему бы и нет?

— Ладно, — сказал я, — посижу здесь еще малость.

Я пересек зал и сел на скамейку в одной из кабин. Худенькая длинноногая девочка, сотворившая с волосами нечто такое, от чего они превратились в подобие пылающего костра, тут же оказалась рядом.

— Выпить поставишь? — опросила она. Зверская мина на ее лице, видимо, означала улыбку. Как бы там ни было, она принесла успех. Боясь, что увижу ее еще раз, я уступил.

— Да, — сказал я и велел официанту, который уже был тут как тут, принести виски для девушки и бутылку пива для меня.

Девушка с пурпурными волосами уже успела разделаться с виски и только открыла рот, чтобы повторить свою просьбу — девицы такого сорта в Тихуане зря времени не теряют, — когда я услышал за спиной чей–то голос:

— Кора, Франк тебя вызывает.

Кора скривилась, глядя куда–то поверх моего плеча, снова одарила меня той же жуткой гримасой и сказала:

— О’кей, Лала. Ты не позаботишься о моем приятеле? — И ушла.

Лала проскользнула на место подруги рядом со мной.

Это была несколько полноватая девушка лет восемнадцати — во всяком случае, ни на день не старше, совсем почти ребенок. У нее были короткие каштановые вьющиеся волосы, обрамлявшие круглое мальчишечье личико, которое украшали дерзкие, веселые глаза. Я предложил ей выпить и взял одну бутылку пива.

— О чем ты думаешь? — спросил я ее.

— О выпивке! — она улыбнулась. Улыбка ее тоже была мальчишеской, как и прямой взгляд карих глаз. — О целой бочке выпивки.

— А еще о чем?

Я догадывался, что смена девушек за моим столом не была случайной.

— Похоже, ты ищешь моего приятеля, — сказала Лала.

— Может быть. И кто же они, эти твои приятели?

— Ну, например, Эд Бохенон. Ты знаешь Эда?

— Нет… пока нет.

— Но ты ведь его ищешь?

— Ага.

— А в чем дело? Я могла бы дать ему знать.

— Обойдемся, — сказал я. — Этот Эд — тебе не кажется? — слишком недоступен. Речь идет о его шкуре, а не о моей. Поставлю тебе еще стаканчик и слиняю.

Она вскочила с места.

— Подожди. Может, я его поймаю. Как тебя зовут?

— Можешь звать меня Паркер, — сказал я, потому что это была первая пришедшая в голову фамилия: ею я пользовался, когда обрабатывал Райена.

— Подожди, — повторила она, направляясь к двери в глубине комнаты. — Пожалуй, я его найду.

— Я тоже так думаю, — согласился я.

Спустя минут десять через входную дверь вошел мужчина и направился прямо к моему столику. Это был светловолосый англичанин, по возрасту приближающийся к своему сорокалетию, с явными чертами джентльмена, опустившегося на дно. То есть, он еще не окончательно опустился, но по замутненной голубизне глаз, по мешкам под глазами, сероватому оттенку кожи было заметно, что он изрядно продвинулся по этому пути. Он еще вполне мог сойти за приличного человека, в нем еще сохранились кое–какие запасы прежней жизненной силы.

Он сел на противоположную скамью.

— Вы меня искали?

— Вы Эд Бохенон?

Он кивнул.

— Торопыгу взяли два дня назад, — сказал я, — и теперь наверняка отправят обратно в Канзас, туда, откуда он смылся. Он просил, чтобы я предупредил вас. Он знал, что я намерен податься в эти края.

Эд поморщился, снова бросил на меня быстрый взгляд.

— Это все, что он хотел сообщить?

— Сам он ничего мне не говорил. Мне передал эти слова его человек. Торопыгу я не видел.

— Вы здесь еще побудете?

— Да. Дня два–три, — ответил я. — Надо еще уладить кое–какие делишки.

Он улыбнулся и протянул мне руку.

— Благодарю за доставленные сведения, Паркер. Если захотите прогуляться со мной, я могу вам предложить кое–что более достойное, чем это, по части выпивки.

Я не имел ничего против. Мы вышли из “Золотой подковы”, и он провел маня по переулку к дому из кирпича–сырца, что стоял на краю пустыря. В первой комнате Эд сделал знак, чтобы я сел, а сам пошел в соседнюю.

— Что будете пить? — спросил он, стоя в дверях. — Ржаное виски, джин, шотландское…

— Последнее выигрывает, — прервал я чтение этого каталога.

Он принес бутылку “Блэк энд Уайт”, сифон с содовой и стаканы, после чего мы принялись за дело. Мы пили и разговаривали, пили и разговаривали, и каждый старался показать, что более пьян, чем есть на самом деле, хотя вскоре действительно надрались до чертиков.

Внешне это очень напоминало обычную пьянку. Он пытался накачать меня под завязку, чтобы затем выудить все мои секреты, а я старался проделать то же самое с ним. И ни один не мог похвастаться большим успехом.

— Знаешь, — сказал он, когда уже начало смеркаться. — Я осел. Я жуткий осел. У меня есть жена… милейшая в мире женщина. Хочет, чтоб я вернулся к ней… и вообще. А я сижу здесь в дерьме, лакаю… а мог бы быть человеком. Архитектором мог бы быть, понимаешь? Еще каким архитектором… А так… Привык к этому пойлу… Связался с подонками. Не могу вырваться. Но я вернусь к ней… без трепа. Вернусь к моей женушке, самой милой на свете женщине… Взгляни на меня. — Мы уже были на “ты”. — Разве я похож на нар–ркомана? Нисколько! И ты думаешь, почему? Потому, что я лечусь. Сейчас я тебе покажу… Увидишь, я могу закурить, а могу и не закурить.

Он неловко сорвался с кресла, прошел, пошатываясь, в соседнюю комнату и вернулся, неся очень красивый прибор для курения опиума, прибор из серебра и слоновой кости на серебряном подносе. Поставил поднос на стол и пододвинул трубку ко мне.

— Кури, Паркер, я угощаю.

Я сказал, что останусь верен виски.

— Может, хочешь “снежка”? — спросил он.

Когда я отказался и от кокаина, он удобно развалился на полу возле столика, зарядил свою трубку, и забавы продолжались — он курил, а я трудился над бутылкой, и оба мы старательно взвешивали слова, чтобы не выболтать лишнее.

К полуночи, когда я уже изрядно нагрузился виски, По. явилась Лала.

— Вижу, вы славно развлекаетесь, парни, — сказала она весело, наклоняясь и целуя англичанина в растрепанные волосы.

Потом села к столу и потянулась за рюмкой.

— Вел–ликолепно! — похвалил я Лалу сильно заплетающимся языком.

— Ты должен всегда быть под мухой, малыш, — посоветовала мне она. — Смазав, ты выглядишь куда интересней.

Не знаю, что я ответил. Помню только, что сразу после этого, улегся рядом с англичанином на полу и заснул.

Следующие два дня протекали так же, как первый. Эшкрафт и я не разлучались двадцать четыре часа в сутки, и девушка почти не покидала нас. Не пили только тогда, когда отсыпались, сраженные алкоголем. Большую часть времени мы провели в доме из необожженного кирпича и в “Золотой подкове”, о других кабаках не забывали тоже. Остались весьма туманные воспоминания о том, что происходило вокруг, хотя я, вроде бы, ничего существенного не упустил из виду.

Внешне мы держались с Эшкрафтом, как два корефана из одной малины, но ни один из нас не избавился от недоверия в отношении другого. И это несмотря на то, что оба были пьяны, и напивались очень крепко. Он успешно боролся с желанием приложиться к трубке с опиумом, а девица, хотя и не курила, но выпить была не дура.

После трех дней, проведенных таким вот образом, я тронулся обратно в Сан—Франциско, трезвея по мере удаления от Тихуаны. По дороге привел в порядок свои впечатления, которые сложились в отношении Нормана Эшкрафта, иначе Эда Бохенона.

В результате я пришел к следующим выводам:

1. Он подозревал (или даже был уверен), что я приехал по поручению его жены: слишком ровно он держался и слишком хорошо принимал меня, чтобы я мог в этом усомниться.

2. Скорее всего, он решил вернуться к жене, хотя полной гарантии на этот счет никто бы не дал.

3. Он не имел неизлечимого пристрастия к наркотикам.

4. Он мог бы взять себя в руки под влиянием жены, хотя и это вызывало большие сомнения: он узнал, что такое дно общества, и, похоже, ему там нравилось.

5. Эта девушка, Лала, была влюблена в него до безумия; он также в какой–то мере любил ее, но сходить с ума от любви не собирался.

Я отлично выспался за ночь, проведенную в поезде между Лос—Анджелесом и Сан—Франциско, вышел на углу Таунсенд–авеню и Третьей улицы, чувствуя себя почти нормально. За завтраком слопал больше, чем за три дня в Тихуане, после чего отправился к Венсу Ричмонду в его контору.

— Мистер Ричмонд уехал в Эврику, — сказала м. не его стенографистка.

— Не могли бы вы связать меня с ним по телефону?

Она могла и связала.

Не называя никаких фамилий, я рассказал адвокату, что видел и до чего додумался.

— Понимаю, — сказал он. — Поезжайте к миссис Эшкрафт и скажите, что я сегодня отправлю ей записку, а в город вернусь через два дня. Думаю, до этого времени нет нужды что–либо предпринимать.

Я доехал на трамвае до Ван—Несс–авеню, а потом прошел пешком к дому миссис Эшкрафт. Позвонил в дверь. Никакого ответа. Позвонил еще раз и только тогда заметил в подъезде две газеты. Взглянул на даты — сегодняшняя и вчерашняя.

Какой–то старичок в линялом комбинезоне поливал газон в соседнем дворе.

— Вы не знаете, из этого дома кто–нибудь выезжал? — крикнул я ему.

— Вроде бы нет. Сегодня утром дверь черного хода была открыта. — Старик стоял, скребя подбородок. — А может, и уехали, — сказал он медленно. — Мне вот пришло на ум, что я никого из них не видел… пожалуй, ни разу за весь вчерашний день.

Я обошел дом сзади, перелез через невысокий заборчик и поднялся по лестнице черного хода. Кухонная дверь оказалась незапертой, за дверью слышался плеск воды, вытекающей из крана.

Я громко постучал. Никто не ответил. Тогда я пнул дверь и вошел на кухню. Вода текла из крана.

Под тонкой струйкой воды лежал большой кухонный нож с лезвием длиною в фут. Нож был чистый, но на стенках фарфоровой раковины, там, куда попадали лишь мелкие капельки воды, я увидел ржавые пятнышки. Сковырнул одно из них ногтем — засохшая кровь.

Если бы не эта раковина, все на кухне было бы в образцовом порядке. Я отворил дверь кладовой. Здесь тоже все находилось на месте. Дверь с другой стороны кухни вела в Переднюю часть дома. Я вышел в коридор. Свет из кухни освещал его слишком слабо. Я поискал ощупью на стене выключатель, который должен был там находиться. И наступил на что–то мягкое.

Отдернув ногу, я сделал шаг назад, нашарил в кармане спички и зажег одну. Предо мной — голова и плечи на полу, бедра и ноги на нижних ступенях лестницы — лежал бой–филиппинец. В одном нижнем белье.

Он был мертв. Правый глаз выбит, горло распанахано от уха до уха. Не требовалось особого воображения, чтобы представить, как произошло убийство. Стоя наверху лестницы, убийца левой рукой схватил филиппинца за лицо, выдавив ему пальцем глаз, запрокинул его голову назад, полоснул ножом по смуглому напряженному горлу и спихнул мальчишку вниз.

Я чиркнул второй спичкой и нашел выключатель. Включил свет, застегнул плащ и поднялся по лестнице. Пятна высохшей крови виднелись тут и там, а на лестничной площадке второго этажа кровью были забрызганы даже обои.

Я щелкнул другим выключателем, из коридора попал в прихожую, заглянул в следующие две комнаты, казавшиеся нетронутыми, потом свернул за угол… и резко остановился, едва не упав на человека, который там лежал.

Женщина лежала, скорчившись на полу, лицом вниз, подтянув под себя колени и прижав руки к животу. Была она в халате, а волосы были заплетены в косу.

Я коснулся пальцем ее шеи. Холодная, как лед.

Опустившись на колени — чтобы не переворачивать труп, — заглянул ей в лицо. Это была служанка, которая четыре дня назад впускала меня и Ричмонда в дом.

Я встал и огляделся. Затем обошел убитую и отворил дверь. Спальня, но не служанки, богато и изысканно убранная, — выдержанная в кремово–серых тонах опочивальня с репродукциями французских картин на стенах. Только постель была разбросана Смятое, сбитое в кучу белье лежало посреди кровати и выглядело как–то неестественно.

Наклонившись, я начал исследовать постель. Простыни были в кровавых пятнах. Я отбросил в сторону одеяла.

Под ними лежала мертвая миссис Экшкрафт.

Ее тело было скрючено, а голова криво висела, едва держась на шее, рассеченной до самой кости. На лице от виска до подбородка — четыре глубокие царапины. Один рукав голубой шелковой пижамы оторван. Матрас и постель пропитаны кровью, которая не успела засохнуть под кучей белья.

Прикрыв труп одеялом, я протиснулся через узкий проход между порогом и телом служанки и пошел по парадной лестнице, включая по пути свет. Нашел телефон. Сперва позвонил в полицию, потом в контору Венса Ричмонда.

— Прошу срочно уведомить мистера Ричмонда, что миссис Эшкрафт убита, — сказал я стенографистке. — Я в доме погибшей, и он сможет меня там найти.

Потом я вышел через парадный ход, сел на верхнюю ступеньку и закурил, ожидая полицию.

Чувствовал я себя мерзко. В жизни мне приходилось видеть и больше, чем трех убитых сразу, но то, что случилось здесь, очень уж тяжко обрушилось на меня. Видимо, и трехдневная пьянка сказалась на состоянии нервов.

Прежде чем я успел выкурить сигарету, из–за угла вылетел полицейский автомобиль, из которого посыпались люди. О’Гар, сержант–детектив из отдела расследования убийств, первым поднялся по лестнице.

— Привет! — обратился он ко мне. — Что попало в твои руки, старина, на этот раз?

— Нашел три трупа, — ответил я, открывая дверь. Мы вошли в дом. — Может, ты, как профессиональный сыщик, найдешь больше.

— Хм… Для молодого паренька ты считаешь совсем неплохо…

Слабость прошла, я снова был готов работать.

Сперва показал О’Гару филиппинца, потом двух женщин. Больше трупов мы не нашли. Детальное изучение места происшествия заняло несколько часов. Нужно было осмотреть весь дом от подвала до крыши, взять показания у соседей, потянуть кое–кого за язык в посредническом бюро, через которое нанимали прислугу. Нужно было также отыскать и допросить родных и знакомых филиппинца и служанки, найти и расспросить почтальона.

Собрав большую часть отчетов, мы затерлись в библиотеке.

— Позавчера ночью, не так ли? Со среды на четверг… — пробормотал О’Гар, когда мы устроились в удобных креслах и закурили.

Я кивнул. Заключение врача, который исследовал трупы, две газеты у двери, а также тот факт, что ни лавочник, ни мясник, и ни один из соседей не видели никого из домашних со среды, — все это позволяло предположить, что преступление произошло в ночь со среды на четверг

— По–моему, — сказал О’Гар, глядя сквозь клубы дыма в потолок, — убийца проник в дом через заднюю дверь, взял на кухне нож и пошел наверх. Возможно, он направлялся прямо в спальню миссис Эшкрафт… а возможно, и нет. Но спустя какое–то время он все–таки туда вошел. Оторванный рукав и царапины на лице свидетельствуют, что без возни не обошлось. Филиппинец и служанка услышали шум, крики… и поспешили в комнату хозяйки. Служанка, по–видимому, подоспела в тот момент, когда убийца уже выходил. Тут он ее и прикончил. А филиппинец, увидя это, попытался бежать. Убийца догнал мальчишку, когда тот метнулся к лестнице. Затем спустился вниз, в кухню, вымыл руки, бросил в раковину нож и смылся.

— Великолепно, — согласился я. — Но ты обходишь вопрос, кто убийца и для чего совершил столько убийств.

— Не погоняй, — буркнул он. — Дойду и до этого. Пожалуй, мы имеем три версии. Убийца мог быть маньяком, который сделал это для собственного удовольствия; он мог быть взломщик, который случайно засветился и поспешил ликвидировать свидетелей взлома; наконец, преступник мог быть кем–то, кто “мел особую причину, чтобы прикончить миссис Эшкрафт. Потом ему пришлось убрать и слуг, когда его застукали на месте преступления. Я лично считаю, что это сделал тот, кто был крайне заинтересован в смерти миссис Эшкрафт.

— Неплохо, — одобрил я. — А теперь слушай: у миссис Эшкрафт есть муж в Тихуане, легкий наркоман, который вращается среди уголовников. Жена пыталась уговорить его, чтобы он вернулся. Есть у него там подруга — молодая, сходит с ума по нему и не умеет этого скрывать… крутая девчонка. Он, похоже, собирался бросить ее и вернуться домой.

— А следовательно? — спросил О’Гар строго.

— Но я все время был с ним и с той девушкой… когда здесь произошло убийство.

— Итак?

Разговор наш прервал стук в дверь. Пришел полицейский, чтобы позвать меня к телефону. Я опустился на первый этаж и услышал в трубке голос Ричмонда.

— Что случилось? Мисс Генри позвонила мне, но она не знает деталей.

Я рассказал ему обо всем.

— Вернусь сегодня вечером, — сказал он. — Делайте, что сочтете нужным. Будем считать, что руки у вас развязаны.

— Ладно, — ответил я. — Когда вы вернетесь, меня здесь, наверное, уже не будет. Вы сможете связаться со мной через агентство. Я пошлю телеграмму Эшкрафту, чтобы он приехал… за вашим автографом.

Затем я позвонил в городскую тюрьму и спросил коменданта, там ли еще Джон Райен, он же Фред Руни, он же Торопыга.

— Его нет. Федеральная полиция забрала его вчера утром в Ливенуорт.

Возвратившись наверх, в библиотеку, я торопливо сказал О’Гару:

— Хочу поймать вечерний поезд на юг. Ставлю на то, что все это было задумано в Тихуане. Я пошлю телеграмму Эшкрафту, чтобы он приехал. Хочу выманить его из этого мексиканского городка на пару дней, а ты, когда он появится здесь, не спускай с него глаз. Я опишу тебе его внешность, и твои парни смогут сесть ему на хвост, когда он объявится в конторе Венса Ричмонда.

Из оставшегося времени я потратил около получаса на то, чтобы написать и отправить три телеграммы. Первая была адресована Эшкрафту:

“Эдварду Бохенону.

Кофейня “Золотая подкова”.

Тихуана. Мексика.

Миссис Эшкрафт мертва. Приезжайте немедленно. Венс Ричмонд”.

Остальные две были зашифрованы. Одна пошла в отделение сыскного агентства в Канзас—Сити: я просил, чтобы кто–нибудь из наших агентов допросил в Ливенуорте Торопыгу. В другой я просил, чтобы кто–нибудь из отделения в Лос—Анджелесе встретил меня завтра в Сан—Диего.

Потом я отправился в свою берлогу за свежими рубашками, после чего первым же поездом отбыл на юг.

Сан—Диего был весел и многолюден, когда в полдень следующего дня я вышел из вагона. Уйма народа нахлынула на открытие скакового сезона по другую сторону границы. Киношники из Лос—Анджелеса, фермеры из Импириел—Бэли, моряки Тихоокеанского флота, шулеры, туристы, бродяги всех сортов и даже обычные люди из разных мест — здесь всяких хватало. Я прилично пообедал, снял номер в отеле, отнес туда свою сумку, а потом отправился в отель “Ю. С.Грант” на встречу с агентом из Лос—Анджелеса.

Я нашел его в холле отеля — веснушчатого парня лет двадцати двух, быстрые серые глаза которого увлеченно бегали по строчкам программы скачек. Палец на руке, в которой он держал программу, был заклеен пластырем. Я прошел мимо него и остановился у прилавка с куревом, где купил пачку сигарет, и, глянув в зеркало, поправил углубление на шляпе. После этого я вышел на улицу. Заклеенный палец и операция со шляпой были нашими опознавательными знаками. Кто–то изобрел эти штучки еще до войны за независимость, но с тех пор, как я сдавал экзамен, у меня не было повода ими воспользоваться.

Я свернул на Четвертую улицу, ведущую в сторону от Бродвея — главной магистрали Сан—Диего, и здесь агент меня догнал. Звали его Гормен. Я ввел его в курс дела.

— Поедешь в Тихуану и возьмешь под наблюдение кофейню “Золотая подкова”. Есть там девчонка, которая выставляет клиентов на выпивку. Невысокая, волосы вьющиеся, каопановые, глаза карие, лицо круглое, губы яркие, пухлые, плечи широкие. Наверняка ее узнаешь. Очень славная девочка лет восемнадцати, зовут ее Лала. Не пытайся с ней сблизиться. Появишься там на час раньше меня. Потом появлюсь я, заговорю с ней. Хочу знать, что она предпримет сразу после моего ухода и что будет делать в следующие несколько дней. Со мной можешь связаться… — Я сообщил ему название отеля и свой номер, — Звони вечером. Ни при каких обстоятельствах не открывай, что знаешь меня.

Мы расстались, и я отправился на площадь, посидел часок на скамейке, а лотом с боем захватил место в автобусе, идущем на Тихуану.

После пятнадцати миль езды по пыльной дороге — вшестером мы сидели на трех сиденьях, — и минутной задержки на пропускном пункте я вышел из автобуса у входа на ипподром. Бега уже начались, но турникеты продолжали лихо вращаться, проталкивая неиссякающий поток зрителей. Я повернулся к воротам спиной и направился к ряду дряхлых, обшарпанных такси, выстроившихся перед “Монте—Карло” — большим деревянным казино, сел в одну из колымаг и поехал в Старый Город.

Старый Город был безлюден. Почти все отправились на собачьи бега. Войдя в “Золотую подкову”, я увидел веснушчатую физиономию Гормена над стаканом с мескалем. Ну что ж, будем надеяться, что со здоровьем у него все в порядке: надо иметь очень хорошее здоровье, если собираешься сесть на диету из этого кактусового самогона.

Завсегдатаи “Подковы” приветствовали меня как своего. Даже бармен с прилипшей ко лбу прядью волос улыбнулся.

— Где Лала? — спросил я.

— Хочешь потолковать с Эдом? — Крупная молодая шведка глянула на меня вполне благосклонно. — Постараюсь ее найти.

В эту минуту через заднюю дверь вошла Лала. Она тут же бросилась мне на шею, начала обнимать, тереться щекой с мою щеку и все такое прочее.

— Снова приехал гульнуть?

— Нет, — ответил я, препровождая ее в одну из кабин.

— На этот раз по делу. Где Эд?

— На севере. Его жена откинула копыта, вот он и поехал прибрать остатки.

— А тебе досадно?

— Еще как! Жутко досадно, что парень огребет солидный куш!

Я глянул на нее краем глаза, — этак с хитрецой.

— И ты думаешь, Эд притащит этот куш тебе?

Она взглянула на меня довольно хмуро.

— Что ты болтаешь?

Я усмехнулся загадочно.

— Могут случиться две вещи: либо Эд даст тебе отставку… об этом он давненько уже подумывает… либо выскребет все до последнего цента, чтобы спасти свою шею…

— Ты проклятый лжец!

Наши плечи соприкасались. Быстрым как молния движением ее левая рука скользнула под короткую юбку. Я толкнул Лалу плечом и с силой крутанул. Нож, который она метнула, глубоко вонзился в середину стола. Нож с толстым клинком, отбалансированный так, чтобы его можно было бросать.

Она лягнула маня, попав острым каблучком по щиколотке ноги. Я успел зажать ей локоть в тот момент, когда она вырвала нож из столешницы.

— Какого черта вы тут делаете?

Я поднял глаза.

По другую сторону стола стоял, зловеще уставившись на меня, мужчина. Высокий и жилистый, с широкими плечами, из которых вырастала длинная, худая, желтая шея, поддерживающая маленькую круглую головку. Он стоял, широко расставив ноги и держа руки на поясе. Глаза у него были, как черные пуговки на туфлях, и располагались очень близко один от другого над маленьким, расплющенным носом.

— Что тыделаешь с девушкой? — рыкнула на меня эта милая личность.

Он выглядел слишком опасным, чтобы вступать с ним в спор.

— Если ты официант, — сказал я, — то принеси бутылку пива и что–нибудь для девочки. Если ты не официант… то отваливай.

— Я тебе сейчас…

Девушка вырвалась из моих рук и остановила его.

— Для меня виски.

Он что–то буркнул, взглянул на нее, показал мне еще раз свои нечищенные зубы и неторопливо отполз.

— Кто это?

— Лучше держись от него подальше, — посоветовала она, не ответив на вопрос.

Потом спрятала нож под юбку и повернула лицо ко мне.

— Что ты там болтал о каких–то неприятностях у Эда?

— Читала об этих убийствах в газете?

— Да.

— Так что еще я должен тебе сказать? Единственный выход для Эда — свалить все на тебя. Не сомневаюсь, что у него это получится. Если же нет, то ему хана.

— Ты спятил! — крикнула она. — Не так уж ты нализался, чтобы не знать, что во время убийства мы оба были с тобой.

— Я не настолько спятил, чтобы не знать, что это ничегошеньки не доказывает, — ответил я. — Но вполне достаточно для уверенности, что возвращусь в Сан—Франциско с убийцей на поводке.

Она рассмеялась. Я тоже ответил ей смехом и встал.

— Еще увидимся, — бросил я и направился к двери.

Я возвратился в Сан—Диего и послал телеграмму в Лос—Анджелес с просьбой прислать еще одного агента. Потом перекусил, а вечер провел в своем номере в отеле, ожидая Гормена.

Появился он поздно, от него так несло мескалем, что запах можно было учуять, находясь в Сент—Луисе, но голова у него была в полном порядке.

— Одно время дела складывались так, что я готов был вынуть пушку, чтобы вытащить тебя из той конуры, — усмехнулся он.

— Брось эти глупости! — прикрикнул я на него. — Твое дело глядеть в оба. Что ты видел?

— Когда ты смылся, девушка и тот тип сели рядышком, носом к носу. Они были возбуждены… сплошные нервы. Вскоре он вышел из кабака Я оставил девушку и последовал за ним. Он пошел в город и послал телеграмму. Я не мог приблизиться к нему настолько, чтобы увидеть адрес. Потом вернулся в “Подкову”.

— Кто он, этот тип?

— Судя по тому, что я слышал, приятным парнем его не назовешь. Зовут его Флинн Гусиная Шея. Служит вышибалой в том же кабаке.

Значит, Гусиная Шея был в “Золотой подкове” стражем порядка, а я его ни разу не видел за те три дня… Не мог же я так надраться, чтобы не заметить такое чучело. А ведь именно в один из этих трех дней миссис Эшкрафт и ее прислуга были убиты.

— Я телеграфировал в твою контору, чтобы они подбросили нам еще одного агента, — сказал я Гор мену. — Он будет помогать тебе. Поручи ему девушку, а сам займись Гусиной Шеей. Сдается мне, что на его совести три убийства, так что не зевай.

— Есть, шеф! — ответил он и пошел спать.

Следующий день я провел на скачках — ставил по маленькой то на одну клячу, то на другую и ждал ночи.

После последнего заезда зашел перекусить в японский ресторанчик, а потом перебрался в казино, находившееся в другом конце того же здания. Там жизнь била ключом: свыше тысячи посетителей всех мастей и сортов, казалось, были охвачены единой страстью — спустить с помощью покера, игральных костей, колес фортуны, рулетки и прочих хитрых штучек деньги, оставшиеся после скачек, или все, что выиграли. Я не принимал участия в игре. Я бродил в толпе, охотясь на вполне определенных, нужных мне людей.

Вскоре я высмотрел первого — загорелого мужичка, похожего на поденщика, нарядившегося в воскресный костюм. Мужичок проталкивался к выходу, а на лице его было выражение той особой пустоты, которая отличает любителей азартных игр, проигравшихся до того, как игра закончилась. Таких гнетет не столько проигрыш, сколько то, что пришлось прервать игру.

Я преградил поденщику дорогу.

— Облапошили? — спросил сочувственно.

Он ответил смущенным кивком головы.

— Хочешь получить пятерик за пятнадцать минут работы? — спросил я.

Разумеется, он хотел, но что там за работенка?

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной в Старый Город и присмотрелся к одному человеку. Потом получишь деньги. Это все.

Мое объяснение не совсем удовлетворило его, но пять долларов на полу не валяются; к тому же он мог в любую минуту дать задний ход, если бы ему что–то не понравилось. Он решил попробовать.

Я велел завербованному подождать у двери и пошел искать следующего. Им оказался толстый коротышка с круглыми, исполненными несокрушимого оптимизма глазами. О да, он с превеликой охотой готов заработать пять долларов таким легким способом. Следующий, к которому я обратился, был слишком боязлив, чтобы играть в такую странную и непонятную игру. Затем я завербовал филиппинца — очень щеголеватого в своем палевом костюме, и толстого грека, который, по всей видимости, добывал свой хлеб или в кабаке официантом, или в парикмахерской.

Этих было достаточно. Квартет в полной мере отвечал моим намерениям. Парни не выглядели слишком интеллигентно, но и не казались негодяями или пройдохами. Я усадил их в такси, и мы поехали в Старый Город.

— Теперь послушайте, — приступил я к инструктажу, когда мы прибыли на место. — Я иду в кофейню “Золотая подкова”. Подождете несколько минут, потом войдете, закажете выпивку. — Я дал поденщику пятидолларовую бумажку. — Этим расплатишься за всех четверых.. В ваш заработок это не входит. Там увидите высокого плечистого мужчину с длинной желтоватой шеей и маленькой гадкой рожей. Уверен, что вы ни с кем его не спутаете. Присмотритесь к нему хорошенько, но так, чтобы он не сообразил, что вы его пасете. Когда убедитесь, что запомнили его и всюду узнаете, кивните мне головами и идите сюда за деньгами. Только не ловите ворон. Я не хочу, чтобы кто–нибудь подсек меня, заметив, что мы знакомы.

Это показалось им странным, но пять долларов маячили перед глазами, а в казино еще шла игра, и, поставив пять долларов, при наличии капельки удачи можно было… Остальное дорисуйте себе сами. Они начали задавать мне вопросы, которые я оставил без ответа. Но ни один из парней не сбежал.

Когда я вошел, Гусиная Шея стоял за стойкой бара и помогал бармену. Помощь, конечно, была нужна. “Подкова” трещала по швам от наплыва гостей.

Я не заметил в толпе веснушчатой физиономии Гормена, но увидел острый как топор профиль Хупера, второго агента из Лос—Анджелеса, которого прислали в ответ на мою телеграмму Лала сидела в конце бара и пила в обществе какого–то недомерка. Она кивнула мне, но свой улов не бросила.

Гусиная Шея скривился, подавая мне бутылку пива, которую я заказал. Спустя некоторое время в зал вошла нанятая мной четверка. Свою роль они сыграли отменно!

Вначале напрягали зрение в табачном дыму, заглядывая каждому в физиономию и отводя глаза, когда встречали чей–нибудь взгляд. Это длилось с минуту, после чего первый из них — это был филиппинец — заметил, что за стойкой бара стоит описанный мной человек. Мой агент подскочил на месте, потрясенный открытием, а увидев, что Гусиная Шея зловеще смотрит на него, отвернулся и беспокойно заерзал на своем стуле. Теперь и другие высмотрели Гусиную Шею и украдкой бросали на него взгляды, столь же незаметные, как фальшивые бакенбарды.

Филиппинец обернулся, посмотрел на меня, кивнул несколько раз головой и умчался на улицу. Трое оставшихся поспешно допивали свое виски, одновременно пытаясь перехватить мой взгляд. А я тем временем не спеша читал надпись, помещенную высоко на стене за баром:

МЫ ПОДАЕМ ТОЛЬКО НАСТОЯЩЕЕ ДОВОЕННОЕ

АМЕРИКАНСКОЕ И АНГЛИЙСКОЕ ВИСКИ.

Я пробовал подсчитать, сколько раз соврали в этих девяти словах, и уже дошел в своем счете до четырех при хорошей дальнейшей перспективе, когда внезапно, как выстрел из выхлопной трубы автомобиля, прозвучал кашель одного из моих заговорщиков, грека. Гусиная Шея с пурпурным лицом, держа в руке деревянный молоток для выживания втулок из бочек, начал перемещаться за стойкой бара

Я взглянул на своих помощников. Кивки их не выглядели бы так страшно, если бы они кивали поочередно, но ребята не хотели рисковать — вдруг я снова отведу взгляд.

Их головы склонились почти одновременно — каждый, находящийся в радиусе нескольких метров, не только мог, но и должен был заметить это, — после чего все трое незамедлительно прошмыгнули за дверь, подальше от человека с длинной шеей и его молотка.

Я допил пиво, неторопливо вышел из заведения и свернул за угол.

— Мы узнаем его! Узнаем, где угодно! — рявкнули они хором.

— Великолепно! — похвалил я их. — Вы отлично показали себя! Прирожденные детективы, ничего не скажешь! Вот ваша зарплата. А теперь я на вашем месте постарался бы убраться подальше, потому что этот парень… хотя вы ничем себя не выдали… и были безупречны… мог что–то заподозрить. Нет смысла рисковать.

Они схватили свою плату и слиняли прежде, чем я закончил речь.

Около двух часов ночи в мой гостиничный номер в Сан—Диего явился Хупер.

— Гусиная Шея исчез вместе с Горменом сразу же после твоего ухода, — сказал он. — Несколько позднее девушка пошла в дом из необожженного кирпича на краю города. Когда я уходил, она все еще была там. В доме было темно.

Гормен где–то застрял.

В десять утра меня разбудил гостиничный слуга–мальчишка, принесший телеграмму. Телеграмма была из Мехикали:

“Приехал сюда вчера вечером. Прячется у корешей. Послал две телеграммы.

Гормен”.

Это была хорошая новость. Я таки надул Гусиную Шею, который принял моих продувшихся игроков за четырех свидетелей, а их кивки за знак того, что его опознали. Гусиная Шея был тем, кто совершил убийство, и теперь он в панике бежал.

Я снял пижаму и как раз натягивал белье, когда принесли вторую телеграмму. Эта была от О’Гара, пересланная агентством:

“Эшкрафт вчера исчез”.

Я воспользовался телефоном, чтобы разбудить Хупера.

— Поезжай в Тихуану, — сказал я. — Понаблюдай за домом, где ты вчера оставил Лалу. Но скорее всего, ты обнаружишь ее в “Золотой подкове”. Не спускай с девицы глаз, пока она не встретится с высоким светловолосым англичанином, тогда переключись на него. Не позволяй ему потеряться. Он сейчас самая важная для нас фигура в этой компашке. Я приеду туда. Если я и англичанин останемся вместе, а девушка уйдет, следуй за ней. В противном случае сторожи его.

Я оделся, расправился с завтраком и сел в автобус, идущий в Тихуану. Паренек за рулем вел машину с приличной скоростью, но когда поблизости от Палм—Сити нас обогнал коричневый кабриолет, мне показалось, что мы стоим на месте. За рулем кабриолета сидел Эшкрафт.

Вскоре я снова увидел этот автомобиль — пустой, он стоял перед домом из необожженного кирпича. Чуть дальше, за перекрестком, Хупер изображал пьяного, болтая с двумя индейцами в мундирах мексиканской армии.

Я постучал в дверь дома.

— Кто там? — услышал голос Лалы.

— Это я… Паркер. Эд воротился?

— Ах! — воскликнула она. Последовала минута тишины — Войди.

Я толкнул дверь. Англичанин сидел, откинувшись на спинку стула. Правым локтем он опирался на стол, а кисть держал в кармане пиджака — если в этом кармане находился пистолет, то он, несомненно, нацелен был на меня.

— Привет, — сказал Эд. — Я слышал, ты что–то там насочинял обо мне…

— Можешь назвать это как угодно. — Я пододвинул к себе стул и сел. — Но не будем себя дурачить. Ты приказал Гусиной Шее прирезать твою жену, чтобы самому дорваться до ее наследства. Но ты промахнулся, выбрав для этой работы такого дурака, как он… дурака, который сперва учинил там бойню, а потом потерял голову. Слинял, потому что несколько свидетелей ткнули в него пальцами! И куда же он смылся? В Мехикали! Отличное местечко он себе выбрал! Наверное, так наложил в штаны, что несколько часов езды через горы показались ему путешествием на край света!

Я не переставая работал языком.

— Но ты–то не дурак, Эд, и я тоже. Знаешь, я хочу прихватить тебя с собой на север в наручниках, но я не спешу. Если не получится сегодня, то охотно подожду до завтра. В конце концов, я тебя достану, если кто–нибудь меня не опередит… а вообще, я из–за этого плакать не стану. У меня за поясом под жилеткой ствол. Если ты велишь Лале вытащить его, мы сможем потолковать спокойно.

Он медленно кивнул головой, не отрывая от меня взгляда. Девушка подошла ко мне сзади. Ее рука коснулась моего плеча, скользнула под жилет, и мой черный пистолет покинул меня. Прежде чем отойти, она на мгновение приложила лезвие своего ножа к моему горлу… деликатное напоминание.

— Прекрасно, — сказал я, когда Лала отдала мое оружие англичанину, который левой рукой сунул его в карман. — Вот мое предложение. Вы оба поедете со мной в Штаты… чтобы избежать возни с ходатайством об экстрадиции^[16]… и я упрячу вас под замок. Мы сразимся в суде. Я не уверен абсолютно, что мне удастся доказать вашу виновность в убийстве. Если мне это не удастся, вы выйдете на свободу. Но если я сумею это сделать, а я на это надеюсь, тебе, Эд, не миновать виселицы.

Вы намерены бежать? Но какой смысл в бегстве? Провести в бегах остаток жизни? Только для того, чтобы в конце концов дать себя пришпилить… или погибнуть при попытке к бегству? Голову свою ты, Эд, может быть, и спасешь, но что будет с деньгами, которые оставила твоя жена? А ведь игра затеяна именно ради них… из–за них ты приказал убить свою жену… Стань перед судом, и у тебя будет шанс получить эти деньги. Ну, а если сбежишь, можешь с ними попрощаться.

Мне нужно было любой ценой склонить Эда и его подругу к бегству. Если бы они согласились отправиться в камеру, я с теми данными, что имел, вряд ли мог бы добиться победы в суде Все зависело от дальнейшего хода событий. От того, сумею ли я доказать, что Гусиная Шея был в ту ночь в Сан—Франциско, а он наверняка запасся надежным алиби. Мы не нашли отпечатков пальцев убийцы в доме миссис Эшкрафт. А если бы даже и удалось убедить присяжных, что подозреваемый находился в Сан—Франциско в то время, мне пришлось бы еще доказывать, что именно он совершил преступление А дальше возникла бы еще более трудная задача: доказать, что преступление совершено по поручению одного из двух этих, а не по собственной инициативе.

Вот почему я из кожи лез, чтобы парочка смылась. Мне было все равно, что бы они откололи и куда подались, лишь бы они сбежали. Я надеялся, что удача и собственная голова позволят мне кое–чего добиться в случае их бегства.

Англичанин напряженно думал. Я знал, больше всего его поразило то, что я сказал о Флинне. Потом он захохотал.

— Ты идиот! — заявил он. — Но…

Не знаю, что он хотел сказать.

Входная дверь с треском распахнулась, и в комнату вошел Гусиная Шея.

Его одежда была белой от пыли, желтая шея вытянута на всю длину.

Его глаза, похожие на пуговки от туфель, увязли во мне. Он сделал неуловимое движение кистями рук… и в каждой из них появился тяжелый револьвер.

— Руки на стол, Эд! — буркнул он.

Пистолет Эда, если он действительно держал в кармане пушку, был блокирован относительно человека в дверях углом стола. Эд вынул руку из кармана — пустую! — и положил обе на крышку стола.

— Не двигаться! — пролаял Гусиная Шее девушке. Затем он уперся тяжелым взглядом в меня. Однако слова его были адресованы Эду и Лале.

— Вот, значит, зачем вы прислали мне телеграмму… Мышеловка? Я, значит, должен стать козлом отпущения? Но мы еще посмотрим! Сейчас я скажу все, что должен сказать, а потом рвану отсюда, хотя бы для этого мне пришлось перебить всю мексиканскую армию! Да, я убил твою жену и ее слуг. Убил их за ту тысячу баксов^[17]… Девушка, сделав шаг в его сторону, крикнула:

— Заткнись, ты, черт бы тебя подрал!..

— Сама заткнись! — рявкнул на нее Гусиная Шея и отвел пальцем курок револьвера. — Теперь я говорю. Я убил ее за…

Лала наклонилась. Ее левая рука скользнула под подол. Вспышка выстрела из револьвера Гусиной Шеи отразилась от мелькнувшего в воздухе стального клинка.

Девушка дернулась, пораженная пулями, разрывавшими ее грудь. Ударилась спиной о стенку, а потом упала на пол головой вперед.

Гусиная Шея перестал стрелять и теперь пытался заговорить, но безуспешно мешал нож, коричневая рукоять которого торчала из желтой шеи. Он уронил один из револьверов и попытался ухватиться за рукоятку ножа. Но рука проделала лишь половину пути Гусиная Шея медленно опустился на колени… уперся в пол кистями рук… завалился набок… и замер.

Я прыгнул на англичанина. Под ногу мне попал револьвер, валявшийся рядом с убитым, и меня отбросило в сторону. Рука коснулась пиджака англичанина, но он отклонился и выхватил оружие.

Глаза у него были твердые и холодные, губы сжались в гонкою линию. Пятясь, отступал он к двери, а я лежал неподвижно там, где свалился. Он не произнес ни слова, в проеме двери задержался на секунду. Потом ухватился за дверную ручку и с треском захлопнул дверь. Сбежал.

Я поднял револьвер, о который споткнулся, бросился к Гусиной Шее, вырвал второй револьвер из его мертвой руки и вылетел на улицу. Коричневый кабриолет, волоча за собой тучу пыли, уносился в пустыню. В десяти ярдах от меня стоял покрытый пылью открытый автомобиль. Тот, на котором Гусиная Шея прикатил из Мехикали.

Я прыгнул в него и бросился вдогонку за тучей пыли.

Автомобиль, на котором я гнался за англичанином, несмотря на свой жалкий вид, оказался отличной машиной с мощным двигателем Я сразу догадался, что имею дело с техникой контрабандистов. Я вел машину ровно, не стараясь выжать из двигателя все до капли. Около получаса или чуть дольше расстояние между мной и беглецом оставалось неизменным, а потом начало сокращаться.

Гонка становилась все тяжелее. Дорога внезапно кончилась. Я прибавил скорости, но машину начало швырять.

Я чуть не налетел на валун и едва не разбился, а когда вырулил и снова посмотрел вперед, то увидел, что коричневый кабриолет уже не пылит впереди. Он остановился.

Он был пуст. Я поехал дальше.

Из–за кабриолета прозвучал пистолетный выстрел, потом второй, третий. Однако попасть в меня было не так–то просто. Меня бросало на сиденье, как эпилептика во время припадка.

Эд выстрелил еще раз, прячась за автомобилем, а потом бросился к узкому арройо — трехметровой расселине с острыми краями. На краю арройо он обернулся, чтобы еще раз выстрелить в меня, и исчез.

Я крутанул баранку, утопил тормоз, и черный автомобиль застыл на том месте, где только что стоял англичанин. Край обрыва осыпался под передними колесами. Я отпустил тормоз и выпрыгнул.

Автомобиль свалился в расселину следом за Бохеноном.

Лежа на животе, с револьверами Гусиной Шеи в обеих руках, я высунул голову над краем. Англичанин удирал на четвереньках от прыгающего следом автомобиля. Машина была здорово побита, но двигатель еще работал. В руке беглеца я увидел пистолет — мой собственный.

— Брось пушку, Эд! Остановись! — крикнул я.

Быстрый как змея, он повернулся, поднял пистолет… и точным выстрелом я раздробил ему предплечье.

Он сидел на дне арройо, сжимая раненую правую руку левой, когда я, соскользнув вниз, поднял оброненный пистолет и быстро обыскал англичанина, чтобы убедиться, что он безоружен. Потом достал носовой платок и перевязал рану.

— Пойдем наверх, потолкуем, — предложил я и помог Эду подняться по крутой тропе в расселине.

Мы сели в его кабриолет.

— Болтай сколько хочешь, — сказал он мне, — но не рассчитывай, что найдешь в моем лице разговорчивого собеседника. У тебя нет против меня никаких доказательств. Ты сам видел, как Лала прикончила Гусиною Шею, чтобы он ее не заложил.

— Вот, значит, на что ты ставишь? Будешь утверждать, что девушка наняла Гусиную Шею, чтобы он убил твою жену… когда узнала, что ты вознамерился бросить ее и вернуться в свой мир? — спросил я.

— Именно.

— Неплохо, Эд, но есть в этом один изъян. Ты вообще не Эшкрафт.

Он подпрыгнул, а потом засмеялся.

— Твои чувства взяли верх над разумом, — язвительно заявил он. — Разве смог бы я провести чужую жену? Ты считаешь, что ее адвокат, Ричмонд, не позаботился об установлении моей личности?

— А ты не думаешь, Эд, что я малость посообразительнее, чем они? У тебя было множество вещей, принадлежащих Эшкрафту. Бумаги, письма, кое–что, написанное им самим. Если ты хоть немного смыслишь в изменении почерка, то вполне мог провести его жену. А что касается адвоката… Он проверял тебя чисто формально. Ему и в голову не приходило, что возможна такая рокировка.

Сначала твой план состоял в том, чтобы получать от миссис Эшкрафт пособие… на лечение от наркомании. Но когда она ликвидировала свои дела в Англии и приехала сюда, ты принял решение ликвидировать ее и наложить лапу на все добро. Ты знал, что у нее нет ни родителей, ни близких, которые могли бы помешать тебе. Ты знал также, что в Америке найдется немного людей, которые знали настоящего Эшкрафта.

— А где, по–твоему, был Эшкрафт, когда я тратил его деньги?

— В гробу.

Я попал не в бровь, а в глаз, хотя Эд и старался этого не показать. Он усмехнулся, но по глазам было видно, что его мозг напряженно работает.

— Может, ты и прав, — процедил он наконец, — но я понять не могу, как ты собираешься это на меня повесить. Сумеешь доказать, что Лала не принимала меня за Эшкрафта? Сумеешь доказать, что она знала, почему миссис Эшкрафт посылала мне деньги? Сумеешь доказать, что она знала о моих вывертах? Полагаю, что нет.

— Может, это и сойдет тебе с рук, — согласился я. — С присяжными случаются забавные штуки, и вообще я не скрываю, что был бы счастлив, если бы знал побольше об этих убийствах. Интересно, как ты перебрался в шкуру Эшкрафта?

Он подумал, передернул плечами.

— Могу рассказать. Это не будет иметь никакого значения. Коль скоро мне предстоит отправиться в камеру за то, что я выдавал себя за другое лицо, признание в мелком воровстве не принесет мне большого вреда.

Он намного помолчал.

— Моей специальностью были гостиничные кражи. Я приехал в Штаты, когда в Англии и на континенте мне начали наступать на пятки. Как–то ночью в одном из отелей Сиэтла я вошел в комнату на четвертом этаже. Едва закрыл за собой дверь, как услышал скрип другого ключа в замке. В комнате было темно, хоть глаз выколи. Я на миг включил фонарик, увидел дверцу шкафа и укрылся за ней. Шкаф был пустой — счастливое стечение обстоятельств; постоялец вряд ли стал бы там что–то искать. Он включил… это был мужчина… все лампы.

Потом начал ходить по комнате. Ходил так добрых три часа, туда и обратно, туда и обратно… А я стоял за дверцей шкафа с пистолетом в руке на случай, если бы жильцу пришло в голову сунуться в мое укрытие. Так вот, он ходил и ходил по комнате. Потом сел, и я услышал, как он скребет пером по бумаге. Поскреб так минут десять и снова принялся разгуливать по комнате, но на этот раз недолго. Я услышал, как щелкнули замки чемодана. И выстрел!

Я выскочил из шкафа Парень лежал на полу с дыркой в виске. Дело оборачивалось скверно. Я уже слышал доносящиеся из коридора возбужденные голоса. Я перешагнул через лежащего и взял письмо, которое он написал. Оно было адресовано миссис Норман Эшкрафт, проживающей на Вайн–стрит в Бристоле, в Англии. Я разорвал конверт. Этот сумасшедший писал, что намерен покончить с собой. И подпись: Норман. Я почувствовал себя немного лучше. Меня не могли обвинить в убийстве.

Тем не менее я находился в его номере с фонарем, отмычками и пистолетом… не говоря уже о горсти драгоценностей, которые увел из номера на соседнем этаже. Кто–то уже стучал в дверь

“Вызовите полицию!” — крикнул я, играя на проволочку

Затем принялся за человека, устроившего мне эту комедию. Я заметил, что он мой земляк, еще до того, как вскрыл конверт. Среди нас тысячи людей такого типа — светлые волосы, довольно высокий рост, хорошее сложение. Я воспользовался единственным шансом, который имел. Его шляпа и плащ лежали о кресле, как он их бросил. Я их надел, а свою шляпу положил возле покойника. Опустившись на колени, поменял вещи в наших карманах, поменял пистолеты и открыл дверь.

Я рассчитывал на то, что те, кто ворвется в номер первыми, не знают жильца в лицо или знают недостаточно хорошо, чтобы сразу догадаться, что я — не он. Это давало мне несколько секунд на то, чтобы слинять. Но когда я открыл дверь, то сразу же убедился, что мой план не сработает. В коридоре были гостиничный детектив и полицейский, и я подумал, что это уже за мной. Однако я сыграл роль до конца Сказал, что вошел в свою комнату и увидел, как этот тип копается в моих вещах. Бросился на него и застрелил во время схватки.

Минуты тянулись как часы, но никто не усомнился в моих словах Люди называли меня мистером Эшкрафтом. Маскарад удался. Тогда это очень удивило меня, но потом, когда я узнал об Эшкрафте больше, я перестал удивляться. Прожил он в этом отеле всего лишь полдня, его видели только один раз в этом плаще и шляпе… которые теперь были на мне. Мы имели один и тот же тип — светлого англичанина.

А потом меня ждала новая неожиданность. Когда детектив обследовал одежду покойника, он установил, что все метки и фирменные нашивки сорваны. Когда позднее я просматривал его дневник, то нашел объяснение этому факту. Эшкрафт играл сам с собой в орлянку и не мог решить, то ли ему продырявить себе башку, то ли сменить фамилию и начать новую жизнь. Проигрывая второй вариант, он и посрывал все этикетки с одежды. Но тогда, стоя в номере среди людей, я этого не знал. Видел только, что происходят чудеса.

Тогда мне следовало сидеть тихо, как мышь. Просматривая вещи умершего, я изучил его не хуже себя самого. После него осталась масса бумаг и дневник, куда Эшкрафт записывал все свои мысли и дела. Первую ночь я провел, изучая дневник, запоминая все, что в нем вычитал и упражняясь в отработке подписи этого несчастного. Среди вещей, которые я вытащил из его карманов, были дорожные чеки на сумму в полторы тысячи долларов, и я хотел утром оприходовать их.

Провел в Сиэтле три дня… Как Норман Эшкрафт. Я наткнулся на золотую жилу и не собирался от нее отказываться. Письмо, адресованное миссис Эшкрафт, защищало меня от обвинения в убийстве, если бы я погорел; кроме того, я знал, что безопаснее доводить игру до конца, нежели в середине партии брать йоги в руки. Когда шум вокруг этого дела затих, я собрался и уехал в Сан—Франциско, вернувшись к своей прежней фамилии — Эд Бохенон. Однако я сохранил все вещи Эшкрафта, так как узнал, что его жена богата. Я не сомневался, что смогу заполучить часть ее имущества, если разыграю свою карту, как надлежит. Но она сама облегчила мне дело. Читая как–то “Игземинер”, я наткнулся на объявление, ответил на него… ну и все.

— Значит, ты не приказывал убить миссис Эшкрафт?

Он отрицательно покачал головой.

Я вынул из кармана пачку сигарет и положил две на сиденье между нами.

— Хочу предложить тебе игру. Чтобы удовлетворить самолюбие. Она не будет иметь никаких последствий… и ничего не докажет. Если ты это сделал, возьми сигарету, которая лежит ближе ко мне. Если нет, возьми ту, что лежит ближе к тебе. Поиграем?

— Нет. Не хочу, — сказал он резко. — Мне не нравится такая игра. Но мне хочется закурить.

Он протянул здоровую руку и взял сигарету, лежавшую ближе ко мне.

— Благодарю тебя, Эд, — сказал я. — С глубоким сожалением должен сообщить, что я все–таки отправлю тебя на виселицу.

— По–моему, ты спятил, малыш.

— Ты думаешь о том, что сработано в Сан—Франциско, Эд, — пояснил я. — А я говорю о Сиэтле. Тебя, гостиничного вора, застали в номере, где находился человек с пулей в виске. Какой вывод, по–твоему, сделает из этого суд присяжных, Эд?

Он залился смехом. Но вдруг смех его перестал быть беззаботным.

— Он, разумеется, сделает вывод, что ты убил парня, — продолжал я. — Когда ты начал осуществлять свой план, положив глаз на имущество миссис Эшкрафт, и приказал ее убить, первое, что ты сделал, ты уничтожил письмо самоубийцы. Потому что знал: как ни стереги его, всегда остается риск, что кто–нибудь найдет письмо и тогда дорого придется платить за игру. Письмо сослужило свою службу, и больше тебе не было нужно.

Я не могу посадить тебя за убийства в Сан—Франциско, задуманные и оплаченные тобою. Но я прихлопну тебя тем убийством, которого ты не совершал. Так что правосудие в конечном счете будет удовлетворено. Ты поедешь в Сиэтл, Эд, и там отправишься на виселицу за самоубийство Эшкрафта.

Так и случилось.

СОЖЖЕННАЯ ФОТОГРАФИЯ

— Мы их ждали вчера, — закончил свой рассказ Альфред Бэнброк. — Но когда они не появились и сегодня утром, жена позвонила по телефону миссис Уэлден. А миссис Уэлден сказала, что их там не было… и что они вообще не собирались приезжать.

— Итак, — заметил я, — ваши дочери уехали сами и по собственной воле остаются вне дома?

Бэнброк кивнул. Его лицо выглядело усталым, щеки обвисли-

— Да, так может показаться, — согласился он. — Поэтому я обратился за помощью в ваше агентство, а не в полицию.

— Такие исчезновения и раньше случались?

— Нет. Если вы следите за прессой, то вам, наверное, попадались заметки о… как бы это сказать, нерегулярном образе жизни молодого поколения. Мои дочери уезжаю! и приезжают, когда им того захочется. Но я, хотя и не могу сказать, что мне известны их намерения, вообще–то всегда знаю, где они.

— Вы не догадываетесь, почему они так уехали? Он затряс опущенной головой.

— Вы в последнее время часто ссорились? — рискнул предположить я.

— Нет… — начал он, но внезапно переменил тон. — Да… хотя я и не считаю, что этот случай может иметь значение, да и вообще не вспомнил бы о нем, если бы вы меня не спросили — В четверг вечером…

— И о чем шла речь?

— О деньгах, разумеется. Кроме денег, у нас не было причин для разногласий. Я давал дочерям на карманные расходы довольно много… может быть, слишком много. Так что им не приходилось себя ограничивать. Как правило, дочери не выходили за пределы того, что я выделял… Но в четверг вечером они попросили у меня сумму, которая значительно превышала разумные потребности двух девушек. Я был возмущен… хотя в конце концов все же дал денег, правда, несколько меньше, чем у меня требовали. Это не назовешь ссорой в полном смысле слова… но некоторое охлаждение наших отношений все же произошло.

— И именно после этой размолвки они сказали, что едут на уик–энд в Монтри, к миссис Уэлден?

— Возможно. Я не уверен. Кажется, я узнал об этом только на следующий день. Но, может быть, они сказали моей жене?

— Вам не приходит на ум другая причина бегства?

— Нет. Да и этот наш спор о деньгах… который, вообще, не столь уж необычен… не мог быть тому причиной.

— А как считает их мать?

— Их мать умерла, — поправил меня Бэнброк. — Моя жена — их мачеха. Она всего лишь на два года старше Миры, моей старшей дочери; жена так же, как и я, совершенно обескуражена.

— Ваши дочери и их мачеха живут в согласии?

— Да! Да! В полном согласии! И всегда, когда в семье возникают разногласия, они образуют единый фронт против меня.

— Ваши дочери выехали в пятницу после полудня?

— В полдень или несколькими минутами позже. Автомобилем.

— И автомобиля, разумеется, тоже нет?

— Естественно.

— Какой марки машина?

— Кабриолет. Такой, со складным верхом. Черный.

— Его регистрационный номер? Номер двигателя?

— Сейчас.

Он повернулся в кресле к большому письменному столу с выдвижной столешницей, что загораживал четверть стены конторы, порылся в бумагах и продиктовал мне номера. Я записал их на обратной стороне конверта.

— Я включу вашу машину в полицейский список украденных автомобилей, — сказал я. — Здесь не обязательно упоминать о ваших дочерях. Если полиция найдет автомобиль, нам легче будет обнаружить девушек.

— Отлично, — согласился он, — коль скоро это можно сделать без огласки. Я с самого начала сказал, что не хотел бы никакой огласки… разве что окажется, что с девочками плохо.

Я понимающе кивнул и встал.

— Мне необходимо поговорить с вашей женой, — сказал я. — Она дома?

— Кажется, да. Я позвоню и скажу, что вы придете.

…Я разговаривал с миссис Бэнброк в огромном, напоминающем крепость доме из белого известняка на вершине холма, возвышающегося над заливом. Это была высокая, темноволосая женщина лет двадцати двух, склонная к полноте.

Она не сказала ничего такого, о чем не упомянул бы ее муж, но сообщила больше деталей.

Я получил описание девушек.

Мира — двадцать лет, рост 173 см, вес 68 кг, физически развита, имеет несколько мужские манеры. Короткие каштановые волосы, глаза карие, кожа темная, лицо квадратное, с широким подбородком и коротким носом, над левым ухом под волосами — шрам. Любит лошадей и всякие развлечения на свежем воздухе. Когда она уходила из дома, на ней было голубовато–зеленое шерстяное платье маленькая голубая шляпка, короткая черная шубка и черные туфли.

Рут — восемнадцать лет, рост 162 см, весь 48 кг, глаза карие, волосы короткие, каштановые, кожа смуглая, лицо овальное, с мелкими чертами. Тихая, робкая, склонна искать опору в старшей, более сильной сестре. Одета была в серое шелковое платье и табачно–коричневый плащ, отделанный мехом; в комплекте с широкополой коричневой шляпой.

Я получил по фотографии каждой девушки и в придачу снимок Миры, стоящей перед кабриолетом. Получил список вещей, которые они с собой взяли, — такие обычно берут с собой на уик–энд. И, что куда важнее, миссис Бэн–брок продиктовала мне описок друзей своих падчериц, их родных и знакомых.

— Они упоминали о приглашении от миссис Уэлден перед ссорой с отцом? — спросил я, пряча бумаги в карман.

— Пожалуй, нет, — ответила миссис Бэнброк, поразмыслив. — Вообще–то я не склонна видеть здесь связь. Потому что девочки, в сущности, с отцом и не ссорились. Перепалка, которая произошла между ними, была не настолько острой, чтобы ее можно было назвать ссорой.

— Вы знаете, когда они выехали?

— Разумеется! Они выехали в пятницу, в половине первого. Поцеловали меня, как обычно, на прощание. Их поведение не наводило на подозрение.

— И вы понятия не имеете, куда бы они могли податься?

— Нет. Среди фамилий и адресов, которые я вам назвала, есть родные и знакомые девушек в других городах. Они могли отправиться туда. Вы полагаете, что мы должны…

— Я займусь этим, — пообещал я. — Не могли бы вы сказать, к кому скорее всего могли поехать девушки?

— Нет, — ответила она решительно. — Не могу.

С этого свидания я прямиком отправился в агентство и привел в действие обычный механизм: договорился, чтобы агенты других отделов Континенталя занялись некоторыми фамилиями из моего списка, занес черный кабриолет в полицейский реестр угнанных автомобилей и передал фотографам снимки девушек для изготовления копий. Выполнив все это, я был готов беседовать с людьми из списка Миссис Бэнброк. Прежде всего я решил нанести визит Констанс Дели, проживающей на Пост–стрит. Мне отворила служанка. Она сказала, что мисс Дели выехала из города, но не пожелала сообщить, куда отбыла и когда вернется.

Оттуда я пошел на Ван—Несс–авеню и отыскал в автомобильном салоне некоего Вэйна Ферриса — молодого человека с прилизанными волосами, великолепными манерами и нарядами, которые полностью скрывали все остальное, чем он мог обладать, например, ум. Вэйн очень хотел помочь, но не знал, как. Чтобы объяснить это, он истратил уйму времени. Славный парень.

Следующая осечка: “Мистер Скотт находится в Гонолулу”.

В посреднической конторе по торговле недвижимостью на Монтгомери–стрит я застал второго прилизанного, стильного молодого человека с хорошими манерами и в отличном костюме. Звали его Раймонд Элвуд. Я мог бы принять его за близкого родственника Вэйна Ферриса, если бы не знал, что мир изобилует людьми подобного типа. Он тоже не сумел ничего рассказать.

Потом еще несколько осечек: “Он за городом…”, или: “Пошла за покупками…”, или: “Не знаю, где вы можете найти его, мистер…”

Прежде чем отказаться от дальнейших поисков, я нашел приятельницу сестер Бэнброк, миссис Стюарт Коррел. Она жила на Пресидо—Террас, неподалеку от Бэнброков.

Это была маленькая женщина, больше похожая на девочку, примерно такого же возраста, что и миссис Бэнброк. Пушистая блондиночка с большими глазами той особой разновидности голубизны, которая, вне зависимости от того, что за ней скрывается, всегда демонстрирует честность и искренность.

— Я не видела ни Рут, ни Миру вот уже две недели, — ответила она на мой вопрос.

— Ну, а во время последней встречи они говорили что–нибудь об отъезде?

— Нет.

Глаза ее были широко открыты и предельно искренни. Но на верхней губе дрогнула какая–то маленькая мышца.

— И вы не представляете, куда они могли бы поехать?

— Нет.

Ее пальцы смяли кружевной платочек в шарик.

— После вашей последней встречи они давали о себе знать?

— Нет.

Прежде чем это сказать, она увлажнила губы кончиком языка.

— Не можете ли вы сообщить фамилии и адреса ваших общих знакомых?

— Зачем?.. Или…

— Есть шанс, что кто–нибудь из них видел девушек после вас, — пояснил я. — А может, видел их даже после пятницы.

Она без особого энтузиазма продиктовала мне несколько фамилий. Все они уже были в моем списке. Два раза миссис Коррелл допустила некоторые колебания, как если бы пыталась заменить фамилию, которую не хотела называть. На меня глядели все так же широко раскрытые искренние глаза. А пальцы уже не мяли платок — щипали материю платья.

Я не прикидывался, что верю. Но и уверенности, достаточной, чтобы припереть миссис Коррелл к стене, я не ощущал. Уходя, пообещал, что еще вернусь; она при желании могла счесть это угрозой.

— Благодарю вас, — сказал я. — Знаю, как трудно временами вспомнить что–нибудь точно. Если я наткнусь на что–то, способное помочь вашей памяти, — вернусь и скажу.

— Что?.. Да, пожалуйста! — воскликнула она.

Прежде чем потерять дом из поля зрения, я внезапно оглянулся. В окне на втором этаже колыхалась занавеска. Уличный фонарь давал не так уж много света для полной уверенности в том, что за колышащейся занавеской мелькнула светловолосая головка.

Девять тридцать. Слишком поздно для визитов. Я вернулся домой, написал отчет о работе за день и лег в постель, думая больше о миссис Коррелл, нежели о сестрах Бэнброк. С нею надо разобраться…

Утром в агентстве меня ждало несколько телеграмм. Но ни одна из них ничего не вносила в дело. Поиски, предпринятые в других городах, не дали результатов. Из Монтри сообщили, что там не обнаружили ни девушек, ни черного кабриолета.

Я вышел, чтобы съесть сэндвич, и купил газету,

Завтрак оказался испорченным.

САМОУБИЙСТВО ЖЕНЫ БАНКИРА

“Прислуга миссис Стюарт Коррелл, жены вице–президента Голден Гейт Трест Компани, обнаружила сегодня утром свою хозяйку мертвой в спальне дома на Пресидо—Террас. На полу возле кровати валялась склянка из–под яда. Муж умершей не смог указать причины самоубийства. Он сообщил, что она не производила впечатления особы, находящейся в состоянии депрессии, а также…”

Пришлось немного слукавить, чтобы попасть к мистеру Корреллу. Был он высоким, худощавым мужчиной лет тридцати пяти с землистым нервным лицом и голубыми неспокойными глазами.

— Прошу простить меня за беспокойство в такую минуту, — сказал я, когда, наконец, предстал перед ним. — Постараюсь не отнимать у вас времени больше, чем это необходимо. Я — агент Континентального детективного агентства. Пытаюсь отыскать Рут и Миру Бэнброк, которые исчезли несколько дней назад. Думаю, вы их знаете, мистер Коррелл.

— Да, — ответил он равнодушно. — Знаю.

— Вы знаете, что они исчезли?

— Нет. — Его взгляд переместился с кресла на ковер. — А почему я должен знать?

— Когда вы видели Рут и Миру последний раз? — спросил я, игнорируя его вопрос.

— На прошлой неделе… пожалуй, в среду. Собственно, они выходили… стояли в дверях и разговаривали с моей женой, когда я вернулся из банка.

— Жена не говорила вам ничего об их исчезновении?

— Нет. И мне совершенно нечего сказать относительно мисс Бэнброк. Простите, но…

— Еще одну минутку, — попросил я. — Не стал бы докучать вам, если бы не было необходимости. Я заглядывал сюда вчера вечером… пришел, чтобы задать несколько вопросов вашей жене. Мне показалось, что она нервничала. Знаете, создалось впечатление, что ее ответы были… хм… уклончивыми. Я хочу…

Он сорвался с кресла.

— Ты! — выкрикнул он. — Из–за тебя она…

— Спокойно, мистер Коррелл, — попытался я утихомирить его. — Нет ничего, что…

Но он был предельно взбудоражен.

— Ты довел мою жену до смерти! — обрушился он на меня. — Ты убил ее! Совал свой проклятый нос… убил своими угрозами… своими…

Глупо. Жаль парня. Но я находился на работе. Поэтому приходилась дожимать гайку.

— Не будем ссориться, Коррелл. Я приходил сюда, чтобы выяснить, не знает ли ваша жена что–нибудь о дочерях Бэнброка. Она мне врала. Потом совершила самоубийство. Я хочу знать, почему. Откройте мне правду, и я сделаю все, что только смогу, чтобы пресса и общественное мнение не связали ее смерть с исчезновением дочерей Бэнброка.

— Да разве такое возможно? — воскликнул он. — Абсурд!

— Может быть… но между этими двумя событиями есть связь! — Я сочувствовал, но мне следовало делать то, что положено. — Ни малейших сомнений! Если вы скажете, в чем может состоять эта связь, возможно, удастся избежать огласки. Так или иначе я все узнаю. Или вы мне расскажете… или я все узнаю сам.

Какое–то время я думал, что он меня ударит. И не винил бы его. Он, казалось, оцепенел… Потом отошел. Сел в кресло. Отвел глаза.

— Ничего не могу вам сказать, — пробормотал он. — Сегодня утром горничная зашла в комнату жены и нашла ее мертвой. Моя жена не оставила никакого письма, никакого объяснения… ничего.

— Вы видели ее вчера вечером?

— Нет. Ужинал я не дома. Пришел поздно и сразу же отправился в свою комнату. Не хотел будить жену. Я не видел ее со вчерашнего утра.

— Не показалась ли она тогда обеспокоенной или озабоченной?

— Нет!

— А почему, по вашему мнению, она пошла на такое?

— Бог мой, откуда мне знать? Именно над этим и ломаю голову.

— Что–нибудь со здоровьем?

— Она не выглядела больной. Никогда не болела, никогда не жаловалась.

— Может быть, ссоры в последнее время…

— Мы никогда не ссорились… ни разу за полтора года нашего супружества!

— Финансовые затруднения?

Он без слов затряс головой, не отрываявзгляда от ковра.

— Может, какие–нибудь сложности?

Он снова покачал головой.

— Не заметила ли горничная вчера вечером чего–нибудь особенного в поведении госпожи?

— Нет.

— Вы просматривали вещи жены… искали какие–нибудь бумаги, письма?

— Да… и ничего не обнаружил. — Он поднял голову и взглянул на меня. — Только одно… — произнес он медленно — В камине в ее комнате я заметил кучу пепла… Похоже, она сожгла какие–то свои бумаги…

У Коррелла больше ничего не было для меня… по крайней мере, я не сумел ничего больше из него выжать.

Секретарша Альфреда Бэнброка сказала, что шеф на конференции. Я велел уведомить его о моем приходе. Бэнброк вышел и пригласил меня к себе.

На его измученном лице не было написано ничего, кроме вопроса.

Я не заставил долго ждать себя с ответом. Бэнброк — взрослый мужчина, и можно говорить без обиняков.

— Дело приобрело скверный оборот, — сказал я, когда дверь за нами закрылась. — Полагаю, что мы должны просить о помощи полицию и прессу. Миссис Коррелл, приятельница ваших дочерей, солгала м, не вчера, когда я ее расспрашивал. А ночью она совершила самоубийство.

— Ирма Коррелл? Самоубийство?

— Вы ее знаете?

— Да! Очень хорошо! Она была… Была доброй приятельницей моей жены и девочек. Она убила себя?

— Да. Яд. Прошлой ночью. Какое отношение она может иметь к исчезновению ваших дочерей?

— Какое отношение? — повторил он. — Не знаю. А она должна иметь?

— Полагаю, что да. Она говорила мне, что не видела подруг уже две недели. А ее муж на следующий день сказал, что они были у нее в последнюю среду после полудня, когда он вернулся из банка. И она очень нервничала, когда я ее расспрашивал. Вскоре приняла яд. Так что трудно сомневаться в наличии здесь какой–то связи.

— А это означает…

— Что ваши дочери, может быть, в безопасности, но нам нельзя рисковать, — закончил я за него.

— Вы полагаете, что с ними что–то случилось?

— Я ничего не предполагаю, — ответил я уклончиво, — но считаю, что коль скоро с их исчезновением так тесно вяжется смерть, то пора кончать шутить.

Бэнброк позвонил своему адвокату — румяному седовласому старичку по фамилии Норуэлл, который славился тем, что знал об акционерных обществах больше, чем все Морганы, но не имел ни малейшего понятия о полицейских процедурах, и велел ему явиться для встречи во Дворец Правосудия.

Там мы провели полтора часа, пуская полицию по следу и отбирая для прессы то, что, по нашему мнению, следовало опубликовать. Было много фотографий, много общих данных о девушках, но ни слова о связи между ними и миссис Коррелл. Полиция, разумеется, знала о самоубийстве. Когда Бэнброк и его адвокат ушли, я возвратился, чтобы прожевать это дело с Патом Редди, которого назначили полицейским детективом.

Пат Редди был самым молодым среди своих коллег — большой светловолосый ирландец, который весьма любил эффектные штучки на свой особый ленивый манер.

Около двух лет назад, только что упакованный в полицейскую форму, он патрулировал участок в одном из лучших районов города. Однажды вечером Пат выписывал квитанцию о штрафе на автомобиль, припаркованный возле противопожарного гидранта. Внезапно явилась хозяйка машины и вступила с полицейским в перепалку. Это была Элти Уоллес, единственная и капризнейшая дочь владельца Уоллес Коффи Компани — худенькая, легкомысленная девушка с яркими огоньками в глазах. Она, должно быть, немало наговорила Пату, потому что он препроводил ее в полицейское отделение и посадил в камеру.

На следующее утро в отделение ворвался яростно брызжущий пеной старый Уоллес с половиной адвокатского сословия Сан—Франциско. Пат, однако, не уступил, и девушка уплатила штраф. Старый Уоллес потом едва не набросился на Пата в коридоре с кулаками. Пат усмехнулся сонно в лицо императору кофе и процедил сквозь зубы:

— Ты лучше отцепись от меня… а то я перестану пить твой кофе.

Слова ирландца попали во все газеты страны и даже в одну из пьес на Бродвее.

Однако Пат не удовольствовался сим ответным ударом. Спустя три дня он поехал с Элти Уоллес в Аламеду и там вступил с ней в брак. Это я видел собственными глазами. Так сложилось, что я прибыл на одном пароме с ними, вот они и поволокли меня с собой, — им нужен был свидетель.

Старый Уоллес немедленно лишил свою дочь наследства, но кроме него самого, этот факт никого не огорчил. Пат продолжал обходить свой участок, но теперь, когда он прославился, его достоинства были оценены довольно скоро. Его выдвинули в полицейские сыщики.

Старый Уоллес перед смертью смягчился и оставил Элти свои миллионы.

Пат взял выходной на полдня, чтобы пойти на похороны тестя, а вечером вернулся на работу и в ту же ночь задержал автомобиль с бандитами. От службы Пат не отказался. Не знаю, что его жена делала с деньгами, но Пат даже не начал курить сигары получше — а следовало бы. Теперь молодые жили в резиденции Уоллесов, и временами, если утро было дождливым, парня привозил к ратуше изысканный старомодный автомобиль, но в остальном Редди совсем не изменился.

Вот каким был большой светловолосый ирландец, который сидел сейчас по другую сторону письменного стола и окуривал меня, потягивая нечто, имеющее форму сигары.

Наконец он вынул сей сигарообразный предмет изо рта и начал говорить сквозь клубы дыма.

— Миссис Коррелл, которая, как ты говоришь, связана с дочками Бэнброка… месяца два назад на нее напали и ограбили. Восемьсот долларов. Ты в курсе?

Я не был в курсе.

— У нее забрали что–нибудь, кроме наличных? — поинтересовался я.

— Нет.

— Ты в это веришь?

Он усмехнулся.

— Именно, — кивнул он. — Мы не схватили пташку, которая тут поработала.

С женщинами, которые теряют наличные, никогда не знаешь, что тут — ограбление или приобретение.

Он втянул в легкие немного отравы из своей сигарообразной штуки и добавил:

— Но не исключено, что нападение и в самом деле произошло. Что теперь ты намерен делать?

— Сходим в агентство, посмотрим, не появилось ли что–нибудь новенькое.

Потом я хотел еще раз поговорить с миссис Бэнброк: может, она что–нибудь расскажет нам о миссис Коррелл.

В агентстве я получил отчеты по оставшимся в списке лицам. Никто не знал, где находятся девушки, Мы с Редди отправились в дом Бэнброков в Си—Клиф.

Бэнброк позвонил жене и рассказал ей о смерти миссис Коррелл. Нам она сказала, что понятия не имеет, каковы причины самоубийства. И представить не может, что между самоубийством и исчезновением ее падчериц существует какая–то связь.

— Когда я последний раз видела миссис Коррелл — две или даже три недели назад, — она выглядела, как всегда, довольной и счастливой, — сказала миссис Бэнброк. — Она действительно была капризна по своей натуре, но не до такой степени, чтобы совершить подобное.

— Не было ли у нее неприятностей с мужем?

— Нет. Насколько я знаю, они были счастливы, хотя… Она оборвала фразу. В ее глазах мелькнули сомнение, озабоченность.

— Хотя? — повторил я.

— Если теперь я вам не скажу, вы подумаете, что я что–то скрываю, — сказала она, покраснев, с усмешкой, в которой было больше нервов, чем веселья. — Я всегда немного ревновала к Ирме. Она и мой муж… ну, все думали, что они поженятся. Это было перед нашим браком. Я никогда не выдавала своих чувств, здесь, наверное, просто мнительность, но я всегда подозревала, что Ирма вышла замуж за Стюарта скорей из духа противоречия, нежели по другой какой–то причине… и что она по–прежнему любит Альфреда… моего мужа.

— Был ли какой–нибудь определенный повод, чтобы так полагать?

— Нет, откуда! Я никогда по–настоящему не верила… (Так, неясное чувство. Скорее всего, просто моя подозрительность…

Приближался вечер, когда мы с Патом вышли из дома Бэнброков. После того, как мы разбежались, я зашел к Старику — директору филиала агентства в Сан—Франциско, моему шефу, и попросил его, чтобы он дал задание кому–нибудь из агентов изучить прошлое Ирмы Коррелл.

Я просмотрел утренние газеты, — те, что появляются чуть ли не сразу после захода солнца, — прежде чем пойти спать. Они подняли немалый шум вокруг нашего дела. Поместили все факты, кроме тех, которые касались Ирмы Коррелл, плюс фотографии и богатейший набор обычных в таких случаях домыслов и всяческого вздора.

На следующее утро я подался на поиски тех приятелей девушек, с которыми еще не разговаривал. Кое–кого из них нашел, но ничего стоящего узнать не удалось. Около полудня я позвонил в агентство, чтобы выяснить, не появилось ли что–нибудь новенькое. Появилось.

— Был недавно телефонный звонок из конторы шерифа в Мартинесе, — сказал Старик. — Один виноградарь–итальянец из Кноб—Вэлли нашел два дня назад обгоревшую фотографию, на которой он, после того, как познакомился с сегодняшними утренними газетами, опознал Рут Бэнброк. Поедешь туда? Помощник шерифа ждет тебя с тем итальянцем в полицейском отделении в Кноб—Вэлли.

— Еду.

На пристани я использовал оставшиеся до отплытия парома четыре минуты на то, чтобы попытаться дозвониться до Пата. Безрезультатно.

Кноб—Вэлли — городишко с неполной тысячей жителей, грязный и унылый. Меня доставил туда местный поезд Сан—Франциско–Сакраменто сразу же после полудня.

Я немного знал тамошнего шерифа — Тома Орта. У него я застал ожидавших меня людей. Орт представил нас друг другу. Помощник шерифа, Эбнер Пейджет, неповоротливый тип лет сорока с небольшим обвислым подбородком, худым лицом и блеклыми умными глазами, мне сразу понравился. Итальянца звали Джио Кереджино — низкорослый брюнет с пышной шевелюрой, крепкими желтыми зубами, которые он демонстрировал в вечной усмешке, обитавшей под черными усами, и кроткими карими глазами.

Пейджет показал мне фотографию. Обгоревший кусочек бумаги величиной с монету в полдоллара, вероятно, часть снимка, которую не уничтожил огонь. Рут Бэнброк — никаких сомнений. Необычно возбужденное, как у людей, чем–то одурманенных, и глаза больше, чем на всех других фотографиях, но ее, несомненно ее лицо.

— Говорит, — пояснил Пейджет сухо, указывая движением головы на итальянца, — что нашел это позавчера. Ветер швырнул снимок ему прямо под ноги, когда он шел неподалеку от своей усадьбы. Он поднял фотографию и, сам не зная почему, сунул ее в карман.

Эбнер замолчал, задумчиво глядя на Кереджино. Тот энергично закивал головой.

— Так или иначе, — продолжал помощник шерифа, — он приехал сегодня утром в город и увидел снимки в газетах из Фриско. Тогда пришел сюда и рассказал обо всем Тому, а мы с Томом решили, что лучше всего будет позвонить в твое агентство, так как в газетах написали, что вы ведете дело.

Я взглянул на итальянца. Пейджет, читая мои мысли, пояснил:

— Кереджино живет на холмах. Там у него виноградники. В наших краях он несколько лет, и я еще не слышал, чтобы он кого–нибудь убил.

— Вы помните, где нашли снимок?

Улыбка под усами стала еще шире, а голова совершила движение вверх и вниз.

— Пожалуй, помню.

— Едем туда, — предложил я Пейджету.

— Ладно. Едешь с нами, Том?

Шериф ответил, что он не может: неотложные дела в городе. Пейджет, Кереджино и я уселись в пропыленный форд помощника шефа.

Ехали около часа по дороге, вьющейся по склону Моунт—Диабло. Потом, соответственно указаниям итальянца, свернули с шоссе на пыльную и разбитую дорогу. По ней проехали еще милю.

— Где–то здесь, — сказал Кереджино.

Пейджет затормозил. Мы вылезли из машины. Полянка. Деревья и кусты отступили от дороги метров на семь, образовав в лесу небольшую площадку.

— Примерно здесь, — заявил итальянец. — Сдается мне, что здесь, возле пня. Наверняка, между тем и этим поворотом…

Пейджет был сельским жителем. Я — нет. Поэтому я ждал, чтобы он начал действовать.

Стоя между мной и итальянцем, Эбнер Пейджет неторопливо разглядывал поляну. Потом его блеклые глаза оживились. Он обошел форд и направился к дальнему краю поляны. Я и Кереджино шли следом.

Там, где начинались кусты, костистый помощник шерифа остановился, чтобы присмотреться к чему–то. На земле виднелись следы покрышек. Какой–то автомобиль сворачивал сюда.

Пейджет пошел дальше в глубь леса. Итальянец едва не наступал ему на пятки. Я оказался замыкающим. Пейджет шел по чьим–то следам. Я никаких следов не видел: то ли они с итальянцем стирали их, то ли не такой уж из меня индеец. Так мы шли некоторое время.

Помощник шерифа остановился. Остановился и итальянец.

— Ага, — сказал Пейджет так, как если бы нашел то, что надеялся найти.

Итальянец выкрикнул что–то с упоминанием имени Бога. Я придавил ногою куст, чтобы увидеть то, что увидели они. И увидел.

Возле дерева, на боку, с подтянутыми к подбородку коленками лежала мертвая девушка. Вид у нее был не особо приятный. Птицы уже добрались до жертвы.

Табачно–коричневый плащ наполовину сполз с плеч. Я знал, что это Рут Бэнброк, еще до того, как перевернул ее на другой бок, чтобы увидеть часть лица, прижатую к земле, которую птицы не расклевали.

Кереджино стоял и глядел на меня, когда я осматривал девушку. Его лицо выражало спокойную скорбь. Помощник шерифа не обращал внимания на труп, а бродил по зарослям, всматриваясь в следы на земле. К трупу он вернулся тогда, когда закончил свой осмотр.

— Ее застрелили, — сказал я. — Один выстрел в висок. Перед тем, пожалуй, была борьба. На прижатой телом руке остались следы. При девушке ничего нет… ни денег, ни драгоценностей.

— Согласен, — кивнул Пейджет. — На поляну из автомобиля вышли две женщины. Может быть, три, если две несли эту. Не могу сообразить, сколько их вернулось в машину. Одна была крупнее, чем та, что лежит здесь. Началась возня. Ты нашел пистолет?

— Нет.

— Я тоже нет. Наверное, его увезли в машине. Там есть следы костра. — Он кивнул налево. — Жгли бумаги. От них ничего не осталось. Думаю, что тот снимок, который нашел Кереджино, унес из костра ветер. В пятницу вечером или в субботу утром, по–моему… Не позднее.

Я поверил помощнику шерифа на слово. Дело свое он знал.

— Пойдем, я что–то тебе покажу, — сказал он и повел меня к кучке пепла.

Нечего было там показывать. Он хотел поговорить со мной так, чтобы итальянец не слышал.

— По–моему, с ним все в порядке, — сказал Пейджет, — но будет лучше, если я малость задержу его, чтобы убедиться. Этот участок дороги несколько в стороне от его дома, а кроме того, что–то малый запинался, когда объяснял, как оказался здесь. Возможно, ничего особого. Все местные итальянцы потихоньку торгуют вином; возможно, именно с этим и связано появление тут Кереджино. Так или иначе, но я задержу его на день–другой.

— Ладно, — согласился я. — Твоя территория, ты знаешь здешних людей. А нельзя ли пошарить по округе? Может, кто–нибудь что–то заметил? Видел кабриолет… или что другое.

— Пошарю, — пообещал Пейджет.

— Отлично. В таком случае я возвращаюсь в Сан—Франциско. Ты останешься возле трупа?

— Да. Возьми мой форд и поезжай в Кноб—Вэлли. Расскажешь Тому, что тут и как. Пусть приедет сам или пришлет кого–нибудь. Итальянца я задержу здесь.

В ожидании поезда из Кноб—Вэлли я позвонил в агентство. Старика не было. Рассказал одному из сотрудников, как обстоят дела, и попросил, чтобы он как можно скорее передал эти сведения шефу.

Когда я вернулся в Сан—Франциско, то застал всех в агентстве. Альфреда Бэнброка с мертвым как камень, розово–серым лицом. Его седого и румяного адвоката. Пата Редди, развалившегося в кресле. Старика с его добродушными глазками за стеклами очков в золотой оправе и с мягкой улыбкой, скрывающей тот факт, что пятьдесят лег работы детективом выжали из него все чувства.

Никто не произнес ни слова, когда я вошел. Я сказал то, что должен был сказать, так коротко, как только мог.

— Таким образом, та другая женщина… та, которая убила Рут, была?..

Бэнброк не закончил вопрос. И никто на него не ответил.

— Я не знаю, что там произошло, — произнес я после затянувшейся паузы. — Ваша дочь поехала туда с кем–то, кого мы не знаем. Может быть, она была убита до того, как там оказалась. Может, ее…

— Но Мира! — Пальцы Бэнброка рвали ворот рубашки. — Где Мира?

Я не мог ответить. Ни я, ни кто–либо другой.

— Вы поедете теперь в Кноб—Вэлли? — спросил Бэнброк.

Я не сожалел о том, что не могу поехать.

— Нет. Нужно кое–что сделать здесь. Я дам записку для шерифа. Хотелось бы, чтобы вы хорошенько рассмотрели кусочек фотографии, который нашел итальянец… может, вспомните этот снимок.

Бэнброк и его адвокат вышли.

Редди раскурил одну из своих отвратительных сигар.

— Мы нашли автомобиль, — заявил Старик.

— Где он был?

— В Сакраменто. Его оставили в мастерской в пятницу вечером или в субботу утром. Фоли поехал, чтобы заняться. А Редди обнаружил новый след.

Пат, окруженный клубами дыма, кивнул.

— Сегодня утром к нам пришел владелец ломбарда, — сказал он, — и сообщил, что Мира Бэнброк и еще одна девушка были у него на прошлой неделе и оставили много вещей. Они назвались вымышленными именами, но он клянется, что одной из них была Мира. Он узнал ее, как только увидел фотографии в газете. Женщина, бывшая с ней, — не Рут, а какая–то маленькая блондинка.

— Миссис Коррелл?

— Ага. Обдирала вряд ли согласится присягнуть, но, мне кажется, именно так. Часть драгоценностей принадлежала Мире, часть — Рут, а часть — еще кому–то. То есть, мы не можем пока доказать, что вещи принадлежали миссис Коррелл… но докажем.

— Когда это произошло?

— Драгоценности они сдали в ломбард в понедельник, перед отъездом.

— Ты виделся с Корреллом?

— Угу. Я много ему наболтал, но мало из него вытянул. Говорит, что не знает об исчезновении драгоценностей жены, и это его не касается. Драгоценности принадлежали жене, говорит он, и она могла делать с ними что угодно. Я не назвал бы его очень любезным. Лучше пошло дело с одной из горничных. Она рассказала, что на прошлой неделе несколько побрякушек миссис Коррелл исчезло. Вроде бы госпожа одолжила их своей приятельнице. Завтра я покажу горничной те вещи из ломбарда, может, она сумеет опознать их. Больше она ничего не знает… вот разве что: миссис Коррелл та какое–то время в пятницу вышла из кадра… в день отъезда сестер Бэнброк.

— Что значит “вышла из кадра”? — поинтересовался я.

— Она вышла из дома утром и вернулась только в третьем часу ночи. Муж устроил ей скандал, но она так и не сказала, где была.

— Интересно. Это могло что–то значить.

— А кроме того, — продолжал Пат, — Коррелл вспомнил, что у жены есть дядя в Питсбурге, который спятил, и миссис Коррелл жила в страхе перед возможностью душевного заболевания. Разве не любезно со стороны Коррелла, что он наконец согласился поднапрячь память?

— Очень мило, — согласился я, — но нам его откровенность ничего не дает. Она даже не свидетельствует о том, что он что–то знает. Предположим, что…

— К черту предположения! — воскликнул Пат, вставая и поправляя шляпу. — Твои предположения меня не касаются. Пойду домой, съем ужин, почитаю Библию и завалюсь спать.

Так он, пожалуй, и поступил. Во всяком случае, из агентства вышел.

Собственно, все мы могли бы без хлопот провести следующие три ночи в постелях: ни одно место, которое мы посетили, ни один разговор — ничто не внесло в дело новизны. Мы были в тупике.

Стало известно, что кабриолет оставила в Сакраменто Мира Бэнброк, а не кто–либо иной, но осталось тайной, куда она затем подалась. Убедились мы, что часть драгоценностей, сданных в ломбард, принадлежала миссис Коррелл. Автомобиль из Сакраменто перегнали в Сан—Франциско. Миссис Коррелл похоронили. Газеты нашли другие тайны, а мы с Патом Редди копали, копали и ни до чего не могли докопаться.

Следующий понедельник принес мне ощущение, что я дошел до предела своих возможностей. Теперь я мог только сидеть и ждать, пока объявления, которыми мы облепили всю Северную Америку, принесут какие–то результаты. Редди был откомандирован на выполнение других заданий. Я не бросил дело, поскольку Бэнброк просил меня, чтобы я не щадил сил, пока существует хотя бы тень надежды. Но к понедельнику я исчерпал все ресурсы.

Перед тем, как отправиться в контору Бэнброка, чтобы заявить ему, что я абсолютно беспомощен, я зашел во Дворец Правосудия. Решил обменяться с Патом Редди несколькими словами, прежде чем уложить наше дело в гроб. Пат сидел, склонившись над письменным столом, и писал отчет.

— Ну, как успехи? — приветствовал он меня, отодвигая папку и посыпая ее пеплом своей сигары. — Как продвигается дело Бэнброка?

— Вообще не продвигается, — признался я. — Поверить не могу, что, имея в своих руках столько данных, я застрял намертво! Должна же быть какая–то разгадка! Нужда в деньгах перед одним и другим несчастьем, самоубийство миссис Коррелл, когда я спросил ее о девушках, тот факт, что она сожгла какие–то вещи перед смертью, уничтожая что–то до или сразу же после смерти Рут…

— А может, все затруднения в том, что ты никудышный сыщик? — предположил Пат.

— Может быть.

После его оскорбительного замечания мы несколько минут курили молча.

— Видишь ли, — изрек наконец Пат, — между исчезновением сестер Бэнброк и смертью Рут, с одной стороны, и самоубийством миссис Коррелл, с другой, необязательно должна существовать связь.

— Необязательно. Но наверняка есть связь между исчезновением девушек и смертью одной из них. А прежде, чем несчастье произошло, существовала связь… в ломбарде… между поведением девушек и миссис Коррелл. Если связь состоит в том… — Я не закончил фразу, потому что в голове у меня зароились мысли.

— Что случилось? — спросил Пат. — Язык отнялся?

— Слушай! — Я был полон энтузиазма. — Я знаю, что случилось с тремя женщинами. Если бы можно было добавить еще кое–что к нашему букету!.. Так вот, мне нужны фамилии всех женщин и девушек в Сан—Франциско, которые в течение минувшего года были убиты или совершили самоубийства, или пропали без вести.

— Думаешь, что дело может оказаться групповым?

— Думаю, что чем больше связей мы сумеем обнаружить, тем больше получим путей для поиска. Не может быть, чтобы все они вели в никуда. Сооруди такой список, Пат!

Мы потратили на составление списка вторую половину дня и большую часть ночи. Он был огромен, и выглядел как часть телефонной книги. Много всякого произошло в городе в течение года. Часть, касающаяся исчезнувших жен и дочерей, оказалась самой большой, потом шли самоубийства, но даже самая маленькая часть — убийства — вообще–то тоже не была короткой.

Сведения полиции позволили вычеркнуть фамилии совершенно посторонних в нашем деле лиц. Оставшихся мы разделили на две группы: с большей или меньшей вероятностью участия в нашем деле. Даже после этого первая группа была больше, чем я надеялся. В ней насчитывалось шесть самоубийств, три убийства и двадцать одно исчезновение.

Редди занялся другой работой. Я сунул список в карман и начал обход.

Я четыре дня работал, воплощая свою идею. Отыскивал, выпытывал, выслушивал друзей и родных женщин и девушек из списка. Все было направлено на выявление интересующей нас связи. Знала ли данная особа Миру Бэнброк? Рут? Миссис Коррелл? Потребовались ли ей перед смертью или исчезновением деньги? Знает ли она кого–нибудь из других женщин в списке?

Три раза я получил утвердительный ответ.

Сильвия Варни, двадцатилетняя девушка, совершившая самоубийство пятого октября, взяла из банка шестьсот долларов за неделю до смерти. Никто из родных не мог сказать, что Сильвия сделала с деньгами. Ее приятельница, Ада Юнгмен, замужняя женщина лет двадцати с небольшим, второго декабря пропала без вести, и до сих пор ее не нашли. Сильвия побывала у миссис Юнгмен в день своей смерти.

Миссис Дороти Саудон, молодая вдова, застрелилась ночью тринадцатого декабря. Не обнаружили даже следов денег, которые оставил ей муж, равно как и кассы клуба, казначеем которого она являлась. Исчезло также толстое письмо, переданное горничной госпоже после полудня.

Связь этих трех женщин с делом Бэнброк—Коррелл не была достаточно строгой. Ни одна из них не совершила ничего, что не совершили бы девять человек из десяти, решившиеся на самоубийство или бегство нз дома. Но все случаи произошли на протяжении последних месяцев… и все три женщины занимали такое же, как Бэнброки и Коррелл, общественное и финансовое положение.

Я добрался до конца списка безо всяких результатов и вернулся к трем дамам.

У меня были фамилии и адреса шестидесяти двух приятелей сестер Бэнброк. Я принялся за составление подробного каталога для каждой из трех женщин, которых пытался вовлечь в игру. Конечно, я не смог бы все сделать сам. К счастью, несколько агентов как раз сидели без дела.

И мы кое–что откопали.

Миссис Саудон знала Раймонда Элвуда. Сильвия Варни тоже знала его. Ничто не указывало на то, что и миссис Юнгмен была знакома с ним, но ничто и не исключало возможности знакомства. Она очень дружила с Сильвией.

Я уже разговаривал с Раймондом Элвудом в связи с делом сестер Бэнброк, но не обратил на парня особого внимания. Принял за одного из тех учтивых, гладко прилизанных молодых людей, из которых, однако, многие находятся на заметке в полиции.

Теперь я вернулся к нему с куда большей заинтересованностью. Результат оказался любопытным

Как уже упоминалось, Элвуд имел посредническую контору по торговле недвижимостью на Монтгомери–стрит. Я не сумел выйти на след хотя бы одного клиента этой конторы. Элвуд жил в одиночестве на Сансет—Дистрикт. Квартиру свою он снимал едва ли не десяток месяцев, но мы так и не смогли точно установить, когда он въехал. Скорее всего, он не имел никаких родственников в Сан—Франциско. Являлся членом нескольких модных клубов. Туманно намекали на его “хорошие связи на Востоке”. Сорил деньгами.

Я не мог сам следить за Элвудом, поскольку не так давно говорил с ним. Дик Фоли сделал это за меня. В течение первых трех дней слежки Элвуд редко показывался в своей конторе. Редко посещал местный банк. Однако ходил в свои клубы, танцевал, пил чай и так далее и ежедневно бывал в одном доме на Телеграф—Хилл.

В первый день после полудня он направился туда в обществе высокой светловолосой девушки из Берлингема. На второй день, вечером, — с пухленькой молодой женщиной. На третий вечер побывал там с очень молоденькой девушкой, которая, по всей вероятности, жила в одном доме с ним.

Обычно Элвуд и его спутницы проводили на Телеграф—Хилл от трех до четырех часов. В то время, когда Дик наблюдал за зданием, туда входили и выходили другие люди — все явно состоятельные.

Я вскарабкался на Телеграф—Хилл, чтобы как следует присмотреться. Большой деревянный особняк цвета яичницы. Стоит над высоким откосом, где когда–то добывали камень. Непосредственных соседей нет. Подходы прикрыты кустами и деревьями.

Часть вечера я посвятил добросовестному посещению всех домов, находившихся на расстоянии выстрела от желтого. Никто ни о нем, ни о его обитателях ничего не знал. Жители Холма не особенно любопытны — вероятно, потому, что и сами имеют кое–что, не подлежащее разглашению.

Восхождение на Холм ничего не дало, пока я не узнал, кто является владельцем желтого особняка: оказалось, что восемь месяцев назад дом снял в аренду Раймонд Элвуд, выступающий от имени некоего Т. Ф. Максвелла.

Мы не смогли отыскать Максвелла. Не смогли отыскать никого, кто знал бы Максвелла. Не смогли найти никаких доказательств тому, что Максвелл является чем–то большим, чем просто имя.

Один из агентов подошел к желтому дому на Холме и с полчаса звонил в дверь, но никто не отворил. Попытку мы не повторяли, чтобы до поры не поднимать лишнего шума.

Я еще раз поднялся на Холм — в поисках квартиры. Не нашел ничего так близко, как хотелось, но все же удалось снять трехкомнатное помещение, из которого неплохо просматривались подходы к желтому зданию.

Мы с Диком разбили там лагерь — Пат Редди тоже приходил, когда у него не было других дел, — и наблюдали, как автомобили сворачивают в сторону освещенной аллеи, ведущей к дому цвета яичницы. Приезжали и во второй половине дня, и вечерами. В большинстве — молодые женщины. Мы не обнаружили никого, кто был бы здесь постоянным жильцом. Элвуд приезжал ежедневно, один раз без спутницы, а в остальных случаях с женщинами, лица которых мы не могли рассмотреть из нашего окна.

За некоторыми из гостей мы организовали наблюдение. Все они без исключения выглядели очень состоятельными и в большинстве, видимо, принадлежали к высшим общественным кругам. Ни с кем мы в контакт не вступали. Даже выбранный очень удачно предлог может испортить всю работу, особенно если приходится действовать вслепую.

Три дня ничего такого… и наконец счастье нам улыбнулось.

Был ранний вечер, уже сгущались сумерки. Пат Редди позвонил и сказал, что провел на службе два дня и одну ночь, а потому теперь будет отсыпаться двадцать четыре часа. Мы с Диком сидели у окна нашей квартиры, наблюдали за приближающимися автомобилями и записывали их номера, когда машины пересекали голубовато–белый круг света от лампы под нашим окном.

Какая–то женщина шла по улице. Высокая, крепко сложенная. Лицо скрывала темная вуаль, хотя и не такая темная, чтобы сразу дать всем понять, что дама хочет оставаться неузнанной. Она шла мимо нашего наблюдательного пункта по противоположной стороне улицы.

Ночной ветер с Тихого океана поскрипывал вывеской магазина внизу и раскачивал лампу на столбе. Женщина вышла из–за нашего дома, который служил ей прикрытием, и попала под порыв ветра. Плащ и платье плотно охватили ее. Она повернулась к ветру спиной, придерживая рукой шляпку. Вуаль соскользнула, открывая лицо.

Это было лицо с фотографии… лицо Миры Бэнброк.

Дик узнал ее одновременно со мной.

— Наша взяла! — воскликнул он, вскакивая на ноги.

— Погоди, — сказал я. — Она идет в этот притон на краю Холма. Пусть себе идет. Мы последуем за ней, когда она окажется внутри. Это будет отличный предлог, чтобы обыскать дом.

Я прошел в соседнюю комнату, где был телефон, и набрал номер Пата Редди.

— Она туда не пошла! — крикнул Дик от окна. — Миновала аллею.

— Лети за ней! — приказал я. — Какой ей смысл? Что случилось? — Я испытывал некоторое возмущение. — Она должна войти туда! Беги за ней. Я отыщу тебя, как только дам знать Пату.

Дик выскочил.

Трубку подняла жена Пата. Я представился.

— Не можете ли вы сбросить Пата с кровати и прислать его ко мне? Скажите ему, пожалуйста, что он нужен мне немедленно.

— Я это сделаю, — пообещала она. — Он будет у вас через десять минут… где бы вы ни ждали.

Я вышел на улицу и начал искать Дика и Миру Бэнброк. Их нигде не было видно. Я миновал заросли, заслоняющие желтый дом, и пошел дальше, оставляя вымощенную камнем аллею слева от себя. Никаких следов ни Дика, ни девушки…

Я повернул как раз вовремя, чтобы увидеть Дика, входившего в наш дом. Я поспешил обратно.

— Она внутри, — сказал Дик, когда я его догнал. — Шла по дороге, потом через кусты, по краю обрыва, и проскользнула через подвальное окошко.

Отлично. Как правило, чем более идиотски ведут себя люди, за которыми следишь, тем ближе конец твоим огорчениям.

Редди приехал на две минуты позже срока, определенного его женой. Он вошел, застегивая пуговицы.

— Что ты, черт побери, сказал Элти? — буркнул он. — Она велела мне набросить плащ на пижаму, а остальную одежду бросила в автомобиль; пришлось одеваться по дороге.

— Позволь мне поплакать с тобой позже, — пренебрег я его сетованиями. — Мира Бэнброк минуту назад вошла в желтый дом через подвальное окно. Элвуд там уже час. Пора кончать это дело.

Пат — парень рассудительный.

— Мы должны иметь ордер, — воспротивился он.

— Разумеется, — признал я его правоту. — Но формальностями можно заняться позже. Для этого ты и находишься здесь. Полиция Контра—Коста разыскивает нашу подопечную, чтобы обвинить в убийстве. Мы имеем неплохую зацепку, чтобы проникнуть в притон. Идем туда. Если случайно наткнемся на что–то другое, то тем лучше.

Пат покончил с пуговицами жилета.

— Ну ладно уж, ладно, — произнес он кисло. — Пусть будет по–твоему. Но если меня вышвырнут со службы за незаконное проведение обыска, ты должен будешь дать мне работу в твоем агентстве по нарушению закона.

— Согласен, — сказал я, после чего обратился к Фоли: — Тебе придется остаться снаружи, Дик. Наблюдай за беглецами. Никому не заступай дорогу, но когда увидишь мисс Бэнброк, не отставай от нее ни на шаг.

— Я этого ждал, — вздохнул Дик. — Всякий раз, когда готовится забава, я вынужден торчать на углу улицы!

Пат Редди и я пошли прямиком по скрытой кустами аллее к парадному входу и позвонили.

Дверь отворил огромный негр красной феске, в красной шелковой куртке, надетой на красную рубашку и перехваченной красным поясом, в красных штанах “зуав” и красных туфлях. Он заполнил собой всю дверь.

— Мистер Максвелл здесь? — спросил я.

Негр потряс головой и сказал что–то на неизвестном мне языке.

— А мистер Элвуд?

Он снова потряс головой и снова произнес что–то непонятное.

— Ну так мы посмотрим, кто здесь есть.

Из той галиматьи, которой он разразился, мне удалось выудить несколько искаженных английских слов, в которых я угадал “мистер”, “дома” и “нет”.

Дверь начала закрываться. Я придержал ее ногой.

Пат сверкнул своим полицейским значком.

Негр, хотя и не говорил по–английски, о полицейских значках был осведомлен прекрасно.

Он топнул по полу позади себя. В глубине дома оглушающе зазвучал гонг.

Негр всей тяжестью налег на дверь.

Я перенес вес тела на ногу, которой блокировал вход, наклонился и снизу, от бедра, провел хук в живот негра.

Редди пнул дверь, и мы вторглись в холл.

— О раны божьи! — проговорил негр с хорошим вирджинским произношением. — Достал ты меня, паразит!

Мы поспешили в глубь холла, погруженного во мрак.

Нащупав ногой лестницу, я задержался.

Сверху прозвучал револьверный выстрел. Стреляли, пожалуй, в нас. Но не метко.

— Наверх, парень! — рявкнул Редди мне в ухо.

Мы побежали по лестнице, но человека, который стрелял, не нашли.

Наверху нам преградила путь запертая дверь. Редди высадил ее ударом плеча.

Мы оказались в блеске голубоватого света. Комната была большая, вся в золоте и пурпуре. Опрокинутая мебель, смятые ковры. Возле двери в другом конце комнаты валялась серая туфля, а ближе к центру — зеленое шелковое платье. В комнате никого не было.

Мы с Патом наперегонки бросились к двери, возле которой лежала туфля. Дверь поддалась легко. Редди распахнул ее настежь.

Мы увидели в углу трех съежившихся девушек и мужчину, у всех были испуганные лица. Никто из них не имел ни малейшего сходства с Мирой Бэнброк, Раймондом Элвудом или вообще с кем–либо из наших знакомых.

Рассмотрев их, мы сразу же перестали обращать на них внимание. Нас привлекла открытая дверь с другой стороны.

За дверью находилась небольшая комнатка.

В ней царил хаос.

Комната была переполнена, забита человеческими телами. Телами живыми, дергающимися, толкающимися. Как будто какая–то воронка всасывала мужчин и женщин. И выходила она прямо в окно. Мужчины и женщины, молодые люди и девушки — все кричали, метались, толкались, боролись. Некоторые были в чем мать родила.

— Пробьемся и блокируем окно! — крикнул Пат мне в ухо.

— Черта… — начал было я, но он уже ворвался в клубок. Я двинулся следом.

Я не собирался блокировать окно. Я хотел спасти Пата от его собственной глупости. Даже пятеро мужчин не смогли бы пробиться через этот бурлящий клубок маньяков. Даже десятерым не удалось бы оторвать их от окна.

Пат, хотя и был крупным, сильным мужчиной, лежал на полу, когда я до него добрался. Полуголая девчонка, почти ребенок, рвала его физиономию своими острыми ногтями. Руки, ноги молотили его со всех сторон. Я освободил приятеля, колотя стволом револьвера по рукам и лицам… Оттащил подальше.

— Миры здесь нет! — крикнул я, помогая Пату подняться. — Элвуда тоже!

Уверенности не было, но я их не видел; сомнительно, что они окажутся в такой толчее. Толпа дикарей, снова бросившаяся к окну, совершенно не обращала на нас внимания; кем бы они ни были, но наверняка не принадлежали к посвященным в тайну. Это было сборище, среди которого искать вожаков не имело смысла.

— Проверим другие комнаты! — прокричал я снова. — Эти люди нам не нужны.

Пат потер окровавленное лицо тыльной стороной ладони и рассмеялся.

— Уж мне–то они не нужны наверняка…

Мы вернулись на лестничную площадку. И не нашли никого. Троица из соседней комнаты испарилась.

У лестницы мы остановились. Никаких звуков, если не считать отголосков давки наверху возле окна.

И тут внизу с треском хлопнула дверь.

Кто–то, выросший внезапно, словно из–под земли, обрушился на меня и опрокинул на пол.

Я ощутил прикосновение щелка. Сильные руки тянулись к моему горлу.

Я согнул руку так, что револьвер в моей ладони лег плашмя мне на щеку. Молясь о сохранности своего уха, нажал на спуск.

Лицо опалило огнем. В голове загудело.

Шелк соскользнул с моей шеи.

Пат рывком поставил меня на ноги.

Мы помчались по лестнице вниз.

Свист!

Что–то промелькнуло мимо лица и тысячами обломков стекла, фарфора, штукатурки взорвалось у ног.

Я поднял одновременно голову и револьвер.

Облаченные в красный шелк руки негра еще были распростерты над балюстрадой.

Я послал в него две пули. Пат тоже.

Негр перевернулся через барьер и обрушился на нас, раскинув руки, — лебединый полет покойника.

Мы побежали по лестнице. Падение чернокожего сотрясло весь дом, но мы на негра уже не смотрели. Нашим вниманием завладела гладкая, прилизанная голова Раймонда Элвуда. Она показалась на какой–то миг из–за столбика балюстрады у нижнего конца лестницы. Показалась и исчезла.

Пат Редди, который был ближе, чем я, к перилам, перемахнул через них и полетел вниз, в темноту. Я в два прыжка оказался у основания лестницы, схватился за столбик, сделал поворот на сто восемьдесят градусов и прыгнул навстречу шуму, возникшему во мраке холла.

Я врезался в невидимую стену. Отраженный ею, попал в комнату, с занавешенными окнами; сумерки здесь казались ярким блеском дня после темноты холла.

Пат Редди стоял, прижимая руку к животу, а другой опираясь на спинку кресла. Его лицо было мышино–серым. Остекленевшие глаза источали страдание. Он выглядел как человек, которого лягнули.

Пат попробовал усмехнуться, но это ему не удалось. Движением головы он указал направление. Я бросился туда.

В маленьком коридорчике я нашел Раймонда Элвуда.

Рыдая, он дергал, как сумасшедший, ручку запертой двери.

Лицо его было белым, как мел. Видимо, парень испугался по–настоящему.

Я измерил взглядом разделяющее нас расстояние.

Он обернулся в ту секунду, когда я прыгнул.

Я вложил все силы в удар револьвером сверху…

Тонна мяса и костей обрушилась на мою спину.

Я столкнулся со стеной, теряя дыхание, чувствуя, как ноги у меня подгибаются.

Меня стиснули руки в красном шелке, заканчивающиеся коричневыми ладонями.

Или здесь целый полк ярко разодетых негров, мелькнуло в голове, или я непрерывно сшибаюсь с одним и тем же?

Он, однако, не оставил мне времени для долгих раздумий.

Был он огромный. Сильный. И не обнаруживал добрых намерений.

Руку с револьвером я прижимал к боку. Попробовал выстрелить негру в ногу. Не попал. Попытался еще раз. Негр ногу отодвинул. Я перекрутился в его захвате, став боком.

Элвуд атаковал меня с другой стороны. Негр пинал сзади, сжимая мой позвоночник в гармошку.

Я боролся, стараясь удержаться на ногах. Однако слишком большая тяжесть прижимала меня. Колени подгибались. Тело выгнулось дугой.

В дверях возник силуэт Пата Редди, показавшийся мне самим архангелом Гавриилом.

Лицо Пата было серым от боли, но глаза глядели вполне осознанно, в правой руке он держал пистолет, левой доставал пружинный кастет из заднего кармана. Кастет обрушился на бритый лоб негра.

Негр отпустил меня, тряся головой.

Пат успел ударить его еще раз, прежде чем тот начал обороняться. И хотя удар был нанесен прямо в лицо “вырубить” своего противника Пат не смог.

Дернув освободившуюся руку с револьвером наверх, я продырявил пулей грудь Элвуда, и он соскользнул на пол.

Негр припер Пата к стене и лихо обрабатывал кулака ми. Широкая красная спина чернокожего представляла собой отличную мишень. Однако я уже израсходовал пять пуль из шести, имевшихся в барабане. Запасные патроны лежали в кармане, но перезарядка требовала времени.

Я занял позицию позади негра. У него был толстый валик жира в месте, где череп соединяется с шеей. Когда я ударил по этому месту рукояткой револьвера в третий раз, верзила свалился и потянул Пата за собой. Я откатил регра в сторону. Светловолосый сыщик — теперь уже не очень светловолосый — поднялся.

В конце коридора мы нашли открытую дверь, ведущую в кухню, но бросились не к ней, а к той, в которую рвался Элвуд. Дверь эта была весьма солидной и имела неплохой замок.

Мы ударили в нее объединенным весом в сто восемьдесят килограммов.

Дверь дрогнула, но не поддалась Мы ударили еще раз. Что–то легонько треснуло.

Еще раз.

Дверь уступила. Мы ринулись в проход.. и кувырком покатились по ступеням. Задержаться удалось только на цементном полу.

Пат первым вернулся к жизни.

— Ну, ты, дьявольский акробат, — произнес он — Слазь с моей шеи.

Я встал. Он встал тоже. Было похоже, что весь этот вечер мы проведем падая и подымаясь с пола.

Если я имел вид хотя бы в некоторой степени такой же, как Пат, то оба мы выглядели кошмарно. Он был изгваздан, как смертный грех, остатки одежды едва прикрывали тело.

Смотреть на него не доставляло особого удовольствия, а потому я стал осматривать подвал, в котором мы оказались. В глубине стояла печь центрального отопления, возле нее — корзина с углем и груда поленьев. Дальше тянулся коридор, в который выходили двери помещений, неизвестно для чего предназначенных.

Первая дверь была заперта на ключ, но легко уступила нашему напору, и мы ворвались в темную комнату, в которой размещалась фотолаборатория.

Вторая дверь вела в лабораторию химическую с ретортами, пробирками, горелками и маленькой ректификационной колонкой. Посреди стояла круглая железная печка. Впомещении никого не было.

Мы вернулись в коридор и подошли к третьей двери. Без особого вдохновения. Складывалось такое впечатление, что в этом подвале мы ничего не найдем. Только время потратим. Нам следовало бы оставаться наверху, я попробовал дверь.

Она не дрогнула. Мы вдвоем навалились на нее всей тяжестью. Ничего.

— Подожди.

Пат подошел к куче дров в глубине подвала и вернулся с топором. Размахнувшись, ударил по двери, отщепив кусок дерева. В образовавшемся отверстии серебристо заискрился металл. Дверь либо окована с той стороны железом, либо вообще стальная.

Пат опустил топор и оперся на топорище.

— Теперь твоя очередь.

Я не нашел ничего более подходящего, как предложить:

— Я останусь тут, а ты лезь наверх и посмотри, не появился ли кто из твоей братии. Мы учинили здесь такой бедлам, что кто–нибудь мог дать знать в управление. Проверь, нельзя ли как–нибудь иначе проникнуть в это помещение… может, через окно… или найди кого–нибудь нам в помощь, чтобы мы могли взломать дверь.

Пат направился к лестнице.

Задержал его какой–то звук… скрип отодвигаемого засова с другой стороны двери.

Одним прыжком Пат оказался в одной из ниш, а я в другой.

Дверь начала медленно открываться. Слишком медленно.

Ударом ноги я распахнул ее настежь. И мы ворвались в комнату.

Пат задел плечом какую–то женщину. Я успел подхватить ее, не дав упасть.

Пат отобрал у нее пистолет. Я поставил ее на ноги.

Лицо ее было белым, как бумага. Перед нами стояла Мира Бэнброк, но без следов той мужественности, о которой свидетельствовали фотографии и описания.

Я поддержал ее одной рукой, которой также блокировал ее руку, и осмотрелся.

Мы стояли в маленькой комнате с металлическими стенами, окрашенными под бронзу. На полу лежал смешной мертвый человечек.

Человечек в странном наряде из черного шелка и бархата. Черные бархатные куртка и штаны, черные шелковые чулки и шапочка, черные лакированные туфли. Лицо старое, с мелкими чертами, с выступающими костями, но гладкое как камень, без единой морщинки.

В его блузе, застегнутой под самую шею, виднелась дыра. Из нее лениво текла кровь. Вид пола свидетельствовал, что еще недавно кровь лилась куда сильнее.

В углу стоял открытый сейф. На полу валялись бумаги, как если бы кто–то наклонил сейф, чтобы они из него высыпались.

Девушка шевельнулась в моем захвате.

— Вы его убили? — спросил я.

— Да, — ответила она так тихо, что стоящий в метре от нее ничего не услышал бы.

— Почему?

Усталым движением головы она отбросила короткие каштановые волосы с глаз.

— Не все ли равно? — спросила она. — Убила.

— Не все равно. — Я отпустил девушку и подошел к двери, чтобы закрыть ее. Люди обычно говорят свободнее в помещении с закрытыми дверями. — Я работаю на вашего отца. Мистер Редди является полицейским детективом. Ни один из нас, разумеется, не может нарушить закон, но если вы расскажете нам, в чем дело, возможно, мы как–нибудь поможем вам.

— Вы работаете на отца? — переспросила она.

— Да. Он пригласил меня, чтобы я вас нашел, когда вы с сестрой исчезли. Мы нашли вашу сестру и…

Ее лицо, глаза и голос внезапно оживились.

— Я не убивала Рут! — выкрикнула она. — Газеты лгали! Я ее не убивала, даже не знала, что у нее есть револьвер. Не знала! Мы уехали, чтобы скрыться от… все равно! Остановились в лесу, чтобы сжечь те… ну, кое–какие вещи. И тогда только я узнала, что у нее есть револьвер. Мы с ней раньше разговаривали о самоубийстве, но я переубедила ее… думала, что переубедила… чтобы она этого не делала. Я попыталась забрать револьвер, но не сумела. Она застрелилась, когда я старалась его отобрать. Я хотела ее удержать! Я не убивала ее!

Это уже было что–то.

— А потом? — Я хотел, чтобы она продолжила.

— А потом я поехала в Сакраменто, оставила там автомобиль и вернулась в Сан—Франциско. Рут говорила, что написала письмо Раймонду Элвуду… Рассказала мне до того, как я стала отговаривать ее от самоубийства… в прошлый раз. Я пыталась забрать письмо у Раймонда. Написала ему, что убью себя. Я хотела забрать письмо, а он сказал, что отдал его Гадору. Вот я и пришла сюда. Только нашла письмо, как наверху поднялся страшный шум. Потом вошел Гадор и застал меня… Он запер дверь на засов. И… я застрелила его из револьвера, который нашла в сейфе. Я убила Гадора, прежде чем он успел что–нибудь сказать. Пришлось так сделать, потому, что иначе я не могла.

— Вы убили его, хотя он не угрожал вам и не нападал на вас? — спросил Пат.

— Да. Я боялась его, боялась позволить ему говорить. Я ненавидела его. Ничего не поделаешь. Должно было так случиться. Если бы он начал говорить, я не смогла бы выстрелить. Он… не позволил бы.

— Кем он был, этот Гадор? — спросил я.

Ее взгляд скользнул в сторону, на стену, на потолок и остановился на маленьком, смешном человечке на полу.

— Он был… — она откашлялась и начала снова, неотрывно глядя на пол у себя под ногами. — В первый раз привел нас сюда Раймонд Элвуд. Нам это казалось забавным. Гадор — дьявол во плоти. Он умеет уговорить человека на все. Мы верили. Он говорил, а люди верили. Быть может, под воздействием наркотиков. Нам всегда давали пить такое теплое, голубоватое вино. Должно быть, с наркотиком. Мы не могли бы делать все это, если бы не наркотик. Никто бы не смог… Гадор называл себя жрецом… жрецом богини Алзоа. Учил освобождать дух от уз тела через…

Ее голос сломался. Она задрожала.

— Ужасно! Ужасно! — заговорила Мира через минуту в тишине, которую мы с Патом хранили для девушки. — Но мы все ему верили. В том–то и дело. Или, может… не знаю… может, притворялись, что верим, потому что потеряли рассудок… и принимали наркотики. Мы постоянно приходили сюда, неделями, месяцами, до тех пор, пока отвращение не стало непреодолимым. Мы перестали приходить, Рут, я… и Ирма. И тогда убедились, кем он был. Он требовал денег… еще больше денег, чем мы платили, когда верили… или притворялись, что верим… в его культ. Мы не могли дать ему столько денег, сколько он требовал. Я сказала, что не дам. Тогда он прислал нам фотографии… наши фотографии… сделанные во время нашего… наших визитов сюда. Фотографии не требовали объяснений, фотографии подлинные! Мы знали, что они подлинные! Что нам оставалось делать? Он сказал, что пошлет снимки нашему отцу, всем нашим друзьям, знакомым… если мы не заплатим. Что мы могли сделать? Нам пришлось платить. Добывали деньги всеми путями. И платили… каждый раз все больше и больше… а потом уже ничего не могли добыть. Мы не знали, что делать! Мы не могли ничего поделать, а Рут и Ирма решили… совершить самоубийство. Я тоже… Но отговаривала Рут. Сказала, что мы уедем. Что я заберу ее отсюда… и она будет в безопасности. А потом… потом… это!

Она умолкла, по–прежнему глядя в пол.

Я снова взглянул на мертвого человечка, выглядевшего, так неестественно в этом черном наряде и странной шапочке. Кровь уже перестала течь из раны.

Не составляло труда сложить все эти фрагменты в единую картину. Самозваный жрец какого–то культа, Гадор устраивал оргии под прикрытием религиозных обрядов. Элвуд, его сообщник, приводил ему женщин из хороших, состоятельных семей. Надлежаще освещенная комната для фотографирования скрытой камерой. Взносы новообращенных, пока они оставались верными культу. Потом шантаж… с помощью фотографий.

Я взглянул на Пата Редди. Он, морщась, смотрел на мертвого мужчину. Снаружи не доносилось ни звука.

— Письмо, которое ваша сестра написала Элвуду, у вас? — спросил я девушку.

Она подняла руку к груди, и я услышал шелест бумаги. Да.

— Сказано ли в нем явно, что Рут намеревается совершить самоубийство?

— Да.

— Пожалуй, это уладит дело, которым занимаются в Контра—Коста, — сказал я Пату.

Он кивнул:

— Разумеется. Но даже без этого письма сам факт убийства доказать сложно. Ну, а поскольку письмо есть, то дело даже не передадут в суд. Наверняка. А с другой стороны, она сможет избежать неприятностей в связи с этой стрельбой. Ей не только ничего не сделают в суде, но еще и поблагодарят.

Мира Бэнброк внезапно отступила перед Патом, как будто он ударил ее по лицу.

Теперь я вполне ощутил себя человеком, которого нанял ее отец. И понял, что она сейчас испытывает. Я закурил сигарету, присматриваясь к грязному, окровавленному лицу Пата. Хороший он парень. Порядочный.

— Послушай, Пат, — начал я, стараясь говорить таким голосом, чтобы приятель не подумал, что я собираюсь к нему подъехать. — Как ты сам сказал, ей в суде ничего не сделают, да еще и поблагодарят. Но ей придется рассказать все, что знает. Придется представить все доказательства… Включая и фотографии, которые сделал Гадор… все, какие мы найдем. Некоторые из этих фотографий стали причиной самоубийства женщин, Пат, по меньшей мере двух. Если мисс Бэнброк предстанет перед судом, мы будем должны сделать достоянием общественности фотографии бог знает скольких женщин. Мы ввергаем мисс Бэнброк и неведомо еще скольких девушек в гнуснейшую ситуацию. По меньшей мере две женщины уже совершили самоубийство, чтобы такой ситуации избежать.

Пат смотрел на меня исподлобья, почесывая грязный подбородок еще более грязным пальцем.

Я набрал полные легкие воздуха и повел дальше свою игру:

— Пат, мы пришли сюда следом за Раймондом Элвудом, чтобы допросить его. Мы могли подозревать его в связях с той бандой, которая ограбила банк в прошлом месяце в Сен—Луисе. Или в укрывании украденного из почтовых вагонов в Денвере. Так или иначе, мы положили на него глаз, зная, что он имеет деньги неизвестно из каких источников, и посредническую контору купли и продажи недвижимости, в которой ничего не продают и не покупают. Мы пришли сюда, чтобы допросить его в связи с одним из тех ограблений, которые я перечислил. Наверху на пас напало несколько негров, когда выяснилось, что мы сыщики. Все остальное было продолжением. На религиозный культ мы наткнулись совершенно случайно, он нас вообще не интересовал. Насколько мы можем судить, все эти люди набросились на нас по причине дружеских чувств к человеку, которого мы хотели допросить. Одним из них был Гадор, и, барахтаясь с ним, ты, Пат, застрелил его из своего же собственного револьвера, разумеется, того самого, который мисс Бэнброк нашла в сейфе.

Вообще–то Пату мое предложение не понравилось. Он смотрел на меня явно кисло.

— Постучи по своей голове! — сказал он. — Что это кому даст? Ведь мы не можем скрыть участия мисс Бэнброк. Она ведь здесь, не так ли? Следовательно, все и так выйдет наружу.

— Но мисс Бэнброк здесь не было, — объяснил я. — Может, наверху уже полно копов, а может, и нет. Так или иначе, ты заберешь мисс Бэнброк и проводишь ее к Дику Фоли, который отвезет ее домой. Она не имеет ничего общего с этим сбродом. Завтра я поеду с ней и с адвокатом ее отца в Мартинес, где мы представим дело окружному прокурору Контра—Коста. Докажем, что Рут совершила самоубийство. А если кто–то дознается, что Элвуд, который, надеюсь, лежит мертвый наверху, знал сестер Бэнброк и миссис Коррелл, так что с того? Если мы не допустим, чтобы дело оказалось в суде… а людей из Контра—Коста убедим, что мисс Бэнброк никоим образом не может быть обвинена в убийстве сестры… тогда в газетах ничего не появится, и ее заботы останутся позади.

Пат явно с трудом удерживался от взрыва.

— Помни, — дожимал я его, — мы делаем это не только для мисс Бэнброк. Мы стараемся для двух мертвы, женщин и для множества живых. По всей вероятности, они связались с Гадором по собственной воле, но все–таки они люди, Пат.

Редди упрямо покачал головой.

— Очень сожалею, — обратился я к девушке, притворяясь, что уже утратил надежду. — Я сделал все, что мог, но, пожалуй, я слишком много требую от Пата. Не знаю, стоит ли винить его за то, что он боится рискнуть…

Пат ведь ирландец.

— Тоже мне, храбрец нашелся! — буркнул он, надлежащим образом реагируя на мое лицемерное заявление. — Только почему именно я должен стать тем, кто убил Гадора? Почему не ты?

Все! Он был мой!

— Потому что ты коп, а я нет, — объяснил я. — Меньше шансов споткнуться, если мы скажем, что Гадор погиб от руки настоящего, носящего звезду плоскостопа, стоящего на страже общественного порядка. Я прикончил большинство тех пташек наверху. Должен же ты сделать что–нибудь в доказательство своего присутствия здесь?

Это была только часть правды. Дело заключалось в том, что если Пат возьмет на себя гибель Гадора, то уже не проболтается о нашей тайне, что бы там в будущем ни произошло. Пат заслуживает доверия, и я мог положиться на него во всем, но на всякий случай лучше было зашнуровать ему рот.

Он молчал, качая головой, но в конце концов буркнул:

— Сам себе надел петлю на шею… Ну ладно, один раз пусть будет по–твоему.

— Ты добрый парень! — Я поднял валявшуюся в углу шляпку девушки. — Я подожду здесь, пока ты не вернешься. — И протянул девушке шляпу со словами: — Пойдете домой с человеком, которому Редди вас передаст. Ждите меня там. Не говорите никому ничего, кроме того, что я велел вам молчать. Это относится также и к вашему отцу. Скажете ему, что я запретил вам говорить Даже о том, где мы встретились. Понятно?

— Да, и…

Благодарность — вещь очень милая, но только тогда, когда есть время выслушивать любезности.

— Двигай, Пат…

Они ушли.

Как только я остался наедине с покойником, я переступил через него и, опустившись на колени перед сейфом, принялся искать среди писем и бумаг фотографии. Но не нашел. Один из ящичков сейфа был заперт на ключ.

Я обыскал карманы погибшего. Ключа не было. Замок ящичка не принадлежал к самым прочным, но и я не самый лучший на Западе потрошитель сейфов. Прошло некоторое время, прежде чем удалось открыть ящичек.

В нем я обнаружил то, что искал. Толстую пачку негативов. Стопочку фотографий… пожалуй, с полсотни.

Начал их просматривать, разыскивая снимки сестер Бэнброк. Хотел их спрятать до возвращения Пата и не знал, успею ли. Мне не повезло… Кроме того, я потратил много времени на взлом. Пат вернулся, когда я просмотрел шесть фотографий. Снимки были что надо.

— Ну, сделано, — буркнул Пат входя. — Дик ее забрал. — Элвуд мертв, и еще мертв один из негров — тог, которого мы видели наверху. Все остальные, наверное, сбежали. Ни один из наших полицейских еще не показался… я позвонил, чтобы прислали парней и карету скорой помощи.

Я встал, держа в одной руке негативы, а в другой — пачку фотографий.

— Это что? — спросил он.

Я еще раз на него нажал.

— Фотографии. Ты оказал мне огромную услугу. Пат, и я вовсе не такая свинья, чтобы просить тебя еще об одной. Но я хочу кое о чем поразмыслить, Пат. Представляю тебе дело, а ты поступишь, как захочешь. Это источник существования Гадора, Пат. — Я помахал фотографиями. — Снимки, используя которые, он вымогал или собирался вымогать деньги у людей; преимущественно сняты женщины и девушки, некоторые из фотографий исключительно гнусные.

— Если завтрашние газеты сообщат о том, что в этом доме обнаружен такой клад, то уже в следующих номерах будет помещен длинный список исчезнувших. Если газеты не сообщат о фотографиях, список, возможно, будет короче, но не намного. Некоторые из клиентов знают, что здесь есть их фотографии. Они будут ожидать, что полиция начнет розыски. Из–за этих снимков женщины совершали самоубийства. Снимки эти — динамит, который может разнести в клочья множество людей, Пат, и множество семей…

Ну, а если газеты сообщат, что Гадора убили, а прежде он успел сжечь множество фотографий и бумаг, изобличающих его? Тогда, может быть, самоубийств и не случится. И, возможно, разъяснятся и многочисленные исчезновения людей за последние месяцы. Что ты на это скажешь, Пат? Все зависит от тебя.

Пожалуй, еще никогда в жизни я не демонстрировал подобного красноречия.

Но Пат не стал аплодировать. Он начал ругаться. Он обкладывал меня основательно, с ног до головы, самым жутким образом. Он награждал меня такими эпитетами, отпускал такие словечки, каких я никогда не слышал от человека из плоти и крови, а тем более от такого, которому можно дать в морду.

Когда он закончил, мы отнесли фотографии, бумаги и найденный в сейфе блокнот с адресами в соседнее помещение и загрузили все в железную печурку. В тот момент, когда все ее содержимое превратилось в пепел, мы услышали наверху шаги полицейских.

— Это последняя вещь, которую я для тебя сделал! — заявил Пат. — Больше ни о чем не проси меня, пусть хоть тысяча лет пройдет.

— Последняя, — повторил я за ним, как эхо.

Я люблю Пата. Он очень порядочный парень. Шестая фотография из пачки была фотографией его жены… легкомысленной, с огоньками в глазах дочки императора кофе.

ТОМ, ДИК ИЛИ ГАРРИ

Так никогда я и не узнал, был ни Фрэнк Топлин высоким или низким. Я видел только его круглую голову — лысый череп и морщинистое лицо, то и другое цвета и фактуры пергамента, — лежащую на белых подушках огромного старомодного ложа с четырьмя колонками. Все остальное скрывал толстый пласт постели.

При этом первом свидании в спальне находились следующие лица: его жена, полная женщина с бледным, одутловатым лицом, морщинки на котором напоминали резьбу по слоновой кости; их дочь Филлис, бойкая девица, типа души кружка пресыщенной молодежи, а также молодая служанка, открывшая мне дверь, крепко сложенная блондинка в фартуке и чепчике.

Я выдал себя за представителя Североамериканского страхового общества, филиала в Сан—Франциско, в определенном смысле я им был. Ничего не дало бы, если бы я признался, что в действительности являюсь сотрудником Континентального детективного агентства, временно работающим по поручению страхового общества, а поэтому я сохранил это для себя.

— Мне нужен подробный список украденных вещей, — заявил я Топлину, — а до того…

— Вещи? — Круглый желтый череп подскочил на по душках, и Фрэнк Топлин охнул в сторону потолка. — Сто тысяч ущерба, ни центом меньше, а он это называет вещами!

Миссис Топлин своими короткими пухлыми пальцами вернула голову мужа на подушки.

— Ну же, Фрэнк, ты знаешь, что тебе нельзя волноваться, — сказала она успокаивающе.

В темных глазах Филлис Топлин блеснул огонек, и девушка подмигнула мне. Мужчина в постели повернул ко мне лицо, усмехнулся несколько сконфуженно и сказал:

— Ну, если вы определите сумму компенсации за украденные вещи в семьдесят пять тысяч долларов, то, может быть, я и переживу потерю двадцати пяти тысяч.

— Вместе это дает сто тысяч, — заметил я.

— Да. Эти драгоценности не были застрахованы на полную сумму, а кое–что и вообще осталось незастрахованным.

Это ни в какой мере не удивило меня. Я не помню, чтобы когда–нибудь кто–нибудь признал, что украденное было застраховано на полную сумму — полис всегда покрывает половину, самое большее три четверти стоимости.

— Может быть, вы расскажете мне подробно, что здесь, собственно, произошло, — попросил я и сразу же добавил, чтобы предупредить то, что обычно в таких случаях следует: — Я знаю, что вы обо всем уже рассказали полиции. Но и я должен услышать все об этом деле непосредственно из ваших уст.

— Значит, так… Мы готовились вчера вечером к приему у Бауэров. Я принес из сейфа в банке драгоценности моей жены и дочери, все их самые ценные украшения. Я как раз надел смокинг и крикнул им, чтобы они поспешили, когда раздался звонок.

— В котором часу это было?

— Около половины девятого. Я прошел в гостиную, чтобы положить в портсигар сигары, когда Хильда, — он указал движением головы на служанку, — просунулась вперед спиной в комнату. Я хотел ее спросить, не свихнулась ли она, что ходит задом наперед, когда увидел этого бандита. Он держал…

— Минутку! — Я обернулся к служанке. — Что произошло, когда вы отворили дверь?

— Ну, я отворила дверь и увидела того мужчину с револьвером в руке. Он приставил дуло к моему животу и начал толкать меня назад, и так до самой гостиной, где был мистер… Ну и подстрелил его…

— Когда я увидел его с револьвером в руке, — прервал служанку Топлин, — я перепугался так, что портсигар выскользнул у меня из пальцев. Я попытался его поймать, потому что хорошие сигары стоит пожалеть, даже когда человека хотят ограбить, но этот тип, видимо, подумал, что я потянулся за револьвером или еще за чем–то. И выстрелил мне в ногу. На звук выстрела прибежала жена, за ней Филлис; и бандит под угрозой револьвера забрал все их драгоценности и приказал опорожнить карманы. Потом заставил их оттащить меня в комнату Филлис и запер нас всех в комнатушке для одежды. И представьте себе, за все это время он не произнес ни слова, ни единого словечка, командуя только револьвером и свободной левой рукой.

— Рана в ногу, которую он нанес вам, серьезная?

— Это зависит от того, кому вы предпочитаете верить, мне или доктору. Этот коновал утверждает: ничего де страшного. Царапина! Но ведь это моя нога, а не его!

— И бандит ничего не сказал, когда вы открыли ему дверь? — спросил я служанку.

— Нет, мистер.

— И никто из вас не слышал, чтобы он что–нибудь сказал за все то время, что находился здесь?

Они заявили, что нет.

— А что он сделал после того, как закрыл вас в этой комнатке?

— Мы ничего не знаем о том, что происходило, — ответил Топлин, — пока не пришел Макбирни с полицейским и нас не освободили.

— Кто этот Макбирни?

— Он смотрит за домом.

— А откуда он здесь взялся, да еще и сразу с полицейским?

— Он услышал выстрел и взбежал наверх как раз тогда, когда этот тип выскочил из квартиры и хотел сбежать вниз. При виде его бандит повернул и побежал на седьмой этаж, где затаился в квартире мисс Эвелет. Он держал ее под угрозой револьвера, пока ему не представился случай сбежать. Прежде чем смыться, он ее оглушил. И это все, Макбирни позвонил в полицию, как только увидел бандита, но они, разумеется, приехали слишком поздно.

— Как долго вы сидели в той комнатушке?

— Минут десять, может, пятнадцать.

— Как выглядел этот бандит?

— Щуплый, худой…

— Какого роста?

— Примерно, как вы. Может, немного ниже.

— Видимо, метр шестьдесят пять. А сколько он мог весить?

— Да разве я знаю?.. Пожалуй, чуть больше пятидесяти килограммов.

— Сколько лет ему было?

— Не больше двадцати двух–двадцати трех.

— Но, папа, — запротестовала Филлис. — Ему, наверное, было тридцать или чуть меньше.

— А вы как бы оценили его возраст? — обратился я к миссис Топлин.

— Сказала бы, что ему лет двадцать пять.

— А вы? — спросил я служанку.

— Не знаю, мистер, но наверняка он не был старым.

— Волосы? Светлые, темные?

— Блондин, — ответил Топлин. — Он был небритым, с желтой щетиной.

— Скорее с рыжей, — поправила Филлис.

— Может быть, но не с темной.

— А цвет глаз?

— Не знаю. Его шапка была надвинута на лоб. Впечатление было такое, будто глаза темные, но, может быть, это потому, что их затенял козырек.

— А как бы вы описали видную часть лица?

— Подбородок узкий, бледный… Но я мало что мог разглядеть. Воротник плаща был поднят, да еще эта шапка, надвинутая на глаза.

— Как он был одет?

— Темно–синяя шапка, темно–синий плащ, черные ботинки, черные перчатки… Шелковые!

— Одежда приличная или скверная?

— Все выглядело дешевым и было ужасно измято.

— Какой револьвер у него был? Филлис Топлин опередила отца.

— Папа и Хильда называют это револьвером. Но это был пистолет тридцать восьмого калибра.

— Узнали бы вы этого человека, если бы увидели его?

— Да! — В этом они были единодушны.

— Я должен иметь подробный список всего, что он забрал, с точным и детальным описанием каждого предмета, ценой, которую вы за него заплатили, а также сведениями о том, где и приблизительно когда каждая вещь куплена.

Через полчаса список был готов.

— Вы знаете, в какой квартире проживает мисс Эвелет? — спросил я, протягивая руку за шляпой.

— Квартира 702. Два этажа над нами.

Я поднялся наверх и нажал кнопку звонка.

Дверь открыла девушка лет двадцати с небольшим; ее нос был заклеен пластырем. У нее были приятные карие глаза, темные волосы и спортивная фигура.

— Мисс Эвелет?

— Да.

— Я из страхового общества, в котором были застрахованы драгоценности семьи Топлинов. Собираю информацию, касающуюся нападения.

Она коснулась своего заклеенного носа и меланхолично улыбнулась.

— Это часть информации, которую я могу вам предоставить.

— Как это произошло?

— Это наказание за то, что я женщина. Забыла, что надлежит присматривать за своим носом. Но вас интересует, видимо, то, что я могу сказать об этом хулигане? Так вот, вчера я услышала звонок примерно за две минуты до девяти. Как только я открыла дверь, он приставил пистолет к моей груди и скомандовал: “В квартиру, малютка!”. Я не колебалась, впустила его моментально, а он захлопнул за собой дверь ногой. “Где здесь пожарная лестница?” — спросил он. Из моих окон нельзя выйти ни на одну пожарную лестницу, сказала я ему, но он мне не поверил на слово. Толкая меня перед собой к каждому окну по очереди, но лестницы, конечно, не обнаружил. Начал на меня злиться, как будто в этом была моя вина. Мне надоели прозвища, которыми он меня забрасывал, а выглядел он таким сморчком, что я подумала, что мне удастся его обезвредить. Ну что ж, оказалось, что несмотря ни на что самец в природе всегда берет верх. Попросту говоря, он трахнул меня по носу и оставил там, где я свалилась. Удар оглушил меня, но полностью сознания я не потеряла. Но когда я поднялась, его уже не было. Я выбежала на лестницу и вывалилась прямо на полицейских. Выплакала им свою печальную историю, а они рассказали мне о нападении на Топлинов. Двое вошли со мной в квартиру и обыскали все закоулки. Я, собственно, не видела, как он выходил, а потому мы подумали, что он может быть настолько хитер, чтобы затаиться где–нибудь и ждать, когда пройдет буря. Но у меня они не нашли его.

— Как вы полагаете, сколько времени прошло с того момента, когда он вас оглушил, до того, как вы выбежали на лестничную площадку?

— Ну… может, пять минут. А может, меньше.

— Как выглядел бандит?

— Маленький, ниже меня. С двухдневной светлой щетиной на лице. В потертом темно–синем плаще и черных перчатках из материи.

— Сколько ему могло быть лет?

— Молодой. Щетина у него была редкая, неровная… и лицо мальчишеское.

— Вы не заметили цвет глаз?

— Голубые. Пряди волос, торчавшие из–под шапки, были светлые, почти белые.

— А какой у него был голос?

— Низкий, бас. Хотя он мог, разумеется, голос изменить.

— Вы узнали бы его, если бы увидели?

— Ну, разумеется! — Она осторожно прикоснулась пальцем к своему заклеенному носу.

— Если не я, то мой нос унюхает его за милю.

Выйдя из квартиры мисс Эвелет, я съехал на лифте на первый этаж к дежурке, где застал смотрителя Макбирни с женой. Она была костлявая маленькая женщина со сжатыми губами и острым носом мегеры; он — высокий и плечистый, с рыжими волосами и усами, красным лицом и веселыми водянисто–голубыми глазами. Парень выглядел добродушным увальнем. Цедя слова, он начал рассказывать о нападении.

— Я как раз сменил прокладку на четвертом этаже, когда услышал выстрел. Я вышел посмотреть, что происходит, и оказался возле двери Топлинов именно тогда, когда этот оттуда вылетел. Мы увидели друг друга, и он тут же прицелился в меня из своей пукалки. Но и я не такой дурак, чтобы пробовать какие–нибудь штучки, я только прикрыл голову и дал деру, чтобы он в меня не попал. Я слышал, как он мчится наверх, поднял голову и увидел, как он свернул с пятого этажа на шестой. Я не гнался за ним. У меня не было никакого оружия, и я думал, что мы и так его достанем. В этом доме можно выбраться на соседнюю крышу с четвертого этажа, в крайнем случае — с пятого, но не с высших. А Топлины живут на пятом, вот я и подумал, что эта сволочь в наших руках. Если человек стоит перед лифтом, он видит и парадную и черную лестницу. Поэтому я позвонил лифтеру — Амброуз его имя, — приказал ему включить сигнал тревоги, а потом бежать за дом и следить за пожарными лестницами, пока не прибудет полиция. Через минуту или две прилетела моя жена с револьвером и говорит, что Мартинес — это, стало быть, брат Амброуза, который обслуживает телефонный коммутатор и следит за входной дверью, — позвонил в полицию. И одну, и другую лестницы я видел, как на ладони, и парень не спустился ни по одной из них. Через пару минут явилась куча копов из отделения на Ричмонд–стрит. Они освободили Топлинов из чулана, в котором тот подонок их запер, и принялись обыскивать дом. Тут как раз вылетела на лестницу мисс Эвелет, лицо и платье у нее были в крови… Она сказала, что бандит был в ее квартире. Вот мы и подумали, что там мы его и сцапаем, но нет. Мы перетрясли каждый закоулок во всех квартирах. Парень исчез, как камфора.

— Ясно, что исчез! — язвительно заметила Макбирни. — Если бы ты только…

— Знаю, знаю, — прервал ее смотритель снисходительным тоном человека, привыкшего считать брюзжание супруги составной частью семейной жизни. — Если бы я изобразил героя и бросился на него, чтобы заработать пулю! Не так я глуп, чтобы лежать с простреленной ногой, как тот старый Топлин, или ходить с расквашенным носом, как эта Бланш Эвелет. У меня достаточно ума в голове, чтобы знать, когда следует поджать хвост. Я и не подумаю бросаться на парня, если у него в руке пушка.

— Ну, да! Уж ты не сделаешь ничего, что бы…

Эти супружеские препирательства ни к чему не приводили, поэтому я прервал их вопросом, адресованным к женщине:

— Кто является самым новым жильцом в доме?

— Семейство Джеральдов. Они въехали позавчера.

— В какую квартиру?

— В 704. Рядом с мисс Эвелет.

— А кто эти Джеральды?

— Они приехали из Бостона. Он говорит, что будет организовывать здесь филиал какой–то промышленной фирмы. Ему не меньше пятидесяти лет, и выглядит он так, будто у него несварение желудка.

— И переехал сюда он только с женой?

— Да. Она тоже слабенькая. Год или два провела в санатории.

— А перед ними кто снял квартиру?

— Мистер Хитон, квартира 525. Вселился две недели назад, но сейчас его здесь нет. Он выехал три дня назад в Лос—Анджелес. Сказал, что вернется дней через десять–двенадцать.

— Как он выглядит и чем занимается?

— Работает в каком–то театральном агентстве. Он полный, краснолицый.

— А кто вселился перед ним?

— Мисс Эвелет. Она живет здесь около месяца.

— А кто был перед ней?

— Семейство Уогенеров из квартиры 923. Вот уже почти два месяца, как они здесь живут.

— Что это за люди?

— Он занимался продажей недвижимости, но уже вышел из дела. Живет с женой и сыном Джеком. Парню лет девятнадцать. Успел уже снюхаться с Филлис Топлин.

— А как долго живут в доме Топлины?

— В следующем месяце будет два года.

Я отвернулся от миссис Макбирни и обратился к ее мужу:

— Полиция обыскала квартиры всех этих людей?

— Да-а, — ответил он. — Мы побывали в каждой комнате, заглядывали в каждый шкаф, в каждый чуланчик от крыши до подвала.

— Вы хорошо рассмотрели этого бандита?

— Пожалуй, да. У двери Топлинов есть лампа. Она светила ему прямо в лицо, когда он вылетел на лестницу.

— Не мог ли это быть один из жильцов?

— Н-нет, откуда?

— Вы узнали бы его, если бы еще раз увидели?

— Пожалуй, узнал бы.

— Как он выглядел?

— Такой маленький сопляк. Щенок лет двадцати трех–двадцати четырех. Бледная рожа, старый темно–синий плащ.

— Смогу ли я найти где–нибудь тех парней, которые вчера дежурили при лифте и у входа? Как их там, Амброуз и Мартинес, так?

Смотритель поглядел на часы.

— Да, они должны уже быть здесь. Сегодня они работают с двух.

Я вышел в вестибюль и застал их играющими в орлянку. Они были братьями — худощавые молодые филиппинцы с блестящими глазами. К тому, что я уже знал, они много не добавили.

Как только Макбирни поднял тревогу, Амброуз съехал в вестибюль и велел брату позвонить в полицию. Потом он выбежал через черный ход и стал следить за пожарными лестницами. Одна из них проходила по тыльной, а другая по боковой стороне дома. Расположившись на некотором расстоянии от угла дома, он отлично видел обе, равно как и черный ход. Везде горел свет, так что лестницы были видны до самой крыши, но никто на них не появлялся.

Мартинес по телефону вызвал полицию, после чего следил за главным входом и парадной лестницей. Он никого не заметил.

Я как раз кончил допрашивать ребят, когда отворилась дверь на улицу и в вестибюль вошли двое мужчин. Одного из них я знал. Это был Билл Гэррен, полицейский агент, занимающийся ломбардами. Вторым был франтоватый блондинчик в свежевыглаженных брючках, короткой куртке и лакированных полуботинках с бежевыми гетрами, подобранными в тон перчатками и шляпе. На его лице была обиженная, надутая мина. По всей вероятности, общество Гэррена ему не подходило:

— Что ты здесь делаешь? — приветствовал меня Гэррен.

— Изучаю налет на Топлинов по линии страхового общества, — объяснил я.

— И что–то имеешь? — поинтересовался он.

— Пташка уже почти в моих руках, — сказал я полушутя, полусерьезно.

— Ну так будет весело! — Он показал зубы в усмешке. — Потому что я тоже одного имею! — Он кивнул головой в сторону своего элегантного спутника. — Пойдем с нами наверх.

Втроем мы вошли в лифт, и Амброуз поднял нас на пятый этаж. Гэррен ввел меня в ситуацию прежде, чем позвонил в дверь Топлинов.

— Этот милый молодой человек пытался только что реализовать колечко в ломбарде на Третьей улице. Колечко с изумрудом и бриллиантами, похоже на то, что увели у Топлинов. Он — парень твердый, ни слова не произнес с тех пор. Покажу его этим людям, а потом заберу в отделение, и там мы потолкуем по–другому. Там он обретет речь и начнет петь надлежащим образом!

Арестованный хмуро смотрел на лестничную площадку, не обращая внимания на угрозы. Гэррен нажал кнопку звонка, и спустя минуту дверь отворила служанка Хильда. Она сделала большие глаза при виде элегантного молодого человека, но проводила нас без слов в гостиную, где сидели миссис Топлин с дочерью.

— Привет, Джек, — приветствовала арестованного Филлис.

— Привет, Фил, — буркнул он, не глядя на нее.

— Приятель, не так ли? — обратился Гэррен к девушке. — Вы случайно не хотите ли нам что–нибудь сказать, мисс?

Филлис покраснела, но подняла голову и смерила детектива холодным взглядом.

— Может быть, вы соизволите снять шляпу? — сказала она.

Билл — парень неплохой, но кротостью он не грешит. В ответ он лихо сдвинул шляпу на один глаз и обратился к миссис Топлин.

— Видели ли вы когда–нибудь этого молодого человека?

— Ну, разумеется! — ответила миссис Топлин. — Ведь это сын Уогенеров, сверху…

— Так вот, — проинформировал присутствующих Билл, — молодой мистер Уогенер был задержан в ломбарде, где пытался обратить в деньги вот эту штучку. — Он вынул из кармана колечко, искрящееся белым и зеленым.

— Вы узнаете его, миссис?

— Разумеется! — воскликнула миссис Топлин. — Ведь это кольцо Филлис, которое этот бандит… — Она начала понимать, и ее нижняя челюсть отвисла от изумления. — Откуда… мистер Уогенер?..

— Именно, откуда? — повторил Билл.

Филлис сделала шаг вперед и стала между Гэрреном и мной, спиной к нему, а лицом ко мне.

— Я все объясню, — заявила она.

Прозвучало это, как надпись из немого фильма, а потому не было особо обещающе, но что мы должны были делать?

— Мы слушаем, — поощрил я ее.

— Я нашла колечко в коридоре около входной двери, когда нас освободили из этого чулана. Бандит обронил его, когда убегал. Я ничего не сказала родителям, потому что кольцо было застраховано, так что им это было без разницы, а если бы я его продала, то заимела бы немного собственных денег. Я спросила вчера Джека, не мог бы он это устроить, а он сказал, что, конечно же, знает, как за это взяться. Кроме этого, он не имел ничего общего с этой историей. Я только не предполагала, что он будет таким глупым и сегодня же сунется с этим в ломбард. — Она взглянула с сочувствием на своего сообщника.

— Видишь, что ты натворил! — сказала она с упреком.

Он переступил с ноги на ногу, глядя с обиженной миной в пол.

— Ха–ха–ха! Славная шуточка! — кисло засмеялся Билл Гэррен. — А вы знаете, мисс, историю про двух ирландцев, которые по ошибке попали в дамский туалет?

Так я и не узнал, знала ли она ее.

— Скажите, — обратился я к миссис Топлин, — принимая во внимание одежду и небритое лицо, этот молодой человек мог быть вчерашним бандитом?

Она решительно затрясла головой.

— Нет, никогда!

— Поставь на якорь своего подопечного, Билл, — предложил я, — и пойдем куда–нибудь в уголок пошептаться с глазу на глаз.

— Ладно, — согласился он.

Билл вытянул на середину комнаты тяжелое кресло, усадил на него Уогенера и приковал его наручниками к подлокотнику. Эта предосторожность была совершенно излишней, но Билла обозлило то, что присутствующие не опознали в молодом человеке бандита. Мы вдвоем вышли в коридор, откуда могли наблюдать за гостиной без опасения, что наш разговор окажется подслушанным.

— Дело простое, — сказал я негромко в большое, красное ухо Билла. — Мы имеем всего пять возможностей. Первая, что Уогенер совершил нападение по сговору с Топлинами. Вторая, что Топлины организовали нападение сами, а Уогенер использовался только для сбыта добычи. Третья, что вся эта история разыграна Филлис и Уогенером без ведома старших. Четвертая, что Уогенер совершил грабеж сам, а девушка его покрывает. Наконец, пятая, что девушка говорит правду. Ни одна из этих теорий не объясняет, почему парень был настолько глуп, чтобы с этим колечком афишировать свое участие в деле с утра пораньше. Какая из этих пяти теорий тебе больше нравится?

— Мне все они подходят, — буркнул он. — Но больше всего мне нравится то, что этот франтик в моих руках, и я его сцапал, когда он пытался сбыть пресловутое колечко. Мне этого достаточно. Это ты развлекайся здесь с загадками, а мне больше ничего не нужно. Вообще–то это было не так и глупо.

— Да и мне этого вполне достаточно, — согласился я. — Дело–то как обстоит? Страховое общество имеет основания задержать выплату страховки. Но я хотел бы узнать еще немного и добраться до шкуры того, кто напустил грабителя, чтобы щипнуть общество на солидную сумму. Пока соберем все, что еще найдется на этого пижона, запакуем его в банку, а потом посмотрим, что еще можно сделать.

— Ладно, — ответил Гэррен. — Ты подергай смотрителя и эту самую Эвелет, а я тем временем покажу паренька старому Топлину и прижму служанку.

Я кивнул головой и вышел из квартиры, оставил за собой незапертую дверь. Поднявшись на лифте на седьмой этаж, я велел Амброузу прислать Макбирни к Топлинам. Потом нажал кнопку звонка на двери Бланш Эвелет.

— Не могли бы вы сойти на минутку вниз? — Обратился я к ней. — Есть там у нас кое–кто, кто может быть вашим вчерашним гостем.

— Что за вопрос! — Она бросилась за мной в направлении лестницы. — А если это он, то позволите ли вы мне отплатить ему за ущерб, нанесенный моей красоте?

— Позволю, — обещал я. — Только вы не должны Слишком, увлекаться: нужно, чтобы он мог предстать перед судом.

Я провел ее в квартиру Топлинов без звонка в дверь и застал всех в спальне Фрэнка Топлина. Один лишь взгляд на разочарованную физиономию Гэррена сказал мне, что ни мистер Топлин, ни служанка не опознали в арестованном бандита. Я указал пальцем на Джека Уогенера. В глазах Бланш Эвелет отразилось разочарование.

— Вы ошиблись, — заявила она. — Это не тот человек.

Гэррен сердито взглянул на нее. Легко было сообразить, что если Топлинов что–то связывает с Уогенерами, то они не будут сыпать Джека. Поэтому Билл рассчитывал на то, что его идентификацию позволят осуществить лица посторонние — Бланш Эвелет и смотритель. Одно из этих лиц как раз отпало.

В этот момент прозвучал звонок, а минуту спустя служанка ввела Макбирни. Я указал ему на Джека Уогенера, который стоял рядом с Гэрреном, уныло глядя в пол.

— Вы его знаете?

— Да-а. Это сын Уогенеров, Джек.

— Не он ли угрожал вам пистолетом вчера на лестнице?

Макбирни удивленно выпучил свои водянистые глаза.

— Н-нет! — оказал он решительно, но тут же на его лице появилось сомнение.

— В старой одежде, с шапкой, надвинутой на глаза, небритый — не может ли это быть он?

— Н–не–ет, — протянул смотритель. — Пожалуй, нет, хотя… Хотя, если хорошенько поразмыслить, было в том щенке что–то знакомое. Так что… Кто знает, может, вы, мистер, и правы… Но наверняка я не могу сказать…

— Хватит! — буркнул Гэррен с неудовольствием.

Идентификация, предоставленная нам смотрителем, не стоила ломаного гроша. Даже категорическая и немедленная идентификация не всегда котируется в суде. Такова уж человеческая природа. Возьмите первого попавшегося человека — если это не тот единственный на сто тысяч, который обладает тренированным умом и памятью, да и тот не всегда сохранит трезвость взгляда, — выведите его из равновесия, покажите ему что–то, дайте часа два на раздумье, а потом начните задавать ему вопросы. Можете поставить сто к одному, что трудно будет обнаружить какую–нибудь связь между тем, что он видел, и его словами о том, что он видел. Вот так и этот Макбирни: еще час, и он будет готов заложить голову, что Джек Уогенер и есть вчерашний бандит.

Гэррен взял парня под руку и направился к двери.

— Куда теперь, Билл? — спросил я его.

— К его родителям. Идешь со мной?

— Подожди минутку, — попросил я его. — Скажи мне еще раз: полицейские, которые приехали сюда по тревоге, сделали все, что им надлежало сделать?

— Я не принимал участия в этой забаве, — ответил Гэррен. — Когда я заявился сюда, все было кончено. Но, насколько я знаю, они перевернули весь дом вверх ногами.

Я обратился к Фрэнку Топлину. Поскольку все — его жена и дочь, служанка, Макбирни, Бланш Эвелет, Гэррен, его пленник и я — окружали полукругом его ложе, я мог одновременно уголком глаза наблюдать и за всем обществом.

— Кто–то замыливает мне глаза, — начал я свою речь. — Если бы все то, что было мне здесь сказано, имело смысл, то тоже самое можно было бы с таким же успехом сказать и о сухом законе. Ваши показания противоречат одно другому от начала и до конца. Возьмем того типа, который провел налет на вашу квартиру. Выглядит так, будто он был отлично сориентирован б ваших делах Это могло бытьпросто случайностью, что он напал на вас как раз тогда, когда в доме были все драгоценности, вместо того, чтобы напасть на другую квартиру или даже на вашу, но в другой момент. Только вот не верю я в такие случайности И мне почему–то сдается, что он хорошо знал, что делает. Он забрал у вас все побрякушки и поскакал в квартиру мисс Эвелет. Может, он хотел сбежать вниз, да натолкнулся на Макбирни, а может, и нет. Фактом является то, что он побежал наверх, в квартиру мисс Эвелет, и там начал искать пожарную лестницу. Разве не славно? Парень знает, когда и где можно сделать детски простой налет, но не знает, по какой стороне дома проходит пожарная лестница. Никому из находившихся в квартире, как и Макбирни, он не говорит ни слова, а с мисс Эвелет вдруг начинает разговаривать низким басом. Разве не славно? Из квартиры мисс Эвелет он улетучивается, как камфора, хотя все выходы находятся под наблюдением. Полиция была здесь прежде, чем он успел ускользнуть, и, разумеется, в первую очередь заблокировала все пути бегства, не говоря уже о том, что раньше то же самое учинили Мартинес, Амброуз и Макбирни. И несмотря на все это пташка упорхнула. Разве не славно? На нем была мятая одежда, которая выглядела так, как если бы он вытянул ее откуда–то перед налетом. Ну и это был очень маленький мужчина. Мисс Эвелет не назовешь такой уж маленькой девушкой, но из нее явно получился бы маленький мужчина Кто–нибудь достаточно подозрительный мог бы подумать, что мисс Эвелет и есть тот самый бандит.

Фрэнк Топлин, его жена, молодой Уогенер, Макбирни и служанка смотрели на меня с недоверием. Гэррен оценивающе осматривал прищуренными глазами мисс Эвелет, которая сверлила меня взглядом так, словно хотела убить. Филлис смотрела на меня то ли пренебрежительно, то ли с состраданием по поводу моей глупости. Закончив рассматривать мисс Эвелет, Билл Гэррен медленно кивнул.

— Такой номер она могла бы выкинуть, — сказал он. — Разумеется, в замкнутом помещении и при условии, что не будет говорить.

— Именно, — сказал я.

— Именно ерунда! — взорвалась Филлис Топлин. — Дрянной из вас детектив! Думаете, что мы не отличили бы мужчину от женщины, переодетой мужчиной? У этого типа была двухдневная щетина на лице, настоящая щетина, если вы знаете, что это такое. Или вы предполагаете, что нам могли втереть очки приклеенной бородкой? Щетина была настоящая, и никакая не подделка!

Выражение удивления исчезло с лиц присутствующих, и все согласно закивали головами.

— Филлис права, — поддержал свою дочь Фрэнк Топлин — Это был мужчина, а не женщина, переодетая мужчиной.

Жена, служанка и Макбирни явно разделяли эту точку зрения. Но я не из тех парней, которых легко сбить со следа, когда все улики ведут в определенном направлении. Я повернулся на каблуках в сторону Бланш Эвелет.

— А вы ничего не хотите добавить по этому делу? — спросил я.

Она сладко улыбнулась и покачала головой.

— Ладно, ладно, — сказал я. — Игра окончена. Пойдемте!

Однако теперь оказалось, что ей есть что добавить. Она много кое–чего имела сказать; все это относилось ко мне и, по меньшей мере, не было для меня лестным. Ее голос стал резким от ярости; редко случается, чтобы такая ярость овладела кем–то внезапно. Мне стало очень неприятно. До сих пор дело развивалось гладко и спокойно, не возмущаемое никакими эксцессами, не было ничего, что оскорбило бы глаза и уши присутствующих здесь женщин, и я надеялся, что так будет до конца. Тем временем мисс Эвелет по мере того, как ругала меня, становилась все более вульгарной. Правда, она не знала слов, которых я до того не слышал, но слагала из них сочетания, совершенно для меня новые. Я терпел это так долго, как мог. Однако в конце концов заткнул ей рот своим кулаком.

— Спокойно, спокойно! — воскликнул Билл Гэррен, хватая меня за руку.

— Поберегите силы, Билл, — посоветовал я, отстраняя его руку, чтобы поднять умолкнувшую Эвелет с пола. — Твоя галантность прославила тебя, но вскоре ты убедишься, что настоящее имя нашей мисс Бланш — Том, Дик или Гарри.

Я поставил ее (или его) на ноги и спросил:

— Ну, теперь расскажешь нам обо всем?

Вместо ответа я услышал шипение.

— В связи с отсутствием информации из первых рук, — обратился я к остальным присутствующим, — я познакомлю вас, господа, со своей версией. Коль мисс Эвелет могла бы быть тем грабителем, если бы не отсутствие щетины и затруднений, возникающих, когда женщина пытается выдать себя за мужчину, то почему настоящий бандит не мо; бы перевоплотиться в Бланш Эвелет перед налетом и после него с помощью парика и сильного… как это называется?.. депиллятора, которым он обрабатывал лицо? Женщине трудно подражать мужчине, но есть много мужчин, которые с успехом могут сойти за женщин. Итак, разве не мог наш приятель снять квартиру и все это организовать в облике Бланш Эвелет? Посидеть дня два дома, чтобы отросла борода, после чего спуститься вниз и разыграть этот номер? А затем разве не мог он вернуться наверх, ликвидировать щетину и переодеться в женское платье в течение, скажем, пятнадцати минут? Я утверждаю, что мог. Л эти пятнадцать минут у него были. Не знаю только, как объяснить разбитый нос. Может, он упал, когда бежал наверх, и должен был приспособить к этому свою историю, а может, он разбил нос умышленно.

Мои домыслы оказались недалеки от истины, вот только настоящее имя этого типа было Фред. Фредерик Эйджнью Дадд. Девятнадцатилетним пареньком он попал в исправительное заведение в Онтарио за кражу в универмаге, которую он совершил, переодевшись женщиной. Он молчал, как рыба, так что мы так никогда и не отыскали его пистолет, темно–синий плащ, шапку и черные перчатки. Обнаружили мы только углубление в матрасе, где он скрывал все это от глаз полиции до того времени, когда смог без особой опасности вынести все это ночью. Зато драгоценности Топлинов возвращались к владельцам вещь за вещью по мере того, как сантехники раскручивали трубы и калориферы в квартире под номером 702.

Перевод Э. ГЮННЕРА

НЕСУРАЗНОЕ ДЕЛО

Харви Гейтвуд распорядился, чтобы, как только я появлюсь, меня препроводили к нему немедленно. А потому мне потребовалось не меньше четверти часа, чтобы преодолеть полосу препятствий, созданную из армии портье, курьеров, секретарш и секретарей, каждый из которых непреклонно преграждал мне дорогу, начиная от входа в здание Деревообрабатывающей компании Гейтвуда и заканчивая личным кабинетом председателя. Кабинет был огромен. Посредине стоял письменный стол величиной с супружеское ложе — из красного дерева, разумеется.

Как только вымуштрованный служащий компании, сопровождавший меня, шмыгнул за дверь, Гейтвуд перегнулся через стол и взревел:

— Вчера похитили мою дочь! Я хочу достать этих бандитов, даже если для этого мне придется выложить последний цент!

— Расскажите мне, пожалуйста, обо всем подробно, — предложил я.

Но он хотел немедленного действия, а не вопросов; поэтому я потерял около часа на то, чтобы получить сведения, которые он мог сообщить за пятнадцать минут.

Это был могучий здоровяк — около двухсот фунтов тугой красной плоти, и феодал–самодур — от макушки яйцевидной головы до носков гигантских, сшитых, несомненно, на заказ, ботинок. Он сколотил свои миллионы, стирая в порошок каждого, кто становился на его дороге, и сейчас, в ярости, готов был продемонстрировать эту милую привычку. Его нижняя челюсть торчала гранитным утесом, глаза налились кровью, — одним словом, он был в прекрасном настроении. Сначала все шло к тому, что Континентальное детективное агентство потеряет клиента, так как я решил, что, если он не расскажет все, что я хочу узнать, я пошлю это дело к дьяволу.

Однако в конце концов я выжал из него то, что нужно.

Его дочь Одри вышла из семейной резиденции на Клей–стрит вчера вечером около семи, заявив своей горничной, что идет прогуляться. Домой она не вернулась. Об этом Гейтвуд узнал только из письма, которое пришло утром. Отправители сообщили, что дочь похищена, и требовали за ее освобождение пятьдесят тысяч долларов. Гейтвуду предлагали приготовить эту сумму в стодолларовых банкнотах, чтобы без проволочек передать, когда получит инструкцию, как это сделать. В качестве доказательства, что они не шутят, похитители присовокупили к письму прядь волос девушки, колечко, которое она всегда носила на пальце, а также написанную ее рукой записку, в которой она просила отца выполнить все, что от него требуют.

Письмо это Гейтвуд получил в своем офисе; он немедленно позвонил домой и получил подтверждение, что девушка действительно не спала ночью в своей постели и что никто из прислуги не видел ее с тех пор, как она вечером вышла на прогулку. Гейтвуд немедленно позвонил в полицию и передал туда письмо, а позже решил также нанять и частных детективов.

— А теперь, — загрохотал он, как только я выудил у него все это и заодно убедился, что он ничего не знает о знакомствах и привычках своей дочери, — теперь немедленно беритесь за дело! Я плачу вам не за то, чтобы вы просиживали задницу и переливали из пустого в порожнее!

— А что вы намерены делать?

— Я?! Я намерен швырнуть этих… этих… за решетку, хотя бы для этого мне пришлось отдать последний цент!

— Прекрасно! Однако прежде всего вам следует распорядиться, чтобы приготовили эти пятьдесят- тысяч. Вы должны иметь возможность передать их, как только они пришлют вам инструкции.

Он открыл рот. Потом захлопнул его, щелкнув зубами, и надвинулся на меня.

— Меня никогда… слышите, никогда и никто не мог принудить к чему–либо в этом роде! — прохрипел он. — И пока что я не рехнулся от старости! Я не клюну на этот блеф!

— И это, несомненно, порадует вашу дочь. Послушайте, то, что я вам предлагаю, необходимый тактический ход. Не думаю, чтобы эти пятьдесят тысяч значили для вас так уж много, а уплата выкупа даст нам два шанса. Во–первых, при передаче денег всегда существует возможность задержать лицо, которое за ними явится, или, по меньшей мере, выйти на какой–то след. Во–вторых, когда ваша дочь вернется домой, она сможет сообщить какие–то детали, которые помогут нам схватить похитителей. Как бы предусмотрительны они ни были.

Он сердито затряс головой. С меня было довольно препирательств, поэтому я вышел, рассчитывая на то, что логика моего предложения дойдет до него раньше, чем будет слишком поздно.

В резиденции Гейтвудов было столько прислуги — сторожей, садовников, камердинеров, лакеев, шоферов, поваров, горничных и так далее, что хватило бы для содержания отеля.

Одри Гейтвуд не получала перед своим уходом телеграммы или письма с посыльным, и никто не звонил ей по телефону — словом, не был использован ни один из тех приемов, к которым обычно прибегают, чтобы выманить жертву из дома. Своей горничной она сказала, что вернется через час или два, однако тот факт, что она не вернулась ночевать, отнюдь не обеспокоил горничную. Одри была единственной дочерью и после смерти матери вела себя, как ей заблагорассудится. Отец никогда не знал, где его дочь. Они не очень ладили друг с другом; слишком похожие характеры, как я догадывался. Ничего необычного _в том, что она не ночевала дома, не было. Она редко информировала домашних о намерении переночевать у какой–нибудь приятельницы.

Одри исполнилось только девятнадцать лет, но выглядела она на несколько лет старше. Рост — метр шестьдесят пять. Голубые глаза и каштановые волосы, длинные и очень густые. Бледная и нервная. Фотографии свидетельствовали, что глаза у нее большие, нос маленький, правильной формы, а подбородок заостренный. Она не была красивой, но одна из фотографий, на которой улыбка стерла с ее губ капризную гримасу, говорила, что она умеет быть, по меньшей мере, хорошенькой. В тот день она была одета в светлый твидовый костюм с этикеткой лондонского портного, кремовую шелковую блузку с темной отделкой в поясе, коричневые шерстяные чулки, коричневые туфли и серую меховую шапочку; на ней не было никаких украшений.

Я поднялся наверх в ее комнаты — она занимала три комнаты на третьем этаже — и осмотрел ее вещи. Я обнаружил вагон любительских снимков — мужчин, парней и девушек, а также груду писем разной степени интимности; подписи на них предлагали богатейший ассортимент имей, фамилий и прозвищ. Я записал все обнаруженные координаты. Всегда существует возможность, что один из адресов приведет к лицу, послужившему приманкой. С другой стороны, кто–нибудь из ее знакомых мог сообщить следствию что–то важное.

Вернувшись в агентство, я разделил адреса между тремя детективами, которые — весьма кстати — сидели без дела и могли немного пошататься по городу. Затем я связался по телефону с полицейскими, которым было поручено это дело, О’Гаром и Тодом, и поехал в управление, чтобы встретиться с ними. Там я застал также инспектора Люска. Вчетвером мы вертели факты так и эдак, снова и снова анализировали предполагаемый ход событий, но без всякого результата. Однако в одном все были согласны: мы не можем рисковать, допустив огласку дела, и не можем предпринимать каких–либо явных действий, пока девушка не вернется домой и не окажется в безопасности.

Полицейские при встрече с Гейтвудом попали в еще более тяжелую передрягу, чем я: он непременно хотел передать прессе сведения о похищении вместе с объявлением о награде, фотографиями и всем прочим. Он был совершенно прав, когда доказывал, что это самый результативный способ обнаружить похитителей, но он не задумывался над тем, чем это может угрожать его дочери, если похитители окажутся особами достаточно беспощадными. А мне среди этой публики как–то не приходилось встречать ягнят.

Я ознакомился с письмом, присланным Гейтвуду. Оно было написано карандашом печатными буквами на линованном листке, вырванном из блокнота, какой можно купить в любом писчебумажном магазине в любой точке земного шара. Конверт тоже был самым обыкновенным, а адрес быт написан такими же печатными буквами и тоже карандашом. На почтовой марке был виден штемпель: “Сан—Франциско, 20 сентября, 21 час”. Следовательно, оно было послано сразу же после похищения. Письмо гласило:

“Мистер!

Ваша очаровательная дочурка в наших руках, и мы оцениваем ее в 50000 долларов Приготовьте немедленно эту сумму стодолларовыми бумажками, чтобы потом не было никаких фокусов, когда мы сообщим вам, каким способом передать нам деньги.

Заверяем вас, что дело кончится скверно для вашей дочки, если вы не выполните наши требования, или если вам придет в голову уведомить полицию, или совершить какую–нибудь другую глупость.

50 тысяч — это малая часть того, что вы награбили, когда мы барахтались за вас в грязи и крови во Франции. Но мы получим эти деньги.

Тройка”.

Письмо отличалось двумя не совсем обычными моментами. Во–первых, похитители не пытались — как они обычно это делают — создать впечатление, что они малограмотны. Во–вторых, в тексте не замечалось сколько–нибудь заметного усилия направить следствие на ложный путь. Хотя таким ложным путем могло быть — но не обязательно — признание, что они — бывшие солдаты, которые сражались во Франции. В письме был постскриптум:

“В случае, если вы не прислушаетесь к голосу рассудка, мы знаем, кто охотно купит девочку после того, как мы с ней позабавимся”.

Другой, идентичный листок содержал несколько слов, начертанных дрожащей рукой. Девушка писала, по всей вероятности, тем же карандашом:

“Папочка!

Молю тебя, сделай все, о чем они просят. Я умираю от страха.

Одри”.

В противоположном конце комнаты внезапно отворилась дверь, и в ней показалась чья–то голова.

— О’Гар! Тод! Звонил Гейтвуд. Немедленно поезжайте к нему в контору.

Мы вчетвером выбежали из управления и разместились в полицейском автомобиле. Гейтвуд, как сумасшедший, метался по своему кабинету, когда мы ворвались туда, распихивая вереницу гейтвудовских прихвостней, пытавшихся преградить нам дорогу. Лицо его налилось кровью, глаза метали молнии:

— Она звонила минуту назад! — увидев нас, выкрикнул он.

Прошло несколько минут, прежде чем нам удалось успокоить его настолько, чтобы он заговорил более или менее связно.

— Она позвонила… Сдавленным голосом сказала: “Сделай что–нибудь, папочка! Я не вынесу этого, они мучают меня!” Я спросил, знает ли она, где находится. “Н-нет, — сказала она, — но отсюда виден Даблтоп^[18]. Здесь три мужчины и женщина, и…” В этот момент я услышал, как какой–то мужчина выругался, затем глухой звук, как будто ее ударили, и связь прервалась. Я сразу же позвонил на телефонную станцию, чтобы мне дали номер, откуда звонили, но они не сумели это сделать. Наши телефоны — зла на них не хватает! Платим за них такие деньги, но бог свидетель, что…

О’Гар повернулся к Гейтвуду задом и поскреб затылок.

— Есть сотни домов, из которых виден Даблтоп…

Тем временем Гейтвуд кончил поносить телефоны и принялся колотить по столу пресс–папье, видимо, для того, чтобы привлечь наше внимание.

— А вы… вы вообще хоть что–нибудь сделали? — обрушился он на нас.

Я ответил вопросом на вопрос:

— А вы приготовили деньги?

— Нет! — взорвался он. — Я не позволю никому меня шантажировать!

Однако заявил он это скорее рефлекторно, без всякой убежденности. Разговор с дочерью несколько надломил его упрямство. Он немного задумался о ее безопасности — вместо того, чтобы идти на поводу слепого инстинкта битвы. Мы вчетвером навалились на него, и в результате, спустя некоторое время, он послал за деньгами.

Потом мы разделили между собой задачи. Тод должен был вызвать из управления еще несколько человек и приступить к прочесыванию района, окружающего Даблтоп. Мы не связывали с этим, однако, больших надежд, поскольку речь шла о весьма обширной территории. Люск и О’Гар должны были осторожно пометить банкноты, которые принесет кассир, а потом держаться как можно ближе к Гейтвуду, но в тени и без риска привлечь к себе внимание. Я должен был поехать в резиденцию Гейтвудов и там ждать развития событий.

Похитители потребовали, чтобы Гейтвуд приготовил деньги заблаговременно, так, чтобы они могли забрать ил в любой момент, и этим не оставляли ему ни шанса на то, чтобы уведомить кого–либо или разработать план ответных действий. Мы сообщили Гейтвуду, что теперь ему можно вступить в контакт с прессой, посвятить в тайну журналистов и подготовить объявление о выплате тысячи долларов тому, кто поможет схватить похитителей. Все должно быть готово к печати в момент, как только девушка окажется в безопасном месте. Быстрое оповещение общественности о происшествии в этом случае ничем бы ей не грозило, но удваивало наши шансы на успех. Ну, а полиция во всех близлежащих участках была приведена в состояние боевой готовности еще раньше, до того, как разговор Гейтвуда с дочерью убедил нас, что похитители держат Одри в Сан—Франциско.

В течение вечера в резиденции Гейтвудов не произошло ничего особенного. Харви Гейтвуд возвратился домой рано. Пообедав, он шагал по библиотеке из угла в угол, время от времени весьма непосредственно высказывая свое мнение о том, что мы за детективы, если вместо того, чтобы действовать, лишь протираем штаны на задницах. О’Гар, Люск и Тод крутились на улице, наблюдая за домом и соседними зданиями.

В полночь Гейтвуд отправился в свою спальню. Я отказался воспользоваться комнатой для гостей и расположился на библиотечной козетке, придвинув ее к телефону, соединенному с аппаратом в спальне Гейтвуда.

В половине третьего прозвучал телефонный звонок. Я поднял трубку и подключился к разговору.

— Гейтвуд? — опросил резкий мужской голос.

— Да-а.

— Деньги готовы?

— Да-а.

Гейтвуд говорил хрипло, сдавленным голосом. Я понимал, что все в нем кипит.

— Ладно, — продолжал энергичный голос. — Заверни деньги в бумагу и выйди с ними из дома. Пойдешь по Клей–стрит, по своей стороне улицы — не иди быстро, но и не медли. Если окажется, что все в порядке и ты не тянешь за собой хвоста, кто–нибудь подойдет к тебе, прежде чем ты доберешься до набережной. Он поднесет к лицу платок и сразу же уронит его на землю. Когда ты это увидишь, положи деньги на тротуар и прямиком возвращайся домой. Если деньги не будут мечеными, а ты не попытаешься выкинуть какую–нибудь штуку, твоя дочь заявится домой через час или два. Ну, а если ты задумал какой–нибудь номер, то хорошо вспомни, что мы тебе писали! Понятно?

Гейтвуд пробормотал что–то, что можно было истолковать как согласие, после чего прозвучал щелчок опущенной на рычаг трубки и наступила тишина. Я не стал тратить драгоценное время на попытку установить, откуда звонили — было ясно, что из автомата, — и успел только крикнуть Гейтвуду с лестницы:

— Делайте все точно так, как вам велели! И без глупостей!

Не дожидаясь ответа, я выбежал на улицу и разыскал двух детективов и инспектора. В их распоряжение были выделены дополнительно два агента и две полицейские машины. Я ввел всех в курс дела, и мы начали поспешно составлять план.

О’Гар должен был ехать на одной из машин вдоль Сакраменто–стрит, Тод на другой — вдоль Вашингтон–стрит. Эти улицы проходят параллельно Клей–стрит с одной и другой стороны. Машины должны были продвигаться очень медленно, ожидая на перекрестках появления Гейтвуда. Если он не покажется на перекрестке в надлежащее время, они должны были свернуть на Клей–стрит. С этого момента О’Гару и Тоду предстояло импровизировать, руководствуясь собственной оценкой ситуации, Люск должен был идти примерно на два квартала впереди Гейтвуда по другой стороне улицы, изображая пьяного. Я должен был продвигаться на соответствующем расстоянии позади Гейтвуда, а за мной шел один из агентов. Второй агент должен был стянуть всех свободных людей из управления на Сити–стрит. Мы были почти уверены, что они явятся слишком поздно и, по всей вероятности, еще какое–то время потеряют, разыскивая нас, но мы не могли предвидеть всего, что еще принесет нам эта ночь.

План был очень приблизительный, но времени придумать что–нибудь получше мы не имели. Мы боялись идти на риск и задерживать человека, который заберет у Гейтвуда деньги. Разговор Одри с отцом доказал, что похитители способны на вес, а мы не хотели задираться, пока не вырвем ее из их рук.

Едва мы закончили наш совет, как из дома вышел Гейтвуд и зашагал по улице.

Впереди, по другой стороне, побрел едва видимый в темноте Люск, покачиваясь и бормоча что–то себе под нос. Кроме него в поле моего зрения не было никого. Позади меня по противоположной стороне улицы шел один из агентов.

Мы прошли два квартала, когда нам навстречу появился толстый господин в котелке. Он миновал Гейтвуда, миновал меня и прошествовал дальше.

Еще три квартала. Сзади подъехал большой черный лимузин с мощным мотором и опущенными занавесками. Он обогнал нас и поехал дальше. Возможно, это был разведчик. Не вынимая руки из кармана плаща, я записал в блокнот номер машины.

Следующие три квартала. Мимо нас прошагал полицейский в форме, не подозревавший о драме, которая разыгрывалась на его глазах. Сразу же после этого проехало такси с единственным пассажиром. Я записал и его номер.

Еще четыре квартала — и никого, кроме Гейтвуда. Люска я уже потерял из глаз. Внезапно перед Гейтвудом из темного переулка вынырнул мужчина, задрал голову и прокричал в небо, чтобы ему открыли ворота. Мы миновали его и пошли дальше.

Вдруг метрах в пятнадцати от Гейтвуда появилась женщина, прижимающая платок к нижней части лица. Платок медленно упал на тротуар. Гейтвуд остановился и выпрямился. Я увидел, как он тянет из кармана правую руку, и понял, что он сжимает в ней пистолет. Примерно полминуты он стоял неподвижно, как изваяние. Потом вынул из кармана левую руку и бросил на землю сверток с деньгами. После этого резко повернулся и зашагал обратно в направлении своего дома.

Женщина тем временем успела поднять платок. Потом подбежала к месту, где белел на тротуаре пакет, схватила его и устремилась к узкому проходу между двумя домами. Это была высокая, несколько сутулая женщина, с ног до головы одетая в черное. Несколько быстрых шагов, и она исчезла в мрачной щели между домами.

Я был вынужден двигаться очень медленно и осторожно, когда Гейтвуд и женщина стояли друг перед другом: нас разделял лишь один квартал. Но, как только женщина исчезла, я решил рискнуть и припустил бегом. Однако, когда я добежал, проход был пуст. Я промчался по нему до параллельной улицы, хотя понимал, что женщина никак не могла добежать до нее раньше, чем я достиг угла. Хотя лишний вес у меня есть — и немалый! — я еще в состоянии пробежать квартал в приличном темпе. По обе стороны прохода стояли доходные дома, взирающие на меня своими конспиративными выходами.

Подбежал агент, который шел за мной, потом подъехали О’Гар и Тод, наконец, к нам присоединился и Люск. О’Гар и Тод немедленно пустились в объезд соседних улиц в надежде, что им удастся обнаружить женщину. Люск и агент встали на углах, откуда можно было наблюдать за двумя улицами, замыкающими квартал доходных домов. Я приступил к прочесыванию квартала. Без результата. Я не нашел ни незапертой двери, ни открытого окна, ни пожарной лестницы, которая носила бы следы того, что ею только что пользовались.

Ничего.

Вскоре вернулся О’Гар — с подкреплением, присланным из управления, а после него появился Гейтвуд.

Гейтвуд был вне себя от ярости.

— Снова вы все изгадили! Я не заплачу ни цента вашему агентству! Ну, а вы… а вас… Я все поставлю на голову, но добьюсь того, чтобы вас вернули патрулировать улицы, детективы недоделанные!

— Как выглядела эта женщина? — спросил я.

— Как будто я знал, что вам это может понадобиться! Я ведь думал, что вы поблизости и готовы ее арестовать. Она была старая, сгорбленная, но лица ее я не видел — на ней была вуаль. Ну, а вы, черт бы вас побрал, вы–то что о себе думаете? Это же настоящий скандал, проклятье…

Я кое–как его успокоил и поволок обратно к дому, предоставив полицейским детально исследовать территорию. Было их теперь четырнадцать или пятнадцать, в каждых воротах торчал по меньшей мере один. Одри должна была явиться, как только ее освободят, поэтому я хотел быть на месте, чтобы сразу взять ее в оборот. Мы имели неплохие шансы задержать похитителей, прежде чем они куда–нибудь смоются, если только девушка сумеет нам что–нибудь о них рассказать.

Вернувшись в дом, Гейтвуд снова присосался к бутылке, а я закрутился, как белка в колесе, одним ухом прислушиваясь к телефону, другим — к дверному звонку. О’Гар и Тод звонили каждые полчаса, чтобы узнать, нет ли вестей от девушки. Сами они пока ничего не вынюхали.

Они приехали в резиденцию Гейтвудов в девятом часу вместе с Люском. Женщина в черном оказалась мужчиной, который давно успел смыться.

За запертой дверью черного хода в одном из доходных домов нашли женскую юбку, длинный плащ и шляпку с вуалью — все черное. Расспросив жильцов, полицейские выяснили, что тремя днями раньше одну из комнат снял молодой мужчина, записавшийся под фамилией Лейтон. Разумеется, его дома не застали. В комнате обнаружили множество окурков, пустую бутылку и больше ничего, кроме того, что там было, когда Лейтон сюда въехал.

Выводы были очевидны. Он снял помещение, чтобы иметь доступ в меблирашку. Переодетый женщиной, он вышел на свидание с Гейтвудом через запасной вход, который оставил открытым. Потом он вбежал в дом, закрыл дверь на задвижку, сбросил женскую одежду, прошел через здание и вышел через парадный вход, прежде чем мы успели забросить свою, как выяснилось, дырявую сеть. Возможно, во время бегства он вынужден был раз–другой прятаться в подъездах от автомобилей О’Гар и Тода.

Лейтон, как оказалось, был мужчиной лет тридцати, худым, с черными волосами и темными глазами. Ростом он был метр семьдесят, может быть, метр семьдесят пять. На соседей, которые видели его раза два, он произвел впечатление приличного молодого человека, выглядевшего весьма элегантно в своем коричневом костюме и бежевой фетровой шляпе.

Оба детектива, так же, как и инспектор Люск, считали абсолютно невозможным, чтобы Одри держали хотя бы временно в помещении, снятом Лейтоном.

Пробило десять, а от девушки все еще не было никаких вестей.

Гейтвуд растерял свою беспардонную агрессивность; казалось, он вот–вот сломается. Он плохо выносил длительное напряжение, а алкоголь ему в этом отнюдь не помог. Я не питал к нему какой–либо симпатии — ни на основании того, что я о нем слышал, ни на основании личных контактов, но теперь мне стало его жаль.

Я позвонил в агентство и справился относительно донесений детективов, проверявших знакомых Одри. Оказалось, что последней ее видела некая Эгнис Дейнджерфилд. Одри шла одна по Маркет–стрит в районе Шестой улицы между восемью пятнадцатью и восемью сорока пятью вечера. Их разделяло довольно большое расстояние, да и шла Одри по другой стороне улицы, так что Эгнис с ней не разговаривала. Кроме этого, наши парни установили, что Одри — совершенно невыносимая и разнузданная девица, которая водит дружбу с подозрительными особами и легко может попасть в руки профессиональных преступников.

Наступил полдень, а Одри все не было. Мы дали знать газетам, чтобы они опубликовали подготовленные материалы, дополненные описанием событий последних часов. Гейтвуд, совершенно сломленный, застыл в кресле, подперев голову руками и глядя в пол. Я как раз собирался выйти, захваченный внезапно возникшей догадкой, когда он поднял на меня глаза. Я не узнал бы его, если бы перемены с ним не происходили у меня на глазах.

— Как вы думаете, что могло ее задержать? — спросил он.

У меня не хватило духа ответить ему, какой вывод напрашивается теперь, когда выкуп уплачен, а девушка не появляется. Я отделался парой общих фраз и вышел.

Я поймал такси и попросил отвезти меня в торговый центр. Я ходил из одного магазина в другой, задерживаясь во всех секциях, торгующих женской одеждой, — от туфель до шляп, и расспрашивал, не покупал ли в последние дни какой–нибудь мужчина с внешностью Лейтона одежду для молодой женщины с фигурой Одри Гейтвуд. Побывав в пяти магазинах и не получив нигде подтверждения, я поручил проверку остальных городских магазинов парню из нашего агентства, а сам на пароме переправился на другую сторону залива, чтобы прочесать универмаги Окленда. И в первом же из них мне посчастливилось.

Не далее как вчера мужчина, который вполне мог быть Лейтоном, покупал женские вещи размеров Одри. Он купил множество вещей — от белья до плаща, и мало того, он — я не верил своему счастью — приказал отослать купленные вещи мистеру Т. Оффорду на Четырнадцатую улицу.

В подъезде доходного дома, находившегося под этим адресом, я нашел возле номера квартиры 202 нужную мне фамилию. Теодор Оффорд.

В этот момент отворилась входная дверь: на пороге стояла толстая немолодая женщина в ситцевом домашнем халате. Она с интересом осмотрела меня, а я спросил:

— Вы не знаете, где живет смотритель?

— Это я.

Я подал ей визитную карточку и вошел в дом.

— Я из отдела поручительств Североамериканского страхового общества, — повторил я ложь, напечатанную на моей фальшивой визитке. — К нам поступило заявление о поручительстве за мистера Оффорда. Не могли бы вы помочь мне составить о нем мнение? Тот ли это человек, на которого можно положиться?

Я сказал все это со слегка озабоченным выражением лица — такая мина подходит тому, кто выполняет необходимую, но не слишком важную формальность,

— Поручительство? Очень странно! Мистер Оффорд завтра уезжает

— Я не знаю, о каком поручительстве идет речь, — ответил я небрежно. — Мы получаем только фамилии и адреса в целях предварительного знакомства. Может, поручительство потребовалось его теперешнему работодателю, а может, это кто–то, к кому мистер Оффорд намеревается поступить на работу. Некоторые фирмы обращаются к нам, чтобы мы провели разведку в отношении лиц, которых они намереваются пригласить на работу. Хотят застраховаться от финансовой ответственности за работников.

— Ну, что я могу вам сказать… Мистер Оффорд — очень милый молодой человек, — сказала она. — Но он живет здесь всего лишь неделю.

— Неделю? Да, это недолго.

— Они приехали из Денвера. Должны были остаться здесь надолго, но приморский климат не пошел миссис Оффорд на пользу, поэтому они возвращаются.

— Вы точно знаете, что они приехали из Денвера?

— Ну… так они мне сказали.

— Это большая семья?

— Нет, их только двое. Это молодые люди.

— И какое они на вас произвели впечатление? — спросил р, стараясь своим тоном дать ей понять, что свято верю в ее проницательность.

— Они производят впечатление очень милой молодой пары. Временами можно подумать, что их целыми днями нет дома, так тихо они себя ведут.

— Они часто выходят?

— Не могу вам сказать. У них есть собственный ключ or входной двери. Временами, когда они входят или выходят, я их встречаю…

— Значит, вы могли бы и не знать, если бы они однажды вечером не вернулись ночевать?

Она измерила меня подозрительным взглядом — мой вопрос не стыковался с делом, которое я выдвинул в качестве предлога. Но это уже не имело значения. Она покачала головой.

— Ну… разумеется, могла бы и не знать.

— Они часто принимают гостей?

— Не могу сказать. Мистер Оффорд не…

Она не закончила фразу, потому что с улицы вошел мужчина. Он прошел за моей спиной и двинулся к лестнице.

— Боже мой! — шепнула она. — Надеюсь, что он не слышал! Это мистер Оффорд!

Худощавый мужчина в коричневом костюме и бежевой шляпе — он вполне мог оказаться Лейтоном! Я видел его только со спины, а он меня — тоже. Он спокойно поднимался по лестнице. Если он слышал, как женщина назвала его фамилию, то он воспользуется поворотом лестницы, чтобы бросить на меня взгляд. Он это сделал. Я постарался ничем не обнаружить, что узнал его. Это был Жмот Квайл, аферист, который года четыре тому назад бесчинствовал в западных штатах. Он не выдал себя ни жестом, ни взглядом, но я знал, что он тоже меня узнал. Хлопнула дверь на втором этаже.

Я направился к лестнице.

— Загляну наверх поговорить с мистером Оффордом, — уведомил я смотрительницу.

Я тихо подошел к двери квартиры 202 и некоторое время прислушивался. Изнутри не доносилось ни малейшего шума. Для колебаний не было времени. Я нажал кнопку звонка.

Один за другим, быстро, как три удара пишущей машинки под пальцами опытной машинистки, только куда громче, прозвучали три револьверных выстрела. И в двери квартиры 202 на высоте пояса появились три отверстия. Я был бы уже упитанным трупом с тремя пулями в брюхе, если бы в давние времена не научился становиться сбоку от двери, в которую звоню, когда наношу непрошеный визит в незнакомую квартиру.

За дверью прозвучал повелительный мужской голос:

— Перестань! Дура! Боже, только не это!

Ему отвечал истеричный женский голос, выкрикивающий ругательства. И какие! Еще две пули прошили дверь.

— Перестань! Прошу тебя!

Теперь в голосе мужчины звучали нотки страха. Женщина исступленно сыпала крепкими словечками. Послышались звуки борьбы. Грохнул еще один выстрел.

Я пнул дверь изо всех сил, и замок не выдержал. На полу комнаты мужчина — Квайл — боролся с женщиной. Стоя на коленях, он держал ее за запястье и старался прижать ее руку к полу. Женщина стискивала в руке дымящийся револьвер. Одним прыжком я оказался рядом и вырвал оружие.

— Хватит! — крикнул я, поднявшись на ноги. — Встать! У вас гость!

Квайл отпустил руку своей противницы, которая немедленно попыталась вцепиться своими острыми коготками ему в глаза, однако ей удалось лишь расцарапать ему щеку. Он на четвереньках отбежал от нее, и тут же они оба вскочили на ноги. Он сразу плюхнулся в кресло, вытирая окровавленную щеку платком. Девушка осталась стоять посреди комнаты, уткнув руки в бедра и испепеляя меня ненавидящим взглядом.

Я рассмеялся — теперь я мог себе это позволить.

— Если у вашего отца сохранилось немного разума, то он славно отделает вас ремнем, на котором правит бритву. Лихо вы его объегорили!

— Если бы вы прожили с ним так долго, как я, и вас бы постоянно унижали и терроризировали, вы тоже были бы готовы на все, чтобы раздобыть немного денег и начать жить самостоятельно.

На это я ничего не ответил. Помня о торговых методах ее папочки — особенно о кое–каких военных контрактах, в отношении которых министерство юстиции все еще проводит расследование, — я должен был признать, что самое худшее, в чем можно упрекнуть Одри, это то, что она слишком дочь своего отца.

— Как вы вышли на наш след? — вежливо спросил меня Квайл.

— Несколько мелочей, — ответил я. — Во–первых, знакомая видела Одри на Маркет–стрит около половины девятого вечера, а письмо ваше было проштемпелевано в девять. Вы немного поспешили с этим. С отправкой письма следовало малость подождать. Вероятно, она бросила его в почтовый ящик по дороге сюда?

Квайл кивнул.

— Во–вторых, — продолжал я, — ее телефонный звонок. Она хорошо знала, что потребуется несколько минут, чтобы все эти секретарши соединили ее с отцом. Если бы она действительно добралась до телефона, воспользовавшись невнимательностью похитителей, то она так торопилась бы, что выложила бы все первому лицу, на которое наткнулась, скорее всего, телефонистке на коммутаторе. Все указывало на то, что главной целью происходящего было нагнетание страха — такого страха, чтобы ваш отец совсем размяк. Я не касаюсь здесь попытки подбросить нам этот ложный след с Даблтопом.

Квайл снова кивнул.

— Когда она не появилась после уплаты выкупа, я начал догадываться, что она сама замешана в этом деле. Не приходится сомневаться, что если бы она возвратилась домой после такого номера, ее не пришлось бы долго допрашивать, чтобы она выдала все. И, наверное, она этого боялась Остальное не составило труда, к тому же мне немного повезло. Мы узнали, что она находится в сговоре с каким–то типом, когда обнаружили женский наряд, который вы выбросили, когда необходимость в нем миновала. Я предположил, что в этом деле участвует лишь один сообщник. Кроме того, я знал, что ей потребуется что–то из одежды: она не могла вынести свои вещи из дома. А ведь у нее тьма приятельниц, основное занятие которых — бросаться деньгами в магазинах Поэтому я подумал, что она скорее всего пошлет за покупками сообщника. И не ошибся. А сообщник поленился таскать пакеты, или их было слишком много, вот он и велел переслать их. Вот и вся история

— Да, это было чертовски неосторожно с моей стороны, — признал Квайл, после чего презрительно ткнул пальцем в сторону девушки. — Но что я мог поделать с этой идиоткой? Она же колется! Пришла, уже накачавшись какой–то дрянью. Я должен был все время следить, чтобы ей не стукнуло в голову и она не завалила все дело. Да вы же сами только что убедились, что она такое. Я сказал ей, что вы поднимаетесь наверх, а эта дура схватилась за пушку и чуть–чуть не прибавила к делу ваш труп!

Свидание отца с дочерью состоялось в кабинете капитана в управлении полиции на втором этаже муниципалитета в Окленде. Зрелище было что надо.

В течение доброго часа можно было делать ставки: хватит ли Харви Гейтвуда удар, задушит ли он свою единственную дочь или только прикажет запереть ее в исправительное заведение до совершеннолетия? Однако в конце концов Одри его пережала Недаром она была дочерью своего отца и притом особой достаточно молодой, чтобы не считаться с последствиями, тогда как Гейтвуда, несмотря на его деспотический характер, жизнь уже научила кое–какой осторожности. Картой, которой она его побила, оказалась угроза выложить газетной братии все, что она о нем знает. Понятия не имею, что она знала в действительности, да и он, пожалуй, не был особо уведомлен, но он не мог рисковать в тот момент, когда министерство юстиции проводило расследование, связанное с его военными контрактами. Не приходится сомневаться, что она выполнила бы свою угрозу, а одна из газет в Сан—Франциско только и ждала случая, чтобы спустить на него собак. В конце концов отец и дочь покинули кабинет капитана вместе, пылая взаимной ненавистью.

Квайла мы заперли наверху, в камере, однако по этому поводу особо не обольщались. Я знал, что у нас нет способа обвинить его в чем–либо, не поставив Одри перед судом.

Это было несуразное дело. И я вздохнул с облегчением, когда оно закончилось.

Перевод Э. ГЮННЕРА и В. ЧЕПУРИНА

МЭЙН МЕРТВ

Капитан сказал, что этим делом занимаются Хэкен и Бегг. Я перехватил их на выходе из кабинета. Веснушчатый Бегг сложен, как боксер–тяжеловес, и добродушен, как щенок сенбернара, но менее смышлен. Смекалкой отличается Хэкен, высокий, худой сержант–детектив с узким, всегда хмурым лицом.

— Спешите? — спросил я.

— Мы всегда спешим, когда кончается рабочий день, — ответил Бегг, и его веснушки сложились в улыбку.

— Что тебе нужно? — спросил Хэкен.

— Все, что есть о Мэйне.

— Будешь этим заниматься?

— Да, — ответил я. — По поручению Ганжена, шефа Мэйна.

— Так, может, ты знаешь, почему при нем были эти двадцать кусков наличными?

— Расскажу утром, — пообещал я. — Сегодня вечером у меня встреча с Ганженом.

Разговаривая, мы прошли в кабинет и расположились за столом Хэкена.

— Мэйн, — начал рассказывать Хэкен, — вернулся домой из Лос—Анджелеса в воскресенье, в восемь вечера. С двадцатью тысячами. Ездил кое–что продать — Ганжен послал — и сказал жене, что возвращался со знакомым. Имя не назвал. Примерно в пол–одиннадцатого жена ушла спать, а Мэйн засиделся в гостиной, читал. Деньги — двести стодолларовых банкнот — были при нем, в коричневом бумажнике.

Итак, Мэйн читает в гостиной. Жена спит в спальне. Больше в квартире никого. Вдруг — шум. Она вскакивает, бежит в гостиную и видит, что муж борется с двумя типами. Один — высокий, крепкого сложения; другой — маленький, фигура, как у девушки. У обоих на лицах черные платки, кепки надвинуты на глаза.

Когда миссис Мэйн появляется в гостиной, маленький приставляет к ее голове пистолет и советует хорошо себя вести. Другой в это время выворачивает Мэйну запястье, — и тот выпускает револьвер. Направив пистолет на Мэйна, бандит наклоняется за его оружием. И тут Мэйн бросается на него, выбивает пистолет, но бандит успевает схватить револьвер Мэйна. Несколько секунд они стоят лицом к лицу. Миссис Мэйн не видит, что происходит. Вдруг — паф! Мэйнпадает. По жилету расползается красное пятно… Миссис Мэйн теряет сознание.

Когда она приходит в себя, в комнате, кроме нее и мертвого Мэйна, никого нет. Револьвер и бумажник исчезли. Женщина была без сознания около получаса. Это мы знаем, соседи слышали выстрел, хотя не знали, где стреляют. Они и сообщили время.

Квартира Мэйнов находится на седьмом этаже. Дом девятиэтажный. Рядом, на углу Восемнадцатой аллеи, стоит трехэтажный дом с продовольственным магазином. За домом проходит узенькая улочка.

Кинни, патрулирующий этот район, шел как раз по Восемнадцатой аллее. Он четко услышал выстрел, но пока добрался до места происшествия, птички уже упорхнули. Кинни все же нашел следы — брошенный револьвер.

Из окна четвертого этажа дома Мэйнов можно легко перебраться на крышу дома с магазином. Мы с Беггом запросто это проделали. Те двое, видимо, поступили так же. На крыше мы нашли бумажник Мэйна — пустой, разумеется, — и носовой платок. Бумажник — с металлической монограммой. Платок зацепился за нее и полетел вместе с бумажником.

— Это платок Мэйна?

— Женский, с монограммой “Э” в углу.

— Миссис Мэйн?

— Ее имя — Эгнис, — сказал Хэкен. — Мы показали ей бумажник, револьвер и платок. Две первых вещи она опознала, а вот платок — нет. Однако сказала, что он пахнет духами “Дезир дю Кёр”^[19]. Из этого она делает вывод, что один из бандитов — женщина. Оно и до этого уверяла, что его фигура смахивала на девичью.

— Есть отпечатки пальцев или другие следы?

— Фелс осмотрел квартиру, окно, крышу, бумажник и револьвер. Никаких следов.

— Миссис Мэйн могла бы их опознать?

— Говорит, что узнала бы маленького. Возможно…

— А у вас есть какие–нибудь соображения?

— Пока нет, — ответил Хэкен.

Мы вышли. Распрощавшись с ними, я направился к дому Бруно Ганжена возле Уэствуд–парка.

Ганжен, торговец антиквариатом, был маленьким забавным человеком лет пятидесяти. Он носил тесный смокинг с накладными плечами. Волосы, усы и козлиная бородка выкрашены в черный цвет и так набриолинены, что блестели почти так же, как и розовые наманикюренные ногти, а румянец явно образовался с помощью косметики.

Он представил мне свою жену. Та кивнула, не вставая из–за стола. Ей было лет девятнадцать, а на вид — не больше шестнадцати. Маленькая, круглые карие глаза, оливковая кожа, ямочки на щеках и пухлые накрашенные губки делали ее похожей на дорогую куклу.

Бруно Ганжен детально объяснил жене, что я из Континентального детективного агентства и что он меня нанял, чтобы помочь полиции найти убийц Джеффри Мэйна и украденные двадцать тысяч…

— Вот как… — сказала она тоном, не выражавшим ни малейшего интереса, и встала. — Я оставлю вас, чтобы вы могли…

— Нет, нет, моя дорогая! — запротестовал муж. — У меня нет от тебя никаких тайн.

Я притворился, что согласен с ним.

— Я знаю, моя дорогая, — обратился он к жене, которая послушно села, — что это касается и тебя. Ведь мы оба очень любили нашего Джеффри, правда?

— О, да, — сказала она тем же безразличным тоном.

— Итак… — поощряюще обратился ко мне ее муж.

— Я разговаривал с полицией, — сказал я. — Не могли бы вы, мистер Ганжен, добавить что–нибудь? То, о чем вы с ними еще не говорили?..

Ганжен взглянул на жену.

— Есть ли у нас что–нибудь такое, Энид, моя дорогая?

— Я ничего не знаю, — ответила она.

Он засмеялся и умиленно посмотрел на меня.

— Именно так и есть, — сказал он. — Мы больше ничего не знаем.

— Мэйн вернулся в Сан—Франциско в восемь вечера. При нем было двадцать тысяч в стодолларовых банкнотах. Откуда у него эти деньги?

— С нами расплатился один клиент, — объяснил Бруно Ганжен. — Мистер Натаниел Оджилви из Лос—Анджелеса.

— Но почему наличными?

— О, это такой трюк, — маленький крашеный человечек скривился в хитрой усмешке. — Профессиональный прием, как говорится. Вот, послушайте. В мои руки попадает золотая диадема древнегреческой работы, точнее, якобы древнегреческой. Найдена в Южной России, возле Одессы… тоже якобы. Правда это или нет, но диадема прекрасна…

Он засмеялся.

— И вот Джеффри везет эту диадему в Лос—Анджелес, чтобы показать ее мистеру Оджилви — страстному коллекционеру. Он не говорит, каким образом нам досталась вещь, упоминает только о каких–то запутанных интригах, контрабанде, о трениях с законом, о необходимости хранить тайну. Для настоящего собирателя это лучшая приманка. Трудности так привлекают! Джеффри заинтриговывает мистера Оджилви, а потом отказывается — и очень решительно — принять чек. Никаких чеков! Никаких следов! Только наличные!

Такой вот трюк, как видите. Мистер Оджилви купил диадему. Вот откуда двадцать тысяч долларов у бедного Джеффри.

Он взмахнул своей розовой ручкой, покивал накрашенной головой и закончил:

— Вуаля!^[20] Это все.

— Мэйн вам звонил по возвращении? — спросил я.

Мистер Ганжен засмеялся, как будто мой вопрос пощекотал его, и повернулся к жене.

— Как это было, дорогая? — перебросил он ей мой вопрос.

Энид Ганжен надула губки и равнодушно пожала плечами.

— Мы узнали, что он вернулся, только в понедельник, — перевел мне эти жесты Ганжен. — Правда, моя голубка?

— Да, — буркнула голубка. И добавила, вставая: — Прошу извинить меня, господа, но мне нужно написать письмо.

— Разумеется, моя дорогая, — ответил Ганжен, и мы оба встали.

Когда она проходила мимо Ганжена, он сморщил свой маленький носик и закатил глаза в карикатурном экстазе:

— Какой чудесный аромат, моя дорогая! Просто божественный запах! Есть ли у него название, дорогая?

— Да, — ответила она и, не поворачиваясь, приостановилась в дверях.

— Какое?

— “Дезир дю Кёр”, — бросила она через плечо и вышла.

Бруно Ганжен взглянул на меня и хохотнул.

Я сел и спросил, что он знает о Джеффри Мэйне.

— Все как есть, — заверил Ганжен. — Двенадцать лет, с тех пор, как ему исполнилось восемнадцать, он был моим правым глазом, моей правой рукой.

— Что это был за человек?

— А что вообще можно сказать о человеке?

Я не знал, в чем дело, и поэтому промолчал.

— Скажу вам, — продолжил он после минутной паузы, — что, конечно, Джеффри обладал и хорошим глазом, и хорошим вкусом. Ни у кого не было такого чутья, как у него.. кроме меня, разумеется. Плюс исключительная честность — я доверял ему ключи. И все же есть “но”. Гуляка! Выпивал, играл в азартные игры, любил женщин и транжирил деньги безо всякой меры. И свое состояние, и приданое жены — пятнадцать тысяч! — промотал полностью Если бы не страховка, осталась бы жена без единого цента!..

Бруно Ганжен проводил меня до двери. Я пожелал ему спокойной ночи и направился к автомобилю. Тихая, темная, безлунная ночь. Высекая живая изгородь образовывала черные стены по обе стороны владений Ганжена. С левой стороны я увидел в этой черноте едва заметное пятно — темно–серое, овальное.

Я проехал до первого перекрестка, свернул, припарковал машину и вернулся пешком к дому Ганжена. Овальное пятно меня заинтриговало.

Когда я дошел до угла, то заметил идущую по другой стороне улицы женщину. Я осторожно отступил.

Женщина пересекла улицу. Я не мог ее детально рассмотреть. Может быть, она вышла из дома Ганжена, а может, и нет. Может, ее лицо я видел на фоне изгороди, а может, и нет. Игра в орлянку. Я поставил на орла — пошел за ней вслед.

Она вошла в магазин. Там был телефон, по которому она говорила минут десять. Я не пытался подслушать — оставался на другой стороне улицы и наблюдал.

Девушка лет двадцати пяти, среднего роста, неуклюжая брюнетка со светло–серыми припухшими глазами, толстым носом и выступающей нижней губой. Окутана длинной голубой пелериной.

Я следил за ней до самого дома Ганжена, куда она вошла через черный ход. Теперь я не сомневался, что она служит в этом доме.

Я вернулся к автомобилю и поехал в агентство.

— Свяжись с Диком Фоли, — обратился я к дежурному, — и скажи, что для него есть работенка: нужно проследить кое за кем завтра в Уэствуд–парке.

Оставив для Дика адрес и описание девушки, я зашел в свой кабинет, где составил и зашифровал телеграмму в наше отделение в Лос—Анджелесе с запросом относительно последнего пребывания Мэйна в этом городе.

На следующее утро ко мне ворвались Хэкен и Бегг. Я передал им рассказ Ганжена о том, как у Мэйна оказались двадцать тысяч наличными. Они, в свою очередь, рассказали, что некий Банки Даль, известный в городе налетчик, приблизительно со дня смерти Мэйна сорит деньгами; об этом донес один из их информаторов.

— Мы его еще не нашли, — заявил Хэкен, — но вышли на след его подружки. Впрочем, не исключено, что он поживился в другом месте.

Вечером пришла телеграмма из Лос—Анджелеса; сообщалось, что Джеффри Мэйн закончил свои дела с Оджилви в субботу после полудня; сразу же после этого он выписался из отеля и выехал ночным поездом; значит, в Сан—Франциско должен был приехать рано утром в воскресенье. Оджилви заплатил за диадему новыми стодолларовыми банкнотами; указывались номера — наши парни в Лос—Анджелесе узнали их в банке, где Оджилви получил деньги.

Перед уходом домой я позвонил Хэкену и сообщил содержание телеграммы и номера банкнот.

— Мы еще не взяли Даля, — поделился Хэкен.

На следующее утро я получил рапорт Дика Фоли. Девушка покинула дом Ганжена в девять пятнадцать вечера и пошла на угол Мирамар–авеню и Зюйдвуд—Драйв. Там ее ждал мужчина в “бьюике”. Дик дал его описание: около тридцати лет, рост — сто семьдесят семь, вес — примерно шестьдесят; худой, кожа обычная, темные волосы и глаза, продолговатое лицо с острым подбородком; коричневая шляпа, костюм и туфли; серый плащ.

Девушка села в машину; они поехали к пляжу вдоль Грейт—Хайвей, потом обратно; девушка вышла на том же углу Мирамар–авеню и, похоже, вернулась домой. Дик оставил ее и поехал за мужчиной. Тот остановил машину перед зданием “Футурити Эпартментс” на Мейсон–стрит, вошел туда и через полчаса вышел с двумя женщинами и каким–то субъектом. Этот субъект — примерно такого же возраста, как и хозяин “бьюика”, рост — около ста семидесяти двух, вес — килограммов семьдесят пять; темные глаза и волосы, темная кожа, плоское широкое лицо с выступающими скулами. На нем были голубой костюм, серая шляпа, коричневый плащ, черные ботинки; на галстуке Дик заметил жемчужную запонку грушевидной формы.

Одной из женщин — маленькой, худенькой блондинке около двадцати двух лет, другая — года на три–четыре старше, рыжая, среднего роста, нос вздернутый.

Все они забрались в автомобиль и поехали в кафе “Алжир”, где развлекались до часу ночи. Потом вернулись в “Футурити Эпартментс”. В три тридцать мужчины вышли, проехали на “бьюике” до гаража на Пост–стрит, затем пешком пошли в отель “Марс”.

Прочитав все это, я вызвал Микки Лайнхэна, вручил ему рапорт и сказал:

— Проверь, кто эти люди.

Когда Микки вышел, позвонил Бруно Ганжен.

— Добрый день. Есть новости для меня?

— Возможно, — ответил я. — Вы в городе?

— Да, у себя в магазине. Буду до четырех.

— Хорошо. Зайду после полудня.

В полдень вернулся Микки Лайнхэн и доложил:

— Парня, которого Дик видел с девушкой, зовут Бенджамин Уилл. У него есть “бьюик”, а живет он в “Марсе”, номер 410. Торговец, но чем торгует, не знаю. Второй — его приятель, живет в его номере уже два дня. Кто такой, не могу сказать. Он не записывался. Женщины из “Футурити Эпартментс” — проститутки, обитают там в номере 303.

— Минутку, — сказал я и пошел в архив. Там порылся под литерой “у” и вскоре нашел, что искал:

Уилл Бенджамин, он же Бен—Кашлюн. Три года сидел. В прошлом году его снова задержали и обвинили в попытке шантажировать известную киноактрису, но доказать не удалось. По описанию похож на хозяина “бьюика”. На снимке, сделанном полицией, я увидел молодого мужчину с резкими чертами лица и треугольным подбородком.

Я показал фотографию Микки:

— Это Уилл. Поброди за ним немного.

Потом я позвонил в полицейское управление. Ни Хэкена, ни Бегга не застал. Льюис торчал в отделе информации.

— Как выглядит Банки Даль? — опросил я его.

— Минутку… — сказал Льюис. — Тридцать два, шестьдесят семь с половиной, сто семьдесят четыре, плоское лицо с выдающимися скулами, золотой мост в нижней челюсти слева, коричневая родинка под правым ухом, деформированный мизинец на правой стопе.

— Снимки имеются?

— А как же!

— Благодарю. Пришлю кого–нибудь за фотографией.

Я послал за снимком Томми Хауда, а сам пошел перекусить. Затем отправился в магазин Ганжена на Пост–стрит. Мистер Ганжен в этот день был одет еще крикливее: и смокинг теснее, и ваты в плечах побольше. Серые брюки в полоску, ярко–красный жилет и фантастический галстук, вышитый золотом.

— Итак, что вы мне скажете? — спросил Ганжен, когда мы вошли в его контору и сели.

— Есть пара вопросов. Во–первых, кто такая девушка с толстым носом, оттопыренной нижней губой и припухшими серыми глазами, которая живет в вашем доме?

— Ее зовут Роз Рубери. — Его улыбка демонстрировала, насколько ему приятно удовлетворить мое любопытство. — Это горничная моей женушки.

— Эта девушка водится с известным уголовником.

— В самом деле? — Он с явным удовольствием погладил розовой ладошкой свою крашеную бородку. — Но я знаю лишь то, что она — горничная.

— Мэйн не приехал из Лос—Анджелеса на машине с приятелем, как он говорил своей жене. Он выехал в субботу ночным поездом и прибыл в Сан—Франциско на двенадцать часов раньше, чем появился дома.

Бруно Ганжен наклонил голову и захохотал:

— А ведь это прогресс! Прогресс! Правда?

— Возможно. Не помните ли вы, была эта Роз Рубери дома в воскресенье вечером… скажем, с одиннадцати до двенадцати?

— Помню. Была. Точно. В тот вечер моя женушка неважно себя чувствовала. В воскресенье она уходила рано утром, сказала, что поедет за город с друзьями, с кем — не знаю. Вернулась в восемь вечера и пожаловалась на ужасную головную боль. Ее вид меня встревожил, и я часто наведывался к ней — справлялся, как она себя чувствует. Поэтому–то и знаю, что горничная была дома, во всяком случае до часу ночи.

— Полиция показывала вам носовой платок, который нашли вместе с бумажником Мэйна?

— Да. — Он поерзал на стуле; у него был вид ребенка, который таращится на рождественскую елку. — Платок моей жены.

Смех мешал ему говорить; он кивал головой, а его бородка, как метелка, подметала галстук.

— Может, она оставила платок, когда навещала супругу Мэйна?

— Это невозможно. Моя женушка не знакома с миссис Мэйн.

— Ну, а с Мэйном ваша жена знакома?

Он вновь захохотал, подметая бородкой галстук.

— И как близко? — продолжил я свой вопрос.

Он поднял подбитые ватой плечи почти до ушей.

— Не знаю, — сказал он радостно. — Но ведь я нанял детектива…

— Неужели? — Я посмотрел на него сердито. — Вы наняли меня, чтобы разобраться в убийстве и ограблении Мэйна — вот и все. А если думаете, что я буду копаться в ваших семейных тайнах, то вы глупы, как сухой закон.

— Но почему же? Почему? — взорвался он. — Разве я не имею права знать? Не беспокойтесь — ни скандала, ни развода не будет. Джеффри мертв — значит, все в прошлом. Пока он был жив, я ничего не видел, и лишь теперь стал кое–что замечать. Для собственного удовлетворения, поверьте, — только для этого, — я хотел бы знать наверняка…

— Об этом не может быть и речи, — отрезал я. — Мне известно только то, что вы сказали. И не пытайтесь уговорить меня рыться в этих делах. А раз вы ничего предпринимать не собираетесь, не лучше ли вообще забыть все это?

— Нет, нет, дорогой мой! — В глазах Ганжена вновь появился радостный блеск. — Я еще не стар, но мне уже пятьдесят два года. Моей жене восемнадцать, и она настоящая красавица. — Он захохотал. — То, что случилось, может случиться снова. Разве не благоразумно сделать так, чтобы она была у меня на крючке? Ведь если муж располагает такой информацией, неужели жена не станет более послушной?

— Это ваше дело. — Я встал. — А я не хочу в это ввязываться.

— Ну, ну, не будем ссориться! — Он вскочил с места и схватил меня за руку. — Нет так нет! Но ведь остается криминальный аспект дела, то, чем вы занимались до сих пор. Вы ведь не бросите, правда?

— Ну, а если окажется, что ваша жена причастна к убийству Мэйна? Что тогда?

— Тогда, — он пожал плечами и развел руками, — этим будет заниматься суд.

— Ясно. Что ж, наш договор остается в силе, но лишь при условии, что вы не станете допытываться о том, что не связано с вашим “криминальным аспектом”.

— Чудесно. И я понимаю, что в случае чего вы не можете исключить из дела мою жену.

Я кивнул. Он снова схватил меня за руку и похлопал по плечу. Я высвободился и вернулся в агентство.

Там меня ждала записка: просили позвонить Хэкену. Позвонил.

— Банки Даль никак не связан с делом Мэйна, — сообщил Хэкен. — Они с Беном—Кашлюном в тот вечер устроили попойку в заведении на Восемнадцатой улице. Были там с десяти, а в два ночи учинили дебош, и их вышвырнули. Это установлено точно.

Я поблагодарил Хэкена, позвонил в резиденцию Ганжена и спросил миссис Ганжен, сможет ли она меня принять, так как мне необходимо поговорить с ней.

— Вот как, — сказала она. Пожалуй, это было ее излюбленное выражение.

Я поймал такси и отправился к ней с фотографиями Даля и Уилла, по пути продумывая, что буду врать жене своего клиента, чтобы получить необходимую информацию.

Метрах в ста пятидесяти от дома Ганжена стоял автомобиль Дика Фоли.

Худая горничная с землистым лицом отворила мне дверь и провела в гостиную на втором этаже. Когда я вошел, миссис Ганжен отложила “Солнце тоже восходит” и сигаретой, которую держала в руке, указала на стул. Одетая в оранжевое персидское платье, она сидела в обтянутом парчой кресле, заложив ногу на ногу, и как никогда была похожа на дорогую куклу.

Я рассматривал ее, закуривая сигарету и вспоминая предыдущие разговоры с ней и ее мужем. В конце концов я отказался от вранья, которое придумал по дороге.

— У вас служит горничная по имени Роз Рубери, — начал я. — Не хотелось бы, чтобы она слышала, о чем мы говорим.

— Хорошо. — В ее голосе не было ни намека на удивление. — Извините, я на минуту.

Она вышла из комнаты и вскоре вернулась. Села в кресло, поджав ноги.

— Ее здесь не будет, по меньшей мере, полчаса.

— Этого достаточно. Ваша Роз дружит с уголовником по фамилии Уилл.

Кукла наморщила лоб и сжала пухлые накрашенные губки. Я ждал, что она скажет, но она не произнесла ни слова. Я показал фотографии Даля и Уилла:

— Этот, с худым лицом, приятель Роз. Другой — его кореш, тоже мошенник.

Тонкой, но не менее сильной, чем моя, рукой, она взяла снимки и внимательно рассмотрела. Ее губы сжались еще крепче, темные глаза еще больше потемнели. Потом лицо медленно прояснилось. Она сказала: “Вот как”, — и вернула мне фотографии.

— Когда я сказал про Уилла вашему мужу, — веско произнес я, — он ответил: “Это горничная моей жены”, и засмеялся.

Энид Ганжен молчала.

— Что он этим хотел сказать? — спросил я.

— Откуда я могу знать? — прошептала она.

— Вам известно, что ваш платок был обнаружен с пустым бумажником Мэйна? — бросил я мимоходом, делая вид, что занят сигаретой, пепел которой я стряхивал в яшмовую пепельницу в форме гроба без крышки.

— Вот как… — пробормотала она без интереса. — Мне об этом говорили.

— Как это могло случиться? — Понятия не имею.

— А я имею, — сказал я, — но хотел бы знать наверняка. Миссис Ганжен, мы бы не тратили столько времени, если бы поговорили откровенно.

— Почему бы нет, — согласилась она равнодушно. — Муж вам доверяет и позволил меня допросить. Это унизительно, но я всего лишь его жена. И вряд ли возможно большее унижение, чем то, что я уже испытала.

В ответ на это театральное заявление я откашлялся и продолжил:

— Извините, но меня интересует лишь одно: кто обокрал и убил Мэйна. Все остальное касается меня лишь в связи с этим. Вы понимаете, о чем идет речь?

— Разумеется, — ответила она. — Я понимаю, что вас нанял мой муж.

Это было нелепо. Я попробовал снова:

— Как вы думаете, какое у меня сложилось впечатление, когда я был здесь в первый раз и разговаривал с вами и вашим мужем?

— Понятия не имею.

— А вы попробуйте.

— Несомненно, — она чуть заметно улыбнулась, — у вас сложилось впечатление, что муж считает, будто я была любовницей Джеффри.

— Ну и?..

— Вы спрашиваете, была ли я действительно его любовницей? — На ее щеках появились ямочки. Казалось, происходящее забавляло ее.

— Нет, хотя, конечно, хотел бы знать.

— Вполне понятно, что хотели бы. — Она усмехнулась.

— А какое впечатление сложилось у вас в тот вечер?

— У меня? — она наморщила лоб. — Ну… что мой муж нанял вас, чтобы доказать, что я была любовницей Джеффри.

Она произносила слово “любовница”, явно смакуя его.

— Вы ошибаетесь.

— Зная мужа, мне трудно в это поверить.

— А зная себя, я уверен в этом абсолютно. И насчет этого никаких неясностей между мной и вашим мужем нет. Моя задача — найти того, кто ограбил и убил. И ничего больше.

— Неужели? — Она попыталась вежливо прекратить спор, который ее явно утомил.

— Вы связываете мне руки, — посетовал я, вставая и делая вид, что не смотрю на нее. — Мне ничего не остается, как прижать Роз и тех двух типов. Вы говорили, что она вернется через полчаса?

Она смотрела на меня своими круглыми карими глазами:

— Роз должна явиться через несколько минут. Хотите ее допросить?

— Не здесь. Отвезу ее в полицейское управление. Тех двоих тоже. Можно от вас позвонить?

— Конечно. Телефон в той комнате. — Она встала, чтобы открыть мне дверь.

Я набрал Девенпорт 20 и попросил соединить с кабинетом детективов.

И тут миссис Ганжен заговорила так тихо, что я едва услышал.

— Подождите, пожалуйста.

Все еще держа трубку, я повернулся. Она нервно щипала свои красные губы. Только когда она отняла руку ото рта и протянула ее ко мне, я положил трубку.

— Не буду притворяться, что доверяю вам. — Голос ее звучал так, словно она обращалась сама к себе. — Вы работаете на моего мужа, а для него даже деньги не так важны, как мои дела. Но надо выбирать меньшее из двух зол: с одной стороны — уверенность, с другой — вероятность…

Она замолчала и начала потирать руку об руку. Было видно, что она колеблется.

— Мы говорим с глазу на глаз, — заверил я ее. — Потом вы можете от всего отказаться. И убедите в этом кого угодно. Но если вы не скажете сами… что ж, я знаю, кто скажет. И когда я вытяну правду из тех троих, ваш муж обо всем прочтет в газетах. Так что для вас, миссис Ганжен, единственный выход — довериться мне. Решайте, все зависит от вас.

Полминуты тишины.

— А если бы я заплатила вам за… — прошептала она.

— За что? Если я и вправду намерен рассказать вашему мужу, то возьму ваши деньги, а потом все равно расскажу, верно?

Она расслабилась, перестала сжимать губы, ее глаза заблестели, на щеках снова появились ямочки.

— Вы рассеяли мои сомнения, — произнесла она. — Я псе скажу. Джеффри вернулся из Лос—Анджелеса пораньше, чтобы мы смогли провести этот день вместе. Для этого мы сняли квартиру. И вдруг в середине дня туда врываются двое с пистолетами! Представьте, у них был ключ! Они забрали деньги у Джеффри. Похоже, они заранее знали и про двадцать тысяч, и вообще про нас: обращались по имени и угрожали, что все расскажут, если мы заявим в полицию.

Ситуация сложилась совершенно безвыходная. Возместить похищенную сумму нам было нечем. Заявить, что деньги потеряны или украдены, Джеффри не мог. Его тайное раннее возвращение в Сан—Франциско выглядело бы подозрительно. Джеффри потерял голову. То он просил меня бежать с ним, то говорил, что надо пойти к моему мужу и рассказать правду. Для меня и то и другое было абсолютно немыслимо.

Мы вышли из квартиры по одному после семи. По правде говоря, расстались мы нехорошо… Когда все так осложнилось, Джеффри уже не был таким… Нет, я не должна так говорить…

Она оборвала фразу.

Я спросил:

— Те двое… Это их фотографии я вам показывал?

— Да.

— Ваша горничная знала о вас с Мэйном? Об этой квартире? О его поездке? О том, когда и как он собирался вернуться? О деньгах?

— Не берусь утверждать, но наверняка знала многое. Она ведь шпионила за мной, рылась в моих вещах и могла найти письмо Джеффри, где он сообщал об отъезде из Лос—Анджелеса и договаривался о встрече в воскресенье. Я бываю так невнимательна…

— Что ж, я пойду, — сказал я. — А вы сидите тихо, ничего без меня не предпринимайте. И, пожалуйста, не спугните Роз.

— Не забудьте, что я ничего вам не говорила, — напомнила она, провожая меня до дверей.

От дома Ганжена я проехал прямо к отелю “Марс”. Микки Лайнхэн сидел в холле и просматривал газету.

— Они в номере? — спросил я.

— Ага.

— Пойдем наверх.

Микки постучал в дверь. Раздался металлический голос:

— Кто там?

— Посылка, — ответил Микки, притворяясь коридорным.

Худой мужчина с острым подбородком отворил дверь. Я сунул ему визитную карточку. Он не пригласил нас в комнату, но и не помешал войти.

— Ты Уилл? — спросил я его, когда Микки закрыл дверь, и, не дожидаясь ответа, обратился к сидевшему на кровати широколицему мужчине: — А ты Даль?

— Ищейки, — металлическим голосом произнес Уилл, повернувшись к Далю. Тот посмотрел на нас и ощерил зубы.

Не теряя времени, я перешел в наступление:

— А ну, гоните бабки, что вы накатали у Мэйна!

Оба, как по команде, презрительно рассмеялись — такая реакция, казалось, была отрепетирована заранее. Я вытащил револьвер.

— Бери шляпу, Банки, — с хриплым смехом произнес Уилл. — Они нас арестовывают.

— Ошибаешься, — прервал я его. — Это не арест. Это нападение. Руки вверх!

Руки Даля молниеносно устремились к потолку. Уилл колебался, пока Микки не ткнул ствол пистолета ему в ребра.

— Обыщи их, — приказал я Микки.

Он обыскал Уилла, вынул пистолет, немного мелочи, какие–то документы и специальный пояс для денег. То же самое проделал и с Далем.

— Сосчитай деньги.

Микки вынул деньги из пояса, поплевал на палец и принялся за работу.

— Девятнадцать тысяч сто двадцать шесть долларов шестьдесят два цента, — отрапортовал он через минуту.

Свободной рукой я достал из кармана клочок бумаги с номерами банкнот, полученных Мэйном от Оджилви, и подал его Микки:

— Проверь, сходятся?

Он взял листок и сличил номера.

— Сходятся.

— Ладно. Спрячь все у себя и пошарь по комнате — может, еще что–нибудь найдешь.

Бен—Кашлюн обрел, наконец, дар речи.

— Эй, парень! — взбунтовался он. — Что за дела? Это тебе так не пройдет!

— И все же я попробую, — осадил я его. — Может, ты завопишь: “Полиция!”. А? Небось, думал: так прижал ту дамочку, что не пикнет, и все шито–крыто. А теперь я с вами играю в ту же игру, что вы — с ней и Мэйном. Только играю получше вас. Рыпнетесь — и сами себя заложите. Так что заткнись!

— Бабок больше нет, — доложил Микки. — Только четыре почтовые марки.

— Возьми, — сказал я. — Как–никак восемь центов. Идем!

— Эй! Оставьте нам хоть пару долларов! — взмолился Уилл.

— Кому сказано — заткнись! — процедил я, направляясь к двери.

Коридор был пуст. Микки приостановился, держа Уилла и Даля на мушке, а я взял ключ, сунул его в дверь снаружи, повернул в замке, вынул и положил в карман.

Мы спустились вниз.

Машина Микки стояла за углом. Сев в нее, мы переложили добычу из его карманов в мои. Доехали до агентства; Микки вылез, а я свернул и направился к дому Мэйна.

Миссис Мэйн было лет двадцать пять. Это была высокая молодая женщина с темными вьющимися волосами, серо–голубыми, окруженными густыми ресницами глазами и круглым лицом. Полноватая фигура от шеи до ног облачена в черное.

Она изучила мою визитную карточку, кивком головы рассчиталась за объяснение, что Ганжен нанял меня найти убийц ее мужа и провела в серо–белую гостиную.

— Это та комната? — спросил я.

— Да. — У нее был приятный хрипловатый голос.

Я подошел к окну, бросил взгляд на крышу магазина, на узкую улочку…

— Миссис Мэйн, — тут я понизил голос, стараясь этим сгладить остроту того, что собирался сказать, — когда вы увидели, что ваш муж мертв, вы выбросили револьвер в окно. Потом вы прицепили платок к бумажнику и тоже выбросили. Бумажник был легче револьвера, поэтому не соскользнул с крыши. Зачем вы прицепили платок к бумажнику?

Она потеряла сознание.

Я подхватил ее, не дав упасть, отнес на диван, отыскал одеколон и нюхательную соль.

— Вы знаете, чей это платок? — спросил я, когда она пришла в себя.

Миссис Мэйн покачала головой.

— Тогда зачем все это?

— Платок был у него в кармане. Полиция стала бы о нем спрашивать. А я не хотела никаких вопросов.

— Для чего вы рассказывали сказки о нападении?

Она не ответила.

— Страховка? — подсказал я.

Она тряхнула головой и крикнула:

— Да! Он промотал все деньги — свои и мои! А потом… Потом такое натворил! Он…

Я прервал этот поток обвинений:

— Надеюсь, он оставил какое–то письмо, какое–то доказательство… — Я имел в виду доказательство того, что это не она его убила.

— Да. — Ее пальцы скребли черную ткань платья на груди.

— Что ж, — сказал я, вставая, — завтра утром вам следует отнести письмо вашему адвокату и рассказать ему все.

Она не ответила.

Я пробормотал что–то успокаивающее и вышел.

…Уже наступала ночь, когда я позвонил в дверь дома Ганжена. Бледная горничная сообщила, что мистер Ганжен дома, и повела меня наверх.

Роз Рубери как раз спускалась вниз. Она задержалась на лестничной площадке, чтобы пропустить нас. Я остановился перед ней, а моя провожатая пошла в библиотеку.

— Игра кончена, Роз, — сказал я. — Даю десять минут на то, чтобы ты смылась А не хочешь, так придется познакомиться с тюрьмой изнутри.

— Неужели?

— Операция не удалась — Я вынул из кармана пачку денег, добытых в отеле “Марс”. — Вот, только что навестил Бена—Кашлюна и Банки.

Это ее убедило. Она повернулась и помчалась наверх.

Бруно Ганжен подошел к открытой двери библиотеки и застыл, бросая удивленные взгляды то на меня, то на Роз, которая уже взлетала на четвертый этаж. Вопрос вертелся у него на языке, но я опередил его.

— Дело сделано, — объявил я.

— Браво! — воскликнул он, заводя меня в библиотеку. — Слышишь, моя любимая? Дело сделано!

Его любимая, сидевшая, как и в тот вечер, за столом, улыбнулась и пробормотала: “Вот как”. Голос и улыбка были одинаково равнодушными.

Я подошел к столу и опорожнил карманы.

— Девятнадцать тысяч сто двадцать шесть долларов семьдесят центов, включая марки, — доложил я Ганжену. — Не хватает восьмисот семидесяти трех долларов тридцати центов.

— Ах! — Бруно Ганжен дрожащей розовой рукой гладил свою черную бородку, впиваясь в меня взглядом. — Где вы нашли? Умоляю, садитесь и расскажите все–все! Мы умираем от любопытства, правда, моя дорогая?

Его дорогая зевнула:

— Вот как…

— Ну, мне нечего вам рассказать, — заявил я. — Чтобы отыскать деньги, мне пришлось пойти на компромисс и дать слово молчать. Мэйна ограбили в воскресенье после полудня. Так уж вышло, что преступников задержать нельзя. Один человек может опознать их, но он отказывается дать показания.

— Но кто убил Джеффри? — Ганжен ухватил меня за лацкан. — Кто его убил?

— Это было самоубийство. Он покончил с собой в отчаянии, потому что его ограбили, а объясниться по поводу этого он не мог.

Перевод Г. РИКМАНА

СМЕРТЬ КИТАЯНОК

Когда я вошел по вызову Старика в его кабинет, на стуле неподвижно и неестественно прямо сидела длинная девица лет двадцати четырех — широкоплечая, с плоской грудью. Ее восточное происхождение выдавала лишь чернота коротко подстриженных волос и желтоватая кожа напудренного лица. От низких каблуков темных туфель до верха ничем не украшенной меховой шапочки это была современная американка китайского происхождения.

Я знал, кто она, еще до того, как Старик представил меня. Все газеты Сан—Франциско занимались делами этой мисс уже несколько дней. Шанг Фанг, ее отец, в свое время дал деру из Китая, прихватив кое–какое золотишко — по всей вероятности, плод многолетнего злоупотребления властью в провинции — и поселился в графстве Сан—Матео, где на берегу Тихого океана отгрохал себе особняк — настоящий дворец, по мнению прессы. Там он жил, там и отдал Богу душу — и то и другое так, как подобает китайскому сановнику и миллионеру.

Что касается дочери, то эта молодая особа была маленькой китаяночкой, десятилетней Ай—Хо, когда отец привез ее в Калифорнию. Имя Ай—Хо, в переводе — Водяная Лилия, претерпело естественную в Америке метаморфозу и превратилось в Лилиан. Как Лилиан Шан она училась в одном из университетов Восточного Побережья и приобрела пару научных степеней.

После смерти отца Лилиан жила с четырьмя слугами–китайцами в доме над океаном — там и написала свою первую книгу. Теперь писала вторую. Чтобы выйти из тупика, в который зашла работа, понадобилась одна старая рукопись, находившаяся в Библиотеке Арсенала в Париже. Лилиан упаковала чемоданы и в обществе китаянки по имени Ванг Мей подалась в Нью—Йорк. Остальной прислуге поручила заботу о доме. Где–то между Чикаго и Нью—Йорком ей стукнула в голову идея, как решить проблему, из–за которой разгорелся весь этот сыр–бор. Не задержавшись в Нью—Йорке даже на одну ночь для отдыха, Шан понеслась обратно в Сан—Франциско. С пристани парома стала звонить своему шоферу. Никакого ответа. Вместе с Ванг Мей добралась домой на такси. Позвонила в дверь. Безрезультатно.

Едва она коснулась ключом замка, как дверь внезапно отворилась. На пороге стоял молодой незнакомый китаец. Он загораживал дорогу, пока хозяйка не назвала себя. Недовольно буркнул что–то себе под нос и пропустил женщин. Как только они переступили порог, их схватили, связали и завернули в какую–то тряпку вроде портьеры.

Часа через два Лилиан Шан удалось выпутаться, придя в себя в каморке для белья на втором этаже. Она включила свет и начала развязывать служанку. Ванг Мей была мертва. Те ребята, затягивая шнур на ее шее, слегка перестарались.

Лилиан Шан сошла вниз, не встретив ни души, и позвонила в участок в Редвуд—Сити.

Явились два помощника шерифа, выслушали потерпевшую, обшарили дом и нашли еще один труп — тело второй китаянки, спрятанное в подвале. По всей вероятности, она пролежала там с неделю. Лилиан Шан показала, что эта женщина — ее кухарка Ван Лап.

Остальные слуги — Ху Лун и Йин Хунг — исчезли. Из барахла, находившегося в доме и стоящего сотни тысяч долларов, не пропало ни одной мелочи. Никаких следов потасовки не обнаружили. Все в идеальном порядке. Ближайший дом находился на расстоянии почти километра. Соседи ничего подозрительного не заметили.

Рассказано все это было сухо, кратко, по–деловому.

— Я не удовлетворена тем, что делают власти графства Сан—Матео для того, чтобы отыскать убийцу или убийц, — подытожила она свой рассказ, — и хочу воспользоваться услугами вашего агентства.

Старик постучал по крышке письменного стола кончиком своего желтого карандаша, с которым никогда не разлучался, и кивнул головой в мою сторону.

— Что вы сами можете сказать об этом преступлении, мисс Шан? — спросил я.

— Ничего.

— Что вы знаете о своих слугах, которые исчезли? О девушках, которые погибли?

— По правде говоря, очень мало, а точнее — ничего вообще. Их нанимал отец.

— Те двое, которые пропали, как они выглядели?

— Ху Лун — это старик, седой, худой, сгорбленный. Йин Хунг, мой шофер и садовник, помоложе, ему, наверное, около тридцати. Он низкого роста даже для кантонца, но крепкого телосложения. Нос у него сломан и приплюснут посередине.

— Вы не допускаете, что они могли убить женщин? Или один из них?

— Не думаю. Вряд ли.

— А как выглядел тот молодой китаец, чужой, который впустил вас в дом?

— Худощавый, небольшого роста, лет двадцати… На передних зубах золотые коронки. Он показался мне очень смуглым.

— Я попросил бы, мисс Шан, подробнее объяснить, почему вас не удовлетворяет то, что делает шериф?

Она взглянула на Старика, который охотно растянул губы в вежливой, ничего не говорящей улыбке — его физиономия давно стала маской, которая могла скрыть все, что угодно.

Минуту клиентка боролась с раздражением, потом сказала:

— Думаю, они ищут не там, где нужно. Я заметила, что большую часть времени они толкутся возле дома. Ведь это абсурд — ожидать, что убийцы возвратятся.

Не лишне было поразмыслить над ее словами.

— Мисс Шан, надеюсь, вы не думаете, что вас подозревают?

Казалось, она испепелит меня взглядом своих черных глаз:

— Что за вздор!

— Не в том дело, — не отступал я. — Мне важно знать ваше мнение.

— Я не умею читать мысли полицейских. А вы?

— Мы пока ничего не знаем об этом деле, кроме того, что пишут в газетах, и вашего рассказа. Для серьезных подозрений требуется куда больше сведений. Однако постарайтесь понять, почему у людей шерифа появились сомнения. Вы очень спешили. Есть ваше объяснение, почему вы уехали и почему вернулись — но больше ничего. Женщина, обнаруженная в подвале, могла быть убита как до вашего отъезда, так и после. Ванг Мей, которая, видимо, кое–что знала, тоже мертва. Остальная прислуга исчезла. Ничего не украдено. Уверяю вас, этого достаточно, чтобы у шерифа появились мысли…

— Вы меня подозреваете? — спросила она в упор.

— Нет, — ответил я, нисколько не греша против правды. — Но это ничего не доказывает.

Она обратилась к Старику, слегка подняв подбородок и бросая слова как бы через мою голову.

— Вы что, не хотите заниматься этим делом?

— Мы охотно займемся им и сделаем все, что в наших силах.

Когда условия были оговорены, и мисс Шан принялась выписывать чек, шеф повернулся ко мне:

— Ты этим и займешься. В помощники возьмешь, кого захочешь.

— Сперва не худо бы заглянуть в дом и посмотреть, все ли на месте.

Лилиан Шан спрятала в сумочку чековую книжку.

— Превосходно, — сказала она. — Я как раз возвращаюсь домой. Могу вас захватить.

Это была очень спокойная поездка. Энергию на беседы тратить не стали. Похоже, не слишком пришлись друг другу по душе. Но машину она вела неплохо.

Сложенный из грязно–серого кирпича дом Лилиан Шан возвышался среди старательно ухоженных газонов. С трех сторон усадьбу окружала живая изгородь, с четвертой простирался берег океана, зажатый в этом месте двумя скалистыми утесами.

Дом был набит множеством картин, портьер и всего такого прочего — мешанина американских, европейских и и азиатских вещей. Я послонялся по комнатам, бросил взгляд на чуланчик для белья, на все еще разрытую могилу в подвале и на бледную датчанку с лошадиной физиономией, — женщине этой предстояло заниматься домом, пока Лилиан Шан не найдет себе новую прислугу, — и вышел во двор. Несколько минут бродил по газонам, сунул нос в гараж, где стояли два автомобиля, кроме того, на котором мы приехали из города, и пошел дальше, чтобы ухлопать остаток послеполуденного времени на болтовню с соседями. Ни один из них ни черта не знал. Людей шерифа искать не стал — как–никак мы с ними были конкурентами.

В нашей конторе сидел только Фиск; парень коротал ночное дежурство. Я сделал вид, что страшно интересуюсь программой, идущей в “Орфеуме”, и даже пытался острить, однако веселиться пока было рановато…

В Чайнатауне меня знала каждая собака, ничего стоящего не вынюхаешь, глупо даже надеяться. Вызвался помогать один старый корешок филиппинец, но нет никакой уверенности, что выжму из него хоть каплю пользы. Тут требовался кто–то местный, кто плавал бы здесь, как уж в своем болоте.

Развивая возникшую мыслишку, я вспомнил Уля. Еще пять лет назад этот “глухонемой” загребал по двадцать долларов в день на своем постоянном маршруте между офисами, заставляя раскошелиться тех, кто верил в его талант. Он обладал великим даром: можно было палить из кольта над его головой, Уль и глазом не моргнул бы. Но героин основательно расшатал парню нервы и довел до того, что он стал вздрагивать от любого шороха за спиной.

С тех пор “глухонемого” мог использовать на посылках каждый, кто готов был расплатиться дневной порцией белого снадобья. Ночевал ханыга где–то в Чайиатауне и не придерживался каких–либо правил игры. Полгода назад я пользовался услугами Уля, чтобы узнать, кто разгрохал в одном богатом доме окно.

Еще один приятель — Люп Пигатти, владелец притона на Пацифик–стрит… Люп умел держать язык за зубами и если уж считал нужным что–то тебе сказать, то говорил без дураков.

Он сам поднял трубку.

— Можете найти мне Уля? — спросил я, предварительно назвавшись.

— Не исключено.

— Пришлите его ко мне. Буду ждать.

— Если он покажется, — пообещал Люп и повесил трубку.

Я попросил Фиска передать Старику, чтобы он звякнул, когда появится, а потом отправился к себе и стал ждать симпатягу–стукача.

Он явился сразу же после десяти — низенький, приземистый мужичонка лет сорока с мордой как тесто и мышиного цвета шевелюрой со слипшимися прядями нечистой белизны.

— Люп сказал, что у вас что–то есть для меня.

— Да, — ответил я, указывая на стул и закрывая дверь. — Покупаю сведения.

Ханыга скомкал в руках шапку, хотел было сплюнуть на пол, но раздумал, только облизал губы.

— Какие сведения? Ничего не знаю.

Я взглянул на него, и то, что увидел, весьма удивило. Зрачки его желтых глаз должны были напоминать булавочные головки, как это бывает у ширевых. Но не напоминали. Вполне нормальные. И это вовсе не означало, что ширевой соскочил с иглы, — просто он залил себе зенки беладонной, чтобы расширить зрачки. Зачем?

— Ты слышал о китаянках, которых убили в доме над океаном на прошлой неделе?

— Нет.

— В связи с этим разыскиваются двое китайцев, — продолжил я, пропустив мимо ушей его “нет”. — Ху Лун и Йин Хунг — так их зовут. Ты ничего не знаешь о них?

— Нет.

— Получишь двести долларов, если отыщешь мне любого. Еще две сотни, если узнаешь, кто убил, и еще двести, если найдешь молодого парня, тоже китайца, с золотыми зубами.

— Понятия не имею, не знаю.

Говорил он невнятно, явно складывая в уме сотни долларов, которыми помахали передего носом. Видимо, сумма произвела впечатление, — Уль вскочил:

— Надо подумать, надо подумать. А может, вы дадите мне задаток? Скажем, сотню?

Не было ни малейшего желания раньше времени награждать хмыря.

— Деньги только за сведения.

Мы еще немного почесали языки на эту тему, но в конце концов он, стеная и охая, побрел добывать “почту”.

Я вернулся в агентство. Старик где–то слонялся. Время близилось к полуночи, когда он явился.

— Пришлось снова воспользоваться Улем, — сказал я. — Послал также в Чайнатаун одного молодого филиппинца. А сейчас вот стукнула в голову клевая мыслишка, только не знаю, как обтяпать дело. Думаю, так: если дать объявление о работе для шофера и слуги где–нибудь в сельской местности, то эти красавцы, что исчезли, могут клюнуть на приманку. Может быть, вы знаете кого–нибудь, кто мог бы посодействовать?

— Расскажи подробнее, что ты имеешь в виду.

— Надо найти дом, где поглуше — чем дальше от города, тем лучше. Пусть бы хозяин звякнул в какой–нибудь из этих китайских гадючников — бюро по найму и сказал, что возьмет повара, слугу и шофера. Повара прилепим для большего правдоподобия. Дадим объявление, подождем пару дней, чтобы друзья успели осмотреться. Думаю, для нашей операции лучше всего подойдет агентство Фонг йика на Вашингтон–стрит. Тот, кто этим займется, должен завтра позвонить Фонг Йику и сказать, что зайдет в четверг утром, чтобы глянуть на кандидатов. Сегодня понедельник, так что времени навалом. Наш помощник подскочит в агентство по найму в десять утра, в четверг. Мисс Шан и я подвалим на такси десятью минутами позже, когда изучение кандидатов уже начнется. Я выскакиваю из такси и накрываю всех, кто смахивает на наших беглецов. Мисс Шан возникает через минуту и опознает этих субчиков, чтобы никто не вякал, что мы хватаем людей ни за что ни про что.

Старик одобрительно покачал головой:

— Очень хорошо. Думаю, все в наших силах, малыш. Дам тебе знать завтра.

Я отчалил в сторону дома и вскоре завалился спать. Так окончился первый день нашего расследования.

Утром следующего дня — был вторник — мы встретились с моим добровольным подручным Киприано в доме, где он служил портье. Филиппинец, видимо, провел в бдении всю ночь: глаза как два чернильных пятна на белой тарелке.

— Чужие крутятся в Чайнатауне. Ночуют в доме на Уэверли–плейс — на западной стороне, четвертый дом от шалмана Джейра Квона. И вот еще: один белый говорил, что это бандиты из Портленда, Эврики и Сакраменто. Это люди Хип Синга. Возможно, скоро начнется война гангов.

Киприано почесал затылок:

— Пожалуй, нет, сэр, но и те, что на боевиков не похожи, тоже иногда стреляют. Тот белый сказал, что это люди Хип Синга.

— А белый, кто он такой?

— Не знаю, как его зовут, но живет он там. Низенький, голова белая.

— Седые волосы, желтоватые глаза?

— Да, сэр.

Это явно был Уль. И, следовательно, один из моих людей водил за нос другого. Война гангов сейчас не представлялась мне сколько–нибудь вероятной.

— А этот дом, в котором, как тебе кажется, живут чужие, что ты скажешь о нем?

— Ничего, сэр. Но через него можно пройти в дом Чанг Ли Чинга на другой улице. На Споффорд–аллее.

— Вот как! А кто такой Чанг Ли Чинг?

— Не знаю, сэр. Но он там. Никто никогда его не видел, но все говорят, что это великий человек.

— Вот как! И дом его находится на Споффорд–аллее?

— Да, сэр. Дом с красными дверями и красными ступеньками. Его легко найти, но лучше с Чанг Ли Чингом не связываться.

— Ты что–нибудь узнал о китаянках?

— Нет, сэр, но узнаю. Уверен в этом.

Я похвалил его за хорошую службу, велел попытаться еще что–нибудь вынюхать и вернулся к себе. Из дома позвонил в агентство. Старик сказал, что Дик Фоли — ас среди наших агентов — свободен. В самый раз было запустить его в дело. Потом зарядил револьвер и, усевшись поудобнее, стал ждать Уля.

Он позвонил в дверь около одиннадцати.

— Сам не знаю, что об этом думать, парень, — сказал он очень важным тоном, скручивая самокрутку. — Что–то готовится, факт. Нет там спокойствия с тех пор, как японцы начали скупать магазины в Чайнатауне, и, может быть, дело именно в этом. Но чужих в районе нет, пусть дьявол их заберет. Подозреваю, что те двое, которыми вы интересуетесь, смылись в Лос—Анджелес; надеюсь, что сегодня вечером все буду знать точно.

— И в городе нет чужих?

— Ни одного.

— Послушай–ка, глухонемой, — сказал я без церемоний. — Ты лжец, и к тому же болван. Я умышленно подставил тебя. Ты приложил руку к этим убийствам вместе со своей братией, а теперь отправишься за решетку. И твои кореша тоже.

И направил револьвер в его перепуганную, посеревшую вывеску.

— Сиди тихо…

Не спуская с него глаз, я протянул свободную руку к трубке.

Но позвонить не успел. Мой “козерог” был слишком близко. Уль рванулся и выхватил его; я бросился на Уля- но слишком поздно. Он выстрелил. Огонь опалил живот.

Согнувшись пополам, я осел на пол. Уль вылетел из комнаты, оставив распахнутую дверь.

Прижимая ладонь к животу, который жгло нестерпимо, я подбежал к окну и махнул рукой Дику Фоли, укрывшемуся за ближайшим углом. Потом отправился в ванную, где осмотрел рану. Холостой патрон тоже не шутка, если в тебя шмаляют чуть ли не в упор. Жилет, рубашка и майка пришли в негодность; тело обожжено. Я смазал ожог мазью, залепил пластырем, переоделся, зарядил по–настоящему револьвер и отправился в агентство ждать известий от Дика.

По всей видимости, первый ход в начатой игре оказался удачным. Героин героином, но Уль не сорвался бы, не окажись верным мое предположение, а основывалось оно на том, что уж очень ханыга старался не смотреть мне в глаза, слишком рискованно гнал тюльку насчет того, что в Чайнатауне нет чужих.

Дик не заставил себя долго ждать.

— Кое–что есть! — крикнул он с порога. Как всегда в таких случаях, речь напоминала телеграмму скряги. — Телефон. Звонил из будки: отель “Ирвингтон”, поймал только номер. Должно хватить. Затем Чайнатаун. Влетел в подвал на западной стороне Уэверли–плейс. Слишком далеко для точного опознания. Крутиться там долго — риск. “Ирвингтон” — это Щеголь. Пригодится?

— Наверное. Посмотрим, что имеется в нашем архиве о Щеголе.

Нейл Конерс, он же Щеголь, родился в Филадельфии, в предместье Виски—Хилл. В одиннадцатилегнем возрасте впервые замочил рога за попытку присоединиться к маршу протеста безработных на Вашингтон. Мальчишку наладили домой. Через четыре года он снова в руках полиции: в драке во время гуляний пырнул ножом парня. Отдали под надзор родителей. Затем подмели по подозрению в связи с бандой похитителей автомобилей. Темные делишки в компании с известным мошенником Хайесом, который был отправлен на тот свет одной из жертв какой–то своей аферы. Задержание во время знаменитой облавы полиции на железнодорожных грабителей. Каждый раз Конерсу удается выйти сухим из воды.

Рука правосудия впервые дотянулась до него, когда парню стукнуло тридцать два года. Загремел за надувательство посетителей Международной панамской выставки и отсидел три года. Освободившись, вместе с одним японцем по имени Хасегава провернул крупную аферу в японской колонии в Сиэтле. Выдавал себя за американского офицера, делегированного в японскую армию во время войны. Конерс имел поддельную побрякушку — орден Восходящего солнца, приколотый на грудь уголовника якобы самим императором. Когда все вылезло наружу, семейство Хасегава вынуждено было раскошелиться в пользу потерпевших на двадцать тысяч. Конерс загреб на этом кругленькую сумму, не понеся даже какого–либо морального ущерба. Дело замяли, он вернулся в Сан—Франциско, купил отель “Ирвингтон”, где живет, как король, уже пять лет, и никто не может сказать о нем худого слова. Фармазон что–то замышляет, но что именно — никто не в состоянии узнать. О внедрении соглядатая в его отель под маской постояльца не могло быть и речи. Все номера занимали постоянные клиенты. Гостиница эта столь же малодоступное место, как самый дорогой нью–йоркский клуб.

Таков был хозяин заведения, куда звонил Уль, прежде чем исчезнуть в своей норе в Чайнатауне.

Я никогда не видел Конерса. Дик тоже. В досье мы нашли несколько фотографий. Снимки анфас и в профиль. Конерс, одетый что твой джентльмен, в вечернем костюме, с фальшивым японским орденом на груди, среди нескольких япошек, которым он пудрил мозги. Любительский снимок, сделанный как раз когда мошенник вел свою жертву на заклание. На этой фотографии он выглядел хоть куда — упитанный, с важной миной, квадратной челюстью и хитрыми глазами.

— Узнаешь его?

— Наверное.

— Неплохо бы присмотреть какой–нибудь угол по соседству, чтобы иметь отель в поле зрения и время от времени приглядывать за нашей пташкой.

На всякий случай я спрятал групповую фотографию в карман, а остальные сунул обратно в папку досье, после чего отправился к Старику.

— Можешь действовать. Этот номер с посредническим бюро тебе обеспечен, — сказал он.

— Отлично. А теперь — в Чайнатаун. Если не дам о себе знать через пару дней, вам стоит попросить подметальщиков улиц, чтобы они обращали побольше внимания на то, что сгребают с мостовой.

Он обещал это сделать.

Грант–авеню — главная улица и позвоночный столб Чайнатауна — почти на всей своей протяженности являет собой ряды магазинчиков с низкопробным пестрым товаром и ярко освещенных кабачков, где туристам подают мясо с луком и рисом, а лязг американского джаза заглушает звучащие временами писклявые китайские флейты.

Я свернул с Грант–авеню на Клей–стрит и, нигде не задерживаясь, дошагал до Споффорд–аллеи в поисках дома с красными ступеньками и красными дверями, который, по словам Киприано, принадлежит Чанг Ли Чингу.

На Уэверли–плейс приостановился, чтобы оглядеться. Филиппинец сказал, что именно здесь живут прибывшие в Чайнатаун и что, по его мнению, здание связано переходом с домом Чанг Ли Чинга. Как раз до этого места Дик Фоли держал на поводке Уля. Четвертый дом от игорного притона Джейра Квонга, так сказал Киприано, но я понятия не имел, где находится притон.

На Уэверли–плейс царили образцовая тишина и покой. Какой–то толстый китаец расставлял ящики с овощами перед своей лавкой. Полдюжины мелких китайских ребятишек играли в мяч посреди улицы. По другую сторону какой–то блондин в твидовом костюме поднялся по ступенькам из подвала на улицу; за его спиной мелькнуло на мгновение лицо размалеванной китаянки, запирающей дверь.

Я пошел дальше и на Споффорд–аллее без труда нашел нужный дом — обшарпанное строение со ступеньками и дверями цвета засохшей крови. Окна были наглухо заколочены толстыми досками. От окружающих зданий он отличался тем, что на первом этаже не было ни одной лавки или конторы.

Я поднялся по трем ступенькам и костяшками пальцев забарабанил в дверь.

Никакого ответа.

Постучал сильнее. Глухо. Попробовал еще раз и услышал, как внутри что–то заскрежетало.

Скрипело и скрежетало не менее двух минут, после чего дверь приоткрылась — на полфута, не больше.

Через щель над тяжелой цепью на меня глянул косой глаз, кроме которого удалось еще рассмотреть часть морщинистого темного лица.

— Что?

— Хочу видеть Чанг Ли Чинга.

— Не понимаю.

— Вздор! Запри дверь и лети к Чанг Ли Чингу. Скажи ему, что я хочу с ним повидаться.

— Топай отсюда. Чанга нет.

Я молчал. Если он не намерен меня впускать, то пусть знает, что я все равно никуда не уйду.

Пауза.

— Чего ты хочешь?

— Хочу повидаться с Чанг Ли Чингом, — сказал я, не поворачивая головы.

Снова пауза, закончившаяся ударом цепочки о дверную раму.

— Ладно.

Я швырнул сигарету на тротуар и вошел в дом. Пришлось ждать, пока китаец перекрывал вход четырьмя стальными поперечинами толщиной в руку и замыкал висячие замки. Потом кивнул головой и, шаркая ногами, пошел впереди — маленький, сгорбленный человечек с лысой желтой головой и шеей, напоминающей кусок веревки.

Из этой комнаты он провел меня в другую, еще более темную, а потом в коридор. Затем мы спустились вниз по нескольким шатающимся ступенькам — крепко воняло затхлой одеждой и сырой землей, — и попали в абсолютный мрак. Я вынужден был ухватиться за полу просторного, сшитого, несомненно, на вырост голубого плаща моего проводника.

С самого начала путешествия он ни разу не взглянул на меня, и ни один из нас не проронил ни слова. Эти блуждания по лестницам вверх и вниз, повороты налево и направо особого страха не нагоняли. Если старика это забавляло — ради Бога! Сколько ни води, больше меня уже с толку не собьешь — я не имел ни малейшего представления о том, где нахожусь.

Дальше шли по длинному коридору, по обе стороны которого тянулся ряд дверей, размалеванных под бронзу. Все они были закрыты и в полумраке выглядели таинственно. Минуя одну из них, я заметил краем глаза тусклый блеск металла и темный кружок в самой середине двери.

Я бросился на пол.

Падая, как подкошенный, огня не увидел, но услышал выстрел и ощутил запах пороха.

Мой проводник молниеносно повернулся — одна нога его выскочила из шлепанца. В каждой руке он держал по пистолету, здоровенному, как лопата. Удивительно, каким образом этот старикашка ухитрился прятать на себе столько железа!

Два преогромных ствола пристально смотрели в мою сторону. По китайскому обычаю старик палил как сумасшедший: трах, трах, трах!

Я думал, что он промазал, — мой палец коснулся спуска. Но вовремя опомнился и не выстрелил.

Он целился не в меня. Слал пулю за пулей в дверь за моей спиной, в ту дверь, из–за которой грохнул первый выстрел.

Лучше всего было откатиться подальше по полу коридора.

Старичок закончил бомбардировку. Дерево он изрубил, как бумагу, расстреляв все свои боеприпасы.

Дверь отворилась от толчка человека, что был уже трупом, и в последние мгновения жизни старался удержаться на ногах, наваливаясь на нее всем телом. “Глухонемой” Уль, от которого почти ничего не осталось, свалился на пол и превратился в лужу крови.

В коридоре зароились желтые лица, среди которых мелькали черные стволы.

Я встал. Проводник опустил свои хлопушки и горловым голосом пропел целую арию. Китайцы начали исчезать, остались четверо, которым пришлось собирать то, что осталось от Уля.

Жилистый старикашка спрягал пистолеты, подошел ко мне и протянул руку за моим револьвером.

— Дайте мне это, — сказал он вежливо.

Если бы сейчас потребовали мои штаны, я и их бы не пожалел.

Старик сунул револьвер под полу плаща, небрежно взглянул на то, что несли четверо китайцев.

— Ты его не очень любил, а? — спросил я.

— Не очень, — признался он.

— Ладно. Идем.

Наше путешествие возобновилось. Наконец проводник остановился перед какой–то дверью и поцарапал ногтем ее поверхность.

Отворивший тоже был китайцем. Но этот явно не принадлежал к нашим кантонским карликам: могучий, явно питающийся мясом тяжелоатлет с бычьей шеей, широченными плечами, лапами гориллы и кожей толстой, как на ботинке.

Придерживая портьеру, прикрывавшую вход, великан потеснился, давая дорогу. По другую сторону двери стоял его брат–близнец.

Комната имела округлую форму, двери и окна закрывали бархатные драпировки — зеленые, голубые, серебристые. На большом, богато украшенном резьбой черном стуле, стоявшем за черным столом с инкрустацией, сидел старый китаец. Лицо у него было круглое, мясистое, хитрое, с прядками редкой белой бороды. Голову прикрывала плотно прилегающая к черепу черная шапочка. Его пурпурная одежда была подбита соболями.

Он не встал, но мягко улыбнулся и наклонил голову, почти коснувшись ею чашки с чаем, стоявшей на столе.

— Только полная невозможность поверить в то, что такой человек, как мой господин, исполненный божественного великолепия, пожелает тратить свое бесценное время на столь убогого простолюдина, удержала последнейшего из слуг моего господина от того, чтобы устремиться и пасть к его благородным ногам, как только я услышал, что Отец Детективов стоит у моего недостойного порога.

Все это он продекламировал на безупречном английском и так гладко, что лучше не скажешь.

— Если Ужас Преступников, — продолжал китаец, — почтит какой–нибудь из моих жалких стульев и пожелает доверить ему свое тело, то стул будет потом сожжен, дабы никто менее знатный не смог его использовать. А может, Повелитель Ловцов Злодеев позволит мне послать слугу в его дворец за стулом, более приличествующим Повелителю?

Я шагнул вперед, силясь сложить в голове соответствующий обстоятельствам ответ. Этот старый “фазан” издевался надо мной, доводя до абсурда прославленную китайскую учтивость.

— Только потому, что от бесконечного почтения подо мной подгибаются колени при виде могучего Чанг Ли Чинга, осмелится раб его сесть, — сказал я, опускаясь на стул и поворачивая голову, чтобы увидеть, как два великана, охранявшие порог, исчезают. — Благодарю за то, что твой человек спас мне жизнь, когда мы шли по коридору.

Он простер обе руки над столом.

— Только из опасения, что смрад столь подлой крови будет невыносим для благородных ноздрей Императора Детективов, велено убить нечистую тварь, осмелившуюся нарушить покой моего господина.

Пора было кончать с этой комедией.

— Я хотел бы узнать, кто убил Ванг Мей и Ван Лан, служанок Лилиан Шан.

Он играл прядками редкой бороды, накручивая волосы на худой, бледный палец.

— Неужели тот, кто преследует оленя, позарится на зайца? Если Великий Охотник притворяется, что его занимает смерть слуг, что может подумать Чанг? Только то, что великий человек скорее всего скрывает свою истинную цель.

Так он болтал еще несколько минут, а я сидел и слушал, всматриваясь в его округлое, хитрое лицо в надежде хоть что–нибудь узнать.

— Где находятся Ху Лун и Йин Хунг?

— И снова я чувствую себя погруженным в неведение, как в грязь, — промурлыкал он, — и единственно утешаю себя мыслью, что Мастер Разгадывать Загадки знает ответ на свои вопросы и скорее всего скрывает от Чанга свою несомненно достигнутую уже цель.

Вот и все, что удалось добиться.

У входа, уже после того, как железные перекладины были сняты, старичок выудил из–под плаща мой револьвер и вручил его мне.

— Благодарю, что ты застрелил этого… там, наверху, — сказал я.

Старый китаец кашлянул, поклонился и запер дверь.

Кратчайшая дорога в агентство вела по Стоктон–стрит. Можно было не торопиться. Прежде всего стоило поразмыслить над фактом смерти “глухонемого” Уля. Была ли она подготовлена заранее, чтобы наказать бракодела и заодно дать мне кое–что понять? Но что? И для чего? Чтобы непрошеный гость почувствовал себя в долгу? А если так, то почему? Зачем? Или это всего лишь один из тех загадочных номеров, которые так любят разыгрывать китайцы? Особого внимания стоил маленький тучный человечек в пурпурных одеждах.

Он мне понравился. У него были чувство юмора, умная голова, отвага, словом, все. Победой над таким можно гордиться. Но я вовсе не думал, что уже победил. “Глухонемой” указал на связь, существующую между Щеголем из “Ирвингтона” и Чанг Ли Чингом, среагировал, когда я обвинил его в том, что он замешан в убийстве в доме Шан. Вот и весь навар. Кроме того, Чанг ни словом не обмолвился, что ему плевать на заботы Лилиан Шан.

В свете этих фактов само собой напрашивалось, что смерть Уля не была специально разыгранным представлением. Скорее всего, он попытался меня убрать и сел на мушку “фазану”, поскольку в противном случае накрылась бы аудиенция, которой удостоил меня Чанг. Жизнь Уля ломаного гроша не стоила в глазах китайца, да и любого другого.

Вообще же, я не испытывал особого недовольства собой, подводя черту под первым днем работы. Если не добился ничего значительного, то по крайней мере много лучше представлял то, что обещало будущее. Если все еще бился головой о каменную стену, то знал, где эта стена находится и кому принадлежит.

В агентстве меня ждало сообщение от Дика Фоли. Он снял помещение напротив отеля “Ирвингтон” и теперь держал Щеголя на крючке.

Щеголь около получаса кумарил в ресторане “Толстяк” Томсона на Маркет–стрит, болтая с хозяином и несколькими биржевыми спекулянтами, которые околачиваются там постоянно. Потом проехал на моторе до О’Фаррел–стрит. Долго безо всякого результата звонил в одну из квартир, затем достал из кармана собственные ключи. Спустя час вышел оттуда и вернулся в отель. Дик не мог сказать, звонок какой квартиры нажимал Щеголь.

Я позвонил Лилиан Шан.

— Вы дома сегодня вечером? Хотелось бы кое–что обговорить, разумеется, не по телефону.

— Буду дома в половине восьмого.

— Отлично.

В семь пятнадцать я стоял у двери особняка мисс Шан.

Отворила она сама. Датчанка, занимавшаяся хозяйством, заглядывала сюда только днем, на ночь возвращаясь в собственный дом, расположенный в миле отсюда.

Вечернее платье, в котором мисс Шан предстала, было из разряда строгих, но позволяло предположить, что если бы хозяйка отказалась от очков и проявила больше заботы о себе, она могла бы выглядеть куда более женственно. Лилиан проводила меня в библиотеку. Ухоженный молодой человек лет двадцати с небольшим, в вечернем костюме, встал со стула, когда мы вошли, — красивый светловолосый парень.

Он назвался Джеком Готторном. Девица скорее всего вознамерилась организовать здесь конференцию. Стоило немалых усилий дать ей понять, что нужен разговор с глазу на глаз. Она извинилась перед гостем и отвела меня в другую комнату.

Я уже ощущал некоторое раздражение.

— Кто это?

Она взглянула на меня, приподняв брови:

— Мистер Джек Готторн.

— Вы хорошо его знаете?

— Собственно, почему это вас так интересует?

— Мистер Джек Готторн мне не нравится.

— Не нравится?

Мне пришла в голову неожиданная мысль.

— Где он живет?

Она назвала какой–то номер на О’Фаррел–стрит.

— Это “Гленвей”?

— Кажется, да. — Взгляд ее выражал абсолютное равнодушие. — Вы хотите что–то объяснить?

— Еще один вопрос, потом объяснения. Знаете ли вы китайца, которого зовут Чанг Ли Чинг?

— Нет.

— Понял. Тогда расскажу вам кое–что о Готторне. К данному моменту мне удалось выйти на два разных следа, связанных с вашим делом. Один из них ведет к Чанг Ли Чингу из Чайнатауна, а другой к некоему Конерсу, который уже отсидел один срок. Присутствующий здесь Джек Готторн был сегодня в Чайнатауне. Я видел его, когда он выходил из подвала, по всей вероятности, сообщающегося с домом Чанг Ли Чинга. Бывший преступник Конерс посетил сегодня после полудня дом, в котором живет Готторн.

Она открыла рот, а потом закрыла.

— Но это абсурд! Я знаю мистера Готторна довольно давно и…

— Как давно?

— Ну… давно. Несколько месяцев.

— Как вы познакомились?

— Через мою подругу по колледжу.

— На что он живет?

Она замолчала, застыв в напряжении.

— Послушайте, мисс Шан, — сказал я. — С этим Готторном все может быть в порядке, но нужна полная ясность. Он нисколько не пострадает, если чист. Мне надо знать, что о нем знаете вы.

Слово за слово, я вытянул из нее все, что требовалось. По всем признакам, мисс Шан питала к мистеру Готторну немалую симпатию.

Вечером наша парочка собиралась в ресторан. Как и следовало ожидать, на машине Готторна. С немалым тру. дом удалось заполучить ключи от виллы — хотелось побыть в роли сторожевого пса, пока молодые будут прожигать жизнь по кабакам. Я проводил Лилиан со словами:

— Если на обратном пути двигатель закапризничает, то пусть вас это не удивляет. Всех благ!

Взяв такси, я попросил водителя заехать в ближайшее селение, где в магазинчике купил плитку жевательного табака, фонарик и коробку патронов. С покупками в кармане возвратился к особняку.

Слегка почистив хозяйский холодильник, удобно устроился на стуле в коридорчике возле кухни. По одну сторону прохода была лестница, ведущая в подвал, по другую — лестница, ведущая наверх. Мой наблюдательный пункт находился посередине, откуда при открытых дверях можно было услышать все.

Прошел час в тишине, если не считать отдельных звуков автомобилей, проезжающих по дороге, до которой было ярдов триста, и шума Тихого океана в маленьком заливе внизу. Я жевал табак, чтобы не курить сигареты, и пытался сосчитать, сколько часов жизни ухлопано таким вог образом, сидя или стоя в ожидании, пока что–то случится.

Зазвонил телефон.

Пусть звонит. Это могла быть Лилиан Шан, которой понадобилась помощь, но рисковать я не мог. Скорее всего кто–то из банды пытался проверить, нет ли кого в доме.

Прошло еще полчаса. От океана подул бриз, зашумели деревья во дворе.

Что–то где–то скрипнуло. Возле окна, но не понять, возле которого. Я бросил табак и вытащил револьвер.

Снова скрипнуло, на этот раз сильнее. Кто–то мудрил с окном. Забренчала ручка, и что–то ударилось о стекло.

Я встал. Когда тонкая, слабая полоска света коснулась моего стула, стоявшего в проходе, я уже был на третьей ступеньке лестницы, ведущей в подвал.

Луч фонарика на секунду задержался на пустом стуле, затем обежал коридор и протянулся в комнату. Я видел только эту полоску света и ничего, кроме нее.

Донеслись новые звуки: урчание автомобильных двигателей около дома со стороны двора, мягкие шаги в прихожей, а затем, по линолеуму кухни, шаги многих ног. Появившийся запах не оставлял сомнений — вонь от немытых китайцев.

Потом стало не до шумов. Свет пополз в сторону и упал на мою ногу.

Я прицелился в точку, которую определил для себя в темноте. Его выстрел опалил мою щеку. Он протянул руку, чтобы схватить меня. Я ухватился за нее, и китаец скатился о погреб, блеснув в свете собственного фонаря золотыми зубами.

Дом наполнился выкриками “Ай!” и “Ой!”, топотом ног.

Пришлось покинуть свое место, иначе меня просто спихнули бы с лестницы.

Подвал мог оказаться ловушкой, поэтому я вернулся в проход возле кухни. И там попал в водоворот вонючих тел. Чьи–то руки, чьи–то зубы начали рвать на мне одежду. Дьявол побрал бы все это! Вот так вляпался!

Вынесенный на кухню, уперся плечом в дверную раму, изо всех сил сопротивляясь невидимому противнику. Использовать оружие, которое сжимал в руке, не было никакой возможности.

Я был только частью жуткой, бессмысленной сутолоки. Этим ошалевшим скопищем владела паника. Стоило только привлечь к себе внимание, и меня разорвали бы в клочья.

Под ноги попало ведро. Я упал, опрокидывая соседей, перекатился через чье–то тело, ощутил чью–то туфлю на своем лице, выскользнул из–под нее и приземлился в углу. Теперь мною владело единственное желание: чтобы эти люди исчезли.

Я сунул револьвер в ведро и выстрелил. Раздался страшный грохот. Словно кто–то бросил гранату. Еще один выстрел. Сунул в рот два пальца и свистнул что было силы.

Прозвучало великолепно!

Прежде, чем в револьвере иссякли патроны, а в моих легких воздух, я остался один.

Теперь можно запереть дверь и включить свет. Кухня не была так страшно разгромлена, как следовало ожидать. Несколько кастрюль и других кухонных принадлежностей на полу, один сломанный стул и в воздухе запах немытых тел. Все, если не считать рукава из голубой бумажной ткани, лежащего посреди кухни, соломенной сандалии возле двери и пряди коротких черных волос со следами крови, валявшейся рядом с сандалией.

В подвале загремевшего туда китайца не оказалось. Открытая дверь указывала путь его бегства.

Часы показывали половину третьего ночи, когда с улицы донесся звук подъезжающего к дому автомобиля. Я выглянул из окна спальни Лилиан Шан на втором этаже. Она прощалась с Джеком Готторном.

Лучше было, конечно, встретить хозяйку в библиотеке.

— Ничего не случилось? — в этих первых словах прозвучала чуть ли не мольба.

— Разумеется, — ответил я. — Позволю себе предположить, что у вас были неприятности с автомобилем.

Какое–то время она думала, что бы соврать, но потом кивнула головой и опустилась в кресло — холодной неприступности у нашей барышни несколько поубавилось.

В агентстве я попросил Старика, чтобы он приставил к Джеку Готторну ангела–хранителя и велел подвергнуть лабораторному исследованию старую шапку, фонарик, сандалию и остальные трофеи, добытые в особняке, а также собрать следы пальцев, ног, зубов и так далее. Нужно было еще запросить наш филиал в Ричмонде и навести справки о Готторне. Потом я пошел повидаться с моим филиппинским помощником.

Он пребывал в полном унынии.

— В чем дело? — спросил я. — Тебя кто–то побил?

— О нет, сэр! Что вы! Но, наверное, плохой из меня детектив. Видел четыре автомобиля, из них выходили, а затем спускались в подвал люди — чужие китайцы, о которых вы знаете. Когда они вошли, один человек вышел. С забинтованной головой, сэр. Быстро свернул за угол и был таков.

Несомненно, речь шла о моем ночном госте. Человек, которого Киприано пытался выследить, мог быть тем, с кем я схватился на лестнице.

Филиппинцу и в голову не пришло записать номера автомобилей. Не знал, кто водители — белые или китайцы, не знал даже, какой марки машины.

— Ты вел себя отлично. Попробуй еще разок сегодня вечером. И не переживай — наверняка их там застанешь.

От него я позвонил во Дворец Правосудия и узнал, что о смерти “глухонемого” Уля сообщений не поступало.

Двадцатью минутами позже грохотом кулаков в фасадную дверь был извещен о моем прибытии великий Чанг.

На этот раз отворил не старик, шея которого напоминала обрывок веревки, а молодой китаец с широкой ухмылкой на побитом оспой лице.

— Господин хочет видеть Чанг Ли Чинга, — сказал он, прежде чем я успел открыть рот, и отступил в сторону, уступая дорогу.

Комната с бархатными драпировками была пуста, проводник поклонился и, скаля зубы в улыбке, ушел. Ничего не оставалось, как сесть на стул возле стола и ждать.

Чанг Ли Чинг отказался от театральных трюков и не стал изображать бесплотного духа. Послышались шаги ног в мягких туфлях, прежде чем китаец, раздвинув занавес, вошел. Его белые усы шевельнулись в патриархальной гостеприимной улыбке.

— Победитель Чужеземных Орд вновь решил удостоить чести мое скромное жилище, — изрек он приветствие, а потом долго забавлялся той ерундой, от которой голова трещала еще с первого визита. Мой новый титул явно был связан с событиями последней ночи.

— Слишком поздно раб твой узнал, с кем имеет дело, и причинил вчера вред одному из слуг великого Чанга, — удалось вставить мне, когда он на какой–то миг исчерпал запас цветистых выражений. — Ничем не смогу искупить свой ужасный проступок, но надеюсь, что великий Чанг прикажет надрезать мне горло и позволит, чтобы я в муках раскаяния истек кровью в одном из его мусорных ящиков.

Легкий вздох, который мог быть и сдержанным смешком, шевельнул губы старца, а черная шапочка дрогнула.

— Укротитель Мародеров знает все, — прошептал он с иронией. — Даже то, чем прогоняют демонов. Если он утверждает, что человек, которого толкнул Повелитель, был слугой Чанг Ли Чинга, то кто такой Чанг, чтобы перечить?

Я попытался надуть его.

— О, что мы знаем… Не знаем даже, почему полиция до сих пор не осведомлена о смерти человека, которого вчера шлепнули здесь.

Он запустил пальцы левой руки в свою бороду и начал играть волосами.

— Ничего не слышал об убийстве…

— Это очень забавно.

— Очень.

В коридоре раздался громкий топот. В комнату вбежали двое китайцев, громко лопоча о чем–то по–своему. Они были сильно возбуждены, глаза блестели. Ли Чинг резким тоном заставил обоих замолчать и повернулся в мою сторону.

— Позволит ли Благородный Охотник за Головами своему слуге на минутку удалиться, чтобы позаботиться о своих жалких домашних делах?

— Разумеется.

Ожидая возвращения Чанга, я курил. Где–то внизу в недрах дома грохотало сражение. Хлопали выстрелы, гремела сокрушаемая мебель, бухали тяжелые шаги. Прошло не менее десяти минут.

И тут я обнаружил, что не один в комнате.

На стене дрогнула драпировка. Бархат вздулся слегка и снова опал. Затем то же повторилось метра на три дальше, потом уже в углу комнаты.

Кто–то, скрытый драпировкой, крался вдоль стены.

Я проследил за движением неизвестного до того места, где находилась дверь. Напрашивался вывод, что кравшееся существо покинуло комнату. И тут занавес внезапно приоткрылся, и я увидел ее.

Ростом она была меньше пяти футов — живая фарфоровая статуэтка, снятая с чьей–то полки, — и казалась сверхъестественно изящной, хрупкой и совершенной. Девушка подошла ближе быстрой, неловкой походкой китаянок, которым в детстве бинтуют ноги. Я сорвался со стула и поспешил навстречу.

По–английски малышка говорила очень плохо. Большую часть того, что она выпалила, понять было невозможно, хотя ее “па–ма–зи” могло означать “помогите”.

Следующая порция ее английского отнюдь не прояснила ситуацию, разве что “ла–би–на”, похоже, означало “рабыня”, а “блать от–сю–та” — “забрать отсюда”.

— Ты хочешь, чтобы я тебя отсюда забрал?

Она энергично закивала головкой.

— Все ясно, — сказал я, вынимая револьвер. — Если хочешь пойти со мной, то идем.

Ее ручка опустилась на ствол, решительным движением повернула его вниз. Вторая рука скользнула в мой кармашек с часами. Я позволил их вынуть. Кончик ее пальца коснулся цифры двенадцать, а потом описал круг три раза. Это, пожалуй, понятно. Через тридцать шесть часов, считая от сегодняшнего полудня, будут полночь и четверг.

— Да, — сказал я.

Она бросила взгляд на дверь и потянула меня к столу, сервированному для чаепития. Обмакнув пальчик в холодный чай, начала рисовать на инкрустированной поверхности стола.

— Дом через улицу, напротив овощного магазина, — произнес я медленно, четко выговаривая каждое слово, а когда она постучала по моему часовому кармашку, добавил:

— Завтра в полночь.

Не знаю, сколько из этого девушка поняла, но она так закивала головой, что колечки в ее ушах заколыхались, словно маятник обезумевших часов.

Молниеносным движением маленькая китаянка наклонилась, схватила мою правую руку, поцеловала ее и исчезла за бархатным занавесом.

Носовым платком я стер начерченную на столе каргу. Можно было спокойно покуривать. Минут через двадцать вернулся Чанг Ли Чинг.

Вскоре после этого мы распрощались, обменявшись серией ошеломляющих комплиментов. Рябой китаец проводил меня до выхода.

В агентстве не было ничего нового. Минувшей ночью Фоли так и не удалось выследить Щеголя.

На следующее утро в десять минут одиннадцатого мы с Лилиан Шан подъехали к парадному Фонг Йика на Вашингтон–стрит.

— Побудьте здесь две минуты, а потом входите, — сказал я ей и вылез из автомобиля.

— Не выключайте мотор, — посоветовал водителю. — Может случиться, что нам придется сматываться.

В агентстве Фонг Йика очень худой седовласый мужчина, подумалось почему–то, что это и есть Фрэнк Пол, находка Старика, жуя сигарету, разговаривал с полдюжиной китайцев. За потертой стойкой сидел толстый “фазан” и со скукой поглядывал на них через огромные очки в проволочной оправе.

Я окинул взглядом эту шестерку. Один из них резко выделялся своим сломанным носом — это был невысокий, крепко сложенный штемп. Отстранив остальных, я подошел к нему. Не знаю, чем он собирался угостить меня: может, джиу–джитсу или чем–то похожим своего, китайского образца. Во всяком случае, парень изготовился к прыжку и угрожающе развел напрягшиеся руки. Только он немного опоздал.

Я уклонился от выпада, перехватив мелькнувший возле лица кулак, вывернул руку за спину и в конце концов ухватил парня за шиворот.

Другой “фазан” прыгнул мне на спину. Худощавый светловолосый джентльмен примерился и дал ему в зубы — китаец полетел в угол и там успокоился.

Так обстояли дела, когда в комнату вошла Лилиан Шан.

Я развернул мурика со сломанным носом в ее сторону.

— Йин Хунг! — воскликнула она.

— А кто из них Ху Лун? — спросил я, указывая на присутствующих, созерцавших происходящее.

Она неистово тряхнула головой и начала быстро шпарить по–китайски, обращаясь к моему пленнику. Тот отвечал, глядя ей в глаза.

— Что вы хотите с ним сделать? — наконец спросила она срывающимся голосом.

— Сдать в полицию шерифу. Этот тип вам что–нибудь объяснил?

— Нет.

Я начал подталкивать кирюху в направлении двери. Китаец в проволочных очках преградил дорогу, держа правую руку за спиной.

— Нельзя.

Йин Хунг как бы сам налетел на очкастого. Тот охнул и врезался спиной в стену.

— Выходите! — крикнул я девушке.

Седовласый господин задержал двух китайцев, которые бросились к двери, и могучим ударом плеча отшвырнул их в противоположный конец помещения.

На улице было спокойно. Мы ввалились в машину и проехали полтора квартала до полицейского управления, где я выгрузил пленника из такси.

Уже высунувшись наполовину из машины, Лилиан Шан вдруг изменила свое намерение.

— Если это не обязательно, — сказала она, — я не пойду туда. Подожду вас здесь.

— Превосходно. — Хорошего толчка было достаточно, чтобы переправить кривоносого китайца на ступени здания.

Внутри возникла довольно интересная ситуация.

Городская полиция ничуть не заинтересовалась такой особой, как Р1ин Хунг, хотя, разумеется, была готова задержать его до распоряжения шерифа из Сан—Матео.

Йин Хунг делал вид, что не говорит по–английски, а мне было интересно, какую пушку он зарядит, поэтому я заглянул в комнату, где ошиваются агенты, и нашел там Билла Тода, навечно откомандированного в Чайнатаун. Тод немного калякал по–китайски.

Он и Йин Хунг тарабанили довольно долго. Потом Билл взглянул на меня, откусил кончик сигары и с комфортом развалился на стуле.

— Он говорит, что эта Ван Лан и Лилиан Шан поссорились, а на следующий день Ван Лан исчезла. Мисс Шан и ее служанка Ванг Мей говорили, что Ван Лан уехала, но Ху Лун видел, как Ванг Мей жгла одежду Ван Лан. Ху Лун и этот парень заподозрили, что что–то здесь не так, а на следующий день убедились в этом. Тот, что сидит перед нами, не мог отыскать свою лопату среди садового инвентаря. Нашел только вечером, еще мокрую от влажной земли. Никто в этот день не копал ни в саду, ни за домом. Тогда он и Ху Лун посоветовались и решили, что лучше всего будет слинять, прежде чем они исчезнут точно так же, как Ван Лан. Это все.

— Где сейчас Ху Лун?

— Говорит, что не знает.

— Следовательно, Лилиан Шан и Ванг Мей были еще дома, когда эта пара смылась? — спросил я. — Они тогда еще не уехали на Восток?

— Так он говорит.

— Что они знали о причинах гибели Ван Лан?

— Этого из него вытянуть не удалось.

— Благодарю тебя, Билл. Скажешь шерифу, что парень находится здесь.

— Можешь не сомневаться.

Когда я вышел на улицу, там, разумеется, не было никаких следов ни Лилиан, ни такси.

Звонок из холла в агентство ничего нового не дал. Никаких вестей от Дика Фоли, равно как и от филера, который присматривал за Джеком Готторном. Пришла телеграмма из нашего филиала в Ричмонде. В ней подтверждалось, что Готторны — состоятельные и известные в округе люди. Молодой Джек всегда находился при деле, но несколько месяцев назад в какой–то кофейне съездил по морде полицейского из бригады, воюющей с нарушителями сухого закона. Отец лишил парня наследства и выгнал из дома, но мать, скорее всего, посылает сыну пиастры.

Это не противоречило тому, что говорила его подруга.

Трамвай довез меня до гаража, где стоял автомобиль, позаимствованный у Лилиан Шан. На нем подъехал я к дому Киприано. Никаких новостей филиппинец тоже не припас. Потом покружил по Чайнатауну, но возвратился ни с чем.

Я был не в наилучшем настроении, когда выезжал на Океанский бульвар. Дело продвигалось вперед не так живо, как хотелось.

На бульваре прибавил скорости, и соленый ветерок понемногу стал развевать грустные мысли.

На звонок в дверь дома Лилиан Шан вышел мужик с костистым лицом и рыжеватыми усиками. Старый знакомый, помощник шерифа Такер.

— Хелло! — приветствовал он меня. — Что нужно?

— Ищу хозяйку виллы.

— Так ищи дальше, — ощерил он зубы. — Не задерживаю тебя.

— Ее что, нет дома?

— Ясное дело. Шведка, которая здесь работает, говорит, что госпожа приезжала, а потом уехала. За полчаса до моего появления. Так что уже скоро час, как она слиняла.

— Имеешь приказ об аресте? — спросил я.

— Не исключено. Ее шофер все выложил.

— Да, слышал. Перед тобой тот самый гениальный парень, который его сгреб.

Мы поболтали с Такером еще минут десять.

— Дашь знать в агентство, когда ее поймаешь? — спросил я, садясь в машину.

— Не исключено.

Путь лежал обратно в Сан—Франциско.

Сразу же за Дейли—Сити мимо меня пронеслось такси, движущееся на юг. На заднем сиденье сидел Джек Готторн.

Я нажал на тормоз и помахал рукой. Такси затормозило и задним ходом подползло ко мне. Готторн открыл дверцу, но выходить, похоже, не собирался.

Пришлось выйти самому.

— Помощник шерифа ждет в доме Лилиан Шан, если вы направляетесь туда.

Он сделал большие глаза, потом, прищурившись, глянул на меня с подозрением

— Сядем на обочину и поболтаем минутку, — предложил я ему.

Он вышел из такси, и мы перебрались на другую сторону шоссе, где валялось несколько крупных камней, на которых можно было присесть.

— Где Лил… мисс Шан? — поинтересовался он.

— Спросите у мистера Щеголя.

Нет, этот блондинчик многого не стоил. Прошло немало времени, прежде чем ему удалось вытащить свою хлопушку. Я спокойно позволил ему изображать настоящего мужчину.

— Что вы хотите этим сказать? — заволновался он.

Мне же просто хотелось посмотреть, как шнурок отреагирует на эти слова.

— Она в руках Щеголя?

— Не думаю, — признался я, хотя и очень неохотно. — Видите ли, ей приходится скрываться, чтобы не быть повешенной за убийство. Щеголь ее сыпанул.

— Повешенной?!

— Ага. У помощника шерифа, который ждет ее возле дома, есть приказ об аресте по обвинению в убийстве.

Он спрятал оружие, и в горле у него забулькало.

— Я поеду туда. Расскажу все, что знаю!

Он вскочил, направляясь к машине.

— Минутку! Может быть, вы сперва расскажете все, что знаете, мне? Ведь я работаю на мисс Шан.

Он повернулся на каблуках.

— Да, вы правы. Это поможет вам…

— Вы действительно что–то знаете?

— Я знаю все! Все знаю! О смерти этих двух, оглаваре… О…

— Стоп, стоп, стоп! Не стоит переводить такое добро на водителя такси.

Пацан немного успокоился, и я начал его потрошить. Прошло не менее часа, прежде чем удалось прояснить действительно многое.

История эта началась с того, что Готторн укатил из дома, где впал в немилость у папаши после драки с полицейским из антиалкогольной команды. Приехал в Сан—Франциско, чтобы пересидеть здесь гнев отца. Мамаша тем временем заботилась о кармане сына, однако она не присылала столько денег, сколько мог истратить молодой бездельник в увеселительных заведениях такого города, как Фриско.

Вот в какой ситуации пребывал Готторн, когда встретил Щеголя, который убедил Джека, что парень с его внешностью без хлопот может прилично зарабатывать на контрабанде спиртным, если будет делать, что велят. Готторн охотно согласился. Контрабанда дарами Вакха казалась романтичным делом: выстрелы в темноте, погони, таинственные сигналы и так далее.

Смахивало на то, что Щеголь имел в избытке и лодок, и спиртного, и жаждущих клиентов, не доставало только места, где он мог бы выгружать товар. Маленький заливчик на побережье идеально подходил для таких операций. Не слишком близко, но и не слишком далеко от Сан—Франциско, с двух сторон скалы, а со стороны дороги большой дом и высокая живая изгородь. Если бы аферист мог воспользоваться этим особняком, всем заботам уголовной братии пришел бы конец: спиртное выгружали бы в заливе, перетаскивали в дом, переливали в невинную тару, выносили через переднюю дверь к машинам п доставляли в город.

Готторну предстояло завязать знакомство с несговорчивой китаянкой. Щеголь раздобыл даже рекомендательное письмо одной из ее подруг по колледжу, девицы, которая, кстати сказать, успела со студенческих времен опуститься весьма низко. Затем Готторн должен был сблизиться с Лилиан Шан настолько, чтобы подбросить ей мыслишку об использовании дома. Точнее говоря, парню следовало прощупать дамочку на предмет, не является ли она той особой, которой можно — более или менее откровенно — предложить долю в барышах империи Щеголя.

Готторн успешно справлялся: Лилиан Шан уже настолько раскрыла перед ним сердце, что, собираясь в Нью—Йорк, уведомила о своем отъезде на несколько месяцев. Благословение Божье для контрабандистов! На следующий день Готторн позвонил в дом Лилиан и узнал, что Ванг Мей убыла вместе со своей госпожой, а дом оставлен на попечение трех слуг.

Сведения были, что называется, из первых рук. Парню не пришлось повозиться с товаром, хотя и хотелось. Щеголь приказал держаться в стороне, чтобы после возвращения мисс он мог играть свою роль первого любовника.

Щеголь сказал, что купил трех китайских слуг, которые обещали помочь, однако при дележе товара кухарку Ван Лан пришили свои же кореша. Во время отсутствия Лилиан транспорт с “горючим” только раз прошел через ее дом. Неожиданное возвращение хозяйки испортило всю обедню. Часть завезенного виски еще находилась в доме. Люди Щеголя были вынуждены схватить мисс Шан и Ванг Мей; сунули их в какой–то закуток на время, необходимое, чтобы вывезти товар. Ванг Мей придушили случайно — слабенькой оказалась.

Это были, однако, цветочки. Ягодки ждали впереди: уже подходил следующий транспорт. Его разгрузка намечалась в ближайшую среду, и не было никакого способа предупредить суда, что соваться в залив нельзя. Щеголь послал за нашим героем и приказал ему увезти подругу в среду из города и задержать как–нибудь по меньшей мере до двух часов ночи. Готторн пригласил Лилиан на ужин в “Полумесяц”. Она приняла приглашение. Естественно, на обратном пути двигатель забарахлил — трудно сказать, насколько убедительно эта сцена была разыграна, но мисс Шан торчала за городом до половины третьего. Позже Щеголь сказал, что все прошло на мази.

О том, что было потом, я мог только догадываться — парень бормотал что–то бессмысленное и заикался. Думаю, что в общих чертах это может выглядеть так: он не задумывался, достойно ли поступает с девушкой, она не слишком прельщала его, была чересчур строга и серьезна. И не прикидывался влюбленным — даже не пытался флиртовать. Потом последовало неожиданное открытие: девушка вовсе не была так равнодушна. Это просто поразило парня. В первый раз происходящее предстало в истинном свете. Раньше все заботы сводились к тому, чтобы сорвать куш как можно больше. Появление чувства меняло дело — даже если чувство проявляла лишь одна сторона.

— Я сказал Щеголю сегодня днем, что кончаю с этим.

— И такое заявление ему понравилось?

— Не очень. По правде говоря, пришлось немного поработать над его физиономией.

— Даже так? И что вы намерены теперь делать?

— Я собирался встретиться с мисс Шан, сказать ей правду, а потом… потом, наверное, исчезнуть.

— Так будет лучше всего. Щеголю могло не понравиться ваше обхождение.

— Теперь я не стану ничего скрывать. Сдамся на милость мисс Шан и выложу ей всю правду.

— Лучше вам не торопиться, — посоветовал я ему. — Не нужно. Вы слишком мало знаете, чтобы помочь ей.

Это не совсем соответствовало истине, поскольку Гот–торн точно знал, что шофер и Ху Лин пробыли в доме еще целый день после отъезда Лилиан Шан в Нью—Йорк. Но выводить парня из игры время еще не наступило.

— На вашем месте хорошо бы подыскать себе укромный уголок и подождать там, пока я не дам знать. У вас есть такое место?

— Да-а, — произнес он медленно, — у меня есть друг, который не подведет… Это недалеко от Латинского Квартала.

— Недалеко от Латинского Квартала? Может, в Чайнатауне? На Уэверли–плейс?

Он подпрыгнул.

— Откуда вы знаете?

— Детектив должен знать все. Вы слышали о Чанг Ли Чинге?

— Нет. — Изумление на его лице не было наигранным. Я с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.

Когда в первый раз молокосос попался мне на глаза, выходя из дома на Уэверли–плейс, за ним в открытой двери мелькнуло лицо какой–то китаянки. Это был дом, расположенный напротив овощного магазина. Кукла, которая пудрила мне мозги у Чанга, угощая историей о рабыне, приглашала к тому самому дому. Благородного Джека она попотчевала тем же, однако он не знал, что девушку что–то связывает с Чанг Ли Чингом, не знал даже о существовании Чанга и не подозревал, что Чанг и Щеголь — сообщники. Теперь у мальчика неприятности, и он хочет поплакаться на груди именно у этой девушки!

— Как зовут вашу приятельницу?

— Хсю Хсю.

— Отлично, — одобрил я его бредовую идею. — Идите к ней. Это великолепное укрытие. Но если я захочу послать вам весточку с каким–нибудь китайчонком, то как вас найти?

— С левой стороны от входа есть лестница. Ваш посланец должен будет перескочить вторую и третью ступеньки, так как там вмонтирован сигнал тревоги. В перилах тоже. Вторая дверь направо в коридоре ведет в комнату, где напротив входа стоит шкаф. В шкафу находится дверка, прикрытая старой одеждой. Ход ведет в другую комнату. Там часто бывают люди, поэтому следует дождаться подходящей минуты. В комнате два окна, из любого можно залезть на маленький балкон. Он устроен так, что человека не видно ни с улицы, ни с других домов. На балконе есть две оторванные доски, которые прикрывают вход в маленькую комнатку между стенами, где в полу находится люк, ведущий в другую такую же комнату. Там, скорее всего, я буду прятаться. Оттуда есть и другой выход через лестницу, но ходить там не доводилось.

Кто–то умел морочить голову! Это напоминало какую–то детскую игру. Но, выкладывая мне весь этот вздор, наш дурачок ни разу не запнулся. Принимал все за чистую монету.

— Вот, значит, какой лабиринт, — сказал я. — Тогда посоветую вам отправиться туда как можно скорее и не выглядывать, пока не получите сигнала. Моего посланца легко узнать, он слегка косит, а для уверенности снабдим его паролем. “Наугад” — таким будет наше секретное слово. Входная дверь не запирается на ключ?

— Нет, я никогда не видел ее запертой.

— Хорошо. А теперь смывайтесь.

В тот же вечер, ровно в десять пятнадцать, я отворил дверь в доме напротив овощного магазина на Уэверли–плейс — на час сорок пять раньше условленного с Хсю Хсю времени. Без пяти десять Дик Фоли позвонил по телефону и сообщил, что Щеголь вошел в дом с красными дверями на Споффорд–аллее.

Оказавшись в темноте, я тихо затворил дверь и сосредоточился на инструкции, данной мне Готторном. Понимание того, что указания были глупыми, нисколько не помогло, потому что другой дороги мне никто не показал.

Лестница причинила кое–какие затруднения, но все же удалось перебраться через вторую и третью ступеньки, не касаясь перил. Нашел вторую дверь в коридоре, шкаф в помещении, дверь в шкафу, комнату, балкон и прочее и прочее, пока не добрался до люка. Без труда откинул его крышку и сунул в отверстие голову по самые плечи, чтобы убедиться, что внизу имеется точно такая же крышка.

Встал на нее обеими ногами, и она уступила. Я просто вывалился на свет под треск прогнивших досок.

Вовремя успел схватить Хсю Хсю и зажать ей рот, прежде чем она закричала.

— Хелло! — сказал я изумленному Готторну. — У моего посланца сегодня выходной, поэтому пришлось идти самому.

— Хелло! — прошептал он сдавленно.

Я передал Хсю Хсю в руки парня.

— Пусть сидит тихо, пока…

Щелчок ключа в замке заставил меня замолчать. Я отскочил к стене и занял место рядом с дверью как раз в тот момент, когда она приоткрылась, заслонив входившую особу.

Дверь открылась совсем, и тогда я вышел из–за нее, сжимая в руке револьвер.

На пороге стояла королева…

Это была высокая, с гордой осанкой женщина. Голову ее венчала корона в виде огромной бабочки, усеянной драгоценными камнями — чтобы добыть такие, кому–то пришлось грабануть, пожалуй, не меньше дюжины ювелирных магазинов. Платье цвета аметиста было шито золотом вверху, а внизу переливалось всеми цветами радуги. Но что там одежда! Чтобы описать царицу, мне просто не хватает слов!

— Бог мой! — хрипло прошептал Готторн. — Подумать только… Кто бы мог ожидать…

— Что вы тут делаете? — спросил я ее, стараясь держаться как можно увереннее.

Она не слышала. Она смотрела на Хсю Хсю, как тигрица на домашнюю кошку. И Хсю Хсю смотрела на нее, как домашняя кошка на тигрицу. На лице Готторна выступили капли пота, жалкая гримаса искривила губы.

— Что вы здесь делаете? — повторил я, подходя ближе к Лилиан Шан.

— Здесь мое место, — ответила она медленно, не спуская глаз со своей рабыни. — Настал час возвратиться к своему народу.

Что за бред! Я повернулся к Готторну, который продолжал таращить глаза на Лилиан.

— Возьмите Хсю Хсю наверх. И чтобы сидела тихо, даже если для этого придется ее слегка придушить. Мне надо поговорить с мисс Шан.

Пребывающий в тихой прострации Готторн подвинул стул под люк в потолке, влез наверх, подтянулся и взялся за Хсю Хсю. Кукла дрыгала ногами и пиналась, пришлось поднять ее и передать Джеку. Потом я закрыл дверь и повернулся к Лилиан Шан.

— Как вы здесь оказались?

— Я оставила вас и поехала домой, так как знала, что скажет Йин Хунг, он предупредил меня. А когда оказалась в доме… когда оказалась в доме, то решила прийти сюда, ибо мое место здесь.

— Ерунда! Возвратившись домой, вы нашли там весточку от Чанг Ли Чинга, который просил… приказывал вам сюда явиться.

Она смотрела на меня, не говоря ни слова,

— Чего хотел Чанг?

— Ему казалось, что он может мне помочь, — сказала она. — Поэтому я пришла и осталась.

Еще больший вздор!

— Чанг сказал вам, что Готторн в опасности, так как порвал со Щеголем.

— Со Щеголем?

— Вы заключили с Чангом соглашение, — продолжал я, проигнорировав ее вопрос. Она вполне могла не знать афериста.

Шан затрясла головой, звеня всеми своими драгоценностями.

— Мы не заключали никакого соглашения, — она выдержала мой взгляд с подозрительным спокойствием.

Верить девице было бы глупостью.

— Вы предоставили свой дом Чангу в обмен на обещание, что он защитит… — Чуть не вырвалось “этого молокососа”. — Готторна от Щеголя, а вас от закона.

Она выпрямилась.

— Разумеется. Именно так, — сказала совершенно спокойно.

С женщиной, которая выглядит, как настоящая королева, по–приятельски не потолкуешь, С большим усилием удалось вызвать в памяти образ дьявольски некрасивой девицы в мужском пиджаке.

— Советую вам не быть дурочкой! Вы полагаете, что загубили доброе дело! А ведь вас все время водили за нос1 Зачем им нужен был ваш дом?

Она силилась обуздать меня взглядом, Я же попытался атаковать с другой стороны.

— Послушайте! Вам же все равно, с кем входить в соглашения. Я все–таки лучше Щеголя на один судебный приговор, если слово мошенника что–нибудь стоит, то мое должно стоить больше. Прошу рассказать мне все. Если это дело хотя бы наполовину чистое, то, клянусь, выползу отсюда на четвереньках и обо всем забуду. Если же не расскажете, то выпущу все пули из моей хлопушки в ближайшее окно. Удивитесь, сколько полицейских соберет даже один–единственный выстрел в этой части города, и как быстро они будут здесь.

При этой угрозе она слегка побледнела.

— Если я расскажу, вы обещаете, что ничего такого не сделаете?

— Буду нем, как рыба, если дело хоть наполовину чисто.

Она прикусила губу, переплела пальцы, а потом заговорила:

— Чанг Ли Чинг — один из тех, кто противостоит усилению японского господства в Китае. После смерти Сунь Ятсена японский нажим на китайское правительство стал расти. А сейчас обстановка куда хуже, чем была раньше. Чанг Ли Чинг и его друзья продолжают дело Сунь Ятсена. Против них выступает их собственное правительство, поэтому они должны вооружить патриотов, чтобы оказать сопротивление японской агрессии, когда придет время. И этой цели служит мой дом. Там грузят оружие и боеприпасы на лодки, чтобы перевезти на судно, ожидающее в открытом море. На нем груз доставляют в Китай. Мужчина, которого вы называете Щеголем, — владелец этого судна.

— А смерть служанок?

— Ван Лан оказалась шпионкой китайского правительства.

— Готторн что–то болтал о контрабанде спиртным.

— Он в это верит. — Она взглянула с легкой усмешкой в сторону дырки, в которой исчез Джек. — Мы так сказали ему, поскольку слишком мало его знаем, чтобы доверять полностью.

— Надеюсь, что ваш народ победит, — сказал я. — Но вас обманули, мисс. Единственное оружие, прошедшее через виллу, это то, что лежит в моем кармане! В ту ночь, когда я был в вашем доме, туда доставили китайских кули, вошли они со стороны залива, а уехали на автомобилях. Возможно, Щеголь и отправляет в Китай оружие Чанга, но обратно везет товар для себя: кули и, наверное, опиум. И великолепно на этом зарабатывает. Груз оружия отправляется с побережья совершенно открыто под видом чего–то другого. А ваш дом, мисс Шан, служит для обратного тура.

— Но…

— Никаких но! Помогая Чангу, вы принимаете участие в торговле живым товаром. Предполагаю также, что обе ваши служанки были убиты не потому, что шпионили, а потому, что не захотели предать госпожу.

Она страшно побледнела и пошатнулась. Я не позволил ей грохнуться в обморок.

— Что вы можете сказать об отношениях Чанга и Щеголя? Не сложилось ли у вас впечатление, что они друзья?

— Пожалуй, нет, — ответила она медленно. — При мне был разговор, что одной лодки недостает, — они говорили не слишком дружелюбно.

Это хорошо.

— Они сейчас там вместе?

— Да.

— Как туда пройти?

— Вниз по этой лестнице, прямо через подвал и снова наверх. Они в комнате справа от лестницы.

Слава Богу! Наконец–то появились четкие указания.

Я забрался на стол и постучал в потолок.

— Слезайте вниз, Готторн, и вашу приятельницу прихватите.

Готторн и китаянка спустились в комнату.

— Никто не должен сделать ни шагу отсюда, — сказал я, обращаясь к этому сопляку и Лилиан Шан. — Хсю Хсю пойдет со мной. Пошли, сестренка! Сейчас мы встретимся с Чанг Ли Чингом. — Я грозно взглянул на нее. — Но только попробуй пискнуть. — Обхватил пальцами ее шею и легонько стиснул.

Она засмеялась, что слегка испортило эффект.

— К Чангу! — Взяв ее плечо, подтолкнул к двери.

Мы спустились в темный подвал, отыскали лестницу и начали подниматься. Продвигались довольно медленно. Крохотные ступни девушки не были приспособлены для быстрой ходьбы.

На повороте лестницы горела запыленная лампочка. Позади нас послышались шаги. Четверо китайцев в помятых плащах шли по нижнему коридору. Не глянув в нашу сторону, протопали мимо.

Хсю Хсю приоткрыла алый цветок своих уст и выдала крик, который можно было услышать в Окленде.

Я выругался, выпустил ее и побежал по лестнице. Четверка бросилась за мной. Появился один из двух великанов Чанга с тридцатисантиметровым куском стали в могучей лапе. Я оглянулся.

Хсю Хсю сидела, задрав голову, и верещала как нанятая — с выражением удовлетворения на своем кукольном личике. Один из гнавшихся за мной китайцев щелкнул предохранителем пистолета.

Ноги сами понесли меня вверх, к тому людоеду.

Когда он навис над головой, я выстрелил. Пуля пробила ему горло.

Чья–то рука ухватила меня за щиколотку. Держась за перила лестницы, я пнул назад другой ногой, угодил во что–то мягкое и почувствовал, что освободился.

В конце лестницы кто–то выстрелил, пуля огколола кусочек штукатурки на потолке.

Я толкнул первую дверь направо и ворвался внутрь. И попал в лапы второго верзилы. Мои девяносто килограммов он поймал в полете, как мальчишка ловит мячик.

В другом конце комнаты Чанг Ли Чинг перебирал пухлыми пальцами прядки своей редкой бороды и улыбнулся мне. Сидевший рядом с ним мужик, в котором нетрудно было узнать Щеголя, сорвался со стула, скорчив отвратительную гримасу.

— Пусть будет дозволено мне приветствовать Повелителя Охотников, — сказал Чанг и прибавил несколько китайских слов, обращаясь к громиле, который меня держал.

Тот убрал рычаги и повернулся, чтобы запереть дверь перед носом у моих преследователей.

Щеголь сел, не спуская с меня налитых кровью глаз. Его жирная физиономия не выражала радости.

Я сунул револьвер в карман, прежде чем шагнуть вперед. В это время за стулом Щеголя бархатная драпировка образовала едва заметную выпуклость. Итак, Чанг не доверял до конца своему сообщнику.

— Если будет позволено, хотел бы кое–что показать великому Чангу, — обратился я к старому китайцу.

— Воистину благословенны глаза, которые могут смотреть на все, что приносит Отец Мстителей.

— Ходят слухи, что все, посланное в Китай, вообще туда не попало.

Щеголь вскочил на ноги. Чанг Ли Чинг взглянул на него, и он снова опустился на стул.

Я вынул фотографию Щеголя с орденом Восходящего Солнца на груди, красующегося в группе японцев. Расчет был на то, что Чанг не знает, что орден поддельный. Бросил снимок на стол.

Щеголь вытянул шею, но ничего не смог увидеть.

Кроткие глаза Чанг Ли Чинга долгую минуту рассматривали снимок. Руки китайца были покорно сложены, лицо лучилось благостью. Он смотрел, и на лице его не дрогнул ни один мускул, глаза не изменили выражения.

Ногти его правой руки медленно прочертили красную линию на тыльной стороне левой кисти.

— Правда то, — сказал он тихо, — что в обществе мудрого человека сам набираешься мудрости.

Потом он взял снимок и показал его толстяку. Щеголь схватил фотографию. Лицо его стало серым, глаза выкатились.

— Но это… это же… — начал он и заткнулся. Опустив снимок на колени, как–то скорчился, словно придавленный, осунулся.

— За это вы можете пожелать всего, чего хотите, — мягко сказал мне Чанг Ли Чинг.

— Хочу, чтобы для Лилиан Шан и Готторна окончились все заботы, еще вот этого типа, который здесь сидит, и всех, кто был замешан в убийстве двух китаянок.

Веки Чанга на секунду сомкнулись — признак усталости, который впервые появился на его лице.

— Считайте, что вы уже имеете то, что просили.

— Соглашение, заключенное вами с мисс Шан, разумеется, перестает действовать. Что касается его… — я кивнул на Щеголя, — то не откажусь от кое–каких доказательств, чтобы отправить арапа на виселицу.

Чанг грустно улыбнулся:

— Боюсь, что здесь ничем не смогу помочь.

— Почему?

Бархатная драпировка за Щеголем свисала теперь ровно. Одна ножка стула, на котором сидел аферист, странно поблескивала в свете лампы, а под стулом расползалась лужа крови.

Через два дня все получило объяснение к удовлетворению полиции, прессы и публики. Мертвого Щеголя нашли на улице, смерть наступила от удара ножом под лопатку. Скорее всего, он погиб в какой–то драке контрабандистов, переправляющих в Штаты алкоголь. Схватили Ху Луна. Повязали молодого китайца с золотыми зубами и еще пятерых. Все оказались людьми Щеголя, и Чанг бросил их на съедение, не моргнув глазом. О Чанге они были осведомлены не больше меня, так что заложить его никак не могли, даже если бы знали, что большую часть улик против них предоставил мне именно Чанг. Кроме девушки, Чанга и меня, никто не догадывался о роли Готторна, поэтому мальчишка вышел из этой заварухи никем не заподозренный, получив разрешение сколько угодно времени околачиваться в доме Лилиан Шан.

Я не мог предъявить Чангу ни одного обвинения — не было доказательств. Охотно бы отдал руку на отсечение, чтобы препроводить за решетку сего велемудрого старца.

Не знаю, что стало с Хсю Хсю, этой писклявой рабыней. Хочу надеяться, что она осталась целой и невредимой.

Чанг пронюхал, что орден на фотографии был поддельный. От старого мудреца пришла записка:

“Поздравления и пожелания всех благ Открывателю Тайн.

Тот, кого патриотический энтузиазм и врожденная глупость сумели ослепить до такой степени, что он уничтожил полезное орудие, надеется: никакое стечение обстоятельств в житейском море никогда больше не заставит его мериться своим убогим умом с неодолимой волей и великим разумом Владыки Тех, кто Разгадывает Загадки”.

Понимайте, как хотите. Однако я знаю человека, написавшего эти слова, а потому откровенно признаюсь, что перестал обедать в китайских ресторанчиках и стараюсь впредь не соваться в Чайнатаун.

Эрл Стенли Гарднер. Бархатные коготки

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

(в порядке появления)

ПЕРРИ МЕЙСОН, адвокат, который любил бороться и умел утереть нос тем, кто пытался водить его за нос.

ДЕЛЛА СТРИТ, которая была ему верным Пятницей в юбке, а часто (слишком часто) также Субботой и Воскресеньем.

ИВА ГРИФФИН, особа очень хорошо одетая и очень обеспеченная, с которой, однако, что–то было не в порядке.

ПОЛ ДРЕЙК, детектив, который докопался до весьма интересных сведений о джорджианских лилиях и о любителях этих лилий.

ФРЭНК ЛОКК, редактор “Пикантных новостей”, который хотя и был южанином, но ни в коей мере не был джентльменом.

СИДНЕЙ ДРАММ, полицейский агент, который помнил, что там, где Перри Мейсон рубит лес, летят щепки.

ДЖОРДЖ К. БЕЛТЕР, который так долго зарабатывал шантажом, что в конце концов кое–что заработал.

МИССИС БЕЛТЕР, своенравная особа с весьма своеобразными представлениями о честности.

ГАРРИСОН БЁРК, конгрессмен, который считал своей обязанностью не допустить, чтобы его избиратели узнали, что он замешан в скверной истории.

БИЛЛ ГОФФМАН, сержант полиции, который хотел заполучить в свои руки адвоката и только адвоката.

КАРЛ ГРИФФИН, племянник Белтера, считавшийся типичным представителем золотой молодежи.

МИССИС ВИТЧ, экономка, которая выглядела, как мумия, и молчала, как могила.

НОРМА ВИТЧ, девушка, в голове которой не было ничего, кроме мыслей о замужестве.

ЭСТЕР ЛИНТЕН, которая, чтобы компенсировать раннее пробуждение, согласилась, что сон рано пришел к ней в предыдущий вечер.

СОЛ ШТЕЙНБУРГ, владелец ломбарда, который преуспел в разыгрывании комедии.

АРТУР ЭТВУД, адвокат, который знал, чего он хочет.

ГАРРИ ЛОРИНГ, который не был уверен, две у него жены или ни одной.

1

Осеннее солнце припекало через окно.

Перри Мейсон сидел за своим письменным столом. На его неподвижном лице застыло выражение глубокой сосредоточенности, как у шахматиста, обдумывающего очередной ход. Было в нем что–то и от интеллектуала, и от боксера–тяжеловеса, который с неиссякаемым терпением маневрирует, атакует, уворачивается, пока не выведет противника на такую позицию, когда его можно будет нокаутировать одним могучим ударом.

Стены кабинета скрывали полки с книгами в кожаных переплетах. В углу стоял большой сейф. Кроме того, здесь находились два стула и вращающееся кресло — именно в нем сидел сейчас Перри Мейсон. Все было отмечено печатью суровой простоты и целесообразности — комнате явно передались черты характера человека, занимавшего ее.

Дверь отворилась, и в кабинет заглянула Делла Стрит, секретарша Мейсона. Войдя, она закрыла за собой дверь.

— Какая–то женщина, — сказала она. — Говорит, что ее зовут Ива Гриффин.

Перри Мейсон смерил Деллу спокойным взглядом.

— А вы считаете, что ее зовут не так?

Она покачала головой.

— Шеф, в ней есть что–то подозрительное. Я просмотрела в телефонной книге всех Гриффинов, но ни один из них не проживает по адресу, который она мне дала. Заглянула я и в адресную книгу — с тем же результатом. Там куча разных Гриффинов, но среди них нет ни одной Ивы.

— Что это за адрес? — спросил Мейсон.

— Гроув–стрит, двадцать два семьдесят один.

Перри Мейсон записал адрес на листке бумаги.

— Пригласите ее, Делла, — сказал он.

У Деллы Стрит была стройная фигурка и острый ум. В свои двадцать семь лет она была достаточно опытна, чтобы не обмануться внешностью человека или предмета. Она стояла у двери, глядя на Перри Мейсона спокойно, но неуступчиво.

— Я хотела бы, — сказала она, — чтобы вы проверили, что это за птичка, прежде чем взяться за ее дело.

— Интуиция? — спросил Перри Мейсон.

— Назовем это интуицией, — ответила она с улыбкой.

Перри Мейсон кивнул. Выражение его лица не изменилось, только глаза теперь смотрели внимательней.

— Ладно, давайте ее сюда, Делла. Я сам на нее посмотрю.

Делла Стрит закрыла за собой дверь, но не отпустила дверной ручки. Через несколько секунд дверь приоткрылась и в кабинет впорхнула женщина. Ей в равной мере могло быть и под тридцать и за тридцать. Она была хорошо одета и явно умела о себе позаботиться. Прежде чем взглянуть на мужчину, сидевшего за столом, она окинула быстрым взглядом кабинет.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Перри Мейсон.

Женщина посмотрела на него. На ее лице промелькнуло нечто похожее на раздражение. Видимо, она привыкла, что мужчины встают, когда она входит в комнату, и относятся к ней с предупредительностью, соответствующей ее полу, внешности и общественному положению. На какой–то момент показалось, что она намерена проигнорировать приглашение, но в конце концов она все–таки села по другую сторону стола. Ее взгляд не отрывался от лица Мейсона.

— Я вас слушаю, — сказал он.

— Вы мистер Мейсон? Адвокат Мейсон?

— Ну, это я.

Голубые глаза, изучавшие его недоверчиво, оценивающе, внезапно расширились, словно уступая осознанному усилию воли. Лицо женщины приобрело выражение детской невинности.

— У меня затруднения, — сказала она.

Перри Мейсон только улыбнулся — признания такого рода были для него хлебом насущным. Поскольку она молчала, Мейсон произнес:

— Люди обычно и приходят сюда с затруднениями.

Женщина неожиданно взорвалась:

— Нечего сказать, хорошенькое обращение! Все адвокаты, которые вели мои дела…

Она так же неожиданно оборвала фразу.

Перри Мейсон зевнул, медленно поднялся из кресла, опустил руки на край стола и оперся на него всей тяжестью тела, слегка подавшись вперед.

— Знаю, знаю, — сказал он. — Все адвокаты, которые вели ваши дела, имели элегантные апартаменты и дюжину стажеров, бегающих туда–сюда. Они низко кланялись, шаркали ножкой, когда вы входили в кабинет, и требовали изрядный аванс. Вы платили им кучу денег, а толку было мало. И теперь, когда вы по–настоящему попали в передрягу, вы не рискнули пойти к ним.

Ее широко раскрытые глаза несколько сузились. Две–три секунды женщина мерила адвоката взглядом, потом опустила глаза. Перри Мейсон продолжал медленно и четко, не повышая голоса:

— Я не похож на них. У меня достаточно клиентов, потому что я умею бороться за чужие интересы. Ко мне никогда не обращаются за консультацией в связи с основанием компании. Я еще ни разу не заверял завещание. Что касается договоров. — за всю свою жизнь я подготовил их не больше десятка, а, скажем, сделку на кредит вряд ли сумел бы оформить. Люди приходят ко мне не потому, что им нравится мой нос, и не потому, что знают меня по клубу. Они приходят потому, что им требуются услуги, оказать которые могу только я.

Женщина подняла глаза.

— Смею ли я спросить, какие именно услуги вы оказываете, мистер Мейсон? — спросила она.

В ответ он бросил три слова:

— Я умею бороться.

Она энергично закивала головой.

— Именно это мне и нужно.

Перри Мейсон снова опустился в кресло и закурил сигарету. Казалось, атмосфера в кабинете разрядилась, как если бы столкновение двух характеров вызвало грозу, освежившую воздух.

— Ну, ладно, — сказал он. — Мы уже потратили достаточно времени на вступление. Может быть, вы, наконец, приступите к делу? Прежде всего я хотел бы узнать, кто вы и как сюда попали…

Она начала быстро, словно декламируя заученный урок:

— Я замужем. Меня зовут Ива Гриффин, живу я на Гроув–стрит, две тысячи двести семьдесят один. У меня возникли проблемы, с которыми я не могу обратиться ни к одному из адвокатов, чьими услугами я пользовалась раньше. О вас мне рассказала одна приятельница. Она уверяла, что вы — это нечто большее, чем просто адвокат, что вы способны справиться с кем угодно и уладить любое дело. — Ива помолчала немного, а потом спросила: — Это правда?

Перри Мейсон вздохнул:

— Пожалуй, да. Обычно адвокаты нанимают детективов и помощников, чтобы те собирали для них факты и доказательства. Я же предпочитаю ни на кого не полагаться, а обходиться собственными силами. Если я все–таки прибегаю к помощи детектива, то только для того, чтобы проверить свои выводы. Берусь я далеко не за всякое дело и плату назначаю немалую, но результат, уж поверьте, стоит таких денег.

Мейсон заметил, что теперь, когда лед тронулся, Ива явно обнаруживает нетерпение: ей хочется поскорее рассказать свою историю.

— Читали ли вы в газетах о нападении в Бичвуд—Инн? Вчера вечером, когда часть клиентов сидела за ужином в главном зале, неизвестный мужчина попытался терроризировать присутствующих. Кто–то его застрелил.

— Читал, — сказал Мейсон.

— Я была там.

— В таком случае, может быть, вы знаете, кто принял участие в стрельбе?

— Нет, — ответила Ива.

Прищурив глаза и наморщив лоб, Мейсон смотрел ей в лицо. Она выдержала секунду или две, после чего вынуждена была потупиться.

— Коль скоро я хочу, чтобы вы стали моим представителем, я, наверное, должна сказать вам правду.

Кивок, которым Мейсон ответил на ее слова, выражал скорее удовлетворение, нежели подтверждение.

— Я вас слушаю.

— Мы хотели покинуть зал, но все выходы были перекрыты. Кто–то, должно быть, позвонил в полицию еще до того, как дело дошло до стрельбы, и полиция окружила ресторан.

— Кто это мы?

Ива какое–то время сосредоточенно рассматривала носок своей туфли, а потом пробормотала:

— Я и… Гаррисон Бёрк.

— Гаррисон Бёрк? — спросил Перри Мейсон медленно. — Это тот, который баллотируется…

— Да, — отрезала она, как бы не желая больше слышать о Гаррисоне Бёрке.

— Что вы там с ним делали?

— Ужинали и танцевали.

— И что?

— Ничего. Мы вернулись в кабинет, в котором ужинали, и сидели там, пока полиция не начала записывать имена свидетелей. Сержант, руководивший операцией, знал Гаррисона и понимал, что если бы газеты узнали о присутствии Бёрка, результат был бы роковым. Он позволил нам оставаться в кабинете до тех пор, пока все не закончилось, после чего вывел нас через служебный вход.

— Вас кто–нибудь видел? — спросил Мейсон.

Она затрясла головой:

— Насколько мне известно, никто.

— Ладно. Что дальше?

Ива неожиданно спросила без всякой связи с предыдущим:

— Вы слыхали о Фрэнке Локке?

— О редакторе “Пикантных новостей”?

Она сжала губы в тонкую прямую линию.

— Да.

— А при чем тут Фрэнк Локк? — спросил Мейсон.

— Он обо всем знает.

— И хочет это напечатать?

Ива промолчала. Перри Мейсон взял в руки пресс–папье, лежавшее на столе. У него были длинные, узкие, кисти рук с сильными ловкими пальцами.

— Вы можете заплатить ему, — сказал он.

— Нет, не могу. Это должны сделать вы.

— А почему не Гаррисон Бёрк?

— Неужели вы не понимаете? Гаррисон Бёрк еще как–то сможет объяснить, почему он был в Бичвуд—Инн с замужней женщиной, но объяснить, почему он заплатил бульварному журналу за молчание, он не сможет. Лучше уж ему вообще держаться подальше от этого дела.

Перри Мейсон побарабанил пальцами по крышке стола.

— Вы хотите, чтобы я заткнул им рот?

— Я хочу, чтобы вы как–то это уладили. И боюсь, вы не сможете купить Фрэнка Локка. Хоть он формально и является владельцем “Пикантных новостей”, он — всего лишь подставное лицо. Настоящий хозяин журнала — человек, стоящий значительно выше. Он имеет отличного адвоката, который делает все, чтобы защитить издание от обвинения в шантаже и клевете. Ну, а если они когда–нибудь оступятся, Фрэнк Локк будет козлом отпущения…

С минуту в комнате царило молчание.

— Я вас слушаю, — напомнил наконец Мейсон.

Ива прикусила нижнюю губу, потом продолжила:

— Они узнали, что Гаррисон был в Бичвуд—Инн, но им неизвестно с кем. Они намерены опубликовать этот факт, чтобы полиция вызвала Бёрка в качестве свидетеля. Стрельба сама по себе достаточно загадочна. Создается впечатление, что кто–то подбил этого типа на нападение с тем, чтобы получить возможность застрелить его без риска подвергнуться слишком дотошным допросам. Полиция и прокурор возьмут в оборот всех, кто там был.

— Всех, но не вас? — спросил Перри Мейсон.

— Ну, нас оставят в покое. Сержант знает, что там был Гаррисон, и это все. Я назвала вымышленную фамилию.

— И что?

— Вы не понимаете? Если пресса начнет слишком нажимать, полиция допросит Гаррисона. Гаррисон вынужден будет сказать, с кем он был в ресторане, так как в противном случае все станет выглядеть значительно хуже, чем в действительности.

Перри Мейсон продолжал барабанить пальцами по столу.

— Вот что, — произнес он, — я не хотел бы, чтобы между нами были какие–то недомолвки. Итак, вы хлопочете о спасении политической карьеры Гаррисона Бёрка?

Ива рассмеялась:

— Я тоже не хочу никаких недомолвок. Речь идет о спасении моей собственной шкуры.

Перри Мейсон оставил в покое крышку стола.

— Это будет дорого стоить.

Она открыла сумочку:

— К этому я готова.

Мейсон внимательно смотрел, как Ива отсчитывает деньги.

— Итак? — сказал он.

— Это в счет гонорара. Когда вы узнаете, сколько они хотят за молчание, сразу же свяжитесь со мной.

— Каким образом?

— Вы дадите объявление в рубрике “Личное” в “Игзаминер”: “И. Г. Переговоры закончены”. Подпишитесь своими инициалами.

— Мне это не нравится, — сказал Мейсон. — Никогда не любил платить шантажистам. Я предпочел бы уладить дело как–нибудь иначе.

— А как иначе можно его уладить?

Он пожал плечами:

— Не знаю. Иногда это удается.

— Могу сказать вам одну вещь о Фрэнке Локке, мистер Мейсон, — внезапно решилась она. — В его прошлом есть нечто, что он скрывает. Я не знаю точно, что именно, возможно, он когда–то сидел в тюрьме… или еще что–нибудь в этом роде.

— Сдается мне, что вы хорошо знаете Локка, а?

— Мистер Мейсон, я предпочла бы не говорить об этом.

Его пальцы отстучали на крышке стола какой–то сложный ритм.

— Могу ли я сказать, что пришел от имени Гаррисона Бёрка?

Она энергично затрясла головой.

— Вам не следует говорить, что вы пришли от имени кого–либо. То есть вы не должны называть никаких фамилий. В конце концов сами увидите, как лучше подойти к этому делу. Я не знаю.

— Когда я должен приступать?

— Сейчас.

Перри Мейсон нажал кнопку звонка. Спустя минуту дверь открылась, и в кабинет вошла Делла Стрит с блокнотом в руке. Ива Гриффин откинулась на стуле, всем своим видом давая понять, что не намерена снизойти до обсуждения своих дел в присутствии служащих.

Перри Мейсон сунул руку в правый ящик стола и вынул какое–то письмо.

— Это письмо в принципе готово, я хочу только, чтобы вы допечатали абзац, который я сейчас допишу. Я ухожу по важному делу. Не знаю, когда вернусь.

— Я должна буду связаться с вами в случае чего?

— Нет. Я сам с вами свяжусь.

Он придвинул к себе письмо и нацарапал несколько строк на полях. Делла поколебалась немного, а потом обошла стол, приблизилась к Мейсону и, заглянув через его плечо, прочитала: “Позвоните из своей комнаты в “Детективное агентство Дрейка”. Попросите к телефону Пола и скажите, чтобы он проследил за выходящей отсюда женщиной. Объясните ему, что я хочу знать, что это за птичка. Дело важное!”.

Мейсон промокнул написанное и подал письмо Делле Стрит.

— Перепечатайте прямо сейчас, Делла, чтобы я мог подписать его перед уходом.

Делла небрежно взяла бумагу.

— Хорошо, — сказала она и вышла из кабинета.

Перри Мейсон возвратился к Иве.

— Я должен знать, до какой приблизительно высоты мне позволено подняться?

— А какая сумма, по вашему мнению, лежит в границах разумного?

— В границах разумного — никакая, — ответил он жестко. — Я не люблю платить шантажистам.

— Я это слышала, но вы же должны иметь какой–то опыт.

— “Пикантные новости” будут стараться вытянуть как можно больше, поэтому нужно знать, сколько вы в состоянии заплатить. Если они будут требовать слишком много, попробуем затянуть дело. Ну, а если они будут рассудительны, я улажу это очень быстро.

— Вы должны уладить это быстро, мистер Мейсон.

— Однако мы снова отошли от темы. Сколько я могу заплатить?

— Пожалуй, я могла бы собрать тысяч пять, — рискнула она назвать цифру.

— Гаррисон Бёрк — политик, — заметил Мейсон. — И ходят слухи, что он намерен взлететь высоко. Он связан с реформистской фракцией, пользуется определенной популярностью…..

— К чему вы клоните? — спросила она.

— Я клоню к тому, что “Пикантные новости” скорее всего сочтут пять тысяч каплей в море.

— Ну, может, мне удастся собрать восемь… в крайнем случае десять тысяч…

— Боюсь, что дело дойдет до крайнего случая, — сказал Перри Мейсон.

Она закусила нижнюю губу.

— А если случится такое, что я должен буду посоветоваться с вами немедленно, не дожидаясь, пока объявление появится в газете? — спросил он. — Где я могу вас найти?

— Нигде! Это вопрос, по которому у нас не может быть никаких недоразумений. Не пытайтесь искать меня по адресу. Не пытайтесь звонить мне по телефону. Не пытайтесь выяснить, кто мой муж.

— Следовательно, вы живете с мужем?

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Разумеется. Иначе откуда бы я взяла столько денег?

Раздался стук в дверь, и Делла Стрит просунула голову в кабинет.

— Готово. Вы можете подписать письмо, когда пожелаете.

Перри Мейсон встал и взглянул на женщину.

— Ну что ж, миссис Гриффин, я сделаю все, что могу.

Ива встала со стула, сделала шаг в сторону двери и задержалась, поглядывая на деньги, которые оставила на столе.

— Получу ли я какую–нибудь расписку? — спросила она.

— Вам это необходимо?

— Ммм… На всякий случай!

— Конечно, — сказал Мейсон с нажимом, — если вы хотите иметь в сумочке расписку с подписью Перри Мейсона, удостоверяющую, что им получен аванс от некой Ивы Гриффин, то я ничего не имею против.

Она наморщила лоб.

— Может быть, вы сформулируете это несколько иначе, мистер Мейсон? Расписка на такую–то сумму, внесенную в виде аванса на такой–то счет.

Перри Мейсон быстрым движением собрал деньги и жестом подозвал Деллу Стрит.

— Возьмите это, — сказал он, — откройте на имя миссис Гриффин счет в кассовой книге. Напишите миссис Гриффин расписку на внесенную сумму… Да! И не забудьте указать, что эта сумма уплачена как аванс.

— Можете ли вы мне сказать, какой гонорар я должна буду уплатить в целом?

— Это зависит от того, сколько времени займет ваше дело. Гонорар будет высоким, но заслуженным.

Она немного поколебалась и сказала:

— Пожалуй, это все.

— Моя секретарша выдаст вам расписку.

Она одарила его улыбкой.

— До свидания.

— До свидания, — ответил он.

В дверях Ива оглянулась. Мейсон стоял к ней спиной и смотрел в окно, засунув руки в карманы.

Минут через пять в кабинет вошла Делла Стрит. Мейсон повернулся к ней.

— Делла, что вам в ней не нравится? — спросил он, угадывая чувства девушки по выражению ее лица.

Делла Стрит посмотрела ему в глаза.

— Эта дамочка наделает вам хлопот, — сказала она.

Мейсон пожал плечами.

— Пока что она уплатила мне в качестве аванса пятьсот долларов. Следующие пятьсот она заплатит, когда я улажу дело.

Делла заговорила с необычной для нее горячностью:

— Да неужели вы не видите, что это настоящая ядовитая змея! Она кого угодно ужалит, лишь бы спасти свою шкуру!

— Право же, Делла, вы слишком драматизируете положение, — улыбнулся Мейсон. — Клиентка как клиентка. Она выложила свои пятьсот долларов. Теперь дело за мной. Конечно, попотеть придется, но ничего особенного.

— Вы считаете, ничего особенного? — не могла успокоиться Делла.

— Все как обычно. А что вас смущает?

— Не знаю, — ответила она. — Но мне кажется, это весьма коварная особа. Вот увидите, она вас заведет в болото, бросит там, и выбирайтесь, как сумеете.

— Увы, Делла, риск неизбежен. Я могу рассчитывать на деньги клиентов, но никак не на их порядочность.

— Зато вы сами ведете себя сверхпорядочно с любым из них, даже если это последняя скотина!

— Разумеется. Это мой долг… Пожалуй, нет, — продолжал он, подумав. — Скорее долг перед самим собой. Я являюсь чем–то вродеплатного гладиатора. Я сражаюсь за своих клиентов и сражаюсь честно, даже если они ведут со мной нечестную игру.

— Это несправедливо! — воскликнула Делла.

— Это бизнес, — усмехнулся Мейсон. — Просто бизнес.

Делла щелкнула пальцами.

— Я передала вашу просьбу проследить за этой женщиной. Когда она вышла, ее уже ждали.

— Вы говорили с самим Полом Дрейком?

— Конечно. Иначе я не сказала бы, что все в порядке.

— Отлично. Внесите триста долларов из этих денег в банк, а двести дайте мне на расходы, — распорядился Мейсон. — Когда мы выясним, кто она на самом деле, в наших руках окажется козырь.

Делла вышла и вскоре вернулась с двумя сотнями долларов. Мейсон поблагодарил ее улыбкой.

— Вы славная девушка, Делла, хотя и придерживаетесь довольно своеобразной точки зрения в отношении нашей дамы.

Казалось, она бросится на него.

— Ненавижу ее! — крикнула она. — Это даже не ненависть, это что–то большее… У меня скверное предчувствие.

— Почему вы ее так невзлюбили, Делла? — Вопрос прозвучал неожиданно мягко.

— Я должна добывать все собственным трудом! Сколько живу, не имела ничего, что бы не заработала своими руками! А у нее есть все… все! Она катается, как сыр в масле, и ни за что не платит, не платит даже собственным телом.

— Ну, Делла, — мягко прервал ее Мейсон, — значит, весь этот взрыв вызван тем, что вы осмотрели ее и вам не понравилась ее манера одеваться?

— Вот это мне как раз понравилось. Она одета так, словно сошла с журнальной картинки. Кому–то ее тряпки стоили кучу денег… Она слишком выхолена, слишком изнежена… у нее слишком детское личико. Вы заметили, как она делала большие глаза, чтобы произвести на вас впечатление? Можете быть уверены, эти взгляды отрепетированы перед зеркалом.

Мейсон смотрел на Деллу, но по его лицу нельзя было сказать, о чем он думает.

— Если бы все клиенты были бы столь честны, как вы, Делла, профессия юриста перестала бы существовать. Не забывайте об этом! Клиентов нужно принимать такими, какие они есть.

Делла резко повернулась и вышла из кабинета. Мейсон шагнул за ней следом и остановился в дверях. Он смотрел, как она подходит к своему столу, садится и вставляет лист бумаги в пишущую машинку.

Так он стоял, когда открылась дверь в коридор, и в кабинет вошел высокий мужчина с покатыми плечами и длинной птичьей шеей. Он смерил Деллу Стрит взглядом выпуклых стеклянистых глаз, улыбнулся и повернулся к Мейсону:

— Привет, Перри!

— Входи, Пол, — ответил Мейсон. — У тебя есть что–нибудь?

— Я вернулся, — сказал Пол Дрейк.

Мейсон придержал дверь и закрыл ее, когда детектив вошел в кабинет.

— Что произошло? — спросил он.

Пол Дрейк занял стул, на котором несколько минут назад сидела женщина, положил ноги на другой и закурил сигарету.

— Ловкая бестия, — сказал он.

— А что? — спросил Мейсон. — Заметила, что за ней следят?

— Не думаю. Я подождал, пока она отсюда выйдет, и первым прошел к лифту. Она все время оглядывалась на твои двери, не идет ли кто–нибудь следом. Наверное, думала, что ты пошлешь за ней секретаршу. Ей явно полегчало, когда мы спустились вниз. Она дошла до угла, я следовал за ней, наблюдая за тем, чтобы между нами было несколько человек. Она вошла в универсальный магазин на другой стороне улицы и прямиком направилась в туалет. У нее было странное выражение лица, и я сразу подумал, что это еще та штучка. Я обследовал окрестности, чтобы узнать, нет ли из туалета другого выхода. Оказалось, что их три: один ведет в косметический кабинет, другой к парикмахеру, а третий в ресторан.

— И через какой она вышла?

— Через косметический кабинет, возможно, за пятнадцать секунд до того, как я туда добрался. Она знала, что мужчина не сможет войти за ней и, видимо, все рассчитала наперед. На улице перед косметическим кабинетом ее ждал автомобиль с шофером. Большой “Линкольн”, если это тебе поможет.

— Чрезвычайно, — кисло ответил Мейсон.

— Я тоже так подумал, — сказал Пол Дрейк и продемонстрировал в ухмылке кривые зубы.

2

Шершавая кожа Фрэнка Локка напоминала цветом красное дерево. Она выглядела не загорелой, как у тех, кто занимается спортом на свежем воздухе, а скорее грязной от огромного количества впитавшегося в нее никотина. У него были глаза цвета какао, совершенно лишенные блеска, они казались погасшими и неживыми. На первый взгляд Локк производил впечатление человека мягкого и безвредного.

— Итак? — спросил он. — Здесь вы можете говорить обо всем.

Перри Мейсон покачал головой.

— Благодарю. Здесь наверняка полно “жучков”. Я начну говорить, когда буду уверен, что меня слушаете только вы.

— Где? — спросил Фрэнк Локк.

— Ну, скажем, в моей конторе…

Фрэнк Локк засмеялся; его смех был тщательно отстиран от веселости.

— Теперь моя очередь острить на этот счет, — ответил он.

— Ладно, — согласился Мейсон. — В таком случае берите шляпу и пойдем. Выберем какое–нибудь нейтральное место.

— Что вы имеете в виду? — спросил Локк, и глаза его подозрительно блеснули.

— Найдем какой–нибудь отель, — сказал Мейсон.

— Который вы предварительно наметили?

— Мы возьмем такси и предоставим водителю возить нас по улицам. Сами выберете отель, раз уж вы столь подозрительны.

Фрэнк Локк поколебался, а потом сказал:

— Извините меня, я на минутку. Нужно прикинуть, могу ли я уйти из редакции, у меня масса дел, требующих присмотра.

— Хорошо, — ответил Мейсон и сел.

Фрэнк Локк сорвался с места и выбежал из кабинета, оставив дверь открытой. Из соседних комнат доносились голоса и стук пишущих машинок. Перри Мейсон лениво курил. На его лице вновь появилось характерное выражение сосредоточенной задумчивости. Он ждал минут десять, прежде чем Фрэнк Локк возвратился. Шляпа уже была на его голове.

— Все в порядке, — заявил он. — Можно идти.

Они вышли на улицу и остановили такси.

— В торговый центр, пожалуйста, — бросил Перри Мейсон.

Локк следил за адвокатом глазами цвета какао, лишенными какого–либо выражения.

— Мы могли бы поговорить здесь, — предложил он.

Мейсон покачал головой.

— Я хочу говорить, а не кричать.

Локк оскалил зубы.

— Я привык к тому, что люди кричат.

— Когда я начинаю кричать, то делаю это не для забавы, — сказал Мейсон без улыбки.

Локк со скучающей миной на лице закурил сигарету.

— Неужели? — небрежно спросил он.

Такси свернуло влево.

— Вон там какой–то отель, — сказал Мейсон.

Локк снова ощерился:

— Вижу. Но он мне не нравится. Слишком уж быстро вы остановились на нем. Я сам выберу отель.

— Ладно, — согласился Мейсон, — пусть будет так. Но тогда не говорите шоферу, куда ехать. Пусть едет, куда хочет, вы можете назвать любой отель, который попадется на пути.

— Мы становимся осторожными, а? — засмеялся Локк.

Перри Мейсон поцокал языком. Локк постучал в стекло, отделяющее их от таксиста.

— Мы выйдем здесь, — сказал он.

Таксист с удивлением взглянул на Локка и остановил машину. Мейсон бросил ему пятидесятицентовик, и мужчины вошли в холл дешевой гостиницы.

— Что бы вы сказали об антресолях? — спросил Локк.

— Пусть будут антресоли, — ответил Мейсон.

Они прошли через холл, поднялись на лифте, миновали маникюрный зал и сели в кресла один напротив другого. Между ними стояла пепельница на высокой ножке.

— Перейдем к делу, — сказал Локк. — Итак, вы — Перри Мейсон, адвокат, выступаете от чьего–то имени и чего–то хотите. Я вас слушаю!

— Я хочу, чтобы кое–какие сведения не появились в вашем журнале, — сказал Мейсон.

— Куча людей этого хочет А что за сведения?

— Поговорим сперва о формальной стороне. Согласитесь ли вы принять оплату наличными?

Локк энергично затряс головой.

— Мы не шантажисты, — заявил он. — Временами мы идем навстречу людям, которые помещают рекламу в нашем журнале.

— Вот как! — сказал Мейсон.

— Вот так! — подтвердил Локк.

— И что я могу у вас рекламировать?

Локк пожал плечами.

— Нам все равно. Мы продаем место в журнале, и это все.

— Понимаю, — сказал Мейсон.

— Это хорошо. Так чего же вы хотите?

— Вчера вечером в Бичвуд—Инн совершено убийство. Насколько мне известно, тип, которого застрелили, хотел ограбить посетителей ресторана.

Фрэнк Локк перевел бесстрастные глаза цвета какао на адвоката.

— И что? — спросил он.

— Как я слышал, в этом деле есть кое–что неясное, и прокурор распорядился провести обстоятельное расследование.

— Вы все еще ничего мне не сказали, — заметил Локк.

— Но я говорю, — ответил Мейсон.

— Так говорите.

— Ходят слухи, что список свидетелей, допрошенных прокурором, не является полным.

Теперь во взгляде Локка появились признаки заинтересованности.

— От чьего имени вы выступаете? — спросил он.

— От имени потенциального клиента вашего журнала, — ответил Мейсон.

— Хорошо, говорите. Я жду остального.

— Остальное вы знаете.

— Даже если бы знал, я бы опроверг это, — сказал Локк.

Мейсон вынул портсигар, извлек из него сигарету и закурил.

— Итак, — проговорил он, — я сказал все, что намеревался сказать. Теперь я слушаю.

Локк поднялся с кресла, сделал несколько шагов по ковру и вернулся обратно, часто моргая глазами цвета какао.

— Я должен обдумать это дело, — заявил он.

Мейсон вынул часы.

— Хорошо. У вас есть десять минут на размышления.

— Нет, нет, — запротестовал Локк. — Это продлится несколько дольше.

— Не продлится, — сказал Мейсон.

— Но я же должен…

— У вас есть десять минут, — не уступал Мейсон.

— Это вы пришли ко мне, — заявил Локк, — а не я к вам.

— Да будьте же вы рассудительны, — настаивал Мейсон. — Не забывайте, что я выступаю от имени клиента. Вы должны мне что–то предложить, а мне предстоит передать это предложение дальше. Уверяю вас, мне будет не так легко связаться с моим клиентом.

Локк поднял брови.

— Вот как? — спросил он.

— Вот так! — ответил Мейсон.

— Ну… может быть, я и смог бы решить этот вопрос в течение десяти минут, — сказал Локк, — но для этого я должен позвонить в редакцию.

— Звоните. Я подожду здесь.

Локк быстро подошел к лифту и спустился на первый этаж. Мейсон, придвинувшись к барьеру антресолей, смотрел, как Локк идет через холл. Он не исчез ни в одной из телефонных кабин, а вышел на улицу. Мейсон спустился в холл, направился к выходу и пересек улицу. Остановившись у подъезда, он курил и наблюдал за домами напротив.

Минуты через три Локк вышел из соседней аптеки и направился обратно в отель. Мейсон незаметно нагнал его и двигался следом на небольшом расстоянии. Поравнявшись с телефонными кабинами, он юркнул в одну из них, оставив дверь открытой. Потом, высунув голову из кабины, позвал:

— Эй, Локк!

Локк повернулся на каблуках; во взгляде, которым он смерил адвоката, явно был страх.

— Мне пришло в голову, — пояснил Мейсон, — попытаться связаться со своим клиентом. Тогда я смог бы сразу дать ответ. К сожалению, никто не ответил. Я сейчас, только выну монету.

В глазах Локка все еще было подозрение.

— Да Бог с ней, с монетой. Наше время стоит куда дороже.

— Ваше — может быть, — ответил Мейсон и снова нырнул в кабину.

Он постучал по рычагу, после чего пожал плечами и с откровенным неудовольствием на лице покинул кабину. Затем они с Локком поднялись на лифте на антресоли и сели в свои кресла.

— Ну и что? — спросил Мейсон.

— Я обдумал это дело, — произнес Локк несколько неуверенно.

— Надеюсь, — сухо заметил Мейсон.

— Вы знаете, — сказал Локк, — дело, которое вы описали, может иметь очень серьезные политические осложнения.

— Но может и не иметь, — отрезал Мейсон. — Впрочем, что мы все ходим вокруг да около! Точь–в–точь два лошадника на конном рынке, которые хотят надуть друг друга. Какова ваша цена?

— Контракт, о котором мы говорили, — сказал Локк, — должен включать условие, согласно которому неустойка в случае нарушения договора составит двадцать тысяч долларов.

— Вы с ума сошли?! — воскликнул Мейсон.

Фрэнк Локк пожал плечами.

— Но ведь это вы хотите помещать у нас рекламу. Более того, я не уверен, что мы вообще сможем пойти на заключение такого контракта.

Мейсон встал.

— Судя по вашему поведению, вы вообще не заключаете контрактов. И никогда ни одного не заключите!

Он направился к лифту. Локк последовал за ним.

— Может быть, вы еще захотите поместить рекламу в нашем журнале, — заговорил он. — Видите ли, наши цены достаточно гибки.

— Вы хотите сказать, что они могут быть понижены? — заинтересовался Мейсон.

— Я хочу сказать, что в этом случае цены могут пойти вверх.

— Значит, так? — Мейсон повернулся на каблуках и смерил Локка холодным, враждебным взглядом. — Теперь послушайте меня. Я хорошо знаю, с кем имею дело, и обещаю вам, что это просто так вам с рук не сойдет.

— Что не сойдет нам с рук? — поинтересовался Локк.

— Вы отлично знаете что, — сказал Мейсон. — Бог мой! Вы так долго издаете свой грязный журнальчик, шантажируя всех, что просто удивительно, как вам до сих пор не прищемили хвост. Ничего, скоро это произойдет!

Локк уже вновь обрел равновесие. Он криво ухмыльнулся.

— Не вы первый пробуете мне это заявить.

— А я и не пробую! Я заявляю!

— Можете не повышать голос. Я хорошо слышу.

— Вот и чудесно. Но я хотел бы, чтобы вы не только услышали, но и хорошо поняли меня. Богом клянусь, что уж я — то доберусь до вашей шкуры!

Локк усмехнулся.

— Ладно, ладно. Не могли бы вы нажать кнопку лифта или подвинуться в сторону, чтобы это сделал я?

Мейсон повернулся и нажал кнопку. Они молча спустились и так же молча прошли через холл. Когда они вышли на улицу, Локк улыбнулся Мейсону.

— Прошу вас не держать на нас обиды, — сказал он, мигая глазами цвета какао.

Перри Мейсон повернулся спиной.

— Не держать обиды! Ничего себе! — фыркнул он.

3

Сидя в автомобиле, Перри Мейсон прикурил новую сигарету от окурка предыдущей. Его лицо, — сосредоточенное, неподвижное, — казалось высеченным из камня; он был похож на боксера, сидящего в углу ринга в ожидании звука гонга. О напряжении свидетельствовало только то, что уже битый час он прикуривал сигарету от сигареты.

В здании на другой стороне улицы размещалась редакция “Пикантных новостей”.

Мейсон успел выкурить полпачки, когда из дома вышел Фрэнк Локк. Он шагал, оглядываясь по сторонам, — эта привычка срабатывала даже тогда, когда непосредственной опасности не было. Локк напоминал лиса, который до рассвета рыскал по лесу и теперь, при первых лучах солнца, возвращается, крадучись, в свою нору.

Перри Мейсон отшвырнул сигарету и нажал стартер. Легкий кабриолет оторвался от тротуара и влился в поток транспорта. Фрэнк Локк свернул направо и остановил такси. Мейсон пристроился за ним. Когда движение несколько уменьшилось, он приотстал от преследуемой машины.

Не доезжая до перекрестка, такси остановилось. Локк вылез, расплатился с водителем и вошел в узкий проход между двумя домами. Перед ним отодвинулась плита, маскирующая отверстие в стене, отворилась дверь, и Мейсон успел увидеть мужскую фигуру в почтительном поклоне. Локк вошел внутрь, и дверь закрылась.

Мейсон проехал еще с полквартала, припарковал машину, купил новую пачку сигарет, сорвал с нее целлофан и закурил.

Фрэнк Локк провел в законспирированном заведении минут сорок. Выйдя из прохода, он бросил быстрый взгляд направо, потом налево и зашагал в сторону перекрестка. Алкоголь придал ему уверенности в себе — теперь он шел, не оглядываясь и не сутулясь. Затем Перри Мейсон увидел, как он останавливает такси и садится.

Мейсон следовал за такси, пока Локк не рассчитался возле какого–то отеля. Мейсон припарковал свой автомобиль, вошел в холл и осторожно осмотрелся.

Это был один из тех отелей, где останавливаются коммивояжеры и участники всяческих съездов. В глубине располагался ряд телефонных кабин; там же сидела телефонистка за коммутатором. В холле было довольно много людей. Перри Мейсон медленно прошелся по помещению, заглядывая им в лица, а потом подошел к администратору.

— Не можете ли вы сказать, — спросил он, — проживает в этом отеле мистер Фрэнк Локк?

Администратор провел пальцем по алфавитной картотеке.

— У нас проживает Джон Локк, — ответил он.

— Нет, — сказал Мейсон, — речь идет о Фрэнке Локке.

— К сожалению, такого у нас нет.

— Благодарю, — сказал Мейсон.

Он пересек холл и заглянул в ресторан. Несколько человек сидело за столиками, но Локка среди них не было. В цокольном этаже находилась парикмахерская. Мейсон спустился вниз и бросил взгляд в салон через стеклянную стенку. Локк сидел в третьем кресле от конца с горячим компрессом на лице. Мейсон узнал его по твидовому костюму и коричневым полуботинкам. Он поцокал языком и вернулся наверх, в холл. Там он подошел к девушке за коммутатором.

— Вы соединяете разговоры из всех кабин? — спросил он.

Она кивнула.

— Великолепно. Хотите, я расскажу вам, как без труда заработать двадцать долларов?

Девушка посмотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Вы смеетесь надо мной?

Мейсон покачал головой.

— Послушайте, мисс, я хочу узнать один телефонный номер.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— О, это совсем просто, — продолжал Мейсон. — Я позвоню из города некоему человеку. Скорее всего он сразу к телефону не подойдет, но рано или поздно явится. После разговора со мной он позвонит по определенному номеру. Я хочу знать, что это за номер.

— А что, если он не позвонит отсюда? — спросила девушка.

— В таком случае, — ответил Мейсон, — будем считать, что дело свое вы сделали, так что двадцать долларов достанутся вам несмотря ни на что.

— Нам нельзя передавать такие сведения, — заметила девушка.

— Именно поэтому вы и получите двадцать долларов, — сказал Мейсон с улыбкой. — И еще за то, что послушаете, о чем они будут говорить.

— Но я не могу подслушивать и передавать, кто что говорит.

— Вам не нужно ничего передавать. Я сам вам скажу, о чем они будут говорить. Вы же только подтвердите, так ли это, чтобы я был уверен, что это тот номер, о котором идет речь.

С минуту она колебалась, украдкой поглядывая по сторонам, словно опасаясь, что кто–нибудь, случайно взглянув на них, догадается, о чем они говорят. Перри Мейсон вынул из кармана два десятидолларовых банкнота, сложил их и начал вертеть в пальцах. Девушка опустила глаза, ее взгляд задержался на банкнотах.

— Ладно, — сказала она наконец.

— Этого человека зовут Локк. Я позвоню через несколько минут, и вы пошлете за ним гостиничного боя. После того, как я поговорю с Локком, он позвонит кому–то, и между ними состоится приблизительно такой разговор: Локк спросит, можно ли заплатить четыреста долларов за сведения о некой женщине; ему ответят, что можно.

Девушка, помедлив немного, кивнула.

— Телефонные разговоры из города тоже проходят через ваш коммутатор? — спросил Мейсон.

— Нет, — ответила она. — Только если вы свяжетесь по внутреннему тринадцатому.

— Хорошо, я свяжусь по внутреннему тринадцатому.

Он ободряюще улыбнулся ей и вышел. За ближайшим перекрестком он нашел аптеку, в которой была телефонная кабина. Мейсон набрал номер отеля и попросил соединить с внутренним тринадцатым.

— Все в порядке, — сказал он, услышав голос девушки. — Я хочу поговорить с Фрэнком Локком. Пошлите за ним боя. Сейчас он у парикмахера, но не говорите мальчику, что знаете об этом. Просто посоветуйте заглянуть и в парикмахерскую.

— Понятно, — ответила девушка.

Мейсон ждал примерно две минуты, после чего снова услышал в трубке ее голос:

— Этот человек сказал, чтобы вы оставили номер; он позвонит чуть позже.

— Хорошо. Пусть позвонит по номеру Гаррисон 23850. Только обязательно скажите бою, чтобы он притащил Локка к телефону в холле.

— Ясно. Об этом можете не беспокоиться.

— Отлично. Скажите, чтобы он спросил мистера Смита.

— Без имени?

— Без. Просто мистер Смит.

— Все поняла.

Мейсон положил трубку. Через десять минут телефон зазвонил. На вопрос, прозвучавший в трубке, он ответил высоким, брюзгливым голосом:

— Да, да, это мистер Смит. Вы Фрэнк Локк? Редактор “Пикантных новостей”?

— Да, — ответил Локк. — Откуда вы меня знаете?

— Я пришел в редакцию через минуту после того, как вы ушли, мистер Локк. Мне сказали, что я могу найти вас в ресторанчике на Уэбстер–стрит или позже в этом отеле.

— Откуда, черт побери, они могли это знать? — проворчал Локк.

— Вы спрашиваете об этом меня?

— Черт! Чего же вы хотите?

— Мистер Локк, я знаю, что вы не любите говорить о делах по телефону, но на этот раз советую вам сделать исключение. Есть вещи, о которых лучше договариваться сразу. Послушайте, я могу предоставить вам весьма ценную информацию…

— Ладно. — Голос Локка был предельно осторожен. — Я не знаю, кто вы, но, пожалуй, согласен с вами встретиться. Вы далеко от отеля?

— Ну… не очень близко, — ответил Мейсон. — Так что не будем терять времени. Короче, хотели бы вы узнать, что за женщина была вчера с Гаррисоном Бёрком? Учтите, если вас это не интересует, у меня есть другой покупатель.

На другом конце провода несколько секунд царило молчание.

— Наш журнал действительно интересуется пикантными сведениями об известных личностях, — наконец сказал Локк. — И, само собой, мы ценим, когда такую информацию…

— Не рассказывайте сказки! — перебил его Мейсон. — Вы отлично знаете, откуда ветер дует, и я знаю это не хуже вас. Полиция составила список свидетелей, но Гаррисона Бёрка в нем нет. Нет в нем и женщины, с которой он был. Вы согласны выложить тысячу долларов за абсолютно точные сведения о том, кто эта женщина?

— Нет, — решительно ответил Локк.

— Ладно, — поспешно сказал Мейсон. — А, скажем, пятьсот долларов?

— Нет.

— Ну… — В голосе Мейсона появились заискивающие нотки. — Тогда я скажу вот что. Я, возможно, продам эти сведения за четыреста. Но больше не уступлю ни цента. К тому же у меня есть другой покупатель, который дает триста пятьдесят. Мне пришлось побегать, пока я вас поймал. Так что вы просто обязаны отстегнуть четыре сотни, разумеется, если моя информация представляет для вас интерес.

— Четыреста долларов — это же куча денег!

— Имейте в виду, вам предлагаются сведения особого рода, — веско произнес Мейсон.

— Вы должны предоставить мне нечто большее, чем саму информацию, — сказал Локк. — Потребуются доказательства, иначе нас могут обвинить в клевете.

— Понимаю, — сказал Мейсон. — Если заплатите четыреста долларов, то получите доказательства.

Локк молчал несколько секунд. Наконец он сказал:

— Хорошо, я поразмыслю над вашим предложением. Позвоню через минуту и дам ответ.

— Буду ждать, — ответил Мейсон. — Звоните по этому же номеру.

Он повесил трубку, сел на высокий табурет у стойки с мороженым и без каких–либо признаков нетерпения выпил стакан содовой. Прошло шесть или семь минут, прежде чем телефон зазвонил. Мейсон поднял трубку.

— Говорит Смит, — проскулил он.

В трубке ожил голос Локка.

— Ну что ж, мы готовы приобрести информацию за ту цену, которую вы назначили.

— Замечательно, — сказал Мейсон. — Завтра я приду к вам в редакцию. Только чтоб все было без обмана. Не забудьте, что мне придется отказать тому, кто предлагает триста пятьдесят.

— Знаете что, мистер Смит? Я хотел бы встретиться с вами сегодня и уладить это дело с глазу на глаз.

Голос Локка заметно дрожал от возбуждения.

— Это невозможно, — возразил Мейсон. — Информацию–то я могу доставить хоть сейчас, а вот доказательства будут в моих руках только завтра.

— В таком случае, — настаивал Локк, — передайте мне сегодня информацию, а заплачу я вам, как только появятся доказательства.

Мейсон насмешливо захохотал:

— Вы шутите надо мной!

— Тогда поступайте, как сочтете нужным, — бросил Локк с раздражением.

Мейсон снова хохотнул в трубку.

— Благодарю, я воспользуюсь вашим советом, — сказал он и опустил трубку на рычаг.

Вернувшись в машину, Мейсон продолжил наблюдение за отелем. Через двадцать минут из дверей вышел Фрэнк Локк в обществе молодой женщины. Локка выбрили и промассировали так, что теперь из–под его грязной кожи проглядывало нечто, напоминающее розовый цвет. Лицо Локка лучилось самодовольством маленького человечка, который приобрел внешность особы из высшего общества.

Женщине, что шла рядом с ним, было лет двадцать с небольшим. Ее соблазнительные формы умело подчеркивались дорогим туалетом. Абсолютно ничего не выражающее лицо несло следы чрезмерного увлечения косметикой. Пожалуй, ее можно было назвать красивой, хотя в ее облике сквозило что–то вульгарное.

Когда они уселись в такси и уехали, Перри Мейсон вернулся в отель и подошел к коммутатору. Девушка с тревогой взглянула на него, украдкой сунула руку за лиф и вытащила клочок бумаги. На нем был нацарапан номер: “Фрибург 629803”. Мейсон кивнул и спрятал листок в карман.

— Это был разговор о цене, которую можно заплатить за некие сведения? — спросил он.

— Я не могу разглашать телефонные разговоры.

— Понимаю. Но вы бы сказали мне, если бы они говорили о другом, правда?

— Может быть, — ответила она.

— Отлично. Вам больше нечего мне сообщить?

— Боюсь, что нет.

— Это все, что я хотел знать, — сказал Мейсон и улыбнулся.

4

Перри Мейсон вошел в следственный отдел полицейского управления.

— Драмм здесь? — спросил он.

Дежурный ткнул пальцем в сторону двери в глубине помещения. Мейсон прошел дальше.

— Я ищу Сиднея Драмма, — сказал он парню, сидевшему на краю стола с сигаретой в зубах.

Кто–то за его плечом рявкнул:

— Драмм, иди сюда!

Отворилась дверь, и Сидней Драмм высунул голову:

— Привет, Перри!

Драмм был высоким худым мужчиной с выступающими скулами и выцветшими глазами. Он выглядел бы куда уместней на высоком табурете бухгалтера в очках и с пером за ухом, нежели в следственном отделе полицейского управления: может быть, именно поэтому он был таким хорошим агентом.

Мейсон кивком ответил на приветствие и сказал:

— У меня кое–что есть для тебя, Сидней.

— Отлично, — оживился Драмм. — Сейчас приду.

Мейсон вышел в коридор. Минут через пять появился Драмм.

— Колись! — сказал он.

— Я вышел на любопытный след в деле, которое может тебя заинтересовать. Не знаю, правда, куда этот след меня приведет. Пока что я работаю на клиента и весьма интересуюсь информацией об одном телефонном номере.

— Что за номер?

— Фрибург 629803, — ответил Мейсон. — Если это тот номер, о котором я думаю, то хозяин его — стреляный воробей, и обычный трюк с ошибкой здесь не пройдет. Наверняка этот номер не фигурирует в телефонной книге. Надо быстро проверить его непосредственно в центральной конторе телефонной компании. Лучше всего, если ты займешься этим лично.

— Бог мой! Ну и нахал же ты, братец! — ахнул Драмм.

Перри Мейсон состроил обиженную мину.

— Повторяю, я работаю на клиента, — сказал он. — Получишь двадцать пять долларов. Согласись, двадцать пять монет — совсем не плохая плата за поездку в какую–то контору.

— Что же ты сразу так не запел? Подожди, я только возьму шляпу. На твоей машине поедем или на моей?

— Лучше будет, если каждый поедет на своей, — ответил Мейсон. — Не знаю, буду ли я сюда возвращаться.

— Ладно, — согласился Драмм. — Встретимся у конторы телефонной компании.

Когда Мейсон подъехал к конторе, Драмм уже ждал его в полицейском автомобиле.

— Я подумал и решил, что будет лучше, если я сам проверну это дело, — сказал он. — Я уже побывал наверху и кое–что для тебя разнюхал.

— Так чей же это телефон?

— Некоего Джорджа К. Белтера. Адрес: Элмвуд–драйв, 556. Ты был прав, это закрытый номер. Сохранение тайны адресата гарантировано. Поэтому забудь, откуда ты это знаешь.

— Ясно. — Мейсон кивнул и вытащил два десятидолларовых банкнота и один пятидолларовый. Пальцы Драмма сомкнулись на купюрах.

— Старик, — сказал он, — ты проливаешь бальзам на мою душу. Не далее как вчера я просадил в покер всю наличность. Так что если у тебя появится еще одно дельца такого рода, ты уж вспомни обо мне.

— Кто знает, может, мне придется вспомнить о тебе весьма скоро.

— Я к твоим услугам! — воскликнул Драмм, потирая руки.

Когда Мейсон нажал стартер и погнал машину в сторону Элмвуд–драйв, выражение его лица не предвещало ничего хорошего.

Элмвуд–драйв находилась в привилегированном районе города. Дома стояли в глубине улицы, их отделяли друг от друга газоны и ухоженные живые изгороди. Мейсон остановил машину перед домом номер 556, претенциозным строением, расположенным на вершине пригорка, Оба соседних дома были удалены от него футов на двести, а пригорок, видимо, был насыпан специально, дабы подчеркнуть великолепие резиденции.

Не сворачивая на подъездную аллею, Мейсон припарковал автомобиль в стороне и пешком прошел к дому. Над крыльцом горела лампа. Вечер был жаркий, вокруг лампы клубились тучи насекомых, бивших крыльями по большому абажуру из матового стекла. После второго звонка дверь отворил лакей в ливрее. Перри Мейсон вынул из кармана визитную карточку.

— Мистер Белтер не ожидает меня, — сказал он, — но он меня примет.

Лакей бросил взгляд на карточку и отступил в сторону.

— Прошу вас следовать за мной, сэр.

Он проводил Мейсона в салон и указал на кресло. Мейсон слышал, как лакей поднимается по лестнице. Через минуту он показался в дверях салона и сказал:

— Извините, сэр, но мистер Белтер не припоминает вас. Не могли бы вы сказать, по какому делу хотите видеть мистера Белтера?

Мейсон взглянул лакею в глаза и ответил коротко:

— Нет.

Лакей немного подождал в надежде, что Мейсон добавит еще что–нибудь, потом повернулся и снова начал восхождение по лестнице. На этот раз он отсутствовал три или четыре минуты и вернулся с каменным лицом.

— Прошу вас, сэр, — сказал он. — Мистер Белтер вас ждет.

Мейсон поднялся в небольшую гостиную, примыкающую к лестничной площадке и, видимо, составляющую часть целого комплекса помещений. В солидной массивной мебели и во всей обстановке комнаты ощущался мужской прагматизм, не облагороженный рукой женщины.

Дверь в глубине гостиной отворилась, и на пороге остановился мужчина. Перри Мейсон успел бросить взгляд на помещение, откуда тот вышел: это был кабинет, заставленный стеллажами, с массивным письменным столом и вращающимся креслом в углу; открытая дверь в противоположной стене вела в ванную, выложенную блестящим кафелем.

Человек вошел в гостиную и закрыл за собой дверь. Это был очень крупный мужчина с одутловатым, нездорового цвета лицом и мешками под глазами, широкоплечий, с мощной грудью, но узкий в бедрах. У Мейсона создалось впечатление, что у него должны быть тонкие ноги.

Секунду или две вошедший изучал Мейсона взглядом, потом подошел ближе. Его походка окончательно убедила Мейсона, что ноги у него тонкие — они с трудом несли массивный торс. Во взгляде, манерах было что–то, предупреждающее об абсолютной беспощадности ко всему, что могло противодействовать этому человеку. Мейсон был ниже его на добрых четыре дюйма, хотя почти так же широк в плечах.

— Мистер Белтер? — спросил Мейсон.

Мужчина кивнул. Стоя на широко расставленных ногах, он пристально смотрел на Мейсона. Глаза у него были холодные и твердые, как алмаз.

— Что вам угодно? — буркнул он.

— Прошу извинить меня за то, что нарушаю ваш покой, — сказал Мейсон, — но мне нужно срочно переговорить с вами об одном деле.

— О каком еще деле?

— “Пикантные новости” угрожают опубликовать кое–какой материал. Так вот, я не хотел бы, чтобы они выполнили свою угрозу.

Алмазные глаза не изменили выражения, они с той же непреклонностью смотрели на Мейсона.

— Почему вы пришли с этим ко мне? — спросил Белтер.

— Потому что вы именно то лицо, с которым я хочу говорить.

— Вы ошиблись, это кто угодно, только не я.

— А я знаю, что именно вы.

— Нет. Мне мало что известно о “Пикантных новостях”. Ну, держал в руках пару раз эту пакость. Ее издает шайка шантажистов, если вас уж так интересует мое мнение.

Взгляд Мейсона стал жестким, тело чуть заметно подалось вперед.

— Ну, хватит! — сказал он. — Я пришел не слушать, а говорить.

— Так говорите, черт вас возьми! — прорычал Белтер.

— Видите ли, я адвокат и выступаю от имени клиента, которого “Пикантные новости” пытаются шантажировать. Мне эта история крайне не нравится. Я заявляю вам, что не имею намерения выплачивать названную сумму, более того, я не выложу за это ни гроша. Я и в бреду не стану помещать рекламу в вашем журнале, а ваш журнал не напечатает ни строчки о моем клиенте. Вы меня поняли?

Белтер фыркнул.

— Так мне и надо, — проворчал он. — Буду впредь знать, как впускать самозваных адвокатишек. Следовало бы приказать слуге вышвырнуть вас отсюда. Вы либо пьяны, либо спятили, а скорее всего и то и другое. Ну как, сами уйдете или мне вызвать полицию?

— Прежде чем я уйду, я выскажу все, что о вас думаю, — заявил Мейсон. — Вы держитесь в тени, мистер Белтер, а на передний край выталкиваете Локка, который подставляет за вас свою шею. Вы сидите тихо и только гребете деньги. Но теперь это кончилось, и вам еще предъявят счет!

Белтер стоял, не спуская глаз с Мейсона и не произнося ни слова.

— Я не знаю, известно ли вам, кто я такой и чего хочу, — продолжал Мейсон, — но вы без труда можете это узнать. Достаточно позвонить Фрэнку Локку. Я предупреждаю вас: если “Пикантные новости” напечатают что–нибудь о моем клиенте, я во всеуслышание назову имя истинного хозяина этого журнала. Я понятно объяснил?

— Ладно, — процедил Белтер. — Вы достаточно намололи языком. Теперь моя очередь говорить. Я не знаю, кто вы, и мне до этого нет дела. Может быть, ваша репутация достаточно безупречна, раз вы позволяете себе швыряться угрозами. Но я все–таки советую вам следить за порядком в своем огороде, а не бросать камни в чужой.

— Этого я и ожидал, — сказал Мейсон, слегка кивнув.

— И не ошиблись в ожидании, — отрезал Белтер. — И на всякий случай я еще раз напоминаю: не пытайтесь связать мое имя с “Пикантными новостями”, если вы, конечно, не враг самому себе. А теперь убирайтесь отсюда!

Мейсон повернулся и направился к двери. У порога стоял лакей.

— Прошу прощения, — обратился он к Белтеру. — Перед уходом мадам непременно хочет увидеться с вами, сэр, а уходит она сейчас.

Белтер подошел к двери.

— Запомните хорошенько эту личность, Дигли, — сказал он. — Если когда–нибудь вы увидите его здесь, немедленно вышвырните вон. В случае чего вызовите полицейского.

Мейсон обернулся и смерил взглядом лакея.

— Лучше вызовите сразу нескольких полицейских, Дигли. Они понадобятся.

Он направился вниз по лестнице, чувствуя, что Белтер и лакей идут за ним. Когда он оказался в холле, из угла возле двери выступила женщина.

— Я надеюсь, что не помешала тебе, Джордж, — сказала она, — но…

Взгляд женщины упал на Перри Мейсона, и ее голубые глаза потемнели от ужаса. Это была та самая женщина, которая посетила его сегодня в конторе, назвавшись Ивой Гриффин. Тут же усилием воли она овладела собой, ее глаза расширились и приобрели то же выражение детской невинности, что и утром в кабинете Мейсона.

Лицо адвоката было бесстрастным. Он окинул женщину безразличным взглядом.

— Ну? — спросил Белтер. — Чего ты хочешь?

— Ничего… — сказала она; голос ее был тонким, дрожащим. — Я не знала, что ты занят. Прости, что помешала.

— Не обращай на него внимания, — заявил Белтер. — Это какой–то адвокатишка, который пробрался сюда под лживым предлогом. Он уже уходит, причем с большой поспешностью.

Мейсон повернулся на каблуках:

— Послушайте! Я заявляю вам…

Лакей схватил его за плечо.

— Пожалуйста, сюда, — сказал он.

Тренированные мышцы Мейсона напряглись в движении профессионального игрока в гольф, и лакей отлетел к противоположной стене. Он врезался в нее так, что висевшая там картина закачалась на крюках. Перри Мейсон сделал шаг в сторону массивной фигуры Джорджа Белтера.

— Я собирался дать вам шанс, — заявил он, — но передумал. Только попробуйте напечатать в своем журнале хоть слово о моем клиенте или обо мне, и вы обретете приют в тюрьме на ближайшие двадцать лет. Вам ясно?

Алмазные глаза сверлили его с доброжелательностью змеи, глядящей на человека, вооруженного палкой Правая рука Джорджа Белтера оставалась в кармане пиджака.

— Ваше счастье, — сказал он, — что вы остановились Попробуйте только сделать еще шаг, и я продырявлю вам голову! У меня найдутся свидетели, которые подтвердят, что это была самооборона.

— Можете не утруждать себя, — отрезал Мейсон без каких–либо эмоций. — Этим вы меня не остановите. Есть и другие люди, знающие то, что знаю я. И им известно, где я и зачем сюда пошел.

Белтер надул щеки.

— Снова те же песни! Если вы считаете, что я испугаюсь дешевых угроз какого–то подпольного адвоката–шантажиста, то у вас плохо варит голова. В последний раз повторяю — убирайтесь отсюда!

Мейсон повернулся к нему спиной.

— Ладно, я ухожу, — бросил он через плечо. — Я сказал все, что хотел сказать.

Он был уже в дверях, когда до него донеслось саркастическое замечание Джорджа Белтера:

— Повторяться — дурной тон, милейший. А вы долбите одно и то же по два, а то и по три раза.

5

Ива Белтер тихо всхлипывала, прижимая платочек к носу. Перри Мейсон, сидевший без пиджака по другую сторону стола, внимательно смотрел на нее.

— Вы не должны были этого делать, — пробормотала она между двумя всхлипываниями.

— А откуда я мог об этом знать? — спросил Мейсон.

— Он беспощаден…

Мейсон кивнул.

— Я тоже умею быть беспощадным.

— Почему вы не дали объявления в “Игзаминер”?

— Вы слишком многого от меня требуете. Воображаете, что я Санта Клаус.

— Это важное дело, — всхлипнула она. — Речь идет об огромной ставке.

Мейсон не ответил. Женщина еще немножко повсхлипывала, а потом подняла глаза и посмотрела на него страдальческим взглядом.

— Вы не должны были угрожать. Не должны были приходить к нему домой. Вы ничего не добьетесь угрозами. Сколько раз его припирали к стенке, и всегда страдал не он, а тот, кто с ним связывается. Джордж никогда не просит пощады, но и сам никого не щадит.

— И что же может мне угрожать? — спросил Мейсон.

— Он вас уничтожит. — Ива снова всхлипнула. — Узнает обо всех делах, которые вы ведете, и обвинит вас и в подкупе присяжных, и в принуждении к даче ложных показаний, и вообще во всех смертных грехах. Он выживет вас из города!

— Пусть только попробует! Если его грязный журнал вякнет хоть слово обо мне, ему придется отвечать перед судом за клевету, — твердо сказал Мейсон. — И так будет всякий раз: стоит ему упомянуть мою фамилию, немедленно последует возбуждение дела.

Она затрясла головой; по ее щекам текли слезы:

— Нет, вы не сделаете этого. Он слишком ловок. Его адвокаты всегда подскажут ему, как нанести удар и при этом избежать суда. Он устроит так, что вы будете проигрывать дело за делом, будет жалить вас исподтишка и при этом останется неуязвимым!

— Ну, это мы еще посмотрим, — едко произнес Мейсон. — Я вовсе не склонен давать спуску тем, кто творит разбой среди бела дня. А именно это — любимое занятие “Пикантных новостей” и их настоящего хозяина, вашего супруга. Надеюсь, вы понимаете, что мое отношение к вашим проблемам после всего происшедшего может несколько измениться? И виноваты в этом только вы сами. Вы мне лгали с самого начала. Так что пеняйте на себя!

— Умоляю вас, не упрекайте меня, — простонала Ива. — Мистер Мейсон, вы единственный человек, на которого я могу рассчитывать. Все так ужасно запуталось… Вы должны вытянуть меня из этой истории!

— В таком случае, не лгите мне больше.

У Ивы был вид провинившейся школьницы.

— И что же мы теперь будем делать? — робко спросила она.

— Для начала вы еще раз расскажете мне обо всем.

— Но ведь вы все знаете.

— И все же, — настаивал Мейсон, — я с интересом послушаю еще раз, чтобы убедиться, что действительно знаю все.

Избегая его взгляда, Ива начала говорить тихим, ломающимся голосом:

— Никто не знал о связях Джорджа с “Пикантными новостями”. Он держит это в тайне. Даже в редакции об этом знает только один человек — Фрэнк Локк, но он нем, как могила, потому что мой муж держит его в постоянном страхе. Он знает о Локке что–то ужасное. Трудно сказать, что именно, но не исключено, что речь идет об убийстве. Наши близкие друзья думают, что деньги Джорджа — результат игры на бирже. Я вышла за него замуж семь месяцев назад. Я его вторая жена. Я была заворожена его личностью и богатством, но согласия между нами никогда не было. За последние два месяца наши отношения стали весьма натянутыми. Я намеревалась начать дело о разводе; кажется, он об этом догадывался…

Ива сделала паузу, чтобы взглянуть на Мейсона. Ожидаемого сочувствия в его глазах она не нашла.

— С Гаррисоном Бёрком меня связывает дружба, — продолжала она. — Мы познакомились два месяца назад… Да, да, это только дружба, ничего более. Мы пошли вместе поужинать, и надо же нам было нарваться на эту стрельбу! Если Гаррисон назовет мое имя, это будет концом его политической карьеры, ведь Джордж немедленно возбудит бракоразводный процесс и укажет на Гаррисона как на виновника крушения своего супружества. Я должна любой ценой утрясти это дело.

— Но ваш муж может и не узнать ни о чем, — заметил Мейсон. — Прокурор — джентльмен. Бёрк мог бы попросить его, чтобы вас вообще не вызывали на допрос, если вы не являетесь свидетельницей чего–то особо важного, в связи с чем ваши показания были бы абсолютно необходимы.

— Но вы не понимаете, как они действуют, — возразила она. — Я и сама не все знаю, но у них везде есть информаторы. Как только какое–нибудь лицо займет высокое положение, они не жалеют сил, чтобы собрать о нем как можно больше сведений. Гаррисон Бёрк поднимается по политической лестнице, вскоре он должен снова баллотироваться. Я подслушала телефонныйразговор моего мужа с Фрэнком Локком и сразу поняла, что они идут по моему следу. Поэтому я и пришла к вам. Я хотела купить их до того, как они дознаются, в чьем обществе был Гаррисон в Бичвуд—Инн.

— Если ваша дружба с Гаррисоном Бёрком столь невинна, как вы утверждаете, то почему вы попросту не пошли к мужу и не рассказали ему обо всем? Ведь он в конечном счете замарает собственное имя.

Она отчаянно затрясла головой.

— Вы ничего не понимаете! — воскликнула она. — Вы недооцениваете Джорджа, что блестяще доказали своим вчерашним поведением. Он безрассуден и абсолютно лишен сердца. Он любит борьбу и помешан на деньгах. Мой муж отлично знает, что если я начну дело о разводе, то, по всей вероятности, получу какие–то алименты. К тому же на его счет пойдут адвокаты, судебные издержки — все это будет стоить немало. Другое дело, если бы он смог скомпрометировать меня, а заодно и Гаррисона Бёрка. Тогда бы он торжествовал!

Перри Мейсон задумчиво наморщил лоб.

— И все же за этой высокой ценой что–то кроется, — заметил он. — Сдается мне, это слишком большие деньги даже для политического шантажа. Не думаете ли вы, что ваш муж или Фрэнк Локк о чем–то догадываются?

— Нет, — решительно сказала она.

— Итак, как же нам быть? — спросил Мейсон. — Заплатим назначенную цену?

— Теперь уже и речи быть не может ни о какой цене. Джордж откажется от любого предложения. Он будет бороться до последнего. Раз уж вы объявили ему войну, он поведет ее насмерть. Таков он сам и считает, что и все остальные тоже такие. Он по природе своей не способен кому–либо уступить.

Мейсон кивнул.

— Ладно. Если он хочет борьбы, будем бороться. Я возбужу дело против “Пикантных новостей”, как только они упомянут мою фамилию. Потребую показаний Фрэнка Локка под присягой и заставлю его признаться, кто является настоящим хозяином журнала. Если он откажется, обвиню его в лжесвидетельстве. Я думаю, не будет недостатка в желающих научить этот гнусный журнальчик уму–разуму.

— Опять вы ничего не понимаете, — поспешно возразила Ива. — Вы не отдаете себе отчета, какие методы они используют. Вы недооцениваете Джорджа. Много воды утечет, прежде чем вы доведете дело до суда, & они действуют быстро. Кроме того, не забывайте, что я ваша клиентка. Вы должны меня защищать. Ну, а если вы ввяжетесь в драку, то пока чего–то достигнете, я буду скомпрометирована. Я руками и ногами завязла в деле Гаррисона Бёрка.

Мейсон побарабанил пальцами по столу и устало сказал:

— Послушайте меня, миссис Белтер. Вы уже несколько раз давали мне понять, что ваш муж знает о Фрэнке Локке что–то компрометирующее. Так вот, мне кажется, вы тоже знаете, в чем тут дело, Расскажите мне все, и, может быть, нам удастся скрутить из этого хлыст для его шкуры.

Она подняла на него глаза; ее лицо было совершенно белым.

— Вы понимаете, что говорите? Знаете, во что суетесь? Они же убьют вас! Им это не в новинку.

Мейсон не отрывал взгляда от ее глаз.

— Что вы знаете о Фрэнке Локке? — повторил он.

Она задрожала и опустила глаза. Потом печально сказала:

— Ничего.

Лицо Мейсона выразило раздражение.

— Вы снова пытаетесь меня обмануть. Видимо, это у вас привычка. Прежде вы обманывали тех, кто имел несчастье вас полюбить. А теперь, попав в переделку, вы лжете мне.

Ива бросила на него взгляд, полный негодования — то ли истинного, то ли притворного.

— Вы не имеете права говорить со мной таким тоном!

— Не имею права? — В голосе Мейсона звучал металл. Их взгляды скрестились, как клинки.

— Это… что–то было на Юге, — пробормотала Ива, сдаваясь.

— Что было на Юге?

— Эта история с Локком. Дело касалось одной женщины, во всяком случае, с этого началось… Не исключено, что он был замешан в убийстве, но так ли это, не могу сказать. Знаю только, что было какое–то грязное дело, и теперь Джордж держит Локка на коротком поводке. Джордж со всеми так поступает. Узнает что–нибудь компрометирующее, а потом шантажирует.

— И с вами он поступает так же? — спросил Мейсон.

— Пытается.

— И таким способом он вынудил вас вступить с ним в брак?

— Ну… — замялась Ива. — Нет. В конце концов какое это имеет значение?

— Может, и никакого, — ответил он. — Ну, вернемся к нашему делу. Потребуется много денег.

Она открыла сумочку.

— У меня их не так уж много. Могу дать триста долларов.

Мейсон покачал головой.

— У вас есть счет в банке. Я должен располагать значительной суммой. Предстоят большие расходы. Я сражаюсь теперь за собственную шкуру так же, как и за вашу.

— Нет у меня счета в банке. Джордж не позволял. Собственно, и это способ держать человека в руках — с помощью денег. Я должна выпрашивать у него наличные или добывать их другим способом.

— Каким? — спросил Мейсон.

Она не ответила и достала из сумочки свернутые в трубочку банкноты.

— Здесь пятьсот долларов. Это все, чем я располагаю.

— Ладно. Оставьте себе двадцать пять, а остальное дайте мне.

Он нащупал кнопку звонка на боковой стороне стола. На пороге появилась Делла Стрит.

— Выдайте даме расписку, — приказал Мейсон. — Сформулируйте ее так же, как предыдущую, со ссылкой на соответствующую страницу кассовой книги. На этот раз расписка будет на четыреста семьдесят пять долларов в счет дела.

Ива Белтер вручила деньги Мейсону. Тот передал их Делле. Две женщины обменялись откровенно неприязненными взглядами. Взяв деньги, Делла вышла из кабинета с высоко поднятой головой.

— Перед уходом подойдите, пожалуйста, к мисс Стрит и получите расписку, — сказал Мейсон. — И скажите, как я могу, в случае необходимости, связаться с вами?

— Сделаем так, — ответила она, не задумываясь. — Позвоните мне домой, попросите горничную, скажите ей, что звонят из прачечной, и произнесите примерно такую фразу: “Передайте вашей хозяйке, что ее заказ еще не выполнен. Просим извинить”. Она сообщит мне о звонке, и вскоре я позвоню вам.

Мейсон рассмеялся:

— Поете, как по нотам! Похоже, вы уже хорошо отработали этот прием.

Ива подняла на него глаза, в которых еще сохранилось выражение слезливой невинности.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Мейсон отодвинул кресло и приблизился к ней.

— Давайте договоримся: вы перестанете корчить передо мной невинного младенца, — твердо произнес он. — Право же, не стоит. Мы с вами отлично понимаем друг друга. Вы попали в передрягу, а я стараюсь вас из нее вытащить…

Ива медленно поднялась со стула, заглянула ему прямо в глаза и мягким движением опустила руку на его плечо.

— Вы придаете мне уверенности, мистер Мейсон! Подумать только: из всех мужчин, которых я знаю, лишь вы смогли дать отпор моему мужу!

Она откинула голову так, что ее губы оказались около его губ. Мейсон взял ее за локоть длинными сильными пальцами и повернул к себе спиной.

— Я буду защищать вас лишь до тех пор, пока вы платите мне наличными, — сказал он.

Ива вырвалась и обернулась.

— Неужели вы никогда не думаете ни о чем, кроме денег?

— Не в этой игре.

— Вы — единственный человек, на которого я могу рассчитывать! — продекламировала она. — Вы — это все, что мне осталось! Все, что стоит между мною и разорением!

— Это моя работа, — холодно ответил он. — Для этого я здесь и нахожусь.

С этими словами Мейсон проводил ее к двери. Когда он потянулся к дверной ручке, Ива освободила свой локоть из его пальцев.

— Как хотите, — произнесла она ледяным голосом. — Благодарю вас.

Закрыв за ней дверь, Перри Мейсон приказал:

— Соедините меня с Детективным агентством, Делла.

Когда на другом конце провода подняли трубку, он попросил к телефону шефа.

— Слушай, Пол, — сказал он. — Это Перри. У меня есть для тебя работа, которую необходимо выполнить как можно скорее. Фрэнк Локк, этот тип из “Пикантных новостей”, — еще тот кобель, когда дело касается женщин. У него есть девочка в отеле “Уилрайт”, отношения с которой он афиширует. Когда он там появляется, то сперва забегает в парикмахерскую, где его начищают до блеска. Затем он берет под ручку свою пассию и едет с ней в город. Так вот, этот самый Локк приехал откуда–то с Юга, откуда точно — не знаю. Был замешан в каком–то деле, вероятно, поэтому и смылся оттуда. Не исключено, что прежде носил другое имя. Разузнай, пожалуйста, что это была за история. Подключи всех своих людей, которые сейчас свободны. Сколько будет стоить мне это удовольствие?

— Двести долларов, — услышал он ответ Пола Дрейка. — И еще столько же к концу недели. За это время я, наверное, управлюсь.

— Сомневаюсь, что кошелек моего клиента выдержит такую нагрузку, — сказал Мейсон.

— Ладно, пусть будет триста двадцать пять в сумме. Только не забывай обо мне, если удастся потом включить это в расходы.

— О’кей, — ответил Мейсон. — Принимайся за дело.

— Подожди минутку. Собственно говоря, я только что хотел позвонить тебе сам. Перед домом стоит большой “Линкольн”. Сдается мне, это тот самый, на котором твоя таинственная приятельница смылась в прошлый раз. Хочешь, чтобы я проследил за ним? Я на всякий случай записал номер.

— Нет, — ответил Мейсон. — Это уже не имеет значения. Ты давай, принимайся за Локка.

— Ладно, — сказал Дрейк и повесил трубку.

В дверях появилась Делла.

— Ушла? — спросил Мейсон.

Девушка кивнула.

— Эта особа наделает вам хлопот, шеф.

— Я уже это слышал, Делла.

— Я готова повторить.

— В чем дело, Делла? — спросил Мейсон.

— Не нравится мне ее поведение! — сердито сказала Делла. — Видели бы вы, как она держит себя со мной! Я для нее — жалкое ничтожество, потому что, в отличие от нее, должна работать! У нее самый настоящий комплекс превосходства!

— Не у нее одной, Делла.

— Знаю. Если бы это был кто–то другой, еще куда ни шло… А эта… Да она не знает, что такое порядочность! Она покажет вам спину, не колеблясь ни секунды, если сочтете, что это для нее выгодно.

На лице Мейсона появилось задумчивое выражение.

— Для нее это не будет выгодно, — заметил он, поглощенный уже чем–то другим.

Делла Стрит некоторое время присматривалась к нему, а потом тихо закрыла за собой дверь, оставив Перри Мейсона в одиночестве.

6

Гаррисон Бёрк был высоким мужчиной, весьма заботящимся о том, чтобы выглядеть элегантным и благовоспитанным. Его успехи в конгрессе были весьма скромными, но он сумел заработать себе репутацию “друга народа”, поддерживая законопроекты, которые форсировала группа политиков в полной уверенности, что эти законопроекты все равно не пройдут в сенате, а если и пройдут, то наткнутся на решительное вето президента. Свою предвыборную кампанию по избранию в сенат Бёрк проводил при поддержке ряда именитых граждан, которых сумел достаточно ловко утвердить во мнении, что в глубине души он консерватор, стараясь при этом не потерять популярность среди широких масс, верящих в его репутацию “друга народа”.

Он окинул Перри Мейсона проницательным, оценивающим взглядом, после чего сказал:

— Я не знаю, что вы имеете в виду, мистер Мейсон.

— Ладно, — ответил Мейсон, — если вы хотите вынудить меня говорить без обиняков, то я имею в виду тот вечер в Бичвуд—Инн, когда был совершен налет на ресторан, а вы как раз оказались там в обществе замужней женщины.

Гаррисон Бёрк вздрогнул, как от удара. Он шумно втянул в легкие воздух и постарался придать своему лицу выражение, которое, вероятно, считал каменным.

— Мне кажется, — сказал он низким, хорошо поставленным голосом, — что вы введены в заблуждение. Я очень занят и поэтому прошу извинить меня.

Мейсон сделал шаг к столу, за которым сидел политик, и взглянул на него сверху вниз.

— Вы влипли в скверную историю, — медленно сказал он, — и чем раньше вы перестанете притворяться, тем скорее мы сможем поговорить о том, как вас из нее вытянуть.

— Однако, — запротестовал Бёрк, — я ничего о вас не знаю. Вы пришли ко мне без какой–либо рекомендации…

— Это дело, в котором рекомендации не нужны, — прервал его Мейсон. — Нужно только знание фактов, чем я и располагаю. Я выступаю от имени женщины, в обществе которой вы проводили тот вечер. “Пикантные новости” хотят добиться, чтобы ваши показания были заслушаны в суде перед присяжными, а вся эта история стала достоянием общественности.

Лицо Гаррисона Бёрка стало серым. Он осел на стол, словно ища опоры для локтей и головы.

— Что? — растерянно спросил он.

— Вы все слышали.

— Но я ничего об этом не знаю. Она мне не говорила… Должно быть, это какая–то ошибка.

— К сожалению, это не ошибка.

— Как могло получиться, что я узнаю об этом от вас?

— Вы узнаете об этом от меня, по всей вероятности, потому, что заинтересованная дама желает держаться от вас как можно дальше. Она сама ломает голову над тем, как ей выбраться из создавшегося положения. Я делаю, что могу, но это обходится недешево. Она, по–видимому, не спешит обратиться к вам с предложением принять участие в расходах. А мне приходится.

— Значит, вам нужны деньги? — спросил Бёрк.

— А вы как думаете?

Полное понимание ситуации, наконец, достигло сознания Бёрка.

— Боже! — простонал он. — Я погиб!

Мейсон никак не отреагировал на этот крик души.

— А что если их купить? — продолжал политик. — Я не знаю точно, как они там это улаживают, но существует какой–то трюк с рекламой, от которой отказываются. В контракте есть оговорка о компенсации убытков в случае нарушения условий. Вы юрист, вы должны об этом знать, Я имею в виду, должны знать, как это уладить,

— Купить “Пикантные новости” не удастся, — ответил Мейсон. — Во–первых, они потребовали слишком большую сумму, а во–вторых, теперь уже они хотят только крови. Борьба не на жизнь, а на смерть.

Гаррисон Бёрк выпрямился за письменным столом.

— Мистер Мейсон, — сказал он, — мне кажется, вы глубоко заблуждаетесь. Я не вижу повода, из–за которого они могли бы занять такую позицию.

Мейсон улыбнулся.

— Не видите повода?

— Никакого.

— Дело в том, что фактический владелец журнала это некий Джордж К. Белтер. А его жена, в обществе которой вы были в тот вечер, собирается разводиться с ним. Продумайте все это.

Лицо Бёрка приобрело цвет оконной замазки.

— Это невозможно! — воскликнул он. — Белтер не может быть замешан в такое дело! Он человек чести!

— Человек чести, являющийся хозяином грязного журнальчика, — уточнил Мейсон.

— Это невозможно! — упорствовал Бёрк. — Это…

— Увы, это факт, — прервал его Мейсон. — Я изложил вам все как есть. Ситуация для вас скверная, но есть шанс выйти из нее целым и невредимым, если вы последуете доброму совету.

Гаррисон Бёрк нервно переплел пальцы.

— Что вы предлагаете? — спросил он.

— Есть только один способ разогнать эту банду, — сказал Мейсон. — Использовать их собственное оружие. Это шайка шантажистов, следовательно, в борьбе с ними я должен буду сам прибегнуть к шантажу. У меня есть кое–какие материалы, но их нужно проверить. Понадобится помощь, а это, как вы догадываетесь, не бесплатно. Моя клиентка не имеет никаких средств, а я не намерен тратить собственные деньги. Так что, думаю, вы не откажетесь взять на себя часть расходов.

Гаррисон Бёрк заморгал.

— Как вы полагаете, сколько это будет стоить? — спросил он осторожно.

— Я хочу получить тысячу пятьсот долларов сейчас, а когда я вас из этого вытяну, вам это будет стоить дороже.

Бёрк провел по губам кончиком языка,

— Я должен подумать. К тому же потребуется время, чтобы собрать эту сумму. Приходите завтра утром, я дам вам ответ.

— События развиваются быстро, — покачал головой Мейсон. — До завтрашнего утра может многое измениться.

— Ладно. Приходите через два часа, — уступил Бёрк.

— Хорошо. А теперь послушайте: я расскажу вам, что вы намереваетесь сделать. Вы хотите узнать, что я собой представляю. Я могу сказать вам наперед, что вы узнаете. Я адвокат, специализирующийся по уголовным делам, нередко участвую в судебных разбирательствах. Каждый адвокат такого рода имеет свою узкую специальность; моей специальностью является помощь людям, попавшим в затруднительное положение. Клиент приходит ко мне, оказавшись в передряге, и я стараюсь его вытянуть из нее. Большинство моих дел так и не попадает в суд. Замечу далее, что если вы попробуете узнать обо мне что–нибудь через своего адвоката или юридического советника, то, наверное, услышите, что я не более чем заурядный крючкотвор. Если вы обратитесь с этим вопросом в прокуратуру, вам скажут, что я — опасный противник, но вообще–то они обо мне не много знают. Если же вы попробуете навести обо мне справки в банке, то не узнаете абсолютно ничего.

Бёрк открыл рот, чтобы возразить, но подумал и предпочел промолчать.

— Теперь я вам скажу то, что, может быть, сбережет вам время и избавит от ненужных шагов, — продолжил Мейсон. — Я советую вам позвонить Иве Белтер. По всей вероятности, она будет рассержена тем, что я обратился к вам. Она хотела уладить это дело сама или, может быть, мысль о вас ей вообще не пришла в голову. Если вы будете звонить ей, то попросите к телефону горничную и сообщите о каких–то там нарядах. После этого миссис Белтер немедленно позвонит вам.

Гаррисон Бёрк удивленно вытаращил глаза.

— Откуда вы это знаете? — спросил он.

— Это ее манера договариваться с мужчинами, — ответил Мейсон. — Я должен позвонить и заговорить о каком–то заказе из прачечной. А вы?

— О доставке туфель, — признался Гаррисон Бёрк.

— Очень неплохой способ, — заметил Мейсон. — Разумеется, если не перепутать предметы гардероба. Да и в горничной нельзя быть уверенным.

Сдержанность Бёрка, казалось, таяла с каждой минутой.

— Горничная ни о чем не знает, — объяснил он. — Она просто передает сообщения. Только Иве известно, что это условный знак. Я не предполагал, что она договаривается еще с кем–нибудь, используя этот же самый код.

— Не будьте ребенком, — засмеялся Перри Мейсон.

— Если быть искренним, — сказал Гаррисон Бёрк с достоинством, — то миссис Белтер звонила мне примерно час назад. Она сказала, что у нее серьезные затруднения и ей нужны деньги — тысяча долларов, но не объяснила для чего.

Мейсон свистнул.

— Это меняет положение вещей. Я опасался, что она позволит вам выйти сухим из воды. Мне безразлично, чьими деньгами мне заплатят, но я считаю, что вам следует раскошелиться. В конце концов, я работаю и на вас, и на нее, а денег для борьбы с этой бандой потребуется немало.

Бёрк кивнул.

— Попрошу вас прийти через полчаса, — сказал он,. — Я дам ответ.

Мейсон направился к двери.

— Ладно, пусть будет полчаса. Но вы должны позаботиться о наличных. Вряд ли вы захотите, чтобы чек на мое имя проходил через банк: вдруг произойдет утечка информации!

Бёрк отодвинул стул и протянул руку в сторону Мейсона. Этот весьма неопределенный жест можно было истолковать как приглашение к рукопожатию. Но Мейсон, видимо, истолковал его иначе и вышел, не пожав протянутой руки.

Мейсон уже взялся за дверцу своего автомобиля, когда кто–то похлопал его по плечу.

Мейсон оглянулся. Перед ним стоял приземистый мужчина с наглыми глазами.

— Я хотел бы попросить у вас интервью, мистер Мейсон, — заявил он.

— Интервью? — переспросил Мейсон. — Кто вы, черт возьми?

— Крейндэлл, — представился мужчина. — Из “Пикантных новостей”. Как вы знаете, мы интересуемся жизнью выдающихся личностей, вот я и хотел взять у вас интервью, чтобы узнать, о чем вы совещались с Гаррисоном Бёрком.

Мейсон медленно снял руку с дверцы автомобиля.

— Вот, значит, какова ваша тактика! — сказал он сдавленным голосом.

Крейндэлл издевательски ухмыльнулся ему в лицо.

— Зря вы пыжитесь, мистер Мейсон. Ничего у вас не выгорит.

— Говоришь, не выгорит! — свирепо произнес Мейсон и молниеносно провел прямой левый в скалящиеся зубы, Голова Крейндэлла запрокинулась назад. Шатаясь, он отступил на шаг, а потом, как мешок, осел на асфальт, Прохожие начали останавливаться, быстро образовалась группа зевак. Не обращая на них внимания, Мейсон повернулся, отворил дверцу машины, нажал стартер и влился в уличное движение.

Из ближайшей аптеки он позвонил Гаррисону Бёрку.

— Это Мейсон, — сказал он, услышав в трубке голос политика. — Вам лучше не выходить из дома, Бёрк. И советую вам позаботиться об охране. Журнал, о котором мы говорили, расставил вокруг дома своих парней, готовых сунуть нос в ваши дела. Когда появятся деньги, пришлите их ко мне в контору с посыльным. Выберите кого–нибудь, кому вы доверяете, и попросите отнести конверт. Скажите, что в нем бумаги.

Гаррисон Бёрк начал что–то говорить, но Мейсон со злостью повесил трубку.

7

Ночью с юго–востока налетела буря. Свинцовые тучи плыли медленно и тяжело, обрушивая на землю струи дождя. Ветер потрясал дом, в котором жил Перри Мейсон. Хотя окно было лишь чуть приоткрыто, сквозняк, проникающий в полудюймовую щель, теребил гардины.

Зазвонил телефон. Мейсон приподнялся в кровати, его рука нащупала в потемках трубку и поднесла ее к уху.

— Алло, — сказал он.

В трубке зазвучал высокий голос Ивы Белтер.

— Слава Богу, я вас застала! Немедленно садитесь в машину и приезжайте! Умоляю!

— Куда приехать? — спросил Перри Мейсон, стряхивая с себя сон. — Что случилось?

— Нечто ужасное! — крикнула Ива. — Приезжайте!.. Но не ко мне домой. Я в другом месте.

— Где вы находитесь?

— В аптеке на Грисвоулд–авеню. Остановитесь, когда увидите фонарь. Я буду ждать у входа.

Мейсон окончательно проснулся.

— Минутку. — сказал он. — Подобные звонки для меня не впервой. Меня уже не раз пытались выманить ночью из дома. Я должен быть уверен, что здесь нет никаких фокусов.

— Ах, не будьте же так подозрительны! — пискнула миссис Белтер на другом конце провода. — Приезжайте сейчас же! Дело очень важное. Или вы не узнаете мой голос?

— Ладно, ладно, — спокойно ответил Мейсон. — Все это я знаю. Какую фамилию вы назвали мне, когда первый раз пришли в мою контору?

— Гриффин! — крикнула она истерично.

— Хорошо, сейчас приеду.

Мейсон быстро оделся, сунул револьвер в задний карман брюк, надел непромокаемый плащ, низко надвинул на лоб шляпу, выключил свет и вышел. Мотор еще не успел как следует разогреться, а машина уже мчалась под проливным дождем.

Двигатель фыркал и стрелял, когда Мейсон доехал до угла. На асфальте, куда падал свет фар, взрывались и исчезали миниатюрные гейзеры. Мейсон промчался через перекресток в опасной близости от радиатора автомобиля, который двигался ему наперерез. Свернув вправо, он оказался на Грисвоулд–авеню; проехав по ней полторы мили, он сбросил скорость и начал высматривать фонарь аптеки.

Наконец он увидел Иву Белтер. На ней был плащ, но несмотря на дождь, она стояла с непокрытой головой. Вода стекала по волосам, заливая широко раскрытые, словно остекленевшие глаза. Перри Мейсон подъехал к тротуару и затормозил.

— Я думала, что вы никогда не приедете! — запричитала Ива, как только он отворил дверцу.

Мейсон увидел, что одета она в вечернее платье, атласные туфельки и мужской плащ. Все это промокло до нитки, и когда она забралась в автомобиль, струйки воды стекали на пол.

— Что случилось? — спросил Мейсон.

Ива повернула к нему бледное мокрое лицо.

— Поедем ко мне домой!.. Быстрее!

— Что случилось? — повторил он.

— Мой муж убит… — простонала она.

Мейсон включил верхний свет.

— Зачем вы это делаете? — воскликнула она. Мейсон внимательно изучал ее лицо.

— Пожалуйста, расскажите мне все, — сказал он спокойно.

— Ну поедем же, поедем! — умоляла она.

— Только после того, когда я буду знать все факты, — отрезал он почти пренебрежительно.

— Мы должны быть там до прихода полиции!

— Можно узнать, почему?

— Должны!

Мейсон покачал головой.

— Нет, — сказал он, — мы не будем разговаривать с полицией, пока я не узнаю все.

— О! — простонала она. — Это было ужасно!

— Кто его убил?

— Не знаю!

— А что вы знаете?

— Вы погасите, наконец, этот проклятый свет?

— Только тогда, когда вы расскажете мне, что произошло.

— Зачем вам этот свет?

— Чтобы лучше видеть вас, дорогая миссис Белтер, — ответил Мейсон.

Лицо его было угрюмым. Ива вздохнула и смирилась.

— Я сама точно не знаю, что произошло. Должно быть, это был кто–то из тех, кого он шантажировал… Я услышала наверху голоса — там ссорились. Я подошла к лестнице, чтобы послушать,

— Вы слышали, о чем они говорили?

— Только отдельные слова. Они ругались. Мой муж говорил холодно, с сарказмом. Он всегда принимает такой тон, когда взбешен и готов сцепиться с кем–нибудь, Другой говорил резко, но не кричал.

— И что было дальше?

— Я услышала выстрел и грохот падающего тела.

— Только один выстрел?

— Один и потом этот грохот. О, это было так ужасно! Весь дом задрожал!..

— И что вы сделали?

— Повернулась и убежала. Я была охвачена ужасом!

— Куда вы убежали?

— В свою комнату.

— Вас кто–нибудь видел?

— Нет. Наверное, нет.

— И что дальше?

— Я ждала… наверное, минуту.

— Вы слышали что–нибудь еще?

— Да, Этот человек… он сбежал по лестнице и удрал из дома.

— Понятно, — произнес Мейсон с нажимом. — Дальше?

— Я решила заглянуть к Джорджу: не надо ли помочь? Поднялась наверх… Он был в кабинете… Перед этим он принимал ванну и накинул на себя халат… Он лежал на полу… мертвый!

— Где на полу? — безжалостно допрашивал Мейсон.

— Ах, да не будьте вы так мелочны! — крикнула Ива, — Не могу точно сказать… Он, должно быть, вылез из ванны и стоял возле двери ванной комнаты, когда все это началось.

— Откуда вы знаете, что он был мертв?

— Это было видно… То есть мне показалось, что он мертв. Разумеется, я не уверена… Ну, поехали же! Вы должны мне помочь!

— Почему?

— Потому что все выйдет наружу! Фрэнк Локк знает о Гаррисоне Бёрке и, естественно, подумает, что это Гаррисон его убил. Бёрк должен будет назвать мою фамилию; а тогда… тогда все может быть. Подозрение может пасть даже на меня.

— Не беспокойтесь. Действительно, Локк знает о Гаррисоне Бёрке, но Локк — всего лишь подставное лицо, шестерка. Без вашего мужа он тут же утратит почву под ногами. Надеюсь, вы не предполагаете, что Гаррисон Бёрк — единственный, кто был на ножах с вашим мужем?

— Конечно, нет. Но Гаррисон имел более весомый повод для убийства, чем кто–либо иной, — настаивала Ива.. — Никто, кроме него, не знал, кто настоящий владелец журнала. Вы сами ему это сказали.

— Значит, он рассказал вам об этом?

— Да, рассказал. Зачем вы вообще ходили к нему?

— Потому что не имею ни малейшего желания защищать его интересы даром, — угрюмо ответил Мейсон. — Фактически я работаю на него, так пусть выкладывает монету. Я не могу допустить, чтобы вы одна платили за все.

— А вы не считаете, что это мое дело?

— Нет.

Она закусила губу, хотела что–то сказать, но передумала.

— Теперь внимательно слушайте меня и постарайтесь хорошенько запомнить все, что я скажу, — начал Мейсон. — Если ваш муж мертв, начнется тщательное расследование. Вы не должны терять голову. Вы не знаете, кто был с ним наверху?

— Нет, — медленно ответила она. — Только догадываюсь… Я узнала голос.

— Отлично, это уже кое–что. Значит, вы не расслышали, о чем они говорили?

— Нет. Но голоса я различала…

— Выходит, этот голос вам знаком?

— Да.

— Хватит этой проклятой таинственности! — почти закричал на нее Мейсон. — Кто это был? Я ваш адвокат, и вы должны мне сказать!

Ива повернула к нему лицо.

— Вы хорошо знаете, кто это был, — сказала она.

— Я знаю?!.

— Да.

— Ну… Ей–богу, один из нас спятил… Да откуда я могу это знать?!

— Вы можете это знать, — Ива сделала паузу, — потому что это были вы.

Взгляд Мейсона стал твердым и холодным.

— Я?!

— Да, мистер Мейсон. Ах, не хотела я этого говорить! Не хотела, чтобы вы догадались, что я это знаю… Не бойтесь, я не скажу никому!.. Ни при каких обстоятельствах! Это навсегда останется между нами.

Мейсон не спускал с нее глаз. Выражение его лица изменилось.

— Значит, вот вы какой союзник?

Не отводя взгляда, она медленно кивнула.

— Вот такой я союзник. Я никогда не предам вас.

Мейсон глубоко втянул в легкие воздух.

— К дьяволу! — выругался он. — У меня не хватает слов…

Минуту длилось молчание. Наконец Мейсон спросил без какого–либо выражения:

— Вы не обратили внимания, отъезжал ли от дома какой–нибудь автомобиль?

Она немного поколебалась, прежде чем ответить:

— От бури столько шума… Знаете, ветки трутся об стены и вообще… Но я вроде бы слышала звук мотора.

— Послушайте, — сказал Мейсон. — Вы сейчас взволнованы, взбудоражены. Но если вы начнете так отвечать полиции, то накликаете на себя беду. У вас есть два возможных варианта поведения. Либо вы изображаете полный нервный срыв и вызываете врача, который вообще запретит вас допрашивать, либо точно знаете, что вам следует говорить. Либо вы слышали мотор, либо не слышали. Так как же, слышали или нет?

— Да, — сказала она уверенно, — Слышала.

— Уже лучше. Сколько лиц находилось в доме?

— Каких лиц?

— Ну, прислуга, домочадцы, — пояснил Мейсон. — Все, кто живет в доме. Назовите их.

— Лакей Дигли…..

— Знаю. Знаком с ним. Кто еще? Кто занимается кухней?

— Экономка, миссис Витч, — ответила Ива. — Ее как раз навестила дочь — она приехала на несколько дней.

— Теперь мужчины. Сколько их в доме? Только Дигли?

— Есть еще Карл Гриффин.

— Гриффин? Ага!

Она залилась краской.

— Да, Гриффин.

— Так вот откуда вы взяли фамилию, под которой пришли ко мне в первый раз.

— Это ничего не значит… Ну, назвала первую фамилию, что пришла мне в голову… И нечего ловить меня на слове!

Мейсон усмехнулся:

— Меньше всего я стараюсь поймать вас на слове, даже тогда, когда вы рассказываете сказки.

Ива начала торопливо объяснять:

— Карл Гриффин — племянник моего мужа. Он редко проводит вечера дома, любит веселую жизнь и имеет репутацию не слишком высоконравственного человека. Часто приходит домой пьяным. Карл в очень хороших отношениях с моим мужем. Джордж питает к нему слабость, насколько он вообще может питать слабость к кому–либо в этом мире. Я должна сказать вам, мистер Мейсон, что мой супруг — очень странный человек. Собственно говоря, он не любит никого, он желает только обладать, править и сокрушать. У него нет друзей, он совершенно независим.

— Знаю, — отозвался Мейсон. — Меня не интересует характер вашего мужа. Расскажите лучше еще что–нибудь о Карле Гриффине. Он был вечером дома?

— Нет. Кажется, его не было даже на обеде. Насколько я знаю, он отправился после полудня в клуб. В котором часу пошел дождь?

— Около шести, — ответил Мейсон.

— Все сходится. После полудня была хорошая погода, и Карл пошел играть в гольф. Джордж вроде бы упоминал о том, что Карл пообедает в клубе и вернется поздно.

— Вы уверены, что он не вернулся?

— Абсолютно.

— И вы уверены, что не его голос слышали наверху в кабинете?

Ива поколебалась несколько мгновений.

— Нет, — ответила она наконец, — это были вы.

Мейсон раздраженно буркнул что–то себе под нос.

— Я хотела сказать, — поспешила добавить Ива, — что голос звучал совершенно как ваш. Этот мужчина говорил, как вы. Даже когда он повышал голос, то все равно полностью владел собой. Но я никогда не выдам вас. Я не упомяну вашего имени, даже если меня будут пытать!

Она еще шире раскрыла свои голубые глаза и подарила Мейсону преданный взгляд. Тот лишь пожал плечами.

— Ладно, поговорим об этом позже. Вы должны немного поостыть. Во время этой ссоры речь шла о вас?

— Повторяю вам, я не знаю! Вы можете понять, я не знаю, о чем они разговаривали? Мистер Мейсон, мы должны как можно скорее вернуться! Что будет, если кто–нибудь найдет труп, пока меня нет дома?

— Вы правы, — согласился Мейсон. — Однако вы ждали так долго, что минута или две не составят ощутимой разницы. Есть вещь, которую я должен знать раньше, чем мы поедем.

Мейсон протянул руки и наклонил ее голову так, что на лицо упал свет верхней лампы.

— Это Гаррисон Бёрк был наверху, когда прозвучал выстрел? — спросил Мейсон, четко выговаривая каждое слово.

Она захлебнулась, ища, что ответить.

— Боже мой! Конечно, нет!

— А вообще он был у вас вечером?

— Нет!

— Но он звонил вечером или в конце дня?

— Нет. Я вообще не разговаривала с ним с того вечера в Бичвуд—Инн. Видеть его не хочу, он и так достаточно осложнил мне жизнь!

— Так откуда вы знаете, что я рассказал ему о связи вашего мужа с “Пикантными новостями”? — спросил Мейсон, и тон его голоса не обещал ничего хорошего.

Ива попыталась освободить лицо из его рук.

— Не трудитесь, я сам отвечу, — неумолимо продолжал Мейсон. — Он рассказал об этом, когда был у вас сегодня вечером.

— Нет, — пробормотала она. — Он сказал мне об этом днем по телефону.

— Значит, он звонил вам после полудня?

— Да.

— Сразу же после моего ухода?

— Сразу…..

— До того, как он послал мне деньги?

— Да.

— Почему вы не сказали об этом сразу? Почему солгали?

— Я забыла. Ведь говорила же я до этого, что он звонил! Если бы я хотела солгать, я бы вообще не упомянула, что разговаривала с ним.

— Просто тогда вам еще не пришло в голову сказать, что именно я был у вашего мужа.

— Неправда!

Мейсон медленно покачал головой.

— Вы жалкая, мелкая врунья, — констатировал он бесстрастно–деловым тоном. — Вы просто не способны говорить правду. Вы обманываете меня даже в эту минуту. Я отлично знаю, кто был у вашего мужа.

— Нет, нет! — крикнула она. — Я не знаю! Я думала, что это вы! Я ведь позвонила из аптеки, а это в миле от моего дома.

— Почему вы так поступили?

— Я хотела дать вам время вернуться домой. Вы не понимаете? Я хотела получить возможность сказать с чистой совестью, что я застала вас дома. Было бы ужасно, если бы я позвонила сразу же после того, как узнала голос, и убедилась, что вас нет дома.

— Вы не могли узнать мой голос, — сказал он спокойно.

— Мне показалось, что узнала!

— Это абсолютно немыслимо. В это время я спал. К сожалению, у меня нет никаких доказательств. Если полиция придет к выводу, что я находился на месте преступления, мне будет дьявольски трудно оправдаться. Ловко вы все это сочинили.

Ива смотрела на него несколько секунд, а затем внезапно обвила руками его шею.

— Ах, Перри, — шепнула она, — умоляю вас, не смотрите на меня таким взглядом. Я уже сказала, что не выдам вас. Вы так же впутались в это дело, как и я. Мы в одной лодке и должны держаться вместе.

Он отстранился и развел ее мокрые руки. Потом еще раз повернул ее лицо к свету и заглянул в глаза.

— Ни во что мы не впутались, — сказал он. — Вы моя клиентка, я вас защищаю. Вы поняли?

— Да, — ответила она.

— Плащ, что на вас, — чей он?

— Карла. Он висел в холле. Я выбежала под дождь и поняла, что промокну до нитки. Вот и схватила первый плащ, который подвернулся под руку.

— Так. Теперь продумайте все еще раз, пока мы будем ехать. Я не знаю, может быть, полиция уже на месте. Вы считаете, что никто не слышал выстрела?

— Пожалуй, нет.

— Ладно. Если нам удастся немного осмотреться д₀ приезда полиции, вам следует забыть об этой истории с телефоном. Вы звонили из дома, после чего выбежали мне навстречу и поэтому промокли, ясно? Вы не могли усидеть дома, вы боялись.

— Да, — покорно согласилась она.

Перри Мейсон погасил верхний свет и выжал сцепление. Автомобиль врезался в стену дождя. Ива Белтер передвинулась на сиденье и прижалась к Мейсону, обвив одной рукой его шею, а другую положив на колено.

— Я так боюсь, — простонала она. — Я чувствую себя такой одинокой!

— Будет лучше, если вы помолчите и все обдумаете еще раз.

Машина на крутом вираже влетела на Элмвуд–драйв; еще немного — и Мейсон затормозил у самого крыльца.

— Вот что, — сказал он приглушенным голосом, помогая Иве вылезти из машины. — В доме царит полное спокойствие. Полиции здесь еще нет. Советую хорошенько поразмыслить в последний раз. Если вы попытаетесь меня оговорить, то расплачиваться за это придется вам.

— Я не оговариваю вас! Я сказала святую правду! Богом клянусь!

— Ладно! — отрезал он, и они вдвоем взбежали на крыльцо.

— Дверь открыта, — предупредила Ива, — я не запирала ее.

Она пропустила Мейсона вперед. Адвокат толкнул дверь.

— Заперто! У вас есть ключ?

Ива испуганно взглянула на него.

— Нет, ключ остался в сумочке.

— А где ваша сумочка?

В ее глазах отсутствовало какое–либо выражение, но тело одеревенело от ужаса.

— Боже! — простонала она. — Я, должно быть, оставила сумочку наверху возле… возле тела мужа!

— Она была у вас, когда вы шли наверх?

— Да, я уверена в этом. Должно быть, я уронила ее, потому что не помню, чтобы она была при мне, когда я вышла из дому.

— А есть какой–нибудь другой вход в дом?

Ива на секунду задумалась.

— Есть еще вход на кухню. Запасной ключ всегда висит под карнизом гаража. Мы могли бы войти через него.

— Идем.

Они спустилась с крыльца и по усыпанной гравием дорожке двинулись вокруг дома. Ветер теребил кусты, ливень хлестал стены, но ни один звук не доносился изнутри здания.

— Ведите себя как можно тише, чтобы нас не услышала прислуга, — предупредил Мейсон. — Если никто не проснется, в нашем распоряжении будет несколько минут, чтобы разобраться в ситуации.

Она кивнула, пошарила рукой под карнизом гаража и отперла черный ход.

— Пройдите через дом и откройте мне парадную дверь, — сказал Мейсон. — Эту дверь я запру за вами и повешу ключ обратно.

Ива кивнула и исчезла в темноте.

Мейсон повернул ключ в замке и повесил его на прежнее место. Потом он пустился в обратный путь вокруг дома.

8

Мейсон прождал на крыльце две–три минуты, прежде чем услышал шаги Ивы Белтер и щелчок замка. Она отворила дверь и встретила его улыбкой.

В холле горела только одна лампа — маленький ночной светильник, свет которого едва вырывал из мрака ступени лестницы и мебель — несколько стульев с прямыми спинками, зеркало в красивой раме, вешалку и стойку для зонтиков. На вешалке висел женский плащ, в стойке стояли две трости и три зонта. Из отделения для зонтов просочилась струйка воды, образовавшая на полу лужицу, в которой отражался свет лампы.

— Вы погасили светильник, когда выходили? — спросил Мейсон шепотом.

— Нет, я оставила все, как было.

— Значит, ваш муж, впуская кого–то, не включал других ламп, кроме этой маленькой?

— Да.

— Столь слабое освещение — это у вас норма?

— Видите ли, наверху живет только Джордж. Он не интересуется нами, а мы не интересуемся им.

— Ладно, пошли наверх, — сказал Мейсон. — Включите свет.

Ива щелкнула выключателем. Мейсон первым прошел в комнату, где до этого разговаривал с Белтером. Дверь, из которой Белтер тогда появился, теперь была заперта. Мейсон повернул ручку и вошел в кабинет.

Он увидел большую комнату, меблированную так же, как и предыдущая. Громоздкие стулья с плотной обивкой, письменный стол казался составленным из двух столов нормального размера. Дверь в спальню была открыта; рядом с ней находилась еще одна, ведущая в ванную. Джордж Белтер лежал на полу в дверях между ванной и кабинетом. На нем был фиолетовый халат, который распахнулся спереди, открывая нагое тело.

Ива Белтер тихо вскрикнула и вцепилась в руку Мейсона. Он отстранил ее, подошел к лежащему и опустился на колени. Джордж Белтер несомненно был мертв. На теле остался след единственной пули, попавшей точно в сердце. Все указывало на то, что смерть наступила мгновенно. Мейсон сунул руку под халат и убедился, что тело влажное. Адвокат поднялся, перешагнул через вытянутую руку трупа и пошел в ванную.

Как и все комнаты, в которых жил Джордж Белтер, ванная была спроектирована с размахом. Ванна, опущенная в пол, была глубиной в три с половиной фута и не менее восьми футов в длину. На вешалке возле огромного умывальника висели сложенные полотенца. Мейсон осмотрел их и вернулся к Иве.

— Видите? Он купался и, скорее всего, просто вылез из ванны. Набросил халат, даже не вытершись. Он еще мокрый под халатом, а полотенца сложены и не использованы.

Она кивнула.

— Не считаете ли вы, мистер Мейсон, что не плохо было бы смочить одно полотенце и повесить его так, словно он вытерся?

— Зачем?

— Ну… не знаю… Мне просто пришло в голову.

— Если мы начнем фабриковать фальшивые улики, то впутаемся в неприятную историю. Советую запомнить это раз и навсегда! Мне кажется, что никто, кроме вас, миссис Белтер, не знает, что здесь произошло. Кстати, у них возникнет вопрос, почему вы сначала связались со мной, а потом позвонили им Это выставляет вас в двусмысленном свете. Вы понимаете?

Она кивнула; ее глаза стали большими и темными.

— Так вот, слушайте внимательно и хорошенько все запомните, — наставительно произнес Мейсон. — И не теряйте головы Вы должны рассказать им то же самое, что и мне, за одним исключением: ни слова о том, что вы поднимались наверх после бегства этого мужчины. Это в вашем рассказе не понравилось мне и полиции не понравится тоже. Если вы достаточно владели собой, чтобы подняться наверх, сочтут они, то что вам мешало позвонить им? То, что вы сперва позвонили адвокату, вызовет у полиции подозрение, что ваша совесть нечиста.

— Но ведь мы можем им сказать, что я советовалась с вами по другому делу, а потом случилась эта история, и все так перепуталось, что я захотела посоветоваться с вами, прежде чем вызвать полицию.

Он рассмеялся:

— Этим вы только подольете масла в огонь! Полиция тотчас заинтересуется, что это было за дело, и вы не успеете опомниться, как вас обвинят в убийстве. Нельзя допустить, чтобы хоть что–нибудь осложнило и без того сложную ситуацию. Мы должны найти Гаррисона и посоветовать держать язык за зубами.

— Хорошо. Но что будет с “Пикантными новостями”?

— Разве вам не пришло в голову, что после смерти мужа вы стали владелицей издания? Теперь вы можете диктовать свою волю редакционному комитету.

— А что если муж в завещании лишил меня наследства?

— Мы попробуем опротестовать завещание и будем ходатайствовать о назначении вас чрезвычайным временнымуправляющим, пока длится процесс.

— Ну, ладно, — поспешно согласилась она. — Итак, я вышла из дому… и что дальше?

— То, что вы мне рассказали, со всеми подробностями. Вы были так испуганы, что, не думая ни о чем, вылетели из дому. Запомните одно: вы убежали до того, как этот мужчина спустился вниз. Вы сорвали с вешалки первый попавшийся плащ — мужской, висевший рядом с вашим.

— Продолжайте, продолжайте! — В ее голосе звучало нетерпение.

— Вы выбежали на улицу, — сказал Мейсон, — и увидели на подъездной аллее припаркованный автомобиль. Но вы были слишком взволнованы, чтобы приглядеться к нему. Вы не знаете даже, был ли это лимузин или кабриолет. Тут из дома вылетел мужчина, прыгнул в автомобиль и включил рефлекторы. Вы нырнули в кусты, подумав, что он гонится за вами, но автомобиль промчался мимо и начал спускаться вниз. Вы бросились за ним, так как к тому времени осознали, как важно запомнить номер машины и установить, кто был с вашим мужем наверху, когда раздался выстрел.

— Понятно. Что дальше?

— Вы побоялись возвращаться в дом одна, поэтому побежали к ближайшему телефону. Но запомните, пожалуйста: все это время вы понятия не имели, что ваш муж мертв. Вы слышали выстрел, но не знали, кто в кого стрелял. Вы побоялись подняться и посмотреть, что же там происходит. Вы все запомнили?

— Думаю, что да.

— Хорошо. Тем самым будет объяснено, почему вы позвонили мне, — продолжал Мейсон. — Запомните: по телефону вы не сказали мне ни слова о выстреле. Только сообщили, что попали в затруднительное положение и просили приехать. Я ответил, что выезжаю немедленно.

— А как объяснить, что я позвонила именно вам? — спросила Ива. — Мы должны найти какой–нибудь предлог.

— Я могу быть вашим старым другом. Насколько мне известно, у вас немало друзей, о которых ваш муж не знал.

— Да.

— Отлично. В последнее время вы пару раз обращались ко мне по имени. Так и впредь поступайте, особенно на людях. С этих пор я буду вашим старым другом. И позвонили вы мне как другу; в ту минуту вы не думали о том, что я адвокат.

— Понимаю.

— Ну так как, все запомнили? Не перепутаете, когда будете объясняться с полицией?

— Запомнила, — заверила его Ива.

Мейсон окинул комнату быстрым взглядом.

— Вы говорили, что оставили здесь сумочку. Надо найти ее.

Она подошла к письменному столу, выдвинула один из ящиков и достала сумочку.

— А что с револьвером? — спросила она. — Не должны ли мы что–нибудь сделать с ним?

Он проследил за направлением ее взгляда и заметил револьвер, лежащий на полу. На него падала тень от письменного стола, и он не сразу бросался в глаза.

— Нет, — ответил он. — Для нас это счастливое обстоятельство. Полиция разберется, кому он принадлежит.

Ива насупила брови.

— Странно, — произнесла она, — что тот, кто стрелял, оставил его на полу… Мы не знаем, чей это револьвер. Не считаете ли вы, что было бы лучше что–нибудь с ним сделать?

— Что именно, позвольте вас спросить?

— Ну… спрятать где–нибудь.

— Только попробуйте, — предостерег ее Мейсон, — и неприятности не заставят себя ждать: вам придется отвечать на множество сложных вопросов. Нет, пусть лучше полиция обнаружит револьвер.

— Я верю вам безгранично, Перри, — сказала Ива. — Но я бы хотела устроить это дело иначе. Чтобы осталось только тело.

— Нет, — отрезал он. — Вы все запомнили?

— Да.

Мейсон поднял телефонную трубку.

— Соедините меня с полицейским управлением, — сказал он

9

Билл Гоффман, глава оперативной группы следственного отдела, был крупным, флегматичным мужчиной с тяжелым взглядом и манерой многократно пережевывать информацию, прежде чем прийти к определенным выводам. Он сидел в гостиной первого этажа виллы Белтеров и наблюдал за Перри Мейсоном сквозь клубы табачного дыма.

— Мы обнаружили бумаги, свидетельствующие, что Белтер был владельцем “Пикантных новостей”, — сообщил он адвокату. — Вы знаете, конечно, — этот грязный журнальчик шантажирует всех и каждого уже пять или шесть лет.

— Я слышал об этом, сержант, — осторожно ответил Мейсон.

— И как давно? — спросил Гоффман.

— Недавно.

— Как получилось, что вы оказались здесь раньше полиции?

— Вы помните, что показала миссис Белтер. Она позвонила мне. Насколько я понял из ее объяснений, она боялась, что муж выстрелил в своего посетителя. Она сказала, что не знает, что именно произошло, но боится подняться наверх одна.

— Боится? Это почему же? — спросил Гоффман.

Мейсон пожал плечами

— Вы видели Белтера, так что представляете, что это был за фрукт. Хозяин “Пикантных новостей” — этим все сказано. Вряд ли он вел себя по–рыцарски с дамами. И, заметьте, рука у него была тяжелая.

Билл Гоффман прокрутил сказанное в уме.

— Мы будем знать гораздо больше, когда выясним, что это за револьвер, — сказал он.

— Вы полагаете, это вам удастся? — спросил Мейсон.

— Надеюсь. Номер не спилен.

— Да, — кивнул Мейсон, — я видел, как ваши парни его записывали. Кольт, калибр восемь, верно?

— Верно, — согласился Гоффман.

Они помолчали. Гоффман сосредоточенно курил. Мейсон сидел неподвижно — то ли он был совершенно спокоен, то ли боялся выдать себя неосторожным движением. Билл Гоффман снова и снова окидывал адвоката тяжелым взглядом. Наконец он сказал:

— Есть в этом деле что–то странное, Мейсон. Не знаю, как вы это объясните.

— Это уж ваши заботы, — ответил Мейсон. — Я обычно сталкиваюсь с убийствами уже после того, как полиция закончит расследование. Так что для меня это нечто совершенно новое.

Гоффман глянул на него в упор:

— Да, незаурядный случай, когда адвокат оказывается на месте преступления раньше полиции, а?

— Да, — дипломатично согласился Мейсон, — Думаю, что могу принять это определение: незаурядный случай.

Некоторое время Гоффман молча курил.

— А этого племянника вы уже нашли? — спросил Мейсон.

— Еще нет, — ответил Гоффман. — Мы проверили все места, где он обычно кантуется. Мы знаем, что вечером он был в ресторане с одной девицей. Ее мы нашли без труда. Она утверждает, что он распрощался с ней около половины двенадцатого.

Внезапно послышалось урчание автомобильного мотора, сквозь которое пробивалось ритмичное: тук… тук… тук… Машина остановилась, и раздался резкий звук клаксона.

— Что за дьявол? — проворчал Билл Гоффман, медленно поднимаясь со стула.

Перри Мейсон наклонил голову, прислушиваясь.

— Звук такой, будто кто–то ехал с проколотой камерой, — сказал он.

Билл Гоффман направился в сторону выхода. Мейсон последовал за ним. Сержант отворил дверь, ведущую на крыльцо. Дождь уже прекратился; в разрывах туч временами появлялась луна. На подъездной аллее стояло пять полицейских машин, образуя полукруг. Перед ними остановился только что подъехавший открытый двухместный спортивный автомобиль. Через поднятые боковые стекла с трудом различалось пятно лица и рука на клаксоне. Клаксон издавал непрерывный оглушительный вой.

Сержант Гоффман вышел на освещенное крыльцо, и звук клаксона немедленно умолк. Дверца машины отворилась, и пьяный голос забубнил:

— Пр–р–про–спрол шину, Дигли… Сам не с-оправлюось… Не… не могу на–клниться… Иди сюда….. Б-будем чинить… Менять к-камеру…

— Это, наверное, тот самый племянник, Карл Гриффин, — бросил Мейсон неприязненно. — Послушаем, что он скажет.

— Насколько можно судить с такого расстояния, скажет он не много, — буркнул Билл Гоффман.

Они приблизились к автомобилю. Молодой человек выкарабкался из–за руля, неуверенно нащупал ногой ступеньку и покачнулся. Он упал бы, если бы его руки не ухватились за борт машины. Так он и стоял, равномерно покачиваясь взад–вперед.

— Про–крол ш-шину, — продолжал бормотать он. — Дигли, сюда… Дигли! А, т-ты не Дигли… Вас д-двое… И ни один не Дигли… А кто вы, черт возьми? Что ищете тут в такую пор–ру? Это не в-время для визитов…

Билл Гоффман сделал шаг в его сторону.

— Вы пьяны, — сказал он.

Молодой человек смотрел на него, лупая глазами, как сова.

— Я-ясно, что пьян. А вы что д-думали? Зачем, я, по–вашему, выходил из д-дома?.. К-конечно, п-пьян, ясное дело…

— Вы — Карл Гриффин? — спросил Гоффман.

— Я-ясно, что Карл… Г-гриффин…

— Попрошу вас взять себя в руки. Ваш дядя убит, — сказал Гоффман.

Наступила тишина. Молодой человек, все еще держась за автомобиль, тряхнул несколько раз головой, как бы пытаясь развеять туман, окутывающий его сознание. Когда он заговорил, голос его звучал значительно трезвей.

— Что вы сказали?

— Ваш дядя, — повторил сержант, — поскольку Джордж Белтер, как мне кажется, был вашим дядей, — убит час или полтора назад.

Молодой человек, от которого разило алкоголем, сделал два или три глубоких вздоха, пытаясь выйти из состояния опьянения.

— Вы… пьяны? — спросил он.

Сержант Гоффман усмехнулся:

— Нет, Гриффин, мы не пьяны. Пьяны вы. Вам надо пойти домой и постараться прийти в себя.

— Вы сказали убит? — спросил молодой человек.

— Я сказал убит, — повторил сержант Гоффман.

Молодой человек неуверенно зашагал к дому. Голову он держал неестественно прямо, плечи отвел назад.

— Если так, — вдруг заявил он, — то его убила эта сука.

— Какая сука? — спросил сержант Гоффман.

— Эта потаскуха с лицом невинной девочки, — уточнил молодой человек. — Его жена.

Гоффман взял его под руку и повернулся к Перри Мейсону:

— Мейсон, будьте так добры, выключите мотор и погасите свет.

— И ш-шину смените, — добавил Карл Гриффин. — П-равая передняя. Милю протрясся на г-голом колесе… Нужно п-поменять…

Мейсон заглушил мотор, выключил свет, захлопнул дверцу и быстро последовал за Гоффманом и повисшим на его плече молодым человеком. Он даже успел отворить перед ними входную дверь,

В холле, где теперь было достаточно светло, они как следует разглядели Карла Гриффина. Лицо у него было довольно приятное, хотя и отекшее от злоупотребления спиртным и от прочих прелестей той жизни, которую он вел. Глаза у него были бессмысленные, но чувствовалось, что он вовсе не глуп и умеет приспособиться к любой ситуации.

Билл Гоффман смерил его взглядом с головы до ног.

— Сколько времени вам понадобится, чтобы протрезветь, Гриффин? Мы хотим с вами поговорить.

Гриффин кивнул.

— М-минутку… С-сейчас я буду трезвым.

Он отстранил сержанта и, покачиваясь, скрылся в уборной. Гоффман взглянул на Мейсона.

— Пьян вдрызг, — отметил Мейсон.

— Факт, — согласился Гоффман. — Но это ему не впервой, у него есть опыт. Ведь вел же он машину под гору по скользкому покрытию, да еще с проколотой шиной.

— Да, водитель он, должно быть, классный, — признал Мейсон.

— Сдается мне, что он и Ива Белтер ладят друг с другом, как кошка с собакой, — заметил сержант Гоффман.

— Вы это заключили из того, что он о ней сказал? — спросил Мейсон.

— Разумеется. А из чего же еще?

— Он пьян. Нельзя же подозревать женщину на основании бессмысленной фразы!

— Пьян–то он пьян, но машину привел домой в целости. Может быть, он способен и мыслить столь же трезво, несмотря на то, что набрался.

— Может быть… — пожал плечами Мейсон.

Из туалета доносились звуки неистовой рвоты.

— Готов биться от заклад, что он протрезвеет, — заметил сержант Гоффман, недоверчиво поглядывая на Мейсона. — И в трезвом виде повторит то же самое.

— А я бьюсь об заклад, что он останется пьян в стельку, хотя и будет казаться трезвым. Такие типы умеют дьявольски ловко вводить в заблуждение окружающих, когда находятся под газом. Они ведут себя как трезвые, а в действительности понятия не имеют о том, что делают и говорят.

У Билла Гоффмана в глазах появились веселые искорки.

— Что такое, Мейсон? Вы, кажется, пытаетесь заранее дискредитировать его показания?

— Этого я не говорил.

Гоффман залился смехом:

— Ну конечно, не говорили. Во всяком случае, этими словами.

— Наверное, сейчас ему не повредил бы глоток черного кофе. Я могу пойти на кухню и сварить, — предложил Мейсон.

— В кухне должна находиться экономка, — сообщил Гоффман. — Не обижайтесь, Мейсон, но я хотел бы поговорить с Гриффином с глазу на глаз. Собственно говоря, я до сих пор не знаю, какова ваша роль в этом деле. Сдается мне, вы тут одновременно и адвокат, и друг семьи.

— Что вы, я вовсе не обижаюсь, — покладисто ответил Мейсон. — Я понимаю, в какой ситуации вы оказались, сержант. Но коль скоро я здесь, то здесь и останусь.

Гоффман кивнул.

— Экономка сейчас на кухне, — сказал он. — Зовут ее миссис Витч. Мы уже допрашивали ее и ее дочку. Сходите к ней и договоритесь насчет кофе. Пусть сварит море черного кофе — наши парни наверху нуждаются в нем не меньше, чем этот пижон.

— Ладно.

Мейсон прошел из гостиной в столовую, оттуда — в буфетную, а из буфетной попал на кухню — она была огромной, хорошо освещенной и оборудованной. Две женщины сидели на придвинутых вплотную друг к другу стульях с высокими спинками и разговаривали вполголоса. Когда Мейсон вошел, они замолчали и посмотрели на него. Одна из них выглядела лет на пятьдесят; у нее были седоватые виски и утратившие блеск черные глаза, которые пропадали в тени глазниц, словно затянутые невидимыми нитями вглубь черепа, специально для того, чтобы нельзя было определить их выражение. Лицо у нее было вытянутое, с тонкими, крепко стиснутыми губами и выступающими скулами. Она была одета в черное.

Другой женщине на вид было не больше двадцати трех лет. Ее волосы были черны, как смоль; блеск пламенных глаз в силу контраста еще больше подчеркивал матовость глубоко посаженных глаз старшей женщины. У нее были полные и очень красные губы, тонкие, изогнутые дугой брови и длинные ресницы. Румянами и пудрой она пользовалась весьма умеренно.

— Миссис Витч? — обратился Мейсон к той, что постарше.

Она кивнула головой, не приоткрыв стиснутых губ. Сидевшая рядом девушка ответила глубоким гортанным голосом:

— Я — Норма Витч, ее дочь. Чего вы хотите? Мама совершенно выбита из равновесия.

— Я понимаю, — мягко сказал Мейсон — Я хотел узнать, не могли бы вы сварить немного кофе. Только что вернулся Карл Гриффин, и мне кажется, он очень в нем нуждается. Кроме того, наверху работают несколько полицейских. Полагаю, что и им кофе не помешает.

Норма Витч сорвалась со стула.

— О, разумеется! Да, мама?

Она взглянула на мать. Та слегка кивнула.

— Я займусь этим, — сказала Норма Витч.

— Нет, — заговорила ее мать сухим, как шелест кукурузы, голосом. — Я сама этим займусь. Ты не знаешь, где что лежит.

Она отодвинула стул и пошла в буфетную. Вернулась с большой кофеваркой и пачкой кофе. На ее лице отсутствовали какие–либо чувства, но двигалась она так, будто была смертельно утомлена. У нее была плоская грудь, плоские бедра и плоские стопы, из–за которых походка была тяжела и неуклюжа Во всем ее поведении ощущалась глубокая подавленность.

Девушка повернулась к Мейсону; полные губы послали ему улыбку.

— Вы из полиции? — спросила она.

Мейсон покачал головой.

— Нет, я приехал по просьбе миссис Белтер. Это я вызвал полицию.

— А… — протянула Норма Витч. — Я слышала о вас.

Мейсон обратился к матери Нормы:

— Миссис Витч, может быть, я сварю кофе, если вы неважно себя чувствуете?

— Благодарю, — ответила она тем же сухим, бесцветным голосом. — Я справлюсь.

Она засыпала в бачок кофе, налила воду в кофеварку, зажгла газ и вернулась к своему стулу все тем же тяжелым шагом, села, скрестила руки на коленях и застыла, устремив неподвижный взгляд в какую–то точку на поверхности стола.

Норма Витч подняла глаза на Перри Мейсона.

— Боже, это было ужасно!

Мейсон сочувственно кивнул и как бы невзначай спросил:

— Но вы не слышали выстрела, мисс, не так ли?

Девушка затрясла головой:

— Нет, я спала, как убитая. По правде говоря, я проснулась только тогда, когда пришел один из полицейских. Мамочку позвали наверх, а что я сплю в соседней комнате, они, наверное, не знали. Видимо, хотели осмотреть вещи, пока мама была наверху. Я просыпаюсь, смотрю, а возле моей кровати стоит какой–то мужчина и рассматривает меня.

Она опустила глаза и тихо засмеялась, давая понять, что не считает это приключение особо неприятным.

— И что? — спросил Мейсон.

— Они вели себя так, словно поймали меня с дымящимся револьвером в руках. Приказали мне встать и не спускали с меня глаз, даже когда я одевалась. Потом стали допрашивать.

— И что вы им сказали? — поинтересовался Мейсон.

— Правду. Что я легла и сразу уснула, а когда проснулась, увидела, что у моей кровати торчит полицейский и пялится на меня. — Довольная собой, она после паузы добавила: — Они мне не поверили.

Ее мать по–прежнему сидела со скрещенными на коленях руками и неподвижным взглядом.

— Значит, вы ничего не видели и не слышали? — спросил Перри Мейсон.

— Ничего. Совершенно ничего.

— И ни о чем не догадываетесь?

Она покачала головой:

— Ну… Ни о чем таком…..

Он проницательно взглянул на нее:

— А о не таком?

— Как сказать… Я ведь здесь только неделю, но и за это время…

— Норма! — Голос ее матери вдруг утратил свою безучастность и прозвучал как щелчок бича.

Девушка замолчала, не закончив фразу. Мейсон взглянул на экономку. Она не оторвала взгляда от поверхности стола, когда он обратился к ней:

— А вы тоже ничего не слышали, миссис Витч?

— А я никогда ничего не вижу и не слышу. Делаю свою работу — и все.

— Это весьма похвально, но не в данном случае. Боюсь, что полиции это ваше качество придется не по вкусу, и вы будете вынуждены начать видеть и слышать.

— Я ничего не видела, — сказала она; лицо ее при этом даже не дрогнуло.

— И ничего не слышали?

— Нет.

Мейсон смотрел на нее уголком глаза. Он был уверен, что эта женщина что–то скрывает.

— Там, наверху, вы так же отвечали на вопросы? — спросил он.

— Кофе сейчас будет готов, — сказала она. — Может, вы прикрутите газ, чтобы вода не выкипала?

Мейсон взглянул на кофеварку, над которой поднималось облачко пара, и слегка уменьшил пламя горелки.

— Ну вот, пусть кофе варится, — сказал он, — а мы продолжим разговор. Повторяю свой вопрос: наверху вы отвечали полиции точно таким же образом?

— Каким образом?

— Как здесь.

— Да, им я оказала то же самое: ничего не видела и не слышала.

Норма Витч засмеялась:

— Это версия, от которой мама не отступит.

— Норма! — оборвала ее мать.

Мейсон не спускал глаз с обеих. На его лице сохранялось выражение полного спокойствия, только глаза были тверды и внимательны.

— Миссис Витч, — обратился он к старшей, — вы, наверное, думаете, что я полицейский? Вы ошибаетесь, я адвокат. Если вам есть что сказать, то сейчас самый подходящий момент.

— Хм… Что это значит?

— То и значит, что я сказал: самый подходящий момент.

Женщина явно не спешила воспользоваться моментом.

— Ну так что? — спросил Мейсон, не дождавшись ее слов.

— Мне нечего сказать! — отрезала экономка, продолжая рассматривать крышку стола.

Вода в кофеварке начала булькать. Мейсон прикрутил пламя горелки.

— Я достану чашки и блюдца, — сказала Норма, поднимаясь со стула.

— Сиди, Норма, — скомандовала миссис Витч. — Я сама этим займусь. — Она отодвинула стул, подошла к буфету и вынула несколько чашек с блюдцами. — Им этого будет достаточно.

— Но, мамочка, — запротестовала Норма, — это же чашки для шофера и прислуги.

— Это полицейские. Какая разница?

— Разница большая!

— Не вижу никакой. Знаешь, что сказал бы хозяин, будь он жив? Он не дал бы им ничего.

— Но он мертв! — воскликнула Норма. — Теперь хозяйкой здесь будет миссис Белтер.

Миссис Витч оглянулась и смерила дочь своими матовыми, глубоко посаженными глазами.

— Я не очень–то уверена в этом, — сказала она.

Перри Мейсон налил немного кофе в чашки, после чего вылил его обратно в кофеварку. Когда он повторил эту операцию во второй раз, кофе был черным и дымящимся

— Не могли бы вы достать какой–нибудь поднос? — попросил он. — Я отнесу кофе сержанту Гоффману и Карлу Гриффину, а вы — наверх, полицейским.

Норма молча принесла поднос. Мейсон поставил на него три чашки с кофе и через столовую вернулся в гостиную.

Сержант Гоффман стоял, заложив руки за спину и наклонив голову. Карл Гриффин сидел, откинувшись в кресле, осовевший, с красным лицом и налитыми кровью глазами. Когда Мейсон вошел, говорил сержант Гоффман:

— Вы не так выразились о ней, когда приехали сюда..

— Я был тогда пьян, — ответил Гриффин.

Гоффман не отводил глаз от его лица.

— В пьяном виде люди часто говорят то, что скрывают в трезвом, — заметил он.

Карл Гриффин поднял брови с выражением вежливого удивления:

— Неужели? Никогда не замечал такого.

В этот момент сержант Гоффман услышал за спиной шаги Мейсона. Он повернулся и широкой улыбкой приветствовал дымящийся кофе.

— Отлично, Мейсон. Это то, что нам нужно. Выпейте кофе, Гриффин, и вы сразу почувствуете себя лучше.

Гриффин кивнул.

— Я и так в порядке, но глотну. Ух, как пахнет!

Мейсон подал ему чашку.

— Вы ничего не знаете о существовании завещания? — небрежно спросил сержант Гоффман.

— Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос, сержант, если вы ничего не имеете против.

Гоффман принял чашку из рук Мейсона.

— Кое–что имею, так уж странно сложились обстоятельства. Так что прошу ответить на вопрос.

— Разумеется, завещание существует, — неохотно сказал Гриффин.

— И где оно?

— Этого я не знаю.

— А откуда вы знаете о его существовании?

— Дядя сам мне его показывал.

— И что, все его состояние унаследует жена?

Гриффин покачал головой.

— Насколько мне известно, ей достанется пять тысяч, а больше ничего.

Сержант Гоффман высоко поднял брови и присвистнул.

— Это совершенно меняет положение вещей, — сказал он.

— Какое положение вещей? — спросил Гриффин.

— Ну, всю ситуацию, — пояснил Гоффман. — Ее жизненные интересы требовали, чтобы он был жив. Его смерть лишает миссис Белтер почти всего.

— Насколько я знаю, их отношения оставляли желать лучшего, — поспешил заметить Гриффин.

— Это еще ни о чем не говорит, — задумчиво произнес сержант Гоффман. — В таких случаях мы должны прежде всего найти мотив.

Мейсон широко улыбнулся Гоффману.

— Уж не пытаетесь ли вы намекнуть, что это миссис Белтер убила своего мужа? — Он задал этот вопрос таким тоном, как если бы сама мысль об этом казалась ему смехотворной.

— Мы проводим предварительное расследование, Мейсон. Я пытаюсь установить, кто мог убить его. В таких случаях мы всегда прежде всего рассматриваем мотивы. Кому выгодно это убийство? — вот вопрос, на который мы стараемся найти ответ.

— Раз так, — вставил Гриффин, — подозрение должно пасть на меня. — Его голос звучал вполне трезво.

— Что вы хотите этим сказать? — спросил Гоффман.

— В соответствии с завещанием, — медленно произнес Гриффин, — главным наследником являюсь я. Это ни для кого не секрет. Дядя Джордж симпатизировал мне больше, чем кому–либо на свете. Насколько он вообще был способен симпатизировать, а эта способность, как мне представляется, была у него весьма ограниченной.

— А какие чувства питали к нему вы? — спросил Гоффман.

— Я с величайшим уважением относился к его интеллекту, — ответил Гриффин, старательно подбирая слова, — и очень ценил некоторые черты его характера. Он сумел обеспечить себе абсолютную независимость, поскольку его ум отличался обостренной чувствительностью к обману и лицемерию.

— И каким же образом он достиг абсолютной независимости? — опросил сержант Гоффман.

— Если бы ваш ум отличали эти качества, вам не нужно было бы спрашивать об этом. Дядя Джордж обладал великолепным интеллектом. Он умел заглянуть в душу любого, высмотреть всякую фальшь, всякую ложь. Он принадлежал к людям, которые никогда не полагаются на дружбу и приязнь. Он был настолько независим, что ни в ком не искал опоры, а потому ему не нужны были друзья. Его единственной страстью была борьба. Он боролся со всеми и с каждым в отдельности.

— Только не с вами? — вставил Гоффман.

— Нет, — согласился Гриффин, — со мной он не боролся, так как знал, что я плевал на него и на его деньги. Я не подлизывался к нему, но, с другой стороны, также и не пытался его надуть. Говорил ему то, что думал о нем. Был с ним честным.

Сержант Гоффман прищурил глаза.

— А кто его надувал?

— Что вы хотите сказать?

— Вы утверждаете, что вы не надували его и поэтому он вас любил.

— Да, именно так и было.

— Вы подчеркиваете, что только вы были с ним честным. А другие? Жена, например?

— Он никогда не говорил со мной о жене.

— А она случайно не надувала его? — не отступал Гоффман.

— Откуда я могу знать?

Гоффман не спускал глаз с молодого человека.

— Однако вы не слишком разговорчивы, — заметил он. — Ну что ж, раз вы не хотите говорить, я ничего не могу поделать.

— Но я вовсе не отказываюсь отвечать, сержант, — запротестовал Гриффин. — Я скажу все, что вы хотите.

— Можете ли вы точно сказать мне, где вы находились в то время, когда было совершено убийство?

Гриффин залился румянцем:

— Очень сожалею, сержант, но не могу.

— Почему?

— Потому что, во–первых, не знаю, когда оно произошло, а во–вторых, даже если бы знал, не смог бы ответить, где тогда был. Боюсь, что сегодня я здорово перебрал. Сначала был в обществе одной молодой особы, а попрощавшись с ней, завернул в кабак, потом в другой. Когда двинулся домой, прокололась эта чертова шина, а заменить ее — сил не было. Сами понимаете, в таком состоянии… Представляете, дождь хлещет, как из ведра, а я ползу с черепашьей скоростью на спущенном колесе; казалось, сто лет пройдет, пока доберусь до дому.

— Фактически вся камера изорвана в клочья, — согласился сержант Гоффман. — Кстати, кто–нибудь еще знал о завещании вашего дяди? Кто его видел, кроме вас?

— Мой адвокат.

— Значит, у вас есть адвокат?

— Разумеется. Почему бы нет?

— Кто ваш адвокат?

— Артур Этвуд. Его контора в Мютюэл—Хауз.

Сержант Гоффман повернулся к Мейсону:

— Я не знаю такого. А вы, Мейсон?

— Да, я его видел раза два. Лысый такой тип. Когда–то специализировался на делах по возмещению за нанесение телесных повреждений. Он улаживает свои дела без суда и, как правило, получает приличные компенсации.

— Как случилось, что вы видели завещание в присутствии вашего адвоката? — обратился Гоффман к Гриффину. — Согласитесь, это достаточно необычно: завещатель приглашает наследника вместе с его адвокатом, чтобы показать им завещание.

Гриффин сжал губы.

— Об этом вы должны будете поговорить с моим адвокатом. Это сложное дело, и я предпочел бы его не обсуждать.

— Хватит этих вывертов! — буркнул сержант Гоффман. — Говорите, как это было? Быстро!

— Что это значит? — возмутился Гриффин.

Билл Гоффман повернулся к молодому человеку и посмотрел на него сверху вниз. Его челюсть слегка выдвинулась вперед, а взгляд стал жестким и холодным.

— Это значит, Гриффин, — сказал он медленно и четко, — что ваш номер не пройдет. Нечего тут корчить из себя джентльмена и пытаться кого–то выгородить! Это вам не удастся. Или вы сейчас скажете все, что знаете, или поедете со мной на допрос в управление.

Гриффин стал еще краснее.

— Послушайте! — ощетинился он. — Не слишком ли круто вы беретесь?

— Как надо, так и берусь. Здесь речь идет об убийстве, а вы развалились в кресле и играете со мной в кошки–мышки. Ну, живо! Выкладывайте! О чем шел тогда разговор, и как дошло до того, что мистер Белтер показал завещание вам и вашему адвокату?

— Вы понимаете, что я говорю под принуждением?

— Понимаю, понимаю. Говорите!

— Ну, значит, так… — неуверенно начал Гриффин. — Я уже дал вам понять, что дядя Джордж не ладил с женой. Она старалась добыть какие–то доказательства и начать дело о разводе. Дядя догадывался об этом… Однажды мы с ним обсуждали наши общие дела, и Этвуд присутствовал при разговоре. И вдруг ни с того ни с сего дядя выскочил со своим завещанием. Мне стало очень неловко, я пытался переменить тему, но Этвуд… он подошел к этому как адвокат.

Карл Гриффин повернулся к Перри Мейсону:

— Думаю, вы это поймете, не так ли? Ведь вы тоже адвокат.

Билл Гоффман не спускал глаз с лица Гриффина.

— Довольно об этом. Рассказывайте, что было дальше.

— Ну, значит, дядя Джордж начал острить по поводу своей распрекрасной жизни с женой, а потом показал нам какую–то бумагу и спросил мистера Этвуда как адвоката, является ли завещание, написанное собственноручно завещателем, законным или оно должно быть удостоверено двумя свидетелями. Он сказал, что составил завещание, но опасается попыток опротестовать его, потому что жене оставил очень мало. Помнится, он упомянул сумму — пять тысяч долларов — и добавил, что все остальное достанется мне.

— Значит, вы не читали завещания? — спросил сержант Гоффман.

— Собственно говоря, нет. Так, мельком взглянул. Почерк был дядин. Ну, еще я слышал, что он сам говорил… Этвуд, сдается мне, просмотрел завещание более внимательно.

— И что дальше?

— Это все.

— Нет, не все, — настаивал Гоффман. — Что было дальше?

— Ну, дядя что–то там еще говорил… О том, о сем… Но я не очень прислушивался.

— Хватит вилять! Что он еще сказал?

Гриффин снова залился краской.

— Он сказал, что хочет как следует подстраховаться. “А то, — говорит, — женушка моя драгоценная как узнает, что после развода ей шиш достанется, так, чего доброго, надумает угостить меня мышьяком или еще какой–нибудь дрянью. А с таким завещанием я могу прожить еще много лет”. Помнится, он засмеялся и добавил: “Надеюсь, моя прелестная Ива поймет, что быть женой мистера Белтера ей гораздо выгоднее, чем стать его вдовой”. Вот так было дело… Теперь вы знаете все. Заявляю, что сказал это под принуждением и вообще ваша точка зрения мне не нравится…

— Хватит комментариев! — оборвал его сержант Гоффман. — Это всего лишь разъяснение фразы, которую вы произнесли, узнав об убийстве и…

— Прошу вас, сержант, не возвращайтесь к этому! — взмолился Гриффин. — Если даже я и сказал что–то такое, то спьяну, ей–богу, спьяну. Не помню, чтобы я это говорил. Я ведь так не думаю.

— Может, вы так и не думаете, — вступил в разговор Мейсон, — но, несмотря на это, вам удалось отлично…

Сержант Гоффман резко повернулся.

— Не мешайте, Мейсон! Допрос веду я, а вы здесь только зритель! Или сидите тихо, или убирайтесь отсюда!

— Вы нисколько не испугаете меня, сержант. Я нахожусь в доме Ивы Белтер, и я ее адвокат. Я слышу здесь высказывания, которые наносят урон ее репутации, если не сказать больше, и готов заверить вас, что сделаю все, чтобы эти высказывания были либо подтверждены доказательствами, либо опровергнуты.

Терпеливое выражение полностью исчезло с лица Гоффмана. Теперь он мерил Мейсона тяжелым, враждебным взглядом.

— Ладно, можете отстаивать честь вашей дамы, если у вас есть на то охота. Только сдается мне, что вам самому придется многое объяснить. Чертовски странно, что полиция, приехав на место преступления, застает вас в беседе с женой убитого. И не менее странно, что женщина, которая нашла мужа мертвым, звонит своему адвокату, даже не подумав о полиции.

— То, что вы говорите, несправедливо, — с негодованием заявил Мейсон. — Вы прекрасно знаете, что я ее друг.

— Так могло бы показаться, — сухо ответил сержант Гоффман.

Мейсон широко расставил ноги и развел плечи.

— Будет лучше, если мы выясним это дело до конца, — сказал он. — Я представляю интересы миссис Белтер и не позволю поливать ее грязью. В смерти Джорджа Белтера ей нет никакого проку. В то же время эта смерть — поистине золотой дождь для некоего лица, которое начинает уже развлекаться за счет моей клиентки. Причем заметьте, его алиби не стоит ломаного гроша.

Гриффин начал шумно протестовать, но Мейсон продолжал говорить, обращаясь к сержанту Гоффману:

— Да поймите же, нельзя обвинять женщину на основании сплетен. Есть еще суд присяжных, который никого не осудит без доказательств вины, устраняющих всякие сомнения.

Сержант окинул Мейсона испытующим взглядом:

— А вы, Мейсон, эти сомнения ищете.

Мейсон обратился к Карлу Гриффину, нацелив на него указательный палец:

— А вам, молодой человек, я советую поменьше трепать языком, — предостерег он. — Если моя клиентка случайно окажется перед судом, все, что связано с завещанием, обернется в ее пользу. Не надейтесь, что я настолько глуп, чтобы не понимать этого.

— Вы хотите сказать, что считаете его виновным в убийстве? — спросил сержант Гоффман.

— Я не детектив, а адвокат. Я знаю только, что суд присяжных не может никого осудить, пока имеются какие–либо обоснованные сомнения по делу. И если вы начнете строить обвинения против моей клиентки, помните, что мое обоснованное сомнение сидит вот в этом кресле.

Гоффман покивал головой.

— Этого следовало ожидать. Я вообще не должен был впускать вас в эту комнату. А теперь выметайтесь отсюда!

— Именно это я и намерен сделать! — ответил Мейсон.

10

Было около трех утра, когда Перри Мейсон позвонил Полу Дрейку.

— Пол, для тебя есть работенка. Дело очень спешное.

— Черт побери! — проворчал Пол заспанным голосом. — Ты и ночью не можешь угомониться!

— Слушай, — продолжал Мейсон. — Просыпайся и вылезай из постели. Это нужно провернуть немедленно. Ты должен опередить полицию.

— Как, черт возьми, я могу опередить полицию?

— Можешь. Я случайно узнал, что ты имеешь доступ к интересующим меня реестрам. Ты представлял когда–то “Общество защиты торговцев”, а оно располагает копией всех реестров огнестрельного оружия, проданного в городе. Меня интересует кольт восьмого калибра, номер 127337. Полиция провозится с ним полдня, не меньше. Пока будут разбираться с отпечатками, пока то да се… А я должен иметь эти данные раньше, чем они.

— А чем интересен этот револьвер? — спросил Пол Дрейк.

— Кое–кто схлопотал из него пулю в сердце.

Дрейк присвистнул.

— И это как–то связано с делом, которым я сейчас занимаюсь?

— Не думаю, но полиция может предположить такое. Я должен иметь аргументы для защиты клиентки, причем раньше полиции.

— Ладно. Где я тебя поймаю?

— Нигде. Я сам позвоню.

— Когда?

— Через час.

— За час я не успею, — взвыл Дрейк. — Это невозможно.

— Ты должен. Так или иначе, я позвоню. Пока!

Он нажал на рычаг, после чего набрал номер домашнего телефона Гаррисона Бёрка. Никто не ответил. Тогда он набрал номер Деллы Стрит и почти тотчас услышал в трубке ее санное “алло”.

— Делла, говорит Перри Мейсон. Просыпайтесь. Нас ждет работа.

— Который час? — спросила она.

— Около трех. Может, три пятнадцать.

— Ладно. Что я должна делать?

— Вы уже проснулись?

— Конечно, проснулась. Или вы думаете, что я говорю во сне?

— Делла, острить некогда. Дело очень важное. Набросьте на себя что–нибудь — и немедленно в контору. Я по телефону закажу такси. Подождет внизу, пока вы оденетесь.

— Я уже одеваюсь. Я могу навести красоту или должна просто что–нибудь набросить?

— Наведите красоту, только не тратьте много времени.

— Ясно, — сказала она и положила трубку. Заказав такси, Мейсон вышел из ночной аптеки, откуда звонил, и сел в машину. Приехав в контору, он включил свет, опустил шторы и начал расхаживать по кабинету. В эту минуту он напоминал тигра в клетке. Было в нем что–то и от боксера, загнанного в угол ринга, который при всей своей ярости не забывает об осторожности — следит, чтобы не совершить ложный шаг.

В двери заскрежетал ключ, и появилась Делла Стрит.

— Доброе утро, шеф! Ничего себе, служебное время!

Движением руки он пригласил ее в кабинет.

— Это начало рабочего дня, — объявил он, когда они сели.

— Что случилось? — спросила она, с беспокойством глядя на шефа.

— Убийство.

— Надеюсь, мы выступаем только от имени клиента?

— Не знаю. Не исключено, что мы в это замешаны.

— Замешаны?!

— Да.

— Это та женщина! — воскликнула Делла с яростью.

Он нетерпеливо тряхнул головой:

— Когда вы, наконец, избавитесь от этих предубеждений, Делла?

— А разве я не права? Я с самого начала знала, что ничего хорошего из этого не выйдет, что она принесет уйму неприятностей. Я же вас предупреждала…

— Ну, ладно, — устало прервал ее Мейсон. — Сейчас не до эмоций. Я хочу кое–что вам рассказать. Мне трудно предугадать развитие событий, но может так случиться, что я вынужден буду уйти в тень. Вам придется действовать без меня.

— Что значит “уйти в тень”?

— Неважно.

— Для меня важно, — ответила она; в ее расширившихся глазах была тревога. — Что вам угрожает?

— Эта женщина обратилась к нам как Ива Гриффин, — начал он, не ответив на ее вопрос. — Я послал за ней Пола. Он ее упустил. Тогда я попытался нащупать, кто стоит за “Пикантными новостями”. Выяснилось, что это некий Джордж Белтер, обитающий на Элмвуд–драйв, о нем вы прочтете в утренних газетах. Я нанес визит в его резиденцию, мы пообщались. Он оказался крепким орешком. В доме я наткнулся на его жену — представьте себе, это была наша клиентка. Ее настоящее имя — Ива Белтер.

— Чего она хотела? — спросила Делла Стрит. — Найти себе козла отпущения?

— Нет, она действительно попала в серьезную передрягу: пошла в Бичвуд—Инн с мужчиной, которым интересовался ее муж. Белтер и раньше знал достаточно, чтобы скомпрометировать этого мужчину, а тут возьми и случись этот налет… Через подставное лицо Белтер угрожал описать все это в своем журнале, а тогда и имя миссис Белтер должно было бы выйти на свет. Представляете, что бы началось, если бы Белтер узнал, что этот тип крутит роман с его женой!

— А что это за тип?

— Гаррисон Бёрк, — ответил Мейсон медленно.

Она подняла брови, но ничего не сказала. Мейсон закурил сигарету.

— А что может сказать Гаррисон Бёрк по этому поводу? — спросила она после паузы.

Мейсон сделал неопределенный жест рукой.

— Он прислал с посыльным деньги.

— Ах, так…

Минуты две в кабинете висела напряженная тишина.

— Ну и что дальше? — спросила, наконец, Делла. — Что я прочту в утренних газетах?

Мейсон заговорил бесцветным голосом:

— Я лег спать. После полуночи позвонила Ива Белтер… Она хотела, чтобы я приехал к какой–то аптеке, она меня там ждет. Ну, я поехал… Она сказала, что у ее мужа была ссора с каким–то человеком, и этот человек застрелил его.

— Она видела этого человека?

— Не видела, но слышала голос.

— Она знает, чей это голос?

— По крайней мере, ей так кажется.

— И кто же, по ее мнению, это был?

— Я.

Она смотрела на него все тем же неподвижным взглядом — выражение ее глаз не изменилось.

— И что?

— Ничего. Я же был дома, в постели.

— Есть доказательства? — спросила она глухо.

— Боже мой! — раздраженно воскликнул он. — Вы считаете, что перед тем, как лечь спать, я должен обеспечить себе алиби?

— Вот стерва! — взорвалась Делла. Потом спросила более спокойно: — И что дальше?

— Мы поехали туда; ее муж был мертв. Один выстрел, точно в сердце. Он принимал ванну, набросил халат, вышел в кабинет, и кто–то его застрелил.

Глаза Деллы расширились:

— Значит, она затянула вас туда прежде, чем уведомила полицию?

— Да. И полиции это не понравилось.

Лицо девушки побелело. Она глубоко вдохнула, хотела что–то оказать, но сдержалась. Перри Мейсон продолжал тем же бесцветным голосом:

— Я поцапался с сержантом Гоффманом. Есть там племянник, который мне не нравится. Этакий рафинированный джентльмен. Экономка что–то скрывает, а ее дочка, кажется, лжет. Полиция держала меня внизу, а допросы проводились наверху. Но у меня было время немножко осмотреться, прежде чем они приехали.

— И здорово вы поцапались с сержантом Гоффманом?

— Для данной ситуации — достаточно.

— Итак, вы намерены подставить за нее свою шею? — спросила Делла, и глаза ее увлажнились. — И что дальше?

— Сам не знаю. Предполагаю, что экономка в конце концов сломается. Насколько я мог понять, они еще не прижали ее к стене, но сделают это рано или поздно. Она что–то скрывает. Если бы я мог знать, что! А еще я не знаю, правду ли сказала Ива Белтер…

— Ива Белтер — правду?! — фыркнула Делла. — Да скорее мир перевернется, чем она скажет хоть слово правды. Что за свинство втянуть вас в эту мерзкую историю!

— Да полно вам, Делла… Ну, так уж вышло…

— А Гаррисон Бёрк знает про убийство? — спросила Делла.

— Я пытался ему дозвониться. Его нет дома.

— Восхитительно! Его нет дома! Подходящее же время он выбрал для развлечений!

Мейсон устало улыбнулся:

— Правда?

Они переглянулись. Делла глубоко вздохнула и взволнованно заговорила:

— Послушайте, шеф! Она же вас подставила! Вы поссорились с ее мужем — и вскоре его находят убитым. А как ловко она подстроила, чтобы полиция застала вас на месте преступления! Да она утопит вас в грязи, а сама при этом и пальчиков не замарает. Неужели вы это допустите?

— Постараюсь не допустить. Но раз уж взялся ей помогать, то не брошу ее на произвол судьбы.

Лицо Деллы Стрит стало совсем белым, губы сжались в тонкую линию.

— Это же обычная… — начала она и смолкла, сдерживая грубое слово.

— …клиентка, — закончил Мейсон с нажимом. — Клиентка, которая хорошо платит.

— Платит за что? Чтобы вы защитили ее от банды шантажистов? Или чтобы свалить на вас убийство?

В ее глазах блестели слезы.

— Мистер Мейсон, — продолжала она, — не будьте так чертовски великодушны. Откажитесь от этого. Пусть делает, что хочет! Ведь вы только адвокат. Будет достаточно, если вы выступите на судебном разбирательстве!

— Нет, Делла, — спокойно возразил он, — я уже ввязался в драку. Отступать поздно.

— Еще не поздно.

Он невесело улыбнулся:

— Не забывайте, она — моя клиентка.

— Вашей клиенткой она будет на процессе, — не унималась Делла. — А пока сидите и ждите разбирательства.

Он покачал головой:

— Не могу ждать, Делла. Прокурор–то не сидит сложа руки. В эту минуту его люди допрашивают свидетелей. Они вложат в уста Карлу Гриффину слова, которые завтра появятся на первых страницах газет и станут опаснымматериалом на суде

Делла поняла, что переубеждать его бесполезно.

— Вы думаете, ее могут арестовать? — спросила она.

— Не знаю.

— Нашли какой–нибудь мотив?

— Нет. Примеряли все классические мотивы, но ни один не подошел. Дело замерло на мертвой точке. Но как только они свяжут это убийство с происшествием в Бичвуд—Инн, у них появится мотив.

— Думаете, они докопаются?

— Это неизбежно.

Глаза Деллы Стрит внезапно расширились.

— Вы полагаете, что в него стрелял Гаррисон Бёрк?

— Не знаю, Делла. Ничего не знаю. Я пытался до него дозвониться — безрезультатно. Попробуйте вы. Вот номер Бёрка. Звоните каждые десять минут, пока хоть кто–нибудь не отзовется.

— Ладно.

— Да, и позвоните Полу Дрейку. Он вероятнее всего в своей конторе. А если нет, попробуйте найти его по тому номеру, ну, вы знаете по какому. Он выполняет одно мое задание, связанное с этим делом.

— Понятно, — сказала Делла и вышла.

Мейсон снова принялся шагать по кабинету. Через несколько минут зазвонил телефон. Мейсон поднял трубку.

— Пол Дрейк, — услышал он голос Деллы, после чего заговорил Пол.

— Это ты, Перри?

— Что–нибудь узнал? — спросил Мейсон.

— Твой телефон в порядке? Никто не подслушивает?

— Все нормально.

— Ну, слушай. Есть данные о том револьвере.

— Ну же, говори!

— Полагаю, тебе нет дела до того, где сделана эта пушка и где продана? Тебе интересно, кто ее купил, да?

— Именно так, Пол.

— Так вот, Перри, последним покупателем был некий Пит Митчелл. Его адрес: Западная Шестьдесят Девятая улица, 1322.

— Отлично. А что нового относительно Локка?

— Я еще не получил отчеты с Юга. Узнал только, что он родом из Джорджии, но потом след теряется. Наверное, он сменил фамилию.

— Видимо, влип в какую–то передрягу. Ты не узнал о нем ничего компрометирующего?

— Кое–что узнал о его красотке из отеля “Уилрайт”. Зовут ее Эстер Линтен. Живет в номере 946, платит ежемесячно.

— Ты случайно не пронюхал, чем она занимается?

— Вернее будет спросить не “чем”, а “кем”. Сдается мне, она готова заняться любым, кто подвернется. Но никаких всерьез компрометирующих ее данных у меня нет. Пока нет. Погоди, дай только срок. и позволь мне поспать. Человек не может одновременно быть в десяти местах и работать круглосуточно.

— Понемногу привыкнешь, — сказал Мейсон со смехом. — Особенно, если и дальше будешь заниматься этим делом. Побудь еще немного в конторе. Я перезвоню через минуту.

— О’кей, — вздохнул Дрейк и повесил трубку.

Мейсон прошел в приемную.

— Делла, вы помните политическую бурю, что разразилась года два назад? У нас где–то была папка с документами об этом деле.

— Да, есть папка с надписью “Политика”. Я никогда не могла понять, зачем мы ее держим.

— Речь идет о связях, — пояснил Мейсон. — В папке должно быть письмо Клуба сторонников Гаррисона Бёрка по выборам в конгресс. Найдите его.

Делла подошла к стеллажу с палками. Мейсон сидел на углу письменного стола, уставясь в пространство. Было видно, что он лихорадочно анализирует десятки возможных решений запутанного дела.

Делла приблизилась к нему с письмом.

— Отлично, — произнес Мейсон, поднося листок к глазам.

С правой стороны бланка были перечислены члены–основатели Клуба сторонников Бёрка — длинная колонка из ста с лишним фамилий Пятнадцатым в списке шел П. Дж. Митчелл; сбоку был помещен его адрес: Западная Шестьдесят Девятая улица, 1322.

Мейсон быстрым движением сложил письмо и сунул в карман.

— Соедините меня еще раз с Полом, — сказал он, вернувшись в кабинет и закрыв за собой дверь.

Когда в трубке зазвучал голос Дрейка, Мейсон сказал:

— Пол, ты должен кое–что для меня сделать.

— Опять? — простонал Дрейк.

— Старик, ты еще и не принялся по–настоящему за работу.

— Ну, слушаю, — вздохнул детектив.

— Садись в машину, — начал Мейсон, — и поезжай на Западную Шестьдесят Девятую улицу. Вытащи этого Пита Митчелла из постели — только поделикатнее, чтобы он потом не заложил ни тебя, ни меня. Используй тот номер с глуповатым детективом, который слишком много болтает. Не спрашивай Митчелла ни о чем, пока сам ему все не расскажешь, понял? Скажешь, что ты детектив и что Джордж Белтер был застрелен вчера вечером в своем доме из револьвера, вроде бы приобретенного когда–то Митчеллом. Делай вид, будто считаешь, что этот револьвер по–прежнему у него, а произошла какая–то ошибка с номерами, и что ты только ради формальности интересуешься, что он делал около полуночи или немного позже. Спроси, у него ли этот револьвер, а если нет, то что он с ним сделал. Не забудь сам ему все рассказать, прежде чем начнешь задавать вопросы.

— Одним словом, я должен изображать настоящего кретина?

— Вот–вот, настоящего кретина. А потом тебя постигнет полная потеря памяти.

— Понял, — отозвался Дрейк. — Я должен устроить это дело так, чтобы подстраховаться?

— Устрой так, как я сказал, — произнес Мейсон усталым голосом. — Именно так, как я сказал, — повторил он.

Мейсон опустил трубку на рычаг. Скрип дверной ручки заставил его поднять глаза. В кабинет заглянула Делла Стрит, бледная, с расширившимися глазами. Закрыв за собой дверь, она подошла к шефу.

— Там ждет какой–то субъект. Говорит, что знает вас. Сказал, что его фамилия Драмм и что он из полицейского управления.

Дверь открылась, и за спиной Деллы появилась ухмыляющаяся физиономия. В этот ранний час выцветшие глаза Драмма казались совершенно лишенными жизни. Больше, чем когда–либо, он походил сейчас на бухгалтера, который минуту назад слез со своего высокого табурета, чтобы отыскать какую–то квитанцию.

— Прошу прощения за вторжение, — сказал он, — но я хотел бы покалякать с тобой, прежде чем ты успеешь выдумать какую–нибудь складную историйку.

Мейсон усмехнулся:

— Я уже успел привыкнуть к скверным манерам полиции.

— О, простите, — обиделся Драмм. — Я не настоящий полицейский, я сыскной агент, филер.

— Входи и садись, сыскной агент, — пригласил Мейсон.

— Ну и рабочий день у вас! — заметил Драмм. — Я искал тебя по всему городу и, наверное, так и не нашел бы, если бы случайно не заметил свет в твоей конторе.

— Не мог ты ничего заметить. Окна зашторены.

— Разве это важно? — Драмм снова ощерился в усмешке. — Я догадался, что ты здесь. Знаю, какой ты работящий.

— Может, хватит валять дурака? Сдается мне, ты заявился сюда по делам службы, а?

— Да как сказать… Скорее из любопытства. Такая уж у меня натура: если что–то заинтригует, сна лишусь, пока не разгадаю. Вот и теперь.. Ты приходишь ко мне, суешь в лапу немного мелочи, чтобы я выяснил в телефонной компании закрытый номер. Я еду, добываю тебе фамилию, адрес. Ты очень мило благодаришь меня… А вскоре тебя застают по этому адресу в обществе трупа и его жены. Тут поневоле задумаешься: случайно ли это?

— И к каким выводам ты пришел?

— Я бы не хотел гадать. Предпочитаю получить прямой ответ на свой вопрос.

— Ну, вот тебе ответ. Я был там по приглашению жены.

— Странно, что ты знаешь жену и не знаешь мужа.

— Правда? — В голосе Мейсона звучал сарказм. — Это и есть одна из опасных сторон адвокатской практики: жены то и дело обращаются за советом втайне от мужей. И крутись, как хочешь, чтобы их не подставить и самому не влипнуть.

Драмм не переставал усмехаться:

— Ты хочешь сказать, что это как раз один из таких случаев?

— Я ничего не хочу сказать.

Усмешка исчезла с лица Драмма. Он откинул голову назад и направил взгляд в потолок.

— Это становится интересным, — сказал он. — Жена приходит к адвокату, который славится умением вытягивать людей из передряг. Адвокат не знает домашнего номера мужа. Он берется за дело жены, и тут в руки ему попадает какой–то телефонный номер. Он устанавливает, что это как раз телефон мужа, и едет к нему. Полиция застает там адвоката, жену, а также труп мужа.

В голосе Мейсона зазвучали нетерпеливые нотки:

— Ты считаешь, что это куда–то приведет тебя, Сидней?

На губах Драмма снова появилась усмешка:

— Пусть дьявол меня заберет, если я знаю, Перри. Но я делаю успехи.

— Ну–ну, делай, — язвительно промолвил Мейсон. — Не забудь уведомить меня, если до чего–нибудь докопаешься.

Драмм встал со стула.

— Не волнуйся, ты узнаешь об этом в положенное время. — Он перевел взгляд с Мейсона на Деллу и обратно. — Как я понял, последняя фраза содержит намек, что я могу идти?

— Ты спешишь? Но ведь мы приходим в контору в три часа ночи специально для того, чтобы принимать приятелей, которым нравится развлекать нас вопросами. Не думаешь же ты, что мы приходим сюда в такое время работать?

Драмм смерил адвоката испытующим взглядом.

— Знаешь, Перри, если бы ты доверился мне, то, возможно, я смог бы тебе помочь. Но если ты намерен строить из себя идиота и вилять, я постараюсь разнюхать кое–что своими силами.

— О, я прекрасно понимаю — это твоя обязанность. У тебя своя профессия, у меня — своя.

— Это значит, что ты намерен темнить и дальше?

— Это значит, что если ты хочешь что–то знать, то узнавай сам.

— До свидания, Перри.

— До свидания, Сидней. Заскакивай как–нибудь.

— Не беспокойся, заскочу.

Сидней Драмм закрыл за собой дверь. Делла собралась было что–то сказать, но Мейсон жестом удержал ее.

— Откройте и взгляните, действительно ли он ушел.

Она направилась к двери, но та открылась сама собой, и в кабинет просунулась голова Сиднея Драмма. Он окинул взглядом Мейсона и Деллу, снова оскалившись в усмешке:

— Ладно, ладно. На этот раз я вправду ухожу.

— Мудрое решение, — ответил Мейсон. — До свидания.

Драмм снова закрыл за собой дверь кабинета. Через несколько секунд хлопнула дверь, ведущая в коридор.

Было четыре часа утра.

11

Перри Мейсон нахлобучил шляпу и стал натягивать не успевший просохнуть плащ.

— Пойду работать, — сказал он Делле Стрит. — Рано или поздно они начнут таскаться за мной по пятам, и тогда я уже не смогу ничего сделать. Значит, я должен успеть как можно больше, пока сохраняю свободу передвижений. Сидите здесь и обороняйте крепость. Я не могу сказать вам, Делла, где буду, потому что не хочу, чтобы вы мне звонили. Я сам буду звонить вам время от времени и спрашивать о мистере Мейсоне. Скажу, что моя фамилия Джонсон, что я его старый знакомый, и спрошу, не оставлял ли мистер Мейсон информации для меня. Вы же, Делла, должны будете сообщать мне обо всем, что вам станет известно, но так, чтобы никто не догадался, с кем вы говорите.

— Вы думаете, наши разговоры могут подслушивать?

— Все возможно. Можно ожидать любого поворота событий.

— Полагаете, прокурор прикажет арестовать вас?

— Надеюсь, до этого не дойдет. Но наверняка они захотят меня допросить.

Делла сочувственно посмотрела на него, но ничего не сказала.

— Будьте осторожны, — предостерег Мейсон и вышел.

Было еще темно, когда он вошел в отель “Рипли” и попросил номер с ванной. В регистрационной книге он записался как Фрэд Б. Джонсон из Детройта и получил номер 518, за который должен был заплатить вперед, так как у него не было багажа.

Оказавшись в комнате, Мейсон зашторил окно и заказал четыре бутылки имбирного пива и побольше льда. Бой, который это принес, доставил также бутылку виски. Мейсон уселся в кресло с мягкой обивкой, положил ноги на кровать и закурил. Запирать дверь он не стал.

Так он сидел около получаса, прикуривая сигарету от сигареты. Внезапно дверь отворилась без стука, и в комнату вошла Ива Белтер. Она повернула ключ в замке и ослепительно улыбнулась.

— Я рада, что нашла вас.

Мейсон даже не встал с места.

— За вами никто не следил? — спросил он.

— Никто. Меня вроде бы оставили в покое, только не разрешили выезжать из города. Оказали, что я могу понадобиться в процессе расследования. Меня ведь не арестуют, правда?

— Ну, в зависимости…

— От чего?

— От многих обстоятельств. Я должен с вами поговорить.

— Я тоже. Дело в том, что я нашла завещание.

— Где?

— В письменном столе.

— И что вы с ним сделали?

— Принесла с собой.

— Покажите.

— Вот… Я подозревала что–то в этом роде, но все же не верила, что в отношении меня он пойдет на крайние меры. Думала, что денег будет больше… хоть немного больше. Мечтала поехать в Европу, там осмотреться… ну, и как–то устроиться…

— Иными словами, найти себе нового мужа?

— Ничего подобного я не говорила!

— Вы этого не сказали, но имели в виду именно это, — сухо сказал Мейсон.

Ива высокомерно взглянула на него.

— Мне кажется, мистер Мейсон, наш разговор принимает нежелательное направление. Вот завещание.

Он окинул ее проницательным взглядом.

— Уж если вы так хотите втянуть меня в дело об убийстве, могли бы оставить при себе свои театральные штучки. На меня они не действуют.

Она с достоинством выпрямилась, а потом неожиданно засмеялась.

— Конечно же, я имела в виду новое замужество. Что в этом плохого?

— Ничего. Тогда почему вы отпираетесь?

— Сама не знаю… Как–то неловко в этом признаваться…

— Да уж, миссис Белтер, я успел заметить, что вам всегда неловко говорить правду. Вы просто не способны на это.

Ива Белтер покраснела.

— Это низко! — взорвалась она.

Не ответив на этот возглас, Мейсон протянул руку, взял у Ивы завещание и медленно прочел.

— Оно полностью написано вашим мужем?

— Не думаю…

Он с подозрением взглянул на нее.

— Весь текст написан одним почерком.

— Да, но почерк–то не его.

Мейсон засмеялся:

— Очередной трюк? Не выйдет, миссис Белтер. Ваш муж показывал завещание Карлу Гриффину и Артуру Этвуду, адвокату Гриффина. Он сказал им, что весь документ написан собственноручно.

— Может, Карл со своим адвокатом и видели настоящее завещание. Тогда им обоим лучше знать, где оно. Я не удивлюсь, если Карл его уничтожил, а мне подбросил эту фальшивку!

Мейсон смерил Иву холодным взглядом.

— Послушайте, миссис Белтер, — сказал он. — Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?

— Разумеется.

— Это опасное обвинение. У вас есть доказательства?

— Пока еще нет, — выдавила она из себя.

— В таком случае, советую вам не бросаться подобными заявлениями, — предостерег он.

Голос Ивы Белтер задрожал от раздражения:

— Вы с самого начала не устаете твердить мне, что вы мой адвокат и я должна говорить вам все. Когда же я начинаю говорить, вы на меня кричите.

— Ладно, не будем об этом! — сказал Мейсон, возвращая ей завещание. — А мину оскорбленной невинности приберегите для суда. Теперь расскажите мне о завещании. Как вы его нашли?

— Оно было в кабинете… — ответила она осторожно. — Сейф был открыт. Я вынула завещание и захлопнула его.

— Знаете, это даже не смешно.

— Вы мне не верите?

— Ни одному слову.

— Почему?

— В кабинете, по всей вероятности, дежурит полицейский. И уж наверняка, если бы сейф был открыт, полиция заметила бы это и описала содержимое.

Ива опустила глаза:

— Я это сделала, когда полиции еще не было… Вспомните, мистер Мейсон, как мы с вами поднялись наверх… Вы стали осматривать тело, заглянули под халат…

— Да, — ответил Мейсон, и глаза его сузились.

— Именно тогда я и вынула завещание из сейфа. Он был открыт, я заперла его. А вы были слишком заняты Джорджем.

Мейсон смотрел на нее широко раскрытыми глазами.

— Боже мой! Ведь так и было! Вы стояли между столом и сейфом и… Но зачем вы это сделали?

— Я хотела убедиться, выгодно ли для меня это завещание. Может быть, следует его уничтожить?

— Нет!!! — прикрикнул на нее Мейсон.

Несколько минут она молчала, а потом спросила:

— У вас есть еще вопросы ко мне?

— Да. Присядьте, пожалуйста, на кровать, чтобы я хорошо вас видел. Я должен кое–что узнать. Признаюсь, я откладывал этот разговор, ведь он для вас будет нелегким, а я не хотел выводить вас из равновесия перед допросом полиции. Но теперь ситуация изменилась, и откладывать больше нельзя. Итак, я хочу знать, как это было на самом деле.

Ива широко раскрыла глаза, придав своему лицу столь знакомое Мейсону выражение притворного простодушия:

— Но ведь я уже все сказала.

Он покачал головой:

— Ничего вы не сказали.

— Вы мне не верите? — В голосе Ивы звучала обида.

Перри Мейсон вздохнул:

— Бога ради, оставьте, наконец, ваши штучки и взгляните в лицо фактам.

— Что, собственно, вы хотите узнать?

— Для кого вы нарядились вчера вечером?

— О чем вы говорите?

— Вы отлично знаете, о чем. Вы были одеты, как на бал — вечернее платье, обнаженная спина, атласные туфельки, шелковые чулки.

— Да?

— А ваш муж купался.

— И что с того?

— Значит, вы нарядились не для мужа.

— Разумеется, нет.

— Вы так одеваетесь каждый вечер?

— Временами.

— Фактом является то, что вы выходили из дома и вернулись перед тем, как ваш муж был убит. Не пытайтесь возражать.

Ива снова приобрела холодный, высокомерный вид.

— Я весь вечер была дома.

Мейсон окинул ее испытующим взглядом.

— Я был на кухне — нужно было приготовить кофе — и разговаривал с экономкой. — Мейсон решил рискнуть. — Она слышала, как горничная передавала вам, что был звонок по поводу каких–то туфель.

Мейсон увидел, что эти слова застали Иву врасплох. С усилием она овладела собой.

— А что в этом плохого?

— Сперва ответьте мне, передала ли вам горничная такое сообщение?

— Неужели я должна запоминать такие мелочи? — ответила Ива уклончиво. — Может, что–то и было… Помнится, мне действительно были нужны туфли, их должны были доставить, но вышла неувязка. Кажется, об этом и звонили из магазина. Мэри, наверное, доложила мне о звонке. Но точно не помню. У меня все в голове перепуталось. После того, что произошло…

— Вы знаете, как вешают людей? — неожиданно спросил Мейсон.

— Что?!

— Я вам расскажу, как вешают убийц. Казнь обычно совершается на рассвете. К осужденному приходят в камеру и зачитывают смертный приговор. Потом связывают руки за спиной, а к спине привязывают доску, чтобы человек не упал, если у него отнимутся ноги. Начинается путь по коридору. К виселице ведут тринадцать ступеней. Осужденный становится на люк. Вокруг стоят тюремные служащие. Они являются свидетелями казни. Позади, за люком, в маленькой комнатке ожидают трое заключенных с острыми ножами, чтобы перерезать веревку, которая удерживает откидную доску. Палач накидывает на шею петлю, а на голову — черный мешок, потом связывает ноги…

Ива издала испуганный писк.

— Именно это, — заключил Мейсон, в упор глядя на нее, — ожидает вас, если вы не расскажете правду.

Ее лицо было белым, дрожащие губы — синими, глаза — темными, испуганными.

— Я… я с-сказала вам правду.

Мейсон покачал головой.

— Запомните раз и навсегда. Если вы хотите, чтобы я вам помог, то должны быть до конца искренни и правдивы. А вы… Что вы тут лепечете о туфлях? Давайте начистоту: туфли — это условный знак. Вспомните, как вы договаривались со мной. Я должен был позвонить горничной и произнести пароль. Так вот, туфли — тоже пароль. — Мейсон выдержал небольшую паузу. — Для Гаррисона Бёрка.

Ива молча кивнула. Ее била дрожь.

— Вот и хорошо, что вы сознались. Теперь расскажите обо всем. Гаррисон Бёрк хотел увидеться с вами. Вы договорились с ним о встрече, надели вечернее платье и вышли Так?

— Нет. Он явился ко мне домой.

— Что?

— Честное слово. Я сказала по телефону, что не могу с ним увидеться. Тогда он пришел сам. Он узнал от вас, что Джордж является владельцем “Пикантных новостей”. Сначала он не хотел этому верить, но потом поверил и в конце концов решил поговорить с Джорджем. Он надеялся как–то повлиять на моего мужа, чтобы тот оставил в покое его имя. Гаррисон был готов на все, чтобы спасти свою репутацию.

— Вы знали, что он придет?

— Нет.

Наступила тишина. Спустя минуту Ива Белтер спросила:

— Откуда вы узнали?

— О чем?

— Об этих туфлях. Что это условный знак.

— Мне рассказал Бёрк.

— Значит, экономка вам сказала, что был телефонный звонок? Интересно, сообщила ли она об этом полиции?

Мейсон с усмешкой покачал головой:

— Она об этом не говорила ни мне, ни полиции. Это был маленький блеф, к которому мне пришлось прибегнуть, чтобы добиться от вас правды. Гаррисон Бёрк непременно должен был обратиться к вам. Ведь он из тех, кому в трудной ситуации необходимо опора. Вот я и решил, что он обязательно позвонит вашей горничной.

Ива состроила обиженную мину:

— Хорошо же вы со мной поступаете! По–вашему, это что, достойно порядочного человека?

— О, невинное дитя! — ухмыльнулся Мейсон. — И вы берете на себя труд объяснить мне, что такое порядочность!

Ива надула губки:

— Вообще мне это все не нравится.

— А я и не ожидал ничего другого. Вам еще многое не понравится в этой истории. Но не будем отвлекаться. Итак, Гаррисон Бёрк явился к вам в дом?

— Да, — подтвердила она слабым голосом.

— Хорошо. И что было дальше?

— Он настаивал, что должен поговорить с Джорджем. Я считала, что это — настоящее самоубийство. Он клялся, что не скажет обо мне ни слова. Заверял, что сумеет уломать Джорджа. Я, говорит, докажу ему, что топить меня невыгодно. Если он замнет это дело, я смогу быть ему весьма полезным, когда стану сенатором.

— Ну, наконец–то мы до чего–то добрались! Итак, он хотел увидеться с вашим мужем, а вы пытались его отговорить, так?

— Да.

— А почему, позвольте спросить?

— Боялась… — пробормотала она. — Боялась, что Гаррисон расскажет обо мне.

— И он рассказал?

— Не знаю… — прошептала она и быстро поправилась: — То есть, разумеется, нет. Он не виделся с Джорджем. Я убедила его, что он не должен с ним говорить. И Гаррисон ушел.

Мейсон захохотал:

— Поздновато вы заметили ловушку, девочка. Итак, вы не знаете, наболтал ли он вашему мужу о вас?

— Я же говорю, что они не виделись, — настаивала Ива с обидой в голосе.

— Разумеется, говорите, но это не значит, что они и вправду не виделись. Бёрк поднимался наверх и разговаривал с мистером Белтером.

— Почем вы знаете?

— На этот счет у меня есть своя теория. Она требует доказательства, но уже сейчас я достаточно представляю, как все было на самом деле.

— Как? — спросила она.

Мейсон иронично улыбнулся:

— Но ведь вы сами знаете.

— Нет, нет! Как это было?

Игнорируя вопрос, Мейсон продолжал тем же ровным монотонным голосом:

— Гаррисон Бёрк отправился наверх поговорить с вашим мужем. Как долго он там пробыл?

— Не знаю… Ну, не больше четверти часа.

— Уже лучше. И вы не видели, когда он спустился?

— Нет.

— Ага! Значит, прозвучал выстрел, после чего Гаррисон Бёрк сбежал по лестнице, ничего вам не сказав?

Ива протестующе затрясла головой:

— Нет! Он вышел прежде, чем Джордж был застрелен.

— Да? И сколько же времени прошло от его ухода до выстрела?

— Не знаю. Примерно четверть часа… Или чуть больше… Нет, пожалуй, меньше…

— После чего Бёрк исчез…

— Что вы сказали?!

— То, что вы слышали. Его нигде не могут найти.

— С чего вы это взяли?

— Я пытался дозвониться до него. Телефон не отвечал. Тогда я послал детективов на поиски Бёрка.

— Зачем?

— Я знал, что он замешан в этом деле.

Ива снова сделала большие глаза.

— Но ведь этого не может быть! — заявила она. — Да, он приходил, но он здесь ни при чем! Он ушел до того, как появился тот тип, который стрелял!

Перри Мейсон не отрывал взгляда от ее глаз.

— Но выстрел был сделан из его револьвера, — произнес он.

Ива растерянно заморгала.

— Почему вы так решили?

— Потому, что на револьвере есть номер, который позволяет проследить путь этой вещицы от оружейной фабрики до оптовика, от оптовика до магазина и от магазина до покупателя. Существует некий Пит Митчелл, проживающий на Западной Шестьдесят Девятой под номером тринадцать–двадцать два, который приобрел эту игрушку. Митчелл — близкий друг Гаррисона Бёрка. Полиция ищет Митчелла, а когда его найдут, он должен будет объяснить, что он сделал с револьвером, то есть — сказать, что он дал его Гаррисону Бёрку.

Ива поднесла руку к горлу.

— Но как можно проследить путь револьвера?

— Очень просто. Все подробно записано.

— Так я и знала! Знала, что нужно что–то сделать с этим револьвером! — истерично пискнула Ива.

— Ну, конечно! Этим вы собственноручно надели бы петлю себе на шею. Да поймите же, и без того ваша роль в этом деле более чем подозрительна. Я готов поверить, что вы пытаетесь любой ценой выгородить Бёрка. Но нельзя же так! Пока вы что–то выдумываете, чтобы спасти своего друга, прокуратура, может быть, уже начинает готовить обвинительный акт против вас. Я не могу допустить этого. Как мне убедить вас, что вы должны, наконец, рассказать мне все без утайки? Если Бёрк виновен, мы попробуем добиться смягчения приговора.

Ива встала с кровати и начала ходить по комнате, теребя носовой платок.

— Боже мой! — причитала она. — Боже мой! Боже мой!

— Известно ли вам, — оборвал ее причитания Мейсон, — что сокрытие преступления ради собственной выгоды карается законом? Как и укрывательство преступника. Мы с вами не можем пойти на это. Так что мы должны выяснить, кто убил, раньше, чем полиция. Я не хочу допустить, чтобы это убийство свалили на вас или на меня. Если Бёрк виновен, нам надо как можно скорее убедить его, чтобы он сам отдал себя в руки правосудия. Затем мы навалимся на дело, прежде чем прокуратура соберет слишком много доказательств. Одновременно предпримем шаги, чтобы заткнуть рот Локку и избежать огласки через “Пикантные новости”.

Ива долго смотрела на него, потом спросила:

— Как вы это сделаете?

Мейсон ответил улыбкой:

— Это мое дело. Чем меньше вы будете знать, тем меньше сможете выболтать.

— Вы можете мне доверять. Я умею хранить тайны.

— О да, уж в этом–то я убедился! — иронично сказал Мейсон. — Я, знаете ли, взмок, пока удалось хоть что–то из вас вытянуть…

— Бёрк никого не убивал! — воскликнула Ива.

Мейсон искоса взглянул на нее.

— Что? Вы, кажется, намерены пустить разговор по второму кругу? Ну что ж, если, как вы утверждаете, Бёрк не убивал, то кто в таком случае убийца?

Ива отвела взгляд.

— Я же сказала вам, что какой–то человек встречался с Джорджем. Я думала, это вы. Голос у него точь–в–точь ваш.

Мейсон нахмурился.

— Миссис Белтер, — сказал он, вставая. — Если вы намерены продолжать в том же духе, я брошу вас на произвол судьбы. Я уже сыт по горло.

Ива разрыдалась:

— Ч‑что же я могу поделать? Вы… вы спрашиваете, к‑то это был! Я с-слышала ваш голос! Ваш! Но я не с-скажу!.. Не скажу по…полиции!! Пусть меня пы…..пы…пытают!!

Мейсон взял ее за плечи, бросил на постель и заглянул ей в глаза. В них не было слез.

— Слушайте, вы! Прекратите этот цирк! Если вам так уж хочется рыдать, носите с собой луковицу в платке. А теперь запомните хорошенько: вы не слышали моего голоса, потому что меня там не было и быть не могло.

— Значит, был кто–то, чей голос похож на ваш! — не уступала Ива.

Мейсон смерил ее злым взглядом.

— Вы хотите выгородить своего любовника, а меня подставить? Не выйдет!

— Нет. Вы ведь просили сказать правду. Вот я ее и сказала…..

— Знаете что? Мне ужасно хочется встать и уйти, чтобы вы сами расхлебывали эту кашу.

— Тогда, — заявила она невинно, — я, конечно, должна была бы сказать полиции, что слышала ваш голос.

— Значит, таков ваш план?

— Нет у меня никакого плана. Я говорю правду.

Мейсон вздохнул:

— Глядя на вас, мне очень трудно следовать своему главному правилу — никогда не бросать клиента на произвол судьбы, даже если он виновен.

Ива молчала, комкая в пальцах платочек. Мейсон продолжал:

— Возвращаясь от вас, я зашел в аптеку, из которой вы звонили. Оказывается, хозяин наблюдал за вами. Оно и понятно: когда в полночь врывается дама в вечернем платье и мужском плаще, насквозь промокшая, и бросается к телефону, поневоле обратишь внимание. Так вот, он утверждает, что вы звонили в два места.

Ива вздрогнула, но не сказала ничего.

— Кому вы звонили, кроме меня.

— Никому. Аптекарь ошибся.

Перри Мейсон взял шляпу и глубоко надвинул ее на лоб. Потом повернулся к Иве и, с трудом сдерживая ярость, произнес:

— Я как–нибудь вытяну вас из этого. Еще не знаю как, но вытяну. Однако, Бог свидетель, вы надолго запомните, сколько это будет стоить!

Мейсон рванул ручку, вышел в коридор и захлопнул за собой дверь.

Проблески утра уже высветлили небо на востоке.

12

Первые лучи солнца золотили крыши домов, когда Перри Мейсон разбудил экономку Гаррисона Бёрка, женщину лет пятидесяти семи с пышными формами и враждебно сверкающими глазами.

— Меня совершенно не касается, кто вы такой, — сердито жужжала она. — Я говорю вам, что никого нет дома. Я не знаю, где мистер Бёрк. Он вернулся около полуночи, потом ему кто–то позвонил, и он ушел. Телефон трещал всю ночь. Я не подходила. Какой смысл отвечать, если мистера Бёрка все равно нет дома, а я, если встаю среди ночи, потом весь день хожу разбитая.

— Он долго разговаривал по телефону?

— Недолго, если это вообще ваше дело.

— Как вы думаете, он ждал этого звонка?

— Откуда я знаю? Я проснулась, когда он пришел, слышала, как он отпирал дверь. Я попыталась снова заснуть, но тут зазвонил телефон. Мистер Бёрк поговорил, потом поднялся наверх, в спальню. Прошло несколько минут, и его шаги раздались на лестнице. Он сбежал вниз и хлопнул дверью. Утром я зашла в спальню, смотрю — чемодан исчез. Наверное, хозяин куда–то уехал.

— Благодарю вас. Вы, пожалуй, рассказали все.

— Я тоже так думаю! — проворчала экономка и захлопнула дверь.

Мейсон сел в машину, доехал до ближайшего отеля и оттуда позвонил в свою контору. Когда Делла Стрит подняла трубку, он спросил:

— Можно попросить к телефону мистера Мейсона?

— Его нет, — ответила Делла. — Кто говорит?

— Его старый знакомый, Фрэд Б. Джонсон. Мне хотелось бы увидеться с мистером Мейсоном.

— К сожалению, я не могу вам сказать, где он сейчас, — быстро заговорила Делла. — Но надеюсь, он скоро придет. Его ищут два господина. Один из них, Пол Дрейк, по–видимому, условился с ним о встрече. Так что мистер Мейсон вскоре появится.

— Хорошо. Благодарю вас, — сказал Мейсон. — Я позвоню позже.

— Может, нужно что–нибудь передать ему?

— Нет. Просто скажите, что я звонил, — ответил Мейсон и положил трубку. Затем соединился с Детективным агентством Дрейка и попросил к телефону Пола.

— Это я, Пол, — заговорил он. — Только избавь меня от своих обычных глупых фраз и от вопросов. Знаешь, уйма людей прямо–таки горит желанием кое о чем меня расспросить, а я предпочел бы пока не отвечать. Ты понял, кто с тобой говорит?

— Да, — ответил Дрейк. — У меня есть для тебя забавные новости.

— Ну?

— Я был у того парня на Западной Шестьдесят Девятой и открыл потрясающие вещи. Нашему птенчику позвонили по телефону, после чего он сказал жене, что должен срочно уехать по важным делам. Выглядел он встревоженным. Наспех собрал чемодан, а без четверти час за ним приехал автомобиль. Наш друг сел и укатил. Обещал жене дать о себе знать; и действительно утром она получила от него телеграмму следующего содержания: “Все в порядке. Не беспокойся. Целую”. И ничего больше. У нее, конечно, душа не на месте.

— Великолепно, — сказал Мейсон.

— Это тебе что–нибудь говорит?

— Пожалуй, да. Выводы, конечно, делать рановато, но этот факт проливает свет на многое. Есть что–нибудь новенькое о Локке?

Голос Дрейка на другом конце провода оживился:

— Я еще не все узнал, Перри, но сдается мне, я на верном пути. Помнишь ту крошку из отеля “Уилрайт”? Эстер Линтен?

— Да. Ты что–то раскопал?

— Представь себе, она тоже из Джорджии.

Мейсон присвистнул.

— Это еще не все, — продолжал Дрейк. — Девушка регулярно получает деньги от Локка: каждые две недели — чек. Чеки эти покрываются не с личного счета Локка, а со специального счета “Пикантных новостей”. Нам удалось разговорить кассира из отеля. Девочка реализует эти чеки через отель.

— Попробуй поточнее узнать, откуда она и не замешана ли в какой–нибудь истории. Может быть, она не сменила фамилию.

— Мы уже этим занимаемся. Я дал задание агентству в Джорджии. Велел им телеграфировать, как только они что–нибудь узнают. Сказал, чтобы не ждали проверки фактов, а сразу сигнализировали нам при каждом новом повороте дела.

— Молодец, — похвалил Мейсон. — А не мог бы ты сказать, где Фрэнк Локк был вчера вечером?

— С точностью до минуты. При нем всю ночь был ангел–хранитель. Хочешь увидеть отчет?

— Да. Немедленно.

— Где тебя поймать?

— Выбери кого–нибудь из надежных парней и с ним пришли это в отель “Рипли” для Фрэнка Б. Джонсона из Детройта. Только пусть он проследит, нет ли за ним хвоста.

— Ладно. Не теряй со мной контакта. Я могу тебе понадобиться.

— О’кей — ответил Мейсон и положил трубку.

Он вернулся в отель “Рипли” и спросил, нет ли корреспонденции для мистера Джонсона. Ничего не было. Затем он поднялся наверх и нажал ручку двери своего номера. Дверь была не заперта, и он вошел.

На краю кровати сидела Ива Белтер и курила сигарету. На столике возле нее стояли стакан и бутылка виски, опорожненная примерно на треть. В кресле сидел высокий мужчина с мученической миной на лице и беспокойным выражением глаз.

— Как славно, что вы пришли, — сказала Ива. — Вы мне не хотели верить, да? Так вот вам еще одно доказательство!

— Доказательство чего? — поинтересовался Мейсон.

— Того, что завещание фальшивое, — заявила Ива. — Это мистер Дейджетт из банка, он вел дела Джорджа, и с уверенностью утверждает, что это — не почерк моего мужа.

Дейджетт с улыбкой поклонился:

— Адвокат Мейсон, не так ли? Очень раз с вами познакомиться.

Однако руку Мейсону он не протянул. Мейсон, широко расставив ноги, глядел в его беспокойные глаза.

— Вас держат в кулаке, не так ли? — насмешливо сказал он. — Иначе вряд ли вы появились бы здесь в такой час. Наверное, вы звонили горничной и оставили сообщения о какой–нибудь шляпе или ином предмете дамского туалета. Ну, ну, не трудитесь отрицать. Меня совершенно не касаются вопросы женского гардероба. Меня интересуют только факты. Забудьте о том, что она велела говорить. Вы окажете ей большую услугу, если скажете мне правду. Итак, как обстоят дела?

Банкир изменился в лице. Он переместился на полшага в сторону адвоката, остановился и сделал глубокий вдох.

— Вы имеете в виду завещание? — спросил он.

— Да.

— Я осмотрел его очень тщательно. Оно подделано и, что самое странное, подделано не очень умело. Если как следует приглядеться, видно, что почерк в нескольких местах меняется. Такое впечатление, что тот, кто его писал, очень спешил и, забываясь, выводил буквы своим собственным почерком.

— Где это завещание? — резко спросил Мейсон.

Ива протянула ему документ.

— Может, еще стаканчик, Чарли? — со смешком спросила она банкира.

— Нет, — пробормотал он.

Мейсон внимательно всматривался в документ. Его глаза сузились.

— Бог мой, вы совершенно правы! — воскликнул он.

— Вне всяких сомнений, — подтвердил Дейджетт.

— Вы готовы повторить это на суде? — в упор спросил Мейсон.

— Конечно же, нет! Да и кому нужно мое подтверждение? Дело–то очевидное.

Мейсон не отрывал от него взгляда.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Для меня и этого достаточно.

Не сказав ни слова, Дейджетт подошел к двери и исчез, как будто его ветром сдуло. Мейсон повернулся к Иве Белтер.

— Я велел вам прийти сюда для выяснения некоторых подробностей. Но я не говорил, что вы можете располагаться здесь, как дома. Вы отдаете себе отчет в том, как бы выглядело, если бы кто–нибудь застал нас вдвоем в этот час в отеле?

Ива пожала плечами.

— В некоторых случаях приходится рисковать. Я хотела, чтобы вы поговорили с Дейджеттом.

— Как вы его сюда затащили?

— Позвонила и велела прийти. Дело было достаточно важное. Господи, вы тут такого наговорили! Фи, как гадко вы себя вели!

Ива захохотала пьяным смехом.

— Похоже, вы хорошо его знаете? — спросил Мейсон.

— Что вы хотите этим оказать?

— Что вы его хорошо знаете. “Чарли” — так вы к нему обращались.

— А как еще к нему обращаться, если его зовут Чарли? Это наш с Джорджем общий друг.

— Понимаю.

Мейсон подошел к телефону и набрал номер конторы.

— Говорит Джонсон, — сказал он. — Мистер Мейсон вернулся?

— Еще нет, — ответила Делла Стрит. — Боюсь, что он будет очень занят, когда вернется, мистер Джонсон. В эту ночь что–то произошло, я не знаю точно, что именно, но речь идет об убийстве. Сюда все время рвутся репортеры, хотят взять у мистера Мейсона интервью, а один господин сидит в приемной и не собирается уходить. Мне кажется, он из полиции. Поэтому вряд ли вам удастся побеседовать с мистером Мейсоном здесь.

— Это скверно, — сказал Мейсон. — Я должен продиктовать кое–какие документы. Мне бы хотелось, чтобы мистер Мейсон их просмотрел и подписал. А может быть, вы порекомендуете мне стенографистку, которая написала бы их под мою диктовку?

— Не могу ли я быть вам полезна?

— А сможете ли вы уйти? Боюсь, вы сейчас очень заняты.

— Это мои проблемы.

— Я в отеле “Рипли”, — сообщил он.

— Хорошо, — сказала Делла и положила трубку.

Мейсон хмуро взглянул на Иву Белтер.

— Коль скоро вы уже пошли на риск и остались, то задержитесь еще ненадолго.

— Что вы собираетесь делать?

— Я намерен составить прошение в суд о назначении управляющего наследством Джорджа Белтера. Это вынудит их раскрыть карты и потребовать признания завещания. Тогда мы подвергнем сомнению его подлинность и подадим следующее прошение о назначении временным управляющим вас.

— Что все это значит?

— Это значит, что вы возьмете руль в свои руки и, надеюсь, не выпустите.

— Много мне это даст! По завещанию я оказалась лишенной наследства. Мы должны прежде всего доказать, что завещание подделано. Мне не достанется ни цента, пока не закончится слушание дела и не будет вынесен приговор, ведь так?

— Если вас назначат временным управляющим, то “Пикантные новости” как часть наследства окажутся в ваших руках.

— Понимаю.

— Мы приготовим сразу все необходимые бумаги, — продолжал Мейсон, — и моя секретарша в соответствующее время будет поочередно представлять их в суд. Завещание вы должны отнести домой. Полиция, по всей вероятности, наблюдает за кабинетом, так что в сейф его класть нельзя. Выберите другое место.

Ива снова захохотала.

— Это пара пустяков!

— Вы пошли на дьявольский риск, миссис Белтер. И вообще то, что вы прикасались к завещанию, выходит за рамки моего понимания. Если вас накроют с ним, дело может принять скверный оборот.

— Об этом пусть у вас голова не болит! Я сделаю так, что комар носа не подточит. А вы, мистер Мейсон, разве никогда не рискуете?

— Еще как! Сейчас, например. Иметь дело с вами — все равно, что жонглировать динамитными шашками.

Ива обольстительно улыбнулась.

— Вы считаете? Я знаю, что мужчины бывают в восторге от таких женщин. — И она потянулась к бутылке.

Мейсон хмуро взглянул на нее.

— Вам больше нельзя.

— Ну-у, — капризно протянула Ива. — Не ведите себя, как мой муж.

Мейсон подошел к столику, взял бутылку, заткнул ее пробкой, сунул в ящик комода и запер на ключ.

— Вы считаете, что поступаете тактично? — рассердилась Ива.

— Вполне, — спокойно ответил Мейсон.

Зазвонил телефон. Портье сообщил, что посыльный принес письмо. Мейсон распорядился, чтобы его доставили в номер. Он подошел к двери и, как только раздался стук, отворил ее, дал бою монету и получил конверт. В нем был отчет детектива, который вел наблюдения за Фрэнком Локком в прошлый вечер.

— Что это? — спросила Ива Белтер.

Мейсон молча покачал головой, подошел к окну и разорвал конверт. Отчет был предельно прост. Локк зашел в законспирированный кабак и провел там около получаса, побывал у парикмахера, который побрил его и сделал массаж, после чего отправился в номер 946 отеля “Уилрайт”. Через десять минут он вышел оттуда с Эстер Линтен. Они поехали в ресторан, ели и танцевали примерно до одиннадцати, после чего вернулись в отель. Заказали имбирное пиво и лед. Локк оставался в номере до половины второго. Затем возвратился домой.

Мейсон спрятал отчет в карман и принялся барабанить пальцами по подоконнику.

— Вы действуете мне на нервы, — неожиданно произнесла Ива. — Может быть, вы объясните, что все это значит?

— Я уже все объяснил.

— Что это за бумаги?

Мейсон засмеялся:

— Вы считаете, что раз я занимаюсь вашим делом, то должен знакомить вас с делами всех моих клиентов?

Она окинула его неодобрительным взглядом.

— Вы ужасный человек.

Мейсон пожал плечами и перестал барабанить по подоконнику. В дверь постучали.

— Пожалуйста, — сказал Мейсон.

На пороге стояла Делла Стрит.

— Хорошо, что вы пришли, Делла, — приветствовал ее Мейсон. — Я хочу на всякий случай подготовить весь комплект бумаг. Мы должны иметь готовое прошение о назначении управляющего наследством, протест против признания завещания, прошение о назначении Ивы Белтер временным управляющим со всеми полномочиями. И еще нам будут нужны заверенные копии решения о назначении временного управляющего для вручения заинтересованным сторонам.

— Вы хотите продиктовать все это сейчас? — холодно спросила Делла.

— Да. И еще я хотел бы позавтракать.

Он подошел к телефону и заказал завтрак в номер. Делла Стрит взглянула на Иву Белтер.

— Извините, но мне нужен будет столик, — сказала она.

Ива Белтер приподняла брови и убрала со столика стакан жестом дамы, подбирающей юбку, чтобы не прикоснуться ко встреченному на улице нищему. Мейсон поднял бутылку имбирного пива и ведерко со льдом, вытер столик салфеткой и переставил его на середину комнаты. Делла придвинула стул, положила на стол блокноты и приготовила карандаши.

Перри Мейсон быстро диктовал, пока не принесли завтрак. Все трое ели с аппетитом, хотя и в совершенном молчании. Ива Белтер старалась вести себя как леди, которая снизошла до принятия пищи за одним столом с прислугой.

Когда позавтракали, Мейсонраспорядился, чтобы убрали посуду, и вновь начал диктовать. К половине одиннадцатого работа была закончена.

— Возвращайтесь в контору и перепечатайте все это, чтобы бумаги можно было подписать, — обратился он к Делле. — Только позаботьтесь о том, чтобы никто не видел, что вы делаете. Будет лучше, если вы вообще запретесь на ключ. Для прошений можно попользовать печатные бланки.

— Хорошо. А теперь я хотела бы поговорить с вами с глазу на глаз.

Ива пренебрежительно фыркнула.

— Не обращайте внимания на миссис Белтер, Делла, — сказал Мейсон. — Она уже уходит.

— О, нет! — воспротивилась Ива.

— К сожалению, миссис Белтер, вам придется нас покинуть. Вы ушли бы раньше, но мне были нужны кое–какие данные для документов, которые мы с вами составили. Теперь вам следует исчезнуть, а после полудня — появиться в моей конторе и подписать прошения. Только, пожалуйста, держите язык за зубами! За вами будут охотиться репортеры и рано или поздно где–нибудь вас поймают. Пусть они увидят, что вы настолько потрясены, сломлены, подавлены ужасным несчастьем, что им нечего и пытаться взять у вас интервью. Они должны поверить, что вы пребываете в безысходной скорби и что с их стороны было бы бессмысленно и даже преступно лезть к вам в душу. Если кто–нибудь из них нацелит на вас фотоаппарат, показывайте ему коленки и обливайтесь слезами. Это у вас хорошо получается.

— Какой вы вульгарный, — Ива состроила презрительную мину.

— Не всем же быть такими утонченными, как вы, например, — с ехидством ответил Мейсон. — И бросьте, к черту, свои ужимки. Вы, надеюсь, убедились, что на меня это не действует.

Ива с достоинством надела плащ, шляпу и направилась к двери.

— Каждый раз, — капризно произнесла она, — как только я начинаю проникаться к вам доверием, вы так и норовите все испортить.

Без лишних слов Мейсон отворил дверь, попрощался с Ивой низким поклоном и снова запер дверь. После этого он подошел к Делле и спросил, что случилось.

Делла сунула руку за лиф и вытащила конверт.

— Это принес посыльный.

Мейсон вскрыл конверт. В нем были стодолларовые дорожные чеки — две книжечки по тысяче долларов каждая. Все чеки были подписаны Гаррисоном Бёрком и оформлены на предъявителя. К ним была приложена записка:

“Считаю, что будет лучше, если я на некоторое время исчезну. Не допустите, чтобы я был впутан в это дело. Любой ценой спасите меня!

Г. Б.”.

Мейсон пробежал глазами строчки, написанные второпях, карандашом и передал чеки Делле.

— В конце концов, — сказал он, — дела идут так, что грех жаловаться. — И добавил: — Только будьте осторожны, когда станете их реализовывать.

Делла кивнула.

— Две тысячи долларов — неплохой гонорар, — продолжал рассуждать Мейсон. — А ведь пока дело закончится, им придется еще не раз браться за кошельки.

— Вы так спокойны, шеф, а ведь может случиться… Я слышала утром, что говорили репортеры. Ива Белтер привезла вас к себе домой, прежде чем уведомить полицию, и подстроила все так, чтобы свалить вину на вас, если ей это будет выгодно. Она вполне может заявить полиции, что это вы были наверху, когда прозвучал выстрел.

— Что делать, Делла? Я уже говорил вам, что клиентов не выбирают. Их надо принимать такими, какие они есть. В этой игре обязателен только один принцип: если уж ты взялся за дело, нужно сделать все, чтобы довести его до благополучного завершения.

Делла негодующе фыркнула:

— Но это еще не означает, что следует брать на себя убийство, чтобы не пострадал любовник какой–нибудь сомнительной дамочки!

— Я вижу, вы неплохо проинформированы, Делла. С кем вы разговаривали?

— С одним репортером. И не разговаривала, а слушала.

Мейсон улыбнулся:

— Ну–ну. А теперь бегите и подготовьте бумаги. Обо мне не беспокойтесь. У меня есть еще несколько дел, которые необходимо уладить. Когда пойдете сюда опять, будьте внимательны и проверьте, не следят ли за вами.

— А тут и проверять нечего. Они шли за мной шаг в шаг. Пришлось выкинуть тот же самый номер с туалетом, что и миссис Белтер. Мужчину всегда сбивает с толку, когда женщина заходит в туалет, так что удалось от них оторваться. Но, боюсь, в следующий раз вряд ли получится.

— Это уже не имеет особого значения. Я скрывался достаточно долго. Скорее всего, меня так или иначе найдут и, видимо, — уже сегодня…

— Ненавижу ее! — взорвалась Делла. — Вы из–за нее рискуете, а стоит ли она этого? Вы говорите, что она платит… Да плати она десять раз по столько, все равно не надо было связываться с ней! Насквозь ее вижу! Этакая кошка с бархатными коготками!

— Спокойно, девочка! Вы еще не видели последнего раунда.

Делла покачала головой.

— Я видела достаточно. Ладно, пойду. Часам к трем подготовлю бумаги.

— Угу, — сказал Мейсон. — Дадите Иве подписать и проследите, чтобы все было в порядке. Может, я заскочу или позвоню, чтобы вы подбросили мне ее куда–нибудь.

Делла улыбнулась и вышла — элегантная, сдержанная, преданная… и очень обеспокоенная. Мейсон подождал пять минут, закурил сигарету и тоже вышел из отеля.

13

Перри Мейсон остановился у двери номера 946 в отеле “Уилрайт” и негромко постучал. Изнутри не доносилось ни звука. Мейсон подождал и постучал громче. Спустя минуту он услышал легкий шум за дверью. Скрипнула пружина кровати, и женский голос спросил:

— Кто там?

— Телеграмма.

Раздался щелчок замка, и дверь приоткрылась. Мейсон толкнул ее плечом и вошел внутрь.

Девушка была в комбинации из прозрачного шелка, не скрывающей ни одной детали ее тела. На лице еще остались следы макияжа. При дневном свете Мейсон заметил, что Эстер Линтен старше, чем он думал, но это не мешало ему по–прежнему считать ее красивой. Безупречные формы Эстер могли бы вдохновить любого скульптора. Она стояла перед ним без каких–либо признаков замешательства и смотрела в упор большими черными, припухшими от сна глазами. В ее облике было что–то мрачно–вызывающее.

— Что это за вторжение? — проворчала Эстер.

— Я хотел бы с вами поговорить.

— Славные у вас методы, ничего не скажешь.

Мейсон кивнул.

— Возвращайтесь в постель, пока не простудились.

— Если только для этого, то и не подумаю.

Она подошла к окну, подняла штору и повернулась к нему лицом.

— Ну, говорите, я слушаю!

— Очень сожалею, — сказал Мейсон, — но вы влипли в скверную историю.

— Что вы говорите! — фыркнула Эстер.

— Увы, я говорю правду.

— А кто вы, собственно, такой?

— Моя фамилия Мейсон.

— Агент?

— Нет, адвокат.

— Ага!

— Я доверенное лицо Ивы Белтер. Вам это что–нибудь говорит?

— А что это должно мне говорить, черт вас побери!

— Ну, знаете! — покачал головой Мейсон. — Зачем сразу же ругаться?

Эстер скривила губы.

— Ах, вам не нравится мой тон! А чего вы ожидали? Врываетесь к незнакомой женщине, будите ее ни свет ни заря, пристаете с какой–то чушью… Терпеть не могу нахалов!

Мейсон проигнорировал это заявление.

— Знаете ли вы, что Фрэнк Локк вовсе не является владельцем “Пикантных новостей”? — спросил он без всякого вступления.

— А кто такой Фрэнк Локк и что это за “Пикантные новости”?

— Фрэнк Локк — это тот, кто выписывает вам чеки на специальный счет “Пикантных новостей”. Такие чеки вы получаете каждые две недели.

— И что с того?

— То, что Локк — всего лишь подставное лицо. Владельцем газеты является некий Белтер. Локк делает то, что ему приказывает Белтер.

Эстер потянулась и зевнула.

— А мне какое дело до этого? У вас найдется сигарета?

Мейсон вынул сигареты. Она подошла к нему, чтобы закурить, а потом уселась на кровать, поджав под себя ноги и обвив колени руками.

— Продолжайте, если вам хочется. Я, видно, все равно не усну, пока вы не уйдете.

— Сегодня вы не уснете вообще.

— Да?!

— Да. Под дверью ждет свежая газета. У вас нет желания просмотреть ее?

— Зачем?

— В ней описано убийство Джорджа К. Белтера.

— Не люблю читать об убийствах до завтрака.

— Об этом убийстве могли бы и прочесть.

— Ладно. Только принесите мне газету.

— Нет уж, — возразил Мейсон, — сами принесите. А то еще, чего доброго, ваша дверь захлопнется, и я останусь в коридоре.

Эстер встала и, непринужденно затянувшись сигаретой, вышла в коридор. Затем снова забралась на кровать и, не выпуская сигарету изо рта, развернула газету. Заголовки крупными буквами извещали об убийстве Белтера.

— Ну и что? — пожала плечами Эстер, прочитав статью. — Ну, подумаешь, хлопнули какого–то типа. Жаль беднягу, но ведь он, кажется, получил по заслугам?

— О, да! — согласился Мейсон.

— А я — то тут при чем? Почему из–за этого я не смогу уснуть?

— Если вы пораскинете умом, то наверняка кое–что сообразите, — сказал Мейсон. — Наследством убитого распоряжается особа по имени Ива Белтер. Случаю было угодно, чтобы представителем миссис Белтер стал я.

— И что?

— Вы шантажировали Фрэнка Локка, который тратил на вас директорский фонд. Этот специальный счет “Пикантных новостей” был предназначен для закупки информации, а он платил из него вам.

— Неужели? — Она бросила газету на пол. — Ничего об этом не знала.

Мейсон рассмеялся.

— А как насчет шантажа?

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Да ну? А разве не вы шантажировали Локка по поводу странной истории в Джорджии?

Последняя фраза явно возымела действие. Эстер побледнела, в глазах появилось беспокойство. Мейсон ковал железо, пока оно было горячо:

— Это выглядит не слишком красиво. Может, вы слышали о такой штуке, как укрывательство преступника с корыстными целями? В нашем штате это является уголовным преступлением.

Эстер окинула Мейсона оценивающим взглядом:

— А вы и в самом деле только адвокат?

— Только адвокат.

— Ладно. Чего вы хотите?

— Наконец–то вы начинаете говорить разумно.

— Я не начинаю говорить. Я только слушаю.

— Вы вчера провели вечер с Фрэнком Локком?

— Не помню.

— Вспоминайте. Вы с ним поужинали, потом возвратились сюда, и он остался у вас почти до утра.

— Я свободная, белая, совершеннолетняя, и это мой дом, — ответила она. — Мне кажется, я имею полное право принимать тех, кто мне нравится.

— Разумеется. Остается только выяснить, хватит ли у вас ума понять, что вам на пользу, а что нет.

— О чем вы?

— Что вы делали вчера, вернувшись из ресторана.

— Разговаривали о погоде, разумеется.

— Великолепно. Вы раздавили бутылочку, сидели и болтали, пока у вас не начали слипаться глаза, а потом вы заснули.

— Кто это сказал?

— Я. И вы с этой поры тоже будете говорить именно так. Вас сморил сон, и вы ничего больше не помните.

Было видно, что его слова заставили девушку задуматься.

— К чему вы клоните?

Мейсон заговорил тоном учителя, вбивающего в голову ученика трудный урок:

— Вы устали, выпили чуть больше нормы и заснули примерно около половины двенадцатого. А что было позже, вы не помните. И не знаете, когда Фрэнк Локк ушел.

— Что я буду иметь, если скажу, что заснула?

Теперь тон Мейсона стал небрежным:

— Возможно, миссис Белтер будет склонна забыть о растраченных деньгах, если окажется, что вы заснули именно так, как я описал.

— К сожалению, я заснула иначе.

— Советую подумать как следует.

Эстер смерила его своими большими глазами, но ничего не сказала. Мейсон подошел к телефону и назвал номер Детективного агентства Дрейка.

— Ты знаешь, кто говорит, Пол? — опросил он, услышав голос Дрейка. — Есть что–нибудь новое?

— Угу, — ответил Дрейк, — Кое–что о твоей крошке.

— Говори, — сказал Мейсон.

— Она стала победительницей конкурса красоты в Саваннах. Тогда она еще не достигла совершеннолетия. У нее была подружка таких же лет. Так вот, эту подружку изнасиловал и убил один тип. Он попытался скрыть преступление, но не вышло: он был арестован и предстал перед судом. Петля уже почти была на его шее, но твоя красотка в последнюю минуту изменила показания и буквально вытянула парня из–под виселицы. Он, конечно, дал деру до того, как дело дошло до высшей инстанции, и его до сих пор не удалось найти. Звали его Сесил Дэйвсон. Я уже затребовал его описание, отпечатки пальцев и прочие данные.

— Все правильно, — произнес Мейсон так, будто ничего другого и не ожидал. — Мне это как раз кстати. Действуй дальше, я еще позвоню.

Мейсон положил трубку и повернулся к девушке.

— Ну, что вы решили? — спросил он. — Да или нет?

— Нет, — отрезала она. — Я уже один раз сказала, а свои решения я так легко не меняю.

Мейсон не спускал с нее глаз.

— Вот что, — медленно начал он, — самое смешное, что эта история простирается далеко назад. К тем временам, когда вы вдруг изменили показания и помогли Дэйвсону спастись от виселицы. Так что вам будет не трудно представить, как отнесутся к вам присяжные, когда Дэйвсон вновь окажется перед судом. А как расценит обвинитель то, что вы со своим старым другом Сесилом тут пили, гуляли, да еще брали у него деньги? Так что подумайте хорошенько. И вообще я не удивлюсь, если против вас возбудят дело по обвинению в клятвопреступлении.

Лицо Эстер сделалось серым. Черные глаза расширились, нижняя челюсть отвисла. Девушка тяжело дышала ртом.

— Боже мой! — простонала она.

— Вот видите! Итак, когда вы заснули вчера вечером?

— А это уладит дело?

— Если речь идет обо мне, то уладит. Но я не могу гарантировать, что кто–нибудь еще не докопается до этого происшествия в Джорджии.

— Ладно. Я спала.

Мейсон встал и направился к двери.

— Только помните, — предостерег он, — если вы скажете Локку, что я был здесь, можете быть уверены, я позабочусь о том, чтобы вы сполна получили за все, что натворили.

— Не будьте смешным. Я понимаю, что можно, а что нельзя.

Мейсон вышел из номера, закрыв за собой дверь, спустился, сел в машину и поехал к ломбарду Сола Штейнбурга.

Штейнбург, толстый мужчина с ермолкой на голове, быстрыми мигающими глазами и толстыми губами, растянутыми в постоянной улыбке, просиял при виде Мейсона.

— О! Сто лет тебя не видел, друг мой!

Мейсон пожал ему руку.

— Да, Сол, давненько… У меня проблемы, старина.

Хозяин ломбарда покивал головой и потер руки.

— К кому приходят люди, когда у них проблемы? Они приходят к Солу Штейнбургу. Что у тебя за трудности?

— Я хочу, чтобы ты кое–что для меня сделал, — сказал Мейсон.

Ермолка подпрыгнула пару раз в энергичном одобрении.

— Друг Перри, я сделаю для тебя все, ты знаешь. Разумеется, сделка — это сделка. Если это сделка, то ты должен подойти к ней как к сделке, и мы сторгуемся. А если это не сделка, то ты знаешь, старый Сол все равно для тебя сделает все.

Глаза Мейсона блеснули.

— Для тебя это будет хорошая сделка, Сол. Заработаешь пятьдесят долларов, ничего не вкладывая.

Толстяк громко засмеялся:

— Такие сделки я люблю! Когда Сол не должен ничего вкладывать, а в его карман падают пятьдесят долларов, то это, конечно, дело! Что от меня требуется?

— Покажи мне реестр проданного оружия, — попросил Мейсон.

Хозяин ломбарда вытащил из–под прилавка изрядно потрепанную книгу, в которой регистрировал тип, марку и номер проданного оружия, а также личность покупателя. Мейсон листал страницы, пока не наткнулся на кольт восьмого калибра.

— Это мне подходит, — сказал он.

Штейнбург склонился над книгой и осмотрел запись.

— А что из этого получится? — поинтересовался он.

— Сегодня или завтра я заскочу сюда с одним типом. Как только ты его увидишь, начинай энергично трясти головой и говорить: “Это он, он, тот человек!” Когда я опрошу, уверен ли ты в том, что это именно то лицо, — ты изо всех сил утверждай, что тут сомнения быть не может. Он станет возражать, но чем больше он будет возражать, тем упорнее ты будешь стоять на своем.

Сол Штейнбург выпятил толстые губы:

— Перри, это дело может быть серьезным.

— Оно было бы серьезным, — стал убеждать его Мейсон, — если бы ты давал показания на суде. Но давать показания в суде ты не будешь. Ты не должен этого говорить никому, кроме того типа. От тебя даже не потребуется объяснять, что он сделал. Ты только опознаешь его, а затем выйдешь в соседнюю комнату и оставишь меня с реестром оружия. Понимаешь?

— Понимаю, что не должен ничего понимать, — ответил Штейнбург. — Одного только не пойму.

— А именно? — спросил Мейсон.

— Откуда возьмутся те пятьдесят долларов?

Мейсон хлопнул себя по заднему карману брюк.

— Отсюда, Сол, отсюда,

Он вытащил пачку банкнотов, отсчитал пятьдесят долларов и передал их владельцу ломбарда.

— Итак, тот, с кем ты придешь? — еще раз уточнил Штейнбург.

— Тот, с кем я приду, — подтвердил Мейсон. — Если я не выйду на того, о ком идет речь, то не приду вообще. Может быть, тебе надо будет малость приукрасить свое выступление, ну да ты сориентируешься. Ясно?

Владелец ломбарда любовно складывал банкноты.

— Друг Перри, что ты будешь делать, к тому я и пристроюсь. Скажу, что захочешь, скажу во весь голос, ты меня знаешь.

— Отлично. Смотри, не позволяй, чтобы тебя сбили с толку.

Сол Штейнбург в энергичном протесте так затряс головой, что его ермолка съехала набок. Перри Мейсон вышел, посвистывая.

14

Фрэнк Локк сидел в своем редакционном кабинете и не спускал глаз с Перри Мейсона.

— Мне кажется, вас ищут, — сказал он.

— Кто именно? — беззаботно спросил Мейсон.

— Репортеры, полицейские в форме, агенты в штатском… Куча народу.

— Я со всеми повидался.

— Сегодня?

— Нет, вчера вечером. А что?

— Ничего, — ответил Локк. — Кроме того, что теперь они ищут вас по другим причинам. Чего вы хотите?

— Я забежал сказать, что Ива Белтер составила прошение о назначении ее временным управляющим в связи с наследованием собственности ее супруга.

— А мне–то что? — буркнул Локк, поднимая на Мейсона глаза цвета какао.

— То, что с этой минуты здесь правит миссис Белтер. Отныне вы будете получать указания от нее, а поскольку я являюсь ее полномочным представителем, будете получать также указания от меня. И первое, что вы сделаете, — выбросите в мусорную корзину ту самую статью о Бичвуд—Инн.

— Да-а? — саркастически протянул Локк.

— Да-а, — повторил Мейсон с нажимом.

— Однако вы оптимист.

— Может быть. Но не в этом дело. Если вы в чем–то сомневаетесь, вам достаточно взять трубку и позвонить миссис Белтер.

— Мне нет нужды звонить кому бы то ни было. Здесь решаю я.

— Вот так?

— Вот так, — отрезал Локк.

— Что ж, придется нам продолжить беседу, — сказал Мейсон. — Но, разумеется, не здесь. Стены, как известно, имеют уши…

— Надеюсь, вы позаботились о том, чтобы этот разговор был интереснее, чем в прошлый раз? А то какой смысл идти?

— Идемте, Локк, прогуляемся, потолкуем, глядишь, появится и смысл.

— А может, все–таки останемся здесь?

— Вы знаете мое мнение об этом помещении. Я в нем чувствую себя не лучшим образом, а где я себя не лучшим образом чувствую, там не лучшим образом и говорю.

— Ладно, — согласился Локк, поразмыслив немного. — Но самое большее, что я могу вам уделить, это четверть часа. На этот раз вы должны говорить кратко и по делу.

— Это не составит труда, — заверил его Мейсон.

— Я всегда готов попробовать, — сказал Локк.

Он взял шляпу и вышел с Мейсоном на улицу

— Может, возьмем такси и поищем какое–нибудь спокойное местечко? — предложил Локк.

— Свернем за угол. Я хочу быть уверенным, что такси не подставное, — ответил Мейсон.

— Да бросьте вы это ребячество, Мейсон! Если у меня есть микрофон в редакции, то, по–вашему, я утыкал микрофонами всю улицу? Или вы думаете, что все, кто тут ходит и ездит, — исключительно мои люди, которые только тем и занимаются, что следят за каждым вашим шагом? Да если бы вы в прошлый раз взяли мегафон и орали на весь город, это ничего не изменило бы.

Мейсон покачал головой.

— У меня свой способ улаживать дела.

Локк искоса взглянул на него.

— Мне это не нравится.

— Не вам одному, — согласился Мейсон.

Локк задержался на тротуаре.

— Это вам ничего не даст, Мейсон. С таким результатом мы могли бы вернуться в редакцию.

— Вы об этом пожалели бы, — предостерег его Мейсон.

Несколько секунд Локк колебался.

— Ладно, идем, — решился он. — Раз уж я вышел, то доведу дело до конца.

Мейсон повел его в сторону ломбарда Штейнбурга.

— Зайдем сюда, — сказал он.

Локк бросил на него подозрительный взгляд.

— Я не буду здесь разговаривать!

— И не надо. Зайдем на минутку, и вы можете сразу выйти, если захотите.

— Это еще что за штучки?

— Ох, да идемте же! — нетерпеливо сказал Мейсон. — Сейчас не время проявлять подозрительность.

Локк вошел в помещение ломбарда, осторожно поглядывая по сторонам. Из соседней комнаты появился Сол Штейнбург, потирая руки и широко улыбаясь. Он взглянул на Мейсона и сказал:

— Ах, это вы вернулись, мистер. Что вам угодно?

В этот момент его глаза остановились на Фрэнке Локке. На лице владельца ломбарда отразилась целая гамма сменяющих друг друга чувств. Улыбка уступила место выражению растерянности, разочарования, наконец — внезапной решимости. Штейнбург поднял дрожащий палец, прицелился им в Локка и провозгласил:

— Это тот человек!

В голосе Мейсона прозвучало предостережение:

— Не спешите, Сол! Вы должны быть абсолютно уверены.

Хозяин ломбарда неожиданно обрел красноречие:

— А разве я не абсолютно уверен? Или я не способен узнать человека? Вы спрашивали меня, узнаю ли я его, а я сказал вам на это: “Да”. Теперь я вижу его, и я снова говорю вам: “Да”. Это он! Тот самый человек! Чего вы еще хотите? Это лицо я узнаю всюду. Этот нос! Этот цвет глаз!

Фрэнк Локк отступил к двери. Его губы искривило бешенство.

— Так вот что вы мне устроили! — рявкнул он. — Но вам это ничего не даст! И я вам этого не спущу!

— Что вы мечетесь? — спросил Мейсон и снова повернулся к Штейнбургу: — Сол, вы должны быть уверены абсолютно! Вы не должны сломаться во время перекрестного допроса, когда предстанете перед судом.

Руки Сола взлетели вверх в красноречивом жесте.

— Но могу ли я иметь большую уверенность? Вы поставите меня перед судом, вы притащите десяток адвокатов, вы притащите сотню адвокатов, но я всегда скажу одно и то же!

— Да я никогда в глаза не видел этого человека! — воскликнул Фрэнк Локк.

Смех Сола Штейнбурга был шедевром сарказма. На лбу Локка выступили капельки пота. Он повернулся к Мейсону.

— Что тут вообще происходит? В чем дело? Что это за номер?

Мейсон с серьезным выражением лица покачал головой:

— Это часть моей версии, — объяснил он. — Все подтверждается.

— Что подтверждается?

— Что вы купили этот револьвер, — понизив голос, сказал Мейсон.

— Вы что, сбесились?! — завизжал Локк. — Никогда в жизни я не покупал никакого револьвера! Я никогда здесь не был! Я в глаза не видел этой лавки! И вообще я не ношу оружия.

Мейсон обратился к Штейнбургу:

— Дайте мне реестр проданного оружия, Сол. И оставьте нас одних. Мы хотим поговорить.

Штейнбург подал ему реестр и поплелся к двери, ведущей в соседнее помещение. Мейсон нашел выбранную страницу и, вроде бы неумышленно прикрыв рукой номер револьвера, указал на слова: “Револьвер кольт, калибр 8”. Затем он передвинул палец к фамилии в последней графе.

— Наверное, вы будете отрицать, что это написано вами?

Локк сделал заметное усилие, чтобы удержаться и не подходить к реестру, но любопытство взяло верх. Он наклонился над книгой.

— Конечно же, это писал не я! Моя нога сюда не ступала! Я в глаза не видел этого типа! Никакого револьвера я не покупал! И это не моя подпись.

— Знаю, что не ваша, — терпеливо ответил Мейсон. — Но вы, кажется, отрицаете и то, что вы это писали? Только не торопитесь с ответом. Это может иметь принципиальное значение.

— Разумеется, не писал. Какая муха вас, черт побери, укусила?

— Полиция еще не знает, что из этого револьвера застрелили Джорджа Белтера.

Локк пошатнулся, как будто на него обрушился удар. Его глаза расширились, лоб заблестел от пота.

— Вы хотите повесить на меня мокрое дело?

— Минутку, минутку, Локк. Вы зря горячитесь. Я мог бы обратиться в полицию, но не сделал этого. Я хочу уладить дело по–своему. Хочу дать вам шанс.

— Какой, к черту, шанс?! Мало ли что болтает ваш еврей–ростовщик! Да его и слушать никто не будет! — кипятился Локк. — Надо же додуматься — пришить мне такое… Ну, ничего, уж я постараюсь, чтобы для вас это плохо кончилось!

Голос Мейсона по–прежнему был спокойным и терпеливым:

— Пойдемте куда–нибудь. Надо поговорить с глазу на глаз.

— Ловко же вы разыграли эту комедию! А я‑то, я‑то хорош! Это же надо — позволить затащить себя…

— Я, как вы выразились, затащил вас сюда, так как Сол уверял, что непременно узнает вас. Я должен был в этом убедиться.

— Ничего не скажешь, здорово придумано! А какой пафос! “Я мог бы обратиться в полицию”… Да если бы вы туда обратились, то остались бы с носом! Там быстро бы собрали несколько мужчин, построили в шеренгу. Тогда черта с два ваш еврей опознал бы меня!

Мейсон засмеялся:

— Если вы хотите пойти в полицию и стать там в шеренгу, я ничего не имею против. Думаю, Сол опознает вас и там.

— Конечно, опознает! После того, как вы ткнули в меня пальцем! Признайтесь, сколько вы сунули ему в лапу, чтобы он взялся играть в этом фарсе?

— Перебранка ни к чему не приведет, — сказал Мейсон. — Идемте.

Он взял Локка под руку и вывел из ломбарда. На улице Локк снова взорвался:

— Все! Больше не скажу ни слова! Возвращаюсь в редакцию, а вы катитесь ко всем чертям!

— Это было бы не слишком разумно, Локк, — ответил Мейсон, не выпуская его руки. — Видите ли, я могу указать мотив преступления, условия для его совершения, — словом, все.

— Да-а? — с иронией протянул Локк. — Интересно, что это за мотив?

— Вы растратили деньги из специального директорского фонда и боялись, что вас разоблачат. Вы не хотели, чтобы об этом стало известно Белтеру, который знал об убийстве в Саваннах. В любую минуту он мог бы отправить вас обратно за решетку. Вы пошли к нему, разругались, а потом застрелили!

Вытаращив глаза, Локк застыл, как вкопанный, с бледным лицом и дрожащими губами. Удар в солнечное сплетение не потряс бы его сильнее. Он хотел что–то сказать, но не мог перевести дыхание.

— Я хотел бы, чтобы в отношении вас все было в порядке, — продолжил Мейсон с холодным равнодушием. — Думаю, на Сола Штейнбурга можно положиться. Ну, а если он случайно ошибся, то суд, конечно же, вас не осудит. Вина должна быть доказана со всей несомненностью. Достаточно, чтобы вы возбудили какие–либо обоснованные сомнения, и суд присяжных тотчас оправдает вас.

Локк, наконец, обрел голос.

— Но вы–то здесь при чем? — спросил он.

Мейсон пожал плечами.

— Я адвокат Ивы Белтер.

— Та–ак, — процедил Локк, — значит, она тоже приложила к этому руку! Вы все подстроили вместе с этой девкой!

— Вот что, Локк, — в голосе Мейсона звучала угроза, — придержите–ка язык. Вы обращаете на себя внимание. Люди оглядываются. И выбирайте выражения, когда говорите о моей клиентке.

Локк с трудом овладел собой.

— Не знаю, к чему вы ведете, но я сумею сорвать ваши планы, — заявил он. — А что касается убийства Белтера, у меня — железное алиби. И я немедленно представлю его, чтобы иметь удовольствие утереть вам нос.

Мейсон повел плечами.

— Ладно, валяйте…

Локк взглянул направо, потом налево.

— Возьмем такси?

— Я не против, — согласился Мейсон.

Локк остановил такси, бросил шоферу: “Отель “Уилрайт”, — и удобно устроился на сидении. Достав платок, он вытер лоб, дрожащей рукой зажег сигарету и обратился к адвокату:

— Послушайте, Мейсон. Я отвезу вас к одной молодой особе. Надеюсь, вы — джентльмен и сохраните в тайне ее имя. Я не знаю, на что вы рассчитываете, но попытаюсь убедить нас, что нет ни малейшего шанса доказать то, что вы подстроили.

— Если это подстроено, то не нужно ничего доказывать, Локк. Вы прекрасно знаете, что достаточно возбудить обоснованное сомнение, и ни один суд присяжных в мире ничего вам не сделает.

Локк погасил сигарету о пол такси.

— Бросьте ломать комедию, Мейсон! Мы оба хорошо знаем, о чем идет речь. Вы хотите взять меня за жабры, вам нужно сломать меня, чтобы я сдался. Так зачем эти финты? Вы хотите втянуть меня в скверную историю, но я вам этого не позволю.

— Так зачем лезть из кожи, если вы уверены, что все это подстроено?

— Потому что я боюсь, что вы при случае вытащите наружу кое–какие дела.

— Вы имеете в виду то убийство в Саваннах?

Локк выругался и отвернулся от Мейсона, а тот, казалось, был полностью поглощен созерцанием людей на тротуарах, фасадов домов, витрин магазинов. Вдруг Локк начал что–то быстро бормотать, но внезапно смолк. Его глаза были насторожены и беспокойны, а лицо так и не обрело свой обычный цвет — оно по–прежнему было мертвенно–бледным.

Такси остановилось возле отеля “Уилрайт”. Локк вышел и жестом руки указал таксисту на Мейсона. Мейсон покачал головой:

— Нет, Локк, на этот раз расплачиваетесь вы. Такси — это ваша идея.

Локк достал из кармана банкнот, протянул его шоферу и скрылся в дверях отеля. Мейсон последовал за ним. Локк остановился у двери номера 946 и постучал.

— Это я, дорогая, — сказал он.

Эстер Линтен отворила. На ней был халат, из–под которого выглядывало розовое шелковое белье. При виде Мейсона она сделала большие глаза и отступила, резким движением запахнув халат.

— Что это значит, Фрэнк? — возмутилась она.

Отстранив девушку, Локк протиснулся в комнату.

— Я потом объясню тебе, милая. Расскажи этому человеку, где мы были вчера вечером.

Эстер опустила взгляд.

— В чем дело, Фрэнк?

В голосе Локка зазвучала ярость:

— Перестань валять дурака! Ты прекрасно знаешь, в чем дело. Ну, давай! Ты должна рассказать всю правду, это очень важно!

Трепеща ресницами, Эстер взглянула на Локка.

— Рассказать всю правду?

— Да. Не бойся, он не из полиции нравов. Это просто пижон, который затеял какую–то пакость и воображает, что может втянуть в нее меня.

— Мы ужинали.. — начала Эстер слабым голосом. — Потом вернулись сюда…

— И что дальше? — торопил Локк.

— Потом я разделась… — пробормотала она.

— Продолжай! Выкладывай все! И погромче, чтобы он как следует услышал.

— Я легла в постель, — продолжала она медленно, — выпила… потом еще…

— В котором часу это было? — спросил Мейсон.

— Примерно в полдвенадцатого.

Локк поощряюще взглянул на девушку.

— Ну, ну, дальше!

Эстер покачала головой:

— Я проснулась сегодня утром с ужасной головной болью, Фрэнк. Когда я засыпала, ты был здесь, это точно… А потом я отключилась.. Ничего не помню. Меня совсем разобрало. Я не слышала, как ты уходил…

Локк отскочил в угол, словно уворачиваясь от удара.

— Ты паршивая…

— Как вы обращаетесь к порядочной женщине! — вмешался Мейсон.

Ярость захлестнула Локка.

— Это она–то порядочная женщина! Не смешите!

Эстер смерила его сердитым взглядом.

— Ты чего на меня бочку катишь, Фрэнк? Если тебе нужно алиби, какого черта ты заставил меня говорить правду? Надо было предупредить заранее, и я бы спела, как по нотам. А то вопишь: “Правду, правду!”. Я, как дура, говорю правду, а меня же и поливают грязью!

Локк снова выругался.

— Мне кажется, эта молодая особа как раз одевалась, — вмешался Мейсон. — Не будем ее задерживать. Я спешу, Локк. Хотите идти со мной или предпочтете остаться?

— Я останусь, — буркнул Локк. Его тон не предвещал ничего хорошего.

— Как угодно, — подчеркнуто вежливо произнес Мейсон. — Я позволю себе отсюда позвонить.

Он подошел к телефону, взял трубку и сказал телефонистке:

— Соедините меня, пожалуйста, с полицейским управлением.

Локк наблюдал за ним глазами крысы, попавшей в ловушку. Спустя минуту Мейсон сказал в трубку:

— Соедините меня с Сиднеем Драммом из следственного отдела.

— Бога ради, бросьте трубку! — проскрипел испуганным голосом Локк.

Мейсон повернулся к нему.

— Да положите, наконец, трубку! — заорал Локк. — Вы держите меня в руках, черт побери! Вы подстроили это так, что мне не вывернуться. Все это дьявольски примитивно, но так закручено, что я и пикнуть не могу. Стоит только вытащить это дело на суд, подкрепить мотив доказательствами — и мне крышка.

Мейсон опустил трубку на рычаг.

— Наконец–то мы добрались до сути, — сказал он.

— Чего вы хотите? — спросил Локк.

— Вы знаете, чего я хочу.

Локк поднял руки в знак капитуляции.

— Это понятно. Что–нибудь еще?

Мейсон покачал головой:

— Пока нет. Я только посоветовал бы вам помнить, что владелицей журнала теперь является миссис Белтер. Лично я полагаю, что было бы неплохо столковаться с ней, прежде чем вы напечатаете что–нибудь, что могло бы прийтись ей не по вкусу. Журнал выходит раз в две недели, “е так ли?

— Да. Ближайший номер появится в следующий четверг, — сообщил Локк.

— Ну, до четверга может случиться всякое… — сказал Мейсон.

Локк ничего не ответил. Мейсон повернулся к девушке.

— Простите за вторжение, мисс.

— Не за что, — ответила она. — И чего этот идиот взъерепенился? Сам просил, чтобы я сказала правду, я и сказала, а он…

Локк рванулся к ней.

— Ты лжешь, Эстер! Ты отлично знаешь, что в постели была в полном сознании.

Она передернула плечами.

— Может, и была, но ничего, совершенно ничего не помню. Со мной такое бывает: вечером наберусь как следует, а утром ни черта не помню.

— Я бы посоветовал тебе избавиться от этой привычки, — злобно прошипел Локк. — Ты еще когда–нибудь сломаешь на этом шею!

— Сдается мне, — ехидно заметила Эстер, — что ты неплохо знаешь, как ломаются шеи. Может быть, какой–нибудь твоей подружке пришлось это испытать?

Локк сделался белым, как стена.

— Заткнись! Ты не понимаешь…

— Сам заткнись! Я не позволю так со мной разговаривать!

— Это несущественно, — вмешался Мейсон. — Дело улажено. Пойдемте, Локк. Мне хотелось бы обговорить еще кое–какие моменты.

Локк направился к двери, задержался у порога, чтобы послать девушке злобный взгляд, и вышел в коридор. Мейсон последовал за ним, не оглядываясь. Взяв Локка под руку, он подтолкнул его к лифту.

— Знаете что, — процедил Локк. — Вся эта история шита такими белыми нитками, что даже смешно. Никогда бы вы не взяли меня на этом, Мейсон, если бы не то старое дело в Джорджии. Я не хочу, чтобы кто–нибудь к нему возвращался. Хотя, в сущности, это битая карта. Прошло столько лет…

— О, нет! — с усмешкой прервал его Мейсон. — Такое преступление, как убийство, не имеет срока давности, Локк. Вы прекрасно знаете, что я могу еще раз поставить вас перед судом.

Локк отодвинулся от Мейсона. Губы его дрожали, в глазах застыл страх.

— Я легко справился бы с этим в Саваннах. Но если дело всплывет здесь в связи с другим убийством, то мне несдобровать. И вы это отлично знаете…

— Кстати, Локк, — заметил Мейсон, — сдается мне, Белтер не ведал, что вы тратили его деньги на эту куколку.

— Мало ли что вам сдается, — огрызнулся Локк. — Доказать–то вы ничего не сможете. О наших с Белтером делах не знал никто, кроме нас с Белтером. Мы с ним договаривались по–джентльменски, без документов.

— Даже если это и так, осмотрительность вам не помешает. Не забывайте, что миссис Белтер — владелица журнала. Я бы посоветовал вам прийти с ней к какому–нибудь соглашению, прежде чем вы снова будете выплачивать деньги своей красотке. В связи с судебным процессом о наследовании ваши финансовые дела будет проверять судебная ревизия.

Глаза Локка злобно сверкнули.

— Значит, так? — прошипел он.

— Значит, так, — подтвердил Мейсон. — А теперь давайте–ка попрощаемся. Полагаю, вы проявите благоразумие и не броситесь пересчитывать кости этой девушке. То, что она сказала, в сущности, ничего не меняет. Даже если Сол Штейнбург ошибся, указав на вас, то и тогда достаточно шепнуть словечко полиции в Джорджии — и вы снова за решеткой. Выкарабкаетесь вы из этого или нет, вы все равно исчезнете со здешней арены.

— Вы ведете какую–то дьявольски сложную игру, — сказал Локк. — Хотел бы я знать, что вы затеваете…

Мейсон состроил невинную мину.

— Да полно вам, Локк! Никакой игры я не веду. Если я что и веду, то только дела моей клиентки. Ну, а поскольку возникли осложнения, приходится быть начеку. Вот и принюхиваюсь то здесь, то там. Нанял детектива, который установил номер этого револьвера. Мне представляется, что я опередил полицию, которая действует обычным путем. Партизаню, одним словом.

Локк засмеялся:

— Не надо вешать мне на уши лапшу, Мейсон! Приберегите ее для кого–нибудь другого.

Мейсон пожал плечами.

— Верить или не верить — дело ваше. Я говорю то, что есть. Ну, мне пора. Возможно, мне захочется увидеться с вами еще раз, Локк. На прощанье хочу дать вам добрый совет: держите язык за зубами. Обо мне, о миссис Белтер, а особенно! — о происшествии в Бичвуд—Инн и о Гаррисоне Бёрке.

— О, можете не повторять! До конца жизни я не напишу об этом ни слова. Я знаю, когда я побит. Что вы намерены предпринять в связи с делом в Джорджии?

— Я не детектив и не полицейский. Я только адвокат и занимаюсь лишь делами миссис Белтер.

Они спустились на лифте в холл. Мейсон вышел из отеля и остановил такси.

— Ну, пока, — сказал он. — Еще увидимся.

Такси отъехало. Локк стоял у двери, бессильно опершись о стену. Лицо его было бледным, губы застыли в кривой ухмылке.

15

Перри Мейсон сидел в гостиничном номере. Его лицо было серым от усталости, только глаза оставались прежними — напряженно–сосредоточенными.

Через окно в комнату заглядывало утреннее солнце. Кровать была завалена газетами, поместившими на первых страницах материалы о деле Белтера, которое до такой степени изобиловало загадочными деталями, что искушенные репортеры просто захлебывались, смакуя сенсацию.

В “Игземинер” огромный заголовок кричал: “УБИЙСТВО ВЫСВЕЧИВАЕТ РОМАН”. Подзаголовки, набранные шрифтом помельче, гласили: “Племянник жертвы помолвлен с дочерью экономки. Полиция выявляет тайный роман”, “Спор о наследстве Белтера”, “Лишенная наследства вдова оспаривает завещание”, “Исчезновение предполагаемого владельца револьвера”, “Случайное замечание вдовы — сигнал к поискам адвоката”. Статьи под этими многообещающими заголовками занимали первую страницу газеты. На второй странице была фотография Ивы Белтер: та сидела, заложив ногу за ногу, с платочком у глаз. “Вдова плачет во время допроса”, — извещал заголовок, за которым следовал слезливый комментарий, принадлежавший перу известной сентиментальной очеркистки.

Чтение утренней прессы позволило Мейсону сориентироваться в создавшейся ситуации. Сообщалось, что роковой револьвер является собственностью некоего Пита Митчелла, который, хотя и имел несокрушимое алиби, таинственно исчез вскоре после убийства. Полиция высказала предположение, что Митчелл тем самым пытается прикрыть лицо, которому он дал револьвер. Газеты не называли никаких имен, но Мейсону было ясно, что полиция вскоре выйдет на след Гаррисона Бёрка. С особым интересом он прочел о случайном замечании Ивы Белтер, которым она направила внимание полиции на своего адвоката; адвокат тоже исчез при невыясненных обстоятельствах из своей конторы. Полиция с апломбом заявила, что загадка будет разгадана в течение двадцати четырех часов и лицо, совершившее смертельный выстрел, окажется за решеткой.

Кто–то постучал в дверь Мейсон отложил газету, наклонил голову набок и некоторое время прислушивался. Стук повторился. Адвокат пожал плечами, встал и повернул ключ в замке.

На пороге стояла Делла Стрит. Она вошла в комнату и закрыла за собой дверь.

— Вам не следовало рисковать, — сказал Мейсон.

Делла внимательно посмотрела на него. Ее лицо за это время осунулось, вокруг покрасневших глаз появились темные круги.

— Не беспокойтесь, — ответила она, — все в порядке. Мне удалось оторваться от них. Мы почти час играли в кошки–мышки.

— Удалось ли? Они ведь не дураки. Иной раз нарочно отстанут, а потом снова догонят и выследят, куда идешь.

— Со мной такие штучки не пройдут! — отрезала она, и по ее голосу Мейсон понял, что нервы девушки натянуты до предела. — Уверяю вас, они меня потеряли из виду.

— Великолепно, что вы пришли, — мягко сказал Мейсон — Я как раз ломал голову над тем, как решить вопрос со стенографированием.

— А есть что стенографировать?

— О, за этим дело не станет.

Делла сделала жест руке и в сторону газет на кровати.

— Я предупреждала, что эта миссис наделает вам хлопот, шеф. Вчера она пришла подписать те бумаги. А контора была битком набита репортерами. Они облепили ее, как мухи сладкий пирог. А потом агент забрал ее в управление. Сами видите, что она наговорила!

— Не принимайте это близко к сердцу, Делла. Ничего страшного не произошло.

— Не принимать близко к сердцу? Да вы только подумайте, что она натворила! Сказала, что слышала ваш голос, что вы были у Белтера, когда прозвучал выстрел… Потом у нее началась истерика, она начала терять сознание и так далее…

— Не важно, Делла, — сказал он, стараясь успокоить девушку. — Я знал, что до этого дойдет.

— Вы знали? А мне казалось, что это я знала!

Мейсон кивнул.

— Разумеется, вы знали, Делла. Но я тоже кое–что предвидел.

— Подлая тварь! Интриганка! — взорвалась Делла.

Мейсон пожал плечами и подошел к телефону. Он назвал номер Детективного агентства Дрейка и почти сразу же услышал голос Пола.

— Привет, Пол, — сказал Мейсон. — Убедись, что за тобой никто не следит, и приходи в отель “Рипли”, номер 518. Захвати несколько блокнотов для стенографирования и карандаши. Хорошо?

— Прямо сейчас? — спросил детектив.

— Немедленно. Игра начнется в девять. А сейчас уже без четверти.

— Что за игра, шеф? — поинтересовалась Делла, когда Мейсон положил трубку.

— Я ожидаю Иву Белтер.

— Опять видеть эту змею! — снова вскипела девушка. — Избавьте меня, шеф! А то я за себя не отвечаю!

Мейсон положил руку ей на плечо.

— Сядьте и успокойтесь, Делла. Уж я‑то с ней справлюсь.

За дверью послышался шелест. Двернаяручка повернулась, и в комнату вплыла Ива Белтер. Измерив взглядом Деллу Стрит, она поджала губы.

— Значит, и вы здесь.

— Мне кажется, — заметил Мейсон, указывая на газеты, — что вы им сказали что–то не то

Игнорируя присутствие Деллы, Ива подошла к адвокату, положила руку на плечо и заглянула в глаза.

— Никогда еще я не чувствовала себя так скверно, Перри! Сама не знаю, как это у меня вырвалось… Меня потащили в полицию, там на меня кричали… Я совсем растерялась! Что–то сказала невпопад… Тут они как насели на меня всей сворой! Угрожали, что осудят за соучастие в убийстве… Это было ужасно!

— Что вы им сказали?

Ива еще раз заглянула ему в лицо, а потом подошла к кровати, села, вынула из сумочки платок и расплакалась. Делла Стрит рванулась было к ней, но Мейсон поймал ее за руку и водворил на прежнее место.

— Это мое дело, — заявил он девушке,

Ива не переставала всхлипывать в платочек.

— Что вы им сказали? — повторил Мейсон.

Всхлипывания усилились.

— Хватит рыдать! Сейчас не время для представлений! Дело серьезное. Я хочу знать, что вы им сказали.

— Я… с-сказала… что слышала в-ваш г-голос!

— Что–что?! Мой голос? Или голос, похожий на мой?

— Я с-сказала все. Сказала, что это был ваш голос.

Тон Мейсона стал совсем жестким:

— Вы хорошо знаете, что это не мой голос.

— Я не хотела им г-говорить, — всхлипывала Ива, — но это правда. Это был ваш голос. Я слышала…

— Ладно, — оборвал ее Мейсон. — Пока будем считать, что это так.

Делла Стрит попыталась что–то сказать, но тут же замолчала под острым взглядом Мейсона. В комнате повисла тишина, нарушаемая лишь отдаленным шумом, долетающим с улицы, и всхлипываниями Ивы. Так прошло минуты две… Повернулась дверная ручка…

— Привет компании, — весело произнес Пол Дрейк, входя в комнату. — Ловко я, а? Прошел мимо всех, как человек–невидимка.

— Ты не заметил ничего подозрительного внизу? — опросил Мейсон. — Я не вполне уверен, что они не выследили Деллу.

— Ничего и никого.

Мейсон указал рукой на женщину, сидевшую на кровати, заложив ногу за ногу.

— Миссис Ива Белтер, — представил он.

Дрейк осмотрел ее ноги и обнажил зубы в усмешке:

— Узнаю по фотографиям в газетах.

Ива Белтер отняла платок от лица, взглянула на детектива и мило улыбнулась ему.

— Крокодиловы слезы! — фыркнула Делла.

Ива Белтер взглянула на Деллу, и в ее голубых глазах вспыхнула откровенная злость. Мейсон резко повернулся к Делле.

— Послушайте, Делла, этой игрой руковожу я. — Он обратился к Дрейку: — Ты все принес, Пол?

Детектив кивнул. Мейсон взял блокноты, карандаши и передал их Делле.

— Можете придвинуть столик и стенографировать, Делла? — спросил он.

— Попробую, — ответила девушка сдавленным голосом.

— Вот и хорошо. Только не прозевайте ни одного ее слова, — предупредил Мейсон, указывая пальцем на Иву.

Ива обвела глазами присутствующих.

— Что это значит? — спросила она. — Чего вы от меня хотите, мистер Мейсон?

— Я хочу кое–что выяснить, — ответил адвокат.

— Мое присутствие необходимо? — спросил Пол Дрейк.

— Разумеется. Я должен иметь свидетеля.

— Это действует мне на нервы! — заявила Ива. — Вчера в прокуратуре было то же самое. Нагнали целую толпу с блокнотами. Стоило мне открыть рот, они тут же начинали строчить, строчить… Ужас! Терпеть не могу, когда записывают каждое мое слово!

— Это неудивительно, — усмехнулся Мейсон. — Они спрашивали вас о револьвере?

Ива устремила на Мейсона взгляд невинной, беззащитной девочки.

— О чем вы?

— Вы отлично поняли меня. Спрашивали ли вас, каким образом револьвер попал в ваши руки?

— Каким образом он попал в мои руки?

— Именно так. Вам его дал Гаррисон Бёрк. Вы звонили ему потому, что хотели предупредить, что ваш муж застрелен из этого револьвера.

Карандаш Деллы Стрит быстро скользил по бумаге.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — с достоинством произнесла Ива.

— Отлично понимаете, моя милая! Вы позвонили и предупредили Бёрка, что произошел инцидент и кто–то стрелял из его револьвера. А получил ваш друг это оружие от своего приятеля, некоего Митчелла. После вашего звонка Бёрк сел в автомобиль, поехал к Митчеллу, затем оба исчезли.

— Что вы говорите! — воскликнула Ива. — Ничего подобного…

— Послушайте, Ива, нет смысла запираться. Я нашел Гаррисона Бёрка, и у меня есть его показания в письменной форме.

Ива застыла во внезапном замешательстве.

— У вас есть… есть его письменные показания?

— Есть.

— До сих пор мне казалось, что вы мой адвокат.

— Одно не исключает другого. Разве я не могу быть вашим адвокатом и иметь показания Бёрка?

— Можете. Но то, что он дал мне револьвер, — ложь! Я его в глаза не видела.

— Это упрощает дело, — заметил Мейсон.

— Что?

— Увидите. А пока вернемся к нашим делам. Выясним прежде всего несколько деталей. Когда мы поднимались наверх, ваша сумочка лежала в письменном столе мужа, помните?

— В письменном столе?

— Ну да, мы поднялись наверх, и вы достали сумочку из ящика письменного стола.

— Ах, да, вспоминаю… Я положила ее туда вечером.

— Великолепно. Ну, а, между нами, кто, по–вашему, был наверху, когда прозвучал выстрел?

— Вы, — просто ответила Ива.

— Отлично. Итак, ваш муж принимал ванну перед тем, как был убит?

Впервые за время беседы на лице Ивы появилось беспокойство.

— Этого я не знаю. Там были вы, а не я.

— Все вы знаете! Белтер вылез из ванны и набросил на себя халат, даже не вытершись. Это установлено.

— Да? — машинально спросила она.

— Вам это хорошо известно. А теперь ответьте, как я мог там очутиться, если ваш муж купался?

— Наверно, вас впустил лакей…

Мейсон усмехнулся:

— Лакей это подтверждает?

— Откуда я могу знать? Я знаю только то, что слышала ваш голос.

— Вы выходили, чтобы встретиться с Гаррисоном Бёрком, — медленно сказал Мейсон, — и возвратились в критический момент. Вы не брали эту сумочку с собой, правда?

— Разумеется, нет, — ответила Ива и прикусила язык.

На губах Мейсона снова появилась усмешка.

— Значит вы ее оставили дома, так? Но знаете, я сильно сомневаюсь, чтобы вы собственноручно положили ее мужу в стол. Как она там оказалась?

— Не знаю.

— Помните те расписки, которые я вам дал? — спросил Мейсон.

Ива кивнула.

— Где они?

— Не знаю. Я их потеряла.

— Это предопределяет дело, — констатировал Мейсон.

— Какое дело? — спросила Ива.

— Дело об убийстве вашего мужа. Вы не хотите рассказывать, как это произошло, поэтому придется рассказать мне. Итак, вы встретились с Гаррисоном Бёрком, потом Бёрк проводил вас домой. Ваш муж услышал, как вы поднимаетесь наверх. Он выскочил из ванны, набросил халат и позвал вас в кабинет. Как только вы вошли, он показал квитанции, которые нашел в сумочке за время вашего отсутствия. На них была моя подпись. А я, как вы помните, незадолго до этого был у него и требовал, чтобы некий материал не появился в “Пикантных новостях”. Белтер сопоставил одно с другим и сообразил, от чьего имени я выступаю.

— В жизни не слышала подобной чепухи! — крикнула Ива.

— Так послушайте, миссис Белтер, послушайте! Вы тут же поняли, что это конец, и застрелили мужа. Он грохнулся на пол, а вы выбежали из комнаты, бросив возле трупа револьвер. Вы знали, что он должен привести полицию к Гаррисону Бёрку, а что оружие было у вас, — этого никто никогда не докажет. Вы позвонили Бёрку, сказали, что положение стало опасным, что пистолет найдут, убедили своего друга послать мне крупную сумму на ведение дела, а самому скрыться. Потом вы позвонили мне и затянули в свой дом. Вы считали, что если впутаете в это дело нас обоих — Бёрка и меня, — то, защищая себя, мы защитим и вас. Вы были уверены, что я сумею как–то уладить все это при финансовой поддержке Бёрка. А басня про мой голос вам понадобилась, чтобы постоянно держать меня под шахом. Вы рассчитывали в нужный момент пустить ее в ход и таким образом свалить все на меня, а потом смотреть со стороны, как мы с Гаррисоном Бёрком валтузим друг друга.

Ива захлопала глазами; ее лицо стало белым, как мел.

— Вы не имеете права так со мной разговаривать!

— Не имею права? Но у меня есть доказательства.

— Какие доказательства?

Мейсон хрипло рассмеялся.

— А как вы думаете, что я делал вчера, пока вы были на допросе? Я отыскал Гаррисона Бёрка, и мы вдвоем взяли в оборот вашу экономку, миссис Витч. Она знает, что вы вернулись с Гаррисоном Бёрком, и слышала, как Белтер звал вас сверху. Она знает также, что он обыскал вашу сумочку и обнаружил какие–то бумаги. Когда вы настояли, чтобы я выдал расписки, не указывая фамилии, вы считали, что в этом случае все будет в порядке. Вы не учли только, что на них будет моя подпись. Зная, с чем я приходил, и обнаружив затем квитанции с моей подписью в вашей сумочке, Белтер без труда догадался, что вы и были женщиной из Бичвуд—Инн.

Лицо Ивы искривила нервная судорога.

— Вы мой адвокат, — сказала она. — Вы не можете использовать против меня то, что обо мне знаете. Вы должны быть лояльны в отношении меня.

Мейсон горько усмехнулся:

— Вот как? По–вашему, я должен сидеть и смотреть, ничего не предпринимая, как вы пытаетесь свалить на меня убийство?

— Я этого не говорила. Я прошу только, чтобы вы были лояльны.

— И у вас хватает наглости говорить о лояльности!

Ива изменила тактику обороны.

— Да это же сплошной бред! — с презрительной улыбкой произнесла она. — Вы не сумеете ничего доказать!

Мейсон потянулся за шляпой.

— А мне и не надо ничего уметь. Это вы сумели провести полночи за высасыванием из пальца ложных обвинений для прокурора. Теперь я иду делать заявление, которое поможет полиции во всем разобраться. Может быть, вы не звонили Гаррисону Бёрку, чтобы предостеречь его и склонить к исчезновению? Может быть, то, что о вашем романе стало известно мужу, не является достаточным мотивом преступления? Всего этого вполне хватит на обвинительный акт.

— Но ведь я ничего не получила после смерти мужа!

— Кстати, об этом. Трюк с подделкой завещания — вполне в вашем духе. Ловко подстроено, впрочем, как и все остальное.

— Что вы хотите этим сказать?

— То, что сказал. Неважно, сам Белтер объявил, что лишает вас наследства, или же вы нашли завещание в сейфе. Бесспорно одно: вы знали как текст документа, так и место, где он хранился. Уничтожить эту бумагу вы не могли, так как Карл Гриффин и его адвокат Артур Этвуд ее видели, и если бы завещание пропало, сразу заподозрили бы вас. Но вам пришло в голову, что если Гриффин выступит со своими притязаниями на наследство, а вы докажете, что завещание подделано, то в двусмысленной ситуации окажется Гриффин. Вот вы и состряпали фальшивку, причем настолько топорно, что это сразу бросается в глаза, но текст ее слово в слово повторяет оригинал. Заманив меня в дом, вы воспользовались моментом, когда я осматривал труп, и подменили документ. Подлинное завещание вы, скорее всего, уничтожили, а свою грубую подделку сперва подсунули мне, а потом позволили приобщить к делу, зная, что ни один эксперт не засвидетельствует ее подлинность. Сейчас Гриффин со своим адвокатом полностью отдают себе отчет, в какой невыгодной ситуации оказались, но завещание уже в суде, и отступать некуда.

Ива медленно поднялась с кровати.

— Вы должны подтвердить все доказательствами, — сказала она дрожащим голосом.

Мейсон сделал знак Дрейку.

— Пройди в соседнюю комнату, Пол. Там ждет миссис Витч. Приведи ее сюда.

Лицо Дрейка напоминало маску. Он встал и подошел к двери, соединяющей комнату с соседней.

— Миссис Витч, — позвал он.

Послышался шелест, и в дверях показалась миссис Витч — высокая, костистая, одетая в черное, с матовыми глазами, неподвижно глядящими в пространство.

— Добрый день, миссис, — поздоровалась она с Ивой Белтер.

— Минутку, миссис Витч, — неожиданно прервал ее Мейсон. — Еще одно маленькое дело, которое я хотел бы выяснить, прежде чем попросить вас высказаться. Будьте так добры, подождите еще немного в той комнате.

Миссис Витч повернулась и исчезла за дверью, которую Пол Дрейк, испытующе взглянув на Мейсона, тотчас же закрыл. Ива Белтер сделала два шага в сторону выхода и внезапно рухнула лицом вперед. Мейсон подхватил ее за локоть. Подбежал Дрейк и взял ее за ноги. Вдвоем они перенесли Иву на кровать.

Делла, тихо вскрикнув, бросила карандаш и отодвинула стул. Мейсон обернулся к ней почти с яростью.

— Ни с места! — прошипел он. — Записывайте все, что она будет говорить. Не упустите ни слова!

Адвокат подошел к умывальнику, омочил холодной водой полотенце и опустил его на лицо Ивы, потом увлажнил ей шею, расстегнув верхнюю пуговицу платья. Ива начала судорожно глотать воздух, приходя в себя. Устремив на Мейсона жалобный взгляд, она прошептала:

— Перри, умоляю, помогите мне!

Мейсон покачал головой.

— Я не могу вам помочь, пока вы не скажете мне правду.

— Я скажу все, — простонала она.

— Ладно. Итак, это было…

— Это было так, как вы сказали. Я лишь не предполагала, что миссис Витч что–то знает. Думала, что она не слышала ни того, как Джордж позвал меня, ни выстрела.

— На каком расстоянии от мужа вы находились, когда стреляли?

— Я была в другом конце комнаты, — сказала Ива бесцветным голосом. — На самом деле я вовсе не хотела этого. Я выстрелила непроизвольно. Револьвер я взяла, чтобы защититься, если бы Джордж на меня напал. Я боялась, что он меня убьет… Я подозревала, что, если он узнает о Гаррисоне, он меня в порошок сотрет. С его–то характером… Как только я поняла, что ему известно все, я вынула револьвер. Джордж кинулся ко мне, как бешеный, я перепугалась насмерть и выстрелила… Потом, кажется, швырнула револьвер на пол… Сначала я и не думала втягивать в это дело Гаррисона. Я вообще ни о чем не могла думать… Я была в панике и ничего не соображала… Помню, схватила плащ… То, что это был старый плащ Гриффина, который висел рядом с моим, до меня дошло потом… А тогда… Я выбежала под дождь. Помните, какой был ливень? От холодной воды я немного пришла в себя и пеняла, что должна позвонить вам. Тогда я еще не знала, убила я Джорджа или нет, но решила, что вы должны быть со мной, когда я вернусь в дом… Клянусь, это не было умышленное убийство! Все вышло как–то само собой… Я была не в себе. Джордж вытащил мою сумочку и обыскал ее. Он и раньше так делал: все охотился за какими–то письмами. Я не такая идиотка, чтобы таскать в сумочке письма, но об этих квитанциях как–то забыла, а Джордж сразу обо всем догадался. Он, должно быть, услышал, что я вернулась, выскочил из ванны, набросил халат и стал орать на меня сверху. Когда я вошла, Джордж начал размахивать расписками. Он уже знал, что это я была с Гаррисоном в тот вечер. Джордж обвинил меня во всех смертных грехах, грозил выбросить из дому без единого цента… А когда он шагнул ко мне, я потеряла рассудок и…

Ива перевела дыхание и продолжала:

— Когда я добежала до аптеки, мне вдруг пришло в голову, что я, пожалуй, не обойдусь без финансовой помощи. У меня совсем не было собственных денег, я уже говорила об этом. Я знала, что в завещании Джордж отписал все Карлу Гриффину и что я не получу ни гроша, пока наследство находится под судебным надзором. Я предвидела, что Гаррисон постарается от меня откреститься, чтобы спасти свою репутацию. Но я не могла допустить, чтобы он оставил меня совсем без поддержки Поэтому я позвонила Гаррисону и сказала, что случилось очень скверное происшествие, и что он, к сожалению, в нем замешан. Какой–то мужчина, не знаю кто, застрелил Джорджа, и сейчас в кабинете на полу валяется револьвер Гаррисона. Я посоветовала ему исчезнуть на время, но прежде — переслать вам, мистер Мейсон, как можно больше денег на ведение дела. Потом я позвонила вам. Пока ждала вас, я сообразила: а что если устроить так, чтобы вы думали не только обо мне, но и о собственной шкуре? Тогда, рассудила я, у меня было бы больше шансов на спасение. Я думала–думала и в конце концов придумала, как перевести подозрение на вас, а самой вывернуться. Ведь если позже меня попробуют снова обвинить, будет гораздо легче выиграть дело!

Мейсон поднял взгляд на Пола Дрейка и поцокал языком.

— Нет, ты только посмотри! Это просто образец порядочности!

В дверь постучали. Мейсон на цыпочках подошел к двери и резко распахнул ее. У порога стояли Сидней Драмм и какой–то субъект.

— Привет, Перри, — сказал Драмм. — Нам пришлось чертовски попотеть, чтобы отыскать тебя. Мы следовали за мисс Стрит до самого отеля, но не сразу вычислили, под какой фамилией ты записался. Мне не хочется отрывать тебя от дела, но, к сожалению, придется. Прокурор мечтает задать тебе несколько вопросов.

— Входите, входите, ребята, — пригласил их Мейсон.

Ива тихо вскрикнула:

— Вы должны защитить меня, Перри! Вы не можете меня бросить!

Несколько секунд Мейсон колебался, потом решительно повернулся к Сиднею Драмму.

— Вам везет, друзья, — сказал он. — Вам предстоит совершить сенсационный арест. Вот миссис Ива Белтер, которая только что призналась в убийстве своего мужа.

Ива Белтер пискнула и, пошатываясь, поднялась с кровати. Драмм окинул взглядом присутствующих.

— Это факт, — подтвердил Пол Дрейк.

Мейсон указал рукой на Деллу Стрит.

— Записано черным по белому. Показания зафиксированы слово в слово в присутствии свидетелей.

— Повезло скорее тебе, Перри, — ответил Драмм. — Тебя должны были арестовать по обвинению в убийстве. Твое счастье…

— Не вижу в этом никакого счастья! Я готов был дать даме шанс, пока она в своей подлости не дошла до предела. Но прочитав в газетах, что она пытается свалить вину на меня, я решил дать ей хороший урок.

— Тебе действительно известно, где скрывается Гаррисон Бёрк? — спросил Пол Дрейк.

— Откуда? — развел руками Мейсон. — Я не выходил из этой комнаты со вчерашнего вечера. Связался только по телефону с миссис Витч и сказал ей, что Ива Белтер, которая должна быть у меня сегодня утром, убедительна просит ее подтвердить некое заявление, с которым собирается выступить в прессе. Затем послал за миссис Витч такси. Это все.

— Значит, экономка не подтвердила бы твою историю?

— Не знаю. Не думаю. Я вообще с ней не разговаривал. Она отказывается со мной беседовать, хотя явно что–то знает. Но в данном случае я хотел, чтобы она просто открыла дверь и Ива Белтер ее увидела. Всего лишь маленькое психологическое давление…

Ива Белтер не отрывала глаз от Мейсона.

— Бог вас накажет! — прошипела она. — Как вам не стыдно вонзить нож в спину женщине!

Последнюю каплю иронии к происходящему добавил Сидней Драмм.

— Ну и дела! Да ведь это миссис Белтер поведала нам, где ты прячешься, Перри, — сказал он. — Она сообщила, что должна сегодня быть здесь, но просила подождать, пока заявится кто–нибудь другой, и сделать вид, что его–то мы и выследили. Вроде бы мы пришли за Деллой Стрит или еще за кем–то, а не за ней.

Мейсон ничего не сказал в ответ.

16

Перри Мейсон сидел в своем кабинете за столом. Напротив него сидела Делла Стрит.

— А мне казалось, что вы не очень–то ее любите, — заметил Мейсон.

Делла не взглянула в его сторону.

— Я ее ненавижу, — произнесла она; в голосе звучали холодные нотки, — но мне как–то не по себе от мысли, что именно вы ее разоблачили.

— Я просто не позволил ей сделать из меня козла отпущения!

Делла передернула плечами.

— Я знаю вас уже пять лет, — медленно сказала она. — Все это время интересы клиентов были для вас на первом месте. Вы не выбирали дел и не выбирали клиентов, принимая их такими, какие они есть. И не было еще случая, чтобы вы отвернулись от человека, которого взялись защищать.

— Вас потянуло на проповедь, Делла.

— Да, — ответила она.

— Ну–ну, продолжайте.

— Я уже закончила.

Мейсон поднялся, обошел вокруг стола и положил руку девушке на плечо.

— Делла, я хочу вас попросить…

— О чем?

— О капельке доверия. — сказал он.

Делла подняла голову.

— Вы хотите сказать…

Мейсон кивнул.

— Ива еще не осуждена и не будет осуждена, пока присяжные не вынесут заключение о ее виновности. Значит еще можно…

— Что можно? — перебила его Делла. — И кому можно? Уж во всяком случае не вам. Боюсь, она вообще не захочет вас видеть. Теперь, когда вы вынудили ее признаться, Ива вправе найти себе другого адвоката. Она все подтвердила в полиции, все подписала. От таких признаний не убежишь.

— Ива и не должна ни от чего убегать. Это суд должен доказать ее вину. Если перед присяжными встанет хоть сколько–нибудь обоснованное сомнение, они должны будут оправдать ее.

Делла искоса взглянула на шефа.

— А вы не могли послать в полицию Пола Дрейка, чтобы он сам подбросил соответствующие вопросы? Неужели вытягивать из нее признание должны были именно вы?

— Да, именно я. Иначе ей удалось бы выкрутиться, а меня подставить под удар. Она замышляла это уже тогда, когда бросилась ко мне с мольбой о помощи.

— И поэтому вы подставили под удар ее?

— Если вам нравится называть это так, то подставил, — согласился Мейсон и снял руку с ее плеча.

Делла встала и пошла к двери.

— Вас ждут Карл Гриффин с адвокатом Этвудом, — напомнила она.

— Пусть войдут, — сказал Мейсон глухим голосом.

Девушка отворила дверь и сделала приглашающий жест.

Несмотря на веселый образ жизни, Карл Гриффин бы, уравновешенный, предупредительно–вежливый, учтивый молодой человек. Он кивком пригласил Деллу пройти в кабинет первой и, любезно улыбнувшись, поздоровался с Мейсоном.

Лицу Артура Этвуда явно не повредило бы немного солнца. У него были бегающие глаза и совершенно лысая голова, а с губ не сходила профессиональная улыбка, от которой вокруг глаз образовались морщины. С первого взгляда Мейсон угадал в нем небезопасного противника. Первым заговорил Карл Гриффин:

— Простите меня, мистер Мейсон, что я ошибочно оценил мотивы вашего поведения в начальной фазе дела. Как я слышал, именно вашим усилиям, вашей проницательности, вашим аналитическим способностям мы обязаны признанием миссис Белтер.

В разговор вмешался Артур Этвуд:

— Будьте добры, оставьте это мне, Карл.

Гриффин доброжелательно улыбнулся и сделал движение головой в сторону своего адвоката. Артур Этвуд пододвинул стул к письменному столу.

— Мне кажется, — сказал он, садясь, — мы понимаем друг друга, господин адвокат.

— Я не совсем уверен в этом, — осторожно ответил Мейсон.

Губы Этвуда продолжала растягивать профессиональная улыбка, хотя в глазах не осталось и следов веселости.

— Как адвокат миссис Белтер вы внесли возражение касательно завещания, а также подали прошение о назначении ее временным управляющим имуществом мужа. Дело намного упростится, если вы возьмете назад оба ходатайства.

— Упростится? Для кого? — спросил Мейсон.

Этвуд указал на своего клиента:

— Для мистера Гриффина, разумеется.

— Я не являюсь адвокатом мистера Гриффина, — ответил Мейсон.

На этот раз глаза Этвуда улыбнулись вместе с губами.

— Это правда, по крайней мере, в настоящее время. Однако, скажу откровенно — мой клиент находится под впечатлением проявленного вами исключительного беспристрастия. Разумеется, дело приняло неожиданный и болезненный оборот, что, несомненно, явилось большим потрясением для моего клиента. Однако в эту минуту не может быть никаких сомнений в отношении фактического хода событий, так что моему клиенту потребуется немало компетентных советников в управлении имуществом, оставшимся после мистера Белтера. Надеюсь, вы хорошо понимаете, что именно я имею в виду?

— А что, собственно, вы имеете в виду? — спросил Мейсон.

Этвуд вздохнул.

— Ну, коль скоро я должен говорить ясней, то не исключено, что руководство журналом “Пикантные новости” окажется делом, выходящим за рамки компетенции моего клиента. А поскольку я буду поглощен заботами об остальном имуществе, мой клиент полагает, что было бы весьма разумно заручиться поддержкой способного адвоката в качестве советника по делам журнала. Практически речь идет о том, чтобы принять на себя редакцию, пока процесс о наследовании не будет закончен.

Этвуд умолк и многозначительно посмотрел на Мейсона блестящими бусинками глаз. Поскольку Мейсон не ответил, он заговорил снова:

— Дело это, разумеется, потребует определенных затрат времени. Но ваш труд был бы соответственно вознагражден…

Мейсон никогда не любил разводить церемонии.

— Будем говорить без обиняков! Вы хотите, чтобы я отказался от всех притязаний на наследство и пустил к кормушке мистера Гриффина. Он же взамен постарается, чтобы и мне кое–что перепало, верно?

Этвуд надул губы.

— Ну, господин адвокат, мне, конечно, трудно присоединиться к столь неосмотрительно построенной формулировке, но если вы захотите продумать мое предложение, то наверняка придете к выводу, что, не выходя за границы профессиональной этики, оно все же достаточно широко..

— К черту! — взорвался Мейсон. — Давайте–ка говорить начистоту. Мы стоим по разные стороны баррикады. Вы являетесь адвокатом Гриффина и мечтаете прибрать к рукам наследство. А я как адвокат миссис Белтер заявляю, что завещание поддельное и вам это хорошо известно.

Улыбка не сошла с губ Этвуда, но взгляд снова стал холодным и твердым.

— Я не совсем вас понимаю. Является завещание подлинным или поддельным — не имеет значения. Миссис Белтер уничтожила оригинал, она сама в этом призналась. Мы приведем доказательства по содержанию документа и получим наследство в соответствии с волей завещателя.

— Пусть так, но ведь это означает процесс, — ответил Мейсон. — Вы уверены, что выиграете его, а я уверен, что нет.

— Я уже не говорю о том, — продолжал Этвуд, — что миссис Белтер в любом случае не может получить наследство. Это противоречило бы закону, по которому убийца не может быть наследником убитого им лица, независимо от содержания завещания.

Мейсон молчал. Этвуд с Гриффином переглянулись.

— Вы не опровергаете этот момент? — спросил Этвуд.

— Опровергаю! Но не собираюсь дискутировать с вами здесь; приберегу свои аргументы до суда. Вы что, полагаете, что я только вчера родился? Мне вполне понятны ваши намерения. Речь идет о том, чтобы Ива Белтер была казнена за преднамеренное убийство, и вы хотите, чтобы я помог вам с доказательствами, указывающими мотив преступления. Если вам удастся добиться приговора за умышленное убийство, тогда миссис Белтер не сможет претендовать на наследство. Таков закон: убийца — не наследник. Если же она будет осуждена за неумышленное убийство, тогда она еще может что–то наследовать. Вы боретесь за наследство и стараетесь меня подкупить. Не выйдет!

— Если вы будете упорно придерживаться подобной линии поведения, господин адвокат, то можете сами оказаться перед судом присяжных.

— Да? И как это называется на обычном языке? Угроза?

— Вы не можете преградить нам путь к наследству, — сказал Этвуд. — Как только оно будет в наших руках, мы примем несколько существенных решений. Кое–что в них может быть для вас небезразличным.

Мейсон поднялся с места.

— Не нравится мне это хождение вокруг да около. Я открыл свои карты и сказал все, что хотел сказать.

— А что, собственно, вы сказали? — спросил Этвуд все тем же вежливым тоном.

— Ничего! — отрезал Мейсон.

Карл Гриффин дипломатично кашлянул.

— Господа. — произнес он, — может быть, я мог бы…

— Нет! — запротестовал Этвуд — Предоставьте это мне!

— Зря вы так, господин адвокат, — попытался возразить Гриффин. — Здесь идет речь об имущественном деле.

— Прошу вас! — жестко прервал его Этвуд.

— Ладно, пусть будет по–вашему, — уступил Гриффин.

Мейсон сделал жест рукой в сторону двери.

— Мне кажется, господа, наше совещание закончено.

Этвуд попробовал еще раз.

— Если бы вы решили взять обратно эти заявления, господин адвокат, то сэкономили бы массу времени. При настоящем положении вещей наше дело — беспроигрышное. Речь идет лишь об экономии времени и сокращении ненужных расходов.

Мейсон смотрел на него каменным взглядом.

— Ваше право считать свое дело беспроигрышным, — сказал он, — но пока что я сижу в седле и вышибить себя из него не позволю.

Этвуд потерял терпение.

— Вы сидите в седле, но не так крепко, чтобы удержаться в нем хотя бы в течение двадцати четырех часов!

— Вы так думаете?

— Я хотел бы обратить ваше внимание, господин адвокат, на то, что вы сами можете быть привлечены к ответственности за содействие миссис Белтер. Теперь, когда мой клиент является полноправным наследником, полиция, несомненно, благосклонно прислушается к нашему мнению по этому вопросу.

Мейсон сделал шаг в его сторону.

— Да, да, — продолжал Этвуд. — Если вы не хотите пойти нам навстречу, мы отплатим вам тем же.

— Отлично! Я не хочу идти вам навстречу!

Этвуд кивнул своему клиенту, и оба двинулись к двери. Этвуд вышел, не оглядываясь, а Карл Гриффин приостановился, задержав руку на дверной ручке. Он явно хотел что–то сказать, но выражение лица Мейсона отнюдь не поощряло к этому, и Гриффин лишь пожал плечами и вышел из кабинета.

Когда они ушли, в дверях появилась Делла.

— Ну как, пришли к согласию? — спросила она.

Мейсон покачал головой.

— Но ведь мы у них не выиграем! — с досадой воскликнула она.

Мейсон выглядел постаревшим лет на десять.

— Видите ли, Делла, — задумчиво сказал он, — здесь все упирается во время. Было бы у меня его хоть чуть–чуть побольше, я бы как–нибудь все уладил. Но нет, она решила подставить меня! Таким образом остался только один выход: засадить ее за решетку, чтобы обеспечить себе свободу действий.

— Вы не должны оправдываться передо мной, шеф. Я сама хотела просить прощения за то, что была излишне резка с вами. Все эти неожиданности, повороты… Тут свихнуться можно! Ради Бога, забудьте об этом.

Делла по–прежнему не смотрела ему в глаза.

— Уже забыл, — сказал Мейсон. — Я сейчас иду к Полу Дрейку. Вы сможете меня там поймать, если произойдет что–нибудь очень важное.

17

Пол Дрейк сидел за обшарпанным письменным столом в каморке, заменявшей ему кабинет.

— Классная работа, — сказал он. — Ты с самого начала так задумал или сымпровизировал, когда земля загорелась у тебя под ногами?

— Собственно говоря, кое о чем догадывался, но догадываться и иметь доказательства — две разные вещи, — сказал Мейсон; в его голосе звучали озабоченность и усталость. — Теперь я должен ее спасти.

— Не морочь себе голову, — посоветовал Дрейк. — Во–первых, она не заслуживает этого, во–вторых, все равно ничего не выйдет. Единственный шанс вытянуть твою даму — это доказать, что она действовала в рамках самообороны, но, к сожалению, она сама проболталась, что стреляла из другого конца комнаты.

— Ива моя клиентка, — не уступал Мейсон, — а я не бросаю клиентов в беде. Она поставила меня в ситуацию, когда я был вынужден так сыграть. Иначе в передрягу попали бы мы оба.

— Да нет у тебя перед ней никаких обязательств, — сказал Дрейк. — Разве ты не видишь, что это за… девка, чтобы не сказать хуже. Выскочила за богача и с той поры надувает всех направо и налево. Можешь говорить что угодно об обязанностях перед клиентами, но когда клиентка начинает вешать на тебя убийство, а ты изображаешь рыцаря — это, по меньшей мере, смешно.

Мейсон хмуро взглянул на детектива.

— Даже если и так, я все равно обязан ее спасти.

— Хотел бы я знать, как ты это сделаешь!

— Запомни раз и навсегда, — сказал Мейсон, — человек невиновен, пока его виновность не доказал суд.

— Но ведь она призналась, — заметил Дрейк.

— Это не меняет сущности дела. Признание является всего лишь одним из доказательств, которое может быть использовано на суде, и ничем больше.

— А уж суд использует его, будь уверен. Ты мог бы построить защиту на ее невменяемости в момент убийства. Но она скорее всего возьмет другого адвоката…

— Речь не об этом, — ответил Мейсон. — Защитить ее я мог бы разными способами… Но мне требуются факты. Ты должен разузнать все о прошлом Витчей. От настоящей минуты и так далеко назад, как только можешь.

— Ты говоришь об экономке?

— О ней и о ее дочери. О всей семье.

— Все еще думаешь, что экономка что–то скрывает?

— Абсолютно уверен в этом.

— Ладно, напущу на нее своих парней. Что именно ты хочешь узнать?

— Все, что удастся. И не забудь о дочери. Не прогляди никакой детали.

— Если честно, Перри, у тебя есть какой–то план?

— Я должен как–то вытащить Иву Белтер.

— И ты знаешь как?

— В общих чертах. Если бы не знал, вообще не бросил бы ее за решетку.

— Даже после того, как она пыталась спихнуть на тебя убийство? — удивился Дрейк.

— Даже тогда, — без колебаний ответил Мейсон.

— Черт возьми! Ты действительно готов подставить шею за своих клиентов!

— Жаль, что не могу убедить в этом одну девушку, — сказал Мейсон устало.

Дрейк бросил на него проницательный взгляд.

— Это мое кредо, Пол, — продолжал Мейсон. — Недаром я адвокат. Прокурор обвиняет и борется за поддержку обвинения, а моя задача — обеспечить обвиняемому наиболее прочные позиции Решение же принадлежит присяжным. Такова наша система отправления правосудия. Если бы прокурор играл честно, я бы тоже мог играть честно. Но прокурор использует все средства, чтобы добиться приговора. Поэтому и я должен использовать все средства, чтобы добиться оправдания. Мои клиенты — не всегда безупречные люди. Немало среди них и действительно виноватых. Не мое дело решать это. На то существует суд присяжных. Поэтому никто не имеет права осудить Иву Белтер, пока присяжные не признают ее виновной.

Дрейк красноречиво пожал плечами.

— Хватит об этом. Всем все ясно. Итак, мои ребята займутся экономкой и ее дочкой, и мы разнюхаем все про этих дамочек.

— Не буду напоминать тебе, что каждая минута на счету, — сказал Мейсон. — Ты должен работать быстро. От этого зависит все.

Перри Мейсон вернулся в свою контору. Синяки под глазами стали еще темнее, но взгляд по–прежнему оставался твердым и непреклонным. Когда он отворил дверь, Делла Стрит сидела за машинкой. Она подняла глаза и тут же опустила их. Мейсон со злостью хлопнул дверью и подошел к девушке.

— Бог мой, Делла, неужели так трудно мне поверить?

Она бросила на него быстрый взгляд.

— Разве я вам не доверяю?

— Нет.

— Вы ошибаетесь, шеф. Я вам верю. Просто я немного выбита из колеи.

Мейсон долго смотрел на нее. Лицо его выражало огорчение и усталость.

— Ну, ладно, — сказал он наконец. — Свяжитесь с Бюро движения народонаселения и не отходите от телефона, пока не получите необходимые данные. Безразлично, сколько это будет стоить. Доберитесь до начальника отдела, если удастся. Мы должны как можно быстрее узнать, была ли когда–нибудь Норма Витч замужем. Сдается мне, что была. Я хочу знать, получила ли она развод.

— А что, это может быть как–то связано с убийством?

— Не важно. Витч, — по всей вероятности, настоящая фамилия ее матери, в свидетельстве о браке она должна фигурировать как девичья фамилия Нормы. Разумеется, не исключена возможность, что она вообще не была замужем или не регистрировала брак в нашем штате. Но в ее прошлом есть что–то, что она скрывает. Я хочу узнать, что именно.

— Но вы же не подозреваете Норму Витч?

Глаза Мейсона стали холодными, лицо — решительным.

— Будет достаточно, если мы позаботимся об обоснованных сомнениях для суда присяжных. Садитесь за телефон и добудьте мне всю доступную информацию.

Мейсон прошел в свой кабинет, где принялся расхаживать из угла в угол, засунув пальцы в проймы жилета. Через полчаса заглянула Делла.

— Вы правы, — сказала она.

— В чем?

— Норма была замужем. Я получила сведения из Бюро. Полгода назад она вступила в брак с неким Гарри Лорингом. О разводе никаких данных нет.

Мейсон пулей вылетел из кабинета, пересек приемную, промчался по коридору к лестнице, прыгая через ступеньки, сбежал на этаж, где находилось бюро Дрейка, и нетерпеливо забарабанил в дверь.

— Глазам своим не верю, это снова ты! — удивился Пол Дрейк, увидев приятеля. — Ты что, никогда не сидишь в кабинете и не принимаешь клиентов?

— Ты представляешь?! — выкрикнул Мейсон. — Норма Витч замужем!

— И что?

— Так ведь она помолвлена с Карлом Гриффином!

— Она могла и развестись.

— Нет никаких данных о разводе. Да и когда бы она успела? Замуж–то наша мисс вышла всего полгода назад!

— Ладно. Что от меня требуется?

— Найти ее мужа. Его зовут Гарри Лоринг. Я хочу знать, когда они расстались и почему. Еще больше меня интересует, знала ли она Карла Гриффина до того, как перебралась к матери. Иными словами, посещала ли до этого мисс Витч семью Белтеров?

Детектив свистнул.

— Ради Бога, Перри, что ты задумал?

— Вопросы потом. Ну–ка, берись за работу!

— Считай, что уже взялся. Если этот тип живет в городе, через полчаса у тебя будут все данные о нем.

— Чем скорее, тем лучше. Жду у себя.

Мейсон вернулся в контору. Он молча прошел мимо Деллы и хотел было закрыться в кабинете, но девушка задержала его на пороге:

— Звонил Гаррисон Бёрк.

Мейсон приподнял брови.

— Где он?

— Не сказал. Даже свой телефон не дал. Просил передать, что позвонит через минуту.

Зазвонил телефон. Делла махнула рукой в сторону кабинета.

— Это, наверное, он.

Закрывая дверь, Мейсон услышал, как Делла говорит: “Минуточку, мистер Бёрк”. Он поднял трубку и сказал:

— Приветствую вас, Бёрк!

Голос Бёрка сохранил свою импонирующую звучность, однако теперь в нем появились признаки паники. Казалось, Бёрк вот–вот сорвется и замолчит, каждую фразу он заканчивал на самой высокой ноте.

— Это ужасно, — сказал он. — Я только что узнал все из газет.

— Могло быть и хуже, — ответил Мейсон. — До сих пор вас не связывают с делом Белтера, а в том, первом деле, вы можете прикинуться другом семьи. Конечно, и это не очень приятно, но все же лучше, чем обвинение в убийстве.

— Мои враги используют это во время предвыборной кампании!

— Что используют?

— Ну… Мою дружбу с этой женщиной…

— Тут уж ничего не поделаешь. Но мы, конечно, попробуем что–нибудь придумать. Начнем с того, что прокурор прежде всего должен будет обосновать мотив.

Голос Бёрка сделался еще пронзительней.

— Именно об этом я и хотел с вами поговорить. Прокурор — очень порядочный человек. Он готов не называть мое имя, если дело не дойдет до процесса. И только вы можете сделать так, чтобы оно не дошло.

— Как вы это себе представляете?

— Вы могли бы убедить Иву заявить, что она совершила убийство в состоянии аффекта. Ведь вы адвокат. Прокурор согласится допустить вас к ней. Я только что с ним говорил.

— Ни в коем случае! — воскликнул Мейсон. — Защищать ваши интересы я буду, но на своих условиях. А вас я бы попросил не показываться еще какое–то время.

— Я могу гарантировать круглую сумму, — продолжал Гаррисон Бёрк медоточивым голосом. — Пять тысяч наличными, может быть, больше…

Мейсон со злостью бросил трубку. Потом вскочил и нервно зашагал по кабинету. Через четверть часа телефон зазвонил снова. Мейсон поднял трубку и услышал голос Пола Дрейка.

— Сдается мне, я нашел этого типа. Какой–то Гарри Лоринг проживает в “Бельведер Апартментс”. Жена его бросила неделю назад и вроде бы вернулась к матери. Как по–твоему, стоит им заняться?

— Еще как стоит! И немедленно. Можешь поехать со мной? Возможно, мне потребуется свидетель.

— Ладно. Если что — у меня внизу машина.

— Поедем каждый на своей, — ответил Мейсон. — На всякий случай!

18

Гарри Лоринг, худой беспокойный субъект, близоруко моргал и ежеминутно облизывал губы кончиком языка. Не вставая с кофра, обвязанного ремнем, он затряс головой.

— Вы не по тому адресу, господа, — сказал он. — Я не женат.

Дрейк взглянул на Мейсона. Мейсон слегка приподнял брови; Дрейк истолковал это как разрешение на продолжение разговора.

— Вы знаете некую Норму Витч? — спросил он.

— Не знаю, — ответил Лоринг, облизывая губы.

— Вы, кажется, съезжаете с квартиры? — задал следующий вопрос Дрейк.

— Да. Знаете, квартирная плата здесь слишком высока…

— Вы никогда не были женаты?

— Никогда. Я холостяк.

— А куда вы переезжаете?

— Сам еще не знаю.

Мигающие глаза Лоринга оглядывали непрошеных гостей, перебегая с одного на другого.

— Вы из полиции? — спросил он.

— Не важно, — ответил Дрейк. — Речь идет о вас.

— Да уж… — неопределенно пробормотал Лоринг. Дрейк снова переглянулся с Мейсоном, а потом пристально посмотрел на Лоринга.

— Что–то уж очень поспешно вы съезжаете, — заметил он.

— Почему поспешно? — затараторил Лоринг. — Вещей у меня мало, запаковать их недолго…

— Знаете что? — перебил его Дрейк. — Приберегите свои отговорки для других. Нам не составит труда все проварить и узнать правду. Итак, вы утверждаете, что никогда не были женаты?

— Да. Я уже говорил.

— А почему тогда соседи утверждают, что вы женаты? Еще неделю назад здесь жила какая–то женщина, и вы представляли ее всем как свою жену.

— Она не была моей женой.

— Давно вы с ней знакомы?

— Не больше двух недель. Она работает официанткой в ресторане.

— В каком ресторане?

— Ну, в этом… Тьфу ты, забыл название.

— Как зовут эту женщину?

— Здесь ее звали миссис Лоринг.

— Знаем. Нас интересует ее настоящее имя.

Лоринг быстрым движением языка облизал губы. Его глаза беспокойно обежали комнату.

— Джонс, — сказал он наконец. — Мэри Джонс.

Дрейк насмешливо хохотнул. Лоринг молчал.

— И что с ней случилось? — спросил Дрейк.

— Да разве я знаю? Она дала мне отставку. Сбежала с одним типом. Мы поссорились.

— Из–за чего вы поссорились?

— Я… я не помню. Поссорились — и все!

Дрейк выразительно посмотрел на Мейсона. Тот шагнул вперед и спросил:

— Вы читаете газеты?

— Время от времени… не часто, — осторожно ответил Лоринг. — Так, иногда… просматриваю заголовки… А вообще–то мне не очень интересно, что там пишут…

Из внутреннего кармана пиджака Мейсон вытащил пачку вырезок из утренних газет и развернул ту, гдебыла помещена фотография Нормы Витч.

— Не эта женщина жила с вами? — спросил он. Лоринг скользнул взглядом по фотографии и быстро затряс головой:

— Нет, не эта.

— Вы ведь даже не рассмотрели ее как следует!

Мейсон сунул фотографию под нос Лорингу. Тот взял ее и вертел в руках почти полминуты.

— Нет, это не она.

— На этот раз вам понадобилась уйма времени, — заметил Мейсон.

Лоринг не ответил. Мейсон резко повернулся и кивнул Дрейку.

— Ясно, — бросил он Лорингу. — Раз вы заняли такую позицию, пеняйте сами на себя. И не надейтесь на какое–либо снисхождение с нашей стороны!

— Но я вас не обманываю!

— Пойдемте, Дрейк, — хмуро сказал Мейсон.

Они вышли, резко захлопнув за собой дверь. В коридоре Дрейк спросил:

— Что ты о нем думаешь?

— Подозрительный тип. У него явно есть что–то на совести, иначе он попытался бы изобразить возмущение. Похоже, он уже имел дело с законом и приучен к полицейским методам.

— Мне тоже так кажется, — кивнул Дрейк. — И что теперь?

— Давай–ка покажем снимок соседям. Кто–нибудь из них непременно опознает Норму.

— Может, найдем для них фотографию получше? Эта, в газете, не очень четкая.

— Некогда искать. Каждая минута на счету, — напомнил Мейсон.

— Не забудь, что мы еще не пытались хорошенько нажать на этого типа, — заметил Дрейк. — Я знаю этот сорт людей. Стоит его придавить маленько — мигом расколется.

— А мы его и придавим, — согласился Мейсон. — Вот только соберем побольше информации. У него поджилки затрясутся, когда мы возьмем его в оборот…

— Подожди–ка… — прервал его Дрейк и прислушался. — Кто–то идет.

На лестнице раздались неторопливые шаги, и в коридоре показался коренастый мужчина с покатыми плечами. На нем была поношенная одежда с обтрепанными манжетами, однако в поведении чувствовалась уверенность.

— Судебный посыльный! — шепнул Мейсон Дрейку. — Принес повестку.

Посыльный направился к ним. Он держался как человек, который когда–то был шерифом или другим представителем закона и сохранил давние привычки. Взглянув на приятелей, он спросил:

— Вы случайно не знаете Гарри Лоринга?

Мейсон без колебаний выступил вперед:

— Это я.

Посыльный сунул руку в карман.

— Тогда вы, наверное, знаете, в чем дело. Вы вызываетесь в суд по делу Нормы Лоринг против Гарри Лоринга. От имени закона предъявляю вам оригинал вызова и вручаю копию. — Он слегка улыбнулся. — Похоже, вы не намерены выражать протест.

Мейсон взял бумагу.

— Все понятно, — ответил он.

— Не обижайтесь на меня, — сказал посыльный.

— Ну, при чем же здесь вы?

Посыльный сделал пометку на обороте оригинала, повернулся и неторопливо зашагал к лестнице. Когда он скрылся из виду, Мейсон посмотрел на Дрейка и усмехнулся:

— Мы родились под счастливой звездой, — сказал он, разворачивая бумагу. — Ну–ка, что там? Так… Дело об объявлении супружества недействительным. Смотри–ка, Пол, о разводе и речи нет.

Оба прочли мотивацию.

— Дата совпадает, — констатировал Дрейк. — Что ж, придется вернуться к нашему холостяку. Надо же вручить ему повестку.

Они постучали в дверь.

— Кто там? — послышался голос Лоринга.

— Вам вызов в суд, — сообщил Мейсон.

Лоринг приоткрыл дверь и в страхе отшатнулся.

— Го… господа… — пробормотал он. — Я был уверен, что вы ушли!

Мейсон шагнул в комнату и показал вызов.

— Что–то здесь не в порядке, — сказал он. — Мы должны были вручить вам эту бумагу в полной уверенности, что вам все известно. Однако сперва мы захотели убедиться, что имеем дело именно с тем, человеком, который нам нужен. Мы спросили вас о супружестве, а вы…

— Ах, вот в чем дело! — поторопился прервать его Лоринг. — Вы бы так сразу и сказали! Разумеется, я вас ждал. Мне велели получить эту бумагу и сейчас же убираться.

— Так почему же, черт побери, вы от всего открещивались! — проворчал Мейсон. — Нам не пришлось бы ходить туда и обратно. Вы мистер Гарри Лоринг, вступивший с брак с Нормой Витч в день, указанный в повестке, верно?

Лоринг наклонился, чтобы прочитать дату, на которую указывал палец Мейсона, а затем кивнул:

— Все верно.

— Та–ак. Здесь сказано, что в момент заключения брака вы состояли в супружестве с другой женщиной, с которой не были разведены. Следовательно, ваш брак с Нормой Витч противозаконен, и истица желает, чтобы он был объявлен недействительным.

Лоринг снова кивнул.

— Я надеюсь, это ошибка? — спросил Мейсон.

— Нет, все правильно. Именно на этом основании Норма выдвигает требование аннулировать брак.

— Но это неправда.

— Правда.

— В таком случае я обязан арестовать вас за двоеженство.

Лоринг побледнел.

— Он говорил, что у меня не будет никаких проблем!

— Кто “он”?

— Да адвокат, который приходил сюда. Адвокат Нормы.

— Он хотел, чтобы ваш брак был аннулирован, верно? У Нормы появился богатенький женишок — стало быть, надо убрать помехи на пути к счастью, не так ли?

— Вот именно… Но он заверил, что у меня не будет неприятностей, что это — простая формальность.

— Хорошенькая формальность! — воскликнул Мейсон. — Вы что, не знаете, что двоеженство уголовно наказуемо?

— Но я не двоеженец! — запротестовал Лоринг.

— Ну как же, самый настоящий двоеженец! Здесь это написано черным по белому. Заявление Нормы под присягой, подпись адвоката. Ваша предыдущая жена была жива в момент заключения этого брака, и вы никогда не пытались развестись с ней. Так что мой прямой долг — забрать вас с собой в полицейское отделение. Признаюсь, вы влипли в скверную историю!

Лоринг нервничал все сильнее.

— Это ложь! — пробормотал он наконец.

— Что ложь?

— Все ложь! До Нормы я никогда не был женат. Она отлично знает об этом… и этот адвокат тоже. Развод, — говорила она, — это такая волокита, а ей нельзя терять времени, иначе упустишь шанс. Обещала, что, если заарканит этого красавчика с миллионами, то и мне кое–что перепадет… От меня требовалось подать кассацию и заявить, будто я состоял в браке с другой женщиной, но был убежден, что этот брак расторгнут. Адвокат уверял, что в этом случае я буду прикрыт, а Норма получит свободу. Он уже составил заявление и дал мне его подписать; завтра я должен огласить его в суде.

— И уладить дело об объявлении брака недействительным? — спросил Мейсон.

Лоринг кивнул.

— Обман людей, работой которых является установление истины, никому еще не приносил пользы, — нравоучительно заметил Мейсон. — Почему вы не рассказали об этом сразу? Вы сэкономили бы массу времени.

— Адвокат не велел.

— Он что, ненормальный? Мы должны подать рапорт по этому случаю Напишите заявление, мы приложим его к рапорту.

Лоринг заколебался.

— Мы, конечно, можем поехать в управление, — сказал Мейсон, — и вы все объясните на месте.

— Нет, нет, я лучше напишу заявление!

Мейсон извлек из кармана блокнот и авторучку.

— Что ж, садитесь на кофр и пишите, — приказал он. — Расскажите все: что вы не были женаты до того, как женились на Норме, что адвокат хотел побыстрее добиться объявления брака недействительным и уговорил вас заявить, будто бы у вас есть жена, чтобы Норма могла выйти замуж за того самого джентльмена, который получил наследство.

— И тогда все уладится?

— Это единственной способ избежать ареста, — серьезно сказал Мейсон. — Вы что, сами не понимаете, в какую переделку попали? Ваше счастье, что вы все выложили. Я уже собирался было отвезти вас в полицию!

Лоринг вздохнул, взял у Мейсона авторучку и начал деловито царапать по бумаге. Мейсон стоял, широко расставив ноги, и терпеливо наблюдал за ним. Дрейк усмехнулся и закурил сигарету.

Лоринг писал добрых пятнадцать минут, после чего передал заявление Мейсону.

— Посмотрите, все ли в порядке? — спросил он. — Мне никогда не приходилось писать подобные вещи.

— Нормально, — сказал Мейсон, прочитав заявление. — Не забудьте поставить подпись.

Лоринг расписался.

— Вот теперь порядок, — сказал Мейсон — Адвокат хотел, чтобы вы поскорее уехали отсюда, не так ли?

— Да, он дал мне денег и приказал не сидеть здесь ни одной лишней минуты.

— Разумно, — согласился Мейсон. — Вы уже решили, куда отправитесь?

— Все равно… В какой–нибудь отель.

— Можете поехать с нами, — вступил в разговор Дрейк. — Мы подыщем для вас подходящий номер. Зарегистрируетесь под вымышленной фамилией, чтоб вас никто не мог найти. Но вы должны постоянно держать с нами связь, иначе могут возникнуть осложнения. Возможно, вам придется повторить свое заявление в присутствии свидетелей.

Лоринг кивнул.

— Адвокат обязан был хотя бы предупредить меня о вашем приходе, господа, — пробурчал он. — Теперь я и сам вижу, что был на волосок от довольно неприятного приключения.

— Разумеется, — согласился Мейсон. — Вы могли бы уже быть в полицейском управлении, а если б вы туда попали, дело решилось бы не столь просто.

— Норма была здесь вместе с адвокатом? — спросил Дрейк.

— Нет, сперва пришла старуха, а потом — адвокат. — Следовательно, вы вообще не виделись с Нормой?

— Только с ее матерью!

— Ну что ж, поехали, — сказал Мейсон. — Мы отвезем вас в отель, снимем номер. Вы зарегистрируетесь как Гарри Легранде.

— А что с вещами?

— Мы сами пришлем за ними человека. Портье в отеле все уладит, вы должны будете только зарегистрироваться. Внизу ждет машина; будет лучше, если мы поедем вместе.

Лоринг облизал губы.

— У меня камень с души свалился, господа, можете мне поверить! Я сидел здесь, как на иголках, ждал эти бумаги, и меня мучили сомнения: не путает ли что–то адвокат.

— В принципе нет, — заверил его Мейсон, — он только забыл уведомить вас кое о чем. Наверное, спешил, да и нервы у него были не в порядке.

— Мне гоже показалось, что он нервничает, — согласился Лоринг.

Втроем они спустились к автомобилю.

— Поедем в отель “Рипли”, Дрейк, — сказал Мейсон. — Он расположен в подходящем месте.

Когда они вошли в отель, Мейсон обратился к администратору:

— Это мистер Легранде, он тоже из Детройта. Хочет снять номер на несколько дней. Не найдется ли для него что–нибудь на моем этаже?

Администратор заглянул в картотеку:

— Сейчас посмотрим… Мистер Джонсон… Вы снимаете 518, не так ли?

— Совершенно верно.

— Я могу предоставить мистеру Легранде номер 522.

— Великолепно. Мистер Легранде должен получить вещи. Я скажу портье, чтобы он за ними послал.

Мейсон, Дрейк и Лоринг поднялись наверх.

— Сидите здесь и никуда не выходите, — оказал Мейсон Лорингу, когда они оказались в номере. — Возможно, нам нужно будет посоветоваться, так что на телефонные звонки обязательно отвечайте. Мы составим рапорт в управление. Не исключено, что там тоже захотят задать вам несколько вопросов. Можете особенно не беспокоиться: после того, как вы написали заявление, все будет в порядке. Он неприятностей вы застрахованы.

— Я так рад, что сделал все, как вы сказали! Адвокат просил связаться с ним, как только придет вызов в суд. Я должен ему звонить?

— В этом нет необходимости, — сказал Мейсон. — Достаточно, что вы находитесь в контакте с нами, больше ни с кем связываться не нужно. Сидите здесь спокойно и ждите, пока мы не дадим вам знать.

— Как скажете, — кивнул Лоринг.

Не успели они закрыть за собой дверь, как Дрейк повернулся к Мейсону и оскалил зубы:

— Ну и везет же тебе, приятель! Что будем делать теперь?

— Теперь мы пойдем напролом, — сказал Мейсон, поворачивая к лифту.

— В таком случае — вперед!

Когда они спустились в холл, Мейсон позвонил в полицейское управление и попросил мистера Сиднея Драмма из следственного отдела.

— Алло, Драмм? Это Мейсон. Слушай, у меня есть новые материалы по делу Белтера. Мне требуется помощь. Я сыграл тебе на руку при аресте нашей красотки, теперь ты должен отплатить мне тем же.

Драмм рассмеялся:

— Вообще–то я не совсем уверен, что ты сыграл мне на руку. Просто я спутал твои планы. Ты раскрыл карты только ради спасения собственной шкуры.

— Не будем торговаться. Факт остается фактом, да и лавры достались тебе.

— Пусть так. Чего ты хочешь?

— Возьми с собой сержанта Гоффмана. Сдается мне, я смогу вам кое–что показать на вилле Белтеров.

— Не знаю, удастся ли мне поймать сержанта, — заметил Драмм. — Уже поздно, он, наверное, ушел.

— Если ушел, догони. Кроме того, захватите с собой Иву Белтер.

— Ты что, с ума сошел? Представляешь, какой тарарам поднимется, когда мы начнем ее выводить?

— Ну, а вы потихоньку, — настаивал Мейсон, — В общем, придумайте, что хотите, но сделайте это. Позарез надо!

— Не знаю, что скажет сержант, — предостерег Драмм, — но, по–моему, у тебя один шанс на миллион.

— Ладно, твое дело — попытаться. Если Гоффман не захочет взять Иву, пусть хоть сам приезжает. На худой конец хватит и вас двоих.

— Значит, встретимся у подножия холма. Может быть, мне удастся притащить сержанта…

— Нет, так не пойдет. Я должен знать точно, будет он или нет. Позвоню тебе через пять минут. Если да, то буду ждать вас на Элмвуд–драйв. Если нет — не имеет смысла и начинать.

— О’кей. Итак, через пять минут.

Дрейк внимательно посмотрел на Мейсона:

— Ты на что нарываешься, старик? Зубы поломаешь!

— Не бойся, они у меня крепкие.

— Ты хоть понимаешь, что делаешь?

— Полагаю, что да.

— Ну–ну. — проворчал Дрейк.

Мейсон подошел к киоску и купил пачку сигарет. Подождав пять минут, он позвонил Драмму.

— Мне удалось уговорить Гоффмана, — сообщил Драмм. — А вот с Ивой Белтер ничего не выходит. Возле тюрьмы торчит десятка два репортеров. Если мы вытащим Иву, они всей толпой увяжутся за нами. Гоффман боится, что ты подстроишь какой–нибудь номер с прессой, чтобы сделать из него посмешище. Но все–таки согласен поехать.

— Что ж, видно, ничего не поделаешь, придется обойтись без Ивы, — ответил Мейсон. — Встретимся внизу, около Элмвуд–драйв.

— Хорошо. Мы уже выезжаем.

— До встречи, — сказал Мейсон и положил трубку.

19

Вчетвером они поднялись по лестнице на крыльцо дома Белтеров. Сержант Гоффман, насупившись, сказал:

— Только без ваших штучек, Мейсон, я надеюсь, вы меня понимаете. Не забывайте, что я доверился вам.

— Вам нужно только держать глаза и уши открытыми. Если вы сочтете, что я делаю что–то не так, — в любой момент можете встать и уйти.

— Договорились, — буркнул Гоффман.

— Для начала — кое–какие факты, — сказал Мейсон. — Я встретился с миссис Белтер в аптеке на Грисвоулд–авеню. Сюда мы приехали вместе. У нее не было с собой ни ключа, ни сумочки. Уходя, она оставила дверь незапертой, чтобы иметь возможность вернуться. Она сказала мне, что дверь открыта, но когда я хотел войти, она оказалась запертой. Кто–то спустил защелку.

— Так ведь она же законченная лгунья! — прервал его Драмм. — Если бы она сказала мне, что дверь не заперта, я бы точно знал, что дверь на замке.

— Все это так, — ответил Мейсон, — однако не забудь, что у нее не было с собой ключа. А она вышла в дождь, зная, что должна будет каким–то образом вернуться обратно.

— Возможно, она была слишком взволнована, чтобы подумать об этом? — предположил сержант Гоффман.

— Это не в ее стиле, — возразил Мейсон.

— Продолжайте, — сказал Гоффман.

— Когда мы вошли, в стойке для зонтов стоял мокрый зонтик. С него стекала вода. Когда вы приехали сюда, вы должны были заметить лужицу.

Сержант Гоффман прищурился.

— Ну да, когда вы обратили на это внимание, я вспомнил… Была лужица… И что же?

— К этому мы еще вернемся, — ответил Мейсон и протянул руку к звонку.

Через две–три минуты дверь отворил лакей. Он вытаращил на них глаза.

— Мистер Гриффин дома? — спросил Мейсон.

Лакей затряс головой.

— Нет, он пошел по делам, сэр.

— А экономка?

— Миссис Витч, разумеется, дома.

— Ее дочь тоже?

— Да, сэр.

— Хорошо, — сказал Мейсон. — Мы поднимемся наверх в кабинет мистера Белтера. Не говорите никому о нашем приходе. Ясно?

— Понятно, сэр, — ответил лакей.

Сержант Гоффман, войдя в холл, бросил испытующий взгляд на стойку, в которой в день убийства стоял мокрый зонт. Происходящее явно заинтересовало его. Драмм нервно насвистывал…

Они прошли наверх, в кабинет, где произошло убийство. Мейсон включил свет и принялся тщательно осматривать стены.

— Как насчет того, чтобы мне помочь, парни?

— А что ты, собственно, ищешь? — спросил Драмм.

— Дыру от пули, — ответил Мейсон.

Сержант Гоффман кашлянул и сказал:

— Значит, вам известно, что в барабане револьвера не хватает двух патронов… Можете поберечь свое время. Мы обшарили этот кабинет дюйм за дюймом, сфотографировали и зарисовали все. Скорее всего в револьвере с самого начала недоставало одного патрона. Проглядеть дыру от пули — вещь совершенно невозможная. Такой прокол стоил бы мне мундира.

— Знаю, — кивнул Мейсон. — Я сам осмотрел стены еще до вашего появления, однако хотел бы проверить еще раз. Я знаю, как все это происходило, мне не хватает только доказательств.

Сержант Гоффман вдруг стал подозрительным.

— Эге, Мейсон! Вы что, пытаетесь обелить эту женщину?

Мейсон повернулся к нему лицом:

— Я пытаюсь реконструировать истинный ход событий.

Гоффман насупил брови:

— Вы не ответили на мой вопрос, Мейсон. Вы хотите вытянуть Иву Белтер?

— Да.

— Без меня! — резко заявил Гоффман.

— Именно с вами! — с нажимом произнес Мейсон. — Неужели вы не понимаете, что я хочу дать вам шанс? Ваши фотографии будут на первых страницах газет.

— Этого я и опасаюсь. Вы хитрец, Мейсон. Я наводил о вас справки.

— Отлично. Если вы наводили обо мне справки, то должны знать, что не в моих правилах надувать друзей. Сидней Драмм — мой друг, а он так же связан с этим делом, как и вы. Если бы я готовил какой–нибудь трюк, я никогда не позвал бы его.

— Ладно, побуду здесь еще немного, — нехотя согласился Гоффман. — Только без глупых шуточек! Я хочу знать, к чему вы клоните.

Мейсон внимательно осмотрел ванную комнату. У входа в нее на полу мелом были обозначены контуры тела Джорджа Белтера — в такой позе его обнаружили в ту ночь. Внезапно Мейсон залился смехом.

— Ах, черт меня побери!

— Можно спросить, что такого забавного ты увидел? — осведомился Драмм.

Мейсон повернулся к сержанту Гоффману.

— Теперь я готов, сержант, — сказал он. — Думаю, что смогу вам кое–что продемонстрировать. Не будете ли вы так добры послать за миссис Витч и ее дочерью?

Сержант Гоффман колебался.

— Зачем это нужно, Мейсон?

— Я хочу задать им несколько вопросов.

Гоффман покачал головой.

— Не уверен, что смогу это разрешить… Во всяком случае, не раньше, чем вы объясните, что вы затеяли.

— Но дело–то чистое, сержант, — настаивал Мейсон. — Ведь вы будете сидеть и слушать. Если я выйду за границы дозволенного, можете остановить меня в любую минуту. Да если бы я хотел отыграться, стал бы я собирать полицию, чтобы предупреждать ее о выбранной мною линии защиты!

Сержант Гоффман задумался.

— Гм, логично, — сказал он и обратился к Драмму: — Сходи вниз и приведи этих женщин.

Драмм кивнул и вышел. Пол Дрейк с интересом наблюдал за Мейооном, однако лицо адвоката оставалось непроницаемым. Он не произнес ни слова с момента ухода Драмма до той минуты, когда за дверью послышался шелест платья миссис Витч.

Миссис Витч выглядела уныло, как всегда. Она безучастно обвела комнату черными, матовыми глазами, прежде чем переступить порог.

На Норме было обтягивающее платье, подчеркивающее изящные формы. С легкой усмешкой на полных губах она окинула вызывающим взглядом присутствующих, явно удовлетворенная тем, что ее особа притягивает взгляды мужчин.

— Мы хотим задать вам несколько вопросов, — начал Мейсон.

— Снова? — спросила Норма Витч.

— Миссис Витч, — обратился Мейсон к матери, игнорируя реплику Нормы, — вы знаете о помолвке вашей дочери с мистером Гриффином?

— Конечно.

— Вы знаете что–нибудь о романе вашей дочери?

— Обычно то, что заканчивается помолвкой, начинается с романа.

— Я не об этом говорю. Меня интересует, был ли между ними роман до того, как Норма приехала к вам?

— До ее приезда? Нет, они познакомились здесь.

— Вы знаете, что ваша дочь однажды уже была замужем?

Глаза женщины не изменили выражения, ни один мускул лица не дрогнул.

— Моя дочь никогда не была замужем, — ответила она безразлично.

Мейсон быстро обернулся к Норме:

— А что скажете на это вы, мисс Витч? Вы были замужем?

— Пока нет, но скоро буду. Может быть, вы объясните, какое отношение это имеет к убийству мистера Белтера? Если вы, господа, хотите задавать нам вопросы в связи с этим делом, то мы, по всей вероятности, должны отвечать, но это еще не дает вам права совать нос в мою личную жизнь!

— Каким образом вы собираетесь вступить в брак с Карлом Гриффином, коль скоро вы уже замужем? — спросил Мейсон.

— Я не замужем и не позволю себя оскорблять!

— Гарри Лоринг утверждает иное.

Девушка даже бровью не повела.

— Лоринг? — переспросила она спокойным голосом. — Впервые слышу. Ты когда–нибудь слышала о каком–то Лоринге, мама?

Миссис Витч наморщила лоб:

— Не припоминаю… У меня очень хорошая память на имена. Не знаю никакого Лоринга.

— Тогда я попытаюсь вам помочь, — сказал Мейсон. — Гарри Лоринг проживал до недавнего времени в “Бельведер Апартментс”. Он занимал квартиру номер триста двенадцать.

Норма Витч энергично затрясла головой:

— Это, должно быть, какая–то ошибка.

Мейсон вынул из кармана вызов в суд по делу о признании брака недействительным.

— Тогда, может быть, вы объясните мне, как дошло до того, что вы подписали этот документ. В нем вы утверждаете под присягой, что состоите в браке с Гарри Лорингом.

Норма Витч бросила взгляд на бумагу, а потом посмотрела на мать. Лицо миссис Витч по–прежнему казалось маской. Тогда Норма начала быстро говорить:

— Ничего не поделаешь… Раз уж вы до этого докопались, я скажу все. Да, я действительно была замужем. Мы с Гарри жили очень плохо, часто ссорились… В конце концов я сбежала к мамочке. Живу я здесь под девичьей фамилией и совершенно не хочу, чтобы кто бы то ни было знал о моем прошлом. Особенно Карл. Мы с ним познакомились в этом доме и полюбили друг друга с первого взгляда. Нам приходилось скрывать свои чувства… Если бы мистер Белтер проведал о нашей помолвке, он пришел бы в бешенство! Но теперь те стало причин таиться. Я знала, что у Гарри до меня была жена, с которой он так и не развелся. Это, кстати, было одной из причин нашего разрыва. Я обратилась к адвокату, и он объяснил, что мой брак не имеет юридической силы и в любой момент может быть аннулирован. Я надеялась, что все уладится потихоньку. Зачем посвящать кого–то в такие дела?..

— Карл Гриффин утверждает совершенно другое, — заметил Мейсон.

— Еще бы! Ведь он ничего не знает об этой истории.

Мейсон покачал головой.

— Дело не в этом. Видите ли, мисс Витч, Гриффин признался во всем. Мы лишь проверяем его показания, чтобы понять, арестовать ли вас за укрывательство преступника или считать вас жертвой рокового стечения обстоятельств.

Сержант Гоффман сделал шаг вперед.

— Мне кажется, сейчас самое время прервать представление, — заявил он.

Мейсон быстро повернулся к нему:

— Послушайте еще минутку, сержант.

Глаза Нормы беспокойно забегали по комнате. Миссис Витч являла собой воплощение полного равнодушия.

— Вот как развивались события в действительности, — начал Мейсон. — Миссис Белтер поссорилась с мужем, выстрелила в него, после чего бросила револьвер и убежала, даже не потрудившись взглянуть на результат своего выстрела. Она была по–женски уверена: раз выстрелила, то, конечно же, убила. Миссис Белтер сбежала вниз, впопыхах схватила первый попавшийся плащ и вылетела из дому… Откуда ей было знать, что ее супруг был в эту минуту цел и невредим? Сами понимаете: с такого расстояния, да еще в сильном волнении мудрено попасть в цель… Но кое–кто в доме слышал выстрел. Да, да, мисс Витч, это были вы! Вы встали, оделись и пошли посмотреть, что там случилось. Как раз в этот момент к дому подъехал Карл Гриффин и, поставив зонтик в стойку, направился в кабинет. Вы слышали, мисс Норма, как Белтер рассказывал племяннику, что получил неопровержимые доказательства неверности жены и что она только что в него стреляла. Он упомянул фамилию мужчины, с которым жена изменяла ему, и спросил, как, по мнению Карла, он должен поступить. Гриффин заинтересовался выстрелом, и Белтер, желая воспроизвести картину случившегося, встал именно там, где стоял, когда миссис Белтер в него стреляла. Гриффин поднял револьвер и всадил Белтеру пулю прямо в сердце. Затем он бросил оружие, вышел из дому и поехал чего–нибудь выпить для успокоения нервов. Потом проколол камеру, чтобы всегда иметь возможность объяснить свое позднее возвращение, и подъехал к дому, когда там уже была полиция. Разумеется, Гриффин уверял, что его не было дома после полудня. Но он допустил две оплошности. Во–первых, забыл о зонтике в коридоре. Во–вторых, выбегая, машинально спустил защелку, тогда как до этого дверь была отперта. Но кто из вас обратил внимание на эти мелочи? Нет, вы только подумайте, какой сообразительный паренек! За считанные минуты прикинул, что все работает против Ивы. Она выстрелила к была уверена, что убила. И мотив налицо: Белтер нашел компрометирующие документы; имя Ивы оказалось связано с именем известного политика, а этот политик до смерти боится, что один известный нам журнал запачкает его репутацию… Все складывается одно к одному. Наш герой быстренько все просчитал и укокошил дядюшку. Но вышла у него загвоздка: вы, мисс Витч, рассказали обо всем своей матушке и вместе с ней приперли юношу к стенке. Он оказался перед альтернативой: либо быть осужденным за убийство, либо вступить в выгодный для вас, мисс Норма, брак.

Сержант Гоффман тер подбородок, не зная, как отнестись к происходящему. Норма Витч украдкой поглядывала на мать.

— Это ваш последний шанс, мисс Витч, — продолжал Мейсон. — Говоря по совести, вы и ваша мать повинны в укрытии убийства, а значит, должны предстать перед судом. Гриффин во всем признался, ваши показания для него, в принципе, мало что меняют. Если вы будете по–прежнему лгать — дело ваше. Если же хотите реабилитировать себя в глазах полиции, это ваш последний шанс.

— Я задам вам только один вопрос, мисс Витч, — вступил в разговор сержант Гоффман, — и на этом мы кончим дело. Все было так, как рассказал сейчас мистер Мейсон?

— Да, — прошептала она.

Куда девалась апатия, в которой пребывала миссис Витч! С яростью в глазах она бросилась к дочери.

— Заткнись, дура! Разве ты не видишь, что они блефуют?

Сержант Гоффман повернулся к ней:

— Может, мы и блефовали, миссис Витч, но признание вашей дочери и ваше последнее высказывание в корне меняют дело. Теперь вам не остается ничего другого, как признаться во всем. В противном случае вы обе предстанете перед судом за укрывательство убийцы.

Миссис Витч облизала губы.

— Я не должна была ни во что посвящать эту идиотку! — выкрикнула она со злостью. — Она ничего не знала. Спала, как сурок. Это я услышала выстрел и пошла наверх. Я должна была заставить Гриффина жениться на мне, а не на ней. Но Норме так не везет в жизни, я хотела дать ей шанс!

Сержант Гоффман обернулся и встретился взглядом с Мейсоном.

— Если на то пошло, Мейсон, может, вы заодно скажете мне, куда делась пуля, которая не попала в Белтера?

Мейсон рассмеялся:

— Вот–вот, сержант, как раз над этим я долго ломал голову. Мокрый зонт и спущенная защелка помогли мне приблизительно понять, как все произошло. Для полноты картины оставалось лишь выяснить, где же первая пуля? Я осмотрел все стены: нигде ни царапинки… И вдруг меня осенило: ванна! Посмотрите, какая она глубокая, не меньше полуметра, и широкая. Белтер купался. Услышав, что жена вернулась, он вылез из ванны, набросил халат и стал выяснять отношения. Он стоял в дверях, Ива — у входа в кабинет. Если вы, сержант, встанете на ее место и попробуете прицелиться пальцем, то легко проследите траекторию пули. Вы без труда увидите, что она пролетела мимо Белтера и угодила в ванну. Вода ослабила ее силу, и пуля плавно опустилась на дно. Когда пришел Карл Гриффин, Белтер все ему рассказал, в том числе и о судьбе пули. Тем самым он невольно подписал себе смертный приговор. Его любимый племянник не мог упустить счастливый случай. Он попросил дядю встать туда, где тот находился, когда жена стреляла в него, поднял револьвер и спустил курок. Затем подобрал гильзу, бросил револьвер и ушел. Не правда ли, гениально просто?

20

Перри Мейсон сидел в кресле в своем кабинете и покрасневшими от недосыпания глазами выжидающе смотрел на Пола Дрейка, расположившегося по другую сторону стола.

— Я кое–что узнал по знакомству, — сообщил Дрейк.

— Внимательно тебя слушаю.

— Парень сломался в шесть утра, — начал детектив. — Над ним работали всю ночь. Норма Витч попыталась от всего отказаться, когда увидела, что Гриффин не раскалывается. Дело решила старуха. Вот уж странная женщина! Она не проронила бы ни слова до Страшного суда, если бы ее дочка держала язык за зубами.

— Значит, она все же дала показания против Гриффина? — спросил Мейсон.

— В том–то и дело! Она души не чает в дочери и пока была уверена, что устраивает ей хорошую партию, стояла насмерть. Но как только она увидела, что Гриффин попал в западню, и до нее дошло, что если и дальше его выгораживать, то можно вместе с дочкой угодить за решетку, — немедленно выступила против Гриффииа.

— А как поживает Ива Белтер? — спросил Мейсон. — Я составил ходатайство об ее освобождении.

— Мог бы и не утруждать себя попусту. Они сами освободили ее около семи утра. Как ты думаешь, она сюда заявится?

Мейсон пожал плечами:

— Разве что почувствует благодарность, в чем я сильно сомневаюсь. Во время нашей последней встречи она не очень хорошо обо мне выражалась.

Их беседу прервал скрип двери и щелчок закрывающегося замка.

— Мне казалось, что я запер дверь, — удивленно сказал Дрейк.

— Может, это портье? — предположил Мейсон.

Дрейк встал, тремя длинными шагами пересек кабинет и распахнул дверь. На его лице появилась улыбка.

— Доброе утро, мисс Стрит, — сказал он.

— Доброе утро! — раздался из приемной голос Деллы. — Мистер Мейсон тоже здесь?

— Здесь! — ответил Дрейк и вернулся к столу.

Он взглянул на часы, а потом на Мейсона.

— Ничего не скажешь, твоя секретарша рано приходит на работу.

— Который час?

— Еще нет восьми.

— Делла приступает к выполнению своих обязанностей в девять. Я не хотел морочить ей голову вчера вечером, у нее и так было много работы. Так что я сам отстучал на машинке ходатайство об освобождении Ивы, поймал в полночь судью, чтобы он подписал его, и отвез куда надо.

— Зря себя утруждал, — заметил детектив.

— Лучше подать ненужное ходатайство, чем не подать нужное, — сказал Мейсон очень серьезно.

Замок наружной двери щелкнул снова.

— Пришел мистер Гаррисон Бёрк, — доложила Делла. — Он хочет увидеться с вами. Утверждает, что у него важное дело.

Пол Дрейк поднялся со стула.

— Ну, Перри, я пошел. Я ведь заскакивал только на минутку, чтобы сообщить о судьбе твоей клиентки.

— Что ж, спасибо за приятные новости, — ответил адвокат и указал на дверь, через которую можно было выйти из кабинета, минуя приемную. Через минуту в кабинет заглянула Делла и, увидев, что Мейсон там один, пригласила Бёрка. Тот вошел, ослепительно улыбаясь:

— Великолепная работа, господин адвокат! Вы прирожденный детектив! Утренние газеты подробно сообщают обо всем. Предсказывают, что Гриффин сознается еще до полудня.

— Он сознался в шесть утра, — устало сказал Мейсон. — Присаживайтесь!

Гаррисон Бёрк слегка поколебался, но все–таки сел.

— Прокурор относится ко мне весьма доброжелательно, — сказал он. — Мое имя не будет упоминаться в прессе. Единственным изданием, которое знает обо всем, является этот гнусный журнал.

— Вы имеете в виду “Пикантные новости”?

— Да.

— И что же?

— Мне нужны абсолютные гарантии того, что мое имя не появится в этом журнале.

— Об этом вам следует поговорить с миссис Белтер, — ответил Мейсон. — Она распоряжается имуществом мужа.

— Но завещание?!

— Завещание теперь не имеет значения. Согласно законам нашего штата убийца не может наследовать после своей жертвы. Возможно, миссис Белтер не удалось бы опротестовать завещание, которое лишает ее наследства. Но сейчас этот вопрос даже не ставится, поскольку Гриффин претендовать на наследство никак не может, и миссис Белтер как единственное оставшееся в живых наследующее лицо получит имущество своего мужа независимо от содержания завещания.

— А значит, и контроль над журналом?

— Да.

— Понимаю, — сказал Гаррисон Бёрк, посматривая на кончики пальцев. — Вы, кстати, не знаете, как полиция намерена поступить с ней? Я слышал, что Ива арестована.

— Она освобождена примерно час назад.

Гаррисон Бёрк взглянул на телефон.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном, господин адвокат?

Мейсон переставил к нему аппарат.

— Дайте секретарше номер, и она соединит вас.

Гаррисон Бёрк кивнул и поднял трубку с такой торжественностью, словно позировал перед фотоаппаратом. Он назвал Делле Стрит номер и стал ждать. Через минуту в трубке послышались квакающие звуки, и Гаррисон Бёрк спросил:

— Дома ли миссис Белтер?

Трубка снова заквакала.

— Я буду очень признателен, — медоточиво произнес Гаррисон Бёрк, — если вы передадите ей, когда она вернется, что в магазине уже есть туфли, которые она хотела приобрести. Миссис Белтер может получить их в любую минуту.

Бёрк улыбнулся трубке, кивнул раз, потом другой, словно обращаясь к невидимой аудитории. Положив с преувеличенной аккуратностью трубку, он отодвинул телефон обратно в сторону Мейсона.

— Благодарю вас, господин адвокат, — сказал он. — Не могу передать, как я вам обязан. Моя карьера была под угрозой. Я вполне отдаю себе отчет, что только благодаря вашим усилиям мне удалось избежать непоправимой катастрофы.

Перри Мейсон пробормотал в ответ что–то нечленораздельное. Гаррисон Бёрк выпрямился во весь свой рост, поправил жилет и выставил вперед подбородок.

— Когда человек посвящает жизнь общественному благу, — начал он хорошо поставленным голосом, — он, разумеется, наживает себе политических врагов, которые для достижения своих бесчестных целей не отступают ни перед какой подлостью. В этой ситуации малейшая оплошность подается в прессе в ложном свете. Я всегда старался служить обществу, как только…

Перри Мейсон поднялся так резко, что кресло поехало назад и ударилось о стену.

— Оставьте свои проповеди для дураков! Меня гораздо больше радует то, что Ива Белтер выложит еще пять тысяч. Я собираюсь подсказать ей, что половину этой суммы должны внести вы!

Гаррисон Бёрк даже отступил перед мрачной яростью Мейсона.

— Что же получается, мистер Мейсон? — запротестовал он. — Вы же не являетесь моим адвокатом! Вы представляли исключительно миссис Белтер. Правда, подозрения в убийстве оказались ложными, но они могли привести к плачевным для нее результатам. Я был впутан в это дело случайно, всего лишь как ее друг.

— Я тоже всего лишь сообщаю вам, какие советы намерен дать своей клиентке. Не забывайте, что теперь она владелица “Пикантных новостей”, и от нее зависит, что будет там опубликовано, а что нет. Не смею больше вас задерживать, мистер Бёрк.

Гаррисон Бёрк сглотнул, что–то проговорил, но тут же смолк, протянул было руку для рукопожатия, но вовремя опустил ее, подметив опасный блеск в глазах Мейсона.

— Да, понимаю, — сказал он. — Весьма вам признателен, господин адвокат.

— Пустяки, — ответил Мейсон. — Не о чем говорить. Через эту дверь вы можете выйти прямо в коридор!

Прошло несколько минут после ухода Бёрка, когда тихо отворилась дверь и на пороге появилась Делла Стрит. Поняв, что Мейсон ее не видит, что он вообще не заметил ее появления, Делла подошла к нему, бесшумно ступая по ковру, и со слезами на глазах положила руки ему на плечи.

— Простите меня… — шепнула она. — Мне так стыдно.

Мейсон вздрогнул при звуке ее голоса, обернулся и посмотрел сверху вниз в ее влажные глаза. Делла стиснула пальцы на его плечах, словно стараясь удержать нечто, не совсем понятное ей самой.

— Я должна была больше доверять вам, шеф. Сегодня я прочла обо всем в газетах. Я просто места себе не находила!

— Ну, Делла, не надо так… Забудем об этом.

— Почему, почему вы мне сразу все не объяснили? — спросила девушка сдавленным голосом.

— Это не имело значения, — ответил Мейсон, старательно подбирая слова. — Печально уже то, что я должен что–либо объяснять.

— Больше я никогда, — слышите! — никогда не позволю себе сомневаться в вас!

Мейсон обнял девушку и притянул к себе. Их губы встретились…

В дверях кто–то деликатно кашлянул. Никем не замеченная, в кабинет из приемной проникла Ива Белтер.

— Извините, что помешала, — холодно сказала она. — Мне бы хотелось переговорить с мистером Мейсоном.

Делла отскочила от Мейсона. Щеки ее пылали, во взгляде, обращенном к вошедшей, сверкали молнии. Мейсон же не выказал ни тени смущения.

— Ну что ж, проходите, — спокойно сказал он.

— Вы могли бы стереть с губ помаду. — язвительно заметила Ива.

— Она мне не мешает. Что вам угодно?

Взгляд Ивы смягчился, она даже сделала шаг в его сторону.

— Я хотела сказать вам, что совершенно неправильно судила о вас… и как много для меня значит…

Перри Мейсон повернулся к Делле.

— Откройте ящики с папками, Делла, — приказал он.

Секретарша смотрела на него, ничего не понимая. Мейсон указал пальцем на несгораемый шкаф.

— Откройте несколько ящиков.

Делла открыла один за другим несколько ящиков, набитых пухлыми папками.

— Видите это? — обратился Мейсон к Иве. Та наморщила лоб и кивнула.

— Каждая из этих папок — определенное дело. Все ящики полны, можете сами убедиться. Это все дела, которые я когда–либо вел; большая часть их — дела об убийствах. Когда ваше дело, миссис Белтер, завершится, мы заведем на вас папку примерно такого же объема. Мисс Стрит даст ей регистрационный номер, и стоит мне захотеть освежить в памяти вашу историю, я назову шифр, а Делла вытащит из ящика папку.

Ива недовольно подняла брови:

— Не понимаю, к чему вы клоните?

Делла задвинула ящики и вышла из кабинета так же незаметно, как и вошла несколько минут назад. Мейсон спокойно смотрел на Иву Белтер.

— Я всего–навсего показываю ваше место в моей практике. В моей картотеке сотни подобных дел, а со временем прибавятся еще сотни. Вы мне уже кое–что заплатили, а теперь должны заплатить еще пять тысяч. Если вы послушаетесь моего совета, то половину этой суммы возьмете с Гаррисона Бёрка…

Губы Ивы задрожали.

— Я хотела поблагодарить вас, — сказала она. — Поверьте мне, на этот раз искренне, от всего сердца. Я действительно часто лгу, но сейчас я не притворяюсь. А вы обращаетесь со мной, как с каким–то лабораторным животным!

В ее глазах блеснули слезы, может быть, настоящие. Она грустно покачала головой.

— Дело еще не закончено, — сказал Мейсон. — Если мы хотим оспаривать завещание, то должны проследить за тем, чтобы Карл Гриффин был осужден именно за умышленное убийство. С этого времени вы будете держаться в тени, но это не значит, что вы не будете бороться. Гриффин не располагает никакими средствами, кроме денег Джорджа Белтера. От нас будет зависеть, чтобы он из этих денег не получил ни цента. Я напоминаю об этом, чтобы вам случайно не показалось, что теперь вы можете обойтись без меня.

— Мне это и в голову не приходило!

— Тем лучше. Я напомнил так, на всякий случай.

В дверь постучали.

— Да?! — отозвался Мейсон.

В кабинет заглянула Делла Стрит.

— Вы можете взяться за новое дело, шеф? — спросила она озабоченно.

Мейсон тряхнул головой, как бы пытаясь отогнать от себя усталость.

— В чем оно заключается? — спросил он.

— Не знаю. Пришла какая–то девушка, элегантно одетая, видимо, из хорошею дома. У нее какие–то неприятности, по какие именно, толком не понять.

— Хорохорится?

— Напротив, выглядит подавленной.

— Это значит, что она вам понравилась, Делла, — улыбнулся Мейсон. — Если бы она вам не понравилась, вы бы сказали, что она хорохорится. Кстати, как там ваша интуиция? Ваши предчувствия обычно сбываются. Взять хотя бы нашу последнюю клиентку.

Делла Стрит бросила взгляд на Иву Белтер и сразу же отвела глаза.

— Эта девушка… у нее душа чем–то опалена… и она выбита из колеи, — медленно сказала Делла. — Несмотря на это, держится она хорошо, пожалуй, даже слишком. Как если бы… Ну, не знаю. Может, она все–таки немножко хорохорится.

Перри Мейсон глубоко вздохнул, поднес руку к губам, вытер помаду и, ласково улыбнувшись Делле, сказал:

— Я приму ее, как только выйдет миссис Белтер. А это случится, — закончил он, — через минуту.

Перевод Э. ГЮННЕРА

Джеймс Чейз. Мэллори

Глава 1

1.

Было далеко за полночь. Темное ноздреватое небо источало капли влаги. Засунув руки в глубокие карманы плаща и надвинув на самые глаза шляпу, Керриден не спеша шел по Олд—Комптон–стрит. Улицы в Сохо^[21] были безлюдны: зарядивший с вечера дождь согнал с тротуаров обычных гуляк.

На углу Олд—Комптон и Фрит–стрит Керриден остановился, чтобы закурить сигарету. Загораживая пламя спички от ветра, он прислушался — не раздастся ли сделанный ненароком шаг, но ничего не услышал. И кинув быстрей взгляд через плечо, увидел лишь пустынную улицу, унылую и мокрую… Керриден бросил спичку в водосток и свернул на Фрит–стрит.

В течение вот уже двадцати часов у него было впечатление, что за ним следят — причем без каких бы то ни было на то оснований — два или три человека.

В принципе, такое случалось уже не в первый раз. Во время войны за ним охотилось гестапо, сейчас, когда он выполнял определенныезадания, с ним порой хотела встретиться полиция. Благодаря своему чутью, Керридену всегда удавалось избавиться от преследователей. Теперь, однако, он просто не представлял себе, кто мог заинтересоваться им до такой степени. Конечно, у него хватает врагов, которые с удовольствием свели бы с ним счеты, но ведь он не прятался и его очень легко можно было застать дома, вместо того, чтобы зря таскаться за ним в течение суток. Это обстоятельство интриговало Керридена и действовало ему на нервы.

Желая убедиться, что воображение не сыграло с ним дурную шутку, он намеренно вышел под цождь в надежде заставить преследователей обнаружить себя. И опять ничего не получилось. Керриден возвращался по собственным следам, сворачивал в переулки, крутился на месте, — но они оказывались неуловимыми, как привидения.

Неподалеку, в конце Фрит–стрит, находился клуб “Аметист”. Туда и решил отправиться Керриден: пускай загадочные враги караулят его на улице. Может, удастся увидеть их из окна… Так или иначе, ожидание под дождем охладит их пыл.

2.

Клуб “Аметист” затаился в тупике. Он принадлежал к тем подозрительным заведениям Сохо, где всегда можно найти убежище от чрезмерного любопытства полиции и днем, и ночью получить выпивку. Когда–то здесь располагался винный склад, но теперь фасад дома был выкрашен в яркий лимонный цвет, в зале стояли кожаные кресла и покрытые стеклом столы, а вдоль стен красовались запыленные зеркала. За стойкой бара хозяйничал Зани — огромный, напомаженный, мрачный и опасный.

Зани, владелец клуба “Аметист”, не брезговал ни одним из тех дел, которыми промышлял Сохо. Гигантского телосложения, темноволосый, с негритянскими чертами лица, он напоминал Керридену злодея из фильма ужасов или урода из коллекции монстров. Костюм, сшитый у лучшего портного, белая рубашка, галстук в крупный горошек и огромный бриллиант на мизинце левой руки шли ему, как горилле смокинг.

В зале находилось человек двадцать мужчин и женщин, и все повернулись, когда Керриден начал спускаться по ступенькам, ведущим из вестибюля в бар. Подозрительные взгляды провожали его сквозь клубы табачного дыма. Шум голосов затих. Военного покроя плащ, который носил Керриден, его широкие плечи и манера держать голову не внушали завсегдатаям доверия. Клиентуре бара было ясно, что вновь прибывший не принадлежит к их миру, хотя и не полицейский.

Керриден, с полным безразличием к вызванному им тихому переполоху, уверенно направился к стойке.

— Говорили мне, что ты здесь, — сказал Зани, протягивая ему огромную лапищу, — но я не верил, думал — басни. На твоем месте я бы в эту паршивую страну не возвращался.

— За меня не беспокойся, — ответил Керриден, делая вид, будто не замечает протянутой руки. — Стаканчик виски, если оно у тебя не отравлено.

В противоположном конце помещения маленький худенький человек в клетчатой красно–белой рубашке и серых фланелевых брюках играл на рояле с профессиональной виртуозностью.

— Никакого яда, — процедил Зани с застывшей улыбкой, — напитки — экстра–класс. Вот, попробуй. — Он придвинул к Керридену стакан и бутылку. — Ты вроде был в Штатах?

— Да, но мне надоело. Решил сменить обстановку.

Зани с понимающим видом подмигнул:

— Ходят слухи, что там въедливая полиция, а?

— Не удивлюсь, если однажды кто–нибудь заткнет тебе пасть твоей же бутылкой…

Улыбка Зани погасла.

— Ладно, ладно, шучу… Как твои дела?

— По–всякому, — осторожно ответил Керриден. — Мною никто не интересовался?

— Нет. Тебя так долго не было… — Зани пожал плечами, с любопытством разглядывая Керридена. — Чем собираешься заняться?

— Не лезь, куда не просят. Чем меньше будешь знать, тем меньше расскажешь своим друзьям… Кстати, ты не видел Роулинса? Он, часом, не спрашивал обо мне?

— Заходит иногда, — безразлично проговорил Зани, — но о тебе ни слова. Он пошел в гору после твоего отъезда — стал старшим инспектором. Учти.

Значит, следит за ним полиция. Мало кто знал, что Зани осведомитель, но для Керридена это не было секретом.

— Кто–то мной интересуется. Следят целый день.

— Ну и что? Гестапо охотилось за тобой два года, однако, как мне кажется, они ни разу тебя не поймали.

— Один раз поймали, — сказал Керриден, и его лицо помрачнело. — Но оставим это. Сейчас мне надо выяснить, что происходит. У тебя нет никаких соображений на этот счет?

— У меня? При чем тут я? Я ничего не слышал и ничего не знаю…

Керриден пытливо заглянул в темное лицо мулата, затем пожал плечами:

— Ладно, продолжай оставаться в неведении. — Он допил виски, расплатился и встал с табурета. — Я немного посижу у тебя. На улице льет, как из ведра.

— Чувствуй себя, как дома!.. Девочка нужна?

— Я слишком стар для подобных развлечений.

Керриден цинично улыбнулся и небрежной походкой направился к роялю.

— Привет, Макс, — сказал он пианисту.

Тот продолжал играть, не разжимая губ:

— Привет.

Керриден не сводил глаз с танцующих пальцев исполнителя, его лицо выражало вежливое внимание. Можно было подумать, что его заинтересовала музыка.

— Что–нибудь знаешь, Макс?

Макс начал играть “Ночь и день”.

— Тебя спрашивала одна милашка, — произнес он, все так же шевеля губами. — Дня три назад приходила сюда с Крю.

Керриден стряхнул с сигареты пепел и продолжал глядеть на бегающие пальцы пианиста.

— Кто такая?

— Понятия не имею. Похожа на иностранку, молодая, темноволосая, с большими глазами. Зовут Жанна. Мне показалось, что Крю ее боится.

— Чего она хотела?

— Спросила меня, где ты живешь и вернулся ли ты в наши края. На оба вопроса я ответил “нет”.

Керриден кивнул.

— Это все?

— Она еще сказала, что если я извещу Крю о твоем появлении, то получу пять фунтов.

Керриден вскинул брови.

— Видно, придется мне поговорить с Крю.

— Ты еще заглянешь к нам?

— Наверное. Во всяком случае, спасибо, Макс. За мной не пропадет.

— Я не об этом, — возразил пианист. — Эффи была бы рада тебя видеть.

Керриден широко улыбнулся:

— Кстати, как она поживает?

— Совсем взрослая стала. Фигура, как у Гарбо, сам заглядываюсь. Ты ее просто не узнаешь.

Керриден вытащил из кармана пятифунтовую банкноту, скомкал ее и незаметно уронил на клавиши.

— Продолжай помалкивать, дружище, — сказал он и удалился.

3.

Крю… За четыре года Керриден совсем забыл его. Покопавшись в памяти, он вспомнил высокого мужчину с длинными светлыми волосами и неизменной красной бутоньеркой в петлице костюма.

Личность Крю всегда была немного загадочной. Никто не знал источников его доходов. Одни говорили, что он живет за счет женщин, другие — что он осведомитель, третьи, более умные, предпочитали молчать. Крю нигде не работал, но часто с наступлением ночи шатался по Пикадилли или по шикарным барам в районе Лейстер—Сквер^[22]. Иметь с ним дело Керридену довелось только один раз, за покером. Керриден выигрывал — по“а в игру не вошел Крю. После этого фортуна от него отвернулась. На третьей сдаче Керриден заметил, что Крю жульничает, и разбил о его голову бутылку из–под пива.

Кто знает, думал Керриден, вдруг тот затаил на него обиду. Сам он не представлял себе такого, чтобы четыре года таить злобу, и это казалось ему диким, но бывают же мстительные люди… Если Крю хочет поквитаться, он может быть опасен. У него явный талант лезть в чужие дела.

“Но кто эта девушка?” — спрашивал себя Керриден, сидя за угловым столиком со стаканом виски. Кто эта похожая на иностранку брюнетка с большими глазами?.. Тщетно он вспоминал знакомых женщин, — ни одна из них не подходила под описание. Было время, когда женщины играли значительную роль в его жизни, однако теперь Керриден совсем ими не интересовался. Военные невзгоды показали ему, что без всего лишнего можно обходиться.

Он встал и вновь подошел к бару.

— Наверху, наверное, есть комната, из окна которой видна улица? — спросил Керриден, опираясь телом на стойку.

— И что же? — подозрительно произнес Зани.

— Я хочу посмотреть на улицу.

— Хорошо, — ответил, наконец, Зани. — Комната Эффи. Она еще не спит. Я позову ее.

Он открыл дверь позади стойки, громко свистнул и прокричал:

— Эй, Эффи, поди сюда! — Потом, повернувшись к Керридену, спросил: — Для чего тебе улица?

— Не суй нос в чужие дела, — сухо проговорил Керриден. — И затихни, ты начинаешь меня раздражать.

— Разве я не имею права задать такой простой вопрос?

— Заткни пасть, — оборвал Керриден. — Ты слишком много болтаешь.

В дверь позади стойки вошла Эффи. Когда Керриден видел ее в последний раз, ей было пятнадцать — маленькая, неуклюжая девочка, тихая, худенькая, с неоформившейся фигуркой. У Керридена перехватило дыхание — она невероятно изменилась за три прошедших года. Если бы не ее безобразная заячья губа, девушка была бы по–настоящему красива.

При виде Керридена кровь бросилась ей в лицо, глаза заблестели.

— Здравствуй, Эффи. Ты еще не забыла меня? — спросил он с напускным равнодушием.

Он знал, что был ее кумиром, и отвечал ей чуть иронической симпатией. Шесть лет назад Зани обнаружил Эффи на улице у дверей своего клуба. Так как девочка отказалась говорить о своих родных и о своем прошлом, было ясно, что она убежала из дома. Это несчастное маленькое создание, умирающее от голода, грязное, с двумя большими зубами, видневшимися под заячьей губой, вызывало жалость. Зани требовалась кухарка. Он предложил девочке остаться и с тех пор нещадно ее эксплуатировал — как и всех, кого только мог.

— Добрый вечер, мистер Керриден, — тихо промолвила она.

Зани криво усмехнулся при виде ее смущения. Влюбленность Эффи его забавляла.

— Поднимись вместе с ним в свою комнату и дай ему посмотреть в окно — или еще куда ему там приспичило.

Следуя за Эффи, Керриден попал в тускло освещенный коридор. Как только дверь за ними закрылась и не стало слышно музыки и голосов, он поймал руку девушки и притянул ее к себе.

— Ну, ты довольна, что видишь меня? Конечно, можешь возражать, но держу пари, что ты и не вспоминала обо мне!

— О, напротив! — с жаром воскликнула она. — Я никогда не смогу вас забыть! Клянусь! Просто я поверяла надежду увидеть вас вновь.

— И ошиблась… Мне не хватало тебя, Эффи. — Керриден рассматривал девушку, держа ее за руку, и к собственному удивлению неожиданно понял, что в самом деле скучал. — Ты изменилась, словно в сказке… Честное слово, да ты красавица!

Эффи нерешительно освободила руку и поднесла ее к уродливой губе.

— Не надо так говорить… Это неправда.

— Ты про губу? Это же мелочь, ерунда. — Внезапно в голову ему пришла мысль, и, не думая о последствиях, он заговорил. — Я знаю хирурга, который все сделает. Ты будешь довольна. Как только у меня появятся деньги, мы этим займемся. Тебе не придется долго ждать: месяц, от силы два.

Керриден тут же пожалел о своем легкомыслии. Он всегда поддавался диким порывам. На прошлой неделе, к примеру, дал пять фунтов старушке, которая продавала цветы, — для того лишь, чтобы увидеть ее лицо в момент, когда она обнаружила свое богатство. В тот же вечер возле театра на Странде он заметил бедно одетую пару, тоскливо разглядывавшую фотографии актеров. Он купил им два билета в партер и удалился, широко улыбаясь при виде двух ошеломленных людей. Но на этот раз ему нельзя было поддаваться!.. Благодарность и преданность, которые он читал в глазах Эффи, увеличивали его смятение. Керриден вспомнил, что девушка всегда безоговорочно верила ему. Во время войны, когда его часть квартировалась в Лондоне, он часто коротал свободные часы в клубе и всегда заглядывал на кухню, чтобы поболтать с Эффи, помогая ей мыть посуду. Он делал это из жалости, а также потому, что гордился своим милосердием. Но все обернулось неожиданно. Керриден обнаружил, что всерьез нуждается в Эффи, вернее, в ее обожании. Как–то она призналась ему, что каждый вечер молит Бога, чтобы с ним ничего не случилось; тогда Керриден лишь посмеялся над ней. Но, как ни странно, именно мысль о том, что за него молятся, поддерживала Керридена, когда он попал в лапы гестапо. Эта девочка была единственным человеком на свете, который бесконечно верил ему… А какой мужчина может без этого обойтись? Какой мужчина не испытывает потребности быть любимым? Керриден мог сколько угодно посмеиваться над ее молитвами, но рано или поздно он должен был привязаться к ней. Доверие этого юного существа будило в его душе глубоко запрятанные, почти забытые чувства.

Эффи смотрела на него напряженно, с преданным самоотречением собаки, которая видит возле себя кость, но не может ее взять без разрешения хозяина.

— Месяц или два! О, нет, это невозможно!..

— Точнее не скажу. Все зависит от того, когда у меня будут деньги.

Керриден произнес это с некоторым раздражением, очень недовольный собой. Сколько Же может стоить подобная операция? Сто фунтов, двести? Он не имел ни малейшего понятия Надо быть сумасшедшим, чтобы дать такое обещание! Но слово вылетело, теперь уже не откажешься…

Эффи заметила нотку досады в его голосе.

— Вам самому нужны деньги. А мне не к спеху, поверьте… С вашей стороны очень любезно предложить такую помощь, — сказала она.

— Ладно, ладно, поглядим, — ответил Керриден. И неожиданно почувствовал радость. Он действительно в силах ей помочь, хоть как–то отблагодарить ее за молитвы. — Пошли, проводишь меня наверх. Об этом поговорим в другой раз.

Довольная тем, что Керриден улыбнулся, девушка проворно взбежала по лестнице. Керриден поднимался медленнее.

“Я в лепешку разобьюсь, — думал он, — но сдержу обещание. Она этого стоит”.

— Сюда, — сказала Эффи, открывая дверь.

Комната была маленькая и темная. Керриден тут же наткнулся на кровать.

— Не включай свет, — быстро предупредил он. — Мне надо кое–кого высмотреть.

— Кого? — с беспокойством спросила девушка.

— Вот это я и хочу узнать.

Из окна открывался вид на Фрит–стрит. Улицу освещал фонарь, но никого не было видно. Керриден, не шевелясь, стоял несколько минут, напряженно всматриваясь в ночной мрак.

— Они наверняка здесь, — проворчал он сквозь зубы.

Он открыл окно и высунул голову; на лицо стал капать холодный дождь. Ниже окна находилась покатая крыша.

— Что вы делаете? — вскричала Эффи, когда Керриден перекинул ногу через подоконник.

— Хочу посмотреть поближе.

— Но вы упадете! — Девушка схватила его за руку. — Не надо! Говорю вам, вы можете упасть!

— Ерунда! — нетерпеливо бросил Керриден. — Не беспокойся, я привык к таким упражнениям.

Одной рукой держась за подоконник, он стал скользить по выступу, пока не нашарил водосточную трубу. Эффи показалось, что он сейчас упадет. Не в силах наблюдать за ним, она отвернулась от окна и спрятала лицо в ладонях. Керриден был поражен, увидев ее отчаяние.

Черепицы были мокрыми и скользкими. Если он поскользнется, если водосточная труба не выдержит его тяжести, он полетит вниз головой. Но мысль о смертельной опасности не остановила его; он проста не думал об этом. Керриден хотел добраться до кирпичной стены соседнего дома — оттуда будет видна вся улица.

Водосточная труба угрожающе затрещала, но он уже достиг цели. Взглянув вниз, Керриден убедился в правильности своего предположения: Фрит–стрит была, как на ладони, и он стал методично осматривать каждую дверь, каждый закоулок, надеясь заметить какое–нибудь движение или огонек сигареты, которые могли бы выдать затаившихся преследователей.

Он долго оставался неподвижным, забыв про дождь и холод, но ничего не обнаружил. Ноги его окоченели, руки с трудом держались за трубу. Глаза Керридена привыкли к темноте, и, наконец, его терпение было вознаграждено: в глубине одного из дверных проемов колыхнулся едва уловимый силуэт человека. Проехавшее мимо такси на секунду осветило невысокого мужчину в застегнутом до самого подбородка плаще и в черном берете военного образца, сдвинутом набок.

Керриден ни минуты не сомневался, что это один из тех, кто целый день ходил за ним по пятам. Он никогда не видел этого человека и не знал, что заставляет его, несмотря на холод и дождь, часами караулить на улице. И был совершенно уверен, что преследует его не одиночка. Скорее всего, девушка, которую Крю приводил в клуб, тоже член этой шайки.

Возвращаясь в комнату Эффи, Керриден решил не обращать больше внимания на типа в черном берете. Объяснения загадки он добьется у Крю.

Глава 2

1.

На следующий день, около девяти часов утра, Керриден стоял перед дверью квартиры Крю.

Он провел ночь в “Аметисте”, устроившись в кресле и задрав ноги на стол, глухой к протестам Зани, который уговаривал его вернуться к себе домой. На заре он вновь вылез на крышу, но человека в черном береге не обнаружил. Из соображений безопасности Керриден покинул клуб, перемахнув через заднюю стену на боковую улочку. Он доехал на такси до Чаринг—Кросс-Роуд, зашел в парикмахерскую и побрился. Потом позавтракал в маленьком кафе, где просидел довольно долго, попивая кофе и перелистывая газеты. Мужчина в черном берете не появлялся. Наконец, Керриден решил покинуть кафе и с час плутал по переулкам. Убедившись, что слежки нет, он направился к цели. Четырехкомнатная квартира Крю находилась этажом выше табачной лавки на маленькой грязной улочке возле “Друри—Лейн”^[23]. Чтобы попасть к нему, нужно было пройти мимо двух вонючих мусорных ящиков, загораживающих вход, и подняться по лестнице до тускло освещенной площадки.

По тому, как Крю вел себя в лучших домах Уэст—Энда^[24] и как он одевался, его можно было принять за дипломата или за светило с Харли–стрит^[25] — конечно, специалиста по женским болезням. У него был изысканный респектабельный вид, а разговаривал он с уверенностью светского льва, чем всех вводил в заблуждение. Его считали состоятельным человеком, однако все его богатство заключалось в располагающей внешности, аристократических манерах да в ловкости пальцев.

Крю специализировался на карманных кражах, о чем не подозревал даже Керриден, знавший Уэст—Энд, как собственный кошелек. Крю безумно боялся полиции и возможного ареста, поэтому выбирал свои жертвы очень тщательно, удостоверившись сперва, что риск того стоит. Он мог украсть часы с руки собеседника, вытащить толстый бумажник, засунутый в карман пиджака под плащом, извлечь запонки из манжет, — а его жертве и в голову бы не пришло, что это сделал он. Снять колье или брошку, открыть женскую сумочку и поживиться деньгами было для него детской забавой.

Когда Керриден подошел к квартире Крю, дождь уже кончился. Робкие лучи солнца еще больше подчеркивали грязь и запустение улицы. Керриден был удивлен. В его представлении всегда элегантный, гладко выбритый и чуть надменный Крю просто не мог жить в такой дыре. Он даже остановился на минуту перед табачной лавкой, решив, что Зани дал ему неправильный адрес. Никто не обращал на него внимания. Вдоль тротуара выстроилась длинная вереница грузовых и легковых автомобилей.

Увернувшись от человека, который, разгружая грузовичок, шел прямо на него с мешком картофеля, Керриден поднялся на верхний этаж и прислушался, но гомон с улицы заглушал все шумы в доме.

Он властно постучал и приложил ухо к двери. Долго стояла тишина, затем послышалось движение; лязгнул засов, дверь приоткрылась, и показалось лицо Крю.

Керриден не видел его четыре года, но время мало изменило ловкого карманника. Разве что он немного похудел и облысел, да в уголках глаз образовались морщинки. Но в целом, это был тот же самый лощеный Крю, которого Керриден однажды проучил как следует.

При виде посетителя Крю судорожно дернулся, рванулся назад и попытался захлопнуть дверь, но Керриден вовремя просунул в щель ногу.

— Привет. Не ожидал меня увидеть?

Рот Крю был полуоткрыт, он шумно дышал. В его глазах притаился ужас.

— Я не могу вас сейчас принять, — дрожащим голосом проговорил он. — Вы пришли неудачно.

Керриден саркастически улыбнулся, с силой толкнул дверь, вынудив Крю попятиться, и вошел в маленькую прихожую.

— Не забыл меня?

Его взгляд выразительно остановился на белом шраме на лбу Крю.

— Керриден, если не ошибаюсь? — спросил Крю с нерешительной улыбкой. — А я как раз собирался уходить — деловое свидание. — Он посмотрел в холодные серые глаза Керридена и стал нервно теребить пальцы, потом неожиданно сунул руки в карманы брюк. — Я… я должен извиниться. Встретимся как–нибудь в другой раз.

Крю состроил странную гримасу, пытаясь держаться непринужденно. Это ему плохо удавалось, было заметно, что он чего–то страшно боится. Керриден огляделся. Его удивила роскошная ваза с желтыми и красными тюльпанами.

— Я вижу, эта царапина у тебя до сих пор не прошла, — произнес он, показывая пальцем на лоб Крю. — И что–то мне подсказывает, что вскоре у тебя будет еще одна.

Крю сделал шаг назад и уперся в стену, с ужасом глядя на Керридена.

— Чего вы хотите?

Он больше не улыбался. Вся его уверенность исчезла, на лице появилось трусливое выражение.

— Ты один? — спросил Керриден.

— Да… Но вам лучше меня не трогать. — С него градом катил пот. — Мой адвокат…

Крю замолчал, поняв, сколь абсурдно говорить об адвокате с человеком, подобным Керридену.

— Вам лучше не трогать меня, — повторил он.

— Проходи, — приказал Керриден — Поговорим.

Крю неохотно повиновался. Керриден проследовал за ним в комнату и закрыл за собой дверь. Он никак не ожидал увидеть такое уютное, светлое, со вкусом обставленное помещение. Повсюду стояли вазы с тюльпанами и нарциссами, воздух был пропитан ароматом цветов.

— Во всяком случае, ты знаешь, что такое комфорт, а? — восхитился Керриден, присаживаясь на подлокотник большого кресла. — У тебя здесь очень недурно!..

Крю, прислонившийся к дивану, казалось, сейчас упадет в обморок. Керриден внимательно посмотрел на него Он никак не мог понять, чего так боится этот человек — отнюдь не робкого десятка. Даже когда Крю уличили в мошенничестве, он вел себя спокойно и самоуверенно. Именно эта наглость и заставила Керридена ударить его.

— Что с тобой? — резко спросил он. — Чего ты дрожишь?

Крю издал какой–то нечленораздельный звук и, в конце концов, выдавил:

— Ничего, со мной ничего.

— Ты словно боишься, — произнес Керриден, не спуская с него глаз. — Но раз говоришь, что ничего, значит, ничего. — И вдруг добавил, понизив голос: — Кто такая Жанна?

В комнате повисло гробовое молчание, нарушаемое только громким тиканьем стоявших на камине часов и прерывистым дыханием Крю. Его губы конвульсивно вздрагивали.

— Еще раз спрашиваю: кто такая Жанна — девушка, которую ты приводил три дня назад?

— Уходите, — пролепетал Крю. — Если вы не оставите меня в покое, я вызову полицию.

— Не будь идиотом

Керриден вытащил из кармана пачку сигарет, закурил, а спичку швырнул в камин.

— Девица расспрашивала обо мне Макса. А это, представь себе, меня интересует. Кто она?

— Неправда, — выдавил Крю. — Она тебя не знает и никогда не видела. — Он потянул пальцами за воротник, который стал ему тесен. — С чего ты взял, что она о тебе спрашивала? Это неправда.

— Ну ладно, не имеет значения. Кто она такая?

Поведение Крю интриговало Керридена. У него был испуганный вид, но Керриден понял, что боится он не его.

— Ты ее не знаешь, — сказал Крю. — Это одна моя знакомая. Какое тебе до нее дело?

Керриден выпустил кольцо дыма и проследил за ним взглядом

— Хочешь, чтобы я тебя ударил? — беззаботно спросил он. — Так и будет, если ты не заговоришь.

Крю замер и весь сжался, озираясь по сторонам. Затем быстро кинул взгляд через плечо на дверь в глубине комнаты Его глаза перебегали от этой двери к Керридену, будто он хотел на что–то ему намекнуть.

— Лучше не трогай меня, — еще раз проговорил он дрожащими губами.

И снова посмотрел на дверь, словно желая показать, что он в квартире не один. Керриден задумался и в свою очередь перевел взгляд с двери на Крю, подняв брови. Крю утвердительно закивал.

— Расскажи мне о Жанне, — сказал Керриден, спокойно поднимаясь со своего места.

— Что тебе рассказать? — Испуганный взгляд вновь устремился к двери. — Просто знакомая…

— Что там за этой дверью? — прошептал Керриден, бесшумно подойдя к Крю. Он видел капельки пота на его лице, чувствовал запах бриллиантина от его волос. — Чем она занимается? Откуда она взялась? — потребовал он громким голосом.

Крю поднял три пальца, указывая на дверь.

— Я ничего о ней не знаю. Мы познакомились на улице… Ты понимаешь, что я хочу сказать? Симпатичная брюнетка…

— Их трое? — прошептал Керриден.

Крю кивнул. Он начал приходить в себя, понемногу к нему возвращалась уверенность.

— А с маленьким типом в черном берете ты случайно не знаком?

Весь появившийся апломб Крю моментально исчез, ноги подогнулись, будто Керриден ударил его в живот.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — с трудом пролепетал он и вдруг в припадке отчаяния стал орать: — Убирайся! С меня достаточно! Ты не имеешь права врываться ко мне! Вон отсюда! Я не желаю тебя видеть!

Керриден расхохотался

— Им, должно быть, это все уже надоело, да и мне тоже, — презрительно проговорил он и, повысив голос, закричал: — Выходите вы, трое! Я знаю, что вы здесь!

Крю повалился в кресло; казалось, он не дышит. Потом, видя, как открывается дверь, он с шумом втянул в себя воздух и застыл. Держа в руке автоматический маузер, в комнату вошел человек в черном берете.

2.

Керридену не первый раз грозили оружием. В таких обстоятельствах он делался нервным и злым, потому что знал, с какой легкостью любой болван может продырявить тебе живот — добровольно или по приказу. Среди людей, которые наставляют оружие, встречаются такие, которые не собираются жать на курок, но есть и иные, те, кто только и ждет случая выстрелить

Мужчина в черном берете принадлежал к категории лиц, готовых стрелять по любому поводу. Керриден убедился в этом, заглянув в сумрачные и злобные глаза своего противника. Для такого типа человеческая жизнь — все равно что пятно на старом плаще или грязь под ногтями. Маузер служил не просто угрозой — он был предвестником смерти.

— Только не шевелитесь, друг мой, — проговорил тип в черном берете.

По легкому акценту Керриден понял, что перед ним поляк Он перевел взгляд с пистолета, нацеленного ему прямо в сердце, на дверь. Там стояла темноволосая девушка с высокой полной грудью, одетая в черный свитер и в черные же брюки. Большие темные глаза плохо гармонировали с ярко накрашенными губами; на лбу виднелся шрам. Ноги у нее были длинными, бедра — узкими, и вся ее фигура производила впечатление мальчишеской — пока взгляд не останавливался на ее груди. Особое внимание привлекали глаза — твердые и безжалостные, закаленные в ненависти и страданиях, в битвах и горечи.

— Привет, Жанна, — сказал Керриден, широко улыбаясь. — Разве нельзя обойтись без оружия?

— Садитесь, пожалуйста, и не вздумайте размахивать руками, — холодно произнесла девушка. — Мы хотим с вами поговорить.

Керриден продолжал улыбаться, но губы его застыли, Он кинул быстрый взгляд на Крю, чьи испуганные глаза не отрывались от пистолета.

— Для того вы и следили за мной все это время? — поинтересовался Керриден. — То–то я смотрю, люди вы робкие…

— Прошу вас сесть, — твердо повторила девушка.

Человек в черном берете указал пистолетом на кресло.

— Туда, — сказал он.

Керриден пожал плечами и сел.

На пороге открытой двери показался третий — высокий, худой и однорукий. Шрам пересекал его лицо и терялся под черной повязкой, закрывавшей левый глаз.

— Все в порядке? — спросил он у девушки. — Я бы хотел заняться делом, если мое присутствие здесь не обязательно.

Никакого сомнения: этот человек был англичанином, причем, скорее всего, из хорошей семьи, получил университетское образование и, безусловно, руководил всей этой Группой. Он был настоящим джентльменом, и его вид лишь подчеркивал фальшивую элегантность Крю. Скромный твидовый костюм, короткие светлые ухоженные усы, платок, выглядывающий из карманчика…

— Да, — ответила девушка. — Но хорошо, если бы ты забрал с собой этого… — Она махнула рукой в сторону Крю. — Он будет нам мешать.

— Разумеется — Однорукий сделал знак: — Пошли.

Он говорил таким тоном, будто привык, что все его слушаются. Пока Крю еле–еле волочил ноги, взгляд однорукого перенесся на Керридена, и его лицо осветилось улыбкой.

— Пожалуй, нам пора представиться, — произнес он и указал на молодую женщину. — Жанна Пресиньи. Человек с пистолетом — Ян; выговорить его фамилию просто невозможно. Я — Ренли, Найджел Ренли. Будьте добры выслушать то, что вам хочет сказать Жанна. Я прошу прощения за пистолет: суровая необходимость — у вас репутация опасного человека. Ян не горит желанием ссориться с вами, да и я был бы огорчен, если бы вам пришла в голову мысль швыряться мебелью… Ну вот, я все сказал, а теперь мне нужно уходить. Остальное узнаете от Жанны. — Он кивнул в сторону удалившегося Крю. — Этот джентльмен не с нами. Случай свел нас вместе. И не знаю, кто больше об этом сожалеет… скорее, все–таки мы.

Улыбнувшись на прощанье, Ренли вышел, закрыв за собой дверь.

Керриден снял шляпу и пригладил огненно–рыжую шевелюру, благодаря которой в отряде особого назначения его прозвали “Кирпич”. Такие, как он, всегда привлекают женщин. У него было тяжелое лицо с квадратным подбородком, твердым ртом и чуть свернутым набок носом. Серые колючие глаза и саркастическая улыбка отпугивали многих. Выделялся он скорее мускулами и силой характера, чем добродушием, но иногда на него накатывала сентиментальность, отчего Керриден очень смущался.

Сидя в кресле и глядя на девушку и Яна, он признался себе, что не имеет ни малейшего понятия о смысле происходящего. Оба эти человека напоминали Керридену людей, с которыми ему приходилось иметь дело во Франции во время войны: фанатиков Сопротивления, стреляющих, не раздумывая. Однорукий был совсем другой породы. “Странно, — думал Керриден, — что их связывает?”. Ренли понравился ему. Он встречался с подобными людьми: смелыми, решительными, надежными, которые делали дело скромно и тихо, не выставляя напоказ свою храбрость.

Девушка придвинула стул с прямой спинкой и села за стол напротив Керридена. Ян стоял, как статуя, не шелохнувшись и не отводя маузера.

— Вы не могли бы ответить на несколько касающихся вас вопросов? — спросила девушка, положив руки на стол и пристально глядя на Керридена.

— А почему я должен отвечать на ваши вопросы? — возразил Керриден. — Что все это означает? За кого, черт возьми, вы меня принимаете?

Не забывая об оружии, он нарочно пытался вывести ее из себя, но лицо девушки окаменело.

— Нам необходим человек для одного поручения… строго конфиденциального. — Жанна говорила по–английски без акцента, но иногда ей приходилось подыскивать слова. — Только предварительно мы должны убедиться, что вы именно тот человек, который требуется. Нам нельзя допустить ошибку.

— Плевал я на все поручения! Зря тратите время.

— Разве вам не нужны деньги? Работа будет хорошо оплачена.

Керриден саркастически улыбнулся.

— Что значит “хорошо”?

Они смотрели друг на друга, и Керриден подумал, что их разделяет не просто стол, а целая пропасть. Непреодолимая пропасть. Этому не было логического объяснения; говорила интуиция. В девушке чувствовалась жестокость — такая жестокость, которая совершенно исключает жалость, любовь, сердечность. Несмотря на всю ее красоту, Керридену никогда бы не пришло в голову ухаживать за ней — она была сексуальна, как манекен. Оставалось только догадываться, какая жизнь превратила ее в камень.

— Возможно, тысячу фунтов, — спокойно произнесла Жанна.

Он посмотрел на одежду молодой женщины, на старый и грязный плащ, Яна и ответил, смеясь:

— Вот именно — “возможно”!

— Я сказала: тысячу фунтов. Половину сейчас, половину после окончания работы.

Керриден понял, что она не шутит, и это его удивило. Тысяча фунтов, огромная сумма!

— О какой работе идет речь?

— Вы готовы ответить на несколько вопросов, подтверждающих вашу личность? — снова спросила Жанна.

Она была спокойна и уверена в себе, словно привыкла приказывать и добиваться.

— Смотря какие вопросы.

Керриден лучезарно улыбнулся, показывая, что первый раунд за ней. К тому же вся эта загадочная история его искренне заинтриговала.

— Вы действительно Мартин Керриден, холостяк, тридцати трех лет?

— А что, с виду не скажешь?

Он поскреб подбородок и посмотрел на Яна. Поляк не сводил с него глаз, но, по крайней мере, опустил пистолет.

— У вас никогда не было постоянной работы, — продолжала девушка. — Вы занимались всевозможными спекуляциями и мошенничествами. Начали в семнадцать лет; обслуживали игральные автоматы в публичных домах. Потом стали боксером, выступали на ярмарках. Между двадцатью тремя и двадцатью пятью годами не бездельничали, зарабатывая себе на жизнь игрой на бильярде. Позднее устроились гидом, возили американских туристов в Париж и Берлин, свободно говорите по–французски и по–немецки. Когда все это вам надоело, вы стали телохранителем одного американского миллионера, который возомнил, что его собираются убить… Я не ошибаюсь?

— Кое–какие мелочи вы пропустили, но в общем все верно. Продолжайте, — сказал Керриден, порядком удивленный.

— Сейчас перейдем к мелочам — Некоторое время Жанна молчала, глядя вниз на свои руки, потом резко вскинула голову. — В 1938 году некое лицо, связанное с министерством иностранных дел, поручило вам похитить у посла могущественной державы документы огромной важности, предупредив, что в случае неудачи никакой помощи со стороны официальных властей не последует. Вы согласились — за триста фунтов. И у раскрытого сейфа вас застал секретарь посольства… Пришлось его убить.

Жанна сделала паузу и вновь посмотрела на свои руки.

Керриден растерянно потер подбородок. Можно было подумать, что он не слушает.

— Вам удалось ускользнуть от преследования и передать документы по назначению. В течение двух месяцев полиция, не зная, что вы работаете на министерство иностранных дел, не спускала с вас глаз в надежде, что вы себя выдадите. Но вы были осторожны. Им так и не удалось получить достаточно доказательств, чтобы отправить вас за решетку. Верно?

Керриден беспечно улыбнулся.

— В 1939 году вы стали агентом британской секретной службы и объехали всю Европу, собирая информацию о подготовке немцев к войне. В Германии вас “засветила” полиция, и вы вернулись домой. Дело, которое вам затем предложили, вы не приняли и со службой в разведке порвали. Когда началась война, вы пошли в армию. После ранения в Дюнкерке — в составе отряда особого назначения, отряда командос. Тоже верно?

— Продолжайте, если не лень. У вас недурно получается, — усмехнулся Керриден, удобнее устраиваясь в кресле.

— Вы совершили несколько рейдов в тыл противника, — помолчав, сказала Жанна. — Потом вам поручили более опасное дело — вы стали шпионом.

При слове “шпион” Керриден сжал губы, нахмурил брови и посмотрел на потолок. Даже теперь, спустя два года, он не любил вспоминать об этом.

— Вас много раз сбрасывали на парашюте во Францию и в Германию. Вы собирали ценные сведения, но, в основном, ваша миссия заключалась в ликвидации некоторых нежелательных лиц: двойных агентов, фашистских ученых, некой женщины, которая выпытывала у пленных информацию, иначе недоступную… Вы успешно находили этих людей и уничтожали их.

Слушая холодный и твердый голос Жанны, Керриден воскрешал в памяти прошлое. Женщина, которая заставляла пленных говорить… Она была прекрасна — миниатюрная, с нежной кожей и большими глазами. Стоило ей обнять вас, и кровь начинала бурлить в жилах… даже если вы знали, что это подлое создание, чье тело служит приманкой… Перед мысленным взором Керридена ясно возникло ее лицо, каким оно было, когда женщина поняла, что он собирается ее убить; лицо, сквозь красоту которого мгновенно проступили подлость, продажность, трусость, Керриден выстрелил ей в лицо, и пуля крупного калибра разнесла голову…

От воспоминаний его лоб покрылся испариной, сердце заколотилось. Это привело его в чувство. Керриден шевельнулся и посмотрел на девушку злыми глазами.

— Однажды вас поймало гестапо, — продолжала она — Вас пытали, требуя, чтобы вы выдали товарищей и раскрыли свое задание. Но, несмотря на пытки, вы ничего им не сказали. Вам удалось бежать как раз в тот момент, когда союзники вошли в Германию. Четыре месяца вы провели в госпитале — залечивали раны, полученные в гестапо.

— Достаточно, — оборвал Керриден. — Чего вы от меня хотите? Что кроется за всем этим? Оставьте в покое мои личные дела, иначе я уйду отсюда.

— Еще немного, прошу вас. Это необходимо. После войны, не найдя себе подходящего занятия, вы уехали в Штаты и там провели год, подрабатывая контрабандой, Американской полиции не понравилась ваша деятельность, но вам удалось ускользнуть от нее. Вот уже неделю вы в Лондоне, без гроша в кармане. Куда приложить свои силы, вы пока не знаете. Развлекаетесь понемногу, вымогая деньги у рэкетиров, но даже эти гангстеры находятся под покровительством полиции. Мы предлагаем вам сделку… Работу, которая принесет вам тысячу фунтов.

3.

Вошел Ренли, держа руку в кармане. Он кинул быстрый взгляд на Керридена, потом небрежной походкой приблизился к Жанне.

— Ну, как дела? — спросил он с ободряющей улыбкой. — Мы немало о вас знаем, не правда ли?

— Если у вас уйма свободного времени, вы можете собрать еще множество других сведений, — сухо возразил Керриден.

Он сунул руку в карман, и Ян сразу наставил на него свой пистолет.

— Вынимайте руку — только медленно, — проговорил поляк напряженным голосом.

— Ради бога! — пожал плечами Керриден, доставая из кармана пачку сигарет. — Я вообще все делаю медленно.

— Убери оружие, — велел Ренли Яну.

— Не уберу, — ответил тот. — Я ему не доверяю. Ты можешь думать, что хочешь, но я останусь при своем мнении.

— Есть еще один вопрос, который мы должны задать вам, прежде чем расскажем, в чем будет заключаться ваша работа, — сказала девушка, не обращая внимания на Яна.

— Повторяю, у меня нет к нему доверия… — вновь попытался вставить Ян.

— Замолчи! — повысила голос девушка. — Говорить буду я!

— Тебе даже пикнуть не дают, бедняжка, — иронично бросил Керриден поляку.

— Мне нужно задать вам еще один вопрос, — отчеканила Жанна, повернувшись к Керридену, и ее глаза заблестели.

— Валяйте! Ну?

Она заколебалась, потом посмотрела на Ренли.

— Спроси его ты.

— Разумеется… Пожалуйста, покажите нам свою грудь и спину. Надеюсь, вам ясен смысл просьбы. Видите ли, мы не совсем уверены, что вы — Керриден. У нас в досье нет вашей фотографии. Зато известно, что у вас на спине и груди шрамы. А мы… мы хотим исключить всякую возможность ошибки.

Керриден приподнялся. Достаточно!.. Его глаза потемнели от гнева, губы сжались в прямую бледную линию.

— Не шевелиться! — рявкнул Ян, угрожающе поведя пистолетом. — Одно движение, и я стреляю! Я очень хорошо стреляю: могу по очереди отстрелить вам все пальцы. Я не шучу!

Взяв себя в руки, Керриден осел в кресле.

— Думаете, я тут стану перед вами обнажаться? — насмешливо спросил он. Ему хотелось позлить Яна. — Убирайтесь к чертовой матери!

Наступило напряженное молчание. Потом Ян сделал шаг вперед, но Ренли схватил его за запястье.

— Довольно! — прикрикнул англичанин. — Все неправильно!.. Иди карауль Крю! Иди, тебе говорят!

Ян рассвирепел.

— Мы теряем время! — яростно заорал он. — Позвольте мне действовать! Этот тип расселся в кресле и издевается над нами! Дайте мне три минуты и я отучу его смеяться!

— Болван! — презрительно закричала Жанна. — Это ты–то — после того, что с ним сделало гестапо? Ты?

Поляк круто повернулся к ней. Его губы судорожно подергивались.

— Все это пустая болтовня… — начал он срывающимся голосом.

Больше он ничего не сказал. Керриден выскочил из кресла, вырвал у Яна пистолет и сильно ударил им его по голове. Двое остальных не успели даже пошевелиться. Поляк, шатаясь, сделал несколько шагов, уткнулся в стену и медленно сполз на пол. Жанна и Ренли молча смотрели на Керридена.

— Он прав! Довольно болтовни! Я сыт по горло. — Зловеще улыбаясь, Керриден сунул маузер в карман плаща и нагнулся за своей шляпой. — Честное слово, был момент, когда я боялся, что потеряю самообладание, — продолжал он. — Все, счастливо. Советую вам больше не встречаться мне на пути. В следующий раз я буду менее вежлив.

— Красивая работа, — восхищенно произнес Ренли. Он повернулся к Яну, который, потирая голову, с трудом вставал на ноги. — Иди займись Крю. Ты уже достаточно натворил глупостей.

Не говоря ни слова, Ян прошел в соседнюю комнату и с треском захлопнул за собой дверь. Керриден тоже направился было к выходу, когда вновь заговорил Ренли:

— Я должен извиниться перед вами, мы вели себя неправильно. И все же, может, поговорим, как деловые люди?

Керриден бросил взгляд через плечо.

— Вряд ли мы найдем общий язык.

— Жаль, — сказал Ренли. — Мы нуждаемся в вашей помощи и готовы как следует заплатить. Тысяча фунтов — это серьезно. Будьте благоразумны, по крайней мере, хоть выслушайте меня. Ян дурак. Он воображает, будто с помощью пистолета можно добиться всего. Я возражал с самого начала… Ну что мне сделать, чтобы убедить вас?

Керриден широко улыбнулся.

— Ладно, уговорили. — Он присел на подлокотник кресла, держа шляпу в руке и всем своим видом показывая, что готов уйти в любой момент. — О какой помощи идет речь?

— Нам надо удостовериться, что вы действительно Керриден, — быстро вставила Жанна. — Это крайне важно.

— Разумеется, — подтвердил Ренли. — Видите ли, если мы ошибаемся на ваш счет и будем говорить откровенно, нам грозят большие неприятности. Дело сугубо конфиденциальное. Один раз мы уже ошиблись. Этот тип, Крю, украл у меня бумажник с документами и решил нас шантажировать. Мы с огромным трудом его разыскали и теперь пришлось вот расположиться здесь, чтобы не выпускать его из виду. До сих пор мы не знаем, что с ним делать… Если вы действительно Керриден, то у вас нагруди должны быть шрамы — следы работы гестапо.

Керриден выпустил из ноздрей струйку дыма, потом пожал плечами, снял пиджак, вынул запонки из манжет рубашки и закатал рукава. Кисти каждой руки, немного повыше запястья, опоясывал широкий белый шрам.

— По вечерам на меня надевали наручники, — пояснил он мрачным голосом. — И нагревали их, чтобы мне не было холодно… Этого достаточно?

Мужчина и женщина хладнокровно смотрели на шрамы — без жалости, без ужаса, а просто с любопытством.

— В гестапо не страдали избытком воображения, — заметил Ренли, дотрагиваясь до шрама на своем лице. — Мне это сделали раскаленным штыком.

Керриден бросил на него внимательный взгляд.

— Вы тоже получили от них свою порцию?

— О, и я, и Жанна!.. Все верно, — сказал Ренли, обращаясь к девушке. — Это действительно он. На шраме отпечаталась марка наручников.

— Хорошо, — произнесла Жанна. — В таком случае мы можем поговорить.

Ренли отошел от Керридена, взял из ящичка на камине сигарету и закурил.

— Дело необычное, — начал он, глядя на тлеющий кончик своей сигареты. — И очень опасное. Я не знаю никого, кто смог бы выполнить его лучше, чем вы. Мы сами уже пробовали, но тщетно. Если вы откажетесь, просто не представляю, кто этим займется.

— Так в чем же все–таки дело? — резко спросил Керриден.

— Нужно найти и уничтожить одного человека, — ответил Ренли. — И мы хотим поручить это вам.

Глава 3

1.

“Вам заплатят тысячу фунтов. Половину сразу, половину после окончания работы”.

Пока Керриден, сидя в кресле, слушал Ренли, эта фраза не переставала звучать в его ушах. “Половину сразу, половину после окончания работы”… Всякий раз разговор о рискованном деле начинался именно так. Репутацию удачливого исполнителя опасных операций Керриден завоевал себе без труда. Несколько преувеличенные слухи о его подвигах во время войны заставляли людей думать, что он — сорви–голова, которому море по колено. К нему обращались те, кто боялся рисковать своей собственной шкурой… У каждого из них от денег оттопыривались карманы и одинаково блестели глаза — маленькие глазки, похожие на пуговицы. Он слушал этих типов с таким же вниманием, как слушал сейчас Ренли, торговался с ними, поднимая цену, объяснял план будущих действий. Они по секрету доверяли ему свои тайны, делились своими страхами и радовались, что нашли верного человека — сильного, ни перед чем не останавливающегося, презирающего опасность. И все попадали под его обаяние, покупались на прямую и открытую манеру поведения и доверчиво выплачивали аванс… Понимание приходило позже, когда день или два спустя Керриден как бы случайно находил клиента и спокойно заявлял, что он передумал и советует найти другого исполнителя или вовсе отказаться от дела. Некоторые храбрились и требовали деньги назад, но под холодным жестким взглядом теряли уверенность и делали вид, что шутят. Керриден отвечал всегда одно и то же: “Можете на меня жаловаться” и не спеша уходил, засунув руки в карманы, надвинув шляпу на глаза, насмешливо улыбаясь.

“Половину сейчас, половину после окончания работы”… Такого рода доходы позволяли ему недурно жить. И, слушая Ренли, он думал, почему бы и этому предложению не разделить участь предыдущих.

Только предложение, которое ему сейчас делали, не было похоже на предыдущие. И эти трое не были похожи на тех, кто прибегал к его услугам раньше.

Ренли обратился к Жанне:

— Думаю, лучше мне продолжить одному. Но если хочешь остаться…

Девушка вышла, даже не взглянув на Керридена, и _тот, к своему удивлению, почувствовал, что комната с ее уходом опустела.

Ренли достал из шкафа бутылку виски и два стакана,

— Немного рановато, но, тем не менее, выпьем.

Он плеснул в стаканы и протянул один Керридену.

— Когда Жанны нет, я могу говорить свободно. В сущности, эта история выглядит бредовой… За ваше здоровье, — добавил он, поднимая стакан.

Керриден кивнул и сделал глоток. Если удастся вытащить из Ренли пятьсот фунтов, можно будет оплатить операцию для Эффи… У него потеплело на душе при мысли о том, как она обрадуется. Надо хорошо сыграть свою роль, и тогда есть шанс выйти из этой комнаты с деньгами в кармане.

— Да, необычная история, будто из книги, — задумчиво повторил Ренли. — Трудно представить себе, что она произошла в действительности. Между тем… Вам не показалось, что Жанна немного… странная?

— Вы все такие, — холодно ответил Керриден. — Забавная троица. Секретное общество, что ли?

— Что–то в этом роде, — улыбнулся Ренли. — Вы отлично поймете нас — сами прошли через все это. Потому мы и решили обратиться к вам. Знаем, вы нас не выдадите… даже если не согласитесь помочь.

— Не выдам, — подтвердил Керриден. — Но вовсе не обязательно приму вашу работу. Ближе к делу.

— Конечно. — Ренли помолчал немного, потом продолжил: — Мы трое — это все, кто остался от небольшой группы людей, которые участвовали во французском Сопротивлении. Вначале нас было девять: два француза — Пьер Гурвиль и Жорж, две француженки — Жанна и Шарлотта, два поляка — Ян и Любош и трое англичан — Гаррис, Мэллори и я.

— Понятно, — буркнул Керриден.

Такие небольшие группки были ему хорошо знакомы. Во время войны он часто по долгу службы имел дело с горстками патриотов, действующих самостоятельно и почти фанатично.

— В основном, мы пускали под откос поезда, — рассказывал Ренли. — Нам постоянно приходилось менять места, прятаться днем и выходить на операции по ночам. Мы проделывали чертовски сложную и трудную работу.

Его единственный глаз зажегся лихорадочным блеском.

— Нашим командиром был Пьер Гурвиль, человек необычайно отважный и сообразительный. Замечательный человек… Я не стану утруждать вас мелочами. Скажу только, что ради него мы были готовы на все, а без него ничего не могли бы сделать. Он отлично разбирался в людях, знал, кому что поручить и как оптимально использовать наши возможности. Он вдохновлял нас на самопожертвование… Жанна и Гурвиль любили друг друга, — тихо продолжал Ренли. — Они составляли единое целое, если можно так выразиться. Это была не просто любовь, а нечто большее: слияние двух умов, двух сердец, двух душ.

Он посмотрел на свой стакан и нахмурил брови.

— Из меня плохой рассказчик, но вы должны понять, это очень важно. Они жили друг для друга… И друг для друга, не раздумывая, умерли бы. Трудно передать…

— Ладно, ладно, — пробормотал Керриден, пытаясь скрыть свое нетерпение. — Ну, а потом, очевидно, кто–то из вас предал этого Гурвиля.

Ренли бросил на него пронзительный взгляд.

— Конечно, вам все равно, вы ведь не знали Пьера. Но в общих чертах… да, именно так.

Керриден допил виски. Теперь ему было ясно, о чем пойдет речь. Предательство — не чудо на белом свете.

— Ну, а я — то чем смогу вам помочь?

— Сейчас объясню, — ответил Ренли. — Буду, насколько могу, краток. Жанна, Мэллори и я попались. Мы отправились на задание и по собственной ошибке были схвачены. Не стану докучать вам подробностями. В гестапо знали, что мы из группы Гурвиля. Нас допрашивали. Но интересовались они только Пьером, так как пока он оставался на свободе, поезда шли под откос. Жанна и Мэллори присутствовали на моем допросе. — Он поднес руку к шраму и посмотрел на Керридена с честной улыбкой. — Я не продемонстрировал особого мужества. Я даже кричал, когда не мог перенести боль…

— Ничего удивительного, — вставил Керриден, нервно усмехнувшись.

— Да… Гестаповцы хотели знать, где скрывается Пьер, но мне удалось вытерпеть все… Наконец, они устали. Надо сказать, что я был не в лучшей форме. Тогда они занялись Жанной. Я не сомневался, что от нее им ничего не добиться, но они думали иначе и старались вовсю. А потом вновь взялись за меня. Я потерял сознание… Позже Жанна рассказала мне, что произошло. — Неожиданно он встал и начал ходить по комнате. — Не могу понять!.. Мэллори сознался. Не успели они за него взяться, как он заявил, что скажет все.

Воспоминания разволновали Ренли. Его лицо выражало адскую муку.

— Мне выкололи глаз, а рука была в таком плачевном состоянии, что ее пришлось ампутировать. Что касается Жанны… Сами понимаете, что с ней вытворяли. Сколько же мы вынесли, и подумать только — зря.

Он подошел к окну и посмотрел на улицу.

— Когда со всем этим было покончено, нас троих поместили в одну камеру. Я сходил с ума от боли, Жанна истекала кровью. Мэллори держался в стороне и выглядел спокойным… Жанна буквально бросалась на него! Она плакала, кричала, поносила его последними словами. Мэллори же только один раз открыл рот, чтобы сказать: “Ну неужели вы не понимаете, идиоты! Они бы мучили нас до тех пор, пока кто–нибудь не заговорил бы. Пьер поймет — это превратности войны”.

Керриден слушал вполуха. Он раздумывал. Пятьсот фунтов! А может, и больше. Надо поторговаться. Да, почему бы не поднять цену?

2.

— Нужно рассказать вам некоторые подробности о Мэллори, — продолжал Ренли, снова наполняя стаканы. Керриден заметил, что его рука дрожит. — Брайан Мэллори был пилотом и попал к нам, убежав из лагеря для военнопленных. Парень — выше всяких похвал. Красивый, решительный, неунывающий, до войны, как видно, хорошо обеспеченный… К нему сразу чувствовалось доверие. Он совершил фантастический побег, убив двух часовых, неделями спасаясь от преследования… Пьер не раз говорил, что Брайан — лучший член нашей группы, а Гурвиль понимал толк в людях. Мэллори был очень отважен и будто шутя ходил на самые рискованные операции. Мы считали его сильным и верным человеком.

— Я встречал немало таких типов, — заметил Керриден. — Они великолепно держатся, пока не запахнет жареным. Тогда они буквально преображаются — нет внутреннего стержня.

— Этого нельзя сказать о Мэллори, — возразил Ренли. — Его хватали десять раз, и всегда ему удавалось выпутаться. Один Бог знает, что с ним случилось в ту ночь. Хотел бы я понять… Он выдал убежище Пьера, а с ним там были Шарлотта и Жорж. К счастью, Любош, Гаррис и Ян отсутствовали — ушли на задание. Однако Мэллори дал гестаповцам их подробное описание. Он выложил все, что знал.

— Когда это было?

— Приблизительно полтора года назад. О, мы долго не могли решиться. Кроме того, мешали и другие обстоятельства, к примеру, не хватало денег. В какой–то момент казалось даже, что ничего у нас не выйдет, но, в конце концов, все утряслось.

— Гурвиля взяли?

— Да. Жорж и Шарлотта были убиты во время перестрелки, но Пьер, к сожалению, достался им живым. Он умер после двух недель пыток.

— Что случилось с вами?

— Нам повезло. На тюрьму упала бомба. Удалось бежать из руин…

— А Мэллори?

— Он тоже убежал. Причем первый — мы были слишком слабы, чтобы поспеть за ним.

— И теперь вы хотите его прикончить?

— Да. Жанна очень долго болела. Она чуть не лишилась рассудка, и спасла ее лишь жажда мести, желание найти Мэллори. Мы поклялись поквитаться с ним и своего добьемся. Любой ценой. Это дело чести.

— Но какова моя роль? — поинтересовался Керриден, с удовольствием вытягивая свои длинные ноги.

— Это я предложил нанять вас, — признался Ренли. — Мои товарищи согласились, однако до конца вам не доверяют. Видите ли, Ян был мужем Шарлотты, и у него, как и у Жанны, есть личные причины для поисков Мэллори. Мое положение не такое, но я связан с ними словом.

— А где двое других?

— Они погибли, — спокойно ответил Ренли. — Мэллори убил их на прошлой неделе.

Глаза Керридена зажглись неожиданным интересом.

— На прошлой неделе? Вы хотите сказать, здесь… в Лондоне?

— Да. — Ренли вновь стал мерить комнату шагами. — Мы недооценили Мэллори. Знали, что найти его будет трудно, но считали, что впятером–то уж справимся. Брайан — первоклассный стрелок, силен, быстр, опасен, как тигр. И охота на людей ему знакома. Но и мы не новички в этом деле; кроме того, нас было пятеро… Теперь в успехе приходится сомневаться. Нас осталось лишь трое, где Мэллори — неизвестно. Гаррис получил кое–какие сведения, пошел по указанному адресу и не вернулся; его труп вытащили из какого–то пруда в Уимблдоне. Хотя ничего нельзя доказать, мы–то знаем, что убийство — дело рук Мэллори. Любош также напал на след. Его тело было найдено на железнодорожном полотне, обезображенное поездом. Смерть в результате несчастного случая, по мнению полиции.. После этого я уговорил Жанну проявить благоразумие. Нам требуется помощь постороннего. Мэллори знает, что мы хотим его смерти. Он защищается и пока что выигрывает. Теперь нужно, чтобы за ним охотился кто–нибудь ему неизвестный. Мы навели справки и вышли на вас Найдите его, остальное — за нами. Однако предупреждаю: если хотите победить, нужно действовать быстро. Мэллори может не дать вам возможности связаться с нами, и вам самому придется вступить с ним в бой. Поэтому мы платим тысячу фунтов.

— Значит, речь идет об убийстве? — вежливо поинтересовался Керриден. — Вы отдаете себе в этом отчет?

— А вы, казнив Марию Гауптман и других предателей, считаете себя убийцей? — тихо спросил Ренли.

— Нет. И знаете, в чем разница? То были узаконенные убийства. А если я кого–нибудь убью сейчас, меня арестуют, будут судить и, скорее всего, повесят.

— Можно представить это несчастным случаем или самоубийством, — сказал Ренли. — Как поступил Мэллори, избавившись от наших товарищей.

Керриден глотнул виски. Он делал вид, что раздумывает. На самом деле, решение давно было принято.

— Теперь взглянем на проблему с моей стороны, — произнес он. — Вы хотите, чтобы я таскал для вас каштаны из огня. Лично у меня против этого типа ничего нет. Такие люди встречаются часто. Стрелять в человека на войне и стрелять теперь — это разные вещи.

Ренли, нахмурившись, потушил сигарету. Глубокие морщины прорезали его лоб и сошлись над переносицей.

— Не будем ходить кругами, — проговорил он неожиданно резким голосом. — Да или нет?

— Только не за тысячу фунтов.

Лицо Ренли просветлело.

— Значит…

— Значит, я готов выполнить все, что угодно, — оборвал его Керриден, — но за разумную сумму. Вы хотите, чтобы я рисковал своей жизнью. Тысячи для этого мало. Никто не даст гарантии, что Мэллори не перехитрит меня, и я не разделю участь тех двоих. Или другой вариант: мне все удается, но я допускаю ошибку — тогда меня ждет веревка.

— Понимаю. В сущности, вы правы. Жаль, что мы не богаты, — наивно сказал Ренли. — При всех обстоятельствах больше полутора тысяч мы заплатить не можем. Да и то сами остаемся на мели.

У однорукого англичанина было открытое честное лицо, и Керриден понимал, что он говорит правду. Спор ни к чему не приведет. Торг закончился, так и не успев по–настоящему начаться.

Керриден подумал немного, потом пожал плечами.

— Хорошо, согласен на полторы тысячи. Откровенно говоря, мне хотелось вытянуть из вас больше.

— Увы! — смеясь, ответил Ренли. — Практически это все, что у нас ест. Поэтому я и выложил карты на стол. Мне еще нужно посоветоваться с остальными — вдруг не согласятся?

— Что ж, советуйтесь. И учтите: половину суммы сейчас, половину после окончания работы, — сказал Керриден, с трудом удерживаясь от улыбки.

3.

Вошел Крю — Ренли выгнал его из комнаты, чтобы он не мешал разговору с Яном и Жанной. При виде Керридена, небрежно развалившегося в его кресле и улыбающегося, он испуганно вздрогнул.

— Ты бы лучше сел… И перестань трястись, — сказал ему Керриден. — Меня попросили присмотреть за тобой.

— Что они собираются делать? — скороговоркой пробормотал Крю. В его глазах затаился ужас. — Что они собираются со мной делать, не знаешь? Ты тоже участвуешь в их игре?

Керриден закурил сигарету и выпустил в Крю облако дыма.

— Может, и участвую… У меня нет ни малейшего представления, что с тобой собираются делать. Да мне и плевать. Ты, видно, спятил, раз хотел их шантажировать.

— Да, — согласился Крю, вздрогнув. — Но я же их не знал… Эта девица способна на все. — Он кинул боязливый взгляд на дверь. — По–моему, она сумасшедшая.

— Иностранцы, конечно, непредсказуемы, но я не делал бы столь далеко идущих выводов.

— Вот уже четыре дня, как они сидят здесь, — проговорил Крю, сжимая и разжимая кулаки. — Я под постоянным надзором, не могу и шага ступить. Словно в тюрьме… Просто невыносимо.

— Не нужно было лезть в их карманы.

Крю отшатнулся, его лицо залилось краской.

— Они тебе рассказали, да? Я остался без денег, — начал оправдываться он. — А у них вообще нет права находиться в нашей стране!.. Их документы не в порядке. Я… я хотел лишь пятьдесят фунтов.

— Лучше бы ты оставил их в покое, — назидательно сказал Керриден, которому до смерти надоело его нытье. — На меня можешь не рассчитывать, я тут ни при чем. Ты сам напросился на неприятности.

— Думаешь…

Крю не закончил фразу, боясь сформулировать мысль, которая терзала его на протяжении сорока восьми часов. Он бросил на Керридена отчаянный взгляд и забегал по комнате.

— У меня совсем расшатались нервы. Если бы я знал, чего они хотят! Они ведь не собираются… — Он вновь остановился, закусил губу и внимательно посмотрел на Керридена. — Они не доверяют мне, вот что меня тревожит! Чего они боятся? Я дал им слово и даже предложил поклясться па библии.

— У тебя в доме есть библия? — насмешливо спросил Керриден.

— Нет, но они могли бы купить ее, — с серьезным видом ответил Крю. — Я бы оплатил этот расход… — Его голос дрогнул. — Мне ее доверяют! Что делать?!

Керриден с трудом удержался от зевка.

— Можешь плеснуть мне еще немного виски… Между прочим, это твоя бутылка или их?

— Просто невероятно! — продолжал Крю, делая вид, будто не слышит вопроса. — Надо же влипнуть в такую историю! Я и не думал, что все может так кончиться… Они хотят пришить какого–то Мэллори. — Нервный тик передернул его щеку. — Это убийство, но им плевать. И девица еще похлеще тех двоих. Тебе не кажется, что она каменная?.. Я никогда таких не встречал. — Крю резко повернулся и заломил руки. — Не могу отделаться от мысли, что они хотят меня убить, — простонал он. — Понимаю, глупо так думать, но я представляю себя на их месте… Они собираются убить Мэллори, так почему бы им не убить и меня?

Крю стремительно подошел к Керридену.

— Не могу больше спать, нервы ни к черту, — пожаловался он, судорожно дыша.

— Лучше выпей со мной, — сказал Керриден, вставая. — Посмотри, на кого ты похож.

— Думаешь, мне конец? — Крю вытер лоб скомканным грязным платком. — Этот безумный поляк… Он все время так на меня смотрит, будто собирается стереть в порошок!

Керриден налил изрядную порцию виски, добавил немного содовой и сунул в руку Крю.

— Не будь идиотом, — проговорил он. — Успокойся. Ничего с тобой не случится.

Стакан застучал о зубы Крю.

— Хотел бы я быть в этом уверен, — вздохнул он, залпом выпив виски. — Если так будет продолжаться, я сойду с ума. Они все время смотрят на меня. А она… она хуже всех. Бешеная. Ты не представляешь…

Вошли Ренли и Жанна. Крю испуганно попятился.

— Не откажите в любезности, составьте компанию Яну, — произнес Ренли спокойным голосом. — Поверьте, мне искренне жаль так часто вас беспокоить, но ведь в этом есть доля и вашей вины, не так ли?

— Нет, я отказываюсь! — заорал Крю, отступая назад. — С меня довольно! Вы не имеете права! Убирайтесь!.. Уходите отсюда, умоляю вас!

На его глазах выступили слезы, и в это время вошел Ян.

— Идем, — сказал он.

Обессиленный Крю, словно автомат, медленно побрел через комнату. Ян последовал за ним и закрыл за собой дверь.

4.

— Он уверен, что вы собираетесь его прикончить, — насмешливо произнес Керриден. — Вероятно, заморочил себе голову полицейскими романами.

— Мы решили выплатить требуемую вами сумму, — проговорила Жанна, будто не слыша предыдущей реплики.

Удивленный и несколько сбитый с толку, Керриден забыл про Крю. Он ожидал долгой торговли.

— Половину сейчас и половину после окончания работы?

— Да, — ответила девушка.

Керридену почудилось что–то неладное, и сразу же проснулись подозрения: уж больно все гладко. Вероятно, где–то расставлена ловушка. Или он переоценил противника?.. Керриден замер в кресле, поглаживая свой стакан и не сводя глаз с Жанны.

Девушка стояла посреди комнаты, засунув руки в карманы брюк; ее лицо было непроницаемым. Ренли отрешенно глядел в окно.

— Отлично, — сказал Керриден. — Теперь выкладывайте подробности, и я займусь делом. Мне понадобится фотография или хорошее описание этого парня. Вы знаете, где он может находиться?

— Боюсь, что фотографии у нас нет, — ответил, поворачиваясь, Ренли. — Зато есть точное описание. Что касается его местонахождения… В наших руках две нити; Гаррис и Любош воспользовались ими и в конечном итоге нашли Мэллори. Вам придется сделать то же самое. Только советую проявлять предельную осторожность, а не то как бы с вами не случилось того же, что и с ними.

Керриден широко улыбнулся. Пока Ренли говорил, он все время чувствовал на себе взгляд Жанны. Настороженность этого взгляда заставляла его быть начеку.

— Обещаю. Итак, что же это за нити?

— Сперва им казалось, что найти Мэллори будет нетрудно. Однако он тщательно замел все следы. Мы пытались вспомнить подробности наших с ним бесед, но он очень мало рассказывал о себе. Мы знаем лишь адрес тетки Мэллори, который он дал нам на случай своей смерти, и имя его подружки. Его тетка живет в Букингемшире, около Уэндовера. Любош поехал, чтобы повидаться с этой женщиной… и остался на рельсах между Уэндовером и Грейт—Миссенденом. Похоже, в то время, когда к ней пришел Любош, там находился Мэллори. Что касается его подружки, то ее зовут Рита Аллен и работает она в универмаге на Риджент—Стрит, в галантерейном отделе. К ней приходил Гаррис — и на следующий день его нашли в пруду в районе Уимблдона. Возможно, она живет где–то там рядом. Вот те две нити, которыми мы располагаем. И вам придется ими воспользоваться.

— В надежде, что хоть одна из них приведет меня к этому парню, — закончил Керриден. Он допил виски и поставил стакан на стол. — Хорошо. Посмотрим, что можно сделать. Я буду держать вас в курсе событий.

— Мы еще не знаем, останемся здесь пли нет, — сказал Ренли. — Видно будет… — Он кинул быстрый взгляд на Жанну. — Зато мы знаем, где найти вас. Не бойтесь потерять с нами связь, — добавил он со смехом. — Это вам не удастся, даже если вы очень захотите.

Намек был слишком ясен, и никакая улыбка не могла скрыть таившуюся в нем угрозу.

Керриден рассмеялся.

— О, я не собираюсь спасаться бегством!.. — И поднявшись, добавил с напускным энтузиазмом: — Пора идти. Дело кажется интересным. Надеюсь, я вас не разочарую. — Он сунул руку в карман плаща и вытащил маузер. Жанна и Ренли окаменели при виде оружия, но заметно успокоились, когда Керриден положил пистолет на стол. — Оставляю его вам. Вдруг пригодится вашему приятелю в берете. А у меня есть свой собственный. Ни Жанна, ни Ренли не сказали ни слова.

— Давайте описание этого парня.

Ренли вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт.

— Здесь все, что надо.

— Все? Деньги тоже? — с улыбкой поинтересовался Керриден. — Он ощупал конверт и покачал головой. — Денег нет! Мы ведь договорились: половина сейчас, не так ли?

Жанна вытащила из шкафа старый кожаный портфель.

— Вы согласны дать нам расписку?

— Что–что? — переспросил Керриден, думая, что ослышался.

— Вы согласны дать нам расписку? — невозмутимо повторила девушка.

— Ну, разумеется!

Керриден был потрясен подобной наивностью. Эти люди не имеют права находиться в стране, их документы не в порядке. И, тем не менее, они надеются на какую–то расписку…

Ренли протянул ему бумагу и ручку.

— А деньги? — напомнил Керриден. — Вы не могли бы положить их на стол? Я, конечно, вам доверяю, но дело есть дело, не так ли?

Жанна бросила на стол три пачки купюр и замерла, касаясь пальцами рукоятки маузера, готовая выстрелить при первом подозрительном движении. Керриден выдвинул стул и сел.

— Если бы я хотел обмануть вас, то не отдавал бы пистолет, правда?

— Пересчитайте деньги, — сухо сказала она.

— Только не надо одолжений, вы сами просили меня согласиться, — подчеркнул Керриден, уязвленный презрением, сквозившим в ее взгляде. — Не я вас искал. Надеюсь, вам ясно, что всякая работа должна быть оплачена?

— Пересчитайте деньги! — еще холоднее отчеканила Жанна, и в ее глазах вспыхнул огонек.

Пожав плечами, Керриден быстро проверил деньги.

— Все точно, — сказал он, расписываясь на листке бумаги. Потом сунул банкноты в портфель, зажал его под мышкой и встал. — Не встретиться ли нам завтра вечером в “Аметисте”? К тому времени будут какие–нибудь новости.

— Хорошо, — сдержанно проговорил Ренли. — Мы рассчитываем на быструю работу. Для нас эти деньги много значат.

— Представьте себе, для меня тоже, — парировал Керриден, не сумев скрыть усмешки.

— Мы полагаемся на вашу честность, — напомнил Ренли.

— Конечно, — сказал Керриден, — но это не мешало вам взять у меня расписку, — добавил он, взглянув на Жанну.

Девушка молча и пристально смотрела на него. Ее большие темные глаза были задумчивы, губы плотно сжаты.

— До встречи.

Она не шевельнулась. Керриден сделал несколько шагов и у самой двери обернулся. Ренли убирал расписку, Жанна застыла у стола, держа руку возле пистолета. Атмосфера была напряженная, но не настолько, чтобы напугать Керридена. Деньги у него в руках!.. Все получилось до нелепости просто и как никогда легко. Естественно, когда эти люди прозреют, они начнут ему угрожать, но Керриден привык к угрозам и был уверен, что дальше дело не пойдет. И Ян со своим маузером не пугал его. Если эта троица окажется слишком надоедлива, стоит только шепнуть несколько слов Зани, и все будет в порядке. Зани с радостью передаст информацию полиции, особенно такую, которая не касается его клиентов. Он преподнесет их Зани, как на тарелочке.

— Итак, до свидания, — повторил Керриден и через маленькую прихожую вышел на лестницу.

Семьсот пятьдесят фунтов! Теперь операция для Эффи обеспечена.

Пожилой торговец занимался оформлением витрины лавки: толстыми неуклюжими пальцами старался воздвигнуть пирамиду из сигаретных пачек. Он поднял голову, и их взгляды встретились. Проходя мимо, Керриден подмигнул ему.

Глава 4

1.

Керриден никогда не жил подолгу на одном месте и поэтому не мог похвалиться уютным гнездышком. После возвращения в Лондон он занимал трехкомнатную квартиру над гаражом, расположенным позади больницы Святого Георгия. Квартиру он снял с мебелью, чистоту и порядок поддерживала приходящая каждый день прислуга, а питался он всегда вне дома, так что маленькой, скудно обставленной кухонькой практически не пользовался.

В комнатах было темно и сыро, постоянный грохот машин, лай собак и другие уличные шумы не утихали ни на минуту, не давали сосредоточиться. Окно спальни, тоже темной и сырой, выходило на высокую, загораживающую свет стену. Но отсутствие покоя и уюта мало тревожило Керридена: он просто не замечал своего окружения. Квартира — это место, где спят; как таковая, она отвечала своему назначению и, кроме того, имела определенные преимущества: находилась неподалеку от Уэст—Энда, все ее окна были забраны решетками, а прочная дубовая дверь запиралась на тяжелый засов. Все остальные помещения дома занимали различные конторы. В шесть вечера служащие уходили, и до девяти утра Керриден оставался один, как в крепости, — вдали от взглядов и любопытствующих ушей.

Керриден вернулся домой раньше, чем обычно. Он пообедал в маленьком ресторанчике, дошел не спеша по Пикадилли до Гайд—Парк-Корнер^[26] и оказался у себя немногим раньше девяти. Отпирая дверь, он услышал перезвон “Большого Бена”^[27] и остановился, чтобы посчитать удары. Эти звуки неизменно будили в нем ностальгические чувства, вызывая в памяти военную Францию: укрывшись в каком–нибудь потайном месте, он слушал девятичасовой выпуск новостей из Лондона и успокаивал себя мыслью о том, что “Большой Бен” на месте, и будет на месте завтра…

Когда прозвучал последний удар часов, Керриден вошел в квартиру, запер дверь на ключ и засов, включил свет и поднялся по крутой лестнице в гостиную. Сырой затхлый воздух и стерильная чистота напоминали приемную в лечебнице для неимущих.

Прежде чем снять плащ, Керриден опорожнил карманы и обнаружил конверт, который дал ему Ренли; он совсем забыл о нем. Керриден небрежно расправил конверт, прошел в спальню, зажег свет, закурил и повалился на кровать, с удовольствием вытянув ноги. Удачный день — семьсот пятьдесят фунтов!.. Он отнес эти деньги в банк — кассир еще бросил на него удивленный взгляд, — а потом отправился в некий симпатичный домик в Кенсингтоне^[28], где жил хирург, специалист по пластическим операциям, у которого он лечился после гестапо. И рассказал об Эффи. “Мне плевать, сколько это будет стоить, доктор. Только сделайте”. Хирург согласился.

Керриден позвонил Эффи, сообщил о назначенном приеме у врача и торопливо повесил трубку, стесняясь выслушивать восторженные слова благодарности.

Еще он встретился с одним человеком в Уайтчепеле^[29] и с другим человеком на Балхем—Хай–стрит, и два маленьких пакета, тайком привезенные из Америки в подкладке плаща, перешли из рук в руки. На автобусе вернулся в Уэст—Энд, пообедал и пошел к себе. Теперь, лежа на постели и устремив глаза в потолок, он чувствовал себя удовлетворенным.

В тиши комнаты, за надежными стальными решетками, Керриден вдруг вспомнил о Жанне Персиньи. Интересно, что она сейчас делает?.. Завтра вечером в клубе он скажет ей, что не намерен браться за эту работу. Можно вообразить их реакцию! В глазах Жанны вспыхнут презрение и ярость. Ренли смутится, как человек, случайно уличивший друга в неприличном поступке. Ян схватится за маузер…

Керриден криво усмехнулся: пускай судятся! Что они могут?..

Он вспомнил про конверт Ренли, открыл его и стал рассеянно читать машинописный текст. Ему было неинтересно. Ну кто такой Мэллори? Ничего не значащее имя… Керриден читал от скуки — надо же чем–то заняться перед сном.

“Брайан Мэллори. Родился 4 февраля 1916 года. Рост — метр восемьдесят шесть. Вес — восемьдесят пять килограммов. Волосы темно–каштановые, глаза карие, кожа светлая.

Особые приметы: голос — вследствие ранения во время бегства из лагеря — тихий, сдавленный. Не в состоянии кричать, но говорит отчетливо и ясно.

Привычки: когда злится, имеет обыкновение бить правым кулаком в ладонь левой руки. Когда доволен, потирает руки. Сигарету держит всегда между большим и указательным пальцами. Спички зажигает о ноготь большого пальца. Гордится своей невозмутимостью, смеется и улыбается редко”.

Керриден нетерпеливо хмыкнул и заглянул наугад на следующую страницу.

“Единственная родственница — тетка, мисс Хильда Мэллори, воспитывала его с четырехлетнего возраста, после смерти матери. С отцом отношения были плохие, встречались редко. Тем не менее, отец сделал его своим наследником и оставил большое состояние…”

Керриден зевнул и, скомкав листки, бросил их в угол комнатыю

“Надо раздеться и лечь по–настоящему”, — подумал он, закрывая глаза. Прошло несколько минут. Он не шевелился. Его лицо постепенно разгладилось и утратило выражение жестокости. Керриден заснул.

2.

Ему снилось, что в конце постели, сложив на коленях изящные белые руки, сидит Мария Гауптман. Ее лицо разбито и окровавлено — как тогда, когда она лежала мертвая у его ног. Она пытается что–то сказать, но от ее головы остались лишь широко раскрытые глаза над зияющим провалом с несколькими торчащими зубами. И все же он твердо знает: она пытается что–то сказать.

Не первый раз ему снился этот сон, и всегда у него складывалось впечатление, что Мария собирается сказать что–то очень важное… Но она ничего не говорила — просто сидела на постели, вселяя в его сердце ужас; сидела и не уходила.

Керриден проснулся от стука в дверь. Он с трудом оторвал голову от подушки, чувствуя, как ноют челюсти, — опять во сне скрипел зубами — и прислушался. Когда стук повторился, он бесшумно скользнул в гостиную, не зажигая света, отодвинул занавески и выглянул в окно. Она едва виднелась в лунном свете — стояла все в тех же черных брюках и черном свитере, засунув руки в карманы, с непокрытой головой, с сигаретой в зубах.

Керриден застыл на миг, не сводя с нее глаз, потом включил свет и спустился по лестнице. Он понятия не имел о причинах столь позднего визита, но открыл дверь, не колеблясь.

— Входите. Вы одна?

— Да, — ответила Жанна, ступив в маленькую прихожую.

— Поднимайтесь наверх, — Керриден закрыл дверь — но лишь после того, как выглянул во тьму и убедился, что Ян или Ренли не прячутся в тени поблизости.

Жанна поднималась по лестнице, а он следовал за ней, глядя на ее прямую спину, на покачивающиеся бедра. Девушка вошла в гостиную и остановилась возле камина.

— Что привело вас сюда в такой поздний час? — спросил Керриден с порога. — Я уж собирался ложиться — плохо выспался прошлой ночью.

Она отвела от него взгляд и стала рассматривать комнату — ничего не упуская, впитывая каждую деталь. Наблюдая за ней, Керриден впервые обратил внимание на убогую скудость обстановки, на потертый ковер, кресло с выпирающей пружиной, старый, с пятнами, стол…

— Выпьете немного? — резко спросил он, сняв с полки бутылку джина. — Где–то должен быть и вермут.

Керриден скрылся на кухне, раздраженный тем, что ему понадобился предлог уединиться, прийти в себя от ее тревожащего присутствия. Когда он, найдя вермут, вернулся в комнату, беспокойное чувство улеглось, но скованность и напряжение остались.

Жанна все так же стояла у камина — безмолвно, недвижно, настороженно. Насвистывая сквозь зубы нехитрый мотивчик, Керриден смешал коктейль и поставил на стол бокалы.

— Чувствуйте себя, как дома. Эту дыру, конечно, трудно назвать домом, но лучшего у меня нет. — Он сел в кресло, и то затрещало под его тяжестью. — За ваше здоровье! — Керриден сделал глоток и поморщился. — Паршивый вермут, надо сказать…

Девушка будто не замечала предложенного бокала.

— У вас обыкновение давать слово и нарушать его, так ведь?

Керриден не ожидал такой прямой атаки и на мгновение опешил, но потом рассмеялся.

— Вы узнали обо мне практически все! — Он вытянул свои длинные ноги. — Это верно. Я не всегда выполняю обещания.

— Вы беретесь за определенную работу, получаете деньги и затем бросаете порученное дело, — продолжала она. — Весьма легкий способ зарабатывать на жизнь, правда?

Керриден кивнул.

— Да. Порой даже слишком легкий. — Он ответил беззаботно, но был удивлен ее спокойствием. Он предполагал, что девушка в ярости бросится на него, и в глубине души был бы рад, если бы она так поступила. Он чувствовал бы себя увереннее.

— И у тех, которые вам платят, не остается никакой надежды?

— Ни малейшей, — весело согласился Керриден. — Дела, которые мне предлагают, обычно не терпят огласки. Но, разумеется, у вас есть моя расписка, можете подать на меня в суд, — добавил он и рассмеялся.

Жанна погасила окурок, взяла коктейль и долго смотрела на Керридена поверх бокала. Он приготовился уворачиваться, думая, что она выплеснет содержимое ему в лицо. Но вместо этого девушка одним глотком осушила полбокала, подошла к дивану и села.

— Полагаю, Крю сообщил вам, что наши документы не в порядке? И, следовательно, что мы не имеем права находиться в Англии?

— Между прочим, да. Я еще отметил, что с вашей стороны несколько рискованно рассчитывать на мою расписку.

— Вы не собираетесь искать Мэллори, не правда ли?

Ситуация складывалась не так, как обычно, но, в конце концов, Жанна просто приблизила момент объяснения, который все равно неизбежен. Немного раньше, немного позже — какая разница?

— Разумеется, не собираюсь, — спокойно ответил Керриден. — Если он вам так нужен, убивайте его сами. Нельзя же всерьез ожидать, что я убью незнакомого человека лишь потому, что вы на это неспособны?

— И все же вы приняли наши деньги?

— Я никогда не отказываюсь от денег.

Керриден достал из кармана пачку сигарет и предложил девушке. Жанна сделала шаг и взяла сигарету. Он заметил, что ее тонкая рука не дрожит.

— А кто их просит обращаться? — продолжал Керриден. — Оставили бы меня в покое.

Жанна откинулась на спинку дивана и безмятежно скрестила ноги. Это необычайное спокойствие начало смущать Керридена.

— Вы отлично перенесли удар, — произнес он, желая вывести ее из себя. — Потерять такие деньги — нешуточное дело.

Впервые за время их встречи девушка улыбнулась.

— Вы думаете, я дура, правда?

— Нет, — смеясь, возразил он. — Но, пожалуй, чересчур наивны.

— Потому что я попросила расписку?

— Ну, вы же не сможете получить по ней.

— Разумеется. Я это знала. И попросила дать ее совсем по другой причине.

Керриден насторожился. Не ошибся ли он в оценке этих людей? С самого начала ему казалось, что все идет слишком гладко. Но что они могут сделать? Деньги в банке…

— Что же это за причина?

Жанна допила коктейль и протянула бокал.

— Налейте мне еще.

Пока Керриден с удивлением готовил новую порцию, девушка продолжила:

— Я пришла, чтобы уговорить вас найти Мэллори.

Он посмотрел на нее через плечо, недоуменно вскинув брови.

— Полагаете, вам это удастся?

— Вы же не откажетесь? — Жанна подалась вперед. — Он предатель и заслуживает смерти. Два года назад вы не жалели предателей.

— Предатель он или не предатель, мне плевать, — сказал Керриден, протягивая ей бокал. — Я выполнял приказы. Мои личные чувства к тем или иным мужчинам и женщинам не имели никакого значения.

— Вы бы не колебались, если бы знали Пьера, — проговорила она и с такой силой сжала кулак, что ее пальцы побелели.

— Да, но я его не знал. — Керриден вновь сел в кресло. — На свете сотни подобных Пьеров. И только потому, что вы были любовниками…

Жанна вскочила с места, опрокинула бокал. Ее глаза метали молнии.

— Вы будете искать Мэллори или нет? — угрожающе потребовала она.

— Ну, конечно, нет, — небрежно ответил Керриден, снова обретя уверенность. — Таскать каштаны из огня? Извольте сами.

— Это ваше последнее слово? — вскричала девушка. Она изо всех сил пыталась совладать с обуявшей ее яростью. Ее грудь судорожно вздымалась, лицо побелело и стало похоже на восковую маску.

— Безусловно. И вы ничего не сделаете. У вас есть моя расписка, но обращаться в суд вы не посмеете. Есть еще Ян со своей хлопушкой, но мне он не ровня, и вы это знаете. Вы мне не страшны, все трое! Деньги у меня, и я не собираюсь их вам отдавать. Вот и все.

Жанна неожиданно отвернулась, спрятав от него лицо, и простояла так неподвижно несколько секунд; потом подошла к дивану. Когда она села, Керриден заметил, что к ней вернулись сдержанность и хладнокровие. Он напрягся, не зная, чего сейчас ожидать.

— Я с самого начала чувствовала, что так будет. Но Ренли все время твердил, что верит вам.

— Он слишком доверчив, — согласился Керриден, пристально наблюдая за девушкой. Он больше опасался ее спокойствия, чем гнева. — Ренли судит о других по себе, а это большая ошибка.

— Да, большая ошибка — Жанна отвернулась и стала рассматривать висящую над камином гравюру. — Однако на сей раз вам придется идти до конца. Конечно, мы предпочли бы ваше добровольное содействие, но, к сожалению, это невозможно, и нам остается лишь силой заставить вас выполнить обещанное.

— Смелое заявление! — Керриден искренне рассмеялся.

Она впилась в него горящим взглядом.

— Это не пустые угрозы. Мы поручили вам найти Мэллори, и вы его найдете.

— Интересно, откуда такая уверенность?

Жанна помолчала немного, выдержав драматическую паузу, и, не сводя с него глаз, произнесла:

— Крю мертв.

3.

Керриден вспомнил слова Крю: “Не могу отделаться от мысли, что они хотят меня убить. Я представляю себя на их месте…”

От такого удара Керриден не сразу мог опомниться; по спине потекла струйка холодного пота. “Неужели я их недооценил? Или она лжет?”.

Жанна закурила сигарету, когда Керриден, наконец, взял себя в руки и резко спросил:

— Какое мне дело, жив он или мертв? У меня нет ничего общего с этим типом.

Она откинулась на спинку дивана и небрежно постукивала пальцем по сигарете, стряхивая пепел на выцветший ковер.

— Что–то вы плохо соображаете. Подумайте немного. Живой Крю, может, и был вам безразличен. Но мертвый… О, теперь он немало для вас значит!

— Что вы хотите этим сказать?

— Крю был застрелен через пять минут после вашего ухода, — невозмутимо обронила Жанна. — Все еще не понимаете? Ну, думайте!

Керридену стало ясно, что его как–то перехитрили. Но как?.. Холодное торжество во взгляде девушки показывало ему, что он проиграл.

— Крю для меня ничто — живой или мертвый.

— Вряд ли они этому поверят.

— Кто это “они”?

— Полиция, разумеется!

Теперь Керриден все понял — и покраснел от гнева. На пистолете обнаружат отпечатки его пальцев (он вспомнил: Ян был в перчатках). Долговая расписка подскажет мотив. Его видели выходящим из квартиры Крю — продавец табачной лавки вспомнит о нем и даст показания. Полиция вот уже несколько лет только и ждет возможности его сцапать; они будут удовлетворены такими уликами.

— Вы лжете! У вас духу бы не хватило убить Крю!

Жанна посмотрела на него долгим взглядом, но ничего не сказала, будто его слова не заслуживали ответа. Керриден закурил, перекинул ногу на ногу, потом сделал нетерпеливое движение и встал.

— Только попробуйте меня впутать, — предупредил он, — и я вас всех потяну за собой.

— Не думаю, что вам это удастся, — тихо возразила Жанна, откидывая изящной рукой прядь темных волос, упавшую на лоб. — Кто знает о наших отношениях с Крю? Мы были предельно осторожны… А теперь, поверьте, нас там уже нет.

Керриден потер подбородок, глядя на нее, затем отвернулся и стал смешивать себе коктейль — лихорадочно соображая, пытаясь отыскать какую–нибудь лазейку.

— Только не рассчитывайте отсюда спокойно уйти после того, что вы наговорили. Мне стоит лишь вызвать полицию, рассказать свою версию этой истории и вручить им вас. Такой вариант вы непредусмотрели?

— Не самый умный поступок, — с улыбкой произнесла Жанна. — Придумайте что–нибудь поудачней. Ваше слово против моего; ваша репутация против моей. Вы уверены в их выборе? Мне в худшем случае грозит несколько месяцев тюрьмы. А скорее всего, меня просто вышлют из страны. Но ведь я могу вернуться.

Она права, он показал себя не с лучшей стороны… Керриден маленькими глотками пил коктейль и с мрачным видом размышлял В сущности, это было неизбежно — в такой игре нельзя постоянно выигрывать. Он всегда знал, что рано или поздно допустит ошибку. Оставалось лишь признать свое поражение. И надеяться, что этот раунд — не последний.

— Ну, хорошо, — сказал Керриден, заставив себя рассмеяться. — Похоже, вы приперли меня к стенке. Я верну деньги. Вы этого хотите, да?

— Нет, деньги нам не нужны. Вы их взяли — а теперь заканчивайте работу. Найдите Мэллори!

— К черту Мэллори! — Керриден взорвался. — Ищите его сами! Завтра я верну вам деньги.

— Вы будете искать Мэллори, или мы переправим пистолет и расписку в полицию. Решайте.

Лицо Керридена окаменело.

— Не злоупотребляйте своей удачей.

— Удача тут ни при чем. Мы раскусили вас и приняли меры предосторожности. У вас нет выбора, поймите.

Керриден снова сел. Если у них хватило выдержки спокойно убить Крю, то вину они свалят на него, и глазом не моргнув.

— Да, последнее слово, похоже, за вами, — честно признал он.

— Вы сами нам подыграли. — Жанна затушила сигарету.

— А Крю? За что вы его убили? Он же вам ничего не сделал!

— Не надо было лезть в наши дела, — ледяным тоном отрезала Жанна. — Никто не смеет стать у нас на пути. Мы не могли ему доверять — но мы его не убили бы, если бы вы вели себя порядочно. С того момента, как вы нас обманули, его участь была решена. Это прекрасная возможность держать вас под контролем.

Неожиданно ему в голову пришла мысль, что Жанна блефует. Он не мог себе представить: Крю мертв, хладнокровно и безжалостно убит. А если они просто его спрятали?

— Вы должны найти Мэллори, — продолжала девушка. — У вас есть все исходные данные. Мы не будем вмешиваться в ваши действия, поступайте, как угодно, важен результат. Помните только: вы должны найти Мэллори. Даем вам три недели.

— А что потом?

— Если не найдете, нам предстоит решить: действительно ли, несмотря на все усилия, вас постигла неудача, или вы плутовали. Все предусмотрено. Пистолет и расписка находятся у поверенного, которому дано указание переслать их в полицию, если в течение недели от нас не поступит никаких сведений.

Она замолчала, глядя на Керридена безмятежно и серьезно.

— Почему не пришел Ренли? Или Ян? Почему явились вы?

Жанна сделала нетерпеливое движение, словно вопрос не имел смысла, был пустой тратой времени.

— Ренли ничего не знает о Крю. Ян слишком неуравновешен. Кроме того, мне не нужны посредники.

— Значит, Ренли не знает? Он будет ошеломлен убийством, да?

— Может быть. Неважно. — Жанна шагнула к двери. — Вы все поняли. Мы будем поддерживать с вами связь. В вашем распоряжении три недели. И осторожнее с Мэллори: он очень опасен.

— Позвольте, я пойду первым, — сказал Керриден. — Надо включить свет.

Он спустился по ступеням, зажег лампу в прихожей и открыл дверь, ведущую во двор. Холодный ветер ударил в лицо; свет из прихожей поблескивал на влажных камнях мостовой и бросал на стену гаража напротив две гигантские тени. Жанна стояла на пороге рядом с Керриденом, глядя в чернильную тьму.

— Мы со своей стороны сдержим обещание: найдите Мэллори, и получите остальную сумму.

— Только не воображайте, что все будет по–вашему, — процедил Керриден, не в силах больше сдерживать злость. — Я не из тех, кого легко шантажировать, и вы в этом скоро убедитесь.

Его слова подействовали на нее молниеносно, будто искра коснулась пороховой бочки. Ему и раньше казалось, что хладнокровие девушки напускное, маска, скрывающая подлинные чувства, но он и не подозревал в ней такой дикой ярости.

Жанна внезапно отпрыгнула, оказавшись под светом лампы, и неузнаваемо преобразилась: лицо ее окаменело, глаза запылали лютой ненавистью раненого хищника, даже волосы на голове словно встали дыбом.

— А вы убедитесь, что меня нелегко обманывать! — выкрикнула она хриплым голосом. — Мне нужен Мэллори! И вы его для меня найдете! Да–да, найдете, грязный мошенник! Бульварный герой! — Жанна выплевывала слова прямо ему в лицо. — Неужели вы думаете, что я с самого начала не заметила вашей подлой игры? Но для меня все средства хороши, если они помогут мне найти Мэллори, вот почему я не гнушаюсь вами пользоваться. Найдите его! — Ее голос поднимался все выше и выше, срываясь на визг. — Найдите его, слышите?! Или я вас не пощажу! Вы будете болтаться на веревке!

Керриден ошеломленно застыл, глядя на перекошенное лицо, на горящие глаза, на охваченное необузданной злобой существо, казавшееся теперь порождением ада.

— Найдите Мэллори! — прохрипела она.

И исчезла, бесследно растворившись во мраке.

4.

Застегивая пояс плаща, Керриден тихонько напевал, еле сдерживая кипящие чувства. Первым делом нужно убедиться, что Крю мертв. Если его убили, то можно не сомневаться: эта ведьма приведет в исполнение свои угрозы С самого начала он подозревал, что она опасна, а теперь стал верить, что она не в своем уме. “Бешеная”, — сказал о ней Крю. Похоже.

Керриден взял шляпу и вышел, не погасив света. Если за ним следят, пусть лучше думают, что он дома. Он спустился, открыл дверь и исчез в ночи.

Через полчаса Керриден оказался у цели. Грязная и мокрая улица была пустынна, табачная лавка заперта до утра. Квартира Крю была погружена во тьму.

Он замер перед дверью и осветил замок фонариком. Керриден умел открывать любые замки, а этот вообще не представлял никакой сложности. Керриден нащупал язычок целлулоидной пластинкой, поковырялся немного и распахнул дверь. В ноздри ударил тяжелый аромат цветов. И еще один запах: запах пороховой гари.

Керриден прислушался, вошел в гостиную и медленно повел вокруг лучом фонарика. Никого. Шторы были опущены, на полу возле окна лежали опавшие лепестки тюльпанов. В соседней комнате луч света выхватил из темноты кровать, кресло, туалетный столик, платяной шкаф, вазу с завядшими нарциссами и синий шелковый халат, висевший на крючке. Керриден направил фонарик вниз. У кровати на коврике из бараньей шкуры лежал на боку Крю.

Керриден вздохнул, приблизился к телу и наклонился. В Крю стреляли в упор. Пуля маузера пробуравила в центре его лба маленькое аккуратное отверстие. Ян, вероятно, выстрелил неожиданно, потому что на лице покойника не отражалось ни волнения, ни страха. Можно было подумать, что он спит.

Керриден отвернулся. Его опасения подтвердились; больше ни секунды он не хотел здесь задерживаться. Керриден не впервые смотрел на трупы, но это убийство не оставило его равнодушным. Интересно, долго ли еще пролежит на коврике тело? Хоть бы продавец табачной лавки не вспомнил его… Впрочем, все будет зависеть от того, когда обнаружат мертвеца. Во всяком случае, сюда не следовало приходить, это очередная ошибка. Надо было понять, что Жанна не шутит. Если его увидят выходящим из квартиры…

Он быстро выключил фонарь и замер, затаив дыхание, напряженно прислушиваясь. Действительно в соседней комнате затрещал паркет, или ему показалось? Медленно и безмолвно тянулись секунды… Керриден сделал шаг, вновь остановился и на этот раз безошибочно уловил, как скрипнула половица. Если б он не был так напряжен, этот слабый звук потерялся бы в отдаленном шуме Странда.

Мрак, казалось, сгустился. Керриден протянул руку к двери, но ничего не нащупал. Еще несколько секунд он шарил в пустоте, а потом внезапно понял, что дверь, которую он закрыл, войдя в комнату, теперь была распахнута.

В гостиной кто–то есть!.. Керриден приготовил фонарь и скользнул вперед. А потом из темноты раздалось:

— Это ты, Ренли?

Голос шел из ниоткуда. Бестелесный, он, как пар, растекался по комнате и своим необычным, призрачным звучанием вызывал дрожь.

— Кто здесь? — крикнул Керриден. И, подчиняясь инстинкту самосохранения, тут же упал на одно колено.

Ослепительная вспышка разорвала темноту. Керриден дернулся, когда пуля будто раскаленным штыком оцарапала ему щеку. Он успел заметить какой–то неясный силуэт; силуэт, выхваченный вспышкой и мгновенно исчезнувший. Он бросился плашмя на пол в ожидании следующей пули, но услышал лишь, как хлопнула дверь, и кто–то быстро сбежал вниз по лестнице.

Керриден медленно встал, держась за окровавленную щеку. По придушенному голосу и меткости сделанного в темноте выстрела он догадался, что это был Мэллори.

Глава 5

1.

Несмотря на то, что у Керридена не было ее примет, Риту Аллен он узнал с первого взгляда. В галантерейном отделе работали три продавщицы, но только одна из них могла быть подружкой Мэллори, остальные две не годились по возрасту. Рядом с ними Рита казалась олицетворением свежести и энергии. Судя по косым, неприязненным взорам, бросаемым друг на дружку, Рита и ее коллеги не желали иметь между собой ничего общего.

Еще не увидев двух пожилых продавщиц, Керриден догадался, что эта крашеная яркая блондинка с алыми ноготками — именно она. В этом сугубо женском, интимном отделе Керриден чувствовал себя, как слон в посудной лавке. Его огненно–рыжая шевелюра и широкие плечи выглядели совершенно неуместно рядом с нежно–голубым бельем. Он посмотрел на Риту Аллеи, и их взгляды встретились; он прочитал в ее глазах расчетливый интерес, ощутил реакцию на его телосложение и внешность, и богатый опыт подсказал ему: все будет просто.

У прилавка почти никого не было. Обслуживали только одну клиентку — пожилую худощавую женщину с тонким лицом. Она покраснела от смущения, увидев Керридена, и быстро спрятала что–то воздушное, с лентами, оборками и кружевами. Потом к нему подошла Рита Аллен, на ходу поправляя пышные белокурые волосы, пленительно улыбаясь крупным, аккуратно накрашенным ртом.

— Я могу вам помочь? — спросила она.

Керриден мгновенно почувствовал гибкость и стройность крепкого тела под черным шелковым платьем. Ей было около тридцати — зрелая, чувственная женщина, знающая толк в одежде и мужчинах.

— Пожалуй. Я хотел бы купить пару чулок… Но они, наверное, по талонам?

Он поймал на себе ее внимательный взгляд, оценивающий стоимость его костюма, золотых часов, ботинок из тонкой кожи.

— Увы! — Рита рассмеялась. У нее был приятный смех, и Керриден невольно подхватил его. — Боюсь, что так.

— Ну, значит, все, исключается, — огорченно произнес он. — Хотел, знаете ли, расположить к себе жену одного человека, с которым у меня дело. Но ваших талонов у меня, разумеется, нет.

— Жаль, — с искренним сочувствием сказала Рита. — Придется вам подыскать что–нибудь другое. Только сейчас не так–то просто сделать подарок.

— Да, надо было захватить какую–нибудь безделушку с собой, но я подумал об этом уже на пароходе. — Керриден бросил взгляд на витрину с бельем, затем подкупающе улыбнулся. — Эх, столько набирался смелости, чтобы проникнуть в эту святая святых, и все зря!

— Купите ей сумочку, — предложила Рита, явно желая задержать его подольше.

— Ну, что–нибудь подыщу… — Он смущенно мял в руках шляпу, не сводя с продавщицы восхищенного взгляда. — Так или иначе, если бы я сюда не зашел, то не познакомился бы с вами. Между прочим, раз уж мы об этом заговорили, нельзя ли назначить вам свидание? Если я решусь поболтаться вечером на улице возле вашего магазина, у меня будет хоть небольшая надежда?

Ее голубые глаза заискрились, но она с улыбкой покачала головой.

— Ни малейшей. Я не имею обыкновения ходить на свидания с незнакомцами.

— Понимаю… А может, сделаете исключение для одинокого приезжего, который не знает даже, где потратить деньги?

Она снова покачала головой, но уже менее решительно.

— Боюсь, что нет.

— Не везет, — мрачно посетовал Керриден. — Конечно, у такой девушки десятки поклонников. Наверняка все вечера расписаны…

— О, как раз нет. — На секунду ее губы перестали улыбаться, и взгляд стал жестким. Если бы Керриден не следил за ней внимательно, то и не заметил бы этого. — Но разве я похожа на тех, кто встречается с незнакомыми мужчинами?

— Так познакомимся! Если вы свободны сегодня вечером, почему бы нам не провести его вместе? Меня зовут Стив Хенли. А вас?

— Рита Аллен. Но я действительно…

— Хорошо, хорошо, простите, что побеспокоил. Когда я вас увидел, мне пришло в голову… Знаете, один, в чужом городе… Очень жаль.

Она быстро заговорила, опасаясь, как бы он не принял ее слова слишком серьезно.

— У вас в самом деле такой несчастный вид, что я прямо расстраиваюсь… Ладно, только ради вас! Но вы понимаете, что это против моих правил? Я очень разборчива в знакомствах.

Керриден широко улыбнулся, и она ответила ему доброжелательной улыбкой. Теперь, когда Рита дала ему понять, что она девушка серьезная, препятствий больше не ожидалось.

— Значит, решено?

— Вы не первый американец, с которым я встречаюсь. Надо сказать, что вы, американцы, умеете найти подход к женщине!

— Это верно. В баре “Савой” в восемь вечера. Договорились?

— Да.

И он не сомневался: придет.

Все оказалось проще, чем он предполагал. Направляясь к Пикадилли—Серкус^[30], Керриден задавался вопросом: сумел ли Гаррис назначить ей свидание? Если да, оно не пошло ему на пользу. Но за себя Керриден был уверен. На ошибках учатся. Его жизнь не закончится в пруду.

2.

— Пойдем ко мне, — промурлыкала Рита, пожимая руку Керридена. — Я не хочу, чтобы вое это кончалось… Такой прекрасный вечер!

— Целиком “за”, — согласился он, помогая девушке удержаться на ногах. — К тебе так к тебе. А где ты живешь?

— Недалеко — в Уимблдоне. Поедем на такси. — Рита прижалась к нему всем телом. — Я немного пьяна, да? Тебе не кажется, что я чуть–чуть пьяна?

— Весьма возможно, — хмуро ответил Керриден. Немудрено: проглотить бесчисленное количество коктейлей, бутылку шампанского и три двойные порции бренди! — Я тоже не совсем трезв.

— Ты очень милый, Стив. Я рада, что не отказала тебе. — Она изо всех сил стиснула его руку и склонила голову ему на плечо. — Люблю мужчин, которые умеют тратить деньги. Большинство из вас такие скупые… А мы отлично провели время, правда?

— Ну! — подтвердил Керриден и замахал идущему навстречу такси. Пока водитель, не обращая внимания на оживленное движение, разворачивался, перед мысленным взором Керридена встал прошедший вечер.

Мужчины на Риту заглядывались: из всех присутствовавших в баре женщин она была самой красивой и сексуальной. И все же Керриден смертельно скучал. Необходимость поддерживать непринужденный разговор и игривое настроение измотала его до предела. Теперь, усталый и раздраженный, он мечтал только добраться до дома и там расспросить Риту о Мэллори. Керридену все так опостылело, что ему было уже безразлично, получит он информацию или нет — лишь бы от него не требовали близости.

— А у меня будет еще лучше! — пообещала Рита, словно прочитав мысли Керридена. И снова прижалась к нему, намекая, что он не зря тратил деньги. — Веришь?

— Еще как, — холодно обронил Керриден, открывая дверцу машины. — Куда ехать?

Она сказала адрес и, удовлетворенно вздохнув, упала на сиденье.

— Обожаю ездить на такси… Обними меня покрепче.

Потом запустила пальцы в его волосы и притянула к себе, ища губами его губы.

Целуя ее, Керриден косил глазами на плакат, который украшал перегородку, отделявшую их от водителя. Это была реклама турбазы: она изображала озеро и очаровательную девушку в бикини, обнимающуюся на плоту с дружком. Надпись на плакате гласила: “РАЗВЛЕКАЙТЕСЬ С УДОВОЛЬСТВИЕМ”… Блондинка в его объятиях тихонько застонала и прижалась к нему еще крепче. “И это называется “развлечение”? — тоскливо подумал Керриден. Сидевшая рядом женщина ему не нравилась, он не чувствовал к ней ни малейшего влечения. Но нужно было играть роль до конца. И он не разжимал рук, пока Рита сама не прервала поцелуй.

— Хорошо… — вздохнула она. — Ты очень милый, Стив. — Ее глаза закрылись. — Держи меня так. Я хочу спать.

— Ну что ж, спи. — Керриден украдкой вытер рот рукой. И добавил обреченно: — Я не убегу.

К его великому облегчению Рита действительно заснула, опустив голову ему на плечо, а он безучастно смотрел в окно, думая о Гаррисе: может быть, она и того называла милым и притягивала к себе для поцелуя.

Так или иначе, Гаррис мертв. Его убили, очевидно, когда он выходил от Риты. Керриден нащупал под плащом обнадеживающую тяжесть револьвера в наплечной кобуре. Мэллори заблуждается на его счет — он не Гаррис.

Во втором часу ночи такси остановилось перед маленьким уединенным домиком в Уимблдоне. Рита выпрямилась, когда шофер открыл дверцу, и быстро поправила прическу.

— Все в порядке? — осведомился Керриден, помогая ей выйти из машины.

— Да. Последняя порция бренди была, пожалуй, лишней. — Она хихикнула, сжимая его руку. — Но теперь я, слава богу, в норме.

Расплачиваясь с водителем, Керриден заметил метрах в ста от дома Риты Аллен большой пруд, окруженный деревьями, — не тот ли самый, где нашли Гарриса?

— Пойдем скорее. — Рита потянула его за рукав. — Я хочу выпить.

— Ты живешь одна? — спросил он, входя за ней следом в темную прихожую.

— Да, совсем одна. — Она рассмеялась. — Удивлен?

— Немного. Для одинокого человека, на мой взгляд, квартира удобнее.

— Входи же!

Рита провела его в гостиную и щелкнула выключателем.

“Любовное гнездышко”, — цинично подумал Керриден. Главенствующее место в комнате принадлежало дивану. Напротив двери находился буфет, заставленный бутылками и бокалами. Возле электрического радиатора в виде очага стояло большое кресло–качалка. Отличный китайский ковер покрывал пол, а два светильника заливали потолок янтарными лучами.

— У тебя здесь уютно! — заметил Керриден, кинув шляпу на диван.

— Да, — отозвалась Рита, — уютно…

В голосе девушки внезапно прозвучала горечь, и Керриден бросил на нее острый взгляд. Она стояла у буфета и с отсутствующим видом смотрела на диван.

— Ну, что ты будешь пить? — вдруг спросила Рита, словно очнувшись от забытья. — Только не думай, что так же у меня обставлен весь дом. Эта комната — особая.

— Предпочитаю скотч. Я сам приготовлю… Что же здесь такого особого?

— Садись. — Она плеснула себе в бокал, открыла маленький холодильник, вмонтированный в буфет, и достала лед. — А разве не особая? Я называю ее “театром действий”. — Рита пожала плечами. — Знаю, я такая же, как все… Ведь обычно так говорят, да?

— О чем ты? — удивился Керриден.

— Ни о чем. Все хорошо. — Она неожиданно улыбнулась. — Я пойду быстренько переоденусь. Отдыхай.

“Сколько раз я слышал эти слова?” — подумал Керриден, наливая себе скотч. Сколько так называемых порядочных женщин, с которыми он был знаком, рано или поздно произносили эту фразу?.. Она вышла из комнаты, а через несколько минут вернется и захочет его ласк… Эта мысль была ему неприятна, и он, нахмурившись, стал расхаживать из угла в угол. Комната не представляла для него интереса: никаких шкафов, никаких ящиков, где могли бы сохраниться ведущие к Мэллори следы.

Шаги Риты доносились со второго этажа, и Керриден, выйдя в прихожую, включил свет и заглянул в другую дверь. Голый пол покрывал лишь толстый слой пыли. Что ж, правда: не все комнаты так великолепны, как гостиная. Любопытно, сколько же еще пустых помещений в этом доме?

Керриден качался в кресле, когда вошла Рита. В ярко–красном шелковом халате она остановилась на пороге, чтобы он мог ею восхититься, но Керриден видел только куклу с невыразительно вылепленным лицом.

— Прелестно! — Керриден проводил взглядом девушку до дивана. — Позволь, я приготовлю тебе выпить.

Рита села и повернулась к нему; халатик распахнулся, обнажив ее красивые длинные ноги.

— А всего несколько часов назад мы даже не были знакомы! — воскликнула она.

Он серьезно кивнул и подал ей бокал.

— Скажи мне, зачем ты работаешь в магазине — при таком доме?

— Жить–то надо, — словно оправдываясь, ответила Рита.

— Там так хорошо платят? — удивился Керриден, указывая на обстановку.

— Конечно, нет! Просто я хочу быть независимой. Но хватит об этом. — Она протянула к нему руку. — Иди ко мне, садись рядом.

Он решил не тратить больше времени. Его привело сюда дело. Пора им заняться.

— Закуришь? — предложил Керриден, протягивая портсигар.

Недоуменно, с легким раздражением она взяла сигарету, и тогда, не сводя с девушки глаз, он достал из кармана коробок и чиркнул спичкой о ноготь большого пальца. Этот трюк был явно знаком Рите — она слегка вздрогнула и быстро взглянула на Керридена.

— Забавно, да? — спросил он, когда она прикуривала — Меня научил этому один парень во Франции, с которым я встретился во время войны.

— Вот как? — Рита выпустила его руку и откинулась на подушки, стараясь казаться спокойной. — Я видела а кино: так прикуривают всякие отрицательные герои.

— Странно, иногда ничтожная деталь может вызвать воспоминания… Этот парень, о котором я говорил, был летчиком. Мы познакомились после его побега из лагеря для военнопленных.

— Не надо о войне, — торопливо вставила Рита. — Лучше давай поговорим о нас.

— Симпатичный парень, — продолжал Керриден, будто ничего не слышал — Я часто себя спрашиваю: что с ним случилось? Он был ранен в горло и мог говорить только шепотом. Однажды он меня чертовски выручил. Мне очень бы хотелось увидеться с ним.

Рита закрыла глаза, под слоем умело нанесенной косметики проступила бледность.

— Да, вот еще что! Он как–то рассказывал, что снял и обставил для любимой девушки домик, где они могли бы встречаться. И вскользь упомянул о буфете с холодильником — довольно редкой и роскошной вещице… — Керриден помолчал, увидев, как напряглась Рита. — Ты с ним случайно не знакома? Его звали Брайан Мэллори.

3.

По улице с ревом, на второй передаче, проехала машина. У соседнего дома она остановилась, захлопали дверцы. Раздался веселый мужской голос:

— Спасибо, старина! Надеюсь, не заблудишься? Все время прямо и второй поворот направо. Вокзал у подножия холма.

— Не говори так громко, дорогой! — закричала женщина. — Ты перебудишь всю улицу. Конечно же, Берти знает дорогу… Правда, Берти?

Другой мужской голос перекрыл шум работающего мотора:

— Не беспокойтесь. Ну, до следующей встречи!

— Еще раз спасибо, старина. Мы отлично провели время, просто отлично! Не забудь, теперь моя очередь приглашать!

Хлопнула дверца.

— Счастливо!

— До свидания, Берти! — взвизгнула женщина.

— Пока, ребята! Смотрите не делайте там ничего, о чем нельзя потом рассказать матушке!

Мотор взревел, и машина умчалась. В наступившей тишине голос Риты Аллен прозвучал неестественно громко:

— Значит, ты тоже один из них? — Она выпрямилась и сжала пальцами подол халата. — Я могла бы догадаться… Боже мой, какая идиотка!

Рита с трудом поднялась с дивана и подошла к Керридену, который продолжал сидеть.

— Ну почему вы не оставите меня в покое?! — Она судорожно дышала, ее глаза потемнели от гнева и страха. — Я не хочу оказаться замешанной в эту историю.

— Ты погрязла в ней по самую шею, — холодно возразил Керриден. — Гарриса убили.

Она поднесла руку ко рту и стала кусать пальцы, бессвязно выкрикивая:

— Не желаю слушать!. Знать ничего не знаю!.. Мэллори для меня пустое место!

— Нет, моя пташка, сухой тебе из воды не выйти… — Она попятилась и Керриден схватил ее за руку. — Гарриса убили.

Рита попыталась вырваться. Ее светлые волосы рассыпались и закрыли лицо. Поняв, что ей не освободиться, она начала плакать.

— Оставь меня! Что ты несешь, не понимаю.. — простонала она. — Его не убили, он сам покончил с собой. Так писали в газетах. Я здесь ни при чем!

Керриден резко встряхнул ее за плечи.

— Его убил Мэллори. Гаррис пришел к тебе, а Мэл–лори уже поджидал.. И это называется “я здесь ни при чем”?!

Рита снова стала вырываться.

— Ты сошел с ума! — закричала она. — Мэллори и духу тут не было! Он неделями не показывается!.. Тот дурак сам покончил с собой!

— Это ты так говоришь, но я‑то знаю: его убил Мэллори Если ты не замешана в этой истории, лучше признавайся: где он прячется?

— То же самое хотел выведать ваш Гаррис. И посмотри, что с ним стало! — Рита судорожно сжала кулаки. — С чего ты взял, что его убил Мэллори?

— Где он? — грозно повторил Керриден.

— Понятия не имею, клянусь! — Она окинула комнату затравленным взглядом. — Я тут ни при чем!

— Не поможет, милая. Говорить придется в любом случае — мне или полиции.. Выбирай.

При упоминании о полиции Рита смертельно побледнела, медленно опустилась на колени и взвыла:

— Откуда мне знать?! Я в самом деле ничего о нем не знаю — Она поймала руку Керридена и впилась в нее алыми ногтями. — Я чувствовала, что этим кончится! Нельзя было с ним связываться. Какое безумие!.. Сначала я его любила, воображала, что он на мне женится. И отдалась ему… Да я на все была готова, лишь бы дождаться от него доброго взгляда!.. Но ему неведома доброта.

Слова извергались из ее уст неудержимым потоком.

— Он купил дом и обставил эту комнату, даже не посоветовавшись со мной. А потом заявил, что здесь я буду жить. Я не могла ему перечить, мне не хватало мужества послать его к черту. Так продолжалось шесть лет. Шесть лет он делал со мной, что хотел, использовал меня как шлюху. И так будет продолжаться — пока ему не надоест. Он не дает мне ни гроша. Если бы не друзья…

Керриден нетерпеливо шевельнулся.

— Довольно. Не желаю слушать. Скажи только, где он скрывается. Это все, что мне от тебя нужно.

Рита отпрянула от него и вскочила на ноги.

— Этого же требовал и тот болван, а теперь ты говоришь, что его убили. — Она с ужасом указала на окно. — Его нашли там… в пруду. Приехала полиция и скорая помощь. Я видела носилки, покрытые простыней, и догадалась… Только я думала, это самоубийство. Я чуть не рехнулась от переживания… — Ее голос поднялся до крика. — Оставь Мэллори в покое! Он приносит несчастье. Ты слышишь? Он приносит несчастье!

— Успокойся, — холодно отрезал Керриден. — Если знаешь, где он, скажи.

— Вы все против него, да? — вдруг взмолилась Рита, сжав его руку. — Эта девица, коротышка в черном берете?.. Я видела их из окна, они приходили сюда к пруду. Ты тоже один из них? В чем он виноват перед вами?!

— Не твое дело. Отвечай на вопрос: где найти Мэллори?

Но она, будто не слыша, взахлеб продолжала:

— Увидев тебя в магазине, я и подумать не могла, что ты из их банды. Ты был так добр ко мне, устроил такой чудесный вечер, и ты же его испортил. Разве тебе понять, какая у меня собачья жизнь!.. Мне дико нужны деньги, еще немного, и я пойду на панель. А все он!.. Я была скромной, порядочной девушкой, и надо же было встретить его… — Она погладила Керридена по руке, и того передернуло от отвращения. — Не часто удается познакомиться с таким милым, щедрым человеком… Хуже всех старики…

Керриден вырвал руку, поднялся, не в силах скрыть брезгливую гримасу, подошел к буфету, одним глотком осушил бокал и стал ходить по комнате.

Рита внезапно успокоилась и следила за его движениями подозрительным расчетливым взглядом. Керриден вдруг понял: она хочет получить от него денег, и разозлился на себя за то, что не сообразил раньше.

— Скажи мне, где прячется Мэллори, и получишь десять фунтов, — пообещал он, вытащив из кармана бумажник.

— Но я не знаю, — сказала она, не сводя глаз с двух пятифунтовых купюр. — Он ничего о себе не рассказывает — просто звонит, когда ему надо. Я не знаю даже его адреса.

Керриден пожал плечами. Он терял терпение. Неприкрытая алчность ее взгляда, атмосфера похоти, царившая в комнате, — все действовало ему на нервы.

— Что ж, нет так нет. — Он стал убирать деньги в бумажник, но, перехватив ее почти умоляющий жест, остановился. — Ты передумала?

— Не буду притворяться, что мне не нужны деньги. До конца недели я без гроша… Нет, мне очень нужны деньги!

— В таком случае, постарайся их заработать, — грубо буркнул Керриден. — Мэллори тебе писал?

— Да, однажды, после первой встречи, — ответила Рита, чуть поколебавшись. — И ни разу с тех пор.

— Обратного адреса, конечно, на конверте не было?

— Нет.

— А почтового штемпеля?

— Не помню.

— Глупости! Ты наверняка обратила внимание на это. Откуда пришло письмо?

— Из Данбара^[31], — промолвила Рита безжизненным голосом.

— Он был там в отпуске?

— Не знаю.

— Надо отвечать поточнее, если хочешь получить эти деньги.

— А вдруг ты меня обманешь?

В ее глазах сверкала жадная хитрость, и Керриден отметил, что древнейшая профессия оставила на Рите неизгладимые следы.

Он бросил ей пятифунтовую бумажку.

— Держи пока. Остальное получишь, когда скажешь мне то, что я хочу знать.

Она поспешно схватила банкноту.

— Если бы я не нуждалась так отчаянно в деньгах…

— Можешь не оправдываться, — с презрением перебил ее Керриден. — Он никогда не говорил тебе про Данбар?

Рита замялась на секунду, затем неохотно сказала:

— По–моему, он где–то там живет. Как–то раз он вскользь упомянул, что собирается купить небольшой остров и построить на нем дом.

— Давно это было?

— Когда мы только познакомились, лет пять назад. Возможно, конечно, это ложь, но я сомневаюсь. С тех пор он не возвращался к этой теме.

— А ты не знаешь, где именно?

— Нет.

Керриден задумался ненадолго, потом спросил:

— Часто Мэллори к тебе приходит?

— Как ему взбредет в голову. — Лицо Риты окаменело. — Порой дважды в неделю, порой — исчезает на месяцы.

— Когда ты видела его в последний раз?

— Недель шесть, может, семь назад. Я точно не помню.

Керриден провел рукой по волосам. Его мучило ощущение, что он бродит в потемках.

— Каких–нибудь своих друзей он тебе не называл?

— О, нет. Его личная жизнь для меня тайна.

Керриден смотрел на Риту задумчивым взглядом. Не много же удалось выведать за десять фунтов… Нет даже уверенности, что она говорит правду. Дом на острове вблизи Данбара… Больше смахивает на сказки. И никакой иной мало–мальски ценной информации. Стоило ли тратить целый вечер и десять фунтов ради таких сомнительных сведений?

— Тебе больше нечего сказать? У него есть родственники?

— Сестра.

Вот это уже лучше. Дом на острове, тетка в Уэндовере, а теперь и сестра.

— Откуда ты знаешь?

Рита снова замялась.

— Она как–то раз звонила, спрашивала его.

Керриден почувствовал, что Рита лжет.

— Звонила сюда? Довольно странно, тебе не кажется? Братья обычно не рассказывают сестрам о своих… подружках.

— Это я подружка? — усмехнулась Рита.

— Кто ты — не имеет сейчас ни малейшего значения, — отрезал Керриден. — Мы говорим о сестре Мэллори. Когда она тебе звонила?

— О, давно, вскоре после нашего с ним знакомства.

— Она не оставила, часом, своего телефона? — поинтересовался Керриден, немного подумав.

— Между прочим, оставила. Я совсем забыла об этом.

— Какой же номер?

Рита моментально смекнула: здесь можно поторговаться.

— Ну что такое десять фунтов?.. Ты не дал бы чуть побольше? — вкрадчиво спросила она. — Трудно представить, до какой степени мне нужны деньги…

— Номер? — сухо повторил Керриден.

Ее глаза упрямо вспыхнули.

— Не помню.

— Что ж. — Керриден пожал плечами. — Пять фунтов ты получила, а остальные пять останутся у меня. — Он встал. — Я сыт по горло. Все. Привет!

— Ты такой же жестокий, как и все! — злобно выкрикнула она. — Дай еще восемь фунтов, и я тебе скажу.

— Пять. Это мое последнее слово. Не хочешь, не надо.

Рита устремила на него внимательный взгляд, пытаясь определить, не блефует ли он, а увидев, что Керриден убирает деньги в бумажник, сдалась.

— Хорошо. Подожди здесь. Я записала его куда–то в книжку. Сейчас принесу.

После ее ухода прошло не больше минуты, и вдруг тишину разорвал дикий, леденящий душу крик. Керриден бросился к двери, но не успел он открыть ее, как раздался сильный удар. На миг Керриден оцепенел, вцепившись пальцами в ручку двери, а потом выбежал из комнаты.

Безжизненное тело Риты лежало у подножия ступеней. Ее голова неестественно запрокинулась назад. Длинная обнаженная нога указывала в направлении темной лестницы, как гневный перст обвинителя.

Глава 6

1.

Керриден стоял перед дверью своей квартиры, нашаривая в карманах ключи, когда из тьмы и дождя беззвучно возникла темная бесформенная фигура. Керриден мгновенно повернулся, сунул руку под плащ и уже вытащил револьвер, но в этот миг голос торопливо произнес:

— Не волнуйтесь, это я — Ренли.

— Вы что тут — в игры играете?! Подкрадываться вздумали! — возмутился Керриден, с досадой отмечая про себя, до какой степени у него сдали нервы.

— Я вас жду не первый час, — напряженно сказал Ренли. — Нам нужно поговорить.

— Хорошо, — коротко бросил Керриден. — Входите.

Он открыл дверь, проводил своего гостя по крутой, погруженной во тьму лестнице в гостиную и вылез из насквозь промокшего плаща.

— Ну, что стряслось?

В ярком электрическом свете лицо Ренли казалось белым и изможденным. С его макинтоша на ковер стекала вода.

— Они убили Крю, — хрипло выдавил Ренли.

Керриден окинул его безразличным взглядом. Столько событий произошло после смерти Крю, что сам этот факт казался ему незначительным и стародавним.

— Ну и что? Вы только сейчас узнали?

— Значит, вам известно?.. — Ренли провел рукой по лицу. — Об этом уже есть в газетах?

— Снимите плащ. Смотрите, какая лужа натекла, — сказал Керриден. И, пока Ренли расстегивал макинтош, продолжал: — В газетах пока ничего нет. Вчера вечером ко мне приходила Жанна. Она дала понять, что если я не найду Мэллори, пистолет и расписка попадут в полицию. На оружии мои отпечатки, расписка предоставит мотив… А разве вы не в курсе?

Ренли был словно оглушен. Он стянул с себя плащ и бросил его на пол.

— Это убийство, — произнес он сдавленным голосом.

Керриден с любопытством посмотрел на него.

— Конечно, убийство! Что с вами? Вы же собирались отомстить Мэллори, а это тоже убийство. Какая разница?

Ренли повалился в кресло, как будто ноги перестали его держать.

— Так хладнокровно убить… Невероятно! Она сумасшедшая. Они оба сумасшедшие. Я настоящий идиот, что впутался с ними в эту историю.

— С каких пор вы сделались чистоплюем? — удивился Керриден. — Во время нашей последней встречи вы сами горели желанием расправиться с Мэллори.

— Я никогда не верил по–настоящему, что они его найдут, — тихо проговорил Ренли. — Я не принимал их планы всерьез. Никогда, клянусь вам! — Его голос окреп и поднялся. — Сейчас же отправлюсь в полицию. Не желаю иметь с этим убийством ничего общего.

— Поздновато вы передумали, — заметил Керриден. — Идти в полицию теперь бессмысленно. Прежде всего надо разыскать Мэллори, и как можно скорее.

— Но неужели неясно? Если я дам показания в полиции, то тем самым сниму с вас подозрения! — воскликнул Ренли, стукнув кулаком по подлокотнику. — Они не смогут пришить вам убийство Крю!

— Полиция давно пытается наложить на меня свои лапы, — отозвался Керриден, нервно расхаживая по комнате. — Вам не поверят. Кроме того, завтра меня будут разыскивать по подозрению уже в другом убийстве.

Ренли подскочил в кресле.

— В другом убийстве? Что вы имеете в виду?

— Сегодня вечером я провожал домой Риту Аллен. Она упала с лестницы и свернула себе шею.

— Это ведь не убийство…

— Вот как? — переспросил Керриден. — Ее столкнули. Но главное, что я там был. Рано или поздно отвозивший нас таксист даст мои приметы полиции. Видели и как я выходил из квартиры Крю — торговец табачной лавки. Тот тоже рано или поздно припомнит мою внешность. В один прекрасный день какая–нибудь светлая голова сопоставит эти два убийства и сделает соответствующие выводы.

— Кто же ее столкнул? — спросил Ренли, напряженно подавшись вперед. — И откуда вы знаете, что ее столкнули?

— Не догадываетесь? Мэллори.

Ренли отпрянул.

— Я не верю.

— Он, наверное, был в доме, когда мы приехали. Рита разоткровенничалась: она стала выдавать секреты, крича во все горло. Потом отправилась наверх за одной вещью для меня, и он ее столкнул. Если это не Мэллори, то кто же еще?

Ренли побелел.

— Все равно не верю, — пробормотал он и бессильно поник в кресле.

— Странно. При нашей первой встрече вы только о Мэллори и говорили: и такой, и сякой… Словом, безжалостный убийца. Почему же вдруг все это стало казаться вам невероятным? — Керриден повысил голос, с подозрением глядя на Ренли. — Что–то не получается… Каким образом вы ввязались в маниакальный план убийства Мэллори? В чем ваша роль?

— Ни в чем, — едва слышно произнес Ренли. Он замялся на миг, потом, будто решившись на отчаянный поступок, заговорил: — Всю свою жизнь я, в сущности, был неудачником. Очевидно, по–настоящему я так и не вырос. С детства свободное время я посвящал чтению приключенческих романов. Только это и обожал, таким и сам получился — дешевым, низкопробным… Когда Жанна сказала, что будет мстить Мэллори, идея мне понравилась. Но ни на одно мгновение я не допускал, что мы его действительно отыщем, иначе никогда бы не согласился. — Легкий румянец выступил на его изможденном лице. — По правде говоря, я боялся возвращаться в Англию, боялся необходимости искать работу. Я и раньше–то ни на что не годился, а теперь, с одной рукой…

Ренли не искал сочувствия. Он просто излагал факты.

— Я предпочел бы остаться с ними во Франции. У Гарриса и Любоша были кое–какие средства, и пока мы держались вместе, деньги делились поровну. Мы еле сводили концы с концами, но дух взаимопомощи многое скрашивал. Ничто нас не тяготило — ни заботы, ни хлопоты… Короче говоря, я жил как в авантюрном романе. Смерть Гарриса нанесла мне тяжелый удар, но я не верю, что это дело рук Мэллори. Гаррис, вообще–то, был странным человеком и панически боялся воды. Возможно, он упал в пруд случайно и просто не выплыл, парализованный ужасом Нет, я уверен, что Мэллори тут ни при чем.

Затем наступила очередь Любоша, и я терялся в догадках. Это тоже мог быть несчастный случай. Жанна с пеной у рта обвиняла Мэллори, но откуда ей знать? Вдруг Любош выпал из поезда?

Ренли потер рукой колено и уставился на выцветший ковер

— Жанна решила, что настал мой черед искать Мэллори. Но я не хотел этого делать! Он мне нравился. Замечательный был парень! — Его лицо прояснилось. — Шальной — не боялся ни черта, ни дьявола Клянусь, он не мог выдать Пьера из–за страха перед гестаповскими пытками. В нем не было ни капли трусости.

Ренли задумчиво пригладил усы и нахмурился.

— Тогда–то я и предложил прибегнуть к помощи постороннего. Мне стоило адского труда уломать Жанну!.. Сейчас я раскаиваюсь. Поверьте, мне искренне жаль, что я впутал вас в эту историю.

— Мне тоже, — мрачно вставил Керриден.

— Но знаете, я до последнего момента не верил, что Канна действительно поручит вам убийство Мэллори. Сегодня я понял, что они не шутят. — Ренли беспокойно заерзал в кресле. — Ян застрелил Крю, как только я вышел вслед за вами из квартиры. Когда я возвращался, он поджидал меня на улице и сказал, что Жанна решила перебраться на другое место и идти к Крю небезопасно. Я, конечно, заподозрил неладное, но у меня не хватило смелости задать вопрос в лоб. Жанна сняла комнаты з грязной маленькой гостинице возле Чансери—Лейн, и мы отправились туда. Только к вечеру Жанна сообщила мне, что Крю мертв. Она не распространялась, но по лицу Яна было видно, что это он убил несчастного воришку. Мне все стало ясно. Я понял, что не могу больше оставаться с ними. И пришел к вам.

Керриден подавил зевок. Он был измучен, голова казалась чугунной.

— Ну, хорошо, пришли. Что дальше?

— Не знаю. Я хотел обратиться в полицию, но раз вы против… Не знаю.

— Никакой полиции! — нетерпеливо бросил Керриден. — Выход один — найти Мэллори. У него есть сестра, вам это известно?

— Сестра? — удивился Ренли. — Тетка — да, но о сестре я никогда не слышал. Вы уверены?

— Несколько лет назад сестра Мэллори звонила Рите Аллен и дала номер своего телефона. Мне повезло, я нашел этот номер в старой записной книжке в спальне Риты. Он значится в телефонной книге: Энн Мэллори живет в доме номер 2а по Чейни—Уок^[32], в поселке художников. Я собирался немного поспать и сегодня же заглянуть к ней. — Керриден дотронулся до пластыря на щеке. — Да, кстати, вот еще что… Я нашел Мэллори.

И он рассказал про свой визит к Крю и о том, что произошло в квартире.

— Он принял вас за меня? — проговорил ошеломленный Ренли. — Но я никогда не делал ему ничего плохого!

— Если бы он хотел вас убить, то не убегал бы, а выстрелил второй раз, — заметил Керриден.

Однако Ренли не мог прийти в себя.

— Мы отлично ладили! И вдруг стрелять…

— Поймите, он промахнулся умышленно.

— Нет, просто не представляю, — покачал головой Ренли. — Вы уверены, что это был Мэллори?

— Кто бы это ни был, говорил он сиплым голосом, скорее даже каким–то отчетливым шепотом, и хорошо вас знал.

— Да, — убито произнес Ренли. — Мэллори, больше некому.

— Ну, ладно, все, я иду спать, — сказал Керриден. — Для одного вечера с меня довольно. Останетесь здесь или вернетесь к своим?

— К ним не вернусь. Если позволите, переночую у вас, а завтра..

— Завтра и решим. Ложитесь на диван. Я принесу вам одеяло.

Устроив Ренли, Керриден удалился к себе и закрыл дверь. Ему не спалось. Он стал думать об одноруком британце и решил уговорить его вернуться к друзьям. Разумная тактика: иметь своего человека в стане врагов. Если повезет, удастся даже забрать пистолет и расписку. Тогда все неприятности останутся позади…

Ночью его мучили кошмары. На этот раз в ногах постели сидела Рита Аллен и тоже порывалась ему что–то сказать Но как только она начинала говорить, из мрака протягивалась рука и зажимала ей рот. Рука Брайана Мэллори.

2.

Когда Керриден около десяти утра зашел на кухню, Ренли варил кофе.

— О Крю уже трубят газеты, — известил он, стараясь не показывать беспокойства.

Керриден машинально пригладил волосы и буркнул:

— Ну? О чем же там пишут?

— Полиция хочет допросить… Почитайте лучше сами. Газета в гостиной.

— А о Рите ничего?

— Пока нет. Тип из табачной лавки довольно точно вас описал.

Керриден криво улыбнулся.

— Ну, что я говорил!

Информация занимала почетное место на первой странице. Там же была помещена фотография продавца из табачной лавки. Тот сообщал репортерам, что рослый, плотного сложения мужчина в плаще и серой фетровой шляпе вышел из квартиры Крю приблизительно в то время, когда было совершено преступление. Полиция, говорилось в материале, ведет розыск описанного выше мужчины, так как надеется получить от него сведения, которые могут пролить свет на это убийство. Из квартиры ничего не пропало.

Ренли принес в комнату поднос с кофейником и тостами.

— Подождите, по–настоящему они зашевелятся, когда обнаружат тело Риты, — сказал Керриден, наливая себе чашку кофе. — Придется мне обзавестись каким–нибудь алиби.

— И поскорей избавиться от плаща и шляпы, — посоветовал Ренли. Он взял себя в руки, выглядел спокойным и собранным. — Если их здесь найдут…

— Вы правы. Может, займетесь этим? Я соберу чемоданчик, а вы отнесете его в клуб “Аметист”, возле Фрит–стрит, и отдадите Эффи Роджерс. Скажите ей, что от меня, и попросите сохранить. Хорошо?

— Конечно, — согласился Ренли. — А как насчет алиби?

— Это я сам, — отрезал Керриден. — Теперь слушайте. Я много думал о вас. По вашим словам, вы сожалеете, что втянули меня в эту историю. Верю. Но готовы ли вы протянуть мне руку помощи?

— Разумеется! — без колебаний ответил Ренли. — Для того я и пришел к вам вчера. Хотите — обращусь в полицию, хотите…

— Я хочу, чтобы вы вернулись к своим товарищам. — Ренли начал было возражать, но Керриден непреклонно продолжал: — Они слишком хитры, их нельзя оставлять без присмотра. Ну и мало ли… Вдруг представится возможность забрать пистолет и расписку?

— Вы многого от меня требуете, — медленно проговорил Ренли. — Иными словами, я должен шпионить за ними?

— Решайте сами: нет, так нет. Но я не вижу, как еще вы можете помочь.

Ренли поколебался немного, затем произнес:

— Хорошо. Я сделаю все, что в моих силах. Однако мне это не но душе. Если они обнаружат…

— Как? Скажите им просто, что я от вас ускользнул… Я принимаюсь за Мэллори. Сегодня обязательно зайду к его сестре. Кстати, запишите ее номер телефона — вдруг срочно понадоблюсь. Я буду там около полудня. А где найти вас?

— Мы остановились в гостинице “Эндфилд” на Брюэр–стрит, рядом с Чансери—Лейн, — ответил Ренли, записывая адрес и номер телефона Энн Мэллори на обратной стороне конверта.

— Отлично. Я уложу вещи, и вы можете идти. Ни слова тем двоим о сестре Мэллори. Отныне мы их ни о чем не информируем.

Когда Ренли ушел, забрав чемоданчик, Керриден позвонил Зани.

— Позавчера я был в клубе до двенадцати часов дня, — многозначительно сказал он, услышав на другом конце провода гортанный голос. — Передай это Максу. И считай, что заработал пятьдесят фунтов.

Несколько секунд Зани молчал. Слышалось только его сопение.

— У них есть твое описание, — наконец проговорил он. — Такое алиби недолго продержится.

— Нужно, чтобы продержалось, — отчеканил Керриден. — Постарайся.

Снова последовало молчание.

— Ладно. Я свое дело сделаю, но не пеняй на меня, если…

— Постарайся, — сухо повторил Керриден и повесил трубку.

Некоторое время он хмуро смотрел на телефон. Когда–то на Зани можно было рассчитывать смело, но теперь, похоже, владелец клуба не горит желанием оказать услугу. И асе же лучшего варианта не было.

Керриден шел в спальню, когда раздался телефонный звонок. Он вернулся и снял трубку.

— Да, кто это?

— Я… Эффи, мистер Керриден, — произнес дрожащий голос.

Он сразу понял: что–то произошло. Эффи прежде никогда ему не звонила. Сейчас ее голос дрожал от волнения.

— Что случилось, Эффи?

— Никак не могу к вам пробиться!.. У нас была полиция. Я слышала, как они разговаривали с Зани. Он дал им ваш адрес.

Лицо Керридена окаменело.

— Давно?

— Больше десяти минут назад. Одного полицейского я знаю — Роулинс, старший инспектор. Он говорил что–то об убийстве.

— Чепуха, Эффи, не беспокойся. Спасибо, что позволила. Я послал тебе с человеком чемоданчик, ты пригляди за ним, там мои вещи. Извини, я спешу. Счастливо!

Он повесил трубку и застыл, погрузившись в раздумье. Во входную дверь резко постучали. У миссис Якобе, которая убирала квартиру, был свой ключ; значит, не она. Нетрудно догадаться, кто пришел…

Керриден беззвучно скользнул к окну и посмотрел через занавески во двор. С дома не спускали глаз двое коренастых мужчин. Одним из них был Роулинс.

На своем веку Керриден побывал во многих переделках и никогда не терялся. И полиция не первый раз шла по его следам. Он знал, что делать.

Он быстро прошел в спальню, открыл шкаф и надел на себя висевшее там легкое пальто и шляпу. На дне шкафа лежал небольшой рюкзак с необходимыми вещами — как раз на такой случай. Керриден схватил его, вытащил из ящика стола пачку купюр и сунул их в карман пальто. Уже более настоятельный стук застиг его в гостиной. Он усмехнулся, закинул рюкзак на плечо и вышел в коридор. Прямо над его головой находилось слуховое окно. Он отвел задвижку, сдвинул раму, подпрыгнув, ухватился за край и подтянулся на руках.

Со стороны двора его закрывала дымовая труба. Зная, как тщательно действует Роулинс, Керриден не сомневался, что за домом наблюдают и с улицы. Поэтому, держась ближе к центру крыши, он пополз к гаражам. Предпоследний в ряду бокс оказался пустым. Керриден поднял раму и осторожно пролез на пыльный затхлый чердак. Потом спустился по лесенке, потихоньку приоткрыл дверь гаража и выглянул во двор. Роулинс и его спутник стояли к нему спиной, задрав головы, смотрели на окна второго этажа. Многие шоферы перестали мыть машины и с интересом наблюдали за происходящим. Керриден ждал. Все взоры были прикованы к дому, но он понимал, что первый же его шаг привлечет всеобщее внимание. Роулинс обменялся несколькими фразами со своим коллегой, решительно кивнул и быстро пошел к выходу со двора.

Керриден отпрянул от щелки и замер, пока шаги Роулинса не стихли. Потом снова выглянул.

Роулинс исчез, зато другой полицейский явно собирался торчать здесь целый день. Керриден терпеливо ждал. Через несколько минут детектив повернулся к нему спиной и побрел в дальний конец двора. Керриден, не колеблясь, проскользнул в дверь и направился к улице, каждую секунду ожидая услышать позади себя окрик, с трудом удерживаясь от соблазна оглянуться. Однако ничего не произошло. Благополучно выйдя со двора, он ускорил шаги и двинулся по направлению к Гайд—Парк-Корнер.

3.

На воротах, в двухметровой зеленой стене, висела табличка: “Чейни—Уок. Художественные мастерские”.

Керриден помедлил секунду, огляделся по сторонам и вошел в ворота. Огромный асфальтированный двор был полон маленьких коттеджей с застекленными крышами. Номер 2а, крошечный, аккуратный домик с побеленными стенами, стоял в самом конце левого ряда, словно архитектор, задумав построить пятнадцать мастерских, нашел место лишь для четырнадцати, а последнюю стыдливо спрятал.

Керриден приблизился к выкрашенной в синий цвет двери и позвонил. Потом, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы, стал ждать. Он совершенно не представлял, что говорить сестре Мэллори, и рассчитывал только на свою сообразительность — сама внешность Энн подскажет ему нужные слова. Стоя под теплым солнцем, Керриден, будто взявшая след гончая, чувствовал растущее возбуждение.

Дверь открылась, и на пороге возникла молодая девушка. С первого же взгляда он испытал острое разочарование, ожидая почему–то увидеть кого–нибудь наподобие Риты Аллен. Но сестру Мэллори никак нельзя было назвать эффектной. Среднего роста, очень худенькая, с тонкими и слабыми руками. Ее широко раскрытые серо–голубые глаза смотрели прямо и приветливо, под скромным платьем угадывалось хрупкое тело. Все вместе взятое производило впечатление ранимости и беззащитности.

— Добрый день, — сказала девушка спокойным чистым голосом.

Ее лицо осветилось улыбкой. Казалось, она говорит Керридену, что он ей нравится, что она встречает его добром и верит, что ей отплатят тем же.

Охотничий азарт и самоуверенность слетели с Керридена, как шелуха, надежды на сообразительность развеялись в дым. Эта тихая наивная девушка с большими серьезными глазами выбила его из колеи. И у него вырвалось то, чего он никак не собирался говорить, — правда.

— Я разыскиваю вашего брата, Брайана Мэллори, — робко произнес он. — Ведь вы его сестра?

Улыбка дрогнула, лицо девушки омрачилось.

— Как, разве вы не знаете? — сказала она, будто сразу признав в Керридене старого товарища. — Брайан погиб. Почти два года назад.

Глава 7

1.

Гостиница “Эндфилд” на Брюэр–стрит явно не принадлежала к числу первоклассных. Вывески над входом, зажатым между фотоателье и магазином канцелярских товаров, не было. Название гостиницы оглашали золотистые буквы, выведенные на стеклянных панелях так давно и витиевато, что прочитать его было невозможно.

За распахивающимися в обе стороны двухстворчатыми дверями начиналась крутая лестница, наверху которой зачем–то висел пыльный занавес из бусинок, противно гремящих на постоянном сквозняке. Занавес отгораживал от ступеней маленькое, темное, почти квадратной формы фойе с шестью креслами, тремя бамбуковыми столами и двумя чахлыми пальмами, растущими в тусклых медных горшках.

Административная часть находилась тут же, рядом. На взгляд простого постояльца, она состояла из вечно запертой двери с табличкой “УПРАВЛЯЮЩИЙ” и небольшой, но грозной надписью “Посторонним вход строго запрещен” и крошечного окошка, напоминающего железнодорожную кассу. Согнувшись в три погибели и постучав, вы могли обратиться в это окошко с просьбой о комнате, а после томительного ожидания получить и ключ, не видя при этом ничего, кроме черного корсажа, пыльного и плоского, и дряблых рук жены управляющего.

Расположенная неподалеку от кабинета управляющего дверь с табличкой “Комната отдыха. Только для проживающих в гостинице” вела в помещение даже еще более темное и унылое, чем фойе. Свет с трудом проникал в два маленьких окна, которые выходили на тыльную сторону зданий по северной стороне Чансери—Лейн, и в комнате отдыха царили полумрак и затхлость. К холодному пустому камину зябко жались азиатские ландыши, в самых темных углах притаились расставленные попарно старые кожаные кресла. За бамбуковым столом возле одного из окон сидел Ян Шиманович, человек в черном берете.

Вот уже почти час, плотно сведя колени и опустив массивный подбородок на сжатые кулаки, Ян предавался воспоминаниям. Так он проводил почти все свободное время. Вся его жизнь теперь заключалась в прошлом. Будущего у него не было. Он напоминал человека, страдающего неизлечимой болезнью, смерть которого могла наступить в любую минуту, без предупреждения. К такой перспективе он относился с полным безразличием, если задумывался о ней вообще. Думы его постоянно занимали два человека: Шарлотта и Мэллори.

О своей жене он сохранил точные и прекрасные воспоминания. Ему стоило лишь закрыть глаза, и она возникала перед ним ярче, чем в жизни. И сейчас, тоскуя в мрачной пыльной комнате, он видел перед собой ее образ: невысокая, крепкого сложения женщина, склонная к полноте, с мускулистыми ногами, широкими бедрами и спадающими на плечи волосами цвета вороньего крыла. Шарлотте не было и семнадцати, когда они поженились. В тридцать пять она погибла.

Ян старался воскресить в памяти малейшие подробности каждого дня их совместной жизни. Он вспоминал и тяготы лишений, и простые скромные радости, вспоминал адский труд на купленной им — поляком в чужой стране — ферме. Он вспоминал отчаянные попытки вылезти из бедности, мужество и доброту Шарлотты, как гневным огнем зажглись ее глаза, когда она узнала, что второй раз за двадцать пять лет Германия напала на Францию. Он ждал, что его призовут в армию, но враг прорвал линию Мажино, и маленькая ферма около Седана сразу же попала под власть гитлеровцев. Яна, конечно, посадили бы в лагерь, если бы Шарлотта не спрятала его и не держала в укрытии, пока не схлынула волна немецких солдат. Именно тогда у нее родилась мысль вместе пойти в ряды Сопротивления. Ян сперва колебался: это дело мужское, но она настояла на своем.

Пьер Гурвиль и Жанна приняли их с радостью, и они вчетвером как только могли подрывали коммуникации бошей. Позже к ним присоединились Джордж, Любош и Ренли; потом Гаррис и, наконец, Мэллори.

Ян не доверял англичанам. Разве не Англия обещала помочь Польше? Разве не англичане втянули Францию в войну? Разве не они позорно бежали из Дюнкерка на свой остров, оставив Польшу и Францию на произвол Гитлера?

Мэллори Ян доверял еще меньше, чем двум остальным англичанам. Он не любил его потому, что Мэллори относился к их делу, как к игре, совершенно не обращая внимания на опасность, которая жутким страхом выедала сердце Яна. Страхом не за себя — за жену.

Когда Жанна сообщила, что Мэллори выдал Гурвиля, он не удивился. Сам он избежал ловушки гестапо только потому, что пришел позже, через несколько часов после того, как взяли Гурвиля. И нашел тело Шарлотты и Джорджа, убитых в перестрелке.

Сперва ему казалось, что Шарлотта не могла умереть. Ян жил словно в оцепенении, все время ожидая услышать ее громкий смех, увидеть, как она готовит еду или стирает с тем умиротворенным выражением лица, которое служило ему постоянным напоминанием об их счастье.

Он не мог поверить, что ее нет. Он слышал слова, но мозг его был будто в тумане. Лишь через несколько дней он понял, что в смерти Шарлотты повинен Мэллори. Тогда отчаяние и горе сменились жаждой мести. Ян рвался в одиночку кинуться на поиски предателя, но Жанна уговорила его подождать. Она тоже хотела свести с ним счеты и убедила Яна в том, что им надо подготовиться, в частности, Яну необходимо овладеть английским языком, так как охотиться за Мэллори предстоит в Англии.

Больше года он изучал английский. Любош, Гаррис и Ренли добровольно вызвались остаться с ними. И Ренли, который давал уроки Яну, был поражен его успехами. Все это время — пока они готовились, пока откладывали каждый грош, зарабатывая деньги любой черной работой — все это время Ян лелеял свою ненависть к Мэллори и не мог смириться с тем, что в охоте участвуют посторонние. Он сомневался в своих силах, не был уверен, что сумеет обойтись без помощи в чужой стране, но мысль о том, что Гаррис и Ренли вмешиваются в глубоко личное дело, наполняла его горечью.

Затаил он неприязнь и к Жанне, — за ее ненависть к Мэллори, — считая, что ее любовь к Гурвилю не идет ни в какое сравнение с его любовью к Шарлотте. С самого начала он осуждал их связь. Им нужно было пожениться, раз уж они дорожили друг другом. Супружество — вот единственный исход настоящих отношений между мужчиной и женщиной. Если бы они были женаты, он, скрепя сердце, признал бы за Жанной право на месть. Но они не поженились. В таких отношениях не могло быть искреннего чувства.

Если бы он только мог сделать все сам, думал Ян, сидя в кресле у окна, то давно бросил бы Жанну и Ренли и продолжал охоту за Мэллори в одиночку. Но без них он обязательно вляпается в Лондоне в какую–нибудь историю, которая неминуемо приведет его в полицию. А там обнаружат, что у него нет паспорта, и отправят обратно во Францию или, еще хуже, в Польшу. И продовольственные карточки умеет доставать только Жанна, и деньги все у нее, а что можно сделать без денег? Мысль о том, что врага ищет Керриден, его бесила. Он бурно протестовал, когда Ренли предложил воспользоваться посторонней помощью, но Жанна согласилась с этим, и они оказались в большинстве — двое против одного.

Единственное, что принесло Яну удовлетворение, это смерть Крю. Впервые после приезда в Англию он взял инициативу в свои руки — пока Ренли и Жанна в растерянности колебались. Не успел Ренли выйти из квартиры, как он всадил воришке пулю в голову. Жанна находилась в соседней комнате. Ян старался заглушить звук выстрела подушкой, но она все же услышала и вошла как раз в тот момент, когда Крю уже лежал на полу, а он сам гасил загоревшуюся наволочку.

Жанна, надо отдать ей должное, не закатила истерику, а сразу же увидела возможность держать Керридена в руках. Яну никогда бы не пришло в голову свалить на него убийство Крю. Он сомневался, что на пистолете сохранились отпечатки пальцев Керридена, но, как сказала Жанна, это не имеет значения, пока сам Керриден в это верит. Главное, его можно было держать в узде. Теперь Ян хотел убедить Жанну отказаться от услуг Керридена, забрать деньги, а если он заартачится, расквитаться с ним по–своему.

Еще оставался Ренли. Он был ненадежен, да и смерть Крю его потрясла. Ян никогда не доверял этому слабаку. Правда, он неплохо показал себя во Франции, выдержал пытки гестапо, но это было во время войны, которая делает мужчин мужественными, а год покоя и безделья превратил Ренли в тряпку. Вскоре придется занялся и им…

Дверь в комнату отдыха открылась, и вошел пожилой человек. Он остановился на пороге, всматриваясь в темноту. Его морщинистое лицо выражало недовольство.

— Опять куда–то задевали “Таймс”! — проговорил он дребезжащим голосом. — Где только не искал… Я не собираюсь долго терпеть эту комедию!

Ян кинул на него презрительный взгляд и вновь отвернулся к окну.

Старик в нерешительности колебался. Гнев подточил его силы. Он был одинок, тянулся к общению и с радостью присел бы, чтобы поговорить с этим парнем, на вид иностранцем, но у него не хватило духа завязать беседу.

— Извините за беспокойство, я не знал, что здесь кто–то есть, — робко произнес он. Потом, так как Ян промолчал, старик стал хорохориться: — Уму непостижимо, как вам разрешают въезд в страну! У нас и так достаточно иностранцев. Вероятно, в правительстве сидят сумасшедшие! Нам самим скоро нечего будет есть.

— Уходи, старый идиот, — не поворачивая головы, бросил Ян.

— Что? Что вы сказали? — забеспокоился старик, очень удивленный. — Прошу прощения, я плохо слышу. Повторите, пожалуйста.

Ян нетерпеливо повел плечами, не считая нужным ответить. Старик замялся, чувствуя презрительное к себе отношение, и, не зная, что делать, пробормотал:

— Вы случайно не видели “Таймс”?.. Я буду жаловаться управляющему. Вам не понять: это часть уклада нашей жизни…

Он вышел в коридор и, шаркая ногами, направился к кабинету управляющего, оставив дверь в комнату приоткрытой.

Ян встал, закрыл дверь, потом вновь занял свое место за столом и стал планировать смерть Ренли.

2.

Жанна Пресиньи вошла в гостиницу и медленно, задумчиво стала подниматься по ступенькам, сжимая под мышкой несколько газет. Она раздвинула занавеску из бусинок как раз в тот момент, когда старик, который хотел завязать беседу с Яном, стучал в окошко управляющего. При виде Жанны его рука застыла в воздухе. Он заметил молодую женщину в первый же день ее приезда и с тех пор задавался вопросом, кто она такая. Он уже много лет жил в “Эндфилде” и ненавидел его всей душой. Но пенсия отставного капитана английской колониальной армии в Индии не позволяла ему отыскать место получше. Старика звали Генри Мидоус. Семидесятитрехлетний и совершенно одинокий, он давно не видел в гостинице такой молодой и красивой женщины. Жанна, в черном свитере и черных брюках, казалась ему пришедшей из другого мира.

— Доброе утро, — сказал он тонким дрожащим голосом и поклонился. — Вы сегодня рано… Ага, газеты! Я как раз разыскивал “Таймс”. У вас случайно…

Окинув его холодным неприязненным взглядом, Жанна молча прошла мимо. Такая грубость и полное пренебрежение будто физически ударили старика. Он повернулся, провожая девушку глазами, и неожиданно почувствовал себя очень старым и никому не нужным.

Жанна вошла в комнату отдыха и закрыла за собой дверь.

— Полиция обнаружила труп Крю, — спокойно сообщила она по–французски.

Ян подпрыгнул и быстро обернулся.

— Я не слышал, как ты вошла, — оказал он, оправдывая свою нервозность. — Что, уже трубят?

Жанна бросила газеты на стол и села в пыльное кресло в дальнем углу.

— На первой странице.

Ян стал просматривать газеты. На его гладком пухлом лице ничего не выражалось.

— Керриден описан точно, — отметил он, закончив чтение, — ему не ускользнуть.

— Не думаю. Он достаточно хитер — выкрутится. И с еще большим рвением будет искать Мэллори.

Ян отбросил газету и пытливо посмотрел на Жанну.

— Но если его схватят, он расскажет про нас. Зря мы связались с таким типом. Надо было действовать самостоятельно.

— Перестань ворчать, надоело! — раздраженно воскликнула Жанна. — Если кто–нибудь и способен отыскать Мзллори, так это он. Сам посуди: он лучше нас знает страну и, кроме того, неизвестен нашему врагу.

— Повторяю, мы совершили ошибку, — сказал Ян настойчиво. — Я был против с самого начала. Зачем ты послушалась Ренли?

— Ты невежда, — повысила голос Жанна. — Только и можешь критиковать. Ты так глуп и упрям, что готов броситься в пасть волка, разделить участь Гарриса и Любоша. Ну, а я на это не согласна. Ты хочешь расправиться с Мэллори сам, но для этого тебе не хватит мозгов, — как и мне, и Ренли. А Керридену хватит. Сколько раз я должна повторять? Какая разница, кто покончит с Мэллори? Лишь бы с ним было покончено!

— Это ты так думаешь, — хрипло возразил Ян. Его глаза горели сдерживаемым гневом. — Я желаю убить его собственными руками, и я доставлю себе это удовольствие!

— Ну, что ж, валяй! — вспыхнула Жанна. — Не собираюсь тебя останавливать. Найди его и убей… Если сумеешь!

— Сумею — в свое время, — заверил Ян. — Вот уже больше года я жду этого момента. Мне только не хватало зависеть от каприза женщины!

— Господи, какой дурак! — презрительно бросила Жанна. — До сих пор все делала я. Это я провезла тебя в страну, я составляла планы и доставала карточки, которые дают нам возможность существовать. Я нашла Керридена. А ты… Все, что ты сделал, это убил Крю, и еще неизвестно, не придется ли нам об этом жалеть. И ты еще смеешь говорить о женских капризах!

— Увидим, — сказал Ян, отворачиваясь к окну. — Лично я не стал бы ждать. Тебя, может, это и устраивает, но меня нет. Если мы хотим быть вместе, придется действовать активнее. Иначе я возьму часть денег и займусь делом сам.

— Деньги проси у Керридена, — с насмешливой улыбкой парировала Жанна. — Они теперь у него, и если ты думаешь…

Она внезапно замолчала, так как дверь открылась, и на пороге возник Ренли. Он бросил на них быстрый взгляд, закрыл дверь и со смущенным видом подошел к камину.

— Почему ты вернулся? — спросила Жанна, подаваясь вперед. — Где Керриден?

— Не знаю, — ответил Ренли. — Я его потерял.

Наступило долгое молчание. Потом Ян повернулся к Жанне, грозно тряся пальцем.

— Вот видишь! Он удрал вместе с деньгами! А ты еще называешь меня дураком!

— Замолчи, — еле сдерживаясь, процедила Жанна, неожиданно встала и подошла к Ренли. Черные глаза пылали на ее бледном напряженном лице. — Как это случилось? Я же велела тебе не выпускать его из виду! Что произошло?

— Он отправился к себе домой, — спокойно ответил Ренли. — Я наблюдал, пока не погас свет, и решил, что Керриден лег спать. С утра я ничего не ел и забежал в кафе напротив перекусить. Меня не было от силы четверть часа. Всю ночь я провел возле его двери, но утром он не вышел. Вероятно, смылся, пока я был в кафе.

Жанна яростно взмахнула руками.

— Почему ты мне не позвонил? Тебя мог бы подменить Ян. Ты что, не в состоянии соображать? Мне надо растолковывать тебе каждую мелочь?

— Его счастье, что он удрал вечером, — произнес Ренли, поджав губы. — Утром явилась полиция… Они все еще были там, когда я ушел.

Жанна и Ян переглянулись. Ян встал.

— Полиция? — переспросила Жанна.

— Да. Мне повезло, что сам не влип — вовремя заметил полицейскую машину.

— Видишь! — торжествующе воскликнул Ян. — Говорил же, найдут!

— Его еще не поймали, — заметила Жанна, скрывая свое беспокойство.

— Я сделал все, что мог, — продолжал Ренли. — Пойду спать — всю ночь не сомкнул глаз. А вы подумайте, что нам делать.

— Больше мы его не увидим, — с горечью сказал Ян. — Удрал вместе с деньгами. Теперь, когда за ним гонится полиция, плевать ему на нас. Очередной провал… — Он бросил на Жанну неприязненный взгляд. — Пора заняться тем, что мы должны были сделать неделей раньше — найти Мэллори. Я пойду на встречу с Ритой Аллен.

— Можешь себя не утруждать, — опрометчиво выпалил Ренли. — Она мертва.

Не успел он это произнести, как понял, что допустил промашку.

— Мертва? — повторила Жанна. — Откуда ты знаешь?

— Мне сказал Керриден, — признался Ренли, сознавая, что врать опасно.

— Керриден? — Ян и Жанна переглянулись. — Когда это он тебе сказал?

Ренли переступил с ноги на ногу, вытащил портсигар и размял сигарету, чтобы дать себе немного времени подумать.

— Вчера вечером. Мы… мы столкнулись случайно на улице. Он был у нее дома.

— Ну–ка, погоди! — Ян насторожился, и глаза его стали ледяными. — Почему ты не сообщил об этом сразу?

Ренли нервно закурил. Его руки дрожали.

— Вы же не даете мне возможности! — резким тоном ответил он. — Я просто не успел.

— Неужели? Что–то не похоже. Ты говоришь, она мертва. Как она умерла? Что произошло?

— Керриден думает, что ее убил Мэллори.

Ян и Жанна вздрогнули.

— С чего он взял? — спросила Жанна, подняв руки к горлу.

Тем временем Ренли обрел самообладание.

— Керриден провожал Риту Аллен, — объяснил он спокойно, — а Мэллори, по его мнению, прятался у нее в квартире. У Риты развязался язык, и Мэллори, вероятно, услышал ее признания. Она поднялась наверх за какой–то вещью, потом раздался дикий крик… Рита лежала у подножия лестницы со свернутой шеей. Керриден уверен, что постарался Мэллори. Похоже на правду. Не представляю, кто бы мог это сделать, кроме него.

Ян подошел к нему вплотную.

— Что еще тебе известно? Ты ничего не скрываешь?

Ренли отпрянул от пронзительного злобного взгляда.

— Что мне скрывать? — жалобно проговорил он.

— Да? А для чего эта женщина поднялась наверх?

— Откуда я знаю? Керриден не расписывал мне все детали.

— И ты его не спрашивал? Точно? Или, может быть, просто нам не говоришь?

— Что ты себе… — сердито начал Ренли, но его перебила Жанна.

— Хорошо, Ренли, достаточно. Иди спать.

— Нет, недостаточно! — взорвался Ян. — Он врет! Я ему не верю! Я никогда ему не верил! Он что–то утаивает!

— Ты что несешь? — встревоженно воскликнул Ренли. — Попридержи язык! Я не больше твоего знаю, что сообщила ему Рита. Керриден не из самых разговорчивых!

— Оставь его в покое, Ян, — сказала Жанна.

— Ну, нет! — вскричал поляк вне себя от ярости. — Я доберусь до правды!

— Иди ты к черту! — заорал Ренли и, повернувшись, направился к двери.

— Ренли!

Что–то в голосе Яна заставило англичанина быстро оглянуться, и он увидел наставленный на него маузер.

— Не двигайся! — продолжал Ян. — Я хочу…

— Спрячь пистолет, болван! — закричала Жанна. — Сюда идут!

Дверь отворилась, и в комнату вошел Генри Мидоус, с детским восторгом размахивающий номером “Таймс”.

— Миссис Коддистолл с самого утра…

Увидев пистолет, он запнулся на полуслове и замер с разинутым ртом. Блеклые глаза под редкими белесыми ресницами широко раскрылись и бегали между Яном, Ренли и Жанной.

— Что случилось? Что здесь происходит? — хрипло выдавил он.

Ян торопливо убрал пистолет в плечевую кобуру и с угрожающим видом шагнул к старику.

— Ян! — предостерегающе одернула его Жанна.

Мидоус попятился.

— Что… что… что…

Голос изменил ему под безжалостным свирепым взглядом Яна, и, бросив “Таймс” на пороге, он убежал, быстро семеня ногами.

На миг в комнате воцарилась тишина. Первой ее нарушила Жанна, и голос ее прозвучал одновременно сдавленно и яростно:

— Сумасшедший! Проклятый идиот! Ты все испортил! Думаешь, старик будет молчать? Нам надо сматываться! Живо! Собираем вещи!

— Ничего он не сделает, — ошеломленно пробормотал Ян. — Он выжил из ума.

— Поднимайтесь и укладывайте вещи! — повторила Жанна. — Если только он вызовет полицию…

Она оттолкнула Яна и выскочила в коридор. Старик исчез. Жанна бегом бросилась к лестнице.

— Она права. — У Ренли от волнения стало дергаться лицо. — Ты действительно сумасшедший дурак! И слишком любишь размахивать оружием.

Он тоже кинулся к двери. Ян, что–то ворча, последовал за ним.

— Идите скорей! — позвала Жанна с верхней площадки. — Он ушел. Скорей!

Они побежали по лестнице. Никому и в голову не пришло заглянуть в телефонную кабину возле кабинета управляющего. Генри Мидоус был там, скрючившись в три погибели. Его стариковское сердце судорожно колотилось в чахлой груди. Пистолет! Боже мой, в гостинице “Эндфилд”!.. Если бы не он, Мидоус, в комнате отдыха могло произойти убийство! Вот так!.. Этим иностранцам нечего делать в его стране. Господи, да его самого могли застрелить!..

Он задрожал. Но офицеру не должно бояться оружия. Мидоус знал, что надо делать, и был преисполнен решимости выполнить свой долг. Как только Ян и Ренли исчезли на лестнице, он выпрямился. Ему не хватало воздуха, тело сковала невероятная слабость, но не колеблясь старик снял трубку и, подслеповато прищурившись — некогда идти за очками, нельзя терять ни секунды! — дрожащим пальцем набрал номер 999.

3.

Они вышли из своих комнат одновременно, держа в руках по кожаному чемоданчику. Все трое были одеты в старые, зеленого цвета плащи и черные береты, которыми _их снабдили во Франции. Стоя на лестничной клетке, крепко прижавшись друг к другу, они чувствовали свое единство и силу, как во время войны, когда самозабвенно сражались с общим врагом. Несмотря на свое сомнительное положение, Ренли ощутил прилив энергии и бодрости. Он неожиданно понял, что жизнь для него — именно в этих ощущениях. В настоящих, не книжных событиях. В действии. И еще он с удивлением осознал, что доведись ему заново строить жизнь, он вновь связал бы свою судьбу с этими иностранцами. Приключения, опасность — но только не жалкое существование: квартирка в сером районе, опостылевшая жена, нудная работа… Жизнь человека из толпы…

Гостиница затаилась. В комнате отдыха было пусто, даже занавес из бусинок застыл, будто окаменев при виде беглецов. Все трое знали, что за ними наблюдают. За те десять минут, пока они кидали вещи в чемоданы, ситуация изменилась; бурная деятельность неподконтрольных сил готовила им ловушку. Атмосфера нависшей катастрофы на каждого из них влияла по–разному.

Ренли был возбужден, полон отваги — как школьник, посмотревший фильм о герое, который в одиночку прорвался через стан врага.

Ян был испуган. До сих пор все складывалось для него удачно, и он не мог поверить, что фортуна отвернулась. Теперь, если их общее дело сорвется, то только по его вине, по его собственной непростительной глупости. Скоро облеченные властью лица узнают, что у него есть оружие. Полиция начнет расследование, а он до смерти боялся полиции. Если его сцапают, то посадят в тюрьму. Мысль о том, что он попадет в тюрьму, а Мэллори будет разгуливать на свободе, приводила его в бешенство. Ян был готов на все, лишь бы не угодить в лапы полиции. Для него война продолжалась, и он находился во вражеском лагере. Он не отступит перед смертью, не отступит перед убийством, если это поможет ему ускользнуть.

Жанна это чувствовала и понимала, какую опасность представляет собой Ян в таком состоянии. Пытаться сейчас отобрать у него оружие бесполезно. Он всегда был безжалостен, и если она станет ему перечить, то пойдет против нее. Жанна надеялась только на удачу, на счастливый случай, который помог бы им беспрепятственно выйти из гостиницы.

Она спускалась первой, за ней следом Ян, Ренли шел замыкающим. Они двигались спокойно, не спеша, ожидая, что капкан вот–вот захлопнется. Ренли оглянулся и увидел голову женщины, склонившейся над перилами; женщина тут же испуганно отпрянула.

Жанна уже спустилась до середины лестницы, когда заметила движение, которое заставило ее замереть. В дверях комнаты отдыха стоял Мидоус; он сразу же исчез, увидев их. Жанна успела разглядеть только тощую ногу а старом, но тщательно начищенном ботинке. Значит, старик стоял на страже, так же как и жена управляющего, прильнувшая к окошку — амбразуре своей крепости.

Мидоус не терял времени даром. Он позвонил в полицию и предупредил управляющего: оружие в руках иностранцев! Волна паники проникла под мирный покров гостиницы. Даже старый швейцар, который по своей должности обязан был задерживать жильцов, намеревающихся съехать, не заплатив, покинул свой пост и укрылся в мужском туалете.

Управляющий сперва отказался поверить Мидоусу и уж было решил убедиться лично, но по здравому размышлению передумал. Конечно, Мидоус — выживший из ума занудный старик, но, в конце концов, он бывший офицер, а британская колониальная армия не плодила лжецов и паникеров. Пусть разбирается полиция!.. Управляющий не вышел из своего кабинета и на всякий случай даже заперся на ключ.

Троица достигла фойе.

— Идем, — сказала Жанна, полагая, что счастье им улыбнулось.

Она шагнула к последнему пролету, раздвинула занавес из бусинок и резко остановилась. В гостиницу только что вошли двое полицейских. Они подняли головы, и один из них крикнул: “Минутку, мисс!” и устремился к ней навстречу.

Жанна поняла, что в одно мгновение пропали труды четырех лет. Ее охватила паника. Она хотела повернуться и бежать и, без сомнения, поступила бы так… Но бежать было некуда.

Полицейский — высокий светловолосый молодой парень с решительными глазами — уже почти настиг ее, когда напряженную тишину гостиницы разорвал оглушительный выстрел маузера.

Глава 8

1.

“Брайан погиб. Почти два года назад”.

Керриден даже не пытался скрыть свое удивление. Его взгляд переместился с лица девушки на синие и белые цветы ее платья. Он никак не ожидал услышать подобный ответ и сразу подумал: ей известно, что он охотится за Мэллори, и таким образом она пытается сбить его со следа.

— Я не знал, — тихо произнес Керриден. — Прошу прощения. Если бы я знал, то не стал бы вас беспокоить.

Он с трудом оторвался от ее платья и, подняв глаза, встретил прямой честный взгляд.

— Ничего, — сказала девушка быстро, словно желая ободрить его. — Два года — долгий срок. Сначала мне было очень тяжело… Но нельзя же вечно жить прошлым, правда?

— Пожалуй, — согласился Керриден, не представляя, что делать дальше. — Очевидно, мне не имеет смысла продолжать поиски. Очень жаль. — Затем, поняв, что говорит не то, поспешно добавил: — Трудно поверить, что такой человек, как Мэллори, мертв. — Он отступил на шаг, нагнулся и взял лямки рюкзака. — Не смею вас больше отвлекать…

Керриден чувствовал, как ее серые глаза внимательно изучают его, и думал, не узнала ли она в нем недруга брата.

— Нет–нет, так вы не уйдете, — живо проговорила Энн. — Войдите, прошу вас. Вы с ним вместе воевали? Вы тоже летчик?

— Нас познакомили, — осторожно ответил Керриден. — Замечательный был человек… Между прочим, я Керриден, Мартин Керриден. Не хочу вам мешать…

Девушка сделала шаг в сторону и широко распахнула дверь.

— Входите, прошу вас.

Он переступил через порог и оказался в просторной студии. Деревянный каркас застекленной крыши бросал строгие квадратные узоры теней на зеленый пробковый пол. На подрамнике стоял незаконченный холст с изображением нагой женщины. Керриден совершенно не разбирался в живописи, но его поразили глаза этой женщины. Казалось, они смотрят прямо в душу.

— Замечательно! — невольно вырвалось у него. — Ваша работа?

— Да.

Едва доставая головой ему до плеча, Энн, засунув руки в большие карманы платья, стояла так близко, что почти касалась Керридена. Некоторое время они молча смотрели на картину, затем, с оттенком печали в голосе, девушка произнесла:

— Брайан, шутя, назвал бы ее открыткой. Он мне сильно помогал. В нем от природы было заложено отличное чувство перспективы.

Глаза нагой женщины, слишком честные и проницательные, начали беспокоить Керридена. Он отвернулся и стал рассматривать студию, в которой царил образцовый порядок. С одной стороны помещения находились полки с книгами, и их пестрые переплеты красиво сочетались с многочисленными цветами, расставленными по комнате, и с развешенными по стенам картинами. Большой, покрытый подушками диван занимал место в одном углу, в другом стояла радиола.

Работы на стенах были выполнены рукой Энн. Керриден узнал ту же внутреннюю энергию, те же яркие краски и твердую точную кисть. Он еще удивился про себя, что такая хрупкая на вид девушка пишет такие мощные картины. Если в творчестве проявляется характер, то значит в ней таится немалая сила. Сила духа.

Керриден чувствовал себя явно не в своей тарелке, не знал, с чего начать, о чем говорить. Энн же, наоборот, была очень приветлива и обращалась с ним, как со старым знакомым.

— Когда вы познакомились с Брайаном?

Она неожиданно повернулась к нему, и Керриден с замешательством обнаружил, что ее взгляд такой же проницательный и честный, как у женщины на картине.

— Мы встретились случайно, — ответил он, жалея, что не ознакомился подробнее с биографией Мэллори, которую предоставил ему Ренли. — В течение недели жили под одной крышей… Он дал мне взаймы десять фунтов. Я хотел их вернуть.

— Садитесь, пожалуйста, — пригласила Энн. — Я давно не встречала никого из его знакомых. Теперь мне жаль, что я мало ими интересовалась… Что–нибудь выпьете, или, считаете, рано?

— Выпить для меня никогда не рано, — сказал Керриден, снимая пальто. Пока она доставала из буфета джин и бутылку “Дюбонне”, он продолжал: — После войны я долго провалялся в госпитале, а затем отправился в Америку. И вот недавно вернулся оттуда и вспомнил, что должен вашему брату деньги. Честно говоря, я подумал, что это прекрасный повод для встречи. Пытался найти его адрес в телефонном справочнике, но вместо его имени нашел ваше. Он как–то упомянул про сестру, Энн. Я догадался, что это вы, и вот пришел…

— Что он вам обо мне рассказывал? — Она поставила бутылки на столик. Руки у нее чуть дрожали. — Садитесь же!

— Не помню, — ответил Керриден, опускаясь в кресло.

Он не собирался лгать больше, чем необходимо. Ему и так было необычно трудно играть взятую на себя роль, постоянно приходилось подавлять порыв во всем признаться, поведать ей о Жанне, Яне и Ренли, о причинах, которые заставили его искать Мэллори.

— Мы разговорились о своих близких, и он упомянул о вас. В памяти осталось имя Энн — мое любимое.

— И вы забыли остальное? Как жаль! Признаюсь, я немного сентиментальна. Мне дорого все, что связано с Брайаном.

В замешательстве Керриден обратился к помощи новой лжи:

— Правда, я не помню. По–моему, он говорил, что вы красивы…

Она испытующе посмотрела на него.

— Нет, этого он не говорил. Ну ладно. Я не должна была вас расспрашивать.

— Простите. Напрочь вылетело из головы… Я и подумать не мог, что мне удастся с вами познакомиться. — Он поспешил сменить тему. — А как Брайан погиб? Если вы не хотите говорить об этом…

— Не хочу говорить об этом? — Девушка подалась вперед, щеки ее порозовели. Керриден поразился, что вначале она показалась ему некрасивой. — Наоборот, я только и ищу предлога, чтобы поговорить о нем! Второго такого нет!.. Через несколько недель после начала войны его сбили и взяли в плен. Он бежал и вступил в один из отрядов французского Сопротивления. Ему удалось тогда переслать мне письмо — последнее, что я от него получила. Письмо принес американский пилот, его приятель… Брайан казался таким счастливым, работая с этими людьми! Их было восемь, они пускали под откос поезда. Командиром был француз, Пьер Гурвиль. Брайан отзывался о нем восторженно, как о человеке бесстрашном, умном и справедливом. Он вообще писал очень образно, и все восемь членов группы были как живые: два француза, две француженки, два поляка и три англичанина, включая его самого. Одной молоденькой француженкой, Жанной Персиньи, он просто восхищался. Вероятно, это были замечательные люди. Я страшно волновалась, зная, какой опасности он подвергается, но ничего не могла изменить… Даже написать ему не могла. Потом из министерства военно–воздушных сил мне сообщили, что он попал в руки гестапо и был убит при попытке к бегству. Он погиб за два дня до капитуляции Германии.

“Тупик”, — подумал Керриден, уверенный, что девушка говорит то, что принимает за правду.

— Его смерть потом подтвердилась? — осторожно поинтересовался он. — Всякое иногда случается…

Энн бросила на него изумленный взгляд.

— Почему вы об этом спрашиваете?

Керриден решил прощупать, что она знает на самом деле.

— Я недавно говорил о вашем брате… с Ритой Аллен. — Он заметил, как девушка вздрогнула и сжала кулаки. — Вы знакомы? По ее мнению, ваш брат жив. Она утверждает, что несколько недель назад видела его.

Гнев, который обуял Энн при имени Риты, исчез так же быстро, как и появился. Она долго молчала, внимательно глядя на Керридена.

— Что за ерунда? Зачем вы ходили к этой женщине? Я не понимаю.

Керриден смущенно поерзал в кресле.

— Ваш брат говорил и о ней. И вот случайно несколько дней назад мы с ней встретились. Услышав ее имя, я вспомнил, что она была подругой Мэллори. Естественно, я спросил у нее, как найти вашего брата. Адреса она не знала, но заявила, что в прошлом месяце они виделись.

— Что за ерунда! — гневно повторила Энн. — Вы ошибаетесь, она никогда не была подругой Брайана. Он мне о ней рассказывал. С его стороны это было чисто плотское влечение. Вы же знаете молодых офицеров — они словно боятся что–то упустить… Ну, а эта девица сама бросилась ему на шею. И сразу же стала доить из него деньги. Он и встречался–то с ней всего один или два раза… Как у нее хватает наглости делать такие заявления?!

Керриден был удивлен.

— Она дала мне понять, что их знакомство длится около шести лет. Она даже сказала, что он купил и обставил ей домик.

— Домик?! — воскликнула Энн со смесью возмущения ипрезрения. — Но это смешно! Брайан знал ее всего лишь несколько дней, а потом его послали за границу. Больше они никогда не виделись.

— Он мог вам всего не говорить, — возразил Керриден, раздраженный ее слепой верой в брата. — Братья обычно не рассказывают сестрам…

— Дело не в этом, — перебила она. — Нас не касаются взаимоотношения моего брата и этой женщины. Она заявила, что он жив? Ну что ж, она лжет!

— Но по какой причине? — спросил Керриден, против воли вовлеченный в спор. — Для чего ей лгать?

Энн сперва растерялась, затем ответила:

— Сколько вы ей заплатили за эти сведения?

Теперь растерялся Керриден.

— Откуда вам известно, что я ей заплатил?

— Говорю вам, я знаю эту женщину. Ради денег она способна на все.

— Да, действительно, я ей заплатил. Однако, почему она сказала, что Брайан жив?

— А разве не это вы ожидали услышать? Скажи она вам, что он мертв, вы бы быстро потеряли к ней всякий интерес.

Керриден внимательно смотрел на девушку. Такая мысль не приходила ему в голову, и она посеяла в нем сомнения. Пока он раздумывал, пытаясь решить, солгала ему Рита Аллен или нет, Энн встала, прошла через комнату и остановилась у холста.

— Я начинаю беспокоиться, — произнесла она после продолжительного молчания. — Брайан никогда не упоминал вашего имени. Не знаю почему, но мне кажется, что вы не знакомы с моим братом. Что именно вам от него надо?

Керриден быстро поднялся и хотел что–то сказать, как вдруг заметил, что к дому приближается, пошатываясь, человек в зеленом плаще и черном берете. Ренли! Задыхающийся, потный, с безумными глазами, Ренли подбежал к двери, привалился к косяку и стал громко стучать.

Одним прыжком Керриден пересек комнату, распахнул входную дверь и подхватил падающее тело.

— Что случилось? — потребовал он. — Что вы тут делаете?

Ренли пытался отдышаться. Его грудь судорожно вздымалась.

— Что случилось?

— Они гонятся за мной по мятам, — хрипло выдавил Ренли. — Мне некуда было идти… только сюда… Этот проклятый дурак убил двух полицейских…

— Замолчите! — прошипел Керриден и поспешно оглянулся.

Сзади стояла Энн.

— Ваш брат писал в письме о Ренли, помните: один из восьми? Так вот, это он! Вы сказали, что к вашему сожалению плохо знаете друзей Брайана. Теперь у вас есть возможность с ними познакомиться.

2.

Щеколда зеленых ворот в высокой белой стене поднялась, и ворота медленно приоткрылись. Прошло несколько секунд. Потом в щель просунул голову полицейский и внимательно оглядел двор. Удостоверившись, что все спокойно, он решился открыть ворота и, сжимая в руке дубинку, медленно двинулся вперед. За ним появился второй полицейский, тоже с дубинкой.

Коттеджи стояли футах в двадцати друг от друга. Керриден, укрывшись за занавеской, видел из окна проход между двумя домиками, а также часть двора и ворота. Он видел, как оба полицейских осторожно продвигались по узкой дорожке из бетонных плит. В распахнутые ворота с любопытством глазели зеваки, собравшиеся на другой стороне улицы на почтительном, вполне безопасном расстоянии.

Рядом с Керриденом, тоже глядя в окно, стояла Энн.

Полицейские шаг за шагом приближались к правостороннему ряду коттеджей. Керриден испытывал к ним симпатию. Слишком жалкими выглядели их дубинки против предполагаемого вооруженного убийцы; и все же не чувствовалось в медленных движениях полицейских ни сомнения, ни страха.

— Вас засекли? — спросил Керриден, не отрывая глаз от окна.

Ренли, без сил повалившийся в кресло, понемногу приходил в себя. Когда он ответил, его голос звучал уже уверенней.

— Не думаю. Я был ярдах в пятидесяти впереди, потом завернул за угол и бросился сюда, по пути никого не встретив. Вряд ли меня видели. Они уже здесь?

— Осматривают двор.

Ренли с трудом поднялся.

— Если меня схватят, я пропал. Кто поверит, будто я не знал, что Ян собирается стрелять? Хладнокровное убийство на глазах у свидетелей!

— Садитесь и молчите, — оборвал Керриден, с беспокойством взглянув в сторону Энн. — Если они не знают, что вы здесь, то это еще полбеды. — Ренли упал в кресло, а Керриден продолжал, обращаясь к девушке: — Мне очень жаль. Я вам все объясню, только не сейчас. Что бы ни произошло, вас я постараюсь не впутывать. Впрочем, полагаю, вы не останетесь безучастной?

Она посмотрела на него — встревоженно, но без испуга.

— Ни вас, ни вашего товарища я никогда раньше не видела. Если полиция будет задавать вопросы, я сообщу им то немногое, что мне известно.

Керриден улыбнулся.

— Это самое разумное. Но мы не можем допустить вашей встречи. — Он взглянул на Ренли. — Придется ее связать. Поройся здесь — надо найти кусок веревки или шнура… И поторопись!

Энн быстро сделала шаг назад, но Керриден схватил ее за запястье.

— Прошу вас, будьте благоразумны, — сказал он. — Вы не пострадаете, только не кричите и не вырывайтесь. И Ренли, и меня разыскивает полиция. Мы не хотели бы прибегать к силе — разве что в самом крайнем случае. Пожалуйста, не пытайтесь сопротивляться. Как только эти двое уйдут, мы оставим вас в покое. Обещаю, что мы не причиним вам зла.

— Я чувствовала в вас фальшь… — произнесла Энн. — Хорошо, я не буду сопротивляться. Я слышала, что сказал ваш приятель. Он убийца, да?

— О господи, нет! Ренли и мухи не обидит. Он приехал в Англию с товарищами вашего брата. Стрелял Ян. Ян, помните? Поляк?

Девушка была настолько смятена, что даже не испытывала страха.

— Что все это значит? Зачем вы оба сюда пришли?

— Извините, объяснения позже, — ответил Керриден, когда в комнату вошел Ренли с охапкой ремней и шарфов, найденных в спальне Энн. — Наблюдайте за двором, — велел он, взяв два ремня.

Ренли подошел к окну.

— Так вы не будете сопротивляться?

Керриден отпустил руку девушки, но внимательно за ней следил, подозревая, что она станет кричать. Однако Энн тихо сказала:

— Нет. Что я должна делать?

— Повернитесь и заложите руки за спину.

Она повиновалась, и Керриден быстро связал ее запястья.

— Не очень туго? — спросил он, удивляясь, до какой степени ему не нравятся собственные поступки.

— Нормально.

Керриден смял в кулаке шелковый носовой платок, который дал ему Ренли.

— Откройте рот. Теперь ей стало страшно.

— Я не буду кричать, — пообещала она и попятилась.

— Послушайте, если произойдет какой–нибудь срыв, и вас найдут в таком виде, то непременно захотят узнать, почему вы не позвали на помощь, — терпеливо разъяснил Керриден. — Кляп необходим — для вашей же пользы.

Энн немного побледнела, но позволила заткнуть себе рот.

— Ну вот и отлично, — бодро проговорил Керриден. — Давайте пройдем в спальню. Будете лежать на кровати, пока все не останется позади. Как только они уйдут, я вас развяжу.

Они миновали крошечную прихожую и попали в спальню. Девушка села на кровать и подняла на него полные страха и беспокойства глаза.

— Я хочу, чтобы вы мне верили, — сказал Керриден, становясь на колени и связывая ее ноги. — С вами ничего не случится, даю слово. Как только они уйдут, я вас туг же освобожу. А теперь лежите спокойно. Надеюсь, вам не очень неудобно?

Энн откинулась на подушки.

— Представляю, что вы сейчас думаете, — продолжал он, желая во что бы то ни стало ободрить ее. — Все будет хорошо. Вы ведь не боитесь, а?

Девушка поколебалась немного, потом покачала головой. Керриден похлопал ее по плечу, улыбнулся и поспешил в студию.

— Ну как? — спросил он, заглядывая через плечо Ренли в окно.

— Думаю, они осматривают каждый дом, один за другим, — ответил англичанин. Стоя рядом, Керриден чувствовал его дрожь.

— Должен сказать, что вы просто напрашиваетесь на неприятности. Чистое безумие — говорить о таких вещах при посторонних!.. Так что же произошло?

Ренли глубоко вздохнул.

— Ян прикончил двух полицейских! Дурак, сумасшедший кретин!.. Он что–то заподозрил и обвинил меня в предательстве. Я все отрицал. Тогда он вытащил пистолет и стал мне угрожать — прямо в гостинице, в комнате отдыха! И, разумеется, вошел постоялец и это увидел. Жанна поняла, что пахнет жареным, и велела нам складывать вещи. Мы уже спускались по лестнице к выходу, когда появились полицейские. Один из них бросился к Жанне, и Ян спокойно его застрелил. Второй и пошевелиться не успел, как Ян и его ухлопал… Самое хладнокровное убийство, какое я видел!

Керриден закурил.

— Единственное, чего не следует делать в этой стране, так это убивать полицейских, — мрачно сказал он. — Хуже неприятностей не бывает… Что потом?

— Я, наверное, потерял голову, — продолжал Ренли тихим голосом. — Сообразив, что они мертвы, я бросил вещи и выскочил на улицу. На гостиницу глазели прохожие — видимо, услышали выстрелы. Представляю, какой у меня был вид. Один тип попытался остановить меня, но я вывернулся. — Ренли неожиданно обернулся. Его лицо подергивалось. — Вы можете не поверить, но Жанна выбежала из гостиницы с диким криком “Держите его!”, словно я убийца. Естественно, все бросились за мной, а Жанна и Ян в суматохе сели в полицейскую машину и укатили. Они проехали мимо меня, даже не взглянув, а за мной гналась разъяренная толпа…

Керриден скрыл усмешку.

— Железное самообладание!.. Ну, продолжайте. Как вы сюда попали?

— Мне повезло. Один раз я налетел прямо на полицейского, но вырвался и удрал. Я путал следы, прятался, снова бежал. Потом взял такси до вокзала Виктория. Когда я расплачивался с водителем, нас догнала полицейская машина, и один из фараонов заорал шоферу, чтобы тот меня задержал. Мне снова удалось бежать, и все началось заново. Потом я сообразил, что нахожусь рядом с Чейни—Уок. Если бы я не завернул сюда, меня бы поймали.

Керриден хмыкнул.

— Долго оставаться вам здесь нельзя. Вы все испортили, Ренли, спутали мои карты. Я только успел наладить контакт, как появились вы.

Однако англичанин не слушал, занятый собственными переживаниями.

— Кто поверит, что я невиновен? — пробормотал он сквозь стиснутые зубы. — Те двое — настоящие дьяволы! Сперва они свалили на вас убийство Крю, а теперь хотят подставить меня.

— Действительно, дьяволы, — согласился Керриден с улыбкой. — Но это не значит… — Он замолчал, ткнул Ренли локтем и кивнул в окно. — Вот они!

Два полицейских и плешивый человечек в бежевом вельветовом костюме, скромно державшийся чуть сзади, вышли из–за ряда коттеджей и направились к дому № 2а.

— Ступайте в спальню! Предоставьте это мне, — велел Керриден. — И будьте наготове — возможно, вам придется уходить в спешке.

Звонок раздался, когда Ренли был уже в спальне. Керриден дал ему время закрыть за собой дверь, потом пошел открывать.

— Что вам угодно? — небрежно поинтересовался он.

— Мы ищем человека, который находится где–то здесь, — резким голосом ответил один из полицейских и вытянул шею, заглядывая в прихожую. — Высокий, худой, однорукий и одноглазый. На лице шрам. Одет в плащ зеленого цвета и черный берет.

— Такого не видел.

К двери протолкался плешивый. Его маленькие водянистые глазки смотрели напористо и зло, небритый подбородок был агрессивно выпячен вперед.

— А вы кто? — спросил он. — Я вас раньше не видел.

Керриден смерил его надменным взглядом.

— Вам не мешало бы побриться, — заметил он с издевательской улыбкой. — Или вы отпускаете бороду?

— Кто вы такой?!

Толстые и дряблые щеки человечка в бежевом костюме налились пунцовой краской.

— Меня зовут Хэнли. Я старый знакомый мисс Мэллори. А вам что за дело?

— Я Холройд, Криспин Холройд, — заявил плешивый, будто это все объясняло. — Сосед мисс Мэллори. Где она? Я хотел бы с ней поговорить.

— Она вышла за покупками, — бросил Керриден и демонстративно повернулся к полицейскому. — Это все?

— Если вы не видели интересующего нас человека…

— Нет, не видел.

Холройд потянул полицейского за рукав и зашептал ему что–то на ухо. Керриден уловил слова “Незнакомец… впервые… мне он не нравится…”.

Керриден подмигнул полицейскому.

— Если у вас есть свободное время, то через полчаса вернется мисс Мэллори. Она вам за меня поручится.

— Ладно, ладно, — ответил тот, бросил гневный взгляд на Холройда и с явным раздражением вырвался из его рук. — Пошли, Билл, — сказал он своему коллеге, — зря мы здесь околачиваемся. Он, вероятно, побежал дальше.

Керриден наблюдал, как полицейские и Холройд удалялись по дорожке. Холройд протестовал, но его не слушали.

— Все в порядке, — закричал Керриден, закрыв дверь.

В прихожую вошел Ренли, бледный и напряженный.

— Что будем делать с ней? — Он кивнул в сторону спальни.

— Она–то как раз у себя дома. Вопрос в том, что делать с вами.

Ренли прошел в студию и начал нервно мерить ее шагами.

— Положение безнадежное. Лучше всего, если я добровольно сдамся. Может быть, мне поверят.

— Кто–нибудь видел, как это произошло?

— Не знаю. Вряд ли… Они ведь все от нас попрятались. Выстрелы–то, конечно, слышали, но готов поспорить, что никто и носа не высунул.

— И все же полиции теперь наверняка известно, что вы были не один. У них есть описание Яна. Если его схватят первым, то, возможно, найдут маузер.

— Мне от этого не легче, — с отчаянием проговорил англичанин.

— Да. Надо что–то предпринять… Через несколько часов вся полиция будет на ногах.

— Что же делать? Сдаваться?

— Лучше идите со мной, — сказал Керриден после минутного размышления. — Скоро обнаружат труп Риты Аллен, и тогда все они бросятся на меня. Я направляюсь в Шотландию. Да, между прочим, я вам не говорил, что Мэллори купил вблизи Данбара остров с домом? Прекрасное убежище для нас! И кто знает — вдруг мы случайно обнаружим там его самого?

— Мы пойдем с вами, — бесстрастно отчеканила с порога Жанна, а в комнату мимо нее прошел Ян и наставил на Керридена пистолет.

Глава 9

1.

— Я гляжу, вам доставляет удовольствие затягивать петлю на собственной шее, — насмешливо произнес Керриден, переминаясь с ноги на ногу.

— Без резких движений! — предупредил Ян. В его глазах сверкала злоба. — А ты садись! — велел он, обращаясь к Ренли.

С явным облегчением Ренли сел.

— Выходит, вы следили за своим товарищем? — спросил Керриден.

Жанна подошла к нему со спины.

— Да, — ответила она. — Не шевелитесь, я заберу у вас оружие. Если шелохнетесь, Ян будет стрелять!

— Ради бога, забирайте, милости прошу… Я‑то надеялся, что больше вас никогда не увижу, — сказал Керриден, обернувшись на Жанну через плечо. — Вы, конечно, знаете, что полиция совсем рядом?

Жанна засунула руку в его плащ, вытащила пистолет и отошла в сторону.

— Я все знаю, — коротко бросила она. — Не пытайтесь хитрить, Керриден. И ты тоже, Ренли.

Она обошла вокруг Керридена и опустила пистолет в карман своего плаща.

— Не мешай мне держать его на мушке, — нетерпеливо проговорил Ян. — Постарайся стоять на одном месте!

— Стрельбы не будет. Теперь у нас общие проблемы. Лучше работать вместе.

— Ваши проблемы меня не интересуют, — отрезал Керриден. — Я не сторонник убийства полицейских, так что отвечайте сами за себя. А эта хлопушка здорово смахивает на пистолет, из которого угрохали беднягу Крю. Сильно сомневаюсь, что отпечатки моих пальцев сохранились. Теперь, полагаю, я совершенно свободен.

Жанна достала из кармана дневную газету и швырнула ее Керридену.

— Не делайте поспешных выводов! — злорадно усмехнулась она. — Нашли тело Риты Аллен и разыскивают вас. Тут фигурирует и ваша фамилия… Так что неприятностей у вас ничуть не меньше нашего. Даже больше — нас, по крайней мере, не знают поименно.

Керриден пробежал глазами первую страницу и скорчил гримасу.

— Нет хуже врага для преступника, чем таксисты. И меня еще называют “опасным”! Да, развинтились у них нервы… — Керриден бросил газету на пол и холодно улыбнулся. — Разве я похож на “опасного”? — Он закурил и задумчиво посмотрел на Жанну. — Любопытно, как давно продают этот выпуск?

— Полагаю, не больше часа. Почему вы интересуетесь? Вас здесь видели? — резко спросила она.

— Еще бы! Я имел беседу с двумя полицейскими и одним соседом. Они занимаются поисками нашего друга Ренли. Вы их не заметили по дороге? Когда они прочитают описание, то сразу же вернутся… и с подкреплением.

— Какое описание? — хрипло выдавил Ренли.

Это были его первые слова с тех пор, как появилась Жанна.

Керриден подобрал с пола газету и кинул ему:

— Можете убедиться.

Затем он посмотрел на Жанну.

— При всех обстоятельствах оставаться здесь нельзя. Нам надо сматываться.

Она сделала нетерпеливый жест.

— Все улицы в районе перекрыты полицией. Среди дня проскользнуть не удастся.

— Если мы сейчас же не уйдем отсюда, нас переловят как крыс в ловушке, — сказал Ренли, просмотрев газету.

— Ну вот, опустились до штампов! — рассмеялся Керриден. — Лично я не причисляю себя к крысам.

Ренли бросил на него затравленный взгляд.

— Нужно уходить! Нам нельзя сидеть на месте! Они вернутся!

— Только не нервничайте. Полицейские и этот тип Холройд видели меня здесь. Хорошо — устроимся до ночи в студии Холройда. Если полиция сюда вернется и найдет дом пустым, то они решат, будем надеяться, что я прорвался через кордон. А если они снова начнут осматривать студии, я уверен, что Ян сумеет заставить Холройда покривить душой.

— Кто такой Холройд? — спросила Жанна.

— Добрый сосед. Он живет как раз напротив.

— Где сестра Мэллори?

Керриден задумчиво посмотрел на девушку.

— Удивительно! Вы всегда в курсе последних событий! Каким образом вы узнали о ее существовании?

Жанна ответила ему прямым холодным взглядом. Ее глаза на бледном бесстрастном лице сверкали.

— Не тяните время! Где она?

— В спальне, связанная.

— Она тебя видела? — спросила Жанна, повернувшись к Ренли.

— Да.

— В таком случае, оставлять ее нельзя.

Керриден понимал, что она права, но соглашаться не хотел.

— Если забрать ее к Холройду, все осложнится…

— Холройд! — теребил Ренли, указывая в окно. — Смотрит сюда.

Через тонкую занавеску был виден Холройд, стоявший на пороге своего дома. Он наблюдал за их коттеджем. На его бледном потном лице читалось выражение живейшего любопытства.

— Я им займусь, — быстро сказала Жанна. — Берите сестру Мэллори, все свои вещи и следуйте за мной.

Она вышла из комнаты, открыла входную дверь и зашагала по дорожке по направлению к Холройду. Не дожидаясь исхода их встречи, Керриден прошел в спальню. По беспорядку, который царил на кровати, он понял, что Энн пыталась освободиться. Она подняла на него наполненные тревогой глаза.

— Ситуация изменилась, — коротко сообщил Керриден. — Я не могу вас пока отпустить. Здесь вся банда: Жанна Персиньи и поляк, Ян. Но сюда может нагрянуть полиция, и мы перебираемся к Холройду.

Он развязал девушке ноги и помог встать. На пороге спальни появился Ренли.

— Идем! Все в порядке, она уже там.

— Захватите мою шляпу, — попросил Керриден, — и не забудьте рюкзак. — Он взял Энн иод руку. — Ничего не бойтесь, я не позволю причинить вам зла.

Но на этот раз она не дала себя уговорить и резко вырвалась.

— Будьте благоразумны… — терпеливо начал Керриден.

Оттолкнув Ренли, в комнату вошел Ян.

— Не тяни время! — злобно рявкнул он. — Тебе сказано привести ее, значит веди, да поживей!

Он наставил пистолет на Энн, которая при виде его замерла.

— Пошли, малышка, — сказал Керриден. — Все будет в порядке, только не надо сопротивляться.

Ян не спускал с нее глаз.

— Вытащи кляп, — приказал он. — Его могут увидеть. Если она закричит, я буду стрелять. Накинь ей что–нибудь на плечи. — Поляк приблизился к Энн, а Керриден подошел к шкафу за пальто. Глаза Яна были холодны, как смерть. — Попробуй сыграть с нами шутку, и я тебя убью. Я с удовольствием убью сестру предателя!

Керриден шагнул между ними, отодвинув Яна в сторону, вытащил кляп и накинул на девушку пальто, чтобы не были видны связанные запястья.

— Не слушайте его, — сказал он, беря ее за руку. — Пойдем.

— Шевелись! Выходи! — прорычал Ян, обращаясь к Ренли. Тот прошел вперед, Керриден и Энн — за ним.

2.

В студии Холройда было грязно и тесно от угрюмых безжизненных акварелей с видами Чейни—Уок и набережной Темзы. “Их здесь не меньше сотни, — подумал Керриден, устраиваясь в ветхом кресле около печи с прошлогодним пеплом. — Мертворожденные творения бездарной кисти, обреченные вечно висеть на этих стенах”.

Жанна присела на подлокотник другого старого кресла напротив Керридена, опустив смуглые сильные руки на колени, и с задумчивым видом смотрела то на Керридена, то на окно.

Ренли возился в кухоньке — готовил из тех продуктов, что нашел в доме. Запах поджариваемого бекона внезапно напомнил Керридену, что он голоден.

За закрытой дверью, в спальне, Ян неохотно сторожил Энн и Холройда.

Когда Энн вместе с Керриденом вошла в дом, она оказалась лицом к лицу с Жанной. Взгляды молодых женщин встретились. Лицо Жанны посерело, в глазах зажглась мстительная ненависть, и Керриден поспешил увести Энн в спальню.

Жанна до сих пор не обрела свое обычное горькое спокойствие, и, глядя на нее, Керриден с тревогой осознал, что женщин нельзя оставлять наедине. Так велика была ненависть Жанны к Мэллори, что она могла не сдержать ее в присутствии Энн.

Словно догадавшись, о чем он думает, она неожиданно сказала:

— Поговорите с ней. Узнайте, где находится этот остров. Придется взять ее с собой.

Керриден и сам уже понял, что эго неизбежно, и внутри его зрела тревога. Но выхода не было. Если Энн сообщит, как найти остров, ее нельзя оставлять в живых. Иначе полиции сразу станет известно, где их теперь разыскивать.

— Хорошо. — Керриден вытащил мятую пачку сигарет и предложил ее Жанне. — А Холройд? Что будем делать с ним?

— Он нам не нужен: ничего о нас не знает. К тому же очень важно, чтобы стало известно: сестра Мэллори у нас. Мэллори будет искать ее. Она послужит приманкой в ловушке, которую мы ему устроим.

— Почему вы так уверены, что он бросится на ее поиски?

— Не сомневаюсь, — тихо проговорила Жанна, и ее смуглые руки сжались в кулаки.

— Нам немало еще предстоит. Путешествие будет долгим и весьма непростым. Вся полиция страны пойдет по нашим следам.

— Думаете, это меня беспокоит? Мы ушли от гестапо, уйдем и от английской полиции.

— Энн считает, что ее брат мертв. Ее известили, что он погиб при попытке к бегству. Вы уверены, что Мэллори действительно жив? Тут, случайно, не может быть ошибки?

— Вы хотите сказать, что это призрак убил Гарриса и Любоша и столкнул Риту Аллен с лестницы? — саркастически спросила Жанна. — Конечно, в его интересах притвориться мертвым, избавиться от нас, а потом вновь воскреснуть!

Керриден повел плечами.

— Пожалуй… Ладно, я поговорю с ней. Самое главное сейчас — найти этот остров… Кстати, о Мэллори, — продолжил он, вставая, — ваши планы придется изменить. Если мы все–таки поймаем его, то только для того, чтобы передать полиции. Понимаете? Он снимет с меня подозрения в убийстве Риты, и его повесят. Вы будете отомщены. Но не смейте его касаться! Теперь он мой. Ясно?

Жанна посмотрела на него с ледяной усмешкой. — Мы его еще не поймали. А может, и вообще не поймаем… Поживем, увидим.

Керриден понял, что ей доверять нельзя. Они с Яном собираются сами убить Мэллори, это очевидно. Что будет с ним, Керриденом, им безразлично. Значит, надо опередить их, самому во что бы то ни стало разыскать Мэллори и оберегать его от них, пока за дело не возьмется полиция. Операция предстояла сложная.

Не желая больше спорить, Керриден направился в спальню. Энн и Холройд сидели на стульях; их руки были заведены назад и связаны за спинками. Ян растянулся на кровати и курил, держа маузер поблизости. Он поднял голову и посмотрел на Керридена недобрым взглядом.

— Уведи Холройда и выметайся сам.

Ян быстро вскочил.

— Чего ты хочешь?

— Мне нужно с ней поговорить, — ответил Керриден, указывая головой на Энн.

— Шевелись! — велел Ян Холройду, угрожая ему пистолетом.

Лицо Холройда было пепельно–серым. Когда он поднялся, ноги его подогнулись, и он чуть не упал.

— Смелее! — ободрил Керриден. — Ничего страшного с вами не случится. Через несколько часов мы уйдем. Подумайте только, о чем потом вы сможете рассказать! Вы станете местным героем!

И подтолкнул дрожащего Холройда к двери.

3.

— Сейчас я это уберу, и вам сразу станет легче, — сказал Керриден, развязывая ремень, которым были стянуты руки девушки. — Настало время немного поговорить.

Она потерла запястья, восстанавливая кровообращение, но промолчала.

— Хочу, чтобы вы поняли, — продолжал Керриден, слегка смущенный ее прямым спокойным взглядом. — Этот поляк — убийца. Жанна — психопатка, а то и просто сумасшедшая. Ренли совершенно безобиден, но слаб духом и смертельно боится тех двоих. Все они разыскиваются по обвинению в убийстве. Убить для Яна — раз плюнуть. Он уже застрелил двух полицейских и беднягу Крю, который на свою беду сунул нос, куда не следует. Если Ян вообразит, что мы можем доставить ему неприятности, то уничтожит нас, не задумываясь. Говорю все это для того, чтобы вы поняли: пытаться бежать — опасно.

— Если это правда, — произнесла Энн, — то каким образом вы оказались в их компании?

— Я вам уже сказал: Ян прикончил одного типа по имени Крю. Так получилось, что я беседовал с беднягой за несколько минут до убийства Меня видели выходящим из его квартиры и теперь подозревают в преступлении. Не буду вдаваться в подробности, но если меня схватят, я с трудом сумею оправдаться, а возможно, и не сумею вообще. Вот почему я с ними: надеюсь найти доказательства, что Крю убит Яном, а не мной.

Энн недоверчиво смотрела на него, продолжая растирать запястья.

— Ничего не понимаю. Все это просто фантастично!.. Ну как я могу вам поверить?

— Подождите, — сказал Керриден. — Только ради бога, не вздумайте глупить.

Он вернулся в студию. Жанна и Ян перешептывались между собой; Холройд с искаженным от ужаса лицом неотрывно следил за ними глазами. Ни на что не обращая внимания, Керриден порылся в груде старых газет на столе, выбрал нужную и поспешил в спальню.

— Вот, читайте, — произнес он, протягивая газету девушке. — Здесь все детали убийства Крю. Вплоть до описания моей внешности.

Энн быстро прочитала репортаж и отложила газету на стул. Керриден заметил, что она взволнована.

— Но откуда мне знать, что не вы убили его?

— Не имеет значения. Честно говоря, если вы думаете, что я убийца, мне все равно. Главное, чтобы так не думала полиция.

— Понимаю, — сказала девушка, покраснев. И добавила резко: — Но при чем тут мой брат?

— Разве я утверждал, что он замешан в этой истории?

— Тогда зачем вы ко мне пришли? Зачем задавали о нем столько вопросов? Я не верю, что вы с ним знакомы. И почему этот человек назвал его предателем? Что он имеет в виду?

— Ваш брат мертв. Оставим его в покое.

— Они не верят, что он мертв, да? — быстро спросила она.

— Нет. Но это еще ничего не значит.

— Не верите и вы. И Рита Аллен. — Грудь Энн судорожно вздымалась, в ее глазах появился испуг, — Он жив, да? Потому они и пришли? Он им что–то сделал? Они преследуют его? Я вас умоляю, скажите, он жив?!

— Во всяком случае, так они думают, — осторожно ответил Керриден.

— Они ему больше не друзья?

— Нет.

— Почему?

— На то есть определенные причины. Вам лучше в это не вмешиваться.

— Но я хочу знать, жив ли мой брат. Я вас прошу, скажите правду!

— Вам известно не меньше, чем мне. Вы говорите, министерство военно–воздушных сил известило вас о его смерти. Другие уверены, что он жив и скрывается, чтобы ускользнуть от возмездия. Вог все, что я могу вам сообщить. Они полагают, что если увести вас с собой, ваш брат бросится на выручку. Таким образом они надеются устроить ему ловушку… — Керриден замолчал и раздраженно щелкнул пальцами. — Я слишком много болтаю.

— Продолжайте, прошу вас, — тихо сказала Энн.

— Ну, ладно. Только предупреждаю, это будет для вас не слишком приятно. Впрочем, вряд ли вы поверите… Вот что мне рассказали. Жанну, вашего брата и Ренли схватили гестаповцы. У них хотели узнать, где скрывается командир группы, Гурвиль. Жанна и Ренли не сказали ни слова даже под пытками. Ваш же брат добровольно выдал эту информацию. Его и пальцем не тронули, а он им все выложил. Гурвиля поймали и замучили в гестапо. Эти трое желают отомстить за его смерть. Вот почему они ищут вашего брата.

Энн резко выпрямилась. На белом, без кровинки, лице горели широко раскрытые глаза, наполненные слезами гнева и возмущения.

— Нет! Нет! Это ложь! — вскричала она страстно. — Кошмарная, чудовищная ложь! Брайан никогда бы так не поступил! Он не способен на предательство! Как они смеют!..

Керриден закурил и аккуратно бросил спичку в пепельницу, не глядя на девушку.

— Я лишь повторил их рассказ. Эти люди сражались с ним бок о бок. Зачем им лгать? В чем смысл их дьявольских ухищрений, дикой жажды мести, если он не выдавал Гурвиля?

— Говорю вам, это ложь! Брайан никогда не предал бы друга, а Гурвиль был его другом. Я не верю ни одному слову!

— Ваше право, — сухо заметил Керриден. — Однако они верят, и этого достаточно.

— Вы тоже обвиняете его?

— То, что сделал ваш брат, меня никак не касается.

— Но ведь вы тоже думаете, что он предатель? Как вы смеете так думать?! Вы же его не знаете!

Керриден действительно не подвергал сомнению то, что рассказал ему Ренли. Даже сейчас, безразличный к боли и негодованию Энн, он верил этой версии безоговорочно.

— История правдоподобная. Поступок вашего брата вполне объясним. Ренли оставил в гестапо руку и глаз, Жанна вынесла страшные пытки — специальные, для женщин… Рано или поздно кто–нибудь заговорил бы. Ваш брат дал нужные сведения, и это избавило бы его от мучений. Я не могу его обвинять.

— Вот как? А я бы обвиняла! — Девушка сжала кулаки, и Керридену показалось, что она его сейчас ударит. — Если бы он предал друга, я бы сама… — Энн отвернулась, борясь со слезами. — Но он этого не сделал, я знаю!

— Хорошо, — проговорил Керриден бесстрастным тоном. — Что бы там ни было, ничего изменить уже нельзя, Не следовало вам рассказывать. Я и не хотел. Она неожиданно повернулась к нему.

— Брайан жив?

— Да. Жив и здоров.

— О, боже! — Энн бессильно опустилась на кровать.

Керриден подошел к окну и стал смотреть на белый коттедж напротив. Наступило молчание.

— Его жизнь в опасности? — наконец спросила девушка.

— Возможно, — не поворачиваясь, ответил Керриден. — Если они загонят его в угол, то непременно убьют, но судя по тому, что мне о нем говорили, он вполне способен себя защитить.

Снова повисло молчание.

— Что будет со мной?

Керриден повернулся.

— У вашего брата есть домик под Данбаром, не так ли?

Энн удивленно вскинула голову.

— Да… Откуда вам это известно?

— На островке, верно? Где точно он находится, вы не знаете?

— Конечно, знаю. Он принадлежит теперь мне. Почему вы спрашиваете?

— Потому что мы все направляемся туда. И вы с нами.

— Думаете, Брайан там?

— Я ничего не думаю. Они уверены, что он попытается вас спасти.

Глаза девушки вспыхнули.

— Безусловно. Если узнает, где я.

Ее вера в брата выводила Керридена из себя.

— А вдруг нет? Вы ведь несколько лет его не видели!

— Он придет. Он своего не уступит.

Глядя на задумавшуюся девушку, Керриден пришел к выводу, что она необычайно привлекательна… И сам себе удивился — такие мысли!

— Вы недавно интересовались, не останусь ли я безучастной, — сказала Энн внезапно. — Теперь я хочу вас спросить: на чьей стороне вы? На моей или на их?

Он не ожидал этого и посмотрел на нее с недоумением.

— То есть как?

— Вы просили меня вам доверять. Почему?

— Ну, полагаю, мне было вас жаль, — проговорил Керриден, смутившись — Хотелось вам помочь — в конце концов, вы попали в это положение по моей вине.

— Действительно. И вы не передумали? Я имею в виду — помочь мне?

— Конечно, — суховато ответил Керриден. — Я позабочусь, чтобы вам не причинили зла.

— Вы сказали, что остаетесь с ними лишь поскольку хотите снять с себя подозрение в убийстве. Другими словами, вы против них. Я тоже. Было бы логично объединить наши усилия, не так ли?

— Пожалуй, — с улыбкой произнес Керриден. — А вы далеко не глупы.

— Брайан тоже. Если он жив и находится в опасности, я постараюсь ему помочь. Но я и от вас ожидаю помощи. Вы ведь ничего не имеете против него?

Керриден колебался. Он никак не мог признаться ей, что Мэллори убийца.

— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы они его не пристрелили.

— Он не предавал Гурвиля, — продолжала Энн твердым и спокойным голосом. — Вы придерживаетесь иного мнения, я знаю, но он не предавал. И вы убедитесь в этом, если встретитесь с ним на Отшельнике.

— Любопытное название.

— Остров находится в двенадцати милях от Басс—Рок, между Басс—Рок и Данбаром.

— Вы можете нас туда проводить?

Она кивнула.

— И сделаете это?

— Да, — без колебаний ответила Энн.

Керриден с удивлением посмотрел на ее исполненное решимости лицо.

— Почему?

— Я хочу, чтобы столкновение с теми тремя произошло на знакомом месте. Вы не представляете, насколько опасен остров для тех, кто не знает каждую его пядь. Безлюдье, внезапные густые туманы, множество укромных уголков, зыбучие пески и острые скалы. Мы с Брайаном знаем остров как свои пять пальцев. — Ее глаза вспыхнули. — А они — нет. О да, я приведу их… И они еще пожалеют об этом, обещаю вам!

Глава 10

1.

В грязной студии Холройда они ждали наступления ночи. Ян, засунув руки в глубокие карманы плаща, прислонился к стене у окна; с его тонких губ свисала сигарета. Рядом в кресле дремала Жанна. Всякий раз, погружаясь в сон, она резко вздрагивала и выпрямлялась. Ренли сидел напротив них, подперев голову рукой, мрачный и молчаливый; за весь день он едва промолвил несколько слов.

В дальнем конце комнаты, отгороженные от остальных аляповатым экраном, сидели рядом на диване Энн и Керриден. Атмосфера в коттедже была напряженной, и Керриден старался убрать Энн с глаз Жанны, уверенный, что от контакта молодых женщин ничего хорошего ждать нельзя.

С помощью Энн он разработал маршрут поездки в Данбар. Решили, в конце концов, воспользоваться ее машиной. В Данбаре, по словам девушки, они пересядут на моторную лодку, принадлежавшую ей же, которая переправит их на остров.

Оставалось ждать наступления ночи. Полицейские не возвращались, и Керриден предположил с облегчением, что они не связали его внешность с описанием примет, опубликованных в газетах.

Каждые полчаса Ян отходил от окна и направлялся в спальню, где, привязанный к кровати, лежал Холройд. И каждый раз, проходя мимо Керридена и Энн, он бросал на девушку взгляд, полный недоверия и ненависти.

Чуть позже семи, когда начали сгущаться сумерки, Ренли пробормотал что–то насчет ужина и удалился на кухню.

Керриден, уставший от долгого ожидания, тоже поднялся и подошел к окну. Когда он проходил мимо Жанны, та вздрогнула и выпрямилась.

— Уже пора? — спросила она.

— Нет еще, — ответил Керриден, чувствуя на себе подозрительный взгляд Яна. — Стемнеет примерно через час. — Все трое посмотрели на мрачное небо. Над крышами коттеджей медленно карабкались грузные тучи. Становилось прохладнее. — Будет дождь, — продолжал он. — Повезло — меньше людей на улицах.

Остальные промолчали. Ощущая их враждебность, Керриден нетерпеливо передернул плечами и направился на кухню, где хозяйничал Ренли.

— Как дела? Помощь не требуется?

— Они со мной не разговаривают, — прошептал Ренли взволнованно. — Теперь я понимаю, что испытывал Крю.

— Не нервничайте, — сказал Керриден. Он бросил взгляд назад через открытую дверь и увидел спину Яна, смотревшего в окно. — Нас трое против двоих. Энн на нашей стороне.

— Какой от нее толк? — спросил Ренли безнадежным тоном.

— Она будет полезна, когда мы попадем на остров.

— Если мы туда попадем. Я знаю их лучше вас. Они безжалостны. Мне не доверяют…

Он замолчал, услышав сдавленный крик. Одним прыжком Керриден достиг порога кухни. Энн вышла из–за экрана, чтобы присоединиться к ним, и оказалась лицом к лицу с Жанной. В тот момент, когда Керриден влетел в комнату, Жанна, бледная от ярости, схватила Энн за руки. Ее лицо было искажено безумной ненавистью.

Керриден быстро взял Жанну за плечо и резко повернул к себе, заставляя отпустить Энн.

— Достаточно, — сдержанно проговорил он. — Успокойся. Без драматических сцен, пожалуйста.

Секунду Жанна смотрела на него, будто не узнавая, потом попыталась нанести удар, но Керриден на лету перехватил ее руку и толкнул. Она отшатнулась и едва не упала.

— Достаточно, я сказал! — рявкнул он.

Жанна привалилась к стене, силясь заговорить, но язык ей не повиновался. Затем она вдруг начала задыхаться, в ней произошла чудовищная перемена. Глаза закатились и будто провалились в глазницы, мышцы лица окаменели, хриплый свист вырывался сквозь стиснутые зубы. За несколько секунд Жанна буквально потеряла человеческий облик.

— Осторожно! — закричал Ренли. — Я уже видел ее в таком состоянии…

Керриден невольно отпрянул; Энн судорожно втянула в себя воздух. Ненависть, горевшая в глазах Жанны, поразила их обоих. Пальцы Жанны скрючились, смуглые руки поднялись, словно прикидывая расстояние перед тем, как нанести удар.

Ян, до сих пор безмолвно наблюдавший, неожиданно бросился между ними и, не колеблясь, дал Жанне прямой в подбородок. Она повалилась вперед, но он подхватил ее и осторожно опустил на пол. С удивительной для него нежностью поляк приподнял веко молодой женщины и пощупал пульс.

— Принеси подушку, — сказал он Ренли, но выполнил его просьбу Керриден — англичанин с расширенными от ужаса глазами замер, не в силах пошевелиться, и только смотрел на лежавшую без сознания женщину.

Пока Ян подкладывал ей под голову подушку, Керриден достал носовой платок и вытер лицо. С неожиданной слабостью во всем теле он понял, что его первое впечатление о Жанне было правильным. Она действительно сумасшедшая.

— Принести воды? — неуверенно предложил Керриден. Он всегда терялся, сталкиваясь с болезнями и больными.

— Нет, теперь все будет в порядке, — ответил Ян. В его слегка навыкате глазах затаилась тревога, грубые руки осторожно поправляли подушку. — Она немного поспит. Приступ. У нее иногда такое бывает. Стоит ли удивляться? — Он встал и посмотрел на Энн, бледную и испуганную. — Немногие смогли бы перенести то, что выпало на ее долю.

— Но это очень серьезно, — сказал Керриден, подходя к Энн.

— Только не надо ей ничего говорить. Она сама и не вспомнит. Ерунда, нервы… — произнес поляк с напускной небрежностью.

— Не рассказывайте сказок, — сухо возразил Керриден. — Жанна вела себя как буйнопомешанная. Она нуждается в специальном уходе.

— В самом деле? — с улыбкой процедил Ян. — Не думаю. Во всем виноваты тревоги и волнения. Жанна слишком много переживала. Она поправится, когда мы найдем Мэллори.

И он вновь улыбнулся — холодной зловещей улыбкой, от которой по спине Энн пробежали мурашки.

Жанна открыла глаза. Перед ней на коленях стоял Ян и легонько тряс ее.

— Очнись! Как ты себя чувствуешь?

Голос доносился до нее словно издалека, в голове шумело, виски сдавливала ноющая боль. Перед глазами все расплывалось, но знакомое круглое лицо поляка действовало на нее успокаивающе. Жанна попыталась приподняться.

— Я чувствую себя хорошо… — покорно ответила она. — Я спала?

Неожиданно осознав, что сидит на полу и держится за руку Яна, девушка уставилась на него испуганно и тревожно.

— Что произошло? Что со мной случилось?

— Ты потеряла сознание, — ответил Ян голосом, карим разговаривают с больными. — Полежи немного, время еще есть. Керриден отправился за машиной.

— Потеряла сознание?! Ты лжешь! — Она судорожно вцепилась в руку поляка. — Что произошло?

— Ты просто потеряла сознание, — терпеливо повторил Ян. — Не волнуйся, ничего особенного.

Она была уверена, что он лжет, и ей стало страшно.

— Скажи честно! У меня опять был припадок?

Жанна пристально, с мольбой, вглядывалась в лицо Яна, стараясь прочитать в нем правду.

— Как в последний раз? Признайся! Я должна знать!

Он замялся, и Жанна усмотрела в его замешательстве доказательство своей правоты.

— Приступ очень тяжелый? — спросила она, не дожидаясь ответа. — Сколько времени я была без сознания?

— Ничего страшного, — пробормотал Ян. — Обычный обморок. — Потом, видя ужас и недоверие в глазах Жанны, добавил: — По всей вероятности, больше это не повторится, так что не расстраивайся.

Жанна прикоснулась к подбородку и вздрогнула.

— Больно!.. Ты меня ударил?

— Нет! Ты потеряла сознание, вот и все. Пустяки!

— Ты меня ударил, — монотонно повторила девушка.

— А говоришь, пустяки. — Она отпустила его руку. В ее голосе вдруг зазвучала энергия, вызванная отчаянием. — Ян, что со мной происходит? Я чувствую, что схожу с ума. Голова раскалывается. Мне страшно!

— Это все нервы. Вспомни, каково тебе пришлось…

— Что же будет? — спросила Жанна.

Терпение поляка иссякло.

— Мне совершенно безразлично, что с нами будет — лишь бы мы успели найти Мэллори! Мне больше незачем жить… А тебе?

Она обхватила голову руками, сдавив пальцами виски.

— Только найдем ли мы его? И если найдем… это все. После его смерти наша жизнь теряет смысл. Нам конец.

— Моя жизнь закончилась, когда погибла Шарлотта, — просто сказал Ян. — Но давай не будем сейчас говорить об этом.

Жанна вновь схватила его руку.

— Не знаю, что бы я без тебя делала, Ян. Мы спорим между собой, иногда ссоримся, порой даже испытываем ненависть друг к другу, но когда нужно, в трудную минуту, ты всегда рядом.

Яну стала надоедать эта сентиментальность. За двадцать минут долготерпения исчерпался весь запас нежности и доброты. Теперь он хотел одного: чтобы она поскорее восстановила силы и не была для него обузой.

— У нас общий враг, — холодно проговорил он. — Настоящие друзья всегда спорят. Этим и испытывается дружба. Вставай, время не ждет.

Жанна сделала нечеловеческое усилие, пытаясь обуздать разыгравшиеся нервы,собраться, забыть о дикой боли в голове. Медленно, неуверенно, она поднялась на ноги, держась за Яна, постояла немного, шатаясь… Потом оттолкнула его.

— Как обстоят дела?

— Керриден с девушкой пошли за машиной, Ренли на кухне, собирает продукты.

Жанну захлестнул приступ раздражения: никогда Ян не может действовать правильно!

— И ты отпустил их вдвоем?!

— Я не мог от тебя отойти, а кому–то ведь необходимо отправиться за машиной…

Она опомнилась.

— Прости меня, Ян. Только теперь им ничто не помешает удрать. Ты об этом подумал?

Поляк безразлично пожал плечами.

— Пусть удирают, мне все равно. Мы в них не нуждаемся.

— Нет, Керриден нам нужен, это он найдет Мэллори. Мы не должны выпускать его из виду!

Ян взорвался.

— Перестань талдычить одно и то же! Доверься мне! Почему ты так надеешься на Керридена?

— Не знаю. Это сильнее меня. Интуиция. Я уверена, что он найдет Мэллори. Не могу объяснить, почему, но я чувствую это, как чувствуют голод. Наши судьбы каким–то образом связаны… Я знаю: он найдет Мэллори.

— Что ж, хорошо, — вздохнул Ян, стараясь оставаться спокойным. — Увидим. Только предупреждаю тебя: ему нельзя доверять.

— Знаю, — как–то беспомощно призналась Жанна, — и ненавижу его. Моя бы воля, я бы с ним не церемонилась. Однако именно он приведет нас к Мэллори.

— Пойду посмотрю, что делает Ренли, — сказал Ян, сознавая, что если они не прекратят разговор о Керридене, он может не выдержать. — Садись и жди. Скоро придет машина. Волноваться не о чем.

Он прошел на кухню.

— Ну, все готово?

Ренли бросил на него смущенный взгляд.

— Да подсобрал, что тут есть, хотя было негусто… Как она?

— Нормально. Машины пока не видно?

Ренли покачал головой.

— А Холройд — с ним все в порядке?

— Понятия не имею. Я к нему не подходил.

Ян презрительно усмехнулся.

— От тебя немного пользы…

Он вышел из кухни, пересек студию и заглянул в спальню. Жанна услышала приглушенный возглас.

— В чем дело? — спросила она, когда поляк вбежал в комнату.

— Холройд удрал! — сказал Ян. — Этот идиот Ренли за ним не следил. Сейчас сюда нагрянет полиция!

2.

— Не включайте свет, — предупредил Керриден, входя с Энн в ее коттедж. — Предполагается, что мы в гараже… А теперь послушайте, что я хочу сказать. Эта женщина опасна, она сошла с ума. Вам нельзя ехать с нами.

Они стояли, почти касаясь друг друга, в темной студии. Он не видел ее лица — лишь общий силуэт фигуры, — но слышал ее ровное дыхание.

— Поклянитесь, что не выдадите, куда мы отправляемся, и я вас отпущу. А им скажу, что вы убежали.

— Я поеду вместе с вами, — не задумываясь, ответила Энн. — Если Брайан жив, я должна быть там. Ему, возможно, потребуется моя помощь.

— Но Жанна просто сумасшедшая! — с тревогой повторил Керриден. — Я не могу постоянно вас оберегать, и кто знает…

— Придется рискнуть. Теперь, когда вы меня предупредили, я буду настороже. Я отправляюсь с вами, это решено.

— Ладно, — сказал Керриден. — Будь по–вашему. Надо признать, что, зная остров, вы действительно можете помочь. Мы сэкономим немало времени… Не передумаете?

— Ни в коем случае.

— Тогда берите, что вам нужно, и побыстрей. Где у вас здесь телефон? Мне надо сделать один звонок.

— Возле окна.

Как только девушка исчезла в спальне, он ощупью нашел аппарат и позвонил на почту.

— Примите телеграмму. Инспектору Роулинсу, криминальная полиция, Скотланд—Ярд.

“Сравните пули, которыми убиты Крю и двое полицейских в гостинице “Эндфилд”. Владелец маузера, из которого они выпущены, Ян… — диктую по буквам: Ян Ш–и–м-а–н–о-в–и–ч. — Записали? Продолжаю. — Этот человек с двумя товарищами проживал в гостинице; расследование покажет, что они же три дня провели в квартире Крю. Никакого отношения, повторяю, никакого отношения к этим убийствам я не имею. Керриден”. Вы все записали? Прочитайте, пожалуйста. — Он прослушал, хмыкнул и сказал: — Отлично. А теперь, моя красавица, отправляйте! — и повесил трубку.

Керриден хотел уже отойти от окна, когда его внимание привлекло какое–то движение. Через двор к коттеджу Холройда подкрадывались едва различимые фигуры, изредка поблескивая металлическими пуговицами. Керриден отпрянул от окна и кинулся к спальне.

— Энн! — прошептал он. — Где вы?

Она быстро возникла из темноты и чуть не столкнулась с ним на пороге.

— В чем дело? Я почти готова…

— Полиция! Бросайте все. Из дома есть второй выход?

— Да, вот здесь. Идите за мной.

В голосе Энн не было ни колебания, ни страха. Она решительно взяла его за руку и повела во тьму.

— Погодите, — сказал Керриден, когда девушка остановилась перед дверью. — Давайте разберемся. Куда мы идем?

— В гараж, потом через него на Рили–стрит, а оттуда на Кингз—Роуд.

— Хорошо. От меня не отходите. Если нас засекут, бросайтесь на землю. На этот раз они будут вооружены. Понятно?

— Да.

Он осторожно открыл дверь черного хода и выглянул наружу. В этот миг тишину разорвали три выстрела.

— Ян… — прошептал Керриден. — Дайте руку. Идем! И постарайтесь не шуметь.

Они погрузились в ночь, и тут же со стороны дома Энн раздались еще выстрелы. Совсем рядом закричали.

— Пора! — Керриден решительно повел девушку на едва освещенную Рили–стрит. — Улицу могли оцепить. Если нас остановят, предоставьте все мне.

Они быстро зашагали к ярким огням Кингз—Роуд. На полпути Керриден заметил во мраке одинокого полицейского и, не замедляя хода, взял Энн под руку.

— Приготовьтесь бежать, — процедил он краешком рта. — Вроде бы рядом с ним никого нет?

— По–моему, нет, — ответила девушка хрипловатым от волнения голосом.

— Эй, минутку! — окликнул их полицейский, замахав рукой.

— Как только подам знак, бегите, — прошептал Керриден, а затем громко обратился к полицейскому: — Это вы нам?

Теперь они поравнялись и стояли совсем рядом. Полицейский сделал еще шаг вперед, пытаясь разглядеть их в темноте, и Керриден мощным ударом в подбородок свалил его на тротуар.

— Бегите! — приказал он и подтолкнул Энн вперед.

3.

Одного взгляда было достаточно: смятая постель, два куска веревки на полу, колышущиеся от ветра занавеси… Как давно удрал Холройд? Пятнадцать, двадцать минут назад? Полиция, вероятно, уже извещена.

Стоя на пороге позади Яна, Жанна и Ренли ошеломленно смотрели на пустую кровать. Жанна до сих пор находилась будто в полусне; ее отсутствующий вид и остекленелые глаза вызывали у Яна тревогу. На француженку всегда можно было положиться в случае опасности. В прошлом. Теперь об этом не могло быть и речи. “По всей вероятности, она еще не оправилась от приступа, — решил Ян, — и сейчас ни на что не годна”. Он быстро посмотрел на Ренли и к своему облегчению убедился, что тот, как ни странно, сохраняет присутствие духа.

— Они вот–вот будут здесь. — Ренли сразу оценил нависшую над ними угрозу. — Если Холройд позвонил, у нас остаются буквально считанные минуты.

— Да, и на этот раз полиция будет вооружена, — мрачно добавил Ян. — Отсюда смыться — не то что из “Эндфилда”… Пригляди за Жанной. Я посмотрю, что там снаружи.

Он инстинктивно понял, что на Ренли сейчас можно рассчитывать. Нависшая угроза, безнадежность их положения обострили его нервы, вернули ему мужество. Время пошло вспять. Это был тот самый Ренли, кто сражался с гестапо, кто выдержал все пытки; член непокоренной девятки.

Ян почувствовал эту перемену. Он вспомнил, как всего двенадцать часов назад собирался убить его, и криво усмехнулся.

— Вылезай в окно, — посоветовал Ренли. — Возможно, у двери засада.

“Правильно”, — подумал Ян. Былые навыки быстрее возвращались к Ренли, чем к нему. Он вытащил из кобуры маузер и взвесил его на ладони.

— Дай ему пистолет Керридена, — велел он Жанне.

Но та стояла как статуя: молча, не шевелясь. Слышно было только, как из ее груди с шумом вырывался воздух.

— Забери у нее оружие, Найджел, — Ян впервые обратился к англичанину по имени. Он хотел показать Ренли, что вновь доверяет ему, и не мог найти иного пути, не мог выразить свое чувство словами.

Ренли сунул руку в карман Жанны и достал оттуда пистолет. Девушка с дрожью отстранилась.

— У меня болит голова, — простонала она, прислонясь к стене и сжав виски руками.

У Яна вырвался жест отчаяния. Ренли снял пистолет с предохранителя, и в ночной тиши щелчок прозвучал как выстрел.

— Пойду проверю, что делается позади дома, — сказал Ренли. — Стой здесь, пока я не вернусь, — обратился он к Жанне, — и ни о чем не беспокойся!

В его голосе сквозили внимание и забота, и Ян подумал, что вот в таких безнадежных ситуациях и проявляется старая дружба.

Когда Ренли беззвучно скрылся, Ян подошел к окну, раздвинул занавески и стал вглядываться во тьму. Он ничего не увидел, но все же его инстинкт, хоть и дремал до этого, не утратил своей остроты, подсказал: снаружи опасность. Ян отворил окно и прислушался. Сперва доносился лишь монотонный гул движения на Кингз—Роуд, потом, когда уши привыкли к отдаленному шуму, стали выделяться другие, тихие, почти неуловимые звуки: плеск воды о бетонный парапет, шуршание подошв по асфальту, позвякивание металла, приглушенные голоса. Ян застыл и напрягся, а затем, когда глаза, наконец, свыклись с темнотой, различил силуэты людей, занимавших позиции перед коттеджем. Поблескивание пуговиц подтвердило его догадку. Полиция была уже здесь — осторожно и неторопливо окружала логово затравленного, но еще очень опасного зверя.

Вернулся Ренли.

— Вот и все, — сказал он. — У черного хода караулят четверо.

— Впереди я насчитал пока восемь, — ответил Ян. — На самом деле, их гораздо больше, а улицы наверняка перекрыты. Нам придется нелегко.

Он говорил вяло и невыразительно, но горло его пересохло, сердце судорожно колотилось, в висках стучала кровь.

Они молча стояли в темноте. Вновь Ян почувствовал, какое спокойствие исходит от англичанина и злился на себя за то, что сам находится на грани паники.

— Втроем нам не уйти, — сказал Ренли. — Бери Жанну и попробуй прорваться через черный ход. Я вас прикрою.

Ян не мог поверить своим ушам.

— Ты нас прикроешь? — тупо повторил он. — То есть как?

— Идите, — настаивал Ренли. — Это единственный шанс. Бери ее с собой и беги.

— Ты понимаешь, о чем говоришь? — спросил потрясенный Ян. — Тебя же прикончат!

— Какая разница? — Ренли подавил всколыхнувшуюся в нем бурю чувств. — Мне все равно конец. Сейчас не время для долгих речей. Надеюсь, вам удастся проскользнуть.

— Да… — Яну было стыдно — и это человек, которого он еще совсем недавно собирался пристрелить! — Но ты тоже имеешь право…

Ренли оборвал его, оттолкнув от окна.

— Забирай Жанну! Как только я начну стрелять, бегите!

Ян нашел в темноте руку англичанина и сжал ее изо всех сил, униженный тем, что обязан ему жизнью.

— Мой верный друг, — проговорил он, хотя из души рвались проклятья. — Мой добрый верный друг!..

И исчез, оставив Ренли одного.

Некоторое время тот стоял, не шевелясь, потрясенный чудовищностью своей жертвы. Ян недавно сказал, что война для них продолжается. А на войне, когда человек отдает жизнь за друга, это героизм — так всегда считал Ренли. И еще больший героизм, пытался убедить он себя, — отдать жизнь за врага. Он не питал никаких иллюзий относительно Яна. Рано или поздно, поляк убил бы его — пулей в голову, ножом в спину, какая разница? Все равно он был приговорен; Ренли не заблуждался на этот счет.

Так лучше. Теперь они будут помнить его до конца своих дней. И больше не придется ожидать смерти, следя за каждым движением Яна, не спать по ночам, боясь повернуться спиной…

А еще, думал Ренли, этим поступком он, наконец, одержал победу: заставил Яна назвать его своим лучшим другом!.. Ренли горько усмехнулся. Это триумф: ибо спаси ему Ян жизнь, он бы не назвал его другом.

Стволом пистолета англичанин чуть отодвинул занавеску, и холодный сырой воздух из открытого окна коснулся его разгоряченного лица. Сомнений нег: стоит начать стрелять, и конец наступит быстро. Те, снаружи, шутить не намерены. Убиты два их товарища, и они церемониться не станут… Интересно, что будет с Мэллори? Мэллори… Жаль парня. Какой бес в него вселился — пойти на предательство?.. Но если бы не Мэллори, эта фантастическая ситуация не могла бы возникнуть!

С другой стороны, горько отметил Ренли, если бы не Мэллори, он бы сейчас работал на заводе или протирал штаны в конторе; снимал бы пенки с людской жалости, показывая пустой рукав и черную повязку поверх глаза, как нищий выклянчивает подаяние, щеголяя своими лохмотьями. По крайней мере, Мэллори избавил его от такого унижения. Мэллори наградил его быстрой смертью…

“Кто знает, — сказал себе Ренли, — быть может, мы еще встретимся на том свете?”. И хотя он не верил в “тот свет”, все же почувствовал облегчение.

Потом Ренли услышал, как Ян отодвинул засов на двери, и на короткий, кошмарный момент его уверенность вдруг ослабла, и он задрожал, больше чем полиции боясь этой слабости, своей собственной несостоятельности. Пистолет в руке стал весить тонну Чтобы поднять его, требовалось колоссальное усилие. Ян прошептал: “Мы готовы”; и были в этом шепоте и нетерпение, и недоверие.

Тогда Ренли рывком отдернул занавеси, встал, не скрываясь, прямо перед окном и, хотя все его нервы кричали в агонии, сжавшись в ожидании смертельного удара, начал стрелять в темноту,

Глава 11

1.

Такси подъехало к тупику рядом с клубом “Аметист”. Шел дождь — холодный серый занавес в свете уличных фонарей. Фрит–стрит была пустынна.

Склонив голову, будто закрывая ее от брызг, Керриден расплатился с водителем и под проливным дождем побежал с Энн по переулку.

Он направился прямо к служебному входу, открыл железную дверь и втолкнул девушку в тускло освещенный коридор, где пахло помоями и кухней.

— Пока все в порядке. Если я найду Эффи, несколько часов мы здесь будем в безопасности, — тихо проговорил Керриден и стряхнул с плаща воду. — Ждите здесь. Я постараюсь не задерживаться.

— Хорошо, — ответила Энн. — А если кто–нибудь меня увидит?

— Скажите, что вы подружка Эффи. Но я быстро. — Он дотронулся до ее руки и улыбнулся. — Вы молодец. Можно подумать, вам каждый день приходится убегать от полиции.

— Идите к Эффи, — напомнила Энн. — Комплименты подождут.

“Феноменальная девушка! — думал Керриден, быстро шагая по коридору, ведущему к подземным кухням. — Какая выдержка! Она не дрогнула. Если Мэллори из того же теста, то понятно, почему Жанна и Ян так его опасаются!”.

Дверь на кухню была приоткрыта, и Керриден, не входя, заглянул внутрь: разгоряченные повара носились между плитами, в ноздри ударил сильный запах лука и топленого жира. Эффи он не увидел и двинулся дальше. Девушка сидела в овощной — чистила картошку, тихонько что–то напевая.

— Эффи! — окликнул он с порога. — Ты одна?

От неожиданности она выронила нож и, глядя на него широко раскрытыми глазами, поднялась, прижав к груди кастрюлю с картошкой.

— Мистер Керриден!

Он вошел в помещение, ногой прикрыл дверь и улыбнулся.

— У меня как обычно неприятности. Нужна твоя помощь… Не откажешь?

— Конечно! — Эффи отставила кастрюлю. Ее большие глаза потемнели от беспокойства. — Что случилось, мистер Керриден?

— Можно подняться к тебе? Со мной друг. Я не хочу, чтобы Зани знал, что мы здесь. Кстати, где он?

— В зале. Я должна почистить картошку, а потом свободна. Вы войдете мою комнату?

— Надеюсь. Приходи как только освободишься. Раздобудь, пожалуйста, железнодорожный справочник с расписанием поездов и прихвати что–нибудь поесть. Но главное, о нас никому ни слова!

— Не волнуйтесь, мистер Керриден. Идите ко мне. Я буду минут через десять.

Он обнял ее за хрупкие плечи и дружески привлек к себе.

— Ты замечательная девочка, Эффи. Я знал, что когда–нибудь ты меня выручишь.

— Вас ищет полиция? — спросила Эффи, нежно прикоснувшись к его руке.

— Боюсь, что да, — ответил Керриден с улыбкой. — Не тревожься, выкрутимся… Приходи поскорей.

Он вернулся к Энн, которая, прислонившись к грязной стене, ожидала его с невозмутимым спокойствием.

— Идемте наверх. Эффи разрешила нам подняться в ее спальню.

Они достигли комнаты, никого не встретив. Прежде чем зажечь свет, Керриден задернул шторы.

— Давайте, помогу, — предложил он, когда девушка сняла плащ, и повесил оба плаща — ее и свой — на крючок за дверью. — Садитесь на постель, там удобнее, чем на стуле… — И добавил, улыбаясь: — Вот теперь вы не скажете, что ведете спокойный образ жизни.

— Если я художница, — ответила Энн с легкой насмешкой, — то это еще не значит, что я божий одуванчик… Все время думаю о тех троих — им ведь оттуда не ускользнуть, правда?

— Держу пари, что как раз наоборот. Они не новички в таком деле. Давайте полагать, что они ушли, и в своих планах исходить из этого. Я настоятельно рекомендую вам вернуться домой. Пока вы ни в чем не замешаны, но если останетесь со мной, то рано или поздно попадете в серьезные неприятности.

— Вы очень хотите от меня отделаться? Я не боюсь неприятностей и отлично могу постоять за себя — вся в Брайана.

— Похоже на то, — сухо произнес Керриден. — Но зачем связываться с полицией? Если уж вы должны попасть на остров Отшельника, почему бы вам не отправиться туда самостоятельно?

— Я считала, что мы договорились объединить усилия.

— Ее глаза насмешливо блестели, но лицо оставалось серьезным.

— Это было до вмешательства полиции, — терпеливо возразил Керриден. — Дело в корне изменилось.

— Я уже потеряла из виду тех троих, — с внезапной твердостью сказала Энн, — и теперь не намерена терять из виду вас… К тому же, — добавила она, рассмеявшись, — вам не найти этот остров без меня, а я хочу, чтобы вы попали туда раньше, чем они.

Керриден нахмурился и задумчиво посмотрел на нее.

— Поразительно… Женщины так себя просто не ведут! Все совершенно неправильно: вы должны быть смертельно напуганы. А вместо этого с первым встречным — который практически напал на вас, — бросаетесь в дикую авантюру!.. Не понимаю.

— Во всем виновата война, — со смехом проговорила Энн. — Надеюсь, вы не думаете, что я валяла дурака у себя дома? Вот так и сложились иные нормы поведения — или дурные привычки, не знаю, как правильнее назвать. С тех пор я старалась вести тихое мирное существование, но преуспевала лишь наполовину, когда неожиданно появились вы… — Она помолчала и улыбнулась. — Скажем, я люблю острые ощущения и не собираюсь лишать себя такого удовольствия.

— Что же вы делали во время войны? — подозрительно спросил Керриден.

— То же, что и вы. Сперва я вас не узнала, но потом сообразила. Я много о вас слышала. Вашим инструктором был Ричи, да? А я была в группе Мэссингема.

— Мэссингема?.. Боже милосердный! Не хотите ли вы мне сказать, что вы были в команде его сумасшедших амазонок?

— Именно. Десять прыжков на парашюте. Я даже немного горжусь.

— Когда нам сообщили, что готовится девичий парашютный десант, мы решили, что это новое секретное оружие! — Глаза Керридена заблестели. — Господи, если б Мэссингем знал, какие шуточки мы сочиняли об его ударных войсках!.. Будь я проклят! Вот значит как…

— Не удивляйтесь, — сказала Энн. — Глядя на меня, многие думают, что я хрупка как спичка. Поверьте, это не так. Я вполне могу постоять за себя.

— Не сомневаюсь, — заверил Керриден, всегда испытывавший глубокое уважение к воспитанницам Мэссингема. — Естественно, это все меняет…

В дверь тихонько постучали. Вошла Эффи, неся поднос с едой. И едва не выронила его, увидев Энн. Керриден заметил, как потемнели ее глаза. Она будто потухла и оттого сразу потеряла всякую привлекательность.

— Заходи, Эффи. — Керриден взял у нее из рук поднос. — Познакомься — Энн Мэллори. Энн, это Эффи, мой лучший друг.

Но даже эта неуклюжая лесть не затушила холодного огня в глазах молодой девушки. И когда Энн поблагодарила ее за помощь, Эффи покраснела и отвернулась, сразу же почувствовав в незнакомке соперницу.

— Расписание принесла? — спросил Керриден, опуская поднос на стол, и посмотрел на часы: десять с минутами.

— Сейчас попробую найти, мистер Керриден, — неприязненно ответила Эффи и вышла из комнаты.

Керриден нахмурился.

— Давайте скорее поужинаем, — сказал он. — Нельзя терять времени.

Энн взяла сэндвич с цыпленком, потом протянула тарелку Керридену.

— Она в вас влюблена?

— Кто? Эффи? — Керриден пожал плечами. — Наверное… Милая девочка. Боюсь, что я сам виноват… Я знал ее совсем ребенком и хотел ей помочь избавиться от заячьей губы. Она была мне верным товарищем, вот и все, — по крайней мере, с моей стороны.

Энн заметила его смущение и тактично сменила тему.

— Хорошо бы узнать, что случилось с теми тремя. Нам надо попасть на остров раньше их.

Вернулась Эффи с расписанием.

— Послушай, — обратился к ней Керриден, — я должен уехать из Лондона. Нет смысла вдаваться в подробности, чем меньше тебе будет известно, тем лучше для тебя же. Сегодня вечером мы отправляемся в Шотландию. Потребуется еда в дорогу, и еще я хочу, чтобы ты проводила нас на вокзал и купила билеты. Полиция, конечно, взяла вокзалы под наблюдение; нам очень важно сесть на поезд незамеченными. Ты поможешь?

— Хорошо, мистер Керриден, — мрачно ответила Эффи. Мысль о том, что Керриден едет с этой девушкой, ранила ее в самое сердце.

— Пожалуйста, приготовь провизию и попроси подняться сюда Макса. Постарайся, чтобы Зани ничего не заметил.

— Постараюсь, — безжизненным голосом ответила Эффи и вышла из комнаты.

— Бедняжка, по–моему, принимает меня за свою соперницу, — с тревогой сказала Энн. — Не лучше ли вам успокоить ее на этот счет?

— Боюсь, это невозможно, — произнес Керриден, оторвав глаза от справочника, который он сосредоточенно изучал. — Я и сам–то не вполне в этом уверен.

Энн на секунду опешила, а потом высокомерно повела плечами.

— Вы вовсе не обязаны говорить мне подобные вещи. Я бы вообще хотела, чтобы вы воздержались от подобных комплиментов.

Керриден вновь уткнулся в справочник.

— Хорошо, — сказал он, пробегая взглядом расписание движения на Шотландию. — Но дело обстоит именно так, и я решил, что вам не мешает об этом знать… Есть поезд в час ночи на Данбар с вокзала Кингз—Кросс. Завтра в полдень будем на месте.

— Думаете, вокзалы под наблюдением?

— Если те трое ускользнули, полиция наверняка начеку — перекроет все так, что и мышь не проскочит, — ответил Керриден. — Вот почему я и хочу, чтобы билеты взяла Эффи. Мои приметы известны всем; а теперь, возможно, известны и ваши.

Энн пошарила по карманам.

— Не угостите ли сигаретой? Я все оставила дома. Жаль, что не было времени собрать вещи.

— Я тоже оставил свой рюкзак, — посетовал Керриден, протягивая ей пачку сигарет. — Причем у Холройда. Полиция узнает, что я был там вместе с Яном. Просто здорово, да? — Он раздраженно махнул рукой. — Я, видимо, совсем ошалел, раз не подумал об этом раньше.

Дверь приоткрылась, и в проеме появилась голова Макса. Его глаза остановились на Энн, и он тихонько присвистнул.

— Я тебе нужен?

— Входи и закрой за собой дверь, — коротко сказал Керриден. — Знакомить вас не стану. Чем меньше ты будешь знать, тем меньше тебе придется лгать.

Макс отвесил Энн глубокий поклон.

— Весьма сожалею, мисс.

— Ладно, ладно, — поморщился Керриден. — Оставь свои светские замашки для более подходящего случая. Слышал что–нибудь о перестрелке на Чейни—Уок?

Макс улыбнулся.

— Еще бы, весь клуб гудит! Только об этом и говорят.

— Что там произошло?

— А ты не знаешь?! — удивился Макс. — Ну и ну!

— Что же там произошло? — сухо повторил Керриден.

— Та самая троица, что шлепнула двух фараонов в “Эндфилде”. — Судя по восхищенному блеску в его глазах, Макс не жаловал спокойную жизнь. — Полиция получила сведения, что их можно найти в одной из студий на Чейни—Уок, и окружила дом. Однорукий задержал полицейских, а двое других спаслись бегством через черный ход. Пальба была отчаянная. Хотел бы я там присутствовать! Похлеще того случая на Сидни–стрит. Впрочем, ты тогда под стол пешком ходил…

— Бог с ней, с Сидни–стрит! Им удалось бежать?

— Да, тем двоим. Однорукого просто изрешетили. Жаль парня. Вот кому не откажешь в выдержке… — Макс печально покачал головой. — Те двое пустили в ход нож — одного фараона прикончили, а другого ранили. Говорят, один из них сам задет, но, возможно, это болтовня. Во всяком случае, оба скрылись.

Керриден и Энн обменялись взглядами.

— Хорошо, Макс, благодарю. Держи язык за зубами.

— Не беспокойся. — Макс замолчал, не сводя задумчивых глаз с Керридена. — Ходят слухи, что ты как–то связан с той троицей… Выдумки, полагаю?

— Сейчас не время задавать вопросы, — отрезал Керриден.

— Понятно… Мое дело предупредить. Полиция твердо обещала найти эту парочку. Фараоны буквально на ушах стоят! Будь поосторожней.

Керриден кивнул.

— Я буду осторожен. — Он вытащил из кармана две пятифунтовые банкноты. — Вот, купи себе галстук.

Тонкие пальцы Макса приняли деньги.

— Если бы не нужда, я бы их не взял, — проговорил он. — Спасибо. Я могу тебе еще быть полезен?

Керриден покачал головой.

— Счастливо, Макс.

Макс снова поклонился Энн.

— Надеюсь, наша следующая встреча, мисс, состоится при более благоприятных обстоятельствах, — сказал он.

И исчез — так же тихо, как и появился.

2.

Одинокая электрическая лампочка, свисавшая с потолка часовни, едва освещала пол и передние скамьи. Серебряное распятье тускло блестело в мерцании двух восковых свечей, горевших по обеим сторонам алтаря. В глубине часовни, закрыв лицо руками, сидела старуха. Ее громкое астматическое дыхание нарушало тишину и напоминало мужчине и женщине, затаившимся в тени на задней скамье, что они не одни.

Старуха не торопилась уходить. Она вошла в тот момент, когда Ян, болезненно скривившись, снимал плащ, и села неподалеку, а теперь молилась с таким усердием, что Ян просто бесился. Он старался пережать вены, но рана в левом бицепсе все время кровоточила. Кровь пропитала рукав, капала на скамью и белый каменный пол часовни. Снять пиджак и тем самым привлечь внимание старухи поляк опасался — полицейские прочесывали близлежащие улицы. Один крик, и они были бы здесь.

Жанна сидела рядом, не сводя глаз с сияющего распятия, и ее полное безразличие приводило раненого а ярость и отчаяние.

Случилось чудо, им удалось бежать. Жанна ничем не помогала и была только обузой; кукла, которую приходилось тащить и толкать. Охваченная пугающей апатией, она, похоже, просто не отдавала себе отчета в опасности. Ян до сих пор не мог понять, как им посчастливилось прорваться через кордон. Был момент, когда казалось, что все пропало. Из темноты возник фараон. Он поднес ко рту свисток и замахнулся дубинкой, но свист замер у него на губах, когда Ян ушел от удара и воткнул ему нож и живот. Во тьме грянул выстрел, и пуля раскаленной иглой прошила руку Яна. Но он не выпустил Жанну, а, скрипя зубами от боли, потащил ее за собой, ища брешь в цепочке безжалостных охотников.

В ту секунду, когда уже казалось, что выхода нет, и им завладело отчаяние, Ян увидел часовенку. Он рванулся к ней и, притянув к себе Жанну, затаился у входа, стиснув в руке нож. А полицейские пробежали мимо, разрывая тишину сырого воздуха пронзительными свистками, уверенные, что дичь не уйдет.

Только тогда Ян понял, что кровь ручьями льется из его руки. Голова будто горела, в ушах стоял звон, мешавший прислушиваться. Держа Жанну за руку, Ян увлек ее в часовню, сел на скамью и тут же провалился во тьму, где не было ни боли, ни убийств, ни кошмарной опасности

оказаться схваченным и запертым, подобно дикому зверю, за железной решеткой.

Но легкость, с какой истощенный мозг был готов принять беспамятство, испугала Яна, и он заставил себя встряхнуться. Рассчитывать ему приходилось только на себя, Жанна ни на что не годилась. Она сидела, глядя прямо перед собой чуть расширенными глазами; ее рот дергался в тике, пальцы судорожно сжимали виски.

Ян украдкой обернулся и бросил взгляд назад — взгляд, выдававший его растерянность и страх. Старуха по–прежнему сидела на месте, наклонившись вперед, закрыв лицо руками и облокотясь на переднюю скамью. Дыхание ее стало еще громче. Она больше не молилась; она спала.

Ян расстегнул пиджак, скривившись от боли, снял его и с испугом посмотрел на пропитанный кровью рукав.

— Сделай что–нибудь! — отчаянно прошептал он на ухо Жанне. — Я истекаю кровью. Помоги мне!

Девушка медленно повернула голову и уставилась на него отсутствующим взглядом, будто в полудреме. Он схватил ее за руку и встряхнул, глубоко вонзая ногти в плоть. Девушка попыталась освободиться, но Ян еще сильнее сжал ее руку.

— Я истекаю кровью! Помоги мне!

Тогда Жанна, наконец, пришла в себя и перевела взгляд с его лица на рукав.

— Дай нож, — сказала она, вырываясь. — И сними свой шарф.

Он с облегчением вздохнул и протянул ей нож. Жанна с присущей ей ловкостью отрезала рукав, и открыла опухшую рану.

— Сделай тампон и как можно туже перевяжи. Надо остановить кровь.

Она сделала тампон из носовых платков и перетянула руку шарфом.

— Вот теперь хорошо, — выдохнул Ян, смахнув выступившую на лице испарину. — Помоги мне набросить плащ. Старуха может проснуться.

Потом оставалось только ждать. Он устроился поудобнее и положил около себя пистолет. В ногах чувствовалась слабость, и Ян с ужасом подумал, как много он потерял крови. Если сейчас появятся полицейские, о бегстве нечего и мечтать. Он убьет столько, сколько сможет, и застрелится. Живым им его не взять.

Ян посмотрел на часы: четверть одиннадцатого. Интересно, что с Керриденом и той девчонкой? Если им удалось уйти от полиции, собираются ли они ни остров? Действительно ли Мэллори скрывается там, как предполагает Керриден?..

Ян протянул руку и дотронулся до холодного ствола пистолета, словно желая набраться от него сил. Он знал, что времени ему осталось немного. Рано или поздно полиция его настигнет. Если он хочет поймать Мэллори, это нужно сделать как можно скорее. Остров — вот последняя надежда. Если Мэллори там нет, то придется признать свое поражение. Теперь, когда по пятам гонится полиция, невозможно искать Мэллори по всей стране. Надо любой ценой попасть на остров… Но как это сделать, Ян не имел ни малейшего представления.

Была уже полночь, когда он решил, что можно без особого риска выйти на улицу. Старуха, так и не заметив их, давно ушла.

Долгое время в часовне царила тишина. Потом Ян ласково тронул Жанну за плечо, выводя ее из дремы.

— Пора идти. — Его рука болела и словно отнялась. — Ты хорошо себя чувствуешь?

Жанна выпрямилась, и он с удовлетворением отметил, что в ее глазах появилось осмысленное выражение. Она понемногу приходила в себя.

— Все нормально, — ответила девушка и поправила растрепавшиеся волосы. — А ты? Как твоя рука?

— Ничего, обойдется. Нужно идти!

— Я не слишком–то тебе помогла, верно? — неожиданно спросила она.

Ян покачал головой, чересчур усталый и взволнованный, чтобы быть деликатным.

— Теперь тебе придется наверстывать. Я сейчас мало на что способен. Мне плохо.

— Что надо делать?

— Ты меня спрашиваешь? — резко сказал Ян. — Разве не ты всегда составляла планы?

Жанна посмотрела на него долгим и беспомощным взглядом, тщетно пытаясь сосредоточиться, и Ян с ужасом понял, что на нее рассчитывать нельзя. Последний приступ явно помрачил ее рассудок. Прежде Жанна быстро приходила в себя и становилась как всегда энергичной и находчивой. Но теперь ее умственные способности были совершенно расстроены, и держалась она только за счет своей воли и выдержки. Она отчаянно заставляла себя думать и все равно даже не знала, с чего начать.

— Остров, — нетерпеливо напомнил Ян. — Нам надо попасть на остров. Как туда добраться?

— Поезда в Шотландию отправляются с вокзала Кингз—Кросс. Автомобиль для нас исключен.

— Кингз—Кросс? Где это? — спросил он, покачиваясь из стороны в сторону, чтобы унять боль.

— Возле Грей—Иннз–роуд. Придется идти пешком.

У Яна сжалось сердце. Долгий переход страшил его, Ноги дрожали, время от времени накатывалась дикая слабость. Он знал, что не выдержит дороги.

— Боюсь, мне не дойти, — проговорил поляк и тут же подумал, что если она поймет, в каком состоянии он находится, то, весьма вероятно, захочет его бросить. Он решил при малейших признаках предательства убить ее. Теперь голова у него была легкой и кружилась, а боль в руке доводила до исступления. Ян с трудом скрывал отчаяние и гнев. — Я потерял много крови.

Жанна повернулась, окинув его взглядом, и увидела серое искаженное лицо, бусинки пота, выступившие на лбу, и клокотавшую внутри ярость.

— Ян… — Она мягко прикоснулась к его раненой руке. — Не волнуйся, все будет хорошо. Мы найдем какой–нибудь выход. Я тебя не брошу. Ты так много для меня сделал… Рискнем взять такси?

Ян облизал пересохшие губы. Чего он совершенно не ожидал от нее, так это проявления доброты. Смерть Пьера убила в ней все человеческие чувства, и эта неожиданная жалость тронула его до глубины души.

— Пешком я далеко не уйду, — промолвил он. — Без такси нам просто не обойтись. Я оставлю свой плащ здесь, а ты дай мне твой. Может, нас и не узнают, если мы будем с непокрытыми головами. Не забудь, они ищут береты.

Жанна сняла плащ и накинула его ему на плечи, скрывая раненую руку.

— Нужно уточнить расписание. — Приняв ответственность и инициативу на себя, она вновь обрела уверенность. — Ты подожди здесь, а я позвоню на вокзал, хорошо?

Ян покачал головой.

— Мы не должны расставаться, Жанна.

Она поняла, что он боится предательства, и, все еще охваченная страхом перед невыносимой болью в голове, страхом потерять рассудок, почувствовала вдруг прилив счастья при мысли о том, что Ян в ней нуждается.

— Тогда просто сядем на товарняк… По крайней мере, к этому нам не привыкать.

Ян медленно поднялся, с трудом держась на ногах.

— Одно из немногих наших преимуществ, — грустно проговорил он. — Впереди долгий путь. Я беспокоюсь. Как ты думаешь, мы доберемся?

— Да. — Жанна повернулась и устремила взгляд к серебряному распятию на алтаре. — Дай мне еще несколько минут. Может быть, я последний раз нахожусь в часовне.

Ян привалился к скамье, борясь с надвигающимся обмороком.

— Поторопись, — хрипло выдавил он, вытирая со лба пот.

Жанна опустилась на колени перед алтарем, а Ян, глядя на ее широкие плечи и прямую спину, удивлялся: как она может молиться? Он тоже когда–то верил в Бога; но с этим давно покончено. Его вера умерла вместе с Шарлоттой. “Так откуда же в Жанне стремление молиться? — спрашивал он себя, сидя с закрытыми глазами. Ему было холодно, чтобы не закричать от боли в руке, приходилось изо всех сил стискивать зубы. — Неужели она воображает, что Бог сотворит для нее чудо? Или она хочет примириться с Ним? Как ей получить прощение, когда единственная цель ее жизни — убить Мэллори?.. Нет, она зря тратит время”.

Ян нетерпеливо потянул Жанну за плечо. Она повернулась к нему, подняла голову и сверкнула странно горящими глазами.

— Надо идти. Дорога каждая секунда.

Жанна встала.

— Да, ты прав. Нам с тобой здесь нечего делать.

Они молча вышли из часовни и на мгновение замерли. А потом, словно два привидения, растворились в пустынной и мокрой темноте.

Глава 12

1.

Северный экспресс прибыл на станцию Бервик по расписанию — в восемь утра. С черного угрюмого неба падал дождь. Он барабанил по навесу платформы и стекал на головы пассажиров, которые ринулись к вагонам, спеша занять свободные места.

Бервик был последней остановкой перед Данбаром, и Керриден высунулся из окна вагона третьего класса, внимательно оглядывая платформу — не видно ли полиции.

На вокзале Кингз—Кросс он засек несколько агентов в штатском. Караулили ли они его, сказать было трудно, и Керриден решил не рисковать. Получив от Эффи билеты, они с Энн разделились, договорившись встретиться в поезде после Бервика, если все будет хорошо. Энн села за десять минут до отправления; он же ждал до последней секунды и вспрыгнул на подножку вагона, когда поезд уже тронулся. Оставалось ждать. Если при посадке его заметили, то самыми опасными станциями были Питерборо, Йорк, Дарлингтон, Дархем, Ньюкасл и Бервик. На каждой остановке Керриден искал глазами полицейских, но не видел никого, кто возбудил бы его подозрения.

Керриден облегченно вздохнул и подозвал мальчишку–разносчика, бегом помчавшегося к нему. Он купил несколько газет, сунул их в карман и решил, что пора искать Энн. Она села в головной вагон, и Керриден подумал: найдется ли для него место в переполненном составе? Он подождал, пока два летчика уложили, наконец, свои чемоданы, и после того, как поезд тронулся, зашагал по качающемуся проходу, переходя из вагона в вагон, пока не увидел беспокойно высматривающую его Энн.

Их взгляды встретились, но Керриден как ни в чем не бывало прошел мимо и остановился в тамбуре. Ожидая девушку, он достал из кармана газеты и пробежался по заголовкам. На первой полосе красовался крупный снимок, под которым было набрано жирным шрифтом: “ЗНАЕТЕ ЛИ ВЫ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?”.

Керриден отлично помнил эту фотографию. Он снялся для одной своей подружки, но карточку так и не послал, в последний момент передумав, а поставил на каминную полку, совершенно о ней забыв, пока однажды вечером не обнаружил, что она исчезла — видимо, выкрадена полицией.

Не желая читать того, что напечатано мелким шрифтом внизу, Керриден развернул другую газету и вновь увидел свою фотографию.

Такой неприятности он не ожидал. В любой момент его мог кто–нибудь опознать. Хуже не придумаешь! Люди, как правило, не запоминают описания; зато многие способны уловить сходство со снимком.

С растущим беспокойством Керриден стал читать газету. Полиция обращалась к населению с просьбой оказать содействие в поимке Мартина Керридена, который должен быть допрошен в связи с убийством Эдвина Крю, Риты Аллен (названной в материале “очаровательной блондинкой”) и двух полицейских, хладнокровно застреленных в гостинице “Эндфилд”. Предполагаемся, осторожно сообщалось в газете, что этот человек может дать важные для следствия показания.

О Яне Шимановиче там выражались без церемоний. Прямо констатировался факт, что он разыскивается по обвинению в убийстве двух полицейских. “Преследование вооруженного поляка продолжалось всю ночь, но до сих пор его местопребывание неизвестно”.

— Покажите, — требовательно сказала Энн, подойдя к Керридену прежде, чем тот успел спрятать газеты. Он быстро сложил их и убрал в карман плаща.

— Не задерживайтесь здесь, проходите дальше. Нас не должны видеть вместе. В газетах помещена моя фотография, в любую минуту меня могут задержать.

Энн сразу поняла нависшую опасность, но вместо того, чтобы уйти, взяла его за руку и потянула в туалет, закрыв за собой дверь на задвижку.

— Здесь нас пока никто не потревожит, — спокойно проговорила она. — Откуда у них ваша фотография?

Керриден усмехнулся.

— Какая разница? Она у них уже несколько лет. Главное, в любой момент меня могут опознать; если уже не опознали.

— Покажите снимок!

Он сперва замялся, не желая, чтобы Энн узнала о смерти Риты Аллен, но потом решил, что рано или поздно этого не миновать, так пусть уж лучше услышит от него. Он вытащил газеты и протянул их ей.

Девушка внимательно вгляделась в фотографию.

— Да, сходство есть… Через полчаса мы будем в Данбаре. Что вы намерены делать?

— Рискнуть, — мрачно произнес Керриден. — А вот вы держитесь от меня подальше.

Энн слушала его вполуха, быстро пробегая глазами текст, и Керриден настороженно ждал ее реакции, когда она прочитает про смерть Риты. Долго ждать не пришлось. Девушка вдруг оцепенела, сжав пальцами газету.

— Она мертва! — воскликнула Энн, подняв на него пытливый взгляд. — Тут сказано, что ее убили!

— Совершенно верно, — тихо сказал Керриден. — Полиция считает, что это сделал я. Я действительно был у нее в это время. Она упала с лестницы.

На лице Энн появились страх и отвращение.

— Но тут говорится, что ее убили, — настойчиво повторила она. — И еще другого, как его… Крю. Вы и у него были?

— Да.

Керриден вытащил пачку сигарет и предложил ей, но Энн покачала головой и стала потихоньку отодвигаться, пятиться от него, вжимаясь в дальний угол крохотного помещения. Делая вид, что не замечает ее растущего беспокойства, Керриден закурил и глубоко затянулся.

— Я знаю, о чем вы думаете. Ну что ж, вы вправе иметь свое собственное мнение, и мне не под силу его изменить. Согласен, скверная история. И опять же, я ничего не могу поделать. А главное, это не имеет ни малейшего значения, — сказал Керриден.

И тут же осознал лживость своих слов. Это имело значение. Он не хотел, чтобы Энн считала его убийцей.

— Сейчас мы с вами расстанемся. С моей стороны непростительная глупость, что я вообще втянул вас в это дело Примите совет: как только приедем в Данбар, первым же поездом возвращайтесь в Лондон. Я один доберусь до острова, найду там вашего брата и переговорю с ним. Если хотите ему помочь, не сообщайте полиции, куда я направляюсь.

— Вы ведь что–то скрываете от меня? — резко спросила девушка. — С самого начала я чувствовала, что вы что–то скрываете. Что?

И потому что Керридену внезапно стало важно, чтобы Энн сохранила о нем при расставании хорошее мнение, он решил сказать правду.

— Вы правы. Говорить об этом неприятно, но другого выхода нет. Помните: группа Гурвиля первоначально состояла из девяти человек? Гурвиль, Шарлотта и Джордж были убиты гестапо; ваш брат исчез. Оставшиеся пятеро были уверены, что это он предал Гурвиля, и приехали в Лондон с намерением отыскать его. Любош и Гаррис напали на след — и умерли насильственной смертью: один упал с поезда, другой утонул в пруду. Я пришел к Рите Аллен, чтобы расспросить ее о вашем брате. Пока я находился у нее дома, Риту столкнули с лестницы и сломали ей шею. — Керриден прислонился к стене, не сводя глаз с лица Энн. — Любош, Гаррис и Рита погибли — потому что знали что–то о вашем брате или случайно столкнулись с ним. Кто их убил? Ответ, мнекажется, ясен.

— Не понимаю, к чему вы клоните, — тихо произнесла она. — Думаете, это дело рук Брайана?

— Я не верю в совпадения. По крайней мере, в три совпадения подряд. Одно — да, два — может быть, но не три!

— Так вот почему вы хотите найти брата!

— Совершенно верно. И вы не можете оставаться нейтральной. Самое лучшее для вас — предоставить все мне, а самой вернуться в Лондон. Если вы выдадите полиции мое местопребывание, то тем самым выдадите, где находится ваш брат.

— Он вам очень нужен, да?

Керриден впился в нее взглядом.

— Очень. Видите ли, если мне не удастся доказать, что Риту Аллен прикончил не я, моя песенка спета. Полиция обвинит в убийстве меня. Я во что бы то ни стало должен найти вашего брата.

— Почему вы не сказали мне этого раньше?

— По правде говоря, я рассчитывал выйти на него через вас.

— Почему же вы вдруг передумали?

Керриден снял шляпу и пригладил волосы.

— Вероятно потому, что узнал вас ближе. Вначале вы были для меня всего лишь полезной. Теперь…

— Понятно.

— Ну вот и все. Возвращайтесь на свое место, а в Данбаре садитесь на обратный поезд и отправляйтесь домой. Забудьте обо мне. Я буду справедлив с вашим братом, обещаю.

Неожиданно им овладело страстное желание схватить ее и обнять. С огромным трудом он сдержался и с неубедительным равнодушием добавил:

— Итак, до свидания. Приятно было познакомиться. Керриден открыл дверь, стряхнул руку, которая хотела его удержать, и быстро зашагал по проходу.

2.

Длинная цепь товарных вагонов, судорожно дергаясь, остановилась. Один за другим залязгали буфера, и утренний покой разорвал истошный гудок локомотива, вставшего на красный сигнал семафора.

Ян очнулся и, подняв голову, уставился во тьму. Мирное покачивание вагона в конце концов усыпило его. Но теперь, когда поезд остановился, он тут же пришел в себя. Боль в опухшей и будто раскаленной руке толчками отдавалась в висках, словно по голове били резиновым молотом. Никогда в жизни Яну не было так плохо… Это вызвало у него страх.

— Жанна! — Голос сорвался на хрип — искаженный до неузнаваемости, и он испугался еще сильнее. — Жанна!.. Ты здесь?

— Да, здесь, — раздалось из темноты, и он услышал, как она села на пол вагона.

— С моей рукой совсем худо, — выдавил Ян сквозь зубы, когда тело вдруг захлестнуло волной огненной боли, — У нас ничего нет попить?

— Нет.

Он надеялся, что она подойдет к нему, ждал слова сочувствия, но Жанна осталась на месте. Несколько минут Ян лежал, не двигаясь, стараясь хоть как–то унять дикую боль в руке. Господи, как же он ослабел за время сна! Руки, ноги, все мышцы будто расплавились в охватившей его лихорадке, и все же мозг сохранил удивительную ясность: если не произойдет чуда, ему уже не выйти самостоятельно из этого вонючего вагона.

— Здесь впору задохнуться. Ты не могла бы впустить свежего воздуха? Где мы? Жанна, посмотри!

Ян услышал, как она встала и ощупью пробралась к двери, потом раздался лязг металла, верхняя часть двери откинулась наружу, и тусклый свет зари проник в вагон, высветив силуэт девушки.

Ян нечеловеческим усилием попробовал сесть, но боль и слабость тут же заставили его упасть, судорожно хватая ртом воздух. Молот застучал с удесятеренной силой, раскалывая голову на части.

— Красный семафор, — спокойно сообщила Жанна и стала всматриваться в циферблат часов. — Сейчас четыре утра.

— Где мы находимся? Ты хоть представляешь?

— Точно не знаю. Возле Шантили, по–моему. — Она вновь высунулась наружу, вглядываясь в почти неразличимые окрестности. — К западу от Шантили, пожалуй.

“Шантили? О чем она говорит?” Напряжение оказалось слишком большим, и Ян бессильно закрыл глаза. Он лежал не шевелясь, как ему казалось, бесконечно долгое время, затем поезд дернулся, загремели в обратном порядке буфера, и тишину вновь разорвал крик паровоза.

Толчок привел Яна в чувство. Что она сказала? Шантили? Но Шантили во Франции, а они в Англии; по крайней мере, так он думал. А если нет? Ян заскрипел зубами, чувствуя, как по лицу стекает холодный пот, и напряг все силы, пытаясь вспомнить точно, что произошло. Бегство с Чейни—Уок, часовня… Там, в часовне, он потерял много крови. Жанна сказала, что нужно попасть на вокзал Кингз—Кросс. Они взяли такси. За рулем сидел какой–то старик, усталый и ко всему безразличный. Он бросил на них лишь короткий взгляд, когда они влезали в машину, и никогда не опознает их, Ян был в этом уверен. А еще он помнил, что потерял в такси сознание, и Жанне стоило больших трудов привести его в чувство — буквально в ту секунду, как они подъехали к вокзалу.

Откуда только взялись силы, чтобы выйти из машины? В памяти остались самые смутные впечатления, как его поддерживала Жанна, как брели они по бесконечным путям куда–то в калейдоскопический водоворот белых, зеленых и красных огней. Время от времени какой–нибудь локомотив с оглушающим ревом выпускал пар, и тогда по коже ползли мурашки, а колени подгибались. Яну постоянно мерещилось, что навстречу несется состав: вот–вот он сомнет их и безжалостно раздавит, превратив в кровавые клочья… А они все шли и шли вдоль вагонов к неведомой призрачной цели.

Откуда Жанна знает, на какой поезд садиться, Ян понять не мог. Она оставила его у цистерны с нефтью, а сама исчезла во тьме. Ее не было очень долго, хотя время и потеряло для него всякий смысл. Он был счастлив уже тем, что просто сидел, не шевелясь, нянчил свою больную руку и мог ни о чем не думать, отдаваясь волнам забытья, благодарный Жанне за то, что она взяла ответственность на себя.

Ян помнил, как она подняла его и поддерживала, пока он переставлял одну ногу за другой, сосредоточившись лишь на самом процессе движения и совершенно не заботясь о направлении.

Он помнил неистребимый запах рыбы, и скрежет засова на двери, и сильные руки Жанны, за воротник плаща втянувшей его в вагон. Без ее помощи ему бы туда никогда не влезть.

Но больше он не помнил ничего. Он упал всем телом на раненую руку, и взрыв боли будто ударной волной швырнул его сознание в кошмарную бурлящую черноту.

И вот теперь Жанна говорит о Шантили. Выходит, они пересекли Ла—Манш? Как они могли оказаться к западу от Шантили? Может, она назвала какой–то английский город, похожий по звучанию?..

Ян погрузился в воспоминания. Шантили! Здесь они сражались. Здесь находится последнее прибежище Пьера Гурвиля. Здесь похоронена Шарлотта… Задохнувшись от восторга, Ян подумал, что каким–то чудом Жанне удалось вывезти его из Англии. Но здравый смысл взял верх, — он наверняка что–то не так понял.

— Что ты сказала, Жанна? Где мы находимся?

— В Шантили, — нетерпеливо ответила она, оглянувшись через плечо. — Встань и посмотри сам! Чего ты валяешься? Поднимайся! Через несколько минут поезд остановится!

— Но как мы сюда попали? — растерянно спросил Ян. — Мы же ехали в Шотландию… Что произошло?

— Заткнись! Ты бредишь! — сердито выкрикнула Жанна и вновь высунулась наружу. Ее волосы развевались, как флаг на ветру.

Ян, спрятав лицо, заплакал. Свершилось чудо, и теперь ему было совершенно безразлично, что ждет их впереди. Они едут домой! Если он умрет здесь, то будет счастлив. Если его похоронят рядом с Шарлоттой, он примет смерть с радостью… И снова заговорил здравый смысл. Они не могут находиться во Франции. Это просто невозможно.

— Жанна! Иди сюда! — позвал Ян, стараясь перекрыть шум поезда. — Жанна!..

— Подожди! — закричала она и обернулась, резко и четко впечатав свой силуэт на фоне серого утреннего неба. — Я высматриваю Пьера. Он обещал нас встретить.

— Жанна! Что ты говоришь?!

Но она не обращала внимания. С долгим душераздирающим гудком поезд промчался мимо освещенной газовыми фонарями маленькой станции: безлюдной, тоскливой и грязной от дождя и нефти.

— Он не остановился! — исступленно закричала Жанна — Он проехал мимо Шантили!

На какой–то кошмарный миг Яну показалось, что она сейчас выбросится. Жанна высунулась из вагона, с трудом сохраняя равновесие, стараясь в последний раз увидеть станцию, в то время как после поворота длинный хвост состава вышел на прямую, и поезд стал набирать скорость.

— Мы проехали мимо! — Жанна повернулась и отчаянно заломила руки. — Что подумает Пьер? Что нам делать?

— Иди сюда и садись, — сказал Ян, окончательно убедившись, что она сошла с ума. Он и раньше подозревал, что после пыток в гестапо, потери Пьера и долгих месяцев болезни ее рассудок помрачился. Странные припадки, взрывы дикого, неукротимого гнева, сменяемые периодами апатии и молчания, лихорадочный блеск в глазах — все это было признаками помешательства. И именно теперь, когда он в ней так нуждается, тоненькая изношенная нить разума окончательно оборвалась.

— Сейчас не время сидеть! — яростно воскликнула Жанна. — Поезд идет в Париж. Надо что–то делать!

— Я ни на что не гожусь, — возразил Ян. — Я тяжело ранен. Неужели ты не помнишь? Пуля в руку…

Шатаясь от вагонной качки, Жанна подошла к нему и опустилась на колени.

— Как тебя ранило? Почему ты мне ничего не сказал? Когда это произошло?

Ее глаза лихорадочно блестели, из груди с присвистом вырывалось учащенное дыхание.

— Тебе плохо, — сказал Ян, взяв девушку за руку. — Соберись, ты мне нужна… Послушай, Пьер мертв. Его предал Мэллори. Мы сейчас в Англии, едем в Шотландию, чтобы найти там Мэллори. Вспоминаешь?

Жанна долго молчала, стоя на коленях, и он чувствовал, как дрожит ее тело. Наконец она проговорила:

— Да, вспоминаю… А только что все казалось таким реальным! Я думала, мы встретим Пьера, но ты прав, он мертв…

“Удалось ли мне привести ее в норму? — мучился Ян, пытаясь разглядеть выражение лица девушки. — И если удалось, долго ли она продержится?” Нет, теперь он не сомневался, что просветление могло быть только временным.

— Не надо волноваться, — произнес Ян. — Мы уже давно не ездили в поезде, вот и вспомнилось невольно… Мне тоже сперва показалось, что это Франция… Но где мы находимся?

— Не знаю, — хрипло выдавила Жанна. — У меня болит голова. Не задавай мне вопросов.

Она встала, безжизненно добрела до двери и вновь уставилась в полумрак.

“Бесполезно!” — с отчаянием подымал он. Что с ними будет? Теперь, когда задача отыскать Мэллори возложена только на него, решимость Яна ослабла. Это невозможно, чересчур много препятствий! Он готов был сложить оружие и признать себя побежденным, и едва пришел к такому решению, как его захлестнул летаргический покой. Даже боль в руке, казалось, отступила, и через несколько секунд поляк погрузился в сон настолько крепкий, что ни вагонная тряска, ни пронзительные гудки паровоза не могли его разбудить.

3.

Керриден поспешно двигался по проходу, когда высокий крепкий человек вышел из купе первого класса и преградил ему путь. Это был инспектор Роулинс.

— Только, пожалуйста, без шума, — проговорил он с широкой улыбкой. — Сзади вас стоит Хадсон, так что давайте без эксцессов.

Сердце Керридена судорожно дернулось, он застыл, но, взяв себя в руки, с нарочитой непринужденностью воскликнул:

— Боже мой, Роулинс! Добрый день. Вот уже не ожидал вас здесь увидеть! Вы получили мою телеграмму?

— Получил, — приветливо ответил инспектор.

Этот улыбчивый, краснолицый, крупного сложения человек с открытым лицом, полный энергии и пышущий здоровьем, всегда выглядел так, будто только что вернулся с двухнедельного отдыха на море. Керриден знал, что он храбрый полицейский, честный и самоотверженный. Преградить ему вот так путь — дело нешуточное и опасное, и Керриден невольно почувствовал к нему уважение.

— Вы напрасно беспокоились о Крю, — доброжелательно продолжал Роулинс. — Ваше послание не дало нам ничего нового. И все же, за информацию спасибо. Не возражаете, если Хадсон вас обыщет? У вас, вероятно, при себе оружие?

— Конечно, — ответил Керриден с насмешливой улыбкой. — Валяйте, Хадсон, в правом кармане.

Хадсон с каменным лицом сунул руку в карман Керридена и вытащил автоматический пистолет 25–го калибра.

— Чего это вы игрушками увлеклись? — удивился Роулинс, потирая ладони. — Я ожидал увидеть что–нибудь посолиднее… Разрешение на оружие у вас есть, старина?

— Ну, разумеется! Оно у меня в бумажнике. Хотите взглянуть?

— Не к спеху! Вы не очень–то стремились отдать себя в руки правосудия, верно?

— А разве у правосудия ко мне претензии? — Керриден вскинул брови. — Я чист как стеклышко.

— О, поверьте, так говорят ну абсолютно все преступники! — просиял Роулинс. — f! поражен, Керриден. Вы — и вдруг уподобляетесь прочем!.. Заходите сюда, дружище. На вашем месте я был бы горд, — продолжал он, заводя его в купе первого класса, из которого только что сам вышел. В купе сидел еще один полицейский, метнувший на Керридена хмурый взгляд. — Нам пришлось потеснить пассажиров, чтобы освободить место. А из Данбара специальная машина отвезет вас в Лондон. Вы должны чувствовать себя важной персоной!

— О, да, — заверил Керриден. — Однако в Лондон возвращаться не собираюсь.

— Мне искренне жаль, старина, но с вами хотят немного потолковать, — сказал Роулинс, вытаскивая пачку сигарет. — Какие–то мелочи, очевидно… Попортим здоровье?

Керриден взял предложенную сигарету и прикурил от зажигалки инспектора.

— Ну если так, — рассмеялся он, — то не возражаю. — Ему хотелось выяснить, знает ли Роулинс, что Энн в поезде. — Кстати, откуда вы взялись?

Роулинс устроился возле двери.

— Мы сели в Бервике, увидев ваше красивое лицо в окне. Не хотелось беспокоить вас раньше времени. Правда, Хадсон?

Хадсон, сидевший рядом с Керриденом, хмыкнул.

— Наши парни засекли вас еще в Кингз—Кросс, — продолжал инспектор, — да чуть–чуть опоздали. Пришлось позвонить в полицию Питерборо, и на поезд сел инспектор Стюарт. Судьбе было угодно, чтобы я сам оказался в Карлайле — совсем по другому делу, не имеющему к вам никакого отношения. Мне позвонили, и я присоединился к вам в Бервике.

“Ни слова об Энн”, — с облегчением отметил Керриден.

— Вы предъявляете мне обвинение?

— Только в самом крайнем случае, — с обворожительной улыбкой ответил Роулинс. — И на вашем месте я бы до этого не доводил. Не стоит портить отношений. Я предпочитаю обратиться к вашей доброй воле. Конечно, если вы заупрямитесь, я вас арестую. Так что решайте.

— В чем меня обвиняют?

Роулинс подмигнул.

— Ну же, старина, не стоит допытываться. Коли совсем припрет, я всегда к чему–нибудь смогу придраться… В первую очередь, мы хотим с вашей помощью взять этого поляка. А потом уже, возможно, придется побеседовать с вами более серьезно. Не говорю, что это обязательно, но и зарекаться не стану.

— Другими словами, доказательств у вас нет, — подытожил Керриден. — И, обещаю вам, никогда не будет.

Роулинс глубоко затянулся.

— Увидим! — беспечно проговорил он. — Признаюсь, дружище, я бы с огромным удовольствием засадил вас за решетку. И даже, если повезет, обеспечил бы вам петлю. Все не дает мне покоя тот маленький эпизод перед войной, когда вы прикончили секретаря посольства. Знаете, у меня такое чувство, что я плохо тогда сработал, а от плохой работы, извините за вульгарность, у меня изжога.

— Какого секретаря посольства? — спросил Керриден.

— Ладно, ладно, сейчас это не имеет значения… А та блондиночка, — неожиданно прибавил инспектор, — хороша была в постели?

— Вы говорите загадками! Сперва секретарь посольства, теперь какая–то блондинка… Что это значит?

Роулинс весело обратился к двум детективам, смотревшим на Керридена с холодной неприязнью.

— Вот выдержка, а?! Да, ему палец в рот не клади. — Инспектор вновь повернулся к Керридену. — Я говорю о той шлюшке, которую вы проводили домой в ночь на семнадцатое мая, о Рите Аллен. Ну, помните, та, что упала с лестницы и сломала себе шею?

— Впервые о ней слышу, — с готовностью ответил Керриден. — У меня немало знакомых блондинок, но Рита… Нет. Как, вы сказали, ее фамилия?

Неожиданно чья–то тень упала на пол купе, и Роулинс быстро вскинул голову. В дверях стояла молодая девушка. Керриден тоже поднял голову, и по его спине пробежал холодок. Это была Энн.

Она стояла на пороге и улыбалась Роулинсу.

— Прошу прощения. Я бы хотела здесь сесть, — сказала она, переведя взгляд на толстые ноги инспектора, которые загораживали проход.

Роулинс стремительно поднялся.

— Извините, мисс, — вежливо произнес он, — купе забронировано. Уверен, что вы найдете себе другое место.

— Боюсь, что и дальше все занято, — возразила Энн, ничуть не смутясь. — Я уже смотрела. И потом, нигде ведь не обозначено, что купе забронировано?

— Совершенно верно, мисс. Но мы из полиции, — терпеливо разъяснил Роулинс. — Так что вынужден вам отказать. Весьма огорчен.

— О, я не знала. Но раз вы из полиции… Могу я попросить вас об одном одолжении? — Энн кокетливо улыбнулась.

— Разумеется, — удивленно согласился Роулинс. — О чем речь?

— Мой брат утверждает, что никто еще никогда не заплатил штрафа в пять фунтов за то, что без причины сорвал рычаг аварийного тормоза. Он говорит — обман! Но ведь на самом деле штрафуют, правда?

— Штрафуют, мисс, действительно штрафуют, — ответил Роулинс. — Это все?

— Да. Простите за беспокойство.

Сердце Керридена заколотилось. Этот абсурдный вопрос мог означать только одно: Энн собиралась остановить поезд, чтобы дать ему возможность удрать.

— Пустяки, мисс, рад услужить! — галантно сказал Роулинс.

— Еще раз спасибо. — Энн улыбнулась и закрыла дверь.

— Очаровательная девушка! — заметил Роулинс, потирая ладони, — Старина, вы, как знаток женщин, не находите, что она очаровательна?

— Безусловно, — ответил Керриден.

И с пересохшим ртом стал ждать остановки поезда.

Глава 13

1.

Кто–то закричал истошным голосом:

— Остановите ее!

Но Энн открыла дверь вагона, выпрыгнула на откос и бросилась к мосту, перекинутому через небольшую речку в глубине долины. Когда она уже подбегала, Керриден сиганул с ограждения вниз, и рука Роулинса схватила пустоту.

Из вагона вывалились еще два детектива — один из них прижимал к носу окровавленный платок — и присоединились к инспектору.

Все трое, затаив дыхание, следили, как Керриден летит к воде, — казалось, бесконечно долгое время. При всем своем мужестве Роулинс не решился последовать за ним.

Они были так поглощены этим, что не заметили Энн, влезшую на ограждение моста в нескольких метрах от них.

Десятки пассажиров, высунувшихся в окна поезда, увидели эту сцену и, не веря собственным глазам, в ужасе закричали. Роулинс повернулся и бросился к девушке, но Энн была уже в воздухе.

Керриден выплыл на поверхность как раз в тот момент, когда Энн спрыгнула. Пулей и почти без всплеска она вошла в воду, и едва она вынырнула, как Керриден быстро поплыл к ней.

— Идиотка! — заорал он, приближаясь к девушке. — Вы могли сломать себе шею!

— А вы разве нет? — возразила Энн. — К тому же, все обошлось, правда?

— У вас действительно все нормально?

— Ну, конечно! — Она плыла рядом с ним. — Согласитесь, я остановила поезд как раз вовремя… Что касается меня, то иного выхода просто не было. Этот инспектор мог догадаться, что я ваша сообщница, а мне вовсе не хочется попасть в тюрьму.

— Сработано отлично, — признал Керриден. — Но почему вы это сделали, черт побери? Я же велел вам держаться от меня подальше. Теперь посмотрите, во что вы вляпались!

— Вода — не худшее из того, во что можно вляпаться, — рассмеялась Энн. — Мне лучше здесь, чем там.

Они обернулись и посмотрели, что делается на мосту. Большинство пассажиров выбежали из вагонов и усыпали ограждения. Керриден узнал в толпе Роулинса и помахал ему рукой. Инспектор, приняв неизбежное, ответил ему тем же.

— Бедный старый Роулинс! Держу пари, сейчас он дьявольски сквернословит!.. Ну, давайте проплывем немного вниз по течению, а потом выберемся на берег. Я сильно сомневаюсь, что им удастся здесь спуститься к воде, но все равно, времени лучше не терять.

Течение было довольно сильным, и вскоре мост остался далеко позади. Через несколько минут они обернулись на слабый гудок поезда: паровоз, теперь похожий на игрушку, вновь тронулся в путь.

— Интересно, Роулинс остался, или спешит на ближайшую станцию, чтобы поднять тревогу? — вслух подумал Керриден. — Спорю, он предпочитает висеть на телефоне, а погоню предоставить другим. Ну, не устали еще?

— Чуточку, — созналась Энн. — Одежда мешает… Как вы полагаете, может хватит?

Он внимательно осмотрел поросший густым лесом берег.

— Ладно. Давайте левее!

Вскарабкавшись на крутой откос, Энн без сил рухнула на траву.

— У-уф! — выдохнула она. — Совершенно потеряла форму… Любопытно, мы когда–нибудь высохнем?

Не обращая внимания на стекающую с него волу, Керриден поднялся и осмотрел полупустынную местность с пологими холмами, покрытыми кустарником.

— Ничего–ничего, высохнем, — подбодрил он. — Отдышитесь немного и пойдем.

— А вы знаете, куда идти?

— Туда, на северо–восток. Кратчайший путь к Данбару. По этим холмам прогулка получится, конечно, не из легких, но ничего не поделаешь. Похоже, здесь и в помине нет никакого жилья.

— Может, дальше, за холмами? — вздохнула Энн, с трудом вставая на ноги. — Господи, я совсем разбита!.. Так и придется мне в мокрых тряпках шлепать до Данбара?

Керриден с улыбкой посмотрел на нее.

— Снимайте их, я не возражаю. Сушить нет времени.

— И не рассчитывайте! — сказала она, стараясь по частям отжать платье. — Но серьезно, нужно найти, где бы переодеться, да и перекусить не мешает. Вы понимаете, что до Данбара миль двадцать?

— Ну, для вас это просто пустяки! По–моему, амазонки Мэссингема не пасуют перед неудобствами.

— Я же вам говорю: совершенно вышла из формы. Что будем делать? Может, угоним какую–нибудь машину?

Керриден рассмеялся.

— Самый верный способ навести на себя полицию. Другое дело — попробовать нанять… Но сперва эту машину надо найти! Ладно, в путь.

— Я и шага не ступлю в таком виде! — решительно заявила Энн. — Зайду за дерево и выжму одежду. В туфлях полно воды, а на спине, похоже, барахтаются рыбки.

— Только поскорее, ради бога.

Она исчезла в чаще. Керриден, ожидая ее, тоже выжал пиджак и брюки.

— Энн! — крикнул он, застегивая ремень. — Все–таки почему вы остановили поезд? Мы же договорились расстаться! И вдруг вы вновь появляетесь и помогаете мне бежать…

— На вас больно было смотреть — такой грустный и понурый в окружении полицейских, — ответила она, выглянув из–за деревьев. — Ну как я могла уйти?

— Бросьте эти шутки, — отрезал Керриден. — Меня считают убийцей. И вы отлично знаете, что я разыскиваю вашего брата. Если бы меня посадили, все ваши проблемы решились бы сами собой. Так в чем же дело?

— Вы старались уберечь меня, когда явились те трое. Я вам обязана, — ответила Энн. — И кроме того, я совершенно уверена, что вы не причастны к смерти Риты Аллен. Сперва, признаюсь, мне было немного страшно, однако потом, оставшись одна, я подумала и пришла к выводу, что вы невиновны.

— Ну и глупо! — с раздражением бросил он. — Лучше б вы не лезли в то, что вас не касается.

— Иными словами, вы хотите сказать мне спасибо! — рассмеялась Энн.

2.

Около шести вечера Керриден заметил, что их преследуют. До того времени он считал, что удалось запутать следы, но, увидев неожиданно возникшую на гребне холма цепочку людей, понял: Роулинс оказался хитрее.

— Вот они! — воскликнул Керриден, указав рукой. — Смотрите, вон там!

Девушка и он стояли на опушке леса и вряд ли были видны, но Керриден знал, что всякое резкое движение неминуемо их выдаст; особенно, если среди преследователей есть пастухи с наметанным взглядом.

— Думаете, ищут нас? — спросила Энн.

— Безусловно! Давайте вернемся в лес — только не спеша, иначе заметят.

Медленно, осторожными шагами они вновь углубились в чащу. Керриден опустился на землю и потянул Энн за собой.

До сих пор им везло. В нескольких милях от моста они наткнулись на одинокую ферму. Керриден решил рискнуть: надо было обсохнуть, да и раздобыть немного еды на дорогу.

Жена фермера поверила россказням об автомобильной катастрофе. Она высушила их одежду и нажарила огромную сковородку яичницы с ветчиной, пока они, завернувшись в одеяла, грелись у камина.

Фермерша сообщила, что в полдень приезжает фургон с продуктами. Водитель фургона, по ее мнению, не откажется подбросить их до Бортуика, где можно найти квалифицированного механика.

Это Керридена устраивало. Одежда уже успела высохнуть, когда приехал фургончик. В Бортуике они сели в автобус на Гиффард — обманный ход, потому что машину нанять не удалось. Керриден не сомневался, что в автобусе их кто–нибудь опознает и поднимет тревогу.

Теперь они находились приблизительно в пяти милях от Гиффарда: пешком шли в Данбар. Они были полны сил, так как хорошо отдохнули, и мысль о погоне не слишком–то беспокоила Керридена. Он был уверен, что они сумеют ускользнуть.

— Десятью минутами раньше — и мы бы выскочили прямо на них, — заметил Керриден, наблюдая, как цепочка преследователей уклоняется в сторону. — Куда идти — вот загвоздка. Если придерживаться своего прежнего маршрута, они легко догадаются, что мы стремимся в Данбар.

— Почему бы не направиться на север? — предложила девушка. — Доберемся до Хэдингтона, а оттуда, если сумеем оторваться, повернем на восток к Данбару.

Он удивленно посмотрел на нее.

— Откуда вы знаете?

— Ох, уж эти мужчины! — со смехом воскликнула Энн. — Конечно, только вы всеведущи!.. Ларчик просто открывается: я часто путешествовала по Шотландии; приходилось бывать и в Хэдингтоне.

— Примите мои поздравления, — улыбнулся Керриден. — Жаль, что у нас нет карты. Идти вслепую опасно, да и времени много потеряем. Как, сумеете довести нас до Хэдингтона?

— Надеюсь, — неуверенно ответила она. — В прошлый раз мне не было нужды удаляться от дорог… Что будем делать? Ждать, пока стемнеет, или сразу двинемся в путь?

— Мы не можем позволить себе терять время. — Преследователи скрылись за холмами. — Они направляются на запад; мы пойдем на север. Если соблюдать осторожность… Думаю, нужно идти.

Они пустились в дорогу.

— Я за вас волнуюсь, — неожиданно сказал Керриден. — Лучше б вы тогда меня бросили.

— Не тревожьтесь, — с улыбкой проговорила девушка. — Я вполне способна постоять за себя.

— Вам так кажется, — сердито возразил он. — Но если меня обвинят в убийстве Риты Аллеи, вы запоете по–другому. Слышали о таком понятии: “соучастие в преступлении”?

— К чему расстраиваться раньше времени? Я же не Волнуюсь! Так почему волнуетесь вы?

Керриден хмыкнул, а потом резко и с недовольством произнес:

— Для вас ведь не секрет, что вы начинаете мне нравиться!

— В самом деле? — Энн кинула на него быстрый взгляд. — Только, по–моему, вас это не радует.

— Совершенно не радует. Я вам не подхожу. Мне нужно взять себя в руки.

— У вас определенная склонность делать из мухи слона.

— Когда–то я менял женщин как перчатки. Война выбила из меня дурь, и, казалось, я совсем потерял интерес к прекрасному полу. — Керриден посмотрел на девушку. — Вы же меня интересуете, и я, естественно, недоволен.

На этот раз она не нашла, что сказать, и после долгого молчания Керриден продолжил:

— Вы обручены?

— Что–то вроде, — улыбаясь, ответила Энн. — Он служит во флоте. Мы видимся раз в полгода.

Керриден снова хмыкнул.

— Ладно, тогда все ясно.

— Вот как? Что же вам ясно? Мы просто симпатизируем друг другу, — словно оправдываясь, проговорила девушка.

— Ну и продолжайте симпатизировать, — мрачно отрезал Керриден. — Избавитесь от многих огорчений. Зачем лишние сложности?

— Какие сложности?

Он остановился и посмотрел на Энн пристальным взглядом.

— Вы мне нравитесь. А когда мне кто–нибудь нравится, я стараюсь не причинить этому человеку зла. Такой уж я сентиментальный. Трудно поверить, глядя на меня, правда? Увы, это мой порок.

— Почему вы должны причинять мне зло? — удивленно спросила она.

— Я ищу вашего брата, верно? — нетерпеливо сказал Керриден. — И собираюсь передать его в руки полиции. А вы невольно сбиваете меня с толку.

— Вам не придется передавать его полиции, — тихо произнесла Энн. — Вся эта история высосана из пальца.

— То есть?

— Говорю вам, Брайан не убивал Риту Аллен и не предавал Гурвиля. Я очень хорошо его знаю. В чем–то он похож на вас: Брайан просто не стал бы делать ничего подобного. Так что не тревожьтесь.

— Послушайте, — вздохнул Керриден, — кто–то ведь убил Риту, Любоша и Гарриса. Если не ваш брат, то кто?

— Понятия не имею. Но только не Брайан.

— Это не объяснение.

— И к тому же я не верю, что он жив. Мне очень хотелось бы поверить. Я почти поверила вначале, услышав ваш рассказ. И все же… Я очень его любила и знаю, когда он погиб. Однажды ночью год назад я проснулась с сознанием того, что он мертв. Извещение пришло лишь спустя четыре месяца. Я даже не почувствовала удара.

Керриден ласково похлопал ее по плечу.

— Давайте больше не будем об этом. Думайте лучше о своем милом морячке… Вперед! Мы зря теряем время!

3.

Немного позднее, когда солнце садилось за холмами, случилось неожиданное. Сперва Энн услышала гул двигателя. Она подняла голову и увидела, как над вершинами сосен появился вертолет.

— Ложитесь! — закричал Керриден.

Но Энн уже лежала в густой траве, когда он упал рядом с ней. Они замерли, не спуская глаз с вертолета, зависшего прямо над ними.

— Нас засекли! — с отвращением воскликнул Керриден. — Ну, что вы скажете! Да, видно я им отчаянно нужен. — Пилот машины высунулся и помахал рукой. — Дружелюбный!.. Сейчас вызовет по радио своих псов. Идемте скорее в лес, это наше единственное спасение.

Они вскочили и бросились к сосновому бору. Вертолет коршуном следовал за ними.

Порыв ветра донес звук человеческих голосов, и Керриден посмотрел назад. Справа на вершине холма появилась группа людей. Они быстро приближались, ориентируясь на описывающий круги вертолет.

— Двое из них умеют бегать по–настоящему, — мрачно заметил Керриден. — Давайте живей! Не стоит встречаться с ними на открытом пространстве.

— По–моему, вообще не стоит с ними встречаться, — на одном дыхании проговорила Энн и рассмеялась.

Она бежала легко, ее глаза сияли от возбуждения. Керриден с трудом поспевал.

Он еще раз оглянулся. Двое самых быстрых вырвались далеко вперед из основной группы преследователей и явно их нагоняли. Керриден стиснул зубы и ускорил бег, но расстояние между ними неумолимо сокращалось.

— Бегите! — крикнул он Энн. — Подождите меня в лесу. Я займусь этими двумя… Ну же!

Девушка, послушно прибавив ходу, стрелой понеслась к лесу.

Тяжелый топот сзади становился громче, и Керриден вновь бросил взгляд через плечо. Его почти настигли. Он споткнулся и чуть не упал.

— Эй, остановитесь! — закричал один из преследователей и еще прибавил скорости.

Опушка была совсем рядом, и Энн, с шумом ломая ветки, уже скрылась в лесу. Керриден не собирался увлекать погоню в чащу. Остальные преследователи отстали на полмили — достаточно, чтобы управиться с этими двумя, а потом спокойно убежать.

Он неожиданно повернулся и, когда первый бросился на него, ребром ладони нанес ему точно выверенный удар в шею. Человек упал, словно подрубленный, и замер лицом к земле.

Его напарник испуганно отпрянул, оценив внезапно изменившуюся ситуацию, но Керриден кинулся ему в ноги, и они оба покатились по траве. Керриден легко отшвырнул рвущиеся к его горлу руки, встал на колени, а когда соперник попытался последовать его примеру, выдал ему правой по подбородку, и тот свалился.

Керриден мгновенно вскочил. Преследователи, измученные долгим бегом по пересеченной местности, все еще были далеко. Заметив в толпе пыхтящего Роулинса, он помахал ему и устремился в чащу. Энн схватила его за руку, и они вместе помчались по тропинке, терявшейся в глубине бора.

Судя по звукам, преследователи достигли леса: слабо доносились хруст сломанных веток, крики и свистки. Энн и Керриден продолжали бежать, чуть сбавив ход, пока шум догони не затих.

Керриден остановился.

— Кажется, все, — проговорил он, вытирая лицо рукавом — А здорово мы от них улизнули, правда?

Энн, прислонившись к дереву, пыталась отдышаться. У нее был совершенно измученный вид, но она ответила ему улыбкой.

— Что теперь? — спросила девушка, вглядываясь в сумрачный сосновый бор.

— Чтобы преследовать нас в лесу, слишком темно. Скорее всего, они отойдут и будут ждать утра. К тому времени, если нам хоть немного повезет, мы будем далеко.

— Значит, вперед?

— Самый лучший вариант. Ну, готовы?

— Не могу этого сказать. Но другого выхода, похоже, нет.

— Спешить не обязательно. Пойдем по этой тропинке — должна же она куда–то вести. А как выберемся из леса, сориентируемся на местности.

Через полчаса они вышли на опушку. В кромешной тьме идти было трудно — если бы не специальная тренировка, они не сделали бы и шагу. Из–за туч выглянул дрожащий лик луны, где–то вдали мерцали огоньки деревни.

— Любопытно, куда мы попали? — вслух подумал Керриден. — И кстати, не перекусить ли нам, прежде чем двигаться дальше? Я умираю с голоду.

Они сели рядом на траву. Из сумочки на поясе Энн достала провизию, предложенную гостеприимной фермершей. Ели молча, занятые своими мыслями. Керриден чувствовал беспокойство: что же будет, когда он лицом к лицу столкнется с Мэллори? И наоборот: что делать, если Мэллори на острове не окажется?

— Вы опять о чем–то тревожитесь? — спросила Энн, поднимая на него глаза.

— Ну! — Он рассмеялся. — Люблю, знаете ли, потревожиться… Только не будем пережевывать одно и то же, ладно?

“Хорошо ей говорить, что Мэллори мертв, — думал Керриден — Однако привидения не стреляют по ночам”. Он вспомнил шепчущий голос в квартире Крю, выстрел. Нет, Мэллори жив! И чрезвычайно опасен.

— Смотрите, там машина! — внезапно воскликнула Энн — Внизу, наверное, дорога.

Из–за холма вырвались два луча света, очень длинных, медленно приближающихся к деревне

— Не очень–то они торопятся, — заметил Керриден, напряженно вглядываясь в темноту. — Похоже, останавливаются… — Он вскочил на ноги. — Остановилась! Давайте скорее. Энн, может, подбросят нас до города.

— А вдруг это полиция? Стоит ли рисковать?

— Мы будем осторожны. Пошли!

Спуск к дороге был крутым и в го же время легким, и вскоре они подобрались к стоявшему с поднятым капотом автомобилю. Над мотором склонился какой–то мужчина, светя себе электрическим фонариком.

— Ждите здесь, я с ним переговорю, — велел Керриден.

Покинув Энн, он стал приближаться к машине и, подойдя ближе, убедился, что водитель один.

— Вам помочь?

Мужчина резко выпрямился и направил на Керридена луч фонаря.

— Вряд ли вам это удастся, — раздраженно ответил он, не скрывая дурного настроения. — Разве что вы разбираетесь в автомобилях… Проклятая железяка! Просто взяла и остановилась — да еще в такой дыре!

— Здесь неподалеку деревня, милях в пяти. — Керриден подошел поближе и рассмотрел водителя. “Никаких оснований для беспокойства, — подумал он. — Типичный коммивояжер”.

— От этих новых моделей меня тошнит! — сказал водитель, в сердцах ударив ногой по колесу. — Машине всего два месяца, но вечно что–то барахлит!

— Давайте взглянем, — предложил Керриден и склонился над двигателем. — Что случилось?

— Чертова паскудина сперва зачихала, а потом совсем заглохла.

— С бензином порядок?

— Полный бак. Говорю вам, эта гадина постоянно ломается!

— Наверное, карбюратор… Инструменты есть?

— Прошу. Вы очень любезны, — водитель воспрянул духом. — Каким чудом вы здесь оказались?

— Маленький поход с женой, — степенно ответил Керриден и повысил голос: — Дорогая, выходи!

Из темноты появилась Энн.

— Представляю вам мою супругу!.. У этого джентльмена нелады с мотором. Постараемся помочь.

— Муж — мастер на все руки, — смеясь, сказала Энн. — Я уверена, что он в два счета все исправит.

— Замечательно! — воскликнул мужчина. — Меня зовут Брюэр. Спасибо вам, добрые самаритяне! Я в машинах ни черта не смыслю.

Он восхищенно уставился на Энн, и девушка неожиданно обнаружила, что ее юбка здорово села, обнажив большую часть ног.

— Честно говоря, для нас это тоже удача, — произнес Керриден, раскладывая инструменты. — Мы тут заблудились и хотели остановить какую–нибудь машину. Довольно пустынное местечко, правда? Так что везение обоюдное.

Пока он возился с карбюратором, Брюэр явно обхаживал Энн и почт расстроился, когда Керриден закрутил последний винт и попросил включить двигатель.

— Думаю, теперь все будет в порядке. Просто грязь набилась. Ну, попробуем!

Двигатель завелся при первом нажатии на стартер.

— У вас действительно золотые руки! — просиял Брюэр, высунувшись из окошка. — Если б не вы, торчать мне здесь всю ночь. Прошу садиться! Куда прикажете доставить?

— Вообще–то, мы направляемся в Данбар, — сказала Энн. — Не подбросите?

— Почему же нет? Я в Эдинбург, но буду счастлив оказать вам услугу.

Машина набрала скорость, и рука Энн скользнула в руку Керридена, но его мысли были заняты Мэллори.

Глава 14

1.

Моторная лодка была футов восемнадцати в длину, имела десятисильный двигатель и рулевое управление. Она висела в ангаре, в колыбельке на стальных тросах, и по нажатию кнопки электрическая лебедка плавно опустила ее на воду.

Пока Энн проверяла мотор, Керриден с беспокойным чувством нес вахту у двери.

Как только Брюэр, довезший их до главной улицы Данбара, исчез из виду, они направились к морю. И почти сразу же у Керридена возникло ощущение, что за ним следят. Однако, сколько он ни вглядывался и ни вслушивался в темноту, ничего не сумел заметить и, не желая зря тревожить Энн, промолчал.

Теперь, стоя на страже у ангара и не имея своим подозрениям убедительных доказательств, Керриден пытался списать все на расшатавшиеся нервы.

— Порядок, — сказала Энн. — Поехали?

— Да, — ответил он, неохотно покидая свой пост. — Поднимается ветер. Чем скорее мы тронемся, тем лучше. Нам долго?

— Около часа, — ответила девушка. — Главное — добраться до острова. В доме полно припасов, по крайней мере, на неделю хватит.

— На неделю? Этого вполне достаточно, — Керриден вновь настороженно замер. — Ну что ж, поехали, — сказал он наконец.

Энн заметила его беспокойство.

— Что–нибудь не так?

— Ерунда, скорее всего, просто нервы расшатались. У меня такое чувство, будто за нами наблюдают.

— Тогда давайте скорее уедем. Ужасно…

Она запнулась, тихо вскрикнув, когда неожиданное движение в дверях заставило их обоих повернуться. По лодке промелькнула чья–то тень.

— Кто там? — спросил Керриден, шагнув вперед.

Наставив на них маузер, на свет вышла Жанна. Ее бледное лицо выражало твердую решимость, глаза сверкали.

— Я с вами, — проговорила она, словно задыхаясь.

У Керридена вырвался вздох облегчения. Слава богу, не Роулинс!

— Вы верны себе — всегда появляетесь в самый неподходящий момент, — сказал он с широкой улыбкой. — Как вам удалось сюда добраться?

— Мы договорились здесь встретиться, — отчеканила Жанна бесстрастно. — Надеюсь, вы не воображаете, что от меня легко избавиться?

— Я вообще о вас забыл, — произнес Керриден, искоса поглядывая на маузер. — А Ян? Тоже прячется в темноте?

— Нет.

— Где же он?

Она расхохоталась, и от этого неестественно звучащего смеха по спине Керридена пробежала дрожь. Он внимательно присмотрелся и заметил, что Жанна совсем больна. Она осунулась, кожа на лице будто стянулась, плотно обтягивая кости и придавая ей вид дикого изголодавшегося зверя. Глубоко запавшие глаза, обведенные темными кругами, лихорадочно блестели, бескровные губы потрескались.

— Он мертв.

— Мертв? — Керриден был поражен. — Что произошло? Полиция?..

Жанна посмотрела на Энн, и в уголках ее рта появилась саркастическая усмешка.

— Спросите у нее. Она знает. Его убил Мэллори.

Энн судорожно выдохнула и сделала шаг вперед, но Керриден остановил ее.

— О чем вы говорите? — недоверчиво спросил он Жанну.

— Я все видела. — Она нервно провела рукой по густым черным волосам. — Он за нами следил.

— Следил?

Жанна секунду молчала, и вдруг слова полились из нее непрерывным потоком.

— Ренли был убит, он пожертвовал собой ради нас. Яна ранили. Нас едва не схватила полиция. Мы спрятались в часовне.

Она неожиданно остановилась, сжав пальцами виски.

— Ну, говорите! Что потом?

— Мы сумели сесть в товарный поезд. Нам повезло, поезд шел прямо на Данбар. Яну было очень плохо. Он страдал от жажды и все время просил пить. Я оставила его и начала перебираться по вагонам в надежде найти воду. Потом я услышала крик и обернулась: Ян свешивался наружу, из последних сил держась за дверь… — Жанна понизила голос и добавила почти шепотом: — Мэллори держал его за горло. Я ничего не могла сделать, я была слишком далеко. Ян упал на рельсы, и встречный поезд превратил его в крошево. Он умер, как Любош. Его убил Мэллори.

По спине Керридена пробежал холодок.

— Значит, вы видели Мэллори? — спросил он, не сводя с Жанны глаз.

— Да.

— И вы его узнали? Вы не могли ошибиться?

Ее лицо окаменело.

— Вы всерьез считаете, что я могла ошибиться?

— Она лжет, — шепнула Энн, прижимаясь к Керридену дрожащим телом.

— Подождите, дайте ей сказать… Что же случилось потом?

Взгляд девушки затуманился. Она нахмурила брови и неуверенно, будто напрягая ослабевшую память, проговорила:

— Он отправился на остров. Я его видела.

— Не торопитесь! — попросил Керриден. — Мэллори знал, что вы едете вместе с Яном. Почему он не попытался убить и вас?

Жанна оцепенела, тупо уставившись прямо перед собой, дуло маузера опустилось.

— Он на острове. Я видела, — с трудом выдавила она.

— Интересно, как он мог туда попасть? Вот его лодка. Выходит, он обошелся без нее?

Жанна потерла рукой лоб. Она выглядела растерянной.

— Я его видела. Он взял лодку на пристани… Из всей нашей группы осталась одна я. Мэллори убил их всех по одиночке. Он перехитрил их!.. Но со мной у него ничего не выйдет.— Жанна шагнула вперед, угрожающе подняв пистолет. — В лодку, живо! Мы и так потеряли много времени. На этот раз он не уйдет.

— Пошли, — сказал Керриден Энн и добавил вполголоса: — Будьте начеку, она совсем сошла с ума.

Жанна села на корме, нацелив на них маузер. Энн, напряженная и бледная, запустила мотор и направила лодку в открытое море.

2.

Остров Отшельника оказался гораздо больше, чем ожидал Керриден. Он рисовал в своем воображении каменистый пятачок, поэтому был глубоко потрясен, когда увидел высокий скалистый берег, исчезающий во мраке. Над водой стелился тяжелый морской туман, в расщелинах жутко завывал ветер. Приближение лодки вспугнуло чаек, и они неожиданно взмыли из тьмы в воздух, на миг перекрыв скорбным криком рев разбивающихся волн.

От причала с маленьким ангаром круто вверх уходили ступеньки, вырубленные в скале, и маленькая группа начала подниматься, цепляясь за камни и борясь с дикими порывами шквалистого ветра, грозившего скинуть их в море. Керриден насчитал более двухсот ступеней, прежде чем выбрался на равнину. Вдали, на фоне утреннего неба, вырисовывался силуэт огромного утеса с зазубренным пиком.

Наклонившись вперед навстречу ветру, Керриден следовал за Энн по узкой дорожке. Жанна шла сзади; время от времени она глухо бормотала что–то, спотыкаясь о камни.

Дом возник из тьмы совершенно неожиданно. Он стоял у подножья скалистой стены, но был открыт яростным ветрам с Северного моря. Это приземистое двухэтажное строение, сложенное из толстых бетонных плит и крепившееся к скальной породе стальными тросами, уродством и мощью напоминало древнюю шотландскую крепость.

Возле дома Керриден заметил другую вереницу узких ступеней, уходящих куда–то вверх. Позже он узнал, что они вели на плато — самую высокую точку острова, кроме далекого пика Отшельника.

Дом был погружен во мрак, в окнах, как в черных зеркалах, отражались медленно плывущие тучи. Энн подошла к двери, но Керриден схватил ее за руку и оттащил назад.

— Не так быстро, — предупредил он, рассматривая фасад. — К чему спешка? Если здесь кто–нибудь прячется…

— Никто здесь не прячется, — перебила его Энн. — Неужели вы поверили вранью этой женщины?

— И все равно, рисковать не стоит.

— Мне нечего бояться! — Девушка вырвалась и, прежде чем Керриден успел опомниться, подбежала к двери. — У вас есть фонарик? — спросила она, обернувшись через плечо. — Мы всегда опечатываем дом, когда уезжаем. Так что если печать цела, то никого там нет.

Керриден подошел к ней и осветил большую сургучную печать. Печать была цела, дверь явно давно не открывали.

— А другой вход есть? — спросил он, когда к ним настороженно приблизилась Жанна.

— Нет, — ответила Энн, — войти можно только отсюда. Как видите, на окнах первого этажа ставни, и закрыты они изнутри.

Она достала из кармана ключ и отперла замок. Все трое оказались в большой, уютной гостиной.

Пока Энн зажигала свет, Керриден выступил вперед.

— Оставайтесь здесь. Я осмотрю дом.

— Вы никого не найдете, — устало произнесла девушка.

— Ничего, на всякий случай.

Он прошел по всем помещениям, убедился, что в дом можно проникнуть только через входную дверь, и вернулся в гостиную. Энн стояла перед электрокамином, Жанна беспокойно мерила комнату шагами.

Время близилось к полночи, и Керриден предложил подождать с поисками до утра. Жанна нехотя согласилась. Размеры острова, острые скалы и ярость ветра, очевидно, произвели на нее сильное впечатление.

Когда Энн вызвалась проводить ее в спальню, она сказала, что останется в гостиной, у камина.

— Не стоит ее трогать, — тихо проговорил Керриден. — Пойдемте лучше наверх.

Он вошел вслед за Энн в одну из четырех спален второго этажа и закрыл за собой дверь.

— Вы все еще думаете, что Брайан где–то здесь? — спросила девушка, в изнеможении опустившись на кровать. — Вы верите ее лжи?

— Я уверен, что она сошла с ума, — спокойно ответил Керриден. — Ее рассказ об убийстве Яна — просто бред. Похоже, она так помешалась на Мэллори, что половина изложенных ею фактов, вероятно, плод ее воображения, — Он нахмурил брови и потер подбородок. — Я даже готов допустить, что вся эта история — вообще вымысел. Если б только объяснить смерть Любоша, Гарриса и Риты Аллен… Беда в том, что, как бы ни была ненормальна Жанна, Ян и Ренли тоже не сомневались, что ваш брат жив.

— Значит, вы не верите, что поляка убил Брайан?

— Нет. Вспомните: она сказала, что ничего не могла сделать, когда увидела, как борются Ян и Мэллори. Но у нее был маузер! Ясно, что он был именно у нее, а не у Яна, ведь поляк упал с поезда, и как тогда оружие попало к ней? Жанна великолепно стреляет — почему же она не расправилась с вашим братом? Нет, концы с концами не сходятся. Скорее всего, Ян умер от ран, а она либо вообразила, будто это дело рук Мэллори, либо умышленно лжет. — Керриден взъерошил волосы. — Но зачем ей лгать? Что–то здесь не так, какого–то звена не хватает… — Он встал и подошел к девушке. — Ложитесь спать. Дайте мне подумать и ни о чем не беспокойтесь.

— Господи, какое облегчение, что вы не верите ее россказням! — воскликнула Энн, взяв его за руку. — Брайан совсем другой..

— Она утверждает, что он на острове, — перебил Керриден. — Отлично! Если так, я его найду. У меня предчувствие, что завтра все кончится.

— Брайана здесь нет, — просто сказала Энн.

— Ложитесь. И заприте дверь. Жанне доверять нельзя. Жаль, что я не могу отобрать у нее пистолет… Ступайте, Энн. Сегодня уже ничего не сделаешь, надо ждать рассвета.

После ухода Энн Керриден стал нервно расхаживать по комнате. В о юно бил дождь, доносились завывание ветра и шум прибоя. Смутное ощущение тревоги не позволяло ему раздеться и лечь в постель.

Керриден раздраженно упал в кресло. Сколько времени он уже без сна? Немного вздремнул в поезде — и все. Веки его были налиты свинцом, и тем не менее Керриден чувствовал, что заснуть не сможет. Он развалился в кресле, закрыл глаза и стал думать о Мэллори.

Мэллори: голос в ночи; образ, сложившийся по чужим рассказам; замечательный парень; подлец; мифическая личность, воплощение зла, безжалостный убийца. Человек, которым восхищался Ренли, и которого обожала Энн; ненавистный враг для Яна и Жанны. Честный, смелый и благородный; предатель. Где он, этот неуловимый призрак, — таится здесь, на острове, или похоронен во Франции, в безымянной могиле?

Керриден в отчаянии ударил кулаком по ручке кресла.

В цепи не хватает одного звена. Теперь он был в этом уверен. Все началось с предательства. Если бы Мэллори молчал, ничего бы этого не случилось. Гаррис, Любош и Рита Аллен были бы живы. И те трое не обратились бы к нему за помощью. Если бы Мэллори молчал… Но почему он выдал Гурвиля? Даже Ренли не мог этого понять. Не тут ли таится ключ к разгадке?

Неожиданно в комнате погас свет.

Авария на линии или кто–то отключил рубильник? Керриден бесшумно встал, на ощупь пробрался к двери и выглянул в коридор. В доме царила кромешная тьма. С судорожно колотящимся сердцем он прислушался и на фоне отдаленного рокота волн уловил доносящийся снизу голос, от которого волосы у него на голове поднялись дыбом. Шепот, хриплый и будто бестелесный, тот самый, что он слышал в квартире Крю… Голос Мэллори.

— Жанна, ты здесь?

Керриден пришел в себя за мгновение до выстрела и ослепительной вспышки. Тут же раздался крик. Кричала Жанна! Потом послышался звук отодвигаемого засова, и в дом ворвался порыв холодного ветра.

Из своей комнаты выскочила Энн, в темноте столкнувшись с Керриденом.

— Что это? Что случилось? — Ее голос дрожал от страха.

Керриден оттолкнул ее в сторону, выбежал на лестницу и включил фонарь.

Гостиная была пуста. Распахнутая входная дверь еще качалась на петлях.

— Жанна! — окликнул Керриден.

Ответа не последовало.

— Где распределительный щиток? — спросил он у Энн.

— На кухне.

— Ждите здесь, — бросил он и побежал по лестнице. Через несколько секунд свет загорелся, и Керриден вошел в гостиную. — Ее нет.

— Кто стрелял? Что произошло? — Энн спустилась в гостиную.

Керриден шагнул к двери, вгляделся в рассекаемую дождем тьму, потом закрыл дверь на засов.

— Посмотрите хорошенько, Энн. Я хочу найти пулю.

Пулю, засевшую в дубовой панели, которыми были обиты стены, нашла Энн. Керриден выковырял ее ножом и задумчиво повертел в пальцах сплющенный кусочек металла.

— Это пуля от маузера, — произнес он и криво усмехнулся. — Я же говорил, что не хватает одного звена! Меня обманывал голос. Думаю, теперь все ясно.

3.

С плато над домом открывался вид на весь остров, в дальнем конце которого гордым черным пиком на фоне утреннего неба высился Отшельник. Кое–где виднелись поляны, поросшие вереском, но в основном до самого моря тянулись голые камни. С трех сторон острое заканчивался обрывом, лишь по восточной оконечности проходила широкая полоса песка.

Внимательно изучив окрестности, Керриден пришел к выводу, что на полянах не спрятаться. В скалистой части острова с огромными валунами — вот где можно найти надежное укрытие, и Керриден решил начать поиски оттуда.

Он спустился в небольшую долину и, пригнувшись, двинулся вперед, стараясь держаться ниже уровня кустов. За долиной начинался подъем. Через некоторое время Керриден вышел к пересечению двух тропинок, одна из которых вела к песчаному берегу, а вторая змеилась по крутому склону к скалам в западной части острова. Тропинка к берегу свободно просматривалась, и Керриден предпочел другую. К тому же он хотел еще раз сверху окинуть взглядом окрестности, в том числе и песчаный пляж.

Когда Керриден достиг скал, было около полудня, и солнце пекло вовсю. Он бродил уже три часа и не встретил ни одной живой души, не считая чаек, которые носились над ним с громкими криками.

Керриден лег на землю, чтобы не выделяться на фоне неба, и подполз к обрыву. Прямо внизу тянулась каменистая гряда, правее начинались пески, уже просохшие на солнце. Что–то на поверхности песка привлекло его внимание. Он вытянул шею и хорошенько вгляделся.

Следы! Даже на таком расстоянии, с высоты двухсот футов, явственно виднелась цепочка человеческих следов. Следы были довольно глубокими и вели на север от дома.

Керриден был ошеломлен. Вот уж чего не ожидал он увидеть! Мэллори! И будто по подсказке вдали мелькнула чья–то тень. Тщетно озираясь по сторонам, Керриден уже решил, что воображение сыграло с ним злую шутку, когда заметил силуэт высокого, широкоплечего мужчины. Силуэт исчез так же быстро, как и появился, но этого было достаточно.

Не колеблясь, Керриден на четвереньках стал спускаться по тропинке, потом выпрямился и побежал по неровной каменистой почве. В долину он вбежал, задыхаясь, по лицу катил пот.

Дальше, вплоть до пика Отшельника, простиралось открытое пространство, усыпанное обломками скал. До утеса оставалось с полмили, когда из какой то расщелины вылетел орел, взмыл высоко вверх и издал испуганный крик. Керриден догадался, что человек, которого он только что видел, находится поблизости, и стал осторожно продвигаться в этом направлении, стараясь, чтобы из–под его ног не сыпались камни.

Через полчаса он высунул голову из последних кустов и посмотрел на подножье Отшельника. То, что он увидел, заставило его выпрямиться во весь рост. Удивленное и тревожное выражение исчезло из его глаз, на лице заиграла широкая улыбка.

Неподалеку на валуне сидел крепкого сложения мужчина, ожесточенно растиравший лодыжку. На его красном, опаленном солнцем лице застыло недовольство.

Он резко вскинул голову и при виде Керридена облегченно вздохнул.

— Привет, старина, наконец–то! — бодро воскликнул он. — Отвратительные здесь дороги. Признаться, я рассчитывал встретить вас раньше. Проклятый остров мне уже порядком осточертел.

Это был инспектор Роулинс.

4.

— Вы не поверите, — неторопливо приближаясь, сказал Керриден, — но я не меньше вас рад нашей встрече.

Роулинс продолжал излучать дружелюбие, но взгляд его стал напряженным, а рука будто случайно опустилась в карман пиджака.

— Неужели? — удивленно произнес он. — Никогда бы не подумал, что вы будете рады меня видеть! Удивлены — да, но рады…

— Тем не менее, это правда, — заверил Керриден. — Что вы там шарите? Револьвер не понадобится, — насмешливо продолжал он, усаживаясь рядом с инспектором. — Я не причиню вам хлопот. Вы невольно подтвердили одну мою теорию… Скажите, не вы ли разгуливали по берегу в нескольких милях отсюда?

— Ну, я. — Роулинс с трудом удерживал на лице улыбку, в его глазах читалось недоумение.

— Представьте себе, а я было решил, что кое–кто другой. Хотя кому еще, кроме полицейского, под силу оставить следы такого размера… Как вы сюда попали?

— Нас навел поляк, — коротко сообщил инспектор. — Француженка здесь?

— Безусловно. Значит, Ян у вас?

— Да. Вернее, у нас то, что от него осталось. Мои ребята подобрали его на путях возле Кокбарнспата. Ему было что рассказать.

— С ним все в порядке?

— Не сказал бы. Сомневаюсь, что он долго протянет. Ян упал с поезда. Чудо, что он вообще еще мог говорить после этого.

Керриден закурил и протянул пачку Роулинсу. Ему показалось, что сзади раздался шорох, но он не повернул головы.

— Упал? Его не сбросили?

— Эта француженка… Как ее имя?

— Жанна Персиньи.

— Вот–вот. Он заявил, что она его оглушила и столкнула на рельсы.

Керриден кивнул.

— Так я и думал.

— А что вы об этом знаете? — резко спросил Роулинс.

По склону скатился камушек. Роулинс поднял голову, но Керриден словно ничего не замечал.

— Много чего… Вся эта история вертится вокруг одного человека по имени Брайан Мэллори. Ян не упоминал о таком?

— Ха! Он только о нем и говорил! И еще о вас — как вас наняли для поисков этого типа, и… Послушайте, правда, что вам заплатили семьсот пятьдесят фунтов?

Керриден усмехнулся

— Он преувеличивает. Хотя мне действительно выдали небольшой задаток.

Роулинс пытливо посмотрел на него.

— Он уверяет, что Мэллори убил двух его друзей: Любоша и Гарриса, а также Риту Аллен. Бедный парень, совсем свихнулся… Мы сразу же навели справки. Мэллори погиб больше года назад. В этом нет никакого сомнения.

— Вы уверены?

— Совершенно уверен.

— Полагаю, Ян ввел вас в курс дела? — поинтересовался Керриден. — Он рассказал вам о Гурвиле и о том, с чего все началось?

Инспектор хмыкнул.

— О, да! Сейчас мы проверяем, но к нам это отношения не имеет. Я занимаюсь в первую очередь расследованием убийства Риты Аллен и хотел бы побеседовать с француженкой… — Он не спускал с Керридена пристального взгляда. — У вас изумительное самообладание. Что вам известно о Рите Аллен? Вы ведь были у нее, когда она умерла, правда?

Керриден кивнул.

— Только между нами: был. Но я и пальцем ее не тронул. Я услышал крик, обнаружил у подножия лестницы тело и счел за лучшее удалиться. При моей репутации положение сложилось слишком уж щекотливое. Понятия не имею, упала она или ее столкнули.

— Экспертиза показала, что ее столкнули. Иными словами, убийство, — мрачно проговорил инспектор.

— Это еще надо доказать, — возразил Керриден. — Вам будет нелегко убедить судей.

— Попробуем. При вашей репутации… — Роулинс улыбнулся. К нему вновь вернулось хорошее настроение. — Я не удивлюсь, если партия останется за нами.

— Цыплят по осени считают, — вкрадчиво произнес Керриден. — Как я полагаю, сейчас вам предстоит маленький сюрприз, только ради бога не делайте резких движений. Она великолепно стреляет и вот уже минуты три держит нас под прицелом. Вы разве не слышали? — Он обернулся через плечо и повысил голос: — Выходите, Жанна. Я познакомлю вас с инспектором Роулинсом.

Из–за валуна с маузером в руке появилась Жанна. В уголках ее рта блуждала презрительная улыбка.

— Хоть один раз вы пришли вовремя, — сказал Керриден и, бросив взгляд на ошеломленного инспектора, добавил: — Перед вами Жанна Персиньи. Не советую с ней шутить. Сидите себе спокойно и, если можете, помалкивайте. Нам с Жанной надо поговорить. Правда, Жанна?

— Вот как? — ответила она ледяным тоном.

— Послушайте… — начал было Роулинс, но Керриден жестом перебил его.

— Не знаю, слышали ли вы наш разговор, но если нет, то вам будет небезынтересно, что Ян попал в полицию и развязал язык. По его словам, именно вы, а не Мэллори, сбросили его с поезда. Это так?

Жанна хранила молчание, прислонившись к скале и крепко сжимая в руке пистолет. Несмотря на издевательскую усмешку, она казалась на грани изнеможения.

— Сейчас можно и признаться, — резко сказал Керриден. — Это вы сбросили его на рельсы?

— Да, — хрипло произнесла она. — Ну и что?

— Как — ну и что? — воскликнул Керриден. — Это очень важно! — Он помолчал немного, потом продолжил: — Обидно: вы не знали, что больше года назад Мэллори погиб.

Жанна вздрогнула.

— Он жив, — сказала она, поднимая руку ко лбу.

— Увы, нет. — Керриден не сводил с нее глаз. — Знай вы, что он мертв, ничего бы этого не произошло, верно? До вчерашнего вечера я, как последний идиот, во все верил. Но вы переиграли. Ваш трюк с имитацией голоса Мэллори был хорош только один раз, зря вы его повторили. Убедившись, что двери и окна заперты, я понял: проникнуть в дом никто не мог. Потом я нашел пулю от маузера, и все стало ясно. Лишь один человек мог нажать на курок и прошептать ваше имя — вы сами. Я начал соображать: если вы имитировали голос Мэллори вчера, то, вероятно, вы же имитировали его в квартире Крю. Тогда возникает вопрос: зачем? Не потому ли вы это делали, что хотели как можно больше запутать охоту?

На белом, как полотно, лице Жанны задергалась мышца. Девушка молчала.

— Интересовал меня и другой вопрос: почему были убиты Любош, Гаррис и Рита Аллен? Их всех объединяло одно: каждый что–то знал о Мэллори… какие–то сведения, которые могли привести к нему. Если Мэллори мертв, то кто их убил?

Жанна отпрянула от пристального взгляда Керридена. Она тяжело дышала, глаза лихорадочно горели.

— Моя ошибка заключалась в том, что я принял рассказ Ренли о предательстве Мэллори за чистую монету, — спокойно продолжал Керриден. — Ренли сам искренне верил… Но ведь об этом он узнал от вас! Не Мэллори выдал, где скрывается Гурвиль, а вы!

Жанна судорожно вздохнула и подняла руки к лицу.

— Это единственное возможное объяснение. Я вас не виню: имею личный опыт, как работает гестапо. Ничего не добившись от вас, они стали пытать Ренли, а когда он потерял сознание, вновь вернулись к вам и на этот раз сумели заставить вас заговорить. Мэллори слышал, как вы выдали Гурвиля, но он пожалел вас и из рыцарских побуждений взял вину на себя. Благородный поступок, как раз в его духе… Когда Ренли очнулся, он сказал ему, что выдал Гурвиля. И Ренли поверил. Я прав?

Жанна попыталась что–то вымолвить, но ни одного звука не вырвалось у нее из горла. Ее лицо посерело, она с трудом держалась на ногах.

— Здесь и таится ключ к разгадке, — снова заговорил Керриден, внимательно наблюдая за девушкой. — Ян вбил себе в голову во что бы то ни стало отомстить, и вы боялись, что он узнает правду. Вы понимали: найди он Мэллори, и тот может все рассказать. Вы сделали все возможное, чтобы помешать этому. Когда Любош и Гаррис напали на след Мэллори, вы их убили, опасаясь разоблачения. Вы подслушали признания Риты Аллен про остров Мэллори, испугались и столкнули ее с лестницы. — Он неожиданно вытянул руку и направил на Жанну обвиняющий палец: — Убийца — вы! Только вы одна! Мэллори здесь ни при чем!

Жанна на миг застыла с перекошенным лицом и лихорадочно горящими глазами.

— Да! — визгливо закричала она. — Да, я выдала Пьера! Вы не представляете, что они со мной делали!.. Но я не просила Мэллори брать вину на себя. Он любил меня, болван, словно я могла обратить внимание на такое ничтожество… Да, я убила их!

Жанна начала пятиться, угрожая пистолетом.

— Оставайтесь на месте! — завопила она, когда Роулинс встал. — Я не дам посадить себя в тюрьму! Если вы двинетесь, я вас убью!

Она повернулась и, не разбирая пути, бросилась бежать вдоль каменистой гряды к обрыву. Роулинс громко закричал и рывком устремился вперед, но остановился, когда за ней помчались двое мужчин, выскочившие из кустарника.

— Догоните ее, Хадсон! — заорал он. — Не дайте ей уйти!

Но детективы не могли угнаться за девушкой.

— Ничего, далеко она не уйдет, — тихо произнес Керриден.

Достигнув края обрыва, Жанна даже не пыталась свернуть. Через показавшееся невыносимо долгим время донесся глухой удар — тело разбилось о скалы.

5.

Детективы, неся завернутый в плащ груз, шли по песку к полицейскому катеру.

Засунув руки в карманы, Роулинс стоял на ветру, о чем–то задумавшись, и время от времени поглядывал на Керридена, который сидел на камне и курил.

— Похоже, и на этот раз вы выйдете сухим из воды. Вот ловкость!.. — с завистью проговорил инспектор.

— Вы заблуждаетесь на мой счет. У меня доброе сердце и отзывчивая душа. Я всегда готов помочь людям, а мне от этого сплошные неприятности Не берите с меня пример!

— Ага! — фыркнул Роулинс. — “Помощь людям” за семьсот пятьдесят фунтов! Советую вам впредь быть поосторожней. Рано или поздно добром это не кончится.

— Дело не в деньгах. Сколько бы они ни заплатили это сущие гроши за такие испытания! — с горечью сказал Керриден. — Мои фотографии были напечатаны в каждой газете, меня преследовали, пытались застрелить, обвиняли в убийстве и бог весть что еще! А теперь, вероятно, придется ехать с вами, давать показания, копаться в грязи… Да если бы я знал, как это дело обернется, я бы к нему и пальцем не притронулся!

— Утешьтесь, по крайней мере, тем, что мы вас долго не задержим. На ваше счастье, Хадсон и Сандерс были поблизости и могут подтвердить слова Персиньи. Ну, пора в путь. Вы ничего с собой не берете?

Керриден чуть колебался, потом покачал головой.

— Нет, я готов.

— А ваша лодка? Вы же не вплавь сюда добрались? — с хитрой улыбкой поинтересовался Роулинс.

— О лодке не беспокойтесь, — сухо ответил Керриден.

— Не стоит терять время. Она на другом конце острова. Я кого–нибудь пришлю, чтобы ее привели в Данбар.

— А та молодая женщина? Ну, которая остановила поезд? — настаивал инспектор. — Она же здесь? Ей грозит штраф в пять фунтов. Я вынужден забрать ее с собой.

— Не говорите глупостей! Никто не видел, как она остановила поезд, а я под присягой заявлю, что она тут ни при чем. В суде вы ничего не докажете. Оставьте ее в покое.

— Не имею права. Я обязан снять свидетельские показания.

— Послушайте, она замечательная девушка! — горячо произнес Керриден. — Это ее дом, ее лодка… Хоть раз забудьте, что вы полицейский. Не впутывайте ее в эту грязь.

Роулинс поскреб подбородок.

— Она сестра Мэллори, да?

— Вы прекрасно это знаете. Газеты поднимут немалый шум, а я не хотел бы, чтобы ее имя фигурировало рядом с моим. Репортеры придадут такую окраску… У вас есть дочь?

Инспектор широко улыбнулся.

— Осечка. У меня сын. — Он задумался и спросил: — Не ее ли десять раз забрасывали во Францию во время войны?

— Ее. Вы в наши–то дни прыгните с парашютом… Посмотрим, как вам это понравится!

— Еще чего! — возмутился Роулинс. Он помолчал и продолжил уже другим тоном: — Ладно, как ни странно, сейчас, пожалуй, вы правы. Не стоит афишировать ее связь с таким прохвостом… Хорошо, в дорогу!

— Подумать только, есть люди, которые считают полицейских бессердечными! — с насмешкой проговорил Керриден.

Когда он уже направлялся к катеру, Роулинс небрежно бросил:

— Вы не хотите проститься с ней? Мы подождем.

Керриден удивленно посмотрел на него.

— Зачем? Она не в моем вкусе. К тому же, у нее дружок во флоте, — добавил он угрюмо.

— О, моряки — бравые ребята! — согласился Роулинс. — И все равно, вы меня разочаровали. Я‑то думал, что с женщинами вы орел!

— Да заткнитесь, в конце концов! — прорычал Керриден и, садясь в катер, посмотрел на скалистый берег, надеясь еще хоть раз увидеть Энн.

Перевод С. СОКОЛОВА

Дик Фрэнсис. Дьявольский коктейль Ричард Скотт Пратер. Не убежишь! Патрик Квентин. Мой сын убийца?

Дик Френсис Дьявольский коктейль

Глава 1

Жара и жажда; я покрыт потом, перегрет и вымотан до предела.

Чтобы как–то убить время, я развлекался тем, что перебирал свои неприятности.

А их немало.

Я сидел за рулем обтекаемого спортивного автомобиля, выполненного, несомненно, по заказу какого–то сынка нефтяного шейха; не иначе ему надоела эта дорогостоящая игрушка. А мы называли ее Конфеткой. Так я провел без малого три дня. Передо мной — высушенное солнцем плоскогорье, заканчивающееся где–то там, на горизонте, цепочкой коричнево–фиолетовых холмов. Часы шли, а контур не менялся, не приближался и не отдалялся.

Конфетка, способная покрывать за час по меньшей мере полтораста миль, торчала на месте.

И я — тоже. Я безрадостно разглядывал массивные наручники. Одна рука пропущена сквозь баранку, другая лежала сверху. Таким образом я был прикован к рулю и, следовательно, к автомобилю.

И еще одно обстоятельство — ремни безопасности.

Конфетка запускалась лишь в том случае, если ремни были застегнуты. В замке зажигания не было ключа, тем не менее правила были соблюдены: один из ремней опоясывал живот, другой — охватывал грудную клетку.

Я находился в обычном для спортивных машин полулежачем положении, так что согнуть ноги в коленях было невозможно. Я не один раз пытался сделать это, рассчитывая сломать руль сильным ударом ног. Мешал мой рост и слишком длинные ноги. Да и руль, конечно же, слишком солидный. Фирмы, производящие такие дорогие автомобили, не делают баранки из пластмассы. На моей машине, что тут гадать, она была металлической — плюс натуральная кожа. Этот руль был прочен, как Монблан.

Я был сыт этим по горло. У меня болели все мышцы, ломило позвоночник и плечи. Тупая боль тугим обручем сдавливала череп.

Однако, как бы там ни было, следовало делать очередное усилие, несмотря на то, что все предыдущие не дали результата.

Я вновь напряг мышцы и мобилизовал силы, пытаясь порвать ремни или сломать наручники. Пот лил ручьями. И — ничего.

Я откинул голову на мягкое изголовье и повернулся лицом к открытому окну.

Солнечный луч, как лезвие бритвы, полоснул щеку, шею, плечо. Я на целую минуту забыл о том, что сейчас июль и что я нахожусь на тридцать седьмой параллели. Солнце жгло левое веко. Я знал, что на моем лице застыло страдание, что боль свела морщинами лоб, губы изломаны. Мышцы лица судорожно подергиваются; я с трудом глотал слюну. Безнадежность…

А потом я только сидел неподвижно и ждал.

Вокруг царила тишина пустыни.

Я ждал.

Эван Пентлоу крикнул «Стоп!» без всякого энтузиазма, и операторы оторвали глаза от видоискателей. Ничто не тревожило огромные цветные зонты, которые защищали людей и аппаратуру от убийственного солнца. Эван энергично обмахивался сценарием, пытаясь создать хотя бы подобие движения воздуха, а из–под зеленых полистироловых навесов нехотя появлялись другие члены нашей съемочной группы. Было видно, что все они на пределе, что их жизненная энергия расплавилась в этой безжалостной жаре. Звукооператор сорвал наушники, милосердные осветители выключили направленные на меня прожекторы.

Я изучал объектив «Аррифлекса», который старательно фиксировал каждую каплю моего пота. Камера находилась в двух шагах от моего левого плеча. Оператор Терри вытирал шею пыльным носовым платком, а Саймон писал указания для лаборатории и этикетки для негативов.

С большого расстояния и в другом ракурсе эта же сцена снималась митчелловской камерой, рассчитанной на сто футов пленки. Обслуживал ее Лаки. Еще утром я заметил, что он избегает меня, и попытался понять причину. Видимо, он полагает, что я зол на него за то, что все сделанное вчера пришлось выбросить из–за дефекта пленки. Я высказал ему только — пожалуй, даже слишком мягко — свою надежду, что сегодня все пройдет гладко, потому что не представлял себе, что могу повторить сцену 623 еще раз.

Тем не менее мы повторили ее шесть раз. Только что с перерывом на ленч.

Эван Пентлоу многословно и громогласно приносил свои извинения съемочной группе, заверяя всех в том, что мы будем повторять эту сцену до тех пор, пока я не сыграю ее как надо. Он менял свои указания после каждого дубля, я учитывал все его замечания.

Все, кто приехал с нами в Южную Испанию, понимали, что за дымовой завесой вежливости, с которой Пентлоу обращался ко мне, скрывается недоброжелательность, и в то же время они оценили мое хладнокровие. Я слышал, что заключаются солидные пари относительно того, когда же я, наконец, потеряю терпение.

Девица с драгоценными ключами появилась из–под зеленого тента, где на разостланных на песке полотенцах сидели ее подружки, занятые костюмами, гримом, обеспечением съемок, и не спеша направилась ко мне. Она открыла дверцу машины и вставила ключик в замок. На ее затылке завивались пряди влажных волос. Наручники были английские — обычные, полицейские, с довольно туго проворачивающимся замком. На последних, самых важных оборотах ключа у нее всегда возникали затруднения.

Она с беспокойством взглянула на меня, понимая, что я готов взорваться. Я выжал из себя улыбку, похожую скорее на судорогу челюстей и мимических мышц, и она, обрадованная тем, что я не ругаюсь, довольно быстро и ловко освободила мои руки.

Я расстегнул ремни и выпал из машины. Снаружи было на десяток градусов прохладнее.

— Вернись! — крикнул Эван. — Сделаем еще один дубль.

Я набрал в легкие хорошую порцию воздуха и сосчитал до пяти.

— Только схожу к прицепу попить чего–нибудь. Сейчас вернусь.

Наверное, те, кто спорил, решили, что это будет последней каплей — подумал я и улыбнулся. Вулкан действительно начинал ворчать, но до извержения было еще далеко.

Никто не догадался прикрыть «минимок» от солнца, так что, сев за руль, я зашипел от боли. Кожаное сиденье так нагрелось, что обожгло бедра сквозь тонкие хлопчатобумажные брюки. На руле можно было жарить яичницу. Штанины у меня были подвернуты до колен, а на ногах — шлепанцы. С белой рубашкой и темным галстуком это не смотрелось, но «Аррифлекс» брал меня выше колен, а «Митчелл» выше пояса.

Не слишком торопясь, я приехал к базе, состоящей из нескольких прицепов, составленных полукругом в небольшой низине, отстоящей на какие–нибудь двести ярдов от Конфетки.

Я поставил джип в чахлой тени маленького деревца и вошел в фургон, который служил мне уборной.

Кондиционированный воздух подействовал, как холодный душ, и мне сразу стало легче. Я ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки, достал из холодильника банку пива и рухнул на диван.

Эван Пентлоу сводил со мной старые счеты, а у меня, к сожалению, не было никакой возможности ему ответить. До этого я работал с ним всего один раз. У него это был первый, а у меня — седьмой. К концу съемок мы стали врагами. С того раза я отказывался от любых контрактов на работу в фильмах, где он был режиссером; в результате ему не удалось снять, как минимум, два боевика.

Эван был богом для тех кретинов, которые считают, что актер может играть, лишь когда режиссер ведет его за ручку. Эван никогда не давал общих указаний. Он хотел, чтобы о его фильмах писали: «Новая работа Пентлоу», — и добивался этого, создавая у наивной публики впечатление, что все, что они видят на экране, — плоды его, и только его, таланта. Каким бы старым и опытным ни был актер, Эван гонял его безжалостно.

Он не обсуждал с актерами сцены, а диктовал им, что они должны делать. Он был виновником неудач многих известных актеров, вплоть до заметок типа: «Пентлоу удалось выжать из такого–то неплохую роль». Он ненавидел актеров вроде меня.

Это был, бесспорно, талантливый режиссер с богатым воображением. Многим актерам нравилось с ним работать в основном потому, что ему удавались кассовые фильмы, и критика внимательно следила за каждой его новой лентой. Только такие упрямцы, как я, пытались доказать, что актер хотя бы на девять десятых сам отвечает за свое дело.

Я вздохнул, допил пиво, сделал то, что нужно сделать, и побрел назад к «минимоку». В небесах безумствовал Аполлон, как сказал бы любитель таких метафор.

Сначала режиссером боевика, который мы снимали, был скучный интеллигент с тихим голосом, выпивающий свою первую рюмку еще до завтрака. И в одно прекрасное утро, в десять часов, сыграл в ящик, выпив больше обычного. Это случилось в выходные, я тогда бродил по холмам Йоркшира, а когда во вторник вернулся на съемку, увидел Эвона, который принимал дела и уже дал всем почувствовать что почем.

Мне оставалось отсняться примерно в одной восьмой фильма. Когда Эван увидел меня, на его лице появилась довольная улыбка, за которой скрывалось чистое, неподдельное злорадство.

Дирекция приняла мой протест, в общем, сочувственно, но результатов он не дал.

У нас сейчас нет свободного режиссера такого класса… мы не можем рисковать деньгами тех, кто нас финансирует, сам знаешь, что сейчас творится… Линк, мы знаем, что ты с ним принципиально не работаешь, но ведь это особый случай, старина, ты же понимаешь… и потом в контракте нет такого пункта, мы смотрели… так что мы рассчитываем на тебя и твой золотой характер, договорились?

— И на то, что у меня четыре процента от прибыли, так? — перебил я.

Дирекция откашлялась.

— Было бы бестактно об этом напоминать, но раз ты сам об этом заговорил… в общем, да.

Немного успокоившись, я согласился закончить фильм, правда, с некоторыми опасениями, так как помнил, что впереди натурные съемки в автомобиле. Я предполагал, что Эван покажет себя, но не думал, что он окажется таким садистом.

Стиснув зубы, я затормозил, отогнал джип в тень, накрыл чехлом. Меня не было минут двадцать, но, входя в трейлер, я услышал, как Эван извиняется перед операторами за то, что из–за меня всем приходится торчать на этой чертовой жаре. Терри пожал плечами. Он как раз успел зарядить «Аррифлекс» свежим роликом пленки, вынутым из холодильника. Никто не возразил Эвану. Было сорок градусов в тени, и единственным, у кого оставались силы, был Эван.

— Ну, ладно, — сказал он резко, — возвращайся в машину, Линк. Сцена 623, дубль десятый. И ради Бога, постарайся, чтобы сейчас получилось.

Я промолчал. Из девяти сегодняшних дублей три были неважными, но из шести оставшихся, по–моему, любой годился на копирование.

Я снова сел в автомобиль и проделал все манипуляции еще два раза.

Даже после второго дубля Эван с сомнением качал головой, но операторы заявили, что уже поздно, свет желтеет, и не имеет смысла снимать дальше, потому что кадры будут слишком сильно контрастировать с предыдущими. Эван сдался только потому, что не смог придумать никакого предлога; за это я в душе вознес благодарность Аполлону.

Начали собирать снаряжение. Девица притащилась к машине и сняла с меня наручники. Две ассистентки готовились накрыть Конфетку брезентом. Терри и Лаки разбирали камеры и укладывали их части в футляры.

Потом вся съемочная группа, по двое, по трое, потянулась к трейлерам. Я посадил Эвана в свой «минимок», но за всю дорогу мы не обменялись ни словом. Из близлежащего городка с громким названием Мадроледо прибыл автобус, который привез двух ночных сторожей. Разболтанный, давно списанный автобус авиалинии, в котором хватало места для снаряжения, но места для пассажиров были неудобные. В Лондоне фирма обещала, что у нас будет роскошный автобус с кондиционером, но обещаниями все и кончилось.

Отель, в котором нас поселили, был примерно того же класса, что и автобус. Сам городок Мадроледо был настолько убог, что страшил даже организаторов групповых турпоездок; фирма разместила нас здесь якобы потому, что все приличные отели в районе курорта Альмерия были заняты полчищами американцев, снимающих какую–то эпопею из жизни Дикого Запада на соседнем с нашим участке пустыни.

Откровенно говоря, даже самые тяжкие сцены этого фильма были детской забавой по сравнению с эпизодами моей предыдущей картины, где я целыми днями карабкался по туманным скалам, цепляясь за острые выступы камней, в то время как меня поливали из ведра, создавая впечатление тропического ливня. Жаловаться было бесполезно. Все знали, что я начинал как каскадер и поэтому считали, что я не чувствую ни жары, ни холода.

Ползи к обрыву, командуют тебе, и прыгай в машину. И, по возможности, прикинь, что ты за это получишь. Монета пригодится, когда будешь лечить артрит. И не волнуйся, говорят тебе, мы не допустим, чтобы с тобой что–нибудь случилось, ну, а в крайнем случае, ты застрахован на кругленькую сумму, а каждый твой фильм окупается за первый месяц проката. Милые люди эти кинобоссы! Вместо глаз у них монеты, а вместо сердец — несгораемые сейфы.

Помывшись перед ужином, вся наша команда собралась немного выпить в гостиничном баре, устроенном на якобы американский манер.

Освещенная прожекторами и укрытая брезентом Конфетка отдыхала в тропической ночи на нашем участке пустыни. Завтра к вечеру, ну, в крайнем случае, послезавтра, думал я, мы закончим снимать сцены, где я прикован к этой проклятой баранке. Разве что Эван придумает еще что–нибудь, чтобы неизвестно в какой раз повторить 623–ю сцену. Если нет, то остаются только сцены 624 и 625, в которых меня спасает кавалерия. Мы уже отсняли 622 и 621, где герой приходит в себя после наркоза и осознает ситуацию. Съемки с вертолета — общий план пустыни и Конфетки со свернувшимся человеком внутри. С этого начинался фильм. Потом, в ретроспективе, зритель узнавал, как автомобиль и человек оказались в этой невеселой ситуации.

Терри и ведущий оператор довольно сбивчиво беседовали о достоинствах объективов с разными фокусными расстояниями, подкрепляя каждое свое слово веским глотком сангрии. Ведущий оператор — Конрад, известный среди профессионалов как «шустрый Билли» — сочувственно похлопал меня по плечу и сунул почти прохладный стакан.

— Держи, дорогуша, — сказал он. — Пей, это лучшее средство против обезвоживания организма. — А затем продолжил тем же тоном и на том же дыхании, обращаясь к Терри. — Так вот, взял он широкоугольник на восемнадцать миллиметров, ну и, конечно, весь кадр получился плоским, без всякого напряжения.

Конрад был лауреатом Оскара, это придавало ему особый вес, так что ко всем, кроме главы фирмы, он обращался «дорогуша». У него был чудесный бас и холеные усы. В съемочной группе у него была репутация оригинала, с которым все стараются быть оригинальными, но, кроме внешнего блеска, у него был настоящий профессионализм и быстрый аналитический ум специалиста: мыслил он в категориях двадцати четырех кадров в секунду.

— «Бил–Филм» никогда уже его не возьмет, — ответил Терри. — Знаешь, что он отмочил? На скачках в Аскоте отснял семьсот пятьдесят метров без фильтра, разумеется, впустую, а вдобавок целый месяц там не было других состязаний.

Терри был толстым и лысым; ему перевалило за сорок, он уже не надеялся, что его пригласят оператором–постановщиком и дадут в титрах крупным шрифтом. Однако он был солидным, работящим, надежным и не сидящим без работы оператором. Конрад всегда с удовольствием брал его в свою группу.

Потом к нам подсел Саймон. Конрад и ему протянул стакан. Саймон был разнорабочим, в свои двадцать три года он отличался редкой беспомощностью, а иногда проявлял такую наивность, что окружающие начинали сомневаться, нормальный ли он. Работа его состояла в том, что он щелкал хлопушкой перед каждой съемкой, отмечал количество и тип пленки, заряжал камеры.

Заряжать его учил Терри. Для этого необходимо намотать пленку в абсолютно темной комнате, действуя исключительно на ощупь. Тренировался он на свету с испорченной пленкой, и, когда научился делать это вслепую, Терри доверил ему камеру и после съемочного дня обнаружил, что пленка засвечена.

Позже установили, что Саймон сделал все, как учили: вошел в комнату, зажмурился, намотал пленку и закрыл камеру. Правда, не выключил при этом свет.

— Эван сказал печатать все дубли. — Он обвел нас взглядом, наверное, ожидал увидеть глубокое изумление. — Но если уже первый дубль годился для печати, — продолжал он, — зачем надо было его повторять?

Конрад сочувственно посмотрел на него и сказал:

— А ты подумай, дорогуша! Пораскинь мозгами!

В этом Саймон был не силен.

Бар — большой и прохладный, с толстыми стенами и коричневым кафельным полом. Днем здесь очень хорошо, но днем мы заняты. Вечером о настроении говорить не приходилось, потому что какой–то осел установил на потолке несколько мощных ламп. Барышни потягивали смесь лимонного сока, джина и содовой. По мере того, как за окном садилось солнце, их лица над круглым столом приобретали все более заметный зеленоватый оттенок. Под глазами Конрада выступали черные круги, а подбородок Саймона казался еще больше.

Впереди маячил скучный вечер, такой же, как все на прошедшей неделе: долгие разговоры о работе вперемежку со сплетнями, коньяком, сигарами и ужином из якобы испанских блюд. Мне даже не нужно было учить текст на завтра, потому что в сценах 624 и 625 я издавал только нечленораздельные звуки и немного стонал.

Господи, думал я, скорей бы все это кончилось. Мы перешли в такой же неуютный зал. Ужинал я между Саймоном и девицей, которая снимала с меня наручники. Всего за столом было двадцать пять человек — технический персонал, я и актер, игравший мексиканского крестьянина, спасающего меня в конце фильма. Съемочную группу дирекция сократила до предела, а сроки съемок в Испании ужала, насколько было возможно.

Вопрос денег. Сначала хотели снимать где–то в Пайнвуде, но покойный режиссер твердил, что ему нужны атмосфера настоящего зноя и дрожащее марево над раскаленным песком. Царство ему небесное.

Место Эвана во главе стола пустовало.

— Он разговаривает по телефону, — сообщила девушка, приставленная к наручникам. — Как вернулся, так и звонит.

Я кивнул. Эван почти каждый вечер звонил в дирекцию, хотя обычно разговоры были короткими.

— Как я хочу домой, — вздохнула девушка. Это был ее первый выезд на натуру. Наверное, она радовалась предстоящей поездке, а сейчас была разочарована. Она не ожидала этой страшной жары и скуки. Джилл — ее звали Джилл, хотя Эван окрестил ее На Ручки, отслова «наручники», и это было немедленно принято группой, — смотрела на меня. — А вы?

— Я тоже, — ответил я сдержанно.

— На Ручки, деточка, так нечестно. Не подзуживай его.

— А я и не подзуживаю.

— А я думаю, что подзуживаешь.

— Сколько народу участвует? — спросил я.

— Все, кроме Эвана. Собралась уже круглая сумма.

— Кто–нибудь уже проспорил?

— Почти все, дорогуша. Сегодня после обеда.

— А ты?

Он прищурился и покачал головой.

— Я знаю, что ты вспыльчив, но обычно скандалишь из–за других.

— Это против правил, Конрад, — сказала Джилл.

Я работал с ним на трех картинах, и он, конечно, рассказал мне, кого обставил.

Эван энергично прошел к своему месту и принялся за черепаховый суп. Он уставился в стол и явно не слушал Терри.

Я присмотрелся к нему повнимательней. Ему было сорок, он был худ, среднего роста, полон энергии и размаха. Темные вьющиеся волосы, костистое лицо, темные горящие глаза. Он был погружен в свои мысли, в его голове рождались какие–то картины, видения. Он был напряжен, пальцы крепко сжимали ложку, шея и спина неподвижны.

Я очень не люблю это его настроение. Оно вызывало у меня дурацкую реакцию. Мне все время хотелось поступать ему назло, игнорировать его указания, даже если он был прав. Я чувствовал, что в эту минуту в нем зреет, и ненавидел его все больше и больше.

Эван доел паэлью по–английски, отодвинул тарелку и сказал:

— Значит, так…

Немедленно наступила тишина. Голос его был напряжен. Его состояние передалось всем присутствующим. Находиться в одной комнате с этим типом и не замечать его было невозможно.

— Как вам известно, фильм называется «Человек в автомобиле».

Нам это было известно.

— Вам известно также, что, по крайней мере, половина отснятых сцен включает автомобиль.

Это мы знали даже лучше, чем он, потому что работали над картиной с самого начала.

— Так вот, — сказал он и обвел глазами съемочную группу. — Только что я разговаривал с нашим продюсером… и убедил его… я хочу изменить весь сценарий… всю идею фильма. В нем была одна ретроспективная пиния, а будет несколько. Сцену в пустыне решаем таким образом, что каждый эпизод с человеком в автомобиле завершает прошедший день… силы его убывают… сцену спасения убираем… то есть герой умирает… боюсь, что твою роль, Стив, — он посмотрел на актера, который должен был играть крестьянина, — мы тоже выбрасываем, но твой договор остается, конечно, в силе. — Он вновь обращался ко всем: — Мы выбрасываем все эти элегантные легкие сцены с девушкой, снятые в Пайнвуде. Фильм завершается точным повтором первого кадра. Общий план с вертолета, наезд на автомобиль, потом камера отдаляется, так что остается только точка в пустыне. Потом камера перемещается на край ближнего холма, и мы видим крестьянина с ослом на веревке, а зритель уже сам решает, заметит крестьянин нашего героя, спасет ли его или пройдет мимо.

В столовой стояло напряженное молчание.

— Конечно, это означает, что мы пробудем здесь гораздо дольше и отснять должны намного больше. Думаю, понадобится самое меньшее, недели две. Мне нужна основная линия, показывающая Линка в машине.

Кто–то охнул. Эван зыркнул на него так, что всем стало ясно, что спорить бесполезно.

— Можно порадоваться, что я за камерой, а не перед ней, — сказал Конрад задумчиво. — Линк уже вымотан до предела, а что же дальше?

Я водил вилкой по тарелке, передвигая два оставшихся кусочка курицы, но почти их не видел. Конрад смотрел на меня, я чувствовал его взгляд. А также взгляды всех остальных. Но я же актер, в конце концов, и я проглотил последний кусок, отпил вина и спокойно посмотрел на Эвана.

— Отлично, — сказал я.

По группе прошел общий трепет. Я понимал, что они, затаив дыхание, ожидают скандала. Однако, отбросив собственные интересы, я должен был признать, что Эван прав. То, что он предлагал, было здорово. Не хотелось говорить ему комплименты, но чутье киношника у него было. А для хорошего дела я готов на жертвы.

Моя позиция явно сбила Эвана с толку, и это подстегнуло его воображение. Было видно, что образы роятся в его воображении быстрее, чем он успевает описывать их.

— Слезы крупным планом… ожоги… пузыри от ожогов… судорожно напряженные, дрожащие мышцы, скрюченные пальцы… боль и отчаяние… и безмолвие, страшное, раскаленное, безжалостное безмолвие… а под конец медленный распад психики… так, чтобы было понятно, что если его и спасут, из него уже ничего не выйдет… так, чтобы каждый вышел после фильма выжатый, эмоционально опустошенный… чтобы он забыть не мог этих сцен.

Операторы слушали его совершенно спокойно, показывая, что их этим не удивишь, а гримерша приняла довольно озабоченный вид. Один я представлял все это с позиции сидящего внутри, а не снаружи. У меня все сжалось от страха, как от настоящей, а не воображаемой опасности. Ерунда. Я тряхнул головой, отгоняя ощущение угрозы. Если хочешь быть хорошим актером, никогда не вживайся целиком в то, что играешь.

— Звуки.

— Что?

— Звуки. Герой должен издавать какие–то звуки. Сначала звать на помощь, потом кричать: от злости, голода, страха. И еще дрожать всем телом, как сумасшедший.

Эван раскрыл глаза еще шире. Наверное, пытался все это представить.

— Да, — наконец сказал он и вдохнул побольше воздуха. — Именно так.

Пламя его вдохновения несколько поутихло.

Ну, и как все это будет выглядеть? — спросил он. Я понимал, что он имеет в виду. Он спрашивал, выдержу ли я физически, смогу ли я выложиться. После всего, что он со мной уже сделал, это был дельный вопрос. Но я не собирался открывать все карты. Я решил, что это будет роль моей жизни. И сказал ему почти равнодушно:

Я выдам такое, что на просмотре все зарыдают.

И понял, что дожал его. Напряжение за столом спало, постепенно вновь начались разговоры, но возбуждение Эвана уже передалось всем, и в результате получился первый довольно неплохой вечер.

А на следующий день мы вернулись в пустыню и вкалывали от зари до зари. Все эти две недели. Это была та еще работа, но она сделала заурядный боевичок действительно стоящим фильмом, который отметила критика.

И за эти две недели я так и не сорвался, так что Конрад, единственный, кто на меня еще ставил, заграбастал весь выигрыш.

Глава 2

Когда в августе я вернулся в Англию, наш остров показался мне необычайно холодным и зеленым. В аэропорту Хитроу я взял со стоянки темно–синий «БМВ», совершенно непохожий на мою экзотическую Конфетку, и поехал на запад, в Беркшир. Я чувствовал себя человеком, у которого камень с души свалился.

Четыре часа дня.

Я еду домой.

Я поймал себя на том, что без всякого повода улыбаюсь, как ненормальный. Как мальчишка, сбежавший с уроков.

Дом наш стоит на окраине, на пологом склоне над Темзой. Он старинный, наполовину перестроенный, окнами на закат над рекой. Дорожка к дому от шоссе почти незаметна.

Детский велосипед валялся наполовину на газоне, наполовину на дорожке, посыпанной щебнем, а возле клумбы лежали грабли и лопата. Я бросил машину у гаража и вошел в сад.

Все мое семейство было в сборе. Они не заметили меня; я постоял немного, глядя на них. Оба сына плескались в бассейне, играя черно–белым мячом. Малышка лежала на надувном матрасе под зонтом. А на залитом солнцем одеяле сидела коротко остриженная молодая женщина.

Один из пацанов поднял голову и увидел меня.

— Ура! — закричал он. — Папа приехал! — И окунул брата с головой.

Я, улыбаясь, пошел к ним. Кейт, не торопясь, шла навстречу.

— Привет, — сказала она, — учти, что я вся в масле.

Она легко коснулась моей щеки кончиками пальцев и подставила губы для поцелуя.

— Господи, что это с тобой случилось? — воскликнула она. — От тебя остались кожа да кости.

В Испании довольно жарко, — ответил я; мы подошли к бассейну, я снял рубашку и галстук.

— А ты совсем не загорел.

— Да, я провел все время в машине.

— Ну и как, получилось?

Я пожал плечами.

— Откуда я знаю? Там видно будет… Как дети?

— Отлично.

Я отсутствовал месяц. Но мне казалось, что я уехал только вчера. Я чувствовал себя так же, как и любой отец, вернувшийся домой с работы.

Пит выбрался из воды и, рассыпая брызги, побежал по траве.

— Что ты нам привез? — спросил он.

— Пит, если будешь таким любопытным, то ничего не получишь, — остановила его Кейт.

— Я мало что привез. Мы были далеко от приличных магазинов. Но сначала убери, сынок, свой велосипед с дорожки.

— Ну вот! — сказал Пит. — Как только ты приезжаешь, так сразу надо что–то делать. — Он послушался, но его спина выражала явный протест.

Кейт рассмеялась.

— Я рада, что ты вернулся.

— Я тоже.

— Пап, посмотри! Посмотри, что я умею!

Крис кувыркался в воде, подбрасывая мяч. Отряхиваясь, как щенок, он ждал, что его похвалят.

— Здорово получается, — сказал я.

— Давай еще раз!

— Подожди минутку.

Мы с Кейт подошли к зонту, под которым лежала малышка. Ей было пять лет, она была хорошенькая, темноволосая. Я стал на колени и потрепал ее по животику. Она смеялась.

— Ну, как она? — спросил я Кейт.

— По–прежнему.

— Взять ее в воду?

— Она уже купалась, но все равно возьми. Ей очень нравится.

Кейт опустилась рядом.

— Это папа вернулся, доченька, — сказала она, но Либби не понимала этих слов. Она развивалась нормально до десяти месяцев, но после травмы — перелома основания черепа — развитие почти полностью прекратилось. Питу тогда было пять лет. Он решил помочь матери, вынул сестренку из коляски и понес в дом. Но споткнулся, упал, и Либби ударилась о порог. Мы тогда снимали дом. Кейт не успела ее подхватить, а врачи заявили, что это совершенно не опасное сотрясение мозга.

Но через две–три недели у малышки началась жестокая горячка. Она была на грани смерти, врачи сделали вывод, что удар вызвал перелом основания черепа, а он, в свою очередь — проникновение инфекции и воспаление мозга. Мы были так счастливы, когда опасность для ее жизни миновала, что и не поняли сразу, что означают слова: малышка будет отставать в развитии. Ясно, ведь она только что перенесла почти смертельную болезнь. Но ведь это скоро пройдет, не так ли? Мы не замечали сочувственных взглядов, мы еще не понимали, что такое задержка в развитии.

В течение следующего года мы полностью осознали смысл этих слов. Это была трагедия. Наше супружество, удачное и благополучное, понемногу расшатывалось. Но несчастье укрепило его, мы научились пренебрегать мелочами и ценить действительно главное.

Из столицы мы переехали в сельскую местность, мы оба были отсюда родом. Так будет лучше для ребят, говорили мы, понимая, что так будет лучше для нас.

Болезнь Либби перестала причинять боль. Мы привыкли к ней и смирились, она стала частью нашей жизни. Мальчишки нянчились с Либби, Кейт относилась к ней с любовью и заботой, я тоже был с ней заботлив, и мы утешали себя тем, что все не так уж и плохо, ведь малышка не хворает и выглядит счастливой.

Мы скоро поняли, что самое трудное — перестать замечать реакцию посторонних, и теперь, через несколько лет, мы не обращали никакого внимания на досужую болтовню. Пусть Либби не умела говорить, разбрасывала еду и иногда мочилась под себя, но это была наша дочь, и нам было все равно, что о ней говорят другие.

Я сходил в дом, надел плавки и понес Либби к бассейну. Она уже немного держалась на воде и совсем ее не боялась. Она плескалась, гладила меня по щекам, говорила «Дада» и прижималась ко мне, как обезьянка.

Потом я передал ее Кейт, чтобы она ее вытерла, и стал играть с мальчишками в водное поло (точнее в то, что у них так называлось). Минут через двадцать этой кутерьмы я понял, что Эван Пентлоу, в сущности, не требовательней их.

— Давай еще, пап! — визжали они. — Ну, еще чуточку!

— На сегодня хватит! — объявил я, рухнув рядом с женой на одеяло, и завернулся в махровое полотенце.

Пока Кейт укладывала детей, я распаковал вещи.

Почитал им немного на сон грядущий, а потом мы с Кейт сели ужинать. После ужина сложили тарелки в раковину и пошли спать.

Женщина из ближней деревушки прибиралась у нас четыре раза в неделю, а когда мы с женой решали выбраться куда–нибудь вечером, мы приглашали пенсионерку из городка посидеть с детьми. Такой образ жизни выбрала Кейт: я женился на умной, спокойной девушке, которая со временем превратилась в практичную, трезвую женщину и, что удивительно, в отличную хозяйку. После отъезда из Лондона в ней появилась еще одна черта характера. Я бы назвал ее душевным спокойствием. Хотя Кейт могла вспылить, и вообще была не холоднее меня, уже на следующий день она была вновь уравновешенной и надежной, как скала.

Многие знакомые киношники считали мою семейную жизнь пресной и ждали, что вот–вот я закручу роман с какой–нибудь блондинкой или рыженькой. Но на самом деле я вовсе не похож на тех героев, которых играю в кино. Эти великолепные мужчины были моей работой, я перевоплощался в рабочее время, но на дом работы не брал.

Когда мы легли, Кейт прижалась ко мне и положила голову на мое плечо. Я провел ладонью по ее гладкой коже, погладил ее плоский живот, упругие бедра. Она дрожала от возбуждения.

— Ну, как? — спросил я, целуя ее волосы.

— Очень…

А потом мы занимались любовью, как всегда, просто и обычно, но, потому что мы не были вместе месяц, это было очень хорошо, я бы даже сказал, необычайно хорошо. Мы пережили чудесные минуты, те, которые крепче всего связывают людей. Вот на этом и держится чувство уверенности и спокойствия, подумал я. Что еще нужно человеку?

— Волшебно, — вздохнула Кейт. — Это было волшебно.

— Ну что же, давай будем заниматься этим еще реже.

Она засмеялась.

— Ты думаешь, все зависит от выдержки?

— М–м… — зевнул я.

— Знаешь, я водила Криса к зубному и, ожидая в приемной, прочитала в журнале письмо одной женщины; у нее толстый и лысый муж гораздо старше ее, и ее давно от него тошнит. Она спрашивает, как ей сделать привлекательной их сексуальную жизнь. И знаешь, что ей ответили?

По голосу я понял, что она улыбается. Представьте себе, что вы спите с Эдвардом Линкольном.

— Ерунда, — я зевнул еще раз. — Думай о толстом и лысом мужике средних лет, который тебе надоел.

— Лет через двадцать, возможно, — засмеялась она.

— Покорнейше благодарю.

— Не стоит.

Мы уснули, обнимая друг друга.

* * *

У меня была отличная лошадь, которую тренировали в восьми километрах от нашего дома. Ее готовили для скачек с препятствиями. Когда я был дома, я ежедневно ездил на утреннюю выездку. Хозяин конюшни, Билл Треккер, человек чрезвычайно энергичный, не любил, когда хозяева совались в процесс, но ко мне отношение было особое. Во–первых, потому что еще пацанами мой отец и Билл подрабатывали на конюшне в Лэмбурне, а во–вторых, когда–то я сам принимал участие в скачках.

Состязаний в августе не было, поэтому через пару дней после возвращения я выбрался на тренировку. Билл позволил мне сесть на одну из хорошо выезженных лошадей. Это всегда возвращало мне уверенность, позволяя освежить навыки, полученные чуть ли не с колыбели.

Верховой езде меня научили раньше, чем я стал ходить. Я хотел быть жокеем, но мне не повезло: в семнадцать лет у меня был рост метр восемьдесят, а кроме того, мне явно не хватало того главного, что заставляет человека выбирать дело на всю жизнь. Я был разочарован. Тогда–то я и решил попробовать себя в кино, правда, без особой надежды.

Смешно, правда?

Мы выехали на пастбище, где гулял свежий прохладный ветер; девственный пейзаж портила электростанция на горизонте и шум машин на отдаленном шоссе. Мы ехали шагом, потом рысью, перешли в галоп и вернулись к шагу, чтобы дать лошадям остыть. Это была чудесная прогулка.

Потом Треккер угостил меня завтраком, потом я еще проехал на своей лошадке по ближайшим дорогам, при этом мы с конюхом на все лады склоняли автомобили, которые не считали нужным сбросить газ, проезжая мимо. Я крепко сидел в седле и вспоминал, как отец, натаскивая меня в этом, кричал: «Сиди прямо, остолоп! И прижми локти!»

Эван Пентлоу и Мадроледо были невероятно далеко, где–то в другом мире.

* * *

Когда я вернулся домой, жена готовила пудинг, а мальчишки спорили, кому первому кататься на роликовых коньках.

Привет! — улыбнулась мне Кейт. — Как съездил?

— Отлично.

— Вот и хорошо… Тут Нерисса… А ну, тише, мальчишки, а то я сама себя не слышу…

— Сейчас моя очередь! — доказывал Пит.

— Если не замолчите, пообрываю уши, — объявил я.

Крис схватил ролики и выскочил из кухни, Пит ринулся в погоню.

— Мальчики! — ахнула Кейт.

Я ковырнул пудинг пальцем и получил по руке.

— Так что Нерисса?

— Она пригласила нас на ленч… — Кейт помолчала, помешивая глазурь. — Она была… чем–то обеспокоена… во всяком случае… И очень просила, чтобы мы пришли…

— Сегодня? — Я посмотрел на часы.

— Я сказала, что сегодня не получится, ты вряд ли вернешься раньше двенадцати. Тогда она сказала, чтобы мы пришли завтра.

— У нее что, пожар?

— Я не знаю, но она хочет увидеться с нами как можно быстрее, до того, как ты начнешь сниматься в новом фильме. Так она сказала.

— До ноября еще далеко.

— Ты не представляешь, как она настаивала. В конце концов я поклялась, что завтра мы будем, ну, а если ты все–таки не сможешь, я должна позвонить до двенадцати.

— Что же все–таки стряслось? — недоумевал я. — Хотя мы не виделись Бог знает сколько времени. Как ни крути, придется поехать.

— Надо, так надо…

Мы выбрались к Нериссе.

Нам не дано предугадать…

* * *

Нерисса была мне теткой, крестной матерью и опекуншей в одном лице. Она была мне тем, чего, к сожалению, у меня никогда не было. А была у меня мачеха, которая любила только двух своих детей от предыдущего мужа, и еще отец, замороченный до смерти ею да вечной работой.

Нерисса держала своих лошадей в конюшне моего отца. Когда я был мальчишкой, она давала мне конфеты, потом — фунтовые бумажки, потом хорошие советы и, наконец, одарила дружбой. Мы не были особенно близки, но по–настоящему любили друг друга.

Она ждала в летней гостиной своей великолепной резиденции, сидя в кресле у столика, на котором стоял серебряный поднос с графинчиком шерри и несколькими рюмками. Услышав голос лакея, приветствовавшего нас в холле, она поднялась, чтобы обнять нас.

— Здравствуйте, мои дорогие! Как я рада видеть вас! Кейт, тебе очень к лицу этот желтый цвет… А ты здорово похудел, Эдвард…

Из окна за ее спиной открывался лучший вид в графстве Глочестер, и только когда мы уже обнялись и расцеловались, я рассмотрел, как сильно она сдала со времени нашей последней встречи.

Тогда она была чрезвычайно симпатичной леди, далеко за пятьдесят, но сохранившей молодой взгляд голубых глаз и неукротимую жизненную энергию. Походка была упругой, а в голосе звучали веселые нотки. Она была настоящей аристократкой, из тех, о ком мой отец говорил «класс».

Но за эти три месяца она поразительно изменилась. Взгляд ее стал тусклым, в нем не было прежней энергии, голос звучал глухо, руки дрожали.

— Нерисса! — вырвалось у Кейт, которая, как и я, относилась к этой необыкновенной женщине с чувством большим, чем просто симпатия.

— Да, дорогая, я знаю, — остановила ее Нерисса.

— Садитесь, мои милые. Эдвард, налей нам шерри.

Я налил, но Нерисса даже не пригубила бледно–желтую жидкость. Она сидела в кресле из парчи, пряча руки в рукава глубокого полотняного платья, спиной к свету.

— Как поживают ваши сорванцы? — спросила она.

— Как Либби? Эдвард, дорогой мой, ты слишком похудел. И, честно говоря, это тебе не к лицу.

Довольно долго она задавала подобные вопросы и внимательно выслушивала наши ответы, пресекая какие–либо попытки выяснить, почему же она так выглядит.

В столовую она шла, опираясь на палку и на мое плечо. Нам подали очень легкий ленч, который наверняка не возвратил мне ни одного из потерянных килограммов. Перекусив, мы так же не спеша вернулись в салон, куда был подан кофе.

— Эдвард, прошу тебя, закури. Сигары лежат в коробке. Ты ведь знаешь, как я люблю этот запах… Теперь мало кто курит.

Я подумал, что мало кто решится курить при ней, но раз уж она сама просит… Сам я курил довольно редко, обычно после ужина. В коробке лежала отличная «Корона», немного, правда, пересушенная. Закурив, я заметил, что Нерисса с удовольствием вдыхает дым сигары.

— Здорово, — улыбнулась она.

Кейт разлила кофе, но хозяйка лишь пригубила его.

— Так вот, дорогие мои, — спокойно сказала она. — К Рождеству меня уже не будет.

Этим словам можно было верить.

— Вы, как всегда, молодцы, — усмехнулась Нерисса. — Никаких возражений, пустых сантиментов. Врачи говорят, что моя болезнь неизлечима. Но что–то делать все же надо, и потому–то я так плохо чувствую себя и так плохо выгляжу. Без них я чувствовала себя гораздо лучше… А теперь меня уговаривают облучаться и пичкают разными мерзкими антибиотиками, и от всего этого мне становится все хуже. — Она состроила еще одну гримасу. — Я просила, чтобы меня оставили в покое, но они… это их долг, и ничего тут не поделаешь… идиотская ситуация. Но, как бы то ни было, мои дорогие, не принимайте это близко к сердцу. Прошу вас.

— Я поняла, что вы пригласили нас, потому что вам что–то нужно? — спросила Кейт.

Нерисса смотрела, дивясь.

— Как ты догадалась?

— Вы позвали вдруг, внезапно, а болеете вы, как я поняла, уже несколько недель.

— Эдвард, твоя жена действительно очень умная женщина, — сказала Нерисса. — Все так, мои дорогие… Я хотела просить Эдварда об услуге, если он, конечно, согласится.

— Ну, разумеется, — ответил я.

В голосе ее звучали прежние, те, веселые нотки.

— Не соглашайся раньше времени.

— Ладно.

— Дело касается моих лошадей. — Она помолчала и добавила: — Видишь ли, в последнее время они бегают очень неудачно.

— Как же так, — заметил я. — Сезон–то еще не начался.

Я знал, что Нерисса держит двух лошадей для стипль–чеза, и припомнил, хотя и с трудом, что в прошлом сезоне они дважды выигрывали.

— Нет, Эдвард, речь идет не о них. У меня есть еще одиннадцать двухлеток.

— Я об этом не знал.

— Потому что они не здесь, а в Южной Африке.

— Вот как? — я посмотрел на нее с изумлением. — Но я совершенно не ориентируюсь в южноафриканских бегах, Нерисса. Очень жаль. Я действительно хотел бы чем–нибудь помочь… но тут… я не могу сказать, почему ваши лошади не выигрывают.

— Я вижу, ты в самом деле разочарован, Эдвард, но поверь мне, ты можешь мне помочь — конечно, если ты захочешь.

— Вы только объясните ему, в чем дело! Эдвард сделает для вас все, что в его силах, Нерисса, — заверила ее Кейт.

Кейт, разумеется, была права. Особенно, если учесть положение Нериссы. Ведь когда я был осиротевшим пареньком, она ни разу не отмахнулась от моих проблем.

Нерисса вздохнула.

— Я писала тамошнему тренеру, но он не знает, в чем дело. Другие лошади из его конюшни показывают неплохие результаты, только мои проигрывают. Письма идут невероятно долго. В последнее время и наша, и их почта работают из рук вон плохо. Так вот, Эдвард, я и подумала, что ты, может быть, захочешь… Я понимаю, что это не такая уж простая вещь… Но, может быть, ты сможешь выбраться в Иоганнесбург, посмотреть, что там, собственно, происходит?

Воцарилось недолгое молчание. На этот раз даже Кейт не торопилась сказать, что, конечно же, я немедленно еду, и все же все мы понимали, что речь не о «да» и «нет», а о «когда» и «как».

Нерисса продолжила:

— Эдвард, ты хорошо разбираешься в состязаниях, лошадях, конюшнях, тренинге. Ты наверняка разберешься, не допускает ли тренер ошибки. Ну и, кроме всего прочего, у тебя отличные способности детектива.

— Детектива? — удивился я. — Но я не раскрыл ни одного преступления.

— Ты отлично разберешься в обстоятельствах и не позволишь сбить себя с толку.

— Нерисса, — с подозрением спросил я, — вы смотрите мои фильмы?

— Я смотрела почти все.

— Хорошо, но ведь герой фильмов — это не я! Я только играю этих замечательных людей!

— Не скромничай, Эдвард. Если бы ты не был человеком отважным, упорным и умным, то не смог бы так убедительно сыграть эти роли.

Я смотрел на нее со смешанным чувством нежности и раздражения. До чего же легко мы обманываемся тем, что видим на экране. Но чтобы Нерисса?..

— Вы знаете меня с восьми лет, — возразил я. — Вы знаете, что я вовсе не так уж смел, и не так уж стоек. Я средний и всегда буду средним. Я такой, как все. Помните, когда я рыдал, упав с лошади, вы утешали меня конфетами. А когда оказалось, что у меня не хватит характера стать жокеем, вы вновь утешали меня.

Нерисса снисходительно усмехнулась.

— Может быть, но теперь–то у тебя характера хватает. Я убедилась в этом на твоем последнем фильме. Ты висишь над пропастью, держась за край скалы, а под тобой бездна…

— Нерисса, — перебил я, — милая Нерисса. Я поеду для вас в Африку. Клянусь, что поеду. Но поймите, что все эти трюки в фильмах… Это ведь почти всегда не я, а каскадер, более или менее похожий на меня, это он отлично владеет джиу–джитсу и каратэ. Я вообще не умею драться. Крупным планом показывают мое лицо и затылок. А пропасти, над которыми я столько раз висел, они–то как раз настоящие, но если бы я упал, то не с такой высоты. Максимум метров десять, и тут же попал бы в сетку, как в цирке. Мы снимали это в горах северного девона, там есть где поставить камеру.

Нерисса не слушала меня, она не желала верить тому, что я не снайпер, не пилот, не прыгаю с трамплина, не обезвреживаю бомбы и не делаю приемники. И если бы меня пытали, я выложил бы все мгновенно. Она не поверила бы мне, потому что смотрела на меня совершенно по–другому и другими глазами. И эти глаза говорили о многом.

— Ну, ладно, — сдался я, — зато я кое–что знаю о конюшнях. По крайней мере, об английских.

— Вот видишь, — невозмутимо заявила Нерисса. — Не скажешь же ты, что кто–то выполнял за тебя все те конные трюки, когда ты только начинал в кино.

Этого я действительно не мог сказать. Но это были не такие уж подвиги.

— Договорились, — сказал я, — я поеду, посмотрю на лошадей и поговорю с тренером.

«Но раз уж он считает, что неизвестно, в чем тут дело, — добавил я мысленно, — я и подавно не разберусь».

— Мальчик мой, ты просто необыкновенный… — теперь Нерисса выглядела совершенно измученной, как будто спор со мной отнял у нее последние силы. Однако заметив, как мы напуганы ее состоянием, она нашла в себе силы улыбнуться.

— Пока еще нет, мои дорогие… У меня еще есть пара месяцев. По крайней мере, я так думаю.

Кейт хотела возразить, но Нерисса погладила ее по руке.

— Не надо так переживать, дорогая моя. Я уже смирилась с этим. Просто хотелось бы все уладить… привести в порядок. Поэтому я и настаивала на том, чтобы Эдвард поехал… Но мне еще надо рассказать ему некоторые подробности…

— Вы совсем измучены, — прервал ее я.

— Вовсе нет, — не очень убедительно солгала она. — А это нужно… Нужно, чтобы ты знал кое–какие детали. Эти лошади принадлежали моей сестре Порции, она тридцать лет назад вышла замуж и уехала в Южную Африку. Когда она овдовела, то решила там остаться, потому что все друзья ее были там. Я несколько раз ее навещала. Кажется, я рассказывала о ней.

Мы кивнули, подтверждая.

— Она умерла прошлой зимой, — вспомнил я.

Да, это было для меня тяжелым ударом, сказала Нерисса. — Я была ее единственной близкой родственницей, и она завещала мне почти все, что ей осталось после мужа. В том числе и лошадей. — Нерисса помолчала, собираясь с мыслями и силами. — Годовалых. И очень дорогих. Вскоре тренер прислал письмо, где спрашивал, не хочу ли я их продать, потому что из–за карантина их трудно будет перевезти в Англию. Я решила, что лучше будет их оставить — пусть бегают на африканских скачках. Продать можно всегда. Но теперь… ситуация изменилась. Когда они достигнут возраста, что позволит использовать их в племенной работе, меня уже не будет. А цена падает с каждым днем.

— Нерисса, милая, — заметила Кейт, — но не все ли теперь равно?

— Конечно, нет. Я собиралась оставить их племяннику моего мужа, Дэну, и я не хотела бы, чтобы он получил что–то, не имеющее никакой ценности.

Нерисса перевела взгляд на меня.

— Не помню… Вы видели его?

Кейт ответила:

— Нет.

Я же сказал:

— Как же, встречался раз или два. Вы приезжали с малышом в конюшню.

— Да, действительно. Мой деверь развелся с этой ужасной женщиной, матерью Дэна, и забрал мальчика в Калифорнию… Дэн недавно вернулся в Англию. Из него вырос очень милый молодой человек. Все это очень удачно, не правда ли? Ведь своей семьи у меня нет. Дэн теперь мой ближайший родственник, правда, только по мужу, его отец был младшим братом Джона. Понимаете, дети?

Мы понимали. Джон Кейсвел, который умер шестнадцать или чуть больше лет назад, был чудесным джентльменом. У него было четыре лошади для охоты и всегда доброе расположение духа. Еще у него была Нерисса, брат, жена брата, тысяч двести гектаров английской земли и ни одного потомка.

Чуть передохнув, Нерисса продолжала:

— Я пошлю телеграмму мистеру Аркнольду — так зовут тренера — и сообщу, что ты приедешь, чтобы от моего имени разобраться в ситуации. И попрошу заказать номер в гостинице.

— Нет, что вы! Не надо! Кому понравится, что кто–то едет с ревизией. Вдруг он и видеть меня не захочет. С гостиницей я улажу сам. А ему напишите, что я зайду с поручением от вас, так как еду в Южную Африку по делам.

Нерисса ласково улыбнулась мне и сказала:

— Вот видишь, дорогой мой, у тебя все же есть кой–какие способности.

Глава 3

Через пять дней я летел в Иоганнесбург с кучей фактов и без малейшей надежды как–то их использовать.

Мы возвращались домой. Кейт была подавлена. «Бедная Нерисса, — повторяла она. — Бедные мы, мы скоро ее потеряем».

— Ты только вернулся.

— Да, но разве можно было ей отказать?

— Нет.

— К тому же я мало что понимаю в этом.

— Откуда ты знаешь? Глядишь, и придет что–нибудь в голову.

— Вряд ли.

— Но ты постараешься?

— Ну конечно.

Кейт качала головой.

— Ты вовсе не такой бестолковый, как тебе кажется.

— Дай Бог, — не спорил я.

Кейт пожала плечами, и мы довольно долго ехали молча. Потом она сказала:

— Знаешь, когда ты выходил в конюшню, она сказала мне, чем болеет.

— Да?

— Это так называемая болезнь Ходжкина. Действует прежде всего на железы. Нерисса толком не знает. Лекарства от этого нет.

— Бедная Нерисса.

— Еще она сказала, что завещала нам кое–что на память.

— Правда? — Я посмотрел на Кейт. — Это очень мило с ее стороны. Она не сказала, что именно?

— Боже мой, смотри на дорогу! Нет, она не сказала, ни что, ни сколько. Просто, что завещала нам кое–что на память. В жизни не встречала подобной женщины… Умирает — и говорит об этом совершенно спокойно, даже шутит… Изменила завещание… И все время знает… знает…

По ее лицу катились слезы. Она редко плачет и не любит, когда на нее при этом смотрят.

Я смотрел на шоссе.

* * *

Я позвонил моему агенту и застал его дома.

— Ты всегда отказывался куда–либо ехать… никогда не соглашался. Стоит об этом лишь заикнуться, как ты хватаешься за стол и визжишь…

— Что да, то да, — согласился я, — но сейчас нужно найти какой–нибудь предлог для поездки в Южную Африку. Не ожидается ли там премьера какого–нибудь моего фильма?

— Погоди. — Он явно не был готов к такому повороту событий. — Сейчас посмотрю. Ну, а если намечается, — добавил он с сомнением, — я могу сообщить устроителям, что ты вылетаешь?

— Я об этом и прошу. Понял?

— Понял. Но не верю!

* * *

Он позвонил мне через час.

— Есть две, и в самое ближайшее время. В Кейптауне начинают показ «Поездки на Восток» в следующий понедельник. Это, правда, не новье, но они затевают ретроспективный показ, так что можешь лететь на открытие. А в Иоганнесбурге пойдут «Скалы». Но это только через три недели. Ты доволен?

— Не так, чтобы очень… Хорошо, пусть будет Иоганнесбург.

— Договорились, и вот еще что: не означает ли это, что ты согласен давать интервью и выступить на ТВ?

— Ни в коем случае.

— Я так и думал.

* * *

Нерисса дала мне сезонный календарь южноафриканских скачек, письмо тренеру, газетные вырезки, специальные журналы и вырванные из журналов программы бегов — все, что касается родословных, тренинга и спортивных результатов одиннадцати лошадей. Это была огромная пачка совершенно неудобоваримых текстов.

Картина, прояснившаяся после того, как я проштудировал все это, была достойна того, чтобы над ней поразмыслили. Девять лошадей стартовали отлично — с декабря по май они выигрывали, в общей сложности, четырнадцать раз. Но с середины сезона ни одна из них не пришла к финишу в первой четверке.

После беглого знакомства с их родословными, по материалам южно–африканского ежемесячника «Лошадь и собака», я сделал вывод, что наследственность у лошадей отличная, а Порция вложила в них огромные деньги. Ни одна из лошадей пока не выиграла столько, чтобы оправдать истраченную на нее сумму, к тому же каждое новое поражение сбивало цену будущих производителей.

Короче говоря, южно–африканские лошадки Нериссы вполне могли стать для наследника ядром на ноге.

* * *

Кейт проводила меня в аэропорт Хитроу; и мне, и ей не хватило тех девяти дней, что я провел дома. Пока мы стояли в очереди на досмотр, ко мне обратились за автографом с полдюжины дам — для дочерей, племянников, внуков, и не одна пара глаз глядела в нашу сторону; вскоре к нам подошел служащий авиалинии и предложил пройти в отдельную комнату. Особое внимание было проявлено ко мне, как к постоянному клиенту. Мы с благодарностью воспользовались предложением.

— Похоже, у меня два мужа, — вздохнула Кейт. — Причем совершенно разных; я одновременно жена как личного, так и общественного варианта твоей особы. Когда я смотрю на тебя в кино или вижу твое лицо на афишах, то сама не верю, что спала с этим джентльменом только вчера. И каждый раз этому удивляюсь, потому что твой публичный вариант вообще не мой, а тех людей, которые платят, чтобы на него посмотреть. А потом ты приходишь домой и становишься другим человеком и моим мужем, которого зрители вообще не знают.

Я любовался ею.

— Кстати, личный вариант не заплатил за телефон.

— Я же напоминала тебе раз пятнадцать!

— Придется заплатить тебе.

— Придется. Хотя телефон — это твоя обязанность. Я не могу проверять все твои телеграммы и разговоры с Америкой. Я уверена, что там приписывают. Эти счета нужно тщательно контролировать.

— На этот раз придется поверить.

Мы сидели рядом. Счет за телефон такая же тема для разговора, как любая другая: мы понимали друг друга, и это было главное. Мы всегда расставались и встречались весьма сдержанно. Многие считали, что мы не любим друг друга, а мы были связаны, как близнецы.

* * *

Через шестнадцать часов я приземлился в Ян Смитс Интернейшнл. Меня встречал довольно нервный тип. Я подержался за влажную ладонь представителя фирмы «Уорлдис синемас».

— Уэнкинс, — сказал он. — Клиффорд Уэнкинс. Чрезвычайно рад с вами познакомиться.

Бегающие глаза, паршивый английский, где–то под сорок… Говорил он слишком, вел себя чересчур фамильярно, двигался разболтанно — как раз то, чего я терпеть не могу.

По возможности вежливо я высвободил свою руку.

— Очень вам благодарен. Не стоило так беспокоиться, — сказал я, мысленно посылая его куда подальше.

— Я не мог не встретить Эдварда Линкольна! — провозгласил он и хохотнул нервно.

Начальник отдела проката вынужден общаться с кинозвездами раз в месяц, как минимум.

— Там у меня машина, — сказал он и, раскинув руки, попятился, как рак, одной рукой он как бы просил толпу расступиться, а другой указывал мне дорогу. Толпы не было.

Я тащил чемоданы и делал вид, что это меня забавляет.

— Тут рядом, — повторял он и заглядывал в глаза.

— Чудесно.

У выхода нас встречала группа из десяти человек. Я пожал плечами. Одежда, манеры их не оставляли сомнений в том, что это так называемые представители прессы. И все они были вооружены фотокамерами, магнитофонами и микрофонами.

— Мистер Линкольн, что вы думаете о Южной Африке?

— Алло, Линк, улыбнитесь!

— Правда ли, что…

— Улыбайтесь, пожалуйста!

Как ни старался не сбавлять шаг, все же вынужден был задержаться, изобразить улыбку и выдать несколько фраз типа: «Очень рад… Счастлив посетить вашу страну… Это мой первый приезд…» Спустя некоторое время мы выбрались из здания.

Здесь, на высоте две тысячи метров над уровнем моря, солнце пекло не сильно и даже было прохладно. Уэнкинс потел.

— Как им удается, не знаю, — сказал он.

— Действительно интересно, я купил билет вчера.

— Вот и я говорю, — не слишком уверенно поддакнул он.

— Впрочем, вам это на руку, реклама вам нужна, — продолжил я.

— Конечно!

Я усмехнулся. Нельзя винить его за то, что он расплачивается с ними за бывшие и будущие услуги моей особой, все равно то, что я из принципа не даю интервью, все считают просто капризом. И потом, во многих странах газетчики жестоко мстят человеку, который отказывает им в помощи. Хотя необходимо признать, что пока южно–африканские газетчики показали себя более цивилизованными, чем их коллеги из других стран.

Уэнкинс вытер лоб ладонью.

— Давайте я понесу ваши чемоданы?

Я покачал головой.

— Они не тяжелые.

Все–таки он был слабее меня.

Мы шли через стоянку к его автомобилю… Ах, запах Южной Африки! Эта смесь горячих, сладких, беспокоящих, непривычных, мускусных ароматов преследовала меня еще три или четыре дня, пока я не привык и не перестал ее замечать. Но первым южно–африканским впечатлением был этот запах.

Клиффорд Уэнкинс отвез меня в Иоганнесбург. Всю дорогу он слишком много болтал, слишком сильно потел и слишком часто улыбался. Аэродром был расположен к востоку от города, среди выжженных равнин Трансвааля, на расстоянии доброго получаса езды от центра.

— Я надеюсь, что все пройдет нормально, — говорил Уэнкинс, — у нас не часто бывает… то есть… вы понимаете… — он нервно засмеялся. — Ваш агент сказал мне по телефону, чтобы я не устраивал никаких приемов, коктейлей, интервью на радио и вообще… потому что мы, как вы понимаете, организовываем все это для приезжих знаменитостей… ну, для звезд… конечно, когда «Уорлдис» занимается прокатом их фильмов… так вот, для вас ничего этого не делаем, хотя, по–моему, это ошибка… Но ваш агент очень настаивал… Мы сняли номер… Он говорил, чтобы отель был за городом… не в городе, но и не в частном доме — так он сказал… Я надеюсь, что вам понравится… Мы были просто поражены… то есть восхищены, когда узнали, что вы прибудете лично…

«Мистер Уэнкинс, — мысленно перебил я его, — вы успевали бы гораздо больше, если бы болтали чуточку меньше». Вслух же я сказал:

— Я думаю, все будет нормально.

— Ну, конечно. Но раз уж вы отказались, так сказать, от обычной программы, то что бы устроило вас? Ведь до премьеры «Скал» еще две недели.

Я уклонился от прямого ответа:

— Премьера… Это будет что–то такое с размахом?

— Еще бы! — рассмеялся он. — По всем правилам! Письменные приглашения. Выручка пойдет на благотворительные цели. Все будет великолепно, дорогой мистер Линкольн… Знаете, мы бы в самом деле очень хотели принять вас по–королевски. Так решили в «Уорлдис», когда пришли в себя от шока.

— Понимаю, — усмехнулся я. «Раз уж напросился, — подумал я, — дай им хотя бы что–то за все их хлопоты». — Послушайте, — продолжал я, — если вы считаете, что стоит с этим возиться, то можно устроить что–то вроде маленького приема: бутерброды, немного выпивки… До премьеры или после, как хотите. Обещаю, что приду. Ну и через пару дней я мог бы встретиться с вашими друзьями из аэропорта — лучше в первой половине дня, скажем, за кофе. Этого достаточно.

Он потерял дар речи. Я смотрел на него сбоку. Он хватал воздух ртом, как рыба на песке.

Это было довольно смешно. Но я был здесь по заданию моей Нериссы.

— А все остальное время не беспокойте меня. Я хочу быть абсолютно свободен. Прежде всего я бы хотел поглядеть на здешние скачки. Люблю, знаете ли, скачки.

* * *

Отель «Игуана», расположенный на северной окраине города, выглядел довольно симпатично. Встретили меня учтиво, проводили и намекнули, что за умеренные чаевые готовы устроить, что угодно: от воды со льдом до танца живота.

— Я бы хотел взять напрокат машину, — сказал я.

Уэнкинс сказал, что подумал об этом, меня ожидает желтый лимузин с шофером — за счет «Уорлдис».

Я покачал головой.

— Это не то. Разве мой агент не уведомил вас, что я нахожусь здесь по своим личным делам?

— Да, конечно, но… руководство готово покрыть все ваши расходы.

— Нет, — отрезал я.

Уэнкинс нервно хихикнул.

— Понимаю… Да… Конечно… — он поперхнулся. Глаза его бегали, он делал бессмысленные движения руками, губы его кривились в идиотской улыбке. Вообще–то я не повергаю людей в нервное расстройство, но тут, как я понял, любое мое действие или слово вызывало это состояние.

Наконец–то он сумел выйти из «Игуаны» и сесть в машину. Я вздохнул с облегчением. Однако не прошло и часа, как зазвонил телефон.

— Завтра… точнее, завтра утром… вас устроит такое время… встреча с прессой… ну, вы понимаете.

— Договорились, — ответил я.

— Вы не могли бы… э–э… сказать шоферу, чтобы он отвез вас в отель «Рандфонтейн»? Зал Деттрока… это такой зал для приемов… мы его арендовали… ну, вы поняли…

— Время?

— Ну… скажем в одиннадцать… вы не могли бы приехать на четверть часа раньше?

— Да, — коротко ответил я, на что Уэнкинс выразил свое удовлетворение, заикаясь и осыпая меня благодарностями.

Я повесил трубку, распаковал вещи, выпил кофе, вызвал машину и покатил на ипподром.

Глава 4

В Южной Африке скачут по средам, субботам и очень редко в другие дни недели.

Я купил билет и взял программку. Из нее я узнал, что во второй половине дня бежит одна из неудачниц, принадлежащих Нериссе.

Ньюмаркет мало чем отличался отдругих ипподромов. Трибуны, лошади, букмекеры, атмосфера азарта, свои традиции, специфика, порядки. Все то, что мне давно знакомо. Я пошел к паддоку, по которому уже водили лошадей, участвующих в первом заезде. В центре стояли хозяева лошадей и тренеры, они беседовали и обменивались впечатлениями. Около паддока толпились знатоки, внимательно приглядываясь к лошадям.

Последние почти не отличались от английских. Они были, может быть, чуть поменьше, но смотрелись отлично. Правда, выводили их не белые парни в темном, как у нас, а черные парни в белом.

У меня есть правило не ставить на незнакомых лошадей, поэтому к окошку, где принимали ставки, я не пошел. Очень скоро появились жокеи в ярких шелковых костюмах, они разобрали лошадей и заняли место на старте. Копыта твердо били сухую землю. Я решил разыскать тренера Нериссы, Гревилла Аркнольда. Его лошадь бежала в следующем заезде, сейчас ее должны были готовить.

Здесь ко мне подошел какой–то парень и тронул меня за плечо.

— Простите, вы Эдвард Линкольн? — спросил он.

Я улыбнулся, кивнул на ходу.

— Разрешите представиться — меня зовут Дэн Кейсвел. Насколько я знаю, вы друг моей тетки.

Это меня остановило. Я подал руку, Дэн сердечно пожал ее.

— Я знал, что вы приедете. Тетя Нерисса телеграфировала Аркнольду, что вы будете здесь на премьере какого–то фильма и, наверное, появитесь на скачках. Так что, откровенно говоря, я вас высматривал.

Он говорил с мягким калифорнийским акцентом, полным ленивого тепла. Ничего удивительного, что он нравился Нериссе: у него было симпатичное загорелое лицо, прямой открытый взгляд, слегка растрепанные, но блестящие и густые волосы. Настоящий идеал американского парня.

— Она не говорила мне, что вы в Южной Африке, — заметил я.

— Конечно, нет, — ответил Дэн с обезоруживающей улыбкой, — она, наверное, и сама об этом не знает. Я прилетел только пару дней назад. На каникулы. Как поживает старушка? Когда мы виделись последний раз, она чувствовала себя неважно.

Он беззаботно улыбался. Видимо, он ничего не знал.

— Кажется, она серьезно больна.

— Правда? Вы меня огорчаете. Нужно будет написать ей. Я напишу, что я здесь, что пытаюсь разобраться с ее лошадьми.

— А что с ее лошадьми?

— Я еще не знаю. Но они перестали выигрывать. И это очень скверно. — Он снова улыбнулся, довольно озорно. — Если хотите разбогатеть, советую поставить на восьмой номер в четвертом заезде.

— Спасибо, — ответил я. — Нерисса говорила мне, что ее лошади не выигрывают.

— Не удивительно, что она об этом говорила. С ними происходит какая–то ерунда. Дайте им десятиминутную фору, подкупите жокеев, все равно не выиграют.

— И вы что–нибудь выяснили?

— Ничего. Аркнольд ужасно переживает. Говорит, что у него никогда ничего подобного не случалось.

— Может быть, вирусное? — предположил я.

— Отпадает. Тогда болели бы все лошади, не только теткины. Я спрашивал у тренера, но он говорит, что понятия не имеет.

— Я хотел бы с ним поговорить, — бросил я мимоходом.

— Понимаю. Это очень просто. Только сначала давайте спрячемся от ветра и выпьем пива, ладно? У Аркнольда бежит лошадь в этом заезде.

— Отлично, — согласился я, и мы пошли пить пиво. Дэн прав. Дул сильный ветер. Было довольно холодно. Похоже, весна запаздывала.

Дэну было где–то двадцать. Голубые глаза и ослепительные зубы делали его каким–то уж чересчур калифорнийским. Может быть, он и не был маменькиным сынком, но любимцем богов — наверняка.

Он сообщил, что учится в Беркли политическим наукам и через несколько месяцев получит диплом.

— А что собираешься делать потом? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

Он сощурился, улыбаясь.

— Пока не знаю.

«Плохо ему не будет, — подумал я. — Баловень судьбы, у таких всегда все гладко».

Заезд закончился. Лошадь Гревилла пришла третьей.

— Жаль, — вздохнул Дэн. — Я поставил только на нее, а надо было на всю первую тройку.

— Много проиграли? — сочувственно спросил я.

— Ерунда. Несколько рэндов.

Рэнд чуть меньше доллара. Действительно, не так уж много. Мы не спеша направились к паддоку.

— Знаете, что я вам скажу? — заговорил Дэн чуть погодя. — Я думал, что вы совсем другой.

— Какой? — усмехнулся я.

— Ну, не знаю… кинозвезда… Я думал, вы будете страшно задирать нос.

— Актеры такие же люди, как и все.

Он не поверил мне, а я не шутил. Я подумал, что Дэн гораздо эффектней меня. Конечно, я был повыше, пошире в плечах, но у него было что–то такое, к чему внешность не имеет отношения.

Лошадью, которая пришла третьей, занимался довольно крупный, крепко сложенный мужчина; он с неудовольствием осматривал ее ноги, ощупывал шею и круп.

— Это Гревилл Аркнольд, — шепнул мне Дэн.

Тренер объяснялся с хозяйкой и не отличался любезностью. Конечно, я знал, что тренер, если он не хочет свихнуться, должен быть твердым, ведь не может же он без конца оправдываться, убеждая хозяев, чьи лошади не выиграли, в том, что, хотя он и обеспечил их собственность лучшей кормежкой и лучшим тренингом, чужие оказались резвей; но все равно, он был слишком небрежен.

Лошадь увели, люди разошлись.

Аркнольд поднял взгляд на Дэна. Парень указал на меня кивком головы. Тренер не торопясь пошел к нам.

Дэн представил нас друг другу, как бы подчеркивая, что если мы познакомимся, то выиграем от этого оба.

Возможно.

Но, честно говоря, Гревилл Аркнольд не понравился мне ни в первый день, ни позже. Он был вежлив со мной: улыбнулся, подал руку, сказал, что рад, что миссис Кейсвел сообщила ему о моем приезде, что ждал и готов мне все показать.

Говорил он с сочным акцентом и знал, как и большинство местных жителей, три языка — английский, африкаанс и зулусский. Лицо его напоминало пластилиновую маску — очень узкие, почти незаметные губы, глубокие морщины на щеках, аккуратные рыжие усики. Он улыбался, приветствуя меня, но глаза его оставались холодными как лед.

— Ваша лошадь сегодня не очень, — заговорил я.

Реакция была мгновенной:

— Эта дура так просила, что я согласился и выпустил ее лошадь сегодня, а хотел, чтобы она бежала только в субботу. На прошлой неделе в Турффонтейле поле было очень твердое, она должна была отдыхать еще три дня.

— Мне показалось, что она извинялась перед вами?

— Да. Конечно. Но слишком поздно. Дура. Лошадь что надо, в субботу она бы выиграла. Но что поделаешь? Владельцы должны слушаться тренера беспрекословно. Ведь тренеру платят за то, что он знает свое дело. Решать всегда должен специалист.

Я ответил ничего не значащей улыбкой. Правда, я был всего–навсего владельцем, но с этим его «всегда» можно было поспорить. Иногда — это другое дело. Может быть, часто, но не всегда. Я знаю по крайней мере одного победителя Большого Национального Кубка, который вообще никогда не стартовал бы, если бы его хозяин слушал тренера.

— Я вижу, в четвертом заезде бежит лошадь миссис Кейсвел, — заметил я.

Аркнольд скривился.

— Да. Думаю, она вам сказала, что в последнее время ее лошади выступают хуже некуда.

— И что она не может понять, почему.

Он пожал плечами.

— Я тоже не могу понять. Та же пища, тот же уход, что у остальных. Они здоровы. Их несколько раз обследовал ветеринар. Непонятно. Совершенно непонятно.

— Да уж, — сказал я.

— Наркотики тоже отпадают. Мы сделали чуть не сотню анализов. Результаты отрицательные.

— А как они выглядят? — спросил я. — То есть по их поведению ничего не заметно?

— Можете сами посмотреть, — предложил он. — Если вы, конечно, разбираетесь в лошадях.

— И довольно неплохо, — встрял Дэн. — Ведь не секрет, что папаша мистера Линкольна начинал подручным в конюшне.

— Да? — удивился Аркнольд. — В таком случае вы можете посмотреть. Может, что и найдете. Кто знает.

В его голосе прозвучала нескрываемая ирония, он был уверен, что этого случиться не может. Иначе говоря, он или точно знал, что происходит с лошадьми Нериссы и был уверен, что мне не докопаться, или действительно не имел об этом никакого понятия.

— С удовольствием, — сказал я.

— Тогда хоть завтра, где–то в половине пятого, на вечерний обход.

Я кивнул.

— Вот и хорошо. А вы, Дэн? Может быть, и вы приедете?

— Разумеется, Аркнольд…

Так и договорились. Дэн предложил заехать за мной в «Игуану».

Ченк, конь Нериссы, участвующий в четвертом заезде, во время проводки в паддоке выглядел здоровым. У него была блестящая шкура и незакрепощенные, сильные мышцы. Он не производил впечатление особо мощного, но лоб у него был красивый, умный, а лопатки широко расставленные. Порция, сестра Нериссы, заплатила двадцать пять тысяч рэндов за его происхождение, пока он выиграл всего один заезд, и то несколько месяцев назад, в апреле.

— Что вы о нем скажете? — спросил Дэн.

— Выглядит неплохо.

— Вот именно. Аркнольд говорит то же самое. На вид они все здоровые.

Ченка водили на поводу два конюха; видно было, что тренер заботится о нем.

Все лошади ступали балетным шагом, они с рождения привыкли к очень твердой почве. Ченк поскакал на старт так же бодро, как и остальные лошади, занял удобную позицию и неплохо стартовал. Я следил за всем этим в бинокль.

Первую половину мили он прошел очень хорошо, держась на шестом месте, сразу после группы лидеров. Но когда после поворота они вышли на прямую, ситуация изменилась, и Ченк стал перемещаться в тыл. Я смотрел на подпрыгивающую голову жокея, понимая, что он изо всех сил пытается заставить Ченка выйти вперед, но было ясно, что это уже безнадежное дело, Ченк быстро терял силы, и даже лучший в мире наездник тут ничего бы не сделал.

Я опустил бинокль. На последнем участке еще продолжалась борьба, но к финишу Ченк отстал уже на тридцать корпусов. Толпа рычала, но на Ченка никто не обращал внимания.

Мы с Дэном пошли посмотреть, как его будут расседлывать. И мы, и Аркнольд были обескуражены.

— Ну вот, — сказал он. — Вы сами видели.

— Да, — согласились мы.

Ченк был чрезвычайно потным и очень усталым. Он стоял, опустив голову, как будто понимал, что опозорился.

— Что скажете? — спросил Аркнольд.

Я покачал головой. Ченк выглядел обычным стайером, но его родословная и, главное, прежние победы опровергали это.

Было совершенно невероятно, чтобы и он, и остальные лошади Нериссы страдали сердечными заболеваниями, имели плохие зубы или болезнь крови. Да еще чтобы ни один ветеринар этого не обнаружил. И чтобы болели только они. Абсурд.

Собственных жокеев у Нериссы не было. Из журналов я узнал, что в Южной Африке жокеев вообще гораздо меньше, чем в Англии. Например, в Натале, главном центре, было зарегистрировано всего тринадцать жокеев и двадцать два практиканта.

В Южной Африке всего четыре беговых центра: Иоганнесбург, Натале, Порт–Элизабет и Кейптаун. Лошади Нериссы выступали на всех четырех ипподромах, в разную погоду, в разное время года, с разными жокеями, но результаты их были примерно одинаковы.

До мая этого года все было нормально, но с начала июня ни одна ее лошадь не выиграла ни одного заезда.

Раз их перевозили с места на место, причина была не в конюшне. Они не были больны. Наркотики исключались. Менялись конюшни и жокеи.

Величиной постоянной был тренер.

При желании тренер выставит лошадь так, что она не сможет выиграть. Например, перетренирует ее перед скачкой. Такое часто происходит по недосмотру, и доказать, что это сделано специально, невозможно.

Тренеры редко идут на это. Хотя бы потому, что за успех им платят. И все же я склонялся к тому, что причиной всему — Аркнольд, и что своей цели он добивается самыми примитивными методами.

Другими словами, достаточно сменить тренера — и проблема решена.

Я мог возвращаться в Англию. Но на пути к осуществлению этого милого намерения стояли, к сожалению, два препятствия.

Прежде всего я обещал быть на премьере, до которой еще две недели. А кроме того, зная, кто виноват и даже как он это делает, я не мог понять — зачем.

Глава 5

Когда часы отеля «Рэндфотейн» били половину двенадцатого, я появился в банкетном зале. Дамы и господа, представляющие средства массовой информации (иначе говоря, компания небрежно одетых, плохо информированных и сознательно разболтанных бездельников), без излишнего энтузиазма поднялись с кресел, чтобы меня поприветствовать.

В холле меня ожидал Клиффорд Уэнкинс, такой же болтливый, но еще более потный, чем накануне. Мы вошли в лифт, и, пока поднимались, он сообщил мне, кто был приглашен, зачем и кто не явился. Он выразил надежду, что я не рассержусь. Мне нужно сделать сообщение для двух радиостанций. Прямо в микрофон. Они запишут это на пленку. «Хорошо?» А кроме этого, интервью для еженедельников, женских журналов, газет и еще для нескольких журналистов, которые специально прилетели из Кейптауна и Дурбана.

Я уже жалел о том, что пошел на это.

Мне остается одно, думал я, как следует сыграть эту роль.

— Минутку, — сказал я.

Мы стояли у лифта.

— Что случилось? — засуетился Уэнкинс.

— Ничего, я должен собраться.

Он не понял. То, чем я хотел заняться, свойственно не только профессиональным актерам. Насколько я помню, в Библии это называется «препоясать чресла». В медицине — стимулировать сердечную деятельность и выделить адреналин, у автомобилистов — включить третью скорость. Каждый тренированный политик умеет делать это за три секунды.

— Ну, все, — сказал я. — Я готов.

Уэнкинс вздохнул с облегчением, пересек холл и отворил тяжелую дверь.

Мы вошли в зал. Журналисты выбирались из кресел и диванов, возносились с коврового покрытия, отлипали от стен, забычковывали окурки.

Тот, что поздоровался, похоже, был вчера на аэродроме и, наверное, рассчитывал, что сегодня я буду разговорчивей.

— Привет, — отозвался я.

Подумаешь, если постараться, то все получится. В конце концов, я неплохой актер. Я умею, когда надо, выглядеть очаровательным. Я видел, что они почувствовали себя свободней, напряжение спало, на лицах появились улыбки. Я понял, что они не растерзают меня.

Парень, который поздоровался первым, — видимо, прирожденный лидер, — подал мне руку и представился:

— Родерик Ходж из «Рэнди Дейли Стар». Редактор отдела критики.

Ему было под сорок, но подавал он себя в молодежной манере: длинные волосы, студенческий жаргон. Он выглядел напористым, но без жестокости и цинизма, свойственных для журналистов с большим стажем.

Я пожал ему руку и дружелюбно улыбнулся. Я понял, что лучше, если он будет на моей стороне.

— Господа, — сказал я, — если вы не торопитесь, мы можем сесть и поговорить. Спрашивайте, сколько хотите. Сначала можете все вместе, а потом поговорим по отдельности. Думаю, так будет лучше, не так ли?

Они были согласны, никто никуда не торопился. Лед был сломан, и воцарилась дружеская атмосфера.

Как всегда, сначала пошли вопросы личного характера.

По их подсчетам, мне должно быть тридцать три года, это верно?

— Разумеется.

Женат ли я? Да. Счастлив ли в браке? Да. Это первый брак или второй? Первый. А у жены? Первый.

Потом спрашивали, сколько у меня детей, какого возраста и как их зовут, сколько комнат в моем доме и сколько он стоит. Сколько у меня машин, собак, лошадей, яхт? Сколько я зарабатываю за год? Сколько мне заплатили за съемки в «Скалах»?

Сколько я даю жене на туалеты? Считаю ли я, что место женщины в доме?

— В сердце мужчины, — ответил я, что очень понравилось журналистке из дамского еженедельника.

— Почему вы не живете там, где иностранцы не платят налоги?

— Потому, что люблю Англию. Дорогое удовольствие? Очень. Миллионер ли я? Пока еще нет. Может быть, когда–нибудь, и то на бумаге, если акции пойдут в гору. Если вы такой богатый, то почему продолжаете работать? Чтобы хватало денег на налоги, ответил я.

Уэнкинс заказал всем кофе, виски и сырные палочки. Дамы и господа из прессы лили скотч в кофе и постанывали от удовольствия. Пил и я — каждый напиток с каждым. С трудом объяснил официанту, что не люблю, когда в бокале воды в десять раз больше, чем спиртного. Как я заметил, в Южной Африке существует правило наполнять стаканы до края; жаркая страна, необходимо больше жидкости, но еще прохладно, зачем же портить виски?

Уэнкинс взглянул на мой бокал.

— Я сейчас принесу воды.

— Спасибо, не нужно.

— Правда?

Он куда–то исчез и через минуту появился с унылым бородачом, державшим в руке микрофон на длинном шнуре. Похоже, у этого парня нет ни капли юмора, подумал я. Интервью действительно было скучным до предела. Однако бородач заверил, что мои ответы просто великолепны и что они именно то, что так необходимо для пятиминутной передачи, которую он ведет по субботним вечерам. Он взял у меня микрофон, пожал мне руку и исчез за грудой аппаратуры, установленной в углу.

Я должен был дать еще одно интервью для женской программы, но возникли какие–то технические неполадки.

Я переходил от группы к группе, присаживался на подлокотники кресел, диваны и отвечал на вопросы.

Через некоторое время выпивка взяла свое, и журналисты перешли к более серьезным вопросам.

— Ваши впечатления о Южной Африке?

— Она мне нравится, — ответил я.

А что я думаю о здешней внутриполитической ситуации? Ничего не могу сказать. Я прилетел только вчера. Трудно составить какое–либо мнение за один день.

Мне заявили, что многие приезжают уже с готовым мнением, на что я ответил, что, по–моему, это неразумно.

А что я могу сказать о проблеме расовой дискриминации? Я ответил довольно сдержанно, что считаю всякую дискриминацию несправедливой и достойной осуждения, и что, хотя я знаю людей, имеющих предрассудки в отношении женщин, евреев, аборигенов Австралии, краснокожих индейцев, у меня есть приятель в Найроби, который сидит без ангажемента только потому, что он белый.

Кроме этого, я попросил, чтобы мне не задавали вопросов о гражданских и политических правах, разве что они захотят, чтобы я изложил разницу в программах консерваторов и лейбористов. Мне ответили, что такого желания не испытывают.

Правда ли, что вы начинали как каскадер? Пожалуй, что так, ответил я. Я ездил на лошадях в разных фильмах, от «Робин Гуда» и «Битвы у Босфора» до «Атаки легкой кавалерийской бригады». В один прекрасный день режиссер предложил мне сказать несколько слов, получилось неплохо, так все и началось. Довольно романтическая история, но что поделаешь? Иногда такое бывает.

А потом? Потом я сыграл маленькую роль в фильме того же режиссера. Сколько мне было? Двадцать два. Я только что женился, жил в Хаммерсмите. Питался, в основном, фасолью по–бретонски и три года занимался дикцией в вечерней драматической школе.

Я был примерно в центре зала, когда за моей спиной открылась дверь. Клиффорд Уэнкинс двинулся навстречу вошедшему.

— Сюда нельзя, — заговорил он решительным тоном. — Это частный прием. Зал заказан. Нет, извините, нельзя… Я вам говорю, это частный прием…

Уэнкинс явно проигрывал битву, что не удивляло.

Кто–то хлопнул меня по спине, и я услышал знакомый трубный глас:

— Линк, дорогуша, как поживаешь? Скажи ему, что я твой знакомый, а то он меня не хочет пускать.

— Пропустите этого господина, — сказал я Уэнкинсу. — Я хорошо его знаю. Это наш оператор.

Конрад поднял брови.

— Ведущий оператор, дорогуша.

— Приношу свои извинения, — сказал я иронически. — Выпьешь чего–нибудь? Виски?

Уэнкинс отказался от боевых действий и пошел за выпивкой.

Конрад оглядел зал, в котором клубами плавал табачный дым. Везде стояли бокалы, пустые и недопитые. Журналисты болтали, разбившись на группы. Атмосфера была непринужденной.

— Боже мой! — усмехнулся он. — Не верю глазам своим! Чтобы Эдвард Линкольн согласился на пресс–конференцию, да еще в Иоганнесбурге! Я сказал, что это ерунда, когда мне сказали. Тогда мне сказали, чтобы я шел в самый шикарный зал в «Рэндфонтейне». Я пришел.

Он хохотал так, что закашлялся.

— Закрой рот, — буркнул я.

Он обвел зал рукой.

— Они хоть понимают, какое им выпало счастье? Отдают себе в этом отчет?

— Конрад, уймись, черт побери!

— Дорогуша! — Конрад не желал униматься. — Я и не думал, что ты способен на такие номера! Так сказать, за кадром… Дикие звери кормятся с рук… Неслыханно! То–то удивится Эван, когда узнает!

— Вряд ли, — усмехнулся я. — Он за тысячи миль отсюда.

— Ничего подобного, дорогуша, Эван здесь, в Иоганнесбурге. Можно сказать, через дорогу.

— Каким образом?

— Мы приехали в воскресенье. — Конрад наконец успокоился и вытер глаза. — Пойдем, перекусим, дорогуша, я тебе все расскажу.

Я посмотрел на часы. Была половина первого.

— Хорошо, через пару минут. Я должен еще наговорить интервью для телевидения. У них испортился микрофон, его пошли менять.

Родерик Ходж уже торопился ко мне, ведя за ручку забавную барышню. Туг подошел и Уэнкинс с выпивкой для Конрада.

Ведущая телепрограммы для женщин не отличалась красотой, но выглядела очень эффектно: худенькая, кудрявая, шерстяное платье в оранжево–коричневую клетку и огромные солнечные очки в желтой оправе. Конрад окинул ее волчьим взглядом художника, знающего толк в цветовых эффектах, и заявил, что за последнее время мы сделали вместе четыре фильма.

— Ну и как работается с мистером Линкольном? — спросил Родерик.

— Это нескромный вопрос.

Ни Родерик, ни Конрад не обратили на мой протест никакого внимания. Конрад поджал губы, поднял левую руку и стал загибать пальцы.

— Терпеливый, выдержанный, пунктуальный, работящий и к тому же морально устойчивый, — сказал он, подчеркивая каждое слово. Потом повернулся ко мне и театральным шепотом добавил:

— Я прав?

— Развлекаешься? — ответил я.

Как и ожидалось, Родерик заинтересовался последним определением.

— Морально устойчивый? — спросил он. — Что вы имеете в виду?

Конрад откровенно забавлялся на мой счет.

— Ну как же! Все его партнерши обижаются, что он их целует как актер, а не как мужчина.

Можно было без труда догадаться, какие заголовки рождались в голове Родерика. У него блестели глаза.

— Это все мои сыновья, — быстро вставил я.

— То есть?

— Когда мой старший увидел, что я целую чужую тетю, он со мной неделю не разговаривал.

Все рассмеялись.

Но мне тогда было не до смеха. Питу было пять, и после этой истории он вновь стал мочиться в постель и плакать по ночам. Нам пришлось обратиться к психиатру, он сказал, что мальчик боится, что мы разведемся. Его мирок зашатался в своих основах, потому что его отец целовал чужую женщину, а дома ссорился с мамой. Это случилось вскоре после истории с Либби. Мы не говорили ему, что Либби заболела из–за того, что он уронил ее. Взвалив на ребенка такое, мы ничего бы не исправили, а для него это могло оказаться слишком тяжелым грузом.

— Как же вы решили эту проблему? — спросила клетчатая.

— Стал брать его с собой на фильмы ужасов.

— Ерунда! — перебил меня Конрад.

Уэнкинс, который минуту назад отошел, чтобы что–то уладить, вернулся чертовски озабоченный. Пот лил с него градом. Я подумал, как же паршиво должно быть ему в летнее время.

— Ну вот… все в порядке… прошу… — он как–то чересчур беспокойно переводил взгляд с меня на ведущую. — Давай, Катя… можно начинать.

Глядя на Конрада, я сказал:

— Знаешь, я выучил одно слово на африкаанс. Можешь заняться тем же, пока я буду здесь наговаривать.

— Какое слово? — спросил Конрад подозрительно.

— Воэтсек, — небрежно произнес я.

Стоящие рядом вежливо расступились. «Воэтсек» — значит «отвали». Когда ему объяснили, Конрад вновь захохотал.

— Видел бы тебя Эван! — его шатало от смеха.

— Забудь на минуту об Эване.

Конрад и Родерик отошли, улыбаясь каждый своему.

За огромными желтыми стеклами появилась улыбка.

— Подумать только, в аэропорту мы решили, что Эдвард Линкольн неприступный человек…

— Разве что устал тогда?.. Какие будут вопросы?

— Те же, что и у всех, — ответила она со слегка злорадной улыбкой.

Готово! — крикнул молодой человек из–за аппаратуры. — Можно начинать?

— Ладно. — Катя посмотрела в блокнот, потом на меня; я был в метре от нее. В одной руке я держал бокал, а в другой микрофон. Девушка тряхнула головой, посмотрела на меня и шагнула вперед.

— Так, пожалуй, будет лучше. Мы оба сможем говорить прямо в микрофон, а иначе шумов будет больше, чем слов. Судя по виду, это не микрофон, а развалина… дайте его сюда. — Она взяла микрофон и крикнула: — Джо, начали!

Джо включил аппаратуру.

Катя затряслась всем телом, потом ее толкнуло, выгнуло, бросило вверх и повалило на пол.

Все смотрели на девушку, любопытствуя, не веря и, наконец, со страхом и ужасом.

— Выключай! — вопил я. — Выключай!

Родерик в два прыжка оказался возле Кати, он хотел поднять ее. Я оттолкнул его.

— Пусть Джо немедленно выключит микрофон, иначе вас тоже ударит током!

Перепуганный Джо бежал к нам.

— Уже выключил! — крикнул он.

Казалось бы, все и каждый в отдельности должен был знать, что делать в такой ситуации. Но не тут–то было! Они стояли как вкопанные и смотрели на меня. Я был тем героем, которого они видели на экране, это он принимает решения, что бы ни случилось.

О, Господи!

Что за люди! Но нельзя было терять времени. Каждую секунду сердце девушки могло остановиться.

Я встал на колени, снял с нее очки, расстегнул ворот, прижался губами к ее губам, вдувая в легкие воздух.

— Позовите врача! — очнулся Родерик. — Ради Бога! Скорее!

Я вдыхал ритмично, без спешки. Одновременно руками я сдавливал ребра. Сдавливал и отпускал, сдавливал и отпускал.

Я знал, что электрический удар поражает сердце.

Я искал пульс на шее и не нашел. Родерик щупал запястье, но и он не находил… Лицо его выражало отчаяние. Видимо, Катя была для него не просто коллегой.

Следующие две минуты длились, как минимум, два тысячелетия. Родерик прижался ухом к груди, я вдувал в нее воздух, но секунды шли, и мне начинало казаться, что Катя не оживет. Кожа ее была холодна как лед.

Родерик первым услышал удары. Я понял это по выражению его лица. И тут же мои пальцы ощутили два слабых удара пульса, потом еще несколько быстрых, неритмичных, а потом, я не мог себе поверить, — началось сильное, ритмичное биение нормально работающего сердца.

Родерик пытался удержать слезы, но через минуту все же заплакал, украдкой вытирая мокрые щеки.

Я делал вид, что не замечаю этого, но наблюдал, наблюдал за ним, прикидывая, как использую эту эмоциональную реакцию в будущей роли.

Вдруг Катя вздохнула самостоятельно. Это случилось в тот момент, когда я набирал воздух носом, и, так как наши губы были соединены, у меня возникло странное ощущение, как будто она высасывает из меня мой собственный, нужный мне воздух.

Я выпрямился. Теперь она дышала сама, несколько судорожно, но уже ритмично.

— Ее нужно согреть, — сказал я Родерику. — Принесите одеяло.

Он смотрел, не понимая.

— Да, конечно. Одеяло.

— Я сбегаю, — вызвался кто–то, прервав напряженное молчание. Внезапно все заговорили, задвигались. Наступила разрядка, появилось желание выпить чего–нибудь крепкого, чтобы восстановить утраченное равновесие.

Клиффорд Уэнкинс стоял неподвижно. Лицо его, как вылепленное из влажной глины, было покрыто мелкими каплями пота; кажется, впервые ему не хватало слов.

Конрад тоже, по крайней мере пока, не говорил свое «дорогуша». Но я знал, что он, как и я, впитывает атмосферу, наблюдает происходящее профессиональным взглядом и прикидывает, в каком ракурсе, на какую пленку и с каким освещением можно будет подать эту сцену. Я думал: в какой момент желание воспользоваться чужим несчастьем в своих профессиональных целях становится грехом?

Принесли одеяла. Родерик дрожащими руками накрыл девушку и подсунул под голову подушку.

— Будьте готовы к тому, что, придя в себя, она может не узнать вас, — сказал я ему.

Он кивнул. Милые щеки приобрели нормальную окраску. Катя уже не выглядела покойницей.

Родерик смотрел на меня, потом на Катю, потом вновь на меня. Он приходил в себя.

— Эдвард Линкольн, — сказал он, как человек, делающий великое открытие.

В его мозгу, похоже, рождалась мысль, подобная моей: является ли желание воспользоваться тем, что чуть не убило его приятельницу, безгрешным.

Мы поглядели по сторонам. Журналистов стало заметно меньше. Мы посмотрели друг на друга. Я знал, о чем он думает. Его коллеги побежали к телефонам, а он был здесь единственным представителем «Рэнд Дейли Стар».

Бедная Катя.

— Она уже в порядке? — спросил он так, как будто я был авторитетом в таких делах.

Я сделал неопределенный жест, но ничего не сказал. Я не был полностью уверен, в порядке ли она. По–моему, остановка сердца длилась не больше трех минут, так что, если ей повезло, мозг не пострадал из–за недостатка кислорода. Но мои медицинские знания ограничивались кратким курсом оказания первой помощи, прослушанным давным–давно.

Победил журналист. Родерик сказал:

— У меня к вам просьба. Сделайте так, чтобы ее не забрали в больницу, пока меня не будет.

— Постараюсь, — ответил я, и он исчез.

Техник Джо осторожно вытащил штекер из гнезда и старательно смотал провод микрофона.

— Не думал, что у нас могло сохраниться такое старье, — сказал он. — Откуда он только взялся… Я нашел его в этом ящике, когда испортился тот… Простить себе не могу, что включил его без проверки… нет подождать, пока привезут другой… Сейчас я его разберу и выброшу, чтобы не повторилось такое.

Подошел Конрад. Катя быстро приходила в себя. Веки ее трепетали, вздрогнуло тело под одеялом.

— Отдаешь ли ты себе отчет, дорогуша, что она взяла микрофон из твоих рук? — спросил он.

— Конечно, — сказал я равнодушно.

— Интересно, сколько человек в зале, кроме тебя, знают, что при поражении электричеством может спасти только искусственное дыхание? Как ты думаешь?

Я посмотрел ему в глаза.

— А ты знал?

Конрад вздохнул.

— Ты сукин сын, дорогуша. Честно говоря, не имея понятия.

Глава 6

В четыре часа к «Игуане» подъехал Дэн на взятом напрокат «триумфе». Он был в красной рубашке с отложным воротником, на загорелом лице — широкая улыбка.

Мы с Конрадом еще посидели за пивом и бутербродами, так что в гостиницу я вернулся недавно. Катю увезли в больницу, Родерик уехал с ней. Остальная братия взахлеб стучала на пишущих машинках. Уэнкинс в какой–то момент исчез, а когда мы выходили, я заметил его в телефонной будке: с серьезным лицом он что–то говорил в трубку. Наверное, информировал руководство «Уорлдис» о последних событиях. Я понял, что спасения нет, реклама торжествует.

Мы выехали на эстакаду со странным названием «Сэр до Виллерс Грааф Роуд» — настоящее благо для горожан, потому что, благодаря ей, автомобильное движение осуществлялось над их головами. Дэн развлекал меня разговорами.

— Не представляю, что здесь творилось до того, как построили эту объездную дорогу, — говорил он. — Еще сейчас в центре бывают пробки, а о стоянке и говорить не приходится…

— Вы давно здесь?

— Что вы! Всего несколько дней. Но я бывал здесь раньше. Достаточно двадцати минут, чтобы убедиться, что стоянки забиты. Здесь можно приткнуться лишь за полмили от того места, куда едешь.

Он легко вел машину по непривычной для него левой стороне шоссе.

— Аркнольд живет неподалеку у Турффонтейна, — сказал он. — Похоже, чтобы попасть на Элофф–стрит, надо съехать здесь.

— Похоже, — согласился я.

— Отлично, — он свернул, мы съехали с шоссе и покатили мимо футбольных полей и искусственных катков.

— Этот район называется Уэмбли, — объяснил Дэн. — Сейчас будет озеро Веммер Пан, там катаются на лодках. Там есть водяной орган, а посередине цветные фонтаны.

— Вы были там?

— Нет… Мне рассказывал Аркнольд. Он говорит, что там часто находят утопленников и тому подобное.

— Очень мило.

Он усмехнулся.

Перед Турффонтейном Дэн свернул на пыльный проселок.

— Пять месяцев не было дождя. Все высохло. Трава была рыжей, как я и ожидал. Я не поверил, когда он сказал, что через месяц, когда наступит период дождей, здесь все зазеленеет и покроется цветами.

— Жаль, что вы не увидите, как цветут джакаранды. Это красивейшие деревья.

— А вы их видели?

— В том–то и дело, что нет. Когда я был здесь последний раз, они только думали цвести. Но мне рассказывал Гревилл.

— Ясно.

Он проехал между кирпичными столбами на посыпанную гравием дорогу, которая вела прямиком к конюшне. Здание выглядело так, как будто его перенесли сюда из Англии.

Аркнольд беседовал с черным африканцем по имени Барти, которого представил как старшего конюха. Это был крепкий мужчина лет тридцати с массивной шеей и тяжелым взглядом. «Из всех встреченных мною черных, — подумал я с удивлением, — это первый неприветливый».

Тем не менее он был вежлив и учтив. Дэна он приветствовал как старого знакомого.

Аркнольд заявил, что все готово.

Его лошади были похожи на тех, что мы видели на ипподроме: более легкие, не такого мощного сложения, как в Англии.

Лошади Нериссы ничем не отличались от других лошадей конюшни. Выглядели они здоровыми, их шкура и глаза блестели; они стояли не отдельно, а между другими. Жеребцы в одном помещении, кобылы в другом.

Все работники без исключения были молодыми и черными. В их отношении к лошадям, как и у конюхов всего мира, было что–то, напоминающее навязчивую идею. Однако я заметил и некоторую напряженность. Мое появление они встретили улыбками, но к Аркнольду относились с уважением, а к Барти — с боязнью.

Я не мог понять, чего они боятся. Может быть, он был колдуном, кто знает, но только когда он приближался, в глазах конюхов вспыхивал страх. Дисциплина здесь была покруче, чем в какой–либо английской конюшне.

Я вспомнил железную руку моего отца. Когда он отдавал приказ, парни летели выполнять его пулей, да я сам не медлил с выполнением его распоряжений. Но ведь не боялись же так, как эти ребята боятся Барти.

Я посмотрел на старшего, и по моей спине пробежал холодок. Не хотел бы я оказаться под его началом. Незавидная судьба у этих ребят.

— Это Орел, — сказал Аркнольд, когда мы подошли к боксу, где стоял гнедой жеребец. — Один из коней миссис Кейсвел. Он бежит в субботу в Гермистоне.

— Попробуем выбраться туда, — сказал я.

— Отлично, — поддержал Дэн.

Аркнольд без всякого энтузиазма сказал, что договорится, чтобы мне оставили входной билет.

Мы вошли в бокс и тщательно осмотрели жеребца. Аркнольд сравнивал его состояние со вчерашним, а я думал, что ему сказать, чтобы не обидеть.

— Отличные ноги и хорошая грудная клетка, — заметил я. «Лоб немного крысиный», — подумал.

Аркнольд пожал плечами.

— Он целый сезон провел в Натале. Каждый год я вывожу туда всю конюшню на три месяца. В Саммервельд.

— А где это? — поинтересовался я.

— Скорее, что это, — ответил он. — Это целый комплекс. Всего примерно восемьсот лошадей. Моя конюшня расположена в Шонгвени, неподалеку от Дурбана. Я снимаю там несколько домиков на зимний сезон. Там есть все, что душе угодно. Поле для тренировки, ресторан, жилье для ребят, школа жокеев.

— И все–таки вам не очень–то везло в этом году, — сочувственно заметил я.

— Вот уж нет. Мы выиграли несколько скачек. Только миссис Кейсвел не везет… Честно говоря, я сам очень обеспокоен. Их здесь несколько, и ни одна не выигрывает. Это портит мою репутацию, как вы понимаете.

Я понимал это. Но мне показалось, что говорит он об этом равнодушно.

— Взять хотя бы этого Орла, — Аркнольд похлопал его по крупу. — Мы рассчитывали, что он победит в кубке Холлиса в июне — здесь это одна из главных скачек для двухлеток… А вместо этого он выступил точно так же, как Ченк в Ньюмаркете. За пятьсот метров до финиша засбоил, а на финише спекся. А я готов поклясться, что остальные были не в лучшей форме.

Он кивнул парню, который держал узду гнедого, и мы вышли из бокса. Подошли к другой лошади.

— Вот, посмотрите на него. Кличка Медик. Я думал, что работать с ним будет одно удовольствие. Рассчитывал, что он выиграет несколько скачек с препятствиями в Натале, а в результате даже не стал его заявлять. Потому что перед этим он четыре раза позорно продул.

Я не мог отделаться от впечатления, что его злость наиграна. «Это интересно», — подумал я. Несомненно, его беспокоили проигрыши, но, с другой стороны, казалось, он знает, почему это происходит, более того, что он сам в этом виноват.

Мы осмотрели всю конюшню. Нас сопровождал Барти, который время от времени указывал пальцем на неполадки очередному перепуганному парню. Под конец Аркнольд предложил выпить.

— Все лошади миссис Кейсвел — трехлетки, — сказал он, — в Англии наездник меняет коня первого января, а здесь — первого августа.

— Я знаю, — сказал я.

— В августе здесь нет интересных скачек, по крайней мере, для вас.

— Мне здесь все интересно, — признался я. — Вы и дальше собираетесь заниматься собственностью миссис Кейсвел?

— Пока мне платят.

— А если бы она решила их продать?

— Не те это деньги сейчас.

— И все–таки, вы бы купили?

Он медлил с ответом. Мы вошли в контору. Стулья были жесткие. Видно, Аркнольд не любил, когда здесь рассиживались.

Я повторил свой вопрос, и это его взбесило.

— Вы на что намекаете, мистер? — рявкнул он, — что я «придерживаю» лошадей, чтобы сбить цену, купить и продать как производителей? Так, что ли?

— Я этого не говорил.

— Но вы так думаете.

— Ну что же, — согласился я, — в конце концов, и это не исключено. Если бы вы посмотрели на все это со стороны, вам бы пришло в голову именно это. Разве нет?

Он был зол, но взял себя в руки. Хотел бы я знать, что разозлило его?

Дэн, который все время был с нами, успокаивал тренера.

Аркнольд кисло смотрел на меня.

— Тетя Нерисса просила разобраться. Ее можно понять, в конце концов, она теряет деньги.

Аркнольд смягчился, Но крайней мере, внешне, и налил нам по порции виски. Дэн облегченно вздохнул и повторил, что мы не должны сердиться друг на друга.

Я потягивал виски и внимательно разглядывал своих собеседников. Красивый парень и полный мужчина среднего возраста.

В «Игуана Рок Отель» я обнаружил письмо, доставленное посыльным. Я вскрыл конверт, стоя у окна. Передо мной тянулись сады и теннисные корты, бескрайний африканский пейзаж. Вечерело, но я прочитал письмо, написанное характерным четким почерком.

«Дорогой сэр! Я получил телеграмму от Нериссы Кейсвел, в которой она просит содействовать вам. Моя жена и я были бы рады, если бы вы смогли посетить нас во время пребывания в нашей стране.

Нерисса — сестра Порции, моей покойной невестки. Она большой друг нашей семьи и часто бывала у нас во время своих визитов в эту страну. Я упоминаю об этом, потому что мистер Клиффорд Уэнкинс из фирмы «Уорлдис» предупредил меня, что вы не намерены принимать какие–либо частные приглашения.

С глубоким уважением Квентин ван Хурен».

За вежливым, но сдержанным стилем этого письма скрывалось явное раздражение. Отсюда следовало, что мистера ван Хурена интересую вовсе не я, а Нерисса. А безнадежно бестактный Клиффорд Уэнкинс, наверное, совсем отбил у него желание мной заниматься.

Я подошел к телефону и заказал разговор.

Ответил голос с явно негритянским акцентом. Я назвался, и голос сказал, что узнает, дома ли мистер ван Хурен.

Через минуту выяснилось, что он дома.

— Я позвонил вам, — сказал я, — чтобы поблагодарить за ваше исключительно любезное письмо. Я с большим удовольствием принимаю ваше приглашение.

Иногда и я бываю преувеличенно вежливым. Голос ван Хурена был таким же решительным, как и его почерк, и столь же официален.

— Отлично, — сказал он без всякой радости, — мы всегда с удовольствием выполняем желания Нериссы.

— Понимаю, — ответил я.

Последовала пауза. Наш разговор нельзя было назвать сердечным.

— Я здесь до следующей среды, — сказал я, чтобы облегчить ситуацию.

— Отлично. Великолепно. Но, к сожалению, я всю будущую неделю буду в отъезде, а суббота и вечер воскресенья у меня уже заняты.

— О, мне не хотелось бы, чтобы из–за меня вы что–либо меняли.

Он откашлялся.

— А может быть… — сказал он, — вы свободны завтра вечером? Или, может быть, сегодня? Мы живем совсем недалеко от отеля «Игуана Рок»… Конечно, если вы не заняты.

«Завтра утром, — подумал я, — газеты будут полны описаний моего приключения с подружкой Родерика Ходжа». Кроме того, до завтрашнего вечера миссис ван Хурен успеет пригласить кучу народа, а мне этого совсем не хотелось. Правда, мы договорились с Конрадом, но эту встречу можно было перенести.

— Если это удобно, — сказал я, — я предпочел бы зайти сегодня.

— Отлично. Договоримся на восемь. Я пришлю за вами машину.

Я положил трубку. Я жалел, что согласился, энтузиазм ван Хурена был, можно сказать, умеренным. Однако выбирать было не из чего. Я мог поужинать в отеле и стать мишенью для взглядов остальных постояльцев либо просидеть весь вечер в номере.

Автомобиль ван Хурена привез меня к большому старому дому, от которого, начиная с мраморного порога, так и несло запахом больших денег. Холл был огромным, с высокими сводами, окруженный изящной колоннадой; он напоминал итальянские дворцы.

В дверях появился ван Хурен, он двинулся мне навстречу.

— Квентин ван Хурен, — представился он, — а это моя жена Виви.

— Очень приятно, — учтиво ответил я.

Мы обменялись рукопожатием. Последовала небольшая пауза.

— Ну, что же, — ван Хурен откашлялся и пожал плечами, — прошу вас.

Я прошел в комнату, где было гораздо светлее, чем в холле, и я смог как следует разглядеть ван Хурена. Он производил впечатление солидного человека, опытного, серьезного специалиста, знающего себе цену. Я уважаю профессионалов, и потому он мне сразу понравился.

Его жена была совершенно в ином роде: элегантная, со вкусом одетая, но совершенно не интересная.

— Мистер Линкольн, — произнесла она, — мы очень рады, что вы нашли для нас время. Нерисса нам очень дорога…

У нее был холодный взгляд и хорошо поставленная дикция. В глазах ее было гораздо меньшетепла, чем в словах.

— Виски? — предложил ван Хурен.

— С удовольствием, — ответил я и получил большую ложку виски на стакан воды.

— К сожалению, я не видел ни одного вашего фильма, — сказал ван Хурен без всякого сожаления, а его жена добавила:

— Мы очень редко ходим в кино.

— И правильно делаете, — ответил я, еще не зная, как мне себя вести.

Мне проще с людьми, которые меня недооценивают, чем с поклонниками, ведь те, что недооценивают, ничего особенного от меня не ждут.

— Нерисса писала вам, что болеет? — спросил я.

Супруги не спеша усаживались в кресла. Ван Хурен занялся какой–то подушечкой, которая ему мешала. Не глядя на меня, он ответил:

— В одном из писем она писала, что у нее что–то с железами.

— Нерисса умирает, — сказал я резко. Впервые за вечер они проявили интерес. Они забыли обо мне и думали о Нериссе. На их лицах были неподдельный испуг и искренняя жалость.

— Это точно? — спросил ван Хурен.

Я кивнул.

— Я знаю это от нее самой. Она говорила, что жить ей осталось месяц, от силы два.

— Не могу поверить, — пробормотал ван Хурен. — Она всегда была такой веселой, жизнерадостной, энергичной.

— Невозможно, — прошептала его жена.

Я вспомнил Нериссу такую, какой она была во время нашей последней встречи: бледную, худую, лишенную сил.

— Ее беспокоят здешние лошади, — сказал я. — Она унаследовала их от Порции.

Но им было не до лошадей. Ван Хурен подсунул вышеупомянутую подушечку под спину и отрешенно уставился в потолок. Это был атлет лет пятидесяти, с легкой сединой на висках. У него был крупный, но не слишком, нос с горбинкой, четко очерченный рот, тщательно ухоженные ногти. Костюм сидел отлично.

Здесь появилась барышня с молодым человеком. Они были похожи друг на друга и оживленно разговаривали. Парню было лет двадцать. Он был из тех молодых людей, которые немножко бунтуют и слегка протестуют против существующего устройства мира, но не настолько, чтобы порвать с роскошной жизнью в родительском доме. Девушке было лет пятнадцать, мысль о каком–либо бунте не умещалась в ее голове.

— Ой, простите! — воскликнула она. — Мы не знали, что у нас гости!

На ней были джинсы и светло–желтая рубашка. Ее брат был одет точно так же.

— Мой сын Джонатан, — представил его ван Хурен. — А это моя дочь Салли…

Я встал и протянул девушке руку.

— Вам когда–нибудь говорили, что вы вылитый Эдвард Линкольн? — улыбнулась она.

— А как же, — ответил я. — Ведь, собственно, это я и есть.

— Вы? Ну конечно, конечно! Господи, это и правда вы! — И добавила осторожно, как будто боясь, что ее разыгрывают: — В самом деле, мистер Линкольн?

— Мистер Линкольн, — успокоил ее отец, — друг миссис Кейсвел.

— Тети Нериссы? Да, я помню! Она говорила, что хорошо вас знает. Она ужасно милая, правда?

— Правда, — согласился я и сел.

Джонатан смотрел на меня бесстрастным взглядом.

— Я не смотрю фильмы подобного рода, — заявил он.

Я улыбнулся. Я привык к заявлениям подобного рода.

Я слышу их минимум раз в неделю. И знаю, что лучший ответ на них — молчание.

— А я наоборот! — воскликнула Салли. — Я видела почти все. Скажите, в «Шпионе, который прошел страну» вы сами ездили на лошади? Так писали в афишах.

Я утвердительно кивнул.

— Вы ездили без мундштука. Разве с мундштуком было бы не лучше?

Я невольно засмеялся.

— Нет, не лучше. По сценарию у лошади были мягкие губы, но у той, которую мне дали, они были очень твердые.

— Салли прекрасно ездит верхом, — заметила ее мать, — она получила первый приз на пасхальных скачках для юниоров.

— Кубок Резедовой Скалы, — уточнила Салли.

Это название ничего мне не говорило, но присутствующие явно рассчитывали на то, что это произведет на меня впечатление. Они выжидающе молчали, пока Джонатан не произнес:

— Так называется наш золотой рудник.

— Я понятия не имел, что у вас есть золотой рудник. — Я сказал это почти тем же тоном, каким отец, а потом сын заявили, что не смотрели ни одного моего фильма. Квентин ван Хурен въехал в это сразу.

— Понимаю, — сказал он, — не хотели бы посмотреть, как такой рудник выглядит?

По изумленным глазам остальных членов семьи я понял, что предложенное было таким же невероятным, как то, что я по собственной воле, без принуждения, согласился на пресс–конференцию.

— Я был бы очень рад, — сказал я, — действительно, рад.

— В понедельник утром я лечу в Уэлком, — сказал он. — Там он находится… Я пробуду в поселке неделю, а вы вернетесь вечером.

Я повторил, что с удовольствием съезжу.

После ужина наши отношения потеплели настолько, что супруги ван Хурены и Салли решили ехать в воскресенье в Гермистон, чтобы посмотреть на лошадей Нериссы. Джонатан сослался на неотложные дела.

— Интересно, какие? — ехидно спросила Салли.

Джонатан не ответил на этот вопрос.

Глава 7

Пятница была бедна на интересные политические события, и поэтому газеты уделили происшествию с Катей чрезвычайно много места. Редко случается, чтобы в таком спектакле участвовал журналист, так что приключения репортерши оказались на первых страницах.

Одна из газет даже высказала подозрение, что вся эта история была подстроена для рекламы, и только в последний момент что–то не получилось. Однако в этой же статье подозрение и опровергалось.

Читая ее, я подумал, сколько народу поверит этой версии. В конце концов, я и сам сомневался, особенно, когда вспоминал лукавую улыбку репортерши. У меня не было уверенности, что она сама не подстроила все это. При участии Родерика, разумеется.

Вряд ли она стала бы рисковать своей жизнью. Но она могла и не понимать, насколько это опасно.

Я взялся за «Рэнд Дейли Стар», чтобы узнать, как все это выглядит в изложении Ходжа. Оказалось, он написал целый очерк. Назывался он: «Наш корреспондент Родерик Ходж рассказывает». Если не считать довольно эмоционального начала, статья была довольно сдержанная, однако и Родерик, даже резче чем остальные, подчеркнул, что если бы в последний момент Катя не взяла микрофон, жертвой стал бы я.

Наверное, он подчеркнул это, чтобы материал казался сенсационнее, а, впрочем, кто знает?

Кисло улыбаясь, я дочитал статью до конца. Катя, как сообщал ее поклонник, провела ночь в больнице, но чувствовала себя нормально.

Я отложил газеты, принял душ и побрился. Пока я занимался всем этим, я пришел к двум выводам: во–первых, что я до сих пор ничего не знаю, во–вторых, что мне трудно что–либо сообщить Нериссе, потому что вместо фактов у меня одни домыслы.

Внизу, у администратора, я попросил, чтобы мне устроили прогулку верхом по какой–нибудь приятной местности и приготовили пакет с провиантом.

— С удовольствием, — сказал портье, и через два часа я уже находился в сорока километрах к северу от Иоганнесбурга верхом на скакуне, который, наверное, помнил лучшие времена; глубоко вдыхая чудесный мягкий воздух, я ехал по дороге. Хозяева коня настояли, чтобы меня сопровождал их конюх, но английского он не знал, а я не знал банту, поэтому его присутствие не мешало мне. Звали его Джордж, он был неплохим наездником, а с его губ, похожих на два банана, не сходила улыбка.

Мы доехали до перекрестка, у которого стоял лоток с отличными апельсинами, ананасами и очень симпатичной продавщицей.

— Наартйес, — сообщил Джордж.

Я пожал плечами, показывая, что не понял. Актер, по крайней мере, должен уметь выражать свои чувства без слов. Это иногда может пригодиться.

— Наартйес, — повторил Джордж, спешился и, держа лошадь под уздцы, пошел к киоску. Я дал ему бумажку в пять рэндов. Он ответил улыбкой, быстро все уладил и вернулся с сеткой, наполненной наартйес, двумя зрелыми ананасами и большей частью суммы, которую я ему дал.

Мы остановились на отдых, поделили холодного цыпленка из моего пакета, съели по ананасу и запили все это яблочным соком. Наартйес были просто великолепны. Они напоминали большие мандарины с толстой кожей в зеленую крапушку.

Негр уселся на расстоянии добрых пятнадцати шагов от меня. Я пригласил его жестом поближе, но он отказался.

То рысью, то коротким галопом по степи, покрытой жесткой бурой травой, подъехали мы к дому и пустили лошадей шагом, чтобы дать им остыть. Оказалось, что мы вернулись с другой стороны, описав круг.

За почти целый день я заплатил десять рэндов, получив удовольствие на тысячу. Я дал Джорджу пять рэндов на чай, а хозяин конюшни шепнул мне, что это слишком много. Джордж, улыбаясь до ушей, вручил мне сетку с апельсинами; он и хозяин конюшни долго махали мне вслед. Ах, была бы жизнь всегда такой бесхитростной, естественной и простой!

* * *

Конрад ждал меня в «Игуане». Он сидел в холле, и когда я появился, внимательно оглядел меня с головы до ног. Я был потным, пыльным и держал в руке сетку с фруктами.

— Господи, дорогуша, ты откуда? — спросил он.

— С прогулки верхом.

— Жаль, что камеры нет! — воскликнул он. — Выглядишь ты, как бродяга… Хорошо стоишь… свет сзади… ну и эти апельсины… Это надо будет как–то использовать в следующей картине. Жалко терять такой кадр.

— Ты рановато пришел, — сказал я.

— Я подожду здесь… Мне все равно где.

— Лучше пойдем наверх. Мне надо переодеться.

Мы поднялись в номер, и он безошибочно выбрал самое удобное кресло.

— Хочешь наартйес? — предложил я.

— Предпочел бы мартини, дорогуша.

— Так закажи.

Он позвонил в бар, а когда ему принесли выпить, я был уже под душем. Потом я вытерся жестким полотенцем, надел трусы и увидел, что он курит чудовищную сигару. Атмосфера в комнате напоминала лондонский клуб. Конрад просматривал утренние газеты.

— Я уже читал это, — сказал он, — каково чувствовать себя героем?

— Не смеши меня.

Он сменил тему.

— Скажи, а почему ты вдруг решил поехать на эту премьеру? Ведь ты всегда отказывался от таких предложений.

— Мне нужно здесь кое–что сделать, — объяснил я и рассказал о лошадях Нериссы.

— Тогда я понял, дорогуша. Ну и как? Ты уже знаешь, в чем дело?

Я пожал плечами.

— Еще нет. И, боюсь, из этого вообще ничего не выйдет.

Я надел свежую рубашку.

— Завтра поеду на скачки в Гермистон, может, там замечу что–нибудь. Хотя думаю, что Аркнольд не тот человек, которого можно поймать на горячем.

Я надел штаны, носки и мокасины.

— А вы с Эваном что тут делаете?

— Кино, конечно. Что же еще?

— Что за кино?

Он собирается снимать какое–то занудство про слонов, он сам все придумал. Он уже работал над этим, когда его пригласили заканчивать «Человека в автомобиле». Снимали мы, как ты знаешь, в Испании, и в Африку немного запоздали. Мы уже давно должны были быть в заповеднике Крюгера.

Я тщательно причесался.

— Кто в главной роли?

— Дрейкс Годдар.

Я посмотрел на Конрада. Он саркастически улыбался.

— Годдар — это пластилин в руках Эвана. Он выполняет команды, как цирковая собачка.

— И все, наверное, довольны.

— Это такой мнительный тип, что ему каждые пять минут надо говорить, что он гений, а иначе он начинает рыдать и жаловаться, что его никто не любит.

— Он с вами?

— К счастью, нет. Он собирался, но в последний момент что–то там случилось. Так что он приедет, когда мы с Эваном найдем натуру.

Я положил щетку для волос и надел часы. Ключи, мелочь и носовой платок я сунул в задний карман.

— Ты видел ту сцену в машине, которую мы сняли в Испании?

— Нет, — ответил я. — Эван меня не пригласил.

— Это на него похоже. — Конрад допил мартини и уставился на конец своей сигары. — Сцена получилась потрясающе.

— Еще бы, повторяли сто раз.

Он улыбнулся, но глаза не поднял.

Казалось, ему не хочется говорить на эту тему.

— Понимаешь, есть в ней что–то личное, это не просто актерская работа. — Он замолчал. Было заметно, что он тщательно подбирает слова. — Я старый циник, дорогуша, но эта сцена меня потрясла.

Я не ответил. Он поднял на меня взгляд:

— Обычно ты играешь иначе. Ну, а в этот раз…

Хо–хо…

Я закусил губу. Я чувствовал это во время съемок. Но думал, что никто не заметит.

— Ты думаешь, критики поймут?

— Может быть.

Я уставился на ковер. Я был страшно зол. Актер, который слишком вживается в свою роль, слишком глубоко в нее уходит, заставляет зрителя активно сопереживать и демонстрирует ему собственное я. Обнажение тела — вещь легкая, но пустить публику в душу, дать подойти к твоим убеждениям, проблемам и чувствам — это нечто иное.

Чтобы сыграть роль так правдиво, чтобы зритель до конца поверил актеру, может быть, впервые в жизни, понял самого себя, нужно не только как следует представлять то, что играешь, но и как бы признаться, что в действительности переживал что–то подобное. Человек, не склонный к эксгибиционизму, не склонен открывать свое внутреннее «я», но без этого настоящей игры не бывает.

Я не великий актер — популярный. Я давно уже понял, что если я однажды не решусь на такое, а это меня пугало, то так и останусь просто популярным. Я постоянно натыкался на барьер, не мог перейти рубеж. Но в автомобиле я отпустил вожжи, надеясь, что мое состояние смешается с состоянием героя.

Это случилось, наверное, из–за Эвана. Назло ему, а не чтобы порадовать. Есть граница, до которой режиссер может управлять актером, но тут я действовал сам.

— О чем задумался? — спросил Конрад.

— О том, что буду играть только в приключенческих фильмах. Как я и поступал до сих пор.

— Трусишь, дорогуша.

— Да нет.

Он стряхнул пепел с сигары.

— Ты еще удивишь публику.

— Не думаю.

Я прошелся по комнате, надел пиджак, сунул в карман бумажник и записную книжку.

— Пошли в бар.

Конрад послушно выбрался из кресла.

— От себя не убежишь.

— Ты не прав.

— Нет, дорогуша, я знаю, что говорю.

* * *

Назавтра в Гермистоне меня ожидал не только билет, обещанный Аркнольдом, но и молодой человек, который объяснил, что ему поручено проводить меня на ленч к председателю клуба.

Я пошел за ним и оказался в большой столовой, где за столом сидело, по меньшей мере, человек сто. Вся семья ван Хуренов, включая Джонатана, расположилась возле двери. Увидев меня, ван Хурен встал.

— Мистер Клугвойгт, разрешите представить вам Эдварда Линкольна, — обратился он к сидевшему во главе стола и, обращаясь ко мне, объяснил: — Председатель нашего клуба мистер Клугвойгт.

Клугвойгт поднялся, пожал мне руку, предложил место рядом, после чего все сели. Напротив меня, направо от председателя, сидела Вивиан ван Хурен в довольно экстравагантной ярко–зеленой шляпке, рядом с ней ее муж. Салли ван Хурен сидела слева от меня, за ней — Джонатан. По всей видимости, ван Хурены были в самых дружеских отношениях с Клугвойгтом, причем я заметил, что мужчины были очень похожи друг на друга. Их окружала атмосфера богатства и уверенности в себе, оба казались крепкими, решительными, умными.

После обычного обмена любезностями (как вам понравилась Южная Африка? «Игуана Рок» — это лучший отель города. Как долго вы собираетесь пробыть здесь?) разговор переключился на интересующую всех тему.

На лошадей.

У ван Хуренов была четырехлетка; в прошлом месяце она заняла третье место в Золотом кубке Данлопа. Однако они решили не выставлять ее ближайшие месяцы, чтобы дать отдохнуть. У Клугвойгта после обеда должны были бежать две трехлетки, но ничего особенного он от них не ожидал.

Я перевел разговор на лошадей Нериссы, а затем на Аркнольда. Меня интересовало, что о нем думают как о тренере и человеке.

Ни ван Хурен, ни Клугвойгт не были из тех людей, которые прямо отвечают на подобные вопросы. А Джонатан неожиданно подался вперед и сказал:

— Аркнольд — грубиян. И рука у него тяжелая, как золотой кирпич.

— Я должен что–то посоветовать Нериссе, когда вернусь домой, — заметил я.

— Тетя Порция говорила, что он отлично ведет ее лошадей, — сказала Салли.

— Может быть, но куда? — брякнул ее брат.

Ван Хурен бросил на сына слегка насмешливый взгляд и с ловкостью светского человека перевел разговор на другую тему.

Кстати, Линк, вчера нам позвонил мистер Клиффорд Уэнкинс и пригласил на премьеру.

Он явно развлекался. Я с удовольствием отметил, что он назвал меня Линк и подумал, что через пару часов я тоже назову его Квентином.

— Видимо, он хотел извиниться за то, как вел себя, когда я пытался узнать ваш адрес.

— Наверное, просто узнал, с кем имеет дело, — улыбнулся Клугвойгт, который, похоже, уже знал об этой истории.

— Видите ли, это просто приключенческий фильм, боюсь, что он вам не понравится.

— По крайней мере, вы не будете обвинять меня в том, что я ругаю то, чего не видел, — улыбнулся он.

Я ответил ему улыбкой. Брат мужа Порции нравился мне все больше.

После великолепного ленча мы решили посмотреть первый заезд. Жокеи уже седлали лошадей. Вивиан и Салли побежали в кассу, чтобы поставить несколько рэндов на приглянувшуюся.

— Ваш друг Уэнкинс обещал сегодня быть здесь, — сообщил мне ван Хурен.

— О, Господи!

Ван Хурен рассмеялся.

В паддоке Аркнольд подсаживал своего жокея.

— Интересно, сколько весит золотой кирпич? — спросил я.

— Обычно тридцать два килограмма. Но жокея, который весит столько же, раздобыть легче.

У ограды стоял Дэн. Когда лошади поскакали на старт, он обернулся и увидел меня.

— Привет, Линк. Я вас искал. Может быть, выпьем пивка?

— Квентин, — сказал я (не через два часа, а через десять минут!), — это Дэн Кейсвел, племянник Нериссы. Дэн, представляю вам мистера Квентина ван Хурена. Его невестка, Порция ван Хурен, была сестрой Нериссы.

— Не может быть! — воскликнул Дэн и вытаращил глаза. Он был совершенно растерян.

— Боже мой! — удивился ван Хурен. — А я и не знал, что у Нериссы есть племянник.

— Ну, честно говоря, она не видела меня с шести лет, — объяснил Дэн, — я встретился с ней этим летом, когда приехал из Штатов в Англию.

Ван Хурен сказал, что он всего два раза в жизни встречался с мужем Нериссы, а его брата, то есть отца Дэна, совсем не знал. Дэн, в свою очередь, объяснил, что не был знаком с Порцией.

— Вот так совпадение, — радовался Дэн, — просто не верится!

После окончания заезда к нам присоединились Виви, Салли и Джонатан. Они что–то оживленно обсуждали, смеясь и жестикулируя.

— Получается, что вы наш двоюродный брат, с восторгом заявила Салли. — Это просто замечательно!

Даже Джонатан немного повеселел, познакомившись с симпатичным новым родственником. Дэн казался мне странно взрослым для своего возраста и уж, по крайней мере, гораздо более серьезным, чем Салли и Джонатан.

— Какой симпатичный юноша, — заметила Виви.

— Нерисса очень любит его, — сказал я.

— Надо будет пригласить его к нам, Квентин… Посмотри, кто там стоит! Это же Дженет Френкенлотс! Я ее сто лет не видела! Извините, Линк, я на минутку, — шляпа Виви полетела навстречу приятельнице.

Ван Хурен, к сожалению, сказал правду. Я бы солгал, если бы сказал, что шеф отдела проката подошел к нам так же просто и естественно, как Дэн: он, будто краб, описал полукруг и, путаясь в собственных ногах, наконец, оказался рядом с нами.

— Ах, это мистер… Линк, я очень рад… э–э… Мистер ван Хурен?.. Весьма польщен…

Он подал руку ван Хурену, и тот, продемонстрировав недюжинную выдержку, не вытер после этого свою о брюки.

— Так вот… Линк… собственно, я несколько раз пытался, но не поймал… и решил, что может быть, здесь… то есть, что застану вас.

Я слушал его, теряя терпение.

— Значит, мы устроили… то есть наша фирма… раз уж вы согласились на пресс–конференцию… понимаете, мы хотели бы, чтобы вы… как бы сказать… на следующей неделе состоится конкурс красоты… Мисс Иоганнесбург, в среду… а в четверг вас приглашают на встречу в женский клуб, а в пятницу будет благотворительный прием, его устраивает организация, которая ведет премьеру вашего фильма… собачьи консервы… в рамках рекламной компании…

— Отпадает, — ответил я коротко. «Держись, старина, — думал я, — не давай себе воли».

— Видите ли, — сказал Уэнкинс, обманутый моей сдержанной реакцией, — мы думаем… то есть «Уорлдис»… мы надеемся, что вы согласитесь…

— Правда? — я с трудом держал себя в руках. — Как вы думаете, почему я не согласился, чтобы «Уорлдис» платила за мое пребывание здесь?

Уэнкинс помрачнел. Фирма давила на него с одной стороны, а я с другой. Он в самом деле был несчастен. На лбу его выступили капли пота.

— Я понимаю, но, — он растерялся не на шутку, — видите ли… все они… эти организации… они согласны оплатить.

Я сосчитал до пяти. Когда мне показалось, что голос меня слушается, я сказал:

— Мистер Уэнкинс, будьте любезны передать руководству «Уорлдис», что я не могу. Я буду присутствовать на премьере и на небольшом приеме до или после нее. Как мы договаривались, так оно и будет.

— Да, но… мы обещали этим людям, они рассчитывают…

— Мой агент предупреждал вас.

— Но наша фирма…

«Чтоб она провалилась, ваша фирма!» — подумал я, а вслух сказал:

— Одним словом, я отказываюсь.

— Но, извините, они будут бойкотировать ваши фильмы, если вы откажете… ведь мы… э–э… взяли на себя обязательства…

— Вы должны признать, что сделали это без моего согласия.

— «Уорлдис»… дирекция будет огорчена…

— Разумеется, но в основном тем, что это повлияет на прибыль. Вы сами виноваты. Если вы думаете, что ангажировали меня, то ошибаетесь.

Клиффорд Уэнкинс смотрел на меня со скорбью, ван Хурен с интересом, а я сознавал, что сорвался. Мне стало жаль Уэнкинса, и это помогло собраться.

— Скажите дирекции, что я все равно на всю следующую неделю уезжаю из Иоганнесбурга. Можете добавить, что будь я предупрежден заранее, я, может быть, согласился бы.

Уэнкинс сглотнул слюну.

— Мне приказали уговорить вас…

— Мистер Уэнкинс, даже ради вас я не могу этого сделать, меня здесь не будет.

Он смотрел на меня глазами побитой собаки.

Ван Хурен глядел на меня с любопытством.

— Почему вы ему отказали? — спросил он.

Я усмехнулся. Злость, которую вызывал Уэнкинс, была как аллергия. Исчез он, ушла и злость.

— Принципиально не участвую в конкурсах красоты, благотворительных обедах, премьерах… Это не мой стиль.

— Понимаю. Но почему?

— Потому что у меня не хватает на это ни сил, ни терпения.

— А мне показалось, что вы умеете владеть собой.

Я вновь улыбнулся и покачал головой. Мне не хотелось выглядеть капризным, поэтому я не стал говорить, что публичные выступления меня убивают, что я чувствую себя раздавленным, уничтоженным, лишенным индивидуальности, а тосты в мою честь вызывают во мне острое чувство стыда. Единственный знак признания, который мне нравится, — это аншлаг в кассе кинотеатра, где идет мой фильм.

— А куда вы собираетесь на будущей неделе? — спросил он.

— В дебри Африки, — ответил я и рассмеялся.

Мы пошли взглянуть на лошадей перед заездом.

Я узнал одну из кобыл Нериссы; Лебона шла под восьмым номером.

— Выглядит неплохо, — заметил ван Хурен.

— Да, — согласился я, — три четверти дистанции пробежит отлично, а потом вдруг устанет, начнет отставать и придет к финишу мокрой, обессиленной и задыхающейся.

— Откуда вы знаете? — удивился ван Хурен.

— Догадываюсь. В среду именно так бежал Ченк.

— И это происходит со всеми лошадьми Нериссы?

— Судя по отчетам, да.

— Ну и что бы вы посоветовали Нериссе?

Я пожал плечами.

Пока еще не знаю… Наверное, сменить тренера.

Мы вернулись на трибуну, а Лебона пробежала так, как я предсказывал. Так как ван Хурен и я неплохо чувствовали себя в обществе друг друга, мы отправились туда, где стояли столики, и заказали прохладительное.

Это был первый теплый день после моего приезда, посетители снимали пиджаки.

В ответ на мое замечание о погоде ван Хурен вздохнул.

— Мне больше нравится зима, — сказал он. — Здесь тогда прохладно, сухо и солнечно. Летом чересчур влажно и жарко.

— Мне казалось, что Южная Африка — страна почти тропическая.

— Так оно и есть. На побережье всегда жара, даже в это время года.

На наш столик упала тень. Я поднял голову.

Эти двое были мне очень хорошо знакомы: Конрад и Эван Пентлоу.

Я представил их ван Хурену и принес стулья. Конрад, как всегда, был настроен поговорить, но Эван опередил его.

— Теперь ты уже не сможешь показаться на премьере «Человека в автомобиле», — пустился он с места в карьер.

— Не много ли на себя берешь? — спросил я в шутку, — это ведь не только твоя картина.

— Моя фамилия стоит первой, — отрезал он, — перед названием.

— До моей?

Я знал стиль подачи титров в фильмах Пентлоу. Сначала большими буквами его фамилия, потом название картины, а уже потом — фамилии актеров, причем такими мелкими буквами, что прочитать невозможно. Чистый разбой.

— До фамилии первого режиссера, — ответил Эван.

Это было только справедливо, Эван снял треть материала, но фильм сделал он.

Ван Хурен следил за нашей стычкой с интересом.

— Все именно так, как я слышал, — констатировал он, — очередность в титрах для вас главное.

— По титрам видно, — улыбнулся я, — кто на ком едет.

Эвана не хватило на то, чтобы рассмеяться. Он без перехода стал говорить о своей новой картине.

Это аллегория. Каждой сцене с людьми соответствует сцена из жизни слонов. Сценарист настаивает, что положительными героями должны быть слоны, но из научных работ я узнал поразительные вещи об этих милых животных. Вы знаете, что это самые опасные для человека африканские животные? В Парке Крюгера, где охота на них запрещена, они размножились невероятно. Их становится больше на тысячи голов в год, так что через десять лет в заповеднике не останется места, и деревьев не останется, потому что слоны их уничтожат.

Эван, когда говорил на волнующую его тему, становился многословным и слегка высокопарным.

— Знаете ли вы, господа, — продолжал он, — что слоны ненавидят «фольксвагены»? Они редко нападают на машины, но «фольксваген–жук» их бесит.

Ван Хурен улыбался недоверчиво, и это подхлестывало Эвана.

— Это истина! И вы увидите ее в моем фильме! В среду мы едем в Парк Крюгера.

— Жаль, что вы, Линк, не сможете поехать с ними, — сказал ван Хурен. — Хотя, почему жаль, ведь вы хотели прокатиться. Парк Крюгера очень интересное место. Заповедники — это, пожалуй, все, что осталось от дикой Африки. Правда, туда трудно попасть, места в кемпингах заказывают на несколько месяцев вперед.

Я был уверен, что мне не светит, но, к моему удивлению, Эван сказал:

— У нас есть одно свободное место. Мы рассчитывали на Дрейкса Годдара, но он сообщил, что будет только через неделю–другую… Так что, если захочешь, поехали. Койкой мы тебя обеспечим.

Если бы меня пригласил кто другой, я, наверное, подскочил бы от радости; но я согласился и так, потому что это предложение было в тысячу раз интересней программы Клиффорда Уэнкинса, от которого я мог сбежать, спрятаться, разве что, в Парке Крюгера.

— Большое тебе спасибо, — сказал я.

Глава 8

Под навесом появился Дэн с детьми ван Хуренов.

Салли, пренебрегая обрядом знакомства, обратилась к отцу:

— Мы сказали Дэну, что ты пригласил Линка на рудник, и он спрашивает, не могли бы вы взять его с собой.

Дэн был несколько сконфужен ее прямолинейностью, но ван Хурен, подумав долю секунды, ответил:

— Ну, конечно, Дэн. Если вы так хотите, я охотно возьму вас.

— Золотой рудник? — спросил Эван, подчеркивая первое слово.

— Да, это наше семейное предприятие, — объяснил ван Хурен и занялся представлением всех всем.

— Это очень интересно… Можно было бы использовать для какого–нибудь фильма… как фон для событий. — Эван гипнотизировал ван Хурена, ставя его, по–моему, в неловкое положение. Однако тот не утратил хорошего настроения.

— Тогда, может быть, и вы полетите с нами?

Эван тут же согласился, добавив, что надеется, что приглашен и Конрад.

Чуть погодя вся компания отправилась делать ставки в следующем заезде.

— Что, мои знакомые злоупотребили гостеприимством? — спросил я.

— Не переживайте, все в порядке; мы стараемся не приглашать много народу сразу, это отрывает людей от работы, но четыре человека не принесут больших убытков, если будут вести себя разумно. А в этом я не сомневаюсь.

Но «четыре» превратилось в «пять», в Гермистоне появился Родерик Ходж. Узнав о поездке, он отвел ван Хурена в сторону и умолял его позволить написать об этом в «Рэнд Дейли Стар». Я был поражен. Я думал, что прииски — заезженная тема для местных газет. Родерик настоял на своем.

В паддоке я вновь увидел Орла, который выглядел отлично. Родерик остался со мной. Дэн и семейство ван Хуренов отправились на чаепитие к председателю клуба. Эван и Конрад беседовали с потным Уэнкинсом.

Родерик коснулся моего локтя:

— Линк…

Я заметил на его лице несколько новых морщинок.

Я подумал, что он староват для такого наряда и причесона.

— Как себя чувствует Катя? — спросил я.

— Хорошо. Просто отлично.

Я сказал ему, что рад этому, а потом спросил, часто ли он бывает на скачках.

— Нет… Собственно говоря, я приехал, чтобы поговорить с вами. Сначала я заехал в «Игуана Рок», и там мне сказали, где вас искать.

— Интересно.

— Честно говоря, у меня там есть человек… Он иногда сообщает кое–какую информацию. Вы меня понимаете.

В мире полно неприметных людей, которые держат журналистов в курсе чужих дел, за что получают более или менее существенные чаевые: портье, носильщики, сиделки, бармены и официанты.

— Я живу в этой части города.

— Сегодня хорошая погода, — заметил я.

— Да, неплохая, — согласился он. — Сегодня звонил Джо, техник из отеля «Рэндфонтейн».

— Помню. Он сказал, что, разбирая микрофон, обнаружил, что экран соединен с корпусом.

— Какой экран?

— Экранированный шнур состоит из двух проводов, один как бы сердцевина, а другой, то есть экран, оплетает его. У телеантенн провод так устроен. Можете посмотреть, там, где разъем включается в телевизор.

— Теперь понимаю, — кивнул я.

— Джо сказал, что знает, как это произошло, техники часто допускают такую ошибку. Тогда напряжение поступает на металлический корпус микрофона, а потом сквозь человека уходит в землю.

— Но и магнитофон в таком случае оказывается под напряжением?

Он подумал.

— Да, конечно. Но под кожухом, поэтому техника не ударило.

— Но он уже записывал на этот магнитофон, — возразил я.

— Его магнитофон сломался, вот он и включил чужой. Причем неизвестно, откуда тот взялся, за ним так никто и не пришел.

Аркнольд подсадил жокея, Орел направился к старту.

— Стечение обстоятельств, — сказал я.

— Джо тоже так считает, — сказал Родерик не очень уверенно. — Я сейчас скажу не очень приятную вещь, но Джо кажется, что вся эта история могла быть подстроена для рекламы. Он говорит, что после первого интервью возле аппаратуры крутился Клиффорд Уэнкинс, что вы сами предложили провести эту пресс–конференцию, ну и что в связи со всем этим пресса расстаралась.

— Веское подозрение, — сказал я почти весело. — Можете сказать ему, что он меня здорово удивил. И еще мне кажется, что вся эта история могла быть подстроена не Катей, а вами, Родерик…

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. Потом лицо его прояснилось, он улыбнулся.

— Ну, ладно, — сказал он. — Мы не виноваты. А как насчет Клиффорда?

— Вы его лучше знаете. Но пусть он и продал свою душу фирме «Уорлдис», на такой трюк у него не хватило бы пороху.

— Вы его недооцениваете, — ответил Родерик. — Он не всегда был таким затравленным.

Неподалеку у ограды стоял Дэн и с беззаботной улыбкой разглядывал Орла. Я подумал, что, знай он, как скоро он унаследует этого жеребца, не был бы таким беззаботным.

К нему подошел Аркнольд, и они поднялись на трибуну. Туда же направились и мы с Родериком. Орел отлично стартовал, потом стал терять силы и пришел к финишу полностью вымотанный.

Аркнольд, мрачнее тучи, сбежал по лестнице и, бормоча что–то под нос, пошел к паддоку, чтобы обсудить с жокеем очередную неудачу.

Проходя мимо меня, он сказал:

— Это уже чересчур. Не понимаю. Отличный конь, он должен был выиграть, как минимум, пятьсот метров.

— Что он имел в виду? — спросил Родерик с таким безразличием, что его тон меня насторожил. Тут я вспомнил, что он все–таки репортер «Рэнд Дейли Стар», и решил ничего ему не объяснять.

— Понятия не имею, — ответил я.

Мы спустились с трибуны. Я пришел к выводу, что лучше всего будет поговорить с Клугвойгтом.

Родерика я подкинул Эвану с Конрадом, которые как раз обсуждали вопрос о том, не пора ли выпить, и удалился в тот момент, когда Родерик стал объяснять Конраду версию Джо насчет экранированного провода.

Клугвойгт находился среди целого цветника дам в нарядных шляпках. Он пригласил меня в ложу и тут же сунул полный стакан с каплею виски.

— Как дела? — спросил я. — Выиграли?

— Скажем так, не проиграл, — улыбнулся он. — На кого будете ставить в этом заезде?

— Сначала надо посмотреть лошадей.

— Вот это правильно.

Я сказал, что мне нравится здешний ипподром.

— Эти трибуны построены недавно? — спросил я.

— Да, совсем недавно, — подтвердил он.

— Все здания тоже выглядят новыми.

— Так оно и есть. Хотите посмотреть?

— С удовольствием, — ответил я и поставил стакан, намекая, что готов это сделать немедленно. Через минуту мы не торопясь шли к зданию, где на первом этаже располагались раздевалки, душевые, весы для жокеев, а на втором конторы.

Весь ансамбль действительно был современным и очень красивым; он ничуть не напоминал хорошо знакомые мне английские ипподромы. Мы прошли через большую удобную комнату с отличными креслами, где владельцы лошадей и тренеры могли спокойно планировать тактику или анализировать поражения, но Клугвойгт, не задерживаясь, повел меня дальше.

Помещение для жокеев было не хуже. У каждого здесь был просторный запирающийся шкафчик для одежды (не английские вешалки), рядом с раздевалкой находилась сауна (душ, разумеется, тоже), вдоль стен стояли удобные диваны (а не деревянные скамейки).

Человек, с которым я собирался говорить, лежал на кожаном диване. Я нашел его по табличке с фамилией: «К.П.Фарден». Это был жокей Гревилла Аркнольда.

Я сказал Клугвойгту, что хотел бы побеседовать с этим парнем.

— Отлично, — сказал он. — Я буду ждать в салоне. А заодно и сам поговорю кое с кем.

Фарден, как и положено жокею, был очень маленьким и худым, кожа да кости. Когда Клугвойгт назвал ему мое имя, его лицо прояснилось, но когда я сказал, что я друг миссис Кейсвел, он вновь помрачнел.

— Я не виноват, что лошадь в таком паршивом состоянии, — заявил он.

— Конечно, — успокоил я его. — Я хотел бы знать, что вы обо всем этом думаете, потому что миссис Кейсвел наверняка будет спрашивать меня об этом.

— Я скажу вам, что происходит. На старте кажется, что лошадь в отличной форме, она бодра и весела, а потом, когда надо прибавить ходу, оказывается, что у нее уже нет сил, а если попробовать хлыстом, то она совсем скисает и теряет скорость.

— Вы, неверное, думали над этим. Вам ничего не пришло в голову?

— Нет, ничего, — он смотрел на меня исподлобья.

— Но ведь что–то вы об этом думаете?

— То же, что и все. Больше я ничего не могу сказать.

— А что вы думаете о главном конюхе Аркнольда?

— Скотина. Никогда о нем особо не думал. Но встретиться с ним на темной дорожке я бы не хотел, если вас это интересует.

Меня интересовало совсем другое, но пережимать не стоило, и я спросил, понравился ли ему Дэн.

— Славный паренек, — сказал он, и впервые голос его смягчился. — Он часто бывает в конюшне Аркнольда, и ничего удивительного — все тамошние лошади — собственность его тетки.

— Вы познакомились в его прошлый приезд?

— Да, он тогда жил в Саммервиле. Недели две. Симпатичный парень. С чувством юмора. Он рассказывал мне, что был у тетки в Англии, что это очень добрая женщина. Когда ее лошади стали проигрывать, он один не утратил душевного покоя.

— И когда это началось? — спросил я сочувственным тоном.

— Да еще в июне. С тех пор в конюшне все вверх дном, все разбираются, что же происходит. Я же говорю… Ветеринары берут кровь то на то, то на другое, даже на наркотики. И ничего.

— Аркнольд, по–вашему, хороший хозяин? — спросил я прямо.

— Я не хочу говорить на эту тему, мистер. Я люблю свою работу.

В этот же день я заказал разговор с Кейт. В назначенное время я услышал ее голос. Было воскресенье, десять утра.

Слышимость была отличная, как будто мы находились не за тысячи, а всего за десяток километров друг от друга. Кейт сказала, что рада моему звонку и тому, что меня не убило током. Разумеется, она узнала об этом из газет, причем некоторые из них отвратительно намекали на то, что этот случай — часть рекламной кампании.

— Ничего подобного, — заверил я ее. — Когда встретимся, я все расскажу. Как дети?

— Отлично. Крис хочет стать астронавтом, а Либби научилась говорить «бассейн», когда хочет в воду.

— Я уже чуть–чуть соскучился по тебе, — сказал я, а Кейт ответила также — по крайней мере, внешне, — спокойно:

— Ты четыре дня, как уехал, а мне кажется, что прошел год.

— После премьеры я сразу вернусь, — пообещал я ей. — А до — съезжу на золотой рудник и на пару дней в заповедник, он называется Парк Крюгера.

— Везет же некоторым!

— Как только у мальчишек закончатся каникулы, мы с тобой куда–нибудь съездим.

— Ловлю на слове.

— Послушай… Я ведь звоню по поводу лошадей.

— Ты уже разобрался, в чем дело?

— Нет еще. Сделай для меня одну вещь.

— Говори, — коротко сказала она.

— Нужно узнать, что там в завещании Нериссы.

— Ого! — воскликнула она.

— Ну постарайся найти какой–нибудь предлог! Ее забавляла процедура его составления, так что она, возможно, захочет рассказать.

— Ну, ладно, я попробую… Допустим, она мне его покажет, тогда что конкретно тебя интересует?

— Нужно узнать, она завещала Дэну только лошадей или все остальное тоже.

— Хорошо, — сказала Кейт без особой уверенности. — А что, это так важно?

— Как тебе сказать, — рассмеялся я. — Дэн здесь.

— Правда? — удивилась она. — Нерисса не говорила об этом.

— Она сама не знает, — сказал я, а потом подробно описал этого симпатичного парня и Аркнольда.

— Ты думаешь, это штучки тренера?

— Я думал об этом, но мне кажется, что это наш мальчик из Калифорнии приложил свою руку.

— Но зачем? Какая ему выгода?

— Выгода немалая. Вспомни про налог на наследство.

Когда Кейт заговорила, в голосе ее звучало сомнение.

— Это невозможно.

— Мне это видится так. Весной, после многих лет разлуки, Дэн навещает Нериссу и узнает, что она больна болезнью Ходжкина. Достаточно посмотреть в медицинской энциклопедии, чтобы узнать, что это неизлечимо.

— О Господи! — вздохнула Кейт. — Продолжай.

— Нериссе понравился этот золотой мальчик. Надо сказать, что в нем есть очарование. Итак, предположим, что он узнает от Нериссы, что она решила оставить ему лошадей и некоторую сумму наличными.

— Но это только догадки.

— Вот поэтому я и хочу, чтобы ты поговорила с Нериссой. Узнай, говорила ли она Дэну о своей болезни и знает ли он, что она сделала его своим наследником.

— Не хотелось бы беспокоить ее. Она была так счастлива.

— Спроси об этом, как бы невзначай. Конечно, не надо ее беспокоить. Может быть, махнуть рукой, пусть Дэн вытворяет свои штучки? Я почти всю ночь над этим думал. Что, собственно, такого он делает? Ну, не завоевывают ее лошади лавров. Разве, в конце концов, не все равно?

— По–моему, она посмеялась бы над этой историей, и все. Насколько я знаю Нериссу, ее бы развеселило, что Дэн такой хитрец.

— Согласен… Но он обманывает игроков, а это уже вещь наказуемая… Конечно, если его уличат.

— А почему ты именно его подозреваешь?

— Я и сам не знаю. Строю догадки, — я вздохнул. — Случайные разговоры… Там слово, там фраза… Кое–какие наблюдения и очень мало фактов. Все началось, когда Дэн стал крутиться возле лошадей. Я узнал у одного жокея, что как раз в это время Дэн впервые появился в Африке. Это было в июне. Он провел здесь две недели. Уже после встречи с Нериссой, потому что говорил жокею, что виделся с ней. Потом он уехал в Штаты, но лошади продолжали проигрывать. Я думаю, что у него есть сообщник. Трудно представить, что он справляется со всем этим сам. Может быть, он договорился со старшим конюхом Аркнольда. Мои подозрения основываются на том, что я видел. Знаешь, что именно? Дэн не маскируется. Он следит за словами, но не за выражением лица. Так что вполне возможно, что Барти, этот конюх, действует, а Дэн платит.

— Ну и что же делает этот Барти?

— Есть два варианта. Можно перетренировать лошадь, и тогда она проиграет. Правда, могут пойти разговоры… Я думаю, здесь фокус с водой.

— А–а, — сказала Кейт. — Знаю. Не дают лошади пить, даже сыплют соль в овес, а перед заездом дают ведро воды. И привет.

— Правильно. С бассейном в брюхе лошадь далеко не убежит. А Барти если сам и не поит лошадей перед скачками, то его парни так запуганы, что готовы уши себе отрезать, если он прикажет.

— Подожди. Если смотритель такое вытворяет уже несколько недель, тренер должен был это заметить.

— По–моему, он давно заметил. Вчера после заезда он сказал мне: — «Это уже чересчур». Кроме того, когда я намекнул ему, что подозреваю его в махинациях, он отреагировал так, как будто его уже в этом обвиняли. И еще я видел улыбку нашего золотого мальчика, когда он смотрел на лошадь перед стартом. Это была нехорошая улыбка. Да что говорить… Если после смерти Нериссы лошади ничего не будут стоить, налог на наследство будет намного меньше, чем если бы они выигрывали. Их одиннадцать, так что игра идет на многие тысячи. Во всяком случае эта сумма компенсирует расходы на Африку и взятку старшему конюху. Скоро будут внесены изменения в закон о наследовании, но пока Дэн должен быть основным наследником, чтобы его старания окупились.

— Не совсем понимаю, — призналась Кейт.

— Тогда слушай. Налог на наследство определяется отвсей оставленной суммы. Потом выплачиваются деньги по всем пунктам завещания. А то, что осталось, получает главный наследник. Лошади находятся в Южной Африке, но налог за них получит английское налоговое ведомство, потому что Нерисса постоянно проживала в Англии. Так что, если из оставшегося Дэну наследства придется платить налог во много тысяч за лошадей, он получит не так уж много.

— Теперь понимаю, — сказала Кейт. — Вот так история!

— Когда все кончится и Дэн станет хозяином лошадей, он перестанет поить их, даст им выигрывать и продаст по неплохой цене.

— Неплохая комбинация.

— И довольно простая.

— Знаешь, — засмеялась Кейт, — может быть и нам стоит придумать что–то похожее. Мы ведь платим сумасшедшие налоги, а если кто–то из нас умрет, то придется еще раз платить за большую часть состояния.

Наверное, нет другой такой собственности, цена которой могла бы меняться так, как цена лошадей.

— Купим еще несколько.

— Для этого необходимо с точностью до месяца знать, когда умрешь.

— Тогда ну его к черту, — рассмеялась Кейт. — Жизнь не роман, а если роман, то довольно скверный.

— Слушай, может быть, тебе привезти золотых кирпичей?

— Спасибо. Разве что парочку.

— Я позвоню тебе… скажем, в четверг вечером. Из Парка Крюгера.

— Да, конечно, — ответила она совсем по–деловому. — Я схожу к Нериссе и попробую все разузнать.

Глава 9

«Дакоты» до сих пор еще летают.

Две из них стояли на небольшом аэродроме неподалеку от ипподрома.

Был понедельник, восемь утра. В безжалостном утреннем свете Родерик выглядел далеко не лучшим образом. Молодежные костюм и прическа только подчеркивали его возраст. Этак скоро из стареющего юноши он незаметно превратится в молодого старика, подобное довольно часто можно наблюдать в актерской среде.

Он был в замшевой куртке сплошь в бахроме и оранжевой рубашке с распахнутым воротом, брюки в обтяжку и модные башмаки завершали наряд.

Вскоре появился ван Хурен. Он был в строгом темном костюме. Он попросил пассажиров усаживаться поудобней. Через час мы приземлились в городке под названием Уэлком.

Малолитражный автобус отвез нас к руднику. Городок был новенький, чистый; небольшие разноцветные домики, несколько супермаркетов. Городок в нарядной упаковке, корни которого уходили глубоко под землю.

Издали цель нашего путешествия выглядела как группа светло–серых холмов, на одном из которых были уложены рельсы. Когда мы подъехали ближе, то увидели что–то вроде вращающейся башни, несколько конторских домиков, бараки для рабочих и дюжину прекрасных декоративных пальм. Эти раскидистые деревья, широкие листья которых мягко колыхались под легким ветерком, несомненно были посажены для оживления сурового ландшафта. Упаковка была великолепной.

— Мы встретимся за ленчем, — пообещал ван Хурен, — а до этого, надеюсь, мы еще успеем выпить.

Нам выделили молодого, довольно хмурого сотрудника, который для начала объяснил, что он Питер Лозенвольдт, горный инженер, а затем недвусмысленно дал понять, что это поручение отрывает его от работы.

Он привел нас в помещение, где мы надели белые комбинезоны, тяжелые ботинки и защитные шлемы. Теперь все мы выглядели совершенно одинаково.

— Оставьте на себе только белье, с собой возьмите носовые платки, — сказал нам проводник. — О фотосъемке речи быть не может, — добавил он, осмотрев снаряжение Конрада. — Вспышкой здесь пользоваться опасно. Спичками, зажигалками тоже. Одним словом, с собой ничего не брать.

— А бумажник? — спросил Дэн. Он был зол и не скрывал этого.

Лозенвольдт посмотрел на него, убедился, что имеет дело с молодым человеком несомненно приличным, симпатичным и обеспеченным, и потому отреагировал на это крайне неприязненно.

— Прошу оставить все личные вещи, — повторил он. — Комната будет заперта. Наверняка ничего не пропадет.

Он вышел и через пару минут вернулся в таком же комбинезоне.

— Готовы? Вот и хорошо. Спускаться будем на глубину тысяча двести метров со скоростью около тысячи метров в минуту. Внизу местами довольно жарко. Если кому–нибудь станет плохо, прошу немедленно об этом сказать. Я организую подъем на поверхность. Все ясно?

Пять голов кивнули в знак согласия.

Лозенвольдт внимательно посмотрел на меня, по–видимому, мое лицо показалось ему знакомым, но тут же пожал плечами. Он не узнал меня, и никто не сказал ему, кто я такой.

— На столе лежат шахтерские лампы, — сказал он. — Наденьте их.

Лампы состояли из двух частей — коробки с аккумулятором и рефлектора — соединенных проводом. Коробка надевалась на ремень и передвигалась назад, а рефлектор крепился на передней части шлема. Коробка оказалась неожиданно тяжелой.

У лифта было только две стенки. Нас окружал полнейший неуют, ужасный шум. И пугающее ощущение падения в глубь земли, в бездну под ногами.

Спуск продолжался около двух минут, я был так зажат между Эваном, который смотрел на все это с неподдельным страхом, и огромным шахтером, что не мог посмотреть на часы.

Лифт резко остановился, и мы вышли из него. Шахтеры, поднимающиеся на поверхность, молниеносно погрузились в подъемник, и он тут же рванул вверх.

— Прошу в электрокары, — командовал Лозенвольдт. — Каждый рассчитан на двенадцать человек.

Конрад, глядя на клетки на колесах, в каждой из которых, в лучшем случае, мог поместиться крупный пес, да и то свернувшись в клубок, проворчал, обращаясь ко мне:

— Селедки бы тут забастовали!

Я рассмеялся. Но, как вскоре выяснилось, Лозенвольдт не шутил. Последний пассажир должен был сидеть на корточках и держаться за что попало. У нас последним оказался Эван. Он съежился и вцепился в карманы Лозенвольдта, которому это явно не понравилось.

Мы ехали по длинному подземному коридору, стены которого были побелены на высоту полутора метров. Выше шла ярко–красная полоса шириной сантиметров в пять, а над ней была только скала.

Конрад спросил у Лозенвольдта, что означает эта красная полоса. Он вынужден был повторить свой вопрос дважды, инженер не спешил с ответом.

— Это отметка для проходчиков. Опорная линия. Ориентируясь по ней, копают на этом же уровне.

Мы проехали еще километра три и остановились. Стало немного тише, и Лозенвольдт сказал:

— Выходим. Дальше пойдем пешком.

Мы выгрузились. Горняки пошли вперед, а Лозенвольдт все с той же неохотой обратился к нам:

— Посмотрите вверх. Это электропроводка.

Светильники, подвешенные на равном расстоянии друг от друга, озаряли штольню.

— Кроме того, — продолжал Лозенвольдт, — кабель питает вагонетки. Они движутся гораздо быстрее тех, на которых мы ехали. По этой большой трубе в шахту подается воздух, компрессоры расположены на поверхности.

Мы слушали его, как ученики учителя. Когда он окончил свою затверженную наизусть лекцию, он повернулся на каблуках и пошел в глубину штольни.

Мы двинулись за ним.

Вскоре мы встретили группу негров, которые шли в противоположном направлении, на комбинезоны были накинуты теплые куртки.

— Зачем им куртки? — спросил Родерик.

— Там, дальше, будет очень жарко, — ответил Лозенвольдт, — можно простудиться.

Эван понимающе кивнул головой.

Мы дошли до места, где штольня расширялась, образуя камеру; от нее вправо уходил другой коридор. Здесь стояла еще одна группа шахтеров в куртках, мастер проводил перекличку.

— Они закончили смену, — с ненавистью в голосе сообщил Лозенвольдт. — Их проверяют по списку, чтобы не выстрелить, пока все не уйдут.

— То есть как «выстрелить»? — удивился Конрад.

— Так называют подрыв породы, — наш эксперт презрительно посмотрел на него. — Киркой тут много не наработаешь.

— Но ведь это золотой рудник, дорогуша. Разве для того, чтобы добыть золото, нужно взрывать породу? Я думал, что просто копают песок, гравий, а потом просеивают.

Лозенвольдт бросил уничтожающий взгляд.

— Может, в Калифорнии или на Аляске оно и так, но здесь по–другому. В Южной Африке золото не лежит на поверхности. Тут сплошная скала. Чтобы добыть золото, скалу нужно разрушить, вывезти на поверхность и подвергнуть обработке; мы получаем из трех тонн породы одну унцию золота.

Это нас поразило. Дэн открыл рот.

— На некоторых рудниках в районе Одендаалсруса, — продолжал Лозенвольдт, — получают унцию с полутора тонн. Это на самых богатых. Но есть и такие, которые дают унцию с трех с половиной и даже четырех тонн.

— А в той штольне, по которой мы проехали, все золото уже добыто? — поинтересовался Родерик, за что получил очередной презрительный взгляд.

Еще чего! Кто же ведет штольню через золотоносную породу? Это транспортный туннель. Он ведет к тем пластам, где золото есть. Кстати, оно залегает на глубине тысячи двухсот метров.

— Боже мой! — воскликнул Конрад, выразив этим наши общие чувства.

Лозенвольдт продолжал свою лекцию. Он по–прежнему был невыносим, но слушали мы его с огромным интересом.

— Золотоносный слой, или жила, очень тонок. Этот пласт металла проходит с севера на юг. Самый глубокий его участок находится под Уэлком. Это около двадцати километров в длину и двенадцати в ширину. Толщина пласта не больше девяти–десяти сантиметров, но в этом руднике она достигает тридцати двух с половиной сантиметров.

— Неужели все это окупается? Столько сил и оборудования — и так мало золота?

— Окупается, — коротко ответил Лозенвольдт, — иначе бы нас тут не было.

По–моему, этот ответ означал, что производство безусловно себя оправдывает. Более того, раз ван Хурен может позволить себе столь роскошную жизнь, оно приносит огромную прибыль, думал я.

Общество Лозенвольдта не располагало к светской болтовне. Даже командирские замашки Эвана куда–то исчезли. Еще в лифте мне показалось, что ему не по себе, а теперь и подавно было видно, что он не может забыть о миллионах тонн скалы у нас над головой.

— Прошу включить лампы. Сейчас вы увидите, как выглядит проходка в скале.

Некоторое время мы шли прямо, потом повернули направо. Шум работающих механизмов нарастал.

— Что это? — спросил Эван.

— Частью вентиляция, частью буры, — бросил через плечо Лозенвольдт.

Светильники скоро кончились, но нам освещали путь наши фонари.

Впереди мы увидели свет еще трех.

Здесь не было аккуратной побелки, не было и красней линии. Стены были серыми и неровными.

Вентиляционная труба здесь заканчивалась: из широкого раструба вырывался поток воздуха. Этому звуку вторил доносящийся откуда–то визг сверл, настолько острый и пронзительный, что ушам становилось больно. Шума было больше, чем в шести дискотеках, вместе взятых.

Три шахтера, стоя на деревянном помосте, сверлили отверстия на высоте двух с половиной метров. Свет наших фонарей ложился на блестящую черную кожу, ткань тонких штанов и курток. Только на этих рабочих не было толстых белых комбинезонов.

Некоторое время мы наблюдали за их работой; Эван пытался о чем–то спросить, но понять его смог бы лишь человек, читающий по губам.

Лозенвольдт стоял с каменным лицом. Немного погодя он дал знак возвращаться. Мы с облегчением уходили от этого чудовищного шума. Когда мы достигли места, где кончалась труба воздуховода, я остановился, выключил лампу и посмотрел назад. Троица стояла на помосте, изолированная от мира грохотом, полностью сосредоточенная на работе, освещенная, как глубоководные рыбы, огоньками своих фонариков. Я повернусь и уйду, а за их спинами вновь наступит ночь. Три дьявола, стучащиеся в ад…

Лозенвольдт продолжал свои объяснения.

— Эти люди, — сказал он, — бурят отверстия глубиной около двух метров сверлами с твердосплавной коронкой. Здесь, — он ткнул пальцем, — такие же сверла.

Мы увидели под стеной груду металлических стержней, которые я сначала принял за трубы. Это были пустотелые железки диаметром около пяти сантиметров с напайкой на торце.

— Сверла приходится каждый день поднимать на заточку, — пояснил Лозенвольдт.

Мы, как совы, кивали головами.

— Эти трое заканчивают сегодняшнюю работу. Они сделали необходимое число отверстий во фронтальной стене забоя. В эти отверстия заложат взрывчатку. После взрыва породу вывезут на поверхность, а проходчики будут бурить новые отверстия. Мы продвигаемся вперед на два с половиной метра в сутки.

Эван прислонился к стене и дрожащей рукой вытер лоб, который мог поспорить со лбом самого Клиффорда Уэнкинса.

— Почему вы не ставите подпорки?

— А зачем? Мы работаем в монолите, не в грунте. Здесь выработка никогда не обвалится. Бывает, конечно, что падают куски породы. Обычно на новых участках. Но мы следим за тем, чтобы ничего не валилось на голову.

Эван, тем не менее, выглядел озабоченно. Он вновь достал платок и вытер лицо.

— А какой взрывчаткой вы пользуетесь? — спросил Дэн.

Лозенвольдт сделал вид, что не слышит, но вопрос повторил Родерик.

Лозенвольдт демонстративно вздохнул и сказал:

— Динагель. Он выглядит, как черный порох. Хранится в герметичных красных банках.

Он указал на одну из них. Я вспомнил, что уже видел парочку, но не задумался над тем, что в них.

Довольно едким тоном Дэн попросил Родерика:

— Спросите у него, как выглядит такой взрыв? Лозенвольдт пожал плечами.

— Откуда я знаю? Никто этого не видел. Перед взрывом все выходят из шахты. Вниз можно спуститься только через четыре часа после отстрела.

— А почему, дорогуша? — поинтересовался Конрад.

— Пыль, — лаконично ответил Лозенвольдт.

— А когда мы увидим сами залежи… То есть саму жилу? — допытывался Дэн.

— Сейчас, — Лозенвольдт указал на уходящий вправо проход. — Предупреждаю, что будет очень жарко, вентиляции там нет. Лампы выключать не надо, они вам понадобятся. И смотрите под ноги, пол неровный.

Он двинулся вперед.

Мы за ним.

— С тобой все в порядке? — спросил я Эвана.

— Я чувствую себя замечательно, — огрызнулся он. — Не думай, что я слабей других.

— Я и не думаю, — заверил его я.

— Вот и отлично, — буркнул он и догнал Лозенвольдта, наверное, боясь пропустить что–либо из его откровений.

Я замыкал процессию.

Через пару минут мы действительно попали в очень жаркий штрек: воздух был настолько сухим, что мы перестали потеть. Пол под ногами был неровным, в выбоинах, стены грубо обтесаны. На них не было ни белой краски, ни красной линии; если бы мы не находились в горе, я бы сказал, что мы шли под гору. Под ногами поскрипывал острый щебень.

Вокруг кипела работа. Люди в белых комбинезонах передвигали какое–то тяжелое оборудование, причем лучи фонарей выхватывали из темноты все новые и новые лица. Козырьки шлемов отбрасывали глубокие тени на глаза, так что все выглядели одинаково, и я время от времени касался спины идущего впереди Родерика, чтобы убедиться в том, что остаюсь самим собой.

Внезапно зона высокой температуры кончилась, и мы вновь вышли на проветриваемый участок. Ощущение было такое, как будто мы неожиданно оказались на Северном полюсе. Лозенвольдт замедлил шаг и о чем–то переговорил с двумя молодыми горняками.

— Здесь мы разделимся, — объявил он. — Вы двое, — он указал на Родерика и Эвана, — пойдете со мной. А вы с Андерсом. — Конрад и Дэн отошли к высокому, а в остальном очень похожему на наше чудо парню. Потом он указал на меня. — С вами пойдет Йатес.

Йатес был очень молод, довольно любезен и исключительно безобразен. Говорил он невнятно, вероятно, из–за плохо зашитой заячьей губы. Он криво улыбнулся и сообщил, что никогда никого не водил по руднику, потому что это не его обязанность.

— Я буду очень признателен, — сказал я, чтобы расположить его к себе.

Мои спутники уже затерялись среди других фигур, одетых в белые комбинезоны.

Я спросил, какой здесь уклон.

— Около пяти градусов, — ответил он и замолчал. Я понял, что если я хочу что–либо узнать, то должен спрашивать сам. Йатес, в отличие от Лозенвольдта, не был постоянным проводником и не имел отработанного текста. Я пришел к выводу, что Лозенвольдт был не так уж плох.

В левой стене зияли большие отверстия.

— Я думал, что это монолит, — сказал я. — Откуда эти отверстия?

— А это уже месторождение. Сейчас все увидите сами.

— Пласт идет так же наклонно, как и штрек?

— Конечно, — его удивило то, что я задаю такие глупые вопросы.

— А тот ход, он куда ведет?

— К жиле, разумеется.

Разумеется. Ведь жила тянется, как я уже узнал, на много километров. Разработка ее похожа на выковыривание тонкого ломтика ветчины из большого сандвича, подумал я.

— А когда жила будет полностью выработана, что тогда? — спросил я. — Что делают, чтобы выработка не обвалилась?

Он ответил довольно охотно.

— Мы действуем осторожно. Например, здесь стены достаточно толстые; если не считать этих окон, оставшихся после взрыва, они надежно держат скалу. Когда весь участок будет выработан, мы уйдем отсюда, потом стены постепенно осядут, и штрек исчезнет. Иоганнесбург осел почти на полметра после того, как под ним выработали золотую жилу и рудники были закрыты.

— Это было недавно? — поинтересовался я.

— Нет, конечно. Много лет назад. На территории Рэнда месторождение находилось неглубоко, поэтому разработку вели оттуда.

Нас обогнала группа рабочих.

— Скоро будут взрывать, — объяснил Йатес, не дожидаясь моего вопроса. — Бурение закончено, сейчас закладывают заряды.

— У нас еще есть время?

— Немного есть.

Я бы хотел посмотреть, как работают на переднем крае.

— Ну да… Понимаю. Туда довольно долго идти, Давайте я покажу вам участок поближе, там жила победнее.

Отверстие в стене было больше других. На глаз его диаметр был метра полтора, но оно сужалось.

— Берегите голову, — сказал Йатес, — здесь очень низко.

— Ладно, — ответил я. Он показал жестом, чтобы я шел вперед. Согнувшись, я полез в штрек. Он шел и вправо, и влево. Большую часть ветчины из этого сандвича, видимо, уже выковыряли. Осколки скальной породы выскальзывали из–под ног. Я остановился, чтобы подождать Йатеса. Оказалось, что он идет сразу же за мной. Неподалеку от нас группа шахтеров что–то делала у выгнутого участка стены длиной метров десять.

— Они проверяют заряды, — сказал Йатес.

— Скажите, эти осколки под ногами — это руда?

— Да нет, что вы! Жила проходит посередке.

— Где–то тут?

— Да. Но руду уже выбрали.

— Скажите, а как вы отличаете руду от пустой породы?

Серьге сверху донизу стены, такие же, как пол и потолок.

— Подождите, я принесу кусочек руды, — сказал он и пополз на четвереньках к шахтерам. Штрек был настолько низким, что передвигаться можно было либо так, либо, опустив голову, на коленях. Я сидел на корточках. Йатес отбил от стены небольшой кусочек.

— Вот, пожалуйста. Это и есть руда.

Мы направили свет наших фонарей на осколок камня. Он был длиной сантиметра четыре, серый, с темными, слегка поблескивающими прожилками.

— Что это темное? — спросил я.

— Это и есть руда. А то, что посветлее, — обычный камень, и чем больше темных пятен, тем больше золота.

— Так это — золото?

— Нет. Руда содержит золото, серебро, уран и хром. Золота больше.

— Можно я возьму это на память?

— Конечно, — он откашлялся, — мне здесь нужно помочь. Может быть, вы сами вернетесь в центральный коридор? Это очень просто.

— Думаю, что я справлюсь, — согласился я. — Я не хочу отвлекать вас от работы.

— Большое спасибо, — ответил он и заспешил туда, где рабочие проверяли заряды. Похоже, это его здорово интересовало.

Я полежал немного, наблюдая, как они работают. Моя лампа освещала совсем небольшую часть штрека. Дальше была самая густая тьма, которую можно представить.

Шахтеры по одному, по двое выходили из штрека. Я сунул мой кусочек руды в карман, последний раз посмотрел в сторону зияющего отверстия и стал осторожно отступать. Я слышал, как кто–то пробирается по узкому проходу штрека; свет фонаря упал на мой комбинезон, я подвинулся, давая дорогу. Я оглянулся, увидел козырек шлема.

А потом мой шлем съехал мне на глаза и на мой затылок обрушился огромный кусок Африки.

Я летел вниз по бесконечному черному тоннелю.

Я отключился, так и не долетев до дна.

Глава 10

Я открываю глаза. Ничего не видно. Ощупываю веки, чтобы убедиться, что глаза открыты. Они открыты.

Ничего не помню. Не знаю, где я, как здесь оказался, почему ничего на вижу. Я не могу сообразить, во сне все это или наяву, и не могу вспомнить, как меня зовут.

Снова проваливаюсь в никуда. Возвращаюсь. Я уже понимаю, что это не сон. Знаю, кто я.

Однако по–прежнему ничего не вижу.

Я пытаюсь сесть. Оказывается, я лежу на боку, подо мной осколки, щебень.

Я в штреке.

Осторожно поднимаю руку. Потолок в полуметре надо мной.

Шлем я потерял. На темени обнаруживаю шишку. В ней пульсирует тупая боль.

Вот так история! Наверное, я стукнулся головой. Итак, я в штреке. Ничего не вижу, потому что погасла лампа. В руднике никого нет. Через пару минут взорвется заряд динагеля.

Долго, ужасно долго меня терзает мысль, что я в мгновение ока разлечусь на кусочки. Потом я начинаю жалеть, что не рвануло, когда я был без сознания. По крайней мере, не пришлось бы бояться. Потом я начинаю думать, нет ли какого–нибудь выхода из этого положения.

Прежде всего, свет.

Я стал ощупывать пол и, наткнувшись на провод, осторожно потянул его. Но оказалось, что и стекло, и лампочка разбиты.

Я пытался найти шлем, но безуспешно.

Я должен отсюда выбраться, думал я, понимая, что вот–вот впаду в паническое состояние. И тут же встал вопрос: как? Каким образом?

Я заставил себя собраться. Последнее, что я сказал Йатесу, — это то, что я смогу выбраться отсюда сам. Идиотское ощущение. Ничего не могу вспомнить. В одном я был уверен: падая, я разбил лампу, и в этой кромешной тьме меня никто не заметил.

Ну и дурак же ты, старина, законченный идиот, растяпа чертов!

Я вытянул руку, пошарил ею. Пальцы нащупали щебень и обломки скалы.

Нужно сориентироваться, в каком направлении ползти. В противном случае я могу вновь оказаться в штреке. Надо найти отверстие, ведущее к выходу, подумал я.

Я набрал горсть мелких камешков и стал методично бросать их в окружающую меня темноту — начиная справа, по кругу. Некоторые ударялись в свод, другие в землю, но некоторые летели довольно далеко вперед.

Я перевернулся на спину. Аккумуляторная коробка мешала, поэтому я расстегнул ремень и снял его.

Похоже, стена, отделяющая штрек от большого прохода, была перед мной. Я определил это по ударам попадавших в нее камешков.

Сердце стучало так, что оглушало меня. Спокойно, спокойно, — повторял я сам себе. Перестань волноваться, старина, это тебе не поможет.

Я продолжал кидать камешки — теперь уже для того, чтобы определить положение отверстия в стене. Его я нашел почти сразу. Для уверенности я бросил еще парочку; отверстие находилось левее моих ступней, камешки, брошенные туда, летели дальше и, когда падали, катились, шуршали, соскальзывали резко вниз.

Еще несколько камней… Потом я вытянул ноги и стал медленно передвигаться всем телом, пока не оказался в устье дыры. Теперь я мог двигаться смелее. Все время я следил за тем, чтобы не поднимать голову.

Я бросил еще несколько камешков. Отверстие передо, мной. Отлично.

Еще немного вперед. Еще проверка.

Весь этот путь был не длиннее трех метров, но мне казалось, что я ползу уже не меньше часа.

Я поднял руку. Скала.

Прополз примерно метр. Развел руки в стороны. Правая коснулась скалы.

Еще сантиметров тридцать. Я почувствовал, что пол резко пошел вниз, согнул ноги в коленях и, разведя руки, убедился, что скалы нет ни справа, ни слева. Значит, я нахожусь в проходе. Я боялся выпрямиться или поднять голову — я помнил, насколько тверда порода и насколько беззащитна моя бедная голова.

Надо было подумать.

Когда мы шли по проходу, отверстия, ведущие к штрекам, были слева. Йатес сказал, что когда я дойду до прохода, то уже не смогу заблудиться.

Значит, все ясно. Нужно повернуть направо и идти вперед. Задача для маленьких детей.

Я медленно выпрямился, отверстие осталось за спиной. Повернул направо, нащупывая правой рукой шершавую стену, и шагнул вперед.

Скрип под ногами и мертвая тишина. Только что мой слух был занят камешками и сердцем. А теперь — ничего. Только тишина, такая же непроницаемая, как темнота.

Однако не стоило тратить времени на переживания. Быстро и осторожно я стал продвигаться вперед. Шаг за шагом. Тишина. Значит, вентиляция выключена. Неважно, воздуха мне, наверное, хватит. А вот жара… Внезапно моя рука потеряла скалу, и тут же учащенно забилось сердце. Я глубоко вдохнул и сделал шаг назад. Правая рука снова коснулась стены. Порядок. Я вздохнул с облегчением. Теперь опускайся на колени, старина. Так ты пройдешь мимо следующего отверстия, из которого в любой момент может грохнуть взрыв.

Взрыв, произведенный в замкнутом пространстве, дает ударную волну колоссальной силы. Это само по себе смертельно, плюс обломки скалы.

«Господи!» — думал я. И еще: «Что там, к черту, люди думают перед смертью?»

Лично я думал о том, как поскорее выбраться и урыть подальше. Еще я думал о том, что правой рукой нужно все время касаться скалы, иначе я потеряю ориентировку и пойду в направлении взрыва. Больше я ни о чем не думал. Даже о Кейт. Я двигался вперед. Температура поднималась. Я не знал, с какой скоростью продвигаюсь вперед. Мне казалось, что очень медленно. Это напоминало кошмар, где за тобой гонятся, а ты, будто парализованный, не можешь двинуться с места.

* * *

Так я добрался, наконец, до места, где проход расширялся. Я знал: и по ответвлению пройдет ударная волна, но боялся этого меньше, мне казалось, поворот уменьшит ее силу.

Теперь во мне проснулась слабая надежда. Я касался рукой стены так, как будто от этого зависела моя жизнь, — да так оно, в сущности, и было, — и медленно продвигался вперед. Каждый шаг уносил меня все дальше от взрыва.

Динагель не взорвался. По крайней мере, пока я находился в шахте.

Яркий свет ослепил меня.

Я зажмурился, спасаясь от его ярких лучей, остановился и прислонился к стене. Когда я осторожно открыл глаза, лампы на потолке ярко горели, а передо мной был такой безопасный, такой родной и белый коридор.

Все это было так неожиданно и так чудесно, что ноги мои ослабели в коленках. Голова болела, как после большой пьянки.

Вернулся знакомый шум вентиляции, а потом послышался другой знакомый звук. Он становился все отчетливей и громче, и я увидел электрическую клетку на колесах, такую же, как та, что привезла меня сюда.

Электрокар остановился, послышался топот тяжелых ботинок.

Я поспешил навстречу.

Люди в белых комбинезонах окружили меня. На их лицах было написано облегчение. Одним из них был Лозенвольдт. Других я не знал.

— Мистер Линкольн… С вами все в порядке? — спросил один из них.

— Вроде бы да… — ответил я дурным голосом. И добавил: — В порядке.

— Где вы пропадали? — спросил Лозенвольдт с упреком.

— Я сожалею, что доставил вам столько хлопот… Похоже, я ударился головой и потерял сознание. Честно говоря, я ничего не помню… — я наморщил лоб, — вот ведь идиот!

— А где это было? — спросил кто–то.

— В штреке, — ответил я.

— Господи… Должно быть, вы резко выпрямились… А может быть, камень упал на голову.

— Может быть, — ответил я.

— Но если вы потеряли сознание в штреке, как вы оказались здесь?

Я рассказал о камешках. Они переглянулись. Один из них сказал:

— У вас кровь… Вы можете идти? Мы прихватили носилки, мало ли что…

Я улыбнулся.

И мы пошли.

— Когда вы обнаружили, что я остался внизу? — спросил я.

— У нас надежная система проверки. Сигнал на отстрел подается только после проверки. Это для шахтеров. А вот посторонние — другое дело… Видите ли, такие группы у нас бывают очень редко. Мистер ван Хурен почти никого не приглашает. Иногда бывают экскурсии для туристов, группы по двадцать человек, но в это время работа в руднике практически останавливается. Такое бывает чаще, чем раз в полтора месяца. В эти дни мы вообще не взрываем. А тут один из ваших плохо себя почувствовал, и все были уверены, что вы поднялись с ним. Тим Йатес сказал, что вы собирались это сделать.

— Да, так и было, — согласился я, — я вспомнил.

— Остальные ваши вышли вместе, потом шахтеров пересчитали и подняли… Через минуту должны были дать сигнал на отстрел…

Нить рассказа перехватил высокий худой мужчина.

— Но тут контролер, который сверяет общее число спустившихся и поднявшихся, сказал, что одного человека не хватает. Бригадир доказывал, что все шахтеры на месте, он сам их пересчитывал. Контролер настаивал. Тогда мы решили, что это кто–то из гостей. Решили проверить. В раздевалке нам сказали, что вас еще не было, ваша одежда висит в шкафу, и чтобы мы узнали в амбулатории, скорей всего, вы сопровождаете вашего друга. Его зовут Конрад, если не ошибаюсь.

— Конрад! — воскликнул я. Все время я был уверен, что плохо стало Эвану. — А что с ним?

— Кажется, у него приступ астмы. На всякий случай, мы сходили в амбулаторию, Конрад сказал, что вы с ним не поднимались.

— Ну, да, — ответил я. — Правильно. Если бы я был с ним, когда ему стало плохо, то, наверное, проводил бы до амбулатории. Но с момента, когда нас разделили у штрека, я его не видел.

Мы сели в электрокар.

— Тот, которому стало плохо, — сказал Лозенвольдт сердито, — ну, такой толстый, с усами, был не со мной. Иначе бы я обязательно проводил его до подъемника и конечно бы знал, что вы с ним не поехали.

— Бесспорно, — подтвердил я.

Мы доехали до лифта, вошли в него, дали сигнал и через две минуты были на поверхности. Солнце пекло вовсю, но мне было холодно, меня начинало колотить.

— Он слишком легко одет! — воскликнул один из спасителей. — А мы не взяли одеяла!

Он побежал к одному из домиков, вынес старую куртку и набросил на меня.

Эван, Родерик, Дэн и ван Хурен с нескрываемым облегчением приветствовали меня.

— Дорогой Линк, — обратился ко мне ван Хурен, — что случилось?

— Ничего, сам виноват, — успокоил я его, — я доставил вам столько хлопот…

Ван Хурен был рад, впрочем, как и остальные. Я обратился к моим спасителям, которых осталось трое. Лозенвольдт испарился.

— От всего сердца благодарю вас, господа, — сказал я. — От всего сердца.

Они улыбались.

— Мы ждем вознаграждения, — сказал один из них. Должно быть, я выглядел дурак–дураком, когда прикидывал, сколько им дать.

— Будьте добры автограф, — пояснил он.

— Вот оно что! — засмеялся я.

Один из них вытащил блокнот. Я написал несколько добрых слов на трех отдельных листках. «Какая мелочь за такую услугу», — подумал я.

* * *

Дежурный врач промыл мою рану на голове, сказал, что она поверхностная, совсем не опасная, зашивать не надо, не нужен даже пластырь, если, конечно, я не настаиваю…

— Нет, спасибо… — ответил я.

— Вот и хорошо. Примите вот это…

Я послушно проглотил два порошка. Потом зашел к Конраду и пригласил его на ленч. По пути мы обменялись рассказами о наших приключениях. Ни он, ни я не были довольны собой.

За столом разговор вращался вокруг моего чудесного спасения. Я просил Родерика не писать об этом в газете.

Родерик улыбнулся.

— Вот если бы рвануло, мистер Линкольн, тогда бы была сенсация. А так? То, что контролер выполнил свои обязанности, — не такая уж интересная новость.

— И слава Богу, — пробормотал я. Конрад сказал:

— Дорогуша, тебе как–то странно не везет с тех пор, как ты приехал в Африку.

— Какое невезение? Я два раза чудом спасся.

— Как говорится, Бог троицу любит, — сказал Конрад.

* * *

Как и следовало ожидать, разговор пошел о золоте. Мне подумалось, что для Уэлкома это такой же обычный разговор, как для Ньюмаркета о лошадях.

Ван Хурен снисходительно улыбнулся.

— Это довольно просто. Породу подвергают так называемому процессу обогащения. Сначала ее доводят до пылевидного состояния. Потом обрабатывают цианидом калия, который переводит золото в раствор. Потом добавляют металлический цинк, который замещает золото в растворе. Потом цинк растворяют в кислоте. Остается золото.

— Действительно, пара пустяков, дорогуша, — заметил Конрад.

Ван Хурен посмотрел на него с симпатией.

Но это еще не все, золото нужно очистить. Его прокаливают в больших тиглях при очень высокой температуре. Все примеси испаряются, а чистое золото сливают в формы и получают готовые слитки.

Дэн быстро посчитал в уме.

— Чтобы получить один золотой слиток, нужно переработать три с половиной тысячи тонн руды.

— Совершенно верно, — засмеялся ван Хурен. — Плюс–минус одна–две тонны.

— А сколько руды добывают за неделю?

— Чуть больше сорока тысяч тонн.

Дэн сверкнул глазами.

— Это значит, что… вы производите за неделю одиннадцать с половиной слитков золота.

Ван Хурена очень забавлял этот разговор.

— Каждый слиток весит тридцать два килограмма… значит… вы производите… минутку… четыреста килограммов золота каждую неделю. Какой сейчас курс золота?.. А ведь это отличный бизнес, кроме шуток!

Было видно, что он и в самом деле потрясен. Он был возбужден с самого начала нашей поездки, глаза его блестели, он живо интересовался абсолютно всем. Видимо, его очаровывает сам процесс добывания золота, добывания богатства, подумал я, а это связано с умением уклоняться от налогов.

— Прошу, однако, не забывать, как это золото нам достается. Надо принять во внимание заработную плату, средства на содержание шахты, на оборудование, на выплаты акционерам. После отчисления всех этих сумм остается не так уж много.

Судя по выражению лица, Дэн не поверил своему собеседнику. Родерик вытянул из замшевого рукава куртки оранжевый манжет, украшенный запонкой с большим камнем.

— Квентин, вы хотите сказать, что вы не единственный владелец рудника?

— Да, это так. Мне и моей семье принадлежат земля и право эксплуатации, то есть теоретически золото тоже наше, но, чтобы начать добычу, необходима огромная сумма. Нужно построить шахту, массу зданий, купить дорогое оборудование. Двадцать пять лет назад мы с братом заключили договор и выпустили акции компании «Ройд», чтобы раздобыть капитал на все это. Сейчас в обществе несколько сот акционеров.

— Рудник не выглядит таким старым, — заметил я.

Ван Хурен посмотрел на меня с улыбкой.

— Та его часть, где вы были сегодня, — это самая последняя выработка. И самая глубокая. Есть еще много других на разных глубинах.

— А много еще золота в земле?

Ван Хурен не переставал улыбаться. Он излучал уверенность в себе, уверенность человека, который знает, что у него всегда будут деньги.

— Хватит и для детей Джонатана, — сказал он. Эвана интересовали не столько техническая и финансовая сторона, сколько чисто философские проблемы.

Чем, собственно, является золото? Давайте разберемся. Все люди должны над этим подумать. Ведь как происходит дело? Все хотят его иметь, за него платят все больше и больше, и никто не знает, что с ним делать.

— Можно, например, отлить золотую ракету и запустить на Луну, — сказал я.

— Сначала мы добываем его из–под земли, потом вновь прячем под землю в каком–нибудь форте Нокс, откуда оно, может быть, уже никогда не поднимется на свет Божий… Это чистая бессмыслица… совершенно условное, придуманное дело.

— А золотые пломбы и коронки? — заметил я вскользь.

— А контакты для транзисторов? — добавил Родерик.

* * *

Мы летели в Иоганнесбург. Я сидел рядом с Родериком и чувствовал себя смертельно усталым. Во второй половине дня мы осматривали различные цеха и лаборатории. Мы смотрели (и слушали), как размалывают руду, как чистое золото выливают из тигля. Голова болела все сильнее.

Побывали мы и в одном из жилых бараков.

Шахтеры первой смены разбирали большие пластмассовые бутыли с каким–то непонятным напитком цвета кофе с молоком.

— Это пиво банту, — объяснил нам проводник, он был настолько же симпатичен, насколько Лозенвольдт груб.

Мы попробовали приятный на вкус напиток.

— Дорогуша, а в этой штуке есть алкоголь? — спросил Конрад.

«Дорогуша» ответил, что алкоголь есть, но его очень мало.

И это не так уж плохо, подумал я, видя, как шахтер в несколько глотков осушил огромную бутыль.

Наш проводник кивнул сидящему невдалеке рабочему, тот поднялся и подошел к столу. Он был высоким, немолодым, с приятной улыбкой.

— Кьяно Нембези, — представил его гид. — Это он проверял списки и обнаружил, что одного человека не хватает.

— Значит, это вы? — спросил я.

— Набо, — ответил он, что, как я узнал, на зулусском языке означает «да». («Нет» — это просто носовой звук, пауза и потом долгое протяжное «ааа». Трудно просто так объяснить.)

— Дорогой Кьяно, — сказал я. — Я вам от всей души благодарен.

Я протянул руку. Кьяно подал мне свою, и мы обменялись крепким рукопожатием, что вызвало на лицах его товарищей веселые улыбки; проводник поджал губы, Родерик покачал головой, Дэн, Конрад и Эван никак не реагировали.

За столиком моего спасителя началось какое–то движение. Потом один из его товарищей подошел к нам и протянул довольно потрепанный номер киножурнала.

— Это его, — заявил он. Нембези немного смутился, но потом показал обложку. Там была моя фотография. Выглядел я на ней как обычно физиономия смертельно скучающего человека.

Я написал внизу большими буквами: «Кьяно Нембези, которому я обязан жизнью» и размашисто расписался.

— Он будет хранить его до самой смерти, — сказал гид.

«В лучшем случае, до завтра» — подумал я.

* * *

Когда «Дакота» изменила курс, на мои закрытые веки упали лучи заходящего солнца. Я осторожно повернул голову. Может быть, рана была и не опасной, но болела она основательно.

Когда я упал, в штреке кто–то находился. Я не видел лица и не знаю, кто это. Но если он был рядом, когда я ударился, почему же, черт возьми, он не помог мне выбраться?

Я настолько отупел, что лишь после долгого раздумья пришел к простому выводу: этот человек и треснул меня по башке.

Я открыл глаза, увидел Родерика и уже хотел все ему рассказать, но не стал делать этого. Мне не хотелось посвящать в свои подозрения читателей «Рэнд Дейли Стар».

Глава 11

Вместо того, чтобы спать, что наверняка было бы полезнее, я размышлял над тем, кому понадобилась моя смерть.

Я не знал — кто, не мог понять — зачем, не был уверен, что память меня не подводит: может быть, мне показалось, что в штреке кто–то был?

Не было никакой уверенности.

Позвонить ван Хурену? Имеет ли смысл? В шахте находилось огромное количество людей. Все были одеты одинаково. Кроме того, в штреке было темно. В итоге будет много болтовни, масса домыслов и никаких результатов. «Линкольн утверждает, что кто–то покушался на его жизнь», — мне ни к чему такие заголовки.

Как верно заметил Конрад, за неделю я второй раз чудом не оказался на том свете.

Какая–то нелепая история! Это моим киногероям свойственно чудом спасаться. Я здесь ни при чем.

Итак, сидеть тихо и ничего не предпринимать? Но если кто–то действительно хочет меня убить, кто ему помешает попробовать еще раз. Нельзя же быть начеку все время. Особенно, если орудием убийства служит либо микрофон, либо кусок скалы. Разве можно что–либо предвидеть в таких условиях?

Если меня действительно пытались убить, то оба покушения были спланированы так, чтобы создать видимость несчастного случая. Какие меры предосторожности помогут здесь? Наверняка будет не яд, не нож в спину, не пуля из револьвера. А как уберечься от испорченных тормозов в автомобиле, от ядовитого паука в ботинке или подпиленного балкона?

Довольно долго я перебирал версии. В игре участвовали несколько человек. Мог ли это быть шахтер, сильно скучавший на моем последнем фильме и решивший раз и навсегда обезопасить себя от следующего? Для этого не нужно меня убивать. Достаточно уйти с сеанса и больше не ходить на мои фильмы.

А может быть, собрат–киношник, кто–нибудь, кто завидует мне? Единственным человеком, который меня ненавидел до такой степени, был Дрейкс Годдар, но он еще не приехал в Южную Африку и уж наверняка не прятался в руднике на глубине полтора километра.

Никто из работавших внизу людей не знал о том, что я буду на шахте, — они узнали, кто я, когда я поднялся наверх.

Таким образом, оставались… Вот так черт… Оставались Эван, Конрад, Дэн, ну и Родерик. Может быть еще ван Хурен, который, в конце концов, всем заправляет.

Эван действительно меня недолюбливает, но не настолько же, право. Дэн не знает, что я подозреваю его в махинациях с лошадьми, а если бы и знал, то не стал бы скрывать мелкое, в сущности, мошенничество, совершая столь тяжкое преступление, скорей бы пожал плечами и пообещал, что больше не будет.

Что касается Родерика, Конрада и ван Хурена, то для них я не смог придумать мотивов.

Все они (кроме Конрада, который лежал в амбулатории) казались искренне обрадованными, когда увидели, что я живой и здоровый, выхожу из лифта.

Чем дольше я размышлял, тем менее правдоподобным казалось мне все это. Ни один из них не годился на роль коварного убийцы. В конце концов, я решил, что у меня чересчур разыгралось воображение.

Я вздохнул. Голова перестала болеть. Я решил, что вновь могу рассуждать спокойно, и вскоре заснул.

Когда я проснулся, мои ночные домыслы показались мне начисто лишенными смысла. Конраду показалось, что между микрофоном и историей в шахте есть какая–то связь. Он ошибся.

Родерик позвонил рано утром и пригласил на ужин. Будет Катя. Ничего официального; когда я сказал, что не обещаю, он поспешил добавить, что ни слова об этом не напишет, и что ничего из сказанного мною в печать не попадет.

— Договорились! — ответил я, сомневаясь в обещанном. — Где вы живете?

Он сказал адрес и добавил:

— Ваш шофер знает, где это.

— Надеюсь.

Я положил трубку. В том, что Родерик знал об автомобиле с шофером, не было ничего подозрительного. В «Игуане» у него человек, который сообщает ему, как часто я чищу зубы.

Телефон зазвонил вновь.

Уэнкинс. Не смогу ли я… То есть, не соглашусь лия, чтобы он приехал ко мне сегодня, чтобы обсудить определенные… вернее, некоторые детали, связанные с премьерой фильма.

— Разумеется, — ответил я. — Прошу.

Сразу же после него позвонил Конрад. Еду ли я в Парк Крюгера?

— На какой срок?

— На десять дней.

— В таком случае, не могу. Я должен быть здесь самое позднее во вторник. А можно на своей машине? Две машины не одна, особенно, когда нужно многое посмотреть.

Отличная мысль! — воскликнул он. Я же заподозрил его в том, что он не горит особым желанием ехать в одной машине с Эваном и мною.

Потом он сказал, что перед ленчем зайдет ко мне выпить стаканчик, что Эван уже весь ушел в раздумья над новым фильмом. Ну, как обычно, подумал я.

Потом позвонил Аркнольд.

— Извините, — сказал он. — Я насчет лошадей миссис Кейсвел… — он замолчал, и я понял, что больше он ничего не скажет.

— До полудня я буду в гостинице, приходите, — предложил я.

В трубке раздавалось его учащенное дыхание.

— Ладно, — сказал он. — Постараюсь. Так, пожалуй, действительно будет лучше. Часов в одиннадцать вас устроит? После утренней тренировки.

— До встречи, — сказал я.

* * *

Яркое солнце, синее небо.

Я пил кофе и просматривал тесно набранные колонки местных новостей. Я мало что понял, для этого нужно было знать, что к чему. Как будто вошел на середине сеанса, подумал я.

В Иоганнесбурге убит неизвестный мужчина — найден два дня назад с проволокой на шее.

Я почувствовал легкую дрожь и отложил газету.

Глупости, успокаивал я себя. Никто не покушается на твою жизнь. Все это ерунда.

— Здравствуйте, — сказала Салли, — что вы здесь делаете?

— Вот, смотрю, как растет трава.

Она опустилась напротив, весело улыбаясь. Ее юное лицо так и светилось от удовольствия.

На ней было короткое белое платье, белые туфли, в руках — ракетки в чехлах. Темные волосы были повязаны зеленой лентой. Все в ней напоминало о богатстве семьи ван Хуренов.

— Чашечку кофе? — предложил я.

— Лучше апельсинового сока. Я заказал сок.

— Правда, у нас потрясающий рудник?

— Потрясающий, — согласился я. Мы пародировали Дэна.

— А вы находчивый, — улыбнулась она. — Отец сказал, что вы умеете действовать интуитивно, правда, я так и не поняла, что он имел в виду.

— Я всегда слишком спешу, чтобы подумать, как следует, — рассмеялся я.

— Нет, он говорил это в положительном смысле, — не согласилась она.

Принесли апельсиновый сок. Салли пила, постукивая кусочками льда в стакане. У нее были длинные темные ресницы и нежный румянец. Когда я вижу таких девчонок, я думаю, о том, что моя малышка, может быть, и вырастет такой же симпатичной стройной девушкой, но с ней нельзя будет ни пошутить, ни поговорить серьезно.

Салли опустила стакан и огляделась.

— Вы не видели Дэна? Мы договорились встретиться в десять, а сейчас уже четверть одиннадцатого.

— Вчера он весь вечер занимался подсчетами, устал, бедняжка.

— Какими подсчетами? — спросила она подозрительно.

Я рассказал.

Она рассмеялась.

— Он здорово считает в уме. В субботу, на скачках, он тоже считал. Я называла его человек–калькулятор, — она отпила из стакана. — А вы знаете, Дэн страшно азартный. Он поставил на лошадь десять рэндов, представляете!

Я подумал, что ван Хурен хорошо воспитал свою дочь, если десять рэндов были для нее солидной суммой.

— Правда, — продолжала она, — его лошадь выиграла. Я ходила с ним в кассу за деньгами. Представляете, он получил целых двадцать пять рэндов. Он сказал, что часто выигрывает. И очень радовался.

— На скачках все, в конце концов, проигрывают.

— А вы, оказывается, пессимист. Совсем, как мой отец, — заявила она.

Внезапно глаза ее заблестели, и она утратила интерес к нашему разговору.

К столику шел Дэн. На нем были белые шорты и светло–голубая спортивная куртка. Загорелый, подтянутый, он, как всегда, улыбался.

— Привет! — крикнул он.

— Привет! — ответила Салли, глядя на него.

Она ушла, а я остался наедине с ее недопитым соком и своими невеселыми мыслями. Я смотрел, как весело шагает она рядом с золотым мальчиком, и думал о том, что именно так с древнейших времен и выглядят влюбленные девушки. Только эта девушка была дочерью владельца золотого рудника, а парень, с которым она шла играть в теннис, умел не только считать, но и рассчитывать.

Пришел Аркнольд, портье показал ему мой столик. Я предложил выпить, он отказался, потом согласился. Вдали раздавались удары по мячу, возгласы и смех моей парочки.

Аркнольд узнал Дэна и поморщился.

— Вот уж не думал, что он окажется здесь! — сказал он.

— Он нас не услышит.

— Все равно… Может быть, пойдем к вам?

— Как скажете, — согласился я. Мы поднялись в номер. Корты были видны из окна, но нас оттуда видно не было.

Аркнольд, как до этого Конрад, уселся в самое удобное кресло. Видимо, подсознательно он считал себя значительней меня. На его грубо слепленном лице невозможно было проследить тонкие смены настроения. Ни челюсть, ни глаза не говорили, напряжен он или расслаблен. Трудно было понять, о чем думает этот человек. Он казался мне то агрессивным, то озабоченным. Видимо, он еще не решил, нападать ему или попытаться договориться мирно.

— Я хочу спросить у вас вот о чем, — сказал он.

— Что вы намерены сказать миссис Кейсвел, когда вернетесь в Англию?

— Я еще не знаю.

Он дернул головой, как рассерженный бульдог.

— Не говорите ей, чтобы сменила тренера.

— А почему, собственно?

— Потому что я делаю все, что только возможно.

— Конечно, — согласился я, — лошади выглядят великолепно, правда, бегают ужасно.

— Я не виноват, что они проигрывают, — сказал он уныло. — Скажите ей это. Скажите ей, что я не виноват.

— Если миссис Кейсвел заберет у вас лошадей, вы потеряете довольно большие деньги. Но кроме этого, вы потеряете репутацию. Вдобавок угроза судебного расследования.

— Что вы имеете в виду?

Я перебил его.

— Для начала вы должны избавиться от смотрителя, — сказал я.

Не скажу, что он остолбенел, но челюсть у него отвисла.

— Если вы уволите Барти, — продолжал я, — я, возможно, скажу миссис Кейсвел, чтобы она оставила лошадей в вашей конюшне.

Последовала долгая пауза, в течение которой он приходил в себя. На место агрессивности пришла усталость, смешанная с ощутимой горечью поражения.

— Я не могу этого сделать, — сказал он, даже не выгораживая своего старшего конюха.

— Вы боитесь, что он что–то расскажет и вас вычеркнут из списков клуба? Или все дело в деньгах?

— Я бы попросил вас…

— Я рекомендую расстаться с ним до моего отъезда, — сказал я с вежливой улыбкой.

Он тяжело поднялся и, глубоко вздохнув, выругался. Это был поток почти неразличимых слов; по выражению его лица трудно было понять, ругательства это или мольба о помощи.

Потом он посмотрел в окно, убедился, что Дэн все еще играет, и, не попрощавшись, выскочил из комнаты. Как будто его припекло, причем с трех сторон сразу, подумал я, и даже почувствовал что–то вроде сострадания.

* * *

Я вернулся на террасу, где увидел Уэнкинса, разыскивающего меня среди читающих газеты постояльцев отеля.

— Мистер Уэнкинс! — окликнул я его.

Он затравленно оглянулся и двинулся навстречу, налетая на стулья и столики.

— Здравствуйте… Линк, — произнес он и поднял руку, оставаясь на внушительном расстоянии. Я сделал ответный жест рукой, подумав, что, вероятно, какой–то смельчак рассказал ему, как от него разит потом.

Мы сели за столик под желто–белым зонтиком, после чего Уэнкинс согласился… Ну, ладно… разве что… выпить стаканчик пива. Из внутреннего кармана пиджака он вынул пачку бумаг и стал просматривать их. Похоже, это занятие помогло ему успокоиться.

«Уорлдис»… э–э… дирекция решила… ей кажется, что будет лучше, если прием состоится перед показом фильма…

Я сразу понял, в чем дело. Они боятся, что во время сеанса я сбегу.

Здесь… вот, пожалуйста… список приглашенных гостей… то есть лиц, приглашенных дирекцией… А вот… сейчас найду… список представителей прессы… А это… вот лица, которые купили билеты на прием и на фильм… Мы старались, но… сами видите, сколько их… возможно, будет тесно…

Он немилосердно потел и все время вытирал лоб большим белым носовым платком. Но скандалить не имело смысла. Я сам заварил эту кашу, а, кроме того, я должен быть признателен людям, которые хлопочут ради меня.

— Ну так вот… не могли бы вы… то есть, не согласились бы… осталось немного билетов… они дороже… по двадцать рэндов.

— Двадцать рэндов? — удивился я. — Но это очень дорого!

— Это на благотворительные цели, — заверил он, — понимаете…

— На какие именно?

— У меня записано… есть список… не помню, где…

— Он стал искать по карманам, но ничего не нашел.

— Ну, что поделаешь… во всяком случае, это доброе дело… и, понимаете… «Уорлдис»… дирекция просит вашего согласия на рекламу… билетов довольно много…

— Отпадает.

— Я говорил… мне приказали… но, что там… — он совсем потух.

— Где состоится прием? — спросил я.

— Минуточку… да… напротив кинотеатра «Уайдуорлд», в отеле «Клиппспрингер Хайгтс»… это очень хороший зал… вот увидите… это один из лучших отелей Иоганнесбурга.

— Отлично. Я вернусь во вторник вечером, скажем, около шести. Позвоните мне, и мы обсудим подробности, хорошо?

— Конечно, — поспешил согласиться он. — Но видите ли… «Уорлдис»… то есть дирекция просит, чтобы вы оставили адрес, по которому мы смогли бы найти вас в Парке Крюгера.

— Я еще сам не знаю, где буду жить.

— А вы бы не могли узнать? Потому что… понимаете, мне приказано во что бы то ни стало…

— Ладно, — успокоил я его. — Я сообщу вам.

— Я вам очень благодарен… — он засопел. — Не знаю, как вам сказать… но, видите ли… — Он нервничал все сильнее, видимо, у него было еще кое–что в запасе. Я уже готов был опередить его, но страх перед дирекцией победил.

— Дирекция… скажем, организовала… или заказала… фотографа. На сегодня, во второй половине дня.

— Какого фотографа?

— Мы хотим сделать несколько фотографий.

С невероятными трудностями он объяснил, что это должны быть снимки, на которых я буду в плавках, под пляжным зонтом, в обществе манекенщицы в бикини.

— Так. Можете вернуться и сказать дирекции, что ее рекламные идеи отстали лет на пятьдесят. Такие фотографии давно никто не делает. К тому же, они вряд ли помогут продать билеты по цене двадцать рэндов штука.

По его лбу струился пот.

А кроме того, скажите им, что если они будут постоянно мне надоедать, то я не приду на премьеру.

Но ведь… После тех снимков, где вы спасаете эту журналистку… Катю… люди толпились у касс… сотни писем… все дешевые билеты разобрали за один день… билеты на прием тоже…

— Это не было рекламным трюком, — выразительно сказал я.

— Нет… ну, конечно, нет… что вы, нет, нет!

Он вскочил, опрокинув при этом стул.

— Здравствуйте, мистер Уэнкинс, — приветствовала его Салли. — У вас вид, как после партии в теннис.

Уэнкинс потянулся за платком. Дэн смотрел на него с интересом.

— Ну, что же… Я им скажу… то есть повторю, что вы… боюсь, что они будут недовольны…

— Вот именно. И никаких фокусов.

— Никаких, — пробормотал он, но я был почти уверен, что передать дирекции наш разговор он не отважится.

Салли смотрела на удаляющегося неровными шагами Уэнкинса.

— Почему он так нервничает? — спросила она. — Что вы с ним сделали?

— Он нервный от природы.

— И глупый, — добавил Дэн, думая о чем–то своем.

— Можно, я закажу апельсиновый сок? — спросила Салли.

* * *

Прежде, чем подошел официант, появились Эван с Конрадом, поэтому заказ был основательно расширен. Эван был возбужден больше обычного. Он жестикулировал, как сумасшедший. Конрад молчал. Ведущий оператор обязан слушаться режиссера.

— Фильм должен быть символическим, — ораторствовал Эван. — Это главное. Я думаю, что высотные здания — это фаллические символы современного мира, выражающие потенцию нации. Поэтому каждая сильная и развивающаяся страна считает своим долгом построить хотя бы один вращающийся ресторан на самом верху самого высокого здания…

— Если они есть в любой стране, то зачем же так носиться с этим рестораном в Иоганнесбурге? — проворчал Конрад. Он был не согласен, но не хотел портить отношений с Эваном.

— А что такое фаллический символ? — спросила Салли.

Дэн чрезвычайно вежливо посоветовал ей поискать это выражение в энциклопедии.

Я спросил Эвана, где мы будем жить в Парке Крюгера?

— Понятия не имею, — ответил он. — Наш администратор заказал номера в кемпингах месяца два тому. Мы въедем в парк с юга и будем продвигаться на север.

— Где–то есть список этих кемпингов, дорогуша, — добавил Конрад. — Я могу переписать, когда мы вернемся в гостиницу.

— Мне–то все равно, — сказал я. — Но «Уорлдис» просит об этом.

— Как это все равно? — дернулся Эван. — Если «Уорлдис» просит, то нужно сделать.

Эван с огромным уважением относился к прокатчикам его картин.

— Конрад отправит список им.

Я улыбнулся Конраду.

— Вот и отлично. Адресуешь на имя Клиффорда Уэнкинса.

Конрад кивнул. Я понимал его. Одно дело — дружеская услуга, а другое — приказ режиссера.

— Надеюсь, ты сам поведешь машину, — продолжал Эван своим категоричным тоном. — Предупреждаю, для шофера места не будет.

Даже в этот прекрасный, беззаботный день, сидя со стаканом в руке, Эван был напряжен, как натянутая струна. Его взлохмаченные вьющиеся волосы торчали во все стороны. Наполняющая его энергия, казалось, вот–вот начнет излучаться видимым потоком.

Заговорила Салли.

Я уверена, что вам очень понравится в заповеднике, — сказала она авторитетно. — Звери такие милые.

Эван умел обращаться с девушками, находящимися в кадре; отношение бедной Салли к животным волновало его мало. Милые? Ерунда! Имела значение только символика.

— Да, разумеется… то есть… — он живо напомнил мне несчастного Уэнкинса.

Настроение Конрада молниеносно исправилось. Он разгладил усы и посмотрел на Салли с благодарностью. Салли очень мило ему улыбнулась и продолжала, обращаясь к Дэну:

— Тебе бы там понравилось. Когда приедешь в следующий раз, мы обязательно туда выберемся.

Дэн подтвердил, что мечтает об этом. Конрад спросил, когда он собирается ехать. Дэн ответил, что через неделю, максимум, десять дней. Салли сказала, что Дэн успеет побывать на премьере и на приеме по этому поводу, где будет вся семья ван Хуренов. Дэн сказал, что помнит об этом и обязательно придет.

Я наблюдал за ними. Девочка сияла. Я выразил надежду, про себя, конечно, что золотой мальчик умеет любить.

Эван и Конрад остались на ленч, за которым вели убийственно скучные разговоры на профессиональные темы. Из их беседы я понял, что они собираются следовать методу документального кинематографа. Конрад будет, как говорится, ловить живую реальность. Приступая к десерту, я уже был убежден в том, что фильм со слонами, символикой и Бог знает чем еще будет нудным, как ожидание в аэропорту.

Конрада волновала техническая сторона. Меня ничего не волновало. Эван, как обычно, вдавался в детали.

— Итак, берем «Аррифлекс», — наконец сказал он Конраду. — Могут встретиться неповторимые ситуации… Будет обидно, если мы их упустим.

Конрад согласился. Потом они решили взять и звукозаписывающую аппаратуру. Администратор группы договорился с одним из смотрителей заповедника об аренде вездехода, так что все должно было поместиться.

А если что–то не поместится? Можно ли погрузить часть снаряжения в мой автомобиль? Я согласился и обещал, что подъеду утром и заберу все, что нужно.

Глава 12

Пользуясь картой, я без особых приключений нашел жилище Родерика.

Так как автомобиль несколько часов простоял на стоянке, я на всякий случай проверил тормоза. Я знал, что поступаю глупо, но, в конце концов, лучше перестраховаться.

Родерик жил на седьмом этаже. Он пригласил меня полюбоваться видом.

— В это время он особенно красив, — сказал он. — Сейчас зажигают огни. Днем слишком заметны фабричные трубы, терриконы… Разве что вы любитель индустриальных пейзажей. А в сумерки все скрыто…

Против собственной воли я застрял на пороге.

— Разрешите?.. Вы боитесь высоты?

— Ничего подобного.

Я ступил на балкон; вид был действительно великолепен. На небосклоне висел, как огромный воздушный змей, Южный Крест, а в направлении Дурбана шла лента автострады, отмеченная оранжевыми светильниками.

Родерик не касался перил. Я держался ближе к стене. Я боялся и клял себя за глупую трусость: было стыдно не доверять Родерику. Подозрительность — страшная вещь!

Разумеется, мы вернулись целые и невредимые. Я расслабил мышцы. «Успокойся, идиот!» — говорил я себе, но не мог отделаться от мысли, что Родерик присутствовал и при случае с микрофоном, и вчера на руднике.

Квартира была небольшая, но с фантазией. Оливковый ковер, черный кожаный мешок, наполненный кусками губчатой резины, исполнял роль кресла. На стенах цвета хаки висели яркие абстрактные картины, между ними массивные медные светильники. Перед диваном под синтетической тигровой шкурой стоял низкий стеклянный стол, а в углу — гигантская пивная банка — скульптура в стиле Энди Уоролла. В целом все это производило впечатление отчаянного стремления к современности. Это был интерьер человека, решившего во что бы то ни стало идти в ногу со временем. Можно было предположить, что Родерик курит марихуану.

Разумеется, в доме была дорогая стереоустановка. Он поставил что–то суперсовременное, может быть, чуточку устаревшее по сравнению с тем, что сейчас крутят в Лондоне, но в гнусавых голосах исполнителей звучала та же смесь протеста с самолюбованием. Некоторое время я пытался понять, нравится ли это хозяину на самом деле.

— Выпьем? — спросил он. Я с удовольствием согласился.

Кампари с содовой. Розовая горьковато–сладкая жидкость в высоком стакане.

— Катя должна прийти с минуты на минуту. У нее дела на телевидении.

— Она хорошо себя чувствует?

— Отлично.

Он старался казаться равнодушным, но я видел отчаяние в его глазах, когда он думал, что Катя умирает. Под внешностью авангардиста скрывались нормальные человеческие чувства.

Он был одет в невероятно узкие брюки, его рубашка была с оборками и шнурками. Этот как бы домашний и потому небрежный наряд был, конечно, тщательно продуман и должен был подчеркнуть мужественность, силу и современную элегантность хозяина. Разумеется, мой костюм говорил о моем характере. Так уж всегда бывает.

Что же касается Кати, то и ее наряд был красноречив.

Она ворвалась в комнату, как живая реклама развлекательной программы. Она напоминала испанскую танцовщицу; сходство подчеркивал высокий черепаховый гребень в ее прическе.

Энергия исходила от нее, как будто заряд электричества, пронзивший ее тело, не только чуть не убил, а зарядил ее.

— Линк! — сказала она. — Как я рада видеть вас!

Разумеется, она пришла с подругой. Я ощетинился. Родерик и Катя, разумеется, сговорились. Я был не в восторге от такого поворота, но кой–какой опыт у меня был, поэтому я знал, как себя вести. Я вздохнул, прощаясь с образом того тихого, домашнего ужина, о котором говорил Родерик.

Девушка была очень хороша. Темноволосая, с большими, чуть близорукими глазами. Она была одета во что–то воздушное, мягкое, зеленое и свободное. То бедро, то округлая грудь радовали глаз.

Родерик делал вид, что увлечен приготовлением выпивки.

— Мелания, — Катя подавала ее как богиню, родившуюся из морской пены. Впрочем, стройная шея Мелании понравилась бы маэстро Боттичелли.

Домашние называют ее Мела, подумал я ехидно, и поздоровался, улыбаясь не слишком приветливо. Однако Мелания не собиралась легко сдаваться. Она взмахнула длинными ресницами, приоткрыла мягкие губы и подарила мне страстный взгляд. Это она умеет, подумал я, и ведет она себя так, как я перед камерой.

Мелания опустилась на диван рядом со мной. Совершенно случайно у нее не оказалось спичек, поэтому я дал ей прикурить от большой зажигалки в виде апельсина. Совершенно случайно Мелания взяла мои ладони в свои, чтобы защитить огонек зажигалки от движения воздуха. Когда она приподнялась, чтобы стряхнуть пепел с сигареты, она ухватилась за мое плечо, потому что совершенно случайно потеряла равновесие.

Катя рассказывала разные забавные истории, а Родерик не забывал о моем стакане. Я раздумывал над тем, где он спрятал магнитофон, потому что был совершенно уверен, что разговор продуман заранее.

Ужинали мы за черным квадратным столом в небольшой нише, стены которой были цвета горчицы. Еда была вкусной, разговор оживленным. Я отмалчивался, чтобы не сказать ничего такого, что можно было бы использовать в прессе.

Мелания благоухала, а Родерик подливал коньяк в мое вино. «Имел я тебя в виду, — думал я. — Тебя и твою газету. Ты, конечно, хитрый, сукин сын, но меня ты не перехитришь».

Родерик, сообразив что к чему, оборвал разговор с сексуальным подтекстом и без всякого предисловия спросил:

— Вы здесь уже неделю. Скажите, что вы думаете об апартеиде?

— А вы? — парировал я. — И вы? Вы же здесь живете. Расскажите мне что–нибудь на эту тему.

Катя заявила, что ее интересует, что думает гость. Мелания же решительно изрекла:

— Апартеид неизбежен.

Я спросил:

— В каком смысле?

— Апартеид означает раздельную жизнь, — объяснила она. — А вовсе не то, что одна раса выше другой. Люди отличаются друг от друга, и мы не можем этого изменить. Весь мир думает, что мы ненавидим черных, но это неправда.

Я был поражен переменой в девушке; сейчас она мне нравилась гораздо больше.

— У многих черных есть машины и собственные дома. У них есть свои больницы и кино, гостиницы и магазины…

Я уже было открыл рот, чтобы возразить, но Мелания не дала мне сделать это, чем очень разозлила Родерика.

— Я знаю, что вы скажете, — продолжала она. — Все англичане, которые сюда приезжают, считают своей обязанностью сказать, что мы несправедливы по отношению к черным. Они не видят изменений к лучшему. Или же не хотят видеть.

Интересно, как бы она рассуждала, если бы была черной? Может быть, черным африканцам и разрешалось заниматься адвокатской или медицинской практикой, но, например, жокеями они работать не могли. Это я знал точно.

Родерик потерял терпение и вновь спросил:

— А как вы на все это смотрите?

Я улыбнулся.

Видите ли, Родерик, в моей профессии не существует дискриминации в отношении какой–либо социальной группы. Единственное условие принадлежность к гильдии профессиональных актеров.

Родерик сдался. Очевидно, он понял, что не выудит из меня ни одного высказывания на политическую тему, которое можно было бы использовать в печати. Поэтому он решил напомнить Мелании, что она приглашена на роль соблазнительницы. Ее инстинкт говорил ей, что она преуспела бы больше, если бы мы поговорили. Но, видимо, они преследовали общую цель, поэтому прелестная дева мгновенно сменила тон. Она стыдливо улыбнулась, как бы говоря, что напрасно вмешалась в разговор о вещах, в которых не разбирается.

Катя и Родерик переглянулись. Катя сказала, что приготовит кофе. Родерик заявил, что поможет ей, и предложил перейти на диван, где нам будет удобней.

Мелания скромно потупилась. Я подивился ее актерским способностям, я догадывался, что она хладнокровна и тверда, как сталь. Тем не менее она без проволочек расположилась на диване.

При этом она так одернула платье, что ее великолепная грудь почти полностью обнажилась. Она с удовольствием отметила, что я не свожу с нее взгляда.

Рано радуешься, милая, думал я, слишком рано.

Родерик принес кофе, а Катя вышла на балкон. Через некоторое время она вернулась и отрицательно покачала головой. Родерик стал разливать кофе, а Катя подавала чашки. Я заметил, что она возбуждена.

Я посмотрел на часы. Было десять пятнадцать.

— Ну, мне пора, — сказал я. — Завтра мне рано вставать.

— Нет, нет, еще минутку, — сказала Катя, а Родерик подал мне стакан, коньяка в котором хватило бы, чтобы утопить средних размеров крейсер. Я сделал вид, что отпил большой глоток, хотя на самом деле едва пригубил. Если бы я выпил все, что наливал мне Родерик, я наверняка не смог бы вести машину.

Мелания, сбросив золотые туфельки, выполняла гимнастические упражнения, приподнимаясь на пальчиках с выкрашенными в розовый цвет коготками. Заодно она показывала мне, что ничего не носит под платьем.

Кофе был хорош. Кулинарные таланты Кати превосходили конспираторские. Через четверть часа она вновь вышла на балкон, а когда вернулась, то кивнула Родерику.

Я еще раз внимательно пригляделся к этой троице. Молодящийся Родерик, смешная, безалаберная Катя, прекрасная Мелания, деловито выставляющая напоказ свои прелести. Я был уверен, что они в сговоре, что они что–то задумали…

Было без двадцати одиннадцать. Я допил кофе, встал и сказал, что уже точно пора.

На этот раз возражений не последовало.

— Большое вам спасибо за чудесный вечер, — сказал я.

Они улыбнулись.

— Отличный ужин, — сказал я, обращаясь к Кате.

Она улыбнулась.

— Великолепная выпивка, — сказал я Родерику.

Он улыбнулся.

— И приятное общество.

Мелания улыбнулась.

Неестественные улыбки, напряженные взгляды. У меня пересохло во рту.

Мы вышли в прихожую.

— И мне пора, — сказала Мелания. — Родерик, ты не мог бы вызвать такси?

— Конечно, милая, — произнес он и тут же добавил: — Но вам по пути. Линк тебя подбросит.

Все трое уставились на меня, улыбаясь, как заведенные.

— Разумеется, — сказал я. А что я мог сказать?

Мелания набросила шаль. Катя и Родерик проводили нас до лифта. Я нажал кнопку. Лифт остановился на первом этаже.

Я вежливо пропустил Меланию вперед. А потом сказал:

— Ох… простите… Я забыл кольцо в ванной. Я тут же вернусь. Подождите меня, пожалуйста.

Прежде чем она успела возразить, я нажал кнопки «3» и «7».

Вышел я на третьем, спустился по металлическим ступенькам пожарной лестницы во внутренний двор, заставленный контейнерами для мусора и корзинами для белья, обежал вокруг квартала и затаился в подворотне напротив подъезда, где жил Родерик.

Двое стояли перед подъездом, двое крутились у моей машины. В руках у них блестели хорошо знакомые мне предметы.

Из подъезда выбежала Мелания и заговорила с теми, что стояли ближе. В свете уличных фонарей платье ее казалось прозрачным. Она что–то оживленно говорила, а ее знакомые активно жестикулировали и качали головами.

Внезапно они задрали головы, я тоже посмотрел вверх и увидел стоящих на балконе Родерика и Катю. Они что–то кричали. Слов я не разобрал, но и так все было ясно. Добыча ускользнула. Они были недовольны.

Возле моего автомобиля состоялось короткое и мало результативное совещание, после которого Мелания вернулась в дом.

Родерик не был убийцей, он был газетчиком до мозга костей. Его четверка была вооружена не револьверами и ножами, а всего лишь фотоаппаратами. Убивать меня они не собирались. Они хотели сфотографировать меня в обществе девушки в почти прозрачном платье.

* * *

Из «Игуаны» я позвонил Родерику. Он был явно не в настроении.

— Черт вас побери! — сказал я без всякого предисловия.

— Согласен.

— Вы велели прослушивать мой телефон?

Пауза. Потом вздох.

— Да.

— Похвальная искренность. Жаль, запоздалая.

— Линк!

— Не надо расшаркиваться. Лучше скажите мне, зачем вам все это?

— Моя газета…

— Ничего подобного, — перебил я его. — Ни одна приличная газета не опустится до подобных штучек. Это была ваша личная инициатива.

Долгая пауза.

— Ладно, я скажу. Я сделал это по просьбе Клиффорда Уэнкинса. Эта вонючка в дикой панике — фирма на него по–настоящему давит… Ну, вы понимаете. Он сказал, что его вышибут с работы, если он не организует вашу фотографию с какой–нибудь девкой. Говорил, что умолял вас, но вы отказали. А им надо продать билеты по двадцать рэндов. Мелания — лучшая манекенщица в Иоганнесбурге. Уэнкинс упросил ее, чтобы она сыграла эту роль. Сказал, что речь идет о сборах на благотворительные цели.

— Этот ваш чертов Уэнкинс, — сказал я, — душу продаст ради рекламы.

— Мне очень жаль…

— Это ерунда по сравнению с тем, что ожидает этого шакала.

— Я предупреждал его.

— Черт побери всю вашу грязную шайку, — сказал я и бросил трубку.

Глава 13

Эван наблюдал за погрузкой багажа так увлеченно, как будто репетировал важную сцену очень серьезного фильма. Но в его распоряжении был лишь Конрад. На тротуаре громоздились кофры, картонные коробки и пластиковые мешки.

— Дорогуша, — Конрад увидел меня. — Ради Бога, раздобудь немного льда.

— Не понял, — сказал я.

— Лед, — повторил он, — для хранения пленки.

— А пиво не забыл?

— В красной коробке.

Пиво стояло в машине. Я принес колотый лед. Конрад высыпал его на дно желтого ящика, сверху положил коробки с пленкой, тщательно закрыл и поставил в багажник. Эван заметил, что если мы и дальше будем работать в таком темпе, то в Парк Крюгера попадем только к вечеру.

К одиннадцати часам машина была набита, что называется, под завязку, а на тротуаре все так же лежали ящики, коробки, штативы, кассеты — все, что так необходимо кинооператору.

Эван размахивал руками, как безумный. Как будто знал волшебное слово, способное загнать все это в машину. Конрад дергал себя за усы. Я открыл багажник своей машины, бесцеремонно побросал все туда и сказал Конраду, что разберемся, когда приедем на место.

Затем мы выпили пива и около полудня двинулись в путь. Добрых пять часов ехали мы на северо–восток от Иоганнесбурга и поднялись еще на сотню метров над уровнем моря. Воздух становился все суше, и нужно было все чаще останавливаться, чтобы чего–нибудь выпить.

В пять мы подъехали к воротам Нумби, въезду в заповедник. Отсюда Парк Крюгера тянулся на триста двадцать километров к северу и на восемнадцать километров к востоку. Парк не огорожен, так что звери могут покинуть его, если им там не нравится. Ворота Нумби — это деревянный шлагбаум, охраняемый двумя смотрителями–неграми в форме, и небольшой домик неподалеку. Эван показал смотрителю пропуск на два автомобиля и разрешение на проживание в кемпингах, он поставил печати и поднял шлагбаум.

Пурпурные и фиолетовые бугенвилии сменились обычной растительностью. Заповедник был буквально выжжен солнцем. За много месяцев здесь не выпало ни капли дождя. Узкая дорога вела в глубь высохших зарослей, и единственное, что напоминало о людях, — это его асфальтовое покрытие.

— Зебры! — крикнул Конрад.

Я увидел стадо пыльных зебр, они лениво обмахивались хвостами.

К счастью, у Конрада был план заповедника. Нам нужно было попасть в кемпинг с прекрасным названием Преториускоп, но, как вскоре выяснилось, здесь была масса узких, извилистых и пересекающихся дорог, так что можно было заблудиться и чрезмерно углубиться в джунгли, где, как нас заверили, водятся огромные стада львов, носорогов, буйволов и крокодилов.

Ну и, конечно, слонов.

Кемпинг, расположенный на просторной площадке, был огорожен высокой проволочной сеткой. Кирпичные, крытые соломой домики напоминали красные бочки, накрытые соломенными шляпками.

— Рондавеле, — сказал Эван. Он зарегистрировал нас в конторе, и мы отправились на поиски отведенных нам помещений. Каждый из нас получил в свое полное распоряжение отдельный домик: две кровати, стол, стулья, встроенный шкаф, душ и кондиционер. Одним словом, полный комфорт в сердце джунглей.

Эван постучал в мою дверь и объявил, что мы отправляемся на вылазку. Ворота кемпинга запирались на ночь в шесть тридцать, так что у нас было от силы минут сорок на то, чтобы сориентироваться на местности и увидеть стадо павианов.

— Мы не успели разгрузиться, — сказал Эван, — поэтому поедем на твоей машине.

Я вел машину, они наблюдали. Павианы сидели на пригорке, с увлечением ища друг у друга насекомых, а чуть дальше антилопы обгладывали какие–то ветки, лишенные листьев. И никаких слонов.

— Давайте возвращаться, пока не заблудились, — предложил я, и мы вернулись за несколько секунд до того, как закрыли ворота.

— Что было бы, если бы мы опоздали? — спросил я.

— Пришлось бы ночевать в джунглях, — авторитетно ответил Эван. — Если они закрыли, то сам Господь ничего не поделает.

Эван, как обычно, делал вид, что черпает информацию из воздуха, но, как выяснилось позже, он нашел в конторе памятку и проштудировал ее. Памятка советовала не открывать окна автомобилей и не орать «Зебра!» или «Лев!», потому что животные этого не любят. Они не боятся машин и не обращают на них внимания, но если из автомобиля высовывается какая–нибудь часть человеческого тела, в животных просыпается аппетит, и они бросаются в атаку.

Конрад достал из багажника ящик с пивом, и мы занялись утолением жажды. Воздух был мягким и теплым.

Обстановка была спокойной, и даже присутствие Эвана не могло ее испортить. У нее был один недостаток — она создавала ощущение безопасности.

* * *

На следующий день мы отправились в джунгли на рассвете и завтракали в Скукузе. Здесь и заночевали.

Скукуза был побольше Преториускопа, и администраторы Эвана сняли для нас рондавеле высшего класса, а также проводника, что было бы просто великолепно, если бы он не был потомком буров, с трудом изъясняющихся по–английски. Высокий, медлительный, неразговорчивый человек — полная противоположность Эвану.

Хаагнер переводил английский вопрос на африкаанс, потом формулировал ответ, переводил его на английский и только потом открывал рот, что бесило Эвана, но Хаагнер плевал на это и не терял душевного равновесия. Конрада это от души веселило, хотя он старался не показывать вида; как слуга, наблюдающий за тем, как его строгий хозяин падает, поскользнувшись на банановой кожуре.

Теперь мы передвигались на вездеходе Хаагнера, куда Конрад перенес «Аррифлекс», звуковую аппаратуру, желтый ящик, магнитную ленту, карты, блокноты, альбом для эскизов, фрукты, пиво и бутерброды в пластиковых мешочках.

— Олифант^[33], — неожиданно произнес Хаагнер, которому Эван уже раза три рассказывал о цели нашей экспедиции, и остановил машину.

— Вон там, внизу.

Мы посмотрели и увидели несколько деревьев, кусты и небольшую речушку.

— Слишком далеко, чтобы снимать, — сказал Эван. — Нужно подъехать поближе.

— Они на другой стороне реки, — сказал Хаагнер. Река Саби. Саби на языке банту означает «страшно».

Я был уверен в том, что он не подначивает Эвана. Хаагнер делился информацией. Узенькая, ничем не примечательная речушка мирно пересекала долину и выглядела ничуть не более страшной, чем Темза.

Хаагнер тыкал пальцем в разную живность, но Эвана не интересовали ни хохлатые сойки, ни зеленые мартышки, ни гну, ни стада грациозных очаровательных антилоп. Его интересовали исключительно кровожадные твари вроде гиен, грифов и, в особенности, львы и гепарды, которые даже здесь встречаются крайне редко.

Больше всего он желал видеть «олифантов». Эван взял на вооружение это местное слово, оно нравилось ему, он повторял его на разные лады так, как будто сам его придумал. Когда Хаагнер показал нам лежащую на дороге слоновью кучу, восторгу Эвана не было границ. Он приказал остановить машину и заставил Конрада отснять не меньше десяти метров пленки в разных ракурсах.

Хаагнер невозмутимо поставил машину так, чтобы Конраду было удобней снимать. Он не скрывал, что считает Эвана сумасшедшим, а я беззвучно хохотал, пока не разболелось горло. Будь слон рядом, Эван заставил бы его сделать дубль — еще две или даже три кучи. Для Эвана это было бы вполне нормальной вещью.

Эван с нескрываемым сожалением расставался с кучей, судя по всему, он размышлял над тем, как использовать ее наиболее символично. Конрад заявил, что мечтает о пиве, в ответ Хаагнер протянул руку и сказал: «Ондер–Саби», что оказалось названием кемпинга, как две капли воды похожего на предыдущие.

— Олифанты есть у реки Салии, — сообщил Хаагнер после короткой беседы с группой своих коллег. — Если мы поедем сейчас, мы сможем их увидеть.

Эван, разумеется, пожелал, чтобы мы поехали немедленно, так что пришлось расстаться с приятной прохладой.

— Сегодня жарко, — сказал Хаагнер. — Завтра будет еще жарче. Еще немного, и пойдет дождь. Тогда все будет зеленым.

— Нет, нет, — забеспокоился Эван. — Мне нужна именно засуха. Сожженная солнцем растительность. Я хочу, чтобы заповедник выглядел так, как сейчас — враждебным, бесплодным, агрессивным, страшным, злым и беспощадным.

Хаагнер ничего не понял. Он долго думал, а потом повторил:

— Через месяц будет дождь, и Парк станет зеленым. Очень много воды. Сейчас воды мало. Речки высохли. Олифанты ходят к большой реке, к Салии.

Мы проехали два километра, после чего остановились около просторной хижины на краю обширной долины. Под нами текла река Салия, и мы действительно увидели олифантов. Большая семья — папа, мама и детки, — весело плескались в воде. Родители поливали детей из хобота.

Место, где остановился Хаагнер, было специальной площадкой, поэтому он позволил нам выйти из машины. Мы с удовольствием размяли ноги и полезли в красный ящик. Потом Конрад держал в одной руке камеру, в другой — банку с пивом, а Эван, чрезвычайно возбужденный, пытался заразить нас своим энтузиазмом.

Я присел рядом с Хаагнером и распаковал бутерброды. Было не меньше тридцати пяти градусов в тени. Хаагнер предупредил Эвана, чтобы он далеко не уходил и не дразнил львов, но Эван был уверен, что с ним ничего не может случиться, и оказался прав. Он убедил Конрада пройти с ним метров сорок по направлению к реке, чтобы съемка была выразительней. Хаагнер беспокоился и кричал, чтоб они вернулись. Он сказал мне, что его непременно вышвырнут с работы, если он будет вести себя иначе.

Вскоре Конрад вернулся. Он заявил, что слышал, как в кустарнике рычало «неизвестно что».

— В заповеднике тысяча двести львов, — сказал Хаагнер. — Если хотят есть, нападают. Только львы убивают на территории заповедника тридцать тысяч разных животных за год.

— Господи! — вздохнул Конрад. Видно было, что замысел Эвана с каждым часом нравится ему все меньше и меньше.

Через некоторое время пришел Эван, целый и невредимый. Хаагнер смотрел на него с ненавистью.

— На севере олифантов больше, — сказал он с нажимом, давая понять, что олифанты любят жить вне его района.

Эван немедленно успокоил его.

— Завтра. Завтра мы поедем на север и заночуем в кемпинге Сатара.

Несколько успокоенный, Хаагнер отвез нас в Скукузу. По дороге он хмуро указывал на каждое встречавшееся нам животное и называл его.

— Можно пересечь парк верхом? — спросил я. Хаагнер категорически затряс головой.

— Очень опасно. Опаснее, чем идти пешком… Хотя пешком тоже очень опасно, — добавил он, глядя на Эвана в упор. — Если автомобиль поломается, ждите, когда подъедет другой, и просите, чтобы сообщили о помощи на ближайшем кемпинге. Не выходите из машины. Не ходите по заповеднику пешком. Особенно ночью. Лучше ночевать в автомобиле.

Эван слушал его без всякого внимания. Он тут же указал на один из ближайших проселков. При въезде на него висела табличка «въезд воспрещен». Эван спросил Хаагнера, куда ведут эти дороги.

Одни к поселкам охранников, — ответил Хаагнер после долгой паузы. — Другие — к водопоям, противопожарным просекам. Это дороги для смотрителей. Не для гостей. Туда нельзя ездить.

Он смотрел на Эвана с подозрением.

— Нельзя, — добавил он. — Воспрещается.

— А почему?

— Площадь заповедника — тридцать тысяч квадратных километров. Можно заблудиться.

— У нас есть карта.

— Боковые дороги не обозначены на карте.

Эван, протестуя всем своим видом, уничтожал бутерброд за бутербродом. Покончив с ними, он открыл окно, чтобы выбросить полиэтиленовый пакет.

— Нельзя! — крикнул Хаагнер. Эван замер.

— Почему?

— Животное съест и подавится. Пленка убьет зверя.

— Ну, ладно, — буркнул Эван и передал пакет мне, чтобы я положил его в ящик. Но ящик был заперт, и я сунул пакет в карман. Через минуту Эван выбросил в окно остатки сандвича с сыром и помидорами.

— Нельзя кормить животных, — автоматически отреагировал Хаагнер.

— Почему? — в очередной раз спросил Эван.

— Не надо приучать животных к тому, что в автомобилях есть пища.

Этот аргумент сразил Эвана. Конрад подмигнул мне, а я сидел с каменным лицом и лопался от смеха.

В связи с тем что мы, к несчастью, встретили слона, который помахал нам ушами с расстояния, не превышающего длину крикетного молотка, мы вернулись в кемпинг перед самым закрытием. Несмотря на то что солнце быстро садилось, Эван и слышать не хотел о возвращении: он всюду видел великолепные аллегории и приказывал Конраду снимать километры пленки, каждый раз используя новые фильтры. Он хотел установить штатив на дороге, но Хаагнер возразил против этого таким наводящим страх голосом, что Эван вынужден был отказаться от своих намерений.

— Олифант — это очень опасный зверь, — сказал Хаагнер, и Конрад торжественно поклялся, что нет такой силы, которая заставит его покинуть машину. Хаагнер утверждал, что если слон машет ушами, то это значит, что он чем–то рассержен, а поскольку он весит, по меньшей мере, семь тонн и стартует со скоростью около сорока километров в час, нам лучше улетучиться.

Однако Эван был убежден, что слон не посмеет напасть на таких выдающихся личностей, как Э. Пентлоу, режиссер, и Э. Линкольн, киноактер. Ему удалось убедить Конрада, но Хаагнер не снял ногу со сцепления. Когда слон сделал шаг в нашу сторону, Хаагнер так рванул с места, что Конрад вместе с камерой очутился на полу.

Я помог ему подняться, а Эван высказал свои претензии Хаагнеру. Хаагнер, как видно, потерявший терпение, не менее энергично остановился, поставил вездеход на ручной тормоз и сказал:

— Хорошо. Подождем.

Слон вышел на шоссе. Он был в какой–то сотне метров от нас. Его уширазвевались, как флаги.

Конрад посмотрел назад.

— Поехали, дорогуша, — сказал он самым ласковым тоном.

Хаагнер стиснул зубы. Слон припустил рысью. Это начинало действовать на нервы. Эван, наконец, сломался.

— Поехали! — закричал он. — Старина, разве ты не видишь, что он атакует?

У этого слона были очень красивые большие бивни. Хаагнер рванул, и слону досталась лишь туча пыли в морду.

— А что будет, если появится другой автомобиль? — спросил я. — Он же попадет прямо на эту разъяренную скотину.

Хаагнер покачал головой.

— Уже поздно. Все машины вернулись в кемпинг. А олифант сейчас уйдет в буш. На шоссе ему нечего делать.

Конрад посмотрел на часы.

— Как долго мы будем ехать? — спросил он.

— Если не будем останавливаться, — ответил Хаагнер, явно злорадствуя, — то полчаса.

— Но сейчас уже четверть седьмого, — забеспокоился Эван.

Хаагнер пожал плечами. Эван явно нервничал. Это вызвало улыбку на лице проводника, блаженную гримасу удовлетворения. Хаагнер включил фары и свернул на один из проселков. Через несколько минут мы оказались в деревушке, образованной современными домишками, садиками и уличными фонарями.

Мы с удивлением разглядывали ее. Типичный современный пригород, полный зелени и цветов, среди выжженных джунглей.

— Это поселок смотрителей, — объяснил Хаагнер. — Мой домик третий отсюда. Здесь живут и работают белые. Работники и смотрители банту живут в другом поселке.

— А львы? — спросил я. — Разве здесь безопасно?

Он усмехнулся.

— Вообще–то, да.

Мы уже свернули на шоссе.

— Ну, может быть, и не совсем безопасно, — сказал вдруг Хаагнер. — Ночью никто не отходит далеко. А львы редко заходят к людям… Кроме того, у нас хорошие ограды… Но однажды именно на этой дороге, между поселком и кемпингом, лев напал на молодого банту. Я хорошо знал этого парня. Его предупреждали, чтобы он не шлялся по ночам… Это было страшно.

— А львы часто нападают на людей? — спросил я. Мы остановились перед нашим рондавеле.

— Да нет. Очень редко. А если случается, то всегда на местных. Никогда на приезжих. В машине безопасно.

Он еще раз красноречиво поглядел на Эвана.

* * *

Перед ужином я заказал разговор с Англией. Мне сказали, что придется подождать, но в десять я уже разговаривал с Кейт.

— Все в порядке, — сказала она. — Ребята шалят, как обычно. Я была вчера у Нериссы. Мы провели вместе целый день. Мы никуда не выходили, она страшно слаба. Но она не хотела меня отпускать. Мне удалось разузнать все. Но длилось это очень долго.

— Что она сказала?

Ты был прав. Она действительно сказала Дэну, что больна болезнью Ходжкина. Говорит, что сама еще не знала, что это такое, но ей показалось, что Дэн не воспринял это, как что–то особенное, он только сказал, что всегда считал, что это болезнь молодых.

— Если он знал это, — подумал я, — то он знал и много больше.

— Он прожил у нее десять дней, и за это время они подружились. Так сказала Нерисса. Перед его отъездом в Америку она сказала, что завещает ему своих лошадей. Еще она сказала ему, что часть своего состояния она разделила между несколькими друзьями, а ему, как единственному родственнику, завещает остальное.

— Счастливчик!

— Так вот… Несколько недель тому назад, в конце июля — начале августа он вновь приехал. Это было как раз тогда, когда ты снимался в Испании. Нерисса уже знала, что умирает, но не сказала ему об этом. Но она показала ему завещание, потому что оно его явно интересовало. Когда он прочитал завещание, он сказал, что желает ей прожить еще сто лет. И вообще он был чертовски мил.

— Вот лицемер!

— Ну, не знаю. В том, что ты придумал, есть огромное «но».

— А именно?

— Дэн не виноват в том, что лошади Нериссы последнее время проигрывают на скачках.

— Почему?

— Потому что, когда Нерисса сказала, что ее беспокоит эта история, именно Дэн посоветовал ей просить тебя разобраться во всем на месте.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Говорю тебе, это была его идея.

— Тут сам черт ногу сломит.

— Если бы он комбинировал, то наверняка не стал бы давать такой совет, не так ли?

— Пожалуй, так.

— Не принимай все это близко к сердцу.

— Но других предположений у меня нет.

— Ничего не поделаешь. Да и незачем ей знать, что ее любимый племянник — дрянь.

— Пожалуй.

— И потом, если бы Дэну приспичило, он мог бы узнать все без всякого труда. Завещание постоянно лежит на столике в салоне. Как только я о нем заговорила, Нерисса дала его мне. Ее интересует реакция людей. Если хочешь, я скажу, что она завещала нам.

— Валяй, — сказал я без особого энтузиазма. Я продолжал думать о Дэне.

— Мы получим акции какой–то фирмы, которая называется «Ройд», она оставляет мне кулон с бриллиантом и кольца. Она показывала… Красота необыкновенная. Я сказала, что это слишком дорогой подарок. А она попросила меня примерить — хотела посмотреть, подойдут ли они мне. Она была так довольна… Я бы сказала, счастлива… Нет, я не смогу… Господи…

— Не плачь, любимая.

— У нее боли. Какая–то железа разрослась и давит на нерв.

— Мы сходим к ней, как только я вернусь.

— Да… — вздохнула Кейт. — Как я хочу видеть тебя!

* * *

Я положил трубку и вышел на улицу. Африканская ночь была тиха. Единственным звуком был шум генератора, снабжавшего Скукузу электричеством. Да неистово стрекотали цикады.

Нерисса дала ответы на все мои вопросы.

Теперь я знал.

Кто–то затеял очень рискованную игру. Очень.

И ставкой в этой игре была моя жизнь.

* * *

Я вернулся и заказал еще один разговор. Слуга просил меня подождать. «Ван Хурен слушает», — услышал я голос Квентина. Я сказал, что понимаю, что задаю бестактный вопрос, и при первой же нашей встрече объясню, в чем дело, но мне нужно знать, каков пай Нериссы.

— Такой же, как мой, — ответил он сразу же. — Она унаследовала после Порции весь пакет акций моего покойного брата.

Я поблагодарил его. Но я не испытывал радости.

— До встречи на премьере, — сказал Квентин. — Мы ждем с нетерпением.

* * *

Я долго не мог заснуть. Казалось бы, что может угрожать мне в охраняемом кемпинге? Эван и Конрад храпят по соседству.

В конце концов я проснулся не в постели.

Я находился в автомобиле, взятом мною напрокат в Иоганнесбурге. Автомобиль находился в Парке Крюгера. Было светло. Были деревья, кусты и сухая трава. Не было ни одного рондавеле.

У меня в носоглотке стоял тошнотворный запах эфира, голова моя кружилась, моя правая рука была пропущена сквозь рулевое колесо, а запястья сковали массивные наручники.

Глава 14

Что за идиотские шутки, подумал я. Этот Эван кретин!

Или это новая затея Уэнкинса?

Не может же все это быть всерьез!

Но где–то там я понимал и боялся признаться себе в этом. Джилл не придет.

На этот раз придется умирать всерьез, а не для камеры. Смерть смотрела мне в глаза.

Потому что ставкой Дэна было не что–нибудь, а золотой рудник.

Я чувствовал себя мерзко. Меня тошнило. Похоже, меня накачали каким–то сильным наркотиком, да и доза, наверное, была очень большой. Впрочем, это уже не имело никакого значения.

Целую вечность в голову не приходило ни одной стоящей мысли. Все шло кругом, к горлу подкатывало. Мое самочувствие занимало все мое внимание. Временами я впадал в полуобморочное состояние, а когда приходил в себя, с ужасом осознавал, в какой безвыходной ситуации оказался.

Первое наблюдение: когда я ложился спать, на мне были лишь трусы, а проснулся я в рубашке и штанах. На ногах носки и туфли.

Следующее открытие вызревало в моем подсознании. Ремни безопасности — они охватывали мои грудь и живот. Так же, как в Конфетке.

Дотянуться до замков я не мог.

Я пытался неоднократно. Безуспешно.

Потом я прикидывал, как избавиться от наручников. Это были английские наручники. Это было бесполезно.

Из попытки сломать баранку, — она выглядела куда менее прочной, чем руль Конфетки, — ничего не вышло.

Я располагал большей свободой. Ремни болтались, места для ног было побольше. Слабое утешение.

Потом я решил взвесить, какие есть шансы, что меня случайно обнаружат.

Если Эван и Конрад поймут, что меня похитили, они наверняка организуют розыски. Хаагнер поднимет охранников. Кто–нибудь спасет меня.

Начинало припекать. Сквозь правое стекло на меня падали солнечные лучи. Небо было безоблачным. Я сделал вывод, что машина стоит носом на север… и ахнул, когда сообразил, что это означает.

В южном полушарии солнце светит с севера, скоро оно будет светить мне в лицо.

Или кто–то появится до полудня?

Может быть.

Я чувствовал себя несколько лучше, тошнота прошла, и мысль о приближающейся смерти уже не сталкивалась с полным равнодушием.

Логика говорила о том, что меня приковал Дэн, чтобы унаследовать акции Нериссы.

Нерисса завещала мне акции «Ройд», и он знал об этом.

Дэн получал все то, что останется после выплаты других завещанных сумм, но если я умру раньше, чем Нерисса, то, ясное дело, не унаследую акции «Ройд». Они войдут в долю главного наследника, то есть Дэна. Если я выживу, то Дэн потеряет не только акции золотого рудника, но и еще несколько тысяч фунтов. Ведь по действующему законодательству налог на наследство выплачивается с основной суммы.

Если бы Нерисса поделилась со мной своими планами, — вздыхал я, как корова. Или она не понимала, какую колоссальную ценность имеют акции «Ройд», или не знала, как исчисляется налог на наследство. Трудно было представить, что, испытывая такую симпатию к племяннику, она так составила завещание, что я богател за его счет.

Посоветуйся она с любым бухгалтером, и то, наверное, сформулировала бы завещание по–другому, но завещание составляется с адвокатом, а английские адвокаты, как правило, не дают финансовых советов.

Дэн, отличный математик, сориентировался в ситуации уже тогда, когда прочитал завещание Нериссы. Я, наверное, тоже сориентировался бы, но я не видел его. А, сориентировавшись, Дэн стал размышлять над тем, как убрать с дороги меня.

Достаточно было рассказать мне о завещании. Но откуда он мог знать об этом? Он представил себе, как бы действовал я на его месте, и поступил таким образом. Он был уверен, что любой человек — а, значит, и я — действовали бы так же.

Нерисса, милая Нерисса! Она хотела, чтобы все были довольны и счастливы, хотела каждому оставить что–нибудь, а в результате загнала меня в жуткую ловушку.

Дэн — азартный парень, солнечный мальчик, — отлично понимал, что болезнь Нериссы неизлечима. Человек–калькулятор, который жульнически сбивал цену лошадей, чтобы не платить за них большого налога, поняв, что речь идет о куда большей ставке, не остановился перед преступлением.

Я вспомнил, какой интерес проявлял он к работе рудника, его многочисленные вопросы по его эксплуатации… Теннис с Салли. Он хотел получить все. Унаследовать одну половину рудника и жениться на другой. То, что девочке было пятнадцать лет, не имело значения. Через два года она станет подходящей женой для папашкиного компаньона.

Дэн…

Охваченный бешенством, я стал бороться с ремнями, ломать руль. Какая невероятная жестокость! Как можно… Как мог один человек, заперев другого в автомобиле, обречь его на медленную мучительную смерть от жары, голода и жажды? Такое бывает только в кино… В одном фильме… в фильме, который называется «Человек в автомобиле».

Не выходите из автомобиля, это опасно, сказал Хаагнер. Я был готов встретиться со львами, только бы выбраться из этой коробки.

Господи, как же я кричал, как стонал, когда мы снимали эту сцену; я вспоминал каждую мелочь. Я представлял, что нахожусь в такой ситуации, а потом играл это для камеры. Играл страх, играл мучения умирающего человека. Сколько раз изображал я подобные чувства! Позади была серия фильмов, в которых я играл людей настолько измученных, что и спасенные от смерти, они впадали в помешательство.

Человек в Конфетке был персонажем. Он реагировал на событие импульсивно и незамедлительно, и поэтому плакал, кричал, стонал, звал на помощь. У меня были совсем другие реакции, я совершенно иначе воспринимал события. Рано или поздно меня найдут. Я должен быть в здравом рассудке.

* * *

Солнце пекло, температура росла, но это были мелочи по сравнению с другой пыткой. Мой мочевой пузырь был полон, и я испытывал острую потребность опорожнить его.

Я расстегнул молнию. Но я не мог достаточно прогнуться, а если бы и смог открыть дверь, все равно попал бы на пол. Я тянул до тех пор, пока не почувствовал острую боль. Часть мочи попала на пол, остальное в брюки.

Я сидел в зловонной луже, и меня трясло от злости. Не знаю почему, но то, что меня вынудили мочиться сидя, показалось мне большей подлостью, чем наручники. Когда мы снимали фильм, мы думали над этой проблемой, но она показалась нам несущественной по сравнению с душевными муками человека, обреченного на медленную смерть. Мы ошибались.

Во мне кипела ярость, и я решительно сказал себе, что вытерплю что угодно. Я стал думать о мести.

Я ненавидел всей душой.

Бесконечно тянулись часы. Жара в автомобиле стала невыносимой. Я понимал, что долго этого не выдержу. Но что было делать? А ведь в таких условиях я провел в Испании три недели. Честно говоря, там было жарче. То, что мы делали перерывы, в конце концов, не имело значения.

Я посмотрел на часы. Время ленча. Что ж, может быть кто–нибудь и появится.

Только как, подумал я, и откуда? Дороги не было, были несколько приземистых деревьев, высохшая трава и бурый кустарник. Но ведь как–то меня сюда привезли. Не орел же занес меня в эти заросли. В зеркало я разглядел нечто вроде пыльной тропы. Дорога была заросшей и кончалась метрах в двадцати от того места, где находилась машина.

Через месяц начнется сезон дождей. Деревья, кусты и трава зазеленеют, а дорога превратится в глинистую канаву. Тогда уж меня никто не найдет.

Если я все еще буду здесь.

Я неистово затряс головой. Я же на прямой дороге к сумасшествию, как тот человек в автомобиле, которого я играл. Я же решил не сходить с ума во что бы то ни стало!

Да, да!

А может быть, будут искать с вертолета?

Автомобиль серый. Но его, наверное, можно заметить. Я вспомнил, что неподалеку есть небольшой аэродром.

Эван может нанять вертолет…

Но где меня искать? Автомобиль стоял носом на север и в конце лесной дороги. А заповедник был огромным и диким.

Кричать? Может быть, но кто услышит? Вряд ли! О, эти маленькие шумные автомобили с наглухо закрытыми окнами, на которых туристы ездят по заповеднику, пользуясь только асфальтированными дорогами…

Включить сигнал?.. Исключено. Не та машина.

* * *

Время обеда пришло и ушло. Я бы не отказался, если бы мне предложили кружку холодного пива.

Внезапно я услышал хруст. Кто–то шел ко мне! Я повернул голову… это был жираф.

Высоченная тварь цвета кофе с молоком, не обращая никакого внимания на автомобиль, ощипывала остатки листьев. Жираф заслонил солнце, и я некоторое время находился в благословенной тени. Время от времени животное наклоняло прекрасную длинную шею и большими глазами с необычайно длинными и густыми ресницами вглядывалось в переднее стекло.

Я заговорил с ним.

— Слушай, старина, слетай–ка в Скукузу и поговори там с нашим общим знакомым Хаагнером. Пусть подъедет сюда на своем джипе и вытащит меня из этой ловушки.

Меня испугал мой собственный голос. В нем звучал неподдельных страх. Я мог и должен был надеяться, что Эван, Конрад, Хаагнер, туристы вот–вот найдут меня, но в глубине души в это не верил. Подсознательно — может быть, потому, что я уже играл эту роль, — я был готов к тому, что ждать придется долго.

Но в финале меня спасут. Крестьянин, проезжая на осле, увидит мой автомобиль. Так заканчивался фильм, так будет и на самом деле.

Потому что меня будут искать.

Я не явлюсь на премьеру. Уэнкинс забеспокоится, забегает и вышлет спасательную экспедицию.

Премьера состоится в среду.

Насколько я помню, сегодня пятница.

Человек может прожить без воды шесть или семь дней.

Жираф неторопливо удалился.

Среда будет шестым днем без воды.

* * *

Когда жираф ушел, а вместе с ним и тень, я почувствовал, до чего сильно печет солнце. Нужно было что–то делать.

Больше всего страдали руки, лобовое стекло было, как это принято в тропиках, затенено сверху, поэтому, откинув голову, я спасал ее от действия солнечных лучей, которые, тем не менее, падали на живот и бедра. Я расстегнул манжеты и засунул руки в рукава.

Затем я подумал, что стоит мне снять туфли и носки — и я смогу открыть окно и проветрить машину.

Но я не стал этого делать. Меня пугали не звери.

Единственный запас жидкости находился в моем организме. Каждое движение, каждый вздох его уменьшали. Влага испарялась, превращаясь в окружающий меня воздух. Пока окна закрыты, влага, пары ее, остаются в автомобиле.

Воздух снаружи был сух, как порох. Мне хотелось максимально отдалить те часы, когда моя кожа начнет трескаться. Влажный воздух предохранит слизистую оболочку рта и носоглотки.

* * *

Вновь и вновь я взвешивал возможности моего спасения, переходил от надежды к отчаянию. То я думал, что Эван и Конрад, обнаружив мое исчезновение, немедленно разослали спасательные отряды, то, минуту спустя, представлял, как они, посчитав меня хамом, бросившим их, не попрощавшись, отправились на север, и Эван, охотясь за олифантами, уже забыл, что на свете существует некто Э.Линкольн. Киноактер.

А кроме них, некому думать, что со мной может что–то случиться. В Иоганнесбурге знают, что я уехал на неделю, а потому ни ван Хурен, ни Уэнкинс, ни Родерик не станут беспокоиться. Они не ждут моего телефонного звонка и не рассчитывают, что я появлюсь раньше вторника.

Оставалось надеяться на Эвана и Конрада. И на крестьянина с ослом.

* * *

В какой–то момент этого бесконечного дня мне пришло в голову пошарить в карманах.

В заднем был бумажник, но деньги мне сейчас были ни к чему.

Ерзая на сиденье, мне удалось передвинуть правый карман вперед. В нем оказались фирменные спички отеля «Игуана Рок», голубая резинка и огрызок карандаша.

В левом кармане я нашел две вещи. Носовой платок… и полиэтиленовый пакет из–под бутербродов.

Хаагнер не позволил выбросить его.

«Это может убить животное», — сказал он.

И спасти человека.

* * *

Великолепный, чудесный пакет.

Советую каждому, кто отправляется в пустыню, прихватить с собой, по крайней мере, одну штуку.

Я знал, как можно добыть в тропиках столовую ложку воды за сутки, но, к сожалению, не в наглухо закупоренном автомобиле. Для этого нужно выкопать ямку. А кроме того, необходимы камень, кусочек пленки и какой–нибудь сосуд.

Конденсация.

Итак, ямка в земле. Копают ее в самую жару на глубину сантиметров сорок. В ямку ставят кружку, миску, накрывают ямку пленкой и кладут на пленку камешек или несколько монет.

Прохладною ночью на пленке появятся капельки.

Если все пойдет нормально, к утру у вас будет ложка воды.

* * *

Не так уж много.

Добрых полчаса я набирал воздух носом и вдыхал в мешочек. На его внутренней поверхности выступили мелкие капли росы. Пар влаги из моих легких теперь попадал в мешочек, что не было бессмысленным расточительством.

Я вывернул мешочек и старательно облизал его.

Восхитительная влага. Потом я приложил прохладную влажную пленку к щеке, и меня в первый раз охватило отчаяние. Я осознал всю ничтожность моего успеха.

* * *

Я вынул из кармана голубую резинку, собрал края наполненного раскаленным воздухом пакета, закрутил их, стянул резинкой и повесил пакет на баранку. Он раскачивался, как детский воздушный шарик, а когда я касался его, он раскачивался сильнее.

* * *

На закате у меня забурчало в животе. Конечно, от голода. Но и это можно было вытерпеть.

Вновь напомнил о себе мочевой пузырь. С этим я справился так же, как в прошлый раз. Со временем, думал я, эта проблема отпадет. Кто не пьет, тот не льет. Народная мудрость.

* * *

Явился вечер и спугнул надежду. Вновь надеяться на кого–то я буду через двенадцать часов. Ночь была очень долгой и очень странной.

У меня начались судороги. Я вспомнил, как я и это изображал в «Человеке в автомобиле». Теперь судороги были настоящие. По мере того, как холодало, мышцы сводило болезненное напряжение.

Я попробовал размяться и сломать руль, но только устал. Потом я придумал комплекс статических упражнений, чтобы не окоченеть совсем, но выполнил лишь половину.

Потому что — о чудо! — несмотря ни на что, я заснул.

* * *

Когда я проснулся, кошмар продолжался.

Я дрожал от холода, я деревенел и хотел есть.

Немного подумав, я стал обгрызать карандаш. Не для того, чтобы съесть, а для того, чтобы обнажить графит.

* * *

Уже перед рассветом я подумал о том, что Дэн не мог обойтись без посторонней помощи. Конечно же, он сам надел на меня наручники и захлопнул дверцу, но ведь кто–то должен был забрать его отсюда. Пожалуй, он бы не решился идти пешком, не из–за диких зверей, а не желая привлекать внимание.

Следовательно, у него был помощник.

Но кто?

* * *

Аркнольд…

Он знал о махинациях Дэна и молчал о них. Раскрытие аферы грозило ему, как минимум, потерей лицензии, представило бы в самом невыгодном свете. Но пойти на убийство?

Нет.

Барти? За деньги?

Возможно.

* * *

Кто–то из ван Хуренов? Но зачем? Ерунда.

Родерик. Чтобы создать сенсацию, о которой мечтает каждый журналист?

Катя?

Мелания?

Полный бред.

* * *

Клиффорд Уэнкинс? Ради рекламы?

Если это так, то мне не грозит ничего серьезного, он скоро явится и спасет меня. Ведь не мог же он пойти на это для того, чтобы избавиться от меня. Фирма «Уорлдис» не простит ему уничтожения товара, на котором она делает деньги. Как я хотел надеяться на то, что это рекламный трюк! Но у меня не получилось.

* * *

Эван, Конрад?

Об этом думать не хотелось.

Они были рядом. Они ночевали в соседних домиках. Любой из них мог войти и усыпить меня.

Они могли это сделать вместе. Но зачем?

* * *

Если это сделал Эван, если это сделал Конрад, я погиб, спасти меня могут только они.

* * *

За окном был густой туман. Окна автомобиля были покрыты каплями росы.

Я полизал левое стекло. Это было блаженство для воспаленного языка и пересохшей гортани. Однако я не уставал мечтать о бутылке светлого пива.

За вылизанным стеклом все было по–прежнему. Те же джунгли. Все то же самое.

В полиэтиленовом пакете плескалось примерно пол–ложки воды.

* * *

Так как вся влага осела на окнах, я мог без риска проветрить помещение. Я снял носки, пальцами ноги покрутил ручки и опустил стекло сантиметра на три. Когда взошло солнце, я быстро и без проблем закрыл окно. По мере того, как усиливалась жара, стекла делались прозрачными, так как покрывавшая их роса быстро испарялась. Но я особо не огорчался, я знал — в автомобиле кое–что осталось.

* * *

Я вновь грыз карандаш, который на ночь засунул под ремешок часов, и через некоторое время им уже можно было писать.

В багажнике под лобовым стеклом лежали карты, путеводители и документы на машину. После долгих трудов мне удалось добраться до них пальцами ног. Я потратил на это почти все мои силы. В моем распоряжении оказался довольно большой конверт и дорожный атлас с прекрасными широкими полями.

* * *

Мне было о чем писать.

Глава 15

Дэн предложил Нериссе послать меня в Африку потому что решил, что там будет легче убить так, чтобы смерть выглядела, как несчастный случай заманил меня на место казни последней просьбой умирающей женщины.

Ему нужно было придумать для меня такую смерть, которая исключала бы мысль об убийстве, потому что подозревали бы в первую очередь его. Другое дело несчастный случай. Например, неисправный микрофон.

Дэн не присутствовал на моей пресс–конференции.

Были Родерик, Клиффорд Уэнкинс, Конрад. И еще человек пятьдесят. Даже если микрофон подбросил Дэн, дал его мне другой. Катя взяла микрофон по чистой случайности.

А случай на руднике?

Если бы не бдительность Нембези, от меня бы и следа не осталось.

Однако то, что происходило сейчас, не могло сойти за несчастный случай. Дэн должен был вернуться, чтобы снять с меня наручники. Я заблудился, путешествуя по заповеднику, и побоялся выйти из машины…

Но и в этом был определенный риск.

Нет, цельной картины из этих кусочков у меня никак не получалось.

* * *

Второй день был сущим адом. В сто раз хуже того, что было в Испании. Солнце палило так, что даже думать было мучительно, бесконечные судороги сводили мышцы спины, живота, плеч.

Засунув руки в манжеты и откинув голову, чтобы уберечься от убийственных лучей солнца, я страдал как проклятый.

Я чувствовал, как усыхает мое тело, и понимал, что самое большее, на что я могу рассчитывать, — это день или два.

Глотка была одной сплошной раной, а слюна — трогательным воспоминанием из далекого прошлого.

В холодильнике была вода — литра четыре. Но добраться до нее я не мог, каждый вдох казался уколом ножа. Я решил выпить то, что было в пакете. Я влил его содержимое в рот и постарался подержать подольше, чтобы хоть немного освежить язык, небо, десны и зубы. Когда я, наконец, проглотил эту жалкую каплю, меня охватила смертельная тоска. С этой минуты только приход ночи мог облегчить мои страдания.

Я вывернул пакет и сосал его, как ребенок, а потом вновь наполнил его воздухом из своих легких, дрожащими руками перетянул резинкой и повесил на руль.

* * *

Неожиданно я вспомнил, что у меня в багажнике лежит кое–что из снаряжения Эвана. Может быть, оно уже понадобилось ему, может быть, он уже ищет меня?

Эван, пошевеливайся, ради Бога!

Но Эван уехал на север, к широкой серо–зеленой и мутной реке Лимпопо, гоняться за олифантами.

А я… Я был прикован к раскаленному автомобилю и медленно подыхал из–за золотого рудника, владеть которым не имел ни малейшей охоты.

* * *

И вновь явилась ночь. С ней вернулся голод.

Я знал людей, которые платили большие деньги за то, чтобы сбросить несколько килограммов. Есть люди, которые голодают в знак протеста. Одним словом, голод — это не такая уж страшная вещь, это можно терпеть.

Это можно терпеть. Как боль.

* * *

Ночь была восхитительно холодной. На рассвете я старательно вылизал оконное стекло и продолжил свои записи. Я описывал малейшие подробности, все, что могло пригодиться в расследовании причин моей смерти.

Прежде чем я закончил, вновь началась невыносимая жара, поэтому я сделал приписку для Кейт что люблю ее, и расписался, так как подумал, что к вечеру ослабею настолько, что не смогу шевельнуть ни ногой, ни рукой. Затем я сунул записи под левую ягодицу, чтобы они не упали на пол, сунул карандаш под ремешок часов, выпустил воздух из пластика, чтобы запастись порцией воды, и стал думать о том сколько мне осталось жить.

* * *

К полудню жить уже не хотелось.

Однако я как–то продержался до того момента, когда решил выпить те несколько капель воды. Я обсосал мешочек, причем едва не прогрыз его, надул, завязал и повесил. Это далось мне с огромным трудом. К завтрашнему утру, думал я, к завтрашнему утру вновь наберется наперсток воды, но я его уже не выпью.

Мы мало знали о медленной смерти, когда снимали наш фильм. Мы почти полностью сосредоточились на душевном состоянии умирающего, а не на физических симптомах. Мы ничего не знали о том, что ноги становятся тяжелыми, как свинец, а пальцы распухают, как грибы–дождевики. Мне легче было бы научиться летать, чем вновь надеть носки и туфли.

Мы не знали, что живот раздувается, как воздушный шар, так что ремни безопасности режут воспаленную кожу, как ножи, что глаза жжет, немилосердно печет, так как отказывают слезные железы. Мы не представляли себе, какая страшная вещь пересохшая глотка.

Сумасшедшая жара действовала оглушающе. Была одна огромная всеобъемлющая боль. Я был уверен, что она никогда не кончится.

Разве что со смертью.

* * *

Во второй половине дня, ближе к вечеру, пришел слон и своротил дерево, листья которого ощипал жираф.

Прекрасная аллегорическая сцена для Эвана, подумал я. Слон, уничтожающий джунгли.

Но Эван был далеко.

Эван, Эван, черт тебя побери, вытащи меня отсюда!

Слон подкрепился и ушел, оставив обглоданное дерево вздымать корни, как будто моля небо о помощи, и умирать от жажды.

* * *

Прежде чем совсем стемнело, я написал еще несколько фраз в моей записке. Руки дрожали, судорога сводила пальцы, огрызок закатился под сиденье. Я не смог поднять его распухшими пальцами ног.

Я бы поплакал, но это было бы расточительством.

* * *

Я не помнил, как давно я нахожусь здесь и как скоро наступит среда. Она была далека, как Кейт, и так же недостижима. Начались галлюцинации. Я видел наш бассейн и купающихся в нем детей. Видение было гораздо правдоподобней, чем ситуация, в которой я находился.

* * *

Сильная дрожь не проходила несколько часов.

Ночь была холодной. Мышцы окоченели. Зубы стучали. Голод терзал кишечник.

Утренняя роса струилась по стеклам. Я осушил языком часть левого стекла. Слаб я был, как младенец. Лизал я медленно и неуклюже.

У меня не хватило сил приоткрыть окно, но я знал, что умру не от недостатка кислорода.

* * *

Солнце встало в розовой дымке.

Я мечтал потерять сознание, понимая, что только это принесет мне желанный покой. Даже бред будет облегчением. Надежда, ожидание, способность ориентироваться в ситуации, держать ее под постоянным контролем были дополнительной мукой. Я ждал, когда угаснет рассудок. В этот момент я умру. Это единственное, что будет смертью. А сердце может останавливаться, когда захочет.

* * *

Мощные волны зноя били в автомобиль, как таран.

Я горел.

Горел.

Глава 16

И все–таки они приехали.

В полдень. Эван и Конрад на пикапе. Эван, как обычно, был полон энергии, он размахивал руками, глаза его сияли. Слегка запыхавшийся Конрад вытирал лоб носовым платком.

Они подошли к автомобилю, открыли дверцу и онемели. Я думал, что они мне мерещатся, я был уверен, что сейчас они исчезнут.

Первым заговорил Эван.

— Ты куда подевался, черт тебя возьми? Мы со вчерашнего дня ищем тебя по заповеднику.

Я не ответил. Не мог.

Конрад повторял:

— Боже мой… Боже мой… Дорогуша… Боже мой… — совсем как испорченная пластинка.

Эван вернулся к пикапу, подъехал ближе и вытащил из багажника красный ящик.

— Будешь пиво? — спросил он. — Воды у нас нет.

Он наполнил бумажный стаканчик и поднес его к моим губам. Пиво было холодным и несказанно прекрасным. Я выпил только половину, каждый глоток давался с трудом.

Конрад открыл правую дверцу и залез в машину.

— У меня нет ключа, — жалобно сказал он.

Впервые за все это время мне стало смешно.

— Фу! — сказал Эван. — Ну и воняет же от тебя.

Наконец–то они сообразили, что я не могу говорить. Конрад вышел из машины и полез в багажник. Вернулся он с четырьмя кусками стальной проволоки и мотком изоленты.

Отмычка получилась не очень удачной. Конрад ругался, пыхтел, пока ему удалось отжать защелку и освободить мою правую руку. Левая могла подождать.

Потом они отстегнули ремни и стали тащить меня из машины. Это было нелегкое дело. Мое тело застыло, как желе в формочке.

— Может быть, смотаться за врачом? — предложил Эван.

Я энергично замотал головой. Я должен был срочно кое–что сообщить им, причем до того, как появятся посторонние. Трясущейся рукой я достал из–под себя мои записи и жестом попросил авторучку. Конрад протянул мне золотой «Паркер». Я написал на конверте: «Если вы никому не скажете, что нашли меня, мы сможем поймать того, кто это сделал». А потом, немного подумав, добавил: «Это очень важно».

Они, став плечом к плечу, разбирали мои каракули и буквально чесали в затылках.

Я написал: «Занавесьте ветровое стекло».

Это было сделано мгновенно. Температура в автомобиле понизилась на десяток градусов.

Эван снял с баранки мой полиэтиленовый пакет.

— А это что такое? — спросил он. На его лице появилось испуганное выражение.

Он стал читать мои записи. Я отпил еще немного пива. Рука, державшая стаканчик, еще дрожала, но жизнь возвращалась ко мне глоток за глотком.

Эван передал записи Конраду. После долгой паузы он произнес:

— Ты вправду считал, что Конрад и я участвовали в этом?

Я покачал головой.

— Клиффорда Уэнкинса выловили в озере Веммер Пан, в субботу вечером. Катался на лодке и утонул.

Эта новость дошла до моего сознания не сразу.

«Господи, — подумал я, — значит, я уже не увижу этого несчастного, потного, заикающегося маленького человечка».

«Я хочу полежать. Можно в вашем пикапе?» — написал я.

Конрад бросился выполнять мою просьбу. Убрав аппаратуру, он вынул задние сиденья из обеих машин, положил их на дно пикапа и застелил свитерами и плащами.

— Отель «Риц» рад приветствовать вас, — объявил он.

Выглядел я страшно. Четырехдневная щетина, воспаленные, запавшие глаза, кожа мертвенно–серая, в красных пятнах. Иными словами, из зеркала на меня глядел хорошо поджаренный вурдалак.

С деликатностью, которой в них никто бы не заподозрил, мои спасители помогли мне выбраться из машины и почти отнесли меня к пикапу. Я не мог выпрямиться. Мне казалось, что мои мускулы свернулись, как дорожка, когда полусогнутого меня доволокли до постели. Уже потом, лежа, я стал распрямляться, испытывая невероятную боль и одновременно чувство невыразимого облегчения. Эван перенес брезент с моего автомобиля на крышу пикапа.

«Останься, Эван», — написал я, потому что боялся, что он все–таки рванет за врачом.

Эван, по–видимому, колебался, поэтому я дописал: «Пожалуйста, не уезжайте».

— Боже мой, — пробормотал он, прочитав это. — Не бойся, мы никуда не уедем.

Эван был очень взволнован. А ведь он не любил меня, и во время съемок «Автомобиля» изводил меня, как мог.

Глоток за глотком я пил пиво. По сравнению с тем, как болело мое горло, ангина была детской игрушкой; целебная жидкость делала свое дело, и через некоторое время я уже мог шевелить распухшим языком.

Эван и Конрад обсуждали предстоящий маршрут. Как оказалось, в ближайшем кемпинге, Скукузе, не был заказан ночлег, а до Сатары, где нас ожидали, было два часа езды.

Решили ехать в Сатару, что, по–моему, было разумнее.

— Ну и прогулка, — заявил Эван. — Здесь чертовски жарко. Останови где–нибудь в тени, устроим ленч. Уже второй час, и я хочу есть.

Это уже было больше похоже на того Эвана, которого я знал и не любил.

«Хорошенько запомни это место, мы сюда вернемся», — написал я.

— Мы пошлем кого–нибудь за твоей машиной, — ответил Эван. — Потом.

Я помотал головой.

«Мы должны сюда вернуться».

— Зачем?

«Чтобы поймать Дэна на месте преступления».

Они смотрели на меня с удивлением.

— Но как? — спросил Эван.

Я написал как. Еще во время чтения у Эвана заработало воображение. Конрад хмурил брови, и было видно, что и он прикидывает, как и что сделать. Я знал, что моя идея придется по вкусу.

— Боюсь, он не даст нам этого сделать, дорогуша, — сказал Конрад.

Я позволил себе не согласиться с ним.

— А его соучастник? — спросил Эван. — Как его искать?

«Он умер».

— Умер? — они смотрели на меня с недоверием. — Ты имеешь в виду Уэнкинса?

Я кивнул. Я устал. «Все расскажу, когда смогу говорить», — написал я. Мы ехали по узкой заросшей дороге, которая несколько дней была лишь отражением в зеркале.

Конрад вел машину, а Эван набрасывал план местности. Оказалось, что нашли они меня совершенно случайно, дорогою этой давно никто не пользовался, она вела к давно высохшему водопою. Дорога эта примыкала к другой, а та, в свою очередь, к одной из асфальтированных. Эван заявил, что он легко найдет мою машину. Вчера, добавил он, они обшарили все боковые дороги, между Скукузой и Нумби. Сегодня они искали в районе высохших притоков Саби. Меня они нашли на пятой боковухе, разумеется, за табличкой «Въезд воспрещен».

Через несколько километров мы обнаружили группу деревьев, устраивающую нас. В красном ящике, как оказалось, было не только пиво, но и фрукты, и бутерброды.

Я решил пока не есть. Мне вполне хватало пива.

Мои приятели расположились так, как будто мы находились на обычном пикнике. Видимо, они решили, что у каждого нормального зверя сейчас сиеста, и распахнули двери.

Нам не встретился ни один автомобиль; по–видимому, все нормальные люди отдыхали. Эван, ясное дело, не обращал внимания на жару, а Конрад волей–неволей должен был равняться на начальство.

«Почему вы меня искали?» — написал я.

— Нам все время не хватало чего–нибудь из вещей, что остались в твоей машине. Это нам здорово мешало. Наконец, мы позвонили в «Игуану», чтобы сказать тебе, какой ты эгоист и какую свинью нам подложил.

— Нам сказали, что ты еще не вернулся, — подхватил Конрад. — Что, насколько им известно, ты поехал на несколько дней в Парк Крюгера.

— Мы ничего не могли понять, — перебил его Эван. — А тут еще твоя записка.

— Какая записка? — хотел воскликнуть я, но связки не позволили, и я написал эти слова.

— Записка, — сказал Эван, — что ты уехал в Иоганнесбург.

«Я ее не писал».

Эван перестал жевать бутерброд. Выглядело это как стоп–кадр.

— Ежу понятно, что ты не писал ее, мы дали себя провести. Там была одна фраза большими печатными буквами: УЕХАЛ В ИОГАННЕСБУРГ. ЛИНК. Мы решили, что это хамство и черная неблагодарность. Смотаться втихаря на рассвете, увезти половину съемочной аппаратуры.

«Каюсь», — написал я. Конрад расхохотался.

— Мы звонили еще, — сказал Эван. — Например, ван Хурену.

«А Дэну?» — написал я.

— Нет, — ответил Эван. — О нем мы не подумали.

И потом, мы не знали, где его искать. — Он откусил большой кусок бутерброда. — Нас взбесило то, что ты смотался без предупреждения, и только вчера мы сообразили, что ты мог заблудиться и поэтому тебя нет в Иоганнесбурге. Для проверки мы позвонили администратору в Сатаре, чтобы он узнал в Нумби, когда ты в пятницу выехал за ворота. Они посмотрели списки и ответили, что духу твоего у них не было.

— Мы и Хаагнеру звонили, дорогуша, — сказал Конрад. — Мы сказали ему что и как, но он особо не беспокоился. Сказал, что куча народу проезжает Нумби без всяких документов. Наверное, мистер Линкольн сказал, что господа Пентлоу и Конрад остались и что они заплатят по счету. Стражи порядка позвонили в Скукузу и пропустили мистера Линкольна. Еще он сказал, что ты не мог заблудиться, потому что ты серьезный человек. Только дураки ищут приключения, едут туда, куда запрещено. Если у такого испортится машина, ему конец, сказал он.

Они открыли банки с пивом и обильно запивали свои бутерброды. Я отхлебывал из стаканчика.

— Мы заплатили за тебя в Скукузе, старина, — с упреком сказал Эван. — И за разбитое окно тоже.

Я снова взялся за авторучку.

— Господи! — воскликнул Эван. — Значит, это Дэн разбил стекло!

«Да, пожалуй, — подумал я. — Дверь была заперта».

— А еще мы нашли отличное стадо слонов, — сказал Конрад. — Может быть, и сегодня нам повезет.

* * *

В Сатаре я попросил выключить кондиционер, теперь мне было холодно. Я боялся, что вновь начнутся судороги… Я лежал под тремя одеялами, и меня била дрожь.

— Знаешь что, — сказал Эван, — может, мы снимем с тебя эти вонючие тряпки? Ты грязный, как свинья.

— Может быть, тебе умыться? — сказал Конрад.

Эван заткнул нос.

— Тогда извини, мы не будем здесь спать.

Конрад принес бутылку молока и банку куриного бульона. Нечем было заесть, поэтому они смешивали его с молоком. Я понемногу пил эту смесь.

Итак, — сказал Эван, — займемся нашим планом.

— Дэн живет в отеле «Ваал Мажестик»…

О мое горе, о моя речь!

— Что ты сказал? Слава богу, к тебе возвращается голос, но я ничего не понял.

Я написал, что делать и как.

— Позвоните ему утром, — захрипел я, но Эван сказал:

— Лучше пиши. Так будет быстрее. «Позвоните ему утром, — писал я, — и скажите, что беспокоитесь, что я исчез, а в моей машине часть снаряжения Конрада. Скажите еще, что я прихватил с собой авторучку Конрада, а он ею очень дорожит. И один из блокнотов Эвана с важными заметками. Скажите ему, что я говорил, что кто–то покушается на мою жизнь».

— Ты уверен, что этого будет достаточно? — спросил Эван.

«Если бы ты был преступником и знал, что у жертвы есть перо и бумага»…

— Пожалуй, да.

«Правильно».

— А что потом, дорогуша?

«Квентину ван Хурену. Скажите ему, где и в каком состоянии вы меня нашли. Можете прочитать ему мои записи. Скажите, что мы готовим ловушку, пусть подключит, полицию. Он знает, как это сделать».

Эван с присущей ему энергией вскочил с кресла и, прихватив свои и мои записи, понесся в главный домик.

Конрад закурил сигару — наверное, для того, чтобы заглушить другой, более противный запах.

— За твое спасение благодари Эвана, дорогуша, — сказал он, помолчав. — Ты знаешь, как он носится со своими идеями. Мы мотались по самым заброшенным дорогам. Я злился, считал, что все это без толку… Но мы нашли тебя…

— Кто… — произнес я, — рассказал Дэну про эту сцену из фильма?

Конрад пожал плечами. Было видно, что он чувствует себя виноватым.

— Может быть тогда, в Гермистоне. Они все расспрашивали меня о твоем новом фильме… Ван Хурены, Уэнкинс, Дэн…

«Уэнкинс мог видеть, — подумал я, — он занимался рекламой этой картины».

— Дорогуша, — после долгого молчания сказал Конрад. — Твой грим в картине был абсолютно неудачным, я бы не сказал сейчас, что ты выглядишь красавцем.

— Спасибо.

— Хочешь еще бульону?

* * *

Эвана не было довольно долго.

— Ван Хурен просил перезвонить попозже. Он страшно расстроился, не мог разговаривать. Сказал, что подумает, что можно предпринять. И еще. Он спрашивает, почему ты думаешь, что Уэнкинс был сообщником Дэна.

Уэнкинс… — произнес я, но Эван меня перебил:

— Пиши, — сказал он. — Ты хрипишь, как больная ворона.

«Уэнкинс подсунул мне испорченный микрофон. Он рассчитывал на то, что меня слегка ударит, это попадет в газеты, а попутно и сообщение о премьере. Яуверен, что идея принадлежала Дэну. Но когда Катя чуть не погибла, Уэнкинс перепугался. Я видел, как он потом дрожал у телефона. Я думал, что он звонит в контору, но теперь уверен, что он рассказывал Дэну, что случилось».

С точки зрения «Уорлдис» все прошло просто великолепно, дорогуша, — рассмеялся Конрад.

«Дирекция сильно давила на Уэнкинса, чтобы он организовал хорошую рекламу для нашего фильма, и я думаю, что когда Дэн предложил похитить меня и закрыть в автомобиле, как в кино, этот болван согласился.

Потом я решил, что Уэнкинс не делал этого, потому что тогда бы меня уже нашли. Но когда я узнал, что он умер, то понял, что лишь Дэн знает, где я. Ему ничего не надо делать. Просто ждать.

Если бы мой труп нашли, то решили бы, что это был рекламный трюк Уэнкинса, проделанный с моего согласия. Потом Уэнкинс утонул и не смог организовать мое спасение.

Думаю, что охранники зарегистрировали машину Уэнкинса, когда она проезжала ворота».

Эван вырвал блокнот из моих рук. Пока я писал, он бегал по комнате, как шальной.

— Ты отдаешь себе отчет, что обвиняешь Дэна в том, что он убил Уэнкинса? — вскричал он.

Я кивнул.

— Я уверен, что убил он, — проскрипел я. — Цена — золотой рудник.

* * *

Они ушли ужинать… Когда вернулись, Эван сказал, что говорил с ван Хуреном.

— Он был убит, — сказал он небрежно. — Я прочел ему про Уэнкинса. Он сказал, что пожалуй, ты прав, что ему очень жаль, он успел полюбить Дэна. Он сделает все, что ты просишь. Он прилетит в Скукузу рано утром. Полицию он предупредил.

* * *

Я проснулся и обнаружил, что мышцы не сводит и горло не так болит. Я сам, правда, согнувшись, как старик, дополз до уборной. Конрад принес мне банан, с которым я разделался почти без затруднений.

Эван звонил Дэну и появился с улыбкой на лице.

— Я его застал, — объявил он. — Должен сообщить, что он попался на крючок. Сказал, что очень торопится… Ну, и так далее. Спрашивал, точно ли авторучка у тебя. Я сказал, что точно, потому что видел, как ты взял ее у Конрада, а потом сунул в карман.

Глава 17

Мы приехали в половине одиннадцатого, Эван и Конрад стали готовиться к встрече, снаряжать капкан.

Через полчаса началась жара. Я выпил бутылку воды и съел еще один банан.

Эван нетерпеливо топтался на месте.

— Пора! У нас нет времени. Мы должны ехать за ван Хуреном.

Я вылез из пикапа, доковылял до машины, залез на сиденье и застегнул ремни.

Мои мышцы тут же свело судорогой.

Подошел Конрад, держа в руках наручники. Мое сердце сжалось. Я не мог на него смотреть. Не мог смотреть на Эвана… Весь мой организм противился этому.

Не хочу. Не могу. Не перенесу этого.

— Может, бросишь это дело, Линк? — обратился ко мне Конрад. — Это твоя затея, и никто не требует от тебя этого, дорогуша. Можешь отказаться. Он примчится, а будешь ли ты сидеть в машине…

— Не приставай к нему, — разозлился Эван. — Мы хорошо поработали. А Линк сам говорил, что будет трудно прижать этого мерзавца.

Конрад щелкнул наручники, сначала на одном моем запястье, потом на другом. Я содрогнулся всем телом.

— Дорогуша… — произнес Конрад.

— Поехали! — перебил Эван.

Я не произнес ни слова. Я знал, что если открою рот, то закричу, чтобы они не уезжали, чтобы не бросали меня.

Они сели в пикап. Эван подал назад, отъехал, и вновь вокруг меня сомкнулся выжженный тропическим солнцем заповедник.

* * *

Я немедленно стал жалеть о своем решении. Жара была совершенно непереносимой, уже через полчаса меня мучила жажда.

Вновь судорога сводила мне ноги, вернулась боль в пояснице и спине.

Я проклинал себя.

А если это продлится до вечера? Если Дэн поедет на машине? Эван говорил с ним в восемь. От Нумби сюда ехать минимум пять часов… Он явится не раньше, чем через три–четыре часа…

Я сунул руки в рукава и откинул голову.

На этот раз у меня не было даже полиэтиленового пакета. Исписанные листки лежали на моих коленях, тут же была и авторучка Конрада. В голове у меня творилось Бог знает что.

Завтра вечером должна состояться премьера. Интересно, кто будет заниматься ее организацией, если несчастного Клиффорда уже нет в живых? Успею ли я за двадцать четыре часа добраться до отеля «Клиппспрингер Хейгтс»? Мне ведь нужно будет побриться, выкупаться, одеться да еще отдохнуть, поесть и выпить. Люди платили по двадцать рэндов за билет. Будет форменным свинством, если я не явлюсь…

* * *

Время шло невероятно медленно. Я взглянул на часы.

Начало второго.

Конрад установил в машине радиопередатчик; когда я почувствую, что больше не могу терпеть, нажму кнопку, и Эван с Конрадом сразу же приедут. Но тогда мы наверняка упустим Дэна.

Я уже жалел о том, что Конрад это сделал. Эван убеждал меня, что передатчик необходим, потому что благодаря ему полиция и ван Хурен получат сигнал, что Дэн Кейсвел уже здесь.

Одно нажатие кнопки означает, что он появился.

Два, что уехал.

А несколько коротких означало, что нужно приехать как можно скорей.

* * *

Подожду десять минут и сдамся, решил я. Еще десять. Еще десять.

Десять минут всегда можно потерпеть.

А потом я услышал предостерегающий зуммер Конрада и собрался.

* * *

Дэн остановил машину там, где вчера стоял пикап.

Я нажал кнопку один раз.

Мобилизуя все свое мастерство, изобразил умирающего человека. Впрочем, особенно надрываться мне не пришлось. Два стервятника сидели на ближайшем дереве.

Я смотрел на них со страхом. Дэн был явно доволен.

Он открыл дверцу моей машины и отшатнулся от смрада. Я не напрасно отказался мыться и переодеваться. Все указывало на то, что я сижу здесь с той самой минуты, как он оставил меня здесь. Ничто не заставило его усомниться.

Он смотрел на мои отекшие ноги, расслабленные руки, мутные глаза. Он не испытывал никаких угрызений совести. Прекрасный юноша, образец американской красоты. Спокойный, холодный и безжалостный, как лед.

Он схватил лежавшие на моих коленях листки, швырнул авторучку на заднее сиденье…

— Обо всем догадался… И все описал, — сказал он. — Ты ловкий парень, Эд Линкольн. Жаль, что у тебя не будет читателей.

Он смотрел в мои полузакрытые глаза, чтобы понять, реагирую ли я на его слова или уже без сознания. Потом он достал зажигалку и сжег листки с моими записями. Я слабо застонал, как будто возражая. Это его позабавило.

Он улыбнулся.

Когда бумага догорела, он растоптал пепел.

— Ну, вот и все, — весело сказал он.

Я стонал. Он не обращал на это внимания.

— Отпусти… меня…

— Отпадает.

Он вытащил из кармана связку ключей.

— Это ключи от машины. А это от наручников. — Ключи блестели на солнце.

— Умоляю…

— Нет, старина, твоя смерть — это целая куча денег. Моя куча. Получается так.

Он положил ключи в карман, хлопнул дверцей и уехал.

* * *

Бедная Нерисса, подумал я, надеюсь, ты умрешь, не узнав, какой у тебя племянник; судьба редко бывает милостивой.

* * *

В зеркальце появилось отражение четырех автомобилей. Они остановились поодаль. Это были пикап Эвана и Конрада, машина ван Хурена и две полицейские машины. В первой, как я потом узнал, были врач и фотограф, а во второй Дэн Кейсвел.

Они вышли из машин. Отличный обед для львиной семьи, окажись они здесь. Однако звери держались подальше. Может быть, понимая, что рядом с Дэном ловить нечего.

Подбежал Конрад и открыл дверь моей машины.

— Все в порядке, дорогуша? — спросил он.

Я кивнул.

— Я нашел его случайно! Я ехал за помощью, — говорил Дэн очень звонким и решительным голосом.

— Как бы не так! — пробормотал Конрад. Он мудрил над наручниками все теми же проволоками.

— У него в кармане ключ, — сказал я.

— Не может быть! — воскликнул Конрад, подошел к полицейскому и что–то сказал ему шепотом. После короткой схватки с сопротивляющимся обладателем ключи от наручников и автомобиля вновь заблестели на солнце.

— Может быть, вы объясните нам, мистер Кейсвел, почему вы уехали, если у вас в кармане лежали ключи от наручников.

Мистер Кейсвел исподлобья смотрел на полицейских.

— Или вы уехали именно поэтому?

Эван наслаждался, наблюдая за всем этим. Из–за дерева, которое выворотил слон несколько дней назад, он вытащил «Аррифлекс» на штативе.

— Все зафиксировано на пленке, — заявил он. — К машине шел провод. Чтобы включить камеру, достаточно было нажать кнопку. Это сделал Линк, когда этот тип подъехал.

Конрад вытащил из–под машины магнитофон и отцепил микрофон от обивки задней дверцы.

— А все, что он говорил, записано на магнитофон, — добавил он.

Золотой мальчик был бел, как холст.

Квентин ван Хурен подошел ко мне. Я был все еще прикован к баранке.

— Боже мой! — произнес он. — Какая трагедия!

Я криво улыбнулся.

— Золото — причина многих трагедий, — прокаркал я. Ван Хурен шевелил губами, он был потрясен.

Золото, зависть и жадность… Дьявольский коктейль.

Эван резвился так, как будто это он сочинил сценарий и поставил всю эту удивительную историю. Потом он увидел, что меня все еще не расковали, не расстегнули, ему стало неудобно, он подошел ко мне с ключом в руке и на секунду остановился рядом с ван Хуреном.

Он смотрел на меня так, как будто увидел что–то совершенно для себя незнакомое. А потом впервые улыбнулся мне с искренней симпатией.

— Стоп, — сказал он. — Больше дублей не будет.

Ричард С. Пратер Не убежишь!

Глава 1

Стив Беннетт нахмурился: что это так взволновало Марго? Тряхнув головой, он потянулся всем своим большим телом и откинулся на мягкую спинку сиденья. Врывавшийся в окошко ночной бриз взлохматил его темные волнистые волосы; он взглянул на девушку за рулем и тихо проговорил:

— Да успокойся ты, Марго, расслабься. Девушка была красива броской красотой эстрадной артистки. Повернув голову, она взглянула на Стива темными, широко поставленными глазами, потом перевела взгляд на дорогу — туда, где яркие лучи фар прорезали темноту.

— Я совершенно спокойна, дорогой, — произнесла она приятным, глубоким, хорошо поставленным голосом. — Не выдумывай.

Стив посмотрел на ее длинные пальцы, сжимавшие рулевое колесо с такой силой, что суставы побелели. Все еще хмурый, он снова потянулся, с трудом сдержав зевок.

— Ладно, Марго. Я, похоже, еще не проснулся. Никогда тебе не прощу, что ты даже не сварила мне кофе. — Он провел ладонью по темной щетине, выступившей на выдающемся вперед подбородке. — Мне следовало по крайней мере побриться.

— Я тебе говорила, у нас не было на это времени. Уже светает. — Ее голос прозвучал весьма напряженно.

Он выглянул в окошко. В полумиле справа от машины на фоне светлеющего неба начинали вырисовываться силуэты небоскребов Метро–Сити. Через несколько минут должно было появиться солнце.

— Расскажи–ка мне подробнее об этом ревнивом Ромео, — попросил Стив.

— О чем тут говорить? — небрежно бросила она.

— Какого черта тогда ты так напугана? — поинтересовался он.

Ответ ее прозвучал резко, даже грубовато:

— И вовсе я ничем не напугана. Ты не можешь помолчать?

Стив поиграл желваками, помолчал, потом спросил спокойным голосом:

— Да в чем дело, Марго?

Оторвавшись от дороги, она взглянула на него широко открытыми глазами, заметно расслабилась и произнесла:

— Прости. Я задумалась. Не следовало так огрызаться.

— Задумалась о чем?

— О тебе и о себе, Стив. О том, как весело нам было. Кажется, уже миллион лет назад. И какие разные мы стали.

Он попытался было ответить, но тут его взгляд снова упал на ее руки, сжимающие руль, и он спросил небрежным тоном:

— Что тебя грызет? Почему ты так нервничаешь?

— Не глупи, Стив.

— И не думаю. Ты словно боишься чего–то. Она тихо рассмеялась:

— Да чего мне бояться? У тебя просто разыгралось воображение.

— Может быть. Может, все дело в этом парне, кем бы там он ни был. Может…

Она повернула голову и пристально взглянула на него, поджав красные губы.

— Отстань. Я уже говорила, что у тебя разыгралось воображение. Оставим это. Стив Беннетт вздохнул:

— О'кей, о'кей. Успокойся.

Следующий квартал они проехали молча, потом Марго прижалась к обочине и остановилась между двумя уличными фонарями.

— Приехали? — спросил Стив.

— Полагаю, дальше не стоит подвозить тебя. Нас могут увидеть.

Стив наморщил лоб и спросил:

— Ну и что? Не нравится мне такая осторожность, Марго. Мы увидимся сегодня вечером?

— Если хочешь.

— Разумеется, хочу. В восемь?

— В любое время. Можно и в восемь. Стив левой рукой обнял ее за плечи и притянул к себе. Она протянула ему полные приоткрытые губы.

— Ты замечательная, Марго, — тихо произнес он. — Мне так тебя не хватало все это время!

— Стив, — промолвила она сдавленным голосом, потом схватила руками его шею и поцеловала в губы. На мгновение она с силой прижалась к нему; отпустив, проговорила:

— Тебе пора. Уже светает.

Бросив взгляд через плечо на светлеющее небо, он снова повернулся к ней, положил руки на ее плечи и медленно сказал:

— Марго, я же вижу, ты чем–то озабочена. Не могу ли я помочь…

Резким движением она стряхнула его руки со своих плеч и выкрикнула:

— Оставь это! Сколько раз тебе говорить, что все в порядке! А теперь — проваливай!

Не сказав больше ни слова, Стив Беннетт открыл дверцу машины и выбрался на тротуар. Гибкий, длинноногий, грациозно двигающийся, он захлопнул дверцу, пробормотал: «Увидимся» — и зашагал по улице в сторону центра Метро–Сити.

Не успел он сделать и нескольких шагов, как девушка высунулась из окошка и позвала:

— Стив!

Он остановился и обернулся:

— Да?

Долгую секунду она пристально смотрела на него, потом тряхнула головой и устало произнесла:

— Нет, ничего. Позвони мне вечером. Кивнув, он пошел прочь, озадаченно нахмурившись. В свои двадцать восемь он так и не научился понимать женщин и в данный момент пребывал в полном недоумении. Пожав плечами, он направился к освещенному кафе на углу.

Стив распахнул дверь под неоновой вывеской «Хижина Дана» и вошел внутрь. Слева он увидел длинную сверкающую стойку, а справа — с полдюжины пустых кабинок. У дальнего конца стойки сидел один–единственный посетитель.

Стив присел на табурет у стойки и просмотрел меню. Перед ним остановился маленький худой мужчина, протер сверкающую столешницу белой тряпицей и вежливо сказал:

— Доброе утро. Закажите, пожалуйста, побольше, а? Мне нужно зарабатывать на жизнь. Стив усмехнулся:

— Вы, должно быть. Дан?

— Точно. Это мое заведение. Но я в долгу как в шелку. Так как насчет бифштекса? Совсем дешево — всего два бакса.

Стив Беннетт рассмеялся:

— О'кей. Но только хороший бифштекс, а для начала кофе, пожалуйста. Черный.

Стив еще потягивал горячий кофе, когда почувствовал легкое прикосновение к своему плечу. Он повернулся на табурете и увидел лукаво урывающееся девичье лицо.

Девушка поджала ярко–красные губы, потом мелодично проговорила:

— Привет, амбал. Ты уже встал или только собираешься баиньки?

Стив почувствовал, как непроизвольно вспыхнуло его лицо. Встав, он пробормотал, заикаясь:

— Ух… п–просто завтракаю. Привет, Крис. Она смотрела на него, качая головой и не произнося ни слова, потом наконец спросила:

— Что, черт возьми, приключилось с твоим лицом?

— С лицом? — После минутного замешательства Стив все припомнил и покраснел еще больше. В его голове промелькнули не связанные друг с другом сценки: прошлая ночь, Марго, ее неистовое тело в постели, свирепость ее слов и движений, ее ногти, впивающиеся в его плечи, потом внезапная пронзительная боль, когда эти ногти пропарывали его щеку, оставив на коже четыре глубоких красных борозды.

Проглотив слюну, он попытался скрыть свое замешательство и смущение, достал из кармана носовой платок и зачем–то промокнул уже покрывшиеся корочкой царапины.

— А ты не разучился краснеть! — воскликнула Крис, все еще улыбаясь, но уголки ее губ дрогнули и опустились.

Стив обратил внимание, что она смотрит уже не на его лицо, а на платок в его руке. Он тоже взглянул на него и увидел ярко–красное пятно от помады, а под ним — более темное пятно крови от царапин на щеке. Вывод напрашивался сам собой.

Стив поспешно затолкал платок обратно в карман и неуклюже пробормотал:

— Да, выгляжу я не лучшим образом. Присаживайся, я угощу тебя завтраком.

— Не помешало бы, хотя бы в виде компенсации за ужин, которого я так и не дождалась вчера.

При этих словах Стив поморщился, наблюдая, как Крис вскарабкивается на высокий табурет — ее туфли на низких каблуках едва касались пола; потом сел сам.

После короткой консультации с Крис Стив отверг ее просьбу о чем–нибудь «легком» и заказал Дану еще один бифштекс. Тот просиял.

— Как это ты оказалась здесь в такой ранний час, Крис? — спросил Стив, пытаясь завязать беседу.

— Мне сегодня нужно пораньше появиться в газете, — ответила она. — А это единственное заведение поблизости, которое уже открыто. Остальные забегаловки откроются только через пару часов. Я живу здесь за углом — на Блэйн–стрит. Ты же знаешь. — Она искоса взглянула на него, произнося эти слова.

Он сделал глотательное движение и изобразил некое подобие ухмылки:

— Верно, знаю. Я… послушай, Крис…

— Ах, помолчи, — с доброй усмешкой сказала она. — Ты вовсе не обязан ничего объяснять мне.

— Как там Кот–гон вчера ночью? — поинтересовался Стив.

— Разве ты не знаешь?

— Не знаю чего?

— Так ты не знаешь? Я хочу сказать: ты его не видел, после того как ушел из клуба? Я… ушла вслед за тобой.

Стив снова засмущался. Не мог же он признаться Крис, что провел ночь с другой женщиной — если даже она уже догадалась об этом.

Он спустился с табурета со словами: «Извини меня, Крис, я на минутку, пойду звякну ему», прошел в телефонную будку в глубине зала и набрал номер отеля «Толлер», в котором вчера вечером по приезде в Метро–Сити они с Коттоном сняли номера. Коттоном–Ватой — звали компаньона Стива по бизнесу Джима Клэя. Это был высокий, угловатый, некрасивый парень с кривым лицом, которое преображала веселая улыбка.

Стива соединили с комнатой Коттона, и он, нахмурившись, слушал безответные гудки. Повесив трубку и наморщив лоб, он некоторое время молча пялился на телефон. Потом, бросив еще одну монетку, снова набрал номер отеля.

Когда ему ответил дежурный, Стив сказал:

— Говорит Стив Беннетт. Я звонил в триста одиннадцатый, но никто не отвечает. Мистер Клэй должен быть в своем номере, но, может, он рано вышел из отеля. Вы видели его сегодня утром?

— Нет, сэр, — ответил дежурный. — Только не после того, как я заступил.

— А когда это было?

— В четыре утра. Моя смена с четырех до двенадцати. Стив задумчиво пожевал нижнюю губу, потом спросил:

— Нет ли какого–нибудь сообщения для меня — комната триста тринадцать?

— Нет, сэр. Ничего. В ячейках только ключи от обоих номеров.

— Не наведете ли справки: приходил ли вообще мистер Клэй сегодня ночью? Я буду вам весьма благодарен.

— Обязательно, мистер Беннетт. Перезвонить вам?

— Не надо. Я позвоню вам сам. Спасибо. — Стив повесил трубку и вернулся к стойке.

Крис встретила его улыбкой, но, увидев выражение лица Стива, поспешно спросила:

— Что случилось? Стив покачал головой:

— Вероятно, ничего. Коттона нет в номере… Непонятно. Когда ты с ним рассталась вчера, Крис?

— Через несколько минут после того, как ты ушел с… после твоего ухода.

— И больше ты его не видела?

— Нет.

— Странно. Мне казалось, что он собирался вернуться в отель.

Он уселся на свой табурет в тот момент, когда Дан ставил перед ними тарелки: толстые бифштексы с гарниром — крупный зеленый горошек и картофель.

— Самые лучшие бифштексы в городе, — заверил их Дан.

— Единственные в городе в этот ранний час, — поправила Крис и взглянула на Стива:

— Ты всегда объедаешься по утрам?

Он ухмыльнулся:

— Обычно да.

— Не знаю, справлюсь ли я с этим. — Она нахмурилась, глядя на стоящую перед ней полную тарелку.

— Ешь, нарасти немного мяса на свой скелет. Она удивленно приподняла брови и проговорила ледяным тоном:

— Благодарю вас, мистер Беннетт. Я вполне довольна тем мясом, что уже есть на моем скелете. Стив ухмыльнулся и встал:

— Пожалуй, ты права. Пойду позвоню еще раз. Он стоял и смотрел на нее, когда до них донеслось первое завывание сирены, перемежавшее высокие и низкие тона, становившееся все громче и переходящее в жуткий вой.

Крис взглянула на Стива:

— От этих сирен у меня всегда мурашки по коже бегут. Я думаю о гончих, преследующих людей на болотах.

Стив кивнул:

— Похоже, они направляются прямо сюда. Сирена уже звучала у них в ушах, ее высокий жалобный вой сменился самым низким регистром, перешел в хрипло–басовитое ворчание. Черно–белая патрульная машина остановилась у открытой двери кафе.

— Они подъехали сюда. — Стив схватил Крис за руку и стянул ее с табурета. — Пойдем посмотрим.

Они поспешили к выходу из кафе. Дверца полицейской машины распахнулась, и из нее на тротуар выбрался высокий грузный полицейский в форме. Водитель открыл свою дверцу и быстро обошел машину спереди. Оба полицейских зашагали к кафе, когда Крис и Стив вышли наружу.

Грузный полисмен сделал два больших шага к Стиву и схватил его за руку:

— Спокуха, приятель. Дальше ты никуда не пойдешь. Стив с изумлением уставился на него и со словами:

— Какого черта? — попытался высвободить руку, но полицейский только сжал ее еще сильнее. — Послушай, страж закона, — еле сдерживаясь, проговорил Стив, — убери свою лапу. В чем, черт возьми, дело?

Второй полицейский подступил поближе к Стиву, уставившись на него бледно–голубыми глазами из–под почти полностью вылинявших бровей, скривив в усмешке свои бесцветные губы. Такой же высокий, как и полицейский, державший Стива за руку, он был значительно тоньше. Испещренный прожилками нос и водянистые глаза выдавали в нем заядлого выпивоху. Облизав губы, он коротко хохотнул и потряс головой.

— Он хочет знать, в чем дело. Ты ведь хочешь это знать, а?

Стив стиснул зубы, на его выдающейся вперед нижней челюсти вздулись желваки. Он почувствовал, как его охватывает гнев, к которому внезапно примешалось смутное опасение.

— Верно. — Он постарался говорить ровным, спокойным голосом. — Так в чем дело? — Он повернулся к полицейскому, державшему его за руку:

— Отпустите меня, к черту, а? Я не собираюсь бежать.

Снова заговорил второй полицейский:

— Он уверяет, что не собирается бежать. Я думаю, он прав. — Повернувшись к грузному полицейскому, он продолжил:

— Ты не думаешь, что он прав, Джо?

Джо, нахмурившись и проигнорировав своего напарника, обратился к Стиву:

— Вы — Беннетт? Стив Беннетт?

— Верно. И что?

— Вам придется поехать с нами, мистер Беннетт.

— Поехать… Уж не хотите ли вы сказать, что явились сюда с воющей сиреной специально за мной? Толстый коп кивнул:

— Поехали по–тихому.

— По–тихому? — взорвался Стив. — Объясните, пожалуйста…

— «Объясните, пожалуйста»! — снова вмешался худой коп, явно насмехаясь над требованием Стива. — Пожалуйста, объясните!..

У Стива голова пошла кругом. Он повернулся и уставился на худого копа, с трудом подавляя желание вмазать ему по бледным губам и стереть с них злобную усмешку, заметив при этом, сколь обнаженными и беззащитными выглядят его глаза под редкими и тонкими волосками жалких остатков бровей.

Потом Стив вновь посмотрел на полицейского по имени Джо. Его полное лицо казалось гораздо приятнее, чем у его партнера, несмотря на мрачное и неулыбчивое выражение, — в нем было больше трезвости и понимания.

— Не успокоите ли вы этого комедианта? — спросил Стив. — Он меня уже достал. Я буду рад объяснить все, что вас интересует, но хотел бы знать, почему я должен это делать.

— Он хотел бы… — начал было худой коп, но напарник помешал ему.

На широком лице Джо промелькнуло раздражение, когда он проворчал:

— Кончай, Мэтт. — Потом мягко спросил:

— Где вы провели ночь, мистер Беннетт?

Стив почувствовал, как гнев понемногу отпускает его, а смутное опасение вдруг завязалось узлом в его желудке. Он не к месту вспомнил об остывающем бифштексе и о своем намерении позвонить. Он оглянулся на кафе. Через окно на них пялился Дан. Стиву показалось странным, что они продолжают стоять на углу, как друзья, остановившиеся поболтать.

— Где я провел ночь? — переспросил Стив. — Почему это вас интересует? Вам–то какое дело? Джо спокойно произнес:

— Ответьте на мой вопрос, мистер Беннетт.

— Я был… — Стив замолчал, вспомнив о Крис, и посмотрел на нее. Она таращилась на него распахнутыми в удивлении глазами, полуоткрыв рот.

Заметив его колебание, Джо сказал:

— Мы навели справки в вашей гостинице и узнали, что вас там не было. Мы желаем знать, где вы провели ночь.

— Хоть вас это и не касается, скажу: я был с другом. ;Я… — Он вдруг дернул головой и крикнул:

— Черт! Кончайте меня лапать!

Мэтт споро пробежал ладонями под руками Стива, по его животу и ногам. Джо продолжал крепко держать его руку. Мэтт отступил на шаг со словами:

— Он чист.

Стив стиснул зубы и еще больше выпятил подбородок.

— Вы, лунатики, должно быть, принимаете меня за кого–то другого. Мэтт прогнусавил:

— Вы не будете возражать, если я взгляну на ваш бумажник?

— Бумажник? Чего ради?

— Ради забавы, — откликнулся Мэтт. — Будьте добры. Джо отпустил его левую руку, Стив достал бумажник из кармана брюк и бросил его Мэтту, мрачно предупредив:

— Не потеряйте ничего. Мне он еще понадобится. Вместе с деньгами.

Мэтт раскрыл бумажник, заглянул в его отделения, вынул тонкую пачку купюр, осмотрел ее, присвистнул сквозь зубы и сказал:

— Сотенные! Сплошь сотенные. Надо же! Расправив их веером и быстро пересчитав, он обратился к другому полицейскому:

— Одиннадцать. Отлично. Просто замечательно! — Он перебрал банкноты, тщательно осматривая их, потом вынул из кармана клочок бумаги и сверился с ним. Взглянув на Джо, он едва заметно кивнул и сказал:

— Все точно.

Затолкав купюры обратно в бумажник Стива, он засунул его в свой карман.

— Я же сказал, что он нужен мне самому, — запротестовал Стив. — И все, что в нем. Что это еще за хохма?

Мэтт оскалился по–волчьи:

— Одиннадцать стодолларовых купюр. Одиннадцать! Больше штуки. — Потом, явно наслаждаясь ситуацией, добавил с издевкой:

— Ты их нашел, а? Нашел на улице? Я имею в виду деньги.

— Нет.

— Ты их не нашел? — Мэтт изобразил удивление.

— Я их выиграл.

— Он говорит, что выиграл их. Где же ты их выиграл? Скрипучий голос и манеры полицейского вывели Стива из себя, и он прорычал:

— Не можешь же ты быть таким тупым, каким выглядишь? Где, ты думаешь, я их выиграл? В «Какаду». Теперь скажи, что ты никогда не слышал о нем, не знаешь, что там идет игра. Так, нет?

Мэтт не ответил. Несколько секунд он рассматривал лицо Стива, потом спросил:

— Что с твоим лицом? Ты упал или как?

— Ага, упал.

— Не повезло, а? А не могли тебя поцарапать в какой–нибудь драчке, а? — Мэтт продолжал усмехаться. Стив почувствовал пальцы Крис на своей руке.

— В чем дело–то? Не могла бы я помочь?

— Не знаю, Крис. Честно, не знаю. Полицейские схватили его за обе руки и потащили к патрульной машине. Джо устало произнес:

— Поехали, мистер Беннетт. Не стоит тут больше торчать.

Все еще ничего не понимая, Стив позволил затолкать себя в полицейскую машину. Вместе с ним на заднее сиденье сел грузный Джо. Мэтт захлопнул за ним дверцу и забрался за руль.

Сбитый с толку, Стив спросил:

— В чем дело? Это что: какая–то шутка или еще что? Мэтт повернул голову, взглянул на Стива без намека на свою обычную усмешку и произнес тихим, но злым голосом:

— Вот–вот, шутка. Отличная шутка, убийца.

Глава 2

Убийца! У Стива отвисла челюсть, и, судорожно втянув в себя воздух, он на минуту замер на сиденье. Кто–то явно спятил.

В конце концов он взорвался:

— Какого дьявола, парни, вы пытаетесь навесить на меня?! Я никого не убивал. — Потом, сдерживая свой гнев, спросил более спокойным тоном:

— Почему вы не хотите сказать мне, что случилось? Неужели вы не понимаете: я не знаю, о чем вы толкуете?!

Вместо ответа, Мэтт завел двигатель и отъехал от тротуара. Стив успел заметить, что стоящая на углу Крис смотрит им вслед. Она коротко помахала ему, потом опустила руку.

Стив откинулся на спинку сиденья, ощущая, как неистово бьется сердце в его горле. Такое не может приключиться с ним. Он никого не убивал. Что вообще происходит? Куда его везут? Он заставил себя расслабиться и обежал глазами внутренность полицейской машины. Он не нашел в ней особого отличия от любой другой новой машины, пока не заметил отсутствия ручек на задних дверцах и поднятых доверху стекол. Он почувствовал себя в ловушке, его охватила необъяснимая паника. Он повернулся к сидевшему рядом полицейскому и спросил:

— Как вас зовут?

— Райли. Сержант Джо Райли.

— Послушайте, сержант Райли. Не скажете ли наконец, о чем, черт возьми, идет речь?

— Ага, обязательно. Но сначала вы мне расскажете кое–что. — Прищурившись, Райли уставился на лицо Стива, оглядел его темные волосы, проницательные карие глаза, царапины на щеке, зафиксировал его твердый, тяжелый подбородок, потом продолжил:

— Когда вы приехали в Метро–Сити?

Стив решил, что сможет узнать больше, ответив на вопросы Райли, и сказал:

— Прошлым вечером, примерно в семь — полвосьмого.

— Один?

— Нет.

— С кем?

— С Джеймсом Клэем. То есть с Коттоном Клэем. Вы, вероятно, слышали о нем? Райли кивнул.

— Он — мой партнер. И мой лучший друг.

— Партнер в чем?

— В продаже спортивных товаров. У нас магазин «Спортивные товары Лагуны» в Лагуна–Бич. На самом деле я управляю магазином, а Клэй занят своей кампанией. Он активно участвует в общественной жизни Лагуны, член совета Торговой палаты, выставил свою кандидатуру в конгресс от нашего избирательного округа.

— Сколько стоит ваш магазин?

— Тысяч двадцать. Может, чуть больше. Сюда входит помещение, деньги на общем счете, наличные, товары. Губы Райли выпятились вперед, потом оттянулись назад.

— Этот магазин, товары и все остальное — что с ними будет, если с вами что–нибудь случится? К кому они отойдут?

— К Коттону. Все не так просто: у нас взаимная страховка. Но в принципе это одно и то же. — Стив натянуто улыбнулся. — А что может со мной случиться?

— Это правило верно для обоих компаньонов? — спросил Райли.

— Естественно. — Стив замолчал и нахмурился. — К чему, черт возьми, вы ведете, Райли? Что–то случилось с Коттоном?

Проигнорировав вопрос Стива, сержант спросил:

— Зачем вы с Клэем приехали в Метро–Сити? Стив понимал, что не получит ответов на свои вопросы-, пока не удовлетворит любопытства Райли. Полицейские штучки, подумал он. Держи человека в напряжении, пусть поволнуется, заставь его говорить. Запугай его.

— Я просто сопровождаю Коттона. Мы проводим вместе много времени. Я знаю его очень давно. Вы, должно быть, в курсе — он много выступает перед публикой, по радио и телевидению. Его выступления носят, знаете ли, взрывной характер. Это часть его кампании. Он говорит о коррупции в Калифорнии, о политической мафии, о подкупе судей, обо всем этом бардаке. Он собрал уже много подобной информации и прошлой ночью должен был получить дополнительные сведения…

— Здесь? За этим вы сюда и приехали?

— Совершенно верно. А что?

— Простое любопытство, — тихо ответил Райли. — Эти дополнительные сведения, о чем они? Кого вы собирались повидать?

— Точно не знаю. Кто–то назначил ему встречу в «Какаду». Но я… ушел до этого.

— Ах да. Кстати, об этом, мистер Беннетт. Как я уже говорил, вы не ночевали сегодня в гостинице. Так где же вы провели эту ночь? — Райли достал из кармана смятую пачку «Лаки», сунул сигарету в рот и протянул пачку Стиву.

Стив взял сигарету и наклонился к зажигалке Райли. Он с удовольствием втянул в себя дым и выглянул в окошко. Солнце уже взошло. Он прикинул, что уже около половины седьмого. Мэтт ехал довольно медленно, видимо давая Джо Райли возможность расспросить Стива.

— Насчет гостиницы вы правы, — согласился Стив. — Меня там не было. Я был… со своей старой знакомой. — Он криво усмехнулся. — Не хотелось бы упоминать ее имя. Это могло бы ей повредить. Но если необходимо, я скажу, где я провел ночь. Вы этого хотите? — Стив наклонился к Райли и спросил более резким голосом:

— Вы это имеете в виду, сержант?

Райли, прищурившись, посмотрел прямо в глаза Стиву:

— Ага, мистер Беннетт, именно это я и имею в виду. Стив почувствовал некий шок, обнаружив, что Райли оставил свою шутливую, добродушную, почти дружелюбную повадку. Он уже не казался толстым, усталым мужчиной в форме, а выглядел твердым, крутым копом. Стив отдавал себе отчет, ощущая всей своей нервной системой легкую тревогу: нельзя, чтобы его застали врасплох. Эти парни явно подводили его к чему–то в последние десять минут. Это было вполне очевидно. Но к чему? Все дело в какой–то чудовищной ошибке.

— Послушайте, — заговорил опять Стив, — тут какая–то глупость. Нельзя же вот так на улице хватать человека и наваливаться на него ни за что ни про что. Что, черт…

— Заткнись, Беннетт! — Голос Райли оставался тихим, но в нем уже чувствовалась сталь.

— Черта с два я заткнусь! Объясните же, в конце концов, в чем дело. Только потому, что вы, парни, напялили красивые мундиры и нацепили пушки, вы не можете…

— Я сказал «заткнись»! — Райли впервые повысил голос, его лицо заметно порозовело. В его тоне прозвучала явная угроза.

Стив сознавал, что ему следовало бы промолчать, но он терпеть не мог, когда на него давили, тем более без видимой причины. Он до боли стиснул челюсти, потом пробурчал сквозь зубы:

— Хрен я заткнусь! Мне нечего скрывать и нечего стыдиться. И черт побери, нет никакой причины, по которой мне следовало бы заткнуться!

Он замолчал, побелев от ярости, в тот момент, когда Мэтт притормозил и остановился у тротуара. Выключив двигатель, Мэтт обернулся и, оскалив зубы, бросил Стиву:

— Будь паинькой.

Выйдя из машины и обойдя ее, он открыл дверцу со стороны Райли.

Райли дернул головой, и Стив, согнувшись, выбрался из машины, а за ним последовал Джо. Стив огляделся.

Он–то полагал, что его везут в полицейское управление, однако вокруг не было ничего даже отдаленно похожего на участок.

Они остановились на Сикомор–авеню на окраине городского делового центра посредине квартала. Стив увидел поблизости бакалейную лавку и магазин одежды. Слева виднелась еще пара магазинчиков, однако ничего похожего на здание муниципалитета или полицейского участка.

— Какая–то фантастика, — резко произнес Стив, — просто бред! Эй! Вы на самом деле копы? А?

Тут его взгляд упал на вывеску, установленную на газоне перед квадратным белым зданием, возле которого они стояли. Четкими белыми буквами на черном фоне было написано: «Похоронное бюро Польсена».

Глава 3

Стив вытаращился на вывеску. Райли и Мэтт стояли по обе стороны от него. Каждый из них схватил его за руку, и вдвоем они грубо поволокли его к ступенькам, ведущим к двери похоронного бюро. Стив беспомощно тряс головой, не в состоянии сообразить, что происходит. Он вдруг припомнил, что с того самого момента, как полицейские задержали его, ни один из них не брал его на мушку и не угрожал ему, но постоянно один из них или оба держались близко и внимательно наблюдали за ним. Стив подумал о том, чтобы вырваться от них и убежать, но тут же выбросил эту мысль из головы. Это было бы глупо — ему незачем бежать, он даже не знает, что за беда его ожидает, что привело в движение эту идиотскую карусель.

Внезапно его охватил страх — он, кажется, понял, в чем дело. Только одно могло объяснить головоломку, мучившую его в последние тяжкие минуты. Однако лишь наполовину. Почему вдруг без всякого предупреждения он был ввергнут в этот фантастический круговорот намеков, обвинений и едва скрываемого сарказма?

Он внезапно дернулся в державших его руках и вскрикнул:

— Минутку! Что за дела? Зачем вы тащите меня сюда?

Ни один из полицейских не отозвался. Они только крепче сжали его руки и буквально подтащили все его сто семьдесят фунтов к крыльцу.

Он позволил им поднять себя по ступенькам. Когда его вели к дверям, он произнес напряженным голосом:

— О'кей, ребята. Повеселитесь напоследок. Однако имейте в виду: я не в восторге от вас. Уж я–то постараюсь отплатить вам за все!

Они сделали вид, что не слышат его.

Мэтт протянул левую руку и распахнул дверь. Они не позвонили и не постучали — просто вошли внутрь, словно их только и ждали. Они остановились, пока Мэтт закрывал дверь, и Стив беспокойно огляделся.

Они стояли перед узкой лестницей, ведущей на второй этаж. Находились они в небольшой комнате с деревянной скамьей и столом, на котором стоял огромный букет гладиолусов в белоснежной вазе. Слева от них была закрытая дверь; арка справа вела в другую, тускло освещенную комнату.

Глазам Стива потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть к темному интерьеру здания. Тяжелый, слишком сладкий запах цветов заполнил его ноздри. Втроем они прошли через арку справа, повернули налево и направились в дальний конец длинной комнаты, бесшумно ступая по толстому ковру, покрывавшему пол. Это была узкая, но очень длинная комната, — в сущности, коридор, проходивший по всей длине здания.

У дальней стены комнаты стоял низкий стол с четырьмя ножками на резиновых колесиках. На столе лежало нечто, покрытое белой тканью, свисавшей по краям к полу.

Полицейские остановились. Мэтт отпустил левую руку Стива и заговорил впервые с того момента, как они выбрались из машины:

— Вот оно, убийца. Скажи–ка нам об этом. Стив смотрел на стол, на обрисованную белым форму, но краем глаза заметил, с какой злобой пялится на него Мэтт.

И комната, и то, что лежало перед ними, и полицейские — все казалось ему нереальным. Походило это на чередование кадров во сне, когда все крутится и вертится, на мгновение приобретает некий смысл и снова растворяется в тумане. Стив едва расслышал в этом тумане слова одного из полицейских:

— Давай–ка взглянем, убийца.

И все трое сделали еще несколько шагов, отделявших их от белой формы. Она, казалось, росла перед глазами Стива, в то время как все остальное сохраняло свои размеры. Она была несоразмерна со всем остальным в комнате, но Стив уже знал, что под тканью скрывается тело, которое на его глазах вырастало, увеличивалось в объеме, хоть он и понимал, что это всего лишь игра воображения. Одновременно его всего больше и больше наполнял страх: он не только знал, что перед ним, но и кого он сейчас увидит.

Они остановились сбоку от стола. Райли обошел его с другой стороны и взялся обеими руками за ткань, покрывавшую все тело. Мэтт остался рядом со Стивом, сжимая обеими руками его левое предплечье и удерживая его в нескольких дюймах от стола.

Неспешным движением Райли стянул простыню до середины лежавшей на столе фигуры.

Стив отвернулся, боясь взглянуть на тело, на лицо, незряче пялившееся в потолок, но все же успел увидеть в тусклом свете, что это было бледное лицо, и только.

Мэтт прохрипел:

— Взгляни, убийца! Смотри!

Стив никак не мог заставить себя повернуть голову, пытался взять себя в руки и все же опасался шока от вида холодного тела.

Потерявший терпение Мэтт негромко выматерился и внезапно завернул руку Стива за спину. Удерживая ее левой рукой, правой он надавил на затылок Стива и пригнул его голову так, что его лицо почти коснулось лица трупа.

Зрачки Стива расширились, когда он вытаращился на мертвое лицо в дюйме от своего собственного. Ему не удавалось разглядеть ничего, кроме смазанных, неясных черт, плывущих перед глазами. Лицо оказалось так близко, что и не походило вовсе на лицо, а являло собой невообразимую коллекцию углублений и мертвенно–бледных, словно вылепленных из замазки выпуклостей, никак не связанных между собой. Почти не реагируя на боль, пронзающую вывернутую руку, Стив почувствовал, как другая рука Мэтта захватила воротник его пиджака и медленно оттянула его голову вверх и в сторону от этой фантастической штуки перед его глазами.

По мере постепенного удаления от нее бесформенная маска перестала расплываться и начала приобретать некую форму и рисунок. Отдельные черты образовали целое и стали превращаться в лицо, которое через мгновение Стив несомненно узнает…

Глава 4

Неспешная подготовка к убийству началась за два дня до него — в понедельник вечером. В тот момент, когда Стив Беннетт в своем магазине спортивных товаров в Лагуна–Бич объяснял покупателю достоинства дробовика, в Метро–Сити Оскар Гросс обдумывал различные детали планируемого убийства.

В своем кабинете над клубом «Какаду» Оскар Гросс аккуратно подтянул вверх штанины, чтобы предохранить тщательно отутюженные складки, и грациозно опустился во вращающееся кресло за треугольным письменным столом. В сидячем положении его тело как бы застыло, словно ему было чуждо всякое движение.

Он был красивым убийцей.

Он обладал несколько изнеженной красотой, присущей некоторым киноактерам, хотя в нем и не было ничего женоподобного. Шести футов трех дюймов ростом, хорошо сложенный, не только мужественный на вид, но и весьма крепкий на деле, что могли бы подтвердить многочисленные красотки. Его улыбка — ровные белоснежные зубы и полные губы — была обворожительной и заразительной, лицо — открытым, честным. Короче, Оскар Гросс являл собой живое доказательство утверждения: убийцы не обязательно выглядят таковыми.

А он таки был убийцей. Едва отпраздновав свой двадцать первый день рождения, он убил человека в пьяной драке, свидетелей которой не оказалось. На него не пало даже малейшего подозрения. В тридцать девять он спланировал и лично — хладнокровно, бесстрастно — осуществил убийство шантажиста, безрассудно покусившегося на его «сладкую жизнь». К тому времени он уженаладил многочисленные контакты в штате Калифорния и обладал не только внушительным состоянием, но и значительным влиянием. Не занимая никакого официального поста, он участвовал во многих избирательных кампаниях, практически неизменно поддерживая кандидатов–победителей. Его заподозрили во втором убийстве, но дело так и не дошло до суда. Потраченные же им вскоре после убийства тридцать тысяч долларов он рассматривал как неизбежную плату за «сладкую жизнь». Эту сумму он мысленно зарегистрировал как «издержки» и вскоре забыл о ней. Сейчас ему было сорок четыре, седина едва тронула его гладкие каштановые волосы.

Из массивного золотого портсигара на столе он взял сигарету и прикурил ее от золотой зажигалки. Ему нравилось золото. Медленно повернув голову, он заговорил с невысоким мужчиной, молча сидевшим справа от письменного стола.

— Ты знаешь, что делать, поганец. Так сделай это.

Маленький человечек лет пятидесяти, с блестящей лысой головой и гротескно искривленным носом поднялся, кивнул и неслышно вышел из кабинета. Не сказав ни слова, он аккуратно притворил за собой дверь.

Оскар Гросс откинулся на спинку вращающегося кресла, переплел на плоском животе тщательно наманикюренные пальцы и замер. Колесо запущено — он был страшно доволен собой.

Час спустя, в четыре пополудни, пожилой человек с кривым носом вошел в «Спортивные товары Лагуны» и приблизился к прилавку.

Стив Беннетт весело воскликнул: «Секундочку!» — сделал какую–то запись в гроссбухе, захлопнул его и сунул под прилавок, потом спросил маленького человечка:

— Слушаю вас, сэр. Чем могу быть вам полезен?

— Я хотел бы приобрести пушку, — ответил тот. — Желательно большую. Не важно какую, но лучше большую.

— Револьвер, пистолет?

— Мгм… револьвер, пожалуй.

— Какой модели?

— Да любой. Я ничего не понимаю в оружии… Предложите сами.

Стив кивнул и пошел вдоль стены за прилавком, жестом пригласив маленького человечка следовать за собой. Отодвинув заднюю панель на прилавке, он открыл доступ к нескольким револьверам и пистолетам, видным под стеклянным верхом, и достал револьвер «смит–и–вессон» 44–го калибра с шестидюймовым, отливающим синим стволом.

— Вот отличная пушка. Немного тяжеловата, да и пуля тяжелее, чем у 45–го. Вы в самом деле хотите такую большую штуку?

— Выглядит неплохо. — Человечек подхватил револьвер и неуклюже взвесил его в маленькой ручке. — Тяжеловат, однако.

— Для чего он вам? — поинтересовался Стив.

— А? О, у меня небольшая усадьба по дороге на Санта–Ану с курами и парой коров. Жена по ночам трусит немного. Ну, я и пообещал ей заиметь пушку. — Он ухмыльнулся. — Вероятно, она никогда не понадобится, но чем больше пушка, тем спокойнее, я полагаю, будет чувствовать себя жена. — Он положил револьвер на стеклянный прилавок. — О'кей. Сколько?

— Шестьдесят четыре доллара плюс налог. Что–нибудь еще?

— Ну, патроны. Скажем, коробку. Кстати, сколько в ней?

— Пятьдесят. Это еще четыре двадцать три. — Стив нацарапал что–то в блокноте. — Однако вы не сможете забрать его сегодня.

— Почему это? Я же заплачу.

Стив улыбнулся:

— Таков закон о контроле за огнестрельным оружием. Так называемый «период охлаждения». Из магазина оружие можно забрать лишь на следующий день после покупки или заказа. Правило установлено для того, чтобы человек не мог приобрести его в горячке. Таким образом спасено, вероятно, немало жизней. Этого правила придерживаются во всех магазинах.

— Черт! Но раз уж таково правило, ничего не поделаешь. Когда я смогу забрать его?

— Завтра. Вас это устроит, сэр?

— Пожалуй. Ну что ж, я заплачу сейчас, чтобы завтра уже не задерживаться.

— Прекрасно, — согласился Стив. — Мне требуются кое–какие данные о вас. Мы обязаны регистрировать такие покупки.

В «Журнале продаж револьверов и пистолетов» Стив записал ответы на свои вопросы. Мужчина предъявил свое водительское удостоверение и визитную карточку в подтверждение того, что его зовут Филип Ноуль. Он назвался фермером сорока девяти лет, гражданином США. Стив зафиксировал эти и другие сведения, описал внешность покупателя, дал ему подписать бланки, поставил свою собственную подпись как свидетель.

— Вот и все, мистер Ноуль. До завтра. Человечек кивнул и вышел из магазина. Стив не заметил ничего необычного в сделке и скоро забыл о ней.

В половине четвертого на следующий день Стив приготовил пакет для одного из своих постоянных покупателей и сказал:

— Всего шесть баксов. Не желаешь ли приобрести чего–нибудь еще, Пит?

— Не–а, — растягивая слова, ответил Пит. — Зайди, однако, постричься. — Он присмотрелся к темным волосам Стива. — Ты уже оброс. Послушай, ты знаешь парня по имени Боб Хилл? Он брился у меня и расспрашивал о тебе.

Стив покачал головой:

— Не помню никакого Хилла. А что?

— Да я подумал, что он заглянет к тебе. Он сказал, что учился с тобой в школе. Задал массу вопросов о тебе: чем ты сейчас занимаешься, давно ли тут и тому подобное. Вот я и решил, что он нагрянет к тебе. Даже спрашивал, не женился ли ты. Чертовски назойливый тип. Ну я и посоветовал навестить тебя здесь.

— Что–то, видимо, помешало ему. Облокотившись на прилавок, Пит поскреб свой подбородок.

— Сколько тебе лет, Стив?

— Двадцать восемь. Через пару недель исполнится двадцать девять.

— Ты завидный жених. Все еще сохнешь по малютке Мэгги Уитни, а?

На лице Стива расплылась спонтанная улыбка.

— Нет, Пит. Ни по ком я не сохну. Наслаждаюсь холостой жизнью.

Зазвонил телефон, и Стив поспешил взять трубку. Пит прощально махнул рукой и ушел.

Звонил Коттон.

— Привет, бездельник, — проговорил он с фамильярностью, присущей старинным друзьям. — Не боишься отсидеть свой жалкий зад?

— Невозможно, — сухо парировал Стив. — Никакого зада. Давным–давно отделался от него. А вот компаньон у меня неисправимый лентяй.

Коттон фыркнул и бросил:

— Заскочи ко мне, когда закроешься, дружок. Не забудь надраить ботинки.

— Ладно. Около шести — тут надо прибраться немного. Куда отправимся?

— Узнаешь, когда придешь.

— Таинственные предвыборные интриги?

— Что–то вроде. Но ничего таинственного. Просто нужно повидать одного мужика. Около девяти, так что у нас будет время перекусить и пропустить пару стакашек.

— О'кей, Коттон. В шесть.

— Договорились. Пока.

Положив трубку, Стив улыбнулся. За небрежной насмешливостью Коттона, знал он, скрывались редкая среди мужчин преданность и готовность снять с себя последнюю рубашку ради друга. Подняв глаза, Стив увидел нового покупателя.

Это был маленький человечек с кривым носом.

— Я вернулся за пушкой, — сказал он.

— Ах да. Вы были здесь вчера.

— Точно. Я — тот самый мистер Ноуль, который должен был остыть к сегодняшнему дню.

— Припоминаю: «смит–и–вессон». Минутку. — Стив нырнул под прилавок, достал револьвер и патроны и аккуратно упаковал их для ожидающего клиента. Затем взял «Журнал продаж револьверов и пистолетов» и проверил сделанные накануне записи.

— Что это такое? — спросил человечек, ткнув пальцем в бело–зелено–желтые страницы журнала.

— Проверяю, все ли я записал. Мы обязаны регистрировать продажу оружия: серийный номер, имя покупателя и так далее. Таково требование закона.

— Вот как? От меня больше ничего не нужно?

— Нет, все в порядке. Заходите еще, сэр.

Человечек кивнул и вышел.

В шестом часу Стив бросил два конверта с копиями бланка о продаже мистеру Ноулю револьвера «смит–и–вессон» 44–го калибра в почтовый ящик на углу Форест–авеню и Парк–авеню. Адресатами были Бюро расследования и опознания преступников Калифорнии в городе Сакраменто и начальник полиции Лагуна–Бич.

В этот момент в пятидесяти милях маленький человечек передавал недавно купленный револьвер Оскару Гроссу в его кабинете над клубом «Какаду» в Метро–Сити.

— Ты спилил серийный номер? — спросил Гросс тихим, но гулким голосом, исходившим, казалось, из глубины его крепкого тела.

Человечек кивнул:

— Как велели: как бы наспех, цифры легко проявить, словно сделал это любитель.

— Лады. Были какие–нибудь проблемы?

— Не–а. Показал ему удостоверение, которое вы мне дали, — на имя Филипа Ноуля. На него он и заполнил все бумаги. Сейчас, вероятно, он уже отправил их по почте. Я взглянул на них перед уходом из магазина. Ему я назвался фермером.

— Прекрасно. — Двигаясь медленно и грациозно, Гросс отпер ящик стола, спрятал револьвер и патроны, запер его и поднялся.

Из внутреннего кармана своего сшитого на заказ твидового пиджака он вынул длинный, толстый бумажник, отсчитал из него пять двадцатидолларовых купюр и передал их маленькому человечку со словами:

— Держи свою сотню. Поедем со мной. Нужно сделать еще кое–что.

Человечек взял деньги и вслед за Оскаром Гроссом вышел из кабинета и спустился по лестнице. Когда они оказались на Главной улице, Гросс повел головой в сторону служителя в униформе, прислонившегося к углу здания у въезда на стоянку «Какаду». Служащий выпрямился, пробормотал: «Да, сэр, да», — убежал и через несколько мгновений подъехал в черном «кадиллаке» — седане. Остановившись у входа в клуб и оставив двигатель работающим, он выскочил из машины, обежал ее и распахнул правую переднюю дверцу.

Сказав человечку: «Поведешь ты». Гросс опустился на сиденье, и служащий аккуратно затворил за ним дверцу.

Они ехали молча минут десять, когда Гросс проронил: «Поверни здесь», показав большим пальцем на узкий проселок справа.

Человечек нахмурился, хотел было сказать что–то, но передумал и послушно повернул длинный лимузин на проселок. Из–под колес заклубились густые облака пыли, заволокшие машину.

Они ехали по пересеченной местности, кое–где заросшей эвкалиптами и перечной мятой. Гросс огляделся, достал из кармана брюк маленький серебряный ключик и отпер бардачок. Из него он вынул пару дешевых тонких хлопчатобумажных перчаток и медленно, аккуратно натянул их на руки.

Водитель нервно облизал губы и нерешительно спросил:

— Что… что мы будем здесь делать, мистер Гросс?

Гросс повернулся, опустил голову на грудь, отчего на подбородке образовалась складка, и пристально посмотрел на водителя, потом сказал:

— Навестим одного мужика. Следи за дорогой, пентюх. Гросс снова сунул руку в бардачок и достал небольшой пистолет 32–го калибра. Вытянул обойму, проверил ее и снова затолкал в рукоятку, потом небрежно положил пистолет на колени и стал следить за дорогой. У небольшой эвкалиптовой рощицы он велел водителю остановиться. Тот свернул на обочину и выключил двигатель. Теперь он явно занервничал и спросил, заикаясь:

— Что тут такое, мистер Гросс? Я не вижу ни одного дома.

— Верно. Никаких домов. Давай вылезай, у меня мало времени.

— Не мог бы я… подождать здесь?

— Нет, не можешь. Мне потребуется твоя помощь. — Красивое лицо Гросса осветилось привлекательной улыбкой.

Вытолкав водителя из машины, он скользнул за руль, сказал, показывая на деревья:

— Иди туда. Это там, — и снова ухмыльнулся. Человечек мгновение постоял, полуоткрыв рот, потом повернулся и зашагал в сторону рощицы. Гросс последовал за ним. На опушке человечек остановился и нервно заговорил:

— Не понял. Зачем мы приехали сюда? Я вернусь в машину.

Он начал поворачиваться, но Гросс положил левую руку на его грудь и легонько подтолкнул. В правой руке Гросс небрежно держал маленький пистолет.

— Нет, — загудел он низким голосом. — Ты почему–то занервничал. Для этого нет причин. Нечего волноваться. Успокойся. Я же сказал тебе, что мне нужна твоя помощь.

Человечек опять облизал губы, взглянул на улыбающееся лицо Гросса, потом на пистолет в его правой руке, затем повернулся и стал углубляться в рощу.

Внезапно Гросс остановил его:

— Достаточно, пентюх.

Человечек повернулся лицом к Гроссу и вытаращился на маленький пистолет в его правой руке, нацеленный ему в живот.

— Нет, не надо, нет. — Вот и все, что он смог произнести. Он повторял это снова и снова, и его голос становился все более пронзительным и визгливым.

Гросс чуть приподнял ствол пистолета и дважды нажал на спусковой крючок.

Пули шмякнулись в грудь человечка, и его нижняя челюсть отвалилась. Он выставил вперед одну руку, словно пытался отвести от себя удар или пулю. Его губы задергались, рука легла на пулевые отверстия в груди — маленькие круглые дырочки, уже начавшие краснеть. Рука скользнула вниз по рубашке, оставив на ней узкую красную полоску. Колени человечка подогнулись, и он рухнул на землю.

Гросс наклонился и аккуратно выстрелил еще раз ему в затылок.

Сидя за треугольным письменным столом в своем кабинете, Оскар Гросс ритмично выпячивал и втягивал губы. Только что пробило шесть часов. Он уже отделался от пистолета, из которого застрелил «пентюха», и колесо событий пришло в движение. Все шло строго по расписанию. Оскар Гросс был весьма доволен собой. Он даже вернул свою сотенную.

Глава 5

К шести часам Стив Беннетт уже принял душ, побрился и, одетый в новый легкий тропический костюм, поднимался по лестнице в квартиру Коттона в здании «Вилья–Апартментс» на Прибрежном бульваре. Он постучал, и Коттон впустил его.

— Привет, кореш. Ну ты и принарядился!

— Даже навел блеск на башмаки, — откликнулся Стив, погружаясь в удобное кресло. — Что у нас на повестке дня?

Коттон, похожий на долговязое пугало, плюхнулся на постель в своей комбинированной гостиной–спальне. При росте более чем шесть футов и весе сто шестьдесят фунтов мясо едва прикрывало его кости. Стремительный, нетерпеливый, он нервно дергал головой, откидывая непокорные пряди рыжеватых волос, постоянно спадающие на темные быстрые глаза. Ему уже исполнилось тридцать три — на пять лет больше, чем Стиву, но на протяжении последних двадцати двух лет они были близкими друзьями. Несмотря на разницу в возрасте, более заметную в детские годы, их дружба крепла по прошествии лет. Они имели обыкновение вместе ходить на свидания, часто беседовали, вместе плавали и отдыхали на пляжах Лагуны. Но если Стив был вполне доволен жизнью и наслаждался ею, более серьезный и энергичный Коттон стремился изменить весь мир, если не полностью, то хоть частично.

— Сегодня ночью поедем на «ограбление» в Метро–Сити, дружок. Нужно повидать одного мужика, — возвестил Коттон.

— Продолжение твоей кампании?

— Точно. Но не только… Понимаешь, что я имею в виду?

Стив знал, что он подразумевает. Коттон выставил свою кандидатуру в конгресс от двадцать восьмого избирательного округа, уже победил на первичных выборах в своей партии, далеко опередив конкурентов, и буквально наступал на пятки Оуни Шарону — кандидату от противной партии. На ноябрьских выборах борьба ожидалась между Шароном и Джимом Коттоном Клэем, причем шансы последнего были предпочтительнее. Коттон выдвинул простую, но весьма привлекательную программу: честное и разумное местное управление вместо нынешних продажных и мафиозных властных структур. Коттон страстно и красноречиво убеждал Стива в своей правоте, ведя с ним многочасовые беседы. Стив смеялся и тряс головой, а Коттон вопил, тыча в него пальцем: «Ты отрицаешь это? Ты, чертов дуралей! Что, черт возьми, ты себе думаешь?»

И Стив продолжал смеяться и возражал: «Да что тебе до этого? Ты просто любишь послушать самого себя! Не волнуйся, глупенький, я проголосую за тебя». А Коттон обычно горячился еще больше.

Однако он пошел дальше чисто политических вопросов, которые обсуждал со Стивом, и выдвинул прямые обвинения против видных и могущественных лиц: сенатора от Калифорнии Карлтона Эткина, состоятельного хозяина «Какаду» и приятеля многих «шишек» Оскара Гросса, члена Верховного суда Томаса Спинета, Гарри по прозвищу Колун, Маньяни — джентльмена с таинственным прошлым и без видимых средств к существованию, и других. Он называл их паразитами на теле общества, заслуживающими тюрьмы или даже еще худшей участи. Пока что Коттона не привлекли к судебной ответственности за подобные высказывания, но Стив не сомневался, что это не за горами.

Стив закурил, бросил пачку сигарет Коттону и спросил:

— С кем мы встречаемся сегодня ночью? Куда именно мы поедем в Метро–Сити?

— В «Какаду». Я иду в «Какаду»! — смешливый Коттон расхохотался. — Я имею в виду… Опять рифма! — хозяина «Какаду», вонючего подонка Оскара Гросса.

Стив нахмурился:

— Уж не хочешь ли ты сказать, что собираешься встретиться с Гроссом после того, как вылил на него столько грязи?

— Нет, не с ним, а в связи с ним. С неким осведомителем. — Он резко поднял над головой руку, широко растопырив пальцы, — жест получился весьма патетическим. — Еще немного грязи о Гроссе мне не помешает. Мерзавцы вроде Гросса должны заживо гнить в застенке. — Он помолчал. — Этот парень не просто закулисный политикан, Стив, — у него руки в крови. Если мне удастся узнать о нем еще немного, он может оказаться в тюряге. Может, я узнаю кое–что сегодня ночью.

Стив забросил свои длинные ноги на подлокотник кресла и меланхолично пробормотал:

— Ты и твои осведомители!..

— А как, ты думаешь, я добываю сведения? От кого, ты думаешь, получают информацию копы? Главным образом от людишек вроде того, с кем мы встречаемся сегодня. Людишек, знающих что–то и готовых «запеть», надеющихся заработать на этом или имеющих зуб на кого–то.

— О'кей. Расслабься. Кто «запоет» сегодня? Коттон встряхнул головой:

— Какой–то новенький. Я его не знаю, и он не назвался, но я узнаю его по голосу. Такого высокого и гнусавого голоса я никогда раньше не слышал — похоже на банджо. — Он спрыгнул с дивана — долговязый, тощий как скелет. — Поехали. Этот мужик назначил мне встречу в баре «Какаду» — он знает меня в лицо. Там мы и пообедаем. По коням!

* * *

«Какаду» — самое крупное и роскошное ночное заведение в Метро–Сити, городе с шестьюдесятью тысячами жителей. Расположенный в самом центре, на Главной улице, сверкающий храм множества мелких и, возможно, некоторых серьезных пороков.

Под полосатым тентом над узким тротуаром, обрамленным зелеными кустиками, проходишь к массивным двойным дверям. Над входом вспыхивает и гаснет десятифутовый неоновый какаду, давший название клубу. Последовательно зажигающиеся картинки из неоновых трубок создают образ танцующей птицы. На первый взгляд, она исполняет всего лишь судорожную механическую джигу. Однако после трех–четырех коктейлей танец уже кажется тебе совершенно непристойным. И ты начинаешь удивляться, как это позволили установить здесь такую откровенно похабную штуку, но потом припоминаешь, что поначалу не увидел в ней ничего особенного. Может, на выходе все просто воспринимается иначе?

Такова была своего рода визитная карточка клуба «Какаду» Оскара Гросса.

Взять хотя бы здешнее представление. Если во время него ты занят едой, выпивкой или беседой, оно кажется обычным шоу, с обычной полудюжиной не обремененных одеждой танцующих девушек, еще один бурлеск. Внешне даже несколько консервативный, по мнению многих — «высокий класс». Но если более внимательно присмотреться к едва одетым пышненьким танцовщицам и прислушаться к тексту, в остротах слышатся обертона, а в глаза бросаются детали, не замеченные ранее.

Короче, шоу вполне соответствовало неоновому какаду снаружи.

Из Лагуна–Бич они приехали на «крайслере» Стива прошлогодней модели и оставили его на стоянке «Какаду». При взгляде на вспыхивающую над входом вывеску Стив воскликнул: «Ну и птичка!» Пройдя под полосатым тентом, он вошел в клуб.

— Только семь. Побалуемся пока пивком в баре? — предложил Коттон.

Стив кивнул: они вскарабкались на высокие табуреты и заказали выпивку надменному, но весьма умелому бармену. От главного ресторанного зала и танцевальной площадки клуба бар отделялся тонкой перегородкой с дверями по краям, через которые до выпивох доносились свинги и румбы, исполняемые попеременно двумя оркестрами. Три бармена в белоснежных куртках стояли за длинной стойкой, загибавшейся по краям к стене — сплошному зеркалу, отражавшему физиономии десяти — пятнадцати поклонников Бахуса.

Глотнув пива, Стив поинтересовался:

— Так ты даже не знаешь, с кем встречаешься сегодня?

— Не–а. Этот мужик позвонил мне после полудня, заверил, что мне не помешает подскочить сюда и что он сам нас найдет.

— Может, мне не следовало приезжать с тобой? Не отпугнет его мое присутствие?

Коттон тряхнул головой, откидывая лезшие в глаза рыжеватые волосы, и воскликнул:

— Черт! Мы всюду появлялись вместе. К тому же я спросил его, должен ли я приехать один. Он сказал, что его это не колышет, и я предупредил, что ты будешь со мной.

— Почему он сам не явился в Лагуну?

— Не знаю. Наверное, не смог. Да я и не спрашивал. Стараюсь не давить на таких типов. На этом рынке слово за продавцом.

Несколько минут они пили молча, не ощущая потребности в разговоре. Прикончив пиво, заказали еще. Внезапно Коттон повернулся к другу:

— Старик, в дальнем конце стойки спивается в одиночку роскошная деваха.

— И?..

— Я ее знаю. К сожалению, она умна. Репортерша–ас из местной газетенки «Крикун». Я сведу вас и понаблюдаю за развитием вашего романа. — Помолчав, он спросил более серьезным тоном:

— Или все женщины для тебя — фрейдовский суррогат некой Мэгги Уитни?

Стив невольно поморщился, припоминая…

На некоторое время он ощутил себя юнцом, столь же юной была и Мэгги, и они опять были вместе.

Тогда они постоянно были рядом — в школе, дома — у нее или у него, гуляли, играли, резвились на пляже, росли вместе. И постепенно от небрежного «Эй, Мэгги!» и «Привет, Стив!» доросли до робкой, нерешительной влюбленности мальчика и девочки.

Стив вспомнил времена, когда он и Мэгги с присущей юным невинностью купались голышом на пустынных пляжах. В те дни, сообразил Стив, Мэгги почти ничем не отличалась от мальчишки: такая же высокая, как он, немного неуклюжая и угловатая, она бегала, прыгала, плавала едва ли хуже Стива и лучше многих мальчишек их возраста. Но в ее лице уже проглядывала несомненная красота, в ее улыбке светилась девичья гордость.

Голенькие, они плавали, бегали по песку у кромки воды, плескали соленой водой в смеющиеся лица друг друга. Он помнил Мэгги с головой, облепленной короткими черными волосами, широко растянутыми губами и сильно зажмуренными глазами, неистово визжащую и колотящую руками по закручивающейся водоворотом вокруг ее талии волны.

Они «совершенно не стеснялись своей наготы, соприкосновения своих обнаженных тел. Ими безраздельно владело ощущение удивительной свободы; морская вода и бриз освежали их кожу; с восторгом носились они по линии прибоя и с наслаждением валялись на горячем песке. Даже сейчас Стив как бы вновь ощущал чувственное удовольствие от прикосновения нагретого солнцем песка к своей озябшей коже.

Потом наступило то лето.

Лето, подумал Стив, когда многолетние беззаботные, невинные отношения сменились внезапным, взрывным постижением друг друга. Он вспомнил странное мгновение, когда они впервые посмотрели друг на друга уже не детскими глазами.

Они находились в своей любимой уединенной бухточке за городом, на полумесяце белого песчаного пляжа; они долго добирались сюда по крутой и извилистой тропинке в скалах. Всю прошедшую зиму они часто общались, но тут, на пляже, оказались впервые с прошлой осени.

Был теплый, ясный день. Небо — словно бледное отражение спокойного моря. Ни облаков, ни ветра. Пляж спокойный и тихий, если не считать шороха прибоя. В предвкушении шока от погружения в холодную воду они раздевались, болтая и смеясь, как всегда. Но чувствовалось уже нечто новое.

Хохоча, пересекли они буруны и поплыли. Мэгги первой выбралась из воды и побежала по песку к скалам. Стив неспешно последовал за ней. Она повернулась к нему лицом, когда он приблизился и остановился в нескольких шагах от нее.

Стекавшая ручейками с ее спутанных волос на лицо и шею вода сверкала на ее коже. Он смотрел на розовое от солнца юное тело Мэгги, на ее тонкую талию, на маленькие торчавшие соски ее небольших грудей. Она тоже пристально смотрела на него.

С похожим на шок ощущением Стив понял, что никогда по–настоящему не видел ее. Вроде та же девочка, но уже не совсем та. Яркое солнце омывало ее влажную кожу. На поднимавшейся и опадавшей в ритме дыхания груди плясали солнечные зайчики. Впервые Стив подумал о Мэгги так, как не думал о ней никогда раньше, и почувствовал внезапное смущение и странное волнение. Ему стало не по себе — а ведь раньше он никогда не чувствовал себя неловко рядом с ней. Он смотрел на нее и думал о ее и своей собственной наготе.

Долго они простояли так. Потом Стив приблизился к Мэгги и обнял ее. Глаза ее оставались широко открытыми, когда он поцеловал ее. И раньше они целовались — торопливо, нервно. Но этот поцелуй был по–настоящему первым, тем, который каждый из них запомнит как первый.

Руки Мэгги обвились вокруг шеи Стива, но — заметил он — она не прижалась к нему всем телом. Он еще крепче обхватил ее спину и притянул к себе.

Она высвободила свои губы и прошептала:

— Не надо, Стив. Пойдем окунемся еще. Но он продолжал крепко обнимать ее. Она неуклюже опустилась на песок. Ее тело сохраняло прохладу моря, а его спину обжигало солнце. Он чувствовал восхитительную мягкость ее бедер под собой, ее зовущую плоть под своей. Его сердце билось так, что вот–вот — казалось ему — должно было сотрясти все его тело. Ему не хотелось бы, чтобы Мэгги почувствовала, как громко и учащенно бьется его сердце. И ему почему–то стало стыдно.

Ее приоткрытые губы были совершенно сухими, настолько, что он разглядел на них мелкие морщинки. Его рука прикоснулась к ее боку, легла на ее юную грудь.

— Стив, я боюсь… боюсь.

— Не бойся, Мэгги. Все хорошо. Все в порядке, Мэгги. Он тоже боялся. У него пересохло в горле, и голос его дрожал. Ему самому он показался высоким и тонким. Стив слышал, как набегавшие волны разбиваются о мокрый песок и шуршат, отбегая назад. Эти звуки смешивались с шумом крови в его жилах, с биением его сердца, словно море захлестывало его и прокатывалось сквозь него.

— О, Стив, я люблю тебя. Я очень люблю тебя, Стив.

— Я люблю тебя, Мэгги. Я всегда буду любить тебя… Стив вздохнул, вспоминая, как стремительно превратилась Мэгги из смеющегося сорванца в незнакомку, в отличное от него создание, в женщину, которую можно было полюбить со всей страстью неуклюжего подростка. Она была первой. И хотя с тех пор у него были другие женщины с податливыми телами, с жадными, зовущими губами, Мэгги Уитни оставалась для Стива первой…

— Так как? — Голос Коттона вырвал его из прошлого. Стив заморгал, взглянул на друга, потом так поспешно налил пиво в свой стакан, что пена перелилась через край и растеклась по полированной поверхности стойки.

— Отстань, Коттон, — пробурчал он. — Я уже большой мальчик. Все это случилось семь с лишним лет назад.

Бармен промокнул пролитое пиво и тщательно протер стойку белоснежным полотенцем.

— Так где твоя умница? — спросил Стив.

— Щас будет. — Ухмыляющийся Коттон соскользнул с табурета.

Стив проследил глазами, как Коттон прошел в противоположный конец стойки, где она загибалась к стене, и заговорил с сидевшей там женщиной. Стиву не удалось рассмотреть ее, но он услышал, как она вдруг рассмеялась в ответ на слова Коттона. Чудесный радостный смех от души веселящегося человека. Стив попытался вообразить себе, как она выглядит, но безуспешно. Все равно люди не бывают такими, какими их себе представляешь.

В следующее мгновение они оказались рядом, и Стив обнаружил, что встает и говорит:

— Как поживаете, мисс Лотон? Коттон предостерег меня, что вы умны, но не предупредил, как вы хороши. Это был хоть и неуклюжий, но явный комплимент.

— Вы, видно, взволнованы, — откликнулась она. — И вынуждаете меня перейти к обороне. Меня зовут Кристин, но все мои любовники называют меня Крис.

— Чудесно, я буду называть вас Кри… — Стив замолк на середине предложения и проглотил слюну. — Я хотел сказать… — попытался он поправиться и снова замолчал.

Она расхохоталась:

— Не смущайтесь. На самом деле у меня нет никаких любовников. И все же зовите меня Крис, мистер Беннетт.

— Стив.

— Послушай, дружок с остекленевшими глазами, — вмешался Коттон, — я позволил себе пригласить Крис отобедать с нами. Она настаивает на омаре.

— На шейках омара, — поправила его девушка. — Бифштекс мне нравится больше, но платите вы, а шейки омара стоят шесть долларов.

Пытаясь загладить свою неловкость, Стив нерешительно вставил:

— И вы будете иметь все ш… всех омаров, каких только пожелаете. — Черт, что случилось с его языком?

Он смотрел на Крис. Удивительно приятно было смотреть на нее. Она выглядела восхитительно. На ней был черный костюм из ткани, похожей на тафту. Жакет был застегнут на одну пуговицу — как раз между высокими грудями, — он свободно ниспадал по бокам и сзади заканчивался своеобразным «хвостом». Вероятно, многие мужчины начинали заикаться, увидев ее, попытался успокоить себя Стив.

Она все еще смеялась над ним, скорее забавляясь, чем злорадствуя, потом весело потребовала:

— Ну пошли же. В баре–то нас не накормят. Они заняли столик в быстро заполнявшемся ресторане и сделали заказ. Крис беззаботно щебетала, пока они поглощали суп и салат.

— Как вы полагаете, позволительно женщине выпивать одной в баре? — внезапно спросила она Стива.

— Ну, нет, — забормотал он. — Я хочу сказать: да. Разумеется. Мужчины же выпивают.

— Вот как? Никакого двойного стандарта?

— Я полагаю… нет. Вообще–то я не думал об этом.

— Так подумайте, — потребовала она. Стив нахмурился:

— Мне нужно привыкнуть к вам, Крис. — Внезапно он решился. — У нас с Коттоном намечается небольшое дельце в девять. Что вы скажете, если мы поужинаем вместе в полночь и вы займетесь моим дальнейшим воспитанием? Обещаю, что угощу вас самым толстым бифштексом, какой только удастся найти.

Он поджала губы, делая вид, что обдумывает предложение, потом спросила:

— Вы что, волк?

— Настоящий ягненок.

— Согласна.

Обед протекал весело, сдобренный беззаботной болтовней Крис. Когда они покончили с шейками омаров, Крис сообщила ему свой адрес, и он записал его в толстый блокнот, который всюду таскал с собой во внутреннем кармане пиджака. В нем были пометки типа: «Заказать лыжи для Джонсона» или «Рукавицы для Филсона». И Стив долго искал букву «К», пока Крис нетерпеливо барабанила пальцами по столу и вопрошала: «Настоящий ягненок?» И оба они прекрасно знали, что она шутит.

За кофе и сигаретами разговор пошел на убыль. Стив взглянул через стол на Коттона и не донес чашку с кофе до рта. Некрасивое лицо друга выражало удивление, смешанное с отвращением и даже гневом. Он смотрел через плечо Стива на кого–то или на что–то за его спиной. В тот же миг полузабытый сладковатый запах проник в его ноздри.

Оглядываясь через плечо, он пытался припомнить, откуда ему знакомы эти духи. И тут он увидел ее.

Высокая, полногрудая, широкобедрая, в тесно обтягивающем сером платье с глубоким вырезом, бесстыдно обнажающим пышную грудь. Черные волосы с пробором посредине были гладко зачесаны и ниспадали сзади, словно два отдающих в синеву крыла.

Он сразу узнал ее. Она изменилась, очень сильно изменилась, но Стив не забыл ее чувственного лица, ее надменной улыбки. Он вскочил на ноги, с шумом опрокинув стул. Уставившись на нее, он изумленно воскликнул:

— Мэгги!

Глава 6

Несколько человек повернули голову в их сторону, но тут же утратили к ним интерес. Мэгги Уитни пробежала кончиком красного языка по чувственной нижней губе.

Она сделала шаг к Стиву, протянула свои белые нежные руки и схватила его бронзовые кисти.

— Стив, милый! — задушевно прошептала она. — Как здорово! Как здорово снова увидеть тебя! — Она нежно пожала его руки.

У Стива одеревенело лицо, но все же он ухитрился, хоть и несколько механически, представить ее, и через мгновение Мэгги уже сидела за их столиком, нежно сжимая пальцы правой руки Стива. У него пересохло в горле, и голова пошла кругом от неожиданной встречи с ней.

— Вот так сюрприз, — проговорил он как автомат. — Я и не подозревал… Думал, что ты в Сан–Франциско или где–то на севере.

— Я была там, милый. — Произнося «милый», она снова сжала его пальцы, и он почувствовал спазмы в желудке. — Я пела в ночном клубе в Сан–Франциско. Чудесный город, такой живой, энергичный. — Она повернулась к Крис, словно только сейчас заметила присутствие другой женщины, и спросила:

— Кайф, а не город, не правда ли?

— Просто обалденный, дорогая, — сухо ответила Крис. Улыбка Мэгги едва не погасла, но тут она снова обратилась к Стиву, сверкая превосходными белыми зубами, особенно яркими на фоне ярко–красных губ.

— Я уже не Мэгги, а Марго. Марго Уитни. Мое полное имя Маргарет, а Марго гораздо лучше подходит певице. Начиная со следующего понедельника я буду петь здесь. Ты должен посмотреть мое выступление, меня это порадует.

— С удовольствием. — Стив совершенно запутался, пытаясь примирить нынешнюю блестящую, вызывающе одетую Марго с той Мэгги, образ которой он хранил в своей памяти. Краем глаза он заметил, что Крис внимательно наблюдает за ними, и повернулся к ней:

— Вы, наверное, догадались, что мы старые приятели. Я очень давно знаю Мэгги… Марго.

— Я догадалась, — ответила Крис без намека на сарказм.

Марго на несколько минут полностью завладела разговором. В конце концов она предложила:

— Пойдемте наверх — там веселее.

— А что там, наверху? — поинтересовался Стив.

— Дорогой, разве ты не знаешь? Хм, я приехала только вчера и уже знаю тут все.

Крис негромко кашлянула и промокнула губы салфеткой.

Марго невозмутимо продолжила:

— Я осмотрела все заведение. — Ее глаза заметно расширились. — Здесь можно потерять немного денег, но можно и выиграть.

— Вот как? — удивился Стив.

— Вот так.

Стив бросил взгляд на Коттона. Тот кивнул и с ухмылкой сказал:

— Звучит привлекательно. Это должно быть забавно. Они прошли к скрытому за кулисами лифту. Марго нажала черную кнопку, и он медленно поднялся на один этаж. Из лифта они попали в коридор, ограниченный слева закрытой дверью. Прямо перед собой они увидели арку с вельветовыми занавесками. Через нее все четверо вступили на богатый ковер зала, обставленного еще роскошнее, чем ресторан внизу, и не менее просторного. Стив прикинул, что здесь находилось человек пятьдесят, и, бросив взгляд на свои часы, отметил, что до восьми осталось несколько минут. В зале стояли две рулетки, столы для игры в кости, покер и очко, полный комплект символов легких денег — от «орлянки» до «одноруких бандитов».

Вдоль стены тянулся длинный ряд игральных автоматов, напомнивших Стиву Лас–Вегас. У противоположной стены они увидели небольшой бар, здесь же были расставлены удобные кресла и диваны для уставших и разочарованных игроков.

Марго не отпускала руку Стива, и Крис вполне естественно потянулась к Коттону, она выглядела крошечной рядом с его долговязой фигурой.

Коттон присвистнул сквозь зубы:

— Как вам это нравится, а? Центр игрового бизнеса. Я знал — тут есть что–то подобное, но даже не подозревал, что дело поставлено на такую широкую ногу. — Он с усмешкой посмотрел на Стива:

— Строго же блюдется закон в Метро–Сити, а?

Стив покачал головой:

— Да уж! Похоже на монетный двор. Ты доволен?

— Ага. Я… черт!., был доволен. Похоже, мы будем удостоены особой чести.

— Как это?

— Здешний босс — номер один в моем списке; ты знаешь, о каком списке я говорю. Похоже, нам окажет внимание сам Оскар Гросс.

Стив проследил за взглядом друга и увидел высокого, широкоплечего мужчину, решительно пересекавшего зал по направлению к ним. Люди уважительно расступались перед ним, кивали ему, заговаривали с ним. Не обращая на них внимания, он двигался по прямой, убежденный, что никто не посмеет встать у него на пути. Самоуверенный, в прекрасно сшитом смокинге, с сердечной улыбкой на красивом лице.

Остановившись перед ними, он негромко пророкотал:

— Ну и ну! Какой сюрприз! Рад вас видеть, мистер Клэй. Я все думал, когда же вы навестите меня. — Он протянул руку с тщательно ухоженными ногтями.

Коттон ответил на рукопожатие и сказал:

— Случайность. Мисс Уитни, — он кивнул на Марго, — любезно…

— Вот и чудесно. Как поживаешь, дорогая? — Гросс улыбнулся Марго и продолжил:

— Марго будет петь у нас в клубе.

Коттон представил Крис и Стива, потом польстил Гроссу:

— Отличное у вас заведение. И доходное, должно быть?

— Еще бы. Однако вы ошибаетесь, мистер Клэй. Это не мое заведение. — Он вежливо улыбнулся. — Я иногда отдыхаю здесь, только и всего.

Коттон расхохотался.

Наблюдая за ними, прислушиваясь к их разговору, Стив ощущал прямо–таки электрическое напряжение, возникшее между двумя мужчинами, хотя они обменивались самыми обычными фразами. Гросс был слишком самоуверенным, слишком елейным, на взгляд Стива, которому совсем не понравилась его снисходительная манера.

— Меня можно считать новичком в игре, мистер Гросс, — сказал он. — Может, я выиграю целое состояние?

— Вполне вероятно. Новичкам везет. Вмешался Коттон:

— Неужели здесь можно выиграть. Гросс?

— Разумеется, — рассмеялся тот. — Заведение довольствуется небольшим процентом. — Он помахал длинными пальцами. — А теперь оставляю вас во власти желтого дьявола. Удачи вам всем. — Он повернулся к Коттону и отрывисто проговорил:

— Послушайте, мистер Клэй. В последнее время вы говорили неприятные вещи обо мне.

Это некрасиво.

Коттон спокойно посмотрел на Гросса и медленно проговорил:

— Верно. Но я, возможно, скажу кое–что еще.

— Ну что ж, такова политика, я понимаю, — весело откликнулся Гросс. — Ладно, ничего страшного. Пока вы здесь, выпивка за счет заведения. — Кивнув, он стал обходить их, направляясь в сторону плюшевых портьер.

— Спасибо, — ответил Коттон. — Вы, должно быть, очень дружны с хозяином, Гросс?

Не останавливаясь. Гросс повернул голову, бросил через плечо:

— Конечно, мистер Клэй. Очень даже. — И вышел из казино.

— Бррр! — воскликнула Крис, когда он исчез в арке. — Красивый мужик, но у меня от него мурашки.

— На многих он производит такое впечатление, — согласился Коттон. — Извините нас, леди, мы на минутку. — Кивнув Стиву, он вышел в арку.

Стив поспешил за ним. В коридоре Коттон показал пальцем на дверь, на которую Стив обратил внимание, выходя из лифта. Гросс как раз входил в эту дверь, затворяя ее за собой. В комнате Стив успел заметить кусок большого коричневого письменного стола и глубокое кресло рядом с ним.

— Видел, Стив? — спросил Коттон. — Сукин сын уверяет, что никак не связан с клубом. Он просто живет здесь, вот и все. У него там две комнаты — кабинет и спальня. Здесь он работает и живет. Возможно, сегодня я добуду сведения, которые помогут отправить его на виселицу. — Помолчав, он добавил:

— Я даже знаю, что в кабинете у него нет сейфа, только крепкий письменный стол. Могу спорить, в нем хранятся важные бумаги. Сомневаюсь, чтобы он, подобно мне, держал все в голове. Уверен, многое у него зафиксировано черным по белому. Может, никакого криминала. Может, все зашифровано. Но этот парень запустил свои грязные лапы в такое количество темных делишек, что просто обязан вести учет. Он наверняка ведет соответствующие записи. Я бы отдал год жизни за возможность проникнуть в его кабинет и покопаться там часок.

— Это криминал, Коттон. Охолони. Коттон ухмыльнулся:

— Да уж, раскатал губы. Ладно, вернемся, а то девчата рассердятся.

Как только они вошли в казино, Марго схватила Стива за руку:

— Пошли поиграем. — Она помахала Коттону и Крис. — И вы попытайте счастья! Здесь забавно, не правда ли?

И она повела его от одного стола к другому. Они остались без мелочи после обхода «одноруких бандитов» и проиграли двадцатку в кости. Стив вдруг обнаружил, что наслаждается всем этим: жужжанием голосов, щелканьем шарика на колесе рулетки, грохотом костей перед выкидыванием… Атмосфера напряженного ожидания заразительна, в ней ускоряется пульс. Потягивая коктейль и лениво перебрасываясь фразами с Марго, Стив наблюдал за мимолетными выражениями на лицах игроков.

Марго все больше начинала походить на ту девушку, что Стив знал давным–давно, и он чувствовал, как его грудь переполняется волнением, затрудняющим дыхание. Он попытался проанализировать свои эмоции, понять, какие чувства пробуждает в нем Марго. Ему хотелось схватить ее за плечи и встряхнуть в отместку за то, что она заставила себя ждать так долго, так безнадежно.

Она снова была рядом. Случайное или кажущееся случайным прикосновение ее пальцев к его руке или щеке вызывало дрожь во всем теле. Ее шея была такой белой, обнаженная декольте грудь — так соблазнительна, что у него пересыхало во рту, ему трудно было говорить.

Они выпили еще по коктейлю и, снова наполнив стаканы, подошли к рулетке. Через несколько минут, беззаботно делая ставки, Стив выиграл пару сотен. Он улыбнулся Марго:

— Мне давно следовало попытать здесь счастья.

— Конечно же, милый. Ты многое потерял.

Он пристально посмотрел на нее и пробормотал:

— Это уж точно. Очень многое.

Она чуть выпятила губы и изобразила поцелуй, глядя при этом на рот Стива. Он внезапно ощутил, как по коже пробежали тысячи иголочек, ее горячее дыхание опалило его.

Стив забормотал скороговоркой:

— Давай уйдем отсюда, Марго. Пошли. Мы должны поговорить, побыть наедине.

Она рассмеялась:

— Не сейчас, Стив. Никогда не прекращай игры, пока выигрываешь. — И она снова повернулась к рулетке.

Пожав плечами, Стив наобум разбросал свои фишки по столу. Через несколько минут он пересчитал их: восемь красных и пятнадцать белых — всего на пятьсот пятьдесят долларов. Собрав фишки в две горсти, он сказал:

— Хватит, Марго. Давай обменяем их на деньги и начнем тратить.

Глядя на фишки, она поинтересовалась:

— Сколько?

— Пятьсот пятьдесят.

— Ладно, Стив, не валяй дурака. Тебе же везет! — Ее глаза сузились. — У меня предчувствие. Красное! Цветкрови, цвет… моих губ. Поставь все на красное. И, выиграешь или проиграешь, мы пойдем. Хорошо, милый?

Стив колебался, и Марго скривила губы:

— Ты боишься? Боишься рискнуть?

На челюстях Стива вздулись и опали желваки. Он поставил все фишки на красное.

Крупье крутанул колесо и запустил шарик в предназначенную для него канавку. Стиву было наплевать, выпадет ли красное или черное, да хоть фиолетовое! Наморщив лоб, он неотрывно следил за Марго.

Шарик щелкнул и упал в одну из тридцати восьми ячеек. Крупье пробубнил скучным голосом:

— Номер семь, красное.

Марго сильно сжала руку Стива.

— Я же говорила! Ну как?

— Прекрасно.

Марго собрала фишки и кивнула Стиву:

— Пошли, счастливчик. — Она рассмеялась. — Сегодня твоя ночь.

Марго вывалила фишки перед одним из трех кассиров и уступила место Стиву, чтобы он мог получить наличные. Краснолицый кассир с длинной, откляченной нижней губой поднял глаза от блокнота, в который он заносил какие–то цифры, отложил ручку и, небрежно взглянув на Стива, спросил:

— Ободрали казино, а?

Стив хотел было ответить, но промолчал, нахмурив брови. У кассира оказался высокий гнусавый голос, и Стив припомнил слова Коттона о том, что звонивший ему осведомитель говорил так, словно играл на банджо. Описание точно соответствовало голосу кассира. Стив хотел было намекнуть на телефонный звонок, но передумал и беззаботно сказал:

— Да вот выиграл немного. Полагаю, не велика потеря для вашего заведения?

Кассир отсчитал новехонькие, хрустящие стодолларовые банкноты, словно только что с печатного станка.

— Одиннадцать сотен. Неплохо. — Он улыбнулся, и его нижняя губа отвисла еще более гротескно. — Даже для нашего заведения.

Стив взял купюры и протянул шесть из них Марго:

— Держи, ты заслужила по крайней мере половину. Ее лицо стало серьезным.

— Нет, Стив. Это твои деньги, а я достаточно насладилась, наблюдая за игрой.

— Если бы не ты, у меня была бы только половина этой суммы. — Стив обратился к кассиру:

— Что вы скажете о девице, отказывающейся от денег? Не попытаетесь Ли переубедить ее?

Кассир покачал головой:

— Меня прошу не вмешивать.

Стив повернулся к Марго и опять протянул ей деньги:

— Не спорь и бери свою долю.

— Нет, мне не нужны твои деньги, Стив. Я бы… — Она помолчала, ласково поглаживая длинными пальцами рукав своего платья. — Мне было бы неловко… за все.

Стив засунул банкноты в свой бумажник, взял Марго за руку и потянул ее к лифту, но тут же остановился и сказал:

— Я не могу уйти просто так, Марго. Нужно сказать им… э… Коттону, что мы уходим.

Марго надула губы, сразу став похожей на ту девочку, которой она была много лет назад, и запротестовала:

— Мне–то казалось, что ты торопишься.

— Все верно, Марго. Но я не могу молча смыться. Подожди здесь, я сейчас вернусь. Она остановила его:

— Нет. Я подожду на стоянке. Так будет лучше… Потом я тебе объясню. Я буду в голубом двухместном «бьюике».

Она вошла в лифт. Стив огляделся, заметил непокорные рыжие волосы Коттона среди голов, склонившихся над столом для игры в кости, протиснулся сквозь толпу и тронул его за локоть.

Некрасивое лицо Коттона осветилось улыбкой.

— Где ты пропал, черт возьми? Подходящее местечко для кандидата в конгрессмены, а? Мы даже выиграли полтинник. Похоже, здесь играют честно.

— Мужик с голосом банджо, — выпалил Стив и в ответ на вопросительно поднятые брови Коттона кивнул в сторону кассы:

— Он там — тот краснолицый.

— Ты уверен?

— Судя по твоему описанию голоса, это именно он.

Коттон нахмурился:

— Странно. Ладно, проверим. Спасибо.

Тут только Стив увидел Крис в толпе, сгрудившейся вокруг стола.

— Привет! — воскликнула она. — Что новенького? Стив пожевал губу, потом забормотал, с трудом подбирая слова:

— Гм… Я хотел сказать… Ну, в общем, я ухожу. То есть мы поехали проветриться.

Внимательно посмотрев на Стива, Коттон негромко спросил:

— Все еще на крючке, а?

— Может быть. Не уверен. — Стив взглянул на Крис. — Насчет ужина…

— Не волнуйтесь, Стив, — улыбнулась она. — Как–нибудь в другой раз.

— Конечно. Обязательно, Крис, — откликнулся Стив и повернулся к Коттону:

— Уже половина девятого. Ты хочешь, чтобы я остался до встречи с тем парнем?

— Зачем? Телохранитель мне ни к чему, — ухмыльнулся Коттон. — Да ты и не очень годишься на эту роль. А теперь проваливай, приятель.

Глава 7

Стив нашел Марго в новеньком «бьюике» с белыми боковинами шин и быстро забрался в него.

— Ты, видно, неплохо зарабатываешь. Больше, чем… чем несколько лет назад.

Она завела двигатель и выехала со стоянки в переулок за клубом.

— Стоит ли говорить о тех временах? Это было так давно, Стив.

— Брось, ты даже не представляешь, как давно это было.

— Нет, представляю. Я так часто жалела… — Она безрадостно рассмеялась. — Я же была девицей, которая знала, чего хочет. И я была жутко бедна, постоянно пыталась раздобыть деньжат. А сейчас я добилась своего. Я певица, у меня солидный счет в банке, новенькая машина, я одеваюсь в лучших магазинах. Я пела с лучшими оркестрами страны. Я у цели. Ну, почти у цели.

— Я полагаю, это лучше, чем быть женой совладельца спортивного магазина, — откликнулся Стив, стараясь, чтобы его голос звучал беззаботно.

Она повернула на неосвещенную улицу и сказала как–то очень серьезно:

— Даже не знаю. Может быть. А может быть, и нет. — Потом поспешно добавила:

— Не обижайся, Стив. Я действительно не знаю. Как не знала и тогда, когда уехала из Лагуна–Бич завоевывать мир. Это было так давно! Мы уже не те, что были тогда.

Пару минут они ехали молча, потом Марго рассмеялась:

— Мы ведем себя слишком уж серьезно. Давай повеселимся сегодня ночью.

— Давай. — Стив огляделся. — В Метро–Сити что, нет света? Или мы крадемся темными переулками?

— Верно, темными переулками. Я делаю это специально, по той же причине, по какой я просила тебя встретиться на стоянке. Стив, сейчас я тебе объясню все, и не будем к этому возвращаться. Я не хочу, чтобы нас видели вместе. Я… почти обручена. Предварительно, можно сказать. Я не могла и подумать, что увижу тебя снова. И когда сегодня ночью я встретила тебя, то поняла, что нам нужно поговорить, пообщаться, но только наедине. Не надо, чтобы кто–нибудь знал об этом.

Стив хотел было что–то сказать, но она потянулась к нему и положила холодный палец на его губы:

— Я рассказала тебе все для очистки совести. А теперь забудем об этом.

Стив молчал. Остаток пути он думал и вспоминал. Оставив его в дверях маленького домика на окраине Метро–Сити, Марго пересекла комнату и включила настольную лампу возле низкого дивана у противоположной стены.

— Проходи. Это мое пристанище, по крайней мере пока, до следующей стоянки где–нибудь еще. Займитесь–ка напитками, мистер Беннетт.

Она провела его на кухню и распахнула дверцу холодильника. Стив наполнил стаканы, принес их в гостиную и уселся в низкое кресло. Марго расположилась на диване, поджав под себя длинные ноги.

— Мне придется узнавать тебя заново, Марго, — сказал Стив. — Ведь мы стали на семь лет старше.

— И на семь лет мудрее, — отозвалась она.

— Вероятно. Но что касается тебя, я, видимо, все такой же дурак, каким был в семнадцать лет.

— Я так мало изменилась?

— Не в этом дело. Ты как раз изменилась очень сильно. Ты уже не та, что была. В тебе мало что осталось от Мэгги, которую я помню восемнадцатилетней девочкой. — Он сделал большой глоток и продолжил, пристально глядя на нее:

— Ты уже далеко не девочка. Ты стала настоящей женщиной, даже еще красивее, чем я тебя помню.

— Стив!

Марго неспешно выпростала ноги, встала и направилась к нему с нарочито ленивой раскачкой. Свет лампы за ее спиной высветил сквозь серую ткань платья ее роскошную фигуру. Присев на подлокотник его кресла, она коснулась рукой его лба и ласково провела кончиками пальцев по его волосам.

— Стив, как здорово видеть тебя снова, быть с тобой. И только вдвоем! Я была в стольких местах и столько всего делала, что забыла почти обо всем. — Она смотрела прямо в его глаза, и ее голос ласкал его больше, чем ее холодные пальцы.

— Как странно мы встретились, — пробормотал он.

— Не правда ли?

Стив старался говорить беззаботно, но это у него не получалось — слишком сильное воздействие она на него оказывала. Его взгляд упал на ее полное бедро, на обтягивающую его, как вторая кожа, серую ткань, и он даже испугался того, как сильно забилось его сердце — просто загрохотало, с трудом проталкивая кровь в артерии.

Рука Марго скользнула вниз по его лицу, нежно тронула губы, спустилась ниже, расстегнула пуговицу на его рубашке, легла на его оголенную грудь, ее пальцы согнулись, и длинные ногти коснулись его кожи.

Она наклонилась вперед, ее влажные блестящие губы приоткрылись, коснулись его губ и задвигались нежно, со знанием дела.

Стив невольно задрожал, его руки легли на спину Марго и с силой притянули ее. Ее теплый, чисто женский запах заполнил его ноздри, его язык ощутил вкус ее губной помады.

Потеревшись своей щекой об ее, он прошептал:

— Марго, Марго, черт бы тебя побрал…

— Стив… — Ее сухое, жаркое дыхание обожгло его ухо. По мере того как страстное, прямо–таки животное желание все больше охватывало Стива, его захлестывали необъяснимое беспокойство и недоумение. Где–то в глубине его мозга разбухало и нарастало нечто темное и страшное, некое ощущение, жестоко ранившее его сознание. Он попытался игнорировать его, отбросить все мысли и сомнения и полностью погрузиться в требовательные губы и влекущее тело Марго. Но ощущение не отпускало его, несмотря на то, что ее губы, приникшие к углублению в основании его горла, казалось ему, всасывали разгоряченный ток крови, выталкиваемый его обнаженным, неистово пульсирующим сердцем. И снова все его тело сотрясла вопреки его воле спазматическая, неконтролируемая дрожь.

Потом она выскользнула из его объятий, встала, тихо проронила:

— Подожди минутку, милый, я сейчас. — И исчезла в другой комнате.

Некоторое время после ее ухода Стив сидел неподвижно, судорожно хватая ртом воздух. Ему хотелось выбежать наружу и надышаться ночной прохладой, чтобы охладить свою кровь и остановить головокружение. Избавленный от пьянящей близости Марго, он снова ощутил необъяснимую тревогу. Странно все же, что они встретились через столько лет. Да так, словно никогда не расставались. Разве что Марго стала еще желаннее.

Он озадаченно нахмурился. Они встретились лишь немногим больше часа назад, и вот он уже наедине с ней, в ее доме, выпивает с ней, она ласкает его. Вот так!

Все еще нахмуренный, он встал и подошел к двери в комнату, в которой скрылась Марго. Дверь была приоткрыта, он толкнул ее и остановился на пороге.

— Марго! — позвал он.

Ее одежда выдавала недвусмысленное намерение возбудить мужскую страсть. Неглиже искусно прикрывало плоть, но малейшее движение обнажало якобы скрываемые прелести.

В тот миг, когда Стив распахнул дверь, Марго клала трубку на телефонный аппарат.

В голове у Стива прояснилось, и сомнения наконец оформились в слова. Слишком все кстати, подумал он, слишком легко, слишком… отрепетировано. Случайная встреча, обход «Какаду», поездка тайком сюда, выпивка, произнесенные шепотом слова, требовательные поцелуи. А теперь еще и этот театральный трюк, последний гвоздь: переливающееся серебристое неглиже на прекрасной нагой Марго. Или он дает волю воображению и напрасно мучает себя, противясь своему накапливавшемуся годами желанию? Или он опасается, что общение с нею положит предел мечте неуклюжего подростка? Но ведь подросток давно уже стал мужчиной, а мечта обрела слишком теплую плоть со слишком горячей кровью.

Стив смотрел на руку Марго, все еще лежащую на телефонной трубке.

— Кому это ты звонила?

— В соседний бар, — беспечно ответила она. — Заказала напитки. Мои запасы кончаются, а нам ведь захочется выпить. Потом.

— О!

— Они обещали прислать мальчика.

— Прекрасно!

Естественно. Когда он налил им по стаканчику, в бутылке виски почти не оставалось. Вполне разумно заказать еще. Не то чтобы он нуждался в выпивке — один вид Марго пьянил его.

Она медленно приблизилась и прикоснулась к нему. Стив сказал себе: не валяй дурака, не забивай голову глупостями. Смутные опасения и даже железная логика не в силах справиться с красотой желанной женщины. И уж тем более бесполезны они сейчас, поскольку ее незабываемое лицо и тело были частью долгих лет его жизни.

Пальцы Марго скользнули вверх по рукам Стива и обвились вокруг его шеи. Она прижалась к нему всем телом, откинула голову назад, зажмурилась и сипло прошептала:

— Поцелуй меня. Поцелуй меня, Стив.

Его руки легли на ее талию, под его пальцами тонкое неглиже заструилось по коже. Он сильно прижал ее к себе и с отчаянно бьющимся сердцем склонился к ее рту. Когда их губы соприкоснулись, все ее тело пришло в движение, извиваясь и корчась, словно вышло из–под ее контроля и действовало по своей собственной воле. После долгого поцелуя он поднял ее и отнес на постель. И опять не мог сдержать дрожь, наблюдая, как неглиже соскальзывает с ее плеч и струится вниз по ее телу. Поспешно раздевшись, он выключил свет.

И снова она прильнула к нему, поражая его своим неистовством, необузданностью своих ласк. Влажный жар ее губ опалил его плечо, ее зубы покусывали его кожу, ее ногти болезненно впились в его спину. Ее пальцы пробежали по его руке и плечу и остановились на щеке. Ее тело изогнулось дугой, натянувшись как струна, и тут внезапно ее ногти свирепо вонзились в его плоть и одним резким движением прорезали глубокие борозды на его щеке.

В первое мгновение, ошеломленный болью, он не мог ничего сказать или сделать. Потом быстро отшатнулся от нее, прижав руку к щеке и ощущая на ней теплую липкую влажность. Поднявшись с постели, он поспешил к своей брошенной на стул одежде и достал носовой платок.

— Господи, Марго! Какого дьявола? В чем… — Он замолчал, прижал платок к щеке, нащупал лампу у кровати и, включив ее, взглянул на нее. — На кой черт ты это сделала?!

Еле слышным, натянутым голосом она произнесла:

— Прости меня, Стив. О Боже, я не знала, что творю. Поверь мне. Я очень сожалею, Стив. Я не… Это не повторится. Ну, пожалуйста, Стив.

Встряхнув головой, он присел на краешек постели и увидел красное пятно на подушке, оставленное его рукой. С гримасой отвращения он перевернул подушку и вытаращился на окровавленный платок в своей руке, прежде чем приложить его снова к щеке. Не говоря ни слова, он пристально смотрел на Марго.

Она придвинулась к нему и тихо проговорила:

— Прости же меня, Стив. Не знаю, как это случилось. Просто… я не совладала с собой, милый. Не сердись, пожалуйста, Стив. — Она прижалась к нему, нежно гладила его руку и продолжала шептать:

— Пожалуйста, Стив, обними же меня, скорее.

Наконец он внял мольбам женщины и прижал ее к себе.

Позже Стив поинтересовался:

— Что это ты притихла. Марго?

— Я думаю. Вспоминаю, какими мы были в юности. Лагуна–Бич, тебя, себя… Не вообразила ли я все это?

— Вовсе нет, — улыбнулся он.

Его пальцы пробежали по правой стороне ее плоского живота к тонкому шрамику и остановились на его темной поверхности.

— Этого у тебя не было тогда. — Он ухмыльнулся. — Ты была… безукоризненной. Безупречной Мэгги с целым аппендиксом.

— Глупенький, — улыбнулась она, лениво потягиваясь. — Мы стареем, Стив. Эту отметку я получила год назад. И не смей насмехаться над моим бедным телом!

— И вовсе я не насмехаюсь, ты это прекрасно знаешь. — Взяв Марго за подбородок, он повернул ее лицо к себе. — И ты отлично знаешь, что красива. Черт бы тебя побрал! — Он не удержался от ухмылки. — Хотя сейчас ты, наверное, устала — побледнела…

— Еще бы! Ведь вся моя губная помада перекочевала на тебя!

— На тебе она несомненно выглядела лучше.

— А как же иначе! Не так–то просто ее достать. Я заказываю ее в Сан–Франциско. Необычная помада для необычной женщины? — Последняя фраза прозвучала как вопрос.

— Ты необыкновенная женщина, Мэгги.

— Мэгги… — На ее лице промелькнуло странное, несколько испуганное выражение, но тут же ее черты стали жестче и одновременно чувственнее. Она зажмурилась, потом медленно открыла глаза, выпятила губы и опять изобразила воздушный поцелуй.

Он наклонился к ней и, прежде чем поцеловал ее, увидел: ее губы увеличились до чудовищных размеров…

Уже засыпая, Стив вяло подумал: почему это мальчик с напитками так и не появился?

Глава 8

Проснувшись утром, Стив никак не мог сообразить, где он находится, — это часто бывает, если провел ночь в незнакомом месте. В мозгу мелькали какие–то неясные тени, но тут послышались мягкие шаги по ковру, и Стив вспомнил, где он. Ощущение тяжести век оставалось — очевидно, поспал он не долго.

Вскоре из ванной комнаты послышалось журчание воды, ритмичное шуршание — Марго явно чистила зубы. Что за черт? Не может же она встать так рано!

Постепенно просыпаясь, он вспоминал прошлую ночь. Они с Коттоном приехали в Метро–Сити, он встретил Марго, приехал сюда… Он думал о Марго. Красивая, неистово чувственная, переменчивая, непредсказуемая; высокая, гладкокожая, томная; уравновешенная, уверенная в себе, может, чуть жестоковатая, слишком бывалая. Такая непохожая на маленькую Крис.

Он прервал свои размышления, пораженный тем, что в постели Марго начал думать не о ней, а о Крис…

* * *

В центре города, в своей квартире на Блэйн–стрит Кристин Лотон думала о Стиве. После холодного душа она растиралась мягким голубым полотенцем. Красивый парень, думала она. Пожалуй, немного застенчив, но все равно приятный. Не гигант мысли, возможно, но достаточно находчивый. И они славно веселились, пока не появилась эта… ведьма. Эта Марго с ее постоянным «милый», с ее наполовину вывалившимися из платья грудями. Ведьма, окончательно решила Кристин, самая настоящая ведьма.

Ну, Стив Беннетт один из многих. Да и она не намерена пока ни в кого влюбляться всерьез. Ей всего–то двадцать два. Еще есть время. Но тут она нахмурилась, припомнив то раздражение, с которым наблюдала, как Стив пялится на Марго, и ту внезапную боль, которую она почувствовала, когда он промямлил, что уходит. Пожав плечами, она надела нарядный бежевый костюмчик, в котором решила покрасоваться сегодня в «Крикуне». В редакции она намеревалась подбить итоги за неделю. К тому же ей просто не спалось.

Заперев дверь своей квартиры, она спустилась на Блэйн–стрит и зашагала в сторону «Хижины Дана», чтобы выпить кофе с булочкой до начала работы.

Она бы поспешила, если бы знала, что через пять минут сам Стив Беннетт угостит ее бифштексом…

* * *

Стив заставил себя не думать о Крис и спустил длинные ноги с постели. Сонный, с тяжелой головой, он быстро оделся, обнаружил, что на пиджаке отсутствует средняя пуговица, и негромко раздраженно выругался. В спальне горел свет, а на улице, заметил он, было еще темно.

Из ванной комнаты вышла Марго — одетая, напудренная, с накрашенными губами.

— Доброе утро, красотка, — сонно приветствовал ее Стив. — Что за черт? Еще темно, а ты уже готова к выходу…

Она быстро проговорила странно напряженным голосом:

— Тебе пора уходить. Немедленно. Стив тряхнул головой, пытаясь освободиться от остатков сна:

— Что за спешка? Успокойся, Марго, и ты проживешь дольше.

— Заткнись!

Он заморгал, пораженный свирепостью ее тона, шагнул к ней и хмуро спросил:

— Что такого я сказал? В чем дело–то? Она вымученно улыбнулась:

— Да ничего. Извини, Стив. Просто я не выспалась, утомлена и раздражительна. Я всегда раздражительна по утрам.

— Рад узнать о тебе что–то новенькое, — ухмыльнулся он и потянулся к ней, собираясь поцеловать, но она резко отстранилась и сердито проворчала:

— Нет, еще рано!

— Целоваться никогда не рано, — хохотнул он.

— Поехали, — бросила она.

— Поехали? Куда?

— Я же сказала, тебе нужно убраться отсюда. Я отвезу тебя в центр города.

— Сейчас? Сию минуту? — Стив поскреб пальцами по короткой щетине на подбородке. — Позволь мне привести себя в порядок. Надеюсь, бритва у тебя найдется?

— Нет. Приведешь себя в порядок потом. Пошли. — Она направилась к двери.

— Черт, ты это серьезно? Она обернулась:

— Конечно. Я же все тебе объяснила вчера, еще до приезда сюда.

— Который час?

— Начало шестого. Да не стой ты столбом! Скоро уже рассветет.

На загорелом лице Стива мелькнуло раздражение, и он пробурчал:

— Ну и пусть рассветет! Что такого? Подожди минутку. Я тут пуговицу потерял. Может, она где–нибудь на полу? — Он шагнул к стулу возле кровати и заглянул под него. — Пятнадцать–то секунд ты можешь мне дать?

— Она что, золотая? — с сарказмом спросила Марго. — Забудь ты о ней!

Стив выпрямился и посмотрел на нее потемневшими от гнева глазами. Заметив это, она моментально смягчилась:

— Я же тебе говорила, Стив, что раздражительна по утрам. Не сердись… И не упрямься.

Видя, что он продолжает свирепо таращиться на нее, она облизала губы, быстро подошла к туалетному столику. Порывшись в ящичке, достала картонку с коричневыми пуговицами, иголку и темную нитку, вернулась к Стиву и поспешно пришила пуговицу к пиджаку.

— Ну вот, теперь порядок, дружок! — Она ласково улыбнулась. — Видишь, я вполне пригодна для семейной жизни.

Что–то в поведении или словах Марго озадачило Стива, но он никак не мог сообразить, что именно. Он попытался ухватить ускользающую мысль, но безуспешно.

— Ну пошли же, Стив, — поторопила его Марго. Он огляделся — не забыл ли чего. Одежда на нем, бумажник — в кармане брюк.

— Ладно, поехали.

Не говоря ни слова. Марго завела двигатель и повела машину к центру Метро–Сити. Стив пробежал рукой по своим густым темным волосам, вспомнив, что даже не причесался. Достав из кармана расческу и принявшись за спутанные пряди, он проворчал:

— Ну и чертовка же ты!

Марго не отреагировала.

Они ехали молча. Мозг Стива пытался прозондировать странное поведение Марго, его глаза следили за ее длинными тонкими пальцами, напряженно сжимавшими рулевое колесо.

Не следовало ли ему бежать — бежать от нее, бежать из Метро–Сити, бежать от всего того ужаса, что ожидал его в конце развертывающейся перед ними темной дороги?

Глава 9

Стив медленно отдалялся от страшного, смертельно бледного лица, пока наконец отдельные черты не обрели форму. Замазка превратилась в застывшее белое лицо с вытаращенными глазами и замороженно сжатым ртом.

Испытывая тошноту, но вовсе не от неожиданного шока, Стив беспомощно подумал: как странно видеть неухмыляющегося, несмеющегося Коттона.

Такова была первая и долгие секунды единственная мысль, бившаяся в его мозгу. Стиву Беннетту никогда еще не приходилось видеть мертвеца, если не считать картонных человечков, убитых на игрушечной войне. И уж тем более никогда он не представлял себе смерть вот такой: сложенные на груди руки, вытянутые ноги, — человек выставлен напоказ, словно непотребная пародия на завершение жизненного пути. Таково было его первое впечатление в «Похоронном бюро Польсена» — извращенность.

Поэтому и ужас он испытал двойной. И хотя Стив уже почти догадался: он увидит здесь именно Коттона, где–то в закоулках его мозга теплилась вера в то, что с наступлением смерти человек меняется и благодаря странной, сказочной алхимии, опочив в мире, становится прекрасным.

Но Коттон по–прежнему был некрасивым.

Он и при жизни был некрасив, но его лицо ни на минуту не оставалось в покое: веки моргали, ноздри раздувались, губы улыбались, горячая кровь согревала кожу. А то, что сейчас лежало перед Стивом, не было его другом, это был некий предмет с застывшей, загустевшей кровью, с разлагающимися и гниющими нервами, с бессильным мозгом и бесчувственной плотью. Это вовсе не было Коттоном.

Стив повернулся, посмотрел на одного полицейского, на другого, медленно, тихо, без всякого выражения произнес:

— Вы, грязные, вонючие ублюдки, — и пошел прочь. Мэтт преградил ему дорогу. Стив остановился, безучастно взглянул в побелевшие от ненависти глаза полицейского и бросил:

— Проваливай! Мэтт скалился:

— Остынь, убийца! Сейчас мы позабавимся. Расскажи–ка нам все, парень. Со всеми подробностями. Почему ты убил его? Почему? Где пушка? Убийца… убийца… убийца.

До Стива наконец дошло: его считают убийцей, убийцей друга. Следя за непрестанно двигающимся — растягивающимся, открывающимся и закрывающимся — перед его глазами ртом Мэтта, он вдруг с изумлением обнаружил, что из этого отверстия плохо пахнет.

Стива поразило то, что он не может думать ни о чем, кроме мелких, незначительных вещей вроде плохого запаха изо рта Мэтта или необходимости побриться.

— Оставь меня в покое, — сказал Стив. Мэтт склонился к нему и заворчал:

— Он просит оставить его в покое, скажи на милость! Что будем делать, Джо? Оставим его в покое? Или нажмем на него немного? Чуть–чуть, а?

— От тебя воняет, — сказал Стив.

Мэтт взмахнул раскрытой ладонью и врезал ее ребром Стиву по челюсти. Стив пошатнулся, отступил на шаг и тут заметил, что Джо выхватил свой пистолет.

— Кончай это, — бросил Джо Мэтту.

— Райли! — воскликнул Стив. — Я не убивал его, не убивал. Господи, я даже ничего не знал об этом. Мэтт кивнул и проговорил, растягивая слова:

— Ну–ну. Мы–то знаем, что ты убил его. Мы даже нашли деньги.

— Какие деньги?

— Он спрашивает, какие деньги. Его деньги, парень. Деньги убитого.

— Я не убивал его. Я не убил бы его ни за что на свете. И он… У него не было денег.

— Ты точно пришил его. — Голос Мэтта зазвучал спокойнее. — К тому же у тебя был и другой повод. Ведь так? Давай, говори. Тебе же станет легче, Стив.

— Ты не в себе? — Стив нахмурился. — Немного того? Спятил?

Мэтт вмазал ему. На этот раз кулаком. Стив рухнул на толстый ковер. Медленно поднимаясь, он молча смотрел на них, не ощущая ни боли, ни гнева. Пока не ощущая.

— Ладно, — устало произнес Джо Райли, — поехали. Поездка к полицейскому участку осталась смазанной в памяти Стива. Ему задавали вопросы, но он не отвечал на них, сидел притихший. До него постепенно доходило, что Коттон мертв и что он сам оказался каким–то образом замешан в его смерти. Но он даже не успел еще испугаться за свою судьбу.

Стив пришел немного в себя перед столом дежурного сержанта, когда у него отобрали кольцо, часы и все, что было в карманах. Мэтт передал дежурному бумажник с деньгами Стива. Потом он оказался в почти пустой комнате вместе с Мэттом, Райли и еще одним полицейским. Они засыпали его вопросами, и он правдиво отвечал, что никого не убивал и ничего не знает. К нему практически вернулась способность соображать, шок постепенно отпускал его, и на смену ему приходила ярость.

Его допрашивали, сообразил он, «с пристрастием», но без особых издевательств. Никто не предлагал ему сигарету, чтобы выбить ее потом из его губ. Он сидел, они спрашивали. Сначала строго, даже сурово, потом добродушно и почти льстиво. Мэтт вышел на минуту, вернулся и уселся на деревянном стуле перед ним.

Наклонившись вперед, он проговорил почти дружеским тоном:

— Смотри, вот — бабки. Мы нашли их в твоей комнате. Ты плохо их спрятал.

В его руке была толстая пачка купюр. Стив непонимающе уставился на них, заметив, что зеленая бумага имела на кромке коричневатую окраску — как на обрезе некоторых книг.

— Что это за деньги? — спокойно спросил Стив. — О чем вы говорите? Я никогда раньше не видел их.

— Ну–ну. Еще как видел. Ты видел их, когда взял их у убитого. Ты забрал эти бабки из бумажника в его пиджаке и спрятал в своей комнате. Куда ты отправился потом?

— Ошибаешься. — Стив еще раз взглянул на купюры в руке Мэтта и почувствовал внезапную тошноту, сообразив, что коричневатое пятно — кровь Коттона. — Я был с женщиной, — сказал он. — Всю ночь. Она подтвердит.

Он вдруг вспомнил Коттона, откидывающего рыжие волосы со лба и произносящего с ухмылкой: «А теперь проваливай, приятель».

Джо Райли повел могучими плечами и склонился над ним.

— Послушай, Беннетт, почему бы тебе не облегчить душу? Тебе же будет легче. И забудь старую хохму о женщине в качестве алиби, она тебе не поможет.

— Но это правда! — Стив взорвался. — Бога ради! Неужели вы все свихнулись? Да и эти деньги не принадлежали Коттону. У него не было таких деньжищ — только несколько долларов.

— Те деньги, что были у тебя, когда мы тебя задержали… — проворчал Джо. — Ты сказал, что выиграл их. Вероятно, ты сказал первое, что пришло тебе в голову. Ведь ты знал, что Клэй выиграл эти бабки прошлой ночью — около пяти штук. Вот тебе и пришло это в голову. Так?

— Не так. Он не выигрывал. Разве что несколько баксов. — Стив стиснул зубы и с безнадежным видом покачал головой. — Что с вами, в самом деле? Откуда у вас такие безумные идеи? Вы подстроили все это?

Райли смахнул Мэтта с его стула и сам сел перед Стивом. Удивленно глядя на него, он сказал:

— Послушай, Беннетт. Мы ведь неплохо к тебе относимся. Понимаешь, о чем я говорю?

Стив неохотно кивнул. Разумеется, Райли, как и Мэтт, был настроен против него, но все же большой, грузный коп казался справедливее, дружелюбнее.

— О'кей, — продолжил Райли. — Ты был прошлой ночью в «Какаду». Вместе с Клэем… с Коттоном. Стив опять кивнул:

— Да, я ушел где–то между восемью и девятью. Кажется, около половины девятого.

— Короче, ты был там и видел, как Коттон снял много «капусты».

— Не было этого.

На челюстях Райли набухли и спали желваки.

— Не глупи, Беннетт. Тут дураков нет. Мы проверяли и знаем, что он выиграл. Мы навели справки в клубе и говорили с кассиром, выдавшим ему бабки. Расспросили тех, кто был в клубе и видел, как он их выиграл. Ему чертовски везло. Это доказано. Поэтому не глупи, не делай себе хуже.

Стив попытался собраться с мыслями. Он ничего не понимал. Все так запуталось, но он же может доказать, что невиновен. В этом–то он уверен. Значение имеет только одно: Коттон мертв.

— Я сказал вам правду, — ответил он. — Почему вы не ищете настоящего убийцу?

Они заулыбались и переглянулись, словно наслаждались какой–то известной только им одним шуткой.

Последовали новые вопросы, но Стиву все надоело; он перестал отвечать и даже закрыл глаза. В конце концов они плюнули и засунули его в камеру, захлопнув и заперев за ним тяжелую стальную дверь.

Райли чуть задержался у двери, и Стив спросил без всякой надежды:

— Вам ведь наплевать, а, Райли? Всем вам? Вам до лампочки, виновен я или нет, лишь бы было на кого навесить убийство. Прекрасная система!

Райли уставился на него:

— Не понял. Сначала ты прибегаешь к старой как мир хохме с алиби. Но при тебе оказывается часть украденных денег, а остальные — в твоей комнате. Мотив налицо, и тебе не отвертеться. Ты же разыгрываешь оскорбленное достоинство.

— Иди к черту! Тоже мне, нашел козла отпущения! Лицо Райли вытянулось, но он тут же взял себя в руки и ответил:

— Не знаю, зачем теряю с тобой время, но скажу тебе кое–что. Ты считаешь нас погаными копами, которым по фигу, кого сажать, лишь бы посадить. Так ты ошибаешься. — Он устало вздохнул. — Все не без греха — и копы, и деловые, и политики, и… Мы живем не в том мире. Иногда мне хочется запрыгнуть на одну из летающих тарелок и смыться на Марс или откуда там они прилетают. Возьми в толк одно, Беннетт: ты не находился бы сейчас здесь, если бы мы не были убеждены в твоей виновности. А теперь ты иди к черту!

Райли повернулся и пошел прочь, оставив Стива в камере наедине с самим собой.

После полудня Стив забарабанил по решетке камеры. Подошедший надзиратель рявкнул:

— Кончай шуметь, мистер! Ты что, хочешь отлить?

— Я хочу поговорить с сержантом Райли.

— О чем?

— Об этом я скажу Райли.

— Ну извини, — бросил надзиратель и повернулся, чтобы уйти.

Стив прижался к решетке и крикнул отчаянным голосом:

— Это важно! Он захочет поговорить со мной!

— Обязательно, мистер. Конечно захочет.

— Речь идет об убийстве. Но я не буду говорить ни с кем, кроме Райли.

Надзиратель пристально посмотрел на него, бросил:

— Я подумаю, — и скрылся в коротком коридоре. Стив внимательно оглядел камеру. Голая комната около восьми квадратных футов с двумя железными койками, закрепленными одна над другой у левой стены. Удаленный от стены край нижней койки опирался на две железные ножки, заделанные в цементный пол. Один край верхней койки был прикреплен к стене болтами, другой висел на двух цепях. В дальнем углу белел стульчак. Слева от него, напротив двери, — небольшое окошко, забранное решеткой. Все предметы в камере надежно закреплены. Ничего даже отдаленно напоминающего оружие. Да и чем бы оно ему помогло? Пожав плечами, он растянулся на сером шерстяном одеяле, прикрывавшем матрац на нижней койке.

Час спустя у двери камеры появился Райли.

— Так как, Беннетт? — спросил он. — Ты решил наконец рассказать все?

— Я кое–что припомнил, — отозвался Стив. — У меня было время подумать обо всем.

— Я надеялся, что ты созреешь.

— Не то. Я не убивал его. Не могу же я сознаться в том, чего не делал.

— Дьявол тебя побери! — рассвирепел Райли. — Какого черта ты меня тогда звал?

Стив прижался к решетке двери и затараторил:

— Минутку, Райли. Ты не кажешься мне таким дураком, как этот Мэтт. Если бы у меня был шанс доказать, что не я убил Коттона, ты ведь выслушал бы меня, не так ли?

— Обязательно. Но у тебя нет такого шанса. Уверенность Райли пугала, но Стив поспешно продолжил:

— Послушай! Сегодня утром во время допроса или позже, когда запирал меня здесь, ты сказал, что я взял часть денег и спрятал остальные в номере. Ты не мог бы это уточнить?

Мотнув головой и стукнув огромным кулаком по решетке в двери, Райли процедил сквозь зубы:

— Дьявол тебя побери! Если ты не самый большой тупица, какого я только… — Он замолчал, кивком подозвал надзирателя и отдал ему свой пистолет. Тот отпер дверь и впустил сержанта в камеру.

Джо сел на койку, а Стив опустился на корточки.

— Не знаю, зачем я теряю время, — устало проговорил Райли. — Может, если я выдам тебе все, ты наконец сознаешься. В «Какаду» Клэй выиграл шесть штук. — Он усмехнулся и продолжил:

— Может, в нашем городе и нет азартных игр, но Клэй выиграл бабки в «Какаду». Кассир выплатил ему деньги. Я сам разговаривал с ним, и он хорошо все помнит, ибо речь шла о куче денег и он запомнил Клэя — «долговязого некрасивого парня с забавными рыжеватыми волосами». О'кей. Выигрыш был выдан стодолларовыми банкнотами с последовательной нумерацией. Понимаешь, их серийные номера сохранили ту последовательность, в которой они были получены в банке. Когда, обнаружив тело, мы нашли бабки, их номера шли подряд. Однако их оказалось меньше выигранной Клэем суммы. Не хватало одиннадцати сотенных. — Райли пожал своими широкими плечами и добавил, не спуская глаз со Стива:

— Ты знаешь почему. Потому что ты их положил в свой бумажник, а остальные спрятал. Серийные номера совпадают, они продолжают тот же ряд.

Стив запротестовал в отчаянии:

— Невозможно! Те деньги, что были у меня, выиграл я. В рулетку. И я могу доказать это. Послушай, я докажу это с помощью кассира. Такой краснолицый мужик с отвисшей нижней губой. Он вспомнит меня. И еще.

Когда вы меня задержали, я сказал вам, что Коттон приехал сюда, чтобы встретиться с кем–то в «Какаду», Кот–тон сообщил мне, что не знает этого человека и что по телефону он говорил забавным гнусавым голосом — как раз таким, как у кассира.

— Коттон сказал, что это был кассир?

— Нет. Но я говорил с кассиром и сказал о нем Коттону. Может, Коттон получил деньги у этого же кассира после моего ухода. В любом случае кассир вспомнит меня — я же говорил с ним, он еще сказал, что мне здорово повезло.

Райли покачал головой.

Стив торопливо добавил:

— И со мной была девушка. Она подтвердит все сказанное мною. Вы… ведь не станете же вы впутывать ее во все это? Сохраните в тайне ее имя?

— Конечно, — отозвался Райли, словно разговаривал с ребенком. — Обязательно, Беннетт.

— Ее зовут Марго Уитни. Я… провел с ней всю ночь. Я надеялся, что она сама придет сюда, но, видимо, она просто не знает, что случилось. Она подтвердит, что мы вместе ушли из клуба и были вместе всю ночь. Когда убили Коттона? Когда это случилось?

— Между двенадцатью и часом. Пуля в груди. Ты мог бы уточнить время.

— Она подтвердит все, насчет денег тоже — она видела, как я получал их. И кассир вспомнит меня.

— Марго Уитни? — переспросил Райли.

— Точно.

— Не она ли поет в «Какаду»?

— Она–она.

— Высокая красотка, брюнетка?

— Да–да, она вам скажет. Но не оглашайте ее имя. Не хотелось бы, чтобы у нее были неприятности из–за этого.

— Нет, конечно, — отозвался Райли, но и не подумал спешить к выходу.

— Что же ты сидишь? — рассвирепел Стив. — Иди же к ней! Я хочу выбраться из этой чертовой кутузки!

Помолчав, Райли спросил с неожиданной злостью:

— Что ты надумал, Беннетт? На что ты надеешься?

— Послушай, — застонал Стив, тряся головой, — почему, черт возьми, ты не хочешь проверить, спросить у кассира и у Марго Уитни? Это же так просто!

— Просто. Ага. Позволь мне сказать тебе одну вещь. Ты озадачил меня немного сегодня утром. Я знал, что ты убил человека, но ты как–то странно вел себя.

— Я не… — зашелся в гневе Стив, но Райли не дал ему договорить.

— Ты вел себя как–то не так, и я попытался кое–что разнюхать. Просто так. В кармане Коттона мы нашли фирменные спички с эмблемой «Какаду». Это было во втором часу, и я тотчас же побывал в клубе. Но на всякий случай я съездил туда еще раз. Ни один кассир не помнит, чтобы выплачивал тебе деньги.

— Это был краснолицый мужик с длинной, отвисшей нижней губой. Спроси у него…

Райли опять прервал его с нескрываемым раздражением:

— Позволь мне закончить. Такого кассира я там не нашел. Но я повидал Гросса, и он сказал мне, что Клэй ушел из клуба с одним из кассиров. Я попытался найти кассира, но неудачно. Побывал даже у него дома, но его нет. — Райли сделал паузу и прищурился на Стива. — Ты не поможешь мне найти его, а, Беннетт?

— Я? На что, черт побери, ты намекаешь? Райли пожал плечами:

— Этот кассир может быть тем, о ком ты так беспокоишься. Может, нет. Но это не важно.

— Это очень важно. Ты должен его найти.

— Ладно, оставим его пока. Гросс также сообщил мне, что ты покинул клуб с девицей Уитни, и я поехал потолковать с ней. Она заявила, что ты был у нее дома…

— Ты видел ее? Так какого черта? Почему я все еще в тюрьме?

— Она заявила, что ты был там, — спокойно продолжил Райли. — Что ты был у нее, выпил стаканчик и ушел в начале десятого.

Глава 10

Несколько секунд Стив не мог врубиться. В изумлении он таращился на Райли, потом выдохнул:

— В начале десятого? Не может быть! Я провел там всю ночь. Понимаешь? Мы занимались любовью, я спал с ней! Ты, должно быть, говорил не с той женщиной!

Райли прогудел:

— Маргарет Уитни, Вэлли–стрит, номер 605, небольшой беленький домик. Приехала из Сан–Франциско два дня назад, будет выступать в «Какаду». Высокая брюнетка с обалденной фигурой. Продолжать?

— Н–нет. Пожалуй, не надо. — Несколько мгновений Стив молчал, вяло пытаясь думать, потом тускло произнес:

— Она лжет. Или прикрывает кого–то, или еще по какой причине. Но она лжет.

— Конечно. Все они лгут.

— Из клуба я поехал с Марго к ней домой. Это было около девяти вечера. От нее я ушел примерно в половине шестого сегодня утром. И это правда, хочешь верь, хочешь нет.

— Нет, пожалуй.

Стив подумал еще немного и попытался ухватиться за соломинку:

— Марго, видимо, не знает, в чем дело. Ты не сказал ей, что я в тюрьме и почему?

— Обижаешь, Беннетт. Ты ошибаешься во всем. Я сказал ей, что мы задержали тебя по подозрению в убийстве.

Стив почувствовал тошноту. Пробормотал как бы про себя:

— Не понимаю, как она могла… Не могу понять.

— Все очень просто, — поделился своими соображениями Райли. — Ты пропустил у нее стаканчик и ушел. Она говорит правду. Зачем ей врать? Она рассказала о вашей юности, Беннетт. О детской любви, от которой, похоже, ты так и не оправился, в отличие от нее.

Стив молчал. Райли встал, подошел к двери и подал знак надзирателю. Пока он отпирал замок, Райли обернулся и сказал:

— Странный ты тип. Весьма странный.

Дверь с грохотом захлопнулась за ним.

Только тут Стив осознал всю серьезность своего положения. Речь вовсе не шла о временном неудобстве, за которым последуют — когда все разъяснится — извинения и немедленное освобождение.

Он вскочил, подбежал к двери, схватился за решетку и завопил с Отчаянием и страхом в удаляющуюся спину Райли:

— Выпусти меня отсюда, Райли! Я требую адвоката.

Слышишь? Я требую адвоката! Я имею право на один телефонный звонок. Дай мне позвонить. Позволь мне уплатить залог. Это мое право, Райли!

Райли обернулся и проговорил тихим голосом, который Стив прекрасно расслышал:

— Разумеется. Ты можешь позвать адвоката. Ты можешь позвонить. А сколько ты готов уплатить в качестве залога? — Покачав головой, Райли повысил голос:

— Знаешь, в чем тебя обвиняют? В убийстве. В преднамеренном убийстве, вот в чем. У тебя нет ни малейшего шанса быть выпущенным под залог. Так что устраивайся здесь поудобнее, ибо это надолго. — С этими словами он повернулся и ушел.

Час спустя Стив был уже вконец измучен тягостными мыслями. Голова у него вспухла и, казалось, готова была лопнуть. Он еще тщательнее осмотрел камеру, но не обнаружил ничего обнадеживающего. Через зарешеченное окошко были видны зеленые верхушки деревьев на окраине города.

Метро–Сити быстро рос в последние годы, и тюрьма оказалась уже в черте города. Новое, более современное здание тюрьмы так и не было построено, а численность полиции не увеличилась в соответствии с быстро растущим населением. Из небольшого тюремного блока, в котором находилась камера Стива, короткий, в несколько футов коридор вел в дежурку. За этим коридором и этой дежуркой лежала свобода.Только бы добраться до нее! Стив стоял у стены–решетки и неотрывно смотрел на закрытую дверь в конце коридора, когда она распахнулась и в ней появились надзиратель и кто–то еще.

Это оказалась Крис!

Вдвоем они подошли к двери камеры Стива, и надзиратель громко позвал:

— Беннетт, приведи себя в порядок! К тебе посетитель!

— Я представляю газету «Крикун», мистер Беннетт, — холодно отрекомендовалась Крис, потом, нахмурившись, посмотрела на полисмена:

— Вам обязательно дышать мне в затылок? — Она вдруг улыбнулась и подмигнула Стиву. — Не то чтобы я была против, но речь идет о частном интервью… и у меня нет с собой напильников. Честно! Хотите обыскать меня?

Надзиратель ухмыльнулся и облизал губы. Пробежав глазами по ее небольшой, но прекрасно сложенной фигурке, он отошел на несколько шагов и прислонился к стене коридора, продолжая улыбаться самому себе.

— Я хотела бы поговорить об убийстве, мистер Беннетт, — продолжала Крис. — Если вы не против. Нас интересует ваша версия.

Появление Крис в первый момент вселило в Стива надежду, напомнило ему, что он все же не одинок в Метро–Сити. Господи, тебя могут сгноить в застенке, если у тебя нет друга, знающего, где ты, и стремящегося помочь тебе. Но холодный голос и профессиональный подход Кристин обескуражили его, заставили еще раз задуматься над тем, что его ждало. Теперь, по крайней мере, о нем напишут газеты, и его друзья из Лагуна–Бич примчатся сюда. На протяжении предыдущего часа все существо Стива восставало против того, что его бросили в застенок, отрезав от всего мира, оставив без помощи и лишив возможности помочь самому себе.

Сквозь его беспорядочные мысли прорвался тихий голос Крис:

— Да не будьте вы таким мрачным, Стив. Тюремщику не обязательно знать, что я на вашей стороне, но я–то знаю, что вы никого не убивали.

Он вытаращился на нее:

— Как… вы узнали что–нибудь, что могло бы мне помочь?

Она отрицательно покачала головой:

— Нет. Я просто уверена, что вы невиновны. — Она улыбнулась. — Интуиция, наверное.

— Спасибо, Крис. Мне уже легче. Я действительно не убивал его. Клянусь.

— Но что же случилось на самом деле, Стив?

— Когда я ушел из «Какаду»…

Стив замолчал. Его охватило отчаяние: ну зачем он пошел с Марго! И дело не в том, что Марго предала его и ввергла в эту пучину, а в том, что он таки провел с ней ночь. Вспоминая сейчас все, он понимал: если в какие–то моменты она и напоминала ему прежнюю, юную Мэгги, в этом было виновно лишь его собственное воображение.

— Я так понимаю, — говорила тем временем Крис, — что вы провели ночь с этой… жуткой сучкой. Извините, иначе назвать ее не могу.

— Да, я был с ней.

— Всю ночь?

— Всю. Примерно до пяти часов утра. Может, чуть дольше.

— Разве полиции это до сих пор неизвестно?

— Она отрицает это. Заявила, что я ушел от нее в начале десятого.

Крис задумалась, нахмурив лоб:

— Стив, утром я говорила с сержантом Райли, потом в редакции получила кое–какую информацию, так что я в курсе. Все говорят о деньгах, найденных у вас. Что это за деньги? Откуда они у вас?

— Я выиграл вчера в клубе. Тысячу сто.

— Но номера серий…

— Не знаю, Крис. Я… Послушайте! Может, это были не те деньги, что я выиграл? Марго могла подменить купюры. — Стив встряхнул головой. — Нет, тут что–то не так, в этом не было бы никакого смысла. И я почти уверен, что заметил бы это.

— Плохи ваши дела, Стив?

— Просто ужасны. Но кассир может подтвердить, что выплатил мне эти деньги. А Райли так и не поговорил с ним. Думаю, он не очень–то старался найти его.

— Найти? Он что, пропал?

— Да нет. Просто… Бог мой! Надеюсь, с ним ничего не случилось. — Стив постарался успокоиться. — Вероятно, Райли да и всем остальным наплевать на все. Заставить бы копов поговорить с ним или потолковать бы с ним самому! — Он криво усмехнулся. — Вряд ли мне это удастся.

Она согласно кивнула.

Стиву пришла в голову другая мысль:

— Слушай, Крис, что скажешь о Коттоне? Он выигрывал вчера? Я имею в виду, большие деньги?

— К сожалению, не знаю, Стив. Я ушла через пару минут после вас.

— В одном можно быть уверенным, — задумчиво проговорил Стив. — Кто–то должен знать это.

Надзиратель оттолкнулся от стены и подошел к ним. Крис торопливо сказала:

— Я постараюсь в газете представить дело наилучшим образом. Держите хвост пистолетом!

— Попытаюсь, — усмехнулся Стив. Крис пошла впереди полисмена, и Стив заметил, что он опять облизывает губы.

Глава 11

Когда Стив проснулся, темнота в зарешеченном окошке подсказала, что уже наступила ночь. Точного времени он не знал, но полагал, что солнце зашло час или два назад.

Свет одинокой лампочки в коридоре едва просачивался в камеру. Почти в кромешной темноте Стив пытался проанализировать свое положение. С какой стороны ни посмотреть, выглядело оно ужасно. Судя по всему, ему придется томиться в этом застенке до суда. И его даже могут осудить, как бы громко он ни кричал о своей невиновности.

Если он не вырвется отсюда, то погибнет. Он обязан вырваться отсюда каким угодно способом. Райли же заверил его, что под залог его никто не освободит. Нужно найти какой–то выход, какой угодно, лишь бы не сидеть здесь.

Закрыв глаза и расслабившись, он долго размышлял. Много позже дверь в конце коридора открылась, и охранник начал обход, заглядывая в каждую камеру. Стив спросил его:

— Который час?

— Ночь, — ответил тот.

Сжав кулаки, Стив бросился к решетчатой двери с криком:

— Послушай! Я требую адвоката! Я невиновен, и мне должны предоставить адвоката!

— Обязательно. Но сейчас слишком поздно. Утром ты сможешь вызвать хоть дюжину адвокатов.

— Все ты врешь! Вы все сговорились! Вы все против меня!

Надзиратель осветил фонариком лицо Стива:

— Что это ты плетешь, мистер?

В отраженном свете Стив разглядел его лицо. Молодой парень — чуть старше двадцати — недоуменно хмурился.

— Ничего я не плету, — ответил Стив. — Ты — новенький. Они прислали тебя шпионить за мной. Ведь так, нет? Так?

— О чем ты, черт побери? — обалдело спросил коп.

— Хочу маму.

— Чего?

— Маму.

— Маму?

— И папу. И жену.

— Ты спятил? У тебя нет жены. Свихнулся, что ли? Стив повысил голос:

— Выпусти меня отсюда! Выпусти! — Поскреб подбородок и тихо пригрозил:

— Я тебя достану, парень. Вот посмотришь, я до тебя доберусь. Знаю, ты один из них.

— О Господи! Слушай, заткнись, а? Хочешь, чтобы я тебя окатил из шланга?

— Хочу попа. Попа давай!

— Послушай, ублюдок, — коп явно рассвирепел, — ложись–ка спать. Заткнись, или я… — Он внезапно повернулся и ушел.

Полицейские очистили карманы Стива, но оставили ему одежду. Сейчас он сбросил с себя пиджак — ему нужна была свобода рук для того, что он задумал. Нащупав на тюфяке одеяло, он с помощью зубов оторвал от него три четырехфутовые полоски, связал их вместе, пропустил один конец импровизированной веревки вокруг вертикального прута оконной решетки, а другой обмотал вокруг собственной шеи.

Осторожно провиснув, опробовал надежность кустарной петли. Она не соскользнула, плотно охватив шею. Он сразу же ощутил внутреннее давление на глазные яблоки.

Решетку, за которую он захлестнул веревку из одеяла, отделяли от пола лишь пять футов. Поэтому, когда он повиснул в петле, его ноги сложились в коленях вдвое. Ноги он постарался держать точно под собой, чтобы иметь возможность выпрямить их без труда. И все равно его глаза сразу заслезились.

Стив знал, что удушье от прерывания тока крова к мозгу может вызвать почти моментальную потерю сознания. Поэтому проявил особую осторожность, чтобы не повеситься ненароком. Он также знал, — и полицейский, естественно, должен был знать, — что человеку не обязательно висеть свободно, чтобы повеситься. Для этого могла сгодиться и дверная ручка.

Прислонившись к стене, Стив терпеливо ждал.

Прошло полчаса, и у него уже ломило суставы от неестественного положения, когда он наконец услышал, как тихо открылась и снова закрылась дверь в конце коридора.

Стив моментально обмяк, и удавка стянула его шею. Напрягая мышцы ног, он старался держать свой вес так, чтобы внешне это не было заметно. Тусклое освещение должно было помочь его замыслу. Его правая рука безвольно висела, готовая сжаться в кулак и нанести удар. Задержав дыхание, он почувствовал, как набухает и краснеет его лицо.

Полицейский прошел прямо к камере Стива, осветил фонариком койку и негромко позвал:

— Эй! Тебе уже лучше?

Это был тот же молодой охранник. Не обнаружив Стива, он пробормотал:

— Твою мать!

Луч фонарика заплясал по камере, пока не упал на обвисшее тело Стива. Надзиратель громко втянул в себя воздух и крикнул:

— Эй!

Сердце Стива напряженно заколотилось, голова пошла кругом, перед глазами поплыли красные пятна.

Мгновение поколебавшись, охранник снял с пояса ключи и отпер дверь камеры. Стив заметил отблеск, когда тот выхватил пистолет и выставил его перед собой, но не шевелился, мысленно понуждая его приблизиться.

Двигаясь невероятно медленно, с фонариком в одной руке и пистолетом в другой, охранник наконец подошел вплотную к Стиву и протянул руку с фонариком к его лицу.

Испытывая нехватку кислорода и одновременно сознавая, что это его последний шанс, Стив сжал правую руку в кулак и, с силой оттолкнувшись ногами, резко выпрямился. Его кулак стремительно описал длинную дугу и врезался в подбородок надзирателя. В этот удар Стив вложил всю свою силу, понимая, что с веревкой на шее уже не сможет нанести второго удара. Он почувствовал пронзительную боль в суставах пальцев и услышал стук пистолета и фонарика, выпавших из рук охранника на цементный пол.

Все это заняло какую–то долю секунды, и Стив, судорожно ухватившись за веревку на своей шее, мгновенно освободился от нее и кинулся к еще оседавшему на колени охраннику. Не теряя времени на выяснение, был нокаутирован он или только оглушен, Стив сжал горло парня, чтобы заглушить, возможный крик, и трахнул его головой об пол.

Глухой звук удара черепа о бетон вызвал у Стива приступ тошноты, заставив забыть об отчаянии, владевшем им в последние секунды.

В испуге он опустился на колени рядом с потерявшим сознание копом и стал торопливо нащупывать его пульс. У него вырвался вздох облегчения, когда он обнаружил хорошее наполнение пульса и услышал медленное, но ровное дыхание поверженного. Однако еще некоторое время он оставался на коленях, восстанавливая собственное дыхание и утишая свое сердцебиение, потом поднялся на ноги.

Сейчас, приступив к выполнению своего замысла, он испытывал странное спокойствие, хотя это было только начало. На мгновение им овладело ощущение безнаказанности. Даже если ему удастся вырваться на свободу и временно скрыться от полиции, как доказать, что он не виновен, что он не сбежавший убийца, которого любой полицейский вправе застрелить при первой возможности? Но ничего уже не поделаешь, так у него появится хоть какой–то шанс.

Выбросив эти мысли из головы, Стив прокрался из камеры в коридор. Остановившись у двери, ведущей в дежурную часть, он невольно прислушался к своему снова бешено колотившемуся сердцу.

Чувствуя, как холод просачивается в его поры, Стив вспомнил об оставленном на койке пиджаке и тут же разозлился на самого себя: ведь он забыл в камере ключи надзирателя! Но возвращаться было уже поздно, и если дверь заперта…

Он с силой сжал ручку, повернул ее и мягко потянул на себя. Она подалась, и проникший в образовавшуюся щель свет упал на его лицо. Приоткрыв дверь чуть шире, он заглянул в дежурку.

В противоположном конце комнаты он увидел широко распахнутую дверь, свет через нее лился на асфальт и темно–зеленые кусты. Наружу! Туда, где человек по крайней мере может бежать!

В дежурке вроде бы никого не было, но левая часть комнаты оставалась вне поля его зрения. Медленно, задержав дыхание, он приоткрыл дверь настолько, чтобы протиснуться через нее. Каждую секунду он ожидал окрика или нападения. Недавнее спокойствие покинуло беглеца, и он вдруг обнаружил, что весь дрожит от желания оказаться снаружи, вне стен тюрьмы, вдали от полиции.

Страх никуда не исчез, но главной движущей силой была жажда свободы, хоть на несколько минут, лишь бы успокоить нервы. Стив наклонился и заглянул в комнату.

Шагах в десяти слева спиной к нему сидел полицейский в форме, опираясь левым локтем на стол и сжимая правой рукой основание небольшого микрофона. В его скороговорке Стив разобрал описание угнанной машины. Сквозь помехи прорвался другой голос, повторивший номер машины.

Радиотелефон, сообразил Стив. Пока дежурный ведет переговоры с патрульными машинами, ему легче будет убежать.

Выждав минуту и убедившись, что в дежурке больше никого нет, Стив протиснулся в дверь. Передвигая ноги дюйм за дюймом и все больше с каждой секундой приближаясь к распахнутой на улицу двери, он не спускал глаз с полисмена, стараясь не пропустить малейшего изменения в его положении, любого признака опасности.

Полицейский не двигался, продолжая говорить в микрофон.

Сделав очередной шаг, Стив задел правой ногой за ножку стула, в панике невольно бросил мимолетный взгляд на него и тут же снова посмотрел на дежурного.

Полисмен медленно, без особого любопытства обернулся. При виде Стива его глаза вытаращились, нижняя челюсть отвисла, а правая рука судорожно сжала микрофон.

На мгновение парализованный страхом, Стив взирал, как он, словно в замедленном фильме, поднимается на ноги, а его правая рука, оставившая микрофон, тянется к пистолету на бедре. Наконец Стив пришел в себя, бросился к открытой двери и выскочил наружу.

За его спиной полисмен завопил: «Стой!» — и загромыхал ботинками по полу. Стив во всю прыть понесся по улице, ярко освещенной фонарями, выискивая глазами темные уголки.

Сзади снова раздалось: «Стой!» — потом резко прозвучал выстрел. Стив услышал противный визг пули над головой и тут же увидел впереди слева узкий темный переулок. Стремительно бросив свое тело в благословенную темноту, беглец услышал еще один выстрел, но на этот раз пуля просвистела далеко.

Странное веселье охватило Стива, несмотря на то что сердце его отчаянно колотилось, а легкие разрывала нестерпимая боль. Он несся со всех ног, понимая, что таков теперь его удел: бежать и бежать безостановочно. Но что бы там ни случилось в следующую секунду, час или день, он пока на свободе!

Глава 12

Замерзший, вконец измученный, Стив пробуждался уже в четвертый или пятый раз. Туман укутывал землю, вымочив его до нитки.

Темными переулками он выбрался за город и вынужденно остановился в голом поле — легкие его горели огнем, а ноги болели невыносимо. Забравшись в канаву у основания небольшого холма, он дал отдых судорожно подергивавшимся ножным мышцам. Время от времени до него доносился отвратительный вой сирен, переходивший в душераздирающий визг.

Все еще испытывая слабость после сумасшедшего бега, он отдохнул уже достаточно, чтобы привести в порядок свои мысли.

«Я в открытом поле, — думал он, — до восхода солнца нужно найти укрытие».

И он вспомнил о Крис.

Добраться бы до нее — она его спрячет, накормит, даст возможность привести себя в порядок и отдохнуть. Однако он не представлял себе, что будет делать дальше. И как найти Крис?

Он помнил маршрут, по которому Марго доставила его в город вчера утром. Тем самым утром, когда ему показали мертвого Коттона. Да, как ни удивительно, это произошло лишь вчера утром, менее суток назад. Утомленный, утративший иллюзии, Стив ощущал себя сейчас значительно старше своих двадцати восьми лет.

Когда вчера утром Марго высадила его из своей машины и он подошел к маленькому кафе «Хижина Дана», на улицах было еще темно, как и на дороге, по которой она его привезла. Он вспомнил: Крис упомянула, что живет за углом, на Блэйн–стрит. К тому же он записал ее адрес, беседуя с ней в «Какаду». Стив решил найти Крис. Она расскажет ему о развитии событий, и он сможет заморить червячка и почистить перышки, чтобы опять выглядеть нормальным человеком.

Он поморщился, припоминая свои страхи и жалость к самому себе, ошалевшему от шока в темной камере. Но сейчас, на воле, снова получив возможность думать и бороться, он решил, что никогда уже не будет таким, как раньше.

Поднявшись на ноги, он медленно зашагал обратно в Метро–Сити.

Через час Стив достиг окраины тускло освещенного жилого района и, поплутав немного, выбрался наконец на улицу, по которой вчера его привезла Марго.

Один раз к нему обратился какой–то мужчина, но Стив проигнорировал его и продолжил свой путь. В другой раз его обогнала медленно едущая патрульная машина — Стив принялся громко насвистывать первую пришедшую ему в голову мелодию и свернул к ближайшему зданию, словно возвращался к себе домой. Он сделал вид, что роется в карманах в поисках ключей, и патрульная машина проехала мимо. И тут в конце квартала он заметил неоновую вывеску «Хижина Дана». Ну вот, почти пришел. Оставалось только два–три квартала.

Вскоре он уже стоял перед дверью дома номер 4212 на Блэйн–стрит. Стив тихо постучал, подождал и постучал еще раз.

Внутри послышался какой–то шорох, потом голос Крис спросил:

— Кто там?

— Крис? Впустите меня!

— Кто это?

— Стив. Стив Беннетт.

Долгое мгновение ничего не происходило, потом дверь открылась, и на Стива уставилась Крис в небрежно накинутом на плечи халатике, с взлохмаченными со сна волосами.

— Вы не пригласите меня в дом, Крис? — спросил он.

— О… Да, разумеется.

Он быстро вошел и поинтересовался:

— Вы одна?

— Да, Стив. Что с вами случилось? Выглядите вы ужасно.

— Вероятно. Я сбежал, вырвался из тюрьмы.

— Знаю, мне все уже известно. Но где вы были? Куда скрылись?

— Даже не знаю. Я бежал, пока был в силах, потом заснул.

Она кивнула в сторону дивана:

— Присаживайтесь, вы выглядите измученным. Он сел, откинулся на подушки и проговорил:

— Страшно неприятно врываться так к вам, Крис, но, откровенно говоря, мне некуда больше идти. Сейчас, должно быть, меня высматривает каждый коп в городе.

— Да уж! — Она ведет себя странновато, подумалось Стиву. Неужели Крис боится его? Это же несправедливо! Тем временем она продолжила:

— По радио передали сообщение, и я бросилась в «Крикун» и узнала все, что там есть на вас. Потом вернулась домой и попыталась соснуть. — Помолчав, она добавила:

— Стив, что вы , собираетесь делать?

— Не знаю, как я это сделаю, но совершенно уверен в том, что нужно сделать. Сначала хорошенько все обдумаю. После бегства из тюрьмы у меня было время на размышления…

С выражением озабоченности на лице она прервала его:

— Извините, вы, наверное, устали и проголодались, а я и не подумала. Прилягте пока, а я что–нибудь приготовлю.

Он хотел было возразить, но она уже возилась на кухне, громыхая кастрюлями и сковородками.

Проглотив яичницу из трех яиц с тостами, Стив с довольным вздохом откинулся от кухонного стола. Потягивая кофе, он широко улыбнулся Крис:

— Спасибо. Теперь я готов бежать хоть до Флориды.

— Вот как? — Она нахмурилась. — Вы намерены бежать?

— Нет.

— Стив. — Она опустила глаза на белоснежную скатерть, потом снова взглянула на него. — Ведь все это не правда? Вы же не… Вы же не сделали ничего плохого?

Пришла его очередь нахмуриться.

— Нет, Крис. Клянусь, нет. Я думал… мне казалось, что вы не верите в это. Я не убивал Коттона. — Помолчав, он добавил:

— Неужели вы мне не верите, Крис?

Мгновение поколебавшись, она улыбнулась:

— Я верю вам, Стив. Это так, глупости. Просто слишком много… — Конец фразы повис в воздухе.

От ее слов Стив почувствовал облегчение, хоть ему и пришло в голову, что она слишком сдержанна и холодна. Он поморщился: надо же, ожидал, что Крис встретит его с распростертыми объятиями. А ведь именно этого, признался он себе, ему очень хотелось.

— Поверьте мне, я не сделал ничего плохого, не считая побега. — Он вдруг выпрямился на стуле. — Бог мой! Как там полицейский, которого я нокаутировал? Вы не знаете?

— Он в порядке. Его отвезли в больницу на рентген, но повреждений нет. Разве что головная боль. Он… — Крис заколебалась. — Заявил, что вы накинулись на него как сумасшедший.

Стив громко рассмеялся, от души радуясь тому, что молодой полицейский не пострадал.

— Пожалуй, он был вправе сказать так. — Стив посерьезнел. — Это все, Крис. Клянусь. Остальное — просто безумие.

Допив кофе, он закурил сигарету из пачки, которую она положила рядом с его тарелкой, глубоко затянулся, наслаждаясь пощипыванием дыма в горле. Потом наклонился вперед, поставив локти на стол, и сказал:

— Вот как обстоят дела. Сначала, когда я… увидел Коттона, не поверил своим глазам. Все происходило слишком быстро. Я легко мог доказать свое алиби на то время, когда убили Коттона. Марго говорила мне, что обручена или что–то в этом роде… Она боялась кого–то и Поэтому не хотела, чтобы кто–нибудь увидел нас. Но все рухнуло, когда она заявила, что я не был у нее. Не могу поверить, что она готова отправить человека в газовую камеру, чтобы избавить себя от пустячной неловкости.

— От нее всего можно ожидать.

— Вероятно. Но я должен повидать ее и заставить сказать правду. Теперь эти одиннадцать сотенных, найденные у меня. Одна из самых серьезных улик против меня. Мне бы только добраться до кассира, и он не сможет не узнать меня. Если же он солжет… — голос Стива зазвучал зловеще, а кулаки сжались, — я выбью из него правду. Это поможет разубедить полицию хотя бы отчасти. — Стив усмехнулся. — Таков мой план действий, Крис. Так что жалости к самому себе поддаваться я не намерен и твердо знаю, что мне делать.

Она как–то странно смотрела на него.

— Что–нибудь не так? — спросил он.

— Разве вы не знаете?

— Не знаю чего?

— Ну разумеется, откуда вам знать. — Она сделала глотательное движение. — Кассир мертв. Стив вскочил на ноги:

— Что?..

— Мертв. Его убили.

Глава 13

Стив хотел было сказать что–то, но заставил себя расслабиться и вернуться на свой стул, пытаясь сосредоточиться; Крис продолжала говорить.

— Его застрелили из того же оружия, что и Коттона. Пистолет нашли рядом с телом кассира. Вроде кто–то обронил его там.

В голове Стива проносилось множество мыслей, и он взволнованно воскликнул:

— Может, это и неплохо! Может, это подтвердит, что оружие не могло быть у меня. Если в то время я находился в тюрьме…

Она медленно покачала головой:

— Нет, Стив. Все случилось той же ночью. Вскоре после убийства Коттона и до того, как полиция подобрала вас.

— Но это же нелепо! — Он рассердился. — Не может же полиция думать…

— Стив! — Она подвинулась к нему со своим стулом и взяла его руку. Мгновение все было тихо, потом она медленно проговорила:

— Именно так они и думают. Хуже того, Стив. Полиция считает, что вы убили кассира. И Коттона. Они оба застрелены из одного пистолета, и полиция выяснила его происхождение, — это ваш пистолет, Стив.

Стив замер на целую минуту, не в состоянии ничего сказать от изумления. Крис же продолжала тихим голосом:

— Он… кассир был здорово избит. Похоже на то, что он схватился с тем, кто убил его. В его правом кулаке полиция нашла пуговицу и установила, что она от вашего пиджака. Пиджак, кажется, все еще в участке. А под ногтями его правой руки нашли частицы кожи — он, похоже, оцарапал кого–то в драке.

Стив медленно прикоснулся рукой к оцарапанной щеке, потом встал, прошел в холл и сел, спрятав лицо в ладонях.

Крис подошла и села рядом с ним.

— Не раскисайте, Стив. Понимаю, все выглядит очень плохо, но всегда же можно найти какой–то выход. Он взглянул на нее и криво усмехнулся:

— Я не жалею себя, если вы это имеете в виду. Я просто в бешенстве. Ваше сообщение вывело меня из себя, но только потому, что я не ожидал ничего подобного… В том–то и беда: я не ожидаю их следующего трюка. Да, я нашел точное определение. Трюк! — Он помолчал, потом произнес, не скрывая удивления:

— Кусочки кожи под его ногтями! Могу спорить, Крис, кожа окажется моей!

— Стив! — Она опять испуганно смотрела на него. Он поспешил заверить ее:

— Поймите меня правильно: я вам не лгал. Вчера утром в кафе Дана вы… догадались, откуда у меня это. — Он притронулся к отметинам на своей щеке. — И вы были правы. — Стив поднялся и пошел на кухню за сигаретами: закурив, вернулся в комнату. — Теперь–то все ясно. Меня здорово подставили, черт побери! Настоящие специалисты. Я уже размышлял над этим, но все казалось… ну, все казалось просто глупым.

Крис наблюдала за ним, не произнося ни звука.

— Ну, братец, блеск! — Он вдруг перестал вышагивать по комнате. — Если бы я все еще оставался в кутузке, у меня не было бы ни малейшего шанса. Или если меня снова заберут. Единственная штука, которая не была предусмотрена в подтасовке дела против меня. — Он вздохнул. — Короче, пока я на свободе, у меня остается шанс.

— Рада, что вы так считаете, Стив, — откликнулась Крис. — И я вам помогу, если только смогу.

— Пожалуй, сможете. Самому мне информация мало доступна. — Он повернулся к ней. — Как они выяснили происхождение пистолета?

— По серийному номеру. Он был спилен, но в полиции его проявили. В газете об этом ничего нет, но я узнала у одного знакомого в полиции — у того самого, который сидел на радиопередатчике, когда вы сбежали. Я… мне кажется, он стрелял в вас.

— Было дело. Я его хорошо запомнил. Она улыбнулась:

— Он с радостью рассказал мне все, что я хотела узнать. Похоже, он неравнодушен ко мне.

— У него губа не дура.

— О, мистер Беннетт! Это самое приятное из того, что вы мне сказали до сих пор. — Она даже рассмеялась.

— Вы, пожалуй, правы, Крис. Я… не очень–то сообразителен иногда. — Он перебил самого себя:

— Так что пистолет?

Она продолжила:

— По серийному номеру они проследили его до вашего магазина в Лагуна–Бич, потом обнаружили, что вы заполнили какие–то бумаги, в соответствии с которыми вы как будто продали его, чтобы прикрыться — так, во всяком случае, считают в полиции.

— В бумагах говорится, что я продал его самому себе? В этом не было бы никакого смысла!

— Нет. Бумаги выписаны на имя некого Филипа Ноуля, которого, похоже, нет в природе и который проживает по несуществующему адресу. Полиция полагает, что вы проделали все это для прикрытия на случай, если пистолет попадет в ее руки.

Стив заскрипел зубами, потом медленно проговорил:

— Разумеется. В магазине все оружие записано по серийному номеру завода–изготовителя. Номера заносятся также и в список продаж. Кто–то тщательно все продумал. Но почему? — Он снова начал мерить комнату шагами. — Крис, я должен выбраться отсюда. С самого начал не следовало приходить сюда — не хотелось бы, чтобы вы оказались замешанной.

— Глупости! Я уже замешана. К тому же я хочу быть замешанной. Я… думаю о репортаже. Я же журналистка.

— Конечно. Но дело слишком уж крутое и станет, надо полагать, еще круче. Нет, мне нужно смываться.

— Стив, будьте же благоразумны…

— То–то и оно, Крис. Я обязан сделать что–то, найти что–то, что обелило бы меня, пока не поздно. Теперь, когда я сбежал, все выглядит еще хуже. Но если бы я оставался в каталажке, со мной было бы покончено. Полиция успела уже все расследовать и осудить меня. — Он помолчал, задумавшись. — Вы знаете, в какое время я дал ходу?

— Где–то около девяти… — Она бросила взгляд на часы… — Вчера вечером. Сейчас почти час.

Итак, за четыре часа он успел довольно далеко убежать, подремать в открытом поле и прийти сюда.

— Остается четыре–пять часов до рассвета. У вас есть какое–нибудь оружие?

— Нет. Что вы…

— Можете достать его?

— Я даже не знаю никого, у кого может быть оружие. Стив, вам ни к чему оружие. Разве вам не хватает неприятностей?

— Хватает, но я не смогу ничего сделать, не поговорив кое с кем. И я не хочу, чтобы меня застрелили, как Коттона, и мертвым вручили полиции. Мне нужно раздобыть оружие. — Он быстро принял решение. — Мне придется вернуться в Лагуна–Бич.

— Стив, там наверняка будет засада!

— Знаю. Все же я попытаюсь проникнуть в магазин — там полно оружия.

— Но за ним, вероятно, установлено наблюдение.

— Может быть. Но там есть боковая дверь, скрытая кучей коробок. Сомневаюсь, чтобы полиция знала о ней, и я смогу подобраться к ней со стороны пляжа. Но я поеду в Лагуна–Бич не только за пушкой. Я попытаюсь проникнуть в квартиру Коттона.

— К нему в квартиру? Но зачем?

— Коттон приехал в Метро–Сити в надежде получить дополнительную информацию об Оскаре Гроссе. Он уже собрал кое–какой компромат на него и хранил у себя дома все материалы. Он не говорил мне, что именно, но если сегодня ночью я проберусь в его берлогу, мне, надеюсь, удастся найти все это, и они могут очень даже помочь мне.

Крис затрясла головой:

— Вы не понимаете, Стив! Можно не сомневаться, что, узнав об убийстве Коттона, полиция обыскала его квартиру. И даже сейчас там может находиться полицейский пост.

Стив согласно кивнул:

— Пожалуй, вы правы. — Он помолчал. — Все равно я поеду. Хотя бы только за оружием. У вас не найдется какой–нибудь отмычки? И мне понадобится острый нож.

— Не знаю. — Крис нахмурилась. — Сейчас посмотрю. — Она на мгновение задумалась. — Кажется, есть какой–то ключ–отмычка в ящике для столовых приборов. Минутку! — Она вышла в кухню, вернулась с отмычкой и разделочным ножом и протянула их ему. — Стив, до Лагуна–Бич пятьдесят миль. Как вы туда доберетесь? Если бы у меня была машина…

— Не важно. Вы и так уже достаточно вляпались. — Он встал. — Спасибо, Крис. Огромное спасибо. Я скоро вернусь.

Она приблизилась к нему.

— Да уж, возвращайтесь. Ну, если вам нужно уходить… — Она старалась казаться беззаботной, но голос выдал ее тревогу. — Поцелуйте меня на счастье.

Она обвила шею Стива руками, притянула его голову к своему лицу и нежно поцеловала его в губы, потом отпустила и отступила назад.

— Будьте осторожны, Стив.

Он шагнул было к ней, но удержался и сказал:

— Не беспокойтесь — я буду предельно осторожен. Стив подошел к двери, выглянул наружу и вышел. Оглядевшись, быстро пошагал по Блэйн–стрит, пробуя ручки дверец припаркованных машин. Дверцы темно–зеленого «шевроле» оказались незапертыми. Он скользнул внутрь, опустился на колени, ловко отрезал ножом провода зажигания и соединил их. Заведя двигатель, не спеша отъехал от тротуара, думая, как же до смешного легко увести незакрытую машину. На перекрестке он свернул направо и включил фары.

* * *

Доехав без происшествий до Лагуна–Бич, Стив оставил машину на темной стоянке на углу Гленнейр–стрит и Форест–авеню и прошагал по последней длинный квартал, выведший его к берегу моря. По дороге заглянул в витрину магазина и посмотрел на висящие на стене часы. Уже пробило два. Улицы были пустынны, но скоро из «Белого дома», «Капитанской кабины», «Кулика», «Лесного убежища» и других забегаловок выползут последние бродяги и припозднившиеся выпивохи. Стиву ни к чему были встречи — слишком многие жители прибрежного городка знали его. Но позднее время и сгущавшийся над бухтой смог работали на него.

Когда Стив отвернулся от витрины, его взгляд упал на валявшуюся на асфальте местную газету «Ньюс». На его лице проступило удивление, когда он узнал свой портрет на первой полосе. Он быстро нагнулся и поднял газету. В глаза бросился заголовок: «Убит кандидат в конгрессмены Джеймс Клэй!», а ниже — подзаголовок более мелким шрифтом: «Стив Беннетт задержан полицией Метро–Сити». Он пробежал заметку при тусклом свете уличного фонаря. В ней подтверждалась догадка Крис о том, что полиция обыскала квартиру Клэя сразу же по получении известия о его насильственной смерти. Но было и еще кое–что. Полиция явилась слишком поздно: квартира уже была разграблена. Правда, разгром был обнаружен только в одной комнате, значит, вор нашел то, что искал, и тут же смылся. Власти намеревались допросить Стива Беннетта на этот счет.

Стив выматерился про себя. Квартира Коттона наверняка охраняется, к тому же в ней вряд ли теперь найдешь нужные бумаги. Он продолжил чтение, пока его глаза не споткнулись на строчке почти в самом конце заметки: «…Беннетт, который только вчера поместил в нашей газете объявление о продаже своего магазина спорттоваров на Южнобережном бульваре…»

О продаже!

Стив прочел фразу еще раз, совершенно сбитый с толку, потом судорожно перелистал газету в поисках рекламы и объявлений. В правом нижнем углу шестой страницы он нашел нужное объявление. В нем говорилось, что хозяева решили быстро продать магазин, намереваясь открыть дело в Сакраменто.

Вырвав объявление из газеты и сунув его в карман, Стив поспешил в сторону редакции «Ньюс». Обогнув здание и убедившись, что никто не видит его, он остановился у бокового окна и ножом, взятым у Крис, отбил уголок стекла. Его осколки ссыпались, казалось, с оглушительным звоном на пол в комнате.

Стив выждал целую минуту, прислушиваясь к любому звуку, который мог бы означать тревогу, потом просунул руку в образовавшееся отверстие, отпер задвижку и открыл окно. В следующее мгновение он оказался уже внутри и, прищурившись, пытался в сумраке восстановить в памяти расположение редакционного оборудования, которое он смутно помнил по своим прежним посещениям редакции. Осторожно пересек комнату, подошел к шкафчику с картотекой у дальней стены и нащупал в кармане спички. Удачно, что у него остался коробок, которым он пользовался дома у Крис. Открыв верхний ящичек, он зажег спичку и осмотрел его содержимое, потом занялся средним ящичком, в котором и нашел нужную ему картотеку с заявками на рекламу и объявления.

Стив знал, что не помещал объявления, и был почти уверен, что и Коттон не делал этого; поэтому он предполагал, что заявка была сделана по почте. Отпечатанное на машинке письмо он нашел в самом начале картотеки. Стив зажег еще одну спичку и присмотрелся к нижней части письма. Оно было подписано «Стив Беннетт» отчетливым почерком, почти неотличимым от его собственного. Тряся головой, он таращился на подпись, пока огонь спички не обжег ему пальцы и он не уронил ее на пол. Сложив письмо, он спрятал его в карман.

Носовым платком он тщательно протер все места, где мог оставить отпечатки своих пальцев — почти бесполезное занятие, подумалось ему, — потом выскользнул в окно и прошагал обратно к Форест–авеню. Туман увлажнил его лоб, а его каблуки отчетливо стучали по пустому тротуару.

Его глаза непрерывно рыскали вокруг, выискивая другого раннего пешехода и особенно темно–синие радиофицированные патрульные машины полицейского отдела Лагуна–Бич. У него было немало друзей среди городских полицейских, но он понимал, что, обнаружив сбежавшего убийцу, они обязательно заберут его. И попади он только в кутузку, судя по всему, ему уже не выбраться оттуда. Невиновный в убийствах, которые ему инкриминировали, он был виновен теперь в угоне машины и в незаконном проникновении в редакцию «Ньюс». Великолепно, подумал он. Из огня да в полымя.

Он замедлил шаг, приблизившись к хорошо освещенному перекрестку с Прибрежным бульваром. Его магазин находился в полуквартале справа, он выходил фасадом на Прибрежный бульвар и тыльной стороной — на пляж недалеко от вышки спасателей. Стив пересек улицу и хотел было повернуть направо, но остановился как вкопанный.

В нескольких шагах от магазина спорттоваров стояла полицейская машина.

Глава 14

Спохватившись, Стив быстро зашагал вперед, мимо заправочной станции на углу Эль–Пасео, и вышел на косо отходящую от бульвара улочку протяженностью всего в один квартал. Дойдя до ее конца у отеля «Лагуна», повернул направо, спустился по деревянным мосткам и спрыгнул на песок. Шум прибоя громко отдавался в его ушах, хотя из–за тумана он не мог видеть разбивающихся волн.

Он ожидал, что за его магазином будут наблюдать, но подтверждение догадки все же шокировало его. Что ж, теперь он точно знает, что полиция рядом. Он бесшумно двинулся по песку вдоль деревянных мостков, пока не увидел тыльную сторону магазина и узкий проулок, идущий вдоль его ближней боковой стены. Опустившись на четвереньки, он напряг зрение и слух, но не увидел и не услышал ничего. Выждав минуту, взобрался на мостки и начал красться по ним. У проулка между магазином и соседним зданием он задержался, стараясь проникнуть взглядом в темноту и сообразить, не поджидают ли его здесь.

Полицию Лагуны наверняка известили о его побеге, но скорее всего никто не ожидал от него такой глупости — чтобы он попытался проникнуть в свой магазин! В таком случае машина у входа — скорее формальная предосторожность, нежели западня, постарался уверить себя Стив.

Но во рту и горле он почувствовал сухость, кровь отчаянно пульсировала в шейной вене и грохотала в голове, почти как волны в тридцати ярдах за его спиной. Все чувства необычайно обострились, а пальцы ощущали каждую ложбинку и бугорок в деревянной стене, к которой он приник. Резкий соленый запах моря раздражал ноздри. Он шагнул в проулок.

Две картонные коробки у двери загородили ему дорогу, но их явно никто не трогал, и Стив не обнаружил никого в засаде. С большими предосторожностями он поднял коробки и передвинул их на несколько футов вперед, не произведя при этом ни малейшего шума. Открылся доступ к двери, и вскоре он отпер ее с помощью отмычки, которую ему дала Крис. Проскальзывая сквозь приоткрытую дверь внутрь магазина, он вспоминал, как мягки были ее губы, когда она поцеловала его на счастье.

Пригнувшись, он торопливо пошаркал к прилавку с оружием: длинноствольными револьверами 45–го калибра, спортивными пистолетами, маленькими, но злобными пистолетами 32–го калибра. Зайдя за прилавок, он сдвинул в сторону одну панель и стал на ощупь искать подходящую пушку. Наконец его пальцы нащупали револьвер 38–го калибра: взвесив его в руке, Стив остался доволен. Он прокрался еще на несколько шагов вдоль прилавка, нашел коробку патронов того же калибра и выпрямился.

Вот так — с револьвером в одной руке и коробкой патронов в другой — его застал врасплох и ослепил яркий луч света, выхвативший из темноты искаженное гримасой ужаса лицо. Какое–то мгновение Стив стоял как вкопанный и пялился прямо в луч фонаря, направленный на него через зеркальное стекло витрины магазина. Потом он крутанулся на месте, перемахнул через прилавок и бросился со всех ног к боковой двери, через которую вошел.

На бегу он услышал изумленный вопль со стороны фасада: «Билл! Это Беннетт! Там, внутри!» Потом раздался топот ног по тротуару, но Стив уже выскользнул в проулок, повернул в сторону пляжа и постарался развить максимальную скорость.

Резкий, властный голос позвал: «Стой, Беннетт!» Стив кинулся к узкому выходу из проулка, услышав хлесткий треск выстрела из полицейского револьвера. Пуля с характерным звуком пронзила картонную коробку, передвинутую Стивом, и, когда он запоздало сгорбился, ожидая попадания, врезалась в стену здания, с визгом срикошетила и улетела в сторону океана.

Стив пересек деревянные мостки и спрыгнул на песок, когда коп выстрелил еще раз, и пуля задела ткань рубашки на боку Стива. Увязнув в песке, он свалился на колени, быстро вскочил на ноги и, пригнувшись, побежал напрямик через туман к громыхающему прибою.

Ноги зашлепали по светящейся влажности откатывающей волны; он притормозил и оглянулся. Ярдах в тридцати за его спиной на фоне городских огней вырисовывались силуэты зданий, но неясно, как некие призраки, едва различимые — темные пятна в густом тумане. Стив увидел два раскаленных кружочка фонарей, когда полицейские, в десяти — двенадцати шагах друг от друга, спрыгнули с мостков на песок. Один из них позвал другого, и оба световых пятна на мгновение сблизились, потом вдруг исчезли. Казалось, Стива обволокла еще более плотная и тяжелая темнота. Что еще они задумали? Как они собираются… Тут внезапная мысль поразила Стива: они выключили фонари, чтобы он, Стив, не мог видеть их. И не мог бы подстрелить их! Они, должно быть, действительно считали его убийцей, отчаянным, готовым убивать снова и снова ради собственного спасения.

От внезапного страха Стив весь похолодел. Сейчас он уже не представлял себе, где находятся копы. В этот самый момент они могли уже бесшумно подкрасться достаточно близко, чтобы разглядеть его и начать стрелять без предупреждения. От одной только этой мысли мышцы его живота напряглись и втянулись внутрь.

Он недвижно стоял несколько секунд, едва дыша и пытаясь пронизать взглядом темноту и туман. Бросив взгляд через плечо, он разглядел на небе слабое мерцание едва различимой луны.

Стив постарался побороть охвативший его страх, все еще не в состоянии решить, в каком направлении бежать, чтобы не наткнуться на одного из охотящихся за ним копов. Но тут в отдалении раздалось злобное завывание сирены, становившееся все громче и ближе. Он повернулся и поспешил к пенящейся белой линии прибоя. Крутящиеся ручьи лизнули его ступни, поднялись по щиколоткам и икрам до бедер. Внезапно дно ушло из–под его ног, и он едва сдержал крик, погружаясь в воду, пока его подошвы снова не коснулись песка.

Соленая вода закипела вокруг его груди — волна откатилась, прежде чем подняться и вновь ринуться на берег; придонный ток воды чуть не свалил его с ног и обтянул тело намокшей одеждой. Дальше в море он различил, как зловеще набухала масса новой волны.

Стив инстинктивно изогнулся и нырнул, стараясь достичь песчаного дна; он позволил волне вспениться над собой без особого вреда. Гребень волны обрушился над ним и проскочил дальше, но нижняя часть волны выхватила ноги из–под него, закружила и закрутила его тело и потащила к берегу. Песок оцарапал его локоть и бедро, пока он, сдерживая дыхание, отчаянно пытался упереться ногами.

Наконец его ноги увязли в песке, ему удалось поднять голову над водой и глотнуть воздуха. Тихо шипя, волна отступила, и он удивился, увидев, что все еще сжимает в руках револьвер и патроны, и почувствовав, что мышцы рук побаливают. Стоя по колено в воде, он бросил взгляд на пляж и, пригнувшись, быстро зашагал влево вдоль линии прибоя.

Темная стена земли поднялась передним, и он понял, что достиг того места, где над океаном нависал ресторан «Виктор Гюго». Стив сунул револьвер за пояс брюк под курткой и, затолкав коробку с патронами в карман, постоял немного, размышляя. Подумал о своем близком друге Гарри Уиллсе. Его дом находился в сотне ярдов от магазина, и пришлось бы снова пройти мимо него, чтобы добраться до Гарри.

Однако всего безопаснее — бежать дальше по линии прибоя. Округа наверняка уже кишит копами, но ему ничего не оставалось, как только рискнуть и надеяться на то, что туман укроет его.

Он двинулся дальше, ощущая усталость во всем теле, боль в ногах и жжение от соленой воды в царапинах на коже. Все же он заставил себя двигаться и побежал назад, не видя ничего дальше нескольких шагов в густом, прямо–таки вязком тумане.

Когда, по его расчетам, оставалось ярдов пятьдесят до дома приятеля, он все еще никого не встретил и не видел. Вдруг он остановился как вкопанный и выругался про себя: бег по песку почти не производил шума, но любой человек с фонариком обнаружит цепочку глубоких следов, оставленных его ногами на мокром песке, разглаженном волнами.

Продолжая безмолвно материться, он снова вошел в воду, стараясь не заходить на глубину, и проделал вброд остаток пути. Выбравшись из воды, он пересек полоску песка и оказался перед каменным зданием с огромными окнами по соседству с домом Гарри. Подойдя к нужному дому, несколько раз позвонил.

Через несколько секунд Уиллс открыл дверь, и Стив поспешно проговорил:

— Это Беннетт, Гарри. Я…

— О Господи! Заходи скорее!

Стив вошел, а Гарри быстро закрыл и запер дверь, потом повернулся к нему и сказал:

— Как, черт возьми, тебе удалось добраться сюда? Ну, мужик, ты похож на сатану!

Гарри Уиллс был мужчиной сорока девяти лет, невысокого роста, с козлиной каштановой бородкой. Ушедший на покой фабрикант, большую часть времени он проводил на рыбалке, и в свободное время Стив часто составлял ему компанию. Сейчас, сев на диван, он тряхнул головой и воскликнул:

— Ну и вид у тебя!

— Надо думать. Черт, я чуть не утонул!

— Как ты тут оказался?

— Ты… в курсе случившегося?

— По газетам. Слышал по радио о твоем побеге.

— Копы идут по моим следам. Сейчас, наверное, где–то на пляже. Думаю, кишат по всей округе.

Лицо Гарри посерьезнело, он жестом пригласил Стива сесть в глубокое кресло и сказал:

— Садись и рассказывай.

Стив устало опустился в кресло и разразился скороговоркой. Свой рассказ обо всем случившемся он закончил так:

— Меня здорово подставили. И петля вокруг моей шеи затягивается все туже. А я бегу и бегу, так что меня тошнит от всего этого. Но судя по всему, мне придется скрываться, пока не оправдаюсь так или иначе.

— Ты разузнал хоть что–нибудь, Стив?

— Ни фига. Пока что все против меня.

— Если тебя это утешит, — грубовато произнес Гарри, — я–то ни секунды не сомневался, что не ты убил Коттона. Да и никто из знавших вас обоих, как я, не подумал бы такого.

— Спасибо. Попробуй убедить полицию. Она может появиться здесь в любую минуту. И если меня схватят, настоящий убийца останется безнаказанным.

— Тебя видели в магазине? — поинтересовался Гарри.

— Да.

— Что ты там делал?

Стив поколебался, потом вытащил из–за пояса револьвер:

— Взял эту штуку. Гарри нахмурился:

— Тебя она не спасет. Так тебя точно подстрелят. Стив криво усмехнулся и, играя револьвером, возразил:

— Она мне нужна не для копов. У меня в голове уже складывается определенная картина… того, что стоит за всем этим. Пушка поможет мне нанести визиты кое–кому.

— Мне не нравятся твои намерения.

— Мне самому они не нравятся, Гарри. Но иначе просто нельзя.

Гарри сидел молча некоторое время, нервно поглаживая свою козлиную бородку, потом сказал:

— Ну, здесь тебе оставаться нельзя. — И тут же добавил:

— Не то чтобы я был против. Просто, судя по твоему рассказу, копы явятся сюда с минуты на минуту.

— Знаю. Все равно спасибо.

— Какие у тебя планы?

— Пока ничего определенного. Собираюсь вернуться в Метро–Сити, если удастся. Гарри встал со словами:

— В таком виде тебе не выбраться отсюда. Когда ты брился в последний раз?

Стив пробежал пальцами по щеке и подбородку — густая черная щетина уколола его.

— Я и забыл. Но я и так задержался слишком долго.

Гарри задумчиво поскреб щетину на собственном лице.

— Я–то думал, что выгляжу неопрятно, но ты вообще похож на бродягу. Подожди минутку. — Гарри вышел и вскоре вернулся с джинсами, футболкой с коротким рукавом, кожаной курткой, теннисными туфлями и помятой фетровой шляпой. — Переоденься. Эта одежонка, может, и не очень тебя замаскирует. Но будешь выглядеть хоть наполовину человеком. И тебе все же нужно побриться.

Стив критически оглядел экипировку:

— Теперь мне не хватает только мотоцикла, а бриться уже ни к чему.

Он стал раздеваться.

Гарри достал из кармана кожаный мешочек с ключами и бросил его на стол, небрежно проронив:

— Гараж у меня забит всяким хламом, и приходится оставлять тачку на улице. Сейчас вернусь. — И вышел.

Стив уже оделся и завязывал шнурки на теннисных туфлях, когда Гарри вернулся с фонарем и метлой, босой и с закатанными до колен штанинами.

— Что, черт побери, ты еще надумал?

— Если ты оставил следы, ведущие к дому, копы могут наткнуться на них. Я замету их, и они не узнают, что ты пришел в мой дом. У меня идея! Брось–ка мне свою одежду — я оставлю ее там, где ты зашел в воду. Может, копы подумают, что ты утонул.

Стив ухмыльнулся:

— И будут почти правы. Но не стоит этого делать — у тебя и так могут быть большие неприятности.

— Черт с ними. К тому же, если они не узнают, что ты побывал здесь, то и меня не будут тягать. Метлу я оставлю у кромки воды, дойду вброд до того места, где ты нырнул, и брошу там твою одежонку. На обратном пути я замету твои и свои следы. Все очень просто.

— Возможно. А что, если тебя захомутают?

— Ну, я просто подбираю «подарки» моря.

— В такое–то время?

— Ну, я немного чокнутый. Стив усмехнулся:

— Меня это не удивило бы. А фонарик–то зачем?

— Им я воспользуюсь лишь в случае необходимости. Чем ближе я подберусь к тому месту, где ты вошел в воду, тем убедительнее будут выглядеть твои тряпки.

— А если кто–нибудь заметит тебя?

— Вряд ли. Но если меня и увидят, я просто брошу вещи в воду и буду должен тебе за новый костюм.

— Ты хочешь сказать: я буду должен тебе. И гораздо больше, чем за один костюм. — Стив покачал головой. — Все же я не могу тебе этого позволить. Копы могут принять тебя за меня и начнут палить.

— Чепуха! Не будут они палить, не зная в кого. — Он собрал одежду Стива и ухмыльнулся:

— Тебе придется нарастить основательное брюшко, чтобы джинсы сидели как следует.

— Я буду всю дорогу надувать живот. Послушай, забудь ты о возне с метлой — через минуту я уже смоюсь.

— Расслабься. Я не задержусь надолго.

Стив съежился, услышав в отдалении вой еще одной сирены, и вспомнил слова Крис: звук сирены заставлял ее думать об ищейках и людях, убегающих по болотным кочкам.

В дверях Гарри обернулся, бросил:

— Все же, пока я отсутствую, соскреби хоть немного свою щетину. Бритва в ванной. — И вышел на пляж.

Оставив метлу у кромки прибоя, Гарри Уиллс вошел в воду. Через несколько минут он выбрался из воды и пошел вдоль линии прибоя, низко наклонившись и высматривая следы Стива. Наконец он остановился, прищурился, опустил фонарик ближе к песку, включил его на мгновение и провел лучом круг, охвативший несколько футов. Похоже, здесь. Бросив одежду, он снова зашел в воду, когда грубый голос резко произнес:

— Стоять!

Гарри остановился и постарался даже не шевелиться.

Мужчина поблизости от него произнес:

— Не двигаться! Полиция.

— Что за черт? — проворчал Гарри. Луч фонарика на мгновение ослепил его и потух. Грубый голос констатировал:

— Это — не Беннетт. Я его не знаю. Послышался другой, более высокий и более юный голос:

— Я знаю его. Это некий Уиллс. Что вы делаете здесь, мистер Уиллс?

— А кто спрашивает?

Юный голос зазвучал грубее и напористее:

— Полиция.

— Я услышал выстрелы, — ответил Гарри. — Заинтересовался, что бы это значило.

Гарри едва различал две фигуры рядом с собой. Грубый голос спросил:

— И вышли разобраться с загадкой, а?

— Я вышел посмотреть. Это что? Противозаконно?

— Очень может быть. Послушайте, — грубый голос зазвучал несколько дружелюбнее, — мы не собираемся доставлять вам неприятности, мистер Уиллс. Но здесь где–то бродит убийца, и мы должны принять меры предосторожности.

— Убийца? Какой еще убийца?

— Стив Беннетт. Хозяин магазина в нашем городе.

— Вот как? Разве он не в тюрьме?

— Был, — отозвался полицейский. — Дал деру. Не очень–то надежная тюрьма в Метро–Сити. Он убил уже двоих.

— Постой–ка! — воскликнул юный голос. — А это что такое? — Он на миг осветил фонариком песок. — Куча одежды.

— Я только что наступил на нее, — поспешно заговорил Гарри. — Вы, наверное, видели свет моего фонарика.

— Наступили на нее, а? — проворчал грубый голос. Копы обменялись шепотом несколькими словами, потом грубый голос заговорил снова:

— Скажите–ка, мистер Уиллс, где вы живете?

— Чуть дальше по пляжу. Встрял молодой полицейский:

— Я знаю где. Небольшой домик на Эль–Пасео. Недалеко отсюда.

— Какая вам разница, где я живу? — спросил Гарри.

Полицейский ответил не сразу, потом спросил:

— А почему вы босиком? И закатали брючины?

— А вы как думаете? Не хотел намочить их. Вы имеете что–нибудь против?

— Может быть. Не так уж часто встретишь человека, бродящего по пляжу в такой туман. Я таких людей не знаю.

— Ну, я просто со странностями, — откликнулся Гарри.

— Вы вроде как не в себе, мистер Уиллс. Давайте–ка заглянем к вам домой.

— Сейчас?

— Сейчас, сейчас.

— Зачем?

Голос копа посуровел:

— Не берите в голову, просто заглянем, и все. Гарри хотел было возразить, но передумал, повернулся и направился к своему дому в сопровождении полицейских.

* * *

Стив Беннетт смочил бритву в теплой воде и начал брить правую щеку. Проголодавшись, он нашел в холодильнике остатки свиной отбивной и с жадностью проглотил их.

Быстро проведя безопасной бритвой по намыленной щеке, он поморщился от боли, вызванной сопротивлением жесткой щетины. Уже медленнее соскоблил ее с левой щеки и подбородка и, гротескно искривив рот, сбрил ее над верхней губой.

Споласкивая бритву под краном, он почувствовал недоумение. Гарри должен бы был уже вернуться. Если только… если только не попал в беду!

Положив бритву на край раковины, Стив взял с туалетного столика свой револьвер, повернул выключатель в ванной комнате, оставив в темноте всю заднюю часть дома, и подошел к задней двери. Выглянул наружу, но в первый момент не смог ничего разглядеть. Приспосабливаясь к темноте, зрачки его глаз постепенно расширились.

Вдруг он увидел вспыхнувший на мгновение свет всего в нескольких ярдах от себя. Гарри? Но что ему делать там, на пляже? Он говорил, что вернется по воде до самого дома. Может, не рассчитал расстояние в тумане?

Снова коротко вспыхнул свет, потом еще раз. Но две вспышки отделяло ярда три–четыре.

Стив сообразил, что там, в темноте, зажигался не один фонарик, а два.

Больше он не стал ждать ни секунды. Крутанувшись на месте, поспешил в освещенную гостиную, сунул револьвер за пояс джинсов, схватил со стола фетровую шляпу и ключи от машины. Выскользнув в переднюю дверь, услышал, как за его спиной щелкнул замок. Медленно приблизился по дорожке к Эль–Пасео, маленькой улочке длиной всего в один квартал, на которую выходил фасад дома Гарри, и потянул ручку дверцы его машины — нового «крайслера».

Дверца оказалась заперта.

Стив поспешно выбрал ключ, отпер дверцу и скользнул под руль. Мотор завелся сразу, и беглец медленно доехал до конца Эль–Пасео, повернул налево, на Лагуна–авеню, и притормозил у знака «стоп» перед Прибрежным бульваром. Заскрежетав зубами, с горечью подумал, что пока ему удавалось лишь на шаг опережать полицию. Как долго еще удача будет сопутствовать ему?

Строго по правилам он остановился у перекрестка, начал уже отпускать педаль сцепления, но тут же врезал по тормозам, увидев патрульную машину, медленно поднимавшуюся по бульвару на холм.

Глупо пугаться, понимал Стив: он же едет в тачке, незнакомой копам, а разглядеть его они не могут. Тем не менее он с облегчением вздохнул, когда патруль исчез из виду, пересек бульвар, повернул налево на следующем перекрестке и через минуту проехал мимо полицейского участка Лагуны. Маловероятно, чтобы полиции была уже известна машина, в которой он находится, по крайней мере пока, а здесь самый скоростной и темный выезд из города.

На извилистой дороге туман уже несколько рассеялся, и Стив вжал акселератор в пол, не обращая внимания на то, что машина вписывалась в повороты с отчаянным юзом. Со стороны водителя на автомобиле имелась фара–прожектор, Стив включил ее и направил так, чтобы она освещала обочину.

Стрелка спидометра доползла до шестидесяти, а туман истончился еще больше. Стив знал дорогу до последнего дюйма, и ему следовало спешить, если он собирался добраться до Метро–Сити на машине.

Совсем скоро полиция Лагуна–Бич узнает, если уже не узнала, об отсутствии машины Гарри и сложит два и два. Стив почти не сомневался, что Гарри натолкнулся на полицейских и что они непременно насядут на него. И как только они обнаружат исчезновение «крайслера», сразу объявят его в розыск.

Стив попытался припомнить, не оставил ли он чего в доме Гарри. Пробежав нервными пальцами по наполовину обритому подбородку, он громко выругался.

Бритва! Гарри самому не мешало побриться, вспомнил Стив, а он оставил бритву на краю раковины, наполненной к тому же мыльной водой со сбритой щетиной. Даже слепому станет ясно, что у Гарри Уиллса кто–то был. А к этому моменту он наверняка уже заверил копов в обратном, и сейчас его допрашивают с пристрастием.

Даже не глядя на спидометр, не спуская глаз с развертывавшейся перед ним дороги, Стив жал и жал на газ. Он чувствовал, как машина набирает скорость. Туман был редким, но местами сгущался в сплошную серую стену, которую не мог пробить свет фар, и моментально обволакивал машину. То и дело Стиву приходилось резко тормозить и потом, когда туман немного рассеивался, снова разгоняться.

Вырисовывалась довольно мрачная перспектива. Его обвиняли в убийстве лучшего друга и человека, чьего имени он даже не знал; у него не было алиби, хуже того, полиция считала, что он попытался устроить себе алиби, в котором ему отказала Марго. Марго! Сучка! Ее–то он обязательно повидает, если доберется до Метро–Сити.

Кроме того, те тысячи долларов, которые Коттон якобы выиграл в «Какаду», были найдены в комнате Стива, а несколько сотенных купюр — в его бумажнике, когда копы схватили его. «Какаду», мрачно думал Стив. «Какаду» и его крутой, вечно ухмыляющийся хозяин Оскар Гросс. Еще один тип, которого ему непременно надо будет повидать. Гросс — один из тех всемогущих боссов, за которыми охотился Коттон, да и слишком много было завязано на «Какаду»: Марго, азартные игры, мертвый кассир…

Стив размышлял над другими уликами, которые убедили полицию в его виновности: взаимная страховка на магазин, объявление о продаже магазина, как если бы он готовил скорый отвал, кассир, избитый в драке, во время которой он оцарапал нападавшего, а у Стива свежие царапины на щеке; и Коттон и кассир застрелены из одного пистолета, который проследили до магазина Стива: пуговица от пиджака Стива; зажатая в кулаке мертвого кассира…

Стив резко дернул руль, с трудом вписываясь в S–об–разный изгиб дороги. У него не больше шансов, чем у снежка в аду. Ко всему прочему он совершил побег, скрывался от полиции, вломился в помещение редакции и увел машину. Теперь полиции было известно, что он вооружен. Словно всего этого мало, копы знают еще и марку, и номера его машины. И одет он как бродяга, и лицо побрито только наполовину — одна щека покрыта жесткой черной щетиной. В отчаянии Стив затряс головой. Есть ли у него хоть малейший шанс выкарабкаться из этой передряги, опровергнуть обвинения и вернуться наконец к нормальной жизни? О Господи! Ведь он самый обычный парень, честно зарабатывал себе на жизнь и старался ладить с людьми. Как, черт побери, с ним могло приключиться такое?

У него промелькнула мысль: можно же свернуть на прибрежное шоссе и удариться в бега. Через пару часов он будет уже в Тихуане^[34]. Оттуда на самолете — в Мехико. Его всегда завораживали все эти текучие названия: Гвадалахара, Куэрнавака, Ксочимилко, Акапулько… А там, глядишь, и Южная Америка. Все годы, что он жил в Лагуне, его тянуло куда–нибудь в Мексику — увидеть «Плавающие сады»^[35], крошащиеся храмы ацтеков^[36].

Попокатепетль^[37]…

Но, нахмурился он, ему вовсе не улыбалось провести там остаток жизни. Да еще в качестве гонимого, беглеца: вздрагивать при виде каждого человека в форме, да и вообще любого, кто проявит к нему любопытство. К тому же он просто обязан прищучить убийцу Коттона.

Объехав Санта–Ану с востока, он свернул на дорогу, огибающую Метро–Сити с той стороны, где он оказался после побега. Дольше ему нельзя было оставаться в машине — еще слава Богу, что его не остановили до сих пор. Но въезжать в Метро–Сити тоже не годилось.

Сейчас он находился всего лишь в миле или двух от цели, и нечего дальше искушать судьбу. Свернув на ближайшем перекрестке, он нашел в стороне от дороги место, где машину можно было спрятать в рощице. Ее, наверное, найдут при свете дня, но к тому времени он будет уже далеко.

Оставив ключи в замке зажигания, он выбрался из машины и зашагал через поле в сторону городских огней. Солнце вот–вот должно взойти, и ему необходимо найти крышу на дневное время.

В Метро–Сити он знает только одного человека, которому может довериться, — Крис. «Я снова иду к тебе, Крис, — мысленно произнес он. — Как бы не надоесть тебе».

Если он доберется до ее квартиры и если ему повезет, день пройдет спокойно. А ночью он нанесет свои визиты — тогда у него будет больше шансов на успех. Ком застрял в горле при одной мысли, что ему в самом деле придется застрелить кого–нибудь, скажем, того, кто убил Коттона. А ночь для таких дел подходит все же лучше.

Глава 15

У двери квартиры Крис Стив постоял немного, прислушиваясь. Она не спала: было слышно, как она двигается внутри. Он негромко постучал и услышал быстрые шаги, приближающиеся к двери.

Крис отперла и широко распахнула дверь; при виде беглеца она едва не зарыдала.

— Стив! Я… так волновалась.

Она взяла его за руку и втянула в комнату, потом прижалась к нему, положив голову ему на грудь.

— Я боялась, что вас уже убили. — Засмущавшись, она поспешно отступила в сторону, закрыла и заперла дверь.

— Пока еще нет, — отозвался Стив. — К счастью. Помните, вы же поцеловали меня на счастье?

— Я помню, — еле слышно прошептала она. Ее ярко–голубые глаза вдруг широко распахнулись. — О Боже! Что случилось с вашим лицом? И что это за наряд?

Он усмехнулся:

— Одолжил одежонку у приятеля. Даже начал бриться, но мне… помешали.

С совершенно серьезным лицом она подвела его к дивану и усадила рядом с собой.

— Неприятности?

— Кое–какие. Но все о'кей — я же вернулся!

— Но как? Вы достали машину?

— Одну увел, а обратно приехал на тачке приятеля. Ее я припрятал, не доезжая до города, и добрался сюда пешком. Я веду просто очаровательную жизнь. Во всяком случае, в отдельные моменты.

Он передернулся, вспомнив долгую прогулку к дому Крис, все возраставшее напряжение, свои попытки смотреть одновременно во все стороны и старания убраться с дороги немногих пешеходов, встреченных на темных улицах; заря загорелась, как раз когда он поравнялся с «Хижиной Дана».

— Вы достали то, за чем ездили? — поинтересовалась Крис.

Он достал из–за пояса револьвер и показал ей. Стив успел протереть его досуха еще в машине, и сейчас оружие тускло блестело в свете лампы.

При виде револьвера Крис отшатнулась.

— Стив, — жалобно простонала она, — уберите, пожалуйста, я не хочу его видеть. — Положив руку на его плечо, она спросила:

— Неужели вы не можете обойтись без оружия? Оно только приведет к новой беде. Пока вы никого не убили, но до этого может дойти, если вы будете расхаживать с пушкой.

— Вы чертовски правы, может и дойти. — Он заметил отвращение на ее лице и продолжил более спокойным тоном:

— Придется, Крис, если меня вынудят. Я не имею в виду полицию или что–нибудь в этом духе. Я хочу сказать, если не будет другого выхода или если я найду убийцу Коттона.

Некоторое время она таращилась на него, потом спросила:

— Вы уверены? Вы думаете, что знаете, кто… действительно виновен? Он кивнул:

— Пожалуй. Сегодня ночью я постараюсь повидать Марго Уитни. Она лишила меня алиби, нагло солгав. Я хочу знать почему. И я хочу побеседовать по душам с большой шишкой, которая заправляет в «Какаду».

— С Гроссом?

— С самим Оскаром Гроссом.

— Он вызывает у меня дрожь. У вас есть какие–нибудь улики против него?

— Не то чтобы улики. Но я непременно навещу его.

И Марго.

Крис подобрала под себя стройные ножки и разгладила юбку, откинулась на спинку дивана и проговорила:

— Стив, я не хочу, чтобы вы пострадали, чтобы вас ранили или даже убили. Вы должны быть осторожны.

— Можете не волноваться на этот счет.

— Но я… волнуюсь… из–за револьвера.

— Черт возьми, Крис! Не могу же я заявиться к Марго или к Гроссу и просто сказать им: «Колитесь!» — в надежде, что они сразу все выложат. Так не пойдет — оружие мне просто необходимо.

— О том, чтобы сдаться властям, вы, вероятно, и не помышляете?

— Ни в коем случае! Это был бы конец. Нет, Крис. Если я и приближусь к тюряге, то только тогда, когда у меня будет шанс опрокинуть все ложные обвинения.

— В тюрьме слова вам не помогут.

— Иногда их бывает достаточно. Если найти верные слова. И именно такие слова я постараюсь найти. Но лучше бы найти верного человека.

Крис наклонилась и сжала его руку:

— Вы знаете, Стив, что я на вашей стороне и надеюсь, что у вас все получится.

— Спасибо. Должно получиться.

— Вы в самом деле собираетесь навестить их сегодня ночью?

— Да.

Она выставила вперед свой изящный подбородок и чуть выпятила нижнюю губу:

— Тогда я пойду с вами.

Он засмеялся, но тут же смолк, увидев выражение боли на ее лице.

— Неужели это так смешно? — спросила она с обидой в голосе.

— Да нет, конечно, — быстро запротестовал он. — Просто вы выглядели так прелестно! Словно собирались съесть кого–нибудь. Но так не пойдет, Крис. Ваша квартира будет моим штабом. Так я буду уверен, что кто–то знает всю подноготную и мне есть к кому обратиться за помощью и кому сообщить новую информацию.

— Ну что ж, — она, казалось, успокоилась, — ладно. Но мне все равно не нравится ваше намерение поехать к ним. — Через мгновение она добавила:

— Стив, вы, должно быть, устали до смерти. Почему бы вам не отправиться в постель? — Он широко заулыбался, и она, порозовев, поспешно добавила:

— А я иду на работу!

— Это необходимо?

— Да. Если я не появлюсь в редакции, там удивятся и, чего доброго, пришлют кого–нибудь сюда… — Она вдруг смолкла и прикрыла рот, снова покраснев. — , К тому же я хотела бы узнать, нет ли чего нового в газете.

— Хорошо. Узнайте, не убил ли я еще кого–нибудь.

— Надеюсь, нет. Вы не голодны?

— Нет, только устал.

— Тогда отправляйтесь баиньки. Проголодаетесь, в холодильнике полно всего. А мне нужно бежать.

— Уже?

— Да.

Стив ощупал свое лицо и спросил:

— У вас, случайно, не найдется бритвы?

— Не–а. Постараюсь раздобыть.

Стив нахмурился, подумал немного, потом сказал:

— Раз уж вы займетесь бритвой, достаньте заодно фонарик, пару стамесок и липкий пластырь. Да, и любые отмычки, какие только вам попадутся. Как, не трудно будет?

— Не очень. Но я не понимаю… — Не ожидая объяснений, она продолжила:

— Однако постараюсь.

— Подождите, Крис. — Стив вскочил на ноги и остановил девушку, когда она уже собралась уходить. Взяв ее за руки и улыбнувшись, он проронил:

— На счастье?

Он нежно поцеловал ее в губы, и на какой–то момент ее руки обвились вокруг его шеи. В следующее мгновение она, уже в дверях, произнесла:

— Нужно бежать. А вы ведите себя здесь тихо. — И дверь закрылась за ней.

Проснулся он, когда уже наступила ночь. Из гостиной и кухни до его слуха доносились какие–то звуки. Очевидно, понимая, что ее гость смертельно устал, Крис решила дать ему отоспаться. Он продолжал тихо лежать в полной темноте, постепенно пробуждаясь и начиная уже размышлять над тем, что ждало его этой ночью. Он перебрал в уме все, что случилось с ним за несколько дней до убийства Коттона и до настоящего момента. И через полчаса он поднялся с постели, совершенно убежденный в двух вещах. Первое — Марго явно помогла подставить его под обвинение в убийстве, хотя сама она не могла совершить оба убийства, поскольку лежала с ним в постели; второе — Оскар Гросс был вторым членом команды, подведшей его под монастырь, и, вполне возможно, тем человеком, который застрелил Коттона.

Не сознавая того, в полной темноте Стив одобрительно кивнул самому себе. У него не оставалось сомнений в том, что именно Гросс убил Коттона, но как убедить в этом полицию? Ему необходимы конкретные улики, нечто более осязаемое, нежели его собственная дедукция, иначе он снова окажется там, где был, — в камере, в ожидании суда. Возможно, сегодня ночью он получит то, что нужно, от Марго или от Гросса. Или даже найдет ответ на все вопросы в клубе «Какаду». «По крайней мере, — думал Стив, — Гросс именно тот человек, который мне нужен. И теперь у меня есть пушка».

Он быстро оделся и вышел в гостиную. Крис услышала его шаги и появилась из кухни.

— Привет! — весело воскликнула она. — Вы выглядите уже лучше. — Она подошла к журнальному столику у дивана и указала на него Стиву. Там были аккуратно разложены две тонкие стамески, кольцо с ключами, моток белой клейкой ленты и фонарик. А также небольшая квадратная коробочка, которую она подняла и перекинула ему.

— Все, что было заказано. Теперь вы должны мне два бифштекса.

— Спасибо, Крис. Обязательно компенсирую вам все. И… мне очень вас не хватало.

— Можно подумать!

— Ну, после того, как я проснулся. — Он помахал квадратной коробочкой. — А это что?

— Это чтобы вы выглядели еще лучше. Бритва и лезвия. Весь набор. Так что займитесь собой. — Она нежно улыбнулась ему. — Хочу видеть вас красивым.

Через несколько минут из ванной комнаты появился довольный собой Стив с гладко выбритым лицом.

— Ну как?

— Чудесно, мистер Беннетт!

Он подошел к дивану, сел рядом с ней и попытался обнять ее за плечи. Она отстранилась, но ее глаза лукаво заискрились.

— На счастье? — намекнул он. Она усмехнулась.

— Нет, сэр. Это только когда кто–то из нас уходит. — Ее улыбка стала еще более озорной. — Иначе вы окажетесь слишком удачливым.

Несколько минут они сидели молча, занятые каждый своими мыслями. Потом Крис намекнула, что он, наверное, умирает от голода так же, как и она, и вышла в кухню приготовить что–нибудь поесть.

За кофе Стив поинтересовался:

— Что новенького узнали в редакции?

— Кое–какие подробности того, что произошло с вами прошлой ночью… или, скорее, сегодня на рассвете. — Она сходила в гостиную и вернулась с номером «Крикуна».

Стив пробежал глазами заметку о себе, занимавшую центральное место на первой полосе; заголовок был набран огромными черными литерами. Все оказалось даже хуже, чем он ожидал. Репортер использовал освященные временем словосочетания типа «подозрение в убийстве» и «предполагаемый убийца», но сам же намекал, что это чистая условность, ибо речь явно шла о маньяке, одержимом мыслью об истреблении людей. В большой заметке Стив один раз был назван «неуловимым и опасным субъектом» и дважды «призрачным убийцей».

Стив взглянул на Крис:

— «Призрачный убийца»… звучит мерзко, да? — Смущенный, он смолк. — Надеюсь, не вы это сочинили?

— Конечно же нет, Стив. Меня тоже воротит от такого, но это обеспечивает рост тиража. Благодаря «призрачному убийце» или «кровавому насильнику–садисту» газеты легче продать, нежели с «пропавшим подозреваемым» или «врожденным психопатом».

Стив ухмыльнулся:

— Пожалуй. Но тем не менее меня тошнит. Они продолжали лениво болтать, и в каждом нарастало напряжение. Наконец Крис взглянула на Стива и произнесла неестественным голосом:

— Вы в самом деле собираетесь… ну, сами знаете куда?

Стив кивнул и посмотрел на часы — без малого час ночи.

— Через несколько минут отправлюсь попытать судьбу. Улицы должны уже опустеть. А «Какаду» не закроется раньше чем через час. Если я приду до закрытия, придется ждать, пока все не уйдут.

— Но почему «Какаду», Стив? Из–за Гросса?

— Отчасти. Коттон шел по следу Гросса и должен был вот–вот прижать его к стенке, так он мне говорил. Не знаю, что именно у Коттона было на него. Но в его бумагах в клубе, вероятно, можно найти нужные факты. Конечно, это всего лишь догадки. Гросс — очень осторожный тип, уж я–то знаю. — Он помолчал. — Но первая моя мишень — Марго. Хотите помочь мне?

— Конечно.

— Прежде чем отправиться так далеко, нужна уверенность, что я застану ее дома. Позвоните ей как любопытствующий репортер и убедитесь, что она дома. О'кей?

Крис кивнула, набрала номер и, не дождавшись ответа, положила трубку. Они поболтали еще немного, потом она опять позвонила, подождала немного, посмотрела на Стива и покачала головой.

— Ну что ж, — откликнулся он, — остаются «Какаду» и Гросс.

Стив встал, сходил в спальню за револьвером, взял разложенные на столике предметы и рассовал их по карманам джинсов и куртки.

Крис приблизилась к нему и посмотрела снизу вверх в его глаза:

— Не надо, Стив. Не ходите. Останьтесь здесь.

— Я должен. Не могу же я остаться здесь на всю жизнь.

— Тогда оставьте свою пушку.

— Нет.

— Пожалуйста, Стив! Она меня пугает. Вдруг вы убьете кого–нибудь. Или… вас убьют.

— Извините, Крис, но пушка мне нужна. Если у меня будет оружие, больше надежды узнать то, что мне нужно, и не быть подстреленным.

— Пожалуй, вы правы, — вздохнула Крис. Стив засунул револьвер за пояс брюк и затянул «молнию» на куртке.

— Ну, пока. Здесь есть черный ход? Она кивнула.

— В конце коридора налево. Спуститесь по лестнице, и вы попадете в переулок.

— О'кей, Крис, увидимся позже. Может, мне удастся вернуться к завтраку? Крис покачала головой.

— Я не останусь дома, Стив. Не смогу ждать здесь. Отправлюсь в полицейский участок и буду следить оттуда за происходящим. — Она попыталась улыбнуться. — И если они притащат вас на носилках, я сразу узнаю об этом. Понятно?

Они помолчали немного, потом Стив сказал:

— Ну я пошел. Все, ухожу. — Он шагнул к ней и улыбнулся. — Гм, на счастье?

На этот раз она не заколебалась, не отстранилась. Ее руки обняли его, и она тесно прижалась к нему, пока он целовал ее. Он почувствовал нежную мягкость ее грудей и бедер, горячую влажность ее губ.

Сердце Стива бешено заколотилось в груди, кровь запульсировала в висках, все мускулы его тела напряглись, и он с силой сжал Крис в объятиях.

Наконец она оторвалась от его губ и заглянула в его глаза.

— Не уходи, Стив, — задыхаясь, произнесла она. — Я не переживу, если с тобой что–нибудь случится.

— Иногда не дано, Крис…

— Тебя убьют… Весь город ищет тебя. Я не позволю тебе уйти, Стив! Скажи, что не уйдешь!

Он безмолвно покачал головой.

Долгое мгновение она пристально смотрела на него, потом снова потянулась губами к нему. Ее поцелуй не был столь искусным и виртуозным, как у Марго. Мягкий, сладкий, нежный… Но прикосновение ее губ пронзило Стива горячей волной страстного желания. Ее губы двигались жадно, настойчиво, ее мечущийся язык обжигал его губы и язык. Долгую минуту она вся отдавалась его губам, рукам, телу, потом уперлась ладонями в его грудь и отстранилась.

Мгновение она молча покусывала нижнюю губу, потом вздохнула и улыбнулась ему, потирая ладонью живот.

— Я же просила тебя оставить эту чертову пушку. Он быстро повернулся и вышел в коридор.

Глава 16

Стив стоял в неосвещенном подъезде на противоположной от «Какаду» стороне улицы и ждал. Было два пятнадцать, и уже пять минут, как последняя пара вышла из больших двойных дверей клуба. Десятифутовый какаду все еще ярко сверкал; вторым светлым пятном на фасаде здания было занавешенное окно на втором этаже.

Стив не спускал с него глаз, зная, что за ним, в своем кабинете или спальне, должен находиться Гросс. Он размышлял, стоит ли прокрасться туда и застать Гросса врасплох или подождать, пока он заснет. Все же он предпочел бы побыть некоторое время один в клубе и кабинете Гросса, хоть и не был уверен, что ему удастся найти там что–либо стоящее.

Наконец свет в окне погас. Две минуты спустя выключился неоновый какаду над входом, и фасад клуба погрузился в тускло–коричневую тень. Практически тут же из здания вышел мужчина, закрыл за собой двойные двери и пересек тротуар под полосатым тентом, направляясь к припаркованному здесь черному «кадиллаку».

В почти кромешной темноте Стив не мог с достаточной уверенностью опознать мужчину, но своим крупным телосложением он походил на Гросса, а таких высоких и широкоплечих мужчин не так уж много. Стив решил, что это Оскар Гросс.

Стива поразило нервное напряжение, охватившее его при виде Гросса. Его рука сама потянулась к рукоятке револьвера, торчавшей из–за пояса, и впервые в жизни ему по–настоящему захотелось убить человека. Он наполовину вытащил револьвер, потом засунул его обратно. Убийство Гросса уже не поможет Коттону, да и самому Стиву. И он пришел сюда не убивать Гросса, разве только он будет вынужден сделать это. К тому же с уходом Гросса из клуба Стив получал отличную возможность обыскать его кабинет.

Черный закрытый «кадиллак» отъехал от тротуара и скрылся в конце улицы. Стив подошел к двойным дверям «Какаду» и убедился, как и ожидал, что они заперты. Ни одна из его отмычек не подошла к замку, и он обошел здание, зная, что на задней стене находится окно мужского туалета с матовым стеклом. Расположено оно невысоко и достаточно широкое, чтобы он мог пролезть в него.

Достав из кармана клейкую ленту, Стив заклеил ею крест–накрест стекло и несильно стукнул по нему основанием фонарика. Стекло треснуло почти бесшумно, и через минуту Стив уже вынул его осколки из рамы и осторожно сложил на землю. Только один осколок упал внутрь с громким звоном. В следующее мгновение Стив проскользнул в окно.

Он стоял на полу туалета «Какаду» совершенно спокойный, удивляясь лишь тому, как учащенно бьется его сердце и как сухо вдруг стало во рту. Он бесшумно прошел в ресторанный зал, время от времени включая на мгновение фонарик, и нашел двери лифта, на котором уже поднимался в игорный зал. Вошел и нажал черную кнопку на панели: лифт пошел вверх.

Стив почувствовал, как в нем растет нервное напряжение, и приказал себе расслабиться. В заведении явно никого нет: он же видел, как ушел Гросс. Так что нечего бояться. Возможно, прощальные слова Крис дали повод растущему в нем беспокойству. Его мысли обратились к ней — она, наверное, уже беседует в участке с полицейским Ромео. Хорошая девочка, улыбнулся Стив. Если ему удастся выйти живым и невредимым из этой ночной авантюры, он непременно угостит ее заслуженным ею бифштексом. Черт! Он купит ей целого бычка!

Лифт остановился, Стив вступил в темноту. Даже мысли о Крис не подействовали успокаивающе. Его сердце отчаянно колотилось, и он признался себе, что жутко боится. Одновременно он понимал, что время пугаться придет позже, когда он припрет Гросса к стене. Но понимание этого отнюдь не успокаивало. Включив фонарик, он пошел по коридору к двери, в которую вошел Гросс в ту ночь, когда он был здесь с Марго.

Нащупав связку ключей в кармане, он все же попробовал ручку двери — и ощутил легкий шок: ручка повернулась, и дверь распахнулась внутрь. Вновь охваченный страхом, он помедлил, а его ладонь обхватила рукоятку револьвера на поясе. Наконец он стряхнул с себя оцепенение. Он же видел, как Гросс ушел из клуба и запер двери, зачем ему было запирать еще и дверь кабинета, раз в клубе никого нет?

Все же Стив выхватил револьвер из–за пояса и, сжимая его в правой руке, а фонарик в левой, распахнул дверь и вступил в погруженную в темноту комнату, тихо притворив за собой дверь. Раздался щелчок замка. Лучом фонарика он пробежал по комнате, высветив шкафчик картотеки справа, диван, большой треугольный коричневый письменный стол с вращающимся креслом за ним и два стула рядом с закрытой дверью в левой стене. Кабинет, подумал Стив, за той дверью должна быть спальня — две комнаты, в которых, по словам Коттона, обитал Гросс. Стива же интересовал в первую очередь кабинет. Он подошел к треугольному столу и осмотрел его. Его столешница была пуста, если не считать телефона на левом краю и полупустой бутылки с пивом. Стив дотронулся до бутылки — она была еще холодной и влажной. Похоже, Гросс выпил пивка перед уходом.

Стив достал из кармана стамески и осветил фонариком ящики стола: один в середине и по два по бокам. Стив приставил стамеску к щели под средним ящиком и нажал. Нахмурившись, он легонько стукнул стамеской по краю стола. Раздавшийся металлический звук смешался с ругательством, вырвавшимся у Стива. Проклятье! Стол из стали! Черт бы все побрал! Стив выматерился, осознав, что без ключей пара острых стамесок поможет ему не больше зубочисток. Без ацетиленовой горелки ему удастся лишь поцарапать окрашенную под дерево поверхность стола.

Он пытался придумать, что предпринять, когда вдруг яркий свет залил комнату и ослепил его на мгновение.

Стив резко повернулся, с громким звоном уронив стамески и фонарик на стол и подняв руку с револьвером. В следующий миг он заметил расплывчатую фигуру в двери, ведущей в спальню Гросса, навел на нее ствол и уже начал нажимать на спусковой крючок, когда вдруг узнал Марго Уитни. Выражение изумления в ее вытаращенных глазах быстро сменилось ужасом.

— Стив! — взвизгнула она. — Что… как ты… Он прыгнул к ней с нацеленным на нее револьвером и хрипло прошептал:

— Даже не дыши! Черт: ты чуть не заимела дырку в животе!

Ее зубы громко щелкнули, и Стиву показалось, что она сию секунду грохнется в обморок. Уголки ее губ задергались, и сквозь слой косметики на лице женщины проступила мертвенная бледность.

Было ли все дело в ее изумлении и испуге, или в той ненависти, которую он питал к ней в данный момент, или в воспоминании о том, что она сделала с ним, но выглядела она сейчас уродиной. Но он прекрасно сознавал: в немалой степени из–за нее его хватали, преследовали, обманывали… Теперь настала его очередь.

В нем кипели долго подавляемая ярость и отчаяние, перед глазами моментально промелькнуло застывшее, похожее на замазку лицо Коттона. Открытой ладонью левой руки он нанес Марго две звонкие пощечины, отчего ее голова резко дернулась из стороны в сторону.

— Каков сюрприз для тебя, а. Марго? — хрипло произнес он. — Ты думала, что меня кокнут, не так ли? Или, по крайней мере, запрут в камере за убийство, которое провернула ты со своим любовником?

Она вжалась в стену и таращилась на него, покусывая нижнюю губу. Потом, казалось, немного оправилась от удивления и испуга, — ее голос звучал почти по–прежнему, когда заговорила озадаченным тоном:

— Стив! Что… Ты ударил меня! Ради Бога, в чем дело, дорогой?

Он схватил ее за руку, грубо дернул и бросил на диван.

— Ты прекрасно знаешь, в чем дело, черт тебя побери! — Он вдруг заметил, что на ней нет ничего под стеганым халатом, который распахнулся от его толчка. Она поспешно прикрыла свою наготу, а он продолжил:

— Я еще помню время, когда ты не стеснялась меня, Марго.

Не отвечая, она облизала ярко–красные губы и отвела от него взгляд. Стив криво усмехнулся:

— Для кого это ты разделась, Марго? Уж не для меня ли? Нет, вряд ли. А, детка? Ты приготовилась встретить того ревнивого Ромео, о котором ты мне поведала. Своего подозрительного любовника, а? Знаешь, о ком я говорю? О сукином сыне Оскаре Гроссе, о типе, убившем Коттона с твоей помощью. Не так ли, Мэгги?

— Пожалуйста, Стив, ты говоришь ерунду. Ты ошибаешься! — Женщина уже полностью взяла себя в руки.

Стив даже ощутил, как она пытается извернуться, подыскивая слова, выдумывая новую ложь. Ярость душила его, сковывала его язык.

— Послушай–ка меня, Марго. Я пришел сюда найти ответы на некоторые вопросы, и ты поможешь мне. Ты знаешь все, что мне нужно, чтобы опровергнуть подстроенные против меня обвинения. Так что отвечай, выкладывай все: почему вы с Гроссом подставили меня, зачем вам это, какими сведениями о Гроссе обладал Коттон, что заставило его пойти на убийство, почему ты пыталась отправить меня в газовую камеру…

Она прервала его, заговорив быстро и жалобно:

— О, Стив! Нет! О, как ты ошибаешься, дорогой! Конечно, я не должна была говорить полиции, что тебя не было со мной в ту ночь, но я была уверена, что они не задержат тебя надолго. Я же знаю, что ты никого не убивал. Они не могли тебя держать взаперти. — Она облизала губы. Ее полные груди вздымались в учащенном дыхании. — Но не могла же я допустить, чтобы Оскар узнал, что я… занималась с тобой любовью. Должна же я была подумать о себе. Просто обязана!

— Ага! Ты бы дождалась, когда я вдохну цианистый газ в Сан–Квентине^[38].

Она усиленно затрясла головой:

— Нет, Стив! Ты же знаешь, я бы рассказала все, если бы тебе действительно угрожала опасность. Даже если бы это стоило мне… моей чести. Даже моей жизни!

Стив рассмеялся бы, если бы не был так зол.

— Чести, — тихо произнес он. — За последние семь лет ты растеряла все. У тебя не осталось и капли чести. Ты сучка, Марго. Стопроцентная сучка!

Она шумно вздохнула, ее губы округлились, она попыталась было ответить ему, носдержалась. Лицо ее разгладилось, она медленно поднялась и заговорила мягко:

— Стив, у тебя разыгралось воображение. Знаю, тебе досталось, пришлось пережить неприятные минуты. Сожалею об этом, но я же не подозревала поначалу, как все серьезно. Теперь–то я тебе помогу, Стив. Помогу, чем смогу.

Она стояла перед ним, протянув руки ладонями вверх в умоляющем жесте. Стеганый халат снова распахнулся, обнажая ее тело — груди с торчащими сосками, плоский живот, темный треугольник женственности, длинные и стройные ноги. Ее голос журчал тихо, убедительно:

— Дорогой, ты же знаешь, что я помогу тебе. Ты ведь веришь мне, правда?

Ее просительные интонации и кажущаяся искренность были довольно убедительны, а тело бесстыдно предлагало себя в ярком освещении комнаты. Взгляд Стива скользнул по ее обнаженной плоти, потом вернулся к лицу. Она положила руки на его грудь и тихо заворковала:

— Я была такой глупенькой, Стив. Попала в такую передрягу. Дорогой, ты должен знать, я все еще… все еще влюблена в тебя.

Последние слова она произнесла вкрадчивым шепотом — напряженным, соблазнительным; ее обнаженные бедра качнулись вперед и коснулись его. Держась одной рукой за его плечо, она изогнулась и тихо завращала бедрами в движении, древнем, как сама женщина.

— Ты не знаешь, кто убил Коттона, а, Марго?

— Нет.

— Ты ничего не знаешь о том, как меня подставили?

— Нет. Конечно нет, дорогой. — Она мягко терлась об него, ее язык облизнул нижнюю губу, ее губы округлились и соблазнительно надулись.

— И ты… все еще влюблена в меня?

— Безумно, Стив. Я хочу тебя, Стив. Сейчас! Хочу тебя! — Голос ее прерывался. — О, Стив!

— Напрасно подогреваешь себя, Марго, — тихо проговорил он. — Меня к тебе влечет не больше, чем к обезьяне. Так что кончай суходрочку и перестань врать!

Говорил он тихо и так же убедительно, как и она, так что в первый момент она даже раздвинула губы во всезнающей улыбке. Но потом смысл, его слов дошел до нее, и ее лицо застыло в мертвой маске. Ее рука покинула плечо Стива, длинные пальцы согнулись как когти и стремительно метнулись к его глазам.

Он отбил в сторону ее руку, положил ладонь на лицо Марго и с силой толкнул ее на диван у стены. Ее колени подогнулись, она опрокинулась навзничь и глухо стукнулась головой о стену. Какое–то время обессиленно лежала, потом села прямо и тщательно запахнула халат. Тряхнув головой и искривив лицо, посмотрела на Стива и начала плеваться словами. Материлась она весьма профессионально, выкрикивая непристойности и злобные эпитеты, пока Стив не оборвал ее:

— Заткнись, Марго!

Жесткость его тона остановила ее, и, прежде чем она пришла в себя, Стив спокойно проговорил:

— У тебя милое лицо, Марго. Очень привлекательное. Было время, когда я не мог и волоска тронуть на твоей голове, но сейчас, любимая, я готов изрубить его в куски вот этим. — Он помахал револьвером. — Ты ведь не будешь больше врать, а?

— Я не вру! — огрызнулась она.

— Позволь мне освежить твою память, Марго. В ночь, когда убили Коттона, ты вновь объявилась в моей жизни — впервые за семь лет. Совпадение? Нет, детка, часть дьявольского плана с целью сделать из меня козла отпущения.

— Ты…

— Заткнись! Потом кто–то предложил подняться в игровой зал. Ты предложила. Весьма важный момент. И Кот–тон, и я должны были выиграть немного денег. И ты потащила меня к рулетке и организовала мой выигрыш. Ты собрала мои фишки и выложила их перед кассиром, которого уже проинструктировали выдать мне, банкноты определенной серии — той самой, к которой принадлежали и банкноты, выданные позже Коттону. Именно «выданные» — на самом деле он их не выиграл, так же, как и я. Нас просто заставили поверить в то, что мы выиграли.

— Стив, пожалуйста… Он проигнорировал ее и продолжил:

— Но главные забавы тогда еще не начались, а, Марго? Ты должна была изъять меня из обращения на всю ночь, лишить меня алиби на время убийства Коттона. У тебя дома мы почти сразу прыгнули в постель. Нечего сказать, это было упоительно. Догадываюсь, ты позвонила Гроссу еще до начала потехи и заверила его, что я уже попался и что он может приступить к своему плану. А мне ты сказала, что заказала спиртное, которое так и не принесли. В постели ты меня оцарапала, чтобы потом это выглядело так, будто меня оцарапал кассир. Порыв страсти, подумал я тогда, вот какой ты мужик, Беннетт! Та еще страсть, Марго. Утром на моем новом пиджаке не оказалось одной пуговицы — потом ее найдут в кулаке мертвого кассира. Забавно: когда я сказал, что потерял пуговицу, ты, даже не взглянув на меня, знала уже, о какой пуговице речь, откуда она, какого цвета и все такое. Еще бы! Ты сама оторвала чертову пуговицу, готовя ложное обвинение против меня. Лучше было бы, если бы я не заметил исчезновения пуговицы, но, раз уж я заметил, ты постаралась ублажить меня, чтобы я ничего не заподозрил.

Она пристально смотрела на него, без намека на улыбку, не пытаясь прервать. Стив продолжал:

— Потом утром ты поспешила вытолкать меня из дома, пока я еще не совсем проснулся. Подвезла меня к единственному открытому в такой ранний час кафе и, вероятно, подождала, пока я зайду в «Хижину Дана». Еще одна забавная штука: не успел я зайти туда, как появились копы. Только три человека знали, где я. Ты и двое других, которые и близко не подходили к телефону и постоянно были в поле моего зрения. Значит, ты. Марго, вызвала копов. Позже, венчая все предыдущие усилия, ты заявила копам, что я пробыл у тебя дома полчаса и ушел. И все — я спекся. Здорово все было проделано. Вот только мне полагалось гнить в камере, где у меня не было бы ни малейшего шанса доказать, что я не верблюд. Ты никак не могла ожидать, что я вырвусь из тюряги и смогу попортить тебе личико.

Он молчал несколько секунд, глядя на нее, наблюдая, как отвращение на ее лице постепенно сменяется испугом. Она приложила ладонь к щеке, не спуская глаз со ствола револьвера в руке Стива. Он видел, как обмякло и побелело ее лицо, как ужас заполняет ее глаза.

— Давай же. Марго, выкладывай все, и побыстрей. Потом мы расскажем все копам. Тогда твое лицо не пострадает. Иначе…

Он не закончил. Это было уже ни к чему. Ее лицо исказилось гримасой страха. Слова полились бурным потоком:

— Пожалуйста, пожалуйста, Стив. Не делай мне больно. Не надо… Убери эту ужасную пушку!

— Говори!

Ее взгляд заметался по комнате, потом снова остановился на лице Стива. Облизав губы, она сказала:

— Убери свою пушку, Стив. Не целься в меня. Я все скажу, все, что хочешь. Но только убери револьвер. Я не могу говорить, когда ты суешь его мне в лицо.

Стив облегченно вздохнул. И так уже он знал достаточно о том, что натворили Марго и Гросс, но хотел размягчить Марго до такой степени, чтобы она охотно выложила все полиции. Он начал было засовывать револьвер за пояс джинсов, но остановился. Его чувства были обострены настолько, что ему почудилась фальшь в выражении ее лица — страх, который она должна была испытывать, был явно преувеличен.

Она заметила его недоумение и колебание, и внезапно выражение ее собственного лица полностью изменилось. Она откинулась на спинку дивана и расслабилась, потом провела рукой по своим роскошным черным волосам и произнесла прекрасно модулированным голосом совершенно спокойно и четко:

— А вообще–то можешь катиться ко всем чертям! — И улыбнулась так, словно только что услышала забавный, но немного непристойный анекдот.

Стив сразу же понял, что значили ее улыбка и фраза: уже слишком поздно. Он начал было поворачиваться, поднимая револьвер, который все еще сжимал в правой руке, когда его остановил голос.

Спокойный, уверенный, глубокий, полный силы.

— Не стоит, Беннетт. Если только ты хочешь жить. Так–то лучше. Теперь аккуратненько брось свою хлопушку, олух.

Глава 17

Мгновение Стив стоял неподвижно. От гнева на самого себя у него на глаза навернулись слезы. Челюсти его сжались, шейные мышцы набухли, губы раздвинулись, обнажив зубы в оскале.

Он узнал этот голос, вспомнил его — та первая ночь в «Какаду»… Оскар Гросс вернулся оттуда, куда он ездил. Он, видимо, стоял за спиной Стива уже какое–то время, пока все его внимание было сосредоточено на Марго.

В долю секунды в его голове промелькнула мысль: не повернуться ли и не выстрелить ли в Гросса. Но если у Гросса пушка…

Если у него пушка. Он ведь мог блефовать. С силой сжимая револьвер в руке, он повернул голову.

Гросс не блефовал. Он стоял в десяти шагах от Стива, широко расставив ноги и почти полностью заполняя собой дверной проем. В правой руке он держал тяжелый пистолет 45–го калибра. Одна бровь поднята выше другой, широкая улыбка на красивом лице. Он казался счастливым. Пистолет был нацелен точно и твердо в голову Стива.

Стив неохотно разжал пальцы и позволил револьверу упасть на пол. Марго неспешно нагнулась и подняла его. Так же неспешно она продолжила движение и врезала стволом револьвера по челюсти Стива.

Он понял ее намерение и попытался увернуться, забыв в своем инстинктивном движении о том, что Гросс держит его на мушке. Боль от удара обожгла его щеку и взорвалась калейдоскопом в голове, он пошатнулся и упал на колени. Все еще ошеломленный, он медленно повел головой, чувствуя, как что–то влажное стекает по его лицу.

Гросс обратился к Марго:

— Я увидел здесь свет, золотце, еще с улицы. Меня удивило, почему вдруг ты пришла сюда. И я поспешил на выручку. — Он засмеялся, и его хохот заполнил комнату.

В голове у Стива немного прояснилось, и он услышал, как Марго ответила:

— Я ждала, когда же наконец ты появишься, Оскар. Я водила его за нос. Но он многое просек. Слишком многое…

Стив поднялся на ноги и взглянул на них. Марго смотрела на Гросса, но он не спускал глаз со Стива и продолжал держать его на мушке. Стив доковылял до дивана и сел. Его голова начала работать, но вхолостую.

Все еще глядя на Стива, Гросс сказал Марго так, словно они были в комнате вдвоем:

— Да, золотце, я услышал достаточно. Похоже, его тоже придется убрать. Но он сам все прекрасно устроил для нас: выбил стекло внизу, пришел с пушкой. — Он хохотнул. — А я только что славно пошумел в полицейском участке, как и обещал. Сказал, что им следует побыстрее схватить этого сумасшедшего, пока он не перестрелял полгорода. — Он бросил взгляд на свой письменный стол, снова перевел его на Стива и опять расхохотался. — А, тут еще стамески и фонарик. Превосходно! Значит, мы убьем взломщика.

Такое небрежное упоминание о его неминуемой смерти обдало Стива холодом.

— Так же, как ты убил Джима Клэя, а, Гросс? — спросил он.

Оскар Гросс, продолжая улыбаться, проговорил своим глубоким голосом:

— Убил Джима Клэя? Без пяти минут досточтимого конгрессмена? Ну ты даешь! Что за глупости! — Он взглянул на Марго. — Не самая ли это большая глупость, какую ты когда–либо слышала, золотце?

Она не отказала себе в удовольствии присоединиться к глумлению, воскликнув:

— Полный бред!

Теперь они смеялись дуэтом, потом Гросс с издевкой спросил Стива:

— Ну как, понял, олух? Стив промолчал.

Гросс пощелкал языком с притворным сочувствием и поинтересовался:

— У тебя, похоже, навалом пушек. Газеты пишут, что копы видели, как ты брал оружие в своем магазине. Уж не привез ли ты с собой все свои запасы?

Стив продолжал молчать, и Гросс бросил:

— Посмотрим.

Он заставил Стива повернуться лицом к стене и опереться на нее руками, потом быстро обхлопал его тело.

— Нет, — признал Гросс, отступив на пару шагов. — Ты остался совсем без пушек.

Стив повернулся, взглянул на Гросса, который возвышался над ним как башня, и спокойно произнес:

— Вам не долго осталось веселиться, Гросс. И вы получите свое.

Гросс рассмеялся, его мощная грудь колыхалась.

— Твой призрак будет преследовать меня после твоей смерти? Ты это хочешь сказать?

— И мой, и Коттона, и кассира, и кто знает, чей еще.

Помолчав, Гросс медленно произнес:

— Я смотрю, ты все просек, Беннетт. Иначе бы ты не пришел сюда.

— Просек.

— Не важно. Через минуту ты уже будешь не в состоянии рассказать об этом кому бы то ни было. — Он сделал паузу. — Так, посмотрим: ты вломился сюда, мы схватились, и я тебя подстрелил. Вот как все будет выглядеть. — Он нахмурился. — Но если я нанесу тебе удары после… после твоей смерти… кровоподтеков не будет. У мертвых не бывает синяков. Все должно выглядеть естественно, поэтому…

Он внезапно сделал шаг вперед и замахнулся своим каменным кулаком, целя Стиву под ложечку. Стив заметил его движение, попытался уклониться, напряг мышцы живота и сжал руки в кулаки. Вот он, шанс, успел он подумать, пусть даже у Гросса пушка. Но в следующий миг кулак Гросса погрузился в его живот, и воздух с шумом вырвался из его легких. Стив сложился вдвое, тошнота стала комом в его горле. Ему стоило немалых усилий остаться на ногах. Он устоял, но никак не мог выпрямиться. Гросс тихо хохотнул. Почувствовав, что легкие готовы задышать снова, Стив проглотил наполнившую горло влагу, схватил ртом глоток воздуха, выпрямился и шагнул к Гроссу, делая замах правым кулаком по большой дуге и метя в тяжелую челюсть Гросса.

Гросс легко увернулся, сунул тяжелый пистолет 45–го калибра в солнечное сплетение Стива и нанес хук левой по его щеке. Стив рухнул навзничь и, несмотря на потемнение в глазах, ухитрился удержать сознание. Тошнота опять заполнила его горло.

До него доносились голоса, но он был не в состоянии различить слова, пока наконец не расслышал, как Гросс сказал:

— Тебе лучше одеться, золотце. Когда заявятся копы, мы скажем, что репетировали, когда ворвался Беннетт. И поторопись, с ним надо кончать.

Недвижно распростертый на спине, Стив постепенно приходил в себя. «Я практически мертв, — подумалось ему, — и с этим ничего уже не поделаешь. Гросс гораздо крупнее и мощнее меня, искуснее в драке. К тому же у него пушка». Стив сглотнул, встряхнул головой, ухитрился сесть и прислониться спиной к дивану. Сосало под ложечкой, дышать было больно, все тело словно онемело. Но лицо уже не болело, и он чувствовал, как к нему возвращаются силы. Но что это ему даст? С трудом он поднялся на ноги, не спуская глаз с Гросса.

Марго показалась в дверях спальни, но Гросс приказал:

— Побудь там еще минутку, крошка, тебе незачем видеть это.

Марго взглянула на Стива, поджав губы, потом спросила:

— Разве обязательно… Гросс прервал ее:

— А ты как думала? Сама знаешь, мы вляпались, детка. Нас спасет лишь его смерть. Так что выйди. Или ты хочешь посмотреть?

Она колебалась, покусывая нижнюю губу, потом пожала плечами, повернулась и скрылась в спальне.

Гросс взглянул на пистолет, как бы проверяя его, чуть приподнял огромный ствол и нацелил его в грудь Стива. Для Стива эта доля секунды растянулась на целую вечность, позволив ему с невероятной ясностью и отчетливостью разглядеть все, что находилось в комнате, в том числе и Гросса. С поразительной скоростью в его голове промелькнули воспоминания. Он припомнил, как подкрадывался к своему магазину в Лагуне, чтобы добыть оружие, вспомнил Марго и Крис, вспомнил мертвое и потому страшное лицо Коттона. Уголком глаза он увидел стальной письменный стол, «инструменты взломщика» на нем, полупустую бутылку пива на его краю, телефон, по которому вскоре Марго или Гросс вызовут полицию. Все это пронеслось в его голове, пока он наблюдал, как поднимается и прицеливается в него дуло пистолета. И сейчас, когда Гросс намеревался пристрелить Стива, его мозг заработал четко, как никогда, с небывалой для него логикой, Стив хотел что–то сказать, он просто должен был сделать это. Ему следовало броситься на Гросса, лишить его возможности выстрелить прицельно, но на долю секунды Стива как бы парализовало. Он заметил, как ствол чуть дрогнул. Он увидел, как слегка напряглись мышцы лица Гросса, готового уже нажать на спусковой крючок, и как истончились его широкие чувственные губы.

Внезапно Стив произнес так стремительно, что фраза как бы слилась в одно слово:

— Убей–меня–и–ты–труп!

Гросс заколебался и слегка нахмурился, а ствол пистолета снова чуть дрогнул. Но лоб убийцы тут же разгладился, он снова твердо держал пистолет в руке, но пока не стрелял.

С дрожью в голосе Стив заговорил снова:

— То–то и оно, Гросс, если ты убьешь меня сейчас, ты тоже умрешь. Только выстрели, и тебе конец. Гросс вздохнул и немного расслабился.

— Судя по всему, тебе хочется прожить еще хотя бы секунд пять. А, Беннетт?

Стив едва держался на ногах, чувствуя слабость в коленях, и, когда заговорил, не узнал собственного голоса.

— Ты близок к истине: сейчас и пять секунд — больше, чем вся жизнь. Но я сказал правду. Тебе следует драпать сию минуту. Ты пропадешь, если не сбежишь… да даже если и сбежишь.

Стив жаждал говорить, сказать что бы там ни было, излиться любыми словами, лишь бы Гросс не спустил курок. Однако он понимал, что должен привести в порядок мысли, пришедшие ему в голову, когда он проснулся в доме Крис, и только что промелькнувшие в его мозгу: изложить их так, чтобы убедить Гросса. Иначе ему не прожить и пяти секунд. И он постарался говорить нормальным голосом:

— Уже не имеет никакого значения. Гросс, убьешь ты меня или нет… разве что для меня. Тебе конец — слишком уж много ты наделал ошибок.

Гросс даже не улыбнулся, только смотрел на Стива, нахмурив брови.

— Только не вешай мне лапшу на уши, паршивец, пожалеешь. Я так тебе всыплю, что ты умолять меня будешь, чтобы я пустил тебе пулю в лоб.

— Еще до прихода сюда, — Стив покачал головой, — я знал, что ты убил Коттона и своего гнусавого кассира. Не догадывался, а знал. Вскоре и копы сядут тебе на хвост, Гросс. Слишком много ты наделал глупостей.

— Я не делаю глупостей, ты, мразь! Стив рассмеялся вполне искренне.

— Ты сделал не менее дюжины ошибок. Некоторые из них ты, вероятно, сможешь исправить, если я назову их тебе. Но не все. Единственное, о чем я не могу сказать с уверенностью, — это о том, что вынудило тебя убить Коттона. Ты или твой подручный опередили меня и изъяли компромат из его дома. Но представление я все же имею. Я знаю кое–что из досье, которое он собрал на тебя. В частности, он говорил о том, что на твоих руках кровь.

Несколько секунд Гросс пялился на Стива, поджав губы, потом заговорил:

— Я сам нашел документы в его квартире. Такого я не мог доверить никому. Для тебя–то, Беннетт, это уже не имеет никакого значения, но я действительно убрал несколько лет назад одного парня и вынужден был подкупить кое–кого, чтобы скрыть этот факт. Клэй узнал об этих подмазанных типах. Значит, кровь на моих руках, а? — Гросс хохотнул. — К тому же Клэй задавал слишком много вопросов и уже подбирался ко мне вплотную. Он мог бы погубить меня… как и ты в данный момент. Он достал меня. И, судя по всему, он победил бы моего кандидата на ноябрьских выборах и приобрел бы еще больше веса. Черт, я был просто обязан убрать его. Теперь–то, олух, ты знаешь уже все, а?

Видя недоумение в глазах Гросса, Стив попытался развить свой успех.

— Настоящий олух ты, Гросс, хоть и не догадываешься об этом. — Мрачное лицо Гросса вспыхнуло от гнева, но Стив продолжил:

— Конечно, ты старался быть осторожным. Ты даже послал одного из своих подручных в Лагуну расспросить моих друзей и моего парикмахера и узнал о том, что я компаньон и ближайший друг Коттона, постоянно сопровождающий его, и что я сходил с ума по Марго Уитни. Ты подумал обо всем, впутав ее в это дело и приказав еще одному подручному купить у меня пистолет. Ты постарался заранее подставить меня и обелить себя еще до убийства Коттона. Теперь–то это очевидно. Ты подстроил улики против меня, но как только с меня будет снято подозрение, твоя затея провалится с треском. Ты перестарался, и я знаю об этом, а скоро узнает и полиция.

Гросс нахмурился было еще больше, но потом его лицо расплылось в насмешливой улыбке, и он проронил с сарказмом:

— Ну, разумеется, теперь я понял: ты написал окружному прокурору письмо, в котором заверяешь: «Я невиновен».

— Не будь идиотом. Никому я не писал. Доказательство твоей вины уже находится в полиции. Оно было у меня, когда меня забрали — просто я еще не знал об этом.

Гросс, явно разъяренный, жестко произнес:

— Ну–ка говори быстро и по делу, Беннетт. Если что–то не так, ты скажешь об этом сейчас же. Иначе я вдоволь поиздеваюсь над тобой. Прострелю тебе ногу, потом руку… — Он повел стволом. — Эта штука может практически отстрелить тебе руку. Так или иначе ты расскажешь мне все.

Сомнений не было: Гросс поступит так, как обещает, и Стив заговорил:

— Во–первых, Гросс, ты нанял какого–то типа, чтобы он купил у меня пистолет, а я дал подробное его описание в документе, удостоверяющем продажу. И даже если…

Смешок Гросса прервал его.

— Забудь о нем — он сейчас в платановых зарослях по соседству с Сухим озером. Мертв, как и ты практически. Это все, что ты можешь сказать?

Стив, приободренный, усмехнулся в свою очередь и ответил вполне уверенно:

— Куда там! Не забывай, Гросс, ты в безопасности, пока копы считают меня виновным. Но парням вроде Райли и окружного прокурора достаточно унюхать, что что–то не так, и они начнут копать. И как только они перестанут подозревать меня, подозрение падет на тебя. Ты единственный, кто мог подстроить все дело: твой подручный приобрел пистолет, твой гнусавый кассир позвонил Коттону и обещал предоставить ему информацию о тебе: ты подсунул мне Марго — черт! ты же спишь с ней! Ты подтасовал наш с Коттоном выигрыш на своих жульнических столах. — Стив помолчал, потом не торопясь продолжил:

— И тут ты совершил большую ошибку, Гросс. Ты организовал выигрыш Коттона при свидетелях почти безукоризненно и вполне убедительно. Он выиграл большие деньги, все верно. И они лежали в его бумажнике, когда ты прострелил его грудь. Когда же ты вытаскивал банкноты из его бумажника, на их краях остались следы крови Коттона. Когда я увидел их, они напомнили мне окраску обреза книг, пока я не понял, что это кровь. Ты и мне позволил выиграть немного денег. Если бы я не выиграл, мне показалось бы странным появление в моем бумажнике одиннадцати сотенных. О, ты действовал весьма осмотрительно… Однако мои одиннадцать купюр чистые и хрустящие, словно их только–только отпечатали. На них ни малейшего следа крови. А ведь я якобы отстегнул их от пачки баксов, выигранных Коттоном, после того как застрелил его. Получается, Гросс, что они попали ко мне до того, как Коттон был убит. — Стив сделал еще одну паузу. — Как я и сказал копам.

Гросс нахмурился еще больше, а Стив продолжил:

— Разве ж это не ошибка. Гросс? И все эти сотенные находятся сейчас в полицейском участке. Разумеется, тебе пришлось убрать кассира после того, как он сделал свое дело. Он знал слишком много и явился слабым звеном в подстроенном тобой против меня ложном обвинении. Поэтому ты избавился от него и навесил его смерть на меня. Есть ли у тебя алиби на время его убийства? Есть и множество других неувязочек. Рассказать о них?

Гросс молчал.

— Еще один маленький пример: когда ты или один из твоих подручных послал письмо в газету «Ньюс», вам пришлось подделать мою подпись. Я изъял это письмо, и теперь оно в руках копов Лагуны… может, даже уже в полиции Метро–Сити. При его проверке подделка станет очевидной.

Марго вышла из спальни, вопросительно посмотрела на Гросса, потом на Стива и поинтересовалась:

— Ну и чего ты тянешь?

— Да вот олух разговорился. Но это ему ничего не даст, — отозвался Гросс.

— Больше всего. Гросс, ты пролетел с ней, — вставил Стив, наблюдая за Марго и отмечая, что она слегка побледнела при его словах.

— Почему, черт возьми, ты не пристрелил его? — спросила она. — Разве ты не собирался покончить с этим?

— Кровожадная женщина, — вмешался Стив, не спуская глаз с Марго. — И не только крови алчет она. Может, она и не соврала, говоря о ревнивом «Ромео»? Тут она сделала шаг к Стиву, сгибая пальцы, как когти. Но Гросс внезапно бросил:

— Оставь его в покое! Что означает твоя последняя хохма, Беннетт?

— Ничего особенного.

Стив заметил, как Марго немного расслабилась и вздохнула с облегчением, а ее пальцы–когти распрямились. Теперь у него уже не осталось сомнений.

— Но она не очень–то ловкая, — продолжил он, переводя взгляд на Гросса и обдумывая возможности нового подхода. — Начнем с того, что она перестаралась, как и ты. Она протащила меня по всему твоему клубу, заманила к себе домой и удерживала там всю ночь. Даже поцарапала меня, как и было задумано, и вырвала с мясом пуговицу с моего пиджака — все это было сделано ради тебя, а, Гросс? Она передала тебе пуговицу в окно или как?

Посерьезневший Гросс кивнул:

— Через дверь, когда ты отключился. Стив оскалился:

— А когда я заметил исчезновение пуговицы, она с готовностью пришила мне другую. Пиджак, да и пуговица тоже сейчас в участке.

— Вот как? Ну и что?

— Ну, — Стив пожал плечами, — я не криминалист, но, поскольку она пришила пуговицу со своей картонки, на которой остались другие, ниткой со своей домашней катушки, сообразительный лаборант может доказать, что они были взяты в ее доме.

— Может быть, но это слабо. Они об этом даже не подумают, а ты, малохольный, уже никому ничего не расскажешь.

— Тут ты прав. Но, как мне кажется, самая большая ее промашка в том, что она спала со мной. Ох, и горяча же она в койке!

Долгую минуту Гросс таращился на Стива, коротко взглянул на Марго и снова, покраснев от ярости, посмотрел на Стива. Усмешку сменил волчий оскал, и он сделал стремительный шаг к Стиву, мышцы которого мгновенно напряглись, готовясь нанести удар или выхватить пушку из рук Гросса, стоило тому приблизиться.

Делая шаг, Гросс прорычал:

— Спала с тобой?

Стив открыл уже было рот, намереваясь нанести еще более болезненную рану гордости и ревности Гросса, будучи уверен, что Марго солгала Гроссу относительно той ночи. Но прежде чем он успел ответить, Марго стремительно приблизилась к Гроссу и слегка дотронулась до его плеча. Отнюдь не оправдываясь, она попыталась навести тень на плетень:

— Осторожно, любимый, не попадись на эту старую хохму! Ты же у меня умница!

Если бы она завопила, возмущенно отрицая утверждение Стива, это могло бы укрепить подозрения Гросса. Однако спокойная уверенность и грубая лесть женщины мгновенно успокоили его.

— Он просто хотел, чтобы ты подошел к нему поближе, мой сладкий. Взгляни на него — он же стоит на мысочках, — продолжала Марго.

Стив заставил себя расслабиться и совершенно спокойно спросил:

— Почему это, Гросс, ты так уверен, что она не спала со мной?

Гросс не замедлил с ответом:

— Она подсунула тебе снотворное, слабоумный. Ты до сих пор не просек это? Ты спал как ребенок, по ее словам.

— По ее словам, угу. А где я спал как дитя? Марго не замедлила вмешаться:

— Я рассказала ему, как ты отключился на диване, Беннетт; так и было на самом деле.

— А ты. Гросс, поверил ей? — усмехнулся Стив.

— Еще бы. Я всегда верю моей маленькой куколке. — Он посмотрел на Марго. — Разве нет, детка? Марго достаточно умна, чтобы не обманывать меня. Так, детка?

— Ты же знаешь, дорогой. Ты не можешь этого не знать. — В голосе Марго послышался соблазнительный шелест, знакомый Стиву с той памятной ночи, когда она твердила ему: «Я люблю тебя».

Гросс коротко хохотнул:

— Позвони нашей непродажной полиции, Марго. Скажи, чтобы они поспешили забрать еще не остывшего болвана. Скажи, что, к сожалению, мы вынуждены были застрелить его.

С пересохшим ртом Стив проследил, как Марго, покачивая бедрами, подошла к дальнему концу стального письменного стола, откуда она могла наблюдать за ним, подняла трубку и набрала номер.

Стив неуверенно произнес:

— У тебя остались извилины в мозгу, Гросс?

— Послушай, Беннетт, все это чепуха, что ты тут наговорил. Ты умрешь и не сможешь никому донести. Неужели ты думаешь, что я не займусь потом деталями?

— Марго в том числе? — Стив сделал глубокий вдох, снова ощущая прилив сил в своих мышцах, понимая, что у него остается последняя попытка. А жизнь его зависела только от того, удастся ли вывести из себя Гросса. Поэтому он сказал:

— Она предаст тебя снова, Гросс. Она уже предала тебя. Ты говоришь, что доверяешь ей. Но задумайся на минутку: я ведь тоже доверял ей.

— Это совсем другое дело. Ты ведь не я. Марго уже говорила по телефону, прося дежурного полицейского направить наряд в «Какаду», чтобы забрать Стива Беннетта. Стив понимал, что еще до приезда патруля Гросс убьет его. Все его усилия, беготня, пережитые им страшные мгновения, его надежды оказались ни к чему.

Марго положила трубку и небрежно бросила:

— Угодливый педик! — Она сделала паузу. — Он уже послал сюда патрульную машину, так что нам нужен труп.

— О'кей, уйди в спальню.

— Нет… Я хочу это видеть… Стив прервал ее:

— Она хочет убедиться, что ты не узнаешь, как я трахал ее.

Гросс ответил лишь волчьим оскалом.

— Я провел у нее всю ночь, — продолжал Стив. — Это был кайф. Какого черта, ты думаешь, я делал там? Крутил большими пальцами?

— Ты спал, блаженненький.

— Ага, с Марго. Я не видел ее больше семи лет, Гросс, как ты знаешь, но могу описать небольшой шрам, оставленный операцией по удалению аппендицита, который появился у нее год назад.

Марго не замедлила прервать его, сказав слегка дрогнувшим голосом:

— Взгляни, милый. — Она распахнула халат, обнажив свое тело. — Он напал на меня перед твоим приходом. Не дай ему обмануть себя. Он увидел шрам именно тогда.

Прищурившись, Гросс размышлял, а Стив заговорил вновь:

— Сегодня ночью? Может, сегодня же ночью я узнал, что ей нравится покусывать твои уши? Что она называет тебя «папочка» в постели? Верно? Правильно, «папочка»? Гросс, я могу повторить каждое ее слово, описать каждое ее движение, каждую окружность ее тела. Могу описать каждую ее ласку, каждое прикосновение ее губ и рук… Все–все, Гросс. Ох, и хороша же она! Господи, как же она хороша! А какая умелая! Послушай, простачок, она исцарапала меня ради тебя, но не на диване в гостиной, а когда мы резвились голенькими в ее койке.

Заколебавшись, Гросс переводил взгляд с Марго на Стива, держа его тем не менее на мушке. Стив продолжил без передышки:

— Когда она поцарапала меня, я выкатился из постели и выхватил носовой платок из своих брюк. Моих брюк, Гросс, которые висели на спинке стула в спальне. И если только она не сожгла чертову штуку, на одной из наволочек на ее кровати осталась моя кровь. Что думаешь сейчас. Гросс? Что она оцарапала меня в гостиной и я бросился в спальню и испачкал подушку? Или я все же был в ее постели?

Марго взвизгнула:

— Не давай ему облапошить себя, Оскар! Он тут наговорит…

— Заткнись! — бросил обуреваемый сомнениями Гросс, облизывая губы и уставившись на Марго.

Стив напряг слух, надеясь услышать рев полицейской сирены, понимая, что, убедил он Гросса или нет, последний выстрелит в него, как только до его ушей донесется визгливый вой. Гросс уже слишком увяз и, что бы ни случилось, что бы там ни натворила Марго, не оставит Стиву шанса рассказать все полиции. Как только зазвучит сирена. Гросс убьет его и только потом решит, что ему делать с Марго. Но до них все еще не доносилось ни звука. Стив чувствовал холодный пот, выступивший на его лице, одновременно удивляясь, почему же полицейская сирена не звучит — ведь они должны уже быть здесь.

Хриплым голосом Стив заговорил вновь:

— Ну как, убедился. Гросс? Она не только предала нас обоих — копы зацапают тебя уже сегодня ночью. Я предлагал тебе бежать. С тобой покончит кровь, кровь Коттона, кровь на твоих руках, моя кровь. Она на моем носовом платке, который тоже находится в полиции. На нем же будут найдены следы особой, купленной в Сан–Франциско помады Марго, которые наложены сверху на мою кровь. Кровь с моего лица, которое якобы оцарапал кассир, когда я убивал его, под ее модной красной помадой, которую я стер со своего рта. Усек, Гросс? И копы поймут это тоже. Если бы я убил кассира, мне пришлось бы вернуться к Марго и поцеловать ее. Вероятно, во всем городе не найдется больше ни одной другой женщины, которая пользовалась бы такой же липкой гадостью. Так что я должен был вернуться и — по крайней мере — поцеловать ее.

Красивое лицо Гросса искривилось, когда он гневно выпалил:

— Тебя это уже не спасет, да и ее тоже!

— Очнись, Гросс! — громко произнес Стив, опасаясь, что вот–вот раздастся звук сирены — Гросс мог выстрелить в любую секунду. — Ты сам знаешь, что я не ограничился одним поцелуем. И копы тоже поймут это и умрут от хохота, смеясь над тобой, Гросс. Она облапошила тебя, сосунок. Больше того, отпечатки моих пальцев будут найдены по всей ее спальне. Может, даже отпечаток ее пальца на пуговице, которую она пришила к моему пиджаку. Гросс, бедный дурачок, если копам удастся снять отпечатки с кожи, они найдут чертовски много отпечатков моих пальцев на ягодицах Марго.

Стив поставил на ярость и замешательство Гросса, которые вызвали эти слова — целая гамма чувств отразилась на его покрасневшем лице. Швырнув ему в лицо последние слова, Беннетт повернулся спиной к дулу пистолета и двинулся к Марго, все еще стоявшей за письменным столом. На его краю прямо перед ней стоял телефон, а ближе к Стиву — большая полупустая пивная бутылка. Он оказался точно на линии между Гроссом и нею, когда Марго попыталась сделать шаг назад.

Стив остановился у стола. Марго смотрела ему в лицо, и он надеялся, что она не заметит движения его рук. Его правая рука охватила горлышко одноквартовой пивной бутылки.

Он почувствовал ладонью гладкую поверхность, когда Гросс произнес сдавленным голосом:

— Пожалуй, я прикончу тебя, сукин сын, сию секунду.

Мельком, краем глаза, Стив заметил, как опустились уголки алого рта Марго в тот момент, когда он крутанулся на одной пятке и швырнул тяжелую бутылку в искривленное лицо Гросса.

Глава 18

Выстрел из огромного пистолета Стив воспринял как взрыв в ограниченном пространстве комнаты, но пуля в него не попала. Он увидел, как пиво выплеснулось из горлышка бутылки, основание которой врезалось в плечо Гросса за какую–то долю секунды до того, как он выстрелил. Бутылка еще не успела упасть на пол, когда Стив метнулся к Гроссу и с силой врезался в него. Пистолет громыхнул еще раз, и Стив едва не завопил, когда пуля и пламя из дула обожгли ему бок.

Сжатым кулаком он треснул Гросса по плечу. Пистолет грохнулся на пол и скользнул по нему в другой конец комнаты. Стив прыгнул в ту сторону, отдавая себе отчет в том, что с голыми руками ему не устоять перед силой и ловкостью противника. Но когда пистолет упал, Гросс уже караулил следующее движение Стива и свингом своей похожей на молот руки нанес удар ему в голову.

Удар был не очень сильным, однако он ошеломил Стива, и его глаза заволокло туманом: он рухнул на пол, не добравшись до пистолета, успев заметить прыжок Гросса, нагнувшегося за пистолетом. Стив в отчаянии изогнулся всем телом и нанес сильный удар правым башмаком по шее Гросса сбоку в тот момент, когда его рука коснулась пистолета. Мощное тело Гросса дернулось, а пистолет скользнул через всю комнату к стене. Какой–то миг Гросс стоял на одном колене, тряся своей большой головой, потом повернулся к Стиву и бросил весь вес своего мощного тела на него, одновременно стараясь дотянуться сильными руками до его горла.

В борьбе пошли в ход пальцы, кулаки, колени и ступни, противники покатились по полу. То один из них, то другой оказывались наверху. Наконец они остановились, и Стив, лежавший опять на спине, увидел над собой потное лицо Гросса и ткнул вытянутыми в струну пальцами в его выпученные глаза. Почувствовав, как его палец скользнул по гладкому глазному яблоку, Стив попытался выдавить, разорвать, вырвать, выбить эти глаза. Гросс резко отдернул голову и с силой двинул коленом между ног Стива.

Стив отчаянно крутанулся, и удар пришелся в основном по ляжке. Тем не менее острая боль и тошнота залили его пах и наполнили живот. И хотя у него перехватило горло, он со всего маха врезал левым кулаком по взбугрившейся жилами шее Гросса. Ребро ладони Гросса опустилось на переносицу Стива, и горячие слезы на миг ослепили его. Испытывая сильное головокружение, он судорожно задергался, попытался опереться правой рукой о пол. Его пальцы коснулись пивной бутылки, обхватили и крепко сжали ее. Стив размахнулся и опустил бутылку на темя Гросса.

Неудобное положение Стива ослабило его удар, но он все же оглушил Гросса на мгновение. Стив вывернулся из–под его грузного тела, слыша лишь хрипение, вырывавшееся из его рта, окрашенного кровью в результате одного из отчаянных ударов Стива. Освобождаясь из–под тяжелого тела противника и наблюдая, как он приходит в себя, тряся головой, чтобы освободиться от дымки в глазах, Стив вдруг безучастно сообразил, что это хрипение было единственным звуком, что все еще не было слышно ни воя сирены, ни визга тормозов патрульной машины, останавливающейся у дверей «Какаду».

Стив с трудом дышал широко раскрытым ртом, свинцовая тяжесть сковала все его мышцы, уже ослабленные предыдущим избиением. Он отметил, что Гросс отклонился еще дальше назад, потом поднялся с пола. Стив заставил свои исстрадавшиеся мышцы подтащить измочаленное тело к стене, все еще крепко сжимая в правой руке пивную бутылку. Он понудил себя подняться на ноги под пристальным взглядом крепко сжавшего зубы Гросса.

Мучительная боль в паху не отпускала Стива, ослабляла его, головокружение туманило его голову. Огромная грудь Гросса вздыбилась на вдохе, потом воздух с шипением вырвался из его рта. Он разжал кулаки, потом снова крепко сжал их. Какое–то мгновение мужчины молча пристально смотрели друг на друга. Стив тряхнул головой, пытаясь прояснить свое затуманенное сознание.

Хриплым голосом, прерываясь, чтобы глотнуть воздуха, Гросс произнес:

— Тебе конец… Беннетт.:. Ты вот–вот… упадешь в обморок… ублюдок.

Стиву показалось, что его лицо побелело. Он отчаянно пытался преодолеть боль, отделаться от темноты в глазах. Он увидел, как Гросс оскалился и стремительно покрыл разделявшие их четыре или пять шагов, и с силой ударил бутылкой о стену за своей спиной. Она раскололась со звоном, и в его руке осталось горлышко, обрамленное страшными стеклянными зубьями. Стив крикнул:

— Я убью тебя, Гросс!

Губы Гросса широко растянулись на его зубах, но он, казалось не слыша последних слов, сделал выпад и уложил вес всего своего тела в кулак, резко брошенный в сторону Стива. Рука же Стива с зажатой в ней разбитой бутылкой описала рубящую дугу. Он почувствовал, как дрожь пробежала по всей его руке, когда острые стеклянные зубья прорезали мякоть щеки Гросса и заскребли по костям. И тут кулак Гросса врезался в его грудь и вмазал его в стену.

Но сам Гросс отшатнулся назад, скрежеща зубами от боли, с набухшими жилами на шее. Вся левая половина его лица была разворочена, большой кровавый лоскут рваной плоти свисал с его подбородка, оттянув вниз левую часть его рта, превратившуюся в кровавое месиво. Из его рта вырывались нечленораздельные звуки — хрип смертельно раненного зверя. Нащупав рукой кровоточащую щеку, он взревел от боли и ярости и бросился на Стива.

Отведя правую руку назад, Стив открытой левой ладонью уперся в окровавленное лицо Гросса, отклоняя назад его голову и раскрывая его мускулистую шею, затем со всей оставшейся силой погрузил осклизлые красные остатки бутылки в эту вздувшуюся шею.

Гросс схватился руками за горло, потом поднес ладони к лицу и уставился на алые пятна на них: отступил от Стива с непередаваемым выражением на обезображенном лице. Он издал такой звук, словно полоскал горло и одновременно пытался что–то сказать. Он медленно повернул голову в сторону Марго, и вжавшийся спиной в стену Стив проследил за его взглядом.

Стив напрочь забыл о Марго, забыл обо всем, кроме своего желания драться до конца, убить, если нужно, и, главное — выжить. Сейчас она смотрела не на Гросса, а на него, Стива, сжимая в руке его пистолет и держа указательный палец на спусковом крючке.

Безучастно наблюдая за тем, как она прицеливается в него, Стив кожей почувствовал тяжелые шаги в коридоре и изумленно подумал, что они не могут принадлежать копам, ибо иначе он услышал бы сирену, извещавшую об их прибытии. Марго поднимала ствол, и он сделал слабую попытку оттолкнуться от стены. Но прозвучал резкий треск выстрела, и он почувствовал, как пуля шмякнулась в его плечо. Начатое им движение послало его тело вперед, а удар пули развернул его в сторону Марго, и он увидел, что она продолжает целиться в него, пока комната, казалось, безумно накреняется. Он успел заметить плевок пламени из дула, почувствовал, как пуля вскрыла его брюшину, услышал вопли и глухое шлепанье тяжелых шагов.

В следующий миг он растянулся навзничь на полу, уставившись в потолок и видя чудовищные фигуры, как бы проплывавшие над ним то в ярком свете, то в темноте. В изумлении он пытался понять, что происходит, сознавая, что он пока еще жив и находится в одной комнате с Гроссом и Марго, вспоминая, что Гросс держал его на мушке своего кошмарного 45–го калибра… и что это Марго…

Кто–то опустился на колено рядом с ним и что–то спросил. Стив медленно повернул голову и взглянул на склонившееся над ним лицо. Этого человека он где–то уже видел. Полицейский. Где же он его видел?

Человек произнес:

— Спокуха, Беннетт. Врач скоро приедет. С тобой все будет в порядке. — Он коротко хохотнул. — Ты доживешь до суда.

О Господи, подумал Стив как в тумане, ублюдок ничего не понял. Теперь он вспомнил его: коп, дежуривший на радиопосту и стрелявший в него, когда Стив вырвался из участка.

Он с трудом выдавил из себя слова:

— Почему… вы так задержались?

Ему хотелось объяснить, что он был бы уже трупом, если бы они прибыли вовремя, но ему показалось, что такое объяснение не стоило усилий.

Искаженным от гнева голосом полицейский ответил:

— Эта чертова маленькая ведьма, чокнутая бабенка по имени Кристин Лотон! Когда поступило сообщение о тебе, она просто взбесилась и разбила микрофон. Мы бросили ее в камеру, и я прослежу, чтобы она осталась там на сотню лет.

Стив заинтересовался, чего это коп так рассвирепел; но тот объяснил:

— Я не мог вызвать патрульную машину, потому что она разбила микрофон. Черт бы ее побрал! Она разбила его о мою голову!

Стив усмехнулся, вообразивсцену в полицейском участке. Крис, подумал он… Крис… Ну тут комната снова погрузилась в темноту, и чернота поглотила его.

Глава 19

Стив Беннетт нахмурился, разглядывая пустую чашку в своей руке. Откинувшись на подушки на своей больничной койке, он взглянул на сидящую рядом Крис.

— Суп, — скорбно пробормотал он. — Суп! Когда наконец мне дадут поесть?

Они с Крис были одни в палате. Она улыбнулась и весело произнесла:

— Ну, если бы тебе прострелили башку, ты мог бы, вероятно, есть что угодно. Если смог бы жевать. Вам не на что жаловаться, мистер Беннетт.

— Пожалуй. — Он тряхнул головой и снова поглядел на нее. — Как же приятно видеть тебя, Крис! Ты мой первый посетитель.

— Я–то знаю, была здесь и раньше.

Стив облизал губы, припоминая свою последнюю ночь в «Какаду». Гросс мертв, он умер на месте еще до того, как Стива унесли к ожидавшей его «скорой помощи». Марго наблюдала, как он умирал. Воспользовавшись тем, что она пребывала шоке, полицейские выудили из нее правду. На второй день его пребывания в больнице Стива посетил сержант Джо Райли, которому он рассказал все, что знал, в том числе и о покупателе пистолета Филипе Ноуле, чей труп должен был находиться под платанами близ Сухого озера. Этот факт и находки экспертов–криминалистов прояснили все дело. Стив взглянул на Крис:

— Ты хоть понимаешь, что спасла мне жизнь? Я имею в виду твою проделку с микрофоном и любящим тебя копом.

Крис хихикнула:

— Как же он взъярился! Они уже вознамерились заточить меня навечно. Им пришлось поехать на личной машине Райли. Да, Стив, боюсь, он уже не питает ко мне нежных чувств.

Стив рассмеялся, потом застонал и тронул рукой повязку на животе.

Крис наклонилась к нему и взяла за руку:

— Извини.

— Не надо извиняться — немного смеха мне не помешает. — Он крепко сжал ее руку. — Ты так рано встала! Уж не торчала ли ты тут, у входа?

— Ага. — Она вскинула голову. — Я приходила и раньше, но меня не пускали к тебе. Вот я и крутилась поблизости, следя за поведением твоих сиделок. — Ее брови сошлись, а яркие губы поддались. — Слишком много пациентов увлекаются своими сиделками.

Стив просиял:

— Как тебе моя сиделка?

— Она слишком толста.

— Однако привлекательна.

— Не думаю. Я договорилась о другой сиделке для тебя.

— Что–что?

— Договорилась о новой сиделке для тебя. Стив вытаращился на нее:

— О старой дряхлой карге, разумеется?

— Нет, если честно, — она посерьезнела, — это по–настоящему красивая сиделка, к тому же молодая.

— Кроме шуток?

— Кроме шуток.

— Ну, Крис, ты просто прелесть. Ты не будешь возражать… если я… увлекусь одной из сиделок?

— Может быть.

— Крис!

— Ммм?

— Иди–ка сюда.

— Куда это?

— Сюда, глупенькая. Нагнись.

Она наклонилась к нему, сверкая глазами. Стив обвил левой рукой ее шею и притянул ее лицо к своему, но тут кто–то кашлянул.

Стив оглянулся. В ногах койки стоял мужчина.

— Убирайся! — крикнул Стив. — Какого черта? Разве ты не видишь, что я занят?

Но мужчина продолжал стоять. Стив прорычал:

— Черт! Убирайся, я сказал!

Протянув руку, он нажал кнопку на столике у кровати, потом обессиленно откинулся на подушки.

— Сестра! — завопил он. — Сестра!

Крис едва сдерживалась, чтобы не засмеяться.

— Дурачок! — Она все–таки хихикнула. — Он и есть твоя новая сиделка!

Стив нахмурился, но тут же расхохотался. Потом застонал и, когда Крис заботливо склонилась над ним, снова положил ладонь ей на затылок, протягивая к ней губы. К черту всех сиделок!

— Крис, — промолвил он, — поцелуемся на счастье?

Она улыбнулась и, прежде чем поцеловать его, мягко пробормотала:

— Ага, на мое счастье.

Патрик Квентин Мой сын убийца?

Глава 1

В субботу утром я еще лежал в постели, когда Лера, моя домработница, окружившая меня материнской заботой с тех пор, как я остался один, принесла на подносе завтрак. Честно говоря, я не привык есть в постели, но мне не хотелось ее обижать.

Я просматривал утреннюю почту и рукопись одной из повестей, присланную мне из конторы домой, и слышал, как Лера убирала соседнюю комнату, стараясь не шуметь. Для нее издатель был весьма значительной личностью, которую во время работы ни в коем случае нельзя беспокоить.

Раздался телефонный звонок. Сняв трубку, я услышал голос Билла. Невзирая на наш конфликт, я не мог удержаться от глупой жалости.

– Доброе утро, папа!

– Здравствуй, Билл!

Мы замолчали. Я настолько остро чувствовал смущение сына, будто он был рядом со мной. Мне хотелось помочь ему, но я сам слегка растерялся.

– Как поживаешь, папа?

– Прекрасно. А ты?

– Хорошо.

Он не звонил около четырех месяцев. Я не раз представлял себе эту минуту, ждал ее, даже раздумывал, как нам добиться согласия. А сейчас, когда появилась такая возможность, я лишь смог спросить:

– Ты сейчас где?

– У себя дома. Ты занят, папа?

– Да. Ронни еще в Англии, но скоро он должен вернуться. Обычно, когда я упоминал имя Ронни, Билл делал саркастические замечания на тему «хозяин и слуга».

– Ага!

Снова пауза, наконец он спросил:

– А сейчас ты работаешь над чем–нибудь?

– Нет.

– Знаешь… Кое–что случилось. Очень важное. Я почувствовал легкое беспокойство.

– У тебя неприятности?

– Да нет, ничего такого…

В его голосе слышалось знакомое мне нетерпение. Но он овладел собой. По каким–то неизвестным мне причинам он был необыкновенно вежлив.

– Слушай, к тебе можно зайти?

– Конечно.

– Спасибо, папа. До свидания!

Билл подождал минуту, словно разговор его не удовлетворил, и он хотел еще что–то добавить. Потом положил трубку.

Я еще немного полежал в кровати, думая о нашей с ним размолвке. Билл не попросит разрешения вернуться. Это я почувствовал по его тону. А впрочем, даже если бы он и попросил, то я не уверен, что сам захочу этого. Четыре месяца назад, после нашей ссоры, он взял свои вещи и оставил мой дом. За это время я привык к его отсутствию. Казалось даже, что так спокойнее. Я знал, что покой этот обманчив. Мне сорок два года. Без сына жизнь для меня стала пустой и бессодержательной, она ограничилась работой в издательстве, запутанными отношениями с Ронни, редкими встречами с моим младшим братом Петером и его женой Ирис и кошмарными воспоминаниями о Фелиции…

Я встал, надел махровый халат и вышел из комнаты.

– Лера, звонил Билл. Сейчас он приедет. Она нахмурилась.

– Он хочет вернуться?

– Не думаю.

– А что ему надо?

– Не знаю.

Она посмотрела на меня и сказала:

– Только не разрешайте ему снова сесть вам на голову. Вы достаточно много для него сделали: у него собственная квартира, вы даете ему еженедельно но пятьдесят долларов! Неблагодарный мальчишка! Ему всего девятнадцать лет, и никакого уважения к своему отцу…

Мне не хотелось слушать излияния Леры. Она судит о Билле лишь по последним трем годам и не знает, каким он был до смерти матери и как эта смерть на него повлияла. А я знал! Поэтому и не мог осуждать сына за то, что было виной Фелиции. Виной? Но это слишком узкое определение: вернее, за то, чему Фелиция была причиной.

Я похлопал Леру по плечу.

– Хорошо, Лера. Когда он придет, проводите его в гостиную. А пока я хочу принять ванну.

Проходя мимо портрета Фелиции в серебряной раме, я взглянул на него, уже не стараясь разгадать тайны, скрытой в темных загадочных глазах и нервной элегантности склоненной головы. Вероятно, очень многие люди удивлялись, почему я не спрятал этот портрет. Некоторые думали, что я все еще люблю Фелицию.

Три года назад, в солнечное июньское утро, она выбросилась из окна. Я тогда уехал в Калифорнию заключать договор с каким–то автором. Билл, неожиданно вернувшийся со школьным товарищем, застал в квартире полицию. С тех пор у нас с сыном начались недоразумения, и это было причиной того, что воспоминания о Фелиции не исчезали из памяти.

Принимая душ, я с тупой горечью думал о Фелиции, которая убила нашу любовь. Когда я получил телеграмму и возвращался домой, то решил, что это несчастный случай, с которым необходимо примириться. Но показания пяти свидетелей, видевших ее сидящей на подоконнике и курившей сигарету в течение минуты перед тем, как она прыгнула, положили конец моему убеждению в том, что моя жена была так же счастлива со мной, как и я с ней. Теперь я уже не задумывался над тем, почему женщина, любимая мужем и сыном, решается вдруг в июньский солнечный день перечеркнуть долгие годы своего супружества и материнства. Просто я констатировал, что так случилось. Это был факт, который (хотя каждый из нас об этом и не вспомнит) отравит еще не одну мою встречу с Биллом.

Чтобы поднять настроение, я заставил себя думать о Ронни. Ронни Шелдон был миллионером, он не только дал мне работу сразу после окончания университета, но и сделал меня равноправным компаньоном в издательстве «Шелдон и Дулитч». Он был моим единственным другом. Своих знакомых он покорял доброжелательностью, свойственной только очень богатым людям. Все считали меня его тенью, подхалимом, чем–то вроде его дорогой обувной щетки. Но я никогда не придавал значения тому, что думают обо мне. Кроме его сестры и, быть может, лакея, я был единственным человеком, разделявшим с Ронни его одиночество. Он постоянно боялся, что свет его оттолкнет. Эти отношения не были односторонними, так как и Ронни был моей опорой. Он никогда не чувствовал себя свободно с Фелицией, которая относилась к нему сдержанно. После ее самоубийства только Ронни смог поставить меня на ноги, благодаря исключительному терпению, чуткости и сердечности – человеческим достоинствам, которые обычно несвойственны богачам… Такой внезапный шестимесячный отъезд, – чтобы «не торопясь узнать литературный климат Англии», – был типичен для Ронни. Если он увлекался чем–нибудь новым, то оно захватывало всю его душу. Он давно хотел посетить Европу и наконец исполнил свое намерение. Издательство было оставлено на меня. Поток телеграмм по делу американских прав английского писателя Лейгтона был единственным признаком существования Ронни. Это означало, что все идет хорошо. Если бы ему в чем–либо не повезло, то я тут же услышал бы по телефону: «Ради бога, Жак, садись в первый самолет… Проклятье, старина!.. Зачем я уезжал?.. Как только тебя нет, всегда что–то случается…»

При мысли о Ронни я улыбнулся. С улыбкой на лице я вернулся в спальню. На кровати сидел Билл. Он перелистывал машинописные страницы и в первую минуту не заметил меня. Он напоминал мне мое собственное изображение, которое минуту назад я видел в зеркале ванной. И как всегда, это сходство растрогало меня: те же светлые волосы, широкий лоб, прямой нос, тот же овал лица. Словно это я двадцать лет назад – юный, упрямый, не мучимый сомнениями, сидевший в своей первой меблированной комнате в Манхеттене, готовый покорить мир, имея за душой такие достижения, как издание студенческой газетенки и два сезона в футбольной команде.

Заметив меня, он быстро поднялся, улыбнулся и отбросил со лба волосы. Сходство исчезло. Улыбка, наклон головы и карие загадочные глаза поразительно напоминали Фелицию. Он шутливо сказал:

– Лера хотела преградить мне дорогу в спальню, как ангел с пылающим мечом. Но думаю, ты не рассердишься на то, что я прошел сюда.

Сознавая напряженность момента, мы вдруг крепко пожали друг другу руки, чего раньше с нами не случалось. Но и это не привело к разрядке, скорее наоборот. Я задал пару банальных вопросов о его жизни в Гринвич–городке. Он ответил вежливо и сдержанно, как бы давая понять, что пришел не ради примирения и сближения со мной. До сих пор Билл не дал мне своего адреса и сейчас не сообщил его. Он рассказал только, что квартира у него маленькая, но ему нравится, что он встречается с некоторыми интересными людьми, а его повесть подходит к концу.

Билл решил стать писателем. Когда он был на первом курсе Колумбийского университета, ему не везло. Он решил, что университет – это пустая трата времени. Поэтому ему надо отдохнуть и «найти себя», но сделать это он сможет лишь в том случае если совсем отрешится от меня и начнет жить самостоятельно. Я, конечно, не верил в его писательский талант. Это попросту был порыв, еще одно усилие уйти от себя и от того ужаса, в который повергло его самоубийство матери. От его детских аргументов я уставал, как от пытки каплями воды. Когда же в его глазах появлялись одновременно презрение и сожаление, я знал, что он думает: «Ты уже довел мою мать, а теперь хочешь довести меня». Я был уничтожен. Таким образом, он выиграл свою независимость, собственную квартиру и те пятьдесят долларов в неделю, которые так уязвляли Леру.

Он коротко рассказал мне о своей жизни. Я был для него одновременно и слишком близким, и слишком чужим, чтобы спросить без обиняков о причине его посещения. Поэтому я не мешал ему подходить к этому вопросу так, как ему хотелось. Он говорил о своих новых приятелях, а потом более подробно – о девушке.

– Она необыкновенно способна. Настоящий талант. Ее зовут Сильвия Ример. Она написала большую повесть в стихах. Ронни ее читал, даже хотел издать. Несколько ее стихотворений было напечатано в «Литературном ревю». Она исключительная, никогда в жизни я не встречал такого необыкновенного человека.

Я слушал и уныло думал: он влюбился в какую–то девчонку из богемы и, должно быть, хочет жениться. Сильвия Ример! Я смутно вспоминал бесконечно длинное произведение, которое валялось в конторе несколько лет тому назад. Я стиснул зубы. Нет, на этот раз я не уступлю.

Билл не смотрел на меня. Наконец он поднял голову и взглянул мне в глаза.

– Вот по этому делу я и пришел, папа. Выслушай меня. Это самое важное из всего, что когда–либо случалось со мной. Больше я никогда тебя ни о чем не попрошу. Но это ты должен сделать. Сильвия получила стипендию и уезжает в Рим.

– Да? Когда же?

– Через два месяца. И будет там целый год. Разреши мне тоже уехать. Я не прошу у тебя больше денег, чем ты даешь мне сейчас. Только на дорогу. Я поеду на пароходе. Это всего долларов двести, не больше. Папа, если бы ты знал, что значит для меня эта поездка…

Его блестевшие от волнения глаза растрогали меня до глубины души. Он продолжал с увлечением, очевидно, повторяя слова Сильвии. Его восторг был искренним. Он говорил, что Рим – единственная столица мира, куда съезжаются много американских артистов. Если только он сможет туда добраться, это отразится и на его общем развитии. Он в этом уверен. Сильвия тоже уверена.

Я расстерянно слушал. В конце концов, это лучше женитьбы. Но что делать? Не приведет ли это к безответственности и вытекающей отсюда опасности? Разве любовь и страх, что я потеряю его, не толкнули меня уже слишком далеко? Разве не лучше было бы сейчас сказать ему о том, чего я давно не решался сделать: что внезапная и необъяснимая смерть матери могла так повлиять на его психику, что требуется помощь психиатра?

Он ухватился за рукав моего халата. Раньше он никогда не дотрагивался до меня. И этот непривычный для меня жест всколыхнул во мне чувства, которые затмили существо дела.

– Папа, ты разрешишь? Я знаю, что не был хорошим сыном. Все как–то запуталось, мы спорили…

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла Лера. Она принесла телеграмму. Я взял ее и прочел:

«Прилетаю сегодня после обеда с женой и ее родными. Встречай меня овациями, криками радости и барабаном. Целую.

Ронни».

Самого факта, что Ронни, убежденный холостяк, внезапно женился, было достаточно для того, чтобы потрясти меня. Мысль, что я увижу его на аэродроме через несколько часов, привела к тому, что в первый момент я забыл о Билле и его проблемах. Но ненадолго, конечно. Переведя взгляд с телеграммы на него, я сказал:

– Извини, Билл, но это от Ронни. Ты представляешь? Он женился! Через несколько часов они прилетают. Я должен одеваться.

Из–за этой телеграммы я сделал самую худшую ошибку, какую только мог допустить, зная почти болезненную антипатию моего сына к Ронни. Билл выпрямился. Его лицо, приветливое и искреннее, вдруг вспыхнуло гневом, если не сказать больше.

– Ронни! – воскликнул он. – Боже мой! Я прихожу к тебе по важному делу, а ты думаешь только о своем Ронни. Ты должен немедленно мчаться на аэродром, чтобы приветствовать великого Ронни!

– Если Ронни приезжает, что же, по–твоему, я должен делать?

– По–моему? Я думаю, что об этом ты сам должен знать. Так что же с Римом? Ради Бога, неужели ты сразу не можешь решить?

Его приступы гнева всегда действовали на меня заразительно.

– Черт возьми! Кто я, по–твоему? Автомат, который должен выбрасывать доллары, когда тебе в голову придет какое–нибудь идиотское желание? Как я могу сразу решить что–либо о твоем Риме?

Он обиженно поджал губы.

– Хорошо, сколько времени тебе потребуется для решения этого вопроса?

– Откуда я знаю?

– Но Сильвия хочет знать. Она…

– Сильвия должна будет подождать и написать еще несколько стихотворений в «Литературное ревю», чтобы унять свое нетерпение.

И вдруг меня охватил стыд, что я потерял над собой контроль. Вновь вспыхнуло чувство любви к сыну. Я положил руку на его плечо. Он вздрогнул, но не отстранился.

– Нет смысла изводить друг друга. Я подумаю о твоей просьбе и сообщу через пару дней. Оставь номер телефона, я позвоню тебе. Договорились?

Он пристально посмотрел на меня, потом подошел к кровати, взял машинописный лист и написал номер телефона.

– Пожалуйста. По этому номеру ты всегда застанешь меня. Позвони, если соизволишь быть в лучшем настроении. Передай привет своему любимому другу Ронни Гитлеру–Наполеону–Казанове–Шелдону.

Он проскользнул мимо меня, быстро вышел и захлопнул за собой дверь.

Глава 2

Я перестал думать о Билле. Это меня слишком угнетало. Я вывел машину из гаража и поехал в аэропорт. Возможно, я был придирчив по отношению к Ронни, но то, что он женился безо всякого предупреждения, уязвило мое самолюбие и посеяло какое–то беспокойство. В течение последних двадцати лет не было ни одного случая, когда он был хотя бы на полдороге к алтарю. Десятки женщин, слетавшихся на миллионы Шелдона, ставили ему всевозможные ловушки, но Ронни всегда умудрялся избежать опасностей и возвращался к своему несколько странному, почти монашескому уединению. Я старался представить себе миссис Шелдон, но у меня ничего не получалось.

Когда я приехал в аэропорт, самолет уже приземлился, но пассажиры еще не прошли таможенный досмотр. У дверей, откуда они должны были появиться, стояла Анни Шелдон, старшая сестра Ронни, которая уже много лет вела его хозяйство. Анни была блеклой женщиной, и даже дорогие наряды не делали ее привлекательнее. Я давно знал ее, но никогда не интересовался ее жизнью. Кажется, в молодости она пережила трагическую любовь к какому–то человеку из Южной Америки, который умер. Его потускневшая фотография в стиле Рудольфо Валентино стояла на столике у ее кровати. Она была просто доброй старой Анни, обожающей Ронни и добросовестно, хотя и немного беспомощно, возглавлявшей приемы, которые часто устраивал ее брат.

Увидев меня, она улыбнулась.

– Как живешь, Жак? Ты тоже получил телеграмму?

– Да. Интересно, на ком же он в конце концов остановил свой выбор?

– Понятия не имею. – Анни теребила перчатки, что было признаком волнения и беспокойства. – Со дня отъезда он не писал мне. Это так на него похоже! Только что–либо из ряда вон выходящее могло заставить Ронни написать письмо.

Я думал о том, как Анни перенесет вторжение другой женщины в свой дом, когда из–за барьера начали выходить люди. Я сразу же заметил Ронни. Он был в темном костюме и черной шляпе. Как всегда, он был гораздо интереснее и увереннее в себе, чем другие. Сейчас он был похож на настоящего англичанина. Я предполагал, что таковы будут последствия его пятимесячного пребывания в Англии. Он шел под руку с женщиной. Издали она казалась совершенно неизящной. Это было мое первое впечатление. Ронни тоже сразу же нас заметил, помахал зонтиком, потом бросился к нам, обнял Анни, похлопал меня по плечу. Как всегда во время встреч после долгой разлуки, его поведение напоминало повадки большой легавой собаки.

– Анни, дорогая… Жак, старина…

Женщина маленького роста, лет около сорока, топталась рядом. Она явно растерялась.

Я бы не сказал, что она красива. Я лишь отметил, что на ней простые нитяные чулки, туфли на низком каблуке, ужасный плащ с кусочком коричневого меха вокруг шеи и соломенная шляпа, похожая на чепчик деревенской девушки. Нет, невозможно, чтобы Ронни женился на таком пугале!

Ронни освободился от объятий Анни и обнял за плечи странную женщину, заискивающе ей улыбаясь.

– Это моя теща, Нора Лейгтон, прибывшая из Шропшира. Нора Лейгтон покраснела, как маленькая девочка.

– А вы, наверное, Анни, да? – спросила она. – А вы – Жак? Я очень рада нашему знакомству.

Лейгтон. Эта фамилия мне знакома. Я вспомнил: Базиль Лейгтон был тем самым английским писателем, о котором сообщал в телеграммах Ронни.

К нам присоединились еще трое: шестидесятилетний мужчина с лысой головой и испанской бородкой, низенькая женщина средних лет с короткими седыми волосами, некрасивым лицом и глазами фокстерьера и, наконец, маленькая темноволосая девочка, которую я принял за ученицу.

– Познакомьтесь, – Ронни посмотрел на мужчину. – Это мой тесть, Базиль Лейгтон.

Указав на женщину, он сказал:

– Это леди Филлис Брент. А это, – он наклонился и нежно поцеловал лоб девочки, – Жанна, моя жена.

Мне ни на минуту не пришла бы в голову мысль, что эта девочка может быть женой Ронни. На первый взгляд, ей было не больше двенадцати лет. Теперь, когда Ронни выдвинул ее вперед, я понял, что причиной этого был английский стиль ее одежды. Маленькая шляпка на голове, похожая на перевернутую мисочку, могла бы подойти для школьной формы, а ее синий костюм сглаживал очертания фигуры.

Жанна Шелдон посмотрела на нас с Анни синими глазами. Она не улыбнулась, но и не проявила недоброжелательности. Меня смутила большая разница в их возрасте, и я подумал: «Она годится ему в дочери». А Ронни, которого я всегда считал эталоном мужской красоты и вечной молодости, вдруг показался мне жалким стариком.

Ронни представил Анни и меня. Рукопожатие этой маленькой женщины было неожиданно крепким, почти мужским.

– Видишь, Жак, Лейгтоны ходят дюжинами. Они настолько очаровательны, что совсем покорили меня… Анни, дорогая, размести их наверху – в квартире тети Лиззи. Ты так замечательно устраиваешь эти дела.

Он болтал без умолку, строя на ходу планы. Много раз мне приходилось наблюдать Ронни, охваченного энтузиазмом, но такого возбуждения, как сегодня, я еще никогда не видел. Оно поглотило его целиком.

Я смотрел на Лейгтонов и думал: «Долго ли они пробудут здесь? Какие у них намерения? Может быть, они собираются остаться навсегда?

В доме на 58–й улице, который Ронни получил от отца по наследству, мы выпили шампанского, потом сели обедать.

Анни без всякого шума и суеты с помощью кухарки и камердинера сервировала великолепный стол. Так же тихо, без лишней суеты, она разместила гостей в верхнем этаже дома.

Ронни был возбужден и весел, а меня почему–то беспокоили скверные предчувствия. Даже для Ронни с его экстравагантностью и капризами приезд без предупреждения, да еще с женой и ее тремя родственниками, был поступком из ряда вон выходящим. За обедом он ни словом не обмолвился о своей женитьбе, но беспрерывно говорил о Базиле Лейгтоне. Действительно, это был тот самый автор, право на издание которого мне поручил купить Ронни.

Большим вкладом в издательство были частые предчувствия Ронни. В то время как я медленно закладывал фундамент того, что казалось мне полезным и нужным в подборе произведений для издательства, Ронни как бы стоял в стороне. Но вдруг, совершенно неожиданно, открывал нового «гения». В истории фирмы «Шелдон и Дулитч» было более дюжины «гениев», из которых только пять оправдали себя. Базиль Лейгтон являлся его новым открытием.

– Это потрясающе, Жак! Посмотри на этого человека. Он написал три необыкновенно захватывающие повести и три увлекательные книги. Они все изданы в Англии, но ни одна не произвела сенсации. И этот удивительный человек, настоящий гений, прозябал вместе со своими женщинами в глуши, в какой–то жалкой хижине! Это величайший скандал в истории английской литературы. Но этому пришел конец!

На лице Ронни светилась улыбка.

– Мы восстановим справедливость…

Я привык к экзальтированности Ронни и научился правильно реагировать на нее. Но реакция Лейгтонов меня удивила. Мне говорили, что англичане очень скромно относятся к похвалам. Лейгтоны же принимали гимны Ронни как должное.

– Черт возьми! – говорил Ронни. – Самый выдающийся талант Англии! И только американец сумел это понять!

Жена и дочь Лейгтона обедали молча, словно гениальность Базиля была настолько очевидна, что говорить об этом лишний раз не стоило. Мне даже показалось, что эта семейка относится к Ронни слегка покровительственно. Возбуждение не оставило Ронни и тогда, когда все перешли в зал.

Этот зал почему–то всегда волновал Фелицию. Там был прекрасный Босх, композиция из дерева Пикассо, негритянские фигурки из Кении и целая стена картин Тамайо.

Ронни угостил нас ликером и сообщил, что Базиль написал пьесу. Это нечто особенное, и Ронни хотел бы, чтобы мой брат Петер, который руководил театром на Бродвее, с ней познакомился.

– Жак, старина, я знаю, что они очень заняты, но, может быть, удастся пригласить их сегодня на ужин? Базиль прочитал бы свою пьесу. Меня просто распирает от нетерпения.

Мне было известно, что Петер и Ирис лихорадочно ищут новую пьесу. Я не сомневался, что они ухватятся за эту возможность, и обещал позвонить им.

– Прекрасно! Устроим прием. Но вы должны прийти всей семьей.

Ронни был крестным отцом Билла, но еще ничего не знал о нашей ссоре. Это случилось после его отъезда в Англию. Кроме того, меня всегда подкупало искреннее отношение Ронни к Биллу. Он совсем не хотел замечать его грубостей и делал все для того, чтобы завоевать его любовь. Я знал, что Билл может заупрямиться, и Ронни будет неприятно, если мой сын не проявит уважения к его молодой жене. В душе я злился на Билла. Щенок! На это раз я заставлю тебя подчиниться.

– Я приведу его, – пообещал я.

– Вот и прекрасно.

Ронни подошел к жене и с восторгом посмотрел на нее.

Вдруг миссис Лейгтон вскрикнула. По неосторожности она опрокинула на себя рюмку с ликером. Подбежал Ронни и стал заботливо вытирать пятно своим носовым платком. Миссис Лейгтон от смущения покраснела.

– Ах, я такая неловкая…

– Чепуха, не обращайте внимания. Все равно этот костюм вы больше не наденете. Я уже договорился с Базилем. С понедельника я этим займусь. Я одену весь клан Лейгтонов с ног до головы. Грузовики с нарядами прибудут из разных стран!

– Спасибо, Ронни, – ответила миссис Лейгтон. – Это все лишнее. Ты и так много сделал для нас.

Я посмотрел на Базиля Лейгтона, который милостиво разрешил Ронни потратить кучу денег на свою семью. Писатель снисходительно улыбался. Мне стало не по себе. Я сказал Ронни, что мне пора домой. Он провел меня в холл. На его лице все еще был восторг, но когда он взглянул на меня, в его глазах я увидел знакомое мне выражение растерянности и как бы страха за будущее.

– Мне хотелось вызвать тебя, старина, но я подумал, что ты отнесешься ко всему этому с неодобрением. Ты так любишь во всем выискивать недостатки! Но они все без исключения – чудесные люди! Мне еще не приходилось встречать таких. Теперь, когда ты их узнал, ты поймешь меня.

Когда я их узнал? Кого? Молчаливую девушку и паразитов, сумевших воспользоваться случаем? Я знал, что говорить сейчас с ним о чем–либо бесполезно. Если бы я даже сказал Ронни, что вся эта афера сбила меня с толку, – это тоже ни к чему бы не привело.

– Жанна необыкновенно мила, – беспомощно пробормотал я. – И очень красива.

– Правда? – живо подхватил он.

С его лица исчезло выражение неуверенности. Он взял со стола статуэтку юной улыбающейся девушки.

– Она – точная копия этой статуэтки, верно? Я заметил это сразу, когда увидел Жанну.

Я понял, что нам больше не о чем говорить.

Глава 3

Из дома я позвонил Петеру и Ирис, которые охотно приняли приглашение Ронни, а затем Биллу, хотя мне очень не хотелось этого делать. Но против обыкновения, мой сын оказался необыкновенно сговорчивым. Он, очевидно, думал о поездке в Рим с Сильвией Ример и понимал, что ссориться со мной сейчас не стоит.

– Все в порядке, папа, конечно, приду.

Я прибыл к Ронни в половине восьмого. Лейгтоны были в вечерних туалетах, которые носили много лет назад: Базиль Лейгтон – в старомодной визитке, сильно напудренные миссис Лейгтон и леди Филлис Брент – в декольтированных платьях.

Больше всех преобразилась жена Ронни. От ее апатии не осталось и следа. Она была очень оживлена, глаза горели, а лицо словно осветилось изнутри.

На ней было немодное бальное платье из красного шифона, видимо, перешитое из материнского, но она держалась в нем, как княжна. Выбор Ронни становился теперь более понятным.

Вскоре пришли Петер и Ирис, а за ними Билл. Мой сын знал, что Ронни хотелось видеть всех в вечерних туалетах, тем не менее он решил подчеркнуть свою принадлежность к богеме и демонстративно надел костюм спортивного покроя. Зато его манеры были безукоризненными. Он сказал Ронни все, что полагается в таких случаях. К жене Ронни и ее родне он отнесся с утонченной изысканностью и с безразличным видом сел около Ирис, которую очень любил.

Ужин прошел великолепно благодаря Ронни и Ирис. Сразу же после ужина планировалось чтение пьесы. Базиль Лейгтон поднялся наверх за рукописью, а Ронни сказал жене:

– Моя дорогая, твой отец наложил вето на присутствие младшего поколения во время чтения пьесы. Может быть, ты пригласишь моего крестника в библиотеку и немного поболтаешь с ним? Познакомься с Биллом Дулитчем и узнаешь, каким должен быть молодой американец.

Жанна покраснела. К моему удивлению, Билл тоже. Оба вышли из комнаты. Вскоре появился Базиль с рукописью. Началось чтение пьесы. Совершенно неожиданно рядом с Базилем уселась не его жена, а Филлис Брент. Ее положение в семье казалось странным: глядя со стороны, можно было подумать, что именно Брент является музой гения. Миссис Лейгтон стушевалась и села в углу.

Пьеса называлась «Безграничная ночь смерти». Цитаты из Шекспира, употребляемые как заглавия, всегда раздражали меня своей претенциозностью. Я приготовился к тому, что пьеса мне понравится. Но через некоторое время, слушая высокий менторский голос Лейгтона, я начал сомневаться, потом мои сомнения перешли в недоумение. Речь шла о группе людей при английском дворе. Они без конца говорили о каких–то переживаниях, а во втором акте начали приходить к убеждению, что все они умерли.

Может быть, творение это имело литературные достоинства, но для коммерческих задач издательства оно было безнадежным. Чтение длилось бесконечно долго и закончилось только после часа ночи.

Ронни был очень тактичен. Он не задал нам ни одного вопроса, но сам дискутировал с Базилем о разных моментах в пьесе. В дискуссии приняла участие леди Брент, выражая в своих высказываниях такой восторг и преклонение, что создавалось впечатление полного триумфа.

Петер и Ирис выдавили из себя какую–то бледную похвалу, но Ронни не дал им договорить, чем избежал неловкости.

– Нет–нет, я не хочу, чтобы вы сразу высказывали свое мнение, не продумав его хорошо. Это ведь не обычное произведение. Мне хочется, чтобы вы подумали над ним. Это пока все. Встретимся еще раз через пару дней.

Он тактично перевел разговор на другую тему.

Мы собрались уходить. Я направился в библиотеку за Биллом. Дверь была закрыта, но поскольку я чувствовал себя в доме Ронни своим человеком, мне и в голову не пришло стучать. Я нажал ручку двери и вошел. Билл и Жанна сидели на диване в другом конце комнаты и смотрели в глаза друг другу. В их сосредоточенности и напряженном положении молодых тел было что–то такое, от чего вся эта большая темная комната казалась насыщенной дразнящей интимностью. Я громко сказал:

– Билл, нам пора.

К моему удивлению, они не пошевелились. Они меня не слышали.

– Билл! – повторил я.

Тогда они медленно повернулись ко мне. Сомневаюсь, что в первую минуту они осознали действительность, так торжественны были их лица. Глаза у обоих блестели. Губы были полуоткрыты. Так, должно быть, выглядели Ромео и Джульетта после первого бала у Капулетти. Меня охватило чувство беспомощности. Мне еще не приходилось встречать такой открытой обнаженной любви. Я подумал: это самое худшее, что могло случиться. Все это длилось не более двух секунд. Пока я собирался с мыслями, вошел Ронни. Он положил мне на плечо руку.

– Ну, старина, пора укладывать наших деток в кроватки… Я подумал: Боже мой, все потеряно! Но Билл и Жанна уже опомнились. Билл вполне овладел собой. Он встал и подошел к нам.

– Спокойной ночи, Ронни. Прием был превосходен! Очень хорошо, что ты вернулся!

Ронни дружески улыбнулся. Я был уверен, что он ничего не заметил. В холле нас ожидали Петер и Ирис. Уже в машине Ирис спросила:

– Жак, что это за пьеса? – Она повернулась к мужу. – Петер, ты хоть что–нибудь понял?

– Я считаю это бездарным бахвальством. Конечно, если у вас с Ронни есть желание, можете это издать как величайшее произведение искусства. Но неужели не понятно, что на Бродвее ни у одного директора театра для этой пьесы не найдется места даже в корзине для бумаг?

– Ронни чересчур увлекся, – проворчал я.

– Может быть, потому, что он женился на его дочери? – попробовала объяснить Ирис. – Жак, дорогой, тебе лучше самому сказать ему об этом. У нас с Петером не хватит смелости. Но Боже мой! Неужели никто не может написать хорошую пьесу с интересной ролью для красивой стареющей артистки? Что за странные люди? А эта Филлис, что она–то собой представляет? Жена производит впечатление очаровательной девочки. Но почему она так молода, Жак? Я не думала, что Ронни способен на такое…

– Да, человеку в душу не влезешь…

– Правильно! Жак, дорогой, ты не хочешь с нами выпить?

– Спасибо. Я очень устал.

– Да разве можно не устать после такой пьесы! Ну, до свидания, дорогой. Скоро увидимся. Спокойной ночи, Билл.

Почему ты не заходишь к нам, маленькое чудовище?

Петер и Ирис уехали. Мы с Биллом остались на тротуаре. Он стоял, засунув руки в карманы. Его волосы блестели от света фонаря. Никогда я не чувствовал себя так неловко в присутствии сына. Я сказал:

– Билл, я подумаю о твоей просьбе и через пару дней позвоню.

– Что?

– Ты же собирался в Рим. Думаю, что разрешу тебе поехать… Я тебе позвоню.

– Рим? Ах, да. Ну, хорошо. Спокойной ночи, папа.

Он не оглянулся. Просто пошел вперед, как лунатик.

Лежа в постели, я долго не мог уснуть и все думал над тем, что увидел в библиотеке. Эти мысли, как всегда, вернули меня к трагедии, происшедшей в моей семье. Некоторое время я чувствовал себя свободным от воспоминаний о Фелиции, но в эту ночь кошмар вновь овладел мной. Снова зазвучали показания свидетелей: «Она была совершенно спокойна, бросила сигарету, встала, разгладила руками юбку и прыгнула». И передо мной опять встал вопрос: почему? Наша семнадцатилетняя жизнь развернулась передо мной, как карта. Где ключ от загадки? Смогу ли я найти его? Мне казалось, что наша любовь была такой возвышенной, чистой. Я влюбился в Фелицию с первого взгляда. Я тогда работал с Ронни всего несколько месяцев, и он пригласил меня к себе домой. Фелиция была в гостях у Анни. Они были членами одного литературного клуба, и Фелиция зашла к ней, чтобы о чем–то договориться. Она мне очень понравилась. Фелиция была на три года старше меня, жила одна в Нью–Йорке. Родители ее умерли, оставив немного денег. Мне было всего двадцать два года. Я считал, что мужчина должен содержать женщину, поэтому эти деньги смущали меня. Но мы были влюблены, и деньги отошли на задний план. Мы обвенчались, а год спустя родился Билл. Мы не были особенно общительны и довольствовались обществом друг друга. Даже с Ронни и Анни мы встречались только тогда, когда в этом была необходимость. Петер и Ирис называли нас неразлучными. Фелиция никогда ни с кем не была откровенной. Знакомые считали ее замкнутой и холодной. Но для меня ее простота и сила были той твердыней, на которую опиралась наша жизнь.

Билл с раннего детства боготворил мать. Между нами никогда не было не только ссор, но и недоразумений. И внезапно, после семнадцати лет, – прыжок…

Уже давно прошло время, когда я говорил себе, что с нею случилось нечто, чему она не могла противостоять. Ведь она прекрасно знала, что я всегда пойму ее. Но тем не менее она не доверилась мне. Даже письма не оставила. Она покончила с собой, не считая нужным сказать мне о причине, а отсюда вытекало, что причиной был я. Разве я требовал от нее слишком многого?

Я зажег свет и закурил. Мысль о Билле угнетала меня. Если бы не этот трагический случай с Фелицией, я знал бы, как противостоять тому, что вспыхнуло между Биллом и женой Ронни. Если бы Фелиция была жива, Билл сам нашел бы выход из положения. Но сейчас все зависело от меня. А что я могу сделать? Послать Билла в Рим? Пожалуй, это самое лучшее. Но если я отправлю его туда, не потеряю ли навсегда? А может быть, все еще будет хорошо? С этими мыслями я погасил свет и наконец уснул.

Глава 4

Несколько дней мы с Биллом не звонили друг другу. Я почти успокоился. Ронни не появлялся в конторе. Он иногда только звонил, чтобы сообщить, как он безумно счастлив. Из Англии прислали три повести Базиля Лейгтона, которые мы обязались издать. Я поручил прочесть их двум моим сотрудникам; у одного из них создалось хорошее впечатление, у другого они вызвали разочарование и злость.

Я дал повести моей секретарше Магги Стейн, – в течение долгих лет совместной работы у нас сложились теплые дружеские отношения. Спустя два дня Магги вернула их.

– Я считаю это шарлатанством, – сказала она, – на которое легче всего поймать Ронни. Скажем прямо, ведь при всем своем чутье он несколько наивен.

Я тоже прочел эти книги и не знал, что делать дальше. В них был тот же недостаток, что и в пьесе. Очень трудный, наукообразный язык с проблесками здравого смысла. Я бы вообще не решился издать эти книги.

Материальное положение фирмы позволяло издать их даже в том случае, если этот тираж потом ляжет на баланс мертвым грузом. Но меня беспокоило другое: никогда еще Ронни не заходил так далеко. Ему никогда не приходило в голову жениться на дочерях своих «гениев». Мое беспокойство возросло еще больше, когда Ронни, словно ураган, ворвался в контору.

В течение двух часов он бегло просматривал все, что мы сделали в его отсутствие, затем начал разговор о Базиле Лейгтоне.

– Я уже устроил Базиля, старина: я отдал ему бесплатно апартаменты тетки Лиззи и обещал тысячу долларов ежемесячно в течение десяти лет.

Ронни, видимо, думал, что это известие меня ужаснет. Я догадался об этом по выражению его лица. На всякий случай, чтобы помешать мне возразить, он свое решение прикрыл беспорядочной болтовней.

– Ты не огорчайся. Это пойдет не за счет фирмы. Расходы я покрою из моего личного капитала. Я всю жизнь провел в поисках настоящего таланта, которому необходим меценат. Неужели я, миллионер, не могу хоть раз в жизни сделать что–то полезное? Может быть, позже я дам ему и больше. Но для начала, я считаю, тысячи ежемесячно ему хватит. Ты же понимаешь, я не хочу его слишком баловать. Между прочим, ты прочитал его повести? А как пьеса? Ты говорил с Петером и Ирис?

Я никогда не темнил с Ронни, когда дело касалось издательства. Я поделился с ним своими подозрениями, сказал также о Петере и Ирис, что хотя пьеса им и понравилась, но для их театра она не подходит. Но охладить его пыл мне не удалось. Если дело касалось «гениев», то Ронни был тверд, как скала.

– Я понимаю. Значит, пьеса слишком талантлива для театра Петера. Жаль! По правде говоря, я даже доволен. Я сам поставлю эту пьесу. У меня уже давно появилось такое желание. Ну, а если говорить о повестях…

Мы договорились. Идти поперек желаний Ронни не было смысла. Он пригласил меня на ужин.

– А теперь я иду, чтобы помахать своей волшебной палочкой! Сегодня очередь Филлис. Надо ее преобразить с ног до головы.

– Кто она, эта Филлис? – спросил я.

– О, это фантастическая женщина! – Ронни снова загорелся. – Чудесный продукт старой Англии! Старая дева! Посвятила свою жизнь служению гению! Она очень важная особа – дочь лорда. Много лет назад она влюбилась в первую повесть Базиля и переехала к нему. У нее небольшой собственный доход, так что фактически вся семья жила на ее средства. Она впечатляет, верно? У нее золотое сердце, и Базиль не может без нее работать. Он настаивал, чтобы она ехала с нами, и я был очень рад этому. Добрая, старая Филлис! Она будет хорошим экспертом при покупках.

Он вышел. В состоянии депрессии я старался во всем разобраться и, наконец, понял, чем Лейгтоны так очаровали Ронни. Он был очень богат и жил в замкнутом мирке людей, похожих на него. Лейгтоны принадлежали к другой среде и были как бы созданы для того, чтобы поощрять его щедрость. Необыкновенно красивая девушка, ее гениальный отец и к тому же еще дочь лорда – все они были готовы принять любые крохи, которые им пожертвуют. Ничего удивительного, что он захотел стать их спасителем.

Возможно, я преувеличиваю. Может быть, Лейгтоны и не были такими. Но мне не нравился этот энтузиазм Ронни, доходивший до самозабвения. Не внушала доверия и скромная улыбка Базиля Лейгтона. Я старательно гнал от себя мысли о Билле и Жанне.

В тот же вечер я пришел к Ронни на ужин. Нас было четверо: Ронни, Жанна, Анни и я.

– Базиль уже начал новую книгу, старина, а когда он работает, го никуда не выходит. Нора и Филлис тоже не придут. Филлис воодушевляет его, а Нора поит чаем.

Волшебство Ронни было налицо: Жанна была потрясающе элегантна в новом черном платье. В гарнитуре из драгоценных камней она изменилась до неузнаваемости. Сейчас у нее был вид богатой и красивой дебютантки из Лонг–Айленда. Хотя Жанна прекрасно знала,что я самый близкий приятель Ронни, она почти не обращалась ко мне.

Анни была не в духе и после ужина ушла к себе. Жанна тоже сказала, что устала. Я собрался уходить, но Ронни настоял, чтобы я остался. Поцеловав жену, он перешел со мной в библиотеку. Впервые он свободно разговаривал о Лейгтонах и я наконец узнал, как он познакомился с ними. Он жил в «Кларидже», и в один прекрасный день его навестила миссис Лейгтон.

– Никогда до этого я не встречал ее и ничего не слышал ни о ней, ни о Базиле. Она сидела в холле «Клариджа», похожая и на княгиню, и на уборщицу одновременно. Миссис Лейгтон подошла ко мне, краснея до корней волос. «Извините, – сказала она, – я знаю, что это бесцеременно. Ведь вы Рональд Шелдон, верно? Думаю, что мы можем быть полезны друг другу. Видите ли, мой муж гениален». Я был заинтригован и пригласил ее в свои апартаменты. Она оставила три повести Базиля со словами: «Если они вам понравятся, то может быть, вы приедете к нам? Живем мы скромно, но Базиль будет очень рад. Мы вас знаем как книжного издателя». Он помолчал, затем заговорил снова.

– Книги привели меня в восторг, и я, конечно, поехал в Шропшир. И ты поверишь? Нора придумала все это сама. Базиль ни о чем не знал. Она призналась: «Это был самый важный шаг в моей жизни. Я истратила все деньги на билет. Если бы вам не понравились книги, нам не на что было бы купить бумагу для рукописей Базиля».

Хозяйство Лейгтонов в Шропшире Ронни описывал очень живо и говорил об этом так, словно сделал какое–то важное открытие в верховьях Амазонки. Лейгтоны жили на скромные средства Филлис и доходы от разведения кур. Ими занималась Жанна, а Нора вела хозяйство. Она сама шила наряды, готовила и, самое главное, опекала гениального Базиля. Ну а Филлис попросту была источником его вдохновения. Если денег иногда хватало только на одну котлету, то она доставалась Базилю. Если было только одно ведро угля, то оно шло на обогрев комнаты Базиля. Его комната была лучшая во всем доме, в ней хранилось семейное серебро, которое никогда не уносили в ломбард, потому что Базиль любил пить чай из серебряного подстаканника. Все это было фантастично и среди всего этого – Жанна! – Ронни мурлыкал, как довольный кот.

Было поздно, когда я поднялся, чтобы уйти домой. Он обнял меня.

– Знаешь, старина, последнее время я много думал о тебе. Ты должен жениться.

Ронни никогда не вспоминал о Фелиции. На эту тему раз и навсегда было наложено табу. От неожиданности у меня перехватило дыхание.

– Знаешь, Жак, я думаю, что сейчас можно сказать откровенно: Фелиция никогда не была достойна тебя…

Меня охватили гнев и возмущение. Пусть он любуется своей Жанной, но какое право имеет говорить о Фелиции? Что вообще Ронни знал о Фелиции?

Он смотрел на меня с доброй улыбкой. Мне стало стыдно, и я проникся к нему благодарностью. Уже пора было понять, что прошлое – позади, и Ронни имеет право нарушить табу.

Несколько дней спустя, к моему удивлению, Магги сообщила мне:

– Пришла Нора. Лейгтон. Она хочет с вами поговорить. Нора вошла и села. На ней был скромный костюм.

Я подумал, что это компромисс между былой бедностью и теперешним богатством. Глядя на нее, трудно было поверить, что она живет в центре Манхэттена. Сейчас она была похожа на жену английского священника, которая пришла с визитом к новому настоятелю прихода.

– Надеюсь, я вам не помешаю, но, проходя недалеко отсюда… ну, просто я была близко и подумала, что… Вы ведь друг Ронни, и мне кажется, нам надо узнать друг друга поближе. Я только хотела спросить вас: может быть, вы зайдете к нам на чашечку чая?

Я был осторожен в отношении всех Лейгтонов и лучше Ронни понимал, почему он не устоял против атаки Норы Лейгтон в «Кларидже». Она держалась очень церемонно, но общий эффект был чарующим. Не успев отдать себе в этом отчет, я уже ответил, что приду на чай с удовольствием.

– Я так рада, так рада, – говорила она. – Но я больше не хочу отнимать у вас время.

– Я сейчас не занят, – возразил я.

– Как любезно с вашей стороны принять мое приглашение. Американцы очень приветливы. Я и о Ронни сразу же так подумала. Я даже не могу представить себе, как нам отблагодарить его за то, что он сделал для нас. Все эти события закрутили нас, как смерч. Но… я думаю, что это… тоже по–американски, верно?

Она говорила робко, в ее голосе послышались нотки испуга и мне показалось, что, вольно или невольно, она пришла ко мне за моральной поддержкой.

Я осторожно сказал:

– Да, американцы своими поступками могут напоминать смерч, а уж Ронни – больше всех.

– У меня не хватает слов рассказать вам, как он был очарователен. Базиль всегда мечтал, чтобы о его книгах заговорили. А Жанна? Сначала я была не уверена. Вы знаете, она так молода, а Базиль был так поглощен своей работой. Он очень непрактичен. Но… – заколебалась она, – ведь все получилось хорошо, правда?

Теперь было ясно, что она апеллировала ко мне и хотела, чтобы я ее успокоил. Комическая ситуация: она беспокоилась о Ронни, как о зяте, а меня волновала мысль – что значат Лейгтоны в его жизни. Эта женщина, которая рискнула отдать все деньги за билет, когда ехала к Ронни, наверное, не была интриганкой.

Насколько я могу судить, Базиль и Филлис были склонны торговать ей себе во благо. Но не повлияла ли на мою подозрительность обыкновенная зависть? Почему дочь этой женщины не могла влюбиться в Ронни безо всякого расчета? Разговор с Норой Лейгтон совсем успокоил меня. Я сказал:

– Я не вижу никаких причин для беспокойства.

– В самом деле? Я так рада, что вы это говорите! Но мне пора уходить. Завтрашний день вас устроит?

– Вполне.

На следующий день я пошел к Лейгтонам на чай. Их поселили в апартаментах тетки Ронни – Лиззи, которая умерла несколько лет назад. Ее смерть увеличила капитал Ронни на несколько миллионов. Квартира имела отдельный вход. Она была так же шикарна, как и апартаменты Ронни, но обставлена в викторианском стиле. Нора Лейгтон проводила меня в гостиную с прекрасным видом из окон. Всюду была масса цветов.

Домик в Шропшире казался им уже далеким прошлым. Филлис Брент сидела в глубоком кресле. Она читала, придерживая у глаз немодный уже лорнет. Филлис была в дорогом черном платье, купленном Ронни. Ее шею обвивала нитка жемчуга.

Когда мы вошли, она оторвалась от книги и положила лорнет на стол.

– Я вижу, вы оказали нам честь своим визитом. Нора покраснела и сказала:

– Это я пригласила гостя, Филлис.

– Ты? А Базиль хотел прочесть мне новую главу. Это для него очень важно. Хорошо, мы отложим это на более позднее время. Ты пока приготовь чай. Он сказал, что закончит в половине шестого.

Нора ушла. Меня удивил ее жесткий тон в разговоре со мной, командование Норой и ее податливость. Неужели эта кукушка так прочно сидит в гнезде, что Нора с трудом осмеливается признаться в том, что пригласила гостя на чай? Очевидно, недовольство невольно отразилось на моем лице, потому что Филлис пробурчала:

– Когда Базиль работает, очень важен ритм его труда.

– Я не хотел помешать ему.

Она пропустила мои слова мимо ушей. Окинув меня долгим взглядом, она изрекла:

– Вы не сказали нам, что думаете о пьесе?

– Это дело Ронни, а не мое.

– Почему? Вы же его компаньон? Или вы только подчиненный? В Америке ничего не поймешь.

Я решил не поддаваться на провокацию и продолжал удивляться ее безграничной уверенности в себе, стараясь решить вопрос, является ли она следствием ее происхождения или положения первой помощницы гения. Я предоставил ей возможность вести разговор по собственному усмотрению. Она спрашивала, какой гонорар мы выплатим за три повести, анализировала каталог нашего издательства, чтобы удостовериться, достойно ли это общество для Лейгтона. Хотя ее никто не спрашивал, она высказалась, что Петер и Ирис слишком деловые люди, чтобы им можно было доверить пьесу Базиля. Наконец, она посмотрела на часы и поднялась.

– Надо предупредить Базиля. Он не любит неожиданных гостей.

Филлис исчезла за дверьми, и действие невидимой режиссуры проявилось в том, что чай и Базиль появились одновременно.

Внешне Базиль очень изменился, все следы литературной эксцентричности, за исключением испанской бородки, исчезли. На нем был дорогой костюм, какой даже я не мог себе позволить, шелковая рубашка и модный галстук.

Пока Нора разливала чай из серебряного чайника покойной Лиззи, а. Филлис без стеснения стала проявлять скуку, Базиль пытался занять меня разговором.

Он был остроумен и находчив. Меня все время преследовала мысль – как я должен быть счастлив, что удостоен такой чести. Так мог разговаривать Томас Гарди, ласково дающий интервью еще не оперившемуся журналисту. Непосвященному человеку едва ли пришло бы в голову, что этот писатель, не имевший ни гроша за душой, избежал нужды благодаря капризу миллионера. В потоке снисходительных слов не было ни малейшего намека на то, что его жизнь недавно была иной; ни разу в его словах не промелькнула хотя бы тень благодарности Ронни. Он был очень доволен решением своего мецената поставить пьесу, но его беспокоило, смогут ли американские артисты достойно сыграть свои роли.

Для себя, Филлис и Норы он был великим Базилем Лейгтоном, удел которого был так же неизбежен, как полет кометы.

Невольно я начал поддаваться общему настроению. Может быть, они правы, и он на самом деле гений? Но я был рад, что не довожусь ему зятем. Когда я уходил, Нора проводила меня.

– Как хорошо, что вы пришли.

– Я посетил вас с удовольствием, – ответил я. – Но в следующий раз я все–таки хотел бы иметь возможность поговорить с вами.

– Со мной? – искренне удивилась она. – Я надеюсь, что Филлис была вежлива с вами? Она очень робкая.

– Это основная черта ее характера?

Я хотел дать ей возможность высказаться, но она скромно ответила:

– Филлис – необыкновенный друг. Если бы не она, Бог знает что случилось бы с нами.

– Зато сейчас все прекрасно.

– Да, конечно.

– И этой переменой они обязаны вам.

– Мне? Почему?

Нора, очевидно, не собиралась говорить об этом, а я не хотел быть навязчивым. Она дотронулась рукой до двери. Я уже много лет не видел у женщин таких натруженных рук. В душе я почувствовал жалость к этому скромному измученному человеку. Я позавидовал Лейгтону, что у него такая хорошая жена.

– До свидания. Вы еще к нам придете, правда?

– Охотно! – ответил я.

Дома дверь мне с недовольным видом открыла Лера.

– Билл вернулся, – сказала она. – Насовсем.

Билл лежал на диване в столовой и курил. Увидев меня, он лениво поднялся. Я думал, что он растерян и его голова полна беспокойных мыслей о Жанне Шелдон и Риме. Но на самом деле все оказалось не так.

Билл был суетлив, несколько робок, но очень мил. Он решил, что поездка в Рим бессмысленна и что наши отношения пора уладить.

– Не знаю, что со мной произошло. Папа, я на самом деле не хочу быть «трудным ребенком». Давай покончим со всей этой историей? Ведь писать я могу с таким же успехом и здесь.

Я не успел ничего ответить, как позвонили в дверь. Лера пошла открывать, и в комнату вошли Ронни и Жанна в вечерних туалетах.

– Извини, что мы так неожиданно ворвались к тебе, старина, но мы идем на очень скучный прием. Я решил заглянуть к тебе и сообщить последние новости. Из Джорджии позвонила Гвендолен Снейгли. Она закончила книгу. Ты понимаешь, что это значит?

Я очень даже хорошо понимал. Она была такого же высокого мнения о себе, как и ее поклонники–критики. Всегда, когда она заканчивала книгу, Ронни, в которого она по–своему была влюблена, должен был ехать в Джорджию разбирать страницу за страницей ее новое величайшее произведение. Эта работа продолжалась обычно две недели. Ронни беспомощно улыбнулся.

– Ты знаешь эту мадам Снейгли, старина. К ней нельзя везти молодую красивую жену. Один взгляд на Жанну, и она бросит якорь у Гарпера. Поэтому я и пришел. Ничего не поделаешь! Завтра утром я еду в Джорджию.

– Слушай, Билл, – продолжал он, – Базиль по уши ушел в работу над своей новой книгой, поэтому Нора и Филлис тоже заняты сверх меры, и Жанне придется одной слоняться по дому. Какие у тебя планы на ближайшее время? Может быть, ты найдешь время, чтобы показать Жанне город?

Билл был крестником Ронни и ровесником Жанны. Поэтому предложение Ронни было вполне естественным, но у меня в душе снова возникли плохие предчувствия. Ни он, ни она даже не обменялись взглядом, но румянец на лице Жанны и равнодушие Билла, с которым он рассматривал свои ногти, возбудили во мне подозрения. Не слишком ли это показное равнодушие? Затем это неожиданное возвращение домой. Неужели перемена в Билле была только каким–то маневром? Может быть, между ними что–то есть? Жанна ведь могла сообщить ему по телефону, что Ронни уезжает. Стыдясь своих подозрений, я смотрел на эти молодые создания. Ронни ждал от Билла ответа.

– Ну как? Можешь ты это сделать? Я был бы тебе очень признателен.

– Конечно, могу, – спокойно ответил Билл.

– Хороший ты парень! Покажи ей самое интересное: ночные клубы, Радиосити, остров Конвей – все чудеса современного города. Увы, я для этого уже стар.

– Хорошо, – согласился Билл.

Он даже не поднял глаз. Жанна не отрывала взгляда от своего мужа. Шелдоны собрались уходить. Ронни помахал мне рукой.

– Дорогие детки, до свидания! Молитесь за меня, когда я попадусь в лапы грозной Снейгли!

Глава 5

Обвинение Билла в сговоре с Жанной ничего бы мне не дало. У меня не было никаких доказательств, а полагаться только на свои подозрения глупо. И без того мои отношения с сыном были достаточно напряжены. Его возвращение домой могло быть вполне искренним. Я принял другое решение, как мне показалось, единственно правильное. В течение недели после отъезда Ронни я фактически отказался от работы и вместе с Петером и Ирис взял на себя обязанности развлекать Жанну.

Мы делали все, чтобы развлечь гостью. Каждый вечер приглашали Жанну в театр, а после – в ночные клубы и другие места, где она могла увидеть нечто новое для себя. Жанна покорно принимала нашу заботу, была тиха, вежлива и ни разу не дала нам понять, что предпочитает общество Билла. Она даже уделяла мне больше внимания, чем всем остальным. Я начал верить, что все мои подозрения – это следствие неврастении.

Но показывать красоты города в конце концов надоело. После шестой по счету веселой ночи Ирис сказала:

– Жак, дорогой, конечно, очень приятно показывать жене Ронни город, но если мы будем продолжать в том же духе, то я подложу под него бомбу! Спасибо, мой дорогой. Теперь мы с Петером будем спать целую неделю.

Вечером, после отказа Петера и Ирис сопровождать нас, Билл предложил поехать с Жанной на остров Конвей. Я тоже был полуживой, но все же решил держаться до конца. Я хотел пригласить в нашу компанию и Анни, но передумал и позвонил Норе Лейгтон. Она ответила испуганным голосом:

– Большое спасибо. Остров Конвей? Это вроде нашего Луна парка, да? Боюсь, что я для этого уже слишком стара. Кроме того, Базиль не любит, когда я ухожу из дома, а работает.

Пришлось мне одному ехать с Биллом и Жанной.

Мы спустились в метро. Жанна была очень оживлена и едва мы приехали, как нас подхватила толпа; при блеске юпитеров и звуках музыки лицо Жанны сияло, как у ребенка. Она дразнила меня и заражала своим весельем. Я потерял их на этой чертовой узкоколейке. Здесь было особенно людно и шумно. Я искал их больше часа и встретил совершенно случайно.

Они стояли у тира. На руке Жанны висела какая–то ужасная индейская кукла. Они стояли обнявшись и целовались так, как с самого сотворения мира не целовалась ни одна пара. Меня затрясло. Я подошел к ним.

– Билл, – позвал я.

Они опомнились. Лицо Жанны преобразилось. Билл захлопал глазами, вызывающе посмотрел на меня и демонстративно обнял Жанну.

– Я люблю ее, – просто сказал он.

– Вернемся лучше домой.

В вагоне метро никто из нас не произнес ни слова. Мы с Биллом проводили Жанну домой, а сами поехал на такси. Дома я налил себе выпить и предложил Биллу Он отказался.

– Может, все–таки выпьешь?

– Я не хочу.

Его глаза горели. Он посмотрел на меня так, словно я совершил преступление, потом сказал:

– Это не то, что ты думаешь. В этом нет ничего дурного.

– Откуда ты знаешь, о чем я думаю?

– Я только один раз ее поцеловал. Она никогда бы не позволила… Жанна никогда бы…

– Ты так хорошо ее знаешь? Откуда тебе известно, что она разрешила бы, а что нет?

– Мы ни разу не встречались. Тебя это интересует? Ты думаешь, что я втихомолку? Нет, это не так. Жанна не могла бы тайком… Это…

– Что это? Он отвернулся.

– Мы не сделали ничего плохого, – повторил он.

– Нет ничего дурного в ухаживании за женой Ронни?

– Ронни! Да кому он нужен?

– Мне, например!

– Тебе? Ну да, конечно! От смеха можно лопнуть! Ты собираешься все ему рассказать? – спросил он, усаживаясь на диван.

– Не вижу в этом смысла.

– Но ведь ты делаешь множество вещей, в которых нет смысла.

Обвинение было таким несправедливым, что меня охватил гнев. Но я сдержался. В настоящее время ссора не помогла бы.

– Нет смысла говорить об этом Ронни, потому что Жанну ты больше не увидишь.

– Почему?

– Потому что я запрещаю тебе это!

– Ты мне запрещаешь? Ты думаешь, что я еще ребенок?

– Конечно, нет.

– Но папа, ты не понимаешь… Я люблю ее.

Он любит ее! Ромео и Джульетта! Всепокоряющий огонь!

– Пару недель назад ты был влюблен в Сильвию Ример!

– В Сильвию? Ты с ума сошел! Если бы я мог… Я прервал его:

– Впрочем, что ты знаешь о любви? Он рассмеялся мне в лицо.

– Скажите, какой специалист нашелся. Ты и мать были образцовой парой, правда?

Я пришел в бешенство и уже не думал о том, что обязан ему помочь.

– Ты обещаешь, что перестанешь с ней встречаться? – спросил я.

– Да. Если она пожелает этого. Но если она мне позволит… Меня охватила ненависть к этой с виду робкой, тихой девушке, которую мой сын сделал богиней чистоты. Она не посчиталась с тем, что не прошло и месяца с тех пор, как она вышла замуж за человека, который вырвал ее из нужды и окружил роскошью.

– Не беспокойся, – сказал я ему. – Такая девица разрешит тебе любое свинство, какое только придет тебе в голову.

Он непонимающе смотрел на меня.

– Я ухожу отсюда, – решительно заявил он.

– Отлично!

– Сейчас же. И больше никогда не вернусь.

– Думаю, ты отлично справишься и без моей помощи.

– Без твоих паршивых пятидесяти долларов? Ты считаешь, что я так зависим от тебя? Не беспокойся, у меня есть друзья.

– Надеюсь, что они будут счастливы содержать тебя.

Он стоял в двух шагах от меня с крепко сжатыми кулаками.

– Ты… – прорычал он и вышел из комнаты. Парадная дверь глухо захлопнулась за ним. Я постоял минуту, потом сел на диван с рюмкой в руке.

«Вот так девушка», – думал я. Наконец я понял, что все это потому, что она дочь Лейгтона, не Норы, а именно Базиля Лейгтона, с божеским правом на все. Я позвонил Ронни домой. Я должен был это сделать, пока не остыл от гнева. Жанна тут же подошла к телефону.

– Жанна? – спросил я.

– Билл…

– Нет, это не Билл, а его отец. Я сейчас приеду к тебе.

– Нет! Прошу вас, не надо! – Она либо всхлипнула, либо делала вид, что всхлипывает. – Анни проснется. Я прошу вас, не приходите!

– Почему?

– Не сердитесь, мы больше не увидимся. Мне так стыдно…

– Ну, если стыдно…

– Я очень прошу, поверьте мне! – Голос ее дрожал, и мне стало жаль ее.

– Билл ушел из дому. Он поклялся, что придет к тебе.

– А мне все равно, что он сказал. Мы больше не увидимся. Я сама не знаю, как это случилось. Я вышла замуж за Ронни. Папа и Филлис говорили, что это прекрасно. И я так думала…

– Тебе сейчас лучше лечь спать, – посоветовал я.

– Я его больше не увижу. Вы мне верите?

– Да.

– Не говорите папе и маме. Их это убьет.

– Хорошо, не скажу. Спокойной ночи.

– Ко всем чертям все это, – в сердцах сказал я, ложась в постель.

Глава 6

На следующее утро Лера ни слова не сказала об уходе Билла. Я ожидал пространной тирады, но оказалось, что Лера может быть тактичной.

Я отправился в контору. Три дня я ходил на работу, возвращался к шести часам вечера и ложился в постель. Магги заметила, что что–то не в порядке. На четвертый день она пригласила меня на ужин.

Они с мужем жили где–то на краю света и поэтому никогда никого не приглашали. Это меня растрогало. Мне очень захотелось поехать к ним. Магги ушла с работы раньше, чтобы все приготовить. Около пяти я вернулся домой, переоделся и пошел в гараж за машиной. Ее не было.

Механик сказал:

– Машину взял ваш сын два часа назад, около трех часов. Вы что, об этом не знали?

– Да нет, я просто забыл, что разрешил ему.

Я вернулся и позвонил Ронни. Трубку взяла Филлис Брент.

– Да?

– Жанна дома?

– А кто говорит? Мистер Дулитч?

– Да.

– Разве Жанна не с вами? Она ушла около трех и сказала, что куда–то едет с вами и вашим сыном.

– Я задержался в конторе и еще не был дома. Они, наверное, ждут меня. Извините.

Меня охватил гнев. И я поверил этой негоднице!

Я попробовал успокоиться и понять, куда они могли поехать. И тут меня осенило! У Фелиции была летняя вилла на Файр Истленд. Раньше мы проводили там все лето. После ее смерти туда уже никто не ездил. Билл всегда любил этот дом, и я почти подарил его ему. Это было единственное место, где они могли остаться одни со своей «огромной любовью».

В несезон катера не ходили к острову, на котором была вилла, но Билл с детских лет знал всех шкиперов. Ему ничего не стоило попросить кого–нибудь перевезти их. Я не был уверен, что они там, но это был мой единственный шанс. Я позвонил Магги.

– Мне очень жаль, но обстоятельства складываются так, что я не смогу приехать.

– Ну что ж, Жак, тогда отложим до следующего раза.

– Мне очень хотелось прийти.

– Знаю. Скажи, мы с Георгом можем тебе чем–нибудь помочь?

– Нет, спасибо. Это такое дело…

Она, очевидно, догадалась, что я имею в виду Билла. Я позвонил Петеру и попросил на время машину.

– Билл взял мою, а мне необходимо съездить к одному автору.

– Неужели ты сегодня не развлекаешь жену Ронни? Странно! Если очень торопишься, возьми машину в гараже. Я оставлю там ключи.

Я взял машину Петера и поехал в Патогу. На это у меня ушло почти два часа.

На дороге было интенсивное движение. В Патоге я обнаружил свою машину в гараже на пристани. В ближайшем баре я нашел капитана Рейли, пьющего пиво.

– Добрый день, капитан. Вы не видели Билла? – приветствовал я его.

– Я отвез его на остров с девушкой. Он сказал, что вы в курсе дела. Верно?

– Да. А меня перевезете?

– А почему бы нет?

Залив был бурным. Меня постоянно обдавало ледяными брызгами. Уже стемнело. Когда мы подошли к пристани, света нигде не было. Я попросил капитана подождать и пошел по набережной. Моя вилла была последней со стороны океана. Подойдя ближе, я заметил свет керосиновой лампы. Я поднялся на крыльцо и открыл дверь. Они сидели в плетеных креслах около камина. Было холодно. Они слышали мои шаги на крыльце. Когда я вошел, они встали с кресел. Я молча разглядывал их.

Меня вдруг охватила тоска. Впрочем, и этот дом, и эта комната всегда наполняли меня грустью. Ведь здесь каждая вещь напоминала о Фелиции. Мой гнев больше относился к Жанне. Ведь Билл не пытался меня обманывать.

– Теперь я знаю, как верить тебе, – обратился я к Жанне.

– Зачем ты дала слово больше не встречаться с ним?

Она стояла, опустив глаза. Потом, резко повернувшись к Биллу, закричала:

– Скажи ему, скажи! Ты можешь это сделать! Скорее говори, слышишь!

Билл снова сел в кресло. Оно затрещало под тяжестью его тела.

– Что я должен ему сказать?

– Сам знаешь что – правду!

– У тебя что – заскок?

– Билл!

– Ну хорошо! – Он дико посмотрел на меня. – Возьми ее отсюда! Можешь назвать ее королевой добродетели!

Жанна села в кресло и закрыла лицо руками. Билл со злостью смотрел на нее.

– Это я просил ее встретиться со мной еще раз, умолял на коленях. Жаль, что ты не видел меня, когда я звонил ей и разговаривал, стоя на коленях. Она согласилась. Для того, чтобы убедить ее, потребовалось тридцать шесть часов. Я сказал ей, что буду пай–мальчиком. Я пообещал привезти ее на нашу виллу на побережье океана. У себя в Англии она еще никогда такого не видела. Я попросил капитана доставить нас сюда. Жанна думала, что он будет ждать нас, и она успеет к обеду. А когда увидела, что катер ушел, она бегала по набережной, как ненормальная. Удивительно, как она не додумалась броситься вплавь. Возьми ее! Поскорее отвези в обитель ее невинности!

Жанна сидела молча. И только сейчас я почувствовал, что у них настоящая любовь.

– Хорошо, – сказал я спокойно. – Можете отправляться, катер ждет.

Жанна тут же поднялась и позвала:

– Пойдем, Билл!

Мой сын даже не двинулся с места и зло ответил:

– Ты шутишь. Я останусь здесь. Ведь в катере я могу случайно прикоснуться к тебе и заразить…

– Билл! – Жанна умоляюще посмотрела на него. – Прости меня!

– Хорошо, хорошо…

– Билл, но я прошу тебя, не надо меня ненавидеть… Мой сын, обращаясь ко мне, сказал с иронией:

– Ты послушай ее. Сладости, пирожное, музыка – это все, что ей надо. Не беспокойся, конфетка, когда Ронни вернется домой, он купит тебе новый гарнитур из бриллиантов.

Жанна дрожала. Я обнял ее и строго произнес:

– Пойдем отсюда.

Я проводил Жанну домой. Она пыталась объясниться со мной, но я и так все прекрасно понимал. Они любили друг друга, а это было недопустимо. Мне было стыдно за то недавнее чувство недоброжелательности к Жанне. Ведь она вышла замуж за Ронни потому, что ее продали. Ей было всего девятнадцать лет, и это была не ее вина. Я ошибался в ней. Мне стало одинаково жаль ее и Ронни.

Было около одиннадцати, когда я привез ее домой. Она протянула мне руку.

– Какой вы хороший! Вы такой же добрый, как и моя мама.

Прежде чем отдать себе отчет в своем поступке, я обнял ее и поцеловал. Мне хотелось как–то утешить ее.

– Жанна, все будет хорошо.

Свою сумочку она забыла на вилле. Джонсон был выходной, Анни уехала к друзьям в Вестпойнт. У меня был свой ключ. На этом много лет назад настоял Ронни. Я открыл ей дверь и подождал, пока она зайдет.

Ронни приезжал на следующий день.

Глава 7

В половине пятого Ронни зашел в контору в прекрасном настроении. Он принес с собой новое произведение Гвендолен Снейгли.

– Это чудесная вещь, старина. Самое лучшее из всего, что она написала до сих пор. Она просто чародейка. Как себя чувствовала Жанна в мое отсутствие?

– Отлично, – ответил я.

– Твой сын хорошо ее развлекал?

– Мы все старались.

– А Базиль по–прежнему оттачивает перо?

– Думаю, да.

– Гвендолен прочла все его книги и пьесу. Она в восторге и предлагает ставить пьесу вместе со мной. Знаменитый Дживо будет режиссером. Она приехала вместе со мной, чтобы поскорее развернуть дело. Что ты на это скажешь? Подумать только – Снейгли и Лейгтон! Это звучит!

Он бросил рукопись Снейгли на стол.

– Прочти это. Обладая грубым купеческим вкусом, вы оба будете возмущаться, но для порядка все же прочтите! Да, еще одно, если мадам Снейгли позвонит, о моей жене – ни слова! Всему свое время, всему свой час! Он вышел, насвистывая.

Только я закончил работу, как он позвонил. Голос его так изменился, что я некоторое время не мог понять, с кем говорю.

– Сейчас же приходи сюда!

– Ронни, это ты? В чем дело?

– Не задавай глупых вопросов! К черту! Приходи.

С беспокойством в душе я отправился на 58–ю улицу. Мне открыл Джонсон. В холле стояла Анни. Она была в черном платье и домашних туфлях. Анни никогда не появлялась на людях небрежно одетой. Ее домашние туфли и очень бледное лицо говорили о какой–то катастрофе.

Когда камердинер ушел, Анни с ужасом произнесла:

– Я была в холле, когда пришел Билл. Он сказал, что хочет увидеться с Жанной. Я никогда не думала… Но это не моя вина. Это так не похоже на Ронни, чтобы напрасно меня обвинять, да еще в присутствии прислуги. Скорее иди к нему, Жак. Это ужасно!

Я поднялся в гостиную. Анни последовала за мной. Я почему–то думал, что застану Билла, но его уже не было. Жанна взглянула на меня и отвернулась. Ронни стоял у камина. Он с минуту разглядывал меня, потом заговорил:

– Я вернулся домой, открыл своим ключом дверь и застал мою жену в объятиях твоего сына! Я вышвырнул его вон! И хочу, чтобы ты знал, что я велел Джонсону вызвать полицию, если он еще посмеет сунуться сюда!

Я почувствовал, как мной внезапно овладевает усталость. Так было всегда, когда на меня сваливалось какое–нибудь горе. Я взглянул на Жанну: она смотрела в окно невидящим взглядом. Ронни продолжал:

– Я рассказал тебе, что случилось. А теперь посмотрим, как ты будешь защищаться!

Я сочувствовал Ронни и страшно злился на Билла. Но Ронни говорил со мной так, словно я был евнухом, нанятым для охраны его гарема. Я же старался, как мог. Чем я занимался эти десять дней, пока он отсутствовал? В чем я виноват?

– Повторяю, – наступал Ронни, – что ты скажешь в свою защиту?

Я вспыхнул.

– Почему, черт возьми, я должен оправдываться?

Это была неразумная реакция, и я сразу же пожалел о ней. Ронни просто взбесился от этих слов.

– Так вот твоя благодарность за то, что я вытянул тебя из дыры и купил издательство. Я вложил в дело свои средства. Все эти годы я считал тебя своим единственным другом! И стоило мне на минуту отвернуться, как ты подсунул моей жене своего ублюдка! Теперь я все знаю. Завтра утром я возьму свою долю капитала из издательства. Тогда посмотрим, как ты справишься с делом на свои средства! Да ты в течение недели станешь банкротом!

Жанна резко повернулась к нам. На ее лице был ужас. Я боялся, что она вступится за меня. Этого только не хватало!

– Жанна, не вмешивайся в это дело, – сказал я.

Я посмотрел на Ронни. За много лет знакомства я слишком хорошо изучил его горячую натуру. Он всегда опасался, что люди любят его только из–за денег. Единственным человеком, которому он полностью доверял, был я. Теперь все рушилось. Билл превратил его в классический персонаж фарса: старый богатый муж, которого ловко обвела жена! Щенок паршивый! Для самолюбивого Ронни эта ситуация была невыносима. А я – отец Билла – превратился в Иуду–предателя! Он меня уничтожит, он выбросит меня из фирмы «Шелдон и Дулитч». Представляю, какие проклятия в этот момент он посылал на мою голову. Но это продлится недолго. Ему будет стыдно за свое поведение.

– Билл вел себя недостойно, – промямлил я. – Надо научить его уму–разуму.

Жанна неожиданно сделала шаг в мою сторону.

– Я прошу вас, поймите меня! Не за что так ругать Билла! Он пришел проститься и извиниться. Это был прощальный поцелуй!

Не успел я отозваться, как Ронни вспыхнул снова.

– Ах, вот как! Вы целовались на прощанье! Очень трогательно! На прощанье после чего, смею спросить?

– Мы целовались на прощанье после ничего. Ронни, между нами ничего не было. Я тебе уже говорила.

– Что, к чертям, ты мне говорила?

– Что Билл любит меня. Я не могу ничего поделать. Ведь это не преступление. Может же человек влюбиться. Очень грустно, что так случилось, да и я вела себя глупо. Я плохо разбираюсь в таких вещах.

Этим оружием она могла победить меня, но не Ронни.

– Ах, ты не разбираешься в таких вещах? И никто в Шропшире никогда не говорил тебе, что молодым женам недопустимо иметь любовников в первом месяце замужества? Может быть, там у вас так принято?

Жанна подняла руку, как бы защищаясь от удара.

– Между нами ничего не было… Зачем ты устраиваешь эти дикие сцены?

– Зачем я устраиваю сцены, когда застаю тебя в объятиях какого–то сопляка?

– Мы прощались.

– Интересное совпадение: я прихожу, а вы прощаетесь!

– Да, так и было.

– Почему я должен верить тому, что между вами ничего не было?

– Потому что я говорю тебе об этом.

– Сука! – взорвался Ронни.

Бешенство изменило его лицо до неузнаваемости. Меня это не на шутку испугало. Для его же пользы я хотел его успокоить.

– Оставь ее в покое, Ронни, – тихо сказал я. Он повернулся ко мне.

– Ради Бога, неужели и ты влюблен?

Я почувствовал себя так, словно получил пощечину. Я хотел ему ответить, но Жанна определила меня:

– Ронни, ты почему разговариваешь с мистером Дулитчем таким тоном?

Ронни бросился к ней.

– Ты смеешь спрашивать меня? Ты, ничтожная уборщица курятников! Ты дочь…

– Ронни, предупреждаю тебя… Ронни схватил ее за руку.

– Хорошо. Ты предупреждаешь меня. О чем? Что наконец скажешь мне правду? Ко всем чертям! Почему ты вышла за меня?

– Ронни, я прошу…

– Ради денег?

– Ронни…

– Жак, наверное, возмущен твоим поведением… Ты выходила за меня по любви, ты так говорила за хлевом в Шропшире, значит, это правда. Ничего удивительного, что ты так геройски противилась искушению. Противостояла, да? Или ты влюблена в Билла?

Ронни сжимал плечо Жанны. Я смотрел на нее, как загипнотизированный, и думал: «Она уже готова во всем признаться, тогда все потеряно».

Ронни снова повернулся к камину: его кулаки были крепко сжаты.

– Подождите, – угрожал он. – Я наведу порядок среди всех паразитов, лгунов и подлецов. Я отправлю вас туда, откуда вы пришли. Каждого – в его собственную сточную канаву!

Он подошел к камину, схватил дрезденскую фигурку негра и со всей силы бросил ее на пол.

– Ронни, во имя Бога! – закричал я.

– Убирайся отсюда! – Ронни!

– Ты слышал? Ты – муж жены, выбросившейся из окна, и отец сына, соблазнившего жену твоего благодетеля! Иди домой и подыскивай себе работу!

Жанна подошла ко мне. Она сразу как–то постарела. Впервые мне пришлось видеть девятнадцатилетнюю девушку, похожую на старуху.

Мне очень грустно, – сказала она, – но ведь вы мне верите, правда?

– Да, – ответил я.

– Я знаю, но сейчас будет лучше, если вы уйдете.

– Могу ли я чем–нибудь помочь вам?

– Нет, лучше уходите. Прошу вас.

Я посмотрел на Ронни. Он стоял у камина, глядя на обломки разбитой фигурки.

Несмотря на его грубость, я был преисполнен сочувствия к нему и неприязни ко всем Лейгтонам: Базилю, Норе, и жертвенной леди Филлис. До их приезда все было так хорошо. Но Жанну… Жанну мне все равно было жаль. О Билле я даже вспоминать не хотел. Он сбил Жанну с толку, выставил на посмешище Ронни, лгал мне.

Жанна протянула мне руку.

– Позвони, если я понадоблюсь тебе, – попросил я.

– Хорошо, но я думаю, что справлюсь сама. Я вышел.

Глава 8

Домой я вернулся с неспокойной душой. Лера, как всегда по вторникам, отсутствовала, и я почувствовал облегчение. Я все время думал о Ронни. Имел ли я право оставить его в таком состоянии? Ведь то, что с ним случилось, почти равносильно катастрофе с Фелицией. Я позвонил в гараж. Автомобиль был на месте. Билл привез его около четырех.

Я представил себе моего единственного сына в этом страшном доме на Файр Истленд. Сказала ли Жанна правду? Продумал ли Билл свои поступки, осознал ли он, сколько причинил зла? Я набрал его номер. Никто не ответил. Я принес из кухни пару сандвичей и каждые пять минут пробовал ему дозвониться.

В половине десятого позвонил Петер.

– Жак, Билл дома?

Его голос был слишком спокоен и сдержан. Я догадался, что что–то случилось.

– Нет. Я пробую до него дозвониться.

– И ты не знаешь, где он?

– Нет.

– Он был у нас, – продолжал Петер. – Ушел около часа назад. Может, следовало позвонить тебе раньше? Мы несколько растерялись. Так что с ним?

До сих пор я ничего им не говорил. Петер и Ирис всегда сочувствовали мне, когда у нас с Биллом случались ссоры. Но на этот раз дело было слишком серьезно, чтобы скрывать что–либо от близких мне людей.

– Что с Биллом? – спросил я.

– Вы снова поссорились?

– А что случилось?

– Сначала мы подумали, что он пьян. Он пришел, когда мы обедали. Есть отказался и просто сидел в гостиной. На нем лица не было. А руки дрожали так, что он с трудом закурил сигарету. Ирис спросила его, как он себя чувствует. Он что–то буркнул в ответ и ушел. Если вы поссорились, мы, конечно, не будем вмешиваться. Но дело в том, что после обеда Ирис и Люция, наша домработница, искали какой–то рецепт и обнаружили пропажу револьвера, который сохранился у меня со времен войны. Может быть, это стечение обстоятельств, а может…

У меня потемнело в глазах. Петер продолжал:

– Но мы довольно долго не заглядывали в этот ящик, возможно, револьвер исчез давно.

– Приезжайте ко мне, – сказал я. – Вы сможете?

– Конечно. Будем через десять минут.

Они приехали еще раньше, и я им все рассказал.

– Жак, но почему ты нам ничего не говорил? Ну и идиот же ты! Да и она хороша! Вот чудовище!

– Жанна не виновата.

– Ты думаешь, это он взял револьвер? – спросил Петер.

– А Билл знал о его существовании?

– Как–то в прошлом месяце я искала мундштук, – отозвалась Ирис. – Билл помогал мне и видел в этом ящике револьвер.

– Может быть, он не заметил его?

– Заметил. Он сказал: «Я не знал, что у Петера есть револьвер. Он заряжен?» Я ответила: «Должно быть, да, на всякий случай, от грабителей». Если бы ты видел его сегодня вечером! Он никогда еще так не выглядел… Жак, знаешь что? Позвони Ронни.

– Нет, надо ехать туда самим, – предложил Петер.

Не успели мы принять решение, как раздался телефонный звонок.

Я взял трубку. Голос Жанны был еле слышен.

– Это мистер Дулитч?

– Да.

– Прошу вас. Я в своей комнате. Ронни закрыл меня, как только вы ушли. Я не могу отсюда выйти. Джонсон выходной, Анни куда–то ушла. Мамы с папой тоже нет дома. Пожалуйста, приезжайте сюда, так…

– Что так? Ради Бога…

– За минуту до этого я слышала два выстрела. Позвонить в полицию?

– Нет, не надо.

– У вас есть ключ от парадного. Возьмите его с собой. Я положил трубку и посмотрел на часы. Было двадцать пять минут девятого. Ирис спросила:

– Жак, что случилось?

– Жанна Шелдон закрыта в своей комнате. Она слышала выстрелы. Надо ехать.

Мы вышли вместе. Вдруг Петер воскликнул:

– Фелиция! Эта дрянь Фелиция!

Меня поразило, что Петер, никогда не вспоминавший о моей жене, так вспыхнул. Поиски виновного. Неужели мы всю жизнь должны прощать этому щенку все его сумасшедшие выходки? Всю жизнь одно и то же: «Бедный Билл! Бедный маленький мальчик! Что можно ожидать, если его мать…» И так далее…

Мы поехали на 58–ю улицу. Я сидел между Петером и Ирис. Они вели себя, как сиделки у постели больного. Но я уже чувствовал себя лучше и приготовился к неизбежному. Не стоило обольщать себя напрасной надеждой.

Ирис сказала:

– Жак, все будет хорошо!

– Закрой ротик, малышка! – посоветовал ей Петер.

Мы позвонили. Никакого движения за дверью. Я открыл дверь своим ключом. В гостиной ярко горел свет. Петер перешагнул порог и остановился.

– Ирис, задержи Жака.

Ронни лежал навзничь у камина. Рядом валялся револьвер. Я понимал, что нужно избавиться от револьвера, от этого зависело наше будущее. Но думать об этом я не мог. Мои мысли были только о Ронни. Передо мной лежал Ронни Шелдон, с которым я встречался ежедневно в течение двадцати лет. Я знал его лучше чем кого бы то ни было и любил его.

Петер опустился на колени рядом с телом Ронни. Я подумал, открыть или нет дверь комнаты Жанны? Нет, нельзя, ведь это Ронни ее закрыл. На ключе его отпечатки пальцев. Теперь важна каждая мелочь если на этом ключе будут отпечатки пальцев Ронни, никто не скажет, что Жанна…

Петер тихо произнес:

– Он умер…

– А револьвер? – спросила Ирис.

– Это мой револьвер, – отозвался брат.

Глава 9

Я пытался сохранить спокойствие, но это давалось с трудом. Я вспомнил события трехлетней давности, связанные со смертью Фелиции. Мне казалось, что это кошмарное повторение прошлого. С глухой обидой я повторял: «Какая мать, такой и сын. Как он посмел?» Сочувствие Петера и Ирис доводило меня до бешенства. Что они так смотрят? Хотят, чтобы я расплакался?

– Надо вызвать полицию, – холодно сказал я.

– Но Жак, если мы вызовем полицию, они арестуют Билла, – заметила Ирис.

– Ну и что из этого? Никто другой не мог его убить…

– Но ведь…

– Но ведь он мой сын? Ваш племянник? Мы должны защищать его, да? Ты это хочешь сказать? Мы, например, можем спрятать револьвер, но ведь известно, что разрешение выдано на имя Петера, да и ваша домработница знает, что он украден и что Билл сегодня был у вас. Ему на всех наплевать. К вам он пришел лишь для того, чтобы достать револьвер. А он подумал о том, что Ронни – мой лучший друг?

– Но Жак, ведь он еще ребенок!

– Ребенок!

У меня разболелась голова.

– Петер, вам лучше уйти. Приедет полиция, поднимется шум. Ваши с Ирис имена появятся в газетах. Кому это нужно?

– К сожалению, ты прав, Жак. Следов не скроешь. Если бы мы только втроем знали…

– Надо поговорить с Жанной, – предложила Ирис. – Может быть, она что–то знает?

– Нет. Ведь Ронни закрыл ее в комнате. Его отпечатки пальцев надо сохранить до прихода полиции.

Я направился к телефону.

– Жак! – остановил меня Петер.

– Ко всем чертям! – вскипел я. – Что мы еще можем сделать?

– Хорошо. Но позволь мне позвонить. Я. знаком с одним полицейским.

– Сержантом Трантом? – спросила Ирис.

– Да.

Он взял трубку. Я не противился. Не все ли равно, кто вызовет полицию.

Трант? Кто он такой? Мне было слышно, как брат негромко разговаривал по телефону. Я сел в кресло так, чтобы не видеть Ронни. В голове у меня была только одна мысль: Ронни умер! Его убил мой сын.

Через десять минут приехал Трант и еще несколько полицейских. Детектив Трант был высокий элегантный мужчина, со светскими манерами, лет сорока. Он поздоровался с Петером и Ирис как с хорошими знакомыми. Меня злил и раздражал тихий голос, которым он отдавал приказания своим подчиненным.

Он подошел к телу. Стоя в глубине комнаты, я чуть не закричал: «Это, черт возьми, Ронни, а не вещественное доказательство!»

В комнату быстро вошел человек с черной сумкой и склонился над Ронни. Это был врач. Два полицейских стояли у двери, резко контрастируя с роскошнойобстановкой гостиной. «Вот такими и должны быть полицейские», – подумал я. Трагедия – это ужасные контрасты и стук тяжелых сапог. Здесь неуместен элегантный вид, как у сержанта Транта.

Петер рассказал о том, что Жанна закрыта в своей комнате, и сержант Трант спокойно сказал:

– Значит, будет лучше, если я сначала поговорю с миссис Шелдон.

– Может, мне пойти с вами, – предложила Ирис. – Бедное дитя сидит там в полной неизвестности уже несколько часов. Желательно, если о происшедшем ей сообщит кто–нибудь из нас.

– Я сам ей скажу, – заявил я.

– Трант, это мой брат Жак.

Умные глаза Транта остановились на мне. Он позвал одного из детективов, и мы пошли наверх. Только я знал, где расположена комната Жанны, вернее комната Ронни. Дверь была закрыта, и ключ торчал в замке. Детектив сфотографировал замок. Когда мы вошли в комнату, я рассказал Жанне о случившемся, сделав это не слишком тактично. Просто выложил: «Ронни убит».

Жанна в ужасе прижалась ко мне. Я ничего не говорил про Билла, но она, очевидно, и так догадалась. Сержант Трант отнесся к ней внимательно и чутко, не задавал никаких вопросов. Ирис осталась с Жанной, а мы спустились вниз. Когда мы направлялись в гостиную, парадная дверь открылась и в холл вошла Анни. Она не заметила нас, но не могла не видеть полицейских машин, стоящих у дома. Она поняла, что случилось что–то ужасное. Анни тяжело поднималась по лестнице, теребя белые перчатки. Подойдя совсем близко, она увидела нас.

– Жак, с Ронни что–то случилось? – воскликнула она.

– Его застрелили.

Она зашаталась и схватилась за мою руку. Перчатки упали на пол.

– Анни, это сержант…

Она посмотрела на него невидящим взглядом, и я понял, что до нее сейчас не дойдет ни одного слова. Трант прервал меня:

– Не сейчас. Пусть она побудет с теми женщинами.

– Мои перчатки, Жак, они, кажется, упали на пол.

Я привел ее в спальню и оставил на попечение Ирис, а сам вернулся в гостиную. Петер, Трант и доктор склонились над телом Ронни. У двери стояли два полицейских, два детектива внимательно разглядывали комнату.

Доктор произнес:

– Он умер между девятью и девятью тридцатью.

– Да, – сказал я. – Жанна Шелдон звонила мне в двадцать минут десятого, после выстрелов.

Трант знал об этом. Мы сообщили ему все, что знали. Он посмотрел на меня.

– Поскольку миссис Шелдон звонила вам, я думаю, вам лучше других известно, что здесь произошло.

– Конечно, я расскажу все, что вы захотите услышать. Мы сели на диван. Я всегда считал, что у полицейских имеются блокноты и карандаши. Трант же был исключением. Мне было бы легче, если бы я почувствовал к нему симпатию и он не казался бы мне слишком интеллигентным и спокойным в такой ситуации.

– Вас зовут Джакоб Дулитч?

– Нет, Джонатан. Но все зовут меня Жаком.

– Вы компаньон издательства «Шелдон и Дулитч»? Это у вас издаются произведения Гвендолен Снейгли?

– Да.

– Вы женаты?

– Моя жена умерла.

– Да, помню. У вас есть сын. Кажется, ему должно быть около девятнадцати лет?

Значит, он помнил. Мне было неприятно, что он знает о Фелиции.

Я достал сигарету и хотел закурить, но рука сильно дрожала. Трант вынул зажигалку. Его любезность меня не удивила. Это любезность пантеры.

– Мистер Шелдон давно женат?

– Около месяца. Он познакомился с женой в Англии. Ее отец писатель, творчество которого заинтересовало мистера Шелдона. Он привез сюда всю семью жены. Живут они в этом же доме, на верхнем этаже. Квартира имеет отдельный вход.

– Понимаю. До этого он не был женат?

– Нет.

– А эта дама, которая пришла позже?

– Это его сестра. Она тоже живет здесь.

– А вы не можете сказать, почему Жанна Шелдон была заперта в комнате?

– Ее закрыл Ронни.

– Почему?

– Они поссорились.

– Из–за чего, вы не знаете?

– Они поссорились из–за моего сына.

И только теперь, когда я сказал это, гнев, кипевший во мне против Билла, мгновенно испарился. Я чувствовал только тупую боль, словно стоял у его гроба.

– Причем здесь ваш сын?

– Билл влюблен в миссис Шелдон.

– Понимаю, – кивнул сержант Трант.

Он вел себя как человек, который уже ничему не удивляется.

– Я делал все, что мог, чтобы воспрепятствовать этому. Ронни уехал в Джорджию. А когда сегодня вечером он вернулся, то застал свою жену в объятиях моего сына. Ронни устроил страшный скандал. Вышвырнул Билла. Он вообще был очень вспыльчив.

Сержант положил руку мне на плечо.

– Пожалуйста, только факты. Что было дальше?

– Потом он позвонил мне. Я тут же приехал. Здесь была Жанна. Он устроил новую сцену, обвиняя меня в том, что я не мог присмотреть за сыном, и грозил разрывом наших деловых отношений. Он был разъярен.

– Что вы под этим подразумеваете?

– Он всех ругал, хотел мстить, хотел…

– Его взбесило, что миссис Шелдон влюблена в вашего сына?

Этот вопрос он задал так спокойно, что чуть не поддел меня. Но это ему не удалось.

– Я не говорил, что Жанна Шелдон влюбилась в Билла.

– Вы дали понять…

– Ничего я не давал понять.

– Но вы же сказали, что они целовались. Вы также сказали, что «делали, что могли». Если миссис Шелдон его не любила, то почему разрешала себя целовать и почему ей нужна была ваша помощь?

Вот когда ласковый и дотошный детектив проявил себя. Умница, нечего сказать… Мной овладела невероятная усталость.

– Миссис Шелдон любит вашего сына? – снова спросил он.

– Не знаю. Она мне не говорила. Почему вы меня об этом спрашиваете? Я не ходячее пособие по психологии, как вы.

Петер мягко одернул меня:

– Жак!

– Что, черт возьми? Какое это теперь имеет значение?

– Убили человека, – сказал сержант. – Поэтому нам надо знать как можно больше, а также и то, любит ли его жена другого или нет. Я понимаю ваше положение – вы отец. Вы, конечно, стараетесь сгладить обстоятельства. Но если миссис Шелдон…

– Я сглаживаю! Неужели вас ничему не научили в ваших полицейских школах?

Я поднялся. Снова страшно заболела голова.

– Спрашивайте дальше. Надо закончить допрос, а тогда уже делать выводы, сглаживаю я или нет.

Трант сидел, положив ногу на ногу, и никак не реагировал на мои слова.

– Хорошо. Вы считаете, что ваш сын убил мистера Шелдон а?

– Да.

Его лицо осветилось каким–то внутренним светом. Настало время его триумфа. Он вывел меня из равновесия и заставил открыть карты.

– Не понимаю, почему вы в таком восторге от самого себя. Никто не собирался ничего скрывать от вас. Поинтересуйтесь у Петера, почему он здесь. Спросите его о револьвере.

– Да, – отозвался Петер. – Пришла моя очередь.

Он начал рассказывать Транту о визите Билла и пропаже револьвера. Детективы, как мыши, шныряли по комнате. Тело Ронни еще не увезли. Вопреки моему желанию, мне все же пришлось слушать их беседу.

– Вы заметили, что исчез револьвер и позвонили брату? – спросил Трант.

– Да.

– И поехали к нему домой?

– Да.

– Миссис Шелдон звонила при вас?

– Да.

– Вы уверены, что это ваш револьвер?

– Конечно.

Сержант Трант встал и подошел ко мне.

– Мне очень жаль, но если ничего не изменится, я должен буду арестовать вашего сына.

– А я и не сомневался, что вы поступите именно так.

– Где ваш сын?

– Не знаю.

– Он живет с вами?

– Нет.

– А где он живет?

– Не знаю.

На его лице появилась усталость, словно он потерял терпение говорить со мной.

– А почему вы не знаете?

– Потому что мы поссорились. Он хотел жить самостоятельно. Я даю ему пятьдесят долларов в неделю и он снимает комнату.

– Где?

– В Гринвич–городке, но где точно, я не знаю.

Я знал номер телефона Билла. По нему можно легко установить адрес, но у меня не было желания помогать и угождать Транту. Я и так сделал достаточно. Теперь пусть сам разыскивает убийцу…

– Понимаю, – снова сказал сержант.

Я подумал с сарказмом, что в единственном случае, когда я ему солгал, он не усомнился в моих словах.

– Я должен его найти. – Ищите.

В этот момент вошли Лейгтоны – вся троица. У меня так разболелась голова, что я уже не обращал внимания на окружающих. Но их я заметил сразу. Бородатого Базиля, Филлис Брент и Нору, такую незаметную, тихую, похожую на жену пастора.

Трант и Петер подошли к ним. Я сел на диван. Иногда до меня долетали обрывки разговора.

– Мы увидели у дома полицейского… Мы были в театре… Нет, нет. Ах, Базиль, не смотри…

Я, кажется, потерял сознание от нестерпимой головной боли. Петер и Трант склонились надо мной.

– Он совсем изнурен, ему лучше уехать, – услышал я слова Петера.

– Да, – ответил Трант, – пусть отправляется домой.

– Он поедет к нам, – твердо и в то же время вопросительно произнес Петер.

– Мне не нужна помощь, – так же твердо сказал я.

– Но, Жак…

– Отстань от меня, понятно?

– Но сегодня ты не можешь быть один… Я спросил Транта:

– Я имею право быть один?

– Пожалуйста, делайте что хотите, но я прошу вас завтра прийти в комиссариат и официально дать свои показания.

– Хорошо.

Я повернулся и пошел через бесконечно длинную комнату. Базиль, Филлис и Нора стояли у дверей. Нора сделала шаг ко мне и протянула руку. Я попытался улыбнуться, но ничего не получилось.

– Со мной все в порядке. Пойдите, пожалуйста, к Жанне, вы ей больше нужны.

Внезапно Базиль загородил мне выход.

– Это возмутительно! Как это могло случиться? Кто это сделал?

– Никому не говорите, – сказал я, – но убийца – Гвендолен Снейгли.

Я бросился к выходу, чувствуя, что еще минута – и я разрыдаюсь.

Глава 10

Вернувшись домой, я принял аспирин, налил виски, но выпить не смог. Мне казалось, что дома будет легче, но внутреннее напряжение не исчезло. Я сел на диван. Напротив висела картина с видом костела святого Захария. Я купил ее во время поездки в Париж. Сейчас она напомнила мне Рим. Я видел себя у фонтана возле дворца Медичи. Солнечный свет косо падал сквозь вечнозеленые дубы. Слышались тихое журчание воды в каменном бассейне и сигналы мотороллеров.

Я подумал, что Билл никогда не поедет в Рим, и представил себе его будущую жизнь: камера, жесткая постель, треск захлопывающихся дверей – и это в лучшем случае. Я подошел к телефону и набрал номер Билла. Никто не ответил.

Сильвия! Как ее фамилия? Сильвия Ример. Я взял телефонную книгу. Нашел! Сильвия Ример. Адрес – Перри–стрит. Набрал номер. Гудки раздавались бесконечно долго. Я уже хотел положить трубку, когда услышал девичий голос.

– Слушаю вас.

– Сильвия Ример?

– Да.

– Говорит Дулитч, отец Билла. Он у вас? Помолчав, она спросила:

– А в чем дело?

– Мне надо с ним поговорить.

– Зачем?

– Разве вам не все равно?

– Нет. Вы хотите с ним поговорить, но я не знаю, захочет ли он разговаривать с вами.

– Я должен обязательно с ним увидеться.

– Зачем?

– Ради Бога, его ищет полиция.

– Полиция?

– Да, это очень серьезно.

– Тогда приезжайте сюда.

– Он у вас?

– Да.

Я хотел взять из гаража машину, но побоялся, что не смогу управлять ею, поэтому пришлось воспользоваться услугами такси. Шофер долго плутал, пока не нашел нужный адрес.

При тусклом свете фонаря я с трудом разбирал надписи у звонков. Сильвия Ример жила на третьем этаже. Я нажал кнопку звонка, дверь открылась и я поднялся наверх. Остановившись напротив квартиры номер 3, я вновь позвонил. Дверь открыла девушка, одетая в свитер и брюки. На вид ей было около двадцати пяти лет. Она была невысокого роста, неизящна и носила очки. Она выглядела так, как я и предполагал.

– Где он? – спросил я.

– Войдите.

– Он здесь?

– Я прошу вас войти. Мне надо закрыть дверь. У меня очень любопытные соседи.

Я вошел в маленькую переднюю.

– Билл спит, – тихо сказала она.

Мы вошли в полутемную комнату, похожую на мастерскую. Вдоль стены стояли топчаны, кругом были разбросаны различные вещи: книги, блокноты, репродукции. На одном из топчанов лежало постельное белье и китайская пижама.

Сильвия подошла к столу, заваленному рукописями, и налила немного вина в баночку из–под горчицы, украшенную голубыми цветочками.

– Это все, чем я могу вас угостить.

Я был удивлен, что сижу у совершенно незнакомой мне девушки и что сейчас увижу Билла.

– Вам нехорошо? – спросила она, сев у края стола. – Что натворил Билл?

– А он не говорил вам?

Сильвия отставила в сторону бокал с вином, достала сигарету и закурила.

– Билл пришел около часа назад. Он сказал, что очень устал и хочет спать. По его виду я догадалась, что что–то случилось.

Он хочет спать! Он чувствует себя здесь как дома. Сильвия Ример, очевидно, уступила ему свою постель, а сама перебралась на топчан.

Я стал анализировать факты: Ронни убили в половине десятого, Билл пришел сюда в половине двенадцатого. Где он был в течение этих двух часов?

Сильвия сказала:

– Дело, должно быть, в Жанне?

– Вы знаете о ней?

– Боже мой! – с горечью воскликнула Сильвия. – Дни и ночи он кормил меня только Жанной. Не удивляйтесь, я заменяю Биллу мать.

Услышав слова «мать Билла», я вновь представил Фелицию, сидящую на подоконнике.

Я выпил содержимое баночки от горчицы. Сильвия вскочила.

– Вам нехорошо?

– Да.

– Ради Бога, скажите, что случилось?

– Он убил Ронни.

Теперь, когда я произнес самое страшное и увидел, что ее это потрясло, мне стало легче. С минуту Сильвия смотрела на меня с каким–то глупым выражением, совсем как Анни, там, на лестнице. Потом быстро спросила:

– Когда?

– В половине десятого.

– Он был здесь в семь часов. Провел со мной весь вечер. Клянусь, что я буду стоять на своем, даже если меня будут бить резиновыми палками в течение месяца.

Только молодость может так непосредственно реагировать. Через секунду после шока она уже знает, что ей нужно говорить, как держаться. Рядом с ней я почувствовал себя беспомощным стариком.

– Он стащил револьвер у моего брата и оставил его возле трупа. Теперь уже никто не может ему помочь.

Сильвия резко повернулась и вышла в соседнюю комнату.

– Куда вы?

– Я хочу его видеть.

– Сначала я должен поговорить с ним.

– Нет–нет, вы не можете это сделать без меня.

– Это еще почему?

– Потому что я его люблю, глупый вы человек.

Мы вошли в спальню, если вообще эту клетушку, размером чуть больше шкафа, можно было так назвать. Всю комнату занимала кровать. Билл спал, укрытый до подбородка одеялом. Я тронул его за плечо. Он вздрогнул и тут же проснулся.

– Откуда ты взялся?

– Он нашел номер в телефонной книге и позвонил, – объяснила Сильвия.

– Я пришел от Ронни.

На лице Билла появилось презрительное выражение.

– Ты всюду должен сунуть свой нос! Ну что ж, великий Ронни прислал тебя с какими–то новыми угрозами? Отлично! Можешь ему передать, чтобы он убирался ко всем чертям! Меня не волнует, что он собирается делать. Он меня не интересует ни живой, ни мертвый. Дело касается только нас с Жанной. Она любит меня и собирается развестись с ним. После этого мы поженимся. И идите вы все к черту!

Он повернулся к Сильвии, указывая на меня пальцем:

– Сильвия, будь добра, выкинь из своей квартиры этого достойнейшего издателя. Я устал и хочу выспаться.

У меня задрожали ноги, но мне казалось, что дрожит весь дом. Я с трудом вымолвил:

– Ронни убит!

На лице сына появилось искреннее удивление. Билл с детства никогда не притворялся.

– Значит, не ты его убил?

– Я убил Ронни? Ты с ума сошел!

Мне вдруг захотелось смеяться. Я с трудом сдержал душивший меня смех.

– Он этого не сделал! Это не он убил Ронни! – говорил я, обращаясь к Сильвии.

Глава 11

Сильвия не обращала на меня внимания. Я вообще сомневаюсь, что она слышала мои слова. Даже если бы она и не сказала, что любит Билла, я увидел бы это сам. Вся комната была переполнена любовью этой невзрачной девушки.

Билл побледнел.

– Что случилось, папа? – спросил он.

– Его застрелили.

– Когда?

– Двадцать минут десятого мне позвонила Жанна. Мы отправились туда с Петером и Ирис. Нашли труп и вызвали полицию.

Я отдавал себе отчет в том, что впереди еще много трудностей. Придется иметь дело с сержантом Трантом. Но что мне теперь до всего этого, если Билл не убийца?

Билл нервно закурил.

– Его застрелили из револьвера Петера?

– Да. Но ведь это ты его стащил?

– Ни в чем не признавайся! – воскликнула Сильвия.

– Почему? – поинтересовался я. – Разве вы считаете меня врагом?

– А кто же вы? Вы вызвали полицию, натравили ее на Билла. Вы пришли убедиться, здесь ли он?

Она меня ненавидела. И я не осуждал ее за это. Но я не мог и оправдываться в такой момент.

– Ты взял револьвер у Петера?

– Да.

– Сегодня?

– Да.

– Этот револьвер лежал на ковре возле трупа Ронни. Билл облизал губы. Сильвия закричала:

– А вы, как следовало ожидать от любящего отца, оставили его там, чтобы полиция его нашла?

– Да.

– Эх, вы…

Не глядя на нее, Билл сказал:

– Сильвия, отстань от него. Папа, им известно, что это револьвер Петера?

– Петер вынужден был это признать.

– Ясно.

Лицо Билла как–то сразу постарело и осунулось.

– И ты рассказал им все… – обо мне… о Жанне… и… – Это все из–за Жанны, это ее вина! – кричала Сильвия, и в ее голосе было столько ревности и злобы, что она могла возбудить к себе только жалость. Билл вспылил:

– Выйди отсюда!

– Но, Билл?!

– Закрой свой рот и убирайся вон!

Лицо Сильвии перекосилось, она готова была разрыдаться. Мне было от души жаль ее. Конечно, она необыкновенная девушка, умеет писать повести в стихах, но до сих пор не поняла, что при ее весьма невзрачной внешности нельзя так проявлять свои чувства. Сильвия, тяжело ступая, вышла из комнаты.

Билл сидел, уставившись в одну точку.

– Значит, ты думал, что это я убил Ронни. Ничего себе! Он не обвинял меня, просто констатировал факт, как будто всегда знал: что бы ни случилось, я всегда буду подозревать его в худшем.

– А полиция тоже так считает?

– Да.

– Они намерены меня арестовать?

– Не горюй. Я возьму адвоката. Мы будем бороться.

Он посмотрел на меня так, словно считал мой оптимизм совершенно бессмысленным.

– Ты шутишь, папа?

– Нет причин отчаиваться. Ведь главное, что это не ты убил. У нас не осуждают невинных.

– А кто сказал, что я невиновен? Ты, конечно, был прав. Это я убил Ронни. Я!..

Он опустил голову и тяжело дышал. Меня охватил ужас, но это длилось одно мгновение. В его голосе было столько горечи, обиды, отчаяния. Я понял: он просто жалкий упрямец!

– Что с Жанной? – спросил он.

– С ней все в порядке. Ронни закрыл ее в комнате. На ключе должны сохраниться отпечатки его пальцев, и полиция их уже сняла.

Билл поднял голову. Он тупо смотрел на меня, словно не понимая моих слов. Наконец он выдавил из себя:

– С Жанной все хорошо?

– Да.

Он оживился, встал с постели и сказал:

– Бедный папа…

– Но ведь не ты это сделал?

– Неужели ты мог так подумать?

– Вот что. Я позвоню Артуру Фридлянду. Он хоть и не является специалистом по криминальным делам, но разбирается в них, – сказал я. – А пока он приедет, расскажи: что же все–таки произошло?

– Хорошо.

– Ты оденься, а я позвоню Артуру.

– Печально… Ведь я знаю твою привязанность к Ронни… Я вышел в другую комнату. Сильвия сидела на столе.

В руках у нее была стеклянная баночка с вином. Подойдя к телефону, я сказал:

– Мне надо связаться с адвокатом.

Она не ответила. Я положил ей руку на плечо.

– Вот увидите, все будет хорошо.

– Идите вы ко всем чертям! – зло ответила она.

Я набрал номер Артура Фридлянда. Он был юристом нашего издательства. Артур только что вернулся из Балтиморы и еще не спал. Я сказал ему, что дело очень серьезное, и дал адрес Сильвии. Не задавая вопросов, он заверил меня:

– Сейчас буду, Жак.

– Спасибо, Артур.

Билл вышел из спальни. Подойдя к столу, на котором стояло вино, и не найдя стакана, он стал пить из банки. Артур приедет? – спросил он.

– Да.

Билл направился в ванную. Холодный душ взбодрил его. Несколько придя в себя, он произнес:

– Вот теперь я могу обо всем рассказать. Сильвия поднялась и нервно сказала:

– Если я мешаю, то могу выйти погулять.

– Не дури. Можешь остаться, – обронил Билл.

Сильвия подошла к Биллу и обняла его. Он ласково похлопал ее по плечу. «Сильный, здоровый мужчина успокаивает свою невесту». – Промелькнуло у меня в голове. Она села на топчан.

– Итак, папа, начнем с начала?

– Да, с тех пор, как ты пришел туда сегодня в первый раз, после полудня.

– Я вернулся из Файр Истленд после четырех. Поставил машину в гараж.

– Знаю.

– К Сильвии я приехал на метро. Меня мучили угрызения совести за мое поведение с Жанной там, на острове. Я был неправ и считал, что обязан извиниться перед ней. Она оставила там свою сумочку. Вот и предлог для встречи. Я взял сумочку и направился на 58–ю улицу. Мне открыл Джонсон. В холле была Анни. Я спросил, дома ли Жанна, она ответила, что Жанна в гостиной… Она меня совсем не ждала. Я ей объяснил, что ничего не изменилось, что я ее люблю и всегда буду любить. Жанна встала и мы обнялись. Она только повторяла: «Как мне тяжело!» и плакала. В этот момент и вошел Ронни.

Слушая Билла, я думал о сержанте Транте. Как он воспримет это? Ведь слова Билла были единственной бронёй против нависшей угрозы.

– Если бы ты видел его! – продолжал Билл. Он вел себя, как сумасшедший: кричал, визжал, топал ногами. Он говорил отвратительные вещи о Жанне… и… обо всех. Боже мой! Как мне хотелось его ударить! Но Жанна не дала мне этого сделать. Она приказала мне уйти, сказав, что так будет лучше. Объяснять что–либо в такой ситуации не было смысла. Я ушел. Джонсон был в холле и, наверное, все слышал. Он мне открыл дверь. Я долго бродил по улицам без всякой цели и боялся, что сойду с ума. Мне нужна была моральная поддержка, и я вспомнил о Сильвии. Потом я подумал о Петере и Ирис. Они всегда понимали меня. Было около семи часов. Я пошел с намерением все им рассказать. Но они обедали, тут же была прислуга, и я ничего не смог сказать. Мне пришла в голову мысль, что я ни на кого не могу опереться. Это дело касалось только меня и Жанны. Я понял, что поступил, как трус, оставив Жанну в такой тяжелой обстановке. Мне необходимо снова вернуться на 58–ю улицу и все выяснить. Это единственный выход для нас с Жанной. Я должен был вернуться туда и забрать ее. Я сознавал, что, если оставлю ее с этой скотиной и она уступит ему, я потеряю ее навсегда. Я уже собрался уходить, как вдруг вспомнил о револьвере Петера. Ты не можешь себе представить, в каком состоянии был Ронни. Как он угрожал, как орал, что позовет полицию. Я подумал, что на всякий случай лучше прихватить оружие. Вытащить его из ящика было делом одной минуты. Едва я успел положить револьвер в карман, как в комнату вошла Ирис. Она спрашивала меня о чем–то, но я уклонился от разговора, чтобы не терять времени, и ушел.

Он помолчал немного, затем продолжил:

– Даю тебе честное слово, что я совсем и не думал воспользоваться револьвером. Я взял его просто так… на всякий случай. Вернувшись на 58–ю улицу, я позвонил и… открыл мне сам Ронни. От неожиданности я растерялся. Он смотрел на меня так, словно не верил своим глазам, что я осмелился снова прийти. Он крикнул: «Убирайся отсюда сейчас же!» Его вид привел меня в бешенство. Я ответил, что должен повидаться с Жанной и забрать ее из этого дома. Выхватив револьвер и угрожая им, я втолкнул Ронни в холл. Я даже не знал, заряжен ли револьвер. В гостиной сидела Жанна; я выпалил: «Жанна, теперь ты сама понимаешь, что так продолжаться не может. Пойдем со мной!» Она взглянула на револьвер, страшно рассердилась и сказала: «Отдай это мне сейчас же!» Очевидно, я был не в себе, но она сказала это таким тоном, что я отдал ей револьвер и она бросила его на стол. Ронни накинулся на меня, бил, а Жанна закричала: «Билл, уходи отсюда!» Я чувствовал боль от побоев, но ответить не мог. Ронни схватил меня за шиворот и выбросил на улицу. Меня уничтожили. Я пошел, чтобы забрать ее, а вместо этого разрешил Ронни избить себя… Вот как все случилось, папа.

– Когда ты вышел от Ронни?

– Не знаю. Все это длилось несколько минут.

– А ты явился туда около восьми?

– Наверное.

Я ему верил. Во всем его рассказе не было ни одной фальшивой нотки для тех, кто знал их обоих – Билла и Ронни. Как я ненавидел себя в эту минуту!

– Это все надо будет рассказать полиции?

– Да.

– Ты думаешь, мне поверят?

Я вспомнил о сержанте Транте. На револьвере не будет отпечатков Билла, поскольку последней его держала Жанна. Да, но это слабая надежда. Ведь Билл угрожал Ронни револьвером. Вышел оттуда за час до убийства и пошел в кинотеатр, но в какой, он не может вспомнить.

– Ты уверен, что Жанна убежала из комнаты?

– Да.

– Она не видела, как ты уходил?

– Нет. Там был только Ронни.

– А где был револьвер после того, как Жанна взяла его?

– Я не думал об этом.

– А может быть, ты вспомнишь, в какой кинотеатр ходил?

– Думаю, что да. Где–то около 3–й авеню.

– На улице ты не встретил кого–нибудь, кто знает тебя?

– Нет, я ни на кого не смотрел.

И вдруг Сильвия накинулась на меня с вопросами:

– Неужели вы такое чудовище? Почему вы оставили там револьвер? Почему вы все выболтали полиции? Чтобы отомстить за Ронни?

Мне стало неловко. Ирис, наверное, убрала бы револьвер, да и Петер сделал бы то же самое. Можно было как–то договориться и с их прислугой. Это из–за Фелиции я потерял веру в собственного сына. Раздался звонок. Сильвия пошла открывать.

– Это, наверное, Артур, – сказал я. – Я сам открою.

Но на пороге стоял сержант Трант. Он приветливо улыбался.

– Добрый вечер. Я так и думал, что найду здесь вашего сына.

Глава 12

Все еще улыбаясь, он вошел в маленькую переднюю.

– Я приказал следить за вами, полагая, что это лучший способ напасть на след вашего сына и, как видите, не ошибся.

Меня охватила злость. Я попал в собственную западню.

– Вы пришли арестовать Билла? Боюсь, что да.

– Но он не делал этого! Он не убивал Ронни!

– Неужели? Вы изменили свое мнение?

– Да.

– Почему?

– Потому что он этого не делал. Он ушел оттуда за час до убийства.

– Какие у вас доказательства?

– Никаких. Но когда я сказал ему, что Ронни убит, он остолбенел. Он не знал об этом. Девушка, которая здесь живет, подтвердит это…

Сержант Трант молчал.

– Я говорю вам правду.

– Вы полагаете, что правду так легко узнать? По моему опыту я бы этого не сказал. Но я не считаю себя пособием по психологии.

Он сказал это, по–видимому, без иронии и добавил:

– Однако все же кто–то убил мистера Шелдона.

– Конечно.

– Кто же?

– Откуда я знаю?

– Вы никого не подозреваете?

Я не знал, что ответить. Он осторожно прошел мимо меня в комнату. Я последовал за ним. Трант представился Биллу:

– Сержант Трант из уголовной полиции.

Билл испуганно посмотрел на него. Сильвия сказала:

– Ничего не говори, пока не придет адвокат.

– Вы пригласили адвоката?

– А вы против этого? – спросил Билл.

– Наоборот. Кого же вы выбрали?

– Артура Фридлянда. Он должен сейчас приехать.

– Это юрист мистера Шелдона?

– Да.

Сильвия опять взорвалась:

– Билл, ничего им не говори!

Трант с любопытством взглянул на нее.

– Вы – Сильвия Ример?

– Да.

– И вы, как я понимаю, тоже не захотите ничего сказать до прихода адвоката?

– Естественно. Трант пожал плечами.

– В таком случае, разрешите присесть. Я что–то устал сегодня.

Он посмотрел на топчан, на котором лежала пижама, и сел на другой. Сержант совсем не обращал на нас внимания.

Вскоре пришел Артур Фридлянд, высокий, элегантный, интересный мужчина. Он был постоянным гостем Ронни.

– Жак?

– Спасибо, что пришел, Артур.

– Не за что, старина.

Я знал, от кого он заимствовал это слово. Мне вспомнились десятки приемов в доме Ронни с почетным гостем – Артуром. Я вдруг со всей остротой понял, что с этой стороны ожидать помощи не придется. Он отдал мне свой плащ. Я положил его на кресло. Артур вошел в комнату и увидел сержанта.

– Трант? – удивился он.

– Привет, адвокат.

– Вы знакомы? – спросил я с горечью.

– Да.

Артур чувствовал себя неловко.

– Чему ты удивляешься? Люди нашей профессии знают сержанта Транта. Но в чем дело? Надеюсь, ничего серьезного?

Я не успел ничего сказать, меня опередил сержант Трант, указывая на Билла.

– Вашим клиентом будет сын мистера Дулитча. Я явился сюда, чтобы арестовать его по делу об убийстве Рональда Шелдона.

– Как, Ронни убит?!

На лице Артура появилось выражение ужаса и удивления одновременно.

– Я еще не знаю всех подробностей обвинения Билла Дулитча, но думаю, что ваши клиенты расскажут вам свою версию происшедшего.

Трант посмотрел на Сильвию.

– Нет ли здесь свободной комнаты, где я мог бы побыть, пока вы будете беседовать? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Вы останетесь здесь, а мы перейдем в спальню.

Сильвия хотела идти с нами, но с меня уже было довольно ее диких выходок для защиты Билла. Мы ушли втроем. Комната была так мала, что нам пришлось сесть на кровать.

Билл рассказал ему то же, что перед этим мне, но сейчас все звучало бледнее и менее убедительно. Когда он закончил, я сказал:

– Вот видишь, Артур, все выглядит довольно мрачно, но Билл этого не делал.

Артур посмотрел на часы.

– Я хочу знать мнение Транта, – заявил Артур.

– Вы мне не верите? – спросил Билл.

Артур с трудом поднялся с низкой кровати, разглаживая брюки.

– Послушаем, что нам скажет Трант, – повторил он. Мы вернулись в другую комнату.

Трант сидел на том же месте. Сильвия Ример продолжала его игнорировать. Мне казалось, что от Артура сейчас исходит такая же враждебность, как и от полицейских.

– Меня интересуют обличающие материалы, – промолвил адвокат.

– Конечно.

Трант поднялся, выражая этим уважение старшему по возрасту, и продолжил:

– Сомневаюсь, чтобы вам удалось отыскать смягчающие обстоятельства. Мотив ясен. Как вам известно, Билл Дулитч и миссис Шелдон…

– Да–да, – быстро прервал Артур, не желая допускать бестактность, – я знаю.

– Второе доказательство – это оружие, украденное Биллом Дулитчем из квартиры его дяди перед убийством. Правда, на револьвере нет отпечатков пальцев Билла, но он мог стереть их.

Артур кивнул в знак согласия. Трант обратился к Биллу:

– Я еще не слышал ваших показаний, но мне думается, что у вас нет алиби. Если бы оно у вас было, вы бы не ждали совета юриста.

Он сделал многозначительную паузу, подчеркивая, сколько преимуществ на его стороне.

Артур внимательно вглядывался в старый красный плед Сильвии.

Трант спросил:

– Мистер Фридлянд, вы намерены представить алиби вашего клиента?

– Он говорил, – ответил Артур, – что оставил дом Шелдонов за час до убийства и пошел в кинотеатр, но в какой именно он не помнит.

– Понимаю, – кивнул Трант. – Я думаю, что в присутствии адвоката вы ответите на пару вопросов. Впрочем, в данную минуту меня интересует только один вопрос. Вы знаете Джонсона, камердинера Шелдона?

Вопрос Транта не был угрожающим, но лицо Билла побледнело. Он посмотрел на меня, как утопающий. Сержант, не отрывая от него взгляда, повторил свой вопрос. Билл, заикаясь, сказал:

– Да, конечно, я знаю Джонсона.

– Вы с ним в хороших отношениях?

– Да.

– У Джонсона нет мотивов для мщения вам?

Билл снова бросил на меня взгляд, моля о защите, а я не имел понятия, в чем дело.

– Нет, – тихо ответил Билл. Трант обратился к Фридлянду.

– Я допросил Джонсона. В шесть часов он получил разрешение отлучиться на весь вечер, а в пять часов, когда Билл Дулитч пришел туда в первый раз, Джонсон сначала впустил его в квартиру, а после проводил. Он говорит, что Билл Дулитч был сильно возбужден. И когда он, бледный от ярости, уходил, то бросил такую фразу: «Я убью его, даже если это последнее, что мне суждено сделать в жизни».

Так вот каков козырь Транта! Я опасался худшего. Билл поднял голову. Трант продолжил:

– Вот вам, мистер Фридлянд, и обличающий материал: мотив убийства ясен, оружие имеется, плюс еще угрозы и отсутствие алиби. Если все обстоятельства преступления останутся теми же, я должен буду арестовать Билла Дулитча.

Я бросился к Артуру.

– Артур, сделай что–нибудь!

– Видишь ли, старина, рассчитывать на чудо не приходится, ты сам понимаешь.

– Я не прошу о чуде, а надеюсь, что ты как юрист найдешь выход из положения.

– По–моему, в данной ситуации ничего нельзя сделать.

– Хорошо. Я ставлю вопрос иначе: ты берешься защищать Билла?

Артур покраснел.

– Видишь ли, я не веду уголовных дел, но порекомендовать тебе специалиста могу.

– Ты не веришь, что Билл говорит правду, поэтому изворачиваешься?

Трант спокойно сказал:

– Не советую вам задавать подобные вопросы в присутствии полиции.

Артур холодно посмотрел на меня.

– Ронни Шелдон был моим самым лучшим другом, – выразительно сказал он.

«Самым лучшим другом»! Дурак! Ронни не любил его. Самовлюбленный лицемер!

– Ронни был и моим другом.

– Я знаю. Хочешь, я могу посоветовать…

– Нет, не нужно. Мы сами найдем адвоката.

Артур Фридлянд пожал плечами, давая понять, что ему все равно.

– Вы меня извините, господа, – произнес он. – По–моему, я вам больше не нужен, поэтому разрешите откланяться.

Артур вышел из комнаты.

Глава 13

После ухода Фридлянда Трант некоторое время сидел на топчане. Наконец он поднялся.

– Пойдем, – просто сказал он. Билл заморгал глазами.

– Вы меня арестуете?

– К сожалению, да.

Билл был полуодет. Он спросил Транта:

– Я могу переодеться?

– Конечно.

В дверях спальни Билл обратился к Сильвии:

– Ты можешь мне помочь? Собери, пожалуйста, мои вещи. Они пошли в спальню, а мы с Трантом остались.

– Все это очень неприятно, – вздохнул он.

– Как это любезно с вашей стороны, – съязвил я.

– Я понимаю ваши чувства…

– В самом деле?

– Да, понимаю. Судьба к вам не особенно благосклонна. По его лицу я понял, что он имеет в виду не только. Билла. Я снова почувствовал к нему ненависть. Мало ему полицейского мундира, он еще рядится в одежды ангела–хранителя.

– Как вы считаете, – спросил я, – могу я относиться равнодушно к тому, что арестовывают моего сына, который ни в чем не виноват?

Если бы я был уверен, что он не виноват, я бы не арестовал его, – ответил Трант.

– Неужели вы никогда не ошибаетесь?

– Почему же, ошибаюсь, – тихо произнес Трант. – Я знаю хорошего адвоката. Можно сейчас позвонить ему. Я уже говорил об этом с вашим братом.

Я вспылил:

– Больше всего на свете я ненавижу добрых полицейских. Занимайтесь уж лучше своей работой. Вы сами ее избрали, и она доставляет вам удовольствие.

Вы думаете, что это удовольствие? Я настаиваю, чтобы вы разрешили мне позвонить этому адвокату.

Я убедился, что он говорит серьезно. Бог знает почему он хочет помочь мне. Трудно было поверить этому, но после дикой ночи, которую нам довелось пережить, меня ничто уже не удивляло. Ненависть и страх не уменьшились, но острота восприятия притупилась…

– Хорошо, – быстро сказал я. Спасибо!

После телефонного разговора он сообщил:

– Я с ним договорился. Он встретится с вами в комиссариате. Билл и Сильвия вышли из спальни. В руках у Билла был рюкзак.

– Сильвия может пойти с нами? – спросил Билл.

– Если хочет, – ответил Трант.

Сильвия надела плащ, и мы спустились вниз. У дома нас ждала полицейская машина, на заднем сидении которой расположился Петер. Очевидно, он приехал с Трантом и ждал нас.

В комиссариате мы прошли в кабинет следователя. Адвокат, которому звонил Трант, уже ждал нас. Его звали Элтон Меквир. Фамилия была мне знакома.

Трант попросил меня дать Показания первым. Я смутно помню, как отвечал на вопросы. Потом допрашивали Билла, а я сидел с Петером и Сильвией. Один из детективов принес нам кофе в бумажных стаканчиках… Трант пригласил всех в свой кабинет. Сержант подал мне отпечатанные на машинке листы бумаги с моими показаниями и спросил:

– Подпишите?

Я внимательно прочитал и расписался.

Трант сказал, что нам не имеет смысла оставаться здесь и нервировать себя.

С ним можно видеться? – обратился я к адвокату.

– Конечно, – отозвался Меквир. – Я все устрою. Не огорчайтесь. Встретимся завтра утром.

Билл попрощался со всеми, затем повернулся ко мне.

– Папа, передай Жанне, что я чувствую себя хорошо.

– Обязательно.

– Мне очень неприятно, что все так случилось. Я не хотел этого.

Я обвел взглядом страшную комнату, которая провела роковую черту между нашим прошлым и будущим. Трант сказал:

– Теперь лучше уходите.

Мы вышли на улицу. Сильвия молча ушла вперед.

– Жак, поедем домой, – мягко сказал Петер. Ирис ждет нас.

– Нет, – коротко ответил я.

– Не дури.

Я отвернулся. Это был мой любимый брат. Я знал, что он хочет помочь мне. Но сейчас мне хотелось остаться одному.

– Петер, я знаю что делаю. Оставь меня. Билл не убивал Ронни…

– Меквир – отличный адвокат. Он сделает все, что возможно.

– Я вытяну Билла из всего этого и найду убийцу Ронни! Я резко повернулся и пошел по 3–й авеню. И вдруг подумал, что то, о чем я сказал Петеру, должно быть выполнено. Ронни не стало, но Билла я обязан спасти.

Я вернулся домой в четыре часа утра и решил позвонить Жанне: она может что–то знать. Но сделать этого я не смог, поскольку слишком устал, и тут же заснул.

Глава 14

Проснулся я около семи. Первой моей мыслью было увидеться с Жанной. Я почувствовал себя отвратительно. Хотел выпить кофе, но побоялся, что если буду мешкать, то что–нибудь помешает увидеться с Жанной. Я пошел пешком до 58–й улицы.

Стояло тихое утро. Из–за угла выехал грузовик с газетами. Одна пачка случайно выпала на тротуар, и я заметил крупные заголовки: «Дулитч». Через несколько минут все узнают о случившемся. Теперь мы все – фигуры для публичного обозрения: отец с разбитым сердцем, его жена – загадочная жертва, и сын – убийца.

У дома Ронни никого не было. Я позвонил. Дверь открыл Джонсон. Он был без формы, что свидетельствовало о несчастье в доме. Фелиция всегда шутила, что он родился в ливрее и с серебряным подносом в руках. Сейчас же это был старик, ошеломленный и растерявшийся.

– Ужасное несчастье, Джонсон, – сказал я.

– Я не могу поверить, не могу, – проговорил Джонсон.

– Мне надо увидеться с Жанной. Она дома?

– Да, наверху у родителей. Мистера Билла арестовали?

– Да.

– Я должен был рассказать о мистере Билле. Ведь он это говорил…

Может быть, он меня уже ненавидел? Ведь я отец убийцы Ронни и должен возбуждать в нем только ненависть.

– Конечно, вы должны были рассказать все как было, у меня нет к вам претензий.

Я хотел пройти наверх, но вдруг старик попросил меня:

– Прошу вас, мистер Дулитч, поговорите с мисс Анни, я с трудом уговорил ее лечь в постель. Она совсем не может спать, ничего не ест. Она вас уважает и прислушивается к вашим советам.

Поднимаясь по лестнице, я содрогнулся. Весь этот дом, еще совсем недавно наполненный жизнерадостностью Ронни, сейчас казался пустой скорлупой. Джонсон проводил меня до комнаты Анни, открыл дверь и сказал:

– Вы посмотрите, мисс Анни, кого я привел к вам. Я сейчас принесу кофе, и вы позавтракаете.

Я чувствовал себя не в своей тарелке. Что Анни думала обо мне? Скорее всего она считала меня отцом чудовища. А для меня каждый человек был потенциальным врагом, охотящимся за жизнью Билла. Даже на Анни я смотрел с подозрением.

Но разве это Анни? Передо мной сидела, откинувшись на подушки, старуха. Она выглядела, как смертельно больной человек. Но никакой враждебности на ее лице не было.

В спальне Анни мне приходилось бывать и ранее. Я сразу же заметил, что в этой комнате что–то изменилось. Я стал присматриваться и, наконец, понял, что со столика Анни исчезли две фотографии: Ронни и ее умершего жениха. Анни, наверное, убрала их, и это говорило о том, что жизнь ее больше не имеет смысла.

Она указала мне на край кровати. Я сел.

– Ты знаешь, Анни, что я чувствую. Ведь я любил Ронни.

– Да, ты был ему искренним другом.

– И он мне тоже. Но ты не должна сурово осуждать Билла. Он не убивал Ронни.

Она посмотрела на меня с изумлением.

– Но, Жак…

– Вчера вечером я думал, что это сделал он. Но потом он мне все рассказал. Револьвер он взял с собой не для того, чтобы убить. Просто он был в таком состоянии… Это бравада мальчишки. Ронни прав, что выбросил его из дома. Но Билл не убивал. Он вышел отсюда за час до убийства и оставил револьвер здесь.

В этот момент единственной моей целью было убедить Анни. Я вспомнил уверенный взгляд Транта, бегающие глаза Артура Фридлянда и подумал о людях, читающих сейчас газеты и осуждающих Билла. Поэтому мне хотелось убедить в его невиновности хотя бы одного человека.

– Но ведь они его арестовали, – возразила она.

– Да, у Транта имеются доказательства, а у меня их пока нет. Но я докажу, что Билл не убивал. Анни, ты хочешь мне помочь?

– Каким образом?

– Может быть, ты вспомнишь еще какие–нибудь факты. Что ты делала после того, как мы встретились в холле?

– Понимаешь, Жак, я была испугана. Какая ужасная сцена с Биллом! Я хотела пройти за тобой в гостиную, но Ронни… я никогда не видела его в таком состоянии… Когда же я услышала ругань в твой адрес и его угрозы уничтожить издательство, то ушла в свою комнату. Но оставаться одна я не могла и отправилась к Гвендолен Снейгли.

– Гвендолен?

– Да. Она приглашала меня на ужин. Мы уже давно дружим. Когда я вернулась, то увидела тебя и полицию.

– Больше ты ничего не знаешь? Вошел Джонсон с дымящимся кофе.

– Спасибо, Джонсон, я выпью кофе. Ты можешь идти. Когда он вышел, она тихо спросила:

– Ты в самом деле уверен, что Билл не виноват?

– Конечно.

– Но ведьты же сам его выдал. Так мне сказали. Когда ты пришел, увидел распростертого Ронни и револьвер, то вызвал полицию.

– Да, тогда я считал, что он должен расплатиться за это. Пойми меня. Эта история с Фелицией, мои с ним ссоры… Я думал: какая мать, такой и сын. И из–за этого погиб и Ронни! Я простить себе этого не могу!

– Жак, почему ты все время берешь на себя вину других? Ты выдал Билла, потому что думал, что он убил Ронни. Это была твоя обязанность, за что же ты себя мучишь?

– Да, я замечательный человек, ведь моя жена выскочила в окно, а сына арестовали по обвинению в убийстве!

– Жак, почему ты эти грехи взваливаешь на свои плечи? По–твоему, во всем виноват ты. Все кругом безупречны, а ты один виноват. Это все из–за Фелиции? Ох, если бы ты мог понять…

– Что понять?

– Ты любил Фелицию. Это была удивительная любовь. А сейчас?

– Что сейчас?

– Сейчас ты ненавидишь и ее, и себя. Ты все обратил против себя.

– Я стараюсь не думать о ней.

– Но это тебя угнетает. Это повлияло на твои отношения с Биллом.

– Анни! Давай прекратим. Фелиция – это старая история.

– Потому что она умерла? – придирчиво спросила Анни. – Значит, и Ронни тоже старая история?

– Нет, конечно. Анни, мне надо увидеться с Жанной. Может быть, она что–нибудь знает?

– До свидания, Жак, но не очень–то надейся… Что прошло, того не вернешь. Но должна же я о ком–то заботиться. Кроме тебя, у меня никого не осталось.

Глава 15

Я вышел, с грустью думая о доброй Анни, ее чуткости и последней фразе: «Не очень–то надейся, Жак…» Что это могло означать? Она была уверена в виновности Билла?

Я позвонил к Лейгтонам. Дверь открыла Нора. У нее был очень усталый вид, будто она не спала всю ночь. На ней был передник. «Как это для нее характерно, – подумал я. Даже если мир перевернется, Нора Лейгтон все равно будет обслуживать других».

– Можно мне увидеться с Жанной? – спросил я. – Пожалуйста. У вас есть новости о вашем сыне?

– Пока ничего нового.

– Я надеюсь, что мы еще встретимся. Я очень огорчена. Меня беспокоит Жанна. Ведь я не должна была допустить этого замужества. Она так молода! Разве она разбиралась в своих чувствах? Эти уговоры Филлис… ну и Базиль, для которого открылись новые горизонты…

В коридоре раздались шаги, и грубый голос леди Филлис спросил:

– Нора, кто пришел?

Она выплыла из коридора с сигаретой в руке, а увидев меня, словно остолбенела.

– Что вы здесь делаете?

– Мистер Дулитч пришел к Жанне, Филлис, – ответила за меня Нора.

Филлис, не обращая на нее внимания, сказала, глядя на меня с отвращением:

– Какой вы прекрасный отец! Это называется воспитанием по–американски? Дай любимому дитяти все, что он пожелает. Если он пожелает жену друга – пожалуйста. Вы уже давно обо всем знали. Полицейский рассказал нам вчера вечером. Почему же вы не удержали их? Если вы сами такой растяпа, то почему не предупредили нас?

– Филлис, умоляю… – тихо пробормотала Нора. – Он же пробовал…

– Пробовал!? И это как раз сейчас, когда Базиль хорошо устроился! Какая–то идиотская суматоха! Ведь Базиль начал новую книгу. Боже мой! И это – Америка!

Я больше не желал ее слушать. Меня не интересовали неудобства Базиля Лейгтона. Я отвернулся от этого скорпиона – Филлис и обратился к Норе:

– Вы проводите меня к Жанне?

– Конечно.

Филлис что–то презрительно буркнула и ушла.

– Не обижайтесь на Филлис, – говорила Нора. – Вы ее не понимаете. Я раньше тоже не понимала. Ведь в Базиле – вся ее жизнь. У нее никогда ничего не было. Она жила в селе с матерью, прикованной к постели. В творчестве Базиля смысл ее жизни. Да и Базиль – надломленный человек.

Я попытался представить себе Базиля надломленным, но у меня ничего не получилось.

Нора открыла дверь, и мы вошли. Жанна стояла у окна в новом черном платье. Услышав шаги, она обернулась.

– Мистер Дулитч!

– Здравствуйте, Жанна.

– Мама, оставь нас.

– Хорошо…

Нора вышла, закрыв за собой дверь. Жанна подошла ко мне.

– Вы его видели?

– Да, вчера ночью. Я пошел с ним, когда его арестовали.

– Как он себя чувствует?

– Он пережил тяжелые минуты, Жанна. Она схватила меня за руки.

– Скажите, что нам делать?

– Постараемся его спасти. – Каким образом?

– Прежде всего расскажи мне все подробно. Вчера ты говорила, что Ронни закрыл тебя в комнате сразу же после моего ухода, а Билл сказал мне, что ты была в гостиной, когда он вернулся с револьвером.

– Билл сказал вам об этом?

– Да.

– Но вы не сообщили это полиции?

– Билл сам им рассказал.

Жанна побледнела еще больше. Я опасался обморока.

– Значит, он признался?

– О чем ты говоришь?

– Но ведь вы сказали, что он все рассказал…

– Конечно, все: как пришел сюда с револьвером, как ты взяла его у него, как Ронни вышвырнул Билла. Ведь так это было?

– Да. По телефону я не говорила вам, что присутствовала при этом. Я думала, для Билла будет лучше, если я этого не скажу, и они никогда не узнают, что он приходил сюда с револьвером.

– Но ведь этого нельзя было скрыть. Револьвер лежал возле Ронни. А Петер и Ирис знали, что он взял его у них.

– Теперь я понимаю, – тихо промолвила Жанна.

– Расскажи мне подробно, как все произошло.

– После вашего ухода Ронни оставался у камина. Пришел Джонсон. Он, очевидно, услышал звук разбитой статуэтки и хотел убрать. Никто ничего не говорил. Джонсон опустился на колени и стал собирать осколки фарфора. Когда он уходил, Ронни крикнул: «Джонсон, можешь взять сегодня выходной!» Джонсон поблагодарил и ушел. Таким образом Ронни избавился от его присутствия.

– А зачем?

– Я была очень зла. До этой безобразной сцены я чувствовала за собой вину и искренне хотела покончить со всем, но вчера, когда увидела Ронни в бешенстве и услышала, как он ругает вас, я перестала чувствовать себя виноватой. У меня словно открылись глаза. Я считала Ронни самым добрым, благородным и интеллигентным. Но вдруг увидела, каков он на самом деле. Он был готов уничтожить даже вас, своего лучшего друга, только за то, что затронули его самолюбие. Если бы его гнев обрушился только на нас с Биллом, я поняла бы это. Но вы! Я подумала: это чудовище! Билл прав! Мы смотрели друг на друга, и молчание было страшным. Я старалась убедить себя, что он не может быть настолько злым, чтобы стремиться уничтожить вас. Должно быть, он сказал это в порыве злобы. Но нет! Он бросился к телефону и позвонил адвокату.

– Артуру Фридлянду?

– Да. Но его не было, а тому, с кем он говорил, Ронни сказал: «Передайте, чтобы он пришел немедленно, как только вернется. Скажите ему, что это очень важное дело. Я хочу прекратить существование фирмы «Шелдон и Дулитч“ и отменить завещание».

Так вот, оказывается, почему Артур холодно отнесся к моей просьбе о помощи!

Я представил эту сцену. Ронни был оскорблен и хотел найти выход для душившей его злобы. Но я не верил, что он смог бы довести свой план до конца, а если бы и сделал это, то на следующий день прибежал бы ко мне и с виноватой улыбкой сказал: «Привет, старина, меня немного занесло, правда?»

Жанна продолжала:

– Положив трубку, он снова обратился ко мне: «Надеюсь, ты довольна? Скоро наступит момент, когда я совсем уничтожу семью Дулитч. Очень неплохое достижение для девятнадцатилетней девушки, которая всего три недели назад кормила цыплят, не правда ли?» Как я его ненавидела. Я посмотрела ему в глаза и сказала: «Ты не можешь так поступить с Жаком Дулитчем, что он тебе сделал плохого?» А он зло усмехнулся: «Как что? Жак дал жизнь Биллу. Уже этого вполне достаточно». Я поняла, что это конец. Никакие силы не заставят меня оставаться под одной крышей с этим чудовищем. Я оставила его в гостиной, а сама побежал наверх, укладывать вещи. В голове у меня была только одна мысль: «Наконец я буду с Биллом». Минут через двадцать пришел Ронни. Он спросил: «Что ты делаешь?» Я ответила, что собираю вещи и ухожу к Биллу. Нет слов, чтобы передать вам, что с ним произошло. Он рычал, ругался ужасными словами, кричал, что я в жизни больше не увижу Билла, что прикажет всех нас выслать из Америки. Внизу позвонили. Он сказал: «Это Артур. Ты должна быть здесь. Я не могу менять завещание без любимой жены». Он оставил меня в гостиной, а сам пошел открывать дверь. Вот тогда он вернулся с Биллом, у которого в руке был револьвер.

С этого момента ее рассказ полностью совпадал со словами моего сына.

– Я хотела сказать Биллу, что ухожу вместе с ним. Меня сдержал револьвер и… как Билл мог позволить избивать себя? Я убежала наверх, остановилась у чемодана, но делать ничего не могла. Я слышала, как Ронни тащил Билла по лестнице, но выйти к ним у меня уже не было сил… Вернулся Ронни. Он скалил зубы, как гиена, и шипел: «Конец твоему рыцарю…» Потом вышел и закрыл дверь моей комнаты на ключ.

В первый раз у меня блеснула надежда.

– Ты слышала, как он тащил Билла по лестнице и как за ним захлопнулась дверь?

– Да.

Я нашел свидетеля! Но все было слишком хорошо и просто, чтобы этому поверили.

– Жанна, расскажи все Транту. Это доказательство того, что Билл ушел за два часа до убийства.

Меня удивило, что Жанна не сообразила этого раньше сама.

Вспыхнув, она ответила:

– Этот сержант Трант – очень ловкий. Если я скажу ему, он перехитрит меня и вырвет все остальное.

– Что остальное? – бессильно спросил я.

– А то, что Билл возвратился снова. Я была закрыта в комнате, которая расположена над лестницей. Было ровно девять часов, и тут я услышала, как кто–то вошел в парадную дверь. Дверь открылась и закрылась, и потом этот кто–то поднялся и вошел в гостиную.

Кто–то, но ты ведь не видела, кто, и не слышала голоса? Нет. Но у него был ключ…

– Значит, Анни?

– Она весь вечер была у Гвендолен.

– Тогда кто–нибудь из твоих родных?

– У них нет ключей. Это мама устроила так, чтобы нас не беспокоили.

– Но, ради Бога, у Билла не было ключа!

– Был. Вы помните, я оставила в Файр Истленд сумочку. В ней был ключ. Когда мы вернулись, дверь открыли мне вы. Билл принес мне сумочку вчера. Проверьте, ключа в ней нет. Когда я услышала, что кто–то идет, я сразу подумала: это Билл. Он вернулся, чтобы убить Ронни. Я бросилась к сумке, ключа в ней не оказалось. Я находилась в полуобморочном состоянии и побежала в ванную, чтобы намочить холодной водой голову. Там я услышала выстрелы. После этого я вам и позвонила.

– Но ведь ты не можешь утверждать наверняка, что это был Билл?

– Я уверена, что это был он. Теперь Билл знал, что представляет собой Ронни, и вернулся, чтобы убить его.

Мне вспомнились слова Анни: «Не очень–то надейся…» Меня снова охватил ужас, но я тут же отбросил сомнения. Нельзя так думать, иначе все погибнет.

Жанна продолжала:

– Теперь вы понимаете? Взгляните правде в глаза. Иначе мы с вами сойдем с ума. Билл убил его. И в этом моя вина!

– Слушай, Жанна. Билл этого не делал! Он не открывал ключом дверь. Если это была не Анни, то кто–то из троих: отец, Филлис или твоя мать. Послушай, Ронни угрожал, что выселит всю вашу семью, верно?

– Да.

– Закрыв тебя, он ждал Артура Фридлянда. Возможно, Ронни приходил к ним и говорил в таком же тоне, что и со мной или с тобой. Они ему поверили, поскольку не знали его характер. Может быть, это кто–либо из них…

– Но отец был один, – возразила Жанна. – Филлис и мама делали покупки.

– Тогда это был твой отец…

– Да, но когда Ронни убили, они все трое находились в театре. А выстрелы были в двадцать минут десятого. Вы считаете, я не думала об этом? Я первая обвинила бы их, если бы могла этим спасти Билла. Но это не они. Кроме Билла, никто не мог этого сделать.

Подумав, она продолжала:

А если мы расскажем полиции, каким чудовищем был Ронни, и что во всем виновата только я, они ведь поймут? Тогда вместо Билла, возможно, арестуют меня?

В ней говорило отчаяние. Я видел, что ради Билла она готова на любую жертву. Но несмотря на это, она так же, как и Анни, из союзника превратилась во врага.

– Сейчас явится Трант. Скажите, что мне делать?

– Ничего ему не говори.

– Совсем?

– Только первую часть: ты была в гостиной, когда Билл пришел с револьвером, и слышала, как Ронни его выгнал и захлопнулась дверь. И еще скажи, как ты слышала, что кто–то около девяти часов открыл ключом парадную дверь, но ничего не говори о своем ключе.

Она боялась Транта еще больше, чем я. Это было заметно по тому, как вздрагивали ее веки.

– Если смогу, – прошептала Жанна.

– Должна суметь. Если скажешь ему о ключе – Билл погиб. Я видел, как ей тяжело. Я со страхом подумал о той минуте, когда Трант начнет свой допрос. Сейчас все зависело от выдержки Жанны. Я настойчиво повторил:

– Ты поняла, как важно, чтобы Трант ничего не знал о твоем ключе?

– Да. А я смогу увидеть Билла?

– Жанна, пойми, ты – причина преступления. Все газеты трубят об этом. «Билл убил Ронни из–за любви к тебе» – это тема газет.

– Но… я не могу сидеть и ждать Транта.

– Ты должна, Жанна!

Мне было жаль ее, но в то же время хотелось как можно скорее вырваться отсюда, из этой атмосферы отчаяния.

– Ты должна разговаривать с Трантом спокойно.

– Я постараюсь. А вы что будете делать?

– Я буду искать убийцу Ронни.

Я отодвинулся от Жанны. Она стояла, как статуя, вытесанная из камня. И Анни, и Жанна, каждая по–своему, оставили меня в тяжелую минуту.

Теперь на стороне Билла был только Жак Дулитч.

Глава 16

Когда я вышел, в коридоре меня ожидала Нора Лейгтон.

– Базиль хочет с вами поговорить. У вас найдется свободная минутка?

Пришлось пойти им навстречу. Нора провела меня в библиотеку.

– Базиль, пришел мистер Дулитч, – тихо произнесла она и вышла.

Базиль сидел у небольшого письменного стола, на котором с педантичной аккуратностью были разложены принадлежности для письма. В его движениях чувствовалось некоторое замешательство. У него был вид великого человека, который в силу обстоятельств должен прервать свою работу, так необходимую всему человечеству. Его манера держаться говорила о самовлюбленности. «Этот человек, – подумал я, – мог совершить преступление, если бы его покою угрожала опасность».

– Приветствую вас, – сказал он с достоинством.

– Здравствуйте.

– Мне нелегко говорить с вами в такую минуту…

– Я понимаю.

Он сложил свои холеные руки так, словно собирался молиться.

– Я уверен, что вам понятно мое сочувствие. Такая трагедия потрясла бы каждого отца.

– Да.

– Я думаю, вы не обидитесь на меня за бестактность, если скажу, что беспокоюсь о себе. Вам, как издателю, известно, что писателя можно сравнить со сложным механизмом, с которым нельзя грубо обращаться. Вы, наверное, знаете, что я начал новую книгу?

– Да.

– Поэтому мне сейчас необходима соответствующая обстановка – тишина и покой. А также сознание обеспеченности моего положения. Издателям известна эта правда о писателях?

– Да, – подтвердил я.

– Вот! – Он немного наклонился в мою сторону, как бы стараясь создать обстановку интимности. – Тогда вы поймете, почему я ищу у вас поддержки. Конечно, бестактно беспокоить вас в минуту вашего горя, но… Договор на мои три книги подписал Ронни. Я ни минуты не сомневаюсь, что Ронни Шелдон и Жак Дулитч – это одно и то же. Но для собственного спокойствия я хотел бы уточнить: теперь, когда не стало Ронни, фирма «Шелдон и Дулитч» выполнит его обязательства и издаст книги на тех же условиях?

Я с недоверием посмотрел на него. Нет, я не ослышался.

– Думаю, что да, – ответил я.

Лейгтон с облегчением вздохнул, и любезная улыбка расплылась по его лицу.

– Замечательно, – обрадовался он. – А как же с пьесой, мистер Дулитч? Ронни очень хотел поставить ее сам, но, насколько я понимаю, мисс Снейгли и джентльмен по фамилии Дживо тоже полны энтузиазма. Вы, случайно, не в курсе дела?

– Нет, – сказал я, стараясь успокоиться, – случайно не в курсе.

– Да? Ну что ж, я и так уверен, что все будет хорошо… И еще. Не знаю, говорил ли вам Ронни, что эту квартиру он отдал мне с определенной месячной пенсией на десять лет. Очевидно, это зафиксировано в каком–то документе. Думаю, в связи с последними событиями будет определенная неразбериха. Но я надеюсь, что смогу здесь остаться? И мне будут продолжать выплачивать пенсию?

Если бы это был кто–либо другой, а не Базиль Лейгтон, то я решил бы, что меня просто считают дураком.

– Мне не известны частные дела Ронни. Об этом вы поговорите с его адвокатом Артуром Фридляндом.

– Да, я понимаю, но, как вы думаете, не будет никаких изменений?

Я больше не мог выносить его черствости и полного непонимания того, что со мной творится.

– Изменения заключаются в том, что Ронни убит, – сказал я, – мой сын арестован, и полиция считает причиной преступления любовь вашей дочери и моего сына.

На его лице появилось сожаление о собственной бестактности.

– Да–да, это ужасно. Если бы вы сообщили нам об этом раньше, мы бы постарались образумить нашу дочь. Ведь этой ужасной трагедии можно было бы избежать. Мне кажется, вы должны были проявить больше твердости и… Мне захотелось ударить его.

– Билл этого не делал, – твердо произнес я. Он вытаращил на меня глаза.

– Конечно, дорогой мой, я понимаю вас…

Он ласково и настойчиво старался убедить меня.

– Но ведь кто–то убил Ронни, правда?

– Да.

– Кто же еще мог это сделать? Мне пришла в голову мысль.

– Ронни звонил вам в этот вечер?

На лице Базиля появилось замешательство. Я продолжал:

– После восьми часов вечера вы работали над книгой и были один, так как ваша жена и леди Брент ушли.

– Да, их не было дома, они делали покупки, а потом отправились в парикмахерскую.

– Значит, в восемь часов вы были один?

– Да, пока не ушел в театр.

Ронни позвонил вам и сказал, чтобы вы собирались и уезжали в Англию. Он заявил, что договор с вами расторгает.

Глядя на его дрожащие руки, я ощутил себя провокатором. Никаких доказательств у меня не было.

– Я вас не понимаю.

– Но Ронни говорил вам это?

– Может быть, он и звонил, я не помню. Видите ли, когда я остаюсь один и работаю, то никогда не подхожу к телефону. Но ваше дикое предположение, что Ронни, с его изысканным вкусом и тонким пониманием литературы, позволил бы себе из–за недоразумения, происшедшего между ним и его женой, изменить свое отношение ко мне, но меньшей мере, просто нелепо.

– Он звонил вам, – упрямо настаивал я. Потеряв над собой контроль, я крикнул: – А потом вы пошли к нему и застрелили!

Базиль Лейгтон, возмущенный и величественный, поднялся и холодно спросил:

– В котором часу, по–вашему, мне звонил Ронни Шелдон?

– Сразу после восьми.

– А когда его убили?

– В девять часов двадцать минут.

Он взял со стола маленький серебряный колокольчик и позвонил два раза. Как По–Щучьему веленью, на пороге возникли две фигуры: Нора и Филлис. Нора бросила на меня испуганный взгляд, а леди Брент даже не удостоила вниманием. Базиль Лейгтон спокойно и торжественно произнес:

– Мистер Дулитч хочет кое–что выяснить, поэтому прошу не задавать вопросов, а только отвечать правду. Как я поступаю, если звонит телефон, а я остался один в квартире?

– Ты никогда не подходишь к телефону, – ответила Нора.

– Расскажите нам: что вы делали вчера после обеда? Теперь отозвалась Филлис:

– Около трех часов мы отправились за покупками. В пять часов были у парикмахера. Потом пошли обедать в ресторан. Нора оставила для тебя ужин в холодильнике. А в половине девятого мы должны были встретиться в театре.

– В котором часу я приехал в театр?

– Чуть позже половины девятого.

– Какая была пьеса?

– «Встреча в городе». В постановке Петера Дулитча. Ты хотел посмотреть его работу.

– Кто купил нам билеты?

– Я.

– Каким образом?

– Мне сказали, что их очень трудно достать, и я позвонила в контору мистера Дулитча. Его не было, но секретарша любезно сообщила, что выделит нам билеты из директорского фонда и оставит их в кассе на нашу фамилию.

– Как долго вы ждали меня в театре?

– Минут десять. Мы пришли раньше, чтобы получить билеты.

– Встретили ли мы кого–нибудь в фойе?

Нора ответила:

– Да, секретаршу мистера Дулитча. Она с мужем тоже пришла посмотреть пьесу. Мы поблагодарили ее за билеты.

– В антрактах мы разговаривали с кем–нибудь.

– Да. Мы снова встретили секретаршу и ее мужа. Некоторое время мы курили и делились впечатлениями.

На этот раз Базиль обратился ко мне. Он был чрезвычайно любезен.

– Хотите еще что–либо узнать? Я был уничтожен.

– Нет, – пробормотал я.

Нора и Филлис ушли. Базиль сочувственно улыбнулся мне. Сейчас я ненавидел его еще больше, чем сержанта Транта.

– Мне очень жаль! Поверьте, я страдаю вместе с вами, мне стыдно за то, что моя дочь стала причиной трагедии. Я готов на все, чтобы помочь вам. Но… вы сами понимаете!

Он протянул мне руку.

– Я предлагаю вам свою дружбу. Ведь Ронни так уважал вас. Все опять зашло в тупик. Я ничего не узнал, и сержант Трант теперь, несомненно, одержит полную победу. Я пожал руку Базилю Лейгтону.

– Благодарю вас, – ответил я и вышел из комнаты.

Глава 17

Нора и Филлис лишили меня последней надежды. Казалось, все рухнуло. Я открыл дверь и вышел на залитую солнцем улицу.

У дома Ронни стояла полицейская машина, из нее вышел сержант Трант. Мне захотелось куда–нибудь скрыться, но было уже поздно.

– Вы были у подозреваемых? – с улыбкой спросил Трант. – Думаю, ваши надежды не увенчались успехом. Я тщательно проверил их, алиби: Анни действительно весь вечер провела у Гвендолен Снейгли, а Жанна была закрыта в комнате. На ключе сохранились четкие отпечатки Ронни Шелдона. Лейгтоны же в самом деле были в театре.

Я уже не мог его ненавидеть. Не хватало сил.

– Вы виделись с мистером Меквиром, адвокатом вашего сына?

– Нет.

– Он пошел к вам домой. Вам обязательно надо с ним встретиться. Это очень важно.

Сейчас меня охватил страх за Жанну: она невольно могла сказать лишнее.

– Что вы намерены делать?

– Зачем вы спрашиваете об этом? Чтобы помешать мне?

– Я приехал поговорить с Жанной Шелдон, но у меня есть еще и другие дела, которые я должен уладить. Прежде всего я намерен увидеться с вашим сыном. Может быть, поедем вместе?

Он изобразил на лице сочувствие, но я был настороже, опасаясь западни. Я думал: если он предлагает мне встретиться с Биллом, значит, преследует какую–то свою цель.

Я боялся встречи с сыном. Ведь я не обнаружил никаких доказательств его невиновности. Вдруг у меня мелькнула мысль – если мы отправимся к Биллу, тогда на некоторое время отложится допрос Жанны. А она за это время, может быть, лучше подготовится к разговору.

– Я согласен, – сказал я.

Мне показалось, что своим быстрым согласием я несколько удивил его.

– Отлично. Едем.

Пока мы ехали, Трант молчал. Он оставался для меня загадкой. Вдруг он спросил:

– Вы до сих пор считаете своего сына невиновным?

– Да, – твердо ответил я.

– Надеюсь, сейчас вы сможете изложить свои аргументы несколько яснее, чем вчера вечером.

Ну как ему объяснить, что вопреки мнению Анни, Жанны и всех остальных я точно знаю – мой сын не убивал Ронни?! Сама судьба была против меня. Еще вчера я считал Билла виновным и сам выдал его полиции, а сегодня я полностью доверяю ему.

– Он мне сказал, что не делал этого, вот и все. И можно на этом закончить? – взорвался я.

Но Транта ничто не могло вывести из равновесия. Он спокойно ответил:

– Ведь вы его знаете лучше других. Скорее всего, вам не удалось установить его алиби. Если бы вы отыскали тот кинотеатр, то, наверное, сообщили бы мне об этом. Может быть, вы так уверены в его невиновности потому, что у него не было мотива для убийства?

«Странный полицейский», – мелькнуло у меня в голове. Он не щадит сил, чтобы уничтожить Билла и в то же время старается помочь мне спасти его.

Хватаясь за соломинку, которую он мне бросил, я сказал:

– Да, я не вижу мотива для убийства. Жанна его любила, готова была все бросить и пойти за ним. Победа была на стороне Билла. Зачем ему нужно было убивать?

– Вы признаете, что Жанна Шелдон его любила?

– Не понимаю.

– Вчера вы не хотели этого признать.

– А теперь признаю.

– И Жанна Шелдон хотела оставить мужа ради вашего сына?

Неужели я сделал неверный шаг? Кажется, нет. Ведь все равно во время допроса Трант поймет, что она любит Билла.

– Да, – ответил я.

– Но зачем ваш сын взял с собой оружие?

– Он объяснил мне это. Билл не собирался стрелять.

– Значит, вы считаете, что мотива не было?

– Да.

Он внимательно посмотрел на меня и обронил свое любимое слово:

– Понимаю.

Я снова попал впросак, поверив, что он и в самом деле настроен дружески. Но теперь я сообразил, что, прикрываясь любезностью, он провел со мной новый поединок, в котором опять оказался победителем. На меня снова напала депрессия. Мы приехали.

Трант провел меня в небольшую мрачную комнату, где стояли стол и три кресла. Ввели Билла. Полицейский остановился у двери.

Я с трудом вынес это свидание. Вид Билла был опрятный: вчерашний костюм, волосы старательно причесаны. Лицо хмурое и какое–то отупевшее. Он не отрываясь смотрел на Транта. А потом взглянул на меня с укором, как бы говоря: «И ты с ними!»

Мне хотелось дать ему понять, что Трант и мой враг, но я не мог говорить.

Наконец Трант сказал:

– Я хотел выяснить пару вопросов, Билл. Я разговаривал с мистером Фридляндом.

Как я ненавидел его! Какое он имел право ставить капканы под личиной добродушия? «Но при чем здесь Артур Фридлянд?» – думал я. Ах да, ведь Ронни хотел изменить завещание, должно быть, это…

Билл молчал, а Трант продолжал:

– Вчера вечером в шесть часов пятнадцать минут Ронни Шелдон звонил адвокату Фридлянду, но его не было дома. Мистер Шелдон передал, чтобы тот срочно приехал к нему, и предупредил, что хочет изменить завещание. Новое завещание не было составлено, потому что прежде чем Фридлянд приехал в Нью–Йорк, Ронни Шелдона убили. Когда я услышал об этом, мне пришло в голову, что наследники, перечисленные в завещании, попадают под подозрение. Я попросил Фридлянда показать мне завещание. Я тебя ознакомлю с ним.

Он достал документ.

– Анни Шелдон, имеющая свой капитал, получает ренту. На твоего отца переходят права фирмы «Шелдон и Дулитч» вместе с капиталовложениями. Но все это незначительная часть капитала.

Я чувствовал, что готовится новая западня. Трант понимал, что я – друг Ронни и мститель за его смерть – остался ответственным издателем только благодаря его убийце.

– Адвокат Фридлянд объяснил мне, что мистер Шелдон был против деления капитала. Прямых наследников у него не было, поэтому он решил все деньги завещать тебе – его единственному крестнику, – закончил Трант.

Наконец–то я понял Транта. Я никогда не думал о последней воле Ронни. Мне и не снилось, что он может все завещать Биллу, хотя это и было логично. Ронни любил Билла и все ему прощал, но теперь Ронни схватил Билла за горло и из гроба. Сейчас я понял смысл разговора в машине. Вот он, главный мотив убийства!

– Еще один вопрос, Билл. Ты знал, что Шелдон оставляет тебе по завещанию весь свой капитал, правда?

Я не выдержал:

– Ради Бога, конечно, он не знал, даже я ничего не знал! Трант не обращал на меня внимания, он смотрел на Билла.

– Адвокат Фридлянд сказал мне, что два с половиной года назад мистер Шелдон пригласил тебя к себе в контору, чтобы сообщить, что ты – его наследник. Это правда?

– Мне не нужны его деньги, – хмуро ответил Билл.

– Но ты знал?

Вопрос Транта прозвучал как выстрел. Я снова вмешался:

– Билл…

Он не реагировал на меня и смотрел на Транта, как загипнотизированный.

– Я сказал ему, что не дотронусь до его вонючих денег.

– Но ты знал?

– Да.

– Билл, почему ты никогда не говорил мне об этом?! – воскликнул я.

– А зачем? Ведь ничего не случилось. Он сказал, что завещает мне свои деньги, а я отказался. Я не думал, что он будет так упрям.

– Но он это сделал, – настаивал Трант.

Он встал, давая понять, что допрос окончен. Зачем было его продолжать, если он выиграл по всем пунктам?

– Может быть, ты хочешь остаться с отцом? – спросил Трант.

– Да, хочу, – немного подумав, отозвался Билл.

Трант заявил, что я могу не бояться: тут нет подслушивающих устройств. Все ушли, мы с Биллом остались одни. Я сказал ему:

– У меня нет ничего общего с Трантом. Я просто воспользовался случаем повидаться с тобой.

Он молчал.

– Я знаю, что ты не виновен. Меня не интересует, что он выкопал в завещании. Я уверен, что ты не убивал.

– Папа…

– Я не намерен отступать. Я не успокоюсь, пока не докажу, что ты не виновен.

Он слегка пожал плечами.

– Зачем все это, папа? Они уже все решили между собой.

– Нет, так не пойдет.

– Этот адвокат… Он был здесь. Спрашивал меня о разных вещах: обо мне, о матери. Папа, зачем ему все это? Чего он хочет? Или он тоже думает, что я виновен?

– Не знаю, – признался я, – я с ним еще не встречался.

– Все эти вопросы… словно я ненормальный или что–то в этом роде…

– Билл, ты больше ничего не помнишь?

– А что я еще должен помнить?

– Ты не помнишь, в каком кинотеатре был?

– Нет. К чему все это, ведь они мне не верят. Только ты один на моей стороне. – Он уставился на меня умоляющим взглядом.

– Да, я верю тебе, сын.

– Честно говоря, я не надеялся на это.

– Это потому, что я был плохим отцом.

– Нет, папа, ты старался, я сам виноват во всем. Ты видел Жанну?

– Да.

– Она… тебе сказала?

– Что она должна была сказать?

Я напряженно ожидал. Скажет ли он, что возвращался?

– Как она все это переносит? Ведь она не верит, что это я? Что я мог ему ответить?

– Что бы ни случилось, она любит тебя, – ответил я.

– Она не должна меня любить, – вырвалось у него с горечью. – За что она может меня любить? Чем я заслужил ее любовь?

Я вспомнил слова Анни Шелдон: «Так почему ты всегда берешь вину на себя?» Теперь я понял, что мой сын был похож на меня, невзирая на эту напускную агрессивность, он так же неуверен в себе, его так же легко ранить. Не только вокруг Билла, но и вокруг меня затягивалась сеть. И мне стало ясно, что я должен спасти его или погибнуть вместе с ним. Я собрался с мыслями и вспомнил о ключе Жанны. Только Билл знает, где он находится. Я зашептал:

– Жанна рассказала мне о своем ключе, Билл. Если Трант его найдет… Ты понимаешь? Скажи, где он? Я избавлюсь от него.

Он в недоумении смотрел на меня.

– Я не знаю, папа, о каком ключе ты говоришь.

– Ключ от дома Ронни. Он был в сумочке, которую Жанна забыла в Файр Истленд.

Он покачал головой.

– Я ничего не знаю ни о каком ключе. А сумочку я вернул ей.

– И ты не вынимал из нее ключа?

– Я не заглядывал в сумочку и поэтому не знал, что там лежал ключ.

– Билл, ты можешь поклясться, что не знал о ключе?

– Клянусь. Зачем мне лгать тебе?

Он больше не мог сдерживать себя, сделал неуверенный шаг и прижался ко мне.

– Папа, не дай им меня убить!

Меня сейчас волновало только то, что он рядом со мной и нуждается в помощи.

– Все будет хорошо, мой мальчик.

– Папа, я не должен был тебя ненавидеть. Это все из–за матери…

Вошел Трант, а за ним – полицейский.

– Пора прощаться, – сказал Трант. Билл сразу же ушел.

– Теперь вы понимаете, почему я привел вас сюда? Я машинально вслушивался в его слова.

– Чтобы вы не обнадеживали себя зря. Слыхали? Он знал, что наследует большой капитал. Во всем мире не найдется суда, который оправдал бы его. Поверьте мне! Оставьте все как есть, и поступайте, как вам посоветует адвокат!

Этот полицейский меня удивлял. Я должен был благодарить его: он отнесся ко мне с пониманием. Но в то же время он был и одним из врагов, старающихся отнять у меня сына.

– Я еду в город и могу подвезти вас, – предложил Грант. И тут я вновь почувствовал, как ненавижу его. Только ненависть у меня и осталась.

– Идите вы к черту!

Я отвернулся и быстро пошел по улице.

Глава 18

Домой я добрался на такси. Мне необходимо было связаться с адвокатом Билла, но прежде всего я хотел остаться один и собраться с мыслями.

Лера открыла дверь еще до того, как я успел повернуть ключ в замке. Сейчас она была похожа на мать, защищающую сына перед всем миром.

– Билл не делал этого!

– Конечно, Лера!

Лера и я… два защитника Билла. Когда я проходил через холл в комнату, она сказала:

– Вас ожидает брат, а перед этим приходил какой–то адвокат. Он хотел поговорить с вами, и я позвонила вашему брату.

– Адвокат еще здесь?

– Нет. Ушел несколько минут назад.

Я вошел в комнату. Петер стоял у камина, а Ирис сидела на диване и курила. Возле нее валялись разбросанные газеты.

«Люди искусства, – подумал я с горечью. – Накупили газет, словно речь идет о театральной рецензии». Я знал, что они любят меня, но сейчас предпочел бы, чтобы их здесь не было.

– Добрый день, Жак, – сказал Петер. – Где ты был?

– Нетрудно угадать. В городе, пробовал что–нибудь сделать.

– Жак, приходил адвокат Билла.

– Я знаю.

– Это отличный адвокат, он знает свое дело.

– Ты уже говорил это вчера вечером.

Петер растерялся. Я ждал, что мне опять прочитают проповедь.

– Я очень устал. Может, отложим разговор на потом?

– Меквир хочет с тобой увидеться. Это очень важно, Жак. Он отправился в свою контору. Может, позвонить и сказать, что ты уже дома?

– К чему такая спешка?

– Это… это…

– Разреши, Петер, я сама ему скажу, – вмешалась Ирис. – Жак, милый, ты считаешь, что Билл невиновен, правда?

– Неужели все люди на свете должны об этом спрашивать? Да, он невиновен.

– И сегодня ты искал доказательства его невиновности?

– Да.

– Тебе удалось что–нибудь найти?

– Нет.

Ирис немного помолчала.

– Адвокат сказал, что все обитатели дома имеют алиби.

– И еще он рассказал нам о завещании Ронни, – добавил Петер.

– Знаю.

– Откуда? – спросил Петер.

– От Транта.

Ирис продолжала с каким–то задумчивым видом:

– Ронни завещал весь свой капитал Биллу. Как это все усложняет! Ты считаешь, что он невиновен. Мы тоже так думаем. Жак, этот адвокат – а он настоящий мастер своего дела – говорит, что при подобных обстоятельствах нет ни единого шанса из тысячи, чтобы спасти Билла. Принимая во внимание смерть Фелиции и легкую возбудимость Билла, единственной линией его защиты может быть ссылка на психическое заболевание. Но на это ты должен дать свое согласие…

Меня вновь охватило отчаяние. Я вспомнил, что рассказал Билл о встрече с адвокатом, и совет Транта: «Поступайте, как скажет адвокат».

Ирис продолжала:

– Жак, это единственная надежда.

– Доказать, что Билл ненормальный? – возмутился я. – Тогда уж лучше пусть его убью!

В этот момент я понял, что мне нужно собрать все силы для борьбы. Если я этого не сделаю, то надвигающаяся волна уничтожит и меня, и Билла. Я с ненавистью посмотрел на них и сказал:

– Вы все время ссылаетесь на закон. А я говорю: Билл невиновен! Вы думаете, что я стараюсь закрыть глаза, потому что я – отец и сам виноват, когда выдал его полиции, потому что Фелиция… К черту! Меня не интересует, что вы думаете. Я верю, что Билл невиновен, понимаете, невиновен! И я докажу это! А если здесь будет вертеться какой–то адвокат и твердить о психических заболеваниях, то я сброшу его с лестницы.

Я чувствовал, что в этом поединке победил: в глазах Петера появилось какое–то новое выражение. Я торжествовал. Если я убедил Петера, то и Ирис пойдет за ним. Петер отозвался первым:

– Хорошо, Жак, адвоката спустим с лестницы, а дальше что?

Петер уже взял инициативу в свои руки.

– Прежде всего необходимо выяснить алиби всех заинтересованных лиц. Разве кто–нибудь пробовал установить алиби Билла и поискать этот злосчастный кинотеатр? Мы знаем, что он смотрел вестерн, знаем район, где находится кинотеатр. Физиономия Билла бросается в глаза. Может быть, кто–нибудь из кассирш узнает его по фотографии? А кто проверял алиби Джонсона? Была ли Жанна закрыта в комнате именно Ронни? А что с Анни и Гвендолен Снейгли? Может быть, они только говорили, что были вдвоем? Наконец, театр: Лейгтоны уверяют, что Магги их там видела, но надо еще ее спросить об этом.

Его горячность как бы разбудила меня. Я позвонил Магги. Да, она действительно встретила Лейгтонов у входа в театр и разговаривала с ними в антракте. Потом она спросила:

– Жак, ты сегодня придешь?

– У тебя есть что–то, что может мне помочь?

– Не уверена, но ты должен это знать. По телефону говорить об этом неудобно.

– Я приду.

Я рассказал Петеру о Лейгтонах и билетах. Он ответил, что это тоже надо проверить. Мы составили план. Ирис должна заняться Джонсоном. Петер с фотографией Билла обойдет кинотеатры. И тут я вспомнил о ключе Жанны. Билл мне не лгал, я был уверен в этом. Кто мог иметь доступ к ее сумочке? На Файр Истленд сумочку никто не трогал. Билл поставил мою машину в гараж и поехал к Сильвии Ример на метро. Только от Сильвии он пошел к Жанне. Значит, ключ могла взять и Сильвия. Она ненавидела Ронни так же, как и Билл. Кроме того, она ненавидела Жанну и любила Билла.

– А ты что будешь делать? – внезапно прервал мои мысли Петер.

Я решил пока не рассказывать Петеру и Ирис о ключе, чтобы они вновь не усомнились в невиновности Билла, и ответил:

– Я поеду к Сильвии Ример.

– Зачем? – спросил Петер.

– Она – близкая приятельница Билла и может что–нибудь знать. Потом поеду к Магги.

План действий был намечен. Перед уходом Ирис сказала:

– Жак, я виновата перед тобой. Как я могла хоть на минуту усомниться в Билле? Мы спасем его, правда, Жак?

Глава 19

Я нашел такси на Перри–стрит… Никто до сих пор не подумал о Сильвии Ример как о подозреваемой. Трант не проверил ее алиби. А ведь Сильвия видела Жанну. Она хотела помочь Биллу и ненавидела Ронни. И в голове у меня началась путаница.

На мой звонок дверь тут же открылась. Сильвия была без очков и узнала меня не сразу. Должно быть, она была слепа как крот. Потом она спросила:

– Есть новости?

– Нет.

– Прошу вас, войдите.

Мы прошли в комнату. На топчане все еще лежало неубранное постельное белье. Сильвия закурила, руки у нее дрожали.

– Вы видели его?

– Видел.

– В самом деле? А я думала, что вы провели день, стеная над трупом Ронни.

Я сел на топчан.

– Скажите, за что вы меня так ненавидите?

– Об этом нетрудно догадаться. Я дружу с Биллом.

– И каждый, кто дружит с Биллом, должен меня ненавидеть?

– Иначе быть не может. Ему только девятнадцать лет. А что он видел дома? Поддержку, понимание? Он должен уважать отца, если чувствует в нем опору.

– А меня он не уважал?

– Как он мог уважать вас, если целью вашей жизни было лизать ботинки Ронни Шелдону? Вы же этому чудовищу продали свою душу!

И тут меня прорвало.

– К чему эта болтовня о чудовищах?! Вы считаете, что мой сын был нежным цветком, требующим ухода в течение двадцати четырех часов? «Папа тебя любит! Папе не нужны друзья!»

– Ронни Шелдон – друг!..

– В чем вы можете его упрекнуть?

– Что, хотите послушать, как он поступил со мной? Это произошло несколько лет назад. Мне был двадцать один год. Я приехала из штата Айдахо. Жаль, что вы не видели меня в то время. Я уже написала повесть в стихах. Она, наверное, ломаного гроша не стоила, но тогда мне казалось, что это самое большое достижение со времен Фауста. Я посылала рукопись в разные издательства, и мне отовсюду ее возвращали, но, наконец, она попала в фирму «Шелдон и Дулитч». Я получила письмо, где говорилось, что мистер Шелдон заинтересовался моим произведением и меня приглашают посетить издательство. Было от чего закружиться голове. Я нарядилась, оставила дома очки, хотя без них не вижу и в трех шагах… Ронни осыпал меня похвалами: говорил, что моя повесть необыкновенна, что он обязательно ее издаст, поскольку я – новая Гвендолен Снейгли! Я видела, что он покорен моей женственностью. Ронни пригласил меня позавтракать. Мы, оказывается, были созданы друг для друга. Он, видите ли, никогда не встречал такой женщины! Когда я добралась домой после нескольких бокалов мартини, то вспомнила, что приглашена на ужин – только вдвоем. Я была в восторге! Подошла к разбитому зеркалу и повторяла: «Он меня любит! Великий Ронни любит меня!..»

Я слушал внимательно. Для Ронни это было обычным делом. Попалась еще одна провинциалка, вот и все.

– Я отправилась на это свидание, одолжив у подруги вечернее платье. Ресторанный блеск поразил меня. Превосходный ужин, вина… Затем он предложил зайти к нему «выпить рюмочку хорошего вина». Конечно, я согласилась. Я была на седьмом небе! Мы поехали на квартиру Ронни.

– Какую квартиру? Ведь у Ронни был дом.

– О, он снимал квартиру для романов. В доме же была сестра и слуги. А здесь… Приглушенный свет, музыка, шампанское… Я ошалела от увиденного. Вдруг Ронни посмотрел на часы. Я подумала: неужели он еще кого–то ждет? Но Ронни подсел ко мне, подбирая ласковые слова. Когда он уверял меня в своей любви, вдруг пробило одиннадцать часов. В холле послышался какой–то звук. Я отодвинулась и со страхом сказала: «Там кто–то есть!..» Но он сильнее обнял меня. В этот момент в холле раздался женский голос, он повторял только одно слово: «Ронни… Ронни… Ронни…» Было так страшно, что я помню все до сих пор. Он сделал движение, словно был застигнут врасплох. Я продолжала сидеть. Голос этой женщины звучал у меня в ушах, как траурный звон. «Добрый вечер, дорогая, я забыл, что сегодня наша ночь…» Я видела только силуэт этой женщины. «Ронни», – застонала она. «Моя дорогая, я понимаю, что это не совсем красиво, но ты ведь светская женщина и должна понимать, что мужчине время от времени требуется перемена». Женщина быстро ушла, и я услышала, как захлопнулась парадная дверь. А Ронни упал на диван и сказал: «Это будет для нее хорошим уроком. Как мимолетная любовь она неплоха, но стала слишком многого требовать…» Он хотел снова обнять меня, но я в ужасе вскочила. «Вы знали, что она придет, и поэтому пригласили менясюда!» – «Это только одна из причин, моя дорогая, но ты ведь тоже такой лакомый кусочек!» Я удрала оттуда. Бежала, путаясь в платье и плача. На следующий день я получила свою рукопись с отказом… Теперь вы поняли, почему я так отношусь к Ронни?

Я слушал, содрогаясь. Я бы дорого заплатил, чтобы все это оказалось ложью. Но в каждом ее слове звучала правда. Если в его жизни был такой эпизод, то должны быть и другие. Неужели я был настолько туп и легковерен? Я считался самым близким другом Ронни. Мне даже и не снилось, что у него имеется квартира для романов. А я, дурак, думал, что женщины в его жизни не играют никакой роли. Я понимал, что людям свойственны слабости. Но сейчас жизнь показалась мне лишенной смысла. Меня считали хорошим человеком, но разве ослепленный дурак, шут, может быть хорошим человеком? Сильвия Ример вправе пренебрегать мной. Теперь понятно и отношение ко мне сына.

– Билл знал об этом?

– Он еще раньше знал, что Ронни за птица, но и с этой историей он знаком.

– Как вы думаете, это Билл его убил?

– Не спрашивайте меня об этом. Откуда я знаю? У меня снова ужасно заболела голова.

– Значит, он знал, что из себя представляет Ронни, и думал о Жанне?..

– Да. А отец сидел дома и чуть ли не штопал носки своему благодетелю. Это была одна из причин, почему я любила Билла. Кто–то должен был интересоваться мальчиком. Для него я просто старая баба. А отец в его жизни – ноль.

– Почему он никогда не говорил мне об этом?

– Вы хотите сказать, что ничего не знали? И это не вашей обязанностью было снабжать Ронни экспонатами для его «гнездышка»?

– Я понятия не имел, что у него есть квартира. Мне даже в голову не приходило, что его могут интересовать женщины.

Она села на топчан рядом со мной.

– Значит, вы не знали? И только сейчас это свалилось вам на голову? Боже мой! Столько лет верить Ронни… А я и Билл думали…

– Что вы думали? – возмущенно спросил я. – Что я ему помогал?

Я себя чувствовал законченным идиотом.

– А я пришел обвинить вас в убийстве.

– Меня?

– Это все из–за ключа, но я уже не хочу об этом говорить.

– Вы думаете, что я взяла ключ и убила Ронни? Это не так смешно, как кажется. Я давно бы его убила, если бы у меня хватило мужества. Но, увы! Вчера вечером у меня было трое друзей. Они ушли за минуту до прихода Билла. Сержант Трант проверил это. Мое алиби твердо, как скала.

– Ну что ж. Остается только просить у вас прощения.

– Только вы один продолжаете борьбу за Билла. Сегодня утром я была готова на многое. А что сделала? Съела банку сардин и выкурила пачку сигарет.

– Вы ничего не знаете, что могло бы мне помочь?

– Ничего, кроме одного его секрета.

– Какого?

– Не знаю, что там, но он прятал от меня эту коробку. Вчера, когда он уходил к Жанне, я обнаружила, что коробка пуста. Думаю, что это какая–то память о матери.

«Вот и опять Фелиция», – подумал я. Она протянула мне руку и сказала:

– Спасите Билла. Вы сможете это сделать. Вы стоите десятков тысяч таких, как я.

Мы простились.

Глава 20

Теперь я понял, что Сильвия Ример не убийца. В Петере и Ирис я приобрел союзников, поэтому на душе стало легче. Я знаю, что если уступлю – Билла мне не спасти. Вспомнив, что меня приглашала Магги, я поехал в контору. Трудно было представить, что визит в контору будет для меня таким тяжелым. Все смотрели на меня, как на привидение. Под перекрестными взглядами служащих я прошел к себе в кабинет. Магги была на месте.

– Я рада, что ты пришел, Жак, – приветливо сказала она.

– В чем дело?

– Я должна была сообщить полицейскому о Лейгтонах, потому что так оно и было.

– Знаю.

– Жак, я хочу тебе рассказать о Гвендолен Снейгли.

– Причем здесь она?

– Помнишь, когда Ронни вернулся вчера из Джорджии, он просил не проболтаться Снейгли о своей женитьбе? Я думала, что это просто шутка в его стиле, что Снейгли дорого ценится на рынке и может оставить наше издательство, а это не устроило бы Ронни. Но дело совсем в другом. Об этом мне поведала Арлена, секретарша Ронни. Я и Арлена уверены, что Билл не убивал Ронни. А Арлена… Но может быть, лучше позвать ее, пусть она сама тебе все расскажет?

– Хорошо, пригласи Арлену.

Магги вышла и через минуту вернулась с Арленой, которая держала в руках сверток с бумагами.

– Расскажи ему все, Арлена, – попросила Магги.

– Теперь, когда Шелдона нет в живых, а ваш сын попал в такую беду, я не вижу причины что–либо скрывать. Мистер Шелдон обещал жениться на Гвендолен Снейгли. Уже много лет он писал ей любовные письма. Корреспонденцией занималась я. Этим письмам он не придавал никакого значения. Своими обещаниями он побуждал ее писать еще больше. Он был очень хитер. Он мне говорил: «У нашей квочки снова обструкция, надо дать ей новую порцию слабительного. Что мы сейчас ей напишем? Ну, скажем, что у нас родственные души. Это всегда действует. От таких писем она просто тает». Перед его отъездом в Европу она писала ему странные письма с угрозами о самоубийстве. Ронни понял, что на сей раз попал в капкан. Он сказал мне: «Это уже война, Арлена. Если мы хотим получить ее новую повесть – попросим ее, чтобы она вышла за нас замуж». И попросил. Это была чистая работа. Ронни писал, что сейчас едет в Европу и им предстоит временная разлука. В каждом письме он преклонялся перед ее талантом. Когда он продиктовал мне такое письмо, то спросил: «Не слишком ли мы далеко зашли, Арлена? Надо как–то выкручиваться из этого положения».

Арлена подала мне пачку писем. Я бегло читал их и уже ничему не удивлялся. Это был стиль Ронни – ласковый, шутливый, деликатный.

– Она, Жак, совсем ошалела, – заговорила Магги. – Писала письма, пронизанные любовью, благодарностью, Бог знает чем. Потом она снова взялась за книгу. Гвендолен не представляла себе, как проживет шесть месяцев без него. Он юлил, чтобы заставить ее закончить книгу. Она приехала с ним в Нью–Йорк. Теперь он должен был все рассказать ей. Но… его убили. Жак, подумай, если она случайно узнала о его женитьбе, ведь это могло быть мотивом преступления.

– Да. Я пойду к ней.

– Жак, будь осторожен.

– Постараюсь.

– Я правильно сделала, что рассказала вам об этом? – спросила Арлена.

– Разумеется. Спасибо, девушки.

На такси я доехал до отеля, где остановилась Снейгли. По дороге я думал, что Анни никогда не стала бы покрывать убийцу брата. Когда я приехал, портье сказал, что Снейгли нет дома, а когда она вернется, он не знает.

Хорошо бы заехать к Петеру и Ирис, может, они что–нибудь разузнали.

Наконец я добрался до дому. В почтовом ящике, кроме газет, я нашел письмо. На нем не было ни адреса, ни моей фамилии. Кто–то просто принес его сюда и опустил в ящик. Я вскрыл конверт, когда поднимался на лифте. В середине оказался еще один, открытый, конверт авиапочты, адресованный мне в «Беверли–отель» в Голливуде и направленный почтой обратно. Я узнал почерк Фелиции, и у меня закружилась голова. Лифт остановился. Я открыл дверь квартиры и позвал Леру. Но никто не ответил: в квартире никого не было.

Я вынул из конверта три листка голубой бумаги.

«Жак, дорогой!

Что я тебе могу сказать? Знаю одно: этого я не смогу тебе объяснить. Сама ничего не понимаю, ничего, кроме того, что я – гнилушка, так о себе я думала сама, а гниль рано или поздно пропитывает человека до костей. Ты не знал, что когда мы с тобой впервые встретились, я была влюблена в Ронни. Я считала его самым очаровательным и интеллигентным человеком и, конечно, безнадежно недоступным. Это было очень сильное чувство, и я страдала от него, как от раны, которая никогда не заживет.

Когда мы с тобой познакомились, я подумала: это мое спасение. Если вообще я могла выжить, то только благодаря тебе. Ты милый, хороший и добрый человек. Ты такой, каким должен быть мужчина. Все было чудесно, я забыла Ронни, любила тебя и была счастлива. Никто не мог быть счастливее меня, тебя и Билла.

Проходили дни, недели, годы, я не думала о нем, а если и вспоминала, то лишь для того, чтобы сравнить с тобой, и сравнение это всегда было в твою пользу. Я видела, что он пустой, испорченный человек. Но когда он пришел ко мне… Это было в четверг, когда я проводила тебя в аэропорт и приехала домой. Я думала о тебе, о том, как ты мучишься в Калифорнии; о Билле – он уехал на побережье. Я была довольна, что вас обоих нет дома, и теперь можно спокойно заняться домашними делами.

И тут пришел Ронни.

Как рассказать тебе об этом? Сейчас я не понимаю, как могла слушать его. Должно быть, он очень хорошо говорил. Прежде всего он дал мне понять, что за это время у него, никого не было, что для него все эти годы было величайшим мучением видеть меня женой своего друга. Он боролся с собой, проклиная себя за то, что никогда не говорил мне о своей любви. Но появился ты, и было уже поздно.

Я почувствовала себя виноватой за свое счастье перед ним. Он был такой жалкий, так нуждался во мне, а ты – сильный мужчина. Хоть ты и любил меня, но мог обойтись без моей поддержки. Да, с моей стороны это была жалость, но вместе с тем и гордость. Подумать только: Ронни Шелдон, который может заполучить любую женщину, все эти годы таил любовь ко мне! Я не прошу, Жак, чтобы ты жалел меня. Я только хочу, чтобы ты выслушал.

Трудно поверить, но мы стали любовниками. С ним рядом я сходила с ума. Хотелось видеться с ним снова и снова… Но все кончилось унижением. Это случилось на четвертую ночь. Мы условились встретиться у него на квартире в одиннадцать вечера. Он дал мне ключ. Я пришла ровно в одиннадцать, открыла дверь, вошла в комнату. Он сидел на диване и обнимал молодую девушку. Посмотрев на меня, он сказал: «Добрый вечер, дорогая, я и забыл, что это наша ночь». Вот тогда я поняла, что все это было ложью. Ронни ненавидел нас: тебя за силу, выдержку, а меня – за мое счастье с тобой и Биллом. Он был рад возможности уничтожить меня, тебя и наше счастье.

Жак, это случилось вчера. Всю ночь я была одна и несколько часов назад решила, что мне надо сделать. Я не могу вернуться к тебе и смотреть вам с Биллом в глаза. Вы оба любили меня, принимая меня, видимо, за кого–то другого. Жак, я знаю, что ты простил бы меня, но я сама себя никогда не смогу простить. Жак, помни, я люблю тебя! Попробуй объяснить Биллу. Прощай, любимый!

Фелиция».

Глава 21

Я сидел с письмом в руках, не в состоянии сдвинуться с места. Наконец мне открылась правда. Вот оказывается в чем причина трагедии, ключ к которой я искал эти годы. Я понял, что моя жена была той женщиной, о которой рассказала Сильвия. Вот когда я увидел настоящего Ронни!

Все было ложью! Он нуждался в приятелях, любовницах лишь для того, чтобы подчеркнуть свою силу и превосходство. Эти годы он питался нашей кровью, как вампир. И вдруг, когда он подобрал новых жертв, все изменилось: из–за Билла, его молодости и любви Ронни сам стал жертвой. «Фелиция никогда не была достойна тебя»… – вот как Ронни выразил соболезнование после самоубийства моей жены.

О, если бы он ожил! Я бы сам убил его. Я переживал каждую фразу в письме Фелиции, ведь она стала жертвой пресыщенного самодура, вампира, праздновавшего свой триумф за счет гибели других. Я видел жену, как живую, на подоконнике. Прыжок…

Но дело сейчас не в Фелиции… Надо спасать сына, пока он еще жив. Каким образом письмо очутилось в моем ящике? Видимо, когда я вернулся из Калифорнии, кто–то перехватил письмо и спрятал его от меня. Это мог сделать только Билл. Он обожал мать и болезненно переживал эту драму. Билл, тогда еще совсем ребенок, читал это письмо.

Не Фелиция и не я стали жертвами Ронни Шелдона. Главной жертвой был Билл. Ронни отдавал себе в этом отчет. Это подтверждается его завещанием: он погубил мать и за это хотел заплатить сыну после своей смерти, то есть надругаться еще и над ним.

Билл спрятал письмо. Но как оно попало в мой ящик? Я вспомнил слова Сильвии. Памятью о матери, очевидно, и было это письмо. Сильвия сказала, что коробка была пуста, когда Билл в первый раз отправился на 58–ю улицу. Вспомнились отрывистые фразы Билла: «Я должен был объяснить Жанне». Сегодня утром он спросил, не говорила ли она мне о чем–нибудь, но когда я поинтересовался, что именно она должна была мне сказать, он отделался словами: «Сказала ли она тебе, как это переживает?»

Теперь мне стало ясно: Билл хотел знать, сообщила ли мне Жанна о письме. Он понимал, что это письмо явится тем орудием, которое ударит по супружеской жизни Ронни. Он отнес письмо Жанне и ничего не рассказал о нем Транту. Сработало чувство самосохранения. Не трудно было представить, как отреагировал бы на это Трант. «Еще одно отягчающее обстоятельство».

Надо было действовать. Я отправился к Жанне.

Джонсон открыл мне дверь и сказал, что Жанна в гостиной. Трант уже закончил допрос. При моем появлении Жанна поднялась с кресла.

– Здесь был сержант Трант. Я сообщила ему, что кто–то входил сюда – в девять часов, но о Билле и моем ключе ничего не сказала.

– Билл приносил тебе письмо моей жены? – спросил я. Она смотрела на меня, не понимая.

– Письмо? Я ничего не знаю ни о каком письме…

И тут я догадался. Когда Трант допрашивал Билла при Фридлянде и Сильвии, он вдруг вспомнил о Джонсоне. При этом Билл побледнел. А потом, когда Трант говорил о допросе Джонсона, про угрозы Билла, мой сын овладел собой. Теперь было ясно: Билл боялся, что узнают о письме. Очевидно, он передал его Джонсону для Жанны.

Жанна вопросительно смотрела на меня. Я успокоил ее:

– Все в порядке, Жанна, я уже сам все понял. Когда я направился к двери, Жанна крикнула:

– Прошу вас…

– Нет, не сейчас… Мне надо встретиться с вашей мамой, приходите туда.

Я спустился вниз и в холле увидел Джонсона.

– Что вы сделали с письмом, которое мой сын дал вам для Жанны?

Он вздрогнул. Совесть его была нечиста.

– С каким письмом?

– Вы его прочитали, а узнав правду, убили Шелдона. Это было глупо с моей стороны. Джонсон затрясся от ужаса.

– Я не читал его… я…

Мне стало все ясно. Джонсон, всю жизнь послушно выполнявший поручения, никогда бы не утаил от Жанны письмо. Существовал только один человек, который мог отвлечь его от своих обязанностей и для которого он сделал бы все, – это Анни Шелдон. Анни, которая сегодня утром мне сказала: «Ты ненавидишь Фелицию, правда? Если бы ты мог понять!» Что я должен был понять? Что Фелиция не была мне врагом?

Это Анни взяла письмо, а потом подбросила в мой почтовый ящик.

– Вы отдали письмо Анни Шелдон, да? Она слышала все, что говорилось в гостиной. Когда Билл ушел, она вошла в холл и увидела вас с письмом. Анни спросила, что это за письмо, и взяла его… Где она сейчас?

– Мисс Анни Шелдон в своей комнате. Она…

Я уже не слушал его. Вдогонку мне слышался голос Джонсона:

– Прошу вас, она ничего не сделала! Я ничего не сказал сержанту Транту. Для блага мистера Билла. Это было…

Поднимаясь по лестнице, я лихорадочно размышлял. Анни, для которой, как и для меня, Ронни был идеалом, прочитала письмо Фелиции… И у нее есть ключ. Правда, Анни имела алиби, но какое? Подтвердить его могла только Гвендолен Снейгли, которая узнала, что Ронни обманул ее и унизил.

При этих обстоятельствах алиби Анни было весьма шатким.

Глава 22

Я постучал и, услышав: «Войдите», открыл дверь. Анни сидела в кресле. Она взглянула на меня.

– Жак…

– Это ты бросила мне в почтовый ящик письмо Фелиции? Она посмотрела мне в глаза и спокойно сказала:

– Теперь ты понимаешь, что не виноваты ни ты, ни Фелиция. Ее не за что ненавидеть.

– Ты взяла письмо у Джонсона?

– Да, и велела отнести его тебе домой. Я не могла видеть твоих переживаний и того, что ты продолжал считать Ронни своим лучшим другом.

– Ты знала о Фелиции, еще до смерти Ронни и уверяешь, что ушла к Снейгли?

– Не изображай из себя сержанта Транта. Тебе незачем вытягивать из меня что–либо силой. Садись…

И она начала рассказывать:

– В течение двадцати пяти лет, с того момента, когда пришло письмо о смерти Луи, смыслом моей жизни были Ронни, Джонсон, Фелиция и ты.

Луи, жених Анни, был родом из Южной Америки. Его фотография всегда стояла на ее столике. Это была ее единственная любовь.

– Я не обращала внимания на недостатки Ронни, – продолжала Анни. – Ронни – это Ронни. До вчерашнего дня я совсем не задумывалась о его женитьбе. Очевидно, он хотел иметь Жанну и получил ее. О Билле я совсем не думала. Когда я услышала, что произошел скандал, и Ронни орет на них, как ненормальный, то испугалась. Сначала я была его стороне. Мне было слышно, как ужасно он ругал Билла, как угрожал уничтожить тебя и издательство. Жанна умоляла Билла уйти. Билл вышел в холл и что–то передал Джонсону. Когда он ушел, я увидела в руках у Джонсона письмо, написанное рукой Фелиции, и решила прочитать его. С этого момента я зачеркнула свою жизнь. Я знала о квартире Ронни, он часто не ночевал дома. Я это понимала, ведь он был неженатым мужчиной… Но что Ронни был подлецом и так поступил с Фелицией… Я спустилась вниз и увидела тебя. Затем пошла вслед за тобой. Все началось снова: Ронни рычал на тебя, а я стояла за дверью и думала – как он смеет? Он разрушил твою жизнь и еще орет! Я слышала, как Ронни велел Джонсону взять выходной, как он звонил Артуру Фридлянду. Я убедилась, что свое намерение он приведет в исполнение, чтобы окончательно уничтожить тебя. Я спряталась в ванной, оттуда тоже все было хорошо слышно. Когда Ронни положил трубку, тут уж не выдержала Жанна. Как она была великолепна в своем гневе. Она крикнула: «Я ухожу от тебя!» и убежала наверх. И тут я поняла, что надо делать. Не могу же я сидеть сложа руки! С письмом в руке я направилась в гостиную и сказала ему: «Позвони второй раз Артуру и скажи, чтобы он не приходил». Он крикнул: «Ты с ума сошла!» Я повторила: «Позвони сейчас же Артуру и скажи, чтобы он не приходил, иначе я предам гласности то, что ты сделал с Фелицией. Это ты убил ее! Ты толкнул ее из окна! Я ухожу из этого дома, но прежде чем это сделать, удержу тебя от новой подлости». Это было страшно. Он был взбешен и зло рассмеялся: «Ты тоже? Это даже забавно! Я теряю и жену, и хозяйку. Ну что ж, не могу же я всю жизнь держать тебя при себе. И так уже двадцать пять лет прошло, как я выкупил тебя у твоего жениха. Он был в восторге от собственной смерти. Сейчас у него, должно быть, штук пятнадцать сыновей, собственная ферма. Да, мне невыгодно было отпускать тебя для устройства семейного счастья в Перу или Эквадор». Подлость Ронни была безгранична. Двадцать пять лет назад он уничтожил счастье собственной сестры ради своей выгоды. Я трусиха, Жак, и разрешила ему смеяться над собой. Не придумав ничего лучшего, я отправилась к Гвендолен и обо всем ей рассказала. У Гвендолен характер тверже, чем у меня. Она сказала, что сейчас главное – спасти тебя и издательство. Надо вернуться домой и быть готовой ко всему. Анни тяжело вздохнула.

Теперь, когда я достиг своей цели и должен был праздновать победу, я уже не испытывал радости от этого. Теперь все было ясно: Анни, побуждаемая Гвендолен, ненавидя брата, вернулась, чтобы выполнить свой «моральный долг».

Полный отвращения ко всему, я спросил:

– И ты вернулась?

– Да, – кивнула она.

– Ты открыла дверь своим ключом?

– Да.

– И Ронни был там?

Она посмотрела мне в глаза.

– Ронни лежал на полу мертвый, а около него валялся револьвер.

Я был так уверен, что сейчас последует признание, что даже растерялся. Жанна ведь слышала, как убийца открывал дверь в девять часов.

Я уточнил:

– Это было около девяти часов, да?

– Нет, это было значительно позже. Где–то около половины десятого… Я ушла от Гвендолен около девяти.

«Она разгадала мою западню», – подумал я. Но Анни продолжала тихим голосом:

– Я никогда до этого не видела трупа. Но не могу сказать, что была поражена или огорчена. Я просто стояла и смотрела на него. И даже чувствовала какое–то удовлетворение от того, что восторжествовала справедливость.

Я не хотел ей верить, но уже начал сомневаться и спросил:

– Почему ты сразу не вызвала полицию?

– Я хотела позвонить – взяла трубку, но телефон был занят: Жанна говорила с тобой. Она спросила, надо ли вызвать полицию. Ты ответил: «Нет». И Жанна попросила, чтобы ты взял ключ от парадной двери.

Не было сомнения, что Анни поднимала трубку. Если бы она застрелила Ронни, то ни за что не подошла бы к телефону.

– Я знала, что ты приедешь, поэтому не стала вызывать полицию, решив, что будет лучше, если ты сам будешь разговаривать с полицией. Я вернулась к Гвендолен, рассказала ей, что произошло с Ронни, и мы условились о моем алиби.

– Алиби! Чтобы спасти тебя от ареста…

– От ареста? Ты считаешь, что я беспокоилась об этом? Нет, Жак, я не думала о себе.

Она подошла к кровати, взяла сумку и что–то достала из нее.

– Я не хотела, чтобы полиция узнала, что я уже была в доме. Сейчас ты поймешь, почему…

Она протянула мне руку. На ладони лежала пуговица с кусочком материала от костюма Билла. Я узнал ее.

– Видишь, Жак, что я нашла.

Снова сомнения, снова лишняя улика против Билла!

– Теперь ты понимаешь, почему я сказала тебе, чтобы ты не очень надеялся. Ронни сжимал пуговицу в руке, а это значит, что Билл вернулся. Он каким–то образом достал ключ, пришел сюда, схватил револьвер и, когда Ронни бросился к нему, застрелил его.

Она подала мне пуговицу.

– Возьми ее, Жак, и поступай, как считаешь нужным. Ты должен смотреть правде в глаза. Билл все–таки убил его!

– Нет!

Она положила руки мне на плечи.

– Жак, дорогой, послушай. Не лучше ли будет рассказать сержанту Транту правду? Тогда они увидят, каким чудовищем был Ронни и как он поступил с матерью Билла… Жак, если мы все расскажем о Ронни, суд присяжных поймет нас!

Я поднялся и молча направился к двери.

Глава 23

В ушах у меня еще звучали слова Анни: «Рассказать сержанту Транту…» Разве так все должно закончиться? Сдаться на милость Транта?! Обнажить наши раны, поведать, что Ронни сделал с Жаком Дулитчем, Фелицией, Анни Шелдон, Гвендолен Снейгли, Сильвией Ример?! Это чудовище наконец заплатило за все!

Я вышел на улицу. Кто–то схватил меня на плечо.

– Ты здесь! А мы ищем тебя. Это были Петер и Ирис.

Неподалеку стояла полицейская машина. Из нее вышли Трант и полицейский. Сержант остановился возле Петера и спросил:

– Вы говорили с мистером Меквиром?

– Нет, – ответил я.

– Миссис Шелдон рассказала мне о ключе. Она слышала, как убийца открывал дверь своим ключом в девять часов… «Что это? – подумал я. – Новая западня?»

– Миссис Шелдон сказала, что вы знаете об этом.

– Да.

– У вас есть ключ от этого дома? – спросил он.

– Да, есть.

– Вы его не давали сыну?

– Конечно, нет, – прервала его Ирис. – У Жака ключ был при себе. Когда мы пришли сюда, он им открыл дверь.

– Я так и думал, – промолвил Трант: – Вы отдаете себе отчет, что это первый факт в пользу вашего сына? По показаниям миссис Шелдон, Билл ушел после сцены с револьвером. Если бы он убил, то должен был вернуться и сам открыть себе дверь. Джонсон подтвердил, что у Билла никогда не было ключа. Это очень важная подробность.

Я думал, что пока он не знает о ключе Жанны, еще есть надежда.

– Я приехал к вам домой, и там встретил вашего брата с женой. А сейчас мне надо поговорить с Лейгтонами.

– Мы тоже пойдем, – сказал Петер.

Мы поднялись к Лейгтонам. Дверь открыла Филлис. Она подозрительно посмотрела на нас.

– В чем дело?

– Нам надо задать вам пару вопросов, – произнес Трант. Но леди Брент не двинулась с места.

– Базиль работает, – заявила она.

– Может быть, он согласится отвлечься на пару минут?

– Что случилось, Филлис?

В коридоре показалась Нора. Увидев нас, она сказала:

– Добрый вечер. Входите, пожалуйста. Базиль работает, но…

Не обращая внимания на Филлис, мы прошли в гостиную. Жанна сидела в кресле. Трант остановился у двери.

– Пригласить Базиля? – спросила Нора.

– Пожалуйста, – ответил Трант.

Нора тихо постучала в дверь библиотеки, робко вошла туда и через минуту вернулась вместе с мужем.

Я подумал о Базиле: он тоже вроде Ронни, а Нора – своего рода Анни, рабыня его гения.

– Добрый вечер, господа, – любезно промолвил Базиль. – Чем могу служить?

Трант начал:

– Прежде всего, вам хочет задать несколько вопросов мистер Дулитч.

Я немного растерялся. Но тут вперед выступил Петер, и я только сейчас увидел еле заметную улыбку на его лице.

– Если вы не возражаете, то хотелось бы еще раз проанализировать ваше алиби.

– Я готов сделать все, чтобы облегчить расследование, сержант. Но разве мистер Дулитч уполномочен расспрашивать меня? – спросил Базиль.

– Мистер Дулитч не сказал мне, что именно его интересует, но я не вижу причин запрещать ему задавать вопросы.

– Ну что ж, хорошо. Если вы это санкционируете! – величественно произнес Базиль.

И снова заговорил Петер:

– Леди Брент достала вам билеты на «Встречу в городе» у миссис Магги Стейн. Вы пришли в театр в восемь часов двадцать минут. С миссис Стейн и ее мужем вы разговаривали около входа и после, в антракте, так?

– Факты настолько достоверны, что даже не стоит говорить об этом, – уже с раздражением выпалил Базиль.

– Конечно. Как вам известно, этот спектакль поставлен мной. Сегодня утром я позвонил в кассу и узнал, что у них были заказаны и отмечены три места по записке Магги Стейн. Но для брони мы всегда оставляем по четыре места. Таким образом, оставалось еще одно свободное место. Поскольку это случилось только вчера, то администратор все хорошо помнит. Четвертое место занимал один режиссер из Голливуда. Случайно оказалось, что мы с ним знакомы. Его зовут Роберт Альден. Это человек, которому можно полностью доверять. Он рассказал мне, что в прошлый вечер во время первого акта место слева от него было пустым. А во втором акте его занял высокий худой человек с испанской бородкой. Так?

Он посмотрел на улыбающуюся Ирис и обратился к Транту:

– Это все, что я хотел выяснить. Занавес после первого акта опускается в девять сорок пять. Это давало мистеру Лейгтону предостаточно времени, чтобы появиться у мистера Шелдона после первой встречи с миссис Стейн и вернуться до второго разговора в антракте.

– Это несколько меняет дело, – сказала Ирис. – Оказывается, у мистера Лейгтона нет алиби!

– По–моему, – подхватил Петер, – вчера вечером, еще до ухода Лейгтона в театр, Ронни пришел к нему. Он сказал, что игра закончена и вся семья должна вернуться в Англию. Лейгтону это, конечно, не понравилось. У него не было желания оставлять комфортабельную квартиру и двенадцать тысяч долларов в год. Он поспешил в театр, где его ожидали дамы. Там он, благодаря встрече с супругами Стейн, получил алиби; а потом мог вернуться к Ронни, чтобы убить его, зная, что все улики будут против Билла.

Это было выше моих сил. Я видел спокойных Петера и Ирис, стоящих между Лейгтоном и Трантом, бледную, испуганную Нору, а также презрительную физиономию Филлис. Я боялся, что новая надежда вспыхнет и исчезнет, как блуждающий огонек. Я смотрел на Транта. Но тот, словно ничего не произошло, спросил Лейгтона:

– Как вы нам это объясните?

Лейгтон очаровательно улыбнулся и сказал:

– Я должен признаться в одном: я не был с вами вполне откровенен. Да, мистеру Дулитчу, с его тонким театральным чутьем, удалось установить кое–что, но не совсем все. Ронни Шелдон действительно приходил ко мне перед моим уходом в театр. Да, он был в бешенстве и кричал, что моя дочь опозорила всю семью, что он отправит нас обратно в Англию! Он был мало похож на человека. Уверяю вас, что я не привык к таким выходкам.

Он обратился к Петеру:

– Вы правы, я поспешил в театр, к моим дамам, и рассказал им о случившемся. Дальше события развивались иначе. Я догадываюсь, что вы не разговаривали со своим приятелем из Голливуда. Это правда, что место возле него во время первого акта было пустым, а во втором акте я его занял… Но это не значит, что меня во время первого акта не было в театре. Случилось так, что я по ошибке сел на последнее кресло этого ряда, вдалеке от вашего режиссера. Я уверен, что если вы ему еще раз позвоните, он вспомнит это. Я его хорошо помню: он полный, невысокого роста, пришел поздно, после поднятия занавеса.

Немного помолчав, он продолжал:

– Да, во время первого акта я сидел на боковом кресле, а около меня, рядом с пустым креслом, сидела леди Брент. Получается, сержант, что в это время с нами не было моей жены. В течение долгих лет супружеской жизни она самоотверженно стояла на защите нашего семейного очага. И вчера она решила пойти к Ронни Шелдону, чтобы как–то уладить конфликт. Она была уверена, что ей удастся утихомирить гнев Шелдона. Теперь вы понимаете, почему я не был с вами откровенен до конца. Сказать вам всю правду – это означало предать жену. Я очень сочувствую родным Билла. Конечно, они стремятся оправдать сына и племянника. Но я ничем не могу им помочь.

Базиль вздохнул.

– Да, моя жена ходила к Шелдону. Она успела вернуться до антракта и благодаря встрече с супругами Спин получила алиби. Но моя жена не убийца, она застала уже труп.

Я напрягся, как пружина. Когда говорила Анни, я верил ей.

Но Базиль Лейгтон! Неужели он думает, что смог убедить нас?

– А теперь, – продолжал тот, – я скажу вам еще кое–что, что окончательно докажет вину Билла. Когда моя жена увидела труп Ронни, она заметила в его руке пуговицу с кусочком материи от куртки Билла. Я уверен, что у Билла на куртке не хватает пуговицы.

Он замолчал и принял картинную позу, ожидая реплику Транта, но тот молчал, поэтому он заговорил снова:

– Очевидно, когда вы осматривали труп, пуговицы в руке Шелдона уже не было. Это доказывает, что присутствующие здесь господа, стремясь отвести подозрение от молодого Дулитча, до того как вызвать полицию, спрятали пуговицу.

Он снова улыбнулся.

– Это, конечно, очень печально, но когда дело касается моей жены, я не могу сохранять лояльность по отношению к другим.

Мне было смешно, что Базиль не замечал таких крупных дыр в расставленной им сети. Как мне хотелось добраться до него!

Ирис и Петер все еще были настроены воинственно и легко сдаваться не собирались. Петер обратился к нему:

– Почему же ваша жена не вызвала полицию? Ирис подхватила:

– Если мистер Шелдон уже был мертв, как она попала в дом? У нее был ключ?

Базиль решил сначала отбить атаку Ирис.

– Я не думаю, чтобы у жены был ключ. Насколько я помню, она сказала, что парадная дверь была открыта.

– Боже! Почему она была открыта? – закричала Ирис.

– На этот вопрос, даже призывая Бога, я не могу ответить, – отрезал Базиль.

– Значит, вы уверяете, что, когда пришла ваша жена, мистер Шелдон был уже мертв?

– Да.

– И она вышла из театра до начала спектакля?

– Именно так.

– Получается, что она ушла из театра в восемь сорок. Мистер Шелдон убит не раньше чем в двадцать минут десятого. Театр находится на углу 54–й и 6–й авеню. Даже если она шла пешком, то на дорогу у нее ушло бы не более двадцати минут. А по–вашему получается уже сорок минут. Почему? Где она так долго была?

Базиль спокойно ответил:

– Никто и не уверяет, что она сразу же пошла к мистеру Шелдону. Ведь ей предстоял очень трудный разговор и надо было подготовиться к нему.

– И это заняло сорок минут? Прогулка по улицам? Подбор аргументов?

– Именно так, мистер Дулитч.

Я посчитал, что теперь настала моя очередь, и не без злорадства спросил Базиля:

– Ваша жена пришла к Ронни в двадцать минут десятого?

– Да.

– Самое позднее в девять часов двадцать пять минут, поскольку она успела вернуться в театр к антракту в девять сорок пять?

– Думаю, что да.

– И она могла оставаться там минуты две, не больше?

– Именно так.

Я встал и впервые посмотрел в глаза сержанту Транту. Наконец у меня в руках появилась козырная карта. Я сказал:

– Могу доказать, что Нора Лейгтон не была у Ронни в девять двадцать пять. В девять двадцать пять домой вернулась Анни Шелдон. Она скрыла это от вас, но сейчас согласится дать показания. Нет сомнения, что она была там именно в это время, поскольку слово в слово пересказала наш разговор с Жанной по телефону, а это было ровно в девять двадцать пять. А если Анни Шелдон была там в девять двадцать пять, то в это время там уже не могла быть Нора Лейгтон. Это говорит о том, что миссис Лейгтон была там еще до смерти Ронни.

– Чепуха! – закричал Базиль Лейгтон. – Сержант, это провокация! Это только лишняя попытка переложить ответственность за убийство на чужие плечи. Моя жена пришла туда только после убийства! Мистера Шелдона убил Билл Дулитч. Пуговица…

На этот раз его красноречие прервал Петер:

– Вот именно, пуговица. Это верно, что у Билла на куртке не хватает пуговицы. Но была ли эта пуговица в руке Ронни, я не знаю, так как никто из нас этой пуговицы не видел, а тем более не брал. Но если она там и была, нетрудно догадаться, как это случилось. Убийца мог найти ее на лестнице, по которой Ронни тащил Билла, или в гостиной, где он избивал его. Убийца вложил ее в руку убитого, подсовывая полиции важную улику.

Петер пристально посмотрел на Базиля и так же спокойно продолжал:

– Я думаю, настала пора проинформировать вас, что мне еще удалось обнаружить. После телефонного разговора с голливудским режиссером, я с фотографией Билла обошел все кинотеатры в районе дома Ронни. На 3–й авеню я нашел кассиршу, которая узнала Билла. Вчера вечером, в половине девятого он купил у нее билет. Девушка его хорошо запомнила. Она сказала ему, что сеанс уже начался и чтобы он поторопился, а он как будто и не слышал ее. Так что у Билла есть алиби. Он не мог убить Ронни. А поскольку Билл не виноват, а ваша жена не могла быть там в указанное вами время…

Я слушал с напряженным вниманием. Дело было не только в моей радости по поводу обнаружившегося алиби Билла. Был еще сержант Трант с непроницаемым выражением лица, была Нора, затаившаяся в глубине кресла, как мышь, и был Базиль Лейгтон.

Но вот он словно встрепенулся и опять пошел в атаку. Только что он содрогался от слов Петера, как от ударов кнута по лицу, но сейчас взял себя в руки и заговорил, обращаясь к Транту:

– Сержант, я могу быть уверен, что мистер Дулитч говорит правду?

Трант посмотрел на него с каким–то безразличием.

– В данную минуту я слышу об этом алиби впервые. Я давно знаю Петера Дулитча, уважаю его и полностью доверяю ему.

– Значит, Билл Дулитч невиновен? – растерянно спросил Базиль.

– Выходит так, – как бы мимоходом бросил Трант.

– Поэтому…

Очень медленно Базиль обернулся к жене.

– Нора, – сказал он с легким упреком. – Нора, бедная, несчастная женщина! Почему ты мне солгала? Почему ты не сказала, что убила мистера Шелдона?

Глава 24

Базиль Лейгтон замолчал. Мы все остолбенели и смотрели на Нору Лейгтон. Она продолжала сидеть неподвижно и как будто стала еще меньше.

Первой очнулась Жанна. Она подбежала к матери и схватила ее за руку. Я понял, что убийство Шелдона было еще одной жертвой со стороны этой преданной женщины, чтобы добыть Лейгтону то, чего ему хотелось. Последняя жертва преданной жены.

Немного подумав, Петер подошел к Норе и протянул ей театральную программу, которую держал в руке.

– Это программа «Встречи в городе», – сказал Петер. – Будьте любезны, откройте ее на списке действующих лиц.

Нора машинально взяла протянутую ей программу, ничего не понимая.

– Я прошу вас, – повторил Петер, – откройте программу. Действующие лица здесь перечислены в порядке их выхода на сцену. Прочтите первую фамилию.

Нора молчала. Жанна попросила:

– Мамочка, дорогая, сделай то, о чем тебя просит мистер Дулитч. Прочти первую фамилию.

– Борден, – тихо прочитала Нора.

– Прекрасно, а кто был Борден, миссис Лейгтон? – спросил Петер.

Рука Норы стала дрожать. Нора бросила на мужа взгляд, каким жертвы смотрят на палача.

– Нет–нет, – простонала она, – нет!

– Кто был Борден, миссис Лейгтон? – настаивал Петер. Она с трудом ответила:

– Борден – это почтальон. Он пришел с письмом и очень хотел пить. Женщина подала ему холодного чаю. Он больше не появлялся.

Трант встал рядом с Петером и всматривался в лицо Норы. Петер продолжал:

– Прочтите третью фамилию.

– Изабелла Страттон. Это приятельница героини, ее соседка. Она просила муки, чтобы приготовить печенье.

– Как она была одета?

– На ней был голубой передник с красным узором. Она сказала, что должна его носить, так как ей подарили его на Рождество… Но когда она его надевает, ей хочется кричать…

Она уронила программу и закрыла лицо руками.

– Боже, Боже… – шептала она.

Петер спокойно поднял программу и подошел к Филлис.

– А вы прочтите четвертую фамилию.

– У меня нет очков. Я без них ничего не вижу.

– Так принесите их, – сказал Петер. Филлис с возмущением обратилась к Транту:

– Что, этот человек имеет право издеваться над нами?

– Я бы на вашем месте лучше принес очки, леди Брент, – отрезал Трант.

Филлис взяла лорнет и спросила:

– Что вам надо?

– Прочтите четвертую фамилию, – спокойно повторил Петер.

– Марион Страттон.

– Расскажите нам о ней.

– Я сейчас уже не помню. Или вы считаете, что я думаю только об этой чепухе?

– Но все–таки, кто такая Марион? Эту героиню нельзя не заметить.

– Почему?

– Сколько ей лет? Это молоденькая девушка или зрелая женщина?

– Это дочь той соседки, о которой говорила Нора.

– Хорошо. Это маленькая дочь мадам Страттон. Она вышла плача, потому что какой–то ребенок стащил у нее обруч. Вы, наверное, это помните. Она так громко рыдала, что звенело в ушах.

– Я помню, как она орала, но что это противное дитя болтало…

– Довольно, – оборвал ее Петер. – Я знаю, что в Англии Марион – обычно женское имя, но у нас в Штатах не так. Марион – это не маленькая девочка. Марион, по сценарию, – сын соседки, мужчина двадцати двух лет. И еще я должен добавить, что в пьесе никто не кричит, хотя вы это так хорошо запомнили.

– Это маленькая девочка… Петер взял у нее программу.

– В первом действии вообще не было никакой маленькой девочки. Ситуация вновь изменилась, правда? Миссис Лейгтон, оказывается, знает содержание первого действия, а вы нет…

Он повернулся к Транту. Филлис продолжала держать перед глазами лорнет. Она смотрела на сержанта.

Казалось, он ни на кого не обращал внимания. Лицо его оставалось непроницаемым. Наконец он безразличным тоном спросил:

– Вы уверены, что во время первого действия из театра ушла леди Брент, а не миссис Лейгтон?

– Да, – ответил Петер. – Так получилось, что я могу это доказать.

Трант на секунду прикрыл веки.

– Мои люди тоже проверили театр, – сказал он. – Они не знали никакого голливудского режиссера, но я поручил им проверить театральные агентства. Они нашли агента, который продал своим старым клиентам – супругам Фенвик – билеты на места, расположенные непосредственно за креслами Лейгтонов. Один из моих людей побывал у них. Показания этих людей подтверждают слова Петера Дулитча, что во время первого действия одно место было незанято, а также и показания мистера Лейгтона, что он сидел на боковом месте. У нашего сотрудника не было фотографий леди Брент и миссис Лейгтон, поэтому мы не смогли установить личность женщины. Но сейчас и так все ясно. Супруги Фенвик помнят, что женщина, сидевшая в первом действии рядом с мистером Лейгтоном, читала список действующих лиц в программе с помощью зажигалки. Они уверяют, что она не надевала очков. Трант обратился к Филлис:

– А вы только что сказали, что не можете прочесть ни слова без очков. Это проясняет дело. Мистер Дулитч вполне это доказал.

Значит, Трант знал, что у Филлис не было алиби, еще до того как мы пришли сюда! А теперь он воспользовался моментом, чтобы нанести окончательный удар нашим противникам. Я совсем не понимал этого человека, но теперь это уже не столь важно.

Петер опять обратился к леди Брент:

– Мы могли угадать, что это вы пошли к Ронни. Такое задание не под силу Норе Лейгтон с ее мягким характером, но по плечу сильной Брент, которая могла разговаривать с ним по–мужски. Ведь работа Лейгтона, как все говорят, составляет цель вашей жизни, не правда ли? Вы не могли допустить, чтобы ваше божество потеряло уютную квартиру, двенадцать тысяч долларов в год и вернулось в свою развалюху в Шропшире. Вы пошли на 58–ю улицу и уже через пять минут, видя, как Ронни продолжает беситься, поняли, что кроме убийства другого выхода нет. Вы знали, что в этом деле козлом отпущения станет Билл, но не остановились… Мы разгадали ваш план.

Выдержка вдруг изменила Филлис. Она смотрела на Петера, словно его слова оглушили ее. Но Петер с презрительной иронией обратился к Лейгтону:

– Может быть, вы хотите еще что–нибудь добавить? Ваши мотивы ясны. Вы поняли, что одна из ваших двух женщин должна быть принесена в жертву, и решили пожертвовать женой. Конечно, она – хорошая хозяйка, но ее можно заменить. Труднее найти кого–то на место Брент, которая преклоняется перед вами, как перед идолом. Вдобавок у нее есть собственный доход, которым тоже не стоит пренебрегать. Вы предпочли удержать при себе Брент, но неужели вы думали, что ваша жена разрешит арестовать себя за убийство, которого она не совершала?

– Он именно так и думал! – с ненавистью глядя на Лейгтона, промолвила Жанна. – Разве вы еще не поняли, что это за дом? Ведь эта пара – отец и Филлис – эксплуатировали маму всю жизнь. Они относились к ней, как к прислуге. Нора, сделай это, Нора, сделай то! Ты понимаешь, что ты обслуживаешь гения? А теперь они хотели, чтобы мама взяла вину на себя.

Наконец–то головоломка решена!

– Мама, скажи им всю правду! – настаивала Жанна.

Петер снова спросил Лейгтона:

– Интересно, отдаете ли вы себе отчет в вашем поступке? Волнует ли вас, что решат присяжные и подумают люди о человеке, который хотел свалить вину другого на свою жену? Все будут возмущены. Их будет мучить вопрос: почему он это сделал? И все придут к одному выводу – вы должны были защищать Брент, потому что вы так же виновны, как и она. Когда вы послали ее на 58–ю улицу, вы просто приказали ей убить Ронни. Двое сообщников, старающихся свалить вину на третьего. Поэтому вам не на что надеяться, вас так же, как и Брент,ждет смертный приговор.

Он обратился к Транту:

– Я верно говорю?

– Думаю, да. При подобных обстоятельствах прокурор наверняка потребует смертного приговора для обоих.

Базиль Лейгтон с испугом посмотрел на Транта, его лицо передернулось от нервного тика.

– Сержант, я… я…

– Вы утверждаете, что только сейчас узнали, кто истинный убийца!

– Да, да, клянусь, я не знал.

– Значит, после прихода полиции Филлис призналась вам, что убила Ронни, оставила револьвер, вложила в руку Ронни пуговицу от куртки Билла, чтобы было еще больше улик против него? Так все было? Если да, то вы ответите только за сокрытие этого факта. С вами ничего не случиться. Но вы должны говорить правду.

Филлис Брент перевела напряженный взгляд на Базиля и всматривалась в его лицо, но тот отвернулся и прошептал:

– Да. Все было именно так. Только после ухода полиции Филлис призналась мне, что это она убила Шелдона. Но я был в шоке и не знал, что делать.

– Она сказала вам, что у нее был ключ от квартиры? – спросил Трант.

– Не… не знаю. – Базиль Лейгтон начал всхлипывать.

– Жанна Шелдон слышала, как убийца в девять часов открыл дверь своим ключом, – настаивал Трант. – У Филлис Брант был ключ, откуда он у нее?

– Я могу объяснить, – вдруг вмешалась Нора. – У Филлис был ключ Жанны. За день до приезда Ронни Жанна вышла из дома. У Ронни было шампанское, которое очень любил Базиль. Филлис покупала его, но на этот раз обнаружила, что все запасы кончились. Филлис попросту вытащила ключ из сумочки Жанны. Ей не хотелось говорить с Жанной на эту тему. То есть она не хотела признаться, что брала шампанское у Ронни.

Вот она, правда о ключе Жанны! Только сейчас у меня мелькнула мысль, что об этом я мог бы догадаться и раньше… Все сразу встало на свои места.

Трант спросил Базиля:

– Вы готовы дать официальные показания в комиссариате? Базиль кивнул.

Трант позвал полицейского.

– Отвезите Лейгтона и Брент в комиссариат. Правда, их официальные показания нам не так уж и нужны. Мы имеем семь свидетелей.

Полицейский смущенно надел на Филлис наручники. Она никак не прореагировала на это. Она смотрела только на Базиля…

Вдруг Базиль, проходя мимо Филлис, сказал, всхлипывая:

– Прошу тебя, не давай меня в обиду…

– Не горюй, Базиль! Я не допущу, чтобы тебя и пальцем тронули!

И вот, наконец, настал мой звездный час. Петер и Ирис подошли ко мне.

– Жак, мы все–таки победили, – радостно произнесла Ирис.

– Да. И это все – благодаря тебе и Петеру.

– Нет, – возразил Петер, – здесь есть и твоя заслуга. Я напугал Лейгтона болтовней о сговоре, чтобы заставить его выдать Филлис Брент. Он оказался еще большим трусом, чем я предполагал. У меня же ничего не было, на что я мог бы опереться. Я нашел режиссера, но его показания ничего не дали, так как Лейгтон все же был в театре. Я прибег к номеру с программой, но и это еще ничего не доказывало. Твоя непоколебимая вера в невиновность Билла стала движущей силой моих поступков.

– Почему же ты тоже сомневался в невиновности Билла, если кассирша подтвердила его алиби?

Петер улыбнулся.

– В том–то и дело, что никакой кассирши не было. Но я вас не обманул, – обратился он к Транту, – хотя вы меня и поддержали.

– Я, признаться, был удивлен, каким образом кассирша, дежурившая вечером, работала еще и сегодня утром. Вы прекрасно сыграли свою роль, и мне незачем было портить игру. Значит, все было блефом?

– Конечно. Я добивался признания Базиля. Мне удалось этого достичь в присутствии семи свидетелей. Этого достаточно, сержант?

– Несомненно. Но я не выдумывал фактов. Супруги Фенвик действительно существуют и у них имеются корешки билетов, так что защите нечем будет оперировать. До сегодняшнего дня я был уверен в вине вашего сына. Но когда, вопреки имеющимся фактам, вы послали меня ко всем чертям, я задумался. Если бы у меня не возникло сомнений, я не пришел бы сюда с Петером. Вы – истинный герой этой трагической истории.

– Извините, сержант, – сказал я. – Жаль, но у меня почему–то не было к вам доверия.

– Конечно, я ведь с самого начала строил из себя дурака. Хорошо бы мы выглядели, если бы вы мне поверили! Сейчас я направляюсь в комиссариат, а вы, наверное, захотите поскорее забрать оттуда вашего сына. Я тотчас распоряжусь освободить Билла.

Только сейчас я почувствовал настоящее облегчение. Через несколько минут я буду с Биллом! Я вспомнил о Жанне.

– Жанна, пойдем со мной к Биллу!

Она оторвалась от матери. Ее глаза горели. Она подбежала к дверям, где уже стояли Петер, Ирис и Трант. Я подошел к Норе.

– Может быть, и вы пойдете?

Она подняла на меня глаза и, как бы не понимая, спросила:

– Куда?

– Мы с Жанной идем за Биллом. Мы хотели бы, чтобы и вы пошли с нами.

Ее веки задрожали. Она быстро отвернулась.

– Боже мой, как я была слепа… После стольких лет…

– Постарайтесь забыть обо всех этих годах, – сказал я.

Я был счастлив. Теперь мы с Биллом наверняка будем понимать друг друга и нашего счастья хватит, чтобы поделиться им и с Норой. Я не буду торопиться к Биллу. Он, должно быть, захочет увидеть Жанну.

– Иди одна, Жанна. Привези Билла домой. А мы с твоей мамой придем немного позже…

Алистер Маклин. Страх отпирает двери Эрл Стенли Гарднер. Дело о светящихся пальцах Микки Спиллейн. Дип

Алистер Маклин Страх отпирает двери

Пролог

3 мая 1958 года.

Если можно назвать офисом деревянный вагончик размером два на три метра, установленный на четырехколесном прицепе, считайте, что я сижу в своем офисе. Торчу здесь уже четыре часа. От наушников болит голова, а с болот и моря надвигается мгла. Но даже если бы мне пришлось провести тут всю ночь, я поступил бы именно так: эти наушники – самая важная вещь на свете. Они – единственное средство, связывающее меня с миром.

Питер должен был выйти на связь три часа назад. Рейс из Барранкильи на север – дальний рейс, но мы уже добрую дюжину раз летали туда. Три наших старых самолета ДК находятся в отличном состоянии благодаря неустанному и тщательному уходу за ними. Пит – прекрасный пилот. Барри первоклассный штурман. Прогноз погоды на западно–карибском побережье самый благоприятный. А время, когда начинается сезон тропических циклонов, еще не настало.

Нет ни единой серьезной причины, объясняющей, почему они не вышли на связь несколько часов назад. Возможно, пропустили время сеанса из–за того, что отклонились на север в направлении Тампы – места их назначения. Может быть, они нарушили мою инструкцию о длинном перелете через Юкатан Страйт и вместо этого махнули прямо над Кубой? С самолетами, пролетающими в эти дни над охваченной войной Кубой, может случиться все что угодно. Нет, непохоже. Я подумал о грузе, с которым они летели, и это показалось еще более невероятным. Когда дело касалось риска, Пит осторожнее и предусмотрительнее меня.

Из угла офиса, где стояла рация, доносилась тихая музыка. Рация настроена на какую–то станцию, говорящую на английском языке, и уже вторично в этот вечер певец пел под гитару народную песню о смерти то ли матери, то ли жены, то ли любимой. Я так и не понял, о ком он пел. Песня называлась «Моя красная роза стала белой». Красный цвет символизировал жизнь, белый – смерть. Красный и белый – цвета трех самолетов нашей Транс–Карибской чартерной службы, занимающейся доставкой грузов на дальние расстояния. Я обрадовался, когда песня кончилась.

Мой офис не перегружен вещами: не считая рации, там только стол, два стула да картотека наших клиентов. Ток к большой рации подведен силовым кабелем, пропущенным через дырку в двери и, словно змея, извивающимся по траве и грязи до главного терминала, находящегося в одном из углов бетонированной площадки. Да, совсем забыл: в офисе еще висит зеркало. Элизабет повесила его в тот единственный раз, когда навестила меня здесь, а я так и не удосужился снять его со стены.

Посмотрев в зеркало, я понял, что этого не следовало делать: черные волосы, черные брови, синие глаза и бледное, измученное, напряженное лицо сразу же напомнили о том, как отчаянно я нервничал. Я отвернулся и уставился в окно.

Это едва ли было лучше. Единственным преимуществом представшего перед моим взором вида было то, что я уже не мог видеть своего лица. Но не видел и ничего другого. Смотреть из окна вагончика даже в самые лучшие времена не на что: впереди на многие мили тянулись пустынные, унылые, плоские топи, простирающиеся от аэропорта Стенли Филд до Блейза.

С сегодняшнего утра в Гондурасе начался сезон дождей: тоненькие струйки воды непрестанно скатывались по стеклу единственного окна офиса. Низкие, растрепанные и гонимые ветром тучи низвергали с неба косой дождь, и от пересохшей земли поднимались густые испарения, превращающие мир за окном в какую–то серую и мистическую нереальность.

Я снова отстучал позывные. Результат был, как и в последние пятьсот вызовов. Молчание. Я изменил частоту, желая убедиться, что с приемом все о'кей, и, услышав шум голосов, треск статического электричества, пение и музыку, снова перешел на заданную частоту.

Этот полет – самый важный из всех, которые когда–либо совершали самолеты Транс–Карибской чартерной службы. Потому и надо торчать в этом крохотном вагончике и бесконечно ждать, когда доставят запасной карбюратор. А его все не привозили. Пока нет карбюратора, красно–белый самолет ДК, припаркованный в пятидесяти метрах на площадке перед ангаром, мне так же необходим, как очки от солнца в этот дождливый день.

Нет сомнений, они уже вылетели из Барранкильи. Первое известие я получил три дня назад, когда прибыл сюда. В закодированной телеграмме не упоминалось о том, что им грозит какая–либо опасность. Операция хранилась в полнейшей тайне, и только трем надежным государственным служащим было частично известно о ней. Ллойд не хотел рисковать даже за такой баснословный куш, которого мы раньше и в глаза не видели. Поэтому вечерняя радиосводка новостей о предпринятой вчера экстремистами попытке сорвать выборы либерала Ллераса не встревожила меня: все самолеты военно–воздушных сил и гражданской авиации стояли на аэродромах на приколе, а самолеты иностранных воздушных линий не допускали к полетам. Экономика Колумбии была в таком плачевном состоянии, что она не могла себе позволить оскорбить даже иностранных голодранцев, каковыми нас считали.

И все же я не хотел рисковать. Если 4 мая, то есть послезавтра, экстремисты одержат верх и разоблачат нас, Транс–Карибская чартерная кампания должна быстро сматывать удочки. Вернее, смываться немедленно. Если к тому же учесть баснословную выручку за доставку груза на Тампу, то…

В наушниках потрескивало. Разряды слабые, но частые, словно кто–то настраивался на нашу волну. Повернув регулятор громкости до отказа, я максимально усилил звук и, отрегулировав диапазон тонкой настройки частоты, стал тщательно, как никогда, вслушиваться в эфир. Полная тишина. Ни голосов, ни морзянки. Ничего. Я сдвинул на затылок один из наушников и сунул руку в карман, чтобы вытащить пачку сигарет.

Рация оставалась включенной. И тут, в третий раз за этот вечер, менее чем через 15 минут с тех пор, как я слушал ту грустную песню в последний раз, певец запел ее снова: «Моя красная роза стала белой».

Этого нельзя было выдержать. Я сорвал наушники, подбежал к рации и выключил динамик таким резким рывком, что чуть было не сломал выключатель. Вытащив из–под стола бутылку виски и не разбавляя содовой, плеснул его в стакан. Потом снова надел наушники. И вдруг услышал…

– CQR вызывает CQS. CQR вызывает CQS. Ты слышишь меня? Отбой.

Я вцепился в ключ передатчика и микрофон так поспешно, что задел стакан. Виски расплескалось по столу, стакан упал на деревянный пол и со звоном разбился.

– CQS здесь. CQS здесь! – заорал я. – Это ты, Пит? Отбой.

– Я. Придерживаюсь курса и времени. Сожалею, что запоздал со связью, – голос Пита был слабым и далеким, но даже ровный металлический тон микрофона не мог заглушить в нем напряжения и злости.

– Торчу здесь уже несколько часов, – в моем голосе сквозь облегчение проскальзывало раздражение. Когда я почувствовал это, мне стало стыдно. – Что–нибудь не так, Пит?

– Да, неприятности. Какой–то шутник узнал о грузе у нас на борту. А может, мы просто не понравились ему. Он сунул за рацию взрывное устройство. Детонатор и взрыватель сработали, а начинка – гелигнит, тротил или еще какая–то хреновина – не взорвалась. Вышла из строя рация. Хорошо еще, что Барри захватил с собой полный ящик запасных деталей. Он только что отремонтировал рацию.

Мое лицо стало мокрым от пота, руки дрожали. Голос тоже.

– Ты хочешь сказать, что кто–то подложил бомбу и пытался взорвать самолет?

– Да.

– Кто–нибудь ранен? – я с ужасом ждал ответа.

– Успокойся, брат. Только рация вышла из строя.

– Слава Богу. Будем надеяться, что на этом неприятности кончились.

– Ты только не волнуйся, но вот уже 30 минут у нас на хвосте висит сторожевой пес – какой–то самолет американских военно–воздушных сил. Из Барранкильи, должно быть, вызвали эскорт, чтобы присмотреть за нами, – Питер резко рассмеялся. – Ведь американцы весьма заинтересованы в грузе, который у нас на борту.

– Что это за самолет? – я совершенно растерялся, ведь он не только прошел 200–300 миль до Мексиканского залива, но к тому же еще и перехватил наш самолет без радионаведения. – Тебя предупреждали об этом самолете?

– Нет, но тревожиться нечего, он и вправду американский. Мы только что разговаривали с кем–то из его экипажа. Им все известно и о нас, и о нашем грузе. Это старый «Мустанг», оборудованный дополнительными бензобаками для дальних рейсов. Истребитель не смог бы так долго продержаться в воздухе.

– Понятно, – видно, я, как всегда, волновался без всяких на то оснований. – Какой держишь курс?

– Постоянный 040.

– Где находишься?

Он что–то сказал, но я не разобрал. Прием ухудшился, нарастали помехи.

– Повтори, будь добр…

– Барри сейчас исправляет навигационный прибор. Трудится вовсю. Просит еще минуты две…

– Дай мне Элизабет.

– Привет, Вилко! – Потом пауза, и снова ее голос. Голос женщины, которая была мне дороже всего на свете: – Я очень сожалею, дорогой, что мы так напугали тебя. – В этих словах была вся Элизабет: сожалела, что меня напугала, и ни слова о себе самой.

– У тебя все в порядке? Ты уверена, что у тебя…

– Конечно, – голос ее тоже был отдаленным и еле слышным, но в нем звучали присущая ей жизнерадостность и бодрость. Я слышал их, хотя нас разделяли 15 тысяч километров. – Мы почти у цели. Вижу на земле огни, – минутное молчание, и ее тихий, едва слышный голос: – Я очень люблю тебя, дорогой. Люблю навсегда, навсегда, навсегда…

Счастливый, я откинулся в кресле, расслабился и наконец–то начал успокаиваться. Потом вскочил и уже наполовину наклонился над рацией, как вдруг услышал крик Элизабет и вслед за ним резкий, голос Пита:

– Он пикирует прямо на нас! Ты слышишь?! Этот подонок спикировал прямо на нас. Он открыл огонь и стреляет из всех пулеметов. Он идет прямо…

Голос Пита перешел в какой–то задыхающийся, булькающий стон. Стон прервал отчаянный и мучительный крик Элизабет, и в то же самое мгновенье меня оглушило стаккато взрывающихся снарядов, от которого завибрировали наушники на моей голове. Все это продолжалось не более двух секунд, а то и меньше. Потом тишина: ни пальбы, ни стона, ни крика. Гробовая тишина.

Две секунды. Две секунды, отнявшие все, что было для меня жизнью. Две секунды, оставившие меня в полном одиночестве в пустом, жестоком, разрушенном и бессмысленном мире.

Моя красная роза стала белой.

Это произошло 3 мая 1958 года.

Глава 1

Не знаю, какого именно человека я ожидал увидеть за полированным столом красного дерева. Подсознательно он ассоциировался в моем представлении с аналогичными нелицеприятными персонажами, облик которых возник при чтении книг и просмотре кинофильмов. Это происходило в те далекие времена, когда было достаточно свободы для подобного времяпрепровождения, когда книги читались, а фильмы смотрелись без разбора. Единственные отклонения в наружности судей, служащих в соответствующих заведениях юго–востока Соединенных Штатов я усматривал в их весе: одни – высушенные, худосочные и жилистые, а другие – с тройными подбородками и соответствующим этим подбородкам обилием мяса и жира на теле. Как правило, судья оказывался пожилым человеком, одетым в белый помятый костюм и бывшую когда–то белой, но потерявшую свежесть рубашку. На шее обычно повязан галстук в виде шнурка от ботинок, на голове красовалась панама с цветной лентой. Лицо чаще всего красное, нос сизый, и, конечно, судью украшали серебристые, в стиле Марка Твена, усы с опущенными концами, облитые водой из сифона, мятной водкой или чем–то еще, что они употребляют в местах, подобных судам. Выражение лица равнодушное, осанка аристократическая, моральные принципы высокие, а интеллект весьма умеренный.

Судья Моллисон очень разочаровал меня. Он не соответствовал ни одной из моих характеристик, за исключением, возможно, моральных принципов, а их с первого взгляда не обнаружишь. Он был молод, чисто выбрит, в безупречно сшитом светло–сером костюме из тонкой шерсти. Галстук старомодный. Что касается мятной водки, то сомневаюсь, что он вообще заглядывал в бар, если не считать случаев, когда у него возникало желание прихлопнуть это заведение. Он выглядел мягким, не будучи таковым, он выглядел умным и полностью соответствовал этому определению. Его ум был острым, как игла. И сейчас, проткнув меня ею, он с бесстрастным лицом наблюдал, как я извиваюсь. И выражение его лица было мне совсем не по вкусу!

– Давайте, давайте, говорите, мы ждем ответа, мистер… э… Крайслер. – Он не выразил словами, что не верит тому, что мое имя Крайслер, но если бы присутствующие в зале суда люди не заметили недоверия в его тоне, они с успехом могли бы сидеть дома и не искать развлечений.

И, конечно, не могли не заметить его тона несколько школьниц, которые, с круглыми от впечатлений глазами, храбро постигали уроки уголовного права в атмосфере греха, порока и беззакония. Не могла не заметить этого блондинка с грустными глазами, спокойно сидящая на скамейке в первом ряду, а также огромный, заросший черными волосами обезьяноподобный тип в четвертом ряду. По крайней мере, его сломанный нос под едва заметным просветом между бровями и лбом то и дело заметно подергивался. А может, его просто донимали мухи. В зале суда их полным–полно. Я с раздражением подумал, что если внешность человека говорит о его характере, то этот верзила должен был бы сидеть на моем месте. Я снова повернулся к судье.

– Вот уже в третий раз, судья, вы испытываете затруднения, припоминая мое имя. Между тем некоторые наиболее сообразительные люди, слушающие вас, уже уловили его. Вам следовало бы быть более собранным, мой друг!

– Я вам не друг, – голос судьи Моллисона был подчеркнуто официальным и недружелюбным, – и вы еще не на скамье подсудимых. Здесь нет присяжных заседателей, и дело только слушается, мистер… э… Крайслер.

– Крайслер, а не э… Крайслер. Но вы ведь чертовски уверены, что суд состоится. Не так ли, судья?

– Советую следить за выражениями и манерами, – резко бросил судья. – Не забывайте, что я могу отправить вас под стражу и в тюрьму, причем на неопределенное время. Вернемся к вашему паспорту. Где он?

– Не знаю. Наверное, потерял.

– Где?

– Если бы я знал, то не потерял бы.

– Это понятно, – сухо сказал судья, – но если бы мы могли ориентировочно установить место, где он был утерян, то уведомили бы соответствующие полицейские участки. Когда вы впервые заметили пропажу и где находились в это время?

– Три дня назад. И вы хорошо знаете, где я находился все это время. Сидел в ресторане мотеля «Контесса», ел обед и занимался своими собственными делами. Тут явился дикий Билл Хичкок со своими полицейскими, и они набросились на меня, – я жестом показал на крошечного шерифа, одетого в костюм из легкой ткани, называемой «альпага». Шериф сидел в кресле с соломенным сиденьем прямо напротив судьи, и я подумал, что в Марбл–Спрингс нет ограничений в отношении роста полицейских офицеров, стоящих на страже закона: рост шерифа от макушки до выполненных на заказ ботинок с внутренним каблуком и максимально толстой стелькой не превышал 160 сантиметров.

Шериф так же, как и судья, весьма разочаровал меня. Хоть я ничего особенного и не ждал от этого законника с Дикого Запада вместе с его кольтом, но все же думал, что при нем будет хотя бы шерифский значок или пистолет. Не было ни значка, ни пистолета. По крайней мере, в пределах видимости. Единственным пистолетом в зале суда оказался короткоствольный кольт в кобуре офицера, стоящего справа в полуметре у меня за спиной.

– Они не набрасывались на вас, – терпеливо втолковывал судья Моллисон. – Они искали заключенного, который бежал из ближайшего лагеря, находящегося под охраной дорожного контроля нашего штата. Марбл–Спрингс город маленький, и незнакомые люди тут как на ладони. Их замечают сразу. Вас здесь никто не знает. Совершенно естественно…

– Естественно! – перебил его я. – Послушайте, судья, я разговаривал с тюремным надзирателем. Он сказал, что заключенный сбежал днем, в 6 часов дня, чтобы быть точным, а конный полицейский задержал меня в 8 вечера. Значит, вы полагаете, что за два часа я сбежал из тюрьмы, освободился от наручников, принял ванну, помыл голову шампунем, сделал маникюр, побрился, сходил к портному, чтобы он снял с меня мерку, и успел сшить костюм, купил нижнее белье, рубашку и ботинки?

– Да, и такое случалось, – прервал меня судья. – Отчаянный парень с револьвером или дубинкой…

– И с отросшими на 75 миллиметров волосами… И все это за два часа?

– Там было очень темно, – вмешался было шериф, но судья сделал ему знак молчать.

– Вы возражали против допроса и обыска. Почему?

– Я уже говорил, что занимался своими собственными делами. Сидел в респектабельном ресторане и никого не трогал. Там, откуда я прибыл, человеку не требуется разрешения властей на то, чтобы дышать и ходить, где ему заблагорассудится.

– Здесь такого разрешения этому человеку тоже не требуется, – терпеливо объяснял мне судья. – От вас потребовали только предъявить ваши водительские права, страховое свидетельство, поручительское свидетельство, старые письма или любые другие документы, удостоверяющие вашу личность. Вам следовало всего–навсего выполнить это требование.

– Я и хотел выполнить его…

– Тогда почему же это произошло? – судья кивнул вниз на шерифа. Я проследил за его взглядом. Когда впервые увидел шерифа в мотеле «Контесса», он и тогда показался мне далеко не красавцем, теперь же наклеенные на лоб, подбородок и скулу широкие куски пластыря подчеркивали это.

– А чего вы хотели? – пожав плечами, спросил я. – Когда взрослые парни начинают играть в свои игры, маленькие дети должны сидеть дома со своими мамочками.

Шериф подскочил на стуле, глаза его сузились, руки с такой силой вцепились в подлокотники кресла, что побелели суставы. Судья нетерпеливо махнул ему рукой, усаживая на место.

– Две гориллы, которые были с шерифом, набросились на меня и начали избивать. Это была самозащита.

– Если они напали на вас, – ледяным голосом спросил судья, – то как вы объясните тот факт, что один из офицеров шерифа все еще лежит в госпитале с поврежденной коленной чашечкой, а у другого сломана челюсть, в то время как на вас нет никаких следов побоев?

– Я объясню это тем, что ваши парни не в форме и мало тренируются, судья. Штату Флорида следует тратить больше денег на обучение своих полицейских офицеров и уделять больше внимания их внешнему виду. Возможно, если бы они не объедались гамбургерами и меньше пили пива…

– Молчать! – наступила короткая пауза, пока судья пытался привести в норму свои нервы. Я снова оглядел зал суда. Школьницы все еще сидели с вытаращенными глазами: такого зрелища они никогда еще не видели в своем классе; блондинка из первого ряда, не отрываясь, смотрела на меня, выражение ее лица было одновременно и любопытным и удивленным, словно она усиленно пыталась осознать что–то. Сидящий позади нее тип со сломанным носом, устремив взгляд в пространство, с ритмичностью автомата жевал окурок потухшей сигары; судебный репортер казался спящим; конвойный у двери с олимпийским спокойствием созерцал сцену битвы. За спиной конвойного через открытую дверь я видел ослепительный свет полуденного солнца, серую от пыли улицу. Еще дальше виднелась роща беспорядочно посаженных карликовых пальм, озаренных мерцающим блеском солнца, отраженного в зеленых водах Мексиканского залива…

Наконец, судья пришел в норму.

– Мы установили, – резко проговорил он, – что вы жестокий, высокомерный, дерзкий и опасный человек. При вас найден револьвер, кажется, его называют малокалиберным лилипутом. У меня есть все основания заключить вас в тюрьму за неуважение к суду, оказание сопротивления и нападение на полицейских, находящихся при исполнении своих обязанностей, а также за незаконное ношение смертельно опасного оружия. Но я этого не сделаю, – после небольшой паузы он заговорил снова: – Мы предъявим вам значительно более серьезные обвинения.

Судебный репортер открыл на мгновение один глаз, но тут же отключился и снова заснул. Тип со сломанным носом вытащил изо рта то, что осталось от окурка, осмотрел его, сунул обратно в рот и снова принялся методично жевать его. Я промолчал.

– Где вы были перед тем, как прибыли сюда? – резко спросил судья.

– В Санта–Катарине.

– Я не это имел в виду. Но ладно… Как вы прибыли сюда из Санта–Катарины?

– Автомобилем.

– Опишите эту машину и шофера.

– Зеленый «салон–седан», так, наверное, вы называете его. А за рулем бизнесмен средних лет. Рядом сидела его жена. Он – седой, она – блондинка.

– И это все, что вы запомнили? – вежливо спросил Моллисон.

– Да, все.

– Полагаю, вам ясно, что подобное описание годится для миллиона супружеских пар и их автомобилей?

– Но вы ведь знаете, как это бывает, – пожал я плечами. – Когда не ожидаешь, что тебя будут допрашивать, незачем запоминать.

– Хватит. Хватит, – прервал судья. – И автомобиль этот не нашего штата, конечно?

– Да, не вашего. Но слово «конечно» здесь ни к чему.

– Вы впервые прибыли в нашу страну и уже знаете, как отличать номерные знаки?

– Человек за рулем сказал, что приехал из Филадельфии. Ну я и решил, что машина не из вашего штата.

Судебный репортер закашлялся. Судья окинул его холодным взглядом и повернулся ко мне.

– И вы прибыли в Санта–Катарину из…?

– Майами.

– И также на автомобиле, конечно?

– Нет, автобусом.

Судья посмотрел на судебного клерка, тот слегка покачал головой. Потом судья снова повернулся ко мне. Выражение его лица даже с натяжкой нельзя было назвать дружелюбным.

– Вы не только беззастенчивый и наглый лжец, Крайслер, – он опустил слово «мистер», и я понял, что время любезных изъяснений прошло. – Вы к тому же еще и беспечный человек. К вашему сведению, нет автобусных рейсов из Майами до Санта–Катарины. Вы провели прошлую ночь в Майами?

Я кивнул.

– Вы провели ночь в отеле, но, конечно, забыли его название?

– На самом деле…

– Хватит. Поберегите наше время, – судья поднял руку, прерывая меня. – Ваша наглость перешла все границы, и мы не можем больше превращать суд в балаган. Мы уже достаточно наслушались сказок. Автомобили, автобусы, Санта–Катарина, отели, Майами – все это вранье! Вы вообще никогда не были в Майами. Как думаете, почему мы держали вас три дня под арестом?

– Уж лучше вы сами скажите, почему держали, – подзадорил его я.

– И скажу. Держали, чтобы провести полное расследование. Мы связались с иммиграционными властями и всеми авиалиниями, самолеты которых совершают рейсы в Майами. Ваша фамилия не значится ни в списках иностранных, ни в списках местных пассажиров, описанию вашей внешности не соответствует ни один из пассажиров, находящихся в тот день в самолетах. А вас не так–то просто проглядеть!

Я знал, что он имеет в виду. На моей голове был огненно–рыжий парик, а брови черны, как смоль. Мне никогда в жизни не встречались люди с подобным поразительным сочетанием. Такой человек сразу бросался в глаза. Сам–то я привык к необычной раскраске, хотя, должен признаться, мне потребовалось немало времени. А если к этому маскараду прибавить еще и хромоту да длинный шрам от правой брови до мочки правого уха, то какая уж тут может быть идентификация! Именно в этом маскараде и скрывался ответ на полицейский рапорт.

– Насколько мы могли установить, – холодно продолжал судья, – вы сказали правду всего один раз. Только один раз, – судья замолчал, посмотрел на юношу, который только что открыл дверь, ведущую из служебного помещения, и высокомерно вскинул брови. Ни нетерпения, ни раздражения, полное спокойствие – словно всем своим видом хотел сказать, что он, судья Моллисон, не из слабаков и намерен еще потягаться со мной.

– На ваше имя только что пришел вот этот конверт, сэр – сказал юноша и показал конверт. – Это, наверное, радиодонесение.

– Давай его сюда, – судья посмотрел на конверт, кивнул неизвестно кому и снова повернулся ко мне.

– Итак, как я уже говорил, вы сказали правду только один раз. Сказали, что прибыли сюда из Гаваны. И вы действительно оттуда. В полицейском участке, где вас держали, чтобы допросить и произвести доследование, вы забыли вот этот документ, – он сунул руку в ящик стола и вытащил что–то в голубовато–золотисто–белых тонах.

– Узнаете?

– Это британский паспорт, – спокойно сказал я. – И хотя мои глаза не телескопы, допускаю, что он принадлежит мне. Иначе бы вы не прибегли к этому концерту. Но если мой паспорт все это время находился у вас, почему…

– Потому что пытались определить, насколько вы погрязли во лжи, и убедились, что вам нельзя доверять ни на грош, – он с любопытством посмотрел на меня. – Вам, конечно, известно, что это означает? Если ваш паспорт у нас, значит мы имеем еще кое–какие сведения впридачу. Вы производите впечатление человека бесстрастного и хладнокровного, Крайслер. К тому же вы весьма опасны. А впрочем, может быть, просто–напросто глупы?

– Что вам от меня нужно? Вы хотите, чтобы я упал в обморок?

– Наша полиция и иммиграционные власти, по крайней мере в настоящее время, установили хорошие взаимоотношения с кубинскими коллегами, – он, по–видимому, не расслышал, что я пытаюсь перебить его, и продолжал: – Телеграммы в Гавану дали нам гораздо больше, чем сведения в вашем паспорте. Они содержат очень интересную информацию. Вы – не Крайслер, а Форд. Два с половиной года провели в Вест–Индии и хорошо известны местным властям на основных островах.

– Слава, судья, великое дело! Когда у тебя столько друзей…

– Дурная слава. За два года трижды сидели в тюрьме за мелкие проступки, – судья Моллисон бегло просмотрел бумагу, которую держал в руке. – Неизвестно, на какие доходы существовали. Вы работали всего три месяца в должности консультанта гаванской фирмы, специализирующейся на подводных работах, – он посмотрел на меня. – Может быть, вы поподробнее расскажете, чем именно занимались, работая на этой фирме?

– Я определял глубину…

Он задумчиво посмотрел на меня и снова занялся изучением бумаги.

– Вы были связаны с преступниками и контрабандистами. В основном с преступниками, занимающимися кражей и контрабандой драгоценных камней и металлов. Известно также, что они подстрекали или пытались подстрекать рабочих к беспорядкам в Нассау и Мансанильо, хотя их цели не имели никакого отношения к политике. Некоторые из них высланы из Сан–Хуана, Гаити, Венесуэлы и объявлены персонами «нон грата» на Ямайке. Им запрещено высаживаться на берега Нассау и Багамских островов, – он внезапно остановился и посмотрел на меня. – Вы британский подданный и вместе с тем персона, нежелательная на британской территории.

– Это явное предубеждение, судья.

– Нет сомнений, что вы нелегально проникли на территорию Соединенных Штатов Америки, – судью Моллисона, видимо, трудно было сбить с пути, когда он закусил удила. – Как вы сюда проникли – не мое дело. Такое постоянно происходит в этих местах. Возможно, прибыли через Ки–Уэст и ночью высадились на берег где–нибудь в районе порта Шарлотты. Это не имеет значения. Теперь вдобавок к нападению на полицейских офицеров, стоящих на страже закона, и к незаконному ношению оружия без заполнения декларации на его принадлежность или без лицензии на его ношение вам можно предъявить обвинение в нелегальном проникновении в нашу страну. Человек с таким досье заслуживает за эти преступления сурового наказания, Форд. Однако приговор не будет вынесен. Во всяком случае, его вынесут не здесь. Я проконсультировался с государственными иммиграционными властями, и они согласились со мной: лучшее решение дела – депортация. У нас нет ни малейшего желания заниматься людьми, подобными вам. Кубинское руководство сообщило, что вы сбежали из–под охраны и вырвались из полицейского участка, где содержались по обвинению в подстрекательстве к беспорядкам среди докеров. Пытались застрелить полицейского. За такие преступления на Кубе выносят суровые приговоры. Первое обвинение не влечет за собой необходимости выдачи вас кубинским властям, по второму обвинению у нас нет требований о выдаче от компетентных служб. Однако, как я уже упоминал, мы намерены руководствоваться не законами о выдаче преступников, а законами о депортации. И мы решили депортировать вас в Гавану, где соответствующие официальные лица встретят самолет, когда он приземлится завтра утром на Кубе.

Я стоял неподвижно и не проронил ни слова. В зале суда воцарилась тишина. Откашлявшись, заявил:

– Думаю, что вы слишком жестоки ко мне, судья.

– Это зависит от точки зрения, – безразлично произнес он и поднялся, чтобы уйти. Но, бросив взгляд на конверт, который ему принес юноша, сказал: – Одну минуту. – Снова сел, вскрыл конверт, вытащил из него тонкие листы бумаги, взглянул на меня, и слабая улыбка тронула его губы: – Мы просили Интерпол навести справки на вашей родине. Правда, я не думаю, что получим еще какую–то полезную информацию. Мы уже располагаем ею. Полагаю, здесь нет свежих, еще неизвестных нам сведений, которые не были бы уже зафиксированы. Хотя, минутку!

Его спокойный, неторопливый голос вдруг перешел в крик. Задремавший репортер взвился на стуле, как игрушечный черт из коробки, потом выпрямился и тут же, вдвое согнувшись, стал поднимать с полу упавшие записную книжку и ручку.

– Одну минуту, – сказал судья и снова стал читать первую страницу телеграммы: – Улица Поля Валери, дом 37–б. Ваш запрос получен и т. д. и т. д.

Основной текст содержал следующее:

«С сожалением вынуждены информировать вас, что преступник по имени Джон Крайслер в нашей картотеке не значится. Есть картотеки на четверых других мужчин, но среди них едва ли может быть интересующее вас лицо. Идентификацию провести невозможно, так как мы не располагаем обмерами черепной коробки и отпечатками пальцев. Судя по описанию, человек по вашему запросу очень похож на умершего Джона Монтегю Тальбота. Учитывая вашу просьбу срочно установить личность неизвестного, высылаем вам копию досье Тальбота. Сожалеем, что ничем больше помочь не можем.

Джон Монтегю Тальбот. Рост 1 м 80 см, вес 83 кг. Густые рыжие волосы с пробором слева, синие глаза, густые черные брови, над правым глазом шрам от удара ножом, орлиный нос, исключительно ровные зубы. Левое плечо держит немного выше правого, сильно хромает».

Судья посмотрел на меня, а я через открытую дверь стал смотреть на улицу. Должен признаться, описание было составлено неплохо.

Судья продолжал читать:

«Дата рождения неизвестна. Возможно, это начало тысяча девятьсот двадцатого года. Место рождения неизвестно. Сведений о службе в армии во время войны не имеется. В тысяча девятьсот сорок восьмом году окончил Манчестерский университет и получил диплом бакалавра технических наук. В течение трех лет работал на фирме «Сибл–Горман и K°“».

Моллисон замолчал и неприязненно уставился на меня:

– Что это за фирма – «Сибл–Горман и K°»?

– Никогда не слышал о такой.

– Уж конечно, не слышали. Зато я слышал. Это хорошо известная инженерная фирма, специализирующаяся, кроме всего прочего, на изготовлении всех типов оборудования для подводных работ. Эта фирма тесно связана с фирмой, где вы работали в Гаване. Не так ли?

Судья, видимо, не ожидал ответа, так как сразу вернулся к чтению:

«Специализировался по поднятию ценностей с затонувших кораблей и в глубоководных погружениях. Ушел из фирмы «Сибл–Горман и K°“, поступил на работу в датскую фирму, из которой через полтора года уволился. За увольнением последовало расследование в связи с пропажей двух золотых слитков весом 12,7 кг и стоимостью 60000 долларов, поднятых фирмой со дна Бомбейской гавани с останков затонувшего корабля «Форт Стрикене“, на борту которого находились сокровища. 14 апреля 1944 г. из–за взрыва боеприпасов корабль взлетел на воздух и затонул. Вернулся в Англию, работал на фирме подводных работ в Портсмуте. Во время работ по поднятию затонувшего у мыса Лизард судна «Нантакет Лайт“ в июне 1955 года связался с известным похитителем драгоценностей Мораном по кличке «Корнере“. На борту корабля был ценный груз – он перевозил из Амстердама в НьюЙорк бриллианты. Поднятые со дна драгоценности, оцененные в 80000 долларов, исчезли. Тальбота и Морана выследили в Лондоне, арестовали, но им удалось бежать из тюремной машины. При этом Тальбот выстрелил в полицейского офицера из припрятанного автоматического пистолета. Вскоре офицер скончался».

Я резко наклонился вперед, до боли вцепившись руками в перила ограждения. Глаза всех присутствующих устремились на меня, а мои глаза смотрели только на судью. В душном зале воцарилась тишина, которую нарушало только сонное жужжание мух, летающих где–то высоко над головой, да мягкий шелест лопастей большого вентилятора, укрепленного под потолком.

Снова зазвучал голос судьи:

«Тальбота и Морана в конце концов выследили: они скрывались в помещении склада резиновых изделий, расположенном на берегу реки». Моллисон теперь читал медленно, почти запинаясь, словно ему нужно было время, чтобы полностью оценить значение произносимых им слов. «Окруженные бандиты отказались сдаться и целых два часа сопротивлялись всем попыткам полицейских, вооруженных пистолетами и бомбами со слезоточивым газом, обезвредить их. Последующий взрыв вызвал необычайной силы пожар, в результате которого склад сгорел дотла. Выходы из склада были перекрыты полицией, чтобы отрезать преступникам все возможности побега. Оба преступника погибли в огне. Через 24 часа пожарные, не обнаружив никаких следов Морана, пришли к заключению, что его труп полностью превратился в пепел. Найдены были обгоревшие останки Тальбота, личность которого удалось точно установить по рубиновому кольцу, которое он носил на левой руке, медным пряжкам ботинок и автоматическому пистолету немецкого производства калибра 4,25, который, как известно, он постоянно носил при себе».

Несколько минут судья просидел в полном молчании. Потом он, словно не веря своим глазам, удивленно воззрился на меня, заморгал и медленно стал переводить взгляд с предмета на предмет, пока не остановил его на маленьком человеке, сидящем на стуле с плетеным сиденьем.

– Пистолет калибра 4,25, шериф. У вас есть какие–либо соображения на этот счет?

– Есть, – лицо шерифа было холодным и твердым, а голос под стать выражению лица. – Такой пистолет мы называем автоматическим пистолетом 21–го калибра. Насколько мне известно, есть только один пистолет такого типа – «Лилипут» немецкого производства. Именно такой пистолет был обнаружен у задержанного при аресте.

Это было утверждение. Шериф не сомневался в своей правоте.

– И к тому же у него на левой руке рубиновое кольцо, – судья снова покачал головой и потом долгим, долгим взглядом уставился на меня.

– Леопард, преступный леопард никогда не меняет своей пятнистой шкуры. Тот, кого разыскивают за убийство, а возможно – за два убийства, может сделать все что угодно со своим сообщником на складе. Ведь нашли его труп, а не ваш, не так ли?

Люди, находящиеся в зале, сидели в гробовом молчании, шоке и неподвижности. Если бы на пол упала булавка, она произвела бы такой же эффект, как появление авиадесанта.

– Он убил полицейского, – шериф облизнул губы и взглянул на Моллисона, – а за убийство полицейского в Англии вешают, не так ли, судья?

Тот снова обрел равновесие.

– Вынесение приговора не относится к компетенции нашего суда, определить…

– Воды! – прохрипел я.

Голос был мой, но даже для моего собственного слуха он прозвучал, как карканье. Перегнувшись через ограждение и слегка покачиваясь, я оперся одной рукой о перила, а другой вытер пот со лба.

У меня было достаточно времени, чтобы обдумать эту сцену. И мне кажется, что вид мой стал таким, как надо. По крайней мере, надеялся на это.

– Я… мне кажется, я теряю сознание… воды… неужели здесь нет воды?!

– Воды? – голос судьи был неторопливым и доброжелательным. – Боюсь, что здесь нет…

– Вон там, – задыхаясь, я сделал слабый жест, указывая рукой куда–то справа от офицера, который сторожил меня. – Умоляю, воды…

Полицейский посмотрел назад. Мне было бы очень удивительно, если бы он не сделал этого. И в ту же самую минуту я развернулся на носках и левой рукой изо всех сил ударил его в солнечное сплетение, врезавшись костяшками пальцев в украшенный стальными заклепками и тяжелой бронзовой пряжкой ремень, опоясывающий его талию. Костяшки пальцев практически вышли из строя, и неплохо было бы заменить их новыми. От нечленораздельного крика заколебался воздух, и еще не успело отзвенеть в неподвижном зале суда эхо его голоса, как он начал падать. Увидев это, я резко повернул его лицом к себе и, выхватив из кобуры тяжелый кольт, стал медленно обводить им зал. Все это произошло до того момента, когда полицейский, ударившись о перегородку, отделяющую место подсудимого, кашляя, задыхаясь ижадно хватая ртом воздух, медленно осел на деревянный пол.

Я быстро оглядел всех присутствующих в зале. Человек со сломанным носом уставился на меня с таким изумлением, какое вообще могло отразиться на его тупом лице. Рот у него широко раскрылся, а изжеванный огрызок сигары каким–то непонятным образом удерживался в углу рта на нижней губе.

Блондинка с широко раскрытыми глазами нагнулась, держась рукой за щеку. При этом большим пальцем она поддерживала подбородок, а указательным прикрывала рот. Судья перестал быть судьей, он превратился в восковую персону и неподвижно, как изваяние, только что вышедшее из–под резца скульптора, сидел в кресле. Клерк, репортер, полицейский у двери замерли в неподвижности, как и судья, а группа школьниц и пожилая старая дева, сопровождавшая их, по–прежнему сидели с вытаращенными глазами, но любопытство на их лицах сменилось страхом. Брови девушки–подростка, которая сидела рядом со мной, поднялись на лоб, губы дрожали. Казалось, она вот–вот закричит или заплачет от ужаса. Я смутно надеялся, что до крика не дойдет, но через какое–то мгновение понял, что это уже не имеет значения, так как в самые ближайшие минуты в зале все равно воцарится невообразимый шум.

Оказалось, что шериф не был безоружен, как я предполагал: он потянулся за пистолетом. Его движение было не таким быстрым и незаметным, как учило кино моей юности. Длинные борта легкого пиджака мешали движению руки, к тому же ограниченному препятствием в виде подлокотника соломенного кресла. Прошли целые четыре секунды, прежде чем его рука коснулась рукоятки пистолета.

– Не надо, шериф! – проговорил я. – Пушка в моей руке нацелена верно.

Но храбрость, вернее, безрассудная храбрость маленького мужчины была обратно пропорциональна его росту. По решимости в глазах, по губам, слегка приподнятым над плотно сжатыми пожелтевшими от табака зубами, я понял, что остановить его может только одно. Вытянув руку на всю длину, я поднял пистолет так, что его ствол оказался на одном уровне с моими глазами. Прием стрельбы с бедра, не прицеливаясь, применял Дан, стреляя в птиц. Но здесь он не годился. Как только рука шерифа показалась из пиджака, я нажал на курок.

Эхо выстрела из тяжелого кольта, увеличенное во множество раз отражением от стен небольшого судебного зала, заглушило все другие звуки. Никто так и не понял, что произошло: то ли закричал шериф, то ли пуля пробила ему руку, то ли она попала в револьвер и рикошетом отскочила от него. Все, кто был в зале, могли быть уверены только в том, что видели собственными глазами. Правая рука и правый бок шерифа конвульсивно задергались, револьвер, несколько раз перевернувшись в воздухе, отлетел назад и упал на стол в нескольких сантиметрах от записной книжки испуганного репортера.

А мой кольт был уже нацелен на человека, стоящего у двери.

– Иди–ка поближе к нам, приятель, – пригласил я. – У тебя такой вид, словно ты решил позвать кого–нибудь на помощь.

Я подождал, пока он прошел полпути до прохода между рядами, потом быстро повернулся вокруг своей оси, услышав шаркающие шаги за спиной.

Торопиться было незачем. Полицейский встал на ноги, но это было, пожалуй, все, что можно было сказать о нем. Он уже стоял, согнувшись вдвое, одной рукой держась за солнечное сплетение, а другой вытирал костяшками пальцев пыль с пола. Потом затрясся от безудержного кашля и, хватая ртом воздух, стал раскачиваться из стороны в сторону, пытаясь унять боль. Вскоре его тело приняло скорченную жалкую позу. Но на его лице не было страха, на нем были написаны только боль, ярость и стыд… И смертельная решимость.

– Отзови своего сторожевого пса, шериф, – отрывисто бросил я. – На этот раз влеплю ему на всю катушку.

Шериф злобно посмотрел на меня и выругался одним–единственным, но очень нецензурным словом. Он сидел, согнувшись в кресле, вцепившись левой рукой в кисть правой и производя впечатление человека, слишком занятого своими собственными неприятностями, чтобы его беспокоила боль, испытываемая другим.

– Отдай мой пистолет, – прохрипел полицейский. Голос его осип, и эти два слова дались с величайшим трудом. Шатаясь, как пьяный, он сделал один неверный шаг вперед и был уже в двух метрах от меня. Совсем молоденький паренек: ни днем больше двадцати одного года.

– Эй, судья! – крикнул я.

– Не суйся, Доннелли! – рявкнул судья Моллисон, сбрасывая шок своего первого оцепенения. – Не смей, говорю тебе. Этот человек – убийца. Ему терять нечего.

Ему ничего не стоит прикончить и тебя. Стой на месте и не ерепенься.

– Отдай мне пистолет, – повторил полицейский, словно судья Моллисон говорил не с ним, а сам с собой. Предупреждение Моллисона не возымело на парня ни малейшего эффекта. Голос. Доннелли был деревянным и бесстрастным. Это голос человека, решение которого уже не зависит от его воли, это уже было не решение, а единственный смысл его жизни.

– Стой на месте, сынок, – спокойно сказал я. – Судья сказал истинную правду – мне терять нечего. Если ты сделаешь лишь один шаг, прострелю тебе ягодицу. Ты имеешь хотя бы малейшее представление о том, что может натворить неслышно летящая, быстрая свинцовая пуля? Ты слышишь, Доннелли? Если эта пуля угодит тебе в бедро, она так разворотит его, что ты станешь таким же калекой, как я, и будешь хромать до конца своих дней; если же она попадет в бедренную артерию, и глазом не успеешь моргнуть, как истечешь кровью. Понял, дурачок?

Зал суда вторично содрогнулся от резкого выстрела из кольта и глухо прозвучавшего отзвука. Лоннелли упал на пол, обхватив обеими руками щиколотку ноги. На его лице отразилась вся гамма чувств: непонимание перешло в удивление, которое сменилось неверием в то, что такое могло произойти с ним.

– Рано или поздно все мы должны усвоить уроки, которые преподносит нам жизнь, – ровным голосом сказал я, бросив взгляд в направлении открытой двери: выстрелы могли привлечь внимание. Но никого не было видно. Может быть, потому, что в придачу к двум констеблям – причем временно ни тот ни другой не могли приступить к выполнению своих обязанностей, так как оба набросились на меня еще в «Контессе» – все полицейские силы Марбл–Спрингс включали только шерифа да Доннелли. И все же медлить было так же глупо, как и опасно.

– Тебе далеко не уйти, Тальбот! – тонкогубый рот шерифа извивался, как червяк, делая отчаянные движения, так как шериф говорил одними губами, не разжимая плотно сомкнутых зубов. – Не пройдет и пяти минут со времени твоего побега, как каждый полицейский офицер в округе бросится тебя искать, а через 15 минут приказ найти тебя будет отдан по всему штату. – Он замолчал, потом сморщился, лицо исказили спазмы. Когда он снова посмотрел на меня, вид его был ужасен.

– Мы сообщим куда следует об убийце, Тальбот, о вооруженном убийце, и будет отдан приказ застрелить тебя, как бешеную собаку. Стрелять в тебя будут с одной целью: чтобы убить.

– Послушайте, шериф, – начал судья, но тот перебил его.

– Простите, судья. Он мой, – шериф посмотрел вниз на лежащего и стонущего полицейского. – В ту самую минуту, когда Тальбот схватился за пистолет, он вычеркнул себя из списка ваших подопечных. Тебе не жить, Тальбот. Недолго тебе еще бегать!

– Итак, вы намерены застрелить меня? – задумчиво спросил я и оглядел зал суда. – Нет, нет, джентльмены, видно, все вы воспитаны на одной идее: смерть или слава. На идее, что вам на грудь повесят медали…

– Что за вздор вы несете? – заинтересовался шериф.

– Школьница для этой цели не годится. С ней может быть истерика, – пробормотал я и, покачав головой, посмотрел на блондинку. – Очень сожалею, мисс, но мой выбор пал на вас.

– Что? Что вы хотите этим сказать? – Возможно, она испугалась, а возможно, хотела казаться испуганной. – Что вам от меня нужно?

– Вы. Кстати, вы слышали, что сказал карманный ковбой? Как только полицейские увидят меня, они начнут пальбу во все, что будет у них перед глазами. Но они не станут стрелять в хорошенькую девушку, особенно в такую милашку, как вы. Я в цейтноте, мисс, и мне нужна охранная грамота. Моей охранной грамотой будете вы.

– Будь все проклято, – раздался осипший от испуга голос судьи Моллисона. – Тальбот, вы не имеете права! Это же ни в чем не повинная девушка, а вы ставите под угрозу ее жизнь!..

– Нет, не я, – голос мой был тверд. – Если кто–то решил подвергнуть ее жизнь опасности, так это присутствующие здесь друзья шерифа.

– Но… но, мисс Рутвен – моя гостья. Сегодня днем я пригласил ее сюда, чтобы…

– Отлично понимаю, что это нарушение законов гостеприимства, которым так славятся южные штаты. Да, я отлично понимаю это. Знаток этикета Эмили Пост наверняка бы вынесла порицание моим манерам, – я схватил девушку за руку и резким рывком заставил встать. Не выпуская ее руки, потащил к выходу. – Пошевеливайтесь, мисс, у нас не так уж много…

Я выпустил ее руку, быстрыми шагами направился к проходу между рядами и, схватив заряженный пистолет, начал совершать им круговые движения. Какое–то время я внимательно разглядывал верзилу со сломанным носом, сидящего через три ряда от девушки, наблюдая за сменой настроений на бугристом ландшафте его лица – типичного лица неандертальца, который тщетно пытается что–то сообразить и прийти, наконец, к какому–то определенному решению. Но, видимо, решение ему могли подсказать только звенящие колокольчики да разноцветные огни балагана.

Он уже принял вертикальное положение и сделал было движение выйти в проход. Его правая рука скользнула за лацкан пиджака, но тут конец кольта уперся в локоть его правой руки. Сильный удар отбросил мою руку, и я только могу предположить, что же произошло с его рукой. Наверное, что–то очень плохое, если только его отчаянный вопль и тяжелое падение на скамейку, с которой он только что поднялся, могли служить верным критерием. Возможно, я перестраховался: ведь этот громила мог сунуть руку во внутренний карман только для того, чтобы вытащить новую сигару. Ничего, теперь мой прием научит его носить портсигар в левом, а не в правом кармане.

Он все еще стонал, когда я, быстро пройдя по проходу между скамьями, вытолкнул девушку в подъезд и, захлопнув за собой дверь, запер ее. Это даст мне фору в десять, а может быть, и пятнадцать секунд. Но больше и не потребуется. Я схватил девушку за руку и потащил по тропинке на улицу.

У обочины стояли два автомобиля. «Шевроле» с открытым верхом без опознавательных знаков был полицейской машиной, на которой шериф, Доннелли и я приехали в суд. Вторая машина скорее всего принадлежала судье Моллисону и была марки «студебекер хавк» низкой посадки. Машина судьи показалась мне более быстроходной, чем полицейская, но я подумал о том, что большинство машин американского производства снабжено автоматическим управлением, незнакомым мне. Я не смог бы управлять «студебекером», а время, необходимое на обучение, было очень дорогим. С другой стороны, я очень хорошо знал, как управлять «шевроле»: по пути в суд сидел вместе с шерифом на переднем сиденье и внимательно наблюдал, как он управляет машиной.

– Садитесь, – я посмотрел на девушку и кивнул, указав на полицейскую машину. – Да поживее!

Краем глаза я видел, как она открыла дверцу машины. Одновременно успел окинуть взглядом и «студебекер». Самый быстрый и надежный путь вывести машину из строя – разбить распределитель зажигания. Три или четыре секунды у меня ушло на то, чтобы найти и открыть замок капота. Потом я обратил внимание на шину ближайшего ко мне переднего колеса. Если бы шина была бескамерной и если бы при мне был мой привычный автомат, то малокалиберная пуля в стальной оболочке смогла бы пробить только крохотное отверстие. Причем не успел бы я пробить его, как оно снова загерметизировалось бы. Но грибообразная пуля кольта разворотила основательную дыру на боковой поверхности шины. «Студебекер» тяжело осел.

Девушка уже сидела в «шевроле». Не затруднившись тем, чтобы открыть дверцу машины, я перешагнул через борт и опустился на место водителя. Мельком взглянув на приборную доску, схватил белую пластмассовую сумку, лежащую на коленях у девушки, сломал замок, порвав при этом пластмассу, так как торопился, и высыпал ее содержимое на сиденье рядом с собой. Ключи от машины оказались сверху всей этой кучи. Это означало только одно: девушка сунула их на самое дно сумки. Я мог бы поклясться, что она испытывает страх, но еще с большим рвением поклялся бы в том, что ее воля противостоит страху.

– Видно, вы решили: это самое умное, что можно предпринять в данной ситуации, – я включил мотор, нажал на кнопку автоматического включения, снял машину с ручного тормоза и так резко дал газ, что задние колеса сначала завизжали, потом завертелись с бешеной скоростью, пробуксовав на покрытой гравием дорожке, и машина рванулась вперед. – Если еще хоть раз попытаетесь выкинуть нечто подобное, очень пожалеете об этом. Считайте, что предупредил вас.

Я довольно опытный водитель, если дело не касается сложной езды с обгонами и двойными обгонами и не связано с машинами американского производства с автоматическим управлением. Когда же надо ехать по прямой и только нажимать на педаль газа, то эти большие машины с У–образными восьмицилиндровыми моторами дадут сто очков вперед посредственным британским и европейским спортивным моделям, которые в сравнении с ними кажутся совсем беспомощными.

Машина пошла так, словно была снабжена ракетным ускорителем. Я решил, что так как она принадлежала полиции, то имеет форсированный двигатель. Выровняв ее на шоссе, бросил беглый взгляд в зеркало и увидел, что здание суда уже далеко позади: у меня едва хватило времени, чтобы мельком взглянуть на выбежавших судью и шерифа. И тут, пропустив крутой поворот справа, я резко повернул руль. Машину занесло, один из брызговиков оторвался. Несмотря на это, ногу с педали газа я не снял, и мы вырвались за пределы города. Впереди был простор!

Глава 2

Машина шла по шоссе на север. Серая от пыли лента дороги на несколько десятков сантиметров возвышалась над уровнем лежащей за пределами шоссе земли. Слева искрилась и сверкала, как переливающийся изумруд, озаренная палящим солнцем поверхность Мексиканского залива. Между шоссе и заливом по побережью шла не вызывающая интереса полоса низких мангровых деревьев, а справа мелькал заболоченный лес, но, вопреки моему ожиданию, это были не пальмы или карликовые пальмы, которые я думал встретить в этих местах, а сосны и приводящие в уныние перелески из молодой сосновой поросли.

Езда не доставляла мне удовольствия. Я вел «шевроле» на такой скорости, на какую только решил отважиться, и мягкое покачивание подвески отнюдь не давало мне ощущения безопасности. Не хватало солнцезащитных очков. Хотя солнце не ослепляло прямыми лучами, безжалостный свет этого субтропического светила, сверкающего в небе прямо над шоссе, был таким резким, что причинял боль глазам. Машина была открытой, но ветровое стекло таким большим и таким выпуклым, что затрудняло проникновение в кабину свежего воздуха и не охлаждало ее, несмотря на то, что ветер свистел в ушах: скорость превышала 130 километров в час. Там, в зале суда, температура в тени достигала почти 40 °C, а какой она была здесь, в этом открытом пекле, даже невозможно представить.

Езда не доставляла удовольствия и девушке. Она даже не побеспокоилась снова положить в сумочку барахло, которое я вытряхнул. Несколько раз, когда машина делала очередной крутой поворот, она хваталась рукой за верхнюю кромку двери, но, не считая этого, не сделала ни единого движения с тех пор, как Марбл–Спрингс остался позади. Только повязала белым шелковым шарфом светлые волосы. На меня она не взглянула ни разу, и я не представлял, какого цвета у нее глаза. И уж, конечно, не заговорила со мной. Раз или два я посмотрел на нее, но она все время смотрела вперед. Губы плотно сжаты, лицо бледное, на левой щеке горело яркое пятно. Она все еще боялась, а может, боялась более, чем когда–либо. Возможно, она думала о том, что с ней будет. Я и сам думал об этом.

Через 13 километров пути и 8 минут времени произошло то, чего я ожидал. Кто–то позаботился и быстро принял меры. Дорогу заблокировали в том месте, – где какая–то предприимчивая фирма оборудовала справа от шоссе асфальтированную площадку – место отдыха водителей – и бензоколонку, применив для этого раздробленный камень и кораллы. Поперек шоссе стояла большая черная полицейская машина, вращались сигнальные огни, горел красным светом сигнал «стоп». Слева, как раз за капотом полицейской машины, поверхность земли резко снижалась, образуя ров глубиной в 1 или 1,5 метра, который в конце немного приподнимался, переходя в мангровую поросль. Прорваться с этой стороны было невозможно. Справа дорога расширялась, образуя двор заправочной станции, где выстроились в высокую вертикальную линию черные гофрированные 200–литровые цистерны с бензином, полностью блокирующие пространство между полицейской машиной и передней линией бензонасосов, установленных параллельно шоссе.

Все, что я разглядел за 4–5 секунд, заставило меня так резко тормознуть, что «шевроле» содрогнулся и его с заклиненными намертво колесами занесло в сторону. Скорость со 110 километров упала до 50. В ушах стоял пронзительный визг шин, а сзади на сером от пыли шоссе остались черные дымящиеся следы от расплавившейся резины. Еще я успел увидеть полицейских: один согнулся за капотом полицейской машины, а голова и правая рука второго виднелись над багажником. Оба были вооружены револьверами. Третий полицейский стоял, выпрямившись во весь рост, почти полностью скрытый ближайшей цистерной с бензином. Зато его оружие было отчетливо видно. Это было самое смертоносное из всех типов оружия для стрельбы с близкой дистанции – хлопушка–дробовик с укороченным стволом и гильзами 20–го калибра, начиненными дробью среднего размера.

Скорость «шевроле» снизилась до 30 километров. До дорожного блока оставалось не более 35 метров. Револьверы полицейских нацелились мне в голову, а сами полицейские встали и вышли из укрытий. И тут боковым зрением я увидел, что девушка схватилась за ручку двери и, наполовину отвернувшись от меня, приготовилась выпрыгнуть из машины. Ни слова не говоря, я нагнулся, схватил ее за руку и с дикой силой рванул к себе. Она вскрикнула от боли. В ту же минуту я перенес свою хватку на ее плечо и притянул к себе на грудь, чтобы полицейские не осмелились выстрелить. Потом до отказа нажал на педаль газа.

– Сумасшедший! Вы убьете нас! – на какую–то долю секунды ее глаза разглядывали 200–литровые цистерны, на которые неслась машина. Выражение ужаса на лице соответствовало панике, прозвучавшей в ее голосе. Потом она закричала и отвернулась, спрятав лицо у меня на груди, ее острые ногти впились мне в плечо.

Мы врезались во вторую цистерну слева, точно угодив в нее серединой бампера.

Подсознательно я теснее прижал к себе девушку и, вцепившись в руль, приготовился к ошеломляющему оглушительному удару. Отчетливо представил себе этот удар, который раздавит меня о рулевое колесо или выбросит вперед прямо через ветровое стекло в тот самый момент, когда мертвый груз 200–килограммовой цистерны срежет болты, крепящие мотор к раме, и он, сорвавшись, пробьет кузов и врежется в кабину.

Но этого сокрушительного удара не произошло. Раздался скрежет и лязг металла; крыло машины, оторвав цистерну от земли, отбросило ее с дороги. В момент удара я подумал, что цистерна свалится на капот, разобьет ветровое стекло и пригвоздит нас к сиденью. Свободной рукой резко крутанул руль влево, и вращающаяся в воздухе цистерна, отскочив от крыла машины, исчезла из виду. Я удержал руль, выровнял машину. Цистерна была пуста. Не раздалось ни единого выстрела.

Девушка медленно подняла голову, посмотрела через мое плечо назад и уставилась на меня. Ее ногти все еще вонзались в мои плечи, но она совершенно не осознавала этого.

– Вы сумасшедший, – я едва расслышал ее хриплый шепот сквозь крещендо ревущего мотора. – Вы сумасшедший, вы наверняка сумасшедший. – Возможно, раньше ужас не коснулся ее, но теперь он овладел ею полностью.

– Отодвиньтесь от меня, леди. Вы закрываете мне видимость.

Она отодвинулась на несколько сантиметров, но глаза, полные страха, все еще были устремлены на меня. Ее било как в лихорадке.

– Вы сумасшедший, – повторила она. – Прошу, умоляю вас, выпустите меня.

– Я не сумасшедший и еще немного соображаю, мисс Рутвен. У них были не больше двух минут, чтобы соорудить это заграждение, а требуется гораздо больше двух минут, чтобы выкатить из склада шесть полных цистерн и поставить их в ряд. У той цистерны, в которую я врезался, отверстие для отсоса бензина было повернуто ко мне, и в нем не было пробки. Значит, цистерна пустая. Что же касается вашей просьбы выпустить из машины – извините, но не могу терять на это время. Оглянитесь.

Она оглянулась.

– Они… они гонятся за нами!

– А чего вы ожидали – думали, они пойдут в ресторан и выпьют по чашечке кофе?

Теперь дорога шла совсем рядом с морем, извиваясь по береговой полосе. Шоссе оказалось довольно свободным, но все–таки движение было достаточно интенсивным, и я воздерживался от того, чтобы наверстать время на крутых поворотах, где не было видимости и где я не был уверен в дорожной обстановке. Полицейская машина настигала. Ее водитель знал свою машину лучше, чем я «шевроле», да и дорога, по всей вероятности, была ему знакома как пять пальцев.

Через десять минут нас разделяло примерно 140 метров.

Последние несколько минут девушка внимательно наблюдала за преследующим нас автомобилем. Она повернулась и посмотрела на меня, сделав попытку унять дрожь в голосе. И это ей почти удалось.

– Что… что теперь произойдет?

– Все что угодно, – коротко ответил я. – Скорее всего, они пойдут на какую–нибудь грубую выходку. Думаю, происшествие у бензозаправочной станции не привело их в восторг.

Как только я произнес эти слова, один за другим, почти без интервала, раздались два или три резких, как удар хлыста, выстрела, заглушившие шелест шин и рев мотора. Я посмотрел на девушку и по выражению ее лица понял, что мне незачем пояснять, что происходит. Она и сама все отлично понимала.

– Ложитесь на пол! Ложитесь скорее и не высовывайте голову. Что бы они ни применили, пули или таран, единственный шанс для вас уцелеть – лечь на пол.

Она легла, видны остались только ее плечи и затылок. Вытащив из кармана револьвер, я быстро снял ногу с педали газа и, резко потянув на себя рукоятку, поставил машину на ручной тормоз. Неожиданная и резкая остановка машины без всякого предупреждения, так как при пользовании ручником тормозные огни, естественно, не загорелись, совершенно сбила с толку преследующего водителя и привела его в состояние паники, о чем свидетельствовал визг шин и отвратительный запах горелой резины.

Я, не прицеливаясь, выстрелил. Пуля попала точно в центр ветрового стекла. Оно лопнуло и покрылось сеткой мелких трещин. Я выстрелил снова: колеса полицейского автомобиля бешено забуксовали, машину резко занесло, и она, накренившись одним бортом, почти перегородила дорогу, попав ближайшим передним колесом в кювет на правой стороне дороги. Это было какое–то неуправляемое скольжение колес, которое могло произойти в результате того, что пуля пробила переднее колесо и шина лопнула.

Естественно, полицейские в машине остались целы и невредимы. Через пару секунд они все трое выскочили на дорогу и стали беспорядочно палить вслед нашей машине, заботясь только о том, чтобы как можно быстрее нажимать на курки. Но мы уже были в 100, а потом в 150 метрах от них, и с такого расстояния они могли стрелять в нашу машину из своих пистолетов и карабинов с таким же успехом, как забрасывать ее камнями.

Через несколько секунд мы скрылись за поворотом и потеряли полицейских из виду.

– Порядок. Война окончена. Вы можете подняться, мисс Рутвен.

Она выпрямилась и снова села на сиденье. Несколько прядей волос упали ей на лицо. Она сняла шелковый шарф, поправила волосы и снова повязала его. Женщины, подумал я, если даже будут падать со скалы, но им станет известно, что у подножья ждет общество, обязательно причешут волосы в полете.

Завязав шарф, она, не глядя на меня, покорно сказала:

– Спасибо, что заставили меня лечь. Меня… меня могли бы убить.

– Это верно, могли бы, – пришлось безразлично согласиться. – Но я думал о себе, леди, а не о вас. Вы сами и ваше здоровье тесно связаны с моим благополучием. Если рядом со мной не будет живой охранной грамоты, они применят все что угодно, начиная от ручной гранаты и кончая залпом из военно–морского орудия диаметром 350 мм, только бы остановить меня.

– Значит, они пытались попасть в нас, они пытались убить нас? – ее голос задрожал, и она кивнула, указывая на дырку от пули в ветровом стекле. – Я сидела как раз напротив.

– Именно так. Один шанс из тысячи. Вероятно, у них был приказ не стрелять в вас, но они так разозлились на меня за то, что я натворил, когда прорывался через заграждение, что забыли о приказе. А возможно, они охотились за одним из наших задних колес, чтобы воспользоваться нашей покрышкой. Вообще–то тяжело стрелять из автомобиля, который движется с такой скоростью, как их полицейская машина. А может, они вообще не умеют метко стрелять.

Встречных машин было мало – две или три через каждые полтора километра, но и этого было больше чем достаточно для нарушения моего спокойствия. В большинстве автомобилей были семьи, отправляющиеся отдыхать, или группы студентов, едущих на каникулы. И подобно всем людям, получившим возможность проводить время в праздности, они не только живо интересовались всем, что встречали на пути, но к тому же имели и время и желание удовлетворить свое любопытство. Почти каждая машина снижала скорость, поравнявшись с нашей, и в зеркало заднего обзора я видел, как на трех или четырех машинах загорался красный свет, когда водитель нажимал на тормоз. Машины останавливались, и сидящие в них люди оборачивались нам вслед. Фильмы, сделанные в Голливуде, и тысячи телефильмов способствовали тому, что пробитое пулей ветровое стекло стало объектом, на который с готовностью обращали внимание миллионы людей.

Одно это не способствовало сносному настроению. А еще хуже была уверенность в том, что в любую минуту каждая местная радиостанция, находящаяся на расстоянии 150 км, передаст в новостях дня сообщение о том, что произошло в зале суда в Марбл–Спрингсе, и даст подробное описание «шевроле», моей персоны и девушки, сидящей рядом.

Добрая половина людей, едущих во встречных машинах, вероятно, включает в пути радио и слушает бесконечные программы, передающие песни менестрелей, любимую всеми игру на гитаре и народные песни, транслируемые местными радиостанциями. Ну и, конечно, новости дня. Если в сводке новостей передадут обо мне и если хотя бы в одной из встречных машин за рулем будет сидеть псих, который опознает мою машину, то он может увязаться за нами только для того, чтобы показать своей жене и детям, какой он герой, тогда как они даже не подозревают об этом.

Я взял все еще пустую сумочку, сунул внутрь правую руку, сжал ее в кулак и, размахнувшись, ударил в центр лобового стекла. Теперь вместо маленького круглого отверстия от пули появилась дыра, которая была раз в 100 больше, но зато теперь разбитое ветровое стекло уже ни у кого не вызовет подозрений. В те дни ветровые стекла изготовлялись из специального закаленного стекла и разбивались самым таинственным образом, что не вызывало никаких комментариев. Разбитые ветровые стекла не являлись большой редкостью. Причиной мог быть отлетевший из–под колес камень, внезапное резкое изменение температуры и даже слишком громкий звук при критически высокой частоте.

И все же предпринятой меры предосторожности было явно недостаточно, и я знал это. Знал, что не смогу намеренно разбитым стеклом отвлечь все подозрения. Внезапно в порядком наскучившую музыкальную программу, передаваемую по имеющемуся в «шевроле» приемнику, ворвалась взволнованная скороговорка неясных голосов. Затем чей–то голос передал краткую, но весьма приукрашенную сводку о моем побеге, предупредив дорожную полицию, чтобы она при обнаружении «шевроле» немедленно доложила об этом. Стало ясно, что надо освободиться от «шевроле», и освободиться немедленно. Было очень жарко. Главное шоссе шло с севера на юг. Возможность избежать опознания полностью исключалась. Я должен был найти новую машину. И найти ее как можно скорее.

Я нашел ее через несколько минут. Мы проезжали по улице одного из новых городов, которые, как грибы, дюжинами вырастали вдоль побережья Флориды. Тут я услышал сигнал и менее чем в 200 метрах за ограничительной зоной увидел стоянку, расположенную между берегом моря и дорогой. На стоянке – три машины. Очевидно, какая–то компания вместе путешествовала, так как через просветы между деревьями и низким кустарником, росшими вокруг, виднелась группа людей из 7–8 человек, спускающаяся вниз, к берегу, на расстоянии около 300 метров от нас. Люди несли гриль для жарки мяса на вертеле, плиту и сумки с продуктами. У меня сложилось впечатление, что они решили устроить здесь привал.

Выпрыгнув из «шевроле» и прихватив с собой девушку, быстро осмотрел все три автомобиля. Два – с откидывающимся верхом, третий – спортивный. Машины стояли с открытым верхом. Ни в одной из машин не было ключей зажигания, но владелец спортивного автомобиля, как обычно поступают многие водители, держал запасные ключи в вещевом отсеке, расположенном рядом с рулевой колонкой. Ключи были прикрыты сложенной вчетверо замшевой салфеткой.

Я мог бы сесть в этот спортивный автомобиль и укатить, бросив «шевроле». Но это было бы весьма неразумно. Пока «шевроле» в розыске, все силы будут сконцентрированы на ней. Тогда обычному автомобильному вору достанется не очень много внимания. Когда же найдут «шевроле», по всему штату начнут разыскивать спортивный автомобиль.

Через 30 секунд я отвел «шевроле» в городок. При первом съезде с шоссе снизил скорость и поехал по бетонной дорожке, ведущей к первому дому, окна которого были обращены в сторону залива. Никого вокруг не было, и я ни минуты не колебался: въехал в открытую дверь гаража, выключил мотор и быстро закрыл дверь.

Через две–три минуты любому человеку потребовалось бы очень внимательно рассмотреть нас, прежде чем у него возникли какие–либо подозрения. Одного взгляда для этого было уже недостаточно. По странному стечению обстоятельств, на девушке была зеленая блузка с короткими рукавами, цвет которой был точно таким, как цвет моего костюма. По радио уже дважды сообщали об этом факте. Достаточно первой беглой проверки, и мы разоблачены. Но теперь этой блузки на девушке уже не было.

Теперь ее украшал белый купальник, оказавшийся под блузкой. В этот ослепительный солнечный полдень большинство девушек ходили в купальниках, и мою блондинку невозможно стало отличить от тысячи других абсолютно похожих на нее молоденьких женщин. Что же касается зеленой блузки, то ее спрятали внутрь моего пиджака, который висел на руке серой подкладкой наружу. А галстук я снял и сунул в карман. Взяв ее шелковый шарф, набросил его себе на голову, незавязанные концы свешивались справа спереди, прикрывая шрам. Меня могли бы выдать рыжие волосы на висках, так как они виднелись из–под шарфа. Но к этому времени я догадался намочить ее тушь и покрасить волосы. Никогда в жизни не видел прически такого странного цвета, но главное – он не был рыжим.

Пистолет лежал между блузкой и пиджаком.

Мы шли очень медленно, чтобы моя хромота не бросалась в глаза. Через три минуты подошли к спортивному автомобилю. Он, как и полицейский автомобиль, который мы спрятали в гараже, оказался «шевроле» с точно таким же мотором. На этом сходство кончалось. Это был двухместный автомобиль с пластмассовым кузовом. Я водил такой в Европе и знал, что его рекламируемая скорость 120 километров соответствовала действительности.

Подождав, пока тяжелый, нагруженный гравием грузовик подъедет к нам, под стук его колес я завел спортивный автомобиль и быстро поехал вслед за грузовиком. На лице девушки появилось удивление, когда мы поехали в том же направлении, откуда недавно прибыли.

– Знаю, что вы хотите сказать. Ну что же, повторите еще раз, что я сумасшедший. Только это не так. Следующее заграждение будет установлено где–нибудь поблизости, в направлении на север. И оно будет фундаментальным, а не таким, как прошлый раз. Это заграждение сможет остановить пятидесятитонный танк. Возможно, они решат, что я, боясь натолкнуться на мощное заграждение, сверну с шоссе на одну из проселочных дорог и по бездорожью поеду на восток. По крайней мере, на их месте я решил бы именно так. На востоке самая подходящая местность, чтобы скрыться. И потому мы едем на юг. До этого они не додумаются. А потом на несколько дней где–нибудь спрячемся.

– Спрячемся? Где? Где вы можете спрятаться? – Я промолчал, и она заговорила снова: – Выпустите меня! Пожалуйста! Теперь вы в безопасности. Вы ведь знаете, что в безопасности. Вы ведь уверены в себе! Иначе бы не поехали на юг. Пожалуйста!

– Не смешите меня. Если отпустить вас, то уже через десять минут каждый полицейский в штате будет знать, какой у меня автомобиль и в каком направлении я еду! Видимо, вы действительно считаете меня сумасшедшим.

– Но вы же не можете доверять мне, – настаивала она. За двадцать минут я никого не застрелил, она уже не боялась, по крайней мере была не так напугана, чтобы страх помешал ей рассуждать логически. – Откуда знаете, что я не подам людям какого–нибудь знака, не закричу, когда, например, остановимся перед светофором? А может быть, я… я ударю вас, когда отвернетесь? Откуда знаете…

– Тот молодой полицейский, Доннелли, – некстати вспомнил я. – Интересно, успели ли доктора оказать ему помощь?

Она поняла меня. Ее порозовевшие было щеки снова побледнели. Она была храброй девушкой, только эта храбрость могла оказать ей плохую услугу.

– Мой отец – больной человек, мистер Тальбот, – впервые она обратилась ко мне по фамилии, к тому же я оценил ее вежливое обращение «мистер». – Я очень боюсь, думая о том, что случится с ним, когда он узнает… У него такое больное сердце и…

– А у меня жена и четверо умирающих от голода детишек, – перебил я. – Мы не можем утирать друг другу слезы. Успокойтесь.

Она не сказала ни слова, она молчала даже тогда, когда я через несколько минут подъехал к аптеке, остановил машину, вошел внутрь и позвонил по телефону. Она была со мной. Достаточно далеко, чтобы не слышать, о чем речь, но достаточно близко, чтобы видеть пистолет под переброшенным через руку пиджаком. Выходя из аптеки, я купил сигареты. Продавец посмотрел сначала на меня, а потом на стоящий у аптеки автомобиль.

– Слишком жаркий день для езды на машине, мистер. Издалека едете?

– Нет, всего–навсего с Чиликутского озера. – В 5–6 километров к северу я видел знак поворота на озеро. Меня передергивало от тщетных попыток говорить с американским акцентом. – Решил порыбачить.

– Порыбачить, да? – тон его был вполне миролюбивым, чего нельзя сказать о косых взглядах, которые он то и дело бросал на сидящую рядом со мной девушку. Но мои инстинкты в тот день временно бездействовали, и поэтому я не обратил на это внимания. – И каков же улов? Удалось что–нибудь поймать?

– Так, мелочь, – у меня не было ни малейшего представления о том, какая рыба водится в этом озере, если вообще она там водилась. И тут мне показалось совершенно невероятным, чтобы какой–нибудь чудак стал ловить рыбу в мелком заболоченном озере, когда весь Мексиканский залив лежал у его ног. – Ко всему прочему, лишился даже этой мелкой рыбешки, – мой голос стал резче, словно я вспомнил ту злость, которую почувствовал, когда это произошло. – На минуту поставил корзинку с рыбой на землю, и тут какой–то сумасшедший проехался по ней со скоростью 130 километров. И прости–прощай жареная рыбка! К тому же на проселочных дорогах такая пыль, что не смог разглядеть номер его машины.

– Этот номер легко установить, – внезапно он стал внимательно смотреть вперед, а потом спросил: – Какой марки тот автомобиль, мистер?

– «Шевроле». Голубого цвета. С разбитым ветровым стеклом. А в чем дело?

– В чем дело, – повторил он. – Уж не хотите ли сказать, что вы не… вы видели парня, который сидел за рулем?

– Нет. Он слишком быстро гнал машину. Видел, что он рыжий с пышной копной волос, но…

– Рыжий. Чиликутское озеро. Господи! – он повернулся и побежал к телефону.

Мы вышли на залитую солнцем улицу.

– Вы ничего не упустили по дороге, – сказала девушка. – Как вам удается сохранять такое хладнокровие? Он же мог узнать…

– Садитесь в машину. Узнать меня? Он был занят только тем, что разглядывал вас. Когда шили купальник, материала, наверное, было в обрез, но они решили продолжить свою работу и в любом случае закончить ее.

Мы сели в машину и тронулись. Через шесть километров подъехали к месту, которое я заметил еще по дороге на север. Это была затененная пальмами стоянка, расположенная между шоссе и берегом залива. Под временно сооруженной деревянной аркой висел указатель, на котором крупными буквами было написано: «Строительная компания Годвелла», а под ним еще более крупными буквами: «Полицейский пост. Проезжайте под арку».

Я проехал под арку. На стоянке было около 15 или 20 машин. Некоторые люди устроились на скамейках, но большинство все еще сидело в машинах, наблюдая за изготовлением фундаментов, предназначенных для дальнейшей застройки нового города и расширения строительства в сторону залива. Четыре громадные драги, смонтированные на гусеничном ходу, с мощными, тяжеловесными, медленно передвигающимися ковшами вырывали со дня залива огромные глыбы коралловых рифов и сбрасывали их к строящемуся пирсу. Один из пирсов широкой лентой уходил прямо в море. Он должен был стать новой улицей города. Два других были поменьше и располагались справа от основного. Они предназначались для строительства домов, снабженных индивидуальными пристанями. Четвертый пирс представлял собой большую петлю, уходящую на север и постепенно изгибающуюся обратно к берегу. Вероятно, это была гавань для яхт. Этот процесс – процесс создания города из дна моря – был увлекательнейшим зрелищем, но у меня не было настроения восхищаться им.

Поставив машину между двумя пустыми автомобилями с открывающимся верхом, я открыл пачку только что купленных сигарет и закурил. Девушка полуобернулась и удивленно посмотрела на меня.

– Неужели именно это место вы имели в виду, думая о том, где спрятаться?

– Да, это, – подтвердил я.

– Вы намерены остаться здесь?

– А чем это место не пришлось вам по вкусу?

– Но разве вы не видите, сколько здесь народу? Здесь же все увидят вас… В двадцати метрах отсюда любой полицейский патруль…

– И вам непонятно, почему я остановился именно здесь? Каждый человек будет рассуждать, как вы. Ни один здравомыслящий человек, за которым гонится полиция, не сунется сюда. Значит, это идеальное место для того, чтобы переждать. Именно здесь мы и останемся.

– Вы не сможете находиться здесь длительное время, – убежденно сказала она.

– Конечно, не смогу, – согласился я. – Просто дождусь темноты. Сядьте поближе, мисс Рутвен, пододвиньтесь еще. Я должен скрыться, чтобы спасти свою жизнь, мисс Рутвен. Как вы представляете себе человека, за которым гонится полиция? Наверное, вы представляете его измученным, выбившимся из сил человеком с диким взглядом, пробирающимся через непроходимые леса или по плечи увязающим во флоридских болотах. Вам и в голову не придет, что он сидит на солнышке и к нему прижимается хорошенькая девушка, разговаривая на интимные темы? Разве эта влюбленная парочка может кому–то показаться подозрительной, а? Придвиньтесь ко мне поближе, леди.

– Господи, больше всего на свете хотела, чтобы у меня в руке был пистолет, – спокойно сказала она.

– Не сомневаюсь. Что вы медлите? Придвиньтесь ко мне вплотную.

Она придвинулась. Я почувствовал, как она вздрогнула от непреодолимого отвращения, когда ее обнаженное плечо коснулось моего. Попытался представить себе, что бы почувствовал я, если бы был молоденькой девушкой, находящейся в обществе убийцы. Но представить такое было слишком трудно. Я не был девушкой, не был молод и красив, поэтому и перестал думать на эту тему. Просто показал ей пистолет, лежащий у меня на коленях и накрытый пиджаком. Потом сел на заднее сиденье, чтобы насладиться бризом, доносившимся с залива и смягченным лучами солнца, пробивающимися сквозь шелестящие листья пальм. Но уже не казалось, что солнце долго еще будет с нами. Бриз охлаждал опаленную солнцем землю и был напитан влагой. Крохотные белые лоскутки облаков, кочуя по небу, группировались в тяжелые серые кучевые облака. Это совсем не нравилось: хотелось, чтобы был предлог не снимать с головы белый шелковый шарф.

Минут через десять после того, как мы прибыли на стоянку, со стороны юга на шоссе показался черный полицейский автомобиль. В зеркало заднего обзора я видел, как он замедлил ход у стоянки и как двое полицейских высунули в окно головы, чтобы осмотреть стоянку. Но эта проверка была беглой и быстрой, и можно было заметить, что они не ожидают увидеть здесь что–либо интересное. Их машина поехала дальше, не успев остановиться.

Надежда, появившаяся было в глазах девушки – глаза ее были серые, холодные и ясные, теперь я хорошо разглядел их – погасла, как пламя потушенной свечи, загорелые плечи разочарованно опустились.

Через полчаса у нее снова появилась надежда. В арку одновременно въехали, одновременно остановились, одновременно заглушили моторы двое полицейских на мотоциклах в шлемах и перчатках. Они казались суровыми и уверенными в себе. Несколько минут посидели на мотоциклах, опустив ноги в сверкающих ботинках на землю, потом слезли с мотоциклов, опустили опоры, чтобы их машины не упали, и стали обходить каждый автомобиль. Один из них держал в руке револьвер.

Они остановились у ближайшего к выходу автомобиля, окинули его беглым взглядом и, не говоря ни слова, стали внимательно и долго рассматривать сидящих в нем людей. Полицейские ничего не объясняли и не приносили извинений – они выглядели так, как выглядят полицейские, услышавшие о том, что в их собрата кто–то стрелял, что он умирает или уже умер.

Внезапно,пропустив несколько машин, они направились прямо к нам. По крайней мере, мне показалось, что они намерены подойти к нам, но они прошли мимо и направились к «форду», стоящему слева перед нашей машиной. Когда они проходили мимо, я почувствовал, как напряглась девушка, услышал, как у нее перехватило дыхание.

– Не делайте этого! – я обхватил ее рукой и крепко прижал к себе. Вздох, который она сделала, чтобы набрать воздух в легкие и закричать о помощи, перешел в приглушенный крик боли. Полицейский, стоящий ближе к нам, обернулся и увидел, что голова девушки лежит у меня на плече. Он отвернулся и довольно резко сказал что–то своему компаньону. Может быть, в нормальных условиях он принял бы какие–то меры. Но обстоятельства не были нормальными. И мне стало спокойнее.

Когда я отпустил девушку, пылало не только ее лицо, но даже шея и грудь: я так крепко прижимал ее к себе, что ей не хватало воздуха. Я решил, что замечание полицейского относилось к ненормальному цвету ее лица. Возможно, он решил, что девушка пьяна. Ее глаза горели злостью, как глаза дикой кошки. Впервые за все это время страх совершенно покинул ее, и она отчаянно боролась.

– Я сейчас выдам вас, – голос ее был тихим, но непримиримым. – Лучше сдайтесь.

Полицейский проверял «форд». На водителе «форда» был пиджак точно такого же зеленого цвета, как мой, и низко надвинутая на лоб панама. Я видел этого парня, когда он въезжал на стоянку. У него были черные волосы и загорелое толстое усатое лицо. Дальше полицейские не пошли. Они стояли не более чем в четырех метрах от нас, но скрежет и грохот драги заглушал наши голоса.

– Не будьте идиоткой, – спокойно сказал я. – У меня пистолет.

– И в нем всего одна пуля.

Она была права. Две пули были истрачены в зале суда, одной я разорвал покрышку у «студебекера» судьи, две израсходовал, когда нас преследовал полицейский автомобиль.

– А вы, малышка, неплохо считаете, – пробормотал я. – И у вас будет предостаточно времени для упражнений по арифметике в больнице после того, как хирурги сделают свое дело. Если им это только удастся.

Она, приоткрыв рот, смотрела на меня и не произносила ни слова.

– Одна маленькая пуля может натворить массу неприятностей, – я вытянул руку с пистолетом, прикрытым пиджаком, и прижал пистолет к ее бедру. – Вы слышали, что я говорил этому дурачку Доннелли, объясняя, что может натворить мягкая свинцовая пуля? Пистолет прижат к вашему бедру. Вы представляете, что это означает? – я говорил очень тихо, но в голосе звучала угроза. – Пуля разнесет вам кость так, что ее уже не починишь. А это означает, что вы уже никогда не сможете ходить, мисс Рутвен. Вы уже никогда не сможете ни бегать, ни танцевать, ни плавать, ни скакать верхом на лошади. Весь остаток жизни будете таскать свое прекрасное тело на костылях или будете ездить в инвалидной коляске. При этом всегда будут мучить боли. Всю оставшуюся жизнь… Неужели еще не пропало желание позвать на помощь полицейских?

Она молчала. Лицо было без кровинки, и даже губы побелели.

– Вы верите мне? – тихо спросил я.

– Верю.

– И как же намерены поступить?

– Намерена позвать полицейских, – просто сказала она. – Пусть вы искалечите меня, но зато вас схватят. И вы уже никогда и никого больше не убьете. Я обязана сделать это.

– Ваш благородный порыв делает вам честь, мисс Рутвен, – насмешка в моем голосе была прямо противоположна мыслям, проносящимся в голове. Она собиралась сделать то, чего я, будь на ее месте, не сделал бы.

– Ну что ж, зовите их. И смотрите, как они будут умирать.

Она не сводила с меня глаз.

– Что… что вы хотите этим сказать? Ведь у вас всего одна пуля…

– И она уже не для вас. При первом вашем крике, леди, этот коп с пушкой в руке получит пулю. Выстрелю ему прямо в грудь. Я неплохо управляюсь с кольтом. Вы же собственными глазами видели, как я выстрелом выбил пистолет из рук шерифа. Рисковать не стану. Выстрелю в грудь. Потом схвачу другого полицейского – это сделать проще простого, так как его пистолет находится в застегнутой кобуре. Полицейский знает, что я убийца, но ему неизвестно, что моя пушка пустая. Отниму у него пистолет, обезврежу его и смоюсь. Не думаю, чтобы кто–то попытался остановить меня.

– Но я крикну ему, что пистолет не заряжен. Я крикну…

– Нет. Прежде всего я расправлюсь с вами, леди. Заеду локтем в солнечное сплетение, и минут пять вы не сможете вымолвить ни единого слова.

Наступила долгая пауза. Полицейские все еще торчали на стоянке.

Потом послышался ее еле слышный шепот:

– Неужели вы действительно способны на это?

– У вас есть только одна возможность получить ответ на свой вопрос.

– Ненавижу вас, – ее голос был лишен всякого выражения, ясные серые глаза потемнели от отчаяния, сознания собственного бессилия и горечи поражения. – Никогда не думала, что смогу так ненавидеть человека. Это… это пугает меня…

– Бойтесь, и вы останетесь в живых, – я наблюдал за тем, как полицейские, закончив осмотр машин на стоянке, медленно подошли к мотоциклам и уехали.

Медленно надвигался вечер. Скрежетали и скрипели драги, постепенно пробивая себе дорогу в море. Одни патрульные полицейские приезжали, другие уезжали, но большинство из них уезжало, и вскоре на стоянке остались всего две машины: наша и «форд», принадлежащий парню в зеленом костюме.

Постепенно сгустились сумерки, небо покрылось облаками и потемнело, став цвета индиго. Начался дождь…

Он лил с яростью, присущей субтропическим ливням. Пока я возился, поднимая верх машины, тонкая рубашка из хлопка промокла так, словно я, не снимая ее, выкупался в море. Подняв боковые стекла, посмотрел в зеркало: по моему лицу от висков до подбородка струились черные потоки. С волос тушь почти смылась. Я, насколько смог, стер тушь с лица платком и посмотрел на часы.

Черные тучи покрывали небо от горизонта до горизонта. Вечер наступил раньше времени. У машин, проезжающих по шоссе, горели подфарники, хотя был скорее день, чем ночь. Я завел мотор.

– Вы же хотели подождать до темноты, – в голосе звучало удивление. Может быть, она ждала, что на стоянку снова приедут полицейские, но более наблюдательные и сообразительные.

– Да, собирался, – подтвердил я. – Скорее всего к этому времени мистер Чес Брукс устроит шумный концерт с пением и танцами в нескольких километрах от шоссе, и его словоизлияния будут весьма красноречивыми.

– Какой мистер Чес Брукс? – по ее тону было понятно, что она снова принимает меня за сумасшедшего.

– Мистер из Питсбурга, штат Калифорния, – я постучал пальцами по лицензионному талону, прикрепленному к рулевой колонке. – Да, далеко надо ехать, чтобы вернуть ему украденный автомобиль. – Я поднял глаза и прислушался к пулеметной симфонии тяжелых дождевых капель, барабанящих по брезентовой крыше. – Ведь вы же не думаете, что он все еще жарит мясо на той маленькой стоянке на берегу?

Мы выехали из–под импровизированной арки и повернули направо на шоссе.

Когда девушка заговорила, я понял, что она действительно принимает меня за сумасшедшего.

– Вы решили вернуться в Марбл–Спрингс? – это были одновременно вопрос и утверждение.

– Именно так. Едем в мотель «Контесса». Туда, где меня схватили копы. Я оставил там кое–какие вещи и хочу их забрать.

Она промолчала. Наверное, подумала: «Сумасшедший». Хотя это слово абсолютно не соответствовало действительности.

Я сорвал с головы шарф – в сгущающихся сумерках белое пятно на моей голове привлекало излишнее внимание и могло показаться более подозрительным, чем рыжие волосы, – и продолжал:

– Там они никогда не станут разыскивать меня. Проведу там ночь, а может быть и несколько ночей – до тех пор, пока не найду лодку. Вы тоже.

Я сделал вид, что не услышал, как она вскрикнула.

– Помните телефонный разговор в аптеке? Я позвонил в мотель и узнал, свободен ли коттедж номер 14. Мне ответили, что он свободен, и я забронировал его, сказав, что мои друзья останавливались в этом коттедже и порекомендовали мне его, так как из этого коттеджа открывается самый живописный вид. Это и на самом деле так. Кроме того, это самый уединенный коттедж, так как он построен в конце территории мотеля и окна его выходят на море. Поблизости находится и шкаф, куда положили мой чемодан, когда меня схватили копы. Кроме всего прочего, рядом с коттеджем есть прекрасный личный гараж, где можно спрятать машину от любопытных глаз, и никто не задаст ни единого вопроса.

Летели километры: один, другой, третий, а девушка все молчала. Она снова надела свою зеленую блузку, но это был уже просто кусок кружев, состоящий из одних дырок. Она, как и я, промокла насквозь, когда я натягивал брезентовую крышу. Временами девушка дрожала, как в лихорадке. После дождя стало прохладно.

Мы приближались к окраине Марбл–Спрингса, когда она снова заговорила.

– Вы не сможете остановиться в мотеле. Разве возможно осуществить такой план? Вам надо зарегистрироваться, расписаться в журнале приезжих, взять ключи, поужинать в ресторане. Вы же не можете…

– Я все могу. Я попросил не запирать дверь мотеля, пока мы не приедем, просил, чтобы ключи от коттеджа и гаража были вставлены в двери. Сообщил, что мы выехали из дома очень рано и проехали длинный утомительный путь. Сказал, что очень устали и просим не беспокоить до утра, чтобы мы могли отдохнуть. Сказал, что зарегистрируемся утром и утром же оплатим все, что с нас причитается, – я откашлялся. – Сказал, что мы совершаем свадебное путешествие. И женщина, с которой я разговаривал, кажется, поняла наше желание побыть вдвоем.

Мы подъехали к мотелю раньше, чем она нашла слова для ответа.

Через резные, окрашенные в сиреневый цвет ворота подъехали к залу обслуживания, находящемуся в центральной здании мотеля, и припарковали машину прямо под мощной, лампой, отбрасывающей такую густую тень, что мои рыжие волосы стали совершенно не видны под крышей автомобиля.

У входа в зал обслуживания стоял негр, одетый в сиреневую, отделанную голубым кантом униформу с золотыми пуговицами. Модель этой униформы и сочетание цветов скорее всего были разработаны каким–то дальтоником, надевшим к тому же очки с дымчатыми стеклами.

Я окликнул его.

– Где находится коттедж номер 14? – спросил я. – Как проехать к нему?

– Мистер Брукс? – я кивнул, и он продолжал: – Все приготовлено для вас. Ключи в дверях. Спуститесь, пожалуйста, вниз, вон туда.

– Благодарю, – я посмотрел на него: седой, сгорбленный, худощавый человек с поблекшими глазами. Наружность негра, словно мутное зеркало, отражала тысячи невзгод и поражений, которые он претерпел на своем жизненном пути.

– Как ваше имя?

– Чарльз, сэр.

– Я хотел бы чего–нибудь выпить, Чарльз, – и протянул ему деньги. – Пожалуй, виски. Скотч без содовой. И принесите немного брэнди. Принесете?

– Сейчас же, сэр.

– Спасибо, – я включил передачу и спустился по территории кемпинга до коттеджа номер 14.

Он находился в конце узкого полуострова. Слева был залив, справа плавательный бассейн овальной формы.

Дверь гаража была открыта. Я въехал внутрь, выключил фары и задвинул дверь гаража. Потом, двигаясь ощупью и в полутьме, включил верхний свет.

Внутри гаража в стене слева находилась единственная дверь. Мы вошли в нее и оказались в маленькой, аккуратной, опрятной кухоньке, которая была прекрасно экипирована, особенно если считать, что требуется лишь чашечка кофе. Кофе там было столько, что можно было варить его всю ночь напролет. Далее дверь вела в комнату, представляющую собой гостиную–спальню. Мы увидели сиреневый ковер, сиреневые шторы, сиреневое покрывало на кровати, сиреневые абажуры на лампах, сиреневые чехлы на стульях. Куда бы вы ни бросили взгляд, всюду этюды в сиреневых тонах. По–видимому, кто–то очень любил этот цвет. В комнате были две двери. Слева – дверь в ванную, а дверь в дальнем конце вела в коридор. Через десять секунд после того, как вошел в комнату, втащив за собой девушку, я уже находился в коридоре. Шкаф стоял в двух метрах от меня и был не заперт. Удостоверился, что мои вещи находятся там, где их оставили. Отнес чемодан в комнату, открыл его и хотел было выбросить на кровать кое–какие вещи, когда постучали в дверь.

– Это, наверное, Чарльз, – пробормотал я. – Откройте дверь, отступите на несколько шагов, чтобы она не ударила вас, возьмите бутылки и скажите, что сдачи не надо. И не пытайтесь как–то предупредить его: что–то прошептать, сделать какие–то знаки или выскочить в коридор. Я оставлю щель в двери ванной и буду следить за тем, чтобы этого не произошло. Пистолет будет нацелен вам в спину.

А она уже и не пыталась предпринять что–либо. Наверное, слишком замерзла и чувствовала себя несчастной и измученной. Все возрастающее напряжение этого кошмарного дня, видимо, лишило ее воли и желания действовать.

Старик–негр отдал ей бутылки, взял сдачу, удивленно бормоча слова благодарности, и осторожно прикрыл за собой дверь.

– Вы дрожите от холода, – резко сказал я. – Ни к чему моей страховке получать воспаление легких.

Я принес пару стаканов.

– Выпейте глоток брэнди, мисс Рутвен, а потом примите теплую ванну. Может быть, удастся подобрать себе какую–то сухую одежду в моем чемодане.

– Вы так добры… – с горечью сказала она. – Пожалуй, я выпью брэнди.

– А принять ванну не хотите?

– Нет. – Пауза колебания, и скорее предполагаемый, чем увиденный блеск ее глаз. И тут я понял, что ошибаюсь, думая, что она слишком устала, чтобы отколоть какой–нибудь номер. – Впрочем, пожалуй, приму и ванну.

– Прекрасно, – я дождался пока она осушила стакан с виски, вывалил на пол содержимое чемодана и отступил назад, чтобы пропустить ее. – Надеюсь, что не будете принимать ванну всю ночь. Я голоден.

Дверь ванной закрылась, в замке щелкнула задвижка.

Послышался шум заполняющей ванну воды. Слышно было, как она намыливает тело и разбрызгивается вода, когда девушка погрузилась в ванну. Этот звук ни с чем не спутаешь. Она предприняла все, чтобы заглушить мои подозрения.

Потом я услышал, что она вытирается полотенцем. Через одну–две минуты послышался шум сливаемой воды. Я отошел от двери и, пройдя через две двери кухни, вышел во двор, встал рядом с дверью гаража. Как раз в это время окно ванной открылось и из него вырвалось облачко пара. Когда девушка спрыгнула на землю, я одной рукой вцепился в ее плечо, а второй рукой зажал рот. Потом снова втащил ее внутрь.

Закрыв дверь кухни, посмотрел на нее. Она казалась посвежевшей и сверкала чистотой. На ней была моя белая рубашка, засунутая за пояс широкой в складку юбки. В глазах стояли слезы разочарования и поражения. Но если бы не они, то ее лицо заслуживало того, чтобы уделить ему особое внимание. Я впервые как следует рассмотрел его, несмотря на длительное время, проведенное вдвоем в автомобиле.

У нее были удивительные, густые и блестящие, с золотым отливом, волосы, разделенные прямым пробором и заплетенные в косы. Такие косы бывают у девушек из прибалтийских стран. Эта девушка никогда бы не выиграла состязаний на звание «Мисс Америка»: для этого у нее слишком волевое лицо. Она не стала бы даже «Мисс Марбл–Спрингс». В ее лице неуловимо проглядывало что–то славянское: слишком выделялись на нем широкие скулы и слишком полные губы; серые, цвета стали, глаза слишком широко расставлены, носик вздернутый. Подвижное, умное лицо: симпатичное, доброе, насмешливое и жизнерадостное, если бы только исчезли с него следы усталости и страха.

В те дни, когда я еще не распростился с мечтой и не начал грезить только о домашних тапочках и камине в собственном доме, ее лицо было бы воплощением моей мечты.

Она была женщиной, которая всегда будет выглядеть моложе своих лет, женщиной, которая станет вашей половиной и надолго войдет в вашу жизнь, навсегда оттеснив всех, словно сошедших с конвейера, смазливых крашеных блондинок с волосами цвета платины, хотя порой вам казалось, что ради этих куколок с платиновыми волосами вы готовы преодолеть горы.

Я стоял в гараже, и мне было немного жаль ее и жаль себя. И тут я почувствовал холодный сквозняк, дующий в шею. Сквозняк был из двери ванной, хотя всего десять секунд назад она была закрыта. Теперь же – оказалась открытой.

Глава 3

Мне незачем было смотреть во внезапно расширившиеся глаза девушки, чтобы сообразить, что сквозняк, дующий мне прямо в шею, не игра моего воображения. Облачко пара из перегретой ванной подплыло к правому уху.

Пара было слишком много, чтобы он вышел из замочной скважины запертой двери. Его было в тысячу раз больше. Я медленно повернулся, инстинктивно развел руки в стороны. Возможно, потом придумаю что–то более разумное, но пока было не до этого.

Первое, что я увидел, – оружие в его руке. И это оружие не было оружием, которое обычно носят при себе новички. У него в руке чернел матовый немецкий маузер калибра 7.63. Маузер – одно из самых экономичных оружие: пуля может пробить трех человек.

Второе, что я заметил, – уменьшившаяся в размерах дверь спальни с тех пор, как я в последний раз видел ее. Его плечи почти касались обеих сторон дверной коробки, хотя просвет был очень широким. Шляпа его касалась притолоки.

Третье, что я заметил, – шляпа и цвет его пиджака. Панама и зеленый пиджак. Это был наш сосед, владелец «форда», припарковавший утром свою машину рядом с нашей.

Он протянул левую руку и захлопнул дверь ванной. – Тебе не следовало бы оставлять окна открытыми. Давай сюда свою пушку, – у него был спокойный, красивый баритон, в котором не было ничего показного или угрожающего. Было очевидно, что он всегда говорит таким голосом.

– Пушку? – я прикинулся растерянным.

– Послушай, Тальбот, – миролюбиво сказал он, – я подозреваю, что мы оба, как говорят, профессионалы. Незачем затевать ненужный диалог. Давай пушку. Она лежит в правом кармане твоего пиджака в двух пальцах от твоей левой руки. Я жду. Брось пушку на ковер. Спасибо.

Ему незачем было тратить время на то, чтобы произнести последние слова: я и без них уже отшвырнул ногой пистолет в его сторону.

Я хотел, чтобы ему стало понятно: я – профессионал не хуже его.

– А теперь сядь. – Он посмотрел на меня и улыбнулся. Теперь я разглядел, что его лицо не просто толстое, а толстощекое, если только можно было назвать огромные куски мяса щеками. Лицо было таким широким, что можно бы запросто срезать с него половину мяса без ущерба для объема. Узкие черные усики и тонкий римский нос с горбинкой выглядели как–то не к месту. Они выглядели так же нелепо, как морщинки от смеха вокруг его глаз и с обеих сторон рта. У меня не было ни малейшего доверия к этим морщинкам. Казалось, этот парень улыбался только для практики, когда бил кого–нибудь по голове своим маузером.

– Вы узнали меня на стоянке? – спросил я.

– Нет, – он открыл левой рукой затвор пистолета, извлек последнюю пулю, снова закрыл затвор и небрежным жестом отбросил его метра на три. Пистолет прямым попаданием угодил в мусорную корзину. Парень окинул ее уверенным взглядом, словно демонстрируя, что такое точно попадание он обеспечит в десяти случаях из десяти возможных. Все, что делал этот человек, получалось стопроцентно. Если он был настолько точен, работая левой рукой, можно только вообразить, что он выделывал правой!

– Я никогда не видел тебя до сегодняшнего дня. Никогда даже не слышал о тебе, пока не увидел на стоянке, – продолжал он. – Но я увидел эту девушку. Вот о ней слышал, наверное, не менее тысячи раз. Ты англичанин, иначе бы тоже слышал. А может, ты слышал ее имя, но не имеешь о нем ни малейшего представления. И поверь, ты далеко не первый, кого она дурачит. Эта девушка не применяет макияжа, говорит без акцента, заплетает волосы в косы. А стоит только женщине выглядеть так, как ты сразу же сдаешься и приходишь к выводу, что тебе не с кем бороться, – он посмотрел на девушку и снова улыбнулся. – Абсолютно все пасуют перед Мэри Блер Рутвен. Если у тебя такой вес в обществе, как у нее, если твой отец занимает такой же пост, как ее отец, ты запросто сможешь освободиться от своего провинциального акцента и позволить себе любую прическу. Это я говорю тебе в качестве пояснения.

– И кто же ее отец?

– Твое невежество удивляет меня. Его зовут Блер Рутвен. Генерал Блер Рутвен. Ты хотя бы слышал, что такое «Четыре сотни»? Это его журнал. А ты слышал когда–нибудь о Мейфлавер? Именно предки старого Рутвена разрешили пилигримам пристать к берегам Мексиканского залива. Этот старик самый богатый старик в Соединенных Штатах, возможно, за исключением только Поля Гетти.

Я не перебивал его и внимательно слушал. Хотя меня это не касалось. Интересно, что бы он сказал, если бы узнал мои мечты о домашних тапочках и пылающем камине. А также о мультимиллионной наследнице. Вместо этого я сказал:

– Твой радиоприемник был включен, когда ты сидел в машине на стоянке. Я знаю это. И тогда передавали сводку новостей.

– Именно так, – оживленно согласился он.

– Кто вы? – это был первый вопрос, который задала ему Мэри Блер Рутвен с тех пор, как он появился в комнате. И мне стало ясно, что может фирма «Четыре сотни» сделать с человеком. Такой человек не упадет в обморок, не прошепчет «Слава Богу, что вы спасли меня», не разрыдается, не бросится обнимать своего спасителя. Такой человек всего–навсего посмотрит на своего спасителя с дружелюбной улыбкой, считая его на мгновение равным себе, прекрасно зная, что ни о каком равенстве не может быть и речи.

– Мое имя Яблонский, мисс. Герман Яблонский.

– Полагаю, что вы тоже прибыли на «Мейфлавер» вместе с пилигримами? – съязвил я и внимательно посмотрел на девушку. – Итак, у вас миллионы и миллионы долларов, не так ли? Мне кажется, что это слишком большая сумма, чтобы запросто расхаживать по городу. Теперь я понимаю, зачем там присутствовал Валентине.

– Валентине? – недоуменно повторила она, все еще принимая меня за сумасшедшего.

– Ну да. Эта горилла, которая сидела в трех рядах от вас в зале суда. Если ваш старик проявляет такой же здравый смысл в приобретении нефтяных скважин, как в выборе ваших телохранителей, то вы скоро обанкротитесь.

– Обычно меня сопровождает не он, – Мэри закусила губу, и что–то похожее на тень боли промелькнуло в ее ясных серых глазах. – Я очень обязана вам, мистер Яблонский.

Он снова улыбнулся и промолчал. Потом вытащил пачку сигарет, постучал пальцами по дну и зубами вытащил одну сигарету. Вынул спички в бумажной упаковке и кинул сигареты со спичками мне. Именно так поступают парни высокого класса в наше время. Цивилизованные, вежливые, подмечающие все. Хулиганы тридцатых годов не идут ни в какое сравнение с ними. Именно поэтому такие парни, как этот Яблонский, особенно опасны: они похожи на смертельно опасный айсберг, на 7/8 скрытый под водой. Да, хулиганы тридцатых годов очень проигрывают на их фоне.

– Мне кажется, вы уже можете применить свой маузер, – продолжала Мэри Блер. Она была далеко не так хладнокровна и спокойна, какой хотела казаться. И хотя говорила ровным спокойным голосом, я видел, как пульсирует голубая жилка у нее на шее: она билась с такой силой, с какой рвется вперед гоночный автомобиль на ралли. – Ведь теперь этот человек не представляет для меня опасности?

– Это точно, – успокоил ее Яблонский.

– Благодарю вас, – у нее вырвался едва заметный вздох, словно она до сих пор не могла поверить в то, что весь этот кошмар кончился и что теперь ей нечего бояться. Она сделала несколько шагов по комнате. – Сейчас я позвоню в полицию.

– Нет, – спокойно возразил Яблонский.

Она остановилась:

– Что вы сказали?

– Я сказал: нет, – пробормотал Яблонский. – Ни телефонных звонков, ни полиции. Обойдемся без представителей закона.

– Что вы этим хотите сказать? – На ее щеках снова загорелись два ярких красных пятна. Когда я в прошлый раз их видел, они говорили о страхе, на этот раз больше свидетельствовали о приступе злости.

– Раз ваш старик потерял счет своим нефтяным скважинам, вы не привыкли к тому, чтобы люди перечили вам.

– Мы обязаны вызвать полицию, – медленно и спокойно, словно объясняя что–то ребенку, сказала она. – Этот человек – преступник. Преступник, которого разыскивает полиция. Он – убийца. Он убил какого–то человека в Лондоне.

– В Марбл–Спрингсе он тоже убил человека, – спокойно добавил Яблонский. – Сегодня в 17.40 скончался патрульный Доннелли.

– Доннелли умер? – прошептала она. – Вы уверены в этом?

– В 18.10 я собственными ушами слышал об этом по радио. Сводку передали перед тем, как я, выслеживая вас, выехал со стоянки. Говорили что–то о хирургах, о переливании крови. Видно, судьба. Парень скончался.

– Это ужасно! – она мельком взглянула на меня. Ее глаза вспыхнули и тут же погасли, словно вид мой был ненавистен ей. – А вы еще говорите: «Не вызывайте полицию». Что хотите этим сказать?

– То, что уже слышали, – ответил он. – Никаких законников.

– У мистера Яблонского есть свои собственные соображения на этот счет, мисс Рутвен, – сухо сказал я.

– Ваш приговор предрешен, – бесстрастно произнес Яблонский. – Правда, для человека, которому остается жить не более трех недель, вы ведете себя довольно хладнокровно. Отойдите от телефона, мисс!

– Надеюсь, вы не станете стрелять в меня? – она уже пересекла комнату. – Вы–то ведь не убийца?

– Я не стану стрелять в вас, – согласился Яблонский. – Это противоречит моим планам. – Он сделал три широких шага и настиг ее. Движения его были быстры и бесшумны, как у кота. Он отобрал у нее телефонный аппарат и, схватив за руку, отвел к креслу рядом со мной. Ее попыток вырваться он даже не заметил.

– Значит, вы не хотите приглашать представителей закона? – задумчиво спросил я. – Предпочитаете играть краплеными картами, приятель?

– Вы имеете в виду то, что я против компании? – пробормотал он. – Может, вы думаете, что мне потребуются большие усилия, чтобы разрядить эту пушку?

– Да, именно так я думаю.

– Я не поставил бы на эту карту, – улыбнулся он.

– А я поставил именно на эту.

Я засунул ноги под стул, руки положил на подлокотники кресла. Спинка стула плотно прижималась к стене. Я рванулся и нырнул вниз почти параллельно полу, выбрав себе мишенью место, находящееся на 150 сантиметров ниже его грудной клетки.

Мне не удалось попасть в свою мишень. Я хотел представить себе, какие фортели он может выделывать правой рукой. Теперь я хорошо представлял себе, на что способна его правая. Он перебросил пушку из правой руки в левую, молниеносным движением выхватил из кармана пиджака кастет и с поразительной быстротой ударил нырнувшего под него человека сверху по голове. Он, конечно, ожидал, что я выкину нечто подобное. И все же это зрелище было достойно самых искушенных ценителей: ловок был этот парень, очень ловок.

Потом кто–то плеснул мне в лицо холодной воды. Я со стоном сел и попытался проверить, что же случилось с моей головой. Но сделать это просто невозможно, когда руки связаны за спиной. Мне ничего другого не оставалось, как дать возможность голове самой позаботиться о себе. Потом я, шатаясь, с трудом встал на ноги и, прижавшись связанными за спиной руками к стене, доковылял до ближайшего кресла.

Взглянув на Яблонского, увидел, что он привинчивает барабан к стволу своего маузера. Он поднял голову, посмотрел на меня и улыбнулся. Он всегда улыбался.

– В следующий раз едва ли смогу ударить вас так удачно, – спокойно сказал он.

Я нахмурился.

– Мисс Рутвен, – продолжал он, – я намерен позвонить по телефону.

– А почему вы ставите меня в известность об этом? – она переняла мой тон, но он совершенно не подходил ей.

– Потому что я намерен позвонить вашему отцу. Прошу дать мне номер его телефона. Он нигде не зарегистрирован.

– А зачем понадобилось звонить ему?

– Дело в том, что за нашего друга, сидящего рядом с вами, объявлено вознаграждение, – любезно ответил Яблонский. – О вознаграждении сообщили сразу же после информации о смерти Доннелли. Местные власти штата готовы выплатить пять тысяч долларов всякому, кто даст сведения, которые помогут найти и арестовать Джона Монтегю Тальбота. Монтегю, да? – он улыбнулся мне.

– Продолжайте, – холодно сказал я.

– Власти объявили открытый сезон для отлова мистера Тальбота, – сказал Яблонский. – Они намерены заполучить его живым или мертвым, и их не очень–то беспокоит, в каком конкретно виде. А генерал Рутвен предложил удвоить это вознаграждение.

– Значит, я стою десять тысяч долларов?

– Да, десять тысяч.

– Ну и скупердяи.

– По последней оценке, старик Рутвен стоит двести восемьдесят пять миллионов долларов. Он мог бы, – рассудительно сказал Яблонский, – отвалить и побольше. Например, пятнадцать тысяч. А что такое пятнадцать тысяч?

– Продолжайте, – серые глаза девушки блестели.

– Папаша сможет заполучить свою дочку за пятьдесят тысяч долларов, – холодно сказал Яблонский.

– За пятьдесят тысяч, – задыхаясь, проговорила она. Если бы Мэри была бедна так же, как я, то можно было бы понять, отчего у нее перехватило дыхание. Но она же сидела на куче денег!

Яблонский кивнул:

– Итак, пятьдесят тысяч за вас плюс пятнадцать тысяч, которые получу за Тальбота, как лояльный житель нашего города.

– Кто вы? – дрожащим голосом спросила девушка. Казалось, она на пределе нервного напряжения. – Что вы за человек?

– Человек, который хочет – минуту, сейчас я досчитаю – который хочет отхватить шестьдесят пять тысяч долларов.

– Но это шантаж!

– Шантаж? – Яблонский вопросительно поднял брови. – Уж не решили ли вы, милочка, прочесть мне лекцию о том, что такое закон. Так вот, выражаясь языком закона, шантаж – это взятка за молчание, это деньги, выплаченные за то, чтобы купить себе безопасность, деньги, полученные в результате угрозы сообщить людям какие–то постыдные тайны человека. Вот что такое шантаж. Разве у генерала Рутвена есть какие–либо постыдные тайны? Сомневаюсь. Можно сказать, что шантаж – это требование выплатить деньги, прибегнув к угрозам. А где вы видите угрозу в данном случае? Я ведь не угрожаю вам. Если старик откажется выплатить выкуп, я просто уйду и оставлю вас наедине с Тальботом. И кто же посмеет обвинить меня? Я боюсь Тальбота. Он – опасный человек. Он – убийца.

– Но… но, в таком случае вы вообще ничего не получите…

– Свое получу, – усмехнулся Яблонский.

Я попробовал представить этого человека взволнованным или неуверенным в себе. Это было невозможно.

– Пригрожу старику, и он не станет рисковать своим детищем. Заплатит все до копейки, как миленький!

– Но киднепинг – преступление, – медленно произнося слова, сказала девушка.

– А кто это отрицает, – радостно согласился Яблонский. – За киднепинг полагается электрический стул или газовая камера. Именно такая смерть и ждет Тальбота. Ведь похитил–то вас он, а не я. Что касается меня, то я только брошу вас здесь. А это не киднепинг, – голос его стал жестче. – В каком отеле остановился ваш отец?

– Он живет не в отеле, – голос Мэри был ровным и безжизненным: она проиграла это состязание. – Отца нет в городе. Он находится на объекте Х–13.

– Говорите яснее!

– Объект Х–13 – одна из нефтяных вышек. Она находится в море в двадцати или двадцати пяти километрах отсюда. Это все, что мне известно.

– Значит, в море? Вы имеете в виду одну из плавучих платформ для бурения нефтяных скважин? А я–то думал, что все они находятся на заболоченных реках где–то за штатом Луизиана.

– Теперь их везде полно: и в окрестностях Миссисипи, и на Алабаме, и во Флориде. А одну отец приобрел вблизи Ки–Уэста. И они не плавучие… Впрочем, какое это имеет значение? Сейчас отец находится на объекте Х–13.

– И телефона там, конечно, нет?

– Туда подведен кабель с подводной лодки. Можно также поддерживать связь по радио из офиса, расположенного на берегу.

– Радио отпадает. Слишком много слушателей. Остается телефон. Видимо, надо попросить оператора соединить с объектом Х–13.

Она молча кивнула. Яблонский подошел к телефону, позвонил на коммутатор и попросил соединить его с объектом Х–13. Он ждал ответа, насвистывая непонятную мелодию. Внезапно замолчал, словно в голову пришла какая–то важная мысль.

– Как осуществляется связь между нефтяной вышкой и берегом?

– С помощью лодки или вертолета. Обычно пользуются вертолетом.

– В каком отеле останавливается ваш отец?

– Он живет не в отеле, а в обычном частном доме. Он постоянно снимает имение в трех километрах к югу от Марбл–Спрингса.

Яблонский кивнул и снова принялся насвистывать. Его глаза уставились в одну точку на потолке, но стоило мне только слегка пошевелить ногами в качестве эксперимента, как он тут же перевел глаза на меня.

Мэри Рутвен тоже заметила мои телодвижения, заметила и то, с какой быстротой Яблонский переключил внимание с потолка на мою персону. На какое–то мгновение наши глаза встретились. В ее глазах не было симпатии, но так как я не был лишен воображения, то подумал, что прочел в них что–то похожее на взаимопонимание. Мы находились в одной и той же лодке, и эта лодка быстро погружалась на дно.

Свист прекратился. Послышался какой–то щелчок, и потом Яблонский сказал:

– Попросите к телефону генерала Рутвена. Это очень срочно. Это по поводу… Что… Повторите! Понятно, понятно. – Он положил трубку и посмотрел на Мэри. – В 16.00 ваш отец уехал с объекта Х–13 и до сих пор не вернулся. Мне сказали, что он не вернется, пока не найдет вас. Кровь, как говорится, не водица, видно, она подороже нефти. Это упрощает мою задачу, – он набрал номер, который ему сообщили на объекте Х–13, и снова попросил к телефону генерала. Генерал сразу же взял трубку. Яблонский не стал тратить слов попусту.

– Генерал Блер Рутвен? У меня есть для вас новости, генерал. Есть хорошая новость, а есть плохая. Хорошая – то, что ваша дочь у меня. Плохая – чтобы получить ее, вы должны заплатить мне 50 тысяч, – Яблонский замолчал и, вращая маузер вокруг указательного пальца, ждал ответа. И, как всегда, улыбался. – Нет, генерал, это не Джон Тальбот. Но как раз сейчас Тальбот находится рядом со мной. Я убедил его, что держать дочь и отца в разлуке столь длительное время бесчеловечно. Вы знаете Тальбота, генерал, вернее, знаете о нем. Мне стоило большого труда убедить его переговорить с вами. Правда, 50 тысяч баксов стоят того, чтобы потратить время на убеждение и уговоры.

Внезапно улыбка исчезла с лица Яблонского, и оно стало холодным, мрачным и жестким. Это была уже не маска, а подлинное лицо.

И все же, когда он заговорил, голос был мягким и вкрадчивым. В нем звучал вежливый упрек, словно он пытался наставить на истинный путь расшалившегося ребенка.

– Послушайте, генерал, что это? Я только что услышал какой–то странный, еле слышный щелчок. Именно такие щелчки раздаются в телефонной трубке, когда какие–то любопытные самоуверенные наглецы подключаются к линии и начинают хлопать ушами или когда кто–нибудь подключает записывающее устройство. Не люблю, когда подслушивают мои разговоры. Я категорически против записи личных разговоров. Вам незачем заниматься этим. Незачем, если хотите снова увидеть свою дочь живой и невредимой… Вот так–то лучше… И прошу, генерал, не пускайтесь на хитрости и не пытайтесь поручить кому–либо подключиться к нашему разговору или позвонить копам по другому телефону, чтобы просить их установить, откуда я звоню. Ровно через две минуты нас здесь не будет. Что мне ответите? Только, пожалуйста, побыстрее.

Воцарилась еще одна короткая пауза. Потом Яблонский добродушно рассмеялся.

– Вы говорите, что я угрожаю вам, генерал? Шантажирую, генерал? Называете это киднепингом, генерал? Не будьте таким наивным человеком, генерал. Закона, который запретил бы бежать от опасного убийцы, не существует. Даже если этот преступник и убийца совершил киднепинг и держит вашу дочь в качестве заложницы. Я просто уйду и оставлю их вдвоем. Вы что решили поторговаться за жизнь дочери, генерал? Неужели и вправду считаете, что дочь не стоит 1/50 доли процента вашего состояния? Неужели эта цена слишком высока для любящего отца? Да, она здесь и слышит весь наш разговор, генерал. Интересно, что она подумает о вас, генерал? Неужели вы готовы пожертвовать жизнью дочери ради пуговицы от старого ботинка? Ведь для вас сумма в 50 тысяч баксов – такая мелочь, о которой и говорить–то нечего. Да, конечно, вы можете поговорить с ней, – он кивком подозвал девушку. Она подбежала к телефону и выхватила у Яблонского трубку.

– Папа? Папа! Да, да, это я, конечно, это я. О, папа, я никогда не думала…

– Поговорили и хватит, – Яблонский закрыл своей большой квадратной, коричневой от загара рукой микрофон и отобрал у девушки трубку.

– Вы удовлетворены, генерал Блер? Статья, как говорят, подлинная и без подделок, не так ли?

Наступила короткая пауза, затем Яблонский широко, во весь рот улыбнулся.

– Благодарю вас, генерал Блер. Нет, гарантии меня не беспокоят. Слово генерала Рутвена всегда было самой надежной гарантией. – Какое–то время Яблонский внимательно слушал генерала, затем заговорил снова, со злобной насмешкой смотря на Мэри Рутвен. И эта злобная насмешка резко контрастировала с доверительностью и искренностью, звучащей в его голосе. – Что тут говорить, вы ведь прекрасно знаете: если решите надуть меня с деньгами и предоставить свой дом копам, то дочь уже никогда не заговорит с вами снова… Волноваться, что я не явлюсь, нет оснований. У меня достаточно причин, чтобы быть пунктуальным. Самая главная из причин та, что 50 тысяч баксов на дороге не валяются, генерал.

Яблонский повесил трубку.

– По коням, Тальбот. Нас ждет встреча в высшем обществе.

– Ясно, – не двигаясь, сказал я. – Нас ждет встреча, после которой ты передашь меня в полицию и отхватишь 15 тысяч долларов?

– Именно так. А почему бы и нет?

– Потому что я могу выложить тебе целых 20 тысяч причин.

– Да? – он изучающе посмотрел на меня. – А они у тебя при себе?

– Не будь дураком. Дай мне неделю, а может, и того меньше, и…

– Нет, лучше синица в руках, чем журавль в небе. Таков мой принцип. Шевелись, похоже, что нам предстоит отличная работенка сегодня ночью.

Он разрезал веревку на моих руках, и мы вышли через дверь в гараже. Яблонский держал девушку за руку, а его маузер находился в метре от моей спины. Я не видел маузера, но мне это было ни к чему: я знал, что пистолет нацелен мне в спину.

Наступила ночь. С северо–запада подул резкий морской ветер, доносящий запах водорослей. Холодные, тяжелые капли дождя, разлетаясь на мириады брызг, громко застучали по шелестящим, сгибающимся под их тяжестью листьями пальм и, под углом отскакивая от них, падали прямо нам под ноги. Яблонский оставил свой «форд» менее чем в ста метрах от центрального здания мотеля, но, одолев эти сто метров, мы промокли до нитки. Стоянка в этот ливень была пустынна, но Яблонский поставил свой автомобиль в самый темный угол. Он был предельно осторожен.

Яблонский открыл боковые двери «форда», вылез из машины и остановился у передней двери кузова.

– Садитесь первой, леди. Нет, на другое сиденье. А ты садись за руль, Тальбот.

Как только я сел, он захлопнул дверь. Потом сел на заднее сиденье, закрыл свою дверь и тут же больно уперся маузером в мою шею. Скорее всего, он опасался, как бы меня не подвела память.

– Сворачивай на шоссе и жми на юг.

Мне каким–то чудом удавалось нажимать на нужные кнопки. Проехали пустынную территорию мотеля и повернули направо…

– Дом старика находится как раз у съезда с шоссе? – обратился Яблонский к девушке. – Я правильно его понял?

– Да.

– А можно ли проехать туда другой дорогой? Может быть, можно подъехать к дому с окраины или проехать к нему проселочной дорогой?

– Да. Можно сделать круг по городу и…

– Ясно, – перебил ее Яблонский. – Поедем кратчайшей дорогой, по шоссе. Я разработал точно такой же маршрут, как и Тальбот, когда он приехал в «Контессу». Очень разумный маршрут, ведь никому бы и в голову не пришло искать его в восьмидесяти километрах от Марбл–Спрингса.

Мы ехали по городу в гробовом молчании. Дорога была почти пустой: не более шести прохожих. Проезжая Марбл–Спрингс, я дважды останавливался на красный свет перед светофорами, и оба раза маузер немедленно вонзался в мою шею. Мы сами не заметили, как выбрались из города. Дождь плотной завесой заслонял все вокруг, низвергая с неба каскады обильных потоков и немилосердно барабаня по крыше и брезентовому верху машины. Это очень напоминало езду под водопадом. Стеклоочистители не могли справиться с потоками воды, заливающей стекла окон, но они ведь и не были предназначены для выполнения этой работы под водопадом. Мне ничего другого не оставалось, как снизить скорость до 30 километров в час, но даже при такой скорости я не мог разглядеть, что делается на дороге, особенно когда меня ослепляли фары встречных машин, отбрасывающие туманный расплывчатый свет на залитое потоками воды ветровое стекло. Ослепление становилось полным, если учесть водяную стену, блокирующую не только ветровое стекло, но и боковые стекла. Я ехал наугад и определял приближающиеся или проезжающие мимо нас машины только по свистящему звуку от соприкосновения резины шин с мокрым асфальтом дороги, а также по встречным волнам, которые, наверное, очень бы пришлись мне по сердцу, если бы я не сидел за рулем, а был капитаном эсминца.

Мэри Рутвен всматривалась в меняющуюся за окнами обстановку, тесно прижавшись лбом к стеклу. Возможно, она хорошо знала эту дорогу, но сейчас не узнавала ее.

Какой–то встречный грузовик приблизился к нам с севера и, проезжая мимо, перекрыл видимость. И девушка пропустила поворот…

– Вот он! – она с такой силой вцепилась мне в руку, что я не успел справиться с рулем, и машина вышла из–под контроля. «Форд» занесло на обочину.

Сквозь дождевые потоки смутно промелькнул фосфоресцирующий свет слева, но машина уже метров на пятьдесят ушла вперед… Дорога была слишком узкой, чтобы развернуться. Я дал задний ход и полз до тех пор, пока доехал до освещенного места. Потом так же медленно свернул в боковой проезд. Я не испытывал ни малейшего желания увеличивать скорость.

Удалось проползти еще несколько метров. Потом я нажал на тормоз, и машина остановилась вблизи окрашенных белой краской, состоящих из шести толстых брусьев железных ворот,которые могли бы остановить даже бульдозер.

Сквозь пелену дождя казалось, что эти ворота находятся в конце туннеля с плоской крышей.

Слева была стена из белого известняка высотой 2,5 метра и длиной около 7 метров.

Справа стоял белый домик сторожа с дубовой дверью и ситцевыми занавесками на окнах, выходящих в сторону туннеля. Сторожка и стена соединялись слегка изогнутой крышей. Я не стал разглядывать, из какого материала сделана эта крыша: она не интересовала меня. Зато во все глаза смотрел на человека, который только что вышел из двери сторожки. Он вышел раньше, чем я успел нажать на тормоз и остановил «форд».

Он был воплощением мечты вдовы–аристократки об идеальном шофере. Он был совершенством. Он был безукоризнен. Он был поэмой в темнобордовых тонах. Даже его сверкающие охотничьи сапоги казались темно–бордовыми. На нем были ослепительно яркие вельветовые бриджи фирмы «Бедфорд» и наглухо застегнутый до самого горла китель. Перчатки из тонкой кожи аккуратно сложены и подсунуты под одну из погон кителя. Даже козырек фуражки был точно такого же изумительного темно–бордового тона. Он снял фуражку. Его волосы не были темно–бордовыми. Волосы оказались густыми, черными и блестящими, с ровным правым пробором. Очень гладкое загорелое лицо. Черные глаза так же широко расставлены, как и плечи. Поэма, но поэма, лишенная всякой лиричности. Он был такого же высокого роста, как я, но во всем остальном выглядел гораздо лучше.

Мэри Рутвен опустила стекло, и шофер согнулся, чтобы взглянуть на нее, держась мускулистой загорелой рукой за край дверцы машины. Когда увидел ее, его лицо расплылось в широкой белозубой улыбке, и если радость и облегчение, промелькнувшие в его глазах, были в действительности фальшивыми, это означало бы, что он лучший актер–шофер, которого я когда–либо знал.

– Неужели это вы, мисс Мэри! – у него был глубокий голос воспитанного человека, и голос этот несомненно принадлежал англичанину. Когда у вас 285 миллионов долларов, нет смысла мелочиться: в Англии можно нанять хорошо воспитанного пастуха для присмотра за своим стадом импортных «роллс–ройсов». Английские шоферы – шоферы высшего класса.

– Я счастлив, что вы вернулись домой, мэм! Как себя чувствуете?

– Я тоже счастлива, что вернулась, Симон, – на какой–то краткий миг ее рука легла на его руку и пожала ее. У нее вырвался то ли вздох, то ли стон. Потом она добавила: – Со мной все в порядке. Как отец?

– Генерал ужасно волновался, мисс Мэри, но теперь он придет в норму. Мне ведено встретить вас. Я немедленно сообщу о вашем возвращении, – сделав полуоборот на каблуках, он наклонился и заглянул внутрь на заднее сиденье машины. Тело его заметно напряглось.

– Да, это пушка, – спокойно подтвердил Яблонский. – Я держу ее в руке просто так, сынок. Очень неудобно сидеть, когда в боковом кармане брюк лежит пушка. Да ты, наверное, и сам знаешь это?

Я посмотрел на шофера и, опустив глаза, заметил небольшую выпуклость в правом кармане его брюк.

– Эта штука портит покрой костюма маленького лорда Фаунтлероя, не так ли? – продолжал Яблонский. – И пусть тебе в голову не приходят идеи о том, чтобы воспользоваться своей пушкой. Время для этого уже потеряно. Кроме того, ты можешь ранить Тальбота. Парня, который сидит за рулем. А я хочу за 15 тысяч долларов на лапу вручить его полиции в лучшем виде.

– Не понимаю, о чем вы говорите, сэр, – лицо шофера потемнело, видимо, вежливый тон с трудом давался ему. – Я должен позвонить на виллу.

Он повернулся, открыл дверь, вошел в небольшую прихожую, поднял трубку и нажал кнопку.

Тяжелые ворота бесшумно и легко, словно бы сами по себе, раскрылись.

– Этой крепости не хватает только рва с водой и подъемных ворот, – пробормотал Яблонский, когда машина тронулась. – Старый генерал хорошо приглядывает за своими 285 миллионами. Окна с электрической сигнализацией, патрули, собаки… Всего хватает, а, леди?

Она промолчала. Мы проехали мимо большого гаража на четыре машины, пристроенного к сторожке. Гараж был в виде навеса без дверей, и я имел возможность убедиться, что был прав в своих предположениях относительно «роллс–ройсов». Их было два: один песочно–коричневый с бежевым. Другой голубой с металликом. Стоял там и «кадиллак». Им, наверное, пользовались для доставки продуктов.

Яблонский заговорил снова:

– Мой старый знакомый в своем маскарадном костюме снова здесь. Я имею в виду англичанина. Где вы подхватили эту неженку?

– Хотела бы я видеть, как вы заговорите с ним, когда у вас не будет пистолета в руке, – спокойно сказала девушка. – Он с нами уже три года. Девять месяцев назад трое мужчин в масках вломились в наш автомобиль. В автомобиле были только Кеннеди и я. Все они были вооружены. Один из них мертв, а двое других все еще в тюрьме.

– Неженке крупно повезло, – усмехнулся Яблонский и снова погрузился в молчание.

К дому вела узкая длинная асфальтированная аллея, извивающаяся между густо растущими деревьями. Небольшие вечнозеленые листья дубов и длинные намокшие серые гирлянды бородатого испанского мха высовывались на дорогу и, свешиваясь вниз, цеплялись за крышу и боковые стекла автомобиля. Внезапно деревья с обеих сторон отступили, освещенные находящимися где–то над головой лампами, и открылся путь к расположенной в строгом порядке группе обычных и карликовых пальм. И потом за гранитной стеной со ступеньками и балюстрадой и за уложенной гравием террасой показался дом генерала.

Девушка сказала, что это обычный дом для семьи. Но он был построен для семьи человек из пятидесяти. Дом был громадный. Старый белый особняк колониального типа. Такие особняки строили еще до гражданской войны Севера и Юга. Дом был такой старый, что поскрипывал. Двухэтажный холл с колоннами и двухскатной крышей такого странного типа, какой я еще никогда не видел, и такое количество окон, что для них требовался очень активный, работающий круглый год мойщик окон. Над входом в нижний холл висели два больших старинных фонаря с мощными лампами. Такими фонарями раньше украшали кареты.

Под лампами стоял целый комитет по приему гостей или официальных представителей. Я не ожидал ничего подобного. Подсознательно ожидал, что нам устроят старинную церемонию приема с полным соблюдением этикета. Думал, нас встретит дворецкий, который предложит пройти в библиотеку, где меня будет ожидать генерал, маленькими глотками потягивающий свой скотч перед камином, потрескивающим сосновыми поленьями.

Думать о подобном приеме было полной глупостью. Когда ждешь возвращения дочери с того света и вдруг раздается звонок входной двери, то уже не до виски. Человеку не до виски, если он не может найти себе места от тревоги.

Шофер уже предупредил всех: нас ждали. И дворецкий тоже ждал. Он спустился по ступенькам, держа в руке огромный зонт. Зонт был таких же размеров, как зонт для гольфа. Дворецкий вышел прямо под дождь. Он не походил на обычного дворецкого. Ливрея была слишком мала и туго обтягивала мощные руки, плечи и грудь. Он скорее был похож на гангстера, чем на дворецкого. И его лицо никоим образом не рассеивало этого впечатления. Он мог бы вполне сойти за двоюродного брата Валентине, того обезьяноподобного парня в зале суда. Вполне возможно, что они еще более близкие родственники. У него даже точно такой же сломанный нос.

У генерала, видимо, странный вкус в отношении дворецких, особенно если учесть и выбор шофера.

Дворецкий казался достаточно вежливым. По крайней мере, подумал я, до тех пор, пока он не увидел, кто сидит за рулем машины. Увидев меня, он сделал резкий поворот, обошел машину спереди и сопроводил Мэри Рутвен под отеческий кров. Она бросилась вперед и стала обнимать отца.

Яблонский и я шли сами по себе. Мы промокли, но, кажется, это никого не беспокоило. К этому времени девушка перестала обнимать отца. И я хорошо разглядел его. Это был очень высокий, худощавый, но не слишком худой мужчина в белом с серебринкой хлопчатобумажном костюме. Цвет костюма абсолютно гармонировал с цветом волос. Длинное худощавое, словно изваянное из камня, лицо, похожее по типу на лицо Линкольна. Правда, почти вся нижняя половина его была скрыта роскошными седыми усами и бородой. Он не походил на крупного делового магната, если ориентироваться на тех, кого мне довелось встретить в жизни. Но так как он обладал 285 миллионами долларов, ему этого и не требовалось. Он выглядел таким, каким я ожидал увидеть того судью из южного штата, разочаровавшего меня.

– Входите, джентльмены, – вежливо пригласил он. Интересно, имел ли он в виду и меня среди трех других мужчин, стоящих на затемненной веранде. Подобное обращение ко мне казалось невозможным, но я все же вошел. У меня не было выбора. Яблонский подталкивал меня в спину своим маузером, навстречу из полутьмы веранды вышел еще один человек с пистолетом в руке.

Мы промаршировали по цветным мозаичным плиткам огромного, широкого, освещенного канделябрами холла и спустились по широкой лестнице в большую комнату. Тут я действительно угадал. Это была библиотека, и в камине ярко пылали сосновые дрова. В воздухе витал едва уловимый маслянистый запах старинных кожаных переплетов, смешанный с ароматом дорогих сигар «Корона» и с ароматом первоклассного шотландского виски. И этот смешанный аромат был неповторимо приятным и изысканным.

Стены, свободные от книжных полок, отделаны панелями из полированного вяза. Кресла и кушетки обиты кожей цвета старого золота. Шторы на окнах были из переливающегося золотистого шелка. На полу от стены до стены лежал ковер «мокет» цвета бронзы, высокий ворс которого под довольно сильным потоком воздуха перекатывался волнами, как колышущееся под ветром поле созревшей ржи. Колесики кресел утоплены так глубоко, что их почти не видно.

– Виски, мистер… э… э..? – спросил генерал Яблонского.

– Яблонский. Ничего не имею против, генерал. Пока я стою и пока я жду…

– А чего вы ждете, мистер Яблонский? – у генерала Рутвена был спокойный, приятного тембра голос, хотя он не утруждал себя тем, чтобы отчетливо произносить окончания слов. Но когда у тебя в кармане 285 миллионов, то незачем напрягать голос, чтобы тебя услышали.

– А вы шутник, генерал! – Яблонский был так же спокоен, как и генерал. – Я жду маленького клочка бумаги, генерал, с вашей подписью в самом низу. Бумажку на пятьдесят тысяч долларов.

– Ах, да, – генерал казался слегка удивленным тем, что Яблонский напомнил ему об их соглашении.

Он подошел к облицованному камнями камину и вытащил из–под пресс–папье желтый банковский бланк.

– Вот эта бумага. Остается только вписать имя предъявителя чека. – Мне показалось, что губы генерала тронула слабая улыбка, но я не был уверен в этом из–за растительности на его лице. – И вам не следует тревожиться, что я позвоню в банк и дам инструкцию не оплачивать этот чек. Такими делами не занимаюсь.

– Я понимаю, генерал.

– Моя дочь стоит для меня неизмеримо больше, чем эта сумма. Я должен поблагодарить вас, сэр, за то, что вы привезли ее домой.

Яблонский взял чек и мельком просмотрел его, потом внезапно заблестевшими глазами посмотрел на генерала.

– Ваше перо сделало описку, генерал. Я просил пятьдесят тысяч, а здесь написано семьдесят тысяч.

– Именно так. – Рутвен наклонил голову и посмотрел на меня. – Я предложил десять тысяч долларов за информацию о человеке, находящемся в этой комнате. Кроме того, я чувствую моральную ответственность за пять тысяч, предложенных местными властями. Вы согласны, что на одного человека проще выписать один общий чек?

– Ну, а еще пять тысяч?

– Это за ваши хлопоты и за то удовольствие, которое я получу, когда лично передам этого человека властям.

И снова у меня появилось какое–то неуверенное ощущение, что генерал улыбается.

– Я могу себе позволить удовольствие удовлетворить свою прихоть.

– Что ж, ваше удовольствие, генерал, это и мое удовольствие. Я поеду, генерал. А вы уверены, что сможете управиться с этим парнем? Это крепкий орешек, генерал. Действует молниеносно и горазд на всякие трюки.

– У меня есть люди, которые смогут управиться с ним. – Было ясно, что генерал не имеет в виду дворецкого и еще одного из своих слуг в ливрее, стоящего сзади. Генерал нажал на кнопку, и в комнату вошел еще один человек в ливрее. – Флетчер, – обратился к нему генерал, – не будете ли вы так любезны попросить мистера Вилэнда и мистера Ройяла зайти ко мне.

– А почему вы сами не попросите их зайти, генерал? – я считал себя главной фигурой в этой маленькой группе, но он даже не заговорил со мной, поэтому я решил, что пора самому вмешаться в разговор. Наклонившись над вазой с искусственными цветами, стоящей на столике у камина, я вытащил хорошо спрятанный микрофон. – В комнате установлена аппаратура для подслушивания. Ваши друзья слышали каждое слово, произнесенное здесь. Для миллионера и лжеца из высшего общества, Рутвен, у вас весьма странные наклонности, – воскликнул я и посмотрел на трио, которое только что появилось в комнате. – И еще более странные друзья.

Это было очень мягко сказано. Первый из вошедших в комнату людей чувствовал себя как дома в этой роскошной обстановке. Он был среднего роста, средней упитанности, в прекрасно скроенном смокинге. Во рту у него торчала длинная, как рука, сигара. Ее аромат я почувствовал в воздухе, как только вошел в библиотеку. Ему было немного за пятьдесят, черные волосы, седые виски и черные, как смоль, аккуратно подстриженные усики. Лицо гладкое, темное от загара и без единой морщины. Это был бы идеальный для Голливуда актер на роль делового человека, деятельного, с отличными манерами, спокойного, вежливого и чертовски компетентного. Только когда он подошел ближе и я увидел его глаза и черты лица, я понял, что передо мной один из самых крепких и твердых людей из всех, кого я встречал: этот человек был крепким физически и обладал незаурядным умом. Такому человеку было не место среди актерской братии. С таким человеком надо быть постоянно настороже.

Характер второго человека определить было трудно. Еще труднее – четко обозначить черты его характера. На нем был мягкий фланелевый серый костюм, белая рубашка и галстук точно такого же оттенка, как и костюм. Немного ниже среднего роста, ширококостный, с бледным лицом и прямыми, гладко зачесанными волосами почти такого же цвета, как волосы Мэри Рутвен. И только если пристально вглядеться в лицо, становилось понятно, почему так трудно определить характер этого человека: его определяли не те черты, которые вы видели, а те, которые отсутствовали на его лице. Оно было совершенно невыразительным, глаза пустые. Таких пустых глаз я еще не видел никогда в жизни.

Характеристика «неопределенный характер» совершенно не подходила человеку, стоящему сзади. К этой библиотеке он имел такое же отношение, как Моцарт к клубу любителей рок–н–ролла. Около 21 или 22 лет, высокий, худой, со смертельно бледным лицом и черными, как угли, глазами. Ни на минуту не оставаясь спокойными, Глаза перебегали с предмета на предмет, словно состояние неподвижности причиняло им боль. Они перебегали с одного лица на другое, как блуждающий огонек в осенний вечер. Я не заметил, во что он одет, видел только его лицо. Лицо наркомана, погрязшего в своем пороке. Если у него на 24 часа отобрать этот белый порошок, он будет биться в истерике, словно в него вселились все дьяволы ада.

– Входите, мистер Вилэнд, – обратился генерал к человеку с сигарой, и я уже в десятый раз пожелал, чтобы выражение лица старого Рутвена не было столь непроницаемым. Он кивнул в мою сторону. – Это Тальбот, которого разыскивает полиция. А это мистер Яблонский, который задержал Тальбота.

– Рад познакомиться с вами, мистер Яблонский, – Вилэнд дружески улыбнулся и протянул руку. – Я генеральный директор строительно–производственной фирмы.

Он был таким же генеральным директором, как я президентом Соединенных Штатов Америки. Вилэнд кивнул в сторону человека в сером костюме:

– Это мистер Ройял, мистер Яблонский.

– Мистер Яблонский! Мистер Яблонский, – высокий, худощавый, черноглазый человек скорее прошипел, чем произнес эти слова. Его рука с удивительной быстротой нырнула в карман пиджака, и в ней уже дрожал пистолет. Он выругался, произнеся подряд три нецензурных слова, и глаза его стали стеклянными и сумасшедшими. – Два долгих года я ждал этой встречи… черт бы вас побрал, Ройял! Почему вы?..

– В комнате находится молодая леди, Лэрри, – я мог бы поклясться, что рука Ройяла не ныряла под пиджак или в карман брюк, и тем не менее в его руке блеснул тусклый блеск стали, послышался резкий удар ствола по запястью Лэрри и стук его пистолета, отскочившего от медной поверхности стола. Такой ловкости рук мне еще не доводилось наблюдать!

– Мы знаем мистера Яблонского, – продолжал Ройял. Голос его был удивительно музыкальным, спокойным и мягким. – По крайней мере, его знаю я и Лэрри. Разве это не так, Лэрри? Однажды Лэрри отсидел шесть месяцев, как наркоман. А отправил его в тюрьму Яблонский.

– Яблонский отправил… – начал генерал.

– Да, Яблонский, – Ройял улыбнулся и кивнул в сторону огромного человека. – Имею честь представить: детектив в чине лейтенанта Герман Яблонский из уголовной полиции Нью–Йорка.

Глава 4

Наступила тишина. Она все длилась, длилась без конца. Такую тишину называют гробовой. Меня это известие не встревожило, но, что говорить, я был удивлен.

Первым нарушил молчание генерал. Его лицо и голос, когда он взглянул на человека в смокинге, было неприязненным и холодным.

– Объясните свое возмутительное поведение, Вилэнд! – потребовал Рутвен. – Вы привели в мой дом человека, который не только является наркоманом и держит при себе пистолет, но, ко всему прочему, еще и сидел в тюрьме… Что же касается присутствия в моем доме офицера полиции, то кто–нибудь мог бы побеспокоиться и предупредить меня…

– Не волнуйтесь, генерал. И прекратите свой боевой выпад, – таким же спокойным голосом, как раньше, сказал Ройял. Но в его тоне не было ни малейшего намека на дерзость. – Извините, я был не совсем точен. Мне следовало бы отрекомендовать Яблонского как экс–детектива в чине лейтенанта. Он был самым умным работником бюро, занимался в основном наркотиками и самоубийствами. Он арестовал несколько человек, но еще больше выписал ордеров на аресты. Он работал гораздо более продуктивно, чем любой другой полицейский офицер западных штатов. Но ведь ты поскользнулся, Яблонский, не так ли?

Яблонский молчал. Лицо его было бесстрастно, но это еще не означало, что голова не была занята интенсивной работой. Моя голова делала то же самое. Я думал о том, что предпринять для побега.

Генерал сделал жест рукой, и слуги исчезли. В течение короткого времени, казалось, все потеряли ко мне интерес. Я как бы случайно повернул голову и убедился, что не прав: один человек все еще продолжал интересоваться моей особой. Это был Валентине, мой знакомый из зала суда. Он стоял в проходе у открытой двери, и всепоглощающий интерес, который он проявлял ко мне, оставлял его совершенно безразличным к находящимся в библиотеке книгам. Я с удовольствием посмотрел на его покоящуюся на перевязи правую руку. Большой палей левой руки был согнут и засунут в боковой карман пиджака. И хотя большой палец был очень мясистым, одного его было явно недостаточно, чтобы карман пиджака оттопыривался так сильно. Наверное, Валентине жаждал, чтобы я пустился в бега.

– Присутствующий среди нас Яблонский, – сказал Вилэнд, – был центральной фигурой самого большого полицейского скандала в Нью–Йорке, имевшего место после войны. В Нью–Йорке внезапно произошла серия убийств, и убийств весьма серьезных. Они были совершены в округе Яблонского. Все знали, что убийцам покровительствует какая–то банда. Все знали об этом, за исключением Яблонского. Он провел всех: знал, что получит десять тысяч долларов, если будет искать убийц не там, где они скрываются. Он не учел только одного: внутри полицейского участка у него было гораздо больше врагов, чем за его пределами, и Яблонского накрыли. Это произошло полтора года назад. Заголовков в газетах об этом скандале хватило бы для изучения на целую неделю. Вы помните это дело, мистер Вилэнд?

– Теперь вспомнил, – кивнул Вилэнд. – Шестьдесят тысяч долларов исчезли, как сквозь землю провалились, и из них не нашли ни цента. Яблонский получил три года, не так ли?

– А через полтора года вышел на свободу, – закончил Ройял. – Ты, наверное, спрыгнул со стены, Яблонский?

– Я был досрочно освобожден за примерное поведение. Теперь я снова уважаемый человек в городе. Чего не скажешь о тебе, Ройял. Неужели вы наняли такого человека, генерал?

– Я не вижу…

– Вы не видите только потому, что если увидите, то это обойдется вам на сотню баксов дороже. Сотня баксов – эта та сумма, которую Ройял взимает со своих нанимателей на венок для жертвы. Очень изысканные венки. А может, ты уже повысил цену, Ройял? И на ком же решил подзаработать на этот раз?

Все молчали. Потом заговорил Яблонский:

– Ройял, присутствующий здесь, зарегистрирован в полицейских досье в половине американских штатов, генерал. И хотя никому еще не удавалось взять его с поличным, о нем все известно. Он специалист по устранению людей. Специалист номер один в Соединенных Штатах. Дорого берет за свою работу, но он мастер своего дела. После его вмешательства никто с того света не возвращается. Свободный художник и работает чисто. Его услуги пользуются большим спросом у самых высокопоставленных людей. И не только потому, что он полностью удовлетворяет своих работодателей, но также и потому, что в его правилах никогда не втягивать их в свои грязные делишки и не называть имени человека, который нанял его. За ним они, как за каменной стеной. Множество людей, которые наняли его, спят по ночам спокойно, генерал. Только потому, что Ройял вписал их в список неприкасаемых. – Яблонский потер заросший щетиной подбородок огромной, как лопата, рукой. – Интересно, за кем Ройял охотится на этот раз, генерал? Вам не приходит в голову, что он охотится за вами?

Впервые генерал заволновался. Даже борода и усы не могли скрыть его внезапно сузившихся глаз и плотно стиснутых губ. Щеки немного, но все же заметно побледнели. Он облизал губы и посмотрел на Вилэнда.

– Что вы можете сказать на этот счет? Что во всем этом правда?

– Яблонский выстрелил наугад, – вежливо ответил Вилэнд. – Попросите всех выйти в другую комнату, генерал. Мы должны переговорить.

Рутвен кивнул. Лицо его все еще было бледным. Вилэнд посмотрел на Ройяла. Тот улыбнулся и спокойно сказал:

– Хорошо, вы двое выйдите из комнаты. И оставьте здесь свое оружие, Яблонский.

– А если не сделаю этого?

– Вы еще не предъявили свой чек к оплате, – вежливо напомнил ему Ройял. Да, они подслушивали.

Яблонский положил маузер на стол. Ройял взял его. Наркоман Лэрри встал сзади меня и с такой силой сунул пистолет мне в почки, что я скорчился от боли. Все промолчали, и тогда я сказал:

– Если ты, проклятый наркоман, еще раз вытворишь такое, дантисту придется потратить весь день, чтобы починить тебе морду.

Он снова пребольно дважды сунул пистолет мне в ребра, но стоило мне повернуться, как он быстро отскочил в сторону и ударил меня рукояткой пистолета в лоб. Пистолет скользнул вниз и ободрал большой кусок кожи на моей щеке. Потом Лэрри отступил на два шага и направил дуло револьвера мне в пах. Его сумасшедшие глаза быстро окинули все вокруг, а наглая улыбка провоцировала меня наброситься на него. Я кое–как стер кровь с лица, повернулся и вышел из двери.

Валентине с пушкой в руке и тяжелых бутсах на ногах уже поджидал меня. К тому времени, как Ройял ленивой походкой вышел из библиотеки, закрыв за собой дверь, и остановил Валентине одним–единственным словом, я уже не мог тронуться с места. У меня с ногами полный порядок, долгие годы они служили мне верой и правдой, но они сделаны не из дерева, к тому же на бутсах Валентине были железные подковы.

Да, эту ночь нельзя было назвать самой удачной в моей жизни.

Яблонский помог мне подняться с пола и поддерживал меня, пока мы не вошли в соседнюю комнату. Я остановился на пороге, оглянулся на усмехающуюся рожу Валентине, потом посмотрел на Лэрри и занес их обоих в свой черный список.

Мы просидели в комнате минут десять, Яблонский и я, в то время как наркоман ходил взад и вперед по комнате, держа в руке пистолет и надеясь на то, что у меня задергается бровь. Ройял стоял, небрежно наклонившись над столом. Никто не проронил ни слова. Потом вошел дворецкий и объявил, что генерал ожидает нас. Мы вышли из комнаты. Стараясь держаться подальше от Валентине, я прошел в библиотеку. Возможно, Валентине поранил палец на ноге, но я знал, что дело не в этом: Ройял сказал ему одно–единственное слово, чтобы он оставил меня в покое, но одного слова Ройяла было вполне достаточно любому человеку.

Пока мы отсутствовали, атмосфера в комнате заметно изменилась. Девушка все еще сидела, наклонив голову, на стульчике у камина, и отблески пламени играли на ее косах. Зато Вилэнд и генерал казались спокойными, довольными и уверенными в себе. Генерал даже улыбался.

Интересно, подумал я, имеет ли отношение к установившейся между ними, внезапно потеплевшей обстановке пара газет, лежащих на журнальном столике с напечатанным крупными черными буквами заголовком «Разыскиваемый полицией преступник убивает полицейского и ранит шерифа», а также моей далеко не лестной фотографией?

И словно чтобы еще больше подчеркнуть перемену атмосферы, в комнату вошел лакей с подносом, на котором стояли стаканы, графин и сифон с содовой. Лакей был молод, но передвигался с трудом какой–то тяжелой, деревянной поступью. Он с видимым трудом поставил на стол графин и стаканы, и мне показалось, что я слышу, как скрипят его суставы, когда он сгибался и разгибался. Цвет лица тоже показался подозрительным. Я отвернулся, снова посмотрел на него и снова с явным безразличием отвернулся, надеясь на то, что новость, которую я внезапно узнал, не отразится на моем лице.

Они, наверное, прочли все самые лучшие книги об этикете: и лакей, и дворецкий отлично знали свои обязанности. Лакей принес напитки, дворецкий стал обходить с напитками всех присутствующих. Он подал девушке бокал с хересом, а каждому из четырех мужчин – виски. Наркомана он намеренно пропустил. Потом дворецкий остановился передо мной. Мой взгляд перебегал с его волосатых рук и сломанного носа на стоящего сзади генерала. Генерал кивнул, и тогда я снова посмотрел на серебряный поднос. Гордость говорила мне «нет», а великолепный аромат наливаемой в бокалы янтарной жидкости из трехгранного хрустального графина говорил «да». Но гордость моя подверглась в этот день тяжелым испытаниям голода, промокшей одежды и побоев, только что выпавших на мою долю. И аромат победил. Я поднял рюмку, поднес ее к глазам и через край рюмки посмотрел на генерала:

– Последний бокал за осужденного, не так ли, генерал?

– Вы еще не осуждены, – он поднял бокал. – За ваше здоровье, Тальбот.

– Весьма остроумно, – усмехнулся я. – Интересно, как поступают с такими, как я, в штате Флорида, генерал? Связывают ремнями и суют в рот цианид или поджаривают на электрическом стуле?

– За ваше здоровье, Тальбот, – повторил генерал. – Вы пока не осуждены, и, вполне возможно, вас вообще не осудят. У меня есть для вас одно предложение.

Я осторожно опустился в кресло. Бутсы Валентимо, наверное, задели какой–то нерв в моей ноге, поскольку мускулы непроизвольно дрожали. Я махнул рукой в сторону лежащих на журнальном столике газет.

– Как я понимаю, вы уже прочли это. И, как я понимаю, вам известно, что произошло сегодня в зале суда, и известен отчет об этих событиях. Какое предложение может сделать такой человек, как вы, генерал, такому человеку, как я?

– Весьма заманчивое, – и мне показалось, что скулы генерала слегка порозовели, хотя говорил он достаточно твердым голосом. – Я хочу, чтобы вы оказали мне одну маленькую услугу, в обмен за которую я предлагаю вам жизнь.

– Отличное предложение. И в чем же заключается эта маленькая услуга, генерал?

– В данную минуту я не могу сказать об этом. Только через тридцать шесть часов – ведь вы назвали такой срок, Вилэнд?

– Да. К этому времени мы уже получим сообщение, – согласился Вилэнд. Теперь, когда я внимательно рассмотрел его, он все меньше и меньше казался мне похожим на инженера.

Вилэвд затянулся своей «Короной» и посмотрел на меня:

– Итак, вы приняли предложение генерала?

– Не смешите меня. А что еще мне остается? Может быть, вы все же намекнете, в чем заключается эта услуга?

– Вас снабдят бумагами, паспортом и направят в одну южноамериканскую страну, в которой нечего будет опасаться, – ответил генерал. – У меня есть связи.

«Черта с два мне дадут бумаги и направят путешествовать по Южной Америке, – подумал я. – Мне дадут пару железных носков и в лежачем положении опустят на дно Мексиканского залива».

– А если не соглашусь, что тогда?

– Если не согласитесь, тогда восторжествует высокое чувство гражданского долга и вас передадут копам, – с язвительной улыбкой перебил меня Яблонский. – Зловонный запах от этой кухни поднимается до небес. Интересно, на кой черт вы понадобились генералу? Он может нанять практически любого человека среди людей нашей нации. Зачем ему потребовалось нанимать убийцу? Какую услугу вы можете оказать ему? Почему он готов помочь убийце, которого разыскивает полиция, избежать правосудия? – Яблонский задумчиво потягивал виски. – Генерал Блер Рутвен – моральный оплот Новой Англии, второй человек после Рокфеллеров, человек, известный своими высокими помыслами и добрыми деяниями… А от этого дела воняет. Вы ловите рыбку в мутной воде, генерал… В очень грязной и мутной воде. Вы можете увязнуть по самую шею, генерал. Одному Богу известно, на какие ставки вы играете. Только это, должно быть, фантастически высокие ставки, – он покачал головой. – Если бы кто–то сказал мне об этом, если бы я не убедился сам, никогда бы не поверил.

– Ни в своих поступках, ни в мыслях я не был бесчестным, – твердо заявил генерал.

– Черт знает что! – воскликнул Яблонский. Несколько минут он молчал и потом сказал: – Благодарю за отличное виски, генерал. Помните, если вы связались с дьяволом, пеняйте на себя. Сейчас я возьму свою панаму, чек и поеду своей дорогой. Яблонский получил от вас фонд, с которым может уйти в отставку, поэтому он у вас в долгу, генерал.

Я не видел, кто подал сигнал. Возможно, Вилэнд. Я не видел, откуда в руке Ройяла появился пистолет. Это был крохотный, совершенно плоский пистолет с обрезанным стволом. Пистолет был еще меньше «Лилипута», который отобрал у меня шериф. Но у Ройяла был меткий глаз и точность охотника за белками, а большего и не требовалось: огромная дыра в сердце от выстрела из кольта превращает в мертвеца с таким же успехом, как крошечная дырочка от пули из пистолета 22–го калибра.

Яблонский задумчиво посмотрел на пистолет:

– Значит, вы предпочитаете, чтобы я остался, генерал?

– Уберите этот проклятый пистолет, – взорвался Рутвен. – Яблонский в одном лагере с нами. По крайней мере, я надеюсь, что он перейдет в наш лагерь. Да, я предпочитаю, чтобы вы остались. Но никто не намерен заставить вас пойти на это, если не захотите.

– А что может заставить меня захотеть это? – осведомился Яблонский, обращаясь ко всем сразу. – Может ли быть, чтобы генерал, который по своей воле не совершил ни единого бесчестного поступка в своей жизни, решил придержать выплату денег по этому чеку? А может, генерал вообще решил порвать этот чек?

Мне не нужно было видеть, как Рутвен внезапно отвел глаза, чтобы понять: Яблонский оказался прав в своей догадке.

Послышался вежливый голос Вилэнда:

– Выплата будет задержана всего на два, максимум три дня. Вы ведь получите очень большие деньги за небольшую работу. Все, что от вас требуется, это пасти Тальбота, пока он не выполнит порученной ему работы.

Яблонский медленно кивнул.

– Ясно. Ройял не хочет снизойти до роли телохранителя. У него хватает работы: он присматривает за убийцей, который стоит в дверях, за дворецким и нашим маленьким другом Лэрри. Тальбот может запросто сожрать их всех перед завтраком. Вам очень нужен Тальбот, не так ли?

– Да. Он нам нужен, – спокойно подтвердил Вилэнд. – Те сведения, которые сообщила нам мисс Рутвен, и то, что известно о вас Ройялу, дает основание считать, что только вы можете приглядеть за Тальботом. Попасите его, и ваши денежки останутся при Вас.

– Угу… Скажите мне только одно: я заключенный, присматривающий за другим заключенным, или я свободный человек и могу прийти и уйти по своей воле?

– Вы же слышали, что сказал генерал, – ответил Вилэнд. – Вы свободны. Но если решите уйти, то прежде убедитесь, что Тальбот надежно заперт или так крепко связан, что не вырвется отсюда.

– Семьдесят тысяч долларов стоят того, чтобы наняться в сторожа, не правда ли? – мрачно сказал Яблонский. – Тальбот находится на таком же надежном приколе, как золото в Форт–Ноксе. – Я заметил, что Ройял и Вилэнд переглянулись, а Яблонский продолжал: – Но меня тревожат эти семьдесят тысяч. Если кому–то станет известно, что Тальбот здесь, то я не получу их. Учитывая мое досье, получу десять лет за то, что помешал правосудию осудить преступника и оказал помощь убийце, которого разыскивает полиция, – он изучающе посмотрел на Вилэнда, генерала и продолжал: – Можете ли дать мне гарантию, что никто в этом доме не проговорится?

– Будьте спокойны. Никто не проговорится, – ровным голосом ответил Вилэнд.

– Но ведь шофер живет в сторожке, не так ли? – вежливо спросил Яблонский.

– Да, – задумчиво и мягко сказал Вилэнд. – Это разумная мысль избавиться от…

– Нет, – громко крикнула Мэри. Она вскочила со стульчика, ее опущенные по бокам руки сжались в кулаки.

– Ни при каких обстоятельствах, – спокойно вмешался генерал Рутвен. – Кеннеди останется. Мы слишком многим обязаны ему.

Черные глаза Вилэнда на какой–то миг сузились, и он вопросительно посмотрел на генерала. Но на его незаданный вопрос ответила девушка.

– Симон не проговорится, – спокойно сказала она и пошла к двери. – Я поговорю с ним.

– Симон? – Вилэнд поскреб ногтем большого пальца усы и одобрительно посмотрел на девушку. – Симон Кеннеди – шофер и подручный генерала.

Девушка отступила на несколько шагов, остановилась против Вилэнда и долго усталыми глазами смотрела на него. В ее взгляде можно было увидеть все пятнадцать поколений, начиная с «Мейфлавер» до поколения с состоянием 285 миллионов долларов. Отчеканивая слова, девушка сказала:

– Еще ни одного человека из всех, кого я знаю, не ненавидела так, как ненавижу вас. – И она вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.

– Моя дочь слишком возбуждена, – нервно сказал Рутвен. – Она…

– Не будем говорить об этом, генерал, – голос Вилэнда был таким же вежливым, как обычно, но он казался взвинченным. – Ройял, покажите Яблонскому и Тальботу их комнаты. Они находятся в восточном конце нового крыла особняка. Сейчас эти комнаты прибирают.

Ройял кивнул, но Яблонский сделал жест, останавливая его.

– Та работа, которую Тальбот должен выполнить, в этом доме?

Генерал Рутвен посмотрел на Вилэнда и покачал головой.

– Где он должен будет выполнить эту работу? Если этого парня увезут отсюда и кто–то опознает его на расстоянии 150 километров, нас ждут крупные неприятности. Причем самые крупные неприятности будут у меня, так как я должен буду распроститься со своими денежками. Думаю, что имею право на гарантии на этот счет, генерал.

Снова Рутвен и Вилэнд обменялись мимолетными взглядами, и генерал едва заметно кивнул головой.

– Считаю, что мы должны посвятить вас в это дело, – сказал генерал. – Работа предстоит на объекте Х–13, на моей нефтяной вышке, находящейся в заливе, – он слабо улыбнулся, – в 24 километрах отсюда и далеко от берега. Там вообще нет людей, которые могли бы увидеть Тальбота.

Яблонский кивнул, словно ответ генерала на какое–то время удовлетворил его, и замолчал. Я уставился в пол и не осмелился поднять глаза.

– Пойдемте, – тихо сказал Ройял.

Я допил виски и встал. Тяжелая дверь библиотеки открывалась наружу в коридор. Ройял, в руке у которого был пистолет, отступил в сторону, пропуская меня.

Видимо, Ройял чего–то не додумал. А может быть, его обманула моя хромота. Люди довольно часто думали, что хромота замедляет мои движения, но они ошибались.

Валентине куда–то исчез. Я вышел в коридор, замедлил шаг и, держась ближе к стене, зашел за дверь, словно дожидаясь, когда подойдет Ройял и покажет мне, куда идти дальше. Потом резко повернулся и ударил правой ногой в дверь с такой быстротой и силой, на которые только был способен.

Ройял оказался зажатым между дверью и стеной. Если бы была зажата его голова, это означало бы конец представления. Но в щели были зажаты его плечи. Этого было вполне достаточно, чтобы он взвыл от боли и пистолет выпал из его руки, отскочив метра на два, в коридор. Я бросился за пистолетом, схватил его за ствол, перевернулся. Но, еще не успев разогнуться, услышал за спиной чьи–то быстрые шаги. Рукоятка пистолета угодила нырнувшему вниз Ройялу в лицо, я не знал, куда именно ударил его, но судя по звуку, удар был такой, словно двухкилограммовый топор врезался в ствол сосны. Он потерял сознание, прежде чем успел ударить меня. И все–таки Ройял помешал мне: топор не может остановить падение срубленной сосны. Для того, чтобы столкнуть его и перехватить пистолет за рукоятку, потребовалось не более двух секунд. Но двух секунд всегда бывает достаточно такому человеку, как Яблонский.

Он ударил меня ногой по руке, в которой был зажат пистолет, и оружие упало в шести метрах от меня. Я сделал бросок, чтобы схватить Яблонского за ноги, но он с легкостью боксера наилегчайшего веса отскочил к стене и прижался к ней, потом поднял колено и с такой силой ударил меня, что я упал плашмя, врезавшись в косяк открытой двери. А потом было уже слишком поздно, я увидел в руке у Яблонского пистолет, направленный мне в переносицу.

Я медленно поднялся и уже не делал попыток сопротивляться. Через открытую дверь в коридор вбежали генерал и Вилэнд с пистолетом в руке. Они сразу же успокоились, увидев, что Яблонский держит меня под прицелом. Вилэнд наклонился и помог стонущему Ройялу принять сидячее положение. У Ройяла была глубоко рассечена левая бровь и сильно кровоточила. Завтра на этом месте вздуется желвак величиной с гусиное яйцо. Чтобы прийти в себя, Ройял несколько секунд тряс головой, потом ладонью стер кровь и медленно стал обводить всех взглядом, пока его глаза не встретились с моими. Я ошибался, думая, что глаза у Ройяла пустые и ровным счетом ничего не выражающие. Заглянув в них, я вдруг почувствовал влажный запах только что вырытой могилы.

– Вот теперь я убедился, джентльмены, в том, что действительно нужен вам, – весело сказал Яблонский. – Никогда бы не подумал, что кто–то, выкинув с Ройялом такой номер, останется жив и невредим, чтобы хвастаться друзьям своей ловкостью. Теперь мы все убедились в том, на что способен Тальбот. – Яблонский сунул руку в боковой карман, вытащил довольно изящные, из вороненой стали, наручники и ловко защелкнул их на моих запястьях. – Сувенир, оставшийся мне на память от тяжело прожитых лет, – объяснил он. – Может быть, в этом доме найдется еще одна пара наручников, проволока или цепь?

– Это можно устроить, – почти механически ответил Вилэнд. Он все еще не мог поверить в то, что произошло с его надежным палачом.

– Отлично, – усмехнулся Яблонский и посмотрел на Ройяла. – Можете сегодня не запирать дверь на ночь. Тальбот не тронет ни единого волоска с вашей головы.

Ройял перевел мрачный и злобный взгляд с моего лица на Яблонского. Выражение его лица не сулило ничего хорошего. У меня появилось такое ощущение, что в голове Ройяла возникла мысль вырыть еще одну могилу.

Дворецкий повел нас наверх. Мы прошли по узкому коридору в конец большого дома. Он вынул из кармана ключ, отпер дверь и пропустил нас в комнату. Это была спальня, скудно обставленная дорогой мебелью. В углу умывальник, а у правой стены, в самом центре, деревянная кровать. В стене слева еще одна дверь. Дворецкий вынул ключ из кармана и отпер ее. Это была еще одна спальня – зеркальное отражение первой спальни, но только кровать была не современной, а старинной, с никелированными спинками в виде решетки. Кровать выглядела так, словно была сделана из куска фермы моста, возведенного на острове Ки–Уэст. Она была очень массивной и прочной. Наверное, эта кровать предназначалась для меня.

Мы вернулись в первую спальню, и Яблонский протянул руку в сторону дворецкого:

– Теперь дай, пожалуйста, ключи от комнат.

Дворецкий заколебался, неуверенно посмотрел на Яблонского, пожал плечами, отдал ему ключи и повернулся, чтобы уйти. Яблонский остановил его и добродушно сказал:

– Этот маузер, дружок, я всегда ношу при себе. Вот здесь. Неужели ты хочешь, чтобы двумя–тремя выстрелами я снес тебе башку?

– Боюсь, что не понимаю вас, сэр.

– Ты сказал – сэр? Неплохое обращение. Признаться, не ожидал, что у них тут есть книги с инструкциями о системе замков для дверей камер тюрьмы в Алькатрасе. – Немного помолчав, он приказал: – А теперь давай еще один ключ, дружок, ключ от коридора.

Дворецкий нахмурился, отдал третий ключ и ушел, с силой хлопнув дверью. Но это была очень прочная дверь, и она выдержала.

– В инструкции по охране камер тюрьмы в Алькатрасе дворецкий, видимо, пропустил главу, в которой говорилось о том, как надо запирать двери.

Яблонский усмехнулся, запер дверь, стараясь производить как можно больше шума, задернул шторы и быстро осмотрел стены в поисках глазков для подсматривания. Потом он подошел ко мне. Раз пять–шесть он врезал своим огромным кулаком по здоровенной пальме, размахнувшись, ударил ногой в стену и с такой силой ударил кулаком по креслу, опрокинув его, что этот удар потряс всю комнату.

Потом не слишком тихо он сказал:

– Как только будешь готов, вставай, дружок. Будем считать, что это просто предупреждение, и не пытайся выкинуть какие–нибудь фокусы, подобные тому, который ты попробовал выкинуть с Ройялом. Стоит тебе только пошевелить пальцем, можешь считать, что на твою головуобрушится небоскреб «Крайслер Империал».

Я не пошевелил пальцем. Не пошевелил пальцем и Яблонский. Мы усиленно прислушивались к тишине. И тишина в коридоре не была нерушимой. Из коридора слышались плоскостопные шаги и затрудненное свистящее аденоидное дыхание дворецкого, с трудом вырывающееся из его перебитого носа. Дворецкому поручили совсем не подходящую для него роль последнего из могикан, и он находился в пяти–шести метрах от нас, но вскоре толстый ковер поглотил последние отзвуки его шагов, которым вторило поскрипывание пола.

Яблонский вытащил ключ, тихо отомкнул наручники и положил их в карман, затем так сильно потряс мне руку, будто хотел сломать все до единого пальца. По крайней мере, у меня было такое ощущение. Но несмотря на это, я улыбался во весь рост с таким же удовольствием, с каким улыбался мне в ответ Яблонский. Мы закурили и молча стали тщательно, как зубной щеткой, прочесывать обе комнаты в поисках потайных микрофонов и подслушивающих устройств. Комната была нашпигована ими до отказа.

Ровно через 24 часа я влез в пустой спортивный автомобиль. В замке зажигания торчал ключ. Автомобиль стоял в трехстах метрах от входа в дом генерала. Это был «шевроле–корветт» – точно такой же автомобиль, как украденный мною днем раньше, когда я захватил в заложницы Мэри Рутвен.

От ливня, бушевавшего накануне, не осталось и следа. Небо было голубое и чистое весь длинный день. Этот день, показавшийся мне невероятно длинным, я провел полностью одетый с наручниками на руках. К тому же наручники были пристегнуты к кровати. Так я пролежал целых 12 часов. Окна в комнате были закрыты и выходили на юг, а температура в тени была около 27°. Эта жара и сонная бездеятельность вполне бы подошли для черепахи, обитающей на Галапагосских островах. Мне такие условия не подходили, и я был похож на вялого подстреленного кролика. Меня продержали в комнате–душегубке целый день. Яблонский принес еду и вскоре после обеда отвел меня к генералу, Вилэнду и Ройялу, чтобы они отметили для себя, какой он надежный сторожевой пес, и чтобы увидели, что я до сих пор сравнительно инертен. Слово «сравнительно» было самым подходящим, и, чтобы усилить этот эффект, я удвоил свою хромоту и заклеил заранее пластырем щеку и подбородок.

Ройялу не требовались такие меры, и без них было видно, что он побывал в бою. К тому же трудно было бы найти такой широкий пластырь, чтобы скрыть длинный порез у него на лбу. Правый глаз совершенно закрылся, и под ним, как и на лбу, был здоровенный сине–пурпурный синяк. Я отлично поработал над Ройялом и знал по пустому, отсутствующему выражению его лица и единственного уцелевшего глаза, что он не успокоится до тех пор, пока не отделает меня еще сильнее. Теперь это станет его постоянной заботой.

Ночной воздух был прохладен и приятно холодил кожу. В нем чувствовался аромат моря. Я надвинул на лицо капюшон и пошел к югу, откинув голову назад и склонив ее к плечу, чтобы свежий воздух прогнал последние остатки сна. Мой разум был вялым и одурманенным не только из–за жары, но также потому, что я проспал слишком много часов в тот полный неопределенности день. Я переспал и теперь расплачивался за это, зная, что предстоит бессонная ночь.

По дороге раз или два вспомнил о Яблонском, черноволосом, улыбающемся гиганте с загорелым лицом и добродушной улыбкой. Сейчас он сидел в своей спальне на втором этаже, усердно и торжественно охраняя мою опустевшую спальню. Все три ключа лежали у него в кармане.

Я ощупал карман пиджака: ключи все еще лежали там, вернее, не ключи, а их дубликаты, которые Яблонский сделал для меня, когда уходил на прогулку в Марбл–Спрингс. Да, у Яблонского дел было хоть отбавляй в то утро.

Я перестал думать о Яблонском. Он прекрасно и сам позаботится о себе. Он сумеет это сделать лучше, чем все, кого я знал. На предстоящую ночь у меня и своих забот было предостаточно.

Догорали последние отблески ярко–красного заката над поверхностью залива и исчезали где–то на западе. Высоко в безветренном небе горели яркие звезды. И тут справа от дороги я увидел зеленый свет фонариков. Проехал мимо одного, второго, а у третьего резко повернул направо и быстро поехал вниз к маленькой каменной пристани. Выключил фары и уже потом остановил на берегу машину, подъехав к высокому широкоплечему мужчине, который держал в руке узкий, похожий на карандаш фонарик.

Мужчина схватил меня за руку – ему запросто удалось сделать это. Я был ослеплен, так как, подъезжая, смотрел на яркие пятна света, отбрасываемые фарами машины. Не говоря ни слова, мужчина помог мне спуститься вниз по деревянным ступеням к плавающей пристани. Он пересек пристань и подвел меня к длинному и темному боту. Теперь мои глаза адаптировались, и я мог уже кое–что разглядеть. Ухватился за что–то рукой и уже без посторонней помощи прыгнул в бот. Коренастый невысокий человек поднялся мне навстречу и поприветствовал.

– Мистер Тальбот?

– Да. Это вы, капитан Зеймис?

– Зовите меня Джон, – усмехнулся он и насмешливо продолжал: – Мои мальчики смеются надо мной: «Как же наш бот теперь называется – «Королева Мэри“ или «Соединенные Штаты“». Мои мальчики – дети нашего времени, – полупечально, полунасмешливо вздохнул капитан Зеймис. – Мне кажется, что имя Джон такое же хорошее имя для капитана, как и имя «Метален» для его судна.

Я посмотрел через плечо капитана на его мальчиков. Их фигуры были еще неясными очертаниями на фоне темно–синего неба, но было уже достаточно светло, чтобы разглядеть, что все они высокие, около 180 см, и имеют соответствующее телосложение. Да и «Метален» оказался не таким уж маленьким судном. Он был длиной около 12 метров с двумя мачтами и ограждением около 2 метров высотой, идущим по корме, носу и бортам бота.

Капитан и человек, который меня встретил, были греки. Судно было греческим. Команда состояла из одних греков. Впрочем, если «Метапен» не был полностью греческим судном, то он был наверняка построен греческими кораблестроителями, которые приехали в штат Флорида и осели здесь с единственной целью: строить вот такие боты для ловли морских губок. Если бы этот бот увидел Гомер, если бы он увидел грациозные и изящные очертания этого судна с взмывающим ввысь носом, то без труда узнал бы в нем прямого потомка галер, бороздящих бесчисленное число столетий назад освещенные солнцем Эгейское и Левантийское моря.

Меня внезапно охватило чувство полной безопасности, от того, что я находился на борту этого судна среди надежных людей.

– Отличная ночь для предстоящей работы, – сказал я.

– Может, да, а может, и нет, – сказал капитан, но юмора не было в его голосе. – Я лично не думаю, что это хорошая ночь. Что касается Джона Зеймиса, то он не выбрал бы эту ночь.

Я промолчал о том, что у нас не было выбора. Вместо этого сказал:

– Вы считаете, что погода слишком ясная, не так ли?

– Нет, дело не в этом, – на минуту капитан отвернулся и отдал какие–то распоряжения явно на греческом языке. Мальчики стали отвязывать канаты от швартовых тумб причала. Капитан снова повернулся ко мне. – Извините, что я говорю с ними на нашем древнем языке. Трое из моих мальчиков приехали в эту страну меньше полугода назад. Уж очень тяжела жизнь ныряльщиков за морской губкой. Мои дорогие мальчики не будут нырять за губкой. Именно поэтому я и привез их сюда из Греции. Мне не нравится сегодняшняя погода, мистер Тальбот. Не нравится потому, что эта ночь была слишком хорошей.

– Это и мои слова.

– Нет, – он энергично покачал головой. – Слишком хорошая. Воздух чересчур спокоен. Если не считать слабого бриза, дующего с севера–запада. Это плохой признак. Вечером солнце пылало в небе. Это тоже плохой признак. Вы чувствуете, как «Метален» покачивает на легкой зыби? Когда погода действительно благоприятная, небольшие волны ударяют в борта бота каждые три–четыре секунды. А что сегодня? – он пожал плечами. – Волны ударяют в борта через каждые 12–15 секунд. Я выхожу в море из Тарапон–Спрингс вот уже 40 лет. Я хорошо знаю навигацию в этих местах, мистер Тальбот, и я сказал бы неправду, если бы стал утверждать, что какой–то человек знает эти места лучше меня. Надвигается сильный шторм.

– Сильный шторм? Во время больших штормов я чувствую себя отвратительно. Меня всегда укачивает. Скажите, было ли официальное предупреждение о том, что надвигается тропический циклон?

– Нет. Не было.

– А всегда ли перед тропическими циклонами наблюдаются признаки, о которых вы упомянули?

Капитан Зеймис не делал попыток успокоить меня.

– Нет, не всегда, мистер Тальбот. Однажды, лет пятнадцать назад, поступило предупреждение о шторме, но я не увидел никаких его признаков. Ни единого признака. Рыбаки с островов Южного Кайкоса вышли в море, и пятьдесят человек из них утонули. Но когда я обнаруживаю такие признаки, как сегодня, в сентябре, они совершенно точно предупреждают меня о приближении сильного шторма. И шторм бывает всегда. Эти признаки меня еще никогда не подводили.

Никто не хотел успокоить и ободрить меня сегодня:

– И когда же вы ожидаете шторма?

– Не знаю. Может быть, через восемь часов, а может быть, через двое суток, – он указал на запад, где сосредоточился источник обширной, медленно нарастающей маслянистой зыби.

– Ураган приходит оттуда. Ваш гидрокостюм внизу, в трюме, мистер Тальбот.

Через два часа, пройдя двадцать километров, мы подошли к месту, откуда ожидали приближения беспокоящего нас, но еще отдаленного шторма. Бот шел на максимальной скорости. Правда, максимальная скорость «Метапена» была такова, что хвастаться особенно нечем. Около месяца назад два гражданских инженера, которые дали клятву держать все в секрете, перекрыли выхлопную трубу мотора на судне подводным глушителем с оригинально выполненной системой экранов. Работа была выполнена ими отлично: уровень шума от выхлопных газов стал таким же неслышным, как человеческий шепот, но при этом наполовину уменьшилась мощность мотора. И все же судно имело достаточную скорость. Оно устремилось вперед. Что касается меня, то оно шло даже слишком быстро, и чем дальше мы углублялись в освещенный звездами залив, тем продолжительнее и глубже становились перепады моего настроения от надежды к отчаянию, и я все более убеждался в безнадежности той работы, которую должен был выполнить. Вместе с тем, кто–то все–таки должен был выполнить эту работу, и именно я, по иронии судьбы, стал человеком, вытянувшим из колоды карт джокера.

В эту ночь небо было безлунное. Мало–помалу звезды стали светлеть и исчезать с неба. Перистые облака длинными серыми полотнищами заволакивали небо. Начался дождь, не сильный, но холодный и пронизывающий. Джон Зеймис протянул мне брезентовую накидку, чтобы укрыться от дождя. И хотя на судне была кабина, мне не хотелось спускаться туда.

Видимо, я задремал, убаюканный плавным скольжением бота по воде, потом почувствовал, что дождь кончился, хотя дождевые капли все еще продолжали стекать по накидке. Кто–то тряс меня за плечо. Это был капитан, который тихо сказал:

– Вот эта нефтяная вышка, мистер Тальбот. Именно это и есть объект Х–13.

Я ухватился за мачту, подтянулся и встал. Зыбь уже доставляла неприятные ощущения и стала еще сильнее там, куда указывала рука шкипера, то есть в направлении нефтяной вышки. Указывать, где находится вышка, не было необходимости. Даже на расстоянии полутора километров объект Х–13, казалось, заполнил все небо.

Посмотрев на вышку, я отвернулся, потом снова посмотрел на нее. Она все так же возвышалась впереди. Я потерял больше, чем самое главное в жизни, мне не для кого было теперь жить, но, видимо, какая–то малость все же привязывала меня к жизни. Я стоял в боте и желал самому себе быть за пятнадцать тысяч километров от этой нефтяной вышки. Я испытывал страх. И если это был конец моего пути, молил Бога, чтобы моя нога никогда не ступала на эту вышку.

Глава 5

Раньше я слышал о таких нефтяных вышках, установленных в море. Однажды мне даже рассказывал о них человек, который их проектировал, но прежде не довелось видеть ни одной из них. И теперь, когда увидел ее, понял, что конструкция вышки, возникшая в моем представлении на основании описания ее инженером, а также фактов и статистики, – это скелет, который необходимо облечь в плоть.

Я посмотрел на объект Х–13 и не поверил своим глазам.

Вышка была громадной, на удивление угловатой и неуклюжей. Подобной конструкции мне еще не доводилось видеть. Вышка была нереальной, сверхъестественной комбинацией, созданной любителями романов Жюль Верна и любителями научной фантастики, начитавшимися романов о полетах в космическое пространство. На первый взгляд вышка, освещенная мерцающим, призрачным светом звезд, напоминала лес из громадных заводских труб, устремившихся ввысь со дна моря. На полпути вверх все трубы объединялись толстенной массивной платформой, пронзенной в нескольких местах этими трубами. Справа, у самого края платформы, была построена уходящая в небо конструкция из грациозно переплетенных балок, таинственная и кажущаяся хрупкой, словно сплетенная пауком сеть. Это была буровая вышка.

Высота вышки вдвое превышала высоту труб, на которых установлена платформа. Вышка резко выделялась на фоне ночного неба, тем более что она освещалась белыми и цветными лампочками: одни лампы имели эксплуатационное назначение, другие служили предупреждением пролетающим самолетам.

Я не принадлежу к людям, которые, чтобы убедиться в том, что их окружают не химеры, а реальные предметы, начинают щипать себя. Но если бы я был одним из них, то это была бы самая лучшая возможность и причина ущипнуть себя.

При виде этого невероятного переплетения марсианских структур, неожиданно вставших из глубины моря, самые беспробудные пьяницы, позабыв о выпивке, полезли бы на штурм этого водяного чудовища.

Трубы, насколько я знал, были металлическими мощными опорами, обладающими невероятной прочностью: каждая опора могла выдерживать вес в несколько сотен тонн. Я насчитал на вышке не менее четырнадцати таких опор. С каждой стороны платформы было по семь опор. Расстояние между первой и последней опорами – около 100 метров.

Самым удивительным было то, что эта громадная платформа была подвижной. С помощью домкрата она связывалась со второй платформой, находящейся глубоко под водой, и с опорами, поднимающимися почти до уровня буровой вышки. Опоры, закрепленные в определенных местах, опускались на самое дно моря.

Вся эта громадная платформа с построенной на ней буровой вышкой весила, вероятно, четыре или пять тысяч тонн. Огромные мощные моторы перемещали ее вверх и вниз по опорам. При перемещении вверх платформа, с которой стекала вода, могла устанавливаться на такой высоте над поверхностью моря, что даже самые высокие волны, сметающие все на своем пути во время тропических циклонов, бушующих в Мексиканском заливе, не могли достичь ее.

Все это я знал, но знать – это одно, а видеть – совсем другое.

Я так глубоко задумался, что, когда чья–то рука коснулась моей руки, вскочил на ноги, совершенно позабыв о том, где нахожусь.

– Ну как, понравилась эта громадина или нет, мистер Тальбот?

Это был капитан.

– Славная вышечка! Интересно, сколько эта игрушка стоит?! У вас есть какое–то представление о том, сколько она может стоить?

– Четыре миллиона долларов, – Зеймис пожал плечами, – а возможно, и четыре с половиной.

– Отличное вложение капитала, – сказал я, – четыре миллиона долларов.

– Вернее, восемь миллионов, – поправил Зеймис. – Ведь никто не может просто так появиться здесь и начать бурить, мистер Тальбот. Для начала надо купить землю на дне моря. Тут не менее пяти акров земли, и стоят они три миллиона долларов. Потом надо приступать к бурению скважины. Пробурить только одну скважину глубиной около трех километров обойдется в 750 тысяч долларов. Да еще если человеку повезет, если он сразу найдет нефть. – Зеймис умолк.

Восемь миллионов долларов. Да и капиталовложением это не назовешь. На такое мероприятие может решиться только азартный игрок. Ведь геологи могут ошибиться в прогнозах. И они чаще ошибаются, чем попадают в точку.

Но какой дурак поверит, что такой человек, как генерал Блер Рутвен с его репутацией, пойдет на риск и выбросит на ветер восемь миллионов долларов! Он все рассчитал точно, он намерен получить баснословный выигрыш и ради этого выигрыша готов даже на то, чтобы преступить закон.

Мне оставался один–единственный путь разведать все это. Я вздрогнул и повернулся к Зеймису:

– Вы можете подплыть к вышке? Подплыть к ней вплотную?

– Тогда надо будет пройти весь этот путь, – показал Зеймис на ближнюю к нам сторону громадного сооружения. – Вы видите корабль, пришвартованный рядом с платформой?

Я не видел корабля, но, присмотревшись, разглядел какие–то узкие, темные очертания длиной около восьмидесяти метров, кажущиеся ничтожно малыми по сравнению с громадным сооружением. Концы мачт корабля едва достигали половины высоты до палубы платформы буровой вышки.

– Наверное, очень сомнительно причалить к этому кораблю, Джон?

– Вы имеете в виду, что мы не сможем напрямую подойти к нему? Мы можем сделать большую дугу и приблизиться к кораблю с юга.

Зеймис коснулся руля, и «Метапен» повернул в сторону порта, чтобы обогнуть объект Х–13и направиться к югу. Если бы мы шли на север, то есть вправо, «Метапену» пришлось бы пройти под яркой полосой света верхних ламп и ламп, опоясывающих огромную рабочую платформу буровой вышки. Но даже на расстоянии полутора километров мы видели какие–то мужские фигуры, снующие вокруг буровой вышки, и хорошо слышали доносящийся до нашего слуха по темной поверхности воды ослабленный расстоянием шум мощных механизмов, напоминающий гул дизельных компрессоров.

По крайней мере, в этом повезло: шум был нам на руку. Мне и в голову не приходило, что на этой подвижной платформе работают 24 часа в сутки. Шум от производимых на платформе работ полностью заглушал шепот мотора нашего судна.

Бот отчаянно пробивался сквозь волны. Мы повернули на юго–запад. Длинная, поднимающаяся из глубин волна рассекалась о нос бота и ударяла справа и слева в его борта. Воду начало захлестывать через борта, и моя одежда промокала все сильнее. Я согнулся под брезентом рядом с рулем, прикурил последнюю сигарету, стараясь уберечь ее от воды, и посмотрел на капитана.

– Меня беспокоит этот корабль, Джон. Как вы думаете, есть какие–либо шансы, что он уберется отсюда?

– Не знаю. Думаю, что нет. Он привозит припасы, питьевую воду и топливо, а также глинистый раствор для буров и тысячи галлонов нефти. Приглядитесь повнимательнее, мистер Тальбот. Этот корабль – своего рода небольшой танкер. Сюда он привозит нефть для больших машин и дает электроток от своих генераторов. Позже, когда забьет фонтан, он увезет отсюда нефть.

Я выглянул из–под брезента. Похоже, что Джон прав. Это небольшой танкер. Много лет назад, когда был на войне, я видел точно такие же корабли–танкеры: высокая, искусственно приподнятая платформа, пустая центральная часть палубы, потом каюты и машинное отделение. Такие танкеры обслуживали порты.

Больше всего меня заинтересовали слова Джона, что корабль причален у нефтяной вышки.

– Я хотел бы попасть на борт этого корабля, Джон. Как вы думаете, это возможно? – У меня не было большого желания пробираться на борт корабля, но я знал, что должен это сделать. Мне никогда не приходила в голову мысль о том, что здесь более или менее постоянно может быть пришвартован какой–то корабль. Теперь я столкнулся с этим фактом, и он стал для меня самым важным, ему следовало уделить особое внимание.

– Но… но мне сказали, что вы хотели попасть на нефтяную вышку, мистер Тальбот, а не на корабль.

– Да, это так, но я решил побывать на вышке немного позже. Вы могли бы подвезти меня к кораблю?

– Можно попытаться, – хмуро сказал Зеймис. – Сегодня плохая ночь, мистер Тальбот.

Подумать только, и он говорил мне об этом! Для меня эта ночь была просто ужасной. Но я промолчал.

Бот находился как раз напротив центра одной из длинных сторон платформы, и я видел, что массивные стальные колонны, поддерживающие ее, были расположены не совсем симметрично, как мне показалось вначале. Между четвертой и пятой громадными опорами с каждой стороны был зазор шириной около десяти метров. И в этих местах платформа имела впадину, расположенную на гораздо более низком уровне, чем основная палуба. На этом более низком уровне тонкое, длинное, сигарообразное очертание подъемного крана было равным по высоте колоннам. Корабль был пришвартован к этой низкой палубе, соединяющей четвертую и пятую колонны.

Через пять минут, изменив курс, судно снова пошло прямо к югу нефтяной вышки.

Неприятная зыбь осталась позади, но у нас не было времени привыкнуть к сравнительному комфорту: капитан снова повернул руль, и бот направился на северо–запад.

Мы взяли курс прямо в направлении платформы и прошли всего в десяти метрах от носа пришвартованного к нижней палубе корабля. Едва не зацепив опору, находящуюся в тридцати сантиметрах от бота, оказались прямо под массивной платформой буровой вышки.

Один из молодых греков, черноволосый, бронзовый от загара юноша по имени Эндрю, занимался чем–то на носу бота. Когда мы поравнялись со второй со стороны моря колонной, он тихо окликнул Джона и одновременно с силой бросил как можно дальше в воду спасательный пояс, прикрепленный к тонкой веревке, намотанной на катушку. Джон сбросил обороты мотора до минимальных, и «Метапен», подгоняемый волнами, начал медленно дрейфовать назад, обходя колонну. В это же время спасательный пояс тоже двигался назад, огибая колонну с другой стороны. Вскоре веревка полностью обхватила колонну. Эндрю подхватил багром спасательный пояс и стал втягивать его на палубу бота. Конец тонкой веревки был связан с толстым канатом из манильской пеньки. Выбрав веревку и обхватив колонну канатом, Эндрю надежно привязал к ней «Метапен». Мотор бота работал на низких оборотах, уменьшая натяжение троса при все возрастающем приливе.

Никто не слышал, никто не видел нас: по крайней мере, так нам казалось.

– Постарайтесь обернуться как можно быстрее, – тихо и взволнованно сказал Джон. – Не знаю, сколько мы еще сможем ждать. Чую, что надвигается шторм.

Он нервничал. Я тоже. Нервничала вся команда. Но Джону не оставалось ничего другого, как ждать, сидя в боте. Никто не собирался оглоушить его ударом по голове, связать веревками и бросить в Мексиканский залив.

– Не волнуйтесь, – ободряюще сказал я.

Хотя уж если кто и волновался, то это был я.

Сняв пиджак, под которым был заранее надетый гидрокостюм, застегнул молнии спереди у горла и на манжетах костюма, накинул на плечи кислородный аппарат и затянул ремни. Взяв в одну руку маску, а в другую пиджак, брюки и шляпу, я осторожно шагнул через борт бота в резиновую надувную лодочку, которую кто–то из команды заранее опустил на воду рядом с бортом бота. Эндрю уже сидел на корме этой хлипкой лодчонки, держа в руке веревку. Как только я уселся в лодке, он начал понемногу отпускать веревку, привязанную к планширу «Метапена». Прилив быстро уносил нас под мрачную громаду платформы. По мере продвижения Эндрю все больше отпускал ее. Грести веслом в резиновой лодчонке при сильном течении довольно трудно, а грести против течения вообще невозможно. Было бы в сто раз легче добраться до «Метапена», перебирая веревку руками и подтягиваясь. Я шепнул Эндрю одно слово, и он, зафиксировав веревку, сделал поворот. Все еще находясь в глубокой тени, мы приблизились к борту корабля, стоящего вплотную к массивным опорам. Платформа, нависая над опорами, отбрасывала тень. Она была над нами на высоте трех метров. Свет ламп на вышке и верхней палубе едва достигал дальней стороны верхней палубы корабля. Остальная часть корабля была погружена в глубокую тьму, если не считать дорожки света на полубаке, проникающего из прямоугольной щели верхней платформы. Через эту щель проходили вертикальные сходни, представляющие собой зигзагообразную лестницу, установленную в металлическом коробе и очень похожую на пожарную лестницу. Короб с лестницей можно было поднимать и опускать в зависимости от прилива или отлива.

Эта лестница словно специально предусмотрена для меня.

Корабль был глубоко погружен в воду, ребристые нефтехранилища находились высоко, но планшир достигал только до пояса. Я вынул из кармана фонарик–карандаш и поднялся на борт. Продвигался вперед в полной темноте, если не считать тусклого отблеска света на корме. Борт корабля вообще не был освещен, не было даже навигационных и якорных огней. И только иллюминация на буровой вышке сверкала, как рождественская елка, на которой огней было больше чем достаточно.

Движущиеся в глубоких пазах раздвижные двери выходили на приподнятый полубак. Я потянул за верхний и нижний болты одной из створок, подождал, пока мне поможет слабая бортовая качка, и толкнул дверь назад так, чтобы в образовавшуюся щель пролезла моя голова и рука с фонариком. Я увидел пустые бочки с краской, канаты, пиломатериалы, тяжелые цепи. Это напоминало складское помещение. То, что я увидел в нем, не представляло для меня ни малейшего интереса. Я задвинул створку двери, вставил в гнезда болты и снова отправился на поиски…

Пробрался на корму над цистернами. Там были поднимающиеся двери с большими защелками, выступающими над поверхностью дверей. Я увидел продольные и поперечные трубы различных размеров. На трубах, на соответствующей высоте, были большие маховики, предназначенные для открытия и закрытия вентилей, и ребристые вентиляторы. Продвигаясь по корме, я налетал почти на каждый вентилятор и прочувствовал их своей головой, коленными чашечками и голенями. Казалось, что прокладываю себе путь через девственные джунгли. Металлические девственные джунгли. Но я упорно продвигался вперед. Надо удостовериться, что на корме нет ни люков, ни трапов, размеры которых равнялись бы размерам человеческого тела.

На корме тоже не нашел ничего интересного. Большую часть палубы и надстройки занимали каюты. Один большой люк каюты, напоминающий вагонную дверь, был застеклен и имел пару открытых форточек. Я включил фонарик и осветил люк. Внутри были только моторы. Значит, люк тоже отпадал. Отпадал, как и вся верхняя палуба.

В лодке терпеливо ждал Эндрю. Я скорее почувствовал, чем увидел, его вопрошающий взгляд и покачал головой. Мне незачем было качать головой. Когда он увидел, что я натягиваю на голову резиновый шлем и надеваю кислородную маску, ему уже не требовалось ответа. Он помог мне обвязать вокруг талии спасательный шнур, и на это ушла целая минута: резиновую лодку раскачивало на волнах так сильно, что каждый из нас мог работать только одной рукой, а другой держался за борт лодки, чтобы не упасть.

Если пользоваться при погружении кислородным баллоном, то самая большая глубина, на которую можно опуститься, – не более восьми метров. Но учитывая, что корабль был погружен в воду на четыре – пять метров, у меня был достаточный запас глубины. Поиски под водой провода или чего–то, прикрепленного к проводу, оказались гораздо легче, чем я предполагал, так как даже на глубине около пяти метров влияние волн было почти незаметно.

Эндрю все время вытравливал спасательный шнур, то ослабляя, то натягивая его, чтобы следить за каждым моим передвижением. Создавалось впечатление, что он выполнял эту работу всю свою трудовую жизнь, а кстати, так и было на самом деле.

Я дважды внимательно осмотрел днище и борта корабля от носа до кормы, освещая каждые полметра мощным фонарем, предназначенным для подводных работ. Возвращаясь после второго осмотра, увидел на полпути огромную мурену, которая выплыла из темноты, куда не достигал свет фонаря, и ткнулась головой со злыми немигающими глазами и ядовитыми зубами прямо в стекло фонаря. Я пару раз мигнул фонарем, и она уплыла.

Больше я ничего не увидел и, почувствовав себя усталым, вернулся к надувной лодке. Влез в нее, думая о том, что пятнадцать минут интенсивного плавания, да к тому же еще с кислородным снаряжением, заставили бы выдохнуться любого человека. Вместе с тем я отлично знал, что если бы нашел то, что искал, усталость прошла бы сама собой. Я все поставил на карту, чтобы обнаружить это, и, вернувшись без находки, чувствовал себя разочарованным, измученным, опустошенным и отчаявшимся. К тому же я совсем замерз, и мне очень хотелось курить. Представил себе потрескивающие поленья горящего камина, подумал о горячем кофе, от которого вверх поднимается пар, и долгом–долгом безмятежном сне. Снова подумал о Германе Яблонском, мирно спящем в доме генерала в удобной кровати из красного дерева.

Я стащил маску, сбросил кислородные баллоны. Потом снял с ног ласты и надел ботинки онемевшими негнущимися пальцами, бросил на палубу корабля брюки, пиджак и шляпу, подтянулся, влез на палубу и облачился в собственный костюм. Через три минуты, мокрый насквозь, как одеяло, которое только что вытащили из стиральной машины, подошел к лестнице, ведущей на палубу буровой вышки. Палуба находилась в 30 метрах над головой.

Плывущие по небу серые тучи перекрыли свет звезд, но этот призрачный свет все равно не помог бы. Мне казалось, что висящая над головой лампа была слишком слабой, чтобы освещать лестницу, но это было не так. Просто она находилась слишком далеко от лестницы. На расстоянии трех метров от платформы обнаружил, что это не лампа, а прожектор. А что если они охраняют эту лестницу? Что я скажу, если меня задержат? Скажу, что я еще один инженер с танкера и что меня мучает бессонница? Скажу, что я стою здесь и сочиняю правдоподобный рассказ, в то время как с моих брюк, надетых прямо на гидрокостюм, стекают струйки воды, образуя под моими ногами лужу? Что я скажу людям, с интересом разглядывающим мой блестящий от воды резиновый водолазный костюм, тогда как вместо него положено быть рубашке и галстуку? У меня не было пистолета, а я уже отлично усвоил, что любой человек, так или иначе связанный с генералом Рутвеном и Вилэндом, едва продрав глаза, наденет первым делом кобуру на ремне и только потом натянет носки: все, кого мне довелось встретить из этой компании, были самыми настоящими складами оружия. Что если кто–то из этих людей направит на меня пистолет? Побегу ли я вниз по этим ста тридцати ступенькам, чтобы кто–то спокойненько перехватил меня внизу? Впрочем, и бежать–то некуда: пожарная лестница – единственное убежище, защищенное с трех сторон, и только ее четвертая сторона выходит на море. Если прыгну, то приземлюсь где–то вблизи от вентилей и труб на танкере. Я пришел к выводу, что более или менее разумному человеку остается только один выход – броситься вниз, не дожидаясь дальнейшего развития событий.

Я стал подниматься вверх. Там не было ни живой души. Трап кончался закрытой с трех сторон площадкой: одна сторона ограждена перилами, две Другие – высокими стальными стенками. Четвертая сторона выходила прямо на палубу, где стоял кран. Все, что я видел на палубе, ярко освещено; слышался шум работающих машин и голоса мужчин, находящихся в десяти метрах от меня. Мысль оказаться в гуще этой толпы пришлась мне не по вкусу, и я стал искать путь к отступлению. И тут же нашел его. Рядом находилась стальная перегородка высотой около семи метров, в которую были вмонтированы скобы. Тесно прижимаясь к перегородке, поднялся по этим скобам наверх, прополз несколько метров и, очутившись под прикрытием одной из громадных колонн, поднялся на ноги.

Моим глазам открылась вся панорама буровой вышки.

В сотне метров к северу, на большой приподнятой платформе, находилась буровая вышка, кажущаяся еще более внушительной и массивной от расположенных у ее основания кабин управления буровой и снующих под платформой людей. Я предполагал, что под этой платформой расположен генератор, вырабатывающий электроэнергию, и жилые помещения. Меньшая платформа была на южной стороне, и именно на ней я стоял сейчас. Она была почти пустой и имела только полукруглую площадку, которая, выходя за пределы платформы, нависала над поверхностью моря с юга. Назначение этого большого, ничем не занятого пространства на какую–то минуту озадачило меня, но потом я вспомнил: Мэри Рутвен говорила, что генерал обычно летал с вышки на берег и с берега на вышку вертолетом. Вертолету требовалось место для посадки. Эта платформа и была предназначена для посадки.

На основной палубе между двумя платформами, почти у моих ног, мужчины, используя кран на гусеничном ходу, передвигали большие бочки и опускали их в ярко освещенное отверстие, находящееся на полпути от высокой перегородки на северной платформе. Нефть будут перекачивать на борт корабля, поэтому в этих бочках могла находиться только «грязь», то есть химическая смесь баритов, добавляемая под давлением в цементный раствор для формирования наружных стенок при бурении с целью предотвращения осыпания грунта. Там было множество таких бочек для хранения «грязи». Большая часть бочек была открыта. Они занимали всю ширину палубы. Именно здесь могло быть то, что мне нужно.

Я направился к дальней стороне южной платформы, обнаружил еще один трап и спустился по нему на палубу. Теперь от моей осторожности и бесшумного передвижения ничего не зависело. Наоборот, это могло показаться подозрительным.

Самым важным теперь был фактор времени: погода заметно ухудшилась, ветер стал вдвое сильнее, чем полчаса назад.

Возможно, капитан Зеймис будет вынужден отплыть, не дождавшись меня.

Эти печальные мысли лишали надежды на будущее. Вернее, на свое собственное будущее: капитан и его люди уйдут в море, а я останусь здесь. Выбросив эти мысли из головы, подошел к первому хранилищу.

Дверь открывалась при помощи тяжелой стальной щеколды. Других замков не было. Я отодвинул щеколду, толкнул дверь назад и вошел внутрь в кромешную тьму. Включил фонарь, тут же нашел выключатель, включил свет и огляделся.

Длина хранилища – около тридцати метров. На почти пустых, расположенных с двух сторон стеллажах сложено в штабеля около сорока труб с резьбой на концах. Трубы такой же длины, как и длина помещения. Почти на самом конце труб были глубокие выемки, словно трубы прогрызли чьи–то мощные металлические клыки. Ничего больше в этом помещении не было. Я выключил свет, вышел из хранилища, запер дверь и почувствовал на своем плече чью–то тяжелую руку.

– Что это вы тут ищете, приятель? – голос был грубым, не терпящим шуток, и так же несомненно принадлежал ирландцу, как только что вылезший из земли росток трилистника принадлежит к эмблеме Ирландии.

Я медленно обернулся и замедлил движения для того, чтобы успеть обеими руками плотнее запахнуть на груди полу пиджака, словно защищая себя от ветра и холодного дождя, который начал барабанить по палубе, слабо поблескивающей под лучами верхних ламп и затем снова уходящей в темноту. Перед мной стоял коренастый невысокого роста человек средних лет с потрепанным лицом, выражение которого могло быть в зависимости от настроения то простодушным, то свирепым. В данную минуту выражение лица не сулило ничего хорошего, но не было и свирепым… Пришлось рискнуть.

– Я действительно ищу здесь кое–что, – я не только не пытался скрыть свой английский акцент, а, наоборот, старался преувеличить его. Заметный высококлассный английский акцент не вызывает в Штатах иного подозрения, кроме того, что его обладатель занимается благотворительностью; и такого человека всегда принимают за слегка тронутого. – Дело в том, что меня просили переговорить с мастером. Вы, случайно, не мастер?

Видимо, он хотел сказать что–то похожее на «клянусь Богом», но вместо этого выдал такой грамматический шедевр, который окончательно сразил его самого, и можно было видеть, как его мысль пытается войти в привычное русло.

– Вас направил ко мне мистер Джеральд?

– Конечно. Сегодня такая мерзкая погода, не правда ли? – я надвинул на глаза шляпу. – Вам сегодня не позавидуешь, друзья…

– Если искали меня, – перебил он, – то что вы позабыли здесь?

– Я нашел вас, но увидел, что вы заняты, и, чтобы вы не подумали, какого черта он вертится здесь, решил, что мне лучше…

– Кто потерял, что потерял и где потерял? – со спокойствием монумента уставился он на меня.

– Генерал. Я имею в виду генерала Рутвена, который потерял дипломат с очень важными личными бумагами. Бумаги срочно ему понадобились. Вчера он приезжал сюда на проверку, подождите, в каком же часу это было? Это было где–то часов в одиннадцать дня, и генерал получил очень неприятное известие…

– Что?

– Ему сообщили, что его дочь похитили. Генерал тут же бросился к вертолету, начисто позабыв о своем дипломате и…

– Ясно. И эти бумаги очень важные…

– Сверхважные. Генерал Рутвен сказал, что поставил дипломат на пол, где–то у двери. Это большой дипломат из сафьяновой кожи с золотыми буквами К.К.Ф.

– К.К.Ф.? А я подумал, что генерал потерял свой собственный дипломат. Вы ведь сказали, что это дипломат генерала?

– В дипломате только бумаги принадлежат генералу. Дипломат мой, просто генерал одолжил его у меня. Я – Фарнбороу, личный доверенный секретарь генерала, – этот титул был гораздо значительнее, чем имена полдюжины мастеров, нанятых генералом и знающих имя его секретаря К. К. Фарнбороу.

– Вы сказали К. К., не так ли? – все сомнения на мой счет у него сразу исчезли. Он широко улыбался. – Ваше имя, случайно, не Клод Каспар?

– Одно из моих имен действительно Клод, – тихо сказал я. – Только не вижу в этом ничего смешного.

Я правильно разгадал этого ирландца. Он тут же сник.

– Извините, мистер Фарнбороу, поговорим о другом. Я, право, не хотел обидеть вас. Хотите, мои ребята помогут найти дипломат?

– Был бы очень обязан.

– Если только дипломат здесь, мы найдем его через пять минут.

Он ушел и отдал рабочим какое–то распоряжение. Меня не интересовал результат поисков. Меня интересовало только одно: как можно быстрее смыться с этой платформы. Не существовало никакого дипломата, так же как не было на платформе и того, что я искал. Рабочие шумно открывали двери без всякой опаски: им нечего было скрывать от посторонних глаз. Мне незачем было заглядывать внутрь открытых хранилищ. Меня вполне устраивал тот факт, что двери можно было запросто открыть, так как они не запирались на ключ, открывали их в присутствии совершенно незнакомого человека. Все это служило для меня доказательством того, что там нечего было прятать. Кроме всего прочего, здесь толкалось слишком много народу, чтобы заставлять их клясться в сохранении тайны. К тому же, за целую милю было видно, что гениальный ирландец не относится к типу людей, занимающихся преступной деятельностью. Есть люди, которых можно раскусить с первого взгляда и с первого слова. Мастер был одним из таких людей.

Я мог бы незаметно улизнуть и спуститься вниз, пока шли поиски, но это было бы глупостью. Поиски пропавшего дипломата можно было сравнить только со всеобщим розыском К. К. Фарнбороу, которые еще предстояло предпринять. Хотя можно было с успехом предположить, что он свалился в море.

Свет мощных прожекторов мог обнаружить «Метапен» за считанные минуты. Но даже если бы я находился на борту «Метапена», все равно не хотел бы покинуть район буровой вышки. Пока еще не хотел. Но более всего не хотел, чтобы до берега донеслось известие, что на объекте Х–13 обнаружили незваного гостя, маскирующегося под секретаря генерала, вернее, выдававшего себя за секретаря генерала Рутвена.

Что предпринять, когда поиски кончатся? Мастер решит, что я должен вернуться на буровую вышку, где находятся служебные и жилые помещения, и сообщить мистеру Джеральду о том, что дипломат найти не удалось.

Как только поднимусь туда, путь к возвращению на трап будет отрезан. Пока мастер еще не задумался о том, как я попал на буровую вышку. А уж он–то должен был знать, что в течение нескольких часов не прибывали ни вертолеты, ни катер. Это свидетельствовало о том, что я нахожусь на корабле уже несколько часов. Но если я находился здесь такое длительное время, то почему так затянул столь важные поиски пропавшего дипломата?

Поиски, насколько я мог видеть, подошли к концу. Двери с лязгом закрывались, и мастер уже направился ко мне, когда зазвонил телефон. Я забился поглубже в тень и застегнул пиджак на все пуговицы. Это не вызовет подозрений: ветер был пронизывающим, по палубе стучал дождь, падающий под углом в 45°.

Управляющий повесил трубку, пересек палубу и подошел ко мне.

– Очень сожалею, мистер Фарнбороу, нам не повезло. Вы уверены, что генерал оставил дипломат именно здесь?

– Уверен, мистер… э…

– Курран. Джо Курран. Дипломата нигде нет. Да и поиски мы не можем продолжать, – он плотнее запахнул черный пластмассовый дождевик. – Надо идти работать.

– Понимаю.

Он усмехнулся и объяснил:

– Застрял бур, надо вытащить его и заменить.

– И вы будете заниматься этим в такую мерзкую ночь, при таком сильном ветре? Но ведь на это уйдет масса времени!

– Конечно. Потребуется часов шесть, да и то если повезет. Проклятый бур заклинило на глубине около четырех километров, мистер Фарнбороу.

Вместо того, чтобы вздохнуть с облегчением, я издал соответствующий моменту крик досады. Предстоящая мистеру Куррану шестичасовая работа на палубе, да еще в такую мерзкую погоду, исключала то, что он станет интересоваться блуждающим по кораблю секретарем.

Он сделал движение, чтобы уйти вслед за своими людьми, которые прошли мимо нас и поднялись по трапу на северную платформу.

– Вы идете, мистер Фарнбороу?

– Пока нет, – я слабо улыбнулся. – Пойду на трап и укроюсь от дождя на несколько минут, чтобы обдумать, что сказать генералу, – на меня нашло вдохновение. – Он звонил пять минут назад. Вы же знаете, что он за человек. Одному Богу известно, что сказать ему.

– Что и говорить, человек он суровый, – эти слова мастер произнес машинально: его голова была занята мыслями о том, как извлечь бур. – Надеюсь, мы еще увидимся, мистер Фарнбороу.

– Конечно. Благодарю вас, – я дождался, пока он скроется из виду, и уже через две минуты вернулся в резиновую лодку, а еще через две минуты мы подплыли к «Метапену».

– Вас не было слишком долго, мистер Тальбот, – недовольным голосом сказал капитан Зеймис.

Его небольшая фигурка походила в темноте на обезьяну, суетливо прыгающуюпо палубе судна, которое то поднималось на волнах, то проваливалось в глубину. При этом, несмотря на все свои прыжки, обезьяне удавалось каким–то чудом не свалиться за борт. Шум мотора стал теперь намного громче не только из–за того, что капитан увеличил обороты мотора, чтобы ограничить натяжение каната, привязывающего «Метален» к опоре, но также и потому, что судно прыгало на волнах с такой силой, что почти при каждой волне его нос глубоко зарывался в воду, а корма поднималась так резко, что шум работающего мотора сопровождался каким–то глухим отзвуком.

– Вам удалось? – крикнул капитан Зеймис прямо мне в ухо.

– Нет.

– Жаль. Теперь это уже не имеет значения. Мы должны немедленно отплыть.

– Я прошу всего десять минут, Джон. Только десять минут. Это очень важно.

– Нет. Мы должны отплыть немедленно, – он уже отдал молодому греку команду «отчалить», но я вцепился в его руку.

– Неужели вы трус, капитан Зеймис? – это был запрещенный прием, но положение мое было отчаянным.

– Да, я начинаю бояться, – с достоинством ответил капитан. – Все разумные люди знают, когда наступает время бояться, и я тоже не считаю себя дураком, мистер Тальбот. Бывают времена, когда человек может позволить себе быть эгоистом, даже если он не боится. У меня шестеро детей, мистер Тальбот.

– А у меня трое, – у меня не было ни одного ребенка, я даже не был теперь женат.

Около минуты мы стояли, цепляясь за мачту, а «Метален» сильно бросало на волнах и раскручивало в этой кромешной тьме под густой тенью, отбрасываемой буровой вышкой. Если не считать свиста ветра и шума дождя, барабанящего по одежде и снастям, то это был длительный миг молчания. Я изменил тактику.

– От этого зависят жизни людей, капитан Зеймис. Не спрашивайте, откуда мне это известно, могу сказать одно: знаю это наверняка. Неужели вы хотите, чтобы говорили: эти люди погибли только потому, что капитан Зеймис отказался подождать десять минут?

Наступило долгое молчание. Только дождь все сильнее стучал в сгущающейся тьме, падая в простирающееся под нами черное море. И тогда он сказал:

– Десять минут. Не больше.

Сбросив ботинки и верхнюю одежду, я проверил, надежно ли закреплен спасательный шнур на моей талии как раз над грузом, надел кислородную маску и, покачиваясь, направился к носу бота. Без всяких на то причин снова подумал о Германе Яблонском, спящем сном невинного младенца в кровати красного дерева. Дождавшись самой высокой волны, постоял еще немного, пока она не ушла под дно бота, и, когда нос бота опустился глубоко в воду, прыгнул вниз, ухватился за канат, которым «Метапен» был привязан к колонне, находящейся не более чем в шести метрах от меня.

Канат в какой–то мере облегчал передвижение, но, несмотря на это, в висках бешено стучала кровь и резкими толчками колотилось сердце. Если бы не кислородная маска, мне пришлось бы вдоволь наглотаться воды.

Я наткнулся на колонну и только тогда понял, что уже поравнялся с ней. Отпустив канат, попытался ухватиться за колонну. Не знаю, зачем делал эту попытку: с таким же успехом я мог бы обнять железнодорожную цистерну, так как диаметр колонны и цистерны был почти одинаков. Затем снова вцепился в канат, и едва успел сделать это, как большая волна чуть было не отбросила меня назад. Пришлось передвигаться вокруг колонны влево в направлении моря. Это было нелегко. Каждый раз, когда нос «Метапена» поднимался на волне, канат сильно натягивался и намертво прижимал мои скрюченные пальцы к металлической поверхности. Но пока все мои пальцы были при мне, это не слишком беспокоило.

Добравшись до места, где волны стали ударять мне в спину, прибивая к колонне, я отпустил канат и, раздвинув руки и ноги, стал спускаться по колонне примерно так же, как спускаются мальчишки из Сенегала с огромных пальм. Эндрю травил спасательный шнур так же искусно, как и раньше. Я спускался все ниже: 3 метра, 6 метров, передышка, 10 метров, передышка, 15 метров, передышка. Снова начались перебои в сердце, кружилась голова.

Я спустился гораздо ниже уровня безопасности, который обеспечивал кислородный аппарат, и быстро полупоплыл, полупополз вверх. Потом остановился, чтобы передохнуть, в четырех метрах от поверхности воды и прильнул к огромной опоре. Я был похож на кошку, которая наполовину забралась на дерево и уже не может спрыгнуть вниз. Из десяти минут, которые подарил капитан Зеймис, прошло пять. Мои минуты были почти полностью исчерпаны. И все же это должно находиться на буровой вышке, только там. Рутвен сам сказал об этом, а ему незачем было лгать человеку, у которого не было ни единого шанса на побег: генерал хорошо подстраховался. Я вспомнил о негнущемся человеке с оловянными ногами, под тяжелой поступью которого жалобно скрипели половицы генеральского дома, о человеке, который принес поднос с напитками. Да, он был более чем убедителен.

Так где же? Я мог бы поклясться, что ничего не было на нижней части бортов и на дне корабля, не было ничего и на буровой вышке. В этом тоже мог бы поклясться. Но если не было ничего на платформе, значит, это было под платформой. Если эта догадка верна, то оно должно быть соединено проводом или цепью. И этот провод или цепь должны быть прикреплены к какому–то предмету, находящемуся под водой, возможно, к какой–нибудь опоре.

Я старался быстро и отчетливо просчитать все варианты. Какую из четырнадцати опор они предпочли бы? Почти наверняка можно исключить восемь опор, являющихся несущими для платформы, на которой расположена буровая вышка. Здесь толчется слишком много народу, слишком много глаз, слишком сильное освещение, слишком много опущенных в воду сетей для ловли рыбы, привлекаемой мощным светом верхних ламп. Да, это место слишком опасно. Может быть, они выбрали платформу для посадки вертолета, под которой сейчас болтается на волнах привязанный к колонне «Метапен»? Чтобы еще больше сузить фронт поисков, а мне уже ничего не оставалось, как поставить на карту предпочтительный вариант и проигнорировать возможный или вероятный варианты: в запасе оставались считанные минуты. Я стал обдумывать новые вероятные ситуации. А что если искомое находится со стороны моря, где я сейчас нахожусь? Тем более что со стороны берега всегда есть опасность при швартовке кораблей…

Среднюю, третью со стороны моря, колонну, к которой был пришвартован «Метапен», я уже обследовал. Средних колонн было три, значит, оставалось обследовать две. С какой начать, решил сразу же: мне помогло то, что спасательный шнур был привязан к левой. Чтобы подплыть к колонне, времени потребуется немного… Я поднялся на поверхность и дважды дернул шнур, предупредив Эндрю, чтобы он отпустил его и дал мне больше свободы. Потом прижался ногами к металлической опоре, с силой оттолкнулся и поплыл к угловой колонне.

Доплыл до нее еле–еле. Теперь я понимал, почему так нервничал капитан Зеймис: длина бота двенадцать метров, а мощность мотора всего сорок лошадиных сил, и при этом бот должен был противостоять не только силе ветра, но и волнам. А ветер и волны бушевали все сильнее. Волны поднимались откуда–то из глубин, и на их гребнях появились белые барашки. Все, что было у меня, – это я сам, и я рисковал только своей жизнью. Тяжелый груз вокруг моей талии мешал плыть и тянул вниз. Чтобы одолеть 15 метров от одной колонны до другой, я с неистовым сердцебиением бешено колотил по воде руками и задыхался. В результате потратил на эти пятнадцать метров столько сил, сколько бы потратил на то, чтобы проплыть 100 метров. Кислородные баллоны не предназначены для такого интенсивного дыхания. Но я достиг своей цели. Я должен был достичь ее.

Снова очутившись на стороне, выходящей к морю, прибитый волной к колонне, стал, как краб, пятиться вниз под воду. На этот раз мне повезло, так как сразу же совершенно случайно моя рука наткнулась на несколько широких, глубоких, с острыми концами, металлических, незначительно изогнутых, идущих вниз вертикальных впадин. Я не инженер, но понял, что это червяк, приводимый во вращение большим мотором и передающий вращение червячному колесу, которое обеспечивает подъем или опускание опор платформы буровой вышки. Такое устройство было, вероятно, и на последней опоре, но я не заметил его.

Дальнейшее погружение напоминало спуск со скалы по скобам, забитым в горный монолит. Постепенно спускаясь, я останавливался каждые 30 сантиметров, проверяя впадины сразу с обеих сторон. И снова ничего не нашел ни защиты, ни провода. Ничего, кроме гладкой, покрытой слизью поверхности. Планомерно и тщательно все проверяя, спускался все ниже и все сильнее ощущал нарастающее давление воды. Дыхание становилось все более затрудненным. Где–то на высоте пятнадцати метров наступил предел: повреждение барабанных перепонок и легких, а также попадание в кровь азота привело бы к тому, что врач мне уже не потребовался бы. Я сдался и стал подниматься.

У самой поверхности остановился, чтобы передохнуть и немного отдышаться. Горькое разочарование. Слишком многое было поставлено на это последнее погружение, и все напрасно. Мне остается только одно: начать все сначала, а я понятия не имел, с чего начинать. Чувствовал себя уже смертельно усталым и прислонился головой к колонне. И вдруг в одну секунду усталости как не бывало. В большой стальной колонне уловил какой–то звук. В этом не было сомнений: вместо того, чтобы быть мертвой, немой, заполненной водой, колонна была полна звуков. Я стащил резиновый шлем, закашлялся, рот заполнился слюной, отплеваться никак не удавалось, пока из–под кислородной маски не потекла вода. Потом я вплотную прижался ухом к холодной стали.

В колонне раздавался глубокий, вибрирующий от резонанса звук, отзывающийся в моей прижатой к металлу щеке. Заполненные водой колонны не вибрируют от звука, и один только звук не может вызвать в них вибраций. А в колонне, не было никаких сомнений, раздавались звуки. Это означало, что она заполнена не водой, а воздухом. К тому же я сразу определил, что это за звук. Мне, как специалисту, легко было определить его. Такое ритмическое повышение и снижение громкости было похоже на шум работающего мотора, то усиливающийся, то уменьшающийся, снова усиливающийся и снова затихающий. Много лет назад этот звук был неотъемлемой частью моей жизни, жизни профессионала. Это работал компрессор, мощный компрессор, находящийся где–то глубоко под водой, внутри одной из опор подвижной буровой вышки, расположенной далеко от берега в глубине Мексиканского залива. Бессмыслица, полная бессмыслица. Я прижался лбом к металлу, и мне показалось, что вздрагивающая вибрация похожа на чей–то визгливый, настырный голос, пытающийся сказать мне что–то очень срочное и жизненно важное. Голос словно просил меня прислушаться. И я прислушался. Через полминуты, а может быть, через минуту, я внезапно получил ответ, о котором даже не мог мечтать, – ответ сразу на несколько вопросов. Мне понадобилось время, чтобы предположить, что это ответ. И время, чтобы убедиться, что это ответ. Но когда я все осознал, мои сомнения разом отпали.

Я трижды резко дернул за шнур и уже через три минуты был на борту «Метапена». Меня втянули на борт с такой быстротой и так бесцеремонно, словно мешок с углем. Не успел расстегнуть ремни кислородного баллона и снять маску, как капитан Зеймис рявкнул, чтобы отвязали канат, привязывающий бот к колонне, и запустил мотор. Бот тронулся и зацепил бортом колонну. Капитан резко повернул руль. «Метапен» отклонился от курса и его так развернуло, что в левый борт ударили потоки воды и, разбиваясь, полетели через правый борт. Потом судно повернулось кормой к ветру, и «Метапен» лег на постоянный курс, направляясь к берегу.

Через десять минут я стащил с себя гидрокостюм, вытерся полотенцем, оделся и уже приканчивал второй стакан бренди, когда в каюту вошел капитан Зеймис. Он улыбался. То ли был доволен, что я не подвел его, то ли от облегчения. Так и не понял, почему он улыбался. Может быть, он улыбался потому, что все опасности остались позади? Надо сказать, «Метапен», несмотря на бушующее море, уверенно шел по курсу. Капитан плеснул себе в стакан немного бренди и впервые с тех пор, как меня втащили на борт, спросил:

– Вам повезло?

– Да, – я подумал, что этот короткий ответ прозвучал нелюбезно и добавил: – Мне повезло благодаря вам, капитан Зеймис.

Он просиял.

– Вы очень добры, мистер Тальбот, и я счастлив. Только благодарить надо не меня, а нашего доброго друга, который смотрел на нас с небес, оберегая всех тех, кто отлавливает морскую губку, и всех тех, кто находится в море.

Капитан зажег спичку и поднес ее к фитилю наполненной маслом керамической лампады, выполненной в виде лодочки и стоящей перед застекленной иконкой святого Николаса.

Я печально посмотрел на него, уважая его набожность, понимая его сентиментальные чувства, но подумал о том, что капитан немного запоздал поджечь фитиль лампады.

Глава 6

Ровно в 2 часа ночи капитан Зеймис остановил «Метапен» у деревянной пристани, от которой бот отчалил всего несколько часов назад. Небо потемнело, и наступила такая тьма, что стало невозможно отличить землю от моря. Дождь громко барабанил по крыше каюты. Я должен был уходить, и уходить немедленно, чтобы незамеченным пробраться в дом. Мне предстоял длинный разговор с Яблонским. Надо также высушить одежду: мой багаж все еще находился в «Контессе». Имелся только один костюм, в котором я сейчас и находился. Надо было до наступления утра высушить его. Я не мог рассчитывать, что никого не увижу до вечера, как это было вчера. Генерал сказал, что уведомит меня, какую работу приготовил. Ее надо было сделать в течение 36 часов: это время истекало сегодня в 8 часов утра.

Я попросил дать взаймы длинный пластмассовый дождевик, чтобы предохранить костюм от дождя, и натянул его поверх плаща. Дождевик был на пару размеров меньше, чем требовалось, и появилось ощущение, что на мне смирительная рубашка. Я пожал всем руки, поблагодарил за все, что они для меня сделали, и ушел.

В 2.15, после короткой остановки у телефонной будки, я поставил машину туда, откуда ее взял, и затопал по грязной дороге в направлении аллеи, ведущей к дому генерала. Боковых тропинок не было, так как люди, живущие в непосредственной близости от моря, не нуждаются в них. Размытые дождем канавы превратились в небольшие речки, наполненные грязной водой. Мои ботинки полностью утопали в этом месиве, а их тоже надо высушить к утру.

Пройдя мимо сторожки, где жил шофер, вернее, где он жил согласно моим представлениям, я пошел по аллее. Крыша туннеля ярко освещалась, и карабкаться через ворота из шести стальных труб, в этом ярком пятне света было более чем неразумно. Кроме того, насколько я знал, верхняя перекладина могла быть снабжена звуковой сигнализацией, срабатывающей при дополнительной весовой нагрузке на нее. Я уже знал, что живущие в этом доме способны на любые ухищрения.

В 30 метрах от аллеи нашел небольшой провал в густой, высотой в два с половиной метра живой изгороди, окружающей земельные владения генерала, и протиснулся через него. Менее чем в двух метрах от этой великолепной живой изгороди находилась такая же великолепная, высотой в два с половиной метра стена с битыми стеклами. Осколки были зацементированы в верхний край стены, гостеприимно приглашая проникнуть внутрь.

Мощное препятствие в виде живой изгороди, скрывающей стену, и сама высоченная стена выглядели столь внушительно, что никоим образом не вдохновили бы на штурм никого, кто оказался бы слишком робким и постеснялся войти через главные ворота. Яблонский, который заранее все разведал, сказал, что не эта изгородь, не эта стена были особенностью генеральского имения. У большинства соседей Рутвена, людей обеспеченных и занимающих солидное положение, были точно такие же заборы, надежно защищающие их собственность.

Веревка, свисающая с сучковатой ветки дуба, росшего за стеной на территории имения, была там, где я ее оставил. Тесный дождевик сковывал движения, поэтому я не перелез, а, скорее, перевалился через стену и очутился на другой стороне. Потом влез на дуб, отвязал веревку и сунул ее под выступающие корни дерева. Я не думал, что веревка еще раз понадобится мне, но предусмотреть все заранее было невозможно. Пока заботился только о том, чтобы ее не нашел один из людей Вилэнда…

В отличие от соседей в поместье генерала за каменной стеной была шестиметровая конструкция из горизонтально натянутых пяти толстых проволок, причем три верхних ряда были не из обычной, а из колючей проволоки. Если бы человек захотел проникнуть через это проволочное заграждение, то пришлось бы поднять вверх вторую снизу гладкую проволоку и отпустить бы до земли нижнюю, потом согнуться и пролезть между ними.

Но благодаря Яблонскому я знал то, чего не мог знать человек, решившийся проникнуть через проволочное заграждение: если приподнять второй ряд и опустить первый ряд проволочного заграждения, то включится сигнал тревоги. Именно поэтому я с величайшим трудом преодолел три верхних ряда колючей проволоки под аккомпанемент цепляющегося за шипы и с тонким писком рвущегося плаща. Эндрю получит взятый мною дождевик в непригодном виде, если он вообще получит его.

Деревья росли очень густо, и под ними было совершенно темно. Я не осмелился включить фонарик и надеялся только на инстинкт и удачу. Мне нужно было обойти большой сад, где расположена кухня, находящаяся слева от дома, и добраться до пожарной лестницы в глубине сада. Надо было пройти около ста метров, и я рассчитал, что на это потребуется около четверти часа.

Я шел такой же тяжелой походкой, как старина дворецкий, когда крался мимо двери и под его ногами скрипели половицы. Правда, у меня были определенные преимущества: я не страдал плоскостопием и аденоиды мои были в норме. Я шел, широко расставив руки в стороны, но, уткнувшись лицом в ствол дерева, понял, что нельзя идти, вытянув руки вперед или в стороны. Свисающие плети испанского мха все время лезли в лицо, но я ничего не мог поделать с ними, хотя прекрасно справлялся с сотнями прутьев и веток, валяющихся на земле. Я не шел, а шаркал ногами по земле, почти не отрывая от нее ног, скользящим движением отбрасывал в сторону все, что валялось на земле, что могло хрустнуть. Пока удавалось двигаться без шума.

Это имело большое значение. Но минут через десять я начал всерьез тревожиться, не сбился ли с пути. Внезапно через просветы деревьев и пелену дождевых капель, стекающих с листвы дуба, мне вдруг показалось, что вижу мерцающий свет. Он вспыхнул и погас. Возможно, мне это только показалось, хотя никогда не страдал избытком воображения. Я замедлил движения, надвинул на лоб шляпу и поднял воротник плаща, чтобы лицо и шея не выделялись светлым пятном в окружающем меня мраке и не выдали моего присутствия. Что же касается шуршания тяжелого дождевика, то его никто бы не услышал в полутора метрах от меня.

Я проклинал испанский бородатый мох, длинные липкие плети которого лезли в лицо и мешали видеть. Из–за этого проклятого мха был вынужден то и дело закрывать глаза, хотя ни в коем случае не должен был делать этого. Постоянное моргание настолько утомило зрение, что я готов был встать на четвереньки и ползти на всех своих четырех опорах. Возможно, и встал бы, но меня удержала мысль, что тогда шуршание дождевика выдаст меня.

Потом в десяти метрах от себя я снова увидел мерцающий свет, но этот свет был направлен не туда, где стоял я, а в землю. Пришлось сделать пару быстрых бесшумных шагов вперед, чтобы определить источник света и зачем его включили. Тут я обнаружил, что абсолютно точно ориентируюсь в темноте. Рядом с кухней был огород, окруженный деревянной оградой, сверху которой шла проволока. Сделав полшага, уткнулся в эту ограду. Верхняя проволока заскрипела, как давно не смазанная дверь заброшенной подземной темницы.

Кто–то внезапно вскрикнул, снова зажегся свет. Потом наступило короткое затишье и снова вспыхнул свет, но блуждающий луч был теперь направлен не к земле, а на огород. Человек, державший в руке фонарик, видимо, очень нервничал, так как не мог сообразить, откуда послышался звук. Если бы он правильно сориентировался, то направленный твердой рукой свет фонарика через три секунды обнаружил бы меня. Фонарик то гас, то загорался, блуждая по огороду, но я успел вовремя и бесшумно сделать шаг назад. Всего один шаг. На то, чтобы сделать еще хотя бы один, у меня не было времени. Надо было скорее спрятаться за ближайший дуб. Я слился с деревом, так тесно прижавшись к нему, словно хотел свалить. Никогда в жизни еще так не хотел, чтобы в руке был пистолет.

– Дай сюда фонарь, – холодный спокойный голос принадлежал явно Ройялу. Луч фонаря снова начал блуждать по саду и потом снова уткнулся в землю. – Продолжайте. Работайте.

– Но мне показалось, мистер Ройял, – это был Лэрри, его тонкий, возбужденный шепот. – Посмотрите туда. Я знаю. Я совершенно точно слышал…

– Я тоже слышал. Ничего, все в порядке, – такой голос, как у Ройяла, в котором было столько же тепла, как в куске льда, вряд ли мог успокоить кого–либо, и все же он, несмотря на то, что забота о человеке была противна его натуре, попытался успокоить Лэрри. – В лесу, да еще в темноте, всегда много всяких звуков. День был жаркий, ночью шел холодный дождь, и он мог сбить на землю какие–то засохшие ветки с деревьев. Вот тебе и шум. Хватит разглагольствовать. Давай работай. Может, ты решил проторчать всю ночь на этом проклятом дожде?

– Послушайте, мистер Ройял, – шепот из возбужденного превратился в отчаянный. – Я не ошибся. Честное слово, я не ошибся. Я слышал…

– Уж не перебрал ли ты сегодня? – резко прервал его Ройял. Попытка казаться хотя бы минуту добрым привела его в ярость. – И как только меня угораздило связаться с проклятым наркоманом, вроде тебя. Заткнись и работай.

Лэрри замолчал. Меня заинтересовали слова Ройяла, заинтересовали с тех самых пор, как увидел его в обществе Лэрри. Поведение Лэрри и тот факт, что его допустили к совместным делам генерала и Вилэнда, вольности, которые он позволял себе, а самое главное – его присутствие в доме генерала сразу же насторожили меня. Крупные преступные организации ставят целью получить огромные барыши, а если банда охотится за целым состоянием, то подбирает людей так же продуманно и тщательно, как и крупные корпорации своих служащих. Преступные организации подбирают людей даже еще более тщательно, потому что одна досадная ошибка в выборе, один опрометчивый шаг, одно неосторожное слово могут оказаться для преступной организации пагубными, в то время как крупную корпорацию подобное никогда не приведет к полному краху. Крупные преступления – дело весьма серьезное, и большие преступники должны быть прежде всего крупными бизнесменами, ведущими свои противозаконные дела с величайшей осторожностью и со скрупулезным соблюдением административной осмотрительности. Они вынуждены быть более осторожными, чем люди, послушные закону. И если что–то идет не так гладко, как им хотелось бы, считают необходимым убрать соперников или людей, представляющих опасность для их спокойного и безбедного существования. Они безжалостно убирают ненужных людей со своей дороги, поручая их уничтожение таким бесстрастным и вежливым людям, как Ройял. Лэрри так же опасен для них, как зажженная спичка, брошенная в пороховой склад.

Теперь я хорошо разглядел: в огороде были Ройял, Лэрри и дворецкий. Видимо, круг обязанностей дворецкого гораздо шире, чем требуют от людей его профессии в первоклассных загородных имениях Англии. Лэрри и дворецкий усердно орудовали лопатами. Вначале я решил, что они роют яму, так как Ройял прикрывал рукой фонарик, чтобы уменьшить свет, хотя даже в десяти метрах при таком дожде было трудно разглядеть что–либо. Мало–помалу, доверяя скорее слуху, чем зрению, понял, что они не роют, а засыпают яму. Я улыбнулся в темноте. Можно было поклясться, что они зарывают в землю что–то очень ценное, что пролежит в земле не очень долго. Огород, окружающий кухню, едва ли идеальное место для длительного хранения зарытого в землю клада.

Минуты через три работа закончилась. Кто–то заровнял граблями землю. Я решил, что они выкопали яму на недавно перекопанной грядке с овощами и хотели скрыть следы своей работы. Потом они вошли в сарай, находящийся в нескольких метрах от ямы, и оставили там лопаты и грабли. Тихо разговаривая, вышли. Впереди с фонарем в руке шел Ройял. Если бы я продолжал стоять на одном и том же месте, они прошли бы в пяти метрах от меня, но пока они находились в сарае, я успел на несколько метров углубиться в лес и спрятался в большом дупле дуба. Они направились к аллее, ведущей к дому, и я слышал их тихие голоса, хотя не разбирал слов. Потом их голоса стали еще тише и, наконец, совсем смолкли. Луч света осветил террасу, открылась дверь в дом, а потом захлопнулась. Ее заперли на задвижку. Воцарилась тишина.

Я не двигался. Дыхание было ровным и легким. Дождь пошел с удвоенной силой. Листва дуба укрывала меня от дождя с таким же успехом, как зонтик из марли. Но я не двигался… Дождь попадал под плащ и костюм, стекал по моей спине и ногам. Но я не двигался. Вода стекала по моей груди, заливая ботинки, но я не двигался. Уровень воды у меня под ногами уже достиг щиколоток, но я не двигался и стоял на одном и том же месте, представляя собой статую, вырубленную из куска льда, а вернее – из материала, который был гораздо холоднее льда. Руки онемели, ноги замерзли, и безудержная дрожь колотила все тело. Я дрожал, как в лихорадке, и отдал бы все на свете, только бы подвигаться и хоть немного согреться. Но я не двигался. Двигались только мои глаза.

Теперь слух был бессилен помочь. Ветер, усиливаясь, свистел в ушах, вершины деревьев под его порывами раскачивались и шелестели, а с листвы падали тяжелые капли дождя. Даже если бы кто–то, ничего не опасаясь, беззаботно шел в трех метрах от меня, шагов я не услышал бы. Так простоял минут сорок пять. Мое зрение адаптировалось к темноте, и внезапно в десяти метрах от себя я уловил какое–то движение.

Я уловил это движение, хотя его никоим образом нельзя было назвать неосторожным. Кто–то целеустремленно шел вперед. Внезапный яростный порыв ветра и дождя привел к тому, что терпение тени, появившейся из–под укрытия ближайшего дерева, кончилось, и она стала бесшумно подниматься по аллее, ведущей к дому. Если бы я не сосредоточил свое внимание на этой тени, уставившись в темноту воспаленными, напряженными глазами, то наверняка пропустил бы ее, так как шагов не слышал. Но я не пропустил ее, эту тень, движущуюся бесшумно, как и положено тени. Крадущийся в темноте человек был смертельно опасен. Это был Ройял. Слова, которые он произнес, чтобы успокоить Лэрри, были блефом, рассчитанным на то, что их услышит притаившийся в саду. Ройял тоже, конечно, слышал шум и насторожился. Но он, видимо, все же сомневался, что в сад проник посторонний. Если бы Ройял был уверен в этом, он оставался бы в доме всю ночь, ожидая момента, чтобы нанести удар. Этот удар должен быть неожиданным. Я подумал, что произошло бы, если я вместо того, чтобы оставаться под укрытием деревьев, вышел бы в сад при кухне после того, как эта троица удалилась, взял бы лопату и начал бы раскопки. И меня затрясло еще сильнее. Я словно бы видел себя, видел, как я наклонился над засыпанной ямой, видел, как ко мне подкрался Ройял, и видел пулю, всего одну медно–никелевую маленькую пулю, выпущенную из револьвера 22–го калибра и вонзившуюся мне в затылок.

И все же я знал, что должен войти в сарай, взять лопату и расследовать, что произошло. Сейчас для этого было самое подходящее время. Потоки дождя, темная, как могила, ночь. Ройял едва ли явится в сад снова, хотя я не мог побиться об заклад, что этот человек с проницательным дьявольским умом не придет сюда вторично. Если он решит выйти в огород, то яркий свет, включенный в доме, и темнота снаружи дадут мне минут десять: за это время глаза его адаптируются к темноте, и можно будет двигаться. Было очевидно, что фонарем не воспользоваться: если он считает, что в огород проник посторонний, который видел, как они что–то закапывали, но стоял, притаившись, Ройял расценит этого постороннего как человека осторожного и жестокого и не воспользуется фонарем хотя бы по той причине, что может стать мишенью и получить пулю в спину. Ведь Ройял не знает, что человек, спрятавшийся в саду, безоружен.

Десяти минут мне вполне хватит на то, чтобы все разведать. Любое захоронение в огороде – дело сугубо временное. Ни Лэрри, ни дворецкий не похожи на людей, которым доставляет удовольствие орудовать лопатой, и яма, которую они вырыли, ни на один сантиметр не будет глубже, чем этого требует необходимость. Я оказался прав. Нашел в сарае лопату, а потом место в огороде, где копали яму. С той минуты, как я вошел через калитку, до той минуты, когда отбросил два–три сантиметра земли с поверхности белого из сосновых досок ящика, прошло не более пяти минут. Дождь, барабанящий по моей согнутой спине и по крышке ящика, был таким сильным, что через минуту крышка отмылась до белизны, и на ней не осталось никаких следов земли. Ящик лежал под небольшим углом, и грязная вода стекала с него. Я осторожно включил фонарик и осветил крышку. Ни имени, ни названия, которые дали бы мне какое–то представление о содержимом ящика. На концах ящика – деревянные, обмотанные веревками ручки. Я ухватился за одну из ручек и попытался приподнять ящик. Он был длиной более полутора метров и такой тяжелый, словно набит кирпичами. И все же я мог бы сдвинуть ящик с места, если бы его не засосала тяжелая влажная земля, в которую все глубже погружались мои сползшие в яму ботинки.

Я снова включил фонарик, отрегулировав его так, чтобы пятно света было меньше двухцентовой монеты, и стал внимательно обследовать крышку. На ней не было никаких металлических замков, никаких винтов с гайками. Единственное, что мешало открыть крышку ящика, пара гвоздей с каждой ее стороны. Я сунул лезвие лопаты под крышку. Гвозди жалобно заскрипели, словно протестуя. Но обращать внимание на этот протест не было возможности. Я приподнял крышку на несколько сантиметров и посветил.

Даже мертвый, Яблонский все еще улыбался. Улыбка была кривой и натянутой. Как им удалось заставить самого Яблонского, осторожного и хитрого, втиснуться в этот узкий Ящик, было для меня загадкой. Направив на его лицо свет фонарика, разглядел крохотное отверстие на переносице. Такое отверстие оставляет пуля в медно–никелевой оболочке. Пуля из автомата 22–го калибра.

Прошлой ночью я дважды вспоминал Яблонского и думал, что он мирно спит в своей комнате, когда я мокну под проливным дождем. Он действительно спал уже несколько часов: тело холодное, как мрамор.

Я не стал проверять его карманы, Ройял и Вилэнд наверняка сделали это до меня. Кроме того, я знал, что Яблонский не носит при себе ничего, что могло бы изобличить его и указать на истинную причину проникновения в дом генерала, ничего, что могло бы выдать меня и дать повод ткнуть в меня пальцем.

Стерев с мертвого лица дождевые капли, я опустил крышку ящика, поставил гвозди на их места и тихо, без лишнего шума, забил их рукояткой лопаты. Потом углубил яму, забросал могилу землей и заровнял землю граблями. Ройялу крупно повезло, что он не встретился со мной в эту минуту.

Поставив лопату и грабли в сарай, я направился к сторожке.

Свет у черного входа в сторожку не горел. Я нашел дверь и два окна, находящихся на одном уровне с поверхностью земли. Сторожка была одноэтажной. Дверь и окна заперты, чего и следовало ожидать. В подобном месте все и всегда будет на запоре.

Правда, гараж был открыт. Наверное, только сумасшедший попытался бы угнать два «роллс–ройса»: через управляемые электротоком ворота выезд машин абсолютно исключался. Гараж отлично экипирован и соответствовал стоящим в нем машинам: полка с инструментами и оборудованием была мечтой автомобилиста, верного девизу «Сделай все сам».

Мне пришлось сломать пару отличных деревянных зубил, но зато ровно через минуту шпингалеты на одном из окон открылись.

Непохоже, чтобы сторожка была оборудована сигнализацией против взлома, а рамы окон – устройствами против проникновения воров. И все же я решил не рисковать и, потянув верхнее окно вниз, пролез внутрь. Когда на окне устанавливают сигнализацию, всегда почему–то считают воров рабами привычки, считают, что когда они проникают в дом через окно, то толкают нижнюю раму вверх и проползают под ней. Поэтому электрик обычно устанавливает сигнализацию или на уровне плеч, или на уровне талии, а не на уровне головы. В данном случае я обнаружил, что электрик поработал над окном. Сторожка находилась под охранной сигнализацией.

Я не спрыгнул в спальню и не испугал спящего, не наткнулся на кастрюли и посуду в кухне, а по вполне понятной причине выбрал комнату с матовыми непроницаемыми стеклами. Готов был отдать голову на отсечение, что в сторожке только в одной комнате могли быть такие стекла – в ванной. И я, естественно, выбрал ванную. Выйдя в коридор, внимательно осмотрел его, поводя фонариком то вверх, то вниз. Сторожка спроектирована – если только это слово отражает мою мысль – примитивно. Коридор напрямую соединялся с парадной и черной дверями. С каждой стороны коридора находились двери в две небольшие комнаты. Вот и все. Комната в конце коридора, напротив ванной, служила кухней. Ничего интересного, если не считать скрипа моих ботинок, в ней не было. Стараясь идти как можно тише, я продвигался вперед по маленькому коридору. Потом с величайшей осторожностью, буквально по миллиметрам, повернул ручку левой двери и тихо проскользнул внутрь. Именно эта комната и была целью моих поисков. Прикрыв дверь, я направился к левой стене, откуда доносилось глубокое, спокойное дыхание спящего человека. В метре от спящего я вытащил фонарик, включил его и направил свет прямо в его закрытые глаза.

Вскоре он проснулся. Не мог не проснуться под сконцентрированным лучом направленного на него света. Человек проснулся так, словно этот луч был чьей–то дотронувшейся до него рукой. Он наполовину присел в кровати, опираясь одной рукой на локоть, а другой прикрывал ослепленные невидящие глаза. Я заметил, что даже разбуженный среди ночи, он выглядел так, словно всего десять секунд назад расчесал свои блестящие черные волосы. Когда просыпался я, мои волосы напоминали наполовину высохшие космы, точную копию стрижки современных уличных девиц. Такую прическу мог сделать или полуслепой или сумасшедший, вооруженный секатором.

Проснувшийся не пытался ничего предпринять. Он казался уверенным в себе, знающим свое дело и прекрасно владеющим собой человеком, отлично разбирающимся, когда и как надо действовать, а когда оставаться пассивным. Он знал, что пока еще время действовать не настало, потому что он почти ослеплен.

– После фонаря я направлю на вас дуло револьвера, Кеннеди, – сказал я – Где ваша пушка?

– Какая пушка? – в голосе не было страха, потому что он его не испытывал.

– Вставайте, – приказал я. В душе очень обрадовался, увидев, что он в пижаме, а не в кожаной темно–бордовой куртке с карманом, в котором мог быть пистолет. Если бы мне предложили выбрать для него на сегодняшнюю ночь одежду, то я выбрал бы именно пижаму. – Подойдите к двери.

Он подошел. Я сунул руку под подушку.

– А вот и ваша пушка, – сказал я. Это был небольшой серый автоматический пистолет неизвестного мне производства. – Подойдите к кровати и сядьте на нее.

Свет фонарика осветил мою левую руку и пистолет в правой руке. Я мигом обшарил фонариком всю комнату. В сторожке было только одно окно с плотно задернутыми красными портьерами. Я подошел к двери, включил верхний свет, посмотрел на пистолет и снял его с предохранителя. Часы стучали громко, равномерно и деловито.

– Значит, у вас не было пистолета? – сказал Кеннеди.

– Зато теперь есть.

– Он не заряжен, друг.

– Не рассказывайте мне сказок, – устало сказал я. – Неужели вы держите его под подушкой только для того, чтобы украсить простыню пятнами машинного масла? Если бы пистолет был не заряжен, вы набросились бы на меня и раздавили бы, как экспресс из Чаттануги.

Я оглядел комнату. Неплохое местечко для любого мужчины, не перегруженное обстановкой, но комфортабельное. Хороший ковер, хотя ему далеко до ковра ручной работы в библиотеке генерала, пара кресел, стол с поверхностью из дамасской стали, кушетка и буфет со стеклянной дверцей. Я подошел к буфету, открыл дверцу, вытащив бутылку виски и пару стаканов, взглянул на Кеннеди.

– С вашего разрешения.

– Странный вы человек, – холодно отозвался Кеннеди.

Его холодный тон не остановил меня, и я налил в один из стаканов виски. Большую порцию. Мне это было необходимо. По вкусу оно было таким, каким ему и полагалось быть, хотя виски соответствующего качества попадается довольно редко. Я наблюдал за Кеннеди, а он – за мной.

– Кто вы, дружище? – спросил он.

Дело в том, что в пределах его видимости было не более двух сантиметров моего лица. Я опустил воротник дождевика и снял превратившуюся в тряпку шляпу. Мокрые волосы прилипли к голове, но от этого они, вероятно, не казались менее рыжими, чем сухие. Рот Кеннеди сжался в узкую линию. По выражению его глаз я понял, что он узнал меня.

– Тальбот, – медленно проговорил он. – Джон Тальбот. Убийца.

– Вы правы, – согласился я. – Убийца.

Он сидел, не двигаясь, и наблюдал за мной. Скорее всего, в голове его пронесся рой самых разнообразных мыслей, но ни одна из них не нашла отражения на лице – словно выпиленном из дерева лице индейца. Его выдавали только карие умные глаза: они не могли полностью скрыть его враждебности ко мне и холодной ярости, проглядывающей из их глубин.

– Что вам надо, Тальбот? Что вы здесь делаете? Зачем вернулись. Не знаю, с какой целью они заперли вас в доме во вторник вечером. Вы сбежали так ловко, что вам не пришлось убирать кого–то с вашей дороги, иначе мне было бы известно об этом. Может быть, они не знают о побеге? Скорее всего, так, иначе я бы тоже знал это. Вы пользовались лодкой. Это я могу сказать наверняка, так как от вас пахнет морем и на вас такой дождевик, которыми пользуются моряки. Вы отсутствовали несколько часов и промокли так, словно полчаса простояли под водопадом. Но даже простояв полчаса под водопадом, не смогли бы промокнуть сильнее. И все же вернулись. Убийца, человек, которого разыскивает полиция. Весь этот спектакль чертовски подозрителен и непонятен.

– Да, все чертовски запутано, – согласился я. Виски было отличным и, впервые за многие часы, я почувствовал, что наполовину возвратился к жизни. Он был очень неглупым, этот шофер, и соображал трезво и быстро. Я снова заговорил.

– Этот спектакль так же запутан и противоестествен, как и то, что вы работаете в подобном месте.

Он промолчал, но я и не ожидал ответа. Будь на его месте, тоже не стал бы тратить время на то, чтобы обсуждать своих хозяев и их дела со случайно оказавшимся в доме убийцей. Я решил пощупать его с другой стороны.

– Эта смазливая генеральская дочка, мисс Мэри, очень смахивает на девицу легкого поведения.

Попадание в самую точку! Он вскочил с кровати, глаза загорелись яростью, руки сжались в тяжелые, как гири, кулаки. Он уже почти подбежал ко мне, когда увидел направленный ему в грудь пистолет.

– Хотел бы я посмотреть, как вы повторили бы свои слова, Тальбот, если бы в руке не было этой пушки, – тихо сказал он.

– Вот так–то лучше, – усмехнулся я и одобрительно посмотрел на него. – Наконец–то вижу у вас какие–то признаки жизни, и они совершенно явно свидетельствуют о том, что вы иного мнения о девушке. Реакция человека может сказать больше, чем слова. Если бы я спросил, какого вы мнения о мисс Мэри Рутвен, вы или вообще не проронили бы ни слова, или послали бы меня ко всем чертям. Я тоже не считаю мисс Мэри девицей легкого поведения. Более того, я знаю, что она не такая. Я считаю ее милым ребенком, действительно считаю ее отличной девушкой.

– Уж конечно, – в голосе зазвучали горькие нотки, но в глазах я впервые уловил нечто похожее на удивление. – Именно поэтому вы и напугали ее до смерти в то утро.

– Весьма сожалею об этом, искренне сожалею. Но поверьте, у меня не было другого выхода, Кеннеди. Не было выхода, хотя совершенно не по той причине, которую принимаете в расчет лично вы или любой из банды убийц, находящейся в этом доме, – я налил в стакан остатки виски, посмотрел, на него долгим пристальным взглядом и бросил ему пистолет.

– Полагаю, нам есть о чем поговорить.

Он был явно удивлен, но, несмотря на это, его реакция оказалась быстрой, очень быстрой. Кеннеди схватил пистолет, осмотрел его, взглянул на меня так, словно решал, делать ему ставку на меня или нет. Он явно колебался. Потом пожал плечами и слабо улыбнулся.

– Не думаю, что пара новых пятен машинного масла причинит какой–то вред моей простыне, – он сунул пистолет под подушку, подошел к столу, протянул мне стакан с виски и, стоя, ждал, когда я заговорю.

– Возможно, вы думаете, что Тальбот решил воспользоваться шансом. Но это не так. Я собственными ушами слышал, Вилэнд пытался убедить генерала и Мэри избавиться от вас. Я понял, что вы потенциальная угроза для Вилэнда, генерала и всех остальных. Из того, что мне довелось услышать, понял, что вы не в курсе тех делишек, которыми они занимаются. А вам следует знать, что здесь творятся какие–то странные дела.

– Я всего–навсего шофер. И что же они сказали Вилэнду, услышав его предложение? – он произнес слово «Вилэнд» так, что мне стало ясно: он не симпатизирует ему.

– Они начисто отказались.

Кеннеди был доволен, но старался не показать этого. Правда, ему не удалось.

– Я слышал, что не так давно вы оказали семейству Рутвен большую услугу: разделались с двумя головорезами, которые пытались похитить мисс Мэри.

– Мне просто повезло.

Там, где требовались мгновенная реакция и сила, подумал я, ему всегда должно везти.

– Когда–то я был телохранителем, а не шофером. Мисс Мэри – лакомый кусочек для каждого хулигана в стране, которому кажется, что он запросто может отхватить миллион. Но теперь я уже не телохранитель, – резко сказал он.

– Я видел человека, который сменил вас. Его называют Валентине.

– Валентине? – он усмехнулся. – Его имя Эль Грундер. Но имя Валентине подходит больше. Слышал, что вы повредили ему руку?

– А он мне ногу, превратив ее в сплошной черно–пурпурный синяк, – я ожидающе посмотрел на него. – Вы забыли, что говорите с убийцей, Кеннеди?

– Вы неубийца, – ровным голосом ответил он. Наступила длинная пауза. Потом он отвел от меня взгляд и уставился в пол.

– А как насчет патрульного Доннелли? – спросил я.

Он молча кивнул.

– Доннелли жив и здоров, – сказал я. – Правда ему пришлось потратить несколько минут на то, чтобы смыть с брюк следы пороха, что же касается всего остального, то он не пострадал.

– Значит, это фальсификация? – тихо спросил Кеннеди.

– Вы прочли обо мне в газетах, – я махнул рукой в сторону стоящего в углу стенда для газет и журналов. На обложке нового журнала опять напечатали мое фото, и эта фотография была еще хуже, чем предыдущая. – Кое–что вам рассказала Мэри. Некоторое из того, что вы слышали и читали обо мне, – правда, а некоторое – бессовестная ложь. Мое имя действительно Джон Тальбот, и я, как объявили в суде, специалист по поднятию со дна моря затонувших кораблей. Если не считать Бомбея, то я был во всех местах, которые упоминались. Хотя время моего пребывания указано не точно. Но я никогда не занимался какого–либо рода преступной деятельностью. Что же касается Вилэнда, а возможно, и генерала, а вполне возможно, и их обоих, то они действительно преступники, по которым давно плачет тюрьма. Они разослали телеграммы своим агентам в Голландии, Англии и Венесуэле, в которых просили проверить мою подноготную. Со всеми этими тремя странами генерала связывают вполне определенные интересы, я имею в виду нефть. Данные, которые они получили на мой счет, вполне удовлетворили генерала. Мы потратили очень много времени на создание достоверной легенды.

– Откуда вам известно, что они разослали телеграммы в эти страны?

– Каждая телеграмма, отправляемая за рубеж из Марбл–Спрингса за последние два месяца, тщательно проверялась. Все телеграммы отправлялись от имени генерала и были закодированы. Это дело вполне легальное. В Вашингтоне недалеко от почты живет один старичок. Гений в том, что касается расшифровки кодов. Он сказал, что расшифровать код генерала – детское дело. Это, конечно, с его точки зрения.

Эффект от выпитого виски начал проходить. Было ощущение, что я погружен в холодную мокрую трясину.

– Я должен был проникнуть в этот дом. До сегодняшнего дня мы работали вслепую. Не буду сейчас вдаваться в пространные объяснения. Мы знали, что генералу очень нужен эксперт по поднятию со дна моря затонувших кораблей.

– Вы сказали «мы»? – Кеннеди все еще не доверял мне.

– Да. Я имею в виду своих друзей. Не тревожьтесь, Кеннеди, на моей стороне законы всех стран и народов. Участвуя в этом деле, я не преследую никаких личных интересов. Мы должны были подключить к этой операции дочь генерала, чтобы заставить его проглотить наживку. Она, конечно, не в курсе истинной стороны дела. Судья Моллисон находится в дружеских отношениях с семьей генерала, и мне удалось убедить его пригласить Мэри на обед. Но перед обедом она должна была заехать в суд и подождать, пока он окончит рассмотрение последнего дела.

– Неужели и судья Моллисон тоже занимается этим делом?

– Да. У вас здесь есть телефон и телефонный справочник. Может, хотите позвонить ему?

Он покачал головой.

– Моллисон знает. Он и еще дюжина копов в курсе дела. Со всех взята подписка о неразглашении. Все они знают: одно лишнее слово, один неверный шаг – и работы не оберешься. Единственный человек, не являющийся представителем закона, которому кое–что известно, – хирург, который якобы оперировал Доннели и затем подписал свидетельство о его смерти. Хирург – человек с преувеличенным представлением о профессиональной чести, но в конце концов мне удалось уговорить его пойти на обман.

– Значит, все это подстроено, – пробормотал Кеннеди. – Неужели и Моллисон стал жертвой этой чудовищной фальсификации? Неужели и он участвовал в этом?

– Все участвовали. Так и должно быть. Фальшивые отчеты из Интерпола и с Кубы с полным прикрытием стоящих за этим официальных лиц, служащих в полиции, холостые патроны в первых двух камерах кольта Доннели, ложные заграждения на дорогах, подстроенные погони копов…

– А пуля, разбившая ветровое стекло машины, которой вы управляли?

– Я сказал мисс Мэри, чтобы она легла на пол машины, и сам выстрелил в ветровое стекло. Автомобиль и пустой гараж тоже были заранее приготовлены. Яблонский тоже работал на нас.

– Мэри говорила мне о Яблонском, – тихо сказал он.

Я отметил, что он сказал «Мэри», а не «мисс Мэри», как полагалось. Возможно, это не имело значения, а возможно, он думал о девушке как не о далекой «мисс Мэри», в глубине души считая ее просто Мэри.

– Она назвала Яблонского коррумпированным полицейским. Значит, и Яблонский был подсадной уткой?

– Да, и Яблонский тоже. Мы работали над этой операцией более двух лет. Вначале нам понадобился человек, который знал бы карибский преступный мир как свои пять пальцев. Именно таким человеком был Яблонский, родившийся и выросший на Кубе. Еще два года назад он был полицейским Нью–йоркского департамента, расследующего убийства. Именно Яблонский придумал все фальшивые обвинения относительно себя самого. Он был очень умным человеком. Обвинение Яблонского в несуществующих нарушениях полицейской этики не только объясняло внезапное исчезновение одного из лучших копов в стране, но также давало ему возможность сблизиться с преступными элементами и проникнуть в их круги, когда это потребовалось. Последние полтора года он работал со мной по Карибскому делу.

– Он использовал шанс, не так ли? Я хочу сказать, что Куба – это дом для половины преступников из Соединенных Штатов и шансы…

– Яблонский изменил свою внешность, – терпеливо объяснял я. – Бороду и усы он отрастил еще на Кубе. Перекрасил все, кроме глаз. Стал носить очки. Даже родная мать с трудом узнала бы его.

Воцарилась долгая тишина. Кеннеди внимательно смотрел на меня.

– Что происходит, Тальбот?

– Очень сожалею, но ничего не могу сказать кроме того, что уже знаете. Вам остается только одно – довериться мне. Чем меньше людей знают об этом, тем лучше. Моллисон не знает, никто из представителей закона тоже ничего не знает. Они получили соответствующий приказ на этот счет и подчиняются ему.

– Это очень важное дело, не так ли? – медленно спросил он.

– Достаточно важное. Послушайте, Кеннеди, не задавайте лишних вопросов. Я прошу помочь мне. И еще вот что. Если вас до сих пор не беспокоило здоровье Мэри, пора побеспокоиться о нем. Мне кажется, что Мэри догадывается о том, что связывает ее отца с Вилэндом. Более того, я убежден, что она в опасности. Девушке угрожает большая опасность, Кеннеди. Короче говоря, речь идет о ее жизни. Я против воротил, играющих по крупному, так как, чтобы выиграть, они уже восемь раз совершили убийство. Об этих восьми убийствах знаю наверняка. Я играю с вами в открытую и хочу предупредить, что если ввяжетесь в это дело, то будут все шансы на то, что получите пулю в затылок. И несмотря на это, я прошу вас ввязаться в это дело, хотя не имею ни малейшего права на это. Каков ответ, Кеннеди?

Его загорелое лицо стало чуть светлее, но это практически не было заметно. Кеннеди явно не нравились слова, которые я только что сказал. У него слегка дрожали руки, но я сделал вид, что не заметил этого.

– Вы умный человек, Тальбот, – тихо проговорил он. – Возможно, даже чересчур умный. Знаю только одно: вы достаточно умны и не посвятили бы меня, хотя бы частично, в это дело, если бы не были заранее уверены в том, что я выполню все, что мне поручите. Вы сказали, что они играют на большие ставки. Что ж, я не прочь принять участие в такой игре.

Я не стал тратить время на то, чтобы благодарить его или поздравлять с тем, что он смело сунул голову в петлю. С таким отчаянным решением человека не поздравляют, как правило. Вместо этого сказал:

– Я хочу, чтобы вы и Мэри уехали отсюда. Куда бы она ни захотела поехать, я хочу, чтобы вы были рядом с ней. Почти уверен, что завтра утром, вернее, сегодня утром, все мы отправимся на буровую вышку. Мэри наверняка тоже поедет с нами. Вернее, у нее не будет другого выбора. А вы будете сопровождать ее.

Он попытался прервать меня, но я предостерегающе поднял руку, сделав ему знак молчать.

– Знаю, что вас лишили работы. Придумайте что–нибудь, но завтра рано утром у вас должен быть повод войти в дом. И повидайтесь с Мэри. Скажите ей, что утром с Валентине произойдет небольшой несчастный случай, и Мэри…

– Что означает «небольшой несчастный случай»?

– Пусть это вас не тревожит, – хмуро ответил я. – Хотя неприятность с ним действительно случится, и в течение некоторого времени он будет не в состоянии присмотреть за собой, не говоря уже о том, чтобы присмотреть за кем–то другим. Просите ее настоять на том, чтобы вас вернули на прежнюю работу. Если она пойдет ва–банк и будет бороться до конца, чтобы достичь положительного результата, она выиграет этот бой. Генерал не станет перечить ей, и, по–моему, Вилэнд тоже не станет, так как это будет уступка всего на один день, а еще через два дня вопрос о том, кто будет присматривать за дочерью генерала, перестанет беспокоить его. Не выпытывайте, откуда мне это известно, так как я все равно ничего не скажу. Знайте только одно: я поставил именно на эту карту. Так или иначе, Вилэнд решит, что желание Мэри вернуть вас объясняется ее неравнодушным отношением… Не знаю, соответствует ли это действительности, не мое дело. Но Вилэнд воспримет ее требование именно так и уступит, принимая также во внимание тот факт, что он не доверяет вам и что его вполне устроит, если вы со всеми вместе будете находиться на нефтяной вышке у него на глазах.

– Хорошо, – он ответил с таким хладнокровием, словно я предложил ему поехать со мной на пикник. Этот парень действительно отлично владел собой. – Я скажу обо всем Мэри. Скажу так, как вы хотите, – он на минуту задумался и потом добавил: – Вы сказали, что я суну голову в петлю. Возможно, так оно и есть. Возможно. Но я иду на это по своей воле и считаю, что это должно побудить вас быть откровеннее со мной. Быть честнее по отношению ко мне.

– Неужели вы считаете, что я вел себя нечестно по отношению к вам? – Я не рассердился на него, просто чувствовал себя до предела измученным.

– Да. Считаю именно так. Вы не сказали мне всей правды. Хотите, чтобы я приглядел за дочерью генерала? По сравнению с тем, за чем вы охотитесь, Тальбот, безопасность Мэри для вас ничего не значит. Вы оцениваете ее жизнь не дороже двух центов. Если бы ее безопасность действительно имела для вас какое–то значение, вы могли бы спрятать ее, когда позавчера взяли заложницей. А вместо этого привезли обратно. Вместе с тем, предупредили меня, что ей угрожает серьезная опасность. Хорошо, я не спущу с нее глаз. Но знаю, что понадобился не только для того, чтобы охранять Мэри, а еще для чего–то другого.

Я кивнул.

– Да, вы действительно нужны мне. Я вступаю в это дело со связанными руками. Я – пленник и должен найти человека, которому смог бы доверять. Я доверяю вам.

– Но вы можете доверять Яблонскому, – спокойно сказал он.

– Яблонский мертв.

Кеннеди молча уставился на меня. Потом протянул руку, взял бутылку и налил в стаканы виски. Его губы сжались в тонкую линию, похожую на шрам на загорелом лице.

– Посмотрите, – я кивнул на свои залепленные грязью ботинки. – Это земля с могилы Яблонского. Я зарыл его могилу пятнадцать минут тому назад, перед тем, как пришел сюда. Ему выстрелили в голову из пистолета небольшого калибра. Пуля угодила точно в переносицу. Он улыбался. Вы слышите? Он улыбался, Кеннеди. Человек не станет улыбаться, зная, что за ним пришла смерть. А Яблонский не видел, что за ним пришла смерть. Его застрелили, когда он спал.

Я дал краткий отчет о том, что произошло с тех пор, как ушел из дома генерала. Рассказал, как подплыл на боте для ловли морских губок к объекту Х–13, и о том, как снова приехал сюда. Выслушав все, он спросил:

– Это сделал Ройял?

– Да.

– Вам никогда не удастся доказать это.

– Мне незачем доказывать, – сказал я, почти не сознавая от усталости своих слов. – Ройял никогда не предстанет перед судом. Яблонский был моим лучшим другом.

Кеннеди отлично знал, что это правда. Он тихо сказал:

– Не хотел бы я, чтобы вы стали охотиться за мной, Тальбот.

Я допил виски. Теперь оно уже не оказывало на меня никакого эффекта. Я чувствовал себя старым, измученным, опустошенным, мертвым.

Кеннеди заговорил снова:

– Что вы намерены предпринять?

– Предпринять? Намерен занять у вас сухие носки, ботинки и белье. Потом вернуться в дом в отведенную мне комнату, высушить свою одежду, надеть на руки наручники, пристегнуть их к кровати и выбросить ключи, которые сделал для меня мой друг. Утром они придут за мной.

– Вы сумасшедший! Почему они убили Яблонского?

– Не знаю, – устало ответил я.

– Вы должны знать, – настаивал он. – Почему они должны были убрать его, если не знали, кем он был в действительности и чем он занимался? Они убили его, так как обнаружили, что он слуга двух господ, обнаружили, что он обманывает их. А если они разоблачили его, должны были разоблачить и вас. Они уже поджидают в комнате, Тальбот. Им известно, что вы вернетесь, ведь они не знают, что вы нашли труп Яблонского. Как только ступите за порог, получите пулю в лоб. Неужели не понимаете этого, Тальбот? Господи, неужели вы действительно не понимаете этого?

– Предвидел это давным–давно. Возможно, они знают обо мне, а возможно, нет. Я и сам многого не знаю, Кеннеди. Но может быть и так, что они не убьют меня. Не убьют, пока им нужен. – Я поднялся на ноги. Я уже подготовил себя. Надо возвращаться.

Какую–то секунду казалось, что Кеннеди намерен силой задержать меня. Но, видимо, выражение моего лица заставило его изменить намерения. Он дотронулся до моего рукава.

– Сколько платят за такую работу, Тальбот?

– Гроши.

– А вознаграждение?

– Никакого.

– Тогда, ради Бога, скажите, какое принуждение заставило такого человека, как вы, взяться за эту безумную работу? – его красивое смуглое лицо выражало полнейшее недоумение, он не мог понять меня. Да я и сам не вполне понимал себя.

– Не знаю… Нет, знаю. И когда–нибудь скажу вам об этом…

– Не удастся дожить до этого дня. Вам не удастся дожить до того дня, когда сможете сказать об этом кому–либо, – мрачно сказал Кеннеди.

Я взял со стула сухие ботинки и одежду, пожелал ему спокойной ночи и ушел.

Глава 7

Никто не ждал меня в моей комнате. Я отпер дверь в коридор дубликатом ключа, который дал мне Яблонский, со звуком, похожим на шепот, открыл ее и вошел внутрь. Никто не прострелил мне голову. Комната была пуста.

Тяжелые шторы были задернуты так же плотно. Я не стал включать свет.

Возможно, они не знали, что я уходил ночью из дома. Но если кто–то увидит, что из комнаты человека, у которого на руках наручники, пристегнутые к кровати, пробивается свет, они наверняка учинят целое расследование. Никто, кроме Яблонского, не смог бы включить свет. А Яблонский мертв.

Я обследовал каждые сорок сантиметров пола и стен своим фонариком. Все было на месте, ничего не пропало, ничто не изменилось. Если кто–то и побывал здесь, то не оставил никаких следов визита. Но я, честно говоря, и не ожидал, что он оставит следы.

Рядом с дверью, ведущей из моей комнаты в комнату Яблонского, был большой настенный отопительный прибор. Я включил его на полную мощность, разделся под яростным свечением его спирали, насухо вытерся полотенцем и повесил на спинку стула брюки и пиджак, чтобы просушить их. Надел нижнее белье и носки, которые занял у Кеннеди, сунул свое промокшее белье в промокшие ботинки, раздвинул шторы и, открыв окно, насколько мог далеко бросил их в кусты, росшие сзади дома, где я еще раньше спрятал плащ, прежде чем поднялся по пожарной лестнице. Напряг слух, но не услышал никакого звука, когда вещи упали на землю. Я был совершенно уверен, что никто другой тоже ничего не услышал: завывание ветра и непрерывный стук дождя заглушали все другие звуки.

Вынув из кармана пиджака, от которого уже шел пар, ключи, пересек комнату и остановился у двери, соединяющей мою комнату с комнатой Яблонского. Возможно, члены ожидающего меня комитета притаились там. Меня это не тревожило.

Никакого комитета там тоже не было, и комната была такой же пустой, как и моя собственная. Подошел к двери в коридор и подергал за ручку. Комната была заперта. Я отпер дверь. Вмятины на кровати говорили о том, что в ней кто–то спал. Простыни и одеяло сброшены на пол. Я не заметил никаких других следов борьбы. Не было никаких улик, что в комнате совершено убийство.

Я обнаружил эти следы, только когда перевернул подушку. Она была вся измята. Правда, это еще не свидетельствовало о том, что смерть наступила не сразу. Видимо, пуля прошла навылет. Она застряла бы где–то в черепной коробке, если бы убийца пользовался пистолетом 22–го калибра. По–видимому, мистер Ройял пользовался особенными пулями. Я стал искать пулю и нашел ее в нижней части подушки. Это была пуля в медно–никелевой оболочке. Непохоже, чтобы Ройял был так небрежен. Ничего, я позабочусь об этом крохотном кусочке металла. Буду хранить его, как сокровище, словно это не пуля, а уникальный алмаз «Куллинан». Я порылся в ящике стола и нашел кусочек клейкой ленты. Стащив с ноги носок, приклеил пулю лентой между вторым и третьим пальцами ноги: там на нее не будет прямого давления, и она не помешает при ходьбе. Там она будет в полнейшей безопасности. Самый тщательный и последовательный обыск, если когда–либо дойдет до этого, не обнаружит ее.

Встав на четвереньки, я осветил фонариком ворс ковра. Затем направил свет вниз, чтобы определить его размеры. Ковер был не очень большой, но вполне достаточный по длине. Разглядел две параллельные бороздки примятого ворса – это были отметки от ботинок Яблонского, когда по ковру тащили его труп. Они были ясно видны. Я поднялся, снова осмотрел кровать, поднял брошенную мной в кресло подушку и снова осмотрел ее. Никаких следов не увидел. Потом наклонил голову и понюхал ее. Все сомнения исчезли: я уловил едкий запах жженого пороха. Он не выветривается из ткани длительное время. Затем подошел к маленькому столику в углу, налил в стакан грамм сто виски, сел и попытался представить, как все произошло.

Сначала вся эта инсценировка показалась мне совершенно бессмысленной. Ничто не сходилось. Во–первых, как Ройялу и тому, кто пришел с ним, так как одному человеку было не по силам вынести отсюда труп Яблонского, удалось войти в комнату? Яблонский чувствовал себя в этом доме так, как чувствует отбившийся от стада ягненок в стае голодных волков. Он наверняка запер дверь. По–видимому, у кого–то из них был запасной ключ от двери. Но ведь Яблонский, в целях предосторожности, всегда оставлял ключ в замке. При этом он вставлял ключ так, чтобы его не могли вытолкнуть снаружи. Следовательно, они не смогли бы открыть дверь вторым ключом. Открыть дверь снаружи можно было только силой. Если бы дверь попытались взломать, Яблонский тут же проснулся бы от шума.

Значит, Яблонского застрелили, когда он спал в кровати. У него была с собой пижама и, ложась спать, он всегда надевал ее. Но когда я нашел труп в саду, он был в верхней одежде. Зачем им одевать труп? Это же полная бессмыслица, особенно если учесть, что они одевали мертвеца, весящего около 120 килограммов. Почему из пистолета стреляли без глушителя? Было ясно, что стреляли без глушителя: при его применении давление пороховых газов снижается, и даже специальные пули в медно–никелевой оболочке никогда не пробьют в черепной коробке два отверстия. Кроме того, убийца, чтобы заглушить звук выстрела, воспользовался подушкой. Впрочем, можно объяснить, почему из пистолета стреляли без глушителя: комната, в которой спал Яблонский, находится в дальнем крыле дома, кроме того, подушки и шума разразившейся бури было вполне достаточно, чтобы приглушенные выстрелы не услышали в основной части дома. Но ведь они знали, что в соседней комнате нахожусь я, и знали, что я услышу выстрел, если только не оглох и не умер. Значит, Ройялу было известно, что меня нет в комнате. Возможно, он решил проверить, все ли в порядке, обнаружил, что меня в комнате нет, понял, что выпустить меня мог только Яблонский, и прикончил его. Эта версия соответствовала фактам, но она не соответствовала улыбающемуся лицу убитого Яблонского.

Я снова вернулся в свою комнату, перевесил костюм, из которого шел пар, другой стороной и снова вернулся в комнату Яблонского. Взяв стакан, посмотрел на бутылку виски. Это была бутылка емкостью в поллитра. В бутылке оставалось более половины. Но это тоже ничего не объясняет. Яблонский от такой дозы не опьянел бы. Однажды мне довелось видеть, как он запросто один управился с целой бутылкой рома с одним–единственным эффектом: улыбался чаще, чем обычно. Теперь никогда уже не улыбнется больше. А виски он не любил…

Я сидел в полном одиночестве и в полутьме. Единственный свет проникал из моей комнаты от включенного обогревателя. Я поднял стакан. Хотел поднять тост, прощальный тост. Именно так назвали бы люди мой порыв. Я пил за Яблонского. Медленно потягивая виски, перекатывал его во рту по языку, чтобы полностью ощутить неповторимый букет и отменный вкус, вкус прекрасного старого шотландского виски. Две–три секунды сидел совершенно неподвижно, потом поднялся, быстро прошел в угол комнаты к раковине и вылил туда виски. Потом тщательно прополоскал рот.

Виски принес Вилэнд. Принес после того, как Яблонский той ночью проводил меня в сад. Вилэнд дал ему запечатанную бутылку виски и стаканы, чтобы он отнес их в свою комнату. Яблонский налил виски в два стакана вскоре после того, как мы спустились вниз. Держа в руке наполненный стакан, я вдруг вспомнил, что принимать алкоголь, а потом на глубине дышать кислородом противоречит здравому смыслу. Не прикоснувшись к виски, поставил свой стакан на стол. Яблонский выпил оба стакана, и вполне возможно, что, когда я ушел, удвоил эту дозу. Ройялу и его приятелям незачем было взламывать дверь в комнату: у них был запасной ключ. Но даже если бы им все же пришлось взломать дверь топорами, то Яблонский не услышал бы этого: в виски было столько снотворного, что его хватило бы даже на то, чтобы свалить с ног слона. Видимо, Яблонский кое–как доковылял до кровати и упал замертво. Я знал, что это глупо, но стоял в полной тишине и мраке, горько упрекая себя за то, что не прикончил тогда налитый мне стакан. Если бы я сделал хотя бы один глоток, то сразу бы понял, что здесь дело не чисто. Яблонский не любил виски и, скорее всего, подумал, что шотландское виски должно иметь именно такой привкус. Найдя два стакана с остатками виски на дне, Ройял решил, что я погрузился в такой же беспробудный сон, как и Яблонский. Скорее всего, в их планы не входило убивать меня.

Теперь все прояснилось. Все, кроме одного вопроса, имеющего решающее значение: почему они убили Яблонского? У меня не было времени искать ответ на этот вопрос. Интересно, заглянули они в мою комнату, чтобы убедиться, сплю ли я? Скорее всего, нет, но я не мог за это поручиться. Сидеть и рассуждать на такую тему было излишней роскошью. И все же в течение двух часов я не мог заниматься ничем другим: сидел и рассуждал. За это время одежда высохла или почти высохла. Брюки были измяты и в морщинах, словно ноги слона. Но что с них возьмешь, если их владелец спал, не снимая их всю ночь. Я оделся. Только галстук не повязал. Открыв окно, решил было выбросить в сад дубликаты трех ключей – от дверей комнат и от наручников, но услышал осторожный стук в дверь комнаты Яблонского.

Я подскочил к двери и замер. Стоя у двери, пытался лихорадочно сообразить, что предпринять. Если вспомнить все, через что мне пришлось пройти этой ночью, и все, что передумал и перечувствовал за последние два часа, можно понять, что голова отказалась работать: мысли не бежали, как обычно, а еле копошились. На меня напал столбняк. Я стоял, не двигаясь с места, словно превратился в соляной столб, как жена Лота. В течение десяти жизненно важных секунд ни одна разумная мысль не пришла в голову. Мною владел только один непреодолимый импульс, один–единственный, всепоглощающий импульс: бежать. Но бежать было некуда. Да, это был Ройял, спокойный и хладнокровный убийца, человек с маленьким пистолетом. Это был Ройял, он стоял за дверью, сжимая в руке пистолет. Ему наверняка было известно, что я уходил из дома этой ночью. Он проверил это. И он знал, что я вернусь, знал, что Яблонский и я – сообщники, знал, что я ушел не так далеко, чтобы не вернуться в этот дом при первой же возможности. Он рассчитал, что я уже вернулся. Возможно, он даже видел, как я вернулся. Тогда почему же он так долго медлил, прежде чем явиться сюда?

Ответ на этот вопрос мне тоже был известен. Он знал, что когда я вернусь, то буду ждать прихода Яблонского, решив, что тот ушел по какому–то личному делу. Вернувшись, я должен буду оставить ключ в замке, поэтому Яблонский не сможет открыть ее своим ключом, чтобы войти. Он постучит в дверь тихо, едва слышно, а я, безуспешно прождав своего сообщника целых два часа, буду нервничать из–за его длительного отсутствия. Услышав стук в дверь, рванусь, чтобы впустить его, и тут–то Ройял пустит мне в лоб одну из своих медно–никелевых пуль. Если у них нет сомнений в том, что мы с Яблонским работаем вместе, то они поймут, что я не стану трудиться на них и не выполню той работы, которую они решили поручить. Если откажусь работать, они потеряют интерес ко мне, и я стану лишь обузой. Более того, я представляю для них определенную опасность, и поэтому остается одно – пуля в лоб. Точно так же, как получил свою пулю Яблонский.

И тут я снова подумал о нем, представил его труп, стиснутый стенками грубо и наспех сколоченного ящика, ставшего для него гробом. И страх тут же исчез. У меня почти не было шанса выжить, но я не боялся. На цыпочках пробрался в комнату Яблонского, обхватил рукой горлышко бутылки с виски, так же неслышно вернулся в свою комнату и сунул ключ в замок двери, ведущей в коридор. Задвижка открылась совершенно бесшумно, и в эту минуту снова постучали в дверь. На этот раз стук был громче, настойчивее. Используя этот шум, я чуть–чуть приоткрыл дверь, чтобы образовалась щель, – поднял вверх руку с бутылкой, готовясь нанести удар, и осторожно высунул голову за дверь.

Коридор слабо освещала одна–единственная лампа ночного света, находящаяся в дальнем конце длинного коридора, но света было достаточно для того, чтобы разглядеть, что у стоящего в коридоре человека не было в руках пистолета. Света было достаточно, и я разглядел: это не Ройял, а Мэри Рутвен. Я опустил руку с бутылкой и бесшумно вернулся в свою комнату.

Через пять секунд я уже стоял у двери комнаты Яблонского. Стараясь как можно лучше имитировать его глубокий хрипловатый голос, спросил:

– Кто там?

– Мэри Рутвен. Впустите меня. Скорее. Прошу вас!

Я впустил ее, не теряя времени. Я так же, как и она, не хотел, чтобы ее увидели стоящей перед дверью в коридоре, я стоял за дверью, которая скрывала меня от ее глаз. Она стремительно вошла в комнату и быстро захлопнула за собой дверь. Комната снова погрузилась в темноту, и Мэри не успела разглядеть меня.

– Мистер Яблонский, – она говорила торопливо и взволнованно, едва уловимым прерывающимся от страха шепотом. – Я вынуждена была прийти и поговорить с вами. Просто вынуждена… Думала, что мне так и не удастся вырваться, но, к счастью, Гюнтер уснул, правда, он каждую минуту может проснуться и обнаружить, что я…

– Успокойтесь, успокойтесь, – сказал я.

Приходилось говорить шепотом: так было легче имитировать голос Яблонского, и все же, несмотря на то, что я говорил шепотом, это была самая неудачная имитация из всех, которые мне когда–либо доводилось слышать.

– Зачем вам потребовалось увидеть меня?

– Мне не к кому обратиться, кроме вас. Вы – не убийца и не негодяй. Я знаю, что вы хороший человек, чего бы мне не наговорили.

Она действительно была умной девушкой. Ее интуиция, женская прозорливость или какая–то аналогичная способность были таковы, что ни Вилэнд, ни генерал не могли бы похвастаться подобным даром.

– Вы должны помочь мне. Вернее, нам. Я очень прошу помочь нам. Нашей семье угрожает большая опасность.

– Кого вы имеете в виду?

– Отца и себя, – она замолкла. – Правда, я ничего не знаю о делах отца, честное слово, ничего не знаю. Возможно, что и он в опасности, а может быть, он работает с этими… подонками. Он приезжает и уезжает, когда хочет, но это так непохоже на него. Может быть, он вынужден сотрудничать с ними. Не знаю… Возможно, они имеют какую–то власть над ним, и что–то вынуждает его подчиняться…

Я увидел прядь ее золотистых волос, когда она покачала головой.

– Отец всегда был добрым, честным и прямым человеком… Он всегда был порядочным, но теперь…

– Успокойтесь. – Я не мог больше обманывать ее. Если бы она не была так испугана и расстроена, она уже разоблачила бы меня. – Вам известны какие–либо факты, мисс?

В моей комнате был включен электрокамин. Дверь в смежные комнаты была открыта, и я был абсолютна уверен, что вскоре она разглядит мое лицо: рыжие волосы выдавали меня с головой. Я повернулся спиной к горящему камину.

– С чего начать? – спросила она. – Похоже, что мы лишились свободы, вернее, отец лишился ее. Я уже сказала, что он может приезжать и уезжать, когда ему заблагорассудится. Он не пленник, но мы не можем сами решить ни одного вопроса, вернее, отец не может. Все мои вопросы отец решает за меня, а за него решает кто–то другой. Мы должны постоянно находиться вместе. Отец сказал, что все письма, которые пишу, я должна перед тем, как отправить их, показывать ему. Он запрещает мне звонить по телефону и ездить куда–либо, если поблизости от меня нет этого ужасного Гюнтера. Даже если еду в гости к другу, например к судье Моллисону, этот шпион все время рядом. Отец сказал, что недавно ему угрожали похитить меня. Я не поверила этому, но если это правда, то Симон Кеннеди – я имею в виду шофера – охранял бы меня гораздо лучше Гюнтера. Меня ни на минуту не оставляют одну. Когда я нахожусь на нефтяной вышке – объекте Х–13, то не могу покинуть ее, когда захочу: окна моей комнаты заперты, их невозможно открыть, а этот противный Гюнтер всю ночь напролет проводит в прихожей и следит, чтобы я…

На то, чтобы сказать три последних слова, ей потребовалось много времени. Потом она долго молчала. Волнение и страстное желание, наконец–то, выговориться и сбросить с себя непосильный груз того, что накопилось в течение последних недель, заставили ее подойти ко мне почти вплотную. Теперь ее глаза уже привыкли к темноте. Она вся дрожала. Ее правая рука стала медленно подниматься ко рту. Она дрожала и дергалась, как рука марионетки, рот приоткрылся, глаза широко раскрылись и сделались такими огромными, что почти вылезли из орбит. У нее перехватило дыхание. Это была прелюдия крика.

Но все окончилось этой прелюдией, так как крика не последовало. Моя профессия приучила меня к мгновенной реакции. Я действовал автоматически: одной рукой зажал ей рот, другой обхватил ее прежде, чем она успела отскочить в сторону и предпринять что–то. В течение нескольких секунд с поразительной силой для такой хрупкой девушки она яростно сопротивлялась, потом приникла ко мне, безжизненная, как подстреленный зайчик. Я был поражен, поскольку думал, что те дни, когда молодые леди теряли сознание в подобных ситуациях, исчезли в небытие так же, как исчезли с лица земли люди, жившие во времена правления короля Эдуарда. Но, скорее всего, я переоценил свою приводящую в ужас репутацию, которую сам создал для себя, и переоценил действие шока, вызванного нервным напряжением и долгой бессонной ночью, когда эта девушка заставляла себя предпринять последнюю отчаянную попытку просить о помощи после многих недель бесконечного напряжения. Каковы бы ни были причины, она не притворялась. Она все похолодела. Я поднял ее на руки и отнес на кровать. И тут у меня промелькнула какая–то смутная, тревожная мысль, вызвавшая чувство отвращения: я не мог позволить ей лежать на той кровати, на которой только что застрелили Яблонского. Снова поднял ее на руки и отнес на кровать в свою комнату.

У меня были довольно обширные познания в оказании первой помощи, но я не имел ни малейшего представления о том, как привести в чувство молодую леди, потерявшую сознание. У меня было какое–то смутное предчувствие, что любая попытка предпринять что–либо может только навредить, а то и оказаться опасной. Учтя все эти соображения, я пришел к выводу, что подождать, когда она придет в себя сама, не только самый лучший, но и вообще единственный выход для меня. Вместе с тем, я не хотел, чтобы она пришла в себя, когда меня нет рядом. И, возможно, с криками ужаса, которые всполошат весь дом. Поэтому я осторожно присел на край кровати и направил на ее лицо свет фонарика, но так, чтобы свет падал ниже ее глаз и не ослепил ее.

На Мэри был голубой стеганый шелковый халатик, надетый на голубую шелковую пижаму. Ночные туфли на высоком каблуке были тоже голубыми. И даже сетка для волос, поддерживающая ее толстые золотистые косы, точно такого же цвета. Лицо девушки в эту минуту было белым, как старая слоновая кость. Ничто, никогда не сделает ее лицо красивым, но я подумал, что если бы оно было красивым, сердце мое не встрепенулось бы вновь. Оно впервые проявило признаки жизни и удивительную активность, совершенно не свойственные ему на протяжении трех последних пустых лет. Ее лицо словно увяло, и тут перед моими глазами возникли те две ночи погони, я услышал выстрелы, раздававшиеся в ту ночь. Но между нами стояли проклятые двести восемьдесят пять миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один вид которого заставил бы ее снова потерять сознание от ужаса. Я заставил себя отбросить все мечты о ней.

Она снова зашевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что тот прием, который я применил к Кеннеди, заявив, что сзади фонаря держу наготове пистолет, в данном случае мог бы иметь самый плачевный результат. Я взял ее руку, безжизненно лежащую на покрывале, наклонился и тихо укоризненно произнес:

– Вы маленькая глупышка, зачем так опрометчиво поступили, зачем пришли сюда?

То ли удача мне сопутствовала, то ли инстинкт, а возможно, и то и другое сразу заставили меня выбрать правильный путь. Ее глаза были широко открыты, но в них уже не было ужаса. Я увидел в них только удивление. Наверное, она поняла, что убийца не станет держать в своей руке руку жертвы и не станет успокаивать ее. Так поступают только отравители или люди, наносящие смертельный удар в спину. Люди с моей репутацией беспощадного убийцы действуют иначе.

– Вы ведь не станете кричать снова? – спросил я.

– Нет, – голос ее был хриплым. – Я очень сожалею, что поступила так неразумно.

– Все в порядке, – прервал ее я. – Если вы сносно себя чувствуете, давайте поговорим. Мы должны поговорить, а времени у нас в обрез.

– Не можете ли вы включить свет? – спросила она.

– Нет. Его увидят сквозь шторы, а нам ни к чему, чтобы у кого–то возникло желание навестить нас.

– Но ведь есть же ставни, – вмешалась она, – деревянные ставни на всех окнах.

Ничего себе, Тальбот – Соколиный Глаз! Целый день бездельничал, сидел, уставившись в окно, и не обратил внимания на ставни. Я встал, закрыл и запер ставни, потом закрыл дверь в комнату Яблонского и включил свет. Она уже сидела на кровати, обхватив себя руками, словно ее знобило.

– Вы обидели меня, вам достаточно было одного–единственного взгляда на Яблонского, чтобы решить, что он не негодяй, но чем дольше вы смотрите на меня, тем все более убеждаетесь, что я – убийца.

Увидев, что она хочет начать говорить, я жестом остановил ее.

– Конечно, у вас есть на это веские причины, но вы ошибаетесь, – я поднял брючину и продемонстрировал ей свою ногу в элегантном вишневого цвета носке и строгом черном ботинке. – Вы когда–нибудь видели эти вещи?

Ей достаточно было секунды, чтобы, посмотрев на них, перевести взгляд на мое лицо.

– Это вещи Симона, – прошептала она.

– Да, это вещи вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Причем дал без принуждения, по своей доброй воле. Мне потребовалось ровно шесть минут, чтобы убедить его: я – не убийца и совсем не такой человек, которым кажусь. Вы можете уделить мне точно такое же время?

Не говоря ни слова, она медленно кивнула головой. Мне потребовалось менее трех минут. Тот факт, что Кеннеди отнесся ко мне благосклонно, был наполовину выигранной битвой: она доверяла ему. Я не обмолвился ни единым словом о том, что нашел труп Яблонского. Она еще не была готова для шока подобного рода, вернее, пока не была готова.

Когда я окончил рассказ, Мэри с ноткой недоверия в голосе спросила:

– Значит, вам все уже было известно о нас? Об отце, обо мне, о наших неприятностях…

– Нам известно о вас вот уже несколько месяцев. Правда, мы ничего не знали о ваших неприятностях, а знали только о неприятностях вашего отца, хотя их характер был нам не известен. Мы знали только одно: генерал Блер Рутвен замешан в каком–то неблаговидном деле, в котором он не должен был бы участвовать. Только, пожалуйста, не спрашивайте меня, кого я имею в виду под словами «мы», или кто я такой на самом деле. Мне не хотелось бы отказаться отвечать вам. А я вынужден был бы отказаться ради вас самой. Чего же боится отец, Мэри?

– Я… я не знаю. Мне известно только, что он боится Ройяла, но… мы все боимся Ройяла. Я тоже боюсь Ройяла.

– Могу побиться об заклад, что Вилэнд постоянно пичкает отца россказнями о Ройяле, но дело не в этом. Первопричина совсем иная. Генерал боится за вас. С некоторого времени генерал стал испытывать еще больший страх: он понял, какая компания его окружает. Я имею в виду их истинное лицо. Думаю, он решился на это с открытыми глазами и преследовал при этом свои собственные цели, хотя не совсем ясно понимал, с кем связался. Сколько времени отец и Вилэнд занимаются общими делами?

Она немного подумала и сказала:

– Не могу точно ответить. Все началось, когда мы в конце апреля прошлого года отправились в Вест–Индию отдыхать на нашей яхте «Искусительница». На Ямайке, в городе Кингстоне, отец получил уведомление от адвоката, что мама просит дать ей официальный развод. Возможно, вам довелось слышать об этом, – с трудом продолжала она, – ведь в Северной Америке не было ни одной газеты, в которой не печатали бы об этом. В некоторых газетах статьи были особенно злобные и бесцеремонные.

– Вы хотите сказать, что генерала считали образцовым гражданином Штатов и многие годы его брак с вашей матерью – идеальным браком?

– Да, что–то в этом роде. Они стали настоящей мишенью для желтой прессы, – горько сказала она. – Не знаю, что произошло с мамой, нам всегда было так хорошо вместе. На этом примере я убедилась, что дети никогда не знают об истинных отношениях своих родителей.

– Дети?

– Я говорила вообще о подобных случаях, – голос ее был усталым, безнадежным, это был голос человека, потерпевшего в жизни тяжелое фиаско. Да и выглядела она соответственно своим словам. Мэри Рутвен действительно была сбита с толку неожиданной переменой судьбы, иначе она никогда бы не стала говорить на эту тему с незнакомым человеком. – Но что касается нашей семьи, то у меня есть сестра. Ее зовут Джин, она на десять лет моложе меня. Похоже, что она будет жить с матерью. Юристы все еще работают над составлением условий бракоразводного процесса, но я надеюсь, что его не будет, – она натянуто улыбнулась. – Вы не знаете Рутвенов из Новой Англии, мистер Тальбот, но если бы их знали, то знали бы и то, что некоторые слова начисто отсутствуют, в их лексиконе. Одно из этих слов развод.

– И ваш отец не сделал ни единой попытки, чтобы помириться?

– Он дважды пытаются повидаться с мамой. Эти попытки были безрезультатны. Она не хочет видеть его. Она не хочет видеть даже меня. Она куда–то уехала и никому, если не считать отца, неизвестно, где находится. Если есть деньги, это устроить нетрудно. – Упоминание о деньгах направило ее мысли в совершенно иное русло.

Когда она заговорила снова, в голосе звучали двести восемьдесят пять миллионов долларов, а с лица снова проглянула «Мейфлауэр», на которой ее предки прибыли в Штаты.

– Не могу понять, что дает вам право интересоваться личными делами нашей семьи, мистер Тальбот.

– Я тоже не понимаю, зачем вы рассказываете мне о Них, – голос мой был таким, словно я просил у нее извинения. – Возможно, я тоже читал желтую прессу. Меня ваши дела интересуют постольку, поскольку они касаются Вилэнда. Он появился на горизонте как раз в это время, не так ли?

– Да, приблизительно в это время. Через неделю или две. Отец был в ужасном состоянии и, чтобы отвлечься, готов был выслушать любое деловое предложение, только бы не думать о своих семейных неурядицах.

– И, скорее всего, он был в таком состоянии, что не вникал в дела и не мог трезво судить об этих деловых предложениях. Иначе бы не пустил Вилэнда на порог. Вилэнд хочет казаться большим боссом: посмотрите на фасон стрижки его усов, на то, как он демонстрирует платки в нагрудном кармане. Он, несомненно, прочел все книги об Уолл–стрите и в течение многих лет ни разу не пропустил ночного субботнего сеанса в кино. Вилэнд учитывает все мелочи, чтобы совершенствовать свой внешний вид. Значит, Вилэнд не так давно появился на сцене?

Она молча кивнула. Мне казалось, она вот–вот расплачется. Слезы могут растрогать меня, но не тогда, когда времени в обрез. А сейчас отчаянно не хватало времени. Я выключил свет, подошел к окну, открыл одну ставню и посмотрел наружу. Ветер совсем разбушевался, дождевые капли били в стекло, маленькие торопливые ручейки стекали по раме. Но самое главное было то, что на востоке темнота стала окрашиваться в серые тона. Близился рассвет. Я отвернулся, закрыл ставню, включил свет и посмотрел вниз на утомленную девушку.

– Как вы думаете, смогут они отправиться сегодня на вертолете на объект Х–13? – спросил я.

– Вертолеты летают практически в любую погоду, – ответила Мэри. – А вам кто–то сказал, что они полетят сегодня?

– Сегодня полечу я. – Хитрить было ни к чему. – Может быть, теперь вы все же скажете правду, зачем вам понадобилось встретиться с Яблонским.

– Вы хотите знать правду?

– Вы сказали, что у него доброе лицо. Может быть, это так, а может, нет. Но доброе лицо еще не причина, чтобы быть откровенной.

– Я ничего не скрываю. Честное слово, ничего не скрываю. Все дело втом, что у меня сдали нервы и я очень тревожусь. Услышала кое–что о нем и решила…

– Давайте ближе к делу, – грубо оборвал я.

– Вы знаете, что библиотека оборудована подслушивающим устройством?

– Да, слышал об этом. Схема подслушивающего устройства меня не интересует, мисс.

Ее бледные щеки слегка порозовели.

– Очень сожалею. Я была в кабинете, находящемся рядом с библиотекой и, сама не знаю зачем, включила подслушивающее устройство. – Я усмехнулся: малышка не прочь послушать чужие разговоры. – В библиотеке были Вилэнд и Ройял, они говорили о Яблонском.

Я уже не улыбался.

– Они следили за Яблонским, когда утром он уехал в Марбл–Спрингс. Он зашел в слесарную мастерскую, их это удивило.

Я мог бы дополнить их сведения: Яблонский ездил в город, чтобы заказать дубликаты ключей и купить веревку, а также основательно переговорить по телефону. – Он пробыл в мастерской около получаса. Человек, который следил за ним, тоже вошел в мастерскую.

Потом Яблонский вышел из мастерской, а тот человек, который преследовал его, куда–то исчез, – она слабо улыбнулась. – Скорее всего, Яблонский заметил слежку и принял меры.

Я уже не улыбался. Понизив голос, спросил:

– Откуда они узнали об этом? Насколько я понял, человек, следивший за Яблонским, так и не появился, не правда ли?

– За Яблонским следили три человека. Двоих из них он не заметил…

Я устало кивнул:

– И что было потом?

– Яблонский пошел на почту. Я сама видела, как он вошел внутрь, когда отец и я шли в полицию. Отец настаивал, чтобы я рассказала, как вы похитили меня и как я добралась до дома. Кажется, Яблонский взял несколько телеграфных бланков, зашел в кабину, заполнил бланк и отправил телеграмму. Один из людей Вилэнда, дождавшись ухода Яблонского, взял верхний бланк из оставшихся в кабине, на котором остались отпечатки текста телеграммы, и принес его сюда. Из разговора Вилэнда и Ройяла я поняла, что Вилэнд обработал этот листок каким–то порошком и держал его под светом лампы.

Значит, даже Яблонский мог совершить оплошность! Но будь на его месте, я совершил бы то же самое, сделал точно такую же ошибку. Обнаружив слежку и обезвредив человека, который следил за мной, я бы подумал, что теперь все в порядке, и успокоился бы. Да, Вилэнд – человек умный и предусмотрительный, возможно, он перехитрил бы и меня. Я спросил девушку:

– Вы слышали что–нибудь еще из их разговора?

– Совсем немного. Из услышанного я поняла, что они расшифровали почти всю телеграмму, но ничего не поняли. Наверное, текст был закодирован, – она внезапно замолчала, облизнула пересохшие губы и сказала: – Адрес, конечно, не был закодирован.

Я прошел в дальний угол комнаты:

– Да, адрес не был закодирован. – С высоты своего роста я посмотрел на нее. Я знал ответ на свой следующий вопрос, но должен был задать его девушке. – И какой же был адрес?

– Мистеру Д. С. Куртину, Федеральное бюро расследований. Именно из–за этого я и пришла. Я знала, что должна предупредить мистера Яблонского. Мне кажется, что ему угрожает серьезная опасность, мистер Тальбот. Что же касается разговора Вилэнда и Ройяла, то больше ничего мне не удалось услышать, так как кто–то вошел в коридор, и я выскользнула из комнаты в боковую дверь.

Последние пятнадцать минут я ломал голову над тем, как сообщить ей новость о Яблонском, и теперь, наконец, решился.

– Вы опоздали, – я не хотел, чтобы голос мой звучал резко и холодно, но он был именно таким. – Яблонский мертв. Убит.

Они пришли за мной в восемь утра на следующий день, Ройял и Валентине.

Я был полностью одет, если не считать пальто, и моя рука, на которую был надет один–единственный наручник, была пристегнута к кровати. Ключ от наручников я выбросил вместе с тремя ключами – дубликатами, которые мне передал Яблонский, после того, как запер все двери.

У них не было причины обыскивать меня, и я, как никогда раньше, надеялся, что они не станут этого делать. После того, как ушла заплаканная, подавленная Мэри, которая против воли дала мне обещание, что наш разговор она сохранит в тайне даже от отца, я сел и тщательно все обдумал. Мои мысли до сих пор кружились по замкнутому кругу, и я так глубоко увяз в своих размышлениях, что уже не видел просвета. Именно в то время, когда голова вообще отказалась работать, меня, как молния, озарила яркая вспышка, блеснувшая в мрачной безысходности рассуждений: ослепительно яркая вспышка то ли интуиции, то ли здравого смысла. С тех пор, как попал в этот дом, я почувствовал такое озарение впервые. В течение получаса сидел и все обдумывал. Потом взял листок тонкой бумаги и на одной его стороне написал длинное послание. Свернул бумагу несколько раз, пока она не превратилась в узенькую полоску, запечатал ее клейкой лентой и написал домашний адрес судьи Моллисона. Потом приблизительно на половине длины я перегнул бумагу пополам, спрятал ее на шее под галстуком и опустил воротник рубашки. Когда они пришли за мной, я немногим меньше часа пролежал в кровати, хотя не вздремнул ни на минуту.

Услышав, что дверь отпирают ключом, притворился крепко спящим. Кто–то грубо встряхнул меня за плечо.

Я не прореагировал. Он встряхнул меня снова. Я пошевелился. Сочтя этот прием малоэффективным, он перестал трясти меня и сильно ударил ладонью по лицу. Достаточно. Надо во всем знать меру. Я застонал, заморгал глазами, сморщился, словно от боли, и наполовину приподняло я в кровати, потирая свободной рукой лоб.

– Вставайте, Тальбот, – если не считать верхней левой стороны его лица, где красовался миниатюрный закат солнца, расцвеченный всеми тонами индиго, Ройял выглядел как обычно и казался спокойным и уравновешенным. Видимо, он прекрасно отдохнул: еще один мертвец не потревожил его совести и не лишил сладких сновидений. Я с удовольствием увидел, что рука Валентине все еще болталась на перевязи: это поможет мне устранить его и превратить из настоящего в бывшего телохранителя мисс Мэри.

– Поднимайтесь! – повторил Ройял. – Почему это вы щеголяете в одном наручнике?

– Что? – я потряс головой точно так, как отряхивается только что вылезшая из воды собака. Потом отлично сыграл роль человека удивленного и наполовину одурманенного. – Какой гадости я наелся вчера за обедом?

– За обедом? – Ройял едва заметно улыбнулся – Вы и ваш тюремщик вчера пили только виски. Осушили целую бутылку. Можете считать, что это и был ваш вчерашний обед.

Я медленно кивнул. Ройял чувствовал себя в полной безопасности. Он знал, что ему ничего не угрожает: если я получил свою порцию виски из этой бутылки, то мои воспоминания о том, что произошло незадолго до того, как я отключился, будут весьма туманными. Я хмуро посмотрел на него и показал глазами на наручник:

– Снимите эту проклятую штуковину! Вы слышали, что я сказал?

– Почему на вас только один наручник? – спросил Ройял.

– Какое имеет значение, сколько на мне наручников, один или двадцать? – раздражено спросил я. – Ничего не помню. Наверное, Яблонский спровадил меня сюда в большой спешке и ему удалось найти только один наручник. Мне кажется, что он не очень–то хорошо чувствовал себя, – я опустил голову на руки и стал растирать, чтобы привести ее и глаза в норму. Сквозь пальцы я увидел, как Ройял медленно кивнул в знак того, что понимает мое состояние. Я почувствовал, что разыграл эту сцену правильно. Именно так поступил бы Яблонский, если бы почувствовал, что с ним происходит что–то непонятное: он из последних сил сделал бы все, чтобы обеспечить мою безопасность, а уж потом отключился бы.

Наручник сняли. Проходя через комнату Яблонского, я, словно невзначай, посмотрел на стол. Бутылка из–под виски все еще стояла на столе. Пустая. Ройял или Вилэнд учли все.

Мы вышли в коридор. Ройял шел впереди, я за ним, а Валентине за мной. Внезапно я замедлил шаги, и Валентине уперся пистолетом мне в ребра. Все, что делал Валентине, не отличалось мягкостью, но на этот раз он сравнительно слабо двинул меня пистолетом. Мой громкий крик боли был бы оправдан, если бы этот удар был раз в десять сильнее. Я остановился, и Валентине врезался в меня. Ройял резко обернулся, сделал какое–то неуловимое движение, и у него в руке молниеносно появился смертельно опасный, маленький, словно игрушечный, пистолет.

– Что происходит? – холодно спросил он. Голос был ровным и спокойным. Как бы я хотел дожить до того дня, когда Ройяла схватят, и я увижу страх в его глазах. Страх за свою судьбу.

– Вот что происходит, – стиснув зубы, проговорил я. – Держите свою дрессированную обезьяну подальше от меня, Ройял, или я разорву ее на куски независимо от того, будет он с пушкой или без нее.

– Оставь его, Гюнтер, – спокойно сказал Ройял.

– Послушайте, босс, да я почти не прикоснулся к нему. – Если не считать низкого лба человекообразной обезьяны, сломанного носа, следов от оспы и шрамов, то на лице Валентине почти не оставалось места для выражения чувств, и все же оно пыталось выразить удивление и острое чувство несправедливости. – Я просто немного толкнул его…

– Знаю, – Ройял уже двинулся дальше. – Сказано тебе, отстань.

Ройял первым подошел к лестничной площадке и спустился на несколько ступенек. Я, подходя к лестничной площадке, резко замедлил шаги, и снова Валентине налетел на меня. Развернувшись на каблуках, я резко ударил его по руке и выбил пистолет, который упал на пол. Валентине нырнул вниз, чтобы подхватить пистолет левой рукой, и заорал от боли: каблук моей правой ноги с силой опустился ему на пальцы, расплющив их на металлическом полу. Я не слышал, как хрустнули кости, но прибегать к таким крутым мерам и не требовалось, так как обе руки Валентине все равно вышли из строя. Теперь Мэри Рутвен потребуется новый телохранитель.

Я не пытался нагнуться и поднять пистолет, не пытался сделать ни единого движения. Я слышал, как Ройял медленно поднимается по лестнице.

– Отойдите от пистолета, – приказал он. – Оба отойдите.

Мы отошли. Ройял поднял пистолет, отступил в сторону и жестом показал, чтобы я спускался по лестнице впереди него. Я не знал, что у него в голове: выражение лица не выдавало его мыслей. Он не сказал больше ни слова, даже не удостоил взглядом окровавленную руку Валентине.

Генерал, Вилэнд и Лэрри–наркоман ждали нас в библиотеке. Выражение лица генерала рассмотреть было невозможно, так как его наполовину скрывали усы и борода, но глаза были красные, а кожа за те тридцать шесть часов, что я не видел его, приобрела какой–то мертвенно–серый оттенок. Впрочем, возможно, это была игра моего воображения. Все выглядело для меня не так в это утро. Вилэнд был изысканным и элегантным, и хотя на его лице играла улыбка, она не обманула меня: он был жестким, как всегда. Чисто выбрит, глаза ясные, отлично скроенный темно–синий костюм сидел на нем безупречно. Костюм дополняла белая рубашка и красный галстук. Он был образцом денди. Что же касается Лэрри, то он ничем не отличался от того Лэрри, каким я привык его видеть постоянно: бледное лицо, бессмысленные глаза наркомана. Он ходил взад и вперед позади стола. Правда, сегодня дергался меньше, чем обычно, и даже улыбался. Я сделал вывод, что он хорошо позавтракал, и в основном героином.

– Доброе утро, Тальбот – сказал Вилэнд. Преступники экстра–класса в наши дни считают, что быть вежливыми так же необходимо, как кричать и бить по голове. Многие даже считают, что быть вежливыми целесообразнее, чем прибегать к побоям, так как это приносит лучшие результаты.

– В чем причина шума, Ройял? – осведомился Вилэнд.

– Это все Гюнтер, – Ройял безразлично кивнул в сторону Валентине, который только что вошел в комнату. Левой рукой он поддерживал правую и стонал от боли.

– Гюнтер слишком сильно толкнул Тальбота, и тому не понравилось.

– Убирайся со своими стонами куда–нибудь подальше, – холодно сказал Вилэнд.

Потом он внезапно превратился в доброго самаритянина и спросил меня:

– Наверное, вы мерзко себя чувствуете, Тальбот, и поэтому так раздражительны? – Теперь уже не предпринималось никаких попыток притворяться, что хозяин положения Вилэнд и что он имеет равные с генералом права в его собственном доме. Генерал Рутвен, не говоря ни слова, стоял сзади Вилэнда безучастный и полный чувства собственного достоинства. Это в какой–то степени было трагично. А возможно, мне это только казалось: я мог и ошибаться в генерале. Жестоко, фатально ошибаться.

– Где Яблонский? – поинтересовался я.

– Яблонский? – Вилэнд лениво приподнял бровь. Даже отличный актер Джордж Рафт не смог бы лучше выразить чувство удивления. – А собственно, кто такой для вас Яблонский, Тальбот?

– Мой тюремщик, – коротко ответил я. – Где он?

– Вы, кажется, очень хотите знать это, Тальбот? – он посмотрел на меня долгим изучающим взглядом, и мне это совсем не понравилось. – Я уже видел вас где–то раньше, Тальбот. Генерал тоже. Я очень бы хотел вспомнить, кого вы напоминаете мне.

– Дональда Дика, – это было действительно опасное утверждение. – Так где Яблонский?

– Уехал. Исчез со своими семьюдесятью тысячами.

Слово «исчез» было весьма неосторожным со стороны Вилэнда, но я сделал вид, что не заметил его.

– Где он?

– Вы нагоняете на меня скуку своими повторными вопросами, – он щелкнул пальцами. – Лэрри, неси телеграммы.

Лэрри, взяв со стола какие–то бумаги, передал их Вилэнду, по–волчьи оскалился, глядя мне в лицо, и возобновил свое хождение взад–вперед по комнате.

– Генерал и я – люди очень осторожные, Тальбот, – продолжал Вилэнд. – Некоторые назвали бы нас людьми, которые всех подозревают. Впрочем, осторожность и подозрительность – понятия очень близкие. Мы навели о вас справки. Запросили материалы из Англии, Голландии и Венесуэлы, – он помахал бумагами. – Ответы на запрос пришли сегодня утром. Нам сообщают, что вы тот, за кого себя выдаете, один из лучших в Европе экспертов по подводным погружениям. Поэтому теперь мы можем продвинуться вперед и использовать вас. Мы больше не нуждаемся в Яблонском и отпустили его сегодня утром. С чеком. Он сказал, что предполагает отправиться путешествовать по Европе.

Вилэнд был спокоен, убедителен и казался откровенным. Полностью откровенным. Он мог бы заставить даже самого Святого Петра поверить ему. Я выглядел так, как в моем представлении выглядел бы Святой Петр, которого пытались убедить в том, что дело обстоит именно так, но потом я не сдержался и наговорил массу вещей, которые Святой Петр никогда бы не произнес, и в конце концов злобно прорычал:

– Этот Яблонский – грязный лгун!

– Яблонский? – он снова поднял бровь в стиле Джорджа Рафта.

– Да, Яблонский. Подумать только, я поверил этому обманщику! Целых пять минут выслушивал его. Он обещал мне…

– И что же он обещал? – тихо спросил Вилэнд.

– Хорошо, скажу. Теперь это уже никому не повредит, – проворчал я. – Он сказал, что я нахожусь здесь для того, чтобы совершить головокружительный прыжок. Он сказал, что те обвинения, из–за которых его уволили из Нью–Йоркской полиции, были сфабрикованы. Он думает, вернее сказал, что думает, что сможет доказать это, если представится случай допросить некоторых полицейских и проверить кое–какие полицейские досье. – Я снова стал ругаться. – Подумать только, и я поверил ему…

– Вы отклоняетесь от темы, Тальбот, – резко прервал Вилэнд. Он смотрел на меня очень внимательно, словно изучая. – Продолжайте.

– Яблонский хотел заставить меня работать на него. Он думал, что если поможет мне, то я буду вынужден помогать ему. Целых два часа в нашей комнате он пытался вспомнить старый код Федерального бюро, а потом настрочил телеграмму в какое–то агентство с предложением представить в распоряжение этого агентства какую–то весьма интересную информацию о генерале Рутвене в обмен на шанс предоставить ему для изучения досье на некоторых людей. Каким же я был идиотом, решив, что он действительно намерен действовать подобным образом!

– А вы, случайно, не запомнили фамилию человека, которому была адресована телеграмма?

– Нет.

– А может, вы попытаетесь вспомнить ее, Тальбот? Тогда вам, возможно, удастся купить то, что очень дорого для вас, – жизнь.

Я бессмысленными глазами посмотрел на него и потом уставился в пол. В конце концов, не поднимая глаз, я сказал:

– Катин, Картин, Куртин… Да, именно так – Куртин Д. С.

– И все, что он предлагал, – это информация, если его условия будут соблюдены?

– Да, только информация.

– Знаете, Тальбот, только что вы купили свою жизнь.

Это уж точно, я купил себе жизнь. Я заметил, что Вилэнд не уточнил, на какой срок мне позволят сохранить ее. Может, всего на сутки. Все зависело от того, как пойдет работа. Но мне это было безразлично. То удовлетворение, которое я получил, раздавив руку Валентине, было ничто по сравнению с радостью, которую испытывал теперь: они клюнули на историю, рассказанную мной, заглотнули и крючок, и леску, и грузило. В сложившихся обстоятельствах, когда карты разыграны точно, они неизбежно должны были попасться на крючок. Я разыграл свои карты абсолютно правильно. С точки зрения их представления обо мне я не мог придумать такую историю. Они не знали и не могли знать, что мне известно о смерти Яблонского, и о том, что вчера они выследили его и расшифровали адрес на телеграмме. Они не знали, что всю прошлую ночь я провел в огороде при кухне, что Мэри подслушала их разговор в библиотеке и что она приходила ко мне в комнату. Если бы они считали меня во всем сообщником Яблонского, застрелили бы меня, не мешкая. Сейчас у них нет намерения застрелить меня, но кто знает, сколь долго это может продлиться. Скорее всего, недолго, но, возможно, мне хватит этого.

Я заметил, что Вилэнд и Ройял переглянулись. Один едва заметно мигнул, другой слегка пожал плечами. Да, оба они были преступниками хладнокровными, жестокими, расчетливыми и опасными. Последние двенадцать часов они, должно быть, прожили, зная или предвидя возможность того, что агенты Федерального бюро расследований в любую минуту схватят их за горло, но держались так, что ничем не выдавали признаков волнения и напряженности в этот критический момент. Интересно, что бы они подумали, как бы отреагировали, если бы знали, что агенты Федерального бюро могли схватить их еще три месяца назад. Но тогда время для этого еще не пришло. Теперь тоже рановато.

– Итак, джентльмены, есть ли необходимость в дальнейшей проволочке?

Генерал вступил в разговор впервые, но несмотря на все его спокойствие, где–то глубоко скрывалось предельное напряжение.

– Давайте покончим с этим. Погода быстро ухудшается. Предупредили, что надвигается ураган. Надо ехать, не откладывая.

Что касалось погоды, то генерал был прав. Если пренебречь фактором времени, она не ухудшалась, а основательно испортилась. Ветер уже не стонал, он продолжительно завывал на высоких нотах, прорываясь сквозь раскачивающиеся ветви дубов. Вопли ветра сопровождались аккомпанементом то возобновляющихся, то утихающих порывистых ливней, коротких, но на удивление интенсивных. В небе было множество низких облаков, постепенно сгущающихся. Я посмотрел на барометр в холле и увидел, что его стрелка резко упала до 690 мм ртутного столба, что сулило крупные неприятности. Мне было неизвестно, окажемся ли мы в эпицентре урагана или он пройдет стороной. Если окажемся у него на пути, то он нагрянет часов через двенадцать. А возможно, и гораздо раньше.

– Еще минута, и мы едем, генерал. Все готово. Петерсен ожидает нас в заливе, – сказал Вилэнд.

Интересно, кто такой Петерсен? Можно предположить, что летчик, управляющий вертолетом.

– Два быстрых перелета, и все мы через час с небольшим будем на месте. И Тальбот сможет приступить к делу.

– Кто это все? – спросил генерал.

– Вы, я, Ройял, Тальбот, Лэрри и, конечно, ваша дочь.

– Мэри? Неужели необходимо, чтобы и она летела с нами?

Вилэнд промолчал. Он даже не прибег к своему излюбленному трюку и не приподнял бровь, только пристально посмотрел на генерала. Еще пять секунд или чуть больше, и руки генерала бессильно разжались, плечи опустились. Картинка без слов.

В коридоре послышались быстрые легкие шаги, и в открытую дверь вошла Мэри Рутвен. На ней был лимонного цвета костюм, состоящий из юбки и жакета, под которым виднелась зеленая открытая блузка. Под глазами у нее были темные круги, она казалась бледной и утомленной, и я подумал, что она просто удивительная девушка. Сзади нее стоял Кеннеди, но он, соблюдая приличия, остановился в дверях. В руке держал шляпу. Рапсодия в вишневых тонах. На лице отсутствующее выражение отлично вышколенного семейного шофера, ничего не видящего и не слышащего. Я, как бы бесцельно, направился к двери, подождал, пока Мэри сделает то, что я просил ее сделать менее двух часов тому назад, перед тем, как она вернулась в свою комнату.

– Я поеду в Марбл–Спрингс с Кеннеди, папа, – начала Мэри без всякого предисловия. Она говорила о поездке как о деле решенном, но на самом деле эти слова прозвучали как просьба разрешить ей поездку.

– Но… но мы же летим на вышку, дорогая… – генерал был явно огорчен тем, что приходится отказать дочери. – Вчера вечером ты сказала…

– Я полечу на вышку, – с ноткой нетерпения отозвалась она. – Но мы все равно не можем лететь одновременно. Я полечу вторым рейсом. Мы прилетим не более чем через двадцать минут после вас. Вы имеете что–либо против, мистер Вилэнд? – любезно спросила она.

– Боюсь, что это довольно затруднительно, мисс Рутвен, – вежливо ответил Вилэнд. – Гюнтер получил травму.

– Хорошо. Я поеду в город с Кеннеди.

Вилэнд снова задергал бровями.

– Для вас в этом нет ничего хорошего, мисс Рутвен. Вы же знаете, что ваш отец предпочитает, чтобы вы находились под охраной, когда…

– Лучшей охраны, чем Кеннеди, мне не требуется, – холодно сказала она. – И до сих пор именно он был моей охраной. А еще вот что: я не полечу на буровую вышку с вами, Ройялом и вот тем… существом…

Сомнений, что она имеет в виду Лэрри, ни у кого не возникло.

– Я полечу на вышку только в том случае, если со мной полетит Кеннеди. Это мое окончательное решение. Кроме всего прочего, я должна съездить в Марбл–Спрингс, и немедленно.

Интересно, когда и кто позволил себе в последний раз так говорить с Вилэндом. Девушка была непреклонна.

– Зачем вы должны поехать туда, мисс Рутвен?

– Есть вопросы, которые истинный джентльмен никогда не задает даме, – ледяным голосом сказала она.

Эти слова поставили его в тупик. Вилэнд не знал, что она имеет в виду. Я тоже, будучи на его месте, не понял бы. В результате он растерялся. Все находящиеся в комнате смотрели на них двоих. Не смотрел только я: мой взгляд был устремлен на Кеннеди, а его взгляд – на меня. Теперь я стоял рядом с дверью, повернувшись ко всем спиной. Я вытащил из–под воротника тоненькую полоску бумаги. Это было нетрудно. Теперь я прижимал ее к груди так, чтобы Кеннеди мог разобрать написанное на ней имя судьи Моллисона. Выражение его лица не изменилось, и для того, чтобы уловить едва заметный наклон его головы, потребовалось бы стоять вплотную к нему и не отрывать от него глаз. Но рядом находился только я. Все шло прекрасно. Оставалось пожелать только, чтобы Ройял не пустил мне пулю в лоб до того, как я выйду за дверь.

Ройял разрядил напряжение, царящее в комнате, позволив Вилэнду легко выйти из создавшегося положения.

– Я не прочь получить глоток свежего воздуха, мистер Вилэнд, и могу поехать в город вместе с ними.

Я выскочил за дверь с такой стремительностью, с которой торпеда вылетает из своего аппарата. Кеннеди протянул руку, я поймал ее, и мы тяжело упали на пол. Потом, вцепившись друг в друга, покатились по коридору. В первые же две секунды я засунул записку глубоко во внутренний карман его кителя. Мы все еще продолжали молотить друг друга кулаками, нанося удары по плечам, спине и всюду, где они не причиняли боли, пока не услышали щелчок взведенного курка. Этот щелчок нельзя спутать ни с каким другим звуком.

– Прекратите потасовку! Эй, вы, двое!

Мы прекратили возню. Я поднялся под направленным на меня дулом пистолета Ройяла. Лэрри тоже маячил рядом, размахивая своим огромным пистолетом. На месте Вилэнда я не доверил бы этому психу даже рогатку.

– Вы хорошо поработали, Кеннеди, – оживился Вилэнд. – Я не забуду этого.

– Благодарю вас, сэр, – сказал Кеннеди. – Я не люблю убийц.

– Я тоже не люблю их, мой мальчик, – одобрительно сказал Вилэнд. Видимо, он нанимал их только для того, чтобы перевоспитывать!

– Мисс Рутвен, я согласен. С вами поедет мистер Ройял. Возвращайтесь как можно скорее.

Она вышла из двери, гордо подняв голову, не удостоив Вилэнда ни единым словом, а меня ни единым взглядом. И снова я подумал о том, какая это замечательная девушка!

Глава 8

Я не получил никакого удовольствия от полета вертолетом на буровую вышку. Привык к самолетам. Летал на своем собственном самолете. Даже был совладельцем одной небольшой чартерной авиакомпании. Вертолеты не для меня. Не для меня, даже если погода отличная. А погода в то утро была отвратительная, настолько отвратительная, что у меня нет слов, чтобы описать ее. Мы раскачивались и тряслись в воздухе. Вертолет то резко проваливался вниз, то снова взмывал. У меня создалось такое впечатление, что какой–то вдребезги пьяный человек посадил нас на один конец гигантского флюгера и манипулирует им, как хочет. Девять десятых времени полета мы вообще не видели, куда направляемся, так как стеклоочистители не справлялись с потоками воды, заливающими ветровое стекло. Благодаря тому, что Петерсен, видимо, был прекрасным пилотом, мы все же долетели. Вертолет опустился на предназначенную для посадки палубу объекта Х–13. Это произошло вскоре после десяти утра.

Потребовалось шесть человек, чтобы удержать вертолет, пока генерал, Вилэнд, Лэрри и я спустились по натянутой лестнице. Петерсен тут же включил мотор и поднялся в воздух, как только последний из нас оказался на палубе. Через десять секунд вертолет исчез в сплошном шквале ливня. Интересно, увижу ли я его когда–нибудь еще!

На выступающей далеко вперед палубе ветер был гораздо сильнее и пронзительнее, чем на земле, и мы, как могли, пытались сохранить равновесие на скользкой металлической платформе. Опасность упасть назад мне не угрожала, так как пушка Лэрри все время упиралась в поясницу. На Лэрри было пальто с большим воротником, большими лацканами, поясом, эполетами и кожаными пуговицами. Насмотревшись голливудских фильмов, он решил, что это самый подходящий и соответствующий современной моде наряд для такой погоды, как сегодня. Пистолет он держал в одном из глубоких карманов этого плаща и запросто мог молниеносно разрядить его мне в спину. Поэтому я был в напряжении. Лэрри меня терпеть не мог. Он счел бы дыру в своем великолепном плаще не слишком высокой ценой за привилегию первым разрядить в меня свою пушку. Постоянно издеваясь над Лэрри, я держал его в напряжении, вцепившись в него, как бур в седло, и не имел намерения ослаблять свою хватку. Я редко обращался к нему, но, когда это случалось, величал его не иначе как наркоманом. При этом всегда с издевкой справлялся, регулярно ли пополняются его запасы «снежка», как называют героин. Когда мы сегодня шли к вертолету, осведомился, не забыл ли он подкрепиться героином на дорожку и взял ли его с собой про запас, чтобы не корчиться и не строить страшных рож, когда мы прилетим на вышку. Вилэнд и генерал, объединив усилия, с трудом оторвали его от меня. Нет никого на свете, кто был бы так опасен и непредсказуем, как наркоман, так же как нет никого, кто вызывал бы такое острое чувство жалости. Но тогда моему сердцу было неведомо это чувство. Лэрри был самым слабым звеном в цепи, и я намеренно доводил его до белого каления, дожидаясь, когда терпение его лопнет.

Ветер дул в лицо. Спотыкаясь под его напором, мы подошли к приподнятому входному люку, который открывал проход к трапу на нижнюю палубу. Там нас ожидала группа мужчин. Я поднял воротник, надвинул на глаза поля шляпы и, вытащив из кармана носовой платок, стал стирать с лица дождевые капли. Но моя тревога была напрасной: прораба Джо Куррана, с которым я говорил десять часов назад, не было. Я попытался представить, что могло бы произойти, если бы он был там и, например, спросил генерала, нашел ли его личный конфиденциальный секретарь К. К. Фарнбороу потерянный дипломат. Я заставил себя отбросить эти мысли, ибо воображение слишком ярко рисовало возможные последствия. Не исключено, что мне осталось бы только выхватить у Лэрри пистолет и застрелиться.

Вперед вышли два человека, чтобы поприветствовать нас. Генерал Рутвен представил их:

– Мартин Джеральд, наш прораб, Том Гариссон, наш инженер–нефтяник. А это, джентльмены, Джон Смит, инженер. Квалифицированный специалист, приглашенный из Англии, помочь мистеру Вилэнду найти нефть.

Джон Смит, как я понял, было имя для меня, подсказанное ему вдохновением.

Прораб и инженер стали шумно приветствовать нас. Лэрри сунул мне под ребра пистолет, и поэтому я тут же среагировал, сказав, что счастлив познакомиться с ними. Они не проявили ни малейшего интереса к моей особе. Оба казались озабоченными и не в своей тарелке, хотя старались скрыть это. Но генерал заметил их настроение.

– Вы чем–то обеспокоены, Гариссон? – на буровой, видимо по указанию Вилэнда, старались держать язык за зубами.

– Очень обеспокоены, сэр, – ответил Гариссон, мужчина с короткой стрижкой типа «ежик» и очками в тяжелой роговой оправе. Он показался мне таким молодым, словно все еще был студентом колледжа, хотя, по–видимому, был очень способным инженером, если выполнял такую ответственную работу.

Он вытащил небольшую карту, раскрыл ее и, ткнув карандашом, которым пользуются плотники, сказал:

– Это хорошая карта, генерал Рутвен. Лучшей не найдешь, а «Прайд и Хонивелл» – лучшая геологическая фирма, определяющая месторождения нефти. Вместе с тем, мы прошли лишние триста шестьдесят метров, хотя должны были найти нефть гораздо раньше. По крайней мере, не надо было проходить последние полтораста метров. Пока нет даже запаха сопутствующих газов. Никак не могу найти объяснение этому.

Я, конечно, мог бы объяснить все, да только время было неподходящее.

– Это иногда бывает, мой мальчик, – ободряюще сказал генерал. Чувствуя всем своим нутром, что старик испытывает невероятное напряжение, но каким–то чудом умудряется сохранять поистине удивительное самообладание и сдержанность, я невольно восхитился генералом.

– Считайте, что нам крупно повезло бы, если мы наткнулись бы на нефть там, где рассчитывали найти ее. Кроме того, ни один геолог не смог бы указать со стопроцентной уверенностью месторасположение нефтяного слоя. Пройдите еще триста метров. Ответственность беру на себя.

– Благодарю вас, сэр, – Гариссон сразу воспрянул духом, но все же чувствовалось, что не все его удовлетворяет. Генерал моментально уловил это.

– Вас что–то тревожит?

– Нет, сэр. Конечно, нет, – ответ Гариссона был слишком быстрым и слишком подчеркнутым. Он не был таким опытным актером, как генерал. – Нет, меня абсолютно ничто не тревожит.

Генерал несколько секунд изучающе смотрел на него, а потом перевел взгляд на Джеральда.

– У вас тоже есть какие–то сомнения на этот счет?

– Меня смущает погода, сэр.

– Да, конечно, – генерал понимающе кивнул. – Самые последние сводки говорят о том, что надвигается ураган «Диана». Он пройдет точно над Марбл–Спрингсом. Это означает, что он пройдет и над объектом Х–13. Вам незачем было говорить мне об этом, Джеральд. Вы – капитан этого судна, а я всего–навсего пассажир. Мне не очень–то хочется терять по десять тысяч долларов в день, но вы должны приостановить бурение в тот самый момент, когда сочтете нужным.

– Дело не в этом, сэр – печально сказал Джеральд. Он ткнул пальцем через плечо. – Эта экспериментальная опора, над которой вы работаете, сэр… может быть, стоит опустить ее, чтобы обеспечить максимальную устойчивость буровой вышки?

Значит, бурильщики действительно знали, что с этой опорой, которую я обследовал прошлой ночью, что–то происходит. Видимо, несмотря на то, что они могли так ничего и не узнать о проводимых там работах, руководители сочли целесообразным предупредить их и дать какое–то правдоподобное объяснение. Иначе, если бы они ввели охрану, это только вызвало бы излишнее любопытство и никому не нужные подозрения, наводящие на опасные размышления. Интересно, какую сказочку подсунули бурильщикам. Надо как можно скорее узнать это.

– Вилэнд? – генерал обернулся к стоящему рядом с ним человеку, вопросительно приподняв брови.

– Да, генерал. Я беру всю ответственность на себя, – он говорил своим обычным спокойным, уверенным голосом, хотя меня бы весьма удивило, если бы я узнал, что он может отличить гайку от болта. Но он был человеком умным и поэтому, не вдаваясь в подробности, перевел разговор на погоду.

– Ураган идет с запада, и максимальная разрушительная сила придется на прибрежную полосу. Что же касается этой стороны, то ураган потреплет ее лишь слегка, – он сделал неодобрительный жест. – Мне кажется, совершенно незачем опускать дополнительную опору, когда другие опоры на этой же стороне будут выдерживать нагрузку, которая будет гораздо меньше нормальной. Кроме того, генерал Рутвен, мы теперь настолько близки к применению усовершенствованной техники, которая внесет революцию в методы подводного бурения, что было бы преступлением откладывать работы на несколько месяцев, на что мы будем вынуждены пойти, если решим опустить дополнительную опору. Кроме того, опуская опору, мы можем разрушить нашу довольно хрупкую конструкцию.

Такова была установка, данная Вилэндом, и она была абсолютно правильной, учитывая цель, которую он поставил перед собой. Должен признаться, что энтузиазм, звучащий в его голосе, был взвешен в точнейшей пропорций.

– Меня существующая техника вполне устраивает, – сказал Джеральд. Он повернулся к генералу. – Вы пройдете в свою каюту, сэр?

– Да. Чуть позже. Чтобы перекусить. К ужину нас не ждите. Попросите принести ужин в мою комнату. Надеюсь, это не затруднит вас? Мистер Смит хочет как можно скорее приступить к работе.

Черта с два я хотел приступить к работе!

Мы пожелали им всего доброго и по широкому коридору спустились вниз. Здесь шум ветра и разбушевавшихся волн, разбивающихся об опоры, был совершенно не слышен. Возможно, отдаленный шум был бы слышнее, если бы воздух в этом ярко освещенном стальном коридоре не был наполнен шумом мощных генераторов. Видимо, мы шли мимо помещения, где установлен дизельный мотор.

В дальнем конце коридора мы повернули налево, прошли почти весь коридор до тупика и в самом его конце остановились перед дверью справа. На двери большими белыми буквами было напечатано: «Научно–исследовательская лаборатория бурения». Под ними буквами немного меньшего размера: «Личное помещение. Сверхсекретно. Вход строго воспрещен».

Вилэнд тихо, условным кодом постучал в дверь. Я прислушался: четыре коротких, два длинных, четыре коротких удара. Изнутри донеслись три длинных удара и четыре коротких. Через десять секунд мы вошли в дверь. Ключ дважды повернули в замке, кроме того, лязгнула задвижка. Теперь слова «Личное помещение. Сверхсекретно и вход строго воспрещен» показались мне совершенно излишними.

Стальная дверь, стальные переборки, стальной потолок – мрачная, унылая коробка, а не комната. По крайней мере, три стены были стенками этой коробки: переборка, через которую мы только что вошли, голая стена – перегородка слева и точно такая же стена – перегородка справа с высокой решетчатой дверью в центре.

Четвертая сторона была выпуклой и вдавалась внутрь комнаты в форме почти правильного полукруга с люком в центре, закрывающимся поворотной задвижкой. Я был уверен, что эта вогнутая стена – часть, большой стальной колонны, опускающейся на дно моря. С каждой стороны люка висели большие барабаны с аккуратно намотанными на них резиновыми трубками, армированными гибкой стальной оболочкой. Под каждым барабаном стоял большой мотор, прикрепленный болтами к полу: мотор справа был, как я уже знал, воздушным компрессором – узнал об этом, когда находился здесь прошлой ночью; мотор слева, возможно, был гидравлическим всасывающим насосом. Что касается обстановки комнаты, то даже спартанцам она показалась бы убогой: рабочий стол, две скамейки и металлическая настенная полка. В комнате находились двое мужчин. Один был тот, который открыл нам дверь, второй сидел за столом, зажав зубами потухшую сигару. На столе перед ним лежала разложенная пачка засаленных карт. Оба парня, казалось, были отлиты из одного и того же металла. На обоих были рубашки с длинными рукавами, с левого бока у каждого висела кожаная кобура, перекрещивающая их торсы высоко на бедрах. И эти кобуры делали их удивительно похожими друг на друга. Подчеркивали сходство также их одинаковый рост, одинаковый вес и широкие мускулистые плечи. Но больше всего – кобура… Одинаковыми были их лица: суровые, непроницаемые, с холодными, неподвижными, настороженными глазами. Мне и раньше довольно часто доводилось видеть людей, отлитых из металла, профессионалов высшего класса с мощными руками и могучим торсом, и эти двое ни в чем не уступали им. Лэрри отдал бы жизнь за то, чтобы быть похожим на них, но у него не было ни малейшей надежды стать таким. Эти парни так точно соответствовали типу людей, которых нанимал Вилэнд, что на их фоне Лэрри проигрывал еще больше, и его присутствие среди членов банды Вилэнда казалось еще загадочнее.

Вилэнд проворчал приветствие и тут же забыл об их существовании. Он подошел к настенной полке, снял с нее длинный рулон бумаги на матерчатой основе, намотанной на деревянный валик, развернул его на столе и положил с обеих концов бумаги грузики, чтобы она не сворачивалась. Это была большая и очень сложная схема длиной метра полтора и шириной около восьмидесяти сантиметров. Потом он сделал шаг назад и посмотрел на меня.

– Вы когда–нибудь видели нечто подобное, Тальбот?

Я наклонился над столом. На схеме был изображен какой–то необычный объект, напоминающий по форме нечто среднее между цилиндром и сигарой. Длина объекта была раза в четыре больше ширины. Верхняя поверхность была плоской, как и средняя треть дна. При этом к каждому концу дно сужалось и имело конусообразную форму. По меньшей мере восемьдесят процентов его объема занимали какие–то емкости – я видел топливные линии, которые шли к емкостям от конструкции, выполненной в виде мостика, установленного сверху на одном конце объекта. Такой же мостик шел от вертикальной цилиндрической камеры через весь корпус машины, выходил через дно, резко поворачивая влево, и входил в камеру овальной формы, подвешенную под корпусом сигары. С обеих сторон этой овальной камеры к днищу сигары были прикреплены большие четырехугольные контейнеры. Слева, по направлению к более узкому конусообразному концу, находилось что–то вроде прожекторов, а также длинные изящные, закрепленные в пружинных защелках, автоматические ковши–захваты с дистанционным управлением.

Я долго внимательно изучал схему и потом выпрямился.

– Сожалею, – я покачал головой, – такого никогда в жизни не видел.

Мне незачем было делать усилия, чтобы выпрямиться, так как в следующее мгновение я уже лежал на палубе. Секунд через пять заставил себя встать на коленки и стал трясти головой, пытаясь освежить ее. Посмотрел вверх и застонал от боли за ухом. Перед глазами у меня все плыло, и я попробовал сфокусировать зрение. Один глаз мне все же удалось сфокусировать, и я увидел Вилэнда, стоящего надо мной с пистолетом в руке.

– Я ожидал именно такого ответа, Тальбот, – голос его был спокойным и бесстрастным, словно мы наслаждались полуденным чаем в доме священника и он предлагал мне отведать свежих булочек. – Что с вашей памятью, Тальбот? Может быть, вы хотите немного освежить ее?

– Неужели все это действительно необходимо? – раздался встревоженный голос генерала Рутвена. Он казался расстроенным. – Послушайте, Вилэнд…

– Заткнитесь! – выпалил Вилэнд. Мы уже не были в гостях у священника. Когда я встал на ноги, он обернулся ко мне. – Вы вспомнили?

– Какая польза от того, что вы бьете меня по голове? – злобно спросил я. – Разве это поможет мне вспомнить то, чего я никогда…

На этот раз я прикрыл голову рукой и, быстро увернувшись от Вилэнда, избежал удара. Пошатываясь, сделал несколько шагов и уткнулся в перегородку. Это был настоящий спектакль, и, чтобы эффектно завершить его, я соскользнул на пол. Никто не проронил ни слова. Вилэнд и два его бандита уставились на меня с неподдельным интересом. Генерал побледнел и закусил нижнюю губу. Лицо Лэрри превратилось в маску, изображающую поистине дьявольское ликование.

– Ну, а теперь вы вспомнили что–нибудь?

Я выругал его нецензурным словом и, шатаясь, поднялся на ноги.

– Прекрасно, – Вилэнд пожал плечами. – Мне кажется, что Лэрри не прочь попытаться убедить вас.

– Правда? Вы разрешите мне? Неужели можно? – готовность, написанная на лице Лэрри, вызывала у меня отвращение и страх. – Вы правда хотите, чтобы я заставил его заговорить?

Вилэнд улыбнулся и кивнул.

– Только не забудь, что после того, как ты обработаешь его, он должен еще поработать на нас.

– Я буду помнить об этом.

Это был звездный час Лэрри. Наконец–то он был в центре внимания и мог отплатить мне за все насмешки и издевательства и, самое главное, доставить себе огромное удовольствие, мучая меня. Ведь парень был настоящим садистом. Эти минуты должны были стать минутами наивысшего счастья, которого он еще не испытал за все свое существование. Он приблизился ко мне, играючи помахивая внушительным пистолетом, то и дело облизывая губы и хихикая отвратительным визгливым фальцетом.

– Вначале я врежу ему в промежность. Он завизжит, как свинья, которую режут. Потом врежу в правый бок. И не беспокойтесь, работать он сможет, – из его широко раскрытых, смотрящих на меня в упор глаз сквозило безумие. Впервые в жизни я стоял лицом к лицу с человеческим существом, изо рта которого капала слюна.

Вилэнд был хорошим психологом; он знал, что меня в десять раз больше напугает садизм психически неустойчивого существа, чем любая холодно рассчитанная жестокость его самого и двух его подручных.Да, я был напуган, но не показывал вида, так как от меня ждали именно этого. Но переигрывать тоже было ни к чему.

– Это усовершенствованная модель более ранней конструкции батискафа, разработанного во Франции, – быстро проговорил я. – Эта модель является комбинацией проектов, разработанных британским и французским морскими ведомствами. Она предназначена для достижения только двадцати процентов глубины, на которую опускались все предыдущие модели. Она хорошо показала себя в работе на глубине до восьмисот метров. Достоинство этой модели в том, что у нее повышенная скорость погружения, лучшая маневренность и оборудование, более приспособленное для подводных работ.

Никто никогда не питал к другому человеку такой ненависти, которую сейчас испытывал ко мне Лэрри. Он был похож на мальчишку, которому обещали подарить меня как игрушку. Это была самая чудесная игрушка из всех, которые у него были. И эту чудесную игрушку отняли. Он готов был заплакать от ярости, разочарования и горечи. Все еще размахивая пистолетом, он прыгал вокруг меня.

– Он лжет, – пронзительно завизжал Лэрри. – Он хочет…

– Нет, он не лжет, – холодно прервал Вилэнд. В его голосе не было ни триумфа, ни удовлетворения – цель была достигнута. И как только он достиг своей цели, прошлое перестало интересовать его. – Брось пистолет.

– Но я же говорю вам, – Лэрри вскрикнул от боли: один из здоровенных подручных Вилэнда молча схватил его за запястье и с силой опустил его так, что дуло пистолета повернулось вниз.

– Убери свою пушку, наркоман, – прорычал он. – Или я отберу ее у тебя.

Вилэнд мельком посмотрел на них и тут же отвернулся: его эта сцена не интересовала.

– Вы ведь не только понаслышке знаете, что это такое, Тальбот, но вы погружались в этой штуке на дно. У генерала есть надежные информаторы в Европе, и сегодня утром мы получили новые сообщения. – Он наклонился вперед и, понизив голос, продолжал: – Позже вы тоже работали на нем. Совсем недавно. Наши информаторы на Кубе еще более надежны, чем информаторы в Европе.

– Вы ошибаетесь: недавно я не работал на батискафе.

Вилэнд сжал губы.

– Когда этот батискаф доставили на грузовом судне, чтобы произвести пробное, без людей, погружение в закрытой зоне в Нассау, – продолжал я, – англичане и французы решили, что разумнее и дешевле нанять местное судно, подходящее для выполнения этой работы, вместо того, чтобы доставлять корабль из Европы. В это время я работал в Гаване на фирме, специализирующейся по подводным работам. У этой фирмы был корабль с мощным краном, вылет стрелы которого приходился на правую сторону кормы. Корабль идеально подходил для предстоящей работы. Я был на его борту, но в самом батискафе не работал. Сами посудите, какой мне смысл лгать, – я слабо улыбнулся. – Кроме того, я находился на борту этого спасательного корабля всего неделю или что–то вроде этого. Им откуда–то стало известно, что я на корабле, а я знал, что они охотятся за мной, поэтому должен был немедля бежать.

– Они? – брови Вилэнда все еще работали безупречно.

– Какое это имеет значение сейчас? – даже мне самому мой голос показался усталым. Это был голос человека, потерпевшего полное поражение.

– Правильно, – улыбнулся Вилэнд. – Из вашего досье нам известно, что за вами могут охотиться полицейские силы по крайней мере полдюжины стран. Так или иначе, генерал, это объясняет тревожащий нас вопрос, откуда нам знакомо лицо Тальбота. Объясняет, где мы видели его раньше.

Генерал промолчал. Если прежде мне требовалось подтверждение, что он ведет себя, как дурак, и является пешкой в руках Вилэнда, то теперь я в этом не нуждался. Генерал был глубоко несчастен и жалок. Было совершенно ясно, что он не желает участвовать в происходящих событиях.

Я сказал так, словно на меня неожиданно нашло озарение:

– Неужели это вы, именно вы те люди, которые ответственны за пропажу батискафа? Господи, наверное, и вправду это были вы! Как вам удалось…

– Неужели вам пришло в голову, что мы притащили вас сюда только для того, чтобы обсуждать схему этого судна? – Вилэнд позволил себе едва заметно улыбнуться. – Конечно, это были мы. Это было несложно. Те дураки пришвартовали батискаф на стальном тросе на глубине двадцать метров. Мы отвязали его, подменили целый стальной трос на оборванный, чтобы они решили, что трос разорвался и прилив отнес батискаф в открытое море. Потом наша яхта отбуксировала батискаф. Большую часть пути мы проделали ночью, и когда нам изредка попадались корабли, наша яхта просто замедляла ход, мы подтягивали батискаф к ее борту со стороны, противоположной той, с которой к нам приближался корабль. Таким образом мы и отбуксировали батискаф, – он опять улыбнулся. Вилэнда словно подменили в это утро. – Это было нетрудно. Никто из встречных людей не ожидал увидеть батискаф на буксире у частной яхты.

– Частной яхты? Вы имеете в виду…

Я почувствовал, что мои волосы встали дыбом, и чуть было не совершил грубейшей ошибки, которая сразу же выдала бы меня с головой. На кончике моего языка уже вертелось, готовое сорваться, слово «Искусительница», тогда как никто не знал, что я мог когда–либо слышать это название, если не считать Мэри Рутвен, которая назвала мне его. Я вывернулся как раз вовремя.

– Вы имеете в виду личную яхту генерала? У него ведь есть яхта?

– Что касается меня и Лэрри, то у нас, конечно, нет яхты, – усмехнулся он. Фраза «Лэрри и я» была привычной в его устах, но так как для меня она не содержала никаких новых сведений, я пропустил ее мимо ушей. – Конечно, это яхта генерала.

– И, наверное, этот батискаф находится где–то поблизости. Может быть, вы соизволите сказать мне, на кой черт понадобился этот батискаф.

– Пока нет. В свое время узнаете об этом. Мы – охотники за сокровищами, Тальбот.

– Уж не хотите ли вы убедить меня в том, что верите во всякий вздор про капитана Кидда и про Синюю Бороду? – усмехнулся я.

– Мне кажется, вы снова становитесь храбрецом, Тальбот, а? Об этом стало известно совсем недавно, да и место это находится поблизости.

– Как нашли это место?

– Как мы нашли его? – Вилэнд разом забыл обо всех своих делах: подобно каждому преступнику, когда–либо жившему на свете, он не мог упустить шанса погреться в лучах собственной славы, рассказав, что может отхватить такой жирный кусок. – У нас было довольно слабое представление о том, где находится этот клад. Мы пытались протащить по дну траловые сети и выловить его – это было еще до того, как я встретил генерала. Но попытка оказалась неудачной. Потом мы встретились с генералом. Возможно, вам это неизвестно, но генерал предоставил свою яхту в распоряжение геологов, которые занимались разведкой нефтеносных пластов и устанавливали на дне океана небольшие бомбочки. Потом они взрывали их и с помощью сейсмографических приборов определяли, где находятся нефтеносные пласты. Когда геологи выполняли свою работу, мы по определенной схеме устанавливали на дне океана сверхчувствительные регистрирующие устройства. Именно так мы и нашли то, что искали.

– Это близко отсюда?

– Очень близко.

– Тогда почему же не извлекли свою находку со дна моря? – Актер Тальбот приступил к своей новой роли – роли специалиста по подводным работам, полностью поглощенного проблемами своей профессии и начисто забывшего о неблагоприятных обстоятельствах, в которых он находился.

– Интересно, как бы вы сделали это, Тальбот, как бы вы подняли этот клад со дна моря?

– Я, конечно, нырнул бы на дно. На такой глубине это сделать довольно просто. Здесь ведь проходит большая континентальная отмель, и надо пройти не менее ста шестидесяти километров вглубь моря из любой точки восточного побережья Флориды, прежде чем глубина достигнет ста пятидесяти метров. Сейчас мы находимся вблизи от береговой полосы, и глубина здесь, вероятно, в пределах от тридцати до сорока пяти метров.

– На какой глубине находится объект Х–13, генерал?

– При отливе глубина составляет девять метров, – механически ответил Рутвен.

Я пожал плечами.

– Что и требовалось доказать. Глубина минимальная.

– А вот и не минимальная, – покачал головой Вилэнд. – На какой самой большой глубине водолазы могут эффективно работать, Тальбот?

Я на минуту задумался:

– Пожалуй, на глубине девяносто метров. Насколько мне известно, на самой большой глубине работали водолазы из Соединенных Штатов в Гонолулу. Она равнялась восьмидесяти пяти метрам. При этом погружение осуществлялось на американской подводной лодке Ф4.

– Вы действительно специалист, Тальбот?

– Да. Это известно каждому водолазу и каждому спасателю, который не зря ест свой хлеб.

– Вы сказали, что они работали на глубине восемьдесят пять метров? Но, к несчастью, то, за чем мы охотимся, находится на дне огромной ямы, в глубоководной впадине на дне моря. Геологи генерала очень заинтересовались, когда мы обнаружили эту впадину. Сказали, что это, наверное… Как они назвали ее, генерал?

– Они сказали, что это впадина Хурда.

– Вот–вот… Именно так они и сказали, это – глубоководная впадина Хурда. В проливе Ла–Манш. Глубокая долина на дне моря, где англичане потопили свои старые запасы взрывчатых веществ. Глубина здешней впадины равняется ста сорока метрам.

– Это большая разница, – медленно проговорил я.

– Да, теперь вы, наверное, уже не скажете, что это минимальная глубина. И как бы вы опустились на такую глубину?

– Все зависит от того, насколько тяжело добраться до нее. Так или иначе, чтобы опуститься туда, надо достать самый новейший водолазный костюм НьюфельдаКунке: жесткий водолазный костюм, армированный стальными пластинками. Правда, сомневаюсь, что найдется водолаз, который мог бы достичь каких–либо результатов на такой глубине. Он будет находиться под давлением в четырнадцать атмосфер, и каждое его движение будет напоминать движения человека, засунутого в бочку со смолой. Все действия, за исключением простейших маневров, будут ему не по силам. Кроме того, потребуются турели фирмы «Галиацци» и фирмы «Сибл–Горман», где я раньше работал. Это лучшие из фирм, которые не только производят такое оборудование, но и применяют его. Эти турели можно опускать на глубину четыреста пятьдесят метров. Надо войти внутрь, позвонить по телефону и отдать нужные команды, например, куда надо опустить взрывчатку или землечерпалки, кошки иди силовые захваты. Именно с помощью таких турелей удалось поднять с такой же глубины золота более чем на четыре миллиона долларов с корабля «Ниагара» и на четыре миллиона долларов с корабля «Египет». Я привел два примера, два современных классических случая и хочу сказать, что действовал бы точно так же, как эти парни.

– И, конечно, потребуется не менее двух кораблей, которые бы стояли вблизи от места поиска затонувшего клада, а также самое разнообразное специализированное оборудование, – тихо сказал Вилэнд. – Как вы считаете, сможем ли мы приобрести где–нибудь поблизости турели, если их вообще можно купить в этой стране, и еще землечерпалки, и потом сидеть на якоре в течение недели на одном и том же месте, не вызывая подозрений?

– Мне понятны ваши опасения, – подтвердил я. – Такое оборудование сразу бросится в глаза.

– Да, и к тому же еще такая штуковина, как батискаф, – улыбнулся Вилэнд. – Эта впадина на дне моря находится в пятистах метрах отсюда. Мы возьмем с собой захваты и крюки, прикрепленные к тросам, намотанным на барабаны и установленные снаружи батискафа. Потом надежно зацепим захватами и крюками свой подводный груз. Эту работу можно успешно проделать с помощью манипуляторов, установленных снаружи батискафа. Потом мы вернемся сюда, скручивая по мере продвижения трос. Подойдя к объекту Х–13, поднимем батискаф на поверхность и при помощи троса вытянем со дня на буровую вышку свою находку.

– Неужели все так просто?

– Да, так просто, Тальбот. Умно придумано, не так ли?

– Очень умно, – я никоим образом не считал это решение умным и не думал, что Вилэнд осознает трудности, с которыми нам придется столкнуться: бесконечно медленное продвижение, впереди попытки, и снова неудачные попытки, и безрезультатные погружения в поисках клада, многократные первоначальные приготовления, требующие многих лет тренировок, умения и опыта. Я попытался прикинуть, сколько лет у меня ушло на то, чтобы поднять с корабля «Лаурентик», затонувшего на глубине немногим больше тридцати метров, золото и серебро, оцененное в два с половиной миллиона долларов. Если я прикинул правильно, то около шести лет. А Вилэнд говорил об этом так, словно намеревался проделать все за один день.

– И где же точно находится батискаф? – спросил я.

Вилэнд показал на полукруглую стену.

– Это одна из опор буровой вышки. Она приподнята на шесть метров от дна моря. Батискаф пришвартован под этой опорой.

– Он пришвартован под опорой? – я с недоумением уставился на него. – Что вы подразумеваете под словами «пришвартован под опорой»? Как вам удалось затащить его туда? Как, каким образом?

– Запросто, – ответил он. – Как вы уже, наверное, поняли, я не такой уж хороший инженер, но зато один мой друг–инженер изобрел простое по конструкции, но очень нужное нам устройство. В нижней части опоры на расстоянии двух метров от дна он установил стальной водонепроницаемый пол, выдерживающий большие нагрузки, и прикрепил к нему стальной цилиндр диаметром в один метр и длиной два метра таким образом, что верхнее основание цилиндра соединяется с полом, а нижнее находится на уровне дна колонны. Кроме того, верхнее основание цилиндра герметично перекрывается люком, соединяющим полость цилиндра с внутренней полостью опоры. Внутри цилиндра, в нижней его части, на расстоянии шестидесяти сантиметров от его конца в углублении установлена резиновая кольцевая трубка… Перед вами, как мне кажется, уже забрезжил свет, Тальбот?

– Да, свет забрежжил. – Ничего не скажешь, талантливая собралась компания. – Каким–то образом, несмотря на то, что работы производились ночью, вам удалось заставить инженеров, работающих на вышке, участвовать в опускании опоры. Возможно, что сказали им о необходимости проведения сверхсекретных научно–исследовательских работ, предупредив, что никто из них не имеет права ознакомиться с содержанием этих работ и участвовать в них. Вы подняли батискаф на поверхность, открыли люк входной камеры и стали медленно опускать опору до тех пор, пока входная камера батискафа не вошла внутрь цилиндра опоры и его резинового кольца. Затем подали внутрь кольца сжатый воздух, и оно плотно обхватило входную камеру батискафа, обеспечив герметичность. При опускании опора вместе с батискафом погружалась в воду. Внутри батискафа находился какой–то человек, возможно это был ваш друг–инженер, который регулировал гидростатическое давление в одной из затопляемых камер батискафа, обеспечивая его погружение и все время поддерживая необходимую положительную плавучесть для создания небольшого усилия, чтоб прижимать батискаф к опоре. Положительная плавучесть обеспечивает всплытие батискафа на поверхность. Если потребуется использовать батискаф для работы, кто–то влезает внутрь его и, закрыв люк цилиндра и люки батискафа, сообщает человеку, который находится на буровой, чтобы он выпустил сжатый воздух из резинового кольца и высвободил входную камеру батискафа. Потом затопляемая камера батискафа заполняется водой, что обеспечивает отрицательную плавучесть и способствует опусканию батискафа на дно. Вот так и происходит весь процесс. Когда надо всплыть, процесс происходит в обратном порядке. При этом необходимо, чтобы человек на буровой включил откачивающую помпу для удаления воды, заполнившей цилиндр. Я правильно все изложил?

– Абсолютно правильно. Каждая деталь изложена точно, – Вилэнд позволил, чтобы на его лице появилась одна из его редких улыбок. – Гениально, не правда ли?

– Я бы не сказал. По–моему, единственная гениальная идея во всем этом деле – это идея украсть батискаф. Все остальные идеи могут предложить полдюжины достаточно компетентных инженеров, не хватающих звезд с неба. Точно таким же устройством снабжена любая подводная лодка, на которой установлена камера с двумя люками. Этот известный принцип используется для кессонных работ, например для монтажа подводных опор мостов или других аналогичных работ. И ничего гениального в этой идее нет. Ваш друг–инженер просто не был дураком. Жаль его, не правда ли?

– Жаль? – Вилэнд уже не улыбался.

– Да, жаль. Ведь он мертв, не так ли?

Наступила тишина. Секунд через десять Вилэнд спокойным голосом спросил:

– Что вы сказали?

– Я сказал, что он мертв. Когда кто–нибудь из тех, кто работает на вас, случайно умирает, Вилэнд, это означает, что он вам больше не нужен. Но надобность в том инженере у вас еще не отпала, так как ваше сокровище еще не поднято со дна моря, поэтому на этот раз ваши люди не убирали его. Это был несчастный случай.

Снова воцарилось молчание.

– Почему вы решили, что произошел несчастный случай?

– Ваш инженер, наверное, был пожилым человеком, Вилэнд?

– Вы не ответили на мой вопрос. Почему решили, что с ним произошел несчастный случай? – в каждом слове была скрытая угроза. Лэрри прислушивался к разговору и снова облизывал губы.

– Водонепроницаемый пол, вмонтированный в дно колонны, не был таким водонепроницаемым, как вам хотелось. Он давал утечку, не правда ли, Вилэнд? В полу была одна–единственная маленькая дырочка, возможно, в стыке между полом и стенкой колонны. Возможно, результат плохой сварки. Но вам повезло, я не сомневаюсь, что где–то выше того места, где мы сейчас стоим, в опоре есть поперечная уплотнительная перемычка для придания конструкции дополнительной прочности. Используя вот эту машину, – я указал на один из генераторов, привернутых к полу болтами, – послали кого–то внутрь опоры, герметично закрыли за ним дверь, впустили в камеру сжатый воздух и подавали его до тех пор, пока он не вытеснил накопившуюся на полу камеры воду, после чего этот человек или эти люди, находившиеся в камере, смогли заварить дырку в полу. Я прав, Вилэнд?

– Да, – он снова обрел равновесие, так как мог сказать правду человеку, который не доживет до того дня, когда сможет повторить его слова кому–либо.

– Откуда вам это известно, Тальбот?

– Мне подсказала эту мысль внешность лакея, которого я встретил в доме генерала. Я видел много таких людей. Он страдает от болезни, которую обычно называют кессонной, и он никогда не излечится от нее. Эта болезнь довольно часто встречается у водолазов. Лакей генерала ходит, согнувшись и сильно наклонив корпус вперед, Вилэнд. Когда люди работают при большом давлении воздуха или на большой глубине, а потом это давление резко снижается, в их кровь попадают пузырьки азота. Ваши люди, работающие внутри опоры, находились там при давлении в четыре атмосферы. Если бы они проработали в таких условиях больше получаса, они должны были бы провести по меньшей мере полчаса в условиях декомпрессии. Но какой–то преступный идиот провел декомпрессию слишком быстро. Работами, которые могут стать причиной кессонной болезни, могут заниматься только молодые. Да к тому же у вас, вероятнее всего, и декомпрессора не было. Поэтому он и умер. Лакей сможет прожить достаточно долго, но он уже никогда не сможет жить, не испытывая боли. Но мне кажется, что вас это не очень–то тревожит, Вилэнд.

– Мы напрасно теряем время, – я увидел облегчение на лице Вилэнда, хотя на какое–то мгновение у него, наверное, возникло подозрение, что мне, а возможно, и кому–нибудь еще, известно слишком многое о том, что происходит на объекте Х–13. Но теперь он был удовлетворен… и снова воспрянул духом. Меня уже не интересовало выражение лица Вилэнда, зато очень заинтересовало выражение лица генерала.

Генерал Рутвен смотрел на меня как–то странно. Я видел на его лице недоумение и тревогу, но больше всего меня насторожило, что увидел на его лице первые слабые и недоверчивые проблески понимания того, что происходит.

Мне это не понравилось, мне это совсем не понравилось. Я мигом перебрал в уме все сказанные мною слова и продумал их смысл. В таких случаях память никогда не подводит меня, но не мог припомнить ни единого слова, из–за которого так могло бы измениться выражение лица генерала. Словно он заметил что–то необычное и непонятное. Может быть, Вилэнд тоже что–то заметил? Лицо Вилэнда ничем не выдавало, что он что–то заметил или что у него возникли в отношении меня какие–то неприятные подозрения. Правда, из этого не следует, что любое невпопад сказанное мною слово или какое–то обстоятельство, замеченное генералом, будет также замечено и Вилэндом. А генерал–то, оказывается, действительно очень умный человек: дураки не начинают свою жизнь с нуля и не сколачивают на протяжении одной короткой человеческой жизни капитал около трехсот миллионов долларов.

Но я не собирался дать Вилэнду время посмотреть на лицо генерала и увидеть, какое на нем выражение: он был достаточно умен, чтобы по выражению лица генерала судить, о чем тот думает.

– Значит, теперь, когда ваш инженер отдал Богу душу, вам понадобился шофер для батискафа?

– Дело не в этом. Мы и сами знаем, как управлять батискафом. Надеюсь, вы не считаете нас настолько тупоумными, чтобы красть его, не зная, что с ним делать. Из соответствующего офиса в Нассау мы получили полный комплект инструкций по обслуживанию и эксплуатации батискафа на французском и английском языках. Пусть это вас не тревожит, мы умеем управлять батискафом.

– Неужели? Очень интересно! – я бесцеремонно, не спрашивая разрешения, уселся на скамейку и закурил сигарету. Они ожидали от меня именно такого жеста. – Тогда чего же вы от меня хотите?

Впервые за время нашего короткого знакомства Вилэнд выглядел озадаченным. Немного помолчав, он нахмурился и резко сказал:

– Мы не можем запустить эти проклятые моторы.

Я глубоко затянулся сигаретой и попытался выпустить изо рта колечко дыма, но у меня ничего не вышло. Мне никогда это не удавалось…

– Так, так, так… – пробормотал я. – Плохи дела. Я имею в виду, что для вас дела плохи, что же касается меня, то мне это только на руку. Все, что вам следует сделать, запустить два этих маленьких мотора, а вы хотите сделать все гоп–ля, как в цирке, и ухватить фортуну за хвост, расспрашивая меня, как надо поступить. Но, видно, вы поняли, что на шермачка это дело не пройдет… Вы не сможете запустить их без моей помощи. А мне это очень подходит, как я уже сказал.

– Вы знаете, как запустить эти моторы? – холодно спросил Вилэнд.

– Думаю, смогу справиться. По–моему, это довольно просто… ведь это обыкновенные электрические моторы, работающие от силовых батарей, – улыбнулся я. – Но электрические цепи, выключатели и предохранители довольно сложны. Они, наверное, описаны в инструкции по обслуживанию, не так ли?

– Да, указаны, – в спокойном вежливом голосе отчетливо прорывались какие–то каркающие злобные нотки. – Они закодированы. А кода у нас нет, – сказал Вилэнд.

– Чудесно. Просто чудесно, – я лениво встал и остановился перед ним. – Без меня вы пропали?

Он промолчал.

– Тогда я назову вам свою цену, Вилэнд. Эта цена – гарантия безопасности моей жизни. – Меня это абсолютно не беспокоило, но я знал, что должен устроить это представление, иначе он станет чертовски подозрительным. – Какие гарантии можете предложить, Вилэнд?

– Господи, послушайте, вам не нужны никакие гарантии, – генерал был одновременно возмущен и удивлен. – Кому придет в голову убивать вас?

– Знаете, генерал, – стараясь сохранить терпение, сказал я, – возможно, что вы очень крупный тигр, когда рычите в своих джунглях на Уолл–стрит, но здесь вас нельзя причислить даже к кошачьему роду, здесь вы даже не кот, а маленький котенок. Любой человек, который не работает на вашего друга Вилэнда и слишком много знает, рискует тем, что его уберут, когда этот человек не сможет больше быть ему полезен. Вилэнд хорошо знает цену деньгам и бережет их даже тогда, когда они ему не принадлежат, чтобы потом ему побольше досталось.

– Значит, вы предполагаете, что и я могу прийти к такому плачевному концу? – поинтересовался генерал.

– Кто угодно, только не вы, генерал. Вы в безопасности. Я не знаю, что связывает вас с Вилэндом, и мне это безразлично. Возможно, он имеет на вас какой–то компромат и, шантажируя, держит в руках. А возможно, вы оба по уши погрязли в совместных нечистоплотных делах. Главное, не причина этой связи, а то, что она вообще существует. Вы в безопасности, генерал. Исчезновение одного из богатейших людей в стране приведет к самой большой за последнее время охоте на человека, и эта охота станет сенсацией последнего десятилетия. Сожалею, если мои слова показались вам циничными, генерал, но я высказал то, что думаю. Имея большие деньги, генерал, вы можете купить небывалую активность полиции, которая начнет оказывать на подозреваемых сильное давление, и такой кокаинист, как находящийся здесь наш молодой друг–наркоман, – я через плечо указал генералу на Лэрри, – быстро разговорится, если его слегка прижмут. Вилэнду это хорошо известно, и поэтому вы в безопасности. А когда все это дело будет закончено, если вы не окажетесь верным до гроба партнером Вилэнда, он найдет средство заставить вас молчать. Не имея никаких доказательств против него, вы не сможете обвинить его. Это будут всего–навсего ваши показания против показаний его самого и его людей. Ведь даже ваша собственная дочь не понимает, что происходит. И, конечно, нельзя сбросить со счета Ройяла: одно сознание того, что Ройял находится не в тюрьме, а на свободе, здесь, рядом с вами, и ждет, когда вы совершите хотя бы один–единственный неверный шаг, чтобы начать действовать, причем он не остановится даже перед убийством, одного этого достаточно, чтобы заставить молчать даже самого говорливого, – я отвернулся от генерала и улыбнулся Вилэнду. – Кажется, я слишком разоткровенничался, не так ли? Теперь перейдем к делу. Какие вы можете дать мне гарантии, Вилэнд?

– Я гарантирую вам жизнь, Тальбот, – спокойно сказал генерал. – Я знаю, кто вы. Я знаю, что вы – убийца. Но я против того, чтобы даже убийцу лишали жизни без суда и следствия. Если с вами произойдет что–либо, я заговорю независимо от того, какие меня будут ожидать последствия. Вилэнд – прекрасный, выдающийся бизнесмен. Если вас убьют, то это никоим образом не компенсирует те несколько миллионов, которые он потеряет. Вам нечего бояться!

Миллионы. Впервые были упомянуты размеры прибылей, которые сулило успешное завершение их дела. И эти миллионы должен был заработать для них я.

– Благодарю вас, генерал, это решение обеспечит вам пребывание в раю, – пробормотал я. Погасив сигарету, повернулся и с улыбкой взглянул на Вилэнда. – Пусть принесут ящик с инструментами, приятель, а потом пойдем посмотрим на вашу новую игрушку.

Глава 9

Создавать могильные памятники в виде металлических цилиндров высотой около шестидесяти метров пока еще не вошло в моду, но если бы это стало модным, то колонна на объекте Х–13 стала бы сенсацией. Она была и холодной, и сырой, и темной, то есть имела все, что соответствовало представлению о склепе. Мгла скорее подчеркивалась, чем рассеивалась, тремя крошечными лампочками, установленными на вершине, в центре и в нижней части колонны. Этот свет был мрачным и зловещим. В полой колонне отдавался шум голосов, рождающий многоголосое эхо, повторяющееся то тут, то там в черных бездонных полостях, долго хранящих в своих глубинах неясный резонанс гибельного финала черного ангела, молящего вас о милосердии в день страшного суда. Так было и так будет – мелькнула у меня неясная мысль. Это место похоже на чистилище, куда человек попадает после смерти, потому что при жизни такого места вообще нигде не увидишь. В конце этого дня мне было уже безразлично, куда я попал, в чистилище или в ад.

В качестве могильного захоронения место было прекрасно, а как средство попасть куда–то, хотя бы в тот же батискаф, ужасно. Единственной связью между верхом и дном колонны служил бесконечный ряд стальных лестниц, приваренных к внутренней поверхности колонны. Таких лестниц было двенадцать, и каждая состояла из двенадцати ступенек, идущих сверху донизу без единой площадки, на которой можно было бы передохнуть. С таким тяжелым грузом, который висел у меня за спиной, – прибором для проверки электрических цепей, учитывая, что ступеньки были мокрыми и скользкими, мне приходилось изо всех сил цепляться за перекладины, чтобы не свалиться с лестницы. Мускулы рук и плеч испытывали предельные нагрузки. Дважды одолеть эту лестницу я не смог бы.

Хозяину всегда положено идти впереди, показывая дорогу человеку, попавшему сюда впервые, но Вилэнд не воспользовался этой привилегией. Возможно, он боялся, что если будет спускаться по лестнице впереди меня, то я не упущу случая заехать ему ногой по голове, и тогда он, пролетев более тридцати метров, упадет на стальную платформу и разобьется насмерть. Как бы то ни было, я спускался первым, а Вилэнд и двое его подручных с рыбьими глазами, которые ожидали нас в маленькой стальной комнате, спускались вплотную за мной. Что касается Лэрри и генерала, они находились наверху, но всем было ясно, что Лэрри не способен сторожить кого–либо. Генералу, если он того хотел, разрешалось находиться, где заблагорассудится. Казалось, Вилэнд не боится, что генерал, воспользовавшись своей свободой, выкинет какой–то трюк. Это казалось мне прежде необъяснимым, но теперь я начал понимать, в чем дело. Вернее, я думал, что понимаю: если бы я ошибался, наверняка бы погибли невинные люди. Я постарался не думать об этом.

– Откройте люк, Кибатти, – приказал Вилэнд.

Более высокий из двух мужчин нагнулся, отвинтил болты с крышки люка и, повернув ее на петлях, открыл проход вниз. Я заглянул внутрь узкого стального цилиндра, ведущего в расположенную под ним стальную кабину батискафа, и обратился к Вилэнду:

– Полагаю, вы знаете, что следует наполнить водой эту входную камеру, когда отправитесь на поиски сокровищ Синей Бороды?

– Что это такое? А это еще зачем? – он подозрительно, в упор, посмотрел на меня.

– А вы собирались оставить ее незаполненной? – не веря своим ушам, спросил я. – Эта входная камера обычно заполняется в ту самую минуту, когда начинаете спуск, если вы начинаете его с поверхности моря, а не с глубины в сорок метров, на которой мы находимся сейчас. Да, я понимаю, что стенки входной камеры кажутся прочными и способными выдержать вдвое большую глубину. Но я наверняка знаю, что снаружи к стенке входной камеры примыкают емкости с бензином, обеспечивающие плавучесть батискафа. В этих емкостях содержится около тридцати тысяч литров бензина, и они в нижней части имеют отверстие, сообщающееся с морем. Давление внутри этих емкостей точно соответствует давлению воды снаружи, поэтому стенки емкостей делают из тончайшей листовой стали. Но когда внутри входной камеры находится только воздух, то на ее стенки со стороны моря при нашем максимальном погружении будет действовать давление, по крайней мере, в четырнадцать атмосфер, и стенки не выдержат. Они прогнутся внутрь, бензин вытечет, положительная плавучесть будет навсегда утеряна, и вы окажетесь на глубине ста сорока метров, где вам будем суждено пребывать до скончания века.

В полутьме этого замкнутого пространства трудно было разглядеть что–то, но я мог поклясться, что от лица Вилэнда отлила кровь.

– Брайсон никогда не говорил мне об этом, – злобным дрожащим голосом прошипел он.

– Брайсон? Ваш друг–инженер никогда бы не сказал об этом, – Вилэнд молчал, и я заговорил снова: – Брайсон не был вашим другом, Вилэнд. Ваш пистолет упирался ему в спину, и он отлично понимал, что когда перестанет быть нужным, его пристрелят. Какого черта тогда ему было посвящать вас во все тонкости этого дела? – я отвернулся от него и снова вскинул на плечи тяжелый прибор. – Нет никакой необходимости, чтобы кто–то из вас спускался со мной, это только будет нервировать меня.

– Неужели вы подумали, что я позволю вам спуститься одному? – холодно спросил он. – Или снова решили прибегнуть к вашим трюкам?

– Не будьте идиотом, – устало проговорил я. – Можно саботировать в батискафе и в вашем присутствии, стоя перед приборной доской или повредив что–то в предохранительной коробке, с тем чтобы навсегда лишить батискаф возможности передвигаться. И ни вы, ни ваши друзья ничего не узнали бы об этом. Я заинтересован в том, чтобы заставить эти моторы работать, чтобы как можно скорее покончить со всем этим. Причем чем скорее, тем лучше, – я посмотрел на часы. – Без двадцати одиннадцать. Мне потребуется часа три, чтобы обнаружить неполадки. И это самое меньшее. Через два часа должен сделать перерыв. Я постучу по стенке люка, чтобы выпустили меня.

– В этом нет нужды. – Вилэнду это не очень–то нравилось, но пока он не уличил меня в прямом предательстве, был вынужден выполнять мои требования. – В кабине батискафа есть микрофон, длинный кабель которого намотан снаружи на барабан, пропущен через сальник в стенке опоры и выведен в комнату, где мы сейчас находимся. Предусмотрен и кнопочный вызов. Дайте нам знать, когда вас выпустить.

Я кивнул и стал спускаться по ступенькам, приваренным к внутренней стороне цилиндра. Потом приоткрыл верхний люк входной затопляемой камеры батискафа. Полностью люк не открывался, так как диаметр входной камеры был немного больше диаметра люка. Нащупав ногой ступеньки, с трудом протиснулся в проход люка, плотно прикрыл его за собой и стал спускаться в узкий цилиндр. В самом низу цилиндр поворачивал под прямым углом и заканчивался еще одним тяжелым стальным люком. Извиваясь всем телом, вместе с прибором прополз через это колено и, открыв люк, попал, наконец, внутрь батискафа. Потом запер за собой люк.

Ничто не изменилось. Все было так, как я запомнил. Только кабина была гораздо больше той, сконструированной ранее научно–исследовательской фирмой «СилбГорман», занимающейся разработкой подводного оборудования. Кроме того, кабина была значительно усовершенствована по сравнению с ее предшественницей, и форма ее из круглой превратилась в овальную. Но качества, утерянные за счет прочности, были более чем компенсированы улучшением обзора и удобством перемещения внутри кабины. Но так как батискаф предназначен для спасательных работ на глубине до восьмисот метров, то сравнительная потеря прочности не имела большого значения. Из трех иллюминаторов один был вмонтирован в пол и представлял собой конус, сужающийся по направлению к кабине. Стекло вставлено в основание меньшего диаметра. Точно так же было сконструировано входное отверстие в камеру батискафа. При такой конструкции давление морской воды еще сильнее прижимало стекло иллюминатора и входное отверстие камеры к корпусу батискафа, обеспечивая дополнительную герметичность. Окна иллюминаторов казались очень хрупкими, но я знал, что они изготовлены из плексигласа специального состава и что даже самое большое стекло, диаметр которого около тридцати сантиметров, могло выдерживать нагрузку до двухсот пятидесяти тонн. А такая нагрузка во много раз превышала ту, которую мы будем испытывать, работая в батискафе на глубине.

Что касается самой кабины, то она представляла собой конструкторский шедевр. Одна стена, занимающая приблизительно шестую часть внутренней поверхности кабины, – если ее вообще можно было назвать стеной – была занята приборами, электрошкафом, панелями и весьма разнообразным научно–исследовательским оборудованием, которое нам вряд ли потребуется.

С одной стороны стены была установлена панель управления для запуска моторов, регулирования числа оборотов, включения переднего или заднего хода батискафа, включения прожекторов и дистанционного управления захватами, установленными снаружи батискафа, а также для управления свисающим канатом, необходимым для стабилизации положения батискафа вблизи морского дна. При опускании части каната на дно моря батискаф облегчается на этот незначительный вес, что позволяет удерживать его в состоянии полного равновесия. И наконец, здесь были отличные аппараты для поглощения выдыхаемого углекислого газа и регенерации кислорода.

Один из приборов я никогда прежде не видел. Это был реостат, рукоятку которого можно было перемещать в положения «вперед» и «назад». В приборе две шкалы, расположенные с обеих сторон рукоятки. Под прибором укреплена медная табличка с надписью: «Управление буксировочным канатом». Я сразу не мог сообразить, для чего нужен этот прибор, но через несколько минут раздумий сделал довольно уверенное предположение. Вилэнд или, скорее, Брайсон по приказу Вилэнда установил в верхней задней части батискафа действующий от электросети барабан с намотанным на него канатом. Один конец каната был привязан к кольцу, вмонтированному в основание опоры буровой. Идея, как я теперь понял, заключалась не в том, чтобы подтягивать батискаф к буровой в случае какой–либо аварии, так как при этом потребовалась бы во много раз большая мощность, чем та, которую могли обеспечить моторы батискафа, а в том, чтобы решить довольно хитрую навигационную проблему, заключающуюся в точном возвращении батискафа к опоре буровой вышки. Я включил прожектор, отрегулировал его луч и посмотрел вниз через иллюминатор, находящийся у меня под ногами. Глубокое круглое кольцо на дне океана, где раньше находилась опора буровой, было все еще на месте. Я увидел кольцевую траншею глубиной более тридцати сантиметров. Хитрое навигационное устройство, снабженное буксировочным канатом, позволяло легко устанавливать батискаф при возвращении туда, куда требовалось, и совмещать входную камеру батискафа с опорой буровой вышки.

Теперь наконец–то я понял, почему Вилэнд так рьяно возражал против того, чтобы я спустился в батискаф один: заполнив входную камеру батискафа водой и раскачав батискаф из стороны в сторону, я мог бы запустить моторы и, высвободив входную камеру батискафа из охватывающего ее резинового кольца, вырваться на свободу, обеспечив тем самым свою безопасность. Правда, далеко бы мне уйти не удалось, так как бегству помешал бы тяжелый канат, привязывающий батискаф к опоре объекта Х–13. И все же Вилэнд предпочитал не рисковать. Возможно, он допускал какую–то фальшь в одежде и манерах, но что касается ума, то ума ему было не занимать. Он был умным человеком.

Если не считать приборов, расположенных на одной стене, то вся остальная площадь кабины батискафа была практически пустой, так как там были только три небольших стульчика с полотняными сиденьями, висящих на противоположной стене, и полка, на которой лежало несколько кинокамер различных фирм и другое оборудование для подводной съемки.

Быстрый, но внимательный осмотр всего этого интерьера занял у меня мало времени. Первое, на что я обратил внимание, была контрольная коробка ручного микрофона, висящая рядом с одним из стульчиков с полотняными сиденьями. Вилэнд был человеком недоверчивым, и он, скорее всего, захочет удостовериться, работал ли я. Вполне возможно, что он намеренно поменяет провода в контрольной коробке микрофона таким образом, чтобы даже при выключенном положении микрофон продолжал работать. Это позволит ему узнать, ориентируясь на характер звуков, работаю я или нет, хотя он, конечно, не сможет определить, какой работой занят. Но, видимо, я или недооценил, или переоценил Вилэнда: провода были в полном порядке.

Следующие пять минут или около того я уделил проверке каждого прибора, находящегося в кабине, за исключением моторов: если бы я включил их, любой человек, дежурящий у нижней двери опоры, наверняка почувствовал бы вибрацию.

После этого отвинтил болты, поднял крышку самого большого электрошкафа с элктроцепями и вытащил около двадцати разноцветных проводов из их гнезд. Перепутав все эти провода, я оставил их висеть в полнейшем беспорядке. Прикрепил провод прибора, который притащил сюда, к одному из разноцветных проводов, открыл крышки двух других электрошкафов с электроцепями и предохранителями, выложил большую часть своих инструментов на рабочую полку, прикрепленную под электрошкафами. Таким образом создал впечатление, причем весьма убедительное, что здорово потрудился.

Площадь пола этой стальной кабины была настолько мала, что я не мог вытянуть во всю длину ноги на узком дощатом настиле. Но меня это не смущало. Прошлой ночью я ни на минуту не сомкнул глаз. Кроме того, за последние двенадцать часов мне пришлось пройти через такие испытания, что я действительно смертельно устал.

Я спал. Моими последними впечатлениями перед тем, как отправиться на буровую, были ветер и бушующие волны. На глубине около тридцати метров и более движение волн или вообще не чувствуется, или чувствуется очень слабо, и качание батискафа в воде было ни с чем не сравнимым ощущением, мягким и убаюкивающим. Оно убаюкало меня, и я уснул.

Когда проснулся, часы показывали половину третьего. Для меня это было необычно: как правило, когда требовалось, я мог поставить в уме на нужное время воображаемый будильник и проснуться еще до наступления этого срока. На этот раз я проспал, но меня это едва ли удивило. Чертовски болела голова, воздух в кабине был тяжелым и влажным. В этом оказался виноват сам, так как был невнимательным. Я протянул руку и включил аппарат поглощения углекислого газа. Я включил его на максимум. Через пять минут, когда голова начала проясняться, включил микрофон и попросил, чтобы кто–то открыл задвижку люка у основания опоры. Тот, кого они называли Кибатти, спустился вниз и выпустил меня. Тремя минутами позже я снова поднялся в маленькую стальную комнату.

– Вам не кажется, что вы запоздали? – резко бросил Вилэнд. Он и Ройял – видимо, второй рейс вертолета прошел благополучно – были единственными, кто находился в комнате, если не считать Кибатти, который только что закрыл за мной дверь.

– Разве вы не хотите, чтобы эта проклятая штуковина когда–нибудь смогла передвигаться? Может, мне только показалось, что вы этого хотите? Я нахожусь здесь не ради того, чтобы малость поразвлечься, Вилэнд.

– Нет, вам не показалось. Я хочу этого, – у главы преступной шайки не было намерения враждовать с кем–либо без особой на то причины. Он внимательно посмотрел на меня. – Какого черта вы беситесь?

– Я проработал целых четыре часа в этом узком гробу, у меня затекли руки и ноги, – раздраженно сказал я, – и к тому же еще никто не побеспокоился отрегулировать прибор для очистки воздуха, и я дышал черт знает чем, но теперь прибор, кажется, в порядке.

– Какие у вас успехи?

– Почти никаких, – я инстинктивно поднял руку, прикрывая голову, поскольку увидел, что брови его поползли вверх и лицо потемнело от гнева. – Работы было предостаточно. Смею уверить, я не бездельничал. Проверил все до единого контакты и электроцепи батискафа, но только в последние двадцать минут понял, в чем дело.

– Так… Ну и в чем же дело?

– Ваш умерший друг–инженер Брайсон напортачил с ними, вот в чем дело, – я выжидающе посмотрел на него. – Вы намерены были взять Брайсона с собой или нет, когда отправились бы за своим товаром? Может быть, вы решили отправиться за своим сокровищем в одиночестве?

– Спуститься в батискафе должны были Ройял и я. Мы думали…

– Можете не продолжать. Мне это известно. Не было никакого смысла брать Брайсона с собой. Умерший ничем не мог бы помочь вам, и поэтому он не представлял для вас никакого интереса. Возможно, вы намекнули, что не возьмете его в свою компанию, а возможно, он понял это сам, понял, что оказался лишним и почему оказался лишним, и поэтому подстроил все так, чтобы хоть посмертно насладиться местью. Впрочем, возможно, что он так ненавидел вас что если бы ему пришлось, как говорится, уйти в мир иной, то он прихватил бы с собой и вас. И вы навсегда бы бесследно исчезли из этого мира. Ваш друг приготовил очень умную ловушку, правда, у него не хватило времени довести дело до конца, так как оно приняло роковой оборот для него самого… Именно поэтому моторы и неисправны. Ловушка, подстроенная вашим другом, заключалась в том, что батискаф двигался бы отлично: и вперед и назад, и вверх и вниз, он выполнял бы любые операции, которые требовалось, но все это до той минуты, пока он не опустился бы на глубину, незначительно превышающую девяносто метров. Потом стал бы действовать определенный гидростатический эффект, и это был бы конец. Он отлично проделал свою работу, ваш инженер, – я не слишком передергивал, зная, что они ни черта не смыслят и глубоко невежественны в том деле, за которое взялись.

– И что было бы потом? – цедя сквозь зубы слова, спросил Вилэнд.

– Потом ничего бы не было. Батискаф никогда бы не поднялся из морских глубин и не мог бы преодолеть девяностометровый путь вверх. Через несколько часов сели бы батареи, вышел бы из строя аппарат для очистки воздуха и вы бы умерли от удушья, – я внимательно посмотрел на Вилэнда. – После того, как отказал бы аппарат очистки воздуха, вы могли бы орать до тех пор, пока не потеряли рассудок.

В прошлый раз мне показалось, что загорелые щеки Вилэнда слегка поблекли, на этот раз сомнения на этот счет у меня совершенно отпали: он побледнел и, стараясь скрыть свое волнение, стал вытаскивать из кармана пачку сигарет. Руки его дрожали, и он не мог унять эту дрожь. Ройял, сидевший на краешке стола, только улыбался едва заметной кривой улыбкой и, как ни в чем не бывало, помахивал ногой в воздухе. Ройял не был храбрее Вилэнда, но, по–видимому, был менее впечатлительным. Профессиональный убийца не может позволить себе поддаваться воображению. Он живет наедине с самим собой и тенями своих жертв. Я снова взглянул на Ройяла и поклялся себе, что настанет день, когда увижу, как его лицо превратится в маску ужаса. Такие маски Ройял часто видел на лицах многих своих жертв, когда они в самую последнюю минуту осознавали, что сейчас умрут, осознавали еще до того, как он нажимал на курок своего маленького смертоносного пистолета.

– Вы очень образно обрисовали все, – резко бросил Вилэнд. Он уже начал приходить в себя.

– Да, описание было довольно образным и четким, но я, по крайней мере, симпатизирую взглядам вашего друга–инженера и понимаю цель, которую он поставил перед собой.

– Забавно. Очень забавно, – прорычал он. Иногда Вилэнд забывал, что хорошо воспитанные деловые магнаты не позволяют себе рычать.

Он посмотрел на меня и внезапно задумался.

– Надеюсь, что вы не прибегнете к таким приемам, Тальбот, надеюсь, что вы не выкинете такой номер, который пытался выкинуть Брайсон?

– Это очень заманчивая мысль, – усмехнулся я, глядя на него, – но вы недооцениваете мои умственные способности. Во–первых, если бы я замыслил нечто подобное, то ни словом бы не намекнул об этом. Во–вторых, на эту прогулку отправитесь не только вы, но и я вместе с вами. По крайней мере, надеюсь отправиться вместе с вами.

– Надеетесь, да? – Вилэнд полностью обрел равновесие, снова стал проницательным и быстро соображал. – Что–то вы вдруг стали слишком уж компанейским, Тальбот?

– Ничего не изменишь, – вздохнул я. – Если бы сказал, что не хочу спускаться в батискафе, вы сочли бы это еще более подозрительным. Не ребячьтесь, Вилэнд. Дело обстоит уже не так, как обстояло несколько часов назад. Разве не помните слов генерала, который гарантировал мне долгую спокойную жизнь? Ведь генерал не шутил, и каждому его слову можно верить. Только попытайтесь. Только попытайтесь спровадить меня на тот свет, и он спровадит вас. Вы слишком азартный игрок, Вилэнд, и слишком трезвый бизнесмен, чтобы остаться ни с чем. Ничего не поделаешь, на этот раз Ройялу придется лишить себя удовольствия прикончить меня.

– Я не получаю никакого удовольствия от убийства, – тихо сказал Ройял. Это была просто констатация факта, и временно сбитый с толку абсурдностью этого утверждения, я внимательно посмотрел на него.

– Я слышал ваши слова или мне только показалось, что вы сказали их? – медленно спросил я.

– Вы когда–нибудь слышали, что могильщик копает могилы ради собственного удовольствия, Тальбот?

– Мне кажется, я понимаю вас, – я посмотрел на него долгим взглядом: он был еще более бесчеловечным, чем я представлял его себе. – Так или иначе, Вилэнд, теперь, когда у меня появилась уверенность, что выживу, я стал по–другому смотреть на вещи. Чем скорее это дело кончится, тем скорее я распрощаюсь с вами и вашими милыми дружками. Да, а еще я хотел бы, чтобы генерал и мне подбросил несколько тысчонок. Ему же не понравится, если станет известно, что он в самых широких масштабах помогал криминальным элементам и покровительствовал им.

– Вы хотите сказать… Вы хотите сказать, что намерены подложить свинью человеку, который спас вам жизнь? – видимо, еще существовало что–то, что могло удивить Вилэнда.

– Так вы, оказывается, ничем не лучше любого из нас. Вы хуже.

– А я никогда и не отрицал этого. Настали тяжелые времена, Вилэнд. Человек должен как–то зарабатывать себе на жизнь, и я не хочу упустить свой шанс. Именно поэтому и предлагаю свою помощь. Да, я подтверждаю, что, прочитав инструкции, даже ребенок сможет заставить батискаф двигаться, заставит его опуститься на дно или подняться на поверхность, но спасательные работы не для любителей. Поверьте мне, Вилэнд, я знаю, что говорю. Все вы – любители. Я – эксперт. Это единственное, что я умею делать в жизни действительно хорошо. Итак, вы берете меня в это путешествие?

Вилэнд посмотрел на меня долгим оценивающим взглядом и тихо сказал:

– Я и не думал спускаться без вас, Тальбот.

Он повернулся, открыл дверь и жестом предложил мне идти впереди него. Он и Ройял шли за мной. Проходя по коридору, я услышал, как Кибатти запер за нами дверь, задвинув тяжелый засов и повернув ключ в замке. Такие предосторожности обеспечивали не меньшую безопасность и сохранность, чем в Английском банке, если бы не одно обстоятельство: в Английском банке кодовый стук автоматически дверь в хранилище не открывает, а здесь дверь автоматически открывалась на кодовый стук. Я запомнил и этот факт, и код. И даже если бы факт выскользнул из моей памяти, то сейчас она снова оживилась бы, так как Вилэнд снова применил этот прием у двери, находящейся в пятнадцати метрах по коридору.

Дверь открыл напарник Кибатти, живущий в комнате напротив. Эта комната была обставлена немного лучше той, из которой мы только что вышли, но в общем мало чем отличалась от нее. В ней не было ни настенных, ни напольных ковров, в ней даже не было стола, но у одной стены стояла мягкая кушетка, на которой сидели генерал и Мэри. Кеннеди, неестественно прямо, сидел на деревянном стуле в углу, а Лэрри, с вытащенным напоказ большим пистолетом и нервно бегающими глазами, лихорадочно ходил взад и вперед по комнате, словно преданно несущий свою службу сторожевой пес. Я безразлично и угрюмо посмотрел на них.

Генерал, как всегда, держался прямо и отчужденно, подчинив все свои мысли и эмоции жесткому контролю, но под глазами у него были темные круги, которых не было еще пару дней назад. Под глазами его дочери тоже были голубоватые тени, лицо ее было бледным, но довольно спокойным, хотя в нем не чувствовалось твердости и решительности ее отца. Ее слегка опущенные, хрупкие плечи заметили все. Что касается меня, то я никогда не любил женщин с железным характером. Больше всего на свете мне хотелось обнять эти хрупкие плечи, но время и место были неподходящими, и, кроме того, это могло вызвать самую непредсказуемую реакцию. А Кеннеди был Кеннеди, каким я привык видеть его: красивое жесткое лицо, похожее на гладкую бронзовую маску; казалось, ничто не тревожит его. А темновишневый китель сидел на нем лучше, чем обычно, и не потому, что он ездил к портному, а потому, что кто–то побеспокоился отобрать у него пистолет, и теперь там, где был карман, ничего не выпирало и не портило отглаженного совершенства его униформы.

Как только за нами закрылась дверь, Мэри Рутвен встала. Глаза ее сердито блестели, и я подумал, что в ней гораздо больше металла, чем мне казалось вначале. Она махнула рукой в сторону Лэрри, даже не взглянув на него.

– Неужели все это действительно необходимо, мистер Вилэнд? – холодно спросила она. – Должна ли я понимать, что теперь мы находимся на такой стадии, что с нами обращаются как с преступниками, преступниками, находящимися под вооруженной охраной?

– Почему вы не обращаете ни малейшего внимания на нашего маленького друга Лэрри? – успокаивая ее, сказал я. – Пистолет в его руке ничего не означает, он просто перестраховывается на всякий случай. Все наркоманы, или, как их называют, «снежные птички», очень нервные и возбужденные, и этот точно такой же, как они, но стоит ему взять в руку пистолет, как это вселяет в него уверенность. Скорее всего, он просрочил время очередного укола, но когда он дорвется и уколется, то вырастет на целых три метра.

Лэрри сделал пару быстрых шагов и сунул пистолет мне в живот. На этот раз движение его нельзя было назвать слишком мягким. Глаза его остекленели, на щеках пылали пунцовые пятна, ярко выделяясь на смертельно бледных щеках, из оскаленных, но плотно сжатых зубов вырывалось прерывистое дыхание, напоминающее то ли шипение, то ли какой–то странный присвист.

– Я уже предупреждал вас, Тальбот, – прошипел он, – предупреждал, чтобы оставили меня в покое. Это последнее предупреждение…

Я посмотрел через его плечо и улыбнулся.

– Оглянись, наркоман, – прошептал я и снова посмотрел за его плечо, слегка кивнув при этом.

Он слишком долго ждал очередной дозы и был взвинчен до предела, чтобы не попасть в ловушку. Я был настолько уверен, что он не устоит, что вцепился правой рукой в его пистолет, когда он только начал поворачивать голову, и когда повернул ее под максимальным углом, моя рука, с силой сжав его руку, направила дуло пистолета в сторону, а потом в пол. Если бы даже он выстрелил, то никто бы не пострадал. Вернее, исключался выстрел в упор, хотя, конечно, я не мог гарантировать того, с какой силой и в каком направлении пуля отскочит рикошетом от стальной палубы и стальных переборок.

Лэрри повернулся ко мне. Лицо его превратилось в безобразную маску ненависти и ярости. Он, задыхаясь, непрерывно бормотал какие–то ругательства и угрозы. Опустив свободную руку, попытался вырвать пистолет. Но самую тяжелую физическую работу, которую когда–либо делал Лэрри, он делал тогда, когда нажимал на поршень шприца. Он напрасно терял время со мной. Я вырвал пистолет, сделал шаг назад и резко ударил его ребром ладони по лицу, одновременно отбросив его в сторону. Я открыл пистолет и, вытащив обойму, зашвырнул ее в один угол комнаты, а пистолет – в другой. Лэрри стоял, согнувшись, у дальней стены, к которой он отлетел после моего удара. Из его носа текла кровь, а из глаз катились по щекам слезы ярости, бессилия и боли. Вид его вызвал у меня ощущение тошноты и холода.

– Все в порядке, Ройял, – не поворачивая головы, сказал я. – Можете убрать свою пушку. Представление окончено.

Но представление еще не окончилось. Я услышал резкий голос.

– Идите и поднимите пистолет, Тальбот. И обойму тоже. Вложите обойму в пистолет и отдайте его Лэрри.

Я медленно повернулся. В руке у Вилэнда был пистолет, костяшки его пальцев, нажимающих на курок, побелели. Мне все это было безразлично. Я посмотрел на Вилэнда: элегантный и сдержанный, как всегда, но напряженность руки, в которой зажат пистолет, и едва заметное учащенное дыхание выдают волнение. Странно: такие люди, как Вилэнд, никогда не позволяют давать волю своим эмоциям и уж, конечно, не вступаются за таких ничтожеств, как Лэрри.

– У вас нет желания подняться на верхнюю палубу и охладить свой пыл, Вилэнд? – спросил я.

– Считаю до пяти.

– А что потом?

– Потом я выстрелю.

– Вы не осмелитесь, – презрительно парировал я. – Такие, как вы, на курок не нажимают, Вилэнд. Иначе зачем бы нанимать своего головореза. И потом у меня есть один вопрос. Кто будет спускаться в батискафе?

– Я начинаю считать, Тальбот. – Я решил, что он малость тронулся.

– Раз… два…

– О'кей, – перебил я его, – считайте хоть до ста. Ничего не могу сказать, считать вы мастак. Могу побиться об заклад, что все математические операции вы проделаете в лучшем виде, но даю голову на отсечение, что не сможете сосчитать все те миллионы, которые потеряете только потому, что у меня нет желания поднять пистолет.

– Я могу найти других людей для того, чтобы спуститься в батискафе.

– Конечно, можете, но только не в Атлантике, где мы сейчас находимся. Здесь таких людей не найти. А у вас не так уж много времени, чтобы заниматься дурацкими играми и вставать в позу, Вилэнд. Держу пари, что самолет с людьми из Федерального бюро расследований в эту самую минуту летит в Марбл–Спрингс, чтобы расследовать ту любопытную телеграмму, которую они получили от Яблонского. А может быть, они уже прилетели? Может быть, в эту самую минуту люди из ФБР стучат в дверь виллы генерала Рутвена и спрашивают: «Где генерал?», а дворецкий отвечает: «Извините, джентльмены, но генерал только что улетел на буровую вышку». На что люди из ФБР говорят: «Мы должны немедленно позвонить генералу. Нам необходимо обсудить с ним важные вопросы». И они позвонят сюда, Вилэнд, позвонят в ту самую минуту, как кончится ураган.

– Боюсь, что он прав, мистер Вилэнд. – Неожиданная помощь пришла от Ройяла. – Времени у нас и вправду не так уж много.

Вилэнд долго молчал. Потом опустил пистолет, повернулся и вышел из комнаты.

Ройял, как всегда, не проявлял никаких признаков волнения или напряжения. Он улыбнулся и сказал:

– Мистер Вилэнд пошел к себе перекусить. Завтрак для нас всех тоже готов, – он отступил в сторону, пропуская нас вперед.

Эпизод с Лэрри и реакция Вилэнда были неожиданными и странными. Непонятная реакция. Совершенно непонятная. Я глубоко задумался, пытаясь найти этому хотя бы какое–то туманное объяснение, пока Лэрри поднимал с пола свой пистолет и обойму. Но так и не нашел объяснения внезапной запальчивости Вилэнда. Внезапно я почувствовал, что очень голоден. Посторонился, чтобы пропустить всех, кроме Ройяла. Я поступил так не из вежливости, а потому что боялся, как бы Лэрри не пустил мне пулю в спину, потом ускорил шаги, делая вид, что не пытаюсь нагнать Мэри и Кеннеди.

Пройти на противоположную сторону буровой вышки мы могли, если бы пересекли верхнюю палубу и преодолели бы при этом около тридцати метров. Сегодня на этой палубе я рано утром разговаривал с Джо Курраном. Это были самые длинные, самые мокрые и самые ветреные тридцать метров, которые мне когда–либо довелось пройти в своей жизни.

С одной стороны палубы до другой были протянуты два каната, но не помешало, если бы через всю палубу была протянута пара дюжин канатов, чтобы людей не смыло в море.

Сила ветра была фантастической, казалось, что с тех пор, как мы прибыли на буровую вышку четыре часа тому назад, сила ветра возросла вдвое. Теперь я понял, что нечего ждать прибытия на вышку лодки или вертолета, пока не утихнет ураган. Мы были полностью отрезаны от внешнего мира.

В половине третьего дня стало темно, словно наступили сумерки, и из огромной черной гряды грозовых туч, скопившихся над нашими головами, несся ветер, который набрасывался на объект Х–13 с такой бешеной силой, словно хотел вырвать его с корнем вместе со всеми его тринадцатью опорами, опрокинуть и сбросить в морскую пучину. Ветер ревел и выл, носясь по буровой вышке с неукротимой яростью, и даже на расстоянии шестидесяти метров мы слышали заглушающую глухой гром шторма какофонию, кричащую сатанинскую музыку бешеного ветра, свистящего и визжащего фальцетом, когда он прорывался через сотни стальных балок, из которых была построена вся эта устремленная ввысь громада буровой вышки. Медленно продвигаясь вперед, мы сгибались почти вдвое, выдерживая напоры встречного ветра, и, чтобы удержаться на ногах, повисали на одном из спасательных канатов, панически боясь, что он выскользнет из рук. Если кто–то выпустит этот канат, то ветер тут же собьет его с ног, и он покатится по палубе и будет катиться до тех пор, пока ветер не швырнет его за борт: именно такой была сила ветра. Он вырывают дыхание из легких, и под его острыми, как лезвие ножа, ураганными и резкими, как удары хлыста, порывами хлестал дождь, обжигая незащищенную кожу нескончаемым градом тяжелых капель, похожих на крошечные свинцовые пули.

Мэри первой пробивала себе путь, пересекая охваченную стихией палубу, и почти вплотную за ней двигался Кеннеди, одной рукой вцепившись в канат, а второй крепко обхватив девушку за талию. В другое время у меня могло бы появиться желание поразмышлять на тему о счастье, о том, что некоторым людям чертовски везет и что, наверное, они родились в рубашке. Но сейчас у меня на уме были гораздо более важные вещи. Я подошел к Кеннеди совсем близко и, почти наступая ему на пятки, приблизил свою голову к его голове и, стараясь перекричать шум шторма, крикнул:

– Пришло ли хоть слово?

Он был умен, этот шофер. Не убыстрил и не замедлил своих шагов и не обернулся, только едва заметно покачал головой.

– Проклятье! – крикнул я. – Вы звонили?

Он снова покачал головой. На этот раз я увидел в его кивке нетерпение, но подумав, чем он рискует, не мог упрекнуть его. У него действительно было очень мало шансов услышать или узнать что–либо, ведь Лэрри все время крутился вокруг него, размахивая своим огромным пистолетом. Крутился с той самой минуты, как Кеннеди появился на буровой вышке.

– Мне необходимо переговорить с вами, Кеннеди! – крикнул я.

На этот раз он тоже услышал меня: кивок был едва заметен, но я уловил его.

Мы наконец–то перешли на другую сторону палубы, прошли в тяжелую запирающуюся на скобу дверь и сразу же очутились в совершенно ином мире. Дело не в том, что внезапно наступила тишина, не в том, что стало тепло, не в том, что не было больше дождя и ветра, нет, главное было не в этом, хотя это несомненно имело свой положительный эффект: по сравнению с другой стороной буровой вышки, откуда мы только что добрались сюда, эта сторона была похожа на роскошный отель.

Вместо холодной стали переборок стены были отделаны какой–то разновидностью пластика, то ли полифена, то ли формика, в виде панелей, окрашенных в приятные для глаз пастельные тона. Пол выстлан толстой, заглушающей звуки шагов резиной. Расстеленная нам под ноги ковровая дорожка шла от одного до другого конца коридора. Вместо резкого, ничем не затененного света висящих над головой ламп, разбросанных в беспорядке, от закрепленных в панелях неоновых трубочек шел теплый рассеянный свет. В коридоре было несколько дверей. Одна или две из них были открыты, что позволяло видеть прекрасно обставленные комнаты, мебель в которых напоминала мебель кают старшего офицерского состава на линкорах. Бурение нефтяных скважин вынуждает людей жить в тяжелых условиях, но в часы, свободные от работы, бурильщики на этой буровой вышке, видимо, жили совсем неплохо. Найти такой комфорт, граничащий почти с роскошью, в металлическом марсианском сооружении, находящемся на расстоянии многих километров от берега в открытом море, казалось чем–то сверхъестественным и вместе с тем, как ни странно, нелепым.

Но более всего из всех этих проявлений комфорта меня удивило то, что там были скрытые громкоговорители, расположенные вдоль коридора через определенные интервалы. Из них доносилась музыка, тихая, но достаточно громкая для той цели, которую я поставил перед собой. Когда последний из нас пересек порог комнаты, Кеннеди повернулся и посмотрел на Ройяла.

– Куда мы, направляемся, сэр? – Да, он действительно был образцовым шофером: любой, кто обратился бы к Ройялу и назвал бы его «сэр», заслуживал медали.

– В комнату генерала. Идите впереди.

– Я привык обедать вместе с бурильщиками, – твердо сказал Кеннеди.

– Только не сегодня. Не теряйте времени на споры и поторопитесь.

Кеннеди тут же поймал его на слове. Вскоре почти все отстали от него метра на три. Все, за исключением меня. Я знал, что времени у нас в обрез, и тихо, наклонив голову и не глядя на него, прошептал:

– Можем ли мы позвонить по телефону в город?

– Нет. Разговор прослушают. Один из людей Вилэнда постоянно дежурит в радиорубке, где работает оператор, соединяющий буровую вышку с городом. Человек Вилэнда прослушивает все разговоры: и когда звонят сюда, и когда звонят отсюда.

– Вы видели шерифа?

– Я видел его помощника. Он получил какое–то сообщение.

– Как они дадут нам знать, если все пройдет удачно?

– Сообщат генералу, что вы… или человек, похожий на вас, арестованы в Джексонвилле в то время, когда он отправился на север…

Мне захотелось громко выругаться, но я удовлетворился тем, что выругался про себя. Возможно, это лучшее, что пришло им в голову за такое короткое время, но это решение было неудачным и граничило с провалом. Постоянный оператор мог действительно передать сообщение генералу, и я, если бы мне крупно повезло, мог случайно, оказаться рядом с ним в это время. Но подручный Вилэнда, наблюдающий за оператором, сообразил бы, что сообщение фальшивое, или вообще не передал бы его, или передал бы с опозданием на несколько часов, да и то в виде шутки. Кроме того, не было ни малейшей уверенности в том, что даже тогда это сообщение могло бы достичь моих ушей. Все, все могло провалиться. Люди могли умереть только из–за того, что я не получил это, так необходимое мне известие. Это уже была не неудача, это был провал. Тревога и огорчение, которые я испытывал, были настолько сильными, а крайняя необходимость получения известия настолько отчаянной, что я стал мучительно искать выход.

Музыка неожиданно оборвалась. В это время я и Кеннеди как раз поворачивали за угол, который на какую–то секунду отрезал нас от остальных. Я воспользовался этим и, замедлив шаги, тихо спросил:

– Оператор, работающий на коротких волнах, дежурит постоянно или нет?

Кеннеди колебался.

– Не знаю. Мне кажется, что когда он куда–нибудь уходит, то включается звуковой сигнал. – Я знал, что он имеет в виду. Когда по какой–то причине оператор вынужден выйти из радиорубки и оставить радио без присмотра, а в это время кто–то звонит издалека, то на этот случай в радиорубке имеется прибор, подающий звуковой сигнал, который поступает на пост прослушивания.

– Вы умеете работать на коротковолновом передатчике? – спросил я. Он покачал головой.

– Вы должны помочь мне, Кеннеди. Очень важно, чтобы…

– Тальбот!

Это был голос Ройяла. Он слышал мои слова, я был уверен, что он слышал их. Если у него появится хоть малейшее подозрение, можно считать, что я и Кеннеди обменялись последними словами в своей жизни и что с нами покончено. Я быстро преодолел ступеньки, на которые отстал, но потом стал все больше замедлять шаг и оглядываться по сторонам с выражением удивления на лице. Ройял был в трех метрах от меня, но я не заметил никаких признаков подозрительности или враждебности на его лице. Вместе с тем его лицо никогда не отражало его впечатлений или настроений: Ройял давным–давно забыл, что на его лице может быть какое–то выражение.

– Подождите здесь, – отрывисто сказал он, прошел вперед, открыл дверь, заглянул в комнату, огляделся вокруг и сделал нам знак, приглашая войти. – Все в порядке. Проходите.

Мы вошли. Комната была большая, более шести метров длиной, и роскошно обставленная. От стены до стены красный ковер, квадратные с матовыми стеклами окна обрамляли красные шторы, на креслах зеленые с красным ситцевые чехлы. В одном углу комнаты находился бар, рядом с которым стояли высокие стулья с сиденьями, обитыми красной кожей, вблизи от двери стоял стол с поверхностью из пластика и вокруг него восемь стульев. В противоположном углу, как раз напротив бара, был альков, отделенный занавеской от остальной части комнаты. Это была столовая, двустворчатые двери которой открывались внутрь. В этой столовой генерал обедал, когда приезжал на буровую, обходясь там без особых удобств.

Вилэнд уже ожидал нас. Казалось, к нему вернулись его обычное хладнокровие и невозмутимость, и я должен был согласиться с тем, что его холеное лицо с гладкой кожей, аккуратными усиками и благородной сединой на висках как нельзя лучше вписывалось в интерьер этой роскошной комнаты.

– Закрой дверь, – сказал он Лэрри и, повернувшись ко мне, кивнул в сторону занавешенного алькова. – Вы будете обедать там, Тальбот.

– А как же иначе, – согласился я. – Вы меня наняли. Я ваш слуга и должен есть на кухне.

– Вы будете обедать там по той простой причине, по которой не встретили в коридоре ни одной живой души по дороге сюда. Неужели думаете, что нас устроит бригада бурильщиков, члены которой будут бегать взад и вперед и кричать направо и налево о том, что по буровой вышке расхаживает Тальбот, убийца, которого разыскивает полиция? Не забывайте о том, что здесь есть радио и что сюда ежедневно доставляются свежие газеты… Мне кажется, пора пригласить официанта, генерал. А вы какого мнения на этот счет?

Я откинул занавеску, прошел в альков и сел на стул, стоящий у маленького столика. Я чувствовал себя не в своей тарелке. Меня тревожил Ройял. Я воспрянул бы духом, если бы узнал, что он ни в чем не заподозрил меня, что подошел к нам, желая убедиться, что все в порядке, прежде чем мы пошли в столовую генерала. Вместе с тем я лихорадочно искал, где совершил ошибку и чем выдал себя. Мое внимание было слишком занято животрепещущими проблемами, и я совсем забыл, что должен играть роль убийцы. Если бы я был настоящим убийцей, которого разыскивает полиция, то старался бы прятать лицо при виде людей и никогда бы не ходил один, стараясь смешаться с другими людьми и затеряться среди них. Со страхом заглядывал бы за каждый угол, прежде чем идти дальше. Но я не делал ничего подобного. Интересно, сколько пройдет времени, прежде чем Ройялу придет в голову удивиться, почему я не предпринимал никаких мер предосторожности.

Я услышал, как открылась дверь и в комнату кто–то вошел. Наверное, это официант. Генерал снова стал хозяином, а Вилэнд превратился в его подчиненного и гостя: талант генерала переходить от одной роли к другой, его удивительный дар владеть собой в любых обстоятельствах производили на меня все большее впечатление по мере того, как я наблюдал за ним. У меня появилась надежда, что разумно рассказать генералу кое–что из происходящего. Попробовать найти у него поддержку и помощь в одном серьезном деле. Теперь я убедился, что он отлично может скрывать свои истинные чувства и может играть на два фронта, если этого потребует ситуация. Но все дело в том, что он был за тысячу километров от моей надежды вступить с ним в контакт.

Генерал отдал официанту какое–то распоряжение, и тот вышел. Почти целую минуту в комнате царила полная тишина. Потом кто–то встал, и я услышал звук открываемых бутылок и звон бокалов. Такие мелочи, как убийство и насильственное принуждение к поднятию со дна моря затонувших миллионов, не могут помешать соблюдению традиционных многовековых обычаев гостеприимства, которыми издавна славятся южные штаты Америки. Если бы я заключил пари, что генерал собственной персоной выполняет обязанности бармена, то я бы выиграл, но если бы мне привелось заключить еще более убедительное пари, что генерал никогда не пригласит к столу убийцу Тальбота, то я бы проиграл. Вскоре занавеска алькова была откинута в сторону, и генерал собственноручно поставил передо мной на стол наполненный бокал. В течение нескольких секунд он стоял, наклонившись над маленьким столиком, и смотрел на меня таким взглядом, каким никто не удостоит человека, зная, что он – убийца, зная, что он похитил его дочь и угрожал убить ее. Это был долгий, оценивающий, внимательный взгляд, и потом, к моему величайшему удивлению, углы его рта приподнялись в улыбке, и он подмигнул мне. Я не верил своим глазам, но ошибка исключалась: он улыбнулся и подмигнул мне. А еще через мгновение вышел, и занавеска снова отгородила мой альков, отрезав меня от собравшейся в комнате компании. То, что произошло, мне не пригрезилось и не было плодом моего воображения. Генерал был на моей стороне. Я не мог предположить, насколько надежно он перешел на мою сторону, так как не имел ни малейшего понятия о том, какие причины заставили его переменить мнение обо мне в мою пользу. Возможно, он что–то узнал, возможно, что–то заподозрил. Только в одном я был уверен: его дочь не сказала ему обо мне ни слова. Я сделал ей достаточно сильное внушение о необходимости соблюдать абсолютную секретность.

Из комнаты доносился шум голосов, и, прислушавшись, я понял, что говорит генерал Рутвен.

– Это чертовски оскорбительно и совершенно нелепо, – говорил он голосом, которого я никогда не слышал раньше: сухим, ледяным голосом, которым говорят тогда, когда хотят достичь максимальной степени убедительности, чтобы подавить сопротивление непокорного совета директоров. – Я не виню Тальбота, хоть он и убийца. Это размахивание пистолетом, эту мелочную опеку над ним пора прекратить. Я настаиваю на этом, Вилэнд. В этом нет никакой необходимости. Никогда не думал, что такой человек, как вы, Вилэнд, устроит такую дешевую мелодраму. – Генерал горячился все больше, он говорил о том, что меня пасут, словно овцу, и все время держат под дулом пистолета. – Посмотрите, какая погода, Вилэнд… По крайней мере, в ближайшие двенадцать часов никто не сможет вырваться отсюда… Нет никаких оснований устраивать переполох, и вам известно, что кто–кто, а я уж меньше всего заинтересован в этом… Я готов поручиться за дочь и за Кеннеди.

Генерал был колючим, колючим, как игла, он был гораздо колючее Ройяла или Вилэнда. Правда, немного запоздал выступить против надзора за мной. Мне казалось, он выдал эту тираду потому, что фактически боролся не за мою, а за свою собственную свободу, быть может, даже за свою жизнь. Впрочем, еще более вероятно, что он боролся за своего шофера. И что самое главное, он добился победы. Вилэнд пошел на уступки, но с условием, что когда он и Ройял будут спускаться в батискафе в море, то генерал, его шофер и Мэри проведут время в комнате над колонной с людьми Вилэнда. Я до сих пор не имел понятия, сколько людей было у Вилэнда на буровой вышке, но думал, что если не считать Лэрри, Кибатти и его напарника, то там было еще по меньшей мере три человека. И этими тремя будет в отсутствие Вилэнда и Ройяла распоряжаться Кибатти.

Вскоре разговор прервался, так как снова постучали в дверь. Официанты поставили на стол блюда с едой и хотели обслужить гостей генерала, но он сказал, что их услуги им не потребуются. Как только за ними закрылась дверь, он сказал:

– Мэри, будь добра, отнеси что–нибудь Тальботу.

Я услышал, как ножки стула тихо скользнули по ковру, чей–то голос сказал:

– Если вы не возражаете, сэр… – это был голос Кеннеди.

– Благодарю вас, Кеннеди. Подождите минутку, пока дочка разложит на тарелки еду.

Вскоре занавеску снова откинули, и Кеннеди осторожно поставил передо мной тарелку. Кроме тарелки, положил на стол маленькую записную книжечку в переплете из голубой кожи. Потом выпрямился, безразлично посмотрел на меня и вышел.

Он ушел так быстро, что я не успел осознать важности того, что он сделал. Он хорошо понимал, что, каких бы уступок в свободе передвижения ни добился генерал, меня они не касались. С меня не спустят глаз ни на минуту. Кеннеди знал, что наш последний шанс переговорить утерян. Но пока эта маленькая записная книжка в голубом переплете лежала рядом, этот последний шанс связи все еще оставался.

Это была не совсем обычная записная книжка. Это было нечто среднее между книжкой, в которой ведут дневники, и книжкой, в которую заносят расходы. В корешок переплета был всунут тоненький карандаш. Такими книжками пользуются также владельцы гаражей и владельцы автомагазинов в канун Рождества, чтобы можно было быстрее обслужить своих покупателей. Они делают записи в книжке, а клиент рассчитывается за свои покупки в удобное для себя время. Почти все шоферы тоже имели такие книжки и вносили в них расходы: стоимость бензина, масла, ремонта, число пройденных километров и расход бензина. Меня, конечно, все эти статьи расходов совершенно не интересовали: меня интересовали только пустые строчки на страницах книжки и маленький, такого же голубого цвета, как переплет, карандаш.

Одним глазом я посматривал на занавеску, другим – на записную книжку, внимательно прислушиваясь к голосам и звукам, доносящимся из–за занавески. Я писал минут пять правой рукой, стараясь уложиться в это короткое время и написать Кеннеди все, что хотел, но не смог сказать ему. Когда дело было сделано, я совершенно резонно почувствовал себя удовлетворенным, хотя многое еще зависело от случая. Но мне больше ничего не оставалось. Отдаться на волю случая входило в правила этой игры.

Минут через десять после того, как я кончил писать, Кеннеди принес мне чашку кофе. Книжечки на столе он не увидел, но без всяких колебаний сунул руку под лежащую перед мной скомканную салфетку, вытащил книжечку и быстро сунул ее в карман. Я полностью доверял теперь Симону Кеннеди.

Через пять минут Вилэнд и Ройял отвели меня на другую сторону буровой вышки. Преодолевать бешеные порывы ветра, свирепствующего на открытой палубе, на этот раз было ничуть не легче, чем полчаса тому назад. За это время, пока мы находились в уютной столовой, тьма сгустилась настолько, будто наступила ночь.

В три часа двадцать минут я снова влез в батискаф, плотно захлопнув над головой его крышку.

Глава 10

В половине седьмого вечера я вылез из батискафа и был очень доволен, что наконец–то выбрался оттуда. Когда не занят работой, – а я занимался ею точно по часам одну минуту, а потом не пошевелил и пальцем – время тянется очень медленно и томительно. Тем более что внутри батискафа нет ничего, что могло бы ослабить напряжение. Я сказал Кибатти, чтобы он открыл люк и один поднялся по ста восьмидесяти железным ступенькам в верхнюю камеру. Ройял был уже там. В полном одиночестве.

– Кончили работу, Тальбот? – спросил он.

– Сделал все, что можно было сделать. Теперь мне нужны бумага, карандаш и инструкции по эксплуатации батискафа, и если я прав, а я думаю, что прав, смогу через пять минут после того, как снова спущусь в кабину батискафа, запустить все моторы. Где Вилэнд?

– Минут пять тому назад его позвал генерал.

Да, видно, старик – крепкий орешек.

– Они куда–то уехали, а куда, мне неизвестно.

– Это не имеет значения. У меня на все дела и на то, чтобы разобраться с инструкциями, уйдет не больше получаса. Можете доложить, Ройял, что вскоре после семи батискаф будет готов к спуску. Итак, повторяю: мне нужна бумага, тишина и покой для того, чтобы сделать расчеты. Где я могу поработать поблизости отсюда?

– А здесь вы можете работать? – тихо спросил Ройял. – Я попрошу Кибатти, чтобы он принес вам бумагу.

– Если вы думаете, что я буду работать, а Кибатти все время торчать рядом и наблюдать за мной своими рыбьими глазами, то ошибаетесь, – на какое–то мгновение я задумался. – Когда мы возвращались сюда, то проходили мимо какой–то похожей на кабинет комнаты. Она находится в нескольких метрах отсюда в коридоре. Комната была открыта. Я видел в ней хороший стол и все необходимое для работы. Вам остается только дать мне бумагу и инструкцию.

– Хотите в эту комнату? Ну что ж, никто, наверное, от этого не пострадает, а? – Ройял пожал плечами и отступил в сторону, пропуская меня. Когда я вылез наружу, тут же появился Кибатти. Не успели мы пройти метра три по коридору, как я услышал за спиной весьма убедительный глухой стук задвигаемого засова, а потом – как повернулся ключ в двери. Кибатти относился к своим обязанностям со всей ответственностью хранителя замка.

Пройдя половину коридора, я через открытую дверь снова увидел эту комнату, маленькую, но обставленную довольно комфортабельно. Посмотрев через плечо на Ройяла, увидел, что он кивнул, и вошел. Комната выглядела, как офис архитектора. Там была пара больших чертежных досок на подставках. Над досками укреплены лампы дневного света. Я прошел мимо досок, так как меня привлекал большой стол, поверхность которого была обтянута кожей. Рядом со столом стояло удобное кресло.

Ройял оглядел комнату. Он был в своем репертуаре. Может, привычка? Да, Ройял всегда был предельно осторожным. Невозможно представить, чтобы он сидел где–то спиной к двери или спиной к окну, как невозможно представить его с блеском в глазах. Мне кажется, он не изменил бы своей привычке, даже если бы находился в детской комнате. Правда, на этот раз он осмотрел комнату больше с точки зрения оценки ее в качестве тюремной камеры. То, что он увидел, видимо, удовлетворило его: не считая порога, через который мы только что переступили, второй выход из комнаты был только через застекленное окно, выходящее на море. Ройял взял стул, стоящий прямо под лампами дневного света, установленными над головой, и закурил сигарету. Сидел и молчал. Свет лампы поблескивал на его гладких золотистых волосах. Его не отражающее никаких мыслей и настроений лицо находилось в тени. Он сидел не более чем в полутора метрах от меня. В руках у него ничего не было. Правда, он мог бы запросто вытащить свой маленький черный пистолет и всадить мне две пули промеж глаз прежде, чем я проделал бы половину пути к его креслу. Но, видимо, карты еще не предсказывали гибели, по крайней мере, моей гибели.

Я потратил десять минут на то, чтобы написать на листке бумаги какие–то цифры. Время от времени, от нечего делать, передвигал взад и вперед рейсшину на чертежной доске, изучая одновременно прокладку электропроводов и, естественно, не получая никаких разумных результатов. Я щелкал языком от нетерпения, почесывал концом карандаша голову, сжимал губы и с возрастающим раздражением смотрел на стены, дверь и окно. Но чаще всего раздраженно смотрел на Ройяла. И в конце концов он заметил это слишком явной была демонстрация моего раздражения, чтобы продолжать оставаться в неведении о моем отношении к нему.

– Мое присутствие раздражает вас, Тальбот?

– Что? Как сказать, не то, чтобы… но только я не могу получить…

– Значит, вам работается не так легко, как вы думали, а?

Я злобно и молча уставился на него. Если он промолчит, мне ничего не останется, как самому подсказать ему убраться отсюда. К счастью, он сам пришел мне на выручку.

– Я так же, как и вы, хочу, чтобы это дело подошло к концу. Мне сдается, что вы относитесь к таким людям, которые не любят, когда их отвлекают, – он легко поднялся на ноги, посмотрел на бумагу, которая лежала передо мной, поднял одной рукой свой стул и направился к двери. – Лучше подожду снаружи.

Я молча кивнул головой. Он вынул ключ из двери, вышел в коридор и запер дверь на ключ. Я встал, на цыпочках подкрался к двери и замер.

Долго ждать не пришлось. Не прошло и минуты, как я услышал шум шагов в коридоре и чей–то голос:

– Извини, Мак, – человек говорил с явным американским акцентом, и не успел он произнести эти слова, как послышался сильный, глухо прозвучавший удар. Этот тяжелый удар заставил меня сморщиться, словно от боли. Через мгновение ключ повернулся в замке, и дверь открылась. Я помог втащить в комнату тяжелый груз.

Этим тяжелым грузом был Ройял, бездыханный и сразу похолодевший, как камбала. Мы подтащили его к порогу. Человек в плаще приподнял его над порогом, перетащил через порог и запер ключом дверь. Не медля ни минуты, человек начал энергично стаскивать с себя плащ, пальто и краги. Под этой одеждой я увидел темно–бордовый, безупречный, как всегда, китель.

– Неплохо, – пробормотал я, – и маскировка, и американский акцент. Вам удалось обмануть даже меня.

– Самое главное, мне удалось обмануть Ройяла, – Кеннеди наклонился и посмотрел на начинающую синеть ссадину на виске Ройяла. – Жаль, если я саданул его слишком сильно. – Кеннеди действительно очень встревожился. Точно так же встревожился бы и я, если бы случайно наступил на тарантула.

– Ничего, он выживет, Симон. Зато вы получили удовольствие, которое пришлось неоднократно откладывать. – Я сбросил одежду и стал быстро натягивать плащ. – Вам удалось договориться? Материалы в мастерскую доставлены?

– Послушайте, Тальбот, – укоризненно сказал он. – У меня было всего три часа, и ни одной минутой больше.

– Этого времени вполне достаточно. А что если наш друг начнет проявлять признаки жизни?

– Тогда я снова приму такие же меры, – задумчиво сказал Кеннеди.

Я улыбнулся и вышел из комнаты. Неизвестно, сколько времени генералу удастся продержать Вилэнда по поводу того ложного поручения, ради которого он вызвал его, но я подозревал, что не особенно долго. Вилэнд уже, наверное, начал тревожиться, что слишком долгоотсутствует. Может быть, я сослужил себе дурную службу, сообщив ему, что агенты ФБР ждут не дождутся улучшения погоды, чтобы приехать на буровую и начать допрос генерала Рутвена. Но тогда на меня был наставлен пистолет Вилэнда, он угрожал убить меня, и мне ничего не оставалось, как выбросить вперед руку и ухватиться за самую толстую соломинку, которая попалась на глаза.

Ветер на открытой верхней палубе пронзительно свистел и сбивал меня с ног с такой же силой, как прежде, но направление ветра переменилось, и я должен был пробиваться, идя ему навстречу. Теперь это был северный ветер, и я понял, что центр урагана тоже переместился куда–то на север в направлении Тампы. Казалось, ветер и море через несколько часов успокоятся. Но в эту минуту ветер был таким же сильным, как прежде, и, пересекая палубу, я шел, согнувшись почти вдвое и вытянув далеко вперед голову и плечи, подставляя их яростным порывам ветра. При этом моя голова была повернута в ту сторону, откуда шел. Мне показалось, что недалеко от меня, в полутьме, маячит какая–то фигура, вцепившаяся в канат и медленно ползущая по нему вперед. Этот кто–то был позади меня, но я не обратил на него особого внимания. Наверное, люди пользовались спасательными канатами с утра и до вечера.

Время, когда я проявлял осмотрительность и боялся любой опасности, внимательно обследовал все, что подстерегало меня на пути, осталось позади. Теперь пришло другое время: надо идти ва–банк, все или ничего. Добравшись до другой стороны палубы, я прошел по широкому коридору, где сегодня днем шепотом говорил с Кеннеди, и в конце коридора повернул не налево, куда мы поворачивали раньше, а направо. Потом остановился, чтобы сориентироваться, и направился к широкому трапу, который, как сказала Мэри, вел к палубе буровой вышки. По палубе бродило несколько человек. Одна из открытых дверей комнат, мимо которых я проходил, видимо, была комнатой отдыха. В ней сидело много людей, окутанных голубоватым дымом: видимо, все бурильные работы на верхней палубе прекращены. Это обстоятельство отнюдь не тревожило бурильщиков: их десятидневная вахта полностью оплачена с того самого момента, как они покинули берег, и до того дня, когда они вернутся. Меня это тоже не тревожило, так как целью моих устремлений была рабочая палуба, и отсутствие суеты и передвижений, которые в обычное время здорово помешали бы, теперь намного облегчили мою задачу.

Я снова повернул за угол и едва не столкнулся нос к носу с двумя людьми, которые горячо спорили о чем–то. Это были Вилэнд и генерал. Говорил Вилэнд, но, увидев приближающегося к ним человека, он замолчал и посмотрел на меня. Извинившись, что толкнул, я продолжал спускаться. Я был уверен, что он не узнал меня: клеенчатая шапка была надвинута почти на глаза, а развевающийся на ветру воротник плаща был поднят до самого носа. Но самой лучшей маскировкой было то, что я распрощался со своей хромотой. И все же, несмотря на все эти предосторожности, у меня появилось отвратительное ощущение, что между лопаток пробежал озноб. Оно сохранялось до тех пор, пока не свернул за угол. Я не знал, что в дальнейшем сулит этот явный спор между генералом и Вилэндом – хорошее или плохое. Если генералу удалось серьезно заинтересовать Вилэнда в какой–то спорной проблеме, сулящей немедленную личную выгоду для них обоих, тогда все к лучшему, но если Вилэнд протестовал против этого и доказывал, что это только никому не нужная отсрочка, дело могло принять очень плохой оборот. Если Вилэнд вернется на другую сторону буровой вышки раньше меня, лучше вообще не думать об этом, потому что последствия будут губительными. И я старался не думать о них. Вместо этого побежал, не обращая внимания на удивленные взгляды немногих людей, находящихся поблизости. Они, конечно, никак не могли понять причину такой бешеной активности, когда их сегодняшний рабочий день уже превратился в хорошо оплаченный праздник. Я добежал до трапа и стал подниматься, перепрыгивая сразу через две ступеньки.

Мэри, плотно завернувшаяся в пластмассовый плащ с капюшоном, ждала у закрытой двери на верхней ступеньке. Увидев меня, она отпрянула назад и вскрикнула от испуга – так внезапно выросла перед ней моя фигура. Немного придя в себя, она оттянула воротник моего плаща, чтобы убедиться, что это я.

– Вы! – она смотрела на меня широко раскрытыми глазами. – А ваша больная нога… Почему вы не хромаете?

– Я никогда не хромал. Это уловка. Самая гарантированная уловка, чтобы одурачить наиболее подозрительных. Кеннеди передал, для чего вы нужны мне?

– Да. Он сказал, что я должна быть чем–то вроде сторожевого пса и нести караульную службу.

– Правильно. Я не хочу получить пулю или нож в спину в радиорубке. Сожалею, что мне пришлось остановить свой выбор на вас, но у меня нет иного выхода. Где находится эта радиорубка?

– Надо войти в эту дверь, – показала она, – и пройти около пятнадцати метров вперед.

– Пойдемте, – я схватил дверную ручку и неосторожно повернул ее.

Дверь с силой распахнулась, и если бы я не так крепко сжимал ручку, то свалился бы к подножию лестницы. Мощный порыв завывающего ветра отбросил и меня и дверь на переборку с такой силой, что перехватило дыхание. Меня наверняка оглушило бы, если бы не смягчившая удар штормовка, когда я затылком врезался в стальную переборку. Какое–то мгновение никак не мог прийти в себя. Голова кружилась, перед глазами мелькал калейдоскоп цветной оскольчатой мозаики. Согнувшись пополам, пытался противостоять напору урагана и, заливаясь болезненным кашлем, старался набрать хоть немного воздуха в легкие и справиться с болевым шоком. Потом я выпрямился и, шатаясь, прошел в дверь, таща за руку Мэри. Дважды я пробовал плотно прикрыть дверь, но не мог сделать это даже наполовину. Я прекратил эти безуспешные попытки: снизу надо было бы послать целый взвод рабочих, чтобы справиться с этой дверью и плотно закрыть ее. Мне некогда было возиться, у меня более важные дела. Это была кошмарная ночь, темная, заполненная воем ветра ночь. Я почти совсем прикрыл глаза, оставив только узкие щелочки. Только так можно было выдержать хлесткие, кинжальные удары дождя и ветра. Потом поднял голову вверх и посмотрел на черное небо. Метрах в шестидесяти над моей головой был отчетливо виден огонь маяка, установленного на самом верху буровой вышки для того, чтобы давать сигнал пролетающим мимо самолетам. Правда, в такую ночь, как эта, маяк был абсолютно бесполезен, если только в небо не поднялся сумасшедший летчик, желающий продемонстрировать кому–то мастерство и похвастаться, что может летать даже в такую погоду. Использовать свет маяка для освещения палубы было абсолютно бесполезно. Вместе с тем, отсутствие света давало и большой выигрыш. Если отрицательным фактором была возможность столкнуться в темноте с какой–либо опасностью, так как я шел наугад и ничего не видел, и даже покалечиться, то положительным фактором было то, что другие люди не видели, куда я направляюсь.

Взявшись за руки, раскачиваясь и спотыкаясь, я и Мэри, словно пьяные, брели вперед, пересекая палубу и направлясь к квадратному пятну света, отбрасываемого на палубу из невидимого нам окна. Мы дошли до двери на южной стороне, расположенной за ближайшим углом, и укрылись там от ветра. Не успел я нагнуться, чтобы посмотреть в замочную скважину, как Мэри схватилась за ручку, толкнула дверь и вошла в небольшой неосвещенный коридор. Чувствуя себя довольно глупо, я выпрямился и последовал за ней. Она тихо прикрыла за нами дверь.

– Входная дверь – в дальнем конце справа, – прошептала она. Затем обхватила обеими руками мою шею и прошептала на ухо: – Мне кажется, в радиорубке кто–то есть. – На расстоянии полуметра голоса ее никто бы не услышал.

Я замер и прислушался. Руки Мэри все еще обвивали мою шею. В другое время я мог бы простоять так всю ночь. Но сейчас время было самое неблагоприятное:

– А может, они просто оставили свет, чтобы оператор не сбился с пути по дороге к рубке, если зазвонит сигнал тревоги?

– Мне кажется, я слышала какое–то движение, – прошептала она.

– Сейчас некогда осторожничать. Оставайтесь в коридоре, – пробормотал я. – Все будет, как надо, – я ободряюще пожал ее руки, снимая их со своей шеи и горько размышляя о том, что Тальботу «везет», как всегда. Затем прошел вверх по коридору, открыл дверь и вошел в радиорубку.

Какое–то мгновение я стоял в дверях, мигая от яркого света, но мигая не слишком быстро, чтобы успеть разглядеть того, кто был в радиорубке. Крупный дородный парень, сидящий у радиостола, повернулся на вращающемся стульчике, как только открылась дверь. Даже если я не увидел бы его, то через какую–то долю секунды услышал бы, как он вскочил, оттолкнув свой вращающийся стул, и тот с громким стуком упал на пол. С быстротой, удивительной для такого крупного мужчины, парень повернулся ко мне лицом. Он был выше меня, гораздо шире в плечах и более тяжелого веса. И гораздо моложе. У него были до синевы выбритые скулы, черные глаза, черные волосы и лицо бандита. Такие лица можно иногда встретить в первом или втором поколении итало–американцев. Если он был радистом, то я – королевой Шебой.

– К чему вся эта паника? – быстро спросил я. Это был мой лучший американский акцент, и он был ужасен. – Босс просил передать вам сообщение.

– Какой босс? – тихо спросил он. У него была мускулатура чемпиона в тяжелом весе и соответствующее лицо. Такие данные не всегда свидетельствуют о том, что перед вами идиот, и этот парень не был идиотом. – Покажите мне ваше лицо, Мак.

– Какая муха вас укусила? – я опустил воротник пальто. – Вы этого хотите?

– А теперь шляпу, – спокойно сказал он.

Я снял шляпу, бросил ему в лицо и одновременно услышал, как из его губ вырвалось одно–единственное слово:

– Тальбот!

Я нырнул вниз одновременно с тем, как бросил в него шляпу, и ударил его поддых левым плечом, вложив в этот удар всю свою силу. Я словно врезался в ствол дерева, но он оказался не таким устойчивым, как дерево, и отлетел в сторону.

Его голова и плечи врезались в дальнюю стенку. Удар был такой, что от него задрожала не только радиорубка, но и ее металлический фундамент. Он должен был рухнуть на пол, но этого не произошло. Более того, я мог бы поклясться, что он и глазом не моргнул. Парень поднял одно колено в яростном пинке, который мог бы оказаться для меня последним печальным прощанием, если бы его нога угодила в то место, куда он намеревался попасть. К счастью, этого не произошло, она угодила мне в грудь и в плечо с вполне достаточной силой, чтобы опрокинуть меня на бок. А в следующий момент мы, сцепившись, покатились по полу, пиная друг друга ногами, молотя кулаками, размахивая в воздухе всеми своими конечностями.

Два серьезных обстоятельства были не в мою пользу: тяжелый плащ сковывал мои движения, и хотя он смягчал удары, которые наносил мой противник, все–таки лишал мои собственные удары присущей им силы. Второе обстоятельство не в мою пользу было еще важнее: он был молод. Кроме того, было еще одно соображение, которое я должен был учитывать. Совершенно очевидно, что он жаждал превратить всю радиорубку в свалку, заваленную разбитой мебелью и радиодеталями, что меня абсолютно не устраивало. Все, буквально все зависело от того, удастся ли мне сохранить радио в целости и сохранности. Теперь мы оба катались по столу, на котором стояло радио, и я находился внизу. Из этого положения я хорошо видел, что одна из ножек стола начала оседать и расщепляться под двойным весом наших катающихся по столу тел.

К этому времени я уже порядком выдохся и чувствовал себя неважно. Я видел, что у этого парня сильные руки, а не пара гнущихся оглоблей, и тяжелые, как гири, кулаки. Кроме того, меня приводил в отчаяние один вид шаткого радиостола. Особенно яростный удар, словно мне врезали по ребрам тяжелой дубинкой, привел к тому, что я, болезненно глотнув воздух, безжизненным мешком свалился на пол. Пользуясь моей беспомощностью, он тут же поднял свой правый молот, чтобы вбить меня в пол. Я поднял правое колено и одновременно изо всех сил ударил его ребром правой ладони по вытянутой шее. Ударил настолько сильно, насколько позволил связывающий движения моих рук плащ.

Согласно всем правилам, парень должен был рухнуть, как легковес, но, видимо, он никогда не читал этих правил. И все же я доконал противника: его мучительный стон был таким же неподдельным, как мой собственный фальшивым. На какое–то мгновение он ослеп, но за это мгновение я, словно червяк, успел отползти в сторону и начал перекатываться до тех пор, пока не докатился до полуоткрытой двери, через которую я так недавно вошел в радиорубку. Я мог бы тогда добить его, но не воспользовался этим шансом, не схватил сломанную ножку стола, который каким–то чудом не упал на стальной пол радиорубки.

Он действительно оказался на редкость выносливым парнем. К тому времени, как я встал на ноги, он тоже поднялся. Он качался, но все же стоял на ногах. Какоето время мне казалось, что парень потерял всякий интерес к рукопашной. Но он поднял тяжелый деревянный стул, который со свистящим звуком перелетел через его плечо. Я едва успел отскочить в сторону и услышал, как стул ударился в дверь за моей спиной и развалился на куски. Мне повезло. Оказалось, что этот стул был его единственной дальнобойной артиллерией. Бомбардировка прекратилась, но атакующие войска быстро продвигались вперед. Он снова бросился на меня, но мне удалось уклониться от этого наскока разъяренного быка и, перевернувшись на 180 градусов, я приготовился встретить его новую атаку.

Но атаки не последовало. Стоя на коленях, он оскалил зубы и смотрел на меня глазами, превратившимися в пару злобных щелочек на смуглом лице, руки его упирались в стену позади, чтобы легче было встать на ноги. И тут я увидел узкое запястье руки в белой перчатке в дверном проходе сзади него. В руке была зажата сломанная ножка стула. Это была Мэри Рутвен! Я готов был поклясться, что эта девушка поступит именно так. Удар по голове был неуверенным, как бы пробным. Такой удар не убил бы даже таракана, и тем не менее он принес совершенно неестественный эффект. Эффект электрошока. Парень повернул голову, чтобы установить источник новой угрозы, и когда он отвернулся, я сделал два больших шага и сильно ударил его по шее, как раз под ухом. Костяшки моих пальцев врезались в ямку его левой челюсти.

Это один из самых нокаутирующих ударов в боксе. Такой удар мог запросто свернуть челюсть или сломать шею любому нормальному человеку, но он был на удивление крепким парнем. Он качнулся назад, уперся спиной в стальную переборку и начал, медленно скользя по ней, оседать на пол. Глаза бессмысленно блуждали вокруг, но даже сползая, он сделал последнюю отчаянную попытку броситься на меня и, обхватив руками мои ноги, повалить меня на пол. Но координация и синхронность движений изменили ему. У меня было достаточно времени, чтобы отступить назад, и его лицо оказалось как раз под моей правой ногой. Причины, которая помешала бы мне осуществить контакт моей ноги с его головой, не существовало, но существовало множество причин, которые убеждали меня поступить так, поэтому именно так я и поступил.

Он лежал на полу, распластавшись в неловкой позе, прижавшись лицом к холодной стали пола, молчаливый и неподвижный. Зато меня никоим образом нельзя было назвать молчаливым: мое дыхание вырывалось неровными толчками, словно пришлось пробежать целый километр, в то время как в течение многих лет я не пробежал и стометровки. Руки, плечи и лицо были мокрыми от пота. Я вытащил носовой платок и стер пот с лица. Крови не было, да я и не чувствовал, что у меня поцарапано лицо. Иначе при встрече с Вилэндом мне было бы очень трудно объяснить, откуда появился синяк, царапина или разбитый нос, из которого капает кровь. Я сунул платок в карман и посмотрел на стоящую в дверях девушку. Ее рука, все еще сжимающая сломанную ножку стула, слегка дрожала, глаза были широко раскрыты, губы побелели, но на побледневшем лице впервые появились признаки такого выражения, которое можно было легко распознать как начальную стадию благоговейного восхищения.

– Неужели вам и вправду… Вам и вправду было необходимо пускать в ход ногу? – дрожащим голосом спросила она.

– А вы ожидали, что я пущу в ход что–то другое? – грубо спросил я. – Например, ладонь, чтобы погладить его горячий лоб? Не будьте ребенком, леди. Поверьте мне, этот парень никогда не слышал о маленьком лорде Фаунтлерое. Он, если бы смог, сделал бы из меня отбивную котлету и, бросив ее в море, скормил бы акулам. Да и вы стоите здесь со своей дубинкой, чтобы пустить ее в ход, если только он моргнет глазом, и я уверен, что на этот раз вы ударите его посильнее, чем несколько минут назад. Правда, – поспешно добавил я, чтобы она не сочла меня неблагодарным, – я весьма признателен за то, что вы для меня сделали.

Я повернулся и посмотрел на радио. С тех пор, как я вошел в радиорубку, одна драгоценная минута была уже потеряна. Я осмотрелся и тут же отыскал то, что было нужно. На стене было несколько крючков, и на них, как гирлянды, висели катушки с намотанной проволокой и гибким шнуром для проводки антенны, запасными деталями для ремонта радио. Я взял рулон отличного гибкого шнура, и через минуту оператор стал похож на цыпленка со связанными крылышками и ножками, подготовленного для жаренья. Вокруг его шеи я пропустил скользящий узел, а конец шнура привязал к ручке буфета: в радиорубке могла быть звуковая сигнализация, кнопки или телефон, до которых он мог бы дотянуться, но теперь он не станет делать таких попыток. Если начнет двигаться, то петля вопьется в его шею и начнет душить. Я подумал, не засунуть ли ему в рот кляп, но тут же отказался от этой мысли. Есть люди, которые, засовывая в рот кляп, умеют найти золотую середину, чтобы человек не задохнулся и получал достаточно воздуха для дыхания и чтобы этот кляп был засунут достаточно надежно, чтобы голос не был бы слышен на расстоянии более ста метров. Я, к сожалению, в этом деле новичок и не смогу уловить золотой середины, к тому же ураган ревет и воет с такой силой, что парень может вопить сколько душе угодно, пока не заработает ларингит. Никто из находящихся под палубой не услышит его. Я взял единственный оставшийся в радиорубке стул и сел перед радиоприемником. Это был стационарный авиационный радиопередатчик. Я хорошо знал устройства такого типа и умел работать на них. Включил, настроил на длину волны, которую передал мне шериф через Кеннеди, и надел наушники. Я знал, что мне не придется долго ждать связи: полиция в течение двадцати четырех часов была на связи и не выключала своих коротковолновых приемников. Через три секунды в наушниках послышался треск.

– Полицейский участок. У телефона шериф Прендергаст. Говорите.

Я включил микрофон.

– Полицейская машина номер девятнадцать докладывает, – Паролей для идентификации не требовалось. Каждую полицейскую машину в стране предупредили, чтобы она не выходила на связь, и шериф знал, что это мог быть только я. Правда, это было время страстных поклонников радио, и любители прослушивали эфир. К тому же я допускал такую мысль, что люди из окружения Вилэнда могут поймать волну, на которую настроена полиция, и время от времени прослушивать разговоры. Я продолжал: – Подозреваемый соответствует описанию человека, задержанного вблизи пересечения дорог на Вентуру. Надо ли нам задержать его?

– Ответ уже получен. Отрицательный, – я слышал голос и потрескивание. Пауза. Потом шериф продолжил: – Мы нашли нашего человека. Пожалуйста, освободите подозреваемого.

Я почувствовал себя так, как почувствовал бы себя человек, которому только что дали миллион долларов на мелкие расходы.

Почти не сознавая этого, я с облегчением откинулся на спинку стула. Напряжение последних сорока восьми часов было гораздо сильнее, чем я думал. Полнейшее умственное облегчение и глубочайшее удовлетворение, которые я испытывал в эту минуту, превышали все, что мне когда–либо довелось чувствовать.

– Машина номер девятнадцать, – повторил я, и мой голос показался мне каким–то неуверенным и чужим. – Повторите, пожалуйста, что вы сказали.

– Освободите вашего подозреваемого, – медленно и отчетливо повторил Прендергаст. – Мы нашли человека, которого искали. Повторяю… Мы нашли…

Внезапно радиоприемник отлетел назад на несколько сантиметров, и как раз посередине шкалы настройки у него образовалась большая дыра. Радиорубку, казалось, потряс взрыв – таким оглушительным для моих барабанных перепонок, таким сокрушительным был эффект выстрела из тяжелого пистолета в этом ограниченном пространстве.

Отскочив не более чем на полметра, я упал и затем медленно и осторожно поднялся на ноги. Я не хотел, чтобы напавший слишком нервничал. Тот, кто выкинул эту глупую шутку, выстрелив без всякой на то необходимости в радиоприемник, теперь всполошил полицейских и дал им знать: произошло что–то экстраординарное. Теперь у того, кто стрелял, нервы, должно быть, на пределе. Я тоже нервничал. Медленно повернувшись лицом к двери, я увидел незваного гостя. Это был Лэрри, и дымящийся кольт был поднят так высоко, как позволяла его дрожащая рука. Кольт был нацелен мне в переносицу. Он казался огромным, как гаубица. Гладкие черные волосы Лэрри были мокрыми от пота и прилипли ко лбу, горящие, как угли, глаза блуждали из стороны в сторону из–под дрожащего дула пистолета, горя сумасшедшим блеском. Вернее, один глаз. Я не видел второго глаза Лэрри и его самого. Я видел только половину его лица, правую руку, в которой он держал свою пушку, и левую руку, словно крюком обхватившую шею Мэри Рутвен. Все остальные части его тела были полностью перекрыты телом Мэри. Я с упреком посмотрел на нее.

– Вы и вправду прекрасная сторожевая собака, – мягко сказал я.

– Заткнитесь! – прорычал Лэрри. – Значит, вы коп, да? Вы фараон. Вы грязный подслушивающий и подсматривающий шпион, – он добавил еще несколько нецензурных ругательств. Голос его, похожий на шипение ядовитой змеи, дрожал от ненависти.

– Нельзя ли повежливее, – прервал его я. – Ведь здесь присутствует молодая леди, приятель…

– Леди? Проститутка! – он еще крепче вцепился в ее шею, словно получая от этого удовольствие. Мне пришло в голову, что когда–то он совершил досадную ошибку и приударил за ней, а она отреагировала таким образом, что он решил, будто на его голову свалилась крыша.

– Ты считаешь себя очень умным, Тальбот, не так ли? Ты думал, что знаешь ответы на все вопросы, не так ли? Ты думал, что одурачил нас всех, не так ли? Но меня тебе не удалось одурачить, Тальбот. Я следил за тобой. Я ходил за тобой каждую секунду с тех самых пор, как ты появился на буровой вышке, – он напичкал себя наркотиками до самых бровей, он дрожал и подпрыгивал, словно у него была болезнь Святого Вита. В голосе звучало злорадство и мстительный триумф ничтожества, которым все пренебрегали и над которым все издевались. А в конце концов он оказался прав, в то время как те, которые презирали его, ошибались. Это была ночь, когда Лэрри мог заливаться соловьем, и он не намерен был пропустить ни единой ноты. Но мне доводилось слышать и более приятные голоса.

– А тебе и в голову не приходило, что я знал о твоем сговоре с Кеннеди, признайся, что ты не знал этого, коп, – продолжал хвастаться он, – и с этой проституткой ты тоже был в сговоре. Я следил за тобой с той самой минуты, когда ты вылез из батискафа десять минут тому назад, я видел, как этот подхалим–шофер дал по башке Ройялу…

– Откуда тебе известно, что это Кеннеди, – перебил я. – Он был так одет…

– Я подслушивал под дверью, подонок. Я уже тогда мог бы прикончить тебя, но хотел посмотреть, что ты надумал и куда это ты так торопился. Может быть, ты думаешь, меня беспокоит, что Ройял отдаст концы? – внезапно он замолчал и выругался.

Мэри, потеряв сознание, упала прямо на него. Он попытался удержать ее, но так как героин не является заменой протеина в том, что касается крепости мускулов, то даже ее легкий вес оказался ему не под силу. Он мог бы аккуратно положить ее на землю, но не сделал этого. Внезапно он отступил назад, и девушка тяжело упала на пол.

Я сделал полшага вперед и с такой силой сжал кулаки, что почувствовал боль. Я готов был убить его. Лэрри обнажил зубы в волчьем оскале.

– Пойди и подними ее, коп. Иди же сюда и подними ее, – прошептал он.

Я смотрел то на него, то на лежащую на полу Мэри, потом снова на него и на нее, и руки мои медленно разжались.

– Испугался, коп? Ты ведь даже пожелтел от страха, коп, да? Ты втрескался в нее, коп, не так ли? Ты втрескался в нее точно так же, как в нее втрескался я и этот педераст Кеннеди, – он засмеялся визгливым фальцетом, в котором звучало безумие. – Мне кажется, что с Кеннеди произойдет несчастный случай, когда я вернусь на ту сторону. Ведь никто не обвинит меня в том, что я застрелил Кеннеди, увидев, что он ударил Ройяла по башке?

– Хорошо, я согласен. Согласен, что ты герой и великий детектив. Пойдем к Вилэнду и покончим с этим.

– Да, с этим давно пора покончить, – кивнул он. Внезапно голос его стал очень спокойным. Это мне совсем не понравилось. – Но только ты не увидишь Вилэнда, коп. Ты вообще больше никогда и никого не увидишь, коп. Я убью тебя, Тальбот. Я прикончу тебя сейчас же.

От волнения у меня пересох рот, словно кто–то провел по небу промокашкой. Я слышал медленные, тяжелые удары своего сердца, мои ладони стали влажными от пота. Он сделает, что сказал. Нажмет на курок тяжелого кольта, и даже если ему посчастливится дожить до ста лет, он уже не получит большего удовольствия в своей жизни. Это конец. Каким–то чудом мне удалось говорить без дрожи в голосе.

– Итак, ты намерен убить меня, – медленно сказал я. – Почему?

– Потому что смертельно ненавижу тебя, Тальбот, – прошептал он, и в этом шепоте слышался какой–то дребезжащий, ужасный звук. – Потому, что ты довел меня. Ты издевался надо мной с первой минуты, как увидел, ты все время называл меня наркоманом, словно не было других слов, то и дело интересовался, наполнен ли мой шприц. А еще потому, что ты неровно дышишь к этой женщине, потому, что если она не достанется мне, то не достанется никому. А еще потому, что я ненавижу копов.

Он ненавидел меня. Я видел и понимал это. Даже когда он молчал, рот его извивался и дергался, как у эпилептика. Он не сказал мне ничего нового. Но сказал то, что никогда не скажет никому другому. И я знаю, почему он стал таким откровенным. Мертвые молчат. Пройдет несколько секунд, и я стану мертвецом. Я умру. Умру, как Герман Яблонский, засыпанный слоем земли толщиной в пятьдесят сантиметров. А труп Тальбота будет похоронен в воде на глубине более сорока метров. Но когда все будет кончено, не все ли равно, где тебе суждено спать вечным сном. Не облегчало моих дум и то, что мой конец наступит от руки дергающейся, набитой наркотиками массы, маскирующейся под человека.

– Ты непременно хочешь, чтобы я умер сейчас? – мои глаза, не отрываясь, смотрели на дергающийся на курке палец. Я ни на секунду не оторвал глаз от этого пальца.

– Конечно, – захихикал он. – Я застрелю тебя в заливе, где не очень глубоко, чтобы увидеть, как ты плюхнешься в воду и будешь барахтаться в ней и вопить, пока не охрипнешь. И никто не услышит твоих криков, коп, и не придет тебе на помощь. Тебе нравится такая смерть, коп?

– Наркоман, – тихо проговорил я. Мне нечего было терять.

– Что? – его лицо превратилось в маску неверия словам, которые он услышал. Он скорчился над своим пистолетом. В другое время его поза вызвала бы у меня смех. Даже, пожалуй, и сейчас я мог бы рассмеяться ему в лицо. – Повтори, что ты сказал, коп!

– Наркоман, – отчетливо сказал я. – Ты так накачался наркотиками, что сам не знаешь, что творишь. Что ты сделаешь с моим трупом? – я впервые подумал о себе как о трупе. – Ты и оператор не сможете вдвоем вытащить меня отсюда, а если меня найдут застреленным в радиорубке, станет известно, что именно ты застрелил меня, и тогда тебе останется только одно: побыстрее смыться отсюда, потому что они нуждаются в моих услугах более чем когда бы то ни было. Ты не станешь популярным, Лэрри, мальчик мой.

Он согласно кивнул, словно додумался до этой мысли сам.

– Ты прав, коп, – пробормотал он, – здесь я не могу пристрелить тебя. Мы должны выйти из радиорубки, коп, не так ли? Я застрелю тебя у самого борта, а потом столкну в море.

– Вот это правильно, – кивнул я. Это было мрачное согласие на аккуратное устранение своего собственного трупа, но я не сошел с ума и не был таким безумным, как Лэрри. Я делал ставку на свою последнюю надежду, хотя эту игру вполне можно было назвать безумной.

– А потом они будут бегать кругом и искать тебя, – задумчиво сказал Лэрри, – и я буду бегать вместе с ними, и все время буду смеяться про себя, думая о том, что твой труп уже, наверное, сожрала акула. Акула будет плавать среди морских водорослей, а я буду знать, что я хитрее всех твоих копов.

– Прекрасно, – сказал я. – Оказывается, ты и вправду умный парень.

– А разве нет? – снова захихикал он отвратительным фальцетом. Я почувствовал, что волосы на моей голове встают дыбом. Он пырнул Мэри ногой, но она не пошевелилась. – Девушка полежит, пока я вернусь. Я ведь задержусь ненадолго, правда, коп? Вставай и выходи первым. И помни, что у меня в руках фонарь и пистолет.

– Буду помнить.

Ни Мэри, ни оператор не шевелились. Я был уверен, что пройдет достаточно времени, прежде чем оператор зашевелится. У меня до сих пор болели кулак и нога. Правда, что касалось Мэри, то тут я сомневался. Не был уверен в том, что она действительно потеряла сознание. Мне казалось, что она просто притворяется: уж слишком частым и неровным было ее дыхание для человека, потерявшего сознание.

– Иди же, – нетерпеливо сказал Лэрри и больно пнул меня пистолетом в бок. – Выходи отсюда.

Я прошел дверь радиорубки, коридор и вышел через входную дверь на палубу, где по–прежнему свирепствовали ветер и дождь. Входная дверь открывалась на защищенную от стихии сторону радиорубки, но не пройдет и минуты, как мы окажемся под бешеным напором ветра. Я знал: когда эта минута настанет, тогда все и должно решиться. Тогда или никогда.

Все произошло именно тогда. Подталкиваемый пистолетом, уткнувшимся мне в бок, я завернул за угол радиорубки, низко наклонился и, почувствовав первый резкий порыв ветра, рванулся ему навстречу. Лэрри растерялся. Он не ожидал ничего подобного. Лэрри был слабосильным и к тому же он стоял, выпрямившись во весь рост. Колеблющийся и раскачивающийся луч фонаря на палубе у моих ног яснее ясного говорил о том, что Лэрри нетвердо стоит на ногах. Возможно даже, что напор ветра отбросил его назад. Я еще больше наклонил голову и принял такое положение, которое принимает спринтер, когда он, делая первые два шага стометровки, бросается навстречу ветру. И тут же понял, что неправильно рассчитал силу ветра: ворваться в ураган было равносильно тому, чтобы пробежать сквозь огромную бездонную бочку, наполненную патокой. К тому же я не учел, что встречный ветер, дующий со скоростью, близкой к ста десяти километрам в час, создавая непреодолимые препятствия для человека, не может оказать заметного воздействия на тяжелую пулю из кольта, вылетающую с начальной скоростью шестьсот метров в секунду. Удалось преодолеть не более семи метров, когда бешено шарахающийся из стороны в сторону свет фонарика выхватил меня из темноты и замер. Отчаянным усилием удалось одолеть еще около двух метров. Лэрри выстрелил.

Гангстеры и бандиты – самые плохие стрелки в мире. Обычно они применяют один и тот же метод стрельбы: прежде чем выстрелить, подходят к своей жертве на расстояние около двух метров и обстреливают ее градом пуль, чтобы заставить работать на себя закон средних арифметических чисел. Я сотни раз слышал, что эти парни не могут даже с десяти шагов попасть в дверь сарая. Но, видимо, Лэрри никогда не слышал об этом, а возможно, это правило относилось только к дверям сараев.

Если кого–то лягнет копытом мул, то это ничто в сравнении с оглушительным хлопком выстрела из пистолета 45–го калибра, когда пуля вылетает из дула, как пробка из горлышка бутылки с шампанским. Пуля ударила в левое плечо, крутанула меня волчком, опрокинула и отбросила в сторону. Но именно это спасло мне жизнь. Падая, я почувствовал резкий рывок своего брезентового плаща, прошитого второй пулей. Лэрри не давал предупредительных выстрелов. Он стрелял с намерением убить меня.

И он, конечно, убил бы, если бы я хоть пару секунд задержался на палубе. Я снова услышал приглушенный хлопок выстрела из кольта – на расстоянии девяти метров. Я едва слышал его сквозь завывание ветра, но увидел, как от поверхности палубы отлетели искры и прошли в нескольких сантиметрах от моего лица. Потом услышал свист использованных гильз, отлетевших от чего–то рикошетом в темноте ночи. Искры вселяли в меня какую–то надежду, так как это означало, что Лэрри пользуется пулями в металлической оболочке. Точно такими же пулями пользуются полицейские для стрельбы в кузова машин и запертые двери. После стрельбы такими пулями остаются отверстия с совершенно ровными краями, совсем непохожие на отверстия с рваными краями от грибообразных мягких пуль. Возможно, что пуля, которой был ранен я, тоже прошла через плечо навылет.

Я поднялся и побежал, не видя, куда бегу. Мне это было безразлично. Значение имело только одно: не куда бежать, а от чего бежать. И надо было убежать как можно дальше. Ослепляющая канонада дождя свистела по палубе, заставляя одновременно плотно закрывать оба глаза. Меня это радовало: если мои глаза закрыты, значит, глаза Лэрри тоже закрыты.

Устремляясь вперед с закрытыми глазами, остановился только тогда, когда налетел на металлическую лестницу. Я ухватился за нее, чтобы не упасть, и, не сознавая, что делаю, успел подняться по лестнице метра на три, прежде чем понял, что поднимаюсь. Я продолжал неуклонно лезть вверх. Возможно, это был стародавний инстинкт человека: влезть повыше, чтобы избавиться от опасности, заставившей меня искать спасения на высоте. Сознание, что лестница должна окончиться площадкой, на которой я мог бы дать отпор Лэрри, заставляло меня подниматься все выше. Это был тяжелый и изнурительный подъем. Если бы не было этого бешеного ветра, подъем не был бы для меня слишком тяжелым. Кроме того, я мог пользоваться только одной рукой. Левое плечо болело не очень сильно, потому что онемело. Боль придет позже. Теперь же у меня было такое ощущение, что вся левая рука парализована, и каждый раз, как правая рука отпускала очередную ступеньку, чтобы схватиться за следующую, расположенную выше, ветер сдувал меня с лестницы, и мои пальцы хватались за следующее кольцо при полностью вытянутой руке. Затем я должен был, вплотную прижавшись к лестнице, подтянуться здоровой рукой вверх, и утомительный процесс начинался снова. После того, как одолел ступенек сорок, моя здоровая правая рука и плечо горели, как в огне.

Я набрал в легкие воздуха, закинул руку на следующую ступеньку и посмотрел вниз. Этого мимолетного взгляда было достаточно, чтобы начисто забыть о боли, усталости и, сгорбившись, как гигантский сумчатый медведь–коала, подниматься еще быстрее. У подножия лестницы, размахивая фонариком во всех направлениях, стоял Лэрри. Несмотря на то, что у него птичьи мозги, он все же догадается посветить наверх. Только вопрос времени, когда он осветит меня.

Это была самая длинная лестница, на которую я когда–либо взбирался. Она казалась бесконечной. Теперь я понял, что лестница – какая–то часть буровой вышки. Более того, я понял, что эта лестница приведет меня к «обезьяньей доске» – узенькой доске, стоя на которой, кто–то из работающих на вышке направлял полутонные секции бура, поднимающегося из земли на находящиеся сзади стеллажи. Я мог вспомнить об этой «обезьяньей доске» только то, что на ней не было оградительных канатов или перил, так как они только помешали бы направлять тяжелые секции бура в нужном направлении.

Резкая дребезжащая вибрация сопровождалась каким–то лязгающим звуком. Было такое впечатление, что по железной лестнице бьют кувалдой. Так Лэрри объявил, что обнаружил меня. Пуля ударилась о ступеньку, на которой стояла моя нога. Какое–то кошмарное мгновение! Мне казалось, что она пробила мне ногу. Потом я понял, что с ногой все в порядке, и снова посмотрел вниз.

Лэрри лез вслед за мной. Я не видел его, но видел кольт, которым он размахивал, поднимаясь по лестнице в три раза быстрее меня. Лэрри не отличался особой храбростью, но то ли подбодрил себя наркотиками, то ли его гнал вверх страх, что мне удастся уйти от него и Вилэнду станет известно, что он пытался убить меня. А возможно то, что в его пистолете осталась всего одна, максимум две пули. Он наверняка считал, сколько сделал выстрелов и сколько пуль осталось.

И тут я почувствовал, что над моей головой и вокруг как–то посветлело. Вначале решил, что свет идет от сигнальных огней, горящих на буровой вышке, но как только мне в голову пришла эта мысль, понял, что ошибаюсь. Крыша буровой вышки была все еще более чем в тридцати метрах у меня над головой. Я снова набрал воздух в легкие, прищурил глаза так, что ресницы почти сомкнулись, чтобы предохранить глаза от дождя, и сквозь ресницы посмотрел вверх в сумрачную мглу.

Метрах в трех от моей головы была площадка, освещенная справа слабым светом. Но этого слабого света было достаточно, чтобы в лабиринте балок, из которых состояла буровая вышка, я увидел справа что–то похожее на будку. Фонарь Лэрри на мгновение замер, а потом стал светить вертикально вверх, и я увидел то, от чего мне стало, мягко говоря, не по себе: площадка у меня над головой была не из цельного листового металла, а представляла собой решетку, через которую можно было увидеть каждое движение человека, если он стоял на ней. Моей надежде дождаться того момента, когда голова Лэрри появится на уровне площадки, и ударить его ногой по плечам не суждено было осуществиться.

Я посмотрел вниз. Лэрри был метрах в трех от меня. Дуло его пистолета и свет фонарика были направлены на меня. Я видел слабый отблеск света на дуле его пистолета и темную дырку в середине, где пряталась смерть. Легкий нажим на курок, и из этой темной дырки покажется яркий язычок пламени, который на мгновение озарит мрак ночи. И занавес для Тальбота опустится. Интересно, отвлеченно и отупело думал я, успеют ли мои глаза увидеть эту яркую вспышку, прежде чем пуля и забвение, которое она несет с собой, навсегда закроют мои глаза. И тут я медленно осознал, что Лэрри не выстрелит. Не выстрелит даже если сошел с ума настолько, что готов выстрелить, потому что всей душой ненавидит меня. И все же сейчас он не выстрелит. Мертвый груз моего тела, весящий восемьдесят три килограмма, падая, сбросит его с лестницы, как муху. Падение с этой высоты, равной высоте десятиэтажного дома, грозит тем, что мы ударимся о стальную платформу, отскочим от нее и упадем в море с такой быстротой, что ни одна живая душа не увидит нас.

Я продолжал лезть вверх и добрался до решетки. Если бы это была цельная площадка, думаю, что я не смог бы влезть на нее при таком ветре: моя единственная здоровая рука царапала бы гладкую металлическую поверхность до изнеможения, а потом я свалился бы с лестницы. Теперь я просунул руку через решетку, и мне удалось вцепиться в металл, подтянуться и влезть на решетку.

Лэрри был совсем рядом. Он жестикулировал своим фонарем, и я понял, что он хочет этим сказать. Я передвинулся на одну сторону площадки и прошел мимо будки. В углу ниши на полке была лампа, отбрасывающая слабый свет. Я стал ждать. Лампа освещала только верхнюю половину тела. Дальше свет не достигал.

Медленно, осторожно, не отрывая от меня глаз, Лэрри вылез на решетку и встал на ноги. Я продолжал продвигаться вперед по «обезьяньей доске», медленно пятясь задом и повернувшись лицом к Лэрри. Справа я смутно видел длинные стеллажи, на которых хранились трубы для бурения. Слева был край «обезьяньей доски». Никакого ограждения не было. Впереди отвесная пропасть глубиной более тридцати метров. Я остановился. «Обезьянья доска» проходила снаружи буровой вышки по всему ее периметру, и Лэрри пытался вынудить меня перейти на северный край доски: там независимо от того, есть ветер или нет, достаточно одного сильного удара прикладом пистолета 45–го калибра, чтобы я, кувыркаясь в воздухе, упал в море с высоты пятидесяти метров. Лэрри подобрался совсем близко ко мне. Фонарик свой он выключил. Свет, падающий из ниши, освещал только верхнюю часть будки, оставляя в тени только около метра снизу. Но этого света Лэрри было достаточно. Он не хотел пользоваться фонариком еще и потому, что его колеблющийся свет могут заметить с палубы и заинтересоваться, какой сумасшедший полез на «обезьянью доску» при таком ураганном ветре, когда все работы отменены.

Лэрри остановился в метре от меня. Он тяжело дышал и по–волчьи скалил зубы.

– Иди, иди, Тальбот! – крикнул он.

Я покачал головой:

– Дальше не пойду. – Вообще–то, я не слышал этих его слов и ответил автоматически.

Сейчас я увидел то, от чего в моих жилах застыла кровь, то, что было несравненно холоднее хлестких ударов дождя. В радиорубке мне показалось, что Мэри Рутвен только притворилась, потеряв сознание. Теперь я знал, что был прав. Она не теряла сознания, и как только мы вышли из радиорубки, встала на ноги. Невозможно было не узнать эту поблескивающую в темноте золотую головку, эти тяжелые косы, которые появились над верхней ступенькой лестницы на фоне окружающей ее ночи.

«Милая глупышка, – подумал я, – сумасшедшая, маленькая глупышка». Я не думал о том, какая была нужна отчаянная храбрость, чтобы влезть на эту лестницу, чтобы совершить этот изнурительный подъем, который может только присниться в кошмарном сне. Я даже не подумал о том, что отчаянная храбрость этой девушки вселила в меня надежду. Я испытывал только горечь, возмущение и отчаяние, но самым сильным было ощущение, что мир навсегда потерян для Мэри Рутвен.

– Иди, иди, – снова крикнул Лэрри.

– Идти, чтобы ты сбросил меня в море? Нет.

– Повернись.

– Чтобы ты ударил меня пистолетом и меня нашли на палубе внизу, и при этом никто бы не догадался, что это твоих рук дело? – Мэри была уже на полпути ко мне. – Нет, я не повернусь, Лэрри. Освети фонарем мое левое плечо.

Вспыхнул свет фонарика, и я снова услышал его безумное хихиканье.

– Значит, я все же попал в тебя, Тальбот?

– Да. Ты попал в меня. – Теперь Мэри оказалась сзади него, но ветер был настолько сильным, чтозаглушил бы ее любое неосторожное движение. Уголком глаза я следил за ней и теперь через плечо Лэрри посмотрел на нее в упор. Глаза мои широко раскрылись, и в них вспыхнула надежда.

– Попробуй схватить меня, коп, – хихикал Лэрри. – Вторично тебе уже не удастся схватить меня.

Вцепись руками в его шею или ноги, молился я. Или набрось ему на голову пальто. Но только не приближайся к его руке, в которой зажат пистолет.

Она решила вырвать у него пистолет. Она обошла его справа, и я ясно услышал шлепок, когда ее рука схватила его за запястье правой руки. В течение какой–то секунды Лэрри оставался неподвижным. Если бы он прыгнул, постарался бы вырваться или сделал хотя бы одно движение, я бы бросился на него с быстротой и сокрушительностью экспресса, но он стоял, не двигаясь: шок на время ошеломил его. Он словно окаменел. Неожиданность превратила в камень его руку, держащую пистолет, все еще в упор направленный на меня.

Пистолет все еще был направлен мне в сердце, когда он левой рукой вцепился в правую руку Мэри, так и не выпустившей его руки. Рывок вверх левой рукой, рывок вниз правой, и его рука с пистолетом вырвалась из руки Мэри. Он слева слегка придвинулся к ней, резко рванул ее на себя сантиметров на тридцать, прижал ее к расположенным справа стеллажам, где лежали трубы для буров, и начал выкручивать ей руку. Теперь он знал, кто помешал ему свести счеты со мной, и его зубы снова по–волчьи оскалились в усмешке, а черные, как угли, глаза и пистолет были все время направлены на меня.

В течение пяти или десяти секунд они стояли там, замерев в напряженных позах. Страх и отчаяние придали девушке такую силу, которой у нее никогда не было в нормальных условиях. Но Лэрри тоже был в отчаянном положении и заставил себя найти неведомые ему самому ресурсы сил. У Мэри вырвалось приглушенное рыдание и почти одновременно крик боли и отчаяния. Она упала на колени перед Лэрри, потом она упала на бок, а Лэрри все еще сжимал ее запястье. Теперь я не видел ее лица. Я видел только ее поблескивающие волосы, освещенные слабым светом лампы. Свет не касался ее лежащего на металлической решетке тела. Я видел безумие на лице стоящего напротив меня Лэрри. Свет из ниши, находящейся в нескольких метрах, освещал его сзади. Я выдернул из решетки каблук правой ноги и стал вытаскивать из ботинка ногу, помогая себе левой ногой. Это был не очень большой шанс, но все же…

– Иди же сюда, коп, – деревянным голосом проговорил Лэрри, – иди сюда, или я снова начну выкручивать руку твоей подружке. Тогда тебе ничего не останется, как помахать ей рукой на прощанье, – он действительно хотел убить ее, он должен был убить ее: она слишком много знала.

Я приблизился к нему еще на два шага. Мне уже удалось вытащить пятку из правого ботинка. Он с размаху ударил меня рукояткой кольта по зубам. Я почувствовал, как сломался зуб, почувствовал соленый вкус крови из глубокой раны изнутри верхней губы. Отодвинувшись, я сплюнул кровь, и он с силой уперся пистолетом мне в горло.

– Струсил, коп? – тихо сказал он. Говорил почти шепотом, но этот шепот был отчетливо слышен даже сквозь завывание ветра. Видно, и вправду чувствительность людей, стоящих на пороге смерти, обостряется в несколько раз. А я стоял на пороге смерти.

Да, меня объял ужас. Он проник в самую глубину моего существа. Такого ужаса я еще никогда не испытывал. В плече появилась резкая боль. К горлу подступила тошнота. Этот проклятый пистолет, впившийся мне в горло, вызывал наплывающие приступы тошноты, следующие один за другим. Стараясь не терять равновесия, я пытался целиком вытащить правую ногу из ботинка, но большой палец зацепился за его язычок.

– Ты не сделаешь этого, Лэрри, – прокаркал я. Давление пистолета на гортань причиняло мучительную боль. Другой стороной пистолет больно вонзился мне в подбородок. – Если ты убьешь меня, им не видать этого сокровища, как своих ушей.

– Не смеши меня, – его действительно сотрясал ужасный безумный смех. – Ты слышишь, коп, как я смеюсь. Мне ведь все равно не видать ни гроша из этого сокровища. Наркоман Лэрри не получит ни гроша. Белый порошок это все, что старик когда–либо давал своему любимому сыну.

– Это Вилэнд? – мне надо было бы давным–давно понять, что Вилэнд его отец.

– Он мой отец. Будь он проклят, – пистолет уткнулся мне в пах. – Прощай, коп!

Моя правая нога плавно и быстро вытянулась вперед, но в темноте Лэрри не увидел этого.

– Я передам ему твой прощальный привет, – сказал я и еще не успел окончить фразу, как ботинок с силой врезался в рифленое железо будки.

Лэрри резко повернул голову, чтобы, посмотрев через правое плечо, установить этот новый источник опасности и угрозы. В считанную долю секунды перед тем, как он начал поворачивать голову обратно, его левая скула была открыта для моего удара. Точно так же несколькими минутами раньше была открыта для удара щека оператора в радиорубке.

Я ударил его. Ударил с такой силой, словно он был спутником, и я посылал его в космический полет на лунную орбиту. Я ударил его с такой силой, словно жизнь всех живущих на земле зависела от мощи этого удара. Я ударил его так, как никогда никого не ударял в жизни, и нанося этот сокрушительный удар, знал, что никогда никого не смогу ударить с такой силой впредь.

Послышался сухой, глухой треск. Кольт выпал из руки Лэрри и ударился о решетку у моих ног. В течение двух–трех секунд казалось, что Лэрри, не потеряв равновесия, как ни в чем не бывало стоит на ногах. Затем с неправдоподобной замедленностью и неотвратимой безысходностью, словно обрушившаяся фабричная труба, он стал падать в пространство.

Не было исполненного ужаса крика, не было отчаянных взмахов рук и ног при падении Лэрри с высоты более тридцати метров на стальную палубу. Лэрри был мертв еще до того, как начал падать. У него были сломаны шейные позвонки.

Глава 11

Через восемь минут после того, как умер Лэрри, и ровно через двадцать минут после того, как я ушел, оставив Кеннеди и Ройяла, я снова вернулся в эту комнату, предварительно поспешно постучав в дверь. Дверь открылась, и я быстро проскользнул внутрь. Кеннеди тут же снова запер ее на ключ. Я посмотрел на Ройяла, который в неестественной позе без сознания лежал на палубе.

– Как обстоят дела с нашим пациентом? – осведомился я у Кеннеди. Дыхание мое было учащенным: напряжение последних двадцати минут и тот факт, что всю дорогу назад я проделал бегом, никоим образом не способствовали тому, чтобы дыхание вошло в норму.

– Пациент отдыхает, – усмехнулся Кеннеди. – Пришлось дать ему еще одну порцию успокаивающего. – Кеннеди посмотрел на меня, и улыбка медленно исчезла с его лица: он увидел кровь, текущую тонкой струйкой из моего разбитого рта, и дырку в плаще от выстрела в плечо.

– Вы плохо выглядите, Тальбот. Вы ранены. У вас неприятности?

Я кивнул.

– Теперь неприятности окончились и все взято под контроль, – я старался как можно быстрее скинуть брезентовый плащ, так как плечо ужасно болело, что мне, естественно, совсем не нравилось.

– Удалось добраться до радио и выйти на связь. Все идет отлично. Вернее, до этой минуты все шло отлично.

– Прекрасно. Просто прекрасно, – Он говорил автоматически: Кеннеди был доволен, услышав хорошие новости, но его тревожил мой вид. Осторожно и заботливо он помог снять плащ. Я услышал, как у него перехватило дыхание, когда он увидел через разорванную мною на плече рубашку пропитанные кровью марлевые тампоны, которыми Мэри заткнула обе стороны раны. Пуля прошла через мягкие ткани, не задев кости, но разорвала пополам дельтовидную мышцу. Мери обработала рану в ту короткую минуту, когда мы, спустившись с лестницы, забежали в радиорубку. – Господи, какую же боль вы испытываете.

– Ничего, терпеть можно, – соврал я. На самом же деле у меня было такое ощущение, что в ране копается пара лилипутов, работающих по сдельному тарифу. Лилипуты вскарабкались с каждой стороны моего плеча и распиливали его поперек с таким усердием, словно от этого зависела их жизнь. Рот тоже отчаянно болел, а у сломанного зуба обнажился нерв, который давал дикие вспышки боли, каждую секунду словно иглами пронизывающие лицо и голову. В нормальных условиях комбинация этих болей заставила бы меня лезть на стену, но сегодняшний день никак нельзя было назвать нормальным.

– Так долго продолжаться не может, вы не выдержите, – настаивал Кеннеди. – Вы теряете кровь и…

– Это не главное. Скажите, может ли кто–нибудь заметить, что меня ударили в челюсть? – внезапно спросил я.

Кеннеди подошел к раковине, намочил носовой платок и стер с моего лица кровь.

– Мне кажется, нет, – задумчиво ответил он. – Завтра ваша верхняя губа распухнет вдвое, но пока она в норме, – он улыбнулся, но в его улыбке не было радости. – И пока рана в плече не позволяет вам смеяться во весь рот, никто не увидит, что у вас сломан зуб.

– Отлично. Именно это я и хотел знать. Вам известно, что мне ничего не оставалось, что я должен был сделать это?

Я стаскивал краги от плаща и должен был переложить пистолет за пояс брюк. Кеннеди, который уже начал натягивать на себя плащ, увидел пистолет.

– Это кольт Лэрри?

Я кивнул.

– Он стрелял в вас из этого кольта?

Я снова кивнул.

– А Лэрри?

– Там, куда он отправился, героин больше не потребуется, – морщась от непереносимой боли, я натянул пальто, испытывая чувство благодарности к самому себе за то, что снял его перед тем, как ушел. – Я сломал ему шею.

Кеннеди долго и внимательно смотрел на меня.

– Вы хотите казаться опаснее, чем есть на самом деле, не так ли, Тальбот?

– Нет. Если бы вы были на моем месте, вы были бы вдвое опаснее, – мрачно ответил я. – Лэрри поставил Мэри на колени на «обезьяньей доске» буровой вышки и на высоте около тридцати метров от палубы предложил ей спуститься туда, не пользуясь лестницей.

Кеннеди замер и перестал застегивать плащ на пуговицы. Последняя пуговица так и осталась незастегнутой. Он двумя быстрыми шагами пересек комнату и схватил меня за плечи, но, услышав вырвавшийся у меня стон, тут же отпустил.

– Извините, Тальбот. Я веду себя, как последний идиот, – лицо его уже не казалось таким смуглым, как обычно, глаза вспыхнули, губы дергались. – Как… с ней все в порядке?

– Да, с ней все в порядке, – устало сказал я. – Через десять минут она будет здесь, и вы своими глазами убедитесь в этом. Вам пора уходить, Кеннеди. Они могут явиться с минуты на минуту.

– Хорошо, – пробормотал он. – Генерал сказал, что у меня есть полчаса… и эти полчаса уже подходят к концу. Вы… вы уверены, что с ней все в порядке?

– Конечно, уверен, – раздраженно ответил я и тут же пожалел об этом. Этот человек мог бы очень прийтись мне по душе, я мог бы даже полюбить его. Я улыбнулся ему. – Никогда в жизни я еще не встречал шофера, который бы так тревожился за свою хозяйку.

– Я ухожу, – сказал он. У него пропало настроение шутить и улыбаться. Он протянул руку за кожаной записной книжкой, лежащей рядом с моими бумагами на столе, и сунул ее во внутренний карман. – Чуть было не забыл о ней. Будьте добры, отоприте дверь и посмотрите, свободен ли путь.

Я открыл дверь, увидел, что в коридоре никого нет и кивнул ему. Он сунул руки под мышки Ройялу, перетащил его через порог и бесцеремонно бросил за дверью в коридоре рядом с опрокинутым креслом. Ройял зашевелился и застонал. В считанные минуты он мог прийти в сознание.

Кеннеди, стоя в дверях, долго смотрел на меня, словно подбирая слова, которые хотел сказать мне на прощанье, затем легонько похлопал меня по здоровому плечу.

– Желаю счастья, Тальбот, – пробормотал он. – Господи, как бы я хотел быть там с вами.

– Я тоже очень хотел бы этого, – растроганно сказал я. – Не тревожьтесь за меня: теперь моя миссия почти закончена, – Сам–то я отнюдь не обманывался на этот счет, да и Кеннеди отлично знал это. Он вышел, закрыл дверь и, повернув ключ в замке, оставил его в замочной скважине. Я прислушался, но не услышал его шагов: он был удивительно легким и быстрым на ногу для человека такого высокого роста и атлетического сложения.

Теперь, когда я остался один и к тому же в полном бездействии, боли начали мучить меня с удвоенной силой. Попеременными приступами накатывали боль и тошнота. Они накатывали как волны, словно приливы и отливы. Я чувствовал то возвращение, то потерю сознания. Господи, как хорошо было бы бросить все и забыться, но я не имел на это права. Пока еще не имел. Теперь было уже слишком поздно… Я отдал бы все на свете за укол, который снял бы боль, я отдал бы все на свете, чтобы перенести ближайший час или два. Я даже обрадовался, когда менее чем через две минуты после ухода Кеннеди услышал приближающиеся к двери шаги. Да, мы точно рассчитали время. Я услышал чей–то возглас, потом шаги превратились в топот бегущих ног. Я подошел к столу, сел на стул и взял карандаш. Перед тем, как сесть, я выключил свет над головой и включил настольную лампу, прикрепленную к стене. Я установил ее под таким углом, чтобы она отбрасывала свет над головой, оставляя мое лицо в глубокой тени. Возможно, мой рот пока не распух, как сказал Кеннеди, но у меря было такое ощущение, что теперь он здорово раздулся, и я не хотел рисковать.

В замке заскрежетал ключ, и дверь с шумом распахнулась. Видимо, ее толкнули с такой силой, что она едва не слетела с петель. Она отскочила от переборки, и в комнату вошел бандит, которого я никогда еще не видел. Он был такого же сложения, как Кибатти и его напарник. Бандит ворвался в комнату, как ураган. Видимо, Голливуд научил его всем приемам открывания дверей в подобных ситуациях. Если при этом ломались дверные коробки, выдирались петли и со стен отлетала штукатурка, это не имело значения. Это расценивалось так, что хозяину головореза малость не повезло, и он должен потратить какую–то непредвиденную сумму на то, чтобы оплатить расходы на мелкий ремонт. В данном случае, так как дверь была стальная, все, что ему удалось повредить, был его собственный большой палец на ноге, когда он открывал ею дверь. И даже человек, которого никоим образом нельзя было причислить к знатокам человеческих душ, без труда определил бы, что, впав в ярость от того, что причинил себе боль, бандит больше всего жаждал разрядить пистолет, которым он размахивал из стороны в сторону, в первого, кто попадется ему на глаза. Единственным человеком, которого он увидел, был я – с карандашом в руке и мирным вопрошающим выражением лица. Тем не менее, увидев меня, он нахмурился, повернулся на носках и кивнул тем, кто стоял в коридоре.

В комнату вошли Вилэнд и генерал, которые полунесли и полутащили Ройяла, наполовину пришедшего в сознание. Мое сердце успокоилось, когда я увидел, как тяжело он опустился в кресло. Пару ночей тому назад я, а Кеннеди – сегодня отменно поработали: шрам на его лице был не только самым длинным из тех, что мне приходилось видеть, но и самым живописным, так как был окрашен почти всеми цветами радуги, как полотно художника–мариниста, написанное в сине–фиолетово–багрово–желтых тонах. Я сидел за столом и с пристрастным интересом думал о том, останется ли этот шрам на лице Ройяла, когда он сядет на электрический стул. Я склонен был думать, что останется. После убийства Яблонского не мог беспристрастно думать о Ройяле.

– Выходили ли вы из этой комнаты сегодня вечером, Тальбот? – Вилэнд казался нервным и раздраженным, даже голос его изменился. Он позволил отдохнуть своему обычному голосу – вежливому голосу вершителя высшей исполнительной власти.

– Конечно, перейдя из одной материи в другую и испарясь через замочную скважину, – я с интересом уставился на Ройяла. – А что произошло с моим приятелем Ройялом? Уж не свалилась ли на него буровая вышка?

– Нет, Тальбот, вышка на меня не свалилась, – Ройял оттолкнул поддерживающую его руку Вилэнда, сунул руку под пальто и вытащил пистолет, изящный смертоносный пистолет, который всегда первым приходил на ум своему хозяину. Подержав его немного в руке, он готов было снова сунуть его в карман, но тут в голову ему пришла какая–то мысль, и он открыл магазин. Все медно–никелевые пули были на месте. Ройял снова вложил магазин в пистолет и хотел сунуть его в кобуру, но тут ему в голову пришла новая мысль, и он сунул руку в карман пиджака. В его единственном глазу, поскольку второй совсем закрылся, появилось выражение, которое впечатлительный человек мог бы принять за проявление какой–то эмоции: вначале это было удивление, потом облегчение. Он посмотрел на Вилэнда:

– У меня… у меня пропал бумажник.

– Да? – в голосе Вилэнда звучало неподдельное удовлетворение. – Это просто–напросто вор. Он оглушил Ройяла, украл у него бумажник и сбежал.

– Вы сказали, что кто–то украл бумажник? Здесь, на буровой вышке? Возмутительно, чертовски возмутительно! – усы генерала дергались от негодования. – Господи, я не являюсь вашим сторонником, Ройял, но чтобы у меня на буровой… Я прикажу немедленно разыскать его, и виновник…

– Вы можете избежать этого, генерал, – сухо перебил его я. – Денежки спокойно лежат у виновника в кармане брюк, а бумажник покоится на дне моря. На мой взгляд, любой, кто украдет деньги у Ройяла, заслуживает медали, а не наказания.

– Вы слишком много болтаете, приятель, – холодно сказал Вилэнд. Он задумчиво посмотрел на меня. Взгляд мне совсем не понравился. – Возможно, это просто прикрытие или, как говорят, дохлая рыба, которую нам подсунули для того, чтобы скрыть истинную причину выведения Ройяла из строя. Тальбот, возможно вам известна истинная причина нападения на Ройяла?

Я похолодел. Вилэнд был не дурак, и я не предусмотрел подобной реакции с его стороны. Если у них возникнет подозрение, они обыщут меня и обнаружат пистолет Лэрри или рану на плече, а скорее всего и то, и другое… Если так, то это будет последний выход Тальбота на сцену.

– Вероятно, это действительно была «дохлая рыба», – Ройял, покачиваясь, встал со стула и направился к моему столу. У меня побежали по спине мурашки. Он подошел к столу и уставился на лежащие передо мной бумаги.

Ясно, зачем он стал рассматривать их. Теперь я вспомнил вроде бы случайный, но слишком уж внимательный взгляд Ройяла, каким он осматривал эти бумаги перед тем, как вышел из комнаты. Перед тем, как он вышел, я исписал около полстраницы цифрами и буквами. И с тех пор не добавил к ним ни единой цифры и ни единой буквы. А других доказательств Ройялу и не потребуется. Я не сводил глаз с его лица, не осмеливаясь посмотреть на бумаги и думая о том, сколько пуль выпустит в меня Ройял, прежде чем я протяну руку, чтобы вытащить пушку Лэрри из–за пояса. И тут я, не веря своим ушам, услышал:

– Мы идем по ложному следу. Тальбот здесь ни при чем. Он работал, мистер Вилэнд, и я сказал бы, что работал без передышки.

Только тут я посмотрел на бумаги, лежащие на столе, и увидел, что там, где оставил полстраницы цифр и букв, теперь лежали две с половиной страницы! Они были написаны той же ручкой, и потребовалась бы тщательная экспертиза, чтобы определить, чьим почерком они написаны. Ройял никогда бы не установил, что это подделка. Эти две с половиной страницы были решающими для него. Да, этих двух страниц чуши, добавленной к моей полстраничной чуши, этой полнейшей бессмыслицы было больше чем достаточно. Эта абракадабра оказалась моим паспортом на жизнь. И выдал мне этот паспорт Кеннеди, который предвидел, чем все может кончиться в случае, если он не выручит меня и не добавит этих страниц. Кеннеди превзошел меня в своем предвидении. Как было бы здорово, если бы я встретил его на несколько месяцев раньше…

– О'кей. Теперь ясно, что это дело рук человека, нуждающегося в деньгах, – Вилэнд был полностью удовлетворен и выбросил эту историю из головы.

– Как продвигаются дела, Тальбот? Времени осталось мало.

– Никаких проблем, – заверил я. – Все проработано. Гарантирую. После пятиминутного контрольного спуска в батискафе и моего возвращения можем немедленно спускаться все вместе.

– Отлично. – Вилэнд казался довольным, но он не знал того, что знал я. Он повернулся к бандиту, который открыл дверь ногой, и сказал: – Дочь генерала и шофер… они в каюте генерала. Немедленно пригласите их сюда. Вы готовы, Тальбот?

– Готов. – Я встал из–за стола, слегка покачиваясь. Но по сравнению с Ройялом казался абсолютно здоровым, и никто не заметил, что нетвердо стою на ногах.

– Этот день был для меня длинным и утомительным, Вилэнд. Я хотел бы чем–нибудь подкрепиться, прежде чем спускаться в батискафе.

– Я очень удивлюсь, если Кибатти и его друг не заготовили столько продовольствия, чтобы им заполнить целый бар. – Вилэнд, предвидя конец пути, был в отличном настроении. – Конечно. Идемте.

Мы вышли в коридор, прошли его почти до конца и остановились у двери комнаты, где находились Кибатти и его приятель. Вилэнд постучал в дверь условным сигналом, и я с радостью отметил, что сигнал остался прежним. Дверь открылась, и мы вошли.

Вилэнд был прав: Кибатти с приятелем отлично обеспечили себя всем, что касалось спиртного, и к тому времени, как я пропустил внутрь три порции шотландского виски, двое лилипутов, перепиливающих мое плечо, перешли со сдельной работы на почасовую ставку, а у меня пропало желание биться головой о стену. Казалось логичным пропустить еще одну порцию этого обезболивающего средства, чтобы достичь дальнейшего улучшения, и я уже налил виски в стакан, но тут дверь открылась и появился бандит, которого Вилэнд послал за Мэри и Кеннеди. Он пропустил их в комнату и вошел последним. Моему сердцу пришлось многое пережить этой ночью: и тяжелые, напряженные часы бессонницы, и страх за Мэри, и борьбу с Лэрри. Сердце мое не привыкло к таким перегрузкам, но стоило мне один раз взглянуть на Мэри, и мое сердце снова стало делать рывки, хотя разум мой работал без рывков. Я смотрел на ее лицо и думал о приятных вещах, которые были начисто исключены из моей жизни. А еще думал о том, что мне хотелось бы сделать с Вилэндом и Ройялом. Под глазами Мэри большие голубые круги. Она казалась побледневшей, напряженной и больной. Я мог бы поклясться, что последние полчаса, проведенные со мной, напугали и потрясли ее. Ничего подобного ей не приходилось испытывать раньте. Да и меня самого они напугали и потрясли. Но ни Вилэнд, ни Ройял, казалось, ничего не заметили: люди, вынужденные общаться с ними, не могли не испытывать потрясения и страха. Те, кто чувствовал себя иначе, были скорее исключением, чем правилом.

Кеннеди не казался ни потрясенным, ни испуганным. Он вообще казался безразличным и выглядел именно так, как должен выглядеть безупречный шофер. Но вид его не одурачил ни меня, ни Ройяла. Он повернулся к Кибатти и его другу и сказал:

– Обыщите эту птицу и посмотрите, нет ли на ней того, что она не должна носить при себе.

Вилэнд вопросительно посмотрел на него.

– Возможно, он и вправду так безобиден, как выглядит, только я очень сомневаюсь в этом, – объяснил Ройял. – Сегодня утром он куда–то уезжал с буровой вышки. Вполне возможно, что приобрел где–нибудь пистолет, а если у него есть пистолет, он может напасть на Киббати и остальных, когда они этого меньше всего ожидают, – Ройял кивнул в сторону двери в полукруглой стене. – Я бы не хотел взбираться по тридцатиметровой лестнице под прицелом его пистолета.

Они обыскали Кеннеди, но ничего не нашли. Нет сомнений, Ройял был сообразительным парнем, но кое–что он все же упустил: ему надо было бы приказать обыскать меня, а не Кеннеди. Да, сегодня он был не таким сообразительным, как всегда.

– Мы не хотим торопить вас, Тальбот, – с подчеркнутым сарказмом сказал Вилэнд.

– Уже иду, – отозвался я и, выпив последнюю порцию обезболивающего, с недоумением стал рассматривать свои записи, держа их в руке, потом сунул их в карман и повернулся к двери в колонну.

Я старался не смотреть на Мэри, генерала и Кеннеди.

Вилэнд схватил меня за раненое плечо. Если бы не обезболивающее, я пробил бы головой переборку и вылетел через эту дыру. Теперь же только подпрыгнул на два или три сантиметра, а два лилипута снова стали распиливать мое раненое плечо с небывалым усердием.

– Вы уже нервничаете, да? – усмехнулся Вилэнд. Он кивнул в сторону стоящего на столе механизма. Это был простой соленоидный переключатель, который я принес из батискафа. – Вы даже кое–что забыли, не так ли?

– Ничего я не забыл. Эта штука нам больше не понадобится.

– Тогда пошли… Идите впереди… Следите за всеми, Кибатти.

– Не беспокойтесь, босс, я буду следить за ними, – заверил Кибатти.

Нет сомнений, он действительно будет следить. Он пробьет пистолетом голову любому, кто будет дышать слишком глубоко. Генерал и Кеннеди не полезут на рожон, когда Вилэнд и Ройял спустятся со мной в батискафе. Они будут сидеть в этой комнате, и их будут держать под прицелом до нашего возвращения. Я был уверен, что Вилэнд предпочитает, чтобы и генерал спустился с нами в батискафе: если бы генерал был у него на глазах, Вилэнду было бы спокойнее. Но в батискафе сравнительно комфортабельно может уместиться не более трех человек, а Вилэнд никогда бы не отважился подвергнуться даже незначительной опасности и предпочитал всегда иметь рядом своего головореза Ройяла. Поэтому старый генерал должен был остаться. Кроме того, он никогда бы не одолел спуска по лестнице из ста восьмидесяти ступенек.

Да я и сам едва одолел эту проклятую лестницу. Проделав половину спуска, почувствовал себя так, словно мое плечо, руку и шею окунули в литейную форму с расплавленным свинцом. Вспышки обжигающей боли пронзали голову, где пламя превращалось в кромешную тьму, а потом обжигающая боль переходила ниже, в грудь и затем в живот, вызывая тошноту. Несколько раз непереносимая боль, темнота перед глазами и острое чувство тошноты почти лишали меня сознания, и я в отчаянии вцеплялся в ступеньки единственной здоровой рукой, ожидая, когда пламя боли стихнет и ко мне полностью вернется сознание. С каждой новой ступенькой, на которую удавалось спуститься, периоды темноты и тошноты становились все продолжительнее, а периоды сознания короче. Последние тридцать или сорок ступенек я спускался, наверное, как автомат, руководствуясь только инстинктом и памятью, а также какой–то подсознательной волей. В мою пользу было только то, что галантные Вилэнд и Ройял предложили мне спускаться первым, чтобы у меня не возникло искушения сбросить им на головы что–нибудь тяжелое. Поэтому им и не посчастливилось видеть мои мучения. К тому времени, как я добрался до платформы на дне, и после того, как появился Кибатти, который должен был закрыть крышку люка платформы, я мог хотя бы стоять, не качаясь. Кажется, мое лицо было белым, как бумага, и покрылось бисеринками пота. К счастью, свет от маленькой лампочки у подножия этой цилиндрической могилы был слабым, и опасность, что Вилэнд или Ройял заметят мое плачевное состояние, мне не угрожала. Наверное, Ройял после этого спуска тоже будет чувствовать себя довольно мерзко: любой человек, перенесший два нокаута, уложившие его на целых полчаса, не сможет похвастаться, что находится в отличной форме через пятнадцать минут после того, как к нему вернулось сознание. Относительно же Вилэнда у меня было слабое подозрение, что он изрядно трусил и в данную минуту его интересовали только собственная персона и предстоящее путешествие. Люк платформы был открыт, и мы с трудом пролезли через отверстие заполняемой камеры батискафа, спустились в стальной шар. Я спускался со всей осторожностью, стараясь уберечь раненое плечо, но путешествие причиняло мучения, граничащие с агонией. Я включил свет над головой и, открыв электрошкаф, занялся предохранителями и электропроводами, предоставив Вилэнду удовольствие закрыть за собой тяжелый круглый люк затопляемой камеры батискафа.

Как я и ожидал, неимоверное количество разноцветных перепутанных проводов, свисающих из электрошкафа, а также скорость и оперативность, с которой я подключил их в их гнезда, ориентируясь на сделанные мной записи, произвели на них неизгладимое впечатление. К счастью, электрошкаф был установлен на уровне моей талии: моя левая рука почти совсем вышла из строя и действовала только от кисти до локтя, но не выше… Я подключил последний провод, закрыл крышку электрошкафа и стал проверять все электроцепи. Если Вилэнд наблюдал за мной с нетерпением, то на физиономии Ройяла вообще отсутствовало выражение. Его избитое лицо было удивительно похоже на каменный лик Большого Сфинкса из Гизы. Тревога и нетерпение Вилэнда меня совершенно не трогали: в батискафе с ними был только я, и мне не хотелось упускать этого шанса. Включив контрольный реостат обоих моторов, получающих ток от силовых батарей, я повернулся к Вилэнду и показал на пару светящихся дисков.

– Моторы. Здесь их шум совсем не слышен, но они работают так, как положено. Вы готовы?

– Да, – он облизнул губы. – Готов, если готовы вы.

Я кивнул, повернул регулирующий клапан, чтобы заполнить входную камеру батискафа водой, и, указав на микрофон, стоящий на полке на уровне головы между Ройялом и мной, повернул стенной переключатель с положение «включено».

– Может быть, вы изволите дать команду сбросить давление из резинового уплотнительного кольца?

Он кивнул, отдал приказ и снова поставил микрофон на полку. Я выключил микрофон и стал ждать.

Батискаф начал плавно раскачиваться в пределах трех–четырех градусов в направлении с носа на корму. Внезапно раскачивание прекратилось. Я посмотрел на манометр глубины погружения. Показания его были неустойчивы: мы находились еще достаточно близко к поверхности моря, и большие волны, бушующие над нашими головами, вызывали эту неустойчивость. И все–таки никаких сомнений не оставалось: по шкале манометра было видно, что глубина погружения заметно увеличилась.

– Батискаф оторвался от опоры, – сказал я Вилэнду и, включив вертикальный прожектор, направил свет через плексигласовый иллюминатор под нашими ногами. Теперь песчаное дно было в двух метрах от нас.

– Говорите, какое направление надо взять. Скорее, у меня нет желания утонуть в этом иле.

– Вперед. Никуда не сворачивайте!

Я включил сцепление винтов с двумя моторами, передвинул регулятор на половину максимальной скорости и отрегулировал горизонтальные рули на максимальный угол подъема. Угол подъема был небольшой, не более двух градусов: горизонтальные рули батискафа имели второстепенное значение для подъема на поверхность и погружения в воду. Этим горизонтальные рули батискафа в корне отличаются от горизонтальных рулей самолета. Я плавно передвинул регулятор скорости на максимальное значение.

– Мы идем почти на юго–запад, – Вилэнд все время сверялся с какой–то бумагой, которую он вынул из кармана. – Курс 222.

– Это правильное направление?

– Что вы имеете в виду под словом «правильное»? – сердито спросил он. Теперь, когда его желание исполнилось и батискаф опустился на дно, Вилэнда раздражало все. Вполне возможно, у него клаустрофобия, и он боится замкнутого пространства.

– Это направление по карте или по вашему компасу? – нетерпеливо спросил я.

– По компасу.

– Компас был отрегулирован на девиацию?

Вилэнд снова посмотрел на листок бумаги.

– Да. И Брайсон сказал, что если мы все время будем идти прямо в этом направлении, то металлические опоры буровой вышки не будут влиять на отклонение компаса.

Я промолчал. Брайсон, погибший от кессонной болезни, где он теперь? Когда мы прошли шестьдесят метров, у меня появилась полная уверенность в следующем: чтобы пробурить нефтяную скважину глубиной четыре километра, понадобилось бы, по крайней мере, шесть тысяч мешков цемента, причем два из них пошли бы на то, чтобы обеспечить нахождение трупа Брайсона на дне океана достаточно длительное время, так как он должен был превратиться в скелет, который нельзя было бы опознать. Возможно, он пролежал бы на дне океана до тех пор, пока труп вообще перестали бы искать.

– Пятьсот двадцать метров, – прервал мои размышления голос Вилэнда. – Если считать от опоры до самолета.

Это было первое упоминание о самолете.

– Иначе говоря, – продолжал Вилэнд, – это расстояние по горизонтали. Если же учесть глубину погружения на дно, то она составляет что–то около шестисот двадцати метров. По крайней мере, так сказал Брайсон.

– Где начало впадины?

– Приблизительно в двух третях расстояния отсюда. Глубина здесь сорок пять метров. На такой же глубине установлена буровая вышка. Потом спуск под углом тридцать градусов до глубины сто сорок метров.

Я молча кивнул. Мне доводилось слышать, что человек не может одновременно иметь два источника боли. Люди сказали мне неправду. Это возможно. Моя рука, плечо и спина были широким океаном боли. Она прокалывала острием копья мою верхнюю челюсть. Это было острие агонии. У меня отсутствовало желание говорить, отсутствовало вообще желание жить… Я попытался забыть о боли и сконцентрировать мысли на работе, которой были заняты мои руки.

Канат, привязывающий батискаф к опоре, как я установил, был обмотан вокруг силового барабана с электроприводом. Барабан создавал натяжение только в одном направлении: в направлении буровой вышки при нашем возвращении обратно. Теперь же, когда мы двигались от опоры, барабан раскручивался, освобождая изолированный телефонный кабель, находящийся внутри каната. Количество оборотов барабана отмечалось счетчиком, установленным внутри барабана. Таким образом, у нас была точная информация о пройденном батискафом расстоянии. Кроме того, счетчик регистрировал скорость батискафа. Его максимальная скорость равнялась четырем километрам в час, но даже легкая нагрузка при разматывании каната снижала скорость вдвое, хотя и эта скорость была вполне достаточной, так как идти батискафу предстояло недалеко.

Вилэнд, казалось, был очень удовлетворен тем, что доверил мне управлять батискафом. Большую часть времени он проводил у бокового иллюминатора, предаваясь дурным предчувствиям. Единственный глаз Ройяла, холодный и немигающий, был неотрывно прикован к моему лицу: он следил за малейшим движением, за тем, как я управляю батискафом и регулирую приборы. Но, видимо, это было больше по привычке, так как его незнание принципа работы батискафа и законов регулирования было совершенно очевидно. Вскоре у меня появилась возможность убедиться в этом: я настроил прибор поглощения углекислого газа на минимум и увидал, что он не прореагировал на это.

Мы медленно дрейфовали по курсу на расстоянии около четырех метров от дна моря. Нос батискафа был направлен слегка вверх, а направляющий канат, разматывающийся с барабана батискафа, то цеплялся за подводные скалам и коралловые рифы, то проходил над колонией губок. Вода была совершенно темной, но два наших прожектора и свет, льющийся через иллюминаторы со стеклами из плексигласа, достаточно хорошо освещали дно. Один или два морских окуня лениво проплыли мимо. Занятые своими собственными делами, они не обращали на нас никакого внимания. Гибкая, как змея, барракуда, извиваясь узким серебристым телом, подплыла к нам, ткнулась зубастой головой в иллюминатор и, словно не веря своим глазам, целую минуту заглядывала внутрь. Косяк рыб, похожих на скумбрию, какое–то время плыл рядом с батискафом, и вдруг мгновенно исчез, словно его снесло сильным порывом ветра. Его спугнула акула с носом в форме бутылки, величественно выплывшая откуда–то. Она плыла вперед, неуловимо помогая себе движениями длинного мощного хвоста. Но чаще всего дно моря казалось пустынным: возможно, бушующая на поверхности буря повлияла на поведение рыб и заставила их уйти на глубину.

Точно через десять минут после того, как мы отошли от буровой, дно внезапно провалилось, и мгла настолько сгустилась, что, казалось, свет нашего прожектора не сможет проникнуть до основания почти вертикальной скалы. Но я знал, что это только иллюзия: Вилэнд нанимал людей, которые сделали топографические съемки дна океана не менее дюжины раз, и если он сказал, что угол равняется тридцати градусам, так оно и было. И все же впечатление от этой внезапно появившейся перед глазами бездонной пропасти ошеломляло.

– Вот она, – тихо сказал Вилэнд. На его гладком, ухоженном лице я увидел капельки пота. – Опускайте батискаф, Тальбот.

– Немного позже. Если мы начнем спускаться сейчас, то буксирный канат, который мы травим, поднимет вверх хвостовую часть батискафа. Наши прожекторы не могут освещать пространство перед нами, они освещают только дно. Вы хотите, чтобы мы врезались носом в скалу, которую не сможем увидеть? Вы хотите повредить переднюю емкость с бензином? Не забудьте, эти емкости выполнены из тончайшей листовой стали. Достаточно повредить хотя бы одну из них, и мы получим такую негативную плавучесть, что никогда уже не всплывем на поверхность. Надеюсь, вам это ясно, Вилэнд, не так ли?

Его лицо блестело от пота. Он снова облизал губы и сказал:

– Поступайте, как знаете, Тальбот.

Я поступил так, как считал нужным: придерживался курса 222° до тех пор, пока счетчик не показал, что пройдено шестьсот метров. Потом выключил мотор и создал незначительную величину отрицательной плавучести, чтобы горизонтальные рули при движении вперед не дали батискафу всплыть.

Мы опускались на дно предельно медленно. Стрелка глубиномера едва двигалась. Вес свисающего каната тянул нас назад, и каждые двадцать метров погружения между шестьюдесятью и ста сорока метрами я включал моторы и слегка вытравливал канат.

Точно на глубине сто тридцать метров прожекторы осветили дно моря. На дне не было ни скал, ни коралловых рифов, ни морских губок. Там были только неглубокие дорожки на сером песке и длинные темные полосы ила. Я снова включил моторы и отрегулировал скорость движения на половину максимальной. Потом отрегулировал горизонтальные рули и начал медленно продвигаться вперед. Мы прошли около пяти метров. Расчет Брайсона был абсолютно правильным. Когда счетчик показал шестьсот двадцать пять метров пройденного пути, я увидел какой–то предмет, возвышающийся над дном моря слева, почти за пределами видимости. Это был хвост самолета. Оказывается, мы проскочили нашу цель, которая находилась справа: нос самолета был направлен в сторону приближающегося к нему батискафа. Я включил моторы на обратный ход и перевел барабан на намотку каната. Пройдя назад около двадцати метров, я снова направился вперед, слегка отклоняясь влево, и подошел к месту, которое считал местом назначения. Тут же переключил моторы на обратный ход и сразу выключил их. Батискаф начал медленно погружаться, так как свисающий канат, коснувшись дна, увлек его за собой. Но этот уменьшенный вес все же не мог противостоять небольшой отрицательной плавучести, и батискаф тяжело опустился на черный ил дна.

Прошло всего пятнадцать минут с тех пор, как я переведена минимум регулятор аппарата поглощения углекислого газа, но уже чувствовалось, что воздух в камере батискафа начал портиться. Ни Вилэнд, ни Ройял, казалось, не замечали этого. Возможно, они думали, что воздух должен быть именно таким в этих условиях. Скорее же всего, они вообще не заметили этого. Они были полностью поглощены тем, что видели в ярком свете прожекторов через передний иллюминатор. И только одному Богу известно, как я был поглощен этим. Сотни раз задавал себе один и тот же вопрос: что я буду чувствовать и как буду реагировать, когда увижу то, что находится на дне, наполовину захороненное под илом. Думал, что меня охватит гнев. Гнев и ярость, ужас и душераздирающая горечь утраты. И страх. Но этих чувств уже не осталось во мне. Вернее, почти не осталось. Я испытывал только чувство жалости и глубокую грусть. Нет, даже не грусть, а глубочайшую меланхолию, доселе неведомую мне. Возможно, моя реакция не была такой, как я предвидел, потому, что мой ум затуманили водовороты боли. И все же я знал, что причина не в этом. Знать, что жалость и меланхолия удел не каких–то других людей, а мой собственный, не было облегчением. Меланхолия, вызванная воспоминаниями об утерянном прошлом, – все, что осталось мне в этой жизни. Меланхолия и чувство жалости к самому себе, человеку, непоправимо затерянному в своем одиночестве.

Самолет более чем на метр погрузился в ил. Правого крыла не было: видимо, оно отлетело, когда самолет ударился о воду. Кончик левого крыла обломлен, но хвостовая часть и фюзеляж сохранились почти полностью, если не считать изрешеченной пулями носовой части и разбитого стекла, усеянного сеткой трещин. Это наглядно демонстрировало, как умер пилот самолета. Мы находились совсем близко от фюзеляжа. Наблюдательная камера батискафа была не более чем в двух метрах от разбитых окон кабины самолета и почти на одном уровне с ними. За разбитыми вдребезги ветровыми стеклами я увидел два скелета: один, на месте капитана, все еще находился в выпрямленном положении и опирался на разбитое боковое окно, удерживаясь в таком положении ремнем безопасности; другой скелет, на месте штурмана, сильно наклонен вперед. Он был почти вне поля зрения.

– Чудеса, не так ли, Тальбот? Ну разве не чудеса? – Вилэнд, который на время забыл о своей клаустрофобии, довольно потирал руки. – Прошло столько времени, но игра стоила свеч, игра стоила свеч! Подумать только, целый! А я–то думал, что он уже рассыпался в прах по дну моря. Для такого опытного специалиста, как вы, никаких осложнений не предвидится, правда, Тальбот? – не ожидая ответа, он тут же отвернулся и с интересом уставился в иллюминатор. – Просто чудесно! – повторил он. – Просто чудесно!

– Да, чудесно! – согласился я, поражаясь твердости и безразличию своего голоса. – Если не считать английского фрегата «Де Браак», затонувшего во время шторма недалеко от побережья залива Делавэр в 1798 году, это самое большое затонувшее сокровище в западном полушарии, оцененное в десять миллионов двести пятьдесят тысяч, сокровище в золотых монетах, алмазах и изумрудах.

– Десять миллионов и двести… – голос его замер. – А откуда… откуда вам это известно, Тальбот?

– Я знал об этом сокровище еще до того, как вы услышали о нем, Вилэнд. Оба они мгновенно отвернулись от иллюминатора и уставились на меня. Удивление на лице Вилэнда сменилось подозрением, потом в нем начал проглядывать страх. Ройял широко раскрыл свой единственный, плоский, холодный, мраморный глаз. Так широко он еще никогда не раскрывал его. – Боюсь, что вы не так умны, как генерал, Вилэнд. Я тоже не додумался до этого. Он зашел ко мне сегодня утром. Японял, почему он сделал это. А вы–то знаете почему, Вилэнд? Вы хотите знать, почему?

– О чем это вы? – резко спросил он.

– Генерал – умный человек, – продолжал я, пропустив мимо ушей его вопрос. – Он заметил: когда мы прилетели на вертолете на буровую вышку в то утро, то я прятал лицо до тех пор, пока не убедился, что среди людей, встречающих нас, не было кого–то, кого я не хотел увидеть, и когда я убедился, что его нет, уже лицо не прятал. Этот вопрос перестал волновать меня. Согласен, немного легкомысленно с моей стороны, но это навело генерала на мысль, что я не убийца. Если бы я был убийцей, должен был бы прятать лицо от каждого встречного. Это также навело его на мысль, что я уже побывал на нефтяной вышке и боялся, что кто–то из работающих там людей узнает меня. Генерал был прав как в отношении своего первого, так и в отношении второго предположения: я не убийца и ранее действительно побывал на буровой вышке. Я был там сегодня на рассвете.

Вилэнд сник. Ошеломляющий эффект моих слов и непредвиденные последствия, скрытые за тем, что он узнал, совершенно выбили его из колеи. Он был настолько ошарашен, что потерял дар речи.

– Генерал заметил и кое–что еще, – продолжал я. – Он заметил: когда вы говорили о работе по поднятию этого сокровища со дна моря, то я ни разу не задал самых необходимых и самых очевидных вопросов: какое сокровище надо поднимать и на каком корабле или самолете оно находилось и вообще находилось ли оно на корабле или самолете. Ведь я не задал ни одного из этих вопросов, Вилэнд, не так ли? Снова я проявил легкомыслие, не так ли? Но вы ничего не заметили, Вилэнд. Что же касается генерала Рутвена, он и это заметил. И понял: я все знал заранее.

Секунд десять царило молчание. Потом Вилэнд прошептал:

– Кто вы, Тальбот?

– Единственное могу ответить: я не отношусь к числу ваших друзей, Вилэнд, – я улыбнулся ему, насколько позволяла причиняющая сильную боль верхняя губа. – Вы умрете, Вилэнд, вы умрете мучительной смертью, до последнего вздоха проклиная мое имя и день, когда мы встретились.

Снова наступило молчание, более продолжительное, чем раньше. Мне ужасно хотелось курить, но внутри батискафа это было невозможно, и одному Богу известно, каким отвратительным стал воздух. Наше дыхание становилось все более учащенным, по лицам струился пот.

– Разрешите мне рассказать вам одну небольшую историю, – продолжал я. – И, хотя это не волшебная сказка, начну ее теми словами, которыми обычно начинаются сказки, словами: «Однажды жила–была…» Итак, однажды жила–была одна маленькая страна, имеющая крохотный флот и авиацию: пару истребителей, фрегат и канонерку. Это не такой уж большой военно–морской флот, Вилэнд, не так ли? Именно поэтому правители страны решили удвоить его. У этой страны отлично шли дела с экспортом нефти и кофе, и она решила, что сможет позволить себе это. Отметьте для себя только одно, Вилэнд: правители страны могли бы потратить деньги в сто раз более выгодно, но страна была очень склонна к революции, а сила любого нового правительства в значительной мере зависит от мощи вооруженных сил, которыми располагают правители. Давайте удвоим военно–морской флот страны, решили они. Кто именно сделал это предложение, Вилэнд?

Он попытался говорить, но вместо слов вырвалось что–то очень напоминающее воронье карканье. Он облизал губы.

– Интересно, откуда вам это известно? Вы говорите о Колумбии.

– Вы правы, о Колумбии. Ее правители договорились получить пару подержанных истребителей у Англии, а также несколько фрегатов, канонерок и минных тральщиков у Соединенных Штатов. Если учесть, что эти подержанные фрегаты были почти новыми, их продавали почти задаром – всего за десять миллионов двести пятьдесят тысяч долларов. Но затем возникло препятствие: Колумбии снова стала угрожать революция, гражданская война и анархия. Цена 1Тесо за границей стала падать. Англия и Соединенные Штаты, которым Колумбия должна была выплатить общую сумму платежа, отказались получать платеж в песо. Ни один международный банк не предоставит денег такой маленькой стране, как Колумбия. В конце концов, между Колумбией, Англией и Соединенными Штатами была достигнута договоренность, что этот платеж будет выплачен натурой. Одно из предыдущих правительств Колумбии ранее импортировало на индустриальные цели алмазы из Бразилии, оцененные в два миллиона долларов. Эти алмазы так и не были использованы. К алмазам было добавлено колумбийское золото весом около двух тонн на сумму в два с половиной миллиона долларов. Золото было в слитках весом тринадцать килограммов каждый. Основную часть платежа надо было выплатить ограненными изумрудами. Мне не надо напоминать вам, Вилэнд, что шахты в Восточных Андах – самый известный и важный источник изумрудов в мире. Возможно, это вам известно?

Он промолчал. Вытащил из нагрудного карманчика выставленный напоказ носовой платок такого же цвета, как галстук, и вытер пот с лица. Вилэнд выглядел так, словно был болен.

– Ладно, это не суть важно. Потом возник вопрос о транспортировке. Вначале предполагали переправить груз в Тампу, пользуясь самолетом авиакомпании «Авианка» или грузовым самолетом авиакомпании «Ланса», но все национальные авиалинии в начале мая 1958 года, когда должны были пройти выборы нового правительства Колумбии, временно закрылись, самолеты стояли в ангарах. Некоторые члены парламента жаждали побыстрее освободиться от этих денег, чтобы они не попали к тем, кому не предназначались, и стали подыскивать грузовую авиалинию за границей, самолеты которой выполняли только внешние рейсы. Они остановились на Транс–Карибской воздушной чартерной компании. Агентство Ллойда согласилось выдать страховой полис.

На рейс грузового самолета была составлена фальшивая карта полета, и он вылетел из Барранкильи на Тампу через Юкатан Страйт.

В самолете летело всего четыре человека, Вилэнд. Брат–близнец владельца Транс–Карибской чартерной компании был пилотом, второй пилот выполнял также обязанности штурмана. Кроме них, в самолете находились женщина и маленький ребенок, которого решили взять с собой, а не оставлять на родине, потому что во время выборов могли быть беспорядки, кроме того, могли обнаружить, какую роль сыграла Транс–Карибская компания в вывозе из страны ценностей. Но фальшивые документы не помогли тем, кто был в самолете, потому что один из благородных высоконравственных гражданских служащих, который жаждал выплатить долг Англии и Соединенным Штатам, оказался прожженным негодяем, был подкуплен и работал на вас, Вилэнд. Ему был известен настоящий план полета, и он сообщил его вам по рации. Вы были вне себя от счастья и решили действовать, составили свой план.

– Откуда вам известно все это? – прокаркал Вилэнд.

– Мне это известно потому, что я владелец… я был владельцем Транс–Карибской чартерной компании. – Я чувствовал себя предельно усталым. Причиной усталости были то ли боли, то ли мерзкий воздух, а возможно – чувство пустоты жизни, охватившее меня с необычайной силой. – В это время я находился в Белизе, в Британском Гондурасе, но мне удалось поймать их по рации после того, как починили ее. Они рассказали мне, что кто–то пытался взорвать самолет. Теперь я знаю, что это не совсем так: кто–то просто пытался вывести из строя рацию, чтобы отрезать самолет от внешнего мира. И это почти удалось. Вы не знали, Вилэнд, что я установил контакт с этим самолетом незадолго перед тем, как он был расстрелян в воздухе. Да, я был на связи с этим самолетом в эти самые минуты, Вилэнд. – Я медленно поднял голову и посмотрел на него невидящим взглядом. – Был на связи всего две минуты. И эти две короткие минуты приговорили вас к смерти. Сегодня ночью вы умрете…

Вилэнд уставился на меня. В глазах его застыл ужас. Он отлично знал, что его ожидает, вернее, думал, что знает. Теперь он узнал, кто я, понял, что означает встретиться с человеком, который потерял все в жизни, с человеком, для которого жалость и сострадание стали пустым звуком. Медленно, словно делая неимоверные усилия или испытывая мучительную боль, он повернул голову и посмотрел на Ройяла, но впервые за все время их сотрудничества не встретил в нем ни успокоения, ни надежности, ни защиты: произошло нечто невероятное – Ройял испугался!

Я слегка повернул голову и указал на разбитую кабину самолета.

– Смотрите во все глаза, Вилэнд. Вглядитесь повнимательнее в дело рук своих. Смотрите и гордитесь собой. Скелет, сидящий на месте капитана, был когда–то Питером Тальботом, моим братом–близнецом. Другой скелет это Элизабет Тальбот. Она была моей женой, Вилэнд. На заднем сиденье самолета вы видите все, что осталось от совсем маленького ребенка, от Джона Тальбота, моего сына. Ему всего три с половиной года. Я тысячи раз думал о том, как погиб мой мальчик, Вилэнд. Пули, убившие жену и брата, не долетели до него, и он был жив до тех пор, пока самолет не упал в воду. Минуты две–три… Кувыркаясь в воздухе, самолет падал через все небо, Вилэнд, и маленький ребенок, объятый ужасом, кричал и рыдал, зовя мать, а она так и не пришла ему на помощь. А Джон снова и снова звал ее… Но она не могла прийти. Вилэнд… Разве она могла прийти? Она сидела в своем кресле мертвая. И потом самолет упал в воду. Возможно, даже тогда Джонни был еще жив. Возможно, что фюзеляж какое–то время был на поверхности воды и не тонул, так часто бывает, вы ведь это знаете, Вилэнд. Возможно даже, что когда самолет затонул, то внутри кабины еще оставался воздух. Сколько же прошло времени, прежде чем волны сомкнулись над самолетом? Вы можете себе это представить, Вилэнд… Трехлетний ребенок кричит, отчаянно борется за свое существование и умирает… И рядом с ним нет ни единой живой души. Да… А потом он перестал кричать и бороться за свое существование… мой маленький сын утонул…

Я долго смотрел в иллюминатор на разбитую кабину самолета, и это время показалось мне целой вечностью… Когда отвернулся, Вилэнд вцепился в мою правую руку. Я оттолкнул его, и он упал на пол, уставившись на меня широко раскрытыми глазами. Его охватила паника. Рот открылся, дыхание участилось, он дрожал всем телом. Ройял все еще держал себя в руках, хотя костяшки пальцев его рук, сложенных на коленях, побелели, а глаза непрерывно метались по наблюдательной камере. Он был похож на животное, мучительно ищущее путь к спасению.

– Я долго ждал этого дня, Вилэнд. Ждал целых два года и четыре месяца. И не думал ни о чем другом хотя бы пять минут. В моей жизни не осталось ничего, ради чего стоило бы жить. Вам, наверное, понятно это. Я натерпелся достаточно. Может быть, это и страшно, но я хотел бы остаться здесь, рядом с ними… Я перестал уговаривать себя, что должен продолжать жить. После того, что увидел сейчас, решил, что с успехом могу остаться здесь… К жизни меня привязывало только одно обещание, которое я дал себе третьего мая тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года. Обещание, что не успокоюсь до тех пор, пока не найду и не уничтожу человека, который сломал мою жизнь и лишил ее всякого смысла. Я наполовину выполнил свое обещание. Теперь могу со спокойной совестью уйти из жизни. Сознание того, что вы ходите по той же земле, что и я, делает мою жизнь отвратительной. Убийцы и их жертвы до самого конца будут вместе…

– Вы сумасшедший, – прошептал Вилэнд. – Вы сумасшедший. Что вы хотите этим сказать?

– Только одно. Вы помните электропереключатель, который остался на столе в комнате? Вы тогда спросили меня о нем, и я ответил, что он больше не понадобится нам. Да, он действительно не понадобится. Это было устройство, без которого невозможно освободиться от балласта. Мы никогда не всплывем снова. Мы на дне моря, Вилэнд, и останемся здесь навечно.

Глава 12

Наши лица ручьями заливал пот. Температура внутри камеры батискафа поднялась почти до пятидесяти градусов. Воздух был влажным и отвратительным. Наше дыхание стало хриплым и затрудненным. Это было удушье. Не хватало кислорода. Дыхание было единственным звуком в этом тонкостенном стальном шаре, находящемся на дне Мексиканского залива на глубине сто сорок метров над уровнем моря.

– Вы нарочно оставили прибор в комнате? – голос Вилэнда превратился в слабый недоверчивый шепот, в его глазах застыл ужас. – Мы останемся… здесь? Здесь в этом… – голос его замер. Он стал озираться. На его лице были отчаяние и ужас. Так смотрит перед смертью крыса, попавшая в крысоловку. А он и был не чем иным, как крысой.

– Отсюда нет выхода, Вилэнд, – сурово подтвердил я. – Выход только через люк. Может быть, вы хотите попробовать открыть его. На такой глубине усилие снаружи, прижимающее люк, равно пятидесяти тоннам или около того. Но если бы даже вы смогли открыть его, вас с такой силой расплющило бы о переборку, находящуюся напротив люка, что вся ваша толщина стала бы не больше десяти миллиметров. Не воспринимайте мои слова слишком тяжело, Вилэнд, последние минуты вашей жизни будут очень мучительны. Если бы вам сказали, что человек может испытать такие муки, то вы никогда бы не поверили этому. Вы своими собственными глазами увидите, как ваши руки и лицо станут голубыми, а затем, в последние несколько секунд, пурпурными и уже только потом начнут разрушаться все главные кровеносные сосуды ваших легких. И вскоре после того, как они начнут рваться, вы уже не сможете…

– Замолчите! Замолчите! – закричал Вилэнд. – Замолчите, ради всего святого! Выпустите нас отсюда, Тальбот! Выпустите нас отсюда! Я дам вам все, что хотите: миллион, два миллиона, пять миллионов! Заберите себе все это сокровище, Тальбот! Заберите себе все это: и золото, и изумруды, и алмазы! Все! – Его рот и лицо дергались, как у эпилептика, глаза вылезли из орбит.

– Меня тошнит от вас. Я не выпустил бы вас отсюда, даже если бы мог, Вилэнд. Я пошел бы на это только в том случае, если бы у меня появилось искушение оставить включенным контрольный выключатель на буровой вышке. Тот прибор, который остался там. Нам остается жить пятнадцать, от силы двадцать минут, если только можно назвать агонию, которую мы должны испытать, жизнью. Вернее, агонию, которую вам придется испытать, – я поднес руку к своему пальто и, оторвав центральную пуговицу, сунул ее в рот. – Я ничего подобного не испытаю, так как на протяжении нескольких месяцев готовился. Это не пуговица, Вилэнд, это капсула с концентрированным цианидом. Стоит только надкусить ее, и я умру прежде, чем успею осознать, что умираю.

Мои слова окончательно доконали его. Из угла рта у него потекла слюна и, бормоча что–то нечленораздельное, он, неизвестно По какой причине, бросился на меня. У него настолько помутился рассудок, что он и сам не понимал, что делает. Но я ожидал такой выпад. Под рукой оказался тяжелый гаечный ключ. Я схватил его и кинул в Вилэнда прежде, чем он успел прикоснуться ко мне. Удар получился не очень сильный, но и его было достаточно. Вилэнд отклонился назад, ударился головой об обшивку стены и тяжело рухнул на пол.

Оставался Ройял. Он, скорчившись, сидел на маленьком стуле с матерчатым сиденьем. Он начисто забыл о том, что его лицо должно быть бесстрастным, как у сфинкса: знал, что остается жить считанные минуты, и на лице его начало появляться выражение, которое было ему совершенно неведомо и несвойственно в течение всех этих долгих лет. Он видел, как к нему подбирается его собственная смерть, а не смерть, которую он приносил своим многочисленным жертвам в течение многих лет. Страх стал глубоко проникать в его мозг, захватывая самые сокровенные уголки. Но пока паника еще не коснулась его, и он еще не совсем потерял контроль над собой, как это случилось с Вилэндом. Но его способность рассуждать и разумно мыслить исчезли. Все, что пришло ему на ум, было обычным для него в случае опасности: он вытащил свой маленький черный смертоносный пистолет и прицелился в меня, но я знал, что он не выстрелит. Просто–напросто это был его обычный рефлекс. Впервые за всю свою жизнь Ройял встретился с проблемой, которую невозможно было разрешить нажатием пальца на курок.

– Ты тоже испугался, Ройял? – тихо спросил я.

Теперь даже для того, чтобы сказать несколько слов, требовалось делать заметные усилия. Мое нормальное дыхание – около шестнадцати вздохов в минуту – участилось до пятидесяти. Стало трудно выдавить из себя хотя бы одно слово.

Он молча посмотрел на меня, и все дьяволы ада выглянули из глубины его черных глаз. Я мог бы поклясться, что вторично за эти сорок восемь часов, и на этот раз несмотря на влажный, гнилой и отвратительный воздух в кабине батискафа, на меня повеяло запахом свежевыкопанной сырой могилы.

– Сильный, жестокий головорез Ройял, – хрипло прошептал я. – Ройял–убийца, помнишь ли ты всех тех людей, которые, стоя перед тобой, дрожали от страха, помнишь ли ты всех тех, кто до сих пор дрожит перед тобой, стоит им только услышать твое имя? Может быть, ты хочешь, чтобы они увидели тебя в эту минуту? Ты хочешь этого, Ройял? Ты хочешь, чтобы они увидели, как ты дрожишь от страха? Ведь ты дрожишь от страха, не так ли, Ройял? Ты испытываешь такой ужас, какого еще никогда не испытывал. Ведь ты испытываешь ужас, Ройял?

И снова он промолчал. Дьяволы все еще выглядывали из глубины его глаз, но им было уже не до меня, они уже наблюдали не за мной, они принялись за самого Ройяла. Они вгрызались все глубже и глубже в потаенные уголки этого темного ума и, блуждая там, играли выражением его искаженного лица. И это искаженное лицо являлось ясным доказательством того, что эти дьяволы раздирали его в разные стороны, и все же самый мощный из них тащил его к черной пропасти полного краха, к тому всепоглощающему ужасу, который граничит с безумием.

– Как тебе нравится твое состояние, Ройял? – хрипло спросил я. – Ты чувствуешь, как стало болеть твое горло и легкие? Я тоже чувствую боль в своем горле и своих легких… Я вижу, что твое лицо уже начинает синеть… Пока оно еще не очень синее… синева появилась только под глазами… Вначале синева всегда появляется под глазами, потом начинает синеть нос. – Я сунул руку в нагрудный карман и вытащил маленький прямоугольник. – Вот зеркало, Ройял. Разве ты не хочешь посмотреть на себя в зеркало? Разве ты не хочешь увидеть, как..?

– Будь ты проклят, Тальбот, – он выбил зеркало из моей руки, и оно отлетело в сторону. Голос его был похож и на рыдание, и на крик: – Я не хочу умирать! Я не хочу умирать!

– А разве твои жертвы хотели умирать, Ройял? – я уже не мог говорить разборчиво, мне надо было сделать четыре или пять вдохов, прежде чем смог выговорить это предложение. – Все твои жертвы, наверное, хотели покончить жизнь самоубийством, и ты просто помогал им осуществить мечту от всех щедрот и доброты твоего сердца?

– Ты умрешь, Тальбот, – голос был похож на зловещее карканье. Пистолет в его дрожащей руке был направлен мне в сердце. – Ты умрешь сейчас.

– Не смеши, Ройял, – я хотел бы рассмеяться во все горло, да у меня в зубах зажата таблетка цианида. Моя грудь болела, а наблюдательная камера плыла перед глазами. Я знал, что не выдержу больше, знал, что приближается смерть.

– Не тяни, – выдохнул я. – Не тяни и нажми на курок.

Он посмотрел на меня сумасшедшими блуждающими глазами, которые уже потеряли все контакты с реальностью, и сунул маленький черный пистолет в кобуру. То, что незадолго перед спуском его били по голове, начало сказываться и звучало похоронным звоном. Он был в худшем состоянии, чем я. Он начал раскачиваться на матерчатом стульчике и, внезапно повалившись вперед и встав на четвереньки, принялся мотать головой направо и налево, словно для того, чтобы развеять туман в голове. Едва не теряя сознание, я наклонился к нему, сжал пальцами ручку контрольного аппарата поглощения углекислого газа и повернул ее от минимальной отметки на максимальную. Но заметно улучшиться воздух мог только через две–три минуты. А минут через пять атмосфера внутри камеры приблизится к нормальной. Но это не имело значения. Я наклонился над Ройялом.

– Ты умираешь, Ройял, – выдохнул я. – Интересно, как себя чувствует умирающий, Ройял? Скажи мне, что он испытывает при этом? Что чувствует человек в могиле, находящейся на дне моря в ста сорока метрах от поверхности? Что чувствует человек, зная, что ему уже никогда не придется вдохнуть чудесный, чистый, свежий воздух, никогда не придется увидеть ласковое солнце? Что чувствует человек, который умирает? Скажи мне, Ройял, что он ощущает. – Я еще ниже склонился над ним. – Скажи, Ройял, ты хотел бы жить?

Он не реагировал, он был где–то далеко.

– Ты очень хотел бы жить, Ройял, – я должен был почти выкрикнуть эти слова.

– Я хочу жить, – его голос был похож на мучительный стон, его сжатая в кулак правая рука слабо ударяла по дну камеры. – Господи, как же я хочу жить!

– Возможно, я еще позволю тебе жить, Ройял. Возможно. Ты сейчас стоишь на коленях, не так ли, Ройял? Ты на коленях вымаливаешь себе жизнь, не правда ли, Ройял? Я поклялся, что доживу до того дня, когда ты, стоя на коленях, будешь умолять сохранить тебе жизнь, а сейчас именно это ты и делаешь, не так ли, Ройял?

– Будь ты проклят, Тальбот! – его голос был похож на охрипший, отчаянный, мучительный крик. Теперь он стоял на коленях и качался из стороны в сторону, его голова поворачивалась то в одну, то в другую сторону, веки плотно сомкнуты. Внизу, на полу, воздух был совершенно испорченным, отвратительным и почти лишенным кислорода, и на его лице начали появляться голубые тени. Он дышал, как задыхающаяся от бега собака. Каждый вздох доставлял ему мучительную агонию. – Выпустите меня отсюда. Ради Бога, выпустите меня отсюда.

– Ты еще не умер, Ройял, – прошептал я ему на ухо. – Кто знает, может быть, ты снова увидишь солнце. А может, и не увидишь. Я солгал Вилэнду, Ройял. Переключатель для освобождения от балласта еще может сработать. Я заменил только пару проводов, и все. Тебе понадобится несколько часов, чтобы найти, какие именно провода заменены. Я же найду их за тридцать секунд.

Он перестал мотать головой и посмотрел на меня залитыми кровью, потемневшими от ужаса глазами, в которых промелькнул слабый проблеск надежды. Под глазами у него были темные круги, лицо заливал пот.

– Выпусти меня отсюда, Тальбот, – прошептал Ройял. Он не знал, осталась ли у него какая–нибудь надежда спастись или это начало новых, более изощренных пыток.

– Я мог бы выпустить тебя отсюда, Ройял. Конечно, мог бы. Посмотри, у меня есть отвертка, – я показал ее и улыбнулся, не испытывая к этому убийце никакой жалости. – Но у меня во рту все еще таблетка цианида, Ройял, – я показал ему зажатую в зубах пуговицу.

– Не надо, – хрипло крикнул он. – Не раскусывайте ее. Вы сумасшедший, Тальбот! Вы сумасшедший! В вас нет ничего человеческого. – Неплохо! Даже Ройял заговорил о человечности! Этот великий гуманист Ройял!

– Кто убил Яблонского? – тихо спросил я. Дышать становилось легче, но только не на полу, где лежал Ройял.

– Я. Я убил его, – простонал Ройял.

– Как?

– Я застрелил его. Выстрелил в голову. Он спал.

– А потом?

– Мы закопали его в огороде, – Ройял все еще стонал и раскачивался, но старался излагать неповинующиеся ему мысли как можно более связно: ему на какое–то мгновение удалось справиться со своими нервами. Он знал, что от этого зависит его жизнь.

– Кто стоит за Вилэндом?

– Никто.

– Кто стоит за Вилэндом? – неумолимо и настойчиво повторил я.

– Никто, – его голос почти перешел в крик, он отчаянно пытался убедить меня, что не лжет. – На Кубе были два человека: министр, работающий в правительстве, и Хоурас – постоянный гражданский служащий в Колумбии. Теперь их уже нет в живых.

– Что с ними произошло?

– Они… они уничтожены. Их уничтожил я.

– Кого еще вы убрали с тех пор, как стали работать с Вилэндом?

– Больше никого.

Я показал ему зажатую меж зубов пуговицу. Он вздрогнул.

– Пилота. Пилота, который вел истребитель и сбил тот самолет, который лежит сейчас на дне. Он… он слишком много знал.

– Ясно. Именно поэтому мы так и не нашли этого пилота, – кивнул я. – Да, ничего не скажешь, премиленькая собралась компания. Но вы совершили одну ошибку, Ройял, не так ли? Вы поторопились застрелить своего пилота. Он не успел даже сообщить вам точные координаты места гибели нашего самолета… Все эти приказы вы получили от Вилэнда?

Он кивнул.

– Вы слышали мой вопрос? – потребовал я.

– Да. Вилэнд отдал мне приказы сделать все это.

Наступила короткая пауза. Я посмотрел в иллюминатор и увидел, как к батискафу подплыло какое–то странное существо, похожее на акулу. Оно с недоумением уставилось на батискаф, самолет и потом, лениво махнув хвостом, исчезло в адской тьме. Я повернулся и постучал Ройяла по плечу.

– Постарайтесь привести его в чувство.

Когда Ройял наклонился над своим хозяином, я протянул руку у него над головой и выключил подачу кислорода. Не хотел, чтобы воздух преждевременно стал слишком свежим.

Через минуту или две Ройялу удалось привести Вилэнда в чувство. Его дыхание было тяжелым. Первая стадия недостатка кислорода в крови зашла у него уже довольно далеко, но, несмотря на это, он все еще мог дышать, так как, открыв глаза, стал дико озираться вокруг и, увидев меня с пуговицей во рту, закричал. Он то разражался ужасными, дергающими все нервы криками, то затихал.

В замкнутом пространстве камеры батискафа эти крики казались особенно резкими и неприятными. Я протянул было руку, чтобы ударить его по щеке и вывести из истерического состояния, вызванного паникой и ужасом, но Ройял опередил меня. У него возникли робкие и слабые проблески надежды, и он, видимо, решил не терять этой надежды до самого конца. Ройял поднял руку и довольно сильно ударил Вилэнда по щеке. Он уже не церемонился с ним.

– Прекратите истерику! – крикнул Ройял и стал резко и грубо трясти Вилэнда. – Прекратите! Прекратите! Тальбот сказал, что может все наладить. Вы слышите меня? Тальбот сказал, что может все наладить!

Постепенно крики стихли. Вилэнд посмотрел на Ройяла глазами, в которых впервые промелькнули признаки сознания, одержавшего верх над ужасом и безумием.

– Что вы сказали? – хрипло прошептал он. – Повторите, что вы сказали, Ройял.

– Тальбот сказал, что может все наладить. Он говорит, что солгал нам и что переключатель, который оставил наверху, не так уж необходим для сброса балласта. Тальбот сможет обойтись без него! Тальбот сможет обойтись без него, слышите?

– Вы действительно можете, Тальбот? – от удивления глаза Вилэнда раскрылись так широко, что я увидел кольцо белка, окружающее радужную оболочку. Его дрожащий голос звучал благоговейно, как молитва, и вся его поза выражала мольбу. Он еще не осмеливался надеяться, слишком далеко его разум погрузился в долину смерти, чтобы над ним снова забрезжили даже отблески света. Вернее, он не осмеливался открыть глаза и посмотреть, боясь, что не увидит света. – Значит, вы можете забрать нас отсюда? Даже теперь… даже теперь вы…

– Возможно, я это сделаю, а возможно – нет, – мой голос, несмотря на сильную хрипоту, был в меру безразличным. – Я уже сказал, что предпочел бы остаться здесь. Я действительно хотел бы остаться здесь, но это зависит от нескольких причин. Идите сюда, Вилэнд.

Он, дрожа, встал и с трудом подошел. Его ноги и все тело дрожали так сильно, что он с трудом стоял на ногах. Я схватил его здоровой рукой за лацканы пиджака и подтянул к себе так, что наши лица почти соприкасались.

– Воздуха осталось на пять минут, Вилэнд, а может, и того меньше. Быстро скажите, какую роль вы играли во всем этом деле вплоть до того момента, когда встретились с генералом Рутвеном. И поторопитесь!

– Возьмите нас отсюда! – простонал он. – Здесь совсем нет воздуха! Здесь нечем дышать! У меня болят легкие. Я не могу… я не могу дышать, – он не преувеличивал. Испорченный воздух с хрипом входил и выходил из его горла при каждом вдохе и выдохе с частотой нормального сердцебиения. – Я не могу говорить… я просто не могу говорить…

– Говорите, будьте вы прокляты, говорите, – Ройял сзади схватил Вилэнда за горло и начал трясти взад и вперед, пока его голова не стала вертеться, как у сломанной куклы. – Говорите! А может, вы хотите умереть, Вилэнд? Вы решили заодно и меня погубить? Вы думаете, что я хочу погибнуть из–за вас? Говорите же!

И Вилэнд заговорил. Менее чем за три минуты натруженного дыхания, кашля и удушья он рассказал мне все, что я хотел знать. Рассказал, как он договорился с кубинским министром военно–воздушных сил, что тот предоставит в его распоряжение самолет, простаивающий целыми неделями. Рассказал, как подкупил офицера, который заведовал радарной станцией на Западной Кубе, как подкупил очень ответственного гражданского служащего в Колумбии, как были перехвачены позывные нашего самолета, как наш самолет был обнаружен в воздухе и сбит. Потом он рассказал, как поручил Ройялу ликвидировать тех двух человек, которые помогли осуществить задуманный план. Он начал говорить о генерале, но я жестом остановил его.

– Этого достаточно, Вилэнд. Идите, сядьте на место.

Я снова настроил прибор на максимум.

– Что вы делаете? – прошептал Вилэнд.

– Впускаю сюда немного свежего воздуха. Вам не кажется, что здесь слишком спертый воздух и нечем дышать?

Они переглянулись, посмотрели на меня, но промолчали. Честно говоря, я ожидал вспышки ярости, упреков и даже попытки нападения, но ничего такого не произошло. Ими все еще владел страх, который оставался доминирующей эмоцией. Они знали, что все еще полностью находятся в моей власти, что от меня зависит их жизнь.

– Кто… кто вы, Тальбот? – прокаркал Вилэнд.

– Пожалуй, вы можете считать меня копом, – я опустился на матерчатый стул. Не хотелось начинать довольно тонкую работу поднятия батискафа на поверхность, пока воздух не очистится полностью и полностью не прояснится мой разум. – Когда–то я был порядочным и честным человеком, который вместе со своим братом работал по поднятию со дна моря затонувших кораблей и самолетов. Мой брат – это человек, вернее то, что осталось от человека, сидящего на месте пилота, Вилэнд. Мы были отличной командой. Мы вдвоем подняли золото со дна моря у побережья Туниса и использовали свой капитал на то, чтобы создать свою собственную авиатранспортную компанию. Во время войны и брат, и я были летчиками и летали на бомбардировщиках. И у него, и у меня были лицензии на вождение гражданских самолетов. Наши дела шли отлично, Вилэнд… они шли отлично, пока мы не встретили вас. После того, как вы сделали это, – я ткнул большим пальцем в сторону разбитого, покрытого илом и водорослями самолета, – я снова вернулся в Лондон. Меня арестовали. Они решили, что я имею к этому какое–то отношение. Но вскоре все прояснилось, и лондонское страховое агентство Ллойда, потерявшее весь страховой пакет, наняло меня на работу в качестве специального следователя. Оно было намерено истратить нелимитированную сумму, чтобы вернуть хоть какой–то процент своих денег. А так как в этом деле были заинтересованы правительства Англии и Америки и были замешаны государственные денежные ресурсы, то за моей спиной прочно стояли оба эти правительства. Ни у кого никогда не было лучшей поддержки. Американцы даже пошли на то, что освободили от работы своего самого лучшего полицейского и полностью подключили его к этому делу. Как вы понимаете, этим полицейским был Яблонский.

Это сообщение потрясло Вилэнда и Ройяла. К этому времени ужас немедленной смерти частично отступил, они снова вернулись в реальный мир и могли по достоинству оценить то, что услышали от меня, и представить, как это отразится на их судьбах. Они уставились друг на друга. Потом перевели глаза на меня. Я не мог пожелать себе более внимательной аудитории.

– Итак, вы совершили грубейшую ошибку, джентльмены, – продолжал я. – Застрелить Яблонского было непоправимой ошибкой с вашей стороны. Одного этого вполне достаточно, чтобы отправить вас обоих на электрический стул: судьи не жалуют людей, которые убивают полицейских. Возможно, это не назовешь справедливым с их стороны, так как они должны быть абсолютно беспристрастны, на что поделаешь, именно так обстоит дело. Если убийство обыкновенного жителя еще может как–то сойти с рук, то убийство полицейского в любом случае требует самого сурового возмездия. Нам известно о вас вполне достаточно, чтобы отправить и того и другого на электрический стул полдюжины раз за все ваши преступления.

Я рассказал им, как Яблонский и я год с лишним работали вместе, причем большую часть времени провели на Кубе: мы искали хоть какие–то следы золотых слитков. Рассказал, как мы впоследствии пришли к заключению, что слитками, алмазами и изумрудами пока никто не воспользовался, так как на мировом рынке еще не появился ни один ограненный изумруд: стоило на мировом рынке появиться хотя бы одному камешку, как через два, максимум три дня об этом стало бы известно Интерполу.

– И мы были вполне уверены, что слитки пока не найдены. Этому было только одно объяснение: самолет упал в море, и кто–то поторопился уничтожить единственного человека, который мог точно указать, где затонуло сокровище. Я имею в виду пилота с истребителя. Ответы на наши запросы позволили сузить район поисков, и мы решили уделить особое внимание западному побережью штата Флорида. Мы рассуждали так: искателям сокровищ, которых мы должны обнаружить и привлечь к ответственности, потребуется корабль. Вы нашли яхту генерала. «Искусительница» вполне устроила вас. Кроме судна был необходим глубиномер высокой чувствительности. Тут–то вы и совершили фатальную ошибку, Вилэнд. Мы обязали всех основных поставщиков, занимающихся морским и подводным оборудованием в Европе и Северной Америке, немедленно уведомить нас в случае, если они продадут кому–либо специализированное оборудование для замера больших глубин. Естественно, что суда военно–морского флота, торговые и рыболовецкие суда исключались. Речь шла только о частных. Надеюсь, вы внимательно слушаете меня?

Они очень внимательно слушали! Теперь они на три четверти вернулись к своей обычной форме и полностью пришли в себя. Они смотрели на меня с такой ненавистью, словно хотели испепелить своими взглядами.

– В течение четырех месяцев частными лицами было куплено шесть высокочувствительных глубиномеров. Все шесть были куплены владельцами больших яхт. Мы установили, что две яхты отправились в кругосветное путешествие, одна была в Рио, одна – в узком проливе на острове Лонг–Айлэнд, одна была на побережье Тихого океана. И наконец, шестая курсировала вверх и вниз западного побережья штата Флорида. Ее название было «Искусительница», и принадлежала она генералу Блеру Рутвену. Это была блестящая идея, вынужден согласиться. Лучшего прикрытия для того, чтобы, не вызывая подозрений, обследовать буквально каждый квадратный километр флоридского побережья, не сыщешь. Пока геологи генерала расставляли на дне моря свои бомбочки и изготовляли сейсмологические карты подводных горных пластов, вы, пользуясь глубиномером, тоже составляли свои карты, отмечая контуры каждого даже небольшого предмета, покоящегося на дне моря. На эту работу ушло почти сорок два дня: вы немного просчитались и начали работы, уйдя слишком далеко на север. И уже тогда мы наблюдали за каждым вашим передвижением. У нас даже была специальная лодка для ночных дежурств. Именно на этой лодке я и уплыл в то раннее утро. Так или иначе, вы нашли самолет. Вы даже потратили три ночи на то, чтобы попытаться поднять на поверхность что–либо с затонувшего самолета с помощью крюков. Правда, вам удалось вытащить только конец левого крыла, – я сделал жест в сторону иллюминатора. – Вы и обломили его: при аварии самолетов такие поломки происходят крайне редко.

– Откуда известно все это? – прошептал Вилэнд.

– Знаю это по той простой причине, что работал сменным инженером на борту «Искусительницы», – я проигнорировал испуганный возглас Вилэнда и то, что его руки непроизвольно сжались в кулаки. – Помните, вы говорили, что и вы и генерал видели меня где–то раньше: то ли на борту спасательного судна в Гаване, то ли где–то еще. Вы ошибались, хотя было время, когда я действительно работал на этой фирме. Я провел на «Искусительнице» пять недель. Потом ушел оттуда, окрасил свои волосы в этот проклятый рыжий цвет, попросил хирурга по пластическим операциям сделать вот этот шрам и захромал. Вас не назовешь наблюдательным, Вилэнд. Вам следовало бы задавать себе различные тесты и тренироваться на наблюдательность. Именно так обстояли дела. Вы уже знали, где находятся сокровища, но не могли дотянуться до них. Любой водолаз, который стал бы при нырянии пользоваться колокольчиками и всяким сложным оборудованием, необходимым для подобной работы, собственными руками накинул бы петлю на свою шею. Но потом кому–то из вас пришла в голову блестящая мысль. Эта идея заключалась в том, чтобы использовать для спуска на глубину батискаф. И эту идею мы осуществили сегодня. Бьюсь об заклад, эта идея пришла в голову вашему умершему другу, инженеру Брайсону. Он прочитал всю имеющуюся литературу об испытаниях батискафов на островах Вест–Индия и решил использовать эти данные на буровой вышке генерала.

Воздух в наблюдательной камере почти полностью очистился, но температура была еще слишком высокой, чтобы чувствовать себя комфортно. Кислорода в камере было теперь достаточно, и дыхание не вызывало никаких болевых ощущений. И с каждой минутой поведение Вилэнда и Ройяла становилось все наглее и нахальнее.

– Да, у каждого были свои блестящие идеи, – продолжал я. – Но по–настоящему гениальной была только одна – та, которая привела вас обоих к концу вашего пути, и эта идея принадлежала Яблонскому. Именно Яблонский решил, что большим плюсом для нас будет, если мы обеспечим вас батискафом, с помощью которого вы смогли бы выполнить свою задачу.

Вилэнд грязно выругался, посмотрел на Ройяла и потом на меня.

– Вы хотите сказать, что… – начал он и замолчал.

– Да, все это было подстроено, – устало ответил я, не испытывая никакого удовольствия. – Объединенные французские и британские военно–морские силы в то время проводили в Лионском заливе испытания батискафа. Когда мы обратились к ним с просьбой, то они с готовностью согласились продолжить испытания здесь. Мы позаботились о широкой рекламе этих испытаний и, убедившись в том, что преимущества батискафа изложены как можно нагляднее и заманчивее для вас, время от времени возобновляли эту рекламу, изложенную с такой подробной характеристикой, что даже самый большой идиот понял бы, что батискаф отлично приспособлен для подводных работ по спасению и поднятию со дна моря затонувших кладов. Мы знали, что рано или поздно вы клюнете на эту наживку и что «Искусительница» обязательно появится здесь. И она действительно появилась. Мы с совершенно определенной целью оставили батискаф в укромном, уединенном месте. Но предварительно я так «заколдовал» его, что никто, кроме электрика, который сделал электропроводку, и меня самого, не смог бы заставить его спуститься в воду. Вам необходимо было после того, как завладели батискафом, найти человека, который привел бы его в боевую готовность, не так ли, Вилэнд? Когда я в нужный момент оказался рядом, вы решили, что это счастливое совпадение, не так ли? Интересно, что скажут наши друзья старший прораб и инженер–нефтяник, когда обнаружат, что почти три месяца они потратили на то, чтобы пробурить по указанию геологоразведчиков около двух километров. Думается мне, что именно вы и Брайсон заменили их отметки, чтобы максимально приблизиться к сокровищу. Вам наплевать, что они на многие километры отошли от нефтеносных пластов. Теперь им остается только бурить дно до тех пор, пока не дойдут до Индийского океана, конечно, так и не обнаружив нефти.

– Вам не удастся уйти живым с такой информацией, – грубо оборвал меня Вилэнд. – Клянусь Богом, вам это не удастся…

– Помолчите, – презрительно сказал я. – Иначе снова выключу аппарат, и вы оба снова будете ползать передо мной на коленях, умоляя спасти вашу жизнь, так же, как ползали на коленях не более пяти минут тому назад.

По–моему, они могли бы убить меня в эту минуту, с удовольствием наблюдая за моими предсмертными мучениями; они наблюдали бы за моей агонией, и по их щекам катились бы слезы радости и счастья. Никто еще не говорил с ними так, как я. Они растерялись, они не знали, как ответить и что предпринять в этой ситуации, так как их жизни все еще зависели от меня. После длительной паузы Вилэнд откинулся назад на своем стуле и улыбнулся. Он снова строил планы…

– Я полагаю, Тальбот, вы решили передать нас властям. Так ведь? – он ждал ответа, но его не последовало, и он продолжал: – Если решили поступить так, то было бы гораздо лучше, если бы вы изменили решение. Для такого умного копа, Тальбот, вы на удивление слепы. Я уверен, что вы не захотите стать виновником смерти двух ни в чем не повинных людей. Я ведь не ошибся в вас, Тальбот?

– О чем это вы? – медленно спросил я.

– Я говорю о генерале и его семье, – Вилэнд мельком посмотрел на Ройяла, и впервые за время, проведенное под водой, в его глазах не было страха. На его лице было торжествующее выражение. – Если точнее, я говорю о жене генерала и его младшей дочери. Вы знаете, что я имею в виду, Тальбот?

– Какое отношение к этому делу имеет жена генерала?

– Господи, а я на какое–то мгновение подумал, что мы в ваших руках! – на лице Вилэнда было явное облегчение. – Оказывается, вы дурак, Тальбот, слепой дурак! Неужели вам никогда не приходило в голову, что мы были вынуждены прибегнуть к определенным мерам, чтобы заставить генерала сотрудничать с нами. Неужели вас ни разу не удивило, почему такой всеми уважаемый и известный человек, как генерал, позволил нам пользоваться его яхтой, его буровой вышкой и вообще всем, чем нам заблагорассудится? Неужели вас еще ни разу не заинтересовало это?

– Ну, я думал…

– Вы думали! – недобро усмехнулся Вилэнд. – Да вы просто идиот! Старик Рутвен был вынужден помогать нам независимо от того, хотел он этого или нет. Он помогал нам, так как знал, что от нас зависит, останутся ли в живых его жена и младшая дочь!

– Его жена и младшая дочь? Но… но они же официально получили развод. Я имею в виду генерала и его жену… Об этом писали во всех газетах… Я сам читал об этом!

– Конечно, вы читали об этом, – забыв о недавнем ужасе, Вилэнд почти ликовал. – Точно так же поступили сто миллионов других людей. Генералсделал все, чтобы эта история приобрела широкую известность. Было бы никуда не годно, если бы она не получила широкой огласки. Жена и дочь генерала – наши заложники, Тальбот. Мы держим их в одном безопасном месте, и они останутся там до тех пор, пока мы не завершим этого дела. А может, и подольше…

– Вы… вы похитили их?

– Готов дать вам пенни за сообразительность, Тальбот, – снова недобро усмехнулся Вилэнд. – Конечно, мы похитили их…

– Вы и Ройял?

– Я и Ройял.

– Вы подтверждаете это? Но ведь это преступление заслуживает смертной казни, а вы добровольно и откровенно признаетесь, что совершили его. Так ведь?

– Да, так. А что нам мешает подтвердить это? – самодовольно ухмыльнулся Вилэнд. Внезапно он стал нервничать. – Советую забыть о копах и выбросить из головы мысль о том, чтобы передать нас полиции. Теперь перейдем к делу. Как вы намерены доставить нас на буровую вышку? И никаких штучек, иначе мы сделаем из вас отбивную котлету.

– Жена и дочь генерала в ваших руках, – сказал я, пропустив мимо ушей его последнюю фразу. – Вы неплохо придумали! Вы заставили их подчиниться и действовать по вашей указке. Вам больше ничего не оставалось: это дело в десять раз серьезнее дела Линсберга, и вы были готовы на все. К тому же знали, что генерал не сможет возбудить против вас судебного процесса: ведь никаких свидетелей не было. Ваше слово против слова генерала. Ко всему прочему, у вас всегда был наготове козырной туз – Ройял. Пока Ройял ходит по американской земле, генерал будет вынужден молчать. Наверное, ваша операция обошлась генералу в кругленький миллиончик? Ведь для него его собственная жизнь – пустяк по сравнению с жизнями жены и детей. Хорошенькое же дельце заварили!

– Да, все четыре туза в моих руках, Тальбот.

– Конечно, – рассеянно сказал я, думая о другом. – Каждый день, ровно в полдень, вы отправляли закодированную телеграмму, используя код, которым пользовался генерал в своей переписке. Вы направляли эти телеграммы вашим сторожевым псам, охраняющим миссис Рутвен и Джин. Как видите, Вилэнд, я даже знаю имя дочери генерала. Если такая закодированная телеграмма не поступила бы в течение суток, то согласно полученному от вас указанию женщин переправили бы в какое–то другое, более безопасное место. А вам не кажется, что держать их в Атланте было слишком рискованно?

Лицо Вилэнда стало серым, руки задрожали, он взволнованно прошептал:

– Что вы сказали?

– Я додумался до этого только двадцать четыре часа тому назад. Да, вы ловко провели нас. Мы были как слепые котята. Многие недели проверяли каждую телеграмму, отправляемую из Марбл–Спрингса, совершенно выпустив из виду телеграммы, курсирующие на материке. Когда я, наконец, додумался проверять и их, то через Кеннеди сообщил об этом судье Моллисону. Вы помните мою драку с Кеннеди? Именно тогда я и передал с ним свою записку судье, и с этого момента началась самая яростная и беспощадная охота на ваших людей, Вилэнд, охота, которой не было равной в течение всех последних лет. С той самой поры, как вы убили Яблонского, ФБР шло на все, чтобы найти виновных. Оно не останавливалось ни перед чем. Теперь, Вилэнд, у меня есть для вас одно сообщение: миссис Рутвен и Джин находятся в безопасности и чувствуют себя отлично, а что касается ваших друзей, то они, сидя под надежными замками, выкладывают людям из ФБР все, что только им известно о ваших делишках, надеясь смягчить свои собственные приговоры добровольными признаниями. Когда я сообщил шерифу о необходимости проверять телеграммы, курсирующие в пределах Атланты, я действовал, конечно, наугад, ведь у меня не было возможности проверить свою догадку, я только был твердо уверен, что этот вариант надо обязательно проверить.

– Вы все это придумали на скорую руку, – осипшим от волнения голосом прошептал Вилэнд. Лицо его снова исказила гримаса страха и, словно хватаясь за соломинку, он сказал: – Вы все придумали… Вы же весь день были под охраной и…

– Если бы вы зашли в радиорубку и увидели, в каком состоянии оказался ваш человек, попытавшийся помешать мне сообщить по рации необходимые сведения шерифу, не были бы так уверены, что я сидел взаперти. Освобождая меня из–под вашей стражи, Кеннеди так ударил Ройяла, что у него до сих пор шумит в голове. Когда Ройял рухнул, как подкошенное дерево, Кеннеди втащил его в комнату и, заполнив два листа цифрами и буквами, подложил их к половине листа, который заполнил я. Потом он остался в комнате с Ройялом, а я отправился заниматься своими собственными делами. Вам, должно быть, ясно, что я не осмеливался действовать до тех пор, пока не освободили миссис Рутвен и Джин. Да, теперь они на свободе!

Я посмотрел на его серое, сразу постаревшее лицо и отвернулся. Зрелище было не из приятных.

Пора было возвращаться на буровую вышку. Я узнал все, что хотел знать, получил все доказательства, которые могли потребоваться. Открыв электрошкаф, разобрал перепутанные провода и вставил их в соответствующие гнезда. Потом закрыл электрошкаф и включил один из четырех переключателей, управляющий электромагнитной защелкой, удерживающей балласт. Защелка сработала, и в боковых иллюминаторах появились два облачка серой песчаной пыли и сразу же исчезли в черном иле морского дна. Но несмотря на то, что после освобождения от балласта вес уменьшился, батискаф не двигался.

Я включил второй переключатель, освободил вторую пару контейнеров, но батискаф не двигался. Мы довольно глубоко погрузились в ил. Насколько глубоко, не знаю, но при испытаниях этого никогда не случалось. Я сел и стал вспоминать, не упустил ли чего–нибудь, не забыл ли. Теперь, когда напряжение спало, меня снова стали мучить боли в плече и во рту. Они мешали ясно мыслить и отвлекали. Я вытащил изо рта пуговицу и рассеяно сунул ее в карман.

– Это действительно… это действительно цианид? – лицо Вилэнда все еще было измученным и серым.

– Не будьте идиотом. Разве вы не видите, что это самая обыкновенная роговая пуговица, правда, высшего качества, – я поднялся и одновременно потянул два других переключателя. Они сработали и… снова ничего не произошло. Я посмотрел на Вилэнда и Ройяла и увидел на их лицах страх. Я и сам стал испытывать его. Господи, подумал я, какой иронией судьбы может все обернуться, если в конце концов все мои слова сбудутся и мы навсегда останемся на дне моря. Медлить не было ни смысла, ни времени. Надо было срочно принимать решение. Я запустил оба мотора, установил на максимальный подъем горизонтальные рули батискафа, запустил мотор барабана для намотки каната и одновременно нажал на переключатель, сбросивший за борт две большие электрические батареи, укрепленные снаружи батискафа. Батареи с глухим шумом, потрясшим батискаф, одновременно погрузились в воду, подняв вверх темное облачко быстро расплывающегося вокруг батискафа отвратительного ила. В течение нескольких секунд, показавшихся мне вечностью, ничего не произошло. Последняя надежда исчезла. И вдруг в какую–то долю секунды батискаф покачнулся, вырвал погруженную в ил корму и начал приподниматься. Я услышал, как после ужаса и перенапряжения последней секунды зарыдал от облегчения Вилэнд.

Я выключил моторы, и батискаф начал плавно, не раскачиваясь, подниматься вверх. Время от времени я включал мотор барабана, чтобы не давать провисать канату. Мы уже поднялись метров на тридцать, когда заговорил Ройял.

– Значит, все было подстроено, Тальбот? У вас и в мыслях не было оставлять нас на дне, – злобно прошептал он. Здоровая сторона его лица стала такой же непроницаемой, как обычно.

– Да, я обманул вас.

– Зачем вы это сделали, Тальбот?

– Я хотел точно установить, где находится сокровище. Но фактически это вторичная причина, так как я знал, что оно где–то поблизости. Правительственный инспекционный корабль нашел бы его в течение одного дня.

– Так зачем вы это сделали, Тальбот? – так же монотонно повторил он.

– Я хотел получить доказательства. Мне необходимы были доказательства, чтобы послать вас обоих на электрический стул. До сегодняшнего дня у нас не было никаких доказательств: следы совершенных вами преступлений вели к целой серии мелких раздробленных дел, эти дела можно сравнить с разделенными на отсеки водонепроницаемыми камерами с запертыми дверями. Ройял запирал эти двери, уничтожая всех и каждого, кто мог бы дать какие–то показания против вас. Это неправдоподобно, но мы не могли вменить вам ни единого преступления. Не было ни одного человека, который мог бы вас разоблачить. И все по той единственной причине, что все, кто мог заговорить, мертвы. Мы всюду натыкались на запертые двери. Но сегодня вы открыли все эти двери передо мной. Страх был ключом, открывшим все эти двери.

– У вас все равно нет никаких доказательств, Тальбот, – ухмыляясь, сказал Ройял. – Это всего–навсего ваше слово против нашего, да вы и не доживете до того часа, когда сможете дать показания.

– Ожидал услышать от вас нечто подобное, – кивнул я. Мы уже были на глубине около восьмидесяти метров. – Насколько я вижу, ваша храбрость снова вернулась, Ройял? Но дело в том, что вы не осмелитесь уничтожить меня. Без меня не сможете управлять батискафом и добраться до буровой вышки. И отлично знаете это. Что же касается доказательств, то могу вас успокоить. У меня есть конкретное доказательство. К пальцам моей ноги клейкой лентой надежно прикреплена пуля, которая убила Яблонского. – Они обменялись быстрыми испуганными взглядами. – Это потрясло вас, не так ли? Мне все известно. Я даже отрыл труп Яблонского там, в огороде. Проще простого доказать, что пуля, которой был убит мой друг, соответствует вашему пистолету, Ройял. Одного этого доказательства вполне достаточно, чтобы вы окончили свою жизнь на электрическом стуле.

– Отдайте мне эту пулю, Тальбот. Немедленно отдайте ее мне. – Плоские мраморные глаза вдруг заблестели, а рука потянулась за пистолетом.

– Не будьте идиотом. На что вам она? Что вы сделаете с ней? Выбросите в иллюминатор? Вам не избавиться от нее, и вы отлично знаете это. Впрочем, если вам и удалось бы избавиться от этой пули, то имеется кое–что еще, чего вы никогда не сможете уничтожить. Истинная причина вашего сегодняшнего путешествия на дно моря означает, что вы оба умрете.

В моем голосе, видимо, было что–то такое, что убедило их. Ройял замер. Вилэнд, лицо которого оставалось землисто–серым, дрожал всем телом и, словно от нестерпимой боли, раскачивался из стороны в сторону. Еще не зная причины, они знали, что наступил конец. – Канат, наматываемый на барабан, ничто иное, как электрокабель микрофона, связанного с громкоговорителе, установленным на буровой вышке. Посмотрите, вот переключатель микрофона. Вы видите, что он находится в положении «выключено»? Так не верьте глазам своим. Сегодня утром я «заколдовал» его и настроил так, чтобы микрофон не выключался. Микрофон работает, и именно поэтому я заставил вас говорить, заставил повторять то, что вы уже говорили ранее. Именно поэтому я подтащил вас к себе, Вилэнд, чтобы вы говорили, чуть ли не упираясь ртом в микрофон. Каждое слово, сказанное вами здесь сегодня, так же, как и каждое слово, сказанное сейчас, раздается в громкоговорителе на буровой вышке, и при этом каждое слово дублируется трижды: на телеграфной ленте, на пульте гражданского стенографиста и на пульте стенографиста, являющегося работником полиции Майями. Возвращаясь сегодня утром на буровую, я позвонил в полицию и попросил их еще утром приехать на буровую вышку. Возможно, именно их приезд так взволновал старшего прораба и инженера–нефтяника. Их прятали в течение двенадцати часов, но Кеннеди было известно, где они находятся. Во время завтрака, Вилэнд, я показал Кеннеди код, которым вы пользуетесь, когда хотите, чтобы Кибатти открыл дверь. Теперь с ними уже все кончено.

Вилэнд и Ройял молчали. Им нечего было сказать, по крайней мере, пока нечего. Они будут молчать до той самой минуты, пока полностью не осознают все значение услышанного.

– И пусть вас не тревожит запись на телеграфной ленте, – добавил я. – Обычно такие материалы не принимают в качестве свидетельских показаний в суде, но эта запись станет исключением. Каждое сделанное вами заявление было добровольным – вспомните, как это было, и вы убедитесь, что это именно так. Да и в той комнате на буровой вышке будет по меньшей мере десять свидетелей, которые готовы принести присягу в подлинности этих записей и в том, что они не могли прийти из какого–либо другого источника, чем батискаф. Любой прокурор Соединенных Штатов потребует вердикта «виновны» и получит его. Причем присяжным заседателям не потребуется удаляться на совещание, а вам известно, что это означает.

Ройял снова вытащил свой пистолет. Возможно, у него возникла безумная мысль повредить канат, пустив в него пулю, и попытаться вырваться в батискафе на свободу.

– Значит, все мы ошибались в отношении вас, Тальбот? Значит, вы гораздо умнее, чем все мы вместе взятые. Я признаю это. Вы своего добились, но никогда не доживете до того дня, когда жюри объявит нам смертный приговор. Прощайте, Тальбот!

– Я бы на вашем месте не стал стрелять. Разве вам не хочется, когда вы будете сидеть на электрическом стуле, сжимать его подлокотники обеими руками в роковую минуту?

– Хватит болтать, Тальбот, я же сказал…

– Вы бы лучше заглянули в дуло, – посоветовал я ему. – Если очень хотите, чтобы вам оторвало руку, то знаете, как поступить, и выстрелите из своего пистолета. Хочу только предупредить. Когда вы были без сознания в той комнате, Кеннеди взял ваш пистолет и забил по всей длине ствола свинцовую заглушку. Неужели думаете, что я настолько сошел с ума, чтобы спуститься с вами в батискафе, зная, что вы вооружены? Можете не верить мне, Ройял, но стоит вам только нажать на спусковой крючок, как…

Он заглянул в ствол, и его лицо исказила ненависть. В один–единственный сегодняшний день на его лице появилось все разнообразие выражений, которых оно было лишено лет десять. И теперь его лицо, словно по телеграфу, выдавало сигналы о намерениях своего владельца. Я знал, что он запустит в меня пистолет еще до того, как он швырнул его в меня, и успел уклониться. Пистолет угодил в плексигласовый иллюминатор за моей спиной и, не причинив никаких повреждений, упал у моих ног.

– Зато мой пистолет при мне, – хриплым голосом проговорил Вилэнд. Его почти невозможно было узнать: цветущий, уверенный в себе человек с манерами крупного босса превратился в измученного старика с землистым лицом, покрытым бисеринками пота.

– Наконец–то вы допустили хотя бы одну ошибку, Тальбот, – он дышал неровно, задыхаясь. – Вам не удастся…

Вилэнд замолчал, рука, наполовину опущенная в карман, замерла. Он, не мигая, уставился в дуло тяжелого кольта, направленного ему в переносицу.

– Где, где вы взяли этот пистолет? Это же… разве это не пистолет Лэрри?

– Был его пистолетом. Вам следовало бы обыскать меня, а не Кеннеди. Дураки! Конечно, это пистолет Лэрри – этого наркомана, который утверждал, что вы – его отец. – Я внимательно смотрел на него. Мне совершенно ни к чему была пистолетная канонада в пятидесяти метрах от поверхности моря. Я не знал, чего ожидать, не знал, как отреагирует Вилэнд. – Этот пистолет я отобрал у него вечером, около часа тому назад, перед тем, как убил его…

– Перед тем… перед тем… как…

– Перед тем, как я убил его. Я сломал ему шею.

Вилэнд издал звук, похожий одновременно на рыдание и на стон, и бросился на меня. Но реакция его была замедленной, а движения еще более медлительными. Он беззвучно упал на пол, когда рукоятка кольта Лэрри угодила ему в висок.

– Свяжите его, – сказал я Ройялу. Вокруг валялось множество обрывков гибкого шнура, и Ройял воспользовался ими. Пока он связывал Вилэнда, я продувал бензиновые емкости через клапан и замедлил скорость подъема, когда батискаф был в сорока метрах от уровня моря. Как только Ройял окончил свою работу и еще не успел выпрямиться, я ударил его кольтом Лэрри где–то около уха. Если когда–то и было время на то, чтобы играть роль джентльмена, то это время давно прошло. Я чувствовал себя таким слабым и затерянным в приливах океана боли, что понимал только одно: не смогу одновременно довести батискаф до буровой вышки и следить за Ройялом. Я вообще сомневался, что смогу доставить батискаф куда следует.

И все же мне это удалось. Помню, как приподнял люк батискафа, открыв проход в кессонную камеру в опоре буровой вышки, помню, как заплетающимся, совершенно чужим голосом передал по микрофону, чтобы надули резиновое кольцо, обеспечив этим герметичность стыковки батискафа с опорой буровой вышки. Помню, как открыл люк батискафа, задыхаясь, вполз внутрь входной камеры и повернул ручку, открывающую входную дверь. И больше ничего не помню… Потом мне сказали, что нас троих нашли лежащими на полу батискафа без сознания.

Эпилог

Я спустился по лестнице зала суда и вышел наружу. Стоял спокойный, теплый и солнечный октябрь. Только что Ройялу объявили смертный приговор, и всем было известно, что апелляция будет отклонена, приговор останется в силе. Жюри, как я и предсказал, вынесло ему приговор, не удаляясь на совещание. Суд длился всего один день, и в течение всего этого длинного дня, час за часом, Ройял сидел, застыв, как каменное изваяние, устремив глаза на одно и то же место. Он смотрел на меня. Его пустые, плоские, мраморные глаза, как всегда, были лишены всякого выражения. Они ничего не выражали ни когда прокурор включил запись, в которой Ройял умолял оставить его в живых и ползал на коленях в батискафе на дне моря, ни когда зачитывали смертный приговор. Но несмотря на то, что глаза Ройяла ничего не выражали, даже слепой мог бы прочесть в них его послание: «Вечность – это длительное время, Тальбот. Вечность – это навсегда. Но я буду ждать».

Ну, что же, пусть ждет: вечность для меня слишком большой срок, чтобы тревожиться.

Вилэнд так и не дождался вынесения приговора, и судьям даже не представился шанс судить его. Поднимаясь из батискафа по лестнице из ста семидесяти ступенек, он просто выпустил из рук перила и немного отклонился назад. Он не издал ни единого крика за все время своего длинного полета вниз…

На лестнице я обогнал генерала и его жену. Я впервые увидел миссис Рутвен в первый же день, как только вышел из больницы. Это было вчера. Она была просто очаровательна, необыкновенно грациозна и бесконечно благодарна мне. Они предложили мне все, начиная от работы на самой вершине служебной лестницы в их нефтяной компании и кончая такой огромной суммой денежного вознаграждения, которой любому смертному хватило бы на то, чтобы прожить полдюжины жизней. Я только улыбнулся им, поблагодарил за честь и распрощался. Они не представляли для меня никакого интереса: все самые высокие должности и все деньги мира не могли купить тех дней, которые ушли в небытие и стали прошлым. И ни за какие деньги я не смог бы купить того единственного, чего я еще хотел в этом мире, в мире сегодняшнего дня.

Мэри Рутвен стояла на тротуаре рядом с песочно–бежевым «роллс–ройсом» отца. На ней было белое скромное платье простого покроя, которое не могло стоить больше тысячи долларов. Заплетенные в косы волосы цвета спелой ржи уложены короной. Я еще никогда не видел ее такой очаровательной. Сзади нее стоял Кеннеди. Впервые я увидел его в темно–синем безупречного покроя костюме. Стоило мне только увидеть его в этом новом облике, я уже не мог себе представить его в каком–либо ином виде. Шоферские дни для него кончились: генерал знал, скольким обязана ему вся семья Рутвенов, а такой долг невозможно оплатить даже самой щедрой зарплатой. Я про себя пожелал ему всяческого счастья, которое только есть на земле. Он действительно был отличным парнем.

У подножия лестницы я остановился. От голубой искрящейся глади Мексиканского залива доносился легкий бриз.

Мэри увидела меня, но какую–то минуту еще колебалась, а потом перешла на другую сторону улицы и подошла ко мне. Ее глаза казались темными и странно затуманенными. Но возможно, мне это только показалось. Она что–то сказала, а я не расслышал ее слов. Потом внезапно, стараясь не причинить боли моей левой руке, которая все еще была на перевязи, она обеими руками обхватила меня за шею, наклонила мою голову и поцеловала меня. И уже через мгновение ушла, удаляясь в направлении «роллс–ройса». Она шла так, как идет человек, у которого плохо со зрением. Кеннеди, увидев, что Мэри идет к нему, поднял на меня глаза. Его лицо было бесстрастно. Я улыбнулся ему, он улыбнулся мне. Отличный парень!

Я стал спускаться по улице и по дороге завернул в бар. У меня не было намерения заходить туда, пить мне тоже не хотелось, но, проходя мимо, я все же зашел. Выпил два двойных виски и с сожалением подумал о том, что он не идет ни в какое сравнение с ликером. Потом вышел из бара и стал спускаться к скамейке у самого берега залива.

Час, а может и два, сам не знаю сколько, я сидел там. Солнце спустилось почти к самой кромке залива. Море и небо стали золотисто–оранжевыми, и я видел на горизонте таинственные и туманные на фоне пылающего заката очертания буровой вышки Х–13.

Объект Х–13, подумал я, отныне и навсегда станет моей неотъемлемой частью. Объект Х–13 и самолет со сломанными крыльями, лежащий на юго–западе в пятистах восьмидесяти метрах от буровой вышки, захороненный под стосорокаметровой толщей воды. К лучшему или к худшему, он всегда будет частью меня самого. Наверное, к худшему, подумал я. Все было кончено, все ушло, и осталась пустота. Но это уже не имело значения, так как это было все, что осталось.

И вот солнце опустилось до кромки моря, весь восточный мир превратился в огромное красное пламя. Пламя, которое вскоре погаснет и исчезнет, словно его никогда и не было. Точно так же было и с моей красной розой, перед тем как она превратилась в белую.

Солнце зашло за горизонт, и на море стремительно опустилась ночь. Вместе с темнотой пришел холод. Поэтому, с трудом поднявшись на затекшие ноги, я поплелся в отель.

Эрл Стенли Гарднер Дело о светящихся пальцах

Глава 1

Перри Мейсон вошел в контору усталый: целый день он провел в суде. Его секретарша Делла Стрит подтолкнула к нему внушительную кучу писем на столе и сказала:

– Их надо подписать, но домой вы так просто не уйдете: в приемной сидит клиентка, с которой надо встретиться. Я ей объяснила, что если она подождет, то вы ее примете.

– Сколько она ждет? – спросил Мейсон, взяв ручку и начав бегло просматривать письма.

– Больше часа.

– Как ее зовут?

– Нелли Конуэй.

Мейсон подписал первое письмо, Делла Стрит быстренько промокнула, взяла и вложила его в конверт.

– Чего она хочет? – спросил Мейсон.

– Она не желает говорить, обмолвилась только, что у нее срочное дело.

Мейсон нахмурился, подписал второе письмо и вздохнул:

– Уже поздно, Делла, весь день я пробыл в суде и…

– У девушки неприятности, – произнесла Делла Стрит с тихой настойчивостью.

Мейсон подписал третье письмо.

– Как она выглядит?

– Тридцать два или тридцать три, стройная, черные волосы, серые глаза и абсолютно бесстрастное лицо.

– Без выражения?

– Каменное.

– Как ты определила, что у нее неприятности?

– По тому, как она ведет себя. Она буквально излучает внутреннюю напряженность, хотя на лице ничего не отражается.

– И никакого признака нервозности?

– Внешне ничего. Она села в кресло, не двигается, руки и ноги в одном положении, на лице абсолютно никакого выражения, правда, изредка переводит взгляд с предмета на предмет, и это все.

– И так все время? – спросил Мейсон.

– Сидит, как кошка перед мышиной норой. Не замечаешь никакого движения, но чувствуешь внутреннюю напряженность и ожидание чего–то.

– Ты меня заинтриговала, – пробормотал Мейсон.

– Я так и предполагала, – лукаво заметила Делла Стрит.

Мейсон разом подписал все остальные письма, даже не утруждая себя их просмотреть.

– Хорошо, Делла, пригласи ее. Я посмотрю на нее.

Делла Стрит согласно кивнула, забрала почту, вышла в приемную и вскоре вернулась с клиенткой.

– Познакомьтесь, Нелли Конуэй, мистер Мейсон, – бодро представила она их друг другу.

Мейсон кивком пригласил женщину сесть в мягкое, комфортное кресло, которое он специально держал в офисе, чтобы таким способом успокаивать клиентов, дать им возможность физически расслабиться, освободить их от эмоционального напряжения и сделать более откровенными. Нелли Конуэй не приняла приглашения и села на менее комфортный деревянный стул. Двигалась она плавно и тихо, как следопыт на лесной тропе.

– Добрый вечер, мистер Мейсон. Спасибо, что вы меня приняли. Я много слышала о вас. Надеялась, что вы вернетесь раньше. Я должна спешить, в шесть часов у меня начинается смена.

– Работаете вечером?

– Я – медицинская сестра.

– С дипломом?

– Нет, я практикующая сестра. Я работаю с теми, кто не может позволить себе лечиться в дорогих клиниках или нанять сестру с дипломом. Мы работаем больше и, конечно, делаем зачастую то, чего дипломированные делать не станут, а денег получаем меньше.

Мейсон кивал головой. Нелли Конуэй повернулась и твердо посмотрела немигающими серыми глазами на Деллу Стрит.

– Мисс Стрит, – сказал Мейсон, перехватив ее взгляд, – мой секретарь, пользуется моим полным доверием. Она будет присутствовать при разговоре, делать заметки, если вы не возражаете. Она должна знать столько же, сколько я сам, чтобы здесь, в бюро, координировать всю работу. А теперь, почему же вы хотели видеть меня?

Нелли Конуэй разгладила на руках перчатки, повернула свое бесстрастное лицо к Перри Мейсону и без малейшего трепета в голосе сказала:

– Мистер Мейсон, что нужно сделать, чтобы предотвратить убийство?

– Не знаю, – нахмурился Мейсон.

– Я – серьезно.

Мейсон испытующе посмотрел на нее и затем сказал:

– Хорошо, я скажу вам, хотя это вне моей компетенции. Я специализируюсь на защите тех, кого обвиняют в преступлении, и я стараюсь, чтобы мои клиенты, по крайней мере, получили равные шансы на суде, но если вы действительно желаете узнать, как поступить, чтобы предотвратить убийство, существует, я бы сказал, четыре способа.

– Что за способы?

Мейсон поднял ладонь и загнул четыре пальца.

– Первый, – Мейсон разогнул первый палец, – вы выводите жертву, или потенциальную жертву, из опасной зоны.

Она наклонила голову.

– Второй, – продолжил Мейсон, разгибая другой палец, – вы удаляете убийцу, или потенциального убийцу, из зоны, где он может как–то контактировать с жертвой.

Она снова кивнула.

– Третий, – Мейсон разогнул третий, – вы удаляете возможное орудие убийства, что, впрочем, довольно трудно сделать.

– Пока все они трудны, – отрезала она. – Какой четвертый?

– Четвертый, – Мейсон разогнул последний палец, – самый легкий и простой.

– Какой?

– Вы отправляетесь в полицию.

– Я уже была в полиции.

– И что случилось?

– Они посмеялись надо мной.

– Так почему же вы пришли ко мне?

– Я не думаю, что вы станете смеяться.

– Я не буду смеяться, – ответил Мейсон, – но я не люблю абстракций. Я ценю свое и чужое время. Вы, судя по всему, спешите. И я спешу. Мне не нравится иметь дело с клиентом, который заявляет: «А хочет убить В». Давайте будем чуть–чуть поконкретнее.

– Сколько я должна вам заплатить?

– Это зависит от того, как скоро вы перестанете ходить вокруг да около.

– Я сама зарабатываю себе на жизнь, и у меня нет больших денег.

– Поэтому, – сказал Мейсон, – в ваших интересах заплатить как можно меньше.

– Правильно.

– Итак, – закруглил Мейсон, – вам лучше рассказать мне обо всем и быстро.

– И все же, какова ваша цена?

Мейсон бросил взгляд на каменное лицо посетительницы. Лукаво глянул на Деллу Стрит. Затем снова перевел взгляд на посетительницу и улыбнулся.

– Один доллар, – промолвил он, – за совет, если вы изложите вашу историю за четыре минуты.

На ее лице не появилось ни малейшего признака удивления. Она просто повторила:

– Один доллар?

– Правильно.

– Это не слишком мало?

Мейсон подмигнул Делле Стрит:

– А у вас есть с чем сравнивать?

Она открыла сумочку и, не снимая перчаток, достала кошелек с мелочью, открыла его, вынула долларовую бумажку, разгладила и положила на стол. Мейсон не дотронулся до нее. Он продолжал пристально смотреть на посетительницу с недоумением и любопытством. Она же щелкнула замком кошелька, положила его в сумку, сумку опустила на колени, скрестила руки на сумке.

– Я думаю, что мистер Бейн собирается убить свою жену. Я бы хотела предотвратить это преступление.

– Мистер Бейн, кто он?

– Натан Бейн. Он занимается кинобизнесом. Возможно, вы слышали о нем.

– Не слышал. Его жена, кто она?

– Элизабет Бейн.

– Как вы узнали обо всем этом?

– Я наблюдала за ним и пришла к этому выводу.

– Вы живете с ними в одном доме?

– Да.

– Приглядываете за кем–то?

– Да. За миссис Бейн. Элизабет Бейн.

– Что с ней случилось?

– Она попала в автомобильную катастрофу.

– Серьезные повреждения?

– Боюсь, хуже, чем она думает. Поврежден позвоночник.

– Может ходить?

– Нет, и даже не может вставать.

– Продолжайте, – поощрил Мейсон.

– Это все.

На лице Мейсона появилось раздражение.

– Нет, это не все, – отрезал он. – Вы полагаете, что он собирается убить ее. Может быть, вы читаете мысли?

– Иногда, – услышал он спокойный ответ.

– И вы сделали такое заключение, прочитав их у него?

– Ну, не совсем так.

– Каким–то другим способом?

– Да.

– Каким?

– Натан Бейн, – выдавила она из себя, – хочет жениться на другой.

– Сколько ему лет?

– Тридцать восемь.

– А его жене?

– Тридцать два.

– Сколько девушке, на которой он собирается жениться?

– Около двадцати пяти.

– А она согласна выйти за него замуж?

– Не знаю.

– Чем она занимается?

– Просто девушка, у нее квартира в городе. Я точно не знаю где.

– Как ее зовут?

– Имя – Шарлотта. Фамилии не знаю.

– Я вытаскиваю из вас детали, словно клещами зуб. Откуда вы знаете, что он собирается жениться?

– Потому что он любит эту женщину.

– Откуда вам это известно?

– Они переписываются. Он встречается с ней, заранее договариваясь. Он ее любит.

– Хорошо, – прервал Мейсон, – что же из этого? У многих здоровых тридцативосьмилетних мужчин появляются увлечения на стороне. Опасный возраст. Они, как правило, возвращаются к семейному очагу, если на них не давить и дать им перебеситься. Иногда, правда, нет. Множество разводов на этой почве, но не так уж много убийств.

– Мистер Бейн, – Нелли Конуэй открыла сумочку, – предложил мне пятьсот долларов, если я дам его больной жене одно лекарство.

– Вы уверены, мисс Конуэй, – Мейсон взглянул скептически и насмешливо, – в том, что рассказываете?

– Абсолютно уверена. У меня оно с собой.

– Чем он мотивировал свою просьбу?

– Ничем. Он просто сказал, что, по его мнению, оно ей поможет. Ему якобы не нравится лечащий врач жены.

– Почему?

– Этот врач – старый друг родителей Элизабет Бейн. И ее тоже.

– Думаете, мистер Бейн ревнив?

– Да.

– Слушайте, – раздраженно заметил Мейсон, – все это – какая–то чепуха. Если Бейн собирается избавиться от жены, то куда безопаснее заставить ее развестись с ним и выйти замуж, например, за врача, чем пытаться избавиться от нее, дав ей яд. Если же он собирается… впрочем, дайте посмотреть на это «лекарство».

Не говоря ни слова, она передала небольшой стеклянный пузырек с четырьмя таблетками, похожими на аспирин.

– Должны ли вы дать все таблетки сразу?

– Да, вечером, перед сном, когда она успокоится.

– Он уже заплатил вам деньги?

– Он заявил, что заплатит, когда я дам ей лекарство.

– Как он узнает, что вы ей дали его?

– Не знаю. Думаю, он доверяет мне. Я не обманываю.

– Его?

– Вообще никого не обманываю. Я презираю ложь, она калечит души.

– Почему он сам не может дать ей это лекарство?

– Его не пускают к ней в комнату.

– Почему?

– Врач заявил, что ему нельзя находиться рядом с больной.

– Вы имеете в виду, что врач заявляет мужу, что он не может заходить в комнату, где?..

– Элизабет ненавидит даже его тень. Она выходит из себя, почти впадает в истерику каждый раз, когда видит его лицо. Нам, сестрам–сиделкам, запрещено даже упоминать его имя в ее присутствии.

– Почему она так настроена?

– Мне кажется, она все же знает, что уже никогда не встанет. Мистер Бейн был за рулем, когда случилась авария. Она считает, что аварии можно было избежать.

На лице Мейсона отразилась смесь раздражения и любопытства.

– Догадываюсь, вам не очень нравится мистер Бейн.

– Здесь вы ошибаетесь, мистер Мейсон. Он сильный и обаятельный человек. Мне нравятся мужчины такого типа.

– А вы ему тоже нравитесь?

– Боюсь, что нет, – ответила странная посетительница совершенно бесстрастным голосом.

– Итак, – резюмировал Мейсон, – он приходит к вам, предлагает заплатить пятьсот долларов, если вы дадите его жене яд, ставя себя таким образом в полную зависимость от вас, оставляя свидетеля, который может дать показания, случись что–нибудь с его женой… Какая–то бессмыслица… Откуда вы знаете, что это яд?

– Я просто чувствую это.

– Вы не знаете, что это за лекарство?

– Нет.

– А он вам ничего не сказал?

– Нет, просто сказал, что это лекарство.

– Чем он объяснил, что хотел бы, чтобы именно вы дали его?

– Сказал, что доверяет мне. Само лекарство, по его словам, должно заставить ее лучше относиться к нему.

– Вся эта история – чушь собачья, – заключил Мейсон.

Она не ответила.

– И вы пошли в полицию?

– Да.

– С кем вы разговаривали?

– Я пошла в полицейское управление и сказала им, что хотела бы рассказать насчет убийства, и они направили меня в комнату, где на двери была табличка «Убийства».

– Ну и что дальше? – полюбопытствовал Мейсон.

– Я рассказала свою историю какому–то полицейскому, а он просто посмеялся надо мной.

– Фамилию его запомнили?

– Голкомб. Если не ошибаюсь, он назвался сержантом.

– Пузырек с лекарством ему показывали?

– Нет.

– Почему?

– До этого не дошло.

– Что же случилось?

– Я рассказала ему слово в слово все, что изложила вам, что мистер Бейн хочет убить свою жену и так далее, пыталась объяснить сержанту Голкомбу почему, но он просто посмеялся надо мной. К тому же он страшно спешил. Он должен был быть в другом месте и, не сдержавшись… ну, в общем, вел себя невежливо и грубо.

– Как именно?

– Он сказал, что я неврастеничка, что мне нужно обратиться к психиатру, а я совершенно нормальный человек и…

– Когда мистер Бейн передал вам лекарство?

– Вчера.

– Говорили ли вы ему, что вручите его жене?

– Я дала ему понять, что, возможно, сделаю это.

– И с тех пор вы носите этот пузырек в своей сумке?

– Да.

– Вынимая его из сумки каждый раз, когда хотели что–то достать из–под него?

– По–видимому, да.

– Другими словами, – заключил Мейсон, – отпечатки пальцев мистера Бейна уже стерлись?

– Не знаю, я об этом как–то не думала.

Мейсон взял пузырек, отвернул пробку, заглянул вовнутрь, затем расстелил на столе лист бумаги и вытряс все четыре таблетки. Они были все одинаковые. Мейсон взял одну, остальные три вложил обратно в пузырек.

– Делла, – обратился он, – пожалуйста, принеси два пустых пакета.

Делла Стрит открыла ящик своего стола, взяла два пакета и протянула их Мейсону. Мейсон взял оставшуюся таблетку, опустил ее в пакет, надписал свою фамилию на обороте, затем взял пузырек с тремя таблетками, положил его в другой пакет, опечатал, надписал снова свою фамилию и обратился к Нелли Конуэй:

– Надпишите сверху, над моей фамилией, свою.

Она взяла ручку и сделала, как он сказал.

– Адрес Бейна?

– 1925, Монте–Карло–Драйвей.

– Вы отправляетесь на смену в шесть часов?

– Совершенно верно.

– До скольких часов смена?

– До восьми утра.

– А потом?

– Потом приходит дневная сиделка.

– У вас что, продленная смена?

– Да, так как ночной сестре делать много не надо.

– Почему ей вообще нужна ночная сестра? Разве она не спит ночью? Другими словами, может быть, лучше вызвать сестру?..

– Миссис Бейн временами испытывает трудности.

– В чем?

– У нее нервное расстройство. Она часто просыпается, и… как бы это сказать, тот факт, что она запрещает мужу входить… В общем, врач предписал, чтобы с ней все время находилась медицинская сестра. Расходы для них ничего не значат.

– Кто владеет состоянием?

– Она.

– А кинобизнес мистера Бейна?

– Он прилично зарабатывает себе на жизнь, – ответила она, – но состояние у миссис Бейн. Она владеет им одна, причем получила его по наследству еще до замужества. Вот, собственно, почему он и женился на ней.

– Миссис Бейн знает об этой другой женщине? – задал вопрос Мейсон.

– Конечно. От нее я и узнала об этом.

– От самой миссис Бейн?

– Да.

– Когда произошла эта автомобильная катастрофа?

– Где–то месяц назад. Десять дней она пробыла в больнице, потом ее перевезли домой.

– И с тех пор вы там работаете?

– Да.

– Кто еще, кроме вас?

– Дневная сиделка.

– Кто еще?

– Домоправительница.

– Как ее зовут?

– Имоджен Рикер.

– Долго она у них работает?

– О, давным–давно. Она очень предана миссис Бейн.

– Миссис Бейн хорошо относится к ней?

– О да.

– И она вхожа в комнату миссис Бейн?

– Конечно. Иногда она подменяет нас, сестер.

– Сколько ей лет?

– Я не знаю. На вид где–то около сорока. Она одна из тех своеобразных, незаметных женщин, которые бывают везде и нигде. Никогда не знаешь, где она возникнет. Мистер Мейсон, у меня от ее вида мурашки по телу. Помните мультипликационный фильм о доме с привидениями, где сидела худая женщина с черными глазами и непроницаемым выражением лица? Так вот, она такая.

– Что важно для меня, – нетерпеливо прервал ее Мейсон, – доверяет ли ей мистер Бейн?

– О, я думаю, мистер Бейн доверяет ей полностью. Она столько лет работала у них. Она была в доме еще при первой жене и, когда та умерла, так и осталась у мистера Бейна как домоправительница…

– Давно умерла первая жена?

– Я точно не знаю. Он женился на Элизабет чуть более двух лет тому назад или что–то около этого. До женитьбы на ней он был вдовым, я затрудняюсь вам сказать сколько. Краем уха я слышала, что он был вдовцом около четырех–пяти лет. А к чему все эти детали?

– Вам, молодая леди, – съязвил Мейсон, – никогда не приходило в голову, насколько все это невероятно, что, имея домоправительницу в доме, которую мистер Бейн знает по крайней мере шесть лет, а может быть, и значительно больше, он останавливает свой выбор на вас, абсолютно ему незнакомой женщине, и с места в карьер предлагает вам отравить его жену за пятьсот долларов?

– Да, – ответила она тем же бесстрастным тоном, – это действительно показалось мне необычным.

– Необычным, – отрезал Мейсон, – это весьма и весьма слабое определение. С домоправительницей у него хорошие отношения?

– Да, разумеется. Правда, они очень редко разговаривают, но это неудивительно – из нее вообще слова не вытянешь.

– Между ними роман?

– Господи, нет, конечно. Она – чопорная старая дева, а что касается внешности, то…

– Словом, нет никаких причин у миссис Бейн для ревности?

– Мистер Мейсон, не будьте наивным. Эта домоправительница не более сексуальна, чем червяк на рыболовном крючке.

– Следовательно, домоправительница могла бы в любое время появиться в комнате и дать миссис Бейн лекарство?

– Разумеется. Я уже говорила, она помогает, подменяет нас, когда мы выходим на несколько минут.

– Тогда почему мистер Бейн остановил свой выбор на вас?

– Я не знаю, мистер Мейсон. Я просто излагаю факты.

Мейсон покачал головой.

– Все это слишком накручено. Я свяжусь с сержантом Голкомбом и узнаю о его реакции. Сохраните конверт с лекарством. У меня останется вот эта одна таблетка. Позднее, возможно, я свяжусь с вами. Там есть телефон?

– Да.

– Можно позвонить вам?

– О да.

– Какой номер?

– В–6–9841.

– Хорошо, – сказал Мейсон, – я советую вам сохранить эти таблетки как доказательство, а в разговоре с мистером Бейном не брать на себя никаких обязательств и подождать результатов беседы с сержантом Голкомбом. Если он захочет провести расследование, то это его дело.

– Он не захочет. Он считает, что я с ума сошла.

– Ваш рассказ действительно содержит в себе элементы невероятного, – сухо заметил Мейсон.

– Могла бы я позвонить вечером, попозже? – спросила она.

– Это не совсем удобно.

– У меня такое чувство, мистер Мейсон, что, когда я вернусь, возможно, что–то случится. Ведь мистер Бейн спросит меня, дала ли я лекарство, и… ну, словом, если я скажу ему, что нет, он рассердится и начнет подозревать.

– Тогда скажите ему, что дали лекарство.

– Он же поймет, что я не давала.

– Как?

– Потому что его жена не умрет.

– Я не понимаю, – сказал Мейсон. – Это абсолютная чепуха, как вы излагаете эту историю, в ней нет никакого смысла. И все же в вас чувствуется какая–то внутренняя убежденность.

– Мистер Мейсон, я говорю правду.

– Сделаем так, – сказал Мейсон. – Я дам вам телефон Детективного агентства Дрейка.

– Что это?

– Это сыскное агентство, у них офис на нашем этаже, – объяснил Мейсон. – По моему заданию они расследуют большинство моих дел. Я договорюсь с Дрейком, и если что–то важное произойдет, позвоните им. Они знают, как меня найти.

– Благодарю вас, мистер Мейсон.

Делла Стрит написала на карточке номер Детективного агентства Дрейка и, поднявшись из–за своего стола, передала бумажку Нелли Конуэй.

– А вечером они бывают у себя?

– Разумеется, они работают круглые сутки, – заверила Делла Стрит.

– И вы расскажете обо мне, чтобы я…

– Я поговорю с ним о вас, – Мейсон взглянул на часы.

– Очень, очень вам благодарна, мистер Мейсон.

Она поднялась состула, сделала шаг и посмотрела на долларовую бумажку на столе.

– Могу я получить расписку?

– Не в моих правилах выставлять счет дважды, – глаза Мейсона неожиданно сузились.

– Мне хотелось бы получить расписку. Я весьма аккуратно записываю все расходы.

– Делла, подготовьте расписку за консультацию, – с металлом в голосе сказал он секретарше.

Делла Стрит вставила в машинку бланк расписки, замелькала пальцами и вручила напечатанный текст Мейсону. Тот подписал, протянул расписку Нелли Конуэй и сказал:

– Пожалуйста, мисс или миссис Конуэй?

– Мисс.

– Хорошо. Берите вашу расписку. У нас остался ваш доллар, у вас – наша расписка, и, возможно, я позвоню вам.

– Спасибо, мистер Мейсон, и доброй ночи вам обоим. – Она повернулась и пошла той же странной, бесшумной, скользящей походкой.

– Лучше пройдите сюда, – сказала Делла Стрит и, быстро поднявшись, проводила ее в коридор. Когда за ней закрылась дверь, Делла Стрит, подняв бровь, с немым вопросом обратилась к Перри Мейсону.

Адвокат, прищурив глаза и задумавшись, застыл за столом.

– Итак? – улыбнулась Делла Стрит.

– Какова задумка, что за план! – неожиданно хлопнув себя по лбу, воскликнул он.

– Что вы имеете в виду?

– Все шло нормально, я, полусонный от усталости, собирался поднять ее на смех, пока она не попросила расписку. В этом–то и весь смысл.

– Боюсь, не совсем понимаю. Я… Шеф, что это такое подтолкнуло вас запросить с нее только доллар?

– Я чувствовал, – засмеялся Мейсон, – она ждала, что я скажу десять или двадцать пять долларов, и потом собиралась торговаться со мной, предлагая вполовину предложенной цены. Поэтому я подумал: ошарашу–ка я ее до смерти. Но сейчас я бы скорее назначил сумму в сто долларов и отправил бы ее отсюда.

– Почему?

– Потому что, – произнес Мейсон, – я не хочу иметь с ней никаких дел. Мне кажется, мы вляпались.

– Не понимаю.

– Слушай, – начал Мейсон, – предположим, что–то все–таки случится с миссис Бейн. Теперь ты видишь, что придумала эта тихоня? Посмотри, куда она загнала нас. Она была в полиции. Она проконсультировалась со мной. В доказательство получила даже денежную расписку. Мы–то приняли ее за одну из психопаток–сумасбродок и посчитали безобидной старой девой… Соедини меня с полицией. Посмотрим, сможем ли мы поговорить с сержантом Голкомбом.

– Шеф, вы же знаете, как он к вам относится.

– Я плачу ему той же монетой, – усмехнулся Мейсон, – но хочу постараться проверить эту версию и зафиксировать, что я пытался заставить Голкомба что–то сделать. Мы нейтрализуем запись в расходной книге Нелли Конуэй и заработаем зелененькую.

– Теперь понимаю, – улыбнулась Делла. Она подошла к телефону, взглянула на часы: – Полшестого. Он, наверное, уже ушел.

– Все–таки попытаемся и, если его нет, поговорим с тем, кто еще не ушел. Лучше, по–видимому, связаться с лейтенантом Трэггом. Он – разумный парень.

– Мне кажется, вы нравитесь Трэггу. По крайней мере, он всегда готов выслушать вас…

– В данном случае мне все равно, кто и как меня слушает, – прервал ее Мейсон, – главное, что все это бросает тень на мою репутацию. Вся эта история очень дурно пахнет, и чем больше я о ней думаю, тем меньше она мне нравится.

– Наша телефонистка, наверное, уже ушла домой, шеф, – сказала Делла Стрит, безуспешно вызывая коммутатор.

– Попробуй напрямую, через мой личный телефон, – сказал Мейсон.

– Соедините меня, пожалуйста, с отделом по расследованию убийств. Это отдел по расследованию убийств? С вами говорят из конторы мистера Мейсона. Мистер Мейсон хотел бы поговорить с лейтенантом Трэггом, если он еще не ушел, или с сержантом Голкомбом, если он… Хорошо, соедините меня с ним… Да, мистер Мейсон рядом… Да, передаю ему трубку. Сержант Голкомб, – сказала она, передавая трубку Мейсону.

– Алло, – Мейсон прижал трубку к уху. – Сержант Голкомб?

– Здравствуйте, Мейсон, – Голкомб был, как всегда, нелюбезен, – что там у вас произошло? Опять труп нашли и хотите меня порадовать?

– Нет, сержант, на этот раз все нормально, – Мейсон был подчеркнуто любезен. – Сегодня к вам женщина приходила, некая Нелли Конуэй?

– Эта психопатка? – прервал Голкомб.

– Чего она хотела?

– Черт побери, я не знаю. По–моему, она спятила. Говорила о ком–то, тот хочет убить кого–то, и я спросил ее, откуда ей это известно, а она ответила, дескать, это интуиция или что–то в этом роде, и я сказал, что она встревает между мужем и женой и у нее нет никаких доказательств.

– Почему вы полагаете, что у нее нет никаких доказательств?

– Откуда они у нее?

– Мне кажется, вы не выслушали ее до конца.

– Мейсон, черт побери, у меня нет времени просиживать здесь весь день и выслушивать всяких психов… Боже праведный, представьте тысячу идиотских писем, полученных только за один месяц, что…

– Да, эта женщина ведет себя необычно, но это не означает, что…

– Тысячу чертей это означает! – взорвался Голкомб. – Она шизофреничка.

– Знаете, – спокойно продолжал Мейсон, – она ведь приходила и ко мне и рассказала всю эту историю. Я подумал, лучше–ка передам вам это дело.

– Спасибо, не надо, – съязвил Голкомб. – Вы внимательно выслушали ее, позвонили мне и хотите свалить ответственность на меня. О’кей, так в чем дело?

– Мне пришла в голову одна мысль, – осторожно начал Мейсон. – Вообще, говоря откровенно, вся эта история мне очень не нравится.

– Много чего мы не любим, – философски заметил Голкомб. – Кстати, как вы относитесь к подоходному налогу?

– Обожаю его, – улыбнулся в трубку Мейсон.

– Ну вас к черту, – пробурчал сержант Голкомб.

– Минуточку, – Мейсон предупредительно повысил голос. – Да, эта женщина излагает свою… прямо скажем, необычную историю весьма странным образом, и тем не менее она уверенно утверждает, что муж жены, за которой она ухаживает…

– Знаю, знаю, – прервал Голкомб, – влюблен в другую, помоложе, и хочет убрать с дороги жену. И когда вы ее спрашиваете, откуда ей известно, она заявляет, что это интуиция.

– А мужу нужно было, чтобы она дала жене некое лекарство и…

– О, чепуха, – Голкомб снова не дал говорить. – Вот что я думаю. Я считаю, что эта ненормальная почему–то хочет дискредитировать своего хозяина.

– Где у вас доказательства?

– Бьюсь об заклад, что это так. Почему именно ей предложил муж вручить жене лекарство?

– Он ведь не знает, что она его подозревает.

– Хорошо. Но зачем тогда муж приглашает сиделку, которая не слишком жалует его, делает ее свидетелем или невольным соучастником преступления, она ведь может послать его на электрический стул. И вот еще что. Мне известно немного больше, чем вам. Этот парень, ну тот, кто нанял эту Конуэй, он совершенно нормальный человек. Вот жена у него действительно истеричка, очень нервная, особенно после той автокатастрофы. И вот теперь эта полусумасшедшая сиделка задумывает, как бы ей…

– Слушаю вас, – заинтересованно напомнил о себе Мейсон, чувствуя, что Голкомб запнулся.

– Знаете, я не думаю, что должен сообщать вам все, что мне известно. Она обращалась к вам как клиент?

– Да.

– Ну, Мейсон, – рассмеялся Голкомб, – ради гонорара придется вам побегать. – И сержант снова разразился хохотом.

– Может быть, – вздохнул Мейсон. – Во всяком случае, я поставил вас в известность.

– Все верно. Вы хотите свалить на меня ответственность. Убирайтесь ко всем чертям и прощайте.

Сержант Голкомб, смеясь, закончил разговор. Мейсон нахмурился, задумчиво положил трубку на место.

– Чертов Голкомб, – сказал он. – Изгаляется как может. Теперь обвиняет меня, что я хочу свалить на него ответственность.

– Итак, чем мы сейчас займемся? – В глазах Деллы Стрит мелькнула озорная усмешка.

– Начнем сваливать ответственность, – широко улыбнулся Мейсон. – Иначе ради чего я стал бы звонить этому грубому болвану.

Глава 2

Открылась дверь, и Пол Дрейк, глава частного Детективного агентства Дрейка, буркнув приветствие, с независимым видом прошествовал к креслу. Вялая, медлительная, немного прихрамывающая походка, скучное, безразличное выражение лица могли обмануть кого угодно, только не Мейсона. Когда случалась настоящая работа, куда–то пропадали природная хромота, вялость и безразличие, движения приобретали особую кошачью гибкость, медлительность как рукой снимало, а голос приобретал командную властную жесткость. Перри Мейсон иногда сравнивал его с ловким жонглером, который вот–вот уронит подброшенную в воздух тарелку и в тот момент, когда она уже почти касается пола, ловит ее небрежным заученным движением.

Дрейк втиснулся в громадное кресло, вытянул свои тощие ноги, сцепил руки за головой и посмотрел на Мейсона с деланым безразличием, которое Мейсона в общем–то не ввело в заблуждение.

– Что случилось, Перри?

– Я вляпался в самую глупую историю в моей карьере.

– В чем дело?

– Ко мне пришла одна женщина с откровенной, казалось бы, чепухой. Получив консультацию, она спросила, сколько стоят мои услуги, и, черт меня побери, я сказал ей, что один доллар.

– Что дальше?

– Она заплатила этот доллар.

– Лучше получить наличными доллар, – усмехнулся Дрейк, – чем выставить счет на сто долларов и потерять их. Так в чем загвоздка?

– Глаза бы мои ее не видели!

– А почему бы не вернуть ей доллар и прямо сказать, что ничего не можешь сделать для нее?

– В этом–то вся и проблема, Пол. Именно того, чтобы я отказался, я полагаю, она и хочет.

– Мало ли чего она захочет. Брось это дело и забудь его.

– Рад бы был, – с чувством сказал Мейсон, – но это именно та ситуация, в которой не так–то просто умыть руки и отойти в сторону.

– Почему?

– Она пришла ко мне с абсолютно невероятной историей: жена смертельно больна, а муж заставляет клиентку отравить больную…

– Все просто, – хмыкнул Дрейк. – Посоветуйте ей обратиться в полицию.

– Пол, она уже там была.

– И что решила полиция?

– Посмеялась и выставила ее.

– Неплохой прецедент на будущее. А что дальше?

Мейсон изложил подробности.

– И что же ты, Перри, хочешь от меня?

Адвокат выложил запечатанный пакет с таблеткой на стол.

– Узнай, Пол, что это за штука. Возможно, цианистый калий. Затем я позвоню моему другу, сержанту Голкомбу, и посмотрю, как он взовьется, словно кошка, которой наступили на хвост.

Дрейк снова ухмыльнулся.

– Проблема в том, – продолжил Мейсон, – что у нас только одна таблетка. Если ее пустить на анализы…

– Считай, что дело уже в кармане, Перри. У меня есть друг, у него – доступ в криминалистическую лабораторию, где на новейшей рентгеновской аппаратуре получают графическое изображение молекулярного строения вещества. Как эта штука работает, убей, не понимаю, но знаю, что результаты великолепны. Берешь какой–нибудь порошок и тут же определяешь его состав, причем для анализа и вещества–то требуется всего лишь микроскопическая толика.

– О’кей, – согласился Мейсон, – но я должен быть уверен, что эта таблетка не потеряется и не будет подменена. Теперь смотри внимательно: я закладываю ее в конверт, запечатываю, на конверте – моя фамилия. На, возьми его. В свою очередь, ты повторишь то же самое: вложишь в другой конверт, надпишешь свою фамилию. Конверты будут храниться у тебя…

– Не утомляй, Перри, я же все понимаю: надо подготовиться к свидетельским показаниям, ты, дескать, вручил пилюлю мне, а сам присягаешь на Библии, что вот эту самую штуку получил от Нелли Конуэй.

– Совершенно верно. Сколько надо заплатить за быстрый анализ? – озабоченно осведомился Мейсон.

– Ну, – улыбнулся Дрейк, – мой друг, скажем так, человек широких взглядов на жизнь. Всегда исходит из финансовых возможностей клиента. Я предложу ему, чтобы он выставил счет за работу не больше четверти твоего гонорара. Для него, по–видимому, это прозвучит нормально, и я полагаю, Перри, что четверть доллара – не слишком тяжелый удар по твоему бюджету.

Мейсон шутливо замахнулся книгой на детектива, а Дрейк дурашливо увернулся.

– За работу, – подтолкнул его Мейсон. – Убирайся ко всем чертям и займись делом. Когда ждать новостей?

– Может, через час.

– Вот что мы сделаем, Пол. Делла пойдет со мной перекусить, затем мы вернемся к тебе в контору узнать новости, после чего я отвезу Деллу домой.

– Вы так категоричны, – проворчала Делла, – словно считаете, у девушек никогда не бывает свиданий.

– Прошу прощения. – Мейсон галантно раскланялся. – Что у тебя, Делла, сегодня вечером?

– Ну, – манерно растягивая слова, заважничала секретарша, – поскольку вы сменили ваш начальственный тон и у меня пока еще свободный вечер, то я могу отказаться от возможного свидания в пользу большого куска мяса, в меру поджаренного, с чертовски вкусным печеным картофелем, добавьте к этому побольше масла, хрустящие хлебные тостики плюс, естественно, бутылочку итальянского вина и…

– Прекратите, – шутливо взмолился Дрейк. – Я сойду с ума. Мне ведь придется ужинать остывшей котлетой и запивать чашкой кофе.

– Не переживай, Пол, – усмехнулся адвокат. – Когда я говорил «перекусить», я имел в виду именно перекусить. Поэтому отправимся мы в простой китайский ресторанчик, где получит она чашку риса и, если повезет, немного мяса. Ну что, вперед?

Мейсон, выключая свет в бюро, с шутливым поклоном пригласил Деллу Стрит к выходу.

– О чем мечтаете, шеф? – спросила она. – О солидном клиенте с толстым бумажником?

– О нем мы помечтаем в другой раз, – улыбнулся он.

Секретарша скептически повертела в руках долларовую ассигнацию – гонорар Нелли Конуэй – и ехидно заметила, стараясь не глядеть на Мейсона:

– С клиентом вроде нашей недавней посетительницы, судя по всему, простая китайская харчевня – это максимум, на что мы можем рассчитывать.

Глава 3

Через полтора часа, поднявшись на лифте, Мейсон и Делла Стрит проследовали в контору Пола Дрейка, поздоровались с ночной телефонисткой и постучали в комнату, где он уединился.

– Результата анализа у меня еще нет, – встретил их Дрейк, – но ожидаю его с минуты на минуту.

– Много материала ушло на анализ, Пол?

– Не очень. У этого парня появилась блестящая идея. Он микронной дрелью проделал небольшую ямку прямо в центре таблетки и взял пробу. Задержка произошла из–за другого срочного заказа. Его…

Зазвонил телефон. Дрейк схватил трубку:

– Это, наверное, он. Слушаю… Да, у телефона Пол Дрейк, – сказал он. – Простите, а с кем я говорю… Хорошо, сейчас, подождите минутку. – Дрейк подмигнул Мейсону. – Не бросайте трубку, посмотрю номер, по которому его можно найти. – Дрейк зажал трубку: – Это твоя клиентка, она в страшном возбуждении, хочет видеть тебя немедленно, говорит, это весьма, весьма важно.

– Вот черт, – вздохнул Мейсон. – Ну и достала же она меня.

– Что мне делать? Сказать ей?..

– Нет, – прервал Мейсон, – скажи, что я только что вошел в здание и что ты ищешь меня.

– Знаете, – сказал Дрейк в трубку, – я не могу сказать, где он сейчас. Он оставил номер телефона, по которому позднее я могу с ним связаться. Если бы вы могли… О, подождите минуточку, кто–то входит в контору. Кажется, я слышу голос Мейсона… Кто вошел? Мейсон? Передайте ему, что он мне нужен… Да, скажите ему, что его просят к телефону. Он только что вошел, – сказал в трубку Дрейк, выждав пару секунд. – Подождите немножко, я позову его к телефону.

– Слушаю, – сказал Мейсон, взяв трубку у Дрейка.

– О, мистер Мейсон, – голос Нелли Конуэй резко и возбужденно вибрировал в мембране, – случилось нечто ужасное, совершенно ужасное! Я должна увидеть вас сейчас же, немедленно.

– Где, – спокойно спросил Мейсон, – у меня в конторе?

– Нет, нет. Я не могу уйти отсюда. Я на дежурстве. Приезжайте сюда сразу, сейчас, пожалуйста! Адрес: 1925, Монте–Карло–Драйвей. Я… ох!..

Послышалось громкое восклицание, и, не попрощавшись, она бросила трубку, после чего раздались короткие гудки.

– Ну, – ухмыльнулся Мейсон, обращаясь к Дрейку, – думаю, что я был прав, Пол.

– В чем?

– Это западня.

– Что ты собираешься делать?

– Не ты, – отрезал Мейсон, – а мы. Пошли, Делла, поедем вместе. Мы, может быть, позовем тебя, если понадобится сделать какое–то заявление. Эта таблетка, – задумчиво сказал Мейсон, – оказалась или цианистым калием, или мышьяком, и, по всей вероятности, миссис Бейн только что умерла. Давай, Пол, собирайся к выходу, нас ждет мертвое тело.

– И что потом?

– Потом, – продолжил Мейсон, – постараюсь как–нибудь выпутаться из этой ситуации. Нелли Конуэй раззвонит всем и каждому, что она предупреждала меня о готовящемся преступлении, пока миссис Бейн была еще жива. И все скажут, что Мейсон – никудышный адвокат.

– Бессмыслица какая–то, – пожал плечами Дрейк. – Я никак не могу понять, чего добивается твоя клиентка. В этой истории она выглядит… Чего она хочет, Перри?

– Весь этот эпизод, – разъяснил Мейсон, – дает Нелли Конуэй возможность обвинить Натана Бейна в том, что, после того как она отказалась ему помочь, он сам дал яд жене, пока, мол, ее не было. Разве не понятно, что эта девица обеспечила себе превосходное алиби? Она приходила в полицию, сделала все, чтобы не допустить готовящееся убийство. Затем она пришла ко мне и попыталась заинтересовать меня этой историей, но вновь безрезультатно – преступление совершилось. Моя полусумасшедшая визитерша с бесстрастным лицом и повадками кошки получила то, что хотела, – великолепное алиби. По крайней мере, она думает, что это алиби у нее в кармане.

– Кто знает, может, она его уже имеет, – вставил Дрейк.

– Сделав при этом из меня посмешище и козла отпущения, – мрачно заметил Мейсон. – Ну ладно, поехали.

Глава 4

Делла Стрит вела машину Мейсона лихо, но мастерски, срезая углы, выезжая за осевую на скорости, практически не тормозила, резко выжимала до конца педаль газа и тем не менее шла быстро и ровно.

– Перри, ты бы хоть сам иногда садился за руль, – испуганно бубнил Пол Дрейк на заднем сиденье, покачивая головой.

– Чем ты недоволен, Пол? – бросила через плечо Делла Стрит.

– Боюсь за свою жизнь, поэтому и говорю, – возразил Дрейк.

– Делла, он просто не привык к умелой езде, – съязвил Мейсон. – Когда я за рулем, он все равно недоволен.

– Как, и с вами тоже? – иронически воскликнула Делла.

– Как с таксистами в Париже, – разъяснил Мейсон. – Сначала мне пришло в голову, что они все поголовно сошли с ума. Но они все в своем уме. Просто доводят стрелку спидометра до определенной скорости и не снижают ее. Француз–водитель знает: если он нажмет на тормоз, то увеличит расход горючего, если на газ, то произойдет то же самое, поэтому он ведет машину ровно, со скоростью пятьдесят миль в час, не обращая внимания, кто у него впереди.

– И Пол считает, – поинтересовалась Делла Стрит, – я веду машину таким же образом?

– Боже упаси! – саркастически заметил Дрейк. – Ты шпаришь со скоростью восемьдесят миль в час и вообще не обращаешь ни на кого внимания – ни спереди, ни сзади.

– Так и быть, Пол. – Делла Стрит снизила скорость. – Но что ни говори, а доехали мы быстро и долго страдать вам не пришлось. Монте–Карло–Драйвей где–то здесь неподалеку, по–моему, за следующим поворотом…

– Мы приехали, – сказал Мейсон, указывая на табличку.

Делла Стрит на полной скорости лихо развернула машину и мастерски припарковалась у тротуара. Пол Дрейк комическим жестом прикрыл глаза руками. Они очутились перед великолепным двухэтажным особняком с просторной верандой и ухоженной лужайкой перед входом. Внешне он выглядел как загородное поместье, хотя до центра города было полчаса езды на машине.

– Мне идти с вами или подождать здесь? – спросила она.

– Нет, Делла, оставайся в машине, – ответил Мейсон. – Со мной пойдет Пол. Попробуем, как говорится, сработать под дурачка. Это так называется, Пол?

– Именно так и говорят мои детективы, когда идут на дело наобум, вслепую, не зная, что их ожидает, – ухмыльнулся Дрейк.

– Не будем драматизировать, – заметил Мейсон. – Но ты, Делла, не глуши мотор на всякий случай. Если полиция уже на месте, то придется в спешке ретироваться.

– Классическая сцена: полицейские и воры, – прокомментировала Делла, улыбаясь. – Будьте осторожны и не подставляйтесь.

– Постараемся, – пообещал Мейсон и, сопровождаемый Дрейком, поспешил к асфальтовой дорожке, ведущей к входу, взбежал по ступенькам и нажал кнопку звонка рядом с дверью. Свет над верандой загорелся почти одновременно со звонком, и дверь резко распахнулась.

– Ага, вы уже здесь. – Небольшого роста мужчина пулей выскочил на крыльцо.

– Мы не нарушали правил движения, – осторожно заметил Мейсон. – У вас какие–то трудности?

– Пожалуйста, следуйте прямо за мной! – крикнул коротышка и, повернувшись, быстро засеменил впереди через прихожую к открытым дверям, ведущим в большую гостиную.

Со спины незнакомец выглядел весьма комично: круглый как шар, в отлично скроенном, но несколько тесноватом для него костюме, он передвигался с невероятной для его полноты быстротой, энергично и нетерпеливо стуча каблучками своих ботинок по зеркальной поверхности дорогого дубового паркета. Он был лихорадочно возбужден и не пытался этого скрыть.

– Сюда, сюда, – бросил он, не поворачивая головы. – Заходите, прошу вас…

Они очутились в роскошно обставленной гостиной. Здесь, чувствовалось, поработали опытный декоратор и дизайнер: все предметы мебели были расставлены умело и со вкусом, красиво вписываясь в общую тональность зала и цветовую гамму обоев. Большие, стилизованные под венецианские окна выходили, разумеется, на восток и были задрапированы изящными гардинами.

В углу гостиной стояла Нелли Конуэй с застывшим, каким–то отрешенным выражением лица. При виде Мейсона ее лицо не выразило никаких эмоций, только глаза немного сузились. За одним из роскошных кресел, опершись на спинку, стоял высокий стройный мужчина с резкими складками на болезненном, землистого цвета лице (язва, сразу же определил Мейсон). В своем простом, заурядного покроя костюме, с прилипшей к углу рта сигаретой, он явно не вписывался в помпезный интерьер комнаты. Недалеко от него неподвижно и прямо, как истукан, стояла женщина неопределенного возраста, выше среднего роста, с изможденным и мрачно–непреклонным лицом. Она–то как раз и вписывалась в эту обстановку: вполне вероятно, что именно ее руками создан и поддерживался этот роскошный безукоризненный интерьер.

Она посмотрела на вошедших, на мгновение их глаза встретились, и Мейсона поразил жгучий ненавидящий взгляд ее черных непроницаемых глаз. Затем она не спеша подошла к Нелли Конуэй.

– Думаю, дорогая, что все обойдется, – успокаивающе положила она руку ей на плечо. – Не пугайся.

Она потрепала Нелли по щеке, повернулась и вышла из комнаты.

– Мистер Мейсон, – представила Нелли Конуэй адвоката присутствующим.

– А? Кто такой? – спросил толстяк.

– А это мистер Бейн, мой хозяин, – продолжила Нелли.

– А? Что случилось? Кто это, черт подери? – возвысил голос Бейн.

– Мистер Бейн – мой хозяин. – Нелли продолжала объяснять Мейсону, не обращая ни малейшего внимания на Натана Бейна. – Он только что осмелился обвинить меня в краже. Этот джентльмен справа от меня – частный детектив, который, кажется, уже какое–то время занимается моим делом, но настолько нелюбезен, что ничего мне не сообщает. Полиция, полагаю, скоро прибудет.

– Кто это? – в смятении повторил Натан Бейн. – Разве вы не из полиции? – повернулся он к Перри Мейсону.

Мужчина, которого Нелли Конуэй представила как частного детектива, не вынимая сигареты, произнес бесцветным голосом:

– Перри Мейсон, знаменитый адвокат по уголовным делам. С ним Пол Дрейк, директор частного детективного агентства. Выполняет большинство заданий Мейсона. Привет, Дрейк.

– Не думаю, что мы знакомы, – пробурчал Дрейк.

– Джим Хэллок.

– Ага, теперь знакомы, – не меняя голоса, сказал Дрейк.

– Что же, черт побери, здесь происходит? – растерянно спросил Бейн. – Я вызывал полицию.

– Я просто решил заглянуть и посмотреть, что случилось.

– Ну а вы–то здесь при чем?

– Мисс Конуэй, – сказал он, – попросила меня зайти.

– Нелли?

– Верно.

– Вы сказали, Нелли Конуэй попросила вас зайти сюда?

– Верно.

– Ради бога, зачем?

– Затем, – ввернула Нелли Конуэй, – что мне надоели ваши постоянные придирки. К тому же вы хотите еще навесить на меня уголовное преступление, а я не хочу, чтобы вы впутывали меня в него. Мистер Мейсон – мой адвокат, и я хочу, чтобы он защитил мои честь и достоинство.

– Черт бы меня побрал! – Бейн опустился в подвернувшееся кресло и пронзительно взглянул своими маленькими, заплывшими жиром глазками на адвоката.

Джим Хэллок ленивым жестом вытащил сигарету изо рта и не глядя стряхнул пепел на дорогой ковер.

– Теперь мне ясно, – разъяснил он Бейну. – Она, должно быть, позвонила Мейсону, когда уверила меня, что хочет подняться наверх и проверить, как чувствует себя ее пациентка.

– Подумать только, адвокат Перри Мейсон является по первому зову какой–то дешевой обманщицы, – презрительно хмыкнул Бейн. – Невероятно! Абсурд какой–то, да и только!

– Я бы не советовал вам быть таким категоричным, тем более в присутствии адвоката такого класса, как Мейсон, – заметил Хэллок, обращаясь к своему клиенту. – Вешать с налету ярлыки я вам не советую, и вы должны четко сознавать, какое конкретное содержание вы вкладываете в понятие «дешевый обман». Мы еще ничего не доказали, а…

– Кто сказал, что мы еще ничего не доказали? Мы поймали воровку. Мы схватили ее с поличным.

– Собственно, я так и подумал, – пожал плечами Хэллок.

– Ну, значит, все так, не правда ли?

Хэллок, который стоял привалившись к спинке большого роскошного кресла, ответил иронической полуулыбкой, поражаясь недогадливости своего клиента.

– Сразу видно, – заметил он, – что вы никогда не сталкивались с Мейсоном в суде.

– Не понимаю, о чем это вы? – спросил Бейн.

– Я думаю, – ответил он ему, – что ситуация значительно бы прояснилась, если бы мистер Мейсон сообщил нам, чьи интересы он здесь представляет.

– Вы что, представляете здесь интересы Нелли Конуэй? – озадаченно спросил Мейсона коротышка.

– Не совсем, – осторожно ответил Мейсон.

– Как же так, мистер Мейсон, – обиженно заявила молчавшая до сих пор медсестра, – я заключила с вами договор, и у меня есть даже ваша расписка об оплате за консультацию.

– Это совсем другое дело, – сухо бросил Мейсон, – Итак, джентльмены, что же здесь все–таки произошло?

– Если вы не хотите отвечать, то не отвечайте, – предупредил Бейна Хэллок. – Скоро подъедет полиция, она и займется этим делом.

– А чего мне скрывать! – вдруг сердито взорвался Бейн. – А то ведь как все обернулось – я должен защищаться от посторонних. Скрывать мне нечего, мистер Мейсон. Моя жена тяжело больна. Нелли – ее ночная сиделка. Диплома у нее нет, она практикующая сестра. В нашем доме с некоторого времени начали пропадать драгоценности и деньги. Лично я сразу же заподозрил Нелли. Но предварительно я проконсультировался с мистером Хэллоком, пригласив его как частного детектива. Мне нужны были доказательства. Я хорошо понимаю, что любое недоказанное обвинение с моей стороны может обернуться для меня иском за моральный ущерб. Некоторые типы так и рыщут в поисках подобной возможности.

– Думаю, это несправедливо, – запротестовала Нелли Конуэй.

– Хэллок высказал несколько весьма практических предложений, – Бейн не обращал на нее никакого внимания. – Мы вынули самые ценные драгоценности из шкатулки моей жены и подменили их. Потом мы опрыскали шкатулку флюоресцентным порошком, следовательно, у любого, кто дотронется до шкатулки, светящийся порошок окажется на пальцах. Затем мы нарочно вытащили шкатулку с драгоценностями жены из секретера и оставили ее на столе, как будто забыли ее спрятать. Мы составили, мистер Мейсон, полную опись содержимого. Все драгоценности были поддельными, но настоящие стоили так дорого, что никому не пришло бы в голову, что их можно подделать. Сегодня после обеда мы вместе с Хэллоком проверили содержимое шкатулки. Ничего не пропало. Вечером, когда дневная сиделка закончила работу, мы снова осмотрели драгоценности. Все находилось на месте.

Примерно полчаса назад Нелли спустилась сюда, чтобы приготовить горячее молоко для моей жены, и ее не было довольно долгое время. Мы нарочно дали ей возможность остаться одной, чтобы ее никто не тревожил. Когда она поднялась наверх с подносом, мы вошли в комнату и проверили шкатулку. Исчезла бриллиантовая подвеска. Мы позвали Нелли, выключили свет и включили источник ультрафиолетового излучения. О результате можно и не спрашивать.

– Не могу понять, как порошок попал на мои пальцы, – пожала плечами Нелли.

– На ваших пальцах был–таки флюоресцентный порошок? – быстро спросил Мейсон.

– Судите сами, – ответил Бейн. Изображая всем своим видом оскорбленное достоинство и собственную значимость, он подошел к выключателю и жестом фокусника ткнул в него пальцем. Комната погрузилась в темноту. Он нажал другую кнопку, и спустя мгновение комнату залил ультрафиолетовый свет.

– Нелли, покажите джентльменам свои руки, – саркастически попросил Бейн.

Нелли подняла ладони. Кончики пальцев излучали свет с особым ярким зеленовато–голубоватым оттенком.

– Вот доказательство, попробуйте сейчас посмеяться и над этим , – съязвил Бейн. Он снова включил нормальный свет.

– Разве вы не понимаете, – Нелли Конуэй умоляюще повернулась к Перри Мейсону, – это все… э… э… часть той истории, о которой я вам рассказывала.

– Давайте уточним, – деловито начал Бейн. – Пожалуйста, ответьте, вы здесь представляете интересы Нелли? Мистер Мейсон, это верно?

– Она попросила меня приехать сюда.

– А этот джентльмен с вами, он?..

– Помощник Мейсона по детективной части, – вставил Джим Хэллок. – Я же предупреждал вас, Бейн.

– Не вижу причин, почему вы, джентльмены, имеете право вторгаться в частное жилище, – торжественно заявил Бейн. – Я хотел бы попросить вас покинуть это помещение.

– Я еще не знаю, мистер Бейн, является ли мисс Конуэй моей клиенткой, но ваш тон мне положительно не нравится.

– Мне плевать, нравится вам мой тон или нет. Эта женщина – воровка, и я…

– Минуточку, мистер Бейн, – прервал его Джим Хэллок. – Ради всего святого, не делайте публично поспешных выводов. Мы установили серию краж драгоценностей. Мы обратились в полицию с просьбой расследовать это дело. В результате этого расследования были получены некоторые уликовые материалы, и мисс Конуэй придется объяснить властям некоторые вызывающие определенные сомнения обстоятельства. Вот и все…

– Вот–вот, – поспешно прервал его Бейн. – Я вовсе ее не обвиняю до суда. Я просто расставил ей ловушку, и она… она измазала этой смесью пальцы.

– Это, пожалуй, лучше, – скептически улыбнулся Хэллок, – но в присутствии адвоката такого класса, как Мейсон, высказываться следует с предельной осторожностью.

– Вы что, действительно думаете, – Бейн повернулся к Нелли Конуэй, – что можете выиграть дело? Совершенно напрасно, тем более что я мог бы, между прочим, проявить снисходительность, и если бы вы вернули вещи, то мы могли бы…

Раздался звонок, и он, прервав монолог, сказал Хэллоку:

– Джим, посмотри–ка за ними.

Бейн рванулся к двери, его толстые ножки так и замелькали по зеркальной поверхности дорогого дубового паркета. И сразу же послышалась его быстрая возбужденная скороговорка:

– Ага, вот и полиция. Сейчас увидим, кто здесь командует парадом.

Бейн, коротко изложив суть дела, ввел двух полицейских в форме. Представлять их вряд ли было нужно. Все сразу же почувствовали их присутствие – крутые ребята из патрульной службы.

– О’кей, – сказал один из них. – Обойдемся без адвокатов и всяких там заступников и посмотрим, что скажет наша девушка в свою защиту.

– В таком случае, – обратился Мейсон к Нелли Конуэй, – не говорите ни слова. Этот флюоресцентный порошок – занятная комбинация, но в данной ситуации она ничего не доказывает. Его применяют при мелких преступлениях, чтобы заманить человека в ловушку, внушить ему мысль, что его поймали с поличным из–за светящихся пальцев. Внешне все это выглядит очень внушительно, и в подобных ситуациях человек, как правило, начинает «раскалываться».

– Кончайте болтать! – рявкнул один из полицейских на Мейсона. – Бейн настаивает, чтобы вы ушли. Это его дом.

– Если это явная попытка облыжно обвинить невиновного человека до суда, она не пройдет в суде присяжных, – продолжил Мейсон, по–прежнему обращаясь к Нелли Конуэй. – Просто запомните, что я вам говорю, не признавайтесь и не делайте никаких заявлений…

– Хватит, – пробурчал с угрозой в голосе один из полицейских, воинственно рванувшись к адвокату.

– Я помогаю клиентке, – твердо посмотрел в глаза полицейскому Мейсон.

– Пусть эти двое уйдут, – вмешался Бейн, – здесь им нечего делать.

– Слышали, что хозяин дома говорит? Выметайтесь отсюда!

– Именно сейчас я стараюсь дать совет моей клиентке, – остановил его Мейсон.

– Еще чего, советовать можно и в другом месте.

– И не дайте, – Мейсон вновь обернулся к Нелли Конуэй, – обмануть себя, и сами не верьте, что это серьезное преступление. Самое большее, в чем они могут обвинить вас, – это мелкое воровство.

– Что вы подразумеваете под мелким воровством? – взорвался Бейн. – Знаете ли вы, что алмазная подвеска моей жены стоила пять тысяч долларов. Это…

– Конечно, – прервал его Мейсон, – но вы перехитрили самого себя. Вы вложили дешевую имитацию в коробку с драгоценностями. Пропала имитация. Сколько она стоила?

– Что… меня… Откуда вы узнали, что это не настоящая подвеска?

– Не спорьте с ним, – лениво заметил один из полицейских. – Идите–ка отсюда, Мейсон. Своей клиенткой вы сможете заняться, когда мы привезем ее в полицейский участок.

– Попробуйте сохранить хладнокровие, – сказал Мейсон Нелли Конуэй.

– Постараюсь, если вы мне так советуете.

Полицейские схватили Мейсона и Пола Дрейка под руки и повели их из дома.

– Не говорите ни слова, – предупредил Мейсон, обернувшись к Нелли.

– Давай–давай, приятель, – съязвил полицейский, – и не устраивай здесь балаган.

– Даже не о… о других делах? – крикнула вслед Нелли Конуэй.

– Да помолчите вы хоть минуту! – закричал Мейсон полицейскому, который, бормоча проклятия, выпихивал его за дверь.

– Ну и как? – иронически поинтересовалась Делла Стрит, когда Дрейк и Мейсон подошли к машине. – Похоже, вас выставили за дверь?

– Они меня когда–нибудь с ума сведут, эти дубиноголовые, – пробурчал Мейсон. – Итак, я решил – я буду представлять интересы Нелли Конуэй. Будь я проклят, если Бейн не пожалеет, что приказал этим полицейским дать нам под зад.

– Что случилось? – встревожилась Делла. – Кого убили? Жену?

– Какое там убийство, – отрезал Мейсон, – просто случай мелкого воровства, а некий ушлый частный детектив применил флюоресцентный порошок. Я еще проучу эту пару умников.

– Хорошо, а что конкретно мы будем делать? – спросила Делла Стрит.

– Конкретно, – ответил Мейсон, – мы собираемся следовать за этой полицейской машиной. Если они посадят Нелли за решетку, мы конкретно освободим ее под залог.

– И что потом?

– А потом, – продолжил Мейсон, – Пол Дрейк возьмет и позвонит своему другу–химику. Мы узнаем, что же за особый яд Натан Бейн предлагал Нелли Конуэй дать своей больной жене. И все это ему очень дорого обойдется.

– И вы тут же поставите в известность полицию?

– Нет, – улыбнулся Мейсон, – я буду защищать Нелли в деле о мелком воровстве просто ради удовольствия устроить перекрестный допрос мистеру Натану Бейну.

– Ее что, повезут сейчас? – спросила Делла Стрит.

– Если она послушается меня и откажется говорить, будьте уверены, они увезут ее в участок. Если они сумеют втянуть ее в разговор или она начнет объясняться, то ее положение может измениться.

– Не стоит тащиться за полицейской машиной, Перри, – предложил Пол Дрейк. – Лучше бы просто отправиться в участок и там подождать их.

– А они возьмут и отвезут ее в какой–нибудь полицейский участок подальше, в какой – мы и знать не будем, – ответил Мейсон. – Они уже проделывали подобные штучки раньше.

– Но это в делах по убийствам, – заметил Пол Дрейк.

– Они могут поступить таким же способом и в этом деле.

– Чепуха все это. Они никогда не жульничали по–мелкому, Перри. Они могут даже и не предъявить ей обвинения.

– Большие реки берут начало из маленького ручейка, – загадочно усмехнулся Мейсон.

– Что это все означает? – недоуменно спросил Дрейк.

– Означает, что Нелли стоит у истока ручейка, – снова улыбнулся Мейсон, – и этот ручеек все ширится и ширится.

– Мы вляпаемся в историю, если сядем на хвост полицейской машине, – предупредил Дрейк. – Они включат сирену и…

– А мы все–таки попытаемся, – сказал Мейсон. – Мне что–то кажется, они не станут особенно упираться. На мой взгляд, по дороге в тюрьму они будут любезными и предупредительными с Нелли, чтобы она заговорила. Если ей…

– Вот они выходят, – прервала его Делла Стрит.

– Ну вот что, Делла, – сказал Мейсон. – Дай–ка я сяду за руль. Я поведу так, что Полу наконец понравится.

– Сжалься, Перри, – комически простонал Дрейк.

Полицейские провели Нелли Конуэй к своей машине. Один из них подошел к Мейсону и, наклонившись через окно, процедил сквозь зубы:

– Не крутитесь здесь, Мейсон. Бейн поедет за нами и сделает официальное заявление. Он не желает разговаривать с вами, и мы против того, чтобы вы объяснялись с ним. Будьте паинькой и отправляйтесь домой.

– А я и так паинька, – сказал Мейсон. Поглядев на бордюр тротуара, добавил: – Я не вижу его.

– Не видишь чего?

– Пожарный кран.

– Какой пожарный кран?

– Получив ваш приказ, я подумал, что неправильно – перед пожарным краном – запарковал машину. Однако я не вижу ни пожарного крана, ни запретительных знаков вокруг…

– О’кей, умник. Посмотрим, чем все это кончится, – процедил сквозь зубы полицейский и вернулся к своей машине.

Чуть позднее, включив «мигалки», полицейский кортеж отъехал от дома. За ним направились машины Бейна и Мейсона. Через сорок минут Нелли Конуэй была освобождена под залог в две тысячи долларов, который внес Перри Мейсон. Совершив эту операцию, адвокат поднялся в отдел по расследованию убийств поговорить с сержантом Голкомбом.

– Ну что, сержант, проиграли пари? – заметил Мейсон.

– Ну это еще надо доказать, – сержант Голкомб едва сдерживал внутренний смех.

– Я же предупреждал вас, что к этой истории нужно отнестись серьезно.

– Это дело не стоит выеденного яйца, – Голкомб растянул рот в улыбке. – Я знаю о нем немного больше вашего и поэтому могу утверждать это точно. Дело в том, что мы с Бейном встречались раньше, после того как он позвонил мне, что начал подозревать Нелли Конуэй в воровстве. Я ему посоветовал нанять Джима Хэллока, применить флюоресцентный порошок и поймать ее с поличным, и именно так он и поступил. Разумеется, и она поступила очень хитро. Бейн начал подозревать ее в воровстве, и она придумала отличную уловку, обвинив его в попытке избавиться от жены. В подобной ситуации он вряд ли решится возбудить против нее дело. И вы, блестящий адвокат, так легко позволили провести себя на мякине! Для профессионала, – засмеялся Голкомб, откинувшись назад, – вы совершили ряд очевидных глупостей. Вы позволили поймать себя на крючок в этой грязной истории. Ха–ха–ха!

– Не будьте слишком самоуверенным, – прервал смех полицейского Мейсон. – У всей этой истории есть другое объяснение. Когда Бейн понял, что она не собирается давать яд жене, он решил дискредитировать ее.

– Да чепуха все это, – поморщился сержант Голкомб. – Когда Нелли догадалась, что он ее подозревает, она пришла к нам, придумала совершенно невероятную историю, предъявила какие–то таблетки, заявив, что Бейн хотел, чтобы она их вручила его жене. Могу лично побиться об заклад, что эти таблетки нужны только для того, чтобы подкрепить ее версию, она их схватила из первой попавшейся под руку склянки в ванной. Девять из десяти шансов, что это аспирин. По крайней мере, на вид именно так они и выглядят. Черт побери, Мейсон, будьте благоразумны. Мог ли Бейн быть таким простофилей; предположим, даже если он все–таки хотел подсунуть своей жене эти таблетки, зачем передавать их женщине, которую собирался посадить за решетку за воровство, и поставить себя таким образом в полную зависимость от нее ?

И Голкомб снова откинулся назад и разразился смехом. Постепенно он успокоился и нравоучительно заметил:

– Не давайте себя увлечь сказками этой девицы, даже если она вызывает симпатию. Если собираетесь, Мейсон, стать ее адвокатом, получите с нее гонорар заранее, и лучше наличными.

– Премного вам благодарен, – церемонно раскланялся Мейсон и вышел из комнаты.

Бухающий смех Голкомба был слышен до самого выхода, пока он спускался по лестнице.

Вместе с Деллой Стрит он приехал в агентство Дрейка. Пол, который вернулся на такси, уже ждал их. Он вручил Мейсону полуметровую «простыню» с графиками, синусоидами и какими–то длинными химическими формулами.

– Что это такое? – озадаченно спросил Мейсон.

– Это спектральный анализ вашей таблетки и письменное заключение химика. Читаю: «Дорогой Пол, график весьма красноречив. Таблетка, которую вы мне передали, это ацетилсалициловая кислота, и никакого сомнения в этом нет. Исследуя таблетку, я пробурил маленькую лунку в центре».

– Ацетилсалициловая кислота! – воскликнула Делла Стрит. – Что это такое?

– Это, – разъяснил Мейсон, – как раз то, что предположил сержант Голкомб.

– Ну, что же это? – нетерпеливо спросила Делла.

– Ацетилсалициловая кислота, – сказал Дрейк, – это химическое название активного компонента в обыкновенном аспирине.

– Ну ладно, – заключил Мейсон, –на сегодня хватит. Нас всех ткнули носом в лужу, как нашкодивших котят, и поэтому сейчас я это дело так не оставлю. Я буду защищать Нелли Конуэй в суде, если это потребуется! Делла, отстучи–ка, пожалуйста, повестку на вызов в суд этой домоправительницы в качестве свидетеля защиты. Мы заставим Бейна попотеть немного. Ну а вообще денек сегодня выпал – не приведи господь. Еще пару таких дней, и я начну серьезно жалеть, что когда–то избрал эту профессию.

– Не забудь эту таблетку, Перри, – философски заметил Дрейк. – Говорят, аспирин помогает от головной боли.

Глава 5

Гарри Сейбрук, помощник окружного прокурора, был невероятно возмущен. Подумать только, какое–то пустяковое дело о заурядном воровстве превращено этим чертовым Мейсоном в судебное разбирательство с присяжными! Возмущение он проявлял своим видом, действиями и репликами. Перри Мейсон, напротив, был безукоризненно вежлив, учтив, предупредителен и подчеркнуто не обращал внимания на возмущенный тон помощника окружного прокурора.

Судья Пибоди насмешливо поднимал бровь, когда временами посматривал на Мейсона, поскольку адвокат по уголовным делам благодушно и спокойно молчал, в то время как Джим Хэллок, частный детектив, давал свидетельские показания о том, что его пригласил мистер Натан Бейн, что он ознакомился в общих чертах с целой серией мелких краж в доме Натана Бейна и что в результате свидетель достал нейтральный красящий порошок, который в ультрафиолетовых лучах светится флюоресцентным, ярким зеленовато–голубоватым цветом. Он обсыпал этим порошком шкатулку, в которой хранились кое–какие ювелирные изделия.

Свидетель далее показал, что он находился в доме, когда подзащитная, которую наняли сестрой–сиделкой, пришла на работу вечером десятого. Он был, как сам разъяснил, представлен подзащитной как знакомый хозяина дома по коммерческим делам, продающий мистеру Бейну акции в горнодобывающей промышленности.

Свидетель далее утверждал, что вместе с мистером Бейном он предварительно провел инвентаризацию изделий в коробке. Изделия, насколько он мог видеть, были ювелирными. Их ценность ему неизвестна. Насколько он мог судить, эти изделия были женскими ювелирными украшениями, которые надевали для выхода в свет. При первом осмотре свидетель ограничился тем, что срисовал каждое изделие и в общем виде описал их.

После того как подзащитная пришла на работу вечером, он обследовал коробку с драгоценностями и обнаружил, что каждое изделие было на месте. Два часа спустя, по просьбе мистера Бейна, он снова провел инвентаризацию шкатулки и нашел, что одно из изделий, бриллиантовая подвеска, пропало. Вслед за этим, по предложению мистера Бейна, они вызвали подзащитную в гостиную, выключили по предварительно согласованному сигналу обычное электрическое освещение и включили специальное ультрафиолетовое освещение, под воздействием которого пальцы подзащитной осветились характерным зеленовато–голубоватым цветом.

Гарри Сейбрук торжествующе повернулся к присяжным и со значением закивал, как бы желая сказать: смотрите, как это все просто доказывается. Убедившись, что присяжные осознали взрывчатую силу свидетельских показаний Хэллока, он повернулся к Перри Мейсону и с вызовом предложил:

– Мистер Мейсон, ваш черед перекрестного допроса.

Джим Хэллок, опираясь на поручни свидетельской ложи, приготовился к малоприятному перекрестному допросу, который защитники обвиняемых обрушивали на голову частных детективов.

– Зачем, – проговорил Мейсон с некоторой ноткой удивления в голосе, – у меня нет вопросов. – Повернувшись к присяжным, он добавил с обезоруживающей прямотой: – Свидетель, мне кажется, говорит правду.

– Что? – удивленно воскликнул Сейбрук.

– Думаю, что свидетель точен в своих показаниях, – повторил Мейсон. – Что же, уважаемый коллега, здесь удивительного?

– Ничего, ничего, – отрезал Сейбрук, – я вызываю моего следующего свидетеля, Натана Бейна.

Натан Бейн прошел в свидетельскую ложу и, отвечая на вопросы Сейбрука, изложил свою версию. Его жена больна. Он был вынужден нанять сиделок: дневную и ночную. Можно было обойтись без дипломированных сестер, используя для ухода за больной сиделок посменно, поскольку домоправительница могла помочь при случае, поэтому Бейн нанял двух простых сестер с практическим опытом для работы днем и вечером. Подзащитная работала ночной сиделкой. Вскоре после того, как медицинские сестры появились в доме, стали исчезать небольшие суммы денег, ювелирные изделия, спиртное. Бейн откровенно заявил, что никаких конкретных улик в отношении подзащитной у него не было, а только неясные подозрения, так как случаи пропажи вещей начались именно с ее появлением в доме в качестве ночной сиделки. Не располагая прямыми уликами против нее, он решил устроить ловушку. Он обратился к частному детективу Джиму Хэллоку, который до него давал показания. По его совету он купил поддельные драгоценности и положил их в шкатулку вместо настоящих. Затем по предложению Хэллока он обсыпал ее флюоресцентным порошком. Шкатулку специально положили на стол, как будто кто–то ненароком забыл закрыть ее в ящик.

Затем Бейн перешел к детальному описанию событий вечера десятого июля.

Перри Мейсон зевнул.

– Желаете этому свидетелю устроить перекрестный допрос? – язвительно спросил Сейбрук.

Мейсон выдержал паузу, пока Бейн, решив, что уже практически избежал допроса, стал подниматься со стула в свидетельской ложе, и обратился к нему:

– Минуточку, мистер Бейн, я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Слушаю, сэр, – с готовностью ответил Бейн.

– Мистер Бейн, когда вы обсыпали флюоресцентным порошком шкатулку с драгоценностями?

– Десятого июля.

– В какое время?

– Около девяти, утром.

– Дневная сиделка тогда уже была на работе?

– Да, сэр.

– Кто обсыпал порошком коробку?

– Мистер Хэллок.

– И вы находились рядом и наблюдали за ним?

– Я был рядом. Да, сэр.

– А до этого вы вложили поддельные драгоценности в шкатулку?

– Да, сэр.

– Мистер Бейн, что это за шкатулка?

– Это обычная ювелирная шкатулка, она сделана в форме старинного сундучка, обита кожей и серебряными гвоздиками, с двумя кожаными ручками.

– А каких она размеров?

– Довольно большая шкатулка. Я бы сказал, около пятнадцати дюймов в длину, десять – в высоту и ширину.

– Она собственность вашей жены?

– Да, я подарил ей год назад, на Рождество.

– И перед тем как распылить флюоресцентный порошок, вы вместе с мистером Хэллоком описали содержимое шкатулки?

– Да, сэр. Вместе.

– Затем в шкатулку положили поддельные драгоценности, после этого коробку опылили? Так было?

– Да, сэр. Правильно.

– Далее. Смогли ли вы осмотреть шкатулку днем, чтобы убедиться, не дневная ли сиделка виновата?

– Да, сэр, я осматривал.

– Сколько раз?

– Дважды.

– Когда?

– После обеда в два часа, потом в шесть часов, сразу же после ухода дневной сиделки.

– И затем снова обследовали ее вечером?

– Да, сэр.

– Сколько раз?

– Дважды.

– Когда?

– Сразу же после того, как подзащитная пришла на дежурство, чтобы мы были уверены, что к этому моменту ничего не пропало, и затем снова – часа два спустя, это когда мы обнаружили, что одно из изделий исчезло.

– Кто ее осматривал?

– Мистер Хэллок и я.

– Мистер Бейн, кто открыл коробку?

– Я.

– Хотите ли вы сказать, что оставили коробку с драгоценностями на столе и она была не заперта?

– Нет, сэр, она была заперта на ключ.

– И все время была под ключом?

– Да, сэр.

– Тогда как же что–то могло исчезнуть?

– Или вор сделал дубликат ключей, что в общем–то не так уж невозможно, или замок был открыт отмычкой, что не так уж трудно.

– Понятно. У мистера Хэллока не было ключа?

– Нет, сэр.

– У вас был ключ?

– Да, сэр.

– И у вашей жены был ключ?

– Да, сэр.

– Значит, вы не пользовались ключом жены?

– Нет, сэр.

– Как получилось, что у вас оказался ключ от шкатулки жены?

– Мистер Мейсон, это простая предосторожность.

– Боюсь, что я не понимаю.

– Женщины всегда теряют вещи, – довольно самоуверенно сказал Бейн, – поэтому, опасаясь, что моя жена потеряет ключ от своей шкатулки, я дал, вручая ей шкатулку, только один ключ. Я хранил запасной ключ в безопасном месте.

– О, я понимаю. – Мейсон бросил быстрый взгляд на пятерых женщин, входивших в состав жюри присяжных. – Вы полагали, что запасной ключ безопаснее держать у себя и это позволит предупредить халатность жены?

– Да, сэр.

– Что, ваша жена все время теряет ключи?

– Я просто подумал, что она могла бы потерять эти ключи.

– Судя по всему, вы презираете женщин за их постоянную забывчивость, не так ли?

– Ваша честь, минуточку, – закричал Сейбрук и вскочил на ноги, – свидетель не говорил ничего подобного!

– Я понял, что именно это он имел в виду, – возразил Мейсон. – Не этими словами, возможно, уважаемый коллега, но…

– Если вы проводите перекрестный допрос свидетеля, то вы должны тщательнее формулировать собственные умозаключения.

– Мистер Сейбрук, – улыбнулся Мейсон и покачал головой, – мне неизвестна норма закона, которая требует, чтобы я не делал собственных выводов. Я просто задаю вопросы свидетелю при перекрестном допросе. Свидетель может поправить меня, если я не прав. Я понял его показания именно в том плане, что он, судя по его словам, пренебрежительно относится к возможности доверять женщинам ответственные поручения, и, я думаю, присяжные поддержат меня в этом. – И Мейсон снова бросил быстрый взгляд на присяжных.

– Свидетель не говорил подобных вещей, – заявил Сейбрук.

– Ну, знаете, – великодушно промолвил Мейсон, – я буду первым, кто принесет извинения, если я неправильно понял его. В стенографическом отчете судебного заседания его показания совсем недалеко, уважаемый коллега, и я хотел бы попросить стенографистку зачитать, что точно показал свидетель.

Внезапно Сейбрук понял, в чем же состояла тактика Мейсона. Он ловил на приманку, раздувал вопрос, который в других обстоятельствах прошел бы незаметным, и сейчас он как раз стремился акцентировать на этой проблеме внимание присяжных.

– Ну, хорошо, – примирительно сказал Сейбрук. – Не стоит терять время. Я снимаю возражения. Присяжные запомнят, что показал свидетель, и, как я понимаю, они не позволят вам приписать свидетелю слова или…

– Ни в коем случае, ни в коем случае, – прервал его Мейсон, – я только заинтересован точно узнать, что же показал свидетель, и я намерен извиниться перед ним, если я неправильно понял, что он сказал.

– Знаете, я этого не подразумевал. – Бейн почувствовал себя неловко.

– Что вы не подразумевали? – переспросил Мейсон.

– Что женщинам нельзя доверять серьезные дела.

– Я–то думал, что именно это вы и заявили.

– Я не говорил ничего подобного.

– Ну, теперь, – сказал Мейсон, – заслушаем стенографистку.

– Успокойтесь, джентльмены, – примирительно произнес судья Пибоди, – если вы помолчите немного, то дадите возможность судебной стенографистке найти в своих записях показания, о которых идет речь.

В зале заседаний воцарилась напряженная тишина. Сейбрук нервно приглаживал рукой плотную черную шевелюру. Ему явно не понравилось, как повернулось слушание дела. Бейн занял самоуверенную позу в свидетельской ложе, ожидая, что он будет прав. В свою очередь Мейсон свободно расположился на стуле в уважительной, полной внимания позе добросовестного адвоката, который чувствует, что предстоящие заявления представляют чрезвычайную важность.

– Ага, нашла, – стенографистка нарушила тишину. – Я зачитаю вопросы и ответы.

«М–р Мейсон: Как получилось, что у вас оказался ключ от шкатулки жены?

Ответ: Мистер Мейсон, это простая предосторожность.

Вопрос: Боюсь, что я не понимаю.

Ответ: Женщины всегда теряют вещи, поэтому, опасаясь, что моя жена потеряет ключ от своей шкатулки, я дал, вручая ей шкатулку, только один ключ. Я хранил запасной ключ в безопасном месте.

Вопрос: О, я понимаю. Вы полагали, что запасной ключ безопаснее держать у себя и это позволит предупредить халатность жены?

Ответ: Да, сэр.

Вопрос: Что, ваша жена все время теряет ключи?

Ответ: Я просто подумал, что она могла бы потерять эти ключи.

Вопрос: Судя по всему, вы презираете женщин за их постоянную забывчивость, не так ли?»

Бейн неловко заерзал на своем месте, когда судебная стенографистка закончила чтение.

– Я думаю, это то, что вы сказали, не так ли? – заметил Мейсон.

– Ну, знаете, это вовсе не то, что я подразумевал, – отрезал Бейн.

– О, значит, вы сказали что–то такое, чего не подразумевали?

– Да, сэр.

– Находясь под присягой?

– Знаете, это была оговорка.

– Что вы, мистер Бейн, подразумеваете под оговоркой? Ведь то, что вы сказали, можно интерпретировать как, мягко говоря, неправду.

– Ну, как бы это сказать… Я произнес это, не думая.

– Не думая о чем?

– Ну, я только хотел сказать, что моя жена имеет привычку терять вещи и…

– И тем не менее вы обобщили, заявив, что такая черта присуща всем женщинам?

– Ваша честь, – помощник окружного прокурора был уже не в силах сдержать своего раздражения, – ведь это второстепенный вопрос, не имеющий никакого касательства к данному делу. По милости уважаемого коллеги мы снова и снова толчем воду в ступе, теряя драгоценное время. Был задан вопрос, и на него был получен четкий ответ, и совершенно напрасно господин защитник старается извлечь из этого какие–то дивиденды.

– Я так не думаю, – спокойно парировал Мейсон. – Я полагаю, что в интересах дела очень важно установить, как в целом наш свидетель относится к женщинам и, возможно, не только к ним, потому что моя подзащитная женщина, но я также особенно заинтересован узнать, что же у него было в голове, когда он заявил при перекрестном допросе, что давал показания, которые не подразумевал. Мне хотелось бы узнать, сколько других моментов в его показаниях могут быть неточными?

– Ничего неточного в показаниях свидетеля нет! – раздраженно закричал Сейбрук.

– Следует ли вас понимать так, что свидетель действительно считает, что женщинам нельзя доверять ответственные вещи? – спокойно задал вопрос Мейсон.

В разных углах зала засмеялись. Судья Пибоди улыбнулся и сказал:

– Ладно, мистер Мейсон, вы выиграли свое очко.

– Ваша честь, но я все–таки хотел бы при перекрестном допросе этого свидетеля уточнить, что он в действительности подразумевает, когда отвечает на вопросы.

– Продолжайте, – разрешил судья Пибоди.

– Это единственная неточная вещь в ваших показаниях? – Мейсон обратился к свидетелю.

– Все точно.

– Таким образом, каждое слово, которое вы произнесли, вы его и подразумевали?

– Да, я подразумевал сказанное.

– Думаю, что так и было, – улыбнулся Мейсон. – Будем сейчас откровенными, мистер Бейн. Как только вы поняли, что ваше заявление может оскорбить некоторых женщин из числа присяжных, вы попытались изменить его, но сейчас вы действительно так думаете. Разве это не так?

– Ваша честь, я возражаю! – закричал Сейбрук. – Это отнюдь не перекрестный допрос и…

– Он должен доказать предубежденное отношение свидетеля, – подчеркнул Мейсон, – и это просто размышление на тему, заслуживает ли он доверия.

– Возражение отклоняется. Свидетель может отвечать на вопрос, – сказал Пибоди.

– Разве это не так? – повторил Мейсон.

– Ладно, – сердито отрезал Бейн, – если вам так угодно, пусть будет так.

– Ну чего уж, – примирительно заметил Мейсон. – Это не мне угодно, мистер Бейн. Я просто пытаюсь разобраться в вашем образе мышления. Дело в том, что вы давали показания поспешно, не учитывая возможных последствий, а?

– Хватит, я уже сказал. Ну и что такого?

– Ничего, ничего, – заверил Мейсон. – Просто я стремлюсь понять шкалу ваших жизненных ценностей, границы вашего мышления, ваше поведение. Вы подразумеваете то, что вы говорите, и говорите то, что думаете, но когда вы догадываетесь, что ваша реплика может оказаться невежливой, вы стараетесь выдать ее за оговорку. Правильно?

– Да, правильно.

– Фактически это не было оговоркой, это было правдой. И это верно?

– Да, правильно.

– Итак, вы говорили неправду, когда заявляли, что это – оговорка?

– Называйте это оговоркой ума, – сострил Бейн.

– Благодарю вас, – сказал Мейсон. – Давайте теперь вернемся к рассматриваемому делу.

– Самое время, – прокомментировал Сейбрук, всем своим видом демонстрируя чрезвычайную усталость.

– Если я утомил вас, уважаемый коллега, прошу прощения, – улыбнулся Мейсон.

– Достаточно, – вмешался судья Пибоди. – Прекратите эту пикировку, джентльмены. Замечания высказывайте только суду, а вопросы ставьте только свидетелю, мистер Мейсон.

– Хорошо, ваша честь, – весело согласился Мейсон. – Значит, вы утверждаете, мистер Бейн, что вечером того дня вы сами открыли упомянутую шкатулку с драгоценностями и осмотрели ее немного погодя после того, как подзащитная заступила на ночное дежурство у больной, не так ли?

– Совершенно верно. Я сам открыл шкатулку и проверил, все ли на месте.

– У вас был свой ключ?

– Да, сэр.

– Кстати, вы сказали жене, что у вас есть дополнительный ключ?

– Нет, сэр, не сказал.

– Правда? А почему? – поинтересовался Мейсон.

– Возражаю на том основании, что этот вопрос несущественный, не относящийся к делу и поэтому неправомочный. Это уже не перекрестный допрос, – поднялся со своего места Сейбрук.

– Протест принимается, – подтвердил судья.

– Но, – продолжил Мейсон, – у вас все же был запасной ключ к шкатулке с ювелирными украшениями и вы сознательно не говорили об этом жене. Разве это не так?

– Это не так! – взревел Сейбрук. – Ваша честь, уважаемый коллега сознательно извращает показания этого свидетеля. Он никогда не заявлял ничего подобного.

– Протест отклонен, – сказал Пибоди. – Я разрешаю один ответ на этот вопрос. Хотя мы уже несколько раз касались этой проблемы, но тем не менее я разрешаю свидетелю ответить на этот упомянутый вопрос.

Бейн заколебался.

– Да или нет? – Мейсон поставил вопрос ребром. – Так или не так?

– Но это вовсе не значит, что я сознательно не говорил ей об этом, – запротестовал Бейн.

– И тем не менее вы скрывали этот факт от нее? – предположил Мейсон.

– Да, скрывал, – нехотя согласился Бейн.

– И вы хотели убедить присяжных, что по легкомыслию или беспечности просто забыли сказать ей об этом, хотя на самом деле сознательно скрывали от нее факт наличия у вас дубликата ключа, не так ли?

– Да нет же, я просто хотел, чтобы у меня был запасной дубликат ключа с тем, чтобы, когда она его потеряла бы, я смог бы сказать: вот видишь, я…

– Миссис Бейн хоть раз за время вашей супружеской жизни теряла ключи?

– Насколько я знаю, нет.

– И вы полагаете, что узнаете, когда она его потеряет?

– Полагаю.

– В этом случае, – усмехнулся Мейсон, – вы должны признать, что ваши замечания относительно беспечности вашей жены в этих вопросах не совсем обоснованны.

– Протест, – завопил Сейбрук, – это не перекрестный допрос, а…

– Принято, – распорядился судья Пибоди. – Я полагаю, что мы уже достаточно углубились в это дело, мистер Мейсон.

– Очень хорошо, – согласился Мейсон. – У меня осталось только несколько вопросов.

Мейсон повернулся на вращающемся кресле, перехватил взгляд одной из женщин в жюри присяжных и слегка улыбнулся. Она мгновенно ответила ему улыбкой.

– Пойдем дальше, мистер Бейн, – обратился Мейсон к нему. – Вы лично открыли эту шкатулку и, как я понимаю, когда вы это делали, мистер Хэллок был с вами?

– Да, сэр.

– И тут вы заметили, что что–то пропало?

– Да, сэр.

– И мистер Хэллок затем сопоставил содержимое шкатулки с описью.

– Да, сэр.

– А теперь ответьте на такой вопрос: как смог мистер Хэллок проделать все это, не коснувшись шкатулки?

– А я и не утверждал, что он не дотрагивался до шкатулки, – возразил Бейн. – Не приписывайте мне, пожалуйста, того, чего я не говорил.

– Значит, он все же дотрагивался до коробки?

– Думаю, что дотрагивался. Ну конечно, он должен был дотронуться до нее. Правда, я не говорил, что он дотронулся, но я и не утверждал, что он не дотрагивался до нее.

– Но сейчас вы припоминаете, что он все же дотрагивался до нее, не так ли?

– Вполне возможно.

– Так вы уверены, дотронулся он или нет?

– Я допускаю, что он дотрагивался.

– Итак, – резюмировал Мейсон, – после того как флюоресцентный порошок был распылен на шкатулку, вы дотрагивались до ювелирной коробки и мистер Хэллок тоже.

– Совершенно верно.

– Итак, можно предположить, что на пальцах у мистера Хэллока был флюоресцентный порошок, не правда ли?

– Да, я вполне допускаю такое.

– Отсюда следует, что на первом этаже дома находилось трое человек, и у всех троих – у вас, мистера Хэллока и ответчицы – на пальцах находился флюоресцентный порошок. Вы согласны со мной?

– Нет, флюоресцентный порошок могли иметь я и мистер Хэллок. Подзащитная его иметь не могла.

– Что значит – вы могли иметь этот порошок на пальцах, а подзащитная нет? Поясните вашу мысль.

– Все очень просто – мы имели доступ к шкатулке, а она нет.

– Согласен с вами. Но если исходить из того, что флюоресцентный порошок на кончиках пальцев означает, что поддельные ювелирные украшения были украдены именно этим человеком, то их с таким же успехом мог взять и мистер Хэллок, у которого на кончиках пальцев также есть флюоресцентный порошок.

– Ну, это абсурд.

– Почему, объясните.

– Но ведь вы сами прекрасно знаете, что он не мог взять эти драгоценности.

– А вы откуда знаете, что он не мог этого сделать?

– Так ведь он там находился именно для того, чтобы пресечь воровство.

– Ну это еще как сказать, – с явным сарказмом произнес Мейсон. – Вы пригласили мистера Хэллока отнюдь не для того, чтобы предотвратить преступление. Вы сознательно заложили поддельные драгоценности, так как были уверены в том, что что–то обязательно будет украдено. Вы сознательно оставили шкатулку там, где ее можно было без помех украсть. Другими словами, вы расставили ловушку. Вы хотели, чтобы кое–какие драгоценности были украдены, не так ли?

– Ничего подобного, я просто думал, что этим способом мы сможем изловить вора или воровку.

– Хорошо, – подчеркнуто благодушно сказал Мейсон. – Но, насколько я понимаю, мистер Хэллок также мог открыть шкатулку и взять оттуда упомянутое ювелирное изделие?

– Нет, сделать этого он не мог, у него не было ключа.

– Но ключа не было также и у подзащитной, не так ли?

– Я думаю, что у нее мог быть ключ, – твердо сказал Бейн.

– Только потому, что вы предполагаете, что она могла взять ювелирную вещь?

– Хорошо, она ведь могла вскрыть шкатулку другим способом?

– У вас есть ключ от шкатулки? – осведомился адвокат.

– Я уже говорил вам об этом десятки раз, – раздраженно ответил Бейн.

– А вы могли бы взять шкатулку и забрать оттуда ювелирную вещь?

– Но я не брал!

– А я и не утверждаю, что вы брали, – уточнил Мейсон. – Просто я высказываю вполне обоснованное предположение, что вы могли это сделать. Ведь вы могли это сделать?

– Ну, в общем, да.

– Скажите, пожалуйста, мистер Бейн, – Мейсон был подчеркнуто любезен, – ведь вы нанесли флюоресцентный порошок не только на внутреннюю поверхность шкатулки, но и на ее наружное покрытие, не так ли?

– Все верно, – спокойно ответил Бейн, не ожидая подвоха.

– Если это так, то подзащитная могла случайно тронуть шкатулку, передвигая что–то на секретере или пытаясь что–то достать на нем. Таким образом, наличие порошка на ее пальцах вполне объяснимо.

– Но ведь порошок оказался именно у нее на пальцах, – занервничал Бейн, все еще не понимая, куда клонит Мейсон.

– Все правильно, – заметил адвокат, – порошок мог попасть на пальцы именно тогда, когда она дотронулась до поверхности шкатулки, пытаясь что–то достать позади нее, ну, скажем, журнал или…

– Нет, там никаких журналов и не было! – взвился Бейн.

– Кстати, а где находилась шкатулка?

– На секретере.

– Это что, ее обычное место?

– Нет, жена ее обычно закрывала во внутренний потайной ящик секретера.

– А сам секретер запирался, не так ли?

– Да, она его запирала на ночь.

– А у вас был ключ от секретера и потайного ящика?

Бейн, чувствуя, что дело принимает невыгодный для него оборот, замешкался с ответом.

– Да или нет? – быстро спросил адвокат.

– Да, – выдавил из себя свидетель.

– Этот секретер вы подарили вместе со шкатулкой?

– Нет, сэр.

– Значит, этот секретер был приобретен вместе с другой мебелью?

– Совершенно верно.

– У вашей жены есть ключ от секретера?

– Разумеется, есть.

– А она знает, что у вас есть дубликат ключа от него?

– Понятия не имею.

– Другими словами, вы имели дубликат ключа, не ставя об этом в известность жену, не так ли?

– Я просто сказал, что не помню, говорил я об этом жене или нет, вот и все. – Бейн уже заметно нервничал.

– Нет, вы сказали, что не знаете, знает ли ваша жена о наличии у вас дубликата ключа к секретеру.

– Знаете, я действительно не могу вспомнить, говорил я ей об этом или нет.

– Отсюда можно заключить, – все так же любезно вел допрос Мейсон, – что вы решили сознательно придержать у себя дубликат ключа от секретера, с тем чтобы впоследствии, когда вам, скажем, понадобилось бы довести подзащитную до позора, открыть секретер, вытащить шкатулку из ящика и выложить ее на самый верх в самом привлекательном положении, не так ли?

– Я только хотел так или иначе распутать это дело и найти воровку, – упрямо повторил Бейн.

– Эта шкатулка весьма привлекательной и необычной формы, если я не ошибаюсь?

– Да, выглядит она весьма привлекательно, это дорогая вещь.

– И можно предположить, что любая женщина захотела бы обязательно заглянуть в нее?

– Ну, знаете… Нелли Конуэй никакого отношения к этой шкатулке, равно как и к другим вещам в моем доме, не имеет и иметь не может.

– И все же женщина, которая достаточно долго находится в доме, живет там, знает обстановку, увидев изящную, необычного вида шкатулку на том месте, где она ее никогда раньше не видела, ведь могла же она чисто инстинктивно тронуть или заглянуть в нее?

– С какой стати она должна была трогать ее!

– Ну хорошо, а что, если она потрогала ее только для того, чтобы пощупать необычного вида кожу? – предположил Мейсон. – И поэтому светящийся порошок остался у нее на пальцах. Ведь это вполне возможно?

– Да, – нехотя выдавил из себя вконец замороченный Бейн.

– Хорошо. Значит, после того, как подзащитную арестовала полиция, вы прибыли в участок и официально возбудили иск против нее?

– Совершенно верно.

– Итак, как только подзащитную увезли, вы тотчас же покинули свой дом. Жена, таким образом, осталась одна, без присмотра?

– Нет, сэр. Я позвал экономку, миссис Рикер, и попросил ее посидеть с женой, пока я вернусь и найду приходящую сиделку.

– Объяснили ли вы миссис Рикер, почему вы обратились именно к ней?

– Да.

– Сказали ей, что посадили мисс Конуэй за решетку?

– Что–то вроде этого.

– И она согласилась на эту дополнительную работу?

– Конечно. Она была довольна, что мы поймали вора. Она сказала мне, что целый день задавала себе вопрос, почему эта ювелирная шкатулка оказалась незапертой в секретере. Она сказала, что дважды пыталась положить ее туда, но он был заперт.

– Ага, значит, она пыталась положить ее обратно?

– Так она говорила.

– Следовательно, она должна была поднять шкатулку, опыленную флюоресцентным порошком?

– Протест! – быстро выкрикнул Сейбрук. – Вопрос спорный, требующий от свидетеля умозаключения и не соответствующий перекрестному допросу.

– Протест принят, – сказал судья.

– Но вы не обследовали руки вашей экономки под ультрафиолетовым светом?

– Нет.

– Во имя истины, – Мейсон возвысил голос, – почему вы не распылили порошок внутри коробки, с тем чтобы?..

– Не знаю, – выпалил Бейн. – Так предложил Хэллок. Он все это организовывал.

– Но вы помогали ему, не так ли?

– Я наблюдал за тем, что он делает.

– Вы присутствовали и смотрели, как он работает?

– Да.

– Но ведь вы его наняли? Если бы вы с самого начала сказали ему, мол, хочу, чтобы светящийся порошок был распылен внутри шкатулки, он бы сделал именно так?

– Не знаю, наверное. – Бейн беспомощно пожал плечами.

– Так вы платили ему или нет?

– Да.

– Поденно? За каждый день или за работу в целом?

– Скажем, я предложил ему премию.

– Ага, – повторил адвокат, – вы предложили ему премию. Премию за что, мистер Бейн?

– Условие было таким: я плачу ему за каждый день, а если он завершит успешно работу, я должен заплатить ему премию.

– Вы должны заплатить ему премию. Весьма интересно. И сколько?

– Сто долларов.

– Итак, – улыбнулся Мейсон, – в соответствии с условиями вашего соглашения если хотя бы один предмет из сравнительно недорогого набора поддельных драгоценностей пропадет из этой шкатулки и мистер Хэллок докажет, что именно подзащитная взяла упомянутый предмет, то вы должны будете выплатить ему премию в размере ста долларов, не так ли?

– Мне не нравится, как вы интерпретируете события, – с раздражением заметил Бейн, понимая, что Мейсон затягивает его в ловушку.

– Тогда расскажите о них, как вы их понимаете, – широко улыбнулся Мейсон и выразительно посмотрел на присяжных.

– Это была премия за выполненную работу, – упрямо повторил Бейн.

– Эта работа считалась законченной, как только мисс Конуэй будет арестована?

– Как только будет пойман вор, кем бы он ни оказался.

– Сколько всего человек находилось в тот момент в вашем доме?

– Моя жена, миссис Рикер, мистер Хэллок, Нелли Конуэй и я.

– И тем не менее вы не обследовали руки миссис Рикер, хотя вы знали, что она касалась ювелирной шкатулки?

– Нет, она ведь работает у нас уже много лет, и мы ей доверяем полностью.

– Отсюда следует, что каждый в этом доме, не считая вашей жены, имел светящийся порошок на пальцах?

– Ну, в общем–то да.

– Однако вы посчитали воровкой именно мисс Конуэй?

– Да. Или никто, или она.

– Она?

– Да.

– Мистер Хэллок получил премию за то, чтобы именно эта женщина была арестована и осуждена?

– За то, чтобы изобличить вора.

– Вознаграждение уже выплачено?

– Еще нет.

– Почему же?

– Потому что подзащитная еще не осуждена. Премия будет выплачена тогда, когда работа будет завершена полностью.

– Значит, сами вы все же сомневались, осудит суд присяжных подзащитную или нет?

– Протестую! – взвился с места Сейбрук. – Вопрос выходит за рамки перекрестного допроса.

– Протест принят.

– У меня, мистер Бейн, вопросов больше нет, – улыбнулся адвокат. – Благодарю вас.

– Вы вовсе не говорили Хэллоку, – сердито начал поправлять Бейна помощник окружного прокурора, – что он получит сто долларов, если только соберет улики, изобличающие подзащитную в воровстве, не так ли? Вы просто сообщили ему, что, если он сможет найти того, кто берет драгоценности, вы выплатите ему сто долларов.

– Ваша честь, минуточку, – возразил Мейсон. – Этот вопрос неправомочный и наводящий. Уважаемый коллега подсказывает свидетелю, что именно надо говорить. Кроме всего прочего, обвинение уже опрашивало свидетеля.

– Ничего подобного, это опрос свидетеля после перекрестного допроса, – Сейбрук сослался на юридические тонкости и прецеденты, – и я просто стараюсь сократить допрос, который уже и так слишком затянулся.

– Да что вы! – возразил Мейсон. – Не надо только утверждать, что несколько минут, затраченных на расследование сути дела, это…

– Если вы не цените свое время, то суд и мистер Бейн дорожат своим, – нравоучительно заметил Сейбрук.

– А вот об интересах подзащитной вы не подумали, – укоризненно возразил Мейсон. – Если ваше стремление сэкономить мистеру Бейну всего лишь несколько минут его бесценного времени не позволит нам прояснить дело, то подзащитную могут посадить в тюрьму на месяцы. Мало того, что ее доброе имя будет запачкано, она…

– Не надо только расписывать все эти душещипательные подробности, – прервал его Сейбрук, – все это явно рассчитано на то, чтобы повлиять на жюри присяжных.

– Ну, знаете, – рассмеялся Мейсон, – вы мне приписываете желание повлиять на жюри в отместку за мои слова, что уважаемый коллега подсказывает свидетелю, что именно надо говорить.

– Слабость наводящего вопроса, – улыбнулся судья Пибоди, – конечно, в том, что его задают. Свидетель в общем–то сейчас полностью представляет, что его адвокат хочет. Продолжайте, однако, мистер Сейбрук, и задавайте вопрос так, чтобы он был поменьше наводящим.

– О нет, я не думаю, что есть необходимость углубляться в дальнейшие детали этого дела, – сказал Сейбрук. – Все и так ясно.

– У вас есть еще вопросы к свидетелю? – обратился судья Пибоди к Сейбруку.

– Больше вопросов не имею.

– Есть еще какие–нибудь свидетельские показания?

– Ваша честь, теперь настал черед гласа народного – вердикта присяжных! – с пафосом произнес Сейбрук.

– Ваша честь, – сказал Мейсон, с улыбкой глядя на судью, – мы хотели бы обратиться к жюри присяжных с просьбой вынести вердикт – невиновна.

– Ходатайство отклонено.

– Тогда разрешите, ваша честь, десятиминутный перерыв, – попросил Мейсон, – я хотел бы переговорить с одним человеком, которого я вызвал в суд как свидетельницу защиты, миссис Имоджен Рикер.

– Разрешаю, – сказал судья и объявил перерыв.

В глубине судебного зала появилась сухопарая, мрачного вида домоправительница мистера Бейна.

– Я отказываюсь разговаривать с мистером Мейсоном.

– Ваша честь, эта женщина, – разъяснил адвокат, – была вызвана как свидетельница защиты. До этого она отказывалась давать мне какие–либо показания.

– У меня нет нужды разговаривать с ним, – сердито выпалила Имоджен Рикер, – я пришла в суд, и это мой долг. Я подчинилась вызову. Но это не означает, что я должна разговаривать с ним наедине.

– В таком случае, – понимающе улыбнулся адвокат, – пройдите в свидетельскую ложу и поднимите правую руку для присяги.

– Должна я подчиняться? – обратилась она к судье Пибоди.

– Если вас вызвали в суд, то да, – ответил судья.

Крупными шагами она обошла Мейсона, с шумом уселась на скамью свидетелей, повернулась к судье и подняла правую руку для присяги.

– Хорошо, – мрачно произнесла она, – я готова.

– Вы работаете домоправительницей в доме мистера Бейна? – задал адвокат свой первый вопрос.

– Да, – огрызнулась она.

– Сколько времени вы работаете у него?

– Шесть лет.

– Вечером десятого обследовали ли вы свои руки ультрафиолетовыми лучами, чтобы узнать, не светятся ли они?

– Это не ваше дело.

– Если бы ваши руки не светились, вы, конечно, легко ответили бы на этот вопрос, не так ли?

– И на этот вопрос я также не должна отвечать.

– Благодарю вас, миссис Рикер. – Мейсон широко улыбнулся, чувствуя, что симпатии жюри на его стороне. – Это все. Я просто хотел, чтобы присяжные убедились, какой воинственной, фанатично преданной своему хозяину домоправительницей вы являетесь.

– О, ваша честь, – спохватился Сейбрук, – это…

– Свидетельницу суд извиняет, – устало произнес судья Пибоди. – Одновременно жюри присяжных не примет во внимание замечания адвоката. Кто ваш следующий свидетель, мистер Мейсон?

– Ваша честь, у меня больше никого нет, – развел руками адвокат. – Возможно, я предполагаю, жюри присяжных составило довольно ясную концепцию дела. Соблазнительная ювелирная шкатулка была преднамеренно выставлена на видное, бросающееся в глаза место, доступ к которому мог иметь любой. Защита настаивает, чтобы…

– Достаточно, мистер Мейсон. Уже было решение судьи о ходатайстве по направленному влиянию на вердикт, – заметил судья Пибоди. – Продолжайте и начинайте свою защиту. Обращаться к жюри вы сможете после проведения защиты.

– Я ни в коем случае не собираюсь проводить защиту в нынешнем состоянии дела, – возразил Мейсон. – Получается, что на подзащитной лежит обязанность доказывать свою невиновность. Обвинение, как известно, должно доказывать ее вину. Все, что они доказали, – это что наша подзащитная, которая была в комнате в соответствии с требованиями найма, тронула внешнюю поверхность привлекательной и необычной шкатулки. Подзащитная сейчас отдохнет, и защита, не состязаясь с обвинением, передаст дело в руки суда присяжных.

– Вы уже состязаетесь, – заметил Сейбрук.

– Ничего подобного, – возразил ему Мейсон. – Просто я объясняю суду, почему я собираюсь завершить защиту моей подзащитной на этом этапе, не состязаясь с обвинением. Вы не против передать дело в руки суда присяжных не состязаясь, уважаемый коллега?

– Я все же выступлю с обвинением, – твердо заявил Сейбрук.

– Что касается меня, – снова улыбнулся Мейсон, – я считаю, жюри понимает, насколько ясно дело. Я уверен в том, что все они сознательные граждане, и я не вижу причин, чтобы занимать их время. Только что вы, уважаемый коллега, были весьма озабочены потерями времени. Передаю дело жюри без проведения защиты. Вы же продолжайте и выступайте с обвинением, если вам угодно.

Сейбрук задумался и угрюмо промолвил:

– В таком случае и я передаю это дело, не выступая с обвинительными аргументами.

Мейсон слегка поклонился Пибоди.

– Вы, леди и джентльмены, жюри присяжных, – обратился к ним судья, – выслушали показания свидетелей. Долг суда сейчас проинструктировать вас о некоторых положениях закона.

Судья Пибоди зачитал длинный список инструкций, особенно подчеркивая тот факт, что задача обвинения состоит в том, чтобы доказать вину подзащитного, дав ответ на все разумные сомнения, в то время как подзащитный не должен доказывать его или ее невиновность. Присяжные, в свою очередь, выносят свой вердикт, исходя исключительно из фактов, хотя они должны применять закон, представленный им в виде инструкций суда.

Присяжные удалились на совещание и через десять минут возвратились в зал, объявив свой вердикт: «Невиновна». Мейсон и Нелли Конуэй встали и подошли поблагодарить присяжных. Одна из женщин из состава жюри, улыбнувшись Мейсону, торжествующе сказала:

– Ну и тип же этот Бейн! Вы правильно вывели его на чистую воду. Одна мысль о своем ключе к секретеру жены чего стоит. Настоящий сутяга и завистник, вот кто он! Бедная женщина, больная, не может встать с постели, и такой оказался рядом с ней муж.

– Я так и подумал, – скромно заметил адвокат, – что вы очень глубоко разбираетесь в людях. Взглянув вам в глаза, я почувствовал, что приводить доводы защиты нет смысла.

– Да, естественно, я высказала им все, что думала об этом человеке. Жаль, что я не смогла выложить им все, что думала, поскольку все так же считали, как и я. Бедная малышка, – она обернулась к Нелли Конуэй, – работать у такого человека, который не остановился ни перед чем, арестовал вас, очернил вашу репутацию и посадил на скамью подсудимых, обвинив в воровстве. Думаю, вы как–то должны отреагировать на все это. Обязательно вчините ему иск за причиненный моральный ущерб.

– Благодарю вас за предложение, – поклонился адвокат, – я и сам собирался посоветовать ей что–то подобное, и я думаю, что нам следует учесть тот факт, что это предложение поступило от одного из членов жюри.

– Конечно, вы можете сослаться на меня, – снова любезно улыбнулась женщина, пожав Мейсону руку, – мои адрес и фамилию легко узнать в секретариате.

Глава 6

Мейсон и Делла Стрит уже собирались уходить из офиса, как зазвонил телефон. Делла Стрит, сняв трубку, послушала и, прикрыв мембрану, тихо спросила адвоката:

– Хотите поговорить с Нелли Конуэй?

– Да, я обязательно хочу поговорить с ней, – взорвался Мейсон, – и поговорить серьезно, чтобы разъяснить ей, что она уже не наша клиентка.

Он взял трубку и услышал спокойный, ровный голос Нелли Конуэй, такой же невыразительный, как и ее лицо:

– Мистер Мейсон, я хочу вас поблагодарить за все, что вы сделали для меня сегодня.

– Не стоит благодарности, – ответил он.

– Я полагаю, – отважилась продолжить она как–то робко, – я должна вам еще кое–что. Мистер Мейсон, мой один доллар нельзя назвать нормальным гонораром за ваши труды, не так ли?

– Знаете, – раздраженно ответил адвокат, – конечно, если я бы брался за судебные дела, получая один доллар, мне было бы трудно оплачивать аренду офиса, зарплату секретарше, разъезды на такси во Дворец правосудия.

– О, мистер Мейсон, вы говорите это с каким–то сарказмом, и я ощущаю в ваших словах скрытый упрек.

– Да нет, я просто указал вам на некоторые очевидные экономические факты.

– Тогда назовите мне сумму вашего гонорара. Еще десять или пятнадцать долларов будет достаточно?

– Нелли, сколько у вас денег? – спросил адвокат.

– Надо ли обсуждать этот вопрос?

– Может быть, они вам пригодятся.

– Я бы не очень хотела это обсуждать, мистер Мейсон. Лучше бы вы просто сказали мне, каков будет счет.

– Вы позвонили мне, чтобы спросить об этом? – Он стал серьезным.

– Да.

– Нелли, когда закончилось судебное заседание, вы ничего не сказали о дополнительной компенсации. Мы просто обменялись рукопожатиями, и вы поблагодарили меня. Почему вы вдруг озабочены этим сейчас?

– Ну, я… я просто подумала, что, возможно…

– Послушайте, – прервал ее Мейсон, – Бейн что, вступил с вами в контакт?

Она замялась и ответила утвердительно.

– И он предлагает вам как–то договориться?

– Знаете… мистер Бейн и я… мы беседуем.

– Вы подразумеваете, что в данный момент разговариваете с мистером Бейном? Он сейчас с вами?

– Я с ним.

– Где?

– У него дома.

– Дома у него? – недоверчивопереспросил адвокат.

– Да.

– И что же вы там делаете? Зачем вы туда поехали?

– Как зачем? Собрать свои вещи. Когда полицейские забрали меня, у меня даже не было возможности упаковать личные вещи.

– Давайте все выясним, – рассердился Мейсон. – Вы что, жили в доме у Бейна?

– Разумеется. Дневная сиделка и я занимали комнату над гаражом.

– Черт меня побери!

– А что здесь такого удивительного, мистер Мейсон? У мистера Бейна столько в доме комнат, а…

– Но вы мне не сказали об этом.

– А вы меня об этом и не спрашивали.

– И кто ухаживает сейчас за больной? – спросил он.

– Та же самая дневная сиделка.

– Я хочу сказать, кто дежурит ночью? Кто работает вместо вас?

– На несколько дней они наняли временную сиделку, но она внезапно ушла. Меня попросили помочь, и я останусь до утра. Миссис Рикер заменит меня, пока упакую вещи.

– Вы встречались с миссис Бейн и разговаривали с ней?

– Разумеется. Элизабет Бейн и я стали настоящими друзьями. Она хочет, чтобы я по–прежнему работала у них. Хотя после всего случившегося я вряд ли останусь… Я вынуждена была, конечно, рассказать все об аресте, и как вы опрашивали… свидетелей, ну и все такое…

– Вы имеете в виду, как я разбил в пух и прах ее мужа при перекрестном допросе?

– Да.

– А как она реагировала на это?

– Она считает, что это прекрасно. Она захотела даже познакомиться с вами. Она… ну, я…

– Вы хотите сказать, что вам что–то мешает говорить откровенно? – спросил Мейсон, когда она замялась и замолкла.

– Да, совершенно верно. Мистер Бейн рядом, здесь же.

– И вы хотите решить с ним вопрос полюбовно?

– Надеюсь.

– И потом вы вернетесь к нему на работу?

– Не думаю. Сегодня ночью должны приехать родственники миссис Бейн. Они прилетают из Гонолулу. Так что она одна не останется. Она… хорошо, я расскажу об этом позднее. Я хотела бы спросить вас сейчас… то есть мистер Бейн хотел бы узнать… если бы вы назвали цену за свои услуги, то…

– Если Натан Бейн готов заплатить за вас гонорар, то тогда вы должны мне пятьсот долларов, и мы поделим его пополам. Вы меня понимаете?

– Да, подход у вас деловой, – ответила она довольно едко.

– Если Бейн не заплатит гонорар, то тогда мы квиты, – уточнил адвокат. – Я выставляю счет только на один доллар.

– Вы что, серьезно? – выдохнула она недоверчиво.

– Вполне. Вы понимаете, что я сказал?

– Да.

– И на этом закончим, Нелли, – закруглил разговор Мейсон, – и постарайтесь понять еще одну вещь.

– Какую, мистер Мейсон?

– Я не буду защищать ваши интересы в отношении тех договоренностей, которые вы заключите с Бейном самостоятельно. Если вы с ним договоритесь, это ваше дело. В этом случае вам понадобится адвокат, который бы смог представлять ваши интересы в этой сделке.

– И тогда я должна буду платить ему, не так ли?

– Большинство адвокатов обожают, когда им платят, – не без ехидства заметил Мейсон. – Знаете, они ведь тоже должны зарабатывать себе на жизнь.

– Ничего себе! – вдруг взорвалась она. – И с какой это стати я должна выкладывать половину своего гонорара? И правильно говорит мистер Бейн, что денежки ведь мои, кровные.

– Он так и сказал?

– Да. И еще он сказал, что я должна буду заплатить из своего собственного кармана.

– Хорошо, – только и смог сказать Мейсон. – Поступайте, как считаете нужным.

– Так я и поступлю, – заметила Нелли. – И мистер Мейсон, пожалуйста, чтобы не было никакого недоразумения между нами: вы не защищаете моих интересов в этом соглашении. Я просто стараюсь выяснить, сколько должна за услуги адвокату, но я не собираюсь выкладывать пятьсот долларов.

– Не вы, – подчеркнул адвокат, – а Бейн.

– Но почему он должен так много платить? Я считаю, что эта сумма слишком большая.

– Ну а какая сумма, на ваш взгляд, нормальная?

– Ну, скажем, не больше пятидесяти долларов. Вы же проработали всего полдня.

– Понятно. Ну что ж, я уже объяснил вам, что если платите вы, то вы должны мне только доллар, если платит мистер Бейн, счет составляет пятьсот долларов.

– Знаете, мистер Бейн платит мне и… ну, в общем, я подумаю, мистер Мейсон. Я сделаю так, как считаю нужным.

– Уверен, – сказал адвокат, – что вы так и поступите. А теперь поставим точку над «i», Нелли. Между нами нет никаких взаимных обязательств. Я не ваш адвокат…

– И вряд ли когда–нибудь будете, мистер Мейсон. За такие деньги! Слыханное ли дело – пятьсот долларов за полдня работы! Немыслимо! – И она с треском швырнула трубку.

Адвокат потер ухо, повернулся к Делле Стрит.

– Вот она, – вздохнул он, – человеческая благодарность. Я всегда говорил, Делла, что надо назначать гонорар, когда клиент больше всего добивается твоих услуг. Мисс Нелли Конуэй ныне полагает, что десять или пятнадцать долларов достаточная компенсация, а пятьдесят – слишком щедро. Давай, Делла, закрывай на ключ нашу контору и пошли по домам.

Глава 7

Когда на следующее утро Мейсон чуть позже десяти появился в офисе, Делла Стрит ехидно заметила:

– Поздравляю вас, шеф!

– День рождения или что–то вроде этого?

– Вы опоздали на встречу с ней на пять минут. Так что принимайте поздравления.

– С кем опоздал?

– С вашей долларовой клиенткой.

– Она что, решила извести меня?

– Она звонила уже четыре раза в течение получаса. Я дала понять, что ожидаю вас около десяти. Она сказала, что позвонит ровно в десять, и это последний раз, так как больше воспользоваться этим телефоном она не сможет.

– Ну и чего она хочет?

– Она считает, что ей нужен будет адвокат.

– А зачем?

– Доверить столь важную информацию мне она не сочла нужным.

– Ну а что ты ей ответила, Делла?

– Ну а я ей довольно прозрачно намекнула, что она язва и отрава, у которой хватает наглости после всего случившегося беспокоить вас своими сумасшедшими просьбами, в общем, шеф, вы знаете, что я могу сказать в подобных случаях. Кроме того, я сказала ей, что вы слишком заняты в настоящий момент и вряд ли найдете даже пять минут, чтобы поговорить с ней, не говоря уже обо всем остальном, и предложила ей связаться с другим адвокатом, который менее занят и более доступен с точки зрения гонорара и прочего.

– И что она?

– Она все это молча выслушала и заявила тем не менее, что доверяет только вам и говорить будет только с вами.

– Ну а в десять она звонила?

– Секунда в секунду. Можно было проверять часы. Когда по радио раздался последний звуковой сигнал, она позвонила. Я сказала, что вы еще не пришли, и тут она начала заметно нервничать, но объяснить суть своего дела решительно отказалась.

– Ну и бог с ней, позвонит еще раз, если очень нужно.

– Я почему–то думаю, что она больше не позвонит.

– Тогда мы потеряли шанс заработать еще один доллар! – широко улыбнулся адвокат. – Что там у нас еще?

– Посетительница. Некая мисс Брэкстон.

– Ну а она чего хочет?

– Вы меня совсем затюкали со своими клиентами, – рассердилась Делла Стрит. – Приходят они, в конце концов, к вам и выкладывать свои проблемы желают только вам лично!

– В таком случае, – распорядился Мейсон, – передай ей, что я не смогу ее принять. Пропади оно все пропадом! Я трачу кучу времени на людей, которым нужны рутинные юридические советы, вместо того чтобы заниматься настоящими делами. Уверен, что ей нужно составить брачный контракт или еще какую–нибудь пустяковую бумажку…

– Вы должны принять ее, – прищурила со значением глаза Делла Стрит.

– С какой это стати? – иронически хмыкнул Мейсон.

Делла Стрит мягким движением рук очертила женскую фигуру.

– Неужели такая? – усомнился Мейсон.

– На таком огне мужчины сгорают, словно бабочки. Я думаю, что она та еще штучка.

– Ну теперь, – засмеялся адвокат, – ты по–настоящему заинтриговала меня.

– И еще мне кажется, – продолжила Делла Стрит, – что–то страшно ее заботит. Она сказала мне, что хотела бы поговорить только о сугубо личном и конфиденциально. Ждет вас с четверти десятого.

– Делла, мне нравятся красивые женщины, которых что–то очень заботит. Сколько ей?

– Скажем, двадцать три.

– И что, действительно так красива и опасна?

– Лицо, фигура, одежда, глаза, цвет волос, даже тончайший запах духов – словом, все, что сводит мужчин с ума. Взгляните на нашу Герти в приемной. Она так и сидит с открытым ртом, забыв о телефоне.

– Ты меня убедила, – шутливо согласился Мейсон. – Мы примем мисс Брэкстон, но, если она окажется не на высоте твоей рекламы, я буду вынужден прибегнуть к суровым дисциплинарным мерам.

– Сначала посмотрите на нее, – укоризненно заметила Делла. – Ну так как, займемся сначала почтой или все же?..

– Нет–нет, займемся сначала красивыми женщинами. Давай ее сюда.

– Не курить и пристегнуть ремни, – предупредила Делла Стрит. – Глубоко вздохнуть – она приближается.

Делла Стрит величественной походкой вышла из кабинета и через несколько секунд появилась с молодой женщиной. Та вошла размашистой уверенной походкой, затем, увидев адвоката, внезапно замялась, но тут же взяла себя в руки и, подойдя к столу, холодно кивнула Мейсону. Она была именно такой, какой ее описала Делла.

– Мистер Мейсон, – представила его Делла Стрит. – Мисс Брэкстон, мистер Мейсон.

– Добрый день, – вежливо произнес адвокат. – Присаживайтесь, пожалуйста.

– Благодарю вас.

Широким шагом она пересекла комнату и, сев в большое кресло для посетителей, закинула ногу на ногу, изящным движением одернула платье и обратилась к адвокату:

– Будьте любезны, расскажите, что все же происходит с моей сестрой? – Вопрос был задан напористо, а голос выдавал сильное внутреннее волнение.

– Подождите минуточку, – сказал Мейсон, заметив ее стальной, гневный взгляд. – Я определенно незнаком с вашей сестрой, и я определенно не…

– Элизабет Бейн – моя сестра. Натан Бейн, ее муж, пытается ее отравить. Какие меры в этой связи предприняты?

– Еще раз – обождите. – Мейсон говорил медленно. – Вы нагромоздили несколько телег перед лошадью и начинаете не с того конца.

– Мистер Мейсон, мне кажется, я никогда еще в жизни не была в таком состоянии, – пожаловалась мисс Брэкстон. – Извините меня, если может показаться, что я излишне возбуждена.

– Давайте прямо к сути дела, – посоветовал адвокат, – только не выплескивайте весь гнев на меня.

– Я пришла не для того, мистер Мейсон, чтобы сердиться на вас.

– Так почему же вы пришли ко мне?

– Хотела бы пригласить вас как адвоката. Мне кажется, что вы единственный, кто может разрешить эту проблему.

– Какую проблему?

– Какую проблему! – сердито воскликнула она. – Боже милосердный! Мистер Мейсон, вы так хладнокровно и безразлично произносите эти слова в то время, как моя сестра живет в земном аду, в то время, как над ней нависла смертельная угроза. Я вижу, что никто не желает как–то серьезно подумать над этим и сделать что–то для нее!

– Вы располагаете достоверными фактами о том, что жизнь вашей сестры в опасности?

– Мистер Мейсон, давайте посмотрим фактам в глаза. Моя сестра вышла замуж за человека, стоящего гораздо ниже ее как в социальном, так и в нравственном смысле. Она вышла замуж за хладнокровного бессердечного интригана, мерзкую гадину. Я, кажется, ясно выражаю свои мысли?

– Вполне. Муж вашей сестры вам явно не нравится, и вы выражаете свою неприязнь достаточно определенно.

– Не нравится – это слишком мягко сказано, – сердито возразила она. – Я постараюсь выразиться поточнее – я ненавижу землю, по которой он ходит.

– Теперь еще понятнее.

– Он женился на сестре, – продолжила она раздраженным тоном, – исключительно ради денег. Мы ее предупреждали, и, знаете, именно здесь мы совершили ошибку.

– Кто мы? – остановил ее Мейсон.

– Семья. Мы с ней сестры по отцу. У меня есть еще брат, и, знаете, нам нужно было бы отойти в сторону и дать ей самой разобраться во всем, а мы захотели образумить ее, и в результате возникла определенная напряженность между нами, которая запутала семейные отношения. До этого мы были так близки друг другу, словно настоящие брат и сестры, а сейчас, сейчас все по–другому. Не то чтобы мы стали чужими – мы как–то отдалились друг от друга.

– И что же вы хотите от меня? – задал вопрос адвокат. – Меня уже нанимали по одному делу, связанному с семейными проблемами Натана Бейна.

Она откинулась назад и засмеялась. Мейсон удивился.

– Извините меня, – она перестала смеяться, – но я слышала, как Натан жаловался, что вы с ним сотворили в суде. Никогда в жизни я так не смеялась. Эта напыщенная, самоуверенная, тщеславная, эгоцентричная, эгоистическая, себялюбивая гадина! И вы его разделали в пух и прах. Это была настоящая работа. О, сколько бы я отдала, чтобы оказаться там!

– Обо всем этом вы узнали от него?

– От него и от Нелли Конуэй, дежурной сиделки.

– Вы и с ней говорили?

– И с ней тоже.

– Я был весьма удивлен, узнав, что она вернулась в дом.

– Это, конечно, Натан постарался. Его, кстати, можно легко запугать. К тому же Нелли Конуэй тоже, как говорится, не промах и знает, как воспользоваться сложившейся ситуацией.

– Что вы имеете в виду?

– Ну как же. Она его наказала, и вы помогли ей в этом.

– Давайте–ка все же уточним все по порядку, – заметил адвокат. – Прежде всего я хотел бы знать, что вы от меня хотите…

– Странно, мистер Мейсон. Я что, разве неясно выразилась? Речь идет не обо мне, а о моей сестре.

– Элизабет Бейн.

– Совершенно верно.

– А чем я ей могу быть полезен?

– Она хочет, чтобы вы представляли ее интересы.

– И что же я должен буду делать?

– Многое.

– И все же?

– Видите ли, именно сейчас Элизабет увидела своего мужа без прикрас, таким, каков он есть. Человека, который пытался убить ее, и не один раз. Причем делал это не импульсивно, под влиянием минуты, а расчетливо и методично. Бог мой, сколько пережила эта девочка и сколько раз она была одной ногой в могиле! Все эти недомогания, пищевые отравления, все, что она считала расстройством желудка, – все это были попытки Натана избавиться от нее.

– Вы сказали – не один раз? – Глаза Мейсона сузились.

– Совершенно верно. Все эти годы она жила в сущем аду. А эта катастрофа – тоже, кстати, дело рук Натана – окончательно добила ее. Она даже сейчас не подозревает, что после аварии функции позвоночника у нее окончательно нарушены и никогда не восстановятся. Она живет слабой надеждой, что после реабилитационного периода ее прооперируют и удалят осколки из спинного мозга, после чего она опять сможет ходить.

– Но она не будет?

Мисс Брэкстон медленно покачала головой. У нее на глазах появились слезы. Она с трудом проговорила:

– Никогда.

– А как произошла эта авария? – спросил адвокат.

– Натан утверждает, что неожиданно отказали тормоза на спуске и что он пытался всеми силами затормозить, но безуспешно, и когда понял, что не сможет, то крикнул жене, чтобы она выпрыгивала из машины. Все это ложь! Он все рассчитал до мелочей, и в живых она осталась буквально чудом. Я специально ездила на место происшествия и все разузнала. Когда он крикнул Элизабет прыгать, колеса машины с ее стороны зависли над пропастью, и если бы она прыгнула, то неминуемо бы погибла. Кстати, он крикнул ей прыгать, когда сам уже открыл дверь со своей стороны. Он попросту сознательно бросил ее на произвол судьбы, надеясь, что она живой из этой передряги уже не выберется. Но случилось неожиданное: как ни была напугана Элизабет, у нее хватило выдержки дотянуться до руля и попробовать вывернуть машину на дорогу. Увидев, что это ей не удается, она направила машину на насыпь и, проскочив ее, упала в боковой ров с пятиметровой высоты. Это чудо, что она осталась жива в такой ситуации. Тогда–то ей и повредило позвоночник.

– А тормоза действительно были неисправны?

– Тормоза, к сожалению, не проверяли, – вздохнула мисс Брэкстон. – Но все это легко подстроить. Ему достаточно было пережать тормозной шланг и вывести таким образом на время всю тормозную систему. В нужный момент, когда начался крутой спуск, он это и сделал.

– Никто не осматривал машину сразу же после аварии?

– А вы как думаете?

– Я вас спрашиваю.

– А какие у полиции были на это основания? Жена без сознания, контужена, с поврежденным спинным мозгом. Подъехала «Скорая помощь» и быстренько увезла ее в больницу. Пока врачи боролись за ее жизнь, наш милый Натан не мешкая вернулся с аварийной машиной на место происшествия узнать, можно ли спасти автомобиль. Они смогли поднять его лебедкой, перенести на шоссе и отбуксировать в сторону. Пока аварийная служба возилась со своей лебедкой, у Натана была масса времени спокойно, не спеша уничтожить все улики…

– Иными словами, полицию не вызывали?

– Дорожный патруль бегло осмотрел место происшествия, и на этом все закончилось. Не думаю, что кто–то был там, кроме Натана и аварийной команды.

– И что же дальше? – спросил адвокат.

– Мистер Мейсон, давайте не будем играть в прятки. Нелли Конуэй рассказала мне все сегодня утром, и я до сих пор не могу в себя прийти. Подумать только, это может случиться в любую минуту. Одним словом, мы пришли к вам за помощью. Действовать нужно сейчас, иначе будет поздно.

– Разговаривали ли вы об этом с Натаном Бейном?

– Нет, я ему не сказала ни словечка. О вас я услышала от Нелли Конуэй и решила – именно такой адвокат нужен моей сестре. Она пожелала составить завещание, в котором не собирается оставлять ему ни цента, и она хочет одновременно начать бракоразводный процесс. Она ненавидит землю, по которой он ходит, она хочет вышвырнуть его из дома.

– А вы поставили Натана Бейна в известность об этом?

– Нет, мистер Мейсон. Хотелось бы, чтобы вы сообщили ему.

– Я?

– Верно. Я предлагаю вам переговорить с моей сестрой. Она даст вам инструкции, что предпринять, а затем я хочу, чтобы вы встретились с Натаном Бейном и сообщили ему, что его час пробил, порекомендовали бы ему упаковать вещи и убраться из дома.

– Кому принадлежит дом?

– Моей сестре. Она всем там владеет.

– Дело Натана не приносит прибыли?

– Мне кажется, что оно вполне прибыльно, – холодно заметила она, – но ничего нельзя понять ни из его бухгалтерских книг, ни из того, что он рассказывает.

– Что вы под этим подразумеваете?

– Повсюду, где можно, он расплачивается и получает наличными. Кладет доллары в карман, и никто не знает, сколько их у него и сколько он зарабатывает. Он никому не доверяет и не особенно стремится уплатить подоходный налог. Более скрытного и хитрого человека я не встречала.

– Разве вам не кажется, – задумчиво произнес адвокат, – что было бы лучшей тактикой для вашей сестры пригласить его и заявить, что с ее стороны все кончено, она желает, чтобы он ушел, и что она намерена начать бракоразводный процесс, и?..

– Нет, мистер Мейсон, мне кажется, что дело все же следует решать именно таким образом. Элизабет просто ненавидит даже его тень. Когда она подумает о нем, то сразу же впадает в истерику. Вспомните, она нездорова и принимает столько успокоительных лекарств, они–то и влияют на нервную систему. Она хочет, чтобы он раз и навсегда исчез из ее жизни, и не хочет видеть его даже мельком.

– Хорошо, – сказал Мейсон, – если она так желает.

– Вы займетесь этим делом?

– Не вижу причин, почему бы нет.

– Я поставила Элизабет в известность, – мисс Брэкстон открыла сумочку, – что отправляюсь к вам и все расскажу, и если вы сделаете все, что она желает, и скажете Бейну, что тот должен убраться, тогда она сможет освободиться от своих страхов. Элизабет поручила мне предложить вам этот аванс.

Она вручила Мейсону банковский чек на пятьсот долларов с сегодняшней датой для выплаты в банке «Фармэрс энд меканикс нэшнл». Чек был выписан на имя Перри Мейсона, адвоката Элизабет Бейн, и подписан дрожащей рукой Элизабет Бейн.

– Это аванс? – осведомился адвокат.

– Правильно.

– И что же конкретно миссис Бейн предлагает мне делать?

– Вы начали весьма изящно, разоблачив ее мужа. Просто надо продолжать эту работу. Вышвырнуть из дома и показать ему, что он не может рассчитывать даже на цент из ее собственности.

– Ваша сводная сестра поручила вам передать этот чек. Но инструкции я должен получить от нее лично.

– Само собой разумеется.

– И должен остаться наедине с ней, чтобы установить, не было ли какого–либо…

– Незаконного давления, мистер Мейсон?

– Именно так, если вам угодно.

– Пожалуйста, пойдите и поговорите с ней.

– Договорились.

– Мистер Мейсон, а тем временем, – обратилась она к нему, – мне хотелось бы узнать ваше мнение об этом документе, вернее, Элизабет хотела бы его знать.

Мисс Брэкстон раскрыла сумочку, вынула из нее листок бумаги, на котором той же дрожащей рукой были написаны дата и нижеследующие слова:

«Я, Элизабет Бейн, зная, что мой муж несколько раз пытался убить меня, потеряв доверие и любовь к нему, заявляю об этой моей последней воле в завещании, оставляя все, чем я владею, моей любимой сводной сестре Виктории Брэкстон и моему любимому сводному брату Джеймсу Брэкстону в равных паях с пониманием того, что они сообща будут владеть моей собственностью».

Мейсон насмешливо оглядел со всех сторон листок бумаги и спросил:

– Так что же вы желаете узнать?

– Оно имеет силу?

– Это зависит от многих факторов, – осторожно заметил адвокат.

– Ну, боже мой, вы адвокат или нет?

– Адвокат.

– И вы не можете определить, имеет оно силу или нет?

Мейсон заулыбался и отрицательно покачал головой.

– Почему нет?

– Для начала, – сказал Мейсон, – вы должны рассказать мне кое–что об обстоятельствах, при которых это завещание было составлено.

– Ну, я не думаю, что все это так уж важно, мистер Мейсон. Как вы заметили, оно датировано сегодняшним днем. Элизабет прошлую ночь спала замечательно. Одна, кстати, из немногих хороших ночей у бедняжки. Мне кажется, это было еще из–за того, что она узнала, что мы придем. Итак, мистер Мейсон, проснувшись утром, около пяти часов, она распорядилась, чтобы я повстречалась с вами и передала вам этот аванс. Она проинструктировала меня, чтобы вы составили завещание, в котором была бы зафиксирована ее последняя воля, с тем чтобы Натан Бейн не мог воспользоваться ее смертью. И потом, она… ну, я не знаю… полагаю, возможно… поскольку она много читала и…

– Что же вы хотите сказать? – прервал ее Мейсон.

– Понимаете, в кинокартинах, на экранах телевизоров и в детективных рассказах… ну, короче, везде человек, который намеревается преступным образом завладеть наследством… короче, самое опасное время, как вы знаете, это промежуток, когда адвокат готовит завещание. Поэтому Элизабет переговорила со мной и решила, что если она составит завещание и напишет собственноручно, как она хочет поступить со своей собственностью, то это поможет делу. Ну как, сейчас все понятно?

– Понятно, – сказал Мейсон, – до известного предела.

– Что вы под этим подразумеваете?

– В нашем штате, и не забудьте, я говорю сейчас только о штате Калифорния, завещание имеет силу, если оно составлено завещателем, имеет дату и подписано рукой завещателя. Итак, нужны три составные части – дата, само завещание и подпись, причем все они должны быть выполнены рукой завещателя.

Мисс Брэкстон понимающе кивнула головой.

– Теперь, – продолжил Мейсон, – вы, наверное, обратили внимание, что в обычном понимании слова ваша сестра не подписала это завещание.

– Но она собственноручно написала и имя и фамилию – Элизабет Бейн.

– Она написала свою фамилию, представляя себя. Другими словами, возникает вопрос, являются ли слова «Элизабет Бейн» в том виде, в каком они присутствуют в завещании, собственноручной подписью завещателя или носят только описательный характер?

– А что, это так важно, где в завещании поставлена фамилия?

– С точки зрения закона нет, – ответил адвокат, – при условии, что в суде можно будет точно установить, что завещатель, надписывая фамилию, подразумевал ее как подпись.

– Ну, скажем, это и имела в виду Элизабет.

Мейсон улыбнулся и покачал головой.

– Встречалось несколько весьма интересных дел, – сказал адвокат, – где этот вопрос был поднят. Я не могу с ходу процитировать, но были дела, где подобные завещания представлялись для утверждения и всегда возникал вопрос, было ли использование фамилии завещателя как описательное или как подпись. К тому же вы, наверное, обратили внимание на одну весьма особенную деталь.

– Какую?

– В конце, – указал Мейсон, – нет последней точки.

– Что вы хотите этим сказать?

– После слова «собственности» нет логического окончания.

– Ну, вы это уже слишком! Вы хотите сказать, что маленькая точка в одну десятую булавочной головки на бумажном листе должна…

– Я хочу, чтобы вы ясно представляли себе всю сложность этой ситуации, – прервал ее Мейсон. – Есть где–то дело… подождите минутку, может быть, я найду его.

Он прошел к полке, заставленной книгами, снял одну из них, пролистал несколько страниц и затем углубился в чтение.

Мисс Брэкстон обратилась к нему со словами:

– Ладно, мистер Мейсон, в конце концов, это все не так важно. Это все лишь… ну, скажем, временно. Элизабет написала его, чтобы успокоить нервы. Ей казалось, что если бы Натан знал, что его уже лишили наследства, то он бы смирился и не стал бы прибегать в последнюю минуту к крайней попытке.

– Вы считаете, что в этом случае он не попытался бы убить ее?

– Именно так.

– С юридической точки зрения, – Мейсон взглянул на книгу, – это самый интересный вопрос.

– Знаете, – промолвила мисс Брэкстон, – я слышала много технических терминов, но, если вы хотите убедить меня, что эта крошечная точка на бумаге может поставить под сомнение законность завещания, я скажу, что все вы, адвокаты, превращаетесь в буквоедов.

– Дело в том, – сказал Мейсон, – что речь идет о выявлении подлинного намерения завещателя. Другими словами, когда ваша сестра заканчивала документ, считала ли она, что это было полным и окончательным завещанием, или все же она начала составлять завещание, и затем что–то заставило ее прерваться, и она так и не закончила эту работу?

– О, я понимаю, куда вы сейчас клоните.

– Например, – продолжил адвокат, – если вас интересуют юридические обоснования по подобным делам, возьмите нашумевшее дело о наследстве – дело Кинни (второе издание сборника судебных актов «Пасифик», том 104, страница 782), где признано, что фамилия завещателя, находящаяся только в начале завещания, – это достаточный признак для его представления к утверждению, даже если нет подтвердительного указания на то, что подобное расположение фамилии завещателя является его подписью. А теперь возьмем недавнее дело о наследстве Камински (там же, том 115, страница 21), где также признано, что фамилия завещателя в начале заявленного, собственноручно написанного завещания представляет собой достаточную подпись, в которой сосредоточено полное завещательное выражение его последнего желания. А теперь возьмем, к примеру, дело о наследстве Бомэна (там же, том 300, страница 62), где было признано, что во всех подобных делах текст всего завещания должен быть внимательно изучен и проанализирован, с тем чтобы установить, предназначался ли он для полного и законченного завещания. Последние слова, обрыв в конце завещания и даже заключительная пунктуация должны быть исследованы с целью установления того, имел ли в виду автор завещания рассматривать его фамилию, поставленную в начале завещания, в качестве подписи, или же он просто действовал описательно. Итак, обратите, пожалуйста, внимание, что завещание вашей сестры включает следующие весьма произвольно трактуемые заключительные слова: «…с пониманием, что они сообща будут владеть моей собственностью». Завещатель в данном контексте мог бы свободно подразумевать «…при условии нижеследующей доверенности» или «используемой в целях…» и так далее…

– Ничего подобного она не подразумевала, – прервала его мисс Брэкстон. – Она просто имела в виду, что понимать это завещание следует так, что мы с братом должны получить всю ее собственность и чтобы Натан Бейн не имел никакой возможности…

– Я вполне согласен с вашей трактовкой, – сказал адвокат, – но вы вручили мне этот листок бумаги, попросили разъяснить его юридическую ценность, и я стараюсь изо всех сил квалифицированно ответить вам.

– Знаете, мистер Мейсон, – улыбнулась мисс Брэкстон, – я думаю, здесь не будет большой разницы, если вы сами составите юридически безукоризненное завещание с привлечением свидетелей и все такое прочее. Вы можете сейчас уйти из офиса?

– Как вам будет угодно.

– Тогда давайте отправимся к нам, и чем быстрее, тем лучше. Вы должны будете подготовить завещание в соответствии вот с этим документом, с тем чтобы она могла подписать и…

– Возможно, это не самый лучший способ, – прервал Мейсон.

– Почему не лучший?

– Я еще не переговорил с вашей сестрой.

– Мистер Мейсон, не забывайте о том, что я представляю ее интересы. Она специально прислала меня сюда передать вам, что надо делать, и вручила мне этот чек в качестве вашего аванса.

– В этом случае Натан Бейн, – адвокат кивнул и улыбнулся, – может спокойно опротестовать это завещание. Он может предъявить иск, что с вашей стороны на нее оказывалось незаконное влияние.

– Боже мой, ну мистер Мейсон, не слишком ли мы усложняем ситуацию? В конце концов, завещание не должно было бы… ну ведь завещание до смерти Элизабет не будет известно, а теперь, когда Джим и я здесь, она, слава богу, не умрет; и если вы сможете вышвырнуть Натана Бейна из дома сейчас, это будет лишь один шанс из тысячи, что…

– Адвокату платят именно за то, чтобы просчитывать все возможные вероятности, – нравоучительно заметил Мейсон.

– Мистер Мейсон, а это что, очень серьезное препятствие?

Мейсон кивнул.

– А где выход?

– Я захвачу с собой свою секретаршу, Деллу Стрит. У нее портативная пишущая машинка, и как только ваша сестра подтвердит, что желает подготовить завещание, моя секретарша отпечатает его, вызовет двух абсолютно незаинтересованных свидетелей, которые…

– Откуда мы возьмем двух свидетелей? – прервала его мисс Брэкстон.

– Мисс Стрит может подписать в качестве свидетеля, а я стану вторым свидетелем.

– О, это будет прекрасно. – Лицо ее осветила улыбка. – Именно так и надо сделать. Когда же вы сможете отправиться, мистер Мейсон?

– Учитывая обстоятельства, я могу освободиться в… скажем, дайте мне подумать, в два часа пополудни?

– Мистер Мейсон, а вы не можете приехать в полдвенадцатого? За это время я могла бы вернуться домой, сообщить Элизабет, что вы приедете, и дать ей время привести немного себя в порядок. В конце концов, женщина всегда желает выглядеть в лучшем виде, и, вы знаете, волосы у нее сейчас в жутком состоянии!.. Они не уделяли ей того настоящего внимания, какое только мать или сестра могут проявить… знаете, эти небольшие знаки любви и поддержки.

– Хорошо, в полдвенадцатого, – согласился адвокат, – я там буду…

Резко зазвонил телефон. Делла Стрит подняла трубку:

– Алло… Кто говорит? Кого? Викки Брэкстон?.. Минуточку, пожалуйста… Кто–то хочет переговорить с вами, – повернулась она к мисс Брэкстон, – и говорит, что это очень важно.

– И там сказали «Викки»? – осведомилась она.

– Да.

– Боже мой, я ничего не понимаю. Никто в городе не знает, что я здесь нахожусь, и только самые близкие и члены нашей семьи называют меня Викки. Почему меня… я ничего не понимаю.

– Знаете, лучше самой взять трубку, – предложила Делла Стрит, – и выяснить, кто же это спрашивает. Так в любом случае будет лучше.

– Минуточку, – снова сказала Делла в трубку, когда из нее послышался раздраженный шум. – Что вы хотите?.. О, конечно, я передам ей. Это ваш брат Джим.

– Алло, Джим, – Виктория Брэкстон взяла телефонную трубку. – Это Викки. В чем дело?.. Что?.. Не может быть! О боже!.. Ты уверен?.. Отправляюсь домой немедленно…

Она швырнула трубку, обернулась к Мейсону:

– Как я боялась, так оно и случилось! Элизабет при смерти. Они всех обзвонили, пытаясь разыскать меня. Джим, мой брат, случайно вспомнил… Мне нужно идти.

Она пошла к выходу, но, заметив другую дверь – в коридор, свернула, схватилась за ручку, рывком отворила дверь и пулей выскочила из комнаты. Бросив взгляд на Деллу Стрит, Мейсон запустил в смущении руки в свою густую волнистую шевелюру.

– Хорошенькое дельце, ничего не скажешь!

– Шеф, у вас будет законное основание вышвырнуть меня, если я когда–либо упомяну о бане, самой жуткой в вашей жизни бане, в которую вас засунули, – сказала она, намекая на созвучие этого слова с фамилией Натана Бейна.

– Распотрошу, четвертую! – с шутливой свирепостью рявкнул он, видя, как Делла Стрит приняла оборонительную стойку. – А где это злополучное завещание?

– Она тут же сграбастала его, засунула в сумку и умчалась на всех парах.

– Этот документ, Делла, – задумчиво произнес Мейсон, – в будущем может стать чрезвычайно важным.

– Вы думаете, если миссис Бейн действительно при смерти, то существует возможность…

– Какая–то необычность последнего предложения этого завещания, отсутствие какой–либо завершающей пунктуации…

– Следующий раз, шеф, бьюсь об заклад, – Делла Стрит цинично усмехнулась, – в конце предложения будет поставлена точка.

– Нет, Делла, – он поджал губы, – не думаю, что я стану заключать пари, хотя полагаю, что ты права. В этом случае я окажусь в весьма щекотливом положении. С одной стороны, я буду обязан уважать секреты клиента, а с другой, как адвокат, дающий присягу в суде, я… Позвони Полу Дрейку и передай ему, что мне нужна полная информация о том, что происходит в доме Бейна, и нужна она мне немедленно. Передай ему также, что мне не особенно важно, как он ее получит… Кстати, последний звонок Нелли Конуэй был в десять часов утра?

– Секунда в секунду, – подтвердила она.

– И она сказала, что не сможет после этого позвонить?

– Точно.

– А это, – медленно проговорил адвокат, – чрезвычайно интересно. Запомни также, что мисс Брэкстон заявила, что никто не знал, что она здесь была. А это может означать, что ее братец ничего не знал о намерении Элизабет Бейн нанять меня и ничего об этом довольно загадочном завещании.

– Можно также предположить, – кивнула Делла, – что сеть интриг и махинаций вокруг этого дела становится все гуще и все более непроницаемой?

– Похоже на тот соус, который я как–то пытался сотворить на охоте по одному рецепту. Вначале он был довольно жиденьким, а потом так загустел и затвердел, что все назвали его пудингом.

Глава 8

В 11.15 позвонил Пол Дрейк:

– Хэлло, Перри. Я на станции обслуживания, в двух шагах от дома Бейна. Элизабет Бейн умерла примерно десять минут назад, если верить информации, полученной мною от сплетницы–соседки, болтавшейся у черного хода в дом Бейнов.

– Причина смерти? – коротко осведомился Мейсон.

– Судя по всему – отравление мышьяком. Врачи поставили диагноз – мышьяковое отравление – еще полдесятого сегодня утром и старались спасти ее. Симптомы отравления появились еще до девяти. Она была слишком слаба, и поэтому перевезти ее в больницу они не рискнули.

– А может, это самоубийство? – задал вопрос адвокат.

– Дом кишит полицейскими из отдела по расследованию убийств, – сказал Дрейк. – Ваш друг сержант Голкомб шастает повсюду.

Мейсон задумался, потом сказал в трубку:

– Пол, есть работа для тебя.

– Какая?

– Нужно иметь не только всю конфиденциальную информацию о смерти Элизабет Бейн, но и прошерстить все аэропорты. Мне нужно знать, какие самолеты сегодня утром вылетели после десяти. И мне нужно это очень быстро.

– О’кей, я–то могу проверить это быстро, довольно быстро, – заметил Дрейк. – Хотя ты сам мог бы узнать, обзвонив аэропорты…

– Пол, но это только половина дела, – прервал его ворчание Мейсон. – Когда узнаешь о самолетах, получи словесное описание каждой улетевшей женщины. Я особенно заинтересован в девице с вытянутым лицом, выглядит как мышка, она может подписаться в списке пассажиров инициалами Н.К., то есть имя начинается с Н, а фамилия – с К. Мне нужна эта информация как можно быстрее, так быстро, что ты себе не представляешь. Сможешь?

– Может, через час.

– Постарайся побыстрее, – попросил Мейсон. – Если сможешь, то через четверть часа. Я буду ждать здесь, у телефона. Как только что–то узнаешь, звони мне.

Мейсон повесил трубку и начал мерить шагами кабинет.

– В чем дело? – спросила Делла Стрит.

– Возможно, около девяти или немного раньше этим утром, – размышлял вслух адвокат, – у Элизабет Бейн внезапно начались желудочные схватки. К полдесятому они установили диагноз – отравление мышьяком. Она умерла примерно пятнадцать минут назад.

– Ну и что? – Делла Стрит пожала плечами.

– А то, что Нелли Конуэй вне себя от волнения пыталась связаться со мной все утро, но у нее был предельный срок – десять часов. После десяти она не могла звонить. Это был, судя по всему, последний срок, когда она имела возможность подойти к телефону.

– Думаете, она куда–то улетела?

– Да, она в самолете, – уверенно сказал адвокат, – и будем надеяться, что у нее хватило здравого смысла улететь под собственным именем. Если нет, то, по–видимому, на багаже у нее инициалы Н.К., и она могла под инициалы подобрать себе другую фамилию.

– А если Элизабет Бейн не покончила самоубийством, а была все же отравлена? – спросила Делла Стрит.

– Тогда, – заметил Мейсон, встав в свою обычную позу адвоката, выступающего перед жюри присяжных в суде, – принимая во внимание тот факт, что в моем распоряжении были определенные таблетки, переданные мне Нелли Конуэй, которая заявила мне, что Натан Бейн пытался подкупить ее, с тем чтобы она вручила упомянутые таблетки его жене Элизабет Бейн, а также имея в виду, что я собственноручно вернул эти таблетки Нелли Конуэй…

– Но ведь они оказались простым аспирином, – напомнила Делла Стрит.

– Нет, дорогая Делла, лишь одна из четырех таблеток оказалась аспирином, – вздохнул сокрушенно Мейсон. – Что же касается других таблеток, то любой суд… Поделом мне, Делла! Как только адвокат начинает смотреть на свою работу как на рутинную, перестает мыслить нестандартно и замыкается в банальных истинах, он обречен на провал. Узнай–ка домашний телефон Натана Бейна, позвони туда и, если сержант Голкомб еще там, позови его к телефону. Я бы хотел с ним поговорить.

– Вы же знаете, Нелли оставила нам номер телефона Бейнов, – сказала Делла Стрит, – минутку, я сейчас найду его. Ага, вот он: В–6–9841.

– Прекрасно, – сказал адвокат. – Соедини меня с Голкомбом.

– Герти, – Делла Стрит подняла трубку и обратилась к телефонистке, – наберите В–6–9841 и попросите позвать сержанта Голкомба. Это важно. Он на подходе, шеф, – сказала она через несколько секунд, передавая трубку Мейсону.

Адвокат сразу же услышал в трубке знакомый грубоватый голос:

– Алло. Говорит Голкомб. Кто это?

– Перри Мейсон.

– А, Мейсон. Как вы узнали, что я здесь?

– Я разыскивал вас.

– Хорошо, в чем дело?

– Если вы помните, сержант, – начал Мейсон, – известная вам Нелли Конуэй посетила не так давно мой офис и сделала довольно–таки необычное заявление о том, что ее работодатель, мистер Бейн, пытался вручить через нее какие–то таблетки своей жене Элизабет Бейн, ныне, как я полагаю, покойной, и что эти таблетки, по ее мнению, содержали яд. Я рассказывал вам об этом.

– Так, ну и что дальше? – проворчал Голкомб.

– Чтобы проверить ее версию, – продолжил Мейсон, – я подверг анализу одну из таблеток. Она, как выяснилось, содержала обыкновенный аспирин. Я считаю своим долгом в сложившейся ситуации поставить вас об этом в известность.

В трубке воцарилось долгое молчание.

– Вы у телефона? – нетерпеливо переспросил адвокат.

– Да, – раздалось в ответ.

– Итак?

– Я не припоминаю о беседе такого рода! – рубанул сержант Голкомб и повесил трубку.

Мейсон недоуменно повертел трубку, затем опустил ее на место.

– Он что, бросил трубку? – поинтересовалась Делла Стрит.

Адвокат кивнул, лицо его побелело от гнева.

– Не сдерживайте себя, шеф, – усмехнулась она. – Я уже не раз слышала подобные слова, и если мне суждено вновь услышать их, то лучше услышать на этот раз из ваших уст.

Он отрицательно покачал головой.

– Да вы не стесняйтесь!

– Черт с ним, Делла. Не могу позволить себе выходить из себя. Мне нужно все хорошенько обдумать.

– Но, шеф, я ведь слушала вашу беседу с Голкомбом. Вы ведь ясно сказали ему, что…

– Случись что, твои показания вряд ли сочтут убедительными, – заметил Мейсон. – К тому же ты не слышала, что он мне ответил.

– Интересно, что же он все–таки надумал, а? – поинтересовалась она.

– Я думаю, мы очень скоро об этом узнаем, – кисло заметил Мейсон. – Меня волнует другое: почему он не стал говорить со мной дальше в надежде выведать еще что–нибудь, а резко бросил трубку. Как ты думаешь?

– Не знаю. Хотя жалко, что он бросил трубку. На вашем месте я взяла бы да так и обложила его за эту подлость. Страж закона, называется! Пускай это звучит не по–женски, но в данном случае я выражаю мнение от имени половины нашего коллектива.

– Нет, Делла, это не выход, – покачал головой Мейсон. – Хороший адвокат всегда должен помнить одну вещь – никогда не выходи из себя, если кто–то не заплатил тебе за это.

– Но ведь это трудно себе представить, что блюститель порядка и законности преднамеренно лжет! Неужели он действительно способен на это?

– Я думаю, что он–то как раз способен на это, – задумчиво произнес Мейсон, глядя в одну точку. – Лейтенант Трэгг тоже не подарок, но он справедлив и никогда не позволил бы себе такого. Нужно было, конечно, тогда проявить настойчивость и связаться с ним, но вся эта история, рассказанная Нелли Конуэй, выглядела настолько маловероятной, что я, не подумав, выложил ее этому Голкомбу и в результате попал как кур в ощип. У меня такое ощущение, будто менязасунули в горячую воду, а сейчас кто–то туда усиленно доливает кипяток и глядит, как я корчусь.

Он стал мерить комнату шагами. Делла Стрит хотела было что–то сказать, но передумала, не сводя тревожного взгляда со своего шефа. В этот момент раздался телефонный звонок. В трубке послышался знакомый глуховатый говорок Пола Дрейка:

– Хэлло, Делла. Скажи своему шефу, что я все разузнал.

– Это Дрейк? – Мейсон резко вскочил.

Делла Стрит кивнула.

– Что он узнал?

– Говорите, Пол. Он рядом и вне себя от нетерпения.

– Рейс в 10.15 на Новый Орлеан, – затараторил Дрейк. – Женщина, подпадающая под описание особы, которую ищет Мейсон, зарегистрировалась под фамилией Карсон, Нора Карсон.

Делла Стрит повторила информацию Перри Мейсону. Тот тремя крупными прыжками пересек кабинет, схватил телефонную трубку и закричал:

– Пол, свяжись в Новом Орлеане с любым своим коллегой! Мне нужны четыре детектива, работа по сменам. Нору Карсон не выпускать из вида, как только она сойдет с самолета. Следить за ней постоянно, знать все о каждой ее минуте, и мне плевать, сколько это стоит. Хочу знать о всех ее передвижениях, с кем она встречается, что и когда делает. Затем позвони в гостиницу «Рузвельт» и зарезервируй два номера на свое имя. Сообщи им, что прибудет Пол Дрейк и сопровождающее лицо. Делла Стрит достанет нам билеты на ближайший рейс в Новый Орлеан. Скажешь своим ребятам–детективам докладывать нам в «Рузвельт». А сейчас прыгай в свой автомобиль и быстренько давай к нам, ибо мы улетаем на первом же самолете, а я не знаю расписания…

– Есть один в 13.15, – сообщил Пол Дрейк, – но мы наверняка на него не успеем. Мы…

– Как это не успеем? – взорвался Мейсон. – Езжай в аэропорт. Встретимся там.

Глава 9

Через два часа Мейсон и Пол Дрейк устроились в гостинице «Рузвельт» в Новом Орлеане, и представитель детективного агентства, связанного с Дрейком, докладывал ситуацию.

– Мы установили эту особу, – сообщил он. – Она сняла квартиру в старом Французском квартале, которая уже была приготовлена для нее. Договор был подписан мужчиной из вашего города, неким Натаном Бейном. Знаете его?

Мейсон и Дрейк взглянули друг на друга. Адвокат сказал:

– Продолжайте.

– Договор о найме квартиры был заключен около месяца назад, и Бейн снял ее на шесть месяцев.

– Что это за квартира? – осведомился Мейсон.

– Такая, как и все во Французском квартале. Старый район, наверное, один из первых в Новом Орлеане. Очаровательное место. Привлекает как туристов, так и местных жителей, особенно тех, кто обожает высокие потолки и низкие цены. Справедливости ради нужно сказать, что там не все такое уж ветхое и многие здания довольно удачно отремонтированы.

– Когда Бейн подписывал аренду, он что–нибудь говорил, кто должен поселиться в квартире?

– Нет, он просто заключил договор.

– Как он оплатил аренду? – спросил Мейсон. – Чеком?

– Нет. Но и не наличными. Как ни странно, но он оплатил аренду простым почтовым переводом.

– Девушка уже устроилась?

– Уже. Проживает под фамилией Карсон, Нора Карсон, и денег у нее целая куча.

– Сколько?

– Не знаю. Но в сумочке у нее пачки долларов, большие пачки. Она отправилась сразу же после прилета пообедать во французский ресторан и хотела расплатиться стодолларовой бумажкой. Ей не смогли разменять ее, и, когда она заявила, что купюр меньшего достоинства у нее нет, возникла небольшая суматоха. Когда она принялась искать у себя в сумочке, метрдотель ресторана ненароком бросил взгляд в нее и увидел там большие пачки денег. Он подумал, что она врет и просто хочет сбыть фальшивую ассигнацию, и отказался брать у нее эту сотню. В конце концов она уговорила его взять сотенную бумажку как залог, зашла в ближайший банк, разменяла там деньги и вернулась назад минут через двадцать с кучей мелких купюр.

Адвокат замолчал, раздумывая над полученной информацией, а затем спросил:

– Что–нибудь еще?

– Да. В соответствии с инструкциями мы все время не спускали с нее глаз.

– Она заметила, что за ней следят?

– По–видимому, нет. Она ходит так, как будто уже давно здесь. Чувствуется, что она мало обращает внимания на прохожих.

– Хорошо. Чем она здесь занимается?

– Ничем. Гуляет по улицам, рассматривает витрины, достопримечательности.

– Она хоть чем–то дала понять, зачем она сюда прилетела?

– Ничем.

– Дом в этом Французском квартале большой? – осведомился Мейсон.

– Не очень. Узкий трехэтажный особняк, по две квартиры на этаже. На первом этаже – кондитерский магазин, ваша особа и еще одна женщина – на втором, на третьем – холостяк и еще одна свободная квартира.

– Кто занимает вторую квартиру на втором этаже? – попросил уточнить Мейсон.

– Некая мисс Шарлотта Моррэй. Да, этот Французский квартал нужно знать. Вы первый раз в Новом Орлеане? Если да, то вряд ли что–нибудь слышали о нем, не так ли? – Вопрос приглашал к интимному откровению, но Мейсон, погруженный в свои мысли, промолчал.

– Он в курсе, – коротко отрезал Дрейк.

Детектив из Нового Орлеана задумчиво посмотрел на Перри Мейсона. Было очевидно: его интригует личность загадочного клиента Дрейка, но задавать лишние вопросы он не отважился.

– Сколько времени живет эта женщина, как ее… Моррэй, в квартире? – возобновил опрос адвокат.

– Почти неделю.

– Откуда она появилась и что о ней известно?

– Пока ничего. Мы только приступили к работе…

– Да, да, я понимаю. Как она выглядит?

– Ей около двадцати четырех – двадцати пяти лет, – детектив заглянул в свой блокнотик, – яркая брюнетка с великолепной фигурой и выразительными черными глазами, прекрасно одевается, самостоятельная и очень энергичная девица, умеет и подать себя в лучшем виде, и постоять за себя, судя по всему, тоже может. Вот, пожалуй, и все, так как следить за ней мы начали совсем недавно. Удалось, правда, выяснить, что она каждый день получает телеграммы, иногда два–три раза в день. Откуда она их получает и что в этих телеграммах, мы пока не знаем, но продолжаем работать в этом направлении.

– Что–нибудь еще? – спросил Мейсон.

– Это данные на последний час. Эта девица Моррэй, нужно сказать, весьма аппетитная штучка. Ростом 165 сантиметров, не больше 60 кг, появляется в самых престижных местах, знает себе цену, хотя весьма, весьма замкнута. Друзей–мужчин нет, ни с кем не кокетничает, видно, хорошо знает Новый Орлеан, магазины, сама себе готовит – в общем, ведет праздный и очень замкнутый образ жизни.

– Еще один вопрос, – сказал Мейсон. – Когда Шарлотта сняла квартиру?

– Она сняла квартиру на условиях субаренды по почте и въехала в нее, как только прилетела в Новый Орлеан.

– Субаренда? Кто же арендатор?

– Да этот, как его… Натан Бейн. Я думал, вы догадались. Он снял весь второй этаж и…

– Снял весь второй этаж! – воскликнул адвокат. – Как?

– Да, видите ли, он…

– Почему, черт подери, вы молчали об этом?

– А вы и не спрашивали. Я так понял, что вам были нужны данные только об этой девице Конуэй. Мы, конечно, работаем быстро и… Прошу прощения, сэр. Я–то думал, что вы сами догадались.

– Третий этаж, Бейн его тоже снял?

– Нет, только второй этаж, две квартиры.

– Рассчитайся с ребятами, Пол. – Мейсон повернулся к Дрейку. – Больше их услуги нам не понадобятся.

Дрейк в недоумении сморщил лоб.

– Мы узнали все, что нам было нужно, – пояснил Мейсон. – Эти ребята умеют быстро забывать?

– Должны. – Дрейк был лаконичен.

– Положитесь на нас, – заверил местный детектив, хотя его глаза заблестели от любопытства – он буквально пожирал глазами адвоката.

– Прекрасно, – резюмировал Мейсон. – Работать по этому делу больше не надо. Отзовите ваших людей и снимайте наблюдение.

– Заплатите нам, и мы тут же отойдем в сторону, – заявил детектив. – Мы небольшие любители работать задарма.

Дрейк вынул пачку долларов, кивком подозвал к себе своего новоорлеанского коллегу и пояснил Мейсону:

– В таких делах расчет только наличными. Подождите меня здесь, мы перейдем в соседнюю комнату и подобьем бабки.

Вернувшись через пять минут, он извиняющимся тоном сказал Мейсону:

– Перри, ты уж меня извини, но у нас все расчеты действительно только наличными. Если бы я начал рассчитываться при тебе, он понял бы, что мы с тобой партнеры, и тогда вся наша версия лопнула бы. Я дал ему понять, что ты обычный клиент со своими причудами.

Мейсон кивком одобрил действия Дрейка и спросил:

– Он действительно сумеет быстро убрать своих людей, Пол?

– Через четверть часа, Перри.

– Ну что ж, прекрасно, – улыбнулся Мейсон.

– Что же тут прекрасного, Перри! – с раздражением заметил Пол Дрейк. – Ты действительно с причудами. Вначале мы как угорелые срываемся с места и мчимся в Новый Орлеан за твоей девицей, нанимаем местных ребят, организовываем через них тотальную слежку, а затем, когда ребята поработали всего лишь четыре часа, мы их рассчитываем и требуем свернуть всю работу. Хоть убей меня, не пойму, в чем тут дело.

– Да в том, что мы уже узнали все, что нам было нужно.

– Хорошо, тогда зачем такая спешка? Зачем снимать людей с работы, тем более что заплатили мы им за полные сутки – такой был договор? Глядишь, и еще чего–нибудь накопали бы.

– Дело в том, Пол, – сказал адвокат, раскуривая сигарету, – что к Нелли Конуэй должен с минуты на минуту зайти один посетитель. Если полиция выйдет на нее так же, как и мы, они могут наткнуться на местных ребят, быстренько расколют их, немного потрясут, а те им дадут словесное описание посетителя, что было бы очень нежелательно. А если они не увидят этого посетителя, то и выкладывать им будет нечего. Понятно сейчас?

– Я смотрю, что тебе доподлинно известно, что и как произойдет, – саркастически заметил Дрейк.

– Известно.

– Так, может, ты и знаешь, кто этот посетитель? Тот, о котором ты не хочешь, чтобы узнала полиция.

– Знаю.

– Ну и я знаю. Хочешь угадаю? Натан Бейн.

– Ошибаешься, Пол.

– Тогда кто же?

– Некто по имени Перри Мейсон, – эффектно закончил адвокат.

Глава 10

После полуночи Французский квартал Нового Орлеана полностью преображается, приобретая черты неповторимой, присущей только этому старинному городу на Восточном побережье индивидуальности. Ночные гуляки, оставив своих спутниц на тротуаре у дверей ресторана или бара, отправляются за припаркованной где–то неподалеку машиной. Подогнав ее к входу, водитель, к своему глубокому удивлению, не обнаруживает подруги на месте. Она, как оказывается, вместо терпеливого ожидания на тротуаре смело бросается куда–то вниз по извилистой, с односторонним движением улице в поисках местечка, где можно было бы перехватить «на посошок». Раздраженный вероломством своей подруги, мужчина, разумеется, резко нажимает на клаксон, призывая назад исчезнувшую невесть куда беглянку. Тем временем его машина уже заблокировала узкую, полузадушенную улицу. Застрявший за ним автомобиль пока еще вежливо, но достаточно настойчиво напоминает о себе двумя–тремя клаксонными гудками. В ответ раздается протестующая клаксонная трель – разве этот болван сзади не видит, что отнюдь не ради собственного удовольствия перекрыл движение потерявший свою ветреную подругу водитель!

Пробка растет как на дрожжах. Каждый новый водитель считает своим долгом ненавязчиво, время от времени, напомнить о своем существовании коротким гудком, но в какой–то момент терпение у них лопается, и все застрявшие по вине этого недоумка впереди начинают вместе оглушительный клаксонный концерт, требуя освободить улицу. Когда подобное случается, а случается оно почти каждый вечер, гудящий автомобильный рев разрывает в клочья ночную тишину Французского квартала.

Парочки, пошатываясь, прощаются на выходе из ночного клуба, под немузыкальную какофонию обмениваются с новыми знакомыми телефонами, и поскольку они забывают, что другим хочется спать, то их голоса слышны на всю улицу. Прибавьте к этому тех перебравших виски и пива гуляк, которые, издавая дикие вопли, с удовольствием гоняют по тротуару консервные банки, собранные для утренней уборки. Незадолго перед рассветом, когда все понемногу успокаиваются, появляются грохочущие мусоровозы, они с шумом очищают улицу. Измученный, жаждущий тишины жилец во Французском квартале может только мечтать заснуть до шести часов утра. Большинство из них вообще не спит. Протиснувшись через толпу полуночников и обитателей квартала, Мейсон дважды обошел особняк – надо было убедиться, что за домом не следят. Затем он вошел через узкий проход в просторный внутренний дворик колониальных времен, поднялся на второй этаж по винтовой лестнице, украшенной оригинальным деревянным орнаментом. Понятие этажа было условным: дома сто пятьдесят лет назад строились на болотах, поэтому в трезвом состоянии лучше было не смотреть на перекосы пола на этаже: они производили удручающее впечатление. У самой лестницы адвокат заметил табличку «2–А» на слегка приоткрытой двери. В комнате горел свет, и он осторожно посмотрел, нет ли там кого–нибудь. Настольная лампа освещала комнату, на столе, к которому был приставлен маленький стульчик, лежали газеты и журналы. Свет настольной лампы не по–падал на тяжелую портьеру, закрывавшую большие венецианские двери, в тени оставался крохотный балкончик, прилепившийся над тротуаром. Дверь в конце этажа скрипнула. Мейсон услышал осторожные шаги, затем раздался приглушенный вскрик, едва не заставивший его вздрогнуть.

– Вы… как вы сюда попали? – это была Нелли Конуэй.

– Давайте вначале кое–что выясним, – жестко сказал адвокат.

Они вошли в квартиру. Мейсон расположился в кресле и показал Нелли Конуэй на стул.

– Это не займет много времени, – обратился он к ней.

Она на мгновение застыла, подозрительно взглянула на него и инстинктивно схватилась за сумочку, которую держала под мышкой.

– Знаете что, мистер Мейсон, – начала она, – я не вполне понимаю, зачем вы сюда приехали. Я как раз собиралась послать вам деньги.

Она присела на стул, открыла сумочку, вытащила две стодолларовые бумажки, замешкалась на секунду, прибавила еще одну стодолларовую ассигнацию и подтолкнула их через стол к Мейсону. Адвокат задумчиво посмотрел на стодолларовые банкноты и взял их:

– Откуда у вас эти деньги?

– Они – часть соглашения.

– Какого соглашения?

– Того, что я заключила с Натаном Бейном.

– Прекрасно. – Мейсон все еще держал доллары в руке. – Расскажите мне об этом соглашении и вообще о том, что произошло с вами в тот день.

– Ну, в общем, все было так, как я вам говорила по телефону. Когда я пришла собрать вещи, он был несколько смущен, заметно нервничал. Я как ни в чем не бывало спросила его о новой сиделке, и тут выяснилось, что она совершенно неожиданно ушла, ну, не захотела работать, и он попросил помочь. Разумеется, экономка тоже помогала ухаживать за миссис Бейн, но одной ей было трудно управляться. По его словам, ночью должны были приехать родственники миссис Бейн, так что речь шла о каких–то нескольких часах.

– Ну а вы что?

– Я, разумеется, согласилась, и не потому, что он меня попросил, а ради миссис Бейн, которую я, как вы знаете, очень люблю и уважаю. Я отправилась к ней в спальню и заменила экономку. Ну а дальше делала свою обычную работу сиделки, описывать ее нет надобности за исключением того, что мы довольно долго говорили с миссис Бейн. Вы знаете, я удивилась, насколько хорошо она себя чувствовала в этот день. Она еще никогда так не спала, как в эту ночь.

– Ну и о чем же вы с ней говорили?

– Обо всем. Она задавала мне массу вопросов.

– А точнее?

– Ну, во–первых, она спросила меня, где я была и почему меня заменили на другую сиделку. Говорила, что не хочет, чтобы я уходила, что она ко мне привыкла и привязалась, спрашивала, не обидела ли она меня чем–нибудь, и так далее.

– И вы что, рассказали ей всю правду, я имею в виду ваш арест по обвинению в воровстве и судебное разбирательство?

– Разумеется, почему бы и нет?

– Просто я спрашиваю, – пояснил Мейсон. – Рассказывайте. А Натан Бейн не входил, пока вы беседовали?

– Мистер Бейн никогда не переступает порог спальни жены. Это оказало бы нежелательный эффект на миссис Бейн. Об этом знает и доктор, и сам мистер Бейн. Все это очень прискорбно, но, увы, это факт, с которым необходимо считаться.

– Понятно, – прервал адвокат. – Я только хотел узнать, входил ли он.

– Нет, не входил.

– А говорили ли вы ей, как он пытался подкупить вас, чтобы вы вручили ей лекарство?

– Ну разумеется, нет.

– Почему нет?

– Для миссис Бейн это стало бы верной гибелью. Ей ни в коем случае нельзя волноваться.

– Прекрасно. – Мейсон изучающе, с задумчивым видом взглянул на нее. – А теперь расскажите, как вы заполучили эти деньги?

– Наш разговор произошел вечером, как раз перед тем, как я в очередной раз собиралась навестить миссис Бейн. В гостиной неожиданно для меня появился мистер Бейн и спросил, что я собираюсь делать в связи с моим арестом и судебным разбирательством, то есть стану ли я в судебном порядке требовать материального возмещения нанесенного мне морального ущерба.

– Так, ну и что же вы ответили?

– Я подтвердила, что он своими действиями нанес мне моральный ущерб, но сказала, что обсуждать с ним на этой стадии существо моих претензий к нему я не буду – это дело адвоката, к которому я собираюсь обратиться в самом ближайшем будущем. Я пришла забрать свои вещи и подменяю по его просьбе сиделку, вот и все.

– Ну а что Бейн?

– Мистер Бейн предложил мне найти какой–нибудь взаимовыгодный компромисс, достойный цивилизованных людей.

– И вы согласились пойти на сделку с ним?

– Ну не сразу, разумеется. Мистер Бейн долго и настойчиво убеждал меня согласиться с его условиями. При этом он объяснил мне, что любой адвокат, к которому я обращусь за юридической помощью, затребует по крайней мере треть той суммы, которую я запрошу в качестве компенсации за моральный ущерб. А то и половину. Сам он, по его словам, совершил глупую ошибку, доверившись частному детективу, который попросту обманул его, убедив в моей виновности. Мистер Бейн заверил меня, что он всегда с большим уважением относился ко мне, и то, что произошло между нами, всего лишь досадное недоразумение.

– Ну и о чем вы в конце концов договорились?

– Мистер Мейсон, я бы не хотела обсуждать с вами этот вопрос. В конце концов, это наше дело.

– И тем не менее к какому соглашению вы пришли?

– Он сказал, что заплатит мне ровно столько, сколько заплатил бы по суду, и в этом случае нашим адвокатам ничего не останется. Он дал мне понять, что если я все же найму адвоката и вчиню ему иск, то адвокаты на суде все равно найдут какой–нибудь компромисс, и он заплатит мне деньги, половину из которых заберет себе мой адвокат; но после этого он вчинит мне встречный иск, и мне опять придется нанимать адвоката, гонорар которому съест оставшуюся сумму.

– И все же что это за соглашение?

– Определенное соглашение между мной и им.

– В ваших же интересах рассказать мне все.

– Могу только сказать, что я получила справедливую денежную компенсацию.

– Сколько?

– Мистер Бейн просил меня ни с кем не обсуждать этот вопрос, и я связана этим обязательством, мистер Мейсон. Что же касается наших с вами проблем, то, по–моему, я достаточно вам заплатила. Я действительно хотела переслать их вам сегодня же, и если бы не ваш неожиданный визит, то завтра утром первым делом сделала бы это.

– Сколько он вам заплатил?

– Мистер Мейсон, вы меня извините, но я повторяю, я связана обещанием и не могу обсуждать этот вопрос. Я заплатила вам гонорар и хотела бы получить расписку. И пожалуйста, давайте закончим на этом.

– Это деньги Натана Бейна?

– Конечно, откуда же еще я могла их достать?

– Я имел в виду, вручил ли он вам чек и вы заходили в банк, получили по чеку и затем?..

– Нет–нет. Он вручил мне наличными.

– Вы что–нибудь подписывали?

– Подписала бумагу, в которой говорилось, что я не имею к нему никаких претензий.

– Подписку составлял юрист?

– Не знаю.

– Напечатана на машинке?

– Да.

– На специальном юридическом бланке или обычном листке?

– На обычном.

– Вы не знаете, встречался ли он с адвокатом?

– Не думаю. По–моему, он составил ее сам.

– Вы получили деньги?

– Да.

– А каким образом вы очутились здесь, в Новом Орлеане?

– Просто взяла и приехала, мистер Мейсон. Я никогда не была в Новом Орлеане.

– А может быть, мистер Бейн предложил вам приехать сюда?

– Мистер Бейн? С чего это вы взяли? Конечно же нет!

– А как вы попали именно в эту квартиру?

Нелли Конуэй смешалась, покраснела, затем взяла себя в руки, твердо сказала:

– Знаете что, мистер Мейсон, я больше не собираюсь обсуждать с вами свои личные дела и планы. Разумеется, я вам очень благодарна, вы меня вытащили из очень неприятной передряги, но всему есть предел. Вы были моим адвокатом только по одному делу. Сейчас вы уже не мой адвокат. Я вам заплатила, и на этом наши дела заканчиваются. Я не хотела бы быть грубой, но…

– Вы кого–нибудь знаете в Новом Орлеане?

– Никого.

– И никто не приходил проведать вас?

– Нет.

– Где вы были, когда я зашел к вам? – Мейсон кивнул на дверь.

– Я… Я просто выскакивала вниз, на уголок, бросить письмо в почтовый ящик.

– Кому это письмо?

– Вам. Я хотела поставить вас в известность, где я нахожусь, и сообщить, что посылаю гонорар.

– Помните, у вас были какие–то таблетки в небольшом пузырьке с пробкой? – спросил Мейсон.

– Вы говорите о тех, что мы положили в конверт?

– Да. Что вы с ними сделали?

Она задумалась ровно на одно мгновение.

– Выбросила их в мусорное ведро.

– Вы говорите – все?

– Да, все. Весь конверт.

– Вы имеете в виду конверт с нашими фамилиями, надписанными на обратной, запечатанной стороне?

– Да.

– Вы конверт не открывали?

– Нет.

– Зачем вы сделали это?

– Потому что, ну… я не знаю. Может быть, мистер Мейсон, мне не следовало так поступать, но, заключив соглашение с мистером Бейном, а он оказался таким… ну… великодушным, что ли, я и подумала: мол, кто старое помянет…

– Сказали ли вы ему, что вы выбросили эти таблетки?

– Я не хочу отвечать на этот вопрос…

– Давайте все–таки начистоту. Сказали ли вы ему об этом?

– Да. Он видел, как я выбрасывала.

– Видел, как вы выбрасывали конверт в мусор?

– Да.

– И что вы ему сказали?

– Я ему сказала, что смогу принять его великодушное предложение лишь после того, как выброшу этот конверт с таблетками. Он поинтересовался, что это за конверт, и я рассказала ему все: что я беседовала с вами и высказала вам свои подозрения, что вы надписали конверт, с тем чтобы предъявить его потом в качестве вещественного доказательства, а одну таблетку оставили себе.

– И что он вам сказал?

– Он прямо заявил, что предвидел такой шаг и поэтому был готов к подобному развитию событий.

– Он что, именно так и сказал – готов?

– Ну не совсем.

– Но он все же дал понять, что предвидел все это и был готов?

– Ну в общем, да. По его словам, он был уверен в том, что я могу попытаться сделать что–то в этом духе.

– И что вы еще поведали ему?

– Я сказала ему, что в этом больше нет необходимости и, поскольку он старается обойтись со мной по справедливости, я тоже буду действовать честно, взяла конверт с небольшим пузырьком и швырнула его в помойное ведро за кухонной плитой.

– Все это вы рассказали ему до того, как он заплатил вам или после?

– Я… Я не могу припомнить.

– Сообщили ли вы Натану Бейну, что собираетесь в Новый Орлеан?

– Конечно нет. Это не его дело.

– Но вы сразу же поехали в эту квартиру, едва сойдя с самолета. Не остановились сначала в гостинице, чтобы сориентироваться, а взяли и поехали именно по этому адресу.

– Ну и что же здесь необычного?

– В Новом Орлеане не так–то легко с ходу найти квартиру.

– Ну а я взяла и нашла.

– А может быть, вы знали о ней до того, как приехали в Новый Орлеан? А?

– А если и так, то что из этого? Я вам не обязана отчитываться в своих действиях.

– Кстати, а как чувствует себя миссис Бейн?

– О, великолепно. Бедняжка, конечно, никогда уже не сможет ходить, но чувствует себя превосходно. Главное, спит как убитая, а ведь раньше без снотворного не могла даже на часок закрыть глаза. На ее состояние очень положительно повлиял приезд ее родственников. Кстати, очень приятные люди.

– А вы их видели?

– Конечно. Я, как сиделка, вовсю помогала им. Знаете, мне хотелось сделать как можно лучше, ведь мистер Бейн пошел на соглашение со мной.

– У вас не возникала мысль, долго ли она проживет?

– О, она будет жить еще годы.

– Давайте вернемся к началу, – предложил Мейсон. – Сколько же вы выжали по соглашению из мистера Бейна?

– Я не собираюсь сообщать вам об этом.

– Вы включили мой адвокатский гонорар в сумму, полученную от Бейна?

– Мы, конечно, касались вопроса о моих расходах. И поэтому, кстати, он пошел на соглашение.

– В телефонном разговоре я поставил условие, что, если мистер Бейн оплатит мой гонорар, он будет составлять пятьсот долларов.

– Знаете, не он оплачивает ваш гонорар. Это я вам плачу.

– Натан Бейн стоял рядом с вами, когда вы разговаривали со мной по телефону?

– Да.

– И в это время я как раз говорил, что это обойдется ему в пятьсот долларов?

– Да, именно так.

Мейсон, не говоря ни слова, протянул руку.

Она нерешительно застыла, пауза затягивалась, затем с неохотой открыла сумочку, вынула две стодолларовые бумажки и буквально швырнула их через стол.

Адвокат подобрал их, свернул, положил в карман и, не прощаясь, вышел из комнаты. Вслед ему раздался грохот захлопываемой двери и резкий, как удар хлыста, звук задвигаемого засова. Мейсон прошел по коридору, подождал немного и затем негромко постучал в дверь соседней квартиры 2–Б. Дверь медленно открылась, показалась узкая полоска света, и Мейсон заметил движение тени, как будто кто–то притаился и внимательно прислушивался. Мейсон снова постучал, едва слышно, кончиками пальцев по косяку двери. Тень в прихожей приблизилась, дверь открылась, и он даже не услышал, как был отодвинут засов. На пороге стояла, словно кадр из фильма, молодая женщина в полупрозрачном пеньюаре. Комнатный свет резко очерчивал точеную фигуру незнакомки.

– О! – вскрикнула она, в ее голосе смешались удивление и испуг, и она поспешила захлопнуть дверь.

Мейсон плечом не дал ей сделать это.

– Учтите, я закричу, – предупредила она.

– Это вам ни к чему.

– И вам это тоже ни к чему, – сердито возразила она.

– Давайте не будем ссориться, – примирительно заметил Мейсон, – я хотел бы переговорить о женщине, она только что здесь была, о той, что из квартиры 2–А.

– Я ничего о ней не знаю, я лишь видела сегодня вечером молодую женщину с парой чемоданов. Я с ней незнакома.

– Могли бы придумать что–нибудь получше. Ладно, поговорим о Натане Бейне. Эта фамилия о чем–то вам говорит?

– Конечно нет.

– Его вы, значит, тоже не знаете, – сообщил Мейсон. – Так вот, Натан Бейн немного задерживается с приездом в Новый Орлеан. Теперь, если вы хотели бы…

– Вы что, стараетесь меня запугать? – Она насмешливо вскинула подбородок.

– Просто планы Натана Бейна очень скоро изменятся.

– Не знаю никакого Натана Брейма…

– Бейн, – поправил адвокат.

– Хорошо, Бейн, или Брейм, или как пожелаете величать его. Я не знаю его и…

– Никогда с ним не встречались?

– Конечно нет. Слушайте, если вы не уберетесь, я начну звать полицию.

Она подождала несколько секунд и двинулась к окну, выходящему во внутренний дворик.

– А что, у вас нет телефона? – спросил Мейсон.

– Мне он не нужен. Я покажу вам, как быстро полиция…

Мейсон подождал, когда она уже была почти у окна, и не торопясь произнес:

– Смерть Элизабет Бейн, видимо, задержит…

– Что вы там мелете? – В смятении она остановилась.

– Тогда я извещаю вас о смерти Элизабет Бейн.

Она повернулась к нему, выпрямилась и, словно безмолвная статуя, не отрывая взгляда, смотрела на него.

– Что вы городите? – повторила она.

– Хочу сообщить вам некоторую информацию, имеющую для вас явную ценность.

– Кто эта Элизабет Бейн? – Она взяла себя в руки.

– Она жена Натана Бейна, или, скорее, была его женой.

– Может быть, вы все–таки представитесь?

– Моя фамилия – Мейсон.

– И вы некоторым образом связаны с полицией?

– Нет, я адвокат.

– А почему вы появляетесь здесь и рассказываете мне все это, мистер Мейсон?

– Потому, – ответил он, – что я хотел бы выяснить, знали ли вы уже о смерти миссис Бейн.

– Мистер Мейсон, вы определенно с кем–то меня спутали.

Она направилась к большому, покрытому шерстяной тканью креслу, оперлась рукой на спинку, не заботясь запахнуть пеньюар.

– Как это случилось, эта смерть миссис Брейм?

– Назвать Бейна Бреймом один раз – это была удачная находка, – усмехнулся Мейсон. – Второй раз – уже избито. Ее отравили.

– О боже мой! – вскрикнула она, и ее ноги, подкосившись, уперлись в кресло. – Вы сказали, она… ее отравили?

– Да.

– Это были… снотворные таблетки… самоубийство?

– Нет.

– О!

– Однако, – продолжил Мейсон, повернувшись к двери, – поскольку вы не знакомы с четой Бейн, все это не представляет для вас никакого интереса.

– Подождите, – резко остановила она его.

Мейсон помолчал.

– Кто дал ей… как это случилось?

– О, вам–то что за дело? Вы их не знаете, помните, что вы сказали?

– Я… я просто… Ладно, ваша взяла. Что вы хотите? Что вам нужно? Что вам угодно?

– Выглядите вы вполне взрослой, – заметил адвокат. – Я подумал, может быть, вы и действовать будете по–взрослому?

– Что вам угодно?

– Информацию.

– Какую информацию?

– Всю, что у вас имеется.

– Предположим, что я не дам.

– Это ваше право.

– А вы адвокат?

Мейсон кивнул утвердительно.

– О’кей, присаживайтесь, – пригласила она. – Я угощу вас виски.

Мейсон уселся в кресло. Она прошла к шкафу, открыла его и взяла бутылку виски, щедро наполнила два стакана, плеснула содовой и сказала:

– Надеюсь, вам нравится виски с содовой. Другого у меня нет.

– То, что нужно, – сказал адвокат.

Она передала ему стакан, села на стул, пеньюар мягко очертил фигуру, которая на конкурсе красоты, несомненно, выиграла бы первую премию.

– Чем быстрее вы начнете, – начал Мейсон, поглаживая стакан, – тем быстрее все это закончится.

– Хорошо, – ответила она. – Скрывать мне нечего. Я знаю Натана Бейна.

Мейсон сделал глоток.

– Познакомилась я с ним на одной конференции полгода назад, – она осторожно подбирала слова. – На конференции кинопродюсеров. У него были хорошие манеры, и денег он не считал.

– А вы такого и искали? – спросил в лоб адвокат.

– Хорошо, – она кашлянула, – считайте, что я вам и это сказала.

Девушка отпила два больших глотка, посмотрела ему в глаза и продолжила:

– Вы только не думайте, что я только и делаю, что гоняюсь за толстосумами. Во взрослую жизнь я вступила доверчивой дурочкой и верила всему, что мне говорили. Главное, мне всегда нравились солидные, уверенные в себе мужчины с хорошими манерами. Несколько раз я ошибалась, и поверьте, такие ошибки женщины переносят гораздо тяжелее, чем вы, мужчины. С семнадцати лет я сама зарабатывала себе на жизнь, работала много и честно и все верила, что придет он, настоящий, оценит и полюбит меня. И ничего от своей самостоятельности я не выиграла. А потом поумнела. Поумнела, когда увидела, как живут некоторые другие девушки. Я работала за гроши, а они раскатывали в шикарных лимузинах с шоферами, закутанные в дорогие меха, беззаботные и выхоленные, а с ними богатые олухи, которые потеряли счет своим долларам. Но главное, эти олухи действительно думают, что мы к ним липнем, как на сахар, а на самом деле они липнут к нам, потому что они всего лишь прокисший соус.

Мейсон широко улыбнулся и сказал:

– Вот это мне уже нравится!

– Они и есть олухи, – с вызовом бросила она. – Как раз когда я поумнела, я встретила Натана Бейна и подумала: а чем я хуже? Я сразу поняла, что он считает себя подарком, из–за которого женщины должны сходить с ума. Ему было невдомек, что годы и лишний жирок меняют мужчину, и не в лучшую сторону. Он начал усиленно меня обхаживать, но я ему дала понять, что так просто меня не завоюешь. Тогда он резко повысил ставки и действительно ничего для меня не жалел.

– Вы имеете в виду деньги? – поинтересовался Мейсон.

– Нет, конечно. Подарки. Ну, камни, украшения, меха… все такое.

– Он их что, по почте присылал или с посыльным? – серьезно, без тени иронии спросил Мейсон.

– Не валяйте дурака, – вдруг вспыхнула она. – Он дарил их лично. У него прямо–таки какой–то бзик появился: ему нравилось вытащить где–нибудь на людях изящный бриллиантовый кулон или что–то в этом роде, подержать его в руке и небрежным жестом застегнуть цепочку у меня на шее.

– Приятно, наверное, ни за что получать такие дорогие подарки, а? – с завистью произнес Мейсон.

– Вы меня не за ту принимаете. Эти подарки честно заработаны мною. Он что думал, что я его за красоту полюбила? Свое мнение об этих олухах я уже высказывала.

– Ну а потом?

– Потом Натан Бейн снял эти две квартиры в Новом Орлеане. Я должна была проводить здесь свой отпуск. Он останавливался в соседней, они сообщаются между собой, и мог таким образом незаметно от окружающих посещать меня. Никто не должен был знать, что мы знакомы. Сам Натан приезжал в Новый Орлеан под предлогом своего кинобизнеса. Он очень боялся, что его жена наймет частного детектива и он выследит нас.

– Что случилось потом?

– Потом этот толстый дурень, – она не могла скрыть своего возмущения, – оставил по глупости в своем офисе на видном месте мои письма ему, и жена их обнаружила.

– Вы что, действительно писали ему нежные любовные письма? – иронически спросил Мейсон. – Неужели это так необходимо в общении с богатыми олухами, как вы их называете?

– Да нет, просто от нечего делать. Ведь должны же быть хоть какие–нибудь чувства, пускай даже мнимые. Вот я и писала всякую романтическую чепуху, благо времени у меня хватало. Но я не думала, что так все может кончиться. В конце концов, у него ведь голова на плечах, а не мешок соломы.

– Когда его жена нашла ваши письма, вас это обеспокоило?

– Нисколечко. А вот он задергался не на шутку. Тут–то я и сообразила, насколько сильно он сидит у нее на крючке. Он рассчитывал получить развод и оттяпать кое–что из ее собственности, а потом уже жениться на мне. А тут получалось, что она может оттяпать у него за доказанную супружескую неверность. Сообразив все это, я решила немного поиграть в эту игру.

– И что же дальше?

– А дальше он каким–то образом, уж не знаю как, вернул эти письма и направил сюда эту девицу передать их мне.

– Ту самую, из квартиры 2–А?

– Да, Нору Карсон.

– А она что собой представляет?

– Ничего хорошего. Ни рыба ни мясо. Все рыщет, что–то вынюхивает, выспрашивает. Я так поняла, что она хотела бы пойти по моей накатанной дорожке и тоже найти какого–нибудь богатого олуха, но не знает, как к этому подступиться. Передав письма, она уже несколько раз под разными предлогами заскакивала ко мне. И говорить–то нам не о чем, а она все осматривает и оглядывает меня, видимо, спрашивает себя саму, что же у меня такое есть, чего у нее нет, и, судя по выражению ее лица, не понимает. И не поймет, потому что показывать и выставлять ей нечего. Да и потом, она какая–то замороженная. Мужчинам такие не нравятся.

– Ее прислали лишь для того, чтобы передать вам эти письма?

– Это действительно так. Натан прислал ее именно для того, чтобы передать мне мои романтические послания. Разве это не благородно с его стороны? Мое «доброе имя» спасено! Подумать только! И надо мне было писать эти письма, пропади они пропадом!

– Вы очень откровенны со мной, – задумчиво произнес Мейсон, пристально глядя на нее.

– Все потому, что вы сразу понравились мне.

Адвокат улыбнулся и покачал головой.

– Это действительно так. Вы – настоящий, без обмана. Выглядите человеком, который знает, что делает. Похоже, что вы играете честно со мной, если и я буду действовать по–честному.

– И чего же вы добиваетесь?

– Я раскрыла все свои карты, – сказала девушка.

– Хорошо, чего же все–таки вы ждете от меня?

– Если действительно произошло убийство, – она решительно резанула воздух рукой, – то я не хочу, чтобы меня как–то замазали. Натан Бейн, в общем, неплохой человек, с ним можно хорошо повеселиться, умеет он потрафить женщине, но это долго не протянется. Вы это понимаете так же прекрасно, как и я. Выйти замуж за него – значит очутиться на кухне. От него нужно взять что можно, а после этого сматываться. Он любит травку, пока она зелененькая, да и к тому же у соседа. Своя собственная травка ему быстро наскучит, уж это я знаю точно.

– Дальше, – лаконично вставил Мейсон.

– У меня есть на примете настоящий парень. Денег, конечно, поменьше, чем у Натана Бейна, но, мне кажется, у нас с ним получится.

– А что же вам нужно от меня?

– Посоветуйте мне, что делать, как не замазаться в этом деле об убийстве.

– Начинайте упаковывать вещи, – приказным тоном начал адвокат. – Через двадцать минут уходите из квартиры и через полчаса уезжайте из города. Вам вернули письма. Сожгите их. Циклон надвигается, прячьтесь в убежище.

– А у вас голова варит, – восхищенно проговорила она. – Мистер Мейсон, знаете, мне действительно нравятся ребята, похожие на того парня. Возможно… черт побери, вы думаете, у меня наклевывается что–то серьезное?

– Разве узнаешь, – сказал адвокат. – Разобраться в этом можно только одним способом.

– Вы правы, – согласилась девушка.

Мейсон допил виски. Она проводила его до двери и взяла за руку:

– Я буду помнить о вас.

– Я выскользну потихоньку, – Мейсон понизил голос, – чтобы девица из соседней квартиры не заметила меня.

– Вы же мне ничего не рассказали. – В черных глазах неожиданно появилось смятение. – Но все равно, я поняла, что девушка может доверять немногим мужчинам, но не может довериться ни одной женщине.

– Всего наилучшего, – попрощался адвокат и спустился по узкой винтовой лестнице во внутренний дворик к ночному гаму улицы Святого Петра.

Глава 11

Вернувшись в гостиницу «Рузвельт», Мейсон встретил в номере Пола Дрейка, который буквально прилип к трубке, записывая телефонное сообщение. Когда он закончил принимать отчет и дал отбой, Мейсон сказал:

– Пол, мне нужны копии телеграмм из местного отделения телеграфной компании «Вестерн юнион».

– Это не только абсолютно невозможно, – покачал тот головой, – но это еще и незаконно.

– Шарлотта Моррэй, – объяснил Мейсон, – которая снимает квартиру напротив Нелли Конуэй, получала откуда–то телеграммы. Я думаю, их отправлял Натан Бейн.

– Могу, Перри, помочь только с последней из телеграмм, – сказал Дрейк.

– Как ты ее добыл?

– Возможно, она даже еще не получила ее. Вот ее текст, – жестом фокусника он протянул листок бумаги, на котором он наспех записал слова.

«Абсолютно неожиданные и непредвиденные обстоятельства, – говорилось в записке, которую он прочитал, – могущие вызвать серьезные осложнения, настоятельно требуют немедленной встречи. Я прилетаю утренним рейсом в 9.15 и улетаю из Нового Орлеана в 13.45, чтобы не заметили и не заинтересовались моим отсутствием».

– Телеграмма, – хмыкнул Дрейк, – подписана «твой Фальстаф».

– И послана?

– Натаном Бейном.

– Как ты ее достал, Пол?

– Натана Бейна, – съязвил Дрейк, – «обуяло горе». Он заручился поддержкой врача–приятеля, тот «предписал успокаивающие лекарства», уложил Бейна в частный санаторий и настоял, чтобы его не беспокоили. Понимаете, у него довольно слабое сердце, и смерть любимой жены может оказаться фатальным ударом для него.

– Дальше.

– Очевидно, полиция, да и журналисты, не сразу раскусили этот трюк, так как формально придраться было не к чему. Но мой оперативник почувствовал неладное. Он выяснил, что в санаторий можно проникнуть через гараж, установил наблюдение, и через некоторое время Натан Бейн, явно опровергая муссированные им же слухи о том, что держится на одних уколах, как блудливый кот, выскользнул через черный ход, вскочил в машину с занавесками, и его увезли. Мой человек с трудом сел ему на хвост и обязательно потерял бы, как я думаю, этого безутешного супруга, если бы Бейну так чертовски не чесалось поскорее отправить телеграмму. Через квартал находилось почтовое отделение «Вестерн юнион», и поэтому Бейн тут же остановил машину, заскочил на телеграф и нацарапал эту телеграмму.

– А как твой парень получил копию? – спросил Мейсон.

– Секрет фирмы, Перри.

– Давай, Пол, не темни, – потребовал адвокат. – Если так легко доставать телеграммы у «Вестерн юнион», то мне обязательно нужно знать это.

– Это чертовски легко, Перри.

– Во сколько это тебе обошлось?

– Доллар и десять центов.

– Как это вышло?

– Бейн схватил шариковую ручку и написал телеграмму на пачке бланков, они лежали на столике. Мой работник рискнул сразу же зайти, и, когда Бейн отправил телеграмму, он захватил с собой пару бланков, на которых остались следы букв. После этого он составил телеграмму своей маме, что слишком занят и не может ей написать, но хотел бы, чтобы она знала, как он ее любит. Это послание стоило ему один доллар и десять центов. Естественно, он писал не на том бланке, что лежал под телеграммой Бейна. Остальное было уже делом техники: взять этот бланк, просветить его, сфотографировать и расшифровать телеграмму. Сделать это было сравнительно нетрудно, так как Бейн писал с очень твердым нажимом.

– Пол, классная работа, – Мейсон расплылся в улыбке.

– Но есть еще кое–что, что может тебе сильно не понравиться, – предупредил Дрейк. – Полиция вздумала покопаться в помойном ведре за кухоннойплитой в доме у Бейна. В нем они нашли опечатанный пакет с двумя фамилиями на обороте: твоей и Нелли Конуэй. Они вскрыли пакет и…

– Нашли пузырек? – закончил Мейсон.

– По–видимому, нет, но по очертаниям пакета установили, что там была склянка или небольшой пузырек.

Адвокат задумался. Потом он задал вопрос:

– Могла полиция установить, когда ей дали яд? Пол, она ведь могла принять его с едой…

– Яд не был подмешан в еду, – возразил Пол.

– Как же тогда?

– Он был в трех пятигранных пилюлях, растворенных в стакане воды, дали его после кофе, и сделала это ее сестра, Виктория Брэкстон.

– Ты уверен?

– Полиция, по крайней мере, именно так и подумает, – съехидничал Дрейк.

– Как они определили?

– Сама Элизабет сообщила врачу незадолго до смерти о том, что ее сводная сестра дала ей пилюли.

– А что на это ответила Виктория Брэкстон?

– По–видимому, ничего, – сказал Дрейк, – потому что полиция не может найти ее.

– Ну и дела…

– А твой приятель сержант Голкомб, по всей вероятности, занялся этим делом. Почему–то его обуяло желание обыскать дом Бейна с чердака до подвала. Он выгнал всех из дому, едва умерла Элизабет Бейн. Отправляйтесь в гостиницу, сказал он им, и докладывайте полиции о своих передвижениях.

– И потом что случилось?

– Они так и сделали, – Дрейк широко улыбнулся, продемонстрировав адвокату все свои зубы. – Натан Бейн отправился в свой санаторий, сообщив полиции, где он находится. Джеймс Брэкстон и его жена Джорджиана выехали в гостиницу в центре города, зарегистрировались там и никуда не выходят. Виктория Брэкстон отправилась в другую гостиницу, тоже зарегистрировалась и поставила об этом в известность Голкомба. Когда полиция захотела ее допросить в связи с показаниями лечащего врача Элизабет Бейн, то в номере ее не оказалось. Где она – неизвестно. По словам ее брата, после смерти сестры она находится в состоянии, близком к шоковому, и, по–видимому, живет у каких–то своих друзей. Для полиции все это выглядит весьма и весьма подозрительно.

– Что еще твои ребята узнали, Пол?

– Бейн нанял новую ночную сиделку, когда арестовали Нелли Конуэй, – ответил Дрейк. – Очевидно, он с места в карьер начал приставать к ней, и она, возмущенная домогательствами Бейна, тут же рассчиталась. Миссис Рикер, экономка, которая дежурила весь день, заявила, что старалась как могла обеспечить комфорт пациентке. Затем пришла Нелли Конуэй. Натан Бейн как–то договорился с ней, уладил ссору и попросил ее помочь. Миссис Бейн провела прекрасную ночь. Рано уснула и спала как мертвая, чего с ней давно не случалось. Где–то после полуночи прилетели ее сводный брат Джеймс Брэкстон, ее сводная сестра Виктория Брэкстон и жена Джеймса Брэкстона – Джорджиана. Прямо из аэропорта все трое приехали в дом. Поскольку Элизабет Бейн спала, они решили не будить ее и подождать, пока она проснется. Около трех часов ночи она проснулась и спросила, приехали ли они. Узнав о приезде близких, она пожелала их видеть. Больная выглядела немного заспанной и слабой, но значительно менее нервной и истеричной, чем всегда. Она тепло их поприветствовала и вскоре снова уснула.

Теперь слушай внимательно, Перри. В этот день Нелли Конуэй практически уже у Бейна не работала. Она вернулась лишь для того, чтобы упаковать свои вещи. Но затем она, судя по всему, заключила какое–то компромиссное соглашение с Бейном и по его просьбе некоторое время помогала ухаживать за больной, потому что экономка осталась практически одна и уже выбивалась из сил. Нелли заявила, что она будет помогать, пока не приедут родственники Элизабет Бейн и не возьмут на себя обязанности сиделки.

Мейсон кивнул.

– Но после перелета из Гонолулу, – продолжил Дрейк, – родственники почувствовали себя настолько измотанными, что сразу заняться больной не смогли, и Нелли Конуэй вызвалась побыть с ней еще немного. Через некоторое время пришла Виктория Брэкстон и поблагодарила Нелли, сказав, что она полностью отдохнула с дороги и что Нелли может быть свободна. Домоправительница к тому времени ушла спать. Перри, я так подробно об этом рассказываю, потому что думаю, что все это очень важно.

– Все правильно, продолжай.

– Лечащий врач Элизабет Бейн, фамилия его, если не ошибаюсь, Кинер, перед уходом оставил три пятигранные таблетки для миссис Бейн, с тем чтобы она приняла их после шести утра, причем неважно, когда она проснется, но именно после шести, а ни в коем случае до того. Эти таблетки были вручены Нелли Конуэй – именно она как раз находилась с больной.

– Что случилось после того, как Нелли ушла с дежурства?

– Она поставила блюдце с таблетками на стол и передала Виктории Брэкстон инструкции лечащего врача.

– Дальше? – нетерпеливо спросил адвокат.

– Около пяти утра миссис Бейн проснулась, поговорила, как я полагаю, немного со своей сводной сестрой, затем снова уснула и проснулась как раз около семи часов. Она все еще была несколько сонной, завтракать не захотела, а попросила чашечку кофе. До того как ей принесли кофе, она приняла, в соответствии с предписанием врача, эти три таблетки. Таким образом, кофе и лекарство – это все, что она съела начиная с восьми часов предыдущего вечера. Отсюда следует, что яд был именно в этих таблетках.

– Или в кофе, – уточнил адвокат.

– Кофе не в счет, так как готовили его в общем кофейнике и все присутствовавшие пили этот же самый кофе.

– Тогда в сахаре.

– Она отказалась от сахара и сливок и попросила только кофе.

– Хорошо, что было дальше?

– Дневная сиделка пришла на дежурство ровно в восемь. В этот момент у постели больной находилась Виктория Брэкстон. Она сказала, что выйдет ненадолго принять душ и привести себя в порядок, а затем у нее будут кое–какие дела в городе. Я тебе уже говорил, Перри, что у Элизабет Бейн было всегда две сиделки, но дежурили они в разное время, так как…

– Пол, давай дальше и по сути.

– Дневная сиделка показала полиции, что миссис Бейн вскоре заснула, но затем начала ворочаться и стонать, как будто от сильной боли. Сиделка подумала, что ей снятся какие–то кошмары, и, имея четкие инструкции не будить пациентку, страдающую сильной бессонницей, так как любой час сна был для нее благом, тихо сидела на своем стуле, боясь потревожить больную. Она даже не стала делать обычную утреннюю уборку. Это очень важно, так как все следы в комнате остались нетронутыми.

– Продолжай, продолжай, Пол. Что же дальше?

– Около девяти часов миссис Бейн проснулась и сразу ощутила резкую боль в желудке. Появились другие внешние признаки отравления. Дневная сиделка оказалась дипломированной сестрой с большим опытом и почувствовала неладное. Она тут же позвонила лечащему врачу и сказала, что подозревает отравление. Тот приехал около половины десятого и сразу же поставил точный диагноз – отравление мышьяком. Доза мышьяка оказалась очень большой, к тому же миссис Бейн была слишком слаба, чтобы попытаться вызвать искусственное отторжение яда из желудка; о том, чтобы перевезти ее в больницу, не могло быть и речи, и поэтому Элизабет Бейн была обречена. Она умерла около половины двенадцатого. Виктория Брэкстон вернулась домой без пятнадцати минут одиннадцать. К этому времени Элизабет Бейн уже начала догадываться, что умирает. Увидев свою сестру в таком состоянии, Виктория Брэкстон заявила, что хотела бы остаться с ней на несколько минут наедине, и удалила всех из комнаты. Доктор разрешил, и Виктория Брэкстон уединилась со своей сестрой на пять минут. Никто не знает, о чем они беседовали.

– А может, это не мышьяк?

– Да нет, Перри, сомнений быть не может. Патологоанатомы провели вскрытие и исследовали все внутренние органы, а лаборатория выдала результаты анализа содержимого желудка покойной. Другого мнения быть не может.

– А как по времени? – спросил Мейсон. – Совпадает?

– Совпадает, Перри.

– И врачи так считают?

– Врачи не говорят ни слова, контактируют только с полицией, но у меня есть свои источники информации.

– Что же сообщают твои источники?

Дрейк еще раз перелистал свои записи и продолжил:

– Прежде всего, ссылаются на «Медицинскую токсикологию» профессора Глейстера. Он утверждает, что симптомы отравления мышьяком обычно проявляются в течение часа. Лишь в одном случае, когда желудок был пустым, симптомы проявились после двух часов. Разумеется, были такие уникальные случаи, когда симптомы отравления проявлялись через семь–десять часов.

– Сколько мышьяка попало в организм покойной? – спросил Мейсон.

– Пятнадцать гран,^[39] по оценке патологоанатома, – ответил Дрейк.

– А пятнадцать гран мышьяка – это смертельная доза?

– Еще какая – быка можно свалить. Профессор Глейстер утверждает, например, что был зарегистрирован фатальный исход, когда мышьяка было всего два грана. Исследования показывают, что трех гран мышьяка достаточно, чтобы убить мужчину среднего веса. Разумеется, были случаи, когда и большие дозы мышьяка не приносили вреда, но это происходило тогда, когда здоровый желудок отторгал яд вместе с рвотой и он не попадал в кровеносную систему.

Последние слова Дрейка прервал резкий телефонный звонок. Он поднял трубку.

– Да… А–а, это ты! Конечно, он здесь. О’кей, передаю ему трубку. Это Делла, она хочет с тобой поговорить.

– Черт возьми, – Мейсон взглянул на часы. – Должно быть, что–то срочное, если Делла звонит мне в такое время.

Он подошел к телефону и услышал громкий от возбуждения голос Деллы Стрит:

– Шеф, я не хочу называть фамилии по телефону, но помните клиента, который консультировался с вами о завещании?

– То, в котором не было точки в конце?

– Правильно.

– Да, я ее помню. Что с ней?

– Она сейчас у меня. Ее ищут, но она не желает никого видеть, пока не переговорит с вами. Она даже может выехать к вам и встретиться там, где вам будет удобно.

– Не надо. Я возвращаюсь. Как она себя ведет? Юлит, что–то пытается скрыть, боится?

– Нет, она просто считает, что ей хотят пришить это дело, и поэтому…

– Хорошо, – прервал ее адвокат, – передайте ей, что я ее скоро увижу, но чтобы она никому и ничего не говорила. Делла, ее можно куда–нибудь пристроить на это время?

– Наверное. Думаю, что да.

– Прекрасно, я вылечу рейсом в 13.45.

На лице Дрейка появилось удивление:

– Перри, но ведь ты же знаешь, что этим же рейсом вылетает Бейн, и это…

Мейсон остановил его кивком головы и подтвердил Делле:

– Да, я попытаюсь успеть на этот рейс. А пока сделай все, чтобы ничего не произошло до моего приезда, ты понимаешь, что я имею в виду?

– Постараюсь, шеф.

– Отлично, Делла, – сказал Мейсон. – Скоро увидимся.

Он не успел опустить трубку, как раздался еще один резкий и нетерпеливый телефонный звонок. И на этот раз трубку взял Дрейк.

– Дрейк, – сказал он и, услышав громкий сбивчивый монолог на другом конце провода, нахмурился и сосредоточенно уставился в одну точку. Чем дольше говорил невидимый собеседник, тем сильнее хмурился детектив. Выслушав его до конца, Дрейк лаконично сказал: – Спасибо вам, ребята. Я этого не забуду. С меня причитается.

Повесив трубку, он повернулся к Мейсону.

– Ну что там еще? – спросил тот.

– Это были ребята из детективного агентства, которых мы нанимали для слежки за Нелли Конуэй. У них, оказывается, хорошие связи с местной полицией. Так вот, они выяснили, что полиция Калифорнии, заинтересовавшись местонахождением твоей бывшей клиентки, быстро установила, что та вылетела в Новый Орлеан под именем Норы Карсон. Они позвонили своим коллегам из Нового Орлеана и попросили найти ее. Те опросили таксистов, обслуживающих местный аэропорт, и довольно быстро установили ее по тому адресу, где ты уже побывал. Следить за ней они начали как раз в тот момент, когда ты выходил из этого дома. Они, как полагается, довели тебя до гостиницы, а затем уже взялись за нее. Перри, тебя засекли, и поэтому нужно быть готовым к любым неожиданностям.

– Слушай меня внимательно, Пол. – Мейсон посмотрел на свои наручные часы. – Я должен обязательно улететь этим самолетом в 13.45, но я не хочу, чтобы кто–нибудь знал об этом. Ты закажешь билет на свое имя, затем поедешь в аэропорт, выкупишь билет, пойдешь в автоматическую камеру хранения, найдешь там свободную ячейку, положишь в нее билет, закроешь на ключ и отдашь его девушке в газетном киоске. Скажешь ей, что за ключом придет твой друг, которого ты в силу каких–то обстоятельств не сможешь увидеть лично. Опиши меня поподробнее. Главное, чтобы она без лишних слов отдала мне этот ключ.

– А как ты узнаешь, в какой именно ячейке находится билет?

– А очень просто. Ведь номер ячейки отштампован на самом ключе, так что проблем здесь не будет.

– Перри, а почему тебе не взять билет на свое имя? – спросил Дрейк. – Пускай даже они тебя выследили, но ведь перед ними ты же чист. Ты всегда можешь сказать, что работаешь по поручению клиента.

– У меня в кармане пятьсот долларов, принадлежавших не так давно Натану Бейну, а эти деньги могут оказаться такими «горячими», как раскаленная кухонная плита. Возьми их, положи в конверт и отправь заказным письмом на свой адрес. Потом рассчитаемся. Кроме того, я не хочу, чтобы этот билет лежал у меня в кармане, так как не желаю, чтобы кто–нибудь вообще знал, что я вылетаю именно этим рейсом. У меня нет времени на долгие объяснения, но я, судя по всему, попал в очень серьезный переплет, и неизвестно…

Мейсон не успел закончить фразу, как раздался громкий нетерпеливый стук в дверь. Бросив многозначительный взгляд на Дрейка, он аккуратно засунул конверт с пятьюстами долларами под матрас и открыл дверь. На пороге стояли двое в штатском.

– Кто из этих двоих нам нужен? – спросил один из них, постарше.

– Именно этот, что открыл нам дверь, – ответил второй, бесцеремонно тыча пальцем в адвоката.

Тот, что постарше, расстегнул пиджак и показал Мейсону полицейский жетон.

– Пойдемте–ка, мистер, с нами. С вами хочет поговорить один очень важный человек.

Глава 12

Такси остановилось у полицейского участка. Мейсона провели в комнату дежурного офицера, где уже находилось несколько человек. В ней царила стандартная обстановка и особый, присущий, наверное, только полицейским участкам застоявшийся запах помещения, в котором круглые сутки находятся люди.

– Нездешние шустрые типы, врывающиеся в нашем городе в частные квартиры честных граждан и демонстрирующие свои мускулы, нам очень не нравятся, – прорычал дежурный полицейский. – Итак, фамилия?

– В таком случае я – нездешний Джон Доу,^[40] – спокойно парировал Мейсон.

– Ах вот так, мы еще и умничаем, а? Поговори–ка у нас еще. Мы тебя запишем Джоном Доу, засадим в каталажку, вывернем все твои карманы и обязательно найдем что–нибудь, что бы указывало на твою личность, например водительские права, но записан у нас ты будешь как Джон Доу со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ну так как?

– В чем меня обвиняют, хотел бы я знать?

– Мы еще не решили, но думаю, что это будет бродяжничество и… там будет видно. Заходить в два часа ночи к незамужним женщинам и…

– А это что, считается преступлением в вашем городе?

– Все может быть, – растянул губы в улыбке дежурный сержант, – особенно если мы еще что–нибудь накопаем, да и наши коллеги в Калифорнии заинтересуются. Но вот насчет бродяжничества уж будь уверен. Так что давай–ка посмотрим твои водительские права, мистер Доу, глядишь, и узнаем побольше о тебе. На твоем месте я бы был более сговорчивым.

Мейсон молча достал бумажник из кармана, вынул визитную карточку и протянул ее дежурному сержанту:

– Меня зовут Перри Мейсон. Я адвокат и прибыл в ваш город поговорить со свидетелем по одному делу.

Дежурный сержант свистнул от удивления, взял карточку Мейсона, вышел из комнаты, спустился этажом ниже и вернулся через две минуты.

– Капитан хочет поговорить с вами, – сказал он.

Полицейские провели Мейсона по коридору, остановились у двери с табличкой «Капитан», открыли ее и втолкнули адвоката в комнату. За столом, заставленным телефонами, сидел крупный, средних лет мужчина с аккуратно подстриженными, с сединой усами и отвисшими мешками под глазами. Позади устроилась стенографистка, которая что–то усердно записывала. В другом конце комнаты на кончике простого деревянного стула примостилась Нелли Конуэй, сложив руки в перчатках на коленях; лицо – бесстрастная маска с глазами, устремленными прямо вперед. Когда Мейсона втолкнули в комнату, она не подала вида, что знакома с ним.

– Это тот самый? – капитан, повернувшись, взглянул на нее.

– Да.

– Вы имеете в виду Перри Мейсона, адвоката?

– Да.

– Садитесь, – капитан кивком пригласил Мейсона.

Адвокат продолжал стоять.

– Вы все пытаетесь упорствовать, – холодно сказал капитан. – Это вам ничего не даст, во всяком случае, в этом городе. Здесь командуем мы, и поэтому не пытайтесь качать права, потому что здесь вы – никто. Вы сейчас не в Калифорнии, и не забывайте об этом. Садитесь, или так и будете стоять?

– Спасибо, – холодно ответил Мейсон. – Я постою.

– Желаете сделать какое–нибудь заявление? – спросил капитан.

– Нет.

Полицейский повернулся к Нелли Конуэй.

– Прекрасно, – сказал он, – вы заявили, что во всем следуете советам своего адвоката. Вы заявили, что вашего адвоката зовут Перри Мейсон. Вот он, Перри Мейсон, перед вами. Продолжайте рассказывать.

– Я советую вам, Нелли, не говорить ни слова. Вы…

– Заткнитесь, – оборвал его капитан.

– Останетесь ли вы и теперь моим адвокатом? – нетерпеливо спросила Нелли Конуэй.

– Нет.

– Тогда мне лучше послушаться этих людей, – ответила она, вздохнув.

Капитан широко растянул рот в улыбке. Мейсон извлек из кармана портсигар, раскрыл его, взял сигарету и закурил.

– Продолжайте рассказывать, – обратился капитан к Нелли Конуэй.

– Эти таблетки дал мне Натан Бейн, – начала она. – Он предложил мне пятьсот долларов наличными, если я вручу их его больной жене. Я подумала, что в них может быть яд, и решила обратиться к адвокату.

– К какому адвокату вы обратились? – задал вопрос капитан.

– Перри Мейсону.

– Вот именно к этому джентльмену?

– Да.

– Что он вам посоветовал?

– Всего было четыре таблетки, – продолжала рассказывать она. – Он взял одну из них из пузырька, положил ее в пакет и надписал свою фамилию. Три оставшиеся таблетки он положил обратно в пузырек, закрыл его пробкой, запечатал пакет и предложил мне надписать мою фамилию на клапане, закрывающем его, и сам поставил свою подпись поперек клапана и предупредил меня, чтобы я сохранила пакет, потому что он собирается установить химическим путем, что же было в этих таблетках, и намерен затем связаться с полицией.

– А что после этого? – спросил капитан.

– Потом мой работодатель Натан Бейн сделал так, что меня арестовали.

– А потом?

– Потом мистер Мейсон добился моего оправдания и сказал мне, что в этих таблетках не было ничего, кроме аспирина. Он намекнул, что я лгала ему и пыталась надуть его.

– И что затем случилось?

– Затем я вернулась в дом Натана Бейна собрать свои вещи. Он был дома, и так случилось, что мы с ним поговорили по душам. Он выглядел крайне озабоченным и сконфуженным, сказал мне, что очень сожалеет о случившемся, что был не прав и готов как–то загладить свою вину. По его словам, я вправе возбудить дело против него за моральный ущерб, но он предлагает найти более цивилизованное и разумное решение. В конце концов он заявил, что готов уладить дело обоюдовыгодным соглашением.

– Что произошло дальше?

– Дальше мы еще немного поговорили, и после этого он предложил мне две тысячи долларов отступного, авиабилет в Новый Орлеан и ключи от квартиры, где бы я могла бесплатно отдохнуть от случившегося в течение двух недель. Все, что я должна была сделать, это подписать бумагу, что никаких претензий к нему не имею, и отдать оставшиеся три таблетки, о которых уже шла речь, его жене. Так как эти таблетки содержали в себе аспирин, в чем меня уверил мистер Мейсон лично, то я без колебаний приняла это предложение. Это была выгодная во всех отношениях сделка, так как если девушка не сумеет сама постоять за себя, то никто другой это за нее не сделает.

– Итак, как же вы поступили?

– Я подписала бумагу, которую составил мистер Бейн, и получила двадцать стодолларовых банкнот. Затем я пошла к миссис Бейн и оставалась там до утра. Я дала ей три таблетки около девяти часов или около полдевятого вечера.

– Вы сообщили мистеру Бейну, что вы сделали так, как он велел?

– Да.

– Миссис Бейн вела себя спокойно, когда вы давали таблетки?

– Да, конечно. Я же сиделка. Я ей сказала, что доктор оставил ей это лекарство.

– Что она ответила?

– Она сказала, что доктор уже оставил ей лекарство. Я ответила, что это совсем другое, специальное лекарство, которое доктор предписал ей в добавление к обычным средствам.

– А что произошло потом?

– Лекарство не принесло никакого вреда миссис Бейн. Она приняла его и сразу же уснула. Я думаю, что в таблетках действительно был аспирин. Ночь прошла совершенно спокойно. Я ушла около семи утра, примерно за час до прихода дневной сиделки. Я попыталась связаться с мистером Мейсоном, чтобы рассказать ему, что произошло, но не могла найти его. Он так и не появился на работе до десяти часов. Это был последний срок, когда я могла позвонить ему, так как самолет вылетал через пятнадцать минут и пассажиров пригласили занять места в салоне в десять. Я позвонила ему ровно в десять, но его секретарша ответила, что он еще не пришел.

– Вы не попросили, чтобы он связался с вами?

– Нет, – ответила она после некоторого колебания.

– Сообщили ли вы ему, куда отправляетесь?

Она снова замешкалась.

– Продолжайте, – предложил капитан. – Все рассказывайте.

– Нет, – ответила Нелли, – я не сказала ему, куда вылетаю.

– Когда вы снова с ним встретились?

– Сегодня в полтретьего ночи.

– Где?

– Он пришел в мою квартиру.

– Что он требовал?

– Пятьсот долларов.

– Вы заплатили?

Она утвердительно кивнула головой.

– Из тех денег, что вы получили от мистера Бейна?

Снова утвердительный кивок.

– Сообщили ли вы, откуда получили деньги?

– Да.

– И он взял пятьсот долларов.

– Да.

– Дал ли он расписку?

– Нет.

Капитан повернулся к Перри Мейсону.

– Мистер Мейсон, вы прослушали заявление, оно было сделано в вашем присутствии. Желаете опровергнуть его?

– Мне не нравится, как вы здесь поворачиваете дело. Я не собираюсь произносить ни единого слова.

– Не пытайтесь увиливать, – прорычал капитан с едва скрываемой угрозой, – а не то вам еще больше может не понравиться, как мы здесь, в Луизиане, ведем полицейское расследование. Против вас было выдвинуто конкретное обвинение в том, что вы заявили этой женщине, что ей можно дать три таблетки ныне покойной миссис Бейн. Или вы отрицаете это?

– Я не собираюсь делать никаких заявлений, – сказал Мейсон. – Но я должен заметить тем не менее, что заявление этой женщины не имеет ничего общего с истиной.

– Как же так, мистер Мейсон? – с вызовом вставила Нелли Конуэй. – Вы ведь сами заявили мне, что эти таблетки не содержат ничего, кроме аспирина.

– Таблетка, которую я взял на анализ, действительно не содержала ничего, кроме аспирина, – подтвердил адвокат.

– А вы откуда это знаете? – вклинился в диалог капитан.

– А вот как раз это я буду обсуждать в соответствующее время и в соответствующем месте.

– Отлично. Это заявление было сделано в вашем присутствии. У вас была возможность опровергнуть его или, по крайней мере, объясниться. Вы этой возможностью не воспользовались. Хотите сделать еще какое–нибудь заявление по существу дела?

– Я не собираюсь делать никаких заявлений, я уже это вам говорил.

– Ну что ж, это ваше право, а уж вы–то знаете, как пользоваться своими правами. Вы свободны, пока по крайней мере, но я еще раз хочу предупредить вас, что вы находитесь в штате Луизиана, а мы здесь очень не любим чересчур шустрых и проворных ребят вроде вас. У нас оснований задерживать вас нет, но вполне возможно, вы понадобитесь своему родному штату, когда мы сообщим тамошним ребятам о заявлении Нелли Конуэй. Возвращайтесь к себе в гостиницу и находитесь там неотлучно. Не пытайтесь уехать из города, пока мы вам этого не разрешим. Вполне вероятно, что вы потребуетесь в качестве соучастника по делу об убийстве. А вообще, пятьсот долларов гонорара за разрешение дать больной женщине неизвестно какие таблетки! Вы еще тот адвокат!

– Нелли, – сказал Мейсон, игнорируя угрозы полицейского и обращаясь к девушке, – в каком часу вы дали…

– Я ведь четко сказал вам убираться! – заорал капитан.

Он кивнул двум дюжим полицейским, сопровождавшим Мейсона. Они взяли адвоката с двух сторон, завернули ему руки и вытолкнули из комнаты. Так же бесцеремонно его выпроводили из полицейского участка.

Глава 13

Такси, на котором приехал Мейсон с конвоем, все еще стояло у входа в полицейский участок.

– Довезите–ка меня обратно в гостиницу «Рузвельт», – усталым голосом попросил адвокат.

– Хорошо, сэр. Небольшие неприятности, сэр?

– Да нет, просто украли немного сна, вот и все.

– О, ну это–то можно всегда нагнать.

– Думаю, что да, – ответил Мейсон и сел на заднее сиденье.

У гостиницы «Рузвельт» он заплатил таксисту, прошел к администратору, попросил ключ от номера, небрежно размахивая им, вошел в лифт и произнес:

– Пятый этаж.

На пятом этаже Мейсон вышел и сразу же спустился по боковой лестнице до террасы второго этажа. С террасы он смог взглянуть вниз, в приемную, где заметил детектива, работающего в гостинице; тот подождал, пока лифт без пассажиров спустился на первый этаж, подошел к стойке администратора и принялся звонить по телефону. Воспользовавшись этим, Мейсон пробежал вниз по лестнице, вышел через дверь в другом конце гостиницы и увидел свободное такси.

– Давайте прямо по улице, – приказал он, садясь в такси. – Я должен тут отыскать один адресок.

– Хороший будет денек, – дипломатично начал таксист. – Вы – ранняя пташка.

– Угу. Когда заканчиваете работу?

– Я? Да только двадцать минут, как заступил. Заканчиваю в шестнадцать.

– Работы, я смотрю, не очень много, не так ли? – осведомился Мейсон.

– Это только начало. А крутиться придется целый день.

– Вам не позавидуешь, – посочувствовал адвокат.

– Да уж куда там.

– Город неплохо знаете? – спросил Мейсон.

– Будьте спокойны.

– У меня выдался такой день, – обратился к нему адвокат, – что я чертовски никуда не успеваю. Во сколько мне обойдется, если я возьму ваше такси на часок?

– Ну, скажем, все зависит от того, по магазинам, или просто по городу, или…

Мейсон вытащил из бумажника пятидесятидолларовую бумажку и предложил:

– Знаете, что я сделаю? Я просто отдам вам пятьдесят долларов за весь день. Идет?

– Что вы подразумеваете под «весь день»?

– До конца смены, до четырех.

– Идет.

– О’кей, выключите вашу рацию, ибо эта дурацкая штука действует мне на нервы, – попросил Мейсон. – Передайте на коммутатор, чтобы вас не вызывали всю смену.

– Я должен позвонить и получить разрешение, но я уверен, что все будет в порядке.

– О’кей. Скажите им, – бросил адвокат, – что вы отправляетесь в Билокси.

– Я думал, что вы сказали, вам нужно по городу.

– Я и сам не знаю, черт побери, что мне нужно. Когда–то я знавал девушку в Билокси.

– Семь верст киселя хлебать до девушки, – сказал таксист. – Кучу великолепных девушек можно найти и поближе, чем в Билокси.

– Неужели?

– Так говорят, – уклончиво ответил водитель.

– Все равно, – адвокат изображал богатого, с причудами пассажира, – скажите им, что у вас пассажир до Билокси. Спросите, достаточно ли пятидесяти долларов за поездку.

– О’кей. Подождите, я позвоню.

Таксист вышел из машины, зашел в телефонную будку, позвонил, вернулся и извиняющимся тоном объяснил:

– Они говорят, при таких условиях выручка за день должна быть семьдесят пять долларов. Думаю, что это грабеж, но…

– А чего это мы беспокоимся? – успокоил его Мейсон. – Просто отдохнем. Возьмите сто долларов. Это за целую смену, и мы можем поехать в Билокси, а можем и не поехать, это как нам заблагорассудится. Оставшиеся двадцать пять долларов можете взять себе.

– Ну даете, – улыбнулся таксист, – по–настоящему шикуете.

– Нет, не шикую, – ответил Мейсон. – Просто устал от дел, хочу расслабиться и насладиться жизнью без этой засасывающей рутины. Попозже отвезете меня в хорошее местечко, где мы можем получить отличный бифштекс, посидеть не спеша и насладиться жизнью.

– Нет проблем, такое место мы найдем, – заверил таксист. – Мне как–то не улыбается оприходовать все эти деньги якобы по счетчику для поездки в Билокси и обогатить мою компанию, а самим ездить по городу. Если желаете начать с Билокси, мы должны уже ехать…

– Я передумал, – вздохнул Мейсон, – я собираюсь…

– Перезвоню–ка я и договорюсь о меньшей плате за поездку по городу.

– Не надо, пусть компания обогащается, – успокоил его адвокат. – Сделаем так: вы включите счетчик, и мы поедем по счетчику. Ведь чем меньше пробег, тем меньше вы получаете, не так ли? Если даже пробег будет меньше, чем до Билокси, вы всегда можете оправдаться, что пассажир, мол, передумал.

– О’кей, босс. Как пожелаете. Конечно, деньги мне нужны, но хочу, чтобы комар носа не подточил. Вы удивитесь, узнав, как внимательно они следят за нами и как придираются. Расставляют контролеров везде проверять, не нарушаем ли мы правила.

– А просто ездить с включенным счетчиком – не нарушение правил? – уточнил Мейсон.

– Нисколечко.

– О’кей, давайте просто поездим.

Они медленно тронулись, объезжая улицы и кварталы, таксист показывал местные достопримечательности, а когда Мейсон, спустя некоторое время, стал позевывать, он предложил:

– Ну а как теперь насчет позавтракать?

– Неплохая идея, – отозвался адвокат.

– О’кей. Я знаю одно местечко. Его хозяйка – одна женщина, моя хорошая знакомая. Собственно, это даже не ресторан, а частный пансион, но она будет рада принять нас по высшему разряду. Угостит гораздо лучше, чем в любом местном ресторане.

– Это как раз то, что я хочу, – легко согласился Мейсон. – Именно расслабиться и почувствовать, что тебе не надо заниматься проклятыми делами.

– Отлично. У этой женщины есть две дочери, настоящие красавицы, увидите – упадете со стула.

– Я не хочу, чтобы меня так рано утром нокаутировали, – шутливо запротестовал Мейсон.

– Во всяком случае, вы хотите вкусно поесть, – засмеялся собеседник, – и я скажу, чтобы вас угостили настоящим кофе по–луизиански, вы никогда такого не пробовали. Мистер, вы сегодня такое попробуете, что запомните на всю жизнь.

Такси повернуло в пригород, водитель по пути позвонил, чтобы предупредить о приезде, и очень скоро машина остановилась перед подъездом чистенького домика в колониальном стиле. Слуга–негр ввел их в просторную столовую. Утренние лучи солнца едва начали пробиваться через кружевные занавески на окнах, которые, по словам таксиста, тоже были «единственные во всем городе».

Через полтора часа отяжелевший от обильной пищи и созерцания двух действительно хорошеньких дочерей хозяйки Мейсон, снова усевшись в такси, предложил поехать в аэропорт, сказав, что обожает наблюдать за взлетом и посадкой самолетов, и по пути заодно получше посмотреть город. Водитель подумал про себя, что его чудаковатый пассажир мог бы получше провести время, но, не говоря ни слова, отвез адвоката в аэропорт. Мейсон остался сидеть в такси, наблюдая за прибытием самолетов через боковое стекло. Рейсовый (9.15 по расписанию) самолет опоздал на двадцать минут. Натан Бейн выскочил из самолета одним из первых и опрометью бросился к такси. В ту же минуту два широкоплечих молодых человека подошли к нему с двух сторон и взяли испуганного коротышку под руки. На лице Бейна отразился испуг. Без лишних слов они провели его через улицу к полицейской машине, усадили в нее и уехали.

– Не хотите ли выйти и взглянуть на окрестности? – спросил водитель.

– Нет. – Мейсон вытянул ноги, зевнул и продолжил: – Хотелось бы в такое место, где можно было бы погулять и побродить… Скажите, нет ли здесь поблизости парка?

– Парка! – воскликнул таксист. – У нас несколько лучших в мире парков! Ну скажем, у нас есть парки с такими мощными дубами, каких вы в жизни никогда не видели. Есть лужайки, и прогулочные дорожки, и зоопарк с различными животными, озера, каналы…

– Вот это как раз для меня! – с энтузиазмом воскликнул Мейсон. – Значит, в парк, где можно выйти, и полежать на травке, и просто погреться на солнышке, а затем мы можем отправиться осмотреть зоопарк, покормить животных, а потом… ну, сделаем все, что нам понравится.

– Если бы я мог иметь подобного клиента раз в десять лет, это меня примирило бы со всеми старыми перечницами–брюзгами, которые возмущаются, когда я должен объехать квартал, чтобы въехать на улицу с односторонним движением. Давайте, мистер, заказывайте. Кстати, любите удить рыбу? Я знаю, где можно достать удочки и прекрасно поудить…

– Звучит неплохо, – одобрил Мейсон, – едем.

Около одиннадцати Мейсон решил, что он проголодался. Водитель привез его в экзотическое уединенное местечко, где адвокату подали коктейль из креветок, буйябесс,^[41] гигантские устрицы и солидный кусок осетрины, которая так и таяла на языке. Обслуживала девушка с блестящим оливковым цветом лица, с бездонными черными глазами и чрезвычайно длинными ресницами. Она исподтишка «стреляла» из–под длинных ресниц на Перри Мейсона, который явно ни на что не обращал внимания, кроме трапезы. Пробило полдень, и около часа дня Мейсон решил, что он снова хотел бы отправиться в аэропорт и посмотреть за отлетом и прилетом самолетов. На этот раз он вышел из машины и предупредил водителя:

– Я прогуляюсь немного.

– Надолго? – спросил таксист.

– Не знаю, – ответил адвокат. – Пока не надоест. Хотите, пойдемте со мной.

Мейсон вместе с таксистом медленно прошелся по аэровокзалу и потом сказал:

– Пожалуй, я куплю газету.

Он прошел к газетному киоску купить местное дневное издание и, пока его не слышал водитель, вполголоса обратился к киоскерше:

– Насколько я знаю, мне оставили у вас ключ.

– Да. – Девушка с любопытством взглянула на него и вручила ему ключ. – Ваш друг просил передать вам, что багаж находится в ячейке камеры хранения.

Мейсон поблагодарил ее, дал ей на чай два доллара и вернулся к таксисту:

– Возвращайтесь в машину и ждите там меня. Если я не появлюсь через полчаса, выключайте счетчик, оставьте остальные деньги у себя и возвращайтесь на дежурство.

Мейсон прошел в камеру хранения, открыл ячейку, осмотрел ее, отметив, что Пол Дрейк упаковывал его дорожный саквояж явно второпях, и сразу же заметил письмо в простом конверте. Мейсон надорвал его, увидел авиабилет и приложенную к нему записку.

«Делла в курсе, что ты вылетаешь этим рейсом. Не успеваю за событиями. Заползаю в свою нору и замуровываю за собой вход. Там и отлежусь. Ко мне все утро регулярно наведывалась полиция и намекала, что, если я не уберусь из города, не избежать мне тюрьмы. Мне не нравится, как эти луизианские парни закручивают дела в своем штате».

Подписи под запиской не было.

Мейсон подхватил саквояж, прошел к столику регистрации для отлетающих пассажиров.

– Поспешите, – предупредил его служащий. – Через несколько минут заканчивается посадка.

Мейсон поставил саквояж на весы, получил посадочный талон и фланирующей походкой пошел на летное поле к своему самолету. Он протянул посадочный талон стюардессе, прошел по трапу в салон самолета, нашел свое место, уселся в кресло, удобно откинулся и закрыл глаза, пока мощный грузовик вывозил самолет на взлетную полосу. Как только он взлетел, Мейсон склонился к иллюминатору и засмотрелся на ослепительно–белые в лучах полуденного солнца барашки волн озера Понтчартрейн. Пилот развернул самолет, лег на крыло так, что открылась чудесная панорама Нового Орлеана с его особняками, просторными парками, живописным видом порта и знаменитым изгибом реки Миссисипи. Мейсон снова расслабился и продремал до посадки в Эль–Пасо.

Он сразу обратил внимание на двух вошедших пассажиров, судя по всему семейную пару: довольно красивого мужчину лет тридцати с тем отсутствующим инфантильным выражением лица, которое бывает у никогда не взрослеющих мужчин, покорно принимающих как настойчивую материнскую заботу, так и плотную опеку жены; и женщину года на четыре–пять его моложе с выражением властной настороженности на лице, свидетельствующей о том, что она раз и навсегда взвалила на себя ответственность за мужа, зная лучше его самого, что нужно для его же собственного блага.

Через иллюминатор адвокат посмотрел на аэропорт. Холодный, порывистый ветер клонил к земле деревья. Мейсон зевнул, закрыл глаза и задремал, пока самолет вывозили на взлетную полосу. Полусонный, он услышал рев моторов и почувствовал, как самолет оторвался от земли, затем очнулся, чтобы взглянуть в наплывающих сумерках на панораму окрестностей Эль–Пасо, реку Рио–Гранде, мексиканский городок Сьюдад–Хуарес на другом берегу реки. В этот момент кто–то осторожно тронул его за плечо. Мейсон обернулся и увидел женщину, которая села в Эль–Пасо с инфантильным мужчиной не от мира сего.

– Мы хотели бы поговорить с вами, – тихо промолвила она.

Мейсон задумчиво поглядел на нее, улыбнулся и покачал головой:

– В данный момент у меня нет настроения для беседы и…

– Мисс Стрит предложила, чтобы мы сели в Эль–Пасо именно в этот самолет.

– Это, – заметил Мейсон, – совсем другое дело.

Он прошел в курительную, где уже сидел ее муж. Весьма характерно, подумалось Мейсону, мужчина посылает с поручением женщину.

– Мисс Стрит передала с вами письмо или что–нибудь еще? – осторожно осведомился Мейсон.

– Нет. Мы с ней говорили по телефону. Пожалуй, лучше нам представиться. Я – миссис Брэкстон, а это – Джеймс Брэкстон.

– Вы родственники семьи Бейн?

– Совершенно верно. Джим приходится, вернее, приходился сводным братом Элизабет, а я его жена. Викки Брэкстон – родная сестра Джима.

– Ну что же… – Мейсон устроился поудобнее. – Давайте будем говорить. Закуривайте.

– Полагаю, вы знаете, что случилось? – начала женщина.

– Кстати, что же случилось? – Мейсон ответил вопросом на вопрос.

– Эта сиделка, эта Нелли Конуэй… – Миссис Брэкстон едва сдерживала возмущение.

– Что с ней?

– Ведь это же она дала яд Элизабет. Натан попросту купил ее.

Адвокат вопросительно поднял бровь и молча затянулся сигаретой.

– Мистер Мейсон, – женщина бросила взгляд на адвоката, – почему вы молчите?

– Ваш муж почему–то не говорит ни слова, – с едва уловимой иронией ответил Мейсон.

– Он предпочитает больше слушать. – Миссис Брэкстон нервно засмеялась. – В семье я говорю за всех, говорю, говорю, перескакиваю с одного на другое.

Мейсон кивнул.

– Нам хотелось бы узнать, что вы думаете и каковы ваши соображения относительно этого дела.

– Масса людей хотела бы узнать все это, – туманно заметил адвокат.

– Боюсь, я не понимаю.

– Вы представились мне как мистер и миссис Брэкстон. Я вас ни разу в своей жизни не видел. К тому же вы можете оказаться газетными репортерами, которые пытаются получить интервью у меня.

– Но, мистер Мейсон, боже мой, ваша собственная секретарша сообщила нам, где вас найти. Мы прилетели рейсом в Эль–Пасо за полчаса до прибытия вашего самолета. Естественно, мы были как на иголках, беспокоились, мы хотели встретиться с вами побыстрее и предупредить вас о трудностях, с которыми столкнетесь.

– Спасибо.

– Мистер Мейсон, вы должны верить нам. Мы… Джим, у тебя есть какие–нибудь документы?

– Разумеется, – Джим был рад возможности вставить слово, – у меня есть водительские права.

– Позвольте взглянуть на них, – вежливо попросил Мейсон.

Он взял права, изучил их и сказал:

– Хорошо, я задам вам несколько вопросов, чтобы лучше прояснить ситуацию. Где вы были несколько дней назад?

– В Гонолулу.

– Кто был с вами?

– Мы трое, всей семьей. Моя сестра Викки, мы всегда были очень близки, и она в хороших отношениях с Джорджианой.

– У вас есть еще какие–нибудь документы? – спросил Мейсон.

– Конечно. У меня с собой визитные карточки и членский билет клуба.

– Позвольте взглянуть на них, – адвокат протянул руку.

Он взял документы, проглядел их и в конце концов промолвил:

– О’кей. Думаю, что все в порядке. Видимо, теперь вы расскажете, что мисс Стрит поручила вам мне передать. Она ведь не советовала вам прилетать сюда именно для того, чтобы просто поболтать со мной.

– Знаете, – Джорджиана нервно засмеялась, – я именно хотела познакомиться с вами.

– Теперь мы познакомились. Что такое сказали вы мисс Стрит, что она вдруг послала вас сюда?

– Есть такие вещи, про которые не то что говорить, подумать неприятно, – сказала она, немного помолчав.

– Но, дорогая, мистер Мейсон наш адвокат. Ему можно рассказывать все, иначе как же доверять ему ведение своих дел. Ведь так, мистер Мейсон?

Адвокат молча кивнул и веско произнес:

– Если у вас есть любая информация, проливающая свет на смерть вашей свояченицы, вы должны в любом случае поставить меня в известность.

– Джим, – она резко повернулась к мужу, – я тебя не понимаю. Все время, когда я только начинала говорить на эту тему, ты меня обрывал и предупреждал, чтобы я держала язык за зубами, иначе у меня могут быть серьезные неприятности. Сейчас ты вдруг меня заставляешь рассказать все человеку, которого я знаю всего несколько минут.

– Но, дорогая, ситуация полностью изменилась. Это должно быть… ну, закон защитит тебя.

– Знаете, мы не можем более терять время. – Мейсон посмотрел на часы. – Репортеры могут зайти в самолет в Тусоне.

– Ну ладно, – Джорджианавзяла себя в руки, – мне придется выпалить это одним духом. Мистер Мейсон, Натан Бейн отравил свою первую жену.

– Она съела, как считалось, что–то такое, что оказалось несовместимым с ее организмом, – мягко поправил Джеймс Брэкстон.

– На самом деле были налицо типичные признаки отравления мышьяком, – заявила миссис Брэкстон.

– Как вы узнали? – деловито осведомился Мейсон.

– А потому, – ответила она, – что я всегда подозрительно относилась к Натану Бейну, с того момента, как он вошел в наш дом и стал ухаживать за Элизабет.

– И что дальше? – полюбопытствовал Мейсон.

– Случилось это так, мистер Мейсон. Он всегда говорил, что ему неприятно вспоминать о смерти своей первой жены, это, дескать, навевает на него тяжелые воспоминания, но однажды разоткровенничался и рассказал нам, как это было. По его словам, она съела что–то такое, что ей было противопоказано, а она якобы об этом не знала, это вызвало резкие желудочные боли. Когда он довольно красочно описал все симптомы, я начала думать… ну, в общем, мне в голову засела одна мысль, и я…

– Какие это были симптомы?

– Симптомы, типичные для отравления мышьяком. Их не очень приятно описывать, но, поверьте мне, мистер Мейсон, все сходится.

– Но вы–то как определили, что это именно те симптомы?

– Я решила особо изучить этот вопрос и прочитала кое–какую специальную литературу.

– Почему?

– Потому что я с подозрением относилась к Натану Бейну с самого первого дня, как он появился в нашей семье. У меня всегда было твердое убеждение, что он… гадина.

– Давайте вернемся к обстоятельствам смерти его первой жены, – прервал ее Мейсон. – Эти данные могут иметь исключительно важное значение на судебном процессе, если дело дойдет до этого.

– Ваша секретарша тоже так считает, – заметил Джим Брэкстон. – Вот почему она посоветовала нам как можно скорее связаться с вами.

– Итак, расскажите мне все по порядку: как Натан Бейн познакомился с вашей сестрой и как получилось, что она вышла за него замуж. Насколько я знаю, она была довольно привлекательной женщиной?

– Да, это так.

– Нужно сказать, – заметил Джим Брэкстон, – что два года назад, когда она с ним познакомилась, и Натан выглядел гораздо лучше, чем сейчас. И потом, ему нельзя отказать в обходительности и умении ухаживать за женщинами.

– Ничего подобного, – возразила жена. – Он и тогда был уже безобразно толстым. Разве ты не помнишь, как он вечно жаловался, что ему без конца приходится покупать новую одежду, так как старая, а ей еще и месяца не было, уже ему тесна? И эта его вечная болтовня, что он начинает худеть с завтрашнего дня. Сначала он твердил, что сбросит пять фунтов за полтора месяца, потом двадцать за полгода. И все время толстел. Каждый раз, когда он наклонялся, у меня было ощущение, что его брюки лопнут по швам. И главное, никак не хотел соблюдать диету, а жрал все подряд, причем исключительно жирную пищу. Бывало, за обедом он…

– Это ничего не добавляет к рассказу о смерти его первой жены, – нетерпеливо остановил ее адвокат. – У нас очень мало времени.

– Значит, так, – сказала она, – его первая жена умерла за три года до свадьбы с Элизабет.

– Он что–нибудь получил после ее смерти? – прервал ее Мейсон.

– Что–нибудь получил, тоже скажете! Он прибрал к рукам около пятидесяти пяти тысяч долларов. Вначале он занялся биржевыми операциями, затем полез в Голливуд. Он несколько раз прогорал и, поняв наконец, что бизнес – не его стезя, обдуманно бросив все свои дела, направил взоры на тех, у кого водятся денежки. Скажу вам, мистер Мейсон, именно ради денег он и женился на Элизабет. Он прямо трясся при мысли о ее деньгах, только и всего. Мельком увидев его, я сразу же раскусила этого человека. Достаточно на него взглянуть один раз, и все будет понятно. Именно таким способом я и распознаю людей, точно определяя их характер. Могу взглянуть на человека и тотчас сказать, о чем он думал в последние десять минут. И более того, мне никогда не приходится менять свое мнение. Приму решение и никогда, ни при каких условиях не меняю его.

– Это верно, – подтвердил Джим Брэкстон. Его вид красноречиво говорил о том, кто в этой семье главный.

– Продолжайте, – попросил Мейсон.

– Ну в общем–то, мистер Мейсон, это все. О Натане Бейне я скажу еще одно. Он – великолепный оратор. Дайте ему возможность поговорить, и он ворону заставит отдать свой сыр. А когда начал завлекать Элизабет, то действительно творил чудеса. Был приятнейшим, деликатнейшим человеком – такого жениха вы еще не встречали. Но меня не проведешь, я за версту чую людей такого сорта. Иногда мне казалось, что по нему растекается лицемерие, словно это был какой–то сосуд, доверху залитый хитростью. Провести меня он не мог и чувствовал это.

– Вы высказали Элизабет все, что вы думали о нем?

– Естественно, я выложила ей все как есть. Я ее предупреждала и… Но она меня не послушала.

– И что дальше?

– Ну, естественно, наши отношения несколько испортились, поскольку она была полностью загипнотизирована Натаном. И ничего нельзя было сделать: она тут же бежала к Натану и все пересказывала.

– Дорогая, обожди–ка минутку, – вмешался Джим. – Ты ведь не знала, приходила ли она к Натану и…

– Не лезь туда, в чем ты не смыслишь, – резко оборвала его Джорджиана. – Я знаю наверняка, что она делала и что нет. Я могла бы назвать каждую минуту, когда она делилась со своим Натаном. Могу судить по перемене, которая сразу же происходила в нем. Сначала он пытался гипнотизировать меня как свою родственницу, но с той минуты, когда он узнал мою позицию, тут же свернулся, как улитка, и затаил злобу.

– Продолжайте, – попросил адвокат, – давайте поговорим о том, что можно использовать в качестве свидетельских показаний, если они у нас будут.

– Хорошо, мистер Мейсон, я как раз рассказываю вам, что сразу же после свадьбы он был, правда недолго, самым внимательным мужем. Прикинулся тихоней, прямо–таки танцевал вокруг нее. Затем мало–помалу стал именно тем, кто есть на самом деле. Во–первых, он начал полнеть. Вернее, стал по–настоящему жиреть. Он просто жрал, жрал и жрал…

– Бог с ним, с этим ожирением, – вздохнул Мейсон, – давайте поговорим по делу.

– Ну, как я уже говорила, некоторое время он изо всех сил старался произвести приятное впечатление, затем начал показывать свое подлинное лицо. На первых порах он довольно бесцеремонно пытался уговаривать Элизабет профинансировать то или иное очередное деловое предприятие, а потом не стесняясь направил свои усилия на то, чтобы получить от нее разрешение на управление всем ее имуществом. Но к чести Элизабет нужно сказать, что она довольно быстро раскусила его штучки. Она сама довольно хорошо разбиралась в деловых вопросах и берегла, не транжирила свою собственность, полностью ее контролируя и не собираясь от нее отказываться. Я утверждаю, что Натан переменился с той самой минуты, когда понял, что связал себя с женщиной, которая и не думает плясать под его дудку, отдавать ему собственность, а, наоборот, считает ее своей и желает сама ею распоряжаться. Я знала, что что–то должно случиться. Однажды я предупредила Джима, а потом повторяла то же самое десятки раз. Джим, говорила я ему, смотри за этим человеком, он способен на все…

– Мы говорили о его первой жене, – прервал ее Мейсон.

– Хорошо, однажды он подвыпил и неожиданно разговорился о своей прежней жизни, что он крайне редко делал, и тут упомянул о своей первой жене.

– Как ее звали?

– Марта.

– И что же он рассказал?

– Ну, они были женаты уже два года или два года с хвостиком и отправились в Мехико, и она, как оказалось съев чего–то рыбного, внезапно заболела, очень сильно заболела. Он описал, какой это был кошмар – ночью перевозить ее через границу и пытаться получить по пути домой квалифицированную медицинскую помощь. К тому времени, когда он доставил ее домой, семейный врач установил, что она была уже в критическом состоянии. Врач заявил, что это было, без сомнения, пищевое отравление испорченными морскими продуктами. Ну а затем она умерла, и все этим кончилось.

– Как вы определили, что в болезни проявились симптомы отравления мышьяком?

– Я же говорю вам, мистер Мейсон, он сам рассказал о всех деталях. В общем–то, говорить о таком не очень прилично, но он был под винными парами и не стесняясь рассказывал о всех этих неприятных физиологических подробностях, когда он вез умирающую женщину по дикой мексиканской пустыне. И именно тогда он упомянул о конфетах. При всей его тяге к жирной пище он терпеть не может шоколада. По его словам, Марта взяла с собой в дорогу коробку шоколада, которую съела уже в Мексике. В ту же самую минуту, когда он только проговорился об этом, в ту же самую минуту, запомните, я уже догадалась, что произошло на самом деле. Я порылась в медицинском справочнике, изучила все симптомы, и, будьте уверены, все они были налицо. Марта была отравлена мышьяком, который был в той самой коробке с шоколадом, из которой она взяла и съела несколько конфет сразу же после рыбного обеда.

– Кто ей вручил шоколад? – спросил Мейсон.

– Боже, откуда я могу знать? Но можно биться об заклад, что именно он отравил мышьяком шоколад.

– Бейн не обращался к мексиканскому доктору?

– Нет. Марта якобы сама этого не хотела, да и он считал, что это нежелательно. Как сейчас подает эту версию Натан, они оба были уверены, что у нее простое пищевое отравление и что, прочистив желудок, она быстро поправится. Словом, они решили не обращаться к местному врачу и добраться домой. Если вы меня спросите, почему он хотел доставить ее домой, то я отвечу, что у него есть знакомый доктор, с которым он играет в гольф, и поэтому Натан был уверен, что доктор подпишет любое свидетельство о смерти, не задавая лишних вопросов. Врач согласился с диагнозом рыбного отравления, и, когда она через два дня умерла, он без лишних проволочек подписал свидетельство о смерти.

– Где они жили в то время? – поинтересовался Мейсон.

– В Сан–Диего.

– А что с телом Марты? Ее кремировали или?..

– В том–то все и дело, – продолжила она. – Он хотел, чтобы умершую кремировали, но ее родители требовали, чтобы ее похоронили, и они настояли на своем. Сама она не оставила никакого завещания или распоряжения, как поступить после ее смерти, и поэтому ее похоронили.

– Где?

– В Сан–Диего, на местном кладбище.

– Ну что же, я рад, что вы мне все это рассказали, – подвел черту под обсуждением адвокат. – У нас есть теперь над чем поработать.

– Видишь, – повернулся Джим Брэкстон к жене, – говорил я тебе, что это важно.

– Теперь, – обратился к ним Мейсон, – я хотел бы, чтобы вы осознали и поняли одну вещь: никто из вас не произнесет об этом ни слова, пока я не разрешу. Понятно?

Они оба кивнули головой.

– Ваши свидетельства могут оказаться очень важными, – подчеркнул адвокат. – Все факты в этом деле перекручены. Нелли Конуэй заявляет, что Натан Бейн хотел заплатить ей за то, что она вручит его жене лекарство, которое якобы облегчит ее страдания, и та не будет слишком нервничать. Нелли принесла мне это лекарство. Я взял одну таблетку для анализа, и она оказалась обыкновенным аспирином… Бессмыслица какая–то! А затем вдруг Элизабет Бейн умирает. Натан Бейн явно юлит, норовит выскользнуть сухим из воды, заодно прихватив с собой наследство. Чтобы заткнуть всем рот, он явно стремится бросить тень подозрения на всех, кроме самого себя. В подходящий момент я хотел бы нанести такой удар, который произвел бы воистину ошеломляющее впечатление. Именно поэтому я и хочу, чтобы не произошла утечка этой информации, ни единого словечка. Понимаете?

– Сделаем все, что вы скажете, – заявил Джим Брэкстон.

– Хорошо, договорились, – заметил Мейсон, – и я хотел бы, чтобы вы точно следовали инструкциям. Все может оказаться гораздо более важным, чем вы сейчас думаете.

– Ну, положим, – вздернув подбородок, заметила миссис Брэкстон, – я–то знаю, когда держать свой язык за зубами, а что касается Джима, он никогда не болтает, не правда ли, Джим?

– Да, дорогая, конечно.

– И ты будешь исполнять инструкции мистера Мейсона, не так ли, Джим?

– Да, дорогая.

– Вам нечего беспокоиться, – она обернулась к адвокату.

– Итак, – Мейсон сухо улыбнулся, – все говорит о том, что вы оба понимаете, о чем идет речь.

Глава 14

Ночь была ясная и спокойная. Свет звезд ровно сиял в глубине неба, но его забивали мощные прожекторы в аэропорту. Мейсон влился в поток пассажиров, спешащих к выходу. Выполняя инструкции, Джим и Джорджиана Брэкстон были среди первых спустившихся по трапу с самолета, адвокат же пристроился в конце очереди. Пока Мейсон поднимался по лестнице в центральный зал аэропорта, он незаметно и быстро огляделся, ища взглядом Деллу Стрит. Ее нигде не было. Начиная беспокоиться, он направился к выходу и здесь внезапно увидел лейтенанта Трэгга с небольшим чемоданчиком в руке. Тот, нетерпеливо поглядывая на громадные часы в зале, мерил шагами пол. Мейсон, повернувшись спиной к лейтенанту Трэггу, поспешил к выходу. Он уже почти проскочил незамеченным к тяжелым стеклянным дверям, когда Трэгг резко и довольно бесцеремонно окликнул его по имени. Мейсон повернулся, изобразив на лице крайнее удивление. Трэгг заторопился к нему.

– Здравствуйте, Трэгг, – небрежно бросил Мейсон, показывая всем своим видом, что он очень спешит и не может задерживаться.

– Ну так как поживаем, защитник? – спросил Трэгг.

Тон Мейсона мог обмануть кого угодно, но не Трэгга – самого умного и грамотного полицейского из числа тех, с кем ему приходилось иметь дело.

– Нормально, не жалуюсь. А здесь как дела?

– Догадываюсь, что вы были в Новом Орлеане, не так ли? – Трэгг был в отличном настроении и весьма юмористическом расположении духа.

Мейсон молча кивнул.

– Как же вы тогда здесь оказались, если тамошняя полиция сообщила нам, что они запретили вам покидать их город вплоть до особого указания?

– Полиция в Новом Орлеане, – веско отрезал Мейсон, – груба, деспотична, несдержанна и невежлива.

Трэгг рассмеялся от всей души, а затем резко перешел на серьезный тон:

– Скажите, Мейсон, вам разрешили уехать?

– Я не привык спрашивать ничьих разрешений и следовать указаниям, ограничивающим свободу моего передвижения, до тех пор, пока не будет доказано в установленном законом порядке, что я совершил то или иное уголовно наказуемое деяние, – в таком же тоне ответил Мейсон.

– Ну ладно, Мейсон, – лицо Трэгга расплылось в добродушной улыбке, – будем надеяться, что там, в Новом Орлеане, не случилось ничего такого, что заставило бы вас изменить своим твердым жизненным правилам.

– Можете быть уверены, – в тон ему ответил адвокат.

– В чем, в чем, а в оптимизме вам, Мейсон, не откажешь.

– А здесь вы для того, чтобы встретить меня? – иронически осведомился Мейсон.

– Нет, Мейсон, на этот раз я здесь по своим делам и никакого официального интереса у меня к вам нет. Если быть честным, то я больше интересуюсь самолетом, который по расписанию должен вылететь в Новый Орлеан где–то минут через двадцать. Я один из тех нервных и нетерпеливых пассажиров, что не могут сидеть и спокойно ждать, когда объявят о посадке, а должны слоняться по залу, уставившись на центральное информационное табло, как будто глазами можно подтолкнуть стрелки часов.

– Отправляетесь в Новый Орлеан, чтобы допросить Нелли Конуэй? – полюбопытствовал адвокат.

– Официально, – сказал Трэгг, – мне не полагается делать заявления, но неофициально, Мейсон, в Новом Орлеане происходят некоторые довольно занимательные события.

– Что за события?

Трэгг отрицательно покачал головой.

– Не стоит напускать на себя такую чертовскую секретность, – заметил Мейсон. – Полагаю, что все знают, что Натан Бейн вылетел в Новый Орлеан и был схвачен полицией, как только вышел из самолета.

– Серьезно? – Трэгг явно старался не показать удивления.

– Ах, вы не знали, что я в курсе? – Адвокат не скрывал сарказма.

– Вы в курсе многих вещей. Иногда, Мейсон, вы поражаете меня, когда я узнаю, что вам известно, а иногда бывают случаи, когда я беспокоюсь, что никогда не узнаю, что же вы знаете. Поэтому я должен постараться и не дать вам ни малейшего повода узнать, что мне известно.

– Поэтому, – резюмировал адвокат, – тот факт, что Натан Бейн был схвачен полицией, а Нелли Конуэй тоже была задержана и дает показания, а также тот факт, что вы нервно меряете шагами аэропорт, ожидая вылета в Новый Орлеан, – все это достаточно ясно доказывает: Натан Бейн сделал какое–то сногсшибательное признание, или вы ожидаете, что он расколется к вашему приезду.

– Вам действительно следовало бы раздобыть тюрбан и магический кристалл, – язвительно заметил лейтенант Трэгг. – Тогда бы вы смогли открыть свое дело, предсказывая будущее, читая мысли, советуя, как заработать состояние. Уму непостижимо, как такой талант расходует себя на пустяки.

– Бейн признался в убийстве? – задал вопрос адвокат.

– А почему бы вам не заглянуть в ваш магический кристалл? – иронически усмехнулся Трэгг.

– Не хотите делиться информацией, а, лейтенант?

Трэгг отрицательно покачал головой.

– У меня, Трэгг, будут проблемы с вашим подчиненным Голкомбом, – вздохнул Мейсон.

– У вас и прежде были с ним проблемы. В этом нет ничего нового.

– Я имею в виду, что у меня будет с ним действительно настоящая стычка. Я собираюсь хорошенько проучить его.

– Ой ли?

– Я говорю совершенно серьезно.

– Чем же он вам так насолил?

– У него оказалась весьма гибкая выборочная память. Он почему–то напрочь забыл мой с ним разговор о Натане Бейне.

– Да, сержант Голкомб знаком с Натаном Бейном. – Трэгг стал задумчивым и серьезным. – Они немало провели вместе времени.

– И что из этого?

– Они вроде как сдружились. Голкомб записался на курсы, где обучали ораторскому искусству, в том числе полицейских и помощников шерифов. Натан Бейн как раз преподавал в классе, одним из слушателей которого был сержант Голкомб. И произвел довольно–таки большое впечатление на моего сержанта. Нужно признать, что Бейн – искусный, умеющий убеждать лектор. Когда он в ударе, то производит впечатление незаурядной личности. Голкомб оказался под сильным, весьма сильным впечатлением. Как–то после лекции, когда они остались наедине, он сказал Бейну, что восхищается его ораторским искусством, тот был, естественно, польщен, они разговорились, и между ними возникло нечто вроде дружбы.

Несколько месяцев тому назад Бейн позвонил Голкомбу и поделился с ним своими подозрениями относительно того, что сиделка его жены, Нелли Конуэй, судя по всему, ворует драгоценности. Он спросил у Голкомба, как ему поступить, и тот предложил обратиться в частное детективное агентство, порекомендовав известного вам Джеймса Хэллока.

– Это объясняет многое, но не отвечает на основной вопрос: почему у сержанта Голкомба оказалась такая короткая память, когда я попытался напомнить ему о нашем разговоре?

– Ладно, так и быть, я скажу вам, – не выдержал Трэгг. – Когда вы позвонили со своей версией о таблетках, Голкомб подумал, что вы наспех сооружаете сложную защиту для своей клиентки, с тем чтобы позднее поставить Натану Бейну, человеку, к которому он относится с симпатией, ловушку при перекрестном допросе. Ну а отношение Голкомба к себе вы прекрасно знаете, не мне вас просвещать на этот счет.

Женский голос по радио объявил, что посадка пассажиров на рейс на Новый Орлеан производится через галерею номер 15, и Трэгг, сделав одобрительный жест рукой, улыбнулся и произнес:

– Ну, удачи вам, защитник.

– Спасибо, и вам тоже удачи. Надеюсь, вы вернетесь с признанием Бейна и положите его на стол Голкомбу.

– Что–нибудь передать полицейским в Новом Орлеане?

– Передайте им, что я их люблю, – ответил Мейсон.

– Они могут затребовать вас назад.

– Если полиция Нового Орлеана попробует затребовать меня назад, то они должны объявить меня вначале во всеамериканский розыск, а затем уже постараться найти закон, который я, по их мнению, нарушил в штате Луизиана и на основании которого они могли бы потребовать моей выдачи. Вы, лейтенант, могли бы разъяснить им практическую сторону законов Соединенных Штатов и права граждан этой страны.

Трэгг растянул губы в подобие улыбки, помахал рукой и торопливо направился к выходу на летное поле. Мейсон проводил его взглядом до выхода и уже собирался уходить, когда услышал за спиной быстрый стук каблучков и, повернувшись, увидел Деллу Стрит, бегущую к нему.

– Привет, шеф.

– Привет. Где ты пропадала?

– Не угадаете, где я пропадала. – Она засмеялась. – Когда увидела лейтенанта Трэгга в холле, я не знала, вас ли он ждет, или меня, или просто улетает. Поэтому я удалилась в одно место, куда лейтенант Трэгг и его подчиненные не смогут войти.

– И что потом? – спросил адвокат.

– Потом, – ответила она, – продолжая наблюдать за Трэггом, я пришла к выводу, что он никого не ждет, а сам вылетает, судя по всему в Новый Орлеан. Прекрасно понимая, что встреча с ним не входит в ваши планы, я затаилась так, что он меня не видел, надеясь предупредить вас об опасности. Но он, к сожалению, оказался одним из тех нудных нервных пассажиров, которые вместо того, чтобы сидеть спокойно и ожидать вызова на посадку, все слоняются по залу и пялят глаза во все стороны.

– А где Виктория Брэкстон?

– Она здесь. Мы остановились в одном мотеле.

– Ты сделала так, как я просил?

– Да, шеф, зарегистрировались под своими собственными фамилиями.

– Прекрасно. Будет гораздо хуже, если выяснится, что она скрывается от правосудия.

– Нет–нет, все сделано именно так, как вы хотели.

– Ее кто–нибудь разыскивает?

– Насколько я знаю, пока только газетчики. Первый допрос у окружного прокурора завтра в десять утра.

– Они прислали ей повестку?

– Нет, но это сообщение было опубликовано в газетах. Они направили повестку Джиму и Джорджиане Брэкстон. Я вижу, что они все же успели на пересадку в Эль–Пасо, не так ли? Что вы о них думаете, шеф?

– Все бы ничего, – ответил Мейсон, – если не считать того, что эта дама, начав говорить, обязательно заговорит вас до умопомрачения.

– Она рассказала о?..

Мейсон кивнул.

– Как вы собираетесь это использовать? Не хотите ли пустить в печать, тогда мы сможем…

– Нет, – сказал Мейсон. – Я хочу пока попридержать эту информацию и использовать ее в должное время, должным образом и в должном месте. Если Натан Бейн признается в убийстве своей жены, мы передадим информацию лейтенанту Трэггу, хотя Трэгг, вероятно, узнает об этом прежде, чем мы получим шанс рассказать ему обо всем этом. С другой стороны, если полиция захочет обелить Натана Бейна, мы бросим им в лицо эту информацию.

– Почему они захотят обелить Бейна?

– Потому, – ответил Мейсон, – что наш дорогой друг сержант Голкомб брал уроки ораторского искусства у Натана Бейна. Хорош голубчик?

– А может, это просто совпадение?

– Это совпадение, если взглянуть на это с одной стороны.

– А если взглянуть на это дело с другой стороны, тогда что?

– Тогда совсем другая картина, – начал адвокат. – Предположим, что вы замыслили убийство. Предположим, вы незаурядный искусный оратор, умеющий воздействовать на аудиторию и производить нужное вам впечатление на людей. Предположим, вас приглашают в закрытый полицейский клуб для чтения лекций по ораторскому искусству. В сложившейся ситуации не станете ли вы стараться заиметь кучу друзей среди своих слушателей с тем расчетом, что они когда–нибудь помогут вам в разных жизненных передрягах? А уж тем более если вы замыслили отправить на тот свет свою жену. Ты как думаешь?

Делла Стрит молча кивнула.

– Не исключено, – продолжал далее Мейсон, – что Натана Бейна связывает с сержантом Голкомбом дружба именно такого рода.

– Вы думаете, это может серьезно осложнить ситуацию?

– Все может быть, особенно если учесть странную «забывчивость» нашего друга сержанта в том, что касается именно меня. Кстати, где машина, Делла?

– На стоянке.

– О’кей. Тогда я пойду получать свой багаж, а ты, пожалуйста, подгони пока машину к выходу. Там я тебя и встречу. Газетчиков не видно?

– Не думаю. – Она засмеялась. – Они пытались связаться с вами, звонили в Новый Орлеан, и тамошняя полиция заверила их, что вас не выпустят из штата Луизиана до тех пор, пока не закончится расследование.

– Ах вот оно что, – сказал Мейсон. – Шустрые ребята, ничего не скажешь.

– Кстати, шеф, а как вы оттуда улизнули? Оставили залог, а потом плюнули на него?

– Ну да, стану я еще залог платить. Я просто взял и уехал, вот и все. Откуда они взяли, что могут мне приказать не покидать их город? Вот если бы преступление было совершено в штате Луизиана, тогда другое дело. А то эти молодчики пытаются расследовать преступление, совершенное в другом штате, не имея никаких исходных данных, кроме официального запроса установить конкретное лицо! В общем, Делла, ну их всех к черту!

– Правильно, к черту их всех, – одобрила Делла Стрит, засмеявшись. – И не забивайте слишком себе голову этим, шеф. Сейчас вас разделяет с Новым Орлеаном полторы тысячи миль. Получайте свой багаж, а я пока подгоню машину.

Она подбодрила его едва заметной улыбкой и направилась к стоянке. Мейсон получил у носильщика багаж и вышел из аэропорта, когда она подъехала. Адвокат швырнул сумку на заднее сиденье, нырнул в переднюю дверь, сел рядом с секретаршей и предупредил:

– Делла, постарайся–ка, чтобы за нами не было никакого «хвоста».

– О’кей, посмотрите назад, а я покручусь по переулкам.

Мейсон уселся так, чтобы можно было наблюдать за дорогой.

– Делла, что с Викки?

– Она беспокоит меня, шеф.

– Почему?

– Не могу понять. С ней что–то происходит, и я не могу понять, что именно.

– Что нового с завещанием?

– Это завещание, увы, уже не такое, каким вы его видели.

– Не такое?

– Не такое.

– Что изменилось?

– В конце предложения, – продолжила Делла Стрит, – сейчас стоит превосходный шедевр пунктуации – изящная круглая чернильная точка.

– Да, элегантно, ничего не скажешь.

– Шеф, что они могут предпринять в подобной ситуации?

– Что ты имеешь в виду?

– Будет ли это подделкой?

– Любой знак, который вносится в документ с целью ввести в заблуждение других и внесенный после того, как документ подписан, будет рассматриваться как умышленное искажение документа, то есть его подделка.

– Даже если крошечная точечка не больше пылинки?

– Даже если точка вполовину меньше этой, при условии, что она является существенной и значимой частью документа и ее цель быть таковой.

– Ну она и есть теперь таковая.

– Ты спрашивала ее об этом?

– Она ответила, что ее поставила сестра.

Они помолчали. Делла Стрит поинтересовалась:

– Как там, за нами, шеф?

– Вроде бы никто не выражает чрезмерного интереса к нашему маршруту, Делла.

– Как поступим? Может, вырвемся уже на центральную магистраль?

– Покрутись еще разок, а затем поедем прямо в мотель. Хочется послушать рассказ Викки Брэкстон о том, как закончилась история с этим завещанием.

Глава 15

Виктория Брэкстон в элегантном костюме, с деловитым и в то же время напряженным видом ожидала Перри Мейсона и Деллу Стрит в хорошо обставленной гостиной люкс мотеля, где Делла Стрит сняла на свое имя номер. Адвокат не стал терять время на околичности и сразу же приступил к делу.

– Не знаю, сколько у нас времени, – начал он, – но его может оказаться меньше, чем мы рассчитываем, так что давайте ограничимся главным.

– Может, расскажете вначале, что случилось в Новом Орлеане? – задала она вопрос.

– Сейчас слишком долго рассказывать. – Он отрицательно покачал головой.

– Мне хотелось бы узнать, – настаивала она. – Мне крайне интересно все, что делает Натан.

– Это интересно и полиции. Поговорим об этом попозже, если у нас будет время. Сейчас же я хотел бы узнать некоторые детали.

– Какие?

– Все, так или иначе связанное со смертью миссис Бейн.

– Мистер Мейсон, это я своими руками дала ей яд.

– Вы уверены?

– Абсолютно.

– Как это все случилось?

– Нелли Конуэй положила эти таблетки на блюдце. Она сказала мне: «Когда Элизабет впервые проснется после шести утра, ей нужно будет дать это лекарство. Не давайте его только до шести утра, но как только она проснется после этого времени, сразу же предложите его принять».

– Это были три таблетки?

– Да.

– Положенные на блюдце возле кровати?

– Да.

– И что же потом случилось?

– Знаете, мистер Мейсон, тут ничего уж не попишешь. Она проснулась, и я ей дала лекарство. Именно эти таблетки.

– Кому вы говорили об этом?

– Мисс Стрит и вам.

– Говорили ли об этом полицейским?

– Нет, мистер Мейсон. Я не говорила, потому что в то время, ну, когда полицейские проводили там расследование, мы все были в нервном шоке, и в то время мне и в голову не пришло, что я была именно тем человеком, который вручил ей яд. Уж только потом я все сообразила.

– Прекрасно.

– Что прекрасно?

– Что вы никому не сказали. Не рассказывайте никому, не упоминайте об этом, ничего не говорите полиции, ничего и никому.

– Но, мистер Мейсон, разве вы не понимаете, что только через мои показания они реально могут связать Нелли Конуэй со смертью моей сестры, а Нелли, естественно, связующее звено, которое выводит на Натана Бейна.

– Давайте оставим на минуту заботу об этих связующих звеньях, – успокоил ее Мейсон.

– Мистер Мейсон, я не считаю это честным. Думаю, я должна сообщить им. В тех таблетках, что Нелли оставила на блюдце, был яд.

– Не говорите им об этом.

– Скажите мне, пожалуйста, почему?

– Нет, – ответил он, – сейчас не время. Теперь расскажите о том завещании.

– А что о нем?

– Все. Я не думаю, что ваш брат или его жена знает о нем.

– А какая разница?

– Разница есть, и большая.

– Элизабет не хотела, чтобы Джорджиана – это жена Джима – знала что–то о завещании.

– Почему не хотела?

– Потому что завещание могло бы подтолкнуть ее к еще большей экстравагантности в поведении, просто к идее, что она когда–нибудь могла бы без помех попользоваться деньгами Элизабет.

– Но ведь Джим тоже получит часть наследства?

– Все это так, но говорить ей об этом нельзя было. Дело в том, что она чрезвычайно сумасбродная и неуправляемая особа. Ну вот, например, она всегда держит Джима в долгах. Бог знает, сколько у них долгов. Если бы она знала об этом завещании, я имею в виду, если бы она знала все детали: насколько сильно Элизабет пострадала в аварии и все такое прочее, – то она, несомненно, рванулась бы в новые расходные шалости в расчете на ожидаемое наследство.

Мейсон с задумчивым видом переваривал информацию.

– Вы с Элизабет обсуждали все эти варианты?

– Ну разумеется.

– Ваш рассказ, несомненно, кое–что проясняет, хотя, с другой стороны, вносит еще большую путаницу в другие аспекты этого сложного дела, – задумчиво протянул адвокат, пристально глядя на свою собеседницу.

– Что вы имеете в виду?

– В вашем рассказе есть некоторые детали, которые мне очень не нравятся, честно говоря, – ответил Мейсон.

– Какие?

– Начать с того, что когда вы пришли ко мне в контору, то вы мне сообщили, что ваша сестра направила вас сюда с тем, чтобы нанять меня для подготовки завещания.

– Ну а что в этом необычного?

– Затем, когда кто–то позвонил и попросил Викки, вы очень удивились. Вы заявили, что только ваши ближайшие родственники зовут вас Викки и никто из них не знал, где вы находитесь.

– Теперь ясно, вы имеете в виду моего брата и сестру?

– Совершенно верно.

– Да, они не знали, где я была. Вернее, только Элизабет знала, где я нахожусь, но позвонить вам в офис она, как вы понимаете, никак не могла. Однако Джим был в курсе: я же в его присутствии спрашивала Нелли Конуэй, где находится ваш офис, и он, вероятно, подумал, что я могла отправиться туда попросить вас рассказать что–нибудь о ее деле или договоренности с Бейном. Когда Элизабет стало по–настоящему плохо и стало ясно, что она умирает, они, разумеется, с ума там все сходили, пытаясь найти меня. Джим обзвонил полдюжины мест и затем позвонил в ваш офис, просто так, на всякий случай.

– Хорошо, давайте теперь начистоту. Почему все же ваш брат и его жена не знали, где вы находились?

– По той самой причине, о которой я уже говорила, мистер Мейсон. Они ничего не должны были знать о завещании. Элизабет обсуждала его лишь со мной.

– Когда?

– Когда она проснулась около… я думаю, это было около пяти утра.

– Хорошо. Расскажите мне все, что произошло.

– Ну понимаете, впервые она проснулась около трех часов. Мы тут же все вместе зашли в спальню и поговорили с ней. Беседовали недолго, минут десять, только приветствия и общие фразы. Она поцеловала каждого из нас и сказала, как она рада всех нас видеть.

– И что было потом?

– Потом она сразу же заснула. Мы оставили Нелли Конуэй на дежурстве, а сами отправились в соседнюю комнату немного отдохнуть с дороги. Я поспала час или полтора, затем встала и сказала Нелли, что я выспалась и могу сменить ее.

– А потом что?

– В этот момент она положила таблетки на блюдце и сказала мне, чтобы я предложила их Элизабет, как только она проснется, но не раньше шести часов утра.

– А где они лежали?

– В коробочке, в кармашке ее халата, так или иначе она взяла таблетки именно оттуда, тогда–то я их впервые и увидела.

– Почему же Нелли Конуэй не оставила их в коробке и просто не предупредила вас, чтобы?..

– По–видимому, она опасалась, что я забуду о них. Она взяла блюдце, на котором стоял стакан с водой, и положила эти таблетки на блюдце так, чтобы их можно было сразу увидеть, – на столик рядом с кроватью.

– Далеко от Элизабет?

– Нет, недалеко, прямо у кровати. Ну, правда, не совсем рядом… может, в двух футах^[42] от кровати.

– Далеко от двери комнаты?

– Дверь комнаты находится рядом со столиком. Таблетки, таким образом, находились в двух–трех футах от двери комнаты.

– Я должен знать все до мельчайших деталей, – объяснил Мейсон. – Ну и что случилось потом?

– Знаете, потом Элизабет вновь заснула. Она проснулась около пяти, и именно тогда у нас состоялся серьезный разговор. Затем она собственноручно подготовила завещание.

– И что потом?

– Потом она снова уснула, это было около половины шестого, я еще подумала, не забыть бы ей дать лекарство после шести. Она поспала немногим более часа и вновь проснулась где–то без четверти семь. Вот тогда–то я и дала ей эти чертовы таблетки, которые она запила холодным кофе из чашки.

– Расскажите поподробнее, что же произошло, когда вы беседовали.

– Мы беседовали, по–моему, с полчаса, мистер Мейсон, причем она рассказала мне, как она себя чувствует, о том, что Натан пытался ее убить и что она говорила об этом с Нелли Конуэй. Она хотела бы, чтобы вы стали ее адвокатом, встретились бы с Натаном Бейном и передали ему, что с ним все кончено, что она собирается подать на развод и хотела бы составить завещание, по которому Натан не получил бы ни цента.

– Упомянула ли она об основаниях для развода, о своих доказательствах?

– Деталей она не касалась, но сообщила мне, что у нее есть документальные доказательства.

– Документальные? – недоверчиво переспросил Мейсон.

– Совершенно верно.

– Она намеревалась получить развод, потому что он пытался убить ее, не так ли?

– Я не знаю, я так полагаю.

– И у нее были документальные доказательства этого?

– Конечно нет. Я думаю, документальные доказательства были связаны с супружеской неверностью.

– Где она их хранила?

– Он мне не сказала.

– Хорошо, продолжайте, – нетерпеливо сказал Мейсон. – Что дальше?

– Ну, она сказала также, что хотела бы, чтобы вы пришли к ней на дом, подготовили с ее слов завещание, которое она бы подписала в вашем присутствии, и попросила меня встретиться с вами и договориться обо всем. Затем она потребовала свою чековую книжку, сказав, что она находится в сумочке, в ящике секретера. Я принесла ей чековую книжку, и она заполнила для вас чек.

– Что же дальше?

– Потом мы немного поговорили о том, что она по–настоящему опасается Натана и чувствует, что с ней что–то может случиться прежде, чем она успеет подписать составленное вами завещание.

– Сцена довольно–таки мелодраматическая, прямо как в кино, – не мог скрыть иронии адвокат.

– Если не считать того, что произошло потом, – резко оборвала мисс Брэкстон.

– Хорошо, хорошо. Продолжайте.

– Я, разумеется, начала успокаивать ее, говоря, что Натан хоть и отпетый мерзавец, но трус, каких мало, и что вряд ли он решится на какие–то серьезные действия, но что если она настаивает, то я обязательно на следующий день первым делом постараюсь встретиться с вами с тем расчетом, чтобы к полудню вы уже смогли бы прийти к ней на дом и выполнить все формальности. Тем не менее она продолжала настаивать на своем, говоря, что прежде всего необходимо исполнить волю завещателя, то есть ее собственную, и сообщить Натану, что она не собирается оставлять ему – неважно, что может с ней произойти, – ни цента из своих денег. Она сказала, что все обдумала и решила, пока суд да дело, подготовить собственноручное письменное завещание. По ее словам, у этого человека, она имела в виду Натана, не должно быть никаких иллюзий на этот счет.

– Так что же она сделала?

– Она взяла лист бумаги и написала то самое завещание.

– Позвольте мне взглянуть еще разок на завещание.

– Но, мистер Мейсон, вы ведь уже его видели.

– Оно у вас с собой?

– Да, конечно.

Она открыла сумочку с явной неохотой и протянула завещание адвокату. Мейсон внимательно осмотрел его, потом поднес его ближе к свету, чтобы еще раз прочитать повнимательнее.

– Сейчас после последнего слова появилась точка, – веско сказал он, пристально глядя на свою собеседницу.

Виктория Брэкстон ничего не ответила.

– Когда вы в прошлый раз приходили ко мне, – сказал Мейсон, – в конце завещания не было точки. Я еще тогда указал вам на то, что последнее предложение не закончено.

– Я хорошо помню, что вы мне говорили.

– Итак, вы взяли ручку и закончили предложение, – продолжал Мейсон. – В стремлении получить наследство наверняка вы сами сунули голову в петлю. Они проведут спектрографический анализ чернил этой точки. Если у них возникнет какое–то подозрение, что…

– Вы думаете, что анализ покажет, что ее поставили другой ручкой и другими чернилами? – задала она вопрос. – Мистер Мейсон, не стоит беспокоиться об этом. Это длинное сложное предложение было закончено рукой Элизабет той же ручкой, какой она написала все завещание.

– Давно вы поставили эту точку? – сухо осведомился Мейсон.

– Я ее не ставила. – Голос Виктории Брэкстон звучал как натянутая струна.

– Кто же ее поставил?

– Элизабет.

– Более невероятной истории, – хмыкнул адвокат, – вы не могли придумать?

– Мистер Мейсон, я расскажу вам всю правду, все как было. Меня крайне обеспокоило, что большое предложение в конце завещания не было закончено. Когда вы указали мне на это, я тут же сообразила, что если что–нибудь непредвиденное произойдет, то… в конце концов, это что–то случилось, мне передали по телефону, что Элизабет отравлена. Я выскочила из вашего офиса как метеор, схватила такси, примчалась домой и сразу же направилась в комнату Элизабет. Она была слаба, очень слаба. Она уже агонизировала и страшно страдала, но была в полном сознании. Я приказала всем удалиться и оставить меня с ней наедине. Когда мы остались одни, я сказала: «Элизабет, мистер Мейсон указал на то, что завещание носит незаконченный и сомнительный характер, так как ты забыла поставить точку в конце всего текста». Затем я взяла ручку и протянула ее ей.

– Она взяла ее?

– Ну я… она в тот момент была очень слаба.

– Взяла ли она ручку, когда вы протянули ее?

– Я вложила ей в руку.

– А потом что вы сделали?

– Я держала завещание близко к ней, чтобы она могла бы поставить точку в соответствующем месте.

– Подняла ли она голову с подушки?

– Нет.

– Как же она видела, куда поставить точку?

– Я направляла ее руку.

– Понимаю, – сухо заметил Мейсон.

– Но она понимала, что делалось.

– Мне нравится, как вы все это излагаете, – сказал адвокат. – Вместо того чтобы сообщить «она понимала, что делает», вы заявляете «она понимала, что делалось».

– Ну тогда, она понимала, что делает.

– Вы по–прежнему говорите неправду об этом завещании, – укоризненно промолвил Мейсон.

– Что вы имеете в виду?

– То, что ваша версия, мягко говоря, не совсем правдоподобна.

– Мистер Мейсон, почему, как вы можете заявлять мне такое?

– Потому что вы разговариваете с юристом. И давайте бросим эти детские штучки, а попробуем поговорить как взрослые люди.

– Я не понимаю, что вы этим хотите сказать.

– Это завещание не было закончено, когда вы пришли с ним ко мне в бюро, и вы это знаете.

– Ну конечно… конечно, оно теперь закончено.

– Почему Элизабет Бейн прервалась, когда писала это завещание?

Виктория Брэкстон замешкалась. Ее взгляд забегал по комнате, словно ища, куда бы спрятаться.

– Говорите, – голос Мейсона был безжалостен.

– Если уж вы так хотите это знать, – выпалила она, – Элизабет как раз писала завещание, когда Джорджиана открыла дверь и заглянула в комнату, спросив, чем она могла бы быть полезной.

– Это уже лучше, – сказал адвокат. – Что потом случилось?

– Элизабет не хотела, чтобы Джорджиана узнала, что она готовит завещание, поэтому она сунула листок бумаги под простыни. Джорджиана осведомилась, как идут дела и справляемся ли мы, а я сказала, что все нормально и пусть она не беспокоится.

– А что потом?

– Затем она пошла к себе в комнату. Пока мы с ней разговаривали, Элизабет, закрыв глаза, как–то странно затихла, и, подойдя к ней, я, к своему удивлению, обнаружила, что она попросту уснула. Ну прямо невезение какое–то! Ну и что мне оставалосьделать? Я высвободила ручку из ее пальцев, но не стала доставать лист бумаги с завещанием, так как боялась разбудить ее. Решила подождать, пока она проснется, и затем уже достать его из–под простыней. Ну а потом я была уверена, что Элизабет закончила завещание, так как она перестала писать текст за добрых две минуты до неожиданного прихода Джорджианы.

– И когда вы вновь достали завещание?

– Это произошло тогда, когда она проснулась, то есть в полседьмого утра. Я тут же дала ей эти злополучные таблетки, она запила их водой из стакана, но захотела кофе, сразу же после лекарства, поэтому я позвонила в звоночек и попросила экономку принести кофе. Примерно в это же время заступила на дежурство дневная сиделка. У меня было время лишь на то, чтобы вытащить завещание из–под простыней. Элизабет наблюдала за моими действиями, улыбнулась, кивнула и сказала: «Правильно, Викки». Я поэтому поняла, судя по ее виду, что она закончила его. Мистер Мейсон, теперь это по–настоящему честная перед богом правда.

– Почему вы не рассказали мне об этом раньше?

– Потому что боялась: вы могли бы подумать, что… ну вы могли бы подумать, что завещание действительно не закончено.

– А никто в комнату не заходил после того, как Нелли положила эти таблетки на блюдце?

– Никто.

– Мы отвезем вас в аэропорт, – сообщил Мейсон. – Я хочу, чтобы вы улетели первым ближайшим рейсом в Гонолулу. Я хочу также, чтобы с борта самолета вы направили телеграмму окружному прокурору о том, что некоторые неотложные деловые обязательства, связанные с поручениями вашей покойной сестры, заставили вас спешно вылететь в Гонолулу, что вы будете поддерживать контакт с ним и что он может рассчитывать на ваше сотрудничество, но дела покойной Элизабет Бейн настолько серьезны, что ваш адвокат посоветовал вам сразу же вылететь в Гонолулу.

– Но какие дела?

– У вашей сестры есть недвижимость в Гонолулу, не так ли?

– Да. Масса. Мы живем в одном из ее коттеджей. У нее их там целая сеть.

– Вам вовсе не обязательно рассказывать всем, какие у вас дела.

– Но, боже мой, что я буду делать, когда доберусь туда?

– Туда вы не доберетесь.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду то, что вас вызовут назад.

– Тогда зачем лететь?

– Потому что это самый элегантный способ убрать вас в тихое место. Вы не убегаете, поскольку от своего имени посылаете окружному прокурору телеграмму. Вы избираете удобный для вас вид транспортного передвижения под своей собственной фамилией, и я, как ваш адвокат, беру на себя ответственность, разрешая ваш выезд в Гонолулу.

– Какая–то дикая чушь. Неужели я должна все это исполнять? – пожала плечами Виктория Брэкстон.

– Это, – терпеливо разъяснил Мейсон, – не чушь и не моя прихоть, а единственно благоразумный выход из создавшейся ситуации. Далее, я предупреждаю вас – не обсуждайте это дело ни с кем. Ни при каких обстоятельствах не обсуждайте это с полицией или окружным прокурором, если меня нет рядом. Понимаете?

– Я все еще не вижу…

– Будете выполнять мои инструкции?

– Да.

– Все, как я сказал?

– Да.

– О’кей. – Он обернулся к секретарше: – Делла, отвези мисс Брэкстон в аэропорт.

Глава 16

Сразу после обеда Пол Дрейк заглянул к Перри Мейсону. Тот и не старался скрыть своего беспокойства.

– Пол, как там дела в Новом Орлеане? Бейн признался?

– Перри, полиция на этот раз нема как рыба – ни капли информации. Хотя нет, одно сообщение они все же сделали.

– Какое?

– У них есть ордер на твой арест.

– По поводу чего?

– По обвинению в бродяжничестве.

– Что–нибудь еще?

– В смысле этого обвинения?

– Да.

– Нет. Разве этого не достаточно?

– Они не могут добиться моей выдачи по обвинению в бродяжничестве и прекрасно знают об этом. Это месть за то, что я их обвел вокруг пальца.

– Они что, с ума сошли?

– Пусть они сходят с ума. Но ты ведь пришел сюда не только с этой новостью?

– Лейтенант Трэгг что–то накопал.

– Что именно?

– Что–то сенсационное.

– Улика, что Натан Бейн убил свою жену?

– Не думаю, – ответил Дрейк со значением. – Эта улика, как говорят мои источники, свидетельствует как раз об обратном – он не причастен к убийству Элизабет Бейн.

– Хотел бы я увидеть эту улику.

– Перри, могу только сообщить одну деталь, – продолжил Дрейк. – У них есть в этом деле действительно какая–то сногсшибательная улика, которую они так старательно держат в секрете, что никто не знает, что это такое.

– Что за улика?

– Я не смог узнать.

– Связана ли она с кем–нибудь из близких родственников покойной или лиц, вхожих к ней в дом? А может быть, они установили, что это самоубийство?

– Все, что мне известно, – это сверхсекретная улика.

– А шанса нет узнать о ней немножко больше?

– Большое жюри как раз сегодня заседает, – уточнил Дрейк. – Они рассматривают, в частности, и это дело. У меня есть один человек, а у него есть выход на Большое жюри. Возможно, он раскопает для тебя что–нибудь побольше. Мне также известно, что бюро окружного прокурора в ярости, поскольку Виктория Брэкстон не является для допроса по некоторым обстоятельствам этого дела.

– Она в поездке, – подчеркнуто бесстрастным тоном уточнил Мейсон. – У нее деловые интересы в Гонолулу, и поэтому она была вынуждена выехать на Гавайи.

– Это ты так считаешь, – с нескрываемой иронией отреагировал Дрейк.

– Она, – разъяснил Мейсон, – во всем, что касается ее имущественных прав, действует по совету своего адвоката, каковым я как раз и являюсь.

– Ну тогда все превосходно. Только окружной прокурор почему–то так не считает.

– Ему придется переменить свое мнение. Что–нибудь еще, Пол?

– Наша полиция консультировалась по телефону с лейтенантом Трэггом в Новом Орлеане. Этим утром они что–то нашли, что считают крайне важным…

Его прервал резкий телефонный звонок. Делла Стрит взяла трубку, послушала и протянула ее Дрейку:

– Пол, это тебя.

– Хэлло, – сказал Дрейк, взяв трубку. – Да… О’кей, дай его мне… Кто еще знает об этом?.. О’кей, спасибо. Будь здоров. – Он повесил трубку, обернулся к Мейсону и произнес: – Вот тебе и ответ. Большое жюри только что вынесло Виктории Брэкстон обвинение в убийстве первой степени.^[43]

– Пол, все–таки что это за улика? – вздохнул Мейсон.

– Никто не знает. Она – секрет.

– Но если они представили ее Большому жюри, то какой же это секрет? Ведь об этом тут же все узнают!

– Вовсе не обязательно, Перри. Официально они могли представить Большому жюри лишь часть улик, а неофициально окружной прокурор мог тихонько шепнуть на ушко кому–либо из жюри о том, что у него есть неоспоримая улика, которая требует дополнительной проверки.

– У меня такое предчувствие, что готовится какая–то бомба, – покрутил головой Мейсон. – Делла, – он повернулся к ней, – пошли телеграмму Виктории Брэкстон прямо на борт самолета с предложением срочно вернуться обратно в Лос–Анджелес. Мне кажется, что мы обязательно должны это сделать хотя бы для того, чтобы показать, что мы не боимся выдвинутых обвинений и готовы доказать невиновность своей клиентки в открытом судебном процессе.

– Мне что, сообщить ей, что готовится бомба? – лукаво осведомилась Делла Стрит, держа карандаш и открытый блокнот наготове.

Мейсон немного задумался и, улыбнувшись каким–то своим мыслям, сказал:

– Пошли ей телеграмму следующего содержания: «Возвращайтесь обратно немедленно. Ничто не забыто».

Глава 17

Судебный процесс «Народ штата Калифорния против Виктории Брэкстон»^[44] открылся в обстановке напряженного ожидания, столь характерного для спортивной борьбы двух лидеров чемпионата, которые до этого не знали поражения. Пытаясь мысленно разобраться в ситуации, Перри Мейсон окинул взглядом переполненный зал. Мало на кого он мог рассчитывать, чтобы отразить или, по крайней мере, ослабить тот удар, который приготовился нанести ему окружной прокурор. Мейсон пока не знал, какими козырями тот располагает.

Окружной прокурор Гамильтон Бергер, седоватый, с повадками увальня–медведя, с трудом скрывал внутреннее ликование, что наконец–то у него превосходное выигрышное дело без каких–либо осложнений и подводных камней. Словно опытный игрок, он в начале процесса совершал предварительные ходы со спокойной уверенностью человека, знающего, что у него на руках козырные карты. У обвинения были факты, которые соткали целую паутину косвенных улик, вполне достаточных для передачи дела на рассмотрение Большого жюри. Однако их вряд ли хватило бы для вынесения приговора на судебном заседании. Мейсон был уверен, что Гамильтон Бергер, несомненно, держит в резерве улику, которая может решить исход дела.

Поэтому Перри Мейсон, как стратег–ветеран судебных заседаний, работал осторожно, мастерски используя преимущества любой, самой мельчайшей процедурной детали, которая, по его мнению, могла бы принести хоть какую–то пользу, двигаясь ощупью и осмотрительно, реально сознавая и твердо понимая, что обвинение приготовило для него ловушку, и если он хоть на мгновение потеряет бдительность, то неминуемо провалится в пропасть.

Ни Перри Мейсону, ни людям из Детективного агентства Дрейка не удалось выяснить, какую улику припрятал окружной прокурор. Единственное, что удалось узнать, что обвинение, тщательно охраняя улику, рассчитывает, что ее представление в подходящее время произведет эффект разорвавшейся бомбы. Словом, адвокат оказался в таком положении, когда мог рассчитывать лишь на свои силы, на свою наблюдательность, на умение вести перекрестный допрос, с помощью которого ему удавалось добыть нужные ему факты из уст враждебно настроенных свидетелей.

Получилось так, что Перри Мейсон, несмотря на многочисленные казуистические уловки с целью заставить обвинение раскрыть свои козыри, в конце концов был вынужден войти в зал судебных заседаний, ничего не зная об аргументах оппонента, кроме голой схемы, которую тот использовал для поддержки обвинительного акта Большого жюри. Среди судебных знатоков заключались сделки один к пяти против клиентки адвоката.

На отбор присяжных в жюри времени ушло мало. Мейсон указал, что желает лишь справедливого и беспристрастного суда, а Гамильтон Бергер, как этого следовало ожидать, был готов согласиться с кандидатурами любых двенадцати граждан, которые будут решать вопрос о виновности подсудимой, так как был уверен в неотразимости своей улики. Газетные репортеры с нетерпением ожидали вступительное заявление Гамильтона Бергера, где он представит дело в общих чертах и в котором от него ожидаются веские доказательства; однако опытные юристы знали, что Бергер даже не намекнет в этой начальной стадии игры, какого рода козыри у него на руках. Окружной прокурор, пылая от возбуждения и предвкушая триумф, открыл судебное заседание. Обрисовав в нескольких фразах положение вещей, а именно что Виктория Брэкстон отравила свою сестру, вручив ей три пятигранные таблетки мышьяка, зная, что ее сестра оставила завещание, окончательно отказав подзащитной половину своей собственности, оцениваемой почти в полмиллиона долларов, Бергер заявил следующее:

– Я должен, кроме того, сообщить вам, многоуважаемые леди и джентльмены, члены жюри присяжных, что в этом деле обвинение не имеет желания воспользоваться какими–то техническими преимуществами против подзащитной. Обвинение предоставит не только основную улику, но и показания различных свидетелей, которые расскажут вам о целом ряде событий, приведших к трагической смерти Элизабет Бейн. Эта улика не укладывается в рамки обычного юридического шаблона, а будет представлять полное раскрытие нашей версии. Мы обрисуем краткими четкими мазками для вас, леди и джентльмены, общую панораму событий, предшествовавших преступлению, подкрепив ее ключевой уликой. Возможно, вы посчитаете, что улика в этом деле в какой–то степени нетрадиционна, если ее рассматривать с точки зрения обычной процедуры доказательств по уголовным делам, но, вдумавшись внимательно, вы неизбежно придете к заключению, что подзащитная виновна в убийстве первой степени, тщательно и сознательно спланированном, исполненном в сложившихся обстоятельствах самым безжалостным образом, против беззащитной жертвы, что делает неизбежным вынесение присяжными без права апелляции вердикта виновности в убийстве первой степени и обязательного приговора к смертной казни.

Гамильтон Бергер кончил читать, с подчеркнутым достоинством поклонился суду, вернулся к месту обвинителя, сел и со значением посмотрел на судью.

– Желает ли защита на этой стадии сделать вступительное заявление? – осведомился судья Ховисон.

– Ваша честь, нет, не на этой стадии, – почтительно заявил Мейсон. – Мы предпочли бы сделать вступительное заявление, когда будем представлять наше дело.

– Прекрасно. Господин окружной прокурор, вызывайте вашего первого свидетеля.

Гамильтон Бергер уселся поудобнее в большое кресло за столом обвинителя и передал право вести предварительное судопроизводство двум своим заместителям – Дэвиду Грешэму и Гарри Сейбруку; последний, в пух и прах разбитый Мейсоном на суде по делу Нелли Конуэй, жаждал реванша и так все устроил, чтобы получить назначение выступать помощником именно в этом деле. Первыми были вызваны дневная сиделка и судебный патологоанатом, которые показали, что перед смертью у Элизабет Бейн были обнаружены явные признаки отравления мышьяком, что вскрытие после ее смерти выявило такое количество мышьяка во внутренних органах и мышечных тканях, которого было вполне достаточно для неизбежного летального исхода. Вывод патологоанатома был неоспорим – единственной причиной смерти покойной явилось отравление мышьяком.

Заверенная копия завещания гласила, что упомянутое завещание было исполнено рукой Элизабет Бейн и датировано днем ее смерти, что по нему все недвижимое имущество, капитал и другие ценные бумаги были завещаны сводному брату Джеймсу Брэкстону и сводной сестре Виктории Брэкстон, подзащитной в указанном деле.

После того как эти предварительные свидетельские показания завершились, Гамильтон Бергер взял бразды обвинения в свои руки, отказавшись от роли наблюдателя за ходом процесса.

– Вызовите доктора Харви Кинера, – попросил он.

Доктор Кинер, худощавый, аскетического вида мужчина, словно списанный с картины о профессиональном враче, вплоть до остро торчащей бородки, как у художника Ван Дейка, в темных очках в пластмассовой оправе, занял место свидетеля. Он скороговоркой представил себя как врача–практика и хирурга, в коем качестве он и пребывал семнадцатого сентября.

– Итак, рано утром семнадцатого сентября, – задал вопрос Гамильтон Бергер, – вас срочно вызвали к одной из ваших пациенток?

– Так точно, сэр.

– Доктор, в какое время вас вызвали?

– Приблизительно в восемь сорок пять. Я не могу точно указать время, но это было где–то в промежутке от восьми сорока пяти до девяти часов.

– И вы немедленно отправились осматривать пациентку?

– Отправился. Так точно, сэр.

– Как звали пациентку?

– Элизабет Бейн.

– Теперь, доктор, сосредоточьте ваше внимание конкретно на симптомах, которые вы сами обнаружили, придя к своей пациентке, а не на том, что, возможно, вам сказала дневная сиделка, изложите просто, что вы обнаружили.

– Типичные симптомы отравления мышьяком, проявляющиеся в гастроэнтерологических нарушениях, сильной жажде, острых болях, характерной рвоте. Пульс был нерегулярный, слабо прощупывался, кожа была влажная и холодная на ощупь. Это были, можно сказать, прогрессирующие симптомы, и я наблюдал их весь период, приблизительно от времени моего прибытия до момента смерти, которая произошла около одиннадцати сорока в то же утро.

– Пациентка находилась в сознании?

– Приблизительно до одиннадцати часов.

– А был ли проведен химический анализ для проверки вашего диагноза?

– Я сохранил материал, который был выделен для более тщательного анализа, но химическое исследование на скорую руку выявило наличие мышьяка в рвоте, причем симптомы были настолько характерны, что я, в сущности, был уверен в моем диагнозе через несколько минут после прихода.

– Теперь скажите, был ли у вас какой–либо разговор с пациенткой о способе вручения ей яда?

– Был.

– Делала ли она вам какое–либо заявление в то время о том, кто вручил ей яд?

– Делала.

– Будьте любезны огласить, что она заявила относительно способа вручения яда и кем.

– Ваша честь, минуточку, – вмешался Мейсон. – Вопрос обвинения несущественный, не относящийся к делу и, следовательно, неправомочный. К тому же он основан на слухах.

– Это не слух, – ответил Гамильтон Бергер. – Пациентка все–таки умерла от отравления мышьяком.

– Ваша честь, вопрос в том, – продолжил Мейсон, – знала ли она, что умирает.

– Да, – согласился судья Ховисон, – думаю, господин окружной прокурор, что это крайне важная предпосылка к так называемой предсмертной декларации…

– Превосходно, если защита желает оставаться на уровне малосущественных процедурных деталей, я изложу и эту сторону дела. Доктор, знала ли пациентка, что она умирает?

– Протестую, так как вопрос наводящий и предполагает определенный ответ, – тут же прервал Бергера Мейсон.

– Протест принят, – так же молниеносно отреагировал судья Ховисон.

– Ваша честь, хорошо, – раздраженно сказал Бергер, – доктор Кинер дипломированный, профессиональный врач. Он слышал дискуссию и, естественно, понимает вопрос. Но так как защита явно намерена, судя по всему, и дальше затягивать время, используя для этого любые возможные процедурные уловки, то мне придется перефразировать свой вопрос. Хотелось бы, конечно, знать, как долго мы будем ходить вокруг да около. Итак, доктор, каково было психическое состояние миссис Бейн в тот момент и была ли надежда на ее выздоровление?

– Протест, вопрос необоснован, – Мейсон был неумолим.

– Мистер Мейсон, – вмешался судья Ховисон, – вы, я надеюсь, не ставите под сомнение профессиональную пригодность доктора Кинера?

– Ваша честь, ставлю под сомнение, но не как врача, а как толкователя чужих мыслей, – скромно заметил Мейсон. – Анализ последнего слова умирающего, или предсмертной декларации, как ее еще называют в судебной практике, состоит в том, чтобы доподлинно убедить, осознавал ли умирающий, что он действительно умирает и что смерть неминуема. Только в положительном случае последние слова умирающего, в том числе и о возможной причине смерти, особенно если эта смертельная болезнь произошла неожиданно, могут быть рассмотрены в качестве свидетельства.

– Ваша честь, – раздраженно возразил Гамильтон Бергер, – я докажу и попрошу считать частью моего обвинительного заключения, что подзащитная осталась в комнате наедине с Элизабет Бейн, что лекарство, предназначенное для Элизабет Бейн, было положено на блюдце, что подзащитная тайком подменила это лекарство тремя пятиугольными таблетками мышьяка, что, когда покойная проснулась приблизительно в шесть сорок пять утра, подзащитная сказала ей: «Вот твое лекарство» – и дала ей три пилюли или таблетки, которые подменили лекарство, ранее оставленное доктором Кинером.

– Тогда действуйте и докажите это, – с вызовом бросил Мейсон, – но докажите уместной и относящейся к делу уликой.

– Я думаю, – сказал судья Ховисон, – чтобы составить предсмертную декларацию, вы намерены доказать, что пациентка знала о неминуемости смерти.

– Именно это я и намереваюсь сделать, – подчеркнул Гамильтон Бергер, – я задал вопрос доктору о том, каковы были рамки психического состояния пациентки.

– А на этот вопрос, – разъяснил Мейсон, – должен ответить не доктор, пытающийся читать мысли пациентки, а только сама пациентка.

– Она заявила, что умирает.

Гамильтон Бергер послал торжествующую улыбку Мейсону.

– Можете вы привести ее точные слова?

– Могу, – подтвердил доктор Кинер. – В свое время я записал их, думая, что они могут оказаться важными. Если мне только будет позволено свериться с собственной записью, которую я составил в то время, то я быстро освежу свою память.

Специфический язык доктора, его смелое поведение в свидетельской ложе явно говорили, что он не новичок в судебном зале и прекрасно знает, как обезопасить себя. Он вынул записную книжку из своего кармана.

– Минуточку, – Мейсон поднял руку, – я хотел бы ознакомиться с записью, то есть я хотел бы взглянуть на нее прежде, чем свидетель прочтет ее, чтобы освежить свою память, как он выразился.

– Будьте любезны, – Бергер сделал широкий жест.

Мейсон прошел к свидетельской ложе и посмотрел в записную книжку.

– Прежде чем доктор освежит свою память, я хотел бы задать несколько вопросов для более точного определения подлинности представленного свидетелем документа.

– Прекрасно, – разрешил судья Ховисон, – можете задавать вопросы.

– Доктор, эта запись, которая здесь сделана, исполнена вашей собственной рукой?

– Так точно, сэр.

– Доктор, когда она была сделана?

– Она была сделана приблизительно в то же время, когда пациентка сделала мне заявление.

– Под пациенткой вы подразумеваете Элизабет Бейн?

– Так точно, сэр.

– Она исполнена ручкой и чернилами?

– Так точно, сэр.

– Каким пером, какими чернилами?

– Моей самопишущей ручкой, наполненной чернилами из бутылочки, которую я держу в моем бюро. Мистер Мейсон, могу заверить вас, что никакого злого умысла относительно чернил у меня не было.

По залу прокатилась волна смеха, судья Ховисон подавил ее, слегка подняв бровь.

– Нимало в этом не сомневаюсь, доктор, – продолжил Мейсон. – Далее, в какое время было сделано это заявление?

– Незадолго до того, как пациентка потеряла сознание.

– Незадолго, доктор, понятие относительное. Можете сказать поточнее?

– Ну я бы сказал, возможно, за полчаса.

– Пациентка, таким образом, потеряла сознание в пределах часа после того, как это заявление было сделано?

– Так точно, сэр. Коматозное состояние.

– Если позволите, доктор, разрешите мне взглянуть на эту записную книжку, – попросил Мейсон и, не ожидая разрешения, перелистал несколько страничек.

– Минуточку, – вмешался Гамильтон Бергер, – протестую, чтобы защита рылась в частных документах доктора Кинера.

– Это не частный документ, – возразил Мейсон. – Это – записная книжка, которую свидетель намеревается предъявить с целью освежить свою память. Я имею право проверить находящиеся рядом страницы и на перекрестном допросе спросить доктора о записной книжке.

Прежде чем Бергер смог что–нибудь возразить, Мейсон, держа в руках записную книжку, повернулся к доктору Кинеру и спросил:

– Доктор, вы привыкли делать записи в этой книжке методично и в последовательном порядке или вы просто открываете первую попавшуюся страницу и на свободном листочке делаете запись?

– Конечно нет. Я веду книжку организованно, заполняю одну страничку, затем перехожу к следующей.

– Понятно, – кивнул Мейсон. – Вернемся к записи, которую вы сюда занесли и которую хотите сейчас использовать, чтобы освежить память относительно слов Элизабет Бейн, которые она произнесла, заявляя, что умирает. Мой вопрос: последние ли это слова, записанные в вашей книжке?

– Так точно, сэр.

– С тех пор прошло не так уж много времени, хотя я понимаю, не так уж мало было пациентов?

– Пациенты были, да, сэр.

– Почему же вы ничего не заносили в записную книжку после того, как Элизабет Бейн сделала вам заявление?

– Потому что я зачитал это заявление полиции, когда она появилась в доме покойной, и полицейские сразу же забрали эту книжку как улику, и с тех пор она была в их распоряжении.

– До каких пор, доктор?

– До сегодняшнего утра, когда ее мне вернули.

– Кто?

– Окружной прокурор.

– Понимаю, – медленно произнес Мейсон, улыбаясь, – задумка, оказывается, была такова, что окружной прокурор должен задать вам вопрос, записали ли вы, хотя бы кратко, точные слова покойной, а вы выхватываете из кармана записную книжку…

– Протест, – закричал Гамильтон Бергер, – это, собственно говоря, не перекрестный допрос!

– Полагаю, ваша честь, это показывает предубежденность свидетеля.

– Думаю, это показывает больше искусство обвинителя, – судья Ховисон улыбнулся. – Полагаю, что вы, мистер Мейсон, уже записали в свой актив одно очко. Поэтому я не вижу причин, чтобы разрешать вам вести допрос в его нынешней форме. Свидетель уже заявил, что записная книжка была взята полицией и была возвращена ему сегодня утром.

– Я только хотел выяснить, почему в записной книжке нет пометок, следующих за записью свидетеля о заявлении, сделанном Элизабет Бейн накануне смерти. Итак, именно в этом причина отсутствия каких–либо записей в вашей записной книжке после указанной даты? – вновь обратился Мейсон к доктору Кинеру.

– Так точно, сэр.

– Сейчас, – спросил Гамильтон Бергер саркастически, – вы, может быть, разрешите свидетелю продолжить показания?

– Придется немного подождать, – обезоруживающе улыбнулся Мейсон, – я еще должен задать свидетелю несколько вопросов относительно идентификации этой записи. Это написано вами собственноручно, доктор?

– Так точно, сэр.

– И было совершено в пределах нескольких минут после сделанного заявления?

– Да, сэр.

– Что подразумевается под несколькими минутами?

– Я бы сказал, в пределах четырех или пяти минут, в крайнем случае.

– Вы записали это заявление потому, что считали его важным?

– Именно так.

– Вы знали, что ее слова могут стать важной уликой?

– Именно так.

– Другими словами, вы и раньше выступали свидетелем в суде, были в курсе юридических требований, предъявляемых к предсмертной декларации, и вы знали, что для признания предсмертной декларации юристами необходимо доказать, что пациентка осознавала, что она умирает?

– Да, сэр.

– И вы произвели эту запись, потому что боялись доверять своей собственной памяти?

– Я бы не сказал этого. Нет, сэр.

– Зачем же тогда вы делали запись?

– Потому что я знал, что когда какой–нибудь ловкий адвокат начнет пытать меня в суде, какие точно слова произнесла умирающая перед кончиной, то я всегда бы смог ответить ему, как бы он ни пытался меня сбить.

Снова в зале раздались смешки.

– Понимаю, – сказал Мейсон. – Вы знали, что вас будут допрашивать по этому вопросу, и вы пожелали быть во всеоружии, чтобы справиться с защитой при перекрестном допросе?

– Если вам нравится такой вариант, то именно так, сэр.

– Тогда, – задал вопрос Мейсон, – подтверждаете ли вы слова пациентки относительно того, как ей вручили яд?

– Да, подтверждаю, именно это она и заявила.

– И вы, доктор, однако, не посчитали это заявление особенно важным?

– Напротив, я именно так и посчитал. Это самая важная часть предсмертной декларации.

– Тогда почему вы не записали об этом в вашей книжке, с тем чтобы, когда некий ловкий адвокат начнет допрашивать вас о точных выражениях умирающей пациентки, вы смогли бы привести их?

– Я как раз сделал такую запись, – сердито ответил доктор Кинер. – Если вы снова взглянете на страницу, то найдете запись с точными словами пациентки.

– И когда была сделана эта запись? В пределах пяти минут?

– В пределах пяти минут, да. Возможно, меньше пяти минут.

– В пределах четырех минут?

– Я бы сказал, это произошло в пределах одной минуты.

– А как относительно заявления пациентки о своей смерти? Вспомните хорошенько, когда оно было записано в вашей книжке?

– Я бы сказал, что оно также было записано в течение одной минуты.

– Но, – заметил Мейсон, иронически улыбаясь, – заявление пациентки относительно того, кто вручил ей лекарство, сделано на странице, предшествующей ее заявлению, что она умирает.

– Естественно, – саркастически ответил доктор Кинер. – Вы уже спрашивали меня об этом. Я рассказал вам, что делал свои записи в этой книжке в хронологическом порядке.

– Ага, значит, заявление, кто вручил лекарство, было сделано до того, как пациентка заявила, что она знает, что умирает?

– Я бы не сказал этого.

– Хорошо, тогда я спрашиваю об этом.

– Откровенно говоря, – спохватился доктор Кинер, внезапно поняв, в какую ловушку его завлекают, – я не могу вспомнить точную последовательность этих заявлений.

– Но вы, доктор, сами только что утверждали, что заносите ваши заметки в эту книжку в хронологическом порядке. Вы заявили об этом удивительно убежденно и эмоционально, по крайней мере два раза.

– Ну да.

– Итак, в то время, когда пациентка объявила вам относительно лекарства, она еще не делала заявления о своей скорой смерти?

– Я не могу сказать этого.

– Вам и не нужно делать этого, – нравоучительно заметил Мейсон. – Ваша записная книжка говорит за вас.

– Ну, это неточность моей памяти.

– Значит, доктор, ваша память неточна, не так ли?

– Нет, сэр.

– Судя по всему, есть основания для подобных сомнений!

– Что вы подразумеваете?

– Вы опасались, что не сможете точно вспомнить, что случилось и какова точная последовательность событий, и поэтому вы, не доверяя собственной памяти, произвели записи в этой книжке, с тем чтобы никакой ловкий адвокат не мог поймать вас при перекрестном допросе?

Доктор Кинер неловко заерзал на месте.

– О, ваша честь, – вмешался Гамильтон Бергер, – я думаю, что этот перекрестный допрос чрезмерно затянулся, и я уверен…

– А я так не считаю, – резко возразил судья Ховисон. – В понимании суда необходимым формальным условием признания предсмертной декларации умирающего является безусловное понимание им неизбежности своей смерти, и он делает свое предсмертное заявление именно в этом смысле.

– Ну, – сказал доктор Кинер, – я не могу ответить на этот вопрос лучше, чем уже ответил.

– Спасибо, – поблагодарил адвокат. – У меня все.

– Хорошо, – начал Гамильтон Бергер, – защита, по всей видимости, закончила допрос. Продолжайте, доктор, и расскажите, освежив вашу память по заметкам в записной книжке, что заявила Элизабет Бейн.

– Теперь я протестую, – сказал Мейсон, – на том основании, что этот вопрос не относится к делу как неправомочный и несущественный. Доктор, а это сейчас совершенно очевидно, дает показания о заявлении пациентки, сделанном в значительном временном интервале после ее декларации о даче ей лекарства, и это заявление окружной прокурор пытается представить как свидетельское показание.

– Протест поддержан, – быстро сказал судья Ховисон.

– Ваша честь, я… – Лицо Бергера побагровело.

– Думаю, ситуация на настоящий момент ясна. Если вы желаете продолжать допрос доктора Кинера с целью выяснения соотносительности времени, когда эти заметки были сделаны, то вопросы будут разрешены, но на настоящем этапе свидетельского показания протест должен быть поддержан.

– Хорошо, я временно удаляю доктора Кинера и вызываю другого свидетеля, – неохотно сказал Гамильтон Бергер. – Я до своего доберусь другим путем.

– Прекрасно, – сказал судья Ховисон. – Вызывайте своего следующего свидетеля. С вами, доктор, пока все. Можете отойти на некоторое время.

– Вызовите Нелли Конуэй, – произнес Гамильтон Бергер с видом игрока, собирающегося предъявить свой самый крупный козырь.

Нелли Конуэй прошла к свидетельской ложе, была приведена к присяге, после обычных предварительных вопросов, таких, как фамилия, адрес и род занятий, и Гамильтон Бергер спросил ее:

– Вы знакомы с Натаном Бейном, ныне здравствующим мужем покойной Элизабет Бейн?

– Да, сэр.

– И были наняты им как сиделка, чтобы ухаживать за Элизабет Бейн?

– Да, сэр.

– И вечером шестнадцатого и утром семнадцатого сентября этого года вы работали сиделкой?

– Да, сэр.

– А теперь будьте внимательны: в промежуток времени между вечером шестнадцатого или утром семнадцатого передавали ли вы распоряжение подзащитной по этому делу относительно лекарства, которое должно было быть вручено покойной Элизабет Бейн?

– Передавала. Да, сэр.

– И эти инструкции были сообщены подзащитной?

– Да, сэр.

– А где было оставлено лекарство?

– Лекарство было оставлено на блюдце на столике возле кровати в пределах нескольких футов от Элизабет Бейн.

– Из чего состояло лекарство?

– Из трех пятигранных таблеток.

– Кто вам дал это лекарство?

– Оно было вручено мне лично доктором Кинером.

– Когда?

– Около семи часов вечера шестнадцатого, когда доктор Кинер приходил с послеобеденным визитом.

– Кто находился в комнате, когда вы беседовали с подзащитной?

– Только Элизабет Бейн, которая спала, и Виктория Брэкстон.

– И что вы сказали ей?

– Я передала ей, что, если миссис Бейн проснется после шести часов утра, она должна принять это лекарство, но его нельзя давать ей до шести.

– И это было лекарство, которое вы получили непосредственно от доктора Кинера?

– Да, сэр.

– Приступайте к перекрестному допросу! – неожиданно предложил Гамильтон Бергер.

– Вы понятия не имели, из чего состояло лекарство? – тональность вопроса Мейсона была небрежной и спокойной.

– Я только знаю, что это были три таблетки, и все.

– Давать миссис Бейн лекарство, которое выписывалось для нее врачом, входило в круг ваших обязанностей?

– Да, сэр.

– И вы выполняли эти обязанности?

– Да, сэр.

– И вам платили, чтобы вы это делали?

– Да, сэр. Хотя мне не заплатили за мою работу в ночь с шестнадцатого на семнадцатое, но это не так важно.

– Имеете ли вы в виду, что вам никто не платил, чтобы вы давали лекарство миссис Бейн в ночь с шестнадцатого на семнадцатое?

– Я знаю, куда вы метите, – сказал Гамильтон Бергер, – и вам не надо бы петлять вокруг да около, мистер Мейсон. Обвинение не имеет возражений. Дверь открыта, – и Гамильтон Бергер самодовольно улыбнулся, – входите, не задерживайтесь.

– Мистер Бейн действительно заплатил мне, – сказала Нелли Конуэй, – некоторую сумму денег вечером шестнадцатого. Но это была не обычная плата за мои услуги в качестве сиделки, а полагавшееся мне вознаграждение в соответствии с договоренностью, достигнутой между мной и мистером Бейном. И тем не менее я вручила миссис Бейн лекарство, которое ее муж попросил ей дать.

– Лекарство? – удивление Мейсона казалось неподдельным.

– Ну несколько таблеток.

– Сколько?

– Три.

– Какого размера?

– Пятигранные таблетки обычного размера.

– И их вам дал мистер Бейн, чтобы вы вручили их его жене?

– Да, сэр. Вначале их было четыре, но одну я отдала вам, а три другие у меня остались, и, когда мистер Бейн попросил меня проследить, чтобы его жена их приняла, я это сделала.

– Когда?

– После того как доктор Кинер ушел, я отдала миссис Бейн эти три таблетки.

– Те самые, которые вручил Натан Бейн, ее муж?

– Да, сэр.

Гамильтон Бергер с видимым наслаждением растянул рот в улыбке.

– Откуда вы взяли эти таблетки для миссис Бейн?

– Их передал мне ее муж, вы ведь меня об этом уже спрашивали.

– Я имею в виду, где они находились непосредственно перед вручением. Где они были?

– Я принесла вначале эти таблетки к вам в контору, – довольно бойко начала она, как будто раньше старательно заучила все свои слова. – Я рассказала вам о беседе, и вы сообщили мне, что лекарство безобидно и что оно не содержало ничего, кроме аспирина. Затем вы мне выставили счет за консультацию в один доллар. Вы положили обратно три из этих таблеток в маленький стеклянный пузырек, который запечатали в бумажный пакет, написав на нем две фамилии: вашу и мою. Таким образом, когда мистер Бейн вновь попросил меня дать эти таблетки своей жене, я не стала отказываться, ибо вы сами сказали мне, что в них содержится обыкновенный аспирин.

– Я вам это говорил? – задал вопрос Мейсон.

– Да, и вы к тому же выставили мне счет за то, что это сказали. У меня есть ваша расписка.

– Я заявил вам, что таблетки, которые были у вас, содержали лишь аспирин?

– Ну да, ведь вы взяли одну из таблеток на анализ и сообщили мне, что она содержала лишь аспирин.

– Одна из четырех, – уточнил Мейсон. – Вы ведь не знали, что было в остальных трех.

– Разумеется, нет, но я полагала, что если бы в них было что–то не то, то вы бы мне их не вернули, и тогда я не стала бы давать их миссис Бейн. Я обратилась к вам за советом как к юристу и заплатила вам гонорар за ваши услуги.

Гамильтон Бергер нарочито громко засмеялся.

– Должен ли я понимать, что вечером шестнадцатого вы открыли именно этот пакет, взяли три оставшиеся таблетки из стеклянного пузырька и дали их миссис Бейн?

– Да, сэр, именно это я сделала.

– И что случилось?

– Ничего не случилось, кроме того, что она впервые провела ночь гораздо лучше и спокойнее.

– Как вы полагаете, – задал вопрос Мейсон, – могли ли эти таблетки содержать мышьяк или какой–либо другой яд?

– Все, что мне было известно об этом, мне сказал сам мистер Бейн: эти таблетки были нужны для восстановления сна, к тому же вы меня заверили, что это – аспирин, – она быстро и бойко выпалила слова, как будто произносила хорошо заученный ответ на ожидаемый вопрос.

Гамильтон Бергер демонстративно торжествовал и не пытался этого скрыть.

– Итак, – резюмировал Мейсон, – из сказанного вами вполне можно допустить, что вы, видимо, сами вручили Элизабет Бейн три пятигранные таблетки мышьяка вечером шестнадцатого чуть–чуть позже семи–восьми часов вечера?

– Я дала ей безвредные успокаивающие таблетки.

– У меня все, – сказал Мейсон.

– Других вопросов не имею, – в свою очередь произнес Гамильтон Бергер. – Далее, если суд не возражает, мы вновь вызовем доктора Кинера в свидетельскую ложу.

– Очень хорошо. Свидетель, прошу вас.

Доктор Кинер снова прошел в свидетельскую ложу.

– Доктор, – обратился к нему Гамильтон Бергер, – я хотел бы спросить вас как профессионала: когда, по вашему мнению, обнаружились бы симптомы отравления, если бы Элизабет Бейн дали принять три таблетки с мышьяком приблизительно в восемь часов вечера шестнадцатого сентября?

– Зная состояние пациентки, – сказал доктор Кинер, – я ожидал бы появление симптомов в рамках одного–двух часов, максимум через два часа после приема яда.

– А теперь, – продолжил Гамильтон Бергер, – вы слышали показания последнего свидетеля о том, что вы передали ей три пятигранные таблетки для вручения Элизабет Бейн утром семнадцатого?

– Совершенно правильно. В любой момент, когда она проснется, после шести часов утра.

– Доктор, каков состав этих таблеток?

– В них содержались сода, ацетилсалициловая кислота и люминал.

– Мышьяка в них не было?

– Ни в коем случае.

– Эти таблетки, доктор, были приготовлены под вашим присмотром?

– В соответствии с рецептом, который я выписал. Там были определены весьма точные пропорции. Я могу заявить, что в то время проблема для меня, как врача, заключалась в том, чтобы прописать подходящие успокаивающие средства больной, которые, не нарушая пищеварения, эффективно бы подавляли состояние крайней нервозности, что было характерным для реакции пациентки на ее физическое состояние и внешние раздражители.

– А теперь, – в голосе Гамильтона Бергера появились триумфальные нотки, – видели ли вы вновь те же самые три таблетки в какой–то момент после передачи этих пилюль сиделке Нелли Конуэй вечером шестнадцатого?

– Видел. Так точно, сэр.

– Когда же?

– Около трех часов пополудни семнадцатого.

– Те же самые таблетки?

– Так точно, сэр. Те же самые таблетки.

– А теперь, – улыбаясь, произнес Гамильтон Бергер, – Мейсон, можете приступать к перекрестному допросу.

– Как вы определили, что это те же самые таблетки? – спросил Мейсон.

– Потому что я сделал их анализ.

– Сами занимались анализом?

– Его проделали в моем присутствии и под моим наблюдением.

– И что вы обнаружили?

– Обнаружили, что это были те же таблетки, которые я предписал. Они содержали идентичные пропорции соды, люминала и ацетилсалициловой кислоты.

– Где вы обнаружили эти пилюли?

– Я нашел их в комнате, в корзинке для использованных бинтов, ваты и других подобных вещей, что выбрасывались при обслуживании или, другими словами, в процессе лечения пациентки.

– Когда эти пилюли, или таблетки, были найдены?

– Их нашли…

– Минуточку, – прервал его Мейсон, – прежде чем вы ответите на этот вопрос, разрешите задать вам еще один. Обнаружили вы их сами?

– Так точно, сэр. Я действительно сам их нашел. Я предложил обыскать всю комнату. Откровенно говоря, я искал…

– Неважно, что вы искали, – сказал Мейсон. – Просто отвечайте на вопрос. У вас есть информация, которую вы знаете, и не надо ничего придумывать лишнего. Тем более что вы уже выступали свидетелем. Я просто спрашиваю, сами ли вы нашли их.

– Так точно, сэр. Я лично проверил ту корзинку и нашел одну таблетку, затем еще две.

– Как вы далее поступили?

– Обратил внимание полиции на этот факт, после чего таблетки поместили в коробку с целью определения их химического состава.

– Какие анализы были проведены?

– Минуточку, ваша честь, минуточку, – возразил Гамильтон Бергер. – Это выходит за рамки перекрестного допроса. Я спросил свидетеля прямо, видел ли вновь он те же самые пилюли или таблетки? У меня нет сейчас возражений, если свидетель будет давать показания при перекрестном допросе, какие анализы были проведены, чтобы установить подлинность таблеток, но я возражаю против любых других вопросов.

– Но разве можно установить подлинность пилюль без проведения анализа? – задал вопрос судья Ховисон.

– Не обязательно, ваша честь.

– Ну как я понимаю, вопрос может быть обоснован только в том случае, если его задавали для получения ответа по проведенным анализам с целью выяснения каких–либо иных обстоятельств, с которыми свидетель знаком. Тем не менее я не вижу…

– Я дамразъяснения в соответствующее время, ваша честь, – сказал Гамильтон Бергер, – но я попросил бы разрешения выдвигать конкретные обвинения так, как я сочту необходимым.

– Прекрасно, свидетель понимает, что вопрос ограничивается анализами, которые были сделаны с целью установления подлинности таблеток? – спросил судья Ховисон.

– Эти анализы производили полицейский специалист–химик, я и консультирующий химик из фармацевтической фирмы в присутствии двух офицеров из полиции. В результате было точно установлено, что именно эти таблетки я прописал. Те самые три таблетки, что я оставлял для миссис Бейн, чтобы ей дали после шести часов утра. В этом нет сомнений, но что за подмена была совершена…

– Минуточку, доктор, – резко упрекнул Мейсон. – Вы все время стараетесь забежать вперед и вставить ваши догадки и аргументы в свидетельские показания. Ограничивайтесь, пожалуйста, ответами на конкретные вопросы.

– Очень хорошо, – перебил доктор Кинер, – это, безусловно, были те же самые таблетки.

– Другими словами, у них была тождественная формула?

– Совершенно верно.

– И, между прочим, доктор, используете ли вы равнозначно термины пилюли и таблетки ?

– В широком смысле, если говорить непрофессионально, то да. Обычно я предпочитаю ссылаться на пилюли как на нечто круглое, покрытое оболочкой снаружи, в то время как таблетки, как правило, имеют плоскую ромбовидную форму и не покрыты оболочкой. Однако в непрофессиональном смысле я употребляю равнозначно оба эти термина.

– Если придерживаться профессиональной терминологии, то какое лекарство было изготовлено под вашим руководством для покойной миссис Бейн?

– С формальной точки зрения это лекарство представляло собой таблетки, то есть вначале была изготовлена лекарственная смесь, которую затем спрессовали в небольшие правильной формы многогранники.

– Когда у вас возникли проблемы с нервным состоянием пациентки?

– С момента автокатастрофы и связанных с ней ранений.

– И вы применяли различные успокоительные процедуры?

– Некоторое время применял подкожные инъекции, пока боль не утихла, а потом, поскольку я столкнулся с такой болезненной возбудимостью нервной системы, которая угрожала превратиться в хроническую, я пришел к выводу, что необходимо применять такое лечение, которое снимало бы неприятные ощущения и одновременно не стимулировало бы опасное привыкание к лекарствам.

– Итак, прием соды, ацетилсалициловой кислоты и люминала – часть лечебного курса?

– Да, я предписал именно этот курс лечения.

– И как долго?

– По указанной конкретной формуле – одну неделю.

– И это помогло пациентке?

– Превзошло все мои ожидания. Естественно, я считал необходимым понижать дозировку. Нельзя же постоянно жить на лекарствах. Пациентке нужно приспосабливаться и помогать врачу, поэтому я регулярно сокращал дозу. Вполне понятно, у больной одновременно развивалось определенное нежелательное привыкание к лекарствам. Внешне прогресс был довольно незначительным ввиду серьезности травмы, но, как врач, я внимательно следил за ходом лечения, оно явно шло пациентке на пользу и даже превзошло мои ожидания. Я уверен, что, если бы не трагическая смерть миссис Бейн, мне бы удалось стабилизировать психическое состояние пациентки.

– Меня в данном случае волнует, – задумчиво произнес Мейсон, – не эффективность вашего курса лечения, в которой я лично не сомневаюсь, а совсем другое – не могла ли ваша пациентка принять все предписанные вами таблетки сразу, в один прием?

– О, я понимаю, на что вы намекаете, – многозначительно кивнул доктор Кинер и язвительно улыбнулся. – И все же я должен заявить, что никогда не оставлял более трех таких таблеток для одновременного приема, так как, зная психическое состояние пациентки, был особенно аккуратен в этих вопросах, и поэтому в тот вечер перед уходом я оставил ровно три таблетки. Раньше я уже предписывал ей аналогичное лекарство, которое всегда вручал лично.

– Спасибо, доктор, за весьма полезные сведения общего свойства, – отметил Мейсон, – но все, что вы сообщили нам, сводится к тому, что эти три найденные таблетки идентичны тем, что вы выписывали. Но откуда вам известно, что это именно те три таблетки, что вы оставили ей тогда вечером, а не те, которые вы оставили, скажем, неделю назад?

– Разумеется, мне это известно.

– Каким образом?

– Я знаю это точно потому, что они были найдены в мусорной корзинке, а из корзинки все выбросили…

– Откуда вы знаете, что из нее все выбросили?

– Сиделка сообщила мне, что все выбросили. Такое распоряжение я ей оставлял.

– Сами вы не выбрасывали мусор из корзинки?

– Нет.

– Тогда, доктор, вы пытаетесь давать показания, основываясь на слухах. Вы сами не хуже меня знаете это. Я спрашиваю, что вам лично известно. Что касается ваших заявлений о таблетках, то они могли бы оказаться теми, которые вы оставили для больной, чтобы она приняла вчерашним утром, позавчерашним утром или позапозавчерашним.

– Знаете, пациентка должна была бы сказать мне, если бы ей не дали лекарство, и сиделка должна была бы сообщить…

– Я веду речь, доктор, о том, что вы лично знаете. Давайте не будем рассуждать о вероятных последствиях данной ситуации, но вернемся к тому, что вам лично известно. Есть ли у вас какая–то возможность, исходя только из химического состава, узнать, что пилюли были точно теми таблетками, что вы оставили в тот вечер?

– Дело, разумеется, не только в химическом составе. Были и другие признаки, однако чтобы…

– Доктор, мне кажется, в данный момент мы не касаемся этих самых признаков, – резко прервал его Гамильтон Бергер. – Вам был задан вопрос только о химическом составе пилюль, или таблеток, и о времени и месте, где они были обнаружены.

– Очень хорошо, – сказал доктор Кинер.

– Меня интересует еще вот какой вопрос, – продолжил Мейсон, – в четыре последних дня до смерти миссис Бейн не меняли ли вы метод лечения?

– За четыре последних дня до смерти – нет, не менял. До этого доза была немного посильнее. Кроме того, и я должен прямо здесь заявить, я проявлял особую осторожность в лекарственных дозировках, ибо боялся, что у больной может развиться предрасположенность к самоубийству. Вот почему я старался никогда не давать излишнее количество пилюль, или таблеток, чтобы пациентка не могла накопить смертельную дозу. Мистер Мейсон, вы довольны моим ответом?

– В определенной степени да, – согласился адвокат. – Большое вам, доктор, спасибо.

Судья Ховисон взглянул на Гамильтона Бергера:

– Сейчас 16.30, Бергер. Есть ли у вас свидетель, которого вы могли бы вызвать и который…

– Боюсь, что на полный допрос свидетеля времени нет, ваша честь, хотя, мне кажется, мы могли бы все же начать уже сегодня, так как я предвижу весьма пристрастный перекрестный допрос со стороны моего уважаемого коллеги, который, несомненно, займет довольно–таки много времени.

– Ну что ж, это ваше право, – любезно согласился судья Ховисон.

– Тогда я попрошу вызвать мистера Натана Бейна, – деловито распорядился Гамильтон Бергер.

Натан Бейн выступил вперед и был приведен к присяге. Сейчас он выглядел совершенно иначе, и это стало сразу же заметно, едва он появился в свидетельской ложе. Это был совсем другой Натан Бейн, чем тот, которого Мейсон выставил в таком невыгодном свете во время процесса по делу Нелли Конуэй. Было видно по всему, что он тщательно приготовился, был основательно натаскан и полон решимости пустить в ход, не упуская ни малейшего шанса, всю силу своего ораторского дара.

Гамильтон Бергер поднялся и подошел к свидетелю, который старательно демонстрировал чувство скромного достоинства и откровенную искренность.

– Мистер Бейн, – задал он свой первый вопрос, – вы вдовец, муж покойной Элизабет Бейн?

– Да, сэр.

– И по условиям завещания, которое представлено для утверждения, вы не наследуете никакой части ее состояния?

– Нет, сэр. Ни единого цента.

– Вы выслушали показания Нелли Конуэй, где говорится, что вы вручили ей определенные лечебные средства для передачи своей покойной жене?

– Да, сэр.

– Мистер Бейн, будьте любезны, расскажите мне и членам жюри присяжных, и я прошу вас быть предельно откровенным с нами, обо всех обстоятельствах, связанных с этим делом.

Натан Бейн глубоко и сокрушенно вздохнул, повернулся и прямо посмотрел на членов жюри.

– Мне трудно и очень горько сознавать это, но я вынужден признаться, что я сам, только я сам, исключительно по собственной опрометчивой глупости, загнал себя в безысходный жизненный тупик, который закончился так неожиданно и трагически. Я глубоко, очень глубоко сожалею о случившемся, и я готов изложить все факты, которые позволят вам, уважаемые члены жюри…

– Так излагайте их без всех этих театральных эффектов, – прервал разглагольствования Бейна Мейсон. – Ваша честь, я протестую. Этот свидетель не излагает факты, а предлагает готовые выводы для жюри. Пусть он отвечает на прямо поставленные вопросы и излагает только факты и одни факты.

– Мистер Бейн, излагайте факты, – предложил Гамильтон Бергер с едва заметной самодовольной ухмылкой.

Натан Бейн, усиленно изображая своим видом кающегося грешника, продолжил голосом, выражавшим глубокое сожаление и неподдельное смирение:

– В моих отношениях с женой за последние месяцы было все, кроме счастья. Я действительно попросил Нелли Конуэй передать Элизабет четыре таблетки и присмотреть, чтобы она их приняла, но сделать это так, чтобы ни врач, ни кто–либо другой об этом не узнал.

– Что это были за таблетки? – осведомился деловым тоном Гамильтон Бергер.

– Их было четыре, – ответил Бейн. – Две из них – пятигранные таблетки аспирина, две другие – снотворное.

Гамильтон Бергер, поднаторевший в юридических тонкостях и стратегии судебных процессов, понизил голос до точно отмеренной дозы симпатии и сочувствия, подчеркнув, что ему неприятно подвергать Натана Бейна такому суровому испытанию, но в интересах правосудия сие необходимо.

– Будьте любезны, расскажите присяжным о причине ссоры с женой перед ее смертью.

И снова Натан Бейн повернулся, посмотрел на членов жюри, затем опустил взгляд и робким, смиренным голосом промолвил:

– Я лгал жене, изменял брачной клятве, и она узнала о моей супружеской неверности.

– Это единственная причина? – уточнил Гамильтон Бергер.

– Мы все больше и больше отдалялись, – признался Натан Бейн и в порыве искренности, устремив глаза на жюри, как бы обнажая до глубины свою душу, проникновенно произнес: – Если бы этого не случилось, я не искал бы связей на стороне, но… – Он оборвал фразу, приподнял руку, махнул в отчаянии и снова опустил глаза.

– Поймите, что мне неприятно так же, как и вам, я чувствую, что приходится вдаваться в такие подробности, – сказал Гамильтон Бергер, – но, видимо, без этого не обойтись – жюри должно представлять полную картину случившегося. Почему вы захотели, чтобы жена приняла эту дозу лекарств, такую сильную порцию снотворного?

– Моя жена перехватила несколько писем в мой адрес, содержавших документальные доказательства моей неверности, – Натан Бейн говорил, не поднимая глаз. – Она приняла решение возбудить дело о разводе. Я не хотел этого. Я ее любил. Мое другое увлечение просто было одной из тех легких связей на стороне, которые мужчина заводит зачастую необдуманно и беспечно, когда появляется соблазн, не учитывая возможных последствий для семьи, которые неизбежно наступают в таких случаях. Я не хотел развода с женой.

– Почему же вы решились таким образом вручить ей таблетки?

– Она не разрешила бы войти в ее комнату, хотя дверь всегда была не заперта. Сиделки же время от времени входили и выходили и не всегда находились в комнате. Когда она засыпала, сиделки приходили на кухню попить кофе или горячего молока или перекусить что–нибудь. Я рассчитывал незамеченным войти к ней в комнату и, пока они находились на кухне, попытаться найти эти письма.

– Могли бы вы найти их, не усыпляя жену?

– После автокатастрофы она стала очень нервной, страдала бессонницей. Позвоночник у бедной девочки был сломан, и, я думаю, именно это оказало фатальный эффект на всю ее нервную систему, но, конечно, надо добавить, ее угнетало сознание, что ничего нельзя изменить, и у меня сложилось впечатление, что она начала понимать, что, возможно, никогда не сможет снова ходить. Сон ее часто прерывался, она просыпалась при малейшем шорохе. Я понимал, что произойдет катастрофа, если она увидит меня в комнате, когда я буду пытаться найти эти документы. Даже само мое присутствие в комнате раздражало ее, и доктор Кинер недвусмысленно предупредил меня, что не надо нервировать ее. Он прямо сказал мне: «Не входите в ее комнату».

– И долго это все продолжалось?

– Как только она вернулась из больницы.

– Итак, что же случилось вечером шестнадцатого?

– Вечером шестнадцатого та доза снотворного в сочетании с люминалом, предписанным доктором Кинером, ввела мою жену в глубокий сон. Она почти потеряла сознание. Я выждал, пока обе женщины, и экономка Имоджен Рикер, и сиделка Нелли Конуэй, вышли из комнаты. Они были внизу, пили кофе и болтали. Я убедился, что они пробудут еще несколько минут на кухне, ибо жена спала этой ночью очень глубоко. Обе они знали о лекарстве доктора Кинера и поэтому не волновались, почему у нее такой необычайно глубокий сон. Итак, я вошел в комнату и после пятиминутного поиска нашел эти компрометирующие меня документы и взял их себе.

Натан Бейн взглянул на концы своих ботинок, сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Весь его удрученный вид был явно рассчитан на то, чтобы убедить присяжных, что он осуждает себя самым строгим образом и что действовал он под влиянием минутной слабости, присущей, увы, любому мужчине. Глубокое раскаяние свидетеля казалось неподдельным, свою роль Натан Бейн, Мейсон был вынужден признать это, играл превосходно. Незаурядные актерские данные лжераскаявшегося грешника производили впечатление, и в притихшем зале суда, казалось, можно было услышать, как муха пролетит.

– Как вы поступили с этими документами, когда нашли их? – Гамильтон Бергер выдержал паузу, показав, что он умеет уважать глубокое человеческое раскаяние.

– Я сумел вернуть эти письма женщине, которая их написала, с тем чтобы она смогла их уничтожить, – с подчеркнутым достоинством ответил Бейн.

– Насколько я понимаю, вы сразу же после смерти вашей жены отправились в Новый Орлеан именно с этой целью, не так ли? – настойчиво вел дальше Гамильтон Бергер.

Здесь вмешался судья Ховисон, который, вопросительно взглянув на невозмутимого Перри Мейсона, добродушно заметил:

– Насколько я понимаю в юриспруденции, именно сейчас со стороны защиты должен был последовать протест. Протеста нет, хотя все в складывающейся ситуации указывает на его необходимость.

– Ваша честь, – в голосе Гамильтона Бергера зазвучало плохо сдерживаемое раздражение, – никакого нарушения норм перекрестного допроса здесь нет. Мои вопросы носят совершенно логичный и последовательный характер. Обвинение лишь стремится внести в дело полную ясность. У нас вполне достаточно веских улик, наступит время, и мы раскроем все наши козырные карты. В данном случае мы просто хотели, чтобы члены суда присяжных глубже поняли психологию этого человека, как бы побывали у него дома, поняли, что он думает и что у него на душе…

– Ваша честь, – сухим бесстрастным тоном прервал Мейсон излияния окружного прокурора, – я не протестовал лишь потому, что знал, что мой уважаемый коллега заранее тщательно отрепетировал и свою речь, и речь своего свидетеля, и попросту не хотел их портить.

По залу пронеслась легкая волна смеха. Сам судья Ховисон не смог сдержать улыбки, а Бергер нахмурился, поняв, что его прорвавшееся раздражение разрушает то впечатление, ради которого он столько трудился.

Он взял себя в руки и произнес со скромным достоинством:

– Если суд и присяжные разрешат мне допрос свидетеля именно в этом доверительном ключе, я думаю, что смогу убедить их в искренности этого человека, его глубоком раскаянии и скорби в связи с невосполнимой потерей. – И, не ожидая ответа, Бергер повернулся к Натану Бейну и спросил: – Почему вы отправились в Новый Орлеан, мистер Бейн?

– Я вылетел туда, – начал Бейн, – потому что женщина, вошедшая в мою жизнь, там остановилась, и я хотел лично сказать ей, что не хочу никогда больше ее видеть и что наша связь была ошибкой, приведшей меня к душевному банкротству.

Поведение и слова Натана Бейна убеждали. Опытный психолог, несомненно, заметил бы, что ораторский эффект Натана Бейна заключался в умении себя подать с использованием тщательно отрепетированных приемов, но неискушенный слушатель видел только несчастного, подавленного испытаниями неверного мужа, которого жизнь заставила публично признаться в своих ошибках и слабостях, и пытающегося искупить свою вину.

– Ну а теперь, – продолжил Гамильтон Бергер, выдержав красноречивую паузу, – расскажите о том полюбовном соглашении, которое вы заключили с сиделкой вашей покойной жены, Нелли Конуэй. Хотя здесь уже упоминали о нем, опишите нам, как это все в действительности произошло.

– Это была, – проникновенно начал Натан Бейн, – искренняя попытка с моей стороны исправить то зло, которое я причинил этой весьма достойной женщине.

– Пожалуйста, расскажите нам все как было, – окружной прокурор был сама благожелательность и любезность.

– Я способствовал аресту Нелли Конуэй по обвинению в воровстве. Сейчас я хорошо понимаю, что мои действия были не только дурны с моральной точки зрения, но и весьма опрометчивы. Ее защищал мистер Мейсон, адвокат, который сейчас защищает Викторию Брэкстон, и он, нужно признаться, преподал мне хороший урок в суде. Это случилось из–за того, что я не до конца продумал свои действия и те возможные негативные последствия, которые, как этого и следовало ожидать, не замедлили последовать. Это был поспешный и необдуманный шаг с моей стороны.

– Что же вы конкретно сделали?

– Я обратился в полицию и по их совету пригласил частного детектива. В моем доме стали пропадать вещи, и у меня были основания, или я думал, что были, подозревать Нелли Конуэй. Я вынул шкатулку с драгоценностями жены из ящика, где они были заперты на ключ, и оставил ее на виду. Я подменил бриллианты поддельными и сделал опись драгоценностей. Затем опылил снаружи шкатулку флюоресцентным порошком.

– Будьте любезны, мистер Бейн, опишите попроще, что это за порошок и каково его действие.

– Это тот порошок, которым меня снабдил специально нанятый мной для этого дела частный детектив. Насколько я понимаю, этот порошок широко применяют частные детективы для расследования бытовых краж, случаев воровства в школах, на предприятиях и тому подобное…

– Не могли бы вы описать этот порошок?

– Обычный в общем на вид порошок. Если его нанести на какой–нибудь предмет, ну вроде той обитой кожей шкатулки, которая принадлежала моей жене, то он практически незаметен. Но при прикосновении к этому предмету он остается на пальцах, причем, что примечательно, попав на пальцы, он практически не ощущается, так как лишен вязкости.

– В чем действие этого порошка?

– Он приобретает особые свойства под действием ультрафиолетовых лучей. Когда ультрафиолетовый свет попадает на этот порошок, то он вызывает достаточно яркое, так называемое флюоресцентное свечение.

– Продолжайте, пожалуйста. Постарайтесь не упустить ни одной подробности, связанной с возбужденным вами делом против Нелли Конуэй и ее арестом. Я бы хотел, чтобы вы подробно разъяснили присяжным, почему вы решили предложить ей денежную компенсацию.

– Ясно из–за чего – из–за того, что ее по моей вине ошибочно арестовали и, в общем, бросили тень на ее репутацию. После того, что мистер Мейсон сделал со мной в суде, – криво улыбнулся Натан Бейн, – вряд ли бы нашелся кто–то, кто бы в этом сомневался, включая меня.

Некоторые присяжные сочувственно улыбнулись.

– Кстати, сколько вы ей заплатили?

– Ей – две тысячи долларов и пятьсот долларов – вознаграждение адвокату.

– А теперь, будьте любезны, продолжайте, опишите подробнее арест.

– Мы распылили флюоресцентный порошок на эту шкатулку с драгоценностями.

– И насколько я понимаю, порошок не распыляли в другом месте?

– Нет, сэр. Только на шкатулку.

– И что случилось?

– Время от времени я и нанятый мною частный детектив проверяли содержимое шкатулки и сверяли его со списком. Все оставалось в неприкосновенности до того, как в моем доме появилась Нелли Конуэй. Как раз в это время из шкатулки пропала бриллиантовая подвеска, я имею в виду не саму подвеску, а ее синтетическую имитацию, надеваемую, как правило, на приемы. Я пригласил Нелли Конуэй и под благовидным предлогом выключил свет в комнате, включив одновременно ультрафиолетовый источник света. Когда мы с частным детективом сделали это, то ее пальцы засветились в темноте. Это была косвенная улика, и на ее основании мы пришли к выводу, как потом оказалось ошибочному, что хищением драгоценностей из шкатулки занималась Нелли Конуэй. Мистер Мейсон искусно доказал в суде, что наши обвинения ни на чем не основаны.

– И чем закончилось все это дело?

– Нелли Конуэй была оправдана, и очень быстро, нужно сказать.

– Судом присяжных?

– Да, сэр.

– А теперь, – задал вопрос Гамильтон Бергер, – относительно тех трех таблеток, что были найдены в корзинке согласно показаниям доктора Кинера. Были ли вы там, когда корзинку обследовали?

– Да, сэр, я присутствовал при этом.

– И как поступили с теми тремя таблетками?

– Полицейские их осмотрели и приобщили к делу в качестве вещественного доказательства и… ну когда стало выясняться, что подмена таблеток, исходя из всех возможных вариантов, могла быть совершена подзащитной, я рассказал полицейским, что недавно разговорился с подзащитной о деле Нелли Конуэй и его деталях и что подзащитная захотела взглянуть на шкатулку с драгоценностями. По ее просьбе я открыл секретер, достал из него шкатулку и дал ей взглянуть на нее.

– Она дотрагивалась до нее?

– Да. Она взяла ее в руки.

– Кто–нибудь еще дотрагивался?

– Нет, сэр. Примерно в это же время брат подзащитной, он был наверху, позвал ее, и она вернула мне шкатулку. Я быстренько положил ее на секретер и отправился за ней наверх.

– Позже вы сообщили полиции об этом?

– Да, сэр. Я сказал им, что частицы флюоресцентного порошка, который все еще оставался на шкатулке, возможно… ну, в общем, я высказал предположение полицейским, что неплохо было бы взглянуть на эти три таблетки под ультрафиолетовым светом.

– Они сделали все это в вашем присутствии?

– Да, сэр.

– И что произошло?

– Показалось слабое, но характерное флюоресцентное свечение.

В публике раздался сдавленный вскрик, затем по залу пошло шушуканье. И в этот момент Гамильтон Бергер, как будто вспомнив о времени, на которое раньше не обращал внимания, выразительно посмотрел на настенные часы в зале суда и сказал:

– Ваша честь, я, кажется, превысил время до перерыва на десять минут.

– Именно так, – ответил судья Ховисон, показывая своим тоном, что он сам настолько заинтересовался этой драматической стадией показаний, что не заметил, как пробежало время.

– Прошу прощения, – скромно промолвил Гамильтон Бергер.

– Перекрестный допрос, судя по всему, – продолжил судья Ховисон, – займет весьма значительный период времени, и поскольку мы и так превысили отведенное нам время, то суд объявляет перерыв до десяти часов утра следующего дня. Напоминаю членам жюри, что в это время не следует обсуждать данное дело между собой или с другими и не разрешать обсуждать данное дело в своем присутствии. Вы не должны формулировать или выражать мнение относительно виновности или невиновности подзащитной до тех пор, пока дело не будет представлено вам в законченном виде. Подзащитная будет вновь взята под стражу. Суд откладывает заседание до завтрашнего утра, до десяти часов.

Судья Ховисон покинул зал заседаний, и одновременно в зале возник гул голосов. Мейсон повернулся к Виктории Брэкстон:

– Вы дотрагивались до шкатулки с драгоценностями?

– Да. Мне было любопытно. Я спросила о ней Натана. Он провел меня вниз и открыл секретер. Когда мы возвращались наверх, он оставил ее на секретере. В то время я одна касалась шкатулки, другие это сделали позже.

– Кто – другие?

– Как же, это Джим и Джорджиана.

– Вы видели, как они дотрагивались до шкатулки?

– Нет, но когда они спустились вниз, Джорджиана спросила меня, почему шкатулка с драгоценностями Элизабет Бейн не заперта. Поэтому если они видели ее, то должны были дотронуться до нее. Джорджиана любопытна до невозможности.

– А Натан Бейн дотрагивался до нее, когда он передавал ее вам, не так ли?

– Как же, конечно. Я об этом не подумала.

– А кто положил ее снова в секретер? Он?

– Думаю, экономка.

– Словом, старая как мир история, – саркастически заметил Мейсон. – Каждый в доме дотрагивался до шкатулки, все подходили к секретеру, но окружного прокурора все это мало волнует, так как ему нужно во что бы то ни стало доказать вашу виновность. И он сознательно накручивает перед перерывом эмоции до кульминационной точки, с тем чтобы ощущение вашей виновности сохранилось у присяжных до завтрашнего заседания. Как бы ни призывал судья Ховисон к объективности, это ощущение останется. Впрочем, так происходит всегда, когда доказательством по делу является флюоресцентный порошок. Случай выглядит таким драматичным, светящиеся кончики пальцев так убедительны, что все теряют разум. Скажите, а не мог ли Натан Бейн открыть дверь спальни жены, взять таблетки с блюдца и подложить отравленные?

– Нет… не думаю, по крайней мере, не в моем присутствии.

– Блюдце находилось рядом с дверью?

– Да. Если бы он открывал дверь и заглядывал, он мог бы подменить, но он не заглядывал. Но не мог ли он подменить их, когда они были у Нелли Конуэй в том пузырьке?

– Не забивайте себе голову этим, – прервал ее Мейсон, – я уже думал о такой вероятности и постараюсь раскрутить эту гипотезу при перекрестном допросе Бейна. Именно сейчас я хочу получить от вас ответ на один конкретный вопрос: не мог ли Натан Бейн подменить таблетки после того, как Нелли Конуэй при вас положила их на блюдце рядом с кроватью вашей сестры?

– Нет, это невозможно.

– А когда вы дотрагивались до шкатулки и прикоснулись, таким образом, к флюоресцентному порошку?

– Это было около пятнадцати минут четвертого утра. Мы сели в самолет в 1.45 и добрались домой около половины третьего ночи.

– И вы сразу же пошли в комнату Элизабет?

– Совершенно верно.

– Все трое?

– Да.

– Не вешайте носа, – приободрил ее Мейсон, когда заместитель шерифа взял ее за руку.

– Не беспокойтесь, – ответила она и направилась за полицейским к выходу для арестованных.

Джим Брэкстон и его жена ожидали Мейсона у барьера, отделяющего адвокатов и служащих суда от остальной части зала.

Джорджиана первой начала разговор.

– Этот грязный лицемер, – затараторила она, – сидит там с невинным видом и, что еще хуже, уходит с таким же видом. Я говорила вам, мистер Мейсон, он… гадина, жирная, мерзкая гадина! Вот кто он такой – гадина.

– Успокойтесь, – сказал Мейсон. – Не стоит так волноваться – это поднимает кровяное давление.

– Сидит там и лжет, чтобы выкарабкаться. Он сговорился с этой Нелли Конуэй, и они оба рассказывают басни присяжным, стремясь внушить, что только Викки могла вручить это лекарство. Мистер Мейсон, вы просто обязаны что–то сделать, не дать им ускользнуть от ответственности.

– Я сделаю все, что в моих силах, – заверил Мейсон.

– Мы все знаем, кто убил Элизабет. Натан Бейн – вот кто, и он с этой ведьмой Конуэй состряпал версию, которая на бумаге выглядит без сучка и задоринки и способна усыпить подозрения членов жюри. Мистер Мейсон, мы–то знаем настоящего Натана Бейна, он вовсе не такая невинная овечка, какой старается прикинуться. Он довольно–таки неглуп, эгоистичен, хитер, невероятно хитер, но умеет притвориться и так поговорить с людьми, что им кажется, что он искренне говорит о самом задушевном, скрытом глубоко в сердце, что он обнажает свои самые сокровенные думы. А в действительности его самые что ни на есть заветные мысли так же непроницаемы и черны, как… как чернила в чернильнице.

– Однажды я полностью вывернул его наизнанку, – сказал Мейсон. – Возможно, я сумею сделать это и на сей раз, но сейчас его весьма профессионально натаскали.

– Вот в чем фокус, – сказала она, – он сам подготовил окружного прокурора. Они вместе разыгрывают большое шоу.

– Разумеется, он подыгрывает, но представлять это сговором, по–моему, слишком, – вставил Мейсон.

– Разве вы не могли выразить протест по поводу всей этой лицемерной чепухи? – скромно вступил в разговор ее супруг.

– Конечно, мог, – ответил Мейсон, – но я хотел, чтобы они разговорились. Чем больше этой чепухи он навешивает на присяжных, тем шире у меня диапазон действий при перекрестном допросе. Чем больше бы я им препятствовал, тем больше присяжные подозревали бы, что мы боимся полного обнародования всех фактов по этому делу.

– Не слишком полагайтесь на перекрестный допрос с окружным прокурором, – порекомендовала Джорджиана. – Он к этому приготовился. Они, видно, столько репетировали друг с другом этот допрос, что даже чуть–чуть перебарщивают. Словом, два сапога – пара, я имею в виду, рыбак рыбака видит издалека. Просто какой–то актерский дуэт. Если бы вы знали, каков Натан в действительности, а затем взглянули на него в свидетельской ложе, вы по–другому оценили бы его.

– Хорошо, – ободряюще заключил Мейсон, – возможно, мы выведем его на чистую воду перед присяжными.

Глава 18

Ближе к полуночи Мейсон обсуждал ситуацию с Полом Дрейком и Деллой Стрит.

– Чертов Бергер, – сказал адвокат, меряя ногами кабинет, – у него в запасе какая–то крупная «бомба», и он собирается ее взорвать.

– Опять флюоресцентный порошок? Может быть, он и есть та «бомба»?

– Нет. Порошок никого не убеждает и ничего не доказывает. Любой в доме мог дотронуться до шкатулки. Натан Бейн видел, как подзащитная коснулась ее, но… Слушай, эта чертова экономка… Что мы, Пол, знаем о ней?

– О ней – то, что есть в сообщениях моих оперативников, Перри. Она живет своей жизнью, и у нее нет близких друзей. Была, по–видимому, предана первой жене Бейна и затем Элизабет. Как она относится к Натану, трудно сказать.

– Ну а если бы она узнала, что именно Натан Бейн отравил свою жену Элизабет?

– Судя по всему, она так не думает. Она уверена, что отравительница – Викки Брэкстон. Болтает направо и налево, что Викки – авантюристка высшей пробы и что именно она заставила Элизабет написать завещание, а затем, когда та стала подозревать неладное и отказалась подписывать его, Викки попросту отравила ее.

Мейсон задумался и произнес:

– Если бы ее можно было заставить поверить, что Натан отравил Элизабет и затем что он, вероятно, так же поступил со своей первой женой Мартой, не думаете ли вы, что она могла бы потом поведать нам кое–что полезное?

– Не знаю, – пожал плечами Дрейк. – Я дал задание одной из моих самых расторопных сотрудниц как бы случайно познакомиться с ней и попытаться что–нибудь выведать у нее. Разумеется, никаких вопросов о смерти Марты Бейн она не задавала. Экономка рассказала, что те три таблетки, которые передал доктор, Нелли держала в специальной коробочке. Наша подопечная сама видела их на столе в кухне, когда около полуночи пила кофе с Нелли. Она считает, что в коробке – те же самые таблетки. Гамильтон Бергер, сказала она, сможет все это доказать в два счета, в том числе и тот факт, что именно Нелли Конуэй или Викки Брэкстон произвели подмену. На этот счет у полиции, по ее словам, железные доказательства. Но, по ее глубокому убеждению, у Нелли Конуэй нет мотива преступления.

– Откуда мы знаем, – вставил Мейсон, по–прежнему шагая из угла в угол, – что его нет? Экономка просто повторяет чужие слова.

– Перри, никто не сможет понять, зачем было Нелли совершать это преступление. А у Викки есть мотив, причем весьма весомый.

– Пол, у Нелли тоже было достаточно побудительных причин дать больной те три таблетки снотворного.

– Разумеется, деньги.

– Ну а почему мотивом преступления не могут стать еще большие деньги? Признавшись относительно первых трех, трюк с другими тремя – мастерский прием. Боже, Пол, у нас в руках все составные части улики. Бейн заплатил Нелли, чтобы она дала снотворное. Они оба в этом признались. Потом он вручил ей еще большую сумму денег, и они представили дело так, как будто кто–то подменил три докторские таблетки на отравленные. Нелли и Натан Бейн понимали, что если она сразу получит от него кучу денег, то это заметят, и, вместо того чтобы заниматься этим исподтишка, они проделали все это на наших глазах. Бейн добился ареста Нелли по обвинению, где у него не было никаких доказательств. Нелли предварительно установила контакт со мной, так как понимала, что я брошусь на помощь. После того как я добился оправдания Нелли Конуэй, Натан выдал ей полную сумму вознаграждения и направил в спальню своей жены. У нее в руках оказались те три докторские таблетки, которые Элизабет еще не принимала.

– Черт побери, Перри, – воскликнул Дрейк, – твоя интерпретация этого дела выглядит весьма доказательно и убедительно!

– Ну разумеется, Пол. Все это обилие побочных обстоятельств только запутывает и уводит от главного.

– Твоя задача, Перри, – освободить дело о смерти Элизабет Бейн от всех побочных наслоений. И все же я сомневаюсь, что ты сможешь так просто донести свою версию до присяжных, даже если Бергер не выступит с какой–нибудь сногсшибательной уликой в самый последний момент. У него на руках очень сильные козыри, и это нужно признать без всяких скидок на весь судебный маскарад, который он, несомненно, постарается нам устроить. Разумеется, Натан Бейн и Нелли Конуэй могли с самого начала отрепетировать весь ход судебного процесса. В их интерпретации флюоресцентный порошок на пальцах Виктории Брэкстон и на тех злосчастных таблетках действительно превращается в очень серьезную улику. Но если предположить, что судебный иск Бейна против Нелли Конуэй был всего лишь фарсом и отвлекающим маневром, то все встанет на свои места. Перри, черт побери, я думаю, что ты прав!

– В одном я должен быть твердо уверен, – заметил Мейсон, продолжая мерить шагами комнату, – а именно в том, что Бергер не откажется принять вызов, когда я начну подступаться к этому вопросу.

– Что ты имеешь в виду?

– Начав перекрестный допрос Бейна по факту смерти его первой жены, я должен быть уверен, что Бергер не сможет нейтрализовать его бесконечными протестами как неправомочными, несущественными и не относящимися к данному делу. Кроме того, и это очень важно, мне нужно будет найти способ побудить Бейна самому коснуться темы смерти его первой жены, иначе я не смогу устроить ему перекрестный допрос по всей форме.

– Ну а как ты думаешь поднять вопрос об эксгумации тела, не вызвав при этом страшных протестов со стороны обвинения?

– Я как раз думаю над этим, – ответил ему Мейсон. – Ясно, что вылезать с этим сразу же – это значит повесить красную тряпку перед быком. Ведь Гамильтон Бергер прекрасно понимает, что стоит мне затронуть эту тему и добиться под каким–либо предлогом эксгумации, то все дело по обвинению Виктории Брэкстон провалится в глубокую бездну. Если, разумеется, будет установлено, что первая жена также умерла от отравления мышьяком. Если нет – пиши пропало! Так что оставим пока тело в могиле и попытаемся вызвать перед присяжными хотя бы тень первой покойной жены нашего героя–любовника, чтобы Бергер, при всей его въедливости и опыте, не смог закрыть эту тему. А сейчас, Пол, расскажи, что твоим ребятам удалось собрать о ней?

– Ее родители – довольно состоятельные люди с Восточного побережья Штатов, – начал Дрейк не спеша. – Они с самого начала возражали против замужества своей дочери, считая Натана Бейна, и совершенно справедливо, как мы это видим, человеком ненадежным и подозрительным. Но Марта была девицей довольно своенравной и независимой, а Натан умел, да и сейчас умеет, когда нужно, производить прекрасное впечатление на окружающих, да и ухаживать за женщинами он мастак непревзойденный. Дамский угодник с прекрасными манерами и хорошо подвешенным языком, он сумел влюбить в себя Марту. В таком возрасте девицы становятся неуправляемыми, и, не послушав возражений родителей, она вышла за него замуж.

– Ну а деньги–то свои у нее были?

– У нее была небольшая сумма денег в банке, доставшаяся ей по наследству от дяди. По условиям завещания, она могла получить эти деньги только в день своего двадцатипятилетия. До этого срока ими распоряжался специально назначенный опекун, а она получала проценты от вклада.

– Какая сумма была указана в завещании?

– Что–то около пятидесяти тысяч долларов.

– Понятно. Продолжай. Что случилось дальше?

– Как я уже говорил, брак с Натаном Бейном встретил весьма прохладное отношение ее родителей, если не сказать больше. Но она сумела настоять на своем и фактически убежала из родительского дама, связав свою судьбу с любимым и, как ей казалось, любящим человеком. Она хотела, чтобы родители уважали ее выбор. Старики же считали, что все это от неопытности, молодости и впечатлительности, что она перебесится, разберется в своем Натане и рано или поздно вернется домой. Ну а все остальное ты уже знаешь.

– Расскажи поподробнее об этих пятидесяти тысячах.

– Жили они на то, что с горем пополам зарабатывал Натан, и на проценты с банковского вклада. Семнадцатого июня ей исполнилось двадцать пять лет, и в тот же день она, в соответствии с условиями завещания, получила эти пятьдесят тысяч долларов. Этим же летом, первого августа, она умерла, и ты уже знаешь, при каких обстоятельствах. Наследство досталось ее законному супругу. На какое–то время Натан Бейн становится довольно богатым человеком и начинает жить на широкую ногу. Но денежки уплыли довольно быстро, особенно после того, как он полюбил бега и принялся вкладывать их в сомнительные проекты. И тогда Натан возобновил поиски новой богатой невесты, и, нужно сказать, довольно быстро нашел ее. На этот раз действительно богатую. У Элизабет Бейн было в ценных бумагах и недвижимости по крайней мере полмиллиона долларов, а может быть, и больше. Он рассчитывал, что ему удастся сравнительно легко наложить лапу на эти доллары, да не тут–то было – Элизабет оказалась далеко не глупенькой и самостоятельной деловой женщиной. Он не терял надежды, продолжая обхаживать ее со всех сторон, но сорвался на своих любовных шашнях. Вначале она просто подозревала его, а затем ее подозрения переросли в твердую уверенность, и тогда она лишила его малейшей доли наследства в своем завещании. Бог мой, когда суммируешь голые факты, этот Бейн выглядит сущим дьяволом во плоти, но когда видишь его в свидетельской ложе, такого смиренного, полного раскаяния, такого понятного в своих человеческих слабостях… Бьюсь об заклад, Перри, среди присяжных не один мужчина так или иначе побывал в шкуре Натана Бейна и в глубине души сочувствует ему. Скажу тебе честно, Перри, он все же сумел завоевать симпатии некоторых из членов жюри. Да, кстати, я не хочу совать нос не в свое дело, когда оно меня не касается, но сдается мне, что с этим завещанием Элизабет Бейн не все ладно, а? Есть там какое–то жульничество.

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, во–первых, составлено оно было утром того дня перед смертью. Во–вторых, звучит оно как–то странно, я имею в виду сам текст завещания. Как будто работу над ним прервали на середине, а затем, через некоторое время, возобновили его составление, но почерк уже совершенно другой, какой–то неровный и вымученный. Экономка сообщила моей оперативнице, я тебе о ней рассказывал, что Викки Брэкстон оказала серьезный нажим на Элизабет перед ее смертью, с тем чтобы она составила завещание в их пользу, что Элизабет не соглашалась и что с большим трудом, и еще неизвестно как, ей удалось заставить сестру закончить и подписать его.

– Это пусть адвокаты Натана Бейна доказывают в суде по наследству, – подчеркнуто ровно сказал Мейсон.

– Да нет, я к тому, что завещание как будто прервано посередине.

Мейсон ответил гробовым молчанием.

– Ну ладно, это, в общем, не мое дело, – с затаенным лукавством сказал Дрейк. – Я вот что хочу предложить, Перри. Мои люди могли бы пустить слушок и довести его до сведения родителей Марты Бейн, о том, что их дочь была отравлена мышьяком, и посоветовать им провести эксгумацию тела их покойной дочери.

– Нет, Пол, – Мейсон отрицательно покачал головой, – если пойти этим путем, то тогда наш следующий ход не станет сюрпризом для моего большого друга Гамильтона Бергера. Он заранее подготовится и заблаговременно возведет защитные редуты вокруг этой опасной темы бесконечными протестами и оттяжками. Нет, Пол, завтра я постараюсь усыпить бдительность окружного прокурора своей необычной покладистостью, а когда он немного расслабится, то устрою Натану Бейну перекрестный допрос первой степени. Мой вопрос насчет обстоятельств смерти его первой жены должен прозвучать совершенно неожиданно для них. Как только я затрону эту тему, беги к телефону и звони родителям Марты Бейн, расскажи им, что случилось, и убеди их поднять страшный шум, требуя эксгумации. Запомни, Пол, как только я затрону эту тему – сразу же к телефону.

– Положись на меня, – сказал Дрейк. – Мне кажется, если тебе удастся на этом сыграть, то ты сможешь разрушить образ кающегося грешника и смиренного мужа, который они стараются создать у присяжных. Если ты не сможешь сделать этого, жюри будет еще больше настроено против тебя.

– Знаю, знаю, Пол. – Мейсон сразу помрачнел. – Не береди рану, а то и так тяжело на душе.

Глава 19

Когда суд собрался на следующий день, Гамильтон Бергер вел себя так, как будто не сомневался в неминуемой победе. Окружной прокуророткрыто бросал на Перри Мейсона полные близкого триумфа взгляды.

– Ваша честь, – начал он, – Натан Бейн выступал вчера с показаниями, и я прошу его вновь пройти в свидетельскую ложу, если он будет так любезен.

Натан Бейн осторожно, словно слон, ступающий по корзинке с яйцами, двинулся к свидетельской ложе, устроился в кресле и взглянул на Гамильтона Бергера, словно кающийся, но преданный пес. Однако при этом он имел вид человека, который, это было откровенно заметно, обнажает всего себя в интересах правосудия и желает, если необходимо, принести еще новые жертвы.

– Мистер Бейн, сосредоточьтесь, пожалуйста, на событиях, которые произошли сразу же после смерти вашей жены.

– Слушаюсь, сэр.

– Помогали ли вы полицейским в обыске дома и построек?

– Да, я помогал им, сэр.

– Опишите, будьте добры, в общем плане дом и постройки.

– Дом в два с половиной этажа. Позади гараж и сад.

– В саду есть кустарник?

– Да, окружает сад по примеру. Кустарник и ограда.

– Обыскивая этот сад, нашли ли вы что–нибудь, или присутствовали ли вы, когда что–то обнаружили полицейские?

– Да, сэр.

– Что именно?

– Бутылку, завернутую в бумагу.

– Вы были рядом, когда полицейские ее развернули?

– Я был рядом, сэр.

– И что было внутри?

– На бутылке этикетка из аптеки в Гонолулу, на ней было напечатано слово «мышьяк».

Позади себя Мейсон услышал шум. Виктория Брэкстон, задохнувшись от волнения, вскочила на ноги, пытаясь что–то вымолвить. Заместитель шерифа, который охранял ее на скамье подсудимых, кинулся было к ней навести порядок, но натолкнулся на исступленные всплески истерического смеха: Виктория Брэкстон смеялась, плакала – словом, впала в истерику.

– Извините меня, – Гамильтон Бергер с подчеркнутой вежливостью обратился к Перри Мейсону. – Ваша клиентка, судя по всему, испытывает сильный эмоциональный стресс. Думаю, ваша честь, следует устроить перерыв до тех пор, пока подзащитная сможет вновь участвовать в судебном заседании.

– Перерыв до одиннадцати часов, – сказал судья Ховисон и стукнул молотком по столу. – В зале есть врач?

– Доктор Кинер.

– Пусть он осмотрит подзащитную, – произнес судья Ховисон и быстро удалился в судейскую.

В зале возникло настоящее столпотворение, публика рвалась вперед, дежурные заместители шерифа окружили Викторию Брэкстон, фоторепортеры сражались за выгодную точку, с которой можно было удачно заснять сцену, присяжные, забыв о предписаниях суда, вытягивали шеи, чтобы хотя бы мельком увидеть, что же происходит. Прошло почти сорок пять минут, прежде чем дрожащая, побледневшая, душевно потрясенная Виктория Брэкстон смогла едва что–то вымолвить в присутствии Перри Мейсона в комнате для свидетелей, по соседству с судейской.

– Ну так что же? – холодно спросил Мейсон.

– Ради бога, не корите меня, – едва слышно произнесла она, – иначе я снова разревусь. У меня действительно случайно оказался этот чертов мышьяк, от которого я так неудачно избавилась, вот и все. Все очень просто. Я купила этот мышьяк в Гонолулу для кошки, которая превратила жизнь в нашем квартале в ад. Бутылка была в моем багаже. Когда я вернулась и узнала, что Элизабет умерла от отравления мышьяком, я внезапно вспомнила, что бутылка с ядом у меня, и подумала, что все это может быть неправильно истолковано. Тем более что на бутылке было написано, что мышьяк изготовлен в Гонолулу и… ну а я уже знала, что полиция подозревает кого–то из близких родственников, и была почти уверена, что они придут и начнут обыскивать мой багаж, поэтому я подошла к окну моей спальни на втором этаже и выбросила эту бутылку в кустарник. Кто–то, должно быть, заметил меня, иначе я не могу представить, почему они обыскивали дом и постройки. Вот и вся история.

Мейсон сосредоточенно молчал.

– Что, мои дела действительно так плохи? – последовал робкий вопрос.

– Они настолько плохи, что если не произойдет какого–нибудь юридического чуда, то у вас есть все шансы заработать в самое ближайшее время смертный приговор за убийство первой степени.

– Когда окружной прокурор вытащил на свет божий эту бутылку с мышьяком, я подумала то же самое.

Мейсон поднялся и принялся мерить шагами комнату.

– Что же нам делать? – взмолилась она. – Или, другими словами, что нам остается делать, что мы сможем предпринять?

– Я, – сказал Мейсон, – вероятно, смогу получить отсрочку на пару дней, ссылаясь на то, что вы перенесли сильнейший эмоциональный стресс. Но если так поступить, исчезнет какая бы то ни было, пусть даже самая последняя, слабомерцающая надежда. Однако, если вы сможете вернуться в свидетельскую ложу, расскажете правду и подадите ее так, что убедите хотя бы одного из присяжных, мы помешаем жюри вынести смертный приговор. Единственная наша надежда сейчас – ускорить процесс, с тем чтобы общественное мнение окончательно не стало враждебным. Сможете ли вы вернуться в зал и пройти через все эти испытания?

– Теперь смогу, кажется, пройти через все. Дрожу, правда, как осиновый лист, но другого выхода, чувствую, нет.

– Знаете, – заметил Мейсон, – вам следовало бы рассказать мне это раньше.

– Если бы я рассказала, вы отказались бы защищать меня. Я уже не маленькая девочка, мистер Мейсон. Я рискнула и проиграла. Не растравляйте рану. Меня казнят, не вас.

– Вернемся в зал суда, – коротко предложил Мейсон.

– Вы объясните членам жюри мою истерику?

– Конечно.

– Когда?

– Когда, – сказал Мейсон, – смогу придумать объяснение, которое не превратит в еще больший ад ваше дело.

В ее глазах внезапно загорелась надежда.

– А нельзя ли, как вы думаете, начать сразу, сейчас, пока неудачный резонанс от моей истерики еще не так силен?

– Нет, – ответил Мейсон, – мы не будем ничего объяснять, пока не привлечем на свою сторону по крайней мере одного члена жюри. Пойдемте, и постарайтесь не отводить взгляд – мы должны прямо смотреть им в лицо.

Поднявшись, он вернулся в зал суда, который теперь пристально уставился на него с угрюмой враждебностью. Судья Ховисон занял свое место и призвал публику к порядку. Гамильтон Бергер с преувеличенной заботой осведомился у Мейсона:

– Ваша клиентка в состоянии продолжать процесс?

– Вполне, – резко перебил его Мейсон.

– Превосходно, – сказал Бергер. – Но я могу понять потрясение, которое она испытала. Обвинение желает оставаться справедливым, но в то же время оно хотело бы быть и гуманным. Если эта побледневшая, выведенная из душевного равновесия, дрожащая подзащитная плохо себя чувствует, как это кажется, мы…

– Нет, она хорошо себя чувствует, – прервал Мейсон. – Продолжайте процесс и поберегите ваши симпатии для ваших «звездных» свидетелей.

– Я могу понять и поэтому извинить вашу вспыльчивость, – Бергер делано улыбнулся. – Мистер Бейн, не пройдете ли вы в свидетельскую ложу? Теперь, мистер Бейн, я хотел бы спросить вас: узнаете ли вы ту бутылку, если снова ее вам покажут?

– Да, сэр. Моими инициалами помечена наклейка, на ней же и инициалы тех полицейских, что принимали участие в изъятии.

– Это та самая бутылка? – Гамильтон Бергер вручил ему коробку со стеклянной крышкой, в ней был небольшой пузырек.

– Да.

– Ваша честь, мы обращаемся с просьбой зарегистрировать ее как улику, – сказал Гамильтон Бергер.

– Протест, – заявил Мейсон, – это заявление – некомпетентное, не имеющее отношения к делу, несущественное. Никакой связи не установлено между пузырьком и подзащитной. Кроме того, суд должен обратить внимание на то, что этот пузырек содержит белый порошок. Можно считать доказанным, что если Элизабет Бейн и была отравлена, то тремя таблетками пятигранной формы, что…

– Минуточку, – вмешался Гамильтон Бергер. – Если суду будет угодно, мы можем связать данную улику с подзащитной, вызвав двух других свидетелей. Предвидя протест мистера Мейсона, я попросил бы мистера Бейна сейчас отойти в сторонку и дать возможность пройти двум другим свидетелям, которые смогут устранить вопросы, поднятые в протесте.

– В таком случае, – распорядился судья Ховисон, – я предложил бы, чтобы вы просто заявили о вызове для установления личности свидетеля, и потом, закончив с ним, вы смогли бы вызвать других.

Предложение не вписывалось в стратегию Бергера, и на его лице появилась недовольная гримаса.

– Ваша честь, – обратился он к судье, – один из свидетелей находится в Гонолулу. Крайне важно, чтобы он появился здесь для дачи показаний. Мне необходимо время, чтобы вызвать его сюда.

– О чем он собирается давать показания? – спросил адвокат.

Гамильтон Бергер с удовольствием повернулся к Мейсону.

– Этот свидетель, – сказал он, – служащий аптеки в Гонолулу. Он установит соответствие личности подзащитной с той женщиной, которая зашла в его аптеку и попросила продать мышьяк, чтобы отравить кошку, которая якобы создавала невообразимый шум в округе, терроризировала соседей, душила цыплят и пугала детей. Он представит журнал записи ядов, где имеется подпись подзащитной и дата продажи мышьяка.

– Зачем же, – небрежно заметил Мейсон, – нет никакой необходимости тащить сюда свидетеля из Гонолулу. Мы решим этот вопрос путем соглашения адвокатов двух сторон в процессе.

– Вы что – готовы на соглашение?

– Ну разумеется, – тем же небрежным тоном заявил Мейсон. – О чем тут спорить? Конечно же, мы пойдем на соглашение!

– О, я понимаю, – не в силах понять тактику своего противника, зло бросил Бергер. – Принимая во внимание истерику подзащитной…

– Достаточно, господин окружной прокурор, – резко возразил судья Ховисон. – Ограничьтесь в ваших замечаниях процессуальными рамками. Ввиду согласия адвоката защиты декларация доказательства, только что заявленная окружным прокурором, считается частью улик в этом деле.

– И, – продолжил Гамильтон Бергер, явно застигнутый врасплох, – этот свидетель установит идентичность переданного подзащитной пузырька и наклейки на нем, представит образцы печатной продукции на пишущей машинке аптеки, и мы надеемся, что эксперт–графолог докажет, что эта наклейка…

– Никаких проблем, – подтвердил Мейсон. – Мы признаем и наклейку с надписью.

– В соответствии с соглашением все это тоже рассматривается как улика, – распорядился судья Ховисон. – Ввиду согласия мистера Мейсона это, насколько я понимаю, снимает протест защиты о том, что пузырек не был связан с подзащитной?

– Совершенно правильно, ваша честь, – сказал Мейсон, вежливо улыбаясь. – Просто я хотел удостовериться, что доказательство имело место. Это единственная цель моего протеста. Далее я хотел бы спросить окружного прокурора сейчас: нет какого–либо другого доказательства о связи этого пузырька с подзащитной? Если оно имеется, давайте представим его сейчас, а потом мы согласимся, что пузырек может быть зачтен как улика.

– Есть и другая улика, – сказал Гамильтон Бергер.

– Представьте ее.

– Я предпочел бы представить ее позднее.

– Тогда, – повысил голос Мейсон, – я возобновляю протест по факту, что улика с пузырьком – неправомочная, не относящаяся к делу и несущественная. Нет доказательства, связывающего этот конкретный пузырек с подзащитной.

– Ладно, хорошо, – вздохнул Гамильтон Бергер, – на оберточной бумаге имеются отпечатки пальцев подзащитной со следами флюоресцентного порошка, идентичного тому, каким была опылена шкатулка с драгоценностями. При ультрафиолетовом свете видно излучение, а отпечатки идентичны отпечаткам пальцев подзащитной.

– Вы в этом уверены? – задал вопрос Мейсон.

– Я в этом уверен, и в суде находится эксперт по дактилоскопии, который подтвердит это под присягой.

– Тогда я пойду на соглашение, – весело заявил Мейсон.

– Давайте–ка не будем спешить, – нахмурился судья Ховисон. – Мне, откровенно говоря, не очень нравится, что защита так легко идет на соглашение с обвинением в таком серьезном деле, тем более по такой важной улике. Господин окружной прокурор, я все–таки прошу вас вызвать указанного свидетеля.

– Прекрасно, – охотно согласился Бергер. – Если суд позволит мистеру Бейну покинуть свидетельскую ложу, я вызову сержанта Голкомба.

Отошедшего в сторону Натана Бейна сменил сержант Голкомб, который, проходя в свидетельскую ложу для дачи показаний, не смог сдержаться и бросил на Перри Мейсона злорадный, полный торжества взгляд.

– Я показываю вам пузырек и прошу ответить, видели ли вы его раньше?

– Да, сэр.

– Где?

– Он был найден семнадцатого сентября на земельном участке мистера Бейна, у забора, в саду.

– Теперь я показываю вам эту бумагу и прошу вас ответить – что это такое?

– Ею был обернут пузырек, это оберточная бумага.

– Вы обследовали бумагу?

– Да, сэр.

– Что вы на ней нашли?

– Отпечаток среднего пальца правой руки подзащитной. Этот отпечаток, между прочим, имеет слабые следы флюоресценции. Другими словами, при ультрафиолетовом свете проявляются те же самые безошибочные признаки порошка, который был на шкатулке с драгоценностями в гостиной мистера Бейна.

– Приступайте к перекрестному допросу, – предложил Гамильтон Бергер.

– Эта бумага была снаружи пузырька? – спросил Мейсон.

– Да, сэр.

– И отпечаток пальца был на ней? Никаких других отпечатков не было?

– Других, которые можно бы идентифицировать, нет, но было много смазанных, также флюоресцентных. Другими словами, это отпечатки пальцев руки, которая дотронулась до флюоресцентного порошка, но они были просто смазаны.

– И свечение совсем слабое?

– Да, сэр.

– Вы его сравнивали с тем, что на таблетках, найденных в мусорной корзинке?

– Свечение на таблетках было гораздо сильнее.

– А теперь скажите мне, пожалуйста, – вел дальше Мейсон, – не было ли найдено флюоресцентных отпечатков, как смазанных, так и пригодных для идентификации, на пузырьке, этикетке и на внутренней стороне бумаги?

– М–м… нет, – ответил Голкомб не совсем уверенно.

– Таким образом, если бы подзащитная, имея определенную дозу флюоресцентного порошка на пальцах, развернула бумагу, чтобы вынуть из нее пузырек, или открыла бы пузырек, тогда и на нем были бы подобные следы флюоресценции, не так ли?

– Я не готов ответить на этот вопрос.

– Почему? Вы ведь даете показания как эксперт.

– Ну… я не знаю, когда она доставала мышьяк из пузырька. Это могло случиться и раньше… Я не знаю просто, мистер Мейсон. Я не могу ответить на ваш вопрос. Слишком много неясных факторов.

– Понятно, что вы не можете ответить на этот вопрос, – с преувеличенной вежливостью сказал Мейсон. – Премного вам благодарен, сержант. Это все.

– Мистер Бейн, пожалуйста, будьте любезны, вернитесь в свидетельскую ложу, – обратился Гамильтон Бергер. – Ваша честь, я возобновляю мое предложение, чтобы этот пузырек и оберточная бумага были приняты как вещественное доказательство обвинения.

– Хорошо, они будут приняты именно в этом качестве. Итак, три пятигранные таблетки, найденные в мусорной корзинке в доме у свидетеля Бейна, являются вещественным доказательством номер один, пузырек с аптечной наклейкой – вещественное доказательство номер два, и оберточная бумага, в которую был завернут упомянутый пузырек, – вещественное доказательство номер три.

– Господин Мейсон, – резко повернулся к адвокату Гамильтон Бергер, – можете приступать к перекрестному допросу свидетеля Бейна.

Мейсон с беспокойством взглянул на часы. У него перед обеденным перерывом оставалось совсем немного времени, всего лишь на несколько вопросов. Если он думает произвести впечатление на жюри, он должен работать быстро.

– Вы отдалились от своей жены, мистер Бейн?

– Совершенно верно, сэр. К сожалению… Я уже говорил, что вина полностью лежит на мне.

Было очевидно, что любые дальнейшие попытки со стороны Мейсона сорвать маску с лица этого лжекающегося грешника могут только еще больше восстановить присяжных против защитника.

– Вы виделись с женой во время ее последней болезни?

– В самом конце, когда она была едва в сознании.

– Раньше вы были женаты?

– Да.

– Ваша первая жена умерла?

– Да, сэр.

– Со своей женой Элизабет Бейн вы не виделись в начале болезни?

– Нет. Из–за проблем, я уже упоминал, она не желала, чтобы я находился в ее комнате.

– Вам хотелось узнать о симптомах болезни?

– Разумеется. Я метался по спальне, терзаясь в муках, мистер Мейсон. Я спрашивал, что с ней, умолял, чтобы мне сразу же все сообщали. Попросил доктора описать симптомы. Я хотел быть уверенным, что все, что может медицинская наука, будет сделано.

– Вы знали, что описанные вам симптомы были определены как отравление мышьяком?

– Да.

– Вам были известны эти симптомы?

– Нет.

– Действительно ли нет?

– Нет.

– Вы никогда прежде с ними не встречались?

– Ну разумеется, нет, мистер Мейсон.

– Я спрашиваю вас, мистер Бейн, – Мейсон встал со своего места, – во время последней и роковой болезни вашей первой жены не проявлялись ли у Марты Бейн такие же симптомы, которые проявлялись у Элизабет Бейн, вашей второй жены?

– О, ваша честь, – буквально задохнулся от негодования Гамильтон Бергер, – это заходит слишком далеко. Это попытка инсинуации. Это к тому же незаконно, бесчеловечно, безнравственно…

– Я так не думаю, – сказал судья Ховисон, проницательно вглядываясь в лицо Бейна. – Обвинение достаточно широко использовало данного свидетеля. Учитывая эти обстоятельства, я даю защите свободу для перекрестного допроса. Протест отклонен.

– Отвечайте на вопрос, – предложил Мейсон.

– Симптомы отличались, – выдавил из себя Натан Бейн, внезапно потеряв выдержку. По его реакции чувствовалось, что он поражен точно так же, как совсем недавно Виктория Брэкстон, и это было заметно.

– Чем они различались?

– Это был другой случай. Она умерла от пищевого отравления. Врачи так сказали. В свидетельстве о смерти говорится…

– Вскрытие производилось?

– Нет. Я говорю, что было в свидетельстве о смерти.

– В случае с вашей второй женой было проведено вскрытие или нет?

– Да, сэр.

– С целью доказать, что она умерла от отравления мышьяком?

– Я полагаю, окружной прокурор приказал произвести вскрытие.

– Но никакого вскрытия не было проведено в случае с Мартой Бейн, вашей первой женой?

– Нет, – Натан Бейн, казалось, съежился в костюме.

– Вы намереваетесь получить в наследство от вашей жены Элизабет около полумиллиона долларов?

– Это под вопросом. Насколько мне известно, она составила завещание, в котором…

– Вы планируете оспаривать это завещание, не так ли?

– Ваша честь, – вмешался Гамильтон Бергер, – я желаю заявить протест на том основании, что защита, действуя негодными методами, пытается инспирировать некоторые далеко идущие выводы, которые…

– Это разъяснит ход мышления свидетеля, – ответил Мейсон. – Он очень красноречиво говорил здесь об искренности своего покаяния. Давайте уточним, насколько искренне его покаяние.

– Мистер Мейсон, мне кажется, ваши выражения несколько выходят за процессуальные рамки, – заметил судья Ховисон, – но я разрешаю свидетелю ответить на вопрос.

– Да, – отрезал Натан Бейн. – Это завещание – настоящий обман, оно…

– Вы намерены не допустить утверждения этого завещания, не так ли?

– Намерен.

– И таким образом вы получите около полумиллиона долларов?

– Возможно, – на этот раз тон Бейна был свирепым и сердитым.

– Тогда, – Мейсон продолжил, – расскажите жюри, сколько вы унаследовали после того, как ваша первая жена так несчастливо ушла в иной мир при признаках, так схожих с теми, что проявились при последней болезни Элизабет Бейн.

– Ваша честь! – закричал Гамильтон Бергер. – Это инсинуация, которая не подтверждена доказательством. Это выходит за рамки перекрестного допроса.

– Думаю, я приму этот протест по форме, в которой был поставлен вопрос, – постановил судья Ховисон.

– Можете вы, – спросил Мейсон, – указать жюри любую деталь болезни вашей первой жены, Марты Бейн, которая отличалась бы от признаков последней болезни вашей второй жены, Элизабет Бейн?

Натан Бейн неловко молчал.

– Можете ли вы? – повторил Мейсон вопрос.

– Я не присутствовал и не знаю симптомов болезни Элизабет, – наконец произнес Натан Бейн.

– Сколько денег вы примерно получили в наследство от первой жены?

– Протест, – вмешался Гамильтон Бергер. – Это…

– Отклоняется, – мгновенно распорядился судья Ховисон.

– Пятьдесят тысяч долларов.

– Как долго вы были женаты?

– Около двух лет.

– Мне не хотелось бы, – судья Ховисон взглянул на часы, – прерывать перекрестный допрос защиты, но он отнял уже несколько минут предполагаемого перерыва.

– Понимаю намек, ваша честь, – скромно согласился Мейсон.

– Суд откладывает заседание до двух часов пополудни, – распорядился судья Ховисон. – Подзащитная возвращается под стражу, и члены жюри помнят о рекомендациях суда.

Воспользовавшись моментом, пока члены жюри еще не все покинули свои места, Натан Бейн рванулся из свидетельской ложи и закричал, не в силах сдержать себя:

– Ты… ты… грязный адвокатишка… я этого так не оставлю… ты еще пожалеешь… я… я убью тебя!

– Ну что вы, мистер Бейн. – Мейсон был хладнокровен и невозмутим, как всегда. – Вам не стоит убивать меня, так как вы не получите в наследство от меня ни одного цента!

Стоявший рядом газетный репортер громко засмеялся и что–то быстро записал в свой блокнот. Тут же вмешались служащие суда и не мешкая увели распаленного Бейна от ложи защитника. Члены жюри присяжных, задумчиво покачивая головами, покидали свои места.

Глава 20

Перри Мейсон, Делла Стрит и Пол Дрейк сидели в своем любимом ресторанчике напротив Дворца правосудия. Хозяин, старый друг, посадил своих верных клиентов в отдельную комнату, где они могли без помех поговорить, и даже протянул туда телефонный аппарат.

Мейсон, расправляясь с бутербродом с ветчиной и запивая его молоком, сказал:

– Черт побери, Пол, у меня все еще нет ясности.

– Но у жюри она есть, – ответил Дрейк. – Конечно, ты мастерски сработал с Натаном Бейном. Ты сумел бы привлечь на свою сторону еще нескольких присяжных, если бы твоя клиентка смогла выйти в свидетельскую ложу и изложить подходящую версию. Но ты же знаешь, Перри, она не сможет.

– Почему не сможет?

– Слишком много всякого против нее. Отпечаток на обертке, тот факт, что она вышвырнула эту бутылку из окна. Судя по всему, когда она выбрасывала из окна эту злополучную бутылку, кто–то из соседей заметил и сообщил полиции, когда те рыскали в округе. Нельзя поверить, что ребята Голкомба вышли из дома и ни с того ни с сего принялись обыскивать двор. У Голкомба не хватает для этого мозгов.

– Да, не хватает, – согласился адвокат. – Здесь ты прав, какой–то свидетель заметил, как она выбросила бутылку из окна, и показал полиции место, куда она упала.

– В этом–то все и дело, – сказал с жаром Дрейк. – Как только она выйдет в свидетельскую ложу и попытается изложить свою версию, Гамильтон Бергер устроит ей такой перекрестный допрос, что, когда он закончит с ней, она превратится в самую великую отравительницу со времен Лукреции Борджиа.

Мейсон мрачно кивнул.

– Ты знаешь, Перри, – продолжал Дрейк, – я внимательно наблюдал за залом и за реакцией публики и должен признать, что, несмотря на то что ты действительно блестяще поработал с Бейном, срывая маску святоши с этого лицемера, общий настрой все же не в пользу твоей клиентки. Устроив истерический припадок при упоминании о найденной бутылке с ядом, она сама завязала узел на своей шее.

– Что завязала, то завязала, – устало согласился адвокат. – Признаюсь, это выбило меня из колеи. Представь – защищать клиента в суде и вдруг неожиданно узнать, что он утаивает от тебя нечто чрезвычайно важное.

– А как бы вы поступили при подобных обстоятельствах? – спросила Делла Стрит. – Она была уверена, что о ее секрете никто не узнает. К тому же боялась рассказать вам всю правду, так как вы могли бы отказаться от защиты.

– Думаю, так оно и было бы, – мрачно промолвил Мейсон, – но у меня все же нет ясного представления. Обратили внимание на лицо Бейна, когда я задавал вопрос о его первой жене?

– Ты, конечно, застал его врасплох, – сказал Дрейк.

– Почему? – спросил Мейсон.

– Его натаскивали и разучивали с ним, как вести себя при твоем перекрестном допросе, но это был неожиданный удар в особо уязвимое место.

– Ты согласен со мной, что ему нанесен тяжелый удар? – спросил Мейсон.

– Он едва не грохнулся в обморок, – сказал Пол.

Мейсон задумчиво нахмурил брови, помолчал минуты две и спросил:

– Ты позвонил родителям Марты?

– В ту же самую минуту, когда ты спросил об этом Бейна.

– Как они это восприняли, Пол?

– Они бросились на первый попавшийся рейс, требуют эксгумации тела и вообще подняли страшный шум.

Мейсон впервые вымученно улыбнулся.

– На мой взгляд, – предупредил Дрейк, – если тело эксгумируют и выяснится, что она умерла от мышьяка, жюри у тебя в кармане, но при условии, что версия подзащитной убедительна. Но если окажется, что Марту Бейн не отравили, Перри, все будет кончено. Ты превратишь Натана в мученика, а себя – в бессовестного интригана и клеветника.

– Нравится мне это или нет, – Мейсон кивнул, – но на этот риск я должен пойти. Когда адвокат попадает в подобную ситуацию, он должен все поставить на кон.

– Если твоя клиентка смогла бы как–то объяснить этот пузырек с мышьяком, – тянул свое Дрейк.

– Она сможет. Она купила его для кошки.

– Перри, – покачал головой Дрейк. – Жюри ей не поверит. Попытайся дождаться, какие аргументы выставит Бергер.

– Да, – саркастически заметил Мейсон, – уж я могу представить себе эти аргументы! Вот что скажет Гамильтон Бергер: «Убийца думала, что она всех обманула, и, когда эта изобличающая ее улика, которую защита и не пытается оспорить, была представлена суду, как же она поступила? Дамы и господа присяжные заседатели, я не прошу принять мою оценку этой улики. Я прошу только признать оценку, которую высказала сама подзащитная…» – и так далее, и тому подобное до бесконечности.

– В твоих устах звучит чертовски убедительно, – признал Дрейк.

– И у Гамильтона Бергера будет так же, – сказал Мейсон. – Позвони в свою контору, Пол, спроси, нет ли чего новенького.

Дрейк набрал номер и сказал:

– Я обедаю. Что–нибудь новенькое в деле Бейна?.. Что? Повтори… Не бросай трубку. – Он повернулся к Мейсону и пояснил: – Любопытное развитие событий. Мы устроили слежку, ты знаешь, за Натаном Бейном.

Мейсон кивнул.

– Бейн, судя по всему, никакой слежки за собой не заметил. И немудрено – голова у него забита совершенно другим. У нашего живчика и мышиного жеребчика Натана Бейна, как и у всех мужчин его склада, паразитирующих за счет женщин, есть одна общая слабина. Когда эти ребята стареют, они почти неизменно попадаются на свою собственную удочку. Когда какая–нибудь умная, корыстолюбивая и беспринципная интриганка, к тому же молодая и привлекательная, появляется на пути таких прожженных ловеласов, как Натан Бейн, то они становятся совсем ручными и попадают в ту же самую ловушку, которую когда–то устроили своим женам.

– Давай, Пол, – поторопил его Мейсон, – не тяни. Что там еще случилось?

– Несмотря на свое раскаяние в свидетельской ложе, Натан Бейн по–прежнему по уши влюблен в Шарлотту Моррэй. Она вернулась в Лос–Анджелес и проживает в резиденции «Рапидекс».

– Под какой фамилией? – живо спросил Мейсон.

– Под своей собственной. Она там уже несколько дней. Натан Бейн приходил к ней сегодня утром перед тем, как направиться в суд.

Меряя шагами комнату, Мейсон глубоко задумался.

– Вот эта мелочишка должна помочь тебе размазать его при дальнейшем перекрестном допросе, – сказал Дрейк.

Мейсон снова согласно кивнул.

– Инструкции? – деловито осведомился Дрейк.

– Пол, у меня идея, – внезапно сказал Мейсон.

– Самое время, – пробурчал Дрейк.

– Кто будет в доме Натана Бейна сегодня после обеда? Никто?

– Давай, Перри, поразмыслим. Полагаю, что никто. Бейн и экономка оба будут в суде и…

– Пол, – резко прервал его Мейсон, – я хочу, чтобы ты нашел где–нибудь поблизости укрытие, чтобы разместить записывающее устройство. Затем я хочу, чтобы ты пробрался в дом Бейна и установил подслушивающий аппарат в комнате с телефоном.

– Перри, пожалей, ради бога! – На лице Дрейка появился испуг. – Не делай этого!

Лицо Мейсона закаменело.

– Пол, я рискую репутацией, и тебе придется рисковать вместе со мной. Я хочу, чтобы ты поставил в эту комнату микрофон, нашел укрытие неподалеку и установил в нем записывающее устройство.

– Боже мой, Перри, если он найдет микрофон…

– Вмонтируй его в такое место, где он не найдет.

– Перри, он в конце концов обязательно найдет его. И если только он додумается опылить микрофон флюоресцентным порошком, то…

– Но к тому времени, – прервал его Мейсон, – они найдут проводку и два свободных, болтающихся конца.

– Что мы должны сделать, Перри? – Лицо Дрейка осветилось надеждой.

– Выдели двух оперативников для слежки за домом. Я хочу знать, когда Бейн вернется. Хочу знать, кто еще войдет в дом и когда они выйдут. В пределах часа после возвращения домой ему будет выдан телефонный звонок. После этого можешь срезать провода, собрать оборудование и сматываться.

– Если меня поймают, мне это будет стоить лицензии, – сказал Дрейк.

– А ты не дай себя поймать, – холодно парировал Мейсон.

Глава 21

Открыв в два часа дня вечернее заседание суда, судья Ховисон обратился к залу со следующим вступительным словом:

– Леди и джентльмены, вопреки моим строгим правилам, я разрешил на этот раз заместителям шерифа допустить в зал публику, которой не хватило мест. Допущенная в зал публика должна быть размещена по краям вдоль стен и не мешать проходу. Хотел бы предупредить каждого, что своим поведением он должен демонстрировать безусловное уважение к суду. Если, несмотря на мои предупреждения, возникнут какие–либо неприятные инциденты, то я распоряжусь удалить публику. Наше утреннее заседание было прервано на перекрестном допросе мистера Бейна. Мистер Бейн сейчас вновь пройдет в свидетельскую ложу, и мистер Мейсон продолжит перекрестный допрос свидетеля.

Вид у Натана Бейна был довольно–таки жалкий: от былой самоуверенности не осталось и следа, а показное смирение и раскаяние уступили место довольно откровенному испугу. Ясно было, что те несколько неприятных вопросов, заданных ему Мейсоном, заставили его осознать тот факт, что даже тщательное натаскивание Гамильтоном Бергером – явно ненадежный щит от мастерских выпадов закаленного в судебных битвах адвоката.

Адвокат начал в своей обычной спокойной манере.

– Мистер Бейн, – обратился он к свидетелю, – вернемся к вашим показаниям по этому флюоресцентному порошку. Насколько я понял, в вашем доме в определенный момент постоянно повторялись случаи воровства?

– Да, сэр.

– Совпавшие с наймом Нелли Конуэй?

– Правильно, хотя сейчас я понимаю, что по времени это было простое совпадение.

– Исчезали драгоценности?

– Да, сэр.

– До приема на работу Нелли Конуэй не пропадали драгоценности?

– Нет, сэр.

– Со стороны проживающих в доме не поступало жалоб о пропаже вещей?

– Нет, сэр.

– Ваша жена держала свои драгоценности в шкатулке, которую обычно запирали в секретере в гостиной?

– Да, сэр.

– И Нелли Конуэй, конечно, наняли сиделкой ухаживать за вашей женой после той несчастной аварии, когда у вашей жены был поврежден позвоночник?

– Да, сэр.

– И сразу же после аварии в отношении вас у вашей жены возникло настолько сильное чувство ожесточения, что она запретила вам заходить к ней в спальню, не так ли?

– У нее был сильный нервный стресс.

– Отвечайте на вопрос. У вашей жены развилось чувство ожесточения в отношении вас и она не допускала вас в спальню?

– Да, сэр.

– Итак, вы непосредственно устно не общались с женой со времени аварии до ее смерти?

– К сожалению, это правда.

– Вы, должно быть, знали до аварии, что эти компрометирующие вас бумаги спрятаны в ее спальне?

– Знал.

– Задолго до аварии?

– Не могу вспомнить.

– Постарайтесь вспомнить.

– Ну, я…

– Прямо перед аварией, не правда ли?

– Ну, возможно, и так. Она сказала мне об этих бумагах… позвольте вспомнить… это был такой шок…

– Вы не станете отрицать, что она сказала вам в тот самый день аварии, что у нее есть вещественные улики против вас, более того – документальные доказательства вашей супружеской неверности, и что она собирается развестись с вами, не так ли?

– Я…

Мейсон раскрыл портфель и выхватил из него письмо, посланное Виктории Брэкстон.

– Да или нет, мистер Бейн? – жестко спросил он, драматически повышая голос, одновременно с треском вынимая письмо из конверта и разворачивая его.

– Да, – стыдливо признался Натан Бейн.

– Далее, – сказал адвокат, – вы настаиваете, что ювелирные изделия стали пропадать из дома после того, как взяли на работу Нелли Конуэй?

– Да, но я уже говорил вам и снова хочу заявить, что вы произвольно выхватываете совпадение по времени краж в доме с приемом мисс Нелли Конуэй на работу, хотя здесь не более чем простое совпадение. Давно доказано, в том числе и вами, что мисс Конуэй не имеет ничего общего с пропажей драгоценностей.

– Но они исчезали?

– Да, сэр.

Мейсон поднялся и встал прямо против съежившегося Натана Бейна, пристально глядя ему в глаза. В зале наступила напряженная тишина, когда он, нарочито бесстрастно и спокойно, отчетливо выговаривая каждое слово, спросил:

– Как вы узнали?

– Что – как я узнал?

– Что исчезали драгоценности жены?

– Почему? Я, в общем, знал, что у нее есть и…

– Вы ведь не общались с женой?

– Нет.

– Значит, жена не могла сказать вам?

– Нет.

– Шкатулку держали в закрытом секретере?

– Да.

– Жена не могла ходить?

– Нет.

– Как узнали вы, что исчезали драгоценности?

Бейн неловко заерзал в кресле.

– Как вы узнали? – взорвался Мейсон.

– Ну, – начал Натан Бейн, – я… я просто обратил внимание, что…

– Этот секретер принадлежал вашей жене, не так ли?

– Да.

– Но у вас был запасной ключ к этому ящику и жена не знала?

– У меня был ключ.

– Шкатулку с драгоценностями держали закрытой на ключ?

– Да.

– И вы хранили запасной ключ к этой шкатулке, а жена не знала?

– Я уже однажды все это объяснял вам, мистер Мейсон.

– Я не спрашиваю вас о вашем объяснении, я прошу ответа на свой вопрос. Хранили вы или не хранили ключ к этой шкатулке без согласия жены и при полном ее неведении?

– Ну, некоторым образом да.

– Да или нет?

– Протест на том основании, что этот вопрос уже задавали и на него был дан ответ, – вмешался заметно встревоженный Гамильтон Бергер.

– Протест отклоняется, – отрезал судья Ховисон.

– Да или нет? – переспросил Мейсон.

– Да, – ответил Натан Бейн.

– Поэтому, – сказал Мейсон, – единственный способ узнать, что пропадали ювелирные изделия после заболевания жены, был таков: вы тайно открыли этот секретер, тайно вскрыли ее шкатулку, тайком произвели опись содержимого шкатулки без согласия жены и без ее специального разрешения. Разве это не правда?

– Я просто проверял.

– Какие драгоценности пропали из шкатулки жены?

– Бриллиантовая подвеска. То есть имитация…

– Я не говорю о поддельных драгоценностях, которые вы туда положили, речь идет о настоящих драгоценностях.

– Я затрудняюсь ответить.

– У вас не было описи содержимого шкатулки?

– Нет, сэр, описи драгоценностей жены не было. Специальной описи – нет.

– Тогда зачем вы брали шкатулку и проверяли содержимое?

– Чтобы просто проверить.

– Но если вы не знали, что там было, как вы могли сказать, что что–то пропало?

– Ну я… просто заглянул.

– И вы не можете сообщить нам ни об одной конкретной вещи, которая пропала?

– Нет, сэр.

Почувствовав явное замешательство Бейна, Мейсон подступил к нему поближе и уже не сводил с него испытующего проницательного взора.

– А теперь я хочу спросить вас: эта женщина, с которой у вас была связь, – вы дарили ей драгоценности?

– Не хотите ли вы, сэр, намекнуть, что я…

– Дарили вы ей драгоценности? Отвечайте на вопрос.

Лоб Натана Бейна покрылся мелкой испариной. На него было жалко смотреть.

– Да или нет? – взорвался Мейсон.

– Да.

– Ну наконец–то, благодарю вас, – саркастически промолвил Мейсон. – Эти подарки вручались ей в магазинной упаковке или вы вынимали их из своего кармана и надевали их на нее?

– Не могу вспомнить.

– В состоянии ли вы вспомнить любой магазин, в котором вы купили какую–нибудь подарочную ювелирную вещь?

– Я… в большинстве случаев я покупал их на аукционах.

– Сохранился ли у вас какой–нибудь счет на приобретение хотя бы одной вещи, которую, как вы сейчас это утверждаете, купили на аукционах?

– Нет, сэр, я их выбросил.

– Ставлю вас в известность, – заявил Мейсон без всякого перехода, – что по нашей рекомендации родители Марты Бейн, вашей первой жены, намерены обратиться с официальным прошением об эксгумации тела их покойной дочери. У вас будут по этому поводу какие–либо возражения?

– Ваша честь, ваша честь! – закричал Гамильтон Бергер. – Заявляю решительный протест. Вопрос выходит за рамки перекрестного допроса, не связан с проблемами данного дела, спорен по существу и, следовательно, неправомочен. Я еще раз заявляю, что защита…

– Думаю, что я отклоню этот вопрос на том основании, что он спорен, – распорядился судья. – Однако я намерен разрешить защите расширить параметры данного перекрестного допроса, особенно имея в виду специфический и достаточно широкий круг проблем, которые были подняты при перекрестном допросе данного свидетеля.

– Вы хотели бы, чтобы тело Марты Бейн эксгумировали? – спросил Мейсон.

– Тот же протест.

– То же распоряжение.

– Ваша честь, – обратился Мейсон, – я теперь обращаюсь с просьбой, чтобы это дело было отложено до тех пор, пока не завершилась процедура по эксгумации тела покойной Марты Бейн. Я полагаю, что это жизненно важно для выяснения различных аспектов нашего дела с целью установить, умерла ли она от мышьяка или нет.

– О, ваша честь, – вмешался Гамильтон Бергер, показывая своим раздраженным тоном, что существуют, кроме всего прочего, границы человеческого терпения. – Это всего лишь ловкий отвлекающий маневр защиты в ходе судебного процесса, который становится для нее невыгодным. Если она так озабочена смертью Марты Бейн, то могла бы представить заявление об отсрочке слушания дела до суда. Теперь, когда жюри уже в полном составе…

– Тем не менее, – прервал его судья Ховисон, – суд склонен считать, что в этом ходатайстве, возможно, что–то содержится, хотя я не собираюсь сразу же соглашаться с ним. Потребуется время, чтобы обдумать этот неожиданный поворот в деле, и поэтому я приму решение завтра утром. Готовы ли вы, джентльмены, тем временем продолжить процесс?

– Ваша честь, – покачал головой Мейсон, – вопрос о том, будет ли это ходатайство удовлетворено, повлияет на все мои дальнейшие планы в процессе. Мне не хотелось бы продолжать, пока не будет окончательного решения.

– Прекрасно, – распорядился судья Ховисон, – я откладываю принятие решения до десяти утра, а тем временем заседание суда прекращается. Подзащитная остается под стражей, а члены жюри по–прежнему должны иметь в виду указание суда не совещаться по различным аспектам дела между собой или с другими лицами или разрешать обсуждать его в своем присутствии; жюри также не должно вырабатывать мнение относительно виновности или невиновности подзащитной до тех пор, пока не будут собраны все доказательства и дело не будет окончательно передано ему для решения. Заседание суда отложено до десяти утра, до завтра. Я хотел бы тем не менее попросить защиту вызвать в суд официальных лиц, правомочных решить вопрос о правовой целесообразности проведения эксгумации тела покойной Марты Бейн. Заседание суда откладывается.

Глава 22

Крошечный директорский кабинет в агентстве Пола Дрейка стал мозговым центром операции. Мейсон и Делла Стрит стояли у стола, превращенного в командный пункт с четырьмя или пятью телефонами прямой связи. Время от времени, как только появлялись новые данные, детектив сообщал о ходе операции.

– Этот чертов незапланированный перерыв в работе суда едва не подрезал нас, – пожаловался Дрейк. – Если бы Натан Бейн сразу же вернулся домой, он мог бы нас поймать на горячем. Мне определенно не нравится все это, Перри. Это какая–то судорожная, отчаянная попытка, в которой шансы…

– Сейчас все шансы использованы, – прервал его Мейсон. – Снявши голову, по волосам не плачут. Как ты считаешь, где, черт побери, пропадает наш Натан Бейн?

– Полчаса назад он покинул бюро Гамильтона Бергера, – уточнил Дрейк. – Оперативник, ведущий слежку, еще не имел возможности передать нам его маршрут.

– Если он захочет сразу отправиться в резиденцию «Рапидекс», нам крышка, – вздохнул Мейсон.

– Почему?

– Попозже я тебе все расскажу.

– Ты ведешь игру без каких–либо шансов на успех, – с явной обидой заметил Дрейк. – Мало того, что риск невероятный, ты даже не можешь поделиться со мной, что ты замыслил. Боишься, что я откажусь играть в твои опасные игры?

– Не обижайся, Пол, дело вовсе не в этом. Когда ты не забиваешь себе голову посторонней информацией, ты только лучше работаешь. Черт побери, Пол, ты контору побольше снять не можешь, чтобы в ней можно было хоть как–то двигаться?

– Не могу позволить себе таких расходов.

– Никогда не подумаешь, глядя на счета, что ты нам присылаешь. И ради бога, Пол, перестань трястись. Адвокат и детектив, которые неиспользуют всех шансов ради клиента, никудышные профессионалы. Кстати, поставить микрофон – не такое уж ужасное преступление.

– Дело не в этом, – ответил Дрейк, – а в том, насколько все это оправдано с моральной точки зрения.

– Понимаю твои моральные проблемы, – с симпатией сказал Мейсон. – Но мы не можем быть слишком разборчивыми. Мы должны получить определенную информацию. Ее нельзя получить доступным способом, и поэтому мы должны достать ее необычным путем. Как твои ребята проникли? С отмычкой?

– Естественно.

– Никто об этом не знает? Их никто не видел?

– Думаю, что нет. Возможно, сосед заметил, но мой человек нес корзинку с провизией и был одет как посыльный из магазина.

– Где твой пост с прослушивающей аппаратурой?

– В гараже, что мы сняли неподалеку. Ох и не нравится мне все это, Перри!

– Почему не нравится?

– Понимаешь, мы были вынуждены снять гараж в большой спешке, и, судя по всему, владелица гаража считает, что мы собираемся прятать там краденые машины. У меня такое предчувствие, что она каждую минуту может побежать в полицию, и тогда нам – крышка!

– Ну, – Мейсон взглянул на часы, – мы должны будем так или иначе съехать оттуда в пределах часа.

Зазвонил телефон. Дрейк поднял трубку, молча выслушал короткое сообщение, кивнул в знак одобрения и сказал:

– Отлично, держи меня в курсе всего, что там происходит.

Он повесил трубку и повернулся к Мейсону:

– Все в порядке, Перри. Твоя ловушка расставлена. Натан Бейн и экономка приехали домой пять минут назад. Мой парень, ведущий слежку, привел их туда, но позвонить смог только сейчас. Теперь будем ждать сообщений с контрольного пункта.

– Там кто–нибудь еще есть из оперативников?

– Конечно, конечно, – заявил Дрейк. – Перри, ты не беспокойся. Уже пошла настоящая работа. Людей у нас там достаточно, и мы сразу сообщим, если кто–то войдет или выйдет, и будем держать тебя в курсе всех событий.

– О’кей, Делла, – Мейсон повернулся к ней. – Твой выход.

Делла Стрит вынула листок бумаги из записной книжки, расправила его на столе и попросила:

– Пол, соедини меня с городом.

– Все в порядке, – Дрейк повернул переключатель, – соединил. Набирай свой номер.

Искусные пальцы Деллы Стрит проворно побежали по диску.

– Что за номер? – с любопытством спросил Дрейк.

– Натана Бейна, – коротко ответил Мейсон.

Делла Стрит прижала трубку к уху, ожидая ответа.

– Сигнал проходит? – спросил Мейсон.

Делла Стрит кивнула.

– Ну, Перри, ты еще тот авантюрист, скажу я тебе, – восхищенным шепотом выдохнул Дрейк. – Письмо, что ты вытащил из портфеля и водил перед носом Натана Бейна, действительно ли оно было письмом, которое написала своей сестре Элизабет, или это…

– Рецепт сладкого пирога, – ответил Мейсон. – Черт возьми, Пол, они что, не собираются отвечать? Может, твои ребята…

Он замолчал, когда Делла Стрит махнула рукой, чтобы они прекратили разговор. Приблизив трубку к губам, она заговорила строгим, размеренным, без выражения тоном, резко обрывая слова:

– Мистер Натан Бейн?.. Очень хорошо, пожалуйста, позовите его поскорее к телефону по делу чрезвычайной срочности… Хэлло, это мистер Натан Бейн? Прекрасно. Говорят из приемного покоя больницы. Пациентка, назвавшаяся Шарлоттой Моррэй, проживающая в резиденции «Рапидекс», только что доставлена на «Скорой», и ей оказывается помощь в связи с отравлением мышьяком. Она заявляет, что это могло случиться только из–за шоколадных конфет, которые она получила по почте. Она обратилась к нам с просьбой сообщить вам, что ей оказали срочную помощь, и попросила, если вы сможете, сразу же приехать к ней.

Делла Стрит переждала полсекунды и затем тем же профессиональным деловым тоном продолжила:

– Правильно. Фамилия Моррэй, Шарлотта Моррэй. Адрес – резиденция «Рапидекс». До свидания.

Она повесила трубку.

Дрейк широко раскрыл глаза, все еще не в в силах прийти в себя.

– Перри, честное слово, ты с ума сошел!

– Это единственное, Пол, что мы можем сделать в этой ситуации. У меня созрела одна безумная версия, и я должен ее проверить.

– Но Бейна не поймать на эту приманку, – сказал Дрейк. – Просто…

– Пусть твои ребята продолжают работу, – прервал его Мейсон, – записывая все, что услышат.

– Но, Перри, боже мой, таким способом ты ничего не получишь.

– Поживем – увидим, – лаконично ответил Мейсон.

Они вновь сели за стол, с нетерпением ожидая звонка.

– Слушай, Пол, – взорвался Мейсон через десять минут, – я сойду с ума, если здесь останусь еще хоть минуту. Сколько мы еще просидим, как ты думаешь, пока получим сообщение от твоих ребят в гараже?

– Когда закончат записывать то, что тебе нужно. Они каждый час докладывают регулярно о событиях за истекший час, но если появится что–то необычное, они сразу же сообщат.

– Хотел бы я знать, что ты называешь необычным, – проворчал Мейсон. – Мы ведь действуем наобум: зарядили пленкой камеру со вспышкой, протянули через тропинку шнур к затвору, оставили фотоаппарат в лесу, а на следующий день хотим вернуться и узнать, что же снято на пленку. Может оказаться олень, а может и скунс. К тому же надо дождаться, пока проявят пленку, чтобы узнать, что же поймал объектив. Вот так же, по этому принципу, и работают у тебя в гараже.

– Возможен вариант, когда ловит не объектив фотоаппарата, – улыбнулся Дрейк, – а адвокат Мейсон.

– Может быть, – вздохнул Мейсон.

– Но, черт возьми, – повысил голос Дрейк, – первым делом он должен был позвонить Шарлотте Моррэй.

– Если позвонит, интересно, что он ей скажет.

Мейсон, взглянув на часы, начал на столе выстукивать пальцами марш. Дрейк было начал что–то говорить, но, заметив выражение лица адвоката, переменил свое решение и закрыл рот. Медленно истекли еще пять минут, и Мейсон встревоженно спросил:

– Пол, далеко от твоих ребят телефон, откуда они должны звонить?

– Ты имеешь в виду тех, что наблюдают у дома Бейна?

– Нет, нет. Ребят, которые в этом гараже.

– Недалеко, Перри. У бензоколонки, на углу.

– Подойти – секунды или минуты?

– Выйдя из гаража – две минуты.

Мейсон снова взглянул на часы, затем машинально вынул карандаш из кармана, стал нервно водить пальцем по грани карандаша, переворачивая его каждый раз.

– Перри, чего же ты все–таки ожидаешь от этой авантюры? – недоуменно осведомился Дрейк.

– С каждой минутой, – покачал головой Мейсон, – я все меньше и меньше чего–либо ожидаю. Мы бы уже что–то услышали.

Прошло еще пять минут.

Мейсон закурил сигарету, откинулся в кресле и со вздохом сказал:

– Ну что ж, Пол, мы, кажется, проиграли.

– Все могло бы быть иначе, – сказал Дрейк, – если бы я знал, на что мы поспорили, каковы были ставки и сколько мы намерены потерять.

– Натан Бейн, – нетерпеливо прервал Мейсон, – вероятно, находился в контакте с Шарлоттой Моррэй и, должно быть, догадался, что этот звонок был подстроен.

– Он никуда не выходил, – возразил Дрейк. – Он и экономка были в бюро Гамильтона Бергера и беседовали с ним. Выйдя от него, они прямо направились домой.

– Нигде не останавливались и никуда не звонили? – спросил адвокат.

– Не думаю, – ответил Дрейк. – Полагаю, что мои ребята сообщили бы об этом, если бы они звонили. Я распорядился, чтобы они сообщали обо всех действиях и передвижениях этой парочки, ребята они дотошные и такой важный момент ни за что не пропустили бы.

– Тогда, – Мейсон устало поднялся, – Бейн, должно быть, умудрился позвонить своей Шарлотте Моррэй прямо из бюро окружного прокурора. Мы обязаны придумать сейчас что–то другое. Передай своим ребятам, чтобы они сняли проводку подслушивания и возвращались. Необходимо вынести все оборудование из гаража, чтобы полиция ничего не нашла, если начнет копать в этом деле.

– Проводку, которая ведет в дом Бейна, – сказал Дрейк, – мы снимем сразу же, как стемнеет.

– Когда твои ребята выйдут с тобой на связь? – Мейсон, наверное, никогда не чувствовал себя таким уставшим.

– Через двадцать минут, если, разумеется, не случится ничего экстраординарного.

– Ну и ладно, – сказал Мейсон нарочито бодрым голосом. – Полагаю, что это все. Натан Бейн оказался не таким простаком, как мы надеялись, и просто–напросто что–то заподозрил.

Резкий телефонный звонок заставил вздрогнуть всех, даже обычно невозмутимого Дрейка.

– А вдруг что–нибудь новенькое, – только и успел пробормотать он, схватив телефонную трубку.

Мейсон, подняв голову, застыл, как натянутая струна. Напряженно замерла и Делла Стрит.

– Слушаю… – ответил Дрейк. – Так… понятно… говори дальше… Что, что такое? А ну–ка еще раз и помедленнее. И говори громче, я тебя плохо слышу. Так…

Внезапно лицо Дрейка просветлело. Бросив многозначительный взгляд на Мейсона, он кивнул и сказал в трубку:

– Отлично, ребята. Будь на проводе и никуда не отходи. – Дрейк прикрыл трубку ладонью и обратился к изнывавшему от нетерпения Мейсону: – Ребята только что записали диалог, вернее, драку Бейна со своей экономкой. Оба стояли как раз у телефона, поэтому запись получилась отличной. Бейн обвинил ее, что она из ревности послала Шарлотте Моррэй отравленные конфеты. Экономка же назвала его грязным бабником, лгуном и недотепой, бросив ему прямо в лицо, как топорно и бездарно он сработал, пытаясь отправить на тот свет свою жену в той автомобильной аварии. В ответ Бейн, очевидно, стукнул ее, и они принялись тузить друг друга. В общем, вышло все в самом лучшем виде, как и задумано.

– Все это записано на пленку? – деловито спросил Мейсон.

– Все от первого до последнего слова.

– Передай ребятам, пусть продолжают наблюдение и запись разговоров в доме. Как только начнет темнеть, пусть вновь выйдут с нами на связь, если, конечно, не появится ничего новенького.

А сейчас, Делла, – Мейсон повернулся к своей секретарше, – соедини меня с лейтенантом Трэггом.

Дрейк передавал в трубку новые инструкции адвоката, пока Делла набирала номер. Подождав ответа, Делла Стрит кивнула Мейсону на телефон, и он, взяв трубку, сказал:

– Привет, лейтенант. Говорит Перри Мейсон.

– Какого черта вам надо? – пробурчал Трэгг.

– С чего вы это взяли, Трэгг, что мне что–то надо?

– По вашему тону, Мейсон. Очень уж вы вежливы.

– Чем вы отблагодарите нас, – засмеялся Мейсон, – если мы преподнесем вам развязку двух доказанных убийств в подарочной упаковке, перевязанной розовой ленточкой?

– Чем я отблагодарю? – Трэгг осторожно повторил вопрос.

– При этом компрометирующая микрофонная запись, – продолжал Мейсон, – станет собственностью полиции.

– Другими словами, будет считаться, что это полиция осуществила прослушивание?

– Совершенно верно.

– А доказательства надежны?

– Перевязанные розовой ленточкой подарки ждут вас.

– Полагаю, тогда можно будет договориться, – сказал Трэгг, – но я не хотел бы быть марионеткой в ваших руках. Я должен на сто процентов быть уверен, что у меня на руках выигрышная карта.

– Будет она у вас, – заверил Мейсон. – Приезжайте в агентство Пола Дрейка. К тому времени у нас все будет готово.

– О’кей, – ответил Трэгг, – вы меня заинтриговали. Кстати, этот парень, Бейн, вовсе не производит на меня такое благоприятное впечатление, как на Голкомба и окружного прокурора… Но даже в этом случае вы должны представить мне убедительные доказательства.

– Приезжайте и убедитесь, – сказал Мейсон, положил трубку и обратился к Делле Стрит: – Превосходно. Соедини меня с Натаном Бейном.

– С Натаном Бейном?! – воскликнул Дрейк. – Ты с ума сошел?

Пока Мейсон собирался что–то сказать в ответ, Делла Стрит уже крутила телефонный диск.

– Алло, – сказала она в трубку. – Алло… Это вы, мистер Бейн? Минуточку, пожалуйста, не отходите от телефона. – И она протянула трубку адвокату.

Мейсон взял трубку и вежливо промолвил:

– Добрый день, мистер Бейн. Перри Мейсон у телефона.

– Мне не о чем с вами разговаривать, мистер Мейсон. Окружной прокурор пообещал мне прекратить ваши инсинуации. Увидимся завтра в суде.

– Может быть, вы и не дойдете до суда.

– Черт побери, дойду, – рассердился Бейн. – А когда я дойду…

– Минуточку, мистер Бейн, – прервал его Мейсон, – пока вы дома, пошарьте–ка получше у себя в комнате и попытайтесь разыскать микрофон. Прощайте.

Когда Мейсон повесил трубку, Дрейк вскочил как ужаленный и протестующе завопил:

– Бог мой, Перри, ты представляешь, что ты наделал? Ты понимаешь…

– Прекрасно понимаю, Пол, – улыбаясь, заявил Мейсон, – провоцирую Бейна к бегству. Бегство, как ты прекрасно знаешь, является доказательством вины. Вот увидишь, твой оперативник, который ведет наблюдение за домом, очень скоро сообщит тебе, что наш шустрый Натан Бейн как ошпаренный выскочил из дома, сел в машину, и только его и видели. Я хочу, чтобы у лейтенанта Трэгга было на руках такое крепкое дело, в котором никакой Гамильтон Бергер не смог бы найти ни одного изъяна.

Глава 23

В гараже стоял сырой заплесневелый запах, который, казалось, просачивался прямо из соседних зданий, притулившихся совсем рядом и загородивших солнечный свет. Было холодно и ветрено. Люди Дрейка, подняв воротники пальто, хлопотали над записывающим аппаратом. Лейтенант Трэгг вместе с Перри Мейсоном и Деллой Стрит, наклонившись, слушали магнитофонную запись. Пол Дрейк, примостившись на какой–то коробке, разговаривал о чем–то с одним из своих оперативников. Записанные голоса Бейна и экономки, усиленные небольшим громкоговорителем, звучали достаточно отчетливо, хотя и были слегка смазаны колебаниями микрофона. Через десять минут запись прекратилась, и лейтенант Трэгг выпрямился.

– Это то, о чем я вам говорил, – сказал Мейсон.

– Скажите, Мейсон, а как вы догадались, что это она?

– Когда я косвенно обвинил Натана Бейна в убийстве его первой жены во время перекрестного допроса, то я внимательно следил за его реакцией. В тот момент мне показалось, что я попал в точку и нанес ему сокрушительный удар. Ведь все вроде бы указывало на то, что именно он виноват в смерти своей первой жены. Но затем я начал размышлять, связывая воедино все детали этого дела, и мало–помалу пришел к выводу, что здесь должен быть еще один персонаж драмы. На эту мысль меня натолкнул тот факт, что его первая жена, судя по всему, умерла, полакомившись отравленными шоколадными конфетами. Тот, кто сделал это, знал, что…

– Обождите минутку, – прервал рассуждения адвоката лейтенант Трэгг, – почему же тогда Натан Бейн не отравился одной из этих конфет?

– Я как раз и начал вам говорить об этом. Тот, кто приготовил эти отравленные конфеты, отлично знал, что Натан Бейн ни за что не притронется к этим конфетам, так как у него сильная аллергия ко всему сладкому, прежде всего к шоколаду. Я начал размышлять. Я представил себе, что бы могло произойти, если бы такая тихая, молчаливая, чем–то пришибленная, малопривлекательная женщина, как Имоджен Рикер, вдруг влюбилась в такого прожженного ловеласа, как Натан Бейн. Ее странная привязанность к дому Бейна, верность и личная преданность ему – все это говорило за то, что она когда–то, а может быть, и сейчас, могла быть любовницей Натана Бейна и поверенной в его нечистоплотных делишках. И я пришел к выводу, что именно такая женщина, как Имоджен Рикер, могла превратиться в неудержимую безжалостную фурию, способную пойти на любое преступление ради объекта своей страсти…

– Вы абсолютно верно обрисовали ее психологический портрет, – вставил Трэгг. – Именно теперь, прослушав всю запись, отчетливо понимаешь, насколько правильны ваши выводы. Парочка еще та, ничего не скажешь. А уж когда они начали колотить друг друга, то выболтали вполне достаточно для скамьи подсудимых.

– Экономка убила первую жену Натана Бейна из–за ревности. Когда Рикер поняла, что была для него всего лишь очередным необременительным приключением, то она, не в силах побороть любовь к нему, осталась в этом доме только для того, чтобы быть с ним рядом. Натан Бейн женился на деньгах и во второй раз, но когда понял, что на этот раз он просчитался и они ему вряд ли достанутся, то начал придумывать всякие способы, чтобы избавиться от жены. Этот парень умел обращаться с женщинами, влезать к ним в душу и обращать все к собственной выгоде. И в изобретательности ему не откажешь. Но на этот раз у него сорвалось. Было интересно слышать откровения экономки в этой записи, каким неуклюжим и нерасторопным убийцей он оказался и как она должна была вмешаться и спасти ситуацию, подсунув таблетки из мышьяка вместо предписанного доктором лекарства, когда Нелли Конуэй, оставив коробочку с лекарствами на столе на кухне, подошла к плите подогреть кофейник. Когда экономка выплеснула ему все это в лицо, а он ее стукнул в ответ, красивая парочка устроила драку.

– Что за секреты, Пол? – Трэгг неожиданно повернулся к Дрейку. – Что там случилось? Что передают твои люди, занятые наблюдением?

– Натан Бейн, – ответил тот, – удрал в страшной спешке. Он побросал вещички в сумку и сорвался на своей машине. Мои парни пытались сесть ему на хвост, но у них не было ни малейшего шанса. Бейн как сел за руль, так сразу же выжал пятьдесят миль в час и умчался, не обращая внимания на красный свет.

– А экономка не показывалась?

– Нет, она все еще там.

Трэгг закурил и задумался.

– Полагаю, что в конце концов все оказалось весьма тривиальным, – произнес он. – Когда размышляешь и приходишь к выводу, что если первая жена была убита и если Бейн не совершал убийство, то убийцей почти наверняка должна быть экономка. Им должен стать тот, кто был в курсе их привычек, был близок к ним, кто мог бы отравить конфеты мышьяком и кто знал, что из–за аллергии к шоколаду Натан Бейн не дотронется до них. Хорошенькая заварилась каша. Итак, Натан Бейн действительно подстроил аварию, надеясь, что он может отделаться от жены, а в результате у нее только был поврежден позвоночник. Я, Перри, не понимаю, почему, если они так были близки, он не заставил экономку дать снотворное жене?

– О том, как ему отправить жену на тот свет, Натан Бейн думал все время. Но вот поручать своей верной любовнице дать жене снотворное он не стал, так как вполне справедливо опасался, что экономка узнает о его любовной связи с Шарлоттой Моррэй. Он ее боялся, и, как выясняется, не без оснований. Догадайся экономка о существовании этих компрометирующих свидетельств любвеобильного Натана, и она без труда завладела бы письмами Шарлотты Моррэй, и что бы она с ними сделала, можно только догадываться. Натан Бейн был действительно по уши влюблен в эту красивую куколку и, зная характер своей старой любовницы, справедливо опасался, что эта сумасшедшая, ревнивая до безумия и способная на все женщина напакостит Шарлотте Моррэй. Так появилась Нелли Конуэй, ну а все остальное вы уже знаете…

– Знаем мы еще далеко не все, – сказал лейтенант Трэгг. – А главное, мы не знаем, какой еще фортель выкинет Имоджен Рикер. Пора отправляться в дом Натана Бейна и поближе познакомиться с этой новоявленной отравительницей. А пока доставьте эту запись в управление.

– Я это сделаю сам, – пообещал Пол Дрейк.

– Пол, – Трэгг задумчиво посмотрел на Дрейка, – считай, что тебе крупно повезло в этом деле.

– Он действовал согласно моим инструкциям, – вмешался Мейсон.

– О’кей, Перри, – Трэгг насмешливо приподнял бровь, – вы засунули в пирог палец и полакомились, выбрав все самое лучшее. Но когда–нибудь вы просчитаетесь. Обожжете палец, и тогда будет чертовски больно.

– Может быть, может быть, – ответил Мейсон. – Но на этот раз мой расчет оказался верным. В конце концов, у меня была почти математическая уверенность, с той минуты, когда стало очевидно, что Натан Бейн побоялся довериться экономке, чтобы она достала письма Шарлотты Моррэй.

– О’кей, ваша взяла, – прервал его Трэгг. – Победителя не судят. Это проигравшие всегда объясняются, а когда выигрываешь, нечего объяснять. Пошел я арестовывать эту Имоджен Рикер. Пойдете со мной?

Мейсон согласно кивнул.

– Я здесь останусь, – заявил Дрейк.

– Ты доставишь эту запись в управление, – Трэгг вновь нахмурился, – и я должен быть уверен, черт возьми, что ничего с ней не случится.

– Меня учить не надо, – ответил Дрейк.

– Здесь, в общем, недалеко, – сказал Трэгг, возвращаясь к полицейской машине, – но, Перри, я хочу иметь машину под рукой, потому что повезу эту Рикер в управление. Вы на своем автомобиле поедете за мной следом, хорошо?

– Договорились, лейтенант. Я припаркуюсь сразу же за вашей машиной. Если она захочет сделать заявление, к вашим услугам Делла Стрит с ее стенографией.

– Мне бы, честно говоря, хотелось как можно меньше прибегать к услугам вашей секретарши, – сказал Трэгг. – Я постараюсь, чтобы ссылки на Перри Мейсона не возникали, так как окружному прокурору это может не понравиться.

– К черту окружного прокурора, – заметил Мейсон. – Если вы добьетесь признания, зовите газетных репортеров, и пусть окружной прокурор узнает об этом завтра из газет.

– Учите меня, – пробурчал Трэгг, – как вести дела?

– Конечно, – усмехнулся Мейсон.

– Ну все это будет не совсем так, – признался Трэгг. – Я дозвонюсь до окружного прокурора, введу его в курс дела и разъясню, что ему лучше бы быстренько появиться в управлении. Но прежде чем он появится, тот или иной из репортеров получит от меня наводку. К тому времени, когда окружной прокурор подъедет, они уже начнут передавать сенсацию по телефону… Дайте мне форы две минуты, – Трэгг стал внезапно решительным и деловым, – а потом можете отправляться домой и делить гонорар. А вы, ребята, продолжайте записывать, чтобы можно было все слышать. Если она захочет облегчить душу, посмотрю, что она скажет в комнате с телефоном. О’кей, пошли.

Трэгг поехал. Выждав две минуты, Мейсон с Деллой Стрит последовали за ним. Полицейская машина стояла перед домом. Лейтенанта Трэгга не было видно. Один из ребят Пола Дрейка, из тех, кто наблюдал за домом, медленной походкой прошелся мимо машины Мейсона.

– Трэгг только что вошел внутрь, несколько минут назад, – сказал он.

– Знаю, – ответил Мейсон. – Кто его впустил? Экономка?

– Нет, входная дверь была открыта. Постучав и не получив ответа, он открыл ее и вошел.

– Это уже интересно! – оживился Мейсон.

В этот момент дверь распахнулась, и лейтенант Трэгг поманил его рукой. Адвокат взбежал по ступенькам на веранду.

– Перри, садитесь в машину, – скороговоркой проговорил Трэгг, – забирайте ребят Дрейка и к черту убирайтесь отсюда. Я только что позвонил в управление, чтобы они выслали нашу дежурную бригаду.

– Хотите сказать, – спросил Мейсон, – что она…

– Он ее задушил… Он действительно безумно влюблен в эту Шарлотту Моррэй. Видно, когда Бейн и эта Рикер начали обливать друг друга грязью и затеяли потасовку, он в пылу драки задушил ее. Возможно, он только надеялся, что она потеряла сознание и он сможет удрать… Так или иначе, сейчас все перемешалось и как найти выход – это уже моя забота. Запомните главное – микрофон в доме Бейна поставил я. И немедленно уберите людей Дрейка. Передайте им, чтобы они убирались к черту, и побыстрее.

– Как быть с Бейном? – задал вопрос Мейсон. – Эта Шарлотта Моррэй может быть в опасности. Если он ринется туда и…

– Не учите меня, – веско отчеканил лейтенант Трэгг, – как мне заниматься своим делом. Через шестьдесят секунд полицейская машина с телефоном станет на якорь перед резиденцией «Рапидекс». Если Бейн покажется, они схватят его. Мейсон, поторопитесь, пусть эти ребята исчезнут отсюда.

Мейсон кивнул, подхватил Деллу Стрит под руку и побежал вниз по ступенькам веранды.

– Ну, – сказала Делла Стрит после того, как Трэгг мягко прикрыл дверь за собой, – в конце концов, если рассудить, так будет лучше для всех, шеф. Она ведь действительно безумна, эта бедная Рикер. Это куда лучше, чем сидеть в камере смертников и ожидать казни.

– Да уж куда лучше, – мрачно согласился Мейсон. – Я отпущу ребят Дрейка, а ты пока позвони в гостиницу и закажи уютную, хорошо протопленную комнату с большой, просторной ванной.

– Вы что это замыслили? – Брови Деллы поползли вверх.

– Скажешь им, – объяснил Мейсон, – что эта комната предназначена для Виктории Брэкстон и что она займет ее сегодня вечером.

Микки Спилейн Дип

Глава 1

Это был до боли знакомый мне мир. Ночной Нью–Йорк ощущался повсюду.

Рожденные его центром звуки, слегка приглушенные дождем, долетали и сюда, на одну из окраин. И сама она дышала одним воздухом с центром. Ни на минуту не прекращался здесь грохот подъемных кранов завода Харди и стремительный бег машин по Колумбус Авеню.

Несомненно, частью этого города была и полуодетая девица за дальним столиком в этом баре. Высокая светловолосая блондинка с темными, затуманенными какой–то печалью глазами и влажным ртом.

Она криво усмехнулась, бросив пренебрежительный взгляд на мой дождевик, с которого стекала на пол вода. Проглотив остатки какого–то питья, она многозначительно похлопала ладонью по сиденью стула рядом с собой. С подобными экземплярами нет ни малейшего смысла вступать в пререкания. Гораздо проще сесть рядом, заплатить за выпивку и выслушивать их болтовню, чем выбрать другой столик и навлечь на себя язвительные замечания. Покидать же уютный бар и снова выходить под дождь мне тоже не хотелось.

К счастью, в качестве собеседницы блондинка оказалась довольно–таки занимательной. Правда, сначала она ухмыльнулась и потрогала пальцами свой пустой стакан. Я кивнул бармену, чтобы он снабдил наш столик питьем. Она подняла стакан, двумя глотками опустошила его и с нескрываемым удовольствием причмокнула губами.

— Благодарю, большой парень. Хочешь поговорить?

Я отрицательно качнул головой.

— Только не рассказывай, что тоже опечален шалопаем Беннетом.

Бармен коснулся ее руки.

— Тебе бы лучше заткнуться, Тилли.

— А почему это?.. Или не нравится слово «шалопай»? Так это пустяк по сравнению с тем, чем он был на самом деле.

— Помолчи, Тилли.

— Всем известно, что из маленького негодяя вырос большой. И знаешь, Джоко–бой, при одном воспоминании о нем меня трясет, как и многих других.

Негодяй есть негодяй!..

— Тилли, черт побери, замолчи!

— Глупости, Джоко–бой. Любой чувствует тоже, что и я, и радуется его смерти. Правда, есть кое–кто…

— Говорю тебе…

— Беспокоишься? Но кто может услышать? Если только вот парень…

— И дался тебе этот Беннет, Тилли!

— Еще бы! Сейчас о нем только и говорят. Надоело! — Она подняла стакан. — Хорошо, что Беннета нет, а все его парни плачут. Просто восхитительно, — Опорожнив стакан, она взглянула на меня, ее глаза слегка затуманились. — Приятель, знаешь ли ты, почему они плачут?

— Скажи.

— Я еще не утолила жажду.

— Больше ей пить нельзя, — заметил Джоко–бой.

— Принеси, — сухо сказал я.

Бармен поджал губы. Однако, не говоря ни слова, принес бутылку и поставил ее на стол. Девица ухмыльнулась, осушила новый стакан и подмигнула мне.

— Теперь рассказывай.

— Разумеется, расскажу. Дело в том, что все маленькие и большие негодяи волнуются, суетятся, орут: им хочется завладеть машиной Беннета…

Каждая банда в городе готова прибрать ее к рукам. Идет грызня и всякий, кто по неосторожности попытается захватить ее и вмешаться в склоку, рискует быть застреленным.

— Да, но это не ответ на вопрос — почему они плачут?

— В том–то и суть. Они плачут потому, что до сих пор не могут подстрелить Дипа. Он им здорово мешает, хотя здесь его нет и никто не знает, где он.

Я взглянул на нее через край стакана и спросил:

— А ты знаешь, кто такой Дип?

— Тилли… — подал голос бармен.

— Помолчи, Джоко–бой, — произнес я.

Девица одобрительно подмигнула.

— Дип — это большой парень. Он еще больший негодяй, чем Беннет. Они с Дипом были вот так, понимаешь? — При этих словах она скрестила пальцы.

Я кивнул.

— Здесь говорят, — продолжала она, — что Дип был хуже Беннета. Хуже дьявола. Он носил пистолет, когда был еще маленьким ребенком. — Она вздохнула и добавила:

— Крепкий и опасный парень. Говорят, что он вернулся. Не успели убить Беннета, как он уже здесь.

— И это верно?

— Говорят, они с Беннетом были что–то вроде кровных братьев, как это водится среди гангстеров. Вы же знаете.

— Не совсем. Кроме того, со временем друг Беннета мог измениться.

— О, нет! Они всегда были шалопаями, такими и остались. Беннет до последнего дня был гангстером. Точно таким останется и Дип. Они все делили пополам, были неразлучны с детства. Когда–то они дали друг другу клятву отомстить, если с кем–нибудь из них что–либо случится. Организовали целую семью, занимавшуюся кое–какими делами. Они даже заставили подчиниться Ленни Собела, а Ленни — крупная шишка.

— Ты что–то уж очень зла на них. С чего бы это?

Ее глаза, до того несколько затуманенные, вдруг заблестели и в них явственно обозначилась горечь.

— Они последние негодяи. Их дело — наркотики и контрабандное вино.

Прибыльно, но за счет здоровья клиентов. А что касается Беннета, то именно он виноват, что моя сестра покончила жизнь самоубийством. Ей было шестнадцать лет, а мне девять…

— Никогда не слышал об этом, — заметил я.

— Откуда же тебе знать? Правда, он не был непосредственным виновником, но мог бы ее спасти. — Она вновь взглянула на меня, помолчала и медленно проговорила:

— А Дип, говорят, еще хуже, чем Беннет.

— А ты о нем еще что–нибудь знаешь?

— Много лет тому назад он уехал из города и оставил все дела Беннету.

— Куда же он уехал?

— Никто этого не знает. Правда, первые годы он был в Чикаго, но вскоре его следы затерялись. Потом о нем почти совсем забыли и заговорили лишь после убийства Беннета… Вот так. А теперь этот Дип вернулся и опять–таки никто не знает откуда.

— Ну и что?

— Я сама думаю, что это ничего не значит. Все равно его застрелят.

Знаю только, что его прошлым очень интересуются. Известно, что он крупный воротила. Вероятно, где–то у него есть дело. Вряд ли только легальное. Ее рот скривился. — Пожалуй, только одно любопытно.

— А именно?

— Банда попытается сперва выяснить, действительно ли Дип большой человек.

— Зачем это им?

— Если он большой, то рядовые его признают, а боссы постараются убить. А если он ничем не выделяется, то рядовые его не примут, а боссы ототрут на задний план и, по всей вероятности, тоже пристрелят.

— Так зачем им ждать?

Она вновь презрительно скривила губы.

— Как ты не понимаешь!.. Повторяю, никто не знает, насколько он силен. Возможно, он прибыл сюда со своей бандой.

— Ну, нет. Это уже нереально, милая, — заметил я.

После минутного молчания она сказала:

— Да, возможно, ты прав. Однако они не знают, что он из себя в данный момент представляет. Он, может быть, переполнен жаждой мести.

— Это уже правдоподобнее.

— Вот–вот! Он может перещелкать всех, кого заподозрит в убийстве друга. Понимаешь?

— Это не исключено.

— Вполне возможно, что он и займется этим здесь. Никто не знает. Дип представляет собой… как это слово?

— Загадку.

— Вот именно. — Она взглянула на Джоко–боя и пьяно засмеялась: Взгляни–ка на него. Уткнулся носом в бумаги и ничего не хочет ни видеть, ни слышать. Особенно о том, о чем мы болтаем. Не правда ли, Джоко–бой?

Тот не обратил на нее ни малейшего внимания.

— Что ж, — продолжала она, — пускай все эти бандиты дерутся между собой и стреляют друг в друга сколько хотят. Я очень обрадовалась, когда Беннет получил заслуженную пулю, и хочу, чтобы и остальных постигла такая же участь… И не имеет значения, кто из них будет первым и кто последним.

А когда я увижу этого негодяя Дипа где–нибудь в канаве с парой унций свинца в башке, то с наслаждением подойду и плюну на него, как проделала это с убитым Беннетом, Вот так… Да и не только я одна буду рада. Собакам — собачья смерть.

— Знаешь что, девка, — сказал я спокойно, — разговор становится слишком тяжелым.

— Не называй меня «девка», черт возьми! Именно так обзывал меня проклятый Беннет.

— Я всегда буду называть тебя девкой.

— А ты кто такой?

— Дип, — сказал я. — Зови меня Дип.

Джоко–бой еще пристальней уставился в свои бумаги, но он явно не читал. Мышцы его лица напряглись, он пару раз облизнул губы. Тилли сидела неподвижно с опущенными вниз руками и наклоненной головой. Я допил свой стакан, поставил его на стол и взглянул на девицу. Вены на ее шее вздулись, щеки слегка вздрагивали.

— Как твое прошлое имя, Тилли?

— Ли, — шепотом ответила она.

— Живешь рядом?

— Да… В сто тридцатом. За рынком. Но то, что я… говорила…

— Ладно, о'кей, Тилли.

Теперь вся нижняя часть ее лица дрожала.

— Иногда я… говорю глупости.

— Да, это так.

— То, что я сказала…

Она вздохнула и закусила губу.

— О гангстерах? О том, что я бандит? Негодяй?.. Было бы лучше, если бы меня подстрелили? Но ты говорила то, что думала, не так ли?

Вдруг она решительно вскинула голову.

— Да, я говорила то, что думала, — твердо сказала она.

Джоко–бой за стойкой испуганно втянул голову в плечи.

Я усмехнулся и проговорил:

— Вот это верно. Как сказала, так и думаешь…

Ее глаза несколько секунд изучали мое лицо. Затем Ли подняла свой стакан и допила.

— Ты не Дип. Ты слишком вежлив, чтобы быть им. Настоящий Дип избил бы меня. Он не выносит, когда его называют настоящим именем. Дип не терпит женщин, которые слишком много знают и говорят о нем. — Она перевела дыхание и вызывающе добавила:

— Я знаю больше, парень, и если сочту нужным, то скажу. Вот тогда и начнется настоящее беспокойство.

— Этому я верю.

— Если бы ты был Дип, то под твоей левой рукой и днем и ночью болтался бы револьвер. Его обычно так и называли — «револьверный мальчик»… Он таскал его всюду, не заботясь о копах. Ты Дип?.. Анекдот!

Xa–xa!..

Я пошарил у себя в кармане, вытащил бумажник, бросил на стойку доллар и обернулся. Глаза Тилли были полны ужаса. Она не могла оторвать их от полы моего пиджака, под которой успела заметить револьвер 38–го калибра…

Глава 2

Офис Вильсона Беттена располагался в новом здании, выстроенном на месте старого отеля «Гринвуд». Его модернизированный фасад выделялся белым пятном в темноте улицы. Ряд светящихся окон опоясывал второй этаж, свидетельствуя, что все или почти все его обитатели на месте.

Я прошел через стеклянную дверь в пустой вестибюль и заметил на стене, рядом с лифтом, указатель имен. Весь второй этаж обозначался табличкой:

«ВИЛЬСОН БЕТТЕН, АДВОКАТ».

Очень просто и скромно. Однако в этом мире простота была необходимостью. Иными словами, она являлась одной из статей доходов, служа вместе с тем неким прикрытием высокомерия и настоящей жестокости.

Поднявшись на второй этаж, я очутился в просторном холле. Две девицы в дождевиках вертелись перед большим зеркалом. Одна из них держала во рту булавки.

— Мы закрываемся, — сообщила мне другая.

— О–о?..

— Вы ждете кого–нибудь из девушек?

Я снял шляпу и стряхнул с нее дождевые капли.

— Зачем?

Она с наглой улыбкой окинула меня взглядом с ног до головы.

— Не думаю, что вам придется долго ждать.

— Это верно… Я никогда не жду.

— Отлично. Но… вам что–нибудь нужно?

— Вильса!

— Кого?!

— Вильса. Это ваш босс — Вильсон Беттен.

Ее глаза расширились.

— Но это невозможно… Не теперь.

— Теперь и сейчас.

— Какие–нибудь затруднения, Тельма? — раздался позади меня мягкий, но внушительный голос.

— Он хочет видеть мистера Вильсона.

— Понимаю, но боюсь, что в данный момент слишком поздно вести речь о встрече.

Я медленно повернулся и взглянул на говорившего. Он не очень изменился. Всегда предельно исполнительный, умелый, который угодил бы требованиям любого босса, он, тем не менее, не обладал достаточными способностями, чтобы подняться наверх. И все же одно преимущество у него было: он всегда оказывался на стороне выигравшего. Таков был Оджи…

Брови его сузились, глаза на секунду полузакрылись. Он даже приподнял плечи и затем вновь опустил их, хотя это мало чем ему помогло. Он остался тем же самым Оджи.

— Хорошо, вы увидите мистера Беттена.

Я поблагодарил кивком. Две девушки у зеркала с любопытством прислушивались к нашей беседе и удивленно переглядывались.

— Ваше имя, пожалуйста.

— Неужели не припоминаете, Оджи? Дип. Доложите Вильсу, что пришел Дип…

Он вскинул голову и мгновенно все прошлое предстало перед его взором.

Он как–то особенно пожал своими огромными плечами и широко улыбнулся.

— Я должен был припомнить, но вы так изменились, Дип… — Теперь его голос походил на приятное журчание.

— Все мы меняемся.

— Чувствуется, что вы окрепли.

— Да. Окреп — это хорошее слово…

Офис Беттена представлял собой просторное помещение, искусно отделанное красным деревом и обставленное изящной мебелью. Блестящая полировка стен, мягкие ковры, копии картин Ван Гога, массивный стол — все говорило о значительности человека, восседавшего в кресле с высокой спинкой.

Чопорный, церемонный, накрахмаленный и выглаженный, лысеющий, но все еще темноволосый, он даже не попытался оторвать глаза от какого–то документа, лежавшего перед ним.

— Привет, Вильс, — сказал я.

Похоже, он узнал мой голос.

— Дип?.. — Он встал и протянул мне руку. — Рад вас видеть, Дип.

Я сделал вид, что не заметил протянутой руки.

— Держу пари, что вы переполнены радостью от встречи со мной, Вильс.

Его лицо было бесстрастно, но я отлично знал все, что с ним происходит, поэтому потащил к себе ногой стул и бросил шляпу на пол, Оджи тотчас подошел и наклонился за ней, но я остановил его:

— Пусть лежит здесь…

Оджи кинул быстрый взгляд на Беттена и отошел назад.

— Так, старина Вильс, — сказал я, — вор из Гарлема…

— Видеть следует настоящее, Дип.

— Молчи, когда я разговариваю, Вильс. — Я улыбнулся и с полминуты наблюдал, как он пытается отгадать значение моей улыбки:

— Ты прошел длинный путь от Беттена до Вильсона Беттена. Адвокат… неплохо. Даже очень хорошо для вора.

Я поднялся со стула, прошелся по кабинету и только теперь заметил, что некоторые картины были подлинниками.

— Да, ты продвинулся далеко, мошенник, — заметил я.

— Дип…

Я обернулся. Он стоял с открытым ртом.

— Беттен, повторяю, ты — вор. Преуспевший, хитрый и опытный плут.

Одно время ты занимался припрятыванием краденых вещей, а позже скупил у меня все, что я мог украсть. Ты прикрывал парней, переправляющих сюда контрабандный спирт и наркотики. Ты был связующим звеном между этими парнями и некоторыми копами…

— Несколько раз я избавлял вас от неприятностей, Дип.

— Да, верно, и за это получал свой фунт мяса. — Подойдя к нему вплотную, я добавил:

— Тогда я был намного моложе.

— Вы были зеленым юнцом.

— Да, но крепким. Не припомнишь ли ночь, когда Ленни Собел готовил над тобой расправу? Кто и как спас тебя тогда от верной пули в висок? Или, в другой раз, от ножа того же Собела.

— Вы были крепки и тверды.

— Не совсем так, старина. Ты знаешь, кем я тогда был.

— Юным преступником.

— Правильно, а теперь я действительно и крепкий, и твердый.

Понимаешь?

— Понимаю…

Оджи, стоявший боком у стола, изменил теперь свое положение и оказался лицом ко мне.

— Завещание Беннета у тебя? — спросил я.

— Разумеется.

— Все в порядке?

— Я был его законным поверенным.

— Что там говорится?

— Там… там…

Несколько секунд он напряженно всматривался в мое лицо, а затем сказал:

— Условно вы являетесь его наследником. Во–первых, вы должны прибыть сюда в течение двух недель после его смерти…

— Сегодня четвертый день.

— Совершенно верно. Второе условие: в случае его насильственной смерти вы должны найти убийцу.

— Умно.

— Он доверял вам, Дип.

— Там были слова «найти» или «отомстить»?

— Найти. Так или иначе, мистер Беннет хотел, чтобы убийцу нашли, но не больше. Остальное подразумевалось…

— Разумеется. Но у меня есть еще один вопрос, Вильс. Найти для кого?

— Вы очень проницательны, Дип.

Он выдвинул ящик стола, достал оттуда газету и протянул ее мне.

Красным карандашом там было выделено два абзаца статьи. Это был лист из газеты «Аптайн Спикинг», а статейка принадлежала перу Роска Тейта. Я уже видел ее. Роск Тейт был преисполнен ненависти к троим людям на свете — ко мне, Беннету и к самому себе.

— Для него? Я должен что–то доказать Роску?

— Не обязательно. Просто «найти». — В уголках губ Беттена обозначилась ехидная усмешка. — Хотя это не так–то легко, сами понимаете.

Полиция ничего не смогла сделать. Никаких следов и никаких правдоподобных версий. Вот разве Роск…

— Он ненавидит меня.

Улыбка на лице Беттена стала еще шире.

— На то у него свои соображения.

Я быстро взглянул на Беттена, а он докончил:

— Роск думает, что это сделали вы, Дип…

— Глупость, — Повторяю, у него есть свои соображения.

— Продолжайте.

— Беннет процветал. Вы отсутствовали двадцать лет, но вполне могли быть в курсе всех его дел. Никто, кроме вас, не знал о завещании. Отсюда Роск логически выводит, как бы это сказать… вашу заинтересованность в… ну, скажем, в устранении завещателя. Понимаете?

— Разумеется. Но сейчас меня интересует другое. Предположим, я не смогу разыскать убийцу, кто в таком случае наследует дело и имущество Беннета?

Теперь все лицо Беттена превратилось в сплошную улыбку.

— Я, только я… Я получу все.

— Ловкий парень.

— Само собой.

— Я могу вас убить, Вильс. ' — Но… — Он побледнел. — Тогда вы крепко запутаетесь…

— Это меня не удержит.

На какую–то минуту Беттен забыл, что такое крепкий и твердый мужчина.

За двадцать лет он стал крупной фигурой и перспектива смерти была для него, видимо, весьма нежелательна.

— Что я должен получить? — спросил я.

— Предположим, я не видел завещания…

— Никакой лжи, Вильс. Это лишьосложнит ваше положение.

Беттен поджал губы и процедил:

— Таксомоторный парк, старое строение клуба и некоторая недвижимость: несколько квартир, домики, земельные участки, гаражи. Я составлю список…

Затем акции в четырех предприятиях, пивоваренный завод.

— Отлично. А наличные?

— Десять тысяч при вашем появлении, что, собственно, и имеет место.

Остальные деньги, как и все прочее, вы получите после выполнения указанного в завещании условия.

Я протянул руку. Вильсон Беттен взглянул на нее и его рот растянулся в понимающей улыбке. Он подошел к вделанному в стену сейфу, достал желтый кассовый чек и вручил его мне.

— И последний вопрос, Вильс. Каким временем я располагаю для выполнения указанного условия?

— Неделей. Одной неделей, Дип. Но неужели вы в самом деле на что–то рассчитываете? Ведь полиция…

— Я уже это слышал. Условие я выполню. В этом не может быть никаких сомнений. Неделя, Вильс, — очень большой срок. Вы же, в качестве душеприказчика Беннета, остаетесь моим поверенным.

— Не возражаю.

— В случае какой–либо необходимости…

— Только в рамках закона, Дип.

— Большего от вас и не потребуется.

Я сложил чек, сунул его в карман, кивнул Беттену и направился к двери.

— Пойдем, друг, — сказал я Оджи.

— Да, мистер Дип, — сказал он и, не взглянув на Беттена, вышел вслед за мной…

Роск Тейт был первым подростком в квартале, который завел какое–то дело. Когда ему было четырнадцать лет, он довольно бойко торговал у входа в подземку самодельными вешалками и приносил своему пьянице отцу спиртное.

Позже он подговорил другого алкаша отлупить папашу, а затем обратился к копам с требованием избавить семью от отца, который истязал жену и был весьма жесток с детьми.

Прошедшие двадцать лет многое изменили. Раньше он продавал вразнос газеты, а теперь сам писал в них. Отец давно спился, мать находилась в каком–то благотворительном учреждении, а сам Роск вел войну с родным кварталом. Он его ненавидел, но не мог заставить себя покинуть привычное место.

Встретил я его в заведении Гими, славившемся недорогими деликатесами.

Роск сидел за отдельным столиком, занятый цыплячьей печенкой, и что–то писал в блокнот. Я прошел вдоль ряда стульев и вытащил прямо из–за стойки кресло. Гими вздрогнул и, казалось, готов был взбелениться, но, взглянув на меня, сразу как–то охладел и отвернулся.

Я подтащил кресло к столику Роска и плюхнулся в него.

— Да? — спросил он, не отрываясь от своего блокнота.

Я засмеялся. Роск поднял голову и его глаза встретились с моими.

— Дип… — проговорил он.

— Ага. Привет, Роск.

— Вы… крошка, у вас есть девять долларов и сорок центов?

— Почему нет?

— Кладите их сюда.

При этом он постучал указательным пальцем по столу.

— Пожалуйста.

Я отсчитал деньги и положил их на его блокнот. Когда–то, давным–давно я порвал ему новый костюм, за что он потребовал сейчас компенсацию.

Роск аккуратно собрал деньги и сунул их в карман своего пиджака. Его лицо ничего не выражало, но надменная осанка свидетельствовала о презрении к окружающим.

— В другой раз, — проговорил он сухо, — ты, ублюдок, деньгами не отделаешься. Когда–то я сказал, что рано или поздно, а компенсацию с тебя получу…

— Оставим это. Чем вы интересуетесь?

— У вас паскудная привычка приставать к людям. — Он облизал губы. — А что касается моих интересов, то надеюсь скоро увидеть ваш бездыханный труп. Заметка в газете об этом будет превосходной.

— Вы, Роск, все время смотрите назад. У вас плохое настроение?

— Ты, ублюдок… мерзкий ублюдок. — Некоторое время он ожидал реакции, но, заметив мою улыбку, угрожающе процедил:

— Что вам, собственно, нужно?

— Сам еще не знаю. Но кое–кто мне понадобится, Роск. Кое–кто.

Улавливаете?

— Имею представление.

— Вы знаете, почему я вернулся?

Он вытер рукой выступивший пот.

— Думаю, что знаю. И даже скажу об этом, потому что уверен: скоро вы будете висеть на виселице, или сидеть на электрическом стуле, или лежать в канаве с пулей во лбу.

— Не понимаю… С чего бы это?

— Вам нужно наследство? Что ж, оно ваше. Но вокруг него вертится целая банда идиотов. Грызня, подкуп, насилие — все пущено в ход. Вы и Беннет были духовными братьями, поэтому заключили кровавый пакт. — Он сделал небольшую паузу. — Беннет завещал вам все — постройки, клубы, деньги и ведение сомнительных дел.

— Что ж, очень мило с его стороны.

— Но вам надо еще суметь удержать все это. А кругом подножки, пули, ножи. Кроме того, существует и полиция… копы. Им тоже кое–что предстоит сделать.

— И что же?

— А то, что вместо овладения огромным имуществом, вы весьма легко можете угодить в иное место.

— А вы уверены, что я именно для этого и вернулся?

— Безусловно. Имущество и деньги весьма велики. Противостоять подобному соблазну вряд ли бы кто смог. Я бы на его месте форсировал получение наследства.

— То есть? Устранил бы наследователя?

— Ваша сообразительность делает вам честь. Но думаю, что и вам не под силу взять в свои руки наследство и удержать его. Убийство не всегда приводит к желаемой цели…

Я согнал улыбку со своего лица и спокойно, но твердо, сказал:

— Ты маленькая, худосочная вошь. Я возвратился вовсе не за имуществом и деньгами. Ни в том, ни в другом я не нуждаюсь. И запомни, ты, горшок с трухой: я его не убивал. Не думаешь ли ты в самом деле, что я стал бы рисковать головой?

Я поднялся и отставил кресло к стене.

— Слушай, Роск, и запоминай. Вернулся я только по одной причине. Мне нужен парень, который убил Беннета. Понимаешь?

— Понимаю, — произнес он почти шепотом. — Так, значит, вам нужно убийство…

— Мне нужен убийца Беннета.

— О'кей. Найдите его. Я буду с интересом наблюдать за вашими поисками и даже помогу, поскольку уверен, что в итоге смогу дать в газету неплохой некролог. Ваш некролог, Дип. Но еще раньше будет небольшая резня в квартале. Под крылышком Беннета выросло немало бандитов и, мне кажется, что худшим из них являетесь вы. — Он поднялся со стула и наклонился ко мне:

— Скажите мне одну вещь, Дип. Почему от вас не было никаких известий?

Откуда вы прибыли и что делали все это время?

— Это для некролога?

— Пока только для удовлетворения любопытства.

— Я прибыл из Чикаго, но в данный…

— Вас видели в Сан–Франциско.

— Кому же это я понадобился?

— Просто случайно.

— Думаю, будет лучше, если мы отбросим всякие случайности и займемся делом. Поскольку вы намерены помочь мне в розысках убийцы Беннета, то я буду информировать вас о своих действиях.

— О'кей. И мы до него доберемся. Непременно… А потом и до вас.

— Не наоборот?

Роск впервые улыбнулся.

— Дип, вы крупный делец, но это меня не беспокоит. Ни капельки. Все бандиты квартала знают меня, и знают, каким путем я иду. Парни Беннета прекрасно понимают, что я могу выворотить им душу и показать ее изнанку всему городу и копам в особенности. Между мной и ними нет и не может быть общего языка. Я мог бы уйти из этого квартала, но я являюсь его частью, а они нет. И они знают, что если попытаются преследовать меня, то им не поздоровится. — Он улыбнулся еще шире и добавил:

— Беннет ликвидирован, следующим, думаю, будете вы. Но некоторую помощь я попытаюсь вам оказать.

Я видел, как на его лице проступает чувство удовлетворения. Он с наслаждением представлял себе гибель всех, кого так ненавидел.

— Вы, Дип, наследуете уйму забот. Вы даже не представляете этого как следует.

— Я наследую и еще кое–что.

Его правая рука внезапно сжалась в кулак, шея вспухла в воротничке, а лицо покраснело. Теперь Роск напоминал начавшего сходить с ума индюка.

— Что? — довольно грозным тоном выпалил он.

— Элен… Маленькую ирландку, которую приютил Беннет. Я полагаю, что в качестве наследника…

— Если вы осмелитесь приблизиться к ней, я собственноручно убью вас… Ясно? — процедил он.

— Любовь, Роск? Нежная привязанность?

Он разразился проклятьями.

— Однако, — продолжал я, — вы же признаете за мной право наследования? А она ведь является частью…

— Вы очень скоро будете убиты, Дип.

— Но только не вами, малыш. Вы слишком привязаны к за кону и порядку.

Поэтому будете ждать какого–нибудь случая или же постараетесь столкнуть меня с законом. Но мы говорим о другом. Я слышал, что она теперь совсем уже взрослая и такая красавица, какой никогда не было в нашем квартале.

Поэтому, воз можно, ваша вспыльчивость не так уж удивительна. Когда же вы успели влюбиться, Роск?

— Я не влюблен. У вас просто короткая память, Дип. — Его глаза потемнели. — Она мне сводная сестра… Забыли?

— Ах, вот что! Что–то не припоминаю. Но со своей стороны также прошу вас особенно не вмешиваться и помнить, что я к таким вещам равнодушен.

Иначе, уж извините, я не остановлюсь ни перед чем…

— Как в прежние дни?

— Вот именно.

Я смотрел на него, а его глаза искали у меня на правой щеке след от памятного ему шрама, теперь заросшего и едва различимого.

— Итак, что вам известно, Роск?

— Относительно чего?

— Как был убит Беннет?

— Вы читали газеты?

— Читал. Но вы можете изложить это обстоятельней.

Роск пожал плечами.

— Он открыл дверь своей квартиры, и убийца влепил ему пулю прямо в шею.

— Из двадцать второго калибра, — добавил я.

— Да. И с близкой дистанции, так как на коже осталось пороховое кольцо… Двадцать второй… Женская игрушка. Смешно. Но только не беспокойтесь о вашем наследстве. Элен его не убивала. В тот вечер она была на репетиции в театре. Да и вообще, она…

— А где был Дикси?

— Он тоже имеет алиби.

— Так утверждает печать. Якобы Беннет послал его за виски. А каково ваше мнение?

— Все правильно. Когда Дикси ушел, Беннет позвонил в магазин и попросил его захватить еще несколько бутылок рома. Обратно Дикси вернулся вместе со служащим. Они и обнаружили труп.

— Да, но позвонить в магазин мог кто–то другой.

— Конечно. Но парень из магазина сообщил небольшую деталь… Они с Беннетом имели определенный код при телефонных переговорах и всяческая имитация голоса тут исключена.

— Следовательно, Дикси чист?

— Несомненно. Кроме того, он вообще не подходит на роль убийцы.

— В таком случае, кто же мог ухлопать Беннета?

— Спросите копов.

— Они слишком довольны его гибелью, чтобы искать убийцу. Кроме того, мне не нужна их информация. Я хочу все выяснить сам.

— Вы должны знать, Дип, что я хочу помочь вам, но только мне обязательно надо быть поближе к тому месту, где вас прихлопнут…

— Опять за старое. Но почему?

— Из–за вашего наследства…

Глава 3

Дождь припустил снова. Обычный мелкий, скучный дождь Нью–Йорка. Он заставляет блестеть тротуары и придает всему окружающему какую–то болезненную нездоровую окраску.

Я остановился перед столетним строением, которому в последние годы пытались придать более современный вид. Табличка над входной дверью была тоже новая:

«Клуб Рыцарей Совы».

«Беннет, — подумал я, — всегда был немного сентиментальным. Устарелый девиз… Но он придерживался его до конца. Никакого прогресса. Он являлся собственником прекрасных квартир и блестящих клубов, а это старинное здание было штабом организации «Рыцарей Совы“, то есть спящих днем, а действующих только ночью. Поначалу «Рыцари“ собирались в подвале, а спустя некоторое время овладели первым этажом, затем вторым и, наконец, заняли весь громадный старый дом. И теперь они собрались вновь. Король был убит и надо выбрать нового. Но не напрасно ли они теряют время? Ведь новый король стоит у входа!»

Я поднялся по ступенькам и толкнул парадную дверь. Она открылась без привычного скрипа. В те старые дни за ней обычно стоял широкоплечий парень, которому следовало показать особый значок. Лестница, ведущая на второй этаж, выглядела как и прежде. В одном месте перила были изрезаны ножом, парнем по имени Бенни Крепт, которого убили в следующую же ночь.

Вверху, у поворота, они были отполированы до блеска.

Я толкнул дверь ногой. За ней стоял на посту парень. Засунув руки в карманы, он наблюдал за происходящим в просторном баре.

Здесь мало что изменилось. Правда, вместо группы юнцов, обычно сидевших на упаковочных ящиках и корзинах, передо мной оказалась компания солидных мужчин с большими животами и лысинами. Они восседали на стульях и креслах. Однако выражение их лиц не изменилось: на них были отражены все те же усталость и равнодушие.

За столом на подмостках возвышался Бенни Матик. Перед ним стоял микрофон. Бенни повзрослел, раздался вширь, важничал, но оставался все тем же Бенни из Бруклина — проворным дельцом, пробившим себе дорогу через дюжину полицейских ловушек.

Рядом с ним сидел Дикси. На его тощем лице с опущенными щеками застыло выражение крайнего удивления. Видимо, он до сих пор не мог понять, почему еще жив и здоров. Галстук его был заколот двухсотдолларовой булавкой, а кольцо на среднем пальце левой руки, по–видимому, стоило еще дороже.

Наконец парень заметил меня и, глупо улыбаясь, спросил:

— Ну, что у вас есть?

Я не имел карточки, поэтому молча отвернул рукав и показал ему старое клеймо, выжженное на запястье: «К. С.» Выражение его лица сразу изменилось, что случалось и раньше с молодыми членами клуба. Это был еще довоенный знак, но о нем все знали.

Я прошел по заднему ряду, сел с маленьким парнем и сказал:

— Привет, Кэт!

Пару секунд он удивленно всматривался в меня.

— О!.. Дип! Когда же вы…

— Как дела?

— Да… Дип…

— Я задал вопрос.

— Мы реорганизуемся. Бенни думал…

— Когда он принял на себя руководство?

Кэт откашлялся, — Сразу после того, как Беннет… Теперь… клуб большой, Дип. Вам не надо его встряхивать.

Я сделал знак, чтобы он замолчал, и осмотрелся. Собственно, встряхивание уже произошло и произвел его Бенни из Бруклина, который сам себя избрал королем.

Организация «Рыцарей» была велика. Велика и влиятельна. По ее жилам непрерывно текли награбленное добро и контрабанда, но как политическая сила она нуждалась в опытном и толковом руководителе, каким был Беннет, но каким отнюдь не мог стать Бенни.

Всматриваясь в лица присутствующих, я не мог обнаружить признаков одобрения или, наоборот, порицания нового «короля». Как и в прошлом, на подобных собраниях они выражали, в лучшем случае, вежливое внимание, но не более.

Рот Бенни расплылся в улыбке, и стало ясно, что собрание заканчивается. Вскоре оно единодушно утвердит предложение Бенни и все поспешат к уставленным бутылками стойкам.

— Теперь, — сказал Бенни, — если нет больше вопросов…

Я поднялся и отодвинул стул.

— Имею вопрос, Бенни.

Рядом со мной нервно кашлянул Кэт. Он попытался вжать свою голову в плечи, как бы ожидая удара. Все повернулись в мою сторону. По залу волной прокатился шепот. Докатившись до передних рядов, волна отхлынула, а Бенни все молчал. Он прекрасно понимал, что каждая секунда Промедления ослабляет его положение, и, тем не менее, ожидал реакции зала.

Дикси подтолкнул его, напоминая о необходимости действовать.

— Кто это там? — наконец спросил Бенни.

— Присмотритесь получше и узнаете, — ответил я.

Кто–то назвал мое имя, и в зале воцарилась тишина.

Кровь прилила к лицу Бенни, его глаза забегали. Он знал, что надо действовать решительно, тогда собравшиеся встанут на его сторону.

— Если никто из вас не знаком с правилами организации, — сказал я, придется напомнить. Никто и ничто не реорганизуется. Я все беру на себя…

— Подождите, Дип. Вы здесь не хозяин.

— Подойдите сюда, Бенни.

Тишина стала абсолютной. Секунду–две Бенни колебался, — Подойдите же сюда, Бенни, — повторил я. — Сделайте десять больших шагов и три маленьких.

Локоть Дикси ободряюще подтолкнул Бенни и тот сделал первый большой шаг, затем второй…

Я вышел на свободное место между стеной и стульями. Краска сошла с лица Бенни, и оно стало белым, как зубная паста. Он обладал большой физической силой, но, видимо, не возлагал на нее особых надежд.

Внезапно он бросился на меня, зная, что это его последний шанс, но уже в следующее мгновение летел к стене со свернутой челюстью.

— Дикси… — позвал я.

Худощавый, хотя и гибкий и увертливый, Дикси не мог рассчитывать на силу своих кулаков, но у него была иная особенность, которую я, к счастью, хорошо знал.

Дикси шел пригнувшись, с дьявольской ухмылкой на искаженном злобой лице, делая незаметные движения рукой в рукаве своего пиджака. Я подпустил его к себе достаточно близко, и когда сверкнул клинок, нанес точный удар по суставу его руки, едва успевшей сжать рукоятку…

Клинок еще не успел упасть на пол, как нижняя челюсть Дикси пришла в соприкосновение с моим левым кулаком. Этого было вполне достаточно, чтобы он, глотая воздух, растянулся рядом с Бенни из Бруклина.

Подобрав с пола нож, я положил его рядом с владельцем и повернулся спиной. По сути дела, я мало чем рисковал.

— Теперь вы знаете наши правила, — обратился я к притихшему собранию.

— Это не демократия, а скорее похоже на диктатуру, но таков наш порядок.

Мы передаем руководство таким путем. И если среди вас есть пригодный для этого парень, то пусть он попробует взять все в свои руки. Никто возражать не будет. Только он должен будет это доказать…

Я взглянул в окружающие лица и увидел много прищуренных свиных глазок. Одни избегали моего взгляда, другие выражали одобрение, а значительная часть — испуг и удивление одновременно.

— За последние годы многое изменилось, — продолжал я. — Я вижу новые лица и знаю, зачем они здесь и что их связывает. Надеюсь, никто не попытается нарушить наши правила и порядки. Организация продолжает действовать как и при Беннете и никаких изменений не будет. Вопросы есть?

В стороне у стены поднялась рука.

— Кто это?

— Чарли Виц.

— Слушаю, Виц, — Как с бумагами, Дип?

— В настоящий момент Оджи собирает все необходимые бумаги. Не беспокойте его. Кроме того, мне нужен список новых членов клуба, а также точный учет наличности и поступлений. Если за кем–нибудь будут замечены неточности, пусть пеняет на себя.

— Роджер подойдет, — сказал сидевший неподалеку от меня человек.

— Хорошо. Я с ним переговорю.

И вдруг я заметил улыбающуюся физиономию. Она принадлежала полноватому мужчине. Однако в жесткой складке его рта и мрачном блеске глаз чувствовалась сила. Это был Хью Педл, который хозяйничал в старом избирательном округе.

Я взглянул на него и сказал:

— Советник… Вы в чем–то сомневаетесь?

— Мне только любопытно… мистер Дип, — вкрадчиво произнес он.

— Так ли это? — я внимательно вглядывался в него. — Рядом с вами сидит мистер Копола. Он занимает руководящее положение в Спил–Холл. Вы его хорошо знаете?

— Очень хорошо, мистер Дип.

— Вы довольно тучный мужчина и являетесь частым посетителем турецких бань. И он тоже их посещает. Приходилось ли вам замечать шрамы на его животе?

— Довольно часто.

— Он вам не говорил, откуда они у него?

— Никогда, Усмешка начала сползать с его лунообразного лица.

— В таком случае, поинтересуйтесь, — сказал я.

Несколько человек вполголоса одобрили это предложение, открыто перейдя на мою сторону. Оставалось еще кое–что, что следовало сделать сейчас же. Я наклонился над спинкой кресла, оглядел притихшее собрание и сказал:

— Кто бы ни убил Беннета, ему лучше исчезнуть. Я намерен разыскать его и это будет концом его жизни…

Бенни и Дикси, поддерживая друг друга, с трудом поднимались на ноги.

Вряд ли они вполне осознавали происшедшее, но, несомненно, по ассоциации должны были припомнить аналогичные события двадцатилетней давности, имевшие место в подвале этого здания.

В зале раздались откровенные смешки, а затем ехидные замечания и реплики.

Маленький Кэт смотрел на меня.

— Кэт, — сказал я, — пойдем.

От удовольствия он кашлянул и поднялся, всем своим видом показывая, что готов идти за мной куда угодно.

Остальные еще сидели в ожидании.

— Скоро вы обо мне услышите. На сегодня же все закончено…

Парень с почтительным поклоном открыл нам дверь, и мы двинулись вниз по лестнице.

— Итак, Кэт, ты, значит, со мной?

— Всюду и везде, мистер Дип.

Он открыл наружную дверь, и мы вышли на улицу. Мелкие капли дождя заставили нас поднять воротники плащей. Кэт кашлянул, колотя себя в грудь, а затем спросил:

— Как же со мной, мистер Дип?

— Как всегда, Кэт. Сквозь стены, через забор, в щели, всюду, куда не сможет проникнуть другой.

— Я уже не тот Кэт, мистер Дип.

— Заботы?

— Легкие. Это конец, но еще не так скоро. Раньше они покончат с вами.

— Думаете?

— Они прикончат вас, Дип. Поскольку стали сильными и завели свои собственные дела. Беннет давал им много воли. И все таки его убили. А вас они тем более не потерпят, Дип. Вы им мешаете.

— Я это чувствую, Кэт.

— Вы начали слишком крепко, Дип. Они отвыкли от старой тактики, уже выросли и не делают свои дела в подвалах. Так как было раньше, не будет никогда. Но я с вами, Дип.

— Не боишься умереть?

— Эх, Дип… Я скорее боюсь жить, чем умереть.

Он хлопнул себя ладонью по груди и улыбнулся…

Глава 4

Этого широкоплечего копа я помнил еще в те времена, когда он был сравнительно молод. Теперь же из–под его фуражки выглядывала усыпанная серебром шевелюра, что означало не только приближение ухода в отставку, но и большой опыт. Он знал правила, — пожалуй, лучше всех людей своего квартала. Его широкие шаги свидетельствовали о спокойной уверенности и решимости двигаться только вперед, преодолевая все на своем пути. Мерное покачивание его руки со стеком никогда не утрачивало свои четкий ритм.

Он остановился напротив меня и сказал:

— Я уже слышал, что ты вернулся, Дип.

— Вы по–прежнему узнаете все если не первым, то, во всяком случае, вторым, мистер Саливен.

— Я также слышал, что уже началась какая–то суета.

— Это не совсем так.

Его палец очертил фигуру на моей груди, немного левее от центра.

— Это весьма уязвимое место, — произнес он многозначительно, — всего лишь несколько граммов свинца и конец, мой мальчик.

— Мистер Саливен, вы говорите, как в добрые старые дни.

Вокруг его глаз собрались морщинки.

— До сих пор все было спокойно. Никого в нашем квартале не убивали…

— Кроме Беннета…

— Он немного стоил.

— Однако теперь вы рассуждаете философски, мистер Саливен. Двадцать лет тому назад было иначе. Тогда вы просто набросили на меня пару грязных наручников. Припоминаете?

— Память у меня неплохая. Но ведь это было необходимо, не так ли?

— Разумеется. Я знаю, какой вред может причинить парень, размахивающий двадцатифунтовыми кулаками. Но это больше не повторится.

— Не будь так уверен, Дип. — Его глаза вновь сузились:

— Ты теперь попал в переплет. Очень крупный, насколько я понимаю. Ты можешь прожить уйму хороших дней, но можешь и сократить их до нескольких, да и то отвратительных.

Я засмеялся и взглянул на стек. Его лицо вытянулось, слегка покраснело, и он тихо, но твердо сказал:

— Не создавай в моем квартале никаких беспокойств, Дип. Но если что случится, будь осторожен. Ты у меня теперь под особым наблюдением…

Мы расстались, и я пошел своей дорогой, но еще долго чувствовал на себе его пытливый взгляд.

На Броганском рынке торговля шла бойко. Тротуары были загромождены штабелями ящиков и корзин с овощами и фруктами, и эти штабеля были так высоки, что затемняли окна жилых домов. Повсюду суетились какие–то озабоченные личности в серых передниках и соломенных шляпах.

Рядом с овощным складом находилась узенькая дверь, за которой сразу же начиналась крутая лестница. На лестничной клетке царил непроницаемый мрак и единственным ориентиром служили ветхие перила. У одной из дверей второго этажа была прикреплена металлическая пластинка. На ней значилось:

«Ли».

Толкнув дверь, я вошел' в маленькую захламленную переднюю. Дверь в комнату оказалась заперта, и я постучал. Послышалась какая–то возня, но никто не ответил. Я постучал еще раз. На этот раз щелкнула задвижка, и дверь открылась.

Жизнь приучила меня встречать всяческие неожиданности спокойно и хладнокровно, однако моего опыта, очевидно, было недостаточно.

На пороге стояла прекрасная женщина в домашнем платье. Я просто физически почувствовал исходившее от нее неизъяснимое очарование. Ее глаза не просто смотрели, а как бы ласкали мое лицо. Поэтому неудивительно, что на какое–то мгновение я растерялся, а затем кое–как промямлил:

— Да… мне…

Ее брови приподнялись.

— Я разыскиваю Тилли Ли.

Она слегка покачала головой.

— Мне жаль, но она не может никого видеть.

— Почему же?

— Тилли заболела. И если вы не намерены…

— Нет, я намерен, — сказал я и прошел мимо нее.

Ничего не ответив, она посторонилась и притворила за моей спиной дверь.

В спальной комнате горел ночничок, бросавший слабый свет на старую деревянную кровать, на которой лежала Тилли с почти бескровным лицом.

— Что случилось?

— Снотворные капли.

— Но почему?.. — допытывался я.

— Что–то ее испугало.

— Но теперь ей лучше?

— Может быть… — Она нахмурилась. — А теперь уходите.

— Чуть позже, — сказал я и повернулся к Тилли.

— Нет, сейчас же, — настаивала она. — Иначе вам… может быть плохо.

— Неужели?

— Не будьте глупцом. Возможно, вы не знаете, кто я.

— Знаю, — чуть помедлив, сказал я.

То ли она не расслышала, то ли не обратила на это внимания.

— Ленни Собел мой… друг. Ему не нравятся парни, подобные вам. Я могу пожаловаться.

Я повернулся и пальцем приподнял ее голову.

— В таком случае передайте этому слизняку, что он слюнтяй. Если он окажется на моей дороге, я собственными руками оборву ему уши.

Она с негодованием оттолкнула мою руку.

— От кого я должна это передать? Кто хочет быть убитым?

Я усмехнулся и залюбовался ее пухлыми губами и ровным рядом белоснежных зубов.

— Вы действительно не можете припомнить? — спросил я. — Когда–то мне пришлось свернуть нос одному артисту, спасая вас от преследования. В другой раз я сломал руку бандиту, который пытался затащить вас в кэб, а потом…

— Дип…

Она пристально разглядывала меня, пытаясь осмыслить неожиданную встречу.

— Да, Элен, вы не очень хорошо помните прошлое.

Она прижала руку к лицу.

— Дип…

— Однако вы все еще можете произнести это имя.

Очевидно, ее память понемногу вырвала из прошлого отдельные картины: улица, школа, крыша, на которой мы стояли, прислонившись к дымоходу…

Первый в нашей жизни поцелуй украдкой… Затем она, несомненно, припомнила и многое другое. По ее лицу пробежала тень.

— Было б лучше, если бы я вообще о вас не вспоминала, Дип.

— Кажется, это вообще довольно распространенное мнение, — сказал я и улыбнулся, разглядывая ее. — Вы прекрасно выглядите, Элен, хотя и не очень изменились. Только выросли. А красавицей вы были всегда…

— Знаю…

— Разумеется. — Я зло усмехнулся. — И уже успели использовать это обстоятельство. Я имею в виду подонка по имени Ленни.

Ее рука поднялась, но я перехватил ее руку и отвел в сторону.

— Никогда больше не пытайтесь делать так, Элен. Кроме того, не думайте, что я и эта падаль Ленни — одно и то же. Если вы действительно хотите поставить себя на уровень Ленни, то для меня это будет приятно, для вас — не очень. Я вас просто изобью…

— Вы теряете рассудок, Дип. Вас нет. Вы исчезли, забыты. Вы… вас убили.

— Это я уже слышал.

Я выпустил ее руку и Элен отошла, потирая побелевшее запястье.

— Вы сумасшедший грубиян, Дип, — проговорила она тихо, но с ненавистью в голосе.

— Но, что же случилось с Тилли?

— Не знаю. Она вызвала меня. С ней случилась истерика. Я подумала, что она напилась и предложила ей лечь в постель.

— Доктора вызывали?

— Конечно. Он пробыл здесь все утро.

— Ничего серьезного?

— По крайней мере — физического…

— А почему она позвала именно вас, Элен? Ведь ваши связи в трущобами прервались, когда вам исполнилось девять лет. Вы и вдруг здесь. Это же нонсенс — все равно, что шляпа на лошади.

— Вы негодяй, Дип.

— Это не ответ.

— Хорошо, я скажу. У меня была подруга…

— Но не Тилли.

— Не Тилли, а ее сестра,.. — Она взглянула мне в глаза и по качала головой:

— Вы ее не помните. В то время девушки не имели для вас большого значения. Мы были ровесницами и учились в одном классе. Вы знаете, что с ней случилось?

— Да, она покончила жизнь самоубийством.

— Она бросилась с крыши, и в этом виноват Беннет, а он был вашим другом.

— Следовательно?

— Следовательно, вы негодяй, Дип.

— Нелогично.

— Мечтаю увидеть, как вас убьют.

— И что же?

— А то, что я буду бесконечно рада.

— Что ж, постараюсь разыграть эту сцену как можно интересней.

— А я вам помогу.

Однако в ее глазах я не смог прочесть свой смертный приговор.

— Зачем вы пришли?

— Вы не поймете.

— Постараюсь.

Я вынул из кармана чек на имя Тилли и протянул ей.

— Едва ли, — сказала она, взглянув на чек, — столько стоит жизнь ее сестры.

— Не говорите глупостей. Это не компенсация, а плата за информацию.

— Почему вы думаете, что она согласится?

— Потому что в одном отношении она похожа на вас.

— Как так?

— Тилли тоже хочет видеть меня убитым. Она даст сведения, которые столкнут меня с опасными людьми.

— Думаю, что смогу здесь кое–чем помочь.

— Вы намного упростите мою задачу. Значит, вы сообщите все, что вам известно об убийстве Беннета?

— Ровно столько, сколько потребуется, чтобы вас убили. И если я не смогу это сделать, то мне помогут друзья.

— К ним мы сейчас и направимся?

— Сейчас?.. Вы хотите…

— Да, да, именно сейчас.

— Ну что ж…

Я написал короткую записку, прикрепил к ней чек и положил на подушку рядом с Тилли.

— Посмотрим, — сказал я, — удастся ли мне все устроить таким образом, как вы хотите. Пойдемте.

Внизу я нашел соседа Тилли, который за двадцать долларов согласился присмотреть за больной, и доктора, который за другие двадцать долларов обязался периодически навещать ее. Из телефонной будки я позвонил Оджи, и он обещал приставить к дому парня для наблюдения.

Элен ожидала меня возле телефонной будки. На ней была великолепная норковая накидка. Я подозвал такси, мы уселись в него, и я назвал водителю адрес.

— Что означает эта ваша возня с Тилли? — спросила Элен, искоса взглянув на меня.

— Хочу найти убийцу Беннета.

— Весьма благородная цель.

— А вы хотите, чтобы меня убили?

— Более того… Я хочу быть там, где это случится.

— Не боитесь заболеть при виде подобной сцены?

— Игра стоит свеч.

— Но почему?

— Да потому, что я тоже вас ненавижу. Вас и Беннета. Я ненавижу все, что связано с грязью, деньгами и насилием. Я ненавижу политическую игру, которая губит честных людей и сохраняет власть жадных себялюбцев. Все ваши друзья заняты только погоней за деньгами и властью. А при этом неизбежно страдают и гибнут хорошие люди.

— И тем не менее, Элен, человек, занимающийся подобными делами Ленни Собел… он ваш друг.

В моем голосе невольно прозвучала нотка презрения.

— Это обстоятельство вы вряд ли поймете, Дип, но все же я кое–что объясню. Видите ли, будучи его другом, я могу оказывать некоторое влияние на ход событий, в том смысле, что облегчаю участь других людей. Конечно, этого недостаточно, но что я еще могу?

— Любопытно, — сказал я, — такие мысли и такое окружение. А вы не забыли одну сказочную ночь на крыше у дымохода?

— Нет, не забыла. Но это ничего не меняет. Я хочу быть там, где вас прикончат. Когда–то вы были другим, Дип… А теперь такой же, как Беннет, Собел и все остальные. Таких любить нельзя…

Когда–то хозяину здешнего бистро была предложена сумма, более чем вдвое превышавшая доходы от его заведения, и вскоре новый владелец превратил захудалое бистро в преуспевающий ночной бар. Здесь отлично кормили и подавали первоклассные напитки. Кроме того, если вы были лично знакомы с Ленни Собелом, то за вами могли забронировать отдельный столик.

На лице моей спутницы проглядывало восхитительно–насмешливое выражение, но, вероятно, она не знала, что предпринять: то ли зайти в бар, то ли бежать отсюда.

— Вы знаете, куда мы идем? — спросила она.

— Разумеется… А может, вы уже успели каким–то образом предупредить своего дружка и теперь он поджидает меня?

— Наблюдательный парень, да к тому же и остроумный.

— Мне об этом уже говорили.

— Да–а, — ее глаза стали холодными. — Но вам действительно следует бояться. Вы, очевидно, не представляете всей опасности.

— Вы когда–нибудь видели меня испуганным, милая? — спросил я, остановившись перед дверью.

— В прошлом — нет.

— И в будущем не придется.

— Значит, вы большой человек, — сказала она безразличным тоном.

Пару секунд я смотрел на нее и затем кивнул.

— Да, Элен. Вы говорили мне это и раньше. Так скажут и те, кто меня не знает.

Я открыл дверь и пропустил ее вперед. Швейцаром здесь служил солидный, безупречно одетый мужчина по имени Сташу. Его привезли в Нью–Йорк в 1949 году из Парижа. В бар Собела его привлекли большие деньги.

В петлице сюртука он носил две наградные ленточки, что напоминало о его участии в Сопротивлении.

В вестибюле находилось несколько человек. Одни брали на дом коктейли, другие отирались у стойки, предпочитая высокий вертящийся стул мягким креслам главного зала.

Передав шляпу и дождевик гардеробщику, я повернулся к Элен. Она держалась спокойно, чувствуя на себе взгляды присутствующих. Сташу предупредительно опустил вниз плюшевую ленточку, и мы прошли к указанному столику. Вопреки обыкновению, он лично принял от нас заказ и удалился.

Нечто подобное легкому облачку скользнуло по лицу Элен. Она взглянула на меня и неуверенно прошептала:

— Пока идет все слишком хорошо, Дип.

— Иначе и быть не может.

— Но вы здесь никогда не были…

Я только взглянул на нее.

— А между тем вас здесь встретили так, как будто…

— Швейцару платят деньги, чтобы он хорошо знал людей. Всех…

— Он скажет Ленни, — проговорила она.

— Вне всякого сомнения. Но для того мы и явились сюда.

Все заказанное быстро появилось у нас на столе и Сташу осведомился на своем ломаном английском, все ли в порядке и не нужно ли нам чего–нибудь еще.

В два тридцать ленч подошел к концу, музыка смолкла, зал опустел.

Наконец появился сам Ленни Собел. Он потучнел. Его оплывшее жиром лицо оставалось по–прежнему маловыразительным, но зато теперь на нем был пятисотдолларовый костюм, а на пальце — кольцо с дорогим камнем.

Ленни Собел никогда не ходил быстро. Возможно, не мог, но, вероятно, просто не хотел. Он передвигался какой–то странной поступью, поэтому неотступно следовавшие за ним парни были вынуждены то останавливаться, то, подобно собакам–ищейкам, рыскать из стороны в сторону.

Он улыбнулся своей жирной улыбкой сперва Элен, затем мне.

— Привет, свинья, — сказал я, и если бы Ленни не остановил своих телохранителей взмахом руки, наверняка началось бы побоище.

Но я отлично знал, что удержит их.

— Скажи им, Ленни, чтобы встали здесь, впереди…

Собел по–прежнему улыбался, хотя мешки у него под глазами нервно подрагивали. Он велел парням встать передо мной, и они послушно сделали это, ожидая дальнейших указаний. Если бы Ленни велел, они не задумываясь прикончили бы любого, но он сказал им стоять, и они стояли как вкопанные.

Один из них был высокий, узкобедрый, с широкими плечами, а другой среднего роста — ничем особым не отличался.

Я поочередно кивнул им обоим и сказал:

— Гарольд… Эл… Рад вас видеть.

Эл шевельнулся, но промолчал.

— Неплохие у тебя сотрудники, Ленни. Вот только разве Эл…

Рука Ленни Собела коснулась моего плеча.

— Вы знаете моих друзей?

— Почему же мне их не знать? Оба — отличные парни. Только за Элом надо внимательно следить. Он имеет привычку высматривать местечко, где получше.

Бандит пристально взглянул на меня.

— Это правда, Эл? — спросил его Ленни.

— Я работаю на вас, мистер Собел. Вы знаете, что я могу делать.

— Вы когда–нибудь встречали этого человека, Эл?

— Нет, мистер Собел, Буду рад, если вы захотите представить меня ему.

Жирные щеки Собела затряслись от смеха.

— Дип… — произнес он.

— Продолжайте, — сказал я. — Почему ради шутки не поджечь фитилек и не позволить мне ухлопать всю троицу… Сперва вас, Собел, затем этих.

Было бы очень забавно. Ну, поджигайте) — Нет… Дип! — голос Элен был тих, но решителен.

Оба бандита сделали движение вперед.

— Они ждут ваших распоряжений, Ленни, — сказал я.

— Прекратить, — сказал Собел.

Они нерешительно взглянули на него, а Эл проговорил:

— Если вы желаете, мистер Собел…

— Прекрати, Эл, — повторил он мягко. — Вы и Гарольд подо ждете меня снаружи…

Они ушли. Собел медленно подтащил к себе стул и грузно опустился на него.

— Вам, Дип, не следовало бы так обращаться с этими парнями.

— Они не такие, как другие?

— Нет, не такие.

— Скоро я это выясню и скажу тебе.

— Кажется, вы уже знаете их достаточно хорошо.

— Прохвостов всегда следует хорошо знать, Ленни.

Его улыбка начала таять. Он взглянул на Элен.

— Вижу, мы снова возвращаемся к старым временам?

— Ленни… — оборвала она его.

— Совершенно верно, милая. Когда человек слишком пылкий порывистый, вроде нашего друга Дипа, всегда можно ожидать, что кто–либо может попасть в его сети.

В устах такого типа, как Собел, это звучало довольно забавно.

— Еще хуже, Ленни, когда подонок играет роль ангела, не так ли?

— Вы ищете осложнений, Дип?

— Я ожидаю их со стороны.

— Но вы разве для этого вернулись сюда?

Я непринужденно откинулся на спинку стула.

— Ленни, там, где я был, мне хватало всякого рода хлопот. — Я сделал пару глотков. — Ты должен знать, почему я вернулся.

— Скажите.

— Я беру на себя дело Беннета.

— Вы думаете? — В углах его рта появились злые складки.

— Не думаю, а уже взял.

Собел приподнялся, его жирные пальцы впились в край стола, лицо побагровело.

— Ты, грязная собака! — прошипел он. — Уличный бродяга! Подзаборный шалопай! Вшивая подвальная крыса!..

— Ленни, — спокойно перебил я, — вспомни, когда я последний раз тебя бил?

Что–то промелькнуло в его глазах. Видимо, он действительно вспомнил тот случай.

— Там были свидетели, — продолжал я, — они подтвердят, что я не кричал и не ругался. Сейчас здесь тоже полно свидетелей, и опять я не кричу и не ругаюсь. Улавливаешь связь?

Ленни, казалось, не знал, как поступить дальше, пока я жестом не пригласил его опуститься на стул. Он глубоко вздохнул, сел и немного успокоился.

— Дип, вы пришли сюда не только для того, чтобы поесть, не так ли?

— Верно. Я наношу визиты — посещаю парней, ставлю их в известность и объясняю, как вести дела дальше. Надеюсь, понимаешь, что сказанное относится и к тебе. Все твои операции будут контролироваться организацией и служить ее интересам.

По мере того, как я говорил, глаза Собела все более расширялись.

— Ты сможешь остаться на борту корабля, лишь полностью подчиняясь его порядкам. В противном случае тебе придется ходить возле, со шляпой в руке.

Он приподнял плечи, покачал головой, что–то обдумывая, в. наконец спросил:

— И это вы давно задумали?

— Нет. Только после того, как был убит Беннет.

— Но… Но вы… забываете меня, Дип.

— И не думаю.

Он энергично затряс головой.

— Вы не правы. Теперь организация крупнее, чем когда–либо. Это не только коммерческая, но и политическая сила. Она контролирует не один район города, коммерческие сделки заключаются и за пределами Штатов.

Она…

— Все это мне известно лучше, чем тебе, Ленни.

— Может быть… И вы хотите взять всю эту махину в свои руки?

— Я уже сказал.

Ленни наклонился вперед.

— Дип, откуда такая уверенность, что вы справитесь?

— А Беннету ты такой вопрос тоже задавал?

— Беннету? — повторил он. — Но Беннет был отличным организатором.

— Разумеется.

— Беннет сам пробил себе дорогу, а кроме того, ему еще везло. Он умел подбирать нужных людей, а ненужных запугивал так, что они обходили его за два квартала. Беннет был груб и требователен, что делало его порой совершенно невыносимым. Но, несмотря на свой отвратительный характер, Беннет был отличным хозяином.

— Ты оцениваешь руководство, забывая, что твоя задача — выполнять указания.

Его лицо потемнело.

— Какие указания?

Я кивнул Сташу, вручил ему сумму, почти вдвое превышавшую стоимость выпитого и съеденного нами, а затем поднялся.

— Пойдемте, Элен. Наш толстый мальчик разнесет теперь новость по всем закоулкам. — Я пристально всматривался в жирное лицо Собела. — Скажите парням, что я здесь и все взял в свои руки. Если прикажу им, например, прыгать, они могут только спросить — как высоко? Ну а кто попытается за мной охотиться, будет немедленно ликвидирован. Кроме того, я займусь розысками убийцы Беннета. Это не очень трудно, но будет забавно, когда я' его найду. Мне бы очень хотелось, чтобы убийцей оказался ты. Слишком давно я тебя не колотил, Ленни…

Воротник стал тесен для бычьей шеи Собела.

— Я не стану даже прикасаться к вам, Дип, и только потому, что не хочу лишать работы электрический стул. Место на нем вам обеспечено. Если вы только кого–нибудь тронете, пусть даже бродягу, вам конец. Вы мечены, Дип. От вас уже сейчас несет жареным.

— Ты теряешь свой шарм, Ленни. Рекомендую к следующей беседе со мной подготовиться лучше. А то в противном случае мы начнем с повторения прежних уроков. Пойдем, Элен?..

— Она может остаться, если пожелает, — выдавил из себя Ленни.

— Навряд ли, — сказал я. — Ведь меня могут убить и она никогда не простит себе, что она не увидела этого собственными глазами.

— Было б лучше, если бы вы остались, Элен, — твердопроизнес Собел.

Она покачала головой и, окинув его холодным взглядом, сказала:

— Мне жаль, Ленни, но он прав.

Она взяла свою сумочку, оделась, кивнула Собелу и двинулась со мной к выходу. Позади нас послышался злобный смешок Собела.

Снова начинался дождь, и все такси были заняты. Я взял Элен под руку, и мы быстрыми шагами двинулись к Шестой авеню. Спустя несколько минут мы пересекли ее и через два квартала увидели «Мартэн», с его гостеприимно распахнутыми дверями, в которые и нырнули, стряхивая на ходу дождевые капли, Бар был пуст. Хозяин, худощавый, седовласый мужчина с проницательными глазами, обругал дождь, повесил наши плащи на вешалку и принес две чашки дымящегося кофе.

Я разменял у него доллар, получил несколько десятицентовиков, попросил Элен подождать и направился в телефонную будку. Ничего не ответив, она принялась помешивать ложечкой кофе.

— Зачем мы сюда пришли, большой человек? — с насмешкой спросила Элен, когда я вернулся.

— Вы когда–нибудь пекли хлеб?

Ее красивые брови удивленно приподнялись.

— Да, но очень давно.

— Припоминаете, как действуют дрожжи?

В ее глазах мелькнуло понимание, она кивнула и попросила еще чашку кофе…

Глава 5

У вошедшего в бар парня были мышиные глазки и слабая растительность на верхней губе. Сдвинутая набок мятая клинообразная шляпа была немного велика для него, а грязные брюки распространяли запах мусорных ящиков.

— Привет, Педро, — сказал я и подвинул к нашему столику еще один стул. — Хотите выпить?

— Нет.

— Деньги?

— Нет. Я ничего не хочу от вас. Мне сказали, чтобы я пришел. Я пришел. Что вы хотите?

— Садитесь.

— Я не сяду. Нет.

Я взял его за руку и принудил сесть.

— Садитесь и слушайте.

Элен закусила губы и с нескрываемым возмущением взглянула на меня. Я улыбнулся.

— Он из того сорта людей, которые вам по душе, Элен. Вы их защищаете, используя свое влияние на подонков вроде Собела.

— Продолжайте, Дип. Вы любите издеваться над беззащитными людьми, которые заведомо честнее вас…

— Благодарю, крошка. Я все более убеждаюсь, что вы действительно будете безмерно радоваться, когда меня убьют. И вот наш друг Педро может пособить такому развитию событий. Не так ли, Педро?

— Я не знаю, о чем вы говорите.

Он сложил руки у себя на животе.

— Что вы собираетесь делать, Дип? Зачем эта беседа?

Я неопределенно пожал плечами.

— Ничего особенного, Элен. Дело в том, что Педро собирается рассказать мне небольшую историю. Так, Педро?

Он отрицательно качнул головой.

— В таком случае, я вам подскажу. Мне хотелось бы услышать, как вы нашли труп Беннета.

Рука Педро задрожала. Он бросил быстрый взгляд на дверь, его глаза округлились и, казалось, он стремится сжаться в своей одежде.

— Я…

— Продолжай, Педро.

— Я ничего не знаю о том, о чем вы спрашиваете… я…

— О'кей, парень. В таком случае прекратим игру. Попробуем пойти иным путем. Сунь руку в свой левый карман.

Мгновенно его рука опустилась в карман пиджака, нащупала его содержимое и в ту же минуту в его глазах блеснул страх. Педро дернулся и попытался улизнуть. Мне пришлось схватить его за руку.

— Что с ним? — удивленно спросила Элен.

— Ничего особенного. — Я многозначительно улыбнулся. — Просто хочу наставить парня на путь законности и порядка. Дело в том, что этот чурбан далеко не так прост, как вам кажется. Он достает таблетки опиума и кое–кому их передает, за что получает вознаграждение. В его карманах порой можно разыскать даже пакетик героина. Но самое важно, что парень еще не испорчен до конца. Сами видите, Элен, — он трясется, как осиновый лист, а значит, превосходно понимает, какой пакостью занимается. Через пятьдесят минут сюда придет коп и ему будет нетрудно довершить исправление, Я передам его с поличным, если, конечно, он не сможет рассказать нам нужную историю. А если расскажет то, пожалуй, сможет оставить у себя свои тюбики.

Вот и все, Элен.

Она отодвинулась.

— Есть точное наименование людей, подобных вам.

Я согласно кивнул.

— Итак, послушаем твой рассказ, Педро. До прихода копа осталось не так много времени, но ты можешь выбирать.

— А вы… вы никому…

— Не имею привычки пересказывать чужие секреты. Но время идет, Педро.

— Этот… Беннет. Я не убивал его. Он был уже там… Понимаете?

Я кивнул головой.

— Он был мертв. Это вы знаете? Я его не убивал. Он уже имел дырку вот здесь. — Указательным пальцем он ткнул себя в горло, в то место, где шея соединялась с туловищем. — Я взял у него часы, — продолжал он, — но это были не очень хорошие часы. За них я получил всего два доллара. Я взял его бумажник, в нем было только двадцать долларов, а в одном из карманов нашел еще десять долларов. Вот и все, что я взял… Затем я убежал. Я не думал, что кто–нибудь узнает об этом.

— Где бумажник?

— Выбросил.

— Где примерно?

— Думаю, что смогу найти.

— Ты найдешь его, Педро. Найдешь и будешь хранить у себя, пока я не заберу. Ты хорошо меня понял?

Он закивал головой.

— Я вас понял… А вы знаете…

Он заколебался.

— Да, я знаю, где ты живешь.

Он что–то забормотал, потом соскользнул со стула и исчез.

— Беннет был найден убитым в своей комнате… — недоуменно проговорила Элен.

— Дело в том, что его убили несколько раньше и в другом месте.

— Откуда вы это знаете?

— Только один человек мог застрелить Беннета в его собственной квартире.

— Кто же это?

— Я, детка. Дело в том, что он испытывал патологический страх перед возможными случайностями. Это была одна из его маленьких слабостей.

— Вы подходите к делу достаточно умно, Дип. — Она облизнула пересохшие губы. — Уже нащупали след?

— Не совсем.

— А зачем вам бумажник Беннета? И часы?

— Ничем нельзя пренебрегать. Тем более, когда еще ничего не ясно. Это касается множества вещей. Вот, скажем, часы. Они имели на обратной стороне гравировку. Педро продал их Скорпу, который знал, что означает эта надпись.

— И что же?

— А вот что. Я купил эти часы в универмаге и выгравировал на крышке «Вену от Дипа». Это была дешевая вещица, но Беннету она нравилась. Так вот, по ту сторону Амстердамской авеню есть клуб «Скорпионы». Некоторые из тамошних подонков знали эту историю, а чурбан Педро не всегда был воздержан на язык. Понятно, что все дошло до моих ушей.

— А как вы могли догадаться о содержимом его карманов?

— Я не волшебник и догадаться не мог.

— И все же…

— У него в кармане появилось то, что мне было нужно. И появилось оно за несколько минут до его прихода сюда. Вот и все.

— Мне известно, что полиция твердо придерживается мнения, что Беннет был убит именно в своей квартире. Копы допросили немало людей.

— Вы забываете свое прошлое, Элен. Вы не из высшего света, а из нашего квартала и должны знать, что эти подонки никогда не укажут точное время или место того или иного события, а наоборот — постараются сбить копов с толку.

— Вас они тоже могут навести на ложный след.

— Могут. Но у меня есть голова. Одному я верю, другому — нет, а сказанное третьим проверяю.

— Представляю себе.

Подошел бармен и, вопросительно взглянув на нас, поставил на стол откупоренную бутылку «Сайлеко». Затем он двинулся дальше, медленно обводя зал своими умными, все понимающими глазами.

Минуты через две в бар вошел солидный мужчина. Все его движения отличались спокойной уверенностью. У порога он стряхнул плащ. В этот момент у его пояса блеснула сталь наручников и на секунду показалась лакированная кобура.

Он подошел к нашему столику и, не взглянув на Элен, сказал:

— Попрошу вас уйти, леди.

Ни слова не говоря, она поднялась и направилась в дамскую комнату.

— Достал и? — спросил я.

Его пальцы скользнули в боковой карман пиджака, извлекли оттуда сложенные листы, подали их мне и принялись нетерпеливо выбивать дробь о крышку стола.

— Спокойнее, спокойнее. Отдохните, — сказал я и принялся внимательно просматривать принесенные бумаги.

Закончив изучение документов, я вытащил бумажник, извлек из него солидную банкноту и отдал все полицейскому, однако немного замешкался, поэтому Элен могла видеть, как он складывает бумаги и засовывает их в свой карман.

Как только он удалился, Элен подошла к столу, уселась и одарила меня уничтожающим взглядом.

— Подкупаете? — тихо спросила она. В ее голосе чувствовалось отвращение.

— Разумеется, дорогая. Но не я выдумал коррупцию и не мне с ней бороться. Однако использовать это обстоятельство нужно… иногда. Только так можно делать некоторые дела. Если требуется что–то узнать, я пользуюсь силой или деньгами. Так или иначе, но я достигаю своей цели.

— Всегда?

— Да, всегда. И вы этого не забывайте.

— А что на этот раз?

— Не очень много. Только официальный полицейский отчет об убийстве Беннета… Ну что, пойдемте?

Мы поднялись. Бармен увидел деньги на столике и кивнул. Я взял Элен под руку. Когда мы стояли у выхода, поджидая такси, я чувствовал на себе ее взгляд.

— Дип…

— Да?

— Откуда вы прибыли?

— С чего бы этот вопрос?

— Потому что я многого не понимаю в вашем поведении. Вы являетесь частью организации, чувствуется, что презираете негодяев, подлецов. Однако я хорошо вас знаю. Вы идете по улице, и всякий понимает, что вы не такой, как остальные, к вам нельзя относиться безразлично. Вас можно либо любить, либо ненавидеть. Преступления — это ваша стихия. И все же в вас есть что–то непонятное. Поэтому мне хотелось бы знать, откуда вы прибыли сюда?

Что делали во время своего отсутствия?

— Меня удивляет, как столько вопросов могут уместиться в такой маленькой головке.

— Не вижу ничего смешного. Я слышала о завещании Беннета и знала, что вы должны прибыть через две недели после его смерти. Он был известным человеком, вероятно, не нашлось ни одной газеты, которая не поместила хотя бы короткого сообщения. И несмотря на это вам понадобилось четыре дня, чтобы приехать сюда. Где же находится место, дорога из которого заняла целых четыре дня? Где оно, Дип?

Вместо ответа я махнул проезжавшему такси, и оно остановилось у самого входа в бар. Я усадил Элен, прикрыл дверцу, и попросил ее присмотреть за Тилли.

Такси тронулось с места, но тут я увидел расширившиеся зрачки Элен и буквально в тот же миг инстинктивно дернулся в сторону и сразу почувствовал острую боль в левом плече. Понятно, что времени для размышлений у меня не было. Я даже не позволил себе обернуться к нападавшему и нанес удар, достаточный, чтобы заставить его зашататься и выронить занесенный кинжал.

Вторым ударом я отправил противника в лужу, а потом взглянул вслед отъезжающему такси, увидел прижавшееся к заднему окошку лицо Элен с округлившимися от ужаса глазами. Я махнул ей рукой и, кивнув на свое плечо, сделал успокоительный жест.

Действительно, я отделался неглубокой царапиной и дыркой в плаще.

Правая рука лежавшего Эла пришла в движение. Я наступил на нее.

Послышался хруст пальцев, и он взвыл…

Заметив за углом свободное такси, я направился к нему. Улица, с накинутой на нее сеткой дождя, была по–прежнему безлюдна. Только какая–то женщина позади меня принялась вопить и истошно звать полицию, да из дверей бара на секунду показалось лицо хозяина. Его это не касалось. Он ничего не видел и не слышал…

Глава 6

Дом, в котором жил Беннет, теперь принадлежал мне. Условно, конечно.

Этот дом был далеко не самым лучшим из тех, которыми владел Беннет, но сентиментальность прочно привязала его к этому кварталу. Здание оказалось старым и запущенным, но у Беннета была странная нелюбовь ко всякого рода переделкам по новым образцам. Это касалось не только внешнего вида но и интерьера. , Пока я поджидал Оджи, мои глаза с любопытством присматривались к знакомому с детства кварталу, который породил меня, Беннета, и многих других, удивляясь, почему здесь ничего, по сути дела, не изменилось: те же запахи, те же звуки, та же суета на улицах.

По диагонали, через улицу, стоял дом, в котором я родился, провел детство и отрочество. Какой–то старик, сгорбившись, возился у входа с парой бутылок в руках. Совсем неисключено, что это мог быть мой дедушка.

Взглянув наверх, я сразу увидел под крышей дома Беннета нишу, которую мы сделали в бурные дни нашей молодости, вынимая кирпичи, чтобы защищаться от банды с Колумбус авеню. Почти автоматически я взглянул на место под уличным фонарем, где валялись тогда в крови двое из тех бандитов.

Припомнились мне полицейские машины, карета «скорой помощи» и наше стремительное бегство по крышам. Это была особая ночь. Тогда по нам впервые стреляли и мы стали «большими» парнями. И как раз после этого Джордж Элькурско, который позднее перебрался в Чикаго, навестил нас и дружески намекнул на возможность нашего участия в некоторых его делах.

Получив полное согласие, неделю спустя он познакомил нас с некоторыми делами «Синдиката» и его секретными операциями, связанными с контрабандой и наркотиками. С того дня и началась наша с Беннетом карьера…

Оджи, видимо, не решился прервать мои воспоминания. Когда я наконец заметил его, молча протянул мне связку ключей.

— Мистер Беттен весьма неохотно позволил мне взять их для вас, мистер Дип.

— Вы разговаривали с ним?

Он слабо усмехнулся.

— Да, боюсь, вы довольно круто с ним обошлись.

— Худшее еще впереди, Оджи.

Мы двинулись к дому, отлично сознавая, что нас уже приметили. В этом квартале улица представляла собой открытую большую сцену, на которой развертывались бесконечные житейские драмы, и их потрясающий реализм всегда приковывал к себе сотни любопытных глаз.

Эти драмы бывали насыщены выстрелами в упор и в затылок, ударами сверкающих стилетов, ночными воплями, стенаниями и проклятиями. И сотни зрителей, боясь пропустить ту или иную деталь, подходили к актерам так близко, что, казалось, смешивались с ними и сами становились действующими лицами. Их глаза мы чувствовали и на себе, когда поднимались на крыльцо к входной двери.

— До вчерашнего дня они держали здесь полицейскую охрану, — сказал Оджи. — Одного снаружи, а другого — внутри.

— Целых два копа, думаю, ни к чему.

Он согласно кивнул.

Открыв дверь, я вошел в вестибюль и включил свет. Внутренний вид и обстановка оказались для меня неожиданным сюрпризом. Здесь и в помине не осталось обычной грязи. Общее впечатление было таково, как если бы я внезапно переместился далеко от окраин города и его трущоб в превосходный, хотя и старинный, особняк с тенистым садом вокруг и с тихой рекой.

Все здесь было приведено в порядок. Стены и потолок побелили совсем недавно с примесью составов, придававших легкий каштановый оттенок.

Лестница в правом от входа углу исчезла. Вместо нее установили небольшой лифт.

Оджи шел впереди, распахивая передо мной двери помещений первого этажа. Здесь также чувствовалась рука современного и опытного декоратора… Комнаты были изящно обставлены и содержались в чистоте и порядке. Однако интерьер не отвечал вкусам Беннета. Очевидно, помещения первого этажа предназначались для деловых встреч и совещаний. Часть их была предназначена для кухни, холодильника, ванной…

— Ясно, — сказал я. — Беннет здесь не жил.

— Совершенно верно, — подтвердил Оджи. — Эти помещения использовались для приемов.

— А это для прислуги? — я указал на две небольшие комнатки, примыкавшие к кухне.

— Да, он постоянно держал в доме бармена и горничную. Но незадолго перед тем, как это… случилось, отпустил их домой.

Прежде чем я успел задать ему вопрос, Оджи отрицательно покачал головой и сказал:

— Нет, нет. Они ничего не могут вам сообщить. Эти брат и сестра с детства глухонемые. Совсем. Одна из предосторожностей Беннета. — Умно. Я и не представлял, что он стал таким осторожным. Видимо, в какой–то степени я его недооценивал.

— Многие совершили ту же ошибку.

— В самом деле? — Я повернулся к нему. — Как же получи лось, что вы не смогли сработаться с Беннетом?

Вопрос не смутил Оджи.

— Когда мистер Беннет пробивал себе дорогу, все обстояло как нельзя лучше. Но когда он достиг вершины, оказалось, что не может удержать в своих руках все дело и людей, не может продолжать операции так, как это нужно.

— И все–таки он продолжал.

— Да. И только потому, что был не только умным, но и удачливым.

— Но как Беттен ужился с Беннетом?

— Мистер Беттен хитер и проницателен. Он не лез в самую гущу, а всегда оставался сбоку, на краю водоворота, чтобы в случае чего отойти в сторону и умыть руки.

— Сказано верно. И, несмотря на это, вы, Оджи…

— Видите ли, мистер Дип, в последние годы я не мог найти ничего лучшего.

— Полагаю, до тех пор, пока не вернулся я?

— Точно.

— Теперь давайте поговорим напрямик, Оджи.

Он отлично понял, что я имею в виду, улыбнулся, заложил руки за спину и, слегка покачиваясь на носках, сказал:

— У меня нет сомнений, что вам удастся ликвидировать все права Беттена на наследство. В конце концов, вы его отстраните от всех дел и возьмете все в свои руки. И я также не сомневаюсь, что вы сможете занять «трон короля» в клубе. Важный шаг в этом направлении вы уже сделали.

Однако вам необходимо выполнить одно условие.

— Так. Мне это известно. Оно будет выполнено.

— И даже в этом я не сомневаюсь, мистер Дип.

— В таком случае?..

— Если вы разыщете убийцу Беннета, то долго не проживете…

— Вы полагаете, что меня легко устранить?

— Нет, я думаю лишь о неизбежных противодействиях «Синдиката» и, может быть, клуба.

— Хорошо. Предположим, что все будет так, как вы мыслите, и меня убьют, И тогда?

— Тогда?.. Тогда я все возьму в свои руки. После вас не останется никого, кто бы это мог сделать. Я останусь единственным человеком, который в совершенстве знает все операции в деталях.

— Агентов, контрагентов, суммы и счета, авансы и долги?

— Все дело в том, что Беннет не успел, да и не мог, оставить кому–либо пакет Управления. Его сейчас все разыскивают, но пока безрезультатно.

— Кто владеет пакетом, тот держит в руках всю организацию, — заметил я.

— И основательно.

— Как же вы думаете без него обойтись? Ведь все было сосредоточено в этом пакете и в голове Беннета. А вы, Оджи, не обладаете ни тем, ни другим.

— Полагаю, что со временем мне удастся восстановить все связи организации и предотвратить развал. Даже если не будет обнаружен пакет.

— Кроме Беннета, к нему кто–нибудь имел доступ?

— Насколько мне известно, а мне известно все — больше никто. Там были документы, счета, расписки и так далее. Понятно, что восстановить все это чрезвычайно трудно. Но… со временем и в общих чертах…

Слушая откровенно циничные соображения Оджи, я припоминал его взлеты на жизненном пути. Когда–то неразлучными его спутниками были сточные канавы и мусорные ящики, а теперь он намеревался встать во главе одной из самых мощных гангстерских организаций.

— Предположим, я останусь в живых и буду держать организацию в своих руках. Что в этом случае?

Он широко улыбнулся.

— Меня это тоже устраивает. Я ничего не потеряю, поскольку останусь достаточно близко к вершине, а мишенью будете вы.

— Вы все неплохо обдумали, Оджи.

— Это верно.

— А вот что касается пакета, то ваше упоминание о значении документов укрепило мое убеждение в том, что «Синдикат» не имеет никакого отношения к убийству Беннета.

— Кто знает, Дип, всякое бывает.

— Но у вас своих соображений нет?

— Догадок было много, но при ближайшем знакомстве с делом все они оказывались неверными.

— При случае поделитесь со мной. Бывает, что и неверная версия наводит на правильный путь. А пока, Оджи, вы являетесь моим помощником, а потому покажите оставшиеся помещения.

Использовав лифт, мы оказались на втором этаже дома и через переднюю прошли в бильярдную, а затем в хорошо оборудованную буфетную и загроможденную ненужной мебелью библиотеку. Полиция, видимо, не затрудняла себя тем, чтобы скрыть следы своего пребывания. Все было сдвинуто, осмотрено, ощупано и перевернуто. В поисках тайника передвинули даже тяжелый бильярдный стол.

Беннет жил на третьем этаже. Здесь полностью доминировали его вкусы: кричаще–яркие цвета, плюшевая обивка мебели, броская окраска дверей и оконных переплетов. В этом же духе были всевозможные предметы домашнего обихода, пара ламповых подставок из материала, имитирующего слоновую кость с эротическими композициями, фривольные фотографии с автографами в рамках на стенах и экстравагантные пуховички, и даже буфет из красного дерева, поблескивающий своими металлическими угла ми. Телевизор и магнитофон были усыпаны окурками.

Внимательно осматривая комнаты, я чувствовал, как мною овладевают воспоминания и среди них на первый план выдвигается живой образ моего друга…

Я встряхнулся и подошел к бювару. Рядом с ним на полу белел меловой контур тела.

— Выходит, — сказал я, — полиция нашла его здесь…

— Да, — сказал Оджи, — тут он был убит.

— Нет. Они только нашли его здесь.

Он удивленно поднял брови, затем взглядом показал темное пятно на ковре, бурые кровавые отпечатки на дверях и стене.

— Я читал полицейский отчет.

— И что же? — заинтересовался он.

— Копы думают, что, будучи смертельно ранен, он бился в агонии, и этим объясняют кровавые пятна. Они считают, что во всем виноват его гость, пока никому не известный.

Оджи нахмурился и после некоторого молчания сказал:

— Беннет был убит в упор. Но ведь никто не мог так близко подойти к нему… Кроме того, никаких деловых переговоров здесь не проводилось.

Никакие, так называемые гости, сюда не заходили. Исключение составляла прислуга, ну и, может быть, знакомые женщины.

— Женщины?

— Да, это могло быть.

— Но вы тоже бывали здесь, Оджи?

— Да, два раза, когда Беннет болел и нуждался в срочном юридическом оформлении некоторых дел. Я был тогда посредником между ним и Беттеном.

Оба раза револьвер лежал у него под рукой.

— Беннета убили в близлежащем переулке, — сказал я и посвятил Оджи в некоторые детали, не упомянув только о Педро. Говоря, я наблюдал за ним, однако ничего особенного в выражении его лица не уловил. — Оджи?

— Да?

— Почему они желали его смерти?

— Они?

— Некто, — поправился я. — Почему Беннет погиб?

— Он был довольно заметен, мистер Дип.

— Да, он был большим деятелем. Это известно всем.

— А большой парень всегда имеет врагов и, следовательно, всегда является мишенью.

— Но почему, Оджи?

— Я могу только догадываться.

— Попробуйте.

Он вновь сложил руки за спиной и принялся раскачиваться на носках.

— В «Синдикате» шли разговоры…

— Беннет состоял в нем…

— Разговоры шли за его спиной.

— И какого характера?

— Говорили, что Беннет — трусливый парень. «Синдикат» склонялся к тому, что с такими людьми невозможно иметь дело.

— Догадка достаточно любопытная, но она не попадает в цель.

Он вновь качнулся и, глядя перед собой в пространство, сказал:

— Я сообщаю вам сугубо личное мнение. Мистер Беннет вместо того, чтобы управлять легкими прикосновениями, дергал поводья, заставляя упряжку мчаться туда, куда ему хочется.

Но в этом предположении неверен исходный пункт.

— Что вы имеете в виду?

— То же, что уже сказал. «Синдикат» не причастен к убийству. Их методы никогда не меняются. Немыслимо даже представить, чтобы они снабдили убийцу дамским пистолетом двадцать второго калибра и рекомендовали ему стрелять в шею, да еще с расстояния в два фута. Это чистейшая фантазия, Оджи. Не говоря уже о многом другом. Зачем, скажем, им понадобилось бы перетаскивать тело? Абсурд! Я согласен, что «Синдикат» желал избавиться от Беннета, но они не убивали. Вы знаете, сколько еще профессиональных убийств не раскрыто?

— Некоторые мне известны.

— А вот это не принадлежит к их числу. Судя по фактам, все было сделано весьма кустарно.

— Кто знает, — сказал Оджи, пожав плечами.

— Может, таким образом пытались запутать следы… Хотя нет, не похоже…

— Однако сделано так, что разобраться нелегко.

— Верно, но все равно они должны были действовать умнее. Они или он…

— Или она?

— Сомневаюсь, уж очень неправдоподобно.

— Полиция тоже в тупике.

— Но у нас преимущество. Копы вообще не знают, что Беннет был доставлен сюда, будучи уже мертвым.

— Со временем они смогут доискаться, если этот парень с часами не врет.

— Нет. Я ему верю. Но кто? Кто так желал его смерти, Оджи?

Он улыбнулся.

— Думаю, многие, мистер Дип. Его дела носили отнюдь не благотворительный характер.

— Но кто–то должен был его особенно ненавидеть.

— Верно, — согласился Оджи и, подумав, добавил:

— Никто из руководителей клуба и «Синдиката» не пользовался особой симпатией.

Характер организации…

— Знаю, — кивнул я. — Поглядим–ка еще немного.

Я прошел в спальню, затем в ванную и другие помещения. Всюду были заметны следы тщательных поисков. Полиция перетрясла буквально весь дом, и, тем не менее, при внимательном осмотре можно было заметить, что после нее здесь побывал еще кто–то.

Я подозвал Оджи и указал на царапины на полу у холодильника.

— Копы этого не делали, — уверенно сказал он.

— Но что вообще можно прятать под холодильником?

Оджи пожал плечами.

— Десяток–другой пакетов героина или дюжину тюбиков опиума, к примеру. Но мистер Беннет никогда не держал здесь подобных вещей.

— Но здесь можно прятать и кое–что другое.

— А именно?

— Драгоценные камни, скажем, или просто наличные деньги, Морщинки вокруг его глаз углубились, и он вновь отрицательно покачал головой.

— Драгоценные камни исключаются. Он никогда не имел с ними дела. То же относится и к наличности. Я читал отчеты Беннета. Он сообщал обо всех изъятиях и вкладах. Беннет ежегодно сдавал большие суммы, но был вне всяких подозрений. Нет, здесь не хранились наличные.

— Тогда документы?

— Тоже маловероятно. Папка слишком драгоценна, чтобы прятать ее в таком сомнительном месте. Впрочем… ее могли искать и здесь.

Некоторое время мы молча бродили по комнатам.

— Но почему это место мне кажется знакомым? — нарушил я молчание. Такое ощущение, будто я покинул его вчера.

— Разве вы не можете вспомнить?

— Попробую… И, кажется, начинаю понимать… Да это же плюш! Яркие цвета! Все как в старом клубе, в подвале. Да, да?.. Подстарить эти ткани, нанести сюда побольше грязи и будет точная копия подвального клуба «Рыцарей Совы». И еще расставить свечи вместо электричества.

— В этом–то и все дело, мистер Дип.

— Что–то я рассентиментальничался, Оджи.

— Это естественно и часто бывает необходимо, — серьезно сказал он.

В его искренности нельзя было сомневаться. Оджи прошел долгий путь, и хорошо знал свое место. Он тоже был большой человек, умный и крепкий, но не был похож на тех, кто ради достижения своих целей не останавливается и перед убийством. Это обстоятельство всегда держало его на несколько шагов позади лидеров гангстерских групп. Последние наши встречи укрепили мое мнение о нем.

— Я останусь здесь, Оджи. Позаботьтесь, чтобы все было в порядке.

Пришлите кого–нибудь подмести, почистить…

— Я уже подумал об этом, мистер Дип.

Прежде чем я успел ему ответить, зазвонил телефон. Я поднял трубку.

На другом конце провода раздался взволнованный голос Кэта.

— Дип?.. Я выследил двух парней — Лео Джеймса и Мори Ривса. Их нанимают за большие деньги. И если они прибыли сюда, то… понимаете?

— Так. Дальше.

— Они остановились в «Вестхемптоне», как Чарли и Джордж Вагнеры. Я сунул пару долларов куколке на коммутаторе, а потом дождался, когда один из них вызвал окружную. Она соединила его с номером, который я записал, но не ручаюсь, что точно. Парень, который отозвался на его вызов, сказал, что вы, Дип, находитесь сейчас в доме Беннета.

— Голос парня узнал?

— Нет, не смог. Мне очень жаль, но они начали за вами охоту. У них очень большой опыт, Дип. У этих двоих хорошая тренировка в такого рода делах.

— Ничего, Кэт. У меня не меньшая.

Несколько секунд он молчал, что–то обдумывая.

— Не должен ли я приклеиться к ним, Дип? Прослежу каждый их шаг. А если желаете, могу кое–что устроить, и они на время вас забудут.

— Нет, оставьте их в покое, Кэт. Они сейчас не будут слишком торопиться, а начнут присматриваться, набивая себе цену.

— Это большой риск, Дип. А что мне делать дальше?

— Приезжайте сюда. Отдохнете, а позже мы немного поговорим.

Он тихо присвистнул и повесил трубку.

Я предложил Оджи вызвать пару надежных парней из нашей старой команды и подготовить их на случай неожиданных событий, а самому отправиться домой. Минуту поразмыслив, Оджи позвонил кому–то по телефону, взял шляпу и, махнув на прощание рукой, ушел. Из окна я видел, как он сел в свою машину и вскоре исчез из виду…

Я уселся на пол, застеленный мягким ковром, закурил и стал ждать Кэта. Минут через десять раздался тихий зуммер. Я включил механизм автоматического открывания двери и вскоре услышал шум лифта.

В дверь постучали, я крикнул: «Да» и обернулся. Однако это был не Кэт, а советник Хью Педл с двумя парнями, хорошо выдрессированными и формально считавшимися его помощниками.

Прежде чем подняться с пола, я кивнул им на стулья и сказал:

— Присаживайтесь, друзья, прошу вас. Вы должны извинить меня, я ведь никого не ждал.

Глаза Хью Педла насмешливо уставились на меня.

— Ничего, это будет очень короткий визит, Дип.

— Ах, так! Ну, и как вы меня нашли?

— Вы оставляете следы, Дип, поскольку живете достаточно открыто. Но не думайте, что вы умны.

— Вы пришли, чтобы сообщить мне это?

— Не только.

— Итак?

— Сколько времени вам нужно, чтобы покинуть город?

Я медленно откинулся назад, опираясь на руку, и внимательно взглянул в потолок.

— Оставаясь здесь, я получу миллион…

— Только в том случае, если выполните условия завещания Беннета.

— Так. А ваше предложение предполагает распродажу?

— Оставьте Беттену все, что здесь есть. Управление этим не принесет вам ничего, кроме головной боли. Вы получите денежную компенсацию и уедете.

— Уеду… Куда?

— Туда, откуда прибыли. Главное, чтобы вы уехали.

— Кто автор столь интересного предложения?

— Это неважно. Вам предлагают хорошие условия и деньги. Они могут быть положены на ваше имя или вручены наличностью, в общем, как вы предпочтете. После этого — никаких дел с товаром. Ясно?

— Это действительно милое предложение, Хьюги.

— Итак?

— Мне больше нравится здесь.

Меньший из двух телохранителей Педла печально улыбнулся, как если бы ему стало жаль меня.

— Если хотите, мистер Педл, — проговорил он, — мы немного поиграем с этой птичкой. Сделаем его более податливым.

— Разрешите ему, Хьюги, — поддержал я бандита.

Лицо советника стало красным. Его бычья шея вздулась над воротничком рубашки. Он сделал нетерпеливое движение рукой и вновь повернулся ко мне.

— Предложение сделано, Дип, и могу добавить, что у вас не много времени для его обдумывания.

— Да, но вы забываете, что все это мне может не понравиться, Хьюги–бой.

В глазах Педла вспыхнуло бешенство. Но прежде, чем он успел подать знак своим подонкам, я взглянул на них и сказал:

— Первому, кто пошевелится, я всажу пулю между глаз.

Нервный тик скривил рот высокого бандита — казалось, он хочет сдержать улыбку. Парень смотрел на мои руки, очевидно, пытаясь сообразить, сколько времени мне потребуется, чтобы выхватить револьвер из плечевой кобуры.

— Стоп, Моэ, — сказал Педл, тяжело дыша. — У него пистолет за поясом.

Физиономия высокого посерела, но его приятель наигранно ухмыльнулся и бодро сказал:

— С пола он сможет только слегка ранить. А что, если все–таки попробовать?

— И оба подохнете, — спокойно произнес Кэт.

Эти подонки мгновенно обернулись и увидели направленный на них ствол крупнокалиберного револьвера. Хью Педл кивнул своим парням и все трое молча двинулись к выходу.

Подойдя к окну, мы с Кэтом видели, как они отъезжают. Кэт поставил курок на предохранитель, сунул револьвер в плечевую кобуру и неопределенно сказал:

— Да…

— Кто тебя предупредил, Кэт?

— Я увидел машину у входа и заметил слонявшегося рядом парня.

— А как же ты вошел в дом? Дверь ведь была заперта.

— Ты забыл старого Кэта, Дип. Если в доме есть окно или какая–либо другая дыра, то…

— Ясно.

— А тебе совсем не помешала бы осторожность, Дип. Я кое куда звонил и мне подтвердили, что, кроме тех двоих, прибудут еще трое, а может быть, и больше. Все они имеют одну цель…

— Мою голову?

— Не смейтесь. Парни опытные.

— Я делаюсь дорогим.

— И даже не представляете себе, насколько. Кто–то готов заплатить большие деньги.

— Кто же, как не синдикатчики, Кэт?

— Это верно. Но и среди них…

— Посмотрим, посмотрим, Кэт. А пока выпьем? Оджи утверждал, что все здесь в полном порядке и буфет тоже. Поглядите сами.

Кэт кивнул и через минуту принес пару бутылок. Сделав первый большой глоток, он сильно закашлялся, но затем пришел в себя и вытер глаза.

— Видимо, ты хорошо ориентируешься в этом доме, Кэт?

— Конечно. Бэн часто использовал меня в качестве почтальона. Если нужно было передать распоряжение, он не пользовался телефоном. А почему вы спрашиваете?

— Просто так, Кэт.

Он отпил с полстакана, помолчал и затем сказал:

— Предположим, те парни начали бы действовать, а я не пришел бы, Дип?

— И тот и другой получили бы по одной пуле между глаз.

— Вы думаете?

— Они были бы не первыми, которые это уже попробовали, — ответил я.

Глава 7

В семь пятнадцать Кэт разбудил меня. Он зажег окурок, несколько раз затянулся и принялся неистово кашлять. Потом попытался еще разок затянуться, но от этого ему не стало лучше и он раздавил окурок в пепельнице.

— Вы больны, Кэт?

— Нет, Дип. Я умер, и уже давно.

— Выбрось это из головы и подлечись.

Он поджал губы.

— Нет, мое время истекло. Это стало ясно еще два месяца тому назад.

— И никакого шанса?

— Может быть, в прошлом году, а теперь нет. Да и зачем?

Он усмехнулся, закашлялся вновь и, держа носовой платок у рта, продолжал:

— Мир не стоит того, чтобы о нем жалеть или цепляться за него. Каждый жаждет денег и пытается убить имеющего их. Счастливые помирают вовремя. А остальные потеют и мучаются до тех пор, пока что–нибудь или кто–нибудь их не прикончит. Возможно, я один из счастливчиков.

Я сел на кровати, спустил ноги на пол и, взглянув на него, заметил:

— Итак, фаталиста Кэта уже нет в живых… Передо мной только дух его.

Жаль…

Он рассмеялся и это вновь вызвало приступ кашля. Затем он сказал:

— Знаешь, Дип… я сам удивляюсь, что снова принимаю участие в игре.

Как в те далекие дни, понимаешь?

— Да, но не знаю, на этот раз игра ли?

— И тогда не все было забавой. — Он вздохнул. — Случались и холод, и голод, а порой и шишки на лбу.

— А помнишь наш последний бой у клуба на Девятой авеню?

— Это когда та банда хотела затащить в подвал Элен и Тилли Ли? Еще бы не помнить. Я до сих пор не понимаю, как нам удалось тогда остаться в живых. Вы с Беннетом были, как вырвавшиеся из ада черти. А бандитов было, кажется, двенадцать…

— Нет, всего одиннадцать. А потом появились копы и разбили мне нос.

— Зато ты отнял у них револьвер. Одно другого стоит. Он еще у тебя?

Я кивнул на брюки, висевшие на крючке. Револьвер 38–го калибра заметно оттягивал поясной ремень.

— Да, неплохая память о том сражении, — заметил Кэт. — Мне тогда тоже досталось. Еле–еле домой доплелся и то благодаря Беннету…

Я принялся одеваться.

— Кэт, дозвонись Оджи и пригласи его сюда. Пусть захватит с собой все, что у него есть по организации.

— Сейчас. — Кэт направился к телефону. — Пожалуй, ты прав, Дип, Не так уж много забав было в те дни.

— Тогда мы были еще подростками. А вот теперь действительно позабавимся, но к этому нужно подготовиться…

Папка, которую вытащил из своего портфеля Оджи, была тонкой, но довольно содержательной. На схеме города были нанесены известные и предполагаемые передаточные пункты, секции и подсекции. Точнее их местоположение предстояло уточнить. Это в случае, если папка с делами Беннета не будет найдена. Предстояло также проверить списки, имена и место жительства агентов организации. Однако предварительная схема свидетельствовала о значительных масштабах и широкой сфере ее деятельности под контролем «Синдиката», центр которого находился в Джерси, то есть почти в самом центре города.

Пока Оджи и Кэт дегустировали содержимое бутылок, я внимательно просматривал документы, кое–что выписывал, кое–что запоминал. Этого было мало для того, чтобы представить себе дело во всех деталях, но для первоначальных шагов информации хватало.

— Закончив, я сложил листы в папку и отдал ее Оджи.

— Кто–нибудь вас беспокоил?

— Нет, пока никто.

— Хорошо. А где опись легального имущества?

— Беттен держит ее в личном сейфе. В любой момент она может ему понадобиться.

— Я не думаю, чтобы Вильсу нравилось положение дел.

— Да, но у него нет выбора, мистер Дип.

— Он может что–то предпринять?

Оджи покачал головой.

— Он не позволит себе этого. Беттен уже не тот, что прежде. Он стал осторожным и старается обойти опасность. Я уверен: он рассчитывает, что вы скоро сами сломаете себе голову и выйдете из игры.

— Да, ловкий парень.

— Он тщательно изучил все, что касалось убийства Беннета, и теперь абсолютно уверен, что вам до убийцы не добраться. Не только за неделю, но и за год.

— Его дело верить или не верить, а нам следует быть реалистами, заметил я, поглядывая на часы. — Скоро полдень, двинулись к Гими?..

Бар Гими в момент нашего прихода был уже наполовину заполнен собравшимися на ленч.

На нашем столике лежал свежий номер газеты. В глаза бросалась статейка, напечатанная жирным шрифтом. Она принадлежала перу Роска Тейта, который в первом же абзаце заботливо сулил мне гроб. Статья была пропитана тихой ненавистью и в то же время в ней чувствовался страх.

«Убийство вновь возвратилось в Манхэттен. До недавнего времени огромное предприятие, основанное на сомнительных операциях и коррупции, возглавлялось известным боссом Беннетом Убийство Беннета положило начало ожесточенной борьбе за контроль над этой мощной, но грязной организацией.

Не успев развернуться, борьба крайне осложнилась тем, что убитый босс наметил наследником своего друга Дипа, отсутствовавшего в городе много лет. И вот теперь Дип вернулся. Убийство вновь с нами…»

Прочитав статейку, я передал ее Кэту. Тот скривился.

— Пронырливый парень. Ты хочешь его проучить, Дип?

— Плохо, что он живет с ненавистью не только к самому себе, но ко всему окружающему.

— Он всегда был дрянью, как и его сандвичи с цыплячьей печенкой.

Однажды я видел: он бросал их собаке, а рядом стоял голодный ребенок и глотал слезы.

— Собаки тоже хотят есть, Кэт.

Кэт и Оджи подняли на меня глаза, но лица их оставались бесстрастными.

— Я поговорю с ним сам. Эти шпильки мне не очень нравятся.

— Думаю, здесь нужна некоторая тактичность, мистер Дип. Вам совершенно не нужна ссора с прессой.

— Разве? А почему нет? Она назвала мое имя и подожгла фитиль для взрыва.

— Теперь не то время, мистер Дип. Многое изменилось, — настаивал Оджи.

— Знаю, Оджи. Кое–что улучшилось, но кое–что стало просто отвратительным.

— Тейт не хватает звезд с неба, — пожав плечами, сказал Оджи. — Всю свою жизнь он напряженно работал, торговал в разнос бумагой, конвертами, вешалками, служил конторщиком в офисах, пока наконец не пробился в печать.

Он не из тех парней, которые быстро проталкиваются вперед. И его нелегко свернуть с избранного пути. Если вы его навестите, он может сойти с ума.

— Ничего. Мне уже приходилось видеть его сумасшедшим. Припоминаешь, Кэт?

— Это когда ты приподнял его так, что у него костюм лопнул?

— Именно.

Кэт засмеялся.

— Он тогда совсем потерял голову и пытался тебя застрелить.

— Это чем же? — поинтересовался Оджи.

— Выхватил у Франки Каоло пистолет, за что потом дополнительно получил по зубам.

— А–а… припоминаю.

— Вот, вот.

— И как ты его после этого не ухлопал, Дип?

— Всему свое время. Роск был невменяем, и бешенство, в котором он захлебнулся, само по себе показалось мне тогда достаточным наказанием.

Кэт вновь рассмеялся.

— Положим, тогда ты обошелся с ним не очень мягко. Я помню как ты прищемил ему нос дверью. Он орал, как недорезанная свинья, пока не подоспели копы.

— Это кто же, Саливен? — спросил Оджи.

— Он самый. Подобрал Роска и отвел домой. Признаюсь, мы ждали нового столкновения, но ты уехал, Дип.

— Я его больше не видел. Тейт избегал меня, а вот теперь, когда я вернулся, в первую очередь потребовал возместить стоимость порванного костюма. И получил девять долларов сорок центов.

— И он взял? От тебя?

— Чуть было не оторвал руку вместе с деньгами. Так что все в порядке.

Поговорить с ним нужно и можно.

— Не знаю, стоит ли, — осторожно заметил Оджи.

— Но сперва навестим Бенни из Бруклина и его друга Дикси.

— Это уже полное сумасшествие, — тихо сказал Оджи.

— Пусть будет так, — улыбнулся я.

— Во всяком случае, не сейчас, Дип.

— Почему?

— Бенни Матик ведет какие–то переговоры в Джерси и будет у себя, думаю, через час или немногим раньше. Это сообщил Джо.

— Что ж, часом раньше, часом позже — это несущественно. Поговорим, в таком случае, с нашим газетным приятелем.

Гими был слишком занят, чтобы беседовать с нами, но сказал, что Роск Тейт, по всей вероятности, находится дома.

Оставив Кэта в баре, мы с Оджи двинулись к Роску. Мы прошли два квартала и свернули за угол. Я оставил Оджи у подъезда, а сам вошел внутрь. В отличие от других подобных домов, этот выглядел довольно опрятно. Нигде не видно было мусорных ящиков, бидонов, банок, тряпок и всякого иного хлама: всюду чисто и подметено.

И всеже это был обычный дом, и стоял он на нашей улице… И сразу же я вспомнил Беннета… старый клуб, его квартиру, представляющую собой копию этого клуба, Вильсона Беттена, живущего в современной квартире, но промышлявшего теми же делами, что и раньше; Оджи, выжидающего время, чтобы взять в свои руки дела; Бенни Матика и Дикси, выискивающих свой шанс; многочисленную ораву разношерстных членов клуба, ожидающих когда боссы призовут их к избирательным урнам и они взамен своих голосов получат деньги и право заниматься и дальше распространением наркотиков.

А рядом с организацией, но не сливаясь с ней, — фигура Роска Тейта…

Он сам по себе: высматривает, выискивает что–то, записывает в свои блокноты и тоже преследует какие–то цели. Стал ли он сентиментальным слюнтяем или нет, но в ловкости, вернее, в изворотливости, а также в хитрости отказать ему нельзя. Какие то намерения у него безусловно были, но он тщательно маскировал их. Роск жил на первом этаже и открыл сам. Он секунду по колебался, но затем отступил от двери так, что я мог войти в квартиру.

Все здесь обличало ее хозяина как одинокого холостяка, тратившего деньги только на необходимое.

— Приятное местечко, — сказал я.

— Мне оно нравится.

— Я это вижу. Вы здесь живете один?

— Да.

— И судя по обстановке, по–прежнему не бросаете деньги на ветер.

Он пожал плечами.

— Так оно и есть. Хотя в деньгах я не стеснен, так же, вероятно, как и вы.

В его глазах отразилось нескрываемое отвращение ко мне. Он указал мне на стул и уселся сам.

— Надеюсь, вы пришли беседовать не о девушках, не так ли? — сухо спросил он.

— Нет. Поговорим об убийстве.

— Ах, так.

— Вам не приходилось близко сталкиваться с полицией?

— Полиция счастлива, получая от меня некоторые сведения. И платит мне тем же.

— Сказанное касается и дела Беннета?

— Мне известно все, что и полиции.

— Иными словами, вы, Роск, тоже заблуждаетесь.

— Не понимаю.

— Копы полагают, что Беннет был убит в собственной квартире. Что это?

Небрежность, слепота или еще что–то?

Быстрый взгляд, которым он меня окинул, свидетельствовал, что сказанное произвело впечатление. Он автоматически извлек из кармана ручку, пододвинул к себе желтый блокнот и раскрыл его.

— А что вы об этом думаете, Дип?

Теперь он сразу превратился в настороженного репортера.

— Я думаю, что все было не так.

— Соображения полиции не вызывают никаких сомнений. Они аргументированы и никем не оспариваются… — Его глаза пожирали меня. Однако продолжайте.

— Мелкокалиберная пуля не могла, да и не убила Беннета сразу. Он видел, кто стрелял в него, и бросился за ним. Это про изошло неподалеку от его дома. Точнее, в узеньком переулке между Гловер–стрит и Константинос–стрит. Вы знаете это место?

— Гм… Это по пути к Гими, где я бываю почти ежедневно… Да, интересная мысль, — проговорил он, делая какие–то пометки в блокноте.

— Разумеется. Но, выходит, убийца должен был понимать, что Беннет попытается его настигнуть. Не так ли?

— Возможно, если… если это так и было.

— Проулок ведет почти к самому дому Беннета.

— Так… И что же?

— А то, что Беннет упал у самого дома, так и не догнав своего убийцу.

— Но…

— Убийца втащил его в дом и поднял на лифте в комнату.

— Но ведь это же глупо. Зачем убийце понадобилось таскать тело?

— Эта тайна принадлежит пока только ему.

— Но откуда вы знаете?

— Одна девушка навела. Это неоспоримая истина, и как таковая она может служить исходной точкой.

— А что за девушка?

— Вы ее знаете. Это Тилли Ли. Помните?

Роск кивнул.

— Тилли сказала, что она с удовольствием плюнет на мой труп, как она плевала на мертвого Беннета. В действительности ей, конечно, не представилось такого случая, но, несомненно, она кое–что знает. Я с ней еще побеседую. Кроме того, мой друг сообщил, что один парень случайно наткнулся на убитого Беннета возле его дома. Парень обыскал его, изъял часы и продал их. Любопытно, не правда ли?

— Как зовут парня?

— К сожалению, этого я пока не знаю. Постараюсь установить с ним контакт… Есть еще одно обстоятельство. Этот парень обыскивал Беннета, по–видимому, в тот момент, когда убийцы был у самого дома, возможно, открывал двери, а может выжидал, желая удостовериться в смерти Беннета и видел из своего укрытия, как этот парень шарит по карманам убитого. Нельзя также полностью исключать возможность того, что и парень мог заметить убийцу. Хотя это сомнительно, но возможно…

Роск Тейт был возбужден до крайности. Он быстро что–то писал, но ни на секунду не терял меня из виду. Губы его шевелились, как будто он повторял про себя сказанное.

Когда я остановился, он перевел дыхание, пытаясь унять волнение и, наконец, сказал:

— Черт побери! Да вы знаете, что все это может значить?

— Разумеется. Могут появиться какие–то новые зацепки. Кроме того, Роск, вы должны хорошо знать живущих в районе людей. Незаметных, но любопытных. Нетрудно предположить, что кто–то из них мог видеть убийцу. Не так ли?

— М–да… да… Конечно.

— Копы вряд ли сумеют что–нибудь вытащить из них, но мы с вами, Роск, могли бы попробовать.

— Пожалуй.

Он подумал и нерешительно потянулся к телефону.

— Следовало бы сообщить полиции…

— Не нужно, — сказал я. — Это можно сделать и позже. Полиция имеет свои собственные источники, а они тоже очень важны. Я буду информировать вас обо всем, что сумею узнать, а вы, в свою очередь, будете ставить меня в известность о новых фактах, добытых вами лично или полицией.

Он улыбнулся.

— Это звучит хорошо, Дип. Как репортер я весьма заинтересован в раскрытии убийства, но все остальное остается прежним. Я веду борьбу с любым преступлением и поэтому буду действительно рад, когда убьют и вас. И безразлично, кто это сделает, — закон или ваши собратья.

— Это вы уже говорили. Но не только вы будете рады моей гибели. Очень будет довольна и Элен.

Секунду–другую он молчал, затем глухо проговорил:

— Не делайте ничего, что может повредить ей, Дип. Вы пачкаете всех, с кем близко соприкасаетесь. И если с ней случится что–то нехорошее, я сделаю все, чтобы в городе стало одним гангстером меньше.

— Вы сделаете?

— Это точно. Не смейтесь.

— Отлично, — сказал я, поднимаясь. — То же самое сказала и она.

Хорошеньких друзей я приобрел… Ничего не скажешь.

Роск молча наблюдал за моим уходом. Что ж, по крайней мере, мы заключили с ним деловое соглашение… Я был доволен, поскольку чувствовал, что оно пойдет мне на пользу…

Таверна Гими «Белая роза», помимо своего прямого назначения, являлась поставщиком продовольственных товаров и полуфабрикатов для близлежащих кварталов. Особенно она славилась свиными ножками, свежим пивом и своим относительным спокойствием. Драки и дебоши были весьма редким явлением.

Гими тщательно следил за порядком и всякий раз, когда назревал скандал, стремился вовремя принять соответствующие меры.

Особую заинтересованность в этом проявлял Бенни Матик, контора которого помещалась в задней комнате таверны.

Я оставил Кэта снаружи и вместе с Оджи вошел в бар. На скоро отведав блюдо из свиных ножек, я бросил на стойку доллар, Подошел Гими и принялся отсчитывать сдачу.

— Бенни там? — спросил я, кивая на дверь задней комнаты.

— Кто?.. — Его маленькие глазки недоуменно уставились на меня.

— Мне кажется, Гими, вы хотите, чтобы эта свиная ножка оказалась вколоченной в вашу глотку?

Шрам под его подбородком заметно побледнел: он узнал нас.

— Будьте любезны, Гими, тогда я, возможно, никого не пристрелю в этом тихом заведении. В первую очередь я имею в виду вас. О'кей?

Он согласно кивнул.

— Я кое о чем спрашивал.

— Бенни там, — произнес он тихо.

Я смотрел на него и ждал. Его взгляд переместился на закрытую дверь в дальнем конце бара.

— Благодарю.

Оджи отлично сыграл свою роль, широко распахнув эту дверь передо мной, что дало мне возможность быстро оценить обстановку и выбрать наиболее удобную позицию.

Наше вторжение явилось полной неожиданностью для находящихся в комнате. Никто из них не сдвинулся с места. Я вошел, а Оджи прикрыл дверь и прислонился к ней спиной так, как будто решил никого не выпускать из комнаты.

Дикси лежал на кушетке. Его рот еще не успел принять свой прежний вид. Распухла и пасть Бенни. Злобное выражение его лица походило скорее на болезненную гримасу.

Рядом с Ленни Собелом стояли Гарольд и Эл, но на этот раз правая рука бравого Эла была засунута в карман.

Трое других были известны в деловых кругах. Разумеется, эта известность ни в коем случае не мешала им заниматься наркотиками, приносящими' немалые деньги.

— Кажется, сегодня здесь собрались все битые, — сказал я.

— Будьте благоразумны, Дип, — сказал Бенни. — Что вы хотите?

В это время я взглянул на трех джентльменов–бизнесменов. Их лица слегка порозовели.

— Но, Дип… — Голос Бенни дребезжал.

— Бенни, что заставило тебя думать, будто ты можешь принять на себя все дела?

— А кто же еще?..

— Ты не очень долго ждал.

— Организация не должна развалиться только потому, что вас здесь не было. Вы…

— Не думаю, чтобы ты говорил или советовался с Беттеном. Не так ли?

— А что нам Беттен? Мы можем…

— Нет, Бенни–бой, теперь ты не сможешь самостоятельно разгуливать с коричневыми ящиками и, никого не спросясь, пытаться делать политику.

На короткое время в комнате воцарилась тишина. Один из трех джентльменов, надменно выпятив подбородок, сосал сигару, а остальные всем своим видом показывали полное пренебрежение ко мне и нашему разговору.

Ленни Собел, развалившись в кресле, что–то обдумывал.

— Вы что–нибудь контролируете? — наконец обратился он ко мне. — Или хотите что–нибудь продать?

Моя улыбка была весьма выразительной.

— Скоро захочу.

— Однако сейчас ничего? — Довольный собой, он улыбнулся. — Вы даже не представляете, что, когда и где будете иметь.

Я молчал.

— Вы блефуете, Дип. И я еще не встречался с таким блефом. Думаю, вы получите, что заслуживаете. — При этом он сделал едва заметное движение головой:

— Взять его…

Уже несколько секунд я ожидал чего–нибудь подобного и поэтому, еще до того, как Собел закончил, нанес сильнейший удар по коленной чашечке Гарольду, а затем особым приемом захватил руку Эла и резко дернул. Он протяжно взвыл и лишился чувств. Одуревший от боли Гарольд получил еще один удар в челюсть и свалился. Многолетние упорные тренировки и на этот раз сослужили мне добрую службу.

Когда Ленни Собел увидел мою улыбку и дуло 38–го, направленное ему в рот, он как–то сразу осунулся и лицо его посерело. Он что–то пытался сказать, но тщетно. Казалось, язык его парализован. Бенни, не мигая, широко раскрытыми глазами наблюдал за столь неожиданным поворотом событий.

Три бизнесмена, видимо, еще никогда не были так близко к смерти, но пока не успели осмыслить значение происходящего.

— Встань, Ленни, — приказал я.

Он вновь попытался что–то пролепетать, затем рванулся в сторону, но споткнулся о тела своих телохранителей и упал на колени. Воспользовавшись случаем, я двинул ему ногой под зад. Собел растянулся на полу, оглашая комнату лошадиными воплями.

— Как в прежние дни, — сказал я и засмеялся.

В этот момент один из бизнесменов разразился истерическим хихиканьем.

— Ну, а ты, Бенни? — спросил я.

Он решительно потряс головой.

— Нет, я пас. Вы бешеный.

— Может быть. А как ваш Дикси? Что–то он молчит.

— Вы повредили ему челюсть. Но он со мной… я хотел сказать, с вами, Дип.

— Полагаю, тебе все ясно?

— Да, все, — ответил Бенни.

— И впредь никаких тайных собраний и встреч.

— Конечно, Дип… Но в этом случае вы… ошиблись.

— Ну?

— Это… друзья.

— Друзья? Три лощеных хлыща из офиса Меркина называют такого подонка, как ты, своим другом? Не будь законченным глупцом, Бенни. Кстати, я эту тройку знаю и знаю, почему копы интересуются их делами. Нужно будет предупредить Меркина, чтобы он их как следует подтянул, в противном случае эти слюнтяи и сами попадут в лапы копов, и потянут за собой еще кого–нибудь, вроде тебя или этой свиньи Ленни. Однако несмотря на твою недалекость, Бенни, надеюсь, ты скоро поймешь, что не следует вмешиваться в мои дела.

— Но, Дип…

— Замолчи. Ты почти ничего из себя не представлял в прошлом и не пытайся стать кем–то теперь, потому что не имеешь ни малейшего понятия о том, как это сделать.

Тем временем те трое зашевелились. Ленни и Гарольд уже сидели на полу, а Эл начал приходить в себя.

Я кивнул Оджи, невозмутимо подпиравшему дверь, и мы прошли в бар. Там я подобрал сорок центов сдачи и сказал Гими:

— Мои извинения, толстяк. Они сами этого пожелали.

Он промолчал.

— Нет нужды напоминать, — добавил я, — что все это чисто внутреннее дело?

Он покачал головой.

— Не беспокойтесь, я знаю, что делать.

Мы вышли на улицу. Кэт нетерпеливо переминался с ноги на ногу, прижимая лицо к оконному стеклу, пытаясь что–нибудь разглядеть сквозь задернутые занавески.

— Все о'кей, дружище. Они получили небольшую взбучку и успокоились.

— Ничего себе, небольшую, — вставил Оджи.

— Кого же вы там поколотили?

— Ленни и его двух парней.

— Что–то ты уж очень скоро с ними разделался, Дип.

— Не совсем, Кэт. Я даже несколько опоздал с обучением их хорошим манерам.

— О'кей. Нам бы поскорее убраться отсюда. Так будет и лучше, и спокойнее.

— Да, делать нам здесь больше нечего, — поддержал его Оджи, вопросительно взглянув на меня.

Я засмеялся и кивнул. Кэт остановил такси, и мы забрались в него. По пути я попросил Оджи рассказать о состоянии дел Беннета, а потом, по возможности, составить списки всех бывших и настоящих служащих его предприятий.

Оджи вышел у Четвертой авеню, а мы с Кэтом направились по Амстердамской магистрали на Сто первую улицу, где Кэт имел свою комнату. ' Здесь я отпустил такси и проводил его до дома.

— Оставайся здесь, Кэт, и отдыхай. Комнату запри. Вскоре я навещу тебя.

— Куда ты собираешься?

— Мне нужно увидеть одну куколку.

— Лучше бы ты позволил мне пойти с тобой. Ты забыл про тех парней.

— Лео Джеймса и Мори Ривса, остановившихся в «Вестхемптоне»?

— Да. И они имеют здесь связи.

— Однако, Кэт, я тоже их имею, — сказал я, кивнув ему на прощание…

Когда я вышел из ресторана Маури, поздний вечер переходил в раннюю ночь. Еще издали я заметил мистера Саливена, стоявшего на кромке тротуара, и вспомнил, как когда–то его огромный кулак колотил по моей спине.

Он перегородил тротуар и протянул руку к моему галстуку. Всякому постороннему это движение могло показаться дружеским, если бы не жесткая складка вокруг его рта и неулыбчивые глаза.

— Осложнений становится все больше, парень.

— Разве?

— И есть только один способ с ними покончить.

— Знаю, мистер Саливен.

— Остришь… — Его глаза стали стеклянными. — Я здесь уже долго, Дип, и повидал многих остроумцев. Но сегодня они здесь, а завтра валяются в сточной канаве. Парочку таких я сам туда отправил, — Сказанное вами, мистер Саливен, следует Понимать как вежливый намек?

— А это уж сам разбирайся.

— Попробую, мистер Саливен.

Кивнув ему, я продолжал свой путь, ощущая на своей спине его пристальный взгляд. Я ускорил шаги, представляя себе новую встречу с Тилли и Элен.

Толкнув полуприкрытую дверь, я вошел в знакомую темную прихожую, и стал на ощупь пробираться к лестнице. И вдруг меня охватило какое–то неясное ощущение опасности. Я пошарил в карманах, вынул спички, зажег одну и начал поднимать ее над своей головой, но, получив сзади удар по голове, упал и потерял сознание…

Глава 8

Все чувства и ощущения исчезли, но все же я смутно осознавал случившееся. Вероятно, шляпа несколько смягчила удар.

Я все еще слышал звуки улицы: шум машин и приглушенные голоса людей.

Где–то рядом скрипела дверь и этот скрип болезненно отдавался в моей голове. ' Сознание понемногу возвращалось, болел затылок. Я пошевелил ногами, руками, а затем попытался приподняться. Мне удалось встать на колени, вытереть рукой рот и, придерживаясь за стену, подняться на ноги. Из моей головы медленно сочилась липкая жидкость…

Спустя некоторое время я окончательно пришел в себя, немного почистился и, зажигая спички, осмотрелся. Неподалеку от моей шляпы валялась бутылка из толстого синего стекла.

Я вышел на улицу, но ничего подозрительного не заметил. В двух–трех шагах от меня стоял какой–то пожилой мужчина.

— Вы не заметили, отсюда никто не выходил? — спросил я.

— Никого я не видел, — буркнул он.

— Жаль, — сказал я, проведя рукой по голове и показывая ему кровь на пальцах. — Только что я получил удар по голове.

На его лице появилось брезгливое выражение, и он резко проговорил:

— Проклятые подонки. Стоят в темных вестибюлях и бьют первого попавшегося. Каждую ночь. Никогда не следует заходить в неосвещенный вестибюль. Никогда… Подобным образом они убили старого Часара. Всего из–за тридцати центов.

Он сплюнул и пошел своей дорогой. Я выругался и быстро ощупал карманы. Бумажник оказался на месте, револьвер по–прежнему был засунут за пояс. Я вернулся назад и, невзирая на темноту, поднялся к квартире Тилли Ли.

Чиркнув спичкой, я заметил, что дверь в комнату Тилли Ли приоткрыта.

Там было темно.

Я вынул револьвер, вошел в комнату и прислушался. Кругом была полная тишина. Я нащупал выключатель и включил свет. Действовал я очень неосторожно: если бы здесь кто–нибудь затаился, мои дела оказались бы плохи. Но никого не было, а на своей кровати лежала Тилли с разбитой головой…

Кровь на ее лице еще не успела свернуться. Видимо, она лежала на боку, и не видела, кто нанес ей смертельный удар.

Несколько секунд стоял я возле тела, пытаясь запомнить все детали обстановки в комнате. Прежде всего на глаза мне попался кортик, видимо, отброшенный ногой в сторону, хотя следы борьбы отсутствовали: Тилли убили во сне. Но в следующее мгновение я заметил одну деталь и, еще не вполне осознавая ее значение, почувствовал, как неистово заколотилось мое сердце.

Мне захотелось немедленно поймать убийцу и с наслаждением сдавить его горло, Я увидел плед Элен, который висел на вешалке в углу, а рядом за занавеской находился вход в еще одну небольшую комнатку.

Я позвал Элен, но никто не откликнулся. Тогда я отдернул занавеску, быстро вошел и, заметив настольную лампу у окна, зажег ее. Я был в каком–то оцепенении от предчувствия того, что сейчас увижу. Представил себе тонкую струйку крови, сбегавшую по ее щеке…

Все так же машинально я пощупал пульс Элен, а потом, осторожно осмотрев ее голову, обнаружил у правого виска содранную кожу и громадный синяк.

Я смочил водой полотенце, вытер ее лицо, а затем положил его ей на лоб. Через некоторое время послышался тихий стон.

— Элен… Элен…

Она дернула головой. Я снова смочил полотенце, и принялся слегка шлепать ее по щекам. Наконец она открыла глаза.

— Что случилось, дорогая?

Память возвращалась к ней медленно.

— Дип?..

— Вы чувствуете себя лучше?

— Дип?.. — она понемногу приходила в себя.

— Конечно, дорогая. Это я.

Внезапно глаза Элен наполнились ужасом, но прежде, чем она успела закричать, я зажал ей рот и привлек ее к себе.

— Так что же здесь произошло?

Она облизала сухие губы.

— Дверь.. Я подошла к ней… и отворила… Думала, что это вы… широко раскрытыми глазами она пытливо всматривалась в меня.

— Это был не я, девочка.

— Когда я открыла, … дверь с силой распахнулась… Я упала и ничего больше не помню… Дип, что произошло?

— Произошло вот что. Вы получили удар по голове. Может, только створкой двери, а может еще и бутылкой.

— Что?!

— Меня тоже стукнули этой бутылкой.

— Но кто?

— Не знаю.

— Дип. — Она протянула руку и прикоснулась к моему лицу. — Дип… А что… с Тилли?

— Она убита, Элен.

— Нет!.. — выкрикнула она и прикусила нижнюю губу. Но через минуту глухие рыдания сотрясли все ее тело. Я крепко обнял Элен и сидел так, пока она не успокоилась. Снова смочив полотенце, я протер ей лицо и, убедившись, что она более или менее овладела собой, спросил:

— Можете ли вы что–нибудь припомнить?

Она покачала головой.

— И не видели его лица?

— Нет.

— Как он был одет?

— Это случилось слишком быстро, Дип.

— Он что–нибудь говорил?

— Нет… я не знаю. Нет, он ничего не сказал. — Элен огляделась. Вы… принесли меня сюда?

— Нет, ему была нужна Тилли. Он притащил вас сюда и затем убил ее, По ее телу пробежала дрожь.

— Но почему, Дип?.. Почему?

— Пока еще не знаю. Но, думаю, скоро найду ответ на этот вопрос.

— Что мы будем делать?

— Позвоним в полицию, больше ничего не остается.

— Но Тилли…

— Кому–то она мешала… Ну, а теперь вот что. Сможете отвечать на вопросы?

— Спрашивайте, Дип.

— Хорошо. Но постарайтесь отвечать точно. У нас не так много времени.

Итак, что случилось после того, как вы вернулись сюда?

Она вновь облизала губы, откинула назад волосы, сложила на коленях руки и уставилась в пол. Плечи ее слегка вздрагивали.

— Здесь был доктор. Он сказал, что у Тилли все в порядке, но она немного возбуждена и ей надо успокоиться. Что–то он ей прописал. Были миссис Глисон… с мужем… Вы тогда говорили с ними внизу. Потом они ушли. Когда Тилли проснулась, я ее покормила.

— Она что–нибудь сказала?

— Ничего особенного. Я дала ей пилюлю, которую оставил доктор, и некоторое время посидела рядом. — Она замолчала, затем сжала руки. — Дип?

— Да?

— Она была напугана, даже пыталась кричать во сне.

— Дальше…

— Она произнесла ваше имя… и имя Беннета. И еще…

— Что именно? Скажите, что помните.

— Она говорила, что знает, как ей надлежит поступить, будто сможет что–то сообщить, и непременно сделает это. Затем пыталась кричать. А потом назвала ваше имя и… Беннета.

Я молчал.

— Дип… а это не… из–за вас?

Я положил руку на ее плечо.

— Не думаю.

— Скажите правду, Дип!

— Я никогда вас не обманывал, дорогая.

— В таком случае…

— По крайней мере, непосредственной причиной я не являюсь. Ее так или иначе бы убили.

Она вздохнула.

— Так что же мы будем делать?

— Позвоним копам.

— А как же вы?

— Копов я не боюсь, детка. Вы должны это знать.

— В таком случае, звоните.

— Разумеется…

Она внимательно посмотрела на меня, терпеливо ожидая, что же произойдет дальше. Я помог ей подняться и провел на кухню так, чтобы она не смогла увидеть убитую, а затем подошел к телефону.

Дежурный сказал, что машина выезжает и предупредил, что до ее прибытия ничего не следует трогать. Я заверил его, что все будет как нужно и повесил трубку.

В комнате Тилли я нашел свой чек, приколотый к ее подушке, порвал его на мелкие кусочки и спустил в унитаз. Потом я вынул из–за пояса свой револьвер, обернул его тряпкой и сунул в мусорный ящик, поставив сверху ведро с помоями. Сделав таким образом все необходимые приготовления, я присоединился к Элен и мы стали поджидать полицейскую машину.

Сержант Кен Хард жил в центре города, то есть, в той его части, которая отличалась известным аристократизмом. По его лицу никогда нельзя было понять, о чем он думает, что чувствует. Однако его голубые холодные, лишенные какого бы то ни было выражения глаза порой излучали безграничную ненависть.

Для него существовало только два рода людей: те, кто нарушал закон, и те, кто его поддерживал. За пределами этого понятия для него не существовало ни добра ни зла. По понятиям Харда не существовало и просто хороших людей. По его мнению, они представляли собой зачастую лишь помеху при поимке нарушителей закона.

В присутствии сержанта требовалось соблюдать особые правила: говорить мягко и вежливо, ходить тихо. Когда он спрашивал, следовало отвечать.

Когда на его лице появлялось нечто вроде улыбки, это было хуже всего, Шефы позволяли ему работать так, как он хочет; и Хард выбрал себе наиболее трудную часть города: улицу с «большой буквы». Ему нравилось проводить здесь операции, так как всякий попавшийся знал, что любая жалоба обернется для него в следующий раз худшими последствиями.

Таков был сержант Хард, и теперь он разглядывал меня. Я говорил, а он записывал что–то в свой блокнот. Потом он перевел взгляд на Элен и предложил ей изложить свою историю.

Как только она закончила, появились Саливен, Оджи и Кэт, и я почувствовал себя намного уверенней.

— Вот они, сержант, — сказал Саливен.

Кэт бросил взгляд на убитую и слегка присвистнул.

— Знаете ее? — спросил Хард.

Кэт кивнул.

— Тилли Ли, — сказал он, пожимая плечами. — Хорошая девушка. Я с ней давно знаком. А что случилось?

Тем временем медицинский эксперт закончил свою работу, сложил инструменты в саквояж, захлопнул его и набросил на убитую простыню.

— Ваше мнение? — спросил Хард.

— Убита не более часа назад, бутылкой. Позднее мы проведем более точное исследование, но и теперь у меня нет никаких сомнений.

— А как с ним?.. — кивнул Хард в мою сторону.

— С ним?.. — врач еще раз бегло осмотрел след на моей голове. — Рана на голове от удара той же бутылкой.

— Выходит, он тут ни при чем?

— Гм… Безусловно. Если исключить возможность нанесения удара самому себе. Вы ведь знаете, бывает и так. Но…

— Что но?

— В данном случае не похоже. Нет, нет. Конфигурация раны… Пожалуй, полностью исключено.

— Благодарю, — сказал я.

— Не беспокойтесь, — улыбнулся врач.

— Как у вас? — обратился Хард к человеку в форме, возившемуся с лупой вокруг бутылки, стоявшей на деревянной подставке.

— Никаких отпечатков, — ответил тот. — Бутылка сильно запачкана.

Видны только ворсинки с этой шляпы и волоски, по всей видимости, убитой.

Не исключено, что в лаборатории мы сможем обнаружить еще какие–нибудь следы.

— О'кей, — сказал Хард. — Упакуйте бутылку. — Затем, обернувшись к Саливену, он спросил:

— Что с этими двумя?

— Они находились в баре «Пеликан». Лео Букс сказал, что они сидели там более трех часов.

— Мы можем идти? — спросил Оджи.

Змеиные глаза Харда посмотрели на него, затем поочередно оглядели Кэта, Элен и меня.

— Вы уйдете. Каждый из вас может уйти…

Мы знали, что он под этим подразумевает, но чтобы у нас не оставалось никаких сомнений, Хард добавил:

— Со мной!

— За что? — мягко спросил я.

На его лице появилось подобие улыбки.

— Просто так, для забавы, Дип. Я получил сообщение о небольшом инциденте. Кажется, никто не был ранен, но в задней комнате бара Гима обнаружены кровавые следы. Кроме того, кажется, вас троих незадолго видели там.

— Неужели?

— Поэтому–то я и думаю, что неплохо бы отправиться в «Грин Хауз» и все выяснить.

Губы Кэта плотно сжались и слегка побелели. Я понял, о чем он думает, и покачал головой, давая ему понять, что пока не следует вмешиваться в ход событий.

«Грин Хауз». Так называли окружной полицейский участок. Для этого района Нью–Йорка «Грин Хауз» значил то же самое, что в свое время Бастилия для Парижа или Тауэр для Лондона, и представлял из себя мрачный дом, а о том, что в нем происходило, даже подумать было страшно. Утверждали, что отсюда вывозили гробов больше, чем из остальных шести городских участков, вместе взятых.

Итак, после стольких лет я вновь оказался в «Грин Хаузе». Обстановка здесь мало изменилась: все те же сигарный дым, за пах пота и затхлость.

Элен, Кэта и Оджи оставили в приемной. Хмурый Кэт принялся жадно курить, а Оджи невозмутимо уселся на скамью. Что касается Элен, то было заметно, что она с трудом справляется с волнением.

Хард и трое других копов стояли и глядели на меня, и я знал, что за этим последует.

— Вы собираетесь задержать меня?

— Может быть, со временем, — сказал Хард, снимая пиджак.

Он повесил его на спинку стула и встал передо мной — креп кий парень с широкими плечами и тяжелыми кулаками. Взгляд его был довольно красноречив. Трое других окружили меня, ожидая подходящего момента. Все это было мне знакомо.

— Думаю, вы поступаете неразумно, — сказал я как можно мягче.

— О'кей, клоун. Не скажешь ли, почему?

Он снял галстук, расстегнул манжеты и, подвернув рукава, улыбнулся.

— Вы против меня ничего не имеете. Я абсолютно чист.

— Не думаю, Дип. Кое–что есть. И еще. Откуда ты прибыл?

— С того света.

В тот же миг он обрушил на меня боковой удар, и я очутился на полу вместе со стулом, но быстро вскочил на ноги, поправил стул и вновь уселся на него.

— Ну, что ты об этом думаешь, Дип?

Я улыбнулся, хотя мне этого не очень хотелось. Следовало, конечно, свернуть Харду челюсть, но в данной обстановке это имело бы весьма нежелательные последствия. Нужно было сдерживаться и, по возможности, улыбаться.

— Проделайте это еще раз, Хард. Вы можете навалиться на меня, друзья, но следовало бы соблюдать закон.

— Ты что, учить нас собираешься?

— Сейчас я не могу ответить вам любезностью на любезность, на что вы, собственно, и рассчитываете, но возможно, в другой раз и в другом месте я буду себя вести по–иному. Поэтому советую держать ваши руки подальше.

— Ты нам угрожаешь, Дип?

— Я только разговариваю с вами, любезный.

— В таком случае расскажи что–нибудь.

— Что именно?

— Ну, например, относительно кровавых следов в баре Гими?

— Предположим, он что–то вам рассказал. Но это его точка зрения.

— Гими — трус. Он сильно запуган и не очень–то разговорчив, — сказал Хард.

— Все они такие.

Хард погладил свой подбородок и продолжал:

— Мы разыщем свидетеля, который видел вас всех в задней комнате Гими.

— Вот и хорошо. Тогда, возможно, и получите подписанную ими жалобу на меня.

— Кажется, ты знаешь, как это делается.

— Ну что ж, я посещал бар.

— Верно. Мы даже имеем отчет о твоем пребывании там. Хочешь взглянуть?

— Ни к чему. И все же вы должны знать, Хард, что арест еще не доказательство.

— Ты слишком круто ведешь свою игру, Дип.

— Есть лучший путь?

— Я слышал, ты носишь револьвер?

— Вы ведь обыскали меня.

— Но я заметил подвески на ремне, которые имеют определенное назначение. И если такой ремень носит парень, подобный тебе, то нет сомнения, что у него есть оружие.

Я пожал плечами.

— Это старая история, сержант. Он таскает с собой револьвер, который когда–то отнял у полицейского, — произнес чей–то хриплый голос.

— Действительно, — подхватил Хард. — Я ведь было совсем об этом забыл. Он же охотник за копами. Так, так… Это верно, Дип?

Я промолчал.

— Так… Ну, хорошо. Говорят, ты ищешь парня, который убил твоего друга?

— Мне было бы приятно встретиться с ним, — ответил я.

— Может, ты знаешь, кто он?

— Пока нет.

— Предположим, ты его найдешь?

— Я буду добропорядочным гражданином и передам его в руки закона.

— Такой случай тебе не представится. Мы уже занимались его поисками.

— Было б лучше, если бы вы помогли мне его разыскать.

— Гм… Нам известна, Дип, твоя клятва мести. Правда, она выглядит по–детски… Известно нам и другое. Твои дружки–гангстеры тебя недолюбливают. Они могут…

— Я слышал об этом, — перебил я, — но ведь ваш долг и заключается в том, чтобы защитить меня.

— Не слишком ли ты умен? — Он пододвинулся ближе и, зловеще улыбаясь, добавил:

— У тебя слишком большая и говорливая пасть, Дип.

Было совершенно очевидно, что меня ожидает. И как только Хард размахнулся, я подставил свою левую руку, а правой крепко ухватил его за мясистый нос. В ту же секунду из его ноздрей брызнула кровь.

Прежде чем его дружки смогли сообразить, что произошло, Хард успел нанести мне два увесистых удара, получив взамен три. В течение этих двух–трех секунд перевес был явно на моей стороне и на исходе их Хард грузно осел куда–то вниз. И тут же на меня яростно набросились остальные копы, защищаться от которых не имело смысла.

Через несколько секунд я лежал на полу, прикрывая голову руками.

Болела спина, ныла шея, звенело в ушах, но я держался. Однако удары стали ослабевать, а затем полностью прекратились: полицейских кто–то отвлек.

Я приподнял голову. У двери, размахивая какой–то бумагой, стоял Вильсон Беттен и громким баритоном возражал копу, который уговаривал его подождать в приемной.

Я поднялся на ноги и осмотрелся. Хард сидел в кресле, откинувшись на спинку, а возле него хлопотал врач. Я улыбнулся Харду, хотя улыбка получилась несколько кисловатой, а затем, повернувшись к юристу, сказал:

— Что–то уж очень долго вы плелись сюда, мистер Беттен.

Хард негромко выругался, а я, стряхнув с себя пыль и вытерев платком шею, подошел к нему.

— Я вызвал своего адвоката раньше, чем позвонил вам, любезный Хард, поскольку предполагал, что кто–нибудь попытается содрать с меня кожу…

Хард превосходно знал, что такое закон и что такое адвокат.

— Замолчи и проваливай отсюда.

— Остальные уходят со мной, — сказал я.

— Убирайтесь все.

— С ними все в порядке, Дип, — сказал Беттен. — Если… Во всяком случае через десять минут я смогу представить на них бумаги.

Доктор, закончив свои манипуляции с головой сержанта, дал ему что–то выпить, отчего на физиономии Харда появилась гримаса. Он сплюнул на пол, а доктор, покачав головой, принялся укладывать свои принадлежности.

— Я же вас предупредил, Хард, не шутить со мной…

— Убирайтесь. Все убирайтесь. Поговорим в другой раз..

— Разумеется. Я в этом даже не сомневаюсь.

Я поднял лежавшую у дверей шляпу и кивнул Беттену. Он пропустил меня вперед и вышел в приемную. Позади него тотчас показался сержант и сделал знак дежурному выпустить нас.

Кэт взглянул на Харда. Глаза его округлились, а челюсть отвисла.

Оджи, как всегда, сохранял невозмутимость, только брови его слегка приподнялись. Что касается Элен, то она мгновенно оценила обстановку, и по тому как вспыхнули ее глаза и дрогнули в улыбке уголки губ, я понял, что она всецело на моей стороне.

— Вы совершаете абсолютно никчемные поступки, Дип, — сказал Беттен, когда мы отошли на некоторое расстояние от «Грин Хауз».

— Не я, Вильс.

— По–вашему, это я избил его?

— А у меня просто другого выхода не было.

— Какой же это выход? Петля на шею.

— До этого еще довольно далеко, Вильс.

— Отдаленность — весьма относительное понятие, Дип. Например, если бы Хард захотел кое–кого прихлопнуть этой ночью, он без всяких сомнений сумел бы это сделать. Но он повел свою игру умнее: отпустил вас на все четыре стороны, будучи уверенным, что осуществит свой замысел при более благоприятных обстоятельствах.

— Вмешательство юриста…

— Это преходящее, скорее, случайное обстоятельство. Послушайте, Дип.

Хард — коп с твердым и терпеливым характером. У него особая ненависть к вам подобным. Теперь вы в его списке. Это почти равнозначно смерти. Вас могут спасти лишь какие–то особые обстоятельства.

— Ты оказался счастливчиком, Дип, — сказал Кэт.

Оджи впервые улыбнулся.

— Не он, а… мы. Наша очередь еще придет, правда. Но сейчас Дип по сути дела спас нас.

— О, Элен, слышите: я вас спас.

Она коснулась моей руки, — Благодарю… Он не ранил вас? — В ее голосе чувствовалась тревога.

— Если кто и ранен, то только не я, детка.

— Черт побери, — сказал Кэт, — если в нашем квартале узнают, что произошло с Хардом, то теперь вряд ли кто отважится выступить против нас.

— Все имеет обратную сторону, — заметил Беттен.

Элен сжала мою руку.

— Дип… а это хорошо, что так… все произошло?

— А разве могло быть иначе?

Секунду поколебавшись, Элен решительно покачала головой:

— Иначе быть не могло.

— А ведь вы были близки к тому, чтобы увидеть меня убитым.

— Кажется, я об этом уже забыла, — тихо ответила она.

— Пора бы вообще выбросить подобные мысли из головы.

Беттен остановился, поджидая такси. Элен, Кэт и Оджи остановились рядом, а я ощупал свои карманы и сказал:

— Мой бумажник остался там.

— Я схожу за ним, — заявил Беттен.

— Благодарю, но предоставь мне сделать это самому…

И я двинулся обратно, не обращая внимания на протестующие возгласы Кэта и Элен…

Дежурный выслушал мое заявление и предположение о том, где может находиться утерянный бумажник и направил одного копа на поиски. Сделав полукруг по приемной, я постучал в дверь кабинета Харда, не дожидаясь ответа, открыл ее и вошел.

Хард как раз всыпал себе в рот какой–то порошок, видимо, аспирин, а затем, запив его водой, взглянул на меня так, как будто видел первый раз в жизни. Он молчал, ожидая, что я скажу. Я подошел к столу, вынул из подставки ручку и записал в его блокноте номер телефона.

— Сержант, — сказал я. — Мне очень не хотелось бы иметь за собой хвост. Между тем имеются современные средства связи, которыми я и предлагаю воспользоваться в случае надобности. Это номер моего телефона.

Вы, конечно, чувствуете некоторую обиду, но со временем я постараюсь загладить неприятное впечатление. Ссоры и стычки с вами в мои планы не входят. Прошу вас понять это.

После того, как он посмотрел на блокнот, а затем вновь на меня, я прочитал в его взгляде такую ненависть, которая была равнозначна моему приговору.

— Ты в самом деле собираешься обосноваться в моем районе?

— Да. И с этим вам придется примириться, Хард.

— Закон иного мнения.

— Закон и вы, сержант, — это не совсем одно и то же.

— Опять умничаешь?

— Повторяю, пререкаться и ссориться с вами мне очень не хотелось бы, но есть еще один вопрос. Что вы имеете против Элен?

Хард облокотился на стол, нахмурился и окинул меня своим змеиным взглядом.

— Она тебе нравится, Дип?

Я проигнорировал его вопрос.

— Насколько мне известно, она никогда и ни в чем не была замешана?

На лице Харда появилась презрительная усмешка.

— Любой, имеющий отношение к Ленни Собелу, замешан во всем. К нему или Беннету, что одно и то же.

— Они были дружны в детстве.

— Кто?

— Беннет и Собел. Но вскоре разошлись, хотя деловые отношения между ними и остались.

— Оба они гангстеры. Один уже получил сполна, хотя и без нашего вмешательства, а второй пока ускользает. Но это только пока. То же самое и в отношении тебя, Дип. Тебе не долго осталось разгуливать. Между прочим, в деле Беннета есть одна любопытная деталь. — Усмешка Харда сделалась еще более отвратительной:

— Ты ведь сообразительный парень, и знаешь, что при расследовании убийства принято ставить два вопроса. Один — кому это выгодно, а другой — какая женщина здесь замешана. «Шерше ля фам» — как говорят французы.

— Я начинаю убеждаться в том, что вы опытный следователь, Хард.

— Кто наследует имущество Беннета? — продолжал Хард, игнорируя мое ироническое замечание.

— Допустим, я.

— Так, так. И ты что–то уж очень быстро появился здесь и притом неизвестно откуда. Есть сведения, что ты прибыл накануне убийства Беннета.

Пока это еще не доказано, но это только пока. Кстати, Беннет был неравнодушен к этой Элен и проявлял о ней особую заботу. Вряд ли можно было спокойно наблюдать эту картину. Не так ли, Дип? Очень занимательно…

— Но не очень оригинально.

— Во всяком случае, неплохая исходная точка. И ты бы смог весьма облегчить нам работу, сообщив, где пропадал все эти годы или хотя бы откуда прибыл.

— Не стоит вновь возвращаться к этому вопросу, Хард.

— Что ж, вернемся к нему позже, но тогда пеняй на себя, Дип. Ты для меня сейчас главный объект. Как видишь, я заявляю об этом прямо.

— Очень хорошо.

— Как для кого. В другой раз поговорим иначе.

— Не забудьте мой номер телефона, — сказал я, кивая на блокнот.

— Не беспокойся. В свое время я тебя приглашу…

Покинув кабинет Харда, я взял свой бумажник у копа, поблагодарил его и вскоре присоединился к моим спутникам.

Мы сели в такси.

Первым вышел Беттен, а за ним, у моего нового дома — Кэт и Оджи, после чего я назвал шоферу адрес Тилли Ли. Элен удивленно взглянула на меня.

— Зачем?

— Взять свой револьвер. Я оставил его в мусорном ящике под помойным ведром.

Мы проехали пару кварталов.

— Дип…

— Да?

— Почему бы тебе не оставить его там?

— Что оставить?

Она нахмурилась.

— Оставить этот проклятый револьвер в мусорном ящике…

— Вы действительно желаете, чтобы меня поскорее ухлопали?

Элен прикусила нижнюю губу, на ее глазах выступили слезы. Она отвернулась и проговорила:

— В таком случае, черт с вами!

— Элен…

— Забудьте то, что я сказала. Играйте в свою игру, только помните: не будет никаких оправданий, если вы кого–нибудь пристрелите. Вы убьете человека, а полиция убьет вас. Только и всего.

— Ваша неожиданная забота очень трогательна, — вежливо проговорил я.

Элен фыркнула, недовольно вскинула голову и вновь стала прекрасна, как и в те годы, когда я был без ума от нее.

Вдруг она неожиданно улыбнулась.

— Знаешь… эта забота… Мне кажется, опять все вернулось… и…

Элен не успела договорить и тихо застонала в моих объятиях. Между поцелуями она еще пыталась выговорить мое имя, но безнадежно махнула рукой и обхватила меня за шею.

Очевидно, шофер принадлежал к романтическим натурам, поскольку терпеливо ждал, пока мы сможем осознать, где находимся, и улыбался нам в зеркальце.

Я протянул ему банкноту, сказал, что сдачу он может оставить себе. На его лице тотчас же расплылась довольная улыбка, и он пробормотал что–то по–испански. Вроде дал какой–то мудрый совет…

Мы находились на противоположной стороне улицы, на которой до сегодняшнего дня жила Тилли Ли. Кроме патрульного, ничто не напоминало здесь о недавно разыгравшейся трагедии. Нью–Йорк не интересуется подобными вещами слишком долго.

Без особых трудностей мы проникли в квартиру, оставленную полицией под присмотром соседей, и пока Элен горестно осматривалась, я извлек из мусорного ящика свой револьвер, сунул его за пояс и набрал номер телефона своего, пока еще условно принадлежавшего мне дома.

Ответил Кэт.

— Ты знаешь, где может обретаться Дикси?

— Вероятно, в отеле«Мерсед». Хочешь, чтобы я его разыскал?

— Да, Кэт, и затем последили за ним. Сообщай обо всем Оджи, который должен оставаться на месте, пока я с ним не свяжусь. Ясно?

— Как Божий день.

— О'кей. Передай трубку Оджи.

— Слушаю, мистер Дип, — прозвучал в трубке голос Оджи.

— Беттен отдал вам счета и отчеты Беннета?

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы уверены, что он передал вам все?

— Никогда нельзя полагаться на Беттена, но думаю, он не решится играть с вами. Бумаг полный комплект. В легальной деятельности Беннет был скрупулезен и до смерти боялся дать повод усомниться налоговым инстанциям.

— Это все не то, Оджи.

— Поясните.

— Хорошо. Вы, например, видели, кто был у Гими. Им далеко до уровня Беннета. И тем не менее, все находились в его стае. И Хью Педл, и другие.

У Беннета были слишком длинные руки.

Несколько секунд Оджи молчал.

— Мистер Дип, тут такие дела, о которых открыто не говорят.

— Продолжайте.

— Как вы знаете, Беннет был хитер и изворотлив. Предположим, он имел свое частное дело, не очень крупное, но достаточное, чтобы всех их держать в руках, и… угрожать петлей в случае чего.

— Это годится. Дальше.

— Прямо об этих вещах Беннет никогда со мной не говорил.

— Беттен был посвящен в эти дела?

— Нет, ни в коем случае. Он мог только догадываться.

— Значит, пакет Управления все–таки существует?

— Безусловно. Я пришел к убеждению, что в пропавшей папке хранились не только счета, но и всякого рода расписки, и многое подобное, что держало всю его, как вы выразились, стаю в крепкой узде.

— Я в этом тоже не сомневаюсь, Оджи. И вот ваша задача: самым тщательным образом обыщите квартиру. Ее уже обшарила полиция, но ведь никто до сих пор не нашел этой папки.

— Попытаюсь, мистер Дип.

— и прислушивайтесь к телефону. Мы с Кэтом, возможно, будем вам звонить.

— Моя помощь не требуется?

— Не теперь.

— Хорошо. Думаю, вам не нужно напоминать о Лео Джеймсе и Мори Ривсе… Кэт очень беспокоится, и не без основания, как я думаю.

— Не тревожьтесь. Я помню.

— Желаю удачи.

Я повесил трубку, еще раз осмотрелся и вышел. Элен беседовала на лестничной площадке с соседями.

Мы покинули дом. Сегодня было необходимо еще кое–что проверить и устроить кое–какие дела…

Глава 9

Хью Педла не трудно было разыскать. Его высокому политическому положению в какой–то мере способствовало личное распоряжение допускать к нему в любое время и друзей, и противников. В настоящее время он ужинал вместе с Бенни из Бруклина на Бродвее. Их столик находился примерно посередине зала — отличное место для разного рода переговоров.

Если его телохранители и были поблизости, то наверняка сидели ко мне спинами, так как никого из них я не заметил. Не спрашивая позволения, я подхватил соседний свободный стул и усадил Элен за их стол, а затем уселся сам.

В их поведении не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание любопытных глаз. Почти дружеский кивок, предупредительно подвинутое меню, поднятые над столом два пальца — знак бармену подать еще пару кофе.

— Вы пришли дать ответ на мое предложение? — спросил Хью.

Бенни медленно перевел свой взгляд с Педла на меня, и по его глазам я понял, что он не в курсе.

— Если я приму ваше предложение, то цена будет двойная, — заметил я.

— Хорошо, — не колеблясь ответил Педл.

— Не сначала мне предстоит еще кое–что сделать.

Бенни коснулся моего рукава и сказал:

— Дип, следующая вещь, которую вам предстоит сделать, — это умереть.

Вы не так всемогущи, чтобы распоряжаться здесь…

— У тебя короткая память. Ты уже успел забыть, что произошло у Гими?

Его физиономия окаменела.

— Я ведь могу повторить, Бенни. И если тебе это нежелательно, то прекрати подобные разговоры.

Он облизал губы и пробормотал:

— Вы сумасшедший…

Подошел официант, поставил перед нами кофе и удалился.

— Педл… — начал я. — Что вам поручил Беннет?

Рука с чашкой остановилась на полпути к его рту.

— Что это значит?

— Вы хорошо понимаете, что именно.

— Не понимаю.

— Хорошо, напомню. Беннет был разборчив. Он знал, кто обладает потенциальными возможностями, а кто нет. В первом случае он набрасывал сетку на голову многообещающего деятеля и держал его при себе до тех пор, пока тот был ему полезен.

Педл пожал плечами, но ничего не сказал. Бенни Матик покраснел и вжал голову в плечи.

— Так что же он вам поручил, советник? Что возложил на вас?

— Мне не нравится игра в догадки.

— Не будьте ребенком, Педл. Я отлично знал Беннета так же, как и он меня. Двадцать лет тому назад мы с ним составили подробный план операций и все должно было идти согласно этому плану. Беннет неукоснительно придерживался каждой детали, я все должны были наперед знать свои места.

Понятно, что мне нужно кое–что уточнить, и, в частности, вашу роль.

Хью мрачно улыбнулся и отхлебнул кофе.

— Если вы так много знаете, Дип, то, очевидно, держите в руках колоду. — Он усмехнулся. — Хотя, кажется, козырной карты у вас нет, в противном случае вы ее показали бы…

Я покачал головой.

— Рано, Хью. Игра только начинается и ставки еще недостаточно высоки.

Теперь Педл говорил уже с нескрываемой насмешкой:

— Думаю, Дип, вы втягиваетесь в какую–то фальшивую игру, в которой к тому же мало разбираетесь.

— Вы полагаете, что так трудно разобраться в паре ящиков с тюбиками и флакончиками?

— Ах, так?.. — На лице Педла появилась гримаса. — Ну неужели Дип, вы в самом деле думаете, что я вожусь с этими ящиками? — — Не совсем так.

Зачем же вам самому рисковать, имея таких неплохих подручных. — Я кивнул на Бенни, сразу заерзавшего на стуле. — Матик знает свое дело, это его работа. Не думаю, что он способен на большее, да это никому и не надо.

Уверен также, что его слова относительно меня не отражают его действительного желания.

— Относительно вашей смерти?

— Вот именно. Я не такой слюнтяй, чтобы позволить себе ходить одному.

А прикрытие не обязательно должно быть заметным. Как, например, ваше, Педл. Так вот, я убежден, что Бенни превосходно понимает, что как только у меня возникнет неприятность, то он станет первым, кому от этого не поздоровится. Вот почему Бенни про себя хочет, чтобы я оставался жив и невредим.

Бенни Матик подавил икоту, а Педл прищурился, всматриваясь в мое лицо. Затем он отставил чашку и наклонился над столом.

— Скажи мне, Дип… Откуда ты прибыл сюда?

— Издалека, Педл.

— Так… и чем там занимался? Кем был?

Все присутствовавшие затаили дыхание. Бенни даже слегка приоткрыл рот. Элен тоже напряженно ждала ответа.

Я усмехнулся и сказал:

— Большим парнем.

— Ax, так… Значит, если вас убьют, то ваши парни явятся сюда и устроят кровопускание. Так, что ли?

— Именно так, Педл. Если я завязну, они обязательно вмешаются. Тогда уж пеняйте на себя…

Педл не сомневался, что так оно и будет. Некоторое время он напряженно обдумывал мои слова.

— Нет, Дип. Вы не можете спровоцировать войну гангстеров.

— Вы думаете?

— Позвольте мне кое–что сказать. Вы знаете, что случилось с Шульцем?

Конечно, знаете. Его ухлопали собственные парни, поскольку из–за своей неловкости он начал превращаться в угрозу для всей организации. Нечто подобное происходит и сейчас. Понимаете? Возможно, там, откуда вы прибыли, порядки иные. Не спорю. Но здесь правила не сродни вашим. Допустим, только допустим, что у вас там есть своя организация, а здесь — другая. Вы представляете, какая должна быть проделана гигантская предварительная работа, чтобы связать оба конца?.. А кто может поручиться, что на хвосте вашей, неизвестно где находящейся, организации не сидят копы? Какие гарантии, что они не нащупают здешнюю организацию? Если, конечно, таковая существует. Я ведь говорю абстрактно, Дип. Думаю, вам это понятно. Дальше.

Если б вы там были большим парнем, поверьте, я бы это знал. Любой из наших деятелей слышал бы о вас. А пока мы не можем выяснить…

— Это вы уже говорили. Учтите только, что я — исключение.

Мой уверенный тон остановил Хью. Он отвел взгляд и уткнулся в свою чашку.

— К тому же, Педл, вы глубоко заблуждаетесь.

— В чем именно?

— Удар по мне равносилен и вашему падению. В любом случае…

Он допил кофе и сделал знак принести еще чашку.

— Ну, так что же возлагал на вас Беннет, Педл?

— Ничего. Абсолютно ничего.

Я вновь рассмеялся.

— Скоро я это узнаю, дружище… Существует предположение, которое, кстати, согласуется с вашими абстрактными рассуждениями. А именно: для кого–то Беннет стал опасен. Он многих держал за глотку, и потому они хотели добраться до его бумаг, в которых содержались компрометирующие их сведения. Убить его смогли, но найти бумаги — нет. Вот в чем загвоздка.

— Вы так думаете? — глаза Педла загорелись, но тотчас погасли.

— Не думаю, а знаю.

— Однако… если вы ими завладеете, то сможете провернуть дело весьма крупного масштаба…

— Я знаю это, советник. И собираюсь разыскать папку Беннета.

— Полагаете, это возможно? После полицейских розысков?

— У меня нет сомнений, что Беннет оставил мне ниточку или какой–то знак, пользуясь которыми я смогу найти папку, хотя для этого потребуется некоторое время. Скажем, день или два, вряд ли больше. Ну, а когда у меня будут эти документы, то все запоют иначе. И вы, любезный советник, будете по–другому отвечать на мои вопросы. А пока рекомендую продумать свое поведение. То, что случилось у Гими, только небольшое предупреждение. Если сомневаетесь, то вы — безнадежные идиоты.

Бенни испуганно переводил взгляд с меня на Педла и обратно.

— Что вы от меня хотите? — прошипел Хью.

Я поднялся и потянул за собой Элен.

— Убийцу Беннета. Может быть, поможете его найти, ведь вы очень влиятельны в нашем районе? Благодарю за кофе…

Идя к выходу, я ощущал на себе их далеко не дружеские взгляды, а возле дверей заметил обоих телохранителей Педла и вежливо кивнул им. Мы находимся в месте, которое явно не благоприятствовало выполнению их особых задач. Они также раскланялись со мной, понимая специфику обстановки.

Выйдя, я позвонил Оджи. Он сообщил, что говорил с Кэтом, и тот сказал, что Дикси находится в своей комнате в «Мерседе», а сам он будет поджидать меня рядом. Оджи пока ничего не обнаружил, но поиски продолжает.

Я предупредил, чтобы он никуда не уходил до моего возвращения.

Глядя на Элен, очень трудно было определить, о чем она думает.

Правда, я догадывался, что под маской безразличия скрывается неодобрение моих действий, но свои чувства она ничем не обнаруживала. Более того, казалось, Элен вся сосредоточилась на решении какой–то важной проблемы.

Она взяла меня под руку и, когда я взглянул на нее, улыбнулась. Я стиснул ее ладонь, подозвал такси и попросил шофера доставить нас в «Мерсед»…

Дикси представлял собой некую бледную массу, лежащую на кровати. На его опухшем лице выделялись только глаза — налитые кровью, они глядели коварно и вместе с тем хитро. На Дикси была рубаха и халат. При нашем появлении он пошевелил пальцами, как бы поглаживая рукоятку ножа. Видно, никак не мог решить, кого из нас следует зарезать первым.

— Вы можете говорить, Дикси? — вежливо спросил я.

— А вам что, не с кем больше поболтать? — огрызнулся он.

— Ты что, хочешь, чтобы я заткнул твой поганый рот тряпкой, связал и положил до утра под холодный душ? А ну, выкладывай все, что знаешь. Я за этим пришел…

На лбу у него выступила испарина. Я подошел, приподнял его руку и осмотрел. Она была вся исколота.

— Как же часто ты теперь пользуешься шприцем, парень? Каждые три часа? Нехорошо злоупотреблять такими снадобьями. Но это дело твое. А мне нужно кое–что узнать.

Он повернул голову и прищурился.

— Ничего я не знаю. Ничего…

Его голос прозвучал приглушенно.

— Посмотрим, — сказал я.

— Что вы хотите знать?

— Все о Беннете.

— Если вы думаете, что его ухлопал я, то вы тупицы, каких мало. Копы уже достаточно меня обработали — пробовали прижать к ногтю. Беттен доказал мою полную непричастность к этому делу. И копы убедились…

— Но не я, парень.

Что–то в моем тоне заставило Дикси вздрогнуть. Он спустил ноги на пол и уставился на меня.

— Дип, я…

— Замолчи, Дикси. Отвечай только на мои вопросы.

Он провел ладонью по лицу и кивнул.

— В ночь, когда убили Беннета, ты взял в винном магазине ящик водки.

Так?

— Виски, а не водки…

— Зачем? Беннет никогда не был пьяницей.

— Он ожидал гостей.

— Когда?

— Он не говорил, знаю только, что он к чему–то готовился.

— Хорошо. Итак, ты отправился в магазин и взял виски. А дальше?

Дикси нервно посмотрел на Кэта, затем на меня, пожал плечами и вновь провел рукой по лицу.

— Он позвонил в магазин и сказал, чтобы я захватил еще и ром.

— На все это ты потратил столько времени, что, вернувшись, нашел его убитым.

— Я не убивал его, — прошамкал Дикси. — Я пробыл там все время!

Парень в магазине…

— Я знаю, он прикрыл тебя. Этот парень — хороший гражданин, аккуратный налогоплательщик и регулярно голосует. Да, алиби у тебя неплохое.

— Но что же вы хотите от меня? Я не…

— Приятель, если бы ты убил Беннета, я бы до этого уже давно докопался. Но думается, что тут замешан кто–то другой. Поэтому я и говорю здесь с тобой.

В его лукавых глазах вновь промелькнула тревога. Он чувствовал приближение какого–то опасного момента, но не мог понять, откуда следует ожидать удара.

— Как долго ты пробыл на складе винного магазина, Дикси?

Он ответил не задумываясь:

— Два часа. Тот парень может…

— Хорошо. Что ты там делал?

— Как что? Смотрел телевизор, разговаривал. Я чист, Дип. Вы не можете…

— Не слишком ли много времени, чтобы сходить за парой ящиков? Десять минут до магазина, десять обратно, а там — два часа. Так?

— Точно… — неуверенно подтвердил Дикси.

— И никакой несуразности ты не замечаешь? Ведь посылая тебя за парой ящиков спиртного, Беннет не мог предполагать твое столь длительное отсутствие. Он, наверное, думал, что ты быстро вернешься, ну, скажем, через полчаса. Не так ли?

— Что?.. Что вы имеете в виду?

— Спокойнее, парень. Ты мог быть пассивным участником. Ты разговаривал по телефону? Хорошо. Звонивший из квартиры Беннета предложил тебе повременить с возвращением. Или же ты предупредил кого–то по телефону, что Беннет дома один и ожидает тебя, но ты можешь задержаться на пару часов у телевизора. А в итоге ты чист и с железным алиби.

Судя по тому, как у Дикси задрожали руки, ему не очень пришелся по душе мой анализ.

— Но, Дип. Я… Но вы же знаете, что я не мог… Черт возьми… Мы с Беннетом были друзьями. Понимаете — друзьями!

Он соскользнул на самый край кровати, жестикулируя руками.

— Почему же, в таком случае, ты так долго не возвращался?

Он не решился, видимо, солгать, нервно передернул плечами и сказал:

— Мне нужно было передать Беннету товар от человека, которого знал только я. В этом все дело…

— Ну и что?

— Этот человек должен был встретить меня у магазина и передать пакет.

— Опиум?

— Героин. Этого человека на месте не оказалось, я зашел в магазин, заказал виски и позвонил ему.

— Кому?

— Но…

— Мне нужны факты. А всех «этих» я знаю и без тебя.

— Так… — Он секунду поколебался. — Томми Гринтер. Он…

— Дальше.

— Его задержал Собел. Потом он пришел. Я получил товар и ну… вы же знаете, что я к таким вещам неравнодушен.

— Но ты же обычно пользовался морфием.

— Конечно, но…

— Дальше.

— Вам, наверное, известно, что Беннет не терпел возле себя тех, кто пользовался наркотиками. Ну, а я давно не имел случая… изголодался… хватил двойную или тройную порцию… и почувствовал себя скверно. Потом выпил бутылку лимонада и чуть не отдал концы. Парень на складе, который не видел, что я проглотил, принес мне аспирин и предложил прилечь на кушетку.

Через некоторое время мне стало немного лучше. Мы с ним действительно смотрели телевизор и немного поболтали. Вот почему я пробыл там два часа, и теперь понимаете, почему ничего не смог объяснить копам. А позже парень проводил меня до самого дома Беннета. Остальное вы знаете.

— Это все?

— Все. Явились копы, но перед тем я успел позвонить Беттену и ему удалось меня отстоять.

— Удивительно, что они тебя не задержали.

— Мне просто повезло. Да и Беттен быстро явился.

— Странные у вас совпадения, Дикси.

— Что же вы хотите, Дип? Я вам все сказал. В этом деле я чист.

— Есть нечто такое, что меня беспокоит.

— Что именно?

— Как Бенни из Бруклина додумался взять на себя управление организацией?

— Он никогда мне об этом не говорил, а я не спрашивал. Мой интерес — доля в доходах. Вот и все.

Я повернулся к Кэту.

— Твое мнение?

— Насколько я знаю, так оно и есть. Бенни заправлял, а Дикси выполнял его поручения.

Я поднялся и сказал:

— У меня к тебе вопрос, Дикси. В конторе Бенни, в задней части бара Гими, я видел двух парней из треста Меркина…

— Верно.

— Кто для них поставляет сейчас товар?

— Джон Халпери. У него универмаг на Пятой авеню. У его брата Гарри оптовые склады колониальных товаров в Амстердаме и Гааге и еще где–то.

Гарри имеет связи в Африке и Азии. От него и поступает импорт.

— Неприятностей в таможне у них не было?

— Не слышал. Они ловкие… — Дикси впервые чему–то улыбнулся.

— Ловкие, говоришь?

— Бывает, провозят в самой таре, внутри досок от ящиков. Разве не ловко?

— Неплохо. Ну что ж, Дикси. Пока все. Прошу держать рот на замке, а если в твоей голове появятся какие–нибудь идеи, я должен быть первым, кому они станут известны.

— Какие идеи?

— Насчет того, кто убил Беннета.

Кивнув ему на прощание, мы вышли и покинули дом. Все время молчавшая до этого Элен взяла меня под руку и спросила:

— Ты доволен?

— Вполне.

— Ты задавал очень забавные вопросы, Дип.

— Само дело кажется мне очень забавным.

Кэт взглянул на часы.

— Что теперь? Скоро двенадцать.

— Думаю, сегодня мы больше ничего не успеем. А что ты собираешься делать, Элен?

— Возьму такси и отправлюсь домой.

— Хорошо. А завтра?

— Ты знаешь… надо обо всем позаботиться… Бедная Тилли. — Она уткнулась лицом в мое плечо и прошептала:

— Негодяи… Подлые негодяи.

— Успокойся. Что бы ни было, я их разыщу.

Она отбросила с лица волосы и взглянула на меня. Ее глаза были полны слез.

— Только не ты, Дип. Я не хочу, чтобы ты кого–нибудь разыскивал.

Потому что… Потому что это… опасно. А я…

Ее руки обвились вокруг моей шеи. Я обнял ее, поцеловал и мягко отстранил.

— Поезжай домой, уже поздно. Завтра встретимся.

Элен улыбнулась и кивнула.

— До завтра.

Вынув из сумочки блокнот, она написала номер телефона, затем вырвала листок и передала его мне.

— Звони.

Я остановил такси, усадил ее и кивнул на прощание.

Кэт кашлянул и сказал:

— Ты заполучил классную девушку, Дип. Она вполне тебе подходит.

— Все, как в старые дни, Кэт. И, может быть, еще лучше.

— Куда сейчас? К тебе?

— Да, пройдем до угла и поймаем такси…

Иногда бывает неосознанное ощущение, что все идет не так, как нужно.

Вы ведете крупную игру, знаете все правила и ходы, уверены в том, что именно вы являетесь господином положения, но вдруг неожиданно закрадывается какая–то тревожная мысль. Оснований для беспокойства вы еще не видите, пытаетесь отбросить сомнения, и все же вас гложет тревожное предчувствие.

Нечто подобное испытывали и мы, подъезжая к моему дому. Кэт первым вышел из такси и я заметил, как он окинул внимательным взглядом пустынную улицу. Я расплатился с шофером, зачем–то запомнил номер его машины и присоединился к Кэту. Не обменявшись ни словом, мы отлично поняли друг друга, и когда Кэт увидел в моей руке пистолет, только одобрительно кивнул. Много лет тому назад нами были продуманы различные варианты действий на подобный случай.

Придерживаясь, по возможности, затемненных мест и соблюдая дистанцию, мы приблизились к парадной двери. Рванув ее, я шагнул в темноту, и тут же, явственно ощутив смертельную опасность, отпрыгнул в сторону.

— Осторожно, Кэт!

В следующее мгновение я увидел яркую вспышку у боковой двери, и, прежде чем пистолет неизвестного вновь изрыгнул пламя, дважды выстрелил.

Что–то мягко осело на пол возле двери.

Следующая пуля, судя по звуку, ударила примерно в то место, где я лежал секунду тому назад. Я же теперь стоял у стены, прижавшись к ней спиной, и пытался обнаружить цель. Спустя еще секунду, когда затихло эхо от выстрелов, я услышал удаляющиеся шаги, а затем скрип двери.

— Кэт! — крикнул я. — Назад! За дом! Он бежит туда!

В полной темноте я двинулся к боковой двери, возле которой споткнулся о чье–то тело. Я перешагнул через него и, пытаясь восстановить в памяти расположение мебели, как можно быстрее пробрался в одну из ближайших комнат, окно которой выходило во двор. Оно было распахнуто.

Теперь стало ясно, что Кэт не сможет перекрыть убийце путь к отступлению. С его легкими было невозможно быстро обежать дом. Окно находилось на высоте примерно семи–восьми футов над землей. Не задумываясь, я перемахнул через подоконник, спрыгнул, метнулся в сторону и присел. Кругом было тихо. В тусклом свете уличных фонарей смутно проглядывали очертания окружающих предметов. Невдалеке от меня лежала груда старых банок, а за ней куча каких–то упаковочных ящиков и корзин.

Пробираясь среди мусора, я подошел к деревянному забору и, перемахнув через него, очутился в узком переулке между Гловер и Константино–стрит.

Именно где–то здесь убили Беннета.

У меня мелькнула мысль, что если преследуемый и есть его убийца, то в этом проулке он будет чувствовать себя более уверенно.

Я шел довольно быстро, не заботясь о торчащих кругом гвоздях. Этот тип вряд ли передвигался здесь быстрее, и я не терял надежды его настигнуть. Очутившись в темной аллее, я притаился возле забора, соображая, в какую сторону бежать. И в этот момент заметил метнувшуюся тень. Стараясь держать ее между собой и желтым отблеском фонаря на Гловер–стрит, я двинулся вслед и сразу же понял причину сверхосторожных действий преследуемого: он крался, как крыса, низко наклонившись и держа перед собой револьвер, по той простой причине, что навстречу ему шел никто иной, как мистер Саливен. Убийца имел веские основания полагать, что коп участвует в облаве, а возможно, еще не успел разглядеть его как следует.

Коп двигался уверенно, видимо, не подозревая о грозящей ему смертельной опасности. За темной фигурой Саливена мелькнула еще одна тень.

Несомненно, это был Кэт.

Припав на колено, парень поднял револьвер.

— Вниз! Ложитесь! — крикнул я.

Тренировка спасла копа. Почти мгновенно он упал и слился с землей. Но в тот же момент убийца, резко обернувшись, пальнул на звук моего голоса, затем еще и еще раз.

Но это было все, что он успел.

Саливен выстрелил только один раз, но этого оказалось достаточно и парень, медленно, осев, свалился на бок.

…Он лежал среди мусора и все еще сжимал в своей руке пистолет. Во лбу у него чернело небольшое отверстие.

Подбежал Кэт и остановился рядом, судорожно ловя ртом воздух. Он взглянул на убитого и облегченно сплюнул. В соседнем доме вспыхнул свет.

Кто–то кричал и звал полицию. Из темноты вынырнул какой–то человек.

— Вы из этого дома? — осведомился у него Саливен.

— Да, мистер Саливен.

— Прекрасно. Прошу вас немедленно позвонить в участок. Сумеете?

Скажите, что здесь произошло убийство и сообщите адрес.

— Я мигом.

— Классный выстрел, — сказал я.

— Да… Спасибо за предупреждение, Дип.

— Пустяки, мистер Саливен.

— Полагаю, ты сможешь рассказать мне любопытную историю.

— Безусловно. На меня напали в моем же собственном доме. Но как вы очутились на этой аллее?

— Ваш друг крикнул, чтобы я свернул сюда. В нашем деле приходится действовать быстро, не теряя времени на вопросы.

— Хорошо. В доме лежит еще один… Может быть, оставим здесь Кэта, а сами пройдем туда? — Я взглянул на Кэта. — Как ты себя чувствуешь.

— Плоховато, но пока жив. Идите.

— Скоро сюда прибудет полицейская машина, — обратился к нему Саливен.

— Скажи им, что мы в доме.

— Конечно, конечно… Дип?

— Да?

— Поосторожнее там.

— Не беспокойся, Кэт. Пойдемте, мистер Саливен.

Мы двинулись по аллее и, когда завернули за угол, услышали позади себя жалобный вой полицейской сирены. То тут, то там виднелись снующие тени.

Входная дверь по–прежнему была распахнута. Саливен вошел первым, с фонариком в одной руке и с револьвером в другой. Найдя выключатель, он нажал кнопку и вестибюль озарился ярким светом. Я инстинктивно рванулся за выступ стены, но все было тихо и спокойно. У боковой двери никого не оказалось, зато виднелись большое кровавое пятно на полу и бурые отпечатки пальцев на стене.

Итак, «номер первый» был мною ранен, но, видимо, не тяжело и скрылся, пока я преследовал его дружка.

— Проходите дальше, мистер Саливен, — сказал я.

Позади нас послышался шум шагов и в дом поспешно вошли двое полицейских. Я включил свет и все мы остановились в большой комнате перед телом убитого. Бедняга получил, по крайней мере, три пули в голову и несколько в грудь. Каждая из них была для него смертельной, профессионалы избегают любой случайности.

Это был Оджи…

Вошел сержант Хард.

— События разворачиваются, не так ли?

Синий кровоподтек и залепленный пластырем нос придавали его лицу насмешливо–зловещий оттенок.

— Как видите, сержант, — сказал я.

— Там, где вы появляетесь, все время оказываются либо избитые, либо убитые.

— Чистая случайность.

Появилась еще группа полицейских. Один из них вел под руку Кэта. Тот выглядел неважно. Его красноватые щеки казалось еще сильнее впали, а скулы заострились.

Я сказал Харду, что он может позвонить Хью Педлу и уточнить время нашего свидания с ним, а также поговорить с таксистом.

Заключение медицинского эксперта не вызвало у Харда ни малейшего сомнения. Врач пообещал, что письменный отчет будет предоставлен сержанту к двенадцати часам дня.

Хард был одним из тех копов, которые не любят откладывать дела в долгий ящик. Он взялся за телефон и вскоре ему удалось поймать Хью Педла в одном из ночных бистро. Он уточнил у него время нашего ухода и предложил Педлу предоставить письменное подтверждение в участок. Через некоторое время в одном из гаражей ему сообщили, что интересующий его шофер через несколько минут будет у подъезда моего дома.

В ожидании шофера Хард обошел помещение, выслушал рассказ Саливена и продиктовал протокол осмотра. Потом он снял показания с таксиста и предложил мне изложить свои соображения о случившемся.

— Думаю, — начал я, — и даже уверен, что у Беннета осталось чем поживиться. Какой–то бродяга или грабитель забрался сюда и наткнулся на Оджи. Завязалась стрельба и Оджи погиб. Затем этот тип, вероятно, занялся поисками ценностей, но тут появились мы, и он бежал через окно. А дальше вы уже все знаете.

— В вестибюле лужа крови, — заметил Саливен, — а на стене и двери следы пальцев.

— И что? — поднял на него глаза Хард.

— Пальцы застреленного мной были совершенно чистые.

— У вас, Саливен, острое зрение. Я это тоже заметил. Продолжайте.

— Лужа крови находилась в вестибюле, а тело Оджи нашли в комнате.

— Верное замечание.

— В вестибюле была перестрелка.

— Не подлежит сомнению, — невозмутимо подтвердил Хард.

Саливен приподнял плечи, недоуменно взглянул на Харда, затем на меня, и после небольшой паузы сказал, подчеркивая каждое слово:

— У Оджи не было револьвера…

— Ага… Следовательно, еще кто–то стрелял? Это вы хотите сказать?

— Но это же явный факт, сержант.

— Разберемся. Непременно разберемся, Саливен. А пока следовало бы учесть возможность и такого, скажем, случая. Представьте себе, что тот, кто стрелял в вестибюле, и спас вам жизнь. Возможен такой вариант?

— Да, но…

— Разумеется, закон прежде всего, Саливен. Но ваша жизнь представляет немалую ценность для закона. Поэтому я и говорю, что во всем надо разобраться, и мы обязательно разберемся, не сомневайтесь.

Саливен облегченно вздохнул, видимо, чувствуя, что свой долг он выполнил, а остальное дело начальства. Он даже отвел взгляд от моего пиджака, где его чуть заметно оттопыривала рукоятка револьвера.

— Что касается вас, Дип, то вы с Кэтом не имеете права покидать город, пока не закончится официальное следствие, — объявил в заключение Хард.

Кэт сказал, что мы будем ночевать в его квартире и дал свой адрес.

Вежливо кивнув сержанту, мы направились к выходу.

— Дип! — окликнул меня Хард.

— Да? — Я остановился у двери и обернулся.

— Я ведь звонил по тому номеру.

— Ах, вот оно что! Свои обещания вы выполняете точно. Надеюсь на это и впредь…

Не дожидаясь ответа, я закрыл за собой дверь, присоединился к Кэту и нам удалось незаметно проскользнуть мимо фоторепортеров. На улице мы два раза останавливались, чтобы дать возможность Кэту перевести дыхание, а потом поймали такси.

Кэт жил в полуподвальной комнате, походившей на собачью конуру. Ее обстановка была представлена парой сломанных стульев, столом без одной ножки, неизвестно на чем державшейся старой кушеткой и ящиком с каким–то хламом.

— Вот мы и дома, — с облегчением произнес Кэт и свалился на кушетку.

Он попытался закурить, но закашлялся и отбросил сигарету. — Проклятая штука… Да, Дип. Я узнал парня. Это был Мори Ривс.

— Ты разобрался, что произошло?

— Думаю, да. Они не ожидали встретить там Оджи. — Он кашлянул, подумал и добавил:

— Не было ничего легче, как прихлопнуть тебя в вестибюле. Всякий так бы и поступил на их месте. Но ты с самого начала спутал им игру. И еще тебе чуточку повезло. Жаль только, что Лео Джеймс сбежал.

— В такой темноте трудновато взять точный прицел.

Кэт повертелся на кушетке, что–то обдумывая, и затем сказал:

— Я удивляюсь, Дип.

— Чему?

— Сегодня никто не поинтересовался твоим револьвером.

— Они его не заметили.

— Да… не заметили… И вообще.

— Что вообще?

— Нас отпустили чистенькими… И еще этот разговор о телефонном звонке с Хардам, у которого нос и скула вспухли от твоих кулаков…

— Ну и что же здесь такого?

— А то, что я на своем веку уже видел больших парней, одного телефонного звонка которых было достаточно, чтобы утихомирить весь полицейский округ. Правда, многие из них срывались и падали, а я не хочу, чтобы и тебя постигла подобная участь.

— Не беспокойся об этом, Кэт.

— Я твой друг, Дип, и мне тоже хотелось бы знать, где ты был все эти годы? Все этим интересуются и никто ничего не знает. Но я хотел бы…

Я покачал головой и сказал:

— Когда–нибудь в другой раз, мой друг.

— Хорошо, Дип.

Он приподнялся на кушетке и похлопал по ней ладонью. Поднялось облачко пыли.

— Спать будешь здесь.

— Я лягу на полу, дружище.

— Не будь таким снобом, Дип. Раньше ты был проще.

Я покосился на него.

— Но я и теперь такой же.

— Это же одна из первых квартир Беннета. И вся мебель здесь та же.

— Кэт, — сказал я, — давай без сантиментов. Как только все устроится, сразу перебирайся ко мне и занимай любые комнаты. Это решено твердо. А сейчас давай спать. На завтра нам нужны свежие силы и ясные головы…

Глава 10

Я проснулся на рассвете, незадолго до того, как солнечные лучи коснулись крыш высоких домов, но продолжал лежать с закрытыми глазами. Еще в полусне, где–то на грани сна и яви, передо мной вдруг промелькнула вся цепь последних событий, встреч, бесед, столкновений и размышлений.

Промелькнула и предстала в образе подлинного убийцы Беннета. Это было так неожиданно и настолько ошеломляюще, что я мгновенно проснулся. Но тщетно пытался я вспомнить лицо этого человека или хотя бы заснуть, в надежде снова увидеть его: все мои усилия были напрасны. Никаких деталей, никаких зацепок. Ничего, кроме ощущения досады. Но я продолжал лежать, пытаясь найти ускользающую путеводную ниточку.

В конце концов я ощутил все более крепнувшую уверенность, что не так уж далек от разгадки. Утвердившись в этой мысли, я как–то незаметно задремал, а проснулся от того, что Кэт энергично тряс меня за плечо.

— Хорошо, хорошо, Кэт. Встаю…

Он совал мне в руки свежий номер газеты.

— Погляди–ка, Дип. Роск опять отыгрывается на тебе. Видно, придется поговорить с ним по–иному.

Я протер глаза и пробежал глазами заметку.

Статья представляла собой остро нацеленный репортаж о событиях вчерашнего дня в моем доме. Краткое содержание излагалось в первом абзаце:

«Насилие и смерть вновь посетили прежнюю «империю“ Беннета, направив удар по его наследнику, но случайность подвела под пулю второстепенного члена организации. Два человека убиты. Создается впечатление, что полицейское расследование преднамеренно затрудняется и город ожидают новые убийства. Следующий в списке, по–видимому, прежний партнер Беннета, который наследует его преступную «империю“ и намеревается управлять ею прежними, уголовно–наказуемыми методами».

Затем следовали подробности вчерашних событий и намеки на бездеятельность полиции.

Я вырвал статейку, сунул ее в карман и принялся одеваться. Кэт хотел принять крутые меры против Тейта, но я не соглашался. Роск не сделал ничего такого, чем бы не занимался все эти двадцать лет. Да, он мог здорово запятнать мое имя. Но, во–первых, перед кем? А во–вторых, следовало поразмыслить, нельзя ли использовать его газетную кампанию в интересах дела?

— Поступай, как знаешь, — сказал Кэт. — Сиди и жди, пока тебе не всадят пару унций свинца в голову.

— Кто?

— Парни из «синдиката». Они ведь только начали действовать. Ты для них фигура нежелательная. Это же ясно. И, по–моему, тамошние боссы действуют с двух сторон. Я слышал, они имеют своих людей и в этой газете.

И еще неизвестно, чьи интересы защищает Тейт, нападая на тебя. Уж если кого и следовало бы проучить, так это его. Так я думаю, Дип.

— Нет, Кэт. С этим торопиться нельзя. Мне нужны факты и тщательный их анализ.

— Как знаешь. Ну, а Лео Джеймс?

— Думаешь, он не откажется от своей цели?

— Ему не заплатят по контракту, сам знаешь. А это значит, что Лео Джеймс попытается сделать дело один или же найдет себе другого партнера.

— Некоторое время ему придется отлеживаться. Кроме того, мне нужно было бы поговорить с ним.

— Это обязательно?

— Желательно.

Кэт на минуту задумался.

— Мне кажется, его не так уж трудно разыскать. Мне нужно будет поймать Чарли Вица. Он всегда все знает. Правда, он считает, что Лео не из тех, кого легко разговорить. Может быть, придется затащить его в какой–нибудь погребок? Потемнее и похолоднее, а?

— Там видно будет. Но только поосторожнее, Кэт.

— Разве я не всегда такой?

— Нет, не всегда. Иначе бы ты не связался со мной.

Он засмеялся.

— Я ведь знаю, на чьей стороне будет выигрыш.

— Да, Кэт, но пока до него еще далеко. А сейчас нам пора в «Грин Хауз». Читать протоколы и отвечать на вопросы.

— Твою вчерашнюю версию придется, вероятно, изменить?

— То было просто мое предварительное мнение.

— Тебе, Дип, надо бы с Хардом помягче. Он никогда ничего не забывает и не прощает, И умеет ждать. Это я знаю…

— Ну и пускай себе ждет.

— В прошлый раз тебя спасло появление адвоката, а что случилось вчера, мне вообще пока не ясно. Но поверь, Дип, настанет час, и этот коп прищучит тебя, когда ты, с револьвером в руках, будешь обделывать свои дела. И тогда уже никакая протекция тебе не поможет.

— Все может быть, Кэт.

— Я тоже говорю тебе: будь осторожен.

— Хорошо, но как?

— Для начала оставь здесь оружие. Ты же знаешь, куда мы идем.

Я рассмеялся, но вытащил из–за пояса револьвер и вручил ему. Кэт тщательно спрятал его между досками пола, запер дверь и мы направились в «Грин Хауз»…

Роск Тейт стоял у входа в полицейский участок и беседовал с одним из копов, который был вчера вечером в моем доме. Он молча кивнул нам, закончил разговор и подошел.

— Доброе утро, Роск, — сказал я.

— Ты успел уже и Элен втянуть в эти дела, Дип?

Я пожал плечами.

— Успокойся. Она ни в чем не замешана.

— Человек, соприкоснувшийся с полицией, не может быть ни в чем не замешан.

— Она — мое алиби.

— Об этом я уже слышал. Но когда же, черт побери, она успела стать твоей соучастницей?

— Спроси ее сам, — кивнул я.

Роск пробормотал что–то нечленораздельное, отвернулся и стал поджидать Элен, которая расплачивалась с таксистом. Улыбаясь, она подошла к нам и послала мне воздушный поцелуй.

Выражение физиономии Роска весьма походило на то, с каким любящие родители смотрят на своих деток в тот момент, когда они вышли из–под контроля, но уже достаточно взрослые, чтобы дать им хороший подзатыльник.

— Элен… — Он неумело пытался скрыть свое замешательство.

— Привет, Роск, — сказала она, не дожидаясь продолжения. — О чем беседуете?

— Все о том же. — Он многозначительно посмотрел на меня и добавил:

— Мне нужно поговорить с тобой.

— Хорошо, — ответила она. — Но сперва следовало бы войти внутрь.

Сержант Хард просил нас прийти к десяти, а сейчас уже почти десять. После мы сможем попить кофе и поговорить.

Тейт скорчил кислую мину, но кивнул и направился к выходу. Элен взяла меня под руку, и мы вошли в помещение. Кэт проследовал за нами.

Хью Педл, Бенни и шофер такси уже дали показания. Их короткие заявления были уже просмотрены, подписаны и вложены в соответствующую папку. Не задерживаясь, все они тотчас же покинули помещение. Затем копы взялись за нас. Хард сидел рядом с секретарем, слушал, кивал и пару раз, глядя на меня, потрогал свои, все еще распухшие губы, как бы напоминая, что нам предстоит встреча в будущем.

Когда вся бумажная работа была окончена, я спросил:

— Хард, удалось вам установить личность парня, застреленного Саливеном?

— Он приезжий. Есть данные, что он остановился в «Вестхемптоне».

Насколько это точно, будет выяснено в ближайшее время.

— Особенно не затрудняйтесь. Его настоящее имя Мори Ривс, а остановился он там под фамилией Вагнер.

Сержант вскинул на меня удивленные глаза, а Кэт недовольно поморщился.

— Мори Ривс? — повторил Хард, что–то припоминая. — Любопытно. Эта птичка нам известна — профессиональный наемный убийца из Иллинойса. На его счету не менее дюжины подобных дел. Он на учете во всех полицейских округах. Да, тебе, кажется, повезло, Дип. Хорош твой «бродяга–грабитель».

А вчера ты это знал?

— Да, но не был уверен.

— Был там еще один, — продолжал Хард. — Мы обнаружили, что в Оджи стреляли из двух разных револьверов. Может быть, тебе, Дип, еще что–нибудь известно? Кто напарник Ривса?

— Лео Джеймс. Они оба записались в «Вестхемптоне» как Вагнеры. Вам это нетрудно уточнить.

— Лео Джеймс… Гм… Что–то такого не припоминаю. Но розыски начнем немедленно. В Иллинойсе его безусловно знают. Да… Любопытно.

Кэт незаметно подтолкнул меня и сделал знак уходить. Элен, сидевшая позади нас, по–видимому, заметила беспокойство Кэта, но продолжала внимательно слушать.

— Как видите, сержант, — продолжал я, — моя сегодняшняя попытка сотрудничать с вами может оказаться обоюдно полезной. Я принадлежу к иной среде и потому имею другие источники информации. И как только мне станет что–либо известно, буду рад поделиться этим с вами.

Хард откинулся на спинку кресла.

— Ты, Дип, кое в чем обгоняешь даже полицию. За твоими действиями приятно наблюдать. Раньше я с таким же интересом следил за Беннетом. Он, пожалуй, был таким же способным и ловким. У него многому можно было поучиться, хотя первая наша задача заключалась в том, чтобы посадить его за решетку. Но мы опоздали. Ловкий был парень, ничего не скажешь. До последнего дня формально оставался чистеньким, хотя на деле был очень осторожен и умел себя прикрыть. И все–таки его ухлопал какой–то подонок молокосос.

— Благодарю за сообщение. Значит, не профессионал?

— Безусловно. Ни один бандит такого не проделает. Дело в том, что этот подонок стрелял в Беннета из 22–го калибра. Стрелял с близкого расстояния, но так неумело, что попал ему в шею. Некоторое время Беннет был еще жив. Поэтому я и сказал, Дип, что вы беретесь за непосильное дело.

— Он помолчал, а затем с явным сарказмом добавил:

— Тот подонок совершенно не похож на тебя, Дип. Ведь у тебя другой калибр, тот, что ты отнял у полицейского. Все еще носишь его, Дип?

Я пожал плечами, вынимая из кармана платок, невинно распахнул полу пиджака, слыша торжествующий шепот Кэта:

— «Ага»?!

— Хорошо, — бросив на меня мимолетный взгляд, Хард продолжил:

— Этот вопрос мы пока оставим открытым. У нас есть заключение эксперта относительно того 22–го. Если он попадется нам в руки, мы сможем с абсолютной точностью сказать, что именно из него и был застрелен Беннет.

Но этот дамский пистолетик бесследно исчез. Вот тебе кое–что взамен твоей информации, Дип, — Весьма признателен, сержант.

— Не стоит.

Кэт потянул меня за рукав.

— Нам можно идти? — спросил я, поднимаясь.

— Да, — кивнул Хард.

Я открыл перед Элен дверь и пропустил ее вперед. Кэт шепнул мне, что тотчас же отправляется на поиски Чарли Вица, а затем постарается выследить Лео Джеймса. Я сунул ему несколько банкнот и сказал, чтобы он поддерживал связь с Беттеном.

Роск поджидал Элен у выхода, и мы вместе отправились в бар Гими.

Роску моя компания была явно не по душе, но, видимо, он питал надежду кое–что у меня выудить.

— Элен, понимаете ли вы, куда вас вовлекают? — начал он, когда подали кофе.

— Думаю, что да. И не беспокоюсь об этом.

— Зато я беспокоюсь.

Она поглядела на него.

— Я уже не маленькая, Роск.

— Элен, вы позволяете влиять на вас, таким вот… типам.

— Полегче, Роск.

— Почему не сказать об этом прямо? — не унимался он. — Еще в школе Элен водила компанию с недостойными ее ребятами. К примеру, с Бетти.

— Мы были друзьями, — мягко напомнила она.

— Друзьями?.. Это с Бетти–то? Сколько раз ее семью арестовывали? А сама она чем занималась? Забыла?

— Бетти все отдавала семье. Вы должны помнить, Роск, в каком положении находились ее близкие — все они жили на то, что она приносила.

— Семья бродяг, это не та семья, которую нужно кормить. У меня тоже был один…

— Отец?

— Ну и что? Когда я вышиб этого пьяницу из дома, всем стало легче.

— Но та семья была совсем не похожа на вашу, Роск. Ее мать тогда очень болела, а сестра Ли была в отъезде. Ей тоже пришлось нелегко. — Элен на минуту задумалась и грустно покачала головой. — И кто бы мог подумать, что обе так трагически закончат свою жизнь.

— Ничего неожиданного здесь нет, — резко произнес Роск. — Кто имел связь с Беннетом и клубными делами, тот не мог рассчитывать на лучшую участь. Отчего она взобралась на крышу и слетела оттуда?

— У бедной Бетти было много причин.

— Какие там причины! Просто набралась наркотиков — вот и все. А почему? Беннет втянул ее в свое дело, и она занималась распространением снадобий, а потом и сама пристрастилась к ним. Вот и результат.

— Мне известно, что Беннет терпеть не мог возле себя помощников, злоупотребляющих наркотиками, — заметил я, вспомнив слова Дикси.

— Благочестивейшее поведение, не правда ли? — насмешливо заметил Роск. — Оно присуще таким парням. Прыжок Бетти Ли с крыши был большой встряской для Беннета. Ведь следы привели к нему. С этого–то момента он и стал нетерпимым к сотрудникам, которые проявляли подобную слабость. Беннет повел дело с такой осторожностью, что у полиции не оказалось никаких зацепок. Но это дело прошлое. А теперь… — Роск замялся. — Теперь явился Дип, а он хуже Беннета, хуже Собела — хуже любого.

— А ты не беспокойся об этом, — сказал я спокойно.

— Все, что я могу, это предупредить Элен и ждать.

— Чего?

— Неизбежного для тебя конца. Для таких, как ты, он предопределен.

— Крепко же в тебе засела ненависть, — заметил я.

Пару секунд он молчал, затем покачал головой.

— Не совсем так. Ненависть для меня — роскошь. Тогда бы я не мог быть объективным репортером. Лучше сказать, что я циничен и немного огорчен.

Столько лет жить на такой улице, как наша, и видеть неприглядную изнанку жизни. Как после этого не утратить веру в чистое и светлое? Я многое видел, много размышлял и все больше убеждался, что ход событий подчиняется определенному правилу. И поэтому изменить его, в основном, нельзя.

— Такой подход к делу меня не устроил бы, — сказал я. — Я не фаталист.

— И тем не менее, это касается тебя не в меньшей степени, чем всякого другого. Представь себе троллейбус и в нем людей. Они думают, разговаривают между собой, но троллейбус движется совершенно независимо от них и неминуемо приближается к своей конечной остановке.

— И что из этого следует?

— Ты, Дип, находишься в троллейбусе. Ты вошел в него, когда был еще мальчиком и впервые взял нож в руки. Входя в него, ты избрал направление, взял билет и с тех пор связан с ним. В данный момент троллейбус катится вниз по наклонной плоскости. Его тормоза сломаны. Движение ускоряется.

Теперь уже никто и ничто не может предотвратить катастрофу.

— Приятная картинка, — заметил я.

— Не улыбайся. Ты находишься в одном из тех троллейбусов, в которых сидели Капоне, Шульц, Нельсон, Диллинджер, Деймонд. — Он улыбнулся. — Я не намерен вести наблюдение за твоей поездкой, Дип, поскольку отлично знаю, чем она закончится, и поэтому твой некролог уже готов. — Он перестал улыбаться. — Печально только, что с тобой еще кто–то едет. Вот почему я думаю, что своевременное предостережение не только не лишне, но и крайне необходимо.

Элен превосходно поняла смысл его слов.

— Я знаю, что делаю. Пожалуйста, не беспокойтесь.

— Вы действительно знаете? Вы знали, что делали, когда позволяли Ленни Собелу так нежно заботиться о себе? Этот негодяй ведь на двадцать лет старше вас. Вы знали, что делали, когда ходили под ручку с Беннетом? А ведь он брал вас с собой для декорации, чтобы обделывать свои дела, связанные с размещением наркотиков! Вы все это знали!

Элен пожала плечами:

— Я не лишена известной доли наблюдательности, Роск. И многое мне было известно… Скажу только, что благодарна вам за совет, но уже давно привыкла руководствоваться собственными соображениями…

— Даже если они в корне неверны?

Жестом я остановил Элен, которая намеревалась что–то ему возразить, и сказал:

— Пускай наш друг остается при своем мнении, он слишком предубежден.

А тебе, Роск, я хотел бы сказать следующее: твоя аллегория относительно троллейбуса занимательна, но не совсем верна.

— Ты думаешь?

Я допил кофе и бросил на стол доллар.

— Пойдем, Элен.

— Не смогли бы мы встретиться? Через двадцать минут мне нужно занести в контору рукопись, а после полудня я буду свободен.

— В таком случае, я позвоню. До свидания, Роск.

— Дип…

— Да?

— Какая неточность в моей аллегории?

— Парень может выйти из троллейбуса, когда пожелает.

Роск покачал головой.

— Нет, Дип… Ты обречен доехать на нем до самого конца.

На улице мы с Элен посмотрели друг на друга и весело рассмеялись…

Стоявший у дверей коп не хотел меня впускать, но вмешался мистер Саливен и объяснил ему, что теперь это мой дом.

— Я хотел видеть тебя, Дип. Особенно после прошлой ночи, — сказал он.

— Очень любезно с вашей стороны, мистер Саливен.

— Могу ли я войти?

— Сделайте одолжение. Будьте моим гостем.

На полу комнаты виднелся меловой контур лежавшего здесь тела Оджи и были заметны следы пребывания множества людей.

В справочнике я разыскал телефон управляющего и попросил его прислать кого–нибудь прибраться. Саливен ходил за мной по пятам и с интересом осматривался. На втором этаже он прямо–таки ощупал изящный шкафчик с вычурной инкрустацией и сказал:

— Я здесь впервые. Любопытно взглянуть, как такие парни устраивают свои дома.

— Каждый по–своему.

— Ты решил здесь поселиться, Дип?

— А почему бы и нет?

— Помни, что я тебе как–то говорил. Здесь более чем достаточно всяких беспокойств… И еще… Когда–то я довольно часто бил тебя ремнем.

По–моему, нет ни одного члена клуба «Рыцарей Совы», которому бы я хотя бы раз не надевал наручники. И все они клялись, что ухлопают меня. Припоминаю и твое обещание, Дип: задушить меня голыми руками. Помнишь?

— Да, вспомнил прошлой ночью, когда тот парень собирался вас застрелить.

— Еще раз благодарю, Дип.

— Пожалуйста. Но только я спасал вас ради самого себя.

Саливен передернул плечами и вновь принялся разглядывать вещи Беннета.

Я тоже принялся за осмотр помещения и без особого труда обнаружил следы тщательного обыска. Но можно было с уверенностью утверждать, что Оджи ничего не удалось обнаружить. Болев того, я все больше убеждался, что Беннет вообще не хранил в доме сверхсекретные документы. Он был слишком осторожен для этого.

И тут у меня вновь шевельнулась та самая мысль, от которой я проснулся в берлоге Кэта. Вроде где–то кто–то обронил какое–то слово или высказал крайне важную мысль. Но что это было? Я вглядывался туда, где нашли тело Беннета, потом перевел взгляд на дверь, мысленно угадывая за ней лифт. И на мгновение почудилось, что передо мной вновь, как во сне, начал точно вырисовываться облик убийцы…

— Да, — прервал мои мысли голос Саливена, — домик оборудован неплохо.

Он ведь пустовал, всюду была грязь. Но и теперь это место нечисто…

— Не исключено, мистер Саливен, что здесь все может измениться.

— Не похоже, Дип.

— Вы хотели взглянуть на что–нибудь определенное?

— Нет. Я интересуюсь только твоей особой.

— Будете за мной следить?

— Боюсь, это может повредить твоей репутации, Дип.

— Я не хотел бы, чтобы так случилось.

— Все зависит от тебя. Как ты знаешь, я полицейский не по необходимости — это мое призвание. Правонарушителей я знаю, изучаю их и, если позволяют обстоятельства, кое–кому помогаю выкарабкаться из болота.

Если, конечно, сам человек того захочет.

— Следует ли понимать, что это касается и меня?

— Да, Дип. Кое–что в тебе мне неясно. Правда, немного. Непонятно, например, слишком мягкое отношение к тебе сержанта. Скажу откровенно, он дал мне понять, чтобы я некоторое время не проявлял интереса к тому, есть ли у тебя револьвер или нет.

— Возможно, он знает, что его у меня нет.

— Будем говорить прямо, Дип. У меня на этот счет нет сомнений. Но дело в другом. Мне хотелось бы… направить тебя на правильный путь. Если это еще возможно. За эти несколько дней ты не успел совершить проступка, после которого подобные разговоры были бы бесполезны. Я тоже умею быть благодарным, Дип, и то, что ты сделал для меня вчера, дает мне право желать тебе лучшей участи, чем та, на которую ты себя обрекаешь.

— Что ж, мистер Саливен, я очень признателен.

— Учти, Дип, что кажущаяся мягкость нашего сержанта, которую я наблюдаю впервые, не должна тебя обманывать. Надеюсь, ты меня понимаешь?

— Учту и это, мистер Саливен. Обязательно учту.

— Будет очень печально, если ты не поразмыслишь над моими словами. С минуту он помолчал. — Я считаю себя частицей этого района, все здесь меня касается и все я принимаю близко к сердцу.

— Мистер Саливен, я приму это к сведению и все обдумаю. Но мне нужно найти убийцу Беннета.

— Это не твое дело, Дип. Да и случай весьма запутанный. Например, только неофициально, я знаю, что один бродяга слышал в ту ночь негромкий выстрел в аллее. Следствие же пришло к заключению, что Беннет был застрелен в своей комнате. Или еще… Мне доподлинно известно, что ни один из соперников или прямых врагов Беннета в этом деле не участвовал. И подобных неувязок много. Вот почему полиция пока прекратила следствие, и вот почему я не советую заниматься поисками. Для тебя это представляет особую опасность.

— Почему?

— Представь, что совершенно случайно ты найдешь убийцу. Допустим, он сам придет к тебе и сознается. Вряд ли ты сдержишься. — Но я могу…

— Подожди. Может быть еще хуже. Ты заподозришь невиновного и можешь пустить в ход револьвер. И только после этого по–настоящему поймешь сегодняшнюю снисходительность сержанта. Но будет уже поздно…

— Нельзя сказать, чтобы в ваших мрачных предположениях не содержалась доля истины. Все так. Но я пойду своим путем, а сказанное вами приму к сведению.

— Пусть будет так. — На его лицо легла глубокая тень. — И все–таки, Дип, подумай, прежде чем лезть в петлю…

Слегка кивнув, он решительно направился к выходу.

Управляющий домом, в котором находился клуб «Рыцарей Совы», не очень изменился с тех пор, пока я его видел последний раз. Тогда ему было около сорока и мы частенько упрашивали его купить нам виски. За эти двадцать лет он постарел, но выглядел таким же бодрым и оживленным.

Когда я постучал, он тотчас открыл дверь и изобразил на своем лице восторженную улыбку.

— О, Дип!..

— Он самый, Хенни Сомерс. Как дела?

— Отлично, отлично! Я слышал вы уже побывали здесь, но не застал.

Очень сожалею.

— А вот Бенни и Дикси, наоборот, сожалеют, что видели меня.

Хенни прыснул и прикрыл рот ладонью.

— Слышал, слышал. Не за свое дело, как говорится, не берись.

— В каком состоянии помещение?

— В порядке. Мистер Беттен сообщил, что оно теперь ваше. Вы оставите меня управляющим, мистер Дип?

— Конечно.

— Очень вам благодарен. Здесь все так, как хотел Беннет. Убирают каждую неделю, зал всегда готов для собраний.

— Хорошо.

— Желаете осмотреть?

— Не сейчас.

— Здесь все в порядке. Правда, иногда ребята куролесят. На днях испортили кресло и унесли несколько стаканов. На прошлой неделе сломали дверь в погреб. Вчера кто–то бросил бутылку в окно. Но все это поправимо.

— Очень хорошо, Хенни. Думаю, вы хорошо информированы?

Сомерс поднял на меня удивленные глаза.

— Разумеется, мистер Дип. Разве я не живу здесь?

Он занимал две комнаты, примыкавшие к клубу.

— Да, знаю. А Беннет много времени проводил тут?

— Мистер Беннет? — Хенни поднял глаза к потолку и покачал головой. Он приходил на собрания. Иногда бывал с компанией. Но редко: не любил зря тратить время.

— А он приходил один?

— Чаще всего да.

— Просто так?

— Нет, всегда по какому–нибудь делу. Иногда вызывал к себе парней и посылал их на задания. Бывало, поручал мне приготовить место для очередной партии спиртного, которое потом вскоре переправлялось в другие места. Да раз или два приходил с бутылочкой водки, тогда мы сидели и вспоминали старые дни. Очень много говорили о вас, мистер Дип. Мистер Беннет предполагал, что вы нашли себе хорошее дело, но рано или поздно обязательно вернетесь. — Хенни улыбнулся и взмахнул рукой:

— Вот здесь, у самой лестницы, мы сидели с ним за бутылочкой и разговаривали.

По–настоящему разговаривали. Потом, помню, он отправился в погреб осмотреть полученные ящики.

— Один?

— Сначала, кажется, один, но сразу же позвал меня помочь открыть дверь.

— Пожалуй, на погреб можно было бы взглянуть, Хенни.

— О, сию минуту.

Мы прошли через узкий вестибюль и спустились вниз. Хенни загремел ключами и открыл тяжелую дверь. На нас пахнуло сыростью и затхлостью выложенного цементными плитами и недостаточно вентилируемого помещения.

Когда–то Карлос и Стивенс пытались выкрасть из этого подвала наш арсенал.

Лангер выследил их, позвал меня и мы устроили неплохое побоище, но с тех пор по–настоящему занялись устройством тайников.

Вдоль стен подвала тянулись ряды шкафов и каких–то ящиков. Здесь же стоял стол и несколько стульев, а на небольшой подставке — радиоприемник.

— Радио все еще работает, — заметил Хенни. — Иногда я его слушаю. И в тот раз мы с Беннетом сидели и слушали. Но он ловит всего две или три станции — очень уж старый.

Я расхаживал по обширному помещению и невольно вспоминал минувшие дни. Именно здесь проводили встречи и собрания «Рыцари Совы». Впоследствии огромный подвал был переоборудован и разделен на несколько помещений, хотя общая планировка оставалась прежней. Я вглядывался в ниши и закоулки, припоминая места, где мы с Беннетом планировали устройство тайников.

— Мистер Дип, здесь у меня есть кувшинчик и мы могли бы вспомнить старое время. За этим столом…

— В другой раз, Хенни.

— Мистеру Беннету иногда нравилось… — казалось, он был разочарован.

— А мне нет, Хенни.

— Мистер Дип, что мне делать с ящиками, которые заказал мистер Беннет?

— А что там?

— Пятьдесят ящиков импортных бутылок и двадцать пакетов с… товаром.

— Давно поступила партия?

— За день до того, как это случилось с мистером Беннетом. Вы знаете, он не любил оставлять такой товар здесь более, чем на сутки. Всякое могло случиться. В последнее время копы стали особенно приглядываться к клубу.

— Для кого предназначался товар?

— В том–то и дело, что мистер Беннет не успел мне ничего сказать. Он всегда сам распоряжался. Приводил парней и они все забирали.

— Пока, Хенни, храните все здесь, а потом я разберусь.

— Хорошо, мистер Дип. Правда, бутылки еще куда ни шло. А вот пакеты…

— Ничего. Денька два полежат.

— Должна быть еще одна партия. Так говорил мистер Беннет.

— От кого?

— Неизвестно, но я знаю парней, которые доставляют сюда товар.

— На днях я разберусь со всем этим. Заключу новое соглашение о поставках, а старое — аннулирую.

— Хорошо, мистер Дип. Это дело ваше.

— Давайте поднимемся наверх.

Мы вышли из подвала, и Хенни закрыл окованную железом дверь. Я осмотрел две другие двери, ведущие в хозяйственные помещения. В одном из них раньше располагался угольный бункер. Судя по следам на полу, его и теперь использовали.

Я припомнил, что когда–то давно, за неимением лучшего, мы с Беннетом оборудовали здесь один из тайников. Но времена подобной романтики давно уже миновали.

Мы поднялись наверх и осмотрели другие помещения. Все здесь, за исключением меблировки, мне было знакомо. Но я еще раз внимательно присмотрелся, надеясь обнаружить место тайника. Но ничего не нашел.

Когда мы спускались по лестнице, я спросил:

— Был ли у Беннета сейф?

— Сейф?.. Здесь?.. Нет. Определенно нет. После собраний он все бумаги уносил с собой и никогда не держал здесь никаких документов.

Это выглядело вполне логично. Охотников за документами организации было немало и для них не составило бы особого труда ворваться сюда. Одно только подозрение, что где–то здесь спрятаны документы, превратило бы здание клуба в предмет постоянной «заботы» гангстеров и полиции.

Нет, место, где Беннет хранил свой пакет, вероятно, надежно застраховано от пожара, воров, копов и от других случайностей. Однако я мог найти его. Беннет должен был быть уверен в этом.

Мне припомнились последние наши встречи двадцать лет назад. Тогда я говорил ему:

— Либо ты, либо я, Беннет. Зачем нам делить город, ведь он только для одного из нас. Собела мы уже отодвинули на задний план. А что дальше?

— Черт возьми, ты прав, Дип. Надо смотреть вперед. Мы организовали большое дело и практически подчинили себе всех. Осталось немного.

— Верно, Беннет. Поэтому зачем нам состязаться друг с другом? Зачем конкурировать? Есть другие города и другие места. Давай разойдемся друзьями. Бросим жребий. Подбросим монетку: кто проиграет, тот уедет.

Об этом мы говорили с ним не впервые. Теперь же дело шло о деталях…

— В любом случае, Дип, мы расстанемся. Но будем всегда помнить наш уговор. Если с кем–нибудь из нас что–то случится, второй унаследует все.

Если кто–нибудь из нас умрет насильственной смертью, другой обязан будет приложить все силы, а если понадобится, израсходовать все свое состояние для поимки убийцы. Соответствующие завещания будут храниться у наших поверенных. Что касается меня, Дип, то я позабочусь, чтобы ты мог найти портфель с документами. Я также постараюсь, чтобы этот клуб всегда оставался таким, какой он есть.

— Хорошо, Беннет.

— Отлично. Кто подбросит монету?

— Разбудим Хенни. Пускай он.

Через несколько минут заспанный Хенни подбросил вверх маленький центовик. Я проиграл. Мы торжественно пожали друг другу руки, и я ушел. А затем уехал из города искать свою долю. С тех пор я и близко не был возле Нью–Йорка…

— Хенни, вы не помните, как однажды подбрасывали монету? — как бы невзначай спросил я.

Он усиленно заморгал, но ничего не вспомнил.

Пожелав ему всего хорошего, я вышел из клуба, остановил на углу такси и дал шоферу адрес Беттена…

На стенах, в дополнение к Ван Гогу, был повешен Пикассо, хотя он мало гармонировал с темными, приглушенными тонами голландца.

Беттен сидел в мягком кресле. При моем появлении он повернул голову, но вошедшая вслед за мной горничная быстро проговорила:

— Он не дал возможности доложить, мистер Беттен.

Вильс кивнул, горничная улыбнулась мне и исчезла.

— Беттен, не трать деньги, которые тебе еще не принадлежат.

— Я и не трачу, а пока только рассчитываю на них. — Он подождал, пока я усядусь и спросил:

— Что у тебя на уме?

— Беннет.

— Ах, да.

— Не знаешь, был ли у него сейф или шкатулка в каком–нибудь банке?

В уголках губ Беттена заиграла саркастическая улыбка.

— Все еще ищешь, Дип?

— А ты сам не готов рыть землю, чтобы найти золото?

— Тем же самым путем ты найдешь свинец.

— Не будь столь загадочным, Беттен.

Улыбка исчезла с его физиономии.

— Подобного намерения у меня нет.

— Давай говорить начистоту.

Он махнул рукой.

— Намекал ли тебе Беннет, что все свои сделки он держит в голове?

— Никогда.

— Ты был только советником?

— Исключительно. К его незаконным операциям, если такие были, я не имел никакого отношения.

— Ты, разумеется, знал, как он проводит свои операции?

Беттен облокотился о стол.

— Давай не будем столь категоричными. Конечно, я пришел к некоторым выводам, но уверен, что и ты многое понял.

— Это не трудно. Все об этом говорят.

— Хорошо, но подобные вопросы обсуждаются в спокойной обстановке, между близкими людьми и при гарантии, что их не подслушивают.

— Полагаешь, что в данный момент подобных условий нет?

— Не в том дело, Дип. Нет самого главного — темы для беседы.

— Опять загадки.

— Вовсе нет. Повторяю, я был поверенным только в легальном бизнесе и готов беседовать с тобой о нем. Но о других делах, если такие имели место, я не осведомлен.

— Был ли у него человек, имевший доступ к документам, которые не проходили через наши руки?

— Не знаю… И вообще, мне кажется, Беннет был не из таких.

— Это почему же?

— Видишь ли, он во многом смотрел не вперед, а назад, как бы застывал на одной точке.

— Беннет? Что ты говоришь, Вильс?

— Ты был очень близок к Беннету и поэтому не смог подметить эту его черту.

— Любопытно. Продолжай.

— Беннет смотрел на мир каким–то юношеским взглядом. Вот ты видел его дом, и, наверно, заметил, насколько он был привязан к прошлому. За эти годы его вкусы нисколько не изменились. И странно уживались в нем со склонностью к криминальным делам.

— Так. Возможно, Вильс, в твоих рассуждениях и есть доля истины, хотя это не приближает меня к цели.

Но думал я иначе. Замечания Беттена относительно некоторых черт характера босса полностью совпадали с тем, что я видел в доме и клубе, со всем, что так прочно привязывало Беннета к прошлому. Не осознавая еще всей важности этой догадки, я почувствовал, что сделан важный шаг вперед.

Задребезжал телефон. Беттен снял трубку и передал ее мне.

Это был Кэт. Он сообщил, что еще не разыскал Лео Джеймса, но побывал пока не во всех местах. Впереди его идут по следу парней копы, но в «Вестхемптоне» ему удалось их переиграть. Показав парочку банкнот, он пришел к соглашению с тамошним клерком, заядлым ненавистником копов, который пообещал припомнить номер телефона, по которому Мори Ривс связался с неизвестным. Клерк утверждал, что это не трудно, так как номер содержит в себе знакомую рифму, и он непременно ее вспомнит. Тем временем Чарли Виц ищет врача, к которому мог обратиться раненый Лео Джеймс.

Выслушав Кэта, я повесил трубку и повернулся к Беттену.

— Предположим, ты сам додумаешься, где могут находиться документы Беннета, что тогда?

— Незамедлительно сообщу тебе. Я убежден, что для меня выгоднее не иметь тебя за спиной с револьвером, чем пользоваться сомнительными преимуществами от владения какими–то документами. В конце концов, Дип, жизнь намного дороже любых денег.

— Превосходная мысль. Так всегда и поступай, Беттен.

— Это мое кредо.

— Какие у тебя планы на ближайшее время?

— Ничего такого, что я не смог бы отложить.

— Предполагаю, вскоре ты мне понадобишься.

Я встал и прошелся по его кабинету, разглядывая картины. Потом не спеша подошел к двери и, обернувшись, сказал:

— Беттен, прошу тебя оставаться некоторое время в этом удобном кресле. Хорошо?

— Что ж, хорошо. Я буду ждать, Дип…

Глава 11

Я нашел в кармане листок бумаги, на котором Элен записала мне номер своего телефона, и позвонил ей из будки, как только покинул контору Беттена. Она сказала, что обрадуется, если я ее навещу. Элен жила на Семнадцатой авеню, и я сказал, что буду у нее минут через двадцать и хорошо бы приготовить что–нибудь поесть.

Она встречала меня у дверей. Халатик из черного бархата выгодно подчеркивал цвет ее лица. Сейчас Элен была более чем прекрасна, и несколько мгновений я молча созерцал ее, не зная, что сказать.

— Проходи. — Она улыбнулась.

Стоя посреди комнаты, я никак не мог собраться с мыслями, и зачарованно смотрел на нее.

— Хотела бы я знать, Дип…

— Что именно?

— Почему ты так на меня смотришь?

— У тебя… У тебя красивый халатик.

— Только и всего? Но ведь и платье не хуже. Вот, пожалуйста… — Она распахнула халат. Под ним оказалось прелестное платье из голубого шелка. Нравится?

Я почувствовал сухость во рту.

— Черт возьми! Элен, никогда больше этого не делай.

Она подошла ближе. Ее горячие ладони прижались к моим щекам.

— Но почему, Дип?

Она взглянула мне в глаза и я почувствовал ее желание… У меня было много женщин, но среди них не встречалась подобная Элен. Однако я не воспользовался удобным случаем и слегка отодвинул ее от себя.

— Дип…

— Ты ведь говорила, что я — отрава. Сильный и опасный яд…

— Это не так.

Овладев собой, я отступил на шаг.

— Скоро кое–что случится, Элен, и ты будешь рада этому.

Она поняла, что я имею в виду, и опустила голову. Через секунду я заметил на ее щеках слезинки, — Ты думаешь, я хочу увидеть, как тебя убивают?

— Вот именно.

— И ты, с твоим умом и проницательностью, мог поверить?

— Не знаю. Актриса ты неплохая, а я недостаточно опытный критик.

Порой я совершенно не понимаю, что у тебя на уме.

Элен подняла голову и взглянула на меня.

— Нет, Дип. Тебе меня не обмануть. Ты хорошо знаешь, что я чувствую, и я знаю, что чувствуешь ты. Могу я говорить прямо?

Я кивнул.

— Я люблю тебя, Дип.

Она сказала это спокойно, убежденно. И теперь стояла, разглядывая меня. Я же смог только улыбнуться: не имело смысла говорить о том, что и без слов было очевидно.

— Интересно, всегда ли это происходит так, Элен?

— Не знаю. Со мной такого еще не случалось.

— Мы еще поговорим об этом. Потом…

— А будет ли это «потом», Дип?

— То есть?

— Ты гоняешься за убийцами, а они гоняются за тобой. Все может случиться…

Откинув полу пиджака, я показал ей рукоятку револьвера.

— Еще неизвестно — я их или они меня.

— О, Дип… только не последнее.

— И я на это рассчитываю.

Руки Элен обвили мою шею и на сей раз у меня не было мысли оттолкнуть ее. Совсем наоборот.

— Очень удобная ситуация, Дип, — сказала она, на секунду оторвав свои губы от моих.

— Да.

— Но это произойдет позже?

— Намного раньше.

— Так… Ты пришел в гости?

— Конечно.

— Почему же до сих пор в шляпе?

— Это поправимо, дорогая.

— Хочешь что–нибудь съесть?

— Да. Тебя…

— Ты кровожаден…

Успокаивающая домашняя обстановка вконец размагнитила меня, и я на какое–то время забыл об опасности. Мы сидели с Элен друг против друга и припоминали события минувших дней. Она поинтересовалась, почему я до сих пор не женился, и я ответил, что не было времени, а кроме того, мне до сих пор не встречалась настоящая женщина.

— Элен… что заставило тебя повернуть обратно?

— То есть?

— Подружиться с такой свиньей, как Собел?

Она поднялась и налила себе еще чашку кофе.

— Даже и не знаю, как тебе это объяснить…

— Если не хочешь, можешь не говорить.

— Это совсем не то, о чем ты мог подумать.

— Послушай, Элен. Я никогда не лез в твои дела и не намерен этого делать и впредь. Мы с тобой не виделись двадцать лет и единственное, что меня интересует, так это будущее.

Ее глаза засветились благодарностью.

— Ты мне нравишься все больше, Дип. Но повторяю, не было ничего такого…

Я пожал плечами и отпил пару глотков.

— Мне не хотелось бы выглядеть перед тобой глупо, — сказала она.

Я молчал, ожидая продолжения.

— Месть — довольно интересная штука. Ты прибыл сюда, чтобы застрелить убийцу твоего друга. Это твоя цель. А у Роска своя. Он — совесть города и бесстрашно ведет борьбу со всем, что ненавидит — с трущобами, нищетой, преступлениями. А я… тоже испытала чувство мести.

— Так… Я весь внимание.

— Теперь все это кажется немного нереальным. Мы дружили с Бетти Ли…

Как вы с Беннетом. Мы были очень близки, вместе переживали все горести и радости. К несчастью, перед Бетти встали такие проблемы, решить которые она смогла только одним путем. Она была очень хорошенькой и вскоре на нее обратил внимание Ленни Собел. А от него она покатилась еще ниже и попала к Беннету.

— Но Беннет был выдающимся человеком, — перебил я.

— Да, но только не по отношению к женщинам. Их он только покупал.

— Эту сторону его жизни я знаю мало. Вернее, совсем не знаю.

— Так вот. Беннет приучил ее к героину. За распространение его она получала вознаграждение, частично деньгами, частично натурой. Беннет держал Бетти на крючке. До тех пор, пока она не взобралась на крышу и не спрыгнула на асфальт.

— Печально.

— Смерть была для нее освобождением. Но меня это потрясло. Я не находила себе места и в конце концов почувствовала непреодолимое желание избавить людей от Ленни Собела и Беннета. И решила сделать все, что в моих силах. Я позволила Собелу ухаживать за собой и попыталась использовать это обстоятельство для влияния на ход событий.

— Например?

— Да были случаи… Ну, например, одному очень хорошему человеку грозило выселение и лишение имущества. Так вот одно го слова Собела оказалось достаточно, чтобы этого человека оставили в покое. Многие попадали в беду и некоторым из них мне удалось помочь через Собела.

— Весьма благородные цели.

— Это было лишь начало. В действительности, повторяю, меня интересовал только Беннет. В то время я думала, что Собел сможет стать орудием моей мести, и всячески выискивала способы столкнуть их, но вскоре убедилась в нереальности этого замысла. Собел решительно отвергал даже малейшие намеки на возможность какого–либо противодействия Беннету. Он очень вежливо, но твердо порекомендовал мне раз и навсегда держаться от Беннета подальше.

— Собел хорошо к тебе относился?

— Он был влюблен в меня.

— Представляю.

— Но, не надеясь на взаимность, довольствовался моим обществом только в общественных местах. — Она прислонилась к столу и сжала голову руками. Тогда я сама начала сближаться с Беннетом. Вскоре он прислал мне билеты в театр, а уж потом готов был следовать за мной хоть на край света.

— Изнурительный способ.

— Конечно. И все это время я пыталась выяснить, что именно делало его таким значительным в глазах окружающих.

— Ну и как, удалось?

— Нет.

— Кто убил его? — тихо спросил я.

Казалось, что она смотрит сквозь меня.

— Должно быть тот, кто направляет ход всех подобных дел…

— «Синдикат»?

— Да.

— Не думаю.

Она вопросительно взглянула на меня.

— Почему?

— Я все размышляю над тем, что увидел и услышал здесь: клубные воротилы, боссы и полубоссы, представители «Синдиката», их парни…

— Ты имеешь в виду собрание?

— Да. Все они слушали Бенни Матика, провозгласившего себя королем организации. Влиятельные боссы, денежные тузы молча сидели и слушали полуидиота Бенни из Бруклина, заявившего о том, что он берет на себя управление всеми делами.

— Но Бенни…

— Знаю. Он — никто. Но на следующий день он участвует в совещании, которым руководит Хью Педл. Этот Педл считается весьма общительным и демократичным, но только он никогда не сядет за один стол с Бенни или подобными мелкими сошками.

— К чему ты клонишь, Дип?

— Думаю, Бенни удалось распространить слух, что он стал владельцем портфеля Беннета с секретными документами, которые держат всех членов организации за горло, в том числе и самого Хью.

— Так ты думаешь, что Бенни и есть убийца Беннета?

— Бенни мелко плавает и вряд ли осмелился бы пользоваться одним шантажом. Что касается Беннета, то он, несомненно, держал этого Бенни в страхе. Единственное, что могло избавить Бенни от постоянного чувства страха, была смерть Беннета. И он мог пойти на убийство, особенно, если бы знал местонахождение портфеля. Но даже если он этого и не знал, то мог надеяться, что сможет разыскать его быстрее всех. В крайнем случае, как один из приближенных Беннета, он на первых порах ограничился утверждением, что портфель у него в руках. И вряд ли кто–нибудь осмелился бы открыто назвать это блефом. Беннет в завещании передал все имущество мне, но в нем нет никаких указаний на документы. Для членов же организации мысль, что эти документы могли быть оставлены другому, естественна.

— Мне кажется, это довольно логично. Я и раньше подозревала Бенни Матика.

— Да, он мог убить Беннета и затем попытаться прибрать к рукам организацию. Разумеется, не без поддержки боссов. Но я спутал ему все карты, поскольку начал доказывать, что он шантажист, а попутно нанес удар тем, кто его поддерживал.

— И в результате заполучил еще одного врага.

— Вначале. Но теперь, кажется, начинаю догадываться, кто нанял этих убийц.

— Ты думаешь… это тоже Матик?

— Не знаю. И слово «тоже» для меня весьма сомнительно. Он мог убить Беннета, это верно, но убил ли? Я пока сомневаюсь. А что касается организатора покушения на меня, то… не знаю. Пойдем к нему и спросим.

Я был уверен, что мне удастся выжать из Бенни необходимую информацию.

Так или иначе, но этот подонок, несомненно, располагал кое–какими сведениями…

Бенни переехал в другой район города, когда ему было лет десять, но избавиться от своего бруклинского акцента не смог. Мы прозвали его так потому, что в клубе было еще два Бенни. Потом они погибли при катастрофе на украденной машине, но Матик так и остался со своей кличкой. Теперь он жил в небольшом кирпичном здании, в конце Третьей авеню. Здание было окружено постройками, подлежащими сносу в самые ближайшие месяцы. Шесть из них уже освободили от жильцов, а два Превратили в груду щебня. Сейчас бульдозеры сдвигали доски и балки, а парни с отбойными молотками возились возле огромных цементных плит.

Подобно многим холостякам, Бенни занимал квартиру в нижнем этаже, В вестибюле было три двери, но только на одной из них виднелась табличка — с его именем. Я нажал кнопку звонка, подождал, и еще раз позвонил. Затем попробовал звонить в другие двери, но безрезультатно.

Я вышел на улицу. Все окна были закрыты, но занавески отсутствовали.

Все выглядело так, как если бы жильцы выехали.

— Что будем делать? — спросила Элен.

Я надколол ножом деревянную обшивку двери, ударом плеча свернул замок и прислушался. В квартире царила полная тишина.

Элен вошла вслед за мной. Из прихожей я проследовал в коридор, по обе стороны которого располагались жилые помещения. Полуоткрытая дверь справа вела в столовую, в которую я заглянул лишь мельком, сосредоточив свое внимание на плотно закрытой двери слева, за которой могли находиться либо спальня, либо кабинет.

Наклонившись, я заглянул в замочную скважину. В комнате царил полумрак.

Я действовал быстро, почти автоматически: включил свет в коридоре и вновь подошел к двери. Она оказалась не запертой. Оттолкнув Элен, я одним толчком распахнул ее настежь и присел на корточки. В ту же секунду из темного угла комнаты раздались два револьверных выстрела. Позади меня посыпалась штукатурка. Послышался какой–то шелест, а затем скрип оконной рамы. Я рванулся с места и, наткнувшись на низенький столик, отшвырнул его в сторону невидимой двери. Ударившись в закрытую дверь, он отскочил. Я подбежал и, распахнув ее, увидел распахнутое окно.

Комната была пуста. Подойдя к окну, я осторожно выглянул наружу.

Невдалеке вырисовывались очертания развалин. Преследовать здесь убийцу было слишком рискованно, да и бесполезно, Убийцу?! Да, именно убийцу, поскольку я успел заметить в первой комнате силуэт человека в кресле.

Закрыв окно, я нашел выключатель и зажег свет. Да, это был кабинет Бенни Матика — его безжизненное тело свисало с кресла. Элен стояла в коридоре, прижавшись к стене. Я взял ее за руку и мы вместе вошли в кабинет. Она судорожно вцепилась в мою руку и прошептала:

— Он… Он…

— Убит.

В левой части груди Бенни чернели два небольших отверстия.

— Ты видел… кто это был?

Я взглянул на Элен. Она дрожала.

— Нет. Я упустил его.

— Что… мы будем делать?

Она была на грани обморока.

— Дай минутку подумаю.

Время. Черт возьми, я не мог позволить себе быть впутанным в еще одно убийство! Было очевидно, что Бенни Матика застрелили всего несколько минут назад. Возможно, как раз перед нашим приходом. Звук выстрела вполне мог быть заглушен шумом бульдозеров и грохотом отбойных молотков.

Не теряя времени, я принялся за тщательный обыск помещения. Бенни Матик не принадлежал к числу людей с богатой фантазией и никогда не отличался изобретательностью. Поэтому я был уверен, что если он что–нибудь и спрятал здесь, то обязательно это разыщу. Прежде всего я нашел перчатки Бенни и, натянув их, принялся просматривать содержимое ящиков, шкафов, сервантов, прощупывая и простукивая ниши, и вообще все, где мог быть оборудован тайник.

Однако поиски оказались тщетными. Мне попался лишь «кольт» в плечевой кобуре, две связки банковских билетов и шкатулка со счетами. Впрочем, так и должно было быть.

Элен молча слонялась по коридору.

— Место чистое, — сказал я, подойдя к ней.

Она не поняла и удивленно посмотрела на меня.

— Обыска здесь не производили, — продолжал я. — Он успел только прикончить Бенни… Возможно, это и было его единственной целью.

— Дип… Они могут…

— Что?

— Они могут подумать, что это ты…

— Успокойся. Пока еще никто ничего не знает.

— А мог кто–нибудь там, снаружи, увидеть его? Или нас?

— Этот корпус почти пуст, нас вообще никто не увидит. А сейчас мне нужно позвонить по телефону.

— Пожалуйста, только побыстрее. Я больше не в состоянии оставаться здесь.

Я набрал номер Беттена и спросил, не звонил ли ему Кэт. Он ответил, что Кэт оставил для меня номер телефона. Поискав в справочнике телефон бара Гими, я позвонил и попросил позвать Роска Тейта. Через минуту тот взял трубку.

— Тейт слушает.

— Говорит Дип. Имею для вас новость.

— Не делайте одолжений.

— Надеюсь, вы оцените ее должным образом. Бенни из Бруклина убит. Я нахожусь в его квартире.

Секунды две он молчал. В трубке было слышно его тяжелое дыхание.

— Вы, Дип? — Он подчеркнул слово «вы».

— Не будьте идиотом, Роск. Я нашел его мертвым.

— Когда вы к кому–нибудь приходите, тот часто умирает. Хард будет несказанно рад. Не думаю, чтобы вы ему звонили.

— Нет, такого намерения у меня не было. Кстати, здесь со мной Элен, и если вы пожелаете сделать сообщение Харду…

— Вы негодяй.

— Это все слова. Ближе к делу.

— Хорошо, послушаем ваш совет. Вы, разумеется, готовы его дать?

— Вы правы. Нам нужно, чтобы тело убитого обнаружили. Вы можете сказать, что пришли к Бенни получить важные документы и нашли его мертвым.

Не беспокойтесь, нас никто не видел и не увидит. А вы будете держать свой рот на замке…

Ни слова не говоря, Роск бросил трубку.

Предложив Элен припомнить все, чего она касалась руками, я стер платком возможные следы, протер дверные ручки, снял перчатки и, притворив кончиком ботинка дверь, вышел с ней из дома.

На улице было тихо — рабочие ушли. Сгущавшиеся сумерки быстро окутывали город, всюду царило спокойствие, как будто ничего и не случилось. Вскоре мы поймали такси. Элен все еще дрожала. Она никак не могла отогнать от себя мысль о происшедшем.

Мы подъехали к ее дому. Я поднялся наверх и предложил ей прилечь, затем дал аспирин, прикрыл одеялом и осторожно погладил по голове.

— Прошу тебя, оставайся здесь, пока я не позвоню.

— Пожалуйста, Дип… Не делай ничего…

— Не беспокойся.

— Ты можешь все испортить.

— Я буду осторожен.

Она покачала головой и с ноткой отчаяния сказала:

— Вообще ничего не делай. Не разрушай все хорошее, что у нас есть.

Мне оно очень дорого. Мы сможем уехать… если ты ничего не натворишь.

— Милая…

Больше я ничего не сказал, но, очевидно, выражение моего лица было более чем красноречиво.

— Все, что тебе нужно, это стрелять из револьвера. Но тогда конец для нас обоих. И ты это знаешь не хуже меня.

Я молчал.

— У тебя что–то на уме?

— Тут не обошлось без клуба «Рыцарей Совы».

— Но зачем же тебе связываться с этим проклятым клубом? Ты бы мог предоставить действовать полиции.

Есть вещи, которые никак нельзя объяснить женщине, как бы близка она ни была. Особенно когда в ее голове прочно засела определенная мысль.

— Элен, мои намерения тебе отлично известны. Лучше, если мы сейчас не будем это обсуждать. Все уже обдумано и предрешено. В данный момент мне необходимо кое–что выяснить. Обещаю быть осторожным. При первой возможности я тебе позвоню или приду сам.

В конце концов мне удалось убедить ее подчиниться неизбежному ходу событий и успокоить. Выйдя из дома, я зашел в будку и набрал номер телефона, переданный мне Кэтом через Беттена.

— Кэт?

— …Это вы, Дип?

— Да. Где ты был?

— Откуда ты говоришь?

— От Элен.

— Ты знаешь бар Весельсмана?

— Да.

— Я здесь. Если тебе нужен Лео Джеймс, приезжай.

— Где его разыскали, Кэт?

— Ты проделал ему большую дырку в плече возле шеи. Чарли Виц нашел доктора. Это Андрес. Помнишь Андреса? Лет пять назад копы пытались накрыть его на наркотиках. Но он выкрутился.

— Я помню.

— Хорошо. Он связан с «Синдикатом». Лео знал, к кому обратиться.

Теперь понимаешь, что это значит?

— Да. Случай в моем доме — дело рук «Синдиката». А где он теперь?

— Здесь рядом. Как раз за углом в жилом доме. Номер 2224. Он прибыл прямо на квартиру Андреса. Виц сторожит его там. Приезжай и мы его возьмем.

— Через двадцать минут я буду на месте. Да, убит Бенни Матик.

— Бенни?.. Но кто же мог?

— Похоже, что организация, ведь Бенни пробовал взять клуб в свои руки. Видимо, он убеждал их, что владеет портфелем Беннета. Долго этот блеф не мог продолжаться, а наше вмешательство только ускорило его разоблачение. Помнишь ту встречу у Гими? Ты знаешь, кто там был?

— Конечно. Представители руководства.

— Бенни все еще пытался им что–то доказать, но наш визит спутал ему все карты. Он стал не только не нужен им, но даже опасен. Пока я так себе все это представляю, но постараюсь разобраться поточнее. А сейчас еду к тебе. Все!

— Хорошо. Жду…

Бармен сказал, что он действительно видел парня, которого я ему описал, он сидел здесь, пил пиво и как будто кого–то поджидал. Но минут десять тому назад он вышел.

По–видимому, Кэт пошел взглянуть, нет ли там другого выхода, или захотел предупредить Вица о моем скором прибытии. Так или иначе, мнеследовало подождать.

Однако через несколько минут я понял, что надо действовать и действовать быстро. Что–то закручивалось в очень опасном направлении. Я бросил на стол доллар и, не дожидаясь сдачи, поспешил на улицу. Кэт сказал: «Как раз за углом… Номер 2224»… Да, но за каким углом, черт возьми! Здесь было целых четыре угла!

Угол слева был ближайшим и я помчался туда, но оказалось, что там дома 2224 нет. Тогда я побежал обратно, ощущая на себе любопытные взгляды прохожих, завернул за угол, и вскоре убедился, что нужный мне дом расположен как раз напротив, через улицу.

Это было старинное мрачное здание. Несмотря на ранний час, в доме светились только два окна на первом этаже. Кэта нигде не было видно.

Единственное, что приходило в голову: Лео Джеймс покинул дом и Кэт последовал за ним.

Однако в этом следовало убедиться. Одним прыжком я одолел шесть ступенек крыльца и оказался у раскрытых дверей, ведущих в зияющую черноту вестибюля. Меня охватило смутное чувство тревоги и я осторожно проскользнул внутрь.

У самой двери стояли ботинки Кэта. Внезапно откуда–то сверху прогремел выстрел и тишину прорезал короткий человеческий вопль.

Я нащупал лестничные перила и крикнув: «Кэт!», отскочил в сторону.

— Я здесь, Дип! — послышался сверху его голос.

В ту же секунду прогремел еще один выстрел, а затем еще. Неизвестный стрелял на мой голос. Прижимаясь к стене, я поднялся на лестничную площадку второго этажа, остановился и прислушался. Где–то совсем рядом послышался слабый стон. Я подошел ближе, нащупал открытую дверь и шагнул внутрь.

— Кэт?

— Наверх… На крышу. Возьми его, Дип. Здесь другой ход…

Он взял мою руку и указал направление. Я понял. Большинство подобных домов имеют одну лестничную клетку, по которой можно подняться на крышу, а здесь оказался запасной ход.

Ни слова не говоря, я пересек темное помещение и через несколько секунд обнаружил дверь на площадку запасной лестницы. С быстротой, на какую только был способен, я взлетел наверх.

Было время, когда крыши домов являлись моей стихией, поэтому здесь я почувствовал себя вполне уверенно. Прежде всего я подумал, что неизвестный не мог выскользнуть из дома по главной лестнице, предполагая там засаду.

Вероятнее всего он уже на крыше. Остановившись у выхода, я снял плащ и в ту же секунду раздался выстрел. Я выскользнул на крышу из будки и притаился за ней.

Наступила ночь. Густые облака закрывали небо, но в западной части города виднелись расплывчатые пятна фонарей. Я снял ботинки, осторожно обогнул будку и присел так, чтобы видеть края крыши. На фоне мутноватого света фонарей вырисовывались контуры труб, дымоходы, антенны, слуховые окна… Затем на них наплыла какая–то тень и стала медленно удаляться.

Неизвестный не мог позволить себе переждать. Несомненно, его выстрелы были услышаны внизу и он располагал считанными минутами.

Я приближался к нему довольно быстро, однако он услышал мои шаги и обернулся. Но все–таки опоздал — в его лицо полетела моя шляпа. Он выстрелил наугад, но это было все, что успел сделать. Я выбил ногой его револьвер и тот с грохотом покатился по крыше.

Однако на какую–то долю секунды я потерял равновесие и упал на руки.

Парень взвизгнул и бросился на меня. Я увернулся и вскочил на ноги. Парень оказался неплохо тренированным. Он начал ложную атаку, нацеливая удар мне в голову, но я умышленно сделал неверный выпад. В ту же секунду он провел удар в висок, но немного задержался и напоролся на мой рубящий удар снизу, заставивший его на мгновение приподняться на носки. Я уже подготовился нанести новый удар, но он обхватил меня за плечи и повис. И в этот момент я узнал его: это был Арти Хэл, он приводил в исполнение смертные приговоры «Синдиката».

Я разжал его руки и с силой отшвырнул от себя; будучи уверен, что он распластается у моих ног. Однако хитрый негодяй, падая, ловко подсек меня и я упал на спину. Но падая, подогнул ноги, готовя ответный удар на случай атаки. Профессиональный убийца, видимо, понял это и не пошел на риск.

Вскочив на ноги, он бросился к краю крыши, намереваясь перепрыгнуть пятифутовую пропасть, отделяющую его от крыши соседнего дома. И тут произошло неожиданное — разбежавшись, он вдруг зацепился за проволочную антенну и полетел вниз. Через мгновение до меня донесся стук упавшего тела.

Подобрав шляпу и сунув ноги в ботинки, я схватил свой простреленный плащ и, натягивая его, бросился вниз. Сирен пока не было слышно, но полиция могла появиться и без шума. Найдя выключатель в проходном коридоре, я зажег свет.

Кэт смотрел на меня с пола и слабо улыбался.

— Взял его?

— Он мертв. Что здесь произошло?

Кэт кивнул в дальний конец коридора. Я быстро прошел туда и включил свет. Около стены лежал парень. На его светлой рубахе расплылись свежие пятна крови.

Я вернулся к Кэту. Он не позволил прикасаться к себе, но прижимал скрещенные руки к груди.

— Я вызову доктора.

— Бесполезно.

— Чепуха. Я приведу доктора и все будет в порядке.

Слабым жестом он остановил меня.

— Я получил свое. Никакие доктора уже не помогут. А ты, Дип… беги.

— Но что случилось?

— Виц очень спешил… подал мне знак. Я вышел… и увидел парня… Он шел сюда. Я… узнал его. Он «ликвидатор».,. Кличка «Торпеда»…

— Я его тоже узнал. Это Арти Хэл. Теперь он сам ликвидирован.

— Он из «Синдиката»… Ты все понял?

— Да. Видимо, его послали помочь Лео Джеймсу. Это твоя работа? — Я кивнул в сторону убитого парня.

Кэт качнул головой, закашлялся и передал мне свой револьвер. Прошло несколько минут, прежде чем он снова смог заговорить.

— Дип…

— Слушаю.

— Повидай клерка… «Вестхемптон»… Насчет звонка Мори Ривсу…

— Помню.

С улицы донесся звук сирены.

— Поспеши, Дип… На крышу… Как в старые времена… Беги.

— Кэт, а может быть…

— Нет, нет… со мной покончено… Я все понимаю… Старые рыцари…

Совы. Не так уж много было забавного… Все время беспокойство… Зато теперь никаких забот.

Он изобразил пальцами забавную фигуру, о которой я уже позабыл. Это был тайный знак «Рыцарей Совы». Я усмехнулся и показал ответный знак.

— Время, Дип…

Он протянул руку. Я крепко пожал ее и, обменявшись с ним последним взглядом, бросился к лестничной клетке. Внизу снова завыла сирена. Я поднялся на крышу, а когда спустился вниз, позади уже лежал целый квартал.

Взяв такси, я заехал на несколько минут к Кэту, привел себя в порядок, спрятал его револьвер и вновь сел в поджидавшее меня такси…

«Вестхемптон» представлял собой отель низшего класса. Это было дешевое третьеразрядное место, где обитали люди, выбитые из колеи жизненными невзгодами. Некоторые так и заканчивали тут свой жизненный путь. Они слонялись без дела, проживая свои скудные сбережения, чтобы затем опуститься еще ниже, довольствуясь грязными блошиными матрацами и похлебкой из картофельных очисток.

Я вошел в вестибюль и огляделся. У лифта две молодые девушки в модных пальто громко обсуждали новую театральную постановку. Мрачного вида слуга выколачивал пыль из спинки дряхлого кресла. Клерк за конторкой сортировал письма, насвистывая что–то под мелодию из транзистора. Когда я подошел к нему, он кивнул.

— Комнату?

— Кэт просил меня повидать вас.

Клерк как две капли воды походил на проживающих в этой ночлежке. Его лицо не выражало никаких эмоций, кроме равнодушия ко всему окружающему.

— Кэт?..

Было два пути продолжать игру, и я выбрал первый, который понятен всем, положив перед ним двадцатидолларовый билет.

— Верно, Кэт.

Он взглянул на банкноту, однако его лицо оставалось бесстрастным:

Тогда я перешел ко второму варианту: распахнул пальто, чтобы он мог увидеть револьвер и слегка улыбнулся. Он действительно покосился на него и, видимо, понял, что игра окончена.

— Меня зовут Дип, — представился я.

Его ладонь проворно накрыла банкноту.

— Кэт сказал, что вы можете вспомнить номер. Тот, о котором говорил Вагнер.

— Да. — Он облизал свои пересохшие губы. — Но они…

— Не беспокойтесь, — прервал я его. — Они оба мертвы.

Клерк оторвал свой взгляд от бювара и медленно поднял голову. Он видел много разных глаз на своем веку, знавал людей, которые не раздумывая применяют револьвер и, видимо, убедился, что дальнейшее продолжение игры опасно.

— Я не хотел бы… чтобы меня пристукнули.

— Если кто–нибудь спросит, вы не видели меня раньше.

— Кэт… Вы скажите ему…

— Он теперь мертв, парень.

— Господи!

— Какой был номер?

— Два–ноль–два–ноль–два. Это рифмуется. В одной песенке есть похожая рифма. Вот почему я запомнил.

— Телефонную станцию помните?

— Нет…

Но и этого было достаточно. Оставив его, я прошел через холл к телефонной будке, позвонил на станцию и назвал номер, попросив дать мне список всех абонентов с этим номером, но с разными индексами. Дежурный спросил, откуда я звоню, и попросил обождать.

Клерк наблюдал за мной из конторки, как мышь из норы. Минут через пять задребезжал телефон. Я взял трубку. Дежурный предложил опустить центовик, а потом принялся диктовать индексы и имена. Когда он назвал шестой, Я сказал:

— Стоп. Все, благодарю вас.

Итак, Мори Ривс и Лео Джеймс получили поручение ликвидировать меня.

Позже кто–то, рангом повыше, отложил выполнение этого поручения. Убийцы обратились к первоначальному нанимателю и получили приказ действовать.

К кому же они обратились? Кому звонили? Шестым в списке индексов было имя Хью Педла…

Глава 12

Старый голландский округ значительно изменился после того, как лет десять тому назад в его центре снесли ветхие постройки и воздвигнули новые современные здания. Да, район изменился, но люди остались прежними: на выборах они голосовали за тех, кто предлагал больше, нисколько не заботясь, к чему это приведет.

Хью Педл покупал их голоса без всяких затруднений. Он имел значительное влияние в политических кругах и со временем добился независимости благодаря тому, что контролировал крупный район. И люди охотно отдавали ему свои голоса, не задумываясь о сущности его действий, которые всегда оставались для них тайной. Он был местным Санта Клаусом, проявлявшим хоть какую–то заботу о благоустройстве жилья и готов был разрешить все их вопросы и сомнения.

Хью Педл жил в добротном красивом доме, в прошлом заметно выделявшемся среди прочих. Теперь же, в окружении новых зданий, он выглядел явно устаревшим.

Я зашел в ближайший бар, заказал чашку кофе и поговорил с барменом.

Он рассказал, что хозяином дома является Хью Педл, у него есть слуга и приходящая кухарка. Педл занимает второй этаж и имеет особый индивидуальный лифт. Под ним проживают почтенные люди, а именно городской пожарник, рыжеволосый артист–комик и владелец бакалейного магазина, Поблагодарив за сведения, я расплатился и вышел на улицу. Было десять часов. Темные тучи медленно ползли на запад. В воздухе пахло дождем и было прохладно. Именно в такую ночь когда–то я, Беннет и Оджи, готовясь к стычке с бандой Дельроя, доставали оружие из нашего тайника в подвале клуба. Но, черт возьми, неужели я становлюсь сентиментальным!

Я постарался стряхнуть эти воспоминания, но вдруг почувствовал, что на какое–то мгновение коснулся чего–то важного, но чего именно, понять не мог. Осталось только ощущение, что это была какая–то ключевая мысль.

Я чертыхнулся и ускорил шаги.

Вестибюль был небольшим и, чтобы он казался более просторным, на все стены повесили зеркала. Прямо напротив входной двери был устроен лифт, а справа от него начиналась лестница. Пустая кабина лифта находилась на втором этаже. Здесь же, возле лестничной площадки, имелось небольшое освещенное фойе. Я прошел через него и открыл незапертую дверь, которая вывела меня на крытую террасу, опоясывавшую весь второй этаж с южной стороны. Французские окна были занавешены, но одно из них казалось неплотно прикрытым и могло служить превосходным входом. Но прежде, чем попробовать проникнуть внутрь, я решил сначала пройти террасу до конца.

Там оказалось две двери. Последняя, по–видимому, вела на кухню и была заперта. Другая, наполовину застекленная и обрамленная причудливой инкрустацией, очевидно, вела внутрь помещения. Оттуда струился слабый свет.

Было еще не слишком поздно, чтобы представить Хью Педла лежащим в постели. Скорее всего, ни его, ни прислуги дома не было. Но почему же тогда горел свет?

Лезвием ножа я сдвинул внутреннюю защелку, открыл дверь и вошел. Еще на террасе я заметил, а здесь убедился, что Педлу не нравились простота и скромность. На полу здесь лежали толстые ковры, а в полумраке вырисовывались контуры дорогой современной мебели.

Я прошел мимо тускло поблескивавшего черным лаком рояля и остановился у открытой двери справа. На низеньком столике горела лампочка, прикрытая желтым абажуром. Здесь было нечто вроде библиотеки: две стены сплошь закрыты полками с книгами, а напротив, между окнами, стоял буфет красного дерева. Высокие спинки тяжелых кожаных кресел отбрасывали тени. Возле черневшего слева проема двери, на специальном столике, стоял телевизор, рядом висело овальное зеркало. В квартире была полная тишина и в ней мне почудилось что–то опасное и настораживающее.

Держа револьвер перед собой, я подошел к открытой слева двери и, заглянув внутрь, убедился, что это спальня. На кровати виднелась неподвижная фигура.

Я сделал шаг в комнату и нащупал у двери выключатель. Но как только вспыхнул свет, понял, что попался, как глупый сосунок: на кровати лежал связанный парень с кляпом во рту.

В позвоночник мне уткнулось дуло пистолета.

— Брось его, — прозвучал резкий голос, и я уронил свой револьвер на пол.

Меня ткнули в спину, и я сделал два шага вперед.

— Теперь повернись.

Я повернулся.

— Привет, Тони.

Парень с бледным вялым лицом сдержанно кивнул мне в ответ. Он работал на «Синдикат» и тоже был исполнителем смертных приговоров. В нескольких футах позади него стоял еще один парень с револьвером в руке. Он смотрел на меня удивленно и с некоторым беспокойством. Затем порог переступил Ленни Собел. Улыбаясь, он подобрал с пола мой револьвер и сунул его себе в карман.

— Ты носишь удобную штучку, Дип, — сказал он, бросая на меня злобный взгляд. — Не тот ли это револьвер, что ты отнял у копа…

— Тот самый, — ответил я. — Ты должен это помнить, Ленни. Я дважды бил тебя этой штукой. И оба раза в одно и то же место.

Тони хихикнул, но, заметив взгляд Собела, нахмурился.

— Я помню, — мрачно сказал Собел, — и все время ждал расплаты.

— Вот и дождался.

Прежде, чем Ленни успел что–либо ответить, Тони сказал:

— Нам лучше бы уйти отсюда.

Собел нахмурился.

— Я сам это решу, когда нужно будет.

Но бледнолицый мерзавец не сдавался. Он передернул плечами и сказал:

— Вы работаете на тех же хозяев, что и я. Они поручили нам прихватить здесь одного паренька и мы это сделали. Педла мы упустили, это верно. Но захватили этого и теперь должны вернуться.

Собел не любил напоминаний о том, что над ним стоят хозяева, поэтому нахмурился и еще более злобно взглянул на меня, сжимая пистолет.

Чтобы разрядить обстановку, я кивнул на скрученного веревками парня:

— Лакей может задохнуться.

— От него мало пользы, — ответил Тони, — завтра его развяжет кухарка и… покормит.

Собел некоторое время молчал, покусывая губы, а затем спросил:

— Вы что–то искали, Дип?

— Полагаешь, это «что–то» и есть ты?

Он проигнорировал двусмысленность сказанного.

— Значит, вы знали, что Педла здесь нет, следовательно имеете представление, куда он направился.

— Ошибаешься, Ленни. Я пришел сюда за Педлом и если вы его упустили, значит, и я тоже.

— Но я удачливее вас, Дип, — насупился Собел. — После Педла мы собирались разыскать вас. Но вы сами объявились… Это хорошо. Педл не сможет долго прятаться. Мы быстро до него доберемся… С вами же все обстоит несколько иначе. Но вы могли бы облегчить нам это дело.

— Буду рад.

— Вы ведь можете выбрать лучший вариант?

— А именно?

— Спокойно выйти отсюда, спокойно сесть в машину и ехать туда, куда мы вас доставим?

— Или?

— Не глупите. Вам это не идет. Или мы вынесем вас с парой дырок в голове, чтобы сбросить в первую попавшуюся канаву.

Я еще раз взвесил шансы. Оба негодяя были достаточно опытными и держали пальцы на спусковых крючках. С любым из них я вполне мог бы справиться. Но с двумя…

— Я пойду, — сказал я спокойно.

Мы прошли через главную дверь, спустились по лестнице и, никого не встретив, вышли на улицу. Полуосвещенная улица была малолюдна. Мы прошли футов тридцать и приблизились к стоявшему у тротуара «понтиаку» нового образца. Со стороны могло показаться, что к машине подошла группа старых друзей. Все движения моих сопровождавших были отработаны до совершенства и никто не смог бы ничего заподозрить. С другой стороны, любой попытавшийся поднять тревогу, был бы убит на месте.

Я сидел, сложив руки на груди и ощущая дула револьверов, упершихся мне в бока. Ленни уселся рядом с водителем. Полу обернувшись, он поглядывал на меня, явно наслаждаясь своим успехом.

Шофер уверенно вывел машину на Вестсайдскую автостраду и увеличил скорость. Гангстеры не делали никаких попыток скрыть от меня свой путь. А это могло означать только одно: я не должен был вернуться. Конечно, я мог приблизить неизбежный конец, но это их совершенно не беспокоило.

Оставалось только выжидать.

Ситуация складывалась неблагоприятная. Оджи уже не было. Не было и Кэта. И никто не знал, где я нахожусь. На этот раз моя ошибка могла оказаться последней.

Парней, сидящих по бокам от меня, я отлично знал. При малейшем неосторожном движении они будут стрелять. А потом с аппетитом поужинают: для них это обычная работа и лишние доллары.

Собел обернулся. На его лице играла самодовольная ухмылка.

— Зудит, Ленни? — спросил я.

Он удивленно приподнял брови.

— Ты так вертишься, и я подумал, что, может быть, у тебя зад чешется.

Тони снова хихикнул.

— Вы становитесь забавным, Дип, — сказал Собел.

— Подумай об этом еще немножко.

Он не уловил моего намека, но улыбка сползла с его лица.

— Ты слишком стар, Ленни, чтобы справиться с большим делом.

— Я уже давно думал о таком повороте событий.

— Тогда тебе следовало бы думать лучше.

— Не беспокойся, все предусмотрено. Никто и ничто тебе уже не поможет.

— Думаете, он был один? — встрял Тони. — Такие, как он, обычно имеют прикрытие.

— Просто наш парень забыл про себя, — проговорил Собел, злорадно поглядывая на меня.

— Я думаю иначе, — возразил Тони.

— А я не думаю, а знаю. Я знаю его больше двадцати лет.

— Но его здесь долго не было.

— Такие парни не меняются, Тони. Ты должен это понимать. Не правда ли, Дип?

Я пожал плечами. Некоторое время Тони изучал меня, а затем обратился к Собелу:

— Я бы на вашем месте немедленно его пристрелил.

— Ты не на моем месте, Тони.

— Скоро вы пожалеете об этом… — Он замолчал, а потом добавил: Что–то мне подсказывает…

— А я тебе говорю, заткнись.

Тони что–то буркнул себе под нос и замолчал. Его напарник по–прежнему прижимал дуло пистолета к моей спине.

Мы свернули с Вестсайдской автострады, переехали мост и минут через пять остановились перед закрытым рестораном.

Тони подтолкнул меня пистолетом.

— Выходи.

Он шел позади меня, подталкивая револьвером к двери, расположенной рядом с входом в ресторан.

Ленни открыл дверь и сказал:

— Я за вами.

У меня мелькнула мысль, что вряд ли может представиться более удобный случай вырваться из рук убийц, но Тони инстинктивно предвосхитил эти намерения и обрушил мне на голову рукоятку револьвера.

Я провалился в темноту.

…Мои ноги были плотно сдвинуты, а носки ботинок тесно соприкасались друг с другом. Меня не покидало ощущение, что я вот–вот упаду лицом на пол. Потом я понял, что мои руки связаны за спинкой стула, на котором я сижу в наклонном положении.

— Он приходит в себя, — послышался голос Ленни.

— Хорошо, — сказал кто–то, — суньте ему еще нашатырного спирта под нос.

Почувствовав едкую вонь, я закашлялся, отвернулся от флакона и покачал головой. Напротив меня сидел человек небольшого роста, с седыми висками.

— Приветствую, — сказал он.

Я узнал его. Они называли его мистером Колиди и разговаривали при нем тихо и почтительно. Колиди представлял в Нью–Йорке интересы «Синдиката».

Он отличался исключительной изворотливостью и, руководя крупными гангстерскими организация ми, еще ни разу не попадался в руки полиции. Его вполне можно было принять за добропорядочного отца семейства.

Остальные развалились на стульях и креслах и тоже имели довольно респектабельный вид. Некоторые из них присутствовали на том ночном собрании в клубе «Рыцарей Совы», где я свергал с «трона» Бенни из Бруклина. Теперь они с любопытством следили за мной. Я мешал их бизнесу и поступить со мной должны бы ли соответственно.

— Как вы себя чувствуете? — спросил меня Колиди.

Я смог только мотнуть головой.

— Хорошо. Вы знаете, почему вы здесь?

На этот раз я ответил:

— Нет.

— Впрочем, это не имеет никакого значения. Так или иначе, вы знаете, что нам нужно.

Отрицать не было смысла.

— Портфель Беннета. Его бумаги.

— Точно. Нас интересует именно это.

Я выдавил улыбку.

— У меня их нет и где они, не знаю.

— Это мы еще выясним. — Колиди махнул рукой. — Макси… Пожалуйста.

Ко мне приблизился громадный толстый детина с руками, подобными чугунным рычагам. Он испытующе оглядел меня и вдруг хлестнул по щеке, а потом по другой. Он бил открытыми ладонями, почти отрывая мне голову от плеч, а когда остановился, мой рот был полон крови, глаза же готовы были вылезти из орбит.

— Вы в состоянии меня слышать, Дип? — спросил Колиди. — Мне сообщили, что вы твердый парень. Естественно, вы можете догадаться, что вас ждет: будете говорить или умрете. Очень медленно…

— Я знаю вашу методику, — кое–как проскрипел я. — Но это ничего не даст.

— Он лжет, — проговорил Собел.

— Почему вы так думаете?

— Потому что знаю, в каких отношениях были эти парни. Беннет все оставил ему.

— Он бы уже использовал эти бумаги.

— Послушайте, — настаивал Собел, — никто не может сказать, какую игру он собирался вести. С Беннетом все было ясно, а этот что–то затевает. От него всего можно ожидать. Даю голову на отсечение, что он знает, где бумаги. Нажми и он заговорит.

— Возможно, вы хотите что–нибудь сказать, Дип?

Колиди произнес это так вежливо и вкрадчиво, так задушевно, что даже зная его, я удивленно поднял брови.

— Говорите. Мы с удовольствием вас послушаем, — продолжал он.

— Черт возьми, если вы собираетесь уничтожить меня — начинайте…

— Не к спеху. Мы располагаем временем, чего нельзя сказать о вас.

Будет гораздо лучше, если вы заговорите.

— Еще, мистер Колиди? — встрепенулся Макси.

Тот остановил его движением пальца.

— Может быть, через минуту–две. Вы видите, Дип, Макси уже беспокоится. Скоро вы увидите, что он может проделать с сигаретой. И даже с обыкновенными спичками. И с булавками тоже. Есть у него в запасе и различные хирургические штучки. В этом вы скоро убедитесь.

— Это ни к чему не приведет. Только потеряете время.

Сделав усилие, я глубоко вздохнул. Рук своих я уже почти не чувствовал. Туго затянутые веревки затрудняли циркуляцию крови.

— Сопротивление может оказаться весьма болезненным, Дип. Говорить разумнее.

— Ладно, спрашивайте. Что вы хотите знать?

— Так–то оно лучше, — улыбнулся Колиди. — Начнем, пожалуй, с вашего друга. Кто его убил?

— Вы…

— Разумеется, нет. Это был бы совершенно неоправданный риск. Хотя Беннет из–за своих старомодных привычек создавал некоторые неудобства, но парень он был надежный. Правда, чересчур самостоятельный. Так что, нет.

Никто из нас к этому не причастен. Вы занимались этим делом. Пришли к какому–нибудь выводу?

— Это мог сделать Хью Педл, — сказал я.

— Интересная мысль, — кивнул Колиди. — Наш друг Педл заметно вырос.

Он предъявлял большие требования к организации, но Беннет крепко держал его в руках. Если бы он мог действовать свободно, то стал бы крупным дельцом. Но Беннет его осаживал. Кроме того, Педл никогда не церемонился в выборе средств, а поэтому не нужно обладать большим воображением, чтобы представить себе его действия. Так что эта мысль, Дип, неплоха. Кстати, знаете, как он действовал против вас?

— Мори Ривс и Лео Джеймс. Он нанял их, чтобы прихлопнуть меня.

— Совершенно верно. Мы могли бы вмешаться, но узнали о плане Педла уже после того, как вы ликвидировали Ривса. Конечно, мы не хотели, чтобы документы Беннета попали в неблагонадежные руки и предупредили Педла относительно вас, но он не внял нашему совету и предпочел действовать на свой страх и риск. Это доказывает, что он до сих пор не обладает бумагами Беннета.

— Так оно, наверное, и есть, — сказал я.

— Никаких сомнений. Но организация не может позволить себе потерять лицо. В последние дни, а именно после убийства Беннета, все держалось на хвастовстве Матика, так как была вероятность, что изворотливый Бенни мог организовать убийство и овладеть бумагами. Но скоро выяснилось, что никаких документов у него не было и нет. Между прочим, его убийство до сего дня остается весьма загадочным делом. Никто в нашей организации не причастен к убийству Бенни. И если в отношении Беннета у кого–то могли быть мотивы, как, например, у тех же Бенни и Педла, то в последние дни стало ясно, что у Бенни нет тех бумаг, которые могут скомпрометировать почти всех членов клуба, да и не только их. Вы это знаете.

— Есть еще Педл, — заметил я.

— Не исключено. Но об этом мы еще его спросим. Тем более, что действия Педла в последние дни, безусловно, являются вызовом всему руководству. Но вы были нужны нам живым и невредимым, чтобы окончательно выяснить: не у вас ли эти бумаги?

— Теперь вы это знаете.

— Но пока не уверены.

— Выходит, именно поэтому хотите захватить Педла? — спросил я, стремясь продлить беседу.

Колиди понял это, но сделал вид, что никакого значения моему вопросу не придает.

— Хью Педл получит урок, который никогда уже не сможет забыть.

Хорошего парня мы обязаны подправить, независимо от того, хочет он этого или нет. Однако, если бы обнаружилось, например, что он овладел бумагами Беннета и нам их не предъявил, то его положение стало бы аналогичным вашему. Кажется, я выражаюсь ясно?

— Да, а пока что ваш парень застрелил моего нового друга.

— Верно. Вы ухлопали Мори и ранили Лео. Мы не могли не позаботиться о раненом и послали к нему нашего парня. Лео, однако, оказался чурбаном, связался зачем–то с Кэтом, в результате и сам погиб и, видимо, его подвел под удар. Как видите, Дип, я с вами вполне откровенен. Полагаю, теперь вы понимаете, что ваша самостоятельность нам не нравится. Занять место Беннета в организации вы не можете. Вместе с тем, приняв наши условия, взяли бы на себя определенные функции.

— Условия?

— Они вам известны, Дип, Главное — немедленная передача пакета Беннета.

— Но я уже…

— В противном случае…

Колиди сделал многозначительную паузу.

— Вы теряете время, — подал голос Собел.

— Беседа с неглупым человеком может дать неплохие результаты, — мягко возразил Колиди.

— Но я не слышу, чтобы он кричал и вопил.

— Сожалею, но в данный момент мне это не нужно.

Голос Колиди по–прежнему был тих и мягок. Собел замолчал.

Я попытался приподнять голову, но вновь ощутил приступ сильной боли и с трудом проговорил:

— Слишком много парней погибло… Кэт, Оджи… И это еще не все.

— Вы могли бы остановить…

— Нет… К сожалению. Я больше ничего не могу сказать.

— Мистер Колиди! — В голосе Собела звучали какие–то новые нотки.

— В чем дело, Ленни?

Собел поднялся, схватил меня за волосы и торжествующе ухмыльнулся.

— Мы ведем это дело неправильно, поскольку начали не с того конца…

— безобразная улыбка искривила его рот.

— Объяснитесь, Ленни.

— Дама… Элен…

— Так. Дальше.

Колиди посмотрел на меня.

— Это так просто, — продолжал Собел, — чертовски просто. Она выручит нас. — Он наслаждался тем, что мог читать мои мысли:

— Припомните–ка, два года она играла с Беннетом, как кошка с мышкой. Он оказывал ей особое внимание, преподносил подарки, а она вела себя как настоящая актриса, закрутила его так, что он готов был для нее на все. Черт возьми, она проделывала это и со мной… При одном воспоминании мне становится не по себе. Что ж, хорошо. Я был сопливым сосунком, хотя вовремя спохватился.

Надо, правда, было намного раньше…

— Ближе к делу, — прервал его Колиди.

— Да, да. Дело в том, что Беннет зашел так далеко, что начал раскрывать перед ней свои карты.

— То есть?

— Он сообщил ей все о себе. Рассказал, чем был и как стал во главе созданного им клуба, как нажил капитал и как с ним управлялся. Вы знаете, как Беннет вышел наверх. Он пробивал себе дорогу точно так же, как Гитлер, и когда достиг вершины, окружавшие считали его хорошим парнем. Но мы–то знали его лучше. Эта дама тоже видела его насквозь. Беннет во что бы то ни стало хотел показать ей, какой он великий человек. А знаете, каким образом? — Собел окинул взглядом присутствующих. — Он хотел на ней жениться!

— Ты сумасшедший! — крикнул я. — Не Беннет, а ты имел какие–то грязные намерения… Запомни, Собел, если ты ее тронешь, я тебя убью!

— Ха–ха! Посмотрите на него.

— Да, — заметил Колиди, — в этом что–то есть.

— Возможно, вы слышали о вечере, который Беннет хотел устроить в клубе «Рыцарей Совы»? — спросил Ленни.

Колиди кивнул.

— Он собирался объявить там о своей помолвке с Элен.

Из моего рта сами начали вылетать ругательства, и я был не в состоянии остановиться, пока не охрип. Колиди медленно качал головой, с симпатией глядя на меня.

— Довольно сильная реакция, — мягко заметил он.

— И очень хорошо играет роль слюнтяя–сосунка, — добавил Собел. Беннета прихлопнули еще до того, как эта Элен успела все захватить в свои руки. Сейчас она продолжает игру с Дипом, рассчитывая, что он сможет сделать для нее то, что не успел Беннет.

Колиди медленно поднялся, его лицо приняло задумчивое выражение.

— Вы, Дип, сделали это?

— Конечно, — ответил за меня Собел. — Он дал ей пакет Беннета и попросил припрятать его, пока он не наладит нужные контакты и не устранит противников. Вот почему он охотился за Хью Педлом. — Ленни громко рассмеялся. — Хью должен благодарить нас. Если бы не мы, этот парень давно бы его прикончил… — Собел извлек из своего кармана мой револьвер и многозначительно потряс им.

Колиди поднял телефонную трубку, набрал номер и сказал:

— Мне нужно, чтобы вы привезли знакомую Беннета, некую Элен… Да, я здесь… минутку… Ленни! Ее адрес?

Ленни назвал адрес Элен, и Колиди сообщил его собеседнику. Положив трубку, он направился в другую комнату. Остальные потянулись за ним, и вскоре я услышал звон стаканов и оживленный смех. Громче всех хохотал Собел. Зазвонил телефон. Из соседней комнаты выбежал Макси и взял трубку.

В дверях показался Колиди.

— Сообщают, что птичка улетела, — произнес Макси, не вешая трубку.

— Не сказали, куда?

— Нет, но там, у дома, есть киоскер. Он задержался и видел, как она выходила с парнем. Это был наш Хью Педл.

Я стиснул зубы.

— Куда они пошли?

Макси повторил вопрос, подождал ответ и сказал:

— Они сели в такси. Взяли его на стоянке около самого киоска. Киоскер знает шофера.

— Все?

— Нет. Два парня уже разыскивают таксиста.

— Как только они узнают, куда направился Педл, пусть немедленно сообщат.

Макси передал распоряжение и положил трубку.

— Похоже, все, как вы и говорили, Ленни. События начинают проясняться.

— Ублюдок! — прорычал Собел.

— Однако очень ловкий. Действует с обоих концов… Придется его вдвойне проучить.

— Что вы намерены делать? — спросил Ленни.

— Я? Ничего. Абсолютно ничего. Я буду в каком–нибудь известном приличном баре, на виду у людей. Но вы, Ленни, вы — другое дело.

Оставайтесь у телефона и ждите звонка. Мне нужно, чтобы вы взяли Педла.

Это ваше дело и вы за него отвечаете. По–видимому, он хочет выжать из нее информацию, — Колиди остановился, о чем–то подумал и, повернувшись ко мне, серьезно спросил:

— Дип, у вас чувство к этой женщине, не так ли?

Я промолчал, но он и без того знал, что это так.

— И вы представляете, на что способен Педл?

— Да, но она ничего не знает! — воскликнул я с отчаянием.

— Неужели, сосунок? — проговорил Собел, ухмыляясь.

— Спокойно, Ленни, — резко оборвал его Колиди. — Если вы знаете, куда он мог направиться…

Я покачал головой.

— В таком случае, вернемся к нашему предложению… Если вам известно, где находятся бумаги, и вы сможете их добыть, мы берем на себя заботу о Педле и Элен будет в безопасности. Ничего, кроме папки Беннета, нас не интересует, Так как я не ответил, он пожал плечами и сказал:

— Что ж, поступайте, как знаете.

Подошел Макси.

— Шеф, вы не позволите мне попробовать. Если я сейчас…

— Не будьте столь недалеким, Макси. Дело в том, что Дип вскоре будет готов на все, лишь бы спасти любимую женщину. Ваши хирургические эксперименты не понадобятся. Он расскажет нам все… Если, конечно, действительно что–то знает. Так что придется немного подождать. Он от вас не уйдет.

Итак, все ясно. В любом случае, я должен был умереть. Колиди надел плащ, новую гамбургскую шляпу и стал похож на дельца–банкира.

Ткнув в мою сторону пальцем, он сказал:

— Держите здесь Тони и Эда.

— Я в них не нуждаюсь, — огрызнулся Ленни.

— Делайте, что вам говорят, — резко оборвал его Колиди. — Ждите звонка. Когда установят местонахождение Педла и женщины, вызовите одну из наших групп. Помните, что Педл не работает один. Следует окружить его.

Пусть действуют только под вашим руководством. Не важно, что случится с Педлом, но женщину желательно доставить сюда живой. У Макси будут два объекта. С парнями Педла не церемоньтесь. В любом случае помните, что нам нужна только информация. Я или кто–либо от моего имени периодически будем справляться о ходе операции по этому телефону. Вы — руководитель, а потому Тони и Эд должны находиться здесь неотлучно. Теперь вам все ясно?

Собел кивнул и сказал, что все будет выполнено.

У двери Колиди обернулся.

— Очень жаль, Дип, но вы зря пытались идти против нас. Думаю, вы понимаете, что у нас нет никаких личных претензий, но дело прежде всего.

Подумайте еще раз перед нашим, возможно, последним свиданием.

Мне захотелось ответить ему достойным образом, но я был не в состоянии вообще что–либо произнести…

Скрученный веревками и привязанный к стулу, я сидел, подобно манекену, и молча смотрел, как Колиди и его свита покидают помещение. В комнате остались только Собел и два бандита: Тони и молчаливый Эд. Ленни, ухмыляясь, достал пару перчаток и принялся натягивать их. Тони поднялся, закурил сигарету и заявил:

— Спущусь чего–нибудь перекусить. Целый день ничего не ел.

— Принеси и мне чего–нибудь, — попросил его молчаливый партнер.

После этого он направился в спальню и, судя по скрипу пружин, повалился на кровать.

— Долго я ждал этого часа… — злобно ухмыляясь, процедил Ленни.

Я плюнул ему под ноги.

— Ты слишком дряхлая свинья. Но придет время и я обучу тебя твисту…

И тогда это началось…

Глава 13

Я лежал на полу, понимая, что должен ощущать боль, однако чувствовал только какое–то неприятное дрожание. Каждый удар сердца отдавался в голове. Потом я услышал голос Собела, звавшего парня и требовавшего убрать меня из комнаты.

Тот неохотно вышел из спальни, потрогал меня ногой и проворчал:

— А зачем это? Ему что, нельзя тут валяться?

Ленни уже не был тем, прежним Ленни. Теперь он не имел прежнего влияния и ему все чаще приходилось повторять свои распоряжения.

— Убери его с моих глаз и не задавай больше вопросов. Отволоки в спальню и оставайся там с ним.

— А зачем это? Я устал. Когда мы его прихлопнем, нам еще нужно будет тащить труп в ту паршивую каменоломню. А когда же спать?

— Спи в кресле. Убери его в спальню. И хватит болтать.

— А он еще живой?

— Хватит. Тащи…

Чтобы тащить, Эд должен был отвязать меня от стула. Чертыхаясь, он схватил меня под мышки и поволок по полу в спальню, а там бросил на ковер, лицом вниз. Нисколько не заботясь, жив ли я или нет, Эд вышел из спальни и проворчав что–то, принялся звенеть стаканами и бутылками, приготовляя питье.

Собравшись с силами, я подтянул колени и попытался подложить под себя руки. Разумеется, из этого ничего не вышло, но внезапное движение вызвало неожиданный эффект: оно восстановило боль — боль подавляющую, режущую, совершенно невыносимую. Сознание затуманилось и я вновь упал лицом вниз…

Вскоре Эд вернулся с веревками, которыми я был раньше привязан к стулу. Он встал на колени, связал мне руки и ноги, а затем как ни в чем не бывало завалился на кровать. Слышно было, как в соседней комнате Ленни готовит себе питье, вполголоса изрыгая проклятия. Эд дышал ровно и легко.

Он еще не совсем заснул, и я опасался потревожить его неосторожным движением. В руках все еще чувствовалась колющая боль Но связал он меня непрофессионально: небольшого напряжения мускулов оказалось вполне достаточно, чтобы ослабить натяжение веревок.

Боль стихла, и я почувствовал, что никаких сколько–нибудь серьезных повреждений у меня нет, но пока должен был лежать и выжидать своего часа, обдумывая новые факты и пробуя связать воедино различные концы нити.

Почему был убит Беннет? Видимо, он представлял для кого–то угрозу, поскольку обладал значительной властью и вел дела по собственному усмотрению.

Колиди признал это, а Педл доказал своим присутствием на собраниях в клубе. Имелись и другие свидетельства. Колиди сказал весьма важную вещь: у «Синдиката» не было намерения убрать Беннета, им было удобнее придержать его, а не убивать. Этому можно верить. Разумеется, Беннет знал много тайн организации. но ведь он был частью ее. Нет, мощный гангстерский «Синдикат» тут ни при чем.

Тогда что же? Остается предположить, что в его убийстве замешано определенное лицо. Вильсон Беттен? Мотивы для устранения Беннета у него были, поскольку при определенных условиях он мог завладеть значительной частью наследства. Но этим дело и ограничивается. Ни одна ниточка, ни один след к нему не ведут.

Бенни? Неправдоподобно. Мотив тоже есть, но мерзавец Бенни не был способен на такого рода шаги. Если бы он задумал нечто подобное, Беннет первым бы это узнал. Или это заметили бы другие. В любом случае организация ликвидировала бы Бенни. С документами Беннета он стал бы намного опаснее для всех. А его блеф? Но он продолжался всего несколько дней и закончился тем, чем и должен был закончиться, то есть убийством.

Убрать Бенни должен был «Синдикат». Но они его не убивали…

Тут замешано какое–то определенное лицо. По–видимому, оно намеревалось что–то найти. Что? Предположим, папку Беннета. Но если это же лицо убило Беннета, остались бы явные следы тщательных поисков. Однако какая непоправимая ошибка с моей стороны! Заняться тщательными поисками в квартире Бенни и не удосужиться определить калибр револьвера, из которого стрелял неизвестный. Непростительная оплошность! А вдруг калибр тот же, что и в случае с Беннетом?

Было еще убийство Тилли, почти забытое в последние дни. И еще кое–что, а именно вывод, к которому я пришел: тот, кто убил Тилли, прикончил Беннета и пытался убить меня. Здесь нити связывались крепко.

Педл? Нет. Категорически нет! Этот ублюдок не мог действовать вслепую, не имея представления, где именно находится папка Беннета. Да и орудия убийства, не употребляемые профессионалами: мелкокалиберный пистолет и бутылка. И то и другое, разумеется, смертельное, хотя и не всегда надежное оружие. Особенно бутылка. Забава для подростков. Однако эта забава раскрутила целую серию убийств, конца которым не видно.

С самого начала все выглядело довольно странно. Прежде всего убийца считал, что Беннет хранит документы у себя дома. В этом он не сомневался.

Никто же из синдикатских людей такого предполагать не мог. Далее, убийца знал, что в доме находятся Беннет и Дикси. Он выжидает. Как только Дикси уходит, убийца звонит в дверь. Беннет предполагает, что это вернулся Дикси, открывает и убийца стреляет. Стреляет он один раз. Пуля попадает в шею Беннета. Возможно, Беннет упал, но еще жил. Убийцу охватила паника. Он бросился вниз, оставив свое намерение обыскать квартиру.

Что же, собственно, произошло потом? Вероятнее всего, Беннет узнал убийцу и мог предположить, куда он побежал. Раненный, он бросился за ним.

Для этого он использовал пожарную лестницу: спустился во двор и через него попал на аллею, короче, проделал тот самый путь, которым я преследовал Мори Ривса после убийства Оджи. Только я двигался наискосок, преодолевая преграды, а он, должно быть, бежал вдоль самого дома. Все это время Беннет зажимал рану, но произошло внутреннее кровоизлияние и он умер прямо в аллее.

Так. Теперь Тилли. Она возвращалась домой после очередной попойки.

Сокращая путь, Тилли должна была пройти через аллею. Она заметила убитого, а узнав его, плюнула и пошла дальше. Позднее, спохватившись, что сболтнула лишнее, она почувствовала страх. Но почему? Только лишь потому, что проговорилась в беседе со мной? Нет, не может быть. Значит, она знала больше. И это вселило в нее ужас…

А затем в аллее появился Педро и обобрал убитого. Где же в это время был убийца? Учитывая последующее, несомненно, где–то поблизости. Он видел Тилли и Педро, хотя мог и не знать последнего. Но он определенно знал Тилли. Педро, занятый своим делом, не видел убийцу. А она? Не исключено. А если это так, то смерть ее вполне объяснима. Затем убийца перенес труп в дом. Но зачем? А что если представить себя на его месте? И цель убийства — деньги и документы? Да, при подобных обстоятельствах, я лично прежде всего подумал бы о времени. Онопонадобилось бы для розысков в доме. Поэтому, прежде всего, надо было бы убрать тело, которое могло привлечь в дом непрошеных свидетелей и полицию. Для этого не обязательно, конечно, тащить его в дом, но… здесь нельзя также исключить намерение убийцы запутать следы, что, как известно, и удалось.

Так или иначе, но он перетащил Беннета в дом и поднял его с помощью лифта наверх. Затем он приступил к обыску, но все старания оказались напрасными. Полицию ввела в заблуждение одна деталь. Беннет потерял много крови, ее следы обнаружили не только на ковре и на полу, но и на входной двери, за которую он хватался. Кто же мог предположить, что он выходил из дома? Любой бы посчитал, что это нереально. И тем не менее, это факт.

Только вернулся он не сам.

Странное сочетание. Простое убийство сомнительным оружием и хитрейшее заметание следов!

Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, но, когда я вдруг почувствовал, что приближаюсь к чему–то важному, звон брошенной пустой бутылки в соседней комнате вернул меня к реальности.

На этот раз Ленни принялся громко ругаться. Он был пьян. Я видел, как Собел несколько раз, пошатываясь, прошелся по ком нате и вдруг показался в дверях.

— Трижды проклятый клуб, — слегка заикаясь, проговорил он. — Банда бродяг и воров… Я еще до вас доберусь!

У меня мелькнула мысль, что все кончено. Однако Собел при крыл дверь и вернулся к буфету за новой бутылкой. Да, это было любопытно. И похоже на то, о чем говорила Элен. Все было связано с клубом…

И вдруг истина взорвалась в моей голове. Она все росла, ошеломляя меня своей ясностью.

Поразительно! Может быть, кое–что следует проверить? Но, нет.

Кажется, все концы сходятся. Правда, есть еще детали. И очень существенные, но… Посмотрим.

Боль почти утихла. Я почувствовал новый прилив энергии. Эд дышал глубоко и ровно. Пора было действовать.

Как можно тише я принялся за веревки. Максимально расслабив руки, я начал сложную операцию по растягиванию и развязыванию узлов. Дважды Эд поворачивался, бормоча что–то во сне, и всякий раз я замирал, выжидая, пока он не угомонится.

Спустя некоторое время, мне удалось наконец, содрав кожу, освободить одну руку, а остальное было уже плевым делом. Я освободил другую руку и развязал ноги. Затем еще некоторое время лежал, сгибая и разгибая их, чтобы восстановить кровообращение. Потом, медленно поднявшись на ноги, я распрямился и ощутил в себе достаточно сил.

Для начала я обработал Эда и через две минуты он уже лежал без сознания: с кляпом во рту и тяжело дыша через нос. Одной из веревок я скрутил ему руки на спине и подтянул к ним согнутые в коленях ноги так, что никакой возможности освободиться самостоятельно у него не было.

Затягивая последнюю петлю, я услышал звонок телефона и звук отодвигаемого стула. Собел подошел к телефону.

— Да, да… Понял… Все.

Затем он положил трубку и набрал какой–то номер.

— Дейв? Сколько вас там? Хорошо, шестерых хватит. Что? Звонил Колиди?

Отлично. Значит, вы знаете, что должны получить указания. Так…

Оставайтесь там и без меня не начинайте. Расставьте людей у входов.

Незаметно. Я скоро буду. Как только подъеду, пусть все входят внутрь.

Скажите, что женщину надо взять живой. Да, это его распоряжение. Парней Педла, ликвидировать… Тоже, если будет сопротивляться… Да, можно…

Нет, вы меня знаете, я прибуду на грузовике с красной полосой, который принадлежит ресторану… Да, он стоит здесь… Да, да. Увидите его и можете входить в клуб. Только не раньше. Понятно?.. Тогда все. Сейчас выезжаю…

Собел рассмеялся, подошел к буфету и начал готовить себе очередную порцию спиртного, но резкий звонок телефона заставил его вновь снять трубку — Да, мистер Колиди. Все в порядке. Сейчас выезжаю… Само собой, связанный… Нет, нет. Они спать не будут… Слушаюсь. Как только доставим, позвоню… Так… 2–97–76? Хорошо…

Положив трубку, Ленни вновь подошел к буфету, выпил и направился к спальне. Открыв дверь, он остановился на пороге, размахивая моим револьвером. Собел в полумраке спальни мог только смутно различить очертания фигуры на кровати, которую, вероятно, принял за меня, и кресло, на котором, как он, наверно полагал, спит Эд.

Я стоял за дверью, прижавшись к стене. Собел шагнул внутрь.

— Эд, вставай! Дип, знаешь, куда Педл затащил Элен? В клуб «Рыцарей Совы». Ха–ха… А почему? Да потому, что она знает, где припрятаны бумажонки. Ха–ха… Только Педл не сможет ими воспользоваться… А через полчаса я вернусь и первая пуля из этого револьвера будет всажена тебе в голову… Эд, вставай! О!.. Э!..

Комнату потряс дикий вопль, и через секунду грузная туша Собела распласталась на полу. Включив свет, я взял веревку и принялся было за работу, но услышав шум открываемой двери, поднял свой револьвер и, погасив свет, занял удобную позицию у порога.

Тем временем в комнату вошел Тони. Медленно прикрывая за собой дверь, он подозрительно огляделся. Рука его потянулась к кобуре. Но в этот момент он заметил нацеленное на него дуло револьвера и, по–видимому, сумел что–то прочесть в моих глазах, так как рука тотчас отдернулась от кобуры и бессильно повисла, Он покорно пожал плечами.

— Я ведь говорил Собелу и Колиди…

— Брось свою штуку, Тони. Только осторожно.

Револьвер вывалился из кобуры на пол. Тони оттолкнул его ногой.

— А где Собел и Эд? Ухлопал?

Я подобрал оружие.

— Догадываюсь… — кисло улыбнулся он. — Делай свое дело, только поскорее.

— Они там. Связаны, — ответил я. — Повернись.

— Спасибо, Дип.

Он повернулся к стене и я вырубил его точно рассчитанным ударом рукоятки револьвера по затылку. Потом, подтащив обмякшее тело к двери в спальню, сорвал антенну и кусок телефонного провода и тщательно связал Тони, а заодно и Собела. Затем, разорвав полотенце, я аккуратно забил им в рот кляпы, растащил по разным углам и осмотрел карманы Ленни. Но ключа от машины не обнаружил.

Выключив свет, я запер за собой двери и бросился на улицу…

Грузовик с красно–белыми полосами стоял позади дома. Ключ от зажигания был на месте. Машина плавно тронулась с места. В это время улицы были полупусты и можно было развить значительную скорость. Выбирая кратчайший путь, я нарушал правила и лишь слегка притормаживал перед светофорами, чтобы не врезаться в какую–нибудь машину.

Для многих клуб являлся как бы матерью. Именно здесь начиналась полная опасностей жизнь — преступная и в то же время романтичная. Как часто я сам, притаившись в ночной тиши, ощущал в своей руке револьвер.

Правда, чаще удавалось обходиться кулаками, но его наличие придавало мне уверенность.

Сентиментальность… Более двадцати лет я хранил револьвер.

В какой–то степени он служил мне символом воспоминаний. Коп, у которого я его отнял, был убит спустя год в схватке с гангстерами банды Ринчеты. Случалось, я расставался с ним, но ненадолго и всегда он возвращался ко мне. В некотором роде мы были старыми друзьями. И в данный момент, ощущая его за поясом, я знал, что на этот раз он мне абсолютно необходим.

Я резко снизил скорость и медленно повел машину, присматриваясь к уличным теням. Никого не было видно, но я знал, что они где–то здесь.

Проехав на малой скорости мимо клуба, я бросил взгляд на окна. Они не светились. Тогда я вернулся на угол, остановил машину подальше от фонаря и с минуту выжидал, вглядываясь в темноту. Какая–то фигура пересекла улицу и приблизилась к машине.

— Их там трое. И эта женщина тоже. Минут десять–пятнадцать всего… Он внезапно остановился, взглянул на меня…

И на этот раз я использовал тяжелую рукоятку револьвера. Втащив Дейва в машину, я убедился, что очнется он не скоро.

Собел сказал шесть. Теперь их должно быть пять и они уже направлялись к главному и боковому входам в клуб. Я запер дверцу машины и выждал еще несколько секунд. Одна из групп могла ждать Дейва, но могла уже, наконец, начать штурмовать клуб, они могли подумать, что Собел задержал Дейва у машины.

Впрочем, всего не предусмотришь, а действовать надо было немедленно.

Не теряя больше ни секунды, я обогнул здание. В этом доме мне знаком был каждый кирпич. Когда–то мыс Беннетом, предусматривая всякие неожиданности нашей, полной опасностей, жизни, сооружали здесь тайники и скрытые переходы. Здание, правда, основательно ремонтировалось и, возможно, не один раз, но под непосредственным наблюдением Беннета, а его привязанность к прошлому была мне отлично известна.

С задней стороны дома имелись две пожарные лестницы, начинавшиеся высоко над землей. В крайнем случае, можно было подкатить машину и использовать ее в качестве трамплина. Одна ко это было несколько рискованно. Тем более зная более удобный путь. В подвальном помещении здесь имелся угольный бункер для засыпки угля, куда вело продолговатое окно с заслонкой, которая никогда не запиралась. В этом я смог убедиться и на сей раз.

Лаз был весьма грязноватым, но раздумывать было некогда. Я опустился на колени, боком пролез в отверстие и скользнул в черную пустоту. Тотчас же мои ноги погрузились в груду угля. Заслонка захлопнулась, и я оказался в непроглядной темноте. Однако мне был знаком здесь каждый дюйм. Сойдя с кучи угля, я дошел до угла и нащупал проход в соседнее помещение, служив шее запасным бункером, но практически никогда не использовавшееся, так как там отсутствовало отверстие для засыпки. Вот это самое заброшенное помещение и было, в свое время, предметом наших особых забот.

Я повернул выключатель и загорелась слабая лампочка. Я сразу почувствовал себя в прошлом. Мне показалось, что все здесь точно так же, как и двадцать лет назад: старинная квадратная печь с обрывками асбестовых листов, дубовые полки, заваленные никому не нужными вещами. И всюду угольная пыль. На всем… За исключением одного места. Вернее, там ее было просто поменьше. Одна из средних дубовых полок легко отодвигалась от стены, в которой находилась замаскированная ниша–тайник. В прошлом она служила арсеналом для доверенных членов клуба. Здесь хранились ножи, кинжалы, патроны и несколько револьверов.

Не имея намерения задерживаться возле этого тайника, я все же не удержался от любопытства. Приподняв нижние опоры полки, я сразу заметил надколотую доску и изогнутую железную петлю. Похоже, кто–то искал тайник, нашел его и долго возился, пока, наконец, не сломал дверцу.

Открыв нишу, я заглянул внутрь. Кроме ножей и кобуры, там ничего не было. Только следы рук на плотном слое пыли и отпечаток револьвера. Похоже мелкокалиберного…

Поспешно толкнув полку на место, я подошел к участку фундамента, где находился тайник — святая святых, место, известное только мне и Беннету.

Простукивания и пожары были ему не страшны. Простой и надежный механизм приводил в движение цельный тяжеловесный блок. В свое время его разработала для нас группа инженеров и стоил он немалых денег. Теперь я уже был более чем уверен, что бумаги именно здесь. Беннет романтизировал прошлое, преклонялся перед ним и всегда стремился со хранить то, что напоминало ему о тех далеких днях. Он был организатором клуба, а клуб его детищем, тем пьедесталом, который поднял его наверх. Его мысли всегда вращались вокруг и около клуба, который, в сущности, был его жизнью, даже тогда, когда превратился в ответвление мощного «Синдиката».

В те дни я был такой же романтик, и вся моя жизнь тоже была полностью связана с клубом. Мы оба являлись его порождением. Уже только одна эта мысль должна была натолкнуть меня на верный путь, но, к сожалению, осознал это только теперь…

Подойдя к знакомому месту, я нажал на боковые основания цементного блока. Никакого эффекта! Сердце мое екнуло… Тут же, взяв себя в руки, я припомнил правильное положение пальцев, необходимое для приведения в действие механизма. Наконец–то! Глыба сдвинулась и повисла на мощных стальных рычагах, основания которых уходили на несколько метров в фундамент. Наш тайник был цел! И в нем лежали несколько пакетов!

Я бегло просмотрел два из них, никакого сомнения — это было то, за что «Синдикат» не пожалел бы никаких денег. Многих сотен тысяч долларов!

Их искали Педл, Собел, Бенни и неизвестный убийца. Здесь были документы, фотокопии документов, счета, записки, квитанции, адреса и имена, много имен…

Положив все обратно, я закрыл тайник, выключил свет и пробрался через угольный бункер в старое подвальное помещение клуба, которое я недавно осматривал с Хенни. Оттуда пробивался свет.

На этот раз дверь была не заперта. Осторожно приоткрыв ее, я увидел, что все здесь перевернуто вверх дном. А у лестницы лежал добрый, старый Хенни с кляпом из грязной тряпки во рту, связанный обрывком веревки. Он был в сознании.

— Они… только что… Педл… — с трудом проговорил Хенни.

— Знаю. Спрячьтесь пока.

Я кивнул на проход к угольному бункеру, а потом бросился в освещенное помещение и схватил трубку телефона. Он был в исправности. Набрав номер «Службы Информации», я попросил узнать телефон Роска Тейта, а потом позвонил ему. Прошло несколько неимоверно длинных секунд, и я услышал его голос:

— Роск?

— Да. Кто это?

— Дип…

Несомненно, он уже побывал в квартире Бенни и успел разослать в газеты материалы, в которых намекал на мою персону. Что ж, пусть убийца радуется, читая злобные статейки этого ненавистника, не подозревая, что жадность Тейта к сенсационным уголовным делам лишь облегчает мне розыски, — Еще один большой куш, Роск, — сказал я.

— Я уже говорил, что не нуждаюсь в вашей благотворительности.

— Дело идет к концу. Банда раскололась. Через пять минут они вцепятся друг другу в глотки, а те, кто выживут, окажутся у меня под колпаком.

Почему? Да потому, что я нашел знаменитый портфель Беннета и теперь все эти свиньи примутся визжать и вопить.

— Откуда вы говорите, Дип?

— Из старого подвального помещения клуба. Захватите блокнот и торопитесь. Это будет самая большая удача в вашей жизни…

— Дип!

— Торопитесь! Они захватили Элен, и я попытаюсь освободить ее. Может быть, и вы поспеете… — сказал я и бросил трубку.

А потом набрал еще один номер. На этот раз я не мог позволить себе действовать в полном одиночестве. Силы были слишком неравны.

— Хард у телефона.

— Это Дип. Слушайте и не перебивайте…

В нескольких словах я обрисовал сложившуюся обстановку и дал адрес квартиры, где находился Собел и его подручные.

— Дип…

— Нет времени. Действуйте быстро.

— Имею указания насчет вас…

— Не интересуюсь.

Бросив трубку, я в несколько прыжков оказался на лестнице. Хенни там уже не было. В пустом вестибюле горела только одна лампочка. Где–то наверху послышался приглушенный крик. Спустя несколько секунд я проскользнул в темный коридор. Со стороны бокового входа доносился треск взламываемой дубовой двери. Опять раздался чей–то крик.

«Спокойнее, спокойнее, — убеждал я себя, сжимая рукоятку револьвера.

— Здесь ошибки мы уже не допустим».

Кратчайшим расстоянием наверх была главная лестница, но она могла охраняться одним из педловских подручных. Время… Время…

Примерно с час назад сюда явился Педл с Элен. Он обошел с ней все закоулки, а когда Хенни отказался открыть подвальное помещение, избил его и отобрал ключи. Не найдя ничего, он вызвал по телефону своих подручных.

Они явились сюда минут десять — пятнадцать тому назад. Педл никогда и ни к кому не испытывал жалости, но своими руками выжимать информацию, а тем более из женщин, не привык. Его дело было приказывать.

Итак, холл был пуст. Но не успела ли группа Дейва пробраться в клуб, пока я был в подвале? Или сейчас она, вместе с другой, пробивает себе путь через боковой вход. В любом случае, путь через главную лестницу был для меня закрыт.

Внутренние помещения клуба, за исключением подвального, обычно никогда не запирались. Не задерживаясь ни на секунду, я бросился в одну из комнат, расположенных слева, в ту, рядом с которой проходила пожарная лестница. Здесь лучше был слышен шум, доносившийся сверху, следовательно, банда находилась в одной из комнат, окна которой выходили во двор.

Когда–то в прошлом, при надобности, а чаще всего просто для тренировки, мы с Беннетом неоднократно лазили верх и вниз по обеим пожарным лестницам, изучая способы бесшумного открывания окон и дверей. От этих навыков теперь зависело многое.

Несколько секунд, и я уже взбирался вверх по мокрым от дождя стальным перекладинам. В окнах верхнего этажа из–за задернутых штор пробивался свет, Я помнил, что там находится большая комната, служившая для совещаний. Мне пришлось подняться к самой крыше и повиснуть на одной руке — только так я сумел заглянуть внутрь и оценить обстановку.

В комнате было две двери. Одна из них, по–видимому, запер тая на задвижку, выходила в коридор, а другая, неплотно прикрытая, вела в смежную комнату. Там свет был потушен. В семи–восьми ярдах от боковой двери на полу лежала Элен, тщетно пытаясь отбросить от себя грязный башмак Эла, которым он тыкал ей в лицо и грудь. Другой парень, гогоча во все горло, обвязывал здоровую руку Эла полотенцем, приготавливая его, видимо, к какой–то операции из арсенала Макси.

Эл начал что–то объяснять Элен, толкая ее подошвой своего ботинка, в то время как другой бандит прижал ее руку коленом к полу. Глаза Элен расширялись от ужаса. Хью Педл стоял справа у стены и сосредоточенно рассматривал кончики своих пальцев.

Моя свободная рука потянулась к поясу. Ничего не было проще, как разбить стекло, уложить одного бандита, а остальных держать под прицелом.

Но это был не лучший вариант, тем более, что обстановка, по–видимому, скоро должна была измениться.

Я спустился на несколько ступенек вниз, вынул нож и обработал форточку окна смежной комнаты. И вскоре уже стоял у приоткрытой двери.

Приготовления Эла, видимо, закончились и он, с ухмылкой глядя на распростертую перед ним Элен, не спеша отводил правую ногу для удара. Мой палец медленно приближался к спусковому крючку, а мушка неподвижно застыла на затылке Эла. В этот момент кто–то сильно дернул дверь, выходившую в коридор. Что–то треснуло, но запертая на задвижку дверь устояла.

— Кто там? — заорал Педл, подбегая к ней и проверяя запор. Выключите свет! — крикнул он своим телохранителям.

Один из бандитов бросился к выключателю и комната погрузилась в кромешную темноту. Одновременно послышались выстрелы. Пули прошили дощатую дверь. Педл издал лошадиный вопль и отскочил.

Низко пригнувшись, я проскользнул к ним в комнату, схватил Элен за руку и поволок ее обратно. Закрыв за собой дверь и набросив крючок, я попытался поднять Элен на ноги. Она сопротивлялась, но узнав мой голос, обхватила меня за шею и заплакала.

Судя по шуму, бандиты действовали весьма решительно. Им удалось протаранить дверь. Перестрелка шла в полной темноте. Кто–то дернул за ручку нашей двери и тут же отскочил от нее с проклятиями — Сильно они били? — спросил я.

— Нет… Но собирались… Ужас!

— Надо спуститься по пожарной лестнице и переждать все это. Хватит сил?

— Надеюсь…

Я помог ей пролезть в окно и, держа за руку, подстраховывал. Дождь прекратился. Можно было спуститься до самого конца, а там, спрыгнув на землю, я постарался бы подхватить Элен. Правда, в этом был известный риск… И, как бы в ответ на мои сомнения, из–за угла здания выскользнули две фигуры. Исключить возможность того, что Колиди мог послать подкрепление, было нельзя.

— Скорее, — прошептал я.

В этот момент мы находились почти на уровне окна, из которого я начал подъем. Я прыгнул на подоконник, втащил за собой Элен, а потом еще несколько секунд прислушивался к шуму наверху. Стрельба стихла, но вслед за тем вспыхнула с новой силой. Послышались громкие выкрики, гогот, чей–то пронзительный вопль и, один за другим, выстрелы. Очевидно, банда Дейла покончила с Педлом и его подручными. Сейчас они вспомнят об Элен, взломают дверь в смежную комнату и сообразят, как она сбежала. Начнется погоня и обыск здания. Оставаться в этой комнате было слишком рискованно, — Нам нужно в подвал, и поскорее, — сказал я, увлекая Элен в коридор.

В этот момент послышался отдаленный звук сирены. С каждой секундой он приближался. Там, наверху, тоже, наверное, услышали его, а это означало, что ни о какой погоне уже не могло быть и речи. Некоторое время банда будет метаться в поисках выхода. Бежать! Но куда? Они прекрасно понимали, что вой сирены означает завершение оцепления здания перед прибытием главного полицейского отряда, который с минуты на минуту начнет прорываться внутрь.

Мы сбежали вниз и укрылись в подвальном помещении старого клуба. Я включил лампочку на столике и оставил двери приоткрытыми, чтобы слышать, как разворачиваются события. Усадив Элен, я сел рядом с ней. Топот и треск свидетельствовали о том, что копы сумели ворваться в клуб. Тотчас же прозвучали первые выстрелы. Начавшаяся схватка обещала быть жаркой, так как бандитам нечего было терять. Наверху трое убитых, за что отвечать пришлось бы каждому из них. А что значит отвечать? Это значит допросе применением «особых методов», а затем неминуемый электрический стул.

Каждый из них без колебания предпочел бы погибнуть от полицейской пули.

— Дип…

— Нет, Элен, я никого не застрелил.

Ее рука мягко легла на мое плечо.

— Дип… Я не понимаю… Пришел Педл… Он хотел заставить меня говорить…

— Успокойся.

— Он думал, что я знаю…

— Он ошибся.

До нас доносились револьверные выстрелы, свистки, команды и топот ног. Вновь дико завыла сирена — очевидно, прибыла машина с подкреплением, — Я звонил Роску. Ему следовало бы видеть это. Богатый материал для его статеек.

— Но… он ненавидит тебя.

— Он ненавидит всех, дорогая.

Она почувствовала перемену в моем голосе.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты была помолвлена с Беннетом?

Элен отпрянула.

— Нет, нет, Дип. Однажды он просил меня об этом, но я ему категорически отказала. И ты знаешь, почему.

— Но он–то этого не знал. И хотел посвятить всех парней клуба в свой секрет.

— Секрет?

— Он собирался сообщить, что решил просить тебя выйти за него замуж.

— Что ты! Как же он мог?

— Беннет ведь думал по старинке, полагая, что если ты рядом, то все зависит от него, а не от тебя.

— Но я никогда…

— Ты говорила Роску о его предложении?

— О предложении Беннета? Говорила, но…

Стрельба становилась все интенсивнее. Даже здесь с потолка начала оседать пыль. Элен заглянула мне в глаза. Она поняла мой вопрос.

— Нет. Не может быть. Роск…

— Потому что родственник?

— Нет, он… приемный сын отца по первому браку.

— Однако любовь… была?

— Но… Дип… — Она прижалась к моему плечу. — Это ужасно, но я скажу все. С его стороны были какие–то намеки. Нечто похожее на намеки Беннета, но я почему–то… ненавидела его. Мне было неприятно выслушивать это.

— Я тоже скажу все, дорогая. Роск питал к тебе далеко не родственные чувства и на что–то надеялся. Он знал о наших взаимоотношениях в прошлом и возненавидел меня. Жизнь шла своим чередом, но не так, как того хотел Роск, и ненависть его возрастала, только получила несколько иное направление. А тут еще твое сближение с Беннетом. Он ненавидел не только Беннета и меня, он готов был стереть с лица земли весь клуб. И оправдание имел отличное: борьба, видите ли, с пороком, гангстерами.

— Но, Дип…

— Ненависть стала для него главным стимулом в жизни. Он вертелся возле клуба, присматривался, следил за Беннетом, обдумывая план его убийства.

— Дип!..

— Да, да, дорогая. Именно так. Роск пронюхал даже об арсенале здесь за стенкой и выкрал оттуда револьвер. Правда, он искал там нечто иное секретные бумаги, которые дали бы ему возможность отомстить всей организации. Беннет был убит часов в десять вечера. Это необычное время для убийства вообще. Роск явился к Беннету, поджидавшему Дикси, и ранил его, но Беннет погнался за ним.

— Какой ужас… А Тилли?..

— Не исключено, что она видела убийцу и тем определила свой конец.

— Нет, нет! Это невозможно, Дип!

— После этого он перетащил Беннета в дом и попытался найти секретные бумаги. Кстати, он знал о моей встрече с Тилли и еще каким–то парнем, видевшим в аллее убитого Беннета. Но я не назвал ему имени Педро…

Откуда–то донесся вопль. Теперь стрельба, кажется, шла по всему зданию. Звуки выстрелов, крики и свистки сливались в жуткую какофонию.

— Если Роск и был невменяем, — продолжал я, — или, вернее, почти невменяем, когда стрелял в Беннета, то этого нельзя сказать о последующих его действиях. Он прекрасно сознавал, что делает, убивая Тилли бутылкой, и потом, пытаясь убить той же бутылкой и меня. Он хорошо все понимал, стреляя позднее в Бенни Матика…

— Не слишком ли тебе много известно, Дип? — раздался с порога резкий голос.

Я обернулся. В дверях стоял Роск. В правой руке он держал револьвер.

Правда, мелкокалиберный, но именно этим револьвером были застрелены Беннет и Матик. Теперь очередная пуля предназначалась мне. Именно мне, так как справиться с Элен ему было нетрудно, а потом уже можно было объяснить полиции о своей попытке освободить женщину, попавшую в руки такого бандита, как я.

Стрельба наверху затихла. Слышен был только топот ног и отдельные голоса. Скоро копы найдут дверь, ведущую в подвальное помещение клуба «Рыцарей Совы».

Да, он мог застрелить меня и забить Элен до смерти. Он мог все это проделать и сказать полиции, что пытался выручить ее, но опоздал, и ему оставалось только убить меня, спасая свою жизнь.

Потрясенная Элен, пытаясь как–то прикрыть меня, безнадежно прошептала:

— Все кончено…

Я твердо и решительно отстранил ее от себя, действуя при этом только правой рукой, так как левая была занята. Я сидел вполоборота к двери, держась за рукоятку револьвера.

— Ты мертв, Дип, — продолжал между тем Роск. — Здесь конец троллейбусной линии…

— Может быть, — сказал я и демонстративно пошевелил над столом пальцами правой руки. — Но хотелось бы знать, зачем тебе понадобилось тащить убитого Беннета обратно в дом?

— Это уже старо. Где его документы, Дип?

— Хорошо, начнем сначала, но насчет троллейбуса я тебе уже отвечал.

— Что–то не припомню. Но…

— Ты упустил главное: я мог покинуть троллейбус в любой момент. Вот в чем суть.

Пару секунд он соображали, видимо, что–то понял, так как, издав злобное шипение, ринулся вперед, чтобы выстрелить с близ кого расстояния.

Элен вскрикнула и, не отрывая глаз от дула его револьвера, вновь бросилась закрывать меня. Ее порыв был естествен, но мог очень дорого нам обойтись.

Однако в эти доли секунды произошло то, что на первый взгляд могло бы показаться непонятным. Позади Роска вдруг появилась чья–то фигура. Она настигла его и нанесла удар сзади. И в тот же момент моя тридцативосьмикалиберная пуля, угодив ему в переносицу, продырявила череп.

Однако его пальцы успели нажать курок. Пуля вошла в потолок, а сам убийца, как мешок, свалился на пол.

Он упал, а позади него стоял не кто иной, как добрый, старый Хенни.

Элен закрыла ладонями рот, в глазах ее отразился безумный страх. Она была близка к истерике.

— Я понимаю, ты должен был это сделать! Ты должен был это сделать!..

Голоса слышались где–то рядом. Я вложил револьвер в кобуру и сделал знак Хенни, который все еще топтался возле убитого. Он понял и выскользнул из помещения.

— Элен…

— Ты был должен… Дип. Но все же, зачем?

Ее плечи дрожали.

— Элен, успокойся.

— Почему ты не убил меня, Дип? Было бы легче…

Я пытался остановить ее.

— Не мешай… Это наша последняя минута. Я всегда любила тебя, а теперь… ты стал моей жизнью. Полюбила я тебя давно, еще в те дни… когда я сама была частью этой жизни. Но потом я возненавидела ее. И пыталась даже по–своему бороться с этими отвратительными беннетами, Педлами и Собелами… Но теперь все кончено, Дип. Я буду ждать тебя всю жизнь. Я твоя, ты знаешь это?

Я молча кивнул. Ее глаза блестели от слез.

— Меня не интересует, где ты был так долго и что делал. Я верила, ты вернешься, ведь ты не такой, как они. Я не понимала, как ты можешь с ними… Ты их не любил и они тебя ненавидели. Но я была уверена, что ты все бросишь… и мы будем счастливы.

— Но, послушай…

— Ты все испортил. Говорил, что не собираешься применять оружие, но убил этого подлеца. Ты так подстроил. Пускай это сделали бы те, кто имеет на это право. Если бы ты мог быть… одним из них… Из тех… — Слезы катились из ее глаз и, казалось, она не слышит шагов и приглушенных голосов спускавшихся в подвал людей. — А теперь перед нами только смерть. Ты совершил преступление, Дип. И ты теперь один из тех, кого они убивают там, наверху. А когда тебя убьют, я тоже умру. Вот что ты наделал, Дип, мой дорогой. Лучше бы ты дал ему возможность убить меня… или сам бы это сделал.

Шаги приближались к нашей двери.

— Послушай, наконец, Элен. Я тебя люблю. Очень люблю.

— Я знаю… — Она грустно улыбнулась сквозь слезы. — Но теперь уже поздно.

Дверь распахнулась и на пороге возникли полицейские с револьверами наготове. Они расступились и в помещение вошел сержант Хард. Он мельком взглянул на нас, присмотрелся к убитому и поднял его револьвер. Следом появился еще один полисмен, подталкивая перед собой Хенни, который, впрочем, не оказывал никакого сопротивления. За ними показался и мистер Саливен с револьвером в руке.

— Голову закладываю, — сказал Хард, протягивая ему револьвер Роска, что это тот самый, из которого пришили Беннета. Отличная работа…

Он осекся, так как я выхватил из–за пояса свой револьвер и бросил на стол.

— А этот?

Хард ловко подхватил мой револьвер, профессионально осмотрел его и задумчиво помахал им, держа за дуло. Сорвав внутреннюю подкладку своего бумажника, я положил его перед собой в развернутом виде, прикрывая ладонью.

— Да… — протянул Хард. — И этот тот же самый.

— Я же говорил, — вставил Саливен, продолжая держать меня под прицелом.

— Ничего не скажешь, — продолжал Хард. — Превосходная работа, лейтенант! — С этими словами он подошел и протянул мне оружие. — Даже я остался в дураках!

Мой старый 38–й вновь оказался у меня за поясом. Мистер Саливен ахнул, когда его взгляд упал на стол, с которого я убрал руку, — там сверкал золотом значок офицера полиции. Коп вытянулся и, опустив револьвер, проговорил, как бы отвечая Харду:

— Бывает…

И тут же зачем–то протянул мне револьвер Роска. Я быстро шагнул к двери и схватил Хенни за обе руки.

— Спасибо! От всей души!

Это было так неожиданно, что, если бы его не поддержал коп, Хенни рухнул бы на пол.

Обернувшись, я увидел Элен. Ничего не понимая, она смотрела на Харда, который, вежливо наклонившись, предлагал ей помощь. Ошеломленная, она силилась понять то, что он ей говорит, но только шире раскрывала глаза.

Потом я увидел в них нечто особенное, никем, кроме меня, не замеченное…

Алистер Маклин. Смертельная пыль Ричард Пратер. Рок на двоих Джеймс Чейз. Я сам похороню своих мёртвых

Элистер Маклин Смертельная пыль

Глава 1

В этот жаркий и безоблачный день Харлоу сидел на краю трека, свежий ветер трепал длинные волосы гонщика, то и дело швыряя пряди в лицо. Руки в шоферских перчатках так крепко сжимали золотящийся на солнце шлем, что, казалось, пытались раздавить его. Временами все тело сводила мучительная судорога.

Машина, из которой Харлоу чудом выбросило в последний момент живым, по какой–то иронии судьбы лежала теперь опрокинутой в собственной смотровой яме, колеса ее все еще крутились. Струйки дыма выползали из–под капота, корпус густо покрывала пена огнетушителей, так что можно было не опасаться взрыва бензобака.

Алексис Даннет первым прибежал к месту катастрофы: Харлоу, словно находясь в трансе, не сводил глаз с рокового места, где ярдах в двухстах белое пламя пожирало то, что до недавнего времени было прославленной гоночной машиной и человеком по имени Айзек Джету. Удивительно мало дыма подымалось от горевших обломков. Сильный жар исходил от колес — ярко пылал магниевый сплав. Когда порыв ветра порой разрывал высокую завесу огня, можно было видеть Джету, который находился в единственной уцелевшей части машины, превратившейся в бесформенную массу покореженной стали. По крайней мере Даннет знал, что это Айзек Джету, ибо то, что представлялось взору, — обугленное и почерневшее, — только отдаленно напоминало человеческое тело.

Тысячи людей на трибунах и вдоль трека, застыв в безмолвии, с ужасом, еще не веря своим глазам, смотрели на горящий автомобиль. Дежурные по трассе, отчаянно размахивая флажками, дали сигнал к прекращению состязаний. Мотор последней из девяти машин, участвовавших в гонках на Гран—При, останавливавшихся у пункта обслуживания фирмы “Коронадо”, взревел и затих.

Все зацепенело в молчании: и голос комментатора, и вопли сирены на машине “скорой помощи”, благоразумно затормозившей поодаль от автомобиля Джету. Только гудело пламя. Рабочие спасательной команды в огнестойких комбинезонах, орудуя, кто огромным колесным огнетушителем, кто — ломиком или топором, отчаянно пытались — неизвестно зачем — добраться до автомобиля и извлечь из него обуглившийся труп, но неослабевающий жар огня как будто издевался над ними. Усилия эти были столь же тщетны, как бесполезно было и само присутствие “скорой помощи”. Айзек Джету уже находился там, где нет нужды ни в помощи, ни в надежде.

Даннет отвел глаза в сторону и глянул на сутулившегося рядом человека в комбинезоне. Руки, сжимавшие золотистый шлем, дрожали, гонщик смотрел на пламя не мигая, словно ослепшая птица. Даннет протянул руку и слегка потряс его за плечо, но Харлоу не слышал. Тогда Даннет спросил, не ранен ли он, потому что руки и лицо его были окровавлены (он перевернулся, по крайней мере, раз шесть, прежде чем вылететь из машины, до того, как она рухнула в собственную смотровую яму), но Харлоу не шевельнулся, только взглянул на Даннета, как человек, который с трудом приходит в себя после кошмарного сна. Покачал головой.

Подбежали санитары с носилками, но Харлоу, опираясь на руку товарища, кое–как поднялся и отмахнулся от них. Оба медленно направились к пункту обслуживания — стройный и изящный, хоть и придавленный случившимся Харлоу; высокий, худой, с темными волосами, разделенными прямым пробором, с тонкой, словно подведенной карандашом полоской усов, — Даннет. Ходячий образ типичного бухгалтера, хотя паспорт его недвусмысленно свидетельствовал о принадлежности к журналистскому цеху.

У пункта им повстречался Макелпайн, зачем–то державший в руках огнетушитель. Джеймс Макелпайн, владелец фирмы “Коронадо” и организатор гоночной команды, был человеком лет пятидесяти пяти, с массивным подбородком и грузной фигурой, лицо его покрывали морщины, на голове внушительная грива черных с серебристой проседью волос. За спиной хозяина механик Джекобсон и два его рыжеволосых помощника — близнецы Рафферти, которых все почему–то звали Твидлдом и Твидли, — топтались вокруг догоравшего автомобиля, рядом июли в белых халатах выполняли свои, более сложные функции. На шоссе лежала без сознания Мэри Макелпайн, черноволосая дочь владельца “Коронадо”. Склонившись над ней, врачи осторожно разрезали ножницами левую штанину спортивных брюк, которая минуту назад еще была белой, а сейчас приобрела винно–красный цвет.

Макелпайн взял Харлоу за руку, заслонив от него свою дочь, и повел к павильону позади смотровых ям. Этот миллионер в высшей степени обладал теми качествами, которые должен иметь бизнесмен: деловитостью, твердостью духа и самообладанием. Под столь впечатляющей внешностью скрывались, порой проглядывая, как в данную минуту, доброта и чуткость, мало кем, впрочем, замеченные.

В глубине павильона стоял деревянный ящик, которым пользовались как небольшим баром. Основную часть его занимал холодильник, забитый бутылками с безалкогольными напитками, предназначавшимися главным образом для механиков: работа под иссушающе–жарким солнцем вызывала сильную жажду. Здесь же хранились две бутылки шампанского, на тот случай, если кто–нибудь, выиграв Гран—При пять раз подряд, что практически невозможно, станет победителем и в шестой.

Харлоу поднял крышку бара, вынул бутылку бренди и налил полстакана. Горлышко так дрожало, что бренди больше вылилось на пол, чем попало в стакан. А чтобы поднести его ко рту, Харлоу пришлось взять посудину обеими руками. Край стакана выбивал — не хуже кастаньет — звонкую дробь на зубах человека. Ему удалось сделать глоток, вино стекало струйками по испачканному кровью подбородку на белый комбинезон, оставляя на нем пятна такого же цвета, как и на одежде раненой девушки.

Харлоу тупо уставился на пустой стакан, опустился на скамью и снова потянулся за бутылкой.

Макелпайн со значением глянул на Даннета.

На протяжении всей своей карьеры гонщика Харлоу пережил три катастрофы, из которых последняя, два года назад, чуть было не оказалась для него роковой. Но даже тогда, стоя одной ногой по ту сторону жизни, он улыбался, когда его клали на носилки и вносили в самолет, чтобы отправить обратно в Лондон. Левая рука чемпиона с многозначительно поднятым большим пальцем (хотя и сломанная в двух местах) была тверда, словно высечена из мрамора. Сейчас все выглядело иначе. Особенно настораживало то обстоятельство, что, если не считать символического традиционного глотка шампанского в честь одержанной победы, Харлоу раньше никогда не притрагивался к алкоголю.

“Все они к этому приходят, — говаривал Макелпайн, — рано или поздно, но все они к этому приходят. Неважно, в какой степени они хладнокровны, смелы и талантливы, но все равно придут к этому. И чем тверже их ледяное спокойствие, тем легче они ломаются”.

Правда, Макелпайн порою нарочно преувеличивал. К тому же существовала, пусть даже и не очень большая, группа выдающихся гонщиков международного класса, которые ушли из спорта в расцвете физических и духовных сил и этим могли бы начисто опровергнуть утверждение Макелпайна. Но, с другой стороны, кто же не знал о водителях–виртуозах, которые потерпели полное фиаско либо же так устали от нервного и умственного напряжения, что потеряли свое прежнее “я”, превратившись в пустую оболочку. Среди нынешних двадцати четырех завоевателей Гран—При было пять или шесть человек, которые никогда больше не выиграют ни одной гонки, ибо утратили всякое желание добиваться побед. Они продолжают участвовать в гонках только ради видимости некогда присущей им профессиональной гордыни. И все же в мире гонщиков есть свои законы. Вот один из них: вы не можете вычеркнуть человека из славной когорты обладателей Гран—При только потому, что у него сдали нервы.

Печальная истина, однако, заключалась в том, что Макелпайн был чаще прав, чем неправ. Об этом, по его мнению, неопровержимо свидетельствовал вид дрожащей фигуры, сникшей на скамейке. Если же кто–то и покорял вершину, достигал и перешагивал пределы возможного, прежде чем низвергнуться в бездну отчаяния перед неизбежным крахом, то этим человеком несомненно был Джонни Харлоу — золотой мальчик заездов Гран—При. Вез сомнения, выдающийся гонщик своего времени, многие же считали — лучший гонщик всех времен. В прошлом году он стал чемпионом международных гонок и лидируя в первой половине заездов нынешнего сезона, мог бы по всем показателям снова стать обладателем Гран—При. Но его нервы и воля были, очевидно, непоправимо травмированы. И Макелпайн, и Даннет понимали, что теперь, проживи Харлоу хоть сто лет, призрак обугленного тела, некогда принадлежавшего Айзеку Джету, будет преследовать гонщика до конца дней.

Да, по правде говоря, кое–какие признаки приближающегося срыва можно было заметить и раньше. Они появились уже после второй большой гонки этого сезона, когда Харлоу так легко и убедительно одержал победу, еще не зная, что его неподражаемый младший брат, идя со скоростью более ста пятидесяти миль в час, оказался на обочине трека и врезался в ствол сосны. Харлоу и прежде никогда не отличался общительностью и не тянулся к шумным сборищам, а после гибели брата стал еще сдержаннее и молчаливее. Если и улыбался, что замечали за ним все реже, то улыбка выглядела так, словно человек этот уже потерял в жизни все, чему хотелось бы улыбаться. Будучи самым хладнокровным и расчетливым из гонщиков, врагом всякого лихачества, цена которому — жизнь, Харлоу стал понемногу отступать от своих высоких принципов и все меньше заботился о безопасности, хотя и продолжал триумфальный путь по автотрекам Европы. Но теперь он добивался своих рекордов, завоевывая один за другим трофеи Гран—При, с риском для себя и своих товарищей. Его езда стала неосторожной и даже опасной, и другие гонщики, при всей их крепкой профессиональной закалке, стали явно испытывать перед ним страх и, вместо обычного стремления оспаривать повороты, как случалось, делали прежде, предпочитали притормаживать, когда в зеркальце заднего обзора появлялся бледно–зеленый “коронадо”. Говоря по совести, не так часто представлялась такая возможность, ибо Харлоу придерживался крайне простой и эффективной формулы: сразу проскочить вперед и держаться впереди.

Теперь все больше в открытую говорили, что самоубийственное единоборство на гоночных дорогах было для него битвой не против равных, а против самого себя. Становилось очевидным, что эту битву он никогда не сможет выиграть, и его последний отчаянный бунт против собственных сдающих нервов к добру не приведет. Настанет день, когда поток удач иссякнет. И вот теперь такое случилось — и с ним, и с Айзеком Джету: Джонни Харлоу на глазах у всего мира проиграл свою последнюю схватку за Гран—При.

Не исключено, конечно, что опытный мастер останется на треке и будет еще сражаться, но одно казалось совершенно очевидным: никто не понимает с более ужасающей ясностью, чем сам Харлоу, что его лучшие дни уже позади.

В третий раз Джонни потянулся к бутылке. Руки его по–прежнему дрожали. Бутылка, вначале полная, была теперь на треть опустошена. Макелпайн бросил мрачный взгляд на Даннета, пожал отяжелевшими плечами — жест не то недоумения, не то принятия неизбежного — и выглянул за дверь. В этот момент как раз прибыла машина “скорой помощи”, и он поспешил к дочери, Даннет жепринялся обтирать лицо Харлоу губкой, обмакивая ее в ведро с водой. Казалось, тому было совершенно все равно, что станет с его лицом. Все внимание гонщика сосредоточивалось на этой бутылке бренди. И если вообще человек может стать воплощением какой–либо идеи, то именно таким был сейчас Джонни: воплощением одной единственной потребности, одного неумолимого желания — немедленно забыться.

Пожалуй, оно и к лучшему, что ни гонщик, ни босс не заметили человека, стоявшего снаружи у самой двери и всем своим видом показывавшего, что больше всего на свете ему хочется, чтобы Харлоу вообще перешел в мир вечного забвения. Лицо сына Макелпайна — Рори, этого смуглого кудрявого подростка, обычно отличавшегося дружелюбием и хорошим расположением духа, омрачала грозовая туча — выражение совершенно немыслимое для человека, который еще недавно считал Харлоу кумиром своей жизни.

Рори перевел взгляд на “скорую помощь”, куда внесли его окровавленную сестру, и немыслимое перестало казаться немыслимым. Повернулся, чтобы еще раз бросить взгляд на Харлоу, и во взгляде этом было столько ненависти, сколько вообще может вместить душа шестнадцатилетнего парня.

Официальное следствие, проведенное почти сразу же после несчастного случая, как и следовало ожидать, не выявило никого, кто бы мог оказаться причиной катастрофы. Официальное следствие еще ни разу не выявило конкретных виновников. Даже в пресловутом беспрецедентном убийстве в Ле—Мане, где во время гонок погибло семьдесят три зрителя, его не нашли, хотя все прекрасно знали, что таковой существовал — в настоящее время он уже, правда, давно покойный.

Виновника не нашли и на этот раз, несмотря на то, что две тысячи зрителей, находившихся на центральных трибунах, не колеблясь возложили бы всю вину на плечи Джонни Харлоу. Но еще больше обличало его беспристрастное и неопровержимое свидетельство телезаписи. Экран в маленьком зале, где велось следствие, был небольшой и весь в пятнах, но изображение давал достаточно четкое. В ходе фильма, а он длился всего каких–нибудь двадцать секунд, было видно, как три машины, снятые сзади при помощи телеобъектива с переменным фокусным расстоянием, приближались к пункту обслуживания. Харлоу в своем “коронадо” висел на хвосте лидирующей машины — старой марки “феррари”, которая оказалась впереди только лишь по той причине, что уже успела отстать на целый круг. Двигаясь на еще большей скорости, чем Харлоу, и держась другой стороны трека, шла красная, как пожарный автомобиль, машина, которую вел блестящий калифорниец Айзек Джету. На прямом отрезке пути двенадцатицилиндровый двигатель Джету имел значительное преимущество перед восьмицилиндровым двигателем Харлоу; не вызывало сомнений, что Джету намерен обойти соперника. Видимо, и Харлоу это понимал, ибо включил стоп–сигнал, очевидно, собираясь слегка убавить скорость, чтобы пропустить Джету вперед.

Вдруг случилось невероятное: тормозные сигналы машины Харлоу погасли, и “коронадо” с силой рвануло вбок, словно Харлоу в последний момент решил обойти автомобиль соперника, прежде чем тот успеет проскочить вперед.

Если чемпион действительно принял столь необъяснимое решение, то это было величайшим безрассудством, ибо он загородил путь Джету, который на прямом отрезке пути шел со скоростью не менее ста восьмидесяти миль в час. Ни малейшей возможности затормозить или уклониться в сторону… А ведь только эти два фактора могли принести спасение.

В момент столкновения переднее колесо машины Джету ударило сбоку в самый центр переднего колеса машины Харлоу. Столкновение превратило его автомобиль в неуправляемый волчок. Даже сквозь какофонию ревущих моторов и скрежет тормозов звук лопнувшей шины на переднем колесе машины Джету прогремел как выстрел. Это значило, что Джету обречен. Его “феррари”, полностью потеряв управление и превратившись в безумное механическое чудище, летящее к самоуничтожению, ударился о предохранительный барьер, отлетел рикошетом на другую сторону шоссе и, изрыгая красное пламя и клубы черного дыма, врезался в противоположный барьер. После удара, безумно вращаясь, “феррари” пронесся по треку ярдов двести, дважды перевернулся и рухнул на все четыре исковерканных колеса. Джету сидел на своем водительском месте, запертый в машине, как в ловушке. Скорее всего, к этому моменту он был уже мертв. И именно тогда красное пламя превратилось в белое.

Тот факт, что Харлоу явился непосредственной причиной гибели Джету, не вызывал сомнений. Но Харлоу, в течение семнадцати месяцев одиннадцать раз завоевавший Гран—При, и по очкам, и по общим характеристикам превосходил любого водителя в мире. Кто же осмелится осуждать такого человека? Поэтому трагическое происшествие определили как одно из непонятных Божьих деяний и, тихо опустив занавес, дали понять, чго действие закончено.

Глава 2

Французы, даже находясь в расслабленном состоянии, почти не способны скрывать свои чувства, а плотная толпа, собравшаяся в тот день в Клермон—Ферране, была крайне возбуждена и отнюдь не собиралась отступать от привычной латинской нормы. Когда Харлоу, опустив голову, скорее плелся, чем шел вдоль трека, направляясь из зала следствия к пункту обслуживания фирмы “Коронадо”, выражение чувств публики стало поистине громогласным. Вопли, сопровождавшиеся типично галльским размахиванием множества сжатых в кулаки рук, шипение, свист и просто гневные выкрики не только пугали, но и представляли реальную угрозу. Казалось, не хватает только искры, чтобы вспыхнул бунт, и мстительные чувства против Джонни Харлоу вылились бы в физическую расправу над ним… Очевидно, этого и боялись полицейские. Они шли следом за Харлоу, готовые, в случае необходимости, тут же взять его под защиту, хотя выражение их лиц недвусмысленно говорило, что такая задача стражам вовсе не по душе. По тому, как полицейские отводили глаза, было ясно, что они разделяют чувства своих соотечественников.

Сопровождаемый с обеих сторон Даннетом и Макелпайном, позади шел еще один человек, мнение которого явно совпадало с мнением зрителей. Он был идет в комбинезон гонщика, похожий на комбинезон Харлоу. Никола Траккиа — водитель номер два в гоночной машине “коронадо”. Траккиа поражал своей вызывающей красотой. Темные вьющиеся волосы, белые сияющие зубы, столь совершенные, что ни один производитель пасты не отказался бы изобразить такие в своей рекламе. Великолепный шоколадный загар. Парень шел, гневно дергая ремешок своего шлема, злобная гримаса искажала красивое лицо, легендарная гримаса Траккиа, которая славилась, словно одно из чудес света, была всегда наготове и воспринималась окружающими с различной степенью почтительности, благоговейного ужаса или нескрываемого страха.

Траккиа весьма низко ценил свое окружение и смотрел на большинство людей, в частности, на своих прославившихся товарищей–гонщиков, как на недоразвитых подростков.

Разумеется, он вращался в узком кругу избранных, и тем не менее, каким бы блестящим водителем ни был Траккиа, он чуть–чуть не дотягивал до Харлоу. Такому человеку трудно было с этим смириться. Жгучую ревность сильно обостряла досада — ведь как бы долго и отчаянно он ни старался, ему никогда не удастся преодолеть это “чуть–чуть”.

Разговаривая с Макелпайном о своем товарище, парень не сделал ни малейшей попытки понизить голос. Лишь вопли толпы мешали Харлоу расслышать сказанное:

— Божье деяние! — Горькое удивление в голосе было искренним. — О, Боже ты мой! Вы поняли, какое определение дали наши кретины–судьи? Божье деяние! Да это настоящее злодеяние!

— Ты неправ, мой мальчик, неправ, — Макелпайн положил руку на плечо Траккиа, но тот в раздражении стряхнул ее. — Если взглянуть непредвзято, то можно говорить лишь о непреднамеренном убийстве. Но и эта формулировка слишком строга. Ты же сам знаешь, как много водителей погибло во время гонок Гран—При за последние четыре года. Машины теряли управление, — вздохнул он.

— Теряли!.. Управление!.. — Не находя слов, Траккиа возвел очи к небу: — О, Боже ты мой, ведь мы же все видели на экране! Видели пять раз. Он снял ногу с педали и пошел наперерез Джету… А вы твердите — Божье деяние! Ну, конечно, конечно, Божье деяние! Да только потому, что за семнадцать месяцев он взял одиннадцать чемпионских призов! И в прошлом году выиграл чемпионат! И в этом выиграет!

— Что ты имеешь в виду?

— Как будто сами не знаете! Отлично знаете, черт бы вас побрал! Ведь если вы снимете его с дистанции, го можете спокойно снимать и всю команду! Уж если он так плох, то каковы, скажут, остальные? Что подумает публика?.. Видит Бог, слишком много людей, и при том чертовски влиятельных, ратуют за запрещение гонок Гран—При повсюду. Многие страны просто ждут удобного повода, чтобы выйти из грязного дела. А тут — убрать чемпиона! Как бы не гак! Ведь это было бы для них отличной зацепкой. Нам нужны наши Джонни Харлоу разве нет, Мак? Даже если они убивают людей…

— А я‑то думал, что он твой друг, Никки.

— Само собой, Мак! Само собой! Но ведь Джету тоже мой друг.

Возразить было нечем, и Макелпайн промолчал. Траккиа тоже высказал все, что хотел, и умолк, состроив свою гримасу.

Молча и без помех, возможно, потому, что полицейский эскорт к тому времени сильно увеличился, все четверо достигли пункта обслуживания. Ни на кого не глядя и не произнеся ни слова, Харлоу устремился в павильончик за эстакадой. Никто из присутствующих, а здесь находились также Джекобсон и двое его механиков, не попытался даже заговорить с чемпионом. Не было шепота за спиной и многозначительных взглядов — к чему подчеркивать то, что и так бьет в глаза. Джекобсон просто сделал вид, что не заметил Харлоу, и подошел к Макелпайну. Непризнанный гений своего дела, главный механик был худощавым, высоким, но крепко сложенным человеком.

Лицо его в неизменных глубоких морщинах хранило такое выражение, словно механик никогда не знал, что такое улыбка.

Он спросил, обращаясь к человеку в комбинезоне небесно–голубого цвета:

— Харлоу, конечно, оправдали?

— Конечно? Я вас не понимаю…

Это был Нойбауэр: высокий, очень светлый блондин, абсолютно нордического типа. Гонщик номер один команды Гальяри. Имя “Гальяри” красовалось на нагруднике голубого комбинезона. Своими победами на трассах Гран—При австриец завоевал репутацию кронпринца, и его прочили в наследники Харлоу. Подобно Траккиа, Нойбауэр пользовался репутацией холодного, недружелюбного человека, совершенно нетерпимого к дуракам, каковыми он считал большинство людей. Как и у Траккиа, его друзья составляли очень тесную и немногочисленную группку. И неудивительно, что этих двух самых непримиримых соперников на автотрассах знали как близких друзей.

Плотно сжав губы и блестя голубыми глазами, Нойбауэр явно кипел гневом, и его настроение отнюдь не улучшилось, когда на пути возникла массивная фигура Макелпайна. Пришлось остановиться. Хотя Нойбауэр не страдал малым ростом, Макелпайн был покрупнее.

— Прочь с дороги! — процедил сквозь зубы австриец.

Босс посмотрел на него с кротким удивлением.

— Простите, что вы сказали?

— Извините, мистер Макелпайн… Где этот негодяй Харлоу?

— Оставьте его в покое. Ему и без того тошно…

— А Джету, считаете, не тошно? Не знаю, какого дьявола носятся с этим Харлоу! Мне плевать на это, но с какой стати сумасшедший маньяк должен оставаться на свободе? Ведь он же настоящий маньяк! И вы отлично знаете. Мы все это знаем. Сегодня он дважды оттеснял меня с трека. И я тоже мог сгореть заживо, как Джету. Я вас предупреждаю, мистер Макелпайн! Я собираюсь поднять вопрос, чтобы Харлоу сняли с дистанции.

— Кому–кому, только не вам, Вилли, поднимать такой вопрос. — Макелпайн положил руку на плечо Нойбауэра. — Вы не вправе показывать пальцем на Джонни. Отлично знаете, кого ждет чемпионское место, если Харлоу уйдет.

Нойбауэр широко раскрыл глаза. Ярость его почти погасла, сменившись вдруг каким–то недоверчивым изумлением, с которым он уставился на Макелпайна. Заговорил снова — голосом, упавшим до шепота:

— Думаете, я и впрямь поступил бы так?

Вмешался Джекобсон. Он сказал, обращаясь к австрийцу:

— Ну вот! Неужели вам нужно объяснять, что осудить Харлоу — значит отбросить автотранспорт на десять лет назад? Кто же позволит? В гонки вложены миллионы! Разве не так, мистер Макелпайн?

Ничего не ответив, Макелпайн задумчиво посмотрел на Джекобсона, потом бросил мимолетный взгляд на все еще не сменившего злобную гримасу Траккиа, наконец отвернулся и подошел к искореженному “коронадо” Харлоу. Машину уже успели поднять и поставить на колеса. Макелпайн не спеша осмотрел ее, задумчиво постоял над водительским креслом и, тронув рулевое колесо, которое повернулось без малейшего сопротивления, выпрямился.

— Да-а, интересно!

Джекобсон ревниво насторожился. Его глаза, выражая неудовольствие, могли быть столь же грозными и страшными, как и злобная гримаса Траккиа. Он произнес:

— “Коронадо” готовил я, мистер Макелпайн.

Шеф лишь пожал плечами. Последовала долгая пауза. Наконец сказал:

— Знаю, Джекобсон, знаю. Знаю также, что никто не делает это лучше вас. Знаю и то, что вы здесь служите уже слишком давно, чтобы говорить глупости. Такое может случиться с любой машиной. Сколько вам нужно времени?

— Вы хотите, чтобы я начал сейчас же?

— Вот именно.

— Четыре часа. — Джекобсон говорил сухо, он явно оскорбился и с трудом переносил обиду. — От силы — шесть.

Макелпайн кивнул и, взяв Даннета под руку, хотел было уйти, но в последнее мгновение остановился. Траккиа и Рори тихо разговаривали о чем–то, и хотя слова звучали неразборчиво, враждебные и злобные взгляды, которые они бросали в сторону находившегося в павильоне Харлоу и на его бутылку с бренди, были достаточно красноречивы. Макелпайн, все еще держа Даннета под руку, отвернулся и вздохнул.

— Сегодня у Джонни друзей не прибавилось, не так ли?

— Угу. Да и за последние дни, боюсь, тоже. А вон, кстати, еще один, который едва ли увеличит их число.

— О, Боже ты мой! — Вздохи как будто уже вошли в привычку Макелпайна. — Кажется, Нойбауэр действительно что–то подозревает, — и добавил, взглянув на австрийца: — Нет, Вилли, я этого не думаю. Просто хочу сказать, что мало кто мог бы подумать иначе.

Наступила продолжительная пауза, гнев Нойбауэра угас окончательно, и он спокойно сказал:

— Но это же убийца. Еще кого–нибудь убьет.

Повернулся и пошел прочь.

Даннет проводил его задумчивым и тревожным взглядом.

— Может, он и прав, Джеймс… Понимаю, Харлоу взял четыре раза подряд Гран—При, но с тех пор, как погиб на Больших гонках в Испании его брат… Да что говорить, вы и сами хорошо знаете…

— Взял подряд четыре приза, а вы хотите убедить меня, что у него сдали нервы.

— Не знаю, что у него там сдало. Знаю только одно: если самый осторожный гонщик стал неосторожен и опасен, так самоубийственно неистов, — это ненормально. Ведь другие гонщики просто боятся его. Они уступают ему дорогу, потому что хотят остаться в живых. Вот почему он и продолжает выигрывать.

Макелпайн пристально посмотрел на Даннета и покачал головой. Ему было не по себе. Это правда, он, Макелпайн, а совсем не Даннет, признанный мастер в гоночных делах. Но Макелпайн относился к самому Даннету и к его мнению с глубоким уважением. Что ни говори, а Даннет чрезвычайно умен и проницателен. Будучи профессиональным журналистом (и притом в высшей степени компетентным), он сменил место политического обозревателя на роль спортивного комментатора лишь по той простой причине, что нет на свете ничего скучнее политики. Против такого объяснения трудно привести какие–либо контрдоводы. Острую проницательность и незаурядную способность наблюдать и анализировать, которые сделали его грозной фигурой на арене Британского парламента, Даннет легко и успешно применял теперь на мототреках мира. Будучи постоянным корреспондентом одной из ежедневных британских газет общенационального значения и двух журналов по автомобильному спорту — британского и американского, он быстро приобрел репутацию крупнейшего обозревателя мирового автомобильного спорта. Добиться подобного за два года с небольшим не так–то просто. Успех был велик, вызывая зависть и неудовольствие, если не сказать открытую ярость, со стороны многих, не очень преуспевающих собратьев по перу.

Не возвысило репортера в их глазах и то обстоятельство, что Даннет, по их выражению, прилип, как пиявка, к команде гонщиков фирмы “Коронадо”, сделавшись при ней буквально бессменным комментатором. Нельзя сказать, чтобы на сей счет существовали какие–нибудь официальные запреты, писанные или неписанные. Во всяком случае, раньше так не поступал ни один журналист. “Его задача, — утверждали коллеги, — беспристрастно и без предубеждений писать обо всех водителях на трассах Гран—При”. В действительности же их глубоко задевало, что во время гонок Даннет первым получал материалы у “Коронадо”, быстро расцветающей и уже прославленной компании спортивного бизнеса. Статьи, которые Даннет писан частично о команде и главным образом о Харлоу, составили бы весьма внушительный том. Но ни это, ни публикация книги, которую хваткий репортер выпустил в соавторстве с чемпионом, не улучшили отношений между коллегами–журналистами.

Макелпайн оказал:

— Боюсь, что вы правы, Алексис… То есть, я знаю, что вы правы, но не хочу признаваться в этом даже самому себе. Он прямо страх на всех наводит. И на меня гоже. А теперь еще это…

Они посмотрели в сторону, где у самого павильона на скамейке сидел Харлоу. Совершенно не заботясь о том, видят его или нет, он наполнял стакан из быстро пустеющей бутылки бренди. Даже издали можно было наверняка сказать, что руки у него до сих пор дрожат, и эго при том, что возмущенные крики зрителей значительно поутихли. Правда, разговаривать при этом гуле все равно было трудно, тем не менее, даже на фоне общего шума можно было услышать, как стекло выбивает дробь о стекло.

Сделав быстрый глоток и упершись локтями в колени, он без всякого выражения, не мигая, смотрел на свою искалеченную машину.

Даннет сказал:

— А ведь еще два месяца назад он не притрагивался к спиртному. Что вы собираетесь предпринять, Джеймс?

— Сейчас? — Макелпайн слабо улыбнулся. — Навестить Мэри. Надеюсь, уж теперь–то меня пустят к ней. — Он бросил взгляд на Харлоу, снова подносившего стакан к губам, потом — на рыжеволосых близнецов Рафферти, у которых был почти такой же удрученный вид, как и у Даннета, на Джекобсона, Траккиа и Рори, с их одинаково злобными взглядами в известном направлении, последний раз вздохнул, повернулся и, тяжело ступая, удалился.

Мэри Макелпайн недавно исполнилось двадцать лет. Несмотря на многие часы, проводимые на солнце, у нее было бледное лицо, большие карие глаза, блестящие черные, как ночь, волосы и самая обворожительная улыбка, когда–либо озарявшая мототрек Гран—При. Девушка вовсе не старалась казаться обворожительной, это как–то само собой получалось. Все члены команды, даже молчаливый Джекобсон с его ужасным характером, рано или поздно в нее влюблялись, не говоря уже о множестве других людей. Мэри сознавала это и принимала как должное, с достоинством, но без тени насмешки или снисходительности. Во всяком случае, она рассматривала уважение, которое питали к ней другие, лишь как естественный отклик на ее собственное уважение к ним. Несмотря на живой ум и сообразительность, Мэри Макелпайн в некоторых отношениях была ребенком.

В этот вечер, лежа в безупречно чистой и безжизненно стерильной больничной палате, девушка выглядела еще более юной, чем обычно, и совсем больной. Бледное от природы лицо побелело, а большие темные глаза, которые она время от времени открывала, были затуманены болью.

Эта боль отразилась и в глазах Макелпайна, когда он посмотрел на свою дочь, на ее перевязанную левую ногу, лежащую поверх простыни.

Он наклонился, поцеловал Мэри в лоб и сказал:

— Тебе надо хорошенько выспаться, дорогая. Спокойной ночи.

Она попыталась улыбнуться.

— После всех этих таблеток, что мне дали, я, конечно, засну… Но, папа…

— Да, родная…

— Джонни не виноват… Я знаю, он не виноват. Все из–за машины. Я точно знаю.

— Мы это выясним. Джекобсон уже занялся ею.

— Вот увидишь… Ты попросишь Джонни навестить меня?

— Только не сегодня, родная. Боюсь, что он гоже не совсем здоров…

— Он… Он не…

— Нет, нет… Просто шок. — Макелпайн улыбнулся. — И его напичкали такими же таблетками, как тебя.

— Шок? У Джонни Харлоу шок? Не могу поверить. Он уже три раза был на волосок от смерти, однако ни разу…

— Он видел, что с тобой произошло, моя родная. — Макелпайн сжал руку дочери. — Я еще заеду сегодня.

Он вышел из палаты и направился в приемную. У дежурного столика врач разговаривал с сестрой. У врача были седые волосы, усталые глаза и лицо аристократа.

— Скажите, это вы лечите мою дочь? — спросил Макелпайн.

— Мистер Макелпайн? Да, я. Доктор Молле.

— У нее очень плохой вид.

— Никакой опасности нет, мистер Макелпайн. Девушка просто находится под действием анестезии. Пришлось сделать это, чтобы уменьшить боль, понимаете?

— Понимаю. И как долго она…

— Недели две. Возможно, три. Не больше.

— Еще один вопрос, доктор Молле. Почему вы не сделали ей вытяжение?

— Мне казалось, мистер Макелпайн, что вы не из тех, кто боится правды…

— Почему вы не сделали ей вытяжение?

— Вытяжение, мистер Макелпайн, применяют при переломе костей. А у вашей дочери левая лодыжка не просто сломана, она, как это по–английски… раздроблена. Да, пожалуй, это подходящее слово, раздроблена почти в труху. Немедленная хирургия помощи не принесет. Придется соединять воедино только то, что осталось от кости.

— Значит, она никогда не сможет сгибать ногу в щиколотке?

Молле кивнул.

— Вечная хромота? На всю жизнь?

— Вы можете созвать консилиум, мистер Макелпайн. Пригласить лучшего ортопеда из Парижа. Вы имеете все права…

— Нет, не нужно. Истина очевидна, доктор Молле. Против истины не пойдешь.

— Я глубоко сожалею, мистер Макелпайн, У вас прелестная дочь. Но я только хирург. А чудес на свете не бывает. К сожалению.

— Спасибо, доктор. Вы очень добры. Я заеду снова. Скажем, часа через два.

— Лучше не надо. Она должна проспать часов эдак двенадцать. А возможно, и все шестнадцать.

Макелпайн кивнул в знак согласия и вышел.

Даннет отодвинул тарелку, так и не дотронувшись до еды, — посмотрел на тарелку Макелпайна, тоже нетронутую, и перевел взгляд на погрузившегося в свои мысли хозяина.

— Оказывается, Джеймс, — сказал Даннет, — все мы в действительности не так уж и крепки, как кажется.

— Возраст, возраст, Алексис. Он обгоняет нас во всем.

— Да, и с большой скоростью. — Даннет придвинул к себе тарелку, горестно взглянул на еду и снова отодвинул. — В конце концов, черт возьми, это лучше, чем ампутация.

— Вот именно. — Макелпайн поднялся. — Может быть, пройдемся, Алексис?

— Для аппетита? Не поможет. Во всяком случае, мне.

— Мне тоже. Я просто подумал… просто подумал, может быть, стоит взглянуть, не нашел ни Джекобсон что–нибудь интересное?

Гараж — длинное и низкое помещение с застекленным потолком — был удивительно чист и ухожен. Джекобсон работал в дальнем углу, склонившись над искореженным “коронадо” Харлоу. Механик выпрямился, приподнял руку в знак того, что заметил появление Макелпайна и Даннета, и снова склонился над машиной.

Даннет закрыл за собой дверь и спросил:

— А где другие механики?

Макелпайн ответил:

— Всем бы давно следовало знать: пострадавшими машинами Джекобсон всегда занимается в одиночку. Он очень невысокого мнения о других механиках. Говорит, что они либо не замечают изобличающих улик, либо уничтожают их своей неуклюжестью.

Босс и репортер прошли вперед и стали наблюдать за тем, как Джекобсон возится с тормозной системой. Этим занимались, однако, не только они: в открытом слуховом окне, невидимый для стоящих внизу, поблескивал объектив ручной восьмимиллиметровой камеры. Державшие ее руки были совершенно тверды. Руки Джонни Харлоу. Лицо его было деловито–бесстрастно, сосредоточено и спокойно. Лицо совершенно трезвого человека.

— Ну, что? — спросил Макелпайн.

Джекобсон выпрямился и стал аккуратно массировать свою одеревеневшую спину.

— Ничего. Абсолютно ничего. Подвеска, тормоз, двигатель, передача, управление — все о’кей.

— Но управление…

— Разрыв протектора. Ничего другого произойти не могло. Все было в порядке, когда он выскочил перед машиной Джету. И не говорите мне, мистер Макелпайн, что именно в эту секунду управление отказало. Совпадения, конечно, случаются, но такое было бы уж слишком.

— Значит, мы еще блуждаем в потемках? — спросил Даннет.

— Для меня лично все ясно, как божий день. Водительский просчет! Старейшая из всех причин!

— Водительский просчет? — Даннет покачал головой. — Джонни Харлоу никогда в жизни не допускал водительских просчетов.

Джекобсон улыбнулся, но глаза его смотрели холодно.

— Хотел бы я услышать, что думает об этом дух покойного Джету.

— Теперь все наши разговоры — ни к чему, — заметил Макелпайн. — Пошли в гостиницу. Мы сегодня даже не ели, Джекобсон. — Он взглянул на Даннета. — Думаю, стаканчик на сон грядущий не помешает. А потом заглянем к Джонни.

— Напрасно, сэр. К тому времени он уже будем невменяем.

Макелпайн внимательно посмотрел на Джекобсона, потом очень медленно, после долгой паузы, сказал:

— Он все еще Чемпион мира. Он все еще Коронадо Номер Один.

— Ах, вот как!

— А вы хотите, чтобы все было иначе?

Джекобсон направился к умывальнику, стал мыть руки. Потом, не оборачиваясь, произнес:

— Вы здесь босс, мистер Макелпайн.

Тот ничего не ответил.

Когда Джекобсон вытер руки, все трое молча вышли из гаража, закрыв за собой тяжелую металлическую дверь.

Ухватившись за конек крыши, Харлоу наблюдал, как они удаляются по ярко освещенной главной дороге. Стоило им свернуть за угол, и гонщик соскользнул к слуховому окну и протиснулся внутрь. Осторожно балансируя на балке, вынул из внутреннего кармана электрический фонарик (Джекобсон, уходя, выключил в гараже свет) и направил луч вниз. До бетонированного иола было около девяти футов.

Ухватившись за балку. Харлоу повис на ней и разжал руки. Приземлился легко и бесшумно. Потом прошел к двери, включил все лампы и двинулся к “коронадо”. У Джонни было две камеры: восьмимиллиметровая кинокамера и миниатюрный фотоаппарат со вспышкой.

Найдя промасленную тряпку, начисто протер подвески, подачу горючего, систему управления и один из карбюраторов. Каждый из этих участков несколько раз сфотографировал. Потом, смешав тряпкой масло с грязью на полу, быстро замазал сфотографированные части и бросил тряпку в ведерко для мусора.

Подойдя к двери, подергал ручку. Тщетно. Прочная дверь была заперта снаружи, так что нечего думать открыть ее силой. Харлоу быстро оглядел гараж.

Слева на стене висела деревянная лестница, предназначенная, вероятно, для мытья оконных стекол. Под ней в углу лежал небрежно свернутый моток каната.

Харлоу поднял его, снял лестницу со стены и, закрепив канат на верхней перекладине, подвел лестницу под металлическую балку. Выключил свет. Освещая путь фонариком, взобрался по лестнице на балку. Потом, не без некоторых усилий, вернул лестницу на прежнее место, отвязал канат, скатал его и швырнул туда, где тот лежал. С трудом сохраняя равновесие, встал на балке, ухватился за раму слухового окна и, подтянувшись, исчез в ночной темноте.

Макелпайн и Даннет сидели одни в пустом баре. Молча приняли принесенные официантом две порции виски. Макелпайн поднял свой стакан, невесело улыбнулся.

— Чудесный конец чудесного дня! О, Господи, как я устал!

— Итак, вы сожгли за собой все мосты, Джеймс. Харлоу остается на своем месте.

— А все — Джекобсон. Это он поставил меня в такое положение. У меня не было выбора.

Харлоу быстро бежал по ярко освещенной главной дороге. Вдруг он резко остановился. Улица была пустынной, но неожиданно впереди появились две фигуры. Двое высоких мужчин шли навстречу.

На мгновение Харлоу замер в нерешительности, потом огляделся и нырнул в небольшую нишу в стене, где был вход в магазин. Прижавшись к двери, стоял не шевелясь, пока те не прошли мимо. Двое его товарищей по команде: Никола Траккиа и Вилли Нойбауэр.

Они были поглощены негромкой, видимо, очень серьезной беседой и, кажется, не заметили Харлоу. Чуть помедлив, он вышел из своего убежища, выждал, пока Траккиа и Нойбауэр исчезнут за углом, и снова бросился бежать.

Макелпайн и Даннет осушили стаканы. Босс вопросительно взглянул на журналиста. Тот сказал:

— Ну, что ж… иногда приходится принимать и такие решения.

— Да, вы правы, — ответил Макелпайн.

Они поднялись, кивнули бармену. Не торопясь, вышли.

Тем временем, сменив бег на быстрый шаг, Харлоу пересек улицу напротив светившейся неоновой вывески гостиницы. Миновав главный вход, свернул в переулок, нашел пожарную лестницу и, ступая через две ступеньки, полез наверх. Движения его были легки и уверенны, координация безупречна. В ясном спокойном взгляде светилась сосредоточенная решимость человека, целикам посвятившего себя одной цели и отлично сознающего, на что он идет.

Макелпайн остановился перед дверью с номером триста двенадцать. На лице его читались одновременно гнев и озабоченность. Как ни странно, Даннет не проявлял ни малейшей заинтересованности происходящим. Правда, это было равнодушие с крепко сжатыми губами, но ведь Даннет принадлежал к той категории людей, которые вообще редко их разжимают.

Макелпайн громко постучал в дверь костяшками пальцев. Никакого эффекта. Со злостью потер побелевшие суставы, бросил взгляд на Даннета и снова атаковал дверь. Даннет не проронил ни слова. Комментариев не понадобилось.

Харлоу быстро достиг площадки на уровне четвертого этажа и перемахнул через перила. Сделав широкий шаг, благополучно одолел оконный проем. Гостиничный номер не отличался размерами. На полу лежал раскрытый чемодан, его содержимое в беспорядке валялось тут же. На тумбочке у кровати стояла лампа, тускло освещавшая комнату, а также наполовину опорожненная бутылка виски. Под аккомпанемент непрекращающегося яростного стука в дверь Харлоу закрыл окно.

Из коридора донесся разгневанный голос Макелпайна:

— Откройте, Джонни! Откройте, или я разнесу к чертям собачьим эту проклятую дверь!

Харлоу спрятал обе камеры под кровать. Стянул с себя черную кожаную куртку и черный свитер, швырнув то и другое вслед за камерами. Потом вылил немного виски на ладонь, растер по лицу…

Дверь распахнулась, и показалась правая нога Макелпайна. Очевидно, каблук послужил неплохим орудием для расправы с замком. Харлоу, в рубашке и брюках, не сняв даже ботинок, лежал, вытянувшись, на кровати. Он выглядел так, словно находился в глубоком обмороке.

Макелпайн с угрюмым видом и, словно не веря своим глазам, подошел к кровати, склонился над Харлоу, с отвращением принюхался и вынул бутылку из бесчувственной руки гонщика.

— И это величайший гонщик мира!..

— Вы же сами говорили, что все они к этому приходят. Помните? Рано или поздно, но все они приходят к этому.

— Но Джонни Харлоу!

— И Джонни Харлоу.

Макелпайн кивнул. Оба повернулись и вышли из номера.

Харлоу открыл глаза, задумчиво потер подбородок. Потом рука его замерла, он понюхал ладонь и брезгливо поморщился.

Глава 3

Бурные недели, промелькнувшие после гонок в Клермон—Ферране, как будто не внесли особых перемен в поведение Джонни Харлоу. Всегда сдержанный, замкнутый и одинокий, он и теперь оставался таким же, разве что стал еще более нелюдимым.

В дни взлета, находясь в расцвете сил на вершине славы, он был почти ненормально спокоен, держа свое внутреннее “я” под железным контролем. Таким же спокойным казался и сейчас, так же сторонился остальных, держался особняком. Его замечательные глаза (замечательные по своему феноменальному зрению) смотрели так же невозмутимо, ясно, не мигая, как и прежде, а его орлиный профиль был совершенно бесстрастен.

Руки гонщика больше не дрожали. Все как будто говорило о том, что человек этот находится в согласил с самим собой. Тем не менее, можно было заметить: состояние чемпиона весьма далеко от блаженной гармонии, и он никогда уже не достигнет внутреннего равновесия. С того дня, как Харлоу сбил Джету и сделал Мэри калекой, сказать, что его судьба неумолимо пошла под уклон, значит, сказать далеко не все. Успех не просто пошел на убыль, он рухнул что ни на есть самым роковым и бесповоротным образом как для самого гонщика, так и для широкого круга его друзей, знакомых и почитателей.

Спустя две недели после гибели Джету, в родной Британии, на глазах преданных болельщиков, явившихся как один вознаградить и поддержать своего кумира после тех ужасных оскорблений, которыми осыпала его французская печать, и вдохновить его на новые победы, чемпион пережил позорную неудачу, сойдя с дистанции в первом же заезде. Дело обошлось без каких бы то ни было травм, но “коронадо” превратился в кучу металлолома. Лопнули обе передние шины. Высказывалось предположение, что одна из них рванула, по меньшей мере, еще на треке. “Иначе, чем объяснить, — говорили многие, — что “коронадо” так неожиданно врезался в чашу?” Правда, такое мнение не было всеобщим. Джекобсон, как и следовало ожидать, изложил в узком кругу свою точку зрения. Он считал, что высказанное большинством объяснение — поистине образец милосердия. Теперь механик уже довольно часто повторял свое излюбленное заключение: “Водительский просчет”.

Еще через дне недели на Больших гонках в Германии (пожалуй, из наитруднейших), общепризнанным героем которых уже давно стал Джонни Харлоу, состояние уныния, нависшее грозовой тучей над заправочным пунктом фирмы “Коронадо”, стало почти физически ощутимым, почти видимым. Гонки заканчивались, последний автомобиль скрылся из виду, чтобы пройти последний круг перед тем, как отправиться на осмотр. Макелпайн сокрушенно качал головой Рядом, на окладном парусиновом стульчике, сидела Мэри. Ее левую ногу все еще сковывал гипс; прислоненные к спинке стульчика, стояли костыли. В одной руке она держала блокнот, другой — пыталась писать, но только грызла карандаш, готовая вот–вот расплакаться. Позади нее стояли Джекобсон, два его механика и Рори. Джекобсон, как обычно, саркастически посмеивался, рыжеволосые братья Рафферти воспринимали происходящее с одинаковой покорностью и отчаянием. Рори смотрел с холодным презрением.

— Одиннадцатое место из двенадцати возможных! Ну и водитель! Ничего себе “рекорд” для чемпиона мира!

Джекобсон задумчиво покосился на парня:

— Месяц назад вы обожали его…

Рори глянул на сестру. Плечи ее опустились, она еле сдерживала слезы.

— То было месяц назад.

Светло–зеленый “коронадо” подкатил к смотровым ямам. Шум его мотора затих. Никола Траккиа снял шлем, вынул большой шелковый платок и, обтерев потное лицо, начат стягивать с рук перчатки. Гонщик был явно доволен собой — еще бы, для этого и впрямь была причина: достичь финиша вторым, отстав от лидера всего на длину корпуса автомобиля!..

Макелпайн похлопал Траккиа по плечу.

— Великолепно, Никки! Ваш личный рекорд, да еще на таком зверски трудном маршруте. Второе место третий раз! Знаете, я начинаю думать, что мы еще сделаем из вас гонщика.

Никки просиял, не умея скрыть радость.

— Еще не то увидите! До сих пор Никола Траккиа не старался по–настоящему. Просто пытался улучшить ход машин, которые наш главный механик приводит в негодность в период между гонками. — Он улыбнулся Джекобсону. Тот ответил ухмылкой. Несмотря на различие характеров и интересов, между этими людьми было что–то общее. — Теперь, когда дело идет к Большим гонкам на Гран—При в Австрии, через две недели, босс, вам, пожалуй, придется раскошелиться на пару бутылок шампанского.

Макелпайн снова улыбнулся, что далось ему с трудом, хотя повинен был в этом не Траккиа. За один короткий месяц шеф сильно потерял в весе, лицо осунулось, морщины стали глубже, а в великолепной густой шевелюре заметно прибавилось серебра. Трудно было предположить, что одно лишь падение “суперзвезды”, даже такое внезапное и неожиданное, могло вызвать столь драматическую перемену.

Он сказал:

— Если не учитывать тот факт, что в предстоящих гонках будет участвовать настоящий живой австриец, не правда ли? Я имею в виду Вилли Нойбауэра. Вы, конечно, слышали о нем?

Траккиа остался невозмутимым.

— Может быть, ваш Вилли и австриец, но только австрийские гонки ему не по зубам. Его наивысшее достижение — четвертое место. А я уже два года держу второе, — он оглянулся на еще один подъехавший автомобиль марки “коронадо” и снова обратился к Макелпайну: — А кто первый, вы–то знаете?

— Знаю. — Макелпайн неторопливо повернулся и направился к прибывшей на пункт обслуживания машине. Из нее вышел Харлоу. Стянул с головы шлем, поглядел на свой автомобиль и сокрушенно покачал головой.

Когда Макелпайн заговорил, в голосе его не прозвучало ни горечи, ни гнева, ни осуждения:

— Ну и Бог с ним, Джонни! Не можете же вы вечно быть первым, в конце концов!

— На такой машине — нет. Не могу…

— Что вы хотите этим сказать?

— Теряет скорость.

Подошедший Джекобсон слышал ответ Харлоу.

— С самого старта? — спросил он, на лице его оставалось все то же непроницаемое саркастическое выражение.

— Не волнуйтесь, Джек. К вам это не имеет никакого отношения. А все–таки чертовски забавно: то рванет, то отстанет. Я выжимал из машины всю силу, по крайней мере, раз шесть, да только ненадолго.

Джекобсон взглянул на Макелпайна, тот ответил едва заметным кивком.

Спустились сумерки, трек опустел. Разошлись все: и служащие, и зрители. Только у заправочно–ремонтного пункта фирмы “Коронадо” маячила одинокая фигура. Макелпайн стоял, глубоко засунув руки в карманы габардинового пальто, погруженный в какие–то свои мысли.

Однако он не был так уж одинок, как ему, возможно, казалось. Неподалеку от заправочного пункта фирмы “Гальяри”, в тени прятался некто, одетый в темный свитер и темную кожаную куртку.

Послышался рокот мотора, вскоре возник “коронадо” с включенными фарами. Сбавил скорость, проходя мимо пункта “Гальяри”, и остановился около смотровых ям. Из машины вылез Джекобсон.

Макелпайн спросил:

— Ну, как?

— Все, что он сказал, чушь собачья! — Голос Джекобсона не выдавал никаких эмоций, но глаза смотрели жестко. — Машина летела как птица. У нашего Джонни, видимо, сильно развито воображение. Скажу вам, мистер Макелпайн, тут нечто более, чем водительский просчет.

Макелпайн пребывал в нерешительности. То, что Джекобсон безукоризненно сделал круг, еще ничего не доказывало. По сути дела, механик никогда не смог бы развить такую скорость, как Харлоу. К тому же, машина могла барахлить только тогда, когда мотор нагревался, сейчас же на ней сделали всего один круг.

Эти почти идеально сконструированные гоночные двигатели стоимостью до восьми тысяч фунтов были необыкновенно капризны. Иногда они барахлили и тут же восстанавливали работоспособность без какого–либо постороннего вмешательства.

Джекобсон воспринял молчание босса то ли как проявление нерешительности, то ли как знак полного с ним согласия.

— Может быть, мистер Макелпайн, вы тоже пришли к такому заключению?

Шеф не ответил ни “да”, ни “нет”.

— Оставьте машину как есть. Пришлем транспортировщик, и ее заберут… Пошли обедать. Считаю, мы заслужили обед, не так ли? И стаканчик опрокинуть тоже не помешает. Мы и это заслужили. Пожалуй, у меня еще никогда не было столько оснований опрокинуть стаканчик.

Синий автомобиль босса находился позади заправочного пункта “Коронадо”. Макелпайн и Джекобсон сели в него и покатили по шоссе. Харлоу проводил их взглядом. Выждав, пока они скроются в сумерках, осторожно огляделся и зашагал на пункт обслуживания фирмы “Гальяри”. Открыв принесенную с собой парусиновую сумку, достал плоский электрический фонарик с вращающейся головкой, молоток, отвертку и слесарное зубило, разложил все это на крышке ближайшего ящика. Потом включил фонарь — яркий белый луч осветил окружающие предметы. Поворот головки — ослепительно–белый свет мгновенно сменился темно–красным. Харлоу взял молоток и зубило и решительно принялся за дело.

Сказать по правде, большую часть коробок и узлов не пришлось взламывать, они не были закрыты, так как не содержали ничего достойного внимания серьезного вора. Те же несколько коробок, действительно требовавших применения силы, Харлоу распечатал очень осторожно, аккуратно и совершенно бесшумно.

Осмотр содержимого занял не так уж много времени, возможно, по той простой причине, что всякое промедление чревато было опасностью чьего–нибудь неожиданного появления. К тому же, чувствовалось, Харлоу очень хорошо знал, что ему нужно. В отдельные места он бросил лишь мимолетный взгляд, даже на самый большой узел потратил не дольше минуты. Полчаса — и управился, начал все закрывать, как было. Что пришлось взламывать, забил снова, обмотав молоток куском ветоши.

Покончив с этим делом, Джонни сложил фонарь и инструменты в сумку, снова вышел на трек и растворился в темноте.

Минет четырнадцать дней, и Никола Траккиа достигнет обещанного, что было целью честолюбивого юноши едва ли не с пеленок. Взял Большой приз Австрии. Харлоу не выиграл ничего. Хуже того, он не только не закончил гонку, а фактически едва начал ее, сделав лишь на четыре заезда больше, чем в Англии.

Начал, правда, хорошо. Но любым стандартам, даже по собственным, стартовал с блеском, и после пятого заезда лидировал, вырвавшись далеко вперед. На следующем, однако, круге, его “коронадо” опять оказался в смотровой яме. Когда гонщик вышел из машины, он выглядел вполне нормально: ни малейшего проявления тревоги, ничего, пускай даже отдаленно напоминавшего холодный пот. Руки его были глубоко засунуты в карманы комбинезона и крепко сжаты в кулаки, в таких случаях трудно определить, дрожат они или нет. Подбежали те, кому не безразлична судьба команды “коронадо” — все, кроме прикованной к своему креслу Мэри.

— Никакойпаники! — Джонни тряхнул головой. — И спешить некуда. Полетела четвертая скорость. — Он стоял, мрачно глядя куда–то на шоссе.

Макелпайн пристально посмотрел на гонщика, потом на Даннета, который кивнул в ответ, хотя и не видел обращенного к нему взгляда.

Макелпайн сказал:

— Снимем Никки. Вы сможете взять его автомобиль.

Харлоу помедлил с ответом. Послышался рев приближающейся машины. В ту же секунду мимо промчался светло–зеленый “коронадо”. Харлоу не отрывал глаз от трека. Истекло не менее пятнадцати секунд, прежде чем появилась следующая машина — синяя “гальяри” Нойбауэра. Харлоу перевел взгляд на Макелпайна. По бесстрастному лицу гонщика мелькнула тень удивления и недоверия.

— Опять Никки? Мак, вы с ума сошли. Теперь, когда я вышел из игры, Никки выиграл целых пятнадцать секунд. Теперь–то уж он не проиграет. Наш сеньор Траккиа никогда не простил бы ни мне, ни вам, если бы вы сейчас задумали снять его с дистанции. Ведь это будет его первый Большой приз. И как раз тот, о котором он мечтал.

Джонни повернулся и зашагал прочь, как бы давая понять: для него вопрос окончательно решен. Макелпайн заколебался, хотел что–то сказать, но потом тоже повернулся и пошел в противоположную сторону. Даннет последовал за ним. Мэри и Рори проводили Харлоу взглядом: она — с выражением затаенной боли, Рори — с нескрываемым торжеством и презрением.

Дойдя до угла заправочного пункта, Макелпайн и Даннет остановились.

— Ну и как? — спросил шеф.

— Что “ну и как”, Джеймс?

— Да имейте же совесть, от вас я подобного не ожидал.

— Вы хотите сказать, заметил ли я то, что видели вы? Заметил ли я его руки?

— Да… они опять дрожат. — Макелпайн вздохнул и покачал головой. — Говорю вам, все “звезды” приходят к этому. Независимо от того, какими бы хладнокровными, смелыми и талантливыми ни были раньше… Тьфу ты, черт, я, кажется, повторяюсь! Короче говоря, когда человек отличается таким ледяным спокойствием и железным самообладанием, как у Джонни, крах особенно тяжел…

— И когда же наступит этот крах?

— Думаю, весьма скоро. Дам ему еще один шанс, еще одну гонку Гран—При.

— А знаете, что он собирается сейчас сделать? Сегодня вечером или немного попозже?..

— И знать не хочу!

— Он непременно приложится к бутылке.

Голос с явным акцентом жителя Глазго вставил:

— Говорят, уже прикладывался, и не раз.

Макелпайн и Даннет обернулись. Из тени вышел человек с испещренным морщинами лицом и мохнатыми седыми усами, которые странно контрастировали с похожей на монашескую тонзуру лысиной. Еще более странно выглядела длинная черная сигара, с каким–то босяцким наклоном торчащая из беззубого рта. Этого человека звали Генри, он был старейшим водителем транспортировщика. Старик давно перешагнул тот рубеж, когда люди обычно уходят на пенсию. Сигара была его особым знаком, его маркой, поговаривали даже, что он ест с сигарой во рту.

Не повышая голоса, Макелпайн сказал:

— Небось, подслушивали, Генри?

— Подслушивал? — Трудно было понять, возмущен старик или удивлен. — Вы прекрасно знаете, мистер Макелпайн, что я никогда бы не стал подслушивать. Просто слушал. А это совсем другое дело.

— Так что вы только что сказали?

— Вы же слышали, что я сказал. Сами знаете, что он ездит как сумасшедший. Водители начинают его бояться, точнее, уже боятся. Его нельзя выпускать на трассу. Парня просто зашибло, сразу видно. А когда у нас, в Глазго, говорят, что парня зашибло, то имеют в виду…

— Мы знаем, что у вас, в Глазго, имеют в виду, — сказал Макелпайн. — А я‑то думал, что вы друг, Генри.

— Угу… Я и есть его друг. Джонни — прекраснейший джентльмен из всех, кого я знал, не в обиду вам будет сказано, джентльмены. И именно потому, что он мне друг, я не хочу, чтобы парень разбился или угодил под суд за убийство.

Макелпайн сказал примирительно:

— Вы уж занимайтесь своим транспортировщиком, Генри, а я буду заниматься командой “Коронадо”.

Генри кивнул и отвернулся. Когда он уходил, лицо его было мрачным и серьезным, походка же выражала сдержанное возмущение, будто старик хотел сказать этим, что выполнил свой долг, и если его пророческое предупреждение не приняли во внимание, вина за последствия падет не на него.

Макелпайн с таким же мрачно–серьезным видом потер щеку и сказал:

— Может быть, он и прав. Фактически, у меня имеются все основания предполагать, что Джонни действительно — “того”…

— Чего “того”, Джеймс?

— Не в себе. Дошел до точки. Зашибло, как сказал Генри.

— Зашибло? Кто и чем его зашиб?

— Парень по имени Бахус, Алексис. Парень, который предпочитает действовать не битьем, а питьем.

— И у вас есть доказательства?

— Меня удручает не наличие доказательств, что он пьет, а отсутствие доказательств, что он не пьет.

— Простите, не понимаю. Вы что–то мудрите, Джеймс.

Макелпайн вкратце рассказал о своих подозрениях. Разумеется, пока что никаких шумных попоек не было, ибо замеченный в этом водитель автоматически исключался из числа мировых гонщиков. Гений по части скрытности, Харлоу и здесь действовал втихаря, хитро и упорно, пил всегда в одиночку или только в мало посещаемых и, как правило, отдаленных местах, куда не заглядывал никто из его знакомых. Об этом Макелпайн имел достоверные сведения, так как нанял человека, установившего, по сути, за Харлоу слежку. Но — либо малый чертовски таится, либо, что–то учуяв, он стал чересчур бдительным и ловко ускользал от своего соглядатая. Тому только трижды удалось проследить путь к источнику возлияния — маленькому винному погребку, затерянному в лесонасаждениях вокруг автотреков вблизи Хоккенгейма и Курбергринга. Да и в этих трех случаях, было отмечено, Джонни лишь деликатно прихлебывал из маленького стаканчика, проявляя поистине похвальную умеренность. Тех порций, которые он себе позволял, едва ли хватило бы притупить утонченные способности и реакцию гонщика Номер Один. Неуловимость Харлоу вызывала тем большее удивление, что он всюду появлялся в своем огненно–красном “феррари”, самом приметном автомобиле на дорогах Европы. Однако именно обстоятельство, что чемпион старательно и так успешно ускользал от слежки, являлось для Макелпайна свидетельством тайных запоев.

Даннет слушал молча. Убедившись, что босс высказал все, что хотел, спросил:

— Есть ли прямые улики?

— Есть, — ответил уверенно шеф. — Запах.

После некоторой паузы Даннет сказал:

— Я ни разу не слышал никакого запаха.

— Это все по той причине, Алексис, что вы вообще не слышите никаких запахов. Запахов нефти, бензина, горящих шин. Где уж вам уловить запах виски.

Даннет склонил голову в знак согласия. Потом спросил:

— А вы сами–то что–нибудь унюхали?

Макелпайн отрицательно покачал головой.

— Вот видите! А еще говорите!

— Но он бегает от меня, как от чумы. А ведь раньше, как вы знаете, мы с Джонни были близкими друзьями. Теперь же, когда он оказывается рядом, от него просто несет ментоловыми таблетками. Разве это ни о чем не говорит?

— Бросьте, Джеймс! Это еще не доказательство.

— Может быть. Но Траккиа и Рори клянутся, что он пьет. И Джекобсон также.

— Тоже нашли беспристрастных свидетелей! Ведь если Джонни заставят уйти, кто станет Номером Один команды “Коронадо” и кандидатом в чемпионы? Конечно же, наш Никки! Джекобсон и Джонни никогда не были в особой дружбе, а теперь их отношения портятся с каждым днем. Джекобсону не нравится, что его машины выходят из строя. Харлоу же уверяет, что Джекобсон не может надлежащим образом подготовить автомобиль к гонке. Ну, а что касается Рори, так он возненавидел Харлоу — с одной стороны, из–за несчастья Мэри, а с другой — потому что она–то, несмотря ни на что, ничуть не изменила своего отношения к обожаемому Джонни. Боюсь, Джеймс, ваша дочь — единственная душа во всей команде, которая до конца предана Джонни Харлоу.

— Знаю, — сказал Макелпайн. На мгновение он замолчал, а потом добавил упавшим голосом. — Мэри первая мне об этом сказала.

— О, Господи! — с несчастным видом воскликнул Даннет. — Значит, выбора нет. Вам придется расстаться с парнем. Лучше сделать это сегодня. И поставить точку.

— Не горячитесь, Алексис, я узнал об этом несколько раньше вас и кое–что успел обмозговать. Еще один раз допущу его к гонкам и уж потом поставлю крест.

В гаснущем свете дня автопарк выглядел как место последнего успокоения исполинов минувших времен. Огромные фургоны транспортировщиков, возивших гоночные машины, запчасти и передвижные ремонтные мастерские по всей Европе, стояли теперь в беспорядке, зловеще темнея в сумерках.

Джонни Харлоу не старался скрыть свое присутствие от посторонних глаз, случись таковые поблизости. Помахивая парусиновой сумкой, по диагонали пересек площадку, остановился возле одного из исполинов, на боках и сзади которого было выведено большими буквами знаменитое слово “Феррари”. Не дав себе труда даже подергать дверцу транспортировщика, Джонни вынул из сумки связку ключей весьма причудливой формы, и через несколько секунд замок поддался.

Харлоу исчез в фургоне. Закрыв за собой дверцу, перебрался от одного окошечка к другому, расположенному в боковой стене, чтобы убедиться: не замечено ли его вторжение. Скорее всего, обошлось. Затем извлек из сумки фонарь, включил красный свет и, склонившись над ближайшим гоночным автомобилем марки “феррари”, стал тщательно его обследовать.

Тем временем в холле гостиницы собралось человек тридцать. Среди них были Мэри, Макелпайн, ее брат, оба рыжеволосых близнеца Рафферти. Шла оживленная громкая беседа. На весь уик–энд гостиницу оккупировали несколько команд, участвовавших в международных гонках Гран—При, а братство гонщиков не отличается особой сдержанностью на язык. Все они — в основном, водители и несколько механиков — принарядились, как подобает людям, готовящимся к званой трапезе. Особенно великолепно выглядел Генри в своем костюме в крапинку и с красной розой в петлице. Даже усы его, казалось, были аккуратно расчесаны. Рядом с ним, немного поодаль от Рори, сидела Мэри. Молча, без прежней улыбки на лице, машинально вертя трость, заменившую наконец костыли.

— Куда же это исчезает каждый раз Джонни? После обеда его теперь почти не видно.

— Джонни? — Генри поправил розу в петлице. — Понятия не имею, мисс. Наверное, предпочитает развлекаться в одиночестве. Возможно, ему больше нравится питаться где–нибудь в ином месте? Или по другой какой–нибудь причине. Кто его знает.

Рори держал перед собой журнал, явно не читая его. Парню было не до чтения, он весь обратился в слух.

— Может быть, дело совсем не в том, что где–нибудь вкуснее готовят, — промолвила Мэри.

— А в чем же? В девушке, мисс? Нет, Джонни Харлоу девушки не интересуют. — Он бросил на нее хитрый и кокетливый взгляд.

— Не прикидывайтесь дурачком. — Мэри Макелпайн не всегда была розой без шипов. — Вы отлично знаете, что я имею в виду.

— Что же именно, мисс?

Генри принял оскорбленный вид человека, которого никто не понимает.

— Не смейтесь надо мной, Генри. Не разыгрывайте меня…

— Я не так уж умен, чтобы кого–нибудь разыгрывать, мисс.

Мэри бросила на него холодный оценивающий взгляд и отвернулась.

Рори тоже быстро отвел глаза. Казалось, он о чем–то размышляет, и, судя по всему, размышления эти едва ли можно было назвать приятными.

При свете фонаря Харлоу исследовал глубины ящика с запчастями. Выпрямился, вытянул шею, как бы прислушиваясь, погасил фонарь и выглянул в боковое окошко.

Вечерние сумерки уже успели смениться почти полной темнотой, но желтоватый месяц среди туч светил достаточно ярко. Лавируя между транспортировщиками в сторону стоянки “Коронадо”, находившейся футах в двадцати от наблюдательного пункта Харлоу, шли два человека. В них легко было узнать Джекобсона и Макелпайна. Джонни осторожно приоткрыл дверцу. Макелпайн вставил ключ в замок и сказал:

— Значит, никакого сомнения? Шестерня четвертой скорости полностью выведена из строя?

— Полностью.

— И, значит, у него есть оправдание? — в голосе Макелпайна слышалась чуть ли не мольба.

— Коробку скоростей можно вывести из строя по–разному, — тон Джекобсона был отнюдь не обнадеживающим.

— Да, конечно, конечно. Пошли посмотрим на эту чертову коробку.

Они вошли внутрь, в окнах транспортировщика вспыхнул свет.

Харлоу как–то странно улыбнулся, кивнул, осторожно прикрыл дверцу и возобновил поиски. Действовал он с той же предусмотрительностью, что и на пункте “Гильяри”, вскрывая, где нужно, узлы и коробки таким образом, чтобы все можно было поставить на место без заметных следов. Действовал быстро и сосредоточенно, прервав работу только однажды, когда снаружи послышались какие–то звуки. Макелпайн и Джекобсон вышли из транспортировщика и покинули пустынный автопарк.

Джонни снова приступил к делу.

Глава 4

Когда Харлоу наконец вернулся в гостиницу, холл, служивший одновременно баром, был переполнен. Почти все места заняты, возле стойки толпились мужчины — по меньшей мере, человек шесть.

Макелпайн, Джекобсон и Даннет сидели за одним столиком, Мэри, Генри и Рори оставались на прежних местах. При появлении Харлоу, едва успел он закрыть за собой входную дверь, гонг возвестил о начале обеда.

Чемпион проследовал через холл к лестнице. Никто не приветствовал его, лишь немногие удостоили небрежного взгляда. Макелпайн, Джекобсон и Даннет не обратили на гонщика совершенно никакого внимания. Рори глянул зло, с откровенным презрением. Мэри бросила быстрый взгляд, прикусила губу и тотчас же отвернулась. Джонни одним махом проскочил наверх.

Оказанный прием способен был привести в отчаяние, но зато ему хорошо удалось скрыть свои чувства.

Очутившись у себя в номере, Харлоу быстро умылся, привел себя в порядок. Достав из буфета бутылку шотландского виски, прошел в ванную, отхлебнул глоток, подержал во рту и с гримасой отвращения выплюнул в раковину. Оставив почти полный стакан на краю умывальника, вернул бутылку обратно.

И спустился в столовую.

Появился там последним. Совершенно посторонний посетитель привлек бы, наверное, больше внимания, чем Харлоу. Не тот уже это был человек, с которым хотелось водить дружбу. Столовая была набита битком. Перебросившись парой слов с приятелями, подышав на них перегаром, Джонни вышел на улицу и направился в маленькое кафе неподалеку. Там он заказал тонизирующее и сел за свободный столик. Не успел сделать пару глотков, как в кафе появилась Мэри. Увидев Харлоу, нахрамывая, прошла через зал и присела рядом.

— Хэлло, Джонни! — чувствовалось, что девушка не очень уверена в себе и не знает, чего ожидать от такой встречи.

— Признаться, я ждал кое–кого другого.

— Не понимаю… Кого же?

— Неважно. — Голос Харлоу был так же жесток, как и его слова. — Кто послал тебя шпионить за мной? — резко спросил он.

— Шпионить за тобой?.. Шпионить?.. — Она уставилась на него, скорее не понимая, чем не веря. — Что ты хочешь этим сказать?

— Не знаешь, что означает слово “шпионить”?

— О, Джонни! — Обида буквально выплеснулась наружу: — Ты же знаешь, что я никогда бы не согласилась шпионить за тобой.

Харлоу немного смягчился.

— Тогда почему ты здесь?

— Разве тебе не приятно просто так меня видеть?

— Я не об этом… Что тебе понадобилось в этом кафе?

— Я… Просто проходила мимо… и…

— И увидела меня! И вошла! — Он внезапно оттолкнул свой стул и встал.

Подошел к двери, резко распахнув ее. Вышел на улицу и тут же вернулся. Продолжая стоять в дверях, какое–то время наблюдал за улицей. Его интерес сосредоточился на парадном дома напротив. Там, в полумраке, стоял человек. Не подавая вида, что заметил его, Харлоу вернулся в зал.

— Когда ты выходила из гостиницы, Рори все еще был там? — спросил он резко.

Мэри озадаченно нахмурила брови.

— Да, да. Он был там. Я как раз обратила на него внимание, когда выходила.

— А он мог тебя видеть?

— Какой странный вопрос!

— А я вообще человек странный. Спроси любого из гонщиков… Так он мог тебя видеть?

— Н-ну… Конечно… Вероятно, мог. Только не понимаю, при чем тут Рори?

— Просто мне не хочется, чтобы бедный мальчуган бродил вечерами по улицам. Ведь так можно и простудиться. Или даже стать жертвой ограбления. — Харлоу замолчал, как бы обдумывая что–то. — А-а, вот и идея!

— О, Джонни, перестань! Перестань! Я понимаю, что он не может смотреть на тебя без ненависти, не хочет даже говорить о тебе с тех пор… с тех пор… как…

— С тех пор, как я сделал тебя калекой.

— О, Боже мой! Он мой брат, Джонни, но ведь он — не я. Что я могу, если… Послушай, что бы он ни таил против тебя, неужели ты не можешь забыть об этом? Ты самый добрый из всех. Самый добрый человек на свете.

— Доброта ничего не дает, Мэри.

— И все равно ты добрый. Ты великодушный. А он ведь еще мальчик. Ты же мужчина. Чем он тебе опасен? Что он может сделать?

— Ты бы посмотрела, что может сделать десятилетний вьетнамец, когда у него в руках автомат.

Она порывалась встать. В глазах девушки блестели слезы.

— Я не должна была тебе надоедать. Спокойной ночи, Джонни.

Он мягко удержал ее руку, и Мэри не сделала попытки освободиться, просто сидела, ожидая чего–то, с отрешенным в отчаянии лицом.

Он сказал:

— Прошу тебя, не уходи. Я просто хотел удостовериться…

— В чем?

— Как ни странно, теперь это не имеет значения. Забудем о Рори. Поговорим о тебе. — Он подозвал официантку. — Прошу вас, повторите, пожалуйста.

Мэри посмотрела на него и на вновь наполненный стакан.

— Что это? Джин? Водка?

— Тонизирующий напиток с водой.

— О, Джонни!

— Что ты заладила: “о, Джонни! о, Джонни!”? — Нельзя было понять, искренне или притворно это раздражение. — Ну, ладно, ты, говоришь, беспокоишься. Хочешь, отгадаю причину твоего беспокойства? Тебя волнуют наши отношения и отец… Боос неважно выглядит, осунулся. По–моему, он переживает из–за твоей матери. Ну и из–за меня, конечно.

— Из–за матери? Откуда ты знаешь? Ведь об этом знают только два человека: отец и я.

— Подозреваю, что Даннет тоже в курсе. Ведь они близкие друзья. Впрочем, не уверен. Но мне рассказал твой отец, сам лично, месяца два назад. В то время шеф еще в меня верил.

— Прошу тебя, Джонни…

— Что ж, это уже лучше, чем “о, Джонни!”. Несмотря на все, что произошло, думается, он мне еще доверяет. Только прошу тебя, не говори ему о нашем разговоре, я обещал абсолютно никому об этом не рассказывать. Обещаешь?

— Обещаю, Джонни.

— Последние два месяца твой отец не отличался общительностью. И вполне понятно, по какой причине. Я не чувствовал себя вправе задавать ему вопросы… Скажи, Мэри, с тех пор… Никаких сведений ты не получала за эти три месяца, что ее нет?

— Ничего, решительно ничего не известно. А ведь она всегда звонила нам, когда бывала в отъезде. Чуть ли не каждую неделю писала письма…

— Твой отец не пытался навести справки?

— Папа — миллионер. Неужели ты думаешь, что он не испробовал всего, что только возможно?

— Да, конечно. Чем я могу тебе помочь?

Мэри хрустнула пальцами. Глаза ее были полны слез.

— Ты мог бы устранить вторую причину его беспокойства.

— Ты имеешь в виду меня?

Девушка молча кивнула.

А между тем Макелпайн предпринимал решительные шаги в исследовании причин собственного беспокойства. Он и Даннет стояли перед дверью в номер Харлоу, и Макелпайн вставлял ключ в замочную скважину.

Даннет опасливо огляделся и сказал:

— Не думаю, что дежурный администратор поверил хоть одному вашему слову.

— Какое это имеет значение? — Макелпайн повернул ключ.

— Важно только то, что я получил ключ от номера Харлоу. Разве не так?

— А если бы не получили?

— Значит, пришлось бы взломать эту чертову дверь. Если вы не забыли, однажды я уже это проделал.

Они зашли в номер. Молча и методично принялись осматривать комнату, заглядывать во все мыслимые и немыслимые места. Надо прямо сказать, что в гостиничных номерах число мест, где можно что–нибудь спрятать, весьма ограниченно. Не прошло и пяти минут, как обыск был завершен. Результат его оказался столь же успешным, сколь и удручающим. В недолгом немом молчании они смотрели на то, что обнаружилось под кроватью Харлоу: четыре непочатые бутылки виски и еще одна, наполовину опорожненная.

— О, Господи! — вздохнул Даннет.

Макелпайн кивнул. Перед ним стояла довольно неприятная дилемма: или дать чемпиону последнюю возможность участвовать в международных гонках, или, пользуясь найденными уликами, сейчас же избавиться от него.

— Что будем делать? — опросил Даннет.

— Унесем с собой это проклятое зелье, вот что!

— Но ведь он заметит. И притом, сразу. Насколько мы его теперь знаем, первое, что он сделает, вернувшись сюда, это бросится к своим бутылкам.

— Плевать мне на то, что он заметит! Не побежит же он вниз с криком: “Я Джонни Харлоу! Кто–то выкрал из моего номера пять бутылок шотландского виски!” Нет, он ничего не сможет ни сказать, ни предпринять.

— Конечно, не сможет… Но он будет знать, что бутылки взяты. Какие мысли, по–вашему, возникнет у него в голове?

— Очень интересно, какие мысли могут взбрести в голову начинающему алкоголику? И скажите на милость, почему он решит, будто устроенный досмотр — это дело наших рук? Вряд ли он придет к подобному выводу, ведь если бы эти бутылки обнаружили мы, на него обрушилось бы само небо. Я считаю, скорее так подумал бы он. Но небо на него не обрушится, мы не пророним ни слова. До поры, до времени. Поэтому он придет к выводу, что бутылки у него украл какой–нибудь воришка, возможно, кто–то из членов команды. Ведь среди команды тоже, есть люди, способные на мелкое воровство.

— Значит, мы ничем не сможем ему помочь?

— Мы — не сможем… О, будь я проклят!

— И будь он тоже трижды проклят, этот Харлоу!

— Уже слишком поздно, моя Мэри, — сказал Джонни. — Я больше не могу водить гоночные машины. Дошел до точки. Спроси кого угодно.

— Я не об этом. Я о том, что ты пьешь…

— Я? Пью? — Харлоу, как всегда, был невозмутим. — Кто это говорит?

— Все.

— Значит, все лгут!

Со щеки Мэри на ее ручные часы капнула слеза, но Джонни, даже если и заметил это, не сказал ни слова. Помолчав, Мэри успокоилась и вздохнула:

— Я сдаюсь… Глупо было бы пытаться что–то сделать… Ты идешь вечером на прием к мэру?

— Нет.

— А я — то надеялась, мы пойдем вместе. Может быть, окажешь мне такую милость?

— Чтобы выставить тебя мученицей перед всеми? Нет!

— Но почему ты не ходишь на такие приемы? Ведь туда ходит каждый третий гонщик.

— Я не каждый третий гонщик. Я — Джонни Харлоу. Я — пария, отверженный. У меня тонкая и чувствительная натура, и я не люблю, когда люди не обращают на меня внимания и не разговаривают со мной.

Мэри коснулась его руки.

— Я буду разговаривать с тобой, Джонни. Ты же знаешь, я всегда буду с тобой разговаривать! Всегда!

— Знаю. — В тоне Харлоу не было ни горечи, ни иронии. — Я искалечил тебя на всю жизнь, и ты всегда будешь разговаривать со мной. Лучше держись от меня подальше, моя юная Мэри. Ведь я все равно что яд.

— Некоторые яды мне очень нравятся.

Харлоу сжал ее руку и поднялся.

— Пойдем. Тебе надо успеть переодеться к вечернему приему. Провожу тебя до гостиницы.

Они вышли из кафе. Одной рукой Мэри опиралась на трость, другой взяла Джонни под руку. Вторую трость нес он, приноравливая шаг к походке девушки.

Когда они медленно ковыляли по улице, из темного парадного выскочил Рори Макелпайн. Он сильно дрожал от холодного вечернего воздуха, однако не замечал этого. Судя по выражению удовлетворенности на лице мальчишки, мысли о чем–то более возвышенном и важном согревали его.

Он перешел на другую сторону улицы и двинулся вслед за сестрой и гонщиком, правда, держась от них на весьма значительном расстоянии. У первого же перекрестка он свернул и бросился бежать.

В гостинице он не только уже не дрожал, — обливался потом, поскольку не останавливался даже перевести дух. Прошмыгнув через холл, поднялся по лестнице. В своем номере вымылся, причесался, потренировался перед зеркалом, воссоздавая на лице выражение печальной покорности. Наконец достиг желаемого эффекта и отправился в номер, который занимал отец.

Постучал, услышал невнятное бормотание и вошел.

Номер Джеймса Макелпайна по всем меркам числился как самый комфортабельный в отеле. Будучи миллионером, Макелпайн мог себе позволить такую роскошь. Но в данный момент он не испытывал никакого наслаждения от своих возможностей и, откинувшись в мягком кресле, казалось, погрузился в какое–то угрюмое самосозерцание. Очнулся только в тот момент, когда сын прикрыл за собой дверь, войдя в номер.

— В чем дело, мой мальчик? Неужели нельзя было подождать до завтра?

— Нет, папа, нельзя.

— Тогда выкладывай побыстрее. Я занят…

— Да, папа, я понимаю. — Выражение печали и покорности не сходило с лица Рори. — Но есть кое–что, о чем я обязан тебе оказать. — Он замолчал в нерешительности, словно собираясь с духом. — Дело касается Джонни Харлоу, папа.

— Все, что ты думаешь о Харлоу, не должно предаваться огласке, — несмотря на строгий тон, каким были сказаны эти слова, в потухшем взгляде Макелпайна промелькнуло любопытство. — Все знают, как ты относишься к Харлоу.

— Да, папа… И я об этом подумал, прежде чем идти к тебе… — Рори снова заколебался. — Ты знаешь, что говорят о Джонни Харлоу, папа? То, что он слишком много пьет.

— Ну и что? — голос Макелпайна прозвучал совершенно спокойно.

Рори ценой огромных усилий удержал на лице самое благочестивейшее выражение. Все складывалось куда как лучше, чем он рассчитывал.

— Это правда… Ну, что… что он пьет… Я сегодня видел его в кабачке.

— Спасибо, Рори. Можешь идти. — Макелпайн помолчал. — И ты тоже там был, в кабачке?

— Я? Ну, что ты, папа! Но я видел через стекло…

— Выходит, шпионил?

— Просто проходил мимо, — обиженным тоном ответил Рори.

Макелпайн махнул рукой, показывая, что сын может идти. Рори повернулся к двери, но потом остановился и вновь посмотрел на отца.

— Может, я и не люблю Джонни Харлоу, но Мэри… Мэри я люблю больше всех на свете…

Макелпайн кивнул, он знал, что это правда.

— Я не хочу, чтобы ей причинили зло. Поэтому и пришел к тебе. Она тоже была в кабачке вместе с Харлоу.

— Что? — Лицо миллионера внезапно потемнело от гнева.

— Даю голову на отсечение!

— Ты уверен?

— Совершенно уверен, папа. Конечно, уверен. Глаза у меня пока что в порядке.

— Надеюсь, — вымолвил Макелпайн, когда гнев немного поутих. — Просто я не желаю об этом слышать. Учти, я не люблю доносчиков! Не люблю шпионов!

— Я вовсе не шпионил, папа. — Иногда сознание своей правоты доходило у Рори до абсурда. — Я просто действовал, как сыщик. Когда на карту поставлено доброе имя фирмы “Коронадо”…

Макелпайн поднял руку, обрывая дальнейший поток громких слов, и тяжело вздохнул.

— Ладно, ладно, добродетельное чудовище! Передай Мэри, чтобы зашла ко мне. Сейчас же. Скажи, что я хочу ее видеть. Только не говори, зачем.

Минут пять спустя Рори сменила Мэри. У нее был одновременно настороженный и покорный вид.

Она спросила:

— Кто тебе об этом сказал?

— Неважно кто. Так верно говорят, или нет?

— Папа, мне двадцать лет. — Она держалась очень спокойно. — И я не обязана тебе отвечать. Могу сама о себе позаботиться.

— Позаботиться? Сама? А если бы я выбросил тебя из команды? У тебя нет денег и, пока я не умру, не будет. Деваться некуда, неужели не ясно! Без матери, по крайней мере, ты не можешь до нее добраться. Без специальности. У кого, скажи на милость, хватит смелости взять на работу калеку?..

— Хотела бы я, чтобы ты повторил эти страшные слова в присутствии Джонни Харлоу.

— Тебе может показаться странным, но я не стану на это реагировать. В твоем возрасте я тоже чувствовал себя независимым, был весьма низкого мнения о родительском авторитете. — Он помолчал, а потом спросил с любопытством: — Ты что, влюблена в этого подонка?

— Он не подонок. Он — Джонни Харлоу.

Макелпайн поднял брови, услышав, с какой страстью в голосе говорила дочь.

— Что касается непосредственно твоего вопроса: как ты думаешь, я могу иметь в своей жизни что–то личное?

— Ну, хорошо, хорошо. — Макелпайн вздохнул. — Давай договоримся так: ты — отвечаешь, а я — я объясню, что к чему… О’кей?

Мэри кивнула.

— Вот и хорошо. Так это верно или нет?

— Если твои шпионы столь вездесущи — излишни вопросы?

— Только прошу тебя, выбирай слова! — Упоминание о шпионах задело Макелпайна за живое.

— Извинись за свое “выбирай слова!”.

— О, Боже ты мой… — Макелпайн внимательно глянул на Мэри. В этом взгляде сквозило и раздражение, и восхищение. — А и в самом деле моя дочь! Прошу прощения… Он пил?

— Да.

— Что?

— Не знаю. Что–то прозрачное. Тонизирующий напиток с водой.

— Как же, знаем мы, что это за вода! Сторонись его, Мэри. А не будешь сторониться, отправлю тебя домой, в Марсель.

— Но почему? Почему, папа? Почему?

— Видит Бог, у меня и так достаточно неприятностей, а тут еще единственная дочь связалась с алкоголиком, который скатывается все ниже и ниже.

— Джонни? Алкоголик? Послушай, папа, я знаю, что он пьет совсем немного…

Макелпайн заставил ее замолчать, резко сняв телефонную трубку.

— Говорит Макелпайн. Попросите, пожалуйста, мистера Даннета подняться ко мне. Да, сейчас. — Положил трубку и опять повернулся к Мэри. — Я обещал объяснить, почему задаю такие вопросы. Не хотелось этого делось, но, видимо, придется.

Вошел Даннет. Предчувствие явно подсказывало ему, что ближайшие несколько минут не сулят ничего хорошего.

Шеф предложил присесть.

— Расскажите ей обо всем, Алексис. Пожалуйста!

Даннет совсем растерялся.

— А нужно ли, Джеймс?

— Боюсь, что нужно. Она никогда не поверит мне, если вы не подтвердите, что именно мы нашли в номере Джонни.

Мэри с недоверчивым недоумением смотрела то на отца, то на журналиста. Наконец она выдавила:

— Вы посмели обыскать комнату Джанни?

Даннет глубоко вздохнул.

— У нас были на то основания, Мэри. И слава Богу, что мы это сделали. Самому как–то не верится… Нашли пять бутылок виски. В его номере. И одна из них была уже полупустая.

Мэри растерянно молчала. Видно было, что она верит словам Даннета. Снова заговорил Макелпайн, голос его звучал мягко, почти нежно.

— Мне очень жаль. Всем известно, как ты его любишь. Между прочим, мы забрали бутылки с собой.

— Вы забрали бутылки… — повторила она медленно, глухим голосом, словно не в силах уловить значение услышанного — Но он же узнает! И сообщит о краже. Явится полиция. Найдут отпечатки пальцев. Ваших пальцев… И потом…

Макелпайн перебил:

— Неужели ты считаешь, что Джонни Харлоу признается хоть одной живой душе, что держал у себя в номере пять бутылок виски? — Помолчав, добавил уже другим тоном: — Иди, девочка, переоденься. Через двадцать минут предстоит явиться на прием. И, очевидно, без твоего драгоценного Джонни.

Мэри продолжала сидеть с неподвижным лицом, не сводя с отца округлившихся глаз.

— Прости, — сказал он, — я не хотел тебя обидеть.

Даннет придержал дверь, пока Мэри, хромая, не вышла из номера.

Оба проводили ее взглядом, полным жалости.

Глава 5

Для гонщиков, как и для всех заядлых путешественников, отель остается отелем, и не более того. То есть местом, где можно выспаться, поесть, отдохнуть с дороги. Таковым он является и для массы других проезжающих. Однако недавно построенный вилла–отель “Чессни” на окраине Монцы мог с полным правом претендовать на исключение из этого правила. Превосходный архитектурный замысел нашел превосходное воплощение. Великолепное сочетание архитектуры и пейзажа, огромные номера с высокими потолками, безупречный комфорт, роскошные ванные комнаты, прекрасные, словно парящие в воздухе, балконы, обильный и вкусный стол с первоклассным приветливым обслуживанием. Глядя на все это, любой бы подумал: вот оно, непревзойденное пристанище миллионера, жизненный путь которого усыпан розами…

Однако таким отелю только предстояло стать. А пока что “Чессни” обзаводился своей клиентурой, отрабатывал свой особый стиль приема гостей, завоевывая репутацию его владельцам и покровителям. Для достижения этих бесконечно желанных целей требовалась хорошая л честная реклама.

Поскольку ни один вид спорта на земле не привлекает столько внимания, как Большие гонки Гран—При, администрация гостиницы сочла благоразумным предоставить свой дворец за чрезвычайно низкую плату самым прославленным командам — на весь период международных гонок. Едва ли кто из жильцов раздумывал о философских и психологических мотивах подобного жеста администрации. Вполне возможно, что в будущем году им не позволят устроиться даже в подвальном помещении. Но это будет через год А пока…

Макелпайн и Даннет сидели в огромных обтянутых бархатом креслах, изредка вяло, безо всякого воодушевления, обмениваясь двумя–тремя словами. Казалось, ничто не может вдохновить приятелей.

Наконец Даннет обеспокоенно шевельнулся.

— Наш бродяга–мальчик до сих пор не вернулся с трека.

— У него есть оправдание, — ответил Макелпайн. — По крайней мере, надеюсь, что есть, черт бы меня побрал! Чего–чего, а добросовестности, когда речь идет о работе, у него не отнять. Он собирался проделать несколько кругов, чтобы проверить подвески и переключатели скоростей на новой машине.

Даннет выслушал с мрачным видом.

— А передать это Траккиа, видимо, было нельзя?

— Конечно, нельзя, Алексис. Сами понимаете. Непреложный закон этикета. Джонни не только Номер Один среди гонщиков мира. Наши милые покровители, без которых мы не смогли бы развить такую деятельность, весьма чувствительные люди. Чувствительные к общественному мнению, конечно. Единственная цель, ради которой они пишут на наших автомобилях название своей фирмы, состоит в том, чтобы народ раскупал их автомобили. Шефам важно только то, во что верит публика. А она верит, что Харлоу не имеет себе равных. Значит, самый лучший и самый новый автомобиль должен получить Харлоу. Если он его не получит, публика потеряет веру в Харлоу, в “Коронадо” и в фирму.

— Эх, да что говорить об этом! Может быть, для нас просто еще не пришло время чудес. В конце концов, никто ни разу за последние двенадцать дней не видел нашего чемпиона под хмельком. Может быть, он еще всех нас удивит! А до Больших гонок в Италии осталось всего два дня.

— В таком случае, для чего ему понадобились эти бутылки с виски, которые вы унесли из его номера час назад?

— Можно предположить, что он просто испытывал себя на моральную устойчивость. Знаю, в такое предположение трудно поверить…

— А вы бы поверили?

— Откровенно говоря, Джеймс, не поверил бы. — Даннет опять погрузился в мрачное молчание, из которого вскоре снова вынырнул, чтобы спросить: — Есть какие–нибудь сведения от ваших южных агентов?

— Никаких… Боюсь, Алексис, надеяться больше не на что. Прошло уже четырнадцать недель с тех пор, как исчезла Мари. Большой срок, слишком большой. Если бы с ней произошел несчастный случай, я бы уж знал. Имей место преступление, — наверняка бы стало известно о нем. Как и похищение ради выкупа — вымогатели давно дали бы знать. Она просто исчезла. Пропала? Утонула? Просто ума не приложу…

— А то, что вы часто говорили про амнезию…

— По я так же часто говорил вам, без ложной скромности, что Мари Макелпайн — слишком известная личность, и какое бы психическое расстройство ее не постигло, ее сразу бы нашли.

— Да, вы правы. Мэри очень переживает, не так ли?

— Особенно последние двенадцать дней. А тут еще этот Харлоу… Алексис, мы разбили тогда ей сердце, в Австрии. Я не знал, как далеко она зашла… Да у меня и выбора–то не было.

— Вы возьмете ее сегодня с собой на прием?

— Да. Еле уговорил. Лишь бы отвлечь от переживаний. Только и твержу себе. А может, просто хочу успокоить собственную совесть?.. Не знаю, ничего не знаю. Может быть, делаю еще одну ошибку…

— Мне кажется, тут во многом виноват этот молодчик Харлоу. Значит, это его последний шанс, Джеймс? Еще одна сумасшедшая гонка, еще одно фиаско, еще одно виски. И точка. Так?

— Да.. — Макелпайн кивнул в сторону вращающейся входной двери. — Думаете, нужно ему сообщить? Сейчас?

По ступенькам лестницы из каррарского мрамора поднимался Харлоу. На нем был его обычный безупречный белый комбинезон. Молодая хорошенькая девушка, сидевшая за окошком администратора, улыбнулась гонщику, когда тот проходил мимо. Харлоу бросил на нее ничего не выражающий взгляд, и улыбка исчезла. Чемпион снисходил, продолжая шествие, и сотни уст трепетно сомкнулись при его приближении. Так же велико, видимо, было почтение, которое некогда оказывали спускавшимся с Олимпа на землю богам.

Казалось, Харлоу никого не замечал, и тем не менее, можно было с уверенностью сказать: ничто не ускользало от его внимания. Даже не взглянув в их сторону, он круто вдруг повернулся и направился туда, где сидели Макелпайн и Даннет.

Босс сказал:

— Все ясно. Ни виски, ни ментола. Иначе он шарахнулся бы от меня, как от прокаженного.

В следующий момент Харлоу уже стоял перед ними. Без малейшего оттенка иронии или сарказма сказал:

— Наслаждаетесь приятным вечером, джентльмены?

— Угадали, — ответил Макелпайн. — И наше наслаждение было бы более полным, если бы вы поведали, как ведет себя новый “коронадо”.

— Входит в норму. Джекобсон, в кои–то веки, согласился со мной, что этой машине нужно только небольшое изменение в соотношении скоростей и задней подвески. К воскресенью все будет в полном порядке.

— Значит, никаких жалоб?

— Никаких. Прекрасный автомобиль. Лучший автомобиль фирмы “Коронадо” за все время. За все время. И быстроходный. Быстроходнее предыдущих.

— Намного?

— Еще не выяснил. Но мы уже дважды перекрыли рекордную скорость на круговом заезде.

— Ну и ну… — Макелпайн взглянул на часы. — Пожалуй, пора собираться. Через полчаса мы должны выходить, иначе опоздаем на прием.

— Я что–то устал. Приму дуга, потом — часа два сна, потом — обед. Я здесь ради Гран—При, а не для того, чтобы приобщаться к высшему обществу.

— Вы решительно отказываетесь?

— Я решительно отказался еще в прошлый раз. Если хотите, создал прецедент.

— Но это обязательно…

— В моем лексиконе “обязательно” и “принудительно” — не одно и то же.

— Но там будут два или три весьма влиятельных лица. Специально для того, чтобы встретиться с вами.

— Знаю.

Макелпайн помолчал, потом спросил неторопливо:

— Откуда вы знаете? Это известно только Алексису и мне.

— Сказала Мэри.

Харлоу повернулся и пошел прочь.

— Вот так–то! — Даннет поджал губы. — Каков наглец! Пришел только для того, чтобы сообщить нам, что превысил рекордную скорость, и бросил это с таким небрежным видом, словно рекорды для него — плевое дело. Самое смешное, что я ему верю… Именно для этого он и подходил к нам, не так ли?

— Угу… А также намекнуть, что он все еще остается лучшим из лучших. И кроме того, оказать, что ему наплевать на высшее общество. И что он и впредь будет поддерживать отношения с Мэри, независимо от того, нравится это мне или нет. И наконец, дал всем понять, что у Мэри от него нет решительно никаких секретов… Но куда же запропастилась моя проклятая дочь?

— Да, это было бы очень интересно, — задумчиво протянул Даннет.

— Что именно?

— Знать, сможете ли вы действительно разбить молодое сердце.

Макелпайн тяжело вздохнул и еще глубже погрузился в кресло.

— Думаю, вы правы, Алексис… Думаю, правы. Откровенно говоря, я сейчас с удовольствием столкнул бы их лбами.

Харлоу, облаченный в махровый белый халат, только что приняв душ, вышел из ванной и открыл платяной шкаф. Вынул новый костюм, пошарил по верхней полке. Не найдя того, что нужно, с удивлением приподнял брови. Заглянул в буфет — тот же результат. Остановившись посреди комнаты, задумался и наконец широко улыбнулся.

— Ну и ну! Опять взялись за свои штучки. Умные, дьяволы!

Улыбка блуждала по его лицу, Джонни сам словно бы не верил тому, что сказал. Откинул матрас, заглянул под кровать и, достав маленькую плоскую бутылку виски, осмотрел ее. Сунул бутылку обратно, прошел в ванную, снял с бачка крышку, вынул еще одну бутылку. Проверил уровень (она была наполнена на две трети), положил на место и закрыл бачок, сдвинув крышку слегка наискосок.

Возвратившись в спальню, надел светло–серый костюм и принялся было завязывать галстук, когда раздался шум мощного мотора. Выключил свет, раздвинул занавески и, открыв окно, осторожно выглянул наружу.

У подъезда стоял большой автобус, куда вереницей входили гонщики, административные работники, механики и журналисты. Харлоу внимательно проследил, как в автобус поднимаются те, чье отсутствие в гостинице в этот вечер было для него крайне важно: Даннет, Траккиа, Нойбауэр, Джекобсон и Макелпайн. За руку последнего крепко держалась бледная и подавленная Мари. Наконец все уселись и через несколько мгновений укатили в темноту.

Пятью минутами позже Харлоу стоял перед окошечком администратора. Там сидела все та же хорошенькая девушка, на которую он недавно, проходя мимо, не обратил внимания. На этот раз чемпион приветливо улыбнулся и она, быстро оправившись от шока, вызванного столь неожиданным вниманием знаменитости, вспыхнула от радости и ответила улыбкой. Для тех, кто не принадлежал к миру посвященных, Джонни все еще оставался гонщиком Номер Один.

— Добрый вечер.

— Добрый вечер, мистер Харлоу. — Ее улыбка исчезла. — Боюсь, что автобус уже ушел…

— А у меня свой собственный транспорт. Лицо девушки вновь просветлело.

— Ну, разумеется, мистер Харлоу. Какая я глупая. Ваш красавец “феррари”. Могу я чем–нибудь…

— Да. Вот тут у меня фамилии четырех джентльменов: Макелпайн, Нойбауэр, Траккиа и Джекобсон. Не могли бы назвать номера их комнат?

— Разумеется, мистер Харлоу. Но, боюсь, что джентльмены уже уехали.

— Знаю. Я и ждал, пока они уедут.

— Не понимаю, сэр…

— Просто хочу подсунуть им кое–что под двери. Понимаете?

— О, да! Ох уж эти гонщики!

— Вот номера: 202, 203, 204 и 206.

— Вы перечислили их в тойпоследовательности, в какой я назвал фамилии?

— Да, сэр.

— Благодарю вас. — Он приложил палец к губам. — И, разумеется, никому ни слова.

— Конечно, мистер Харлоу. — Она улыбнулась с видом заговорщицы и проводила его долгим взглядом.

Харлоу достаточно трезво мог оценить силу своей популярности, чтобы понять: молчание милого администратора продлится ну разве что до конца недели, а потом девушка не один месяц прожужжит уши воем об этом случае.

Джонни вернулся к себе в номер, достал из чемодана кинокамеру, отвинтил заднюю стенку, аккуратно ковырнул матово–черный металл крышки и извлек миниатюрный фотоаппарат, величиной с пачку сигарет. Отправив его в карман, вновь дослал крышку в гнездо и положил кинокамеру в чемодан. Задумчиво остановил взгляд на лежащей там же маленькой холщовой сумке с инструментами. Нет, в этот вечер они ему не понадобятся. Там, куда он собирается идти, он сможет найти все необходимое. И тем не менее, сумку взял.

Первым по коридору был номер двести два. Номер Макелпайна. В отличие от шефа, гонщику не пришлось прибегать к хитрости, чтобы выманить ключи из чужого кармана. У Джонни был собственный отменный набор ключей. Замок щелкнул, Харлоу вошел и притворил за собой дверь.

Распотрошив в первую очередь сумку, стоявшую на самой верхней полке стенного шкафа, начал методично обследовать помещение. Ничто не осталось без внимания: ни одежда босса, ни шкафы и шкафчики, ни чемоданы.

Наконец натолкнулся на маленький чемоданчик размером с портфель, закрытый на удивительно мощные и сложные для такого незначительного вместилища запоры. Однако в наборе Джонни имелись самые причудливые и разнообразные ключи, и открыть его не составляло большого труда.

Внутри чемоданчик напоминал настоящий походный офис: документы, включая накладные, чековые книжки, бланки для заключения контрактов. Харлоу интересовали только перехваченные резинкой чековые книжки. Начал быстро листать их но очереди, пока взгляд его не приковали искомые страницы с платежами. Внимательно изучил записи, сокрушенно покачал головой, словно не веря своим глазам. Потом извлек из кармана миниатюрный фотоаппарат и сделал восемь снимков, дважды засняв каждую из четырех страниц. После этого привел комнату в прежний вид.

В коридоре никого не было. Джонни дошел до номера двести четыре — номера Траккиа — и открыл дверь тем же ключом. Гостиничные замки имеют лишь несущественные отличия, так как все должны отпираться одним общим, служебным ключом.

У Траккиа было значительно меньше имущества, нежели у Макелпайна, так что осмотр его жилища занял по времени совсем ничего. Но и здесь Харлоу обнаружил крошечный, совершенно миниатюрный портфельчик. В нем оказалось несколько деловых бумаг, в которых не нашлось ничего интересного. Внимания заслуживала тонкая книжка в черно–красном переплете, в которой имелись записи — некий замысловатый список адресов. Каждый адрес, если речь шла действительно об адресах, был помечен какой–нибудь одной буквой, за которой через интервал следовали две или три строчки совершенно непонятного набора других букв. Некоторое время Харлоу пребывал в сомнениях, потом, пожав плечами, заснял и эти страницы.

Номер Траккиа он оставил в таком же безупречном виде, как и номер Макелпайна.

А две минуты спустя, в номере двести восемь, Джонни, сидя на кровати Нойбауэра и держа на коленях портфель, уже не колебался. Минифотоаппарат деловито пощелкивал. Тонкая записная книжка в черно–красном переплете, которую Харлоу держал в руке, была точной копией той, которую видел у Траккиа.

Наконец добрался до последнего из четырех намеченных объектов. До номера Джекобсона. Джекобсон оказался менее предусмотрительным или же менее хитрым, чем его коллеги. Он держал две банковские книжки, и, открыв их, Харлоу замер в изумлении. Как явствовало из записей, доход Джекобсона раз в двадцать превышал то, что можно было нажить при обычных заработках главного механика. В одной из книжек Харлоу нашел список адресов, рассеянных по всей Европе, составленный на чистом английском языке.

Все это также отразилось на фотопленке.

Гонщик положил бумаги в портфель, а портфель запрятал в чемодан и хотел уже было уйти, как вдруг в коридоре послышались шаги. Харлоу остановился. Шаги приблизились и замерли перед дверью Джекобсона. Джонни выхватил носовой платок и начал прилаживать его на лицо вместо маски, но в этот момент в скважине замка стал поворачиваться ключ. Харлоу едва успел бесшумно проскочить в гардероб и тихо прикрыть за собой дверцу. Входная дверь чуть скрипнула, кто–то вошел.

Харлоу находился в непроглядной тьме. Он слышал, как кто–то двигается по комнате, но по звукам не мог понять, чем занят вошедший. Похоже, тем же, что минутой ранее проделал он сам.

Харлоу на ощупь сложил платок треугольником и приложил к лицу так, что закрыл его до самых глаз. Концы завязал узлом на затылке.

Дверь в гардероб внезапно открылась, взору Харлоу предстала величественная горничная. В руках она держала диванную подушку. Перед женщиной предстала из тьмы жуткая фигура в белой маске, и глаза несчастной, что называется, сразу полезли на лоб. Беззвучно, не издав даже вздоха, горничная зашаталась и стала медленно падать. Харлоу подхватил ее до того, как она успела коснуться мраморного плинтуса, мягко опустил на пол, подложив ей под голову ту же диванную подушку. Потом быстро подскочил к двери, ведущей в коридор, запер ее, сорвав маску–платок, тщательно протер все поверхности, до которых дотрагивался, включая ручку и замки портфеля. Напоследок снял телефонную трубку с аппарата и положил на стол. Уходя, оставил дверь в номер слегка приоткрытой.

Быстро сбежав по лестнице, Харлоу замедлил шаг и уже спокойно вошел в бар.

В следующую минуту был сделан заказ. Бармен посмотрел на гонщика с плохо скрываемым удивлением.

— Что вы сказали, сэр?

— Я сказал: двойную джина и тонизирующей.

— Хорошо, сэр. Очень хорошо.

Бесстрастно, как только мог, бармен приготовил напиток, который Харлоу унес в укромный уголок, сев в кресло между двумя растениями в кадках.

И стал с интересом наблюдать за происходящим в зале.

Вскоре возле коммутатора возникло какое–то необычное оживление. Девушка–телефонистка раздраженно засуетилась. Сигнальные лампочки на ее щитке непрерывно вспыхивали, но ей, видимо, никак не удавалось соединиться с требуемым номером. В конце концов терпение телефонистки лопнуло, она подозвала мальчика–рассыльного и, понизив голос, что–то ему сказала. Понимающе кивнув головой, паренек пересек холл солидным, неторопливым шагом, в полном соответствии с хорошим тоном, принятым в отеле “Чессни”.

Вернулся мальчишка совсем в другом настроении. Быстро промчавшись через зал к телефонистке, он стал что–то настойчиво шептать ей на ухо. Та сорвалась со своего места. Не прошло и минуты, как появился сам администратор и поспешил в сторону лестницы.

Харлоу терпеливо ждал, делая вид, будто время от времени отхлебывает из рюмки. Он знал, что большинство присутствующих украдкой наблюдают за ним, но это его нисколько не смущало. На таком расстоянии они вполне могут подумать, что он пьет лимонад. Бармен–то, конечно, знал, что в рюмке чемпиона. Знал и другое: первое, что сделает Макелпайн, как только вернется, — это потребует счет Харлоу; разумеется, под каким–нибудь благовидным предлогом.

Администратор вновь появился в зале и далеко не начальственной рысцой поспешил к телефону. Весь холл охватило возбужденное ожидание. Теперь всеобщее внимание переключилось с чемпиона на администратора, чем он тотчас не замедлил воспользоваться, выплеснув содержимое рюмки в цветочный горшок. Потом поднялся и не спеша проследовал через холл, направляясь к выходу. Возле администратора задержался.

— Неприятности? — спросил сочувственно.

— И очень серьезные, мистер Харлоу! Очень серьезные. — Администратор держал возле уха телефонную трубку, видимо, ожидая, пока его соединят, и, тем не менее, был явно польщен, что Джонни Харлоу нашел время поговорить с ним. — Грабители! Убийцы! Одна из наших горничных подверглась жестокому и зверскому нападению…

— Боже мой! И где же?

— В номере мистера Джекобсона.

— Джекобсона? Но ведь это же наш главный механик! У него и красть–то нечего.

— Вполне возможно, мистер Харлоу. Но грабитель–то мог и не знать! Не так ли?

Харлоу настороженно спросил:

— Надеюсь, она хоть в состоянии опознать преступника?

— Исключено. Гигант в маске… Выскочил прямо из гардероба. Вот и все, что помнит горничная. Да, и еще она говорит, что в руках у него была дубинка. — Он прикрыл трубку рукой. — Извините, полиция.

Харлоу повернулся, глубоко и с облегчением вздохнул. Пройдя через вращающиеся двери, свернул направо, потом еще раз направо, снова вошел в отель через боковой вход и, никем не замеченный, поднялся в свой номер.

Вынул из миниатюрного фотоаппарата кассету, заменил ее новой, вложил минифотоаппарат в большую камеру, закрепил заднюю стенку и сделал на ее матовой поверхности еще несколько царапин. Использованную кассету вложил в конверт, надписал на нем свое имя и номер комнаты, отнес вниз, в бюро администратора и попросил спрятать в сейф. После этого вернулся в номер.

Час спустя, сменив строгий костюм на темно–синий пуловер и кожаную куртку, Харлоу сел на край кровати и стал ждать. Вскоре внизу глухо зарокотал мощный мотор, гонщик выключил свет, раздвинул занавески, открыл окно и высунулся наружу. Вернулась группа, ездившая на прием к мэру. Харлоу снова задернул занавески, включил свет. Вытащив из–под матраса бутылку виски, прополоскал рот.

Джонни спустился вниз как раз в тот момент, когда вернувшиеся с приема вошли в холл. Мэри, которая теперь пользовалась только одной тростью, опиралась на руку отца. Но как только Макелпайн увидел Харлоу, он поручил позаботиться о дочери Даннету.

Мэри спокойно и внимательно посмотрела на Харлоу, но ничто не изменилось в ее лице.

Харлоу, со своей стороны, попытался пройти мимо них, но Макелпайн преградил дорогу.

— Мэр был очень раздосадован и недоволен вашим отсутствием, — сказал он.

Харлоу, казалось, не волновала реакция мэра.

— Бьюсь об заклад, он был единственным, кто заметил мое отсутствие.

— Вы не забыли, что у вас завтра с утра несколько тренировочных заездов?

— Это же мои заезды, как же я могу о них забыть?

Харлоу попытался пройти мимо Макелпайна, но тот снова встал поперек пути.

— Куда вы?

— Пройтись.

— Я вам запрещаю.

— Вы не можете запретить мне того, что не оговорено в контракте.

Харлоу ушел. Даннет взглянул на Макелпайна, принюхался.

— В воздухе что–то есть, не так ли?

— Видимо, мы чего–то не доглядели, — ответил Макелпайн. — Пойдем посмотрим, что именно мы проморгали.

Мэри перевела взгляд с отца на журналиста.

— Значит, вы опять обыскивали его комнату, пока он был на треке? И теперь, не успел уйти, снова собираетесь это сделать? Какая подлость! Вы ведете себя, как самые низкие жулики! — Она выдернула руку из–под локтя Даннета. — Не прикасайтесь ко мне! Я и без вас найду дорогу!

И прихрамывая, пошла через холл. Оба молча смотрели ей вслед. Потом Даннет с обиженным видом изрек нечто туманно–глубокомысленное:

— Учитывая возможный исход, я имею в виду жизнь или смерть, это весьма неразумная позиция…

— Такова уж любовь, — ответил Макелпайн со вздохом. — Такова любовь…

Сбегая по ступенькам отеля, Харлоу проскочил мимо Нойбауэра и Траккиа. Не только не поздоровался, хотя коллеги пока соблюдали правила вежливости, но, как показалось, даже не заметив их.

Они обернулись. Харлоу шел слишком быстро и слишком напряженной походкой, свойственной человеку, которому хмель ударил в голову, но который изо всех сил старается показать, что с ним все в порядке. Как бы непреднамеренно, качнулся.

Нойбауэр и Траккиа переглянулись, кивнули друг Другу — один лишь короткий раз, потом Нойбауэр зашел в отель, а Траккиа двинулся следом за Харлоу.

Прогревшийся за день воздух вдруг дохнул холодом, я заморосил мелкий дождь. Траккиа это было на руку. Горожане с удивительной нетерпимостью воспринимают все, что касается влажности в атмосфере. И хотя отель “Чессни” был расположен фактически в большой деревне, ее жители исповедовали тот же принцип. При первых каплях дождя улицы быстро опустели, и можно было не опасаться потерять Харлоу из виду.

Дождь занудно упорствовал, и в конце концов двое гонщиков оказались одни на безлюдной улице. Это, конечно, делало положение Траккиа несколько рискованным. Вздумай Харлоу оглянуться, преследователь был бы тут же обнаружен. Однако скоро стало очевидным, что тот не намерен оглядываться. Джонни решительно стремился к одной лишь ему известной цели, поглощенный этим без остатка. Уразумев положение вещей, Траккиа осмелился сократить расстояние. Вскоре между соперниками осталось каких–нибудь десять ярдов.

Между тем в поведении Харлоу появилось нечто странное. Он потерял способность идти по прямой, начал выписывать заметные восьмерки. Один раз даже ткнулся в витрину магазина. Траккиа поймал в стекле выражение его лица. Голова чемпиона тряслась, глаза были полузакрыты. Но в следующее мгновение он встряхнулся и снова решительно, хотя и нетвердо, продолжал путь.

Траккиа подошел еще ближе: состояние Харлоу и забавляло, и вызывало отвращение.

Эти чувства еще более усилились, когда Харлоу, потеряв ориентировку, вдруг споткнулся и его занесло за угол дома.

Очутившись вне поля зрения Траккиа, Джонни тотчас преобразился. Все признаки опьянения пропали, он быстро шагнул в первую же подвернувшуюся темную подворотню. Из заднего кармана вытащил предмет, который, уж точно, гонщики с собой не носят, — дубинку с надеваемой на руку петлей. Просунул в нее руку, опустил столь неожиданный снаряд и замер.

Ждать пришлось недолго. Как только Траккиа завернул за угол, презрение на его лице сменилось замешательством. Тускло освещенная улица была совершенно пустынна. Встревоженный, он ускорил шаг и поравнялся с зияющим провалом подворотни.

Чтобы стать чемпионом Гран—При, надлежит обладать точным расчетом, хладнокровием, острым зрением. Все эти качества были у Джонни в избытке. Удар оказался молниеносным, и так же незамедлительно Траккиа потерял сознание.

Даже не взглянув на поверженного преследователя, Харлоу переступил через него и энергично зашагал прочь.

Но двинулся отнюдь не в прежнем направлении. Повернул обратно, проскочил четверть мили, взял влево и вскоре был уже у стоянки транспортировщиков. Очнувшийся Траккиа вряд ли бы мог предположить, куда именно держал путь этот Харлоу.

А Джонни тем временем пробирался к ближайшему фургону, борт которого даже в дождь и тьму сиял огромными яркими буквами “Коронадо”.

Харлоу отпер дверцу, вошел внутрь. Врубил полный свет, каким пользовались механики при осмотре и наладке тончайшей техники. Включать красный фонарь или принимать прочие меры предосторожности не было нужды. Кто усомнится в праве гонщика заходить в фургон собственной команды?

Харлоу, однако, счел лучше на всякий случай подстраховаться — заперся изнутри и оставил ключ в замке, чтобы никто не смог открыть его снаружи, и заставил фанерой окошки. Только после этого приблизился к полке с инструментами.

Уже по которому разу Даннет и Макелпайн обыскивали номер Харлоу и чувствовали себя при этом прескверно. Но вовсе не по причине угрызений совести — обоим не по душе были их находки. Точнее, то, что обнаружили они в ванной.

Даннет держал в руке снятую с бачка крышку, Макелпайн же извлек из воды бутылку виски. Не находя слов, оба многозначительно переглянулись. Даннет заметил:

— Находчивый малый, наш Джонни! Чего доброго, уж не пристроил ли он корзинку с виски под сиденьем своего “коронадо”! Пожалуй, благоразумнее оставить бутылку там, где ее мы нашли…

— Это зачем же? Какой смысл?

— С ее помощью, может быть, удастся установить его дневную норму, а заберем — наверняка налижется в другом месте. Учтите необыкновенную его способность исчезать, будто призрак, в своем “феррари”.

— Пожалуй, резонно… — В глазах босса заныла боль. — Самый талантливый гонщик нашего времени, а может быть, не исключено, и всех времен, вот до чего докатился. Почему только боги карают таких неординарных людей, как Джонни Харлоу? Как, по–вашему, Алексис? Не потому ли, что боятся их! Ведь они могут подняться до их высот…

— Опустите бутылку обратно, Джеймс.

Двумя номерами дальше тоже сидели два человека и тоже выглядели не особо счастливыми.

Жутко кривясь, Траккиа массировал себе затылок и шею, — нетрудно было представить, какую боль он при этом испытывал. Нойбауэр наблюдал за ним с двойственным чувством сострадания и возмущения.

— Ты уверен, что это дело рук мерзавца Харлоу?

— Уверен, больше некому.

— Дал же он маху… Пожалуй, я потеряю ключ от номера и попрошу на время общий.

Траккиа удивленно глянул на австрийца.

— Что ты задумал, черт возьми?

— Увидишь. Подожди меня здесь.

Через пару минут Нойбауэр вернулся, крутя на пальце кольцо с ключом.

— В воскресенье приглашу на прием к мэру дежурящую внизу блондинку. А затем попрошу у нее ключ от сейфа.

— Вилли, — сказал Траккиа с выражением мученика. — Сейчас не время и не место играть комедию.

— Прошу, — вместо ответа сказал Нойбауэр и открыл дверь.

Они вышли в коридор. Вокруг — ни души. Не прошло и десяти секунд, как оба гонщика уже стояли в номере Харлоу. Нойбауэр взял дверь на защелку.

— А что, если явится хозяин? — спросил Траккиа.

— Кто, по–твоему, сильнее? Мы или он?

Какое–то время они обшаривали комнату. Вдруг Нойбауэр сказал:

— Да, ты был совершенно прав, Никки. Наш дорогой друг Харлоу действительно дал маху.

Он показал Траккиа кинокамеру с царапинами вокруг винтов, закрепляющих заднюю стенку. Затем вынул из кармана складной нож и, сняв заднюю стенку, извлек из тайника миниатюрный фотоаппарат. Вынул кассету, внимательно ее осмотрел.

— Возьмем с собой?

Траккиа отрицательно мотнул головой и тут же сморщился от острой боли.

— Не советую. Иначе он догадается, что мы были здесь.

Нойбауэр бросил:

— Значит, остается только одно?

Траккиа кивнул — его опять передернуло от боли.

Австриец открыл кассету, размотал пленку, поднес к яркому свету настольной лампы. Потом все вернул на прежние места.

Траккиа сказал:

— Правда, это еще ничего не доказывает. Связаться с Марселем?

Нойбауэр кивнул. Они вышли из номера.

Харлоу немного подал автомобиль, внимательно осматривая открывшийся участок пола, поднес фонарь. На одной из продольных планок заметил две параллельные линии, приблизительно дюймах в пятнадцати друг от друга. Харлоу протер место промасленной ветошью: это были вовсе не линии, а очень тонкие прорези. Головки двух штифтов, крепивших планку, блестели как новенькие… Джонни воткнул в щель стамеску, часть планки поднялась с удивительной легкостью. Пошарил в глубине и, судя по всему, был удивлен размерами обнаруженной полости. Вынул руку, поднес пальцы к носу, но, кажется, не уловил никакого подозрительного запаха.

С момента отсутствия Харлоу в “Чессни” и до его возвращения минуло сорок пять минут. Просторный холл казался полупустым, хотя в нем болталось около сотни человек. Большинство, только что с официального приема, ждали ужина.

Первыми, кого увидел Харлоу, были Макелпайн и Даннет, занимавшие отдельный столик. Через два столика от них в полном одиночестве сидела Мэри. Перед ней стоял стакан с каким–то напитком и лежал открытый журнал. Она, конечно, ничего не читала, лицо и поза ее выражали какую–то холодную отчужденность. “Против кого она так ожесточилась? — подумал Харлоу. — Наверное, против меня”. Рори не было. “Наверно, опять что–то высматривает”.

Все трое заметили чемпиона. Макелпайн встал.

— Буду очень признателен, Алексис, если вы возьмете Мэри под свою опеку. Пойду в ресторан. Боюсь, что если останусь здесь…

— Хорошо, Джеймс. Понял вас.

В походке удалявшегося Макелпайна Харлоу прочел холодность и безразличие. Лицо гонщика внешне осталось непроницаемым, однако лишь внешне — отсутствие чувства сменилось некоторым смятением, когда он заметил, что Мэри направляется в его сторону. Сомнений не оставалось. Именно к нему относилась враждебность девушки. Она не скрывала, что ждала прихода Джонни. Милой улыбки любимицы завсегдатаев гоночных треков не было и в помине.

Харлоу внутренне весь собрался. Он уже наперед знал, что сейчас будет сказано ему тихим, но суровым голосом. И угадал.

— Ты нарочно появляешься перед всеми в таком виде? И в таком месте? Ты опять этим занимаешься?

Харлоу нахмурился.

— Отлично! Продолжай в том же духе! Оскорбляй невинного человека. Ты передо мной… то есть я перед тобой… в долгу.

— Просто противно смотреть! Трезвые люди не падают лицом в грязь на улице! Ты только посмотри на себя!

Харлоу огляделся.

— Ого! Ну что ж, приятных сновидений, нежная Мэри.

Он поднялся было по лестнице ступенек на пять, но вдруг резко остановился. Навстречу спускался Даннет. Какое–то мгновение они смотрели друг на друга с неподвижными лицами, потом Харлоу заговорил. Голос его звучал ровно и спокойно.

— Пошли!

— “Коронадо”?

— Да.

— Ну что ж, идем…

Глава 6

Харлоу допил свой утренний кофе и подошел к окну. Теперь у него вошло в привычку завтракать в одиночестве в спальне. Знаменитых осенних рассветов Италии пока что не было и в помине. Над землей нависли тяжелые тучи, сама же земля оставалась сухой. Видимость — превосходная. Идеальная погода для автогонок.

Джонни прошел в ванную, распахнул окно, снял крышку с бачка. Вынув оттуда бутылку с виски, открыл кран и вылил половину содержимого в раковину. Потом спрятал бутылку обратно, обрызгал комнату аэрозольным освежителем воздуха.

На трек ехал один, место пассажира в красном “феррари” теперь редко бывало занято. Там уже находились Джекобсон с двумя его механиками и Даннет.

Коротко поздоровавшись, уже в шлеме и комбинезоне, сел за руль нового “коронадо”.

Джекобсон удостоил коллегу своим обычным хмурым взглядом.

— Надеюсь, вы покажете сегодня хорошее тренировочное время, Джонни.

— А я — то думал, у меня и вчера дела шли неплохо. Во всяком случае, постараюсь. — Приготовившись к старту, Харлоу взглянул на Даннета. — А где же сегодня наш добрый хозяин? Не припомню случая, когда бы он пропустил тренировку.

— В отеле. Дела!

Макелпайн действительно был очень занят. И дело, которое поглощало его в данную минуту, уже почти превратилось в привычку. Босс исследовал уровень содержимого в бутылке из запасов Харлоу.

Не успел шеф войти в ванную, как сразу же понял, что осмотр бутылки в бачке будет всего лишь простой формальностью. Распахнутое окно и благоухающий дезодорантом воздух делали это занятие совершенно излишним. Но, несмотря ни на что, он приступил к поискам.

Лицо босса потемнело от гнева, когда он вытащил со дна бачка наполовину опустошенную посудину. Вернул ее на прежнее место, быстро вышел из номера, рысцой пересек вестибюль и, сев в свой “эстон”, рванул с места так, словно был не на обычной дороге, а на гоночном треке.

Макелпайн прибыл на заправочный пункт “Коронадо” с бешено колотившимся сердцем, будто преодолел это расстояние бегом, на своих двоих. Повстречал Даннета, собиравшегося уже уходить. Все еще задыхаясь, Макелпайн спросил:

— Где этот мерзавец Харлоу?

Даннет с недоуменным видом покачал головой.

— Скажите, где этот пьяный забулдыга? — Макелпайн почти перешел на крик. — Его ни в коем случае нельзя выпускать на трек!

— Масса гонщиков с удовольствием поддержала бы вас.

— Что вы хотите этим сказать?

— Только то, что “пьяный забулдыга” перекрыл рекордное время на две и одну десятую секунды. — Даннет все еще озадаченно качал головой. — Кто бы мог поверить!

— На две и одну десятую? На две и одну десятую? Не может быть! На целых две секунды! Не может быть!

— Спросите у хронометристов. Они зафиксировали это время дважды.

— О, Боже мой!

— Вы как будто недовольны, Джеймс?

— Недоволен?! Я просто в ужасе!.. Ну, конечно, конечно! Он все еще лучший гонщик мира, но в решающий момент у него сдают нервы. Правда, в сегодняшнем рекорде виновато вовсе не его искусство. Просто пьяная храбрость! Одна только, черт возьми, самоубийственная пьяная храбрость!

— Я вас не понимаю.

— Он влил в себя полбутылки, Алексис!

Даннет удивленно уставился. Видимо, не знал, что сказать. Наконец, произнес:

— Не верю. Не верю! Может быть, он и гнал машину как дьявол, но вел ее как Бог… Полбутылки виски! Да он наверняка бы разбился, если бы выпил столько.

— Хорошо еще, что на треке никого не было. А то, пожалуй, опять бы угробил кого–то.

— Да… Но целых полбутылки!

— Хотите пойти взглянуть в бачок его ванной!

— Нет, нет, что вы! Разве я когда–нибудь сомневался в ваших словах? Ничего все же не понимаю…

— И я. Я тоже ничего не понимаю… Ну, а где же сейчас наш чемпион?

— Уехал. Сказал, что с него на сегодня хватит. Сказал также, что завтра займет внутреннюю дорожку, и чтобы никто не смел на нее претендовать. Что–то он высокомерен сегодня, наш Джонни…

— Гм! Он никогда не говорил ничего подобного! Нет, Алексис, это не высокомерие! Это чистой воды эйфория, будь она неладна. Парение в облаках. Вот что! О, Боже всемогущий! Еще одна беда на мою голову.

— Да, еще одна беда, Джеймс.

Если бы Макелпайну случилось в ту субботу попасть днем на одну из невзрачных улиц Монцы, он смог бы убедиться, что его проблемы вдвойне или даже втройне усложнились.

С противоположных сторон узкой улочки смотрели друг на друга два захудалых невзрачных кафе. Объединяло их многое: полинявшие фасады с которых клочьями слезала краска, обвисшие камышовые шторы на окнах, столики под блеклой клеенкой, голые казенные, удивительно не способствующие хорошему аппетиту, интерьеры. По обычаю, кафе подобного типа были разгорожены кабинками, открытыми в сторону улицы.

В одной из таких кабинок, поодаль от окна, на затененной стороне улицы сидели Нойбауэр и Траккиа. Перед ними стояли наполненные, но нетронутые стаканы. Ни тот, ни другой не прикасался к напитку, поглощенные совершенно другим. Интерес обоих всецело сосредоточился на втором кафе, где у самого окна на виду сидели в такой же кабинке Харлоу и Даннет. В руках они держали стаканы и, по всей вероятности, беседовали о чем–то серьезном.

— Ну и что толку? — сказал Нойбауэр. — Ну, выследили мы их. И что? Ты разве умеешь читать по губам?

— Посмотрим, что будет дальше. О Боже. Вилли, как бы мне хотелось уметь читать по губам! И с чего бы эти двое вдруг так подружились? Ведь за последнее время они почти не разговаривали. И почему их принесла аж сюда, чтобы о чем–то поговорить? Наверняка Харлоу задумал что–то. У меня до сих пор ломит шею в затылке. Едва натянул сегодня этот проклятый шлем. А если они действительно снюхались, значит, задумали что–то особенное. Только Даннет всего–навсего журналист. А что могут задумать журналист и бывший гонщик?

— Бывший? А ты сегодня видел его время?

— Все равно бывший. Завтра он сломается, как сломался на последних четырех гонках.

— Да, тут есть и еще одна странность… Почему ему так везет на тренировках и не везет на самих гонках?

— Ничего странного. Всем известно, что Харлоу почти алкоголик. Я сказал бы даже, алкоголик безо всяких “почти”. Ну. несколько кругов он еще может осилить. Три, пять. Но восемнадцать, на гонках Гран—При! Разве алкоголик выдержит такое напряжение? Непременно загнется. — Траккиа отвел взгляд от кафе и с угрюмым видом отхлебнул из своего стакана. — О, Господи, чего бы я не дал, чтобы сидеть с этой парочкой рядом! Внезапно он локтем толкнул Нойбауэра.

— А может быть, этого и не нужно? Может; уже нашлась пара ушей, которые услышат все, что нам нужно? Посмотри–ка!

Нойбауэр глянул в ту сторону, куда показывал Траккиа. В соседнюю кабинку, рядом с той, где сидели Харлоу и Даннет, явно стараясь быть незамеченным, пробирался Рори Макелпайн. В руке стакан с чем–то темным. Выбрал место таким образом, чтобы оказаться спиной к Харлоу. Между ними был всего–навсего какой–нибудь фут с небольшим. Сел. Неестественно выпрямившись, почти прижавшись спиной и затылком к перегородке. Он явно прислушивался к разговору. Нужно было отдать парню должное, он несомненно обладал редким талантом наблюдать и следить, оставаясь при этом вне подозрений.

Нойбауэр спросил:

— Как ты думаешь, что он затеял, этот Макелпайн?

— Сейчас? Здесь? — Траккиа развел руками. — Все, что угодно. В одном можешь быть уверен: старается не ради благополучия Харлоу. Думаю, мальчишка собирает компромат на чемпиона. Просто дьявол, а не парень. А как он ненавидит Харлоу! Признаться, я не хотел бы попасть к такому в немилость.

— Значит, у нас есть союзник? Не так ли, Никки?

— А почему бы и нет? Давай–ка подумаем, что ему сказать хорошенького. — Он внимательно смотрел на противоположную сторону улицы. — Кажется, наш маленький Рори чем–то недоволен.

Никки был прав, лицо Рори выражало смешанное чувство досады, раздражения и озабоченности. Из–за высокой перегородки и сильного шума голосов многочисленных посетителей он мог улавливать из соседней кабины лишь обрывки фраз.

Как назло, Харлоу и Даннет говорили очень тихо. Перед ними стояли высокие стаканы, наполненные чем–то прозрачным, в каждом плавал кусочек льда и ломтик лимона. Даннет задумчиво рассматривал крошечную кассету, лежавшую у него на ладони. Потом бережно спрятал ее в карман.

— Фотография шифра? Вы уверены?

— Уверен. Возможно, даже смесь шифра с какими–нибудь иностранными словами. Трудно сказать, я не очень–то сведущ в подобных делах.

— Я тоже. Но зато мы знаем людей сведущих… И потом, о транспортировщике “Коронадо”. В этом вы тоже уверены?

— Несомненно.

— Значит, мы согревали на своей груди змею? Кажется, так говорят в подобных случаях?

— Несколько неожиданно, правда?

— А не замешан ли Генри в этом деле?

— Генри? — Харлоу отрицательно покачал головой. — Нет. Могу дать голову на отсечение.

— Даже учитывая то обстоятельство, что он, как водитель транспортировщика, участвует в каждой поездке?

— Учитывая даже это.

— И ему придется уйти?

— А что еще можно придумать?

— Так, так… Значит, Генри уходит. Временно. Хотя ни о чем и не знает. Вернется на свою прежнюю работу. Конечно, малый будет сильно обижен. Но что означает такая обида по сравнению с пожизненным пособием…

— А если он откажется?

— Придется устроить ему “похищение”, — деловито сказал Даннет. — Или убрать его как–нибудь иначе, разумеется, не причиняя вреда. Но я думаю, он согласится. У меня даже есть подписанный бланк медицинского освидетельствования.

— Значит, кто–то уже пренебрег врачебным этикетом?

— Пятьсот фунтов — и медицинское заключение о сердечной недостаточности у вас в кармане. От сияния монет врачебная щепетильность тает, как снежок в реке. Ведь у старика действительно не все в порядке с сердцем.

Они допили свои напитки, поднялись и вышли из кафе. Рори не торопился уходить, соблюдая нужный, с его точки зрения, интервал. Вскоре, однако, встал и он.

Нойбауэр и Траккиа также покинули свою кабину и уже через полминуты нагнали Рори. Увидев их, паренек удивился.

Траккиа доверительно сказал:

— Нам нужно поговорить с тобой, Рори. Ты тайны хранить умеешь?

Такое вступление сразу заинтриговало, но он был очень осторожен от природы и редко изменял себе.

— О каких тайнах идет речь?

— Не слишком ли ты подозрителен, Рори!

— Что за тайна у вас?

— Это касается Джонни Харлоу.

— Тогда другое дело. — Последней фразой Траккиа мгновенно завоевал доверие юного сыщика. — Конечно, я умею хранить тайны.

— Только имей в виду! Никому ни слова! Даже намеком. Ни единому человеку! Ни слова! Иначе все полетит к черту. Усек? — спросил Нойбауэр.

— Понятно.

— Ты слышал об АГГП?

— А то нет! Ассоциация гонщиков Гран—При!

— Точно! Так вот, АГГП решила ради нашей безопасности — гонщиков и зрителей — исключить Харлоу из своих рядов. Мы хотим, чтобы его сняли со всех треков Европы. Ты знаешь, что он пристрастился к спиртному?

— Кто же не знает об этом?

— Он много пьет и стал самым опасным гонщиком в Европе. — Голос Нойбауэра звучал тихо, вкрадчиво и очень убедительно. — Треть водителей так запугана, что боится очутиться на трассе рядом с ним. Никто ведь не хочет оказаться вторым Джету.

— Вы считаете… что он…

— Был тогда пьян в стельку. Именно по этой причине и погиб хороший человек. Только потому, что чемпион хватил лишку. Ведь такое поведение на треке равносильно преднамеренному убийству.

— Совершенно согласен с вами. Никакой разницы нет!

— Вот почему АГГП обратилась к Вилли и ко мне с просьбой собрать факты, подтверждающие, что Харлоу систематически пьет. Понимаешь? — спросил Траккиа. — Тем более, что предстоят большие гонки. Хочешь нам помочь?

— И вы еще спрашиваете?!

— Знаем, знаем, что хочешь. — Нойбауэр положил руку на плечо парня (жест, выражающий одновременно и сочувствие, и понимание). — Мы ведь тоже переживаем за Мэри… Вот ты только что видел Харлоу и Даннета в кафе. Харлоу пил?

— Да я их, собственно, и не видел. Сидел в соседней кабине. Но слышал, что мистер Даннет говорил что–то насчет джина, и видел, как официант понес им два высоких бокала, правда, похоже, что с водой…

— С водой!.. — Траккиа скорбно покачал головой. — Уверен, там было нечто совсем другое. Правда, сомнительно, чтобы Даннет… А впрочем, кто его знает? Они что–нибудь говорили о выпивке?

— Мистер Даннет? Он тоже не совсем того?..

Траккиа ответил уклончиво, хорошо зная, что это лучший способ возбудить интерес:

— Не знаю насчет мистера Даннета… Во всяком случае, он раньше не злоупотреблял.

— Они говорили очень тихо. Единственное, что я слышал, касалось замены кассеты. В кинокамере, кажется. И еще насчет того, что Харлоу что–то передал Даннету. Я не очень понял.

— Это вряд ли нас касается, — заметил Траккиа. — Но все остальное — да. Смотри в оба и впредь держи ушки востро.

Рори кивнул, тщательно скрывая новоприобретенное чувство собственной значимости. Они расстались.

Нойбауэр и Траккиа посмотрели друг на друга глазами, в которых кипела ярость. Сквозь стиснутые зубы Траккиа процедил:

— Хитер, однако, наш чемпион… Теперь мы у него на кассете. А та, которую мы уничтожили, была просто фальшивкой. Фальшивкой!

Вечером того же дня Даннет и Генри сидели, уединившись, в дальнем углу холла “Чессни”. Даннет, как всегда, держался несколько замкнуто. Генри выглядел заметно растерянным, хотя, вне всякого сомнения, его острый от природы ум старался оценить данную ситуацию и приспособиться к назревающей новой. Сейчас Генри прилагал усилия к тому, чтобы обрести, пускай внешне, невозмутимость и простодушие.

— Однако, — сказал он, — здорово же вы умеете сложить все в одну строку, мистер Даннет! — Тон почтительного восхищения перед высшим интеллектом был найден и выражен в совершенстве. Но на журналиста это абсолютно не подействовало. Ясное дело, Генри удивился.

— Если вы хотите сказать, что я выразил свои мысли сжато и ясно, Генри, то вы правы. Я действительно, можно сказать, уложил все в одну строку. Так, да или нет?

— О, Господи, мистер Даннет! Вы и подумать человеку не даете.

Журналист нетерпеливо продолжал:

— О чем же тут думать? Просто скажите: “да” или “нет”. Соглашайтесь или отказывайтесь.

Генри не хотелось сразу выкладывать свои козыри.

— А если я откажусь?

— Вот когда вы откажетесь, тогда и поговорим, что будет.

Такой ответ Даннета явно обеспокоил Генри.

— Не нравится мне этот разговор, мистер Даннет. Как–то не так он звучит.

— Как же он звучит на ваш слух, Генри?

— Ведь вы, надеюсь, не собираетесь меня шантажировать или угрожать?

У Даннета был вид человека, предупредившего, что считает до трех.

— Извините за выражение, Генри, но вы… вы просто несете чушь. Как можно шантажировать человека, который живет такой чистой и безупречной жизнью? Ведь вся ваша жизнь чиста и безупречна, не так ли? И потом, почему, скажите на милость, я стал бы вам угрожать? — Он выдержал долгую паузу. — Так “да” или “нет”?

Генри покорно вздохнул.

— Да! И будь все проклято! Мне терять нечего. За пять тысяч фунтов и работу в нашем марсельском гараже я продал бы в рабство и свою родную бабушку, упокой, Господи, ее душу!

— Это было бы излишне. Только абсолютное молчание — ничего больше. Вот вам справка от местного врача. Он удостоверяет, что вы страдаете сердечной недостаточностью и больше не сможете выполнять тяжелую работу. Ну, скажем, водить транспортировщик.

— Последнее время я действительно не в форме — это факт!

Даннет позволил себе чуть заметно улыбнуться.

— Так я и думал.

— А мистер Макелпайн знает уже?

— Узнает, когда вы ему скажете.

— И он не станет возражать?

— Вы имеете в виду, примирится ли он с вашим заявлением? Могу сказать — да, примирится. У него просто не будет иного выхода.

— Могу я узнать, зачем все это?

— Нет. Вам заплатят пять тысяч фунтов как раз за то, чтобы обойтись без вопросов. Как и без болтовни. Напрочь.

— Ну и странный же вы журналист, мистер Даннет!

— Очень странный.

— Мне говорили, что когда–то вы работали бухгалтером в этом… ну, как там оно называется… В Сити! Почему вы оттуда ушли?

— Здоровьице не позволяло там оставаться, Генри. Эмфизема. Есть такая легочная болезнь…

— Что–нибудь вроде сердечной недостаточности?

— В наш век страстей и стрессов, Генри, завидное здоровье — это благо, дарованное очень немногим. А теперь вам лучше отправиться на встречу с мистером Макелпайном.

Генри ушел. Даннет набросал короткую записку, надписал адрес на плотном светло–коричневом конверте, пометил в верхнем левом углу “Важное и срочное”, спрятал записку и микрофильм в конверт и в свою очередь удалился.

Выходя в коридор, он не обратил внимания, что соседняя дверь слегка приоткрыта, а следовательно, не заметил, как чей–то глаз следит за ним в узкую щель.

Это был Траккиа. Через некоторое время Никки с балкона помахал кому–то рукой, подавая сигнал. Вдали, на значительном расстоянии от отеля, смутно угадываемая человеческая фигура ответила тем же.

Траккиа сбежал вниз по лестнице к поджидавшему Нойбауэру. Они направились в бар. Заказали безалкогольное. Их заметили и закивали по меньшей мере человек двадцать, публика знала обоих едва ли не так же хорошо, как самого Харлоу. Но Траккиа не был бы Траккиа, если бы обеспечил себе алиби лишь наполовину.

— В пять часов мне должны позвонить из Милана, — сказал он бармену. — Который час на ваших?

— Ровно пять, мистер Траккиа.

— Передайте, пожалуйста, телефонистке, что я в баре.

Кратчайший путь на почту проходил через узкий переулок, застроенный служебными помещениями и гаражами. Переулок был пуст. Последнее обстоятельство Даннет приписал наступлению субботнего вечера. На всем протяжении улочки безлюдье нарушал только один человек, возившийся с мотором автомобиля перед распахнутым гаражом. На голове у него был темно–синий флотский берет, надвинутый до самых глаз, скорее на французский, чем на итальянский манер, а лицо столь основательно перепачкано смазкой, что разглядеть его было практически невозможно.

Даннет невольно подумал, что” команде “Коронадо” такого механика не потерпели бы и пяти секунд. Но одно дело — приводить в порядок “коронадо”, и совсем другое — ремонтировать обшарпанный “фиат–шестьсот”.

Не успел Даннет поравняться с машиной, как горе–механик резко выпрямился. Даннет вежливо посторонился в намерении обойти его, но в тот же миг механик, упершись одной ногой в борт автомобиля, обрушил на Даннета всю тяжесть своего тела. Теряя равновесие и уже падая, журналист влетел в открытую дверь гаража. Его неожиданный полет был внезапно и успешно ускорен двумя дюжими огромными фигурами, лица которых скрывались под натянутыми на головы чулками. В следующее мгновение двери гаража захлопнулись.

Рори был поглощен чтением черного юмора в журнале, Траккиа и Нойбауэр сидели у стойки бара. И тут в холле появился Даннет. Это событие тотчас же привлекло всеобщее внимание. Да и как иначе. Журналист не вошел, а ввалился, волоча ноги как пьяный, и непременно бы упал, если бы не два полицейских, которые поддерживали его под руки. Изо рта и разбитого носа Даннета хлестала кровь, правый глаз почти заплыл, на лбу зиял страшный порез, — все лицо просто обезображено.

Траккиа, Нойбауэр и дежурный администратор одновременно бросились к нему.

— Царь небесный! Да что же такое с вами приключилось, мистер Даннет? — всплеснул руками Траккиа.

Тот попытался улыбнуться, но вышла жутковатая гримаса. Едва выдавил из себя:

— Кажется, на меня напали…

— Но кто?.. Где?.. Почему?.. Почему, мистер Даннет?

Полицейский предостерегающе поднял руку и обратился к администратору:

— Пожалуйста, поскорее доктора!

— Одну минуту! У нас в отеле сейчас семь врачей. — Девушка–дежурная повернулась к Никки. — Вы знаете, как пройти в номер мистера Даннета? Если бы вы и мистер Нойбауэр были так добры проводить офицеров…

— Не нужно. Мистер Нойбауэр и я.. Мы сами доставим его в номер.

Один из полицейских сказал:

— Извините, но нам тоже придется подняться. Чтобы снять показания…

Он запнулся, наткнувшись на угрожающий взгляд Траккиа

— Оставьте номер полицейского участка у этой молодой леди. Вас вызовут, как только врач разрешит мистеру Даннету разговаривать Но не раньше. А сейчас он немедленно должен лечь в постель. Вы поняли?

Они поняли, кивнули и удалились без лишних слов.

Траккиа и Нойбауэр, в сопровождении Рори, которого происшествие столь же озадачило, сколь и возмутило, доставили журналиста в номер и принялись укладывать потерпевшего в постель. Появился врач. Это был молодой, весьма компетентный итальянец. Чрезвычайно вежливо он попросил посторонних покинуть комнату.

В коридоре Рори спросил:

— Кому это понадобилось такотделать мистера Даннета?

— Кто его знает… — ответил Траккиа. — Есть люди, готовые на все, лишь бы не заниматься честным трудом. — Он метнул на Нойбауэра взгляд, явно рассчитывая, что Рори его заметит. — На свете масса негодяев, Рори. И дело полиции — ловить их.

— Значит, вам все равно?..

— Мы гонщики, мой мальчик, — оказал Нойбауэр, — а не сыщики.

— Я не мальчик! Мне скоро семнадцать. И я не дурак! — Рори овладел собой и, подавив вспышку гнева, пытливо посмотрел на взрослых. — Все это очень подозрительно. Происходит что–то нечистое. Держу пари, что здесь каким–то образом замешан Харлоу!

— Харлоу? — Траккиа поднял бровь, как будто слова парня показались ему забавными, что весьма не понравилось Рори. — Брось, Рори! Ты сам подслушал разговор Харлоу и Даннета во время их дружеской беседы.

— В том–то и дело, что я не подслушал их разговор! Я только слышал их голоса, а не о чем говорилось. Говорить же они могли о чем угодно. Может быть… Харлоу угрожая Даннету… — Рори на мгновение умолк, оценивая внезапно возникшее интригующее предположение, которое в следующее мгновение уже превратилось в уверенность. — Конечно! Харлоу угрожал Даннету, потому что Даннет выслеживал или шантажировал его

— Рори, — ласково произнес Траккиа, — право же, ты начитался комиксов. Даже если бы Даннет выслеживал и шантажировал Харлоу, какой смысл Джонни избивать репортера? Ведь он будет по–прежнему, как ты говоришь, выслеживать и шантажировать Боюсь, что–то тут не того, ты не додумал.

Рори сказал со значением:

— Что ж, я, возможно, еще соображу Даннет говорит, его избили в том узком переулке, что выходит на главную улицу. Знаете, что находится на другом конце переулка? Почтовое отделение! А что, если Даннет шел на почту отправить какие–нибудь свидетельства против Харлоу? Что, если он боялся оставлять их при себе? Вот Харлоу и помешал ему попасть на почту!

Нойбауэр взглянул на Траккиа и снова перевел взгляд на Рори. Уже без улыбки опросил:

— Какие доказательства, Рори?

— Откуда я знаю? — Парень не мог сдержать раздражение. — Я и так уже достаточно поломал голову. Может быть, теперь ваш черед поразмыслить?

— Может быть, если уж на то пошло. — Траккиа и Нойбауэр приняли глубокомысленный вид. — Кстати, тебе лучше помалкивать об этом, малыш. Надо помнить о том, что у нас нет ни малейших доказательств, а на свете существует такая штука, как закон о клевете.

— Я уже сказал вам, что не дурак! Кроме того, хотел бы я па вас посмотреть, когда б все узнали, что вы осмелились хоть пальцем тронуть самого Джонни Харлоу!

— Тоже верно, — ответил Траккиа. — Плохая молва на крыльях летит. Вот, кстати, и мистер Макелпайн.

На площадке лестницы действительно появился шеф. За два месяца он еще больше осунулся, постарел и выглядел угрюмым и гневным.

Он опросил:

— Это правда? Насчет Даннета.

— Боюсь, что да, — ответил Траккиа. — Кто–то здорово его отделал. Один или несколько негодяев.

— О, Боже мой! Но за что?

— Похоже, с цепью ограбления…

— Ограбления?! Среди бела дня? Поистине цивилизация дает сладкие плоды! И когда же это случилось?

— Да не более десяти минут назад. Когда он уходил, мы с Вилли сидели в баре. Было ровно пять. Я как раз справился о времени у бармена, так как ждал телефонного звонка. Когда Даннет вернулся, мы находились там же, и я заметил время по своим часам, подумав, что это, возможно, поможет полиции. Было двенадцать минут шестого.

— Где же он сейчас?

— У себя в номере.

— Почему же вы втроем…

— Там врач. Он выставил нас.

— Ну, меня–то не выставит, — сказал Макелпайн уверенным тоном.

Он оказался прав. Минут пять спустя в коридоре появился итальянец, а еще через пять минут из номера вышел сам босс. Глаза его метали молнии и в то же время выражали глубокое беспокойство. Он направился прямо к себе.

Траккиа, Нойбауэр и Рори сидели за столиком у стены, когда появился Харлоу. Если он их и видел, то не обратил никакого внимания, прошел через холл прямо к лестнице. Два или три раза нехотя улыбнулся в ответ на робкие приветствия и почтительные улыбки.

— Согласитесь, что нашего Джонни не очень–то волнуют вопросы жизни, — заметил Нойбауэр.

— Держу пари, ему на все наплевать, — сказал Рори. Его нельзя было обвинить в злословии, ибо он еще не владел этим скверным искусством. — Держу пари, что и вопросы смерти нашего чемпиона не очень–то волнуют. Даже если бы речь шла о его родной бабушке, он бы…

— Рори! — Траккиа предостерегающе поднял руку. — Не давай слишком много воли своему воображению. Ассоциация гонщиков Гран—При — весьма солидное учреждение. У нас, как говорится, хорошее общественное лицо, и мы не собираемся его портить. Конечно, мы рады, что ты на нашей стороне, но несдержанность может только навредить всем, кто имеет к делу хоть какое–то отношение.

Рори встрепенулся, затем встал и с напыщенным видом исчез.

Нойбауэр заметил с грустью:

— Боюсь, Никки, что эту молодую и горячую голову весьма скоро ожидают не самые приятные минуты в жизни.

— Ему не повредит, — ответил Траккиа. — Да и нам с тобой — тоже.

Пророчеству Нойбауэра суждено было сбыться удивительно скоро.

Харлоу закрыл дверь и устремил взор на неподвижно распластавшуюся фигуру Даннета, лицо которого, несмотря на добросовестность и опытность врача, выглядело так, будто репортер всего несколько минут назад стал жертвой грандиозной автомобильной катастрофы, избежав смерти только благодаря чуду. Говоря по совести, разглядеть лицо не представлялось возможным. Оно было почти сплошь залеплено пластырем, под которым скрывались ссадины и кровоподтеки. Торчал только нос да отливавший всеми цветами радуги огромный синяк под заплывшим глазом. О недавних превратностях судьбы красноречиво говорили также швы на лбу и верхней губе.

Харлоу сочувственно пощелкал языком, бесшумно вернулся к двери. Рывком распахнул ее. В номер буквально упал Рори, растянувшись во весь рост на великолепном мраморном полу.

Не говоря ни слова, Харлоу запустит пальцы в черные курчавые волосы мальчишки и, подняв, поставил на ноги. Рори издал пронзительный, из глубины души крик. Все так же молча. Харлоу, точно клещами, схватил парня за ухо и провел по коридору к номеру Макелпайна. По лицу Рори текли слезы — от жгучей обиды и боли.

Лежавший уже в кровати босс приподнялся на локте. Лицо его вспыхнуло от ярости при виде столь жестокого обращения с собственным сыном.

Гонщик сказал:

— Я знаю, что сейчас не очень–то пользуюсь благосклонностью членов команды “Коронадо”. Знаю также, что это ваш сын. Но если я еще хоть раз увижу, как этот юный бродяга шпионит, подслушивая за дверью, я как следует его проучу.

Макелпайн растерялся.

— Не верю. Не могу поверить… — Голос его звучал предельно неубедительно.

— Мне безразлично, верите вы или нет. — Гнев Харлоу вроде бы миновал. — Но Даннету вы, конечно, поверите. Пойдемте спросите! Я находился у него в номере и открыл дверь слишком внезапно для нашего юного друга. Он так истово налегал на филенки, что даже грохнулся на четвереньки. Я помог ему встать, ухватив’ за шевелюру. По этой причине и слезы.

Макелпайн взглянул на сына отнюдь не отеческим взглядом.

— Это правда?

Рори вытер глаза рукавом и, с угрюмой сосредоточенностью уставившись на носки своих ботинок, благоразумно молчал.

— Предоставьте его мне, Джонни… — Макелпайн не то чтобы очень рассердился или расстроился, казалось, он просто очень устал. — Прошу прощения, я вовсе не сомневался, что вы сказали правду.

Харлоу вернулся к Даннету. Запер за собой дверь. Репортер молча следил за ним. Джонни тщательно обыскал всю комнату. Явно неудовлетворенный результатом, зашел в ванную, пустил сильную струю воды из крана и душа. В устроенном шуме самый чувствительный микрофон не способен уловить звуки человеческой речи.

Даже не сказав “с вашего разрешения”, обшарил все карманы в одежде, бывшей на Даннете в момент нападения. Водворив содержимое обратно, взглянул на приятеля, на его разорванную рубашку, на светлую полоску, оставленную на загорелом запястье ремешком от часов.

— Вам не приходило в голову, Алексис, что некоторые ваши действия кое–кому поперек горла, и эти люди попытаются отбить у вас охоту продолжать в том же духе? — спросил он.

— Интересно… чертовски интересно. — Голос Даннета, увы, звучал так глухо и так невнятно, что предосторожности насчет микрофона были, пожалуй, излишни. — Почему, в таком случае, они не попытались отбить у меня эту охоту насовсем?

— Только идиот убивает без надобности. А ведь мы с вами замахнулись не на идиотов. Впрочем, в какой–то момент… Короче говоря, кто знает! Ну, да ладно. Забрали все: бумажник, мелочь, часы, запонки, даже полдюжины ваших авторучек, ключи от машины. Словно действовали по списку. Согласны?

— Черт с ним, со всем этим! — Даннет сплюнул кровь в кусочек ваты. — Самое скверное, что пропала кассета…

Харлоу замялся, как бы смутившись.

— Ну и пусть себе пропадает, Алексис…

Единственным живым местом на лице Даннета был отекший правый глаз — именно его после минутного замешательства и обратил разгневанный журналист на гонщика.

— Что вы хотите этим сказать, черт бы вас побрал?!

Харлоу с отсутствующим видом смотрел куда–то в пространство.

— По совести, Алексис, я действительно чуток виноват перед вами, но кассета, из–за которой вы сокрушаетесь, цела и невредима. Она находится в сейфе отеля. Та же, которую забрали ваши “друзья”, не содержала ничего компрометирующего.

Пораженный этим сообщением, Даннет попытался было приподняться, но Харлоу мягко, хотя и решительно, заставил его снова опуститься на подушку.

— Не надо только волноваться, Алексис. Подумайте о здоровье. Поймите, у меня не было другого выхода. За мной следили, пришлось выкручиваться. Иначе бы несдобровать. Но, видит Бог, я не мог даже предположить, что они так поступят с вами. — Он помолчал и добавил: — Но я все–таки вывернулся…

— Не слишком ли самоуверенно? — Даннет произнес это вполне уже мирно, хотя глаз его продолжал сверкать.

— Не слишком. Представьте, Алексис: они проявляют пленку и обнаруживают микрофотографии — почти сто штук. И все это снимки газотурбинного двигателя. Конечно же, “друзья” решат, что я такой же, как и они, преступник, но только по части промышленного шпионажа. Следовательно, не соперник. Думаю, ребята оставят нас в покое.

— Ну и хитер, стервец! Закрутить такое?!

— Иногда надо, — ответил Харлоу, направляясь к двери. Уже открыл ее и опять обернулся к Даннету. — Тем паче, коль все это за чужой счет.

Глава 7

С утра на пункте обслуживания “Коронадо” весь взъерошенный Макелпайн и кое–как поднявшийся с постели Даннет вели приглушенный, но очень бурный спор. Оба были не на шутку встревожены. Босс и не пытался скрыть душившую его ярость.

— Но бутылка пуста! Понимаете? — говорил он. — Пуста до последней капли. Только что лично проверил… О, Господи! Да я просто не могу выпускать его на трассу. Он еще кого–нибудь угробит!

— Если снять его с соревнований, придется объяснять причину прессе. Событие сенсационное, разразится международный скандал. Причем, такого масштаба, какого спорт не видел лет десять. Не говоря уж о том, что, ко всему прочему, это убьет Джонни. С профессиональной точки зрения, разумеется…

— Пусть он даже погибнет как профессионал, зато не угробит никого другого!

Даннет сказал:

— Разрешите ему участвовать в первых двух заездах. Если выйдет в лидеры, оставите его в покое. Будучи лидером, он никого не сможет угробить. Если же не вырвется вперед, снимете с дистанции. А для прессы что–нибудь придумаем. Во всяком случае, не стоит забывать, что он отчебучил вчера после такой дозы спиртного.

— Вчера ему просто повезло, а сегодня…

— А сегодня слишком поздно что–либо менять.

— Да, сегодня и впрямь слишком поздно…

Первым гонщиком, оторвавшимся от Никки Траккиа, был Харлоу на своем светло–зеленом “коронадо”. Макелпайн без особой радости в голосе сказал, обращаясь к Даннету:

— Одна ласточка весны не делает…

Во время восьмого заезда, а может, чуть раньше, босс начал уже сомневаться в своих орнитологических познаниях. Вид у него был слегка ошеломленный. Брови Даннета заметно поползли вверх. Выражение лица Джекобсона едва ли свидетельствовало о душевном подъеме, тогда как Рори, в тщетной попытке не подавать вида, буквально исходил злобой. Только Мэри открыто и щедро проявляла свои чувства. Лицо ее светилось.

— Еще только восьмой заезд, а у него уже три рекорда, — сказала она, словно не веря сама себе. — Три рекорда из восьми…

Но к концу девятого заезда настроение присутствовавших на пункте команды “Коронадо” резко изменилось. Джекобсон и Рори едва скрывали радостное волнение, Мэри с тревогой грызла свой карандаш. Макелпайн был мрачнее грозовой тучи, ко всему примешивалась еще и тревога.

— Опаздывает на сорок секунд, — произнес он. — Па сорок секунд! Все прошли, а его даже не видно… О, Боже ты мой! Да что же там стряслось?

— Может, обзвонить контрольные пункты? — предложил журналист.

Макелпайн кивнул. Даннет стал накручивать диск. Первые два звонка не дали никаких результатов. Даннет начал уже набирать третий контрольный пункт, когда на трассе возник “коронадо” Харлоу. Судя по звуку мотора, автомобиль находился в полном порядке, чего, однако, нельзя было сказать о самом Харлоу. Когда он выбрался из машины и снял очки, глаза его были тусклы и налиты кровью. С минуту он смотрел, будто сквозь пелену, а потом только развел руками.

— Очень сожалению. Пришлось остановиться. Двоится в глазах. Не видел дороги… Да и сейчас плохо вижу…

— Переодевайтесь! — Мрачный и резкий тон Макелпайна заставил всех вздрогнуть. — Я отвезу вас в больницу!

На миг растерявшись, Харлоу пожал плечами и пошел прочь.

Даннет спросил упавшим голосом:

— Надеюсь, вы повезете его не к нашему врачу?

— Я повезу его к моему другу. Он не только крупный специалист, но и вообще широко образованный медик. Мне нужен сущий пустяк — небольшая проверка. Ее результаты не сохранить в тайне, обратись я к нашему врачу.

Даннет спросил тихо, почти печально:

— Хотите проверить наличие алкоголя в крови?

— Вот именно! Всего–то один анализ…

— И на этом закончится путь суперзвезды гонок Гран—При?

— Да, на этом закончится!

Для человека, имевшего все основания полагать, что сто карьера профессионала закончена, Харлоу, сидевший в больничном коридоре, выглядел слишком спокойным и невозмутимым. Даже покуривал сигарету. Задумчивым взором поглядывая на дверь в дальнем конце коридора.

За этой дверью, всем своим видом демонстрируя недоверие и замешательство, Макелпайн разговаривал с врачом, доброжелательным пожилым бородачом за столом напротив.

— Не может быть! — сказал Макелпайн. — Не может этого быть! Исключено!

— Исключено или нет — я только констатирую факт. Мой опытнейший коллега проверил дважды. Алкоголя в крови не больше, чем у человека, который всю жизнь был заядлым трезвенником.

Макелпайн покачал головой.

— Не может этого быть. Послушайте, профессор, у меня есть доказательства.

— Для нас, врачей, нет ничего невозможного. Скорость усвоения алкоголя у различных людей разная. Вы даже не поверите мне, если я скажу, насколько она различна. И у такого молодого и явно здорового парня, как ваш друг…

— Но глаза!.. Вы видели его глаза? Мутные, налитые кровью…

— Ну, на это могло быть полдюжины различных причин…

— А расстройство зрения?

— Глаза у него нормальные. Насколько хорошо он видит, сказать пока трудно. Иногда глаза сами по себе совершенно здоровы, но поврежден зрительный нерв. — Доктор поднялся. — Я бы сделал целую серию проб. Но, к сожалению, не могу, ждут в операционной. Может быть, молодой человек зайдет сюда вечером, часиков в семь?

Макелпайн кивнул — обязательно зайдет, поблагодарил врача и вышел. Подойдя к Харлоу, взглянул на сигарету, которую тот держал в руке, — ни малейшего намека на дрожь. Оба молча вышли из больницы, сели в машину шефа и поехали обратно по дороге в Монцу.

Харлоу первый нарушил тягостную паузу:

— Не считаете ли, — начал он кротким голосом, — что мне, как лицу заинтересованному, полагалось бы знать, что сказал врач?

— Пока ничего, — отрывисто бросил Макелпайн. — Хочет провести серию проб. Первая — сегодня вечером, в семь часов.

— Думаю, вряд ли это нужно, — все тем же голосом возразил Джонни.

Макелпайн вопросительно посмотрел на него.

— Как это понимать?

— В полумиле отсюда небольшая закусочная. Остановите, пожалуйста, там. Нам нужно кое о чем поговорить…

В семь вечера (то есть когда Харлоу должен был находиться в больнице) Даннет сидел в номере у Макелпайна. Оба выглядели, как на похоронах.

Даннет сокрушался:

— О, Боже мой, Джеймс! Неужели он вам так и сказал?

— Именно так и сказал… Нечего, мол, играть в прятки. Нервы сдали, карьера окончена… Один Бог знает, сколько мужества понадобилось парню, чтобы сообщить все это.

— А как насчет виски?

Макелпайн отхлебнул из своего бокала.

— А насчет виски… Говорит, что терпеть не может это чертово зелье и благодарен, что есть причина никогда не дотрагиваться до него.

Теперь настала очередь Даннета приложиться к своему бокалу.

— И что же теперь с ним будет, с нашим бедолагой? Только не подумайте, Джеймс, я прекрасно понимаю, чего это вам стоит. Вы теряете лучшего гонщика… Но сейчас меня больше беспокоит Джонни.

— Меня тоже. Но что делать? Что делать?!

А человек, послуживший причиной всех этих переживаний, проявлял удивительную невозмутимость. Если учесть, что команда из–за него потерпела сокрушительнейшее поражение в истории автогонок, то Джонни выглядел довольно бодро. Завязывая перед зеркалом галстук, он даже насвистывал, иногда умолкая и улыбаясь какой–то своей затаенной мысли. Наконец он надел куртку, спустился в холл, заказал в баре стакан оранджа и сел за ближайший столик.

Не успел отпить и глотка, как в холл вошла Мэри и уселась рядом. Обеими руками она крепко сжала руку парня.

— Джонни! — прошептала она. — О, Джонни!

Харлоу печально взглянул на девушку.

Она продолжала:

— Папа мне только что все сказал… Что теперь нам делать Джонни?

— Нам?

Она помолчала, испытующе глядя на Харлоу, потом отвела взгляд.

— В один день потерять двух лучших друзей…

Глаза ее были сухи, но голос дрожал.

— Двух лучших друзей? Кого ты имеешь в виду?

— Я думала, что ты знаешь… У Генри неважно с сердцем. Он вынужден бросить работу.

— Генри? О, Боже! — Харлоу сжал ее руки. — Бедный старина Генри! Что же с ним теперь будет?

— Насчет его судьбы можно не беспокоиться! Папа устраивает его у себя в Марселе.

— Ну, в таком случае, это, пожалуй, к лучшему. Генри уже тяжеловато справляться с такой нагрузкой, какую приходится нести здесь.

Несколько секунд Харлоу сидел погруженный в глубокую задумчивость, потом сказал:

— Знаешь, Мэри, я ведь тебя люблю. Ты должна знать. Но… Минутку! Сейчас вернусь.

Харлоу поднялся к боссу. Там оказался и Даннет, у которого был такой вид, будто величайших усилий ему стоило не разразиться гневом. Макелпайн выглядел сильно расстроенным. Он то и дело тряс головой.

— Нет, нет и нет! Ни за что! Ни при каких обстоятельствах! Таких вещей не делают! Сегодня он бьет рекорды, а завтра тащит по тем же дорогам транспортировщик? Допустить такое — значит стать посмешищем в глазах всей Европы!

— Возможно, вы правы. — Голос Харлоу прозвучал без тени горечи. — Только неужели вы считаете меньшим позором, если бы люди узнали о действительной причине моего ухода, мистер Макелпайн?

— “Мистер Макелпайн! Мистер Макелпайн!” — обиделся тот. — Я по–прежнему для вас Джеймс, мой мальчик. И всегда был Джеймсом.

— Но больше не будете, сэр. Можно объяснить мой уход расстройством зрения. Сказать, что я остался при вас как специалист–консультант. Это же вполне естественно. Кроме того, как вы действительно обойдетесь без водителя?

Шеф медленно покачал головой, давая понять, что решение окончательно.

— Джонни Харлоу никогда не будет шофером ни одного из моих транспортировщиков. И точка!

С этими словами Макелпайн накрыл лицо руками. Харлоу взглянул на Даннета, тот резким движением указал ему на дверь. Харлоу кивнул и вышел.

После нескольких секунд томительного молчания журналист сказал бесстрастным голосом, тщательно подбирая слова:

— Вы и на мне поставили точку. Ну что ж, прощайте, Джеймс. Общаться с вами мне всегда было в радость. Всегда, кроме этих последних минут…

Макелпайн отнял руки от лица, медленно поднял голову, с удивлением уставился на Даннета.

— Что это значит, Алексис? Я вас не понял.

— Что же тут непонятного? Мне вовсе не по здоровью расстраиваться при одной мысли о том, что вы наделали. Ведь для этого мальчика автотранспорт — вся жизнь. Это то, что он умеет и знает. А теперь в целом мире ему нету места. И еще я хотел бы напомнить вам, Джеймс Макелпайн, что за четыре коротких года “коронадо” из никому не ведомой рядовой машины превратился в прославленный гоночный автомобиль, в чемпиона Гран—При. И благодаря чему? Благодаря только несравненному таланту парня, которому вы только что указали на дверь. Не вы, Джеймс, отнюдь не вы, а именно Джонни Харлоу создал “коронадо”. Но как же, скажите на милость, допустить, чтобы ваше имя связали с провалом. И Джонни стал вам больше не нужен. Вы выбросили его. как изношенную вещь. Надеюсь, сегодня вы будете спать спокойно, мистер Макелпайн! Еще бы! У вас есть все основания гордиться собой!¹

Даннет повернулся, намереваясь уйти. Чуть ли не со слезами на глазах Макелпайн тихо произнес:

— Алексис!..

Даннет оглянулся.

Макелпайн сказал:

— Если вы когда–нибудь еще заговорите со мной в подобном тоне, я сверну вам шею. Я устал, смертельно устал. Хочу немного вздремнуть до обеда. Ступайте и скажите этому парню, — дьявол его бери! — что он может занимать любую должность в команде “Коронадо”, вплоть до моей, если ему угодно!

— Я сознаю, что был чертовски груб с вами, — сказал Даннет. — Примите мои извинения… И огромное вам спасибо, Джеймс!

Шеф слабо улыбнулся.

— Значит, я снова не “мистер Макелпайн”?

— Я же сказал вам: “Спасибо, Джеймс!”

Они улыбнулись друг другу, Даннет вышел, тихонько прикрыв за собою дверь.

Он спустился в холл, где Харлоу и Мэри сидели, не дотронувшись до своих стаканов. Атмосфера глубокой подавленности и уныния, повисшая над их столом, была почти осязаемой. Даннет поднял свой стакан, широко улыбаясь:

— За здоровье водителя самого скоростного транспортировщика в Европе!

Харлоу не притронулся к питью.

— Алексис, сегодня я менее всего расположен к шуткам.

Даннет весело засмеялся:

— Мистер Макелпайн внезапно и решительно изменил свои намерения. Его последними словами были: “Ступайте и скажите этому парню, — дьявол его побери! — что он может занимать любую должность в команде “Коронадо”, вплоть до моей, если ему угодно”.

Харлоу покачал головой, Даннет быстро добавил:

— Честное слово, Джонни! Не разыгрываю!

Харлоу снова покачал головой.

— Я не сомневаюсь, Алексис. Я просто ошеломлен. Как вам удалось, черт возьми? Впрочем, не говорите, может, так оно и лучше. — Он едва заметно улыбнулся. — Только я не уверен, что мне действительно хочется занять должность босса.

— О, Джонни! — глаза Мэри наполнились слезами. Но это не были горькие слезы. Она поднялась, обняла его за шею и поцеловала в щеку. Харлоу вздрогнул от неожиданности, но смущенным не выглядел.

— Молодец, девочка! — одобрительно заметил журналист. — Последнее “прости” водителю самой скоростной грузовой машины в Европе!

Она вскинула на него глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Транспортировщик сегодня вечером отправляется в Марсель. И кто–то должен его вести. А кто водит транспортировщик? Естественно, водитель.

— О, Боже ты мой! — вырвалось у Харлоу. — Об этом я не подумал! Уже сегодня?

— Вот именно. И, кажется, весьма срочно. По–моему, вам лучше сейчас же пойти к Джеймсу.

Харлоу кивнул, поднялся в свой номер, надел темные брюки,’темно–синий свитер, кожаную куртку и отправился к Макелпайну.

Тот лежал на кровати и выглядел совсем больным.

— Должен признаться, Джонни, что мое решение во многом продиктовано моими собственными интересами, — сказал он. — Твидлдом и Твидли, хотя и хорошие механики, не смогли бы вести даже автокар. Джекобсон уже отбыл в Марсель готовиться к завтрашней погрузке. Я понимаю, что прошу многого, но мне нужно, чтобы завтра в полночь на тренировочном треке в Авиньоне была новая наша машина–икс четвертый номер и запасной двигатель. Трек дали нам только на два дня. Знаю, рейс предстоит нелегкий, и спать вам придется всего пару часов, но погрузку в Марселе надо начать в шесть утра.

— Отлично! Ну, а как быть с моим собственным автомобилем?

— Ах, с этим? Вы единственный водитель транспортировщика в Европе, имеющий “феррари”! Алексис возьмет мою машину, я же лично доставлю в Авиньон вашу. Потом отведете ее уж в Марсель и поставите в гараж. Только, боюсь, надолго.

— Понимаю, мистер Макелпайн.

— “Мистер Макелпайн! Мистер Макелпайн!” Вы уверены, что все это нужно, Джонни?

— Более чем уверен, сэр.

В холле он уже не застал ни Мэри, ни Даннета. Харлоу снова взбежал наверх, журналист был у себя.

— Где Мэри?

— Пошла пройтись.

— Сегодня для этого чертовски холодный вечер.

— Думаю, в ее состоянии вряд ли можно почувствовать холод, — сухо ответил Даннет. — Эйфория… Кажется, так это называется?.. Вы были у старикана?

— Да. “Старикан” действительно выглядит неважнецки. За последние шесть месяцев он сдал лет на пять.

— На все десять! Да и не трудно — такое с женой. Потерять человека, с которым прожито двадцать пять лет…

— Он потерял нечто большее…

— То есть?

— Сам не знаю… Пожалуй, присущее ему мужество, веру в себя, энергию, волю к борьбе и победе. — Харлоу улыбнулся. — На этой неделе, однако, давайте попробуем вернуть ему утраченные десять лет.

— Вы… нахальнейший и крайне самоуверенный тип, каких я не встречал! — с восхищением сказал Даннет. Не дождавшись ответа, вздохнул. — Впрочем, для того, чтобы стать чемпионом мира, нельзя им не быть. Итак, что мы делаем дальше?

— Я отбываю. По дороге захватываю из сейфа ту маленькую вещицу, которую собираюсь оставить нашему другу на улице Сен—Пьер. Это надежнее, чем ходить с ней на почту. Как вы смотрите на то, чтобы выпить в баре и убедиться, не интересуется ли кто моей особой?

— С чего бы это вами интересоваться? Они же получили ту самую кассету. Или, по крайней мере, считают, что это та самая.

— Может, считают, а может, и нет. Не исключено, что эти подонки и передумают, увидев, как я забираю из сейфа конверт, вскрываю, проверяю кассету и прячу ее в карман. Они же знают, что один уже раз я их надул.

Даннет уставился на Харлоу, словно видел его впервые. Когда же заговорил, голос его упал до шепота.

— Это похуже, чем просто нарываться на неприятности. Это все равно, что заказывать самому себе сосновый ящик.

— Ну уж нет! Никакой сосны! Для чемпиона мира — только из лучшего дуба! И с золотыми ручками. Ну как, вперед?

Они спустились в холл. Даннет поплелся к бару, Харлоу завернул в бюро администратора. Пока журналист был настороже. Харлоу получил свой конверт, вскрыл его, извлек кассету и внимательно осмотрел, прежде чем сунуть в карман. Когда Джонни повернулся, намереваясь уйти, Даннет, будто бы невзначай оказавшийся поблизости, произнес вполголоса:

— Траккиа… У него глаза на лоб полезли. И сразу же побежал к телефонной будке.

Харлоу молча кивнул, толкнул вращающуюся дверь и, выходя, почти столкнулся с фигурой в кожаном пальто.

— Мэри? Что ты тут делаешь?.. В такой холод!

— Хотела проститься.

— Могла бы проститься и в холле.

— Я не могу на людях.

— К тому же, мы завтра увидимся в Авиньоне.

— Правда, Джонни? Уж завтра?

— Ну вот, появился еще один неверящий в мой водительский талант!

— Не старайся обратить все в шутку. У меня совсем не то настроение. Знаешь, как–то не по себе. Такое чувство, будто должно случиться что–то ужасное… С тобой…

Харлоу ответил небрежным тоном:

— Это говорит в тебе твоя полушотлаидская кровь. “Роковое предчувствие”, кажется, так выражаются шотландцы. Чувствительные души частенько ошибаются на все сто процентов.

Он обнял ее за плечи.

— Не смейся, Джонни…

— Смеяться над тобой? С тобой вместе — другое дело. Над тобой — никогда!

— Возвращайся поскорей, Джонни…

— Я всегда буду возвращаться к тебе, Мэри.

— Что? Что ты сказал?

— Я оговорился. — Он прижал ее к себе, быстро поцеловал в щеку и шагнул в сгущавшуюся тьму.

Глава 8

Гигантский транспортировщик “Коронадо”, сверкая по меньшей мере двадцатью габаритными огнями, обозначавшими с боков и сзади его огромный корпус, да еще при четырех мощных фарах, громыхал сквозь ночь по пустынным дорогам со скоростью, которую едва ли одобрили бы итальянские полицейские патрули, повстречайся они на пути. К счастью, этого не случилось, пронесло.

Харлоу выбрал автостраду, ведущую на Турин, потом свернул на юг, в сторону Кунео. Транспортировщик приближался к Коль–де–Тенде — страшному горному ущелью с туннелем почти на вершине, естественной границе между Италией и Францией. Даже в обычной легковой машине, днем и при сухой погоде, дорога через перевал требует предельного внимания и осторожности. Крутизна подъемов и спусков, целый ряд извилистых поворотов по обе стороны туннеля, которым, кажется, нет конца, делают это место одним из самых опасных и трудных в Европе А вести здесь тяжелый транспортировщик, да еще под зарядившим дождем, когда колеса вот–вот потеряют цепи, не просто опасно, а, в известной мере, рискованно.

Рыжеволосые близнецы Твидлдом и Твидли, сжавшись комочком на сиденье рядом с Харлоу, измотались от напряжения. Сна не было ни в одном глазу. Мягко выражаясь, бедняжки откровенно трусили. Машину отчаянно заносило и раскачивало во все стороны. Близнецам становилось ясно, что одно дело за рулем старик Генри, и совсем иное — чемпион Гран—При.

Если Харлоу и заметил их страх, то ничем этого не показывал. Всем своим существом он сосредоточился на том, чтобы вести транспортировщик и предугадывать направление ближайших поворотов. Траккиа и его сообщники теперь знали, что у Джонни с собой кассета, и гонщик ни секунды не сомневался, что “друзья” попытаются ее отнять. Где и как они это сделают, можно было только гадать. Транспортировщик, ползущий по зигзагообразной дороге к макушке Коль–де–Тенды, представлял собой отличную мишень для засады. Кто бы ни были враги, Харлоу готов был побиться об заклад — гнездо их в Марселе, и вряд ли они посмеют нарушить итальянские законы. Он был также уверен, что никто не висит на хвосте транспортировщика. Возможно, что они вычислили его маршрут и ожидают поблизости, а нет — значит, в самом Марселе. С другой стороны, “друзья” могли предположить, что Джонни постарается избавиться от кассеты еще в пути. В общем, строить догадки было напрасным занятием. Харлоу сразу же выбросил это из головы и сосредоточил внимание на управлении, хотя ухо держал востро.

Наконец путешественники благополучно добрались до вершины, прошли итальянскую и французскую таможни и начали кошмарный спуск по другую сторону перевала.

Доехав до Ла—Жандолы, Харлоу на мгновение заколебался. Можно было взять курс на Вентимилью и таким образом воспользоваться новыми автострадами к западу вдоль Ривьеры, или же ехать по более короткой, но извилистой дороге на Ниццу. Вспомнил, что на Вентикилью вновь придется проходить таможню, притом дважды, и выбрал кратчайший вариант.

В Ниццу прибыли без всяких происшествий, миновали Канны, доехали до Тулона и свернули на шоссе номер восемь, которое вело к Марселю. Миле на двадцатой от Канн, наконец, случилось то, что Харлоу давно уже ждал.

За одним из поворотов, в четверти мили по курсу, вспыхнули четыре огня: два неподвижных и два раскачивавшихся. Последние были красными. Кто–то держал в руках фонари и, описывая равномерные дуги, сигналил.

Звук мотора транспортировщика слегка изменился. Харлоу чуть сбросил скорость. Задремавшие близнецы проснулись. Сигналы — красный и синий — вспыхивали попеременно. Один означал “Стоп”, другой — “Полиция”. За светоч фонарей угадывались силуэты, пожалуй, не менее пяти человек. Двое из них стояли посредине дороги.

Харлоу прильнул к баранке, глаза его сузились до такой степени, что казались без зрачков. Превосходно скоординированное тело было напряжено и готово к любым неожиданностям. Гонщик еще поубавил скорость. Красный и синий огни перестали раскачиваться. Впереди, очевидно, решили: транспортировщик притормаживает, чтобы остановиться.

Но ярдах в пятидесяти от преграды Харлоу снова нажал на педаль акселератора, почти вдавив ее в пол. Мотор взревел, машина стала быстро набирать ход. Люди, подававшие сигналы, едва успели отскочить.

Близнецы замерли в углу кабины, глядя на Харлоу со страхом и удивлением. Лицо гонщика, казалось, ничего не выражало. Сквозь усиливающийся рокот мотора послышался звон стекла и скрежет металла — от опрокинутых и раздавленных фонарей на подпорке.

Ярдов через двадцать в кабине ощутились тяжелые удары в заднюю стенку транспортировщика. Целая серия, продолжавшаяся до тех пор, пока машина не скрылась за поворотом.

Твидлдом первым пришел в себя:

— Джонни! Ты рехнулся? Мы из–за тебя все угодим в тюрьму! Ведь это полиция!.

— Полиция? Без полицейских машин и мотоциклов? Без полицейских в форме? Удивляюсь, и зачем только Господь Бог дал вам каждому по паре глаз!

Твидли сказал:

— Но это полицейские сигналы…

— Предпочту воздержаться от слов соболезнования в ваш адрес, — любезно сказал Харлоу. — К вашему сведению, французская полиция не скрывает свои лица под масками, а эти люди были в масках и насадили на пистолеты глушители…

— Глушители? — одновременно вырвалось у близнецов.

— Надеюсь, вы слышали барабанную дробь по задней стенке? Как вы думаете, что это было? Полагаете, в нас швыряли камнями?

Один из близнецов спросил:

— Тогда что это там за люди?

— Бандиты. Представители почетной и уважаемой в здешних местах профессии. — “Да простят мне жители Прованса эту клевету!” — подумал Харлоу. В данный момент он просто не мог найти других слов: близнецы были прекрасными механиками, но отличались известным простодушием и верили любому слову Джонни.

— Но как они могли узнать, что едем именно мы?

— А они и не знали…. — Харлоу пришлось импровизировать на ходу. — Они держат обычно радиосвязь с наблюдательными постами в миле от места засады. Когда проезжает кто–то, что стоит устроить такую вот ловушку со световыми сигналами.

— Отсталый народ, эти лягушатники, — заметил один из близнецов.

— Конечно, — согласился Джонни. — Не дошли до ограбления поездов!

Близнецы стали готовиться ко сну. Не ведая усталости, Харлоу по–прежнему цепко следил за дорогой. Через несколько минут в зеркальце заднего вида он заметил быстро приближавшиеся мощные фары. Мелькнуло беспокойство: “Не блокировать ли на всякий случай дорогу? Что, если в машине те, кто устроил нам засаду?” И тут же отбросил эту мысль. Уж если им понадобится остановить транспортировщик, долго ли продырявить пулями задние скаты?

Вскоре выяснилось, что пассажиры автомобиля настроены вполне миролюбиво. Правда, был в этой встрече весьма любопытный момент. Стоило им поравняться с транспортировщиком, как фары и огни машины погасли, и вспыхнули только после того, как она проскочила ярдов на сто вперед, когда не различить уже номер.

Секундой позже Харлоу снова увидел сзади пару мощных фар, мчавшихся с еще большей скоростью. Водитель второй машины при обгоне не выключил свет, поскольку то был полицейский патруль. Все, как положено: с сиреной и синей мигалкой на крыше. И то, и другое не вызывало сомнений.

Харлоу улыбнулся и, словно предвкушая удовольствие, позволил себе приятно расслабиться.

Через некоторое время полицейская машина показалась снова, уже впереди. Теперь она стояла у обочины, продолжая посылать в темноту вспышки синего света. Рядом приткнулась другая машина, и полицейский с блокнотом в руке что–то спрашивал у водителя через опущенное стекло. Нетрудно догадаться, о чем шел разговор. За исключением специальных автострад, скорость на дорогах Франции не должна превышать ста десяти километров. Водитель же машины, промчавшейся мимо транспортировщика, выжимал все сто пятьдесят.

Транспортировщик взял чуть левее, в объезд стоящих, и Харлоу теперь без особого труда удалось разобрать номер перехваченной патрулем машины: ПП–III–К.

Подобно любому крупному городу, в Марселе хватает мест, вполне достойных заслуженного восхищения. Но есть и такие, из которых бы лучше выбраться поскорее и больше туда уж не попадать. К последним, бесспорно, относятся районы в северо–западной части, почти сплошь застроенные предприятиями. Улица Жерар находилась как раз в таком. Самым большим зданием здесь было чудовище из кирпича и гофрированного железа по левой ее стороне. Над огромной ребристой плоскостью, обозначавшей въезд, красовалось выведенное аршинными буквами одно–единственное слово: “КОРОНАДО”.

Транспортировщик затормозил перед ним. Огромные металлические ворота поползли вверх, внутри вспыхнул свет. Гараж напоминал гигантскую пещеру восьмидесяти футов в длину и пятидесяти в ширину. По конструкции и по внешнему виду здание казалось старым, но содержалось в образцовой чистоте и порядке. Справа стояли в ряд три автомобиля “коронадо–Ф–Х”, за ними, на подмостках, — три двигателя, несомненно системы “Форд—Кротсворт-Ф-8”. У самого входа черный “ситроен” типа “ДС-21”.

Напротив тянулись прекрасно укомплектованные верстаки, в самом конце громоздились сложенные друг на друга громадные ящики с запасными частями и шинами. С потолка свисал крюк небольшого подъемного крана.

Харлоу завел транспортировщик внутрь и остановил его под балкой крана. Выключил мотор, растолкал близнецов и спрыгнул на землю. Перед ним стоял Джекобсон. Особой при этом радости он, правда, не проявил. Впрочем, механик вообще никогда не радовался любым встречам. Взглянув на часы, буркнул, словно бы с завистью:

— Два часа… Быстро же вы добрались.

— Дорога была свободна… Что дальше?

— Спать. Что же еще? У нас тут за углом есть домишко. Не Бог весть какой, но отдохнуть можно. После разгрузки, понятно. Два местных механика придут помочь.

— Мак и Гарри?

— Они уволились. — У Джекобсона был даже более кислый вид, чем обычно. — Сказали, соскучились по дому. Всех их вечно тянет домой. Просто не хотят работать, вот и все! Новые механики — итальянцы. Впрочем, кажется, ничего.

Только как будто сейчас Джекобсон заметил дырки в задней стенке транспортировщика.

— А это что за отметины?

— Пули. Кто–то пытался напасть на нас после того, как миновали Тулон.

— Кому понадобилось на вас нападать? Какой прок от пары машин “коронадо”?

— Тоже не понимаю. Возможно, их просто неправильно сориентировали. В таких вот фургонах иногда перевозят ценные грузы: шотландское виски, сигареты. На миллион, а то и на два миллиона франков. Как бы там ни было, но с нами номер у них не прошел.

— Утром сообщу в полицию, — сказал Джекобсон. — По французским законам умолчать о таком происшествии — все равно что совершить преступление. Правда, — добавил он угрюмо, — они все равно палец о палец не ударят.

Все четверо вышли из гаража. Проходя мимо черного “ситроена”, Харлоу мельком окинул его взглядом. На щитке стоял номер ПП–III–К.

Как и предупреждал Джекобсон, домишко и в самом деле не вызывал особых восторгов. Отдохнуть, правда, можно, но и только.

Харлоу опустился на стул. В скудно обставленной комнате, кроме узкой кровати и потертого линолеума на полу, был еще один стул, служивший вместо тумбочки. Окно “спальни”, выходившее в переулок на уровне мостовой, занавешено тощей марлевой сеткой.

Свет не включал, комнату слабо освещало мерцание уличных фонарей.

Слегка отодвинув марлевую сетку, гонщик выглянул на улицу. Убогий узкий переулок, по сравнению с которым улица Жерар могла показаться главной магистралью, был совершенно безлюден.

Джонни посмотрел на часы. Светящиеся стрелки показывали два часа пятнадцать минут. Внезапно он вскинул голову и прислушался. “Может, почудилось? Или действительно кто–то крадется по коридору?”

Совершенно бесшумно подошел к кровати и лег. Кровать под волосяным матрасом с длинной, скорее всего, и, наверно, забавной историей не издала скрипа. Рука гонщика скользнула под подушку, родную сестру матраса, и достала оттуда все ту же дубинку.

Дверь тихонько приоткрылась. Глубоко и равномерно дыша, Харлоу смотрел сквозь прищуренные веки. Появилась смутная тень, но узнать человека было нельзя.

Джонни продолжал лежать, не двигаясь, он спал безмятежным сном.

Дверь так же тихо закрылась. До обостренного слуха Харлоу донеслись слабые звуки удаляющихся шагов.

Джонни сел на кровати, потирая подбородок, потом встал и снова занял пост у окна.

На тротуар вышел человек, узнать в нем Джекобсона не составляло никакого труда. Он перешел улицу. Из–за угла вынырнул темный автомобиль — марки “рено”. Остановился. Джекобсон что–то сказал водителю. Тот вышел, снял с себя темное пальто, аккуратно его сложил. Во всех движениях незнакомца проглядывала сила и грозная самоуверенность. Положил пальто на заднее сиденье, похлопал себя по карманам, словно проверяя, не забыл ли чего, кивнул Джекобсону и сошел с тротуара на мостовую. Джекобсон исчез.

Харлоу снова прилег, притворившись спящим. С дубинкой, лицом к окну. И почти сразу же за окном возникли смутные очертания человека. Разглядеть его было трудно — свет фонаря падал на незнакомца сзади. “Гость” поднял правую руку, в которой Харлоу увидел неприятного вида пистолет. С насаженным на конце продолговатым цилиндром. Приспособление, которое глушит звук выстрела!

Видение пропало.

Харлоу как ветром сдуло скровати. Конечно, дубинка не ровня пистолету. Что делать?

Встал у стены, футах в двух от двери.

Секунд десять, показавшихся Харлоу вечностью, царила тишина. Потом в коридоре скрипнула половица. Едва заметно повернулась ручка и так же приняла прежнее положение, начав медленно уплывать вместе с дверью. На мгновение замерла. В образовавшуюся щель осторожно просунулась голова.

У пришельца было худое, смуглое лицо, черные волосы, словно прилипшие к узкому черепу, и тонкая ниточка усов над верхней губой.

Харлоу что было мочи саданул пяткой в дверь. Раздался отрывистый крик. И в то же мгновение гонщик распахнул дверь. В комнату грохнулся низкорослый тщедушный человек в темном костюме. Не выпуская оружия, он прижимал обе руки к залитому кровью лицу.

Но Харлоу особо не интересовало состояние незнакомца.

Лицо гонщика оставалось безучастным — ни проблеска жалости. Размахнувшись дубинкой, он ударил незваного гостя в висок. Человек со стоном упал на колени. Харлоу выдернул из слабеющих его пальцев пистолет, быстро обыскал сникшего визитера. На поясе обнаружил нож — обоюдоострый, наточенный словно бритва, с заостренным концом. Не без гадливости сунул оружие во внешний карман своей куртки, потом передумал — поменял нож и пистолет местами и, схватив человека за черные, смазанные каким–то жиром волосы, безжалостно, рывком поставил на ноги. Приставив ему к спине финку, да так, что пропорол одежду, скомандовал:

— Выходите!

У незадачливого убийцы не было выбора.

Вышли на улицу, пересекли ее в направлении маленького черного “рено”. Харлоу втолкнул человека на место водителя, сам сел сзади.

— Трогай!

Невнятно, на каком–то исходе, человек процедил ругательство. Харлоу ударил дубинкой почти с прежней силой, но теперь в другой висок. Человек осел, навалившись на руль.

Джонни был резок:

— Ну–ка! Быстрее! В полицию!

Чернявый повиновался. Это было самое неприятное путешествие в жизни знаменитого гонщика. К тому же, с водителем на грани обморока. Одной рукой тот вел машину, другой поддерживал у расквашенного лица пропитанный кровью платок. Хорошо, что улицы в этот час были пустынны и до ближайшего участка — всего десять минут езды.

Харлоу втащил избитого итальянца в полицейский участок и швырнул на скамейку. Подошел к столу инспектора, за которым сидели двое атлетического сложения полицейских, грубоватых с виду, но явно добродушных. Они с удивлением посмотрели на доставленного человека, который был вряд ли в сознании.

Харлоу сказал:

— Хочу подать жалобу на этого сеньора.

— Мне кажется. — возразил мягко инспектор, — скорее бы он мог подать жалобу на вас.

— Предъявить документы? — спросил Харлоу, вынимая паспорт и водительские права, но инспектор даже не удостоил их взглядом.

— Вся полиция знает вас в лицо! Но я до сих пор считал, что вы занимаетесь автомобильным спортом, а не боксом.

Сержант, с интересом присматривавшийся к итальянцу, тронул инспектора за рукав.

— Ну дела! — сказал он. — Никак это наш старый и верный друг Луиджи Легкая Рука? Правда, его трудно узнать. — Он взглянул на Харлоу. — Как вы с ним познакомились, сэр?

— Он нанес мне внезапный визит. Сожалею, не обошлось без насилия.

— Извинения тут неуместны, — сказал инспектор. — Луиджи следовало бы поколачивать регулярно. Желательно, раз в неделю. Но сейчас, пожалуй, он получил вперед на два месяца. Это было… гм… необходимо?

Не говоря ни слова, Харлоу достал из кармана нож и пистолет, положил их на стол. Инспектор присвистнул.

— С такими вещественными доказательствами — минимум пять лет. Вы, конечно, выдвинете обвинения?

— Сделайте это, пожалуйста, за меня. Я очень спешу, неотложные дела. Если можно, зайду попозже. Судя по всему, Луиджи не собирался грабить. Думаю, он хотел меня убить. Не мешало бы выяснить, кто его послал.

— Все это можно устроить, мистер Харлоу.

На лице инспектора появилось выражение угрюмой задумчивости, не предвещавшей Луиджи ничего хорошего.

Харлоу поблагодарил полицейских, вышел и, сев в машину, уехал. Он решил, без всяких, воспользоваться машиной мафиози, уверенный, что ее хозяин вряд ли сможет скоро сесть за руль.

Обратный путь занял минуты четыре. Джонни поставил “рено” в пятидесяти ярдах от ворот гаража “Коронадо”. Они были закрыты, но сквозь щели изнутри проникали тонкие лучи света.

Не прошло и минуты, как маленькая боковая дверь открылась и выпустила четырех человек. Даже при скудном освещении, отпущенном на долю такой захолустный угол, как улица Жерар, Харлоу без труда узнал Джекобсона, Нойбауэра и Траккиа. Четвертого он никогда раньше не видел. Вероятно, то был один из новых механиков.

Предоставив запирать дверь своим спутникам, Джекобсон заторопился в сторону гостиничного домика. Переходя улицу, даже не взглянул туда, где в машине сидел Джонни Харлоу. Мало ли маленьких черных “рено” разъезжает по улицам Марселя!

Трое сели в “ситроен”. Автомобиль Харлоу оторвался от бровки тротуара. Никто никого не преследовал, просто две машины шли на небольшой скорости по городскому предместью: одна впереди, другая сзади, то приближаясь, то отдаляясь. Только однажды Джонни пришлось притормозить и выключить фары, когда навстречу попалась полицейская машина. Но вскоре он без труда восстановил нужную дистанцию.

Наконец, выехали на довольно широкий, обсаженный деревьями бульвар в явно зажиточном районе. По обеим сторонам дороги, прячась за высокими стенами, стояли внушительные виллы.

“Ситроен” свернул за угол. Секунд через пятнадцать Харлоу сделал то же самое, включив боковые сигналы. “Ситроен” остановился перед особняком на углу, и один из пассажиров — это был Траккиа — направился к воротам, держа в руке ключ.

Харлоу свернул в первый попавшийся переулок, остановил машину. Вышел, натянул темное пальто Луиджи, поднял воротник. Вернувшись на бульвар — дощечка указывала, что это улица Жорж Санд, — дошел до знакомой уже угловой усадьбы.

Вилла называлась “Эрмитаж”. Ее окружала ограда футов в десять, утыканная по гребню битым стеклом. Такой же высоты ворота венчали нечто вроде очень острых зубцов. Сама вилла — дряхлое, старинное здание в стиле эпохи Эдуардов — была сплошь облеплена балконами. Между неплотно занавешенными шторами на обоих этажах мерцал свет.

Харлоу осторожно тронул ворота. Они оказались на замке. Оглянулся — бульвар был безлюден, достал связку ключей. Заглянув в скважину, выбрал ключ, который сработал почти безупречно.

Минут пятнадцать спустя Харлоу вновь вышел из машины на одной неприметной улочке, возле старого, ничем не выделявшегося дома. Взбежал по ступенькам на крыльцо, и, прежде чем успел позвонить, ему открыли. Толстенький, похожий на булочку седой старик, кутаясь в китайский халат, пригласил гостя войти.

Комната, в которую попал Харлоу, была вся заполнена современного вида аппаратурой. Тут же стояли два уютных кресла. Пожимая руку, хозяин сказал:

— Алексис Даннет предупредил меня, но все же вы явились в крайне неудобное время, Джонни Харлоу. Садитесь, пожалуйста.

— В неудобное время и по крайне неудобному делу, Джанкарло. И у меня нет сейчас даже лишней минуты. — Он достал кассету, передал ее хозяину. — Как скоро вы сможете сделать увеличенные копии снимков?

— Сколько их?

— Шестьдесят кадров. Ну что, беретесь?

— Только и всего–то? Пустяки! — Джанкарло улыбнулся в высшей степени саркастически. — Сегодня же днем все будет готово.

Харлоу спросил:

— Жан—Клод в городе?

— Тс! Тс! Вы о шифре? Жан в городе. Я выясню, что он может сделать.

Джонни простился.

На обратной дороге в гостиницу “Коронадо” он обдумывал, как вести себя с Джекобсоном. Почти наверняка тот, по возвращении, первым делом проверит его, Харлоу, комнату. Отсутствие тела ничуть не удивит механика. Они, эти уважающие себя убийцы, не станут бросать тень подозрения на хозяина, оставляя труп. В Марселе и вокруг него достаточно водоемов, а раздобыть свинцовые грузила, когда знаешь, где искать, — раз плюнуть. К тому же, Луиджи Легкая Рука не производил впечатление тюфяка, способного спасовать в таком деле.

У Джекобсона будет, конечно, легкий сердечный приступ, независимо от того, увидит ли он свою жертву сейчас или во время намеченной на шесть утра встречи. Но если они встретятся только в шесть, механик поймет, что Харлоу куда–то отлучался. И тогда Джекобсон, это воплощение подозрительности, станет лихорадочно гадать, где же это коротал Джонни ночные часы. Нет, лучше встретиться с Джекобсоном сейчас же!

В конечном итоге, сама судьба не оставила гонщику выбора.

Он прибыл в гостиницу “Коронадо” как раз в тот момент, когда механик из нее выходил. Джонни с интересом отметил два момента: связку ключей в его руке (он, несомненно, направлялся в гараж провернуть какую–нибудь очередную аферу, возможно, чтобы надуть сообщников) и его крайнее замешательство. Он остолбенел на мгновение перед духом Харлоу, очевидно, явившимся отомстить. И все же Джекобсон был не робкого десятка. Пускай не сразу, но в себя он пришел сравнительно очень быстро.

— Сейчас только четыре утра! — от пережитого потрясения голос механика был чересчур напряжен и громок. — Где вы, черт возьми, шатались?

— Вы разве мне страж, Джекобсон, а?

— Вот именно, страж! Здесь я для вас босс. Искал битый час. Собирался уже звонить в полицию…

— По иронии судьбы… я как раз оттуда.

— Вы… оттуда? Что вы хотите этим оказать?

— Только то, что сказал. Я из полиции. Сдал им одного типа. Бандита, который явился ко мне в глухую ночь при пистолете, с ножом. Парень, однако, не очень–то шустрый и теперь под охраной на больничной койке.

Джекобсон сказал:

— Пойдемте в дом. Я хочу знать подробности.

Они вошли в дом, и Джонни рассказал о случившемся настолько подробно, насколько, он считал, следовало. И посетовал:

— Господи, как я устал! Еще минута, и свалюсь!

Он вернулся в свою спартанскую обитель и занял пост у окна. Не прошло и трех минут, как на улице появился Джекобсон. Шел он, по–видимому, в гараж “Коронадо”. Каковы были намерения механика, не ясно, да это и не имело, скорее всего, сейчас никакого значения.

Через какое–то время Харлоу тоже вышел из дома и на машине Луиджи отправился в противоположную сторону.

Миновав квартала четыре, свернул на узкую улицу, выключил мотор, запер дверцы, поставил стрелку будильника на пять сорок пять, поудобней устроился и закрыл глаза. Ночлежка “Коронадо” в качестве приюта для усталого путника отнюдь не устраивала чемпиона.

Глава 9

Едва забрезжил рассвет, Харлоу и близнецы явились в гараж “Коронадо”. Джекобсон и незнакомый механик были уже на месте. Они выглядели усталыми и разбитыми.

Джонни спросил:

— Помнится, вы говорили, что у вас два механика.

— Один из них просто волынит, — угрюмо сказал Джекобсон. — Как только явится, будет уволен. Пошли, освободим транспортировщик и начнем погрузку.

Яркое утреннее солнце уже сияло над крышами домов, когда Харлоу, дав задний ход, вывел транспортировщик из гаража на улицу Жерар.

Джекобсон сказал:

— Поезжайте втроем. Буду в Авиньоне через пару часов после вас. Нужно закончить тут одно дело.

Харлоу даже не потрудился задать естественный вопрос, что это за дело. Во–первых, Джекобсон правду не скажет, а во–вторых, Джонни и сам отлично знал, что к чему. Старшему механику нужно было срочно побывать на улице Жорж Санд и сообщить о неудаче с покушением и постигшем Луиджи Легкую Руку несчастье.

К великому облегчению близнецов, путешествие в Авиньон ничем не напоминало жуткую поездку из Монцы в Марсель. Гонщик вел машину на небольшой скорости. Силы его были на исходе. К тому же, небо затянулось тучами, зачастил дождь. Сперва моросило, затем полило сильнее, видимость резко ухудшилась. Тем не менее, в одиннадцать тридцать они достигли места назначения.

Харлоу оставил транспортировщик на стоянке между гостиницей в стиле шале и аэродромом. Соскочив на землю, оглянулся: серая лента Авиньонского шоссе была пустынна.

— Дом, родной дом! Господи! Как я устал и хочу есть! Посмотрим, что там дают в столовой.

В столовой давали не Бог весть что, но все трое так проголодались, что согласились бы на любую еду. Пока закусывали, зал постепенно наполнялся людьми, главным образом дорожными рабочими. Все знали Харлоу, но почти никто не подавал виду. Чемпион тоже сохранял полное безразличие. Подкрепившись, отодвинул стул, поднялся из–за стола. Но не успел подойти к двери, как на пороге возникла Мэри. Вот кто щедро восполнил недостающее душевное тепло. Радостно улыбаясь, девушка обхватила Джонни за шею и крепко прижалась.

Харлоу кашлянул, невольно кося глазом. Посетители возбужденно задвигались — знаменитость вызывала живой интерес.

— Помнится, ты говорила, что не можешь на людях…

— Конечно! Но я ведь обнимаю, ты знаешь, всех друзей.

— Вот спасибо!

Она погладила его по щеке.

— Ты колючий, грязный и небритый…

— А что еще можно сказать о лице, целые сутки лишенном воды и бритвы?

Мэри улыбнулась.

— Мистер Даннет ждет тебя в шале, Джонни. Не понимаю, почему он не мог заглянуть в столовую?

— Уверен, у мистера Даннета есть на то все основания. Не хочет, видимо, появляться вместе со мною в обществе.

Мэри недоверчиво сморщила носик и, увлекая за собой Харлоу, направилась к выходу.

— Я так боялась, Джонни… Так боялась!

— И вполне обоснованно. Вести транспортировщик в Марсель и обратно — миссия чрезвычайно опасная.

— Джонни!

— Прости…

Они перебежали под дождем в шале, взлетели по ступенькам на крыльцо и очутились в холле. Едва дверь за ними закрылась, Мэри прильнула к парню. Поцелуй получился отнюдь не платонический. Джонни озадаченно заморгал, не в силах скрыть удивление.

Она сказала:

— Но этого я со всеми не делаю. Этого я ни с кем не делаю…

— Ты просто маленькая кокетка, Мэри.

— Конечно. Маленькая и миленькая.

— Пожалуй, пожалуй…

Рори наблюдал за происходящим с верхней площадки лестницы. Он готов был испепелить парочку взглядом. Однако у братца хватило ума испариться, когда влюбленные разомкнули объятья, чтобы подняться наверх. Рори все еще не мог забыть о своей последней встрече с чемпионом.

Минут через двадцать, приняв душ, побрившись, усталый Харлоу сидел в комнате Даннета. Изложение ночных событий было кратким и суховатым, но включало все, что имело хоть какое–то отношение к делу. Когда Джонни закончил, журналист спросил:

— И что же теперь?

— Обратно в Марсель — в моем “феррари”. Заеду к Джанкарло, заберу пленки. Потом — к Луиджи Легкой Руке, чтобы выразить ему соболезнование. Как вы думаете, он запоет?

— Еще как запоет! Как коноплянка! Ведь если он расколется, полиция “забудет” про пистолет и нож. А это, в свою очередь, избавит нашего друга от пятилетнего шитья почтовых мешков, работы в каменоломнях или другого подобного занятия… С ваших слов, Луиджи не производит впечатления героического римлянина. А как обратно в Авиньон?

— Все на том же “феррари”.

— Но Джеймс, кажется, сказал, что…

— Что я должен оставить машину в Марселе? Она понадобится мне сегодня вечером. Хочу попасть в “Эрмитаж”. Потом оставлю ее возле заброшенной фермы. И еще. Мне нужно оружие.

Даннет долго сидел, не глядя на Джонни. Затем вытащил из–под кровати свою пишущую машинку, открыв ее, снял каретку. Из устланного фетром чрева машинки извлек два автоматических пистолета, два глушителя и Две запасные обоймы. Харлоу выбрал пистолет поменьше, один глушитель и одну запасную обойму. Тщательно проверив, спрятал во внутренние карманы, застегнул молнию.

Через несколько секунд он был у Макелпайна. Лицо босса еще больше обрюзгло и посерело, он выглядел как тяжелобольной, хотя ни один врач, исцеляющий тело, не смог бы правильно определить эту болезнь

— Едете? — спросил он. — Прямо сейчас? Да вы же валитесь от усталости!

— Возможно. Но никак не свалюсь раньше завтрашнего утра, — сказал Харлоу.

Макелпайн глянул в окно. Дождь продолжал лить, образуя сплошную завесу.

— Не завидую ни вам, ни вашей поездке в Марсель. Правда, если верить прогнозу, к вечеру прояснится. Тогда и разгрузим транспортировщик.

— Мне кажется, вы хотите о чем–то спросить, сэр?

— Ну… да. — Макелпайн был в нерешительности. — Я слышал, вы целовали мою дочь.

— Бессовестная ложь! Это она меня целовала. Кстати, в ближайший же день я непременно отколочу вашего милого мальчугана.

— Желаю успеха, — устало проговорил Макелпайн. — Вы имеете какие–нибудь виды на нее, Джонни?

— Я еще не решил. Но она совершенно явно имеет виды на меня.

Выйдя в коридор, гонщик столкнулся с Рори. Они посмотрели друг на друга: Харлоу — задумчиво, Рори — с трепетом.

— Ага! Опять подслушивал? Другими словами, шпионил. Так ведь, Рори?

— Я? Подслушивал? Никогда!..

Харлоу дружески обнял его за плечи.

— Рори, у меня есть для тебя новость. Твой отец разрешил мне поколотить тебя, он даже одобрил мое намерение.

Гонщик потрепал паренька по плечу, в этом дружеском жесте было предостережение. Затем, улыбаясь, спустился вниз, где ждала Мэри.

— Можно поговорить с тобой, Джонни?

— Конечно. Но только на крыльце. Это юное черноволосое чудовище, пожалуй, весь дом опутало проводами. Чтобы подслушивать.

Они вышли на крыльцо и закрыли за собой дверь. Холодный дождь заполнял все вокруг.

— Обними меня, Джонни… — попросила Мэри.

— Охотно повинуюсь. Пожалуй, в виде премии обхвачу даже обеими руками.

— Только, пожалуйста, не шути. Я боюсь… Я теперь постоянно боюсь… за тебя. Ведь сейчас происходит что–то страшное. Да, Джонни?

— Ну что может быть страшного?

— О, ты невыносим! — со стоном выдохнула она Потом вдруг заговорила о другом: — Едешь в Марсель?

— Да.

— Возьми меня с собой.

— Не могу.

— В тебе ни капли жалости.

— Что верно, то верно. Ни капли.

— Ну что ты за человек, Джонни? И что у тебя на уме?

Мэри медленно, с недоумением отстранилась. Потом дернула молнию его куртки, сунула за борт руку, вынула из кармана автоматический пистолет. Словно загипнотизированная, уставилась на отливавшее синевой оружие.

— В этом нет ничего плохого, милая Мэри.

Снова нырнув рукой к нему в карман, девушка достала глушитель; в глазах ее появились тревога и страх.

— Глушитель… Правда? — прошептала она. — Убивать людей так, что никто не услышит?

— Я же сказал, что не собираюсь делать ничего плохого. Мэри, милая…

— Знаю, знаю… Ты и не можешь сделать плохое, Джонни. Но я… я должна рассказать папе…

— Если хочешь погубить своего отца, ступай! — Харлоу понимал, что слова эти звучат грубо, но не мог придумать другого способа повлиять на нее. — Валяй!

— Погубить моего… Что ты имеешь в виду?

— Мне нужно кое–что сделать. Если твой отец узнает, он помешает мне. Шеф потерял уверенность, понимаешь? Я же, вопреки всеобщему мнению, ее не терял.

— Но что значит — погубить его?

— Мне кажется, он не перенесет смерти твоей матери.

— Моей матери? — Мэри смотрела на парня полными тревоги глазами. — Но моя мама…

— Твоя мать жива. Думаю, что смогу узнать, где она. Если получится, поеду и заберу ее оттуда сегодня жe вечером.

— Ты уверен? — Девушка тихо заплакала. — Ты уверен в этом?

— Уверен. Мэри, милая…

— Но для таких дел имеются власти, Джонни.

— Нет. Конечно, я мог бы подсказать, как найти ее, но полиция никогда не воспользуется таким советом, полиция может действовать только в рамках закона.

Инстинктивно взгляд Мэри оторвался от лица парня и уткнулся в оружие, которое она все еще держала в руках. Харлоу мягко взял пистолет и глушитель, снова спрятал их в карман куртки.

Девушка испытующе смотрела ему в глаза.

— Возвращайся скорее, Джонни!

— Я всегда буду возвращаться к тебе, Мэри.

Она попыталась улыбнуться сквозь слезы, но это у нее не вышло.

— Опять отшучиваешься?

— Нет, на сей раз серьезно. — Харлоу поднял воротник, сбежав по ступенькам в темень и дождь. Ушел и ни разу не обернулся.

Менее часа спустя Харлоу с Джанкарло сидели в уютных креслах в технической лаборатории. Гонщик перебирал толстую пачку глянцевых фотографий.

— Фотограф из меня — хоть куда, — сказал он, усмехаясь.

Джанкарло кивнул.

— Согласен. Все ваши сюжеты весьма любопытны. Документы Нойбауэра и Траккиа, увы, несколько сбивают нас с толку, но это придает всему делу тем больший интерес. Не так ли? Это не значит, что Джекобсон и Макелпайн не представляют интереса. Отнюдь! Вы знаете, что за последние шесть месяцев Макелпайн выплатил 140 тысяч долларов?

— Я догадывался, что сумма большая, но чтобы настолько! Даже для миллионера такой урон весьма чувствителен. Есть ли шансы узнать, кого босс наш так осчастливил?

— В данный момент шансы равны нулю. Судя по номеру, счет из Цюриха. Но стоит представить доказательства, что выплата связана с преступными действиями, особенно с убийством, и швейцарские банки не станут скрывать имя получателя.

— Доказательства они получат, — сказал Харлоу.

Джанкарло посмотрел на него задумчивым взглядом и, помедлив, согласно кивнул.

— Не сомневаюсь. Что же касается Джекобсона, то он, похоже, самый богатый механик Старого Света. Список адресов — описок ведущих букмекеров.

— Ставит на лошадей?

Джанкарло снисходительно поддел взглядом Харлоу.

— Проще простого. Все видно по датам. Каждый вклад в банк — через два дня после очередных гонок Гран—При.

— Ну и ну! Предприимчивый малый наш Джекобсон! Научился использовать самые соблазнительные перспективы… Вы не находите?

— Угу. А фотографии можете взять. У меня есть дубликаты.

— Большое, большое спасибо. — Джонни протянул ему назад пачку. — У меня нет ни малейшего желания попасться с этой дьявольщиной.

Поблагодарив еще раз Джанкарло за работу, Харлоу простился и направился прямо в полицейский участок. Дежурил все тот же инспектор. Однако от его добродушия не осталось и следа. Вид у полицейского был мрачный и недовольный.

— Ну, как поживает наш Луиджи Легкая Рука? — спросил Харлоу. — Раскололся?

Инспектор мрачно покачал головой.

— Увы, коноплянка потеряла голос.

— То есть?

— Лекарство плохо на него подействовало. Боюсь, мистер Харлоу, что вы слишком жестоко обошлись с малым. Пришлось через каждый час давать больному болеутоляющие таблетки. Я приставил к нему четырех человек. Двое — в палате, двое — в коридоре. За десять минут до полудня медсестра, сногсшибательная молодая блондинка, по словам этих кретинов…

— Кретинов?

— Да, да! Моего сержанта и трех его людей… Так вот, она оставила две таблетки и стакан с водой и попросила проследить, чтобы больной принял их ровно в полдень, Сержант Флери — сама обязательность и пунктуальность — дал Луиджи обе таблетки…

— И что же это за лекарство?

— Цианистый калий!

К вечеру на своем красном “феррари” Харлоу въехал во двор заброшенной фермы, расположенной с южной стороны Авиньонского аэродрома. Дверь пустого амбара была открыта. Харлоу загнал автомобиль в амбар, выключил мотор и вышел из машины, стараясь приспособиться к окружающему мраку. В ту же минуту из этого самого мрака возникла фигура человека с чулком на голове. Несмотря на быстроту реакции, ставшую чуть ли не легендарной, Джонни не успел выхватить пистолет, ибо человек был совсем рядом и уже взмахнул чем–то похожим на топор. Харлоу молниеносно нырнул вперед, под руку, держащую топорище, и въехал человеку плечом как раз в солнечное сплетение. У того перехватило дыхание. Он вскрикнул, словно в агонии, и осел. Харлоу упал на него, схватив одной рукой за горло, а другой пытаясь выхватить пистолет. Но не успел даже расстегнуть молнию. Раздался громкий шорох, Джонни обернулся и лишь теперь заметил второго, вынырнувшего из темноты с дубинкой. В то же мгновение на Харлоу обрушился удар. Справа, в голову. Не издав ни звука, чемпион рухнул наземь.

Первый нападавший кое–как поднялся, корчась от боли, и ударил лежащего гонщика прямо в лицо. Пожалуй, тому повезло, что противник был еще слишком слаб, иначе удар оказался б смертельным… Но разъяренному человеку явно было этого мало, он порывался нанести второй удар, однако сообщник успел оттащить приятеля.

Все еще согнувшись, он добрался до стоявшей тут же скамейки и сел, в то время как второй тщательно обыскивая потерявшего сознание чемпиона.

Когда Харлоу пришел в себя, вокруг было заметно темнее. Он шевельнулся, застонал, с трудом приподнялся, упираясь руками в пол и некоторое время пребывая в таком положении. Затем, с поистине неимоверным усилием, поднялся на ноги. Тело не слушалось, он качался, как пьяный. Лицо так саднило, будто по нему ударил проносившийся мимо “коронадо”. Минуты две спустя, ориентируясь скорее инстинктивно, чем сознательно, Джонни выбрался из амбара, пересек двор, дважды упал по пути и шатко, выделывая немыслимые кренделя, побрел в сторону аэродрома.

Дождь между тем прекратился, небо начало проясняться.

Даннет вышел из столовой. Внимание его сразу привлекла одинокая фигура, еле тащившаяся по взлетной полосе. Журналист застыл на месте в смутной догадке, кто это, и бросился на выручку. Заглянув приятелю в лицо, Даннет ужаснулся. Лоб рассечен и обезображен, сочившаяся из раны кровь залила правый глаз и щеку, левую щеку пересекала огромная ссадина с поперечным порезом. Из носа и рта шла кровь, губа разбита, не хватало по меньшей мере двух зубов.

— О, Боже правый! Что они с вами сделали?

Он перенес полубесчувственного Харлоу через взлетную полосу, поднялся с ним по ступенькам крыльца и вошел в холл шале. Как на беду, именно в этот момент появилась Мэри. Лицо ее помертвело.

— Джонни! — прошептала она. — Джонни!.. Что они с тобой сделали? — Она вся содрогнулась, по лицу потекли слезы.

— Сейчас не время плакать. Мэри! — Голос Даннета прозвучал нарочито энергично. — Теплой воды, полотенце, губку! Принесите пакет первой помощи. Отцу — ни слова. Мы будем в гостиной.

У ног Харлоу стоят таз с водой, лежало полотенце. Лицо вымыли, но выглядело оно сейчас еще страшнее, чем прежде. Немного оправившись, Харлоу сунул в рот палец и вытащил зуб. Посмотрев, бросил его в таз.

Когда пострадавший заговорил, всем стало ясно, что дух его обрел прежнее равновесие.

— Сперва — вас, теперь — меня, а, Алексис? Нам бы следовало сфотографироваться вместе. Для семейного альбома. Интересно, кто из нас красивее, если сравнить?

— Я бы сказал: оба хороши.

— …Но учтите, природа дала мне, пожалуй, некоторые преимущества перед вами…

— Прекратите! Слышите, прекратите! — Мэри плакала, уже не таясь. — Он весь изранен и искалечен. Я вызову врача.

— Ни в коем случае! — Голос Харлоу уже не звучал насмешливо, в нем звенел металл. — Никаких врачей! Никаких швов! Позже… Не сегодня!

Мэри глянула на руку, что держала стакан с бренди. Она была тверда, как рука каменной статуи. И Мэри сказала без тени упрека, постепенно начиная постигать истину:

— Ты нас всех дурачил… Чемпион мира, у которого сдали нервы… Трясутся руки… Ты все время нас дурачил… Да, Алексис?

— Пожалуйста, Мэри, выйди из комнаты, — простонал Джонни.

— Клянусь, я никому ничего не скажу! Даже папе!

— Выйди из комнаты…

— Пусть останется, — сказал Даннет. — Но предупреждаю, Мэри, если проговоритесь, он никогда больше даже не взглянет на вас. Господи, вот уж действительно: беда в одиночку не ходит. Несчастье с вами, Харлоу, не единственная… пропали близнецы.

Даннет внимательно следил за приятелем, ожидая, как тот поведет себя, и напрасно — никакой реакции.

— Они тогда разгружали транспортировщик? — сказал Харлоу. — Я так полагаю…

— Откуда вы знаете, черт возьми?

— В южном ангаре… Вместе с Джекобсоном… Парни слишком много видели. Слишком много. А что говорит по этому поводу Джекобсон?

— Я спросил его, он ответил, что близнецы пошли в столовую. Прошло больше сорока минут, их не было, и он отправился искать. Но парни как сквозь землю провалились!

— Они действительно были в столовой?

Даннет отрицательно покачал головой.

— В таком случае, — мрачно сказал Харлоу, — их найдут на дне какого–нибудь ущелья или каньона. Если вообще найдут… Помните Жака и Гарри в гараже “Коронадо”? — Даннет кивнул. — Джекобсон сказал, что они якобы соскучились по своим и уехали домой. Они также уехали домой, как близнецы. В гараже было два механика, сегодня же только один. Второй не пришел. У меня нет доказательств, но я их добуду. Второй механик не пришел по той причине, что я на рассвете уложил его в больницу.

Даннет слушал с невозмутимым видом. Мэри смотрела на Харлоу, не сводя с него полных ужаса глаз. Джонни продолжал:

— Прости, Мэри, но Джекобсон — убийца. Опытный и страшный. Ради своих интересов он пойдет на все. Я знаю, он стал причиной гибели моего брата на первых гонках Гран—При нынешнего сезона. Вот тогда Алексис и уговорил меня поработать вместе с ним.

Мэри недоверчиво посмотрела сперва на одного, потом — на другого.

— Ты работаешь с Алексисом, как… с журналистом?

Словно не слыша, Харлоу продолжал:

— Джекобсон пытался убить меня еще во время гонок во Франции. Есть доказательства. Он виноват в гибели Джету. Он пытался перехватить меня прошлой ночью на шоссе, выдавая засаду за полицейскую проверку. Од же причастен и к убийству человека сегодня в Марселе!

— Кого именно? — спросил Даннет.

— Луиджи Легкую Руку. В больнице ему дали таблетки от боли. И боль у него прошла. Навсегда. Цианистый калий. А ведь, Луиджи знал только один человек — Джекобсон. Поспешил убрать дружка, пока тот не начал давать показания. Я тоже в какой–то степени виноват. Но в тот момент у меня не было выбора.

— Не верю! — сказала Мэри, вконец сломленная. — Не верю! Просто кошмар какой–то!

— Можешь верить, можешь не верить, но от Джекобсона держись за милю. Он прочтет все по твоему лицу, как по книге, и сразу займется тобой. Помни и другое: твоя искалеченная нога — тоже дело рук этого бандита.

Продолжая говорить, Харлоу тщательно обследовал свои карманы.

— Обчистили, — сказал деловито, — Все, до последнего. Бумажник, паспорт, права, деньги, ключи от машины. Хорошо, что есть запасные. Отмычки забрали тоже. — Он быстро прикинул в уме. — Значит, теперь мне нужны веревка, крюк, возможно, кусок брезента из нашего транспортировщика. И потом…

Мэри в страхе перебила его:

— Нет, нет! Не сегодня! Ты не можешь опять сесть за руль! Тебе надо в больницу!

Харлоу бесстрастно взглянул на нее.

— И потом, конечно, они забрали пистолет. Мне нужен другой, Алексис. И немного денег.

С этими словами он подхватился, бесшумно приблизился к двери и рывком распахнул ее.

Рори, который явно подслушивал, почти влетел в номер.

Гонщик проделал ту же процедуру, что и в первый раз. Рори взвыл, когда Джонни тряхнул его и поставил на ноги.

— Посмотри–ка на мое дивное лицо, Рори!

Тот поднял глаза, содрогнулся и побледнел.

— И в этом виноват ты! — сказал Харлоу, отвешивая парню затрещину. Это был сильный удар, и Рори наверняка отлетел бы в сторону, если бы гонщик не держал его цепко за волосы. Второй удар наотмашь, потом еще и еще.

Мэри вскрикнула:

— Джонни! Джонни, ты с ума сошел! — Хотела броситься на Харлоу, но Даннет быстрым движением остановил ее за руку.

— Я буду продолжать до тех пор, милый Рори, — сказал гонщик, — пока ты не почувствуешь на себе, что значит выглядеть, как сейчас я.

И он продолжал. Рори не сопротивлялся. Его голова беспомощно болталась из стороны в сторону. Наконец, решив, что воспитательный процесс достаточен, Харлоу остановился.

— Мне нужны сведения! Мне нужна правда! Сию же минуту! Ты подслушал мой разговор сегодня днем с мистером Даннетом. Так?

Рори ответил дрожащим шепотом:

— Нет, нет! Клянусь, я не подслушивал. Клянусь!

И в тот же момент завизжал от боли, так как курс воспитания возобновился.

— Меня избили люди, которые знали, что я еду в Марсель, чтобы получить очень ценные фотографии. Банда во что бы то ни стало хотела ими завладеть. Я собирался оставить “феррари” на заброшенной ферме возле аэродрома. Кроме меня, об этом знал только один человек — мистер Даннет. Может быть, он им все выложил?

— Может быть… — По щекам Рори текли слезы. — Не знаю… Да, да, наверное, он…

Харлоу заговорил медленно, чеканя слова и сопровождая каждое звонкой оплеухой:

— Мистер Даннет — вовсе не журналист! И мистер Даннет никогда бы не сделал этого. Он никогда не был бухгалтером. Мистер Даннет — старший офицер специального отдела Скотланд—Ярда и член Интерпола, у него есть доказательства, что ты помогаешь преступникам и покрываешь их. У него вполне достаточно фактов, чтобы отправить тебя на несколько лет в исправительную колонию. — Он отпустил волосы Рори. — Кому ты рассказывал?

— Траккиа…

Харлоу швырнул Рори в кресло, где тот и остался — сгорбившись и закрыв руками пылающее лицо. Джонни взглянул на Даннета.

— Где сейчас Траккиа?

— Поехал в Марсель. Так, во всяком случае, он сказал. С Нойбауэром.

— Ах, и этот тут был? Да, да, конечно. А Джекобсон?

— Уехал куда–то на своей машине. Якобы искать близнецов.

— Ага, и прихватил заодно лопату. Пойду за ключами и выведу “феррари”. Встретимся через пятнадцать минут возле транспортировщика. Не забудьте пистолет и деньги.

Повернулся и вышел. Рори выбрался наконец из кресла и не очень твердыми шагами побрел следом. Даннет обнял Мэри за плечи, достал носовой платок и стал вытирать ее мокрое от слез лицо. Мэри посмотрела на него, в глазах ее читалось глубокое удивление.

— Вы действительно из Скотланд Ярда?

— Ну, в общем, да. В некотором роде. Я офицер…

— В таком случае, остановите его, мистер Даннет! Прошу вас! Верните его!

— Неужели вы до сих пор не знаете, каков он, ваш Джонни?

Мэри в ответ лишь огорченно кивнула. Потом спросила:

— Он хочет догнать Траккиа, да?

— И Траккиа, и многих других. Но главный, кого он преследует, это Джекобсон. Если Джонни говорит, что Джекобсон виноват в гибели семи человек, значит, так оно и есть, А кроме того, у него с Джекобсоном личные счеты. По двум причинам…

— В связи с гибелью младшего брата?

Даннет утвердительно кивнул.

— А вторая причина?

Даннет задумчиво посмотрел на девушку и сказал:

— А вы взгляните на свою левую ногу, Мэри.

Глава 10

На объездной дороге к югу от Авиньона черный “ситроен” пропустил вперед красный “феррари”. Когда Харлоу пронесся мимо, сидевший за рулем Джекобсон задумчиво поскреб подбородок, потом развернулся и дал газ обратно в сторону Авиньона. У первой же телефонной будки он остановился.

В Авиньоне Макелпайн с Даннетом доедали обед в опустевшей столовой. Оба проводили взглядом покидавшую зал Мэри.

Макелпайн вздохнул:

— Что–то моя дочь приуныла…

— Ваша дочь влюблена.

— Боюсь, так оно и есть, Алексис… А куда пропал этот шельмец Рори?

— Ну, если не вникать в подробности… Харлоу снова поймал его на подслушивании под дверью.

— Ну и ну! Опять?

— Опять. И последовала неприятная сцена. Так что, я думаю, Рори просто боится встречи с Джонни. А тот наверняка уже в постели. Ведь прошлой ночью ему вряд ли удалось поспать.

— Вы напомнили о постели… Очень заманчивая перспектива. Почему–то я сегодня ужасно устал. Надеюсь, вы извините меня, Алексис?

Босс уже собирался встать, и тут же вновь сел — в столовую входил Джекобсон и направился прямо к ним. Вид у него был такой, будто он изнемог от усталости.

Макелпайн спросил:

— Как дела?

— Никак. Я объездил весь район и окрестности радиусом в пять миль. Никаких следов… Правда, из полиции мне сообщили, что в Боссэ видели двух человек с соответствующими приметами. Вряд ли найдется вторая такая пара, как эти ужасные близнецы. Перекушу что–нибудь и двину в Боссэ. Только сначала надо найти машину, моя барахлит.

Шеф протянул Джекобсону ключи.

— Возьмите мой “эстон”.

— Вот спасибо, мистер Макелпайн. А как насчет страховых бумаг?

— Они в ящике для перчаток. Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились помочь.

— Это же и мои мальчики, мистер Макелпайн.

Даннет с бесстрастным видам смотрел куда–то в пространство.

Спидометр “феррари” показывал 180. Харлоу будто забыл, что на французских дорогах скорость строго ограничена, хотя время от времени все же поглядывал в зеркальце — скорее по привычке, ибо во всей Франции не нашлось бы, наверно, ни одной полицейской машины, способной догнать его. Трудно было поверить, что прошло всего сорок минут после отъезда из Авиньона, — впереди уж маячил щит с надписью “Марсель”. Еще через километр “феррари” затормозил перед красным сигналом светофора.

Израненное лицо Харлоу было так залеплено пластырем, что не определить, какие чувства оно выражало. Но глаза смотрели так же уверенно и внимательно, как всегда; такой же спокойной была и поза. И тем не менее, оказалось, что невозмутимость чемпиона может быть нарушена.

— Мистер Харлоу! — донеслось как бы издалека.

Джонни обернулся и увидел Рори, голова которого, точно из кокона, высунулась из лежавшего сзади рулона брезента.

Гонщик спросил, отчетливо произнося каждое слово:

— Какого дьявола тебе здесь надо?

Рори сразу ощетинился:

— Я думал, вам может понадобиться помощь… Так, на всякий случай…

Харлоу удержался от резкого ответа, что далось ему нелегко.

— Я бы оказал тебе пару теплых слов, да это ни к чему.

Из внутреннего кармана он выудил несколько купюр — из взятых у Даннета.

— Вот триста франков. Из первого же отеля позвони утром в Авиньон и скажи, чтобы прислали машину.

— Нет, спасибо, мистер Харлоу. Я ужасно ошибался насчет вас. Наверное, я просто дурак. Я не прошу извинить меня. Никакие “простите” в мире этого не исправят. Лучший способ просить прощения — это помочь. Ну пожалуйста, мистер Харлоу!

— Послушай, малыш, сегодня вечером я встречаюсь с людьми, которые, не моргнув глазом, могут убить кого угодно. А я отвечаю за тебя перед твоим отцом.

Свет переключился на зеленый, “феррари” рванулся с места.

— Кстати, об отце, — сказал Рори. — Что с ним, с моим отцом?

— Его шантажируют.

— Папу?

— Да, но не потому, что он что–либо натворил. Когда–нибудь я все тебе расскажу.

— И вы заставите этих людей прекратить шантаж?

— Надеюсь, что да.

— А Джекобсон? Это он покалечил Мэри? Я был просто идиотом, думал, что тут ваша вина! С ним вы тоже разделаетесь?

— Да.

— Сейчас вы уже не сказали “надеюсь”. Только “да”.

— Это точно.

Рори кашлянул и робко спросил:

— Мистер Харлоу, вы не собираетесь жениться на Мэри?

— Похоже, что стены брачной тюрьмы смыкаются вокруг меня.

— Я ведь тоже ее люблю. Иначе, конечно, но так же сильно. Если вы преследуете мерзавца, который искалечил Мэри, — я с вами!

— Ладно, хватит трескотни, — рассеянно сказал Джонни. Некоторое время он вел машину молча, потом вздохнул, как бы сожалея о том, что уступает. — О’кей! Но только, если пообещаешь не попадаться им на глаза и соблюдать осторожность.

— Есть — не попадаться на глаза и соблюдать осторожность!

Харлоу бросил взгляд в зеркальце. Рори на заднем сиденье удовлетворенно улыбался. Джонни покачал головой, не то сокрушенно, не то с какой–то безнадежностью. Вполне возможно, он испытывал и то, и другое.

Десять минут спустя он остановил машину ярдах в трехстах от угла улицы Жорж Санд, уложил все необходимое в парусиновую сумку, вскинул ее на плечо и, сопровождаемый Рори, уверенность которого заметно сникала, зашагал в сторону виллы “Эрмитаж”. В безоблачном звездном небе висела полная луна. Видимость была ничуть не хуже, чем в пасмурный день, тени лишь глубже и гуще. В одном из таких мест они и спрятались, Харлоу и Рори, прижавшись к окружавшей виллу высокой стене.

Джонни проверил содержимое сумки.

— Итак, веревка, крюк, брезент, шпагат, кусачки с изоляцией, долото, пакет первой помощи…

— Зачем это все, мистер Харлоу?

— Первые три вещи, чтобы перелезть через стену. Шпагат — чтобы связывать. Кусачки — перерезать сигнализацию. Долото — что–нибудь вскрывать. Пакет первой помощи — на всякий случай… Рори, будь добр, перестань лязгать зубами. Тебя слышно за версту.

— Н-ничего не м-могу поделать, м-мистер Харлоу.

— И запомни! Ты остаешься здесь! Меньше всего нам нужна полиция, но если через тридцать минут не вернусь, беги в телефонную будку и вызывай…

Харлоу закрепил крюк на конце веревки. Яркий свет пуны был как нельзя кстати. При первом же броске крюк зацепился за ветку дерева по ту сторону стены. Джонни натянул веревку — крюк нашел свое место. Перебросив через плечо парусиновую сумку и кусок брезента, вскарабкался по веревке, набросил брезент поверх битого стекла, подтянулся, оседлал гребень и внимательно осмотрел дерево. До земли было около четырех футов.

— Помни, что я тебе сказал, — прошептал он Рори.

Скинул парусиновую сумку вниз, ухватился за ветку, перебрался к стволу и по нему быстро соскользнул вниз.

Далее пришлось продираться сквозь заросли кустарника. Из–за неплотно занавешенных штор в окнах первого этажа струился свет. Массивная дубовая дверь была заперта — кажется, на засов. Пытаться проникнуть в дом через парадный вход значило, как пить дать, все провалить.

Держась по возможности в тени, Джонни прокрался к боковой двери. Тоже напрасно. Первый этаж был совершенно неприступен — на окнах решетки, черный ход на замке. Не без иронии Харлоу подумал, что единственная пособница — отмычка — сейчас там, внутри дома.

Обследовал дом с другой стороны. Первый этаж отпадал, оставался второй. Внимание его привлекло одно из окон: оно было приоткрыто. Правда, чуть–чуть, на каких–нибудь пару дюймов, но все–таки…

Харлоу огляделся. Ярдах в двадцати темнели сарайчик для садового инвентаря и теплица. Джонни решительно бросился туда.

Оставаясь на улице, Рори ходил взад–вперед, то и дело поглядывая на свисавшую со стены веревку. Одолевала робость. Внезапно, словно приняв решение, паренек вцепился в веревку и полез вверх.

Когда Рори спрыгнул на землю по ту сторону ограды, Харлоу по приставленной лестнице почти добрался до цели. Включил фонарик, обследовалпримеченное окно с обеих сторон. Вдоль рам тянулись провода. Харлоу пошарил в сумке, достал кусачки и, перекусив провода, поднял фрамугу. Мгновение, и он был внутри.

Пары минут хватило, чтобы убедиться: на втором этаже никого. Держа в левой руке парусиновую сумку и включенный фонарик, а в правой — пистолет с глушителем, Джонни опустился в прихожую.

Из–под ближайшей двери пробивался узкий пучок яркого света. Доносились голоса. Один из них принадлежал женщине. Харлоу это помещение будто не интересовало. Он обошел весь первый этаж, убедился, что в остальных комнатах никого нет. В кухне фонарик высветил ряд ступенек. Они вели вниз. Осторожно сойдя по ним, Джонни проник в пустой бетонированный подвал, в котором было четыре двери. Три вполне обычные, как везде. Зато четвертая выделялась: с двумя мощными засовами, из скважины замка торчал тяжелый ключ. Таким ключом запирали, должно быть, темницу в каком–нибудь средневековом замке.

Харлоу отодвинул засовы, повернул ключ, вошел и. нащупав выключатель, зажег свет.

О да, это была не темница. Здесь размещалась хорошо оборудованная лаборатория, назначение которой оставалось для Джонни неясным. Он подошел к стоявшим в ряд алюминиевым емкостям, приподнял у ближайшей крышку, понюхал содержимое — белый порошок. Сморщившись от отвращения, опустил крышку.

Обернулся, заметил на стене телефонный аппарат. Судя по диску — внешняя связь. На какое–то время Джонни замешкался в нерешительности, затем пожал плечами и вышел, оставив дверь открытой, свет включенным.

Пока он рыскал внизу и поднимался по лестнице, Рори замер на корточках в чаще кустарника. Из своего убежища он видел фасад виллы и боковую стену. Чувство опасности постепенно переросло в настоящий страх. Надо сказать, было от чего — из–за угла дома неожиданно вышел коренастый, крепко сбитый человек, наверное, сторож, и при виде лестницы замер как вкопанный. Он тотчас же ринулся к дому. Словно по волшебству, в руках у него появились большой ключ и громадный нож.

В прихожей перед дверью комнаты, где горел свет, Харлоу прислушался к раздававшимся голосам. Потом проверил глушитель и, подавшись вперед, ударом ноги распахнул дверь с такой силой, что она чуть не слетела с петель.

В комнате оказалось пять человек. Трое удивительно похожих друг на друга — возможно, братьев: рослых, хорошо одетых, явно преуспевающих в жизни, черноволосых и довольно смуглых. Четвертой была красивая молодая блондинка. А пятым — пятый Вилли Нойбауэр.

Словно загипнотизированные, уставились они на Харлоу, израненное лицо которого и пистолет с глушителем являли собою, конечно, весьма однозначное зрелище.

— Руки вверх! — велел Джонни.

Все пятеро повиновались.

— Повыше, повыше!

Они вскинули их, сколько могли.

— Черт возьми, что все это значит, Харлоу? — Нойбауэр попытался заговорить резким и требовательным тоном, однако голос его срывался. — Я приезжаю к друзьям…

— Это вы расскажете судье! — оборвал его Джонни. — Судьи народ терпеливый, не то, что я. Сейчас же вам лучше заткнуться! — В предостережении звучал металл.

— Берегитесь!

Этот почти истерический крик, вдруг раздавшийся за спиной Харлоу, явно исходил от Рори.

Гонщик отреагировал мгновенно. Отпрянул и выстрелил не целясь. Коренастый человек в темном, с занесенным было ножом, вскрикнул и, как бы не веря своим глазам, уставился на простреленное предплечье.

Большего он уже не заслуживал, и, прежде чем звякнул выпавший у него нож, Харлоу занялся остальными. И вовремя. Рука одного из них юркнула под пиджак.

— Хотите покинуть грешную землю? — спросил Харлоу.

Человек снова поднял руку над головой.

Джонни отступил в сторону, едва заметным движением пистолета велев раненому присоединиться к компании.

Поддерживая левой обвисшую плетью правую, увалень в темном повиновался. В этот момент подоспел Макелпайн–младший.

— Спасибо, Рори, — сказал гонщик. — Прощаю тебе все твои грехи. Вынь–ка из сумки пакет первой помощи. Я же предвидел, он пригодится. — Холодно обвел глазами плененную группу. — Надеюсь, что в первый и последний раз!

Указал глазами на молодую блондинку:

— Подойдите сюда, вы!

Девица поднялась со стула. Харлоу недобро улыбнулся, но та была либо слишком ошеломлена, либо просто тупа, чтобы понять смысл этой улыбки.

— Если не ошибаюсь, вы претендуете на звание медсестры, — оказал Джонни, — хотя покойный Луиджи на этот счет имел бы другое мнение. Вот, возьмите! И перевяжите дружка.

Девица подошла и плюнула гонщику в лицо.

— Сам перевязывай!

Харлоу взмахнул пистолетом, глушитель угодил ей в лицо. “Медсестра” взвизгнула и, отпрянув, опустилась на пол. На губах у нее выступила кровь.

— Боже мой — ужаснулся Рори. — Мистер Харлоу, что вы делаете?

— Да будет тебе известно, мой мальчик, что это очаровательное создание убило человека. — Он посмотрел на блондинку без малейшего сочувствия. — Встаньте и обработайте рану своему приятелю! А потом, если пожелаете, и себе. Остальные — на пол, лицом вниз, руки — за спину! Рори, обыщи их! Кто шевельнется — получит пулю в затылок!

Паренек принялся за дело. С трепетом выложил на стол четыре пистолета.

— У них у всех оружие… — запинаясь, оказал он.

— А ты думал, они предпочитают портсигары? Теперь, дружище, давай веревки. Вяжи в сколько хочешь узлов, лишь бы надежно! Невзирая на их кровообращение!..

Рори не без энтузиазма принялся исполнять приказание. Вскоре вся компания была повязана. Рана сторожа забинтована.

Джонни повернулся к Нойбауэру.

— Где ключ от ворот?

Тот со злостью ядовитой змеи посмотрел на Харлоу и промолчал.

Джонни спрятал в карман пистолет, поднял нож незадачливого убийцы и приставил его к горлу Нойбауэра.

— Считаю до трех, а потом просто проткну вам шею! Думаете, у меня есть время церемониться? Один, два…

— На столе в прихожей, — выдавил Нойбауэр, лицо которого приобрело пепельно–серый оттенок.

— Всем встать! И — вниз, в подвал!

Все шестеро зашаркали по ступенькам. Один из трех смуглолицых, замыкавший шествие, попытался было кинуться на Харлоу с намерением сбить, повалить, а далее; уж сбросить и затоптать в подвале, но Джонни увернулся, шибанул нападавшего дулом повыше уха, с невозмутимым видом проследив, как тот заваливается навзничь и, теряя сознание, скатывается по лестнице. Схватив бандита за ноги, Харлоу стащил его вниз, совершенно не обращая внимания на то, что голова смуглолицего считает ступени.

— Побойтесь Бога, Харлоу! — вскричал один из компании. — Вы что, спятили? Вы же его кончите!

Харлоу выволок бесчувственное тело на цементный пол и невозмутимо заметил:

— Ну и что? А вы не подумали о том, что вас всех не мешало бы кончить?

Он загнал пленных в лабораторию и с помощью Рори туда же втянул не пришедшего еще в сознание их сообщника.

— Лечь на пол! Рори, свяжи им у лодыжек ноги. Да тоже покрепче!

Парень старался вовсю, с удовольствием, явно гордясь ролью помощника знаменитого гонщика.

— Проверь карманы — нет ли у них удостоверений личности. Нойбауэра не надо. Мы и так знаем нашего милого Вилли.

Через пару минут Рори подал целый ворох документов. И смущенно замялся возле дамы.

— Не надо путать, Рори, женщин с преступными суками… — Харлоу взглянул на молодую блондинку. — Где ваша сумка?

— У меня нет сумки.

Джонни вздохнул, подошел к девице, присел на цыпочки.

— Когда я исполосую вторую половину твоей рожи, на тебя уж не взглянет ни один мужчина. Впрочем, тебе не придется с ними много якшаться. Суд весьма заинтересованно выслушает показания четырех полицейских и не преминет идентифицировать твои пальчики на том стакане. — Джонни словно оценивал ее перспективу. — Итак, сумку!

— В спальне… — голос ее дрожал, губы свело.

— А конкретнее?

— В платяном шкафу.

— Будь добр, Рори…

Тот нерешительно спросил:

— А как узнать, где ее спальня?

Харлоу объяснил:

— В комнате с туалетным столиком, смахивающим больше на стойку провизора. Уверен — не ошибешься. И не забудь заодно те четыре ствола…

Рори исчез. Харлоу выпрямился, подошел к добытым документам и стал пристально их изучать. Наконец поднял глаза.

— Так, так, так… Марцио, Марцио и Марцио! Звучит, как солидная юридическая фирма. И все трое — с Корсики. Помнится, я уже где–то слышал о столь славной семейке. Что ж, полиция будет прямо в восторге от такого улова.

И швырнув книжицы в общую кучу, принялся проделывать непонятные операции — отмотал дюймов шесть клейкой ленты, прикрепил ее к краю стола.

— Даю слово, в жизни не догадаетесь — зачем…

Вернулся Рори, таща пистолеты и огромадный баул, больше смахивающий на чемодан.

Раскрыв его, Харлоу исследовал содержимое — обнаружил паспорт, затем расстегнул молнию бокового кармана и достал пистолет.

— Ну–ну! Значит, Анна Мария Пучелли тоже носит с собой пушку? Наверняка — для защиты от грабителей, жаждущих заполучить те таблетки, которыми она излечила бедного Луиджи…

За следующим разом Харлоу извлек индивидуальную аптечку, достал из ее набора крошечный флакончик и вытряхнул на ладонь несколько белых таблеток.

— Очень кстати! Ровно шесть штук. Каждому — по одной. Я хочу знать о местонахождении миссис Макелпайн, и намерен получить ответ не далее, как через минуту. В противном случае… все, наверное, догадываются, что вас ждет. Наша Флоренс Найтингейл^*[45] может объяснить. Она знает чудодейственную силу этого снадобья.

“Флоренс Найтингейл” оцепенела и воздержалась от комментариев. Лицо ее было белее бумаги. Казалось, за истекшие десять минут она постарела на десять лет.

— Что это за снадобье? — поинтересовался Рори.

— Цианистый калий в сахарной облатке. Очень даже приятно на вкус. Пока не растворится внешняя упаковка. Ровнехонько через три минуты…

— О, нет, нет! Вы этого не сделаете! — Рори побледнел. — Вы этого не сделаете — не посмеете! Это же убийство!

— Вовсе нет, мальчуган. Обыкновенное избавление. Ведь это не люди, а твари. Оглянись вон туда! Что, по–твоему, производит их совершеннейшее кустарное оборудование?

Рори оглушенно замотал головой. Он словно лишился дара речи.

— Героин, Рори! А теперь подумай о тех сотнях, нет — тысячах людей, которых убили эти мерзавцы… Я оскорбил тварей сравнением с ними. Поэтому запроторить эту шестерку в тартарары — одно удовольствие!

Связанная и поверженная наземь банда исходила потом, облизывая пересохшие губы. Слова Харлоу были безжалостны и недвусмысленны, свидетельствующие с предельным откровением, что он не шутит.

Джонни уперся коленом в грудь Нойбауэра, держа в одной руке таблетку, в другой — пистолет. Слегка двинул австрийца в солнечное сплетение. Тот охнул и начал ловить ртом воздух. Харлоу расцепил ему зубы глушителем и поднес таблетку.

— Где миссис Макелпайн?

Обезумевший Нойбауэр сразу выпалил:

— В Вандоле… В Вандоле… На яхте…

— На какой именно? Где она стоит?

— В заливе. Моторная яхта. Футов сорок длины. Синяя с белым. Название — “Шевалье”.

Харлоу обратился к Рори:

— Принеси мне со стола ту ленту.

Вновь шибанул Нойбауэра под дых и сунул таблетку.

— Я вам не верю… — и с этими словами склеил губы выпучившему глаза австрийцу лентой. — Так–то лучше, не выплюните…

Шагнул к одному из братьев, тщетно пытавшемуся высвободиться из своих пут. Держа двумя пальцами таблетку, склонился над ним. Тот оцепенел от ужаса и заорал прежде, чем Харлоу успел что–нибудь сказать.

— Вы в своем уме? В своем уме? Клянусь Богом, он сказал правду! На яхте “Шевалье”. Моторная яхта. Синяя с белым. Стоит на якоре ярдах в двухстах от берега.

Харлоу посмотрел на него, кивнул. Затем поднялся, подошел к настенному телефону, снял трубку и набрал номер полиции. Там тотчас же откликнулись.

— Я звоню из виллы “Эрмитаж”, что на улице Жорж Санд. Да, да, та самая! В ее подвале вы найдете склад героина. Целую гору! Там же — аппаратура для массового производства наркотиков. Там же — шесть человек, причастных к их производству и распространению этого зелья. Сопротивления не будет, все связаны. Трое из них — братья Марцио. Есть личные удостоверения, в том числе паспорт Анны Пучелли, совершившей убийство… Да, да, которая в розыске… Вечером документы будут у вас…

Захлебнувшийся от невероятного сообщения голос дежурного на противоположном конце возбужденно и настойчиво просил повторить сказанное, но Харлоу не стал слушать:

— Мне некогда. Каждый звонок такого рода, я знаю, фиксируется магнитофоном, так что нет необходимости держать меня здесь до вашего прибытия.

Едва Джонни повесил трубку, как Рори схватил его за рукав.

— Вы узнали, узнали все, что хотели! — лепетал он в сильном волнении. — Три минуты прошли. Еще можно успеть избавить Нойбауэра от…

— Ах, вот ты о чем! — Харлоу высыпал четыре таблетки обратно во флакончик, оставив пятую, словно напоказ. — Это — ацетилсалициловая кислота. Аспирин! Поэтому понадобилось заклеивать рот. Иначе бы Нойбауэр крикнул своим дружкам, чем накормлен. Любой взрослый в Европе знает ведь этот вкус. Взгляни на подонка, он уже порозовел, не боится, хотя с перепугу чуть было не спятил… Да у них у всех такой вид. Ладно, оставим бедняжек. — И, взглянув на блондинку, взял ее сумку. — На время одалживаем у вас… Лет эдак на пятнадцать–двадцать. На сколько — конкретнее определит суд.

Они вышли, лабораторию заперли на ключ и оба засова. Сбежав с парадного крыльца, настежь распахнули ворота.

И тут Харлоу попридержал Рори за плечо. Они отступили в тень разлапистых елей.

— Зачем? — шепотом спросил Рори.

— Не лишне убедиться, что первыми явятся те, кто надо…

Вскоре они услышали отдаленные звуки полицейской сирены. Через считанные секунды в ворота виллы с завыванием и включенными синими мигалками на крышах влетели две машины и крытый фургон. Перед подъездом резко, прошуршав по гравию, затормозили. Человек семь полицейских бегом ринулись на крыльцо и скрылись в доме. Несмотря на предупреждение, что преступники связаны по рукам и ногам, каждый из стражей порядка наизготове держал пистолет.

— Те, кто надо, успели первыми, — сказал Харлоу.

Четверть часа спустя Харлоу сидел у Джанкарло. Просмотрев захваченные документы, разбуженный в столь неурочное время хозяин лишь сокрушенно вздохнул.

— Да-а, не скучная у вас жизнь, Джонни Харлоу. Здесь, там — повсюду. Вам удалось небывалое. Эти трое — действительно братья. Братья Марцио, снискавшие себе дурную славу. Считается, что они из Сицилии и принадлежат к одному клану. На самом же деле, коль уж быть точным, они корсиканцы, а корсиканцы смотрят на сицилийскую мафию, как на сборище любителей. Ваша троица стоит во главе черных списков много лет. И никаких улик. На этот же раз им, конечно, не выкрутится. Производство героина стоимостью в миллионы долларов — куда уж дальше!.. Однако услуга за услугу. — Он протянул Харлоу несколько исписанных страничек. — Жан—Клод не уронил своей чести. Он расшифровал код. Взгляните–ка! Занятно, не правда ли?

Харлоу неторопливо вникал в содержание полученных листков.

— Да, и впрямь интересно. Список грязных дел Нойбауэра и Траккиа по всему континенту! Связаться бы с Даннетом!

Джанкарло посмотрел на гонщика с укоризной.

— Извольте! Любой пункт Франции — в течение тридцати секунд…

В приемной участка, куда доставили взятую компанию во главе с Нойбауэром, толпилось не менее дюжины полицейских.

Нойбауэр обратился к дежурному сержанту:

— Мне предъявлено обвинение. Я хочу связаться со своим адвокатом. Имею я право?..

— Имеете. — Сержант кивком головы указал на стоявший перед ним аппарат.

— Разговор адвоката со своим клиентом — сугубо конфиденциальный разговор. Вам, должно быть, известно — почему: чтобы человек мог свободно проконсультироваться со своим защитником без посторонних ушей. — Нойбауэр показал на телефонную будку. — Могу ли я?..

Сержант снова кивнул.

В полумиле от полицейского участка в одной из роскошно обставленных квартир зазвонил телефон. На кушетке, в свободной позе откинувшись на подушки, полулежал Траккиа. Рядом прильнула пышная брюнетка, явно тяготившаяся избытком одежды. Траккиа недовольно поморщился, однако взял трубку.

— Дорогой Вилли? Страшно огорчен, но меня неожиданно задержали…

Отчетливо доносившийся голос Нойбауэра осведомился:

— Ты один?

— Нет.

— Тогда сделай так, чтобы был один.

Траккиа сказал девушке, прикрыв трубку рукой:

— Жоржет, дорогая, ступай напудри носик.

Та недовольно поднялась и вышла.

— Путь свободен, — сказал Траккиа.

— Благодари Бога, что ты задержался, иначе бы сидел сейчас там же, где я. На пороге тюрьмы. А теперь слушай…

Гримаса гнева исказила красивое лицо Траккиа после рассказа приятеля.

Нойбауэр, чувствовалось, все продумал:

— Так вот, захвати две вещи: бинокль и автомат. Попадет туда раньше тебя, — уложи, как только сойдет на берег. Если, понятно, останется жив после приема Паули. Удастся опередить — поджидай на борту. После всего — автомат в море. Кто сейчас на “Шевалье”?

— Только Паули. Я возьму с собой Йонки. Может быть, понадобится помощник. А ты не волнуйся. Завтра, Вилли, мы тебя вызволим. Общение с преступниками еще не преступление, против тебя у них абсолютно никаких улик.

— Откуда такая уверенность? Будь начеку — как бы тебя самого не взяли на мушку. Этот скотина Харлоу способен на все. Разделайся с ним за меня!

— Обязательно, Вилли!

В лаборатории Джанкарло Харлоу говорил по телефону:

— Итак, все аресты произвести одновременно: завтра в пять утра. Я спешу, подробности узнаете от — Джанкарло. Надеюсь, вечером вас увижу. Ну, пока! У меня тут одно дельце…

Глава 11

Рори опросил:

— Мистер Харлоу, вы служите в секретном отделе? Или вы тайный агент? Или еще что–нибудь в этом роде?

Харлоу без улыбки взглянул на парня. Машина шла на огромной, хотя и не на предельной скорости. Казалось, предстоявшее впереди не требовало особой спешки.

Какое–то время он молчал, потом все же ответил:

— Я… безработный гонщик, Рори.

— Да ну вас! Кого вы обманываете?

— Никого. Говоря твоими же словами, я оказываю в некотором роде помощь мистеру Даннету. На всякий случай.

— Ничего себе — в некотором роде! Что–то не видно особых стараний со стороны мистера Даннета!

— Мистер Даннет — координатор. А я, так сказать, его уполномоченный.

— Да… Но в чем заключаются ваши обязанности?

— Проверяю других гонщиков, участников Гран—При. Вернее, наблюдаю за ними. И за механиками. Короче, держу в поле зрения всех, кто имеет отношение к международным гонкам.

— Не понимаю, — пробормотал Рори. — Простите, но мистер Харлоу, почему именно вы? А не… за вами?

— Резонный вопрос. Возможно, потому, что последние два–три года мне особенно везло, и стало очевидным: зарабатывать честным путем гораздо выгоднее, чем нечестным.

— Логично, — сказал Рори рассудительным тоном. — Но зачем вообще понадобилась эта слежка?

— Дело в том. что уже больше года в международных состязаниях Гран—При попахивает чем–то подозрительным. Автомобили, которые явно должны бы выигрывать, проигрывали, а те, что вообще не имели никаких шансов, побеждали. Частыми стали таинственные аварии.

Машины сходили с трассы без всяких объяснимых причин. То вдруг кончалось горючее. То неизвестно почему перегревались двигатели. То в самое неподходящее время неожиданно заболевали водители. А поскольку иметь автомобиль, который всегда приходит первым, означает иметь престиж, славу и власть, а главное, большие доходы, то сначала подозрение пало на соперничающих между собой спортивных боссов — стараются, мол, вытеснить конкурентов, чтобы полностью завладеть рынком.

— Неужели никто из них не… пытался?

— Да, представь себе, как ни странно, но нет. Это выяснилось, когда и промышленники, и владельцы гоночных машин обнаружили, что все они, решительно все, являются жертвами чьих–то преступных махинаций. Вот тогда–то дельцы и обратились в Скотланд—Ярд. Там, однако, ответили — международные дела не в их компетенции. И Скотланд—Ярд призвал на помощь Интерпол. Фактически — мистера Даннета.

— Но как вам удалось докопаться до темных делишек таких людей, как Траккиа и Нойбауэр?

— В основном, благодаря наблюдательности. Круглосуточный неусыпный контроль за телефонными номерами на АТС и коммутаторах, за всем и всеми, кто вызывает малейшее подозрение во время гонок Гран—При, а также включая просмотр входящей и исходящей корреспонденции. Мы обнаружили, что пять гонщиков и семь–восемь механиков откладывают на свои счета значительно больше, чем зарабатывают. Но у некоторых это было отнюдь не регулярно, от случая к случаю. Ведь не может фартить на каждой гонке. Отсюда вывод — в каждой стране они что–то да продают. Знаешь, на свете существует только один товар, который приносит такую умопомрачительную прибыль, как у них…

— Наркотики? Героин?..

— Так точно! — Харлоу указал вперед, и Рори увидел выхваченный фарами щит с надписью “ВАНДОЛЬ”.

Харлоу сбросил скорость, опустил боковое стекло. Высунув голову, посмотрел вверх. Там ползли тяжелые облака, но чистого, усыпанного звездами неба было больше.

— Не самая удобная ночь для нашего мероприятия. Все видно как на ладони. А ведь они наверняка приставили к твоей матери часового, не исключено — даже двух. Вопрос в другом — будут ли они на стреме сегодня, если учитывать, что твоя мать бежать не может. Вряд ли уж так ни с того ни с сего осенит охрану, что кто–то намерен проникнуть на яхту. Не представляю, каким бы образом на “Шевалье” могли узнать, что Нойбауэр и его дружки вляпались. И вместе с тем, такая организация, как братья Марцио, потому и долговечна, что никогда не полагается на авось.

— Значит, надо исходить из того, что там есть часовой?

— Из этого именно и будем исходить.

Харлоу свернул в Вандоль, остановился на обнесенной высокой оградой строительной площадке. Увидеть автомобиль из узкого переулка было нельзя.

Двое вышли из машины и, держась в тени, двинулись по территории гавани. Замедлив шаги, придирчиво осмотрели восточную часть залива.

— Не та ли? — Хотя вокруг не было ни души, Харлоу предпочел говорить тихо. — Наверняка она!

В маленькой ярко освещенной луной и неподвижно гладкой как зеркало бухте замерли на приколе не менее дюжины разных судов. Ближе всех к берегу стояла роскошная моторная яхта синего цвета с белой полосой на борту.

— Что теперь? — опросил Рори. — То есть дальше…

Он дрожал, но не от холода или страха, как на вилле “Эрмитаж”, — от возбуждения.

Харлоу задумчиво поднял глаза. Небо было ясным, но к луне подползала длинная вереница туч.

— Сначала надо перекусить. Я голоден.

— Перекусить? Перекусить?! Но ведь… как же… — Рори жестом указал на яхту.

— Всему свое время. Твоя мать вряд ли исчезнет оттуда в ближайшие часы. Кроме того, если бы мы сейчас… гм… того — одолжили лодку и направились к “Шевалье”, сообрази, как бы сие выглядело? Тучи нам в помощь. Так что резонно чуток выждать.

— Выждать… чего?

— Просто немного повременить, вот и все. Как советует старинное выражение. Фестина ленте.

Рори озадаченно уставился на Харлоу.

— Фестина — что?

— Ты и в самом деле невежда и отъявленный бездельник, — сказал Джонни, скрашивая улыбкой резкость своих слов. — Это латинское изречение: “Спеши медленно”.

Они вскоре набрели на припортовое кафе. Харлоу внимательно осмотрел заведение и отрицательно “покачал головой.

Отправились дальше, до следующей забегаловки. Результат оказался тот же. В третью — вошли. И сели у задернутого портьерой окна.

— А чем эта лучше двух первых? — спросил Рори.

Харлоу приподнял портьеру.

— Перспективой.

Из окна открывался превосходный вид на “Шевалье”.

— Понятно. — Рори без всякого энтузиазма вперился в меню. — Что–то совсем ничего не хочется…

Гонщик сказал ободряюще:

— Давай, однако, попробуем. Хотя бы самую малость.

Минут через пять на столе появились две изрядные порции рыбы, тушеной в белом вине. А еще через пять минут Макелпайн–младший управился с блюдом. Харлоу весело посмотрел сперва на пустую тарелку, потом на Рори, но в следующий же момент улыбки его как не бывало.

— Рори, смотри только на меня. Никуда не оглядывайся, особенно в сторону бара. Держись и разговаривай непринужденно. Сюда только что вошел человек, которого я немного знавал. Механик. Он распрощался с командой “Коронадо” через несколько недель после моего прихода. Твой отец уволил его за кражу. Тип этот был близким приятелем Траккиа, и, поскольку он в Вандоле, ставлю миллион против одного, они по–прежнему в друзьях.

У стойки сидел низенький смуглый человечек, тощий и сморщенный, точно вяленая груша. Перед ним была кружка пива.

Отхлебывая, он машинально взглянул в тыльное зеркало полок с бутылками и увидел столик у окна, за столиком — Харлоу. Человек поперхнулся и чуть не пролил свое пиво. Он тут же поставил кружку, положил деньги на стойку и вышел так же внезапно, как появился.

— Кажется, его зовут Йонки. Только не знаю, настоящее это имя или нет, — продолжал Харлоу. — Думаю, он уверен, что мы его не видели, а если видели, то не узнали. Коль прибыл он сюда с Никки, а скорее всего так оно и есть, то, значит, Траккиа же на борту. Одно из двух: либо наш друг дал Йонки малость передохнуть от дежурства, отведя душу за кружкой пива, либо умышленно отослал с яхты, дабы не иметь лишнего свидетеля, как он уложит меня.

Харлоу вновь отодвинул портьеру. Оба посмотрели в окно. Маленькая шлюпка с подвесным мотором неслась прямиком к “Шевалье”.

Рори заволновался.

— Наш Никола Траккиа, — заметил Джонни, — импульсивный, порывистый парень. Поэтому–то он и не стал таким гонщиком, каким мог бы стать. Не минет и пяти минут, как он будет таиться где–нибудь поблизости, чтобы, когда мы выйдем, разделаться уж без всяких. Давай–ка к машине, Рори! Принесешь веревку и клейкую ленту. Они скоро, пожалуй, понадобятся. Встречаемся на набережной, на верхней площадке причала.

Пака Харлоу расплачивался, парень выскочил в дочь. Сперва старался идти спокойно, размеренным шагом, но не выдержал и припустил бегом. Добравшись до “феррари”, открыл багажник, затолкал моток и катушку в карманы, потом выудил из–под сиденья четыре вороненных трофея. Выбрал самый маленький, остальные спрятал обратно, внимательно осмотрел тот, что сжимал в руке, снял с предохранителя и, виновато озираясь, сунул во внутренний карман.

Неподалеку от лестницы, спускавшейся к причалу, выстроились взгроможденные друг на дружку в два ряда бочки. В их тени и застыли Харлоу с Рори. У Джонни в руке пистолет. К берегу приближалась шлюпка, они услышали рокот ее мотора. Вскоре мотор затих и раздались шаги. По деревянным мосткам причала поднимались двое.

Наконец их фигуры появились на набережной. Траккиа и Йонки. У Никки автомат.

Харлоу выступил из укрытия.

— Не двигаться! Автомат — на землю! Поднять руки и повернуться ко мне спиной! Повторять не в моих правилах. Первому же, кто шевельнет хоть пальцем, — пуля в затылок! С четырех футов я не промахиваюсь!.. Рори, потрудись, будь любезен, взглянуть, что у них там в карманах.

Рори по очереди обыскал обоих, извлек на свет божий два пистолета.

— Брось в воду… А вы, эй, — за бочки! Лечь лицом вниз, руки назад! Рори, займись нашим Йонки!

Со сноровкой, приобретенной в недавней успешной практике, Рори оприходовал Йонки, точно индейку на базар.

Харлоу подсказывал:

— Надеюсь, ты не забыл, для чего предназначена липучка?

Рори помнил. Он использовал почти два фута, буквально опечатав Йонки с гарантией полного молчания.

— Дышать сможет? — поинтересовался Джонни.

— Не задохнется.

— Ну–ну… Этого достаточно. Дадим отдохнуть ему здесь. Может быть, утром кто–нибудь обнаружит мерзавца. А вы, Траккиа, вставайте!

— Но разве… — начал было Рори.

— Этот мистер нам нужен. Как знать, вдруг на борту еще кто–то есть? Траккиа у нас великий специалист по части заложников и смекнет, что к чему.

Рори посмотрел на небо.

— Эта туча не очень–то спешит к луне.

— Да, увы. Но теперь мы, пожалуй, рискнем. У нас есть страховка.

Через пару минут моторная лодка уже мчалась по блестящей от лунного света водной глади. Правил Никки, Джонни с пистолетом в руке сидел к нему лицом и следил за каждым движением. Рори устроился на носу — впередсмотрящим. До синей с белым яхты оставалось каких–нибудь сто ярдов.

В рубке “Шевалье” высокий плотный увалень долго всматривался в направлении берега. Затем вытащил из столика пистолет и, поднявшись по трапу, расположился на крыше надстройки.

Лодка подошла к корме. По знаку Харлоу Траккиа выбрался на борт первым, за ним — Джонни, подталкивая покорного Никки дулом в спину. Рори замыкал цепочку. В ярко освещенном салоне, куда они вошли, ни души.

— Судя по всему, охраны нет, — заметил Харлоу. — А миссис Макелпайн, очевидно, находится за этой дверью. Мне нужен ключ, Траккиа…

И в этот же момент сзади гаркнул раскатистый бас:

— Не двигаться! Не оборачиваться! Бросай пистолет!

Харлоу застыл на месте, беспрекословно повинуясь команде.

Траккиа счастливо рассмеялся.

— Молодец, Паули!

— Рад стараться, синьор Траккиа!

Он прошел мимо Рори и швырнул его с такой силой, что бедняга отлетел в угол. Подойдя к Харлоу, нагнулся подобрать пистолет.

— А ну!.. Вы! Бросьте оружие! — дрожащим голосом крикнул мальчишка.

Паули круто развернулся, удивленный внезапным вмешательством этого хилого сопляка. Рори двумя руками сжимал пистолет, однако его отчаянному вызову явно недоставало твердости.

Паули расплылся в широкой ухмылке.

— Ух ты! Ишь, какой храбренький петушок!

Он медленно, словно тем самым хотел парализовать противника, начал взводить пистолет.

Рори трясло, как осиновый лист на ветру, но парень сжал губы, зажмурил глаза и нажал на спусковой крючок.

В крошечном салоне яхты, казалось, ударил гром, но и он не смог заглушить воя Паули. С помертвевшим лицом верзила смотрел, как между пальцами его левой руки, инстинктивно прижатой к правому плечу, струилась кровь.

Прежде чем Траккиа успел опомниться, кулак Харлоу переломил его пополам. Удар в шею должен был отправить Никки в нокдаун. Но даже оглушенный, Траккиа оказался крепче, чем можно было ожидать. Кубарем пролетев к двери, он вскочил, споткнулся, но очутился на палубе. Рори, лежа все в том же углу с подачи охранника, был бледен и почти без сил. По крайней мере, его дальнейшее подвижничество по части стрельбы совершенно иссякло. Да, наверно, и к лучшему. Иначе Харлоу, преследуя Траккиа, мог стать легкой добычей его снайперского мастерства.

Рори выпучился на раненого Паули, потом на два валявшихся у его ног пистолета; не отводя от охранника своего оружия, приказал:

— Сядьте в угол!

Превозмогая боль, Паули повиновался. Как знать, куда бы угодила шальная пуля отчаяннейшего из стрелков.

Его встряхнули доносившиеся с палубы отрывистые звуки борьбы. Рори подхватил пистолеты и выбежал из салона.

Упорная схватка достигла своего апогея. Прижатый к поручням и запрокинутый на них так, что верхняя часть его тела перевешивала и тянула в пучину, Траккиа неистово молотил воздух руками. Харлоу душил Никки за горло, Никки же норовил пнуть Харлоу ногой, но тщетно — Джонни неумолимо и верно пригибал красавца все ближе и ближе к воде.

Траккиа пронзительно взвизгнул:

— Я не умею плавать! Я не умею плавать!

Еще одно порывистое усилие, и Никки упорхнул вверх тормашками. Шлепок в воду, громкий всплеск, и брызги окатили палубу.

Туча наконец закрыла луну. Харлоу устало всматривался в черную гладь. Напрасно. Вынул фонарик и посветил вдоль борта. Все еще тяжело дыша, вновь и вновь тщетно пытался что–то увидеть и на том обернулся к Рори.

— Может, это и правда, — сказал он. — Может, он действительно не умел плавать…

Рори решительно сорвал с себя куртку.

— Я умею. Я хорошо плаваю, мистер Харлоу!

Но железная рука мистера Харлоу схватила его за ворот.

— Ты в своем уме?!

Рори кивнул и, подобрав куртку, снова влез в нее.

— Вы считаете, не стоит спасать?

— Да, не стоит.

Они вернулись в салон. Паули стонал в своем углу.

Харлоу сказал:

— Ключи от каюты миссис Макелпайн!

Паули кивнул в сторону стенного шкафчика. Гонщик нашел ключи, снял закрепленный на переборке пакет первой помощи, под дулом пистолета заставил Паули спуститься вниз, открыл первую же каюту. Загнав туда охранника, бросил ему пакет.

— Через полчаса будет врач. А вообще–то, мне глубоко наплевать, останетесь вы живы или нет.

И с этими словами захлопнул дверь.

Щелкнул замок.

В соседней каюте на стуле возле заправленной койки сидела женщина лет сорока. Бледная и исхудавшая от долгого заточения, тем не менее и сейчас еще очень красивая. При первом же взгляде поражало ее удивительное сходство с дочерью. Сломленная и безучастная, она была воплощением обреченности и отчаяния. Ее не вывели из оцепенения ни доносившиеся звуки, ни эхо выстрела, ни шум драки — она словно пребывала в ином измерении.

Не отреагировала, даже когда вошел Харлоу. Так же, потупившись, смотрела в пол.

Джонни дотронулся до ее плеча и участливо сказал:

— Я пришел, чтобы отвезти вас домой, Мари.

Медленно, с недоверием повернула голову, не узнавая, конечно, этого странного посетителя с изуродованным лицом. Заморгала, будто не веря своим глазам, вгляделась. Нерешительно поднялась, уронила подобие Улыбки, сделала робкий шаг навстречу и вдруг обхватила гонщика тонкими руками за шею.

— Джонни Харлоу! — прошелестела она. — Мой милый Джонни!.. Что они сделали с вашим лицом!

— Время залечит, — ободряюще произнес Харлоу. — В конце концов, все не так страшно, как кажется. — И при этом не очень ловко потрепал ее но спине — не то чтобы утешить, не то от смущения. — Тут, кстати сказать, есть еще некто, жаждущий увидеть вас, Мари.

Кричавший, что не умеет плавать, Траккиа рассекал роду, точно торпеда. Вскоре он достиг причала, взобрался по трапу на пирс и устремился к ближайшей переговорной будке.

Заказал Авиньон. Пришлось подождать минут пять, пока соединили. Французская служба связи — не лучшая в мире.

Никки попросил к телефону Джекобсона, который готовился уже спать. Рассказ о событиях последних часов был краток, хотя мог бы, ей–право, быть и того лапидарней, если бы не перемежался самыми невообразимыми отборными ругательствами.

— Вот так–то, Джеймс, — закончил Траккиа. — Чемпион опять обошел нас всех!

Сидевшего на кровати Джекобсона при этих словах передернуло, но главный механик не зря слыл человеком завидной выдержки и самообладания.

— Ну это мы еще посмотрим, — сказал он. — Значит, главный наш козырь потерян? Что ж, в таком случае надо найти другой. Не так ли? Ты меня понимаешь?

— Понимаю.

— Тогда встретимся через час в Вандоле. На прежнем месте.

— Паспорт нужен?

— Да.

— Он в ящике моей тумбочки. И привези мне сухую одежду, не то к утру я схвачу воспаление легких.

Траккиа вышел из телефонной будки. Теперь он даже похмыкивал. И направился к рядам бочек. Где–то надо было пристроиться: в безопасности и, заодно, не теряя из вида яхту. В поисках удобной позиции он натолкнулся на Йонки.

— О, Боже! Я напрочь забыл о тебе…

Лишенный возможности двигаться, мычащий человек смотрел на Траккиа умоляющими глазами. Никки покачал головой.

— Извини, но пока не могу тебя развязать. Этот мерзавец Харлоу… вернее, молодой Макелпайн подстрелил Паули. Мне удалось спастись вплавь. Оба они вот–вот появятся на берегу. Харлоу, возможно, захочет проверить, здесь ли ты, и если не пойдет — поднимет, конечно, шум. А будешь на месте — решит, что ты обезврежен и выведен из игры. Когда они высадятся и уедут, возьмешь лодку и отправишься на “Шевалье”. Найди там какую–нибудь сумку, сложи в нее все бумаги из двух верхних ящиков. Не дай Бог, чтобы они попали в руки полиции! Твои дни тогда сочтены… Отвезешь в Марсель на моей машине и жди там. Если успеешь забрать бумаги, будешь чист как стеклышко. Харлоу наверняка не узнал тебя в темноте, а имени твоего никто не знает. Ты меня понял?

Йонки угрюмо кивнул и отвернулся в сторону гавани.

Траккиа тоже кивнул на прощание и поспешил укрыться за бочками, безошибочно уловив звук запущенного мотора. Вскоре действительно от “Шевалье” отвалила лодка.

Спустя какое–то время они подрулили к пристани: Первым на причал вышел Рори, не расстававшийся со своим пистолетом. Закрепив лодку, Харлоу помог Мари и сам выпрыгнул на берег. В одной руке гонщик нес ее чемодан, в другой держал пистолет.

Траккиа колебался, не устроить ли ему ловушку — тут же, в темноте, но потом благоразумно решил отказаться от этого намеренья. Он понимал, в случае чего — Харлоу не раздумывая будет стрелять и сразит наповал.

Никки не ошибся. Джонни действительно проведал Йонки, склонился над ним:

— Полный порядок.

Все трое проследовали к телефонной будке — к той самой, из которой недавно Траккиа звонил Джекобсону. Харлоу скрылся в кабине. Никки умел предугадывать. Прячась за бочками, он прокрался освободить приятеля. Сверкнул нож. Острое лезвие быстро расправилось с треклятой веревкой. Йонки засопел, приподнялся, неуклюже сел. Много бы он дал сейчас за возможность постонать. Страдальчески морщась, Йонки стал растирать затекшие кисти. Рори не слишком–то деликатничал с ним. Затем вызволившийся пленник не без содрогания избавился от печати молчания — отодрал с лица клейкую ленту и открыл уже рот, но Траккиа вовремя успел заткнуть готовый было извергнуться мутный поток мерзкой брани.

— Тсс! Они здесь, через дорогу. Харлоу говорит по телефону. Когда уберутся, я прослежу, уедут ли из Вандоля. Как только мы исчезнем из поля зрения, бери лодку и немедленно — на “Шевалье”. Иди на веслах! Совсем ни к чему Харлоу услышать мотор. Мерзавец может вернуться.

— Грести?.. Мне!.. — едва не взвыл Йонки. Он согнул и разогнул деревянные пальцы. Его всего колотило. — У меня руки омертвели…

— Так возвращай их к жизни! И поскорее! — жестко пришикнул Никки. — Иначе сам присоединишься к своим омертвевшим рукам… Ша! Вот он, вышел из будки! Замри. Уши у этого негодяя — за двадцать футов услышит, как падает с дерева лист.

Харлоу, Рори и миссис Макелпайн удалялись по улице, которая вела в город. Вскоре они свернули и скрылись за углом.

Траккиа сказал:

— Ну, двигай!

Он постоял, пока Йонки спустился к причалу, и направился за ушедшими. Держась на довольно почтительном расстоянии, Никки крадучись добрался до перекрестка. Осторожно выглянул — дальше был тупик. Его растерянность унял знакомый шум мотора “феррари”. Промокший до нитки Траккиа прилип к стене.

Промелькнув мимо, машина рванулась вперед по шоссе, просигналила левый поворот и взяла курс на север.

Траккиа немного помедлил и заторопился все в ту же телефонную будку. Снова пришлось ему ждать. Наконец в трубке раздался голос Джекобсона.

Никки сказал:

— Харлоу только что отбыл с Рори и миссис Макелпайн. Перед этим звонил — скорее всего, в Авиньон. Сообщить боссу, что везет его жену. На твоем месте, я б воспользовался черным ходом.

— Можешь не беспокоиться, — Джекобсон говорил очень уверенным тоном. — Я так и уйду. По пожарной лестнице. Вещи уже в машине, паспорта — у меня в кармане. Вот только прихвачу третий наш паспорт. Адье!

Траккиа повесил трубку. Он уже собрался выйти, как вдруг замер, обратившись в само напряжение. Большой черный лимузин с незаженными фарами бесшумно выскользнул из–за угла. Остановился неподалеку от причала. Ни синих мигалок на крыше, ни воя сирены. И, однако, не вызывало сомнений: это — полиция. Притом, выполняющая весьма особую миссию.

Так и есть — вышли четверо. В форме.

Траккиа до отказа открыл дверь, выключил свет, отступил в глубину кабины, моля Бога не быть замеченным.

Его не заметили. Четверо полицейских исчезли за бочками. Очевидно, в поисках связанного Йонки.

Действовали они быстро. Вновь появились. Двое светили карманными фонариками. У третьего было что–то в руке, но что именно — непонятно. Впрочем, Траккиа не пришлось слишком долго гадать, напрягая зрение: он и без того знал — обнаружены вещественные доказательства, с помощью которых Харлоу удалось нейтрализовать и лишить дара речи Йонки.

Полицейские посовещались между собой и гуськом устремились к причалу. Не прошло и минуты, как к “Шевалье” напористо заскользила двухвесельная лодка.

Подавленный Траккиа вышел из телефонной будки, только теперь поняв, что Харлоу звонил отнюдь не Макелпайну.

Когда постучали, Мэри переодевалась к обеду. Открыв, она увидела Джекобсона.

— Могу ли я с вами поговорить, Мэри? — спросил тот. — У меня очень важное дело.

Она посмотрела на него с некоторым удивлением, но в номер впустила.

Джекобсон плотно закрыл за собою дверь.

— Ну, и что же это за важное дело? — с вызовом бросила Мэри. — Это повод?

Джекобсон выхватил из куртки пистолет.

— Вынужден похитить вас… Я попал в беду и нуждаюсь в гарантии безопасности. Вы будете моей гарантией. Так сказать, заложницей, живым обеспечением. Возьмите с собой все, что нужно на сутки, и, пожалуйста, извольте отдать свой паспорт…

— Вы, простите, в трезвом сознании? — голос девушки был достаточно тверд, но в глазах колыхнулся страх.

— Меня следовало бы считать сумасшедшим, поступи я иначе…

— Но при чем здесь я!

— Попрошу без вопросов. Складывайте вещи! Мэри послушно достала из шкафа небольшой чемоданчик. Положив его на кровать, начала собираться.

— И все же, почему именно я? — недоумевала она.

— Потому что через час ваш возлюбленный Джонни Харлоу появится здесь… Вместе с вашей матерью. Она была моей заложницей. Теперь мне нужна другая. Мэри недоверчиво уставилась на него.

— Вы говорите, что Джонни…

— Да, да, — он нашел вашу мать! — В хрипоте Джекобсона было ожесточение. — Это искусный, коварный, хитрый и абсолютно безжалостный молодой мерзавец!

Мэри возразила:

— В ваших устах это звучит как похвала. Хотите, чтобы я сталавосьмой?

— Что значит — восьмой?

— Арифметика! За семью всегда идет восемь. Жак и Гарри — два ваших механика в Марселе. Они слишком много знали. Плюс близнецы, которые слишком много узнали потом. Луиджи, отравленный цианистым калием. Младший брат Джонни — Джим, погибший на гонках в Испании. То же самое вы пытались проделать с Джонни. Во время заездов во Франции. У него есть фотографии, где видно, как вы ремонтировали сломанный рычаг подвески и тормозные штанги…

— О, Господи! — Джекобсон был потрясен. — Кто наплел вам всю эту чушь?

— Не чушь. Это правда. Мне рассказывал Джонни. Семь человек! Что вам стоит убить еще одного!? — трясущимися руками она попыталась закрыть чемодан. — Я восьмая, я знаю. Только знайте и вы, Джекобсон: Джонни Харлоу найдет вас даже на краю света!

Механик подскочил к чемодану и защелкнул замок.

— Пошли!

— Куда вы меня везете?

— Я сказал: пошли! — Он угрожающе взмахнул пистолетом.

— Уж лучше убейте прямо на месте!

— В Кунсо… И далее… Я никогда не воюю с женщинами. Через двадцать четыре часа вы будете свободны.

— Через двадцать четыре часа меня не будет в живых… — Она взяла свою сумочку. — О, Боже, тошнит… Мне надо в ванную!..

Джекобсон заглянул в ванную. Ни окна, ни телефона.

— О’кей!

Мэри вошла и закрыла за собой дверь. Быстро вынула из сумочки ручку, нацарапала несколько слов на листке бумаги, положила на пол и вышла.

Джекобсон ждал. В левой руке он держал чемодан, правая с пистолетом была засунута глубоко в карман.

На борту “Шевалье” Йонки запихивал в портфель последние документы. Затем забежал в салон, швырнул портфель на канапе и спустился вниз. Войдя в свою каюту, пробыл там минут пять, лихорадочно пакуя личные вещи в парусиновую сумку. Потом обрыскал другие каюты в надежде выпотрошить какие–нибудь ценности или деньги.

Надежды не обманули.

Вернулся к себе, спрятал добычу в ту же сумку. Задернув застежку–молнию, отправился наверх. До палубы оставалось всего четыре ступеньки, когда он внезапно остановился. Другой на его месте был бы испуган и растерян — Йонки же просто оцепенел, утратив способность что–либо воспринимать.

В салоне, на канапе, мирно сидели рядком четверо дюжих полицейских. Все они были вооружены. Сержант с ненавистным портфелем на коленях, увидев незадачливого мафиози, добродушно осклабился:

— И куда же ты это собрался, Йонки?

Глава 12

И снова “феррари” мчался в ночи. Харлоу не медлил, но и не очень спешил. Казалось, особенно некуда торопиться. Миссис Макелпайн сидела рядом, накинув, по настоянию Джонни, двойной страховочный ремень. Полусонный Рори устроился на заднем сиденье.

Харлоу сказал:

— Так что, как видите, на самом деле все выглядит очень просто. Джекобсон — негласный вдохновитель и организатор этой операции, хотя основные действующие лица — братья Марцио. Как бы то ни было, но мысль ставить на гонщиков Гран—При принадлежит Джекобсону, он и менял счет в свою пользу, подкупая всякий раз не менее пяти спортсменов, а еще больше — механиков. Я для него хуже занозы. Он достаточно благоразумен, чтобы подкатываться ко мне со взятками, а так как я в большинстве случаев приходил первым, это сильно уж осложняло его бизнес. Потому–то Джекобсон и вознамерился убрать меня в Клермон—Ферране. Есть доказательства: снимки, кинокадры…

Рори сонно встрепенулся.

— Но как он мог это сделать, когда вы находились на трассе?

— Двумя способами. Управляемым по радио взрывным устройством или химическими веществами. Оба приспособления, естественно, уничтожаются напрочь при взрыве, не оставляя никаких следов, Во всяком случае, на моих снимках и кинокадрах запечатлено, как Джекобсон заменял подвеску — и тормозные штанги…

— Значит, недаром он всегда настаивал осматривать машины лично и в одиночестве? — допытывался Рори.

Харлоу кивнул и на мгновенье задумался.

Миссис Макелпайн была ошеломлена:

— Но как… как вы могли решиться на столь опасную роль?

— Разумеется, приятного мало. Но вы же знаете, моя жизнь у всех на виду. Не могу даже зубы почистить без того, чтобы это не стало всеобщим достоянием. Я должен был отвести от себя внимание, выйти из луча этого ослепительного прожектора, стать отшельником, отщепенцем наконец, если угодно. В итоге, задача оказалась не такой уж и трудной. Ну, а то, что я опустился до водителя транспортировщика, так ведь надо же было установить, действительно ли они этот дурман хранят в гараже “Коронадо”. Он, увы, там…

— Дурман?

— Ну да! Пыль, пыльца… Так называют героин на европейском жаргоне. Ах, дорогая Мари, путей к пыльной смерти гораздо больше, чем на гоночной трассе!

— Путь к пыльной смерти?.. — Она содрогнулась и повторила. — Путь к пыльной смерти… А Джеймс знал об этом?

— Полгода назад он узнал, что они используют транспортировщик. Как ни странно, но босс ни разу не заподозрил Джекобсона. Вероятно, потому, что они слишком долго проработали вместе. Конечно, банда выискивала стопроцентный способ, как заставить шефа молчать. Вот вы и оказались гарантией этого молчания. После вашего исчезновения ого, вдобавок ко всему, еще и шантажировали. Так что боссу пришлось выкладывать мерзавцам около двадцати пяти тысяч фунтов в месяц.

Мари долго молчала, потом спросила:

— А Джеймс знал, что я жива?

— Да.

— Но он знал и про героин!.. Подумать только, сколько людей разорилось из–за этого, потеряло свое здоровье… погибло, может быть… Как подумаешь, становится страшно…..

Харлоу коснулся руки миссис Макелпайн.

— Мне кажется, он вас очень любит, Мари.

Навстречу им вынырнула машина с притушенными фарами. Харлоу тоже поубавил свет. На миг, словно случайно, фары приближающейся машины ослепительно вспыхнули, и она, промчавшись мимо, снова зарылась в темноту. Водитель встречной машины повернулся к своему пассажиру и сидящей рядом с ним девушке, руки которой были связаны и лежали на коленях.

— Вот те на! — В тоне Джекобсона прозвучала издевка. — Молодой рыцарь, кажется, едет не в ту сторону.

Почти в тот же момент в другой машине миссис Макелпайн спросила:

— И Джеймса привлекут к суду за соучастие в торговле наркотиками?

— Джеймса никогда и ни за что не привлекут к суду.

— Но героин…

— Героин! Героин! — раздраженно повторил Харлоу. — Рори, ты слышал, чтобы кто–нибудь хоть раз употребил слово “героин”?

— Маме пришлось много пережить, мистер Харлоу, — ответил тот. — Вот ей и чудятся разные слова, которые никто не произносит.

Машина марки “эстон” остановилась перед темным кафе на окраине Вандоля. Из темноты возник бледный, трясущийся от холода Траккпа. Он забрался на заднее сиденье и увидел Мэри.

— Полный комплект! — сказал он. — И страховой полис при нас! Но прошу тебя, Джейк, выберемся из Вандоля, останови у первой же рощи. Если не переоденусь в сухое, я околею.

— Хорошо… А где Йонки?

— За решеткой!

— О–ля–ля! — Даже крайне уравновешенный Джекобсон был потрясен. — Что же случилось, черт побери?

— Я послал его на яхту, велел привезти все документы и бумаги. Ты же знаешь, как много они для нас значат, Джейк?

— Еще бы!

— Помнишь, я говорил тебе по телефону, что Харлоу, видимо, звонил в Авиньон? Так нет! Этот подонок, представь себе, вызвал полицию. Не успел я отойти от телефона, как они уже прикатили. И я не мог ничего изменить. Они отправились на “Шевалье” и застукали Йонки на месте. — А бумаги?

— У одного из полицейских в руках был пухлый портфель.

— Думаю, что Вандоль вреден для нашего здоровья, — сказал Джекобсон, обретая свое обычное равновесие. И прибавил скорость.

Когда выехали за городскую черту, механик сказал:

— Значит, так! С бумагами и кассетой все лопнуло. Фермине фине! Конец пути! — Он выглядел необычайно спокойным.

— И что теперь?

— Операция “Улетай”! Я много месяцев обдумывал этот план. Первая остановка — наша хаза в Кунсо.

— Кто знает о ней?

— Никто. Кроме Вилли, но он–то не станет болтать. К тому же, квартира записана на чужое имя. — Он остановился у группы деревьев. — Багажник заперт. Вот ключ. Твои вещи — в сером чемодане. А что на тебе… оставь под кустом.

— Зачем? Прекрасный костюм!..

— А если нас на таможне обыщут и найдут чемодан с мокрой одеждой?

— Пожалуй, ты прав, — сказал Траккиа и вылез из машины.

Когда спустя две–три минуты он вернулся, Джекобсон уже перебрался на заднее сиденье.

— Ты хочешь, чтобы я сел за руль? — спросил Траккиа.

— Да ведь нужно спешить, а я не гонщик. — Подождав, пока Траккиа включит мотор, продолжал: — Вообще–то, в Коль–де–Тенде у нас не должно быть никаких осложнений ни с таможней, ни с полицией. Сообщение поступит только через несколько часов. Возможно, что они еще не хватились Мэри. А кроме того, у них нет ни малейшего представления о нашем маршруте, как и нет оснований оповещать пограничную полицию. Неприятности могут начаться лишь у швейцарского кордона.

— То есть?

— Все дело — во времени. Два часа — в Кунсо. Там оставляем “эстон” и пересядем в “пежо”. Прихватим кое–какие вещички, другие паспорта и документы, вызываем Эриту и нашего друга фотографа. За час Эрита превратит Мэри в блондинку, а наш друг очень быстро оформит для нее новенький лоснящийся британский паспорт. И упархиваем в Швейцарию. Если к тому времени о нас заявят, то мальчики из пограничной полиции будут уже начеку. По крайней мере, настолько, насколько эти кретины вообще способны проявлять бдительность среди ночи. Но они–то станут высматривать одного мужчину я брюнетку в автомобиле “эстон”, а не двух мужчин с блондинкой в “пежо”. Да еще с совершенно другими именами в паспортах.

Траккиа вел машину на предельной скорости, и Джекобсону, чтобы перекрыть шум мотора, приходилось чуть ли не кричать. “Эстон” — великолепная машина, но для такой езды она просто непригодна… Из–за мощного двигателя ее окрестили в шутку самым скоростным грузовиком в Европе.

Траккиа прокричал в ответ:

— Ты уж очень самоуверен, Джейк!

— Нельзя иначе!

Траккиа взглянул на безучастно сидевшую рядом девушку.

— А Мэри? Видит Бог, мы — не ангелы, но я не хочу, чтобы она страдала.

— Не придется. Я уже сказал, что с женщинами не воюю. И не изменю своему слову. Она — просто гарантия нашей безопасности на тот случай, если за нами погонится полиция.

— Или Джонни Харлоу?

— Или Джонни Харлоу. Доберемся до Цюриха — по очереди сходим в банк. Пока один снимает деньги со счета и переводит на другой, второй сторожит нашу милую защитницу. А потом… потом мы летим в бескрайние синие просторы!

— Думаешь, обойдется?

— Неприятности? Никаких. Нас ведь даже не арестовали, мы не беглые зэки, да и цюрихские друзья нас не выдадут. Кроме того, мы ведь там под другими именами, а счет у каждого — номерной.

— В бескрайние синие просторы, говоришь? И это при том, что наши фотографии будут срочно разосланы во все европейские и мировые аэропорты?

— Только в главные. И на аэродромы, обслуживающие регулярные рейсы. Кроме них, существует масса мелких посадочных полос. При аэропорте в Клотене, например, есть частная авиакомпания, и у меня там друг. Пилот. Он оформит рейс на Женеву, и не придется проходить таможню. А посадит нас где–нибудь вдали от Швейцарии. В случае чего, скажет — угнали. Десять тысяч швейцарских франков — и дело в шляпе.

— И обо всем–то ты подумал, Джейк! — В голосе Траккиа звучало искреннее восхищение.

— Стараюсь, — Джекобсон проговорил это почти услужливо, что на него было совершено не похоже. — По мере сил.

Красный “феррари” остановился у шале в Авиньоне. Макелпайн заключил в объятия свою рыдающую жену, но вид у него был далеко не такой счастливый, как подобало бы случаю.

Даннет подошел к Харлоу.

— Как ты себя чувствуешь, дружище?

— Можно сказать, выдохся.

— Плохие новости, Джонни. Джекобсон сбежал.

— Далеко не уйдет.

— Но это не все, старина.

— Что еще?

— Он увез с собой Мэри.

Харлоу остолбенел, его осунувшееся усталое лицо стало как застывший камень.

— Джеймс знает?

— Только что сказал ему. И, наверное, сейчас он сообщит жене. — Даннет протянул Харлоу записку. — Нашел это в номере Мэри, в ванной.

Джонни взял записку, прочел: “Джекобсон увозит меня в Кунсо”.

— Я еду за ним, — заявил он.

— Да вы что? Вы же сами только что сказали, что совершенно выбились из еда!

— Усталость уже прошла. Вы со мной?

Даннет понял, что должен ехать.

— Конечно! Но у меня нет оружия.

— Зато есть у нас, — сказал Рори и показал добычу.

— “У нас”? — удивленно переспросил Харлоу. — Никаких “нас”! Ты остаешься здесь.

— Хотелось бы напомнить вам, мистер Харлоу, — обиделся Рори, как бы заявляя официальный протест, — что сегодня ночью мне суждено было дважды спасти вам жизнь. А все Божьи дела совершаются трижды. Так что я имею полное право…

Харлоу вздохнул и сокрушенно кивнул.

— Что же… наверное…

Макелпайн с женой никак не могли прийти в себя. На их лицах можно было прочесть и радость, и счастье, и горестную растерянность.

В глазах Макелпайна стояли слезы.

— Алексис мне все рассказал, Джонни. И я никогда не смогу отблагодарить вас, никогда… Для этого не хватит всей моей жизни. Вы погубили свою карьеру, погубили себя… И все ради того, чтобы вернуть мне Мари…

— Погубил себя? — спокойно переспросил Харлоу. — Чепуха! Приближается следующий спортивный сезон, — он невесело улыбнулся, — причем, без наших главных соперников. — Он снова улыбнулся, на этот раз ободряюще. — Я привезу Мэри домой… Но только с вашей помощью, Джеймс. Вас все знают, как и вы знаете всех. Кроме того, вы — миллионер. Отсюда до Кунсо только одна дорога. Позвоните кому–нибудь в Ницце, лучше какой–нибудь крупной фирме по перевозке грузов. Предложите им тысяч десять фунтов, пусть блокируют Коль–де–Тенде с французской стороны. У меня ведь нет паспорта. Понимаете?

— В Ницце у меня друг, который поможет без всякой платы. Но какой смысл, Джонни? Это дело полиции.

— Нет… мне претит европейский обычай: сперва изрешетить пулями преследуемый автомобиль, а потом допрашивать извлеченные из него трупы! То, чего хочу я…

— Джонни, какая разница, кто первым их схватит? Вы или полиция. Вам, должно быть, известно… Эти двое — люди, которые могут меня потопить…

Харлоу мягко сказал:

— Есть еще третий, Джеймс! Вилли Нойбауэр… Уж он–то никогда не проговорится. Ведь если всплывет, что он участвовал в похищении людей, — десять лет обеспечено. Вы не очень прислушивались к моим словам, Джеймс. Поэтому прошу еще раз: звоните в Ниццу! И, к тому же, немедленно! А я, я обещаю вам вернуть Мэри домой!

В следующее мгновение Макелпайн и его супруга стояли, провожая глазами красный “феррари” и прислушиваясь к постепенно затихавшему вдали шуму его мотора. Почти шепотом Мари спросила:

— О чем речь, Джеймс? И почему он хочет опередить полицию?

— Сейчас надо позвонить в Ниццу, Мари, Срочно! А потом обедать. Мы все равно ничем не можем ему помочь. — Макелпайн помолчал и печально добавил: — Есть границы, за которые я не могу выйти. Масштабы Харлоу… мне уж не по плечу…

— Да, но что крылось за этими его словами? — повторила Мари.

— То, что ты слышала, дорогая, — ответил Макелпайн, крепко обняв жену за плечи. — Он привез тебя домой. Не так ли? А теперь привезет и нашу Мэри. Они любят друг друга…

— Что он хотел сказать, Джеймс?

Макелпайн произнес упавшим голосом:

— Он хотел сказать, что никто из нас никогда не увидит ни Джекобсона, ни Траккиа…

Поездка в Коль–де–Тенде навсегда останется в памяти Рори и Даннета кошмарным сном. Она проходила почти в полном молчании. Отчасти потому, что Харлоу целиком сосредоточился на том, что ждет впереди. Даннет же с Рори пребывали в состоянии, граничившем с ужасом: Харлоу выжимал из своего “феррари” не только предельную скорость — он, казалось, давно превысил ее.

Они мчались по автостраде между Каннами и Ниццей. Даннет взглянул на спидометр. Двести шестьдесят километров…

— Мне позволительно высказать свое мнение? — спросил Даннет.

Харлоу метнул на него короткий острый взгляд.

— Ну-с…

— Первый гонщик!.. Звезда из звезд, но… мать вашу так, зачем же рискуете тремя жизнями?!

— Попридержите язык, мистер Даннет! — унял Харлоу. — Сзади сидит мой будущий шурин.

— Таким образом зарабатывать себе на хлеб насущный?

— Именно таким…

Несмотря на страховочный ремень, болтанка вытряхивала душу, и Даннет отчаянно цеплялся за все, за что только можно было держаться. Харлоу немного сбросил скорость и почти на ста милях, под скрежет всех четырех колес, заложил вираж, который и на семидесяти рискнули бы повторить единицы.

— …И тем не менее, это лучше, чем находиться на государственной службе.

— Кошмар! — Даннет зажмурил глаза, готовясь к неотвратимому.

Губы его слегка шевелились, будто он читал молитву. Возможно, что так оно и было.

Двести четвертое шоссе, соединявшее Ниццу с Ла—Жандолой, на отрезке вблизи Вентильи необычайно извилисто и изобилует крутыми поворотами, спусками и подъемами с перепадом высот порой свыше трех тысяч футов. Но Харлоу жал так, будто ехал по ровной и прямой как стрела автостраде.

Шоссе было пустынно. Миновали Коль–де–Вро. Пролетели через Соспель и ворвались в Ла—Жандолу, не встретив ни единой машины, что, конечно, попадись таковые, сберегло нервы их водителям.

Повернули на север, проехали Саорж, Фонтан и, наконец, Тенд. Только когда выехали из Тенда, Даннет шевельнулся и открыл глаза.

— Я еще жив? — спросил он.

— Думаю, что да.

— А что вы только что говорили про вашего шурина?

— Это ваше “только что” было уже давно, — Харлоу призадумался. — Сдается мне, что семейство Макелпайнов нуждается в присмотре. Посему я решил, что лучше делать это на законном основании.

— Ах вы чертов тихоня! Помолвлены?

— Да нет пока. Но вам, Алексис, могу сказать лишь одно: обратно в Авиньон машину поведете вы, а я буду спать сном праведника на заднем сиденье вместе с Мэри.

— Даже не спрашивали, согласна ли она стать вашей женой… И твердо уверены, что повезете девушку обратно? — Даннет с укоризной покачал седой головой. — Джонни Харлоу, вы самый большой нахал, каких я встречал в своей жизни!

— Не обижайте моего будущего родственника, мистер Даннет, — пробормотал Рори сонным голосом. — Кстати, мистер Харлоу, если я действительно будущий шурин, можно я буду называть вас Джонни?

Харлоу улыбнулся.

— Можешь называть меня как угодно, лишь бы в уважительном тоне.

— Конечно, мистер Харлоу… то есть… Джонни…

Внезапно вся сонливость его пропала.

— Я вижу… вижу… А вы видите?

Впереди замерцали огни автомобиля, петлявшего по коварным изгибам дороги Коль–де–Тенде.

— Я давно его вижу. Это Траккиа.

Даннет напряженно всматривался вдаль.

— Почему вы так решили?

— По двум приметам…

Харлоу слегка убавил скорость перед поворотом.

— В Европе не найдется и дюжины людей, которые водят машину так, как ведет ее этот человек.

Еще немного убрал скорость и взял поворот так спокойно, словно сидел в церкви на богослужении.

— И потом — стиль. Покажите знатоку пятьдесят разных картин, и он сразу скажет вам, кто какой школы. Так вот, я могу узнать стиль любого гонщика Гран—При. В конце концов, спортсменов меньше, чем художников. У нашего Никки есть привычка слегка притормаживать еще до поворота и сразу же набавлять скорость на самом повороте… Точно, это Траккиа.

И чемпион не ошибся. Сидя рядом с Никки, Джекобсон нервно поглядывал в зеркало за убегающей лентой дороги.

Внезапно он дернулся:

— За нами кто–то едет!

— Дорога общественная. Любой может ехать.

— Поверь мне, Никки, это не любой!

Нагоняя машину, Харлоу сказал:

— Думаю, нам следует приготовиться!

Он нажал кнопку, и оконные стекла скользнули вниз. Потом достал пистолет и положил его рядом на сиденье.

— Буду премного благодарен, если никто из вас не попадет в Мэри.

— Надеюсь, этот чертов тоннель успели блокировать. — Даннет тоже вынул оружие.

Тоннель действительно блокировали, причем, весьма успешно. Его вход перегораживал огромный, будто вросший в землю фургон для перевозки мебели.

“Эстон” сделал последний поворот, Траккиа грубо выругался и рывком остановил машину. Оба со страхом наблюдали за приближающимся сзади автомобилем.

Мэри — тоже, но не со страхом, а с надеждой.

Джекобсон сказал:

— Только не вздумай говорить мне, что этот фургон застрял здесь случайно. Назад, Никки!.. Ловушка! Это они!

“Феррари”, взяв последний поворот, мчался теперь прямо на них. Траккиа сделал отчаянную попытку развернуть машину, но Харлоу сорвал этот маневр — резко затормозив и врезавшись “эстону” в бок.

Джекобсон выхватил пистолет и выстрелил наугад.

— В Джекобсона! — скомандовал Харлоу. — Не в Траккиа! Иначе убьете Мэри!

Харлоу и Даннет выстрелили в тот момент, когда стекло “феррари” покрылось лучистыми звездами.

Джекобсон поспешил пригнуться, но не успел. Две пули вонзились в его левое плечо.

Мэри открыла дверцу и выскочила из автомобиля, забыв про больную ногу.

В первый момент Джекобсон и Траккиа даже не заметили исчезновения заложницы.

Никки, наконец, изловчился развернуть машину и рванул по дороге. Даннет втащил Мэри в “феррари”, и они устремились в погоню. Джонни высадил кулаком разбитое стекло, Даннет довершил начатое рукояткой пистолета.

Когда Харлоу на поворотах бросал свой “феррари” в немыслимые виражи, Мэри вскрикивала от страха.

Под пронзительный визг шин и рев двигателя гонщик вел машину на спусках так, как никто до него и вряд ли кто после него. На шестом повороте чемпион шел за “эстоном” с отрывом всего в несколько футов.

— Перестаньте стрелять! — крикнул он Даннету.

— Почему?

— Это уже не нужно!

Перед последним отчаянным поворотом “эстон” опережал “феррари” только на длину корпуса.

Вместо того, чтобы затормозить, Харлоу увеличил скорость и так же мгновенно вывернул руль круто вправо. Машину стало заносить на всех четырех визжащих колесах.

Со стороны могло показаться, что автомобиль чемпиона вышел из–под контроля, но Харлоу рассчитал все с леденящей кровь точностью. Бок “феррари” с силой саданул в бок “эстона”. Машина Харлоу была отброшена в центр дорожного изгиба и вскоре остановилась.

“Эстон” же, двигаясь теперь по диагонали и безнадежно теряя управление, скользил к краю дороги, за которой, словно пасть гигантского хищника, зиял глубокий обрыв

Харлоу выскочил из машины как раз в тот момент, когда содрогающийся “эстон” ’завис над бездной. За гонщиком вышли и все остальные. Приблизились к пропасти.

“Эстон” падал удивительно медленно, переворачиваясь каждый раз при ударе о камни. Вскоре он исчез в глубине ущелья, и через несколько мгновений раздался оглушительный взрыв. Огромный язык яркого оранжевого пламени взметнулся из глубины, почти достигнув того места, где стояли Харлоу и его спутники. В следующее мгновенье огонь исчез, и все опять погрузилось внизу во впасть тьмы и покоя.

Все четверо словно окаменели.

Мэри, содрогаясь, прижалась к плечу Харлоу. Он обнял ее, продолжая пустым невидящим взглядом смотреть вниз, словно надеясь увидеть там что–то еще.

Но в черных глубинах ущелья ничего больше нельзя было разглядеть.

Ричард Пратер Рок на двоих

Глава 1

В тот день откопали Джонни Троя. Звезду рока. Сначала похоронили, потом откопали. Толпа не менее тысячи человек ворвалась на кладбище. Рыли еще мягкую землю лопатками, руками, скрюченными пальцами. Потом подняли гроб из могилы и покатили его, как бревно, по земле.

Вытащили труп из гроба и попытались разорвать на куски. Колотили и пинали, ломали кости, вырвали глаза, а потом отправились голосовать.

Все это проделали с Джонни во вторник после первого понедельника ноября 1968 года. Совершенно верно, в 1968 году, в день президентских выборов, которые должны были обеспечить нам резкий скачок из десятилетней неразберихи и беспорядка в Надежные Семидесятые. К этому времени Джонни покоился в могиле уже три дня, но этого было недостаточно для народа. Джонни был кумиром. Его любили “любовью, которая больше любви”.

Естественно, теперь ненавидели ненавистью, которая больше ненависти.

Ад не знает ярости страшнее, чем ярость взвинченной, доведенной до безумия толпы, — а толпа была доведена до безумия. Джонни Трой стал символом обмана. Народ этого не знал вплоть до того дня, когда его выбросили из могилы и буквально растерзали. Возможно, никогда бы про это не узнали, если бы кто–то не сказал.

Кто же им сказал?

— Я.

Я сказал.

Глава 2

Я — Шелл Скотт.

Я — частный детектив. Мой офис и дом находятся соответственно в Лос—Анджелесе и Голливуде, в предсердии и желудочке страны Ротозеев и Глупцов, но даже при этом только ветреная фортуна могла избрать меня орудием безудержного идиотизма в городе Ангелов. И неслыханного обращения с Джонни Троем. Но от фортуны можно ждать чего угодно!

Полагаю, что безумие охватило город на три дня. За эти три дня я нарвался — или вырвался — из лап босса мафии и его многочисленных подручных; от главы самого модного агентства в стране; от самых странных типов, которых я когда либо встречал: художников, писателей, скульпторов и поэтов и тому подобных; от парочки хорошеньких девушек: от самого знаменитого в стране говоруна, который столкнулся с Зигмундом Фрейдом в самаритическом сражении во имя оболвания простых смертных и положил его на обе лопатки. Я даже встретился с обоими кандидатами на пост президента Соединенных Штатов. Один из них пожал мне руку, второй обозвал ублюдком. Да, так грубо.

Были и другие. Но главное — покойный Джонни Трой.

Разумеется, он не был покойным, когда я встретился с ним. Он был даже излишне живой, и, возможно, самый красивый мужчина, которого я встречал в своей жизни. Здоровенный верзила. Мой рост равняется шести футам и двум дюймам при весе 206 фунтов, достаточно солидный малый, верно. Но Трой при таком же весе, разве что на пяток фунтов потяжелее, был выше меня на целый два дюйма. Он был сложен как молодой Атлас. Ему было 28 лет; он нравился всем женщинам, начиная с тринадцатилетних. Старушки питали к нему материнские чувства: те, что помоложе, мечтали быть задушенными в его объятиях; ну а самые юные согласны были, на худой конец, называть его своим братом.

Я не преувеличиваю. Он был величайшей фигурой, появившейся на горизонте идолопоклонства примерно со времен Рудольфа Валентине Представляете, этакая комбинация Дугласа Фербенкса, Энрико Карузо, Махатма Ганди и Джонни Эплсида.

Он был певцом.

Этим, конечно, объясняется не все. Но для начала возьмите его голос, которому невозможно было не поверить. Все эпитеты употреблялись, в превосходной степени. Критики не критиковали. Молодежь до двенадцати лет при виде его замирала в восторге, дамы среднего возраста провожали его обожающими взглядами, бабушки нежно улыбались, на их физиономиях появлялось умиротворенное выражение.

Мужчины восхищались тоже. Получалось, что он вроде затрагивал в женской душе одни струны, а у мужчин — другие, и нравился мужчинам не меньше, чем представительницам прекрасного пола. У меня самого не менее двадцати пластинок Джонни Троя, среди них есть несколько редких. И я мог часами слушать золотые ноты, сладостное печальное пение, богатые низкие тона и великолепную дикцию Джонни Троя.

Несомненно, он был самым популярным исполнителем поп–песен: любовь и весна, луна и разлука. Но в его репертуаре имелось и несколько негритянских религиозных гимнов, спиричуэлов, которые, казалось, затрагивали что–то хорошее, глубоко запрятанное в душах людей. На одной пластинке Джонни записал только религиозные гимны; она разошлась тиражом 2 миллиона 300 тысяч, если верить статистике.

Я еще не все сказал про Джонни Троя, в свое время добавлю еще кое–что. Но для меня эти три невероятных дня начались с визита ко мне маленькой девушки Сильвии Вайт, сестры Чарли Вайта. Чарли был компаньоном Джонни Троя, даже больше: ближайшим другом, приятелем, “сиамским близнецом по духу и разуму”, как его называли, верным Пятницей Джонни. И Чарли Вайт умер.

Он умер в четверг.

Его сестра явилась ко мне в субботу. Должно быть, с этого начались трюки чертовой судьбы.

Утром по субботам я либо еду к себе в офис на окраине города, либо не еду. Это зависит, обычно, от моего желания.

В эту субботу работать не хотелось, и я остался. Проснулся без будильника, что для меня не только не характерно, но и вообще беспрецедентно; соскочил с кровати лишь для того, чтобы почувствовать, с каким бы удовольствием еще повалялся часок–другой. Ах, Лидия, подумал я. Лидия была тем томатным соком, которым я накануне полакомился. Голова зверски трещала: разумеется, мы с ней изрядно выпили… Фактически у меня болела не только голова, я не вполне отдохнул. Но зато чувствовал себя на высоте.

Душ, бритье, кофе, небольшая уборка. Покормить тропических рыбок в аквариуме. Потом подмигнул портрету безнравственной, но чертовски эффектной Амелии на стене, которая, казалось, отвлекала меня от мыслей о завтраке. И вдруг — бог! Такой звук издает звонок на входной двери в мою квартиру номер 212 в Спартанском многоквартирном отеле Голливуда.

Я пошел отворять.

— Мистер Скотт?

Она походила на фарфоровую куколку…

Сначала я принял ее за подростка, девочку лет девяти–десяти, но потом получше вгляделся в ее миловидную мордашку и миниатюрную, но отнюдь не плоскую фигурку, притягивающую взгляд своими плавными линиями. Ей было лет 20, максимум 21 год, но ростом она была не больше пяти футов, возможно даже на пару дюймов пониже.

— Да, мадам. Шелл Скотт. Входите…

Она вошла как–то неуверенно.

— Я звонила вам в офис. Надеюсь, вы не…

— Все в порядке. Очевидно, вам известно, что я детектив?

— Да, вот почему… Поэтому я здесь.

Мы уселись на шоколадно–коричневом диване и внимательна посмотрели друг на друга. Похоже, я ее немного напугал. Начать с того, что я раз в восемь превосхожу ее размерами. Затем, — почти белые волосы, длиной примерно в дюйм, дыбом стоящие на голове… Они необычайно упругие. Вероятно, если бы я их отпустил подлиннее, я бы походил на дирижера симфонического оркестра при исполнении современной музыки. И такие же светлые брови, к счастью, менее пружинистые, над серыми глазами, на, как мне хотелось бы думать, не совсем устрашающей физиономии. Правда, пару раз мне ломали нос, однако хирургу, позднее, удавалось восстанавливать его в первозданном виде. А один умирающий бандюга отстрелил мне мочку левого уха прежде, чем окончательно испустить дух. С моим лицом случались вещи, которые противопоказаны даже бамперам машин. И тем не менее у меня чудом уцелели хорошие белые зубы, квадратная челюсть, да и загар у меня красивый… Во всяком случае, у меня определенно здоровый вид, а это немало, согласитесь!

Но хватит о себе.

У нее были неправдоподобно голубые, почти фиалковые глаза с поразительно длинными ресницами и гладкие черные волосы, откинутые с высокого лба. Кожа белая, почти светящаяся. Кто–то написал, если я не ошибаюсь, про Шелли, что у него кожа с подсветкой изнутри. Если это так, то у Шелли цвет лица был точно таким же, как у этой девушки. У нее были тонкие черты лица, маленький ротик с розовыми губами и голос, напоминающий перезвон китайских колокольчиков.

Она разгладила широкую юбку своего яркого платья с красно–сине–желтым рисунком, провела рукой по черным волосам и заговорила:

— Меня зовут Сильвия Вайт. Мой брат — Чарли Вайт, друг Джонни Троя. Лишь несколько месяцев назад мы вновь повстречались с ним после многолетней разлуки. Мы родились в Спрингфилде, штат Калифорния. Нет, конечно, штат Иллинойс; там я прожила до одиннадцатилетнего возраста. Чарли на шесть лет старше меня. Затем наша семья распалась. После развода мать уехала вместе со мной. Чарли остался в Иллинойсе с отцом. Мать вышла замуж вторично, мы перебрались в Южную Америку, а полгода назад вновь возвратились в Штаты, в Калифорнию.

Мы с Чарли время от времени обменивались письмами, так что мне было известно, что он в Калифорнии. В июле месяце я его разыскала. Мне казалось глупым жить так близко и не видеться с ним. Мы ведь брат и сестра.

Она впервые слегка улыбнулась, чуточку расслабившись.

— У-гу. Значит, вы с ним встретились в июле? Впервые, как я понимаю, за 10 лет?

Она снова улыбнулась.

— Совершенно, верно, мне 21 год. Сначала мы держались почти как чужие, но постепенно все стало на свои места. Он преуспел в жизни, у него была прелестная квартира в Роял Кресте…

Голос у нее задрожал.

Чарли Вайт свалился с балкона своей квартиры в прошлый четверг. Во всяком случае я считал, что это было так. Пролетав восемь этажей, он упал на тротуар.

Сильвия продолжала:

— Он любил приходить к нам с мамой обедать Так бывало раза два–три в месяц. Но в последний раз он страшно нервничал. Был какой–то взвинченный. Что–то его беспокоило.

— Он не сказал, что именно?

— Нет. Я спросила, но он ответил, что должен сам во всем разобраться, принять какое–то важное решение, но я не знаю, какое именно. Но то, что он был чем–то угнетен и находился в сильном напряжении, бросалось в глаза, поэтому я не удивилась, когда он сказал, что хочет обследоваться.

— Вы имеете в виду — лечь на обследование?

— Да. Он начал посещать доктора Мордехая Питерса две или три недели назад.

Это интересно.

Я спросил:

— Если он находился в состоянии депрессии, вы, возможно, предполагаете, что его смерть не объясняется несчастным случаем?

— Если вы говорите о самоубийстве, нет. Я об этом долго думала. Как раз перед тем — как это случилось, он явно успокоился, напряжение ослабло. Я разговаривала с ним по телефону примерно за час до его гибели, он был в прекрасном настроении, смеялся, шутил. Я даже не удержалась и сказала ему, что это меня радует, и он ответил, что принял очень важное решение. Теперь он будет свободен, так он выразился. Он снова чувствует себя счастливым, ему давно нужно было это сделать. Он добавил, что у него такое чувство, будто гора свалилась с плеч. Он просто не мог покончить с собой сразу же после такого хорошего разговора со мной!

Я не стал с ней спорить, но это ровным счетом ничего не доказывало. Частенько люди, находящиеся в состоянии депрессии, испытывают огромное облегчение, решившись наложить на себя руки. А слова о свободе означают смерть.

— Полиция посчитала его гибель результатом несчастного случая. Вы с этим не согласны, не так ли? Иначе вы бы здесь не были. Верно?

— Ну, дело в том… Я не знаю, говорил ли он серьезно или нет. Он тогда сильно смеялся…

— Смеялся?

— Ну да. Он собрался в тот вечер приехать к нам и пообещал мне все рассказать…

Она помолчала.

— И вот тут–то сказал очень странную вещь. Он сказал, что все мне расскажет, если только прежде его не убьют.

Я заморгал:

— Он так прямо и сказан, что считает возможным, что его убьют?

— Ну да, он так сказал, а потом сразу же засмеялся.

Такой смех мне не понравился. Парни, которые говорят о том, что их кто–то преследует, а потом начинают по этому поводу веселиться, как правило, находятся в маленьких комнатушках с забранными решеткой окнами и крепкими запорами на дверях. Они не отвечают за свою болтовню и…

— Заметив, что я заволновалась, он счал уверять меня, что это просто шутка, продолжала она. — “Величайшая шутка в мире”, как он выразился. В действительности никто не сумеет его убить. У него имеется иммунитет. Я не знаю, что он имел в виду, но он так выразился. Иммунитет…

Теперь понятно. Мысль о возможности быть убитым веселила Чарли. Пули проходили сквозь него, не причиняя вреда. Он мог безболезненно слетать вниз с балкона. Он мог есть стекло. Он…

— Я понимаю, что все это звучит безумно, — говорила Сильвия, — но Чарли не был сумасшедшим, мистер Скотт. Он был таким же разумным и уравновешенным, как вы.

— Ну, по некоторым людям…

— Так он никогда до этого со мной не говорил. Кроме того, перед тем, как повесить трубку, Чарли сказал мне, чтобы я не беспокоилась, что я все пойму, когда он вечером мне объяснит. Весь мир поймет. Таким образом, он имел в виду что–то важное.

Да-а. Если весь мир будет смеяться, то это наверное что–то важное. Умилительна вера сестры в своего старшего брата. Совсем как материнская любовь: послушайте, все помешались и говорят напраслину на моего мальчика.

Я сказал:

— Мисс Вайт, я не уверен, что полностью с вами согласен…

Я не стал уточнять. Бессмысленно говорить ей, что тут налицо характерная картина шизофрении. Вместо того этого я произнес:

— Чего же вы от меня хотите?

— Выяснить, кто убил его. Я заплачу 50 долларов.

Она выпалила это без остановки. Сначала я решил, что она такая же чокнутая, как ее братец, но потом сообразил, в чем тут дело, и ото меня даже подкупило.

Ее ручки были сжаты в кулачки, а румянец смущения окрасил щеки. Она продолжала торопливо, как будто опасаясь, что ей не хватит смелости договорить до конца:

— Я хочу сказать, попытайтесь выяснить. Я понимаю, что 50 долларов наверняка недостаточно, я буду должна вам остальное. Я имею в виду деньги. Если вы это берете — попытайтесь сделать. У меня будут деньги, только позднее, а это можно посчитать первым взносом. Авансом. Понимаю, что все это звучит не слишком убедительно, чтобы не сказать — глупо. Только Чарли, не был ненормальным… И я его очень любила. Я боялась, что не сумею вам все толком объяснить, но нужно попытаться…

Неожиданно она расплакалась. Старалась улыбаться и плакала. Звенящие слова сменились подавленными рыданиями, слезы брызнули из глаз. Она рыдала, так, как будто чувствовала приближение смертного часа, ее фарфоровое личико исказилось от боли, губки были сжаты, а слезы проделали две дорожки по щекам.

— Эй, это не дело! Послушайте, не надо, все о’кей.

Я вытащил из кармана носовой платок и сунул ей, потом вскочил с дивана и пошел к стене, но тут же в смятении возвратился назад, повторяя свое “эй”. Плачущие женщины меня приводят в ужас.

Она спряталась за моим платком, потом открыла лицо.

— Ну, — заговорил я, — не знаю, что я сумею выяснить, но попытаюсь. Однако не удивляйтесь, если мне не удастся обнаружить ничего жуткого. Откровенно говоря, я сомневаюсь, чтобы произошло убийство.

— Но вы попытаетесь узнать?

— Да, хотя мне не верится… Послушайте, не начинайте сызнова. Женщины готовы плакать но любому поводу…

— Я уже в порядке.

— Послушайте, расскажите мне, что сможете про Чарли. Он ладил с Джонни Троем?

“Пусть себе говорит о чем угодно, — подумал я, — лишь бы перестала плакать”.

— Несомненно. Понимаете, почти все время они проводили вместе.

— Угу. Вам известно, как они познакомились? Что у них было общего, прежде всего?

— Чарли сказал мне, что практически он и “открыл” Джонни, первым распознал, что у него истинный талант. Чарли сам мечтал стать певцом, понимаете. Когда он был помоложе, лет двадцати, он пел в нескольких клубах. Он провалился.

— Я этого не знал, — сказал я заинтересованно.

Этим можно объяснить, почему он привязался к Трою. Впрочем, я мог и ошибаться.

— Из него настоящего певца не получилось, но в музыке он хорошо разбирается. Он сочинил три самых популярных шлягера Джонни. Вы об этом знаете?

— Нет.

Этого я тоже не знал.

— Во всяком случае, шесть лет назад Чарли услыхал, как Джонни пел в одном из ночных клубов в Сан—Франциско и подписал с ним контракт, я точно не скажу, на что именно. Потом он повез показать его мистеру Себастьяну, а остальное, полагаю, всем известно.

Себастьян, которого она упомянула, был Юлиусом Себастьяном, основателем и президентом агентства талантов, носящего его имя. Человек, ворочающий несколькими миллионами, вложенными в разного рода талантливых людей. Агентство Себастьяна было крупнейшим, объединяющим самых знаменитых клиентов, и номером первым в этом списке стоял Джонни Трой.

Четыре года назад Юлиус Себастьян объявил, что он знакомит публику с новой звездой, Джонни Троем, назвав так его до премьеры.

И, как обычно, Себастьян оказался прав. Затем появилось “Чудо любви”, “Песнь любви”, за которыми вышла пластинка “Давайте любить” и десятки других, а Джонни Трой стал членом двенадцати корпораций и занялся большим бизнесом. Не только альбомы пластинок, но фотографии с личной подписью, личные встречи, два кинофильма с его участием, рубашки “Джонни Трой”, пиджаки, мыло для бритья и костюмы для гольфа — все это множило его славу.

Как всегда бывает в подобных случаях, вокруг Троя толпилась свора прихлебателей, гордо именовавших себя “почитателями таланта”. Они приходили и уходили, большинство из них тоже были клиентами Себастьяна, “посторонних” — считанные единицы: но постоянной фигурой среди них был Чарли Вайт. Он находился рядом с Джонни с самого начала и не покинул его до конца. Он был “преданным стариком”, верным другом, причем “верный” было совершенно заслуженным эпитетом. Он был членом всех двенадцати корпораций Джонни Троя; почти всегда вместе с Джонни они жили в соседних апартаментах.

Это заставило меня немножко призадуматься. Внешне все было удивительно мило и очаровательно, но я сомневался. Сильвия сказала, что ее брат пытался стать профессиональным певцом, но у него ничего не получилось. И вот уже четыре с лишним года он является тенью обожаемого, всеми превозносимого, бесподобного Джонни Троя. Но отраженная слава — не слава: некоторые могут какое–то время мириться с таким положением вещей, далеко прячут зависть, ревность, горечь, бремя которых с каждым днем становится все невыносимое… Но, возможно, я ошибался.

Мы с Сильвией поговорили еще несколько минут, но ничего существенного это нам не дало. Во всяком случае, она больше не плакала, что уже было хорошо. Наконец она поднялась, и я вновь пообещал сделать все, что в моих силах. Сказал, что сразу же стану наводить справки, а завтра утром ей позвоню; она жила с матерью и отчимом в Санта—Эйне, но временно остановилась в Голливуде, в отеле “Халлер”.

— Я вам очень благодарна, мистерСкотт, — сказала она, — в самом деле.

— За что?

Я ей даже подмигнул:

— Это же моя работа, понятно?

Она улыбнулась:

— Если это будет дорого стоить…

— Перестаньте об этом беспокоиться. Во всяком случае, хотя бы сейчас. Посмотрим, что мне удастся сегодня выяснить.

Я почти не сомневался, что узнаю, что Чарли Вайт вообразил себя орлом или другой птицей, полетел со своего балкона на восьмом этаже, размахивая руками вместо крыльев. Но когда она уже стояла у двери, она протянула мне скомканные 50 долларов. Я их взял. Теперь, независимо от истинных мыслей, я не успокоюсь до тех пор, пока не выясню решительно все о гибели Чарли Вайта.

Как я считал, за день я успею со всем управиться. Ничего трудного. Одно из тех неинтересных заданий, которые не требуют ничего, кроме терпеливой проверки.

Глава 3

Я был не против поработать, пусть даже это дело и не будет таким уж захватывающим. На протяжении двух недель ничего особенно интересного не случилось, и потому я был увлечен, как и все остальные, исходом выборов, до которых оставалось всего три дня. Я уже объелся предвыборной кампанией, обвинениями и контробвинениями, так что мне было полезно хотя бы временно отвлечься и заняться чем–то другим. Если удастся. Кампания достигла такого уровня, когда на каждом шагу тебя подкарауливают имена кандидатов: Хамбл… Эмерсон… Эмерсон… Хамбл… В результате человек был готов отдать свой голос и той и другой стороне, только чтобы они заткнулись и дали возможность отдохнуть от их настойчивых воплей. Но, к сожалению, ты мог выбрать лишь одного, обидев таким образом другого.

Более того, в воздухе чувствовалось электричество, напряжение и беспокойное недовольство, передававшееся от одного к другому. Кампания была на редкость жаркой и упорной, на этот раз люди были возбуждены до неистовства, болезненно отстаивали свое мнение. Возможно, все дело было в том, что кандидаты на пост президента являлись представителями двух противоборствующих философий.

Хорейша М. Хамбл был речистым, красивым, искренним сторонником федерального решения почти всех проблем, а его противник был не менее искренний, хотя не такой красивый и речистый Дэвид Эмерсон, который, похоже, не мог согласиться ни с чем, что Хамбл заявлял после достижения совершеннолетия.

Это было настоящее сражение, охватившее средства массовой информации. Неофициально, конечно, считалось, что Хамбл одержит победу без особого труда, но не исключалась возможность того, что именно избиратели Калифорнии в последнюю минуту спутают все карты. В результате оба кандидата наметили ряд митингов в самые последние дни перед выборами в Лос—Анджелесе вечером в воскресенье и днем в понедельник, накануне дня выборов.

Круг разногласий кандидатов очень широк. Практически в их платформах не было ничего общего. Но проблемой, которая стала символизировать их неодинаковый подход к решению любого вопроса, как ни странно, была фторизация водопроводной воды. Хамбл стоял за обязательную фторизацию. Эмерсон отвергал всю концепцию.

В итоге обе группировки осыпали друг друга оскорблениями, обвиняли во всех смертных грехах и лишь накаляли предвыборную обстановку.

Я пришел к печальному выводу, что мир утратил чувство реальности. Хотя возможно, я ошибался: все дело в горсточке людей, которые поднимают немыслимый шум по пустякам.

Так или иначе, такова была напряженная обстановка, в которой я пустился в плавание с целью задать кое–кому несколько самых простых вопросов о Чарли Вайте. Я заставил себя полностью позабыть об избирательной кампании, заняться своими прямыми обязанностями — и таким образом спасся от массового психоза.

После того, как я ознакомился с информацией в полицейском и газетном архивах, я возвратился к себе и к своему телефону.

Что касается полиции, по их мнению, это был несомненно несчастный случай: Чарли Вайт перегнулся через перила балкона, упал вниз и разбился. Они не предполагали, что он сделал это намеренно, во всяком случае ничего не было сказано о диком смехе: версия убийства официально не рассматривалась.

Я договорился о встрече с доктором Мордехаем Питерсом, знаменитым специалистом по психиатрическим заболеваниям, который, если верить Сильвии, взялся врачевать дурь Чарли. Я добился этого свидания, настаивая на том, что оно имеет колоссальное значение, что это вопрос жизни и смерти, что, в конечном счете, было правдой. Себя я назвал просто мистером Скоттом, не упомянув о том, что я детектив.

Потом я позвонил в агентство Юлиуса Себастьяна и нарвался на болтуна, который, как мне удалось не слишком быстро понять, был секретарем секретаря. Переговоры были долгими и упорными, но все же мне было обещано интервью — после того, как я сообщил свое полное имя, род занятий, наиболее примечательные факты из своей карьеры, описание внешности, которому он не поверил, и объяснил, что мой визит связан со смертью Чарли Вайта.

Добраться до Джонни Троя мне не удалось ни по телефону, ни иными путями.

В самом начале второго я отправился в агентство Себастьяна.

Это было знатное место. Себастьян относился к самым известным и влиятельным людям в Соединенных Штатах. Некоторые из самых крупных величин в области искусства и эстрады были его клиентами; сам он — тоже изрядная птица. Куча друзей в шоу–бизнесе, политике, среди издателей, педагогов, людей высшего света, на Холл–стрит, практически повсюду.

Агентство Себастьяна было уникальным, — не просто литературным, актерским или художественным, но универсальным.

Организовано в 1955 году; тогда набралось с десяток клиентов, но половина из них — величины в соответствующих областях: два прозаика, драматург, политический обозреватель и журналист, написавший несколько серьезных бестселлеров, актриса, получившая премию Академии, и художник, занимавший верхнюю строчку в списке представителей “необъективного” искусства.

Сегодня, через 13 лет, агентство представляло десятки писателей, поэтов, художников, ораторов, скульпторов, танцоров и так далее.

Клиент Себастьяна как бы получал гарантию успеха в недалеком будущем… Как только договор с Себастьяном был подписан, барабаны начинали бить, имя склонялось и спрягалось повсюду, попадало в радио и телепередачи, в печать, публика его “признавала” до того, как с ним знакомилась. Классическим примером такой “себастьянизации” была карьера Джонни Троя.

Агентство Себастьяна размещалось в шестиэтажном здании на Сансет–бульваре в Голливуде. Весь пятый этаж занимало агентство, а также “Троянские предприятия”, которые занимались фотографиями Троя, письмами почитателей и тому подобными делами.

Я вывернул с Сансет на Огден Драйв, припарковал свой кадиллак и вернулся пешком на бульвар.

Справа, через Огден, находилось не слишком новое кирпичное здание Себастьяна. Себастьян там начинал; тогда его называли Белым Зданием, теперь он им владел и там обретался, хотя к этому времени, возможно, приобрел здоровенный ломоть бульвара Сансет.

До недавнего времени здесь же стояло старое десятиэтажное здание Государственного банка но сейчас его сносили вместе со всем кварталом старинных построек. Тут же орудовал большой автокран.

Я засмотрелся. С конца стальной стрелы в несколько футов длиной на толстенном тросе свисала огромная чугунная груша, которую в народе называют “болиголовом” или же “череподробилкой”. Вот груша качнулась и обрушилась на остатки кирпичной стены, после чего их стало заметно меньше. Парень в кабине работал лихо, и хотя его было плохо видно, показалось, что я его знаю.

Если действительно это Джек Джексон, то сейчас он мой добрый приятель. Правда, так было не всегда.

Но часы показывали 1.28, а эти секретари, как правило, такие же холодные, как морозильная камера в мясном магазине. Поэтому я прибавил шагу и прошел по Сансет до здания Себастьяна.

Бльшая часть первого этажа была занята местным штабом “Хамбл на пост президента”. Я обогнул его, вошел в центральный вход и поднялся на пятый этаж. Выйдя из лифта, я посмотрел вдоль длинного коридора, устланного ковром, окаймленного рядами одинаковых дверей с матовыми стеклами; двери поминутно открывались и закрывались. Где–то вдали звонили телефоны.

Я подавил в себе изумление и шагнул к ближайшей двери с надписью “Агентство Юлиуса Себастьяна”, под которой имелась вторая: “Офис президента”.

Я даже не стал стучать, легонько подергал ручкой и вошел.

Это был маленький кабинетик, в котором единолично властвовала потрясающая брюнетка за письменным столом розового дерева.

Стол был достаточно низким, чтобы продемонстрировать в полном объеме ее тонкую талию, умопомрачительный бюст, красивое высокомерное ультрамодное лицо. Если мужчина вынужден был ждать приема, он не станет возражать посидеть в этой приемной. Но брюнетка сразу же препроводила меня в настоящую приемную.

Там было двое секретарей и девушка у коммутатора. У одной из секретарш был весьма квалифицированный вид, вторая — смазливая куколка.

Я шагнул к куколке, вторая тут же спросила:

— Мистер Скотт?

— Да.

— Мистер Себастьян вас ожидает.

Она взглянула на свои часы и удовлетворенно кивнула головой:

— Вы можете войти.

Было ровно час тридцать. Я прошел к двери, на которую она указала пальцем, отворил ее и оказался в присутствии великого человека.

Просторная комната. Ковер и стены красно–зеленые, цвета новеньких денег, потолок — посветлее, зелени пастельной. На левой стене выделялись яркие цветные пятна, картины и эскизы — творения клиентов Себастьяна; плюс — огромное количество фотографий. На первой стене висела огромная цветная фотография Джонни Троя, на которой он выглядел сексуальным, как сатир; четырнадцать его золотых дисков протянулись в линеечку вправо и влево от портрета. Осталось место еще для шести–семи штук, и я решил, что в скором времени он их получит.

Под портретом стоял огромный черный диван; два таких же кресла виднелись у противоположной стены, а третье было придвинуто к колоссальному письменному столу, за которым восседал Юлиус Себастьян.

Я сотни раз видел его по телевидению и на снимках в газетах и журналах, но лично — впервые. Он произвел на меня большое впечатление. В нем чувствовалось тепло, жизнелюбие, внутренняя сила, которую не могли передать ни пленка, ни телекамера. Когда я вошел, он поднялся из–за стола с обаятельной улыбкой.

— Мистер Скотт? Я бы вас все равно узнал.

Как вам это нравится? И это говорил человек, челюсть которого известна повсюду от Аляски до Мексики!

— Хэллоу, мистер Себастьян! С вашей стороны было очень любезно согласиться меня принять.

Мы обменялись рукопожатиями. Себастьяну лет пятьдесят; приблизительно моего роста, но очень худощавый; на нем великолепно сшитый темно–серый пиджак, с искоркой и более светлые брюки; голубая рубашка с аккуратно завязанным галстуком. Длинные волосы с проседью на висках, зачесанные за уши. Глаза черные, как грех; дьявольски красив. Пожалуй, его портило слегка сардоническое выражение, как будто он смотрел на весь окружающий мир — и на меня, в том числе, — пренебрежительно. Однако в его голосе и манерах это не ощущалось.

— Проходите и садитесь, мистер Скотт, — сказал он. Я заметил, что он слегка шепелявит, с каким–то присвистом произносит звук “с”, и это получается у него даже мило.

Он возвратился на свое место, за столом, а я устроился в черном кресле.

— Секретарь предупредил, что вас интересует Чарли Вайт, — продолжал он. — Вы представляете его наследников?

Наследников? Об этом я даже не подумал.

— Он был… он оставил значительное состояние?

— Миллион или два, как мне кажется.

Мне понравилось, как это было сказано. Человек с размахом. “Миллион или два”. Господи, разница между двумя миллионами и одним равняется целому миллиону!

Вслух я произнес:

— Вообще–то я не занимаюсь его состоянием: во всяком случае, пока. Меня интересует лишь факт смерти мистера Вайта. Естественно, вы знали его хорошо, и если имелись основания предположить, что он погиб не в результате несчастного случая…

— Несчастного случая? Что же еще это могло быть?

Он махнул грациозно узкой рукой с длинными пальцами, как будто отбрасывая прочь такой вопрос. Я обратил внимание, что кожа у него на лице и руках была удивительно гладкой и чистой, ухоженной, без всяких морщин, как будто ее сшил дорогой портной.

— Любая смерть бывает вызвана одной из четырех причин, — ответил я, — естественные причины, несчастный случай, самоубийство и убийство. Я должен рассмотреть три последних возможности.

— Понятно. Полагаю, вы представляете родственника?

Ясно, что я не слишком–то бойко добираюсь до сути дела. У Себастьяна явная тенденция говорить много, ничего не сказав. Во всяком случае, пока было так.

— Я представляю клиента, — ответил я, — по имени…

На этом я закончил. Не знаю уж почему, но я неожиданно решил не называть ему имени. Усмехнувшись, я добавил:

— Клиент.

— Я не намерен что–либо выяснять, мистер Скотт. Личность вашего клиента, естественно, не представляет для меня интереса.

Это было сказано вежливо, с белозубой улыбкой, но в его глазах я заметил какой–то недобрый блеск, после этого он заговорил еще более спокойно.

— Я переговорил с полицией, — сказал я, — они считают, что смерть мистера Вайта была несчастным случаем, поскольку нет доказательств противного. Однако мне известно, что он был на обследовании у доктора Мордехая Питерса.

— Что? Вы…

Он остановился. В конце концов его невозмутимость не была такой непробиваемой. Мои слова его подстегнули, он даже не сумел справиться с удивлением.

— Каким образом вы это узнали???

— Узнал, как видите…

— Вы уверены? Обследование? Фантастика! С чего бы ему обследоваться?

— Можете меня не спрашивать. Я надеялся, что вы сумеете мне объяснить.

Он покачал головой.

— Только не я. Я не имею понятия.

Он замолчал, медленно пригладил волосы красивой рукой.

— Ага. Вы допускаете, что, возможно, он покончил с собой? Я прав?

— Пока я ничего не допускаю, мистер Себастьян. Вы часто с ним виделись, так ведь?

— Почти каждый день. Думаю, я угадываю ваш следующий вопрос, мистер Скотт. Нет, он не производил впечатления ни безумного, ни психически неуравновешенного человека Я уверен, что его смерть произошла в результате несчастного случая.

— Что вы скажете про убийство?

— Убий…

Он заморгал, закрыл глаза и открыл их. Люди частенько реагируют таким образом, а то еще драматичнее: вздымают к небу руки и кричат: “Убийство? Убийство!” Ох и ах!” — как будто они никогда не слыхали, что людей убивают. Полагаю, я больше привык к этому слову и к этому печальному факту, чем большинство людей.

Наконец Себастьян сказал:

— Но это же фантастика! Кто бы…

Телефон на его столе зазвонил. Он сказал: “извините!” — взял трубку и заговорил. Впрочем, он больше слушал. В то время, как он договаривался о какой–то миллионной сделке или о чем–то еще, я стал внимательно осматривать его офис.

За спиной Себастьяна находилась пара высоких окон, от пола до потолка, разделенных двухметровым проемом стены. Во всяком случае это была когда–то стена. Теперь же это место занимал знаменитый брус “Жизнь и Смерть”, творение Роберта Долтона. Это был продолговатый деревянный кусок размером в два квадратных фута и двенадцать футов высотой, на лицевой стороне которого Делтон изобразил “гениальное творение”, за которое Юлиус Себастьян уплатил 52 тысячи долларов незадолго до того, как Делтон стал его клиентом.

Рисунок — или как его назвать? — вмонтирован в стену заподлицо, и теперь не скажешь, что когда–то это был здоровенный самостоятельный брус. В остальном же — самый обычный скверный рисунок в современном духе. Именно брус–то и был его отличительной особенностью. Какого черта замуровывать его в стену? Не спрашивайте меня. Люди, связанные с Себастьяном, видимо, занимались подобными вещами. А ведь для этого пришлось не только ослабить всю проклятую стену, чтобы затолкать в нее это продолговатое чудовище, но после проделанной операции “Жизнь и Смерть” больше не выглядела на 52 тысячи долларов.

Если хотите знать правду, я никогда не считал эту деревяшку произведением искусства. Я полагаю, что нет ничего плохого в том, чтобы называть подобные штуковины шедеврами, или творениями гения, если восхваление уродливых скульптур, непонятной мазни и прочих изобретений ловких “художников” не умаляет достоинство подлинных произведений искусства, естественной красоты.

“Жизнь и смерть” в теперешнем ее состоянии представляла собой прямоугольник в 24 квадратных фута площадью, в левой половине которого тянулась снизу доверху (или же наоборот) черная линия с красным пятном в верхнем правом углу. Вот и все. Я такой тугодум, что не смог сообразить, что было Жизнью, а что Смертью, но мне хватало здравого смысла, чтобы считать 52 тысячи неплохой жизнью.

Себастьян продолжал говорить по телефону, поэтому я поднялся и стал рассматривать фотографии на стене. Их было около двух десятков. Все — “знаменитости”, лауреаты премий в области театра, кино, телевидения, литературы и искусства, имена которых ежедневно мелькали на страницах газет и журналов.

Себастьян положил трубку, а я возвратился на свое мест о. Опускаясь в кресло, я мог видеть из окна развалины на противоположной стороне улицы. Вот поднимается груша, с размаха ударяет в стену, вниз обрушивается кусок бывшего банка. Отсюда это выглядело забавно и внушительно. Разрушать здания, сжигать деньги… Очевидно, атмосфера этого агентства начала действовать на меня.

— Очень сожалею, что так долго заставил вас ждать, мистер Скотт. Я не мог отложить решение данного вопроса.

— Все в порядке… Вообще–то мне безразлично, какова официальная версия гибели мистера Вайта, потому что я должен изучить все варианты; это моя работа.

— Конечно.

Он энергично закивал.

— Мне это понятно. Однако возможность того, что его убили, мне представляется фантастичной. У Чарли не было настоящих врагов, во всяком случае я таковых не знаю. Он был исключительно милым и приятным человеком.

Он долго обсасывал тему того, что не может вообразить человека, имевшего мотив убить Чарли. Когда мне это надоело, я спросил:

— Мистер Вайт участвовал в совместном бизнесе с Джонни Троем?

— Они с Джонни владели большей частью акций Троянских предприятий, которые, в основном, входят в корпорацию. Мое агентство владеет остальными акциями. Он вкладывал также деньги в недвижимую собственность, жилые дома, но я не все знаю.

— Понятно. Еще один момент. Мне хотелось бы повидаться с мистером Троем, но у меня пока ничего не получается. Может быть, вы сумеете мне подсказать, как с ним связаться?

— Боюсь, что это невозможно, мистер Скотт. Вы должны знать, что мистер Трой чрезвычайно чувствительный человек. А смерть Чарли явилась для него страшным ударом.

Этому я мог поверить. Описывая Троя “чрезвычайно чувствительным”, Себастьян выразился весьма деликатно. Всей стране было известно, что Джонни Трой — настоящий неврастеник. Как большинство клиентов Себастьяна, у него были странности. С виду — здоровяк, он отличался болезненной застенчивостью и робостью, так что без Чарли Вайта буквально не мог и шагу ступить. Он даже не пел без Чарли. Он никогда не ходил в студию звукозаписи без него. Возможно, и в туалет не решался ходить один. Они жили в соседних апартаментах в Роял Кресте. Вместе купались и обменивались носками.

Джонни Трой был самым лучшим певцом из всей лавины. В наше время пели все, у кого был голос и у кого его вообще не было. В девяти случаях из десяти вновь “испеченный” певец с помощью всяких ухищрений, вроде современных микрофонов, эхокамер, электронных усилителей и регуляторов частоты, которые “обрабатывали” звуки на ходу, напевал одну мелодию десять–двадцать раз, затем выбирали наиболее удачные куски ленты и сооружали первый оригинал звукозаписи, с которого прессовали пластинки.

Разумеется, никто из этих “синтетических” певцов не мог бы выступить непосредственно в телевизионном шоу. Техника была отработана давно: за сценой играли его пластинку, а “певец” лишь шевелил губами, беззвучно “синхронизируя” собственное пение. Зачастую получаются накладки, когда синхронизатор то ли запаздывает, то ли опережает запись. Мы все это наблюдали неоднократно.

Так вот, никакая техника и никакие ухищрения не могли превратить ни одного из этих “кумиров одного дня” в Джонни Троя. Голос у него был не только красивый, теплый, но, самое главное, натуральный. И люди это сразу же понимали. Конечно, Джонни тоже пользовался микрофоном, но для него это была лишь золотая рамка, обрамляющая картину. Его искусство от этого не умалялось. Ведь если высокий мужчина одевает ковбойские сапоги, все понимают, что он не коротышка, нуждающийся в каблуках!

Но даже у Ахиллеса имелась его пята.

И даже великий Джонни Трой, когда он выступал перед публикой или непосредственно по телевидению, пел на сихрон. Не то, чтобы его мог подвести голос. Наоборот, сам Джонни мог себя подвести, и публика еще больше ценила его за это.

Несколько лет назад, гласит история, еще до того, как Себастьян вывел его на широкую арену, Трой начал петь перед большим скоплением народа в ночном клубе, и в полном смысле “провалился”. Он открыл рот, чтобы запеть, но у него получился только какой–то хрип. Врачи называют это истеричным напряжением, спазмой мускулов. Прошел целый месяц, прежде чем он смог снова петь. Так почему же так случилось?

В тот вечер Чарли не сидел перед ним, как всегда.

Джонни решился выступить в отсутствие друга, который бы своей мимикой, жестами, негромкими восклицаниями подбадривал его, внушал ему уверенность в себе.

Не подумайте, что кто–то из них отличался гомосексуальными наклонностями.

Джонни Трой оставлял за собой широкую полосу в женском населении Голливуда, да и Чарли Вайт не отставал от него. И это не пустые слухи. Я разговаривал с несколькими из “погубленных” ими дамочек, которые буквально не могли дождаться, когда их снова “погубят”. Нет, связь между Джонни и Чарли была уникальной, хотя, возможно, и несколько болезненной.

Факт невроза или психоза Троя широко известен. Наоборот, о нем говорилось намеренно много, то ли из честности, то ли весьма прозорливого понимания характера современных американцев. Каковы бы ни были соображения, но такая бьющая в глаза откровенность себя окупала.

Болезненная робость Джонни сделала его еще дороже почитателям, ибо они в известном смысле чувствовали свое превосходство, а, как известно, гораздо легче преклоняться перед кумиром, у которого хотя бы одна нога глиняная.

Так или иначе Трой просто не мог петь, если поблизости не было его друга… Немного позднее мне пришла в голову мысль, с небольшим запозданием, правда, — сможет ли петь Джонни Трой теперь, когда Чарли Вайт умер?.. Что, если у него пропал голос окончательно? Что, если на этот раз ему не оправиться от потрясения?

Такое предположение не могло быть по вкусу Себастьяну. Золотой голос Троя означал золотые альбомы с пластинками, прибыли для самого Джонни, для агентства, для Троянских Предприятий; миллионы долларов пропадали в замкнутом горле Джонни.

Судя по выражению лица Себастьяна, он думал о том же самом. Он только что заявил, что смерть Чарли явилась “страшным ударом” для Джонни, теперь, глубоко вздохнув, он продолжал:

— Последние два дня Джонни замкнулся, ушел в себя. С тех пор, как это случилось. Не знаю, вполне ли вы понимаете…

— Думаю, что да. Я слышал, что он, как бы сказать, чувствует себя не в своей тарелке, если рядом нет Вайта.

— Да…

Себастьян снова пригладил волосы.

— Это не секрет. Мы это обнаружили, когда Джонни первый раз должен был выступать с сольным концертом перед зрителями за несколько месяцев до выхода его первого альбома с пластинками. Зная его застенчивую натуру, мы попробовали начать с небольшого городка, постепенно увеличивая число присутствующих. Он всегда смертельно боялся сцены, но как–то оправлялся _со всеми страхами и доводил выступление до конца. Так было до того злополучного вечера, когда Чарли не было в зале…

Снова раздался телефонный звонок.

Он нахмурился, пожал плечами и схватил трубку. Это заставило меня почувствовать себя виновным. Возможно, его время было на вес золота, — скажем, пара тысяч за час. Но к тому времени, как я закурил и сделал пару затяжек, Себастьян закончил и положил трубку.

Я заговорил:

— Ну что же, если вы не можете помочь мне связаться с мистером Троем, я думаю, это все. И без того я отнял у вас достаточно времени.

Он переплел длинные тонкие пальцы:

— В конце концов, мистер Скотт, это решать самому Джонни, не мне. Пожалуй, я смог бы устроить вашу встречу. Уверен, мне он не сможет отказать.

Он снова помолчал и продолжил:

— Возможно, ему полезно немного поговорить об этом. Нужно же ему смириться со случившимся… Кто знает, мистер Скотт, не облегчит ли ваш визит мою задачу, то есть, если вы попытаетесь заставить его, нет, не заставить, а как–то встряхнуть его, извлечь из раковины, в которую он ушел, так сказать.

— Я не силен в искусстве уговоров.

— Будет достаточно, если вы сможете настоять на том, чтобы он ответил на ваши вопросы. Заставьте его задуматься о возможности самоубийства, даже убийства. Я‑то не сомневаюсь, что смерть Чарли была случайной, так что ваши вопросы лишь подтвердят данный факт. Но для Джонни это будет полезно. И, косвенно, для меня. Вы понимаете?

— Полагаю…

Раздался зуммер из маленького ящичка на столе Себастьяна, на его физиономии появилось раздраженное выражение. Он надавил на клавишу, женский голос произнес:

— Мистер Себастьян…

— Тельма, — рявкнул он, — я…

Освободив клавишу, он поднялся и молча прошел к двери. Когда он открыл ее, мне было слышно, как он говорил:

— Я же предупреждал: не беспокоить пока…

Дверь закрылась.

Очевидно, Тельма сообщила ему что–то важное, потому что он не сразу вернулся. Я поднялся, вновь посмотрел на фотографии, затем остановился перед назойливо бросившимся мне в глаза громадным, как его назвать — “шедевром”. Ну и ну. Действительно, всего лишь черная линия и красная клякса на здоровенном куске дерева. Художнику потребовалось максимум три минуты, чтобы все это нарисовать, Но, конечно, возможно, он месяцами думал, как их расположить…

Повернувшись, я заметил под крышкой стола Себастьяна, приблизительно на высоте колена, маленькую белую кнопочку. Я видывал подобные приспособления и раньше, поэтому кнопочка меня заинтриговала. Один мой знакомый с помощью такой кнопки вызывал вооруженную охрану, когда это требовалось. У второго парня такая кнопка открывала стальную дверь. Оба типа были аферистами. Мне стало интересно, для чего понадобилось белая кнопочка такому респектабельному джентльмену, как Себастьян. Поэтому я подошел и легонько нажал на нее. Я надеялся, что от этого письменный стол не взорвется и все три образцово–показательные секретарши не взлетят на воздух.

Знаете, что случилось? Стоило мне дотронуться до кнопочки, как на столе Себастьяна раздался телефонный звонок, а я чуть не выскочил из окна от неожиданности.

Конечно, я моментально вернулся на свое место и принял самую непринужденную позу, когда он торопливо вошел в кабинет. Он поспешно сел за стол и потянулся к телефону; вид у него при этом был весьма озадаченный. Телефон больше не звонил.

Себастьян снял трубку, послушал, нахмурился, потом взглянул на меня.

“Ох–ох, — подумал я, — видимо, Себастьяну зачастую приходится “принимать великие решения”, прямо на ходу, когда кто–то сидит против него в ожидании. Какой умный способ отделаться от назойливого посетителя. Очень ловко!”

— Как странно, — сказал Себастьян, — на линии никого нет.

— Да? Возможно, это был тот человек, который вам звонил прошлый раз?

Мне, конечно, не следовало нажимать на эту треклятую кнопку. В черных глазах Себастьяна снова появился мимолетный огонек.

— Возможно, — сказал он. — Ну что же, мистер Скотт, договориться о встрече с мистером Троем?

— Да, я был бы вам очень признателен.

— Олл–райт. Поезжайте туда и позвоните из вестибюля, прежде чем подняться наверх. Вы ведь знаете, куда ехать?

Я кивнул.

— Приблизительно через час.

На три часа у меня была назначена встреча с доктором Питерсом. На разговор уйдет как минимум полчаса. Потом надо возвратиться в город.

Я сказал:

— Сейчас у меня есть еще кое–какие дела. В четыре часа будет о’кей?

— Вполне, мистер Скотт.

После этого он просто сел на свое место и посмотрел на меня. Теперь мне не оставалось ничего иного, как подняться, поблагодарить и откланяться.

Выходя из здания, я начал раздумывать. Если Себастьяну так важно, чтобы его не беспокоили, что даже набросился на Тельму за звонки, то почему он не попросил не подсоединять его кабинет через коммутатор? Не означает ли это, что два важных телефонных разговора, которые он вел в моем присутствии, были ответом на нажим коленом беленькой кнопки?

А коли так, на какое “важное решение” я напоролся?

Глава 4

На другой стороне улицы, напротив Государственного Банка, возвышался колоссальных размеров стенд, левую половину которого занимал портрет Хорейши М. Хамбла, улыбающегося с профессиональным обаянием; правая же половина была выкрашена черной краской, на которой бросался в глаза написанный желтым призыв: “Президент Хамбл может для вас сделать гораздо больше!”

Он еще не стал президентом, но, по–видимому, эксперты посчитали, что такой призыв заставит колеблющихся доселе людей думать о Хорейше как о президенте. Сторонников у него было много: красив, остроумен, сексуален, очарователен и красноречив. Это не моя характеристика, я слышал ее от многих людей, считающих, что этих качеств достаточно для избрания на высокий пост.

У Хамбла был голос, который мог бы заставить ангелов спуститься с неба. И в этом он мне напоминал Джонни Троя; едва ли можно отрицать, что он в политике то же, что Джонни Трой в музыкальном мире… Лично я считал их обоих фигурантами шоу–бизнеса.

Наверное, вы уже поняли, что я на стороне Эмерсона.

Дэвид Эмерсон — не красавец, а всего лишь человек с приятной наружностью. Голос у него самый обычный, с легким налетом уроженца Запада. Меня больше интересовало то, что он говорил, а не как он это говорил. Человек грубоватый, порой резкий, твердо стоящий на земле, привыкший обращаться к Конституции США, а не к модным мыслителям вроде “сжигателя денег” профессора Картрайта.

Эмерсон не обещал ничего невыполнимого, тогда как Хорейша М. Хамбл, вроде бы более современный и прогрессивный, мне казался самым обычным краснобаем, спекулирующим громкими фразами и сулящим своим избирателям то, что просто невыполнимо. Но он настолько красиво и убедительно все это преподносил, что я почти не сомневался, что через три дня этот краснобай станет президентом, после чего придут к власти его сторонники, которых туда не следовало подпускать на пушечный выстрел…

Глядя на ослепительную улыбку Хорейши, я почувствовал, что у меня сдают нервы и поспешно отвернулся. В этот момент крановщик вылез из кабины, снял с головы фуражку, и солнце осветило его рыжие волосы. Это действительно Джексон.

После фотографий в офисе Себастьяна и физиономии Хамбла, мне ничто не могло доставить большего удовольствия, чем перекинуться несколькими словами с трудягой Джеком Джексоном, от которого пахло потом, а не французскими духами.

Я подошел к нему и крикнул:

— Здорово, Джексон!

Он увидел меня и поспешил навстречу, краснорожий крепыш с огненно–рыжей шевелюрой и ручищами, как окорока. Мы обменялись рукопожатиями, и он сказал:

— Шелл, белоголовый проходимец, тебя что сюда привело?

Я предупреждал, что он сквернослов?

— Не желание повидаться с тобой, Джексон.

— Ну, не хочешь, не говори. Послушай, мой парень построил уже шесть домов в Хайте! Целых шесть, можешь поверить? Зарабатывает побольше меня, представляешь?

Я был рад это слышать. Несколько лет назад, с моей помощью, его сына упрятали в окружную тюрьму на шесть месяцев за угон автомобилей, и в то время Джек не питал ко мне добрых чувств. Но наука пошла парню на пользу, он образумился я по собственной инициативе пошел в строительную организацию. Теперь он хорошо и честно зарабатывает.

— Он зарабатывает больше, потому что работает прилежнее, — поддразнил я, — он строит, а ты разрушаешь. Да к тому же через каждые 10 минут делаешь перерыв.

— Язык без костей! Я пошабашил впервые с самого утра. Кофейный перерыв. Кроме того, если я начну работать слишком быстро, начнутся неприятности с вывозкой мусора.

Он отстегнул плоскую фляжку с пояса, отвинтил крышку и хлебнул прямо из горлышка, сощурился, крякнул и облизал губы.

— По–прежнему употребляешь сорокаградусный кофеек?

— Человек должен поддерживать свои силы.

— А ты не боишься, что ты как–нибудь “перекофеинишься” и стукнешь этим ядром себя по голове?

— Ни боже мой. После двух таких фляжек я могу спокойно сбросить муху со стакана на стене, не повредив ни одного кирпичика. Ну, а кофеек, как ты сказал, мне нужен только для того, чтобы не спятить на работе. Бах — рушится стена, бах — вниз летит колонна, бах —… И так все дальше и дальше. Возможно, тебе это кажется интересным и восхитительным…

— Да нет, не совсем!

— Мне моя работа действует на нервы, если хочешь знать. Иной раз у меня появляется чувство, как будто я какое–то дикое чудовище, которое должно разрушить эту улицу.

Обведя рукой круг, я спросил:

— Что здесь происходит? Миллионеры строят новые банки и отели?

— Обновление города, они так его назвали.

Ясно, очередной проект перестройки, оплаченный из федеральных фондов. По–моему, куда понятнее сказать “из моего кармана”.

Джек продолжал:

— Три квартала полностью будут снесены, вот этот и те два.

Он показал, какие именно.

— Ты хочешь сказать, что здание Себастьяна — тоже?

— Да-а. За него примемся на будущей неделе. Работы выше головы: это старье не так–то легко разрушить.

— Могу представить. И твои чувства — тоже… А у тебя не возникали сомнения?

Возможно, возникали, из–за этого он и пил. Но чтобы жить, надо работать.

Я снова посмотрел через улицу на смазливую физиономию Хорейши Хамбла. Вот у него нет сомнений. Он за всяческие модернизации и модификации и в городе, и в сельской местности.

— Ладно, Джек. У меня на три назначена встреча. Продолжай крушить.

— Мне и правда пора приниматься за дело, но все же минут десять я сосну… Хлебнешь моего зелья?

Он снова взбалтывал фляжку.

Я протянул руку и поднес фляжку к губам.

— Спасибо, выпью глоточек…

Чтобы добраться до клиники Мордехая Питерса, надо ехать по Бенедикт–каньон шоссе к горам Санта—Моника, затем свернуть на Хилл—Роуд. Через полмили — частная подъемная дорога, которая ведет к очаровательному владению, откуда открывается потрясающий вид на соседние Беверли—Хилл и Голливуд, а в погожий день даже на Тихий океан.

Я проезжал мимо раза четыре, но внутри так и не бывал. С доктором Питерсом я тоже не знаком.

По дороге я припоминал все, что слышал об этом типе.

Он разработал теорию нового лечения психических заболеваний, которую неофициально называли “Питеризацией мозгов”. Еще совсем недавно царствовавший психоанализ Фрейда с его “комплексом Эдипа”, заполнявший пьесы, сценарии, радио и телепередачи, был полностью забыт. Мистер Мордехай Питерс стал новым героем, чуть ли не гением космического значения. Он писал книги, предисловия к книгам, рецензии на книги и на рецензии… и загребал по сотне долларов в час.

Вот этого–то знаменитого человека мне предстояло увидеть.

Свернув с Хилл—Роуд, я поднялся по асфальтированной дороге на высокое плато, которое, естественно, уже успели окрестить “Высотами Питеризации”, на котором раскинулась в антисептической белизне клиника.

Ровно три. Увидев надпись “место стоянки машин”, я припарковался, поднялся по широким ступенькам и вошел в офис.

Во внешнем офисе была кушетка, несколько стульев с изогнутыми спинками и стол с десятком непривлекательных журналов. За письменным столом сидела костлявая особа и что–то печатала на белых карточках. ’ Не иначе как интимные мысли пациентов. Я ее, сразу отнес к категориям старых дев (ей было уже за 30), потерявшей надежду расстаться официально или, на худой конец, неофициально со своей девственностью.

Я подошел к ней и заявил:

— Я — мистер Скотт.

Она кивнула головой и пробормотала:

— Вы можете присесть.

И продолжала печатать.

На столе секретарши раздался зуммер. Она перестала печатать, посмотрела на меня и сказала:

— Можете войти, мистер Скотт… — и добавила еще несколько слов, которые я не расслышал. Вскочив с удивительно неудобного стула, я был уже у двери и нажимал на ручку, когда раздался истерический вопль секретарши:

— Не сейчас! Я же сказала: через минуту.

Слишком поздно.

Я замер, превратившись, если не в соляной столб, то во что–то наподобие. Все слова вылетели у меня из головы. Представляете: через всю комнату мелкими шажками шла абсолютно голая молоденькая красотка. Я вас не обманываю. Совершенно без ничего.

Единственным минусом было то, что она шла не ко мне, а от меня.

Автоматически я охнул. Наверное этот звук произвел на нее такое же впечатление, как боевой клич диких индейцев на мирных поселенцев прошлых столетий. Девушка замерла на месте точно так же, как и я, повернулась и посмотрела на меня. Через секунду испуганное выражение исчезло с ее лица, она оказалась тоже немногословной, ограничившись одним лишь “у–у–у-х”.

У нее были волосы цвета шерри: коричневатого янтаря с огоньком внутри, они спускались кудрявой волной, закрывая половину ее лица, так что был виден один прекрасный зеленый глаз. Высокая, с потрясающей грудью, плоским животом и крутыми бедрами; ноги — стройные и длинные, как у танцовщицы. С такой я бы потанцевал…

Произнеся “о–о–о”, она повернулась и без особой спешки прошла к той самой двери, к которой и направлялась прежде, отворила ее довольно широко, так что я успел заметить кусочек стола, какие–то ширмы и кресло.

Войдя в комнату, девушка снова обернулась и закрыла дверь. Не захлопнула, а медленно прикрыла. Мне показалось, что она заулыбалась, но, возможно, я ошибаюсь.

Вот так состоялось мое появление у известного доктора Мордехая Питерса.

Но не она была доктором Питерсом. Он все время сидел в огромном мягком кресле, но надо быть круглым идиотом, чтобы в подобной обстановке обратить на него внимание.

Невысокий, с симпатичным розовощеким лицом, редеющими русыми волосами и довольно бесцветными широко расставленными глазами, скрытыми за большими очками в роговой оправе. На вид — около шестидесяти. Вокруг шеи у него был красный шелковый шарф, концы которого были засунуты за вязаный розовый джемпер, костюм дополняли желтые брюки и высокие лакированные сапоги для верховой езды. Наряд попугая. Килограммов 10–12 веса — лишние. Чем–то он смахивал на голливудского Санта—Клауса, побритого, но готового к рождественскому представлению.

В одной руке у него была бумага, во второй — карандаш. Он постучал карандашом по листочку и скомандовал:

— Раздевайтесь.

— Не хочу.

— Ох, послушайте. Разве моя секретарша не объяснила вам процедуру?

— Нет.

— Таково требование. Это необходимо.

— Для чего?

— Для психоанализа.

— Что вы собираетесь анализировать?

— Ох, прекратите это глупое препирательство! — он повысил голос.

— Я вовсе не псих, не волнуйтесь… Что за прелестное создание только что вышло отсюда?

— Мисс Планк? Какое вы имеете отношение к мисс Планк? В каком смысле она вас интересует?

— К чему это все?

Он издал какой–то странный звук носом:

— Снимите одежду и ложитесь на кушетку, и мы начнем.

— Нет. Понимаете… Видите ли…

— Очевидно, вы ничего не понимаете. Моя секретарша должна была вам объяснить. Это часть моей методики. Все мои пациенты должны полностью раздеться и лечь на кушетку.

— Зачем?

— Это поможет вам вместе с одеждой сбросить состояние подавленности.

— Мне — нет. Наоборот.

— Мне придется прекратить нашу встречу, мистер Чанг, если вы не желаете мне помочь. Вы не хотите исправиться?

— Я не болен, черт побери. И я не мистер Чанг.

— Вы не больны?

— Я абсолютно здоров.

— Невозможно. Все люди больны. Невоз…

Он помолчал.

— Что вы имеете в виду, говоря что вы не мистер Чанг?

— Кто он такой?

— Вы…

— Ничего подобного.

— А где же мистер Чанг?

— Откуда мне знать?

— Хм–м–м…

— Я приехал сюда вовсе не для анализов или психоанализа, как вы называете, мне такого не требуется. Я Шелл Скотт, частный детектив, я приехал сюда, чтобы поговорить с вами о смерти Чарли Вайта.

— Вы — Шелл Скотт! — сказал он.

Я взглянул на часы. Да, я приехал в точно назначенное время. Поэтому я спросил:

— Кто же еще?

Он внимательно осмотрел мои белые волосы, брови, уши, даже ноги; вообще–то все — самое обыкновенное.

— Кто еще? — повторил он растерянно и тут же добавил: — Раз вы пришли сюда не ради психоанализа… хм. Извините меня.

Он прошел по ковру в помещение, где находилась потрясающая голая девушка, и закрыл за собой дверь. Что за жизнь! Но через минуту он снова возвратился, сел на прежнее место и жестом пригласил меня сесть.

Я сел.

Потом он пробормотал:

— Извините, я ожидал вас в три часа.

— Я решил, что, поскольку нельзя опаздывать, постараюсь быть точным.

По–моему, он меня не понял.

— Вы хотели поговорить со мной о мистере Вайте?

— Да, он был одним из ваших пациентов, не так ли?

— Очень недолго. Практически мы даже не начали. Психоанализ, понимаете, требует нескольких лет.

— Это звучит, как старый фрейдовский…

— Нет! Ничего подобного! Мой метод совершенно другой, чем у Зигмунда Фрейда… Он противоположный, вот в чем секрет!

— В отношении Чарли…

— Понимаете, — продолжал он, не сбиваясь со своего курса, — на протяжении многих лет я был ортодоксом фрейдистского анализа. Вы об этом знали?

— Слышал краем уха, но…

— Лечил годами больныхлюдей. Убедился, что их заболевания усиливались…

— О Чарли…

— Если фрейдистская методика давала отрицательный результат, значит надо применять противоположную методику. Правильно? Делать обратное тому, что делалось прежде, факт?

— Да, — ответил я, чтобы не молчать.

— Мне пришлось переделать каждое правило, закон, термин, срок и методику фрейдистского психоанализа. И мне это удалось!

— Так родилась “Питеризация мозгов”?

Он поморщился.

— Молодой человек, должен вам сказать, что это выражение мне не нравится. Его не я придумал. А газетчики. Правильное наименование моего научного открытия — Дйерфизм.

Он выжидательно посмотрел на меня.

— Фрейд — Дйерф, ясно?

— Ого. Как дерепанмодаз.

— Что? Что?

— Это “задом наперед”, сказанное задом наперед.

— Угу. В Дйерфизме нет таких смехотворных концепций, как “ид” или “эго”, зато имеется “ди” и “огэ”. И так далее. Понятно?

После этого последовала целая лекция, из которой явствовало, что все термины прежнего психоанализа следует читать наоборот. Не выдержав, я сказал:

— Доктор, до сегодняшнего дня я воображал, что фрейдистская философия, кроме того, что делает людей слабее, вместо того, чтобы делать независимыми — самая идиотская вещь на свете; но теперь, когда вы мне объяснили сущность Дйерфизма, — я повысил голос и благосклонно заулыбался, — я совершенно уверен, что в Дйерфизме столько же смысла.

— Да, да, — закричал он, — теперь извлечение человечества от всех психических заболеваний в наших руках!

Страшно возбужденный, переполненный восхищением и любовью к собственной особе, Питерс поднялся с кресла и взбрыкнул.

Но тут открылась дверь, и на пороге появилась очаровательная девушка, мисс Планк, как ее назвал доктор. Она была полностью одета: белый вязаный костюм с красной отделкой, белые лодочки на высоченных каблуках, в которых ее ножки выглядели еще лучше. Потрясающая, ей–богу!

Это было мое мнение.

Но доктор Питерс рассматривал ее в трансе. Глаза у него полезли на лоб, рот раскрылся, он в полном смысле упал на спинку кресла.

Неожиданно до меня дошло: этот блудливый козел не получал полного удовольствия от своих клиентов, если они одеты.

Стоит ли удивляться, что он заставлял их раздеваться?

Кто мог все это придумать? Доктор Мордехай — маньяк.

Глава 5

Прелестная мисс Планк с минуту постояла в комнате, — должно быть, сводила с ума Питерса, если судить по тому, какой эффект она произвела на меня, — потом приблизилась к нам.

Она подарила мне широкую улыбку, затем сказала доктору:

— Благодарю вас, доктор. Я приеду, если, когда мне потребуется следующая встреча. Олл–райт?

— Олл–райт, — ответил он ей, точно воспроизведя ее интонацию. Видно было, что он все еще странно возбужден.

Потом она повернулась, чуть сощурилась и снова произнесла “у–у–у-у”.

Ребята, это неспроста. Означает нечто. Но что? Не успокоюсь, пока не выясню. Лекарство от сонливости. Что она мне сказала?

Мисс Планк покинула кабинет. Я повернулся к доктору и в сотый раз произнес:

— Доктор… в отношении Чарли?

— Э-э? Ах. Хм, да. Что вы хотели узнать?

— Что с ним было?

— Запущенный суицидальный комплекс, осложненный травматическим…

— Извините, доктор. Я человек простой и люблю изъясняться простым языком. Договорились? Меня не столько интересует диагноз, сколько его самочувствие. На что Чарли жаловался?

— Просто на депрессию, странные сны, которые можно назвать даже кошмарами; иногда ему казалось, что теряет голову… Обычные вещи.

— Разве это обычно?

— Сущие пустяки. Слыхали бы вы…

— Вы не заметили признаков того, что он замышляет самоубийство?

Мой вопрос его не потряс. Он надул губы, опустил голову и посмотрел на меня поверх очков.

— Не совсем. Но я бы сказал, что такая возможность не исключается. Фактически, я даже уверен, что это возможно. Разумеется, я не могу вдаваться в подробности того, что он мне сказал. Профессиональная этика, вы знаете.

— Знаю, знаю…

— Попросту говоря, у него укоренившийся суицидный комплекс, усугубленный инвективным каннибализмом и приближающийся к неизлечимому психоневрозу. Вы меня понимаете, да? Если бы он обратился ко мне несколько лет или даже месяцев назад, я бы его полностью излечил. Не сомневаюсь. Но едва хватило времени объяснить, что болезненные симптомы у него обусловлены подавляемой бессознательной страстью к отцу…

— Да, благодарю вас, доктор. Вы мне очень помогли…

Я поднялся:

— Для меня достаточно. Еще раз спасибо. Визит я оплачу. Секретарше.

И вышел.

Что вы думаете? Тощая секретарша, не моргнув глазом, содрала с меня сто долларов. Спрашивается, за что?

На все это ушло много времени.

Мисс Планк успела уехать.

Спустившись на Хилл–роуд, я машинально свернул налево, думая о том, что Мордехай, возможно, прав. Но если так, то почему же Чарли не поместили в больницу? Почему прославленный Мордехай промолчал? Или дело еще не зашло так далеко?

Стало прохладно; я закрыл окно в своем “кэде” и прибавил скорости, чтобы поскорее вернуться домой. Рядом, на сидении лежал плащ, — с утра собирался дождь, но сейчас небо полностью прояснилось.

Впереди, на правой обочине, в том месте, где боковая дорога пересекает Бенедикт—Каньон, был припаркован черный седан. Один человек — за рулем, второй — возле поднятого капота. “Неполадки с двигателем”, — подумал я.

В этом месте Бенедикт—Каньон окаймлен развесистыми деревьями и низким коричневым кустарником. Когда я подъезжал к перекрестку, почудилось легкое движение слева, за деревьями. Но, переведя взгляд, я ничего там не увидел.

Однако этого достаточно, чтобы заставить меня насторожиться. К тому же человек, копавшийся в моторе, со стуком опустил капот и прошел к водителю, а не к противоположной стороне автомашины, что естественнее. И я провел рукой по пиджаку, поверх кольта 38 калибра, который сопровождает меня во всех поездках.

После многих лет знакомства с привычками людей к насилию, кулаку или оружию, это была вполне нормальная реакция. Кроме того, в нашем городе наберется пара десятков головорезов, готовых плясать от восторга на моей могиле; не хочется доставлять им такую радость.

Предчувствия не обманули. Седан рванулся к перекрестку и загородил дорогу, а верзила, стоявший рядом, побежал ко мне навстречу. Объехать седан слева я не мог, успел только сбавить скорость.

Из–за кустарника возник третий; не приближался, но что–то металлическое поблескивало в его руках. Не было времени присматриваться. Я затормозил и шлепнулся на сидение; пальцы нажимали на дверную ручку, а машина продолжала двигаться, виляя из стороны в сторону.

Дверца отворилась; машина еще двигалась, когда я попытался незаметно выбраться наружу. И в этот миг резанула автоматная очередь. Так вот что держал мерзавец, вышедший из–за деревьев! Тяжелые пули впивались в мой “кэд”, со звоном полетели осколки разбитого стекла.

Но я уже вывалился на асфальт и перекувыркнулся, сжимая в руке курносый кольт.

Черный седан по–прежнему перегораживал дорогу: водитель из него выскочил. Верзила побежал ко мне. Автомат моментально умолк.

Вывалившись из машины, я нечаянно зацепил свой плащ, теперь он был возле моих колен. Раз так, надо попробовать его использовать. “Кэд” остановился как раз между мной и автоматчиком. Схватив плащ, я свернул его комком и изо всей силы швырнул за машину. И тотчас выстрелил, но промахнулся.

Верзила — иначе его не назовешь — был ближе всего ко мне; в руке — пистолет. Но на бегу не прицелиться. Я поднялся и еще раз выстрелил в верзилу. Правая рука у него дернулась, а пистолет описал дугу в воздухе и упал на асфальт. Вроде бы. Я позволил верзиле бежать на меня, сам же перенес внимание и кольт влево: автоматная очередь хлестнула мой бедный плащ.

Присев на корточки, я разглядел сквозь разбитые стекла своего кадиллака третьего, с автоматом, который все еще целился в меня.

Я дважды спустил курок. Готов.

Справа от меня забухали сапоги по асфальту. Я быстро повернулся и перебросил кольт с правой руки в левую. Я не стрелял, у меня остался последний патрон, а водитель черного седана тоже приближался, правда без особой спешки. По сравнению с двумя первыми, этот выглядел маленьким и невзрачным.

Верзила был в ярде от меня, бежит с пустыми руками. Значит, выбил пистолет. Я вложился во встречный удар. Мой кулак обрушился на его подбородок так, что у меня взорвались косточки на руке.

Удар не остановил его. Он пробежал по инерции еще пару шагов, увлекая меня за собой. Я свалился на спину и сильно стукнулся затылком об асфальт; верзила же перекатился через меня и распластался на дороге. Я поднялся, шатаясь — и, как сквозь туман, увидел приближающегося ко мне маленького человечка. Пистолет был все еще в моей руке; человечек остановился и выстрелил. Вспышка пламени и удивительно громкий звук, пуля с противным свистом пролетела рядом.

Человек повернулся и бросился бежать. Я прицелился в его узкую спину, но, петляя, как заяц, он побежал к своей машине, и я промазал.

Верзила попытался подняться с асфальта, его рука потянулась к моему пиджаку. Я повернулся, поднял уже пустой кольт и влепил ему по лбу. Верзила тихонечко вздохнул и упал плашмя.

Хлопнули дверцы машины, заработал мотор, взвизгнули покрышки об асфальт; маленький человечек ретировался. Я заметил, что пистолет верзилы лежит в нескольких ярдах и пошел было к нему, затем остановился.

Кроме шума удаляющегося седана, все было тихо. Наверное, так бывает в могиле, куда я каким–то чудом все же не попал.

Через дорогу лежал на животе автоматчик, ноги увязли в грязи на обочине, одной щекой он прижался к асфальту. Не шевелился, а вот верзила опять подавал признаки жизни. Это меня не устраивало; я подобрал его собственный пистолет и стукнул еще раз им.

После этого перешел через дорогу взглянуть на автоматчика. Два красных пятна на белой рубашке слились в одну кособокую восьмерку. Одна из пуль угодила в сердце, вторая — рядом.

Я знал его; знал и верзилу.

Прежде чем попытаться найти объяснение происшедшему, я воспользовался телефоном под приборной доской своего кадиллака, чтобы вызвать полицию.

Потом сел у края дороги и задумался.

Еще до приезда полиции из дивизиона Вэлли, я проверил и временно, и окончательно потерявших сознание молодчиков — и не нашел у них другого оружия или чего–нибудь важного.

Я знал их обоих. Автоматчик — подонок по имени Снэг — у него изо рта торчал безобразный клык, придавая физиономии издевательское выражение.

Второй тоже считал пистолет и кулак незаменимыми в решении жизненных вопросов. Его звали Бубби. Бубби — скотина, тупой зверь, лишенный зачатков разума. А значит, Бубби не мог быть организатором нападения на дороге. Снэг — тоже: типичный подручный и только.

Мне было известно, что Бубби числился условно осужденным, а Снэг только что вышел из Сен—Квентина, отсидел девять месяцев по обвинению в мошенничестве. Освобожден досрочно. Подонкам полагалось еще долго сидеть за крепкой решеткой, а они, благодаря краснобаям–защитникам оказались на свободе и пытались сейчас меня убить. Еще и как старались.

Кто–то тщательно продумал операцию. Поскольку Снэг или Бубби отпадали, возможно, третий? Тот, который так поспешно удрал! Едва ли. Планирующие обычно поручают грязную работу другим, а сами стоят подальше от линии огня. И кажется, что третьего я знаю тоже. Рассмотреть как следует возможности не было; поэтому я был не полностью уверен, но предполагал: это — некий Антонио Ангвинацио, более известный, как Тони Ацгвиш. Если так, мы с ним сталкивались и раньше. Еще важнее то, что я знал, на кого он работал. Жаль пачкать слово “работал”. Тони — киллер, специалист по убийствам, по убийствам простым и замысловатым, искусно устроенным “самоубийствам”, несчастным случаям с фатальным исходом…

Человек, на которого он работал — некий Джо Райс; разумеется, при рождении ему было дано другое имя. Он просто изменил его на американский манер. Джо Райс. Местный босс “Коза Ностра”.

“Мафия. Черт подери!” — подумал я.

Мы с Райсом не знакомы. Но, разумеется, за годы работы в Лос—Анджелесе я дважды участвовал в делах, которые заканчивались тюремным заключением мелкой рыбешки, нанятой Джо Райсом. Но Райса не привлекли к судебной ответственности, поскольку мало знать правду, надо еще иметь юридические доказательства. И я, и полиция знали, что оба раза руководителем был Джо Райс.

Более того. Чтобы осудить такого человека, как Райс, мало располагать непоколебимыми доказательствами. Если останется хоть одна щелочка, многоопытный адвокат превратит ее в удобную лазейку; на худой конец, слушание дела будет отложено, за это время кое–кто из свидетелей получит дырку в черепе, а обвиняемый, выпущенный под залог, внезапно скроется. Да мало ли что произойдет!

Первое из упомянутых мною дел было — об организованном шантаже десятка высокопоставленных лиц в Голливуде, второе — о контрабанде наркотиков. Как я уже сказал, пострадали только пешки. Райс остался в стороне.

Но все это было давно. Что я такое натворил, чтобы Райс взялся за меня сейчас?

Единственное дело, над которым я в данное время работал, было простым, по крайней мере внешне: смерть Чарли Вайта. Я не мог представить, каким образом оно затрагивало босса мафии. Да и мои последние дела тоже не касались Джо Райса.

Ну что же, возможно, когда я потолкую с Джонни Троем, он сможет немного рассеять темноту. Сейчас мне надо выполнить все формальности и постараться остаться в живых, пока полиция будет этим заниматься.

Наконец я услышал сирену.

Глава 6

Около четырех часов полиция все закончила. Собрали тела, патроны и оружие, привели в чувство Бубби. От этого, естественно, не было никакого толку. Он не сказал ничего определенного.

О чем бы его ни спрашивали, он повторял одно и то же: “Я делал только то, что мне велел Снэг. Тони? Он не знает никакого Тони. Тони Ангвиш? Он даже не слышал такого имени Нет, он вовсе не собирался застрелить Скотта, только ударить. Он не выносит парней с такими светлыми волосами”.

Допрос продолжался в таком духе. После этого Снэга отправили в морг, Бубби в отдельную камеру; а я помчался на окраину Лос—Анджелеса и поднялся на четвертый этаж здания полиции.

Центральное управление отдела по расследованию убийств помещалось на четвертом этаже в комнате 314. В дежурке я выпил пару чашек кофе, пока разговаривал с Сэмом.

Сэмом я зову одного из самых толковых офицеров, который работает по ограблениям, наркотикам, мошенничеству, шулерам, убийствам. Он дорос из простых копов до капитана Центрального полицейского дивизиона Л. А. Сэмом называл я его один, для остальных он был Фил Сэмеон.

Сэм — большой, солидный, видавший виды, опытный работник, без крика и шума преданный своему делу. Человек честный и справедливый, он никогда не был груб с подчиненными и с подонками, попавшими к нему в руки, но и не давал им спуску, считая, что за все надо платить сполна. У него на этот счет была совершенно точная формула: “Мошенник должен сидеть в тюрьме. Если человек не хочет сидеть в тюрьме, то не должен быть мошенником”.

Сэм жевал большую черную незажженную сигару. Не закуривает при мне — я не выношу их дыма. Сейчас Фил Сэмеон провел рукой по своим серебристо–серым волосам, передвинул сигару из одного угла рта в другой и сказал:

— Мы ничего не вытянем из Максима, Шелл. Он из тех людей, которые могут переносить лишения неделями, даже не спросят, где находится туалет.

Максим, Роберт Максим, Бубби.

— Даже если он и будет говорить, это ничего не даст, — сказал я, — да меня, откровенно говоря, интересует только Тони.

Сэм закусил свою сигару.

— Если ты действительно видел его, вряд ли от него можно ждать откровенного признания. К тому же ты не уверен, Шелл.

— Это самое скверное. Но три из пяти, что это был Тонн.

— Мы послали словесный портрет на Ангвинаци. Возможно, что–то прояснится.

До сих пор не было никаких данных о наличии связей между Бубби, Снэгом и Джо Райсом. Ничего нового не появилось и в отношении смерти Чарли Вайта.

Допив кофе, я поехал на свидание с Джонни Троем.

Я опаздывал больше, чем на час. Возможно, он откажется меня впустить.

Роял Крест стоял на Голливудском бульваре, к западу от Ле Врие, роскошный восьмиэтажный апартамент–отель, в спокойном жилом квартале, где масса деревьев, зеленые большие лужайки, в то же время рядом центр Голливуда.

В вестибюле, просторном и прохладном, живописно располагались пышные современные диваны и кресла. Связь с квартирами — по внутреннему телефону. Позволение войти последовало немедленно. Скоростной лифт молниеносно доставил меня под самую крышу; я нашел дверь и постучал.

Впустил меня определенно не Джонни Трой. Сначала я подумал, что это девушка, но не в моем вкусе, потом сообразил, что это все же парень. Отворив дверь, он торопливо махнул рукой и, не проронив ни слова, возвратился в тускло освещенную комнату. На нем была свободная белая рубашка, узкие черные эластиковые брюки и темные домашние шлепанцы.

Когда я прошел за ним в комнату, он эффектно рухнул на мягкую подушку возле парня в тельняшке, синих джинсах и высоких коричневых сапогах, которые я называю “мокроступами”. Парень остро нуждался в бритье.

Тихо звучала одна из пластинок Джонни Троя, — такой у меня еще не было. Что–то о том, что он любил любовью, которая больше любви. Текст показался пошловатым.

Комната величиной с вестибюль маленького отеля в фешенебельном квартале. На подушках в самых непринужденных позах расположились пятеро. Справа от входа — прекрасный низкий диван, обитый золототканым материалом. На нем устроилось еще трое, а возле дивана, опираясь на шероховатую черную поверхность камина, в котором пылали дрова, возвышался Джонни Трой.

Публика, несомненно, колоритная, но в присутствии Джонни Троя все казались бесцветными тенями. Не то, чтобы он был по–особому одет. Синий пиджак, рубашка и галстук немного посветлее, кремовые брюки. Но в Джонни — особый шарм. Он невольно притягивал к себе общее внимание. Есть же такие люди, вроде ничего особенного, но все глаза обращаются к ним, будто подчиняясь магниту.

Джонни Трой обладал таким магнетизмом и вообще был привлекательным малым. Очень высокий, стройный, красивый, как греческий бог. Светлые золотистые волосы пенились вокруг головы подобием нимба. Разговаривая, он подчеркивал значение сказанного грациозным движением рук.

Как только я вошел, он повернулся, взглянул на меня, поднялся и пошел навстречу. Протянув руку, он Улыбнулся и спросил:

— Мистер Скотт?

Я кивнул; мы обменялись рукопожатиями.

— Юлиус позвонил и предупредил о вашем визите. Я ожидал вас чуть раньше, вот почему не встретил у дверей.

— Прошу простить за опоздание, мистер Трой. У меня произошла небольшая неприятность по дороге.

— Все в порядке. Надеюсь, вы не возражаете против этой банды?

Он махнул рукой, указывая на присутствующих, нахмурился и добавил:

— Многие из них не признают никаких условностей. Не позволяйте выбить себя из седла.

Он подмигнул мне. Я усмехнулся в ответ.

— Этого не случится.

— Прекрасно. Мы все друзья. Большинство — клиенты Себастьяна. Полагаю, вы многих знаете, хотя бы заочно.

Я действительно увидел несколько знакомых физиономий. На золотом диване сидел Гарри Вароу, местный телевизионный обозреватель и, отчасти — писатель. Броская примета — белая прядь в каштановых волосах. Глаза — надменные, холодные, но он ухитрялся разглядеть ими самый “горячий” материал, мимо которого проскакивали другие. Белая прядка придавала ему очень решительный вид, что соответствовало истине. Его репортажи — злободневны и весьма остры.

Рядом с ним полулежал худощавый, томный, весь такой салонно–поэтический Рональд Дангер, автор самого шумного бестселлера сезона. О романе с дурацким названием “Ляг и умри”, столько говорили, что даже я его прочитал от начала до конца, несмотря на то, что с первой страницы меня затошнило:

“Преследуемый в какофонии молчащих сумерек своим неослабевающим желанием Рори, я познал шок нереальности, когда впервые увидел Лайбиду”. Далее выясняется, что Лайбиде — 76 лет, именно она была “первой девушкой” семнадцатилетнего героя. Полагаю, что достоинства таких произведений вам ясны.

Парень, впустивший меня в дом, — поэт, хотя не припоминалось ни его имя, ни тем паче стихи, а тип в мокроступах — скульптор. Я видел фотографию его последнего творения, состоящего из половины автомобильной оси, тряпичной куклы и разбитого унитаза. Вроде бы он получил за сей шедевр какую–то премию, но какую — Бог весть.

Заговорил Джонни Трой.

— Мне нужно еще выпить, мистер Скотт, после этого я предоставлю себя полностью в ваше распоряжение. Составите мне компанию? Водка? Скотч? Бурбон? Есть еще…

— Бурбон с водой. Благодарю вас.

Трой потащил меня через комнату и взял чистые стаканы с низенького столика, стоявшего у потрескивающей топки, потом мы прошли к бару в углу комнаты. Бормотанье голосов на секунду замолкло, все глаза проводили меня. Дело вовсе не в моем потрясающем магнетизме. Взгляды — холодные, почти враждебные. Удивляться не приходилось: я не был “своим” и не стремился им стать.

Наполнив стаканы, Трой сказал почти извиняясь:

— Обычно здесь не бывает столько народу, мистер Скотт. Но после…

Он запнулся, потом продолжил еще тише:

— …после того, как Чарли умер, мне тяжело дается одиночество. Тут так… пусто. Уверен — вы понимаете…

И, не ожидая моего ответа, бросил другим тоном:

— Вы хотели расспросить меня о Чарли, это так?

— Совершенно верно. Надеюсь, вы не возражаете?

Он как–то натянуто улыбнулся:

— Откровенно говоря, возражаю. Предпочитаю не говорить и даже не думать об этом. Но как сказал Юлиус, это случилось. Не могу же я притворяться, что этого не было.

Он сделал пару глотков из бокала. Водка с апельсиновым соком. Не первый бокал. И не второй.

— Ну так что же в первую очередь?

— Я бы хотел взглянуть на апартаменты, в которых жил Чарли, если вы не против. И балкон, с которого он упал.

— Пойдемте со мной, — кивнул Джонни. Мы вышли из комнаты в холл, где была еще одна дверь, которую он отомкнул. Апартаменты Чарли — точно такие же, как у Троя, но только “наизнанку”, с обратной планировкой. Если гостиная Троя выходила, окнами на бульвар, а огни города сверкали слева, у Чарли же огни Голливуда светились справа.

В спальне — несколько фотографий в красивых рамках: штук пять девушек, весьма хорошеньких и соблазнительных, и портрет самого Чарли. Еще один снимок: рядом с Джонни перед зданием ночного клуба, рука Троя покоится у него на плече. Чарли был ростом всего в 5 футов 6 дюймов: на этой фотографии высоченный Джонни Трой буквально превратил его в карлика.

Чарли далеко не красавец: круглая мясистая физиономия и грустные глаза клоуна; но, если судить по имеющимся здесь портретам девушек, они находили его интересным.

Я невольно задумался, каково такому все время находиться с рослым красавцем, энергичным, исключительно популярным и насмешливым Троем, и снова, как недавно — во время разговора с Сильвией Вайт — решил, что Чарли не мог не переживать из–за этого.

Мы прошли в пустую тихую гостиную, из которой раздвижная дверь вела на балкон.

Солнце садилось за горизонт, пурпурные тени скользили по невысоким холмам. Стало холодно, небо посерело.

— Это случилось здесь, — тихо сказал Джонни. — Они нашли его внизу.

Мы стояли, склонившись над кованой чугунной балюстрадой. Я посмотрел вниз. До тротуара целых восемь этажей…

Балюстрада почти по грудь. А мой рост — 6 футов 2 дюйма. Конечно, человек на 8 дюймов ниже при большом желании сможет перевалиться через такое ограждение — если постарается.

— Вы хотите увидеть здесь что–нибудь еще, мистер Скотт?

— Нет, но у меня ест несколько вопросов.

— Давайте вернемся ко мне.

Он повернулся и выскочил в гостиную.

— Лучше остаться здесь, мистер Трой. Я предпочел бы поговорить с вами наедине.

Он остановился и бросил взгляд через плечо:

— Нет. Здесь меня мурашки пробирают. Мы возвращаемся.

И он решительно двинулся к двери.

— Послушайте, многое надо сказать без посторонних свидетелей, которые сразу же развесят уши. Если вы не возражаете…

— Я решительно возражаю!

Ну что тут поделаешь? Я пошел следом. Он был какой–то взвинченный, напряженный.

Когда мы появились в гостиной Троя, все с откровенным любопытством посмотрели на нас. Один худосочный, нескладный парень, которого я не узнал, ткнул пальцем в мою сторону и что–то сказал своему соседу, после чего они громко захохотали.

Я так боялся опоздать сюда, что даже не переоделся и не привел себя в порядок. Верзила, уцепившийся за полу моего пиджака, вырвал изрядный кусок, еще одна дыра зияла на брюках; пиджак и брюки были измазаны, когда я вывалился из машины на грязный асфальт.

Трой смешал себе новый бокал и вопросительно посмотрел на меня. Я покачал головой. Тогда он прошел к дивану и, посмотрев на автора “Ложись и умри”, распорядился:

— Отползи, Ронни. Дай мистеру Скотту сесть.

Ронни послушно плюхнулся на ковер.

Мы с Троем уселись рядышком, справа от меня оказался Гарри Вароу. Я не люблю всерьез интервьюировать в подобном окружении, но лучше так, чем вообще никак. Я задал Трою практически те же самые вопросы, которые задавал Юлиусу Себастьяну: казался ли Чарли последнее время сильно подавленным, не находит ли мистер Трой признаков того, что здесь не произошел несчастный случай. Как я и предвидел, все гости моментально придвинулись к нам и образовали плотное кольцо.

Трой откинул назад голову и засмеялся.

— Чарли не спрыгнул вниз через балюстраду, если вы это имеете в виду. Нет, нет он не покончил с собой. Черт возьми, у него все шарики были на месте!

— Как я понял, он консультировался с доктором Питерсом. Значит, его что–то тревожило.

Трой кивнул головой, ни капельки не удивившись:

— Да, знаю, но ничто в его поведении не указывало на серьезное расстройство или хотя бы тревогу. Большинство из нас, — он обвел рукой комнату, — хотя бы на протяжении нескольких месяцев лечились, просто чтобы снизить внутреннее напряжение.

Мне показалось, что он цитирует чьи–то чужие слова. Или же рекламную брошюру доктора Питерса. Я спросил:

— Вы тоже?

— Нет, нет! — он замахал руками. — Только не я. Но большинство здесь присутствующих: Ронни, Поль, Дейв…

Рональд Дангер прервал его:

— Если желаете знать, это было необычайным переживанием. Без динамического ослабления моей сексуальной концентрации, семантического дедраматизирования, вызванного моим дуерфи…

Поток совершенно бессмысленных слов не прекращался, а закончил он на высокой ноте:

— …без этого я не смог бы написать “Ляг и умри”.

Я подумал, что для человечества потеря была бы невелика, но не стал говорить это вслух.

Не обращая внимания на Рональда, ненамеренно, а просто потому, что мне надо было довести до конца разговор с Троем, я отвернулся от прославленного автора. Однако это его заело. Он даже попытался что–то сказать, но я здесь ради Троя, а не Дангера.

По сведениям полиции, когда мистер Вайт свалился с балкона, в квартире больше никого не было. Существует ли возможность того, что кто–то все же был там?

— Не знаю, — спокойно ответил Трой, — сомневаюсь, но вообще–то не исключено. Я был здесь, у себя, когда это случилось, и не выходил в холл. Узнал, когда позвонили и сказали…

— Не слишком ли, а?

Это произнес Гарри Вароу.

Я повернулся и взглянул на него. Он улыбался, но глаза его смотрели, холодно, напряженно.

— Слишком? — переспросил я.

— Излишне жестоко. Вы только что не прямо, но говорите, что малыша Чарли убили.

— Одно из ваших знаменитых каверзных заключений, мистер Вароу, — сказал я. — Я расследую смерть мистера Вайта. Официальная версия — гибель произошла в результате несчастного случая, но возможность самоубийства, и даже убийства, пока не исключается.

— Убийство, — произнес он мелодраматическим тоном, прикладывая руку ко лбу, — мистер Скотт вышел на след жестоких злодеев.

— Прекратите, мистер Вароу! — сказал я, чувствуя, что скоро сорвусь. Все время до меня долетали ядовитые замечания, которые хотя и произносились шепотом, но с таким расчетом, чтобы я их непременно услышал. “Абсолютный скот, не так ли?” — было не самым худшим. Кто–то еще добавил: — “Типичный детектив, у него, наверняка, есть и пистолет”. Пистолет у меня и вправду есть, к тому же я успел его перезарядить. Пока что у меня не прорезалась мания убийства поэтов, до сих пор ни одного не застрелил. Но кто знает, что будет дальше?

Я как мог старался игнорировать этих бездельников, но все же приближался к точке кипения. Так что, когда Вароу продолжал в том же духе “Друзья и убийцы с окровавленными руками, но среди нас имеется преданный…” — я очень близко наклонился к нему, только что не коснувшись своим носом его носа, и прошипел:

— Прекратите… паясничать.

Он прекратил.

Однако маленький Ронни Дангер нашел момент подходящим, чтобы вмешаться. Он дотронулся пальцем до дыры у меня на колене и сладким голосом спросил:

— Что это, Скотт? Дополнительный лючок в ваших штанах?

Подобными шуточками изобиловала его книга. Она вызвала шумное веселье среди собравшихся. Приободрившись, он продолжал:

— И моль проела огромные дыры у вас в пиджаке!

— Уберите свою цыплячью лапку с моего колена, приятель! — сказал я как можно любезнее.

Он отдернулся, но не угомонился:

— Что же случилось с вашим одеянием?

Я видел, что он в полнейшем восторге от собственного остроумия.

Голос у меня звучал ровно, даже приятно, хотя далось это с трудом.

— Мне пришлось немного подраться; “одеяние” пострадало. А моль, пробившая дыры в пиджаке, сама была в медных пиджачках… Ваша любознательность удовлетворена? Мы можем позабыть об этом инциденте?

Дангер нахмурился:

— Медные пиджачки? Вы говорите не о пулях?

Он пригляделся к дыркам.

— Пуля?

— Пуля.

На этом я повернулся к Трою.

Мой ответ немного осадил Дангера, но разве такой допустит, чтобы последнее слово осталось не за ним?

— Пуля, — пропел он. — В него стреляли пулей. Мои друзья, среди нас — герой!

Раздались аплодисменты; я почувствовал, что Рональду придется плохо. Знай он меня получше, заткнулся бы.

А Ронни продолжал выпендриваться перед восхищенными дружками.

— Спич! Спич! — радостно закричал он. — Кто хочет прославить героя?

Слыша их хохот, никто бы не поверил, что мы обсуждаем смерть Чарли Вайта. И это решило вопрос.

Я наклонился и сжал плечо Дангера двумя пальцами. Мне–то показалось, что сжал я совсем немножко, но он завопил, как испуганный кролик.

— Приятель, сейчас не время и не место устраивать балаган.

— А вы не распускайте рук! — заныл он.

В этот момент я случайно взглянул на Гарри Вароу. Он весь превратился в слух, боясь пропустить хотя бы одно словечко, и блаженно улыбался. Даже глаза у него потеплели. Паршивая улыбка, но я был слишком разгорячен, чтобы задумываться над этим.

Рональд Дангер, поощряемый невнятным бормотанием за спиной, продолжал распространяться насчет силы, физической и умственной. “Насилием никогда ничего не решалось, — заявил он. — В наши дни многие этого не понимают!”

Встав в позу оратора, он заговорил с видом трибуна:

— Слова — моя сила и моя жизнь. Книги — мои друзья. И те, кто любит книги. Поэтому, мистер Герой, мы не можем сражаться. Уверен: вы не читаете книг!

— Почему же. Я читал одну книгу.

— В самом деле? Художественную?

— Да, весьма забавную.

— Что: юмористическую?

— Да, юмористическую.

— О, Господи! Расскажите нам о ней.

— Она называлась “Ляг и умри”.

Он побледнел, губы у него сжались, он даже качнулся. Но потом фыркнул:

— Я отлично знаю, что вы ее не читали.

— Представьте — читал.

Он улыбнулся, увидев выход:

— Прекрасно. Тогда скажите, что вы о ней думаете. Поделитесь своим мнением о ее остроумии, о ее нюансах и символике.

— Вас действительно интересует мое мнение?

— Да.

— Откровенное мнение?

— Конечно.

— Олл–райт. Это была одна из тех книг, на которые с самого начала противно смотреть. Я с большим трудом наставил себя взять ее в руки. Первая же фраза нагнала на меня тоску. Я сразу утратил к ней интерес, но мне хотелось знать, за что ее так хвалят критики. Что касается фабулы, она на самом низком уровне, где–то в самом начале достигает хилого климакса и сразу же иссякает. Ваши герои наделены теплом севера и шармом смерти от удушения. Книга совершенно лишена остроумия, нюансов и узнаваемого символизма, но зато перенасыщена скукой. Что касается…

— Какой же вы скот! — закричал глубоко уязвленный автор.

— Вы сами попросили меня высказать свое мнение. Могу только добавить, что теперь, узнав подлинную цену критики, я до конца своих дней не стану читать ни одной книги с подобной репутацией.

— Которые не продлятся слишком долго, мы надеемся!

— Все авторы на один манер. Честное мнение их не устраивает. Но я убежден, что даже вы сами в душе со мной согласны.

В комнате стало очень тихо, настолько, что стало слышно, как звучит так же пластинка: “…и ничего иного — лишь любить и быть любимой мною…”

Я повернулся к Джонни Трою и сказал:

— Большое спасибо за то, что вы уделили мне столько времени, мистер Трой.

— Пустяки.

Он проводил меня до двери. Уже на пороге я еще раз повторил:

— Еще раз спасибо. Не стану кривить душой, я не испытываю большого сожаления, что отстегал мистера Дангера, но вообще–то я не люблю приходить в дом к человеку и облаивать его гостей.

Трой усмехнулся:

— Вы облаяли Ронни заслуженно. Возможно, это пойдет ему на пользу. Все говорили ему столько раз, что он написал шедевр, что он сам этому поверил.

— Вы не считаете его роман шедевром?

Он рассмеялся.

— От него разит, как от макрели, гниющей под лунным светом. Это не мои слова, я их где–то вычитал.

Он замолчал.

— Мы достаточно унылое сборище, да?

— Я вас не включаю, мистер Трой. И это вполне искрение. Но что касается ваших друзей, я не в диком восторге.

— Черт подери, это разве друзья?

Он пожевал губу:

— И я не лучше их всех. Без Чарли… я не смогу продолжать. Это факт.

Эти слова меня неприятно поразили. Безнадежность… Даже не отчаяние, а полная покорность судьбе. Я возмутился.

— Послушайте, я знаю, как вам трудно петь в отсутствии Чарли. Такое часто случается. Но имеются различные приемы терапии, возможно, даже гипноз…

— Все не так просто; может быть, я вам позднее все объясню. Но не сейчас. Чарли был другом. Настоящим другом, не то что эти… — он кивнул головой. — Во всяком случае, вплоть до нескольких последних месяцев…

Последняя фраза меня поразила.

— Что вы имеете в виду? Что изменилось несколько месяцев назад?

— Достаточно. Интервью окончено, Скотт. Во всяком случае, на сегодня.

Он снова покусал губу.

— Знаете, мне кажется, мы бы с вами поладили, если бы…

Он не закончил.

— Мне тоже кажется, что вы — настоящий парень! — сказал я от чистого сердца. И почему только Трой терпит этих слизняков? Он протянул мне руки; его правая была перевязана, и я пожал левую.

— Назад к веселью, — сказал Трой, усмехаясь. — Они готовы разорвать вас на мелкие кусочки.

— Не сомневаюсь. И некому промолвить словечко в мою защиту.

— А я? Я обязательно его промолвлю.

Я подумал, что оно так и будет.

Я вышел из апартаментов и пошел к лифту. Вослед летел дивный голос с заезженной пластинки: “но любили любовью, которая больше любви, я и моя Аннабел Ли”.

Глава 7

Наконец–то, вымылся, переоделся и плюхнулся в кресло; есть о чем поразмышлять; например — о компании в доме Джонни Троя. Но мысли перескочили на тех трех гадов. Тех самых, которые пытались меня убить.

Если покушение не связано с делом Чарли Вайта, то сиди хоть до самого утра — ничего не надумаешь. Но если такая связь существовала… Тогда возникала куча других вопросов. Кто, почему, мотив, наводка, ну и тому подобное. Например, откуда эти гады узнали, что я поеду по Бенедикт—Каньон Драйв?

Возможно, конечно, что они следили за мной от самого Голливуда или же от Беверли—Хилла. Я не особо остерегался — не ожидал неприятностей, расследуя такое простое дело. Странные телефонные звонки Себастьяна. Да-а, он мог вычислить, что я собираюсь навестить доктора Питерса… Правда, я точно не сказал, куда я поеду, только упомянул о том, что мне надо еще кое–что сделать.

Но сам Мордехай Питерс… Я стал припоминать подробности нашей встречи. Его реакцию, когда он наконец сообразил, что я — Шелл Скотт. Его странную реакцию, когда эта очаровашка вышла из соседнего помещения, куда он до этого заходил.

Неожиданно я захотел увидеть — как ее зовут? Да, Планк. Мисс Планк. Я поищу ее по телефонному справочнику. Не должно быть особенно сложно. Едва ли здесь наберется более трех–четырех десятков людей с фамилией Планк.

Верьте — не верьте, имелась всего–навсего одна Полли Планк. Я запомнил адрес, но звонить не стал. Мне хотелось ее удивить. Жила она в “Багдаде” на бульваре Беверли. Это был один из тех новоиспеченных отелей с отдельными маленькими коттеджиками, расположенными вокруг плавательного бассейна и по всей территории засаженной пальмами и банановыми деревьями. ’Отель смахивал на Багдад, как овощной суп на Тихий океан. Но коттеджики были просторными, очень симпатичными, недавно покрашенными в голубой и белый цвет.

Мисс Планк занимала номер шесть. Я нашел его где–то в седьмом часу. До сих пор все шло отлично. Приободренный таким везением, — я постучал.

Шаги. Человек не босой, а в туфлях на высоких каблуках. Это ясно слышно. Дверь открылась. В проеме двери стояла — да, та самая мисс Планк!

— Хэллоу, мисс Планк, — поздоровался я.

— Ну, хэллоу. Я вас помню. По приемной у доктора.

— Я же был там потому что…

Я не закончил фразу. А вдруг ей нравятся больные люди? Интересно, сама–то она отчего страдала? У доктора мне показалось, что болезни от нее так же далеки, как душа или планеты. По–моему, в тот момент я страдал сильнее ее.

— Мне хотелось бы спросить вас кое о чем…

— Да. А что за вопрос?

— Олл–райт, если я войду в дом? Возможно, вопросов будет изрядно.

— Разумеется. Спрашивайте сколько угодно.

Загадочное существо. Но внешность — потрясающая. На ней действительно были туфли на высоченных каблуках, голубой свитер из чего–то пушистого и мягкого, и синие брюки из эластика. После поэта из троевской своры все эластиковое мне казалось отвратительным. Но мисс Планк моментально излечила меня. То что надо!

Она повернулась, демонстрируя, как облегает эластик, и вошла в коттедж; я вошел следом. Заперев дверь, Полли сказала:

— Присаживайтесь. Хотите чего–нибудь выпить? Кто вы такой? Господи, как я рада, что вы зашли. А вы?

— Ну… — протянул я, не зная как ответить. Но она, не дожидаясь ответа, продефилировала через гостиную на кухню.

— Проходите сюда, — позвала она, — здесь питье. И я тоже выпью.

Я вошел.

— Ну не забавно ли? — говорила она, — Я только что сотворила себе “мартини”. Сейчас организую второй бокал. Или вы предпочитаете что–то из этого?

Она указала на две бутылки, в одной был превосходный скотч, во второй дешевый бурбон.

— Мартини, — сказал я, — если не жалко.

— Пейте сколько угодно. Вот, наливайте сами. Мы выпьем, а потом принимайтесь расспрашивать.

— О чем?

— Не знаю. Вы же хотели задать какой–то вопрос?

— Уже все забыл.

Она стояла, прислонившись к раковине, и если вы воображаете, что кухни не могут действовать возбуждающе, посмотрели бы вы на кухню мисс Планк! В комнате доктора Питерса я бросил всего два мимолетных взгляда на лицо девушки, а теперь понял, что природа ее ничем не обделила.

Волосы цвета шерри падали горячей волной, подчеркивая неповторимость открытой левой половины лица с потрясающим зеленым глазом, таким одновременно манящим и отталкивающим, таинственным под густыми ресницами. Нет, у нее было действительно очаровательное лицо, прямой носик, дугообразные ровные брови над этими удивительными зелеными глазами. И губы — пухлые, полураскрытые, влажные, чуть двигающиеся, как опасные лепестки актинии.

Внезапно я одернул себя. Зачем я сюда явился? Чтобы работать. Почему же теперь стою и млею возле мисс Планк, размышляя о ее губах и прочих прелестях? Дело прежде всего!

— Мисс Планк, — сказал я, — что в отношении Мордехая Питерса?

— Не знаю. Что вас интересует?

— Послушайте, нам надо… немного помолчать.

Мы вернулись в переднюю комнату, очень милую. Привлекательная мебель, привлекательные занавеси, привлекательная кушетка. Мы уселись на кушетку. Я хлебнул мартини, потом произнес:

— Мисс Планк…

— Зовите меня Полли. Меня мучает любопытство…

— Да? Что вас интересует?

— Кто вы такой?

— Меня зовут Шелл Скотт. Вот…

Я сунул ей в руки удостоверение. Не знаю, чего я хотел добиться, но произвел впечатление.

— Я сразу поняла, что вы кто–то…

— Вот и хорошо. Теперь припомните, где мы встретились. Я вошел в приемную доктора Питерса, а вы… ах…

— Да, я ушла в соседнюю комнату, чтобы одеться. На мне ничего не было. Но, полагаю, вы это заметили?

— Не сомневайтесь.

Мы некоторое время помолчали, погруженные каждый в свои мысли. Похоже, мисс Планк не отличается острым умом и наблюдательностью. Поэтому информацию необходимо извлекать осторожно, чтобы не нарушить ее умственного баланса.

Сделав очередной глоток мартини, я заговорил:

— Мисс, я хочу сказать, Полли…

— Да, я буду звать Шеллом. Договорились?

— Прекрасно. Когда…

— Вы все выпили. Я пойду наполню наши бокалы. Нет, лучше сделайте это вы.

— Через минуту. Послушайте, когда вы одевались в соседней комнате, заходил туда доктор Питерс. Пробыл он там совсем недолго. Так вот…

Черт побери, а не задаю ли я неделикатный вопрос? Но я набрал побольше воздуху и твердо произнес:

— Что он там делал?

— Звонил по телефону.

— Ага… Прямо в вашем присутствии?

— Я же была за ширмой. Там большая ширма, за которойможно укрыться. Я там раздевалась.

— Не повторяйте этого…

Я тут же припомнил: видел ширму и стул, когда открывалась дверь.

— Вы хотите сказать, Полли, что он мог не знать, что вы там? Или позабыл об этом?

— Запросто. Он вел себя именно так. Даже не посмотрел, есть ли кто–нибудь за ширмой. Могу поспорить, что вы бы это сделали.

— Точно… А этот телефонный разговор. О чем он был?

— Не знаю, Шелл. Он просто позвонил кому–то и сказал… какое же имя он назвал?.. Да, что кто–то здесь, расспрашивает о Чарли Вайте. Да, Шелл Скотт.

— То есть я.

— Вы правы. Верно. Он говорил о вас.

Она широко раскрыла глаза:

— Это важно, да? Потому что в это время вы разговаривали с ним…

— Даже очень важно. Он не упоминал никаких имен? Других имен, я имею в виду? Например, имя человека, которому он звонил?

— Он только сообщил, что вы находитесь у него и спрашиваете о Чарли Вайте, после этого повесил трубку и вышел.

— Угу. Именно это я и считал возможным. Иначе появление этих бандитов на Бенедикт Драйве было необъяснимым. Так кому же уважаемый доктор позвонил? Есяи бандиты были парнями Джо Райса — он мог звонить Райсу. Это меня здорово озадачило.

— Не возражаете, если я воспользуюсь вашим телефоном?

— Валяйте.

Я нашел в записной книжке номер телефона Питерса и позвонил. После нескольких минут ожидания, я положил трубку и спросил:

— Его нет на месте?

— Кого?

— Доктора Питерса.

— Конечно. Он меня предупредил, что появится у себя в офисе по окончанию выборов. В понедельник у него тоже не будет приема.

— А не говорил, где он будет?

Она покачала головой. Я тоже не мог догадаться, где искать доктора, но про себя решил, что непременно разыщу.

— Пейте же, — сказала Полли.

— Хватит. Я должен попытаться отыскать — хотя и не представляю, куда его черт занес.

— Сегодня вечером вам его не отыскать, верно? Во всяком случае сию минуту.

— Фактически, видимо, до завтрашнего утра. Мне думается, теперь он уже чувствует, что я его разыскиваю, так что наверняка спрятался в надежном месте.

— Кого вы хотите разыскать?

— Доктора, Мордехая Питерса.

— Вы больны?

— Болен? Я здоров, как бык… как сам доктор.

— А я вот не знаю, больна я или нет. Но к доктору Питерсу больше не пойду. От него нет никакого толку. Единственное, что он делает, это велит мне раздеваться…

— Перестаньте…

— А потом несет всякую чушь.

— Да, я слушал его. Но в наши дни его болтовня высоко котируется.

— Возможно, у меня ничего и нет. Сама не знаю. Все дело в том, что я такая страстная.

— Старик Питерс давно уже никуда не годится. Что вы про себя сказали?

— Я слишком страстная.

— Я так и подумал.

— Я постоянно… ну понимаете, чем бы я ни занималась, я все время думаю об этом. Я имею в виду… Шелл, налейте еще один бокал мартини.

— Хорошо. Всего один. Продолжайте.

Я налил нам обоим. Мы чокнулись и Полли сказала:

— Вот почему я к нему пошла. Я слишком пылкая. Сексуальная.

— Понятно. Это я подозревал.

— Но Питерс мне ни чуточки не помог… Возможно, мне и не нужно помогать, а? Возможно, это олл–райт?

— Я не вижу в этом ничего плохого. Фактически, если это считается болезнью, значит, я сам тоже нездоров. Но болезнь такого рода как раз и является здоровьем. Лично я в этом глубоко убежден.

— Я слишком много об этом думаю. И люблю целоваться.

— Вы абсолютно здоровая девушка, даю вам слово.

— Рада, что вы так считаете. Шелл. Но все равно, я какая–то ненормальная. Взять хотя бы, как я сегодня увидела вас. Когда я стояла совершенно раздетая и… и заметила, как вы посмотрели на меня… Я не могу описать, что я почувствовала. О-о!

Так вот оно что! Я все понял.

— Шелл, поцелуйте меня. Поцелуйте меня!

Я поцеловал.

Наверное, она и вправду все время думала об этом. Говорят о горячих поцелуях, о страстных поцелуях, о безумных поцелуях. Я не знаю, как определить поцелуй Полли. Как будто у нее четыре губы. Одним словом, ее поцелуй послал особый импульс по моей нервной системе. По–моему, ученым следует заняться серьезным изучением такого рода энергии: ее можно использовать вместо ракетного топлива или еще где–нибудь.

— Шелл?

— Полли?

— Я была сейчас на грани…

— Чего?

— Сама не знаю.

— А я чуть не сделал крупное научное открытие. Давай повторим все сначала.

— Мне кажется, я слишком разнервничалась. Ты заставляешь меня нервничать, Шелл.

— Я? Почему?

— Ты такой большой, сильный и мужественный.

— Ты так считаешь, да?

— Немного необузданный, но в то же время очень милый. И возбуждающий.

— Возбуждающий?

— И потом эти сумасшедшие белые волосы и стальные голубые глаза…

— Серые. Они у меня серые.

— Серые? А мне они кажутся голубыми… Возможно, я плохо разбираюсь в цветах. Когда я была маленькой девочкой…

— О’кей, голубые. Дальше?

— Внешне ты кажешься грубым и резким, а на самом деле ты милый. И очень волнующий.

— Волнующий?

— Угу.

Молчание. Я смотрел на нее, она — на меня. Кажется, так продолжалось долго.

— Эй, — прошептал я, — я знаю одну игру.

— Расскажи мне. Ох, расскажи…

Разумеется, я рассказал.

Когда я возвращался домой, на улице продавали экстренный выпуск газет.

Огромные черные заголовки кричали о том, что Джонни Трой умер.

Глава 8

Я прочитал сообщение, сидя в машине. Подзаголовок гласил: “Обладатель золотого голоса покончил с собой”.

Прежде чем приняться за чтение, я зажег сигарету и несколько раз затянулся. Какого дьявола? Покончил с собой? Он вел себя немного странно. В его манерах чувствовалось какое–то напряжение, он излишне много пил, нервничал; когда я уходил, он говорил со мной тоже необычно. Но в целом — нет, совсем не так ведет человек, задумавший самоубийство.

Чем дальше в лес, тем больше дров. Я расследовал самую обычную смерть от несчастного случая, едва допуская, что полиция проглядела самоубийство или, еще маловероятнее, убийство, а теперь близкий друг умершего совершил вроде бы самоубийство… совсем неожиданное… слишком смахивающее на…

Я прочитал остальную часть истории, напечатанную на первой странице.

Троя нашел в его апартаментах Юлиус Себастьян. Он звонил Трою, чтобы узнать, как прошла встреча со мной, но не смог дозвониться. Зная, что певец должен быть у себя и немного освободившись, Себастьян поехал к нему. Дверь была заперта; достучаться не удалось. Его впустил управляющий. Трой находился в своей спальне. На столике рядом — снимок, где они вместе с Чарли Вайтом, а в сердце Джонни — нуля.

Он лежал на спине на кровати, одна нога свесилась на ковер. Оружие “Смит и Вессон” 32 калибра, зарегистрирован на имя Чарли Вайта. Револьвер валялся в нескольких футах от Джонни, на полу. Коронер заявил, что Трой умер за полчаса до того, как его нашли. Никакой записки не оказалось.

Такова была суть случившегося, всякие второстепенные мелочи я не стану пересказывать. Себастьян чуть ли не в шоковом состоянии сделал заявление. В нем впервые публично признавал, что Трой был не в себе после гибели своего друга. В статье также названы имена людей, бывших вместе с Троем незадолго до его смерти, в том числе и мое. Конечно.

Самоубийства вообще подозрительны, а это, с учетом всего, случившегося со мной сегодня, невольно заставляло думать об убийстве. Насколько я мог судить, мотива не было. Наоборот, решительно все люди, связанные с Троем, имели весьма веские причины желать, чтобы это мультимиллионодолларовое “имущество” оставалось живым и невредимым как можно дольше. И, что было еще важнее, случившееся действительно выглядело, как самоубийство.

Дополнительные подробности — вторая, поверхностная рана, револьвер в паре ярдов от тела, — не усиливали подозрения, а как раз наоборот, заставили поверить, что Трой и правда покончил с собой. Человек, стреляющий себе в сердце, вовсе не обязательно мгновенно умирает. Известны случаи, когда люди пробегали несколько кварталов, прежде чем упасть замертво. А некоторые и совсем не умерли.

Револьвер на полу? Либо от боли, либо конвульсивно человек может выбросить оружие вообще из комнаты или отшвырнуть куда дальше, чем на пару ярдов.

Далее, человек, решившийся покончить с собой, все равно не может перебороть в себе внутреннюю потребность остаться в живых. Было похоже, что первый раз Трой, нажав на курок, в последний момент отвел или отдернул в сторону револьвер; отсюда — поверхностная рана. Убил он себя уже вторым выстрелом.

Самоубийцы обычно делают еще одну вещь: обнажают место, куда они стреляют или наносят удар ножом. Газета об этом не упомянула; надеюсь, в полицейском управлении меня просветят.

Именно туда я и направился. И уже по дороге сердце болезненно сжалось при мысли, что великолепный голос Джонни Троя потерян навсегда…

Сам Джонни произвел на меня большое впечатление, даже большее, чем я сразу почувствовал…

До комнаты 314 я добрался уже после полуночи. Капитан Сэмеон все еще был на месте. Как всегда, в особо важных случаях.

В кабинете творилось что–то невообразимое: звонили телефоны, толклось и орало целое стадо репортеров, операторов с телевидения, фотографов; не меньшая толпа осела внизу, в вестибюле.

Лейтенант Ролинс держал оборону за конторкой; он ухитрялся еще писать и даже, подняв глаза, разглядеть меня.

— Здорово, Шелл. Вы ищете Сэма?

Я кивнул, он ткнул пальцем в ближайшую дверь. Я постучал и вошел. Сэм был один, разговаривал по телефону, в зубах торчала ровно половина сигары.

Он кивком головы указал на стул; я сел и стал терпеливо ждать. У Сэмеона усталый вид, но розовые щеки гладко выбриты; небритым я его ни разу не видел. Не знаю, когда и как он это проделывает — может быть, носит в кармане электробритву, и бреется в кабинете, не глядя в зеркало?

Положив на место трубку, он взглянул на меня.

— Ну?

— Я только что прочитал газету.

— Да-а. Твое имя там фигурирует. Слушай, какого черта ты с ним сделал?

— Что я сделал? Ничего.

— Мне уже звонили три раза о том, что ты его извел, затравил и замучал. Согласен, ты изрядный нахал юга, но неужели ты…

— Прекрати, Сэм. Я не причинил ему никаких неприятностей. А вот звонки… Расскажи–ка о них подробнее.

— Звонили гости, бывшие у Троя одновременно с тобой. Они все разошлись сразу же после твоего ухода. Трой заявил, что хочет побыть один. И они заявили…

— Это меня не интересует. Был ли среди этих раздраженных граждан пискун по имени Рональд Дангер?

— Точно, один звонок был от него.

— Этот выпендряла, мелкий…

Я сказал скверное слово. Очень скверное.

Сэм посмотрел на меня и сердито произнес:

— Возможно, тебе не нравится этот человек Шелл, но он чертовски известный автор.

— Автор? Если бы его использовали для удобрения, он убил бы целый акр цветов.

— Очень может быть, но многие курицы сделают его. Ты меня понимаешь? И не умничай. Двое других заявили: один — что ты был нетерпимым, второй сказал — грубым. Это были Гарри Вароу и поэт, или что–то в этом роде, — Винстон Уорфилд.

— Этот недоумок?

Но мне уже не хотелось спорить, тем более, что Сэм взялся за телефон. Я понимал, что если банда, валандавшаяся у Троя, ощетинится всерьез, мне придется плохо. Все они были клиентами и ставленниками Себастьяна, а Агентство Талантов Юлиуса Себастьяна держало в руках всю прессу в городе.

Сэм швырнул трубку на рычаг и ворчливо опросил у меня:

— Чего ты хочешь? У меня куча дел.

— В самоубийстве Троя нет ничего странного.

Он покачал головой:

— Нет. Во всяком случае, пока нет. Порох на пальцах правой руки, контактная рана — ты знаешь.

— Стрелял через одежду?

— Нет. Оголил грудь. Первый раз промахнулся… Я думал, ты читал репортаж.

— Да, но про обнаженную грудь там не сказано. Думаешь, этим все решается? Мне известно, что Трой — не левша; при мне он порезал себе правую руку — раздавил бокал.

— Перестань, Шелл. Раз парень решил покончить с собой, станет ли он думать о порезанной руке? Кроме того, он был пьян, выпил столько, что двоим здоровенным молодцам хватило бы на целую неделю.

— Достаточно, чтобы отдать концы?

— Если бы он продолжал пить, мог упиться.

— Меня интересует, не могли его застрелить уже после того, как он умер?

Сэм посмотрел мне в глаза:

— Теоретически такое возможно, но этого не случилось. Хватит тебе. И самоубийство — достаточно скверная штука. Умоляю, не пытайся превратить это в убийство.

Я понимал, что жалоба на мою “грубость” глубоко задела Сэма. Он был настоящим другом, преданным и отзывчивым. То, что задевало меня, задевало и его. И, разумеется, наоборот, — вот почему он рычал на меня сильнее, чем обычно.

Я поднялся, но мне нужно было сказать ему одну вещь. Или, вернее, попросить, а я не был уверен, как он это воспримет.

— Сэм, ты помнишь, когда я был здесь раньше по поводу нападения на меня. Мы говорили о Джо Райсе. Не было ли связи Чарли Вайта или Джонни Троя с ним или с кем–то вроде него?

Лицо Сэма затуманилось, челюсть выдвинулась вперед, поэтому я торопливо продолжал:

— Особенно с Райсом, но вообще с любым другим “мальчиком” из мафиози, синдиката, хулиганами, мошенниками? Я думал…

— Олл–райт, я проверю. И ничего не обнаружу. Но я это сделаю, чтобы ты спал спокойно. А теперь катись отсюда.

Он вытянул из кармана длинную кухонную спичку — будь я неладен, если знаю, где он их берет, — и зажег сигару. Рандеву закончено. Но я не отступал.

— И сделай мне еще одно одолжение. Совсем небольшое, — чтобы я действительно мог спать по ночам. Проверь отпечатки пальцев у Джонни Троя и Чарли Вайта. Если у нас ничего нет, попытайся в Сакраменто или в архиве ФБР. О’кей?

Он не взорвался, однако выпустил в мою сторону струю дыма. Наконец он медленно сказал:

— Есть ли у тебя хоть что–то, на что я мог бы опереться, Шелл?

Я покачал головой:

— Ничего солидного. Но очень странно. Сестра Вайта нанимает меня проверить его смерть, я говорил тебе об этом. Этот Мордехай Питерс заверяет меня, что Чарли жаловался на то, что иногда он боится потерять голову в полном смысле слова и все такое прочее. Но в этом нельзя быть полностью уверенным. — Я подробно рассказал Сэму о телефонном звонке доктора Питерса неизвестному лицу по поводу меня и продолжал: — Сразу же после этого гангстеры напали на меня в Бенедикт—Каньоне. Устроили засаду, перегородили дорогу машиной. Я тебе все это подробно описывал. И я продолжаю думать, что тип, который решил за благо поскорее смыться — оперативник Джо Райса. Еще один момент: меня наняли только сегодня утром; Трой стреляется уже вечером. — Я пожал плечами.

— Конечно, пока у меня нет никаких достоверных данных, Сэм. Но ты ведь меня хорошо знаешь. У меня предчувствие, что все это взаимосвязано.

Он вздохнул.

— Что же, возможно. Твои предчувствия оправдывались и раньше… — Он посмотрел на меня.

— О’кей, я это сделаю… Но держи рот на замке. Я не хочу, чтобы ты нарушил общественный порядок. Больше мне ничего не нужно.

— Благодарю, капитан.

Я подошел к двери и уже там сказал:

— Ты неважно выглядишь, Сэм. Отправляйся–ка ты домой и ложись спать.

Он усмехнулся.

— Непременно. В следующую среду.

Я вышел, выпил чашку кофе с Ролинсом, немножко с ним посудачил, затем поехал домой.

Дом у меня — номер 212 в Спартанском Апартамент—Отеле, на третьем этаже. Из окна гостиной я могу смотреть через улицу на зеленую часть Вилширского Каунти–клуба. Это почти то же самое, что быть его членом. Я даже могу видеть людей, но они меня не видят, благодарение богу. Кроме гостиной, в номере, кухонька, ванная и спальня.

В гостиной пол застлан золотисто–желтым ковром от стены до стены, много места занимает массивный шоколадно–коричневый диван, пара кожаных кресел и несколько кожаных пуфиков.

Слева от входной двери — аквариум с пестрыми экзотическими рыбками; второй, поменьше — только для гуппи.

Я накормил рыб, понаблюдал за ними; мысли текли медленно. Пора было ложиться спать, и я пошел в спальню, пожелав спокойной ночи Амелии. Она висит на стене над фальшивым камином, потрясающей красоты женщина, написанная маслом, но не отличающаяся мягким характером.

Наверное, современные художники заявят, что такая манера письма устарела. Во всяком случае, свора Джонни Троя была бы единодушна в оценке. Черт знает что. Все старые ценности отвергались только потому, что были старыми. Настоящее, проверенное временем, осмеивается…

“Несомненно, — думал я, — некоторые люди видят вещи иначе, чем остальные, у них “особое видение”. Им ясна сущность вещей. Пусть так. Но в любом ракурсе, на любой нормальный взгляд “Смерть и Жизнь” — всего–навсего черная линия и красная клякса. Ось автомобиля и половина унитаза, какими бы глазами на них не смотреть, остаются осью автомобиля и половиной унитаза, разве что сильно постараться; может, кому–то и надо превозносить до небес шедевр Рональда Дангера; я же предпочитаю Амелию”.

Глава 9

Меня разбудил телефонный звонок. Оба будильника еще не сработали. Кого черти мучают в такую рань? Воскресенье называется!

Не стану врать, будто я всегда просыпаюсь с предвкушением наступающего нового дня. Без пары чашек черного кофе трудно приободриться. Ранняя побудка — не для меня. Так что я ответил на звонок отнюдь не ликующим голосом!

Звонил репортер из “Геральд Стандарт”. Эта газета мне нравится, они довольно объективно печатают статьи представителей обоих политических направлений, но вообще–то поддерживают Дэвида Эмерсона.

Репортеру, конечно, не терпелось выяснить подробности моего вчерашнего визита к Джонни Трою. Я рассказал ему все, как было, не сомневаясь, что моя информация не будет ни искажена, ни “дополнена” отсебятиной. Этого репортера я хорошо знал: честный и способный малый. Но лучше бы мне дали выспаться.

Чуть позже еще четыре аналогичных звонка. Чтоб они провалились! Вообще–то удивляться не приходилось, ведь в настоящий момент самоубийство Джонни Троя — сенсация, похлеще приближающихся выборов.

Был я единственным “посторонним”, который разговаривал с Троем в субботу, так что все, о чем мы с ним беседовали, вызывало повышенный интерес. Мое имя упоминалось решительно во всех отчетах о его гибели, но, в основном, они были заполнены подробностями из жизни Джонни, начиная с его знакомства с Юлиусом Себастьяном. Кстати, о жизни певца до той знаменательной даты не известно почти ничего.

Позвонил в отдел убийств; Сэмеона на месте не оказалось. Я пообещал перезвонить и предпринял дерзкую попытку приготовить завтрак.

С этим у меня напряженка. Яичница — потолок моих достижений. Даже маисовую кашу мне не удается толком сварить. Получается какая–то несъедобная клейкая масса. И на этот раз было то же самое. Я со вздохом посмотрел на плоды своего кулинарного искусства, опустошил кастрюлю в помойное ведро и сунул в мойку. На этом завтрак закончился. К счастью, по утрам я никогда не испытываю чувства голода.

После этого я снова позвонил Сэмеону — и поймал.

— Как насчет моей просьбы? Что–нибудь есть в архивах?

— Здесь — ничего, Шелл. Но ФБР отреагировало.

— Выкладывай.

— Чарли Вайт чист, как стеклышко. Но Френсис Бойл провел шесть месяцев, с февраля по июль включительно, в 61–ом году в тюрьме по статье 487. Автомобили. В Сан—Франциско.

Я хорошо знал уголовный кодекс и сообразил, что кто–то украл машину.

— Я не совсем понял. Кто такой Фрэнсис Бойл?

— Джонни Трой. Это, его настоящее имя.

Ну что я за недотепа! В Голливуде не найдешь ни одного человека, который выступал был под собственным именем. Вообще–то в этом нет ничего плохого, но некоторые девушки используют не только фальшивые имена, но и фальшивые волосы, ресницы, зубы, бюсты. По–моему, сейчас они разрабатывают еще кое–что, так что в скором времени мужчины будут получать больше удовольствия в магазине скобяных товаров.

Я задумчиво произнес:

— Шесть месяцев, да? Теперь мне ясно, почему он и его союзники, вроде Себастьяна, не хотели, чтобы копались в его прошлом. Да и потом “поет Френсис Бойл” звучит простовато…

Внезапно я нахмурился:

— Больше ничего? Не пришил ни одной старушки или…

— Нет, похоже на то, что эти полгода пошли ему на пользу. Сообщать это в прессу не имеет смысла. Теперь он мертв, после того за ним нет никаких грехов.

“Совсем как сын Джека Джексона”, — подумал я. Иногда цель достигается одним звонким шлепком. Конечно, бывает и так, что после трех–четырех мелких нарушений, оставшихся практически безнаказанными, парень теряет чувство страха и решает ограбить банк или убить богатую старушку.

— Большое спасибо, Сэм. Есть еще что–нибудь? Что нового?

Новостей не было. Тони Ангвиш исчез. Бубби не говорил даже “бу”. А Сэм, к счастью, не получал новых жалоб на недопустимо грубое обращение Шелла Скотта с покойным Джонни Троем.

Я положил трубку, привел себя в порядок, накормил рыбок и вышел из дома, думая о том, что зачастую неудачное начало дня не означает, что весь день пропал.

Сильвия Вайт мне тепло улыбнулась и сказала:

— Ох, теперь я олл–райт. Тогда я была в страшном напряжении, но сегодня я не стану плакать.

Я позвонил ей, информируя о событиях вчерашнего дня и предупредил, что заеду к ней в отель “Халлер” на Вирширском бульваре. Мы сидели уже минут 10 в ее комнате, разговаривая о ее брате, о этом деле, о смерти Джонни Троя. Она казалась менее напряженной, чем вчера утром — наверное потому, что мы уже немножко познакомились.

— Это так страшно, не правда ли? — говорила она. — Сначала Чарли, а теперь вот Джонни.

— Вы знали Троя?

— Я встречалась с ним всего лишь раз. С месяц назад, когда он приезжал в Роял Крест повидать Чарли. Такой красавец, у меня даже мурашки побежали по телу.

Я подумал, что ее саму можно назвать мурашкой. Рост у нее был всего 4 фута 11 дюймов, как она доложила. Вместе с тем она была очаровательной куколкой, именно так я ее назвал, когда увидел впервые. Ее фиалковые глаза поблескивали, тоненький голосок звенел. Черные волосы на затылке были закручены в пучок, или как это называется у девушек? Он делал ее на полдюйма выше.

Я спросил:

— Вы не припомнили что–нибудь еще из слов Чарли о Мордехае Питерс?

— Я все вам рассказала, Шелл. Я была у него последний раз в воскресенье. Неделю назад. Больше я уже не видела его в живых.

Она помолчала.

— Я вам говорила, что целый месяц он ужасно нервничал, был страшно напряженным, а тут расслабился. Я сказала ему об этом, он рассмеялся, и сказал, что доктор, “старик Мордехай”, помог ему. Вот тут–то он и упомянул о том, что ходил к нему на консультацию, но не стал вдаваться в подробности В то воскресение он был в странном настроении. И он без конца гонял одну и ту же пластинку Я до сих пор слышу ее. Первая, записанная Джонни еще до того, как о нем кто–то узнал. “Аннабел Ли”.

Это был приятный легкий разговор, от солнца комната нагрелась, но мне вдруг показалось, что солнце нырнуло за тучу. Холодок пробежал у меня по спине. “Аннабел Ли” “…мы любили любовью, которая больше любви…” Та самая пластинка, которую вчера вечером снова и снова проигрывал Джонни Трой.

— Чарли повторял ее много раз?

— Да. Это была его любимая пластинка из всего большого репертуара Джонни, так он сказал. Старая, поцарапанная, куда хуже всех новых Чарли считал, что голос Джонни тогда звучал лучше, естественнее и натуральнее, без всех этих электронных устройств, которые теперь используют, чтобы форсировать звук.

Я понял, что Чарли имел в виду Певец, очевидно, чувствовал это яснее, а он ведь тоже был певцом. Джонни все эти ухищрения не требовались, но он, естественно, не хотел быть белой вороной среди прочего безголосого воронья и делал то же самое, что остальные.

Пожалуй, самым важным выводом в результате моей встречи с Сильвией было то, что я наконец–то уверовал в самоубийство Джонни. Допустим, что Чарли действительно спрыгнул с балкона. После того, как десятки раз прослушал “Аннабел Ли”, свою любимую пластинку Джонни А после этого сам Трой, тоскуя по другу, на протяжении двух дней, слушал “Аннабел Ли” снова и снова, думая о Чарли, о проведенных вместе днях. И после этого — пуля в сердце Такое возможно.

На секунду мне пришла в голову мысль о старой пластинке “Мрачное воскресение”, которая в конце концов была запрещена, потому что слишком многие кончали с собой, прослушав ее. Но то была действительно какая–то пугающая песня, призывающая “совсем покончить” и “неслышно уйти из жизни”.

— Мне бы хотелось послушать эту пластинку, — сказал я, — что с ней случилось после того, как Чарли..

— Я запаковала все его вещи и временно спрятала их. Его пластинки находятся… в одной из коробок. Я хорошо помню, как положила эту пластинку с несколькими альбомами. Достать?

— Мне хотелось бы ее послушать, но я знаю, где находится вторая. Сейчас мне надо кое–чем заняться, Сильвия, так что я позвоню вам позднее.

Она проводила меня до двери.

— Бай–бай, Шелл.

Я помахал ей рукой:

— Увидимся позднее, Сильвия.

От себя я позвонил капитану Сэмеону и договорился, что я осмотрю апартаменты Троя.

В гостиной я первым делом подошел к проигрывателю, на котором вчера стояла “Анабел Ли”. Сейчас ее гам не было. Значит, она должна быть где–то поблизости.

Только ее не было нигде.

Я потратил много времени на поиски, говорил с обслуживающим персоналом отеля, звонил в полицию. “Аннабел Ли” исчезла.

Полицейский офицер, приехавший в апартаменты по вызову, заявил, что никакой пластинки в проигрывателе не было, когда он приехал. Мне это показалось странным и настораживающим…

Допустим, что она все еще находилась в проигрывателе, но он был отключен, когда Трой умер. Если это предположить, выходило, что ее кто–то оттуда убрал и унес с собой до появления полиции. То есть кто–то мог находиться в помещении во время смерти Троя или сразу же после.

Я снова позвонил Сильвии Вайт, сказал, что я передумал, и буду ей очень признателен, если она найдет “Аннабел Ли” в вещах брата. Она ответила, что на это потребуется какое–то время, но я могу на нее рассчитывать.

Потом я поехал в “Дипломат–отель”. По воскресениям там удается застукать Джо Райса.

Глава 10

Поместье Райса в Беверли Хилле оценивалось в 200 тысяч долларов. Кроме того, он арендовал коттедж у плавательного бассейна в “Дипломат–отеле” на все уикэнды. Отель и церковь Райса были на Вилширском бульваре на расстоянии четырех кварталов друг от друга. Таким образом, сходив с женой в воскресение в церковь и бросив на блюдо стодолларовую бумажку, он уползал в свой коттедж или барахтался, как безволосый тюлень, в бассейне. Сразу же после церковной службы, его жена отправлялась домой, предоставляя Джо полную возможность развлекаться по своему вкусу.

И коттедж, и имение, и щедрые пожертвования на “бедных” и “нуждающихся” — видимая и небольшая часть доходов, полученных от рэкета, торговли наркотиками, содержания игорных домов, платных убийств и тому подобного. Судили Райса лишь однажды; ни единого дня в тюрьме.

Я нашел его возле пруда.

Райс развалился в шезлонге под пляжным зонтом. У его ног на траве устроилась довольно привлекательная блондинка. Он выглядел, как Будда, печален. Нет, просто большой, грузный, порочный толстяк с таким взглядом, который заставил бы отнести его к разряду грешников даже в том случае, если бы он в ангельском обличьи распевал псалмы, призывающие ко всеобщей любви.

А блондинка… Наверное тоже грешница, раз ошивается при Райсе, по внешне это не было заметно. Спина, во всяком случае, безупречна. Девица из “Дипломата”? Они плохих не держат. “Дипломат” мне нравился, но я просто не выносил Джо Райса.

Взаимно. Увидев меня, он выдвинул вперед челюсть, раздумывая, что лучше: поддеть меня рогами или по–бульдожьи вцепиться в горло.

Я остановился возле пляжного зонта, подтянул стул и сел. Обычно я веду себя вежливо, жду приглашения. Однако не с типами, которые пытаются меня убить. И. разумеется, не с руководителями мафии.

— Хэллоу, Джо, — сказал я. — Возражаете, если я к вам присоединяюсь?

— Да.

— Но я хотел спросить вас о некоторых парнях.

— Спрашивайте. Вы уже здесь.

Глаза у него мутные, налитые кровью. Мне они чем–то напоминали горящее топливное масло.

— Что за парни?

— Снэг и Бубби, а также…

— Никогда не слышал про таких.

— Тони Ангвиш?

— Тони Ангвиш.

— Что скажете про Фрэнсиса Бойля?

— Никогда о нем не слышал.

Он немного выпрямился. Складки на его груди и животе заколыхались. Ногой он пнул блондинку под зад:

— Иди поиграй с деньгами, бэби.

— Дорогуша, у меня нет никаких денег.

— Ты бессовестная лгунья. Я дал тебе сотню. Иди…

Он остановился, немного подумал, глядя на то место, куда он ее пнул, затем потянулся за чековой книжкой и авторучкой, лежащими на столе. Закрыв от меня существенные подробности, он что–то написал на чеке, вырвал его и протянул блондинке.

— Иди поиграй вот с этим.

Она взглянула на чек, глаза у нее округлились:

— Но, дорогуша…

— Ты хочешь это наличными? Или тебе хочется получить пинок по заду еще раз? Отправляйся, купи себе панталоны из норки. Проваливай.

Она послушно поднялась.

Я спросил Райса:

— Что в отношении Чарли Вайта?

— Никогда о нем не слыхал.

— Джо Райса? Бенджамина Рокфеллера? Или Джона Д. Франклина?

— Никогда не слыхал… Ах, заткнитесь!

Блондинка пошла прочь, так покачивая бедрами, что у меня на секунду остановилось сердце, а потом бешено заколотилось.

От нашего столика она прямиком двинулась к другому, тоже под пляжным зонтом, где сидел мужчина в черном костюме. Мне. показалось, что запах его пота доносится до нас. Он был рослым, с жесткими черными усами и огромной лысиной, которую не могли скрыть несколько жалких волосиков.

Я заметил:

— Она оставила вас ради другого дэнди. Сколько же вы ей дали?

— Доллар. Как всегда.

— Джо, ваш шарм равняется вашей красоте. Их превышает только ваша щедрость.

Он обдумывал мое изречение, почти улыбнулся, подумал снова. Меня всегда возмущает довольно широко распространенное мнение о выдающемся уме, которым должны обладать преступники, в особенности, мафиози. Возможно, найдется один на тысячу, но остальные чувствуют себя творцами, если без посторонней помощи зашнуруют себе ботинки. Они любуются плодами своего труда и горделиво восклицают:

— “Ну, что скажете?”

Возможно, я преувеличиваю, но самую малость! Особого ума не требуется, чтобы нажать на курок, обвести вокруг пальца простака или избить напуганного человека.

Именно в этот момент я присмотрелся к лысому в пропотевшем пиджаке — и узнал.

Билл Бончак, но его чаще называли Билли Бонсом, и он, очевидно, носил пиджак для того, чтобы скрыть пару пистолетов и окровавленный нож. Внешне отличался страшной неопрятностью. Билли Бонса арестовывали за нападение со смертельным исходом; одно обвинение было в вымогательстве, два — в изнасиловании. Остальные были сняты за отсутствием доказательства. Он работал на Джо Райса.

— Еще одно имя.

— Да.

— Билли Бонс.

Он повернул голову и посмотрел на Билли Бонса.

— Никогда не слыхал о таком…

Помолчал и снова немного подумал:

— Нет, я слышал о нем. Вы имеете в виду мистера Бончака. Он живет здесь, в отеле.

— У вас под рукой. Стоит его поманить или окликнуть…

— Поманить?

— Вместо сигнала. Я хочу сказать, он на вас работает.

— Черта с два! Он не работает. Никто не работает.

— Что–то не верится.

— Скотт, я хочу вас удивить. Вместо того, чтобы утопить вас в пруду, я отвечу вам на все вопросы. Мне нечего скрывать. Заканчивайте и сматывайтесь.

— О’кей.

Я ему не верил, но попробовать стоило. И, к моему великому изумлению, он был гораздо общительнее, чем я ожидал. Конечно, я надеялся, что мне удастся что–то вытянуть из него. Именно поэтому я сюда и явился. И он не обманул моих надежд.

Мы еще немного поиграли в “я никогда о нем не слыхал”. Затем я сказал:

— Спасибо за помощь. Я прекрасно знаю, что Тони Ангвиш работает на вас.

— Работал. Но не работает.

Я поразился:

— Вы признаете, что он на вас работал?

— Да. Сейчас — нет.

— С каких пор?

— Вот уже пару месяцев. Он обычно, выполнял мои поручения.

— Да. Пойди убей этого парня, убей того парня, купи какого–нибудь яда, — сказал я. — Рад слышать, что он больше на вас не работает и не работал в то время, когда Снэг и Бубби пытались меня убить.

— Пытались убить вас, ха? Жаль, не смогли.

Последнее прозвучало не зло, всего лишь искренне.

— Не уверен, что вы знаете, — продолжал я, — но Снэг умер, а Бубби, в тюрьме, старается всех уверить, что у него не все дома.

— Он не раскроет свою проклятую…

Райс спохватился чуточку поздно. Но как ни странно, не нырнул под стол за лупарой и не стал поливать меня пулями. Он просто усмехнулся и пробормотал:

— Я подумал о другом человеке.

— Да, раз мы уже заговорили о чеках… — Я посмотрел на столик Бончака. Билли ушел, но блондинка осталась и тянула что–то розовое из бокала.

— Я слышал, вы внесли большую сумму в поддержку компании за избрание Хорейши Хамбла. Не прямо, конечно, но через Себастьяна. Себастьяна–то вы знаете, не так ли?

Он арендовал аудиторию Шрайна для торжественного обеда в честь Себастьяна, об этом сообщалось во всех газетах.

Поэтому меня не удивил его ответ:

— Конечно, я знаю Юлиуса. Прекрасный малый.

— Валяйте дальше. Ну и каков же был размер вашего вклада в кампанию? Как обычно, доллар?

Он немного подумал, прежде чем ответить, посмотрел на блондинку, потом перевел свои масляные глазки на меня.

— Пара сотен тысяч. Что из этого?

Меня так поразила его откровенность, что я на секунду потерял дар речи. Затевая этот разговор, я намеревался выложить ему все то, что мне было известно о его деятельности, и проверить его реакцию.

А Райс продолжал:

— Почему нельзя материально поддержать партию, которую ты выбираешь? Разве не все так поступают?

— К сожалению, далеко не все. Но что вы сами от этого получите?

Конечно, я представлял, чего он добивается. Не представляло секрета то, что если из государственного департамента уйдут все старые офицеры службы безопасности, появится возможность выдать паспорта и визы на въезд лицам, которым их не следовало бы выдавать; блокировать решения о принудительной высылке из страны нежелательных лиц. Короче, — саботировать борьбу с мафией. Все это сулило колоссальные деньги.

— Я просто патриот, — сказал Райс.

— Да?

Тут мне пришла в голову еще одна мысль.

Все преступные элементы станут голосовать, в конечном счете, за Хамбла; ходили упорные слухи, что некто Милас Каппер, шестерка при крупных мафиози, передал Хамблу не то чек, не то наличные. Предполагалось, что эти деньги пойдут тоже на усиление фондов кампании.

— Вы руководствуетесь всего лишь соображениями патриотизма? — повторил я. — Я слышал, что мафиози из других городов подбросили Хамблу полмиллиона. Они тоже патриоты?

Я усмехнулся, а на физиономии Райса появилось гневное выражение. Даже трудно поверить, что столь розовощекое пухлое лицо может стать таким суровым и холодным. В черных глазках вспыхнули огоньки.

Потом он сказал:

— В Америке не существует никакой мафии. Это миф. Давно уже доказано, что это измышления газетчиков.

— О’кей, я остаюсь при своем мнении, но спорить с вами не стану… Вы продолжаете получать героин из Пакистана?

На этот раз, окажись лупара под рукой, он бы непременно пустил дробовик в ход. Райс в гневе — весьма неприятное зрелище. Я понял совершенно отчетливо, что Джо Райс готов решительно на любое преступление, сколь угодно зверское или извращенное, если только ему представится возможность. Вне всякого сомнения, он постарается меня убить.

Он уже попытался; теперь все будет иначе. Не так примитивно.

Поэтому последующее меня поразило: Райс подавил гнев.

Он почти миролюбиво сказал:

— Скотт, вы сильно рискуете. Очень рискуете… Вы прекрасно знаете, что меня никогда в этом не уличали. Я этим не занимаюсь.

— Некоторые из ваших парней угодили в Сен—Квентин.

— Только не мои парни!

— О’кей, забудем об этом. Нам обоим известно, что вы — друг Себастьяна, как минимум его знакомый. Так что, пожалуйста, не пытайтесь меня уверить, что вы никогда не слышали о Джонни Трое или Чарли Вайте.

— Черт возьми, разумеется, я слышал о них. Кто их не знает?

— Как в отношении Фрэнсиса Бойла?

Он покачал головой:

— Кто такой Фрэнсис Бойл?

Я внимательно следил за ним. Ничего.

— Один парень, — сказал я. — У меня, понимаете, мелькнула мысль, что вы, возможно, — всего лишь, возможно, — шантажировали Джонни Троя. Или Чарли Вайта.

— Вы действительно страшно рискуете.

Он с шумом выпустил воздух через ноздри:

— Я никого не шантажировал и не шантажирую. Еще вопросы будут?

Мы поговорили еще несколько минут, но я больше не услышал ничего стоящего. Наконец он сказал:

— Все, Скотт. Вы не можете пожаловаться, что я не старался вам помочь.

И в самом деле. Но почему? Такая откровенность ставила меня в тупик. Пока я еще не разобрался, что мне дал наш разговор, но он, несомненно, что–то дал.

Райс поднялся и зашагал к своему коттеджу. Часы показывали без двадцати четыре. Я тоже отправился восвояси. По пути прошел мимо блондинки, которая в одиночестве тянула через соломинку остатки розового пойла.

Я любезно спросил:

— Что вы собираетесь купить на все эти деньги?

Она подняла ко мне каменное лицо:

— Панталоны из норки.

Глава 11

Я поехал прямиком в “Спартанский” и поднялся к себе — принять душ: не терпелось смыть с себя Джо Райса.

Обмотавшись полотенцем, я возвратился в гостиную, плюхнулся на диван и протянул руку к телефону.

Позвонил Сильвии Вайт — и сразу же узнал ее звенящий голосок.

— Привет, — сказал я, — Шелл Скот… — Вы нашли пластинку?

— Да, Шелл. Она вам нужна сейчас?

— Я бы хотел проверить. Как она полностью называется и все прочее.

— Одну минуточку.

Она бросила трубку, но сразу же возвратилась:

— На 45 оборотов: “Аннабел Ли”. Вокал Джонни Трой с квинтетом Эрика Маннинга.

— Квинтет Эрика Маннинга, ха! Никогда о таком не слыхал.

— Я тоже. Вторая сторона такая же, только здесь “Возвращение домой”.

— “Возвращение домой” и “Аннабел Ли”. А Чарли слушал только “Аннабел Ли”, верно? Не обе стороны?

— Нет, только “Аннабел”.

— Кто выпустил?

— “Империал”.

— Возможно, что пустяки, Сильвия, но я все равно хочу проверить все до конца. Как вы смотрите на то, чтобы я заехал к вам за ней?

— Если хотите, я сама могу ее привезти. Все равно мне нечего делать…

Действительно, чем ей занять себя? Похороны Чарли назначены на завтра.

Я сказал:

— Что, если вы привезете пластинку, а потом мы вместе пойдем пообедать? О’кей?

— Замечательно. Принимаю с удовольствием ваше приглашение. Я умираю от голода.

То же самое сказать можно и обо мне. Я остался без завтрака, а потом не было времени забежать перекусить.

— Вот и хорошо. Я поневоле постился, так что вам придется увидеть картину обжорства, которая навсегда останется у вас в памяти. Не удивляйтесь, ладно?.. Это не от невоспитанности, а от здоровых инстинктов.

— Правда? А я вот очень мало ем…

— Сегодня вечером вы будете есть, как волк. Только постарайтесь поторопиться, хорошо?

— Мне еще надо принять душ и переодеться… Через час?

— О’кей, не копайтесь!

— В пять часов?

Она засмеялась.

— Годится, Сильвия. Думаю, дотяну.

Я повесил трубку, улыбаясь. Она прелесть. Не совсем в моем вкусе, конечно, но, возможно, еще подрастет?

Я побрился и оделся; на часах — лишь половина пятого. Я сунулся к холодильнику, но потом решил подавить свой здоровый животный инстинкт. Скоро придет Сильвия! Захлопнул дверцу, послонялся по кухне и вернулся в гостиную.

Усевшись на диван, я снова занялся телефоном. Квинтет Эрика Маннинга? О’кей. Выясним все про пластинку. Два местных разговора ничего не дали; третий — обещание поискать. Тогда я дозвонился до владельца компании по распространению пластинок.

Он сказал, что “Империал” — это маленькая чикагская компания грамзаписи, появившаяся лет двадцать назад и все еще существующая. Покопавшись в своих архивах, он нашел, что получил 150 пластинок “Аннабел Ли” и “Возвращение домой” несколько лет назад, продал из них 30, остальные отправил назад.

Я позвонил в Чикаго — и удалось связаться с одним из руководителей “Империала”, Гордоном. Повезло — компания в этот день не работала, а Гордон случайно оказался на месте. Я объяснил, что мне требовалось: он попросил подождать у телефона. В ожидании я лениво осмотрел свои владения; рыбок, Амелию, дотом закурил. Затягиваясь, я внезапно почувствовал: что–то не в порядке. Что именно, я не знал. Может, что–то услышал? Я прислушался. Ничего. Только машины проносятся по Северному Россмору перед “Спартанцем”.

В трубке раздался голос Гордона:

— Да, кое–какая информация имеется, мистер Скотт. “Аннабел Ли — Возвращение домой”, вокал Джонни Трой, квинтет Эрика Маннинга. Мы сделали в марте 1961 года 10 тысяч дисков и отправили 350 в Калифорнию. Приблизительно половина была возвращена. И тут случилось нечто странное. Мы продали весь остаток, около 600 штук, прошу прощения, шести тысяч, пять лет назад одной компании. В… дайте сообразить…

Пока мы разговаривали, я осмотрел комнату и улыбнулся Амелии. Она висела немного косо. Конечно, у нее вообще имеется тенденция кривиться, по сейчас это бросалось в глаза.

Гордон продолжал:

— Это было в октябре 1962 года. Весь запас — в Троянские заведения.

— Кому?

— Троянским предприятиям.

То есть компаниям Джонни Троя, Чарли Вайта и Юлиуса Себастьяна. Что ж, это имело смысл. Приобрести старые пластинки, если Себастьян готовился нанести свой знаменитый лоск на Троя, затем представить его публике под звуки фанфар и бой барабанов. Его “Чудо любви” произвело фурор. Думаю, что я бы поступил точно так же, особенно, если предыдущий диск — не экстра–класса. Пластинки “Империал” не произвели на меня большого впечатления.

Амелия продолжаламеня изводить.

Гордон рассказал мне все, что ему было известно, и мы повесили трубки.

Разумеется, я первым делом подошел к Амелии, потянулся к рамке — и замер. Медленно чертыхнулся. Медленно вернулся назад, ступая по ковру… посвистывая, я прошел в спальню, снял ботинки, взял фонарик и пошел назад, к Амелии. Прижав лицо к стене и присвечивая фонариком, я нашел его. Малюсенький кубик размером в полдюйма. Компактный радиопередатчик–микрофон.

Я вернулся в спальню и обулся. Нет смысла искать другие микрофоны. Возможно, их и не было. Кроме того, радиус его действия не мог превышать нескольких кварталов. Так что, если мне немного повезет, я устрою этому любителю подслушивать чужие разговоры весьма неприятный сюрприз.

Я пустил воду в раковину на кухне, стал что–то напевать, чтобы создать больше шума. Он не будет стоять прямо напротив через Россмор, там — территория Вилширского клуба, открытое пространство. И я знал большинство людей из отелей поблизости. Соседний апартамент — отель справа был заполнен. Но имелась еще пара небольших заведений.

Я проверил пистолет, совсем было вышел из гостиной, но вспомнил про Сильвию. Без пяти минут пять. Я торопливо нацарапал записку, попросил ее войти внутрь и подождать меня, прикрепил ее к двери куском лейкопластыря и оставил дверь незапертой.

Я почувствовал растущее во мне приятное возбуждение. Этот микрофон появился у меня в квартире где–то на этой неделе: я периодически проверяю. Более того, я не сомневался, что он оказался за портретом прелестной Амелии не позднее вчерашнего дня. После того, как я стал расследовать “несчастный случай” с Чарли Вайтом.

Я остановился у стола администратора и спросил у Джимми:

— Кто–нибудь поселился за пару последних дней? Одинокий мужчина, возможно — двое?

Он покачал головой.

— Никого на протяжении целого месяца, у нас нет свободных мест. А что?

— Просто ищу одного парня.

Я вышел. Приблизительно за 20 минут я нашел то, что искал. Маленький отелишко менее чем в квартале от “Спартанца”. К несчастию, поиски отняли у меня больше времени, чем следовало. Дежуривший внизу малый был таким же “сообразительным”, как Джимми. Длинный, тощий, с усохшей головкой и, определенно, с мозгами набекрень. Я дал бы ему лет девятнадцать, и он еще слабо разбирался в жизненных трудностях.

После того, как я в третий раз повторил свой вопрос, он протянул:

— Да… только человек, который у нас поселился, был всего час назад. С женой. Женатая пара.

— Когда это было?

Он вытащил карточку:

— В четыре часа. Или за несколько минут до этого.

— Откуда вы знаете, что они женаты?

— Он так сказал. Я не просил их это подтвердить. Да-а.

И он рассмеялся, очевидно, решив, что изрек что–то очень остроумное.

— Как выглядел этот человек?

Он не сразу сумел собраться с мыслями, но все же сообщил: большой, лысый, черные усы, черный костюм. Билл Бончак, Билли Бонс!

Я догадался, что Райс каким–то образом послал его. Совершенно определенно мое свидание с доктором Питерсом, а теперь с Джо Райсом, их обеспокоило, и они решили так или иначе отправить меня на тот свет.

Придурок за конторкой бубнил:

— …а девушка была…

Тут он принялся прищелкивать языком, вращать глазами и вести себя так, как будто с ним случится припадок.

— Такая страшная? — спросил я сердито.

— Нет, фартовая.

Он вновь закатил глаза, изображая, какое впечатление произвела девица. Красавица меня не интересовала. Я пришел разделаться с Билли Бонсом.

— В каком они номере?

Он взял карточку, начал ее разглядывать и бормотать что–то непонятное.

— Вроде бы 3… не разобрать.

— Вы что, цифры не знаете?

— У меня плохой почерк. Тут записано не то тройка, не то пятерка.

Я схватил карточку, и сам посмотрел:

— Это 3, дураку ясно.

— Раз вы так говорите…

Он забрал карточку:

— Да, думаю, что вы правы. Точно, они отправились в номер 3.

Он махнул рукой:

— Вон туда, налево, почти до конца хода. Пятый самый последний, третий рядом, ближе сюда, с этой стороны холла.

Я пошел. Вот и номер 3. Я был невероятно возбужден. Или ужасно голоден, или что–то подцепил от недоумка–дежурного.

Подумай хорошенько, сказал я себе. Забудь о своем проклятом желудке. Внутри может быть Билли Бонс, а с ним — да….. потрясающая девица. Кто же еще? “Персик” Райса в панталонах из норки.

“О’кей”, — сказал я себе.

Я прислушался. Ничего. Это меня почему–то обрадовало. Но он, разумеется, начеку, и пистолет у него под рукой. Не один, а несколько, и все заряжены. Стоит только постучаться и — та–тат–та–та. Нет, надо высадить дверь.

Я встал в позицию, размахнулся и — бах! Господи, до чего же больно. А дверь не поддалась. И как это в кинофильмах полицейские без всяких усилий, высаживают двери, куда более солидные, чем эта? Теперь Билли будет ждать меня сразу с двумя пистолетами в руках. Все равно, я ударил еще раз, у меня что–то хрустнуло в колене, но все же я влетел в комнату, держа в руке оружие.

Никакого мужчины не видно, только торопится к двери девушка, блондинка. На ней надеты совершенно прозрачные мини–трусики и туфли на высоких каблуках. Она и правда была “фартовой”, как выразился дежурный.

— Где Билли Бонс? — спросил я грозно.

— Кто?

— Билл Бончак, черт побери! Вы знаете…

— Кто-о?

Черт с ней. Я осмотрел комнату, сделать это было просто, потому что при ней был только туалет с простым умывальником. Я быстро заглянул туда. Даже такой негодяй, как Бончак, имеет право на уединение в таком месте. Но там его тоже не было.

Я снова повернулся к девице. У нее были широко расставленные серые глаза, оранжевая помада слегка размазывалась по чувственному рту, потрясающая фигура, но вовсе не ее я ожидал увидеть.

— Убирайтесь из моей комнаты! — заявила она.

— Послушайте, вы заняли этот номер примерно час назад с Биллом Бончаком, верно?

Теперь она уже завернулась в норковую шубку.

— У вас в голове вата вместо мозгов! — яростно завопила она.

О, господи. Значит 5, а не 3!

Но разве могут в одной гостинице быть две подобных девицы? Могут, я встречал их десятками.

Этот проклятый идиот дежурный. Три, ха? Я вышиб не ту дверь.

— Прошу извинить меня! — сказал я.

Я побежал дальше к номеру 5.

Вот теперь мы позабавимся, решил я. Разумеется, к этому времени он уже настороже.

На этот раз с дверями у меня получилось с первого раза. Чуть прихрамывая, я влетел в номер, держа пистолет наготове.

Я их накрыл. Это был престарелый чудак и весьма немолодая леди, на плечах у которой была вязаная шаль ее собственного изготовления, как я решил. А на лице потрясенное выражение. Она раскрыла рот, ее верхняя челюсть с легким клацаньем упала на нижнюю, потом она совершенно по–идиотски улыбнулась.

— Ох, — сказал я, — прошу вас, не пугайтесь.

Старый чудак несколько раз судорожно глотнул, потом, заикаясь, несколько раз произнес нечто нераздельное.

— Извините, я по ошибке попал не в тот номер.

Теперь я уже понимал, что меня обвели вокруг пальца. Выскочив от этой почтенной пары, я взглянул в номер 3. Пусто, конечно. Ну как я мог так опростоволоситься?

Мысли выстроились в цепочку у меня в голове. Не имеет значения, как Бончак вышел из комнаты номер 3, когда я туда ворвался. У меня ушло примерно 25 минут, чтобы оказаться у его двери, хотя, казалось бы, я не терял времени даром. Когда я увидел там блондинку, именно она меня и подвела. Ведь я — то ожидал встретить там “персик” Райса с такими злыми глазами.

Когда я бежал мимо конторки, недоумок–дежурный завопил:

— Эй, та блондинка только что выскочила отсюда. Она звонила по моему телефону…

Остального я не слышал. Разумеется, она звонила Бончаку, предупредить его, что Шелл Скотт его разыскивает, бегает повсюду с пистолетом. И куда она могла ему звонить?

Я бежал к “Спартанцу”, поднимаясь наверх, перепрыгивал через две ступеньки, потом неслышно прокрался по коридору к дверям моего апартамента. Дверь была полуоткрыта. Я вытащил кольт. Если Бончак там, он меня поджидает.

Осторожно, открыв дверь пошире, я неслышно проник внутрь, сжимая свой 38–й в правой руке, готовый схватить его левой, если правую ранят.

Дверь плавно распахнулась на петлях и остановилась у стены.

Бончака в комнате не было.

Зато была маленькая Сильвия. Вся в крови.

Глава 12

У меня подкосились ноги, мне показалось, что они стали совершенно мягкими.

Я подскочил к Сильвии и встал возле нее на колени.

Она была жива, ее маленький ротик распух, губы окровавлены, нижняя отвисла вниз; был виден выбитый зуб, по левой щеке тянулся рубец, а шея была свернута под устрашающим углом.

Она приоткрыла глаза, заморгала. Потом зашевелила губами:

— Шелл…

— Ах, Сильвия, дорогая. Не разговаривай, не старайся…

Ее рука отыскала мою, ухватилась за палец.

— Он…

— Ш–ш–ш… Я сейчас вызову скорую помощь.

— Нет, нет.

Она сжала мой палец очень слабо, но я все же это почувствовал.

— Должна сказать вам, мужчина…

— Знаю. Лысый, черные усы.

— Да. Вошел. Ударил меня пистолетом. Он искал вас. Потом…

Она закрыла глаза. Я подумал, что она умерла. У меня сжалось сердце.

Её глаза снова открылись и она продолжала:

— Забрал пластинку. Не знаю почему, но забрал. Потом стал ждать вас. Я знаю, знаю, что он собирался вас убить.

— Олл–райт, маленькая. Успокойтесь. Лежите тихо.

— Шелл, он…

Она помолчала и чуть слышно прошептала:

— Он изнасиловал меня.

Я был возле телефона. Прошло всего лишь несколько секунд, а мне казалось — часы.

Наконец ответил офицер в голливудском Дивизионе.

Я сказал:

— Срочно. Присылайте скорую помощь и полицию сюда. Спартанский Апартамент–отель. Бога ради, поскорее.

— Спартанский… Шелл, это вы?

— Да.

— Голос на ваш не похож.

— Заткнитесь, черт возьми, и вышлите скорую. Быстрее, девушку изувечили. Похоже — умирает.

Я бросил трубку на рычаг и вернулся к Сильвии.

Спешить больше не надо. Она боролась со смертью ровно столько, чтобы все сказать мне. Ни минуты больше.

Я встал, подошел к окну и высунулся наружу. Мне было видно, как люди шли по Северной Россмор. Я так закусил себе губу, что почувствовал вкус крови.

У меня хорошее зрение. Вот кто–то бежит. Блеснули светлые волосы. Блондинка. Я потряс головой, но смотрел, как она перебегала улицу по диагонали, меховое манто прикрывает ее плечи. Спешит к машине, припаркованной почти на расстоянии квартала отсюда.

Туда же подбежал и влез в машину лысый грязный сукин сын — Билл Бончак. Я выхватил пистолет и стал стрелять ему в спину, пока не кончились патроны.

В машину я точно попал, было видно, как полетели в разные стороны осколки стекла. А в него — неизвестно. Потом машина рванулась вперед, завернула в ближайшую улицу и замерла у обочины. Блондинка прыгнула в нее. С улицы на меня глазела пожилая пара; какой–то мальчишка от изумления открыл рот.

Я сунул кольт в кобуру, повернулся, подошел к Сильвии, поправил юбку, выпрямил ей руки и ноги. Ее голова все еще вывернута под этим странным углом. Сильвия была такая маленькая, хрупкая, ее шею легко сломать…

Я оставил ее, выбежал из отеля к своему “кэду” и помчался по Россмору за Бончаком. По дороге я повстречался с санитарной машиной, ехавшей с включенной сиреной.

Я не догнал его. Вообще–то я не ожидал, что мне это удастся, даже если бы я не затратил несколько минут на Сильвию. Бончак очень спешил.

Смеркалось. Я не стал звонить в полицию по поводу Бончака — надо сначала попытаться самому схватить его. Никого другого мне так не хотелось поймать! Несомненно, его послал ко мне Джо Райс.

Когда я немного поостыл, я продумал все с самого начала.

Возможно, Джо Райс не отличался особым умом, но на этот раз ему хватило сообразительности обставить меня. Он послал свою девицу к Бончаку с запиской. Записка была написана на чеке. Мерзавец, написал ее у меня под носом.

Я припомнил также еще одну подробность. Ту вещь, которая вывела его из равновесия и заставила прибегнуть к трюку с запиской.

Это случилось, когда я впервые произнес “Фрэнсис Бойл”.

Вот тогда он выпрямился, написал записку и послал ее к Бончаку с блондинкой. Бончак тут же исчез; до четырех часов успел установить микрофон у меня в квартире и “поселиться” в маленьком отеле поблизости. Ну, а Райс удерживал меня в “Дипломате” интересным разговором.

Возможно, наш снисходительный суд не посчитал бы все это доказательствами, но не я. Нет, ни Райс, ни Бончак не заслуживали снисхождения. Если бы удалось догнать Бончака, я бы убил его, не моргнув глазом. Я мог бы убить и Джо Райса, но его я тоже не нашел. Не нашел и блондинку. Я их искал, можете не сомневаться. Искал повсюду. Спрятались, сволочи.

Шел уже десятый час, когда я остановился перед большим белым домом в Беверли—Хилле. Тут жил мой давнишний друг Стив Феррис, актер, а теперь и режиссер. Ему было за пятьдесят, мы знали друг друга более десяти лет. Я звонил ему днем; у него завалялась пластинка с “Аннабел Ли”, и он предложил мне приехать, пока будет рыться в своем шкафчике для пластинок.

Я без промедления поехал в Беверли—Хилл. Если Билли Бонс посчитал важным украсть пластинку, она приобрела для меня особую важность.

Бончак, разумеется, слышал мой телефонный разговор с Сильвией о пластинке. Но не полез бы ко мне в квартиру по собственной инициативе. Кто–то, скорей всего Джо Райс, приказал.

Я подошел к входной двери и позвонил. Стив сразу же открыл. На его худощавом загорелом лице было странное выражение.

— Входи, Шелл, — пригласил он.

— Добрый вечер, Стив. Ну как, повезло с пластинкой?

— Пока нет…

Закрыв дверь, он спросил:

— Что за чертовщина происходит? Что это за история с убитой девушкой в твоей квартире?

Я заморгал глазами:

— Где ты об этом услышал?

— Радио. Программа новостей. Вообще я не слышал все сообщение, но успел захватить часть об убитой девушке и твой адрес в “Спартанце”. И…

Он замолчал.

— Заканчивай.

— И что ты бежал с места преступления, так было сказано.

— Я вовсе не сбежал, а бросился вдогонку за негодяем, который ее убил.

— Значит, это действительно случилось?

— Да. Это первое сообщение, видимо не было подробным.

Стив нахмурился.

— Ты выглядишь не в очень красивом свете, Шелл.

Но меня это не слишком беспокоило. Я сказал:

— Я лучше позвоню Сэму, пока они не забросили невод. Вплоть до этого времени я как–то не думал об этой стороне дела. Черт подери, ведь я сам звонил в полицию и вызвал скорую помощь.

Он кивнул, а я продолжал:

— Давай–ка проверим насчет пластинки, о’кей?

— Я сейчас как раз просматриваю. Совершенно точно, что когда–то она у меня была.

Я воспользовался телефоном, дозвонился до отдела убийств, но не до Сэма. Мне сказали, что он чертовски занят. Я не стал допытываться, с кем именно. Себя я тоже не назвал. Положил трубку, решив позвонить через пару минут. И как раз в этот момент, Стив крикнул:

— Эй, вот она.

Я схватил пластинку. Точно такая же? Наклейка “Империал”. “Аннабел Ли”.

— Будь добр, поставь ее, Стив.

Он поставил и тут же сказал:

— В 10 часов последние известия. Возможно, что–то скажут про тебя. Включить?

— Да, конечно. Предупреди, когда начнется. Сначала я хочу прослушать вот это.

Я внимательно прослушал пластинку. Голос Джонни Троя. Последующие диски заметно лучше, профессиональнее. Ясно — Джонни был тогда гораздо моложе, не хватало опыта, электронной лакировки, ловко сглаживающей все шероховатости. Обратная сторона была такой же.

В чем же дело? Мне казалось, что все прояснится, как только я доберусь до пластинки.

Но почему Бончаку понадобилась пластинка Сильвии? Или она в чем–то отличалась от этой? Возможно ему требовалась именно она. Я рассматривал сам диск, когда Стив закричал:

— Начинается передача известий, Шелл.

Я положил на стол пластинку и устроился в кресле около приемника. Сначала шли местные и международные политические новости. Как водится, лягнули Советский Союз. Кто–то должен отправиться в поездку по странам Ближнего Востока, кандидатура еще не определена.

“Хм, — подумал я, — все старье”.

Но потом характер известий резко изменился. И моя жизнь — тоже.

Диктор объявил:

— Через минуту — Гарри Вароу с программой “В последнюю минуту”. История о местном частном детективе Шелтоне Скотте, об убийстве и изнасиловании. — Он помолчал. — Слушайте все.

Глава 13

Меня только интересовало, как будет преподнесено это дело. За себя я не волновался. Правда, я не дождался приезда полиции, но я звонил. По правилам, меня должны были сразу допросить в качестве основного свидетеля, потом бы я написал заявление.

И все же мне не понравилось, что сообщение об этом деле поручено Гарри Вароу.

Все началось нормально. Человек, назвавшийся Шелтоном Скоттом, позвонил в голливудский дивизионный полицейский участок в 5.36 и попросил, чтобы немедленно была послана машина “Скорой помощи” и наряд полиции в Спартанский Апартамент–отель.

По мере того, как Вароу говорил, телевизионная камера показывала на экране сначала здание отеля, затем вестибюль, и наконец, мои собственные апартаменты. Голос Вароу комментировал все, что демонстрировалось, через каждые две фразы упоминая мое имя.

Полиция прибыла, проверила апартаменты мистера Скотта и обнаружила труп (соответствующие кадры).

Фотографии прелестной Сильвии. Затем Чарли Вайта, брата убитой. Коронер установил, что Сильвия была изнасилована и убита — ей сломали шею.

Все это произносилось без излишних эмоций, спокойно и весьма убедительно; у Вароу в распоряжении всего 10 минут. Не было только сказано, кто же совершил такое зверское преступление. Конечно, и идиоту становилось ясно, что Шелл Скотт может иметь какое–то отношение к случившемуся, но меня ни в чем не обвиняли. Даже упомянули о том, что в прошлом я часто содействовал полиции. Что помогало мне, а не полиции.

После этого началось самое главное.

“Вчера днем, — говорил Вароу, — сидел я рядом с мистером Шелтоном Скоттом в гостиной Джонни Троя в Роял—Крест–отеле. И должен сознаться, что я не стал протестовать, когда мистер Скотт принялся бередить старые раны — нет, свежие раны, ибо Чарли Вайт умер всего два дня назад, даже еще не похоронен — почти насильно заставлял Джонни Троя говорить о своем погибшем друге. Не проявляя ни малейшего сочувствия к переживаниям Троя, он напрямик говорил о самоубийстве и даже, смешно сказать, об убийстве.

Я следил за тем, как мистер Скотт безжалостно допрашивал Джонни до тех пор, пока давление не ало невыносимым для этого тонко чувствующего художника, хотя Трой не протестовал и не возмущался, только раздавил в руке хрустальный бокал, порезав себе ладонь до самой кости.

Я наблюдал за тем, как мистер Скотт бесцеремонно оскорбил одного из наиболее блестящих звезд нашего литературного горизонта, молодого Рональде Дангера, автора “Ложись и умри”.

Но достаточно. Я упомянул об этом лишь потому, что Джонни Трой теперь мертв и все эти три истории как будто увязываются в единое целое. То, что мистер Шелтон допрашивал Джонни Троя так скоро после гибели Чарли Вайта, изнасилование и убийство несколько часов назад Сильвии Вайт, сестры покойного, конечно, только совпадение. Но совпадение, которое требует объяснения. Я уверен, что мистер Скотт будет найден и сможет пролить свет на это ужасное дело. Если мистер Скотт слышит меня, я умоляю его явиться в полицию и объяснить загадку смерти Сильвии Вайт”.

Неожиданно я переполошился и даже испугался.

Я знал, что случится дальше.

Я не обманулся в своих ожиданиях. Юлиус Себастьян. “Да, сожалею, но именно я устроил встречу мистера Скотта с Джонни. Иначе бы он к нему не попал… Он находился во власти идеи, что Чарли Вайта убили. Сбросили с балкона его комнаты. И… мне действительно неприятно об этом говорить”.

Вароу — крупным планом, с микрофоном:

— Мистер Себастьян, разве вы не считаете своим долгом сообщить нам все, что вы можете? В конце концов, мы никого не обвиняем. Но мы должны ознакомиться со всеми фактами.

— Да, видимо. Но мне не нравится…

— Конечно, мистер Себастьян. Это можно понять. Но вы сказали, что мистер Скотт был убежден, что Чарльза Вайта убили…

— Да, похоже, что у него была идея фикс, что Джонни Трой убил Чарли. Вы понимаете, в припадке гнева…

Снова Вароу кивает головой:

— Понимаю.

Юлиус Себастьян трясет головой, приглаживает ребром правой ладони серебристые виски.

— Оглядываясь назад, я почти не сомневаюсь, что у него была, как психиатры это называют, навязчивая идея? Но, конечно, мистер Скотт внешне был обаятелен. Приятный, остроумный…

Я поражался, слушая Себастьяна. Так спокойно и уверенно лгать!

“Но как, — подумал я, — мне доказать, что он лгал? Мы были одни в его кабинете. Я не сомневаюсь, кому поверят, если я обвиню его во лжи, несмотря на то, что люди, знающие меня, уверены, что я никогда не стал бы прибегать ко лжи для собственной выгоды”.

“Люди, знающие меня”, не включают всех тех, кто сейчас смотрит эту передачу.

В каком–то тумане я наблюдал остальное. На меня Вароу потратил семь минут; все остальное очень ловко уложил в три.

Сразу после Себастьяна с его “настойчивой идеей” на экране показался доктор Мордехай Питерс.

Не психиатр, а психоаналитик. Минуты 2–3 объясняли, в чем разница.

— Да, мистер Шелл Скотт, так он мне представился, вчера навестил меня в моем кабинете. Мое профессиональное мнение таково (тут последовало длительное отступление о том, что он специально меня не обследовал, однако в силу долгого наблюдения за аналогичными субъектами уверен в правильности своего вывода), что он представляет типичный случай.

Поколебавшись, он продолжал так:

— Он был исключительно взволнован. Его основной проблемой, очевидно, было суицидо с подавленным каннибализмом, эскалирующим к травматическому взрыву, который проявляется внешне в приверженности к насилию. Я не сомневаюсь, что дальнейшие наблюдения обнаружили бы доказательства прогрессирующего эго, как с “ди”, так и “согередусом”.

Доктор обнаруживал эту тарабарщину у всех и у каждого.

Его пациенты не подозревали, что у них погребены в подсознании такие страшные отклонения от нормы, а вот Мордехай мог все обнаружить!

Закончил он свое выступление элегантно:

— Как специалист, я нашел его весьма интересным субъектом. Исключительно вспыльчивым и горячим. Почти устрашающе опасным для окружающих. И я подумал…

Розовощекое лицо доктора расплылось в благодушной улыбке:

— Если мне разрешат высказать свое личное мнение…

Лицо Гарри Вароу.

— Конечно, доктор!

— Это одно из заболеваний или, скорее, нарушений человечества, которые дуерфизм… может ликвидировать. Даже такой запущенный случай, как у мистера Скотта, вполне поддается излечению, если бы он обратился к нам. Он бы избавился от своей враждебности, вспышек гнева, параноидных реакций и переполнился бы чувствами любви понимания и миролюбия. Он бы потерял свою жуткую индивидуальность…

Дальше я не слушал. Доктор умел использовать любую возможность саморекламы.

Наконец Вароу произнес:

— Благодарю вас, доктор. Перед вами выступал доктор Мордехай Питерс, знаменитейший Дуерфспсихоаналитик в мире.

Я подумал, что он отпелся, но нет. Еще не конец. Последовала серия 10–секундных интервью.

Полицейский офицер, чувствующий себя не в своей тарелке. Я знал его хорошо, и он знал меня…

— Когда раздался звонок.

— Да, я отвечал на него.

— Он сказал, что он Шелл Скотт.

— Нет, я — голос звучал не совсем, как у Скотта. Я упомянул об этом человеку, говорившему по телефону. И я знаю…

Его отключили, рот у него продолжал говорить, и я уверен, что он сказал о том, что он убежден в моей непричастности к данной истории. Он был одним из тех, кто знал меня. Конечно, ему заткнули рот, такое заявление не устраивало Вароу.

Выкопали и пожилую даму, видевшую, как я стрелял из окна по машине Бончака, и того мальчишку, который сумел только с восхищением повторить:

— Да, сэр, бах–бах–бах. Я не знаю сколько раз. И в завершение всего — моя фотография.

Я, со своими белыми волосами, перебитым носом и оторванной у самого уха мочкой выглядел как дракула, выползший на окровавленный берег; на снимке все казалось каким–то зловещим и неестественным. Где они только выкопали такой снимок? Или же тут была пущена в ход специальная подсветка? Искусная ретушь? Во всяком случае, я этой фотографии никогда прежде не видел.

Камера вернулась снова к трупу невинной жертвы новоявленного дракулы, после этого нам опять показали свежее, красивое лицо Вароу.

— Разрешите мне напомнить вам еще раз, что пока нет никаких данных, никаких реальных оснований связывать мистера Шелтона Скотта с этим отвратительным преступлением.

Черта с два не было. Вся эта передача была построена таким образом, чтобы зрители не могли сомневаться в моей виновности.

— Но поскольку мертвая девушка была найдена изнасилованной в его комнате и видели, как он стрелял из пистолета в прохожих и, видимо, инкогнито позвонил в полицию, прежде чем поспешно удрать с места преступления в своем кадиллаке…

Вот ведь мерзавец! И это не позабыл, чтобы представить меня проклятым капиталистом! Теперь у меня будут настоящие неприятности.

— Полиция разыскивает его.

Основной диктор сказал:

— Благодарю вас, Гарри Вароу.

После этого нам показали смазливую девицу, сидящую в ванне, заполненной мыльной пеной. Реклама нового туалетного мыла.

Я поднялся.

— Стив, ты еще здесь?

Вид у него был скверный. Наверное, не лучше чем у меня.

— Стив, — сказал я, — я этого не делал. Передачу подготовили умные негодяи… Мне придется самому во всем разобраться. Но я не делал того, что они мне тут приписали

— Очень рад, — его голос звучал глухо.

— Я, разумеется, должен уехать. Тебя линчуют, если меня найдут в твоем доме. Но я хочу попросить тебя об одной услуге.

— Конечно, конечно, — ответил он слишком торопливо.

— Сначала разреши мне воспользоваться твоим телефоном. Потом я постараюсь уехать куда–нибудь подальше, они считают, что я это уже сделал. Не могу ли я воспользоваться твоей машиной? Черт возьми, ты можешь заявить, что я ее украл. Мне безразлично.

— Конечно, конечно…

Я позвонил Сэмеону. Назвал ему себя.

— Боже праведный! Где ты?

— Сэм, не упоминай моего имени. Ты слышал десятичасовые известия?

— Нет, но я…

— Слушай, в моем распоряжении всего минута. Вот что случилось… Черт, ты намерен проследить этот звонок?

— Шелл, ты должен приехать. Немедленно. Я встану за тебя…

— Приеду, когда сам изобличу убийцу. Только так, Сэм Даю честное слово, я сделаю все, что в моих силах, чтобы разобраться.

— Расскажи мне с самого начала…

Я повесил трубку, хорошо зная моего лучшего друга. Честный, преданный коп, он не станет лгать ни мне, ни в мою защиту. Он обязан разыскать меня и бросить за решетку, и он приложит все силы для этого. А потом будет самозабвенно сражаться вплоть до Верховного суда, помогая доказать мою невиновность.

— Живее ключи, Стив, — сказал я.

— Полиция выехала?

— У Сэма не было времени проследить звонок, но я поехал. Послушай, если ты беспокоишься…

— Нет, Шелл.

Наконец–то он улыбнулся.

— Я знаю, что ты не взорвал Сити—Холл и не натворил ничего постыдного. Но, братец, это подавляет. Черт возьми, из–за чего они все на тебя так ополчились?

Этот вопрос мучил и меня. Да, почему? Обрушились на меня далеко не все, но казалось, что им нет числа. Выступали трое, однако они постарались, чтобы их мысли и мнения прочно вошли в сознание миллионов, именно миллионов слушателей. И среди слушателей находились те, кто намотал себе на ус все те “факты”, которые преподнесла троица.

Самое же непонятное то, что убедительно и складно лгали все трое, Юлиус Себастьян, Мордехай Питерс и Гарри Вароу. Это впечатляло.

Но я вовсе не собирался тихонько лечь на постель, скрестить руки и умереть.

Нет, я буду бороться!

Глава 14

Я добрался до святилища, до своего временного убежища.

Оно называлось “Браун—Мотель”. Это было старенькое, очень чистенькое заведение на Адамс—Бульваре. По всей вероятности, его первого владельца звали мистером Брауном.

Догадайтесь, о чем я тогда думал? После всех переживаний, когда ночь еще не кончилась?

Я думал: “Ох, до чего же я голоден. Да и ночь еще не кончилась”.

Когда вас мучает голод, все остальное отступает на задний план. Конечно, мне известно, что люди постились. Другие объявляли голодовки, не ели по десять–двадцать–пятьдесят дней и это почему–то не убивало. Но это было невесело!

Меня удручало еще и то, что пустота в желудке затрудняла поток мыслей в голове. Конечно, я надеялся, что голова не подведет, хотя бы на то время, пока я не выберусь из этой заварухи.

Положение казалось незавидным. По дороге сюда я воспользовался двумя платными телефонами; оба раза звонил Сэмеону. Когда я положил трубку во второй раз, я успел рассказать ему всю историю, правдивую историю. Сэм во всем разобрался и поверил мне, в особенности потому, что знал и о случившемся раньше, на шоссе Бенедикт—Каньон, и все последующее. Но настаивал на том, чтобы я добровольно явился. А я твердо стоял на своем: “Нет!” Посте этого произошел примерно такой разговор:

— Сэм, я прекрасно понимаю, что ты должен выполнить свою работу. И ты схватишь меня, если сумеешь. Но без моей помощи. Моя забота — не попасть тебе в руки. Если хочешь мне помочь, приглядывай за Вароу, Себастьяном и Питерсом, и за их бражкой. Почему они стараются меня убрать? Я не знаю. Ты знаешь?

— Ты не должен на меня обижаться.

— Я все понимаю. Но явиться к тебе я не могу. Нет, Сэм, мой хороший, если только я не сумею внести ясность в происходящее, эти люди меня засудят.

Помолчав, я добавил:

— Вот и получается, Сэм, что ты против меня.

Он согласился:

— Да–а–а…

— Я не стану желать тебе удачи. Помни все имена, в особенности — Бончака.

После этого я отыскал мотель. Я оставил свой выбор на нем потому, что при каждом коттедже имелся индивидуальный гараж со скользящей дверью. А я хотел не только сам спрятаться, но спрятать также машину Ферриса. Очень может быть, что к этому времени ее уже разыскивали.

Попасть внутрь было совсем не трудно. Полусонный клерк; у меня шляпа натянута по самые глаза; регистрационную карту я заполнил какими–то каракулями левой рукой. Уплатил за три дня вперед — и меня провели в мою кабину. Нет, попасть в такое заведение совсем нетрудно. Куда сложнее бывает из него выбраться.

Прежде чем оставить свой кадиллак у Ферриса, я забрал из него все, что посчитал нужным, и перенес в его машину, а потом — в кабину мотеля. Беспорядочный набор. Коробка патронов для кольта. Коробка грима. Пушистая фальшивая борода, которую я однажды надевал на какой–то новогодний вечер, и выглядел очень нелепо. Шляпа, чтобы прикрыть волосы. Еще какие–то пустяки. Сущая ерунда.

В кабине имелся телевизор. Приняв душ, я лег и стал смотреть. Кажется, все “последние известия” посвящены трем вопросам: выборам во вторник, непонятно связанными между собой смертями Чарли Вайта, Джонни Троя и Сильвии Вайт и мне, угрозе для страны.

Потом, я выключил телевизор и лежал, раздумывая. Я был в недоумении, мозг не находил ответа. Утверждают, что подсознание работает безотказно, только надо суметь его подключить. В этом и загвоздка: я не знал, как это сделать.

Наконец я повернулся носом к стене и заснул.

Полагаю, это был сон, страшный, таинственный, даже какой–то пророческий. Это были одновременно сон, мечта и размышление, полузабытье, перемешанное с полубодрствованием, что далеко не одно и то же. Что–то мелькало, стиралось, наплывало, подобно абстрактному рисунку. Самым забавным было то, что говорили стихами и даже пели.

Временами казалось, что я просыпаюсь, но тут же понимал, что продолжаю спать.

Сон. Они поймали меня, приговорили вымазать в дегте, затем вывалять в перьях, бросить в огонь, после чего повесить в газовой камере.

Все закрутилось, завертелось, и вот я уже в огромном зале судебных заседаний. Меня приговорили, но у меня шанс облегчить свою участь. Они предоставили мне право защитить себя, чтобы потом определить характер смерти. Свидетельские показания сначала давали нормально, потом в стихотворной форме. Во сне эти стихи мне казались складными. Через некоторое время свидетели вообще запели.

Я стоял перед судьей, облаченным в черную мантию и белый парик. Это был Юлиус Себастьян.^ Старшина присяжных — Джо Райс, а среди двенадцати присяжных я узнал девятерых здравствующих и умерших гангстеров: Билли Бончака, Тони Ангвиша, Бубби, Снэга и других, которых я собственноручно застрелил в прошлые годы. Все они были вооружены автоматами и длинными ножами.

Судебным репортером был Гарри Вароу. Слева от меня восседал суровый окружной прокурор Хорейша М. Хамбл.

А справа Девид Эмерсон — защитник.

Заседание началось с песнопений, восхваляющих Дуерфизм. Слово взял Мордехай Питерс, он поклялся говорить правду и только правду, поднял руку и пронзительно запел:

Он ужасный злодей.

Он растлил всех детей.

Его не исправить,

К праотцам отправить!

Две последние строчки подхватили другие, заглушая слова протеста защитника и его призыва судить по совести. Толпа все более зверела, слышались какие–то вопли, улюлюканье, визг, рычание, лай.

Наконец, мне предоставили возможность высказаться. Я заранее продумал свою речь, намереваясь вывести на чистую воду своих недругов, однако, когда пришел великий момент, смог лишь шевелить губами, а в зале звучал голос Себастьяна:

Я ужасный злодей,

Я растлил всех детей.

Меня не исправить,

К праотцам отправить!

После этого все 12 присяжных прицелились в меня, возвещая:

— Он виновен. Смерть ему, смерть!

Я проснулся в холодном поту, бормоча в полузабытье:

— Я этого не сделал! Не сделал! Я не виноват!

Но наконец я сообразил, что проснулся, на самом деле прогнулся. Рубашка и наволочка на подушке промокли от пота, я чувствовал себя измученным и разбитым.

И подумал: “До чего же мне хочется есть!”

Эта мысль меня обрадовала. Все встало на свои места.

Я поднялся, принял душ, оделся и почувствовал себя нормальным человеком. Болела голова, я не отдохнул, напряжение не спало, но я не сошел с ума.

И готов был встретить во всеоружии наступающий день, хотя он и не сулил мне ничего хорошего.

Глава 15

Этот сон не забывался, преследовал меня. К рассвету в нем начал просматриваться смысл.

Возможно, в том сне заложены ответы на все вопросы, только надо их понять. Тогда я буду знать, как действовать дальше, как выбраться из беды.

А положение сложилось — хуже не бывает.

Почти все утро у меня был включен телевизор. Я торопливо выскакивал из домика, покупал сэндвичи из газеты.

Они вопили в один голос.

Мое исчезновение было истолковано как доказательство вины. Газеты кричали о том, что я перестрелял множество людей, а кого именно — не уточнялось. Вытащили наружу крутые ситуации, включая несколько любовных историй. Подчеркивали хрупкость и беззащитность Сильвии, и тут же акцентировали мою склонность к решительным действиям (это чтобы не назвать меня просто насильником). Нет смысла все это пересказывать, сами можете догадаться. Правда, до сих пор еще никто не осмелился прямо обвинить меня.

Об этом были написаны столбцы за столбцами во всех газетах, передачи по телевидению и по радио, и несомненно, несметное количество самых разнообразных слухов. Вся эта вакханалия началась вчера с упоминания моего имени в репортажах касательно смерти Джонни Троя; теперь же я почти вытеснил Троя со страниц газет.

Шелл Скотт разве что не смог затмить собой предстоящие выборы.

А сегодня был уже понедельник, первый понедельник ноября. Завтра, во вторник, народ пойдет голосовать за нового президента.

За Эмерсона или Хамбла.

За уверенность в своих силах или за дуерфизм.

Я решил, что вопрос сводится к этому. За последние два дня мне стало ясно, что основная философия дуерфизма — это, что человек невиновен в своих неудачах и ошибках, отвечает за них кто–то другой. Преступники вовсе не мерзавцы, а всего лишь больные люди; надо покопаться в их прошлом, непременно что–то отыщется. Нужно относиться терпимо решительно ко всему, включая зло.

Хамбл называл это “делать добро для народа”, отбирая принадлежащее другим людям. Он болтал о благосостоянии, хотя по сути дело сводилось к тому, чтобы воровать, у тех, кто не разделял его взглядов. Он без конца призывал к состраданию, жалости и человеколюбию в отношений тех типов, которые этого не заслуживали. У него голова была забита бредовыми идеями, в которых он умел захватывающе говорить, но, разумеется, сам не относился к ним серьезно.

И такой человек баллотировался на пост президента Соединенных Штатов.

Весьма возможно, он будет избран.

Хамбл или Эмерсон. Завтра мы будем знать.

В полдень я снова включил телевизор. В скором времени я намеревался покинуть свое убежище, понимая, что меня все равно разыщет либо полиция, либо какой–нибудь бандит. В кольте у меня было шесть патронов, так что если дело дойдет до этого, я смогу проделать шесть дыр. Стрелять в копов, разумеется, я не стану, сдамся без сопротивления. Копов я люблю, только сейчас предпочел бы не видеть их поблизости.

По телевизору передавали последние речи сначала Хамбла, потом Эмерсона. Слушать Хамбла мне совершенно не хотелось, но надо хоть немного отвлечься.

Хамбл начал свою речь традиционно:

— Мои дорогие друзья…

Я слушал его вполуха, расхаживая по комнатушке.

Время от времени я улавливал отдельные фразы. Все то же самое: “Ваше правительство сделает для вас то–то и то–то”. Хамбл в состоянии добиться повышения пенсий, ассигнований на образование, на здравоохранение… и т. д., и т. п. За счет чего и каким образом — об этом не говорилось. Сейчас важно привлечь на свою сторону, как можно больше избирателей, а потом… Да мало ли предвыборных обещаний забывалось?

Наверное, вы уже поняли, что я собирался голосовать за Эмерсона.

Хамбл говорил: теплый бархатистый голос струился как музыка, как дивная песня: колыбельная песня, которой он убаюкивал своих сограждан. Он убеждал, почти гипнотизировал. Хорейша М. Хамбл в политике — то же, что Джонни Трой в шоу–бизнесе. Блестящая личность, полная магнетизма, наделенная волшебным голосом.

Ни логики, ни здравого смысла, но зато Хамбл умел “заговаривать” слушателей куда успешнее любого умного человека. Вроде Эмерсона. Тот выступал очень умно, очень конкретно, но без всякого блеска.

В данный момент Хамбл говорил:

— Это будет новая эпоха, мои дорогие друзья, блистательная эпоха, эпоха без недугов и нужды, когда будет осуществляться любое желание каждого человека. Голосуя за меня, вы голосуете за безопасность, за свое собственное благополучие и за благополучие ваших любимых и ваших малышей.

Внезапно я насторожился. Все эти фразы я уже слышал, когда разговаривал с Юлиусом Себастьяном. А фразу “сущая правда, простая правда” Хамбл произнес точно с таким же пришептыванием как Себастьян или же Мордехай Питерс.

Я замер, напрягся.

Неожиданно до меня дошло.

Я разобрался решительно во всем. И все это действительно было в моем вещем сне.

Себастьян был там судьей и жюри, хотя бандиты сидели на соответствующих местах и делали вид, что высказывают собственное мнение.

Я не видел там Джонни Троя.

Но зато там имелся “судебный репортер” Гарри Вароу, выдающий фарс за настоящий суд.

А когда я стал протестовать, доказывая свою невиновность, у меня изо рта зазвучал голос Себастьяна.

Еще и еще, и еще — и все сводилось к одной простой догадке.

Когда Джонни Трой, самый популярный эстрадный певец Америки, восхищал мир своими песнями, Фрэнсис Бойл находился рядом и молча улыбался. Пел Чарли Вайт.

Глава 16

Я был уверен в своей правоте, даже не собрав доказательств.

Впрочем, сперва я не подумал о доказательствах. Первая мысль была такой: а почему нет? Разве не такова официальная философия страны? Если не можешь заработать — укради. Конечно, так прямолинейно это не преподносилось, но от Вашингтона, округ Колумбия, до Голливуда все действовали по единому правилу.

Не согласны?

Существовали книги, написанные призраками, и речи, сочиненные ими же; соблазнительные рисунки на обложках книг, не имеющие ничего общего с их содержанием; тысячи фальшивых реклам, союзов и клубов, сулящих золотые горы доверчивым простакам. Существовали “звезды” вроде Рональда Дангера, “скульптуры” из автохлама и унитазов, бездарные художники, безголосые певцы, имя и славу которых искусственно создавали соответствующие критики, а, в конечном счете, дуерфы.

И это только на поверхности; если же копнуть глубже…

И вот теперь — Джонни Трой.

Синхрон продуман давно. Мы прошли долгий путь с того дня, когда кинозвезда сама пела или говорила, одновременно танцуя. Следующий шаг — кинозвезды сами озвучивали свои роли. Потом вместо звезды говорил и пел кто–то другой. Затем уже вообще одни артисты играли, другие говорили, третьи пели.

Хороший звукооператор может из. отдельных слов смонтировать целую речь. Певцам искусно подправляют голос, изменяют тембр и так далее.

Возьмите настоящего певца, человека с голосом, как у Чарли Вайта. Он записал свою первую пластинку под именем Джонни Троя, потому что “Джонни Трой” звучит лучше, чем “Чарли Вайт”, ну и намного лучше, чем Фрэнсис Бойл. Хватайте его. Запишите. Боже, какой голос! Подождите, пока мы обработаем ленту, а потом…

Но у него такое невзрачное лицо. Где секс, черт побери? Где шарм, элегантность, уверенность в себе? Да и росточком он не вышел, всего 5 футов и 6 дюймов. Можете ли вы поверить, что он очарует избалованных американских женщин? Певец должен их взволновать, подогреть их гормоны. Но этому? Чарли Байту?

Итак: отыщите Адониса, парня с настоящим огоньком, горячей кровью и магнетизмом. Он красив и лицом, и фигурой. Но он не умеет петь? Что за беда?Боже мой, неужели так трудно догадаться, что нужно сделать? Мне пришла в голову превосходная идея. Мы все устроим…

Потом громкая реклама, хвалебные комментарии, предваряющие выступления по радио и телевидению, обработка прессы. Одним словом, себастьянизация на высшем уровне.

Если первая пластинка “Аннабел Ли” записана Чарли Вайтом, многое объясняется. Прежде всего, распространенная Себастьяном абсолютно беспочвенная сказка об “истерическом параличе” горла Троя. Ясно, почему Трой—Бойл и Чарли были всегда вместе, даже в студии звукозаписи. Да, Трой не может петь, если рядом нет Чарли.

Верно, он действительно не мог петь. Этим объясняется решительно все. Перечислять нет необходимости.

“Аннабел Ли” была записана Джонни Троем в марте 1961 года.

Но “Джонни Трой”, или Фрэнсис Бойл, с февраля 61–го года по июль включительно отбывал наказание в тюрьме Сан—Франциско. Угон машины. Статья 487 уголовного кодекса. Весь март он пробыл за решеткой.

Совершенно очевидно, что красавец Френсис Бойл не мог записать эту пластинку. Только настоящий Джонни Трой.

Сердце бешено колотилось, лицо вспотело. Многие второстепенные факты укладывались в единую систему Чарли Вайт родился и вырос в Спрингфилде, штат Иллинойс; компания “Империал” — в Чикаго, в том же штате. Но не это главное.

Ага, вот оно…

“Джонни Трой” — крупнейшая афера в мире шоу–бизнеса. Совершенно очевидно, что Себастьян не только должен знать, — он сам автор и организатор обмана.

Можно ли удивляться, что меня следовало уничтожить, дискредитировать, обезвредить любыми возможными средствами, убить, если удастся?! А я — то еще удивлялся, чем это я вызвал такую бурю, почему так возненавидели меня.

Если выплывет афера с Джонни Троем, Юлиусу Себастьяну не отмыться. Более того, сразу возник бы вполне естественный вопрос: другие знаменитости Себастьяна? Величины действительные или мнимые?

Все клиенты Себастьяна шли одинаковым путем, их подняла на щит и создала им имя одна и та же клика. Полдюжины ловких критиков обрабатывали общественное мнение, а менее именитые искусствоведы, чтобы не показаться людьми консервативными, умолкали или присоединялись к общему хору.

Несомненно, лишь небольшая группа самых близких к Себастьяну людей знала правду о Джонни Трое. Другие шагали в ногу с Себастьяном по самым различным причинам. Но широкая публика верила в Джонни, любила его. Возможно, они не знали многого о “творчестве” Дангера, Делтона и прочих, но считали, что сведущие критики не стали бы расточать столько хвалебных слов бездарям.

Но если я выдам секрет?

Ох, братцы!

Нет, конечно, это постараются не допустить.

Большинство введены в заблуждение и будет искренне верить в мои чудовищные наклонности, пока не откроется истина; но три сукина сына лгали совершенно сознательно: Юлиус Себастьян, Гарри Вароу и Мордехай Питерс. Они организовали травлю. И если выяснится подоплека, — никто не простит им обмана с Джонни Троем.

Рухнет вся империя Себастьяна.

Я шагал по комнате, лихорадочно думая. Наконец остановился, плюхнулся в кресло и включил телевизор.

Хамбл все еще говорил. Теперь он призывал ко всеобщему братству. Фразы были округлыми, лишенными всякой конкретности, но доступными для любого ребенка. Если не задумываться над тем, как Хамбл намеревается осуществить все, что обещает, им можно было восхищаться. Демагог чистой воды.

Внезапно мне в голову пришла страшная мысль.

Похоже, что Хамбл станет следующим президентом Соединенных Штатов, если только Калифорния шагнет под его знамена. Как будет ликовать Юлиус Себастьян! Никто, не считая, разумеется, самого Хорейши М. Хамбла, не вложил столько труда и средств в его победу на выборах. Хамбл получил себастьяновскую обработку.

Совсем как Джонни Трой. Вот я и подумал: “Когда Хорейша М. Хамбл открывает рот, чей голос мы слышим?”

Глава 17

Нет, я не испугался и не растерялся. По всей вероятности, нечто подобное и прежде приходило мне в голову, только не было четко оформлено. Слушая речи Хамбла, возмущался тем, что они переполнены стандартными штампами.

Фразы сами по себе ничего не значили, но хорошо звучали, а это было важно. Такие речи сочиняют практически без помарок. Преподнесенные красивым, хорошо поставленным голосом Хамбла, они приобретали значение.

Фрэнсис Бойл, неотразимый красавец, был прекрасным фасадом для голоса Чарли Вайта.

Хорейша М. Хамбл, неотразимый красавец с бархатным голосом, станет тоже прекрасным фасадом для кого–то другого.

Кто стоял за Троем, я знал. А за Хамблом, мог только гадать. Голосуя за Хамбла, одураченные люди будут голосовать за невидимку.

Я твердо знал, что хочу сделать: сообщить всему одураченному миру, что происходит. Однако мир не пожелает меня слушать, И с каждой проходящей минутой мое положение ухудшалось.

Хамбл заканчивал выступление; последняя фраза прозвучала так:

— Помните, дорогие соотечественники, завтра у избирательных урн: Хамбл сможет для вас сделать больше.

Он самоуверенно улыбнулся, не сомневаясь в своей неотразимости.

Затем последовала торговая реклама. Сначала речь шла о модернизированном холодильнике с какими–то дополнительными камерами, потом показали ту же девушку в ванне, заполненной мыльной пеной.

Речь Эмерсона должны были передавать по другому каналу, я потянулся к телевизору. Наверное, что–то меня предупредило, что это нужно сделать именно в это мгновение. Замешкайся я немного — и было бы поздно.

Я не слышал, как отворилась дверь. Я вообще ничего не слышал, разве что приглушенный звук выстрела. Но так как я резко наклонился вперед, чтобы дотянуться до ручки телевизора, пуля лишь слегка царапнула щеку и врезалась в стену.

На остальное ушла секунда. Я вообще ни о чем не подумал, реагируя автоматически: пригнулся и отпрыгнул вбок, рука выхватила кольт.

Я не успел приземлиться, как он выстрелил вторично. Выстрела я не услышал, но почувствовал, как пуля задела ребра. Его я увидел в проеме двери и выстрелил на лету.

Он застыл, прислонившись спиной к двери. Пистолет с глушителем — в левой. А правую он прижимал к груди.

Тони Ангвиш!

Он издал приглушенный крик или кашель и согнулся. Зубы у него были стиснуты, губы раздвинуты, от страшной боли глаза почти закрылись.

Я поднялся, прыгнул и вышиб пистолет у него из рук. При этом он покачнулся и тяжело упал на колени.

Повернув ко мне голову, он сказал, не разжимая зубов:

— Ублюдок! Ублюдок! Ты убил меня. Это…

Его слова закончились стоном. Теперь сквозь пальцы у него сочилась кровь.

Я сунул свой кольт обратно в кобуру.

— Сейчас вызову скорую помощь. Ты, конечно, этого не заслуживаешь, сукин сын! Но я вызову. Только не воображай, что я останусь здесь и буду с тобой нянчиться.

— Больно…

Он согнулся еще больше, обеими руками зажимая грудь. Смотрел не на меня, а куда–то мимо.

— Врачи уже не помогут. Я знаю…

Голос у него звучал достаточно сильно. Он просто не договорил половину фразы. Глаза у него блестели, казались какими–то особенно ясными, как у человека с высокой температурой. Я уже и раньше замечал такое — и задумывался, что же творится в душе человека, который знает наверняка, что умирает.

Лихорадочный блеск исчез. Глаза стали холодными Его затрясло, голова немного повисла.

Потом он произнес спокойно, как будто у нас шел дружеский разговор:

— Джо послал нас вшестером. Двадцать пять тысяч долларов тому, кто доберется до тебя. Никогда не видел то в такой ярости. Тебя все ищут, все копы в городе, добровольцы — сопляки тоже. Двадцать пять тысяч, поймать только, еще ни разу не был близок к такой сумме… ох!

Лицо у него исказилось от сильной боли.

— О господи!

— Я сейчас вызову…

— Прекрати!

Мне показалось, что он пытается улыбнуться, но толки его рта не поднимались кверху.

— Мне и жить–то осталось всего минуту… Хочу тебе казать… Вот уж не предполагал… Мне повезло, я тебя нашел… Проклятие, как больно… Ну, хоть не обидно, — ты не размазня…

Я положил руку ему на плечо.

— Джо? Джо Райс?

— Точно. Джо Райс. Мы упустили тебя в Бенедикт—Каньоне, но тогда это было не так важно. А теперь важно. Ты не поверишь, насколько важно.

Я посмотрел на дверь. Наверное, я оставил ее открытой, когда мотался за газетами. Очевидно, никто не обратил внимания на выстрел. Во всяком случае, признаков тревоги пока не заметно. Но если Тони удалось добраться сюда, значит, скоро прибудут и другие.

— Как ты меня разыскал? — спросил я его.

— Был уверен, что ты залег на пару дней. Мы вшестером поделили телефонную книгу на равные части. Я взял себе первую.

Он обнаружил меня так же, как я накануне — Билли Бончака. Полиция тоже найдет. И очень скоро. В этом нет сомнения. Хорошо уже то, что пятеро остальных головорезов не станут искать меня в этом месте, если только…

— Ты говорил кому–нибудь, что разыскал меня? — спросил я.

— Ну нет. Я хотел один получить всю сумму.

— Где сейчас Райс?

— Не знаю. Могу сказать, где он будет в четыре часа. Большое совещание, все шито–крыто. Наверху у Себастьяна, в его офисе. Джо сказал позвонить ему туда, если…

Внезапно голос у него ослабел, теперь он почти шептал:

— Любой из нас, кто выследит тебя или пришьет. Он сказал, что ему необходимо это сразу же знать. Очень важно знать, от этого многое зависит.

Мне становилось все яснее, почему это так важно.

— В агентстве Себастьяна, да? Кто там будет?

— Я знаю только про Джо. Но совещание важное. Будут и другие. Вопрос о выборах, но и о тебе тоже. Они все там с ума посходили. Ты даже не представляешь, в какое пекло ты угодил.

Я еще слышал его.

— Тони, что ты мне скажешь про Чарли Вайта и Джонни Троя?

Он с большим трудом приподнял. голову, чтобы посмотреть на меня.

— Про Вайта не знаю. Но Троя я прикончил. Джо предупредил, что он будет один, ну и мне надо им заняться. Сделать так, чтобы походило на самоубийство. Трой и без того был здорово пьян, а я влил ему в горло еще неразбавленной водки. Он даже не заметил, когда я его застрелил. Классно получилось, верно? Я свое дело знаю…

— Тони, что это за совещание? Зачем Себастьяну показываться вместе с Райсом накануне выборов?

— Их никто не увидит. Можно пройти открыто до другого конца квартала и вернуться через другие офисы. Троянские предприятия. Заседание продлится с час, потом они разойдутся незаметно, по одному. Они должны решить, что делать. Ты им все карты спутал, так я понимаю. Самое подходящее место для встречи. Такое, чтобы тебя никто не увидел, Джо говорит.

Паузы между фразами становились все продолжительнее. Голова у него совсем поникла, подбородок почти упирался в грудь.

После долгого молчания он заговорил снова:

— Два варианта. Если тебя убьют и если нет. Джо говорит, от этого многое зависит. Говорит, тебе известно об одном парне по имени Бойл. Что это значит, не знаю.

— Я знаю. Его убили, потому что он больше не мог петь. Кроме как полицейским и газетчикам…

Я немного подумал:

— Это ты забрал пластинку Троя?

— Такую маленькую, с проигрывателя? Я. После того, как сделал дело. Джо сказал что она ему нужна.

Он помолчал.

— Скотт. Скотт, как ты думаешь…

Он замолчал. Я почувствовал, как его тело вздрогнуло у меня под пальцами.

— Господи Иисусе, — пробормотал он.

Я подождал, пока спазм прошел.

— Что в отношении Чарли Вайта, Тони? Ты не слышал, его убили?

— Тони!

Он не падал только потому, что я поддерживал. Теперь — отпустил. Он упал, стукнувшись лицом о ковер.

Молчание и падание еще не означают, что человек умер. Но Тони Ангвиш был мертв.

Я поднялся, подошел к двери и убедился, что на этот раз она заперта. Потом немного походил взад–вперед по тесной комнатушке, стараясь решить, что же делать. Нужно рассказать, чтобы история распространилась по всему городу. Прежде, чем меня убьют. Если же убьют, — а это могло случиться в любую минуту — афера с Троем останется тайной. Позвонить в газету или на телевидение? Но даже если удастся, кто станет меня слушать? И не исключено, что я попаду на типа вроде Гарри Вароу или какого–то другого дуйерфа, который тут же вызовет полицию. И меня бросят в камеру до того, как я успею открыть рот.

И тем не менее, я обязан рассказать — не только ради спасения собственной жизни. Люди должны знать про Себастьяна… про Троя и… Думаю, избиратели должны услышать об всем этом до голосования.

Я включил телевизор. Говорил Эмерсон.

У него было хорошее, умное лицо, не слишком красивое, но сразу было видно, что это незаурядный человек. И говорил он без особого ораторского искусства, не чаровал голосом, не уговаривал, а рассуждал. О тех же проблемах, которые звучали в речи Хорейши Хамбла: пенсии, здравоохранение, образование и т. п. Он ничего не обещал от своего имени, но объяснял, чего мы сумеем добиться совместными усилиями. “Мы должны надеяться во всем на самих себя, помогать и уважать друг друга. Не уповать на помощь государства, которая расслабляет и того, кто дает, и того, кто получает”.

После этого он замолчал на такое продолжительное время, что я испугался, не случился ли у него паралич гортани. Но нет, ничего подобного: он думал.

Я так давно не видел, чтобы человек, занимающий большой пост, думал публично, что позабыл, как это выглядит.

Эмерсон посмотрел прямо в камеру:

— Возможно, мой язык слишком груб для ушей, привыкших к обтекаемым фразам любителей изящно выражаться. Если так, смиритесь с этим. У меня нет желания быть президентом нации, где у мужчин нет чувства самоуважения, у женщин гордости, а у детей надежды.

Голос у него потеплел:

— Но я верю в вас, американцы. Верю в присущую вам мудрость, способность принимать самостоятельные решения, а не ждать, когда за вас подумает правительство.

Я выключил телевизор.

В данный момент я думал даже не о том, что именно говорил Эмерсон, а какая разница была между его выступлением и выступлением Хамбла. По сути дела они были взаимно исключающими.

Дело было не только в том, кто из двух ораторов проявил больше здравого смысла или выступал правдивее. Можно было подумать, что они говорили на разных языках. Вообще–то, так оно и было, если судить по выбору слов, эпитетов, сравнений. Но я имею в виду другую разницу. Истина остается истиной, независимо от того, как она изложена или каков ее источник… Мне нравится девушка и в норковом пальто и в голубом бикини: ее тело не меняется от того, что она надела.

Когда выступал Хамбл, произносимые им слова были полны энергии, веса, сока, жизни. Они обладали субстанцией. Казалось, стоит только протянуть руку и пощупать их. Но вы не могли ухватить фразы Хамбла; слова в ваших пальцах с треском лопались. Как красивый мыльный пузырь.

Люди типа Хамбла, могут привлечь на свою сторону избирателей, но веры в себя не завоюют. Независимо от того, насколько бархатист голос и лучезарна улыбка, их слова холодны. Слова очаруют слух, но не сердце и разум.

И все же какое–то недолгое ослепление, естественная тяга человека ко всему красивому завораживает людей, и они голосуют за разных Хамблов. Отдают им в руки власть деформировать их мозги, ослаблять дух…

У меня по коже пробежали мурашки. Я уже знал, что собираюсь сделать. И почему. Более того, знал, что не отступлю.

И теперь я знал, как действовать.

Не стану притворяться, будто я ни капельки не боялся. Боялся, да еще как!

Глава 18

Очень привлекательный аэропорт.

Фактически вовсе не аэропорт, а всего лишь частная взлетная полоса в нескольких милях от Лос—Анджелеса на ферме некоего Виктора Вейнада.

Я не был с ним знаком: отыскал его имя на желтых страницах в разделе, озаглавленном “воздушный транспорт”. Небольшое объяснение, в котором было сказано: “пилот–виртуоз” плюс еще несколько строчек о том, что его услугами можно воспользоваться для доставки товаров на сельские ярмарки, обработки полей химикатами, телевизионных съемок, увеселительных прогулок и так далее. А заканчивалось все это одним словом, напечатанным крупными буквами: ДЕШЕВО.

Я решил, что человек, который берется за столько различных операций, к тому же дорого не запрашивает, не будет слишком придирчив. Я не подумал, что словом “дешево” заменено “паршивый”.

Но в моем положении я был счастлив, что сумел хоть что–то отыскать. Я надеялся, что и дальше мне будет везти. Я оставил Тони Ангвиша в “Браун–мотеле”, забрал из комнаты свои пожитки, и нашел машину Тони, припаркованную у обочины за полквартала от мотеля. Это был тот самый черный седан, который я видел тогда в Бенедикт—Каньоне.

На голову я водрузил шляпу, с помощью туши из косметического набора затемнил себе брови; теперь они у меня стали красновато–коричневыми. Не потому, что мне пришелся по душе такой цвет, но потому, что именно этого оттенка у меня была борода.

Впрочем, какая это была борода? Кусок пакли, шутовская наклейка, лохматая и очень длинная, предназначенная для веселых вечеринок, а не для маскировки. В итоге я выглядел все тем же Шеллом Скоттом с насурмленными бровями и дурацкой бородой.

Но я спокойно ехал в потоке других машин, меня не задерживали, в меня не стреляли, я не вызывал ни сумятицы, ни паники. Сделав по пути единственную остановку, я поехал прямиком сюда. Часы показывали 4 часа 20 минут. Та единственная остановка заняла у меня почти три часа.

Я по телефону попросил Вейнада быть готовым к четырем часам, но предупредил, что могу немного опоздать. Он явно не был готов, и мне это не понравилось. Не понравился и он сам.

Ферма выглядела как свалка мусора. Это было ровное голое поле коричневой земли с одноэтажным оштукатуренным домом, выстроенным в двадцатые годы и с небольшим гаражом рядом. Взлетная полоса представляла собой просто более гладкий участок на той же земле, протянувшийся от дома и гаража на несколько сот ярдов.

Виктора Вейнада не было видно, когда я проехал мимо столба с надписью “Авиация Вейнада”, но когда я остановился и вытащил свой тяжеленный раздутый мешок из грубой парусины из багажника машины, он вышел, запинаясь и спотыкаясь, из дома.

У меня начались серьезные опасения. До этого я не испытывал никаких дурных предчувствий, но они сразу же появились, как только я увидел “пилота–виртуоза”. Он совсем не походил на Виктора, то есть Победителя. Скорее на неудачника. С виду ему было лет 80, не меньше, да и наружность у него была еще более странной, чем у меня. На нем были надеты джинсовые штаны с заплатами на коленях, заправленные в высокие сапоги на шнурках, красная охотничья рубаха, поверх которой был повязан выцветший шейный платок. На носу защитные очки, которые надевают мотоциклисты. Он тащил пару объемистых пакетов.

— Хэй, здорово! — прохрипел он. — Вы Скотт?

— Да, это я. А вы мистер Вейнад?

— Да, сэр. Готов отправиться. Вот, наденьте–ка это.

Он протянул мне один из пакетов, который походил на парашют.

— Постойте, — крикнул я, — что это?

— Старый шют, — ответил он высоким, дрожащим голосом, — лучше наденьте его сразу же.

— Парашют? Но мы еще и с земли не поднялись. Где самолет?

— В ангаре.

Он ткнул пальцем.

— Там? В этом маленьком гараже?

— Это не гараж. Ангар. Пошли.

— О’кей, но, вообще–то я… я ожидал… Вы сказали… “старый шют”?

— Пошли.

Мы прошли к гаражу, он открыл дверь, вошел внутрь и вытолкнул оттуда аэроплан.

Да, да, вы не ослышались, все правильно. Ему было самое меньшее восемьдесят лет, а он приподнял аэроплан за хвост и сильно пихнул его вперед.

Я чуть не оторвал вытяжной трос от своего “шюта”.

— Что это… что это такое? — закричал я в недоумении.

— Такие теперь не часто удается увидеть, верно? — проскрипел он с гордостью.

— Да, конечно, но… что это, “Спэд”?

Он хихикнул, но ничего не ответил. Возможно, просто не знал, или, скорее, это чудовище было собрано из остатков нескольких аэропланов.

— Очень удобен на сельских ярмарках, — объяснил он, — доставляет гуляк домой.

— Угу.

— У меня был второй, поновее. Но я его разбил.

— Вы разбили второй? А что случилось с этим?

— Ничего… Пока.

Предполагалось, что полет будет самой простой операцией. Небольшой эпизодик блестящего плана. Во всяком случае, не такого уж безнадежно глупого. Я был воодушевлен речью Дэвида Эмерсона. Мне казалось, что нет предела человеческим возможностям. Оказалось, что имеются.

Я произнес вслух:

— Вот предел.

Вейнад не слушал меня. Или же не понял. Или не хотел об этом думать. Оглядывая своего доисторического красавца, он горделиво спросил:

— Ну и как вы его находите?

— Он ни за что не оторвется от земли.

Вейнад рассмеялся:

— Ну, пошли…

— Что значит “пошли”?

— Вы взяли парашют? Олл–райт, но лучше, если вы защелкните вон ту пряжку заранее.

— Здесь? Вот эту?

— Да. Защелкните се… Вот так. Будет скверно, если вы дернете за вытяжной корт, а парашют не раскроется.

У меня потемнело в глазах.

— Что случилось? — спросил Вейнад. — Вы больны?

— Да.

— Вы плохо себя чувствуете?

— Да. Но это не имеет значения. Я должен это выполнить. Теперь уже нельзя отступать.

— О’кей, подождите, пока я не заберусь в кабину. А вы сможете раскрутить пропеллер?

— Раскрутить пропеллер? Да.

Он поднялся на место пилота с резвостью восьмидесятилетнего инвалида, а я окинул придирчивым взглядом нашу птичку. У нее было два крыла, одно над другим, хвостовая часть, два колеса и пропеллер. В фюзеляже — два отверстия. Кабины. Вейнад уже сидел в передней, что–то мудря с ручками управления.

— Контакт! — завопил он.

— Ох, что там еще?

Он сверху махнул мне на пропеллер.

— Контакт!

Я запустил пропеллер со второй попытки, потом отступил в сторону. Самолетик “заговорил”: “Хикети–хок–хокет… пппшоу, хикети–хок…”

Я стоял, анализируя ситуацию. “Пппшоу” меня не устраивало.

Но Вейнад заорал, чтобы я садился.

— Живо! Живо!

Я бросил свой тяжелый мешок, набитый до отказа, в заднюю кабину и забился сам, в полном смысле слова посинев от паники. Теперь я знал, почему у него заплаты на коленях: он очень много молился…

Мы уже двигались, переваливаясь с боку на бок по колдобинам “взлетной полосы”.

Клан–кланк.

Потом это кланканье прекратилось, слышался только стон ветра “ю–ии–ии” и “хикетипшоу… хок”. Мы находились в воздухе.

Половина пятого. Вейнад дал мне мотоциклетные защитные очки; я сразу же их надел. Через пару минут все вроде бы стабилизировалось. Стук и грохот, но мы летим. Высоко. Я снова начал думать, что на свете нет ничего невозможного.

Если моя затея не удастся, но вдобавок ко всем тем преступлениям, в которых меня подозревали, мне добавят еще пару десятков. Возможно, наказанием будет немедленная казнь.

Я открыл молнии на своем мешке и бросил последний взгляд на плоды своего труда. Это должно быть правдой.

В “Браун–мотеле” в один миг все стало ясно, как погожий день без смога. Мне помогли слова Эмерсона.

Я должен убедить большинство в своей правоте. Задача ясна: единственное, что для этого требуется, это сказать правду.

Поэтому я сел и все записал.

Как меня поняли, о разговоре с Себастьяном, Мордехаем Питерсом, Джонни Троем. Даты пребывания Фрэнсиса Бойля в тюрьме и дату создания пластинки “Аннабел Ли”. Признание Тони Ангвиша. Заявление Джо Райса, что он пожертвовал 200 тысяч долларов для проведения кампании за Хамбла. Я обвинил Юлиуса Себастьяна, Мордехая Питерса и Гарри Вароу в том, что они сделали лживые заявления в телевизионной передаче. Я включил только те факты, которые были мне хорошо известны. Материала набралось достаточно.

Оставалось позаботиться, чтобы материал дошел до людей. История требовала слова. И я придумал способ сказать полиции, газетам и общественности одновременно.

Мне напечатали девять тысяч листовок.

Длительная остановка, о которой я упоминал, была в типографии, с которой я имел дело на протяжении ряда лет. Владелец меня хорошо знал: конечно, понадобился чек на солидную сумму, зато все было сделано быстро и со знанием дела. Листовки — в половину газетного листа, — для меня напечатали 9 тысяч и “для внутреннего пользования” — еще несколько сотен. Я не сомневался, что он использует их так, как надо.

Потом я нанял самолет.

Ну и собирался приступить к завершающему шагу.

Я вытащил один из листков. Крупными буквами черным сверху было напечатано:

СЕКС — УБИЙСТВО — ИЗНАСИЛОВАНИЕ — МАФИЯ

ЧИТАЙТЕ ВСЕ О ПОЛИТИКЕ!

Возможно, я включил все же один собственный вывод, но только в качестве подтекста.

Для того, чтобы не сомневаться, что листовки будут читать и передавать из рук в руки, я подписался под текстом такими же крупными буквами:

ШЕЛЛ СКОТТ.

Вейнаду я просто сказал, чтобы он летел в сторону Лос—Анджелеса, и теперь я уже мог видеть высокую башню Сансси—Вайн, здание Федерального банка Лос—Анджелеса, дальше к центру, на углу Сансет и Вайна. Мы пролетели немножечко левее, между углом Голливудского шоссе и Вайна. Сердце Голливуда. Подходящее место для начала.

Я взял две пригоршни листовок и перебросил их через борт. Ветер вырвал из рук листовки; они потянулись длинной вереницей к Голливуду. Пусть себе летят.

Ветер на мгновение прижал несколько листков к борту. И тут же их сдуло и, разъединившись, листовки запорхали белыми крупными мотыльками над городом.

Итак, пути к отступлению отрезаны.

Мне удалось это сделать.

Виктор Вейнад повернул голову назад и заорал, перекрывая шум мотора и свист ветра:

— Черт возьми, что вы делаете?

— Я уронил маленькие кусочки бумаги, — ответил я.

— Маленькие?

— О’кей, я уронил большие кусочки бумаги.

Он кивнул, внимательно глядя на меня.

— Следите, куда мы летим! — крикнул я.

Он пожал плечами, повернулся и мы полетели дальше, “хикети–хок”, к Лос—Анджелесу. Под нами был Голливудский Фривей, забитый транспортом, спешившим в оба конца. Я швырнул две пригоршни листков. У меня их было много. Когда мы приблизились к Сити—Холлу, административному центру, управлению полиции, я удвоил порции. Оглянувшись назад, я увидел, что на Фривей образовалась черт знает какая пробка. Движение остановилось. Не из–за моих ли мотыльков? Похоже, что так.

Покружившись над полицейским управлением, мы описали дугу над городом. Я не жалел листовки. Фил Сэмеон скоро будет читать речь в мою защиту. Я отыскал Гамильтон Билдинг на Бродвее, между Третьей и Четвертой улицами, где находился мой офис, и попросил Вейнада лететь пониже. Сентиментальный жест.

Мы повернули назад, к нашей “взлетной полосе”.

К этому времени я уже добрался до дна своего объемистого мешка и собрал последнюю горсть, когда мы снова летели над Голливудом. Впереди виднелись зеленые контуры огромной площадки для гольфа, серые полоски проходов, изумрудные лужайки, темно–зеленые кустарники и бежевые скамейки. Малюсенькие люди внизу занимались суровой борьбой с невидимыми с неба мячами, думая только об очках и общем счете. Скорее из озорства я выделил и для них пару десятков своих листков. Возможно, они долетят до сельского клуба. Ну и в добрый путь.

Под нами — миллионы людей; многие из них не получили мое послание. На некоторых оно произвело впечатление; другие пожали плечами “Ну и что же?”, но вдумались; третьи возненавидели меня еще больше. Глупо надеяться, что все сразу поверят. Потребуется время, чтобы принять правду. Большинство пока считают меня убийцей, выродком, чудовищем. Ненависть, ненависть, ненависть…

Хорошо, что я нахожусь вне пределов досягаемости.

А затем…

Двигатель издал какой–то грозный звук. Я с самого начала ждал катастрофы, — и перепугался. Вместо почти убаюкивающего “хикети–хок–хокет”, он стал выстукивать “хик–хик–хок”, затем завыл “ппшоу–о–оу”, а закончил одним “ппппп”.

Вейнад повернул голову назад и сказал:

— Я этого опасался.

Его самоуверенный залихватский вид куда–то исчез.

Потом раздался треск.

— Что это? — завопил я.

— …Сейчас он упадет. Надо выпрыгивать…

— Выпрыгивать, да? — спросил я, ничего не соображая, потом повторил тоном выше: — Выброситься на парашюте?

— Да.

— Куда?

— Туда, куда же еще?

— Куда?

Он ткнул пальцем.

Позднее, возможно, я бы воспринял его жест трагически, но не в этот момент.

— Вы с ума сошли?

Но он уже выскочил из своего отверстия и полетел вниз.

Я высунулся наружу и завопил:

— Ненормальный! Что за бредовая идея… Но он уже был далеко внизу.

Но нет, я не стану паниковать.

Я давно решил, что если мне суждено умереть, то в постели. Даже в своей собственной. Но никак не на площадке для гольфа.

Нет, мои дорогие!

Я отстегнул ремень безопасности, разогнул ноги и, не колеблясь, выпрыгнул из самолета, дергая на ходу кольцо вытяжного троса парашюта.

Ничего не произошло.

Проклятый Вейнад…

Я дернул посильнее еще раз и еще. И тут “старый шют” раскрылся с каким–то треском. Впрочем, возможно, это треснула моя спина, но все же позвоночник выдержал. Парашют раскрылся; я находился в сотне ярдов от земли.

Раздался невероятный грохот, треск, скрежет и звук разрыва, когда древний аэроплан врезался в землю и взорвался. Вспыхнуло пламя и охватило фюзеляж.

Меня несло в сторону игроков в гольф.

Один из них лежал на траве, вытянувшись, как неживой. Другой бежал как сумасшедший через песчаную дорожку, схватившись обеими руками за голову. Третий затыкал пальцами уши. Четвертого не видно. Полагаю, он был настоящим спринтером.

Земля! Освободившись от строп, я увидел гольфистов. Они таращили на меня глаза. Потом один подпрыгнул на месте, как в комедиях Мака Сеннетта, и побежал ко мне. Двое других пустились следом за ним, размахивая короткими клюшками. Мне говорили, что некоторые гольфисты заключают пари на огромные суммы.

Потом я услышал крики и вопли с другой стороны: справа ко мне бежало с десяток невероятно возбужденных людей, некоторые из них размахивали листовками. Впереди на двух электрокарах для гольфа подпрыгивали наиболее ретивые и шумные предводители этой группы.

Конечно, такие кары проезжали за час не более шестнадцати миль, но и это немало.

В ярдах двухстах за ними на холме возвышалось здание из красного кирпича — местный клуб; возле него задвигалось еще несколько электрокаров.

Откуда мне было знать, как настроены эти парни?

Кто может поручиться, что это не скопление убежденных дейерфистов, которые разорвут меня на мелкие кусочки во имя своих убеждений… или потому, что я испортил им площадку и нарушил игру?

Я тоже подпрыгнул на месте, повернулся и побежал, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этой очумелой толпы. Несомненно, я замахнулся на мировой рекорд в беге по пересеченной местности.

Куда, все–таки, бежать?

Мне представилась строчка в газетном сообщении: “Разъяренные игроки догнали его у шестого прохода и забили клюшками до смерти”.

Эта мысль приделала крылья к моим ногам. Нет, в гольфкарах у них нет ни единого шанса догнать меня. Да нет, они не догнали бы меня ни на лошадях, ни на горных козах, ни на страусах.

И не догнали.

Глава 19

Когда такси подъехало к тротуару в четырех милях от Эллендейл Кантри гольф Клуба, я нырнул на заднее сидение, отвернул лицо и принялся прилаживать бороду.

Да, на мне все еще была борода и шляпа. Во время полета я сунул их в карма/ны брюк. В тот момент я не предполагал, что они мне так быстро понадобятся, но в этом мире ничего наперед не знаешь.

Шофер не обращал на меня ни малейшего внимания. Он прилип к радио, которое распространяло дикие рассказы о Шелле Скотте. Это было ужасно. Я не сделал и половины этих вещей.

Большую часть я уже слышал раньше. Сбежав с территории клуба, я слушал радио, телепередачи и даже вопли людей, заполнявших воздух аналогичными вымыслами. Я нырял в кусты, прятался под каким–то строением, проехал немного на другом такси, прежде чем сесть в это. До сих пор я двигался…

И знал куда…

У меня появилась новая идея.

Возможно, последняя на некоторое время. Я на это надеялся. Я был сыт собственными идеями. Но сообщенные мной новости дошли до всех местных граждан и до многих иностранцев.

“Вторжение с воздуха” началось в 4.40. Первым подвергся “нападению” Голливуд. Затем столпотворение случилось на шоссе Фривей, что–то дикое в Лос—Анджелесе, смятение в Политическом Управлении. Конгрессмены, сенаторы и губернатор сделали заявления, суть которых сводилась к следующему: “Сохраняйте спокойствие”.

Одни называли меня коммунистом, другие — антикоммунистом, но чаще всего маньяком.

Параноиком, человеконенавистником, ожесточенным против всего штата Калифорния. Моя декларация явно указывала, что я представляю собой несомненную опасность, как моральную, так и физическую, для Юлиуса Себастьяна; и через 10 минут после тревоги вокруг всего квартала, где стоит здание Себастьяна, был установлен полицейский кордон.

Защита от нападения будет также обеспечена Гарри Вароу и Мордехаю Питерсу, когда их разыщут. Пока их нигде не могли найти, возможно, Скотт с ними уже покончил. Ничего не говорилось о боссе мафии Джо Райсе. Труп Тони Ангвиша был найден в указанном мной месте. Тесты полицейских экспертов по баллистике уже доказали, что смертоносная пуля соответствовала пулям из моего кольта, зарегистрированного в полиции.

Надо сознаться, что я всего не предвидел, фактически я не заглядывал слишком далеко вперед. В конце–то концов я считал, что делаю доброе дело.

Так или иначе, но еще одна моя идея осталась нереализованной. Она была потрясающей…

Первое. Чему бы ни было посвящено “тайное совещание”, о котором мне сообщил Тони Ангвиш (об этом я ничего не написал в своей декларации), Юлиус Себастьян, Джо Райс и другие должны будут там присутствовать.

Второе. Совещание должно было начаться в 4 часа дня и продолжаться как минимум час, возможно — больше.

Третье. В течение десяти минут после того, как я сбросил свои первые “бумажные бомбы”, то есть уже в 4 часа 40 минут, был установлен полицейский кордон вокруг квартала. А это означало, что с 4–х часов 50 минут никто не мог войти в здание Себастьяна или выйти оттуда, не назвав себя полицейским.

Вывод: надо прорваться туда.

Я попросил таксиста отвезти меня до угла Сансет–бульвара и Джинес–авеню, то есть ровно за квартал до агентства Себастьяна.

Может быть, “кордон” состоит из двух человек, мимо которых удастся проскользнуть? Я не сомневался, что одно это заставит пуститься за мной вдогонку сотню копов.

И тогда не я один выясню, что это за встреча соучастников в кабинете достопочтенного мистера Себастьяна и информация станет достоянием широких кругов общественности.

Идея замечательна. Единственный недостаток: она была неосуществимой.

Часы показали уже четверть восьмого; стемнело, что помогало. Не очень–то, но я был благодарен и за малое.

На этот раз “кордон” на самом деле был “кордоном”. Находясь на расстоянии целого квартала, я разглядел четырех полицейских в форме, а среди них, наверное, было еще несколько в гражданской одежде. Полицейская радиофицированная машина проехала мимо такси, когда мы притормозили у тротуара.

Я вылез из такси, положив на сидение лишний доллар сверх платы, — не слишком много, но достаточно, чтобы он не вспоминал меня с подозрением.

Такси уехало, а я стоял на противоположной стороне улицы в квартале, где несколько недель назад стояло здание Государственного Банка. Теперь этот квартал превратился в сплошные руины… как моя жизнь. Повсюду лежали кучи щебня.

Я перешел улицу и углубился в это царство разрухи.

Кто мог ждать того, что вскоре случилось? Я пробирался вперед, перебегая от одного укрытия к другому, лавируя между кучами обломков и свалкой строительных отходов. Когда я преодолел три четверти территории квартала, подлежащего перестройке по плану обновления города, я увидел косую стальную стрелу, поднимающуюся к небу. Это был установленный самоходный кран Джека Джексона: решетчатая стрела чем–то походила на пожарную лестницу.

Я пробирался вперед и внезапно… — что это? Движение? Да, совершенно верно, кто–то шевелился в кабине самоходного крана. Вниз спускается человек.

Черт возьми, да это же Джексон!

Я подошел сзади к нему и негромко сказал:

— Эй, Джексон!

Он быстро повернулся.

— Проваливай!

— Ш–ш–ш… Что ты так орешь? Тебя слышно в Глегдейде.

— Проваливай!

— Замолчи, Джексон, это же я!

— Вы!

— Джексон, мы же друзья, да?

За последующие 30 секунд я произнес самую красноречивую и торопливую речь в своей жизни, левой рукой придерживая Джексона сзади за шею, а правая, сжатая в кулак, была занесена над его головой. Он немного остыл, в особенности после того, как понял, что моя борода просто для маскировки и совсем не заразная. Я объяснил ему, что меня бессовестно оболгали, что процентов 90 из того, что говорили про меня, было выдумано, и так далее. Он был снова уже почти на моей стороне, но в этот момент я заметил, что к нам направляется полицейский офицер.

— Джексон, — сказал я, — если ты ему скажешь, я погиб. Лучше придумай что–то другое. Например, что ты заснул, ну и тебе приснился какой–то кошмар.

— Мне так и показалось.

Я плюхнулся на землю, а Джексон поплелся навстречу офицеру. Очевидно, моя торопливая беседа его убедила, потому что полицейский не пошел дальше и не сцапал меня.

Джексон вернулся назад и сел на землю подле меня.

— Сказал ему, что мне привиделся жуткий сон, как ты посоветовал, когда я задремал у себя в кабине. Он знает, что я тут давно работаю.

Он вытащил фляжку из–за своего ремня, ловко отвинтил крышку.

— Шелл?

Это он меня угощал.

Вроде бы предложение совершенно логичное. Возможно, это приведет в порядок мои нервы. Я отхлебнул из фляги, потом торопливо объяснил кое–что из того, что творится, и осведомился, как это получилось, что он еще здесь.

— Пошабашил примерно полчаса назад, — объяснил он, — босс торопит, чтобы взяться за следующий квартал. Я тут замешкался из–за переполоха вокруг здания Себастьяна. И решил посмотреть.

— Я здесь тоже из–за Себастьяна. Джо, мне необходимо попасть в его офис, но мимо полицейских не проскользнуть. Однако, Джексон, если ты мне поможешь, возможно, у меня и получится.

— Чтобы я тебе помог?

Он, судя по тону, не умирал от желания помочь, но и не отказывался заранее. Возможно, уже крепко насосался из фляги, но все же здорово проголодался, вот и не радовался неизбежной задержке. Он снова взболтал фляжку; я его не остановил. Лишний глоток сделает его более покладистым.

— Шелл?

Он протягивал фляжку.

Я глотнул чуть больше, чем намеревался: бросило в жар, на лбу выступили капельки пота, уши горели. Но все сомнения моментально испарились.

— Э–е–ух… Полагаю, мне этого достаточно.

Он спросил:

— Чем я могу тебе помочь?

— Ах, да. Вообще–то все очень просто. Я хочу подняться в офис Себастьяна, верно? Верно. Но идти по лестнице я не могу. Не могу взобраться по стене. Не могу долететь по воздуху. Но если ты наклонишь стрелу своего крана так, чтобы она коснулась четвертого этажа здания Себастьяна, я сумею влезть по ней и проникнуть в его офис через окно. Правильно? Так что…

— Неправильно. Видишь, где стоит мой кран?

Я видел. Он был припаркован на этой стороне улицы, здание Себастьяна находилось как раз напротив.

— Да, вижу. Ну и что?

— Эта стрела слишком длинная… для того, что ты надумал. 122 фута. Очень длинная, вот что я тебе скажу. Чтобы получилось, как ты хочешь, платформу надо поставить вон там. Тогда я смог бы опустить стрелу вниз вдоль фасада. И тогда забирайся себе в любое окно. Понятно? Вот что я имею в виду. А с этого места конец стрелы будет очень далеко.

— Ясно.

Джексон подошел к решению проблемы ответственно, минут пять он раздумывал над ней, затем вновь приложился к фляжке и молча протянул ее мне. Я сделал небольшой глоток. После этого Джексон спросил:

— Ты ведь не хочешь, чтобы я включил мотор и стал перебазировать кран на другое место?

— Боже упаси! Сюда немедленно нагрянут копы.

— Сразу же. Значит, не передвигать кран. И надо работать быстро. Так?

— Правильно. Чертовски быстро. Нужно опередить копов.

Между нами установилось полнейшее взаимопонимание. Наши головы работали с умилительной точностью и логикой, присущей закадычным друзьям–приятелям.

Джексон сказал:

— Я знаю, как это сделать, не сдвигая кран с места. Ни на один дюйм.

Он помолчал, восхищенный собственной находчивостью, потом продолжал:

— Мы заведем мотор и повернем кабину крана к улице. Немножечко опустим стрелу. Все это в таком темпе, что сначала никто ничего не заметит. Конечно, потом–то разберутся.

— Да, конечно.

— Потом я немножечко отведу грушу и влеплю между этими окнами в офисе Себастьяна. Они очухаются только после того, как все будет кончено!

— Угу, представляю. Но мне–то от этого какая польза? Разве только… Джексон, на меня произвела огромное впечатление твоя изобретательность. В твоем предложении, несомненно, имеется рациональное зерно. Однако необходимо, чтобы у тебя была твердая рука и верный глаз. Сумеешь ли ты сделать так, чтобы этот чертов шар оказался достаточно близко от окон?

— Спрашиваешь! Я же специалист!

— Точно. Ты можешь сбросить шаром муху со стены — или что–то в этом роде. Ты сумеешь подвести шар вместе со мной так, чтобы я смог соскочить в окно? Которое? Нам лучше заранее это решить.

— Верно. Я буду целиться в простенок, вон тот, видишь? Между двумя окнами. Договорились?

— Конечно.

Я вспомнил, что по ту сторону стены в двухфутовом проеме между окнами кабинета помещается “Жизнь и Смерть” Роберта Делтона.

— Отлично. — сказал я.

— Может случиться, что я самую малость отступлю от середины в ту или иную сторону. Но шар пойдет медленно и ты сумеешь решить, в которое окно прыгать.

— Времени на раздумие у меня будет не слишком много, не так ли?

— Ясно, что немного.

— Нужно будет быстро решать.

— Очень быстро.

Он согласно, кивнул головой.

— А что будет, если я ошибусь и спрыгну очень рано?

— Про тебя я не знаю, но шар откачнется назад.

— Правильно… Слушай, Джексон, а если ты промажешь?

— Сомнительно, — сказал он ворчливо, — весьмасомнительно. Не думай об этом, Шелл, старина. Допустим, такое случается, ты же это заметишь, когда будешь там. Зачем заранее накликать беду?

— Олл–райт, Джексон, — сказал я и замолчал. В голове гудело. Что, черт побери, он наливает в свою флягу?

— Поехали!

Я забрался на шар.

Джексон заработал рычагами и начал меня поднимать.

Чем выше я поднимался, тем яснее становились мысли. Конечно же, вся идея бредовая. Нужно отказаться, пока не поздно.

— Джексон, — сказал я, — мне…

Конечно, он не услышал.

Стрела повернулась. Теперь я висел над улицей, вцепившись в трос. Ноги соскальзывали с круглой верхушки стальной груши. Груша раскачивалась. Это было похуже морской качки.

Стена здания Себастьяна надвигалась.

— Стоп! — заорал я.

Мне казалось, что здание несется ко мне. Все шесть этажей Себастьяна выбрали меня из всего человеческого рода и намереваются стереть в порошок. Точнее, превратить в кровавое месиво.

Но здание отступило. Джексон не рассчитал? Шар не достиг стены. Вот движение замедлилось, мгновенная остановка, шар пошел назад. Я спасен! Нет, дорогие, хватит безумия. Если только эта штука спустится, ничто не загонит меня снова на шар! Я не буду играть в гольф и бильярд, больше никаких шаров!

Ох, какое облегчение!

Шар пролетел мимо кабины; я увидел, что Джексон снова колдует с рычагами. На физиономии — явно маниакальное выражение. Отвернувшись от меня, этот сукин сын вновь повернул красный рычаг.

Помешался.

— Джексон, стоп! — завопил я. — Операция отменяется!

Шар двинулся вперед.

— Нет, Джексон, нет! Я пере…

На этот раз шар не двигался, а мчался. Я, несомненно, врежусь в стену. И как это я сразу не подумал, что Джексон никогда не останавливал свой шар возле стены, он привык крушить, превращать в груды кирпича и щебня. Мускульная память, условный рефлекс. То, что он пьян, ничего не изменит.

Стена приближалась.

Теперь уже недолго…

Вот и наступает конец. Возможно, они поместят тут памятную надпись “на этом месте разбился Шелл Скотт”. Дощечка просуществует неделю — до того дня, пока перестройка не доберется до здания Себастьяна. И тогда я стану всего лишь воспоминанием. Пятном на разбитых кирпичах.

Но такова жизнь.

Бесполезно плакать о пролитой крови.

Ветер свистел мимо моей головы.

И стало необычайно светло.

Первый ход в сторону здания Себастьяна сразу же привлек внимание. Слишком большое внимание. Меня освещали лучами карманных фонариков, фарами машин, сигнальным огнем — точно так же, как в воеиное время зенитчики выискивали в небе вражеские самолеты.

Но выстрелов не было — никто не звал, что все это значит. И, конечно, не узнали меня, поскольку моя шутовская борода развевалась, закрывая физиономию.

Стена — прямо передо мной. На этот раз Джексон все рассчитал совершенно точно. Шар был направлен по центру проема между двух окон. В самый последний момент я смог увидеть через окна собравшихся в офисе людей.

Прыгать — поздно.

Единственное, что я мог сделать, это подтянуться на тросе.

Шар ударил о стену.

Стук, грохот.

Я посчитал себя убитым.

Глава 20

Это — смерть.

Жизнью такое быть не могло.

Я почувствовал, что на меня что–то напирает, стараясь выдавить внутренности, как пасту из тюбика; что–то подалось. Я решил, что это я не выдержал, моя голова, кости, мышцы и так далее. Все тело разваливалось на клочки.

Теперь–то я знаю, что такое адская боль.

Но если я умер, то не должен чувствовать боли?

Значит, я все же жив?

Да, я не умер. На меня сыпались обломки кирпичей, что–то обрушилось на голову, потом я неожиданно уже летел по воздуху, заполненному пылью, щебенкой и кусками покореженного металла. Стальной шар прошил стену дома как раз в том месте, где была вмонтирована “Жизнь и Смерть” Делтона.

Я увидел лица, письменный стол в каком–то тумане, все было неясное, расплывающееся.

Падая, я налетел на двух парней, которые только что повернули ко мне испуганные лица, и мы втроем повалились на пол.

Шоковое состояние. Все — как в замедленном темпе. Я не потерял сознание, но у меня была разбита голова, сначала я даже плохо видел.

Все же мне удалось подняться с пола; на это потребовалось много времени, однако я сумел встать. Все болело, перед глазами плыли красные круги; но свой кольт я сжимал в руке.

Конечно, я действовал слишком медленно. Что касается остальных, то они остолбенели от изумления. И ни у кого в руках я не видел оружия, хотя у одного–то человека оно наверное имелось.

Отступая назад на непослушных ногах, я прежде всего заметил рожу Билла Бончака. Щеточка черных усиков, блестящая лысая голова и все тот же черный костюм. Несомненно тот, в котором он был одет накануне. Когда я видел его.

Когда он увидел Сильвию.

В помещения было еще несколько человек. Джо Райс, толстый, с брюшком, масляными глазами, его лошадиная физиономия с выдающейся вперед челюстью выглядела бледной маской смерти. Милас Каппер, темная лошадка, о подпольной деятельности которого никто ничего не знал, но которого уважал даже Джо Райс. Он сидел рядом с Себастьяном, а по другую сторону Себастьяна уютно устроился в кресле розовощекий недомерок Мордехай Питерс, его бесцветные широко расставленные глаза уставились на меня из–за больших стекол его роговых очков. Слева от меня в углу стоял Гарри Вароу, его физиономия была такой же белой, как знаменитая прядь в волосах.

Кроме них, в офисе было еще три–четыре человека дельцов разного калибра, один из них был боссом крупного синдиката, а рядом с Вароу — ну как вы думаете, кто именно?

Хорейша М. Хамбл.

Это меня не поразило.

Возможно, я просто утратил способность чему–либо удивляться. Или же все дело было в том, что он был здесь на месте, среди своих. По логике вещей он должен был находиться здесь. С кем же ему еще быть в этот момент, как не с Себастьяном, Каппером, Вароу, Питерсом и Райсом?

И Билли Бончаком, разумеется!

Из всех собравшихся здесь людей один только Бончак попытался выхватить оружие. Очень может быть, что у остальных его даже не было. Большинство других убивали словами, семантическим оружием, наточенным до необходимой остроты.

Конечно, могут найтись такие, которые станут уверять, что в том, что накануне дня своих выборов Хорейша М. Хамбл находился в такой сомнительной компании, нет ничего особенного.

А по–моему найти его здесь равноценно обнаружению рецидивиста в машине, на которой собирались скрыться воры, грабящие банк. Вина по связям. Соучастие. Конечно, формально он не совершил никакого преступления. Возможно, воры находились еще внутри банка, ограбление еще не было осуществлено, однако…

То, что я застал Хамбла да и всех остальных здесь, делало мои мытарства ненапрасными. Все приобрело смысл.

Я произнес как мог ясно и отчетливо, чтобы не сомневаться, что все услышат:

— Как честный гражданин я задерживаю Вильяма Бончака за тяжкое преступление, убийство Сильвии Вайт.

Я успел это сказать. Мне было слышно, как поднимается лифт, по лестнице грохочут ноги бегущих, а кто–то уже колотится в запертую дверь. Разумеется, в офисе полиции не было, Себастьян никогда бы этого не разрешил. Нельзя было удивляться и тому, что эти люди не пытались пробраться через полицейский кордон.

Бончак, находившийся слева от меня, держал руку под полой пиджака. Не на пистолете, но поблизости. Именно так обстояло дело, когда я впервые увидел его. С тех пор он не шевельнулся. Ну что же, я предоставлю ему возможность что–то предпринять. Каждый человек имеет на это право.

Я повернулся спиной к Бончаку. Не выдержит. Видеть спину противника — непреодолимое искушение для такого сукиного сына, как Бончак. Я показывал ему свою спину ровно столько, сколько мог, сколько осмеливался.

Кроме меня, никто еще не произнес ни единого слова. Чем–то ударили в дверь, и она затрещала. Следующий удар решит задачу. Мне слышен был вой сирен. Многочисленных сирен.

Я дал ему не более секунды. У него пистолет, дослать пулю в патронник дело плевое. Я услышал “клик–клик”, повернулся и успел всадить ему в брюхо четыре пули до того, как он пустил в ход свое оружие. У меня в запасе осталась всего одна пуля. Какая разница? Она мне не понадобится. Я больше стрелять не стану.

Дверь высадили, и прежде чем Билли Бонс свалился на пол, копы окружили меня.

Действовали они довольно резко, но не более, чем следовало. Кольт у меня отобрали, руки скрутили за спиной, надели наручники. Я увидел знакомое лицо: лейтенант Ролинс.

Я слизал кровь со своих губ:

— Ролинс!

Он с неподдельным изумлением таращил глаза на Хамбла и на всех остальных и не сразу повернул голову ко мне.

— Ролинс, — сказал я, — спросите его про Сильвию Вайт, пока он еще жив.

Он повернулся к Бончаку, но я уже не видел, что было дальше. Двое дюжих офицеров экспортировали меня к выходу. Но, выходя, я прошел почти рядом с Хорейшей М. Хамблом.

Его красивое лицо перекосилось, покрылось потом, на щеках появились пятна.

— Ублюдок! — прошипел он злобно. — Самый настоящий ублюдок. Из–за вас я могу проиграть на выборах.

— Впредь будете осторожны, — заявил я довольно громко. — Давно известно, что друзей надо выбирать осторожно. Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты. Или вы об этом забыли?

Ночь в тюрьме была невероятно долгой.

И долгий был день.

День выборов.

Днем капитан Сэмеон, разумеется, чисто выбритый и жующий свою неизменную черную сигару, принес мне “Геральд—Стандарт”. Через всю первую страницу тянулось одно слово: “ВЫБОРЫ”.

Но ниже была полностью напечатана речь Дэвида Эмерсона. Фотокопия, чуть меньшего размера, но все же читаемая, моего обращения “Читайте все о политике”. И достаточно крупный снимок, сделанный в офисе Себастьяна сразу же после того, как меня увели. Все знакомые лица, важные персоны, известные всей стране. Хорейша М. Хамбл, Себастьян, Вароу, Питерс, Каппер и даже нога Билла Бончака.

Снаружи разразилось черт знает что, как я предполагал, но до меня доходили лишь сообщения из вторых рук. Однако, было ясно, что скандал был не просто местным или национальным, он перерос в международный. Сенсационные репортажи, от вполне спокойных до истерических, от достоверных до клеветнических, были напечатаны во всех газетах Америки, Европы, Азии и Австралии.

Первый луч надежды для меня мелькнут во второй половине дня во вторник, когда ко мне в камеру пришли Сэмеон и Ролинс. Сэмеон сообщил, что теперь полиция располагает бесспорными доказательствами того, Что пластинку “Аннабел Ли” записал действительно Чарли Вайт и, разумеется, все последующие пластинки и альбомы Джонни Троя. Они раскопали несколько человек, которые помогали при записи на пластинку, являлись свидетелями того, как Вайт и Бойл, одни в комнате с микрофоном, подготавливали все ленты. Полиция обнаружила и того единственного человека, который по необходимости присутствовал при всех сеансах и был посвящен в обман.

— Эта информация была сообщена прессе, — сказал Сэм, — должно помочь.

— Да, должна быть дополнительная информация. Надеюсь, что скоро.

— Люди страшно возбуждены. Произошли беспорядки, когда хоронили Фрэнсиса Бойля.

Он рассказал мне о донесениях, которые только что стали поступать, о том, что произошло что–то вроде открытого бунта, мятежа.

Как будто возмущенные обманом почитатели “Джонни Троя” выбросили тело Фрэнсиса Бойля из гроба.

Потом заговорил Ролинс.

— Пока я завяз с Бончаком, Шелл.

У него был усталый вид.

— Крепкий орешек. Он не расколется… разве что перед самой смертью. Но мы возьмемся за его окружение, уже нашли кое–кого из “красоток”, с которыми он обтяпывал свои дела.

Он подмигнул.

— Мы все знали, что ты не виноват, Шелл, но мы должны все сделать так, чтобы, как говорится, ни к чему нельзя было придраться.

— Я все понимаю. Я и сам не был уверен, что это не я, после того, как наслушался Вароу и некоторых других голубчиков.

Офицеры рассмеялись.

Итак, положение улучшилось.

Но мне требовалась большая помощь. История разрасталась, как снежный ком, и пока не начала таять. А сейчас граждане приступили к голосованию. Конечно, фотография, помещенная в газетах, где запечатлено “тайное совещание” в офисе Себастьяна, стала известна по всей стране, по всему миру. Несомненно, она произвела впечатление.

Достаточно ли сильное?

Обо мне, естественно, писали всякие небылицы. Одна газета утверждала, что я стою во главе какого–то дьявольского заговора. Дйерфы утверждали то же самое, но я от них ничего иного и не ожидал.

Но правду узнавало все больше людей. Себастьян был настолько дискредитирован, что я бы на его месте провалился от стыда сквозь землю. Вместе с ним погорели многие его клиенты, лопнули, как воздушные шары, проткнутые иголкой. Пришло время переоценки ценностей, гении были так же быстро развенчаны, как и взлетели на себастьяновский Олимп.

Насколько пали в цене акции Хамбла, я еще не знал. Да и никто бы этого не мог сказать наверняка, все выяснится уже после того, как станут известны результаты голосования.

Если только Хорейшу М. Хамбла выберут президентом Соединенных Штатов, моя песенка спета.

Я громко застонал.

Что, если он уже избран?

От одного лишь предположения у меня начался не то бред, не то сон наяву, ночной кошмар в состоянии бодрствования. В какой–то розовой дымке я видел, что произойдет, как если бы это уже случилось.

Юлиус Себастьян, Мидас Каппер и пустоголовый поэт в узких штанах прямиком оказались в государственном департаменте.

Рональд Дангер был нашим представителем в Объединенных Нациях.

Мордехая Питерса назначили новым шефом департамента здравоохранения, образования и благосостояния. Гарри Вароу возглавлял Информационное Агентство Соединенных Штатов и “Голос Америки”.

Джо Райс заменил бывшего начальника ФБР.

Полицейские силы были разоружены, их оружие передали мафии, которая якобы будет ограждать нас от мафии.

Верховный Суд признал Шелла Скотта опасным для страны: параноик–экстремист с ультраправыми взглядами, настроенный против администрации. Поэтому, его и друзей вымазали в смоле, изваляли в перьях и без промедления отправили на тот свет.

Розовая дымка пропала, но я продолжал громко стонать. Единственное, что я мог сделать, это сидеть в своей камере, думать, потеть и дрожать от страха.

Поэтому я сидел.

Думал.

Потел.

И дрожал.

Был уже поздний вечер, когда Сэмеон и Ролинс пришли снова.

Сэм улыбался. Он положил свою мясистую лапу мне на плечо и сказал:

— Ну, Себастьян раскололся. Раскололся, как только услышал… Короче говоря, важно то, что он сознался, что убил Чарли Вайта.

— Не может быть!

— Сознался. Вайт намеревался рассказать секрет, он был сыт по горло тем, что все лавры доставались Бойлу, того боготворили, окружили вниманием, им восхищались, гордились, хотя в действительности голос–то был Чарли. Ты же понимаешь.

— Все понимаю.

— Покончив с Вайтом, Себастьян поручил Райсу заняться всем остальным, что потребуется по ходу дела.

— Например, мною?

— Совершенно верно… Вайт не знал, что этот чокнутый доктор и Себастьян были из одной своры, между ними не могло быть тайн. Вайт был сам не свой, зависть и запоздалое возмущение не давали ему покоя. Сначала он решил, что заболел каким–то психическим расстройством, ну и отправился к Питерсу вполне серьезно за квалифицированной помощью, но его затошнило от пустой болтовни…

— Вполне понятно. Я имел “Счастье” познакомиться с бредовыми идеями этого Великою Дйерфа.

— Самое же важное, что он решительно все выложил Питерсу. “Это его голос, он должен получить то, что ему причитается по праву”, ну так далее. Питерс, естественно передал это Себастьяну, ну, а тот навестил Чарли.

Чарли послал его ко всем чертям. Считал, что Себастьян не позволит себе убить его, потому что он был голосом Джонни Троя. Пригрозил, что выступит с разоблачением по радио и телевидению. Расчеты не оправдалась. Себастьян сбросил его с балкона.

— У меня было предчувствие, что дело обстояло именно так. У Себастьяна в руках были птицы покрупнее Джонни Троя и куда более грандиозные планы. Но у меня не было никаких доказательств.

Ну что ж, теперь доказательства получены. К сожалению, мы ничего не ложем сделать с Питерсом. Он не совершил никакого преступления..

— Так уж и не совершил?

— Нам не за что привлечь его к ответственности. Конечно, то, что он сообщил Себастьяну о намерениях Джонни было разглашением профессиональной тайны, нарушением врачебной этики, но за это в тюрьму не посадишь.

— Ничего, если у меня все утрясется, я не позабуду о докторе.

— Еще один момент. Мы нашли чек, о котором ты упоминал, в кармане брюк Бончака. На чеке Райс написал ему, чтобы он установил в твоей комнате подслушивающее устройство.

— И сразу понял, что на нем надет все тот же черный костюм.

— Записка была без подписи, но на чеке напечатано имя и адрес Райса.

Сэмеон вытащил кухонную спичку и зажег свою сигару… Как можно мириться с таким зловонием?

Я возмутился:

— Слушай, имей совесть. Ладно, у себя в кабинете ты можешь открыть окно, а я уйти. Но ты же прекрасно знаешь, что отсюда я не выйду

Он лукаво сощурился:

— Забыл сказать: тебя отпустили.

— Отпустили?

— Конечно, у нас к тебе еще много вопросов, так что приходи завтра. Разрушен кусок стены в здании Себастьяна, но поскольку на следующей неделе его все равно будут сносить, его обвинение отпадает. И ты погубил творение Роберта Делтона “Жизнь и Смерть”.

Я громко свистнул:

— Иск на 45 тысяч долларов? Замечательно.

— Никто таких денег Делтону не платил. Просто Себастьян раззвонил всюду об этом, чтобы создать Делтону имя.

— Почему–то это меня не удивляет. Друзья мои, жить мне долго!

Сэм посмотрел на Ролинса, а Ролинс на Сэма, и они одновременно кивнули головами.

Потом Сэмеон оказал:

— Себастьян прятал за этим уродством стенной сейф. Ты пробил при своем “вторжении” тайник. В нем материалы на Хамбла, Райса, Каппера, Питерса и так далее. Себастьян их всех держал в руках. Кое–что зашифровано, но мы уже работаем над этим. А тебе не стоит ругать Делтона, его “шедевр” спас тебе жизнь. Когда для него сделали амбразуру в стене, естественно убрали часть кирпичной кладки и металлический каркас.

— Теперь я понимаю, почему Делтон назвал свое творение “Жизнью и Смертью”, — рассмеялся я.

— Кстати, какой бес в тебя вселился?.. Ладно, ладно, не буду. Меня это не касается.

Я сказал со вздохам:

— Должны быть и другие претензии. По всей вероятности, мне придется уплатить за поломки на площадке для гольфа. Игроки по моей милости спутали свое пари… Да и этот старый разбойник угробил свой аэроплан.

— Приходи в управление завтра утром. Я же сказал: тебя отпустили.

— У человека, отдавшего такое распоряжение, должны быть большие полномочия.

— На то он и президент…

— Прези… Ты имеешь в виду ста…

— Я имею в виду вновь избранного президента.

У меня голос невольно дрогнул, когда я спросил:

— Хэ… Хамбла?

Сэмеон подмигнул.

— Эмерсона.

После этого, конечно, я почувствовал облегчение.

Я снова на свободе. Как здорово! Даже смог показался мне удивительно ароматным.

Меня увезли — для безопасности — в полицейской машине.

Мы поехали прямиком в штаб партии Эмерсона. Там царила радость и стихийный праздник.

Минут пять я поговорил с новым президентом. Мы обменялись рукопожатием, он поблагодарил меня за помощь, на что я ответил, что я выполнял задание клиентки. Он сказал, что это прекрасно. Упомянул, что когда устроится “на новом месте”, возможно, пожелает снова потолковать со мной. В Вашингтоне. Я сказал: “В любое время, когда потребуется, я буду там”. Похоже, он остался доволен моей работой, хотя, возможно, это и не совсем ортодоксально. Но, черт возьми, любой парень, у которого в жилах течет горячая кровь, а не водица, сделал бы то же самое.

Меня особенно радовало, что Дэвид Эмерсон доволен, ибо ввиду сложившихся обстоятельств я сам не смог отдать за него свой голос.

Потом все кончилось, но всяких воплей, обвинений, сплетен было, да и не могло не быть, очень много. Я же был свободен, по–настоящему свободен.

Конечно, будут ночи, когда будут оживать фрагменты ночного кошмара. Будут дни, когда я буду слышать звенящий, как китайские колокольчики, девичий голосок. Я буду с печалью вспоминать Джонни Троя. Его и Чарли Вайта. Если бы не Себастьян, все могло бы повернуться иначе.

И это не кончилось в другом отношении. Дйерфизм не исчез. Он только слегка пошатнулся. Потребуется очень много усилий, чтобы разобрались, какое это надувательство. Безумие, “психоз толпы”, кажется, будет вечным порождением человеческого мозга.

Если верить газетным сообщениям, радио и телевизионным передачам, реакция еще в самом разгаре.

Множество людей, черт возьми, перешли на мою сторону. Но некоторые, весьма влиятельные люди меня люто ненавидели, и ничто не мешало им трезвонить об этом на все лады. Они били меня всеми доступными средствами. Обсуждали мои действия, которые, возможно, на самом деле немножко походили на то, что мне удалось “умыкнуть” множество избирателей у их героя, Хамбла.

Они называли это “подрывной деятельностью”, “обманом заблуждающихся людей”, “нечистоплотной игрой” и так далее.

Ну, что вы на это скажете?

Я только посмеивался.

Эти знаменитые дйерфы обладали редкостным даром валить все с больной головы на здоровую, причем так аккуратно и незаметно, что даже если ты ожидал этого, то ничего не замечал до самого последнего момента.

К черту логику. Важно умение оказать эмоциональное воздействие, это знает каждый гипнотизер.

Поэтому я не ожидал для себя спокойного плавания. Но я никогда не быи любителем спокойного плавания, лишь бы судно не пошло ко дну.

Жизнь продолжается даже среди сражения и бурь. Сегодняшний вечер мой, и надо думать, как его провести.

Поесть. Этим я займусь. Буду есть, есть, есть и есть”

Но что за удовольствие есть в одиночестве, когда мир наполнен очаровательными голодными женщинами?

Оказавшись в своей квартире, я накормил рыбок, поздоровался с Амелией, сбрил с физиономии почти трехдневную щетину, переоделся в самую шикарную свою тройку и перебрал в уме свои возможности.

Имелась некая Лидия… Кармен… Наташа… Лулу… И Полли Планк. Да, Полли Планк, ух! Затем Эвелин, Кирай, Мойра. А еще…

Человек никогда не может знать заранее, что у него полечится, пока не попробует.

Я схватит телефон, набрал номер. Раздался спокойный, страстный голос:

— Хэлло-у?

— Привет, — оказал я, — это Шелл…

Джеймс Чейз Я сам похороню своих мертвых

КНИГА ПЕРВАЯ

Глава первая

I

Гарри Винс вышел из кабинета Энглиша и быстро закрыл за собой дверь. Прижимая к себе бутылку шампанского и два бокала, он направился к Лоис Маршалл.

— Такой гвалт может стоять, наверное, только в зоопарке, — проворчал он, кивнув в сторону кабинета. — Торчать там выше моих сил.

Лоис — красивая молодая брюнетка с выразительными глазами и чудесными густыми ресницами — улыбнулась:

— Знаете, Гарри, я не очень–то люблю шампанское.

— По ведь не каждый день наши выигрывают чемпионат в полутяжелом весе! — возразил Винс, привычным движением снимая проволоку. Пробка вылетела с громким хлопком. — Выпьем за Джоя Рутлина — нового чемпиона. Чтобы всегда разделывал противников, как сегодня.

— Выпьем за мистера Энглиша, — сказала Лоис, подняв свой бокал.

Она работала на Энглиша уже пять лет, с тех самых времен, когда он открыл в Чикаго маленькую контору и целыми днями обивал пороги учреждений в поисках денег для ведения дела. Тогда Лоис частенько оставалась без жалованья, а Энглиш — без обеда. Но именно в первый год работы между ними сложились такие отношения, о которых сейчас она могла только ностальгически вспоминать.

В конце концов старания Энглиша увенчались успехом. Сначала он снял два театра, через год купил с дюжину ночных клубов. Потом ударился в политику. Это благодаря его капиталам Генри Бомонт стал сенатором и, опять–таки благодаря его стараниям, сохранял свой пост.

А Лоис стала просто служащей, одной из многих.

— Согласен, — улыбнулся Винс. — За мистера Энглиша! Нужно признать, он потрясающе умеет вести дело. Чемпионат по боксу на этой неделе, спектакль в мюзик–холле на прошлой. А что на будущей?

Лоис засмеялась.

— Что–нибудь да найдет!

Он выпил. Лоис взглянула на Винса:

— Вы тоже неплохо преуспели.

Он кивнул в знак согласия и с наигранным смирением произнес:

— Только благодаря мистеру Энглишу. Я не строю иллюзий. Без него я бы остался жалким счетоводом без перспектив. Иногда мне просто не верится, что я — его доверенное лицо.

— Он разбирается в людях. И если уж выбрал вас, Гарри, то не только ради ваших прекрасных глаз.

Раздался телефонный звонок. Лоис сняла трубку:

— Офис Энглиша. Добрый вечер.

Винс увидел, как брови ее хмурятся.

— Хорошо, инспектор. — Лоис опустила трубку на стол. — С мистером Энглишем хочет поговорить инспектор Морили из криминальной бригады.

— Проклятые флики^[46]! — проворчал Винс. — Уверен, что будет попрошайничать. Два кресла поближе к рингу или пара билетов на следующий спектакль. Может быть, не стоит беспокоить патрона?

— Это срочно, Гарри.

Винс быстро прошел через приемную и открыл дверь. В комнату ворвался шум голосов.

— И приготовьте машину, мисс Маршалл, — проворчал Морили на другом конце провода. — Сейчас он очень заторопится.

Лоис сняла другую трубку и попросила, чтобы машину немедленно вывели из гаража и поставили перед входом. В этот момент из кабинета вышли Винс и мистер Энглиш — очень высокий, крепкий мужчина лет сорока. Ею нельзя было назвать красавцем, но он принадлежал к тому типу людей, которые всегда привлекают внимание.

Лоис негромко попросила Винса:

— Отыщите Чика, Гарри. Я думаю, что он понадобится.

Винс кивнул и вышел. Лоис с беспокойством смотрела на своего патрона, который, склонившись над телефоном, хмурился и нервно постукивал пальцами по столу.

— Я приеду немедленно. Ничего не трогайте… пока. Буду не позднее, чем через четверть часа.

Энглиш повесил трубку. В приемную в сопровождении Чика Эгана вернулся Винс.

— Приготовьте машину, Чик.

— Уже у подъезда, патрон. Я буду ждать вас внизу.

— Ч го–то серьезное, мистер Энглиш? — спросила Лоис.

— Вы знали моею брата Роя?

Она сделала отрицательный жест.

— Ну что ж, вы не много потеряли. — Энглиш взял из шкафа шляпу и плащ — Он только что пустил себе нулю в лоб…

II

Около высокого строения, погруженного в темноту, стояли патрульные машины. В двух окнах на седьмом этаже горел свет. Чик остановил машину позади полицейских автомобилей и выключил мотор.

Входная дверь охранялась двумя фликами.

— Инспектор ожидает вас. мистер Энглиш, — сказал один. — Здесь есть лифт. Седьмой этаж.

Инспектор Морили встретил Энглиша на пороге.

— Очень огорчен, что вынужден оторвать вас от приема. — Инспектор говорил ровным и безразличным голосом, напоминая представителя похоронной конторы, обращавшегося к богатому клиенту. — Очень печальная история.

— Кто его обнаружил?

— Ночной сторож.

Энглиш вошел в маленькую, бедно обставленную приемную. На двери, за грязным зеленым стеклом, висела табличка:

ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО “МОЛНИЯ”

Управляющий Рой Энглиш

Всю обстановку составляли письменный стол с зачехленной пишущей машинкой, небольшая этажерка и старый ковер.

— Он находится в другой комнате, — сказал Морили, указывая на дверь, возле которой стояли два флика в гражданском.

Энглиш кивнул и вошел в кабине i. Инспектор остановился на пороге.

Два стеллажа занимали стену напротив окна. Пол покрывал изношенный и пыльный ковер. Большой рабочий стол загромождал почти всю комнату. Сбоку от него стояло потрепанное кресло, предназначавшееся, видимо, для клиентов.

Смерть застала Роя Энглиша сидящим за столом. Он повалился вперед, голова лежала на бюваре, одна рука свисала вниз, касаясь ковра. Лицо было залито кровью, капавшей со стола прямо в корзину для ненужных бумаг. В нескольких сантиметрах от пальцев трупа лежал специальный полицейский револьвер 38 калибра.

— Как давно он мертв? — спросил Энглиш.

— Приблизительно два часа. Звука выстрела никто не слышал. Но в конце коридора — газетное агентство, так что шум телетайпов вполне мог заглушить хлопок.

— Самоубийство?

— Очень похоже. Это его револьвер, на оружии отпечатки его пальцев. Но…

Морили вошел и плотно закрыл за собой дверь.

— Я очень огорчен, мистер Энглиш, что приходится говорить вам об этом, но…

— Договаривайте, инспектор.

— Видите ли, мистер Энглиш, два или три клиента, на которых ваш брат работал в прошлом году, ходили жаловаться на него в центральную полицию. Он… пытался вытягивать у них деньги.

— Другими словами — шантажировал?

— Да. И его собирались лишить лицензии на этой неделе.

— Но зачем он…

— Скорее всего, ваш брат крепко сел на мель. Мы просмотрели еще не все его бумаги, но даже судя по некоторым…

— И вы предполагаете, — перебил инспектора Энглиш, — что из–за того, что Рой кого–то шантажировал, его могли убить?

— Все может быть… Хотя все очень похоже на самоубийство.

В комнате повисло молчание.

— Скажите, мистер Энглиш, ваш брат не просил у вас денег? — спросил, наконец, Морили.

— Просил. Правда, это было давно, месяцев шесть тому назад.

— И вы…

— И я ему отказал.

— Понятно…

Энглишу не понравился тон, которым Морили произнес последнюю фразу.

— Вы уже известили его жену? — попытался сменить он тему разговора.

— Пока известил только вас. Но сейчас я пошлю к ней детектива.

— Лучше будет, если я сам сообщу ей о случившемся. — Энглиш немного поколебался. — Честно говоря, в последнее время мы не очень–то ладили с Роем. Я не знаю даже его адреса.

Морили с безразличным выражением лица взял со стола бумажник и протянул Энглишу визитную карточку Роя.

— Вы знаете, где это?

Энглиш пробежал карточку глазами.

— Чик найдет… Послушайте, инспектор, мне очень бы не хотелось, чтобы некоторые факты из этого дела узнала пресса

— Не совсем понимаю вас, мистер Энглиш.

— Журналистам совершенно не обязательно знать, что Рои тянул деньги у своих клиентов. И потом, вы же сами говорили, что все это очень похоже на самоубийство. Пускай так оно и будет — самоубийство на почве нервного срыва.

Энглиш замолчал, вопросительно глядя на Морили. Тот усмехнулся:

— Я слышал, что ваш протеже выиграл целое состояние. Примите мои поздравления.

— Благодарю… Кстати, чуть не забыл, я сказал Винсу, чтобы он держал пари за вас. Сто долларов, которые принесли вам триста. Зайдите завтра, Гарри отдаст вам выигрыш.

— Это очень мило с вашей стороны. Я как раз собирался сделать ставку, но…

— Но у вас не хватило времени? Что ж, я люблю оказывать услуги своим друзьям. Рад, что вам удалось выиграть.

— Спасибо… Да, странный человек был ваш брат. И зачем только ему понадобилось пускать себе пулю в лоб? А если он был на мели, то почему не обратился за помощью к вам? Вы помогли бы ему, так ведь?

— Да. Конечно… Инспектор, мне необходимо знать, почему прогорело дело Роя. Если вы не против, я хотел бы, чтобы Лоис осмотрела его бумаги.

— Хорошо.

— Могу ли я позвонить?

— Пожалуйста.

Энглиш набрал номер своей конторы.

— Лоис? Я хотел бы, чтобы вы отправились в контору моего брата. Посмотрите досье, попытайтесь определить атмосферу, окружающую контору. Дело казалось вполне солидным, когда я покупал его для Роя. Мне нужно знать, почему оно прогорело.

— Хорошо, я займусь этим.

— Возьмите с собой Гарри. Я не хочу, чтобы вы отправлялись туда одна.

— Не беспокойтесь, мистер Энглиш.

— Всего хорошего, Лоис.

III

Чик остановил “кадиллак” перед маленьким белым домом. На первом этаже одно окно было освещено. Энглиш с удивлением разглядывал жилище Роя — для человека, до такой степени стесненного в средствах, оно было явно не по карману.

Он нажал кнопку звонка и через некоторое время услышал приближающиеся шаги.

— Кто там? — послышалось из–за двери.

— Ник Энглиш.

— Кто–кто? — переспросил удивленный женский голос.

— Брат Роя, — повысив голос, повторил он. — Откройте, Корина.

Дверь распахнулась.

— Понимаете… — замялась Корина. — Дело в том, что Рой еще не возвращался.

— Разрешите, я все–таки войду, — попросил Энглиш, стараясь, чтобы его голос звучал как можно любезнее. Я пришел с очень грустной для вас новостью.

— Я не очень–то люблю неприятные известия. Наверное, вам лучше будет подождать Роя.

— Вы здесь простудитесь. — Энглиш сделал шаг вперед, тем самым заставляя Корину отступить. Еще шаг — и он закрыл за собой дверь. — К тому же эта новость касается прежде всего вас.

— Что ж, проходите. — Она прошла в большую длинную комнату и вопросительно посмотрела на гостя.

— Прошу вас, сядьте, — начал тот. — Я был бы рад избавить вас от этой новости, но рано или поздно вы все равно узнаете…

— Рой?.. У него неприятности?

Энглиш покачал головой.

— Это хуже.

Ноги отказались служить Корине, и с побледневшим лицом она опустилась на диван. Войдя в дом, Энглиш хотел сразу сказать, что Рой застрелился, во, видя перед собой эти испуганные глаза ребенка, эти дрожащие губы и сжатые кулачки, он думал теперь о том, как бы смягчить этот удар.

— Он ранен?

— Я очень огорчен, Корина…

— Он мертв?

— К сожалению, это так.

— Но… Этого не может быть. Вы просто хотите меня разыграть. Нет! — пронзительно закричала она. — Он не мог умереть!

— Он убил себя, — тихо сказал Энглиш.

Она посмотрела на него и наконец поверила: лицо исказилось, она безуспешно пыталась сдержать рыдания.

Энглиш подошел к маленькому бару, расположенному в углу комнаты, плеснул в бокал коньяка и, прежде чем она успела отстранить его руку, заставил сделать глоток.

— Теперь я одна… Совершенно одна, — тихо причитала Корина. — О, Рой! Рой! Как ты мог так поступить!

Можно была подумать, что жалуется ребенок. Энглиш не ожидал, что известие о смерти мужа так потрясет ее. Он осторожно положил руку ей на плечо, но Корина оттолкнула его с такой силой, что он невольно сделал шаг назад.

— Убирайтесь отсюда! — Она вскочила на ноги. — Я не могу вас видеть! Если бы вы обращались с ним как с братом, он никогда не сделал бы этого!

Энглиш был ошеломлен ненавистью, горевшей во взгляде Корины.

— Ваши деньги! — кричала она. — Только они вам нужны! А на Роя вам наплевать! Даже когда он пришел просить вас о помощи, вы вышвырнули его вон! Это вы, вы у били его!

— Вы неправы, — мягко возразил Энглиш. — Если бы я только знал, что Рой находится в таком отчаянном изложении, я непременно помог бы ему!

— Не лгите! — Корина задыхалась от слез. — Вот уже шесть месяцев, как вы не сказали ему ни слова! Вы не дали ему ни гроша, когда он просил вас! Вы это называете помощью?!

Голос Энглиша зазвучал суше.

— Я не переставал помогать Рою с тех пор. как он закончил учебу. Я дал ему денег, чтобы он начал свое дело. По–моему, вы несправедливы!

— Я не желаю больше вас слушать! — Корина подошла и широко распахнула дверь. — Уходите! И не вздумайте возвращаться!

Энглиш пожал плечами и направился к выходу.

— Я не хотел ссориться… — обернувшись, начал он, но Корина оборвала его на полуслове:

— Убирайтесь немедленно! Вы даже не убийца! Вы хуже! Как вы вообще могли прийти сюда, в этот дом?

Энглиш вышел и направился к машине. За спиной были слышны рыдания Корины.

IV

Из ближайшего телефона–автомата Энглиш позвонил Сэму Крайлу — своему адвокату.

— Сэм? Это Ник. Есть работа.

— Надеюсь, не сегодня ночью? — забеспокоился Крайл. — Я уже лег спать.

— Ты занимался делами Роя, не так ли? — перебил его Энглиш.

— В принципе — да, — безо всякого энтузиазма отозвался Крайл. — Но уже несколько месяцев он ко мне не обращался. Что с ним опять случилось?

— Два часа назад он покончил с собой.

— О, Господи!

— Похоже, он был совсем на мели, — продолжал Энглиш, — и стал шантажировать своих прежних клиентов. Его должны были на этой недели лишить лицензии.

— Хорошенькое дело, — проворчал Крайл.

— Я был у Корины. В истерике она обвинила меня в смерти Роя. Видишь ли, полгода назад я отказался дать ему денег. Она вбила себе в голову, что это якобы толкнуло его к самоубийству.

— А она знала, что Рой занимался шантажом?

— Похоже, нет. И я не стал говорить ей этого сегодня — она и так в ужасном состоянии. А впрочем, это ей вообще не обязательно знать.

— И что же должен сделать я?

— Понимаешь, Сэм, я действительно не знал, что дела Роя так плохи. Ты должен убедить Корину в том, что я дал бы ему денег…

— Надеюсь, ты не хочешь, чтобы я сделал это сейчас, — перебил его Крайл.

— Именно сейчас! Если Корина выступит перед журналистами…

— Скажи мне, Ник, почему я на тебя работаю?

— Потому что я плачу тебе больше, чем другие, — жестко сказал Энглиш. — Официальная версия такова- самоубийство на почве нервного срыва. Завтра утром приезжай ко мне в контору.

— Хорошо, Ник, — тяжело вздохнул Крайл. — Ради тебя я готов провести бессонную ночь. До завтра.

V

Чик Эган остановил “кадиллак” перед импозантным зданием, выходящим к реке.

— Надо выяснить, где живет секретарша моего брата, — сказал Энглиш, выходя из машины. — Завтра утром отправься к его конторе и расспроси привратника, он может знать адрес этой девицы. Приезжай сюда к половине десятого. Мы навестим ее перед тем, как ехать в офис.

— Хорошо, патрон. Сделать еще что–нибудь?

— Все. Иди ложись спать. Завтра увидимся.

Энглиш вошел в здание, кивнул привратнику и направился к лифту, чтобы подняться в квартиру, которую снял для Юлии. Подойдя к двери, он отпер ее своим ключом и вошел в небольшой холл. Пока он снимал плащ и шляпу, отворилась дверь в комнату и на пороге появилась хозяйка.

Юлия Клер, рослая, узкобедрая, с длинными стройными ногами и высокой грудью, как будто сошла с обложки американского журнала мод. Волосы цвета красного дерева были старательно уложены вокруг головы. Большие изумрудные глаза оживленно блестели.

— Ты опоздал, Ник, — с улыбкой проговорила она. — Я уже стала сомневаться, придешь ли ты вообще.

— Очень жаль, Юлия, но меня задержали.

— Ты выглядишь очень усталым. Что–то случилось? У тебя неприятности?

— Да, если можно так выразиться… Ты помнишь Роя?

Энглиш заметил, что она побледнела.

— Да… А почему ты меня об этом спрашиваешь?

— Он покончил с собой. Только что.

— Он мертв? — спросила она, широко раскрыв глаза.

— Да, мертв. Это единственное дело, которое он довел до конца.

— Не говори так о покойнике, Ник. Какой ужас! Когда это случилось?

— Морили позвонил мне около половины девятого.

— Но зачем он…

— Это и меня интересует, — сказал Энглиш, доставая портсигар. — С Роем вечно случались истории, как и с моим отцом. Я никогда не рассказывал тебе о нем?

Юлия отрицательно покачала головой.

— Отец был скверным человеком, — продолжал он. — Если бы мать не работала, мы бы все передохли с голоду. Видела бы ты нашу конуру! Подвал. По стенам летом и зимой стекает вода…

Юлия наклонилась, чтобы подбросить брикет в камин.

— Да Бог с ним, все это уже в прошлом, — Энглиш закурил сигару и принялся расхаживать по комнате. — Так вот, инспектор сказал, что Рой сидел совсем без денег и пытался шантажировать своих бывших клиентов. Его должны были лишить лицензии на будущей неделе. Но я готов держать пари, что уж Рой–то не стал бы из–за этого сводить счеты с жизнью. Версия самоубийства, конечно, устраивает и меня, и Морили, но я далеко не уверен…

Юлия подняла голову:

— Но послушай, Ник, если полиция так говорит…

— Полиция может говорить что угодно, а я все–таки немного знал своего брата! — В голосе Энглиша появилось легкое раздражение, он нервно заходил по комнате. — И я не могу понять, почему его дело пришло в упадок. Когда Рою удалось уговорить меня купить эту контору, я тщательно все проверил. Не мог же он так быстро пустить все на ветер!.. Я отправил туда Лоис, возможно, она сможет разобраться, что в действительности произошло.

— Ты послал туда Лоис ночью?

— Да. Это очень важно. А что тебя удивляет?

— Нет, ничего… Она, вероятно, влюблена в тебя, — вдруг сказала Юлия.

— Кто? Лоис? — Энглиш рассмеялся. — Абсурд! Просто я хорошо ей плачу. От инспектора я поехал к Корине, — продолжил он. — А она заявила, что это я повинен в смерти Роя, и выставила меня за дверь.

— ?!

— У нее была истерика. Я даже не предполагал, что она так сильно любила Роя. Думаю, завтра она успокоится. Но все–таки я счел необходимым послать к ней Крайла. Нельзя допустить скандала сейчас. Видишь ли, через несколько дней сенатор официально объявит, что я — основатель нового госпиталя. — Энглиш смущенно улыбнулся. — И госпиталю хотят дать мое имя.

— Твое имя? — переспросила Юлия. — И зачем тебе это?

Энглиш снова принялся расхаживать по комнате:

— Я преуспел в жизни, Юлия. Начал с нуля, а сейчас денег более чем достаточно. Но деньги — это еще не все. Если я умру, то через неделю никто и не вспомнит обо мне. Если что и имеет цену в этой жизни — так это доброе имя, которое человек оставляет после себя. И если мое имя будет носить госпиталь, то можно надеяться, что его не забудут так скоро.

Юлия иронически посмотрела наНика.

— Ты можешь смеяться, — с улыбкой проговорил он. — Я и сам порой чувствую себя нелепо. Но это мне необходимо! К несчастью, самоубийство Роя грозит все испортить.

— Каким образом?

— Если Корина заявит журналистам, что я не давал Рою денег и этим толкнул его на самоубийство, я буду сражен. Члены комиссии урбанистов придут в восторг, узнав о скандале…

Юлия зевнула.

— Пойдем спать, Ник. Не думай об этом сегодня.

— Ты права, от этого пользы мало, — Энглиш поцеловал ее. — Пойдем спать.

VI

В узком темном переулке, по обе стороны которого возвышалась двухметровая кирпичная стена, стоял человек. Он стоял уже два часа, совершенно неподвижно, не спуская глаз с освещенного окна на четвертом этаже большого здания под номером 45, улица Ист Пласс, и не переставал жевать резинку. Коричневая шляпа, надвинутая на глаза, скрывала его лицо.

Чуть раньше полуночи окно погрузилось в темноту. Прислонившись к кирпичной стене, человек подождал еще полчаса. Потом нагнулся и поднял свернутый тонкий канат, лежавший у его ног. К одному его концу был привязан тяжелый крюк, покрытый каучуком.

Человек ловко взобрался на стену и спустился в садик позади большого здания. Он быстро прошел его, направляясь к заднему фасаду дома. Перед пожарной лестницей человек на секунду остановился — нижняя секция была поднята и находилась на расстоянии метров двух от вытянутой руки. Он развернул канат и забросил крюк на последнюю ступеньку, затем осторожно натянул. Секция бесшумно опустилась. Человек снял крюк, скрутил веревку и положил ее на землю.

После этого, не медля ни минуты, он стал подниматься. Быстро добравшись до окна четвертого этажа, он с удовлетворением обнаружил, что оно не заперто, а лишь прикрыто. Человек прислушался. Через пару минут он легко толкнул окно — оно отворилось без шума.

Человек скользнул за занавеску, осторожно повернулся, выпрямился и раздвинул штору. Несколько минут он привыкал к темноте, пока не увидел четко кровать, кресло с брошенным на него шелковым халатом и ночной столик, на котором стояла лампа и лежала книга.

Осторожно, чтобы не разбудить спящую, человек потянул за поясок халата и вытащил его из петель. Взяв книгу с ночного столика, он вновь исчез за шторой и уже оттуда бросил ее на середину комнаты. Человек услышал, как заскрипела кровать и женский голос вскрикнул:

— Кто тут?

Зажглась лампа. Девушка приподнялась на кровати и, вцепившись в одеяло, испуганно посмотрела на дверь. Убедившись, что в комнате никого нет, она заметила книгу, лежавшую на полу, и успокоилась. И поступила так, как “гость” и ожидал — встала и начала быстро надевать халат, повернувшись спиной к окну.

Человек выскочил из–за занавески, быстрым движением закинул за голову девушки шнурок и затянул его вокруг шеи. Упершись коленом в спину, он толкнул ее вперед и свалил на пол, все сильнее сжимая петлю.

Продолжая методично жевать резинку, человек созерцал конвульсивные движения тела. Когда жертва затихла, он подождал еще три–четыре минуты, затем снял удавку и перевернул девушку на спину.

Лицо жертвы было перепачкано кровью, вытекавшей из носа. Заметив это, он нахмурился. Затем встал, стряхнул пыль с колен и прошел в ванную комнату. Вытащил из манжеты носовой платок, намочил его, а затем тщательно удалил все следы крови с ковра.

Он потратил еще десять минут на подготовку задуманной им сцены и покинул комнату тем же путем, каким и проник.

Глава вторая

I

На следующее утро Чик Эган остановил “кадиллак” у дверей дома Юлии около половины десятого. В тот момент, когда он вылезал из машины, Энглиш уже пересекал холл.

— Доброе утро, Чик, — сказал Энглиш, садясь в машину. — Что нового?

— Я ходил повидать привратника, как вы мне сказали, — ответил Чик, облокотясь на дверцу машины. — Это некий Том Калумб. Ему очень нравится звон монет. У вашего брата была секретарша по имени Мэри Севит. Она живет в доме номер сорок пять по Ист Пласс.

— Отлично. Не будем терять времени.

Машина тронулась с места. Энглиш стал просматривать газеты, которые захватил с собой.

Большинство из них посвятили целые столбцы самоубийству Роя. Но нигде пока не была упомянута Корина. Морили, казалось, тоже сдержал свое слово. Он заявил, беседуя с журналистами, что Рой, видимо, страдал комплексом неполноценности и покончил с собой в момент депрессии.

— Мы приехали, патрон, — проговорил Чик. — Это здание слева.

— Не останавливайся перед дверью, — приказал Энглиш. — Поезжай немного дальше. Мы вернемся пешком.

Чик послушно отъехал метров на сто.

— Будет неплохо, если ты пойдешь со мной, — сказал Энглиш и большими шагами направился к дому.

Он уже собирался нажать кнопку вызова квартиры Мэри Севит, как вдруг входная дверь отворилась и из дома вышла старушка с пуделем. Она прошла мимо, даже не взглянув на двух мужчин. Быстро пройдя через холл, они поднялись на четвертый этаж.

Перед дверью Мэри Севит стояла бутылка молока и лежала сложенная газета. Энглиш постучал. Никакого ответа. Он постучал снова… Безрезультатно.

— Чик, ты сможешь открыть эту дверь? — тихо спросил Энглиш.

Эган тут же осмотрел дверь и замок.

— Это легко сделать. Но если она дома, то может позвать фликов.

— Открывай.

Чик достал из кармана связку отмычек, сунул одну из них в замочную скважину, немного покрутил, попробовал другую, третью и открыл дверь.

Энглиш вошел в маленький холл, чистый, хорошо обставленный и украшенный букетами цветов.

— Есть здесь кто–нибудь? — громко спросил он.

Ему никто не ответил. Чик тихонько затворил входную дверь. Энглиш прошел через холл и заглянул в следующую комнату. При слабом свете, который проникал через задернутые занавески, он увидел, что это спальня. Постель была пуста, покрывало валялось на полу.

— Она, вероятно, вышла, — сказал он Чику.

Мало беспокоясь о том, что он делает, Энглиш вошел, повернул выключатель и замер, резко остановившись. По его правую руку находилась дверь в ванную, где на белом шелковом шнуре висел труп молодой темноволосой девушки лет двадцати. На ней был надет белый шелковый халат поверх голубой нейлоновой рубашки. При жизни она, вероятно, была красива, теперь же лицо ее было ужасным, а распухший язык свисал из раскрытого рта.

Энглиш приблизился к трупу и дотронулся до руки девушки.

— Похоже, она мертва уже давно. Это все усложняет, Чик.

— Еще бы! Смотрите, а такой халатик подошел бы моей мышке. Хотел бы я, чтобы она носила такой, но девочка, к сожалению, любит только пижамы…

— Помолчи немного!

Энглиш прошелся по комнате. Взглянув на камин, он среди множества безделушек обнаружил в серебряной рамке фотографию своего брата. Внизу на снимке Рой написал своим тонким, как паутина, почерком:

“Смотри на меня время от времени, моя любовь, и не забывай о том, чем мы станем друг для друга.

Рой”.

— Подумать только, он еще и влюбился! — Энглиш повернулся к Эгану. — Попробуй найти его письма.

Чик действовал с быстротой, методичностью и точностью профессионала. Довольно быстро он обнаружил связку писем, перевязанных голубой тесьмой. Достаточно было просмотреть два или три из них, чтобы узнать, что Рой и Мэри были любовниками и что Рой собирался бросить Корину, чтобы уехать с Мэри. Он с горькой усмешкой сунул письма в карман, в то время как Чик осматривал последний ящик.

— Все, патрон, — сказал он.

— Посмотри, как там, на лестнице.

Энглиш забрал фотографию брата, сунул ее в карман, а затем покинул квартиру.

— В контору, и побыстрей, — сказал он, садясь в машину. — И держи язык за зубами, Чик.

II

Зазвонил внутренний телефон, стоявший на большом, красного дерева столе. Энглиш протянул руку и нажал на кнопку.

— Приехал мистер Крайл, — сообщила Лоис.

— Пусть войдет.

Крайл был почти такого же роста, как Энглиш. Темные волосы и бледное лицо с небольшими проницательными глазами. Тщательно подстриженная борода, а ногти на волосатых руках старательно наманикюрены.

Сэм был самым известным адвокатом в городе.

— Добрый день, Ник, — сказал он, усаживаясь в кресло.

Энглиш протянул Крайлу портсигар.

— Как Корина? — спросил он.

На лице Крайла появилась гримаса. Он выбрал сигару, обрезал ее золотым ножичком и выпустил к потолку облако дыма.

— Боюсь, что она еще наделает нам неприятностей.

— Об атом не должно быть и речи, — взорвался Энглиш. — Ты должен помешать ей!

— А как ты думаешь, чем я занимался все утро? — усмехнулся Крайл. — Но она не хочет ничего знать и твердит, что Рой просил у тебя денег, а ты выставил его за дверь.

— Он приходил ко мне занять денег месяцев шесть назад, — заметил Энглиш. — Это не стоит выеденного яйца! Почему же тогда он раньше не покончил с собой?

— Она настаивает, что он приходил к тебе позавчера.

— Ну так она лжет!

— Рой сказал ей, что собирается идти к тебе.

— Но он не был у меня!

Крайл с задумчивым видом смотрел на кончик своей сигары.

— Если Корина выступит перед журналистами, это будет нелегко доказать, Ник. Все газеты заинтересовались этим делом. А версия Корины делает тебя ответственным за смерть Роя…

Энглиш молча нахмурил брови.

Крайл продолжал:

— Еще она утверждает, что Рою требовалось четыре тысячи долларов, чтобы выйти из трудного положения. Четыре тысячи долларов для тебя ничто. Она может изобразить тебя скаредой, а ты знаешь…

— Он просил десять тысяч — и не говорил, для чего, — возразил Энглиш. — Я отказал ему потому, что мне надоело быть дойной коровой.

— Да, конечно, — ответил Крайл. — Но теперь, когда он покончил с собой, все его жалеют. Это угрожает погубить твою затею с госпиталем, Ник.

— Знаю, — сказал Энглиш, подходя к письменному столу. — Теперь послушай меня хорошенько, Сэм. Если Корина будет упорствовать, то у меня для газет найдется версия, которая очень правдоподобна и очень ей не понравится. Секретарша Роя, некая Мэри Севит, была его любовницей. Они собирались вместе уехать и оставить Корину на мели. Но Рою что–то не удалось: вероятно, не смог раздобыть денег и по слабохарактерности покончил с собой. Мэри Севит, по–видимому, ходила в контору и видела его труп, после чего вернулась к себе домой и повесилась.

Крайл широко раскрыл глаза.

— Она повесилась?

— Да. Я ездил к ней сегодня утром, чтобы поговорить о Рое, и нашел ее мертвой. Никто еще ничего не знает.

— А тебя кто–нибудь там видел? — с беспокойством спросил Крайл.

— Видели только, как я входил в дом.

— Ты уверен, что они были любовниками?

Энглиш открыл ящик и вынул фотографию, найденную в спальне Мэри Севит, и пакет с письмами.

— Вот вещественные доказательства. Если Корина не согласится молчать, я передам письма журналистам.

Крайл просмотрел пару писем, потом сунул их в бумажник вместе с фотографией Роя.

— Это будет для нее тяжелым ударом, Ник, — сказал он. — Она обожала Роя.

Энглиш сурово посмотрел на него.

— Совсем не обязательно все ей выкладывать. Все зависит от тебя. Если тебе так жалко Корину, постарайся уговорить ее не делать глупостей.

— Боюсь, что буду вынужден показать письма, — сказал Сэм, — но мне это совсем не по душе…

— Пожалуйста, без сантиментов, хорошо? Что, Рой оставил завещание?

— Да, Корина наследует все его состояние, которое состоит из кучи долгов. У него был кофр; ключ находится у меня. Еще не было времени проверить его содержимое, но уверен, что в нем ничего нет.

— Скажи мне, что в нем находится, прежде чем говорить об этом с Кориной. Надо устроить так, чтобы в кофре был найден страховой полис. Словом; сделай так, чтобы она получала две сотни долларов в неделю.

— Ну, а кто теперь разводит сантименты? — спросил Крайл, улыбаясь. — Не беспокойся, я постараюсь ее уговорить.

III

Через несколько минут после ухода Крайла раздался звонок внутреннего телефона. Энглиш нажал кнопку.

— Пришел инспектор полиции Морили, мистер Энглиш, — прозвучал голос Лоис. — Он хочет поговорить с вами…

— Гарри им займется, — ответил Энглиш. — Мне пора отправляться на завтрак.

— Он настаивает на личном разговоре с вами. Говорит, что это срочно и важно.

Энглиш нахмурил брови.

— Хорошо, пусть войдет. У меня есть еще десять минут. Скажите Чику, пусть приготовит машину.

— Вы пришли очень не вовремя, — сказал Энглиш. — Я должен уйти через пять минут. Что произошло?

Морили приблизился к нему.

— Нашли секретаршу вашего брата, некую Мэри Севит.

Загорелое лицо Энглиша оставалось непроницаемым.

— И что же? — спросил он.

— Она мертва.

— Мертва? Что… она покончила с собой?

— Это может быть также и убийством.

IV

В течение нескольких секунд Энглиш не спускал глаз с Морили, потом проговорил:

— Садитесь, я вас слушаю.

Морили сел.

— Я позвонил сегодня утром миссис Энглиш, чтобы спросить у нее, была ли у мистера Энглиша секретарша. Она дала мне имя и адрес девушки: Ист Пласс, сорок пять. Я поехал туда…

Он остановился и внимательно посмотрел на Энглиша.

— Я знаю, — сказал тот. — Я тоже ездил туда сегодня утром. Так как на звонок никто не ответил, я решил, что она уже отправилась в свою контору.

— Мисс Хоппер, которая живет этажом ниже мисс Севит, сказала, что видела вас.

— Ну что ж, продолжайте, — сухо проговорил Энглиш.

— Никто не ответил и на мой звонок. У двери находились бутылка с молоком и газета. Это усилило мои подозрения. Мы вошли, воспользовавшись универсальным ключом, и нашли ее висящей на двери ванной комнаты.

Энглиш достал из портсигара сигару и протянул ее Морили.

— Угощайтесь, — сказал он. — А почему вы сказали, что это может быть убийством?

— У полицейского врача не возникло ни малейшего сомнения в том, что это самоубийство, — начал Морили. — Но после того, как убрали тело, я стал осматривать комнату и заметил около кровати, на ковре, маленькое пятнышко. Я обработал его соответствующим реактивом. Это — кровь.

— Я не считаю себя настолько же умным, как вы, инспектор, и я не понимаю, почему вы все же решили, что это было убийство?

Морили улыбнулся.

— Это пятно на ковре — определенная улика. Понимаете, у девушки шла носом кровь. Ни на рубашке, ни на халате — никаких пятен. Так вот, это доказывает, что она умерла на полу, а не повесилась на двери.

— По вашему мнению, ее задушили на полу?

— Совершенно верно. Кто–то неожиданно напал на нее, накинул на шею петлю и затянул. Потом, вероятно, повалил на пол, лицом вперед. Так что у нее вполне могла пойти кровь носом. Оттого и пятно на ковре. Потом он просто повесил трут на двери, чтобы создалось впечатление, что она покончила с собой.

Энглиш некоторое время размышлял, затем кивнул:

— Вероятно, вы правы. Значит, по–вашему, это убийство?

— Я не убежден в этом окончательно, но просто не представляю, каким еще образом это пятно могло появиться на ковре.

Энглиш бросил взгляд на часы. Он уже опаздывал на пятнадцать минут.

— Ну что ж, я очень благодарен вам, инспектор, за то, что вы оповестили меня. Мы еще поговорим об этом в другой раз. В настоящий момент я опаздываю на свидание с сенатором. — Он встал. — Мне необходимо идти.

Морили не шелохнулся.

— Что же еще? — резко спросил Энглиш.

— Ваш брат покончил с собой между девятью часами и десятью тридцатью, — начал Морили. — Мэри Севит умерла между десятью часами и полночью. Мисс Хоппер видела Роя, выходящего от Мэри Севит вчера вечером, без четверти десять. Ваш брат мог убить девушку, вернуться затем в свою контору и покончить с собой.

Энглиш довольно долго молчал, не опуская неподвижного взгляда с Морили.

— А почему вы все это говорите мне, инспектор? — наконец спросил он.

Морили пожал плечами.

— Не я один могу прийти к выводу, что это было убийство, мистер Энглиш. Полицейский врач утверждает, что это было самоубийство, но он, не видел пятна на ковре. Бели бы он знал о нем, он изменил бы свое мнение… Помощник прокурора тоже пока не знает об этом.

— Однако они будут в курсе дела, когда вы подадите свой рапорт, — сказал Энглиш.

— Очень боюсь, что так оно и случится, разве что я забуду сообщить об этом пятне.

Энглиш сверлил глазами бледное лицо Морили.

— Но ведь есть еще свидетельство мисс Хоппер, — сказал он. — Она видела, как Рой уходил из квартиры этой девушки.

Морили усмехнулся.

— Не беспокойтесь относительно мисс Хоппер. Я займусь ею. Я знаю людей ее сорта: она ни за что не пожелает предстать на суде свидетельницей.

Энглиш внимательно посмотрел на полицейского.

— Вы отдаете себе отчет в том, что очень мало шансов за то, что девушку действительно убил Рой?

Морили пожал плечами.

— Если журналисты узнают про пятно, убийцей будет ваш брат, мистер Энглиш. Вы можете держать пари на все свое состояние, что это будет именно так. Тем или иным образом, но учитывая все то, что вы сделали для меня в прошлом, я подумал, что смогу оказать вам услугу, раз представляется такая возможность.

— Очень мило с вашей стороны, инспектор. Я не забуду этого. Может быть, действительно лучше не говорить об этом пятне?

— Как вы пожелаете, мистер Энглиш, — сказал Морили, вставая.

— Итак, — продолжал Энглиш с отсутствующим видом, — вы выиграли пари, не так ли, инспектор? Сколько там у нас с вами получилось?

Морили погладил пальцем свою черную бородку, прежде чем ответить.

— Пять тысяч долларов, мистер Энглиш.

Энглиш улыбнулся.

— Так много?

— Мне кажется, что да, — твердо ответил Морили.

Энглиш встал и направился к несгораемому шкафу, встроенному в стену. Он открыл шкаф, вытащил и бросил на письменный стол две пачки банковских билетов. Морили взял деньги и быстро пересчитал их, прежде чем сунуть в карман. Энглиш вернулся на свое место за письменным столом.

— Однако помощник прокурора может не довериться полностью вашему рапорту, — сказал он. — Он может послать кого–нибудь обследовать квартиру Мори Севит, и тогда, возможно, пятно будет обнаружено.

Морили улыбнулся:

— Может, это было и нечестно с моей стороны, но пятна больше не существует. Я позаботился уничтожить его. — Он подошел к двери. — Ну что ж, не буду задерживать вас. Мне необходимо поехать в комиссариат и оформить свой рапорт.

— До свидания, инспектор.

После ухода Морили Энглиш глубоко вздохнул.

— Проклятие какое–то, — проворчал он вполголоса. — Это ведь настоящий шантаж! Вот подонок!

V

Шестидесятилетний сенатор Генри Бомонт спою карьеру начал мойщиком бутылок в каком–то ресторане. В награду за услуги, оказанные им во время войны, ему поручили пост администратора в управлении дорог и мостов. В это время он и встретился с Энглишем, который тогда мечтал запустить в производство свой гирокомпас. Бомонт свел его с бизнесменами, и благодаря этим знакомствам Энглишу удалось наладить дело.

Когда Энглиш обосновался в Эссекс—Сити, он вспомнил о Бомонте и написал ему, предлагая финансовую помощь, если тот захочет выставить свою кандидатуру на место судьи. Бомонт воспользовался предложением и, благодаря деньгам Энглиша, со временем стал сенатором.

Но через шесть месяцев должны были состояться перевыборы, и Энглиш знал, что Бомонт беспокоится за их результаты, так как оппозиция, которую он победил в прошлый раз, была по–прежнему сильна.

Сенатор слегка привстал, приветствуя Энглиша.

— Я уже думал, что вы вообще не придете, — сказал он хорошо поставленным голосом.

— Меня задержали, — сухо ответил Энглиш. — Что мы будем есть?

Пока сенатор продумывал меню, Энглиш заказал бифштекс с кровью, зеленый горошек и бутылку вина. Как только метрдотель отошел от стола, сенатор спросил:

— Что это за история с вашим братом?

— Вот уже несколько месяцев Рой жил почти на одних нервах. Я предупреждал его, что он слишком много работает. Его нервы не выдержали напряжения, и он избрал самый легкий путь.

Сенатор фыркнул. Его лицо покраснело.

— Рассказывайте другим эти глупости, — злобно, но не повышая голоса, проговорил он. — Рой никогда в жизни не проработал и дня. Говорят о шантаже…

Энглиш пожал плечами и проговорил безразличным тоном:

— От этого сброда можно всего ожидать. Слишком много людей были бы счастливы, если бы разгорелся скандал… Рой покончил с собой, потому что у него были неприятности в делах. Вот и все.

— В самом деле? — Бомонт насмешливо взглянул на Энглиша. — А я слышал, что он пытался заставить одну женщину “петь”^[47], и что ему грозило лишение лицензии. Это правда?

— Совершенно верно. Но никто не посмеет этого утверждать, если не захочет, чтобы я привлек его к ответственности за клевету. Я уже говорил с комиссаром полиции. Он не будет копать, так что не беспокойтесь об этом, Генри.

Официант принес бифштексы. Бомонт подождал, пока он отойдет, и сказал:

— Мне, может быть, и нечего беспокоиться, а вот у вас есть для этого веские причины. Это может свести на нет затею с госпиталем.

Энглиш, атакующий свой бифштекс, поднял глаза.

— Если типы из комиссии возражают, что могут повредить мне, то они здорово ошибаются.

— Послушайте, Ник, надо быть благоразумным, — проговорил сенатор, не скрывая своего беспокойства. — Вам не удастся так просто выкрутиться. Пошли всякие неприятные слухи, а вы знаете, что за народ в этой комиссии. Если я им скажу, что вы хотите назвать госпиталь своим именем, они перейдут в атаку.

— Тогда погодите предлагать им это до того времени, когда все это дело будет закончено. Через несколько недель все будет забыто.

— Но на будущей неделе состоится собрание, на котором будет решаться вопрос, какое имя дать госпиталю.

— Ну что ж, убедите их перенести собрание, — Энглиш поднял свой стакан. — Превосходное вино. Вы должны его попробовать вместо того, чтобы все время пить скотч.

— Плюю я на ваше вино! — разъярился сенатор, ерзая на стуле. — Собрание отложить нельзя, вы это знаете не хуже меня!

— И тем не менее оно будет отложено. Кто построил этот госпиталь? Кто его финансировал? Что это означает: “Собрание не может быть отложено”? Оно будет отложено, я вам это говорю, а вы можете объяшить им это от моего имени.

Бомонт провел пальцем по шее, как если бы воротничок был ему тесен.

— Хорошо, я попробую. Но предупреждаю вас, Ник, что это произведет очень плохое впечатление. Райс, помощник прокурора, вас не любит, члены комиссии тоже. Если они будут в силах сделать вам неприятность, они ее сделают, и тогда плакал ваш госпиталь.

Энглиш оттолкнул тарелку, достал портсигар и протянул его Бомонту.

— Это мои заботы.

— Может быть, но я связан с вами, как вы сами понимаете, и если с вами что–нибудь случится, это отразится и на мне, — разволновался Бомонт. — Я не могу ваять на себя такой риск, даже если вы…

— Не беспокойтесь обо мне, Бомонт, — уверенно перебил его Энглиш — Я достаточно силен, чтобы защищаться. Что это с вами происходит? Вы боитесь?

Бомонт пожал плечами.

— Называйте это страхом, если это вам нравится. Вы уверены, что полностью урегулировали эту историю с самоубийством?

— Эту — да, но завтра в газетах появится другая история. У Роя была секретарша, некая Мэри Севит; она тоже покончила с собой вчера вечером.

Глаза Бомонта чуть не вылезли из орбит.

— Боже мой! Но почему?

Энглиш улыбнулся.

— Возможно, она тоже была расстроена.

— И вы воображаете, что кто–нибудь вам поверит? Чем они были друг для друга? Это что, классическое двойное самоубийство?

— Можно назвать это и так, но для этого нет доказательств. Так что есть надежда, правда, слабая, что jtii два самоубийства не будут связаны одно с другим. На моей стороне Морили. Он вытянул у меня сегодня пять 1ысяч долларов.

Бомонт конвульсивно глотнул слюну. Его адамово яблоко дрожало, как лягушка на сковородке.

— Вы… дали пять тысяч долларов инспектору Морили? А если он скажет об этом комиссару полиции? Это, возможно, ловушка! Обвинение в даче взятки, Ник, это, знаете ли, очень серьезно. Они будут рады повесить вам сто на шею. Вот будет букет!

— Не будьте таким пессимистом, — сухо ответил Энглиш. — Морили никогда ничего не скажет. Это вымогатель, и он отлично знает, как следует вести себя со мной Он не пойдет на риск испортить со мной отношения. Па всякий случай я заплатил ему банковскими билетами, которые нигде не были зафиксированы. — Он отодвинул спой стул. — Ну, мне пора возвращаться в свою контору. Не ломайте голову, Генри, все устроится.

Бомонт встал.

— Но почему же они оба убили себя? — спросил он — Должна же существовать какая–то причина!

Энглиш оплатил счет и оставил хорошие чаевые.

— Конечно, причина должна существовать, — сказал он. — И я ее узнаю.

VI

Около шести часов того же дня Крайл приехал и офис Энглиша.

— Я открыл кофр Роя, — начал он без предисловия. — Там двадцать тысяч долларов наличными…

Энглиш не поверил своим ушам.

— Двадцать тысяч? — повторил он.

— Да, билетами по сотне. Что ты на это скажешь?

— Но ведь это невероятно! Откуда он взял эти деньги?!

Крайл покачал головой.

— Не имею ни малейшего представления. Я подумал, что тебя надо немедленно известить об этом.

— Ты правильно сделал.

Энглиш стоял посреди комнаты, рассеянно глядя на ковер, и с мрачным видом тер затылок.

— Лоис, соедините меня с квартирой мисс Клер, пожалуйста.

Крайл протянул руку, чтобы взять сигару.

— Я бы выпил стаканчик, если у тебя есть что предложить мне, — сказал он. — Я здорово поработал сегодня.

Энглиш указал ему на бар, расположенный в углу кабинета.

— Обслужи себя сам.

Потом он подошел к телефону.

— Юлия? Это Ник. Меня задержали. Да, я очень огорчен, но сегодня никак не смогу пойти с тобой в кино. Сэм принес мне новость, касающуюся Роя… Очень огорчен. Юлия, мне придется заняться этим делом. Слушай, а ты не хочешь, чтобы Гарри сходил с тобой? Он еще в конторе и будет страшно рад. — Он послушал немного, потом нахмурил брови. — Тогда до вечера. Увидимся в клубе в девять часов. До скорого.

Он повесил трубку.

— Ты, наверное, знаешь, что делаешь, Ник, — сказал Крайл, наливая себе виски с содовой, но я не пустил бы такую красивую девушку, как Юлия, ходить по кинематографам с Гарри Винсом. Он слишком привлекательный парень.

— А почему бы и нет? — Ник улыбнулся. — Ведь подумаешь же ты, что Юлия будет флиртовать с Гарри? Не говори глупостей.

— Ты, вероятно, прав, — со смехом согласился Крайл. — Итак, она идет с ним?

— Это тебя не касается, — ответил Энглиш. — Однако если это тебя беспокоит, скажу, что нет. Она предпочитает ждать, когда я смогу пойти с ней.

— Тебе везет, — с завистью проговорил Крайл. — Каждый раз, когда я приглашаю молодую девушку провести со мной вечер, мне приходится, как минимум, оплатить ее норку, чтобы она согласилась.

— Тебе надо немного порастрясти свой жир. В теперешнем виде ты не слишком привлекателен. Так что ты еще нашел в кофре?

Крайл раскурил сигару и несколько раз затянулся.

— У меня ощущение, что Рой собирался смыться, — сказал он. — У него там было два билета на самолет в Лос—Анджелес, деньги, завещание и обручальные кольца из золота и платины.

— Но как, черт возьми, ему удалось добыть эти деньги?

— А почему, черт возьми, он покончил с собой? — спросил Крайл. — Вот что необходимо узнать.

Энглиш наклонил голову, соглашаясь. Он некоторое время молчал, потом неожиданно спросил:

— А какова была реакция Корины, Сэм?

— Это произвело на нее ужасное впечатление. Она не верила мне, пока я не показал ей пару писем. Тогда она совсем пала духом. Мне кажется, что хотя она делает вид, что ничего против тебя не имеет, все равно следует быть настороже. Если только у нее будет возможность сделать тебе гадость, она обязательно ее сделает.

Энглиш пожал плечами.

— Она не единственная. А потом? Коронер^[48] был удовлетворен?

— Конечно. Он ведь тоже парень с головой. Единственное, что ему было нужно, — это определенная причина, и я ему ее дал: нервная депрессия, как следствие переутомления.

Энглиш взял сигару, зажег ее и бросил спичку в пепельницу.

— Мэри Севит была убита, Сэм.

Крайл вздрогнул.

— Что заставляет тебя так думать?

— Меня посетил инспектор Морили. Он обнаружил, что это убийство. Понимаешь… — И он рассказал Крайлу историю о пятне на ковре.

На красном лице Крайла появилось выражение озабоченности.

— Это сделал Рой?

— Почему ты так говоришь?

— Я не знаю, — ответил Крайл, нахмурившись. — Эта мысль только что пришла мне в голову. Поразмыслим немного. У них была связь. Они собирались уехать вместе. Может быть, она неожиданно передумала. И в последний момент сказала, что не хочет уезжать. Рой потерял голову, задушил ее и повесил, чтобы инсценировать самоубийство. Охваченный паникой, он вернулся в контору и пустил себе пулю в голову.

Энглиш улыбнулся, но взгляд его был ледяным.

— Быстро же ты объяснил эту историю.

— Помощник прокурора будет действовать еще быстрее, — ответил Крайл. — Это грязная история, Ник.

— Не настолько, как кажется. Морили обещал мне замять ее. Чтобы воодушевить его, я дал пять тысяч долларов.

— Ты веришь, что это сделал Рой?

— Ни в коем случае. Рой никогда бы не убил. И еще: Рой никогда бы не покончил с собой. — Он встал и начал ходить по комнате. — Если Мэри Севит убита, значит, Роя тоже убили. Что ты на это скажешь?

— Но послушай, полиция пришла к выводу, что Рой покончил с собой. Нашли следы его пальцев…

— Не будь идиотом, Сэм! Достаточно было завладеть пистолетом Роя, убить его, прижать пальцы Роя к рукоятке пистолета и удрать.

— Но у кого могло возникнуть желание убить Роя?

— У многих людей, Сэм. Рой — не ангелочек.

— Но зачем потребовалось убивать его секретаршу?

— Я не знаю. Может быть, Рой шантажировал кого–нибудь, и Мэри Севит была в курсе. Убийца, вероятно, решил, что будет надежнее убрать обоих.

Крайл сделал глоток виски.

— А если это Корина? — предположил он. — Обманутая супруга. Если эти двое в самом деле были убиты, у нее есть очевидный мотив.

Энглиш покачал головой.

— Нет. У Корины просто не хватило бы сил повесить девушку па двери ванной комнаты, это, скорее, работа жертвы шантажа.

Крайл пожал плечами.

— Убийца, вероятно, принимал в расчет, что ты постараешься замять дело.

Энглиш добавил с горечью:

— Он не ошибся. Ты говорил с Кориной о деньгах?

— Я хотел прежде посоветоваться с тобой

— И хорошо сделал. Оставь пока деньги в кофре и займись обеспечением, о котором я тебе говорил Если эти двадцать тысяч баксов действительно получены посредством шантажа, не надо, чтобы Корина их трогала.

— Ладно, я займусь этим. Теперь другое. Кто–то собрался купить дело Роя, Ник. Четыре тысячи долларов. Ты хочешь, чтобы я продал его?

Энглиш остановился и повернулся к Крайлу.

— А кто покупатель?

Крайл пожал плечами.

— Посредником выступил Хурст. Имя покупателя не захотел назвать.

— Четыре тысячи?

— Да. Корина хочет продать.

— Как случилось, что она узнала раньше меня?

— Хурст адресовался прямо к ней. Позвонил ей в девять часов утра — явно не хотел разговаривать со мной. К счастью, Корина была так расстроена, что поручила решать мне. Я сказал, чтобы он подождал несколько дней. Дал понять, что уверен, что мы получим более интересные предложения.

— Очень хотел бы узнать, у кого появилось желание купить это дел© за четыре тысячи, даже не поинтересовавшись его состоянием.

— Основная масса людей — сумасшедшие. Я уже давно не задаю себе подобных вопросов.

— Ну что ж, то ты, а то я, — мрачно проговорил Энглиш. — Если кто–то предлагает столько за предприятие, которое в течение девяти месяцев не имело ни одного клиента, это значит, что он знает о нем гораздо больше моего. Скажу Хурсту, что дело не продается. Я найду покупателя за семь тысяч долларов. Сообщи об этом Корине и дай ей чек.

— А кто покупатель?

— Некто Эдвард Леон. Он придет к тебе завтра утром, — ответил Энглиш. — И запомни, Сэм: я не знаком с Леоном, и он меня не знает. Понял?

— Гм.. Минутку, Ник. Что именно ты собираешься делать?

Энглиш остановился перед Крайлом.

— Кто–то очень торопится прибрать дело Роя к рукам. Леон проверит, не существует ли связь между этим кто–то и убийцей.

— Ты волен поступать, как хочешь. А что ты думаешь делать, если обнаружишь убийцу Роя?

Мрачный взгляд Энглиша задержался на Крайле.

— Раз полиции нельзя заняться этим делом, я сам буду хоронить своих мертвых…

После ухода Крайла Энглиш снял телефонную трубку и попросил, чтобы его соединили с Чикаго. Через десять минут заказ был выполнен.

— Это ты, Эд? — спросил Энглиш.

— Собственной персоной, если кто–нибудь не влез в мою шкуру, — ответил знакомый голос. — Ты оторвал меня от беседы с очаровательной блондинкой, Мне понадобилось два месяца, чтобы уговорить ее прийти посмотреть на мои японские эстампы, и вот ты ломаешь мне ноги в самый психологический момент. Что ты от меня хочешь?

— Садись на первый же самолет завтра утром. У меня ость дело, которое подойдет тебе, как перчатки.

— Оставь меня в покое! — с раздражением проговорил Леон. — Если тебе больше нечего сказать мне, я повешу трубку, пока еще девочка не успела открыть дверь.

— Ты мне очень нужен, — сухо проговорил Энглиш. — Срочное дело, Эд, и совершенно в твоем духе, иначе я не стал бы тебя дергать. Позвони мне перед отъездом, мы условимся, где встретимся. Я не хочу, чтобы кто–нибудь знал, что мы работаем вместе. Ты хорошо меня понял?

— Ни одного слова, — вздохнул Леон, — Но вижу, что придется покориться. Что я буду с этого иметь?

— Пять тысяч баксов, — ответил Энглиш.

Леон протяжно свистнул.

— Звук, который ты слышал, издал мой вертолет, собирающийся спуститься на крышу твоего дома, — с энтузиазмом сказал он, прежде чем повесил трубку.

Глава третья

I

Юлия была уже совсем готова, когда Ник позвонил ей и предупредил, что он не сможет сопровождать ее в кинематограф. Энглиш сказал, что поужинает с ней в клубе в девять часов. Она взглянула на часы. Четверть седьмого, так что у нее еще два часа.

Она сняла телефонную трубку и позвонила в контору Энглиша.

Ей ответила Лоис, и губы Юлии сжались. Лоис не нравилась ей, и у нее были основания думать, что эта неприязнь взаимна. Все считали, что Лоис влюблена в Энглиша, и только он сам ничего не замечал.

— Лоис? Это Юлия, — любезно проговорила она. — Что, Гарри здесь? Мне нужны билеты в театр.

— Да, он здесь, — холодно ответила Лоис. — Одну секундочку, мисс Клер.

Она упорно называла ее “мисс Клер”, несмотря на то, что Юлия много раз просила называть ее по имени.

— Добрый вечер, Юлия, — прозвучал голос Гарри. — Я как раз собирался уходить. Я могу что–нибудь для вас сделать?

— Два билета на субботний спектакль, Гарри. — Юлия старалась говорить спокойно. — Думала попросить Ника принести, но наше свидание расстроилось. Он освободится лишь к девяти часам, а мне нужно повидать людей, которым я обещала билеты. Вы не могли бы отвезти их в клуб Ника? Я зайду туда.

— Ну да, конечно! Я как раз собираюсь домой. Я оставлю их в конверте на ваше имя.

— Тысяча благодарностей, Гарри, — сказала Юлия.

Она положила трубку, взяла сумочку., перчатки и вышла из квартиры. Внизу она попросила привратника вызвать ей такси. В ожидании машины она закурила сигарету и с неудовольствием заметила, что пальцы дрожат.

— Куда вы собираетесь ехать, мисс? — осведомился привратник.

— В Атлетик–клуб.

Он открыл дверцу такси и поддержал Юлию за локоть, чтобы помочь сесть в машину. Потом сказал шоферу адрес.

Такси ехало довольно быстро, несмотря на большое движение. Перед поворотом на Вестерн–авеню Юлия наклонилась вперед и сказала:

— Мои планы изменились. Отвезите меня на Двадцать седьмую улицу, дом пять, пожалуйста.

— О’кэй, мисс, — ответил ей шофер, улыбнувшись через плечо. — Мой старик всегда говорил мне, что женщины, которые часто меняют свои намерения, гораздо решительнее, чем некоторые мужчины.

Юлия засмеялась.

— Вероятно, он был прав.

Через десять минут шофер замедлил ход. Такси остановилось у тротуара.

— Мы приехали, мисс.

Юлия расплатилась, поблагодарила и быстро зашагала по маленькой спокойной улочке, которая оканчивалась у реки. Время от времени она бросала взгляды назад, но улица была пустынна. Неожиданно она замедлила шаг и резко обернулась.

Посмотрев направо и налево, она подняла глаза на темное здание перед ней. Убедившись, что за ней никто не следит, она продолжала свой путь по узкой и темной улочке.

Легкий белый туман поднимался от реки, где–то вдали завыла корабельная сирена.

Она снова остановилась, огляделась по сторонам, прошла через входную дверь высокого узкого здания и очутилась в темном вестибюле. Не задумываясь, как будто все это ей было хорошо знакомо, она направилась, в темноту. Перед ней распахнулась дверь.

— Юлия?

— Да.

В темноте она перешагнула порог. Зажглась лампа, девушка повернулась, улыбаясь, и оказалась в объятиях Гарри Винса.

— И ты говоришь, что нам не везет, любовь моя, — сказал он. — Я готовился провести грустный вечер. Думал, что он пойдет с тобой в кино.

— Сэм появился в последний момент, — сказала она. — О, Гарри! Поцелуй меня…

Гарри крепко прижал ее к себе и поцеловал. Юлия скинула пальто и, идя впереди него, оказалась в комфортабельно обставленной спальне. В камине горел огонь. Его отблески, пляшущие по стене, создавали в комнате интим.

— Не зажигай света, дорогой…

Он закрыл дверь и, прислонившись к ней спиной, стал смотреть на Юлию.

Он всегда удивлялся быстроте, с которой она раздевалась. Она быстро расстегнула молнию, потом другую и через несколько секунд уже стояла перед ним — обнаженная и прелестная.

— Юлия, ты самая прекрасная женщина на свете, — хрипло проговорил он.

Юлия повернулась к нему спиной, опустилась на колени перед камином и протянула к огню руки. Он подошел к ней, обнял за талию и притянул к себе:

— Я живу лишь ради таких моментов. Мне кажется, что земля перестает вращаться, что в мире существуем лишь мы двое, и больше никого.

Юлия подняла глаза, закинула руки за его шею, и, притянув к себе голову Гарри, прижала его губы к своим.

Будильник на ночном столике отзвонил восемь часов. Юлия приподнялась.

— Не двигайся, любимая, — прошептал Гарри, обнимая ее. — У тебя еще целый час времени.

— Нет, только полчаса. Я не должна заставлять его ждать.

— Юлия, так не может продолжаться вечно, — говорил Гарри, прижимая лицо к ее груди. — Разве ты не можешь с ним объясниться?

Он почувствовал, как она вся сжалась, и в голосе ее прозвучала тоска, когда она ответила:

— Гарри, милый, ну что ты говоришь? Ты знаешь, что Ник никогда не откажется от меня. И к тому же, как мы будем жить? Ты сам знаешь, что это ни к чему хорошему не приведет.

— Но это опасно… Если он когда–нибудь узнает…

— Он ничего не узнает.

— Почему ты так уверена? Он не идиот. Может быть, он давно подозревает.

— Ну нет! Он даже предложил мне сегодня вечером, чтобы ты проводил меня в кино.

— Боже мой! И что ты ему ответила?

— Что я хочу пойти в кино только с ним.

Гарри на несколько секунд замолчал. Он смотрел на потолок, по которому бродили причудливые тени; огонь в камине еще не погас.

— Если он когда–нибудь обнаружит это, — проговорил он после паузы, — он убьет нас обоих.

— Ты говоришь глупости, мой дорогой, — Юлия поцеловала его. — Ник никогда не сделает ничего подобного, он слишком занят своей карьерой. Он не рискнет скомпрометировать себя. Можешь себе представить, он во что бы то ни стало хочет, чтобы новый госпиталь назвали его именем. И, конечно, не убьет нас.

— Я совсем не уверен в этом. Если он когда–нибудь застанет нас…

— Но это нам не угрожает! Я прошу тебя, не будь глупым, Гарри. Именно теперь он больше никогда не сможет узнать об этом.

— Почему “теперь”? — напрягся Винс.

— Теперь, когда Рой умер.

— А какая связь между Роем и нами?

Она поколебалась, прежде чем ответить, потом нехотя проговорила:

— Рой был в курсе дела. Вот уже шесть месяцев, как он впервые заставил меня “петь”…

Гарри вздрогнул. Страшная паника овладела им, сердце сжалось. Только сейчас он осознал, до какой степени боялся Энглиша, как страшился того, что тот узнает о его связи с Юлией.

Он слез с кровати, надел халат и зажег лампу.

— Рой был в курсе дела? — хрипло переспросил он.

— Да, он знал. Теперь, — когда он мертв, я могу сказать тебе об этом.

У Гарри перехватило дыхание.

— Но почему ты ничего не сказала мне раньше?

— Я боялась потерять тебя. Ведь если бы ты узнал, что Рой в курсе дела, ты, возможно, отказался бы от свиданий со мной. А этого я не смогла бы перенести.

Гарри подошел к столу и налил себе полный стакан виски. Его руки дрожали.

— Хочешь? — спросил он.

— Нет, мой дорогой. И не нервничай так. Все будет хорошо, уверяю тебя. Ведь Рой теперь мертв.

Гарри опорожнил стакан, закурил сигарету и сел.

— Ты сказала, что он шантажировал тебя? Как это получилось?

— Это был настоящий кошмар, Гарри. Я думала, что сойду с ума. Однажды — это было месяцев шесть–семь назад — Рой пришел ко мне. Я совершенно не могла понять, что это ему вздумалось навестить меня. Я ведь его почти не знала. Он стал тянуть время и сказал: “Вы будете приносить мне в контору двести долларов каждую пятницу, Юлия. Я, конечно, не могу заставить вас приходить, но я могу сообщить Нику, что у вас связь сГарри Винсом. Вы будете мне платить, или мне предупредить Ника?”. Вот и все. Я была до такой степени напугана, что даже не спросила, откуда он узнал об этом. Я ответила ему, что буду платить. И платила. Каждую пятницу.

— Подонок! — со злобой проговорил Гарри, сжимая кулаки. — Значит, это правда, что он был шантажистом! Подонок, мерзавец!

— Ты не можешь себе представить, какое облегчение я почувствовала, когда Ник сказал мне, что этот тип покончил с собой. Моя жизнь становилась адом. Каждую неделю я ходила в его маленькую отвратительную контору и приносила деньги. Он сидел за своим рабочим столом и улыбался. И там же была эта маленькая ведьма, брюнетка, которая тоже улыбалась.

Гарри едва слушал ее.

— Ты не думаешь, что он разболтал Корине? — спросил он. — А что, если она скажет об этом Нику?

— Ты напрасно думаешь, что он сказал ей об этом, — сказала Юлия. — Ведь тут совсем нечем гордиться.

— Мой бедный ангел, — сказал Гарри, притягивая ее к себе. — Ты должна была сказать мне об этом раньше. Во всяком случае я должен возместить тебе убытки. Сколько они у тебя вытянули?

— О, прошу тебя, не будем говорить об этом. Я зарабатывала неплохо, так что выкручивалась… Ну, мне пора одеваться.

— Но я не хочу, чтобы ты потеряла эти деньги! — запротестовал Гарри.

— Не будем об этом говорить. Заплачено и забыто… Я прошу тебя, Гарри!

Винс зашагал по комнате.

— Юлия, — неожиданно проговорил он, — разве мы не могли бы уехать вместе? Разве так необходимо все время рисковать? Было бы совсем иначе, если бы мы были женаты.

Юлия выпрямилась. Один чулок был натянут, другой она держала в руке. Во взгляде у нее была усталость.

— А что с нами произойдет потом? Ник ведь так влиятелен. Меня больше никуда не пригласят, и> ты/не сможешь найти работу. Уж он проследит за этим… Он жесток и до невероятности настойчив… Он извел бы нас, сделал жизнь невыносимой. Будем терпеливы, Гарри. Уже замечательно то, что мы можем видеться с тобой время от времени, а там, может быть, что–нибудь и произойдет. Не будем делать ничего абсурдного или опасного.

— Но то, что происходит, еще опаснее. В настоящий момент мы обманываем. А если бы мы уехали…

— Он нашел бы нас, Гарри. Он никогда не отпустит меня.

— И все же он не всемогущий бог! Я знаю, он очень энергичен, но не сможет помешать мне зарабатывать на жизнь! Это неправдоподобно, Юлия!

Юлия натянула платье, направилась к зеркалу и села перед ним, чтобы привести в порядок прическу.

— Скажи же что–нибудь, дорогая, — жалобно проговорил Гарри.

Она повернулась и взглянула ему в глаза.

— Хорошо, я скажу тебе правду. Ты не представляешь, что значит чувствовать позади себя такую опору, как Ник! Без него я не пела бы в лучшем кабаре города. У меня не было бы роскошной квартиры и всех моих туалетов. У меня не было бы неограниченного кредита во всех больших магазинах. Я не могла бы покупать все, что мне захочется, не задумываясь, откуда взять деньги. Когда я выхожу, каждый мужчина в городе был бы счастлив сопровождать меня… Если бы я покинула Ника, у меня началась бы совсем другая жизнь, и это мне не понравилось бы.

— Я понимаю, — проговорил Гарри бесцветным и усталым голосом.

Юлия встала и прижалась к нему.

— Гарри, любимый мой, будь терпеливым. Я уверена, что в конце концов все устроится. А теперь мне надо идти, дорогой. Я приду, как только смогу. Дай мне мое пальто, пожалуйста.

Через несколько минут Юлия достигла выхода из улочки и посмотрела вокруг себя. Улица была пустынна. Она быстро зашагала прочь, рассчитывая поймать такси.

В тени подворотни, прижавшись спиной к стене, мужчина в коричневом костюме и коричневой фетровой шляпе смотрел, как она уходит. Он размеренно жевал резинку. Мужчина стоял в тени до тех пор, пока Юлия не исчезла из виду, а потом направился к реке, насвистывая какую–то мелодию.

II

Эд Леон взялся за дела агентства “Молния” через два дня после звонка Энглиша в Чикаго.

Леон, высокий и худой, казалось, состоял из рук и ног. Люди, как правило, принимали его за парня не очень умного и совершенно безобидного. Выражение его загорелого лица было открытое и простодушное: он вполне мог сойти за фермера, приехавшего в большой город.

Глядя на него, складывалось впечатление, что он по крайней мере неделю спал одетым. Его волосы, очень густые от природы, торчали во все стороны, так как он никогда не пытался пригладить их.

Никто бы не догадался, что Леон — один из самых способных частных детективов в этой части страны. Он дебютировал в роли криминального репортера. Однако у него обнаружились такие способности находить сведения о преступных деяниях — как преступников, так и блюстителей закона, что помощник прокурора решил, что Леону лучше работать в его бюро, чем в газетах, с которыми он всегда конфликтовал. В бюро Леон выполнял очень важную, но скудно оплачиваемую работу.

С Энглишем он познакомился, когда дела того уже пошли вверх. Леон попросил Энглиша одолжить ему денег, чтобы открыть собственное частное детективное агентство. Энглиш, знавший о репутации Леона, охотно помог ему. Уже через два года Эд полностью расплатился с долгами. Дело его процветало, его агентство считалось одним из лучших в Чикаго.

Разглядывая маленькое, жалкое бюро, которое раньше принадлежало Рою, Леон ругал себя за то, что позволил Энглишу уговорить себя взяться за это дело. Конечно, он заработает немало денег, но от мысли, что ему придется провести несколько дней своей драгоценной жизни в этих двух маленьких комнатушках, когда в Чикаго у него имелось роскошное помещение с искусственным климатом, ему становилось не по себе.

Он машинально потирал длинный нос, задумчиво бродя по комнатам и внимательно осматривая помещения. Два часа он провел, проверяя досье и осматривая ящики и шкафы с той педантичной аккуратностью, которая выработалась у него с годами.

Сюрприз ждал его, когда он перешел к камину. Заглянув туда, он обнаружил под самым сводом маленький предмет. Это был миниатюрный микрофон современного типа.

Для начала, подумал он, совсем неплохо. Кто–то хотел слышать все разговоры, которые велись в этой комнате. Микрофон, судя по всему, был установлен довольно давно. Леону хотелось знать, соединен ли он сейчас с подслушивающим устройством и смогут ли прослушивать его собственные разговоры. Он решил, что ночью, когда здание закроют, он проследит, куда ведет провод.

— Девушка, потом парень в замшевой куртке, а уже после него тот, в коричневом костюме.

— А в котором часу появилась девушка?

— В половине десятого. Я это помню, потому что она спросила, который час.

— А остальные?

— Парень в замшевой куртке ждал внизу, когда я спустился, проводив девушку. Человек в коричневом костюме появился четвертью часа позже.

— Вы видели, как они уходили?

Калум отрицательно покачал головой.

— Я их поднял наверх, но не спускал вниз. Нужно же, чтобы их ноги тоже немного поработали.

— Правда, — согласился Леон, вставая. — Автоматический подъемник не работает?

— Я его выключаю в семь часов. Люблю знать, кто приходит в здание после этого часа.

И снова Леон согласился с ним.

— Ну что ж, все это очень интересно. Вы уж оставьте себе бутылку. Если я возьму ее с собой, то могу не удержаться и выпить. Думаю пойти и нанести визит мисс Виндзор — просто так, по соседству. Кто знает, может быть, она скучает!

— Если этой девушке бывает скучно, то значит я — Грета Гарбо… Любите пошалить? Если хорошо заплатите…

Леон протиснул свое тощее тело в дверь.

— Только не я, старина. Я займусь ее воспитанием.

Сказав это, он направился к лифту.

…Когда Эд выходил из кабины лифта, он заметил маленького человечка довольно жалкой наружности, одетого в синий плащ и потрепанную шляпу, который стучал в дверь его конторы.

Услышав, как хлопнула дверь, мужчина быстро повернулся. Ему было лет шестьдесят, лицо его казалось усталым и измученным, небольшие седые усы свисали вниз. Он бросил на Леона унылый взгляд, снова постучал в дверь и попробовал повернуть ручку. Убедившись, что дверь заперта на ключ, он отошел в сторону, явно недоумевая.

— Привет, старина, — проговорил Леон. — Это вы меня искали?

Человек отступил на шаг.

— Нет, спасибо, я искал не вас. Я пришел повидать мистера Энглиша. Но это неважно. Я приду попозже. Полагаю, сейчас его там нет.

— Может быть, я смогу быть вам полезным? — осведомился Леон. — Теперь я занимаюсь делами Энглиша. — Он вынул из кармана ключ и открыл дверь. — Заходите, пожалуйста.

— О, нет, не стоит… — сказал мужчина, и в его покрасневших усталых глазах мелькнуло беспокойство. — Мне нужно видеть мистера Энглиша лично.

Сказав это, он быстро повернулся и чуть ли не бегом направился к лестнице.

Сперва Леон хотел его остановить, но, вспомнив о существовании микрофона в его кабинете, решил, что лучше будет поговорить с ним в другом месте. Вместо того, чтобы воспользоваться лестницей, он предпочел спуститься вниз на лифте. Леон выскочил на улицу и спрятался у входа в какой–то магазин.

Вскоре в дверях появился старик. Он огляделся по сторонам и быстро зашагал по улице шаркающей походкой. Леон последовал за ним, стараясь остаться незамеченным. Он видел, как тот остановился, колеблясь, перед входом в кафе, потом решился и вошел.

Леон заглянул в зал. Там было трое или четверо посетителей. Увидел он и старика, сидящего за столиком в глубине помещения.

Леон вошел в кафе. Человек поднял глаза, но, казалось, не узнал Эда. С отсутствующим видом он машинально мешал ложечкой в чашке с кофе.

Леон окинул взглядом остальных посетителей. Двое сидели за столиками около двери. Девушка возле прилавка читала книгу. Еще один мужчина, скрытый газетой, которую он держал перед собой, сидел как раз напротив стола, где обосновался визитер Энглиша.

Леон устроился рядом со стариком. Тот поднял глаза и узнал Эда.

— Сидите спокойно. Я не собираюсь вас съесть. — Леон повернулся к стойке, чтобы позвать официантку. — Принесите сок, моя прелесть, и немного кофе, пожалуйста.

Девушка наполнила чашку кофе и чуть ли не швырнула ее на стол перед Леоном.

— Спасибо, мой ангел, — Леон адресовал ей ленивую улыбку.

Девушка возмущенно фыркнула и вернулась на свое место, откуда стало гневно смотреть на него.

— Никакого чувства юмора, — обратился Леон к старику. — В сущности, нельзя же заставить всех смеяться… Зачем вы хотели видеть Энглиша?

Человек провел языком по сухим губам.

— Послушайте, — с претензией на агрессивность проговорил он, — вы не имеете права следить за мной. Мистер Энглиш и я связаны личным делом. Это никого не касается, в том числе и вас.

— Напротив, это меня касается. Теперь я руковожу предприятием. Энглиша больше нет.

Человек внимательно смотрел на него.

— Я этого не знал, — пробормотал он, — но мне нечего вам сказать.

— А у меня есть, — заявил Эд, помешивая свой кофе. — Хозяин теперь я. Вы скажите мне, наконец, в чем дело?

— Значит, теперь вы будете получать деньги?

— Сколько раз я должен вам повторять это? — сердито проговорил Леон. — Вы хотите, чтобы я написал поэму, дабы вы могли выучить ее наизусть?

— Но тогда… мистер Энглиш… Как же он?

— О, он отправился в места с другим клиентом. Вы что, собираетесь водить меня за нос и хотите, чтобы я рассердился?

— Нет, конечно, — быстро проговорил тот. — Просто я не знал. — Он вынул из кармана грязный конверт и толкнул его по направлению к Леону. — Вот. Теперь мне нужно уходить.

— Не двигайтесь! — приказал Леон и взял конверт. На нем было написано:

“От Джо Хеннеси, 10 долларов”.

— Это вы Хеннеси?

Человек кивнул.

Эд вскрыл конверт и вытащил оттуда две бумажки по пять долларов. Посмотрел на них, потом на Хеннеси.

— За что эти деньги? — наконец спросил он.

— Я не понимаю. Разве что–нибудь не так?

— Может быть. Не знаю. Почему вы даете мне эти деньги?

Лицо Хеннеси покрылось потом.

— Верните деньги, — сказал он дрожащим голосом.

— Не волнуйтесь. Мне не нужны ваши деньги, — спокойным голосом заговорил Леон. — Я просто хочу знать, почему вы мне их даете? Судя по вашему виду, нельзя сказать, что они у вас лишние.

— Действительно… — с горечью проговорил Хеннеси и осекся. Он смотрел на билеты, лежавшие перед ним на столе, но не трогал их. — Я не хочу ничего вам говорить. Я вас не знаю.

— Осторожнее, — Леон показал ему одну из своих карточек. — Вот кто я такой, старина, и я смогу вам помочь, если вы этого захотите.

— Флик… — произнес Хеннеси с неприязнью во взгляде, ознакомившись с документом. — Нет, спасибо, вы ничего не сможете сделать для меня, мистер. Я ухожу.

— Не двигайтесь, — сказал Леон и, нагнувшись к собеседнику, продолжал: — Энглиш мертв. Он покончил с собой три дня назад. Вы что, не читаете газет?

Хеннеси сжался. Его лицо побелело, рот широко раскрылся.

— Я вам не верю!

— Ничего не могу поделать. Это было во всех газетах. — Посмотрев по сторонам, Леон увидел кучу газет на одном из столиков. — Может быть, здесь мы найдем что–нибудь.

Он встал, перелистал газеты и, отыскав нужную, принес ее Хеннеси.

Старик прочитал заметку. Дыхание со свистом вырывалось из его груди. Закончив чтение, он опустил голову и глубоко вздохнул. Горечь исчезла из его взгляда, как будто с темного окна сняли штору.

— Итак, он действительно мертв, — вполголоса проговорил он. — Никогда бы в это не поверил… Это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

— Он в самом деле мертв. Теперь выслушайте меня. Я веду расследование. Вы можете мне помочь. Почему вы платили ему эти деньги?

Хеннеси немного поколебался, потом опустил голову.

— Это не может быть интересным для вас, мистер, — сказал он. — Чем меньше об этом говорить, тем лучше. Теперь мне нужно уйти.

— Одну минуту, — твердым голосом проговорил Леон. — Вы хотите, чтобы я отвел вас в комиссариат? Тогда вас вызовут в качестве свидетеля. Так что для вас лучше, если вы заговорите побыстрее. Энглиш был убит.

Хеннеси снова позеленел.

— Но там написано, что это самоубийство.

— Не важно, что там написано. Я вам говорю, что это было убийство. Так почему вы давали ему деньги?

— Он шантажировал меня. Вот уже одиннадцать месяцев я плачу ему десять долларов в неделю, и, если бы он не умер, так продолжалось бы и дальше.

— Что он знал о вас?

Хеннеси снова поколебался, прежде чем ответить.

— То, что я сделал несколько лет назад. Нечто серьезное. Он угрожал сообщить, об этом моей жене.

— Лица, которые посещали Энглиша, тоже были людьми, которых он заставлял “петь”?

— Я так предполагаю. Я никогда ни с кем из них не говорил, но это были одни и те же люди всякий раз, когда я приходил в его контору. К тому же я понять не могу, что еще мог делать подонок такого рода?

— Есть ли среди них кто–нибудь, кого вы знаете?

— Да, одна женщина, которая живет на моей улице. Я видел, как она выходила из квартиры Энглиша.

— Ее имя и адрес?

— Не знаю, стоит ли говорить. Я не хочу причинять ей неприятности.

— Успокойтесь. Я просто хочу проверить вашу историю. Вам следует сказать мне это, Хеннеси. Вы зашли слишком далеко, чтобы теперь останавливаться.

— Я вас не понимаю, — запротестовал старик. — И не хочу ничего больше говорить. И не буду.

— Вы так думаете? — спокойно проговорил Леон. — Энглиш был убит. А у вас имелся отличный повод для того, чтобы его прикончить. Так что вы будете говорить — или мне, или полиции. Выбирайте.

Хеннеси вытер ладонью мокрое от пота лицо.

— Она живет на Истерн–стрит, двадцать восемь “а”.

— Ну вот, это уже лучше. А как Энглиш вышел на вас?

— Какой–то парень пришел в мою лавку. Он сказал мне, что знает, что я сделал, и что если я не буду платить десять долларов в неделю, он расскажет об этом моей жене. Велел, чтобы я каждый вторник приносил деньги в агентство “Молния”, что я и делал.

— Это был не Энглиш?

— Нет. Но деньги принимал Энглиш, а другой, видимо, был его помощником. Хозяином явно был Энглиш.

— А как выглядел тот, другой?

— Высокий парень отвратительного вида. У него на лице тонкий шрам, идущий от правого уха до рта: можно подумать, что это след от удара бритвой. Левый глаз у него косил. Да, с таким громилой не поспоришь.

— Дайте мне ваш адрес, — сказал Леон. — Может быть, мне понадобится снова увидеть вас.

— Я живу на Истерн, двадцать семь.

— Отлично, старина. И больше ни о чем не беспокойтесь: для вас все неприятности кончились. Идите домой и позабудьте эту историю с шантажом.

— Значит, мне больше не надо платить?

Леон протянул руку и похлопал его по плечу.

— Нет. Если громила придет опять, притворитесь непонимающим и предупредите меня. Я сделаю так, чтобы вам нечего было бояться. Это я вам обещаю.

Хеннеси медленно встал. Казалось, он помолодел на несколько лет.

— Вы даже не можете представить, что это для меня означает, — дрожащим голосом проговорил он. — Это меня разоряло, эти десять долларов. Мы даже не могли сходить с женой в кинематограф и мне приходилось выдумывать разные истории, чтобы объяснить, почему у нас так плохо идут дела.

— Ну, а теперь все кончилось, — сказал Леон. — Я здесь, чтобы помочь вам. И послушайте, что я вам скажу: я ничего не могу обещать, но сделаю все возможное, чтобы эти деньги к вам вернулись. Десять долларов в неделю в течение одиннадцати месяцев, так?

Хеннеси не верил своим ушам.

— Так, именно так, — хриплым голосом проговорил он.

— Очень на это не рассчитывайте, — предупредил Леон, — но я посмотрю, что можно будет сделать.

Он встал, подошел к стойке и заплатил за обе чашки кофе.

— Но вы не выпили свой кофе, — сказала буфетчица, принимая протянутый ей доллар.

— У меня страшная язва, — ответил Эд, приподнимая шляпу. — Но спасибо за стул. Я вернусь сюда, когда устану.

Он вышел на улицу следом за Хеннеси.

Человек, который сидел напротив стола Хеннеси, опустил газету и смотрел, как Леон выходит из кафе. Он не переставал жевать резинку размеренными движениями челюстей. Потом положил газету, встал и подошел к стойке, чтобы расплатиться.

Завороженная его шикарным видом — дорогой коричневый костюм, платочек, засунутый за манжет, — девица томно улыбнулась ему. Он поднял на нее глаза, и улыбка девушки сразу погасла… Она никогда не видела подобных глаз. Желтые, цвета амбры, со зрачками, как булавочная головка, и с белками, напоминающими синий фарфор. Они были одновременно пронзительны и пусты. Будто кукольные, они были лишены всякого выражения, и буфетчица почувствовала, как по ее спине пробежала дрожь.

Он получил сдачу, повернулся на каблуках и направился к выходу. Стоя на пороге, он смотрел, как Леон и Хеннеси вместе идут по улице, потом быстро пересек улицу и влез в старый “паккард”, стоявший у тротуара.

Хеннеси и Леон на минуту остановились на углу, затем, пожав друг другу руки, разошлись каждый в свою сторону.

Человек в коричневом костюме включил зажигание и поехал следом за стариком. Тот быстро шагал, торопясь вернуться в свою лавку.

У жены Хеннеси было больное сердце, и оп торопился, чтобы поскорее отпустить ее отдохнуть, а потому прибавил шагу. Размахивая короткими руками, он думал о том, что сказал ему Леон. “Я ничего не могу обещать, но сделаю все возможное, чтобы эти деньги вернулись к вам”. О, даже если ему вернут хотя бы часть денег, а кроме того, он избавится от необходимости платить десять долларов каждую неделю, он сможет нанять продавца, что немного облегчит им жизнь. Особенно его жене.

Человек в коричневом костюме ехал вдоль тротуара, устремив глаза цвета амбры в спину Хеннеси и не переставая равномерно двигать челюстями. Он ехал медленно и терпеливо, время от времени поглядывая на номера лавочек, как будто медлительность его движения объяснялась тем, что он ищет кого–то по адресу.

В конце улицы находился узкий переулок, по которому можно было скорей добраться до Истерн–стрит. По обе его стороны вздымались огромные склады, и даже теперь, днем, там было сумрачно. Немногие пешеходы пользовались этим путем, но Хеннеси, жалевший свои ноги, всегда ходил по этому переулку.

Человек в коричневом костюме слегка прибавил ходу, когда увидел, что Хеннеси пересекает улицу, чтобы углубиться в переулок.

Когда старик уже шел по узкому проходу, он услышал, что позади него едет машина. Быстро обернувшись, он увидел “паккард”, въезжавший в переулок.

Машины никогда не ездили по этому переулку из–за его небольшой ширины. Тротуар не превышал здесь тридцати сантиметров. Хеннеси понял, что машина едет прямо на него. Страх сжал его сердце и сковал мышцы.

Он замер на середине переулка, бросая вокруг себя отчаянные взгляды. Впереди, на расстоянии двухсот метров, находились ворота, ведущие во двор дома. Ворота были слишком узки для машины, но достаточно широки для него.

Он пустился бежать, старый синий плащ хлопал его по бокам, он задыхался от недостатка воздуха… Хеннеси был слишком стар и слишком слаб для такого бега, но он делал все, что мог…

Человек в коричневом костюме нажал на акселератор, и “паккард” рванулся вперед. Хеннеси, бросивший взгляд через плечо, увидел, что машина его догоняет. Издав вопль ужаса, он сделал последнее усилие, чтобы достичь ворот. Ему оставалось до них метров десять, когда машина настигла его.

Она подбросила старика, как бык подбрасывает матадора. Взлетев на воздух, он упал на спину в нескольких метрах от автомобиля.

Человек в коричневом костюме затормозил и остановился около Хеннеси, который повернул голову, чтобы взглянуть на “паккард” — ему были видны только два колеса и покрытый пылью капот машины. Струйка крови текла у старика изо рта, а грудь разрывалась от боли.

Владелец “паккарда” осмотрел в зеркальце улицу позади себя. Она была пустынна и молчалива. Включив задний ход, он отъехал на несколько метров, потом, переключив скорость, поехал на второй тихо и осторожно, высунувшись из окна, чтобы видеть то, что делает.

Хеннеси, видя, что машина движется прямо на него, закричал.

Человек в коричневом костюме немного вывернул руль и еще больше высунулся из машины. Взгляд старика встретился с его пустыми и равнодушными глазами, похожими на фары. Машина прошла по голове Хеннеси. Человек в коричневом ощутил, как колесо приподнялось, потом опустилось, и на лице его отразилось удовлетворение.

Он прибавил скорость, доехал до конца переулка и влился в поток машин на основной магистрали.

III

С руками, заложенными за спину, опустив подбородок, Ник Энглиш шагал по своему кабинету. Было семь часов вечера. Все служащие, включая Лоис, ушли. В кабинете остались лишь он и Эд Леон.

С явным беспокойством Энглиш слушал отчет Леона. Тот устроился в кресле, обхватив руками колени и сдвинув шляпу на затылок. Своим глуховатым голосом он излагал невеселые факты.

— Мне кажется, что теперь все, — сказал оп в заключение. — Я пойду повидать эту Митчел завтра. Возможно, она мне что–нибудь расскажет. Не знаю, что ты думаешь относительно Хеннеси, Ник, но я сказал ему, что, может быть, удастся вернуть ему деньги.

— Я выпишу чек, — Энглиш подошел к своему рабочему столу. — Спроси также у этой Митчел, сколько она ему заплатила. Я уплачу всем.

— Это может влететь тебе в копеечку, — заметил Леон. — Калум сказал, что иногда Рой принимал в день до тридцати человек.

— Никак не могу в это поверить! — воскликнул Энглиш, садясь за стол. — У Роя никогда не хватило бы решимости организовать подобный рэкет.

Леон ничего не ответил. Он взял сигарету, закурил ее и аккуратно положил спичку в пепельницу.

— Если это действительно было так, Эд, то я совершенно ошеломлен, — продолжал Энглиш. — И нужно положить конец активности типа со шрамом. Может быть, это он убил Роя?

— Я расспрашивал привратника, — сказал Леон. — Три человека поднимались на седьмой этаж приблизительно в то время, когда умер Рой. Два парня и одна девушка. Калум утверждает, что она точно приходила к Рою. Двое других заходили в агентство печати. Молодой человек был посыльный, а другой, постарше, справлялся о функциях агентства.

Энглиш нахмурил брови.

— Позднее время он выбрал для этого.

— Я тоже так подумал, но начальник этого агентства сказал, что они его никогда не закрывают. Люди приходят и уходят. И все же нужно будет хорошенько разобраться с этим человеком. Он мог сперва пойти в агентство, а потом убить Роя.

— Ты думаешь, что убийца пользовался лифтом? — спросил Энглиш. — Но ведь убийца должен стараться остаться незамеченным. Скорее всего он поднялся бы по лестнице пешком, незаметно проскользнув в дом. Вот почему я сомневаюсь, что Роя убили этот парень или девушка.

— А может быть, он хитрый и рассчитал, что люди будут рассуждать, как ты. Он полагал, что, поднявшись на лифте и дав себя рассмотреть Калуму, он тем самым отведет от себя подозрения, тем более, что свое появление он может объяснить визитом в агентство печати.

— Верно, — согласился Энглиш. — Попробуй его отыскать. У тебя есть его описание?

— Да, довольно основательное. Двадцать семь–двадцать восемь лет, в коричневом костюме и коричневой фетровой шляпе. Носовой платок носит засунутым за манжет и все время жует резинку. Тем не менее, его будет нелегко найти.

— Ты так думаешь? Ну так вот, я могу сразу же сказать тебе его имя и адрес. Если я не ошибаюсь, его зовут Роджер Шерман и живет он на Корун—Курт.

— Это один из твоих друзей?

Энглиш покачал головой.

— Нет. Я никогда не обменялся с ним и словом, но часто вижу его. Он живет на том же этаже, что и я. Описание, которое ты сделал, подходит к нему как перчатка.

— А чем он вообще занимается?

— Я ничего о нем не знаю. Однако думаю, что он не слишком усердствует. Говорят, он интересуется живописью и музыкой. Его видят на всех вернисажах и выставках мод, также на концертах видных мастеров. Пожалуй, я займусь им сам. Ты же отправишься к этой Митчел.

Леон поправил шляпу, лениво поднялся и потянулся.

— Плохо или хорошо, но я сматываюсь Мне нужно найти уголок, чтобы всхрапнуть. Мой отель выводит меня из себя.

— А девушка, которая ходила к Рою? Ты мне ничего не рассказывал про нее.

— По мнению Калума, она настолько красива, что могла бы сниматься в кино, — ответил Леон, гася сигарету. — На ней была маленькая шляпка, черная с белым, черный костюм с белыми отворотами на жакетке, перчатки тоже черные с белым и браслет с брелоками.

Энглиш неожиданно остановился и бросил на Леона быстрый взгляд.

— Браслет с брелоками?

— Да. Понимаешь, такая золотая цепь, а на ней висят всякие амулеты.

— Вот это да! — вполголоса проговорил Энглиш, проводя рукой по волосам.

— Только не говори мне, что ты ее тоже знаешь!

— Я не знаю… возможно… Я буду держать тебя в курсе дела. Приходи ко мне, когда поговоришь с этой Митчел. Кстати, подожди минутку: я выпишу тебе чек для Хеннеси. Получи по нему и сам отдай ему деньги, не говоря, откуда они.

— Понятно.

Леон сунул чек в карман и направился к двери.

— Я хочу вернуться в контору, чтобы выяснить, куда ведут провода микрофона. Если узнаю что–нибудь интересное, позвоню. Где ты будешь?

— Позвони ко мне домой, после полуночи, — ответил Энглиш, посмотрев на часы. — Или лучше завтра утром.

— Хорошо. До свидания.

После ухода Леона Энглиш погасил свет, надел пальто и спустился вниз к Чику, который ждал его в машине.

— К мисс Клер, — коротко сказал Энглиш.

— Хотите вечерние газеты, патрон? — спросил Чик, протягивая хозяину пухлую пачку.

— Спасибо, — Ник включил свет, чтобы лучше видеть. Он быстро просматривал газетные страницы, пока Чик выруливал на Риверсайд—Драйз. Маленькая заметка привлекла его внимание. Он прочитал ее и нахмурился. Потом снова перечитал текст и обратился к Чику:

— Отвези меня к ближайшему телефону, Чик, и побыстрее.

Чик остановил машину возле небольшого бара. Энглиш быстро прошел в телефонную будку, набрал номер агентства “Молния”.

Леон снял трубку.

— Я прибыл минуту назад, — сказал он, услышав голос Энглиша. — Что случилось, Ник?

— Старика, о котором ты мне говорил, звали Джо Хеннеси?

— Да.

— Истерн–стрит, двадцать семь?

— Точно.

— Он мертв. Это написано в газете. Раздавлен машиной в переулке, где езда запрещена.

— Бог мой!

— Послушай, Эд, это может оказаться и совпадением, но скорее всего вас видели вместе, и кто–то испугался, что Хеннеси слишком много говорит. Немедленно иди к этой Митчел. Могли слышать, как Хеннеси говорил тебе о ней. Приведи ее ко мне. И чтобы она никуда не уходила до моего прихода. Я буду отсутствовать час или два.

— Ладно бегу. А где я смогу тебя найти?..

— У мисс Клер, — Энглиш продиктовал Леону номер телефона Юлии. После чего повесил трубку.

Через десять минут он уже подъезжал к дому Юлии. Квартира была погружена во мрак.

— Юлия!

Не получив ответа, он снял шляпу и пальто, прошел через салон и вошел в спальню. Посмотрев по сторонам, он направился к большому шкафу, встроенному в стену, и открыл двойную дверцу. Среди всевозможных платьев и костюмов он обнаружил костюм из черного шелка с белыми отворотами. Над ним на полочке лежала черная с белым шляпа и такие же перчатки.

Он закрыл дверцу, задумчиво потер щеку и возвратился в салон. Там он подбросил брикет в камни и налил себе виски. Потом сел, закурил сигарету и стал ждать.

Минут через десять вернулась Юлия.

— О, Ник? — проговорила она, входя. — Ты давно меня ждешь? У меня была репетиция, и этот идиот никак не мог сделать то, что надо… Я ужасно огорчена, что опоздала.

Энглиш улыбнулся и встал, чтобы ее поцеловать.

— Ничего особенного, Юлия. К тому же я пришел немного раньше. Ну, как твои дела? Ты, кажется, в хорошей форме.

— Я чувствую себя отлично, только устала, — ответила Юлия, снимая пальто и бросая его в кресло. — Мне нужно выпить что–нибудь.

Энглиш занялся приготовлением коктейля, украдкой бросая на Юлию внимательные взгляды.

— А как твои дела? — спросила она, откидываясь в кресло и закрывая глаза. — У тебя был хороший день?

— О, великолепный! — ответил Энглиш, поднося ей напиток. — Надеюсь, что это достаточно крепко.

— Отлично, — Юлия опорожнила стакан наполовину. Потом она провела рукой по лбу и вздохнула. — Что ты собираешься делать сегодня вечером?

— К несчастью, у меня через час срочное свидание. Я очень огорчен, Юлия.

— Ничего. Я не пойду в клуб раньше половины одиннадцатого. Приму ванну и подремлю.

Энглиш протянул ей сигарету, дал прикурить; потом медленно вернулся к камину.

— Юлия, — спокойно спросил он, — зачем ты ходила к Рою в тот вечер, когда его убили?

Он видел, как она вздрогнула и побледнела. Юлия смотрела на него расширенными глазами, и в них был ужас.

— Послушай, — продолжал он. — Тебе не надо бояться меня. Я знаю, что ты ходила к нему, и хочу знать, почему. Но тебе вовсе не следует так пугаться.

— Нет… конечно, нет… — пролепетала Юлия срывающимся голосом. Она делала тщетные усилия, чтобы взять себя в руки. “Что именно он знает? — спрашивала она себя, почти парализованная страхом. — Знает ли он о Гарри? Не был ли этот вопрос лишь предварительным?”.

— Ты меня удивил, Ник, — сказала она наконец. — Я думала, что это никому не известно.

Он улыбнулся.

— Никто об этом и не знает, кроме меня. Что, Рой заставлял тебя “петь”?

В течение секунды Юлия думала, что потеряет сознание. Ей казалось, что ее сердце вот–вот перестанет биться.

— Сегодня после полудня я обнаружил, что Рой шантажировал многих людей. Тебя видели поднимающейся на седьмой этаж. Я узнал тебя по описанию: на тебе был твой черно–белый костюм, который мне так нравится.

“Действительно ли он знает только это?” — спрашивала себя Юлия, облизывая ставшие сухими губы.

— Да, он шантажировал меня, — ответила она, пытаясь говорить спокойно и лихорадочно стараясь придумать какую–нибудь правдоподобную причину шантажа.

— Бог мой, но почему ты мне об этом не сказала? — воскликнул Энглиш. — Я бы свернул ему шею.

— Я не хотела тебе этого говорить. Мне было слишком стыдно.

— Но, моя дорогая девочка, тебе совершенно не надо было мне говорить, по какой причине он тебя шантажировал. Даже теперь я не хочу, чтобы ты рассказывала мне об этом. Единственное, что для меня имеет значение, это то, что он заставлял тебя “петь”.

Юлия ощутила невероятное облегчение. Он не знал! Она была настолько обрадована, что ей захотелось плакать.

— Вот уже шесть месяцев, как он заставлял меня “петь”, — сказала она. — Я ходила в его контору каждую неделю и приносила ему по двести долларов.

— Ты должна была сказать мне об этом! — Лицо Энглиша исказилось. — Я знал, что он не отличается честностью, но никогда не думал, что он мог пасть так низко! Ах, прохвост! Юлия, ради бога, никогда не скрывай от меня подобные вещи! Стоит мне подумать, что этот мерзавец…

— Я не могла тебе сказать этого… Но я хочу сказать тебе это теперь.

Она понимала, что ей необходимо выдумать какую–нибудь историю, в противном случае рано или поздно, но он начнет ее подозревать. Он мог даже организовать за ней слежку. Она достаточно хорошо знала его. И вдруг ей вспомнились времена, когда она в Бостоне делила комнату с одной девушкой. Она вспомнила неприятное происшествие, случившееся с той девушкой, и, не будучи в силах самостоятельно придумать какую–нибудь историю, решила выдать этот случай за происшедшее с ней.

— Ты совершенно не обязана рассказывать мне, что именно с тобой произошло, — повторил Энглиш, подходя к креслу. Он присел на его ручку и обнял Юлию за плечи. — Я могу сделать что–нибудь, чтобы тебе помочь?

— Это старая история, — ответила она. — Это случилось тогда, когда я жила в Бостоне. Мне было семнадцать. Понимаешь, мне ничего не удавалось. Оставалось только вернуться домой. Я даже не могла одеться прилично, и я знала, что если я не буду одета как следует, меня никуда не примут. Хозяйка пансиона всегда хранила деньги дома. И я… я украла у нее деньги. Надеялась положить их обратно до того, как она хватитея, но она застала меня с рукой в сумке. Позвала полицию, и меня приговорили к восьми дням тюрьмы.

Энглиш похлопал ее по плечу.

— Ты могла и не говорить мне об этом, Юлия. Какое это может иметь значение? Каждый из нас ’когда–нибудь совершает поступки, за которые его можно посадить в тюрьму. Значит, из–за этого Рой и заставлял тебя “петь”?

— Он угрожал сообщить все это журналистам. Я потеряла бы место, да и у тебя тоже были бы неприятности, Ник.

Взгляд Энглиша стал жестким.

— Да, вполне возможно. А что, кто–нибудь еще в курсе дела?

Она покачала головой.

— Ну что же, не будем больше говорить об этом. Сколько ты заплатила Рою?

— Не будем говорить об этом, — с живостью повторила Юлия его слова.

— Но это абсурдно! Я хочу вернуть тебе эти деньги. Так сколько?

— Ник, прошу тебя… Об этом не может быть и речи.

— Сколько? Тысяча долларов?

— Около этого. Но я не хочу, чтобы ты возвращал мне эти деньги. Умоляю тебя, не делай этого! Я заплатила и забыла об этом.

— Ну, посмотрим, — сказал Энглиш, вставая. Юлия, когда ты пришла, Рой был еще жив?

Она утвердительно кивнула.

— Да.

— Ты, надеюсь, отдаешь себе отчет в том, что он умер через несколько минут после твоего ухода?

Она снова кивнула, и ее кулачки сжались.

— По твоему мнению, был ли у него вид человека, который собирался покончить с собой?

— О нет! Он шутил, смеялся. Он даже пытался обнять меня. Случилось так, что я в первый раз оказалась в его контора наедине с ним. Обычно там находилась его секретарша.

У Энглиша слегка задрожали губы.

— И что же произошло?

— Он пытался поцеловать меня, но я отбилась от него, отдала деньги и ушла.

— Ты дала ему деньги? Ты уверена в этом?

— Да.

— Совершенно уверена, Юлия? Это очень важно.

— Да, я дала ему деньги, и он их взял.

— Их у него не оказалось. Нашли всего четыре доллара.

— А между тем я их ему сунула. Он положил их на письменный стол и прижал пресс–папье.

Энглиш задумчиво потер щеку.

— Ну что ж, теперь не может быть никаких сомнений, — вполголоса проговорил он. — Роя убили.

Юлия закрыла глаза.

— А ты не видела кого–нибудь, когда была, там? Или может быть, ты что–нибудь слышала?

— Нет, ровным счетом ничего. Только шум телетайпов из соседнего агентства в коридоре. Они страшно гудели.

— Значит, его кто–то убил и взял деньги.

— Что же теперь будет, Ник? — с тревогой спросила она.

— Никто не знает, что ты ходила туда, и не узнает никогда. Так что больше не думай об этом.

— Но если его убили, значит, нужно уведомить полицию?

— Если станет известно, что Рой организовал целую систему рэкета, хорошо отлаженного шантажа, я пропал, — спокойно проговорил Энглиш. — Нет, я ничего не скажу полиции. Мой человек сумеет найти убийцу, а потом мы подумаем, как нам поступить. При всех обстоятельствах тебе нечего беспокоиться. — Он подошел к ней и взял ее за руку. — Теперь мне необходимо идти, Юлия. Отдыхай и забудь обо всем этом. Я увижу тебя завтра. Может быть, нам удастся пойти в кино.

— Да, Ник.

Она проводила его до холла. Пока он надевал пальто, она с беспокойством смотрела на него.

— Ник, а разве не лучше забыть обо всем этом? Разве так уж необходимо найти убийцу? Ведь если тебе и удастся его отыскать, ты не сможешь отдать его полиции. Иначе он все расскажет о делах Роя.

Энглиш улыбнулся.

— Не беспокойся об этом. Прежде всего нужно, чтобы я нашел его. Рой, может быть, и подонок, и негодяй, но никто не смеет убивать членов моей семьи безнаказанно. До свидания. — Он поцеловал ее. — И не волнуйся.

— Отвези меня домой, — сказал Энглиш Чику, садясь в машину.

В прихожей он снял плащ и отдал его Учи, своему филиппинскому бою.

— Никто не приходил?

— Нет, сэр.

— Никто не звонил по телефону?

— Нет, сэр.

Энглиш прошел в свой кабинет, сел за письменный стол и взял сигарету. После нескольких минут размышлений он снял телефонную трубку.

— Вызовите мне капитана О’Бриена, начальника полиции Бостона, — сказал он телефонистке. — И как можно скорее.

— Хорошо, мистер Энглиш.

Он опустил трубку на рычаг, встал и принялся ходить по комнате. Вскоре раздался телефонный звонок. Он взял трубку.

До него донесся низкий голос О’Бриена:

— Добрый вечер, мистер Энглиш. Как вы поживаете?

— Добрый вечер, Том. Как ваши дела?

— Неплохо. А у вас?

— О, понемногу. Я надеялся видеть вас на матче. Почему вы не приехали?

— Вы же знаете, как бывает. У меня на руках два преступления. Я очень рад, что ваш цыпленок выиграл. Это было славное дельце, а?

— Неплохое. Знаете, я хотел бы, чтобы вы оказали мне небольшую услугу.

— Все, что желаете, мистер Энглиш.

— Восемь лет тому назад молодая девушка по имени Юлия Клер была задержана по обвинению в краже денег у своей хозяйки. Ей дали восемь дней тюрьмы. Вы можете это проверить?

— Да, конечно. Дайте мне три минуты.

Энглиш присел на край стола. О’Бриен вернулся скорее, чем через три минуты.

— Под этим именем никто не был задержан. Никакого досье.

Лицо Ника окаменело.

— Может быть, в этот период времени задержали какую–нибудь другую девушку за кражу денег у хозяйки?

На этот раз ожидание было более долгим. Наконец начальник сообщил:

— Некая Дорис Каспари была приговорена к восьми дням тюрьмы, потому что за месяц до этого уже задерживалась по аналогичному поводу.

Энглиш вспомнил, что Юлия как–то говорила ему о Дорис Каспари, с которой она когда–то жила в одной комнате: он никогда не забывал имена, произнесенные в его присутствии.

— Юлия Клер привлекалась по этому делу в качестве свидетельницы, — продолжал О’Бриен, — но она не была задержана.

— Спасибо, О’Бриен. Я, видимо, плохо понял. Не забудьте предупредить меня, если соберетесь в наши края. До свидания.

Он положил трубку и уставился на ковер. Ему с самого начала показалось, что Юлия лжет, рассказывая историю о краже.

— Я бы очень хотел узнать, что же ты скрываешь, Юлия, — пробормотал он вполголоса.

Глава четвертая

I

Эд Леон выскочил на тротуар и остановил проезжавшее такси.

— Истерн–стрит, двадцать восемь, — сказал он, — И поторопитесь.

— О’кэй, сэр, — ответил шофер.

Он так резко рванул машину с места, что Леон повалился назад.

— Я не говорил вам, что мне нужно разбить морду. — проворчал он, усаживаясь на место.

— Когда мне говорят, чтобы я поторопился, я тороплюсь, — возразил шофер.

В течение десяти минут Эд проклинал себя за то, что приказал шоферу торопиться. Однако когда они въехали в квартал Истерн–стрит с его узкими улицами, складами овощей и обилием всевозможного транспорта, шофер был вынужден замедлить ход и продолжать путь с некоторой осторожностью.

— Если вы так уж торопитесь, то здесь есть улочка, которая как раз выходит на Истерн–стрит. Вы скорее туда попадете, если пойдете пешком.

— Если бы у меня было желание пройтись пешком, разве я сел бы в ваше такси? — фыркнул Леон, вспомнив сообщение Энглиша о, том, что на этой улочке был раздавлен Хеннеси. — Продолжайте и постарайтесь никого не задавить.

— Такого желания у меня нет, но посмотрите, что делается вокруг, — проворчал шофер, беспрестанно подавая сигналы.

Леон закурил сигарету. Энглишу легко было говорить, чтобы он поехал за неизвестной Митчел и привез ее к нему. Это было проще сказать, чем сделать. Девушка, вероятно, подумает, что ее собираются похитить, и позовет полицию.

Леон сделал гримасу и наклонился вперед.

— Еще далеко?

— Нет. Мы почти у места.

— Хорошо. Остановитесь на углу.

Шофер послушался. Леон расплатился с ним, прибавив хорошие чаевые.

— Не хотите ли, чтобы я остался ждать? Вам потом будет трудно найти такси в этом районе, когда вы захотите вернуться.

— Хорошо, если, у вас есть время, останьтесь, —сказал Леон. — Может быть, я быстро управлюсь с делами. Но если я не вернусь через полчаса, тогда вам лучше отправиться в другие кварталы.

— Пойду подзаправлюсь немного, — сказал шофер, вылезая из машины. — Свою тачку я оставлю здесь.

Истерн–стрит оказалась на редкость жалкой улицей с высокими домами, грязные фасады которых украшали пожарные лестницы, проходящие между балконами. Помойные ящики заполняли тротуары. Фонари с разбитыми стеклами бросали слабый свет на всю эту роскошь.

В конце улицы Леон заметил несколько тускло освещенных лавочек с грязными витринами и направился в их сторону.

Он прошел мимо номера 27 и остановился, чтобы посмотреть на витрину. На двери было написано: “Джо Хеннеси — базар”. Лавочка была темной, и Эд, покачав головой, двинулся дальше.

Дойдя до номера 28–а, он остановился. В тот же момент из темноты возникла черная машина и резко затормозила перед ним.

— Эй, ты! — послышался грубый голос.

Леон повернулся. Какой–то человек делал ему знаки из машины.

— Не знаешь, где здесь двадцать восьмой номер? — спросил он.

Леон приблизился к машине. Водитель находился в темноте, но он, нагнувшись, разглядел лицо мужчины, сидевшего за рулем.

Леон узнал его. Шрам, идущий от уха ко рту, косящий левый глаз, лицо, больше напоминающее морду хищного зверя — ошибиться было невозможно: это был тип, который приходил к Джо Хеннеси и угрожал ему:

На лице Леона ничего не отразилось:

— Номер двадцать восемь? — переспросил он. — Я думаю, это на другом конце улицы. Это номер двести двадцать восемь.

Человек со шрамом что–то проворчал вместо благодарности, и машина отъехала. Леон успел заметить другого типа, сидевшего в машине со шляпой, надвинутой на глаза.

У этих мужчин мог быть только один повод искать номер 28–а по Истерн–стрит. Энглиш не ошибся. После того, как они расправились с Хзниеси, они собирались разделаться также и с Мэй Митчел.

Леон пожалел, что он не вооружен. Быстро повернувшись, он побежал к дому и миновал дверь, возле которой висели ящики для писем. Быстрого взгляда на них было достаточно, чтобы узнать, что квартира Мэй Митчел находится на верхнем этаже. Он взглянул на улицу. Машина остановилась в двухстах метрах от него, человек со шрамом стоял на тротуаре и смотрел в его сторону.

Леон прошел в маленький холл, плохо убранный и скудно освещенный. Прямо перед ним был лифт, совсем небольшой, не более чем на трех человек.

Он быстро вошел в лифт и нажал на кнопку. В первую секунду ничего не произошло, потом подъемник задрожал, словно проснувшись, и стал подниматься вверх с завидной неторопливостью.

Леон почувствовал, что он весь в испарине. Он знал, что лишь минуты на три опережает человека со шрамом и его сообщника. И еще пять минут им понадобится, чтобы подняться ни пятый этаж. За это время ему нужно увести девушку, посадить ее в лифт и заставить спуститься. Он надеялся, что эта пара, поднимаясь по лестнице, не заметит опускающийся лифт.

Подъемник затратил сумасшедшее время, чтобы добраться до пятого этажа. Леон вышел из кабины и оставил дверцу открытой. Напротив него находилась дверь, снабженная одновременно и звонком, и дверным молотком. Свет блестел в замочной скважине.

Он нажал кнопку звонка. Звонок был ясно слышен за дверью. Он ждал, задыхаясь и прислушиваясь. Никакого ответа.

Тогда он раза четыре стукнул в дверь молотком, и звук ударов гулко отразился стенами лестничной клетки.

Он колебался: может быть, девица ушла из дому, забыв погасить свет?

Отойдя от двери, он перегнулся через перила, чтобы посмотреть вниз. Слабо освещенный холл был пуст. И вдруг он услышал шаги быстро поднимавшихся наверх людей.

— Что тут происходит? — спросил позади него чей–то голос.

Он, напрягшись, быстро обернулся.

На пороге открывшейся двери стояла девушка. Ее платиновые волосы в беспорядке, рассыпались по плечам. На ней была надета совершенно прозрачная черная шелковая пижама.

Ей было лет двадцать. У нее были голубые глаза, вздернутый носик и высокие скулы. Леон с трудом проглотил слюну, увидев ее соблазнительные формы.

— Что тут происходит? — повторила она, опираясь на косяк двери, совершенно безразличная к своей наготе. — Где что горит? Уж не этот ли сарай, парень?

Приближающиеся шаги теперь были слышны совершенно отчетливо. Мужчины одолевали четвертый этаж. У Леона не было времени на объяснения. Мысль, что одетую таким образом девушку нельзя провести по улице, мелькнула в его голове, но он отогнал ее.

Леон влетел в квартиру, захлопнул за собой дверь и повернул ключ, а потом задвинул оба засова вверху и внизу двери, как раз в тот момент, когда мужчины попытались высадить ее плечами.

Дверь затрещала, но выстояла. “Долго ли она продержится?!” — подумал Леон.

Девица бросилась на Леона и стала царапать его лицо. После короткой борьбы ему удалось прижать ее руки к груди.

— Ты наконец выслушаешь меня, черт возьми? Это те парни, которые заставляют тебя “петь”!

Она была слишком пьяна, чтобы понять, что он говорит. Нагнувшись вперед, она ударила его головой в подбородок, а потом стала бить ногами.

Ругаясь про себя, он схватил ее и отнес в другую комнату.

Это была маленькая комнатка с узкой кроватью, стоявшей около окна. Он швырнул девицу на кровать и повернулся, чтобы запереть дверь на ключ.

Она снова бросилась на него со сверкающими от злости глазами и перекошенным лицом.

На этот раз Эд рассердился по–настоящему. На счету была каждая секунда.

Он размахнулся и сильно ударил, слегка повернув кулак, когда он соприкоснулся с ее челюстью. Ее глаза закатились, ноги подогнулись, и девица упала ему на руки.

Эд швырнул ее на кровать, завернул в меховое манто, потом бросился к окну и распахнул.

Вздох облегчения вырвался у него из груди, когда он увидел, что площадка пожарной лестницы находится рядом с балконом. В соседней комнате послышался голос одного из мужчин:

— Он удирает через окно. Ломай эту дверь, а я спущусь вниз.

Леон не стал раздумывать. Человек со шрамом сядет в лифт, который идет очень медленно, потом ему придется обогнуть здание. Путь через окно опасен, но все же это лучше, чем погибнуть в этой комнате.

Он схватил на руки бесчувственную девушку и просунул ее через окно на площадку пожарной лестницы, а потом и сам перелез туда же. Дверь в комнате уже трещала. Он бросил взгляд вниз, чтобы узнать, где кончается эта узкая улочка, но увидел лишь темную стену соседнего дома. Тогда он посмотрел вверх, но крыша была вне его досягаемости. Значит, необходимо спускаться.

Перекинув девушку через плечо, он начал спуск, судорожно хватаясь руками за поручни и ощущая, как предательски дрожат ноги. Мэй Митчел была не такой уж легонькой, и, достигнув третьей площадки, он уже задыхался. Тем не менее Эд продолжал свой путь, стараясь достичь улицы раньше, чем человек со шрамом.

Когда он добрался до последней площадки, дыхание со свистом вырывалось из его груди, а колени подгибались; но Эд не позволил себе отдохнуть ни секунды.

Ощутив под собой землю, он на мгновенье прислонился к стене, чтобы обрести дыхание. Посмотрел направо, потом налево. Конец улочки, подобно туннелю, терялся в темноте.

Он направился вправо, поспешно, почти бегом. Однако не успел пробежать и трех метров, когда шум позади него заставил обернуться.

В нескольких шагах от Леона открылась дверь, и сноп света осветил улицу. Он увидел высокую и массивную фигуру человека со шрамом, выбежавшего из дома.

Леон задержал дыхание и неслышно продолжил свой путь.

Человек со шрамом стоял неподвижно, пытаясь определить, в какую сторону направился Леон.

Сантиметр за сантиметром продвигался Эд в темноте, готовый каждую минуту пуститься бежать, если человек со шрамом пойдет в том же направлении, что и он.

Неожиданно впереди возникла преграда. Покачнувшись, Эд сумел вновь обрести равновесие. Протянул руку — она уперлась в кирпичную стену. Тупик. Он выбрал неудачное направление и теперь пропал.

Леон прислонился к стене и посмотрел на другой конец улицы.

Человек со шрамом приближался. В тот момент, когда он проходил мимо освещенной двери, Эд увидел в его руке пистолет.

II

По шуму движущегося транспорта и отблескам света Леон понял, что магистраль — рядом. Поверни он налево — был бы уже на Истерн–стрит.

Но теперь человек, со шрамом, вооруженный автоматическим пистолетом, преграждал путь. Леон осторожно спустил с плеча все еще бесчувственную девушку и прислонил ее к стене. Он знал, что человек со шрамом тоже не уверен в правильности выбранного пути, что не может ничего знать о тупике.’

Сложившись пополам, Леон двинулся навстречу своему преследователю, который продвигался вперед очень осторожно, прислушиваясь к каждому звуку. Удалившись от девушки метров на двадцать, Леон опустился на четвереньки и прижался к стене.

А приблизительно в пятнадцати метрах от него, держа оружие наготове и касаясь рукой стены, противоположной той, у которой затаился Леон, медленно двигался его преследователь. Эд задержал дыхание и опустил голову, чтобы скрыть свой белый воротничок.

Теперь их разделяли сантиметры. Леон слышал дыхание “Меченого”, как он мысленно его называл, и чувствовал запах бриллиантина, которым были смазаны его волосы. Тень прошла на расстоянии десяти сантиметров от него; Леон собрался, напряг мускулы и бросился на широкую спину противника.

Меченый издал удивленное мычание, споткнулся, сделал шаг вперед и выпустил оружие. Леон обхватил его шею, блокировал правую руку и изо всех сил сжал горло своего врага.

Согнув спину, человек со шрамом поднял Леона в воздух. Детектив, сжав зубы, усилил нажим. Силы его были на пределе, но он знал, что если выдержит еще минуту, противник будет готов.

К сожалению, Меченый обладал достаточным опытом в таких делах. Он сразу же оценил ситуацию и, прижав Леона к стене, согнулся, потом снова выпрямился, пытаясь расплющить его о стену.

Леон не мог вздохнуть, ему казалось, что его легкие сейчас лопнут, но он по–прежнему сжимал горло противника, мобилизуя остатки сил.

Меченый протянул руку назад, но прежде чем ему удалось вонзить пальцы в глаза Леона, тот прижал лицо к плечу врага. Его пальцы сжали ухо противника и с силой дернули его. Затем резким толчком вперед Леон заставил его упасть на четвереньки. Его колени со страшной силой уперлись в плечи Меченого; теперь, имен упор, он смог вывернуть руку противника. В течение нескольких секунд человек со шрамом конвульсивно дергался, но Леон давил со все возрастающей силой, и неожиданно его противник сник и распластался на земле. Леон не ослаблял нажима еще минуты две, потом встал на ноги.

Леон оглянулся, опасаясь появления второго убийцы. Пошарил в темноте и нашел оружие, выпавшее из рук Меченого. Потом он быстро зашагал к девушке, перекинул ее через плечо и вернулся к освещенному дверью пространству.

Левой рукой он поддерживал девушку, в правой сжимал пистолет.

Дойдя до конца улочки, выходившей на Истерн–стрит, он спустил девицу со своего плеча и прислонил к стене, после чего стал легонько хлопать ее по щекам.

— Ну же! — говорил он. — Проснись! Теперь все хорошо. Еще одно маленькое усилие…

Мэй открыла глаза и, не взглянув на него, снова закрыла их. Он потряс ее за плечи.

— Очнись! Мы сейчас проделаем небольшую прогулку. Очнись же!

— Не хочу прогулку, — пробормотала она. — Хочу спать…

Он выпустил ее, чтобы заставить самой держаться на ногах, и она тут же уцепилась за него, чтобы не упасть.

— Что происходит? Где я?

— Ты в темноте, девочка. И далеко от своего дома. Пойдем, я провожу тебя. Ведь ты же не хочешь, чтобы я тебя нес?

Он обнял ее за талию, чтобы заставить идти, и она пошла, шатаясь и наваливаясь на него всем весом своего тела.

Леон увидел неподалеку от себя машину двух убийц, стоявшую в нескольких метрах от дома 28–а, и быстро перешел на другую сторону улицы.

— Я хочу спать, — забормотала девушка. — Не могу больше идти.

— Ну, конечно, конечно, мы уже почти пришли, — ободряющим тоном проговорил Леон.

И тут, прежде чем он успел подхватить ее, девушка опустилась на тротуар.

— Я больше не сделаю ни шага, — мрачно проговорила она.

Появление из темноты какого–то человека заставило Леона вскочить. Прохожий окинул взглядом девицу, лежащую на тротуаре, потом подозрительно взглянул на Леона, но все же продолжил свой путь, не вступая в разговоры.

Леон приподнял шляпу, чтобы вытереть себе лицо. Его терпению пришел конец.

— Встань, — сказал он, наклоняясь к Мэй. — Если ты останешься здесь, то подхватишь простуду.

— А тебе какое дело? — возразила она. — Я отсюда не тронусь.

— Пойдем, милочка. У тебя на редкость идиотский вид на земле.

— А это не ты недавно ударил меня? — спросила девица, прищуривая глаза, чтобы лучше рассмотреть его.

— Я ударил тебя? Да я никогда в жизни не бил ни одну женщину, кроме своей жены. Ну, вставай. Ты хочешь вернуться домой или нет?

Он взял ее под мышки, чтобы поднять.

— Вот здесь я и живу, — девушка указала на номер дома. — А ты хочешь утащить меня, не знаю куда.

— Я хотел предложить тебе стаканчик, — быстро проговорил Леон. — Поторопись, пока еще не закрыли бар.

Она последовала за ним. Поддерживая ее под рук>, он прибавлял шаг, все время оглядываясь через плечо, чтобы установить, не следит ли кто–нибудь за ним.

Неожиданно Митчел замедлила шаг.

— Что с тобой? — нетерпеливо спросил он. — Ты не можешь пройти пяти шагов, чтобы не остановиться?

— У меня ощущение, что я тебя знаю, — ответила она.

— Еще бы тебе меня не знать! — весело заверил ее Леон. — Меня зовут Эд Леон, и я хочу угостить тебя стаканчиком виски. Вспомнила?

— Да, да, это правда… Теперь я вспомнила, Эд. Так когда же будет этот стаканчик?

— Как только мы придем в бар, — ответил Эд. — Поторопись, мой зайчик, мы будем там через минуту.

Они завернули за угол улицы, и Леон облегченно вздохнул, увидев ожидавшее его такси. Шофер ходил около машины, разделываясь с сэндвичем; он сделал Леону знак, что заметил его.

— А я как раз собирался уезжать, — сказал он. — Значит, вы нашли себе компанию?

Девица с подозрением уставилась на шофера.

— Это Сэм, — поспешил заговорить Леон. — Ты помнишь Сэма? Это парень, который отвезет нас с тобой в бар, где мы выпьем.

— О! Ты ничего не говорил о Сэме, — сказала девица, морща лоб. — Салют, Сэм. Так где же находится этот стаканчик, который Эд должен мне оплатить?

— Меня зовут не Сэм, — сказал шофер, — меня зовут Джордж. Хотел бы я знать, кто это решил, что меня зовут Сэм?

— Какая разница? — нетерпеливо проговорил Леон. — Сэм или Джордж, что это меняет? Поехали, мы совершим маленькую прогулку, все трое. — Он открыл дверцу машины и взял девушку под руку. — Входи, моя милочка, мы хорошо позабавимся.

Она вырвалась из его рук и отскочила назад.

— О, нет! Я не до такой уж степени надралась! Никаких разговоров о том, чтобы забавляться! Это еще что за история?

— Я хочу поставить тебе стаканчик, — повторил Леон, изо всех сил стараясь говорить терпеливо. — Идем, моя милочка. Сядем в машину и поедем выпить.

— Я вернусь к себе домой, — проговорила девушка таким решительным тоном, что у Леона по спине пробежала дрожь.

— Но послушай….. Не станешь же ты возвращаться… так рано, — попытался протестовать он.

— Я возвращаюсь, — повторила девушка, засовывая руки в карманы манто.

Этот жест заставил манто распахнуться, и шофер увидел пижаму из черного найлона.

— Боже мой! — осипшим голосом воскликнул он. — Хотел бы я видеть свою девушку в подобной штучке!

— Убирайтесь вы оба, — холодно проговорила Мэй, запахивая манто. — Я иду домой.

Она повернулась и, пошатываясь, зашагала в том направлении, откуда они пришли.

Леон бросился за ней и схватил за руку.

— Эй! Ты не можешь уйти таким образом! — крикнул он. — Нам обоим нужно выпить.

Она попыталась освободиться от него, но он крепко держал ее за руку.

— Я сейчас заору! — сообщила она, наваливаясь на него. — Я знаю, что мне следовало делать все это время, пока я находилась с тобой. Уже десять минут назад я должна была начать кричать.

— Но почему ты хочешь кричать? — спросил Леон, неожиданно отпуская ее. Он вынул портсигар, открыл его и протянул ей. — Вот, возьми.

— Они, по крайней мере, без “травки”? — подозрительно спросила девушка.

— Только те, которые сбоку, — серьезно ответил Леон. — Остальные — “Кемел”.

Она взяла “Кемел”. Шофер с вытаращенными глазами наблюдал за этой сценой.

— Слушайте, — проговорил он наконец, — да что здесь происходит?

— Не вмешивайся, — прошипел Леон. — Занимайся своим такси. — Он взял девушку за плечи и поволок ее в машину. — Итак, милочка, мы ведь выпьем с тобой по стаканчику? Бар могут закрыть, если мы не будем пошевеливаться.

Она отскочила назад.

— Я не хочу идти! Хочу домой.

Леон, к своему глубокому сожалению, понял, что должен опять оглушить ее. Человек со шрамом может появиться с минуты на минуту, и тогда конец всему.

— Не уходи так сразу, — сказал он, сжимая правый кулак. — Взгляни вверх, на луну. Неужели ее вид не придает желания капельку повеселиться?

Она подняла голову. Ее подбородок представлял отличную мишень. Кулак Леона начал свое движение, но прежде чем детектив успел ударить, шофер схватил его сзади за руки и рванул с такой силой, что он потерял равновесие и упал на землю.

— Что это вы надумали? — сердито закричал таксист. — Вы что, воображаете, что я такое допущу? Бог мой, совсем крыша поехала!

— Он меня уже один раз ударил! — злобно сообщила девица. Она стремительно бросилась к Леону, пытаясь ударить его ногой. — Вот, получай! Это научит тебя обращению с женщинами, горилла!

Леон подсек, и она повалилась на него. Он завел ей руки назад, поднял и понес в такси. Шофер преградил ему дорогу.

— Только не в мою машину! — завопил он. — Оставьте ее в покое, иначе…

— Она сумасшедшая, — сказал Леон, стараясь не выпустить девушку. — Мне надо отвезти ее домой. Дайте мне сунуть ее в машину, пока она не разбудила весь квартал.

Девушка откинула голову назад и испустила страшный вопль. Эд попытался зажать ей рот, но шофер ударил его по голове, что заставило Леона отшатнуться назад.

Мэй воспользовалась этим, чтобы удрать. Он протянул руку, пытаясь ее задержать, но лишь ухватился за полу манто. Она выскользнула из одежды и кинулась бежать.

— Что здесь происходит? — раздался чей–то голос, и из темноты возникла фигура полисмена.

— Вот этот парень пытался похитить девушку! Вот эту! — закричал шофер, указывая пальцем на Мэй, которая остановилась и оглянулась.

Свет от фонаря падал на нее, и у полисмена перехватило дыхание.

— Нельзя болтаться на улице в подобном виде, — сказал он. — Это неприлично.

Обозленный Леон бросил манто на землю.

— Тут двое собираются ее пришить, — сказал он. — Я хочу отвезти ее в место, где она будет в безопасности. Я очень прошу, задержите ее, не пускайте домой!

Флик с подозрением посмотрел на, него.

— Кто эти два парня?

— Он лжет, — вмешался шофер. — Он собирался оглушить ее, но я ему помешал. У него есть сигареты с наркотиком, и он пытался ее похитить.

— Заткнись! — сердито бросил ему Леон и повернулся к полисмену. — Пойдемте вместе и поговорим с девушкой. Мы отправимся в комиссариат и там все выяснится.

— Не двигайтесь отсюда, — сказал тот шоферу. — А вы, — он взглянул на Леона, — пойдете со мной. И не пытайтесь хитрить, а то схлопочете по физиономии.

Увидев, что они приближаются, девица повернулась и побежала прочь. Она мчалась по середине улицы по направлению к машине, которую человек со шрамом оставил у края тротуара. Между ней и машиной было около двадцати метров, когда Леон увидел человека, появившегося из темноты.

— Осторожнее! — крикнул он флику. — Это тот парень!

Полисмен замедлил шаг.

— Какой парень?

Леон, продолжая бежать, достал из кармана пистолет, который он отнял у Меченого.

Девушка неожиданно остановилась и повернулась к ним, задыхаясь от бега и прижимая руки к груди.

Желтое пламя метнулось из подворотни, и одновременно с ним послышался звук выстрела.

Девица завопила. Леон крикнул ей, чтобы она легла на землю. Он выстрелил в направлении ворот одновременно с полисменом.

Раздался ответный выстрел, и Леон почувствовал, как пуля слегка задела его волосы. Он кинулся в сторону, чтобы выйти из освещенного фонарем круга.

Флик, распластавшись на земле, три раза выстрелил по воротам.

Снова зазвучали выстрелы, на этот раз с другой стороны улицы. Полисмен схватился за поясницу, слегка поднялся, некоторое время оставался неподвижным, стоя на четвереньках, потом его каска упала, и он повалился на землю с лицом, залитым кровью. Его пальцы, сжимавшие рукоятку револьвера, разжались.

Укрывшись позади ящика с мусором, Леон дважды выстрелил. И вдруг из темноты выпал тяжелый коренастый человек, который, сложившись пополам, держался обеими руками за живот. Он сделал несколько неверных шагов, потом его колени подогнулись, и он покатился по асфальту.

Леон повернулся к девушке. Она неподвижно застыла посреди улицы, прижимая руку ко рту. Леон снова крикнул, чтобы она легла.

Вдруг он увидел в подворотне, напротив него, человека со шрамом, поднявшего револьвер. Леон нажал на спуск на какую–то долю секунды раньше него. Человек со шрамом выронил оружие и побежал по улице, придерживая правую руку. Леон выстрелил в него еще раз, но промахнулся, и тот исчез за машиной.

Леон осторожно выпрямился.

Девица повернулась и снова побежала. Леон на мгновенье задумался, кого преследовать — девушку или мужчину со шрамом. Он решил сперва поймать девушку.

Она бежала быстро и была уже не менее чем в ста метрах от него. Набирая скорость, он помчался за ней.

Из домов стали выходить люди, чтобы посмотреть на происходящее. Двое мужчин кинулись на Леона и сбили с ног. Вне себя от ярости, он завопил:

— Оставьте меня! Мне необходимо ее поймать!..

— Подождешь, пока приедет полиция, — ответил один из них, сидя на Леоне.

Другой крепко держал его за руку.

Резким рывком Леон вырвал руку, стряхнул с себя одного противника, ударил кулаком в лицо другого, и тот покатился по земле. Вскочив на ноги, Леон помчался, как пуля, но девушка уже исчезла.

Мэй Митчел бежала, слепо придерживаясь одного направления, стараясь попасть на улочку, ведущую к ее дому. Задыхаясь, она продолжала бежать, одержимая только одной мыслью: поскорее добраться до дома и запереться на ключ.

Улочка, темная и узкая, показалась ей туннелем. Она свернула, пробежала по ней метров двадцать, а потом, когда темнота сомкнулась вокруг нее, остановилась, словно парализованная ужасом.

Потом ей показалось, что в темноте кто–то шевелится, и она заставила себя продолжить свой путь. Теперь ее сердце билось с такой силой, что, казалось, должно вот–вот разорваться в груди.

— Я ждал тебя, Мэй, — проговорил совсем рядом мужской голос, и она ощутила чужое дыхание на своей щеке, дыхание, отдававшее запахом жевательной резинки. — Я знал, что ты пройдешь здесь, и ждал тебя.

Чья–то рука в темноте дотронулась до ее руки и сжала.

— Мы не хотим, чтобы ты заговорила, Мэй, — продолжал голос. — Ты знаешь кое–что лишнее обо мне. Я сказал Пейну и Фату, чтобы они заткнули твою хорошенькую пасть, но они плохо взялись за дело. Придется теперь мне.

Девушка в ужасе попыталась закричать, но в тот же момент почувствовала острую боль под грудью. Ее рука ощупью накрыла руку мужчины, державшую какой–то предмет, который, казалось, выходил из ее тела.

— Что вы сделали? — застонала она, стараясь освободиться. — Что вы со мной сделали?..

Рука мужчины отстранилась, и пальцы женщины оказались на рукоятке ножа. Теперь она поняла, что этот нож вонзен в ее тело.

Прислонившись к стене, с лицом, мокрым от пота, с подгибающимися коленями, Мэй чувствовала, как боль все расширялась и расширялась в ней, как нечто живое. Она была настолько переполнена страхом, что не могла вытащить нож. Девушка держала рукоятку, чувствуя, как жизнь покидает ее, слезы текли по ее лицу.

— Так что подыхай, паршивка, — произнес голос, и рука, вынырнувшая из темноты, резко швырнула ее на лемлю.

III

Ник Энглиш ходил из угла в угол по своему кабинету когда в комнату вошел частный детектив.

Леон упал в кресло и сдвинул шляпу на затылок.

— О, бог мой! — вздохнул он. — Ты, кажется, говорил с вечере? У тебя не найдется для меня стаканчика чего–нибудь подкрепляющего?

Энглиш подошел к бару и приготовил два виски.

— Где девушка? — спросил он, протягивая стакан Леону.

— Я не смог ничего сделать, — ответил Эд, наполовину опорожнив свой стакан. — В настоящий момент бедная девушка, должно быть, в морге.

— Как так? Она умерла?

— Да. Ей всадили нож в сердце. — Леон рассказал Энглишу о событиях этого вечера. — Кто–то поджидал ее на улице, — закончил он. — Я слышал, как она застонала, но когда я подошел к ней, ей уже нельзя было помочь. Ее закололи насмерть. Этот тип подобрал нож, но оставил очень важную для нас примету.

Он вынул из кармана бумажный пакетик и положил его па стол. Это была упаковка от жевательной резинки.

— Эта штука еще ни о чем не говорит, — заметил Энглиш, рассматривая пакет.

— Не сказал бы. Пакет лежал возле трупа; получается, что каждый раз, когда происходит убийство, этот тип со жвачкой оказывается рядом.

Энглиш осторожно положил пакет в ящик стола.

— Что произошло после того, как ты ее обнаружил?

— Флики стали прочесывать местность, и я счел за лучшее смыться. Они могли принять меня за убийцу. Я перебрался через стену и сел в проезжавшее такси. Вылез на Сентрал–авеню и пришел сюда пешком.

— Ты думаешь, они задержали человека со шрамом?

— Возможно.

— А его напарника?

— Я думаю, что он мертв. Я попал ему в живот, вряд ли он после этого долго протянул.

— Сдается мне, что все это очень похоже на гангстерскую организацию, а?

— Мне тоже так кажется. Человек, жующий резинку, вероятно, их шеф…

— Если разговор идет о Шермане, то это не удивительно. Это подтверждает, что Рой был лишь исполнителем. Я всегда считал, что у него не хватило бы организаторского таланта, чтобы наладить такой рэкет.

— Я не вижу пока, что ты можешь сделать с Шерманом, даже если он шеф этих парней. Если ты посадишь его на скамью подсудимых, дела Роя тоже станут достоянием прессы.

— Да, действительно, — сказал Энглиш, вставая. — И все же, плохо это или хорошо, но тебе сейчас надо выспаться, Эд. Мне нужно хорошенько обо всем поразмыслить. Поговорим завтра

Энглиш проводил Леона до двери.

— Мне нужно будет повидать Морили. Этот крепыш, которого ты, как предполагаешь, убил… на него могло быть заведено досье в полиции.

— Не слишком–то шевели грязь, — посоветовал ему Леон. — Будь осторожен. Не нужно, чтобы у Морили появилась возможность сопоставить твои вопросы с описанием моей наружности. У шофера такси хватило времени, чтобы изучить меня как следует.

— Я буду очень осторожен, — заверил его Ник, открывая дверь.

Леон вышел на широкую лестничную площадку.

Лифт, вход в который находился почти напротив двери в квартиру Энглиша, подошел к этажу. Молодой человек, одетый в темный костюм и в коричневую фетровую шляпу, вышел из него. Белый шелковый платок выглядывал из–под манжета. Он кинул на Леона быстрый, подозрительный взгляд и направился к своей квартире, расположенной на другом конце площадки.

— Мистер Шерман? — спокойно осведомился Энглиш.

Человек в коричневом костюме остановился, потом медленно обернулся. У него были самые необыкновенные глаза, какие когда–либо доводилось видеть Энглишу и Леону. Глаза цвета амбры, с крошечными зрачками, они были так Же лишены выражения, как две пуговицы.

— Да, я Шерман, — сказал он мелодичным голосом. — Вы хотите со мной поговорить? Ведь Вы — Ник Энглиш, не так ли?

— Уходи, Эд, — сказал Энглиш вполголоса. — До завтра. — Он приблизился к Шерману. — Действительно, я хочу поговорить с вами. Не могли бы вы зайти ко мне на минуту?

— Если вы не возражаете, лучше зайти ко мне. Я жду очень важного телефонного звонка.

— Охотно, — согласился Энглиш.

Шерман открыл дверь.

— Входите, мистер Энглиш.

Ник вошел в элегантный холл, уставленный цветами. Шерман повесил шляпу, пригладил волосы цвета соломы, после чего отворил дверь напротив. Он нажал на кнопку, и целое море света залило комнату.

Не так–то просто было удивить Энглиша, но при виде п ой комнаты он остановился, не пытаясь скрыть свое го изумления.

Перед ним открылся огромный зал. Ни ковер, ни дорожка не нарушали блеска паркета, простиравшегося до окон, прикрытых черными бархатными шторами. Около окна стоял рояль. Огромные поленья пылали в камине, который украшали два канделябра черного цвета со вставленными в них фальшивыми свечами. Около стены, задрапированной черным бархатом, стояла мраморная копия “Цветы” Микеланджело в натуральную величину. В этом помещении ощущался слабый запах воска, а своеобразное освещение еще более усиливало его необычайный вид, который чем–то напоминал Энглишу могильный склеп.

Заметив, что Шерман наблюдает за ним, Энглиш поспешил взять себя в руки.

— Как человеку, близко стоящему к театру, вам должен понравиться этот зал, — сказал Шерман, направляясь к камину. — Во всяком случае, оригинальное помещение, не правда ли? Безусловно, большинство людей не захотело бы в нем жить… но я не похож на большинство людей,

— Верно, — холодно произнес Энглиш. — Замечательная скульптура.

— Это превосходная копия, — кивнул Шерман, доставая из кармана пачку жевательной резинки. Энглиш заметил, что пакет был такой лее, как тот, который лежал У него в столе. — Что, вы очень интересуетесь искусством, мистер Энглиш?

— Я очень люблю эту скульптуру, — ответил Ник, указывая на “Пьету”, — но не могу сказать, что очень интересуюсь искусством. Не было возможности… Но я не хотел бы вас долго задерживать. Я хотел спросить, были ли вы в агентстве “Ассошиэйтед Нью Сервис”, помещающемся на Седьмой улице, семнадцатого числа сего месяца?

Шерман, старательно отламывающий кусок жевательной резинки, устремил свой лишенный выражения взгляд на Энглиша.

— Мне кажется, что да. Я не уверен, что это было семнадцатого, но я там был на этой неделе… Да, это действительно было семнадцатого. Теперь, после того, как вы меня спросили, я вспомнил. Любопытно, почему вы задали мне этот вопрос?

— У меня есть на то основания. Вы там были около десяти часов пятнадцати минут вечера?

— Весьма возможно. Что–то вроде того. Я специально не смотрел на часы.

— В это самое время, — продолжал Энглиш, сверля глазами лицо Шермана, — мой брат покончил жизнь самоубийством. Он выстрелил себе в голову.

Шерман поднял брови и сунул в рот кусок резинки.

— Это очень печально, — сказал он.

— Не слышали ли вы звука выстрела, когда там находились?

— А! Так вот оно что! — воскликнул Шерман. — А знаете, я слышал что–то похожее. Я еще подумал, что это, вероятно, лопнула автомобильная камера.

— Где вы были в тот момент?

— Я поднимался наверх.

— Вы видели кого–нибудь на площадке седьмого этажа? Может, кто–нибудь выходил из конторы моего брата?

— Значит, у вашего брата была контора на седьмом этаже? Там находится детективное агентство и агентство печати, если я не ошибаюсь. Где же находилось бюро вашего брата?

— Он руководил этим частным детективным агентством.

— Да? Как интересно. Я и не знал, что ваш брат был детективом, — сказал Шерман, усмехаясь.

— Вы видели кого–нибудь у конторы моего брата? — повторил Энглиш.

Шерман сдвинул брови.

— Ну что ж… Действительно, я видел перед дверью женщину. На ней был надет очень элегантный ансамбль из черного с белым. Я даже подумал, что для такою сорта женщин она умеет совсем неплохо одеваться. И что у нее есть вкус.

— А какого сорта была эта женщина, мистер Шерман? — с непроницаемым лицом спросил Энглиш.

Шерман улыбнулся.

— Несколько легкомысленная, по моему мнению. Тип женщины, у которой не может быть особенно много запросов. Большинство моих друзей, менее рафинированных, сказали бы, что она относится к легко доступным

Взгляд Энглиша был холоден и тверд.

— И она находилась в коридоре, когда вы выходили на подъемника?

— Совершенно точно. Она удалялась от агентства и направлялась к лестнице.

— Вы больше никого не видели?

— Нет.

— Сколько времени, по вашему мнению, прошло между моментами, когда вы услышали выстрел и когда увидели женщину?

— Около пяти или шести секунд.

— Ну что ж, я очень благодарен вам, мистер Шерман, — сказал Энглиш, отлично понимая, куда тот клонит. — Не хочу больше отнимать у вас время. Вы сказали мне все, что я хотел знать.

— Очень рад. Ваш брат в самом деле покончил с собой?

— Мне кажется, я уже сказал вам это.

— Да, конечно. Детективы живут очень опасной жизнью, если верить полицейским романам. Может- быть, ваш брат узнал об этой женщине что–нибудь очень важное и она была вынуждена убить его, чтобы заставить замолчать. Ведь такое могло быть, правда?

Энглиш улыбнулся ледяной улыбкой.

— Мой брат покончил с собой, мистер Шерман.

— Да–да. Я просто дал волю воображению. Бывают случаи, когда человека убивают, а полиция считает, что произошло самоубийство. Но раз вы утверждаете, что ваш брат покончил с собой — так и есть. Но если вы не так уверены, мне, пожалуй, следует оповестить полицию о присутствии девушки там, у его двери, вы не находите?

— Нет никакого сомнения в том, что мой брат покончил с собой, — повторил Энглиш спокойно.

Шерман смотрел на него, не переставая жевать резинку. Потом любезно улыбнулся.

— В конце концов вы лучший судья в этом вопросе, мистер Энглиш. Однако мне было бы интересно знать, что она делала в конторе вашего брата. Возможно, он покончил с собой в то время, когда она находилась в его конторе.

Губы Энглиша сжались.

— Она была взволнована? — спросил он.

— Нет, вовсе нет. Она торопилась поскорее уйти. Вы в самом деле уверены, мистер Энглиш, что ваш брат не был убит?

— Абсолютно.

— Можно легко найти эту девушку, — задумчиво проговорил Шерман. — Она, вероятно, работает в одном из ночных клубов. Она похожа на певицу. Я артист, мистер Энглиш. Вы, конечно, не в курсе дела, но я очень наблюдателен и смогу дать полиции исчерпывающее описание этой певицы. Как вы думаете, должен ли я это сделать?

— Полиция уверена, что мой брат покончил с собой. Так что вам совершенно бесполезно давать ее описание.

— Как хотите, — Шерман пожал плечами. — У меня просто очень развито чувство долга.

— В самом деле? — спросил Энглиш, направляясь к двери. — Я благодарен вам за сведения.

— О, не стоит благодарности, — ответил Шерман, не отходя от камина. — Я надеялся как–нибудь поговорить с вами. Ведь вы знамениты…

— Когда вам будет угодно, — Энглиш положил руку нр ручку двери. — Доброй ночи, мистер Шерман.

— Я предполагаю, что если бы полиция оказалась в курсе относительно мисс Клер, это было бы очень стеснительно для нее и неприятно для вас, мистер Энглиш, — вдруг сказал Шерман, слегка повысив голос. — В сущности, у нее была серьезная причина для убийства вашего брата, не так ли?

Энглиш медленно повернулся к Шерману, продолжавшему улыбаться. Его желтые глаза напоминали фары машины.

— Мисс… как? — спросил Энглиш с вежливым любопытством.

— Юлия Клер, ваша любовница. Свидетельства, которые я могу представить, обеспечат ей тюрьму на долгий срок. Она рискует даже электрическим стулом. Правда, демонстрируя свои ноги судьям, она, пожалуй, сможет этого избежать, но получит, по крайней мере, десять лет. Ведь это вам не очень понравится, мистер Энглиш?

IV

Наступило молчание. Мужчины смотрели друг на друга в глаза, потом Энглиш медленно прошел на середину комнаты.

— Нет, — спокойно проговорил он, — это мне совсем не понравилось бы. Вы совершенно уверены, что девушка, которую вы видели, была действительно мисс Клер?

Шерман сделал нетерпеливый жест рукой.

— Я знаю, что вы очень занятый человек, — сказал он. — Но, может быть, вы предпочтете сразу обо всем поговорить? Лично я никуда не тороплюсь.

— Ну, а каков же будет предмет разговора?

— Вам не кажется, что мы сберегли бы время, если бы перестали разговаривать как два дипломата? — холодно заметил Шерман. — Я располагаю определенными сведения и готов вам их продать.

— Понимаю, — ответил Энглиш. — Ну что ж, это уже новость! Значит, решили сбросить маску? Интересно, хватит ли у вас силенок заставить меня “петь”?

Шерман улыбнулся.

— Для меня, мистер Энглиш, вы просто богатый человек. Ваше могущество и ваша репутация меня не трогают. У вас есть деньги, а у меня есть сведения. Я предпочитаю продать их вам, но если вы откажетесь иметь со мной дело, я обращусь прямо к ней.

— У меня впечатление, что вы уже к ней обращались. Мне кажется, что она давала вам по двести долларов в неделю, не так ли?

Шерман улыбнулся.

— Я никогда не выдаю своих клиентов, но так как она, по–видимому, ввела вас в курс дела, могу сказать что да. У нас с ней была маленькая договоренность. Предложение, которое я собираюсь сделать теперь, гораздо серьезнее. Дело сводится к тому, чтобы сразу выплатить всю сумму, а не выдавать по двести долларов в неделю.

— Не думаю, чтобы она смогла заплатить.

— Может быть, в таком случае вы сочтете возможным помочь ей?

Энглиш сел и закурил сигарету.

— А во сколько вы оцениваете свои сведения? — спросил он, бросая спичку в огонь.

— От вас, я считаю, будет благоразумно потребовать двести пятьдесят тысяч долларов. Но если мне придется иметь дело с ней, то я не уверен, что газеты не узнают о том, что ваш брат поднимался на поприще шантажиста. За определенную сумму я могу дать вам гарантию, что они ничего не узнают.

Энглиш скрестил ноги. Казалось, у него было отличное настроение, а когда он заговорил, в его голосе прозвучала легкая насмешка.

— А разве так уже необходимо входить во все детали? — спросил он. — Мы с вами должны обсудить только один вопрос. Каким образом Рой вошел в контакт с вами?

— На подобные детали я не считаю нужным тратить время, — возразил Шерман.

— О, у нас его достаточно, и мы можем поговорить обо всем. Как Рой вошел в вашу компанию?

— Ваш брат хотел легким путем получать деньги. А его агентство отлично подходило для приема моих клиентов. Я хорошо оплачивал труды вашего брата. Он получал десять процентов комиссионных.

— Понимаю. И он решил, что ему недостаточно десяти процентов? Ему хотелось большего, и он не отдавал вам все, что получал. Он намеревался уехать вместе со своей секретаршей Мэри Севит и постарался собрать как можно больше денег. Вы заметили это и решили проучить его. Семнадцатого вечером вы застрелили его, инсценировали самоубийство, а прежде чем уйти, стерли отпечатки ваших пальцев и забрали досье, где фигурировали фамилии “клиентов”. Это так?

Шерман продолжал улыбаться.

— Это примерно так, — сказал он. — Конечно, я не буду свидетельствовать об этом перед судом, но между нами… Это похоже на то, что произошло.

Энглиш утвердительно кивнул и пустил к потолку струю дыма.

— Потом вы отправились на Ист Пласс, сорок пять, где жила Мэри Севит. Вы задушили ее и повесили на двери ванной комнаты. Думаю, вы задушили ее потому, что она была в курсе деятельности Роя и могла сказать полиции, что у вас была причина убить его.

— Не могу не отдать вам должное: вы замечательно информированы обо всем, мистер Энглиш, — проговорил Шерман.

— В конце дня некий Хеннеси пришел в контору, — продолжал Энглиш, — чтобы заплатить свой взнос. Он встретился с человеком, который теперь руководит агентством, и тому удалось заставить его заговорить. Вы как–то ухитрились присутствовать при их разговоре, а потом убили Хеннеси, задавив его машиной, когда от! шел домой. Перед смертью Хеннеси рассказал о некой Мэй Митчел, которая тоже стала вашей жертвой. Часом позже вы подстерегли ее на улице и закололи ножом…

Наступило долгое молчание. Шерман рассматривал Энглиша. Теперь его улыбка исчезла, взгляд стал жестким.

— Все это очень интересно, мистер Энглиш, — наконец проговорил он, — но не вернуться ли к теме? Время идет, а у меня через полчаса свидание.

Энглиш улыбнулся.

— Уж не думаете ли вы всерьез, что заставите меня “петь”?

— Ну, конечно же, да, — ответил Шерман. — Вы легко можете найти четверть миллиона. И избегнете многих неприятностей. До сего времени вы пользовались в городе всеобщим уважением. Вы хотите дать госпиталю свое имя. Вы сделали много полезного, и вам будет очень жаль замарать репутацию из–за бесчестного брата. По моему мнению, с вашей стороны будет просто глупо не войти со мной в соглашение.

— Но это не я должен договариваться с вами, а вы со мной, — спокойно возразил Энглиш.

— Что вы хотите этим сказать? — удивленно спросил Шерман.

— В течение последних четырех дней вы убили четырех человек. Я держу вашу жизнь в своих руках.

У Шермана вырвался возглас нетерпения.

— Что за вздор! Между подозрениями и доказательствами лежит пропасть.

— Мне не надо будет ничего доказывать. Это вы должны будете доказывать, что никого не убивали.

— У меня впечатление, что мы зря теряем время, — резким тоном сказал Шерман. — Вы будете платить, или мне обратиться к вашей любовнице?

Энглиш рассмеялся.

— А я‑то думал, что когда найду убийцу своего брата, то сам совершу правосудие. Я знал, что Рой был слабым и безвольным дураком, но тем не менее решил отомстить за него. В нашей семье есть традиция — мы сами хороним своих мертвых. Говоря другими словами, мы предпочитаем сами решать семейные вопросы, не признавая посторонних. Я хотелнайти убийцу Роя и заняться им самолично. Ну что ж, я нашел его, но обстоятельства теперь уже не те. Я удостоверился, что мой брат был не только слепым исполнителем, но самым настоящим шантажистом, а я считаю, мистер Шерман, что шантажист не должен жить. Он не заслуживает жалости. Если бы вы не убили его, это сделал бы я. 13 сущности, мистер Шерман, я почти благодарен вам за то, что вы избавили меня от Роя.

У Шермана вытянулось лицо, а глаза горели желтым пламенем.

— Все это очень интересно, но вы не отвечаете на мой вопрос: будете ли вы мне платить, или мне обратиться к вашей любовнице?

— О плате не может быть и речи, — ответил Энглиш. — Я имею в виду и себя и мисс Клер.

— Значит, у меня нет выбора. Я продам свои сведения в другое место.

— Никто не захочет их купить. До сих пор вы заставляли “петь” людей, которые не могли защищаться. Я же могу. У меня много денег и большое влияние. Я не хочу иметь ничего общего с шантажистом, потому что не считаю их за людей. Я буду преследовать вас, как крысу, которая забралась в мою комнату. Крысу я уничтожил бы без всякой жалости и любыми возможными способами; таким же образом поступлю и с вами. Я знаю, что вы убили четырех человек. В настоящий момент у меня нет доказательств, которые я мог бы предъявить суду, но эти доказательства я получу через пару дней. У меня отлично налаженная организация. Мы найдем людей, которых вы шантажировали. Я предложу им безопасность и компенсацию за потерянные деньги, если они выступят против вас. Я оповещу полицию. Уверен, что капитан Морили сам займется этим делом и с большим удовольствием заставит вас говорить. И весьма возможно, вы не выдержите допроса. Вы признаетесь во всем. Если же случайно вы окажетесь более крепким, чем выглядите, то запросто изобретем необходимые показания. Правда, это будет стоить очень дорого, но у меня есть деньги. Найдется фальшивый свидетель убийства Хеннеси. Другой свидетель покажет под присягой, что видел, как вы покидали Мэри Севит в вечер ее смерти. Том Калум — привратник — засвидетельствует, что вы — последний человек, который видел моего брата живым. Организовав эти свидетельства, я найду судью, который будет вас судить. Я знаю всех судей в этом городе, а они только и мечтают о том, чтобы оказать мне услугу. Я также позабочусь о том, чтобы до суда повидаться с присяжными и пообещать им приличную компенсацию, если они обойдутся с вами как должно. Клянусь вам, что после того, как вас задержат, мистер Шерман, у вас останется до смерти лишь несколько месяцев. Так что не стройте иллюзий на этот счет.

— Уж не думаете ли вы в самом деле запугать меня? — с угрозой спросил Шерман. — Вы просто блефуете.

— Я не говорил бы так на вашем месте. Если я отдам вас полиции, то очень возможно, что газеты узнают о том, что мой брат был шантажистом. Готов признаться, что, устроив ваш арест, я и сам подвергнусь некоторым неудобствам, но коль мне приходится выбирать между этим и тем, чтобы быть шантажируемым или сделать мисс Клер жертвой шантажа, я все же предпочту полечить вашу шкуру, а уж если я начну, то ничто не спасет вас от электрического стула.

Он резко встал и начал ходить по комнате, заложив руки за спину. После паузы он заговорил снова:

— Я не могу позволить вам оставаться в городе и шантажировать людей. Я делаю вам предложение. Выдать вас полиции? В настоящий момент это меня не устраивает. Вы должны покинуть город и больше никогда сюда не возвращаться. Если вы не уедете и не перестанете шантажировать людей, я выдам вас полиции и готов гарантировать вам электрический стул через полгода. Итак, если это помещение не опустеет в субботу вечером, в воскресенье утром за вами явится полиция. Это мое последнее предупреждение.

Он подошел к двери и взялся за дверную ручку.

— Так как я не надеюсь больше увидеть вас, то говорю вам не доброй ночи, а прощайте.

Шерман стоял бледный, как бумага. Его желтые глаза горели злобным пламенем.

— Война заканчивается только после последней битвы, мистер Энглиш, — проговорил он.

Энглиш смотрел на него с гримасой отвращения.

— Это и есть последняя битва, — сказал он, открывая дверь.

Он вышел на лестничную площадку и прошел в свою квартиру.

¨

КНИГА ВТОРАЯ

Глава первая

I

Корина Энглиш принесла кофеварку в салон и поставила ее на стол. Потом села, зевнула и провела рукой по волосам.

Было почти двенадцать; в ярком солнечном свете она казалась особенно угрюмой. Корина никогда хорошо не выглядела по утрам, и начинала приходить в себя только после первого коктейля.

Она налила кофе и после недолгого колебания направилась к шкафу, чтобы достать бутылку коньяка.

После смерти Роя она стала основательно пить. Пустой дом, открывшаяся связь между Роем и Мэри Севит, ее ненависть к Нику Энглишу, — все это настолько угнетало, что она все чаще стала прибегать к помощи алкоголя, чтобы уменьшить страдания.

Добавив в чашку добрую порцию коньяка, она присела к столу. Бутерброд не лез в горло; Корина с отвращением отодвинула его. Она выпила половину чашки и перебралась на диван.

На ней был розовый пеньюар поверх черной пижамы, и сейчас, прислонившись к подушкам дивана, она вспомнила, что была одета точно так же, когда Ник Энглиш пришел сообщить о смерти Роя.

При мысли об Энглише взгляд ее стал жестоким. Она никогда не думала, что способна так ненавидеть. Она продолжала считать его виновником смерти Роя. С того момента, когда он стал угрожать обнародовать письма Роя в прессе, ее ненависть стала еще сильнее от сознания, что ничего не может с ним поделать.

Она допила кофе, встала и, взяв бокал, наполнила его коньяком.

— Лучше напиться, чем сидеть и думать об этом негодяе, — вслух сказала она себе.

Эта привычка разговаривать с собой появилась у нее после смерти Роя. Она ходила по пустому дому и говорила. Иногда она разговаривала с Роем, как будто он сидел в салоне и слушал ее. Иногда обращалась к Сэму или Элен Крайл, или еще к какой–нибудь подруге, представляя, что слушают они. Подчас она задавала им вопросы, на которые сама же и отвечала, делая вид, что это говорят Рой или Сэм.

Она закурила, опорожнила стакан и снова наполнила его.

— Надо что–то делать с этим подонком, Рой. Он не должен остаться безнаказанным. Все, что мне надо, это хорошая идея. Дай мне идею, мой любимый, и я клянусь, что уничтожу его. Я обещаю тебе это. Я готова сделать все. Убью его, если ты мне скажешь.

В тот момент, когда она собиралась сесть, раздался звонок.

— О, проклятье! Это, вероятно, Кити…

Она пошла открывать дверь.

На пороге стоял молодой человек. Он приподнял свою коричневую шляпу, приоткрыв волосы цвета соломы. Он улыбнулся Корине, не переставая жевать резинку, и взгляд глаз цвета амбры охватил ее пышные формы, как ласка.

— Миссис Энглиш?

Инстинктивно Корина провела рукой по волосам. Она знала, что вид у нее неприглядный. Как всегда по утрам, она не потрудилась заняться своей внешностью.

— Да, но я не принимаю визитеров в это время. Кто вы такой?

— Меня зовут Роджер Шерман, миссис Энглиш. Я прошу прощения за то, что беспокою вас в столь ранний час, но у меня к вам очень важное дело. Я старый друг Роя.

— О! — произнесла Корина, отступая на шаг. — Пожалуйста, войдите. Дом, правда, в беспорядке, моя служанка еще не пришла.

Шерман вошел в прихожую и закрыл за собой дверь.

— Пожалуйста, не беспокойтесь, это не имеет никакого значения, — проговорил он, адресуя ей свою самую любезную улыбку. — Я, конечно, должен был позвонить вам по телефону, прежде чем прийти, но надеюсь, что вы простите меня.

Корине сразу же понравился Шерман. Рой никогда не говорил о нем, но и так было совершенно ясно, что это богатый человек. Она заметила огромный “кадиллак” перед дверью, а одежда и манеры Шермана тоже произвели на нее впечатление.

— Войдите в салон, пожалуйста. Я сейчас вернусь.

Она устремилась в свою спальню и быстро закрыла за собой дверь.

Шерман окинул взглядом салон и поморщился. Заметив бутылку коньяка и стакан, он покачал головой Потом подошел к калориферу и, засунув руку в карманы, простоял возле него с непроницаемым лицом около четверти часа.

Наконец появилась Корина, возбужденная и оживленная. Она подкрасилась и надела лиловый пеньюар, предназначенный для особых случаев. Если бы не темные круги под глазами и не несколько лишних килограммов веса, она была бы весьма соблазнительна.

— Простите, что заставила вас ждать, — сказала она, — но мне хотелось выглядеть прилично.

— Вы очаровательны, — с улыбкой сказал Шерман. — Значит, вы жена Роя. Он часто говорил мне о вас и о вашей красоте, и теперь я вижу, что он не преувеличивал.

Давно не слышала Корина подобных слов. Она на мгновение забыла про измену мужа, и воспоминания о былом счастье вызвали слезы на ее глазах.

— Рой никогда не говорил мне о вас, — она вытерла глаза. — Вы, значит, один из его друзей?

— О, да! Я был совершенно потрясен, когда узнал о его смерти. Я пришел бы раньше, но был в отъезде. Вы представить себе не можете, до какой степени я вам сочувствую.

— Прошу вас, не будем говорить об этом, — сказала Корина, усаживаясь. — Я никогда не оправлюсь от этого удара… Этот ужасный скандал…

— Не надо говорить такие вещи, — ласково запротестовал Шерман. — В конце концов, ведь это не вина Роя. Вы знаете, я полагаю, что его брат был в курсе…

Корина выпрямилась.

— Вы думаете?.. Откуда вы это знаете?

Взгляд Шермана устремился к бутылке с коньяком.

— Могу я попросить у вас немного коньяка? Я люблю в такое время капельку выпить, но, может быть, это не входит в ваши планы?

— О, нет! Пожалуйста, налейте себе.

Шерман взял с буфета бокал и плеснул в него коньяка.

— Могу я также немного налить вам, миссис Энглиш?

Корина заколебалась: она не желала, чтобы этот очаровательный молодой человек подумал, что она пьет в такое время, но ей очень хотелось выпить.

— Ну что ж, один маленький глоточек, — сказала она. — Я что–то неважно чувствую себя сегодня утром.

Корина выпила половину, в то время как Шерман едва пригубил свой.

— Мы говорили о Нике Энглише, — напомнила она. — Откуда вы знаете, что он — причина смерти Роя?

— Рой говорил со мной об этом, — ответил Шерман, садясь рядом с Кориной. Его рука коснулась бедра молодой женщины. — О, простите, пожалуйста.

— Что же он вам сказал? — спросила она, даже не заметив, что он дотронулся до нее.

— Он говорил мне о деньгах. Вы, конечно, в курсе дела?

— О каких деньгах?

— Ну, о двадцати тысячах долларов, которые вам оставил Рой, — ответил Шерман, подняв брови. — Ваш адвокат, вероятно, уже отдал их вам?

Голубые глаза Корины широко открылись.

— Двадцать тысяч долларов? — повторила она. — Я никогда о них не слышала.

— Но вы, очевидно, что–то получили? Прошу прощения за свою нескромность, но я ведь был лучшим другом Роя и считаю, что моя обязанность — удостовериться, что его жена ни в чем не нуждается.

— О, спасибо, — проговорила Корина. — Вы даже представить не можете, насколько я одинока. Коне! о, Сам Крайл очень мил со мной, но он так занят. И он все–таки не просто друг, а адвокат Роя.

— Он также адвокат Ника Энглиша. — заметил Шерман.

Корина напряглась.

— В самом деле? Я этого не знала. Но ведь это не имеет значения, не правда ли? Он ему ничего не рассказывал, да?

— Он занимается бюджетом Энглиша. Это ни для кого не секрет. И делает то, что ему приказывает Ник Энглиш.

— Но что я могла сделать? — воскликнула Корина. — Если бы я знала, то не позволила бы ему переступить порог!

— Могу я осведомиться, на какие средства вы собираетесь жить? — спросил Шерман, наклоняясь к ней.

— Рой оставил мне пенсию, двести долларов в неделю.

— И никогда ничего не говорил вам о двадцати тысячах долларов?

— Нет, я впервые слышу о них. О каких двадцати тысячах идет речь?

— Вы, вероятно, в курсе… его дел с этой Мэри Севит, я полагаю?

Корина отвела глаза.

— Да, я в курсе… Как только Рой мог позволить себе подобное…

— Многие мужчины позволяют увлечь себя женщинам, лишенным совести, миссис Энглиш. А она была без совести. Но это не продлилось бы долго. Он бы понял свою ошибку.

Корина положила ладонь на его руку.

— Спасибо. Я тоже так думала. Рой никогда бы не бросил меня. Уверена, что он вернулся бы ко мне.

— Он и не забыл вас. Он сделал одно дельце, которое принесло ему двадцать тысяч долларов. Эти деньги он намеревался оставить вам, когда уедет с Мэри Севит.

— Рой заработал двадцать тысяч долларов? Но это невозможно! Рой никогда не зарабатывал ни цента!

— Случай действительно невероятный. Вышло так, что Ник Энглиш наметил одно дело, а Рой совершенно случайно пошел повидать этого же клиента по совершенно другому поводу, и клиент спутал его с Ником. Рой не сказал, кто он, и провернул это дело; Ник Энглиш был настолько обозлен, что вызвал полицию. Полицейские уже ехали к Рою, когда тот, охваченный паникой, покончил с собой.

— Вы хотите сказать, что этот тип пожелал, чтобы арестовали его собственного брата?

— Боюсь, это так. Рой положил деньги в кофр, ключ от которого доверил Сэму Крайлу. Крайл должен был отдать его вам. Но он этого не сделал, вероятно потому, что Энглиш приказал передать эти деньги ему.

Корина неожиданно выпрямилась, глаза ее сверкали гневом.

— Другими словами, он украл эти деньги?

Шерман пожал плечами.

— Весьма возможно. Но ни вы, ни я не сможем доказать, что эти деньги существовали.

Корина сделала большой глоток коньяка. Алкоголь, первые порции которого она приняла еще до прихода Шермана, начал действовать: ей стало легко, она чувствовала себя готовой на все.

— Так вот! Он так легко от меня не отделается! Я займусь им, этим негодяем! Я отомщу ему! — закричала она, вскакивая на ноги.

— Я прекрасно понимаю ваше возмущение, но как вы думаете осуществить это? Ник — влиятельный человек, он очень силен.

— Что–нибудь придумаю! — ответила Корина. Неверными шагами она пересекла комнату и налила себе порцию коньяка, пролив половину на ковер.

— Может быть, я смогу вам помочь, — сказал Шерман, вставая.

Она повернулась к нему.

— Как?

— Я не думаю, что можно будет получить обратно деньги, но если вы хотите отомстить ему…

— Да! Я хочу отомстить! Вы знаете, как это можно сделать?

— Да. Но действовать придется вам. Вы знаете Юлию Клер?

— Я ее не знаю, но слышала разговоры о ней. Это его любовница, не так ли?

— Энглиш сильно увлечен ею. А я знаю, что она обманывает Ника с его личным секретарем по имени Гарри Винс.

Корина замерла на месте, глядя блестящими глазами на Шермана.

— Вы уверены в этом? Вы совершенно уверены?

— Абсолютно. Она ходит к Винсу каждый раз, когда у Энглиша деловое свидание. Я сам это видел.

— Вот этого я и ждала! — воскликнула Корина, возвращаясь на диван. — О! На этот раз я заставлю его страдать! Если бы только я могла застать их вместе! Если бы я могла ткнуть его туда носом!

— Это легко устроить. Он обедает сегодня вечером в ресторане с сенатором Бомонтом. А она несомненно отправится к своему любовнику. Почему бы вам не предупредить Энглиша об этом?

— А вы пойдете со мной? — спросила Корина.

Шерман покачал головой.

— К сожалению, не могу. У меня деловое свидание в это время. Энглиш придет в ресторан около восьми тридцати. Вы можете отправиться туда к девяти.

— Я поеду, — сказала она, сжимая кулачки. — Я устрою ему сцену, которую он никогда не забудет… Подумать только, он угрожал мне, что опубликует в газетах письмо Роя, в то время как его любовница лежала в постели с другим! Ах! Вот возможность, которую я так ждала!

— Я думаю, вы сможете хорошо использовать эти сведения.

Неожиданно взгляд ее стал подозрительным.

— А почему вы сказали мне об этом? Вы тоже хотите свести с ним счеты?

— Если бы речь шла об этом, я расправился бы с ним сам. Просто меня возмутила несправедливость. Так обойтись с вами! Я подумал, что должен дать вам оружие против него. И я вам его дал.

Корина улыбнулась ему.

— Я вам очень благодарна. — Она скрестила ноги, и ее пеньюар распахнулся, обнажив колени. — Просто не могу выразить, насколько я вам благодарна.

— Есть только одна вещь, о которой я хотел бы попросить вас, — сказал Шерман. Его взгляд задержался на голых коленях молодой женщины. — Вы сможете позвонить мне по телефону, после того как поставите Ника Энглиша в известность?

— Конечно.

Он протянул ей визитную карточку.

— Я буду у этого телефона с девяти часов вечера. Позвоните мне, как только поговорите с ним? Я хочу знать, что он будет делать. Это очень важно. Могу ли я рассчитывать на вас?

— Конечно же, — ответила она, беря карточку. — Я позвоню вам сразу же после девяти часов.

— Спасибо. — Он бросил взгляд вокруг себя в поисках шляпы, и она вдруг обнаружила, что ей не хочется, чтобы он уходил от нее. В первый раз после ее замужества с Роем ей довелось встретить такого привлекательного молодого человека.

— Ну, теперь мне пора уходить, — сказал он. — Вы разрешите мне навещать вас?

— Как, уже? — спросила она, взбивая белокурые локоны. — А вы не хотите выпить еще немного коньяка?

Он покачал головой:

— Нет, спасибо.

— Ну что ж! Надеюсь, что вы еще заглянете ко мне. Вы не можете себе представить, до какой степени я одинока. Рой и я всегда были вместе… И мне страшно недостает…

Глаза цвета амбры на секунду задержались на лице Корины.

— Мы могли бы в один из ближайших вечеров сходить в кино. Вас это устраивает?

— О, да! Я целую вечность не была в кино. А до смерти Роя я ходила три или четыре раза в неделю.

— Тогда я обязательно зайду, — заявила Шерман, направляясь к двери.

Корина проводила его до вестибюля. Неожиданно он повернулся к ней.

— Никогда бы не подумал, что такая очаровательная женщина может быть одинокой.

Корина почувствовала себя несколько неловко. Выражение, появившееся в глазах Шермана, испугало ее.

— Меня всегда удовлетворяло общество Роя, — пролепетала она. — У меня почти нет друзей.

— Вы слишком красивы, чтобы долго оставаться одной, — сказал Шерман, подходя к ней. — В сущности, я не настолько уж тороплюсь.

Корина сделала шаг назад. Она почувствовали страх. Глаза цвета амбры излучали пугающий блеск.

— Не… не беспокойтесь обо мне, — быстро проговорила она. — В общем я чувствую себя не так уж плохо.

— В самом деле? — спросил он, беря ее за руку. — Но вы ужасно одиноки, не так ли?

Это было совсем не то, что ожидала Корина. Она хотела легкого флирта, но теперь мечтала, чтобы Шерман поскорее ушел.

— Но существует множество людей, которые чувствуют себя одинокими… — начала она и замолчала, увидев, что он улыбается… От этой улыбки по спине пробежала дрожь. — Вы очень любезны, что беспокоитесь обо мне…

— Это не вопрос любезности, — спокойно проговорил он, — это вопрос влечения. К чему терять время? Все равно это случится рано или поздно. Почему же не сейчас?

— Я не понимаю, что вы хотите сказать… — Она думал только о том, как бы избавиться от него.

— Неужели? Куда ведет эта дверь?

— Она ведет в мою спальню… Оставьте меня, прошу вас… Вы… вы делаете мне больно!

Он протянул руку и открыл дверь.

— Идите, — сказал он. — От одиночества есть лекарство вы же знаете.

— Нет! Прошу вас!.. — закричала Корина, пытаясь оттолкнуть его. — Не нужно… Это нехорошо!

— Вы находите? Значит, вы беспокойтесь о том, что хорошо и что плохо? А я вот нет, — сказал он, толкая ее в комнату.

— Я запрещаю вам входить сюда! Как вы смеете! Оставьте меня в покое!

Он силой заставил ее войти. Корина почувствовала, как край кровати ударил ее по ногам. Она резко села и попыталась вырваться из его рук.

— Не будьте идиоткой, — сказал он. Желтые глаза гипнотизировали.

— Не делайте этого, прошу вас! — закричала она в отчаянии. — Оставьте меня!

— Да замолчи, наконец! — проговорил он жестким голосом.

Потом он схватил ее с такой силой, что она закричала от боли и страха. У нее было ощущение, что она оказалась в лапах дикого зверя.

II

Лоис Маршалл заканчивала диктовать письмо стенографистке, когда Эд Леон вошел в кабинет. Было девять часов утра.

— Мистер Энглиш здесь? — спросил детектив, приподняв шляпу и усаживаясь в кресло.

— Да, он ждет вас, — ответила Лоис. — А вот и мистер Крайл, — добавила она, увидев входящего адвоката.

— Спорим, что вы хорошо позавтракали, — с завистью проговорил Леон. — Вероятно, ваши округлости внушают доверие клиентам?

— Совершенно точно, — ответил Крайл, проводя рукой по своему животику. — Если бы у меня были ваши габариты, мне пришлось бы прикрыть лавочку. Худым адвокатам не доверяют. — Он повернулся к Лоис. — Мистер Энглиш у себя?

— Да, — ответила она, снимая трубку внутреннего телефона. — Мистер Энглиш, мистер Крайл и мистер Леон здесь, — доложила она. Потом сделала знак обоим мужчинам.

— Пожалуйста, войдите.

Леон вылез из кресла и последовал за Крайлом в кабинет Энглиша.

Энглиш сидел за письменным столом. Гарри Винс с папкой для бумаг кивнул Крайлу, посмотрел на Леона и вышел из комнаты.

— Кто этот парень? — поинтересовался Леон, падая в кресло.

— Ты не знаешь Гарри? Это мой личный секретарь и доверенное лицо, — ответил Энглиш.

— Что нового, Ник? — спросил Крайл, садясь. — Я не могу долго задерживаться у тебя. В десять тридцать у меня слушается дело.

Энглиш взял сигару, подвинул коробку Крайлу и, приподняв брови, посмотрел на Леона.

— Я нашел убийцу Роя, — просто сказал Энглиш.

— Вот это да! — воскликнул Крайл, выпрямляясь. — Кто он?

— Шерман? — спросил Леон.

— Да. — И Энглиш пересказал им разговор, произошедший с Шерманом накануне вечером.

— Четыре убийства? — ужаснулся Крайл. — Это чудовищно! И он сознался?

— Он не отрицал, — ответил Энглиш.

— Ну что ж, черт возьми, хотел бы я увидеть рожу помощника прокурора, когда ты скажешь ему об этом, — Крайл довольно потер руки. — Ему даже в голову не приходило, что все четыре убийства совершены одним человеком!

— Я ничего не скажу помощнику прокурора, — покачал головой Энглиш. — Это его дело — найти убийцу. А у меня нет ни малейшего желания оповещать всех, что мой брат был шантажистом. Я дал Шерману время до вечера субботы, чтобы он покинул город.

Крайл бросил быстрый взгляд на Леона; лицо частного детектива выражало полнейшее безразличие.

— Но ты не можешь так поступить, Ник! — с жаром проговорил Крайл. — Ты делаешь себя его соучастником, да и я могу оказаться в той же луже.

— Это одна из неприятностей, к которой должен быть готов каждый работающий со мной, — улыбнулся Энглиш. — Не расстраивайся, Сэм! Ведь только я и Эд знаем об этом.

В разговор вмешался Леон.

— Ты считаешь, что Шерман уедет?

— Ему будет хуже, если он этого не сделает. Все козыри в моих руках. Займись им, Эд. Я хочу, чтобы ты ни на минуту не выпускал его из поля зрения до того момента, пока он не уедет.

Леон кивнул.

— Хорошо.

Крайл был напуган.

— Но ведь вы с Леоном не можете просто так отпустить человека, на совести которого четыре убийства!

— Он выпутается из них, — возразил Энглиш. — У меня нет ни одного убедительного доказательства, которое я мог бы предъявить судьям. Если он не сделает то, что я ему сказал^ тогда я сфабрикую их, но не раньше. Если же этот парень попытается надуть меня, то он сядет на электрический стул. Мы с тобой займемся этим.

— Ну вот, какая прекрасная программа подготовлена для вас, — улыбнулся Крайлу Леон. — Что ты думаешь о Шермане? — спросил он, обращаясь к Энглишу.

— У меня впечатление, что это сумасшедший, — -твердо ответил Энглиш. — Я почти уверен, что он попытается сделать из меня пятую жертву. Поэтому я записал наш с ним разговор. — Он протянул пленку Крайлу. — Я хочу, чтобы это хранилось у тебя, Сэм. Если со мной что–нибудь случится, отдашь Морили.

У Крайла был встревоженный вид.

— Надеюсь, ты говоришь серьезно?

— А о человеке со шрамом никаких новостей? — спросил Л“он.

— Нет. Он, вероятно, сбежал. Я говорил с Морили. Сказал, что Мэй Митчел когда–то работала на меня, и этим объясняется мой интерес к убийству. Твой таксист не стал дожидаться, когда его начнут расспрашивать; Морили даже не знает о его существовании. Все, что ему известно, это то, что девушку закололи, что убили одного флика и какого–то крупного мужчину. Два человека дали описание твоей наружности, но очень неопределенно. Морили полагает, что ты виновен в трех убийствах.

Леон вздохнул.

— Вот что значит работать с тобой, Ник. Хотя, в сущности, меня это мало трогает. Но в случае, если меня все же задержат, я буду рассчитывать на тебя, Ник.

Энглиш весело улыбнулся.

— Он тебя не узнает. Те два типа сказали, что ты красавец.

— Разве я виноват, что моя рожа пугает людей! — воскликнул Леон с гримасой. — Даже мне самому она иногда кажется страшной.

— Мне нужно идти, Ник. — Крайл взглянул на часы. — Ты больше ничего не хочешь сказать?

— Какой жадный! — покачал головой Леон. — Ему недостаточно четырех убийств для одного утра.

— Нет, больше ничего, — ответил Крайлу Энглиш. — Но ты все время должен быть готов к действиям, Сэм.

Крайл покачал головой и встал.

— Когда заседание комитета? — спросил он.

— Я заставил их отложить заседание.

— Ты напрасно сделал это, Ник. Райс тебя не выносит, а он помощник прокурора и хороший друг главного комиссара.

Энглиш презрительно усмехнулся.

— Ты заставляешь меня умирать от страха. До свидания, Сэм.

Крайл пожал плечами и вышел из кабинета.

— Кто этот Райс? — спросил Леон, закуривая очередную сигарету.

— Президент комиссии муниципальных урбанистов. И городское начальство.

— Он может доставить тебе неприятности?

— Если я не дам повода, — нет.

— Ты уже дал ему повод, — заметил Леон, — не заявив об этих четырех убийствах. Разве Райс не сможет привлечь тебя за это к ответу?

— Сможет, если узнает; но не узнает. — Энглиш погасил сигарету и тоже посмотрел на часы. — Итак, Эд: не спускай с Шермана глаз. Это очень важно.

— Не беспокойся… Да, я забыл тебе сказать: из конторы Роя провода шли в комнату, находящуюся на том же этаже и принадлежащую так называемой портретистке по имени Глория Виндзор.

— Ты считаешь, что она член банды? — спросил Энглиш, не обнаруживая особого интереса к этому сообщению.

— Безусловно. Она шпионила за Роем. Вероятно, она слышала разговор между Роем и Мэри Севит, когда они строили планы на будущее. Вот откуда Шерман узнал, что Рой его обманывает.

— В конце концов что сделано, то сделано, — проговорил Энглиш. — Достаточно избавиться от Шермана — и банда распадется сама собой.

Леон встал.

— Будем надеяться. Я не спущу с него глаз. Если мне покажется, что он что–то затевает, сразу же позвоню тебе.

— Спасибо, Эд. До скорого.

После ухода Леона Энглиш углубился в работу. Когда за несколько минут до обеденного перерыва Лоис пошла в его кабинет, он все еще трудился. Подняв голову, он улыбнулся ей.

— Вы не забыли позвонить в “Тур—Аржент” и заказать мне столик на сегодняшний вечер? — спросил он.

— Нет. Заказала на восемь тридцать.

— Мне следовало бы помнить, что вы ничего не забываете. Это замечательное качество.

— Мне платят за мою работу, — весело ответила Лоис.

— Возможно, — Энглиш наморщил лоб, — но секретарей, равных вам, очень мало. Послушайте, а ведь уже пять лет, как мы работаем вместе!

Лоис улыбнулась.

— Да, исполнилось ровно пять лет в прошлую субботу. Вечером.

— Не может быть! Вечером в субботу? Как вы запомнили?

— У меня отличная память на числа. Вы завтракаете в час дня с Хоу Бернстайном, мистер Энглиш.

— О, помню, — с гримасой ответил он. — Но нашу дату нужно отметить! Ведь мы славно проработали эти пять лет, не так ли, Лоис?

Она охотно согласилась.

— Иногда я вспоминаю о маленькой конторе, с которой мы начали дело!.. II та пишущая машинка! Вы стучали на ней весь проклятый день, пока я обивал пороги в поисках денег. Наконец, слава богу, все кончилось. Держу пари, теперь вы довольны, что у вас большой кабинет и электрическая пишущая машинка.

— О, да! — ответила Лоис.

Энглиш поднял глаза.

— Но вид у вас не слишком довольный. Так вот, заявляю вам официально, что мы с вами в субботу отправимся обедать. Отпразднуем пятую годовщину нашей фирмы. Что вы на это скажете?

Она немного поколебалась, прежде чем ответить.

— Я думаю, что не смогу быть свободной в эту субботу, мистер Энглиш. Я уже приглашена.

— Тогда мы все отправимся в “Тур—Аржент”, чтобы повеселиться как следует. Согласны?

— Я не могу отменить свое свидание, — тихо сказала Лоис. — И тем не менее, спасибо, мистер Энглиш.

Огорченный, Энглиш задумался, потом улыбнулся.

— Ладно, Лоис. Если вы не можете отказать своему дружку, то пусть это будет в другой раз.

— При чем здесь дружок! — воскликнула Лоис с горячностью, удивившей Энглиша. — Просто я занята в этот вечер.

Сказав это, она быстро вышла из кабинета, захлопнув за собой дверь.

Энглиш нахмурил брови.

— И после этого Юлия утверждает, что она влюблена в меня, — пробормотал он. — Какая чушь! Лоис не кочет принять от меня даже приглашение пообедать.

Минут через десять он положил авторучку и направился к двери. Когда он надевал пальто, послышался легкий стук в дверь, в комнату вошла Юлия.

— О, Юлия, здравствуй! — сказал он.

Девушка подняла голову и поцеловала его.

— Мне нужны деньги, — сказала она. — Я иду завтракать с Джой Гибонс, а вышла без денег.

— Я очень хотел бы позавтракать вместе с вами. — с сожалением проговорил Энглиш, доставая кошелек. — Тебе достаточно будет пятидесяти?

— Конечно, дорогой. Мы с ней едим главным образом салаты. А ты с кем завтракаешь?

— С Бернстайном, — ответил Энглиш с гримасой. — Он хочет, чтобы я помог его протеже.

— Если ты что–то хочешь получить, ты получишь, — сказала Юлия, пряча деньги в сумочку.

— Где вы завтракаете?

— У Валдорфа.

— Отлично, мне это по дороге. Пошли.

Одновременно с ними в приемную вошел Гарри Винс. Он бросил на Юлию смущенный взгляд и посторонился.

— Добрый день, Гарри, — тепло поздоровалась с ним Юлия. — У меня к вам просьба.

— Да, Юлия? — несколько напряженно сказал Винс.

Его тон заставил Лоис поднять голову. Она сидела за письменным столом возле окна, и ни Юлия, ни Гарри не заметили ее присутствия.

— Я хотела бы получить еще два билета на спектакль, который идет сегодня вечером. Вы могли бы мне их дать?

— Да, конечно, — ответил Гарри, меняясь в лице.

— Послушай, Юлия, — с улыбкой сказал Энглиш, — ты хочешь меня разорить?

— Это для Джой. Я ей обещала.

— Она купается в золоте. Разве она не может купить их сама?

— Не будь скрягой, — Юлия взяла его под руку. — Люди считают совершенно естественным, когда я даю им билеты на спектакли.

— Ладно, сделайте это, Гарри.

— Хорошо, мистер Энглиш, — хрипло сказал Гарри.

— Ты обедаешь сегодня с этой старой бородой, с сенатором? — осведомилась Юлия, направляясь с Энглишем к двери. — В котором часу у вас свидание?

— В половине девятого. Я не смогу прийти к тебе сегодня вечером.

Они вышли в коридор.

III

Чик Эган остановил “кадиллак” перед входом в “Тур—Лржент”.

— Приедешь за мной в десять тридцать, Чик.

— Вы не хотите, чтобы я зашел с вами, патрон? — спросил Чик, обшаривая маленькими глазками тротуар.

Энглиш покачал головой.

— Нет, Чик, здесь я ничем не рискую. Вот когда мы отъедем, смотри в оба.

— Я всегда смотрю в оба! — буркнул Чик. — Значит, в десять тридцать?

— Я буду ждать тебя в фойе.

Чик вышел из машины, посмотрел по сторонам, не вынимая руку из кармана, открыл дверцу и замер, наблюдая за Энглишем, который быстро пересек тротуар и вошел в ресторан.

— Добрый вечер, сенатор, — приветствовал он Бомонта. — На этот раз я не заставил вас ждать?

— Как дела, Ник?

— Очень хорошо.

Бомонт закурил сигарету. Вид у него был недовольный.

— Вы не должны были откладывать совещание, Ник. Райс в бешенстве.

— Я в этом не сомневался.

— Я вас предупреждаю, что они не будут долго терпеть подобные вещи… Он мне так и сказал.

— Выпейте “хайбол”, это вас успокоит.

— Райс сказал мне, что настало время забить в вас первый гвоздь и что он с удовольствием сделал бы это сам.

— А как он думает взяться за это? Я имею в виду гвоздь. — Энглиш холодно улыбнулся.

— Этого он мне не сказал, но я знаю, что у него был разговор с прокурором. Он в курсе всего, что касается Роя.

Лицо Энглиша помрачнело.

— Как так?

— Он слышал разговоры о шантаже. Он хочет, чтобы прокурор начал следствие.

Энглиш пожал плечами.

— Тут нечего расследовать. Пусть делает, что хочет, но если не сможет доказать, я буду преследовать его за клевету.

— Именно это я ему и сказал, — кивнул Бомонт. — Он был в ярости. Однако, Ник, если во всем этом есть хоть доля правды…

— Не говорите глупостей, — резко сказал Энглиш. — Райс не в состоянии доказать, что Рой был шантажистом.

— Ну что ж, я очень рад это слышать! Вы говорите мне правду, Ник?

— Ну конечно! Он ничего не сможет доказать.

— А девушка? Секретарша Роя?

— С ней все в порядке. Ни пресса, ни прокурор не смогли связать ее с Роем. Морили честно заработал свои пять тысяч долларов. Так что, прошу вас, не расстраивайте себя подобными вопросами.

— Легко сказать, — проворчал Бомонт. — Мне ведь тоже надо думать о моем положении в этой ситуации… Ну вот, — прибавил он, — стоит заговорить о волке… Вот и Райс собственной персоной.

Энглиш поднял глаза.

На пороге стоял мужчина лет шестидесяти, полный, коренастый. Он разговаривал с красивой девушкой, одетой в вечернее платье, поверх которого была накинута голубая норка.

— Хотелось бы мне знать, купил он эту норку или взял напрокат, — кривя уголки губ, произнес Энглиш. — Это Лола Вегас. Она танцевала в “Голден—Эпл”, пока я не вышвырнул ее оттуда.

— Не говорите так громко, ради бога! — прошептал Бомонт.

Райс подошел к стойке бара и приветствовал их чуть заметным кивком. Энглиш ответил на его приветствие, подняв руку. Он помахал также Лоле, которая бросила на него злобный взгляд и отвернулась.

— Когда она стала так усердно гоняться за дичью, что это стало сказываться на ее работе, я решил, что для нее настало время переменить место охоты, — продолжал Энглиш. — Она до сих пор не простила мне этого.

Бомонт поспешил переменить тему разговора. В течение получаса он говорил о своих делах, а потом Энглиш, подняв глаза, заметил Корину, остановившуюся на пороге бара.

— Вот жена Роя, — сказал он. — Сегодня я последний раз — в этом ресторане. Кажется, здесь собрался весь цвет этого города.

Бомонт повернулся.

— Боже мой! Ведь она мертвецки пьяна! — содрогнулся он. — И идет к нам.

Энглиш отодвинул кресло и пошел навстречу Корине, которая приближалась неверной походкой.

— Добрый вечер, — сказал Энглиш, — улыбаясь. — Вы одна? Не хотите ли составить нам компанию?

— Добрый вечер, мерзавец! — громко ответила она. — Я предпочитаю сесть в одну клетку с тигром, чем рядом с вами!

Шум в баре приутих. Все взоры обратились к Энглишу, который не переставал улыбаться.

— Мне очень жаль, Корина, но я не могу разговаривать с вами в подобном тоне.

Он повернулся к своему столику.

— Не уходите, — сказала Корина. — Мне многое надо сказать вам.

Возле стойки бара возник мужчина в смокинге. Он бросил взгляд на Энглиша и шепнул бармену несколько слов.

— Твоя шлюха спит с Гарри Винсом! — закричала Корина. — Уже два месяца, жалкий осел! Она и сейчас лежит с ним в постели!

— Не хотите ли, чтобы я вывел ее, мистер Энглиш? — спросил, приблизившись, человек в смокинге.

— Не беспокойтесь, — проговорил Энглиш. Его лицо было непроницаемо, голос звучал спокойно.

— Я провожу вас, Корина. По пути вы сможете рассказать мне все.

Корина сделала шаг назад. Она ожидала бурной реакции, возмущения, негодования.

— Вы мне ее верите? — заорала она. — А я вам говорю, что Юлия Клер спит с вашим секретарем!

— А что мешает ей делать это? — спросил Энглиш, по–прежнему улыбаясь. — Это не касается ни вас, ни меня, Корина.

Райс сделал вид, что хочет встать.

— Боже мой! — послышался голос Лолы. — Это же невероятно!

— Пошли, Корина! Вам нужно вернуться домой, — повторил Энглиш, взяв ее под руку.

— Вам что… это все равно? — простонала Корина, стараясь освободиться.

— Ну, конечно, — Энглиш говорил тоном, которого придерживаются взрослые, разговаривая с детьми. — Вы сами отлично знаете, что это неправда. Идемте. Смотрят на вас, Корина.

Корина заплакала. Весть, которую она так лелеяла, произвела не больше шума, чем подмоченная хлопушка. Люди приняли ее за пьянчужку, которая устроила сцену порядочному человеку.

— Но это же правда! — вопила она, — стараясь освободиться. — А потом вы убили своего брата! Вы украли у меня двадцать тысяч долларов! Оставьте меня!

Какой–то мужчина начал смеяться, и она поняла, что окончательно все испортила.

Энглиш мягко, но настойчиво направлял ее к холлу. Она следовала за ним, чувствуя, как дрожат ее колени.

— Вы все это расскажете мне дома, — спокойно уговаривал Энглиш. — Но сначала вам нужно немножко отдохнуть.

Они вышли в холл. Человек в смокинге последовал за ним.

— Луис, — обратился к нему Энглиш, — я буду вам благодарен, если вы проводите ее домой. Пожалуйста, вызовите такси.

— Хорошо, мистер Энглиш.

— Я хотела заставить вас страдать так, как вы за ставили страдать меня, — стонала Корина.

— Откуда вы знаете, что это вам не удалось? — спросил Энглиш, посмотрел ей в глаза. — То, что вы мне сказали, правда?

Она кивнула.

— Ну что ж, теперь мы с вами квиты. Я не должен был угрожать вам публикацией писем Роя в печати.

Вернулся Луис.

— Такси у двери.

— Пожалуйста, — попросил его Энглиш, — будьте с ней помягче.

— О, конечно! — Луис взял Корину под руку. — Ну, дамочка, в дорогу.

Энглиш смотрел, как она уходит под руку с Луисом, как тот усаживает ее в такси. Потом он зашел в гарде роб, взял пальто и шляпу и вышел на улицу.

Скрывавшийся в телефонной кабине человек, лицо которого украшал длинный белый шрам, снял трубку и набрал номер.

IV

Без десяти минут восемь Роджер Шерман погасил свет в своей спальне и подошел к окну, выходившему на улицу. Он немного раздвинул шторы и посмотрел на улицу. Дождь заливал стекла, смывая его наблюдения. Но все же он разглядел фигуру человека в парадном соседнею дома.

Шерман задернул штору, вошел в гостиную и включил все лампы. Затем он прошел на кухню и, не зажитая света, приблизился к окну, чтобы посмотреть на маленькую улочку, проходившую позади его дома. Он увидел другого человека, стоявшего под деревом.

Еще с полудня Шерман заметил, что за ним следят. Он попытался оторваться от преследователей, но безуспешно. Агенты Энглиша не теряли его из вида. Вот и теперь они контролировали оба выхода из его дома.

Шерман покачал головой. Для того, чтобы его план удался, необходимо оторваться от слежки.

Он вернулся в салон и включил радио. Потом достал из кармана шелковые перчатки, обтягивающие пальцы, словно вторая кожа. Открыв один из ящиков письменного стола, он вытянул кольт тридцать восьмого калибра. Убедившись, что он заряжен, Шерман поставил его на предохранитель и сунул оружие в карман.

Затем он осторожно подошел к двери, тихонько открыл ее и выглянул наружу. Справа от него находилась опертая дверь в квартиру Энглиша, напротив — дверь лифта. Площадка была пуста. Шерман вышел, закрыл за собою дверь и быстро взбежал на следующий этаж.

Окно, возвышавшееся над улицей, по крайней мере, на пятьдесят метров, имело одно преимущество: оно выходило на крыши соседних домов. Шерман, не колеблясь, проскользнул в пугающую пустоту. Держась за водосточную трубу, он поставил ноги на узкий карниз и закрыл окно.

Труба и карниз были мокрыми и скользкими. Но это был для Шермана единственный способ избавиться от преследования.

Он вытянул руку и начал медленно наклоняться, пока тело его не приняло почти горизонтальное положение. Потом ноги его оторвались от опоры, и он повис на руках.

С легкостью гимнаста Шерман передвигался на руках, и так достиг водосточной трубы.

Когда он переходил с карниза на вертикальную трубу, его правая рука сорвалась, и он удержался на одной левой. Глядя в черную бездну под ним, он продолжал размеренно жевать резинку, совершенно спокойный и уверенный в себе. Он обхватил трубу коленями, и только тогда освободил левую руку.

Девятью метрами ниже находилась плоская крыша ресторана, расположенного в том же здании. Отдохнув минуту другую, он продолжал спуск и вскоре достиг крыши. Согнувшись, он быстро добрался до края крыши, а потом по пожарной лестнице спустился вниз.

Оказавшись на темной улочке, заставленной коробками и ящиками, Шерман бесшумно двинулся вперед. Дойдя до угла, он осторожно выглянул.

В тридцати метрах по левой стороне находился вход в здание, где была его квартира. Агент по–прежнему стоял на своем посту, не спуская глаз с двери.

Шерман глубже надвинул на глаза шляпу и, стараясь все время держаться в тени, стал удаляться. Он был похож на краба, спешащего покинуть опасное место. Мужчина в парадном не смотрел в его сторону, и Шерман, свернув за угол, удовлетворенно вздохнул.

Теперь можно приняться за осуществление плана.

Отойдя на приличное расстояние, он остановил такси.

— На Седьмую улицу, дом пять, — бросил он водителю.

V

Юлия подняла глаза и посмотрела на будильник: девять часов три минуты.

— Еще не время? — спросил ГарриВинс, притягивая ее к себе. — Сегодня Энглиш будет занят долго. А если ты не пойдешь в клуб?

— Не думаю, что это понравится Нику, — сказала Юлия, прекрасно понимая, что и сама не захотела бы оставить клуб. — К тому же, если я не буду работать, он захочет проводить со мной больше времени, Гарри.

— Что ж, весьма возможно, — грустно проговорил Гарри. — В сущности, я должен быть благодарен и за то малое, что ты мне уделяешь.

— Разве это “малое”, мой дорогой?

— Ты хорошо понимаешь, что я хочу сказать. Я хочу, чтобы ты была только моей, чтобы ты всегда была со мной.

— Я тоже, — сказала Юлия, но не очень уверенно.

— О, милая! — Гарри часто задышал. — Забудь этот проклятый клуб хоть бы на сегодняшний вечер. Останься со мной.

— Мне нужно быть там, Гарри. Иначе они поинтересуются, куда это я пропала. И если они позвонят Нику…

— Да, согласен, — вздохнув, ответил Гарри.

— Не сердись, мой дорогой. — Юлия осторожно отодвинулась от него и села. — Нужно быть благоразумными.

— О да, нам нужно быть благоразумными, — с горечью повторил Гарри. — Но как это сделать?

Она с улыбкой повернулась к нему.

— Я обожаю эту комнату. Я люблю огонь в этом камине и я люблю тебя, мой дорогой.

Гарри обнял ее.

— Я схожу с ума, Юлия! И ты… ты все же опаздываешь сегодня!

— Тогда скорей, мой любимый!

Время для них, казалось, замерло. В комнате лишь их напряженное дыхание да тихие стоны Юлии.

Неожиданно Гарри почувствовал, как ее ногти впились ему в плечи, а тело напряглось.

— Что это? — спросила Юлия.

Она оперлась на обе руки и приподнялась, напряженно вглядываясь в темноту.

— Что с тобой? — спросил Гарри.

— Я что–то услышала.

Даже при слабом свете камина он увидел, как побледнело лицо Юлии.

— Кто–то есть в квартире, — прошептала она.

— Это невозможно. Дверь заперта. Ты просто слышала чьи–то голоса.

— Нет, Гарри, кто–то есть, — настаивала Юлия, сжимая его руку. — Я уверена!

Он колебался: а что, если Энглишу удалось войти сюда? Что, если он открыл дверь? Гарри откинул покрывало, спустил ноги на пол и протянул руку, чтобы взять халат…

Роджер Шерман появился на пороге. Он приближался, как привидение, держа кольт в правой руке. Его плащ был совершенно мокрым, со шляпы капала вода.

— Не двигайтесь! — приказал он.

Гарри невольно почувствовал облегчение, когда увидел, что перед ним не Энглиш.

— Убирайтесь отсюда! — закричал он не совсем уверенно, не спуская глаз с кольта.

Шерман подошел к креслу, стоявшему около камина, и сел. Движения его были спокойные и непринужденные.

— Оставайтесь на месте, — сказал он, закидывая ногу на ногу. — И не делайте глупостей.

— Но… кто вы такой? — спросила Юлия, внезапно осознав, что этот элегантный мужчина не может быть простым взломщиком.

— Меня зовут Роджер Шерман. Вам это ни о чем не говорит. — Его взгляд остановился на Юлии, которая прикрывала простыней грудь. — Добрый вечер, Юлия. Вы меня не знаете, но я вас знаю. Мне кажется, что вы рискуете многим, приходя сюда. Ведь вы платили Рою, чтобы он не выдавал вас?

— Откуда это вам известно? — спросил Гарри.

— Дорогой мистер Винс, это я дал Энглишу указания и доказательства. Я руководил им.

— Это шантаж? Хорошо, сколько?

— О, на этот раз мне нужны вы, а не деньги. Я собираюсь воспользоваться вами, как приманкой.

Юлия вздрогнула. Гарри повернулся к ней и взял за руку.

— Не понимаю, — сказал он.

— Ник Энглиш становится совершенно невыносим, — пояснил Шерман. — А теперь я имею возможность его обезвредить.

— А какое это имеет отношение к нам? — спросил Гарри, делая попытку подтянуть к себе халат.

— Не двигайтесь! — приказал Шерман. — Вы мне нравитесь без одежд.

— Дайте нам хотя бы одеться, — взмолился Гарри.

— Идиот! — воскликнул Шерман. — Я хочу, чтобы Энглиш увидел вас именно такими.

Гарри попытался встать, но под угрозой кольта застыл на месте.

— Вы приведете его сюда?

— Я жду его, — с улыбкой ответил Шерман. — Теперь Энглиш все знает. Я уверен, что он примчится сюда

— Послушайте, — начал было Винс, — все равно, сколько это будет стоить. Итак, что вы хотите?

— Дело не в деньгах… — задумчиво произнес Шерман, но телефонный звонок прервал его. — Не двигаться! Это меня!

— Да! — сказал Шерман, снимая трубку. — Отлично! Я займусь остальным. — Он повернулся в кресло. — Энглиш уже в пути…

— Но таким образом вы не избавитесь от Энглиша, — заговорил Гарри, стараясь, чтобы голос звучал убедительно. — Это еще больше его настроит против вас. Да, я согласен, это будет для него ударом, но вы не знаете Ника…

— О, напротив, — перебил его Шерман, вставая. — Это оружие, — он кивнул на кольт, — принадлежит Энглишу. Я выкрал его сегодня днем из его квартиры, и Энглиш будет задержан за убийство…

Винс сжался.

— Что это значит?

— Это значит, когда я услышу, как его машина останавливается перед домом, я убью вас обоих. Кто сможет доказать, что убийца — не он?

У Юлии вырвался приглушенный крик. Винс крепче сжал ее руку.

— Он блефует, моя дорогая. Он не посмеет сделать это.

Юлия взглянула на Шермана. Его пустые желтые глаза наводили смертельный ужас.

— Нет, он это сделает, — прошептала она пересохшими губами.

— Безусловно, сделаю, — любезно подтвердил Шерман. — Вы хорошо позабавились, и теперь расплатитесь за это.

— Вы не сделаете это! — закричал Гарри, который наконец осознал, что Шерман не шутит.

— Посмотрим, — сказал спокойно Шерман, и от его голоса Винс почувствовал, как кровь стынет в его жилах.

— Дайте ей уйти, — хрипло проговорил он. — Не трогайте ее. Одного убийства будет достаточно.

— Сожалею, но не смогу оказать вам эту услугу. Вы прекрасно понимаете: я не могу допустить, чтобы она ушла после того, как я убью вас. Она же донесет…

— Нет, — сказал Гарри, — Юлия даст вам клятву ничего не говорить.

— Увы… — вздохнул Шерман. — К тому же двойное убийство это так сенсационно! Энглиш мог бы выпутаться, если бы я убил только вас, но судьи никогда не простят ему убийства Юлии. Вам недолго осталось жить на этой земле. Хотите помолиться? Не стесняйтесь? Я не буду слушать.

Гарри решил, что имеет дело с сумасшедшим и что бесполезно умолять его о пощаде. Надо было как–то отвлечь внимание Шермана, вырвать у него пистолет. Тогда он может спасти свою жизнь и жизнь Юлии.

Он прикинул расстояние, разделявшее их. Его позиция, увы, была крайне неудачной, поскольку он сидел по другую сторону кровати, а не напротив Шермана. Между ними было по крайней мере метра три.

Заговорила Юлия.

— Я отдам вам все деньги. Все, что у меня есть. Двадцать тысяч долларов сразу, и потом еще…

Шерман покачал головой.

— Не утруждайте себя. Деньги мне не нужны.

Он кинул взгляд на свои часы, а Гарри, воспользовавшись этим, отвел руку назад и сжал пальцами подушку.

Юлия заметила это. Она поняла, что Винс будет действовать.

— Я… я… кажется, сейчас потеряю сознание… — пробормотала она, закрывая глаза.

Протянув руку, словно желая ухватиться за что–нибудь, она толкнула ночной столик, который с грохотом опрокинулся. Шерман на мгновение потерял бдительность, и Винс швырнул в него подушку.

Гарри с застывшим, как воск, лицом и пылающими глазами рванулся к Шерману. Он понял, что не достигнет его раньше, чем тот выстрелит. Его губы пересохли, сердце бешено колотилось.

От выстрела задрожали оконные стекла.

Гарри, раненый в колено, падая, ухватился за пояс плаща Шермана. Тот ударил его рукояткой кольта и отшвырнул от себя. Шерман был абсолютно спокоен, его челюсти по–прежнему размеренно жевали резинку. Он бросил быстрый взгляд на Юлию: она была похожа на мраморную статую.

Гарри, из простреленной ноги которого текла кровь, со сжатыми зубами полз к Шерману.

Тот отступил на шаг и улыбнулся.

— Герой! — проговорил он. — Бедный сумасшедший дурак!

Гарри продолжал приближаться. Боль, причиняемая раной, наполняла его безудержной яростью. Он не испытывал страха. Единственное, чего он хотел в эту минуту, — схватить убийцу.

Шерман поднял кольт и старательно прицелился.

— Не–е–ет! — страшно закричала Юлия.

Пуля попала Гарри между глаз, отбросив его назад, и он упал, конвульсивно сжимая и разжимая пальцы.

Услышав, как хлопнула дверца машины, Шерман улыбнулся:

— А вот и он.

Шерман быстро скользнул к окну. Раздвинул занавеску и выглянул наружу.

— Встречайте его, Юлия, — тихо приказал он, указывая на дверь.

Юлия не шелохнулась.

В дверь постучали.

— Идите же, Юлия! — повторил Шерман. — Это Энглиш. Он, пожалуй, спасет вас.

Она стояла на коленях, словно каменная статуя, и во взгляде ее бился сумасшедший страх.

— Юлия! — закричал за дверью Энглиш. — Ты здесь, Юлия!?

Она повернула голову в сторону двери. Шерман, оставаясь неподвижным, смотрел на нее, держа палец на спусковом крючке.

— Ты здесь, Юлия?

— Да! — неожиданно закричала она. — О, Ник! Спаси меня! Спаси!

Она вскочила и, как слепая, бросилась из спальни.

Шерман спокойно жевал резинку.

Двигаясь за ней, как тень, он включил свет как раз в тот момент, когда Юлия вскочила на ноги и рванулась к двери.

— Ник! — вопила она. — Он меня убьет! Спаси меня, Ник!

Входная дверь трещала под тяжестью тела Энглиша.

Шерман поднял кольт в тот момент, когда пальцы Юлии сомкнулись на ключе. Он целился точно между лопаток.

Казалось, что–то предупредило жертву: она обернулась. Ужасный вопль слился со звуком выстрела. Сила удара прижала ее к двери, колени подогнулись.

Шерман выстрелил снова: тело Юлии конвульсивно вздрогнуло, пальцы пытались ухватиться за дверь, скользнули по гладкой поверхности, и она упала лицом вниз.

Шерман бросил возле нее кольт и подошел к окну спальни. Стоя на подоконнике, он услышал, как входная дверь треснула. Невозмутимо спокойный, он неторопливо задвинул занавески, потом открыл окно…

Глава вторая

I

Лоис Маршалл никак не могла настроиться на пьесу Элиота. Она зажгла торшер, помешала угли в камине. Дождь продолжал барабанить по оконным стеклам.

Лоис бросила взгляд на часы, стоявшие на камине: девять часов десять минут.

Она с горечью подумала о приглашении Энглиша пообедать в субботу. В первый раз он пригласил ее пойти вместе с ним, и это ее удивило. Первое побуждение — согласиться, но потом подумала, что Юлия, конечно, узнает об этом, расскажет Гарри Винсу, а тот всем остальным. Оловом, вскоре вся контора будет говорить, что патрон, наконец, решил пригласить эту бедную Лоис…

Она была уверена: весь персонал, и Гарри в том числе, знает, что она влюблена в Энглиша. Кровь бросилась ей, в лицо при мысли о том, какие разговоры могли ходить на ее счет. Да, она действительно любила Ника. А Энглиш был единственным человеком, который не догадывался, что она его любит.

В этот момент раздался звонок. Немного поколебавшись, она пошла открывать.

— Кто там? — спросила она.

— Могу ли я войти, Лоис? — послышался за дверью знакомый голос.

Она почувствовала сначала страшный холод, потом жар. Быстро взяв себя в руки, она широко распахнула дверь.

На пороге стоял Энглиш.

— Прошу прощения, что пришел столь поздно, Лоис, — спокойно произнес он.

— Нет–нет, конечно, входите! — сказала она. Никогда еще Лоис не видела его в таком состоянии.

По выражению его лица она поняла, что с ним что–то случилось и что он пришел к ней потому, что ему больше некуда было пойти.

— Давайте мне ваше пальто, — сказала она.

Он улыбнулся.

— Не будьте так официальны сегодня вечером, Лоис. Называйте меня Ник.

Он снял пальто.

— Я отнесу его в ванную комнату. А вы пройдите к огню, Ник, — сказала она.

Когда Лоис вернулась, он сидел возле камина. Лицо его было серьезно, брови нахмурены.

Лоис направилась к шкафу, приготовила виски с содовой и подала ему стакан. Он взял у нее стакан и улыбнулся.

— Вы всегда знаете, что мне нужно, не так ли?

— Что же случилось? — спросила она.

— Сегодня вечером убили Юлию. И Гарри. Обвиняют этом меня.

— О! — воскликнула Лоис. По лицу ее разлилась бледность. — Что же произошло, Ник?

— Я сидел с Бомонтом в баре. Появилась Корина, она была пьяна. Устроила сцену. Все, включая Райса и Лолу Вегас, слышали, что она говорила. А она сказала, что Юлия и Гарри — любовники, и это продолжается уже шесть месяцев, и что в данный момент Юлия находится с Гарри. Я отделался от Корины, взял такси и отправился к ним. Дверь была заперта. Я позвонил. Юлия мне не ответила. Сразу стало ясно, что она в ужасном положении. Она кричала, что ее убивают. Умоляла меня спасти ее. Я никак не мог взломать дверь. Вдруг раздался выстрел, потом другой. Наконец мне удалось высадить дверь. Юлия лежала на полу…

Он умолк, чтобы сделать большой глоток из стакана,

— Она не заслужила такой смерти, Лоис. Она сказала, что это Шерман стрелял в нее, а сам бежал через окно. Я держал ее на руках, пока она не умерла…

С отсутствующим взглядом Энглиш стал шарить сперва в одном кармане, потом в другом. Лоис взяла из портсигара сигарету, зажгла и дала ему.

— Спасибо, — сказал он, глядя сквозь нее. — Надеюсь, я немного облегчил ее последние минуты. Мне кажется, она не сознавала, что умирает. Умоляла меня простить ее…

Лоис вздрогнула.

— Что же произошло потом? — спросила она.

Он поднял голову и нахмурился.

— Я вошел в спальню. Гарри лежал на полу мертвый. Я посмотрел в окно, но никого не увидел: было темно и лил дождь. Я направился к телефону, чтобы вызвать полицию, как вдруг заметил пистолет, лежавший на полу. Он показался мне знакомым, и я поднял его. Идиотство с моей стороны, но я ничего не соображал. Это был мой кольт. Несколько лет он лежал в ящике моего письменного стола. Шерман, вероятно, украл его. Только тогда я понял, в какую ловушку он меня поймал. Дюжина свидетелей подтвердит, что Корина сообщила мне о Связи Юлии с Гарри. Шофер такси покажет, что отвез меня к дому Гарри. Кольт, из которого их застрелили, принадлежит мне. Они были убиты за минуту или две до моего появления. Итак, причина, время, оружие! Чего же больше может желать прокурор?

— Если это Шерман убил их, — спокойно заметила Лоис, — то Леон должен быть в курсе дела. Ведь он следил за Шерманом, да?

Энглиш выпрямился.

— О, бог мой! Я совсем забыл про это! Ну конечно же, Эд не мог выпустить его из виду! Попробуйте найти его.

Набирая номер, Лоис спросила:

— Вы не уведомили полицию?

— Нет. Я уехал. Хотел подумать.

— Вы оставили пистолет?

— Да.

Леон снял трубку.

— Алло?

— Это Лоис Маршалл, — сказала девушка. — Вы следили за Шерманом весь вечер?

— Он не выходил из своей квартиры, — ответил Леон.

— Вы уверены, что он не мог выйти? — переспросила она.

— Разумеется, уверен. Оба выхода находились под наблюдением. И потом я сам каждые полчаса подходил к двери его квартиры. Музыка не переставала играть, и в комнатах горел свет.

— Он уверен, что Шерман не покидал дома, — обратилась Лоис к Энглишу.

— Скажите ему, пусть немедленно идет сюда.

— Пожалуйста, приезжайте ко мне, — сказала она. — Франт–стрит, двадцать четыре, последний этаж. Это срочно.

— Я жду Энглиша, — нетерпеливо проговорил Леон. — Что произошло?

— Я не могу сказать вам это по телефону. Приходите немедленно.

— Ладно. Иду, — проворчал Леон и повесил трубку.

— Не хотите ли, чтобы я привезла мистера Крайла? — спросила Лоис.

— Да. Хотя я, по правде говоря, не вижу, что он может изменить в сложившейся ситуации… — Он взял ее за руку. — Просто не знаю, что бы я делал без вас.

Лоис освободила свою руку и быстро направилась к двери.

— До скорой встречи, — проговорила она тихо.

II

Роджер Шерман ухватился за поручни железной лестницы, осторожно подтянулся, бросив взгляд на пустынный берег, потом быстро поднялся по ступенькам.

Скорым шагом он дошел до сарая на другом конце пристани, открыл дверь и вошел в помещение, заполненное пустыми ящиками и сломанными инструментами.

Из одного ящика он достал большой чемодан, который накануне там спрятал. Сняв мокрую одежду, он старательно вытерся полотенцем. Потом достал из чемодана полный комплект одежды и переоделся во все сухое. После этого он вышел из сарая, осмотрелся и бросил чемодан с мокрой одеждой в реку. Тот сразу же затонул.

Шерман уже подходил к метро, когда услышал завывание полицейской сирены. Шерман остановился, чтобы посмотреть, как две патрульные машины стремительно мчатся к Пятой улице.

Метро доставило его на Семнадцатую улицу. Здесь он остановил такси.

— Мезон–стрит, — сказал он шоферу.

Сидя на заднем сидении, он время от времени внимательно смотрел назад, чтобы убедиться в отсутствии слежки.

На углу Мезон–стрит он попросил шофера остановить машину и пошел по направлению к дому Корины Энглиш.

Улица была пустынной. Сильный дождь потоками обрушивался на него.

В доме Корины было освещено только одно окно. Он пересек садик и, чутко прислушиваясь, подошел к дому Подойдя к двери, он нажал на пуговку звонка, подождал немного, потом позвонил снова.

В холле зажегся свет, и дверь приоткрылась. Выглянула Корина, ее дыхание коснулось лица Шермана.

— Вы меня забыли, Корина? — тихо спросил он.

Он видел, как женщина отшатнулась и схватилась за ручку двери. Он успел поставить ногу на порог, чтобы лишить Корину возможности захлопнуть дверь.

— Что вам нужно? — спросила она.

— Я ждал вашего звонка, но вы не позвонили.

— Я не хочу, чтобы вы входили!

Он втолкнул ее в холл.

— Я совсем промок, — сказал Шерман.

Она повернулась к нему спиной и неверными шагами прошла в салон. На камине стояла полупустая бутылка коньяка и стакан.

Шерман снял мокрый плащ и шляпу, бросил их на пол в холле и спокойно запер дверь. Потом с улыбкой на губах прошел в салон.

— Вы видели Энглиша?

— Да, я его видела, — ответила она, тяжело опускаясь на диван.

— Вид у вас не очень–то радостный. Разве ваша идея не удалась?

— Это была ваша идея, а не моя. И к тому же совершенно идиотская. Ему наплевать на все это.

Шерман подошел к шкафу, взял стакан, выпил и вернулся к камину.

— Коньяк–то неплохой, — сказал он. — Это Рой выбирал его?

— Я не предлагала вам пить, — воинственно воскликнула Корина. — Кем вы себя считаете?.. Приходите сюда, пьете мой коньяк…

Он рассмеялся.

— Не будьте смешной. Я — ваш любовник, Корина.

— Ваши идиотские штучки мне неприятны.

— Это была превосходная идея, — сказал Шерман и хлебнул коньяка. — Расскажите же мне, что там произошло.

— Превосходная?.. Это было ужасно! — ответила Корина. — Я не должна была слушать вас… Они смеялись надо мной.

— Кто “они”? — спросил Шерман настороженно.

— Я не знаю. По–моему, все. Они мне не поверили. Все видели, что я пьяна.

— Кто это, “они”? — настаивал Шерман.

— Люди, которые были в баре, конечно, — раздраженно ответила Корина.

— Вы сказали Энглишу, что она спит с его секретарем, или не сказали?

— Конечно! Ведь это вы велели мне так сказать? По ему от этого не было ни холодно, ни жарко. Он велел какому–то типу из клуба проводить меня домой. Вот что дала ваша блестящая идея!

Шерман кивнул. Теперь он знал все, что хотел знать: Корина устроила Энглишу сцену при свидетелях. Он опорожнил свой стакан и вытер губы носовым платком.

— Может быть, вам будет интересно узнать, — сказал он, — что после вашего ухода Энглиш отправился к Винсу. Он застал Юлию и Винса в ситуации, которую можно назвать пикантной. Он убил Винса, а потом Юлию. Полиция проводит расследование, и я полагаю, что Энглиш уже задержан по подозрению в убийстве.

Корина с ужасом смотрела на него. Ее круглое кукольное личико вытянулось, голубые глаза потускнели.

— Он их убил? — прошептала она.

— Совершенно верно, — ответил Шерман, доставая из кармана жевательную резинку. — Вы по–прежнему считаете, что моя идея была глупой?

— Я вам не верю.

— Ну что ж, завтра вы прочтете об этом в газетах.

— А откуда вы это знаете? Слушая вас, можно подумать, что вы там присутствовали.

— Я был неподалеку, и — с улыбкой ответил Шерман, — я более или менее присутствовал при том, что там происходило.

Корина встала.

— Я не хотела, чтобы он их убивал, — сказала она. — Я только хотела причинить ему боль.

— Вы причинили ему зло. И даже больше: вы уничтожили его. Вероятно, его посадят на электрический стул.

— Но я не хотела его убивать, — простонала Корина. — Он был так добр со мной…

— Как это трогательно! — издевательски усмехнулся Шерман. — Однако это не помешало ему украсть у вас двадцать тысяч долларов.

Корина, глядя ему в глаза, сжала кулачки.

— Я уверена, что у Роя никогда не было столько денег. Я была сумасшедшей, когда слушала вас. Это вы виноваты во всем! Это была ваша мысль! Вам нужно было сделать подлость — и вы воспользовались мной.

— Совершенно неожиданно вы становитесь очень рассудительной, — с улыбкой проговорил Шерман. — Но даже если предположить, что все так, что вы можете сделать?

— Я пойду в полицию! Это ужасно, то, что я сделала! Если я расскажу им, что произошло, они, может быть, оставят Ника в покое.

— Не будьте дурой, Корина! Единственное, чего вы добьетесь, — станете всеобщим посмешищем. Теперь можно только молчать.

— Это мы еще увидим! — возразила Корина. — Я встречусь с капитаном Морили. Он скажет, что я должна делать.

Шерман пожал плечами.

— Ладно, валяйте. Я, конечно, не могу вам помешать. По лучше не вмешиваться во все это…

— Я обязана вмешаться! Меня допросят, как свидетельницу, зададут кучу вопросов. И не воображайте, что я не расскажу им про вас. Так и скажу, что это была ваша мысль.

Шерман покачал головой с задумчивым видом. Прошелся по комнате, не переставая жевать резинку, с неподвижным лицом и руками, засунутыми в карманы.

— Да, пожалуй, я начинаю думать, что вы действительно все им расскажете, — сказал он, останавливаясь перед окном.

Красный шелковый шнур, продетый в занавеси, был прочен.

— Как это мило, — проговорил он. — Вот уже несколько недель, а мне все не попадался такой цвет.

Он отрезал кусок шнура и подошел к лампе, чтобы получше рассмотреть его.

— Вы не помните, где покупали его?

— Какое вам дело! — агрессивно проговорила Корина. — Не пытайтесь переменить тему разговора!

— Я не собираюсь менять тему разговора, — спокойно возразил Шерман. Шнур свисал с его пальцев, как красная змея. — Я просто хочу, чтобы вы вспомнили, где купили его!

— Не помню, — ответила Корина, снимая трубку. — И ничего не трогайте. Ужасно не люблю, когда трогают мои вещи.

— Ну что ж, если не можете вспомнить, тем хуже, — Шерман пристально посмотрел на нее.

Корина наклонилась над телефоном. Шерман подошел сзади, сложив шнур в петлю.

Она подняла удивленные глаза и увидела отражение Шермана в зеркале. Корина мгновенно поняла, что он замыслил. У нее хватило воли, чтобы, не оборачиваясь, сделать шаг в сторону со словами:

— Я пойду открою… Там… Звонок…

Прежде чем он успел задержать ее, она на дрожащих ногах побежала к двери и распахнула ее.

На пороге стояла высокая темноволосая девушка в мокром плаще.

— Миссис Энглиш?

Корина утвердительно кивнула. Она дрожала так, что едва держалась на ногах.

— Я — Лоис Маршалл, секретарь мистера Энглиша, — сказала Лоис. — Я могу войти?

— О, да! — пролепетала Корина. — Да, войдите.

Лоис внимательно посмотрела на нее и вошла в холл.

— У вас такой испуганный вид…

— Испуганный? — едва слышно проговорила Корина. — Я… я умираю от страха… Тут мужчина…

В дверях появился Шерман с кольтом в руке. Он тихо сказал, улыбаясь:

— Заходите, мисс Маршалл. Я не ожидал вашего появления, но вы будете желанной гостьей.

Корина поднесла к лицу дрожащие руки.

— Я… он собирается задушить меня… — прошептала она и упала без сознания.

III

— Вот и вся история, — закончил свой рассказ Энглиш. — Что вы на это скажете?

Крайл достал носовой платок и вытер потное лицо.

— Все это очень плохо, Ник, — мягко сказал он.

— Это слишком слабо сказано! — воскликнул Леон. — Вы сказали, плохо? Это еще хуже, старина. Это катастрофа.

— Ты очень плохо справился со своими обязанностями, Эд, — сухо проговорил Энглиш. — Я говорил, что нужно следить за этой тварью. Я предупреждал тебя, что он попытается сыграть со мной скверную шутку.

— Не будь несправедливым, — сказал Леон. — За ним следили. Я нанял двух агентов у Блека, а они знают свое дело. В Кроун–стрит только два выхода, и оба охранялись. Я находился в твоей квартире и каждые полчаса выходил послушать у двери Шермана. Он был дома, у него было включено радио.

— Но он убил Юлию и Гарри!

— Ты уверен, что она не ошиблась?

— Абсолютно. Она описала мне убийцу, это — несомненно Шерман.

— Он не мог покинуть квартиру.

Вмешался Крайл.

— В настоящий момент он там?

— Он должен быть там. Когда мисс Маршалл позвонила мне, я оставил Бурта и Хорвилла у обоих выходов. Если Шерман вышел из дома, они должны это знать.

Энглиш подошел к телефону, набрал номер Шермана.

— Он не отвечает.

— Это не доказывает, что его нет дома, — сказал Леон.

— Можно сделать только одно, — сказал Крайл. — Поедем вместе в полицию и расскажем всю историю.

— Можешь быть уверен, что комиссар будет в восторге! И Райс тоже. А также и мэр. Ты воображаешь, что они мне поверят? Пи одного шанса.

— Он прав, — сказал Леон. — Этого не следует делать.

— Наоборот, нужно так поступить во что бы то ни стало! — воскликнул Крайл, поворачиваясь к Энглишу. — Разве ты не понимаешь? Для тебя это единственная возможность оправдаться!

Энглиш покачал головой.

— Если они наложат на меня лапу, я уже не выберусь оттуда. Никогда, Сэм. У меня слишком много врагов.

— Но это абсурд! — закричал Крайл. — Если ты убежишь, то тем самым подпишешь себе смертный приговор. Позволь мне защищать тебя, Ник! Я клянусь тебе, что это будет процесс века, твой процесс!

— Когда он сядет на электрический стул, его уже не будут интересовать процессы, вошедшие в историю, — сказал Леон. — Не вмешивайтесь в это, Крайл.

— Хорошо. Но не забудь, что я предупреждал тебя, Ник. Я сделаю все, что смогу во время судебного разбирательства, но ты очень усложняешь мою задачу.

— Дайте мне ваш носовой платок, — сказал Леон. — Кажется, я сейчас заплачу.

— Я тебя предупредил, — повторил Крайл, не обращая внимания на слова Леона. Он поднялся, взял пальто и шляпу. — Ты знаешь, где меня найти, если я тебе понадоблюсь, Ник. Желаю удачи.

Энглиш подошел к нему, чтобы пожать руку.

— Не расстраивайся так, Сэм. Я неплохо вел свой корабль до сих пор, и уверен, что это был правильный путь.

— Увидим. К тому же, где ты будешь прятаться? В этом городе тебя знают все.

— Не расстраивайся из–за меня. Я как–никак выкарабкаюсь. До свидания, Сэм. Увидимся на процессе.

После ухода Крайла Энглиш налил себе виски и залпом проглотил. Его лицо было бледным и осунувшимся.

— А ведь он прав, Эд, и ты это знаешь, — сказал он, начиная ходить по комнате. — Если мы не найдем Шермана, я пропал.

— Мы найдем его и заставим говорить.

Энглиш посмотрел на часы на камине.

— Мне очень бы хотелось, чтобы Лоис поторопилась, — сказал он, садясь. — Вот уже полчаса, как она ушла.

Леон протянул длинные ноги к огню.

— А куда она пошла?

— За Кориной. Я не говорил об этом Крайлу, но Корина, вероятно, работала на Шермана. Надо заставить ее признаться. Она может оказаться полезной в разоблачении Шермана. В присутствии такой свидетельницы, как Корина, Шерман многое не сможет отрицать на суде.

— Будем надеяться, что он не сделает такие же выводы, — проговорил Леон, доставая из кармана пачку сигарет.

Энглиш напрягся и выпрямился.

— Что ты говоришь?

— Я сказал: надеюсь, что Шерману не придет в голову мысль, что мы сможем заставить Корину свидетельствовать против него. Если же нет, то бедная девочка находится в опасности.

Энглиш встал. Выражение его глаз поразило Леона.

— Что с тобой происходит? — спросил он.

— Я, вероятно, совсем потерял голову! — закричал Энглиш. — Я позволил Лоис пойти…

— И что же? Что тебя беспокоит?

— А если Шерман там? Если он нападет на нее?

— А почему ты считаешь, что он там? Нельзя так распускаться, Ник. Гораздо вероятнее, что…

— Мне плевать! — бросил Энглиш. — Я не должен был позволять ей идти туда. Этот парень — маниакальный убийца. Я должен знать, что случилось с Лоис.

— Гм, минутку, — задумчиво проговорил Леон. — Ты, очевидно, забыл, что флики ищут тебя, а? Пойду я. Возможно, она вернется раньше меня.

— Я пойду с тобой.

— А если она придет с Кориной и никого не застанет? Будь же благоразумен, Ник.

Энглиш подумал, потом пожал плечами.

— Ладно, ты прав. Действуй, Эд. И ради создателя, поторопись!

— Не беспокойся, — Леон схватил шляпу, плащ и ринулся к двери.

Дождь лил по–прежнему. Леон бежал к машине, шлепая по лужам.

Пришлось пересечь весь город, чтобы достигнуть Лоуренс–бульвара. На улицах часто попадались патрульные машины. “Вероятно, ищут Энглиша!” — подумал он. — Вот так ситуация! Энглиш в бегах!” Он вытер обшлагом потный лоб и задумался. Просто невероятно. Ника Энглиша преследуют как грязного гангстера!

Лоуренс–булвар был тих и безлюден. Леон остановил свою машину немного далее дома Корины.

Окна его были освещены. Он позвонил, подождал немного, позвонил снова. Никто не ответил. Дом был совершенно безмолвен.

Он взялся за дверную ручку. Дверь оказалась запертой. Леон попытался заглянуть в дом через окно гостиной, но занавески были задернуты. Он обошел вокруг дома, заметил позади дома мусорный ящик и еще один, полный пустых бутылок из–под коньяка. Обнаружив черный ход, нажал ручку двери, и она открылась.

Он сделал несколько шагов и очутился в маленькой кухне. Его нога зацепилась за что–то, шум отозвался в комнате, и Леон вполголоса выругался. Потом он достал из плаща маленький фонарь.

Кухня была в ужасном беспорядке. Стопка грязных тарелок стояла на столе, пол был засыпан мукой, пылью, хлебными крошками. Несколько бутылок с коньяком стояли в углу. В комнате царил запах прокисшего молока.

Леон открыл дверь и проскользнул в коридор. Там тоже было темно. Леон осторожно подошел к двери, ведущей в салон, и открыл ее.

Салон был пуст. На ковре, около камина, лежала опрокинутая коньячная бутылка. Разбитый стакан валялся на полу. В камине догорал огонь.

На диване он заметил белый кусочек материи, наполовину спрятанный под подушкой. Оказалось, что это женский носовой платок с вышитыми инициалами “Л. М.”

Он покачал головой. Лоис, вероятно, уговорила Корину последовать за ней, и они, уходя, забыли погасить свет в гостиной.

Он поискал глазами телефон, чтобы позвонить Энглишу и спросить его, вернулась ли Лоис, и его взгляд обнаружил еще одну бутылку с коньяком. “Значит, Корина была пьяна? — подумал Леон. — Может быть, звонок Лоис заставил ее опрокинуть бутылку? Впрочем, маловероятно”, — решил он и вернулся в холл.

Напротив находилась дверь, и он открыл ее. Комната была погружена во мрак. Он пошарил по стене, нашел выключатель и нажал на него.

Это была спальня, такая же грязня, как и кухня. Посреди комнаты на полу валялся розовый пеньюар, на кровати — чулки, белье, меховое манто. Туалетный столик был покрыт пудрой, а зеркало явно нуждалось в тряпке. Бутылка с лосьоном была опрокинута, и ее бледно–розовое содержимое вылилось на паркет.

Леон поморщился и уже собирался выключить свет, когда внезапно замер, прищурив глаза.

Его внимание привлекла дверь, ведущая, по–видимому, в ванную. Она была приоткрыта на несколько сантиметров; красный шнур, привязанный к вешалке, уходил в щель и скрывался за дверью.

Леон быстро пересек комнату и толкнул дверь. Какой–то предмет, подвешенный на шнуре, болтался по другую ее сторону.

Леон с бьющимся сердцем перешагнул порог ванной комнаты. Он уже почти не сомневался в том, что его ожидает, но тем не менее сжался в приступе тошноты, когда увидел искаженное лицо Корины Энглиш.

Она висела позади двери, и поза ее была ужасна — поднятые колени, кукольное личико, теперь распухшее и багровое, с открытым ртом и посиневшим языком между маленькими белыми зубами. Красный шелковый шнур глубоко впился в ее кожу, а скрюченные руки походили на лапы зверя с выпущенными когтями, как будто она пыталась поцарапать своего врага в минуту агонии.

Леон дотронулся до ее руки. Она была еще теплой. Он сделал шаг назад. Некоторое время он размышлял, не глядя на труп, потом быстро вернулся в салон. Теперь он думал о Лоис: приехала ли она сюда после того, как Корина была убита, или до убийства?

Леон почувствовал, как пот заливает ему глаза. Если он скажет об этом Энглишу, тот покинет свое убежище. Ничто не остановит его, если он будет считать, что Лоис находится в руках Шермана.

Леон вытер лицо носовым платком. Все говорило о том, что Шерман похитил Лоис. Он поразмышлял еще немного, а потом решил, что прежде всего следует убедиться, не вернулась ли Лоис к себе. Может быть, это ложная тревога.

Он нашел в справочнике ее номер телефона. Нетерпеливо ждал, слушая, как стучат часы и как звонит звонок на другом конце провода. Потом раздался треск, и мужской голос спросил:

— Кто это?

Леон сжался: это не был голос Энглиша. Во всяком случае, он его не узнал.

— Это Вестсайд 57794? — осторожно спросил он.

— Да. Кто у телефона?

Теперь Леон был уверен, что с ним говорит не Энглиш.

— Я хотел бы поговорить с мисс Маршалл.

— Ее здесь нет. А кто у телефона?

— В сущности, — проговорил Леон, — это я должен спросить вас, кто вы такой? И что вы делаете у мисс Маршалл, когда ее нет дома?

— Это капитан Морили из уголовной бригады, — пролаял голос. — Этого вам достаточно? Кто у телефона?

Леон почувствовал, как по его спине пробежала дрожь. Морили! Удалось ли Энглишу бежать? Он быстро повесил трубку.

IV

Ник Энглиш, засунув руки в карманы, озабоченно расхаживал по комнате. Прошло уже больше часа, как ушла Лоис, и больше четверти часа, как Леон последовал за ней.

Энглиш рассчитывал, что Леону потребуется минут двадцать, чтобы добраться до Лоуренс–бульвара. Даже если он не обнаружит там Лоис, это еще не будет означать, что она в опасности. Девушка могла покинуть виллу до приезда Леона.

Какой неосторожностью, какой глупостью с его стороны было позволить ей отправиться туда, с отчаянием думал он. И должен был сообразить, что Корина представляет опасность для Шермана!

Энглиш остановился, чтобы рассмотреть гостиную. Именно такой представлял он себе комнату Лоис: хорошо меблированную, комфортабельную, веселую и приветливую. Если с ней случится что–нибудь…

И вдруг он осознал, что по–настоящему привязан к ней. Теперь, когда Юлия была мертва, он отдавал себе отчет, что его связывало с ней чисто физическое влечение. Кукла, с которой он играл и с которой ой спал. А Лоис работала вместе с ним в течение пяти лет, и он знал, что его успех в какой–то степени зависит и от ее работы, и от ее веры в его силы.

Если с ней что–нибудь случится!..

Он быстрыми шагами подошел к окну и, раздвинув занавески, посмотрел на мокрую от дождя улицу. Так стоял он некоторое время в надежде увидеть подъезжающую к дому Лоис.

В тот момент, когда он собирался опустить занавески, он заметил фары машины, которая быстро приближалась. Наконец–то!

Машина остановилась перед домом. Энглиш увидел красный фонарь на капоте машины, разглядел черные и белые полосы. Он быстро опустил занавеску. Полиция!

Были ли они уверены, что он здесь или просто проверяют квартиры его персонала? Он быстро прошел через комнату, схватил свое пальто и шляпу и вышел в холл. Там он остановился…

Он даже не знал, есть ли служебный ход в этом здании. Собственно, если даже таковой имелся, то, скорее всего, он тоже был под наблюдением полиции, Энглиш поразмыслил минуту, потом бросил шляпу и пальто и вернулся в салон.

Раз его поймали, значит — поймали. Он не хотел быть пойманным во время бегства. Энглиш остановился перед камином и стал ждать, заложив руки за спину. Проходили минуты. Он уже стал надеяться, что тревога была ложной, когда у входной двери прозвучал звонок. Он быстро снял трубку и набрал номер Крайла. Тот сразу же подошел к телефону.

— Сэм? Это Ник, — проговорил Энглиш быстро и тихо. — Ты выиграл. В данный момент они звонят в дверь.

— Ничего не говори, — крикнул Крайл. — Я приеду в комиссариат раньше тебя. Я позабочусь обо всем, Ник. Не говори им ни слова. Где Леон?

— Его здесь нет. Держи с ним связь, Сэм. Теперь я могу рассчитывать только на вас двоих.

— Рассчитывай на нас, — заверил его Крайл. — Молчи, и дай мне действовать самому.

— Отличный совет, — с горечью произнес Энглиш. Снова зазвенел звонок. — Я увижусь с тобой в комиссариате.

Он повесил трубку и пошел открывать дверь.

Морили стоял на площадке, держа правую руку в кармане пиджака. Его худое, похожее на лезвие ножа, лицо было бледное, взгляд подозрителен.

— Могу я войти, Мистер Энглиш?

— Вы один?

— Со мной еще человек, но он внизу.

— Войдите, — Энглиш посторонился.

Морили вошел в холл, закрыл за собой дверь и сделал Энглишу знак пройти в салон. Энглиш прошел первым, подошел к камину и повернулся к инспектору.

— Я здесь один, — сказал он, — мисс Маршалл ушла.

Морили провел ногтем большого пальца по своим тонким усикам.

— Я думаю, нет нужды говорить вам, мистер Энглиш, что привело меня сюда.

Энглиш улыбнулся.

— Вот уже долгие годы, как я перестал пытаться догадываться о чем–либо. Может, вы все же скажете, какова, цель вашего визита?

— Вы обвиняетесь в убийстве Юлии Клер и Гарри Винса, — ответил он, отводя глаза.

— Я поражен, что вы занялись этим делом, инспектор, — сказал Энглиш. — Я полагал, что вы на моей стороне.

— Я всегда на вашей стороне, — ответил Морили. — Потому–то и пришел. Я подумал, что будет лучше, если я сам позабочусь о вашем аресте.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы будете не первым, получившим пулю в спину за отказ следовать за нами, — сказал Морили. — Существует масса высокопоставленных лиц, которые с восторгом избавятся от вас, мистер Энглиш.

— В том числе и комиссар?

Морили сделал утвердительный жест.

— Не знаю, поймете ли вы меня, но я подумал, что окажу вам услугу, если сам займусь этим делом. Это чрезвычайно серьезно, мистер Энглиш. Помощник комиссара, например, уже считает, что дело в шляпе.

Энглиш ничего не сказал.

— Вы в самом деле ходили к Винсу? — спросил Морили.

— Крайл сказал мне, чтобы я ничего не говорил, — небрежно проговорил Энглиш. — В свое время я передал ему немало денег, так что теперь предпочитаю слушаться его советов.

— Хорошо. Понятно, — Морили снова погладил усы. — Но вам будет трудно оправдаться.

— Ну что ж, я не хочу заставлять вас ждать. Поехали?

В этот момент зазвонил телефон, Энглиш хотел подойти, но Морили сам снял трубку. Энглиш смотрел на него напряженным взглядом, затаив дыхание.

— Кто это? — сухим тоном спросил Морили. Немного послушав, он ответил: — Да. Кто у телефона?

Новая пауза.

— Ее здесь нет. А кто у телефона?

Энглиш почувствовал, как холодная дрожь поднимается по его позвоночнику. Это, должно быть, Эд, который хочет справиться о Лоис. Значит, он не нашел ее у Корины.

— Это капитан Морили из уголовной бригады. Этого вам достаточно? Кто у телефона?

Потом Морили выругался сквозь зубы, и Энглиш понял, что собеседник капитана повесил трубку. Морили сердито застучал по рычагу аппарата.

— Мисс! Это говорит капитан Морили из полиции. Откуда был этот телефонный звонок?.. Ладно. Спасибо. Дайте мне префектуру, пожалуйста… Баркер? Это Морили. Пошли машину на Лоуренс–бульвар, двадцать пять, как можно скорее. Боюсь, что там что–то случилось. Позвони мне по номеру Вестсайд 577994, как только получишь оттуда сведения.

— Это адрес моей невестки, — сказал Энглиш. — Что дает вам повод думать, что там что–то стряслось?

Морили бросил на него холодный недоброжелательный взгляд.

— Почему она не отвечает на телефонные звонки? И что там делает Леон?

Энглиш нахмурил брови.

— Леон?

— Я узнал его голос. Правда, я не вполне уверен. Ваша невестка для нас очень важный свидетель. Комиссар будет весьма огорчен, если с ней что–нибудь случилось.

— Почему вы так хотите, чтобы с ней что–нибудь случилось? Итак, мы едем или будем ждать?

— Мы подождем, — ответил Морили и начал бродить по комнате, бросая время от времени на Энглиша косые взгляды.

Ник сел. Сердце его сильно билось, во рту пересохло. По крайней мере, он узнает, если у Корины что–нибудь произошло. Он налил себе немного виски.

— Стакан виски, капитан?

Морили отрицательно покачал головой.

Он стал ждать. Стрелки часов, казалось, замерли на месте.

Резко зазвонил телефон, и Морили поднял трубку.

— Да, Морили у телефона… Что? Вот это да! А что, Леона взяли? Говорю вам, он был там десять минут назад. Я хочу, чтобы мне доставили этого парня. Да, я приеду, как только смогу… Скажи Джемисону, чтобы он нанялся этим делом. О’кэй, до скорого.

Он резко повесил трубку.

Энглиш напрягся. По выражению лица Морили он видел, что случилось нечто серьезное.

— Вашу невестку только что обнаружили повешенной! — прошипел Морили, вне себя от ярости. — Что вы на это скажете? Вы не посылали к ней случайно Леона, чтобы он заставил ее замолчать раз и навсегда?

— Она мертва? — спросил Энглиш, вставая.

— Убита! Повешена, как Мэри Севит, но на этот раз я не собираюсь покрывать вас! — злобно заорал Морили.

“Где же Лоис? — тревожно думал Энглиш. — Какнайти ее?”

— Что, десяти тысяч долларов будет достаточно, капитан? — спокойно спросил он.

— Не стройте иллюзий! — отрезал Морили. — Кончились ваши золотые денечки! С завтрашнего дня ни один банк не станет платить по вашим чекам. Комиссар не забыл, что ваша сила в основном кроется в деньгах, он принял соответствующие меры. На этот раз с вами покончено. Так что бесполезно совать мне под нос ваши доллары, у вас их больше нет. Следуйте за мной!

— У меня есть наличные в конторе. Не будьте дураком, капитан! Никто не знает, что я здесь. Дайте мне последнюю возможность, и вы получите десять тысяч.

— Около вашего несгораемого шкафа уже находится флик. Комиссар полиции подумал обо всем, — проговорил Морили со скверной улыбкой. — У вас нет больше ни цента! Пошли!

Энглиш пожал плечами. Он твердо решил, что не допустит, чтобы его посадили за решетку, пока Лоис находится в опасности. С равнодушным видом он сделал несколько шагов по направлению к Морили, но того это сразу же насторожило, и он быстрым движением достал револьвер.

— Осторожней! Без глупостей, Энглиш, или я вас убью. Проходите вперед и не пытайтесь бежать — буду стрелять без предупреждения.

Энглиш улыбнулся.

— Не устраивайте мелодраму, капитан. Даже если мне удастся убежать, куда я денусь? Предпочитаю защищаться в суде.

— Идите вперед и ведите себя спокойно, — повторил Морили.

Они спустились с четвертого этажа по лестнице.

В холле находился коренастый детектив, жевавший зубочистку. Он бросил взгляд на Энглиша, потом повернулся к Морили.

— Поехали, — нетерпеливо проговорил тот. — У нас в руках еще одно убийство, так что надо скорее покончить с этим парнем.

— Проклятие! — возмущенно воскликнул детектив. — А я надеялся сегодня успеть на матч.

— Посмотришь его в другой раз, — ответил Морили. — Ну, двигайся.

Детектив вышел из здания и сел за руль ожидавшей их машины. Энглиш последовал за ним, а Морили шел позади него. В тот момент, когда они садились в машину, Морили ткнул его пистолетом в бок.

— Если вы попытаетесь выкинуть какой–нибудь фокус, я сделаю в вашей коже дырку, — со злобой проговорил он.

Энглиш улыбнулся.

— А вы неблагодарный, инспектор, если учесть, что вы — один из моих должников.

— Пффф!.. В дорогу, Нанкин! И не забывайте нажимать на педаль.

Энглиш чувствовал прижатый к его боку пистолет Морили и сидел совершенно неподвижно, хотя внутренне кипел. У него было очень мало шансов удрать, и теперь он мог рассчитывать только на Эда.

В тот момент, когда машина свернула в сторону Блекстон–бридж, у Энглиша невольно вырвалось восклицание:

— Но ведь это дорога не в комиссариат! Что это вы задумали?

Морили усмехнулся.

— Есть у меня одно дело до комиссариата. Не нервничайте. Разве вы так уж торопитесь туда попасть?

— Но тем не менее он туда попадет, — рассмеялся Нанкин.

Энглиш откинулся на спинку сидения.

Ему уже давно следовало понять, что инспектор не посмеет привезти его в комиссариат живым, Морили прекрасно понимает, что Энглиш слишком много знает о нем. К тому же совсем недавно капитан получил от него пять тысяч долларов. Более того, Морили не только хотел обезопасить себя, но и оказать одновременно услугу особам весьма высокопоставленным. Старый, как мир, метод, которым пользуются, когда хотят избавиться от щекотливого и сложного дела.

Энглиш бросил взгляд на револьвер. Он по–прежнему был направлен на него, и Морили держал палец на спуске. Затеять что–нибудь в машине — явно безнадежно. Ему придется попытаться воспользоваться случаем, когда они станут выходить из машины.

Теперь они ехали вдоль реки. Дождь барабанил по крыше машины. Берега были пустынны.

“Место для сведения счетов выбрано отлично, — подумал Энглиш. — Пуля, потом река…”

— Остановитесь, Нанкин, — приказал Морили. Панкин затормозил и остановил машину перед ангаром.

— Выходите, — обратился Морили к Энглишу.

Тот посмотрел инспектору в глаза.

— В чем дело? Официальная экзекуция?

Морили прижал оружие к его боку.

— Выходите! Я не собираюсь марать подушки сидений.

Энглиш открыл дверцу. Нанкин быстро вышел из машины, контролируя движения Энглиша, пока Морили вылезал через заднюю дверцу.

— Вы напрасно делаете это при свидетеле, — спокойно заметил Энглиш. — Он же будет шантажировать вас, если вы меня убьете.

Нанкин засмеялся.

— Мы работаем вместе, старина, капитан и я. Не обольщайтесь на этот счет.

Морили поднял револьвер и направил ствол на Ника.

— Для вас все кончено, Энглиш. Я не заинтересован в том, чтобы вы говорили. Отойдите к стене.

Энглиш напряг мускулы. Однако он был слишком далеко от реки, чтобы прыгнуть в воду, и слишком далеко от Морили, чтобы напасть на него. Энглиш был удивлен, что не чувствует ни страха, ни паники. Он сожалел только о том, что не успел отомстить Шерману.

Он сделал шаг назад…

— Бросьте ваши игрушки! — раздался голос позади машины. — Быстро, или я вышибу вам мозги!

Нанкин послушался немедленно. Морили круто повернулся к машине с дрожащими от ярости губами.

Раздался выстрел. Морили вскрикнул и, выронив оружие, схватился за руку.

Из–за машины появился Чик Эган.

— Я решил, что будет лучше, если я поеду с вами, патрон, — весело проговорил он. — Никогда не было у меня доверия к этим плоскостопым!

— Ну что ж! Ты действительно дождался последнего момента, Чик, — проговорил Энглиш с саркастической улыбкой.

Он нагнулся и подобрал пистолет Морили, а оружие Нанкина бросил в реку.

— Лучше поздно, чем никогда, — заметил Чик, страшно довольный собой. — Что будем делать с этими прохвостами?

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое на несколько часов, Чик, — ответил Энглиш. — Что ты предлагаешь сделать?

— Это очень просто, — ответил Чик, подошел к Нанкину и ударил его рукояткой по черепу.

Нанкин упал на живот, а Морили сделал шаг назад.

— Не двигайтесь! — предупредил Энглиш. — Уж очень мне хочется всадить в вас пулю!

Морили взорвался.

— Вы мне за это заплатите! — закричал он.

Чик ударил его по затылку и он упал на колени. Второй удар уложил его на дорогу, мокрую от дождя.

— Останься с ними, Чик. Спрячь их где–нибудь. Мне необходимо два или три спокойных часа.

— Вы не можете ехать один, — с беспокойством проговорил Чик.

— Останься с ними! — резко повторил Энглиш. — Это приказ!

Он подошел к полицейской машине и сел за руль. Потом включил мотор и высунулся из окна машины.

— Спасибо, Чик. Я вспомню тебя в своем завещании.

Затем, сделав обратный разворот, он помчался по направлению к городу.

V

Лоис открыла глаза и сразу же зажмурила их от боли, которую причинил ей свет лампочки, висевшей на потолке.

Долгое время она лежала неподвижно. Ее мозг медленно и постепенно преодолевал окружавший ее туман. Где она находится? Она помнила, как Корина упала без сознания, помнила, как она наклонилась над ней. А потом свист над головой и больше ничего.

По всей вероятности, она находилась в каюте какого–то судна. Помещение было обшито панелями и роскошно обставлено. Лоис лежала на кровати. Девушка поспешила удостовериться, одета ли она. С нее были сняты только плащ, шляпа и туфли.

Она медленно подняла голову и невольно сделала гримасу, почувствовав, как усилилась боль в голове.

— Значит, вернулась на землю? — спросил мужской голос. заставивший ее вздрогнуть.

Она бросила взгляд налево. Крупный мужчина, лицо которого обезображивал тонкий белый шрам и косящий левый глаз, сидел в кресле около каюты. Сигарета свисала с его тонких губ, а на правый кулак была наложена толстая повязка.

— Здорово тебя успокоили, — продолжал он, осматривая ее с головы до ног. — Вот уже больше часа, как ты валяешься здесь без сознания.

Увидев его глаза, она инстинктивно протянула руку, чтобы натянуть юбку на колени.

— Не беспокойся, — сказал человек со шрамом, доставая из кармана пачку сигарет. — Это не первая пара ног, что я вижу, и, безусловно, не последняя.

— Где я нахожусь? — спросила Лоис каким–то чужим голосом.

— На яхте Шермана. Он должен скоро прийти. Хочет с тобой поговорить.

— А кто вы? — спросила Лоис, приподнимаясь на локтях.

— Меня зовут Пенн, — ответил тот, расплываясь в улыбочке. — Я занимаюсь делами Шермана. Сейчас — тобой.

— Почему меня привезли сюда?

— Я же тебе сказал, что он хочет поговорить с тобой. Между нами говоря, девочка, мне кажется, что тебе недолго осталось жить. Он ликвидирует людей с такой быстротой, что я не успеваю их считать. Сегодня вечером он уже успел расправиться с Кориной. Любит развлекаться с красивыми девочками, что ты с ним поделаешь! Ты знаешь, что он свернул Корине шею?

Лоис ощутила приступ дурноты.

— Если ты будешь мила со мной, — продолжал Пенн, уставясь на нее правым глазом, — я, может быть, смогу уговорить его пересмотреть решение. Что ты об этом думаешь?

— Если вы подойдете ко мне, я буду кричать! — с отчаянием проговорила Лоис.

Пенн покачал головой и стряхнул на пол пепел сига–роты.

— Когда Шерман покинет судно, ты сможешь орать, сколько тебе будет угодно. И сейчас никого, кроме Шермана, нет на расстоянии десяти миль. Впрочем, если ты хочешь быть сердитой, то я ничего не имею против. Немножко возни, мне это будет только приятно

Лоис ничего не сказала. Она осторожно окинула взглядом каюту В ней была лишь одна дверь, и Пенн сидел возле нее

Вдруг он наклонил голову набок и встал

— Вот он, — сказал Пенн. — Будь осторожна, девочка. Он плохой, когда его сердят.

Он отодвинул кресло, загораживающее вход, и дверь открылась.

Шерман стоял на пороге, засунув руки в карманы и смотрел на Лоис.

— Выйди, — сказал он Пенну

Громила беспрекословно покинул комнату и закрыл за собой дверь. Шерман подошел к креслу и сел.

— Огорчен, что был вынужден вас ударить, мисс Маршалл, — любезно проговорил он. — Вы появились в неудачный момент. Почему вы пришли?

— Почему вы привезли меня сюда? — спросил Лоис, садясь на край кровати.

— Ответьте на мой вопрос, — голос Шермана стал угрожающим — Если вы не будете слушаться, я позову Пенна и поручу ему заняться вами. Зачем вы пришли к Корине Энглиш?

Лоис колебалась. Холодные, пустые глаза Шермана ужасали ее, но она твердо решила не говорить ему, что собиралась уговорить Корину свидетельствовать против него.

— Я слышала, как рассказывали о сцене, которую она устроила в “Тур—Аржент”, — спокойно ответила она — И хотела узнать, действительно ли мистер Энглиш распорядился отвезти ее домой

Шерман смотрел на нее, не понимая, лжет она или нет

— А вы не знаете, где сейчас мистер Энглиш.

Лоис отрицательно покачала головой.

— Вы уверены в этом?

Она снова покачала головой.

— Без сомнения, вы уже знаете, что он убил Юлию Клер и ее любовника и что полиция его разыскивает?

— Я слышала о том, что их убили, но уверена, что мистер Энглиш тут ни при чем.

Шерман улыбнулся.

— Естественно, потому что вы влюблены в него. Я не сомневаюсь в этом.

Лоис промолчала.

— Вы ведь влюблены в него, не так ли?

— А разве вас это касается?

— Очень может быть, — ответил Шерман, глядя на нее с задумчивым видом. — Видите ли, полиция еще не схватила его, а когда такой человек как Энглиш на свободе, он может быть очень опасным. Нужно, чтобы его поскорее остановили. Ну, а если это не произойдет…

— Вы бы лучше отпустили меня, — сказала Лоис. — Ведь похищение — это серьезная вещь.

Шерман улыбнулся.

— Убийство тоже. Но я не хочу немедленно убивать вас. Подожду до утра. Если до этого времени Энглиш не будет задержан, мне придется самому взяться за это дело, и вот тут–то вы мне и пригодитесь. Я не думаю, что возникнут трудности после того, как он узнает, что вы в моих руках. Он буде; г вынужден согласиться на все мои условия, а потом… он покончит с собой, как это сделал его брат. Его найдут мертвым, с револьвером в руке. Вас найдут немного позже утонувшей и подумают, что вы >мерли так, как умерла Мэри Севит. Вы просто не смогли жить после того, как умер ваш любовник. Это проверенный метод, почему бы мне еще раз не прибегнуть к нему.

— Вы, вероятно, сумасшедший, — уверенно проговорила Лоис. — Ни один человек в здравом рассудке не говорил бы это.

Шерман пожал плечами.

— Я сумасшедший? Может быть. Почему некоторые пугаются при мысли, что их могут принять за сумасшедших? Мне лично все равно. Я вполне удовлетворен тем, как работает мой мозг. В сущности, сумасшедшие — это вопрос точки зрения. Вы претендуете на ясный разум. Ну что ж! Однако посмотрите, где вы находитесь. А для меня ситуация отнюдь не столь плачевна! Человек с ясным разумом, такой, как вы, отступает перед убийством, а для меня убийство — единственный выход из положения. Я не отступаю перед ним, а вы на основании этого утверждаете, что я сумасшедший. Прежде всего, мне совершенно безразлично, сумасшедший я или нет. Фактически моя мать была сумасшедшей, так, по крайней мере, считали все, окружавшие ее, но она была самой умной женщиной, какую я когда–либо встречал. Ее поместили в лечебницу, в которой она и умерла. Если бы она убила моего отца, как я ей советовал, она не попала бы в лечебницу, а она отступила перед убийством. Это был урок, который я никогда не забывал… — Он скрестил ноги. — Любопытно, что смерти нарастают, как снежный ком. Я не попал бы в такое положение, если бы Рой, ничтожный слизняк, не начал меня обманывать. До того, как я нашел его, у меня было солидное дело. Теперь, если я не буду очень внимателен, все может пойти прахом. А ведь оно приносит мне двести пятьдесят тысяч долларов в год, и я вовсе не хочу лишиться этих денег. Я убил Роя Энглиша в приступе гнева. Было бы гораздо проще вышвырнуть его за дверь, но я до такой степени вышел из себя, когда обнаружил, что меня обкрадывают, что убил его. И снежный ком начал нарастать. Мэри Севит должна была исчезнуть. Она знала обо мне столько же, сколько и Рой. Узнав о его смерти, она могла заговорить. Потом этот старый дурак Хеннеси, у него оказался слишком длинный язык; его пришлось утихомирить. Точно так же, как и Мэй Митчел. Но на этот раз мистер Энглиш, слишком умный, вывел меня на чистую воду. Но ему пришла в голову скверная мысль угрожать мне. Сперва я хотел просто убить его, но забавнее, чтобы он сам погубил себя. Я сделал так, что он узнал о связи его любовницы с Гарри Винсом, а так как я не был уверен, что он их убьет, мне пришлось сделать это самому. Вот тогда–то вы и ввязались в это дело. Я понял, что Корина Энглиш может стать для меня опасной. Нужно было убрать ее. Видите, как я откровенен с вами. Убийство — это способ, который меня устраивает. Скоро я убью вас, потом убью Энглиша. Можно и остановиться, но есть еще Леон. Он знает слишком много, и его, безусловно, тоже придется уничтожить. Одно убийство потянуло за собой целую серию. Интересно, не правда ли?

Лоис с ужасом смотрела на него.

— Энглиш беспокоит меня, — продолжал Шерман. — Он — как бык, нападает, не думая ни о чем, и может причинить мне много неприятностей, если я не остановлю его вовремя.

— Он действительно может причинить вам много хлопот, — сказал Лоис, — но не воображайте, что он будет беспокоиться из–за меня. Это безжалостный человек. Я не представляю для него никакой ценности, так что бесполезно пытаться воспользоваться мной, как приманкой. Из этого ничего не выйдет. Он, конечно, атакует вас, но по собственному плану и в тот момент, который он сочтет наиболее подходящим.

Шерман рассмеялся.

— Ну что вы! — сказал он, вставая. — Энглиш — из рода рыцарей. Он смотрел слишком много фильмов. Он прибежит сюда, даже если действительно вы для него ничего не значите. Я подожду до завтрашнего утра. Если полиция к тому времени не поймает его, я сам позабочусь о ловушке. Он придет сюда. А вы пока будете находиться здесь. Удрать отсюда невозможно: мы на расстоянии шести миль от берега. Я приду навестить вас завтра утром.

Он открыл дверь и сделал знак Пенну, чтобы тог приблизился.

— Стереги ее, — сухим тоном приказал он. — Я вернусь завтра утром в десять часов.

Пени усмехнулся.

— Она будет здесь.

— Надеюсь на это… ради тебя, — бросил Шерман, удаляясь по коридору.

Пени с гадкой улыбкой на губах прислонился к двери. Он долго стоял неподвижно, склонив голову набок. Потом услышал шум мотора отходящей лодки. Пенн по–прежнему стоял, прислонившись к двери. Лоис смотрела на него, ее сердце мучительно сжималось, холодные как лед руки бессильно лежали на коленях.

Шум мотора затих вдали. Пенн вошел в каюту и закрыл за собой дверь. Потом повернул ключ в замке и положил его в свой карман.

Глава третья

I

Эд Леон медленно проехал мимо дома Лоис, внимательно вглядываясь в темноту, но ничего не заметил. Возле дома не стояла полицейская машина, окна квартиры Лоис темны.

Он остановился на углу и пешком вернулся к дому. Что произошло с Энглишем? Поехал ли он вместе с Морили? Сэм должен быть в курсе.

Он вернулся к своей машине и проехал до первого телефона. Набирая номер Крайла, он посмотрел на часы. Было без двадцати минут десять. Линия оказалась занята. Эд неторопливым жестом повесил трубку и закурил сигарету.

В этот момент он вспомнил о Глории Виндзор. Может быть, она знает, где прячется Шерман? Он решил нанести ей визит и снова набрал номер Крайла.

Ему ответила Элен Крайл.

— Говорит Эд Леон, — сказал он. — Сэм дома?

— Он только что вышел. Если это необходимо, я, пожалуй, успею его поймать. Сейчас он выводит машину из гаража. Он едет в комиссариат. Вы знаете, Ника задержали.

— Понятно. Сходите за ним, пожалуйста. Это срочно.

— Одну минуту.

Леон прислонился к стенке кабины. Если ему не удастся добиться своего, Ник пропал.

— Алло! — прозвучал в трубке голос Крайла. — Это вы, Эд?

— Да. Итак, они забрали Ника?

— Он позвонил мне несколько минут назад. Полиция стучала в дверь. Я отправляюсь в комиссариат. Ах, боже мой! Он должен был сразу же поехать туда, как я ему говорил. Не знаю теперь, как мне удастся его вытащить.

— Не надо так расстраиваться, — сухо сказал Эд. — Лоис исчезла. Шерман, вероятно, утащил ее. Корина Энглиш убита.

— Что вы говорите?! — завопил Крайл.

— Лоис отправилась к Корине. Ник думал, что Шерман и Корина работали вместе. Лоис хотела привести ее к Энглишу, чтобы заставить говорить. Я нашел Корину задушенной, и никаких следов Лоис. Но она, безусловно, там побывала, я нашел ее носовой платок. Мне нужно ее найти, Крайл. Скажите Нику, что я отправляюсь немного потрепать эту девицу Виндзор. Может быть, она что–то знает. Это наш единственный шанс. Скажите Нику, чтобы он не волновался: я найду Лоис даже ценой собственной шкуры.

— Кто эта Виндзор?

— Это я объясню вам позже. Ник знает, вы только уведомите его об этом. Я должен бежать.

— Позвоните мне потом, — сказал Крайл торопливо.

— Согласен. Как только увижу Лоис. Когда вы вернетесь?

— Я не знаю. Полагаю, через час. Так что позвоните мне через час.

— Хорошо, — ответил Леон.

Он вернулся к машине, а через десять минут уже стоял перед зданием, где размещалось агентство “Молния”.

Подойдя к двери квартиры Глории Виндзор, он поднял медный молоток и два раза ударил им. Держа руки в карманах плаща, он протянул вперед ногу, готовясь блокировать дверь, если понадобится.

Через некоторое время дверь открылась.

Высокая рыжая девушка, одетая в зеленый пуловер и брюки табачного цвета, вопросительно посмотрела на него. Ей было лет двадцать восемь — двадцать девять. Красивое лицо несколько портили твердый рот и упрямый подбородок. Фигура у нее была великолепная: даже сейчас Леон не мог отвести глаз от ее бюста, плотно обтянутого пуловером.

— Мисс Виндзор? — спросил он, приподнимая шляпу. — Да. Что вам угодно?

— Меня зовут Эд Леон. Я детектив и хочу с вами поговорить.

Она продолжала улыбаться, но взгляд ее стал настороженным.

— Вы шутите! — воскликнула она. — Если вы из плоскостопых, то я — Маргарет Трумен!

Леон достал бумажник и показал ей свой значок и карточку.

— Вы убедились?

— Ах, частный! — презрительно протянула она. — Тогда проваливайте, бойскаут, у меня нет времени, чтобы терять его с вами.

Она захотела закрыть дверь, но Леон сунул в щель ногу.

— Я сказал, что хочу поговорить с вами, — сказал он. — Идемте, опустим наши зады на что–нибудь подходящее и поболтаем.

Она сердито отшатнулась.

— Вы заработаете неприятности, если будете так разговаривать со мной.

— Ничего, я все же попробую, — возразил он, переступая порог и закрывая за собой дверь. — Не часто приходится иметь дело с рыжей девицей, столь прекрасно сложенной. Удовлетворите мое любопытство: это устроил какой–нибудь декоратор… или вы сами, одна?

Насмешливый огонек появился в ее глазах.

— А вы шутник! — сказала она, поднимая глаза. — Что–то мне везет на эту публику — попадается тринадцать на дюжину. Ну, раз уж вы здесь, делайте ваш маленький номер и убирайтесь. Я хочу посмотреть по телевизору матч.

— Вы тоже? Подождите хоть секунду, я еще не успел войти, — сказал Леон, проходя в маленькую гостиную. — Ну что ж, у вас определенно тяга к комфорту, — добавил он, осматривая комнату. — У меня такое ощущение, что вы неплохо справляетесь с вашими силуэтами.

— Прекратите ваши шутки, иначе я оторву вам уши, — сказала она, падая в кресло.

— А может быть, этот доход вам приносит шантаж? — продолжал Леон, наблюдая за ее реакцией.

Она косо взглянула на него и губы ее сжались.

— О чем вы говорите? — ледяным тоном спросила сна.

— Вот вы и попали в грязную историю, моя красавица, — Леон устраивался около камина, помешивая угли. — На этом ваша карьера кончается. Вам хочется провести лет десять в небольшой уютной тюремной камере?

Она повернулась и в упор посмотрела на него.

— А что заставляет вас думать, что я могу попасть в тюрьму, плоскостопый?

— Некоторые факты и кое–какая информация.

— Какие факты и какая информация?

— Рэкет Шермана лопнул. Вы работали вместе, вы и он. Его скоро поймают, а в ожидании этого события можно сорвать плод помельче… вас.

Она подняла брови.

— Шерман? Кто это? О ком вы говорите?

Леон улыбнулся.

— Не утруждайте себя ложью, красотка! Вы отлично знаете, о чем я говорю. Это вы заложили Роя Энглиша. Вы были осведомителем Шермана. Слушали все, что говорилось в его конторе и рассказывали Шерману. Так что вы его соучастница.

— Вы сумасшедший! — со злостью закричала она. — Убирайтесь отсюда вон, или я позову фликов!

— Ну так действуйте, не стесняйтесь! Это избавит меня от необходимости самому отвозить вас в комиссариат.

Она выпрыгнула из кресла и подбежала к телефону.

— Флики отлично знают, как поступать с подонками вашего сорта! Послушайтесь моего совета: убирайтесь отсюда, пока еще не поздно.

— Так зовите же их, — ответил Леон, прислоняясь к креслу. — У вас верные шансы заработать десять лет. В наше время шантаж карается очень сурово.

— Вы не сможете ничего доказать, — сказала она, держа руку на телефоне.

— Я могу доказать, что вы работали вместе с Шерманом. Он убил пять человек: Роя Энглиша, Мэри Севит, Джо Хеннеси, Мэй Митчел и последней, час назад, Корину Энглиш. Вы соучастница в убийстве Роя Энглиша. Это я могу доказать. И если вы не будете очень осторожны, вас посадят на электрический стул.

Она повернулась, сняла телефонную трубку, потом быстрым движением положила ее обратно, мгновенно выдвинула ящик стола, выхватила оттуда пистолет двадцать пятого калибра и наставила на Леона.

— Ни с места, — сказала она с напряженным лицом и сверкающими глазами. — Мне очень хочется пустить тебе пулю в живот, а потом сказать фликам, что ты пытался меня изнасиловать.

Леон попытался блефовать.

— Что? Из этой игрушки? Ты не выпустишь из меня ни капли крови, девочка!

— Это мы увидим.

— А что это улучшит в нашем положении? — спросил он. — Подумайте немного и будьте благоразумны.

— То есть?

— Мне нужен Шерман. Вы меня совершенно не интересуете, и я могу дать вам возможность уехать. Он где–то прячется. Где он может быть?

Она напряженно размышляла.

— Предположим, что я знаю и скажу вам об этом. Что же потом?

— Я дам вам двенадцать часов на сборы. Учтите эту деталь. Я, конечно, буду обязан сообщить фликам, что вы работали с Шерманом, но с двенадцатью часами форы при современном транспорте можно уехать довольно далеко.

— При условии, что будут деньги, — сказала она.

— Это верно, — согласился Леон.

— Сколько?

— Две тысячи. Это разумное предложение, моя дорогая. Две тысячи и двенадцать часов времени.

— Это меня не заинтересует, — холодно ответила Глория. — Это просто пыль. Убирайтесь отсюда.

— Ваше предложение?

Она подумала.

— Десять.

Леон засмеялся.

— Невероятно! Десять долларов за сведения, которые флики получат от вас после первой оплеухи! Но все же я готов подняться до пяти тысяч, и только потому, что вы рыжая. Рыжие всегда приводили меня в восторг.

— Тогда семь. Вы дадите мне деньги и двенадцать часов форы, если я скажу вам, где он находится, да?

— Да. Где он?

— А как я получу деньги?

— Сэм Крайл, адвокат, вам их выдаст.

Она опять немного подумала и, наконец, решилась.

— У него есть яхта, которая стоит в бухте Бей—Крик. Там он проводит уик–энды. Если он действительно где–то прячется, то только там. Вы не сможете ошибиться. Это единственная яхта в том месте.

— А вы случаем не обманываете меня?

— Нет, нет! Зачем мне это делать?

Леон подошел к письменному столу у окна, нацарапал несколько слов и подал ей бумагу.

— Дайте это Крайлу, повторите ему то, что сказали мне, и он вам заплатит.

— Если только он не…

— Он вам заплатит. Может быть, не сегодня, но завтра утром безусловно. И я обещаю вам двенадцать часов форы.

— А я могу пойти к нему сегодня?

— Лучше было бы подождать до завтра. В столь поздний час он может не достать семь тысяч.

— Тем не менее, я пойду. Он может дать мне часть теперь, а остальное прислать завтра.

— Как хотите, — ответил Леон, направляясь к двери. — Ну, а у меня неотложное дело.

После ухода Леона Глория немного поразмыслила, потом отправилась в спальню, достала из–под кровати два чемодана и стала быстро складывать туда вещи. Потом, накинув поверх пуловера меховое манто, взяла оба чемодана, направилась к двери и открыла ее. Тут же она замерла на месте, а ее сердце сжалось от испуга.

— Добрый вечер, Глория, — приветливо проговорил Шерман, стоявший на площадке лестницы с руками в карманах плаща и в шляпе, мокрой от дождя. Размеренно жуя резинку, он смотрел на нее.

Она ничего не ответила.

— Спасаетесь бегством? — спросил он, глядя на чемоданы.

— С чего вдруг? — возразила она не слишком уверенно. — Я просто отправляюсь на уик–энд.

— И не собираетесь возвращаться. Вы испугались, Глория?

— Почему вам кажется, что я испугалась? — спросила она, стараясь говорить спокойно. — Что с вами происходит? Неужели я не могу отправиться на уик–энд без того, чтобы вы вообразили бог знает что?

Он пожал плечами.

— Не имеет значения, куда вы едете, Глория. Вы спасаетесь, не правда ли?

— Вовсе нет! — возмутилась она. — С чего вы взяли?

Шерман улыбнулся.

— Можно мне зайти на минутку? Мне надо сказать вам несколько слов.

— Я… я не хотела бы опоздать на поезд.

Он пошел прямо на нее, и она отступила. Шерман вошел в гостиную. Медленно, как загипнотизированная, она опустила чемоданы и прислонилась к стене, неотрывно глядя на него.

— А ведь вам совершенно нечего бояться, Глория, — заговорил Шерман, прохаживаясь по комнате. — Теперь я держу Энглиша, а не он меня. Больше он не сможет причинять мне неприятности. Его разыскивает полиция: он убил свою любовницу.

Она ничего не отвечала, только следила взглядом за его перемещениями. Он подошел к окну.

— Сперва я думал, что он сможет доставить мне неприятности, но теперь все кончено. А как у вас дела с финансами, Глория. Мне кажется, я вам кое–что должен, разве нет?

— О!.. Это подождет… — Голос ее звучал хрипло. — Я… я в настоящий момент ни в чем не нуждаюсь.

Шерман улыбнулся.

— В первый раз слышу от вас такие слова, моя дорогая. Может быть, теперь мои деньги пугают вас? Знаете, это нелепо.

— Если они у вас есть, я с удовольствием возьму их, но я не так уж тороплюсь.

— И все же я думаю, что это не совсем так. — Он остановился перед окном и начал рассматривать шнурок от занавесок. — Смотрите, это любопытно — такое совпадение. Вот уже несколько недель я ищу подобный шнур. Невероятно, но мне никак не удавалось найти этот цвет. — Он снял шнур с гвоздя и внимательно осмотрел его. — Вы не помните, где купили его?

— У Саквилла, — ответила Глория, с неприязнью наблюдая за действиями Шермана.

— Вы в этом уверены? — спросил он, приближаясь к ней. — Мне кажется, что я побывал и у него.

Она смотрела на шнурок, который свисал с его пальцев, и в глазах ее появилось выражение ужаса. Она прижалась к стене.

— Не подходите! — закричала она истошным голосом.

— Что с вами? — спросил он с улыбкой. — Чего вы боитесь? Только не говорите мне, Глория, что у вас нечиста совесть.

Теперь он был на расстоянии пятидесяти сантиметров от нее. Она стремительно бросилась к двери, но он догнал ее быстрыми и легкими прыжками, и в тот момент, когда она уже положила ладонь на ручку двери, закинул ей на шею петлю.

Ужасные вопли девушки замерли, когда он скрестил руки на ее шее и затянул шнурок.

II

Силуэт мужчины возник из темноты в тот момент, когда Крайл выходил из машины.

— Сэм?

— Ник! — воскликнул Крайл, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что их никто не видит. — Что ты тут делаешь? Что произошло?

— Войдем, хорошо? — устало проговорил Ник.

Крайл выключил фары, направился к входной двери и открыл ее. Энглиш последовал за ним в холл.

Элен Крайл сразу же появилась в салоне. Это была высокая, стройная молодая женщина со светло–каштановыми волосами, очень приятная. Энглиш часто задавал себе вопрос, почему она вышла замуж за Крайла. Она была очень красива и намного моложе своего пожилого мужа, который к тому же всегда был страшно занят. Но несмотря на такое различие в характерах и в возрасте, а может быть, благодаря этому, они, казалось, отлично ладили друг с другом.

— Подойдите к огню, Ник, — сказала она. — Сейчас я позабочусь о стаканчике.

— Нет, прошу вас, Элен, не беспокойтесь. Извините, но мне необходимо поговорить о делах с Сэмом… О, нет, не убегайте.

Элен бросила быстрый взгляд на мужа. Тот кивнул.

— У тебя есть новости об Эде? — спросил Энглиш.

— Да, он звонил мне, — ответил Крайл. — Сними пальто, оно совсем промокло. Что с тобой произошло? Я отправился в комиссариат, ждал, но у капитана Винни не было никаких сведений. Он сказал, что тебя разыскивают, но что пока он не получал никаких рапортов относительно тебя. Я не сказал ему, что тебя нашли. Ты спасся?

Энглиш только слабо улыбнулся.

— Видишь ли, в конце концов Морили удалось устроить мой арест на дому, и он попытался воспользоваться этим, чтобы уладить собственные делишки. Что произошло с Лоис?

— Я не знаю. Эд ее ищет. Он должен позвонить мне попозже. Теперь это уже скоро.

Элен взяла пальто Энглиша и унесла для просушки.

— Он сказал, что удалось узнать у Корины? — спросил Энглиш.

Крайл кивнул.

— Да. Там побывал Шерман. Задушил Корину. Лоис тоже была там. Эд нашел ее носовой платок, но он не знает, утащил ли ее Шерман с собой или нет.

Энглиш сжал кулаки.

— Нам абсолютно необходимо захватить его, Сэм!

— Но сам ты поступил плохо, — озабоченно проговорил Крайл. — Ты должен был спокойно отдаться в руки полиции, когда Морили приехал за тобой. А убегая…

— Я совсем не убегал. Я позволил себя задержать.

И Энглиш рассказал все, что с ним произошло.

Совершенно ошеломленный, Крайл только вытирал платком потное лицо.

— Я сию же минуту отправлюсь и расскажу обо всем комиссару, — сказал Сэм. — Он должен будет выслушать меня. Где ты оставил Морили?

— На Хемптонской верфи. Чик сторожит его. Возьми с собой журналистов, Сэм. Это неплохая мысль. Может быть, нам удастся отправить Морили на скамью подсудимых.

— Рассчитывай на меня, — Крайл снова надел пальто. — А пока, Ник, оставайся здесь и никому не показывайся. Я этим прохвостом займусь.

Когда он ушел в гараж, Элен обратилась к Энглиш.

— Вы беспокоитесь о Лоис, правда, Ник?

Он кивнул.

— Не думайте об этом. Отдохните немного.

— Если этот негодяй убьет ее…

— Не беспокойтесь, Леон ее найдет. Он знает свое дело, Ник.

— Но Морили направил полицию по его следам, а Леон даже не знает об этом! Если его задержат, что тогда будет с Лоис?

— Не беспокойтесь о Леон. Он сумеет выкарабкаться.

Энглиш упал в кресло.

— Если бы я только знал, где можно найти Шермана! Но ведь я не могу обшарить весь город! Меня задержат через десять минут!

— Эд сказал, что пойдет повидаться с одной девушкой… Ее зовут Виндзор, мне кажется. Он полагает, что она может знать, где скрывается Шерман.

Лицо Энглиша прояснилось.

— Да! Я совсем забыл! Эд считает, что она работает вместе с Шерманом. Очень хотелось бы узнать, что удалось Эду выведать у нее.

— Он с минуты на минуту должен позвонить.

— Может быть, в данную минуту он у нее! — воскликнул Энглиш, выскакивая из своего кресла. — Я попытаюсь позвонить туда…

Он торопливо разыскал в справочнике телефон Глории Виндзор и набрал номер. После довольно долгого ожидания бросил трубку.

— Не отвечает. Может быть, ее не было дома и он не смог с ней встретиться. — Он посмотрел на часы. — Когда я подумаю о Лоис… Боже мой! Мне необходимо что–то делать! Я не могу сидеть и ждать.

— Не нужно так нервничать, Ник!

Какая–то машина остановилась со страшным визгом тормозов перед домом.

Энглиш направился к окну, но Элен оттолкнула его.

— Осторожнее, Ник! Это может быть полиция. Дайте мне посмотреть. — Она подняла занавеску и тут же повернулась к Энглишу с радостным лицом: — Это Эд! — закричала она и побежала к двери.

Леон собирался звонить, когда Элен открыла ему дверь. Он промок до костей, взгляд его был тревожен, он казался измученным.

— Сэм дома? — спросил Леон.

— Входите, — ответила Элен. — Здесь Ник.

Энглиш спешил им навстречу.

— Вот это я называю везением! — воскликнул Леон. — Я не надеялся тебя увидеть.

— Где Лоис? — спросил Энглиш.

— Я еще не уверен полностью. Сюда я пришел за деньгами. Мне нужно нанять лодку. У Шермана есть яхта, стоящая на якоре в шести милях от берега у бухты Бей—Крик. Я думаю, что Лоис на борту яхты. Мне необходимо сто долларов, чтобы нанять лодку. У тебя есть деньги?

— Да, конечно, — ответил Энглиш. — Я еду с тобой.

— Лучше не надо. Флики ищут тебя повсюду.

— Тебя они тоже разыскивают. Морили собирается повесить тебе на шею убийство Корины. Пошли.

Ник надел пальто.

— Далеко этот Бей—Крик? — спросил он.

— Около четырех миль, — ответил Леон, открывая дверь.

— Скажите Сэму, куда я поехал, Элен. И спасибо за вашу заботу, — сказал Энглиш.

— Желаю удачи, Ник, и будьте благоразумны.

Энглиш последовал за Леоном и сел рядом с ним в машину; детектив резко рванул с места.

— Мне удалось заставить говорить эту девчонку Виндзор. — сказал Леон, — но это будет стоить семь тысяч долларов и, может быть, ни к чему не приведет. Мне все же кажется, что Шерман отвез Лоис на яхту. Ну а ты? Что с тобой произошло?

— Морили пытался меня убить. Если бы не Чик — мне конец.

Леон кинул на него быстрый взгляд.

— Ну да. Боялся, чтобы я не заговорил. К тому же это пошло бы на пользу не только ему. Где находится этот Бей—Крик, Эд?

— Ты знаешь, где гольф–клуб? Ну так Бей—Крик на милю дальше. Там есть лодочный ангар. Я видел яхту Шермана, она стоит на якоре на расстоянии миль шести, в лимане. И кто–то есть на борту — там горит свет. По парень, у которого есть лодка, не хочет везти меня, если я не выложу сотню долларов. Я чуть не тронулся, уговаривая его, но он ничего и слышать не хотел. Вот мне и пришлось вернуться к Сэму за деньгами.

Энглиш бросил взгляд в заднее стекло машины.

— Нас преследуют, Эд!

Леон до отказа утопил педаль газа.

— Флики?

— Думаю, они. Вероятно, записали наш номер. Я же говорил, что тебя ищут.

— На этой развалине от патрульной машины не оторваться, — с беспокойством пробормотал Эд. — Что же делать?

— Гони поскорее. Потом разделимся. Искать Лоис пойду я. А ты отрывайся и будь неподалеку. На левом повороте притормози — я выпрыгну и постараюсь удрать.

— Поймают, — вздохнул Леон, прибавляя газ. Стрелка спидометра перевалила за сто десять, и расстояние между машинами немного увеличилось.

— Приготовься, правый поворот!

Почти доехав до поворота в поперечную улицу, Леон резко затормозил и повернул что называется на двух колесах. Сзади раздался визг тормозов — преследователям тоже пришлось тормозить. Но очень скоро фары полицейского автомобиля осветили машину Леона и стали приближаться. Еще несколько секунд — и Леон крутанул влево и резко затормозил.

— Удачи, — успел крикнуть Эд, пока Энглиш открывал дверцу.

Ник прыгнул, пробежал два шага и тяжело повалился на землю. Несколько раз перевернувшись, он вскочил на ноги и кинулся в темную улочку.

Полицейская машина подлетела к перекрестку через несколько секунд. Громовой голос приказал Нику остановиться, но он продолжал бежать.

Вспышка осветила ночь, раздался звук выстрела. Пуля просвистела возле самого уха. Ник инстинктивно наклонился и помчался дальше, вслепую, в темноту улицы, выходящей к пристани. Еще несколько секунд — и за спиной забухали тяжелые башмаки полицейского. Не замедляя бег, Энглиш стал лихорадочно высматривать укрытие. В нескольких шагах от него находилась огромная груда пустых ящиков; он бросился туда и спрятался за ними.

Секундой позже на улице появился флик с револьвером в руке. Он осмотрелся по сторонам и прислушался.

Энглиш наблюдал за ним с горькой усмешкой на губах. Ник Энглиш прячется от фликов! Как это было бы комично, — подумал он, — если бы Лоис не находилась в опасности!

Он был уверен, что флик не станет смотреть за ящиками, и ошибся. Тот начал обходить ящики с противоположной от него стороны.

— Выходите, я вас вижу! — неожиданно заявил полицейский, поднимая оружие. — Выходите немедленно, или я буду стрелять.

Энглиш не шевельнулся, так как твердо знал, что тот не может его видеть. Так они сделали полный оборот вокруг ящиков. Потом флик, недовольно ворча что–то себе под нос, двинулся в сторону пристани; его револьвер и электрический фонарик были направлены вперед.

После того, как он исчез, Энглиш быстро прошел на соседнюю улицу и остановил такси.

— Знаете, где находится гольф–клуб? — спросил он шофера.

— Конечно, — ответил тот. — Но неужели вы собираетесь сыграть в такую погоду в партию?

— Немного дальше находится лодочная пристань. Я хочу проехать туда.

— Да, я знаю, где это. Это у Тома Керра.

Энглиш влез в машину.

— Двадцать долларов, если вы доставите меня туда за десять минут.

— Это невозможно, но за пятнадцать минут я вас довезу.

— Поехали!

Ник откинулся на подушки сиденья и стал шарить в карманах в поисках сигареты. Он чувствовал себя усталым и растерянным. Лоис ушла из дома более трех часов назад. Много шансов за то, что она уже мертва, задушена этим дьяволом. Но на этот раз Шерману не удастся уйти безнаказанным. Он отомстит ему, — думал Энглиш с мрачной злобой.

Выехав из города, такси понеслось по шоссе, которое извивалось среди песков. Через десять минут они промчались мимо ярко освещенного клуба. А еще через четыре минуты шофер заявил:

— Ну вот и ангар Керра.

Энглиш наклонился вперед и увидел большое строение возле реки. Окна деревянного дома были освещены. Он протянул шоферу двадцать долларов.

— О, за такую цену я готов ждать всю ночь! — с жаром заявил тот.

Машина остановилась перед ангаром.

— Керр должен находиться в кабине, самой дальней от пристани, — сказал шофер, пряча деньги.

Энглиш быстро прошел в кабину и постучал. Дверь открылась. Седой человек в свитере и высоких резиновых сапогах вопросительно посмотрел на него.

— Вы Том Керр?

— Он самый. Входите.

Энглиш вошел в уютную теплую комнату. Молодая женщина, сидевшая у окна, баюкала ребенка.

— Мне необходима моторная лодка, — сказал он Керру. — Сейчас, немедленно. Как скоро мы сможем выехать?

Керр внимательно посмотрел на него.

— Что–то не совсем ладно, мистер Энглиш? — спросил он.

Ник горько усмехнулся.

— Иногда бывает приятно, что тебя все знают, — сказал он. — Я хочу посетить яхту, что стоит на якоре у Бей—Крик.

— Отвези его, Том, — вмешалась молодая женщина твердым голосом. — И не задавай ему никаких вопросов. Разве ты не видишь, что мистер Энглиш торопится?

— Хорошо, — сказал Керр. — Подождите, мне понадобится минут пять. Я пройду к лодке.

Он взял свечу и вышел из комнаты.

Энглиш вытер лицо, мокрое от дождя. После минутного молчания он посмотрел на молодую женщину.

— Вы знаете, что меня разыскивает полиция? — спросил он. — Я не хотел бы причинять вам неприятности.

Женщина улыбнулась.

— Мы никогда не вмешиваемся в дела других. Ни Том, ни я. Но мы очень любим ваши спектакли, мистер Энглиш. Мы смотрели по телевизору ваш большой матч. Мы очень рады оказать вам услугу, мистер Энглиш.

— У меня больше друзей, чем я думал, — сказал Ник.

Дверь открылась, и Керр просунул через нее голову.

— Готово, мистер Энглиш. Хотите, я одолжу вам плащ?

Энглиш покачал головой.

— Нет, спасибо. Я мокрый с головы до ног. — Он повернулся в сторону женщины. — Еще разспасибо, миссис Керр.

Они снова вышли на дождь и уселись в мощную моторную лодку, качающуюся на волнах. Керр помог Энглишу устроиться и дал газ.

— Мы с вами не договорились о цене, — сказал Энглиш. — Сотни долларов будет достаточно?

Керр утвердительно кивнул.

— Отлично, мистер Энглиш.

— На яхте может произойти небольшая драка, — продолжал Энглиш. — Была похищена молодая девушка, и я полагаю, что она находится на борту яхты. Я должен освободить ее. Вы останетесь в лодке.

— Если будет драка, рассчитывайте на меня, мистер Энглиш, — с довольной миной проговорил Керр. — Я до своей женитьбы был чемпионом–тяжеловесом в Мидл—Весте, но вот уже немало лет, как мне не приходится пользоваться своими кулаками.

— Вам нужно думать о своей жене и ребенке, — возразил Энглиш. — Такие негодяи дерутся не кулаками.

— И все же разрешите мне действовать.

— Что ж, если на борту будет больше одного человека, я позову вас на помощь.

Они уже достигли начала лимана. Вдалеке стали заметны огни яхты.

— Скорей! — торопил Энглиш, сгоравший от нетерпения.

Сощурив глаза, Энглиш всматривался в очертания яхты. “Если Лоис нет на борту… — думал он. — Если мы все же ошиблись…”

Теперь, когда они вышли из–под защиты берега, ветер свистел в ушах, и море стало неспокойным. Была надежда, что на яхте не услышат, как подойдет лодка.

— Замедлите ход, — распорядился Энглиш. — Мы подойдем к яхте по инерции. Не надо, чтобы они знали о нашем появлении.

— Понятно, — проговорил Керр, выключая газ.

Лодка продолжала плыть и через несколько минут достигла яхты.

Энглиш ухватился за борт, в то время как Керр разворачивал лодку вдоль яхты. Потом они оба прыгнули на палубу.

Палуба была безлюдна, но в двух иллюминаторах горел свет.

— Я пойду впереди, — прошептал Энглиш. — Старайтесь не обнаружить себя. Если будет нападение, держитесь позади.

Внимательно прислушиваясь, он осторожно двинулся в сторону каюты и, дойдя до верха лестницы, остановился. Не услышав ничего подозрительного, стал медленно спускаться вниз. Он достиг последней ступеньки, когда дверь каюты, находившейся в конце коридора, открылась

Энглиш ждал, пригнувшись и напружинив мускулы. Он понимал, что не может ни пойти вперед, ни вернуться назад. Если человек, который сейчас появится из каюты, вооружен, то ситуация совершенно безнадежна.

И тут он увидел Лоис.

Она выбежала из каюты бледная, с безумным взглядом. Ее белая нейлоновая блузка была разорвана на плече, а один чулок болтался на щиколотке.

— Лоис! — тихо позвал он.

— О, Ник! — закричала она, бросаясь к нему.

III

Дойдя до середины лестницы, Керр замер с широко раскрытым ртом. Он собирался сразиться с бандой убийц, но при виде Энглиша, держащего в объятиях девушку, у него перехватило дыхание.

Однако Нику было не до Керра. Он крепко прижимал к себе Лоис, благодаря небеса, что нашел ее живой.

— Вы не ранены? — с беспокойством спросил он.

— Нет, это пустяки… Я… я думала, что это Шерман возвращается. О, я так счастлива, что вижу вас!.. — проговорила она в замешательстве и слегка отодвинулась от него. — Простите, что я так бросилась к вам в объятия, но я так боялась…

— Моя дорогая, — начал Энглиш и тут же замолчал, понимая, что теперь не время говорить об этом.

— Кто–нибудь еще есть на борту? — спросил он.

— Есть еще Пенн. — Она указала на другую каюту. — Не смею вернуться туда. Я его оглушила…

— Вы его оглушили? Как это произошло?

— Он… он хотел меня изнасиловать. Мне удалось вырваться и ударить его бутылкой по голове… Я… я думала, что убила его.

Энглиш заметил, что она делает страшные усилия, чтобы удержаться от слез, и обнял ее за плечи.

— Не нужно так расстраиваться, — сказал он. — Я увезу вас отсюда. — Он повернулся к Керру. — Посмотрите, пожалуйста, что там произошло.

Керр прошел в каюту и через минуту вернулся с сияющим лицом.

— Вот это да! Здорово вы его тюкнули! — с восхищением проговорил он. — Но — жив. Череп поврежден, вскоре он придет в себя.

Лоис прижалась к Энглишу.

— Идемте, — сказал он. — Я отвезу вас домой.

— Нет, подождите, — сказала она, беря его за руку. — Это очень важно, Ник. В этой каюте есть то, что мы должны взять с собой.

— Ладно, — Энглиш повернулся к Керру. — Как вы думаете, сможете ли вы перенести этого типа в лодку? Мне он очень нужен.

— Ну конечно, — ответил Керр. — Положитесь на меня.

Энглиш последовал за Лоис в каюту, соседнюю с той, в которой она была заперта.

— Вот что я нашла. Ник, — сказала она, указывая на чемоданчик из кожи. — Это магнитофон. Мне кажется, что Пенн собирался шантажировать Шермана. На лентах записаны разговоры между Пенном и Шерманом. Здесь есть один разговор, который полностью вас оправдывает. Шерман пришел в эту каюту и говорил со мной, а Пенн, видимо, включил магнитофон. Вот, послушайте эту запись.

Она открыла чемоданчик и запустила ленту. Катушки начали крутиться, и в каюте зазвучал голос Шермана:

— “…смерти нарастают, как снежный ком. Я не попал бы в такое положение, если бы Рой, ничтожный слизняк, не начал обманывать меня. До того, как я его нашел, у меня было солидное дело. Теперь, если я не буду очень внимателен, все может пойти прахом. А ведь оно приносит мне двести пятьдесят тысяч долларов в год, и я вовсе не хочу лишиться этих денег. Я убил Роя Энглиша в приступе гнева. Было бы гораздо проще вышвырнуть его за дверь…”

Стоя плечом к плечу, слушали они спокойный металлический голос Шермана, и когда он сказал: “Я сделал так, что он узнал о связи его любовницы с Гарри Винсом; а так как я не был уверен, что он убьет их, мне пришлось сделать это самому…” Энглиш обнял Лоис за плечи и привлек к себе.

— Ну вот! На этот раз мы спасены!

— Идемте отсюда, Ник, — сказала Лоис, выключая магнитофон. — Мне хотелось бы посмотреть на лица фликов, когда они услышат это.

Энглиш внезапно насторожился.

— Мне кажется, что я не защелкивал дверь… — Он приблизился к двери, толкнул ее, потом отступил на шаг. — Странно. Она заперта на ключ.

— О, Ник! — в панике воскликнула Лоис. — Неужели это он вернулся?

— Эй, Керр, — закричал Энглиш, пытаясь выломать дверь. — Нас заперли!

— Ник, он включил мотор.

Энглиш действительно почувствовал, что стена слегка вибрирует.

— Вы правы. Может быть, Керр решил отвести судно к берегу?

— Это не Керр… Это Шерман. Я в этом уверена!

Ник бросился к иллюминатору, чтобы выглянуть наружу. Он подоспел вовремя, чтобы увидеть лодку, уходящую в темноту.

— Шерман на борту. Он обрезал канат, прикреплявший лодку к яхте.

Вибрация становилась сильнее, яхта набирала скорость, и Лоис, которая тоже смотрела в иллюминатор, увидела, что вода пенится у борта яхты.

— Что же теперь делать?

Энглиш смотрел на дверь.

— Эта проклятая дверь открывается снаружи! Нам ни за что не удастся сломать замок. Но необходимо выйти отсюда, Лоис. Эх, будь у меня пистолет!

— Стоп! Мы можем воспользоваться им как тараном!

— Это идея! Давай попробуем. Беремся с противоположных сторон…

Они сорвали стол с креплений и понесли его к двери.

— Раз, два, три!

После второго удара поверхность двери треснула.

— Еще раз, — сказал Энглиш.

Угол стола протаранил дверь, образовалась дыра.

— Отлично, — сказал Энглиш.

Ударом ноги он расширил отверстие, сунул в него руку и повернул ключ. Дверь отворилась.

— Послушайте, Лоис, вы останетесь здесь… Или еще лучше, запритесь в другой каюте. Возьмите с собой запись. Нам ни в коем случае нельзя ее потерять. А я пойду посмотрю, что происходит.

— Нет, я прошу вас, Ник, не оставляйте меня! Если с вами что–нибудь случится…

— Я буду очень осторожен. Идите и ждите меня в другой каюте.

Он снял с магнитофона полную катушку, потом вытолкнул Лоис в коридор.

— И не беспокойтесь обо мне.

Прежде чем она успела запротестовать, он сунул ей в руку бобину и направился к лестнице.

Лоис смотрела ему вслед. Лицо ее было бледным, взгляд настороженным.

Энглиш, напряженно вслушиваясь, стал подниматься по лестнице. Но он ничего не слышал, кроме шума мотора и плеска волн о борт яхты. Добравшись до верха лестницы, он остановился и бросил взгляд на палубу. Она была пуста, мостик также. Шерман, вероятно, блокирует руль, а сам где–нибудь прятался.

Вдруг Ник заметил движение какой–то тени и быстро пригнулся.

Из темноты прозвучал голос Шермана.

— Добрый вечер, Энглиш. Предупреждаю вас, я вооружен.

Энглиш посмотрел в направлении, откуда раздавался голос. Шерман находился слишком далеко, чтобы он мог прыгнуть на него. Он спустился на одну ступеньку и замер в ожидании.

— Я не сомневался, что рано или поздно вы попадете в мою мышеловку, — продолжал Шерман. — Лоис не хотела верить мне, когда я говорил, что вы поспешите ей на помощь.

— И куда же вы собираетесь отправиться? — спросил Энглиш. — Вся полиция ищет вас.

— Это ложь, и притом глупая, возразил Шерман. — Они, может быть, и начнут искать меня через несколько часов, когда Керр придет в себя от моего удара, но тогда будет уже слишком поздно.

— Это вы так считаете. Не думаете же вы в самом деле ускользнуть от них на яхте?

Шерман засмеялся.

— Нет, конечно, но когда начнутся поиски, судно будет уже на дне, — ответил он. — Вот куда мы все направляемся, Энглиш, — вы, девушка и я. На дно моря. На этот раз я хочу покончить со всем этим раз и навсегда. Я устал. Мне не следовало убивать Глорию. Привратник видел, когда я выходил. С меня довольно. Это не остановится само собой. Я решил покончить с этим — и с вами.

— И как же?

Он уже не сомневался, что Шерман не лжет, но понимал, что пытаться атаковать его бесполезно. Расстояние слишком велико. Не успеть.

— Я поджег яхту, — ответил Шерман. — Скоро состоится отличный фейерверк! У вас есть выбор между возможностью сгореть заживо или утонуть. Мы находимся, приблизительно в трех милях от берега и плывем в открытое море. Лично я предпочитаю утонуть.

Теперь Энглиш узнал все. Он соскользнул вниз по лестнице. Лоис стояла у подножия трапа и слышала весь диалог.

Она побледнела, но держала себя в руках.

— Он настоящий сумасшедший, — сказал Энглиш. — Говорит, что поджег судно. Может быть — лжет, если же нет, то попытаемся спастись вплавь. Вы умеете плавать, Лоис?

Она улыбнулась.

— Да. Не беспокойтесь обо мне.

— Сейчас не время и не место, но я должен сказать, что я вас люблю. Я, вероятно, любил все эти годы, но осознал это сейчас, едва не потеряв. Жаль, что понял так поздно… А теперь, когда я сказал все, нам нужно искать возможность спастись. Прежде всего — спасательные пояса. Они должны быть в каюте!

Она бросила на него быстрый взгляд, потом вошла в каюту. Через несколько минут они нашли три спасательных пояса и два пластиковых непромокаемых мешка.

— Катушку мы запакуем в мешки и привяжем к спасательному поясу, — сказал Энглиш. — Меньше всего я хочу потерять ее и сделаю все возможное, чтобы сохранить.

— Где–то горит, Ник, — сказала Лоис, расстилал мешки на полу. — Вы чувствуете запах?

Энглиш вышел в коридор. Дым проникал через пол. Когда он нагнулся и пощупал настил, то почувствовал сильный жар.

Он вернулся в каюту и помог Лоис прикрепить катушку к спасательному поясу.

— Выпрыгнуть можно только с палубы, — сказал Энглиш, помогая Лоис закрепить пробковый пояс, — а он сторожит выход с лестницы. Подождите здесь, я пойду посмотрю, что он делает.

— Будьте осторожны, Ник!

Он поднял ее подбородок, чтобы поцеловать.

— Надо выбираться отсюда!

Струя дыма ворвалась в каюту, и они закашлялись. Энглиш выглянул в коридор: полон дыма, а жар стал невыносимым.

— Пойдемте, Лоис. Здесь нельзя оставаться.

Они побежали к лестнице.

Красный свет разливался на месте, где находился руль. Жар на палубе был так силен, что Энглишу пришлось прикрыть лицо рукой, чтобы хоть что–нибудь разглядеть в плотном дыму. Он отчетливо слышал гул пламени, которое пожирало палубу, неумолимо приближаясь к ним.

Он осторожно вылез на палубу, Никаких следов Шермана.

— Лоис! — позвал он вполголоса.

Девушка быстро присоединилась к нему.

— Нигде не видно. Идем.

— Вот ваш пояс, — сказала она, протягивая ему спасательный пояс.

Он взял — и увидел Шермана, вынырнувшего из дыма. Энглиш выпустил пояс, схватил Лоис на руки и бросил ее в воду. В этот момент Шерман заметил его.

Энглиш отскочил в сторону, изловчился и бросил в воду катушку. Когда он положил руку на планшир, чтобы прыгнуть в море, Шерман выстрелил.

От страшного удара в бок Энглиш не удержался на ногах и плашмя свалился на раскаленную палубу.

Мокрая одежда задымилась, а когда он приподнялся, кожа ладоней прилипла к палубе. Он покатился к борту и попытался перевалиться через планшир.

Шерман бросился к нему, схватил за щиколотку и оттащил назад.

— Не удерешь! — закричал он с демоническим смехом. — Поджаришься вместе со мной! Ну, что теперь, Энглиш? Как тебе нравится преддверие милого ада, а?

Ник резко ударил ногой — и достал Шермана; тот упал и покатился по палубе. Пистолет вылетел из рук, но прежде он успел нажать на спуск, и пуля, прожужжав рядом с головой Энглиша, ударилась в мачту.

Энглиш кинулся на Шермана, стараясь прижать его к палубе.

С перекошенным от боли и бешенством ртом Шерман, подобрав пистолет, начал вскидывать руку — но Энглиш перехватил его запястье обеими руками и прижал кисть врага к металлической обшивке.

Шерман завыл — раскаленный металл впился в тело. Несколько секунд Шерман молотил Ника кулаком по лицу, но так и не смог заставить ослабить захват. Пальцы разжались, и пистолет выпал за борт.

Энглиш вскочил — но темная вспышка боли от раны на несколько секунд погасили сознание.

Очнулся он от жара и удушья: снизу — раскаленная палуба, а сверху — Шерман; упираясь коленями в грудь Ника, он вцепился в горло.

Энглиш схватил убийцу за руки и, вывернув, оторвал от своей шеи. Шерман снова протянул руки к горлу, но сильный удар Ника отбросил убийцу в клубы дыма. Не дожидаясь повторной атаки, Ник перевалился через планшир и тяжело рухнул в море.

Но холодная вода удержала уходящее сознание; Ник вынырнул и перевернулся на спину.

Яхта пылала, освещая море словно огромный факел.

— Ник!

Чья–то рука коснулась его плеча. Энглиш повернулся — Лоис! В другой руке она держала пояс с привязанной магнитофонной катушкой.

— Ты ранен?

— Ничего, — ответил Энглиш, — обойдется. Что с Шерманом?

— Я думаю, что он еще на борту.

Энглиш протянул руку и схватил спасательный пояс, чтобы удержаться на воде. Ноги висели, как гири.

— Останься около меня, Лоис, — попросил он. — Я ранен…

— Я буду поддерживать тебя. Не выпускай пояс.

Когда он переворачивался на спину, то заметил подплывающего Шермана.

— Осторожно! — закричал Энглиш, отталкивая Лоис подальше от себя.

В тот же миг рука Шермана сжала плечо Энглиша.

— Мы пойдем на дно вместе! — пронзительно завопил он. — Это конец, Энглиш!

Ник пытался ударить его, но у него не хватило сил. Он не смог оттолкнуть сумасшедшего, и почувствовал, как пальцы противника оставили его плечо и добираются до горла.

Они погрузились вместе. Шерман душил. Лоис, видя, как они исчезли под водой, попыталась нырнуть за ними, но пробковый пояс тут же вытолкнул ее на поверхность. Она судорожно пыталась развязать узлы, чтобы освободиться от него, но веревки разбухли в воде.

Вода забурлила. Лоис увидела обоих мужчин, тела которых по–прежнему были тесно сплетены; они вынырнули несколько в стороне. Она видела, как рука Энглиша потянулась к лицу Шермана и его пальцы вонзились в глаза противника. Потом море снова сомкнулось над ними.

Она ждала, и сердце ее готово было разорваться от страха за Ника.

На темной глади моря вспенивались пузырьки воздуха. Прошло несколько мучительных секунд — снова сражающиеся появились на поверхности. Шерман, казалось, одерживал верх: его руки и ноги плотно обвивались вокруг Ника, который тщетно пытался освободиться.

Она поплыла к ним — и опоздала. Сплетенные тела исчезли под водой, когда до плеча Энглиша оставались считанные сантиметры.

Потом, после бесконечно долгого ожидания, кто–то всплыл и слабо забарахтался, пытаясь удержаться на поверхности.

Она подплыла к нему и, перевернув за спину, облегченно всхлипнула, увидев бледное лицо Энглиша.

Лоис так и поддерживала голову любимого над водой, когда четвертью часа позже их подобрал Керр поблизости от еще пылающего остова яхты.

IV

Сэм Крайл нашел Энглиша в палате на первом этажи новенького, сверкающего белизной госпиталя.

Рядом с Ником, на столике, громоздилась кипа писем и телеграмм.

А в углу палаты сидел с воинственно поднятым подбородком и настороженным взглядом Чик Эган. Вот уже трое суток, с того момента, как сюда привезли раненого Энглиша, Чик торчал здесь неотлучно, благо в палате были все необходимые условия. И сменить его не удавалось никому из персонала госпиталя. Его пытались выпроводить, но пока что даже самому Нику Энглишу никак не удавалось от него освободиться.

— Привет, Ник! — сказал Крайл, подходя к кровати, — как дела?

— Добрый день, Сэм. Возьми стул. Недурно. Рана затянулась, да и ожоги хорошо рубцуются. Не понимаю, почему вокруг меня подняли столько шума.

Крайл наморщил лоб.

— Ты два дня находился в коматозном состоянии. Если ты и выкарабкался, то только благодаря своему железному здоровью. Так, по крайней мере, сказал врач. — Он бросил взгляд на Чика. — Пойдите прогуляйтесь, Эган. Ник ничем не рискует со мной.

Чик насмешливо улыбнулся.

— Да? Вы только посмотрите, что с ним случается, как только я спущу с него глаза. Нет, я не сдвинусь отсюда. Никто больше не посмеет причинить ему зло, пока я могу этому помешать.

— Оставь его, Сэм, — со смехом проговорил Энглиш. — Я пытался освободиться от него, но из этого ничего не вышло. Что у тебя нового?

— Все идет хорошо, — ответил Крайл. — Магнитофон произвел фурор. Теперь тебе не нужно ни о чем беспокоиться. Не удивлюсь, если комиссар приедет к тебе извиняться.

— Не имею ни малейшего желания его видеть, — сморщился Энглиш. — А Шерман?

— Его тело нашли. Ты–таки свернул ему шею, Ник.

— А как чувствует себя Лоис?

— Очень хорошо. Я звонил ей сегодня утром. Она уже в полной форме.

— Она не говорила тебе, что собирается меня навестить? — с тревогой в голосе спросил Энглиш. — Я все жду…

Крайл пожал плечами.

— Она мне ничего не сказала, но полагаю — придет.

Ник хотел что–то сказать, но сдержался и только спросил:

— А что с Керром и с тем другим бандитом?

— Он под замком, Керр перетаскивал его в лодку, когда Шерман подкрался сзади и оглушил его. Керр упал в лодку, которая поплыла по течению. Когда Керр пришел в себя, то увидел пылающую яхту и подплыл поближе. Он вытащил вас как раз вовремя.

— Это замечательный парень, — сказал Энглиш. — Сделай для него что–нибудь, Сэм.

— Согласен. Обязательно повидаюсь с ним.

— По словам Чика, — проговорил Энглиш, — Морили признался. Что с ним теперь будет?

— Он обвиняется в попытке убийства. И нужно добиться его осуждения, Ник. К счастью, я привел с собой несколько репортеров. Комиссару не удастся замять дело. Теперь эта скотина долго посидит на привязи.

— В сущности, все кончилось как нельзя лучше. Правда, в городе сейчас найдется несколько разочарованных. Райс, вероятно, даже пролил несколько слезинок.

— Еще бы! Он был совершенно уверен, что на этот раз прикончит тебя. Одно нехорошо. Вся история, к несчастью, получит огласку. Не удастся замолчать действия Роя.

Энглиш пожал плечами, что вызвало у него гримасу боли.

— Проклятье! Мне еще очень больно, — проговорил он, стараясь принять более удобное положение. — Что же, раз нельзя избежать… — продолжал он. — Впрочем, теперь мне совершенно безразлично, Сэм.

— Ты говоришь серьезно? — удивился Крайл.

— Совершенно серьезно. Но не рассчитывай на легкую жизнь и сперва хорошенько подумай. Тебе придется бросить свою адвокатуру, но то, что я тебе предложу, стоит этого. Я соглашусь на двадцать пять процентов дохода и оставлю тебе дело, если ты согласишься.

— А как же ты? Ведь в этом бизнесе вся твоя жизнь, Ник. Ты не можешь бросить его так.

— Эти двадцать пять процентов дадут мне достаточно денег. Мне хочется путешествовать, повидать мир. А когда мне надоест, я начну с нуля. Знаешь, Сэм, самые лучшие дни моей жизни — те, когда у меня еще ничего не было, когда я только начинал дело. Так что я постараюсь снова попасть в эту атмосферу. Я ухожу, это решено.

Крайл встал.

— Ладно. Я должен подумать. Правда, мне кажется, что и думать тут нечего. Мне нужно только поговорить с Элен, и тогда я дам согласие.

Немного позднее, днем, — Энглиша посетил Леон.

— Пришел поглядеть, как идут твои дела, — сказал Эд, пожимая руку друга — Мне нужно возвращаться в Чикаго. Думаю уехать сегодня. Я тебе больше не нужен?

Энглиш отрицательно покачал головой.

— Нет, наверное. Спасибо за все, что ты сделал для меня. Как только вернусь в контору, сразу же вышлю тебе чек. Мы неплохо справились, не так ли?

— Неплохо, — согласился Леон. — Если бы ты видел фликов, их рожи, когда Лоис появилась с магнитофонной записью!

— Я только не понимаю, почему она ни разу не пришла повидать меня. Все навестили меня, кроме нее.

Леон рассмеялся.

— Ты что, думаешь твое дело идет само по себе, пока ты валяешься в постели? Ты, видно, забыл, что сегодня вечером новый спектакль? Лоис работает по двадцать часов в сутки! У бедной девочки нет времени даже на то, чтобы попудрить носик!

— О! Будь он проклят, этот новый спектакль! — со злостью сказал Ник. — Мне наплевать на него. Я хочу ее видеть!

— Придет! Она говорила, что собирается зайти сюда вечером, перед театром. Ты должен быть ей благодарен. Она делает твой бизнес.

— Да, согласен, — ответил Энглиш. — Но ей пора сменить занятие.

— Это твое дело, Ник… А теперь мне пора бежать. До скорого, старина. У тебя было достаточно переживаний — хватит до конца твоих дней.

После ухода Леона Чик смущенно спросил:

— Это правда, патрон, что вы покидаете бизнес?

— Да, меня ждет другое дело, совершенно неотложное. Дело, которое займет у меня самое светлое время моей жизни и которому я посвящу долгие годы.

Чик широко раскрыл глаза.

— А для меня там найдется что–нибудь?

Энглиш покачал головой.

— Не думаю, — весело ответил он. — Это сугубо личное. Я собираюсь жениться и поехать путешествовать.

Выражение изумления на лице Чика показалось Энглишу таким смешным, что он громко расхохотался.

Патрик Квентин, Жак Робер, Джонатан Латимер Он и две его жены, Кто-то за дверью, Леди из морга

ПАТРИК КВЕНТИН ОН И ДВЕ ЕГО ЖЕНЫ

Глава 1

Самым удивительным во всем этом было то, что именно тогда мне вспомнилась Анжелика. В тот вечер я был с женой и Фаулерами в театре. После спектакля Пол и Сандра зашли к нам пропустить по стаканчику, а потом я отвез их в Гринвич-Виллидж [Гринвич Виллидж - район Нью-Йорка, являющийся центром артистической богемы (Здесь и далее примечания переводчика)]. Понятия не имею, почему именно тогда, отвозя их, я подумал об Анжелике. Минули многие месяцы, может быть, даже годы, как я излечился от того, что было; к тому же сегодняшний вечер ничем не мог напомнить мне тот бурный "европейский" период моей жизни, когда Анжелика была моей женой и - как мне тогда казалось - единственной в моей жизни любовью. Пол и Сандра знали ее именно по тем временам, причем у Пола, как мне всегда казалось, несмотря на блестящую карьеру и важное положение, которого он добился, до сих пор сохранилось что-то от беззаботной веселости Анжелики. Но ведь с Полом я виделся часто, и он никогда не будил во мне мысли о моей первой жене. Скорее во всем была виновата атмосфера Гринвич-Виллиджа. Хотя мы никогда не жили здесь вместе, именно Виллидж был самым подходящим местом для Анжелики. Да, наверное, именно потому она так живо возникла перед моими глазами, как сети бы только вчера бросила меня и моего сына там, в Портофино [Портовый городок в Провансе (Франция).], уехав с Кэролом Мейтлендом

И вдруг - это уж совсем невероятно! - я увидел ее из окна автомобиля, словно духа, вызванного на спиритическом сеансе Она стояла на тротуаре возле серого, обшарпанного дома на Западной Десятой улице и расплачивалась с водителем такси.

Только глубокое изумление, потому что ничем иным это просто не могло быть, явилось причиной того, что я остановил машину и выскочил, чтобы поздороваться с ней. Такси как раз отъехало, а Анжелика стояла и что-то искала в своей сумочке.

- Хелло, Анжелика! - окликнул я ее.

Одной из характерных черт Анжелики было то, что она никогда не показывала удивления. Она только взглянула на меня своими огромными глазами и сказала'

- О, Билл… Билл…

Прежде, сразу же после развода и в начале моего второго супружества, я тысячи раз старался представить себе такую встречу, и мне всегда казалось, что это будет Великий Момент, исполненный драматического напряжения. Но теперь, когда Анжелика стояла передо мной, она не будила во мне никаких чувств

- А я не предполагал, что ты в Нью-Йорке, - сказал я.

- Я приехала только неделю назад

Я не допытывался, относится ли этот срок и к Кэролу Мейтленду.

- Ты вышла вторично замуж?

- Нет, не выходила.

Она повернулась, намереваясь уйти, и только тогда, в свете фонаря, я смог лучше рассмотреть ее. Она была так же прекрасна, как и прежде. Я всегда считал, что она самая красивая женщина, из всех, которых я встречал в жизни. Поразительным было то, что на ее лице отсутствовали столь типичные для Анжелики беззаботность и уверенность в том, что она лучше всех знает, что ей нужно. Она выглядела больной и встревоженной

- Ты неважно себя чувствуешь? - спросил я

- Да, мне не по себе. Я недавно перенесла грипп. Вообще-то мне не следовало еще выходить, но я была должна.

Наконец Анжелика обнаружила в сумочке ключ, который все время искала.

- Ты живешь в этом доме?

- И да и нет. В сущности, это квартира какого-то приятеля Джейми. Сейчас он отдыхает в Мексике и на это время сдал мне свое жилище.

- Ты живешь здесь одна?

- Да Джейми предпочитает жить в восточном районе, там он чувствует себя свободнее. - Анжелика старательно избегала моего взгляда. - Джейми - писатель, - пояснила она, - и переживает теперь неудачный период. Но я уверена, что это пройдет и он напишет что-нибудь по-настоящему стоящее.

Я подумал, что Анжелика, в сущности, ничуть не изменилась. Или она никогда не перерастет эту манию преклонения перед очередным литературным гением? Ведь даже я не вылечил ее от этого… И Кэрол Мейтленд тоже.

Я почувствовал легкую неприязнь к этому Джейми, хотя вообще-то мне до него не было никакого дела.

Анжелика стояла передо мной с ключами в руке. Она не приглашала меня зайти, но и не обнаруживала желания попрощаться. Сухим, безразличным тоном она спросила:

- Думаю, ты уже бросил писать?

- Угадала. Я действительно теперь ничего не пишу. Понял, что из меня никогда не получится хороший писатель.

Анжелика играла с ключами, легонько подбрасывая их. Я заметил на среднем пальце ее правой руки перстень с гранатами, уложенными в форме дельфина. Это было обручальное кольцо моей матери, которое я подарил Анжелике шесть лет назад, перед нашей свадьбой. Вид кольца и то, что она продолжает его носить, совершенно выбили меня из колеи. Анжелика продолжала говорить все тем же безучастным тоном:

- Я слышала, ты женился на Бетси Коллингхем, это правда? Кажется, я читала в газете о вашем обручении.

- Да. Это правда. Я руковожу отделом рекламы.

- Руководишь… чем?…

Анжелика покачнулась, и у меня мелькнула мысль, не пьяна ли она, но я помнил, что она никогда не пила больше одного коктейля - да и то в самых исключительных случаях.

- И ты счастлив, не так ли? Потому что это самое важное. То есть я хотела сказать, что…

Она покачнулась так сильно, что упала бы, если б я вовремя не подхватил ее. Тело ее было горячим и безвольным - я чувствовал это через рукав ее плаща.

- Но ты совсем больна! - воскликнул я обеспокоенно.

- Нет, это ничего, это сейчас пройдет. Просто недолеченный грипп. Извини меня, Билл.

- Ты должна немедленно лечь. Давай, я провожу тебя домой, - сказал я, вынимая из ее руки ключи.

- Нет… нет… В самом деле… Я сейчас…

Я помог ей подняться по лестнице и отпер застекленную входную дверь. Квартира находилась на четвертом этаже; прямо с лестничной площадки мы попали в маленькую прихожую, а оттуда - в гостиную со стенами цвета лососины. Там не было никакой мебели, кроме разболтанного стола и смешного викторианского кресла, украшенного оленьими рогами - довольно странная идея. Через открытую дверь видна была спальня и разбросанная одежда Анжелики.

Она тяжело опустилась в кресло, а я пошел в спальню и принес ей оттуда пижаму.

- Ты сможешь сама раздеться? - спросил я.

- Конечно… и прошу тебя, Билл… В самом деле в этом нет необходимости!

Из спальни я прошел в кухню, совмещенную с ванной. На столе валялись банки из-под джема и грязные тарелки. Когда мы расставались, Анжелика категорически отказалась взять у меня деньги. Однако, я знал, что незадолго до нашего развода она унаследовала что-то после смерти своего деда. Я подумал, что сейчас она скорее всего сидит без денег.

Когда я вернулся в спальню, Анжелика уже лежала в постели в пижаме, застегнутой под самый подбородок. Она была похожа на усталого, беспомощного ребенка… на нашего сына Рики.

- Может, вызвать врача? - спросил я.

- Нет, нет! Врач мне не нужен! Я чувствую себя нормально.

Она слабо улыбнулась и добавила:

- А теперь уходи, Билл, пожалуйста! Спасибо тебе за все, но нам не следует устанавливать дипломатические отношения…

Анжелика откинулась на подушки. При этом движении ее пижама приоткрылась. Я увидел шею, покрытую синяками. Подушки лежали неровно, неудобно, и я приподнял ее голову, чтобы их поправить. Когда я взялся за угол подушки, моя рука наткнулась на что-то холодное и твердое. Через секунду я уже держал в руке кольт сорок пятого калибра. Я не верил своим глазам. Пистолет у Анжелики! Она всегда была настолько лишена всякой театральности, что вид пистолета под подушкой удивил меня так же, как если бы я обнаружил в ее постели маленького леопарда.

- Зачем ты его здесь держишь? - спросил я.

Она не заметила, что я вынул пистолет. Услыхав вопрос, она повернулась в мою сторону и сделала слабое движение той рукой, на которой носила мое кольцо, как если бы хотела отобрать у меня оружие.

- Дай сюда, - сказала она.

- Зачем тебе пистолет?

- Тебя это не касается! - сказала она неприязненно. - Просто он мне нужен.

Я снова взглянул на ее шею. Анжелика поймала мой взгляд и подняла руку, чтобы застегнуть пуговицу, однако я опередил ее и сильнее распахнул пижаму. На всей шее Анжелики были видны огромные сине-черные синяки.

- Тебя кто-то хотел задушить? - спросил я.

- Билл, прошу тебя…

- Когда это было?

- Ах, я не помню… может, несколько дней назад. Ничего серьезного. Просто он был пьян. Видишь ли, он…

- Кто он? Этот твой Джейми?

- Да.

- И ты не обращалась в полицию?

- Разумеется, нет.

В этот момент в кухне раздался звонок. Звонивший не отрывал пальца от кнопки.

- Он будет так звонить всю ночь, - сказала Анжелика усталым голосом.

- Джейми?

Она кивнула.

- Я не хотела, чтобы он приходил сюда. Я вышла из дому, чтобы встретиться с ним в баре… Но он не пришел. Я могла бы догадаться, что он заявится сюда!

- Сейчас я избавлю тебя от него, - сказал я.

Маска, которую она с таким усилием старалась удержать на лице, внезапно исчезла. Ее гордость, ее неприязнь, чувства, которые она ко мне питала, - все это теперь не имело никакого значения.

- Умоляю тебя, Билл, объясни ему. Скажи, что я ждала его в баре, что я больна… что не могу с ним увидеться. Во всяком случае не сегодня.

Бьющий по нервам звонок на секунду прервался, но только для того, чтобы возобновиться снова. Положив пистолет на постель, я вернулся в гостиную. Голос Анжелики догнал меня:

- Не делай ему ничего плохого, Билл. Это не его вина. Ему вернули рукопись, над которой он работал два года. Поэтому, если он немного пьян, не обижайся на него. Он мне нужен! Он любит меня по-своему…

Любит ее по-своему! Я не хотел больше ничего слышать. Это было слишком пошло. Я спустился вниз. Через застекленную входную дверь я увидел мужчину; опершись о стену, он держал палец на кнопке звонка. Я отворил дверь, подошел к нему и оттолкнул в сторону. Он покачнулся, утратил на какой-то миг равновесие, но тут же снова выпрямился.

В свете маломощной лампочки над дверью ему можно было дать не более девятнадцати лет. И хотя он был пьян, я должен был признать, что передо мной один из самых красивых парней, каких я когда-либо видел. У него были вьющиеся черные волосы и такие же черные глаза. Я представил себе его вместе с Анжеликой, и во мне пробудились какие-то остатки дремлющей в неведомых уголках моей души абсурдной ревности.

- Я прошу вас немедленно уйти отсюда, - сказал я. Он продолжал смотреть на меня, хлопая глазами и покачиваясь. Потом он отодвинулся от меня и снова прижал пальцем кнопку звонка.

Я схватил его за плечо и резко развернул в свою сторону. Он бросился на меня и попытался ударить. Я отступил на шаг в сторону, а когда он хотел миновать меня и войти в квартиру, съездил ему по физиономии, от чего он тяжело повалился на порог.

Я смотрел на поверженного Джейми, а сердце в моей груди билось в триумфальном ритме победы.

Однако я тут же подумал, что не смогу его так оставить. Я вышел из холла на улицу. Как раз в эту минуту перед домом остановилось такси, из которого вышла какая-то женщина. Я махнул рукой водителю и вернулся к Джейми. Я вывернул карманы его плаща и обнаружил бумажник с более чем скромным содержимым - в нем было всего три доллара. Я вынул деньги, а бумажник сунул обратно в карман.

В это время приехавшая на такси женщина вошла в холл. Это была высокая блондинка с большими нагловатыми глазами.

- Ой!… Мальчики… мальчики! - сказала она. - Это плохая игра.

Она вынула ключ и начала подниматься по лестнице, а я за это время успел поднять Джейми и поставить его на ноги. Он уже пришел в себя, но все еще был оглушен. Я усадил его в такси и, назвав водителю какой-то адрес в Бруклине, вручил ему десятидолларовый банкнот.

- Пожалуйста, не позволяйте ему вылезти, пока не доставите на место, - попросил я таксиста. - Дома его ждет старушка-мать.

Когда я снова вернулся в квартиру, Анжелика продолжала лежать в кровати, но пистолет исчез.

- Ты ничего ему не сделал? - спросила она.

- Нет, - сказал я. - Успокойся, я ничего ему не сделал.

Я рассказал ей немудреную историю, придуманную, когда я поднимался по лестнице, как мне удалось уговорить его перестать скандалить и вернуться домой. Не знаю, поверила ли она, но мне это было совершенно без разницы.

- Я не хотела вмешивать тебя во все это, - сказала она. - Правда, не хотела. Ни за что на свете. Но… если бы ты его знал! В сущности, он очень порядочный парень Просто он очень несчастлив. Да, просто несчастлив. Джейми…

Вдруг она начала плакать, уткнувшись лицом в подушку

- Анжелика… - сказал я робко.

- Уходи, - ответила она, приподнимаясь. Ее лицо так переменилось, что мне показалось, будто я вижу совершенно чужую женщину - Возвращайся к яхтам Коллингхема, к его "кадиллакам"!

Чары рассеялись немедленно. Здесь не было ничего моего. Даже не оглянувшись, я вышел из спальни в гостиную, бросил на столик ключи и выбежал на улицу.

Я чувствовал себя так, словно чудом избежал катастрофы.

Глава 2

Когда я, наконец, вернулся домой на Бикмен-плейс, шел второй час ночи. Бетси в очках на носу лежала в постели. Увидев меня, она сняла очки и улыбнулась. Всю жизнь она считала себя безобразной и заявляла, что если кто-нибудь захочет жениться на ней, то исключительно ради ее состояния. Это просто было ее навязчивой идеей, от которой она страдала, пока на ней не женился я.

При виде Бетси и ее теплой улыбки, я ощутил внезапно захлестнувшую меня волну нежности.

Она не спросила меня о причине моего позднего возвращения. Бетси всегда подчеркивала мое право на полную независимость и свободу. Делала она это потому, что Коллингхемы были просто непристойно богаты, а я работал в их отделе. Она не хотела дать мне почувствовать, что она дочь моего шефа.

- Рики еще не спал, когда я вернулась из театра, - сказала она. - Элен никак не могла с ним справиться. Мне пришлось петь ему, пока он не заснул.

Возвращаясь на автомобиле домой, я решил рассказать ей все об Анжелике, потому что до этого я ничего не скрывал от Бетси. Однако теперь, когда я начал раздеваться, все это показалось мне далеко не столь простым. Я знал, что Бетси всегда чувствовала себя уязвленной красотой Анжелики, которую я когда-то так сильно любил. Знал я также, что в глубине души она все время боится, что Анжелика как мать Рики когда-нибудь захочет отобрать его. Бетси не могла иметь детей, Рики она любила столь же искренне, как и меня. В конце концов я убедил себя, что нет необходимости упоминать о моей встрече с Анжеликой, тем более, что я ее, по всей вероятности, никогда больше не увижу.

Я лег в постель, и мы начали говорить о завтрашней встрече с моим тестем и о Фонде борьбы с лейкемией имени Бетси Коллингхем, который Бетси основала после смерти матери, умершей от белокровия. Когда мать Бетси скончалась, ее отец решительно и безжалостно перенес всю свою любовь на младшую дочь, Дафну До замужества Фонд был единственной вещью на свете, интересовавшей Бетси; теперь же он уступил первое место мне и Рики.

Сейчас приближалось время весеннего отчета комитета Фонда, и наша завтрашняя встреча с Си Джей должна была иметь весьма существенное значение, поскольку Бетси и Пол Фаулер, выполняющий там обязанности директора, собирались начать новый финансовый год, рассчитывая на солидный чек Си Джей. Бетси отдавала себе отчет в том, что этот орешек будет не легко раскусить, поскольку ее отец, финансовый магнат, столь же капризный, сколь и деспотичный, умел выскальзывать из подобных ловушек. В глубине души Бетси была, однако, убеждена, что дело это удастся, и настроение у нее было отличное.

Ее радость была так заразительна, что вскоре я совершенно забыл об Анжелике и Западной Десятой улице. Я был у себя дома, а рядом со мной была жена, которую я любил… В прекрасном настроении я заснул.

Мне приснилась Анжелика. Это был какой-то жуткий кошмар, от которого я проснулся с неистово бьющимся сердцем. Рядом со мной спокойно спала Бетси. Но продолжение моего сна было очень реальным, и внезапно этот контраст между моим счастливым существованием и путанной жизнью Анжелики показался мне ужасным. Вопреки моей воле наши совместно прожитые годы, теперь снова стояли перед моими глазами, словно страницы забытой рукописи, найденной на дне старого сундука.

Все началось очень невинно, когда я после демобилизации закончил оплаченное ВМФ Соединенных Штатов обучение в университете. Билл и Анжелика! Прекрасная, темпераментная дочь овдовевшего профессора английского языка Клакстонского университета. Вся наша жизнь перевернулась благодаря "Жару Юга". Я написал этот первый роман меньше чем за шесть месяцев. Непонятно, каким чудом некое издательство выразило готовность выпустить "Жар Юга" в свет, после чего мы с Анжеликой поженились. Когда на меня посыпались еще менее ожидаемые восторги со стороны критики, когда роман был куплен для экранизации в Голливуде, мы отряхнули с ног своих пыль маленького Клакстона в штате Айова и отплыли завоевывать Европу. После фантастического шестимесячного путешествия по Испании, Италии и Франции мы сняли маленький домик в Провансе. Там должна была начаться наша богатая событиями новая жизнь.

Я уже много лет не думал об этом доме, однако сейчас, когда я лежал без сна, воображение каким-то образом перенесло мою кровать в тот прованский домик. Это не Бетси, а Анжелика, спокойно дыша, спала возле меня. Теплая рука лежала в моей руке. Я был уверен, что это рука Анжелики.

- Ты не спишь, дорогой? - спросила Бетси.

- Нет.

- Что-нибудь случилось?

- Нет, девочка.

Рука жены легонько сжала мои пальцы. Я продолжал вспоминать все, что произошло за первый год нашего пребывания в Провансе. Анжелика родила сына, нашего Рики, а я произвел на свет половину моего второго романа, которую затем изодрал в клочья. В течение следующих двух лет я с тем же результатом брался за новые книги и каждый раз в конце концов отправлял рукопись в корзину, переживая последовательно периоды озлобления, возвращения надежды и откровенной паники.

Наконец под предлогом того, что мне необходимы стимулы для работы, мы начали таскаться с места на место. Я просиживал до поздней ночи в различных бистро, а Анжелика терпеливо торчала там со мной. Рики в это время спал в отеле под опекой французской горничной. В тот год вокруг Анжелики крутилось несколько представителей международной золотой молодежи, из числа которых особо выделялся молодой литератор Кэрол Мейтленд. Он был еще больше, чем я, убежден в своем незаурядном писательском таланте. Анжелика, однако, игнорировала их заигрывания и вела себя так, словно всем миром для нее был я. Для меня же, не имевшего в жизни ничего, кроме ее любви, "она была столь же необходима, как воздух и вода.

И наступил день, когда все кончилось. Мы находились в то время вместе с Кэролом Мейтлендом в Портофино, когда туда явился на яхте мультимиллионера К. Дж. Коллингхема мой коллега по службе на флоте, очаровательный и богатый Пол Фаулер. С ним была Сандра - они только что вступили в брак. Никогда до того времени я не имел случая побывать в обществе столь богатых людей; невероятная самоуверенность американского набоба, покорителя мира, ужасно мнеимпонировала, но одновременно я еще глубже осознавал собственное ничтожество. Все это общество уже с неделю развлекалось в Портофино, когда однажды вечером я явился на яхту один, без Анжелики, которая осталась с Рики в отеле. Так случилось, что великий Си Джей выкопал где-то экземпляр моего романа "Жар Юга" и развлекался чтением его. С обычной для богатых людей бесцеремонностью он не дал себе труда узнать, что я являюсь автором этого романа, и начал достаточно крепко подшучивать и над автором, и над его творением. Это была последняя капля, переполнившая чашу. Покинув после обеда яхту Коллингхемов, я засел в каком-то портовом кабаке и основательно там надрался. В соответствующем настроении я, пошатываясь, добрел до отеля. Помню, как, взбираясь по крутой лестнице к двери нашего номера, я думал о том, что если бы на свете не было Анжелики, я охотно пустил бы себе пулю в лоб.

Я включил свет в нашей маленькой, скудно меблированной спальне; Рики лежал на своей кроватке, но Анжелики нигде не было. Я нашел только листок, на котором было написано несколько слов:

"Извини меня, Билл. Я уезжаю с Кэролом. Можешь начать дело о разводе. Рики оставляю тебе - я отказываюсь от всех прав на него.

Анжелика".

Даже сейчас, когда я лежал в темноте рядом с Бетси, горечь этой измены, совершенной несколько лет назад показалась мне такой же чудовищной и ничуть не притуплённой, как тогда, в маленьком гостиничном номере в Портофино. И я чувствовал, как во мне угасает волнение, вызванное сегодняшней встречей с Анжеликой. Не было, разумеется, смысла винить ее в чем-то - просто она пошла своей дорогой, а я - своей. Счастливым случаем было то, что моя дорога пересеклась с дорогой Коллингхемов и что с их помощью - а особенно с помощью Бетси, - я совершенно вылечился от Анжелики.

Я повернулся на кровати, чтобы коснуться плеча моей жены. Она спала. Я осторожно поцеловал ее, обнял ее плечи и спокойно заснул.

В настоящее время мое положение в издательском комплексе Коллингхема было еще более сложным и деликатным, чем обычно. Оказалась вакантной должность вице-председателя по делам рекламы, и старый Си Джей обещал ее одновременно мне и Дейвиду Маннерсу, который работал в фирме дольше меня и, разумеется, от всего сердца меня ненавидел как любимчика шефа.

Однако в действительности я вовсе не был его любимчиком, а то, что Бетси была моей женой, только ухудшало дело. Несмотря на то, что Си Джей лишь частично отдавал себе в этом отчет, его постоянно злили независимость и самостоятельность Бетси и ее успехи как на почве "Фонда борьбы с лейкемией", так и в супружестве. Я был глубоко убежден, что если бы я сделал какой-нибудь опрометчивый шаг или допустил какую-нибудь ошибку, он немедленно заявил Бетси: "Вот видишь? Разве я не говорил тебе? Вот результаты того, что серьезную работу поручили какому-то бумагомарателю только потому, что он твой муж".

На следующее утро ситуация стала еще более напряженной. Дейвид Маннерс был вызван его величеством единожды, а я - даже два раза. Я был убежден, что Си Джей упомянет о вице-председательстве. Однако каждый раз он как-то откручивался от этого вопроса. В первый раз он вызвал меня, собственно говоря, без всякого повода; а когда я предстал перед ним вторично, он сидел, усмехаясь, за своим огромным письменным столом. У него был широкий рот и блестящие выпученные глаза, что придавало ему сходство с жабой.

- Я как раз вспомнил, - начал он, - что это вроде бы сегодня Бетси собирается зайти ко мне, чтобы подоить меня во благо ее проклятой благотворительности.

Он великолепно знал, как я отреагирую на его слова, так как Си Джей всегда знает, что и с какой целью он делает. Он разработал свою собственную систему испытания людей, держа их в состоянии неопределенности. Если бы я не знал его так хорошо, я охотно прикончил бы его в эту минуту.

- Я надеюсь, что и ты придешь, - сказал он. - Мне пригодится любая моральная поддержка. Ох, уж мне эти занудные бабы! Я боюсь их, как огня!

- А как же, - ответил я спокойно. - Мы собираемся прийти вдвоем.

- Это отлично, мой мальчик. И, Бога ради, скажи своей женушке, чтобы она воздержалась от всех этих возвышенных разговоров, пока я не съем обед. Такие вещи фатально действуют на мое пищеварение. Итак, точно в семь?

Мы явились в Ойстер-Бей точно в семь в полном параде, хотя до этого должны были еще заскочить за Полом и Сандрой, машина которых была в ремонте.

Меня очень радовало, что Пол тоже будет на этом обеде.

По странной иронии судьбы Бетси именно в те минуты, когда она больше всего зависела от поддержки отца, становилась удивительно неловкой и скованной, да и на меня чопорная, исполненная великолепия атмосфера этого дома действовала угнетающе. А Пол великолепно умел сочетать в себе легкий цинизм с детской беззаботностью и юмором - все это привлекало меня к нему еще во времена нашей совместной службы на флоте. Он являл собой великолепное противоядие в отношении Си Джей. Этот калифорниец, происходящий из очень старой и богатой семьи, был возможно, единственной особой, позволяющей себе подшучивать над старым Си Джей, который не только сносил такие шутки, но даже любил их. Кроме того, Си Джей питал слабость к Сандре, эффектной и очень красивой жене Пола. Это была симпатия старого знатока и женолюба.

- Скажу тебе, Билл, под большим секретом, - заявил мне Пол, - как старому другу и испытанному товарищу, что Сандра создана не из плоти и крови, а из самого дорогого пластика А кем? Коварной рекламной братией ваших журналов. С какой целью? Чтобы она являла собой самую совершенную и самую очаровательную вешалку для норок и драгоценностей, а также для перевозки всего этого в "кадиллаке". Я же, бедный, обычный смертный, должен ей все это доставлять. Пожалей меня, Билл, старина! Право же, следовало бы скорее создать Мехо - Бижу - Авто - Фонд имени Сандры Фаулер!

Этот вечер ничем не отличался от всех других вечеров у Си Джей: слишком много прислуги, слишком много еды, слишком много напитков и ужасно много… Дафны.

Дафна Коллингхем, младшая дочь Си Джей, девушка девятнадцати лет, была самой разболтанной соплячкой, какую мне только доводилось видеть. Разумеется, во всем был виноват Си Джей. Если бы он не обожал ее так слепо и некритично, если бы не вбивал ей постоянно в голову, что любой мужчина должен почитать за честь лечь перед ней ниц, она была бы вполне милой девушкой. Во всяком случае она была очень красива: у нее были огромные голубые глаза и грива рыжих волос. Может быть, она даже была по-своему добра и великодушна, но только "по-своему", то есть при условии, что это не требовало от нее какого-либо беспокойства.

В тот вечер за обедом она сидела рядом со мной, в силу чего именно я оказался мишенью для ее достаточно нелепых обольстительных трюков. Она всегда старалась очаровать меня, и я великолепно знал, что делает она это главным образом потому, что хочет досадить Бетси. Эта черта ее характера страшно раздражала меня. С первой минуты моего соприкосновения с Коллингхемами Дафна старалась подчеркнуть, что она красавица, а Бетси - скромная серая мышка. Я здорово злился на нее за это, так как даже сейчас Бетси была весьма чувствительна к подобным вещам.

Си Джей в минуты, свободные от ухаживания за Сандрой, мурлыкал, как кот, с немалым удовольствием поглядывая через широкий стол на свою любимицу Дафну. Но и Пол, искушенный политик, все время любезничал с ней, умело выставляя ее в самом выгодном свете. Все это отодвигало Бетси в тень. Временами я старался поднять ее настроение, посылая ей улыбку, на которую она с благодарностью отвечала. Однако я знал, что Бетси чувствует себя несчастной.

До сих пор никто ни словом не обмолвился о Фонде. Только позже, когда мы, мужчины, отдав должное старому портвейну и сигарам, присоединились к дамам в гостиной, Полу удалось блокировать Дафну и усесться с ней в отдаленном уголке, тогда как я расположился на софе рядом с Сандрой, в результате чего Бетси и ее отец оказались в какой-то мере изолированными от остального общества. Но даже и в этих условиях Си Джей старался затруднить ситуацию со всем коварством, на какое был способен. Однако Бетси мобилизовала всю свою отвагу и начала заранее подготовленную речь. Си Джей немедленно прервал ее.

- Дорогая Бетси, - сказал он, - прошу тебя избавить меня от этих возвышенно-занудных тирад… У меня нет никаких иллюзий относительно цели, которую ты перед собой поставила. Да и ты наверняка не думаешь, будто фейерверк твоего красноречия может склонить меня к благоприятному решению.

Си Джей построил свою речь свободно и аргументированно. При этом он усмехался широкими жабьими губами и вертел в пальцах ножку хрустальной рюмки. Он поведал Бетси, что в отношении финансов каждый человек должен рассчитывать только на себя. Он напомнил ей также, что с момента основания Фонда именно он, Си Джей, почти исключительно финансировал его развитие. Бетси, которая заслуженно гордится расцветом своего дела, должна однако понимать, что не может всегда рассчитывать на великодушие отца.

Я слушал эту лекцию с негодованием. Его доводы были не только неприятными, но и абсолютно лживыми. Бетси основала Фонд исключительно на деньги, полученные ею в наследство после смерти матери; она сама занималась его организацией. К отцу она обращалась только за ежегодной дотацией и соответствующей рекламой в каком-нибудь из журналов Коллингхема. Си Джей знал об этом так же хорошо, как и я.

В противоположном углу гостиной Пол, склонившись над Дафной, что-то шепнул ей на ухо. И почти сразу же они оба присоединились к нам. В этот момент Си Джей как раз закончил свою проповедь:

- Итак, дорогая, тщательно взвесив все обстоятельства, я пришел к выводу, что в этом году ты должна доказать, что великолепно сумеешь справиться с этим сама, без чьей-либо помощи!

Лицо Бетси не отражало никаких чувств, однако я в полной мере осознавал, как хитро нанес ей удар Си Джей. Я был так взбешен, что начал что-то говорить в защиту Бетси. В ответ на это Си Джей недовольно наморщил лоб. Во время моего выступления я перехватил отчаянный взгляд Пола и умолк, смущенный и сбитый с толку. Последовала долгая минута гнетущего молчания.

- Па! - воскликнула вдруг Дафна. - Неужели ты в самом деле не хочешь ничего дать бедной Бетси на ее Фонд?

- Нет, котеночек! Пусть справляется сама!

- Ах, но почему, мой старый котище? - Дафна хихикнула и, сев отцу на колени, обвила руками его шею. - В самом деле, - продолжала щебетать она, - я никогда в жизни не слышала ничего более бессмысленного! Бедная старая Бетси! Что она имеет в жизни, кроме этого своего занудного Фонда? А ведь ты знаешь, па, что без твоей помощи все это пойдет прахом и Фонд обанкротится! Как ты можешь быть таким жестоким?

Бросив быстрый взгляд на Бетси, она потянула отца за ухо. Выходка Дафны была продиктована в равной мере желанием похвастаться своей властью над старым миллионером и вполне искренним намерением помочь сестре. Я чувствовал себя глубоко задетым, и чувство это еще более усилилось, когда по выражению лица Си Джей я понял, что он намерен уступить любимой дочери. Его щеки порозовели, губы, казалось, стали еще толще; он захохотал, явно наслаждаясь поведением Дафны.

Не прошло и четверти часа, как он соблаговолил сойти с амвона, с которого провозглашал проповедь о "стоянии на собственных ногах", и подписал чек, не преминув, однако, добавить: "Это в последний раз, только чтобы доставить удовольствие моему котеночку".

Когда он вручал чек Бетси, я заметил в его глазах блеск злобного удовлетворения и еще раз удостоверился, каким великолепным актером является этот человек. Как его велеречивые поучения в адрес Бетси, так и шутливо-отеческое отношение к Дафне, были только игрой, извращенным, затейливым капризом миллионера. Он с самого начала решил дать Бетси этот чек; дело заключалось лишь в том, чтобы как можно сильнее унизить ее и использовать Дафну, чтобы уладить дело наиболее мучительным для Бетси способом.

В такие минуты атмосфера дома Коллингхемов просто давила меня, а потому остальная часть вечера - во всяком случае так мне казалось - прошла весьма натянуто. Только Си Джей пребывал в отличном настроении - ситуация явно развлекала его. К счастью, он имел обыкновение рано ложиться спать, так что в десять тридцать мы уже разошлись.

Когда я надевал пальто, Дафна потянула меня в сторону и с победоносной улыбкой показала мне двадцатипятицентовую монету.

- Пол поспорил со мной на четверть доллара, что мне не удастся умилостивить старого Си Джей. Признайся, Билл, ловко я это устроила, а?

Ее длинные, густые ресницы затрепетали.

- Я собираюсь завтра в город, - добавила она. - Теперь, когда я спасла Фонд, столь обожаемый Бетси, она могла бы по меньшей мере в виде компенсации одолжить мне тебя на завтрашний ленч.

Ленч в обществе Дафны означал очень долгое и изматывающее мероприятие. Однако я знал, что если я попробую открутиться от этого, то еще более осложню Бетси ее и так не простые семейные отношения.

- Ну конечно! - ответил я.

В автомобиле Бетси была просто чудесной. Она ни словом не обмолвилась ни о моей неудачной попытке поддержать ее, ни о том, насколько глубоко уязвил ее Си Джей. Я знал, что ее гордость не позволит ей сделать это. Пол тоже был очень мил. Он ничего не сказал о своем пари с Дафной и предпочел рассматривать все случившееся просто как исключительно удачно осуществленную сделку.

Фаулеры первоначально намеревались завернуть к нам на выпивку, однако когда мы добрались до Бикмен-плейс, Сандра вдруг заявила, что у нее разболелась голова. После каждого вечера, на котором не она была объектом всеобщего внимания, у нее начинался приступ мигрени. Это был лучший способ реванша. Пол, как и всегда в своих отношениях к ней, был мягким и кротким, как ягненок.

- Моя бедная малышка! Ты, наверное, перетрудила свою очаровательную головку.

- Нет, Пол! - ответила она. - Это все мерзкие ликеры Си Джей.

Бетси вышла возле нашего дома на Бикмен-плейс, а я снова, как и вчера, поехал отвозить Фаулеров. На обратном пути я почувствовал себя угнетенным и подавленным. Даже после трех лет счастливой супружеской жизни с Бетси случались минуты, когда я особо остро осознавал, что Бетси и я, вопреки всем внешним проявлениям независимости, в сущности, являемся рабами Си Джей. И вообще весь этот день был для меня исключительно неудачным! В отношении моего вице-председательства все кончилось ничем; я вынужден был пассивно наблюдать, как Си Джей третирует мою жену… И ко всему этому мне предстоит ленч с этой чокнутой девятнадцатилетней девчонкой, на который она велела мне ее пригласить. Мне показалось, что меня - как и Сандру - охватывает непреодолимое желание стать какой-нибудь важной фигурой.

Я взглянул в окно и с удивлением сообразил, что нахожусь перед домом Анжелики.

Глава 3

Я прекрасно понимал, что с моей стороны крайне неразумно останавливаться перед домом Анжелики. И я отнюдь не старался убедить себя, что должен нанести Анжелике визит вежливости. Я даже не ощущал потребности снова увидеть ее. Просто под влиянием внезапного импульса мне захотелось сделать что-нибудь, что не имело бы никакой связи с семейством Коллингхемов, нечто такое, чем великий Си Джей мог бы быть недоволен.

Я припарковал машину возле дома, вылез, нажал кнопку у входной двери, а когда замок щелкнул, поднялся по лестнице. Дверь мне отворила Анжелика. Я ожидал увидеть больную, в лучшем случае начавшую поправляться после событий вчерашнего вечера женщину, но… меня ожидало нечто совершенно иное! Перемена была поразительной. Передо мной стояла Анжелика, одетая для выхода, в черном костюме, с желтым шарфиком на шее. Костюм ее не был ни новым, ни специально сшитым, но то, как она его носила, и ее великолепная, не имеющая изъянов красота не оставляли сомнений в том, что Сандра рядом с ней померкла бы, как свеча перед солнцем, а Дафна выглядела бы маленькой вульгарной выскочкой. Я вдруг, Бог знает почему, почувствовал себя счастливым.

- Проезжал мимо, - сказал я ей, - и заскочил узнать, как ты себя чувствуешь.

Выражение ее лица не изменилось ни на йоту при виде моего вечернего костюма. В ее глазах не было ни удивления, ни радости

- Может, зайдешь на минуточку? - спросила она равнодушно.

Я вошел следом за ней в старательно убранную гостиную. Дверь в спальню была открыта; я заметил, что и эта комната убрана. В моем настроении, вызванном поведением Си Джей, эта скромная квартирка, столь резко отличающаяся от великолепия, окружавшего меня лишь недавно, подействовала на меня успокаивающе.

Анжелика достала сигарету и закурила. Со мной она держалась официально, всячески избегая каких-либо намеков на наши прежние отношения.

- Вчера я вела себя как глупая истеричка, - сказала она. - И должна была произвести на тебя ложное впечатление.

- Ты произвела на меня впечатление больного человека

- Я говорю о Джейми… и что я страшно все преувеличила. Представила ситуацию ужасно мелодраматично - а на самом деле все обстоит не так. Я хочу прежде всего, чтобы между нами не было никаких недомолвок: мне не требуется твоя помощь. Я всегда сумею за себя постоять… если, конечно, возникнет такая необходимость.

- Неужели?

- Джейми, конечно, нелегкий человек, я готова это признать. Особенно, когда он выпьет хотя бы немного, а он пил уже с неделю. Но теперь он снова в форме. Он был здесь после обеда; чувствует себя прекрасно, и вообще все в порядке.

Ее неуклюжая попытка обелить Джейми и явное желание поскорее захлопнуть за мной дверь задели меня.

- Звучит, как сказка, - сказал я с иронией. - И как давно это длится? Или такое положение установилось еще с Кэролом Мейтлендом?

Анжелика была скорее удивлена, чем обижена моими словами.

- Я уже почти забыла, что Кэрол Мейтленд существовал когда-то на свете, - сказала она. - С Джейми мы познакомились два года назад в Поситано.

- Пожалуй, вполне достаточно времени, чтобы сделать из него порядочного человека, а?

- Ты хочешь сказать, что он должен на мне жениться? Нет, Джейми никогда не женится на мне… никогда! Пусть хоть сто лет пройдет! Он женится только на наследующей миллионы владелице собственной яхты и коллекции бриллиантов в сейфе своего папочки. Разве не это предел желаний всех литераторов… и экс-литераторов тоже?

Хотя я великолепно знал, что этот камешек брошен в мой огород с вполне определенной целью, я почувствовал ярость, ясно понимая, что с яростью опоздал на целых три года. Я всегда чувствовал себя обиженным судьбой, не позволившей мне сыграть финальную сцену тогда, в Портофино. Случай сделать это представился только сегодня.

- И для тебя достаточно связи такого рода?

- Вполне.

- Но меня тебе достаточно не было!

- Билл!…

- Теперь я, конечно, все понимаю. Вначале я тебе подходил. Еще бы! Известный американский романист - вполне приемлемый товарищ, чтобы шляться по Европе. Но я не был еще вполне на уровне, не так ли? Кэрол Мейтленд был лучше! Он стоял выше меня. Ну, а если речь идет о Джейми, то он, видимо, обошел на дистанции нас обоих! Я не пробовал тебя душить, например! Я старался содержать тебя и, разумеется, совершил самую банальную, самую примитивную ошибку, женившись на тебе!

Ее лицо сделалось белым, как бумага, однако мной овладело дикое желание причинить ей боль, задеть за живое, отплатить за все, что я из-за нее вытерпел. Теперь, спустя столько лет, когда все это не имело и не могло иметь никакого значения.

- Поздравляю!… Ты великолепно устроилась в жизни. Не удивительно, что ты бросила своего ребенка, а сейчас даже не сочла нужным спросить, как поживает Рики! Не удивительно, что…

Я не закончил фразу, заметив, что ее рука быстро направляется к моей щеке. Я успел ее перехватить и задержать в воздухе. Не менее минуты стояли мы лицом к лицу, словно два смертельных врага. Потом моя ярость развеялась, опала, как проколотый булавкой воздушный шарик.

- Прости меня, - сказал я. - Пожалуй, нужно идти…

- Да, Билл, иди. Так будет лучше.

Я смотрел на Анжелику, а она стояла передо мной - дурманяще прекрасная и непоколебимо упрямая. Уверенная в себе и в том, что все, что она делает, правильно.

- Если я когда-нибудь буду тебе нужен… - начал я.

- Ты не будешь мне нужен. Ни ты, ни кто-либо другой.

- И все же, если… Тогда позвони мне. Обещаешь?

- Ну, ладно. Обещаю…

Я наклонился и поцеловал ее в губы. Это должен был быть дружеский поцелуй, исключающий раз и навсегда какое-либо проявление страсти. Но тут ее губы крепко прижались к моим. Я испытал такое потрясение, как если бы меня внезапно пронзила электрическая искра. Я крепко обнял ее плечи и притянул к себе Долгую минуту мы стояли, прижавшись друг к другу. И почти одновременно разжали объятия.

Анжелика стояла передо мной и смотрела своими серыми загадочными глазами. Даже противный розовый фон комнаты не мог повредить ее красоте.

Постепенно мое физическое возбуждение начало угасать, а вместо него появилось чувство ненависти к Анжелике. Я от всей души желал, чтобы она попросила меня остаться: тогда я мог бы категорически отказаться и тем самым унизить ее. Однако она открыла передо мной дверь и сказала:

- До свидания, Билл.

- До свидания, Анжелика, - ответил я. Когда я возвратился домой, Бетси уже спала.

На следующий день около половины первого я ждал в своем кабинете Дафну. Секретарша доложила мне о каком-то мистере Джеймсе Ламбе. Я впервые слышал эту фамилию, однако он настаивал на личной встрече со мной. Я согласился его принять, и в следующую минуту в мой кабинет вошел… Джейми собственной персоной. Я немедленно узнал его. Он был совершенно трезв и, я должен с сожалением это признать, со своими вьющимися, блестящими, аккуратно причесанными волосами, в отлично сшитом костюме выглядел безупречно. Сейчас он напоминал молодого, популярного киноактера, звезду экрана с той разницей, что его бархатные черные глаза прямо-таки лучились интеллигентностью, а сексуальности у него было поменьше. К сожалению, мой кулак не оставил никаких следов на его физиономии. Под мышкой Джейми держал папку. Он сел без приглашения и сразу же начал говорить, называя меня "мистер Билл". Сперва он шутливо упомянул о нашем позавчерашнем поединке, после чего вынул из папки машинописный экземпляр своего романа и заметил, что я, вероятно, умираю от любопытства, желая познакомиться с его творчеством. Он заявил, что Анжелика рассказала ему все обо мне и что он даже читал "Жар Юга".

- Это отличный роман, мистер Билл, - сказал он, - очень жаль, что вы бросили писать.

С неописуемой самоуверенностью он положил роман на мой стол и начал осматривать кабинет. Его взгляд задержался на большом полотне Дюфи [Дюфи Рауль (1877-1953) - французский живописец, график, театральный художник. Для живописи Дюфи характерно подчеркнуть субъективное восприятие мира с тенденцией к воплощению жизнерадостно-праздничных сторон бытия.].

- Но, может быть, вы поступили разумно, - сказал он. - Атмосфера вашего кабинета здорово отличается от обстановки, в которой мы привыкли представлять литератора. - Он обнажил в понимающей улыбке свои неправдоподобно белые и ровные зубы. - Мистер Билл, расскажите мне что-нибудь о Коллингхемах. Старый Коллингхем - это вам не кто-нибудь! Я слышал, что его дворец в Ойстер-Бей просто фантастичен.

Именно в эту минуту в кабинет с громким смехом влетела Дафна в развевающихся норках.

С самой первой минуты моего знакомства с Дафной я причислил ее к типу агрессивных женщин. Она всегда хотела все загрести для себя. Сейчас, когда я представил ей Джейми, выражение алчности и желания заполучить его в собственность мелькнуло в ее взгляде. Почти с таким же успехом это мог быть дорогой браслет в витрине Картье. Переведя взгляд с Дафны на Джейми, я увидел в его глазах те же самые чувства.

Я сидел за столом и наблюдал, как эта пара, совершенно игнорируя мою особу, взаимно чарует друг друга. Наконец Дафна повернулась ко мне с ослепительной улыбкой.

- Билл, дорогой мой! Должна тебе сказать, что ты невыносимый зануда! Это твое важное заседание именно сегодня, когда мы договорились вместе пойти на ленч!

Никогда в жизни мне не приходилось видеть столь ловко заброшенный и не менее проворно схваченный крючок.

- Извините меня, мисс! - воскликнул Джейми, - Если вы свободны, я был бы счастлив…

- Ах, мистер Ламб! Вы настоящий ангел! - Дафна по-детски выпятила губы и обратилась ко мне с сожалением, которое не показалось бы искренним даже пятилетнему ребенку. - Ничего не поделаешь, Билл. По крайней мере, я не буду отягощать твою совесть.

- Вы можете не спешить с моим романом, мистер Билл, - добавил Джейми. - У нас есть время.

Они, как ураган, вылетели из моего кабинета.

Я от всего сердца развлекался, наблюдая за этой комедией, но, признаюсь, к этому чувству примешивалась и капелька злорадства. В мои обязанности ни коим образом не входило блюсти нравственность моей чокнутой свояченицы, а тем более следить за верностью дружка моей экс-супруги. Я спокойно съел ленч в обществе коллеги по издательству, попутно обсуждая с ним текущие редакционные дела.

В течение следующих недель я не думал ни о Джейми, ни о Дафне, ни даже об Анжелике. Мы с Бетси были очень заняты. Она совещалась с Полом по вопросам, связанным с деятельностью Фонда, а я корпел в издательстве, где коварный Си Джей продолжал играть в кошки-мышки со мной и Дейвидом Маннерсом. Так что я с немалым удивлением услышал как-то вечером вопрос Бетси, адресованный мне:

- А кто, собственно, такой, этот Джеймс Ламб? Сегодня Дафна забежала на минутку в контору Фонда и восторгалась им. Она сказала, что это твой друг.

- Мой друг?… А, это один молодой литератор. Вообще- то я почти ничего о нем не знаю. Дафна познакомилась как-то с ним в моем кабинете.

- Но Дафна очень интересуется им. Взяла его с собой на последний уик-энд в Ойстер-Бей, где он совершенно очаровал папу. Дафна хочет, чтобы с ним я непременно познакомилась, и поэтому пришлось пригласить их к нам. На четверг. И Фаулеров. Тебя это устраивает?

- Вполне.

Бетси взглянула на меня, слегка нахмурив брови; в ее глазах был вопрос.

- Ты что-то имеешь против, не так ли?

Я вспомнил Джейми, пьяного, охваченного убийственной яростью, тогда, в холле дома на Западной Десятой улице, а потом потрясающее впечатление, которое произвело на меня прикосновение губ Анжелики.

- Нет, - ответил я. - Ничего против я не имею.

В четверг первыми к нам явились Пол с Сандрой, а за ними - Джейми с Дафной. Все прошло как по маслу. Джейми держался гораздо свободнее, чем я ожидал. Оказалось, что он родом из того же самого маленького городка в Калифорнии, что и Сандра. Их общие воспоминания о детстве привели Сандру в отличное настроение, чем Джейми сразу же завоевал симпатии Пола. Даже Бетси, всегда очень сдержанная в отношении людей, с которыми недавно познакомилась, была очарована Джейми, не говоря уже о Дафне, которая была на седьмом небе

После обеда Дафна отвела меня в сторону и сказала взволнованно:

- Ну… скажи сам, разве он не чудо? Билли, мой дорогой, любимый Билли, ты знаешь, что я выхожу за него замуж?

- Замуж? За Джейми?

- О, он еще ничего об этом не знает, но он уже на крючке, бедняжка. Мой дорогой, мой славный Билли, ты всегда был на моей стороне. У него нет ни цента, а потому папа и Бетси обязательно начнут чинить нам препятствия, но ведь ты мне поможешь, правда?

В тот же вечер меня увлек в сторону Джейми:

- Билл, старина, я хотел Бас кое о чем попросить. У меня сложилось впечатление, что Анжелика не относится к постоянным гостям вашего дома. То есть я имею в виду, что обе дамы не поддерживают приятельских отношений, не так ли? Я почти уверен, что вы даже не разговариваете с Бетси об Анжелике. Я угадал? - спросил он с легкой усмешкой.

- Ну… пожалуй, - ответил я.

- Поэтому сделайте мне одолжение и не говорите Анжелике ничего о Дафне, хорошо? Видите ли… Я не хотел бы ее обидеть, а поэтому будет лучше, если я сам расскажу все в подходящий момент. Вы меня понимаете?

Все это было сказано совершенно невинно. Этакий маленький пакт о доброжелательном нейтралитете. Мне внезапно ужасно захотелось немного попортить его классический нос.

Когда все разошлись и мы остались одни, Бетси сказала:

- Дорогой Билл, ты можешь сказать, что я преувеличиваю, но признаюсь тебе искренне, что Джейми показался мне очаровательным. Я попросила его и Дафну заходить к нам, запросто.

В течение следующей недели они посетили нас еще два раза. Правда, во второй раз заскочили лишь на минутку перед приемом, который мы устроили в честь известной актрисы Елены Рид, которая должна была поехать с Бетси в Филадельфию, чтобы помочь ей рекламировать там Фонд. Именно во время этого визига молодые люди официально объявили о своем обручении. Си Джей еще ничего не знал об их планах. Мы были первыми, с кем они поделились этой новостью. Разумеется, я мог бы кое-что рассказать относительно Джейми, но, с другой стороны, кто, как не я, больше всех поспособствовал этой помолвке? Я полностью положился на рассудительность и трезвость Бетси, хотя, должен признаться, не учел личного обаяния Джейми. Кроме того, Бетси всегда неохотно выступала в роли старшей, брюзгливой сестры. Словом, она дала молодой паре свое благословение.

Они вышли от нас в то время, когда начали сходиться гости, так что только в третьем часу, когда с нами попрощалась Елена Рид, я смог свободно поговорить с Бетси.

- Я знаю, что папа будет взбешен, - сказала Бетси - Ведь он считает, что никто рангом ниже герцога не достоин стать мужем его дочери.

- Но ведь я не герцог, - заметил я.

- Так ведь и я не Дафна. Папу всегда раздражало мое присутствие в доме, и он не мог дождаться, когда же, наконец, от меня избавится.

Я уже много месяцев не слышал в голосе Бетси того специфического тона, каким она произносила "я никому не нужна" и который так часто звучал до того, как мы поженились,

- Ты сама знаешь, дорогая, что преувеличиваешь, - сказал я.

- Напротив. Это истинная правда. Я напоминала отцу нашу мать, он ее не выносил. Он женился на ней до того, как сделал состояние, и всегда считал ее камнем на шее. Но мама его любила… Мама верила в любовь…

Бетси резко повернулась в мою сторону и спросила почти вызывающе:

- Билл… но ведь мы поженились потому, что любим друг друга, правда?

Я обнял ее и поцеловал в губы.

- Малышка! - сказал я. - Как ты можешь задавать такие глупые вопросы?

Она крепко прижалась ко мне, но уже через минуты снова была сдержанной и спокойной, как всегда.

- Ну и что? - сказала она. - Дафна влюблена в этого мальчика. Любовь совершенно изменила ее - это бросается в глаза. Так же, как и то, что если она и дальше будет жить с папой, то наверняка испортит себе жизнь. Поэтому мы должны им помочь, Билл.

Она помолчала немного, а потом закончила свою мысль:

- И это ты должен будешь взять на себя, Билл. Ведь они познакомились при твоем посредничестве, и именно тебя папа будет считать ответственным за все.

Я превосходно знал, что Си Джей будет считать ответственным за все именно меня, потому что в конце концов так оно и было. Только теперь я осознал во всей полноте, в какое щекотливое положение попал. Я понимал также, что мое маленькое приключение с Анжеликой будет теперь выглядеть намного серьезней, чем было в действительности, и что Бетси воспринимает это значительно болезненней, чем если бы я искренне рассказал ей все с самого начала. Ничего не поделаешь, придется рассказать все сейчас.

Я уже собирался приступить к этому, но меня спас звонок в дверь. Я пошел отворить и с изумлением увидел Дафну.

Я едва узнал ее. Правый глаз был подбит и наполовину заплыл, лицо было синевато-белым, а вечернее платье под распахнутым норковым манто кто-то разодрал сверху донизу. От нее здорово разило алкоголем.

Я и Бетси отвели Дафну в комнату для гостей, после чего постепенно, частями, вытянули у нее всю правду. Оказалось, что после ухода от нас Джейми затянул ее в какой-то кабак, где они крепко набрались. Затем Джейми предложил пойти к нему и там внезапно с пьяной яростью набросился на Дафну и начал ее душить. Ей чудом удалось вырваться и убежать. Какой-то мужчина, случайно встретившийся с ней на лестничной площадке, вызвал такси. Си Джей имел в городе великолепные апартаменты, но Дафна, боявшаяся прислуги, приехала к нам. Она была в ужасном состоянии, ее захлестнули ужас и паника - больше всего она боялась отца, потому что обещала ему, что к часу будет дома. Теперь было около трех… К тому же в таком состоянии она просто не может ему показаться!…

- Папа убил бы меня, если бы узнал обо всем, - рыдала она. - О, Бетси, Бетси, ты должна как-то уладить это с папой!

Бетси прямо-таки трясло от негодования. Очарование, внушаемое Джейми, рассеялось как дым. Она позвонила по телефону Си Джей, который еще не спал и с ума сходил от злости, и выдумала какой-то предлог, объясняющий, почему мы оставили Дафну на ночь у нас. Шел уже четвертый час ночи, когда мы, наконец, легли спать.

- Какое счастье, что это случилось сейчас, - сказала Бетси, - а не после замужества! По крайней мере, мы узнали, что это за тип! Подумать только, а меня так трогала и радовала перспектива этого брака! Во всяком случае очевидно одно: с Джейми Ламбом покончено!

- Ты права, - сказал я и вздохнул с облегчением. Бетси убедила Дафну остаться у нас еще на три дня, а эта соплячка, как только поняла, что мы готовы в случае чего защищать ее от отца, заявила нам, что это был "волнующий, безумный эпизод". Когда она уже должна была ехать домой, она показала на свой припухший глаз, захохотала и сказала мне:

- Скажу папе, что наткнулась в темноте на какую-то дверь. Вот увидишь, Билл, с моей подачи он поверит во что угодно.

Я в этом не сомневался.

Спустя три дня я увидел Дафну и Джейми за одним из столиков в "Клубе Двадцати одного". Они весело разговаривали и, судя по всему, пребывали в отличном настроении. Возвратившись в издательство, я позвонил Бетси, которая сперва не хотела в это поверить, а потом заявила, что лично займется этим делом.

Вечером она рассказала мне, что пережила драматическую сцену с Дафной, которая заявила, что любит Джейми и что никто не имеет права вмешиваться в ее дела. Дафна утверждала, что это безумная любовь к ней довела Джейми до такого состояния. Только когда Бетси пригрозила, что расскажет все отцу, Дафна пообещала перестать встречаться с Джейми.

На следующий день Бетси уехала с Еленой Рид, и я остался в доме один, если не считать Рики и Элен - его бонны, импортированной из Англии блондинки, которую я не выносил. Жалование ей платила Бетси, в силу чего Элен была готова стлаться перед семейством Коллингхемов; ко мне же она относилась примерно как к лакею. В сущности, Бетси не любила ее так же, как и я, но Элен имела опыт, а Бетси со своим трогательным "комплексом мачехи" хотела, чтобы возле Рики была такая няня, которая не соперничала бы с ней за место в сердце мальчика.

Теперь, когда бразды правления оказались в руках Элен, наше уютное жилище казалось мне совсем другим.

На следующий вечер после отъезда Бетси я в одиночестве сидел дома. Рики в это утро вырвали зуб, и он, стараясь извлечь все, что только можно, из своих мучений, потребовал, чтобы я почитал ему перед сном. У кухарки был свободный вечер, но Элен что-то приготовила мне на ужин. К вечеру позвонил Пол и предложил мне сходить с ним в какой-нибудь ресторан, но я отказался - не подходящее настроение. После ужина я еще немного почитал, а в полночь отправился в спальню. Я как раз раздевался, когда зазвонил телефон. И сразу же узнал голос Анжелики. Захваченный врасплох, я почувствовал, как у меня неистово забилось сердце.

- Билл? Извини, что звоню так поздно, но я знаю, что ты один дома, верно? Я читала в газете о поездке Бетси в Филадельфию.

В голове у меня шумело, мысли путались.

- Да, - ответил я, - один.

- А я здесь, внизу, рядом с твоим домом. Произошло нечто важное. Билл, ты позволишь мне на минутку подняться к тебе?

- Разумеется, - сказал я. - Приходи сейчас. Пятый этаж.

Я произносил эти слова, понимая, что предаю себя и Бетси, но одновременно, уже подыскивая себе оправдание. Ведь я не могу оставить мою бывшую жену, если она оказалась в трудном положении. Никто об этом не узнает. Элен спит в другом конце коридора, а ночные лифтеры, как правило, не любопытны.

Я был пьян от волнения. Набросив на пижаму халат, я прошел в гостиную. Когда я поправлял огонь в камине, мне бросились в глаза лежащие на маленьком столике очки Бетси. Видимо, она забыла их. Она начала пользоваться очками для чтения совсем недавно и стеснялась носить их в моем присутствии. При виде их мое волнение развеялось, и я вдруг прозрел. Что здесь происходит? Если называть вещи своими именами, я, несостоявшийся писатель, намерен изменить женщине, которая меня любит, причем с особой, которой совершенно безразлично, существую ли я на свете или нет.

Раздался звонок. Я подошел к двери и впустил в квартиру Анжелику.

Глава 4

На Анжелике был старый черный плащ; она была без шляпы, а в руке держала чемодан. Бледная, измученная, она казалась испуганной.

- Я поднялась наверх пешком, - сказала она. - Подумала, что будет лучше, если лифтер не увидит меня.

Я взял из ее рук чемодан, помог снять плащ, а потом проводил в гостиную. Она села перед камином, открыла сумочку и начала искать сигареты. Я подал ей свои. Когда я поднес зажигалку, то коснулся ее руки.

Анжелика заговорила, и голос ее звучал отрывисто и резко.

- Прости меня за все, Билл, но я займу у тебя не более минуты. Дело вот в чем: не мог бы ты одолжить мне немного денег? Много мне не нужно, двадцати долларов будет достаточно. Мне нужны деньги… на гостиницу.

Она улыбнулась, словно старалась подчеркнуть, что все это очень забавно.

- Джейми явился ко мне сегодня вечером и вышвырнул меня из квартиры, - продолжала она. - Он сказал, что этот его приятель неожиданно возвращается из Мексики и требует освободить квартиру.

- В двенадцать ночи?

- Видимо.

Мое мнение о Джейми давно было таким, что любой его поступок не смог бы меня удивить, однако меня задело то, как Анжелика приняла это последнее унижение.

- Значит, ты вообще без денег? - спросил я.

- Мне хватило только на то, чтобы позвонить тебе из автомата. Сюда пришла пешком. Мой чек - я же унаследовала ренту, ты помнишь, - придет лишь в среду.

- И Джейми знал, что у тебя осталась только мелочь на телефон?

- Джейми всегда знает с точностью до цента, сколько у кого в кармане. Это один из его многочисленных талантов. Но почему он должен заботиться обо мне? Нас уже ничто не связывает? Все кончилось три дня назад драматической сценой…

- Как это кончилось?

- Не изображай изумление. Вы же сами несколько дней назад отпраздновали помолвку Джейми с Дафной.

В ее голосе не было ни нотки обвинения, но под маской кажущейся беззаботности таилась безнадежность. Я сознавал, что до некоторой степени несу ответственность за все, что произошло. Понимая, что это никому из нас не поможет, я сказал не слишком уверенно:

- ОНИ никогда не допустят этого брака.

- Уверяю тебя, что Джейми женится на Дафне. Если Джейми чего-то возжелает, он всегда добивается этого. Всю жизнь он жаждал жениться на миллионерше, и вот он нашел ее. Я в его жизни уже ничего не значу. Я хотела уехать из Нью-Йорка, и ждала только то, чтобы было на что купить билет до Клакстона.

Она начала нервно разминать сигарету.

- Наверное, он просто выдумал сегодня это возвращение своего приятеля, чтобы найти предлог как можно скорей избавиться от меня Джейми большой любитель проделок такого рода. Но в конце концов… не все ли равно?

Она поднялась из кресла и сказала:

- Если ты будешь добр и дашь мне немного денег, то я, пожалуй, пойду.

Итак, Анжелика едет домой… Собственно говоря, если Анжелика покинет Нью-Йорк, для меня это будет наилучшим выходом из создавшегося положения. Но когда я посмотрел на нее, стоявшую у камина и старавшуюся казаться свободной и беззаботной, меня охватило чувство жалости и одновременно осознание огромной утраты.

- Ты решила вернуться в Клакстон? - спросил я, и уже одно название города принесло с собой волну воспоминаний.

- Неделю назад я получила письмо от отца. Экономка умерла; он совсем не знает, что ему делать в домашнем хаосе. Я пригожусь ему… хотя бы для того, чтобы мести полы.

- Ты едешь надолго?

- Навсегда! Почему бы и нет? - уголки ее губ начали легонько дрожать. - Разве я гожусь для чего-нибудь другого? Испортила собственную жизнь и едва не испортила твою. А может… - Она рассмеялась с деланной веселостью. - А может, мне не следует ехать в Клакстон: вдруг я деморализую весь факультет английской филологии, где работает папа!

Анжелика снова опустилась в кресло. Хватаясь за первый попавшийся предлог, я спросил, не голодна ли она, и прежде чем Анжелика успела ответить или удержать меня, быстро прошел в кухню. Я долго возился в кухне, боясь взглянуть Анжелике в глаза.

Когда я, наконец, вернулся, Анжелика уже вполне владела собой, а когда я подал ей поднос, то в ответ получил обаятельную улыбку.

Я уже не помню, кто из нас первым начал говорить о Клакстоне: эта тема, казалось, сама собой вплелась в наш разговор. Мы припоминали самые мелкие события; Анжелика даже смеялась иногда, как, впрочем, и я сам. Лицо ее слегка порозовело, а я все сильнее поддавался очарованию ее красоты. Подсознательно я отдавал себе отчет в том, что ситуация становится очень опасной, но мысль эта лишь мимолетно мелькнула в моей голове и легко позволила себя отогнать. Мы снова были вместе, словно не было разлуки, не было Портофино, не было вообще тех ужасных дней.

Анжелика курила без перерыва, а коробка с сигаретами стояла довольно далеко от нее. Каждый раз, когда я передавал ей сигарету, наши руки соприкасались, и я чувствовал, как дрожат мои пальцы. Но когда в коробке осталась последняя сигарета и я протянул ее Анжелике, она резко отдернула свою руку, прежде чем наши руки встретились.

- Как тут красиво и уютно, - сказала она. - Я полагаю, что это… Бетси?

- Конечно.

- Она, наверное, идеальная жена для тебя, не так ли?

Я понял, что со стороны Анжелики это предупреждающий сигнал, но одновременно почувствовал, что она так поступает против своей воли. Я придвинулся ближе к ней, чувствуя, что у меня голова идет кругом.

- Да, - сказал я. - Бетси действительно идеальная жена.

- А как Рики?

- Рики? С Рики все в полном порядке.

- Я… - Она встала и отступилаот меня. - Я могла бы увидеть его?

Ее глаза явно призывали меня держать себя в руках, приказывали вернуться к роли чужого мужа. И желание увидеть Рики она выразила только для того, чтобы разорвать нить, протянувшуюся между нами. Анжелика считала, что посещение Рики отрезвит меня, и, конечно, заблуждалась. Если бы она мыслила разумно, то поняла бы, что вид Рики будет еще одним ударом, а если бы разумно мыслил я, то понял бы, что посещение Анжеликой комнаты мальчика - это самая худшая измена Бетси. Но я был далек от того, чтобы мыслить разумно, я просто жил настоящей минутой.

- Конечно, - сказал я. - Пойдем к нему.

В комнате мальчика на маленьком столике горела ночная лампа. Рики спал и темная челка падала ему на глаза. Внезапно мальчик широко открыл свои большие черные глаза. Он взглянул на меня, а потом перевел взгляд на Анжелику.

В этот момент из висящих на стене швейцарских часов выскочила кукушка и прокуковала время - два раза.

Рики внимательно взглянул на часы и сказал:

- О-о! Два часа! Это очень поздно, правда, па?

- Конечно, - ответил я.

Рики снова посмотрел на Анжелику.

- А кто эта тетя? - спросил он.

- Это наша знакомая, - ответил я.

- А у меня сегодня вырвали зуб, - похвастался Рики, обращаясь к Анжелике.

- Пойдем отсюда, - вдруг сказала Анжелика и направилась к выходу. Я поцеловал Рики, пожелал ему доброго сна и последовал за Анжеликой. Я нашел ее в холле у двери.

- Дай мне деньги, Билл. Я должна идти!

Мысль о том, что Анжелика через минуту уйдет отсюда навсегда, показалась мне чудовищной.

- Может быть, выпьем? - предложил я.

- Нет, Билл…

- В самом деле, всего один коктейль. Как-никак, но ведь это наш прощальный вечер.

Я смешал в гостиной два коктейля и принес их в холл. Когда Анжелика брала стакан из моей руки, я почувствовал, что одержал победу.

- Ты знаешь, что уже третий час ночи? Не слишком подходящее время, чтобы искать номер в гостинице.

- Но ведь это совсем не важно, который сейчас час. В доме есть очень хорошая комната для гостей.

- Нет, Билл.

- Почему нет? Какая разница?

В стакане Анжелики льдинка звякнула о стекло, а когда я взглянул на ее руку, то увидел, что она дрожит. Я отобрал у нее стакан с коктейлем и поставил на стол.

Потом я обнял ее за плечи, не ощущая ни малейших угрызений совести, ни малейшего ощущения вины. Это было просто неизбежно. Не отрывая своих губ от губ Анжелики, я потянул ее к стоявшему рядом дивану. Она не сопротивлялась. Когда мы упали на диван, она тихо вскрикнула и прижалась ко мне. Я услышал ее тихий вскрик, понял, что мое тело одержало победу над рассудком, что Бетси и вся моя дальнейшая жизнь ничто без Анжелики…

Я первым услышал сдержанный кашель. Хотя он и прозвучал очень тихо, я услышал его, так как это был неожиданный, неуместный звук. И снова кашель… На этот раз громче… значительно громче.

Я оторвался от Анжелики и увидел Элен, стоявшую почти рядом с диваном. На ней был белый купальный халат, а заплетенную на ночь косу она перебросила через плечо; ее лицо заливал пунцовый румянец.

- Извините, - пробормотала она запинаясь. - Я не знала…

Анжелика села, а я, как идиот, спросил:

- Ах, это вы, Элен?

- Рики проснулся и позвал меня, - пролепетала она в замешательстве. - Я пошла в кухню, чтобы принести ему немного теплого молока, и не знала, что…

Она повернулась к нам спиной и выбежала из холла.

Долгую минуту мы сидели рядом в молчании. Потом Анжелика встала, поправила платье, вытянула из-под меня свой плащ и, набросив его на плечи, сказала бесцветным голосом:

- Дай мне денег, Билл.

Я пошел в спальню, где на столике лежал мой бумажник. В нем было около тридцати долларов. Минута ошеломления миновала, и теперь меня охватили страх и тревога. Я вынул почти все деньги, оставив несколько долларов, и отнес их Анжелике. Я полностью отдавал себе отчет в том, что виноват во всем я - полностью и исключительно. Это я, тот, кому было что терять, так упорно и решительно стремился к тому, что произошло. Теперь я восстал против этого: я хотел считать себя жертвой, потому что это было выгодно мне. Анжелика была врагом, который нагло вторгся в мою жизнь, чтобы испортить ее во второй раз.

Она спрятала деньги в сумочку и спросила:

- Как ты полагаешь, она расскажет Бетси?

- Понятия не имею. Скорее всего расскажет.

- Мне ужасно неприятно.

Анжелика подняла чемодан, стоявший на полу, и отворила дверь. Все еще охваченный беспокойством за судьбу моего супружества, чувствуя себя виноватым, я смотрел на нее и удивлялся, какая она маленькая, невзрачная и бесцветная… Я просто не мог поверить, что минуту назад безумно желал ее. Теперь я хотел лишь одного: чтобы она как можно скорей ушла.

- Будь здорова, Анжелика, - сказал я. Она задержалась в дверях.

- Может, ты знаешь какой-нибудь приличный отель поблизости? - спросила она. - Я совсем не ориентируюсь в нью-йоркских отелях.

- Пожалуй, подойдет "Уилтон". Это совсем рядом - нужно пройти меньше квартала по Мэдисон-стрит.

- "Уилтон"… Благодарю тебя, Билл. И прощай!

Анжелика шагнула через порог и аккуратно закрыла за собой дверь. Оба коктейля так и остались стоять нетронутыми на столе. Я взял свой стакан и осушил его одним глотком. Уход Анжелики не принес ожидаемого облегчения. Меня душил стыд и угрызения совести. Какую-то минуту я думал о том, чтобы пойти в комнату Элен и просить ее не разрушать счастье мое и Бетси.

Однако ни на миг меня не оставляла мысль, что я все так драматизирую потому, что хочу сохранить какие-то остатки самолюбия и гордости. Бетси это поймет. Наверняка поймет.

На следующее утро я проснулся трезвым и спокойным. Я вполне отдавал себе отчет в возможных последствиях вчерашнего вечера и прежде всего в том, что через минуту взгляну в лицо Элен.

В детской Рики ел овсяные хлопья, а Элен, сидя рядом с ним, вязала на спицах один из своих безобразных свитеров, которыми одаряла неисчислимых племянниц в Англии. Она была одета в накрахмаленную форму английской бонны, которую носила постоянно. Она подняла глаза с выражением ледяной вежливости.

- Элен, в отношении вчерашней ночи я хотел бы только объяснить…

- Извините, но мне не пристало требовать от вас объяснений.

Я попытался продолжить:

- Это наша старая приятельница. Она оказалась в затруднительном положении…

- Но… прошу вас! - Элен сорвалась со стула и театральным жестом обняла своими накрахмаленными рукавами Рики. - Пожалуйста, не при ребенке!

Рики издал боевой индейский клич и повторил за Элен, как попугай:

- Пожалуйста, не при ребенке!

- Я намерен рассказать все миссис Хардинг, - начал я снова, но в это время зазвонил телефон. Я поспешил воспользоваться случаем и поспешил в спальню, где поднял трубку. Звонил Си Джей. Я знал, что предыдущий вечер он провел в Бостоне на какой-то пресс-конференции. Видимо, он только что приехал.

- Билл, - спросил он, - что ты делал вчера вечером?

Голос Си Джей звучал необычно - его явно что-то взволновало. Прежде чем я ответил, он отрывисто задал следующий вопрос:

- Ты был один?

Меня молнией пронзила мысль: могло ли случиться так, что Си-Джей каким-то образом успел узнать об Анжелике?

- Да, - солгал я. - Я был один.

- Так вот, приезжай сейчас же ко мне. Я у себя, здесь, в Нью-Йорке. Возьми такси. Приезжай немедленно!

- Ладно, но…

- Ты знаешь, что произошло? Ты читал утренние газеты?

- Нет, не читал, - ответил я, предчувствуя какое-то несчастье.

- Этот твой дружок… этот Джейми Ламб… этот самозванный писатель, которого вы с Бетси превозносили до небес… Сегодня он был убит.

Глава 5

Положив трубку, я тупо уставился на нее. Мне казалось, что земля уплывает из-под ног. Потом меня охватила паника, я почувствовал, как все мое тело покрывается гусиной кожей.

Джейми убит! Почему его убили и кто это сделал - эти вопросы в первый момент оставили меня равнодушными. Я думал единственно о том, что полиция неминуемо допросит Анжелику, которой, конечно, предназначена роль первого свидетеля. И Анжелика должна будет дать отчет о каждом своем шаге в течение предыдущего вечера и ночи. И я тоже, наверное, должен буду давать показания. И Элен… Да, Элен наверняка расскажет все. То, что случилось вчера ночью, перестанет быть унизительным мелким происшествием, которое не трудно будет объяснить Бетси. Вмешается пресса; она раздует эту историю до чудовищных размеров… Меня передернуло от мысли о газетных статьях с сенсационными заголовками.

Да, я дрожал за собственную шкуру, но прежде всего я думал о Бетси. Эти события сломают ее. Достойная сожаления жена, не сумевшая удержать собственного мужа, богатая старая дева, на которой ради денег женился какой-то авантюрист. Женился затем, чтобы, используя ее, сделать карьеру, а потом при первом удобном случае предать ее ради бывшей жены.

Моя любовь к Бетси, столь легкомысленно отодвинутая вчера на второй план, ожила с новой силой. Стыд жег меня, как кислота.

Я начал одеваться, стараясь сохранить хладнокровие. Еще одним гвоздем в мой гроб, несомненно, была Элен. Если бы она не застукала нас, я мог бы вместе с Анжеликой придумать какой-нибудь невинный предлог, объясняющий ее визит. Нельзя ли как-то повлиять на Элен? Должна же она понять, что своим рассказом больше навредит Бетси, нежели мне! А Элен всегда преклонялась перед Бетси. С замиранием сердца вспомнил я ту Элен, которую видел несколько минут назад в комнате Рики - враждебную, профессионально вежливую и ненавидящую.

Среди всех этих невеселых размышлений я вдруг вспомнил, что Си Джей просил, чтобы я приехал немедленно Я оказался на распутье, не в силах решить, кто же важнее в настоящий момент, Элен или Си Джей. И все же я выбрал тестя. Он был более опасен. "Что ты делал вчера вечером?" Лучше будет в первую очередь узнать, что ему известно.

Я быстро покончил со сборами и вышел на улицу в поисках такси. В последнюю минуту я подумал также об утренней прессе и в угловом киоске на Пятой авеню купил газету

Я просмотрел ее, когда ехал в такси.

Первым, что бросилось мне в глаза, был отчет о вчерашней конференции в Бостоне и изложение содержания речи моего тестя. Наконец я нашел небольшую заметку в отделе городских новостей. Редакция ограничилась тем, что сообщила факты без каких-либо комментариев. В квартире на Восточной Двадцатой улице был обнаружен труп молодого мужчины; установлено, что это труп владельца квартиры, Джеймса Ламба, двадцатипятилетнего писателя-романиста. Смерть наступила в результате огнестрельного ранения. И ничего больше. Ничего о предполагаемом времени, когда наступила смерть. Долгую минуту всматривался я в эти строки, и в моем сознании Джейми обрел реальные черты: я чуть ли не видел его тело, лежащее где-то… но где? Может быть, в морге?

Внезапно новая мысль возникла в моем сознании, и эта мысль - если такое вообще было возможно - еще больше усилила мою панику. А что, если это Анжелика застрелила его? Не следовало ли это логически из их странных отношений и часто повторяющихся диких, скандальных сцен? Что, если она застрелила его, а затем пришла ко мне и стала лгать, желая уничтожить меня и увлечь в пропасть вместе с собой? Может, полиция уже что-то знает об этом? А может, знает и Си Джей? Ведь при своих связях он может узнать все, что пожелает…

Такси остановилось перед домом Си Джей на Парк-авеню - он снимал здесь роскошные апартаменты на самом верхнем этаже. Я вошел в дом, предчувствуя неминуемый крах, пересек великолепный вестибюль и на лифте поднялся наверх. Дверь квартиры отворил старый Генри, постоянно пребывающий в Нью-Йорке. Он приветствовал меня старомодным поклоном.

- О, мистер Хардинг! Прошу вас, сэр!

Из библиотеки до меня донесся голос Си Джей:

- Билл? Это ты, Билл?

Я прошел по длинному, мрачному коридору, стены которого были увешаны полотнами Дюфи, как если бы Коллингхем хотел показать всем, что он достаточно богат, чтобы собирать дорогие картины. Дверь библиотеки была открыта, и я вошел без стука.

Даже в наилучшие периоды наших взаимоотношений я ощущал робость в присутствии Си Джей. Теперь, когда он стоял передо мной - широкий в плечах, почти квадратный, - на фоне дорогой, обитой красной кожей мебели и стен с книжными полками от пола до потолка, заставленными книгами, большую часть которых Си Джей, как это ни странно, прочел, он казался мне символом грозной, неуклонно приближающейся кары.

Когда он быстрым шагом подошел ко мне, я был уже окончательно уверен, что стою перед лицом своей неотвратимой гибели.

- Билл! Благодарение Богу, что ты, наконец, явился, мой мальчик! Мы не можем терять ни минуты! В любой момент они могут быть здесь.

Он положил обе руки мне на плечи.

По этому рефлекторному движению и по возгласу "Билл, мой мальчик!" я начал понимать, что его гнев вовсе не направлен против моей особы. Это несколько ободрило меня, так что теперь я мог смелее смотреть на него и видеть в нем существо из плоти и крови, а не символ гибели. Он был совершенно измотан и подавлен; никогда за все эти годы он не казался мне таким старым. Однако его жабьи глаза были - как всегда - быстрыми и блестящими. Я знал его достаточно хорошо, чтобы понимать, что до такого состояния его мог довести только по-настоящему чувствительный удар. Если он даже питал ко мне неприязненные чувства, в данную минуту это не имело ни малейшего значения. Я был нужен ему сейчас для того, чтобы мы вместе обдумали тактику и организовали контратаку.

- Послушай, Билл, - начал он. - Я изложил тебе только факты, так как у нас нет времени на абстрактные рассуждения. Вчера я был в Бостоне, вернулся только сегодня утром в семь тридцать и прочел в утренней газете заметку о смерти Ламба. Я приехал домой и не застал Дафну - ее постель не была разостлана на ночь. Она пришла только через полчаса после моего приезда. Я потребовал, чтобы она все мне рассказала. Так вот, часть прошлого вечера она провела в обществе Ламба; остальное время она была одна. Дафна не имеет ничего общего с этим преступлением, ты должен поверить мне на слово. Дафна не имеет с этим ничего общего. Абсолютно.

Я должен был с самого начала догадаться, что только беспокойство об обожаемой дочери могло привести Си Джей в такое состояние. Однако я не думал о Дафне; моя голова была забита исключительно мыслями о самом себе и об Анжелике.

- Бедная малышка, - продолжал Си Джей. - Бедная маленькая замороченная глупышка! Боже мой! Когда она мне все рассказала, когда я узнал, как возмутительно поступили с ней вы с Бетси!…

Внезапная волна ярости не дала ему закончить фразу; однако эта волна так же быстро прошла, и спустя минуту Си Джей уже снова обрел способность говорить достаточно спокойно. Я знал, что когда-нибудь позже мы все за это дорого заплатим, но это случится несколько позже. Си Джей властвовал над своими рефлексами, как великолепно отрегулированный аппарат. Он смотрел на меня испытующе, я бы даже сказал, в какой-то мере умоляюще.

- Билл! Полиция не должна и не может знать, что делала Дафна вчера вечером. Это невозможно. Об этом не может быть и речи! В этом вся суть дела. Вот над этим мы и должны теперь поразмыслить.

Его даже хватило на улыбку - правда, это была лишь малоубедительная тень улыбки, умышленная попытка показать, что вот мол какие мы с тобой близкие люди. Си Джей, однако, не обладал даром очаровывать подчиненных.

- Все ясно и просто, - продолжил он. - Нам не следует терять голову. Полиция знает, что Дафна встречалась с Ламбом. Похоже, что между ними имел место какой-то драматический эпизод и соседи рассказали об этом полиции, но никто ничего не знает о вчерашнем вечере. В этом я совершенно уверен, так как прозондировал их по телефону.

Не отрывая взгляда от моего лица, Си Джей взял с ближайшего столика какой-то иллюстрированный журнал и свернул его в трубку.

- Как только я связался с тобой и узнал, что вчерашний вечер ты провел дома в одиночестве, я несколько успокоился. Все может сложиться наилучшим образом. Я уже разговаривал с Дафной, а также направил нужный материал в прессу. Спустя минуту после моего разговора с тобой мне позвонили из редакции "Ньюс", так что мне представился благоприятный случай провести такую версию, которая нам нужна.

Он легонько хлопнул меня по плечу бумажной трубкой. Захваченный своим планом, он стал словоохотливым. При этом он явно восхищался собой. Си Джей снова производил впечатление человека, которого никто и ничто не в силах одолеть.

Я смотрел на него и чувствовал, что на меня накатывает тошнота.

- Значит так, Билл, вот какой должна быть твоя версия. Расскажешь ее кратко, сжато, подробности мы обсудим позже. Слушай внимательно: вчера вечером Дафна была здесь, в моей нью-йоркской квартире, одна. Она не выносит одиночества, особенно в этих огромных комнатах, когда здесь нет никого, кроме прислуги. И вот Дафна, которая не договаривалась ни с кем в отношении этого вечера, зная, что Бетси уехала в Филадельфию и ты тоже остался один, позвонила тебе и попросила приютить ее на ночь. Ваша квартира для нее как бы второй дом. Она пришла около семи, вы вместе спокойно поужинали, послушали пластинки, поиграли в карты или еще во что-нибудь. Это очень важно, запомни! Мы должны что-то придумать, чтобы объяснить, почему вы легли спать так поздно, так как мы не знаем, в котором часу Ламб был убит. Ведь полиция может заподозрить, что Дафна ускользнула из дома после того, как ты пошел спать - на такой риск мы идти не можем. Итак, вы с ней просидели до половины третьего, даже до трех. Запомни! На первых допросах полиция не будет особо сильно нажимать. Предоставь это мне!

Он снова хлопнул меня по плечу свернутым журналом.

- Ну как, мой мальчик? Можно ли тут за что-нибудь зацепиться? У вашей кухарки был свободный вечер; об этом я знаю от моей кухарки - они вместе ходили в кино. Словом, в доме оставалась только Элен. И Элен приготовила вам обед. Считаю это счастливым стечением обстоятельств, так как Элен - девушка порядочная и рассудительная. У тебя не будет с ней никаких трудностей. Сунешь ей, конечно, тысячу долларов, а если потребуется, то и больше… для тех ее племянниц из Англии, или где там они у нее. Она о них все время болтает. Но за это она должна показать, что Дафна была у вас весь вечер и всю ночь. Элен - это самый важный свидетель. Все будет зависеть от того…

Он не закончил фразу, так как в дверях библиотеки возник Генри и доложил:

- Лейтенант Трэнт из полицейского управления.

Спустя минуту в комнату вошел мужчина с пухлым конвертом в руке. Высокий, молодой, безукоризненно одетый, он совершенно не соответствовал моему представлению о полицейском. Все в нем дышало спокойствием. Но мне лейтенант Трэнт показался достаточно опасным. Теперь мне все казалось опасным. Мой тесть и эта огромная, темная комната с мебелью, обитой красной кожей, массивными, тяжелыми полками с книгами, темными драпри - все казалось мне гнетущим, мрачным, как бы вырванным из кошмарного сна. И ситуация, в которой я оказался, была неопределенной, пугающей и тоже напоминала ночной кошмар. Я видел, как моя первая ложь, сказанная по телефону, распространяется с пугающей логичностью. Я сказал, что был один. Ясное дело, что Си Джей тут же ухватился за представившуюся идеальную возможность спасти Дафну от последствий величайшего безумия, какое она могла совершить. Только я мог обеспечить ей алиби. В его глазах любимая дочь была в безопасности, а я как инструмент, предназначенный для спасения Дафны, временно оказался в фаворе. Если теперь я скажу полиции правду, то не только скомпрометирую Дафну, но и стану в глазах Си Джей лгуном и предателем, поведение которого лишило его возможности найти другой путь спасения дочери. Но, с другой стороны, если я соглашусь на план Си Джей и буду идти с ним плечом к плечу… "Элен - порядочная и рассудительная девушка… У тебя не будет с ней трудностей. Элен - это самый важный свидетель"…

Перед моими глазами возникло лицо Элен, затем Анжелики и, наконец, Бетси. Я видел их всех трех, они теснились вокруг меня, смотрели на меня, как будто чего-то от меня ожидая. Но еще отчетливей я видел свой собственный крах. Все, что я делал после вчерашнего вечера, казалось мне разумным, а между тем в результате я все глубже погружался в трясину… Если бы я имел хоть немного больше времени!

Си Джей встал, чтобы поприветствовать детектива. Теперь он был совсем другим - улыбающимся, собранным, деловым. Словом, образцовый гражданин, жаждущий с максимальным усердием помочь властям в раскрытии преступления.

Мною овладело безудержное желание сбежать отсюда. Вылететь из этой огромной комнаты, промчаться по коридору и оказаться на улице… Я был близок к этому шагу, я уже начал искать в мыслях какой-нибудь предлог, когда Си Джей повернулся ко мне, еще не отпустив руку детектива.

- Билл, я хотел бы представить тебя лейтенанту Трэнту. Господин лейтенант, это мой зять, Билл Хардинг.

Глаза молодого детектива на какой-то момент задержались на моем лице. Глаза спокойные, умные и в этот момент банально вежливые. Он протянул мне руку, я подал свою.

- Я полагаю, лейтенант Трэнт, что вы хотели бы поговорить с моей дочерью? - спросил Си Джей.

- Если ваша дочь пожелает уделить мне немного времени…

- Для полиции каждый обязан найти время! - Си Джей добродушно рассмеялся, но его пронзительные жабьи глаза все время следили за моим лицом.

- Приведи сюда Дафну, Билл. Она должна быть где-то здесь, скорее всего в своей комнате.

Я прекрасно понимал, о чем идет речь и что он старается просигналить мне своими глазами. "Это твой шанс, - без слов говорил он мне. - Хватай его! Убедись, что Дафна помнит свою роль, согласуйте ваши слова так, чтобы ни на шаг не уклониться с выбранного пути. Теперь или никогда. Пришла минута решающего испытания".

Лейтенант Трэнт отвернулся от меня: теперь он рассматривал картину Брака [Брак Жорж (1882-1963) - французский художник-авангардист.]. Си Джей продолжал гипнотизировать меня своим сверлящим взглядом.

"Если преступление совершила Анжелика, то я в безвыходной ситуации… Но если это не Анжелика, если она будет для полиции только одной из многих подозреваемых, одной из многих знакомых убитого, тогда…".

- Билл, - нетерпеливо проговорил Си Джей, - мы не можем злоупотреблять столь ценным временем лейтенанта Трэнта, не так ли? Иди же, наконец. Поспеши!

- Да, конечно, - сказал я. - Извините меня. Я сейчас же приведу ее сюда.

И я быстро вышел из комнаты. Итак, решение принято! Жребий брошен.

Глава 6

Я быстро шел по коридору. В огромном салоне служанка стирала пыль с какой-то абстрактной скульптуры; контраст между обычной ежедневной уборкой и ситуацией, в которой я оказался, странным образом поразил меня. Я знал, что должен постараться составить какой-нибудь разумный план поведения, однако мысли об убитом Ламбе парализовали мою волю. Казалось, жуткий осьминог притаился где-то совсем близко и одно из его щупальцев уже вытянуто, чтобы схватить меня.

Дафна сидела в своей комнате на кровати. Я не знал, была ли она виновна или нет, но в любом случае я ожидал застать ее подавленной и испуганной. Она же совершенно спокойно сидела у туалетного столика и делала маникюр. Ногти одной руки она покрыла ярко-красным лаком и теперь, вытянув руку перед собой, проверяла эффект. Услышав, что я вошел, она резко повернулась, и рыжие волосы упали на ее лицо.

- О, Билл! - воскликнула она. - Как поживаешь? Что ты скажешь об этом оттенке? Это последний крик моды.

Ее фривольное настроение окончательно вывело меня из равновесия.

- Это ты его застрелила? - спросил я грубо.

- Билл, мой дорогой! Ты собираешься заподозрить меня в этом? Ничего более глупого не слышала в жизни. Ведь ты знаешь, что я не смогла бы убить даже муху.

- Пришла полиция…

- В самом деле?

- Что ты делала вчера вечером?

- Ах, это длинная история! Боюсь, что я вела себя не слишком серьезно. Как-нибудь я расскажу тебе обо всем этом подробно. Однако предполагаю, что сейчас я должна буду предстать перед лицом закона. Разве не так?

Она встала и начала размахивать руками, чтобы лак поскорее высох.

- Отец сказал, какие показания ты должен давать?

- Да.

- Папа был взбешен! - Дафна глубоко вздохнула. - Когда он показал мне в газете заметку о Джейми, я потеряла голову и рассказала ему почти все. Папа пришел в ярость. Особенно на Бетси и на тебя за то, что вы допустили, чтобы я попала в когти Джейми… Ты только подумай, этот глупый бедный парень дал себя застрелить! Это в самом деле ужасно! И что я… Но не будем сейчас говорить об этом. Бетси уже знает обо всем?

- Не имею ни малейшего понятия.

- Она наверняка начнет кудахтать надо мной, как старая наседка, как только узнает. И надо же было, чтобы подобное случилось именно со мной!

Дафна взяла меня под руку и улыбнулась с видом девочки, раскаивающейся в неуместной шалости.

- Я позвонила тебе около семи вечера. Потом пришла к вам, и Элен приготовила ужин. После ужина мы слушали пластинки, потом болтали. Спать пошли около трех. Какие пластинки мы слушали? Пожалуй, Баха, как ты думаешь? А что было на обед? Мы и об этом должны подумать. Ведь эти типы могут пошарить в нашем холодильнике и найти остатки. Билл, дорогой, что это было? Что мы ели?

- Жареную курицу, - ответил я.

- Ага! И соус! Наверное, белый, ведь Элен чистопородная англичанка!

- Пусть будет так.

- Уфф! А ты не очень на меня полагаешься, а? - спросила она и потянула меня к двери. Ее самоуверенность и беззаботность прибавили мне бодрости. Если уж нам предстояло пройти через это испытание, то Дафна, казавшаяся выкованной из железа копией Си Джей, вполне соответствовала сложившейся ситуации.

В библиотеке Си Джей и лейтенант Трэнт сидели рядом на красном кожаном диванчике. Они абсолютно не подходили друг другу и выглядели как именитый гость и молодой кузен хозяина дома, которые случайно встретились на коктейле и присели на один диван. При виде нас лейтенант Трэнт быстро встал. Мой тесть представил его дочери; при этом детектив был столь учтив, столь исполнен уважения, что казалась невероятной даже мысль о том, что он знает что-нибудь нелестное о ней или об Анжелике… или обо мне.

Сейчас Дафна ничем не напоминала девушку, которую я минуту назад видел в ее комнате. В ее поведении не было и тени претензионности - она выглядела в меру спокойной, в меру взволнованной и даже, по-своему, обаятельной. Всю свою жизнь она разыгрывала комедию перед отцом, так что нет ничего удивительного в том, что в конце концов это стало ее второй натурой.

Она прошла по комнате и села на стул, старательно разгладив на коленах свою юбку. Улыбнулась Си Джей, который ответил ей такой же улыбкой. Во все этом не было ни тени конспирации. Все перед вами… Отец и дочь позволили постороннему человеку заглянуть в их нежные семейные взаимоотношения.

Лейтенант Трэнт присел на ручку кресла. Я всегда был убежден, что полицейские имеют при себе карандаши и записные книжки, в которые постоянно что-то записывают. Но в этот раз я ни одного из этих предметов не увидел. Трэнт просто сидел на ручке кресла и смотрел не на Дафну, а на свои скрещенные ноги.

- Вы понимаете, мисс Коллингхем, что речь идет о чистой формальности. Я знаю, что это неприятно, но, к сожалению, таковы уж мои служебные обязанности - доставлять людям неприятности…

Он чуть заметно усмехнулся, позволив этой шуточке упасть на пол, как падает булавка.

- Вы знали Джеймса Ламба, не так ли?

- Конечно, я его знала! Последнее время я часто бывала в его обществе. Он был очень забавным. - Дафна взглянула на меня и добавила: - Джейми был другом мужа моей сестры.

- Моя дочь привозила его недели две назад на уик-энд ко мне в Ойстер-Бей, - вставил Си Джей, слегка подавшись вперед, как бы давая тем самым родительскую санкцию на знакомство дочери. - Он показался мне довольно приятным и рассудительным молодым человеком. Очень культурный… На меня он произвел самое лучшее впечатление!

- О да, именно так! Мы все почувствовали его обаяние. Бетси и Билл даже устроили ужин в его честь. Бетси он ужасно нравился… так же, как и Фаулерам, да и любому, кто его знал.

Лейтенант Трэнт по-прежнему не отрывал глаз от своих коленей, как если бы заметил на них что-то исключительно интересное.

- Мне кажется, - заметил он тем же исполненным учтивости голосом, - что несколько дней назад в его квартире имело место неприятное происшествие, мисс Коллингхем. Я не знаю точно, в чем там было дело. Во всяком случае произошло какое-то досадное недоразумение между вами, мисс Коллингхем, и мистером Ламбом. Об этом вспомнили супруги Брауны, снимающие соседнюю квартиру. Кажется, в тот вечер вы выбежали из его квартиры в состоянии сильного волнения? Супруги Брауны как раз поднимались по лестнице. Вы сказали им, кто вы, и мистер Браун помог вам найти такси.

Трэнт, разумеется, знал, о каком "эпизоде" шла речь. Однако в осторожных формулировках лейтенанта происшествие настолько не было похоже на дикий скандал, закончившийся синяком под глазом, распухшей физиономией Дафны и ее истерическим, пьяным вторжением под утро в нашу квартиру, что я невольно взглянул на Дафну, чтобы посмотреть, как она на это отреагирует.

- Ах! Если речь идет об этом… - Она позволила себе чуть заметно улыбнуться. - Действительно, это было ужасно глупо. Джейми выпил слишком много шампанского и… и… ну, он был излишне настойчивым. - Она повернулась с той же улыбкой к Си Джей. - И я сочла, папа, что самым лучшим для меня будет вовремя улетучиться!

- Понятно, - сказал Трэнт и помолчал немного. - Это именно Брауны обнаружили прошлой ночью труп Ламба. Кроме них и Ламба, в том доме нет других квартиросъемщиков. Все нижние этажи сдаются под офисы. Вчера вечером Брауны были на какой-то вечеринке и вернулись домой очень поздно, около четырех. Проходя мимо квартиры Ламба, они заметили струйку крови, просочившуюся из-под двери. Разумеется, они взломали дверь и нашли Ламба мертвым на полу, возле калорифера, с тремя пулями в теле.

- Ох!… - тихо сказала Дафна.

Казалось, что к этому времени лейтенант Трэнт уже разрешил проблему, связанную с его коленями. Он поднял глаза и посмотрел на нас, явно довольный тем, что поведал нам драматическую историю, причем с эффектными недомолвками. Было в этом много наивности, даже застенчивости, и простодушия. И мне сразу стало ясно то, на что я до сих пор не отваживался надеяться. Трэнт вовсе не был опытным полицейским. В действительности это был просто желторотый юнец с хорошими манерами, в спешке присланный сюда, потому что никого другого под рукой не оказалось. Его единственной целью было произвести впечатление на прославленных, сказочно богатых Коллингхемов, чтобы потом хвастаться этим среди коллег.

Хотя я продолжал отдавать себе отчет в том, что и мне и Си Джей продолжает грозить опасность, я перестал бояться лейтенанта Трэнта. И это странно отразилось на моем настроении. Зная, что рано или поздно я должен буду узнать это, я спросил импульсивно:

- В котором часу Ламба застрелили, господин лейтенант?

- Между половиной второго и половиной третьего, - ответил он. - Во всяком случае таково заключение судебного врача.

Значит, Анжелика не могла убить его, так как до момента убийства она уже не менее часа провела в моей квартире. Следовательно, для полиции Анжелика могла иметь значение лишь как особа, которая имела какую-то связь с Джейми и которую следовало допросить, но не более. Я ощутил чувство облегчения. Мой мозг, парализованный до этой минуты страхом и чувством вины, снова начал функционировать нормально. В моей голове сформировался конкретный план - полагаю, это произошло тем же путем, каким обычно рождались планы Си Джей.

Ясно, что Анжелика должна представить алиби, но почему основой этого алиби обязательно должен быть я? Пола и Сандру я знаю еще со времен Портофино. Фаулеры никуда не выходили в тот вечер, по крайней мере, это утверждал Пол, предлагая провести вечер с ним. Почему Анжелика не могла быть в их обществе? Если ей все как следует объяснить, она, наверное, согласится - такую мелочь она может для меня сделать. Что же касается Пола, то он наверняка станет на мою сторону, в этом у меня не было ни малейшего сомнения. Пол сочтет мой поступок смешным и даже забавным. Да и Бетси он знает лучше, чем кто-либо другой, а потому не хуже меня поймет, что все это нужно сохранить от нее в тайне.

Разумеется, оставалась еще Элен. Но в моем теперешнем оптимистическом настроении Элен перестала казаться мне опасной в связи с позицией, занятой Си Джей. До сих пор я не думал об этом, но теперь все это обрело полную ясность. Элен с ее снобизмом, конечно, же, покорится желанию великого Си Джей. Если бы мне удалось склонить Си Джей к тому, чтобы он сам, а не я, вступил в переговоры с Элен, чтобы он похвалил ее, а затем подкупил, Элен наверняка услужливо подтвердила бы алиби Дафны и никогда даже не заикнулась бы о визиге Анжелики.

Лейтенант Трэнт - в моих глазах он был теперь не опаснее конторского рассыльного - смотрел на Дафну.

- Мисс Коллингхем, - сказал он, - я хотел бы еще раз подчеркнуть, что речь идет об обычной формальности. Однако я убежден, что вы найдете для меня оправдание и поймете, что мы должны поступить так в отношении всех, знавших мистера Ламба…

Дафна с беспримерной простотой и искренностью прервала его.

- О да, я понимаю. Вы хотели бы знать, что я делала вчера вечером. Так вот, эту ночь я провела в квартире Бетси и Билла Хардингов. Папа был в Бостоне, а я не выношу ночевать здесь в одиночестве. Так уж сложилось, что каждый раз, когда папа куда-нибудь уезжает, я иду ночевать к Биллу и Бетси. Вчера вечером Бетси - это моя сестра и жена Билла - уехала в Филадельфию, так что мы с Биллом остались вдвоем. Мы пообедали, поболтали, послушали пластинки, а потом стали играть в карты. Так что спать мы пошли где-то около трех.

- Ага, - сказал лейтенант Трэнт и повернул голову в мою сторону. Его вежливые манеры были настолько лишены индивидуальности, что я усомнился, узнаю ли я его, если встречусь с ним на улице.

- Итак, вы были только вдвоем? - продолжал он. - А что, кто-нибудь случайно не заходил к вам в тот вечер? Или же…

- Мне кажется, что там была еще Элен, не так ли, Билл? - Си Джей снова легонько подался вперед, оставаясь в роли этакого старшего, уравновешенного члена семьи. - Если я не ошибаюсь, у вашей кухарки в четверг выходной? Разве не Элен готовит вам по четвергам обед?

Именно теперь наступил момент, мысль о котором еще несколько минут назад наполняла меня паническим страхом. Но теперь это была просто мелочь.

- Конечно, - сказал я. - Элен тоже была дома. Это бонна моего сынишки, - пояснил я Трэнту. - Она-то и приготовила нам поесть.

- Ага, - повторил еще раз Трэнт и снова сделал короткую паузу, разглядывая на этот раз ковер. Может быть, он хотел запомнить его цвет, чтобы знать, какие ковры сейчас в моде? - Мисс Коллингхем сказала, что вы были хорошим знакомым мистера Ламба. Это так, мистер Хардинг?

- Ну, я бы так не сказал, - ответил я. - Я знал его весьма поверхностно. Это только так случилось, что Дафна и Джейми познакомились через меня.

- И вы знаете, не догадываетесь, кому могло понадобиться его убийство?

- Нет, не имею понятия.

- А вы, мисс Коллингхем?

- К сожалению, я тоже ничего не знаю об этом, - ответила Дафна. - Все это выглядит просто фантастично! Понимаете, до сих пор я не знала ни одного человека, который был бы убит. К тому же, если говорить искренне, он не был человеком нашего круга. Он скорее принадлежал к богеме. Может быть, поэтому он и казался мне таким необычным… и привлекательным.

- Да… разумеется, - сказал, вставая, лейтенант Трэнт.

Мы все тоже встали - может быть, немного поспешно.

- Ну, я, пожалуй, не буду больше отнимать у вас время, - сказал Трэнт. - Я очень благодарен вам всем.

Он взял со стула свой конверт и направился к двери. По пути он обернулся и бросил в мою сторону:

- Да, еще одно, мистер Хардинг! Может быть, вы дадите мне ваш адрес?

Я выполнил его просьбу, и тогда он спросил:

- А фамилия этой мисс Элен?… Этой бонны?

На краткий миг, когда наши глаза встретились, мне показалось, что в его взгляде под внешним равнодушием и спокойствием мигнул огонек недоброжелательности. Однако это впечатление тут же растаяло.

- Элен Ходжкинс, - ответил я.

- Элен Ходжкинс, - повторил он медленно. - Я, разумеется, должен буду поговорить с ней. И, может быть, использую этот случай, чтобы встретиться еще раз с вами, мистер Хардинг.

Он продолжил путь к двери, ступая почти беззвучно. "У него кошачья походка", - подумал я. На пороге он поклонился.

- До свидания, - сказал он.

- До свидания, - ответили мы хором.

Долгую минуту после того, как дверь за ним закрылась, мы стояли неподвижно в молчании. А потом вдруг сбились в кучку, как заговорщики, обсуждающие покушение.

- Ну и ну! - захохотала Дафна. - Вот потеха!

- Билл! Сейчас же возвращайся домой и поговори с Элен, а то он опередит тебя, - коротко приказал Си Джей.

Под влиянием еще не угасшей уверенности в себе я ответил:

- А может, было бы лучше предварительно поговорить с ней по телефону?

- Так звони сейчас же!

Я подошел к аппарату, делая вид, что намерен набрать номер, но, взяв в руки трубку, обратился к Си Джей со словами:

- А может быть, будет лучше, если с ней поговорите вы?

По лицу Си Джей разлился румянец гнева; так бывало всегда, когда кто-нибудь из его подчиненных осмеливался критиковать его планы или вмешиваться в них. Однако годы, проведенные в его издательстве, научили меня дипломатии. Я разыграл роль молодого, неискушенного прокуриста [Прокурист - в торговом праве поверенный, полномочия которого по закону не ограничены.] и сказал:

- Видите ли… разговор с Элен - это деликатное дело. Ведь жалование ей платит Бетси, а не я. Вы сами понимаете, как ведут себя в таком случае служащие. Элен не слишком высоко меня ставит, тогда как перед вами она благоговеет. Любое ваше слово…

С Си Джей никогда не знаешь, настроит ли его лесть ожидаемым образом, примет ли он ее благосклонно или просто сочтет за нечто вполне заслуженное. Во всяком случае лоб его разгладился, он слегка выпятил губы, как если бы задумался над моими словами. Кожа на его шее начала надуваться, как у жабы, которую дразнят соломинкой.

- Ну… не знаю, что и сказать тебе, мой мальчик. Может быть, ты и прав… Ладно, я поговорю с ней сам!

Он сделал неопределенное движение в сторону телефонного аппарата; это должно было означать, что мне следует соединить его с моим домом. Си Джей никогда не набирал номер сам, если в комнате был кто-нибудь, кроме него. Я набрал свой номер, все время в полной мере осознавая, какому риску я подвергаюсь. Неприязнь Элен ко мне и ее негодование могли оказаться сильнее обожания Си Джей. Она могла просто выложить ему все об Анжелике, разыграв перед моим тестем оскорбленную моим гнусным поведением добродетель. Однако я не считал, что она зайдет так далеко.

Я услышал ее басистый носовой голос: "Квартира Хардингов" - и передал трубку Си Джей. Лицо его тут же приобрело выражение добродушного демократа, произносящего речь на официальном банкете.

- Элен? Говорит Коллингхем… Как поживаете, Элен? Боюсь, дитя мое, что мы оказались в затруднительном положении и нам понадобится ваша помощь. Мистер Хардинг вскоре все вам объяснит, но до того я хочу сам поговорить с вами. Один знакомый Дафны был убит этой ночью. В связи с этим полиция проводит расследование. Мы решили, что проще всего будет, если мы скажем, что мисс Дафна провела вчерашний вечер с мистером Хардингом в его квартире и что она там заночевала. Так вот, Элен, если к вам заявится некий лейтенант Трэнт из криминальной полиции, скажите ему, что готовили для мистера Хардинга и мисс Дафны обед и что мисс Дафна провела ночь в комнате для гостей. Вы хорошо меня поняли?

Он произнес все это так гладко и естественно, как если бы речь шла о том, чтобы одолжить у соседки немного муки. Сделав паузу, он заговорил снова, и голос его звучал, как мурлыкание кота:

- Да, я хочу воспользоваться случаем и спросить вас, Элен, как поживает ваша племянница, та, что недавно тяжело болела… Она все еще больна? О-о! Это нехорошо. Послушайте, Элен, я очень рад, что мне представился случай обстоятельно поговорить с вами. Я думал о болезни малышки и пришел вот к какому выводу: может быть, лучше всего будет доставить ее сюда самолетом? Я знаю, что в Англии есть хорошие врачи, но если девочка будет здесь, рядом, мы сможем создать для нее куда более лучшие условия. Да и вашей сестре будет поспокойней.

Он слушал долгую минуту голос, звучащий в трубке, а выражение его лица тем временем менялось - он вдруг стал толстым, добродушным Санта Клаусом.

- Но, мое дорогое дитя, не говорите глупости! Ваши заботы - наши заботы; все мы относимся к вам как к члену нашей семьи. Вы сами прекрасно это знаете и, конечно, не считаете, что расходы на авиабилет из Англии до Нью-Йорка меня разорят. Не благодарите, Элен, не за что! И… ах, да, Элен! Не забудьте, что вы должны сказать лейтенанту Трэнту.

Он опустил трубку на рычаг, и одновременно с его лица сползла маска жизнерадостного завсегдатая банкетов.

- Как только вернешься домой, Билл, объяснишь ей все подробно. А я увижусь с ней на будущей неделе и подпишу чек для ее племянницы.

Он буркнул что-то себе под нос; видимо, это должно было означать, что серьезная опасность предотвращена и что он больше не желает говорить на эту тему. Этот человек изумлял меня. И с лейтенантом Трэнтом, и с Элен он уладил дело без малейших усилий… и без малейших угрызений совести. Это были всего лишь мелкие препятствия, которые следовало устранить, чтобы идти дальше по намеченному пути. Вот до чего довели его многие годы, в течение которых он подкупал и покупал людей.

Но я изумлялся и себе. После многих удачных маневров я достиг, наконец, относительной безопасности. Дафна закурила сигарету и растянулась на диване.

- Ну и что? - спросила она лениво. - Вы должны признать, что я великолепная актриса, не так ли? Талант из меня так и прет. Разве ты не гордишься мной, па?

Она перевернулась набок и провокационно улыбнулась Си Джей, который, расхаживая по комнате, как раз оказался рядом с диваном. Внезапно он остановился и неожиданно, не произнеся ни слова, отвесил дочери крепкую пощечину.

- Я должен гордиться тобой после этой последней выходки? - Его трясло от злости. - Вон отсюда! Убирайся сию минуту! Прочь с глаз моих!

- Но, па… - пролепетала,запинаясь, испуганная Дафна.

- Я сказал вон! Убирайся в свою комнату!

Дафна, видимо, колебалась, оказать ли сопротивление отцу или уступить. Наконец, она, бледная и дрожащая, встала и вышла из библиотеки. Си Джей, повернувшись, некоторое время смотрел ей вслед. Он был взбешен, но, кроме бешенства, на его лице отразилось нечто большее; я сказал бы, что это было… страдание. "Как он любит ее", - подумал я.

В первый раз я наблюдал в нем проявление обычного человеческого чувства. Это потрясло меня, и одновременно я ощутил растерянность. Казалось, он совсем забыл о моем присутствии. Он стоял неподвижно, сгорбившись, а его жабье лицо выражало только странную смесь любви и муки.

- Ну, я тоже пойду, пожалуй, - сказал я наконец. Звука моего голоса оказалось достаточно, чтобы он немедленно стряхнул с себя оцепенение и повернулся ко мне. Теперь на его лице не отражалось ничего, кроме высокомерного гнева, столь типичного для Си Джей и столь хорошо мне знакомого.

- Ах, ты!… - процедил он сквозь стиснутые зубы. - Ты и твоя Бетси! Вы что, остатки ума порастеряли, потакая ей, обманывая меня и закрывая на все глаза?

Он орал на меня минут пять. Я слушал его и удивлялся, как хитрая Дафна сумела обставить дело так, что вся вина и вся ответственность падали на Бетси и на меня.

- Я знал, что это опасный идиот! А вы без колебаний бросили Дафну в его руки! Провоцировали их на самые дикие безумства. А когда он раскрылся, когда однажды вечером он напал на нее как дикий зверь, как ты на это отреагировал? Никак! Совсем никак! И Бетси тоже обманывала меня. Тогда, по телефону. Боже милосердный, да если бы вы тогда обратились ко мне! Если бы хоть одним словом намекнули на то, что происходит!…

Я слушал этот поток упреков и обвинений, не пытаясь защищаться. Во-первых, потому, что так было для меня безопасней, если учесть все то, что я продолжал от него скрывать; а во-вторых, мне было искренне жаль его, и я знал, что извергнув из себя все эти претензии, он почувствует некоторое облегчение. Действительно, спустя некоторое время его ярость стала ослабевать. С Си Джей всегда было так. Каждый раз, когда он обрушивался на кого-нибудь, он делал это с театральной напыщенностью. Однако я знал, что самое худшее уже миновало и теперь он начнет играть свою другую излюбленную роль - роль монарха, несказуемо милостивого и всепрощающего.

- Ну, ладно, Билл, ты и Бетси - люди интеллигентные. Теперь, когда несчастье уже произошло, я уверен, что вы осознали, какими недоумками были вы оба. Нет смысла дальше распространяться об этом! В сущности, ничего очень уж плохого не произошло.

- Да, не произошло, - как эхо, подтвердил я. Уголки его рта искривились в слабой усмешке.

- По правде говоря, мне кажется, что я не худшим образом справился с этой проблемой, а? Этот полицейский не много вытянет из Элен…

- Я тоже так полагаю.

- И не думай, что я - человек неблагодарный. Если бы не ты, в славной ситуации мы оказались бы!

- Возможно.

Он в упор посмотрел мне в глаза.

- Я доволен, что вы с Бетси поженились, - сказал он. - Я всегда был убежден, что она останется старой девой или - что еще хуже - попадет в когти какому-нибудь охотнику за приданым, который будет пренебрегать ею, содержа на стороне целую команду танцовщиц. Иными словами, что будет кто-то, от кого потребуется поскорее избавиться. Однако случилось иначе. Ты славный, порядочный парень, Билл. Я горжусь таким зятем!

На мгновение мне снова показалось, что я нахожусь на краю пропасти. А Си Джей опять стал энергичным, резким, но справедливым шефом, служащим примером для своих поданных.

- Однако мы не можем бездельничать, мой мальчик. Нас ждет работа. Я должен идти в офис. Как тебе известно, Блэндон сегодня прилетает из Лос-Анжелеса. Я хотел бы, чтобы ты пошел на ленч с нами. А теперь тебе следует пойти домой и окончательно уладить все с Элен.

Он направился к двери, но внезапно весьма театрально, как если бы эта мысль только что пришла ему в голову, обернулся ко мне с прямо-таки пленительной миной.

- Ах да, Билл! Совсем забыл тебе сказать. Вчера я получил последнее сообщение о состоянии здоровья бедного старого Лэмберта. Он должен подать в отставку.

Во время короткой паузы, которой надлежало подчеркнуть вес его последних слов, зазвонил телефон. Си Джей жестом велел мне взять трубку. Я подошел к аппарату, заранее предвидя, что намерен сказать мне Си Джей, и испытывая в связи с этим смешанное чувство волнения и стыда. Звонили из отеля "Бельвью Стратфорд" в Филадельфии. Через несколько секунд я услышал голос Бетси.

Я был очень удивлен тем, что звук ее голоса не вызвал у меня ни раскаяния, ни сожаления. Мне было очень приятно слышать ее - и все.

- Я звонила домой, и Элен сказала мне, что ты у отца, Билл… Ты читал сегодняшние газеты?

- Читал. Мы уже все знаем.

- Я только что узнала об этом из газет. И страшно перепугалась. Все ли у вас в порядке? Я хотела только убедиться, что у вас нет неприятностей с Дафной.

- Нет, - ответил я. - Все в порядке.

- Это точно?

- Точно! Ни о чем не беспокойся. Я расскажу тебе обо всем, как только мы встретимся. Ты приедешь, как мы договорились, сегодня вечером?

- Да. Здесь все прошло отлично. Елена Рид просто великолепна. Ах, Билл! Не могу тебе сказать, какой камень свалился с моего сердца. Я просто с ума сходила от беспокойства. Думала…

Си Джей похлопал меня пальцем по плечу. Обернувшись, я увидел, что он протягивает руку за трубкой. Я подал ему ее.

- Привет, Бетси, - сказал он. - У меня есть для тебя интересная новость. Я как раз намеревался сообщить ее Биллу, но хотел бы, чтобы и ты одновременно узнала обо всем. Старый Лэмберт должен уйти с работы, я вчера получил медицинское заключение. И я принял решение о его преемнике. В моем деле есть только один человек, который способен его заменить. Бетси, дорогая… Ты жена вице-председателя издательства Коллингхема по делам рекламы!

Он торжественно опустил трубку на рычаг. Ослепительная улыбка разлилась по его лицу.

- Держи пока это при себе, Билл, - сказал он. - Я не хотел бы, чтобы эта новость распространилась, прежде чем я объявлю об этом официально. Но это факт. Вот тебе мое слово.

У меня не было никаких иллюзий. Это было снова то же лицо завсегдатая банкетов, что и при разговоре с Элен. Ей он заплатил авиационным билетом; теперь пришла моя очередь. Хотя я и был опутан частой сетью лжи, остатки собственного достоинства и гордости я сохранил. И эта гордость обернулась теперь гневом.

- Когда вам пришла в голову эта мысль? - спросил я. - Десять минут назад? Если так, то я не хочу принимать в этом никакого участия. Если я не заслуживаю того, чтобы стать вице-председателем благодаря собственным заслугам и квалификации, то пусть дьявол забирает это вице-председательство!

Вопреки здравому смыслу, этот взрыв принес мне колоссальное удовлетворение. Банкетная улыбка исчезла с лица Си Джей; казалось, что он вот-вот обрушит громы на мою голову. И тут по огонькам, заблестевшим в его жабьих глазах, я вдруг осознал, что происходящее забавляет его.

- Ну и ловкий же ты парень, Билл, - сказал он. - Знаешь, как со мной нужно поступать! Конечно же, Билл! Твое назначение связано исключительно с твоей квалификацией. И это ты засвидетельствовал минуту назад. Дейвид Маннерс никогда не отважился бы так заговорить со мной!

Он стоял и смотрел на меня. Однако теперь в его взгляде отражалась растерянность, даже усталость. А потом, совершенно игнорируя меня, он вышел из комнаты, не попрощавшись.

Глава 7

Выйдя из дома шефа, я поймал такси и поспешил домой, охваченный сильнейшим беспокойством. Было уже десять с минутами, а в час дня Си Джей ждал меня на ленч со своим представителем. До этого я должен был увидеться с Элен, поскольку Си Джей непременно захочет узнать, как обстоят наши дела на этом участке обороны. Пока я не свяжусь с Полом и Анжеликой, ее алиби останется единственно нереализованным проектом в моей голове, а моя безопасность останется весьма проблематичной.

Когда я своим ключом отпер входную дверь, то сразу же услышал голос Элен. Сперва я подумал, что она разговаривает с Рики, но тут же вспомнил, что она должна была отвести его в детский сад по меньшей мере час назад. Я вошел в гостиную и увидел лейтенанта Трэнта, сидящего на ручке кресла.

Его вид привел меня в замешательство, так как я не предполагал, что он столь быстро окажется здесь. При виде меня Элен сорвалась со стула с выражением преувеличенного почтения. Она всегда считала, что ей не пристало сидеть в присутствии своих работодателей, разве что в детской. И свое пребывание сейчас в гостиной она явно считала неуместным. То, что она в обычной своей манере демонстрировала свою лояльность, должно было ободрить меня. Но царящая в комнате атмосфера не имела ничего общего с Элен. Здесь доминировала исключительно и очень заметно индивидуальность лейтенанта Трэнта. Он тоже встал при виде меня, улыбаясь так же вежливо и доброжелательно, как и в квартире Си Джей. Меня удивило только то, что теперь он не выглядел так молодо, как тогда, и не казался таким наивным.

- Хелло, мистер Хардинг, - сказал он. - А мы как раз беседуем, я и мисс Ходжкинс! Я всегда стараюсь сделать дело как можно скорее.

Он повернулся к Элен, которая вглядывалась в паркет, демонстрируя лейтенанту, какой должна быть настоящая английская бонна при достойном ее профессиональных умений ребенке.

- Ну, мисс Ходжкинс, - продолжал лейтенант Трэнт, - теперь мне все представляется ясным и понятным. Полагаю, что у меня нет причин задерживать вас здесь.

После этих слов Элен немедленно вышла, а я обрел уверенность, что она точно выполнила поручение Си Джей. Однако в присутствии лейтенанта Трэнта мне было не по себе… Я жаждал отделаться от него как можно скорее, чтобы остаться один на один с Элен. Однако он не спешил - он даже снова присел на ручку кресла.

- Конечно, с момента совершения преступления прошло совсем немного времени, чтобы можно было заметно продвинуться в расследовании, - сказал он.

- Это очень досадно, - сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

- Наибольшие затруднения состоят в том, что до сих пор нам не удалось обнаружить никого, кто бы хорошо знал мистера Ламба. У нас есть только эти Брауны, его соседи, но для них это было лишь случайное знакомство. Квартиру эту он снял у матери миссис Браун. В Нью-Йорк он переехал совсем недавно, а до того, как мне кажется, жил в Калифорнии.

- И мне так кажется, - сказал я. Сам не знаю почему, но я считал, что полиция незамедлительно откроет связь Джейми с Анжеликой. Внезапно я вспомнил, что Анжелика говорила мне во время нашего второго свидания в ее доме, что она никогда не была в квартире Джейми - это он всегда приходил к ней. Следовательно, пока лейтенант Трэнт будет контактировать с Браунами, он, возможно, вообще не выйдет на след Анжелики.

Трэнт не смотрел на меня; он смотрел на картину, висящую над камином.

- Разумеется, может быть, мы имеем дело с обычным убийством, совершенным каким-нибудь уголовником. На двери нет никаких следов взлома, нет отпечатков пальцев чужих людей. Меня страшно разочаровало то, что никто из окружающих не может сообщить об убитом что-либо интересное. Вы тоже сказали, что мало знали его.

- Да, это действительно так.

- Вы познакомились с ним в Нью-Йорке?

Этот вопрос показался мне случайным; он задал мне его тем же вежливым тоном, что и все предыдущие. При этом он даже не смотрел на меня. Я был почти убежден, что все это мелочи, что он просто поступает в соответствии с полицейским ритуалом, обязательным в таких случаях. Но все же… Хотя я временно перестал беспокоиться об Анжелике, мне все еще было не по себе.

Стараясь впасть в такой же непринужденный тон, я сказал:

- Да, мы познакомились здесь, в Нью-Йорке. Ламб - знакомый моих знакомых из Европы. Он пришел ко мне в издательство с рукописью своего романа; просил, чтобы я помог ему издать его. Именно тогда он и познакомился в моем кабинете с Дафной.

- Не могли бы вы назвать мне имя вашего общего знакомого в Европе?

- Охотно. Это Кэрол Мейтленд, - ответил я быстро. - Но, к сожалению, я понятия не имею, где он сейчас находится и чем занимается.

- Так… - На лице детектива снова появилась эта учтивая, банальная улыбка. Он соскользнул с ручки кресла и подошел ближе к камину, как если бы хотел лучше рассмотреть картину.

- Мне кажется, это Бюффе [Бюффе Бернар (род. в 1928 г.) - современный французский художник, пишущий в реалистической манере. Бюффе последовательно выступает против всех направлений авангардизма.], я не ошибся? - спросил он.

- Совершенно верно, - ответил я, немного растерявшись. "Что за странный полицейский?" - подумал я.

Трэнт, не переставая любоваться картиной, продолжал:

- Однако кое-что мы уже знаем. Правда, совсем немного, но все же… Вчера вечером, примерно около шести, Брауны постучали в квартиру Ламба и спросили, не желает ли он пойти с ними на вечеринку. Ламб ответил, что, к сожалению, пойти не может, так как условился с кем-то встретиться. Итак, в тот вечер он ждал кого-то… разве что ему просто не улыбалось провести вечер в обществе Браунов и он использовал такой предлог, чтобы отделаться от них.

Лейтенант Трэнт покончил, наконец, с инспектированием картины и повернулся ко мне. Сунул руку в карман пиджака, он немного помолчал, а потом сказал:

- Единственным предметом из всего того, что мы обнаружили в квартире мистера Ламба, показавшимся нам явно неуместным у молодого неженатого мужчины, является вот это, мистер Хардинг. Правда, я не думаю, что эта вещь покажется вам знакомой.

Он вынул руку из кармана, и я увидел, что он держит в пальцах кольцо моей матери, то самое кольцо с дельфином, которое я подарил перед нашей свадьбой Анжелике.

И тогда я еще отчетливей осознал, что этот человек может быть для меня опасен. Я еще не имел конкретных поводов для опасений. В его голосе не прозвучала даже самая легкая нотка подозрительности. Он смотрел на меня очень буднично и открыто, как один доброжелательный человек смотрит на другого, без профессионального недоверия. Однако я был убежден, что этот человек абсолютно не верит в то, что я говорю, как не верит и в то, что мы говорили ему сегодня утром.

- Кольцо, несомненно, дамское, - сказал я.

- Конечно, - согласился Трэнт и, помолчав немно-много, добавил: - По всей вероятности, память о ком-то. А может, оно досталось ему от бабушки - в то время такие вещицы были в моде.

Он сунул кольцо обратно в карман пиджака. Затем подошел своей кошачьей походкой к столу и взял лежащий там конверт - тот самый, с которым он появился в квартире Си Джей. Осторожно открыв его, он вынул какой-то предмет, завернутый в носовой платок.

- Кроме всего прочего, мы нашли там еще и это, мистер Хардинг, - сказал он и с несколько преувеличенной осторожностью начал приподнимать край платка. - Сам не знаю, почему я обращаюсь с этим так деликатно, ведь мы не нашли на нем никаких отпечатков пальцев, хотя искали очень тщательно. Но во всяком случае, как я уже сказал, мы что-то имеем. Он лежал на полу рядом с трупом. Его владельца мы установим без особого труда. А если мы его отыщем, то будем иметь важную улику.

Угол платка был откинут настолько, что я мог видеть, что находится внутри. Это был кольт сорок пятого калибра, старый, изношенный пистолет. И хотя я не думал о нем в течение трех последних недель, я узнал его сразу же.

Это был пистолет Анжелики.

Я слышал голос лейтенанта Трэнта, звучавший странно нереально, как если бы он был записан на запыленной грампластинке.

- Он очень старый. Куплен, наверное, в какой-нибудь лавке старьевщика. Разумеется, на это потребуется какое-то время, но в конце концов мы выйдем на след его владельца. - Он коротко рассмеялся. - Возможен, конечно, и такой вариант, что эта ниточка заведет нас в тупике и в конце концов окажется, что это сам Ламб приобрел его когда-то.

Он снова старательно завернул пистолет в платок и вложил в конверт, который затем сунул под мышку.

- Да… еще одно, мистер Хардинг, о чем я хотел бы вас спросить…

Я смотрел ему в глаза, напряженно думая о том, удается ли мне сохранять спокойное выражение лица. Он снова улыбнулся, но на этот раз его улыбка была почти сконфуженной.

- Скажите, пожалуйста, вы случайно не тот Уильям Хардинг, который написал роман "Жар Юга"?

Из всех возможных на свете вопросов это был тот, который я ожидал меньше всего.

- Да, - ответил я. - Это я и есть.

- Вы уж простите меня, я отлично знаю, как навязчивы бывают поклонники и охотники за автографами… Однако признаюсь, что ваш роман я прочел три раза. По моему мнению, это один из лучших романов, написанных после войны. - Он постучал пальцем по конверту и добавил: - Ну, у нас обоих не так уж много времени, так что я пойду. - Он направился к двери и уже с порога кивнул мне. - До свидания, мистер Хардинг!

- До свидания, мистер Трэнт.

Хотя дверь за ним закрылась, я все еще продолжал чувствовать присутствие этого человека в комнате. Кольцо Анжелики было обнаружено в квартире Джейми, и убит он был пулей из ее револьвера. Однако я абсолютно точно знал, что в те часы Анжелика не могла совершить преступление. Тем не менее Трэнт почти наверняка выйдет на Анжелику и установит, что пистолет принадлежит ей. И что будет тогда?

Я перестал думать о Трэнте и отправился на поиски Элен. Я нашел ее, как и ожидал, в детской, то есть там, где, по ее мнению, было ее законное место. Кухарка и кухня были настолько ниже ее достоинства, насколько Бетси, я и гостиная - выше.

Она снова что-то вязала на спицах: какую-то жуткую розовую трубу. Может, это была детская юбочка?

Я предполагал, что она встретит меня холодным, осуждающим взглядом, каким я уже был награжден сегодня утром. Но ничего подобного! Выражение ее лица было конспиративным и, я бы сказал, даже несколько фривольным. Я ведь мог этого ожидать. Налицо был результат царского подкупа Си Джей. Я уже не был в ее глазах ужасным, развратным мистером Хардингом, я стал зятем ее любимого, дорогого мистера Коллингхема! Это прибавило мне духа.

- Ну и как? Все прошло хорошо, Элен?

- О, да, мистер Хардинг! Я рассказала все именно так, как пожелал мистер Коллингхем.

- И Трэнт поверил?

- Я совершенно уверена в этом, мистер Хардинг.

Коль скоро она была настроена мирно и открыто, то и я принял такой же тон.

- Мистер Коллингхем очень вам благодарен, Элен. Видите ли, Дафна была вчера вечером в доме одна, а в последнее время она часто бывала в обществе этого молодого человека, мистера Ламба. Мистер Коллингхем считает, что мы избавимся от многих забот, если скажем, что Дафна провела эту ночь у нас.

Она кивнула головой, демонстрируя свою готовность служить великому мистеру Коллингхему.

- Разумеется, мистер Хардинг. Я отлично все понимаю. Речь идет об этом красивом мистере Ламбе, не так ли?

- Совершенно верно, - ответил я. - Да, я забыл вам сказать, что мистер Коллингхем просил предупредить вас, что он хочет встретиться с вами в начале следующей недели, чтобы обговорить детали приезда вашей племянницы.

Я сказал это и сам испугался своих слов: не сделал ли я ложный шаг, заговорив столь откровенно о взятке? Но я недооценил ее преданность. Опустив рукоделие на колени, она сложила руки как для молитвы. Казалось ее лицо расплылось от волнения.

- Ах, мистер Хардинг! Если бы вы знали, какое это благодеяние для моей сестры и для бедной маленькой Глэдис! Мистер Коллингхем - святой человек, мистер Хардинг! Да, да, настоящий святой!

Новая Элен казалась мне менее опасной, чем прежняя, и я отважился затронуть ту, другую тему, тему действительно опасную, вопрос, от которого существенно зависела моя судьба.

- А что касается того другого дела, Элен, - сказал я, - то, коль скоро мистер Коллингхем так настаивает на том, чтобы все считали, что Дафна и я были здесь вчера только вдвоем, пожалуй, будет наиболее разумно, если мы забудем о том…

- О, да, мистер Хардинг. Конечно, так будет лучше всего. Я уверена в этом.

Губы ее приоткрылись в широкой улыбке, обнажившей розовые десны. Никогда до сих пор я не видел нашу бонну в столь фривольном настроении. Выглядело это жутковато.

- Ведь такого рода вещи случаются, не так ли? - сказала она.

- Разумеется, - подтвердил я.

- А кроме того, мы ведь не хотели бы огорчить миссис Хардинг? Она всегда такая добрая, такая снисходительная…

Я вдруг вспомнил, что Бетси уже возвращается домой, и мне стало легче.

- Вы правы, Элен. Она очень добра и снисходительна.

Розовые десны демонстрировались по-прежнему, но в глазах Элен отразилось осознание преимущества ее теперешнего положения.

- Я убеждена, что вы очень полюбите маленькую Глэдис, - сказал она. - Она славненькая и такая скромная, и тихая, как мышка. Когда она вылечится и выйдет из больницы, я уверена, что ни миссис Хардинг, ни вы не заметите ее присутствия в доме. А девочка смогла бы получить такое удовольствие - провести долгие, приятные каникулы у своей тети. Она была бы со мной, а Рики приобрел бы подружку для игр.

Я мог бы догадаться, что взятка, полученная от Си Джей, пробудит у Элен аппетит к деяниям такого рода. Теперь, когда она так четко назвала свою цену, я подумал, что все могло быть куда хуже. Маленькая выздоравливающая Глэдис маячила где-то в далеком будущем. Во всяком случае это не слишком тяжелое бремя в обмен на молчание, столь необходимое для моего спокойствия и даже существования. Я улыбнулся ей, правда, не очень искренно, скрепив тем самым печатью наш договор.

- Ну, разумеется… Ваша Глэдис может оставаться у нас так долго, как вы того пожелаете.

Элен подняла с колен рукоделие и начала постукивать спицами.

- И вы поговорите об этом с миссис Хардинг после ее возвращения?

- Обязательно.

- Глэдис такое доброе, милое дитя. Она всегда думает только о других. Все в доме называют ее ангелочком.

Я не имел ничего против того, чтобы меня шантажировали, но выслушивать повествование о маленькой Глэдис было выше моих сил. К тому же на это пошло бы слишком много ценного времени. Не переставая лучезарно улыбаться, я сказал Элен, что, к сожалению, должен идти, и вышел из детской. После этого я позвонил Полу в офис Фонда и спросил, могу ли я заглянуть к нему.

- Конечно! - ответил он. - Приходи сейчас же и принеси чек посолиднее. Потому что Мехо-Бижу-Авто-Фонд имени Сандры Фаулер постоянно требует деньги, деньги и еще раз деньги.

Глава 8

Было уже одиннадцать пятнадцать, а офис Фонда находился довольно далеко, на Лексингтон-авеню 30. Моя машина с трудом продвигалась по забитой автомобилями улице. Черепаший темп действовал мне на нервы, но одновременно давал возможность обдумать план дальнейших действий в отношении Анжелики. Несмотря на все мое уважение к лейтенанту Трэнту, существенно возросшее после его визита ко мне домой, я не считал, что с нами может случиться что-нибудь плохое. Пол и Сандра не имели никаких связей с Джейми. Трэнт даже не будет знать, что такие люди существуют на свете, пока они не будут названы как лица, которые могут подтвердить алиби Анжелики. Нам только нужно будет разработать в деталях этот воображаемый вечер.

Пол сидел в своем кабинете, водрузив ноги на письменный стол, жевал резинку и обольщал кого-то по телефону. При моем появлении он сделал знак рукой, предлагая присесть.

- …Но это очевидно, дорогая миссис Мэллет! Абсолютно. Дело это ясное, как солнце, а если у вас есть какие-нибудь сомнения или опасения в отношении этого, то вы можете убедиться, справившись в налоговом управлении.

У Пола самые голубые и самые умные глаза, какие мне только доводилось видеть. Уже один его вид в помятом, хотя и неимоверно дорогом костюме, с десятидолларовым, криво завязанным галстуком, в шелковых носках, спускающихся на ботинки, подействовал на меня ободряюще. Я чувствовал, как меня покидают остатки озабоченности и ощущения вины.

- Тысяча долларов, миссис Мэллет? О!… Это великолепно! Такие клиенты, как вы, дорогая миссис Мэллет, это золото! Фонд имени Бэтси Коллингхем прославит вас до небес… Да, да, дорогая миссис Мэллет! Я счастлив, я готов вспорхнуть под потолок. Впрочем, это нормальное состояние людей, работающих исключительно для других. До свидания, дорогая миссис Мэллет!

Он положил трубку и состроил ужасающую гримасу явно в адрес дорогой миссис Мэллет, с которой я не имел чести быть знакомым. Затем, копируя манеру Си Джей, он окинул меня снисходительно-величавым взглядом.

- Хардинг, мой дорогой мальчик! Ты уже, наверное, слышал, что Американская медицинская академия нашла наконец-то первопричину не только лейкемии, но и всех иных болезней, терзающих человечество? Так вот, все, буквально все болезни вызываются злым вирусом, называемым Коллингхемом, который переносится на кончиках пальцев людьми, читающими газеты, указанным Коллингхемом издаваемые. Во имя науки, мистер Хардинг, во имя грядущих поколений мы не можем позволить себе ни минуты покоя, пока эта угроза человечеству… Ха-ха!

Пол еще ничего не знал об убийстве Джейми. Когда я рассказал ему об этом, он снял ноги со стола и сел прямо, внимательно всматриваясь в мое лицо. Тогда я начал рассказывать ему все с самого начала об Анжелике. И давалось мне это с необычайной легкостью, а мое самочувствие по мере того, как я высказывался, менялось. Я рассказывал, а Пол все чаще кивал головой и улыбался. А когда я дошел до момента, как Элен подловила нас на диване, он громко захохотал. Он чуть не корчился от смеха, когда я рассказывал ему, какие осложнения возникли для меня в связи с планированным Си Джей алиби для Дафны. Но его смех не был бездушным. С необычайной живостью ума и искренним сочувствием Пол вмиг оценил ситуацию и все вытекающие из нее последствия. Первая его мысль была о Бетси - ее нужно уберечь от всего. Он подумал даже об Анжелике, чего я от него не ожидал.

- Бедная малышка, - сказал он. - И такая славная! Самая красивая девочка, какую я когда-либо видел. Ну и натворил ты дел, а ведь это серьезно, даже очень серьезно. Что мы должны теперь делать?

Я изложил ему свой план, соответственно которому он и Сандра должны обеспечить алиби Анжелики. Он согласился без колебаний, даже с энтузиазмом. Потом тень сомнения затуманила его голубые глаза.

- Ну, хорошо, а как быть с Сандрой? Она же глупа до непроходимости. Как ты думаешь, она сумеет продержаться на высоте?

- Ну… пожалуй…

- Впрочем, не будем ломать над этим голову! Прежде чем полиция доберется до нас, она наверняка забудет, что делала вчера вечером. А если она начнет обнаруживать какие-нибудь подозрения, мы заклеим ее мордашку лейкопластырем, а твоему лейтенанту объясним, что у нее пунктик в отношении вирусных инфекций.

Он переглянулся через стол и похлопал меня по плечу.

- Не принимай все это близко к сердцу, мой мальчик! - сказал он. - Экс-супруга Хардинга провела вечер с нами. Это бетонная стена! Мы были втроем. Ни одна живая душа нам не помешала. Мы великолепные специалисты по фабрикации алиби, лучшие в христианском мире! - Он немного помолчал, а потом спросил: - А где, собственно, сейчас находится Анжелика?

Это может показаться невероятным, но до этой минуты я даже не думал об этом. Я предложил ей пойти в отель "Уилтон" и предполагал, что она туда и отправилась. Но теперь меня вдруг охватило беспокойство.

- Думаю, что она в отеле "Уилтон", - сказал я.

- Думаешь! Лучше позвони и проверь! Скажи, чтобы она сразу же шла сюда. Веришь или нет, но Сандра запланировала поход за покупками сегодня, после полудня. Через минуту она будет здесь, чтобы я повел ее на ленч, а потом она выбросит наши последние сбережения за какие-нибудь убийственные черные панталоны. Так пойдем на ленч вчетвером! Проинформируем обо всем Анжелику и сразу уладим дело.

- К сожалению, я не смогу пойти с вами на ленч: я условился с Си Джей и его клиентом.

Я взглянул на часы. Было двенадцать тридцать, и я почувствовал, как ко мне возвращается прежнее беспокойство.

- Но вы можете пойти на ленч с Анжеликой и все ей рассказать, - предложил я. - А потом, когда я избавлюсь от Си Джей…

Я протянул руку за телефонной трубкой, но в этот момент телефон вдруг зазвонил. Пол взял трубку с миной человека, только что явившегося на Землю из космоса.

- Пол Фаулер собственной персоной… О, как поживаешь, дорогая? Откуда ты звонишь? Да? Но, девочка, ведь… Что такое?

По мере того, как он слушал, его лицо становилось все серьезнее.

- Что? В самом деле, девочка? - продолжал он. - Нет, дорогая, это никому не повредит. Нет, нет. Не думай об этом. Просто приходи сейчас же сюда. Да, дорогая, ты знаешь, что я люблю тебя, хотя это может показаться невероятным.

Он положил трубку. Этот разговор так изменил его, что я испугался, хотя он и старался беззаботно улыбнуться мне.

- Ничего не выйдет, - сказал он, - Мы должны придумать что-нибудь другое.

- Но почему? Что случилось?

- Этот твой лейтенант - первосортный ловкач. Оказывается, Дафна в разговоре с ним что-то сболтнула о нас. Он только что был у нас и разговаривал с Сандрой. Кроме всего прочего, он спросил ее, что мы делали вчера вечером. Сандра, как и следовало ожидать, сказала ему правду - что мы провели вечер дома одни.

Я внезапно ощутил присутствие лейтенанта Трэнта столь явственно, как если бы он стоял рядом со мной - спокойный, скромный, ничего не высматривающий. Вспомнил я также, что Дафна при мне упомянула о Фаулерах - просто так, мимоходом. Она сказала только, что Бетси и я принимали у нас Джейми и что Бетси и Фаулеры просто помешались на нем. И это все. Однако лейтенант Трэнт все это запомнил. Каким-то чудом за столь короткое время он узнал, кто они такие, эти Фаулеры, где они живут, а потом, руководствуясь своей дьявольской интуицией, направился к ним прямо от меня. Тем самым он раз и навсегда исключил из моего плана Фаулеров, и теперь Анжелика оказалась без прикрытия, одна, лицом к лицу с врагом, что создавало угрозу и всем нам.

Под влиянием страха перед Трэнтом вся моя неприязнь к Анжелике ожила с новой силой. Ведь во всем была виновата она!

Пол не переставал всматриваться в меня. Белки его глаз резко контрастировали с интенсивно-голубым цветом радужки.

- Ну и что, Билл? Что мы теперь будем делать?

- Я не знаю…

- В любом случае ты должен ей позвонить.

Он вытащил телефонную книгу и начал листать страницы. Наконец он нашел то, что искал, поднял трубку и набрал номер.

- Отель "Уилстон"? Я попросил бы соединить меня с Анжеликой Хардинг.

Я пассивно стоял рядом и смотрел на него, разъедаемый неуверенностью. "Что мне делать, - думал я, - если ее не окажется в отеле, если в придачу ко всему Анжелика окажется недосягаемой?"

- У вас нет такой клиентки? Нет Анжелики Хардинг?

Я услышал его слова, и сердце замерло у меня в груди.

- Подождите минутку. - Пол взглянул на меня и спросил, прикрыв трубку ладонью: - Какая у Анжелики девичья фамилия?

Я вообще не подумал об этом. Я сказал Полу, что девичья фамилия Анжелики - Робертс. Пол снова заговорил в трубку:

- А миссис Анжелика Робертс? - Его лицо стало менее напряженным. - Такая есть? Отлично! - Он снова улыбнулся и после минутной паузы сказал: - Анжелика? Подождите немного.

Он подал мне трубку. Я ощутил дикое желание наказать Анжелику за все мои муки и тревоги. Ко всему прочему она еще и фамилию сменила…

- Анжелика?

- Алло, Билл? - Ее голос напомнил мне, что речь идет не об абстрактной угрозе, а о живом человеке, и это несколько сбило меня с толку.

- Ты уже знаешь о Джейми? - спросил я.

- Что именно?

- Ты не читала утренние газеты?

- Газеты? Я еще не выходила из номера. Но что может быть о Джейми в газетах?

- Джейми мертв, - сказал я грубо. - Тело обнаружено прошлой ночью в его квартире.

Я услышал, как она отчаянно хватает ртом воздух. Потом наступила полная тишина. Наконец голосом столь тихим и слабым, что я с трудом смог его расслышать, она выдохнула в трубку:

- Нет, нет! Это невозможно!

- И, однако, это правда.

- Кто его убил? Кто…

- Это уже менее важно.

- Билл! Где ты? Я могу прийти к тебе?

- Это исключено, - сказал я. - Я условился с тестем пойти вместе с ним на ленч. Но не выходи из отеля.

- Ладно.

- Что бы ни случилось, не выходи. Сиди у себя. Я загляну в отель, как только освобожусь после ленча.

- Хорошо, Билл.

- А если с тобой захочет повидаться человек из полиции, некий лейтенант Трэнт, то, ради Бога, любой ценой постарайся избежать встречи с ним.

- Полицейский? Ну… да. Понимаю. Ладно.

- Сиди в номере, ничего не делай и ничего не принимай, пока не повидаешься со мной.

Я опустил трубку на рычаг и обратился к Полу,

- Я должен идти на встречу с Си Джей.

- Разумеется, Билл. Чем я могу тебе помочь?

- Ничем.

- Билл, ты должен что-нибудь придумать.

- Ты так считаешь?

- Конечно, должен.

В эту минуту он был единственным человеком, лицо которого было лицом друга; человеком, которому я мог довериться целиком. Пол смотрел на меня с беспокойством.

- Я только хотел обратить твое внимание на один момент, Билл. Не забывай о надсмотрщике на плантации… о Си Джей! Я знаю, что случившееся между тобой и Анжеликой - это глупость. Во всем Манхэттене не сыскать мужчины, который не желал бы время от времени немножко разрядиться на стороне. И тебе не следует грызть себя по этому поводу. Но не забывай о Бетси. Женщины мыслят иначе, чем мы, а особенно женщины типа Бетси. Если она узнает о твоей вчерашней эскападе, если Элен расскажет ей об этом, то для тебя случившееся может иметь непредсказуемые последствия. Это может даже… - Он оборвал фразу. - К черту! Не мне описывать тебе характер твоей жены!

Пол положил руку мне на плечо.

- Не горюй! Все как-нибудь обойдется. А теперь будь примерным вице-председателем и мчись к своему тестю.

Он проводил меня до лифта. Прежде чем я вошел в кабину, Пол сказал:

- И держи со мной связь. Старая, почтенная Мама-Фонд всегда в твоем распоряжении со своим широким лоном и материнской снисходительностью.

Я явился в кабинет Си Джей точно в час, на секунду опередив мистера Блэндона. Я даже успел отчитаться перед Си Джей о моем разговоре с Элен - результаты вроде бы удовлетворили Си Джей. Мистер Блэндон был очень важной особой. То, что Си Джей решил включить мою скромную персону в столь ответственное мероприятие, как этот ленч, было, несомненно, первым шагом признания во мне преемника старого Лэмберта.

Я знал, что должен показать себя с лучшей стороны, а потому во время ленча не расставался с самой обаятельной улыбкой, на какую был способен, говорил то, что должен был сказать, чтобы показать, что я не только первоклассный специалист и славный парень, но и способен поступать достаточно разумно там, где это нужно. По тому, как вел себя за столом Си Джей, я пришел к выводу, что сыграл свою роль не худшим образом; однако это не препятствовало тому, что этот долгий ленч был для меня мукой.

Мистер Блэндон был горазд по части выпивки: он пил так, как пьют в Беверли-Холлзе. Перед едой мы выпили по четыре гибсона, за ленчем пили вино, а в заключение - коньяк. После второй рюмки коньяка мистер Блэндон заметно оживился и выразил желание весело закончить столь удачно начавшуюся встречу. К моему ужасу Си Джей немедленно предложил ему мое общество для экскурсии по городу. Перед моими глазами замаячила кошмарная перспектива турне по коктейль-барам и ночным ресторанам в компании мистера Блэндона. Однако, к счастью, наш гость в последнюю минуту пришел к заключению, что устал, и решил, что будет лучше, если он вернется в отель и отдохнет от утомительного путешествия.

Когда мне, наконец, удалось вырваться, было почти четыре.

До отеля "Уилтон" я добрался на такси. У меня не было никакого конкретного плана, я вообще не мог думать пи о каком плане, так как был предельно измотан и одновременно возбужден алкоголем.

"Уилтон" был отелем средней руки, добропорядочным, заботящимся о своем реноме. В холле, оформленном в современном стиле, я справился у администратора об Анжелике.

- Не назовете ли вы ваше имя?

- Уильям Хардинг.

- Да, да. Мистер Хардинг. Мадам ожидает вашего визита.

Я вошел в кабину лифта, навевающую мысли о старых джентльменах и комнатных собачках чуточку моложе их, например, о скайтерьерах. Нервы мои были натянуты, и мне вдруг показалось, что в номере Анжелики, окажется лейтенант Трэнт.

Я постучал, и Анжелика открыла мне дверь.

- Еще никого из полиции у меня не было, - сказала она.

Глава 9

Я вошел следом за ней в унылую комнату. На комоде стоял радиоприемник, но это был автомат, в который нужно было бросить монету, чтобы он заработал. Потертый чемодан Анжелики стоял на складном стульчике. Все это казалось принадлежащим другому миру, даже сама Анжелика с тяжелыми прядями густых черных волос, с ее красотой, так часто заставлявшей меня предавать самого себя, красотой, которая теперь действовала на меня угнетающе, как, впрочем, и сам факт ее существования.

Анжелика казалась очень утомленной, как если бы в течение всей ночи не сомкнула глаз. Прежде всего она, разумеется, закурила сигарету. Звук трущейся о коробку спичечной головки еще более усилил овладевшее мной раздражение. Она стояла, безучастно глядя на меня, и ждала, чтобы я заговорил первым. Я вдруг подумал о том, что не далее как вчера сходил по ней с ума и, как последний идиот, воображал, что только она может дать мне истинное счастье, а моя предыдущая жизнь с Бетси и Рики - это сплошное лицемерие. Я чувствовал, как от этих воспоминаний меня охватил гнев. К черту! Ведь это она где-то откопала Джейми. Так почему же она не удержала его возле себя? Почему одного сказанного им слова оказалось достаточно, чтобы она послушно собрала свои тряпки и свалилась на шею именно мне?

- Ну, - сказал я со злостью, - мне кажется, что ты достаточно намутила воды.

Я чувствовал, что обвиняю ее незаслуженно, что она имеет право бросить точно такой же упрек мне. Однако Анжелика этого не сделала. Она стояла у окна с падающими на плечи блестящими волосами, спокойная и печальная.

- Расскажи мне о Джейми, - попросила она.

- Что я могу тебе сказать? Его кто-то застрелил. В ту ночь, в квартире, которую он снимал.

- Но кто?

- Откуда я могу это знать? - И что я вообще знаю об этом твоем Ламбе? Ты должна разбираться в этом лучше меня.

- Ты думаешь, что это… я? - спросила она чуть слышно.

Меня так и подмывало бросить ей в лицо: а почему бы и нет? Ведь ты с ума сходила по нему, а он обращался с тобой как с собакой; не прошло и суток, как он вышвырнул тебя из дома и из своей жизни. Однако, мне еще хватило рассудка на то, чтобы понять, что сейчас не время для упреков. Анжелика не была преступницей - она была только помехой на пути. Нужно было только обезвредить ее - для блага Бетси, для блага Дафны и Си Джей, а прежде всего для моего собственного блага.

- Я знаю, что ты его не убивала, - сказал я наконец. - Полиция установила, что Джейми был застрелен между половиной второго и двумя часами. Значит, до момента убийства ты минимум час провела в моем доме.

- Значит, ты уже разговаривал с полицией?

- Разумеется.

- А эта… эта женщина? Эта бонна?

- Она тоже.

- Тогда ты должен был рассказать им обо мне. Газеты начнут трубить об этом, и Бетси все узнает. Да, натворила я дел. О, Билл!…

На ее лице отражалась исключительно забота обо мне. "Бог мой! - подумал я. - Неужели она начнет теперь разыгрывать кающуюся грешницу?" И вдруг план, который, когда я излагал его Полу, казался мне столь надежным и практичным, утратил в моих глазах свои положительные качества.

- По правде говоря, - сказал я, - я ни слова не сказал о тебе. Элен тоже.

Затем я рассказал ей обо всем, что сделал до настоящей минуты. И по мере того, как я говорил, я все меньше выглядел в собственных глазах ловким политиком и триумфально коронованным вице-председателем. Я видел себя как кого-то другого; жалкого, покорного работника управленческого аппарата, непостоянного, как флюгер. Может быть, мне было бы легче, если бы Анжелика не смотрела на меня так внимательно. Но эти огромные серые глаза были неотрывно прикованы к моему лицу, и, хотя в них не было ни тени упрека, мне все равно казалось, что в них я читаю свой приговор, что я без труда угадываю ее мысли: "А ведь это человек, которого я когда-то любила!" Хотя я и знал, что сам навязываю ей эту роль, я невольно считал ее в эту минуту моральным арбитром и из-за этого чувствовал к ней ненависть. Кто она сама, чтобы иметь право судить меня?

Наконец я закончил. Анжелика, закурив очередную сигарету, сказала почти деловым тоном:

- Значит, дело это теперь выглядит так?

- Да, все обстоит так, как я тебе сказал.

- Итак, я поставлена в зависимость от Дафны. Если полиция начнет меня допрашивать и у меня не будет никакого алиби, я буду вынуждена сказать правду, а это будет гибельно для тебя и для Коллингхемов. Но… если я не скажу правду, они придут к заключению, что это я совершила убийство. Тогда они арестуют меня, ведь так?

Эта простая констатация факта прозвучала в моих ушах как обвинение. Но голос Анжелики совсем не изменился… и она продолжала смотреть на меня с той же приводящей меня в бешенство кротостью, как будто она просила простить ее за что-то. А когда я промолчал, она спросила:

- Как ты хочешь, чтобы я поступила?

"Лучше всего умри! - подумал я. - Исчезни… пропади!" Передо мной стояла Анжелика, мое проклятие. Женщина, всегда преследовавшая одну и ту же цель: уничтожить, погубить меня!

Она отвернулась к окну и взглянула на раскинувшуюся перед ней панораму крыш и каминных труб. Потом снова взглянула на меня и сказала:

- Ты знаешь, что я никогда не была в квартире Джейми. Он не хотел, чтобы я к нему приходила. В Нью-Йорке мы провели всего несколько недель, у нас здесь нет общих знакомых или друзей. Может быть, полиция не выйдет на мой след.

- К сожалению, уже вышла… Джейми был убит из твоего пистолета.

- Из моего пистолета?

- Из того, который лежал у тебя под подушкой. Трэнт нашел его возле трупа и показал мне. Я сразу узнал его. Ты знала, что он у Джейми?

- О, да, - она подтверждающе кивнула головой. - Он забрал его у меня три дня назад.

- Зачем?

- Это было в тот день, когда он пришел ко мне и сказал, что женится на Дафне. Он ожидал, что я устрою ему сцену, а когда увидел, что я не собираюсь этого делать, впал в страшную ярость и… Но мы были тогда в спальне, и мне удалось вытащить пистолет из-под подушки. Это привело его в чувство. Позже, когда Джейми уже уходил, он спросил, не могу ли я дать его ему. У него небыло ни гроша, и он хотел заложить пистолет. Так он и забрал его.

Анжелика говорила об этом совершенно естественно, как если бы речь шла о нормальных отношениях между нормальными людьми. Полный хаос и бессмысленность жизни Анжелики были очевидны. Мысль, что я в какой-то мере виновен перед ней, совершенно меня покинула. Желание причинить ей боль снова вернулось ко мне вместе с презрением, столь выгодным мне в эту минуту.

- Полагаю, мое кольцо ты тоже отдала Джейми, чтобы он заложил его? Полиция нашла это кольцо в его квартире.

Румянец сперва окрасил ее щеки, а потом разлился по всему лицу.

- Да, я дала ему твое кольцо.

- Чтобы он его заложил?

- А почему бы и нет? - Ее лицо, залитое румянцем, стало совсем молодым и особенно красивым, но глаза метали молнии. - Надеюсь, ты не предполагал, что я храню его как драгоценную память о прошлом?

- Оно было у тебя на пальце в тот первый вечер.

- Ну и что с того?

- Ах ты… - Я вовремя остановился. Было бы безумием сейчас отпускать вожжи. Я только спросил на всякий случай: - Где ты купила этот пистолет?

- В какой-то лавчонке на Третьей авеню.

- И зарегистрировала его на свою фамилию?

- Конечно.

- Как Анжелика Хардинг?

- Нет. Как Анжелика Робертс.

Я мог бы этого ожидать. Уже тогда, когда Пол звонил по телефону в отель, возникло недоразумение с фамилиями. Однако я всегда думал о ней как о женщине, носящей мою фамилию. И тут мой мозг начал лихорадочно работать.

- Какой адрес ты указала?

- Западную Десятую улицу. Ведь я там жила.

И снова меня пронзило ощущение, что лейтенант Трэнт находится в этой комнате, оставаясь невидимым для нас. Однако на этот раз он не представлял для меня угрозы. Ни он, ни Анжелика. Они оба перестали иметь для меня какое-либо значение, так как я увидел, что смогу манипулировать ими как пешками. Трэнт найдет эту лавку на Третьей авеню, с этим он наверняка справится. Там он установит фамилию покупателя пистолета. Но что дальше? Он ничего не узнает об Анжелике Хардинг, связь которой со мной подсказывает элементарная логика; ему расскажут только о некой Анжелике Робертс, проживающей на Западной Десятой улице. Он пойдет туда и установит, что ни с кем близко не знакомая женщина с этой фамилией прожила несколько недель в квартире другого квартиросъемщика, откуда недавно выехала. Возможно, он заподозрит ее… он даже наверняка ее заподозрит хотя бы потому, что она купила пистолет и исчезла именно в день убийства. Но при всем при том он будет не в состоянии ее отыскать, если не застанет ее на Западной Десятой по имеющемуся у него адресу.

А там он не застанет ее наверняка. И в Нью-Йорке ее не будет тоже. Пусть прочесывает Соединенные Штаты в поисках женщины со столь распространенной в нашей стране фамилией. Даже Трэнт с его пугающей проницательностью не сможет найти ее в маленьком Клакстоне в штате Айова.

Чувство облегчения и разрядки настроило меня даже слишком оптимистично. Новый план казался мне теперь ясным и логичным. А для его осуществления требовалось всего лишь, чтобы Анжелика сделала именно то, что она намеревалась сделать. И даже эта минимальная опасность не будет угрожать ей сколько-нибудь долго, потому что Трэнт, несомненно, найдет другое объяснение убийству - виновным окажется какой-нибудь бродяга или незадачливый собутыльник надравшегося Джейми, - и имя Анжелики навсегда погрузится в забвение.

Я почувствовал себя так бодро, как если бы я был самим Си Джей. Анжелика тем временем села на кровать. Румянец исчез с ее лица, а вместе с ним и следы гнева. Вернулось прежнее выражение покорности судьбе, как если бы она хотела сказать или спросить: "Зачем я вообще родилась?"

- На Западной Десятой никто тебя не знает? - спросил я.

- Только одна женщина из квартиры напротив.

- А она знает, что ты из Клакстона?

- Конечно же, нет!

- Тогда слушай…

Охваченный энтузиазмом, я не сомневался, что Анжелика согласится с моим планом. И действительно, так оно и случилось. Когда я объяснял ей все это, она слушала в полном молчании, и только когда я закончил, сказала тихим, напряженным голосом:

- Сегодняшний поезд отправляется в пять тридцать пять. Я звонила в справочное бюро Пэнн-Стейшн [Железнодорожный вокзал в Нью-Йорке].

Я взглянул на часы и убедился, что сейчас только пять минут пятого.

- Ты что-нибудь оставила на той квартире?

- Да. Большую часть моих вещей.

- Там есть чемоданы?

- Да.

- Тогда дай мне ключ. Я поеду за вещами… Нет, это слишком рискованно. Нельзя недооценивать Трэнта. Лучше пошлю туда Пола. А ты начинай упаковывать вещи здесь. Мы без спешки успеем на поезд.

Не задав ни одного вопроса, Анжелика подошла к комоду, взяла сумочку и вынула из нее ключи. И тогда я подумал о деньгах; вчера я отдал ей все, что имел при себе, а идти за деньгами в банк было слишком поздно.

- Тебе хватит денег, чтобы оплатить гостиничный счет? - спросил я.

- Я еще не истратила ничего из тех денег, что ты мне дал. А оплатить я должна только номер и бутерброд, который съела на завтрак.

- Тогда денег хватит. Все в порядке. А деньги на билет я одолжу у Пола.

Я позвонил Полу, чтобы убедиться, что он уже возвратился после ленча. Он был на месте. Когда, поговорив с ним, я положил трубку, Анжелика послушно укладывала в чемодан какие-то платья.

- Как только будешь готова, бери такси и поезжай на Пэнн-Стейшн. Жди меня и Пола у окна для справок.

Она не ответила, продолжая укладывать чемодан. Выйдя из отеля, я поспешил в контору Фонда. Времени мне хватило лишь на то, чтобы в самых общих чертах рассказать обо всем Полу; узнать подробности разговора Сандры с Трэнтом я не успел. Пол одолжил мне из кассы Фонда двести долларов, а сам поспешил с полученным от меня ключом на Западную Десятую улицу.

Такси доставило меня на Пэнн-Стейшн ровно в пять. Анжелика в старом черном плаще и шарфике, завязанном под подбородком, ждала меня около справочного окна. Я пошел в кассу, купил билет до Клакстона, а потом несколько иллюстрированных журналов. Вернувшись к Анжелике, я отдал ей билет и остаток денег. Все это она без слов положила в свою сумочку. Мы стояли и ждали Пола.

Он появился в пять пятнадцать, неся два чемодана. Улыбнувшись чуть сконфуженно Анжелике, он сказал.

- Привет, Анжелика!

- Привет, Пол!

Он поставил чемоданы на пол и сказал:

- Я побросал сюда все, что, на мой взгляд, могло бы принадлежать женщине. В том числе трубку из морской пенки. Никогда не знаешь… - Он улыбнулся нам. - Ну, дети мои, желаю вам счастья, успеха, удачи эсетера [И так далее (франц.)]. Увы, я должен немедленно вернуться в контору, где мне предстоит незамедлительно ощипать одну милую, богатую даму. Позвони мне, Билл, как только сможешь, и я расскажу тебе все о Сандре.

Пол помахал нам рукой и ушел, прежде чем я успел его поблагодарить. Поезд уже был подан, и люди устремились на перрон. Мы пошли за ними. Я нашел место для Анжелики, положил ее чемоданы на полку, журналы - на сидение. До отправления поезда оставалось десять минут. Выйдя из вагона, мы стояли рядом на перроне. Еще десять минут!

Я сам не знаю, почему Анжелика вышла вслед за мной, как не знаю, почему я не ушел сразу. Какая-то часть моего существа желала как можно скорее освободиться от нее, тогда как другая часть не позволяла с ней расстаться до последней минуты. Теперь, когда проблема была решена, когда Анжелика не могла причинить мне никакого вреда, меня вдруг охватило теплое чувство жалости.

- Хочешь ли ты еще что-нибудь сказать мне? - спросила она.

- Пожалуй, нет. Я напишу тебе, какой оборот примет дело.

- А я верну тебе деньги.

- О, об этом можешь не задумываться!

- Нет! - упрямо заявила она. - Это мой долг!

Мне вспомнилось, с какой алчностью сглотнула взятку Элен и как охотно я сам принял вице-председательство. Сравнение было не слишком лестным для меня. Но я просто перестал об этом думать. Толпа на перроне начала редеть; мимо нас прошел человек с тележкой, нагруженной газетами и иллюстрированными журналами.

- Передай мой привет отцу, - сказал я.

- Передам.

Она была такая красивая и такая потерянная! Я задумался было над тем, о чем можно думать в такую минуту, но постарался побыстрее прогнать эту мысль.

- Я надеюсь, что ты будешь там счастлива.

- Счастлива? - Ее огромные серые глаза остановились на моем лице. - Ты полагаешь, что я могу быть счастлива?

- Может быть, ты пока еще не можешь это осознать, но, наверное, тебе будет лучше в жизни без Джейми,

- Ты так думаешь?

Ее безнадежность приводила меня в отчаяние. Поэтому я сказал довольно жестко:

- Бога ради, ведь мир на этом не кончается.

- Для тебя, возможно, нет. - Ее глаза смотрели на меня теперь твердо и пренебрежительно, почти с ненавистью. - Для тебя ничего нигде не кончается, потому что ты умеешь все как-нибудь уладить… Кто-то был убит. Нужно как-то это уладить. Кто-то слишком много знает. Уладь это как-нибудь, Билл! Кто-то препятствует нашим планам. Посади его в поезд, уладь и это дело! Ты многому научился в жизни, Билл, - сказала она. - О-о… очень многому. Ты и Коллингхем - это удивительно удачный марьяж! Трудно даже представить лучший!

Она резко отвернулась от меня и пошла к своему вагону. Я последовал за ней.

- Анжелика!

Она не обернулась. Взбежала по ступенькам и исчезла в вагоне.

Я возвращался медленно, один, по пустому теперь перрону. Мое сердце билось учащенно от обиды и злости. "Да ну ее к дьяволу!" - думал я. Но гнев мой вскоре угас. Я смешался с толпой, покидающей вокзал, думая о том, что домой я попаду уже после шести. Может, Бетси уже будет дома? Мысль о Бетси принесла мне чувство облегчения.

Анжелика принадлежала прошлому. Я в последний раз видел мою Немезиду. Там, на перроне, я попрощался с ней навсегда.

Глава 10

Я позвонил Полу из телефонной будки. Он лишь минуту назад вернулся в контору.

- Во время ленча я Сандре ни слова не сказал об этой истории. Лучше не перегружать ее мозговые клетки, - сказал он.

- Правильно поступил.

- Этот тип из полиции, как мне кажется, большого вреда не причинил. И говорил-то он с Сандрой всего несколько минут. Сандра даже не сказала ему, что знала Джейми в Калифорнии. Я предложил выпить за ее эспри [Ум (франц.)]. Но она только спросила меня, что такое эспри, и объяснила, что не сказала об этом Трэнту единственно потому, что забыла. Кажется, она подумала, что эспри - это какой-то очень дорогой мех, который я собираюсь ей подарить. Ну, а как дела у тебя? Все прошло гладко?

- Похоже, что да.

- Ты дельный парень, Билл. Звони мне всегда, когда я буду тебе нужен. Старая Мама-Фонд трудится двадцать четыре часа в сутки без перерыва.

- Благодарю тебя за все, Пол.

- Ну же! И еще одно! Белая госпожа вернулась к своим рабам-неграм! Когда я возвратился в офис, меня ждала записка, что она звонила мне. Билл, напоминаю тебе! Поделикатней с Бетси!

- Конечно, конечно!

- Ты любим женщинами, Билл. Такой шарм, такая внешность!

- Привет, Пол. Завтра утром я пришлю тебе чек на сумму, которую ты мне отвалил.

- Да, да, это не следует откладывать… Двести долларов - это почти столько, сколько стоит ежедневная порция парфюмерии Сандры.

В чудесном настроении я ехал на такси домой. Открыв входную дверь, я сразу же услышал разговор в гостиной. Через минуту я увидел Бэтси в обществе Елены Рид, а с ними лейтенанта Трэнта, который по своему обыкновению сидел на ручке кресла и дегустировал коктейль.

Его образ так долго и так настойчиво преследовал меня, что в первый момент я подумал, что это фата-моргана, вызванная моей нечистой совестью. К сожалению, он был вполне вещественен.

- Билл, - сказала Бетси, - ты, кажется, уже знаком с лейтенантом Трэнтом, не так ли? Он зашел на минутку, чтобы узнать, не могу ли я ему чем-нибудь помочь… Речь идет о Джейми.

- Дамы уговорили меня выпить коктейль, - Трэнт учтиво поклонился. - Но я уже убегаю.

- Подумать только! - сказала Елена Рид. - Убийство в кругу знакомых Коллингхемов. А еще говорят, что нет чудес на свете.

Я постарался внушить себе, что этот визит Трэнта продиктован всего лишь обычными формальными правилами ведения расследования. Профессиональная рутина, не более! Ведь он должен допросить Бетси как одну из немногочисленных особ, соприкасающихся с Джейми в последние недели. Как обычно, он оказался здесь раньше меня. Однако теперь мне это было безразлично. Он не сможет ничего вытянуть у Бетси.

Было видно, что Бетси очень устала, но счастливая улыбка на ее лице обрадовала меня и сгладила страх перед Трэнтом. Я подошел к ней и от всего сердца поцеловал ее.

- Билл, дорогой, ради Бога, заставьте свою неутомимую жену хоть немного отдохнуть, - сказала Елена. - Если говорить обо мне, то я выведена из строя по меньшей мере на год! Если бы вы знали, как мы вымотались! Разговоры, разговоры, разговоры, чарующие улыбки направо и налево до самого вчерашнего вечера. В десять вечера мы совершенно выбились из сил, но дело было сделано. А сколько мы выпили, этого никто не измерит! Сколько знаменитостей мы очаровали своими улыбками! Если я увижу еще одно черное платье в сочетании с жемчужным ожерельем, я, пожалуй, взвою!

- Елена была чудесной! - воскликнула Бетси.

- Чудесной? - повторила Елена. - Ты, наверное, хотела сказать, что я была божественной! Но что мы все болтаем о наших победах? Билл, дорогой! Бетси поделилась со мной великой новостью. От всего сердца поздравляю вас! Я понятия не имею, что делают вице-председатели по делам рекламы, но уверена, что это нечто великолепное. Такое событие необходимо вспрыснуть.

Бетси смотрела на меня со счастливой улыбкой.

- Да, да, Билл! Тост в честь этого события!

Все выпили за мое здоровье, не исключая и Трэнта.

Вскоре после этого он ушел, а через несколько минут его примеру последовала Елена. Когда мы проводили ее до двери и наконец остались одни, я спросил Бетси:

- Чего добивался от тебя Трэнт?

- Собственно говоря, ничего особенного. Он спрашивал только о Джейми. Но я не много смогла сказать ему.

- Ты не сказала ему, что Джейми как-то побил Дафну?

- Ясное дело, нет. Трэнт вообще не интересовался Дафной. Ведь она провела вчерашний вечер здесь, с тобой.

Я с самого начала намеревался сказать ей правду об алиби Дафны: у меня не было ни малейших сомнений, что я должен так поступить.

- Вчера вечером Дафны здесь не было, - сказал я.

- Как это не было? Ведь лейтенант сказал…

- Это была идея твоего отца и моя.

- Но, Билл…

В этот момент вошедшая кухарка пригласила нас к столу. Когда она вышла, я сказал:

- Давай сперва спокойно пообедаем, а потом я все тебе расскажу. В конце концов в этом нет ничего серьезного. И не из-за чего огорчаться.

Бетси с сомнением поглядела на меня. Я обнял ее за плечи и поцеловал. Она крепко прижалась ко мне, как если бы наша разлука длилась месяцы.

- Мне страшно тебя не хватало, Билл. Как ты думаешь, я никогда не поумнею в отношении тебя?

- Надеюсь, что нет.

Когда я снова поцеловал ее, глаза мои задержались на диване, на котором я вчера целовал Анжелику. Странно, но это не произвело на меня никакого впечатления. Анжелика перестала быть для меня чем-то реальным.

После обеда я рассказал Бетси обо всем, что придумал Си Джей для обеспечения алиби Дафны. Я знал, что этот обман ей не понравится. Но я знал, что, в противоположность Анжелике, она поймет, что поступить иначе нельзя. Для такого заключения в ее жилах крови Коллингхемов было достаточно. Поскольку я должен был скрывать от нее значительную часть правды, эта часть моего повествования показалась мне невинной и почти скучной. Поэтому я был удивлен, когда она спросила с беспокойством:

- Послушай, а что в действительности Дафна делала вчера вечером?

- Понятия не имею.

- Она сказала, что была где-то с Джейми?

- Об этом я знаю только от Си Джей. Похоже, что часть вечера она провела в обществе Джейми, а часть - одна.

- Но отец… он-то, по крайней мере, знает, что делала Дафна?

- Даже этого я не могу тебе сказать. Дафна в разговоре со мной упомянула только, что сказала ему почти всю правду.

- В таком случае она сказала ему столько, сколько захотела. Ведь ты ее знаешь! - Бетси поднялась с кресла. - Не понимаю, как можете вы, отец и ты, принимать это так спокойно. Алиби - это еще не все, так как если Дафна была с Джейми и кто-то видел их вместе… Ведь ты ее знаешь… Она способна совершить любое безумство…

Ее беспокойство передалось мне. Ведь она была совершенно права. Просто до сих пор у меня не было времени подумать о Дафне. Однако теперь я в полной мере осознал, насколько легко может Трэнт развалить алиби Дафны.

- Она должна рассказать нам все о том, что произошло вчера между ними, - решила моя жена. - Билл, прошу тебя, позвони ей - ты ведь знаешь, как она ко мне относится. Попроси, чтобы она пришла сейчас сюда, или предупреди, что мы сейчас явимся к ней.

- Ладно, - согласился я.

Я без проволочек связался с апартаментами Си Джей; трубку взял Генри. Он сказал, что Дафна находится в своей комнате и что он сейчас соединит меня с ней.

Спустя минуту я услышал голос Дафны:

- Билл? Это чудесно, что ты мне позвонил. Я под домашним арестом. Па стал совсем невозможным! Никогда в жизни я так ужасно не скучала!

- Бетси уже вернулась, - сказал я.

- Пусть Бог возьмет нас под свою защиту! Предполагаю, что она по самую макушку преисполнена возмущением?

- Бетси считает, что мы должны обсудить события прошлого вечера. Кстати, это и мое мнение.

- О, Боже! - простонала Дафна. - Боже, Боже! Хотя почему бы и нет? Все лучше этой адской скуки!

- Можем ли мы сейчас приехать к тебе?

- А ты не мог бы оставить Бетси дома?

- Это исключено, Дафна!

- Печально. Ладно, тащи и ее сюда. Пусть выплеснет все, что переполняет ее нутро. Но, Билл, дорогой…

- Слушаю.

- Только, Бога ради, держись подальше от библиотеки. Па сидит там в кресле и переживает все это в одиночестве. Если ему кто-нибудь подвернется - безразлично, кто это будет, - он растерзает его как… как… Как называются эти псы?

- Полицейские?

- Да нет же, Билл! Не строй из себя идиота! Я говорю о других собаках… С такими кривыми ногами и здоровенными зубами…

- Бульдоги? - подсказал я.

- Ага! Именно так! Бульдоги! Как это здорово, что ты все знаешь!

Она положила трубку, и я сделал то же самое.

- Ну и что? Мы идем к ней? - спросила Бетси.

- Идем. Си Джей запретил ей выходить из комнаты. Дафна говорит, что он пребывает в воинственном настроении, и советует избегать встречи с ним.

- А она сама? В каком она настроении?

- Ах, так ведь это же Дафна!

- Тебе не приходило в голову, что она… - Бетси пристально смотрела на меня, а беспокойство на ее лице сменилось выражением испуга. Я был поражен.

- Что ты имеешь в виду, Бетси?

- Что… если это она его убила? - вдруг вырвалось у нее.

Наверное, и мне приходила в голову такая мысль, только она не произвела на меня такого впечатления. Было столько других, худших вещей, которые по-настоящему пугали меня. Однако теперь, когда слово было произнесено, мне следовало над этим поразмыслить.

Разумеется, Дафна могла его убить. Пожалуй, не было на свете вещи, которую Дафна не могла бы сделать, когда впадала в коллингхемовское настроение. Я вспомнил выражение лица Си Джей сегодня утром - эту смесь любви и отчаяния. Тот факт, что теперь он сидит один в библиотеке и терзается, приобретал новое, пугающее значение. Однако поскольку Бетси и так была расстроена, а для меня значение имела прежде всего она, я постарался скрыть от нее свои мысли.

- Я спрашивал ее, - сказал я. - Она решительно отрицает это.

Даже в моих устах это прозвучало не слишком убедительно. Я снова обнял Бетси и поцеловал.

- Мы не должны забивать себе голову такими мыслями, - сказал я. - Обещаю тебе, что все кончится благополучно. Надевай плащ, мы должны идти туда.

Она замерла в моих объятиях; я видел, как страх и беспокойство медленно исчезают с ее лица, и ощутил легкие угрызения совести. Опасения Бетси, что Дафна могла убить Джейми, были вполне основательными, но теперь, только потому, что я возразил ей, она перестала бояться, хотя мои заверения не содержали ничего конкретного.

Вот доказательство того, как Бетси доверяет мне.

Она пошла в спальню за плащом; я тем временем достал свой из шкафа в холле и стал ждать ее. И тут я осознал, что далеко не достаточно избавиться от Анжелики, чтобы чувствовать себя в безопасности. Всякие мелкие факты, хотя бы такие, как этот последний, всегда будут напоминать мне о моей двуличности.

"Для тебя никогда ничего не кончается, потому что ты все сумеешь уладить…". Голос Анжелики, твердый, полный презрения, звучал в моих ушах, как эхо. "Что она делает сейчас в поезде?" - вдруг подумал я. Читает журналы? А может, просто сидит? Сидит, смотрит в окно и думает с горечью, каким жалким может быть человек. Усилием воли я заставил себя думать о чем-нибудь другом. Думать следовало о Дафне, так как именно здесь таилась наибольшая опасность, хотя и не для меня лично. Дафна ничем не могла скомпрометировать меня.

Но вдруг, когда я уже услышал шаги Бетси, меня молнией пронзила новая мысль. А что будет, если Дафна знает об Анжелике? Ведь в одиннадцать вечера Джейми заявился к Анжелике и вышвырнул ее из квартиры. А что если Дафна тогда была с ним, если она посвящена во все? "Знаешь, Дафна, а ведь Анжелика - это бывшая жена Билла… Он не говорил тебе, что она теперь в Нью-Йорке? И что они часто видятся?"

Я повернулся в сторону Бетси. Чувствовал я себя ужасно, так как, хотя я любил ее и нуждался в ней, может быть, больше, чем когда-либо до этого часа, она перестала быть для меня спокойной пристанью. Подобно Анжелике, она теперь угрожала мне. Она стала женщиной, которая может разочароваться во мне, которой одно опрометчиво брошенное Дафной слово может открыть на все глаза.

Не видя пока другого выхода, я сказал ей, чувствуя себя заправским дипломатом:

- Дорогая, ты выглядеть очень неважно! Вспомни, что говорила Елена Рид. Может, будет лучше, если ты ляжешь в постель, а я один улажу с Дафной это дело?

- Нет, нет! Я чувствую себя вполне хорошо.

- Но ты сама говорила минуту назад, что Дафна относится к тебе с предубеждением, что она не доверяет тебе. Может, мне легче будет справиться с этим в одиночку?

Бетси улыбнулась мне.

- Ничего подобного, - сказала она. - Я хорошо знаю, мой дорогой, что я нудная. Однако если Дафна наделает слишком много глупостей, то я буду единственным членом нашей семьи, который сумеет призвать ее к порядку. - Она взяла меня под руку и закончила решительным тоном: - Идем, Билл!

Автомобиль Бетси, на котором она привезла из Филадельфии Елену Рид, еще стоял перед домом. На нем мы и отправились к Си Джей. Бетси сидела прямая, как струна.

- Мы не можем позволить, чтобы Дафна снова вышла сухой из воды. Мы должны заставить ее рассказать всю правду!

- Конечно.

Бетси положила руку мне на колено.

- Билл, любимый, - сказала она. - Все это время ты вел себя чудесно! Для отца это должно было быть кошмаром. Я не представляю, как бы он справился без тебя…

Глава 11

Дверь нам открыл Генри, проводивший нас прямо в комнату Дафны. Она лежала на розовом диване, а домашние туфельки, соскользнувшие с ее ног, валялись на ковре. Она перевернулась набок, чтобы увидеть, кто вошел, и окинула нас недоброжелательным взглядом.

- Надеюсь, вы додумались прихватить для меня напильник в буханке хлеба? - Этими словами она приветствовала нас. - В самом деле, папа - это настоящее чудовище. Лари Мертон зашел сюда за мной, чтобы отвезти меня к Лисдонам, а папа знал, как ужасно я хотела побывать у них, но он велел сказать Ларри, что я больна. Больна! Как же! Конечно же, тут разболеешься, может быть, даже смертельно, на этих тюремных харчах!

Она не шевельнулась и не встала, когда Бетси подошла к ней и поцеловала ее в лоб. Она лишь окинула ее критическим взглядом.

- Дорогая! Я должна сказать тебе, что ты выглядишь просто жутко. Что ты там делала, в этой Филадельфии, чтобы довести себя до такого состояния?

Бетси, сжав губы, села на край дивана. Я видел, что она с трудом владеет собой; Дафна явно старалась вывести ее из равновесия.

- Дафна, - сказала Бетси, - мы должны знать все о том, что происходило вчера вечером. Для этого у нас достаточно причин. Даже ты должна это понять.

Дафна не переставала критически рассматривать Бетси; затем она перевела свои красивые глаза на мою персону. Теперь я чувствовал себя немного лучше. В автомобиле я вспомнил свой разговор с Ламбом, когда он был у нас, и его просьбу, чтобы я ничего не говорил Дафне об Анжелике. Тогда он четко дал мне понять, что предпочитает иметь дело с каждой из своих женщин отдельно. Так что с высокой вероятностью можно было полагать, что Дафна ничего не знает об Анжелике. Однако я не был окончательно спокоен. Я без особой охоты улыбнулся Дафне и повторил слова моей жены:

- Да, расскажи нам все, Дафна. Мы должны быть уверены, что Трэнт не сможет придраться к твоему алиби.

- Ах, дался вам этот лейтенант Трэнт! - Дафна передернула плечами. - Зря волнуетесь, мои дорогие! Трэнт не может оспаривать наше рандеву!

Спустив с дивана одну ногу в шелковом чулке, она старалась попасть ею в туфельку.

- А вообще-то какая разница! Если уж вы такие любопытные, то я могу вам все рассказать. Только договоримся сразу, никаких проповедей. В самом деле, после папы я не в силах выдержать еще одну порцию душеспасительных поучений!

- Мы не будем тебя пилить, дорогая, - сказала Бетси. - Ты только расскажешь нам все, чтобы мы знали, как вести себя.

Дафна перестала искать туфлю и поджала обе ноги.

- В конце концов во всем виноваты вы сами. Если бы не вы, ничего этого не было. Спустя какое-то время Джейми надоел бы мне, потому что мне все мужчины когда-нибудь надоедают. Так нет!… Вы должны были вмешаться в наши дела, поднять идиотский крик, начать скандалить только потому, что он один раз в пьяном виде немножко потрепал меня. Вы навалились на меня, когда я хотела - разумеется, движимая обычным христианским милосердием - простить его. А вы вынуждали меня прекратить с ним видеться, грозили, что расскажете все папе и так далее, и так далее!

Она отбросила со лба свою рыжую гриву.

- Не выношу, когда люди суют нос в чужие дела! - Она со злостью взглянула на Бетси. - Ну, а последней каплей была та лекция, которой ты, сестричка, угостила меня перед отъездом в Филадельфию. Прослушав эту возвышенную, мудрую проповедь "мамочки Бетси", я сказала себе: "Да пусть они все катятся к дьяволу!" Они твердят, что я не выйду замуж за Джейми, а я на зло им выйду! Вы понимаете, о чем я говорю? Да в наше время любая уважающая себя девушка поступила бы так же.

Именно этого можно было ожидать от Дафны Коллингхем. И тем не менее лоб моей жены прорезали легкие морщины изумления.

- Значит, ты в самом деле была так влюблена в него? - спросила она.

- Влюблена? А кто здесь говорит о любви? Он был очень красив, и я хотела получить его. Даже образцово воспитанных девушек из самых лучших домов временами охватывает страсть! Если это не была любовь, то при всех условиях - вызов!

Прищурив глаза, она рассматривала Бетси с надеждой, что наконец-то сумела шокировать ее. А потом заговорила снова:

- Действительно… Все это кажется мне теперь глупым и бессмысленным, но тогда представлялось ужасно умным. Во всяком случае это было мое дело. Когда ты, Бетси, уехала - слава Богу! - в Филадельфию, я тут же встретилась с Джейми. Я сказала ему, что хочу выйти за него замуж и что наверняка добьюсь этого, только мы должны начать кое-что делать в этом направлении. Теперь, когда я об этом думаю, я считаю, что Джейми был очень глуп. Хотя бы потому, что был так чертовски самоуверен. Он сказал, что нет причин для беспокойства, что все сложится великолепно. Через несколько недель все снова будут сходить по нему с ума - и вы, и папа, - и все вы приползете на наше бракосочетание на коленях и с цветами флендоранжа в зубах. Этот мальчик, дорогие мои, был безгранично тщеславен и самоуверен. Он был уверен, что своим обаянием сумеет околдовать любого хищника, даже акулу, и обезвредить его. Такое вот поражающее, невиданное тщеславие!

Дафна повернулась ко мне и повелительным жестом простерла вперед руку - так всегда делал Си Джей, когда хотел чтобы ему подали сигарету. Я дал ей сигарету и зажег спичку. Выпустив клуб дыма, Дафна продолжала свой рассказ.

- Я сказала ему, конечно, что он лопух, что он не знает вас и не знает папу… особенно папу. Сказала, что если вы хотя бы намекнете папе о том, что он меня побил, папа не только не допустит никакого оглашения, или как там называется эта формальность перед вступлением в брак, но и собственноручно вышвырнет его из дома ко всем чертям, так что потом ему, возможно, придется собирать себя по частям. Но он только рассмеялся. Так вот и обстояли дела до вчерашнего вечера.

Дафна взглянула на тлеющую сигарету и буркнула в мою сторону:

- Уфф! Что за мерзость с фильтром! Дай мне приличную папиросу, я уже взрослая.

У меня ничего другого не было; Бетси порылась в сумке и вынула из нее пачку папирос.

- Вчера вечером, - продолжила Дафна, - я была здесь у себя. Папа, слава Богу, поехал в Бостон. Я ни о чем не договаривалась с Джейми. Дело в том, что я перепутала даты и была убеждена, что именно в этот день состоится прием в Лисдонов. Я ждала, что за мной заедет Ларри. Ясное дело, он не явился, так как это был не тот день, и я здорово разозлилась. Я немного выпила - у меня есть здесь свой запасец спиртного, о чем папа, естественно, ничего не знает. Я держу бутылки джина и вермута в библиотеке, за книжками, так что мне достаточно было велеть Генри принести мне льда и кока-колы. Ну, значит, выпила я немного, разозлилась на Ларри за то, что он меня подвел, и на вас, а еще больше на Джейми за то, что он такой осел. И вдруг на меня нашло какое-то озарение. В моей голове сложился великолепный план. Все, кончено, закручивалось вокруг папы. Вы же знаете, какой он… О, Бог мой! Не будем распространяться о папе в столь поздний час. Известно, что он самый хитрый ловкач под солнцем, но сам он считает себя по меньшей мере королевой Викторией! И вдруг меня осенила мысль, что из этой ситуации есть выход. Что могло бы больше разъярить папу, чем неподходящий, несуразный зять? На этот вопрос, естественно, есть только один ответ. Недаром ребенком я терпела несказуемые муки, когда папочка часами читал мне вслух Диккенса. Единственное, что привело бы папу в еще большее отчаяние и ярость, чем несуразный зять, это… - она драматически подалась вперед, показав свои мелкие белые зубы, - опозоренная дочь.

Она снова тихо засмеялась.

- Это была великолепная идея. Чудесная мысль, достойная дочери двадцатого века! Я пойду к Джейми домой, - подумала я, - проведу там ночь, скомпрометирую себя безнадежнейшим способом, а потом поставлю папу перед свершившимся фактом. И скажу ему так: "Послушай, папа! Разреши мне выйти замуж за Джейми, так как в противном случае все репортеры конкурирующих с тобой газет и журналов, которые безумно тебя любят, узнают, что любимая дочка Си Джей была позорно скомпрометирована вчера ночью в однокомнатной холостяцкой квартире наименее фешенебельного района Манхэттена". Разве этот замысел не божественен? Ведь он как будто живьем взят со страниц "Дейвида Копперфилда". А что касается результативности…

Глядя на Дафну, я думал о том, что фривольность и легкомыслие, перейдя определенные границы, становятся просто великолепными!

- Значит, ты пошла к Джейми домой? - с беспокойством спросила Бетси.

- Разумеется. Я вывела свою машину из гаража и подъехала к его дому. Поднялась наверх. Позвонила. Но поверите ли вы, что этот человек делал? Он был в кухне, в этой мерзкой маленькой кухоньке! Жаль, что вы никогда не видели. Он был там и готовил себе на обед спагетти! Разве не трогательная картина? У него не было ни цента за душой, форменный нищий! И к тому же голый до пояса. Правда, в этой кухоньке, когда включена газовая плита, любой должен был бы раздеться, чтобы не задохнуться от жары и отсутствия воздуха. Можете себе представить, как он был похож на идеального мужа. И к тому же он уже был после нескольких мартини. Я вытянула его из кухни в комнату и тоже принялась за мартини, одновременно излагая ему свой план.

- В котором часу это было? - спросил я.

- Я выехала к нему где-то в семь с минутами. А все вместе это длилось около часа. Я говорю о лакании мартини и изложении моего плана.

Дафна раздавила папиросу в пепельнице.

- Он оказался ужасным занудой, - продолжала она. - Вы всегда утверждали, что Джейми - это опасный тип с замашками дегенерата. Мои дорогие! Никогда вы не были так далеки от истины! Сначала он просто перепугался. Сделать такую ужасную вещь! Подложить такую свинью! И кому? Великому Си Джей! Я была так взбешена, что с удовольствием убила бы его, но не сделала этого. Я просто начала его убеждать. И убеждала, убеждала… А вы хорошо знаете, что если я захочу, то своим упрямством сумею провертеть дырку в камне. И на этот раз мой метод не подвел. Примерно в десять часов, а может, немного позже, я переупрямила его и убедила. О, это была картина, достойная богов! Жаль, что там не было вас и вы не могли этого видеть! Я в роли мужчины, подкручивающего демонические усики, и маленький, растерянный Джейми, хлопающий своими длинными ресницами и стыдливо защищающий свою добродетель! "Ах нет! Все, только не это!"

- Но он согласился с твоим планом? - прервала ее Бетси.

- Разумеется, в конце концов он согласился. Но он странным образом все усложнял. Все время болтал о соседях… О каких-то знакомых из соседней квартиры. Будто бы они пошли куда-то на вечеринку, но он пригласил их после возвращения зайти к нему пропустить перед сном стаканчик. А переиграть это дело он не может, потому что снял квартиру у матери этой соседки чуть ли не даром. Они придут к нему вечером, и если увидят меня в его квартире, будет жуткий скандал, потому что они малость сдвинуты на почве дамских визитов в квартиру холостяка. Начнут орать, выгонять его из квартиры… и уже не помню, что еще они могли бы с ним сделать. Одним словом, он разволновался так, словно близился конец света. Я же думала тогда о том, что любой квартиросъемщик должен быть в восторге от перспективы вырваться из этой убогой дыры. Но это не важно. Во всяком случае Джейми сказал мне тогда, что у него есть друг и что мы можем воспользоваться его квартирой, но я должна подождать, пока он сходит к этому другу и все подготовит. Он смешал мне еще несколько мартини и вышел, оставив меня одну в квартире.

В этом месте рассказа Дафны я навострил уши, так как события затронули Анжелику и меня. Другом, у которого Джейми собирался одолжить квартиру, могла быть только Анжелика, а потому история о неожиданном возвращении владельца квартиры была - как это и предполагала Анжелика - высосана из пальца.

Дафна протянула руку и, схватив сумочку Бетси, начала искать в ней папиросы. Найдя пачку, она жестом приказала мне, чтобы я зажег спичку.

- В этой фазе моего приключения я была уже крепко под газом, - продолжала Дафна. - Все происходящее казалось мне фантастически забавным. И особенно то, что Джейми вел себя, как старая дева… Мне даже пришло в голову, что я, наверное, напугала его своим предложением, ставящим под угрозу его добродетель, и он просто смылся от меня, как раненая серна. Однако спустя совсем не много времени он вернулся и заявил мне, что все уладил и что его друг перебрался к какому-то там следующему другу, так что мы можем туда ехать. Мы сели в мой автомобиль и поехали.

- А где находится эта другая квартира? - спросила Бетси.

- О, не спрашивай меня об этом! Понятия не имею! Где-то в конце Виллиджа. За рулем сидел Джейми. А я, Бетси, помню только, что квартира эта была омерзительной! Стены там были цвета семги, и во всем помещении было лишь одно кресло! Ты не поверишь, но это правда! Разве что это алкоголь так ударил мне в голову или у меня начались галлюцинации, но скажу тебе, что это единственное кресло… было… рогатое!

С оленьими рогами! Джейми, значит, водрузил меня в это кресло и начал снова трепаться о своих чертовых соседях. В сущности, в ту минуту мне было почти безразлично, о чем он болтает, потому что меня начали одолевать жутчайшие сомнения. В какую историю я, собственно, впуталась? До этого вечера, когда Джейми был со мной, мне казалось, что он мужчина хоть куда. Он сопел мне в шею, а один раз даже… тогда… крепко меня побил. А теперь он топтался на месте, как желторотый скакун. Я начала думать, действительно ли я этого хочу. Не поступаю ли я глупо, желая сотворить супружескую чету с еще одним пай-мальчиком, вторым изданием Билла Хардинга?

Она улыбнулась мне.

- Прости меня, дорогой Билл, я вовсе не думаю о тебе плохо. Просто хочу сказать, что вела себя как последняя кокотка. А Джейми окончательно зациклился на своих соседях: что они вернутся с вечеринки около полуночи, что они обязательно заглянут к нему, что поэтому он должен ждать их в той квартире… а потому он должен уже отправляться туда - с ними он управится за полчаса, тут же вернется, и уж тогда начнется наша ночь любви… И действительно, он тут же вышел, а меня оставил одну. Сдается мне, что было это в половине двенадцатого. Я оказалась в положении заключенной в этой ужасной розовой квартире, в кресле с оленьими рогами… и даже без единого мартини в утешение. И тогда, мои дорогие, произошло самое унизительное, что только можно вообразить. Я начала ощущать последствия нервного истощения и реакции на выпитый алкоголь. Я легла на кровать, чтобы спокойно надо всем поразмыслить и… увидела за окном серый полумрак. Было шесть тридцать утра, я лежала на кровати одетая, отнюдь не обесчещенная, но без зубной щетки, одна во всей квартире и с жутким похмельем…

Глава 12

Я слушал рассказ Дафны с большим вниманием, хотя уже совсем перестал беспокоиться о том, что она что-то знает об Анжелике. Дафна или говорила правду, или фантазировала, а что она умеет мастерски лгать, в этом я убедился сегодня утром, когда ее допрашивал Трэнт. По крайней мере, одна часть этого повествования должна была быть правдой: Дафна наверняка побывала в квартире Анжелики. Она просто не могла выдумать кресло с оленьими рогами. Но возможно ли, чтобы она там уснула? А что если, разозлившись на Джейми за то, что он не возвращается, она поехала к нему, вошла в квартиру, устроила пьяный скандал и… увидела револьвер? Я постарался отогнать это предположение. Куда приятней было верить без оговорок во все, что рассказала Дафна.

Но все равно во всем этом было немало противоречий.

Брауны сказали лейтенанту Трэнту, что Джейми отказался пойти с ними на вечернику потому, что условился с кем-то о встрече. Это рандеву не могло относиться к Дафне, которая заявилась к нему без предупреждения. Брауны также и словом не обмолвились о том, что были приглашены Джейми на выпивку после возвращения домой. И, кстати, вернувшись не в полночь, а около четырех часов утра. Не было никаких оснований полагать, что Брауны так остро реагируют на визиты дам в холостяцкие квартиры. Если Джейми в самом деле упоминал об этом разговоре с Дафной, то можно было быть почти уверенным в том, что он назначил у себя свидание с кем-то другим, а неожиданный визит Дафны перечеркнул его планы. Он не имел возможности избавиться от нее каким-либо иным способом, он был вынужден придумать хоть какой-нибудь предлог, чтобы куда-нибудь поместить ее на это время - потому он и вышвырнул Анжелу из квартиры.

Если Дафна говорит правду, Джейми поспешил возвратиться к себе на условленное свидание и там был убит. Если она сказала нам правду…

Я еще раз отбросил навязчивую мысль и взглянул на Бетси. Выражение ее лица свидетельствовало, что она испытывает огромное облегчение.

- И это все? - спросила она. - Больше ничего не случилось?

- Все, моя дорогая, - ответила Дафна. - Я ведь сказала вам, что тут не за что зацепиться. Утром я сама вела автомобиль. Не было такси, не было шофера, который мог видеть меня с Джейми. Или вы считаете, что я могла так, на ходу, все это выдумать? Я рассказала вам абсолютно все, что случилось вчера.

Я не упомянула только о том, что дико злилась на Джейми и тряслась от страха при мысли, что папа к тому времени мог уже приехать из Бостона. Я как можно скорее возвратилась домой. Разумеется, я опоздала: папа уже был там и знал обо всем из газет. Он налетел на меня сразу, как только я появилась в дверях. Я была так измотана, а папа жутко злился и так взял меня в оборот, что вытянул из меня все.

- Все? - спросила Бетси.

- Ну, пусть будет не совсем все, - засмеялась Дафна. - Не такая уж я идиотка! Разумеется, я ни слова не сказала о моем плане. Сказала только, что была в городе с Джейми, что немного перебрала и побоялась в таком виде показаться дома. А поэтому попросила его, чтобы он помог мне. И он отвез меня к своему другу, где я и переночевала. Но и этого для папы было слишком много. Вы сами знаете, какого мнения может быть наш папа о почти взрослой девушке, которая позволила себе надраться. При таких обстоятельствах вышли на свет и те давние дела… Ясно, что я старалась свалить все на тебя и Билла, но он все равно…

Дафна встала с дивана, лениво потянулась и зевнула.

- Но зачем, собственно, возвращаться еще раз ко всему этому? Ничего серьезного не произошло, папа пока еще бесится, но вскоре успокоится. Уверяю вас, что завтра он будет шелковым, явится сюда и будет мурлыкать мне "Мой дорогой котеночек… Милая моя девочка… Может быть, я был с тобой слишком суров…"

Потом она обратилась к Бетси:

- Ну вот, теперь ты знаешь все. И ты обещала, что не будешь травить меня этой возвышенной болтовней о долге, чести и американском образе жизни. А вообще будет лучше, если вы оба вымететесь отсюда. Я чувствую себя ужасно и хочу лечь!

Бетси поднялась, а я подошел к ней и встал рядом, глядя на Дафну. И вдруг она нам улыбнулась - искренней, сердечной улыбкой.

- Мои милые бедняжки. И чего вы так волнуетесь? Вы что, еще не свыклись со мной? Еще не знаете Дафны Коллингхем?

Она подошла к Бетси, обняла ее и поцеловала в щеку.

- Бетси, дорогая… ты же моя честная, скучная, старшая сестричка, и я всегда любила тебя.

Потом она повернулась ко мне и поцеловала в губы. Это был долгий, нежный поцелуй.

- А ты, Билл… ты просто чудо! Я вовсе не имела тебя в виду, когда говорила о том скауте. И вообще из тебя был бы плохой скаут. Что ты знаешь о повадках птиц? Но все равно ты чудесный.

Онаотстранилась от меня и махнула рукой, как бы отстраняя кого-то.

- Ну, а теперь в самом деле исчезайте, - сказала она. - Я займусь собственными делами. Хватит с меня этих откровений.

Дафна, когда захочет, умеет быть обезоруживающей и очаровательной, о чем, конечно, великолепно знает.

К Си Джей мы не стали заходить. Бетси была смертельно утомлена, да и я, по правде говоря, тоже. На обратном пути домой она спросила:

- Ты веришь в то, что рассказала нам Дафна?

- Пожалуй, да. А ты?

- Очень может быть, что все выглядело именно так, как она нам описала.

- Разумеется.

- Слава Богу, что вы с папой так быстро начали действовать, - сказала Бетси. Я почувствовал, что она вздрогнула. - Подумать только, что было бы, если бы пресса и полиция вмешались в эту историю!

Я отлично мог себе представить и теперь, думая о событиях сегодняшнего дня, поздравлял себя в душе с тем, что совладал со своими нервами и поддержал Си Джей в отношении алиби Дафны.

Бетси взглянула на меня и спросила:

- Дафна ведет себя ужасно, правда, Билл?

- Действительно, временами она просто пугает меня.

- Это вина папы. И все же… все же мне его жаль. Как тебе кажется, отец подозревает Дафну в этом преступлении?

- Возможно. Но мы никогда не узнаем правду. Он ни за что не признается в этом.

- Может, было бы лучше, если бы мы задержались еще немного и повидались с ним? Хотя в глубине души я уверена, что особой пользы это не принесло бы.

- Да, наверное, ты права, - согласился я.

Бетси какое-то время сидела молча, а потом спросила:

- А каково твое мнение, Билл? Что там произошло?

- Если Дафна не лжет, то Джейми должен был С кем-то встретиться у себя. Поэтому он и перевез ее в другую квартиру, а сам вернулся и стал ждать.

- И был убит…

- Да. И был убит…,

- Будем надеяться, что все произошло именно так.

Бетси придвинулась ко мне и положила голову мне на плечо.

- Хорошо, что все это у нас уже позади…

- Не вижу причины сомневаться в этом.

Этот опасный день миновал вполне благополучно, и ни одна из подстерегающих меня бед не разбила мою жизнь. В эту минуту, чувствуя на плече голову моей жены, спокойный и уверенный, я был действительно убежден в собственной безопасности. Дафна ничего не знает об Анжелике. А сама Анжелика исчезла из моей жизни навсегда. Если мне чуточку повезет, то окажется, что лейтенант Трэнт - это просто обычный полицейский и я больше не встречусь с ним. Наконец - и это самое важное - Бетси вернулась домой. Бетси ничего не подозревает. Бетси никогда не узнает об Анжелике.

"Для тебя никогда ничего не кончится… потому что ты все и всегда сумеешь уладить", - вспомнились мне слова, сказанные Анжеликой, когда мы расставались. Теперь, однако, я отнесся к ним со снисходительным сочувствием. Я сравнил ее жизнь с моей. Возможно, что и для нее все сложилось куда благоприятней, чем могло быть, именно благодаря моему умению улаживать неприятные дела. Бедная Анжелика…

Когда мы входили в нашу квартиру, в конце коридора, ведущего в кухню, показалась Элен. При виде нас она замерла с легким, приглушенным возгласом удивления. Впрочем, она всегда так делала. Видимо, у нее были тщательно разработаны нормы поведения, соответственно которым надлежало выражать изумление, если случайно столкнешься со своим работодателем. Однако я был убежден, что на этот раз встреча с нами была запланирована. Она стояла, обстреливая нас улыбками, а глаза ее поблескивали расчетливо и пронырливо.

- А я и не знала, что вы выходили, мисс Хардинг.

- Я ездила повидаться е Дафной, - ответила Бетси.

Затем Элен с той же улыбкой обратилась ко мне:

- Я не знаю, мистер Хардинг, имели ли вы случай поговорить с миссис Хардинг о моей Глэдис?

- Мистер Хардинг упомянул, что ее доставят сюда на самолете, чтобы сделать ей операцию, - быстро ответила Бетси.

- Ах, это еще не все! - Элен прищурилась, как довольная кошка. - Мистер Хардинг предложил, чтобы после операции Глэдис осталась ненадолго здесь, со мной. Что за радость будет и для меня, и для милого Рики. У него будет подружка для игр!

С этими словами Элен исчезла в глубине коридора. Бетси стояла, глядя на меня. Мне показалось, что она хотела что-то мне сказать, но не сделала этого. Мы вошли в спальню, после чего Бетси сразу отправилась в ванную, а я тем временем начал раздеваться. Выходя из ванной, Бетси приостановилась в дверях и смотрела на меня долгую минуту, прежде чем спросила:

- Билл… ты в самом деле сказал Элен, что эта девочка может у нас остаться?

Не помню, чтобы я когда-нибудь краснел, однако теперь я почувствовал, как горячий румянец выступает на моих щеках.

- Понимаешь, мне пришло в голову, что коль скоро Си Джей решил привезти ее сюда, мы тоже должны сделать какой-то жест.

Я чувствовал, как фальшиво звучит то, что я говорю. Кроме того, я знал, что Бетси при своем "комплексе мачехи", чувствует себя удивленной и задетой за живое тем, что я, не посоветовавшись с ней, пошел на такие изменения в жизни мальчика.

Бетси подошла к кровати и откинула одеяло.

- Но ведь мы… мы ничего не знаем об этом ребенке. Может оказаться, что это какая-то ужасная девочка. Потому что если она хоть немного похожа на Элен, то должна быть ужасной. В самом деле, Билл, я действительно тебя не понимаю. Почему ты это сделал?

- Пожалуй, я просто поторопился. Прости меня, пожалуйста. Но, к сожалению, я не вижу, как мы могли бы из этого выпутаться.

С легким вздохом Бетси легла в постель; она успокоилась, даже улыбнулась мне.

- Ах, все это ерунда! Просто я слишком мнительна, когда дело касается Рики. Глэдис, наверное, окажется маленьким чудовищем, но, возможно, для мальчика это будет хорошо.

Я мог бы догадаться, что все закончится именно так. Бетси не устраивала сцен, не осложняла жизнь. Вместе с раскаянием я чувствовал, что глубоко благодарен ей. Я пошел в ванную, а когда вернулся, лампа у кровати уже была погашена. Бетси прижалась ко мне, и я крепко обнял ее.

- Мой славный, - вздохнула она. - Как хорошо оказаться снова дома!

Моя рука скользнула по ее телу, как если бы я еще раз хотел вспомнить то, что было мне так хорошо знакомо, как если бы я был изумлен тем, что она так близко и что каким-то чудом все снова хорошо.

- Бетси, - прошептал я тихо.

- Филадельфия была ужасна… - сказала Бетси.

- Знаю.

Бетси минуту лежала спокойно, расслабившись и отключившись, а потом сказала:

- Я так рада, что ты сказал мне правду…

- Правду?

- Ведь ты мог не сказать мне, что Дафна не приходила сюда вчера вечером.

- А почему я не должен был бы сказать тебе правду?

- Потому что это было бы так на тебя похоже… Ты ведь стараешься защитить меня от малейших неприятностей. Но ты напрасно так поступаешь. Я достаточно закалена. И меня очень радует, что на этот раз ты поступил иначе. В результате я оказалась завязанной в этом деле наравне с тобой и папой. А я именно этого и хочу…

Совесть снова начала мучить меня. Бетси придвинулась ближе.

- Билл…

- Что, девочка?

- Скажи мне, что ты на самом деле делал вчера вечером? Ты был все время дома? - Она заколебалась, а потом добавила каким-то робким шепотом: - Может быть, тебе не хватало меня?

Ощущение вины стало столь конкретным, словно нечто осязаемое лежало между мной и Бетси… Скажем Анжелика. Совершенная мной подлость причиняла мне физическую боль. Но ведь это никогда, никогда больше не повторится! Наверняка! Все зло уже ушло. Вскоре я забуду об этом, а мою жену постараюсь отблагодарить стократно. Лежа рядом с ней и сжимая ее в объятиях, я клялся себе, что она будет вознаграждена.

- Да, девочка, - сказал я. - Мне очень тебя не хватало.

Бетси поцеловала меня неожиданно крепко, почти до боли.

- У меня есть ты, Билл! - прошептала она. - Я не должна вести себя, как Дафна. У меня есть муж, который любит меня. Я счастлива и спокойна. У меня есть ты…

Глава 13

Предчувствие, что я быстро забуду обо всем, оправдалось. Через несколько дней я уже чувствовал себя так, как будто ничего не случилось - мне даже казалось, что жизнь наша стала лучше, чем прежде. Мое выдвижение на пост вице-председателя по делам рекламы было принято всеми, не исключая и Дейвида Маннерса, вполне доброжелательно. Великий Си Джей был в отличном настроении, я много работал, Бетси тоже проводила целые дни с Полом в офисе своего Фонда. Но вечера принадлежали нам. Как-то нам даже удалось провести один исключительно солнечный и теплый уик-энд вместе с Рики в Ойстер-Бей. Пол и Сандра были там тоже, а Дафна привезла с собой из Нью-Йорка Ларри Мортона, очень богатого и весьма безалаберного парня. Настроение у всех было легкое, чуточку фривольное, и все было организовано по высшему классу - как и должно быть у Коллингхемов.

Время от времени, хотя и очень мимолетно, я думал об Анжелике, и всякий раз меня охватывало удивление, как вообще я мог принимать так близко к сердцу такие глупости. Моя любовь к Бетси стала еще сильнее, а эпизод с Анжеликой казался мне теперь чуть ли не благом: наконец-то я избавился от всего, что имело какую-то связь с моим первым браком, не причинив при этом никому вреда.

Мы начали уже готовиться к приезду маленькой Глэдис, о которой Элен ни на минуту не позволяла нам забыть. И это был единственный факт, напоминавший нам еще о Джейми.

Но спустя десять дней, вечером, после ужина, зазвонил телефон. Бетси подняла трубку и, повернувшись в мою сторону, сказала:

- Это к тебе, Билл. Лейтенант… Трэнт.

Бетси передала мне трубку и придвинулась ближе, чтобы слышать, что будет говорить лейтенант. Чувство тревоги снова проснулось во мне; ее еще более усугубило сознание того, что Бетси наверняка услышит все, что скажет Трэнт. С деланным равнодушием я тихо шепнул ей на ухо:

- Дорогая, принеси мне что-нибудь выпить…

Бетси отошла к бару, я поднес трубку к уху и сказал:

- Алло! Как поживаете, мистер Трэнт?

- Добрый вечер; мистер Хардинг, - его голос звучал так же спокойно, как и во время нашей последней встречи. - Выяснились новые обстоятельства в деле об убийстве мистера Ламба. Думаю, что вас это заинтересует…

- Да, конечно.

- Мы установили, кому принадлежит пистолет, из которого был застрелен Ламб. Так вот, его купила в лавчонке, где торгуют старыми вещами, на Третьей авеню некая женщина, занесенная в регистрационную книгу как Анжелика Робертс, проживающая на Западной Десятой улице.

С самого начала разговора я был готов к чему-нибудь такому и внушал себе, что не имею никаких поводов для беспокойства. Но теперь, слыша Трэнта, назвавшего имя и фамилию Анжелики, я испытал потрясение. А когда я в придачу ко всему подумал, что если бы не моя предусмотрительность, то Бетси услышала весь этот разговор с Трэнтом, моя правая рука почти приклеилась к трубке. Я бросил взгляд в сторону Бетси. Она еще стояла у бара, смешивая мне коктейль. Трэнт продолжал:

- Я как раз вернулся с Десятой улицы; в указанном доме мне сообщили, что квартиросъемщица с такой фамилией там вообще не живет. Правда, я не застал всех жильцов дома, но те, с кем мне удалось поговорить, не слышали ни о какой Анжелике Робертс. Видимо, эта женщина дала фальшивый адрес.

- Вполне возможно, - сказал я, стараясь сдержать свое волнение.

- Попробую сходить туда еще раз завтра утром, - заявил Трэнт, сделал короткую паузу, а потом добавил:- Может быть, вы что-нибудь слышали об этой особе? Об Анжелике Робертс?

- Нет, - ответил я. - Во всяком случае не могу вспомнить.

- А вы не могли бы при случае спросить об этом мисс Коллингхем, когда увидитесь с ней? Я не хотел бы беспокоить вас такими мелочами, но если она об этом что-нибудь знает, попросите, чтобы она связалась со мной по телефону, ладно?

- Разумеется, - ответил я. Бетси сунула мне в руку стакан.

- Я позвонил, так как знаю, что вы и вся семья Коллингхемов интересуетесь этим делом. Я буду и дальше поддерживать с вами контакт. И если всплывет, что-нибудь новое…

- Да, - разумеется, - повторил я еще раз. - Благодарю вас, лейтенант Трэнт.

Я опустил трубку на рычаг, стараясь скрыть от Бетси влажные следы моих пальцев.

- Чего хотел Трэнт? - спросила Бетси.

- Он сказал, что полиция установила, кому принадлежал пистолет, из которого был застрелен Джейми. Говорит, что какая-то женщина приобрела его в лавке старьевщика.

- Женщина? Что за женщина?

- Понятия не имею. Я впервые слышал ее фамилию.

Комната пошла колесом перед моими глазами вместе с Бетси, которая смотрела на меня мягко, с выражением спокойного интереса. Чувствуя, что самообладание изменяет мне, я старался внушить себе, что ничего страшного не случилось. Напротив, все сложилось на удивление удачно благодаря моему слепому счастью. Ведь Трэнт мог с тем же успехом сообщить все Бетси и попросить, чтобы она передала это мне… Он мог также предпочесть лично поговорить с Дафной, а не просить меня о посредничестве. А если бы Бетси или Дафна услышали фамилию Анжелики…

До конца вечера я не переставал думать о том, что могло бы произойти, хотя, к счастью, не произошло. Я снова осознал, что безопасность запланированная - это еще не безопасность реальная. Если звонок Трэнта в силу счастливой случайности не погубил меня, то в любую минуту какие-то другие неожиданности вполне могли к этому привести.

Время беззаботности миновало бесповоротно. Теперь от меня требовалась постоянная бдительность.

На следующий день, в пятом часу, когда я собирался покинуть издательство, в мой кабинет вошла Молли Макклинток и сказала с деланным ужасом:

- Господин вице-председатель!… Полиция!… Некий лейтенант Трэнт!

Я успел подзабыть, какое впечатление производит лейтенант Трэнт, но когда он вошел в кабинет, спокойный, скромный, ничем не выдающий своей сущности, я сразу осознал, что передо мной мой противник.

Я пригласил его сесть, но он отказался. Он стоял по другую сторону моего письменного стола и улыбался.

- Зачастил я к вам, не так ли? - сказал он. - Я только что снова побывал на Десятой улице, и на этот раз мне посчастливилось больше.

Его непроницаемые глаза - серые или голубые? - переместились с моего лица на стену, как если бы он искал там картины, которыми можно было бы повосхищаться.

Однако на стене не было никаких картин. Я недавно переселился в кабинет Лэмберта и не успел что-либо изменить в нем. Единственным украшением на стене была голова лося, которого Лэмберт когда-то застрелил в Канаде. Трэнт рассматривал ее и, казалось, ждал, когда я заговорю.

- Удалось ли вам напасть на след той женщины? - спросил я, изо всех сил стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

Глаза Трэнта немедленно переселились с головы лося на меня.

- Мы еще не нашли ее, мистер Хардинг. Однако мы узнали о ней интересные вещи… очень интересные.

- Интересные?

Лейтенант Трэнт вдруг решил сесть. Он опустился в кресло, стоящее возле моего стола, достал портсигар, вынул из него сигарету и закурил. До сих пор я не замечал, чтобы он курил. Он все делал так, словно выполнял какой-то ритуал.

- На этот раз, когда я был на Десятой улице, я застал дома некую миссис Шварц, снимающую квартиру на четвертом этаже.

Он вынул изо рта сигарету, осмотрел маленький столбик пепла на ее конце, а потом перевел взгляд на письменный стол. Я пододвинул ему пепельницу; он поблагодарил и положил сигарету на край.

- Миссис Шварц оказалась очень ценным свидетелем, - заявил он.

Я старался уверить себя, что его размеренные движения, паузы, манера произносить обычные фразы так, словно в них кроется какое-то неслыханно важное значение, - все это зауряднейший полицейский прием, которым Трэнт сейчас пользуется автоматически. Нет ни малейшего повода предполагать, что это предназначено специально для меня. И все же - может, потому, что я чувствовал себя виновным, - эти штучки здорово выбивали меня из колеи.

- Как я уже сказал, - продолжал Трэнт, - миссис Шварц живет на четвертом этаже. Кроме нее там снимает квартиру еще один жилец - мужчина, который сейчас отдыхает в Мексике. Миссис Шварц рассказала мне, что два месяца назад его квартиру заняла некая мисс Анжелика Робертс. Эту мисс Робертс, как утверждает миссис Шварц, часто посещал один мужчина. Когда я спросил ее, знает ли она его фамилию, миссис Шварц ответила утвердительно и заявила, что этого человека зовут Джейми Ламб.

Вопреки здравому рассудку меня вдруг охватил прежний страх перед ним, и одновременно ожила обида на Анжелику. Неужели она вечно будет осложнять мою жизнь? Ведь она говорила, что эта соседка ничего о ней не знает. А она знала фамилию Джейми, разве этого мало?

- Миссис Шварц, - продолжал Трэнт, - вдова и, как это бывает с вдовами, не имея много работы, интересуется соседями. Мисс Робертс очень заинтриговала ее. Она не только отличалась своей красотой, но и привлекала внимание своими весьма бурными отношениями с Ламбом. В ее квартире часто разыгрывались шумные сцены. Миссис Шварц особо на это не жаловалась; напротив, эти драмы разнообразили ее жизнь и предоставляли ей случай разыгрывать роль доброй соседки. Примерно через месяц после вселения мисс Робертс слегла с какой-то вирусной инфекцией, может, с гриппом. Поскольку не было никого, кто стал бы возиться с ней во время болезни, миссис Шварц приняла на себя роль ангела-хранителя. Она приносила ей еду, перестилала постель, оказывала другие подобные услуги. Чтобы мисс Робертс не нужно было вставать, когда к ней приходила соседка, по обоюдному согласию был сделан дополнительный ключ. Как-то вечером, вернувшись из кино, миссис Шварц решила заглянуть к мисс Робертс и спросить, не нужно ли ей чего. Она застала там пьяного Ламба, который в спальне душил мисс Робертс.

Трэнт рассказывал все это с увлечением, необычным для полицейского; он походил сейчас на сплетничающую кумушку и поэтому казался мне еще более опасным. Я слушал его, чувствуя, как от нервного напряжения мой рот заполняется слюной, и проклинал в душе Анжелику за ее безответственное, идиотское поведение. Почему она не сказала мне, что соседка была до такой степени обо всем информирована?

- Вторжение миссис Шварц, видимо, в какой-то мере обескуражило Ламба, поскольку Он сразу же вышел. Когда на другой день миссис Шварц посетила свою подопечную, она увидела на ее шее и груди большие темные пятна. Мисс Робертс, однако, ни словом не упомянула об этом происшествии. Затем, хотя она еще чувствовала себя не совсем здоровой, она на несколько часов ушла из дома. Через день или два миссис Шварц, поправляя ее подушку, увидал под ней пистолет. Тогда она сказала: "Ах, значит, вы выходили, чтобы это купить?", и мисс Робертс это подтвердила.

Уголки губ Трэнта слегка опустились, как если бы он сожалел о случившемся.

- Извините за столь драматическую историю. Все это, наверное, очень далеко от мира, в котором живете вы и семейство Коллингхемов. А еще более странным вам покажется то, что через несколько дней Ламб вернулся как ни в чем не бывало, после чего скандалы, ссоры и сцены начались снова.

Теперь лейтенант Трэнт внимательно рассматривал свои пальцы, как будто размышляя, не следует ли ему сделать маникюр.

- Миссис Шварц не слышала о том, что Ламб был убит. Когда я информировал ее Об этом и назвал день убийства, она оказалась очень ценной помощницей. Она великолепно помнит последний визит Ламба в квартиру Анжелики Робертс. Это было за три дня до преступления. В тот вечер, по ее словам, Ламб закатил ужасную сцену, но миссис Шварц слышала ее только частично. Речь шла о том, что Ламб влюбился в какую-то другую особу и намерен на ней жениться, а потому между ним и миссис Робертс все кончено. Этой другой женщиной, сдается мне (а вам?), могла быть мисс Коллингхем. Наш знакомый, видимо, намеревался улучшить свои жизненные условия.

Трэнт непринужденно откинулся в кресле так, что передние ножки кресла оторвались от пола; лейтенант, казалось, был убежден, что эта история из "низших сфер Манхэттена" так же интересна для меня, как и для него.

- Миссис Шварц не было дома в тот вечер, когда было совершено убийство. Она ездила к сестре за город. В Нью-Йорк она возвратилась на следующий день после происшествия и клянется, что, когда она уезжала, мисс Робертс была у себя. А вернувшись, она застала квартиру мисс Робертс пустой, исчезли все ее вещи. Она предоставила мне возможность осмотреть эту квартиру; она действительно пуста, и в ней трудно обнаружить какие-нибудь следы.

Кресло лейтенанта со стуком вернулось в нормальное положение. Трэнт, помолчав немного, сказал:

- Вот какой представляется вся эта история. Анжелика Робертс имела пистолет, она была, мягко говоря, особой бурного темперамента, она была брошена и… исчезла в тот самый вечер, когда было совершено преступление. Похоже на то, что нам не придется долго искать виновного.

Я старался, как мог, не утратить власть над собой. На душе у меня скребли кошки. Этого я не ожидал. Я предполагал, что Трэнт, узнав фамилию и адрес, отправится на Десятую улицу и вернется с пустыми руками. Все сложилось иначе из-за этой миссис Шварц, а потому не может на этом закончиться. В результате подозрение должно пасть на Анжелику. Боже мой, почему она ничего не сказала мне об этой миссис Шварц, почему не подготовила к такой возможности? Теперь Анжелика перестала быть лишь одной из нитей расследования и стала его главной фигурой. Трэнт перевернет небо и землю, чтобы отыскать ее.

Я сидел за письменным столом, внешне спокойный, и ждал, когда инквизиция примется за дело.

Трэнт без предупреждения встал и протянул мне руку:

- Вот и все, что я мог вам рассказать. А теперь я исчезаю.

Я сжал его руку, не веря, что это уже конец визита.

- Надеюсь, вы на меня не в обиде, за мое вторжение. Я предпочел прийти сюда, а не к мистеру Коллингхему, так как будет неплохо, - он улыбнулся мне понимающе, - если вы немного сориентируетесь в этой истории до того, как я расскажу это вашему тестю и золовке. Полагаю, что они вовсе не будут обрадованы, узнав, что Ламб вовсе не был благонравным и воспитанным молодым человеком, каким они его считали. Во всяком случае вы можете их успокоить: похоже на то, что это дело можно считать раскрытым. Разумеется, нам предстоит найти эту Анжелику Робертс, которая исчезла, не оставив после себя следов. Но мы ее найдем! Скажите им это, и пусть они не волнуются!

Уже возле самой двери он остановился и оглянулся.

- Скажите… вы еще не спрашивали мисс Коллингхем, знает ли она что-нибудь об Анжелике Робертс?

Я смотрел на него и повторял в душе: "Уходи… уходи!"

- Конечно, спрашивал, - солгал я, - но это имя ей ничего не говорит.

- Чему в этих обстоятельствах не приходится удивляться. Превосходно! Я очень вам за все благодарен.

Его глаза снова переместились с моего лица на голову лося.

- Чья это? - спросил он. - Одного из предыдущих вице-председателей?

Махнув мне на прощанье рукой, он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь. Его сигарета с длинным валиком пепла и тлеющим концом догорала в пепельнице.

Глава 14

После ухода Трэнта я еще долго сидел за письменным столом, стараясь унять внутреннюю дрожь. Я силился внушить себе, что все в порядке, что Трэнт не сможет отыскать Анжелику, что даже он не найдет ее в Клакстоне. Но я в то же время старался наиболее реалистично представить себе, каким образом он может что-нибудь узнать о ней. Возможно, что, обстоятельно проверив все отели, он узнает, что она останавливалась в отеле "Уилтон". Но даже если это ему удастся, то что дальше? Из этого наверняка ничего не следует. Потом я подумал о том, что портье может вспомнить о визите к Анжелике Робертс некоего Хардинга. Иногда человеку снится, что он стоит в каком-то доме, стены которого выгибаются, покрываются трещинами и готовы в любой момент рухнуть. В эти минуты я наяву переживал такой кошмар. Мой столь тщательно построенный план вдруг показался мне сетью, в которой я сам и запутался.

Я подумал, что только Пол сможет отвлечь меня от этих мрачных мыслей и хоть немного поднять мой дух. Он еще сидел в офисе Фонда, как и Бетси. Явившись туда под предлогом, что я приехал забрать жену домой, я сумел найти возможность поговорить с ним несколько минут с глазу на глаз. Я не ошибся, желая повидаться с ним. Когда я рассказал ему о последних событиях, он отнесся к ним с величайшим спокойствием. Он заявил, что Трэнт никогда в жизни не найдет Анжелику, пусть хоть сто лет занимается только этим. Что же касается портье из отеля "Уилтон", то если он начнет забивать себе голову подобными пустяками, то наверняка свихнется. Я подозревал, что оптимизм его в значительной мере связан с желанием успокоить меня, но все равно почувствовал огромное облегчение.

Внезапно в комнату вошла Бетси.

- Хэлло! - сказала она. - О чем шушукаются здесь мужчины?

- О вас, Бетси, - тут же ответил Пол. - Мы как раз обсуждали проект воздвижения вам памятника как патронессе денежных мешков. Только вот не можем прийти к согласию относительно места, где он должен стоять. Билл придерживался мнения, что для этой цели отлично подойдет сцена Мюзик-Холла, тогда как я утверждаю, что много лучше было бы поместить его на факеле, который держит в своей руке статуя Свободы.

Он проводил меня и Бетси до самой двери.

- Спокойной ночи, - сказал он. - Спокойной ночи, мои дорогие, почтенные, образцовые супруги!

После встречи с Полом я почувствовал себя намного лучше. По крайней мере, внутренняя дрожь, бившая меня, прекратилась. И все же я чувствовал себя не в своей тарелке в ожидании новых сюрпризов. Так что когда спустя два дня Трэнт позвонил мне в издательство, я был готов ко всему и относительно спокоен.

Голос его звучал дружелюбно, как всегда. Я чувствовал, что начинаю ненавидеть эту неизменную ровную учтивость.

- Алло! Это мистер Хардинг? Не могли бы вы прийти ко мне в управление как можно быстрее?

Мне ужасно хотелось отказаться под каким-нибудь весомым предлогом, однако я знал, что это лишь отсрочит неприятную встречу, и ничего больше.

- Ну конечно, - ответил я, - а потом, не выдержав, спросил: - Произошло что-то интересное?

- Да, произошло что-то интересное. Могу я увидеть вас, скажем, через полчаса? Вы успеете?

- Вполне.

В такси тревога охватила меня с новой силой. Я старался подавить ее. "Да, произошло что-то интересное". Он сказал только это, ничего больше. И это еще не значит, что произошло что-то скверное. Слова Трэнта могут быть истолкованы по-разному.

Я никогда еще не был в полицейском управлении. От его угрюмых коридоров и комнат кровь застывала в жилах. Какой-то полицейский, сидевший за письменным столом, направил меня наверх, в большую пустую комнату, в которой несколько детективов читали газеты, писали отчеты, слушали приглушенное радио. Один из них проводил меня в кабинет Трэнта. Поскольку его там не было, полицейский предложил мне подождать.

Вообще- то комнату, в которой я оказался, трудно было назвать кабинетом? это был квадратик, отгороженный от помещения побольше, который удивительно напоминал маленькую келью монаха-аскета. К моему удивлению, я увидел на столе экземпляр своего романа. Годы прошли с тех пор, как я перестал считать себя писателем. Я несколько смешался при виде этой книги, но в то же время это доставило мне удовольствие. Может быть, он хочет, чтобы я надписал ему ее?

Трэнт вскоре пришел и, как обычно, приветствовал меня в своей учтиво-дружелюбной манере. Он с самого начале относился ко мне как к хорошему старому знакомому. В данную минуту эта кажущаяся доброжелательность казалась мне особенно раздражающей.

Он сел на кресло у стола и сидел так какое-то время в молчании, поглядывая на меня. Потом, как бы случайно, взял в руку книгу так, чтобы наверху оказалась задняя сторона обложки, и протянул ее через стол мне. Я слышал, что авторы никогда не читают своих биографий. Видимо, это правда.

Если бы кто-нибудь минуту назад спросил меня, что находится на обложке моего романа, я не сумел бы ответить на этот вопрос - я говорю это совершенно искренне. Но в тот момент, когда я коснулся книги, я вспомнил все и мной овладело чувство бесповоротного, абсолютного поражения, не оставляющего места даже для самой слабой искры надежды. Я подумал только: "Это уже конец".

Я не мог оторвать глаз от обложки. Так вот откуда должна ударить молния! Мой собственный роман погубил меня. На задней стороне обложки была помещена фотография, а на ней - я и Анжелика. Мы стояли рядом, оба молодые, довольные собой, под развесистым деревом на территории университета в Клакстоне. Я припомнил все подробности, как был сделан этот снимок, словно это происходило вчера. Это я настоял, чтобы Анжелика сфотографировалась со мной. Я тогда так гордился ею! И вот она передо мной… На пальце Анжелики виден даже перстень с дельфином. А под снимком краткая биография, которую я некогда читал с таким наивным самодовольством, о чем потом совершенно забыл.

"Уильям Хардинг, молоди автор превосходного романа, - демобилизованный моряк; ему всего двадцать четыре года. Свой роман он написал сразу же после демобилизации во время учебы в университете в Клакстоне, штат Айова. Недавно он вступил в брак с мисс Анжеликой Робертс, дочерью профессора кафедры английской филологии упомянутого университета. Молодой писатель намерен вместе с женой провести год во Франции и Италии…".

Мне казалось, что голос лейтенанта Трэнта доносится до меня издалека, и я отрешенно констатировал, что голос этот так же мягок и дружелюбен, так же тих и деликатен, как всегда.

- Ваш роман оказался очень полезным, - говорил он. - Книга попала мне в руки, когда я возвращался из вашего офиса. А на обложке была фотография и фамилия. Я не могу приписать себе какой-либо заслуги. Мне просто посчастливилось. Подарок фортуны.

Я с трудом заставил себя смотреть ему в глаза.

- Вы ее отыскали?

- Было не трудно связаться с полицией в Клакстоне. - Трудно поверить, но лейтенант Трэнт продолжал улыбаться. - Откровенно говоря, мистер Хардинг, я удивлен и растерян, в чем готов вам признаться. Я слышал о разных формах потери памяти, но забыть фамилию своей жены… это явно редчайшее явление. Я, естественно, усомнился в ваших показаниях, мистер Хардинг. Я дал волю своей фантазии - готов признать, что это большой порок для работника полиции. Я всегда себе твержу, но если бы вы знали, как трудно было мне от этого излечиться! Простите меня…

Трэнт наклонился ко мне, взял книгу из моей руки и положил ее на стопку аккуратно сложенных бумаг.

- Не оставляет сомнений тот факт, что вы великолепно помнили, что девичья фамилия вашей первой жены - Робертс. Но, с другой стороны, вы ни на секунду не связывали ее с убийством Ламба. Вы не виделись с ней уже три года, не так ли? Вы предполагали, что она в Европе и не может иметь никакой связи с этим Ламбом!

Я смотрел на него, окончательно потеряв почву под ногами. Действительно ли эти слова слетают с его губ? Или он так безгранично глуп, как мне показалось в первую минуту? А может, это новый, утонченный, мерзкий прием, использованный для того, чтобы окончательно загнать меня в ловушку? Или он все же ошибается? Вероятность последнего была ничтожно мала, но я все равно отчаянно цеплялся за свой последний шанс и поэтому задал самый безразличный вопрос, какой смог придумать:

- Значит, вы ее обнаружили?

- Разумеется… Что может быть проще. Она находится у отца в Клакстоне. Полиция немедленно направила к ней сотрудника, а потом сообщила нам все по телефону. С той минуты вы перестали быть для меня загадкой, мистер Хардинг. Показания Анжелики Робертс - в той части, которая касается вас, - предельно очевидны. Она знала, что вы живете в Нью-Йорке, и согласилась, чтобы мистер Ламб пошел к вам со своим романом. Однако она потребовала от него обещания, что он ни словом не упомянет о ней. Даже позже, когда он начнет вращаться в кругу Коллингхемов, она не освободила его от этого обещания. Она заявила, что после разрыва ни разу не видела вас и никогда не пыталась с вами связаться. Она хотела, чтобы прошлое было погребено навсегда.

"Анжелика!" - подумал я. Мне казалась, что она совсем близко, как если бы она стояла рядом со мной в этой тесной келье Трэнта. Я, разумеется, понимал ее состояние, но не мог понять ее безумного, потрясающего великодушия. С той минуты, когда полиция арестовала ее в Клакстоне, Анжелика знала, что держит в своих руках мою судьбу. И повела игру так, чтобы для меня все сложилось самым выгодным образом. Вопреки рассудку, вопреки ее последним полным презрения словам, сказанным на перроне, она решила спасти меня, мою семейную жизнь… Анжелика! Я думал об этом с удивлением и чувствовал, что восхищаюсь ею.

Я снова взглянул на Трэнта, и в моем взгляде наверняка можно было прочесть страх за Анжелику.

- Значит, это она была вашей Анжеликой Робертс?

- О, да. Она призналась во всем. Что купила пистолет, что поссорилась с Ламбом, что он вышвырнул ее из квартиры и что она покинула Нью-Йорк на следующий день после убийства. Она призналась во всем.

Меня охватила странная тревога за Анжелику, намного более сильная, чем беспокойство за собственную безопасность.

- Но не в убийстве?

- О, нет! Это было бы слишком много, дорогой мистер Хардинг. Она показала, насколько мне известно, что мистер Ламб пришел к ней около одиннадцати часов ночи в день преступления и сказал, что она должна немедленно покинуть квартиру. Похоже, что он сам снял для нее это помещение, а тут вдруг заявил, что его приятель, хозяин квартиры, неожиданно вернулся из Мексики. Тогда она уложила чемодан и, так как ей некуда было податься, пошла в кино, а потом отправилась в отель. На следующий день она забрала свои остальные вещи и выехала в Клакстон.

Его лицо было очень серьезно, он явно сочувствовал мне.

- Я очень сожалею. Представляю, каким потрясением явилось для вас все это. После таких показаний полиция должна была задержать ее. Ее доставят сюда поездом - скорее всего уже сегодня вечером. Если она пожелает увидеться с вами, вы, разумеется, можете ее посетить.

- То есть… Эго значит, что она арестована?

Трэнт встал и протянул мне руку. Он всегда делал это в наименее подходящий момент. Внезапно я ощутил ненависть к нему за то, что он не хочет поступать так, как пристало настоящему полицейскому, за его ничем не объяснимое сочувствие, за то, что он никогда не использует свои преимущества… и даже за обыкновение становиться скорее на сторону клиента, чем на свою собственную. Ведь я реагировал на происходящее так, что у него нашлась бы тысяча причин догадаться, как глубоко я потрясен. Любой другой полицейский тут же начал бы меня допрашивать. Но не Трэнт. Этот человек не может поступать обычно и просто.

- Я немедленно дам вам знать, как только ее привезут. Я вам позвоню. Вы будете дома?

В этот вечер я должен был быть с Бетси на обеде у Коллингхемов, но я решил как-нибудь от этого открутиться.

- Да, - сказал я. - Я буду дома.

Трэнт снова улыбнулся мне.

- На вашем месте я не принимал бы так близко к сердцу все это. Ведь случается же и так, что кто-нибудь идет в кино один. Может быть, она действительно сказала правду. И если она сможет представить алиби, то, разумеется, будет немедленно освобождена.

Если сможет представить алиби! Это что, умышленно брошенный вызов? Может быть, он знает больше, чем говорит? Я чувствовал, что не в состоянии раскусить его. Постепенно я все глубже осознавал мое собственное положение. Оно было много хуже, чем мне показалось вначале. Потому что Анжелика, желая спасти меня, должна была принести в жертву себя. Единственное, что могло бы спасти ее, это алиби. Но одновременно ее алиби было гибелью для меня.

Лейтенант Трэнт продолжал протягивать мне руку. Я взглянул на нее и подумал, что должен немедленно сказать ему всю правду. Я не мог позволить Анжелике идти на столь безумный риск. Если я ему сейчас не скажу все, я все равно не смогу с этим жить…

Я уже открыл рот, но прежде чем я успел вымолвить слово, Трэнт сказал:

- Значит, я вам позвоню. Думаю, что это будет около десяти вечера.

Затем он сделал движение рукой в сторону двери, давая мне тем самым понять, что наш разговор закончен.

Глава 15

Итак, я ничего не сказал Трэнту. Возвращаясь на такси домой, я размышлял над этим и уговаривал себя, что я в какой-то мере реабилитирован. Признаюсь со стыдом, что я начал придумывать причины, оправдывающие мое молчание. В конце концов это была идея Анжелики, а не моя. Она должна сама подтвердить свое алиби, связанное с кино, а со мной это не имеет ничего общего. Было бы бессмысленной глупостью с моей стороны, если бы я сейчас опроверг ее версию и дал совсем иные показания. Во всяком случае до этого я должен с ней посоветоваться. Я знал, что она невиновна, а ведь я старался убедить себя в этом - людей не карают за преступления, которые они не совершили. Трэнт за несколько дней наверняка найдет настоящего убийцу и освободит Анжелику. Если она сочла уместным защищать меня, человека, которому есть что терять, то у меня должно хватить здравого смысла, чтобы принять эту жертву и идти собственным путем.

И мне почти удалось убедить себя, так что, когда я входил в свою квартиру, совесть уже почти перестала меня мучить. В будущем - может быть, даже в недалеком будущем - я должен буду сделать какой-то решающий шаг, но в данный момент мне не остается ничего иного, как ждать. Я должен рассказать Бетси об аресте Анжелики - все равно пресса будет писать об этом. Но ничего, кроме этого. Все будет хорошо, пока я не дам волю своим нервам, а ведь я чуть не сломался там, у Трэнта.

Бетси переодевалась в спальне к ужину у Си Джей. Когда я рассказал ей об Анжелике, на ее лице отразилось искреннее изумление. Мои усилия, направленные на то, чтобы полностью исключить в разговорах с ней этот период моей жизни, явно были успешными: прошло немало времени, прежде чем Бетси наконец поняла, что речь идет о той Анжелике, об Анжелике, которая, по ее мнению, до сих пор находилась в Европе.

- Но если Джейми был знаком с Анжеликой и знал, что она в Нью-Йорке, то почему он никогда не говорил нам об этом?

- Мне кажется, что она потребовала от него такого обещания. Бетси, сегодня вечерам ее должны привезти в Нью-Йорк. Трэнт сказал, что я могу увидеться с ней, если захочу. Я полагаю, что должен это сделать. Тебе не будет очень неприятно, если ты пойдешь на ужин без меня?

- Ну конечно же, Билл, я пойду одна… И мне кажется, будет лучше, если мы скажем об этом папе, прежде чем сам прочтет в газетах. Он и так будет взбешен из-за того, что все узнают, что она была когда-то твоей женой.

Какое- то время она внимательно смотрела на меня, а потом спросила:

- Билл… это она его убила?

- Не спрашивай меня об этом, Бетси…

- Ах, ну зачем эта женщина вернулась сюда! Почему она должна всегда все портить! Почему не могла… О, прости меня, Билл, она прежде всего несчастная женщина, и ты должен сделать для нее все, что в твоих силах.

Она села на кровать и начала одевать туфли.

- Это так ужасно для тебя, - снова заговорила она. Ее стиснутые губы казались тонкой линией. - И для Рики. Что бы ни случилось, мы должны держать Рики вдалеке от всего этого. Рики не должен узнать об этом. Никогда!

Я нервно ходил по комнате, а Бетси заканчивала одеваться. Покончив с туфлями, она пошла в кухню, чтобы поручить кухарке приготовить мне что-нибудь на ужин. Потом я проводил ее до входной двери. Она поцеловала меня и сказала:

- Не расстраивайся, Билл, дорогой мой.

Стоя рядом с ней и обнимая ее плечи, я вдруг заметил, что на ее лбу появилась маленькая морщинка.

- Ты говоришь, что это Анжелика купила тот пистолет?

- Да.

- Значит, тогда вечером, когда Трэнт звонил тебе, он еще не знал, что речь идет об Анжелике?

- Кажется, была названа другая фамилия.

- Ах, так… Понимаю. - Она улыбнулась мне, мои слова вполне ее убедили. - До свидания, дорогой. Я постараюсь как можно осторожней рассказать обо всем папе. И передай от меня Анжелике, что я верю в благополучное окончание всего этого.

Трэнт позвонил в половине одиннадцатого.

- Анжелика Робертс уже в Нью-Йорке. Она находится в управлении на Сентрс-стрит. И готова увидеться с вами.

- Хорошо. Сейчас я там буду, - сказал я.

- На вашем месте я не расстраивался бы чрезмерно, мистер Хардинг. Мы найдем для нее адвоката. Сделаем все, что в наших силах, чтобы ей помочь.

Полицейское управление на Сентре-стрит выглядело так же безлично и непривлекательно, как контора Трэнта… только что было значительно больше.

Я надеялся застать там Трэнта, но его не было. Однако там уже знали о моем визите и ждали меня. Какой-то полицейский довольно долго вел меня по коридорам со множеством поворотов, а потому оставил одного в маленькой пустой комнате. Вскоре другой полицейский привел сюда же Анжелику и оставил нас наедине.

Впрочем, я этого не чувствовал. Я отдавал себе отчет в том, что Трэнт может ждать под дверью, что Анжелику привели сюда прямо из камеры и что закон втиснулся между нами, словно сам лейтенант Трэнт. Одновременно я остро, почти до боли, ощущал собственную растерянность.

Анжелика была одета в тот самый черный костюм, который я видел на ней тогда, на вокзале, провожая ее. Я подумал, что трудно представить себе человека, которого не изменили бы такие события. Однако Анжелика, хотя и была бледна и утомлена, не утратила ни капли своей красоты. И эта ее непреходящая красота доводила меня до отчаяния.

Она не поздоровалась со мной; на ее лице застыло выражение ожесточенного упорства. Я хорошо знал это выражение из прошлых лет. Это было столь характерное для нее "я сама лучше знаю, что должна делать".

- Я не намерена ничего им говорить, - сказала она. - Ты уже знаешь об этом, не так ли?

- Да… Более или менее.

- Долго это не продлится. Я хочу только все тебе объяснить, а потом можешь уходить. Я очень долго размышляла надо всем этим, и теперь для меня все ясно. Это не твоя вина. Во всем виновата я. Если бы в тот вечер я не позвонила тебе, ты не влип бы в эту историю. И совершенно не нужно впутывать тебя в это сейчас, тем более, что у меня нет поводов для беспокойства. Я невиновна и таковой буду так долго, пока мне не докажут, что дело обстоит иначе. А они не смогут доказать, что я не была в кино. Кроме того, я это преступление не совершала. Ты знаешь это не хуже меня. Они подержат меня здесь несколько дней, и на том все кончится.

При ней была сумочка; она потянулась к ней, но тут же отвела руку назад.

- У тебя есть сигареты? - спросила она.

Я вынул из кармана пачку, Анжелика взяла сигарету, я дал ей огня и сказал неловко:

- Оставь себевсю пачку.

Она взяла ее и сунула в сумочку, не переставая смотреть на меня решительным, спокойным взглядом.

- Думаю, ты и сам все понимаешь, не так ли? Наверное, через несколько дней виновный будет найден и на том все кончится. А кроме того, если бы я сказала правду или если бы ты сам ее сказал, ты до конца дней своих ненавидел бы меня и самого себя. Итак, пусть будет так, как есть. Все, что я хотела тебе сказать, сказано. Теперь возвращайся домой, а остальное предоставь мне.

Она говорила именно то, что я много раз повторял себе в душе. Она даже использовала идентичные аргументы. А поскольку я горячо желал, чтобы меня в этом убедили, аргументация Анжелики полностью удовлетворила меня. Но уже через минуту я ощутил презрение к себе. Анжелика, как бы читая мои мысли, добавила:

- Не думай, что я делаю это для тебя. Ничего подобного. Я действую только и исключительно для себя.

- Для себя?

- Разве это так трудно понять? Что я делала в течение всех этих лет? Кэрол Мейтленд! Джейми Ламб! Я обманывала себя, считая, что мой долг - исправлять людей облагораживающим влиянием моей любви. Я не сознавала, что это не более чем удобная отговорка, попытка оправдать себя, оправдать то, что я сама все глубже увязаю в этом болоте. Пришло время сделать для разнообразия что-нибудь разумное. Я захотела связаться с Джейми, значит, я обязана отвечать за все последствия этого знакомства. Мне уже давно следовало получить от жизни хороший пинок - и вот судьба мне его отмерила…

Она помолчала и закончила с неожиданной улыбкой:

- И ты совсем не должен чувствовать угрызения совести, Билл! Все в полном порядке. Все обстоит так, как я сама хотела. Если ты потребуешься, я дам тебе знать, но не думаю, что такое случится. А теперь - прощай!

Быстро, не дав мне возможности произнести хотя бы слово, она вышла из комнаты.

Я стоял в растерянности, не зная, на что решиться. Она повернула все так тактично, что какая-то часть моего "я" поспешила ухватиться за мысль, что это дело следует оставить в том состоянии, в каком оно находится сейчас. Разве Анжелика, в сущности не оценила себя совершенно справедливо?

Очевидно то, что она испортила себе жизнь… И что этот арест только открыл ей глаза. Она получит моральное удовлетворение, расплатившись за свою вину, причем цена будет относительно невелика. Немного неприятностей и отсутствие удобств…

Однако я не мог долго сам себя обманывать. Возможно, я лучше понимал ее поведение, чем она сама.

Вопреки патетическим заверениям о переменах, не изменилось ровным счетом ничего. Она единственно перенесла свое морализующее влияние с Кэрола Мейтленда и Джейми Ламба на меня! Я был теперь тем, к кому она могла относиться как к пропащему ребенку, которого собирается спасти своим благородством. Теперь ей потребовался я!

Отличнейший способ унизить меня! Я не хотел оказаться в зависимости от нее, не хотел, чтобы она меня спасала! Я содрогнулся от мысли, что с этой поры я буду обязан своей совместной жизнью с Бетси Анжелике! Если бы я поддался первому импульсу, я вылетел бы в коридор, вернул бы ее и полицейского и выложил бы ему всю правду. Но, разумеется, я ничего такого не сделал. Я просто вернулся домой на такси.

Бетси еще не было. Я плеснул себе в стакан виски и в сотый раз принялся объяснять себе, что все обстоит так, как должно быть, что любой на моем месте поступил бы так же.

Бетси вернулась только около полуночи и, даже не сняв плаща, влетела в гостиную.

- Билл! - крикнула она с порога. - Что случилось?

- Ничего, - ответил я спокойно. - Я повидался с ней. И это все.

- И она ничего не сказала?

- Ничего конкретного.

Она сняла плащ и бросила его на ближайший стул.

- Я рассказала обо всем папе. Сначала он готов был землю рыть от ярости, но потом успокоился. Позвонил по телефону шефу полиции - это его приятель. Отец попросил его, чтобы в прессе не указывали, что Анжелика Робертс была твоей первой женой. Мне кажется, что в этом направлении все будет улажено.

Бетси подошла ко мне и села на ручку кресла.

- Билл, дорогой! К чему такая удрученная мина? Ведь ты сделал для нее все, что мог. Я знаю и понимаю, как ужасно для тебя все это. Но, но ведь это не потому, что… что…

- Что именно?

- Я хотела спросить, не потому ли ты так расстроен, что до сих пор еще не совсем к ней равнодушен? Я знаю, что я не… не… Но… Ах, Билл!

Она прижалась щекой к моему лицу. Мне стало ясно, что весь вечер ее терзала мысль о том, что в связи с последними событиями ожила моя прежняя любовь к Анжелике. И теперь все, что я делаю, ранит ее! Желая успокоить Бетси, я обнял ее и притянул к себе на колени.

- Ах, Бетси, Бетси, маленькая глупышка! Ты же великолепно знаешь, что это никак не может повлиять на нас.

Она поцеловала меня - горячо, жадно.

- Мне страшно жаль ее, это правда, я искренне ее жалею. Но ведь тут все дело в тебе и Рики. Я думаю только о тебе.

Мы легли спать. Но еще долго после того, как Бетси заснула, я лежал без сна, размышляя о Бетси, о Рики и об Анжелике, которая сейчас была там, в маленькой камере полицейского управления на Сентрс-стрит. Я старался пробудить в себе благодарность к ней и не мог. Я чувствовал только ненависть. Я проклинал ее за то, что она вообще родилась на свет.

Наконец я уснул, а проснувшись утром, не почувствовал себя лучше. С трудом заставил себя поехать в издательство, где имел разговор с Си Джей, во время которого он помпезно заявил мне, что не держит на меня зла за мой первый брак с Анжеликой. Вечер, проведенный с Бетси, был тяжелым испытанием. Как и ночь, которая за этим вечером последовала. И следующие два дня.

Сообщения об аресте Анжелики появились в печати; о ней, однако, писали как об Анжелике Робертс, так что особого впечатления они не произвели. Она была просто одной из женщин, допрашиваемых по делу об убийстве какого-то никому не знакомого лица. Без связи с Коллингхемами в этом не было ничего сенсационного. Трэнт не проявлял признаков жизни, а поскольку я был убежден, что он подозревает меня и только ждет подходящего момента, его молчание так же действовало мне на нервы, как непосредственная атака. Сотни раз я чувствовал, что не в состоянии выносить гнетущую неопределенность, что должен пойти к нему и во всем сознаться. Но остатки инстинкта самосохранения и вид Бетси каждый раз удерживали меня.

На третий день, как раз в тот момент, когда я выходил из своего кабинета на ленч, позвонил Трэнт. Я узнал его голос почти с облегчением.

- Мне очень жаль, мистер Хардинг, но у меня для вас плохие новости. Адвокат Анжелики Робертс делает все, чтобы подтвердить ее алиби, точно так же, как и полиция. Но у нас нет никаких оснований считать, что то, чем она располагает, можно назвать алиби. Сегодня утром окружной прокурор принял решение выдвинуть обвинение и начать процесс.

- Это значит, что Анжелика должна будет предстать перед судом?

- Да. К сожалению, сама она не старается нам помочь. Окружной прокурор убежден в ее виновности и в том, что без труда добьется обвинительного вердикта.

Мое решение было принято совершенно неожиданно. Для меня самого это был сюрприз, как если бы я поступил вопреки своей воле.

- Через минуту я буду у вас, мистер Трэнт!

- Приезжайте, мистер Хардинг. Я на Сентрс-стрит и жду вас.

После короткой паузы он добавил:

- Меня очень радует, что вы, наконец, решились. В конечном счете это наверняка окажется полезным всем.

Глава 16

До Сентрс-стрит я добрался на такси. Я не предполагал, что поступлю так, не посоветовавшись с Бетси и не предупредив ее отца. Я не старался расшифровать таинственную фразу Трэнта, которой он закончил наш разговор. Важно было только одно: уплатить долг Анжелике, сбежать раз и навсегда от этого давящего чувства отвращения к самому себе.

В управлении на Сентрс-стрит полицейский препроводил меня в ту самую комнатенку, в которой я уже раз был, а если и не в ту самую, то во всяком случае в весьма на нее похожую. Вскоре явился Трэнт со своей дружелюбной, немного сконфуженной улыбкой.

- Я надеюсь, что вы не изменили свое решение, - сказал он.

- Нет, не изменил.

В комнате стоял деревянный столик, а рядом с ним стул. Он сел и долгую минуту не спускал с меня взгляда.

- Чтобы убедиться, что вы действительно не изменили свое намерение, - начал он, - я хотел бы прежде всего выяснить несколько моментов. Боюсь, что я не был до конца искренен с вами. К сожалению, полиция не всегда может поступать в соответствии с общепринятыми правилами. Я знаю почти все уже довольно давно. Видите ли, когда мистер Коллингхем назвал в телефонном разговоре вашу фамилию, я подумал, не идет ли речь о том Уильяме Хардинге, который написал "Жар Юга". Прежде чем увидеться с вами, я прочел вашу биографию на обложке романа. Я как раз возвращался после осмотра квартиры Ламба, и в кармане у меня было то кольцо с дельфином. Я с первого взгляда установил тождественность его с кольцом на руке вашей супруги на общем снимке. Итак, я знал, что она замешана в деле Ламба, да и вы, мистер Хардинг, по всей вероятности, тоже. Позднее, когда вы не признались, что узнали это кольцо, я понял, что вы что-то скрываете. А еще через несколько дней, после моего разговора с миссис Шварц, которой я показал вашу фотографию и которая сразу же узнала на ней человека, повздорившего однажды с мистером Ламбом, я уже знал, что именно вы скрываете.

С каким- то притуплённым любопытством, как если бы речь шла о ком-то другом, я подумал: "Ага, значит, блондинка с торчащими изо рта зубами, которая в тот вечер вышла из такси перед домом Анжелики, это и есть миссис Шварц".

Лейтенант Трэнт продолжал так же вежливо и спокойно:

- Я мог бы сразу уличить вас во лжи, но мне кажется, что я правильно оценил ваш характер - хотя бы на основании вашего романа. Я сказал себе, что вы романтик, мистер Хардинг, но в то же время вы ответственный человек. Вы не любите, чтобы на вас давили, чтобы вами управляли и руководили; в конце концов вы всегда поступите так, как сочтете правильным. Если я начну загонять вас в угол, это ни к чему не приведет. В то же время, если я предоставлю вам свободу, позволю вам, так сказать, тушиться в собственном соку, вы сами сумеете все правильно осмыслить и обратитесь ко мне в соответствующую минуту, поняв, что гражданские обязанности важнее романтического рыцарства.

Я с трудом следил за ходом его мыслей, стараясь преодолеть свинцовую усталость, навалившуюся на меня, и хоть что-то, понять из того, что он говорит. А он не спускал своих умных глаз с моего лица.

- Ну, и я был прав. Произошло это, правда, несколько позже, чем я надеялся. Когда вы узнали, что Анжелика Робертс предстанет перед судом и что вы ничего не можете с этим поделать, вы решили сказать правду. Хочу заверить вас, что окружной прокурор будет удовлетворен этими показаниями. Они позволят многое уладить.

Я продолжал с усилием слушать Трэнта. Как сквозь плотный туман доносился до меня его спокойный голос - кто мог бы подумать, что это говорит полицейский.

- Вы видели свою жену после ее возвращения в Нью-Йорк, не так ли? Вы старались помочь ей в том трудном положении, в котором она оказалась по вине своего небезопасного и абсолютно никчемного любовника. Когда он был застрелен, вы с первой минуты знали, что это она убила его. Я не допускаю мысли, что вы непосредственно связаны с преступлением, но вы достаточно знали об их отношениях, чтобы быть уверенным в ее виновности. А поскольку вы считали, что "он это заслужил", вы решили молчать… стать на ее сторону. Вы даже помогли ей бежать из Нью-Йорка

Я не мог оторвать глаз от его лица.

- Да, мистер Хардинг, - продолжал он со спокойной, самоуверенной улыбкой, - я знаю даже, что на следующий день после убийства Ламба вы ходили в отель "Уилтон". По всей вероятности, вы дали ей денег, а потом посадили в поезд. По-видимому, вы - ибо это заложено в вашем характере - были готовы создать ей алиби, если бы не провели тот вечер с мисс Коллингхем

Я настолько отупел, что только теперь, когда он расставил все точки над "I", понял, что он хочет сказать. Боже! Он проявил фантастические ловкость и проницательность, дознался буквально обо всем, чтобы затем сделать из этого совершенно неправильные выводы.

- Значит, вы полагаете, мистер Трэнт, что я пришел к вам для того, чтобы свидетельствовать против Анжелики? - спросил я.

- А разве это не так?

- Великий Боже! А я считал вас таким умным. Я просто пришел сказать, что Анжелика невиновна. В два часа, то есть тогда, когда Джейми Ламба застрелили, Анжелика была у меня, в моей квартире.

Я рассказал ему все: об эпизоде с Элен, о том, как я лгал Си Джей, разговаривая с ним по телефону, и как был втянут в фальшивое алиби Дафны, о подробностях в отношениях Джейми и Дафны, о ее собственной версии событий того вечера. Наконец я заявил, что, по моему мнению, Ламба застрелил кто-то, с кем он договорился встретиться в этот вечер. Рассказывая, я чувствовал злорадное удовлетворение: я мог доказать Трэнту, как крепко он ошибся Я не забывал, что теряю все: должность, связь с семейством Коллингхемов, может быть, и Бетси тоже - но все это казалось мне ничем в сравнении с вновь обретенным самоуважением. Это была изощреннейшая ирония судьбы: отвергая жертву Анжелики, я мог, наконец, освободиться от нее.

Во время моего долгого рассказа я ни разу не взглянул на Трэнта. Он перестал существовать для меня как человек, он был только ухом, безличным исповедником.

- Вот как выглядит это дело, - заключил я, - и я был бы безумным, если бы не сказал вам всю правду.

- Вот как выглядит это дело, - повторил Трэнт мои слова, и это было первое, что он сказал после моей исповеди. При звуке его голоса я поднял глаза

К моему удивлению, я не заметил на его лице ни следа замешательства или смущения по поводу того, что он свалял такого дурака. По нему нельзя было также прочитать, что он думает сейчас обо мне. Он выглядел так, словно укрылся за какой-то вуалью или маской; во всяком случае его лицо было лишено всякого выражения.

- Значит, мисс Коллингхем лгала?

- Да.

- И мистер Коллингхем тоже?

- Да.

- И Элен?

- Да И Элен.

- И Анжелика Робертс тоже лгала, хотя ей грозит процесс по обвинению в убийстве?

- Конечно, лгала. Она вбила себе в голову, что должна меня защитить. Она прекрасно понимает, чем было бы все это для Коллингхемов… ну, и для моей жены.

- Та-ак… понимаю. - Трэнт с минуту сидел неподвижно, положив руки на крышку и глядя в пространство. Вдруг он резко встал и сказал: - Одну минуту, я сейчас вернусь.

Я остался один. Куда он отправился и когда вернется, над этим я не задумывался. Я знал только одно: это уже позади. Я мог представить себе мою встречу с Си Джей и Бетси. Однако теперь это не имело для меня большого значения. Наконец-то я чувствовал себя чистым и в согласии с собой. Уже много недель мне не было так хорошо.

Вскоре вернулся Трэнт.

- Я виделся с вашей бывшей женой. Она хотела бы поговорить с вами. Я велел, чтобы ее привели сюда.

Этого я не ожидал. Вдруг я почувствовал, что моя обида на нее возвращается с новой силой. Я сделал то, что мне надлежало сделать. Я вытянул ее из западни, Но чтобы я теперь оказался с ней лицом к лицу - это было бы уж слишком.

- Вы можете говорить с ней так долго, как пожелаете, - сказал Трэнт. - И, пожалуйста, не думайте о каких-нибудь ловушках. Никто не будет подслушивать. Вы будете совсем одни.

В эту минуту дверь открылась и вошла Анжелика в сопровождении полицейского. Трэнт и полицейский вышли и тщательно закрыли за собой дверь. Анжелика подбежала ко мне.

- Билл! Ты, конечно же, ничего ему не сказал? Трэнт просто хочет вытянуть у меня побольше сведений, верно?

- Я сказал ему все.

- Но… зачем?

- Потому что тебя обвиняют в совершении убийства.

- Знаю, но ведь это не доказано. Даже если они будут меня судить, то осудить не смогут. Сколько раз я должна повторять тебе это, Билл?

Она с минуту молчала; на ее лице появилось выражение того упрямства, которое доводило меня до бешенства.

- Трэнт передал мне то, что ты ему говорил, но я сказала, что ты соврал. Сказала, что у тебя идефикс в отношении меня, и что ты хочешь стать мучеником.

Я взглянул на нее с яростью.

- Ты что, спятила?

- Почему? Ведь ты должен держаться Коллингхемов, в твоей жизни это самое важное, верно? Ты все делал ради этого. Ты не имел ни малейшего намерения давать такие показания; только когда ты услышал, что я должна предстать перед судом, тебя начала мучить совесть. Я очень тебе благодарна, Билл, но я вовсе не требую каких-либо благородных жестов с твоей стороны.

В этом была вся Анжелика! Снова то же самое! Упрямая, как мул, она одна на свете имела право быть мученицей. И вдруг я перестал ее ненавидеть, потому что она уже не имела надо мной никакой власти и не могла быть для меня искушением. Теперь я был свободен от нее, она стала просто одной из многих женщин - неумных, беспокойных, исполненных наилучших, но никогда не реализуемых намерений, - которые в сущности являются женщинами и ничем более.

- Здесь не о чем спорить, - сказал я. - Сейчас я позову сюда Трэнта, ты возьмешь назад свое идиотское заявление о моем самооговоре и расскажешь ему правду.

Анжелика какое-то время стояла неподвижно, внимательно присматриваясь ко мне, как если бы видела меня впервые в жизни.

- Ты серьезно говоришь все это?

- Разумеется. Очень серьезно.

- Но… но я все еще не понимаю, почему…

Мне очень хотелось ответить: "Потому что тем самым я раз и навсегда вычеркну тебя из моей жизни". Но я этого не сказал. Я только спросил:

- Разве это важно, Анжелика?

- Может быть…

Вдруг все упрямство и высокомерие исчезли с ее лица. Слабым, чуть слышным голосом она сказала:

- Билл…

Я взглянул на нее, удивленный и растерянный, а она неожиданно быстро шагнула ко мне.

- Ах, Билл, теперь я могу тебе признаться, что ужасно боялась. Я была убеждена, что ты никогда не пойдешь на риск, чтобы помочь мне…

Ощутив прикосновение ее рук, которые некогда имели надо мной такую власть, которые даже теперь вызвали во мне идиотскую реакцию, я сказал, чувствуя, как во мне пробуждается страх:

- Бога ради, Анжелика! Неужели ты считаешь, что я сделал это in-за любви к тебе?

Она резко отстранилась от меня, как если бы я ударил ее по лицу. Ее улыбка угасла, а на лице проявились замешательство и смущение.

- Я думала… Когда ты это сказал… Тогда почему ты решил рассказать все Трэнту?

- Потому, что хочу спокойно смотреть на себя в зеркало, - ответил я. - И еще хочу спокойно смотреть в лицо Бетси, не чувствуя себя законченной дрянью.

Я знал, что сказанное мной для нее ужасно; но я знал и то, что должен поступить ужасно, чтобы уйти от этой трогательной, но совершенно ложной интерпретации ею всего, что между нами возникло. Но когда я это сказал, облегчение и удовлетворение, которые я должен был обрести в этой путаной ситуации, куда-то ушли. Все, что теперь должно было произойти, стало пустым, тщетным, унылым.

Спина Анжелики сгорбилась; теперь она казалась старой и измученной. Она сказала очень тихим голосом:

- Я… я-то думала, сидя там, в камере, что уже упала на самое дно… А ведь я только теперь начинаю туда скатываться!

Она взглянула на меня.

- Ладно, вызови Трэнта. Я скажу ему все, что ты хочешь. Никогда не предполагала, что люди делают подобные вещи просто ради какой-то абстракции. Склоняю перед тобой голову. Ты самый благородный из всех мучеников, каких я знала в своей жизни.

Глава 17

Я вышел из комнаты. Обратился к стоявшему в коридоре полицейскому, чтобы он попросил лейтенанта Трэнта прийти сюда. Когда полицейский ушел, я остался в коридоре, так как даже мысль о том, что я снова окажусь один на один с Анжеликой, казалась мне невыносимой. Я вошел в комнату вместе с Трэнтом и тут же объявил ему, что Анжелика готова подтвердить мои показания. Через минуту в комнату вошел полицейский с машинкой для стенографирования. Трэнт велел мне подождать в коридоре, пока Анжелика будет давать показания. Затем он вызвал еще одного полицейского, который спустя некоторое время вышел из комнаты вместе с Анжеликой. Они прошли мимо меня и исчезли за поворотом коридора. Анжелика на меня даже не взглянула, я тоже старался избегать ее взгляда. Затем я вошел в комнату и еще раз повторил свои показания, которые полицейский отстучал на машинке. Это длилось не особенно долго, хотя мне казалось, что я нахожусь здесь уже века.

После ухода полицейского я спросил:

- Ее освободят сейчас же?

- Это не так просто, дорогой мистер Хардинг. Сперва нужно собрать все показания. Я полагаю, что мисс Ходжкинс подтвердит ваши слова. Я должен с ней увидеться.

Он должен еще раз допросить Элен! Я уже видел ее лицо, выражающее злобное удовлетворение: наконец-то ей представился случай разоблачить этого негодяя Хардинга. С этой минуты начнутся мои новые муки.

- Должен ли я вызвать ее сюда? - спросил я Трэнта.

- Нет, мистер Хардинг. Но мы можем вместе поехать к вам на квартиру.

Мы воспользовались полицейским автомобилем. Трэнт, погруженный в свои мысли, молчал, и это было мне на руку. Бетси, к счастью, была в своем офисе. Мы застали Элен одну в детской комнате. При виде нас она тут же встала, опустила глаза и приняла исполненную уважительности позу образцового и готового к сотрудничеству гражданина, ожидающего вопросов со стороны должностного лица.

- Вам, наверное, известно, мисс Ходжкинс, - начал Трэнт, - что некая Анжелика Робертс была задержана полицией в связи с убийством Джеймса Ламба. Эта особа была первой женой мистера Хардинга. Мистер Хардинг только что дал показания в полицейском управлении; он заявил, что вместе с мистером Коллингхемом склонил вас утаить правду в отношении событий той ночи, когда было совершенно преступление.

Элен взглянула на Трэнта, потом на меня и спросила:

- Склонил утаить правду, вы говорите?

- Мистер Хардинг показал, что мисс Коллингхем вообще не была в его квартире в тот вечер и что это Анжелика Робертс находилась здесь, когда было совершено убийство. Если говорить точнее, он показал, что вы застали их ин флагранти [На месте преступления (лат.)]. Вы, конечно, понимаете, как это важно для Анжелики Робертс, и вам не нужно опасаться, что изменение ваших первоначальных показаний повлечет какие-нибудь неприятности для вас. Я хочу от вас одного: чтобы вы сказали правду!

По лицу Элен разлился горячий румянец. Я ожидал увидеть в ее глазах блеск злорадного удовлетворения, но не обнаружил ничего подобного. Она была только удивлена и смущена.

- Простите, господин лейтенант, но мне кажется, что я плохо поняла вас. Мистер Хардинг показал, что?…

Она оборвала фразу, не закончив ее, и замолчала, переплетая пальцы. Трэнт терпеливо повторил ей все с самого начала. Когда он закончил, Элен взглянула на меня, как если бы не поняла, о чем идет речь. Взгляд этот был предельно искренним.

- Я еще раз прошу простить меня, господин лейтенант, но я в самом деле не понимаю, о чем говорит мистер Хардинг. Мисс Дафна была здесь. Какие в этом могут быть сомнения, если я сама подавала ей ужин. А если речь идет о другой женщине и… других обстоятельствах… то если даже кто-то здесь и был… то я ничего об этом не знаю и никого чужого не видела.

Какое- то мгновение я не верил собственным ушам, но длилось это только мгновение. Потому что я сразу сообразил, что именно этого и следовало от нее ожидать. Чувствуя, как меня охватывает бешенство, я обратился к Трэнту:

- Она лжет, и это совершенно ясно. Мистер Коллингхем подкупил ее, пообещав привезти сюда из Англии ее больную племянницу. Элен боится, что если она скажет правду, мистер Коллингхем откажется от своего обещания.

После моих слов румянец на лице Элен стал еще заметнее, в то время как Трэнт не выразил ни малейшего удивления.

- Это правда, мисс Ходжкинс?

Ответом ему был поток слов:

- Да, мистер Коллингхем доставит сюда мою племянницу самолетом, на операцию. Но делает он это потому, что всегда был благородным и великодушным. Мне трудно передать, как добры ко мне все Коллингхемы - и миссис Хардинг, и мисс Дафна, все! Но чтобы на основании этого заявлять, что мистер Коллингхем подкупил меня, чтобы я утаила правду, - это чересчур! Как будто мистер Коллингхем в состоянии сделать что-нибудь подобное! - Она обратилась ко мне с выражением уязвленного достоинства. - Я… Я так старалась, чтобы заслужить одобрение! А в результате…

От негодования у нее перехватило горло, и последние слова она произнесла невразумительно.

- Следовательно, вы утверждаете, что в показаниях мистера Хардинга нет ни слова правды?

- Разумеется! Именно это я утверждаю. Никогда в жизни на меня так не клеветали! Если бы не миссис Хардинг, если бы не это милое дитя, то…

Она подняла руки, обтянутые накрахмаленными рукавами и спрятала в них лицо.

- Отлично. Благодарю вас, мисс Ходжкинс. Пока это все.

- Но, лейтенант! - воскликнул я.

- На сегодня этого достаточно.

Он вышел из детской, а я последовал за ним в гостиную, разъяренный и возмущенный.

- Но ведь вы не верите в то, что она говорила! Вы не можете быть столь наивны!

Трэнт сел на ручку кресла и сказал совершенно спокойно:

- Дело не в том, верю ли я в это или нет, мистер Хардинг. Важно то, что она не подтвердила ваши показания. Если вы хотите, чтобы я при расследовании опирался на ваши показания, вы должны поискать какого-нибудь другого свидетеля.

- Мои слова подтверждает Анжелика Робертс!

- Я не сказал бы, что этого достаточно. До сих пор Анжелика Робертс все отрицала. Она изменила показания только после разговора с вами, который длился достаточно долго, чтобы вы могли условиться с ней обо всем. А кроме того, такого рода изменения в показаниях ей полезны, не так ли?

Это был полный абсурд! Но ведь не могло же все так кончиться!

- Полагаю, вы еще ничего не говорили об этом жене?

- Конечно, нет.

- Вы будете должны придумать что-нибудь другое. - Трэнт сидел на ручке кресла и наблюдал за мной. Его лицо выражало легкий интерес и ничего, кроме этого. - Ну а лифтер, например? Вы говорили, что Анжелика Робертс пришла к вам с чемоданом. Вы живете на пятом этаже, значит, она должна была воспользоваться лифтом.

Я вспомнил слова Анжелики в тот вечер, когда она явилась ко мне: "Я поднялась наверх пешком. Подумала, что будет лучше, если лифтер не увидит меня".

- Нет, - ответил я, - она поднялась наверх пешком.

- На пятый этаж? Почему?

- Она сочла, что так будет лучше. Не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее здесь в такое позднее время.

- Ага… понимаю, - сказал Трэнт.

И вдруг, в этом зыбком кошмаре, мне пришел на ум Пол. И мне сразу стало легче. Пол знает обо всем.

- На следующий день после убийства я разговаривал об этом с моим другом, Полом Фаулером.

- В самом деле?

- Если мы пригласим его сюда и он повторит все то, что я говорил только что, этого будет достаточно?

- Я очень прошу вас пригласить его.

Я позвонил Полу и попросил, чтобы он немедленно приехал. Как обычно, он был готов исполнить любую мою просьбу.

- Конечно, я сейчас же буду у тебя! Надеюсь, что не произошло ничего плохого?

- Приезжай поскорее!

Не прошло и двадцати минут, как он уже звонил в дверь - веселый, улыбающийся, беззаботный. Моя преувеличенная радость при его появлении еще раз высветила всю парадоксальность ситуации: ведь теперь я должен был бороться за каждый шаг на пути, ведущем не к спасению моей жены, а к гибели.

- Пол, это лейтенант Трэнт. Анжелика арестована и должна будет предстать перед судом…

- Извините, - коротко прервал меня Трэнт. - Садитесь, пожалуйста, мистер Фаулер, обратился он к Полу.

- Охотно, лейтенант.

- В связи с убийством Джеймса Ламба мистер Хардинг дал определенные показания. Он утверждает, что на следующий день после смерти Ламба обо всем подробно рассказал вам. Не пожелаете ли вы повторить то, что тогда услышали?

Пол бросил на меня быстрый взгляд.

- Все в порядке, Пол. Расскажи лейтенанту всю правду!

- Всю правду? - Пол повернулся к Трэнту с несколько растерянным выражением лица. - Я обожаю говорить правду, лейтенант, это мое хобби. Но… о чем именно я должен говорить?

- Правда ли то, что мистер Хардинг посетил вас на следующий день после убийства?

- Очень может быть. Билл всегда заглядывает ко мне, когда у него есть время.

- И он говорил что-нибудь при этой встрече о себе и Анжелике Робертс?

- Ой-ой! - Пол сделал дурашливую мину и начал с преувеличенной озабоченностью чесать затылок. - Я действительно того, или это мне только кажется? Билл… и Анжелика? Да разве Билл виделся с Анжеликой после ее приезда в Нью-Йорк?

В конце концов я мог пережить предательство Элен. Уже в ту минуту, когда она отказалась подтвердить мои показания, я понял, что не мог ожидать от нее ничего другого. Преданность великому Си Джей непременно должна была перевесить желание унизить столь незначительную особу, как я. Но то, как вел себя сейчас Пол, превысило мои силы. Я не мог его понять. Совершенно выбитый из колеи, я смотрел на честное, искренне смущенное лицо Пола.

- Боже мой, Пол! Говори правду! Неужели ты не понимаешь, что это единственный способ спасти Анжелику?!

Пол смотрел на меня, и в его голубых глазах отражалась глубокая преданность.

- Побойся Бога, Билл, почему ты меня не предупредил? Разумеется, я сделал бы все, что в моих силах. Впрочем, ты и сам об этом великолепно знаешь. Но, к сожалению, я не умею читать чужие мысли, а свой магический хрустальный шар оставил дома. Я…

- Вы не понимаете, о чем говорит мистер Хардинг, не так ли? - прервал его Трэнт.

- Что за черт!… Лейтенант, вполне возможно, что он что-то мне говорил, а я… Люди обычно рассказывают мне о самых разных вещах, а я это в одно ухо впускаю, а в другое выпускаю. - Он взволнованно подался вперед. - Но Билл абсолютно прав, утверждая, что это не Анжелика убила Ламба. Это ясно и ежу! Анжелика - последняя особа на свете, которую можно было бы заподозрить в подобном! Признаюсь вам, что полиция доводит меня до отчаяния. Почему вы всегда все делаете наоборот? Ведь Ламб был законченным негодяем, разве не так? Он жил, а точнее паразитировал за счет Анжелики, а в последнее время перебрался на Коллингхемов. Такие типы всегда имеют врагов. Ламб, по всей вероятности, шантажировал кого-то, да, наверное, не одного, а десятки людей. А потому для полиции самым простым было бы…

- Пол, - прервал я его отчаянно. - Скажи же ему!

Пол глуповато взглянул на меня, а потом отвел глаза куда-то в сторону. Воцарилось долгое, неловкое молчание. Наконец Трэнт встал и сказал:

- Все в порядке, мистер Фаулер! Я сожалею, что побеспокоил вас. Пока что мне нечего больше вам сказать.

Пол встал со все той же несчастной, покаянной миной. Никогда в жизни ни на одном человеческом лице я не видел столь невинного удивления… разве что у Элен. Кошмар, в котором я оказался, продолжался.

- Не уходи пока, Пол. Я хочу, чтобы ты остался и объяснил лейтенанту…

- Если мистер Хардинг хочет, чтобы вы остались, то я лично ничего против этого не имею. Однако я хотел бы прежде поговорить с мистером Хардингом с глазу на глаз. Не оставите ли вы нас на минуту одних, мистер Фаулер?

- Конечно, конечно, я останусь с тобой, Билл, если ты этого хочешь. - Пол направился к двери, но, не дойдя до нее, приостановился и обернулся. - Мне ужасно жаль, - бросил он в мою сторону, - жаль и тебя и Анжелику. Но… что может сделать такой парень, как я, если случилось то, что случилось?

Он вышел и закрыл за собой дверь.

- Позвольте мне поговорить с ним, - обратился я к Трэнту. - Одна минута, и я добьюсь… я уговорю его сказать правду.

- Я убежден, что вы сумеете его уговорить. Видно, что он очень предан вам. Когда вы объясните ему, в чем дело, он подтвердит все.

- Но он лгал!

- Я уже один раз слышал это от вас. Мисс Ходжкинс лгала, потому что ее подкупил мистер Коллингхем. С какой целью или по какому поводу лжет теперь мистер Фаулер?

- Потому что он… он вбил себе в голову, что должен меня спасти. Он прекрасно понимает, чем мне это грозит со стороны Коллингхема и моей жены. Пол решил, что для меня будет полезней, если подозрение падет на Анжелику. Если бы вы только позволили…

- Ваш друг весьма усердно защищает вас, мистер Хардинг…

В его голосе не было даже тени иронии, а только констатация факта. Но его непоколебимое спокойствие и упорное отбрасывание всего, что не является конкретным фактом, доводили меня до бешенства. В конце концов я сам произнес слова, которые он до сих пор не счел нужным сказать мне:

- Вы мне не верите, лейтенант? Да?

- Я этого не сказал. Я убежден, что вы рассказали правду об отношениях, связывающих мисс Коллингхем с Ламбом; я даже склонен поверить, что ее не было здесь в ту ночь, когда было совершено убийство. Я верю в это хотя бы потому, что вы не стали бы опровергать ее алиби, если бы оно было подлинным. Вполне возможно также, что мисс Ходжкинс была, как вы утверждаете, подкуплена Коллингхемом для подтверждения этого злополучного алиби. Но если говорить об Анжелике Робертс…

- Ладно, - прервал я его. - Но тогда скажите мне одно: зачем, черт побери, я стал бы лгать? Зачем стал бы призывать сюда свидетелей, зная, что они будут опровергать мои слова? С какой целью стал бы я валить алиби мисс Коллингхем и признаваться в таких вещах, как попытка изменить жене с другой женщиной, если не…

- Дорогой мистер Хардинг, - спокойно прервал меня Трэнт. - Знаете ли вы, сколько лиц обращается в полицию, чтобы признать себя виновными, всякий раз, когда на Манхэттене совершается убийство или другое серьезное преступление? В среднем в совершении одного преступления признаются четыре человека. Всего неделю назад в Бронксвилле была убита молодая девушка. И что же? Какой-то директор банка, расположенного на Мэдисон-авеню, признался, что это он ее убил. А он никогда в жизни ее не видел!

- Бог мой, но ведь это же психи! - крикнул я.

- Я не сказал бы этого обо всех. И к тому же… вы ведь не признаетесь в совершении убийства.

- Так зачем же мне говорить неправду?

- Вы спрашиваете, зачем вам лгать? По очень простой причине…

- А именно?

- Потому что вы любите свою первую жену. Пожалуй, это мгновение было для меня самым тяжелым. До сих пор я, хотя и знал, чем мне все это грозит, не верил, несмотря на упорное противодействие Элен и Пола, что это идиотское недоразумение может длиться долго. Я знал правду, и мне казалось очевидным, что когда я эту правду открою, все сразу постигнут и примут ее. Однако теперь, глядя на Трэнта, сидящего передо мной со столь присущим ему выражением всеведения, я начал смотреть на дело с его точки зрения. Когда-то я считал, что он безгранично наивен; однако оказалось, что он ловок и расчетлив. И в этом состояла вся трудность. Он не хотел принять мою версию, поскольку его собственная была во сто крат убедительней. И почему он должен был мне верить, коль скоро все свидетельствовало против Анжелики; даже я, который мог ее защитить сразу же после ареста, медлил со своими показаниями до сегодняшнего дня… И, вдобавок ко всему, он, как и Анжелика, мотивировал мое поведение самыми правдоподобными побуждениями… и столь же ложными. Любовь к Анжелике!

Я должен был взглянуть в глаза действительности. Здание лжи было сконструировано мной так солидно, что теперь я был не в состоянии развалить его. Мой широкий жест позволил лишь пошатнуть выдуманное Си Джей алиби Дафны. А если говорить об Анжелике, то для нее ситуация не изменилась ни на йоту.

Я искоса посматривал на Трэнта, не ощущая даже гнева, который должна была бы вызвать моя беспомощность.

- Вы считаете, что Анжелика Робертс виновна, да? - спросил я.

- Так считает окружной прокурор. И начальник полиции тоже. Даже с учетом того, что вы сказали мне о мисс Коллингхем, все обстоятельства однозначно свидетельствуют против Анжелики Робертс за исключением, разумеется, этих ваших новых показаний, которые вы дали только что.

- Неужели вы, полицейские, не обладаете ни малейшей гибкостью мышления? Почему эти новые показания, данные мной сегодня, должны быть показаниями ложными? Почему вы готовы пренебречь ими только потому, что у вас возникла бессмысленная идея, будто я продолжаю любить Анжелику? А я люблю мою жену! Анжелика для меня всего лишь вторгшийся в мою жизнь человек. Я говорю это не потому, что хочу защитить себя, а потому, что это правда. Да, я сделал это только сейчас, это правда, но лишь потому, что был слишком большим трусом, чтобы сделать это раньше. Почему вы не хотите приложить немного усилий, чтобы поверить мне? Или моя версия настолько неправдоподобна? Поинтересуйтесь Дафной Коллингхем - не потому, что ее можно будет заподозрить в убийстве, но потому, что она может что-то знать. Анжелика невиновна. Я полагаю, что суд над невиновной особой не должен доставить вам особого удовольствия?

Трэнт смотрел на меня со своим обычным спокойствием. Если бы он хоть раз разозлился, вспылил!

- Не требуете ли вы от меня слишком многого, мистер Хардинг? Вы сказали, чтобы я поинтересовался мисс Коллингхем, но вы не выдвинули против нее никаких обвинений, у вас нет никаких улик. И вообще вы не подозреваете ни одно конкретное лицо. Больше того, вы утверждаете, что она не может быть виновной, не усматриваете каких-либо мотивов к совершению преступления со стороны мисс Коллингхем. Просто возникла ситуация, когда она может ославить себя и своего отца, а коль так, то нет ничего удивительного в том, что они хотели бы, чтобы об этом никто не узнал. Я отнюдь не являюсь гениальным детективом, я просто человек, который выбрал себе профессию полицейского и у которого - как и у вас - есть шеф. Так сложилось, что мой шеф - это начальник полиции. И он случайно дружит с мистером Коллингхемом. Начальник полиции уже звонил мне. Он пожелал, чтобы все, насколько это возможно, держалось в тайне; мы не должны допускать публикации материалов, указывающих, что Анжелика Робертс имеет что-то общее с семейством Коллингхемов. Это доказывает, какими возможностями располагает мистер Коллингхем и как далеко простирается его влияние. А теперь поразмыслите, что будет со мной, если я Бог знает по какому поводу, только на основании ваших не подтвержденных свидетелями показаний начну вдруг обвинять мистера Коллингхема в подкупе свидетелей и позволю, чтобы газетчики наперебой выкрикивали: "Мистер Коллингхем пытается вывести свою дочь из дела об убийстве, - утверждает его зять!" Или вы вправду надеетесь, что я - только потому, что вы этого хотите, - поверю, что женщина, против которой свидетельствуют все улики, невиновна? Я очень сожалею, мистер Хардинг. При расследовании криминальных дел я всегда стараюсь подходить к людям беспристрастно, по-человечески. По этому поводу мои коллеги даже подшучивают надо мной. Однако все на свете имеет пределы. Я постараюсь как можно деликатней и тактичней допросить мисс Коллингхем еще раз. Я наверняка сделаю это. Я привык расследовать и анализировать все так долго, пока есть что расследовать. И, хотя это может показаться вам странным, проявляю при этом некоторую гибкость ума. Я хотел бы вам кое-что посоветовать: возможно, что вы говорите правду, но это уже ваше дело; однако если это только и исключительно благородный жест странствующего рыцаря, то отстранитесь от этого, прежде чем встретитесь с серьезными неприятностями. Я человек исключительно терпеливый, но ни окружной прокурор, ни мой шеф такой терпеливостью не обладают. Если вы и дальше будете так поступать, то откроется, что вы не опознали кольцо с дельфином, укрывали подозреваемых и даже способствовали бегству вашей жены из Нью-Йорка. И поскольку ваш тесть не заступится за вас - а в том, что он поведет себя именно так, можно не сомневаться, - вы будете вовлечены в процесс как соучастник. Поэтому вам следует хорошенько подумать, прежде чем сделать следующий шаг. Подумайте о сыне и о вашей теперешней жене.

Трэнт изрек это поучение как многоопытный, седовласый проповедник. А я чувствовал, что готов убить его.

- Да, и еще одно, мистер Хардинг. Вы узнали от меня, что я могу и что не могу сделать. Если то, что вы сообщили об Анжелике Робертс, правда, то я прошу вас помнить, что вам незачем обращаться ко мне, пока вы не будете располагать достаточными доказательствами. Но если, несмотря ни на что, вам удастся их добыть, то я буду восхищен, потому что - боюсь, вам снова будет трудно в это поверить, - я люблю, чтобы правда выходила на свет, а справедливость побеждала.

Он протянул мне руку. В уголках его губ таилась улыбка.

- Но… Впрочем, думаю, что пока этого будет достаточно!

Я пожал протянутую мне руку - в конце концов, какая разница? Спокойно, как если бы это было для него нормальным завершением обычного допроса, он вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Глава 18

Злость была бесполезным оружием в борьбе с лейтенантом Трэнтом. Она просто не производила на него никакого впечатления. Оставался, однако, еще Пол, на которого я мог выплеснуть свое негодование. Я вышел из комнаты и обнаружил Пола в нашей спальне - он сидел на кровати. При виде меня он вскочил с покаянной миной на лице. Прежде чем я успел произнести слово, он рассыпался в извинениях. Он заявил, что заботился исключительно о моем благе. Он пришел к заключению, что меня слишком заносит и что он обязан спасти друга от него самого. Он проникновенно объяснил мне, что, с моей стороны, было безумием нарываться на гнев Си Джей и ссориться с Бетси. Анжелика невиновна. Процесс лишь маячит где-то в далеком будущем. Анжелика взяла все на себя добровольно, а немного неприятностей ей, в конце концов, не повредит. Конечно, когда-нибудь… может быть…

Я еще раз прослушал те самые аргументы - старые, потертые - которые использовал и я сам, и Анжелика, и которые когда-то казались мне столь убедительными. Теперь они, однако, вообще перестали быть аргументами.

- По какому праву, черт возьми, ты считаешь, что можешь распоряжаться моей судьбой? - спросил я, охваченный яростью.

Пол улыбнулся своей искренней, обезоруживающей улыбкой.

- Ну… потому что я тебя люблю, старого дуралея! Как вам это нравится! Я буду равнодушно наблюдать, как ты пилишь себе горло бритвой, да еще и помогать тебе в этом деле? - Он помолчал, глядя на меня с сокрушенным выражением лица. - Наконец, я должен был подумать и о себе. Потому что я, точно так же, как и ты, зависим от Си Джей и от Бетси, а Коллингхемы - да спасет нас от них Бог - не слишком податливы в отношении глубоких рефлексий и многоумных объяснений. Если бы яприсоединился к твоему крестовому походу и бегал бы по улицам Манхэттена с криками "Долой Си Джей Коллингхема, гнусного обманщика", как ты думаешь, что стало бы с моей должностью? Или ты хочешь, чтобы Сандра торговала яблоками на углу улицы?…

- Но ведь ты же не зависишь от своей дурацкой должности! - прервал я его, так как всегда был убежден, что Пол, как последний из Фаулеров, обладает солидным состоянием.

Пол взглянул на меня с нескрываемым удивлением.

- О мой бедный мечтатель! - вздохнул он. - Ты и вправду считаешь, что богатства Фаулеров сохранились в неприкосновенности? О, этот маленький золотой запас уже давно трансформировался в норки. А я представляю почтенную старую Маму - Фонд исключительно ради огромных финансовых возможностей, с ней связанных. Кроме зарплаты, которую выплачивает мне Фонд, на моем банковском счете нет и ломаного гроша.

Только тут я понял, что им руководствовали исключительно личные мотивы и страх за собственную шкуру, что и он, подобно Элен, являлся лишь одним из наемников Коллингхема. Моя злость переросла в отвращение, хотя я вполне сознавал, что имею не так уж много прав презирать его. Давно ли я стал таким благородным рыцарем без страха и упрека?

И мне расхотелось пинать Пола. Он никогда не претендовал на роль героя. А кроме того, он всегда был искренне ко мне привязан. В отношении этого у меня не было никаких сомнений.

- Билл! - сказал он взволнованно. - Извини меня, но я понятия не имел, что ты придаешь этому такое значение.

- Ну, ладно, ладно!

- Я уже забыл, как чувствует себя человек в первую минуту, когда становится подлецом, - продолжал Пол, - но еще не освоился с этим состоянием. Зови этого попа и скажи ему, что все в порядке. Пусть дьявол заберет все это! Я готов подтвердить твои показания. Считай меня раскаявшимся грешником.

Я чувствовал, что он говорит искренне. Мое старое чувство симпатии к нему воротилось с удвоенной силой, но одновременно перед моими глазами неотрывно стояла вся ирония моего положения.

- К сожалению, для этого уже слишком поздно, - сказал я. - Если говорить о Трэнте, то в его глазах я как свидетель уже покойник. Даже если ты повторишь ему все слово в слово, он все равно тебе не поверит! Разве что сделает пометку на полях дела, что ты человек с чувствительным сердцем, который готов сделать все для своего спятившего друга. И это вовсе не мое личное предположение - он сам мне это сказал, причем в самых недвусмысленных выражениях. Так что нет смысла идти на это.

По лицу Пола было видно, что он почувствовал облегчение.

- Ну что ж, в таком случае… - Он улыбнулся с необычным для него смущением. - В таком случае раб, пожалуй, вернется на плантацию, а?

- Иди.

- Ну, тогда будь здоров, Билл. Успешного тебе самоубийства!

Пол быстро вышел из комнаты, и я услышал его удаляющиеся шаги в коридоре.

Я сел на кровать и закурил. Я не ощущал злости ни к Полу, ни к Трэнту, ни даже к самому себе. Более того, теперь я мог взглянуть на эти невероятные события с холодной объективностью. Пугающе ясно видел я теперь все перипетии жизни, какую до сих пор вел я, вел Пол, вел Дейвид Маннерс - каждый, придавленный деспотизмом Си Джей. И почувствовал, что больше так жить не хочу.

Еще недавно я приветствовал бы такой оборот дела как благословение. Даже полиция советовала мне отступить и укрыться в безопасной норке. Меня пожурили, но мне ничего не грозило. Да, я должен признать, что был такой период, когда я услужливо поспешил бы последовать этому совету. Но теперь я не хотел так поступать!

И дело тут было не в Анжелике. Мне было жаль ее только потому, что она, не будучи виновной, оказалась затянутой в очень скверное дело. А в остальном я был к ней равнодушен. Все это я сделал только ради самого себя. Я припомнил как сквозь туман, что Анжелика сказала мне что-то в этом смысле, а я ее высмеял. Однако это почему-то зацепилось в моей памяти. Если жизнь не сможет ничему научить человека, то лучше бы ему не жить совсем. Так вот, в течение нескольких последних очень тяжелых дней жизнь, наконец, чему-то научила меня. Теперь, например, я знал, что не хочу быть вице-председателем по делам рекламы, потому что Си Джей одарил меня этой должностью в награду за самую большую ложь в моей жизни. Я не хотел принимать любовь Бетси, если она будет опираться на ложь. Я не хотел, чтобы Рики прятался в таком зловонном убежище, каким стал теперь мой дом. Я не хотел быть ни Дейвидом Маннерсом, ни Элен Ходжкинс, ни, наконец, Полом Фаулером.

Коль скоро судьбой было предопределено, что на каком-то этапе я смог взглянуть на себя объективно, я знал, что теперь для меня возможен лишь один путь: работать локтями и выкрикивать во весь голос правду, чтобы в конце концов люди - хотя бы потому, что они устанут и им надоест слушать меня, - мне поверят. Я четко знал, как буду поступать дальше. Прежде всего я должен отказаться от всего, на что не имел права и что к тому же теперь совершенно не представляло для меня интереса. Я пойду к Си Джей и заявлю ему, что обманул его и намерен публично признаться в этом. Затем я откажусь от занимаемого поста и расскажу все Бетси. Если она оставит меня, то ничего не поделаешь… Тогда я останусь один. Теперь, когда я видел все ясно, а не в кривом зеркале, я был почти уверен, что Бетси меня не оставит. Если она действительно такая, какой я ее считаю, она поймет меня, поймет, что только спасая любой ценой Анжелику, я смогу вновь обрести порядочность, смогу быть достойным ее, Бетси, мужем. А потом, когда я закончу все это, мы сможем жить, основываясь на честных принципах. Я найду себе где-нибудь работу, подальше от развращающих милостей Си Джей. Мы начнем новую, честную жизнь.

Я взглянул на часы. Было только три тридцать. Наверное, я еще застану Си Джей в его офисе. Если я хочу что-то предпринять, я должен действовать быстро.

В кабинете Си Джей я провел целый час. Впрочем, он уже все знал от Элен. Я мог бы догадаться, что она немедленно, как только я выйду, бросится к телефону, чтобы доказать Си Джей, что в ее лице он имеет самую покорную, самую верную, самую преданную рабыню на свете.

Странно, но факт: если человек решит воспротивиться чему-то, чего он до сих пор боялся, то страх и ужас вдруг исчезают. Си Джей был куда хуже, куда более агрессивен и намного мстительней, чем я предполагал. Он выходил из себя, рычал, грозил мне кулаками. Он заявил, что когда полиция будет взвешивать мои показания, то на одну чашку весов лягут мои слова, а на другую - его и Дафны. Вывод он предоставил сделать мне. Уж не полагаю ли я, что начальник полиции, его старый, испытанный друг, поверит мне? И вообще, кто я, собственно, такой? Человек без роду и племени, прощелыга которого он по доброте душевной вытащил из канавы! Я законченный идиот, если считаю, что после этого я найду где-нибудь работу. Он меня… Он будет меня преследовать, куда бы я не подался, он доведет меня до тюрьмы! Вот судьба, которая постигнет меня от его руки. Если я осмелюсь произнести хоть слово кому-нибудь из газетной братии, то он знает отличных психиатров… А если мне кажется, что я смогу жить за счет Бетси, то вскоре мне предстоит убедиться, что адвокаты сумеют оспорить завещание матери Бетси. Когда же все эти угрозы не принесли результата, он ударился в сентиментальный тон ранимого, снисходительного тестя… Как мог я причинить такое зло бедной, маленькой Дафне?

- Послушай, Билл. Ты человек умный и разговариваешь сейчас с тоже разумным человеком. Если ты считаешь, что твоя зарплата низка, я тебе прибавлю… и это будет солидная прибавка. Разреши мне позвонить Трэнту и сказать, что ты просто пережил потрясение, потому что ты же был когда-то мужем этой женщины…

Все это вместе было постыдно и одновременно смешно. И не больше. Я чувствовал себя так, как будто слушал человека совершенно иного культурного склада, например, вождя племени людоедов или малайского охотника за головами…

Когда я выходил из кабинета, он снова впал в бешенство и рычал так громко, как только мог. Проходя мимо стола его секретарши, я заметил, что она смотрит на меня с нескрываемым ужасом. Это было то самое выражение, которое очень часто появлялось на лицах всех работников Коллингхема и которое я надеялся больше никогда не увидеть. Я искренне молился об этом в душе.

- Мистер Хардинг! - спросила секретарша. - Бога ради, что вы ему сказали?

- Я сказал ему "прощайте". И это все, - ответил я. Прощайте!

Это слово показалось мне чудесным! На обратном пути домой я наслаждался его вкусом. Я уже не был вице-председателем по делам рекламы. Теперь я никем не был - только самим собой. Я чувствовал себя моложе по меньшей мере на десять лет. Все вокруг каким-то чудесным образом изменилось. Теперь, после разговора с Си Джей, даже перспектива разговора с Бетси не была такой страшной. Напротив, она даже казалась мне желанной. Наконец-то рухнет разделяющий нас барьер. Сегодня вечером мы снова станем мужем и женой - в первый раз за много, много недель.

Когда я вошел в квартиру, в холле были Элен и Рики. Видимо, они только что возвратились с послеобеденной прогулки. При виде меня Элен покраснела и поспешно начала тянуть мальчика в детскую. Однако он крикнул: "Добрый день, папа!" и, вырвавшись из ее рук, бросился ко мне. Я поднял его вверх. Элен постояла немного, взглянула на меня и удалилась в детскую. Рики обвил мою шею руками.

- Знаешь, папа, у меня теперь есть друг по имени Безил. Смешное имя, правда?

Держа Рики перед собой и гладя на его торжественно серьезное личико, я подумал с радостным подъемом: "Слава Богу, скоро уже не будет никаких Элен и никаких великолепных апартаментов с изысканной детской. Будем только мы: я, моя жена и мой сын". Мне вспомнилась Элен в длинной ночной рубашке и переброшенной через плечо косой. "Что-то разбудило Рики", - сказала она, стоя возле дивана надо мной и Анжеликой. Под впечатлением этого воспоминания я вдруг спросил мальчика:

- Рики, ты помнишь ту даму, которую я как-то приводил в детскую, когда ты спал?

- Ты говоришь, папа, о той ночи, когда я проснулся в два часа, потому что мне вырвали зуб?

- Да, именно о той ночи. Ты можешь вспомнить ее, эту даму?

- Ну… она… - Рики с глубокой сосредоточенностью накрутил на палец прядь моих волос. - Конечно же, я помню. Это была та моя мамочка, правда? Та, которая была у меня, прежде чем мы перебрались сюда.

И тут я почувствовал, что сама судьба решила помочь мне. Потому что казалось невероятным, что Рики смог узнать Анжелику спустя три года после того, как она ушла от нас. И все же он узнал ее. Вспомнил. И не только это: он вспомнил, сколько раз прокуковала тогда кукушка. И день, когда ему вырвали зуб - эту дату так легко будет проверить по записи в регистрационном журнале дантиста. День… час… Значит, у меня есть свидетель. Я держу его в своих руках. Все выйдет по-моему!

Я чувствовал, как меня охватывает возбуждение. И тут за моей спиной прозвучал щелчок ключа, поворачивающегося в замке. Я повернулся, не выпуская из рук Рики.

На пороге стояла Бетси. При виде нас ее лицо осветила теплая улыбка.

- Ну-ну, - сказала она. - Я вяжу, что вся семья собралась, чтобы приветствовать меня!

Глава 19

"Сейчас! Сейчас я расскажу ей все!" - подумал я.

Рики выскользнул их моих рук и подбежал к Бетси, которая наклонилась к нему, чтобы поцеловать его своим торопливым, почти отчаянным поцелуем - казалось, она каждый раз, видя его, боится, что кто-то может украсть мальчика.

- Билл, мой дорогой, будь так добр, принеси мне что-нибудь выпить. У меня сегодня был адский день в Фонде. Я переоденусь и сразу же вернусь.

Она вышла, держа за руку малыша, который уже начал рассказывать ей о своем новом приятеле Безиле. Я пошел в гостиную, чтобы приготовить мартини. Ожидая Бетси, я испытывал нервное напряжение, но чувство это в какой-то мере было приятным - оно напоминало волнение, испытываемое актером перед премьерой, укрощенное осознанием того, что бегство ничего не даст, тогда как оставшись на месте, я могу приобрести многое.

Бетси вошла в комнату с улыбкой на лице. Она переоделась в зеленое платье, в котором выглядела молодой и посвежевшей.

- Ну, - сказала она, - где мой коктейль?

Я подал ей стакан, и она поцеловала меня в знак признательности.

- Билл, дорогой, ты не знаешь, что ударило в голову Элен? Когда я вошла в детскую, она рванула оттуда, как вспугнутая серна. Не думаешь ли ты, что это имеет что-то общее с маленькой Глэдис? Может, с ней что-то плохое?

- Нет, - ответил я. - Дело тут не в Глэдис.

Бетси села на диван и, неторопливо потягивая коктейль, взглянула на меня.

- Значит, ты знаешь, в чем дело? - спросила она.

- Да. Знаю.

В этот миг мне неожиданно пришла в голову мысль, на которой я, пребывая в настроении великого морального возрождения, до сих пор не задерживал внимания. А ведь Си Джей, наверное, уже никогда не выдаст субсидию Фонду Бетси, а может даже, в своей коварной мстительности захочет его уничтожить! Это был бы серьезный удар для Бетси… второй чувствительный удар. Я отдавал себе отчет в том, чем будет для Бетси правда, которую она от меня услышит, а стыд за мое поведение по-прежнему отравлял мне всю радость предполагаемого искупления вины. Бетси присматривалась ко мне, слегка наморщив лоб, как если бы она была чем-то удивлена.

- Билл, в чем, собственно, дело?

- Ты помнишь, Бетси, как когда-то сказала мне, что не желаешь, чтобы я ограждал тебя от неприятных вещей, случающихся в жизни?

- Конечно, помню, Билл. Но в чем дело? И это… это имеет какую-нибудь связь с Анжеликой?

Тот факт, что первой особой, пришедшей ей на ум в связи с чем-то неприятным, была Анжелика, еще раз подтвердил мне, как глубоко укоренились в сознании Бетси неуверенность и страх перед моей бывшей женой. Я снова почувствовал угрызения совести; меня охватила злость на самого себя, что в сочетании с любовью и сочувствием к Бетси создало странный хаос в моем сердце.

- Да, - сказал я, - это связано с Анжеликой.

- Значит ли это, что она должна будет предстать перед судом?

- Да, но не это самое важное. И не об этом я хотел говорить с тобой, Бетси. Однако прежде чем приступить к делу, я хотел бы объяснить тебе одно. Я знаю, о чем ты думаешь, и поэтому хочу ответить тебе на это ясно и определенно. Я не люблю Анжелику, я не питаю к ней никаких чувств. Я хочу тебе это сказать, хотя слова эти, может быть, и не звучат достаточно убедительно…

Она поставила коктейль на столик и встала. Лицо ее, белое, как полотно, странно сжалось.

- Ты веришь мне, правда?

- Говори, Билл. Скажи мне, что случилось?

- Сегодня после полудня я около часа провел в кабинете твоего отца. Я отказался от поста, который занимаю.

- Отказался от… Но что общего имеет это с Анжеликой?

- Я отказался потому, что должен был сказать Си Джей, что не могу продолжать лгать относительно алиби Дафны. Видишь ли, Анжелика должна предстать перед судом главным образом потому, что не может представить никакого алиби. А ведь у Анжелики алиби есть, причем несокрушимое. В два часа, то есть тогда, когда Джейми был убит, Анжелика была со мной в этой квартире. Сегодня днем я отправился на Сентрс-стрит и рассказал все Трэнту.

На Бетси было страшно смотреть. Не потому, что она была близка к обмороку - страшны были нечеловеческие усилия, которые она прилагала, чтобы владеть собой.

Она сказала сухим и бесстрастным голосом:

- Но ведь ты вообще ее не видел… Даже не знал, что она в Нью-Йорке. Ты сам говорил, что она взяла с Джейми обещание…

Я подошел к ней и положил обе руки на ее бессильно опустившиеся плечи.

- Я не говорил тебе об этом, хотя хотел, честное слово, хотел все тебе рассказать, а потом откладывал со дня на день. Но теперь, Бетси, поверишь ли ты мне, если я скажу тебе правду? Действительно поверишь? Если я еще раз поклянусь, что совершенно равнодушен к Анжелике?

- Прошу тебя… - сказала она, отстраняясь от меня. - Прошу тебя, скажи мне. Я хочу все знать.

Я рассказал ей обо всем, что произошло, начиная с моей первой, случайной встречи с Анжеликой и до переломного момента, когда она явилась ко мне в нашу квартиру. Я не скрыл ничего. Потому что только теперь я увидел вое в надлежащем свете и все понял. Я даже смог признаться ей в моих иллюзорных эмоциях, вызванных давними воспоминаниями, даже в последнем унизительном эпизоде, когда нам помешала Элен. Я знал, что пришло время извергнуть из себя все это. Ибо мы переживали истинный кризис нашего супружества. Я должен был объяснить все.

Все это время Бетси не присела ни на минуту; она стояла возле дивана, неестественно выпрямившаяся, неподвижная, и смотрела на меня. Я чувствовал облегчение и тревогу - облегчение, так как я, наконец, срывал слой за слоем наросшую корку лжи, и тревогу, потому что я не знал, как Бетси это примет. По ее лицу я ничего не мог прочесть. Оно было каменным, непроницаемым лицом спартанца, лицом, нетипичным даже для Коллингхемов, которых с колыбели научили считать, что жизнь трудна и враждебна и что это необходимо переносить. Теперь и я тоже стал частью этого враждебного мира, противостоящего ей. В эти минуты я ненавидел себя больше, нежели когда-нибудь до сих пор.

- Я хотел тебе все рассказать, - продолжал я. - После этого эпизода с Элен я ощутил такое отвращение к себе, что поклялся признаться тебе во всем сразу же после твоего возвращения из Филадельфии. Но потом произошло это убийство, мне позвонил Си Джей, так что я, не успев сориентироваться, уже был втянут в сети лжи в связи с этим алиби Дафны. Бетси… можешь ли ты меня понять? Всю мою глупость… гнусное мое поведение? Ты можешь?

И вдруг напряженность на ее лице начала таять; с безмерным облегчением я увидел, что она улыбается.

- Бедняга! - сказала она.

- Я вовсе не бедняга! - бурно отреагировал я. - Я просто не слишком ловкий, довольно ординарный подлец.

Мне хотелось подойти к ней, обнять ее, но я был слишком пристыжен и унижен. Я ощущал мелодраматичность происходящего, и все же я не мог сейчас подойти к ней, потому что… не чувствовал себя достойным ее.

Бетси очень серьезно и без улыбки спросила:

- И как же принял это папа?

- Он осыпал меня угрозами, какие только смог выдумать.

- Но ты сам отказался от должности, ты не позволил, чтобы он тебя вышвырнул?

- Конечно, нет. Я отказался сам.

- По крайней мере, хоть этому я могу порадоваться. В сущности, ты никогда не относился к людям, которые умеют есть из его рук. По этой причине я всегда очень тревожилась о тебе и чувствовала угрызения совести - ведь в это тебя втянула я.

- Пожалуй, Си Джей перестанет финансировать твой Фонд, - вдруг сказал я.

- Ты думаешь, мне было приятно ползать перед ним на коленях, вымаливая каждый цент? Я не нуждаюсь в нем. Справлюсь сама, без него.

Несмотря на все эти заверения, я знал, что Бетси в отце нуждается. Всю жизнь она упорно старалась снискать его одобрение и признание. Но теперь она была готова отвергнуть все это ради меня. Я смотрел на нее с чувством, близким к страху, и одновременно с восхищением. "Вряд ли кто-нибудь еще может похвастаться такой женой", - подумал я.

- Ты хорошо поняла все, что я сказал тебе об Анжелике? - спросил я еще раз.

Ее стакан все еще стоял на столе. Она отпила глоток и поставила стакан на прежнее место.

- Да, Билл, я поняла. Когда женщина так прекрасна, как Анжелика…

Ее голос прервался. Видя, куда ее повело, я быстро подошел к ней и обнял ее за плечи.

- Нет, это не то. Это не имеет ничего общего с красотой. Это просто воспоминания молодости. Мне было жаль ее, она оказалась в такой передряге… и тогда…

- Билл, - прервала меня она, - прошу тебя, не будем больше говорить на эту тему…

Несколько мгновений Бетси всматривалась в мое лицо, но тут же отвела взгляд. Я притянул ее ближе и поцеловал. Она на миг застыла в моих объятиях, а потом расслабилась. Все снова было хорошо, а мое счастье и благодарность не имели границ.

Спустя минуту Бетси отстранилась от меня и сказала:

- Только одну вещь я не могу понять. Ведь Анжелика не выложила полиции всю правду, когда была арестована?

- Нет. Она не хотела поставить меня в затруднительное положение.

- Не хотела ставить тебя в затруднительное положение… Но теперь ее освободят?

- Не так сразу. Когда сегодня днем я сказал Трэнту правду, он не поверил мне.

- Не поверил?

- Я знаю, что это звучит парадоксально, но, видишь ли, Анжелика сначала противоречила моим показаниям. А потом, когда я препроводил Трэнта сюда, к нам, Элен также отказалась подтвердить мои слова. Разумеется, она боялась Си Джей - и за себя, и за маленькую Глэдис. Ну, а потом Пол… он поступил точно так же, как и Элен; а ведь он знал все об этом деле с самого начала. Но Трэнту он заявил, что я ничего не говорил ему об Анжелике.

Бетси резко повернулась ко мне.

- Пол не подтвердил твои слова?

- Но ведь ты же знаешь его. Он счел, что должен оградить меня от неприятностей. К тому же он боялся Си Джей. Пол полагал, что Трэнт с самого начала ведет себя очень скептично. И его действительно можно обвинить в этом. Трэнт вбил себе в голову, что я выдумал все это, чтобы спасти Анжелику, потому что я ее люблю. Он сказал, что не может опираться на мои показания, пока я не буду располагать убедительными доказательствами.

Если бы я не был так ослеплен обретенным счастьем и душевным покоем, я обратил бы внимание на то, что с Бетси что-то происходит. Однако я ничего не заметил.

- Но все будет хорошо, - продолжал я. - Я убедился в этом только что, перед самым твоим приходом, когда разговаривал с Рики. Оказалось, что я все же имею свидетеля. В ту ночь я повел Анжелику в спальню Рики. Днем он был у дантиста, и ему вырвали зуб. Когда мы были в его комнате, кукушка в часах прокуковала два. Рики помнит все это и также помнит Анжелику. Он назвал ее своей "той мамочкой", с которой жил раньше, прежде чем…

- Билл! - Это был почти крик. Я смотрел на нее, очнувшись внезапно от эйфории, в которую впал. Лицо ее стало серым, губы сжались в тонкую прямую линию. - Ты что, намерен втянуть во все это Рики?

- Но, Бетси…

- Ты, наверное, свихнулся! Ведь он маленький ребенок! Ему только шесть лет! Тащить его в полицию с какой-то неправдоподобной, явно отрепетированной заранее историей! Ты до смерти напугаешь ребенка!

- Но, Бетси, ведь это единственный способ спасти Анжелику!

- Спасти Анжелику! Это единственное, что тебя интересует, не так ли? Рики в расчет не идет! Ты не задумываешься над тем, как это отразится на ребенке. Он до конца жизни будет помнить, что его мать сидела в тюрьме за убийство. Если ты препроводишь его к Трэнту и все пойдет дальше нормальным путем, Рики должен будет давать показания на процессе как свидетель. И это никогда не сотрется из его памяти! Никогда!

Бетси по-настоящему была в ярости. Но не это вышибло меня из равновесия, а выражение ее глаз, полных отчаяния и предчувствия катастрофы. Как мог я не подумать, что через Рики нанесу ей удар в самое чувствительное место? Как мог быть таким идиотом, чтобы к той правде, которую она должна была выслушать, добавить еще и это?

Я протянул к ней руки, однако она резко отстранилась и опустилась на диван.

- Иди! - крикнула она. - Делай, как считаешь нужным. Я не в состоянии запретить тебе это. Это твой сын… твой и Анжелики. Не мой…

Если бы Бетси принадлежала к несдержанным женщинам, этот писклявый, почти истеричный голос не произвел бы на меня такого страшного впечатления. Конечно же, она была права в отношении Рики и процесса. Мне это вообще не пришло в голову, поэтому я с болью в сердце сказал:

- Бетси, мне ужасно неприятно, поверь мне! И мне очень тяжело, но, как я говорил, это единственный способ спасти женщину, которая ни в чем не виновата.

- Ни в чем не виновна? Как я могу быть уверена, что она невиновна?

- Но, Бетси, дорогая, ведь я говорил тебе, что… Боже мой! Уж не подозреваешь ли ты, что я выдумал все это?

Бетси взглянула на меня; она уже овладела собой, но лицо ее было подобно холодной каменной маске.

- Я не знаю, выдумал ли ты это или нет. В конце концов это не имеет значения. Жаль, однако, что ты лгал мне…

- Лгал?…

- Жаль, что ты говорил, что любишь меня. Какое-то время мне казалось, что это правда. - Взяв со стола стакан, она тупо смотрела на него. - Может быть Анжелика невиновна, а может, и виновата. Может быть, ты выдумал всю эту историю, а может, нет. В одном только я уверена. Впрочем, я всегда об этом знала. Я старалась обмануть себя - временами мне это даже удавалось. О да! Ты восхищаешься мной! Считаешь, что я идеальная жена и мать, но единственная женщина, которую ты любишь, это Анжелика…

И она подняла стакан как бы в ироническом тосте.

Стоя у дивана и глядя на Бетси, я вспоминал слова Анжелики, сказанные ею сегодня утром: "Я-то думала, что уже упала на самое дно… А ведь я только теперь начинаю туда скатываться…". Эти слова столь же успешно можно было отнести и ко мне. Как оказалось, бить себя в грудь, повторяя "меа кульпа" [Моя вина (лат.)], - это еще не все. Исповедь еще не означает отпущения грехов. Это лишь начало познания себя. Пройдут годы, прежде чем я сумею выплатить свой долг Бетси. В самом мрачном настроении я сел рядом с ней на диван.

- Дорогая…

- Ну, ладно, ладно… Это не твоя вина, - сказала она. - Не думай, что я осуждаю тебя за это. Я как-нибудь привыкну…

- Но, Бетси…

В этот момент появилась наша кухарка и сказала, что обед на столе.

Бетси, взглянув на нее, ответила приветливо и спокойно:

- Спасибо, Мэри.

Она встала, взяла свой стакан и с такой же вежливой улыбкой обратилась ко мне:

- Коктейли мы заберем с собой в столовую, ладно?

Глава 20

Когда мы ели, Бетси сохраняла спокойствие и приветливость. Присущее ей самолюбие требовало, чтобы она вела себя именно так. Самолюбие и гордость были теми чертами, которые я особенно ценил в ней. Но именно они заставили меня сейчас еще сильнее почувствовать, как должна она страдать.

После обеда я пытался снова вернуться к нашему разговору, но она категорически отказалась говорить об Анжелике. Но во всем остальном она была вполне благоразумна. Не упрекнула меня ни в чем, не угрожала, что бросит меня. По собственной воле, без каких-либо принуждений заявила, что я, конечно, должен буду устроить встречу Рики с Трэнтом, так как это мой долг. Однако она говорила о мальчике, как о некой абстракции, а когда, подавая ей кофе, я коснулся ее ладони, она постаралась незаметно убрать свою руку. Мне казалось, что нас разделяет стена. Однако я был убежден, что она ведет себя так не для того, чтобы меня наказать; она просто замкнулась в себе, так как произошло то, чего она всегда больше всего боялась: Бетси Коллингхем, эта дурнушка, обреченная исключительно на благотворительные дела, опять проиграла.

Когда кофе был выпит, она сразу же встала.

- Пожалуйста, извини меня, у меня ужасная мигрень. Будет лучше, если я лягу. - Она даже заставила себя улыбнуться. - Тебе, наверное, следует сейчас позвонить Трэнту и договориться, в котором часу завтра ты привезешь Рики. О его детском саде не беспокойся, я позвоню туда утром и предупрежу, что он не придет.

Она вышла, оставив меня одного. Как мне хотелось побежать за ней, схватить за плечи и сказать, что пусть вое дьяволы заберут Анжелику! И что я не буду втягивать в это дело Рики, и пусть все останется, как есть… Но я не мог так поступить. Я чувствовал, что и Бетси первой не согласилась бы на это. Я сделал выбор, и теперь не время отступать!

Я позвонил на Сентрс-стрит. Трэнта не было, и мне посоветовали, чтобы я искал лейтенанта в его отделе. Но и там его не застал. Однако как только я назвал свою фамилию, мне дали его личный телефон. Мне показалось, совершенно неправдоподобным, что Трэнт, как любой нормальный человек, имеет свою квартиру и свою частную жизнь. Он сам поднял трубку. Я начал рассказывать ему о Рики. Он слушал, ни разу не прервав меня. Когда я кончил, он сказал:

- Вы отдаете себе отчет в том, что делаете, мистер Хардинг? Если окружной прокурор решит передать дело в суд, ваш сынишка должен будет давать показания как свидетель.

- Да. Я отдаю себе в этом отчет.

Он помолчал немного. Мне показалось, что он хочет сказать еще что-то. Но он только бросил устало:

- О'кей. Привезите его завтра утром на Сентрс-стрит. Около половины десятого.

- Хорошо.

- Спокойной ночи.

Какое- то время я ходил по комнате - мне не хватало смелости идти спать. Вскоре, однако, я осознал всю бессмысленность хождения из угла в угол и пошел в спальню. Бетси оставила включенной ночную лампу с моей стороны кровати; сама она лежала на боку с закрытыми глазами. Однако я знал, что она не спит. Вид ее бледного, несчастного лица потряс меня до глубины души. Я разделся в ванной, выключил свет и лег рядом с ней. Нервное напряжение, в котором она находилась, было почти осязаемым. Импульсивно, хотя я и знал, что эту пропасть мне не преодолеть, я протянул к ней руку. Она резко вздрогнула и сказала:

- Нет, Билл. Нет…

Ее голос был пронзительным, руки отталкивали меня. Какое-то время я лежал возле нее, такой же напряженный и, может быть, такой же несчастный, как она. Потом встал и отправился в комнату для гостей. Я долго не мог заснуть. Я уговаривал себя, что все как-нибудь устроится. Когда показания Рики у Трэнта будут позади, я снова сумею вернуть Бетси ее семейное счастье. Я найду другую работу, мы выставим Элен, переберемся в маленькую квартиру. Начнем новую жизнь, и тогда я буду давать Бетси то, что до сих пор она давала мне. Наши теперешние страдания - временные.

Однако меня все время преследовал образ Рики, дающие свидетельские показания. А напротив, на скамье подсудимых, сидит его мать. Когда я, наконец, заснул, мне приснилась Анжелика. Она шла ко мне, протягивая руки, со счастливым лицом. "Я не была безумной, когда так любила тебя…". Она обняла меня своими руками, которые вдруг начали менять цвет и форму, постепенно превращаясь в отвратительные черно-зеленые щупальца, затягивающие меня куда-то в темноту.

Проснулся я в восемь и почему-то начал с того, что застелил постель. Бетси в спальне уже не было. Я оделся и пошел в детскую. Я намеревался сказать Элен, чтобы она оставила меня наедине с Рики. Однако в этом не оказалось необходимости, так как при виде меня Элен улетучилась. Рики уже позавтракал, он сидел за столиком и махал ножками. В эту минуту я чувствовал себя палачом.

- Доброе утро, Рики, - сказал я. - Мы пойдем с тобой к одному человеку, которому ты расскажешь о своей той мамочке.

- А зачем?

- Потому что он хочет что-то о ней узнать.

- А когда мы пойдем?

- Сейчас.

- Но ведь я иду в садик.

- Нет, сегодня ты в садик не пойдешь. Это ведь будет здорово - разок вместо садика пойти на прогулку, не так ли?

- Нет, - ответил он.

Тем не менее мои слова он воспринял совершенно спокойно, без какого-либо протеста. Я помог ему надеть пальто, а когда мы уже были в дверях, он спросил:

- Мамочка тоже пойдет с нами?

- Нет, только я и ты.

- А почему?

- Потому что у нее сегодня другие дела.

- И у меня тоже Я должен был идти в садик, а вот не иду. Можно мне взять с собой ламу?

- Конечно, - ответил я.

В такси, отвозившем нас на Сентрс-стрит, я еще раз навел разговор на ту ночь и Анжелику. Рики повторил все так же, как и в первый раз. Он знал, что его ждет какой-то человек, который будет задавать ему вопросы. Все это его совершенно не заинтересовало, так что, когда мы прибыли на место, он даже не спросил, куда мы приехали.

- Здесь очень много полицейских, па, - сказал он.

- Да.

- Значит, здесь не нужно ничего бояться, а?

- Пожалуй, да.

Один из полицейских провел нас по лабиринту коридоров в какую-то унылую комнату. Рики, крепко прижимая к себе плюшевую ламу, сел на стул.

Вскоре появился Трэнт, спокойный и бодрый, но без улыбки на лице. Было видно, что присутствие Рики сковывает его, что он не знает, как вести себя с детьми. Я подумал, что он, видимо, вообще не умеет с ними общаться, и эта его беспомощность даже доставила мне удовольствие.

- Папа сказал тебе, почему мы хотели, чтобы ты сюда пришел?

- Да, - ответил Рики.

- Я хочу попросить тебя ответить на несколько вопросов.

- Ладно.

- Приводил ли папа в твою комнату какую-то даму однажды ночью, когда ты был в постельке?

- Да, приводил. Это была моя та, прежняя мамочка.

- Ты спал, когда она вошла в комнату?

- Да… Но я проснулся, правда, папа?

- Да, - ответил я.

- А ты уверен, что это тебе не приснилось?

- Что мне не приснилось? - повторил Рики. - Да мне такие вещи никогда не снятся… Мне снятся слоны или ламы… а иногда даже белки.

Трэнт, казалось, несколько смешался.

- И ты знаешь, который час был тогда, когда твой папа с этой дамой вошли в комнату?

- Было два часа. Я еще никогда в жизни не просыпался ночью в два часа. А два часа было потому, что так сказала кукушка: она выскочила и прокуковала два раза. Кукушка красная, а часы зеленые… и в ее домике есть окна и дверка, правда, папа?

- Да, - подтвердил я, не спуская глаз с лица Трэнта.

- А когда это было?

- В тот день мне вырвали зуб. - Рики серьезно смотрел на Трэнта над головой ламы. - Это был большой, огромный зуб, и я сказал о нем моей мамочке. Я сказал: "А мне сегодня вырвали зуб", но ей это вроде бы было неинтересно. Она вдруг вышла из комнаты, правда, папа?

- Да, - подтвердил я снова, а потом обратился к Трэнту: - Вы можете позвонить дантисту и проверить, когда у него был Рики. Это было именно в тот день.

Трэнт сидел неподвижно и смотрел на ребенка.

- Ты говорил об этом кому-нибудь? - спросил он после паузы.

- О да, говорил, - ответил малыш. - Я говорил Элен. Я спросил у Элен, почему моя мамочка пришла и сразу же ушла… и почему она не живет с нами. А Элен ответила, что у меня теперь другая мамочка, и она лучше прежней. А мама может быть только одна.

Ага, значит, он даже говорил об этом Элен. Этого я не знал. И это очень убедительно свидетельствовало о том, что ее показания были ложными. Я испытующе взглянул на Трэнта, но его лицо, как всегда ничего не открыло мне.

- А если бы ты еще раз увидел эту даму, ты узнал бы ее? - спросил он мальчика.

- Конечно, узнал бы, - с жаром заявил Рики. - А вы нет?

Трэнт внезапно встал и снял мальчика со стола.

- Пойдем со мной, - сказал он, не глядя на меня. Если вы хотите, то тоже можете пойти с нами, мистер Хардинг, - добавил он.

Мы прошли в другую комнату побольше. За столом сидел полицейский. Трэнт что-то ему сказал, и полицейский тут же вышел. Спустя несколько минут он привел четырех молодых женщин и Анжелику. Трэнт отлично проявил себя. У всех женщин были темные волосы, все они были примерно того же возраста, что и Анжелика, такого же роста и похоже одеты. Полицейский расставил их у стены. Анжелика даже не взглянула ни на меня, ни на Рики.

- Ну, Рики, - спросил Трэнт, - видишь ли ты здесь эту даму?

Не колеблясь ни секунды, Рики подошел к Анжелике и сказал:

- Хэлло!

Анжелика наклонилась и подняла его.

- Хэлло, Рики, - сказала она. Рики показал ей свою ламу.

- Это лама, - объяснил он. - Она из Перу. И если ее разозлить, она может плюнуть прямо в лицо. Только не моя, а настоящая.

Я повернулся к Трэнту, наслаждаясь этой горькой победой.

- Ну? - спросил я тихо.

Трэнт кивнул полицейскому, и тот начал выводить женщин. Анжелика опустила малыша на пол.

- Ты уже должна идти? - спросил он.

- Да.

- Ну… тогда до свидания.

Анжелика покинула комнату вместе с остальными женщинами, а Трэнт, Рики и я прошли по коридору в какую-то комнату, где за столом сидели пять или шесть детективов. Трэнт сказал мальчику:

- Посиди здесь минутку один, я должен поговорить с твоим папой.

Мы вернулись в первую комнату, и Трэнт уселся за большим пустым столом. Все прошло неожиданно удачно, и я немного приободрился. Рики опознал Анжелику в присутствии нескольких свидетелей. А ведь этого достаточно для ее освобождения. А если это так, то ему не придется быть свидетелем в суде, против чего так горячо протестовала Бетси и что стало причиной разлада между нами.

Трэнт смотрел на меня. Его губы приоткрылись в слабой усмешке.

- Ну что ж… мистер Хардинг, - сказал он, я должен извиниться перед вами.

- Теперь вы мне верите?

- Конечно. Я верю, что Анжелика Робертс была в вашей квартире в два часа той ночи, когда было совершено убийство.

- И благодаря Рики мы можем доказать, что Элен лгала, не так ли?

- Да, мистер Хардинг. По всей вероятности, вы сможете это доказать.

- А значит… значит, вы можете приказать немедленно освободить Анжелику?

Улыбка на лице Трэнта угасла.

- Окружной прокурор позвонил мне сегодня утром и сказал, что определен срок начала процесса. Суд начнется через неделю.

Я смотрел на него, не понимая, в чем дело.

- Но ведь вы только что слышали, что говорил Рики! Бог мой, или вы до такой степени боитесь их? Или великий Коллингхем начал на вас давить?

- Мистер Коллингхем звонил начальнику полиции минимум двадцать раз. Звонил он и окружному прокурору. Он заявил им, что вы являетесь опасной особой с неустойчивой психикой и что вы мстите ему за то, что он вышвырнул вас с занимаемой должности в связи с профессиональной непригодностью и некомпетентностью. Он готов созвать целую армию первоклассных врачей-психиатров, которые докажут, что ни одно ваше слово нельзя принимать всерьез. Но… - Он сделал паузу. - Но не это является причиной. Настоящая причина не имеет ничего общего с вашим тестем; она связана с тем, что я узнал вчера вечером уже после того, как вы звонили мне.

Лицо Трэнта было лишено какого-либо выражения.

- Когда судебный врач установил, что смерть наступила между половиной второго и половиной третьего ночи, он руководствовался тем, что труп лежал возле горячего калорифера. Вчера вечером я пришел к выводу, что ваше свидетельство обеспечивает для Анжелики Робертс алиби на два часа ночи. А потом мне вдруг пришла в голову вот какая мысль: очень странно, что в квартире Ламба калорифер был так сильно нагрет в четыре часа утра. Я занялся этим вопросом и убедился, что никому не пришло в голову допросить смотрителя дома. С этой целью я отправился на место… и хорошо сделал. Оказалось, что в ту ночь, когда было совершено убийство, смотритель навещал свою дочь. Там он немного выпил и ушел от нее только в третьем часу. Вернувшись домой - это было примерно в половине четвертого, - он увидел, что печь погасла уже несколько часов назад. Смотритель этот, что случается не часто, был человеком обязательным; он немедленно разжег печь, и именно поэтому, когда полиция нашла труп, калориферы были такими горячими. Но только каких-нибудь полчаса, не дольше. До этого они были холодными, в связи с чем в квартире было прохладно, а это, разумеется, меняет состояние дела. Когда я уведомил об этом судебного врача, он заявил, что в таком случае Ламб был убит между одиннадцатью тридцатью и часом. Окружной прокурор, разумеется, читал ваши показания и показания Анжелики Робертс. В свете новых обстоятельств он пришел к заключению, что ее алиби на два часа ей не поможет, потому что преступление было совершено в другой час.

Я слушал Трэнта, и мне казалось, что стены комнаты обрушиваются на меня.

- Но ведь Анжелика позвонила мне из аптеки, которая находится по соседству с моим домом, в двенадцать часов. До того она должна была пройти пешком не менее сорока кварталов. Значит, она никак не могла быть поблизости от квартиры Ламба в одиннадцать тридцать.

- Это вы так утверждаете, мистер Хардинг. Впрочем, возможно, что и она так говорила. Но почему вы уверены, что она не приехала на такси? Вы должны отдавать себе отчет в том, что это заявление совершенно голословно. Я очень сожалею, мистер Хардинг. Вы действительно сделали все, что было в ваших силах… Но…

Он снова взглянул на свои руки с той самой сосредоточенностью, которую я подметил у него при первой нашей встрече.

- И еще об одном я хотел бы с вами поговорить. Окружной прокурор и начальник полиции предоставили мне завершение этого дела, и, должен признаться, мне очень льстит их доверие. Теперь оказалось, что ход процесса поставлен в зависимость от вас. Перед вами два пути. Выбор, как я уже сказал, зависит только от вас.

Взгляд его глаз, остановившихся теперь на моем лице, был тверд, как сталь.

- Итак, первый путь. Вы будете и дальше прилагать все усилия, чтобы спасти обвиняемую. Никто не в состоянии удержать вас от этого. Но позвольте мне, по крайней мере, обратить ваше внимание на последствия, которые эти действия повлекут за собой. Прежде всего вы должны будете отказаться от всех попыток вывести из судебного разбирательства мисс Коллингхем. Все, разумеется, выйдет наружу и немедленно будет подхвачено прессой. Процесс начнется в назначенный срок, причем и вы и ваш сын выступите как свидетели защиты. Я знаю, какое фатальное влияние может оказать на ребенка участие в процессе, на котором его мать обвиняют в убийстве. Он является единственным свидетелем с вашей стороны, и хотя его показания не могут поддержать алиби Анжелики Робертс, мне кажется, что вы захотите этим воспользоваться. Вы покажете, что она пришла в вашу квартиру чуть позже двенадцати, причем все время шла пешком - с Западной Десятой улицы - и несла с собой чемодан. Чтобы подкрепить это утверждение, вы не будете иметь ничего, кроме собственных слов. Следовательно, вы должны будете убедить присяжных исключительно силой своего красноречия. Он снова взглянул на свои руки.

- Скажу вам искренне, мистер Хардинг, это дело не будет легким. Прокурор будет иметь на своей стороне мистера Коллингхема, который использует все, что только могут сделать деньги и колоссальное влияние, чтобы дискредитировать вас. Но не только это. С той минуты, когда алиби мисс Коллингхем будет официально аннулировано, мисс Ходжкинс уже не будет иметь повода лгать. Иными словами, если вы захотите опереться на показания вашего ребенка, мистер Коллингхем, несомненно, будет настаивать, чтобы мисс Ходжкинс сказала все, и суд узнает, что через несколько часов после убийства она, мисс Ходжкинс, поймала вас с поличным. Вы будете заклеймены как неверный муж, а когда получит огласку ваше дальнейшее поведение, то ни у кого не останется сомнений, что вы безумно влюблены в свою первую жену и делаете все, что в ваших силах, чтобы ее спасти. Прокурор может даже обвинить вас в соучастии и заявить, что вы умышленно организовали все так, чтобы Анжелика Робертс пришла к вам после совершения убийства, дабы таким способом обеспечить себе алиби. Ему будет легко убедить суд и присяжных, что вы послужили обвиняемой ширмой, что она использовала вашу любовь и ваше ослепление. И ядолжен сказать вам, мистер Хардинг, что если вы выберете этот путь, то шанс вашей тактики защиты на успех я оценил бы как один на миллион, а может, даже меньше. Я уже упоминал о фатальных последствиях, которые все это может иметь для вашего сына. Нет необходимости говорить, каким мучительным унижением будет это для вашей жены, если дело получит широкую огласку. Что же касается вас, то я думаю, что вам не легко будет найти какую-нибудь работу после этих событий.

Он говорил так тихо, что я с трудом мог расслышать его слова.

- Вот, что ждет вас, мистер Хардинг, если вы будете упорно продолжать идти этим путем. Ну, а второй путь… он совсем прост. Вы признаете, что потерпели поражение. Вы позволяете, чтобы процесс шел без участия вас и вашего сына. Похождения мисс Коллингхем вообще не получат огласки. Мы не выдвинем в отношении вас никаких обвинений. И… насколько я могу судить, мистер Коллингхем готов даже принять вас обратно на работу или, если вы того пожелаете, он гарантирует обеспечение вас равноценной должностью где-нибудь в другом месте. Вот то, о чем я должен был проинформировать вас по просьбе начальника полиции и окружного прокурора. Мы не имеем ни малейшего намерения влиять на ваше решение. И, наконец, скажу вам открыто, что в эту минуту эти господа вдвоем ожидают в окружной прокуратуре моего телефонного звонка: я должен сообщить им о принятом вами решении.

Я слушал, что он говорит, хотя вообще-то это было необязательно. С первой минуты, когда он упомянул об изменении заключения судебного врача, я понял, что Анжелика могла меня обмануть. Она могла приехать на такси. Могла позвонить мне по телефону исключительно для того, чтобы создать столь необходимое для нее алиби. А значит, все мои усилия бесцельны! Для того ли я поломал свою карьеру и измучил жену, чтобы в конечном счете оказаться недоумком, которого убийца без труда обводит вокруг пальца. Меня охватила страшная депрессия, а вместе с ней и сильнейшее искушение. Ведь существует и другой выход, правда, трудный и страшный для меня. Си Джей все еще ждет, пряча за пазухой самую заманчивую из возможных взяток. Если я признаю, что Анжелика виновна, я смогу отступить, и жизнь моя будет продолжаться так, как будто ничего не случилось. А чтобы мое самолюбие не слишком страдало, меня переведут на равноценную должность куда-нибудь в другое место.

Но я не принял во внимание одно: сидя так вот напротив Трэнта, я сильнее всего ощущал ярость - непримиримую ярость, обращенную на Си Джей за его бесчестную уверенность, что все люди, и я в том числе, продажны, на тактичную, безликую нейтральность Трэнта, даже на Бетси за то давление, которое оказывало на меня ее страдание. Хватит подталкивать меня то в одну, то в другую сторону! С этой минуты я сам буду принимать решения о каждом моем шаге, я все буду делать собственными руками и на свой счет. К дьяволу апокалиптические пророчества Трэнта об ожидающем меня будущем. Я не хочу позволить им зарезать меня своими подозрениями, усомниться в невиновности Анжелики! Ведь я знал, хотя упорно не хотел признаться в этом, что с минуты своего ареста Анжелика делала все, чтобы защитить меня. Если в ту ночь она пришла ко мне, чтобы обеспечить себе алиби, то почему же она не старалась им воспользоваться? И разве истина всегда должна быть сложной? Почему хоть раз она не может быть простой? А если истина проста…

- Я могу увидеться с ней? - спросил я Трэнта.

- Конечно, - ответил он вставая. - Я предполагал, что вы этого захотите. Она вас ждет.

Он подошел к двери и отворил ее. В коридоре стоял полицейский. Трэнт обратился к нему:

- Проводите мистера Хардинга к обвиняемой.

Полицейский провел меня по коридору, открыл какую-то дверь и впустил меня в небольшую комнату. Анжелика сидела одна у столика. Полицейский запер за мной дверь.

Она встала. Она была измучена и выглядела очень скверно.

- Они сказали тебе об изменении времени смерти? - спросила она.

- Да.

- Значит, все напрасно. Ты не можешь мне ничем помочь. Ты и сам это понимаешь, разве не так? Твое выступление на суде было бы безумием.

Я хотел казаться безучастным, так мне было бы легче. Но не сумел. Я, наконец, понял: то, что мне пришлось из-за нее пережить, ничто в сравнении с ее переживаниями. Если бы тогда, в Клакстоне, она сказала правду обо мне, то, возможно, ее здесь вообще бы не было. По моей вине сидела она сейчас в камере, глядя, как ее все плотнее окутывают сети, угрожая смертью. Но даже теперь, в этот критический момент, она думала не о себе, а обо мне. Значит, она любит меня, или думает, что любит, или считает, что я ее люблю. В конце концов, какая разница? Только чудовище могло бы в таких обстоятельствах остаться безучастным и неблагодарным.

- Анжелика… - начал я. - Ты его не убила, правда?

- Нет, Билл.

- И всю дорогу с Десятой улицы до моего дома ты шла пешком, верно?

- Да. У меня не было денег. Едва хватило на телефон.

Я смотрел на нее и думал: что, собственно, со мной происходит? Ведь я знал ее лучше, чем Бетси. Несмотря на разделяющую нас теперь пропасть, мы ведь были когда-то настолько близки, насколько это возможно между двумя людьми. Я знал все ее слабости. Она всегда была безответственной, романтичной, упрямой и такой же непрактичной, как и ее отец. Но я так же хорошо знал и ее достоинства. В ней не было ни капли мстительности - она не могла бы убить муху, а тем более человека. И за что? За то, что она надоела ему. Это несовместимо с ее природой… И внезапно все показания, мнение прокурора, запутанные уловки Трэнта стали в моих глазах очевидной бессмыслицей.

- И я и Рики будем давать показания в суде, - сказал я.

- Но, Билл…

- Если они настолько глупы, что хотят судить невиновную женщину, то я не намерен стоять и поглядывать на это со стороны. Пусть они все катятся к дьяволу! Пусть все выйдет наружу!

Одновременно с волной гнева ко мне пришла новая мысль.

- Но я сделаю больше! Я найду того, кто совершил это преступление! Ведь должен же был кто-то его совершить! До сих пор никто как-то не подумал о такой мелочи. Если я открою, кто это сделал, отпадает необходимость в моем выступлении в суде… И вообще не будет никакого суда.

Анжелика стояла передо мной, слабая и безвольная, как если бы жизнь покидала ее. Странно, но беззащитность и уязвимость на ее лице вызвали во мне мысли о Рики. И меня захлестнула еще более могучая волна ярости. Все умеют кричать, как это ужасно; все умеют доказывать, что нужно уберечь от этого ребенка… Как можно допустить, чтобы бедное, впечатлительное махонькое дитя выступало в суде? А мать? Как насчет его матери?

- Анжелика, я это сделаю… Я найду убийцу! Поверь мне!… Все будет хорошо. Я найду его!

Я вернулся к Трэнту. Он даже не пытался дискутировать со мной, когда я заявил ему, что намерен выступить на суде. Он только улыбнулся своей спокойной улыбкой.

- Я ожидал, что вы примете такое решение. Я позвоню прокурору. С этой минуты вы уже не будете часто видеть нас. Зато вы вступите в контакт с защитником обвиняемой. Его фамилия Макджайр. Это отличный адвокат. - Он вынул из кармана листок и вручил его мне. - Вот его адрес. Я советую вам обратиться к нему без проволочек. Сейчас для вас время дороже всего. Вы помните, как пройти в комнату, где находится ваш сынишка? Уходя отсюда, зайдите за ним, пожалуйста.

Я почти не слушал его, так я был захвачен мыслями о Бетси и о том, как я ей все это расскажу. А потом вдруг заметил, что Трэнт протягивает мне руку. Я машинально пожал ее и сказал:

- До свидания, лейтенант.

- Прощайте.

Он на секунду сбросил с лица профессиональную маску и теперь выглядел как обычный человек. К улыбка его была почти человеческая.

- Но прокурор будет взбешен, - сказал он. - И вот что я еще хочу вам сказать, мистер Хардинг. Вы славный парень!

Глава 21

Мое решение родилось внезапно, под влиянием ярости. Но теперь, когда я возвращался с Рики домой, думая с беспокойством о предстоящем разговоре с Бетси, я пришел к выводу, что выступление в суде ничего не даст и только обнаружение настоящего убийцы может спасти всех нас. В самом ли деле это будет неслыханно трудно? У меня были определенные подозрения относительно особы, которую ожидал у себя Джейми, хотя Трэнт отнесся к этому без внимания. Может быть, что-нибудь знают Брауны? Вообще-то Трэнт их допрашивал, но он со своими упорными, направленными исключительно в одну сторону подозрениями мог проглядеть что-то важное. А кроме того, была еще Дафна. Если после всего, что произошло за вчерашний день, она захочет со мной разговаривать - в чем я сомневался, - она может дать мне какую-нибудь путеводную нить. Потому что мне абсолютно не за что было ухватиться, я схватился за эту возможность, как утопающий хватается за соломинку. Любой ценой я открою, кто убил Ламба. Я не допущу процесса. По крайней мере, я уберегу Бетси от этого последнего унижения.

Когда я вошел в квартиру, я не застал там Бетси, а я надеялся, что к моему возвращению ока уже будет дома. В результате предстоящее мне тяжкое испытание на некоторое время откладывалось. Я позвонил Макджайру и договорился с ним, что немедленно к нему приеду. У него я задержался на час. Это был молодой человек, вежливый и очень проницательный. Мое решение выступить на суде, он встретил с энтузиазмом, но и с недоверием. Однако когда я сообщил ему, что намерен найти преступника и рассчитываю на его помощь, его улыбка стала несколько натянутой и даже, я бы сказал, испуганной.

- Разумеется, мистер Хардинг, я сделаю все, на что способен, я приложу все старания. Конечно, вы можете попробовать сделать что-нибудь в этом направлении. Опасаюсь, однако, что вы вскоре сами убедитесь, что детектив-любитель только в криминальных романах добивается успехов, а в реальной жизни разоблачение преступника - это дело полиции. Пожалуйста, не относитесь легкомысленно к Трэнту. Что бы ни думали, что бы ни предпринимали высшие круги, он всегда будет держать глаза открытыми и не оставит без внимания ни одной улики. Уж я-то знаю его, он мой коллега по Принстону. Это, несомненно, лучший детектив в нашей полиции. Я искренне советую вам доверять ему.

Итак, я должен доверять Трэнту только потому, что он коллега Макджайра по Принстону! Я должен быт сразу догадаться, что он воспитанник этого заведения Это там, наверное, он научился совершать ошибки с умной миной на лице. Я еще раз взглянул в проницательные, полные профессионального энтузиазма глаза адвоката и вычеркнул его как возможного помощника из списка. Я получил от него адрес Браунов и отправился к ним.

Мистера Брауна я не застал, однако его жена была дома - маленькая, приятная блондинка, мучимая сильнейшим насморком. Когда я объяснил ей, что являюсь бывшим мужем Анжелики, она отнеслась ко мне доброжелательно и с сочувствием. Она подробно рассказала мне обо всем, но это было лишь детализированное повторение того, что Трэнт уже рассказывал мне и Коллингхему.

- Скажите, вам больше ничего не приходит в голову в связи с этим делом? - спросил я.

- Пожалуй, нет. Но мы с мужем постоянно разговариваем об этом. Мы убеждены, что Джейми договорился с кем-то встретиться и что это свидание было связано с денежным интересом.

- С денежным интересом?

- Видите ли… С тех пор, как он вселился в квартиру мамы, он не заплатил ни цента. Однако речь шла не о такой уж большой сумме, а мы к тому же полюбили этого парня; поэтому никто из нас не настаивал, чтобы он немедленно рассчитался с долгами. В тот вечер, когда мы приглашали его пойти с нами на вечеринку, он отказался, сославшись на это свидание, и сказал: "Вам лучше не искушать меня, так как ваша мама никогда бы вам этого не простила". Мы оба, муж и я, пришли к выводу, что он имел в виду квартплату, которую задолжал нам, и что в связи с этим свиданием рассчитывал на какие-то деньги.

Это было не много, но вое же кое-что… Кроме этого, миссис Браун ничего не смогла мне сообщить. Она проводила меня до самой двери.

- Желаю успехов, - сказала она на прощание. Не имея пока никакого дела, я позвонил Дафне.

Трубку поднял Генри; мне показалось, что он был очень удивлен, услышав мой голос. Я не питал особой надежды, что Дафна подойдет к телефону, однако она подошла.

- Билл, а ты, однако, нахал! Или ты не знаешь, что в доме тебя считают зачумленным?

- Я очень прошу извинить меня, Дафна. И ужасно сожалею, что так вышло с этим твоим алиби…

- Ага, значит, ты признаешь, что поступил по-свински, а? Я в курсе! Полицейские отчеты все прибывают и прибывают к папе: их на его столе уже целая стопка. Я слышала, что ты окончательно решил явиться на процесс и раскрыть все тайны, свои и папины, да и мои тоже, а потом все это поместят на первых страницах газет! И в наших краях я буду заклеймена как распутница!

Неожиданно она расхохоталась.

- Однако нужно признать, что ты крутой парень - начав дело, идешь до самого конца.

Раньше не раз бывало, что я ненавидел ее за пошловатое легкомыслие. Но в эту минуту я прямо-таки обожал Дафну.

- Я должен поговорить с тобой, - сказал я. - Ты согласишься встретиться со мной?

- Ну разумеется, дорогой Билл! После всего этого я просто влюбилась в тебя. Совершенно не понимаю, почему ты женился на Бетси, а не на мне! Где мы встретимся? В каком-нибудь клевом ресторане, где я могла бы выпить шампанского за твое здоровье, ладно?

Я пригласил ее в очень модный коктейль-бар, который Дафне нравился; к тому же он находился недалеко от дома Си Джей. Я приехал туда первым, а вскоре появилась и Дафна, ослепляя присутствующих норками и улыбками. Я заказал шампанское, Дафна подняла свой бокал.

- За здоровье первого человека, который не растекся перед папой! Да здравствуют скандалы! Я просто дождаться не могу, когда же я появлюсь на первых страницах газет. А теперь скажи, чем я могу тебе помочь. Это самое важное. Милый Билл, ведь я твоя союзница. Отважная женщина рядом с обреченным на поражение героем, которого все покинули!

Ее улыбка была искренней и очень дружелюбной. Это в равной мере и удивило меня, и потрясло. Я рассказал ей все о моем решении и упомянул о том, что, по моему мнению, Ламб оставил ее пьяной в квартире Анжелики потому, что у него было назначено свидание с кем-то другим. Она очень серьезно выслушала меня и заявила, что я, наверное, прав.

- Понимаешь, я тогда так надралась, что все происходящее казалось мне совершенно естественным. Но ты, вероятно, прав… Джейми должен был с кем-то встретиться, а я была тому помехой.

- А ты не догадываешься, с кем он должен был встретиться?

- Понятия не имею. Джейми был жутким вруном. Он всегда утверждал, что никого не знает в Нью-Йорке. Ни одной живой души, за исключением, разумеется, Сандры.

- Сандры?

- Ну да. Ведь они оба из одной местности в Калифорнии. После встречи у вас на вечеринке, они стали видеться постоянно.

- Но с какой целью?

- Если бы я знала! Как-то он сказал мне, что благодаря ей получит то ли место, то ли еще что-то такое.

- Место?

- Ну, может не дословно место, но во всяком случае что-то в этом роде. - Она снова захохотала. - Но, ради Бога, честный Билл, не подумай ничего плохого! Он с ней не спал. В этом я стопроцентно уверена.

В ее глазах вспыхнули странные огоньки.

- А почему ты так уверена в этом? - спросил я.

- Потому что знаю. Знаю, и все тут.

Дафна смотрела на меня исподлобья, а огоньки в ее глазах все еще поблескивали. После довольно долгой паузы она заговорила снова:

- А почему бы, в конце концов, мне не рассказать тебе об этом? Папа повел себя так мерзко в отношении тебя… И все те козни, которые он против тебя затевает - им уже счету нет. А чем ты, бедняга, можешь с ним сражаться? Ведь у тебя нет ничего, буквально ничего, кроме разве что твоих десяти пальцев… Ведь их у тебя пока десять?

Она склонилась над столом и похлопала меня по плечу.

- Если я тебе кое-что скажу, ты пообещаешь мне, что не передашь это Бетси?… Она всегда ставит папу на пьедестал. Один Бог знает для чего. Если теперь она узнает еще и это, то сломается окончательно.

- Конечно же, я ей ничего не скажу, - пообещал я, удивленный и заинтригованный. - Клянусь тебе.

- Я уже столько лет мечтаю поделиться этой тайной с кем-нибудь, но все боялась. - Она подняла бокал с шампанским так, словно произносила тост. - Я знаю, что Джейми не мог крутить любовь с Сандрой, потому что никто этого не может. В этом качестве она не фигурирует на рынке. Исключительно право на нее имеет папа.

Эти слова обрушились на меня, как гром с ясного неба. Онемев, я вытаращил глаза на Дафну, которая, явно довольная произведенным эффектом, продолжала:

- Я узнала об этом случайно, когда еще была подростком. Если говорить точнее - на яхте. Это было перед нашей поездкой в Портофино, где мы познакомились с тобой. Я вошла в каюту и увидела их. Я была тогда совсем девчонкой, и эта картина просто сбила меня с ног. Но только на минуту. - Она язвительно усмехнулась. - Я тут же сориентировалась, какую выгоду может мне это принести. С той поры я стала любимицей папы и могла делать с ним все, что захочу. И это продолжается по сегодняшний день.

Да, это было открытие! Сперва я думал о нем как об информации, в свете которой сам Си Джей и Дафна предстают в совершенно новом свете. Однако постепенно я со все усиливающимся возбуждением сообразил, что это сможет иметь очень большое значение для дела.

- И их связь продолжает длиться? - спросил я.

- О да! Очень аккуратно, два раза в неделю, когда Пол пребывает в конторе Фонда. Это уже стало ритуалом. Папа знает, что мне известно об этом, но мы с ним никогда на эту тему не разговариваем. То есть никогда не говорим об этом вслух. Просто я временами получаю от него то новую машину, то что-нибудь из драгоценностей - видимо, это успокаивает его совесть. А если учесть, что независимо от этого папа обожает меня, я пользуюсь им вдвойне: и за счет его любви, и за счет угрызений совести.

Я чувствовал, как во мне поднимается волна возбуждения. Мне вспомнились слова миссис Браун: после этого свидания Джейми предполагал разжиться деньгами.

- А тогда, когда ты пошла к Джейми с этой сумасшедшей идеей о браке, не говорил ли он, что тебе не о чем заботиться, потому что не пройдет и недели, как ваш брак состоится, а твой отец будет есть из его рук? Не потому ли он так противился твоему плану, что боялся, как бы из-за тебя не сорвался его, гораздо лучший план?

На лице Дафны появилось тревожное выражение.

- Как это? Или ты предполагаешь, что он вытянул у Сандры правду? И что он хотел этим путем шантажировать папу, чтобы тот согласился на наш брак? Билл… Боже мой… куда мы идем?

- Действительно… куда мы идем?

- Мне бы никогда и в голову не пришло… Но что ты думаешь делать дальше?

- Позвоню Сандре.

Я встал из-за стола и нашел телефонную кабину. Сандра была дома.

- Ну, конечно же, Билл, - ответила она мне. - Приходи прямо сейчас. Я смертельно скучаю.

Я повернулся к Дафне и спросил ее довольно резко:

- Дафна, все, что ты мне сказала, это правда? Да?

- Конечно, Билл!

- И ты не имеешь ничего против того, чтобы я это использовал?

Дафна тряхнула своей рыжей гривой.

- У тебя нет другого пути, Билл. Я хорошо это понимаю. Но ради Бога, будь осторожен!

- Я немедленно иду к Сандре, - сказал я.

Я кивнул официанту, но Дафна удержала меня.

- Все улажено, дорогой Билл. Я расплатилась, когда ты звонил по телефону.

Она все еще была немного испугана, но уже снова пыталась улыбаться.

- Как-никак ты в эту минуту безработный, Билл. Вовсе не требовалось ставить мне шампанское. И не беспокойся обо мне. Я еще немного побуду здесь. Сидеть одной за бутылкой шампанского в ресторане - это тоже неплохой способ, чтобы меня назвали "прекрасной, но испорченной мисс К.".

Я стоял и смотрел на нее, думая о том, как мало, в сущности, я знал до этого дня о Дафне Коллингхем. Я наклонился и легонько поцеловал ее в щеку.

- Дафна! - шепнул я ей. - Ты ангел.

- О нет! Ничего подобного! Я стою совсем немного, и ты сам хорошо об этом знаешь. Вообще и в частностях. Между прочим, не можешь ли ты уведомить меня, какие еще неприятности ты прячешь для меня за пазухой? Я теперь коллекционирую неприятности - так, как другие собирают табакерки или почтовые марки.

Глава 22

Фаулеры жили на Вашингтон-сквер. Этот район нельзя назвать особо фешенебельным, но их квартира выглядела так, как выглядят в фильмах апартаменты на Парк-авеню. Дверь мне отворила горничная. Человек, пришедший к Фаулерам всегда прежде всего наталкивается на горничную, которая либо стирает, либо гладит, либо подгоняет какую-нибудь вещь для Сандры. Это была вежливая и очень терпеливая девушка. Она проводила меня в гостиную, где Сандра в элегантной пижаме смотрела телевизор, лежа на диване. Увидев меня, она встала. Сандра была единственной знакомой мне женщиной, которая умела перейти из лежачего положения в стоячее так, чтобы на ее голове не дрогнул ни один волос, а на одежде не образовалось ни одной складки. Когда я последний раз видел ее, у нее были рыжие волосы, а сегодня она была платиновой блондинкой. Платиновые волосы ни на йоту не выглядели естественнее рыжих. Впрочем, Сандра в целом тоже не выглядела естественно. Пол всегда утверждал, что Сандра не является существом из плоти и крови, а скорее напоминает цветную фотографию известной манекенщицы.

Она выключила телевизор и обернулась, чтобы поцеловать меня. Сандра всегда была очень сердечной. Сегодня на ней были великолепные аметисты, и от нее пахло очень тонкими и очень дорогими духами. Она была немножко помешана на аметистах и всегда утверждала, что всего приятнее носить их дома, после обеда. То, что сказала о ней мне Дафна, было столько свежо в моей памяти, что я не успел с этим освоиться. Я все еще продолжал смотреть на нее как на прежнюю Сандру - уравновешенную, спокойную, любимую жену, для которой самым глубоким эмоциональным переживанием были колебания, связанные с изменением цвета лака на ногтях.

Она, разумеется, знала об аресте Анжелики, но не более того. Я по возможности простыми словами познакомил ее с ситуацией, в которой оказался, а ее удивительное красивое, лишенное выражения лицо без следа морщинок, к моему удивлению, сумело выразить сочувствие.

- Ой-ой, мое золотко, - сказала она. - Все, что как-то связано с судом, воняет. Это будет ужасно неприятно для тебя и для Бетси. А кроме того, Бетси будет в отчаянии из-за Рики. Ты же знаешь, какая она.

- Есть только один выход из этой ситуации, Сандра, - сказал я. - Нужно не допустить, чтобы процесс начался. А для этого я должен отыскать настоящую убийцу Джейми. Понимаешь?

- Ясное дело, понимаю. Но как ты это сделаешь? Ты же не рассчитываешь, что он сам придет к тебе и заявит, что убил Джейми. Таких людей нет.

- Заходил ли сюда лейтенант Трэнт, чтобы поговорить с тобой? После того первого раза?

- Да, он был здесь несколько дней назад.

- Ты сказала ему, что знала Джейми еще с Калифорнии?

- Ой-ой! А что, я должна была сказать? Нет. Не говорила. И вообще это был совсем короткий разговор. Пол постоянно предостерегает меня, чтоб я не разговаривала слишком много с полицейскими, так как это рано или поздно кончается какой-нибудь неприятностью и человек потом только жалеет.

- Но ты действительно знала Джейми в Калифорнии?

- Естественно! Он работал в супермаркете. Относил покупки клиентов к их автомобилям. Сколько себя помню, столько знаю его. Потом какая-то старая, но очень богатая идиотка влюбилась в Джейми и забрала его с собой в Европу.

Ага, вот, значит, с чего началось! А потом Анжелика попробовала его изменить. Перевоспитать любовью! Любовью облагораживавшей!

- После первой встречи у нас ты с ним виделась?

- О да! Он часто приходил сюда после обеда. Мне он очень нравился. Он всегда был немножко сумасбродным, но милым. Мы с удовольствием болтали о прежних временах. О том, о сем…

- О чем, например?

- Ах, я же казала тебе, что о том, о сем!

Мне было неприятно атаковать ее в лоб, так как это было то же самое, что нападать на ребенка. Но я должен был это сделать.

- Ты разговаривала с ним о себе и Си Джей? - спросил я.

Реакции Сандры всегда были запаздывающими, но зато искренними. Она не менее минуты сидела молча, выпрямившись на диване и моргая с легким удивлением своими огромными голубыми глазами. Наконец она спросила:

- А откуда ты об этом знаешь? Ведь это тайна.

- Сандра, мне ужасно неприятно, что я должен вмешиваться в твои личные дела. Но это может быть как-то связано с делом Анжелики, и поэтому я должен знать все.

- Ты хочешь спросить, правда ли это? Конечно, правда. Но я все думаю, кто бы мог тебе об этом рассказать! Ведь это наверняка не Си Джей?

- Нет.

- И ты считаешь, что если я тебе все расскажу, то это каким-то образом поможет тебе?

- Да, Сандра.

- Ну что ж… Собственно, и рассказать-то я могу совсем немного. Все это началось вскоре после моего приезда в Нью-Йорк. Я тогда позировала в качеств" модели для иллюстрированных журналов, в том числе и издаваемых Коллингхемом. Меня сфотографировали как-то читающей журнал Коллингхема - молодая хозяйка на фоне потрясающего интерьера. Что-то в этом роде Си Джей увидел снимок и велел мне прийти в офис. Тек все и началось. И длится по сегодняшний день. Он никогда не скрывал, что не имеет ни малейшего намерения жениться на мне. Он очень долго объяснял мне это. Что он такая выдающаяся личность и все такое. А мне кажется, что просто его покойная жена имела характер совсем не ангельский, да и я ему была нужна, как дырка в голове. Он не хотел, чтобы это повторилось еще раз, вот и все… Так оно и сложилось между нами. Он в самом деле забавный… иначе говоря, ужасно старомодный! Постоянно твердит мне, что мы не должны никогда показываться вместе и так далее. Поэтому он всегда посещает меня здесь. И раньше, до того, как я вышла за Пола, он приходил в мою маленькую квартирку.

После всех моих забот и переживаний, связанных с Бетси и Анжеликой, простота и деловитость Сандры были так же освежающи, как и неправдоподобны. Уже одна мысль о том, как чувствовал бы себя я в подобной ситуации, выводила меня из равновесия.

- И тебе столько лет удавалось скрывать это от Пола? - спросил я.

- О, Пол обо всем знает!

- Как это знает?

- Видишь ли, мы с Полом и познакомились, собственно говоря, при посредничестве Си Джей. Было это тогда, когда Си Джей нанял яхту для путешествия по Европе. Конечно же, он хотел, чтобы я с ним поехала, но со своими принципами, да еще учитывая присутствие двух дочерей, он не мог на это решиться. А Пол уже тогда был влюблен в меня, и Си Джей об этом знал. Пол не имел приличного места, у него не было ни гроша за душой, и Си Джей по-быстрому это уладил. Он уговорил Бетси, чтобы она пригласила Пола на работу в правление Фонда. После этого мы быстренько поженились и смогли принять участие в этой поездке по Европе - и все было в порядке.

Если бы я не знал Сандру так хорошо, я бы не поверил в ее рассказ. Я был бы убежден, что она выдумала все это, чтобы наказать меня за излишнее любопытство. Но я слишком хорошо знал Сандру, чтобы заподозрить ее в притворстве. Наверняка все было именно так, как она говорила.

Но поверить в то, что Пол столько лет работал на Бетси, будучи некоторым образом компаньоном Си Джей на описанных Сандрой условиях! Мысль о Поле и многостранной ситуации, в которой он оказался, целиком поглотила меня - но только на минуту. Потому что я тут же сообразил, что идея, недавно пришедшая в голову мне и Дафне, когда мы сидели в баре, может иметь под собой реальную почву. Стараясь сдержать волнение, я спросил:

- Ты говорила обо всем этом Джейми?

- Нет, - она тряхнула головой, - но он сам догадался. Однажды днем, когда он шел ко мне, он увидел Си Джей, выходившего из лифта. Джейми в самом деле жутко ловкий, так что, прежде чем я разобралась, что к чему, я уже выболтала ему все.

Ах, значит, это было так! Возбужденный и одновременно испуганный тем, какие следствия может все это повлечь, я спросил:

- Видишь, Сандра, как все это просто? Джейми решил во что бы то ни стало жениться на Дафне. Но это было стопроцентно исключено: у него не было ни одного шанса пролезть в клан Коллингхемов. Но с той минуты, когда он открыл правду о тебе и Си Джей, в его руках оказалось мощное оружие и он мог вступить в переговоры. Он мог вынудить Си Джей прийти к нему ночью для заключения договора. Либо Си Джей даст согласие на брак Ламба с Дафной, либо его ждет скандал в прессе.

Сандра легким движением склонилась ко мне, одновременно проверив одной рукой, хорошо ли сидит серьга в ее ухе.

- То есть, ты считаешь, что это Си Джей условился тогда встретиться с ним и что это он убил Джейми?

- Вполне возможно. Разве ты так не считаешь? Можешь ли ты представить себе, чтобы Си Джей выпустил из рук шантажиста, который осмелился бы угрожать ему? Можешь?

- Но, Билл, дорогой мой, ведь Си Джей в ту ночь был в Бостоне. Там он произнес речь на банкете работников прессы, который продолжался до поздней ночи. Я читала об этом в газетах. И текст его речи читала тоже. Его речи я всегда читаю. Он великолепный оратор. Из него получился бы отличный политик, ты так не считаешь? Во всяком случае, это великий человек! Вот кто мог бы взобраться на самую вершину. Может быть, он смог бы даже стать… президентом?

Наивная гордость, прозвучавшая в ее голосе, была так же фантастична, как и все в этой истории. Но сейчас не это занимало мое внимание: я чувствовал себя глубоко разочарованным из-за того, что моя теория лопнула, как мыльный пузырь. Ведь я сам читал отчет об этом банкете! Если бы я не был так поглощен этой неотвязной мыслью, я знал бы с самого начала, что Коллингхема следует исключить из списка подозреваемых лиц. А так понадобилась Сандра, чтобы вернуть мне ясность ума.

Я чувствовал себя глубоко униженным: ворваться в частную жизнь моего лучшего друга только для того, чтобы оказаться снова на том же месте, откуда я стартовал.

Окружавшая меня роскошь раздражала меня.

- Наверное, все это от Си Джей? - спросил я.

- О, ничего подобного! Ты думаешь, что квартира и все, что здесь находится?… Это было бы ужасно! Выглядело бы так, будто я его содержанка… что-то в этом роде. Си Джей никогда не пошел бы на это.

- Как это? Ты хочешь сказать, что он никогда тебе ничего не дает?

- Конечно, он дарит мне подарки. Личные вещи - ну, такие, например, как меха, браслет или ожерелье… Он всегда так поступает. Временами мне хочется, чтобы он не делал этого, потому что Пол…

- Что Пол?

- Пол тоже очень забавный. Видишь ли, мы никогда не разговариваем о Си Джей. Я не припомню, чтобы он хоть раз когда-нибудь упомянул в разговоре его имя. Но я подозреваю, что он не перестает о нем думать и вбил себе в голову, что если Си Джей дарит мне какую-нибудь вещь, то он, Пол, должен подарить мне что-нибудь еще лучше, еще дороже. Наверное, он думает, что, поступая так, он тоже будет казаться мне важной шишкой и я буду больше его любить. Совершенный идиот. Он должен знать, что я и так его люблю. Просто он - это одно дело, а Си Джей - другое. Уж так сложилась моя жизнь. И это все. Бывают минуты, когда мне хочется убедить его, чтобы он не тратил на меня столько денег, но, видишь ли, он очень упрям, когда речь идет о таких вещах, а я не умею убеждать. Пол… Ну что ж! Он такой, какой он есть!

Я ощутил новую волну возбуждения.

- У Пола, кажется, нет никаких личных доходов, не так ли? По крайней мере, так он мне когда-то говорил.

- Конечно, нет! С той поры, как я его знаю, у него не было ни цента собственного дохода. Раньше он спасался тем, что брал в долг, а теперь - нет.

- Черт возьми, каким же образом он добывает деньги на эти подарки?

На лице Сандры отразилось неподдельное изумление.

- Странная вещь: Джейми тоже часто спрашивал меня об этом. Наверное, это из его жалования. Полагаю, это Фонд платит ему…

Я понятия не имел, сколько Пол зарабатывает в Фонде. Я никогда не спрашивал об этом Бетси. Однако теперь я осознал, что никакая зарплата не была бы в состоянии покрыть те потрясающие доказательства любви, которыми он одаривал Сандру. "Джейми тоже спрашивал меня об этом…" И вдруг все стало ясным, как день. Я только удивлялся тому, что не подумал об этом раньше. "Мехо-Бижу-Авто-Фонд Сандры Фаулер"! Пол обычно понимал его, когда в шутку намекал, что обкрадывает Фонд Бетси. Разве не в стиле Пола было делать будто бы в шутку циничные, насмешливые замечания о том, что, в сущности, было правдой? Головоломка сложилась сама собой в тот момент, когда я меньше всего этого ожидал. Свидание, после которого Джейми надеялся оказаться при деньгах. Не Коллингхема намечал он в качестве жертвы, так как тот был для него слишком крупным зверем. Но Пол, растратчик, который позволил ему так же легко схватить себя за руку, как и мне, - это совсем другое дело. Для такого жалкого, подлого шантажиста, как Джейми, Пол надлежащим образом обработанный, мог на долгие годы стать источником дохода.

- Сандра, ты можешь вспомнить ту ночь, когда было совершено преступление? - спросил я.

- Разумеется, я ее помню. Это было в четверг, а по четвергам я всегда крашу волосы.

- Красишь волосы?…

- Ах, Билл, скажу тебе, это ужасное и страшно серьезное дело. Одна знакомая девушка из Беверли-Хиллз научила меня, как это делают. А я не могу найти никого, кто мог бы как следует покрасить волосы, хотя, скажу тебе честно, пробовала сотни раз. Вот и приходится делать это самой. Пол этого не выносит, и, знаешь, я никогда не показываюсь ему, когда крашу волосы. Я выгляжу тогда ужасно, ты не поверишь, как ужасно! Я совершаю это процедуру в ванной, а потом запираюсь на ключ в спальне. Длится все это четыре часа - четыре часа возни с этими жидкостями, полосканием и прочими каверзами. Потому Пол и не выносит этого. Ты же знаешь его, он не в состоянии долго усидеть на одном месте. Он даже телевизор не в состоянии смотреть в одиночку. Пол всегда упрекает меня за то, что я не делаю это в течение дня. Но я как-то никак не могу со всем управиться; у меня постоянно столько работы…

Вот, значит, каково оно, алиби Пола! Вечер, проведенный дома с женой, но Сандра несколько часов находилась в спальне за запертой дверью. Она красила волосы! Как все просто, невероятно просто! Я встал, хотя и чувствовал, что ноги отказываются мне подчиняться.

- Благодарю тебя за все, Сандра. Извини меня. А теперь я должен бежать.

- Мне очень жаль, Билл. Я так хотела чем-нибудь помочь тебе.

Она проводила меня до самой двери. Во время нашего свидания я все время видел в ее глазах легкую тень то ли замешательства, то ли растерянности. Только когда мы задержались у двери, это выражение исчезло, уступив место искренней, сердечной улыбке.

- Я все время размышлял над тем, кто мог сказать тебе обо мне и Си Джей. Это Дафна, верно?

- Да.

- Когда-то на яхте она некстати вошла в каюту. Это было давно, несколько лет назад. Я почти забыла об этом. Уфф!… Мне здорово полегчало! Ты представить себе не можешь, как меня все время мучила мысль, кто мог тебе рассказать об этом…

Она легонько поцеловала меня на прощание.

- На твоем месте я не говорила бы об этом Бетси. Потому что она так же старомодна, как и ее отец… А к тому же еще и Пол у нее работает… и все это вместе… Понимаешь?

- Разумеется. А ты не говори Полу, что я здесь был. Ему лучше не знать об этом.

- Нет, нет, - пообещала Сандра, - я не скажу ему ни слова. Ну, до свидания, мое золотко. До свидания!

Глава 23

Я был убежден, что нашел разгадку. В моих руках еще не было конкретных доказательств, но тот факт, что Пол растрачивает деньги Фонда, был очевиден, а кроме того, я знал, что в случае необходимости добуду доказательства в бухгалтерских книгах Фонда. Дорт, главный бухгалтер издательства Коллингхема, был моим добрым знакомым; хотя он и считал меня прокаженным, я все же был уверен, что он сделает это для меня и проревизирует книги. А достать их может Бетси. Уже пять с минутами. Бетси должна быть дома.

Я поймал такси. Вначале я чувствовал только удовлетворение от победы, одержанной над Трэнтом и Макджайром, и разочарование в сочетании с изумлением в отношении Пола. Но когда я уже подъезжал к дому, в моем сознании мелькнула новая мысль: а чем все это будет для Бетси? С одной стороны, я сделал все возможное, чтобы защитить ее от неприятностей, чтобы Рики не пришлось давать показания, чтобы газеты и журналы не стирали публично наше грязное белье. Однако, с другой стороны, я делаю это ценой уничтожения ее любимого Фонда, который она ценит больше всего на свете. В любом случае самый чувствительный удар будет нанесен Бетси. Бедная Бетси… Единственная среди нас, не заляпанная грязью!

Когда я отворил дверь нашей квартиры, я услышал, как она зовет меня по имени, а потом в холле зазвучал стук ее высоких каблучков. Во второй раз за этот лень я почувствовал себя палачом, выполняющим приговор.

Я ожидал увидеть холодную каменную маску, как вчера вечером, и вдруг я с чувством радостного изумления обнаружил, что Бетси тепло улыбается мне.

- О, Билл! - сказала она, целуя меня. - Мне так стыдно за вчерашний вечер. Ты простишь меня?

- Простить тебя?

- Сегодня вторую половину дня я провела у папы. Он мне сказал, что ты все же решил выступить в суде вместе с Рики. Невозможно представить, как он вел себя. Он кричал, метался, сходил с ума, выкрикивал угрозы в твой адрес… впрочем, в мой адрес тоже. Он стремился заставить меня удержать тебя от этого шага. И все время, слушая его, я думала о том, что вчера вечером вела себя так же чудовищно, как он теперь. Ты считаешь, что Анжелика невиновна, и это самое важное. Ведь ты должен бороться за правду. Как я упрекала себя за то, что была такой низкой и беспощадной!

Почему так получается, что Бетси всегда застает меня врасплох? Ведь я должен был бы уже привыкнуть к тому, что она идеальная жена и идеальная женщина. Я поцеловал ее в губы, в щеку, в ухо. Мне было стыдно перед самим собой за то, что я боялся разговора с ней. Теперь я мог спокойно рассказать ей все, что только мог рассказать.

- Возможно, что выступать на суде не потребуется, - сказал я. - Ни нам, ни Анжелике. Мне кажется, что я уже знаю, кто застрелил Джейми.

Я обнял плечи Бетси и потянул ее в гостиную, держась подальше от дивана, символа моего второго, взбунтовавшегося "я" и всего, что мне удалось преодолеть. А потом я рассказал ей абсолютно все. Собственно говоря, я намеревался обойти отношения ее отца и Сандры, но в конце концов рассказал ей и об этом, чувствуя, что всякое умалчивание сейчас было бы для Бетси оскорблением. Когда я перешел к своим подозрениям в отношении Пола, то по выражению ее лица понял, каким страшным ударом было это для нее. Однако и этот удар она приняла так, как я от нее ожидал. Только слегка вздрогнула.

- Но если это правда, то что нам делать? Мне трудно поверить, однако…

- Это Пол ведет книги Фонда?

- Конечно. Он улаживает вое административные и коммерческие дела. Так было определено с самого начала.

- Ты знаешь образ жизни Фаулеров. Допускаешь ли ты, чтобы Пол мог жить на столь высоком уровне за свою зарплату?

- Нет, не допускаю. Его вознаграждение скорее чисто символично. Я была убеждена, что Пол располагает какими-то средствами.

- Каким образом у вас проводят контроль книг?

- У Пола есть знакомый, он профессиональный ревизор-бухгалтер. Я его даже не знаю. Но Пол всегда настаивал, чтобы эту работу поручали ему, потому что он беден, нуждается в заработке и к тому же является его старым другом.

- Можешь ли ты достать эти книги, Бетси?

- Разумеется, могу. Они хранятся в кассе нашего офиса.

- Я уверен, что Джордж Дорт согласится проверить, правильно ли они ведутся. Я понятия не имею, как может Пол творить свои махинации, но…

Внезапно новая мысль посетила меня.

- Ты знаешь некую миссис Мэллет? - спросил я.

- Франциску Мэллет? Разумеется, знаю. И ты тоже ее знаешь. Это сестра миссис Годфри.

- Жертвовала ли она уже в этом году что-нибудь в твой Фонд?

- Конечно.

- И сколько?

- Миссис Мэллет не фигурирует в моем списке, только у Пола. Мы поделили жертвователей. Я видела ее фамилию только в отчете Пола. Она внесла пятьсот долларов.

- Послушай, - сказал я взволнованно, - во время твоего пребывания в Филадельфии я навестил Пола в офисе Фонда. Он как раз говорил по телефону с миссис Мэллет и благодарил ее за пожертвование тысячи долларов.

- Тысяча? Ты в этом уверен?

- Абсолютно. Именно эту сумму он назвал в разговоре.

- Может, она изменила свое намерение? Так часто бывает.

- Позвони ей и проверь!

- Но это будет страшно глупо выглядеть, - сказала Бетси. Потом она улыбнулась чуточку жалобно и прибавила: - Ну и что? Меня и так оставили в дураках, почему я должна этим ограничиться?

Она подошла к телефону и позвонила миссис Мэллет. Абсолютно спокойным голосом Бетси очень тактично объяснила ей, что в бумагах Фонда обнаружен некоторый беспорядок, а потому ей хочется убедиться, правильно ли записана в списке сумма, соответствующая фамилии Мэллет. Спустя немного времени она положила трубку и обратилась ко мне:

- Она внесла тысячу. И очень разнервничалась, когда я упомянула о ее фамилии в списке, так как хотела, чтобы этот дар остался анонимным. Большинство самых богатых наших членов предпочитают выступать инкогнито и вносят пожертвования анонимно. Они не хотят огласки: тем самым они избегают этих назойливых писем, в которых Бог знает какие люди просят денег. Ну и., значит, это так выглядит, Билл.

- По крайней мере, один прием мы выяснили. Очень ловко придумано! Полные финансовые отчеты, разумеется, публикуются. Однако Пол имеет своего ревизора. Пусть десять особ заплатили анонимно по тысяче долларов, а в отчете фигурирует лишь одно тысячедолларовое пожертвование. Этого вполне достаточно, чтобы любой из этих десятерых подумал, что это именно он внес эту тысячу. Даже если все эти дамы и господа знакомы друг с другом и знают тебя, Бетси, эта процедура совершенно безопасна, так как все они слишком хорошо воспитаны, чтобы хвастаться друг перед другом, кто из них больше жертвует на благотворительные цели.

Бетси, все еще стоявшая у телефона, со стиснутыми губами слушала мои объяснения

- Жалкий конец Фонда, - сказала она горько. - Какой унизительный вариант ухода со сцены для этой великой благотворительницы Бетси Коллингхем. Она вовсе не была крупной общественной деятельницей, но всего лишь ширмой для растратчика и мошенника, а к тому же еще и негодяя: сверхтерпимого супруга любовницы ее отца! И что ты намерен делать теперь, Билл?

- Пожалуй, я позвоню Макджайру. Пусть с этой минуты он возьмет все в свои руки. -Мое сердце истекало кровью, когда я смотрел на нее. Я подошел к ней и крепко обнял ее - Бетси, девочка моя! Я не в состоянии выразить, как мне тяжело.

- Не принимай это так близко к сердцу, дорогой. Не знаю, судьба ли это или предназначение, но так бывает: человек делает, что может, борется изо всех сил, но из этого ничего не выходит. - Она постаралась улыбнуться, а потом пальцем дотронулась до моей щеки. - Делай свое дело, Билл! Звони Макджайру.

Я вынул из кармана листок, который дал мне Трэнт, и набрал номер телефона. Потом снова обнял Бетси. Макджайр был еще в своей конторе, и я рассказал ему все. Со злорадным удовлетворением я почувствовал, что он с трудом скрывает волнение, столь не соответствующее его профессии. Это же просто чудесно! Изумительно' Это совершенно меняет положение вещей. Он сейчас же позвонит Трэнту.

- Вы можете раздобыть бухгалтерские книги Фонда? - спросил он затем.

- Да Могу.

- Тогда, пожалуйста, подготовьте их. А что с Фаулером? Вы можете затянуть его в свою квартиру?

- Разумеется.

- Тогда позвоните ему и пригласите к себе. Пусть придет в шесть тридцать. А я уж все улажу, как надлежит. Только чтобы он ничего не заподозрил. Пригласите его на выпивку.

- Ладно.

- Итак, у нас уже кое-что есть! Благодарю вас, мистер Хардинг.

Я положил трубку.

- Может, мне теперь сходить за книгами? - спросила Бетси.

- Пожалуй, да…

- Но сперва позвони Полу: нужно знать наверняка, дома ли он.

Я позвонил. Пол сам поднял трубку. Когда я услышал его веселый, дружелюбный, так хорошо знакомый голос, происходящее вдруг показалось мне нереальным. Я сказал, что хотел бы с ним повидаться, что сейчас я в городе, но вернусь в половине седьмого. Не сможет ли он заглянуть ко мне в это время?

- Конечно! Да, кстати, о вчерашнем дне. Я не перестаю грызть себя за то, что вел себя, как свинья.

За это время столько произошло, что я не сразу сориентировался, что он имеет в виду.

- Вчерашний день?

- Ну, что я так подвел тебя с этим полицейским. Я честно говорю тебе это, Билл. Если хочешь, я пойду к нему и…

- Нет, нет, Пол. Приходи ко мне в половине седьмого.

- Буду согласно приказу.

Бетси без слов вышла из комнаты и через минуту вернулась уже в плаще. Я взглянул на нее и подумал, что, наверное, никогда не смогу с ней сравняться… никогда в жизни. Храбрости в ней больше, чем в бригаде коммандос.

- Я сейчас привезу книги, Билл. На это не потребуется много времени.

Я снова привлек ее к себе.

- Девочка, - сказал я. - Ты в самом деле необыкновенная!

- Необыкновенная? - повторила она. - И тебя это удивляет? Да ведь это очевидная черта всех Коллингхемов. Разве мой отец не необыкновенный? В одиночку построил чудо-империю. Воспитал двух необыкновенных дочерей, содержит самую очаровательную любовницу в Манхэттене, подбросил в мою контору ее супруга. И он…

Я закрыл ее рот поцелуем.

- Перестань, перестань, девочка!

- Как тебе представляется, Билл, он сделал это умышленно? Может быть, он именно потому сунул Пола в Фонд, что знал, к какому концу это должно привести? Чтобы потом посмеяться надо мной! Чтобы снова задеть меня и унизить…

Разумеется, так могло быть. Си Джей, при своей безграничной извращенности, мог сделать это умышленно.

- Я ненавижу его, - сказала она тоном почти деловым. - Это еще одно ослепительное открытие, которое я сделала. Я ненавижу собственного отца.

Выражение глубокого разочарования на ее лице очень расстроило меня. Я пытался утешить себя мыслью, что все то, что она сейчас переживает, послужит ей во благо, даже ликвидация Фонда. Только одну Бетси из всех нас Си Джей не сумел подкупить. Истинное чудо, что она смогла выдерживать так долго его упорное презрение, сохраняя при этом свое чуть ли не маниакальное стремление добиться уважения отца. О да, ей будет значительно легче теперь, когда она научилась его ненавидеть. За такую цену стоило бы потерять не один, а сотню таких фондов! Наконец-то мы оба освободимся от этого ужасного человека.

- Отлично, дорогая! Ненавидь его! А потом забудь о существовании отца и Фонда. Тебе не потребуется ни один, ни другой.

Я хотел еще добавить: "Потому что ты будешь иметь меня", но вспомнил Анжелику, и нашел в себе достаточно такта, чтобы замолчать. Я не произнесу этих слов, пока не заслужу этого.

Бетси еще немного постояла, испытующе глядя на меня.

- Я всегда желала стать достойной дочерью моего великого отца, - сказала она. - Когда я теперь смотрю на это в перспективе времени, я вижу, что это стремление недорого стоило! Правда?

Я улыбнулся ей, а в душе сказал себе: "Кажется, все в порядке. С Бетси все будет хорошо".

- Ну, а теперь, моя девочка, поспеши за этими книгами. Я хотел бы, чтобы ты присутствовала при завершении охоты.

Я проводил ее до выхода, а потом возвратился в гостиную и приготовил себе выпивку. Я чувствовал внутреннюю дрожь, но не столь сильную, чтобы она могла заглушить во мне убежденность, что теперь я обеспечу Бетси покой, и уверенность, что вместе с Макджайром мы одержим победу. Подумал я и о том, что еще сегодня вечером Анжелика будет на свободе. Мне было приятно ощущать в отношении нее спокойные дружеские чувства. Все случившееся было для нее тяжелым испытанием, которое она, однако, выдержала. И меня тоже испытывала судьба… Мы оба одержали победу и теперь можем идти каждый своим путем.

Вскоре появился Макджаир с чемоданом в руке. Он тут же изложил мне свой план: я буду разговаривать с Полом один на один, тогда как он в соседней комнате включит магнитофон. Этот магнитофон и находился в чемодане. Все это мне показалось весьма смахивающим на кино, но Макджайру было виднее, что следует предпринимать в такой ситуации. Он расположился в столовой, смежной с гостиной. Едва он успел прикрепить к стене маленький микрофон, как в дверь позвонили.

- Мистер Хардинг, я попрошу вас вести себя так, будто вы уже просмотрели книги. Держитесь решительно. Вы должны испугать его.

Макджайр был еще более взволнован, чем я. Я направился к двери, чувствуя себя так, словно я предавал лучшего друга.

Глава 24

Пол широко улыбнулся с самым невинным выражением лица и небрежно швырнул плащ на пресловутый диван в холле.

- Бетси дома? - спросил он.

- Нет, но вот-вот придет.

- Следовательно, здесь состоится нечто вроде совета по делу Анжелики?

- Что-то в этом роде…

Мы вошли в гостиную. Не ожидая приглашения, Пол сел на диван, стоящий у стены, соседствующей со столовой. Я приготовил два мартини. Я не должен был сейчас думать о том, как я люблю этого человека, и еще меньше о том, что Джейми Ламб был никчемным, подлым шантажистом, смерть которого никого не огорчила. В конце концов я делал все это не ради абстрактных принципов, не ради торжества истины и справедливости. Я должен был это сделать, чтобы спасти Бетси, Анжелику и самого себя. Было бы безумием руководствоваться в такие минуты сантиментами.

Пол взял стакан, который я протянул ему, присматриваясь ко мне своими голубыми глазами.

- Значит, окружной прокурор все же решил начать процесс? - спросил он.

- Да, суд должен начаться на следующей неделе.

- Боже мой! А ты упорно продолжаешь придерживаться своего решения? Намерен выступить в суде как свидетель защиты?

Я сел напротив его. Мне было очень скверно; к тому же меня не отпускала мысль о том, что там, за стеной, сидит Макджайр со своим магнитофоном.

- Ели буду вынужден, то, конечно, выступлю, - сказал я. - Но дело не дойдет до процесса. Я не допущу его. Это в моих силах.

- В твоих силах?

- Я знаю, кто убил Джейми…

Мои слова потрясли Пола так сильно, что я едва мог поверить в такое. Трудно перевоплотиться в убийцу, однако я всегда полагал, что для того, чтобы стать убийцей, нужно иметь крепкие нервы плюс солидную дозу бесчувственности.

- Ты знаешь, кто?… Великий Боже! Каким образом ты мог это узнать?

- Через Дафну. Дафна знает о Си Джей и Сандре. Она знает об этом очень давно. Сегодня утром она рассказала мне обо всем…

На его шее сильно пульсировала набухшая вена, выглядевшая странно в сочетании с побледневшим лицом.

- После разговора с Дафной я пошел к Сандре. Ты ее знаешь, она вскоре выболтала мне все. Не нужно быть великим мыслителем, чтобы понять, что ты не в состоянии дарить ей такие подарки на свою зарплату. Ну, а коль скоро я на это вышел, ревизия бухгалтерских книг Фонда была сущей безделицей. И не только это. Я знаю также о миссис Мэллет. Я присутствовал при твоем телефонном разговоре с ней, когда ты благодарил ее за щедрость. В списках сумма ее пожертвования составляет пятьсот долларов, тогда как миссис Мэллет подписала чек на тысячу.

Я сделал паузу, чтобы взглянуть, какое впечатление производят на него мои слова, хотя вообще-то смотреть на его лицо мне не было приятно.

- Пожалуй, этого достаточно, а? Дафна, Сандра, книги, миссис Мэллет. "Мехо-Бижу-Авто-Фонд имени Сандры Фаулер"…

Пол сидел неподвижно со стаканом в руке. Наконец он проговорил бесцветным голосом:

- Ага значит, вот ты о чем!…

- Ты признаешься?

- Ясное дело, признаюсь. В любом случае это была самая дилетантская растрата в истории криминалистики. Никогда не смогу понять, почему мне это так долго сходило с рук.

В его глазах промелькнул слабый отблеск прежнего веселого цинизма.

- Тебе не придется особо долго выяснять психологические мотивы, толкнувшие меня на это! Ты сам был рабом Коллингхема. Может быть, не таким преданным, но был. Только что ты не должен был сносить визиты великого Си Джей два раза в неделю в свое жилище. Месяц за месяцем, год за годом, без огласки, но так, словно он обзавелся абонементом в филармонию. - Пол передернул плечами. - Черт возьми, я не собираюсь перед тобой оправдываться, я не так глуп. Я полез в эту историю с широко раскрытыми глазами. Счел, что лучше иметь Сандру на таких условиях, чем не иметь ее вообще. Но попробуй так пожить шесть лет рядом с бедной недоразвитой девицей, восхищенной сложившейся ситуацией, считающей, что Си Джей - это какой-то гибрид Наполеона с Господом Богом, читающей тебе за завтраком речи Коллингхема в газетах! "Ой-ой! Золотко! Ты только послушай… Си Джей обратился с речью к скаутам в Уорчестере! Свобода!… Вот, смотри, в газете пишут!… Дети - бесценное сокровище Америки…". Он поднес руку к глазам.

- Разве ты не считал бы при таком раскладе, что стократно отработал каждый проклятый цент, выжатый из этого семейства? "Мехо-Бижу-Авто-Фонд имени Сандры Фаулер"! Да если бы я мог…

Пол опустил руки на колени и поморщился, качая головой.

- Эх, Билл, мне очень неприятно, но вести такой образ жизни… Однако же пойдем дальше, сбросим с себя все! Закончим это трогательное моральное очищение.

Слушая его слова, я чувствовал, как во мне крепнут симпатия и сочувствие к Полу. Я представил себе, как там, за стеной, тихонько крутится магнитофон Макджайра.

- О'кей, - ответил я. - Итак, как я уже сказал, я узнал довольно много от Дафны. Потом вытянул у Сандры остальное, а именно то, что Джейми случайно узнал о визитах Си Джей и о злоупотреблениях в Фонде. Она, разумеется, не думала о последствиях, когда рассказывала мне об этом, но факты остаются фактами. Это ты первым назвал Джейми шантажистом, так как он действительно был им, не так ли? Он пытался тебя шантажировать, и тогда… Сандра, не желая того, все мне объяснила, рассказав о том, как она красит волосы. В ту ночь когда было совершено убийство, а ты, по твоим словам, сидел дома с Сандрой, она запиралась на ключ одна на четыре часа.

По мере того, как я говорил, лицо Пола менялось. Теперь он был искренне удивлен и немного растерян.

- Билл!… Ты что… Ты предполагаешь, что это я… что это я убил Джейми?

Я был готов к тому, что он, признавшись в растрате, не захочет признаться в убийстве Ламба. Я был бы идиотом, если бы предполагал, что все пройдет так гладко. И все же меня неприятно поразило выражение искреннего изумления на его лице.

- Ах ты бедный, слепой идиот! - сказал он тихо. - Значит, на самом деле ты вообще не знаешь правды!

- Какой правды?

- Правдой является то, что Джейми напал на след моих махинаций в Фонде, и я не собираюсь отрицать этого. Он пришел с этим ко мне в контору и выложил карты на стол. Но Джейми не интересовала моя особа. Кем я был для него? Просто мелкой, маленькой рыбкой. Прохвостом, занимающимся мошенничеством мелкого масштаба. Ламба же интересовала только одна вещь - брак с Дафной.

Я боролся с одолевающим меня сомнением.

- Как же это? Или ты хочешь сказать, что Си Джей?… Что Дейл намеревался потрошить его?

- Си Джей… - повторил он, как эхо. - Бог мой, у этого Ламба в голове было больше ума, чем ты думаешь, и он никогда не отважился бы покуситься на Си Джей. А кроме того… что бы ему это дало? Ведь он сумел так ловко окрутить Си Джей, что тот прямо-таки возлюбил его. Си Джей понятия не имел, что этот подонок, напившись до невменяемости, избил Дафну. Так что Коллингхем не представлял для него проблемы. Только две особы стояли на его пути к супружескому союзу с Дафной - ты и Бетси.

Он допил остатки коктейля и поставил стакан на столик. Его глаза были прикованы к моему лицу.

- Сначала я подумал, что ты обо всем догадался и поэтому позволил арестовать Анжелику. Уверенности в этом у меня, конечно, не было. В конце концов все это было мне абсолютно безразлично. Я был заинтересован в том, чтобы полиция как можно дольше была занята Анжеликой. Ведь до тех пор, пока глаза полиции были устремлены на нее, то, другое дело, расследование которого безусловно вытянуло бы на свет божий мою фондовую деятельность, можно было считать похороненным. - Он помолчал немного. - Но трудно быть таким умным, не так ли? И тебя сейчас я не назвал бы особо умным. Несколько минут назад, когда ты сказал, что знаешь, кто убил Джейми, я подумал, что ты и вправду знаешь это. И ошибся. А я это знаю уже давно. Можно сказать, знал до того, как произошло убийство. Джейми не потребовалось морочить себе голову из-за меня. Он поймал меня, так сказать, с поличным, а кроме того… я был ему нужен. Он изложил мне план операции. О тебе вообще не было речи. Тебя он всегда мог вынудить молчать, угрозой рассказать все об Анжелике Си Джей и, разумеется, Бетси, выбрав подходящую минуту. Проблему составляла только Бетси. Ты, наверное, знаешь, что между Бетси и Дафной произошла бурная сцена, во время которой Бетси в роли Достойной Матери Рода Коллингхемов заявила сестре, что та должна раз и навсегда перестать видеться с Джейми. Но ты, возможно, не знаешь, что столь же бурная сцена произошла между Бетси и Джейми перед ее отъездом в Филадельфию. Джейми был ловким мальчиком и по достоинству оценил Бетси. И он понял, что это сильная женщина. Он великолепно понимал, что пока Бетси будет против него, у него не будет ни малейшего шанса повести Дафну к алтарю. Уладить дело с Бетси - вот что было для него самой важной проблемой. И благодаря счастливому стечению обстоятельств, когда он увидел Си Джей, выходившего из нашей квартиры, а также благодаря моей слабой на голову Сандре он нашел идеальный выход. Все должно было быть о'кей. Либо Бетси даст свое благословение на этот брак, либо он раструбит во всех газетах, что ее чудесный, божественный, спасительный для всего мира "Фонд борьбы с лейкемией имени Бетси Коллингхем" - это всего лишь ширма, за которой скрываются финансовые надувательства.

Сердце в моей груди стучало, как молот. Я смотрел на Пола и сжимал в руке пустой стакан.

- Таков был его план. Удар был направлен в самое чувствительное место. Он метил в ее извращенную гордыню. Открыть всем, что она позволила, чтобы под ее чутким носом годами происходили растраты и злоупотребление доверием. А что должен был делать я? Он заявил, что если правда откроется, то для меня это будет много хуже, чем для нее. Если у меня есть хоть немного ума в голове, сказал он, я присоединяюсь к его плану, и тогда мы вдвоем реализуем его, а Бетси будет вынуждена уступить. А так как я никогда не был прекраснодушным мечтателем, я стал его сообщником и из бездонной бочки моего житейского опыта предложил ему несколько практических советов. Я сказал: придумано неплохо, но все это можно сделать лучше. Скажи ей, что обвинишь ее в газетах не только в том, что она сознательно допускала злоупотребления, но и была соучастницей. Скажи, что в газетах будет напечатано, что она знала о разворовывании средств Фонда с самого начала, но терпела подобное положение дел, поскольку сходила с ума по мне, так как я много лет был ее любовником. Я знал, чем будет такое обвинение для нее, этой Идеальной Жены и Матери. Ее роскошное белье будут стирать публично. Ее любимый партнер в Идеальном Супружестве вне всякого сомнения бросит ее…

- Ты что, спятил? - прервал я его. - Ты думаешь, что она хотя бы на секунду подумала, что в этот вздор поверят?

- Разумеется, да. Ведь она поверила бы, если бы все было наоборот и речь шла о твоей измене. Потому что для Коллингхемов каждый виновен, пока не докажет свою невиновность. Таков уж их фамильный девиз. Это не люди, хотя считают себя людьми. Они имеют столько же воображения, сколько и сострадания к людям. Конечно же, Бетси думала, что ты в это поверишь. И что бросишь ее. Она боялась увидеть, как ее муж уходит от нее, как она навсегда теряет репутацию и доброе имя. Все это вместе довело бы ее до сумасшествия.

Слушая все это, я не мог не видеть, что отдельные части мозаики подходят одна к другой, и меня начала охватывать паника, но ее тут же вытеснила ярость. И это был мой друг, Пол Фаулер! В паническом страхе за собственную шкуру он использовал самое гнусное оружие, чтобы спасти себя. Я был так потрясен, что ощутил неудержимое желание броситься на него и размозжить ему голову. К счастью, в последнее мгновение я подумал об адвокате и его магнитофоне. Я должен был продолжать слушать его. Потому что в этом был наш последний шанс. Я должен был демонстрировать спокойствие, должен был позволить ему лить помои до тех пор, пока он не будет в моих руках. Голубые глаза, всматривающиеся в мое лицо, были чертовски сердечны… я бы даже сказал, сочувственны.

- Боже мой, Билл, мне никогда бы не пришло в голову, что я когда-нибудь буду так с тобой разговаривать. Однако полагаю, что и ты никогда не думал, что когда-нибудь заподозришь меня в убийстве. Похоже, что правда окажется для тебя удивительней любой фантастической повести. Если это так, то ты вообще не знаешь Бетси. Я никогда не мог понять почему. Должен же ты хотя бы иногда отдавать себе отчет в том, что это за фрукт! Но тебе такое вообще не приходило в голову! Конечно, я согласен, что в определенной мере Бетси необычна до феноменальности. Один раз ухватившись за мысль стать совершенством во всех отношениях, она научилась играть эту роль безошибочно. Для тебя это Идеальная Жена и Идеальная Мать точно так же, как в глазах общественности это Ангел Милосердия. Альтруистка, которая никогда не думает о себе. Та, которая всегда права, та, рядом с которой все чувствуют себя эгоистами, не представляющими никакой ценности. Бог знает, какая масса комплиментов таится под всем этим. А на самом дне, как я подозреваю, можно обнаружить Си Джей. Так как все, что смердит в нашем окружении, можно свести к Си Джей. Но вернемся к Бетси! Если бы ты только попробовал поработать на нее! Если бы присмотрелся к Ангелу Милосердия, когда им никто не восхищается, а вокруг только наемные работники. Плантаторша и рабы - вот что это такое. Мой Бог… если бы ей было поручено строительство пирамиды, то она приказала бы ее построить в двадцать четыре часа, и пусть бы вся пустыня была усеяна трупами рабов. И в придачу она назвала бы ее своим именем - "Мемориальная Пирамида Бетси Коллингхем". Потому что она…

- Молчи! - крикнул я. Эта чудовищная карикатура на мою жену заставила меня утратить самообладание. Ярость застлала мне глаза красной завесой. Я сорвался с места, перевернув кофейный столик. Мои руки уже тянулись к его горлу, но Пол тоже вскочил и отпрянул назад.

- Но, Билл… бедняга!…

Я прыгнул на него, но он перехватил меня и, погасив инерцию моего тела, удержал на расстоянии вытянутой руки.

- Билл… мой дорогой! Ты должен согласиться с этим. Потому что все было именно так. Джейми дал ей трехдневный срок на размышления. И третьим днем был день, когда произошло убийство. Она приехала сюда из Филадельфии…

А потом все смешалось. Я вырвался из его рук и нанес ему удар в челюсть. Он пошатнулся и опрокинулся на спину на диван. Из столовой выбежал Макджайр, и одновременно зазвонил звонок входной двери.

"Бетси", - подумал я. Никто другой не пришел мне в голову. Все остальное не имело значения. Но в комнату вошел лейтенант Трэнт.

- Мистер Хардинг!

Я был взбешен до последних границ, но его вид в какой-то мере привел меня в себя. Его неподвижное лицо было хмурым и очень серьезным, как если бы это был не он, а его скульптура, изваянная из камня.

- Макджайр здесь, не так ли?

Не ожидая ответа, он миновал меня и прошел в гостиную. Я последовал туда за ним. Пол и Макджайр стояли, глядя на нас и не обращая ни малейшего внимания друг на друга.

- Трэнт! - У меня есть для вас все необходимое! На пленке. Признание в растрате и объяснение преступления! - воскликнул адвокат.

- Бога ради! - крикнул я, поворачиваясь в его сторону. - Неужели вы верите в весь этот вздор?…

- Я очень сожалею, мистер Хардинг, - сказал Трэнт, положив руку мне на плечо. И его голос, и прикосновение были очень мягкими, но мне показалось, что за этим кроется громкий крик, который должен служить мне предостережением. - О каком вздоре идет речь?

- Ах, нет… Просто какие-то…

- Это миссис Хардинг! - прервал меня Макджайр. - Мистер Фаулер сказал, что этот Ламб хотел принудить ее дать согласие на брак с ее сестрой и что миссис Хардинг его застрелила.

Пол старательно избегал моего взгляда.

- В определенной мере в этом есть и моя вина, лейтенант, - сказал он. - Ведь я знал ее. Я должен был предвидеть, что она не снесет угроз, как не снес бы их и сам великий Коллингхем. Это второе издание Си Джей. Та же наглость, то же "божье право Коллингхемов". Я должен был предупредить Ламба, на что он нарывается. Но я этого не сделал. И это все.

На фоне охватившей меня паники во мне начала поднимать голову мерзкая змея сомнения. Рука Трэнта все еще лежала на моем плече. Теперь он смотрел на меня.

- Знаете ли вы, куда отправилась ваша жена? - спросил он.

- Конечно, знаю. Она поехала в контору Фонда за бухгалтерскими книгами.

- Вы сказали ей, что открыли растратчика и что вы вместе с Макджайром готовитесь к очной ставке с мистером Фаулером?

- Разумеется.

- Мистер Хардинг… Вы были глубоко убеждены в невиновности Анжелики Робертс; вы все время давили на меня, убеждали, чтобы я не дал обмануть себя внешнему виду событий… Я должен был сразу последовать вашему совету, а я сделал это только сегодня утром, после вашего посещения Сентрс-стрит.

Его серые глаза, обладающие почти гипнотической силой, были теперь полны сочувствия, даже жалости, как и глаза Пола.

- Именно по этой причине я обратил внимание на одно обстоятельство; полагаю, что другой, лучший детектив заинтересовался бы им раньше. Это были слова, сказанные здесь, в этой комнате, на следующий день после убийства в присутствии вас, мистер Хардинг, и меня. Елена Рид сказала: "Заставьте свою жену немного отдохнуть. Если бы вы знали, как мы вымотались! Разговоры, разговоры до самого вчерашнего вечера. В десять вечера мы совершенно выбились из сил, но дело было сделано". Итак, "вчера в десять вечера", мистер Хардинг. То есть в ночь убийства Это очень четкая улика. В десять вечера, в ночь, когда было совершено убийство, ваша жена покинула многолюдное общество, вернулась в отель и легла в постель… Сегодня утром я связался по телефону с полицией Филадельфии. Скажу честно, я считал это просто обычной формальностью. Видя, как упорно вы стараетесь спасти Анжелику Робертс, я не хотел оставить в стороне то, что хоть как-то касалось этого дела. Вечером, за пять минут до звонка Макджайра - он рассказал мне тогда о растрате - филадельфийская полиция прислала мне рапорт. До того мне не приходило в голову связать Коллингхемов с этим убийством. Влияние мистера Коллингхема было достаточно мощным. И не было повода проследить за действиями миссис Хардинг. После моего звонка было произведено расследование в отеле. Оказалось, что миссис Хардинг действительно в десять часов отправилась в свой номер и распорядилась, чтобы ее не беспокоили. Но один из работников гаража видел, как в десять тридцать в ту же самую ночь она выводила свой автомобиль. Он видел ее фотографии в газетах и поэтому сразу узнал ее. Кроме того, на каждом этаже отеля есть ночная горничная. Так вот, ночная горничная с этажа миссис Хардинг может показать под присягой, что видела вашу жену, возвращавшуюся в номер в пять пятнадцать.

Я ухватился за спинку кресла. Трэнт продолжал говорить - спокойно, объективно, сухо, как если бы читал скучный рапорт.

- Я немедленно сел в полицейский автомобиль, чтобы приехать сюда. Однако, подъезжая, я увидел миссис Хардинг, которая садилась в такси. Я велел ехать за ней. Она вошла в дом, в котором находится офис Фонда. Я предоставил ей несколько минут времени, после чего последовал за ней наверх.

Он замолчал. В глубокой тишине, воцарившейся в комнате, я ощущал только его руку, лежащую на моем плече

- Мне очень жаль, мистер Хардинг, - снова заговорил он. - Для меня нет ничего хуже вот такого окончания дела. Но может быть, при таких обстоятельствах, когда в это дело замешано столько невиновных, столько превосходных людей, которые могли бы предстать перед судом…

Он снова замолчал, оборвав фразу на середине. Эту минуту невыносимого, напряженного ожидания прервал Пол.

- Но ведь вы не хотите сказать, что она…

- Я предполагаю, что миссис Хардинг знала, что мистер Фаулер молчал только из опасений за собственную шкуру. А после того, как его вынудили бы признаться в присвоении денег Фонда, он наверняка сказал бы все. Она сознавала, что положение ее безнадежно. И она выбросилась из окна на улицу. Я очень сожалею, что должен сообщить вам об этом. Я завалил это дело…

- Ясное дело, она только так и могла поступить, - услышал я голос Пола, звучавший словно в тумане. - Теперь все будет замазано. Улажено по всем правилам, по-коллингхемовски.

Я больше не слушал их. Я стоял неподвижно, опираясь на кресло, и думал: "Никогда, никогда я не смогу повесить в подобное". Но прошло немного времени, и я почувствовал, что, несмотря на потрясение, ужас, замешательство, я, к моему великому изумлению, начинаю верить… Женщина, которая всегда была права, в присутствии которой каждый казался глупым, виновным и нестоящим… Идеальная Жена. До самого конца, до последней минуты. Ведь она еще позвонила миссис Мэллет, она помогала мне во всем, она стойко играла до конца свою роль, хотя и знала, что все это теперь всего лишь кошмарная комедия. И наконец, прежде чем уйти, произнесла собственную эпитафию: "Я всегда желала стать достойной дочерью моего великого отца"…

Я слышал, как сквозь вату, голос Трэнта, который продолжал оправдываться, неловко пряча свое волнение.

- Ясно, что у нас больше нет никаких причин задерживать Анжелику Робертс. Я позабочусь, чтобы ее немедленно освободили. Нет никаких сомнений, что она всем обязана вам. Потому что, если бы не вы…

А я в эту минуту думал о Бетси и о том, что она должна была пережить за последние дни… Обреченность… ужас… И какие нечеловеческие усилия требовались от нее, чтобы выглядеть так, как всегда. Насколько труднее было положение, в котором оказалась она, чем ситуация, в которой находился я… Но все это теперь ничего не значило. И я почти с ужасом подумал, что то, что должно было стать величайшей трагедией моей жизни, приобрело форму довольно смутного чувства жалости, как если бы я стоял над трупом кого-то, кого я почти не знал, какого-то наименее подозрительного, но наиболее коварного из всех рабов Си Джей, раба, который предпочел убить человека, нежели пойти на риск восстановить против себя общественное мнение.

И вдруг мне вспомнилась Анжелика, которая всегда пренебрегала общественным мнением; перед моими глазами возник ее образ: не расплывчатое видение из сна, но Анжелика такая, как тогда, когда она подбежала ко мне, сияя улыбкой и протягивая руки.

"…Я не была безумной, когда так любила тебя. Ты просто пошел по одному неправильному пути, а я - по другому".

"Бога ради, Анжелика! Неужели ты считаешь, что я сделал это из-за любви к тебе?!"

Так я ей тогда ответил. И так подумал… Я, муж другой женщины, убежденный, что любовь и обязанность любить - это одно и то же.

Или тогда я тоже обманывал кого-то?

ЖАК РОБЕР КТО-ТО ЗА ДВЕРЬЮ

I

"Неизвестный спустился по сходням, сделал несколько шагов по набережной и остановился. Он был в плаще, с непокрытой головой, необычайно бледен. Позади него едва заметно покачивалась темная масса теплохода. Корабли - постоянно в движении. Из-за тумана тишина в порту сделалась гнетущей и казалось, будто на землю опустилась вечная ночь".

Точка, новый абзац.

Итак, это начало моего нового романа. Шесть первых строчек первой главы. Определенная атмосфера создана, не правда ли? Бледный незнакомец, туман, опустившаяся на землю вечная ночь.

Я написал это ровно неделю назад. Быстро. В один присест. Шесть строчек. А потом отложил ручку и погрузился в размышления.

Ровно неделя, как я размышляю. Теперь уже не размышляю, а паникую. Я всегда писал с легкостью, и такое внезапное безмолвие собственного разума вызывает у меня растерянность.

Самое интересное, что я не исчерпал себя. Я прекрасно знаю, что я хочу рассказать. В сущности, этот роман - плод честолюбия, и именно честолюбие тормозит работу.

Быть может, мне не по силам сюжет? Быть может, я недостаточно умен? Ведь, по существу, дело здесь в уме. Более того - быть может, в гениальности. У меня, возможно, есть талант, но, я почти уверен, гениальности мне не хватает.

Объективно проблему разрешить нелегко. Этот тип, зимней ночью сошедший с корабля в Дьеппе - ибо дело происходит в Дьеппе, по той простой причине, что я здесь живу и мне легче поместить происходящее в город, который я знаю, а потом Дьеппу присуща своеобразная, чуть гнетущая атмосфера, какие-то особенные ночи, и все это очень подходит для моей истории, - этот тип, словом, который сходит с корабля, на самом деле прекрасно знает, куда идет, хоть я и изображаю его нерешительным.

В старой части города есть маленький отель, который мне хорошо известен. Я давно собирался описать его в какой-нибудь из своих книжонок. От этого отеля пахнет адюльтером. Адюльтером и еще всякими происшествиями, дающими пищу для скандальной хроники в газетах. Одно всегда соседствует с другим.

Такое красное кирпичное здание с дурацкими занавесками на окнах. И можно легко вообразить, как за этими занавесками происходят самые разные вещи. Вот вполне обычная женщина не без труда заглатывает двадцать таблеток гарденала. Какой-то испанец спокойно, не торопясь, душит маленькую стриптизетку. Заезжий священник, умирая от отравления, призывает другого священника. Можно вообразить себе все, что угодно. Этот отель специально для такого рода штучек. Он называется "Тупик", потому что расположен на небольшой улочке, заканчивающейся тупиком.

У входа целыми днями восседает косоглазая белобрысая толстуха. Она сидит за стойкой портье, высокой как церковная кафедра, и каждый, кто желает получить комнату, вынужден приподниматься на цыпочках. Не потому ли всегда чувствуешь себя слегка виноватым под голубым выцветшим взглядом белобрысой толстухи, которая, кажется, вот-вот придавит тебя всей тяжестью своей суровости и своих огромных грудей.

- Вам ненадолго? - каждый раз с неизменной деликатностью осведомляется она.

Это очень тихий, очень чистый и очень печальный отель. К номерам ведет покрытая красным ковром лестница. Идущая впереди вас маленькая горничная напоминает надзирательницу женской тюрьмы, сопровождающую вас в камеру.

Разумеется, это специальный отель, и мне он известен только потому, что прежде, чем жениться на Пюс [Блоха (фр). Здесь и далее прим переводчика.], я неоднократно водил сюда девиц. Мне следовало бы сказать: женщин. Поскольку вкусы у меня были весьма эклектические. Не надо понимать буквально. Я хочу сказать, что тащил в постель каждую, попадавшуюся под руку. Начиная с молоденькой работницы и кончая секретаршей управляющего, не минуя тип "мадам Бовари". До того самого дня, когда я, повстречав Пюс, не пожелал больше растрачивать себя на пустяки.

Как раз в "Тупик" и направится мой герой. Почему? Да потому, что в одной из комнат этого противного отеля лежит в постели его жена со своим любовником. Вот такие, грубо говоря, данные.

Но если уж мне известно, куда идет этот малый, отчего я застрял на шестой строчке первой главы? Отчего не описываю, как он торопливо шагает к отелю "Тупик"?

То, что мешает мне продолжить работу, можно выразить в нескольких словах… Но я вынужден прервать это исследование, потому что слышу, как по лестнице спускается Пюс.

Такова ее власть надо мной: одного ее присутствия достаточно, чтобы оторвать меня от самых всепоглощающих умопостроений. Ей не нужно произносить ни слова, довольно просто появиться - я вижу ее, и у меня в голове не остается ни одной мысли.

Однако смешно и вместе с тем печально, что Пюс убеждена, будто играет в моем существовании второстепенную роль и в этом уподобляется множеству замужних женщин с их вечными жалобами на свое подчиненное положение.

На днях она мне так и заявила:

- Я всего лишь часть твоей меблировки.

Действительно, она, на мой взгляд, стала неотъемлемой частью окружающего нас интерьера. Исчезни Пюс, и дом годится только на продажу.

Каков, в сущности, этот интерьер, который я, романист, не брезгующий ни одним сюжетом, когда-нибудь использую в одной из своих книг? Как опишу это жилище, настолько привычное, что я вообще перестал его замечать? Обыкновенная вилла, в каких живут буржуа. Из строительного камня, в два этажа.

На втором этаже расположены наши спальни. Первый этаж занимает большая гостиная, где стоит мой письменный стол и книжные шкафы. Одна дверь ведет отсюда в кухню, вторая - в комнату для гостей, всегда пустующую, поскольку друзей у меня не осталось.

Есть и третья дверь - входная, она из дуба и имеет довольно внушительный вид. Эта дверь выходит прямо па набережную, то есть на море, и свежесть морских просторов несколько раз на день проникает в наши легкие.

Должен сказать, что интерьер дома куда изысканней, чем можно было бы предположить по скромному фасаду. Не хвастаясь, осмелюсь утверждать, что наверняка немногие знатные граждане Дьеппа живут в таком изящном декоре.

Заслуга в этом принадлежит целиком Пюс. У нее есть вкус, а я даю ей денег столько, сколько она пожелает. Пожалуй, я упрекнул бы ее в некотором снобизме. Она читает все издания типа "Плезир де Франс" и регулярно посещает чудаковатых парижских антикваров. Так что меня окружают довольно странные предметы, значение которых я еще не совсем уяснил. По правде говоря, Пюс так потрудилась, потому что ненавидит Дьепп, и старалась создать иллюзию, будто живет в парижской квартире.

В какой-нибудь книге при случае я обязательно обыграю нашу внутреннюю лестницу. Она ведет в спальни прямо из гостиной и выглядит точно так же, как лестницы, которые мастерят в театре для декораций к бульварным пьескам. В этих пьесах обязательно есть момент, когда героиня, совершив очередную глупость, спускается по лестнице, потряхивая светлой головкой. Совсем как это делает сейчас Пюс; я вижу меж столбиками перил подол ее пеньюара.

И не глядя на Пюс, я знаю, что она встряхивает волосами. Она не пропускает ни одного спектакля в Париже, где есть такая внутренняя лестница, и умеет прелестно копировать все движения этих самых героинь, которые совершают глупости, будучи всегда для нее образцом.

Мне вдруг делается не по себе - я пытаюсь вспомнить, закрыл ли сумочку Пюс после того, как только что рылся в ней. Склоняясь над рукописью, то есть над моими шестью строчками, бросаю взгляд на диван. Вижу сумочку. Она закрыта. В любом случае, глупо с моей стороны волноваться. Во-первых, муж, который роется в сумочке жены, непременно позаботится о том, чтобы по окончании операции эту сумку закрыть. И потом Пюс попросту решила бы, что сама забыла это сделать. Но на воре шапка горит.

Неожиданно отмечаю для себя, что время позднее: чуть больше половины двенадцатого. Когда-то в этот час моя жизнь только начиналась. Но с тех пор, как мы поселились в Дьеппе, в этом доме, который я получил в наследство от родителей, мы постепенно привыкли рано ложиться спать.

И давно стало привычным, что Пюс в этот час уже спит. Завтра утром она едет в Париж, а уж когда Пюс едет в Париж, она, намазав шею кремом, ложится в постель в пять часов вечера, чтобы как следует приготовиться к этому событию.

Спустившись с лестницы и не глядя в мою сторону, будто меня попросту нет, она идет прямо к дивану. Хватает сумочку, открывает, и мне кажется, что сумка сейчас взорвется у нее в руках, словно, сделав свое грязное дело, я начинил ее динамитом.

Но Пюс всего лишь достает пачку "Честерфилда" и зажигалку. Она закуривает, садится на диван, глубоко затягивается, долго выпускает дым и, наконец, устремляет взор на меня.

- Продвинулся немножко? - спрашивает Пюс.

Я всегда рассказывал ей о своей работе. Один из моментов, сблизивший нас в начале нашего знакомства, - моя жизнь писателя. Честно говоря, мне думается, что Пюс всегда меньше восторгалась моими книгами, чем состоянием моего духа, в котором я творил, отдавая должное подспудной и терпеливой работе моего не знающего покоя воображения.

Итак, ей прекрасно известно, что уже в течение недели моя работа над новым романом не двигается. Я не отвечаю на ее вопрос. И спрашиваю в свою очередь:

- Что случилось? Не спится?

- Как всегда, немножко волнуюсь перед отъездом, единственное, пожалуй, в чем я так и осталась ребенком.

Смотрю на нее. Думаю, что никогда еще она не казалась мне такой красивой, несмотря на лоснящиеся от крема лоб и щеки. Напрасно она ругает Дьепп - морской воздух подарил ей вторую юность, в тридцать один год ей не дашь больше двадцати.

Я женился на ней потому, что она была похожа на одну из героинь Жироду. Невысокого роста, при теперешней моде на короткие юбки, Пюс иногда и впрямь кажется маленькой девочкой. На ее лице блуждает постоянная улыбка, улыбка глаз, какая-то внутренняя улыбка, словно она улыбается чему-то, известному ей одной, и это делает ее как-то по-особому загадочной.

У нее примитивно белокурые волосы, примитивно голубые глаза. Она идет по жизни, сохраняя на лице выражение совершенной невинности, перед которым я останусь безоружным до последнего вздоха. Ибо в то же самое время прекрасно представляю, как она спокойно подсыпает мышьяк в мой кофе с молоком, следуя побуждениям типично женским, безотчетным и непреодолимым, которые мне не дано узнать, и сохраняя при этом свою неподражаемую улыбку.

- У тебя недовольный вид. Что, дело так и не движется? - возвращается Пюс к своему вопросу.

По правде говоря, она толком не знает, о чем я собрался писать. Я просто сказал ей на днях, что это будет история обманутого мужа, который однажды туманной ночью прибывает в Дьепп, чтобы застать врасплох любовников в отеле "Тупик".

- Я все думаю, не напрасно ли ты взялся за этот сюжет, - говорит она. - В сущности, эта история обманутого мужа - роман о ревности. Мужской ревности. Не так ли?

- Именно.

- Ну вот! Возможно, тебе нечего сказать о ревности.

- Ты ошибаешься, - говорю я, рисуя иероглифы на лежащем передо мной чистом листе бумаги, избегая смотреть на нее в упор. - Ревность - великая сила, внушенная страстью. Она является частью того, что можно было бы назвать арсеналом романиста. Ревность - важнейшая тема наряду с честолюбием, любовью, смертью.

- По существу, ревность для тебя - это как бы профессиональная обязанность.

- Скажем, упражнение стиля.

Она на мгновение задумывается, затем озабоченно произносит:

- Но как же быть с твоим упражнением, если я никогда не видела, чтобы ты ревновал.

Смеясь, встаю из-за стола. Это очень важно - смеяться, когда хочешь скрыть свои чувства. Смех - замечательная маска.

- Возможно, ты никогда и не видела, - говорю я небрежно, - но это совершенно не значит, что в душе я не умирал от ревности.

- Я в этом не убеждена, - говорит она со всей серьезностью. - Ревность всегда как-то проявляется. Злится, испускает вопли!… В этом ее слабость: она не в состоянии таиться.

- Есть ревнивцы, умеющие владеть собой, дорогая. Лучшие из них - самые опасные.

По- моему, мы вскользь коснулись личной темы, и я возвращаюсь к моему роману. Объясняю ей, что меня задерживает вовсе не описание ревности. Допуская, что сам я никогда не испытывал мук этой неблагодарной страсти, я видел достаточно ревнивцев вокруг. Романист владеет особым даром описывать со всеми нюансами и те чувства, которых никогда не испытал. Его воображение восполняет недостаток опыта, а умение наблюдать чужие страдания довершает дело

Наконец, я подхожу к тому, на чем споткнулся. Мой ревнивец, который несет в себе свое несчастье, словно совершая жертвоприношение, прибывает в Дьепп с вполне определенным намерением - отомстить. И отомстить как можно более жестоко.

Вдруг вижу, как сверкает взгляд небесно-голубых глаз Пюс.

- А что, ревнивый человек непременно испытывает желание отомстить? - склонив голову набок, спрашивает она, словно берет интервью.

- Думаю, что непременно, - говорю я. - Месть - дочь ревности.

Неплохо сказано, я быстро записываю последнюю фразу на странице.

- Во всяком случае, не понимаю, почему ты застрял именно на мести, - говорит Пюс. - Нет ничего проще. Этот твой тип идет прямо в отель, где прячется его жена со своим любовником, отыскивает их комнату, вынимает револьвер и убивает обоих.

Столь оперативное разрешение проблемы совсем не в духе Пюс. В свое время она училась на медицинском факультете, любит помудрить. Уверен, что она придумала это кровопролитие только для того, чтобы увидеть мою реакцию.

Отвечаю ей со всей откровенностью:

- Это не может произойти таким образом, дорогая. Во всяком случае, не в моей книге. Прежде всего потому, что было бы лишено малейшего интереса. О подобном сведении счетов читатель узнает каждое утро из газет. Но у меня есть куда более важное замечание. Мой персонаж совсем нетот человек, который станет палить из револьвера. Для этого он слишком умен. Он цивилизованный человек и умеет контролировать свои инстинкты.

- Если он ревнует и собирается мстить, значит, не такой уж он цивилизованный, - возражает Пюс с напускной печалью.

- Наоборот! И в этом проблема моей книги. Разум против инстинкта. Ревность со всем, что в ней есть дикарского, - у существа высшего порядка, которому уровень его культуры не позволяет палить из револьвера.

- По сути дела, это человек вроде тебя, - говорит она, вдруг взглянув на меня в упор.

Она начинает действовать мне на психику. Мы непременно должны оставаться в рамках моего романа. Л впрочем, я доволен, что могу вслух обсуждать проблему, в которой увяз много дней назад. Я больше не смотрю на Пюс. Сажусь в кресло, обхватив голову руками.

- Этот человек не может отказаться от мести, - глухо произношу я. - Это противоречит его сути.

- Да иначе и книги не будет, - говорит Пюс, неестественно хихикнув.

Я не слышу ее шутки. Я вновь ищу то, что ускользает от меня на протяжении многих дней и ночей.

- К тому моменту, когда он сходит с корабля, он, мой умник, уже все придумал. Он уже знает, каким образом накажет тех двоих, что разрушили его мир и покой. Однако никакого оружия у него с собой нет. О, господи! Но что же такое он мог придумать?

- Может, ты составишь перечень способов мести, на какую способен человек, - предлагает Пюс. - Это бы тебе помогло.

Чувствую, как весь внутренне напрягаюсь и почти кричу:

- Какой перечень? Есть лишь одна месть! Лишь один способ наказать измену. Рецепт древний и примитивный, тот, что сохранили правоверные. И единственный, надо сказать, который дает полное удовлетворение.

- Какой же? - спрашивает Пюс с деланным безразличием.

- Смерть, - почти шепотом отвечаю я.

Мы умолкаем. Я внимательно посмотрел на Пюс, произнеся последнее слово: ее лицо сохраняло невозмутимость. И все же я уверен, что уже в течение нескольких минут наш разговор ее страшно занимает. Я хорошо знаю эту маленькую венку, которая пульсирует сейчас на ее шее, выдавая волнение. И еще угадываю под шелком пеньюара эти медленные и глубокие вздохи, от которых чрезмерно вздымается ее пышная грудь.

Пюс встает, подходит к столику на колесах. Знаю, что сейчас ей хочется выпить. В последние несколько недель она удвоила, даже утроила свою обычную дозу алкоголя.

- Хочешь виски? - спрашивает она, открывая одну из бутылок.

- Нет, - говорю я. - И тебе надо бы воздержаться, если ты действительно собираешься спать.

- Напротив. В последнее время виски меня усыпляет.

Она наливает себе полный стакан. Такая доза может убить ребенка. А она ну совсем же еще ребенок! Последнее время Пюс пьет виски, не добавляя ни воды, ни льда. "Как англичане", - говорит она со свойственным ей снобизмом. Но пьет больше, чем надо.

- Ты говорил о смерти? - Пюс внезапно поворачивается ко мне.

Она делает большой глоток и продолжает:

- Ты в самом деле полагаешь, что правы эти несчастные психи, о которых пишут в скандальной хронике?

- Я не знаю, правы ли они. Знаю только, что у них достаточно храбрости, чтобы следовать своим внутренним побуждениям.

- Ты считаешь это храбростью?

- Во всяком, случае, приходит избавление. Самые несчастные - это рогоносцы-интеллигенты. Ибо они страдают так же, как другие, и так же, как другим, им хочется убить, но собственная воспитанность их останавливает. Так они и остаются со своим страданием, которое парализует их и душит.

Она искоса глядит на меня и погружается в задумчивость. И снова молчание. Я спрашиваю себя, куда нас заведет этот разговор. Мне он кажется опасным.

- Скажи, - неожиданно вновь заговаривает Пюс, - если ты не хочешь воспользоваться револьвером, потому что это примитивно…

- И еще, - говорю, - потому, что литературные критики терпеть не могут выстрелов. Как будто литература была когда-нибудь чем-то иным, нежели кровавой баней!

- Полагаю, - продолжает Пюс, - что ты тем более не собираешься ни душить эту неверную жену, ни травить, ни топить в ванне?

- Нет, это все едино, - говорю я, восхищаясь, с какой непринужденностью она рассуждает о расправе над коварной супругой.

- Но если, - торжествующе восклицает она, - если ты хочешь лишить жизни, не убивая, тебе никогда это не удастся!

- Вот я и размышляю, не существует ли все-таки какой-нибудь способ. Способ возвышенный, рожденный разумом существа чересчур утонченного, чтобы решиться на простое убийство. Способ, который обеспечит, к тому же, безнаказанность.

- Безупречно совершенное преступление, - говорит Пюс с ноткой презрения в голосе, подобно тем литераторам, которые притворяются, будто никогда даже не раскрывали ни одного детективного романа.

- Безупречно или нет, но я верю, что решение мне подскажет сам персонаж. Как только я дам ему жизнь, он найдет тот единственный способ, который я безуспешно ищу. Он отомстит, и месть его будет гениальной. В этом одно из чудес литературного творения. Наши герои ускользают от нас и сами совершают поступки, которые мы не в состоянии предвидеть.

Пюс хочет знать, чем занимается мой персонаж. Рассказываю ей, что он преподает в лицее латинский и греческий, и ему, как это часто бывает с людьми этой профессии, свойственны некая мягкость и боязливость.

А она, его жена? Почему она ему изменила? Почему завела любовника? Пюс считает, что очень важно это знать. Вижу, как она оживляется. Щеки горят, она ходит по комнате и время от времени прикладывается к стакану.

По- моему, просто отлично, что она проявляет интерес именно к этому моменту, обсуждая измену супруги. Пожалуй, надо дать ей полную свободу, она наверняка мне поможет. Я считаю себя человеком, не лишенным тонкости, однако мне всегда трудно разобраться, что, может женщинами в том или ином случае.

И вот Пюс уже продвигается в своем расследовании дальше:

- А та женщина любила этого твоего учителя, когда выхолила за него замуж?

- Да, несомненно, - говорю я. - За учителя не выходят замуж по расчету.

- Ей нравилось его мягкость, боязливость?

- И еще его ум.

- Так что же произошло?

- Попробуй, встань на ее место, - предлагаю я, поглядывая на нее, как кот на мышь.

- Он человек мягкий, ты сам сказал. Значит, он ее не бил?

- Разумеется, нет.

Мы словно играем в "портреты" [Игра, когда один из участников должен угадать, о ком (или о чем) идет речь, задавая вопросы, на которые отвечают только "да" или "нет".].

- Никаких скандалов, ссор?

- Никаких. Это хорошо воспитанные, миролюбивые люди, они терпеть не могут беспорядок, шум, любое насилие. По правде говоря, они мне видятся похожими на нас.

- В духе старых традиций.

- Именно это и интересно: показать, как потихоньку, незаметно рушится счастье вроде бы дружной, мирной супружеской пары. Никаких ссор, размолвок. И потом вдруг жена отдаляется от мужа. Но почему, черт побери?! Почему?

Когда-нибудь я непременно приведу этот диалог в качестве типичного примера того, каков может быть обмен репликами между писателем и его подругой в момент мучительного вынашивания замысла нового романа.

- Возможно, в этом заключается вред хорошего воспитания, - говорит Пюс. - Есть пары, которые погибают от чрезмерной благовоспитанности.

- Объясни! Раскрой свою мысль! - требую я, и у меня такое ощущение, будто я треплю ее рукой по шее, как породистую лошадку.

- Они приучают друг друга обо всем молчать, все скрывать. Особенно чувства. Это так вульгарно в наше время - чувства! О сердце - ни слова!

- Только в случае инфаркта! - хохотнув, вставляю я.

Но Пюс серьезно продолжает:

- Тогда жена твоего учителя, - а у нее, несмотря ни на что, сердце все-таки есть, - возможно, вообразила, что ее муж стал бесчувственным сухарем. И вот однажды, устав от всего этого холода, она отправляется на поиски тепла.

Тут я, не выдержав, вскакиваю с места.

- Ну нет, вот уж это невозможно, извини!

- Что именно невозможно?

- Твоя версия. Может, я и деградирую, но пока все же пишу не в журнал для домохозяек! Только еще иллюстраций не хватает: муж - с булыжником вместо сердца и она - уносящая свое сердце с собой!

Я вдруг начинаю злиться. И вполне искренне. Никто не знает, на какие вспышки гнева способен автор романов в узком кругу, когда его заподозрят в сочинительстве для газетной рубрики "любовная переписка".

Пюс не нравится моя реплика. Ее лицо заливается краской, а это означает, что сейчас она обрушит на меня весь свой сарказм.

- И впрямь я рехнулась! - восклицает она. - Совершенно отстала от жизни! Просто устарела! Ты прав, надо пощекотать публике нервы! В наше время только это себя и оправдывает! Хочешь, я тебе скажу: у твоего учителя есть порок. Тайный порок, который она открыла, и все это ей настолько омерзительно, что она становится наркоманкой. Неплохо, а?

Я пожимаю плечами.

- Давай искать порок, дорогой! - весело продолжает Пюс. - Может, он пьет, твой учитель? Виски. Уж виски-то не вышло из моды? А я, я вышла из моды?

Она быстро подходит к столику, чтобы снова наполнить стакан.

- Хватит, Пюс! - кричу я. - Ты и так много выпила!

Она не слушает и продолжает:

- Он пьет виски в перерыве между занятиями, он прячется, чтобы выпить в уборной, пока его не застает врасплох один из учеников, чей отец психиатр. А это разве не здорово?

- Нет, очень плохо!

Еще одна деталь: я терпеть не могу, когда иронизируют над моими персонажами, высмеивают их. Для меня это равносильно тому, как если бы врач-акушер ради забавы завязывал узлом ножки новорожденного, которого он сам только что извлек из чрева мадам Дюпон [Французская фамилия, употребляется в том же обобщающем значении, как, скажем, Иванов.].

Но Пюс на это в высшей степени наплевать. От виски ее рассудок пылает как омлет "сюрприз".

- Опять не то. Тогда вот, я знаю, кто он, твой агреже [Лицо, прошедшее конкурс на замещение должности преподавателя лицея или высшего учебного заведения]! Он - педераст!

Я начинаю кружиться на месте, подобно дервишу, меня охватывает чувство сильнейшего раздражения.

- Нет, нет и нет! Он нормальный, абсолютно нормальный! Средний француз, не блещущий оригинальностью, однако с небольшим своим культурным багажом в голове, со своей совестливостью интеллектуала, которая всю жизнь призывала его к осуждению насилия.

- Ага, ясно, он антифашист!

- Антифашист и, тем не менее, рогоносец! - ору я. Ее смех резко обрывается.

- Есть еще фактор времени, - произносит она так, будто сделала великое открытие. - Сколько лет они женаты?

- Как мы. Семь, восемь.

- Переломный седьмой год?

- Да, об этом пресловутом кризисе всегда говорят, но никогда не объясняют, как он наступает. Усталость, привычка, утрата таинственности… Все это по-прежнему неясно. Возвращаемся к исходному положению. Отчего вдруг любящая жена разлюбила мужа?

Я неожиданно подхожу к Пюс, беру ее за плечи и заглядываю в глаза.

- Пюс, а ты веришь в этого Другого?

- В Любовника с большой буквы? В опьянение, помрачение и прочую чепуху? В любовника, который, в итоге, превратится в такого же мужа, как другие. Серьезно, ты в это веришь?

В ее больших голубых глазах, храбро выдержавших мой взгляд, появляется беспощадное выражение.

- Я просто обязана верить, - произносит Пюс глухо, - ведь она уходит, бросает своего учителя.

- Однако он не изменился, это тот самый человек, которого она полюбила, за которого вышла замуж семь лет назад. Характер не меняется.

- А вот и меняется! - с жаром возражает Пюс. - Так же, как худой человек может превратиться в толстого. Я, лично, вижу, как твой учитель изо дня в день делается все больше учителем. Изо дня в день он все больше погружается в свои книги, в свою Древнюю Грецию. И если бы он был механиком, все было бы точно так же - он все больше погружался бы в свои моторы. Сам знаешь - зайдешь в гараж и видишь одни только задницы.

- Не будем на них останавливаться.

- И так до того самого дня, когда твоя счастливая жена обнаруживает, что она одинока. Одинокая - это значит свободная! Свободная - это значит она может собой распоряжаться. Тут-то и появляется этот другой - любовник. Иначе и быть не может!

- И тот дурак ничего не замечает? Я имею в виду мужа…

- Нет. Он весь в своих книгах.

- Я не согласен! - взвиваюсь я вдруг. - Все-таки он иногда закрывает свои книги. А когда книги закрыты…

- …он продолжает ничего не видеть. Из лени. Кажется, она меня раздражает!

- Из лени! Он, такой трудолюбивый! Влюбленный в Грецию эрудит!

- В Грецию, но не в жену. В любви он ленив, Любовь требует много сил. Она мучительна, невыносима. Тому есть доказательство - некоторые умирают от любви.

- Ты не в своем уме! Ведь если она вышла за него замуж, значит он все-таки сумел ее покорить.

- Да, конечно, вначале он вел себя как надо. А потом, когда дело было сделано, он уже не церемонился!

- Довольно мелкая причина.

- Возможно, это мелкий человек. Бывают и такие мужья.

Я решительно не согласен. Пусть он грешен, мой герой, но тогда из гордости. Он ни минуты не мог предположить, что жена способна его обмануть, его, агреже, его, сверхчеловека.

Пюс не возражает. Она идет еще дальше:

- Он даже изобрел систему, чтобы оградить себя от неприятных сюрпризов. Я прямо слышу его слова: "Если жена изменит мне, такому человеку, выдающемуся знатоку Акрополя, - или там двигателей внутреннего сгорания, - мне останется только ее презирать".

Признаться, я потрясен. Вспоминаю вдруг, что почти то же самое, исключая Акрополь и двигатели внутреннего сгорания, сказал и я однажды Пюс.

Возвращаюсь к письменному столу, хватаю ручку и склоняюсь над моим листком. Пишу: "Он думал, что испытает лишь презрение к жене, если она ему изменит. Однако, когда это случилось, с изумлением обнаружил, что терпит адские муки".

Меня вдруг словно жаром обдало. Я хорошо знаю это ощущение - будто пьешь медленными глотками крепчайшее вино. При этом у меня делается какой-то странный взгляд. Пюс отлично известно, что это означает. Лед тронулся. Мое перо, как породистый скакун, только и ждет, чтоб галопировать по бумаге. Я еще не нашел решения, не придумал гениальную месть, но я почувствовал, как забилось сердце моего персонажа. Он ожил. Он не стоит более, застыв на набережной в тумане, словно ему нездоровится. Он продолжает путь, он идет прямо туда, куда должен идти.

- Я оставлю тебя одного, - говорит Пюс. - Мне кажется, дело пошло на лад. И потом виски подействовало - глаза просто слипаются.

Она подходит к окну, раздвигает шторы.

- Здесь можно задохнуться, - говорит она, приоткрывая окно.

Пюс взяла привычку поступать, не спрашивая моего мнения. И это неплохо, потому что сам я никогда не знаю, холодно мне или, наоборот, жарко.

Вдалеке слышится сирена входящего в порт судна. Будто жалобный зов моего детства. До последнего своего вздоха не перестану любить эти сирены. Пронзая насквозь, они поднимают меня ввысь и на крыльях неизвестности уносят далеко от себя самого.

- Совсем как в твоем романе, - замечает Пюс, слегка наклонившись через окно - Ужасный туман. Даже набережную не видно. Не забудь прикрыть окно, когда пойдешь спать.

Она уже знает, что сегодня я буду работать допоздна. Проходя мимо стола, она останавливается и смотрит на меня так долго и пристально, что глаза ее начинают чуть косить.

- Знаешь, - говорит она наконец, - я совершенно уверена, что ты найдешь эту свою месть. У тебя есть одно большое достоинство - ты упорен. Уж если ты за что-нибудь берешься, то доводишь дело до конца.

Затем она идет к лестнице. Слежу за ней взглядом, охваченный внезапной растерянностью, готовый сказать что угодно, лишь бы задержать ее еще хоть ненадолго.

- Когда у тебя поезд?

Уже ступив на первую ступеньку, она останавливается и смотрит на меня с каким-то странным волнением.

- В восемь утра.

И добавляет с натянутой усмешкой:

- Хоть раз в жизни поднимусь, как все порядочные женщины.

Не очень в это веря, предлагаю проводить ее на вокзал.

- Когда ты встаешь в такую рань, ты потом весь день чувствуешь себя разбитым, - справедливо замечает Пюс. - А потом, знаешь, вокзальные перроны мне противопоказаны - плакать от них хочется. То есть, если меня провожают с платочком…

Она опять смеется деланным смехом, который причиняет мне почти физическую боль. Все это виски, поглощаемое ею, отнюдь не укрепляет нервы.

- Ты ничего не хочешь передать моему брату? - неожиданно спрашивает Пюс.

А вот этого не надо было говорить. Я ненавижу Андре, я всегда его ненавидел и никогда не мог понять, почему. Не потому ли, что Пюс каждый раз, когда едет в Париж, останавливается у него. Я чувствую, что их связывает некое сообщничество, которое было между ними всегда. И мне кажется, будто он ее у меня похищает.

К тому же, Андре Дюверже - полная противоположность мне: крупный предприниматель, низенький, ростом с метр шестьдесят, весом в девяносто кило мужчина. Он - владелец фармацевтической лаборатории, и все, что его интересует в жизни, - это "делать деньги". На эти деньги он покупает большие, бросающиеся в глаза вещи: американские автомобили, моторные лодки, холодильники, куда можно засунуть целого быка.

Это невозмутимое, всем довольное существо, от которого не ждешь сюрпризов, которое ни из-за чего не переживает, тогда как я переживаю из-за всего. Мне отвратительна его манера одеваться и то, как он питается. Я в ужасе от его квартиры. Андре наводит на меня скуку. Смертельную скуку.

В очередной раз я говорю об этом Пюс. Говорю со злостью, в которой прекрасно отдаю себе отчет.

- И все из-за того, что один раз в году я провожу у него две недели! - спокойно замечает Пюс, поднимаясь по лестнице.

- Два раза в год! Три раза в год! По-моему, ты вообще живешь в Париже!

Ах, злонамеренность! Я мог бы написать о ней целый роман. Сознательное, заранее обдуманное зло.

Сейчас она поднимется по лестнице и скроется наверху, и я окликаю ее сдавленным от подступившего отчаяния голосом:

- Дорогая!

Она в изумлении останавливается на последней ступеньке и наклоняется через перила:

- Да. В чем дело?

- У тебя большой багаж?

Меня вдруг страшно интересует этот вопрос.

- Большой желтый чемодан и черный баульчик.

- Как обычно.

- Да, как обычно, - повторяет Пюс.

Кто мог бы обнаружить яд в этих совсем простых словах, которые обжигают меня и должны причинять ей боль?

Теперь она исчезает. По-настоящему. Ее нет в моем мире. Словно никогда и не было. Однако она по-прежнему здесь. Присутствует, как "духи" в старых английских сказках. Как присутствуют те, что умерли совсем недавно.

Я не могу оторвать взгляд от опустевшей лестницы, где наверху еще витает, наверное, ее аромат. Как же долго не исчезает след, оставленный женщиной, которую любишь.

II

Я медленно возвращаюсь к письменному столу. Сажусь, беру ручку. То радостное вдохновение, которое посетило меня несколько минут назад, прошло. Все же я заставляю себя писать.

"Он двигался навстречу розоватому свету, сиявшему, подобно маяку в открытом море. Он представлял себе все это застывшее равнодушие вокруг него там, за занавесками. Необъятный сон. Покинутый город".

Откладываю ручку. Не идет. Меня не волнует мой герой. О себе я думаю, о своей судьбе, которая ускользает из-под моего контроля и которой я поклялся когда-то управлять.

Я встаю. Мне хочется взглянуть на собственную физиономию, и я останавливаюсь перед зеркалом в красивой, искусно сделанной раме, - восемнадцатый век, - век, - который Пюс притащила в последний раз, вернувшись после очередной эскапады.

Сомнений нет: у меня лицо человека, испытывающего чувство страха. Сначала видны только мои глаза. Они сверкают мрачным огнем, и в этом причина моего былого успеха у женщин - глаза обманывают, верится, будто огонь в них зажжен страстью, а страсть привлекает, она лестна. Но я, я-то знаю, что этот диковатый блеск придавал моим глазам всегда только страх.

Страх перед чем? Перед всем. Страх перед жизнью и ее противоположностью - смертью. Страх перед поступками и принятием решений. Страх сдвинуться с места. Страх перед Парижем. Страх перед людьми.

Особенно страх перед людьми. Чем дальше, тем больше меня пугают мои ближние. Мне действительно кажется, что они задумали меня погубить. У меня впечатление, будто наше человеческое общество ни что иное, как общество насекомых, занятых пожиранием друг друга. Почему Сотворенное может выжить, лишь питаясь себе подобным трупом? Вот в чем величайшая загадка. Собака, пожирающая кошку, которая, в свою очередь, пожирает птичку, а та - мошку. Человек, пожирающий человека.

Несомненно, решиться на эту ссылку меня заставил мой страх. Я нашел тысячу причин, чтобы схорониться в Дьеппе и заодно похоронить здесь Пюс. Пюс, которая создана для жизненной круговерти. Как только мне исполнилось тридцать восемь лет, я заявил, что лишь в уединении смогу создать свои самые значительные произведения, замыслы которых зреют во мне. Надо было удалиться от света, его пустой суеты.

А возвращение к истокам! И это тоже провозгласил я для себя! Каждый день стану бродить у моря. Лягу лицом в песок. Соленый запах водорослей. Струящийся свет солнца. Порывистый ветер. Поэма! Оратория! Родник, божественный родник! Ох, я и нагулялся! В первый же день прошел десять километров, возвратился совершенно разбитый и больше уже не ходил. Нет, если быть точным, каждое утро я иду пешком за газетой в табачную лавку, что находится в трехстах метрах от дома.

Я практически совсем не вылезаю из своей норы. Укрывшись в глубине моего душистого логова, слежу за биением собственного пульса, щупая запястье, и жду наступления ночи, жду, чтобы что-нибудь произошло.

Я могу сидеть часами, ничего не делая, скрючившись в кресле, как паук, неподвижно застывший в центре своей паутины. Я чувствую, как превращаюсь в паука и поджидаю свою муху.

Подумать только - было время, когда мне не сиделось на месте! Я был худой как палка, постоянно в движении. Мог не есть, не спать, объезжал дюжину разных мест, чтобы взглянуть, где будет происходить действие моего будущего романа, замысел которого я вынашивал.

И дойти до такого! До этого кресла, в котором я, съежившись, провожу свою жизнь. Ему только колесиков не хватает. Человек, созданный для движения и добровольно приговоривший себя к такой неподвижности, ставит над собой опыт, подвергаясь необычной пытке. И в этих муках есть какое-то наслаждение. Маркиз де Сад несомненно понял бы, что я хочу сказать. Представьте себе животное, которое приготовилось к прыжку, и вдруг просто падает, разбиваясь, в траву.

Бездействие овладело мной постепенно, исподтишка. Под тем предлогом, будто не желаю отвлекаться от работы, я стал избегать всего, что требовало определенной активности, этих необходимых каждодневных мелких дел, которые создают жизненный ритм. Я этот ритм утратил.

Понемногу я перестал отвечать на письма, еще связывавшие меня с далекими друзьями. Объявил, что новые песни, этот шум-гам для молодежи, безвкусны, и отключил радио. Уволил нашу последнюю горничную и попросил Пюс ограничиться приходящей прислугой. Прислуга, живущая в доме, - несносный свидетель вашей интимной жизни… если только не порывается без конца рассказать вам о собственных несчастьях. Потом не мешает, чтобы супруга занималась кое-какой работой по дому: это ее и развлекает, и привязывает.

Не хлопают больше и двери дома. А завтра уже не будет Пюс, и воцарится полная тишина. Лишь изредка крик пароходной сирены прорежет голубое отверстие в окружающем меня небытие, словно кусочек лазури проглянет в пасмурном небе. Тогда на несколько мгновений отправлюсь в путь и я. Унесусь за серые моря, далеко-далеко от Дьеппа.

Наконец- то я ясно представляю себе монашеское существование, о котором всегда мечтал. Целиком и полностью посвятить себя творчеству. Не видеть больше "людей", не слышать их. Сколько времени пришлось бы потратить на их жалкие истории, похожие одна на другую, вроде тех, что рассказывает прислуга.

Только не думайте, что я перестал бриться и целый день сижу в халате. Я всегда терпеть не мог неопрятность, неряшливость в одежде. Думаю, что именно это заставило меня очень быстро покинуть Сен-Жермен-де-Пре.

По правде говоря, что касается внешности, я продолжаю соблюдать приличия. Хоть я слегка и пополнел, в свои сорок два года выгляжу очень даже неплохо. Не полысел, сохранил все зубы и по-прежнему легко взбегаю по лестнице.

Разумеется, это из-за Пюс я продолжаю заботиться о своем внешнем виде и не отказался от хорошего портного. Я имел глупость думать, что, пока стараюсь выглядеть в ее глазах привлекательно, бояться нечего.

Я отхожу от зеркала, поворачиваюсь к нему спиной и лениво возвращаюсь к письменному столу. Матерь божья! Продвинется ли сегодня моя работа? Это безмолвие в безмолвии больше не может продолжаться.

Перечитываю последнюю фразу: "Он двигался навстречу розоватому свету, сиявшему подобно маяку в открытом море…"

Вдруг отрываюсь от чтения и приподнимаю голову. Мне послышался стук. Как будто постучали в дверь. Но я наверняка ошибся, это тишина, неотступно преследуя меня, играет со мной свои шутки.

Впрочем, если даже допустить, что в этот поздний час кто-то пришел в мой дом, в дверь не станут стучать, а позвонят. У входа есть звонок. Но кто может прийти? Я никого не жду. Уже несколько месяцев ко мне никто не приходил.

Только я склонился над страницей, как все повторилось. Но на этот раз я уверен, что мне не снится: несколько глухих ударов в массивные дубовые двери.

Встаю из-за стола, охваченный странным чувством. Не могу сказать, что испытываю страх. Мои страхи другого порядка. Но мне не по себе. С того момента, как раздался стук в дверь, тишина вокруг меня еще более сгустилась. Я угадываю за стеной необычайный мрак. За дверью кто-то есть, кто-то, кого безуспешно пытаюсь себе вообразить, какой-то неизвестный прохожий, по непонятной причине остановившийся у моего порога. И я чувствую, как во мне растет, возвращаясь из глубин детства, животный страх перед ночным мраком.

Бесшумно приближаюсь к двери и вдруг кричу:

- Кто там?

Никакого ответа.

Однако я уверен, что в дверь дважды стучали. Вынимаю ключ из замка и через замочную скважину стараюсь что-нибудь разглядеть, но, кроме плотного как вата тумана, не вижу ничего. Наклоняюсь снова и на этот раз прикладываю к замочной скважине ухо. Внезапно внутри у меня все сжимается: я совершенно уверен, что слышу чье-то дыхание

Закрываю глаза, выпрямляюсь Необходимо взять себя в руки. Придется назвать вещи своими именами: я испытываю страх Абсурдный, как и всякий другой страх. Я боюсь дыхания этого существа, которое угадываю за дверью, как невысказанную угрозу.

Терпеть не могу пугливых людей. Я никогда не был трусом. Итак, собираюсь с духом. Я должен знать. Смотрю на свою правую руку, которая держит ключ. Она не дрожит. Бесшумно вставляю ключ в замок и осторожно, очень осторожно открываю дверь

Я не ошибся, за дверью кто-то стоит. Какой-то странный тип, довольно высокий, чуть сгорбленный, с бледным лицом Я хорошо вижу его в свете фонаря, и он начинает внушать мне опасение, потому что, не произнося ни слова, пристально глядит на меня. У него глубоко посаженные черные глаза, лихорадочно блестящие глаза больного, с множеством маленьких, расходящихся лучиками морщинок вокруг, из-за этих морщинок его лицо выглядит помятым. Однако ему явно не больше сорока Он с непокрытой головой, длинные, темные, плохо подстриженные волосы закрывают шею.

Но вот что самое поразительное - мне кажется, будто я уже где-то видел это лицо. Вдруг замечаю его измятый плащ и мне в голову приходит безумная мысль: этот не произносящий ни слова человек и есть персонаж моей книги. Да, это мой учитель, блуждающий по ночному Дьеппу, именно такой, каким я его себе воображаю уже в течение многих дней

Видно, с ним произошел несчастный случай. Похоже, он не знает, где находится. А бледен настолько, что кажется, вот-вот упадет

Мне надоело его молчание, и я попросту спрашиваю:

- В чем дело, мосье?

Он не отрывает от меня пристального взгляда и вдруг мягким голосом невнятно произносит:

- Прошу прощения за беспокойство, но я увидел свет…

Разумеется, мне тут же приходит на память этот "розоватый свет" из последней написанной фразы моего романа. На мгновенье я поворачиваюсь к окну, которое Пюс оставила приоткрытым, откуда виднеется свет моей настольной лампы. Все совпадает. Чувствую, как колотится мое сердце, будто я только что пробежал стометровку.

- Я позволил себе… - бормочет незнакомец.

- Вы не заметили кнопку звонка?

- Ах, есть звонок?

Он не собирается проверять. Он все так же смотрит на меня и очень напоминает боксера, пропустившего сильный удар в челюсть. Тот же затуманенный, невидящий взгляд.

- Уже поздно, мосье, - говорю я суховатым тоном. - Вы хотели видеть лично меня?

- Нет, нет, - его голос звучит прерывисто. - Просто…

Он в нерешительности. В какой-то момент мне кажется, сейчас он уйдет.

- Я должен вам объяснить, - бормочет незнакомец. - Я неважно себя чувствую. Кажется, мне дурно.

Я в этом ни минуты не сомневаюсь. Но я не врач. Что и сообщаю ему без лишних церемоний. Он смотрит на меня с ошалелым видом.

- Да, - говорит он, - я думаю, мне следовало бы обратиться к доктору. Просто я нездешний, не знаю города, и в этот час… Мне б только на минутку присесть.

Я молчу. Меня смущает его настойчивость. И в то же время он внушает мне жалость. Все же я не могу захлопнуть дверь перед носом этого типа, который едва стоит на ногах.

- Прошу ваг, мосье! Я, правда, больше не в состоянии…

От этого умоляющего голоса все во мне переворачивается. И кровь в моих жилах словно делается горячей. Может быть, так физически ощущаешь собственную доброту. Я вдруг чувствую себя "добрым".

- Ну, хорошо, входите!

Итак, незнакомец входит в мой дом. В тот же момент меня молнией пронзает мысль: совершена ужасная ошибка. Словно я сам распахнул свою дверь перед опасностью… и пока я эту дверь закрываю, незнакомец проходит в глубь комнаты, то и дело оборачиваясь ко мне, и всем своим видом напоминает ослепленную светом сову.

Приглашаю его сесть. Он буквально падает в кресло, закрывает глаза и больше не двигается. Похоже, с ним случился обморок. Он бледен, а на щеках уже пробивается темная щетина. Поистине, мерзкая физиономия, и я принимаюсь вовсю ругать себя, что впустил его в дом. В то же самое время он меня чем-то притягивает. Мне кажется, эту физиономию я где-то видел.

- Хотите что-нибудь выпить?

Он открывает глаза, изумленно оглядывается вокруг, словно пробудился после долгого сна.

Я повторяю:

- Хотите выпить? У меня есть виски. Вам не повредило бы.

- Пожалуй, - тихо говорит он. - Но мне не хотелось бы вас беспокоить.

Как это ни парадоксально, и впрямь видно, что ему не хочется меня беспокоить. В нем чувствуется какая-то униженность, он стесняется самого себя. Он принадлежит к породе людей, которых жизнь сломила, уничтожила, и они будто просят прощения за то, что еще продолжают существовать.

- Я выпью с вами, - говорю ему и, наполняя стаканы, наблюдаю за незнакомцем. Он откинулся на спинку кресла и смотрит теперь в пространство. Мой взгляд останавливается на его стоптанных башмаках, на запачканных брюках, виднеющихся из-под плаща.

- Это невероятно! - вдруг произносит он задумчиво. - На набережной не было другого света. Горело только у вас. Тогда, инстинктивно… Понимаете, я начал задыхаться от этого тумана.

Нет, не понимаю. Я спрашиваю его, не думает ли он в самом деле, что ему стало плохо из-за тумана.

В первый раз вижу, как он улыбается. Слабая улыбка, проложившая морщины на его мертвенно бледном лице.

- Нет, - говорит он, - туман добавил. Уже сходя с парохода, я чувствовал себя неважно.

"Уже сходя с парохода…" Я ставлю стакан, который собирался ему протянуть, и на секунду прикрываю глаза, чтобы овладеть собой. Мое сердце бьется изо всех сил.

- Значит, вы только что с парохода? - спрашиваю я вполголоса.

- Да. Прошло четверть часа, минут двадцать, не знаю. Может, немного больше, потому что я заходил в кафе.

- Кафе?

- Одно какое-то еще было открыто на набережной.

- Почему же вы не передохнули там, в этом кафе?

- Да, конечно, я мог бы. Но я почти сразу вышел снова на улицу.

- Почему?

- Там было слишком много людей, много дыма. У меня закружилась голова. Было полно моряков. Некоторые из них пьяные… Думаю, я испугался.

- Испугались?

Неожиданно он встает, охваченный волнением.

- Нет, в самом деле, не то, - говорит он. - Это трудно объяснить. У меня…

Скажет он, наконец, черт возьми?! Он обхватывает голову руками, похоже, ему действительно очень худо. В конце концов, с трудом выдавливая из себя слова, отрывисто произносит:

- У меня было чувство, что не туда я должен идти. Когда же увидел ваш свет, наоборот…

- Не понимаю… - бормочу я, в свою очередь, запинаясь.

- Разумеется, - он снова садится в кресло, явно отказавшись от мысли что-либо объяснить. - Вы не можете понять

Мне придется хлебнуть как следует. Эта история совсем не в моем духе! В мистику я никогда не ударялся. Для этого я слишком француз! И никогда не был восприимчив к сигналам медиума.

Только вот этот тип, который высаживается с корабля в тумане и идет на "мой огонь"… Я невольно делаю сопоставление с моим героем, лицейским учителем, застрявшим здесь, на моем письменном столе.

Решившись, я все же протягиваю ему стакан, снова внимательно его разглядывая

- Держите, пейте. Я добавил немножечко воды. Если честно, то он слишком похож на преподавателя из лицея. Хотя… они выглядят так же, как обыкновенные люди. А люди бывают всякие. Высокие худые и маленькие толстые, лысые и бородатые.

У незнакомца длинный тонкий нос, впалые щеки, рот - словно рана. Особенно мое внимание привлекают его руки - громадные, длинные, с пальцами музыканта или, скорее, фокусника. Не знаю, почему, но его руки мне не слишком нравятся.

- А что вы, собственно, чувствуете? - спрашиваю я его.

- У меня болит голова, - отвечает он. - Болит ужасно. Думаю, меня ударили.

- Ударили?

- Да. На пароходе.

- Вы подрались?

- Нет, не думаю.

Он мне кажется все более странным. Если он дрался, он должен все же это знать. Помнить своего противника, помнить, как все происходило. Он качает головой, избегая на меня смотреть.

Глядя на него, я спрашиваю себя, не смеется ли он надо мной. Удивление и раздражение, видимо, читаются на моем лице, потому что он внезапно наклоняется ко мне, с блестящими глазами, готовый во всем признаться.

- Вы мне не верите, не так ли? Однако это правда! Я все забыл!

- Вы хотите сказать, что удар, который вам нанесли, повлек за собой своего рода амнезию?

Он вздрагивает, как от удара, хватает меня за руку и с жаром произносит:

- Именно так, мосье! Теперь, поскольку вы сами произнесли слово, я должен вам сказать: я совершенно утратил память с того момента, как сошел на берег. По-настоящему помню лишь одно - смысл слов. Это важно, заметьте. Но я думаю, что у всех утративших память есть эта особенность.

Я едва слушаю, изо всех сил стараясь скрыть охватившее меня возбуждение

- Но должны же вы по крайней мере знать, кто вы?

- Нет, мосье, я не знаю, кто я, - с волнением произносит он сдавленным голосом. - Даже этого не знаю! Страшно, не правда ли? Словно я сошел с ума.

В его глазах тоска. Неописуемая тоска.

- Вы ничего не знаете о себе?

- Абсолютно ничего. Не знаю, откуда я. И совсем не представляю, зачем приехал в этот город.

Теперь сомнений нет, это "он". Он, мой персонаж! Я чувствую, что со мной происходит что-то необычайное. Я весь внутренне дрожу. Надо успокоиться во что бы то ни стало

Это не бред. Я прекрасно знаю, что передо мной человек из плоти и крови. Тем не менее все происходит так, будто я в действительности имею дело с вымышленным персонажем. Им можно как угодно распоряжаться, и, словно в минуту высшего озарения, я вижу, какую выгоду можно из этого извлечь.

Прежде всего надо как следует разобраться с этой марионеткой. Я должен убедиться, все ли его связи с внешним миром обрублены. Для начала спрашиваю, есть ли у него документы. Было бы естественно иметь их при себе.

Он опускает голову, не отвечая. Я настаиваю, меня это безумно интересует.

- В конце концов, вы должны были проверить! Есть у вас с собой документы?

Тогда он стыдливо произносит:

- Нет, мосье. Разумеется, я посмотрел в карманах, когда почувствовал…

- И что?

- Они были пусты.

- Пусты! И бумажника не было?

- Нет. Ничего. Поэтому, кстати, я и подумал, что на пароходе на меня напали. Возможно, хотели обокрасть. Это разумное объяснение, не правда ли?

- Очень разумное. И я предполагаю, что у вас, в довершение всего, нет денег?

- Ни гроша, - признается он удрученно. - Ну как же мне выйти из положения?…

Все это чудесно. Ужасно и чудесно. Я начинаю ходить вокруг его кресла так же, как кружу, преследуя кого-нибудь из своих персонажей. Но обычно в кресле никого нет.

Внезапно мне приходит в голову мысль о багаже. Если он плыл на пароходе в качестве пассажира, у него, скорее всего, был хоть один чемодан.

Я делюсь с ним своими соображениями.

- Насчет этого так же, как и насчет остального. Я не знаю, был ли у меня чемодан! - говорит он мне с отчаянием в голосе. - Все, что я могу сказать, - это то, что, придя в сознание… в общем… когда я снова осознал реальность, вернулся в реальную жизнь, я был среди пассажиров у выхода из морского вокзала. И в этот момент, - тут уж я твердо уверен, - у меня не было никакого багажа. Но, заметьте, это ничего не значит. Я вполне мог иметь чемодан и оставить его на пароходе.

- Совершенно верно. Но я думаю о том, что вы сейчас сказали. Когда вы сошли на берег, вы были не в себе?

- Я знаю лишь одно, мосье, что стал снова воспринимать внешний мир, находясь среди пассажиров, на морском вокзале. Вдруг я стал видеть, слышать.

- А до этого момента?

- До этого - ночь, мосье, непроглядный мрак, смерть, если хотите.

Мне хочется броситься к столу, схватить ручку, склониться над бумагой.

- И вы покинули морской вокзал и бродили в тумане?

- Именно так, мосье.

- Невероятно! Абсолютно невероятно!

Эти слова вырвались у меня на сей раз помимо воли. И в голосе моем прозвучало нечто вроде радости, и я в этом уверен. Глупо и неосторожно! Вот уже незнакомец смотрит на меня чудным взглядом.

- Что случилось, мосье? У вас взволнованный вид. Надеюсь, мои несчастья тут ни при чем?

Моментально беру себя в руки, быстро подхожу к столику и, выпив глоток виски, бросаю равнодушным тоном:

- Нет, просто я кое-что вспомнил, так… одно совпадение…

И снова набрасываюсь на него с вопросами о его прошлом, об этом прошлом, которого определенно не существует. Он даже не знает, как его зовут. Ни документов, ничего. Невероятная удача! Я едва сдерживаю смех.

А этот несчастный вдруг начинает скандалить. Кажется, сейчас он на грани истерики. В уголках его губ пузырится пена, и на это не слишком приятно смотреть.

- Эта пелена должна исчезнуть! - вопит он. - Потому что так продолжаться не может! Это ужасное ощущение, мосье, вы совершенно себе не представляете!

- Напротив, прекрасно представляю!

Он в волнении подходит к окну, возвращается назад. Теперь он спокоен. Даже заставляет себя улыбнуться.

- Извините меня, мосье. Полагаю, мы уже достаточно говорили обо мне. Больные всегда эгоисты. Я вижу, что ничего не знаю о вас, человеке, у которого есть его прошлое. О вас, кто был так добр ко мне.

Я возражаю, сознавая собственное лицемерие:

- Ну что вы!

- Да, да! Вы посреди ночи открыли мне двери своего дома.

- Вам было плохо. Это элементарный долг каждого.

Он спрашивает, чем я занимаюсь.

- Видите ли, я заинтересован в том, чтобы у других вес было ясно. Это вносит свет и в мою жизнь… Как ваш свет, мосье, только что.

Неожиданно он растрогал меня, вот тварь!

- Знаете, - говорю я, у меня занятная профессия. Если это профессия. Я писатель, мосье. Пишу книги, романы. И, что совсем удивительно, продаю их!

Незнакомец таращит глаза, будто я сообщил ему, что я космонавт.

- Книги! - произносит он с волнением. - Писатель! Вы придумываете драмы, героев! Вы создаете судьбы!

Лучше он и сказать не мог. Вижу, он прямо готов склониться передо мной в поклоне.

- Это замечательная профессия, мосье!

- Прежде всего странная. Случается встречаться с привидениями.

Он схватывает на лету:

- С привидениями?… Вроде меня, не так ли?

Внезапно у меня возникает желание говорить начистоту. Я бросаю на него сочувственный взгляд.

- В определенной мере так. С персонажами, которые похожи на вас. Ибо они тоже возникают из тумана. Они тоже без предупреждения появляются в моем доме, с бледными лицами, с пустыми карманами. И я должен сочинить им жизнь, прошлое, страсти, любовь… Ах, это удивительно!

Вот я и увлекся. Но это сильней меня. Необычность ситуации меня вдохновляет. Уже давно не пылал в моей душе этот огонь.

- Что удивительно, мосье?

- Ваше появление именно в данный момент, - говорю я.

- Я вам, наверное, помешал? Вы, вероятно, писали?

- Я начал. Только начал…

III

Мы надолго замолчали, погрузившись каждый в свои мысли. Он допил виски. Я предложил еще, но он отказался.

Спрашиваю, как он себя чувствует.

- Гораздо лучше. Но голова болит по-прежнему.

- Я дам вам аспирин.

Он возражает, говорит, "что и так уж меня замучил".

- Мне это не составляет никакого труда, - говорю я. - Может, снимете плащ? Вам будет удобней.

Вдруг у меня замирает сердце: он направляется к двери.

- Вы хотите уйти?

- Да, я покину вас, мосье, не хочу злоупотреблять вашим терпением. Думаю, я в состоянии передвигаться. От виски мне стало лучше.

Я кидаюсь к нему, хватаю за руку.

- Куда же вы пойдете? Без денег, без документов?

Он смотрит на меня собачьим, обезоруживающим взглядом. От этого взгляда у меня наворачиваются слезы. Я встряхиваюсь. Надо следить за собой, нельзя размягчаться.

- Снимайте-ка плащ! - говорю я тоном, не терпящим возражений. - Похоже, о вас давно некому позаботиться. Расслабьтесь, сядьте в кресло. Подумаем, как быть дальше.

Чувствую, как он податлив, словно воск. Лепи, что хочешь!

Неловкими движениями он стягивает с себя плащ. Я помогаю ему, бросаю плащ на одно из кресел. Пока незнакомец усаживается, достаю из ящика письменного стола аспирин.

Рядом с коробочкой аспирина стоит пузырек гарденала. Обычно я употребляю его в большом количестве. Незаметно вынимаю из пузырька две таблетки и зажимаю мизинцем в ладони: добавив их к аспирину, могу быть уверенным, что мой гость прекрасно проведет ночь. Желательно, чтоб он спал покрепче и не просыпался на каждый шорох.

- Не знаю, как вас благодарить, - он сидит, обхватив голову руками, с совершенно беспомощным видом, мне кажется даже, он расплакался.

- Я привык к встречам с незнакомыми людьми, - тихо произношу я, приблизившись к его креслу. - Они являются частью моего ремесла.

- Вы имеете в виду встречи в ваших романах? - он приподнимает голову.

Я объясняю, что для писателя персонажи его книги вначале всегда незнакомцы, которых следует опасаться. Постепенно мы их приручаем, и в итоге они становятся нам ближе лучших друзей.

- Напрасно они пытаются от нас ускользнуть. Мы срываем с них маски, изучаем, исследуем, пока не проникнем в малейшие их секреты.

- Ну, что ж, - говорит незнакомец, - мне лишь остается пожелать быть одним из них! Может, вы и с меня сорвете маску. Раз у вас есть опыт…

Именно об этом я и думаю. Объявляю моему гостю, что, в самом деле, вероятно, смогу ему помочь. Лучше, чем кто бы то ни было, лучше, чем врач, лучше, чем полиция. Ибо, разумеется, я сразу же подумал о враче и о полиции. Только знаю я их!

- Для них вы будете еще одним случаем, занесенным в картотеку среди сотен других. Вас попросят зайти еще и еще. Вы будете ждать месяцами. Или же застрянете в какой-нибудь клинике.

Я говорю это не в порядке упрека: что эскулапы, что полицейские перегружены работой. Служа всем, они забывают о каждом в отдельности.

И потом надо безумно любить свое дело. Свет прозрения вспыхивает лишь в умах, вдохновленных страстью.

Я продолжаю развивать свою мысль. Кружу вокруг моего гостя как оса. Воодушевляюсь все больше.

- Мне кажется, я буду защищать ваше дело самопожертвованно. Это святое дело: правда о человеке. Я проявлю настойчивость, и, право же, не стоит мне ставить это в заслугу, ибо ваша история меня потрясла. Поймите меня: я как будто начинаю писать новую книгу! Вы - персонаж! Мой персонаж!

И сам уж не знаю, что говорю. Не слишком хорошо, по крайней мере. А это опасно. Но незнакомец ничего не замечает. Как ему заметить? Наоборот, вижу, он прямо исполнен благодарности, растроган.

- В самом деле, - шепчет он, - вы согласны мне помочь?

В его глазах светится надежда.

- Да, мы попытаемся пройти вашу жизнь, словно поплывем вверх по реке, возвращаясь к истокам, - заявляю я с апломбом психоаналитика.

Мне нравится это: "словно поплывем вверх по реке…" Надо бы запомнить, чтобы записать.

Тем временем мой утративший память гость млеет от радости.

- Ах, мосье! Я вдруг почувствовал себя не таким уж потерянным, не таким беззащитным! Этот свет, который неудержимо притягивал меня… ваш свет… я не обманулся!… Мне кажется, утративших память, как и слепых, направляет какое-то шестое чувство.

Это тоже надо не забыть. Вообще, начиная с определенного момента, надо бы все записывать. Черт побери! Я чувствую себя в отличной форме! Скоро уложу его спать и сяду за работу. Мне знакомо это состояние, знаю, теперь буду трудиться до зари.

Растворяю аспирин и гарденал в воде, добавляю немного сахара и протягиваю стакан гостю.

- Выпейте! Это успокоит боль и поможет уснуть.

Он, морщась, пьет.

- Спать! - говорит он. - Я только и делаю, что сплю! То есть, у меня чувство, будто я сплю, будто все это кошмарный сон.

Он допивает лекарство, и я забираю у него стакан.

- Поспать, конечно, было бы неплохо, но где? - спрашивает он.

- Да здесь. Зачем усложнять?

Ну все, готово! Я нажал кнопку. Ту, что приводит в действие пружины Приключения. Я поставил на карту судьбу этого человека и, быть может, свою судьбу. И последствия моего поступка необратимы. Мы не можем вернуться назад, ни он, ни я.

Я мог не произносить эту фразу, не пригласить его, и все было бы по-другому. Ощущение, будто я воплощаю замысел своего романа в жизнь, достигает высшей точки. Ибо так же, как в литературном произведении, я волен решать, как поступит мой персонаж. Но, когда решение принято, вся книга, включая слово "конец", подчинена ему.

Я медленно подхожу к двери, ведущей в комнату для гостей, и приоткрываю ее.

- Тут есть кровать, есть туалетная комната, - говорю я. - Вам будет удобно.

Незнакомец послушен. Я с самого начала знаю - его надо лишь слегка подтолкнуть. Он в таком жалком состоянии, что не может оказать серьезного сопротивления чьей-то твердой воле.

- Я бы должен был отказаться, - говорит он, - но у меня не хватает духу. Я так устал. И потом, скажу вам, от одной только мысли снова очутиться на улице в этой темноте, в этом тумане… Мне кажется, я не дожил бы до утра…

- Вот видите, я прав! Отдохнете как следует ночь и завтра, быть может, во всем разберетесь. Взгляните на вашу комнату.

Моя рука по-прежнему на ручке двери; вижу, он послушно встает. Я упиваюсь властью, которую приобрел над его действиями.

Когда он уже в метре от меня, в голову приходит одна мысль.

- Погодите! - говорю. - Думаю, мы можем сейчас же узнать, откуда вы прибыли.

Он удивлен.

- Ведь не мог ваш пароход прийти ниоткуда?

- Вы полагаете? - он скрипуче хихикает. - Мне кажется, я сошел на берег с корабля-призрака.

- Ну, в привидения я не верю!

Устремляюсь к письменному столу.

Снимаю трубку, набираю номер. Как это я раньше не подумал. Слышу гудок, характерный щелчок, чей-то голос.

- Алло? Управление порта?

- Да, мосье, - отвечают мне сердито.

- Я хотел бы получить у вас справку. Примерно полчаса назад в порт пришел пароход, что это за судно и откуда?

- "Корнуэй" из Ньюхавена, мосье.

Я благодарю и вешаю трубку.

- Вы прибыли из Ньюхавена! - торжествующе сообщаю я незнакомцу.

- Ньюхавен? А где это?

Черт возьми! Его в самом деле надо всему учить. Говорю, что Ньюхавен - английский порт в Сассексе, на берегу Ла-Манша, и что существует регулярная линия Ньюхавен - Дьепп.

- Итак, мосье, вы приехали из Англии. Это начало - завеса над вашим прошлым чуть-чуть приподнялась.

Похоже, ж озадачен.

- Из Англии? Но не думаете же вы, что я англичанин?

- Нет, - смеюсь я. - У вас нет ни малейшего акцента. И рыжих усов. К тому же у вас не слишком цветущий вид. Англичане всегда производят впечатление людей, спустившихся с высоты двух тысяч метров над уровнем моря. Неизменная трубка, которую они курят с победоносным видом, и цвет лица, как у вождя краснокожих!… Нет, все говорит за то, что вы франц. И еще…

Улыбаясь, подхожу к нему и провожу рукой по лацкану пиджака.

- Эта пустая петлица…

- А французы носят что-нибудь в петлице? - простодушно интересуется он.

- О! Массу вещей! Орденские ленты, знаки отличия, гвоздики…

Тут я опускаю взгляд и замечаю у него на пальце обручальное кольцо. Оно сверкает, внезапно бросаясь в глаза.

- Да вы женаты! Вот и еще одна указующая нить!

Правой рукой он хватается за левую, на которой кольцо, и рассматривает его сияющими глазами.

- Ну да, в самом деле! Я женат! Но это очень заметная деталь!

Он приходит в страшное возбуждение.

- Раз я женат, жену встревожит мое исчезновение. Она будет меня разыскивать! Меня найдут!

Придется все-таки остудить его пыл.

- Это справедливо в том случае, если у вас все еще есть жена.

Он тут же мрачнеет. Потрясающе - могу вылить на него ушат холодной воды. Когда мне заблагорассудится!

- Да, действительно, - говорит он, - ведь я могу быть и вдовцом.

- Или просто не живете с женой. Или разведен. Знаете, вариантов того, как могут сложиться отношения между мужчиной и женщиной, великое множество…

По правде говоря, это обручальное кольцо мне не нравится. Я вовсе не хочу, чтобы в затеянную мной увлекательнейшую игру вмешалось третье лицо. Только я один должен держать в руках все нити. Однако, что бы я ни говорил, кольцо означает какую-то связь. Парень прав: возможно, где-нибудь в этот час мечется какая-то женщина в поисках своего исчезнувшего спутника жизни. Досадно! Очень досадно! Однако у меня здесь не проходной двор. Хватит и этого дикаря. Кстати, ему давно пора устраиваться на новом месте.

Беру его за руку и подталкиваю к комнате. Чтобы в нее попасть, надо миновать маленькую прихожую; так что в те редкие моменты, когда в доме бывает людно, комната изолирована от постороннего шума. Обращаю внимание гостя на это преимущество.

- Когда мне необходим настоящий отдых, я сплю здесь.

Это неправда. Такого никогда не бывало. Я лгу ради собственного удовольствия. И еще потому, что мне кажется, будто, услышав от меня эту деталь, он проникнется большим доверием.

- Вот увидите, здесь вы очень быстро восстановите силы, я уверен.

У него вырывает восторженный возглас, когда он видит туалетную комнату и оборудованный там душ. В его глазах я читаю детскую радость. Откуда же он свалился, чтобы восторгаться таким образом?

- Сейчас же помою руки, - говорит он в возбуждении, - они у меня жутко грязные.

- На полочке умывальника вы найдете одеколон.

Я покидаю его. Не мешает, чтобы он побыл немного один, почувствовал необходимость моего присутствия, подобно собаке, которая, едва удалившись от хозяина, ищет знакомый запах.

Как только я возвращаюсь в гостиную, мой взгляд останавливается на его плаще. Смотрю на дверь - я нарочно оставил ее приоткрытой, чтобы слышать, если он войдет.

Снова гляжу на плащ. Он меня завораживает. Этот порок появился у меня недавно - меня интересуют чужие вещи. Мне кажется, они что-то скрывают. А мне необходимо знать. Это превратилось в болезнь: я должен произвести обыск и достиг в этом деле ловкости карманника.

Быстро запускаю руки в карманы плаща и вздрагиваю. Я чувствую под рукой холодный тяжелый предмет. Мне кажется, я угадал, какой. Вынимаю его. Да, моя догадка верна. Это револьвер. Оружие, которым, по-моему, пользуются полицейские, калибр 7,65, примерно так.

Внезапно у меня в голове возникает ассоциация, я бросаюсь к письменному столу. Кладу револьвер на бювар рядом с фотографией Пюс. На столе справа лежит кипа газет. Нужную мне газету нахожу сразу же под "Фигаро литерер" - вечерний выпуск местной ежедневной газеты. Надо поторопиться: кидаю взгляд на первую страницу газеты. Нет, я не ошибся.

У меня всего несколько секунд, чтобы разрядить револьвер. Я разбираюсь в оружии - изучал в те времена, когда создавал образ полицейского инспектора. Быстро проделываю операцию и кладу обойму в карман брюк. Наконец, в один прыжок снова оказываюсь у плаща и возвращаю револьвер на место.

- Чудесно! - говорит он, принюхиваясь к запаху одеколона, исходящему от его вымытых рук. - Я уже чувствую себя другим человеком. Теперь можно ложиться, не буду вам мешать. Я только хотел еще раз поблагодарить.

Он начинает мне действовать на нервы со своей чрезмерной вежливостью.

Его лицо спокойно, он расслабился. Чего нельзя сказать обо мне - все мои мускулы напряжены, я делаю усилие, чтобы улыбнуться.

- Знаете, я всегда ложусь очень поздно, - говорю ему, солгав в очередной раз. - Но, думаю, что вам сон необходим. Отдыхайте. И завтра спите допоздна.

- Вы позволите пожать вам руку? - говорит он.

Я смотрю на него с внезапно возникшим непреодолимым отвращением. Но какую же доверчивость выражает его взгляд!

Определенно я должен научиться владеть собой. Покончить со своими колебаниями, которые внимательному глазу могут многое открыть.

Мои движения излишне резки, когда я, выполняя его просьбу, протягиваю ему руку.

- Спокойной ночи, мосье, - мило произносит он. Он уже почти у дверей, когда я окликаю его:

- Вы забыли плащ.

- Я забываю решительно все, - произносит он с жалкой улыбкой.

Беру плащ с кресла и протягиваю ему.

- Спасибо, - благодарит он.

И в этот момент я приступаю к атаке. Видимо, мой взгляд не слишком любезен, ибо он приходит в смущение еще до того, как я произношу первое слово.

- Я тут кое о чем подумал, - говорю я ему. - Как вам удалось пройти таможню?

- Пройти таможню? - повторяет он удивленно.

- Ну да, таможню в Дьеппе. Вы прибыли из Англии. В этом случае вам нужен паспорт или хотя бы удостоверение личности, чтоб пройти таможню. Вы сказали мне, что у вас с собой нет никаких документов.

Внезапно он начинает с потерянным видом озираться по сторонам. Я жесток - и вот он снова беззащитен.

- Да, да, вы правы, - лепечет он.

- Я знаю, что прав, - говорю сухо. - Итак, как вы обошлись без документов?

- Я же сказал вам, что ничего не помню, - в его голосе звучит испуг.

- Да, правильно. Но что касается таможенников, они-то не утратили память! Они, разумеется, потребовали от вас удостоверение личности. А вы наверняка им его предъявили, раз уж находитесь здесь!

- В самом деле, наверняка, - повторяет он растерянно.

Смотрю ему прямо в глаза и не отступаю:

- Итак, где же оно, это удостоверение личности?

- У меня его нет! - он почти кричит. - Я же сказал вам, что мои карманы пусты.

- В самом деле, пусты?

- Если б у меня был с собой паспорт или удостоверение личности, я бы их все-таки обнаружил!

Он принимается судорожно шарить по карманам.

- У меня нет… у меня нет документов?

- А в плаще вы посмотрели?

Я пожираю его взглядом, подстерегая малейшее движение. Но он не дрогнул. Он выдерживает мой взгляд. Хотя не может не знать, что в кармане его плаща лежит револьвер.

- Да, посмотрел, - следует ответ. - Ничего.

Или он совершенно утратил память, или дьявольски хитер. Лучше не обострять ситуацию, замять разговор.

- Есть только одно объяснение, - говорю я. - Вы потеряли документы по пути сюда.

Он хватается за эту возможность, явно испытывая огромное облегчение.

- Наверняка так. Мне было ужасно плохо. Вы видели, когда я пришел…

Я дружески хлопаю его по плечу, советую больше не мучиться. Если паспорт был и если этот паспорт выпал из кармана, его найдут. И это было бы очень неплохо. Ведь в паспорте многое указано. Имя, возраст, адрес, профессия, национальность и даже дети. Все наше прошлое в нескольких словах. "Улисс" выслушивает мой краткий комментарий с непонятным выражением в глазах.

- Да, все будет очень просто, когда его найдут, - шепчет он.

Вдруг мне приходит в голову мысль дать ему имя Улисса. Ведь надо, в конце концов, как-то его окрестить. Не стану же я называть его "Господин X". Ему не на выборах выставляться.

Почему Улисс? Так, в порыве вдохновения. Может, потому, что кажется, будто он возвратился из "долгого путешествия" [Улисс - греческий герой, легендарный царь Итаки, супруг Пенелопы, долго блуждавший по свету и лишь спустя десять лет достигший родных берегов].

Ну, я теперь знаю, что делать, и больше не отвлекаюсь. Отправляю Улисса в его комнату. Пока он мне не нужен. У меня слишком много дел.

Оставшись один, вынимаю из кармана револьверную обойму и долго ее изучаю. На самом деле меня интересует не обойма. Я играю с ней, как играл бы со взрывчаткой. Еще никогда мой ум не работал так, уж не знаю, есть ли у меня талант, но начинаю верить в свою гениальность.

В голове у меня зреет величественный и чудовищный замысел. Вот и готов мой роман - есть начало, середина и развязка. Абсолютно неожиданная развязка.

Я сажусь за стол. Теперь мне действительно надо многое записать. В сложном механизме, изобретенном мной, играет роль малейшая деталь. Идут в счет даже запятые.

В этот глубокий ночной час я - словно на гребне тьмы на полдороги от уходящего к рождающемуся дню; не царское ли место для разума, стремящегося к безраздельной власти?

Вокруг меня все в точности так, как я описываю в романе: "Необъятный сон. Покинутый город".

Бодрствую лишь я один, повелитель Дьеппа. В тишине безжизненного города складывается, наконец, моя сокровенная песнь, она - словно органная музыка, звуки которой заставляют трепетать мое сердце.

Ощущение счастья пронизывает всего меня, вплоть до кончиков ногтей. Пюс была права, сказав, что я найду "свою месть". Она сверкает в моем сознании, как большой черный бриллиант.

Я берусь за перо, и теперь оно легко и неутомимо скользит по бумаге.

"Один человек, однако, бодрствовал здесь. Человек, с которым у него было свидание, хоть тот его и не слышал голос, будто приглушенный страхом: "Кто там?" Наконец, дверь открыли, и перед неизвестным появился тот, к кому он шел - дьеппский буржуа…"

Вдруг я инстинктивно приподнимаю голову и в трех метрах от себя вижу Улисса. Он появился бесшумно, и мне эта его манера совершенно не нравится. А что бы произошло, не подними я головы?

Но Улисс улыбается своей невинной улыбкой. Он уже успел снять пиджак и остался в рубашке.

- Прошу прощения, - говорит он, делая шаг вперед.

- Да, слушаю вас.

- Знаете, я упустил из виду элементарнейшую вещь. Таковы люди, страдающие амнезией: они забывают обо всем, даже о хорошем воспитании. Видите, я не поинтересовался даже, женаты ли вы…

Я чувствую себя, как человек, которому нанесли удар прямой в челюсть.

- Ничего страшного, - произношу равнодушным тоном.

Я стараюсь выиграть время. Я должен был предвидеть, что, в конце концов, он задаст мне этот вопрос.

- Нет, дорогой друг, - говорю неожиданно, - я не женат.

- Ну и хорошо! Знаете, меня это устраивает, - радуется он. - Мне было бы очень неловко беспокоить хозяйку дома. А так, между мужчинами, никаких церемоний, гораздо проще.

Вдруг я с ужасом вспоминаю про фотографию Пюс на письменном столе. Видел ли он ее? И может ли увидеть с того места, где стоит?

Незаметно бросаю взгляд на портрет и вижу, что он на три четверти повернут ко мне. Облегченно вздыхаю - портрет ему не виден.

- Ну, больше я вам не мешаю, - говорит Улисс. - Спокойной ночи.

Он исчезает. Кажется, обошлось. Немедленно хватаю фотографию и прячу ее в один из ящиков стола, откуда она нескоро появится вновь. Ящик запираю, а ключ кладу в карман.

Теперь мне предстоят чудесные минуты. Я - словно паук, висящий в пространстве на кончике паутинки. Паутина еще не сплетена, но нити готовы.

IV

В общей сложности я спал, наверное, не больше трех часов, но совершенно не испытываю усталости. Ничего, кроме внутреннего возбуждения. Оно сомнительного свойства и напоминает мне тот нервный подъем, который я ощущал в молодости, проведя двое суток без сна.

Сегодня утром я дышу всей грудью. По правде говоря, давно уже я не чувствовал такого вкуса к жизни. Энергия кипит во мне, и, спеша домой с большим чемоданом из черной кожи, я поражаюсь этим ощущениям, которые уж не думал испытать.

Надо сказать, что в этой радости само небо благословляет меня. Кажется, в одну ночь пришла весна. Морской ветер несет с собой острый запах водорослей и смолы. Легкие облачка бегут в небесной синеве, чуть подернутой дымкой, сквозь которую порой прочерчивают белые линии летящие чайки. И меня, словно чайку, парящую над морем, пьянит небесный и морской простор.

Невзирая на ощущения собственной легкости, я чувствую вес чемодана, оттягивающего мне руку. Но мне приятна эта тяжесть. Таков вес жизни, чьей-то жизни. Целая жизнь, заключенная в одном чемодане.

Я так потрясен этой мыслью, что начинаю размышлять, не назвать ли мне свой роман "Чемодан". Да, это хорошее название, современное, в нем кроется подлинная тайна: что в чемодане? Не считая поэтического оттенка, содержащегося в самом слове. "Чемодан" - слово, пахнущее кожей, но еще - свободой, кочевой жизнью, возможностью располагать собой… разными возможностями…

Уходя в город, я заглянул в комнату Улисса и убедился, что тот спит глубоким сном. Гарденал сделал свое дело. Улисс тихо дышал, укрывающая его простыня при каждом вздохе едва-едва приподнималась. Он напоминал сраженного усталостью солдата.

Я совершенно уверен, что он не заметил отъезда Пюс, равно как и Пюс не догадалась, что этой ночью я приютил кого-то в нашем доме. Знаю это совершенно точно, поскольку спал на диване в гостиной, как и всякий раз, когда работаю по ночам.

У меня очень чуткий сон, и если кто-то проходит через комнату, в которой я сплю, я сию же минуту открываю глаза. Итак, не подавая виду, я следил за тем, как уходила Пюс. Она ступала на цыпочках, как воришка, унося свой "большой желтый чемодан и черный баульчик". И у меня снова заныло сердце.

Но прежде чем исчезнуть, Пюс что-то искала. Она дважды проходила рядом с комнатой для гостей, и я замирал, затаив дыхание. Ведь разыскивая свою вещицу, она могла войти в комнату, и тогда все было бы кончено.

Когда она закрыла за собой входную дверь и я был вполне уверен, что она ушла, меня вдруг охватил ужас. Жребий брошен. Пути назад нет, я знал, что теперь доведу свою безумную книгу до конца.

Я дождался девяти часов утра, оделся и рискнул выйти из дома. В любом случае, я был вынужден выйти. Иначе невозможно продолжать начатое.

Теперь, когда я всего в нескольких метрах от дома, мое сердце бьется сильнее. А что, если Улисс воспользовался моим отсутствием и сбежал?

Нет, Силы Преисподней, вы не допустите этого! Вы не отнимете у меня дарованную жертву! Мухам не выбраться из паутины, они застревают в ней навсегда.

Вдруг, проходя мимо окна гостиной, я вижу за стеклом физиономию Улисса. И моя тревога мгновенно исчезает. По одному только выражению его лица я понимаю, насколько мои опасения были беспочвенны. Ну, конечно же, нет, она вовсе не собирается улетать, эта птичка! Она поджидает меня за стеклом, словно прикованная одиночеством к окну возлюбленная.

Однако страх, растворившись, оставляет во мне свой след. Я говорю себе, что не следует больше бросать его одного. Только в случае крайней необходимости. И еще - не стоит ему появляться у окна. Его могут увидеть с улицы, как увидел я.

В это мгновение я отчетливо представляю себе, каким будет с этих пор существование Улисса в моих стенах. Я не боюсь слов, и слово "заточение" приходит мне на ум. "Дьеппский узник". Вот и другое название. Немного в духе Понсона дю Терайя [Понсон дю Терай - французский писатель (1829-1871), автор "Похождений Рокамболя"]. Нет, предпочитаю все же "Чемодан".

Открываю дверь, и Улисс устремляется мне навстречу, всем своим видом напоминая виляющего хвостом спаниеля. Он явно выспался и кажется моложе, чем вчера. У него отдохнувший вид, нет под глазами кругов, которые делали его похожим на актера немого кино. В брюках и рубашке без галстука, мягко ступая, он выглядит почти привлекательно.

- Вы в полном порядке, - говорю я, закрывая за собой дверь.

- Правду сказать, я чувствую себя гораздо лучше, - он по-настоящему улыбается. - Вы были правы: в вашей комнате замечательно тихо, не слышно ни малейшего звука. А какой матрац!

Теперь он даже смеется и потирает руки.

- Я позволил себе принять душ.

- И очень правильно поступили, - одобряю я. Подойдя к письменному столу, ставлю позади него чемодан. Обратил ли Улисс внимание на то, что я принес? Кажется, нет.

- Я видел в окно, как вы идете! - радостно сообщает он.

Несколько секунд молчит и добавляет с каким-то виноватым видом:

- Когда я увидел, что вас нет дома, я почувствовал себя немного потерянным.

А вот это превосходно! Предвижу момент, когда он вообще не сможет обойтись без меня, как не может обойтись без поводыря слепой.

- В мое отсутствие никто не приходил? - спрашиваю я небрежным тоном.

- Никто.

Решительно все устраивается к лучшему. Ибо это еще один момент, который внушал мне беспокойство: вдруг кто-нибудь явится в дом и застанет Улисса. Посетители у меня бывают редко, но все же вдруг зайдет какой-нибудь разносчик товаров, служащий газовой компании… В самые критические моменты нашей жизни всегда находится некий вообще-то незначительный свидетель, который очень даже может, возникнув в неподходящий момент, испортить все дело.

- Который час? - спрашивает Улисс.

- У вас нет часов?

- Нет.

У него нет абсолютно ничего. Ничего, кроме обручального кольца. Но, признаться, теперь я у него ничего и не требую, кроме этого маленького колечка, которое, вызвав вначале у меня беспокойство, неожиданно стало помощником в осуществлении моего великого Замысла.

Сообщаю ему, что уже одиннадцать, и у него вырывается удивленный возглас: он не думал, что проспал так долго!

- Вам это несомненно пошло на пользу, - говорю я. - А как голова? Все еще болит?

- Нет. Во всяком случае, не болит постоянно. Но, любопытно, знаете, до одного места мне больно дотронуться… Вот здесь, взгляните…

Он непременно хочет, чтобы я пощупал. Ощупываю ему голову, и он неожиданно охает.

- Точно, здесь. Должно быть, сюда меня ударили.

- Если только на корабле с вами не произошел несчастный случай. Вы могли упасть или на вас свалился какой-нибудь тяжелый предмет. В плавании все может случиться. Ибо, в конце концов, нет никаких доказательств, что вы стали жертвой нападения.

- А исчезновение документов и денег? Хоть я ничего о себе и не знаю, но, как ни странно, в роли бродяги себя не представляю. В самом деле, мне верится с трудом, чтобы я отправился в путешествие с пустыми карманами.

- Вы могли потерять бумажник. Потеряли же вы паспорт.

При этом слове он вздрагивает.

- Кстати, его не нашли… мой паспорт?

Проходит несколько секунд, пока я прикуриваю сигарету, потом небрежно бросаю;

- Нет. Я заходил в полицейский комиссариат порта и в таможню. Ничего.

Он просто убит. К тому же, вчера я ему сулил журавля в небе: "В паспорте указано многое: имя, возраст, адрес, профессия, национальность и даже дети". Он уже видел себя отцом многочисленного семейства. И вот он опять ни с чем.

Это его обескураживает. Ну, что ж, неплохо, в той мере, в какой подготавливает к моменту, когда надо будет открыть чемодан.

Выхожу в кухню за чашками и сахарницей и, вернувшись, застаю Улисса в кресле. Он сидит, совершенно подавленный, обхватив голову руками. Его реакция оказалась болезненней, чем я думал.

Я не нарушаю его раздумий. Подхожу к столику, наливаю кофе из термоса, который у меня всегда под рукой, - я выпиваю по нескольку чашек в день. Кофе - проверенный наркотик для писателя.

Неожиданно Улисс за моей спиной разражается тирадой:

- Ну, вот, мы на том же месте, что и вчера! А может, даже сделали шаг назад, поскольку теперь неясно, подвергся ли я вообще нападению. Не знаю, почему, но мне это было важно: есть нападение - есть нападающие. Все-таки вероятность какого-то следа. Теперь же…

Он тяжело вздыхает, в волнении поднимается с кресла,

- И еще я подумал, я не могу оставаться здесь.

Я резко оборачиваюсь.

- Да что с вами?

Говорил я себе, что с него нельзя спускать глаз! Он из тех людей, чью реакцию, чьи порывы невозможно предвидеть. Я начинаю подумывать о том, чтобы запереть на ключ входную дверь. Для него я придумаю объяснение.

- Не вижу причин оставаться у вас, - снова говорит он. - Я и так злоупотребил вашим гостеприимством.

- Ох, хватит на эту тему, старина!

Слава богу, он вновь принимается сетовать на то, что у него нет денег. Он бы уже давно ушел, если бы не деньги. В какой-то момент я спрашиваю себя, не собирается ли он просить у меня взаймы. Но нет, просто он абсолютно растерян.

- Люди привыкли иметь деньги, - рассуждает он. - Они совершенно не отдают себе отчета, что значит оказаться, как говорится, без гроша. Я начинаю понимать нищих. Протягивает руку, и вдруг рука моя уже не пуста. На ладони лежит монетка. Монетка, которая принадлежит тебе. А на монетку можно купить еды.

Он умолкает. Видно, воображает себя стоящим на углу с протянутой рукой.

- Я слушаю вас, - говорю, подавая ему чашку, - но не отвечал, поскольку наливал вам кофе. А кофе - это очень важно. Как вы можете сами убедиться, у меня нет прислуги…

Не могу же я ему сказать, что зашел сейчас к нашей приходящей служанке и предупредил, что не нуждаюсь в ней ни сегодня, ни в последующие дни, гак как уезжаю в Париж вместе с "мадам". Когда вернусь, не известно. Разумеется, по возвращении мы дадим ей знать.

Этот мой поступок может показаться опрометчивым, ведь я рискую завтра или послезавтра столкнуться с ней на улицах Дьеппа. Но этого не случится по той простой причине, что я решил не выходить больше из дома.

Я посмотрел в кухне: припасов довольно, чтобы выдержать настоящую осаду. Пюс всегда отличалась предусмотрительностью. Она накопила массу разных консервов, окороков и кучу сухариков, которые позволят нам обойтись без хлеба. Я продолжаю о своей неприязни к слугам, которая вдохновляет меня на тираду.

- Они вам вечно надоедают, со знанием дела за вами шпионят! Мне всегда кажется, будто они из полиции. Допустим, вы хотите совершить преступление, которое останется нераскрытым. Это невозможно, если у вас есть горничная! Она подметит какую-нибудь маленькую деталь, и ваше преступление будет раскрыто, а вы скажетесь перед судом присяжных.

Меня забавляет игра с огнем. На самом деле опасности вовсе нет. Мое упоминание о суде оставило Улисса абсолютно равнодушным. Он со всей серьезностью, тоном заботливой тетушки интересуется, как же я поддерживаю в доме порядок.

- О, я отлично справляюсь! - говорю я. - У меня есть свои маленькие привычки. Знаете, старые холостяки…

И спрашиваю, взяв щипчиками сахар:

- Сколько вам кусочков?

Он удивленно смотрит на меня, качает головой и тоскливо вздыхает:

- Понятия не имею. Да, я не знаю даже, сколько кладу сахара в кофе. То есть, сколько клал раньше…

- Я кладу вам один, - я бросаю кусочек сахара в его чашку. - Вы скажете, достаточно ли.

Ставлю сахарницу на место и добавляю притворно отеческим тоном:

- Напрасно вы так поддаётесь унынию.

- Вы полагаете, для этого нет причин? - с горечью произносит он.

- Нет, потому что, хоть я и не разыскал ваш паспорт, зато принес кое-что очень, очень интересное.

Он оставляет свою чашку и смотрит на меня сияющими глазами.

- Ох, правда? Вы что-нибудь нашли?

Я вытаскиваю из-за стола чемодан и, потрясая им, торжествующе произношу:

- Да, вот это!

Радость, звучащая в моем голосе, заставляет его встать. Он медленно, осторожно приближается ко мне, не отрывая от чемодана зачарованного и в то же время подозрительного взгляда.

- Этот вот чемодан… вы нашли его… - бормочет он. - И думаете, что…

Он, будто испугавшись, не заканчивает фразу, и она повисает в воздухе.

- …что он вам принадлежит? - говорю я. - Да! А чемодан - это всегда жутко интересно, это значит - масса вещей, вещей личных… Понимаете?

У него во взгляде все та же подозрительность.

- Да, разумеется. Только почему вы думаете, что это мои чемодан?

- Послушайте, за это говорит многое. Сегодня утром я отправился в Управление порта. Я отлично знаю начальника, Бушара. Я рассказал ему, что вчера вечером на "Корнуэйе" прибыл один мой друг и что он забыл на пароходе чемодан. Мне подумалось, что у вас наверняка был с собой чемодан, о котором вы после происшествия забыли. Бушар тут же навел справки, и, в самом деле, выяснилось, что на палубе "Корнуэйя" найден чемодан. Мне его показали, и я сразу сказал, что эго ваш, что он соответствует описанию, которое вы мне дали. Поскольку мы с Бушаром друзья, никаких проблем не было, и чемодан отдали мне.

Улисс смотрит на меня строгим взглядом. Он явно не одобряет мой обман. Должно быть, с тех пор, как он страдает амнезией, он забыл и о том, что цель оправдывает средства.

- Все-таки у нас нет никакой уверенности, что это мой чемодан, - ворчит он.

- Конечно, нет, но сейчас мы это выясним. И знаете, как? Чемодан не заперт. Я успел в него заглянуть. Среди прочего есть один костюм. Вы его примерите, и если он вам подойдет…

Он продолжает смотреть на меня осуждающе. Мне ясно, что он не в восторге от методов, которые я использую в нашем расследовании. Но еще я знаю: мне нужно лишь чуточку его подтолкнуть, чтобы подвести к желаемому результату. Улисс - что называется, "жалкий человек". Жалкого человека узнаешь по полному отсутствию характера, он нерешителен, трусоват. Однако, если себя не закалять, ослабеешь.

- Ну что, посмотрим? - мой голос звучит резко. Я ставлю чемодан на ковер, не дожидаясь ответа, раскрываю его и достаю костюм. Совершенно новый костюм из шерстяной ткани в клетку. Похоже, его ни разу не надевали. Разворачиваю пиджак и показываю Улиссу словно трофей. Он смотрит, разинув рот.

- Вот костюм! Что скажете? Не дурен, а?

Улисс, как зачарованный, разглядывает пиджак, и я уверен, его больше не волнует, к каким методам я прибегнул.

- Вы в самом деле думаете, что это может быть мой пиджак? - лепечет он.

- Примерьте, увидим.

Он решается, протягивает руку. Помогаю ему надеть пиджак, подталкиваю к зеркалу рядом с диваном.

- Смотрите!

Пиджак сидит безукоризненно, и Улисс с детским восхищением разглядывает свое отражение.

- Да, конечно, он мне как раз! Как раз! Как раз! Он повторяет… "Как раз!", все громче и громче, не в состоянии произнести ничего больше, и мне начинает казаться, что он никогда не замолчит.

- Вы в нем настоящий лорд, мой дорогой! - говорю я, продолжая внимательно его разглядывать. - И пиджак этот принадлежит вам!

- Правда, вы так думаете? - спрашивает он возбужденно.

Я щупаю ткань и обращаю его внимание на качество. Английская шерсть, это несомненно.

- Вот видите, я не был каким-нибудь там бродягой!

- Подождите-ка! - Мне приходит в голову одна мысль - Нагните голову!

Как я и думал, к изнанке пиджака пришита этикетка с именем портного: Вальпазьян, улица Сент-Оноре, 30, Париж.

- Ну что ж, вы не английский лорд. Вы одеваетесь у портного в одном из шикарных районов Парижа, что ничуть не хуже. Видите, мы потихоньку продвигаемся.

Тем временем Улисс, не отрываясь от зеркала, не устает любоваться собой.

- Поразительное ощущение - моя собственная одежда. Когда знаешь, откуда она, где куплена. Никогда бы не подумал, что испытываешь такое удовольствие. На грани сладострастия. Словно кусочек собственной кожи…

Я соглашаюсь с ним и замечаю:

- В этом несчастье нормальных людей. Они ко всему привыкают. Они, как правило, щедро одарены, а заявляют, что несчастны. Вот, возьмите! Иметь глаза! Разве господь дал человеку что-либо более удивительное, чем способность видеть? Весь день перед тобой - широкоэкранное кино, в цвете и объеме! И что же? У всех у нас есть по два глаза, а мы не находим в этом ничего необыкновенного. Лишь слепые мечтают о счастье иметь глаза.

Но Улисс меня не слушает. Он вернулся к чемодану и больше не сомневается, что этот большой черный чемодан принадлежит ему.

- Взглянем на остальное? - спрашивает он с азартом во взоре.

- Действуйте, мой друг, это же ваше!

И вот мы оба, стоя на коленях, опустошаем чемодан, называя вслух каждый предмет, который вынимаем.

- Пуловер… Будильник… Пара носков… Белая рубашка… Туалетный прибор…

Список вещей, позволяющий составить представление о человеке. Говорят, личные вещи делают личность, и это действительно так.

Улисс более чувствителен, чем я, к этой персонификации найденных предметов. Он осторожно притрагивается к ним, словно ласкает.

- Интересно, - говорит он вдруг, - у меня такое впечатление, будто я стал… как бы это сказать, значительней, что ли. Да, именно, значительней!

Он встает, выпрямляясь, а я советую ему посмотреть, нет ли чего интересного в карманах пиджака. Он запускает руки во все карманы по очереди, они пусты.

Я возвращаюсь к чемодану и обнаруживаю там книгу. "Воспитание чувств". Восхищенно присвистываю.

- Скажите-ка, это отлично! Вы любили хорошую литературу!

Но его, похоже, "Воспитание чувств" не слишком впечатляет.

- Ах, так! Это интересно? - спрашивает он простодушно.

- Поинтересней, чем "Недотепы" [Детский комикс].

- "Недо…" Как вы сказали?

Я вижу, тут нам не разобраться. Вздыхаю и, продолжая листать книгу, натыкаюсь на вырезку из газеты, вложенную между страницами. Текст из английской газеты, обведенный красным карандашом.

- Странно, - говорю я. - Послушайте-ка.

Разумеется, он ни слова не понимает, и я перевожу:

- "У подножья скалы обнаружено тело неизвестной женщины…,". Ньюхавен, 17-ое марта… Сегодня у нас 20-ое. Значит, три дня назад.

- Три дня назад, в Ньюхавене! - взволнованно повторяет Улисс. - Но ведь я оттуда приехал. Из Ньюхавена!

- Там вы сели на пароход. Погодите…

Я читаю заметку и вкратце ему перевожу: у подножья скалы в Ньюхавене было обнаружено тело светловолосой женщины, лет тридцати, одетой в шерстяное бежевое платье. Следствие предполагает, что она упала с двадцатипятиметровой скалы. Личность женщины еще не установлена. Полиция склоняется к версии, что это самоубийство.

- Вы думаете, я знал эту женщину? - спрашивает Улисс с ноткой беспокойства в голосе.

- Если чемодан действительно ваш… и если вы потрудились обвести заметку красным карандашом…

- Самоубийство, - произносит он задумчиво. - Это лишь версия, - говорю я с улыбкой.

- Но кто эта женщина? Какие у меня могли быть с ней отношения?

- Если мы узнаем это, не трудно будет установить, кто вы такой.

Улисса неодолимо притягивает чемодан, он снова к нему возвращается. Ему бы, наверное, хотелось, чтобы чемодан был бездонным, но внутри остался лишь пакет, перетянутый резинкой. Похоже, пачка писем.

Улисс разворачивает пакет, и выясняется, что в нем лишь одно письмо, между листками которого лежит несколько фотографий. Он вынимает их, и, нахмурив брови, принимается разглядывать.

- Покажите-ка, - говорю я через некоторое время и протягиваю руку.

Не отрывая взгляда от фотографий, он передает мне один снимок, который, видимо, уже изучил.

- Но, послушайте, у нее светлые волосы, у этой дамы, - замечаю я, бросив взгляд на фотографию. - И потом она выглядит, точно, лет на тридцать!

Улисс поднимает на меня глаза, в них - растерянность.

- Вы думаете, это та женщина, которая покончила с собой?

- Откуда мне знать. Но какие-то детали совпадают… Покажите остальные снимки.

Он протягивает мне одну за другой остальные фотографии, описывая их, как если бы я страдал близорукостью:

- Опять она, на берегу моря… Здесь - крупным планом… А это - на улице… Вот здесь ее видно очень хорошо Красивая, правда? Какие чудесные глаза!

Он идет к свету, чтобы получше разглядеть последнюю фотографию. Но мне совсем не нравится, что он так близко подошел к окну. Я окликаю его:

- Эй! А эту фотографию вы хотите спрятать?

Он возвращается ко мне со смущенным видом.

- Это очень… интимная фотография. Печально, если это действительно та женщина, что погибла в Ньюхавене. Такое прекрасное тело…

Похоже, он не собирается расставаться со снимком. И я снова протягиваю руку.

- Покажите же и мне, эгоист! Держу пари, что на этой фотографии она голая, а?

Он кивает и, словно нехотя, расстается со снимком.

- Восхитительно? - говорю я. - Живая роденовская модель

- Была живая, - грустно замечает Улисс.

- Подождите ее хоронить! В конце концов, нет доказательств, что это та женщина, о которой говорится в газете… Может, посмотрим, что в письме?

- Возьмите, прочитайте, - Улисс отдает мне сложенный вчетверо листок. - У меня не хватает храбрости. Не знаю, почему, но все это внушает мне тревогу, даже причиняет боль.

Я смотрю на него с удивлением.

- Только что вы говорили, что хотите знать, что завеса должна приподняться. Возможно, сейчас она приподнимется.

- Это-то меня и пугает. Будто я прихожу в себя после глубокого обморока. Неожиданный страх - боюсь шума, света, жизни. Боюсь того, что могу узнать.

Меня охватывает беспокойство, подхожу к нему ближе, вглядываюсь в лицо. Слава богу, все те же пустые, затуманенные глаза человека, утратившего память.

- Может быть, к вам возвращается память?

- Нет, - говорит он, сжимая лоб своими длинными пальцами. - Но во мне происходит что-то непонятное… Какое-то шевеление… Мрак стал иным. Он утратил свою неподвижность. Словно я заперт в темной комнате и слышу, как снаружи дует ветер.

Однако не эти ощущения немощного слепца помогут нам продвинуться вперед. Ну же, тормошу я его, все-таки надо узнать!

Сажусь за стол и склоняюсь над письмом. Неровный почерк, как если бы писал человек в состоянии сильного нервного возбуждения. Написано по-французски, и, разумеется, начинается словами: "Любовь моя".

Услышав их, Улисс вздрагиваем

- Ах, это любовное письмо! Вероятно, его писала та женщина?

Я переворачиваю листок, чтобы взглянуть на подпись.

- Нет. Подписано "Поль".

- "Поль", - повторяет Улисс, его лицо судорожно морщится. - Вы думаете, письмо от меня?

Он подходит к столу.

- Может быть.

- Тогда, значит, меня зовут Поль.

Знаю, он был бы очень рад зваться Полем. Получить, наконец, имя. Но у нас нет никаких доказательств, замечаю я ему, что он является автором письма.

- Постойте! Возможно, есть способ это проверить, Как вы думаете, можете вы что-нибудь написать?

- То есть?

- Ну, я хочу сказать: сохранили ли вы умение писать, несмотря на амнезию?

- Полагаю, что сохранил, поскольку я не забыл речь.

- Тогда садитесь на мое место, - говорю я, вставая. - Вот вам блокнот, вот ручка.

Улисс усаживается за стол.

- Что писать? - спрашивает он, хватаясь за ручку и глядя на меня, как прилежный ученик.

- Все равно что. Или нет, пожалуй. Пишите: "Любовь моя". Сравним с письмом.

Судорожно слов пальцами ручку, он начинает писать и медленно бормочет:

- Любовь… моя…

Я забираю у него листок и сравниваю оба почерка.

Они не имеют ничего общего, и Улиссу, который смотрит со своего места, вытягивая шею, словно жираф, прекрасно это видно.

- Ладно! Значит, меня зовут не Поль, - со злостью произносит он. - И я никогда не писал этого письма!

Я немедленно возражаю:

- Напротив, напротив, вы очень даже могли его написать!

Он смотрит на меня, ничего не понимая. Разница в почерках не так уж важна, объясняю я ему. Его почерк мог измениться вследствие несчастного случая, который с ним произошел.

- Взгляните-ка на то, что вы написали сейчас. Не скажешь, что это нормальный почерк. Будто ребенок писал… Покажите-ка руки!

Он вытягивает перед собой свои красивые руки, словно впервые их видит.

- У вас очень тонкие пальцы, - говорю я. - Это не руки человека, занимающегося физическим трудом, нет! Раньше у вас наверняка был другой почерк.

- Но в таком случае, - замечает он, - если я автор письма, как же оно очутилось у меня? В моем чемодане? Оно должно было остаться у адресата?

Замечание по существу. Я в раздумье почесываю подбородок.

- Разумеется. Но, надо полагать, вы получили его назад. Согласитесь, тут нет ничего невозможного. Вымогли повидаться с этой женщиной и забрать у нее свое письмо.

Он снова погружается в задумчивость.

- С этой светловолосой женщиной, да? Но послушайте, ведь у меня обручальное кольцо. Значит, это, возможно, моя жена?

Он смотрит на меня застывшим взглядом. Кажется, эта мысль пришлась ему по душе.

- Или любовница… - говорю я и добавляю, снова вернувшись к письму: - Любопытно, оно написано в Лондоне, 3 марта.

- То есть, за несколько дней до самоубийства неизвестной женщины в Ньюхавене.

- По-моему, тут вовсю кипят страсти! - говорю я, бегло просматривая письмо.

- Тогда это, скорее, моя любовница…

Такое замечание из уст Улисса кажется мне чересчур тонким.

- Вот, послушайте… "Любовь моя, я не в силах дольше ждать. Ты придешь, и наши плечи соприкоснутся, наши руки, наши губы…"

Вижу, как у Улисса судорожно сжимаются кулаки.

- Разве можно любить до такой степени и не помнить об этом? - глухо произносит он.

Я продолжаю читать:

- "Я снял для нас комнату в маленькой, старинной, прелестной гостинице. Из ее окон видна Темза. Мне кажется, прошли месяцы с тех пор, как я покинул Париж…"

- Значит, я все-таки жил в Париже, - отмечает Улисс. - О чем говорит и костюм.

- Я со всей силой ощущаю, что в моей жизни наступил перелом. Меня не покидает чувство уверенности. Уверенности прежде всего в том, что с этих пор ничто не сможет нас разлучить. Милая, мы не должны никогда больше говорить друг другу "прощай". Каждый раз ты словно умираешь для меня, и я поистине предпочитаю твою смерть, чем знать, что ты в объятиях другого…"

- Другого, - вздрогнув, повторяет Улисс.

- "Я люблю тебя, мая страсть, моя плоть, моя нежность…" Подписано - Поль.

В комнате становится тихо, как в церкви. От этих страстных слов нас будто пронизало током.

- Что все это значит? - громко вопрошает вдруг Улисс. - Кто этот "другой"? Неужели эти безумные слова писал я?

- Если верить письму, вы в самом деле были очень влюблены.

- И она умерла, эта женщина, которую я любил?

- По правде говоря, я и сам не могу в это поверить.

- Она, значит, покончила с собой? Бросилась вниз со скалы? Но почему? Ведь я обещал сделать ее счастливой!

- Возможно, тот, другой…

- Другой? - кричит Улисс. - Муж?

Я воздел руки к небу.

- Муж! Муж ли? Нам ничего неизвестно. Мы вынуждены ограничиться гипотезами.

Неожиданно я воодушевляюсь и с убежденностью, изумляющей меня самого, говорю:

- В самом деле, странно, это напоминает мне мои романы! Вначале я иду наощупь, выбирая из нескольких возможных направлений. И потом вдруг все разрешается само собой… И с вами будет так же. Вот увидите!

Улисс качает головой.

- Будет ли? Уж и не знаю…

- Да, да, надо искать! Надо проявить упорство! Знаете, у меня есть опыт.

- Знаю, это ваша профессия, - с горечью замечает Улисс. - Можно подумать, вас это расследование забавляет.

- Не забавляет. Оно захватило меня целиком!

И тут в наших отношениях происходит поворот. На мой радостный возглас Улисс реагирует резко отрицательно. Впервые он восстает и оказывает сопротивление.

- Ну, а меня, - визжит он, - меня эта игра изматывает. Потому что, в конечном счете, игрушка - это я! Ваша игрушка!

Может, он понял? Нет, не думаю. Это звериный инстинкт каким-то образом наводит его на след. Исключено, чтоб он мог догадаться, что руководит мною в действительности.

- Кукла - вот что я такое! - продолжает он в ярости. - Петрушка, на которого примеряют пиджаки, костюмы! И заставляют играть роли! Толкают влево, вправо и смотрят, что из этого получится! А потом вы наконец решитесь! Выберете то, что покажется вам наилучшим для романа.

- Я? Я абсолютно ничего не решаю, - говорю я сухо. - Решает чемодан!

- Чемодан? - стонет он. - Мне почему-то хочется его закрыть, этот чемодан! Он заставляет меня думать о кровавом сундуке: открываешь его, а там внутри - мертвая женщина.

Я покачиваю головой с видом старого мудреца.

- Знаете ли, в прошлом каждого человека есть покойники и покойницы.

Вдруг он начинает кружиться по комнате, размахивая руками.

- Да, вот только эта… эта покойница, не знаю почему, внушает мне страх.

Он смотрит по очереди на все двери, которые есть в комнате, словно попал в ловушку. Я пугаюсь: он в таком состоянии, что может ускользнуть от меня. Но нет, он устремляется прямо к той яме, которая и была для него вырыта.

- Знаете, что Петрушка сделает теперь? - скрипуче произносит он. - Примерит брюки!

Я готов его расцеловать! Бедняга, он мнит себя хитрецом! Взяв брюки от костюма, которые я перекинул через спинку кресла, он бросает мне с плутоватым видом:

- Потому что, в конце концов, этот чемодан… Пиджак, ладно, он мне подходит. Но с пиджаками всегда проще. А вот брюки, особенно, сшитые по мерке… Быть может, выясниться, что брюки вовсе не мои!

- Можно подумать, что вы надеетесь на это, - мягко замечаю я.

Неожиданно весь его гнев проходит.

- В какой-то степени это так, - признается он. - Мне не нравится это письмо.

С брюками в руках он направляется в свою комнату, а я бросаю взгляд на чемодан, который так и стоит раскрытый посреди гостиной.

- Э, да в чемодане еще что-то есть!

Он останавливается, вяло поворачивается ко мне.

- Что именно? - он спрашивает устало.

- По-моему, это магнитофонная пленка. - Я достаю со дна чемодана коричневую катушку. - Вам известно, что такое магнитофон? С его помощью записывают голоса. Значит, пленка может оказаться очень важной. Хотите прослушать? У меня есть магнитофон.

На этот раз лицо Улисса ничего не выражает, а голос звучит бесстрастно.

- Если вы настаиваете, - говорит он. И добавляет, поднимая глаза к небу: - Что еще меня ожидает?

- Быть может, истина.

V

Он ушел в свою комнату примерять брюки, а я пока вытащил магнитофон, чтобы прослушать пленку.

В течение нескольких мгновений катушка вращается беззвучно, потом слышатся звуки рояля. "Первая арабеска" Дебюсси. Отличная запись.

Поскольку Улисс оставил дверь своей комнаты приоткрытой, я кричу:

- Вы слышите?

- Да, это рояль.

Смотри-ка, он не забыл рояль. Впрочем, я заметил, что он не забыл множество вещей. Но, правду сказать, амнезия - явление очень странное. Память исчезает не полностью. Она словно вершит отбор, отбрасывая то, что ее мучает или раздражает.

- Ну, как брюки?

- Еще минутку.

Сажусь в кресло и продолжаю с наслаждением слушать запись. Я обожаю Дебюсси. Это изобретатель джаза, никто только об этом не догадывается. Как раз в "Первой арабеске" есть синкопированная фраза - чисто блюзовый пассаж.

Однако я тут же встаю, мне не терпится узнать результат примерки.

- Так что же с брюками?

Проходит несколько секунд, затем слышу голос Улисса, невеселый его голос, в котором я различаю даже легкий оттенок грусти.

- Они сидят на мне идеально… У меня был прекрасный портной.

Я ликую вслух, не сдерживая эмоций.

- Значит, чемодан действительно ваш! И светловолосая женщина-это женщина из вашей жизни. Быть может, она любила музыку. Да, несомненно, любила. Она любила Дебюсси. Я очень хорошо ее себе представляю, в Лондоне, в этой маленькой гостинице, на берегу Темзы. При условии, конечно, что она смогла соединиться с Полем. С этим Полем из письма. Вы слышите меня, эй, Улисс?

Впервые я обращаюсь к нему, называя Улиссом. Он, наверное, удивлен - что это я вдруг? Тем более, что он, должно быть, забыл, кто такой Улисс. В любом случае, это не имеет значения, и я продолжаю с тем же пылом:

- Тот, "другой", очень даже мог встать им поперек дороги. Все усложняется! Прекрасное маленькое уравнение с тремя неизвестными! Тут не "три персонажа в поисках автора", а автор в поисках трех персонажей! Справимся, справимся, и не то видали!

Но в чем дело? Почему Улисс не показывает мне свои брюки? Из его комнаты не доносится ни звука. Чем он там может заниматься?

Тихонько подхожу к двери.

- Эй, вы еще здесь?

Неожиданно он появляется с маленьким блокнотом в руке, явно чем-то взволнованный.

- Это было в кармане брюк, - глухо произносит он, указывая на блокнот.

Похоже, находка основательно его потрясла. Иду к магнитофону и выключаю звук.

- Вот, блокнот, мосье! - говорит Улисс, приблизившись ко мне. - Я сейчас в этом блокноте кое-что прочитал. Что-то ужасное!

Он очень бледен, с трудом составляет фразы.

- Что именно? - интересуюсь я.

- Эта женщина… эта - из английской газеты… она не покончила с собой. Кто-то столкнул ее со скалы!

- Что вы говорите?

- Тут так и написано. Записи велись изо дня в день. Это что-то вроде дневника.

- Но поскольку вы нашли его в собственном кармане, значит, это ваш дневник!

- Да, мой! И поверьте, я рад этому. Ибо в таком случае женщину со скалы столкнул не я!

Он показывает мне блокнот. Это небольшая записная книжка. Страница, на которой она раскрыта, заполнена мелким, убористым почерком. В письме, найденном в чемодане, почерк совсем другой. Не похож он и на те каракули, которые продемонстрировал мне Улисс. Но мой аргумент остается в силе: почерк Улисса мог измениться после несчастного случая. Так или иначе, Улисс, видно, ни минуты не сомневался, что он автор этих записок. И пребывает в ужасном волнении.

- Мои записи - это обвинение, - задыхается он. - Я обвиняю одного человека.

- Вы обвиняете его в убийстве этой женщины?

- Да. Ее звали Франсуаза. А человек, которого я обвиняю, был ее любовником. А я, я - муж!

Черт возьми! Надо бы, наверное, внести во все это некоторый порядок. И вначале сопоставить новые данные с данными из "письма Поля".

- Значит "другой" - это вы, - говорю я. - "Другой", о котором идет речь в письме. Покажите-ка мне записи

- Вы увидите, все это ясно и так ужасно. - Он протягивает мне блокнот. - Вот, взгляните, что я здесь написал: "Лондон, 11-ое марта".

Читаю:

- "Теперь я не боюсь, я знаю, что Франсуаза вернется ко мне. Она уже вернулась. Я вновь вижу ее там. Взгляд ее больших сиреневатых глаз полон замешательства и стыда. Ее глаза молили о прощении! Как я был прав, погнавшись за ними, приехав в Лондон и выследив их, сопровождая вплоть до этой мерзкой гостиницы. Я получил награду: это стыд, который отразился в твоих глазах, Франсуаза!"

Подняв голову, в задумчивости шепчу:

- 11-го марта в Лондоне. Это пишете вы, муж…

- Да, и 11-го марта Франсуаза еще жива! - кричит Улисс, и его голос дрожит от гнева.

- Итак, резюме, - говорю я. - Вы живете в Париже. Ваша жена оставила вас и уехала к своему любовнику в Лондон. Тогда вы решили отправиться за ними в погоню, приехали в Лондон, выследили их, нашли, и, в конце концов, вам удалось вернуть жену.

- Да. Наверняка так все и было.

Я отдаю ему блокнот и иду за письмом, которое оставил на письменном столе.

- Таким образом, письмо не от вас, а от Поля. От любовника.

- Несомненно, - говорит Улисс. - Поль, должно быть, поселился в Лондоне и с некоторых пор стал уговаривать мою жену приехать к нему.

- Именно так. Теперь с письмом все совершенно ясно!

Я перечитываю вслух: "Любовь моя, я не в силах больше ждать. Ты придешь, и наши плечи соприкоснутся…" И так далее… "Я снял для нас комнату в маленькой, старинной, прелестной гостинице…"

Повернувшись к Улиссу, не могу не отметить:

- О вкусах не спорят. Вы, муж, находите эту маленькую гостиницу мерзкой!

Он морщится.

- Само собой разумеется!

Продолжаю читать:

- "Милая, мы не должны никогда больше говорить друг другу "прощай"…

- А вот и нет! - вопит Улисс, потрясая блокнотом. - Нет! Франсуаза как раз и сказала ему "прощай". Причем окончательно. И именно это ее погубило, несчастную!

- В Лондоне она пообещала вам порвать с любовником?

- Так буквально здесь и написано! Послушайте дальше… "Лондон, 13 марта. Теперь Франсуаза поняла, каким заблуждением была эта авантюра, в которую вовлек ее Поль. Только что вместе со мной она смеялась над своим безумием. Она любит меня, она никогда не переставала меня любить. Она лишь хотела мне отомстить за то, что казалось ей охлаждением, безразличием с моей стороны. Понадобились ее бегство и мой гнев, чтобы ей открылась та страсть, которую она мне всегда внушала. И потому она бросает Поля, как отбрасывают ненужное оружие. Несчастный Поль! Я не сомневаюсь, что он безумно любит Франсуазу и, конечно, будет страдать. Но, в конце концов, наступил его черед, и в этом справедливость!"

- Только вот Поль чересчур страдал! - тихо произношу я.

- Да. Он не вынес разрыва и предпочел скорее убить Франсуазу, чем возвратить ее мне! Впрочем, разве его письмо уже не содержало угрозу?

Я нахожу в письме строки, на которые он намекает: "…И я поистине предпочитаю твою смерть, чем знать, что ты в объятиях другого".

- Итак, речь может идти даже о преднамеренности! - мрачно замечает Улисс.

Но я снова берусь за блокнот, в котором, по словам Улисса, содержится обвинение. Я спрашиваю, говорится ли в записях конкретно о разыгравшейся на скале драме.

- Погодите, - отвечает Улисс, - прежде всего, вы должны знать, что у Поля и Франсуазы состоялось последнее свидание.

- В Ньюхавене?

- Увы, да! И я снова следил за ними. Вот, послушайте: "Ньюхавен, 16 марта. Только бы все прошло благополучно! Только бы Франсуаза не проявила слабость! Только бы Поль смирился! Я сижу в этой мрачной комнате и слышу, как воет за окнами морской ветер. В эту непогоду они сейчас вдвоем там, на скале. Они терзают друг друга. А ветер жалобно стонет".

- Любопытно! - замечаю я. - Помните, только что, когда вы испугались, что завеса разорвется, у вас было ощущение, будто вы заперты в темной комнате…

- И я сказал, что слышу шум ветра. То было, вероятно, как смутное воспоминание о тех ужасных мгновениях.

- А дальше? Что там в блокноте дальше?

Задаю вопрос и настороженно жду ответа. Я знаю, что здесь мы приближаемся к узловому моменту этой необычной истории.

- Дальше? А просто такая вот запись, сделанная несомненно после смерти Франсуазы… "18 марта. Я убью его, убью, клянусь! Поль может бежать хоть на край света, я последую за ним, и там, где я его настигну, он погибнет. Он упадет, как упала ты, моя несчастная птица, устремившись навстречу своей ужасной смерти, я заставлю его заплатить сполна за причиненную боль."

На последних словах голос Улисса дрогнул. Что бы он там ни говорил, я знаю, у него не могло сохраниться ни малейшего воспоминания об этих событиях. Однако его больной рассудок делает большие успехи именно там, где я надеялся: вся эта история становится историей, которая произошла лично с ним. Подобно тому, как актер-трагик, обрядившись в пурпурную мантию, превращается в Цезаря с ног до головы, так и Улисс почувствовал себя жаждущим мести мужем, каким он предстает со страниц блокнота.

Подталкиваю его еще немного в этом направлении, хотя и не уверен, есть ли в том необходимость.

- И вы настигли его, Поля! На пароходе, который шел из Ньюхавена в Дьепп…

Он вздрагивает, бросая на меня взгляд исподлобья:

- Вы думаете, я убил его?

- Нет. Я думаю, что первым нанес удар Поль. По всей вероятности, вы отыскали его на этом судне. И можно предположить, что между вами произошло бурное объяснение.

- И он меня ударил?

- При этом отнюдь не тросточкой! Ибо, если вы потеряли память… Не забывайте, он знал, что вам известна правда о смерти Франсуазы. В этой ситуации вопрос стоял только так: вы или он.

Улисс покусывает большой палец. Видно, он всерьез раздумывает о себе, своих побуждениях.

- Вы полагаете, я действительно намеревался его убить?

Тут- то я его и ловлю. Я знаю, мы дошли до такого момента, когда он неизбежно должен задать этот вопрос, и нащупываю в кармане обойму револьвера, обнаруженного накануне в его плаще.

Внезапно вынимаю обойму из кармана и сую ему под нос.

- Да, я уверен, что вы намеревались его убить. Вот тому доказательство!

- Доказательство, - повторяет он, ошеломленно глядя на обойму.

- Обойма револьвера, который находится в кармане вашего плаща.

Вдруг он опускает глаза и поворачивается ко мне спиной. Приблизившись, трогаю его за плечо.

- Ведь в кармане вашего плаща лежит револьвер, вам это известно, не так ли?

- Да, известно, - произносит он тихо.

- Вчера вечером вы заявили мне, что ваши карманы пусты, но знали про револьвер?

- Да, знал, - шепчет он.

- Значит, вы мне солгали?

- Да.

- Почему?

Он оборачивается ко мне с залитым краской лицом и выдерживает мой взгляд.

- Поставьте себя на мое место! Я действительно обнаружил этот револьвер у себя в плаще, выходя с морского вокзала. Разумеется, я понятия не имел, откуда он взялся. Позднее, укрывшись у вас, посреди ночи, при известных вам обстоятельствах, мне трудно было признаться, что я вооружен.

- Вы думали, что я могу позвать полицию? - спрашиваю, пристально глядя на него.

- Вы могли это сделать. У вас есть телефон. Это первое, что я увидел, когда вошел: телефонный аппарат у вас на столе.

Он бросает взгляд на белый телефон, который и в самом деле просто нельзя не заметить. Белый телефон - это затея Пюс, она видела такие в декорациях бульварных пьесок, до которых столь падка.

Тем временем я не отрываю от Улисса испытывающего взгляда. Так мог бы, наверное, смотреть полицейский,

- А вам было бы неприятно, если б я вызвал полицию?

- Да, конечно. Знаете, без документов чувствуешь себя не очень-то спокойно.

Он сопротивляется, и мне это не нравится. Я предпочитаю, чтобы он в растерянности крутился вокруг меня, тогда мне легче набросить на него лассо.

- Возьмите, я возвращаю вам ее, - протягиваю Улиссу обойму и, выждав две-три секунды, бросаю ему в лицо: - Но имейте в виду, что одной пули не хватает.

Вижу, как он бледнеет.

- Не хватает одной пули?

- Можете проверить.

Он вертит обойму в руках, волнуясь, внимательно ее рассматривает.

- Этого я не знал, клянусь вам, - шепчет он. - Когда я нашел револьвер, я не стал разбирать его, тратить время. Но, скажите, если одной пули не хватает…

- Все можно предположить.

- Думаете, я выстрелил в Поля?

- Вполне может быть.

- Но тогда, если я в него выстрелил, как же получается, что он меня ударил?

- Вы могли попросту промахнуться.

- Да, действительно, - он качает головой.

- А если вы промахнулись, можно прекрасно себе представить, что уж он-то готов был вас прикончить!

- Да, разумеется.

Он снова поворачивается ко мне спиной и медленно идет к письменному столу, на котором мы разложили фотографии. Он берет их в руки и разглядывает одну за другой.

- Боже, как она была прекрасна! - вырывается у него стон. - И я жил с ней счастливо и спокойно! Но явился этот человек и все разрушил! Уничтожил! Он убил ее, а меня превратил в живой труп!

Стон переходит в рычание. Его гнев нарастает, как грохот копыт приближающегося галопом коня. Криком, рвущим горло, вырываются слова:

- Ах! Неудивительно, что одной пули не хватает! У меня возникает желание усесться в свое рабочее кресло, точно в кресло партера, и наслаждаться спектаклем, наблюдать за перевоплощением актера, вжившегося в свою роль. Но момент для этого еще не наступил. Терпение! Надо усугубить процесс превращения. Пусть произойдет полная идентификация, пусть волна ярости смоет последние барьеры в этом несчастном рассудке.

Бесшумно подхожу к магнитофону, нажимаю кнопку. И вновь несутся кристально чистые звуки рояля. Последние такты "Арабески". И тишина, наступившая вслед за этим, - это особая тишина, дрожащие звуки которой слышны только душе.

Почему, господи, мой мир не может свестись к этому немому волшебству? На мгновение я испытываю соблазн избавиться от монстров, затолкать их назад, в глубину зловонных лежбищ, откуда они были извлечены колдовскими чарами черного чемодана. Но нет, процесс должен неумолимо развиваться дальше. И в итоге я преодолеваю слабость, которая, быть может, свойственна всем искусным полководцам в минуту успешного завершения разработанной операции.

Магнитофонная катушка продолжает вращаться, не воспроизводя никаких звуков, кроме тихого шороха.

- Может, на этой пленке записана только музыка, - говорит Улисс откуда-то из глубины комнаты; он спрятался там, словно в укрытии.

Не успел он закончить фразу, как раздался женский голос, да так громко, что мне пришлось уменьшить звук:

"…Дай-ка, милый, я попробую! Рискну! Ой, как интересно! А микрофона я боюсь!"

Слышится смех, прелестный смех юной женщины. Затем она добавляет:

- "Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле…"

Я выключаю звук, потому что Улисс кидается ко мне с вытаращенными глазами.

- Вы думаете, это она? - кричит он, задыхаясь. - Ее голос, а она мертва! Она здесь - веселая, живая. И в то же время она лежит где-то там, в земле… Моя жена… моя жена! О, как ужасно! Смогу ли я все это перенести!

Он тяжело дышит и внушает мне в этот момент жалость.

- Хотите, мы выключим магнитофон? - спрашиваю я мягко.

- Нет, я хочу слышать! - запальчиво произносит он. - Возможно, она обращается ко мне, ко мне, мосье!… Продолжим, прошу вас!

Я перематываю пленку, чтобы вновь услышать начало записи, затем включаю звук.

- "…как интересно! А микрофона я боюсь!… Погоди! Я прочту твое стихотворение об Отейле: "Твое тело, обжигающее, словно пламя…"

Она начинает декламировать, но тут же голос снова звучит нормально - она объясняет:

- "…Мое любимое стихотворение. Оно о стольком напоминает! Отейль… это было в самом начале, помнишь?… Ну, я начинаю!"

Звучит стихотворение:

"Твое тело, обжигающее, словно пламя,

Твое тело, влекущее, словно море,

Твое тело, костер и корабль,

Оно - вода и огонь,

Питающее мою боль.

А я - мореплаватель,

Засыпающий

На дне твоей нежности,

Когда, еще задыхаясь,

На исходе наших ночей

Припадаю к тебе

И пью твое золото и твою тайну,

Не слыша утреннюю птицу,

Околдовавшую Отейль."

- "Париж, 3 июня, 1960 года."

Пауза. И голос с лукавством произносит:

- "Видишь, я помню даже дату!"

Потом наступает тишина. Тишина, в которой таится нечто ужасное, ибо кажется, что голос умолк навсегда. Еще некоторое время катушка вращается беззвучно, но я окончательно останавливаю пленку в полной уверенности, что она выдала все свои секреты.

- 3 июня 1960 года! - говорит Улисс. - Вы слышали, 3 июня тысяча девятьсот шестидесятого!

- Ну и что?

- А то, что она, само собой разумеется, обращается ко мне! Тысяча девятьсот шестидесятый - это семь лет назад. Тот, другой, Поль, наверняка еще не появился в ее жизни. Значит, она разговаривает со мной. Со мной, своим мужем. Сколько теплоты, какое доверие между нами! И страсть! Ах, как это все жестоко!

Он мечется по комнате с безумным видом. Мне кажется, еще немного, и с ним случится нервный припадок. Я прошу его успокоиться, но знаю, что все мои уговоры бесполезны. Он дошел до той степени возбуждения, когда остаешься глух к доводам разума. И меня восхищает процесс, совершившийся в его рассудке. Какая перемена произошла с тем потерянным существом, которое постучалось накануне в мою дверь!

Он все бродит по комнате, словно пьяный, и я уже с трудом разбираю его бормотание:

- Но кто же он, этот человек? Человек, который все разрушил? Надо непременно узнать! Я должен его найти!

Последние слова прозвучали громко и отчетливо.

- Почему вы хотите его найти? - интересуюсь я.

- Вы еще спрашиваете? Этого вора! Убийцу! Может, он и ускользнул от меня на пароходе, но в следующий раз…

Он не заканчивает фразу, его потемневший взгляд ясно говорит о том, на какие крайности он способен.

- Вы с ума сошли! - говорю я ему.

- А вы, вы бы его пощадили?

- Речь не обо мне. Вы несете вздор. Я понимаю ваш гнев, понимаю даже ваше желание отомстить. Но есть же другие способы. Законные.

Я очень нравлюсь себе в этой роли - сдерживаю, регулирую. Кажется, я слышу собственный голос. Будто он записан на пленке, наслаждаюсь его плавными модуляциями, которые прекрасно сочетаются с моим по-отечески строгим тоном.

- В конце концов, - говорю я еще, - он - убийца. Он должен предстать перед судом. Вы можете потребовать расследования.

- Его оправдают! - зло бросает Улисс.

- Не говорите глупостей!

- Это убийство на почве ревности. Он отделается несколькими годами тюрьмы. О, это слишком мягкое наказание!

- А вы что хотите?

Он обращает ко мне свой взгляд, взгляд раненного животного, и выкрикивает:

- Его жизнь! Его жизнь за жизнь Франсуазы!

Великолепная реплика.

Ну что ж, теперь мы не далеки от цели! Однако наступил подходящий момент заставить говорить в полный голос мудрость. Надо сделать вид, будто я хочу удержать эту руку, которая жаждет взяться за оружие, ибо мне ясно - чем больше я стану ее удерживать, тем воинственней она будет. И, наконец, Улисс ни на секунду не должен догадаться, что я на его стороне. Если он почувствует, что я его подстрекаю, это неминуемо пробудит в нем недоверие.

Я говорю ему, что если он не обуздает свою жажду мести, то станет убийцей, подсудимым, осужденным.

- Вы думаете, меня это волнует? - со злостью произносит Улисс. - Во что он меня превратил? В жалкую развалину! Совершенно одинокого калеку! Мне плевать на свою жизнь!

Ага! Вот он и созрел! И возражаю теперь для проформы.

- Я сделаю все, чтобы помешать вам. Да и как вы отыщете этого человека? У вас нет никакого следа, ни одной зацепки. Известно лишь его имя - Поль? Какой Поль? Чем он занимается? Где живет?

Он пожимает плечами. Я знаю, что с этих пор ничто его не остановит. Теперь в его планах мщения присутствует и элемент упрямства.

- Я буду искать, я найду его след! - вопит он. - Мне остается в жизни хоть эта цель!

И добавляет с каким-то вожделением во взгляде!

- А что, если мы снова послушаем запись. Пленка не кончилась. Может быть, мы узнаем еще что-нибудь?

Чтобы доставить ему удовольствие, включаю магнитофон, перемотав пленку до того места, где звучит конец стихотворения:

"…На исходе наших ночей,

И пью твое золото и твою тайну,

Не слыша утреннюю птицу,

Околдовавшую Отейль."

- "Париж, 3 июня 1960 года."

И снова женский голос с лукавством произносит последнюю фразу: "Видишь, я помню даже дату!"

И снова тишина, нескончаемая тишина. Склонившись над магнитофоном, Улисс впитывает каждый звук. С шорохом крутится кассета, и кажется, так звучит сама пустота.

- Видите, говорю я, - больше ничего нет.

На этот раз хватит, поиграли; я выключаю магнитофон. Закуриваю, протягиваю пачку Улиссу.

- Вы курите?

Он отрицательно качает головой, и я замечаю, что его взгляд обрел странную неподвижность.

Одна строчка стихотворения преследует меня, и я произношу ее вслух:

- "И я пью твое золото и твою тайну…" Неплохо. Подумать только, да вы были настоящим поэтом!

Улисс с силой сжимает кулаки так, что синеют костяшки пальцев.

- Поэт убит! - глухо произносит он. - Моя голова пуста! Я хочу лишь одного - крови!

Он разжимает кулаки, и его длинные пальцы медленно вытягиваются.

- Нет! - тихо поправляет он себя. - Скорее, я испытываю желание душить. Сжимать, сжимать…

Внезапно его руки словно обхватывают чью-то шею, а лицо искажает отвратительная гримаса.

Словно зачарованный, наблюдаю, как им овладевает ненависть, и чудится, будто из его полуоткрытого рта вот-вот вырвется язык пламени. У него сделался тяжелый свинцовый взгляд, и в зрачках появился свет, подобный тому, что отражается на застывшей поверхности пруда от еще не разразившейся грозы.

Я потрясен прелестью этого преображения и не могу не выразить свое чувство вслух:

- Как интересно! Вчера вы не знали, ни кто вы, ни откуда явились. А сегодня жаждете задушить любовника своей жены!

- Убийцу моей жены! - поправляет Улисс.

- Пусть так! Но в конце концов у вас об этой женщине, о вашей жене, не сохранилось никаких воспоминаний. Как же вы можете до такой степени страдать? Даже хотеть убить? Только чтобы отомстить за кого-то, чье лицо вам, собственно, и не знакомо.

Он не отвечает, смотрит на меня слегка сочувственно, с непонятной улыбкой, но это не мешает мне продолжать свою мысль.

- Есть фотографии, знаю. Есть и голос. Но все-таки, что было бы, сохранись у вас воспоминание о ее ласках, обо всем, что связывает мужчину и женщину, проживших вместе годы?

- Было бы то же самое, - тихо говорит Улисс. - Я очень хорошо представляю себе ее ласки. Когда я молчу, знайте, я думаю об этих ласках. А узы, связывающие нас, я чувствую в себе, они согревают мою кровь.

Улисс объясняет мне, что человек, утративший память, - Не мертвец, он слепой, у которого отнят дар видеть собственное прошлое. Но его прошлое существует так же, как существует мир, окружающий настоящих слепых, и слепец со всей силой чувствует этот мир, которого он не видит.

- О, да, в самом деле, я, точно, слепец. Я не вижу своего прошлого, но чувствую, как оно яростно шевелится во мне!

Вдруг мы оба подскакиваем на месте: кто-то позвонил в дверь. Закупорившись в четырех стенах со своей жертвой, я воспринимаю этот сигнал из внешнего мира, как нечто нереальное. И Улисс, кажется, тоже в растерянности.

Я первым прихожу в себя, ибо, по правде говоря, отлично знаю, кто звонит. Я жду с середины ночи, и его появление означает, что первый этап моего труда закончен. Теперь надо смело приступать к следующему, совсем иному.

На протяжении последних нескольких часов я действовал точно волшебник. Сейчас, не медля, я должен превратиться в холодного стратега. Пусть мое сердце превратится в кусок льда! Пусть погаснет огонь воображения! Стратегу противостоит лишь суровая реальность, и чтобы ее победить, он должен с невозмутимым видом прикидывать свои шансы, подобно игроку, раздумывающему над шахматной доской.

Истина, - ты, отвратительная, как пустоглазая смерть, - можешь явиться! Я готов. Я хорошо тебя знаю. Уже многие недели я подстерегаю тебя на грани собственного отчаяния. Мое оружие начищено до блеска, и мне жаль тебя, истина, при мысли об участи, которую я тебе уготовил.

Но прежде, чем начнется схватка, освободим место, подметем сцену.

- Ко мне пришли, - говорю я Улиссу. - Один важный человек, по делу. Нам надо поговорить. Я бы вас попросил пройти к себе в комнату.

Беру Улисса за плечи, подталкивая к его логову.

- Вы подумаете, успокоитесь. А потом мы снова все обсудим.

Он поворачивается ко мне и бросает с угрожающей ноткой в голосе:

- Не оставляйте меня надолго одного!

Я не отвечаю и прикрываю за ним дверь.

Вновь раздается звонок. Гость выражает нетерпение. Л может, думает, что я отлучился. О, нет! Мой гость, я здесь и сейчас распахну перед тобой двери настежь. Чтобы ты, очертя голову, устремился прямо зверю в пасть!

Машинально бросаю взгляд на часы. Без четверти два. Вспоминаю, что с утра у нас во рту ни крошки. Не знаю, требует ли пищи желудок Улисса. Мой, превратившись в клубок нервов, пожирает сам себя. Кроме глотка воды, мне бы сейчас ничего не полезло в горло.

Пока я, тяжело ступая, иду к двери, у меня в голове мелькают беспорядочные мысли об этой воде. Или, точнее, мне представляется стакан прохладной воды. Это чудесная, прозрачная, родниковая вода; я вижу, как за запотевшим стеклом стакана она слегка дрожит на поверхности.

Вдруг мне до смерти хочется пить. Подобной жажды я еще никогда не испытывал, кажется, она меня иссушила; такова, верно, жажда преступника.

VI

Это он, это Андре, брат Пюс. Несколько секунд он стоит, не двигаясь, на пороге, желая убедиться, я ли открыл ему дверь, подлинно ли все происходящее. В его взгляде, кроме беспокойства, сквозит недоверие, словно в глазах людей, только что переживших несчастный случай.

Он неприятен мне в этот момент, так же, впрочем, как был неприятен всегда. Я не сектант и не преисполнен постоянного чувства неприятия буржуазии. Но есть же границы всему! Когда у тебя напрочь отсутствует чувство юмора, когда ты полон сознания собственной значимости и непоколебимой веры в полдюжины принципов времен царя Гороха, трудно рассчитывать, что твой ближний проникнется к тебе симпатией.

У него наверняка не меньше двух зонтов [Зонт - это символ буржуа XIX века]; один у него в руке, затянутой в кожаную перчатку, второй же мне не виден, похоже, он проглотил его вместо аршина, такой у него во всяком случае вид.

А шляпа! Ну кто еще носит эти черные шляпы с загнутыми полями? С владельцем такой шляпы сразу все ясно - он из тех, кто непременно хочет дать понять, что не одолжит вам денег, хотя и может.

- Здравствуйте, Андре. Входите.

Он входит в комнату, не произнеся ни слова, а мне удается избежать рукопожатия. Учитывая все, что я собираюсь ему сказать, лучше обойтись без этого.

Однако я вежлив:

- Как доехали?

- Спасибо, прекрасно.

- Вы не голодны?

- Нет, я поел на вокзале в буфете.

В своем черном мешковатом реглане, с кислым выражением лица, он напоминает служащего похоронного бюро, явившегося за клиентом.

- Очень вам признателен, что вы приехали не медля, - говорю я ему, натянуто улыбаясь.

- Если я вас правильно понял, нельзя было терять ни минуты, - произносит он мрачным видом.

- Надеюсь, вы не сердитесь, что я позвонил вот так, среди ночи?

Я разбудил его в четыре утра. Нехорошее время, у него привкус несчастья. Я еще слышу сонный голос на другом конце провода: "Что случилось, Луи?" Я не стал вдаваться в подробности, ограничившись лишь просьбой срочно приехать в Дьепп, потому что происходит "нечто очень важное".

Следует все-таки предложить ему сесть. Лучше, если он будет сидеть, когда услышит то, что я выложу ему через несколько минут.

Он снимает пальто неловкими движениями, как человек, привыкший к услугам лакея.

Беру все его барахлишко - реглан, шляпу, перчатки, зонт - и уношу в большой нормандский шкаф, который служит нам гардеробной.

- Позвольте сразу один вопрос, Андре, - говорю я, возвращаясь к нему. - Когда точно вы уехали из Парижа?

- Поездом в 11.30.

- Нет, я хочу сказать, в котором часу вы вышли из дома?

Он задумывается, что-то прикидывает в уме, усаживаясь в предложенное ему кресло.

- Погодите… Я долго ловил такси. А потом я заехал к своему адвокату…

Вот, он весь в этом! Ему звонят в четыре утра, а он едет к адвокату. Сидит на своей кубышке, вечно настороже.

- Скажем, я вышел из дома около половины десятого.

- И Пюс еще не появлялась?

Его кроличьи глазки округляются.

- Она должна была приехать в Париж?

- Да, она "должна была", - повторяю за ним, криво улыбаясь.

- Хотите, я позвоню домой, - поспешно предлагает он. - Она, наверное, приехала поездом 10.15 и сейчас, конечно, уже на месте.

Тогда правда вылетает из моих уст, подобно жаркому дыханию огня. Она обжигает меня, сейчас она спалит лицо моего гостя.

- Нет, Андре! Франсуаза не в Париже. Она в Лондоне! В Лондоне, со своим любовником!

Нет, я не сошел с ума. И ничего не путаю. Я говорю "Франсуаза", потому что это и есть настоящее имя Пюс. И не случайно ее зовут Франсуаза так же, как светловолосую женщину, возникшую из чемодана. На то есть причина: обе Франсуазы - это одно и то же лицо!

Итак, я имею удовольствие наблюдать, как бледнеет Андре. Его руки, упав на подлокотники, сжимают их изо всех сил.

Совершенно очевидно, что президенту-генеральному директору лабораторий Дюверже Андре Дюверже не просто смириться с мыслью, что его младшая сестра Франсуаза, уроженная Дюверже, завела себе любовника. Эта роскошь совсем не вяжется с принципами, унаследованными со времен царя Гороха.

- Это невозможно, - шепчет он, - у Франсуазы нет любовника!

Так! Он отвергает саму мысль. Он явно пытался ее проглотить, - я видел, с его горлом что-то происходило, - но мысль не прошла, и его этой мыслью стошнило.

Ну, что ж, я ему затолкну ее в глотку силой!

- Андре, если я что-нибудь ненавижу, так это иллюзии. Вы получили от Франсуазы письмо, в котором она сообщала вам о своем приезде?

- Нет, - отвечает он удрученно.

- Прекрасно! Так вот, это самое письмо она писала в моем присутствии, практически вслух, чтобы вернее меня обмануть, дуреха! Только, разумеется, она вам его так и не послала. Выбросила, наверное, в сточную канаву. Там ему, впрочем, и место.

- Нет, я решительно отказываюсь вам верить! - громко произносит Андре, вставая с кресла. - Лучше я позвоню домой. Вы не возражаете?

- Прошу!

И я указываю на телефон.

- Вы думаете, письмо было отправлено и затерялось? - посмеиваюсь я, пока он набирает свой номер.

- Я думаю, что услышу голос моей сестры, - сухо отвечает Андре.

Он дозванивается и, действительно, слышит в трубке голос, но не сестры, а горничной. И горничная говорит ему, что "мадам Франсуазы" нет. Она не приезжала, нет, никто ее не видел.

Ну что, получил, Фома неверующий! Качая головой, он вешает трубку.

- Она не оставила вам записку утром перед отъездом? - его голос звучит отрывисто, как собачий лай.

- Нет, даже сердца, пронзенного стрелой, и то не нарисовала.

- Вам не кажется, в конце концов, странным, что, уходя от вас к любовнику, она с вами не объяснилась? Ведь она знала, что вы узнаете правду.

- О, Франсуаза наверняка мне напишет! Только вначале она позаботилась о том, чтобы нас разделял Ла-Манш.

- Это немыслимо!

- Да нет, отнюдь, - смеюсь я. - Поставьте себя на ее место. На место женщины, бросающей мужа. Само собой разумеется, она опасается его реакции. В газетах столько пишут на эту тему…

Андре смотрит на меня, будто видит впервые.

- Однако вы выглядите весьма спокойным, - вполголоса замечает он.

И повторяет, повысив голос:

- Вы человек спокойный.

- Возможно, это одна только видимость, - говорю я. - Уж Франсуаза знает меня лучше, чем вы!

Он подходит к окну, но взгляд его устремлен в пустоту. Вижу, как легонько сгибается его широкая спина преуспевающего дельца. Колонна Дюверже покачнулась.

- Вас, Луи, я, возможно, знаю не слишком хорошо, но я знаю мою сестру.

Ох, уж эта его манера произносить "моя сестра"; так же, должно быть, он произносит "мой автомобиль", "мой холодильник"! Хоть я и женился на ней, "его сестре", она остается его собственностью, частью фамильного имущества.

- Ну, и что же ваша сестра?

- Она никогда от меня ничего не скрывала. Мне не верится…

Готово! Он снова перестает мне верить! Да, похоже, он слегка простоват, и мне придется вбить ему истину в голову, не церемонясь.

- Знаете, - говорю я ему, - и мне потребовалось время, чтобы поверить. Впрочем, я пришел к мысли, что именно женщин привлекает подобная ситуация. Потому что для них есть в этой ситуации поистине нечто дьявольское. И поскольку дьявол обладает чарами…

Его мало волнуют мои парадоксы. В нем просыпается деловой человек. И вот ему уже не терпится узнать подробности, а в голосе появляются металлические нотки:

- В конце концов, чтобы быть настолько категоричным, вы должны располагать доказательствами ее связи?

- О, да!

На этот раз я не сдержался, я выдал свою боль. С моих губ сорвались не слова, а стон, и я, едва волоча ноги, добираюсь до письменного стола.

- Я покажу вам письмо. Письмо от ее любовника.

Беру со стола письмо "Поля". Я правильно говорю - письмо "Поля", то, которое мы с Улиссом извлекли из черного чемодана и которое так хорошо изучили.

- Оно написано в Лондоне 3-го марта… Вы позволите представить образчик этой литературы? "Любовь моя, я не в силах дольше ждать. Ты придешь, и наши плечи соприкоснутся, наши руки, наши губы…" И так далее…

Я протягиваю ему письмо.

- Возьмите! Прочтите сами. Утолите любопытство!

Андре пробегает письмо, и я с удовлетворением наблюдаю, как он, неприятно изумленный, таращит глаза.

- Непостижимо! Но кто такой этот Поль?

Уж личные данные Поля я знаю наизусть! Улиссу сообщать их пока рановато, но наступит и его черед.

- Поль Дамьен, Париж, бульвар Мальзерб, 44. Журналист, пишет о политике.

- Как они познакомились?

- В Париже, разумеется

И добавляю с вполне естественным сарказмом:

- Вы представить себе не можете, мой дорогой Андре, как любила Франсуаза ездить к вам в гости!

А вот уж это ему совсем не нравится. Он морщится.

- Использовать меня как алиби! Этого я ей не прощу!… Но все же они, должно быть, не часто встречались?

- О, напротив! Поль Дамьен, в свою очередь, нередко посещал наш добрый старый Дьепп.

- Чтобы повидать Франсуазу?

- Ну не меня же! Кстати сказать, мы не имеем чести быть знакомы.

- И… он часто приезжал?

Внезапно я улавливаю в этом степенном господине шевельнувшееся чувство зависти и восхищения. Бывают, значит, такие самцы, которые позволяют себе не только подцепить замужнюю женщину, но еще являются ублажать ее на дом. Под самым носом у мужа! Черт возьми, вот это любовники, достойные своих любовниц!

- Он приезжал чересчур часто, - произношу я сквозь зубы. - Франсуаза принадлежит к породе женщин, которые имеют большую власть над мужчиной, ради них мужчине и попутешествовать нетрудно.

- Франсуаза, маленькая моя Франсуаза! - бормочет президент-генеральный директор. - Но как же это возможно?

Сейчас я ему втолкую, этому слепцу! Открою ему глаза и не как-нибудь, а скальпелем! Пусть увидит, наконец, реальность, какой увидел ее я, со всеми ее Гнойными язвами!

Однако есть одна вещь, которая мне во всей этой истории нравится - Андре Дюверже начинает испытывать страдание. Братья всегда относятся к своим сестрам немного как мужья. И если те обманывают супругов, то у них возникает странное чувство, - будто и они рогоносцы. В то же время братья ничего не понимают в этих женщинах, вышедших из одного с ними чрева. Словно у сестер уже не выросла грудь и они, дожив до тридцати лет, в глазах своих братьев все те же девочки, играющие в серсо. Я уверен, Андре так до конца и не осознал, что Пюс уже больше не девица даже после семи лет замужества.

И он, этот теленок, продолжает сомневаться в способностях своей сестренки!

- Но тогда, значит, здесь в Дьеппе… они вдвоем? - спрашивает он с приторным лицом.

Совершенно очевидно, что слова внушают ему страх, и меня, чье ремесло играть словами, это забавляет. Слова-соучастники, слова-друзья, чудесные слова, которые, не уклоняясь, точно говорят то, что должно быть сказано. Слова, из-за которых развязываются войны и разрушается любовь, как и призывающие к миру, созидательные слова, слова, которые сближают народы и соединяют любовников, пока не наступит венчающая объятия тишина. Слова, вы несете на своих крыльяхжизнь!…

Итак, словами, довольно звучными и ничего не скрывающими, - вот противные слова! - я объясняю Андре, что делали вдвоем его сестренка Франсуаза и журналист Поль Дамьен, когда встречались в Дьеппе. Они отправлялись прямиком в тот маленький отель, который некогда давал приют моим любовным играм за три с половиной франка. Фатальная необходимость! В самом деле, на весь Дьепп есть лишь один этот сарайчик, где можно снять комнату на час или на два. В округе слишком много епископов, и на такие дома свиданий смотрят не очень благосклонно.

Но то, что Пюс, моя маленькая Пюс, не колеблясь, с высоко поднятой головой прошла мимо грудастой матроны, преодолела ступени мерзкой лестницы вслед за воняющей уксусом прислугой - этого мне никогда не постигнуть до конца. Это ранило меня, быть может, сильней всего, и я знаю, что моя рана не заживет вовек.

Когда случается что-либо гнусное, в памяти почему-то остается одна картина, причиняющая больше всего страданий, и бессонными ночами именно она без конца является тебе. Для меня измена моей жены заключена вся целиком в образе Пюс, поднимающейся по лестнице дома свиданий. Именно эта картина сделала меня злым, эта и никакая другая.

- Разумеется, их в конце концов засекли и уж, конечно, не отказали себе в удовольствии известить меня.

- И вы себя не выдали? - удивляется Андре. - Я хочу сказать, вы не объяснились с Франсуазой?

"Объяснились"! Вот выражение в духе П. Д. Ж. [Сокращение по начальным буквам французских слов президент - генеральный директор]! Откровенно и честно, и будьте-любезны-пройдите-в-кассу! А что делает П. Д. Ж. с самолюбием, с тоской, которую испытывает человек, отравленный до мозга костей ядом жуткого видения? Попросту на все это плевать хотел?

- Десять раз, двадцать я готов был взорваться и бросить ей гнусную правду в лицо!

- И что же?

- Каждый раз брал себя в руки.

- Но зачем?

- Хотел посмотреть… Посмотреть, до чего она способна дойти. Ну, вот, она и дошла до Лондона!

Ему этого не понять. Он устроен не так, как я. В нем нет кошачьего азарта, заставляющего кота играть с мышкой, прежде чем ее слопать.

Он качает головой, он не согласен.

- Это невозможно, - говорит он. - Как можно знать об измене и не вмешаться из-за того лишь, что желаешь "посмотреть"?

Мне очень хочется его шокировать, ответить: "Из порочности. Вы никогда не слыхали о людях, любителях подглядывать?" Но я не мешаю ему продолжать.

- Нет, у вашего молчания другая причина.

- В самом деле! - произношу я, вкладывая в слова всю силу сдерживаемого бешенства. - У меня есть один недостаток, Андре. Я слишком горд. Я готов не скрывать своих страданий, но при одном условии: в свою очередь заставить страдать!

- Это обычное явление, - заявляет П. Д. Ж с серьезной миной, желая, видимо, чтоб я поверил в его многоопытность.

- Да, но у меня все в обостренной форме! Однако, когда речь зашла о Франсуазе, о ее измене, я тщетно искал, как заставить ее страдать.

- Между тем вы славитесь неистощимой фантазией, - усмехается Андре.

- Жизнь и романы - это разные вещи. Так по крайней мере я думал до сих пор.

- Вы в самом деле хотели отомстить?

- Разумеется! Но трудность состояла в том, чтобы найти способ мести, достойный меня, каким я себе, во всяком случае, это мыслю. Палить из револьвера для меня было совершенно неприемлемо. Слишком вульгарно! Мне хотелось чего-нибудь нового, невиданного и более жестокого.

- Более жестокого? - обеспокоенно повторяет Андре и, чуть помолчав, спрашивает: - В конечном счете придумали?

Бедняга! Неужели ты думаешь, я открою перед тобой свои карты! Уж не ради ли твоих выдающих больную печень глазок!

- Нет, мой дорогой Андре, я ничего не придумал. Итак, вы понимаете теперь, почему я предпочел молчать, изображать ни о чем не подозревающего мужа. Мужчины, безропотно скулящие у ног своих жен, вместо того, чтоб взять в руки плеть, внушают отвращение, не правда ли?

Он по-ослиному мотает головой. До него определенно доходит с трудом.

- Но как, - удивляется он, - как у вас хватило духа играть перед Франсуазой эту комедию?

Тут я смеюсь в открытую:

- Вы что же, в некотором роде упрекаете меня за то, что я ее обманул?

- Но если б вы не сдержались, возмутились, она бы, возможно, и не ушла… Вы бы ее удержали… У нее раскрылись бы глаза.

- И увидели что? Наш разлад?

Мне вновь приходит на ум тот странный разговор, который произошел у нас с Пюс вчера вечером. О муже, герое моего романа, и о постепенно удаляющейся от него жене. Каждая произнесенная нами фраза имела двойной смысл, и все, что говорилось о моих персонажах, касалось непосредственно нас и задевало до глубины души.

Тогда вот я и смог измерить всю глубину поистине непреодолимой пропасти, разделяющей мою бедную Пюс и меня. Как хорошо она сумела описать разочарование супруги и охватившее ее постепенно безразличие. Какая трезвость рассуждений! Я до сих пор слышу ее тоненький неумолимый голосок: "Приходится поверить в этого любовника, раз она уходит, раз она бросает своего учителя!"

Какой ядовитый взгляд она бросила на меня в эту секунду! Эго меня она покидала. И любовник, в которого она "верила", это был Поль, ожидающий ее в Лондоне.

- Знаете, - говорю я Андре, - мне хорошо известно, почему она меня оставила.

Издав дребезжащий смешок, добавляю:

- Потому что я был ленив.

- Ленив? - округляет глаза Андре. Пожимаю плечами.

- Это долго объяснять.

Андре достает платок, сморкается. Он ужасно противный при этом. Конечно, у меня предвзятое отношение. Он не противней других сморкающихся людей. Но ведь есть люди, которые сморкаются неприметно. А этот, развертывает платок, величиной со скатерть, издает трубные звуки, наливается краской и повторяет процедуру два или три раза. Я тем временем все думаю, не лопнут ли у него на шее вздувшиеся от напряжения вены.

- Есть одна вещь, которую мне хотелось бы знать, - говорит он, засовывая свою скатерть в карман. - Действительно ли Франсуаза влюблена в этого Поля Дамьена?

Я чуть не задыхаюсь.

- Это вы спрашиваете после того, как она отправилась к нему в Лондон! Бросив меня! Покинув этот дом, наш дом! О, да, Андре, несомненно!

Кровь ударяет мне в голову, я вижу, к чему он ведет, этот Тартюф! Он постарается смягчить дело, окрасить в радужные краски.

- Быть может, это всего лишь мимолетное увлечение, - говорит он сладеньким голосом.

Плевать я хотел! "Мимолетное увлечение"! Еще одно выражение в духе буржуа, слащаво-лицемерное. Мадмуазель Дюшемоль, дочь нотариуса, училась играть на скрипке и обрюхатилась от своего учителя, но это "мимолетное увлечение", в си-бемоль-мажор!

- Мимолетное увлечение! - визгливо кричу я. - Нет, Андре Дюверже, нет, не целый же год! Ибо вот уже год, как ваша маленькая сестричка "развлекается" со своим возлюбленным!

- Ах, прошу вас!

Ну, право, как же я могу говорить такое! Он прямо весь багровеет. Он не любит, когда называют вещи своими именами, наш маленький Андре! Он предпочитает говорить о "мимолетном увлечении". Ну-ка, где она там, его жена, мадам Изабель Дюверже со своим прекрасным воспитанием, уложу ее сейчас тут на диван, и пусть П. Д. Ж узнает лично, что значит мимолетное! Ах, это мимолетное отнюдь не мимолетно!

- Год? - бормочет он. - Это в самом деле продолжалось целый год?

И он опять погружается в задумчивость, испытывая некоторое чувство изумления, чтобы не сказать восхищения. Ах эта Франсуаза, надо же, кто бы мог подумать! Какая смелость!

- А вы в этом уверены?

Я чувствую, что сейчас он потребует от меня деталей. Например, сколько раз они это проделывали. Ему бы узнать обо всем. О том, как я терпеливо вел свое расследование. О матроне из маленького отеля, которую я в конечном счете подкупил и которая с радостью мне обо всем докладывала. О разных хитрых обысках, которыми я занимался, и о том, как жестоко был вознагражден за это, обнаружив завернутую в шаль пачку писем от Поля Дамьена, пахнущую духами "Арпеж". О, аромат ее духов, окутавший любовное блеяние другого!

Я прочитал письма и снова завернул их в шаль, все, кроме одного, призывающего возлюбленную в Лондон. Почему я оставил себе именно это письмо? Потому что от него мне становилось особенно тошно? Или же я смутно надеялся встревожить Пюс, дать ей понять, что она разоблачена? Но она так ничего и не предприняла. Не пришла ко мне, чтобы ускорить развязку. Может, подумала, что потеряла письмо? Сколько вопросов осталось без ответа, вопросов, которые сегодня уже излишни.

По правде говоря, это письмо, где Поль зовет Франсуазу в Лондон, самое важное - мне хочется сказать - с юридической точки зрения. Оно устанавливает факт заранее обдуманного похищения. Поль Дамьен написал эти строчки незадолго до того, как был направлен на работу в лондонскую редакцию своей газеты. Наверняка именно тогда он задумал похитить у меня мою жену окончательно.

- Что вы собираетесь делать? - неожиданно спрашивает Андре.

Я не задерживаюсь с ответом:

- Потребовать развода.

Он резко подается назад. Развод - слово-табу для людей благонамеренных. Муж изменяет жене, жена - мужу, детям это известно, не секрет и для всех вокруг, но ради бога и всего святого, не вздумайте вмешиваться! Не трогайте, оставьте все, как есть! Это повредило бы делам, знаете, каковы клиенты. Развестись? Но что скажут в клубе? А дядя Эдуард, выставивший свою кандидатуру на предстоящих выборах черт знает где, как же с ним, вы непременно хотите, чтобы из-за вас он лишился голосов своих избирателей? Не извлекайте же этих людей, как бактерий, из их питательной среды. Сделайте, как Мальро: перекрасьте фасад, а если позади лупится штукатурка, прохожих это не касается.

- И все же одну вещь я никак не могу для себя уяснить, - говорит Андре, - какова моя роль во всей этой истории. Ночью по телефону вы сказали, что происходит нечто очень серьезное и что я должен обязательно приехать в Дьепп. Чем я в сущности могу быть вам полезен? Тем более, если вы хотите развестись.

Тут в нашей беседе наступает деликатный момент, и мне необходимо взвешивать каждое слово.

- Вот что, Андре. Я бы очень хотел, чтоб теперь все закончилось достойным образом, как подобает между интеллигентными людьми. Не будем смешными.

- Совершенно с вами согласен, - одобряет П. Д. Ж, надуваясь, как индюк.

- Но для этого мне нужны вы.

- Для чего именно?

- Для того, чтобы встретиться с Полем Дамьеном.

Мои слова производят эффект разорвавшейся бомбы, и он, словно оглушенный, широко раскрывает рот.

- Вы в самом деле хотите этого?

- Да, это необходимо, - говорю я. - Прежде всего потому, что я его не знаю, а мне ужасно любопытно с ним познакомиться.

- Но где вы хотите с ним увидеться? В Лондоне?

- Нет. Прямо здесь.

Вторая бомба. На этот раз Андре просто контужен.

- Здесь? - ошалело переспрашивает он.

- Да, здесь. Где я так часто думал о нем и так живо его воображал. А потом речь идет о наследовании, мой дорогой. В таких делах всегда возникает масса вопросов, которые необходимо урегулировать. Вообще-то не помешала бы такая традиция: любовники являются к мужьям просить руки их жен.

Ох, это ему совсем не нравится! Моя легкомысленная болтовня, мой деланный юмор. Он поджимает губы.

- Поистине меня восхищает ваше хладнокровие! А также, должен сказать, ваше безразличие.

Он вдруг принимает вид жандармского полковника. Но я быстро собью с него спесь.

- Не станете же вы меня упрекать, что я не задушил вашу сестру?

- Нет, но…

- Но вам хотелось видеть мои страдания…

- Я этого не говорю…

- Но думаете! Ну что ж, успокойтесь, я страдаю! По-своему, как, смею полагать, не свойственно другим.

- Действительно! - он снова поджимает губы. Он меня нервирует, а мне нельзя нервничать.

- Может, вы все-таки выслушаете мое предложение?

- Слушаю вас, - говорит он и усаживается, скрестив руки, ноги, а может, и пальцы на ногах.

Мне думается, что весь он вот так складывается, а в животе образуется комок, когда, скажем, к нему приходит делегация его служащих просить прибавки жалования. И вид у него, должно быть, такой же жизнерадостный.

Но раз он меня слушает, приступим!

- Так вот, Андре. Я бы очень хотел, чтобы вы мне оказали услугу и как можно скорее отправились в Лондон. Есть пароход сегодня вечером, в шесть часов.

Достаю из кармана конверт и сую его в руки Андре, не дожидаясь его согласия.

- В конверте адрес гостиницы, где они укрылись. Похоже, прелестный отельчик. С видом на Темзу.

На секунду прикрываю глаза и вижу этот малень-кий-отель-на-берегу-Темзы. О, ревность! Страшное цветное кино, где преобладает алый цвет крови, которую так хочется пролить!

- А если Поль Дамьен откажется встретиться с вами? - говорит мой шурин. - Если он откажется приехать в Дьепп.

Я весь внутренне напрягаюсь. Жестокость задуманного мною плана придает твердости моим словам.

- Вы скажете, что я буду ему очень обязан, если он избавит от путешествия меня. Откровенно говоря, я считаю, что он просто обязан это сделать.

А теперь немного лести:

- У меня уже был случай оценить ваши способности дипломата, Андре. Уверен, что вы сумеете его убедить.

И, наконец, будем чуточку необузданны, но не больше, чем необходимо:

- Разрешаю вам даже прибегнуть к угрозе. От моего имени, разумеется!

- Зачем его пугать? - Андре явно делается не по себе.

- Ему нечего опасаться, если он придет ко мне, Но на этом визите я настаиваю непременно! Это мой последний каприз. И поверьте, все будет в наилучшем виде. Если же он захочет уклониться, его ждут большие неприятности. Скажите это ему! Скажите! Это заставит его решиться!

Андре Дюверже пребывает в сомнении. Он ерзает в кресле. Ему вовсе не улыбается браться за дело, которое я ему доверил. Он представляет себе Поля Дамьена, здорового как бык, храбреца. Соблазнитель, несомненно, окружен ореолом, этаким ореолом наглеца, сдвинутым, как кепи легионера, чуть набекрень.

- А если мои слова не произведут на него впечатления? - бормочет Андре. - Если он не испугается угроз? Короче, если он твердо откажется встретиться с вами?

- Тогда вы скажете ему, что таким образом он подставляет под удар Франсуазу.

- Как? - пищит мой шурин.

- По идее этот довод должен заставить его уступить. Смелые мужчины всегда ведут себя по-рыцарски. Из страха оказаться трусом в глазах дамы.

- Ох, знаете, я не испытываю ни малейшего энтузиазма, ни малейшего!

Очень досадно, ибо я вижу, как он раскисает на глазах. Начинаю думать, не напрасно ли я на него положился. Однако успех моего предприятия зависит целиком от его посредничества. Только он может доставить мне сюда Поля Дамьена. Надо его встряхнуть, приставить ему к горлу мой острый нож:

- Если вы не поедете в Лондон, ваша сестра окажется в затруднительном положении. Уж это я вам гарантирую, Андре!

Вижу мелькнувший в его глазах страх.

- Хорошо, - тихо произносит он, - я отправлюсь шестичасовым пароходом.

Ух! После легкой заминки мотор вновь стучит без перебоев, еще веселей, чем раньше, и наше сердце вместе с ним. Я вновь обретаю уверенность и всю свою гордыню. Без малейшей дрожи, неотвратимо я продолжаю давить пружину моей адской машины.

- Последняя деталь, Андре, но самая важная: Поль Дамьен должен прийти сюда один. Если он появится в сопровождении Франсуазы, я не открою дверь.

- Вы не хотите вновь увидеть Франсуазу? - лепечет Андре, ему явно требуется время, чтобы усвоить, что разрыв окончателен.

- Я не желаю ее видеть ни под каким предлогом! Поймите меня: в ее присутствии я рискую утратить хладнокровие. Хладнокровие - это английское изобретение, заменяющее аспирин, когда мучают душевные страдания.

- Вы меня восхищаете: вам достаточно аспирина!

- Будьте спокойны, у меня есть целая аптечка. В настоящий момент я даже испытываю новое лекарство, которое должно радикально излечить болезнь.

Эта фраза и сопровождавшая ее недобрая улыбка заставляют Андре взглянуть на меня с тревогой, и я просто упиваюсь.

- Вы не наделаете глупостей, Луи? - бормочет он. Мой смех звучит как скрип.

- Нет, нет! Это не то, что вы думаете!

- Я рад, - с облегчением произносит Андре.

В какое- то мгновение ему наверняка привидилось, как я весело болтаюсь на веревке. Или же заглядываю в дуло охотничьего ружья, нажимая пальцем на спуск.

И не то что б он очень уж дорожил моей шкурой. Наверное, я начинаю даже быть ему в тягость. Но тут как с разводом: самоубийство в семье - "такой срам", как говорит мой молочник.

- Мы с вами уже не в том возрасте, когда умирают от любви, - говорит П. Д. Ж. нравоучительным тоном.

Глубоко вздохнув, он добавляет:

- Пока еще можем от нее страдать, и этого вполне довольно.

О, такой случай я не могу упустить:

- Ваши слова заставляют меня думать, дорогой Андре, что у вас дома тоже не все ладно. Надеюсь, Изабель…

Он реагирует так, словно я прищемил ему палец дверью.

- Изабель вполне счастлива, благодарю вас, - поспешно заверяет он.

- Она-то, может, счастлива, в то время как вы - нет, - говорю я, усугубляя таким образом его мучения.

Затем уточняю елейным голосом:

- Разумеется, говорю вам это исключительно из симпатии.

Возможно, Андре Дюверже и глуп как пробка, но ту немалую долю иронии, что я вложил в свою последнюю фразу, он все же прекрасно уловил.

- Если не возражаете, не будем отвлекаться от ваших дел, - сухо произносит он. - И в этой связи хочу вам задать последний вопрос, чисто практического порядка. Как Поль Дамьен сообщит вам о своем визите?

Я предвидел вопрос, и мой ответ готов.

- В ближайшие дни я не собираюсь выходить из дома. Однако он должен позвонить мне, как только прибудет в Дьепп. Я не хочу быть застигнутым врасплох и желаю подготовиться к встрече. Итак, я назначу ему свидание по телефону и приму в условленный час.

- Ну, что ж, я все ему передам, - говорит Андре, вставая с кресла.

Нам явно нечего больше сказать друг другу, и я иду к шкафу за его барахлом.

Протягиваю ему его вещи, а он обращается ко мне застенчиво, почти стыдливо:

- Вы не желаете видеть Франсуазу. Но может быть, хотите, чтобы я сказал ей что-нибудь… с глазу на глаз… от вашего имени.

Я беру его за руку. Меня охватывает внезапное волнение. Что-то происходит во мне, в самой глубине моей души. Берегись! Чувствую, как подступают к глазам слезы! О, мои страдания, как неизбежно ваше присутствие здесь, в теплом гнездышке моего сердца!

И как отчаянно цепляются за мою плоть ваши острые когти, если я претворяюсь, что забыл о вас!

Медленно увлекаю Андре к выходу и шепчу так тихо, что сомневаюсь, слышит ли он:

- Вы скажите ей: "Твое тело, обжигающее, словно пламя, твое тело, влекущее, словно море…"

Но я беру себя в руки и, проглотив подступившие к горлу рыдания, теперь уже громко произношу:

- Нет! Не говорите ей ничего! Ведь она могла обо всем забыть. Женщина, нарушившая супружескую верность, тоже страдает амнезией.

Последние мои слова ему, вероятно, совсем непонятны. Какое это имеет значение! Пусть он теперь уходит! Скорее в Лондон, посланник Дьявола! Мне не терпится, чтобы все побыстрей завершилось.

Уже стоя у открытых дверей, я все-таки пожимаю ему руку.

- Благодарю, Андре. Я был уверен, что могу рассчитывать на вас.

Он бросает на меня долгий взгляд, в котором я впервые читаю симпатию, и лепечет:

- Ухожу от вас совершенно подавленный.

VII

Я еще долго стою у окна после того, как Андре Дюверже исчез из виду. Я не тороплюсь выпускать на свободу Улисса. Размышляю о том, что ждет меня, что ждет его теперь, когда жребий брошен.

Вдруг я ощущаю в желудке пустоту. Это голод. Надо все-таки подумать о еде. Уже четыре часа, а мы с утра ничего не ели.

Подхожу к двери, ведущей в комнату Улисса, стучу и вхожу, не дожидаясь приглашения. Он лежит на кровати, устремив взгляд в потолок. У него совершенно отсутствующий вид, и я не уверен, что он заметил мое появление.

- Идемте, - говорю я ему, - надо поесть.

Он медленно переводит взгляд на меня, вяло улыбается.

- Как прошел ваш разговор? - спрашивает он.

- Успешно. Вы не голодны?

Он отрицательно качает головой.

Мне понятно его состояние, оно похоже на мое собственное. Нас обоих питает наша тревога.

- Когда вы ели в последний раз? Разумеется, не знаете?

- Да нет! - Улисс пожимает плечами.

Он продолжает лежать. Если оставить его так, он может и не подняться. А мне он нужен полный сил, внутренней напряженности.

- Ну-ка, старина, вставайте! - встряхиваю я его. - Аппетит приходит во время еды.

Подчинившись, он тяжело встает и следует за мной на кухню. Достаю из стенного… шкафа коробочку сардин, яйца, пачку сухарей, отыскиваю бутылку вина.

Уже несколько лет как я не жарил яичницы. И не уверен, приходилось ли мне когда-нибудь открывать коробку сардин. Я ожесточенно сражаюсь с консервной банкой и, конечно же, режу себе палец.

Бросаю взгляд на Улисса, мне интересно, какое впечатление производит на него вид моей отменной алой крови, капля по капле стекающей в раковину. У меня есть свои причины для беспокойства. Но Улисс невозмутим. Спрашиваю себя, заметил ли он вообще, что я порезался. Он стоит посреди кухни, руки в карманах, чуть согнувшись, будто мерзнет. Замечаю, что у него под глазами снова большие круги.

Для того чтобы остановить кровотечение, присыпаю ранку солью, как это делала моя бабушка, когда я героически проливал кровь в мальчишеских драках во время летних каникул. Больно, но кровь останавливает.

Вновь берусь за приготовление еды и после еще ряда беспорядочных действий, в результате которых опрокидываю бутылку с вином, разбиваю две тарелки и влезаю локтем в масло, мы, наконец, садимся за стол. Слишком громко сказано, чтобы обозначить нашу жалкую трапезу. Мы молча жуем, и при виде этой холостяцкой, пахнущей газом и тоской еды меня охватывает невыразимая печаль.

Вскоре поглощенные калории развязывают Улиссу язык. Буравя меня взглядом, он вдруг бросает, не раздумывая:

- Лондон, С. В. 7. Циркус Роуд, 23, Ньюгейт Отель.

Я застываю с вилкой в руке.

- А это что такое?

- Маленький-отель-на-Темзе, - шипит он. - Вы забыли об этом маленьком отеле?

Вот уж нет! Помню так же, как и Циркус Роуд, 23. Поскольку наш друг Поль отправлял свои письма Пюс "до востребования", он считал, что предосторожности излишни, и пользовался конвертами своего отеля.

- Мне известно теперь его имя! - продолжает Улисс. - Поль Дамьен. Журналист.

- Где вы все это раскопали?

- На последней странице блокнота. Так, безо всяких, записано и обведено красным карандашом. Наверно, тем же, которым я отчеркнул заметку в английской газете. - Он отрывисто смеется и добавляет: - Потрясающий блокнот! В нем есть все!

А как же, конечно! Но мне не хотелось бы, чтоб он уделял излишнее внимание этому аспекту вопроса. Уж очень четко изложена вся его драма, со всеми нужными данными, именами и адресами. Не сообразит ли он, что это уж чересчур просто? Нет, я верю, он не поймет. Он не создан для того, чтобы понимать. Он создан, чтобы действовать, взрываться, он ничто иное, как жалкий пороховой бочонок, чей фитиль я подожгу.

- Во всяком случае теперь вы больше не сможете мне помешать, - холодно заявляет он.

- Что это значит?

- Это значит, что теперь я вас покину, мосье, поблагодарив за вашу доброту.

Вот это плохо! Отклонение, вовсе не предусмотренное программой! Ах, в самом деле, это было бы слишком, если б он ушел сейчас, когда начался обратный отсчет! Ну нет, голубчик, уж я тебя не выпущу! Ты создан мной, я - твоя воля, и ты мне принадлежишь!

Встаю и наклоняюсь к нему, глядя прямо в глаза.

- Вы останетесь здесь, слышите! Если вы непременно желаете встретиться с Полем Дамьеном и объясниться с ним, я берусь устроить вам это. Но здесь, под моей крышей! Под моим наблюдением!

Смягчаюсь и вновь обретаю тон доброго покровителя:

- Поймите меня. Не могу же я позволить вам устремиться навстречу гибели. Морально я не имею на это права.

Тут я, наверное, достигаю самых глубин собственной низости, но в том аду, куда я погрузился, никакая глубина, о чем бы ни шла речь, уже не страшна. Важен только результат: моя гениальная месть, преступление, какого еще не бывало, убийство, которое по моей воле совершит чужая страсть, убийство по доверенности.

Улисс очертя голову устремляется в расставленные мною сети.

- Это правда? Вы смогли бы разыскать Поля Дамьена? Заманить его сюда?

Глаза Улисса сверкают, в них появился кровожадный блеск, который мне весьма приятно видеть.

- Ну да, это вполне осуществимо, - говорю я. - Мне совсем несложно вступить с ним в контакт.

- Но под каким предлогом?

- Что-что, а уж предлог всегда найдется! Вот, к примеру, вы сказали, что ваш Поль Дамьен журналист. Ну а я - известный писатель. И могу легко устроить, чтоб он взял у меня интервью.

Улисс с восторгом проглатывает и это.

- Ах, как ловко придумано!

Он хмурит свои громадные брови, собирается с мыслями, и чувствуется, что для него это непросто.

- Хорошо, - говорит он, - допустим, вам удается заманить его сюда.

- Ну, вот и состоится ваше объяснение! Я уступлю вам свое место. Вы примете Поля Дамьена.

- А что будете делать в это время вы?

- Я?

Улыбаюсь. Я не могу сдержать улыбки. Ибо совершенно отчетливо представляю всю сцену. Замечательная будет сцена! Жажда мести переполняет меня.

- Я буду держаться в тени.

И уже вижу себя в тени, совершенно естественно принявшим позу бесчисленных трагических героев, прячущихся в складках древней драпировки, затаивших дыхание, с выпученными глазами.

- Ах, так, в тени? - повторяет Улисс язвительным тоном. - Чтобы наша милая беседа не вышла за рамки приличий?

Я в восхищении от того, до какой степени далеки его мысли от готовящейся западни.

- Нет, нет, - говорю, - я лишь хочу посмотреть, какой оборот примет дело.

Тут я сама искренность. Да, буду смотреть и нагляжусь досыта. И это будет благородное подглядывание, ибо я сам творец зрелища,

Улисс горячится. Ему невтерпеж, он просто сгорает от ожидания.

- Вы думаете, он согласится прийти? - в голосе Улисса звучат умоляющие нотки. - Скажите, он придет?

- Да, думаю, придет, - я чуть заметно улыбаюсь. - Скажу вам по секрету: я неплохо владею искусством устраивать западни. Вы не обратили внимания на все эти книги позади письменного стола? Сколько прекрасных великих авторов! И уж общаясь с такими людьми… С тех пор как литература стала литературой, в умах писателей и драматургов вызрело бесчисленное множество примеров человеческой низости. Возьмите Шекспира. Непревзойденный мастер коварства!

Вижу, Улисс слушает меня не слишком внимательно. Однако глядит на меня широко открытыми глазами, в которых вот уже несколько мгновений мелькает непонятный страх.

- Вы меня пугаете, - вдруг шепчет он.

- Это вы внушаете мне беспокойство. Представляю себе любовника вашей жены в этом доме и представляю ваши глаза, ваши руки… Эти руки, которые только что готовы были сжать…

Он вскакивает с места, прячет лицо в ладонях и издает вопль:

- Молчите! О, молчите!

Я отлично знаю, почему он так кричит, почему его переполняет ужас. Потому что имя этого человека не Улисс, а Ганс Вамберг. Родился он 20 февраля 1926 года в Мюлхаузе. А сейчас он чувствует, как надвигается неотвратимое: пробуждаются его неуправляемые инстинкты, инстинкты опаснейшего убийцы.

Теперь я должен открыть правду: три дня назад Ганс Вамберг сбежал из психиатрической больницы в Дрё, его приметы были сразу же сообщены всей французской полиции, поскольку этот человек чрезвычайно опасен.

При всей своей трагичности история Ганса Вамберга не оригинальна. В газетах регулярно рассказывается о подобных печальных случаях деградации личности. Два года назад Ганс Вамберг, в то время блестящий инженер на пиротехническом заводе в Гавре, в результате травмы черепа утратил рассудок, а вместе с ним и память. Охваченный губительным безумием, он, к моменту ареста, убил трех человек.

8 ноября прошлого года Суд присяжных департамента Сен-Маритим, учитывая мнение специалистов, признал Ганса Вамберга невменяемым и постановил поместить его в дом умалишенных. Пожизненно. Основанием для этого послужило заключение, что амнезия, которой он, по мнению медиков, страдал, навсегда вычеркнула из его памяти ужасные воспоминания о совершенных им преступлениях: о трех задушенных молодых женщинах.

Все это я почерпнул из вчерашнего выпуска нашей вечерней газеты "Этуаль де л'Уэст". Этим объясняется возникшее у меня ощущение, будто я уже где-то видел человека, постучавшего ночью в мою дверь. Его фотография красовалась на первой странице "Этуаль". Все прояснилось, когда я обнаружил револьвер в кармане его плаща: бросившись к столу, я схватил газету и опознал неизвестного.

На всю жизнь мне запомнится посетившее меня тогда озарение. Весь мой хитромудрый замысел предстал передо мной. Наконец-то я нашел ее, ту жестокую месть, которую осуществит мой герой, мой порядочный человек. Драма, которую я хотел описать в своем романе, и та, которую я в действительности переживал, вдруг тесно переплелись.

Внезапно я почувствовал себя тем самым преследующим меня лицейским учителем с его "мягкостью и боязливостью", который, вжившись в мою плоть, унаследовал все мерзкое, созданное моим воображением. Впервые творец и творение совместились. В ту самую секунду я ясно увидел: моя книга будет одновременно и карой, уготованной мною для Пюс.

Однако развитие событий требует существенных изменений в начале книги. Больной человек, потерянно бредущий в тумане вечерними улицами Дьеппа - это уже не обманутый муж, преподаватель лицея. Это - страдающий амнезией человек. А тот, лицейский учитель, бодрствует, подобно мне, где-то в городе, в одном из домов, сосредоточившись на своем страдании, роясь в сумочке жены, в отчаянии размышляя, как наказать неверную, не став героем газетной скандальной хроники, что было бы для его самолюбия невыносимо. И все это до того самого момента, когда человек, утративший память, постучит в его дверь.

Тогда на учителя, подобно мне, находит помрачение. Он впускает в дом страдающего амнезией человека, зная, что тот преступник, закрывает за ним окна и двери и устремляется в атаку на несчастный рассудок.

Постепенно утративший память примет это невинное и вместе с тем внушенное страстью прошлое, которое измышляет для него новоиспеченный Пигмалион. Что же задумал мой учитель? Внушить безумному собственную ревность и собственную жажду мести. Убийство, которое он из немощной гордости отказывается совершить, тот, безумец, совершит, не колеблясь.

Таков, вкратце, сюжет книги. Но эту интригу я намеревался использовать и практически. Уже в течение нескольких дней мне было известно, что Пюс решила уйти от меня к Полю Дамьену, уехать к нему в Лондон. Уехать, как обычно, с "большим желтым чемоданом и черным баульчиком", но на этот раз навсегда.

Уложив Ганса Вамберга спать, я тщательно разработал план, просидев за этим занятием до рассвета. Нельзя было полагаться на волю случая, следовало скрупулезно подготовить все необходимое для того, чтобы ловушка сработала.

Вначале я употребил все свое воображение, выдумывая такую интригу, которая заставила бы Ганса Вамберга испытать бешеную ревность, что, признаться, было для меня обычной работой. Обманутый муж - созданный мной персонаж - разыскивает в Лондоне свою жену и убеждает ее порвать с любовником. Но любовник, не перенеся разрыва, предпочитает убить возлюбленную и сталкивает ее со скалы в пропасть. Обезумевший от горя муж устремляется на поиски любовника, чтобы в свою очередь его прикончить.

Простенький роман с продолжением, какие обычно печатают в газетах, способный, однако, привести Ганса Вамберга в состояние крайнего возбуждения, как только я сделаю из него оскорбленного мужа. Наконец, я подумал и о том, чтобы позаимствовать персонажам имена Франсуазы и Поля Дамьена, устранив предварительно все следы пребывания в доме Пюс.

Второй этап работы заключался в том, чтобы создать материальные доказательства, делающие мою выдумку достоверной. И преподнести их следовало таким образом, чтобы Ганс Вамберг как бы обнаружил их сам.

Вот тогда я придумал "чемодан". Разумеется, Ганс Вамберг, уже три дня бродивший в округе, вовсе не сходил на берег с борта "Корнуэя". Но поскольку он, очутившись в невменяемом состоянии среди пассажиров на морском вокзале, был уверен в обратном, я решил, что мне не составит никакого труда убедить его, что он забыл чемодан на "Корнуэе". Поэтому мне надо было лишь достать с чердака какой-нибудь чемодан, запихнуть в него разные "личные" предметы и, среди прочего, мои "вещественные доказательства".

Первым из них была вырезка из английской газеты: в ней говорилось о найденном у подножья скалы в Ньюхавене теле светловолосой женщины. Должен сказать, я коллекционирую подобные заметки из раздела происшествий; они пополняют мой архив, который мне случается использовать в своей литературной работе. Эту статейку, содержание которой вполне соответствовало деталям басни, приготовленной мною для Вамберга, я обвел красным карандашом и вложил в томик "Воспитания чувств" из моей библиотеки.

Затем я принялся сочинять личный дневник моего ревнивца, подделав, разумеется, свой почерк. Взял блокнотик и заполнил его гневными беспорядочными записями, достаточно, однако, ясными, чтобы Вамберг мог самостоятельно воссоздать свою мнимую драму.

Еще я положил в чемодан письмо Поля Дамьена, похищенное у Пюс, - послание, которое в глазах Вамберга изобличит любовника. К этому лакомому кусочку приложил несколько фотографий Пюс, они должны были придать призраку конкретный облик, который в качестве приманки я собирался подбросить моему утратившему память гостю. Я возлагал большие надежды на фотографию, изображающую Пюс в костюме Евы. Этот снимок я сделал однажды утром, когда Пюс выходила из ванной, и, должен признаться, он внушал вполне определенные мысли. Во всяком случае, этого было достаточно, чтобы зажечь в Вамберге страсть.

Я уже собирался закрыть чемодан, как вдруг мне пришла в голову идея добавить в качестве приложения одну из моих магнитофонных пленок, где был записан голос Пюс. Сверхутонченный эффект иллюзии, которую я намеревался создать: что может потрясти более, чем голос умершей! Если после этого мой душитель не впадет в транс, мне останется лишь навсегда покончить со своими выдумками и проделками.

Последнее, что мне предстояло сделать - это подобрать по мерке костюм, в который я собирался запихнуть Ганса Вамберга. Задача, скажем прямо, не из легких. От ее успешного решения зависело, поверит ли Вамберг, что чемодан со всем его содержимым принадлежит ему.

Я поступил следующим образом. Вооружившись сантиметром, проник в комнату, где Ганс спал глубоким сном. Не будем забывать, что я дал ему дозу гарденала, опасаясь, как бы он не проснулся назавтра слишком рано и не застал Пюс. Тогда бы все мои планы рухнули.

Он и впрямь спал как младенец, и я, действуя совершенно бесшумно, преспокойно снял мерку с его пиджака и брюк, висящих на спинке стула.

Еще одна деталь: у себя в комнате я спорол со своего костюма этикетку моего парижского портного Вальназьяна и в коробочке для рукоделия Пюс отыскал нитку с иголкой.

Теперь можно было пробежаться по городу. Уже наступил день, ведь все мои подготовительные работы заняли немало времени. Однако я дождался, когда откроются магазины и, взяв чемодан, незаметно вышел из дому.

Сначала заглянул к нашей приходящей служанке и сказал, что в ближайшие дни мы не нуждаемся в ее услугах. Затем отправился в магазин, где подобрал для Вамберга костюм из клетчатой ткани. А продавцу, чтоб он не слишком удивлялся моей покупке без примерки, сказал, будто выбираю костюм в подарок на день рождения племяннику из Парижа.

Потом я зашел в кафе и, заказав чашечку кофе, уселся в самом укромном углу. Долгая жизнь холостяка научила меня обращаться с ниткой и иголкой. Пришить этикетку Вальпазьяна к новому пиджаку было минутным делом.

В одиннадцать часов я уже вернулся домой и готов был вручить Гансу Вамбергу чемодан, который, как мне самому казалось, только что горяченький, вынырнул прямо из преисподней.

VIII

Прошли два дня. Два дня и две ночи невыносимого ожидания. Мы с Гансом совсем не спали. Почти не ели. А в меню все те же сухарики, яйца и сардины.

Мне кажется, мы слегка напоминаем парочку осажденных невидимым врагом, каждую минуту готовых отразить атаку, но не знающих, когда и откуда она грозит. В подобной ситуации нервы сдают быстро.

Время от времени мы вздрагиваем от протяжного крика сирены. Может быть, именно этот пароход доставит Поля Дамьена. Ибо, кроме всего прочего, странно, что мы с Гансом с одинаковой тревогой ждем одного и того же человека. Он, этот человек, любовник нашей жены…

Я разыграл перед Гансом последнюю комедию. Это произошло позавчера, после того, как я предложил ему завлечь Поля Дамьена сюда. Мы вернулись в гостиную, и я напечатал на машинке адресованное нашему журналисту в Лондон письмо с предложением дать ему у себя дома интервью. И чтобы еще больше заинтересовать, намекнул на готовность поделиться с ним некоторыми сокровенными мыслями о литературе. Наконец, в постскриптуме я указал свой адрес и номер телефона с просьбой позвонить тотчас же по прибытии в Дьепп.

Дал прочесть письмо Гансу. Тот, как я и рассчитывал, пришел в восторг от моей выдумки насчет мыслей, которыми якобы я готов поделиться.

- Думаете, он приедет? - спросил он с горящим взглядом.

Нет такого журналиста, ответил я, который упустил бы случай узнать нечто сенсационное.

Копию отпечатанного на машинке письма я оставил себе по вполне определенным причинам. Вечером, когда стемнело, сказал Гансу, что пойду опущу письмо в почтовый ящик в двухстах метрах от дома. На улице я выбросил письмо в первую же водосточную канаву и быстро вернулся.

То был мой единственный выход из дома за сорок восемь часов. А Ганс не тронулся с места. К счастью, он ни разу не попросился выйти. Думаю, ему подсказывает чутье, что это было бы для него опасно. Конечно, страдая амнезией, он не может знать, что он есть Ганс Вамберг, совершивший три убийства, садист, разыскиваемый полицией. Но все же не исключено, что у него сохранилось смутное воспоминание о побеге, отчего он и испытывает неясный страх перед окружающим миром.

Нам случается провести в молчании целые часы, когда каждый погружен в свои мысли. Я подхожу к окну, неизменно прячась за двойными занавесками. Смотрю, как идет дождь, появляются и исчезают силуэты прохожих.

Самое страшное в этом изнурительном ожидании для меня то, что я должен скрывать снедающее меня нетерпение. Ведь я, лично, якобы ожидаю просто журналиста, которому пообещал интервью. И я должен постоянно следить за собой, чтобы ни жестом, ни словом не выдать свое лихорадочное волнение.

Я научил Ганса раскладывать пасьянсы. Его это занятие очень развлекает, и он без устали снова и снова тасует карты.

О Поле Дамьене мы говорим редко. Только ненависть продолжает в нас расти, тихо вздымаясь, как раскаленная лава.

Время от времени я усаживаюсь за письменный стол, чтобы продолжить работу над книгой. Ночью пишу часами, не поднимая головы. Еще никогда мое перо с такой легкостью не скользило по бумаге. Будто книга уже написана, а мне осталось лишь снять копию. Правда, прошлой ночью я составил подробнейший план романа, глава за главой. Тридцать пять исписанных мелким почерком страниц. Здесь - все.

Но я не могу писать беспрерывно, и худшие моменты этого ужасного ожидания наступают, когда я ни с того, ни с сего погружаюсь в полное уныние.

Впадая в пессимизм, говорю себе, что поездка Андре Дюверже закончилась ничем. Поль Дамьен послал его подальше. Посмеявшись над моими угрозами, он отказался приехать в Дьепп и встретиться со мной. Тогда мне останется одно - бросить мой шедевр, главное творение моей жизни в мусорную корзину. А потом самому - броситься в море с камнем на шее. И при мысли о такой перспективе я вдруг понимаю, что, наверное, решился на убийство, чтобы не наложить на себя руки. Как на войне - убиваешь, чтобы не быть убитым.

Иногда я замечаю у Ганса признаки той же подавленности. Бледный, уставившись в одну точку, он сидит в кресле и без конца мнет пальцы, будто хочет выдавить из них по капле всю свою тоску.

Бывает, он вдруг встает и исчезает в своей комнате. Вчера вечером, желая взглянуть, чем он там занимается, я неожиданно вошел к нему, не постучав. Лежа на кровати, он разглядывал фотографии Пюс, а точнее, ту, где она запечатлена обнаженной. Подобно ребенку, прячущему свои сокровища под подушкой, он унес в свою комнату все: письмо Поля, блокнот и эти фотографии, на которые никак не наглядится. Так он искусно подогревает свою ненависть.

Одно мне теперь известно почти наверняка - встреча Ганса с Дамьеном добром не кончится. Ганс - на пределе. Хотя я сам сделал все, чтоб довести его до нужной кондиции, результат превзошел мои ожидания. Когда временами он начинает неустанно шагать взад-вперед по гостиной, он похож на запертого в клетке зверя.

Пожалуй, можно держать пари, что он попытается убить Поля Дамьена. Интересно только, к какому он прибегнет способу. Как порядочный душитель, он должен был использовать свои руки. Но, с другой стороны, у него есть револьвер, который я не преминул ему вернуть с пятью патронами в обойме. Больше я этот револьвер не видел, и мне очень любопытно, где Ганс его прячет. В любом случае, я не волнуюсь: оружие наверняка с ним.

Я отчетливо понимаю, что Ганс на грани взрыва, хотя он ни разу больше не заговорил со мной о своем намерении отомстить за себя, вернее, "за смерть Франсуазы". Я чувствую, что излить душу ему мешает убеждение, будто я снова попытаюсь его уговорить "не делать глупостей".

Это просто великолепно - человек тщательно скрывает от меня намерение совершить поступок, буквально продиктованный ему мною же. Он убежден при этом, что сумел меня провести! Он думает, что хитер, а в действительности так безумно наивен. Мышка, строящая из себя кошку на глазах у восхищенного кота. Я-то, разумеется, играю ему на руку, остерегаясь расспрашивать о его планах.

Сегодня после полудня у него вдруг случился настоящий приступ депрессии.

- Все кончено, он не придет, - говорит Ганс, который кажется постаревшим лет на десять. - Наверное, ваше письмо не дошло, или ему плевать на ваши откровения.

Стараюсь его подбодрить, хотя и самв значительной степени разделяю этот пессимизм.

- Естественно, он не вылетел первым же самолетом. Потом эти журналисты постоянно в разъездах. Дайте ему время обернуться.

Он мотает головой, как лошадь, которой надоели удила.

- От этого ожидания я просто становлюсь больным, - стонет он.

- Прекрасно вас понимаю, - говорю ему сочувственным тоном. - Ожидание - одно из самых мучительных ощущений, которые может испытать человек. В этом состоянии все чувства словно обостряются: радость, желание, нежность.

- И ненависть тоже! - бросает Ганс.

- Я как раз собирался добавить. - Достаю из кармана сигареты, предлагаю ему: - Возьмите, попробуйте закурить. Это вас успокоит.

- Нет. Спасибо.

Закуриваю сам. Он, не отрываясь, следит за моими движениями, потом неожиданно произносит:

- Вот что тревожит меня больше всего - вдруг этот человек, в конце концов, появится, и я не узнаю его. Я забыл его лицо, и у меня нет его фотографии, как, например, есть снимки Франсуазы.

- Возможно, шок пробудит в вас…

- Не будем рассчитывать на это! - раздраженно перебивает он. - Я знаю, все это может оказаться очень непростым делом. Я его не узнаю, а он меня узнает.

- Совсем не обязательно, - мой голос звучит вкрадчиво.

- Как это не обязательно?

- Почему вы так решили?

- Ну, не он же страдает амнезией! Он-то должен помнить то, что произошло в Англии, во всех деталях!

- Нам действительно ничего не известно об обстоятельствах вашей первой встречи. Да и была ли она вообще? В вашем блокноте нет ни одной записи о встрече между вами.

- Но на пароходе-то мы по крайней мере видели друг друга, - возражает Ганс.

Ах, тварь, тут он затронул весьма щекотливый вопрос! Надо непременно его убедить, что Дамьен не знает, как он выглядит, иначе все полетит к черту в первые же минуты их свиданья. И я напоминаю ему, что бурное объяснение, которое у них состоялось на пароходе, происходило ночью.

- Можно смело держать пари, что вы окликнули Поля Дамьена на палубе. А ночью палубы не освещаются.

Вижу, как смягчаются черты его лица.

- В самом деле, он может и не помнить, как я выгляжу?

Сочиняю дальше:

- Ночь, внезапность происходящего, волнение… Трудно предположить, что он вас хорошо запомнил.

- Ах, если б мы только знали, что произошло на пароходе!

- По сути дела, - замечаю я, - это единственный момент в вашей истории, который не прояснен до конца. Возможно, Поль Дамьен расскажет немало интересного…

- А если он солжет?

Чудесно! До чего славный человек! Как он мне облегчает задачу!

- Ну, лгать-то он может! - весело говорю я. - Он даже наверняка будет лгать! Любовники всегда лгут. И лгут отлично! Я знаю женщин, которые обманывают мужей только ради удовольствия их обмануть.

Но его вдруг охватывает паника, в некотором смысле это даже хорошо.

- Он может мне рассказать что угодно! - бормочет Ганс. - А я, я ничего не знаю, ничего не помню. Мне для самозащиты остаются лишь обрывки фраз в блокноте! Ах, силы слишком неравны! Я снова чувствую себя слепцом! Меня же заставляют сражаться с противником, у которого со зрением все в порядке!

- Да, разумеется, - говорю я, - утрата вами памяти делает эту встречу для вас более опасной! Все может случится, и вам, наверное, придется импровизировать. Но вы ведь сами этого хотели, а?

Он не отвечает и погружается в молчание. Я возвращаюсь к письменному столу. Наш разговор натолкнул меня на некоторые интересные мысли, которые я спешу записать.

Ганс садится на диван и начинает раскладывать очередной пасьянс. Не знаю, сколько прошло времени, но вдруг раздался этот жуткий звонок. Будто бомбою взорвалась тишина. Мы с Гансом одновременно вскочили со своих мест и теперь испуганно смотрели друг на друга. Я чувствую, как забились в одном ритме наши сердца. Да, это телефон. Да, это звонит Поль Дамьен, это может быть только он. Теперь-то все и начнется.

- Ну, чего же вы ждете? Снимите трубку! - кричит Ганс дрожащим голосом.

Я хочу сосредоточиться. Проходит еще несколько секунд, прежде чем я подхожу к телефону. Я должен внимательно следить за словами, которые произношу в присутствии Ганса. Мне не следует забывать, что я отвечаю на звонок журналиста, откликнувшегося на мое предложение дать ему интервью.

Итак, снимаю трубку.

- Это Поль Дамьен. Я только что прибыл в Дьепп.

Низкий голос, суховато произносящий слова, кажется мне далеким.

Отвечаю безразличным тоном:

- Ну что, я жду вас. Когда вы сможете быть у меня?

- Минут через десять.

- До скорого свидания.

О, эта улыбка, которую я, подняв голову, вижу на лице Ганса Вамберга! Как судорога на тонких, словно лезвие бритвы, губах. Так улыбается само преступление. На физиономии, которую я едва узнаю, проступает выражение садистского сладострастия.

Остается осилить эти десять минут. Эти десять минут - для нас бесконечность. Не умру ли я прежде, чем они истекут? Не лучше ли мне умереть?

Ганс устроился на маленьком стульчике возле моего стола. Он сидит, выпрямившись, с полузакрытыми глазами. У него теперь лицо человека, собирающегося с мыслями, лицо тореро, готовящегося к выходу на арену. Он бледен, у него тот же невидящий взгляд.

Вдруг он поворачивается ко мне.

- Кто ему откроет, вы? - спрашивает он.

- Нет, вы.

- Он не поймет, не захочет войти.

- Почему? Он меня никогда не видел. Он примет вас за меня.

Я не говорю, - и это, пожалуй, единственный риск, на который я пошел в этом деле, - что Поль Дамьен мог видеть мою фотографию. Но не думаю. Для газет меня давно не снимали, а времена, когда Пюс носила мое фото в сумочке, относятся к самому началу нашего брака.

- А если он меня узнает? - снова спрашивает Ганс.

- Ну что ж, тогда никаких проблем. Но все же дам вам один совет: как бы он себя ни вел, не упоминайте об интервью. Переходите сразу в наступление, так, чтобы он не успел опомниться.

- Да, вы правы, - говорит Ганс. - Он наверняка очень хитер. Надо его опередить, захватить врасплох, чтоб он и охнуть не успел…

Признаться, я плохо представляю себе, какой будет предстоящая сцена. Я не могу в точности предвидеть все, что произойдет, как поведет себя Ганс и какова будет реакция Дамьена. Оставляю шанс как одному, так и другому. Я передал свою ненависть Гансу Вамбергу, я создал ситуацию. Пусть они теперь сами разбираются.

А я буду смотреть, не вмешиваясь, с трибуны в роли болельщика. Тут можно говорить об определенном благородстве, ведь я не знаю, чем все закончится. И эта неизвестность, несомненно, самое лучшее, что есть в моей выдумке. Если бы в своих мечтах о мести я стремился к надежному исходу, я не стал бы так мучиться; отправился бы просто к Полю Дамьену и застрелил его.

Ну да ладно. Пора мне отправляться на мой пост. Подхожу к Гансу, похлопываю по плечу и молча поднимаюсь по лестнице, которая сегодня мне вовсе не кажется декорацией из бульварного спектакля. Сегодня она скорее напоминает мне эшафот.

Останавливаюсь на маленькой площадке, отсюда видна вся гостиная, а сам останешься в тени. Лучшее место, прямо как в ложе.

Вижу Ганса, который мечется по комнате, постоянно возвращаясь к двери, откуда должен появиться его враг. И впрямь такое ощущение, будто я присутствую на корриде, и мое сердце бьется, как сердце настоящего поклонника боя быков.

IX

Звонок. Словно звук античной трубы, возвещающей о начале смертельного поединка.

Это Поль Дамьен звонит у входной двери. Не знаю, какое у него лицо, не знаю, на что похож этот призрак, бесцеремонно вторгшийся в мое сознание многие недели назад. Он стоит за дверью так же, как три дня назад Ганс с его жуткой тайной, доживающий свои последние мгновения неизвестного чудовища.

Ганс медленно, тяжело ступая, направляется к двери. Мне кажется, я вижу все, как в замедленном кино.

Конечно. Никакой тайны больше нет. Ганс открыл дверь, и на пороге видна фигура Поля Дамьена. Я еще не различаю как следует черты его лица, но знаю, что способен теперь узнать из тысяч любовника моей жены. Эта дрянь выбрала не лишь бы кого! В нем нет ничего от жалкого писаки. Крепкий, высокий, он чем-то напоминает офицера, а еще - человека, который всегда чувствовал себя в жизни непринужденно. Вижу, как блестят пуговицы на его куртке.

- Я - Поль Дамьен, - говорит он.

- Входите, - хрипло произносит Ганс.

Мгновение Поль Дамьен, кажется, пребывает в нерешительности. Смотрит на Ганса. Сердце в моей груди бешено колотится. Если он меня знает, если видел недавно мою фотографию, это тут же станет ясно. Он скажет, например: "Я бы хотел поговорить с господином Луи Жоффруа". Или же: "У меня назначено свидание с господином Луи Жоффруа".

Он не произносит ни слова. Он входит. Ганс закрывает за ним дверь, а у меня ощущение, будто захлопнулась западня. Ну, вот и все! Поль Дамьен, увидев Ганса, не сомневается, что перед ним муж Франсуазы.

- Единственный счет, который я вам предъявляю, единственное, что имеет значение - это смерть Франсуазы!

Вот, наконец, главный ход! Как гром среди ясного неба! Я хотел бы владеть искусством Рембрандта, чтобы изобразить физиономию Поля Дамьена в этот момент разинутый рот, выражение безграничного изумления на лице.

- Что, что? - с трудом выговаривает он.

Но Ганс ничего больше не видит, его уже не остановить.

- Ее смерть, которая, увы, лишь подтверждает мою правоту. Разве стали бы вы убивать Франсуазу, если бы в Лондоне она не вернулась ко мне? Если б не бежала от вас?

Внезапно Дамьен встряхивается, словно собака, которую окатили водой.

- Прошу прощения, мосье, но я абсолютно не понимаю, о чем вы говорите. Вы говорите мне о смерти Франсуазы…

- Ну, конечно, сейчас вы будете строить из себя невинного! - вопит Ганс. - Изображать удивление!

И кидает вдруг магическую фразу, которую я бросил в него, как семя:

- Вы станете лгать, как всегда лгут любовники! Говорить все что угодно, неизвестно на что надеясь…

- Остановитесь, мосье, прошу вас! Вольно или невольно, но вы пребываете во власти чудовищного заблуждения! Вы бредите! Франсуаза жива!

В тот момент, когда Дамьен изрекает эту высшую истину, я, к сожалению, не вижу лица Ганса: уже некоторое время он стоит ко мне спиной. Но замечаю, как вдруг опускаются его плечи и весь он сгибается, словно человек, которому нанесли удар в живот.

Наступает долгое молчание. Потом Ганс делает резкое движение, сует руку в карман брюк, достает револьвер и целится в Дамьена. Уж он не знает колебаний! Он не задается вопросом, достойно это его или нет и какую оценку ему вынесут литературные критики. Ганс ведет себя, как славные герои скандальной хроники - с револьвером в руке он готов стрелять в своего обидчика.

- Приведите ее! - неожиданно звучит его приказ. На неизменно спокойного Дамьена это не производит впечатления.

- Нет, - говорит твердо, - по-моему, вы не владеете собой.

По согнувшейся фигуре Ганса, опустившимся плечам, поникшей голове я угадываю, как вдруг предельно напряглось все его тело. Он сделался похож на хищника, готового наброситься на свою добычу.

- Повторяю еще раз: приведите ее! - говорит он, не повышая голоса, но непреклонным тоном.

Услышав, как хлопает дверца машины, я подскакиваю на месте. Чувствую холодок в груди. Знаю, что это вышла из машины Пюс, что через несколько мгновений она появится здесь и будет вне себя от ужаса, обнаружив в "своем доме" вооруженного человека, назвавшегося ее мужем.

Пока она, оставаясь невидимой для меня, вместе с Дамьеном преодолевает короткое расстояние от машины до входной двери, Ганс медленно поворачивается вокруг собственной оси, не выпуская оружия из рук, явно готовый стрелять, как только они появятся на пороге.

Первым входит Дамьен, желая, наверное, в случае чего прикрыть Пюс. А вот наконец, и сама Пюс вырисовывается в дверном проеме, как мишень, вот моя жена, моя супруга - все, что мне дорого в этом мире, - стоит трепещущая, под защитой человека, который отнял ее у меня.

Я так мало думал о возможном появлении здесь Пюс, что сейчас совсем не представляю, как будут развиваться события дальше. Вижу, однако, что Ганс преисполнен решимости. У него наверняка есть свои соображения, но соображения безумца, и меня на самом деле беспокоит, что он там задумал. От тревоги у меня сжимается сердце.

- Ты послушаешься меня, Франсуаза, по-хорошему, - продолжает Ганс. - Так будет лучше. И для тебя, и для него. Значит, так, Франсуаза, сейчас ты повернешься к Полю Дамьену и скажешь ему, что все между вами кончено. А потом скажешь, чтоб он ушел. Навсегда.

Этого, разумеется, я не мог предвидеть! Такое, действительно, могло прийти в голову только безумцу, и это настолько нелепо, что возразить тут просто нечего.

- Ну, Франсуаза, скажи ему! Скажи ему это! Ты знаешь, я готов на все!… Давай, Франсуаза! "Поль-все-кончено-между-нами"… Повернись к нему и повтори!

И все это - очень терпеливо, будто он обращается к непослушному ребенку.

Пюс медленно поворачивается лицом к Дамьену и, впрямь как ребенок, как тяжело больной ребенок, мямлит:

- Поль… все кончено… между нами.

- Очень хорошо, - удовлетворенно произносит Ганс. - Он понял. Я вижу, что он понял… Теперь скажи, чтоб он ушел.

- Поль, - лепечет Франсуаза, - вы должны уйти.

- "Покинуть меня", - говорит Ганс. - Повтори: "Покинуть меня".

- Покинуть меня.

- "Навсегда".

- Навсегда.

Ганс с облегчением вздыхает и подходит к Пюс.

- Ну, вот, прекрасно, с этим покончено, - говорит он елейным голосом. - Теперь Поль Дамьен уйдет.

Он прочищает горло, словно хочет избавиться от заполняющего ему рот меда, и буквально изрыгает:

- Только сначала, господин Дамьен, внимательно меня выслушайте! Вы сейчас уберетесь отсюда, но если заявите в полицию и сюда прискачут полицейские, клянусь, я убью Франсуазу. Я убью ее, как только увижу их. Никто, никто не сможет помешать мне спокойно насладиться моим счастьем!

Последние слова он выговаривает глухим голосом со все возрастающим возбуждением и вдруг с блуждающим взглядом устремляется через всю комнату, сам не зная куда.

- Франсуаза нашлась! - бормочет он. - Франсуаза жива! Ах! Боже мой! Боже мой! Я задыхаюсь от счастья!

Неожиданно он застывает на месте, поворачивается к Дамьену и бросает со сдержанным гневом:

- Уходите, мерзавец, убирайтесь отсюда! Оставьте меня с ней! Оставьте нас вдвоем!

Совершенно очевидно, он забыл про меня, забыл о моем присутствии. Забыл, что я здесь, стою на лестнице, в тени. А я, я безоружен в полном смысле этого слова. Такого поворота я не предвидел, ситуация становится просто невыносимой.

- Я ухожу, - говорит Дамьен, следя за передвижениями Ганса, который наконец приблизился к двери. И видя, что тот преградил ему путь, спрашивает: - Может, вы позволите мне выйти?

- Нет, не сюда! - лукаво поглядывает на него Ганс.

- Куда же? - недоуменно интересуется Дамьен.

Я тоже удивлен. Есть только один выход, и Гансу это известно. Что он там еще замышляет?

- Сюда, - дулом револьвера Ганс указывает на дверь своей комнаты, его лицо искажает гримаса. - Знаете, - говорит он, - я, как и все обманутые мужья, недоверчив. Очень недоверчив!

Мне абсолютно неясны его намерения. Не собирается ли он запереть Поля Дамьена в этой комнате? Он же отлично знает, что из нее нет выхода. Однако в комнате есть окно, и находится оно на первом этаже. Минуты не пройдет, как Дамьен выберется наружу. Ганс должен это понимать так же хорошо, как и я. Тем не менее, похоже, у него есть вполне определенная идея.

- Давайте, Дамьен, побыстрей! - жестко приказывает он, размахивая оружием.

Поль повинуется. Ему не остается ничего другого. Твердым шагом он направляется к комнате, дверь которой распахивает перед ним Ганс.

- Ну, входите!

Поль исчезает в комнате. Тогда Ганс поворачивается к Пюс, которая, кажется, побледнела еще сильнее, и командует:

- А ты оставайся на месте!

Затем он входит вслед за Дамьеном. Теперь я их не вижу, но вскоре слышу глухой звук падающего тела.

Пюс тоже услышала этот зловещий стук. Она бросается к входной двери, но в ту же секунду появляется Ганс.

- Ах, нет, Франсуаза, не делай этого! - кричит он, снова нацеливая на нее оружие. - Не надо уходить!

Он приближается к ней, а она, бедняжка, просто вжалась в дверь. Он больше не кричит, напротив, его голос опять делается на удивление сладким.

- Почему ты хочешь уйти? Ну, почему, Франсуаза? Ведь нам будет так хорошо теперь вдвоем…

- Что вы сделали с Полем? - кричит Пюс сдавленным голосом. - Что вы с ним сделали?

- Какая тебе разница? - говорит Ганс, отвратительно улыбаясь. - Ты же сказала ему, что больше его не любишь, что все кончено между вами…

Пюс по- прежнему прижимается к двери, а он подходит все ближе, и мне кажется, ей сейчас станет дурно. В ее лице нет ни кровинки; мертвенно-бледное лицо прекрасной моей любви - наконец, я его вижу!

Вдруг она начинает отбиваться еще до того, как он притронулся к ней, размахивает перед ним руками, словно желая отогнать страшное видение.

- Выслушайте меня! - кричит Пюс. - Вы должны меня выслушать.

Остановившись в метре от нее, начинает орать Ганс:

- Нет! Замолчи! Говорить буду я! Мне так много нужно сказать! Это душит меня!

Он ловит ртом воздух, делает несколько глубоких вдохов. Потом, словно револьвер начинает жечь ему руку, избавляется от него, отбросив далеко в сторону, и оружие с железным стуком падает на пол.

Никогда еще голос Ганса не звучал так нежно:

- Видишь, тебе больше нечего бояться, любовь моя. Я выбросил револьвер. Это надо было для Поля, понимаешь, чтобы его испугать. А тебя, тебя я простил. Я все знаю. Знаю, что ты хотела вернуться ко мне. Я записал это в блокноте. Видишь, я тебя освободил! О, Франсуаза, ты жива! И так прекрасна! Как я испугался! Произошла ошибка. Неизвестная из Ньюхавена, светловолосая женщина, найденная у скалы - то была не ты! Теперь, дорогая, мы все начнем сначала. Я столько думал о тебе! Я столько пережил! Я ни на миг не разлучался с тобою в мыслях!…

Блокнот, неизвестная из Ньюхавена, светловолосая женщина, найденная у скалы… Несвязный бред сумасшедшего, абсолютно непонятный для Пюс. Она знает, что имеет дело с безумцем, и слушает его невразумительную речь, не слыша.

Однако все меняется, и Пюс приходится взглянуть на Ганса другими глазами, когда он достает из кармана ее фотографии и любуется ими, сравнивая с оригиналом.

- Я рассматривал их без конца, - говорит он. - Особенно ту, где ты обнаженная. Взгляни, Франсуаза, взгляни сама, как ты прекрасна!

Он протягивает ей снимок, который ему так дорог, и она с изумлением смотрит на фотографию. Что-то изменилось для нее: безумство, опирающееся на доказательства, неоспоримая реальность, вторгшаяся в сумасшедший бред.

Мне кажется, я читаю в испуганном взгляде Пюс вопрос: каким же образом фотографии попали в руки этого чудовища? Она еще цепляется за разумное объяснение: сумасшедший проник в дом, перерыл его сверху донизу, обнаружил фотографии в ящике письменного стола. Да могло ли быть иначе?

- А еще у меня был твой голос, - продолжает Ганс, указывая на магнитофон, стоящий на полу около моего стола. - Твой голос, который обращался ко мне, и я слышал даже твое дыхание. Дыхание твоей страсти, Франсуаза!… Ты помнишь тот рассвет в Отейле? "Твое тело, обжигающее, словно пламя, влекущее, словно море…"

О, да! Она помнит, помнит тот рассвет, который был и рассветом нашей любви. Помнит это стихотворение, которое она обожала, потому что сама явилась источником вдохновения. Но такое уже чересчур: это стихотворение из уст безумца, это воспоминание семилетней давности об Отейле…

Однако Ганс не оставляет ей времени задуматься над новыми вопросами. Мысль о том, что ему пришлось вынести в последние дни внезапно приводит его в ярость.

- Но мы уничтожим все это! - вопит он. - Все, что причинило мне такую боль! В особенности его письмо! Это гнусное письмо! "Моя любовь, ты придешь, и наши плечи соприкоснутся, наши руки, наши губы…"

Вот он снова лихорадочно роется в карманах, а Пюс не отрывает от него глаз, смотрит на него, как на фокусника, явившегося из кошмара, извлекающего на свет вещественные доказательства супружеской измены.

Отыскав "гнусное письмо", Ганс размахивает им.

- Но с этим покончено! Ты здесь! Я никогда больше не стану перечитывать это ужасное письмо!

Он комкает листок и отбрасывает в сторону так же, как до этого бросил оружие. И тогда, опустошив карманы, освободив наконец руки, избавившись от всего, что причиняло ему боль, он преодолевает последнее расстояние, отделяющее его от Пюс. Хватает ее за руку, с неудержимой силой привлекает к себе, и я понимаю, что сейчас произойдет то, чего я никак не предвидел. Он потребует свое, то, что ему принадлежит. Пюс может кричать сколько угодно, он возьмет ее здесь, у меня на глазах, даже не зная, что берет насильно, ибо уверен, что эта женщина жена его и у нее есть по отношению к нему обязанности.

- Ну, иди же! Приди в мои объятия! Как безраздельно ты будешь принадлежать мне сегодня! Как в первую нашу ночь, Франсуаза! Нашу первую ночь в Отейле!

Ганс, наверное, совершенно забыл обо мне. Или же, помня, полагает, что я из деликатности удалюсь, оставлю мужа наедине со вновь обретенной женой. Только этого не хватало! Бедный Пигмалион! Ганс не желает уступать мне место, которое я предоставил ему на время. И как упрекнуть его в этом, если я сам дал ему в жены собственную жену?

Но жена сопротивляется с бешеной силой. Она понимает неотвратимость того, что должно произойти, всю его абсурдность, но несмотря на безвыходность положения, не желает покориться и отбивается, обезумев от страха.

Это кара, Пюс, твоя кара! Ты не захотела хранить верность, принадлежать единственному мужчине, ну и вот, пока двое дрались, ты досталась третьему, и узнаешь, что такое ад!

Не думаю, что тебе удастся вырваться! Он надежно держит тебя, все крепче сжимает твою кисть. Ганс больше не сдерживает своей дикой силы, хватает Пюс за другую руку и отрывает от стены. Теперь с ним не совладать. Он швыряет Пюс на диван и набрасывается на нее.

Она начинает кричать, выть, словно животное, но напрасно: рядом нет соседей, готовых услышать ее. Это не только бесполезно, но и опасно. Ибо я вижу, что у Ганса ее крик вызывает обратную реакцию. Сопротивление делает безумца еще безумней. И вот он, в свою очередь, рычит:

- Да замолчишь ты, потаскуха?! Замолчишь или нет? Небось, в отельчике на Темзе ты не орала? Или, может, от наслаждения, а, шлюха?

У нее вырывается еще один крик, а потом она умолкает. Неожиданно руки Ганса Вамберга добрались до ее горла. Его длинные безжалостные пальцы трижды убийцы сжимают горло Пюс все сильней, и я вижу, как из ее приоткрытого рта вылетает последний неслышный крик, беззвучный крик смерти.

- Отпустите ее!

Вот и я закричал. Я не смог вынести этого зрелища - смерти Пюс. Я спускаюсь по лестнице. Спускаюсь, не торопясь, потому что, услышав мой крик, Ганс отпустил Пюс. Он выпрямился от неожиданности, обернулся в изумлении к лестнице и смотрит на меня, не слишком уверенный в реальности того, что видит.

Я же удивляюсь собственной смелости. Мои глаза сверкают, мышцы напряжены. Я храбр в жизни, и это ощущение пьянит меня, приподнимает над землей, делая невесомым. Я отлично знаю, что Гансу Вамбергу достаточно нагнуться, чтобы поднять револьвер, направить на меня и выстрелить. Это одержимый, он привык убивать и, несомненно, черпает в этом необычное удовольствие. Сейчас, когда кризис достиг наивысшей точки, когда, ему помешали довести его дело убийцы до конца, он опасней, чем когда бы то ни было. Вижу это по его безумным глазам. Однако спокойно, не торопясь, продолжаю спускаться по лестнице.

Сойдя со ступенек, не останавливаюсь, а направляюсь к Гансу, все тем же медленным и тяжелым шагом, и это поступь только что обретенной мною храбрости. Когда я оказываюсь всего в двух метрах от безумца, он не выдерживает. Он поднимает руку, прикрывая лицо неловким испуганным движением, как делают провинившиеся дети в ожидании подзатыльника - зрелище просто душераздирающее. Снова - это жалкий человек, который знает - я его хозяин, создатель, отец.

- Я не хотел ее убить, нет, клянусь вам, я говорю правду! - лепечет он.

Он снова абсолютно безобиден, и я обращаю свой взгляд к Пюс. Вся дрожа, она чуть приподнялась на локте и смотрит на меня, ничего не понимая, но зная одно: она спасена и спас ее я.

Когда же кровь снова приливает к ее лицу, оживляет рассудок и будит инстинкт, она спрыгивает с дивана и устремляется ко мне в объятия. Подобно зайчишке, на время парализованному светом фар и вдруг одним прыжком добравшемуся до спасительной чащи.

То, что Ганс видит, сражает его окончательно. В полной растерянности он смотрит, как мы, обнявшись, стоим рядом.

- Но что же вы делаете? - с трудом выговаривает он.

Франсуаза, его жена, - в моих объятиях, в объятиях его друга, того, кто вернул ему душу! Он теряет последние остатки разума (если что-то еще оставалось).

Пюс в моих объятиях дрожит всем телом, она потрясена не меньше.

- О, Луи, Луи! - стонет она, задыхаясь. - Скажи, что все это сон! Страшный сон!

- Действительно, это своего рода сон, - говорю я вполголоса.

Затем, резко отстранившись от нее, подхожу к Гансу, который, совершенно ошалев, стоит в двух шагах от входной двери. Надо покончить с этим, одним махом отрезать все нити, которые я держал в руках, успешно ведя игру, и которые теперь, перепутавшись, ничему больше не служат.

- Ну, что вы стоите! - говорю я Гансу. - Уходите! Бегите отсюда!

Вдруг мое сердце сжимается: из его глаз выкатываются слезы и медленно стекают по серым щекам. Эти слезы ужасны.

- А моя жена? - жалобно произносит он. - А Франсуаза?

О, несчастный, о, потерянная душа!

- Это не ваша жена, Ганс, - мягко объясняю я ему.

- Это не моя жена? - повторяет он, привыкнув верить всему, что я говорю.

- Нет, Ганс.

- Почему вы называете меня Гансом?

- Потому что это ваше имя.

Он не спорит. Лишь сжимает лоб своими большими руками.

- Мне больно, - говорит он.

У него нет больше сил не понимать, он страдает до крика.

Открываю дверь, выталкиваю его на улицу и думаю о том, что проклятие настигнет меня. Он делает шаг, другой и, обернувшись, бросает на меня отчаянный взгляд. Этого перенести я уже не в состоянии. Быстро захлопываю дверь и стою, прижавшись к ней лбом - то дерево моего креста.

X

Сколько времени простоял я так, прислонившись к этой проклятой двери после ухода Ганса? Не знаю, но внезапно ощущаю на своем затылке дыхание Пюс и прихожу в чувство, словно очнувшись от обморока.

- О, Луи, если б не ты! - шепчет Пюс. - Я еще чувствую, как его пальцы сжимают мне горло. - И, взглянув с опаской на дверь, спрашивает: - А вдруг он вернется, Луи?

Я окончательно овладел собой и, отстранившись от Пюс, твердо заявляю, что этот человек наверняка не вернется.

- Полиция разыскивает его по всему городу. Он попадется на первом же углу.

- Откуда ты знаешь? - удивленно спрашивает Пюс.

- Прочитал в газетах. Это сумасшедший, сбежавший из лечебницы. Он страдает амнезией, опасный убийца.

Наступает молчание. Лицо Пюс принимает свое обычное выражение. К ней возвращается разум, способность рассуждать. Она обходит меня вокруг, наморщив лоб, силясь что-то понять.

Вдруг она поднимает глаза, и я вижу, как сверкает ее взгляд.

- Но, послушай, Луи, я не понимаю… Если ты был здесь… Ведь ты был здесь, не так ли, и присутствовал с самого начала, раз не вошел в дом с улицы?

- Успокойся, - говорю я. - Опасность миновала.

- Да, - сухо произносит она, - опасность миновала, я знаю. Но я хочу понять… Луи, если ты был здесь, выходит, ты знал, что в доме сумасшедший. Ты знал?

О, я не стану уклоняться от ответа, любовь моя! Ты уже поняла. Не все, конечно, но смутно догадываешься о главном.

- Да, я знал, что он в доме, - отвечаю спокойно.

- Но тогда, значит, ты все видел, все слышал?

- Абсолютно все. Могу даже сказать определенно, что от моего внимания ничто не ускользнуло.

В ответ на это невозмутимое признание в ее глазах снова появляется ужас.

- И ты стоял там, наверху… подглядывал… пока этот сумасшедший нам угрожал?

Последние слова застревают у нее в горле. Вижу, как она постепенно, со страхом переводит взгляд на дверь, ведущую в комнату для гостей.

- Луи, надо открыть эту дверь, - тихо произносит Пюс. - Надо узнать, что случилось…

Она умолкает, а я глухим голосом договариваю:

- …что случилось с Полем Дамьеном?

Мы смотрим друг на друга, мы друг друга понимаем и пугаем. Но она права. Узнать надо. Подхожу к двери, резко распахиваю и заглядываю в комнату.

Поль Дамьен лежит на ковре в передней. У него очень бледное, совершенно спокойное лицо. Будто он спит. Но я знаю, что он не спит. Не спал бы он так на протяжении целого получаса. Рукояткой револьвера Ганс проломил ему затылок. Для очистки совести, присев на корточки, щупаю пульс.

- Он умер, не правда ли? - спрашивает за моей спиной ледяным голосом Пюс.

- Да.

Встаю, покидаю переднюю, закрываю дверь, Пюс медленно подходит к дивану, садится и застывает в странной неподвижности, с отсутствующим видом, устремив взгляд в пустоту.

- Ну вот, - говорю я. - Кончено. Что-то сейчас закончилось. Словно книга, когда перевернешь последнюю страницу.

Взгляд Пюс останавливается на мне. Такого взгляда я у нее прежде не видел. Твердый, как кремень.

- Нет, не кончено, - решительно произносит она, - потому что теперь тебе придется объяснить мне… Все! Все, что пока еще ускользает от меня. И прежде всего, кто этот сумасшедший? Как он смог занять твое место, Луи? Так прекрасно сыграть твою роль?

Я улыбаюсь. С сожалением. Мне бесконечно жаль ее в этот момент.

- Ты в самом деле хочешь знать?

- Я все еще словно в кошмаре. Так не может продолжаться. Ты должен мне помочь.

Раз она хочет… Впрочем, мне понятно ее желание…

- Ты помнишь тот роман, который я начал писать накануне твоего отъезда?

- Да. Однажды вечером с парохода сошел на берег в Дьеппе какой-то человек.

- Он бродил в тумане по городу, а я все думал, что он станет делать дальше.

- Помню, это был лицейский учитель.

- Ну так вот, то был не учитель, а сумасшедший. Еще был обманутый муж в поисках хитроумной мести, муж, который хотел убить, не совершая преступления сам. То был я!

Она хмурит брови. Выдумка и реальность - все смешалось в ее голове. Придется объяснить попроще.

- Ну, скажем, этот роман, сюжет которого я безуспешно замышлял, стал, если хочешь, для меня явью. Бродивший в тумане безумец нашел пристанище здесь в тот самый вечер, накануне твоего отъезда. Ты спала. В какой-то момент я узнал пришельца - я видел его фотографию в газете. И вдруг меня озарило! Вот она, моя месть! Невероятная месть интеллигента, который хочет убить, не пачкая рук!

- Не понимаю, - говорит Пюс.

Конечно, она все еще не понимает. Подхожу к письменному столу, достаю папку, в которую вложил тридцать пять страниц, содержащих план моего романа, и читаю вслух некоторые строчки.

- "…Теперь дом погрузился в тишину. Он думал об этом безумце, который спал рядом, в соседней комнате, и вдруг грандиозная и чудовищная мысль осенила его: он совершит небывалое преступление, с подставным преступником! Достаточно утратившему память бедняге вдохнуть собственную страсть, внушить ему свою смертельную ревность. Для этого понадобится лишь чемодан и несколько предметов."

Я прерываю чтение и протягиваю папку Пюс.

- Возьми! Если у тебя хватит терпения прочесть эти страницы, ты узнаешь все в подробностях.

Она бросает на меня испепеляющий взгляд, выхватывает из моих рук папку и принимается за чтение. Вижу, как меняется ее лицо, становясь землистого цвета.

Она доходит до слова "конец" и слегка приподнимает голову, блуждая взглядом по комнате.

- Тебе не нравится мой роман? - осторожно спрашиваю я.

- Это чудовищно. То, что ты сделал, чудовищно, - вяло произносит Пюс.

- На этот счет нет никаких сомнений. Единственное, что надо установить, есть ли у меня смягчающие вину обстоятельства.

Она смотрит на меня с отвращением.

- В доме находится убитый тобой человек, ибо его убил ты, тебе-то это известно, не так ли?

- Разумеется!

- А ты уже раздумываешь о смягчающих вину обстоятельствах!

- Да я думаю вовсе не о судебном процессе, а о том представлении, которое складывается у тебя обо мне. И говорю себе, что все-таки загадка разрешена не до конца. Так ли уж мы уверены, что знаем истинного убийцу Поля Дамьена?

- Но ты только что сам признался!

- Да, конечно, в определенной мере, вложив оружие в руку безумца, я убил Поля Дамьена. Но если подумать хорошенько, не ты ли, Франсуаза, его настоящая убийца.

- Как ты можешь говорить такое?!

- Та, из-за которой все началось… Измена, Франсуаза, измена - источник всех преступлений!

Она вздрагивает, как от удара, потом встает, принимается ходить по комнате, словно в поисках выхода и, сама того не замечая, ломать пальцы.

- Ты говоришь ерунду! - тихо произносит она.

- Вовсе нет. То, что я говорю, вполне разумно. Конечно, я воспламенил рассудок этого несчастного безумца, но не ты ли сама, обманывая меня, разожгла пожар? Я отбросил от себя обжигающий меня факел, я кинул его этому заледеневшему человеку, искавшему во мраке костер.

До меня доносится ее громкий смех. Он звучит как издевка:

- Ты все пишешь свой роман, Луи! Ты словно диктуешь текст, вовсю разливаешься, произносишь круглые фразы! Литература - как это просто, как удобно! В доме - мертвец, и ты его уже бальзамируешь! Или, вернее, поливаешь духами себя, чтобы не чувствовать запаха преступления!

Ее снова, как только что перед этим, пронизывает дрожь, и она разражается рыданиями.

- Этот запах внушает мне ужас, это зловоние отравляет весь дом! Наш дом!

Этого она могла бы не говорить. Я вскакиваю с места.

- "Наш дом"! - повторяю я в бешенстве. - Что-то слишком поздно ты о нем вспомнила!

И тут я ускоряю развязку. Делаю то, что намеревался сделать, когда все задумал. Подхожу к телефону, снимаю трубку, набираю номер.

- Что ты делаешь? - спрашивает обеспокоенно Пюс.

Я молчу. Жду, чтобы на том конце провода, сквозь потрескивание, раздался голос.

- Алло. Центральный комиссариат?… Говорит Луи Жоффруа. Адрес - набережная Либерасьон, дом 40. Только что в моем доме совершено убийство… Повторяю: Луи Жоффруа, набережная Либерасьон, 40.

- Ни к чему не прикасайтесь. Мы немедленно выезжаем.

- Жду вас.

Вешаю трубку. Я спокоен сейчас как никогда. Пюс медленно подходит и встает рядом со мной.

- Силен, что и говорить, - произносит она ледяным тоном. - Они приедут, а ты скажешь им, что сумасшедший, которого они разыскивают, убил Поля Дамьена.

- Что будет чистой правдой, разве нет?

- Беднягу тут же арестуют, если это уже не сделали. Он может сколько угодно протестовать, рассказывать про какой-то там чемодан… От этого он лишь покажется еще более ненормальным.

- В самом деле! - криво усмехаюсь я.

- А тебя, истинного виновника, не потревожат ни на секунду!

- Точно! Скажу больше: я знал, что меня не станут тревожить по той простой причине, что задумал все именно так, чтобы не быть потревоженным. Совершенство моей мести составляет и эта безнаказанность.

Ее глаза сверкают. Никогда раньше в них не было такого блеска. Никогда они не смотрели на меня с таким напряженным вниманием.

- Может, мне следовало бы восхищаться тобой, - шепчет она.

- Действительно, - говорю, - ты могла бы мной восхищаться. Ибо преступление совершено мною безупречно, а в таком преступлении всегда есть что-то, заслуживающее восхищения.

Она отходит от меня, словно отказавшись от борьбы. Борьба ей не по силам. Пюс внезапно понимает это, и я вижу, как усталость камнем обрушивается на ее плечи. Она возвращается к дивану, маленькая, жалкая, побежденная злом, которое выходит за пределы ее понимания.

- Я думаю об этом невиновном, которого осудят вместо тебя, - произносит она без всякого выражения.

- Невиновный, который тем не менее проломил затылок Дамьена рукояткой револьвера. Невиновный, который уже успел троих задушить своими нежными руками…

- О, ты знал, кого выбрать!

- Да, дорогая, я знал, что, когда его арестуют, меня не будут мучать угрызения совести. Откуда им взяться, если он уже однажды признан невменяемым и не понесет наказания за убийство Дамьена. Следовательно, все, что я совершил - сверхбезупречно: невиновный, которого я подставил, не понесет, однако, наказания.

- Луи, мне кажется, ты сам дьявол!

- Ну-ну, ты мне льстишь!

Лицо Пюс выражает отчаяние. Она закрывает глаза. Должно быть, размышляет о том, что обвенчана с самим сатаной и осквернена навеки.

- А если я все расскажу? Если я расскажу им правду? - неожиданно произносит она глухим голосом, не открывая глаза.

- Я предвидел и это. Ты не обратила внимания, что именно я сказал по телефону? Я сказал: "Только что в моем доме совершено убийство". Я не сказал, кто его совершил.

Она открывает глаза и, судя по тому, как сверкнули ее зрачки, мне кажется, она догадалась, что я имею в виду.

- Ну, а когда они приедут? - у нее перехватило дыхание. - Когда они будут тебя расспрашивать, как ты им объяснишь?

И я безжалостно - заметим, однако, не жалея и самого себя, - наношу последний удар, который вынужден нанести.

- Я ничего объяснять не стану. Говорить будешь ты.

Пюс резко выпрямилась, поднеся руку к горлу, будто защищается от удара.

- Я? - хрипло переспрашивает она.

- Да, ты! Скажешь им все, что угодно. Скажешь, что я принял Поля Дамьена, который приехал брать у меня интервью. Можешь показать им письмо, где я ему предлагаю это интервью, письмо, копию которого я позаботился сохранить, чтобы объяснить присутствие Дамьена. После чего ты расскажешь им, что Ганс Вамберг проник в дом и просто так, без причины убил Поля Дамьена. Разве нуждается в объяснении преступление, совершенное сумасшедшим? Или же…

Я нарочно делаю паузу, заглядывая ей прямо в глаза.

- Или же, - повторяет она, тяжело дыша.

- Или же ты скажешь им правду. Выбирай сама…

Снова беру со стола папку с тридцатью пятью страницами, в которых заключена вся задуманная мной интрига, и показываю Пюс.

- Здесь моим почерком написана вся правда от начала до конца, Если хочешь - мои признания. Эта папка - твоя, я отдаю ее тебе, оставляю на столе. Ты можешь взять ее, когда они придут, и показать им. Ты можешь сделать с ней все, что захочешь. Уничтожить или передать в полицию. Моя судьба целиком и полностью в твоих руках.

На этот раз она поняла все до конца, и постепенно ее лицо искажает страдание.

- Ты хочешь, чтобы я была тебе судьей, не так ли? - Подступившие рыданья мешают ей говорить. - Это последняя пытка, которую ты изобрел? Твоя последняя месть?

- Это не месть, Пюс, - мягко говорю я. - Это возмездие. Мне кажется справедливым, что ты первая призвана судить о степени моей вины и вынести приговор.

- Потому что надеешься, что я тебя оправдаю?

- Нет, ошибаешься. На этот раз никаких хитростей. Ты должна понять, Пюс: я потерял тебя, потерял навсегда. А человек, который тебя похитил, мертв. Все остальное для меня неважно.

- Но все-таки… - вижу, она теряет самообладание - Как, по-твоему, я поступлю?

- Не знаю. Понятия не имею, если честно. Ты, в самом деле, единственный судья. Ты знаешь, что я совершил преступление чужими руками, но ты также знаешь, что пошел я на это из любви. Потому что любил тебя до безумия в буквальном смысле этого слова, то есть как сумасшедший, способный на убийство. Если ты расскажешь им правду, я наверняка предстану перед судом, и это будет, надо признать, вполне заслуженно.

- И ты пропал! - вырывается у нее как крик. Мне знакома эта моя улыбка. Улыбка восточных мандаринов, владеющих древней мудростью, которая, если разобраться, ничто иное, как высшая форма хитрости.

- Пропал? Ну, не совсем. Мой адвокат будет ссылаться на смягчающие вину обстоятельства, говорить о преступлении на почве ревности, и мне наверняка дадут минимальный срок. Присяжные всегда снисходительны к обманутым мужьям. Уж они в этом разбираются!

В ту же секунду раздается звонок в дверь.

- Иди, - говорю я Пюс. - Иди, открой им.

Она стоит посреди комнаты, прямая, неподвижная, словно взошла на костер и ждет, когда к ней прикоснется пламя, а в глубине ее синих глаз дрожит отчаяние.

Наконец, она, будто ожив, приближается к двери и распахивает ее настежь.

И вот в золотистом дрожащем свете угасающего дня появляются две фигуры - одетые в свои плащи полицейские инспекторы. Они с непокрытой головой. Как ангелы смерти. Молчаливые ангелы, неподвижные ангелы, носители тайны, что еще удерживает чашу весов в равновесии между правдой и ложью.

Пюс поворачивается ко мне спиной. Я не вижу ее лица. Она тоже смотрит на этих наказующих ангелов, но я теперь не знаю, что выражает лицо моей возлюбленной.

- Входите, господа, - говорит она, и голос ее не выражает никаких чувств.

За моей спиной шевелятся занавески. Холодный ветер, гуляя по набережной, добрался до них. И я слышу, как где-то в море кричит пароход.

ДЖ. ЛАТИМЕР ЛЕДИ ИЗ МОРГА

Глава 1

В помещении городского морга висела влажная духота. Облокотившись на дубовые перила, отделяющие контору от посетителей, истекали потом репортеры двух городских газет.

Резко и настойчиво зазвонил телефон.

Дежурный лениво взял трубку, ухмыльнулся.

- Дези, говорите, нужна? А какая Дези?

Настенные часы с треснувшим стеклом показывали без семнадцати минут три.

- Ах, Дези Стифф? - дежурный подмигнул репортерам. - Велела позвонить сюда? Нет. Подойти она не может. Она внизу с другими девушками. - Он вытер лоб грязной оконной занавеской. - А мне какое дело, что у тебя свидание? Говорю, не может подойти. Она протянула ноги.

Прикрыв трубку ладонью, дежурный сказал:

- Говорит, что беспокоится, что его пташка сегодня не явилась, - он хихикнул. - Послушай, приятель, ты хоть знаешь, куда звонишь? Это городской морг. И если твоя подружка здесь, приезжай за ней.

Жирный Гриннинг колотил пухлыми ручками по перилам, захлебываясь от смеха:

- Ох, хотел бы я видеть физиономию этого парня.

Дежурный улыбался.

- Мы уже привыкли. Звонков по двадцать за день. Девчонки развлекаются. Всучат своему парню этот номер, да еще наплетут, что, мол, зовут неохотно. Вот тот и старается, пока не узнает, куда звонит.

Другой газетчик заметил:

- А ты девчонок для себя бережешь, да?

У него было лицо человека, спивающегося со скоростью, которую позволяет развить жалованье в 23 доллара в неделю.

Дежурный сделал обиженное лицо:

- Я женатый человек, мистер Джонсон, и ваши намеки мне не нравятся. Вам отлично известно, что я ни до одной из них не дотронусь.

- Ну, разумеется, не дотронешься, - Джонсон повернулся к жирному Гриннингу. - То же самое говорит и коронер. Только я замечаю, что у него всегда находятся дела внизу, стоит только появиться трупу смазливой девчонки.

Дежурный захихикал. Джонсон взглянул на часы.

- Странно, - сказал он. - Странно, что никто до сих пор не явился навестить милашку. По-моему, она весьма и весьма недурна.

- Недурна? - дежурный вновь вытер лицо занавеской. - После певички, ну, той, которую пришил дружок, я другой такой и не видел.

Где-то визгливо хохотала женщина. Дежурный продолжал:

- Не могу взять в толк, почему никто не идет опознать ее. Все газеты буквально кричали об этом случае. Или ее знакомые газет не читают?

Джонсон пожал плечами:

- Бывает, самоубийцы специально уезжают подальше - семью позорить не хотят.

- Скорее всего, так оно и есть, - Гриннинг облизал пухлые губы. - Наш редактор уверен, что Алис Росс - вымышленное имя. Уж слишком короткое. А у меня задание - узнать фамилии всех, кто станет о ней спрашивать.

- Они большие умники, наши редакторы, - сказал Джонсон.

- Нет, ребята, - дежурный вытер руку о халат. - Вы как хотите, а здесь что-то не так. Девчонка - высший класс, сразу видно, а остановилась в задрипанном отеле.

- Может, действительно, не хотела, чтобы ее узнали, - Джонсон извлек из кармана бутылку с мутной жидкостью. - Может, она ждала ребенка?

Дежурный прилип взглядом к бутылке.

- Да нет. При вскрытии никакого ребенка не нашли.

- Вероятно, не могла найти работу, - сказал Гриннинг. - В номере обнаружили всего четыре доллара.

Вновь раздался женский смех, резкий и противный, будто кто-то елозил металлической щеткой по оконному стеклу.

Со скамейки поднялась всклокоченная голова.

- Святые угодники, это что еще за чертовщина!

Уильям Крейн, частный детектив, вот уже три часа спал, сунув под голову пиджак. Дежурный ответил:

- Это чокнутая, она уже три дня смеется. Успокоить ее может только морфий.

Джонсон заметил:

- Судя по голосу, она с кошачьей живодерни.

Крейн сел:

- По-моему, пуля успокоила бы ее гораздо быстрее.

Перегнувшись через перила, Джонсон протянул ему бутылку. Крейн взял ее, понюхал, поболтал и вернул репортеру:

- Никогда не пью на работе, - солгал он, - что у тебя там?

- Разбавленный спирт, - ответил Джонсон. - Не признаю детских напитков вроде виски или джина.

Крейн присвистнул. На вид ему было лет тридцать, на самом деле - тридцать четыре.

К нему осторожно подбирался Гриннинг:

- Вы тот самый детектив, который расследовал уэстлендское дело?

Крейн покосился на него.

Джонсон глотнул, с шумом выдохнул и сказал;

- Это Гриннинг из "Геральд". Прислали вместо парня, который торчал здесь, когда ты явился.

Часы с разбитой физиономией пробили три раза. Крейн вздохнул:

- Сплю с двенадцати часов.

- Ага, и еще как спишь, - добавил дежурный. - Я уже собирался тебя вниз тащить.

- Я прочитал все, что было в прессе по этому делу, - не унимался Гриннинг. - Что помогло вам разобраться?

Крейн поманил его пальцем:

- Я каждый день съедал по две тарелки гренок за завтраком, - сообщил он.

Джонсон сказал:

- Черт, ну и жара. Пожалуй, я предпочел бы оказаться в мертвецкой.

Дежурный махнул рукой:

- Вентиляторы гонят вонь снизу.

Джонсон выпил еще и предложил:

- У меня идея. Давайте сыграем.

Сумасшедшая хохотала. Крейн поднялся:

- Согласен на что угодно, только бы эту даму не слышать.

- Значит, такая игра. - Джонсон сунул бутылку в карман. Мы спускаемся в мертвецкую. Один берет себе белых мужчин, другой - черных, третий - женщин, белых и черных. Такса - десять центов. Предположим, ты, - он ткнул пальцем в Крейна, - берешь белых мужчин…

- Нет, - возразил Крейн. - Я люблю женщин.

Дежурный вытер лицо занавеской.

- Да, знаю я эту игру. Они меня, как липку, ободрали.

- Да? - осведомился Джонсон. - А потом ты перетасовал трупы и ободрал нас.

Дежурный захихикал.

- Мы его не берем, - Джонсон обернулся к остальным. - Он профессионал. Будем играть втроем. Пошли. Оги, предупреди нас, если что…

Крейн, Гриннинг и Джонсон спустились по металлической лестнице. Джонсон открыл массивную стальную дверь в мертвецкую.

В нос ударил сладковатый запах формалина. Джонсон щелкнул выключателем - и они зажмурились от яркого света.

- Обычно здесь бывает от сорока до пятидесяти покойников, - сказал Джонсон, указывая на черные крышки огромных выдвижных ящиков.

- Выходит, что проигрыш составит четыре - пять долларов? - спросил Крейн.

- Как повезет, - сказал Джонсон. - Среди убитых больше белые, но их чаще забирают родственники. Ну что, Гриннинг, кого выбираешь?

Тому потребовалось время, чтобы прийти в себя.

- Ладно, - сказал Джонсон. - Крейну - бабы, мне - черные мужики. Таким образом, тебе - белые.

- Минутку, - сказал Крейн, - итальянцы, китайцы и прочие - это белые или черные?

- Выбрасываю деньги на ветер, - заявил Джонсон, - но согласен считать их белыми.

В первом ящике оказался белый мужчина средних лет. Они согласились с тем, что он белый, хотя цвета он был, скорее, синего, а лицо покрывала щетина в полдюйма длиной.

- Поздравляю, Гриннинг, - Джонсон вытащил второй ящик - он был пуст.

В третьем оказался раздутый труп белого цвета.

- Утопленник, - пояснил Джонсон, задвигая ящик. Под № 4 им попался здоровенный татуированный, как новозеландский абориген, моряк. Особенно живописно выглядела татуировка на животе, изображавшая взрыв линкора "Мейн" в Гаванской бухте.

- Тебе везет, толстяк, - Джонсон ткнул Гриннинга в бок.

В других ящиках наметилось некоторое разнообразие, и Крейн почти вернул себе проигрыш. У двадцать седьмого Крейн заявил:

- Спорю на пинту виски - это моя.

- Это мисс Алис Росс.

Гриннинг втиснулся между ними:

- Так это она и есть? Ну-ка дайте посмотреть.

Она была худа, но не мальчишеской худобой, а прелестной стройностью юного тела, и только у глаз лежали темные круги.

- Хороша, - сказал Джонсон. Кончиками пальцев Гриннинг коснулся ее.

- Холодная? - удивленно воскликнул он. - Холодная!

По лестнице загремели шаги.

- Эй, Джонсон! Там какой-то тип хочет с тобой поговорить, - крикнул дежурный.

- Со мной?

- Он сказал, что ему нужны газетчики.

- Тогда это и тебя касается, толстяк, - Джонсон подтолкнул Гриннинга. - Пошли.

Они гулко затопали вверх по лестнице. Дежурный смотрел на труп девушки.

- Интересно, - сказал он, - интересно, сколько можно прожить с такой женой, а?

- Ну, - отозвался Крейн. - Привыкаешь, в конце концов.

- Хотел бы я попробовать, - дежурный вздохнул и добавил: - С удовольствием обменял бы свою на такую модель. Хотя сдается мне, - он хихикнул, - много денег уйдет на содержание.

- Страшно много, - подтвердил Крейн и продолжал, - поднимусь, пожалуй, наверх. Посмотрю, что нужно этому парню. Он ничего не сказал?

Лицо дежурного приняло отсутствующее выражение.

В ярком свете ламп сквозь редкие волосы на макушке просвечивался огромный багровый шрам. Он даже не повернул головы, когда Крейн вышел.

На пороге Крейну показалось, что за дверью мелькнула какая-то тень. Сердце подпрыгнуло и заколотилось где-то в гортани.

Он поднялся по лестнице, заглянул в комнату с надписью "Для мужчин" и вышел в зал, где репортеры беседовали с коренастым итальянцем.

- Хочу с вами договориться, ребята. Мой босс, ну, тот парень, которого я представляю, он не хочет, чтобы дама, которую он ищет, об этом знала. Понимаете?

Его рубашка была темной от пота.

- Если внизу она, вы получите полную информацию, а если нет - он не хочет шума.

Гриннинг сказал:

- А как мы это узнаем? Он придет, посмотрит и скажет: "Нет, это не она". Что, так не может быть?

- Если это она, он ее опознает, - итальянец увидел вошедшего Крейна. - А это что за рожа?

- Все в порядке, - сказал Джонсон. - Он из "Ассошиэйтед Пресс".

- Ну так как же? - итальянец не спускал с Крейна черных настороженных глаз.

- Слушай, - сказал Джонсон, - а ведь я тебя где-то видел.

- Нигде ты меня не видел! Ну что, договорились!

- Договорились, - ответил Джонсон. - Валяй, зови своего босса.

Итальянец закосолапил к выходу.

- Что за ерунда? - вмешался Гриннинг. - С какой стати мы должны заботиться об интересах его босса?

- А мы и не собираемся, - Джонсон достал бутылку.

- Что мы теряем? Если он ее опознает, появится материал для статьи. Если нет - хуже, чем есть, тоже не будет, - он отхлебнул. - Усек?

- Во всяком случае, он должен будет сообщить дежурному свою фамилию, - заметил Крейн.

Джонсон улыбнулся:

- Но он никогда не сообщит настоящую.

Итальянец вернулся.

- Ничего не понимаю, - сказал он. - Этот парень куда-то исчез, - он взглянул на Джонсона. - Пожалуй, я могу и сам посмотреть.

- А все же где-то я тебя видел, - повторил Джонсон.

- Не меня, - упрямо возразил итальянец и обратился к Крейну, - Куда идти?

Внизу было тихо, горел свет, и все ящики были задвинуты.

- Оги! - крикнул Джонсон. - Эй, Оги!

- Где она? - спросил итальянец.

- Там, - ткнул пальцем Джонсон и вновь позвал: - О-г-и-и-и!

У ящика № 27 они остановились.

- Здесь, - сказал Джонсон.

В стальном ящике лежал дежурный. Во весь лоб темнело огромное пятно. Оги был мертв.

- Что за черт? - отпрянул Джонсон. Итальянец спросил:

- Ну?

Джонсон стал лихорадочно выдвигать соседние ящики.

- Ну, где она? - повторил итальянец.

- А черт ее знает, - Джонсон достал бутылку. - Она исчезла. - Была, а теперь нету. Кто-то спер ее, понятно!

Лицо итальянца исказилось:

- Это Френки, сукин сын, - пробормотал он и поспешил к лестнице.

- Эй, - крикнул Джонсон, - минутку! - он глотнул и протянул бутылку Крейну, тот покачал головой.

- Смылся итальяшка, - сказал он.

Глава 2

- Ради Христа! - взмолился Джонсон. - Давайте вызовем полицию.

Первой, оглушительно завывая сиреной, примчалась патрульная машина. Из нее высыпали полицейские, вооруженные револьверами и короткоствольными автоматами.

Затем приехала машина из Главного полицейского управления, из отдела по расследованию убийств, машина с полицейским фотографом, прикатили от коронера, помощник государственного прокурора и целая свора репортеров.

Все толклись друг у друга под ногами до тех пор, пока не нагрянул на "Линкольне" капитан Грейди, начальник сыскного отдела.

- Прежде всего, - сказал он, - кто нашел труп?

Крейн ответил, что труп нашел он и газетчики. Он сказал, что когда они осматривали труп женщины, пришел дежурный и сообщил, что их хочет видеть какой-то человек.

- Мне кажется, я уже видел этого даго раньше, - добавил Джонсон.

Капитану оставалось два года до пенсии. Волосы у него были белые, как лунь, а лицо от многолетнего употребления ирландского виски приобрело багрово-красный оттенок, щеки украшал филигранный рисунок из синих прожилок.

Полицейский, охранявший мертвецкую, - обрадовался:

- Дьявольское место здесь, сэр.

- Не пускайте сюда журналистов, - приказал Грейди и заглянул в ящик:

- Со стороны убийцы было весьма любезно уложить его сюда.

Полицейский фотограф уже упаковывал свои принадлежности.

- Похоже, кто-то держал его за руки, капитан, - сказал он.

На запястьях темнели кровоподтеки. Приглядевшись, Крейн заметил волоски между большим и указательным пальцами трупа.

- Чьи-то волосы, - сказал он.

- Рыжие, - добавил Джонсон. - Значит, убийца был рыжим.

Капитан Грейди что-то проворчал, достал из внутреннего кармана конверт и спрятал в него волосы.

- Похоже, один из нападавших схватил его за руки и держал. Отсюда и синяки, - сказал Крейн.

Капитан Грейди спросил:

- Один из нападавших?

- Конечно! Их было, по крайней мере, двое. Одному очень сложно держать человека за руки и при этом бить его по голове.

- Да еще как бить, капитан! - встрял фотограф. - Вы только посмотрите - макушка полностью вдавлена.

- Смерть от удара тупым предметом, - констатировал Джонсон.

- Я не думаю, что его хотели убить, - заметил Крейн. - У него был здоровенный шрам, черепные кости ослаблены. Его хотели оглушить, скорее всего.

- Вы, похоже, уже разобрались в этом деле, - пробурчал капитан.

Полицейский, стоявший у двери, объявил:

- К вам помощник прокурора, капитан.

- Привет, Берман, - сказал Грейди, - выяснили что-нибудь?

Помощник прокурора - маленький, черный, чрезвычайно подвижный - вкатился в комнату.

- Ничего, - ответил он.

Капитан рассказал ему все, что услышал от Крейна, и добавил:

- Этот парень что-то чересчур умен. Может быть, он скажет нам, кто эта девушка?

- Я знаю о ней не больше вашего, капитан, - ответил Крейн.

- Может быть, расскажете нам, почему вы здесь? - спросил Берман.

- Конечно, расскажу. Я здесь потому, что мне здесь нравится. Здесь прохладно.

- Он говорит, что он частный детектив, - сказал Гриннинг.

- У вас есть лицензия? - спросил капитан Грейди. Крейн показал документ.

- Хорошо, - сказал капитан, - но это не значит, что вы можете не отвечать на вопросы.

- Капитан, я буду рад ответить на любой вежливый вопрос.

- Вот и сообщите нам, почему вы здесь.

- Я работаю у полковника Блэка. Вчера я получил от него телеграмму. - Крейн развернул бланк и передал его капитану Грейди. В телеграмме говорилось:

"Уильяму Крейну. Отель "Шерман". Чикаго. 18.34. Установите личность женщины, покончившей самоубийством отеле "Принцесс" Настоящее время морге.

Блэк".

Крейн продолжал:

- Получив телеграмму, я решил, что самое лучшее - пойти в морг и подождать, пока кто-нибудь явится и опознает труп. Так я и сделал. Вот и все.

- И вы отправились в морг, как только получили телеграмму? - спросил капитан.

- Он пришел около восьми, - сказал Джонсон. - Я уже был здесь.

Берман задумчиво почесал подбородок.

- Но откуда мы знаем, что до этого вы не получили другой телеграммы с приказом помешать опознанию, а эта - только прикрытие?

Гриннинг сказал:

- Пока мы тут разговаривали с итальянцем, он и дежурный были внизу.

- Ах ты, жирный сукин сын, - взорвался Джонсон.

- Ну, конечно, это я убил дежурного, - согласился Крейн, - и спрятал труп красавицы в карман. Вот в этот, - он похлопал себя по бедру.

Берман резко повернулся к капитану:

- У него мог быть соучастник. Они ухлопали беднягу, и тот увез труп.

- Угу, - капитан покивал головой, - но все же мне кажется, что дело было не так.

Берман продолжал скрести подбородок.

- Почему вам так кажется?

- Ну потому, что он вряд ли болтался бы здесь.

- Нет, именно это он и должен был сделать, чтобы отвлечь подозрения. - Помощник прокурора многозначительно поднял указательный палец. - Я не говорю, что он убил.

- Ах, не говорите, - сказал Крейн.

- Я не говорю, что он убил, но он присутствовал при убийстве. И я считаю, капитан, что вы обязаны задержать его.

- Ну, конечно, - сказал Крейн, - посадить меня может только капитан. Вам такого права не дано.

- Я посажу этого парня, - сказал капитан Грейди, - когда сам сочту нужным, а если не сочту, то не посажу вовсе.

- Как знаете, - сказал Берман, - я только предложил…

- Предложил? - переспросил Крейн.

- Ну-ну, займемся делом, - левая бровь капитана дергалась. - Мистер Крейн, у вас есть какие-нибудь соображения относительно того, кто эта девушка?

Берман добавил:

- Очевидно, у вашего шефа были какие-то соображения, если он послал эту телеграмму.

- А почему бы вам не спросить у него самого?

- Мистер Берман, в настоящее время допрос веду я, голос капитана сорвался. - Вам будет предоставлена возможность задать ваши вопросы в суде.

- Вряд ли этот допрос вам что-нибудь даст, капитан. Я уже сказал все, что знал.

- Имеете ли вы представление о том, кто является клиентом вашей фирмы?

- Ни малейшего, - Крейн устало вздохнул. - А если бы и знал, все равно не сказал бы. - Он слегка повысил голос: - Вам должно быть известно, что сведения, касающиеся наших клиентов, носят строго конфиденциальный характер. Если хотите меня арестовать, пожалуйста. Тогда я вызову адвоката. Если нет, давайте прекратим этот разговор.

Последние фразы предназначались для стоявших под дверью репортеров.

- Кажется, вам очень хочется, чтобы вас арестовали, но я не вижу причин для этого, по крайней мере, сейчас, - капитан повернулся к двери:

- О'Коннор.

Огромный сержант оттеснил газетчиков:

- Да, сэр!

- Запишите имя этого джентльмена, позвоните в отель "Шерман", узнайте, зарегистрирован ли он там. Если ответ будет положительным, отпустите его.

Бросив Джонсону: "Пока", Крейн покинул мертвецкую.

Сержант позвонил в "Шерман" и удостоверился, что Крейн действительно остановился там.

- Думаю, что вы можете идти, - сказал он.

- Благодарю! - Крейн закурил. - Послушайте, вы, кажется, приятель лейтенанта Шторома?

- Я работал с ним.

- Я раскручивал с ним уэстлендское дело. Когда увидите его, спросите, помнит ли он меня или Дока Уильямса.

- Он до сих пор уверен, что вы сами подбросили тот револьвер, - приветливо улыбаясь, сержант протянул Крейну огромную лапищу. - Во всяком случае, очень рад познакомиться.

Крейн слегка поморщился от его рукопожатия.

- Не сделаете ли вы мне одолжение?

- Смотря какое.

- Я хотел бы осмотреть дверь, в которую выносят трупы, а также перекинуться парой слов с теми, кто прибыл сюда раньше всех - возможно, они заметили какую-нибудь машину у входа.

- Пожалуй, никакого вреда не будет, если вы немного порыскаете тут.

Они обошли морг и остановились у задней двери. Крейн зажег спичку.

- Никаких следов машины, - сказал он.

- Вот сюда их привозят, - сказал сержант, открывая двухстворчатую дверь. - Это приемная.

Щелкнул выключатель.

В комнате было прохладно и чисто. У стены стояли никелированные столы, на них лежали трупы.

- Ожидают утреннего вскрытия, - пояснил сержант.

- А где его производят? - поинтересовался Крейн. - Здесь?

- Нет. Там есть специальный зал, - сержант открыл еще одну дверь.

Под хирургической лампой стоял и операционный стол, и два стеклянных шкафа с блестящими инструментами.

- А здесь хранят трупы после вскрытия.

За следующей дверью стоял полицейский.

- Привет, Пристальски, - поздоровался О'Коннор, - вот, зашли посмотреть.

- Нечего здесь смотреть. Наша машина пришла первой, и ребята обшарили все углы. Никаких сомнений: кто-то уволок труп с собой.

Крейн спросил:

- Когда вы подъехали, была ли здесь машина?

Пристальски взъерошил волосы, вытер пальцы о рубашку.

- У главного входа стоял здоровенный "Седан", а когда ребята уходили отсюда, его уже не было.

Дверь мертвецкой открылась.

- Вы уверены, что это был "Седан", а не похоронные дроги? - переспросил Крейн.

- Думаю, что могу отличить одно от другого.

- Черт возьми! - это был Грейди. - О'Коннор, я, кажется, сказал вам, чтобы вы отделались от этого парня, - лицо его налилось кровью. - Почему он задает вопросы моим людям?

Крейн поспешил ответить:

- Мы ожидали вас. Я думал, у вас будут ко мне вопросы.

- И чтобы скоротать время, решил побеседовать с моими людьми!

Стоявший рядом с капитаном репортер "Трибюн" спросил:

- Это тот парень, о котором вы говорили, сэр?

- Тот самый, - капитан Грейди собирался сказать еще что-то, но в это время на лестнице появился полицейский.

- Ну что там еще? - рявкнул капитан.

- Какой-то мужчина хочет опознать труп.

- Опознать труп? Опознать труп?! - голос капитана поднимался все выше. - А зачем нам это? Мы все прекрасно знаем, что это Оги.

- Труп девушки, - уточнил коп.

- Так что же ты тянешь кота за хвост, болван? Давай его сюда!

Сначала на лестнице появились двадцатидвухдолларовые светло-коричневые ботинки, сшитые на заказ, затем - габардиновые брюки и пиджак.

Именно такой костюм давно снился Уильяму Крейну. Такая белая сорочка и галстук цвета гаванской сигары. Портной исключительно добросовестно потрудился над складками и полупояском на пиджаке. Крейн подумал даже, что его владелец или гангстер, или человек, играющий на бегах. Медля в нерешительности на нижней ступеньке, гость слегка щурился от яркого света:

- Могу я видеть капитана Грейди? - На вид ему было лет двадцать семь. Он не был красавцем, но относился к тому типу мужчин, которых женщины, особенно на пределе средних лет, называют симпатичными.

Нахмурив бровь, что, как думал капитан, придавало лицу официальное выражение, он сказал:

- Я слушаю вас.

- Мое имя Браун, А.Н.Браун из Сан-Диего. Я бы хотел взглянуть на труп молодой леди, что привезли вчера днем, - он шагнул с последней ступеньки. - Кажется, ее имя Алис Росс…

- Вы знаете Алис Росс?

- Нет, не знаю. Но есть основания думать, что это моя кузина…

Капитан засунул руку в карман.

- Угу, - произнес он.

- Моя мать и я - мы живем в Сан-Диего - ничего не знаем об Эдне, так зовут мою кузину. Уже довольно долгое время она ничего не сообщает о себе, и мы боимся…

Капитан Грейди вынул из кармана трубку и зажал ее в зубах:

- Ну?

- Мы боимся, что она могла что-то сделать с собой. - Браун старался выражаться осторожно. - В последнее время Эдна была не совсем здорова - сердце… Не могла танцевать, играть в теннис… Это ее страшно огорчало. Знаете, депрессия, упадок сил…

- У нее есть семья?

- В том-то и дело, что никого. Собственно, мы и есть её семья. Ее родители умерли. Она жила с нами. Конечно, у неё есть свои деньги, но видимо, её угнетала мысль, что она является для нас обузой… Могу я взглянуть на нее?

Шеллоу Джон из "Трибюн" шагнул на линию огня:

- Как фамилия вашей кузины, мистер… - он заглянул в блокнот, - мистер Браун?

Лицо Брауна затуманилось.

- Нам бы хотелось избежать газетной шумихи.

Капитан Грейди схватил Крейна за руку и спросил, обращаясь к Брауну:

- Вы знаете этого человека? Встречались с ним раньше?

Браун покачал головой:

- Я никогда не видел его.

Капитан сказал Крейну:

- Можете убираться. И чем быстрее вы это сделаете, тем будет лучше для вас.

Затем Грейди обратился к журналистам.

- Валите отсюда, я хочу побеседовать с мистером Брауном наедине.

Крейн, Джонсон и вся репортерская братия поднимались по лестнице.

- Это все сукин сын Гриннинг, - сказал Джонсон. - Это он втравил тебя в неприятности.

- Мне пополам, - пожал плечами Крейн. - Такое со мной частенько бывает.

- Кажется, Берман не прочь пришить это дело вам, - Шеллоу Джон подтянул брюки. Крейн заметил, что они были размера на четыре больше, чем следует. - Он думает, что вы участвовали в похищении трупа. Что вас наняли для этого, и вы прибили беднягу.

- А зачем мне этот труп?

- Будь я проклят, если знаю, - Джон снова подтянул брюки.

- Думаю, ты был бы уже в камере, не скажи я Грейди, что у тебя солидные связи в городе, - заметил Джонсон.

- А что тебя заставило беспокоиться обо мне?

- Ну, собственно, это ведь я предложил игру…

- Это верно, - согласился Крейн.

- Какую игру? - спросил Шеллоу Джон. Джонсон подмигнул Крейну:

- Это наша девичья тайна.

Глава 3

Ночь была безветренная, ясная. Уильям Крейн вытер влажный лоб уже мокрым платком и сказал:

- В отель "Принцесс".

Водитель оказался общительным парнем и завязал разговор:

- Что, душно, братец?

Для того, чтобы сразу же исчерпать тему о погоде, Крейн сказал:

- Не так достала духота, как влажность.

- Вот и я говорю…

Рев мощного мотора заглушил его, ослепительный свет залил салон, и обогнавший их лимузин прижал такси к тротуару.

Коренастый мужчина открыл дверцу такси - Крейн узнал итальянца из морга.

- Послушайте, мистер, - затараторил таксист, - у меня с этим парнем нет никаких дел. Он просто…

- Заткнись! - Итальянец навис над Крейном:

- Что ты сказал копам?

- Ничего. Что я мог сказать? Я ничего не знаю.

- Сказал им обо мне?

- Конечно. Но никто не узнал вас.

- А сейчас ты меня узнал?

- Вы тот, кто был в морге.

- А в следующий раз узнаешь?

- Ну разумеется!

- Нет, - итальянец ткнул большим пальцем правой руки в кобуру под своей левой подмышкой, - нет, ты меня не узнаешь.

- Пожалуй, ты прав, - согласился Крейн. - У меня паршивая память на лица.

- Смотри же, - даго захлопнул дверцу и бросил водителю: "Катись. Счастливого пути".

Такси рвануло с места так, что Крейн стукнулся затылком о заднее стекло. Проскочив три квартала, таксист сказал:

- Какие милые у вас знакомые…

Крейн потер ушибленное место.

- Знаешь этого парня?

- После такой беседы, мистер, я не узнал бы его, даже будь он моим братом.

Они свернули на Мичиган-авеню и через несколько кварталов остановились у отеля "Принцесс". Крейн дал водителю доллар:

- Если кто спросит, скажи, что отвез меня в отель "Шерман".

- Как скажешь, приятель!

Двенадцатиэтажное здание отеля можно было бы считать красивым, если бы не грязь и копоть, покрывавшие его.

В холле лежал зеленый ковер. В дальнем углу, завернув ковер, два молодых человека отбивали чечетку. Один из них захлопал в ладоши:

- Фред Астер пацан рядом с тобой, Анжи!

Пышногрудая блондинка в желтом платье беседовала с клерком.

- Если мой "стрип" достаточно хорош для Минского, - говорила она, - то он хорош и для "Стар энд Гартер".

Не отрывая локтей от стойки, клерк произнес:

- Да, сэр?

Крейн старательно обошел блондинку и зарегистрировался как Эдвин Джонсон из Кейлсбурга, внеся аванс за двухдолларовый номер.

Он знал, что блондинка смотрит ему вслед, и не торопил заспанного лифтера.

В номере мальчишка открыл окно и остановился в дверях:

- Что-нибудь еще, сэр?

Крейн достал из бумажника двадцатидолларовую банкноту:

- Как ты смотришь на то, чтобы заработать вот это?

- Готов на все, кроме убийства, сэр.

Крейн пожелал осмотреть четыреста девятую комнату.

Лифтер спустился в холл, сказал, что идет ужинать, и вернулся по черной лестнице.

- Имейте в виду, если узнают, это будет стоить мне места, - заявил он и повел Крейна на четвертый этаж.

Войдя в номер четыреста девять, он зажег свет.

- Здесь ничего не трогали с тех пор, как нашли ее. Коронер приказал оставить все, как есть, до окончания предварительного следствия. Тут она висела на этой двери. Совсем голая.

- Голая? - удивился Крейн.

- Говорю вам, совершенно.

На полу лежал ковер, некогда темно-вишневого цвета. На окнах висели пурпурные занавески, на кровати - малиновое покрывало. Интерьер дополняли два кресла в стиле "модерн".

- Странно, что дверь из ванной открывается в комнату, - заметил детектив.

- Так уж сделали, - ответил лифтер. Он указал на стальную перекладину, укрепленную на внутренней стороне двери, предназначенную, вероятно, для полотенец.

- Веревка была привязана к этой штуковине и переброшена через дверь. А мисс Росс висела лицом к стене.

- Ты её видел?

- А-то как же! Разве я мог пропустить такое зрелище. Дамочка, между прочим, была высший класс.

Крейн спросил его:

- Когда ты пришел, она еще висела?

Мальчик покачал головой:

- Нет. Когда ее нашли, сразу же сняли. Остались следы ног на двери.

За дверью стояли небольшие весы, место которых обычно в ванной комнате.

- Говоришь, следы ног? На двери? Она что же, женщина - муха?

Весы были не новые, стрелка показывала цифру пять. Встав на колени возле двери, мальчик сказал:

- Вот, взгляните, следы сохранились, - он указал на пятна примерно в двух футах от пола. - Вот тут она стукнулась пятками.

Крейн потер пятно носовым платком, и оно исчезло. Детектив выпрямился и постучал кулаком по верхней панели двери.

- Ради бога! - взмолился мальчик. - Ради бога, не шумите, мистер!

- Я все думаю, откуда на двери пятна?

- От воды, сэр.

- От воды?

- Ну да, она приняла ванну, прежде чем повеситься.

Примерно на полфута ниже краев ванна была наполнена зеленоватой водой. На фарфоровой полочке лежала щетка для ногтей и рыжая мочалка. В воде, возле пробки, что-то розовело.

Крейн засучил рукав и выловил кусок розового мыла.

- Поскольку она принимала ванну, то пользовалась мылом, - пробормотал он.

- Вода стекала с тела, и в том месте, где пятки касались дерева, остались следы.

Крейн встал на весы, они показали 182.

- Пожалуй, надо перестать пить пиво. А что, дамочка была веселая?

- Нет, сэр, высший класс.

- К ней ходил кто-нибудь?

- Один парень.

- Ты его видел?

- Да, сэр.

Крейн балансировал, стоя одной ногой на весах.

- Как он выглядел?

- Красивый парень, примерно такого же… - мальчишка отступил немного. - Вы поосторожнее, мистер, а то сломаете себе шею. Он примерно такого же роста, как и вы, он и возраста вашего. Волосы черные - на вид итальяшка, вроде Джорджа Раорты из кино.

- Знаешь его имя? Чем он занимается?

- По-моему, он в каком-то оркестре, - лифтер с минуту подумал. - Да, я несколько раз видел его с футляром.

Крейн спрыгнул с весов.

- Говоришь, музыкант, а ты уверен, что у него в футляре был музыкальный инструмент?

Глаза пацана широко распахнулись.

- Вы думаете, что он гангстер?

- Футляр - штука удобная. Например, в нем можно носить ручной пулемет. - Крейн закурил. - А ты не можешь припомнить что-нибудь особенное в этом парне? Может быть, шрам, хромая нога? Или еще что-нибудь?

- Он носит черный котелок. Мне пора, сэр, мистер Глауб, наверное, уже ищет меня.

Крейн держал двумя пальцами двадцать долларов.

- Еще пара вопросов. Кто обнаружил труп?

- Анни, горничная четвертого этажа.

- Как ее фамилия?

- Не знаю, - пацан не спускал глаз с двадцатки, - но охотно узнаю для вас, сэр.

- Как долго жила здесь мисс Росс?

- Всего одну ночь, а приехала она часа в три утра.

- Ну, а теперь скажи, где веревка.

- На которой она?… Так коронер забрал ее. Копы унесли веревку и записную книжку, а остальное оставили, как было.

- У тебя, - Крейн дал ему ассигнацию, - есть лишний ключ от этой комнаты?

- Да, сэр.

- Вот и оставь его мене. Я хочу еще кое-что осмотреть.

Мальчик с явной неохотой вытащил ключ из двери.

- Лучше подождите до завтра, мистер. Как бы вас не застукали здесь!

Крейн закрыл дверь на ключ, оставил его торчать в замочной скважине и уселся на кровать.

Близился рассвет, гремела тележка молочника.

Крейну очень хотелось лечь на мягкую кровать, но вздрогнув, он отправился в ванную и открыл аптечку.

На стеклянных полочках стояло множество всяких пузырьков и флаконов с косметикой.

Среди кремов и шампуней он обнаружил пузырек с глазными каплями, записал номер рецепта 142366 и адрес аптеки.

Затем он перешел в гардеробную.

Там помещался небольшой комод розового дерева. Крейн осмотрел ящики: они были пусты. В шкафу висели две шелковые сорочки, бледно-розовая ночная рубашка с вышивкой, голубые штанишки и темно-синее шерстяное платье. На всех вещах - ярлыки магазина "Маршал Филдз". На крючке висел пояс с резинками, две пары чулок. Бюстгальтера Крейн не обнаружил, впрочем, как и обуви. Ее не было ни в спальне, ни в ванной, ни в ящиках комода.

Крейн вытер потное лицо и произнес:

- Что за черт?

Его взгляд остановился на темном пятне у двери, ведущей в соседний номер. Он подергал дверь: она была заперта. Пятно было узким и длинным - собственно, не пятно даже, а след от влажной тряпки.

Крейн вновь осмотрел одежду в гардеробной: нигде никаких меток прачечной. Он изучал пояс с резинками и чулки, когда кто-то повернул ручку входной двери.

- Вот эта комната, - раздался голос.

Крейн выглянул в окно. Крыша соседнего дома была на пару этажей ниже.

- В чем дело?

Крейн узнал его. Голос принадлежал капитану Грейди.

- Не могу вставить ключ.

Крейн залез на подоконник, держась за раму, вытянул левую руку вдоль стены и ухватился за фрамугу.

Голос за дверью предположил, что в замке торчит ключ.

- Ключ?! - прорычал капитан Грейди. - Вы хотите сказать, что в комнате кто-то есть?

- Видимо, так, сэр.

Крейн поставил левую ногу на соседнее окно, а правой оттолкнулся от окна комнаты мисс Росс. В этот момент капитан произнес:

- Сержант, немедленно взломать дверь!

Крейн заглянул в соседнюю комнату: повсюду - на бюро, на стульях, на столе валялась одежда, мужская и женская. Подтяжки висели на бронзовом бра. На тумбочке стояли два стакана и бутылка шотландского виски, банка из-под пива лежала под кроватью. Женщина подняла голову с подушки. Крейн прыгнул на нее.

Острые зубы впились в его ладонь, но он не убрал ее, пока не дотянулся до чулка, висевшего на спинке стула.

Женщина брыкалась, он удерживал ее локтями и коленями. Наконец ему удалось впихнуть чулок в напомаженный рот. Мужчина лежал у стены. Он тяжело со свистом дышал, распространяя густой запах алкоголя.

Женщина была голой. Перевернув ее на живот, Крейн связал ей руки галстуком, ноги он связал платьем. Потом он укрыл ее простыней.

- Если будешь паинькой, все будет в порядке, - сказал он. Она повернула голову: это была очаровательная брюнетка с нежной кожей.

Крейн услышал, как взломали дверь в соседней комнате.

Он осторожно выглянул в коридор: там стоял полицейский. Крейн задернул гардины, вернулся к кровати.

- Ну-ка, красавчик, вылазь из постельки, - сказал он и потащил жутко волосатого мужика в ванную.

Потом Крейн снял сорочку и майку, взлохматил волосы, встал на кровать, вывернул до половины лампочки в люстре, вылил остатки виски себе в рот.

- Ну-ка, милочка, подвинься, - сказал он и тщательно прикрыл простыней ботинки и брюки.

- Обычно в постели я обхожусь без ботинок, - сообщил он, - но может так случиться, что мне придется срочно уйти.

В ее глазах горела ярость.

- Внизу никого нет, капитан! - доложил голос за стеной, и тут же постучали в дверь.

- Кто это там? - прохрипел Крейн. Дверь чуть приоткрылась:

- Это дежурный, сэр. Кто-нибудь проходил через вашу комнату?

- Валяй, - разрешил Крейн, - проходи! - Он махнул голой рукой. - Пжалста! Ррррад услужить, сэррр.

Клерк щелкнул выключателем, но свет не зажегся.

- Мы хотели бы узнать сэр, не проходил ли кто через вашу комнату? - терпеливо повторил он.

Крейн почесал обнаженную грудь.

- Какого черта! - поинтересовался он. - Что вам надо? Клерк оглянулся на капитана. Грейди покачал головой.

- Извините, - сказал клерк и закрыл дверь.

Крейн сделал дяде ручкой, высказался по поводу состоявшихся вчера скачек и убрал левую руку с шеи брюнетки.

Минут через десять полиция ушла. Крейн почувствовал себя лучше. Он заставил себя вылезть из постели и одеться. Женщина жаждала его немедленной смерти.

Уильям Крейн принес из ванной комнаты так и не проснувшегося мужчину и сказал женщине:

- В зоологическом саду были бы очень вам благодарны, - после чего поправил прическу, с сожалением взглянул на пустую бутылку и поклонился: - Надеюсь, еще увидимся.

Когда Крейн, спустившись по лестнице, вышел на улицу, солнце уже поднялось над озером. Дворник сказал:

- Кажется, денек опять будет жарким.

Крейн вынужден был согласиться с ним.

Глава 4

Жирная, злая зеленая муха билась о стекло, ползала по лысине коронера и заставляла присяжных махать руками. Дышать было нечем.

- Таким образом, мистер Гриннинг, ваши показания полностью совпадают с показаниями мистера Джонсона.

Розовощекая пухлая физиономия Гриннинга лоснилась.

- И вы утверждаете, что после вашего ухода мистер Крейн оставался в мертвецкой еще…

- По крайней мере, минут десять, сэр.

- А вы не помните, мистер Крейн разговаривал до этого с убитым? Не пытался ли он получить разрешение на то, чтобы забрать труп мисс Росс?

- Нет, сэр.

- Благодарю, мистер Гриннинг, - коронер собрал в стопку лежавшие перед ним бумаги.

- Капитан Грейди, вы говорите, что до сих пор не напали на след человека, который беседовал с газетчиками незадолго до убийства…

Все скамейки в холле городского морга, где проходило предварительное следствие, были заняты публикой, состоящей в основном из женщин.

- Мои люди делают все, что в их силах, но сложно…

- Я уверен, что они сделают все, что от них требуется, капитан Грейди. А теперь пусть войдет… э-э… - коронер полистал бумаги, - миссис Либман.

В зал вплыла огромная бесформенная тетка. Она поправила рыжие волосы и одернула новое черное платье. Капитан помог ей сесть, дама одарила его взглядом, в котором было гораздо больше теплоты, чем можно было ожидать от вдовы с восьмичасовым стажем.

- Миссис Либман, - произнес коронер убитым голосом, - прежде всего я хочу заверить вас в том, что мы сделали все возможное, чтобы максимально сократить столь тягостную для вас процедуру.

Он украдкой глянул на представителей прессы: трое из них бросали монетку, малышка из "Трибюн" читала последнее издание "Волшебной горы". Редактор "Сити Пресс" спал.

С некоторой досадой коронер продолжал:

- Миссис Либман Финнинген, будьте любезны, сообщите ваше полное имя.

- Гертруда Финнинген Либман, - она бросила быстрый взгляд в сторону капитана Грейди. - Мой отец долгое время занимался кролиководством.

- Ваш домашний адрес, миссис Либман.

- 1311, Норд Сен-Луи-авеню.

- Сколько лет вы были замужем за мистером Либманом?

- В сентябре исполнилось двадцать семь.

- Дети у вас есть?

- Нет, сэр. Он… Оги - это все, что у меня было.

- Ну-ну, миссис Либман, постарайтесь успокоиться. Миссис Либман постаралась: она вытерла глаза, шумно высморкалась и поправила юбку.

Коронер нашел глазами Крейна.

- Миссис Либман, ваш муж был левшой?

- Нет, сэр.

В дальнейшем выяснилось, что мистер Либман работал ночным дежурным в течение шести лет, что у него не было финансовых затруднений и врагов, что "это был самый добрый человек на свете".

- Есть ли у вас какие-нибудь предположения относительно того, кто является виновником смерти вашего мужа?

- Да, сэр, есть!

Девушка из "Трибюн" отложила книгу.

- И кто же это, миссис Либман?

- Вон тот молодой человек, его имя - Уильям Крейн!

По залу прокатилась волна, один из присяжных проснулся.

- Что, уже время ленча? - спросил он.

По лицу капитана Грейди расплылась довольная улыбка.

Коронер призвал к порядку.

- Иначе я прикажу очистить зал, - пригрозил он. - Миссис Либман, вы сделали чрезвычайно серьезное заявление, имеются ли у вас основания для этого?

Миссис Либман трясла головой, как норовистая лошадь.

- Капитан сказал, что только он один мог это сделать.

- Капитан?

- Ну да, капитан Грейди. Вот этот.

- И это все?

- Но капитан сказал…

- Боюсь, миссис Либман, что буду вынужден просить присяжных не принимать во внимание ваше заявление…

- Убийца! - прошипела она, проходя мимо Крейна; капитан заботливо сопровождал ее.

Полицейский доктор Блумингстон давал показания быстро, со знанием дела. Смерть наступила в результате удара тупым тяжелым предметом, предположительно - рукояткой пистолета.

- А где мистер А.Н.Браун из Сан-Диего?

Довольная улыбка исчезла с лица капитана.

- Исчез, - промямлил он.

- Ну вы даете, - коронер барабанил пальцами по столу, - то труп, то свидетель!

- Во всяком случае, сэр, это не такой уж важный свидетель, - Грейди повернулся к журналистам. - Сегодня утром мы отвезли этого человека в отель, где жила мисс Росс, и показали ему ее вещи. Он не признал их.

Пресса устремилась к телефонам.

- Поскольку совершенно ясно, что это дело связано с похищением из морга тела юной леди, прошу вас рассказать об обстоятельствах ее самоубийства, - продолжал коронер.

- Тело было найдено горничной Анни Джексон. Она была голая. Я имею в виду покойную. Она висела на веревке, переброшенной через дверь ванной комнаты. Перед самоубийством юная леди приняла ванну. Пока не удалось найти кого-либо, кто знал бы мисс Росс. Известно, что у нее бывал мужчина.

В зале зашептались.

- Капитан, есть ли у вас какие-нибудь соображения относительно похищения тела?

Сдвинув брови, Грейди ответил:

- Я склонен думать, что эта девушка была из известной семьи, ее родственники не хотят огласки, - капитан расстегнул воротничок. - Возможно, похититель не намеревался убивать беднягу, он не рассчитал силу удара. Впрочем, эту же мысль высказал и мистер Крейн, - улыбнулся капитан.

- Мистер Крейн, вы последний свидетель. Прошу вас.

Свидетельское кресло было удобным. Крейн назвал свое имя: "Уильям Крейн, житель Нью-Йорка, частный детектив", - и с удовольствием откинулся в кресле, ожидая дальнейших вопросов.

- Вы были последним, кто видел мистера Либмана живым?

- Нет, сэр.

- Нет?

- Нет, сэр.

- Тогда кто же видел его последним?

- Тот или те, кто убили его.

- Да, сэр?

Отвечая на следующий вопрос, Крейн заявил:

- Я не имею ни малейшего представления, кто была эта леди. Знаю, что ее звали Алис Росс - об этом сообщалось в газетах.

Потом он рассказал о том, как получил задание установить ее личность.

Коронер вернулся к последним минутам мистера Либмана.

- Как долго вы оставались с ним?

- Не более двух-трех минут.

Миссис Либман являла собой воплощение ненависти.

- Что делал мистер Либман, когда ушли мистер Гриннинг и мистер Джонсон?

- Смотрел на труп мисс Росс.

Глаза миссис Либман метали молнии.

- Он что-нибудь говорил?

Крейн уставился на вдову.

- Да. Он сказал, что хотел бы "поменять свою жену на такую модель"

Миссис Либман вскочила.

- Ах ты, паршивый негодяй! - крикнула она.

Ни у кого не было твердой уверенности в том, кого она имела в виду - Крейна или покойника. Так и не уточнив эту деталь, безутешная вдова свалилась к ногам капитана Грейди в обмороке.

Крейн напился из фонтанчика и посмотрел на часы с разбитым стеклом: было 12.20.

У него болела голова. Он зашел в комнату "для мужчин" умыться. И когда вытаскивал бумажное полотенце из барабана с надписью "зачем тратить два, если можно обойтись одним", увидел в засиженном мухами зеркале вчерашнего итальянца.

- Ну ты наглец, - сказал Крейн.

- Хозяин хочет знать, что ты сделал с девушкой.

Полотенце порвалось, Крейн выбросил его ивытащил другое.

- А почему он так уверен, что труп украл я?

- Мы были в зале и слышали, о чем там говорили. У нас есть уши.

- Да, уши у тебя есть, но они так сильно заросли, что ты не слышал, как я ответил, что понятия не имею, куда девался ее труп.

- Надеюсь, ты не думаешь, что мы поверили этой чепухе. Мы хотели знать, куда ты дел тело.

- Я не брал его.

- Скажешь это хозяину, - итальянец схватил Крейна за руку.

Стоя в дверях, за ними с интересом наблюдал человек в зеленом костюме. Его смуглое лицо, если бы не огромный шрам на правой щеке, можно было бы назвать красивым. Черная шляпа, зеленый галстук, бежевая рубашка и замшевые коричневые туфли дополняли его костюм

- Привет, Пит, - бросил он. Итальянец сделал шаг вперед.

- Френки?! - произнес он, стараясь держать руки подальше от карманов.

- Тебе лучше уйти отсюда, - сказал Френки, - пока не поздно. - Его губы растянулись в усмешке. - Я хочу побеседовать с мистером Крейном.

Итальянец вышел из двери задом.

- Мое имя Френки Френч, возможно, мы сможем быть полезны друг другу.

Крейн выбросил полотенце в корзину.

- Чем? - спросил он.

- Вы могли бы поделиться со мной информацией.

- Понимаю. Вас интересует местонахождение трупа.

- Я вижу, мы понимаем друг друга, - аккуратные брови Френки образовали ровную линию. - Во что мне это обойдется?

- Полагаю, я не обрадую вас, если скажу, что не знаю, где находится тело.

- Да, мистер Крейн, ничего хорошего из этого не выйдет.

- Предположим на минуту обратное, я знаю, где она находится. На что я могу рассчитывать?

Маникюр Френки Френча сиял, когда он держал двумя пальцами ассигнацию в пять тысяч долларов, которую вынул из бумажника телячьей кожи.

- Как жаль, что я не знаю, где искать тело, - сказал Крейн.

- Я не торгуюсь с вами, - Френки смял ассигнацию. - Я плачу за информацию. Моя цена пять грандов. Было бы весьма разумно с вашей стороны согласиться с ней.

У него было отличное произношение. Как у иностранца, учившего язык в хорошей школе. Крейн развел руками:

- Мне очень жаль.

Френки чуть отступил, как кобра перед нападением.

- Вонючая ищейка, - сказал он, - даю тебе пять секунд.

Им помешали.

- Этот однодолларовый обед, включая целую пинту красного вина… - рассказывал толстяк со следами оспы на лице.

Крейн обнял его.

- Господи, боже мой! Что ты здесь делаешь?

- Как жена? - спросил он.

Френки Френч растерялся.

- Обдумайте мое предложение, - тон его вновь был вежливым и бесстрастным. - До встречи.

Рябой джентльмен сказал:

- Наверное, у вас память лучше моей. Я никак не могу припомнить, где мы с вами встречались.

Крейн отпустил его.

- Вы меня никогда не видели. Во всяком случае, благодарю вас. Большое спасибо.

Присяжные вернулись в зал. Старшина передал коронеру какую-то бумагу и занял свое место.

Крейн поискал глазами Френки Френча, итальянца и не нашел их.

Коронер откашлялся:

- Суд присяжных установил, что Огюст Либман был преднамеренно убит неизвестными лицами в тот момент, когда хотел воспрепятствовать похищению трупа мисс Алис Росс из муниципального морга города Чикаго. Суд рекомендует полицейскому управлению принять неотложные меры по розыску и задержанию виновных. Коронер сложил бумаги в черный портфель. Крейн подошел к Грейди:

- На этот раз промах, капитан?

Тот только фыркнул, а шестерка его не сдержалась.

- Слушай ты, умник, мы с тебя глаз не спустим.

Крейн оглянулся в поисках Френки Френча, но не увидел его.

- Надеюсь, очень надеюсь на это, - сказал он.

Глава 5

Уильяму Крейну не спалось. Он сидел на краю кровати и думал о прекрасном теле барышни, похищенном из морга. Как он жалел о том, что ввязался в это дело, как ему сейчас хотелось быть от него подальше. Полиция, какие-то гангстеры и жуткий Френки Френч абсолютно уверены в том, что труп украл он.

В дверь постучали. Подскочив от испуга, Крейн гаркнул:

- Кто там?

- Официант. Ваш заказ, сэр.

На подносе стояли бутылка, ведерко со льдом, два бокала и сифон.

Крейн дал ему четвертак. "Благодарю вас", - сказал тот и вышел.

Крейн наполнил бокал и выпил. Затем налил еще, бросил кусочек льда, долил содовой и стал потягивать напиток, всякий раз согревая глоток во рту.

Комната находилась на тринадцатом этаже. В окна задувал легкий бриз, приносивший с собой рычание автомобилей, скрип трамвайных колес, гудки, голоса, но не прохладу. В небе - ни облачка.

Крейн думал, лезть ли ему под душ, когда вновь постучали.

- Войдите, - крикнул он, но уже не так звонко.

В дверях появился щегольски одетый молодой брюнет с узкой полоской растительности над верхней губой, светлыми глазами и шрамом на левом виске.

- Привет, - приподнял он воображаемую шляпу. Это был Док Уильямс - сотрудник детективного агентства полковника Блэка.

- Бог мой! Док! Как я рад тебя видеть! - Крейн втащил его в комнату и захлопнул дверь ногой. - Спасательная команда! Ура! Выпей, морячок, выпей, - он плеснул во второй бокал. - До чего же я рад!

- А содовой мне не полагается? - спросил Уильямс.

- Содовой?! Бог мой, конечно. Слушай, а я уже говорил, что чертовски рад тебя видеть?

- Кажется, что-то в этом роде было, - Уильямс пригубил, - что случилось? Девки спать не дают? - он налил себе еще.

Крейн последовал его примеру.

- Хотел бы я, чтобы было так! Но дело обстоит гораздо хуже, - он рассказал о барышне в морге.

- Я все знаю, - сказал Уильямс. - Именно поэтому мы с Томом О'Малли здесь. Полковник послал нас встретиться с ее братом.

- С братом? - Крейн уставился на Уильямса. - Позволь, так ты знаешь, кто она?

- Если она действительно сестра этого парня, то конечно знаю. Том сейчас его ищет. Это пижон из Нью-Йорка. Их семья - туго набитый кошелек, - Уильямс хлебнул из бокала. - Его зовут Кортленд. Чонси Кортленд-Третий.

Крейн присвистнул:

- Я знаю эту семью. По-моему, старушка имеет какое-то отношение к опере.

- Какое-то отношение?! - голос Уильямса звенел. - Да эта старушка - сама Опера. Без нее "Метрополитен Опера" - просто бурлеск!

Крейн нахмурился:

- Если она в самом деле так богата, то чем тогда занималась здесь ее дочь - как, кстати, ее имя? - в этой дешевой ночлежке?

- Имя - Кэтрин. Больше мне о ней ничего не известно. Мы расспросим обо всем ее братишку, когда он явится. Я знаю следующее: брат старушки, то есть дядя девушки - наш клиент. Он ведет какие-то дела непосредственно с полковником, - Уильямс стер влагу с бокала и стряхнул ее с пальца на зеленый ковер. - И, между прочим, полковник страшно тобой недоволен.

- Недоволен? Мной? А можно узнать, почему?

- Он считает, что ты вел себя, как пацан, когда позволил украсть труп.

- Ах, он так считает? - Крейн встал, его качнуло, и он ухватился за спинку кровати. - Почему же он не приказал мне караулить ее труп? И ты когда-нибудь слышал, чтобы воровали трупы из морга? Если он хотел, чтобы я стерег ее, написал бы мне. Да я бы глаз с нее не спускал! Забрался бы к ней в ящик и улегся рядом, - он сел.

- И это еще не все. Он также считает, что ты здорово накуролесил в предыдущем деле.

- Ах, вот как? - обиделся Крейн. - Очень мило. Я, понимаешь ли, вертелся там, как… Шел на огромное личное жертве… жертва… тьфу, черт! Словом, на огромный риск, пока вся эта братия не перестреляла друг друга. А потом я арестовал эту отвратительную старуху.

- Ха, весьма своеобразная форма соблюдения интересов клиентов - предоставить им возможность перестрелять друг друга.

- Черт возьми, но меня интересовала только старуха, - Крейн поставил пустой бокал на пол.

- Ну, ладно. Так что мы делаем сейчас?

- Я оскорблен. Глубоко оскорблен. Так глубоко… Что будем делать? Лично я приму душ.

Стоя под отрезвляющими струями то горячей, то холодной воды, Крейн рассказал Уильямсу о своих приключениях.

- Так! - воскликнул тот, когда Крейн рассказал о побеге из номера Алис Росс, - значит, ты забрался в постель к этой дамочке?

- Конечно! А почему бы нет? - Крейн энергично намыливался. - Ты ведь знаешь, я отчаянный парень.

- Хотел бы я оказаться на твоем месте. - Сидя на туалетном столике, Уильямс утешался остатками виски. - Но черт возьми, у тебя могут быть неприятности, если она сообщит в полицию.

- Держу пари, она ничего никому не расскажет, - мыло выскользнуло из его рук и покатилось по полу. Док отфутболил его назад. - Ни одна женщина ни за что на свете не признается в том, что побывавший в ее постели мужчина не воспользовался ситуацией.

- Ну, это ты утверждаешь, что не воспользовался…

- Бог мой! - Крейн высунулся из-под душа. - Неужели ты думаешь, что я могу овладеть женщиной со связанными руками и ногами? По-твоему, я способен на это?

- Угу, - сказал Уильямс.

Крейн вытерся двумя полотенцами и надел чистое белье, после чего рассказал коллеге о предварительном слушании и встречах в сортире.

Уильямс счел чрезвычайно забавным то, что именно Крейна заподозрили в похищении трупа, после чего сделался серьезным.

- Френки Френч - важная птица в игорном бизнесе, - сказал Уильямс, - у него несколько заведений по ту сторону реки, где-то в районе Окстрит.

Крейн спросил:

- Но на кой черт ему труп? У него что, недостаток в них?

- Надо было спросить об этом у него самого во время вашей милой беседы.

- Тогда вопросы задавал только он, - от воспоминаний о "милой беседе" Крейна передернуло. - Он обещал увидеться со мной еще раз. Лично я предпочел бы встречу нос к носу с гремучей змеей, - сказал Крейн, надевая носки.

- Ладно, мы его укротим, - Уильямс с сосредоточенным видом поглаживал усики. - Послушай, а может быть, мы придумаем какой-нибудь способ заставить его расстаться с той бумаженцией, которой он вертел перед твоим носом?

- Я скорее соглашусь в одиночку ограбить Национальный банк.

Зазвонил телефон. Крейн взял трубку.

- Да, конечно, пригласите их подняться, - он дал отбой. - Это Том и молодой Кортленд.

- Давай-ка спрячем бутылку, - сказал Уильямс. - Ведь Кортленд все-таки наш клиент, - и отнес бутылку и бокалы в ванную.

Едва Крейн успел надеть рубашку, как в дверь постучали.

- Войдите, - Уильямс уже сидел на кровати. Первым вошел Том О'Малли - бесшабашный ирландец с глубоко посаженными глазами.

- Мистер Кортленд, мистер Крейн, - произнес он приятным низким голосом. Весил Том 210 фунтов при росте 6 футов и 3 дюйма.

- Вот так встреча! - воскликнул Крейн. - Как поживают мистер А.Н.Браун из Сан-Диего и его кузина Эдна?

Кортленд был довольно миловидный юноша с голубыми глазами, вокруг которых, когда он улыбался, собирались симпатичные морщинки. У него были очень красивые зубы и великолепная смуглая кожа. Он рассказывал:

- Я вылетел из Нью-Йорка ночным рейсом, на девятичасовой опоздал и приземлился в Чикаго в 3.30. С аэродрома отправился в морг, там творилось черт знает что, труп украли, но я слишком поздно об этом

узнал. Естественно, не желая впутывать наше имя в эту историю, я назвался Брауном, он летел со мной в одном самолете, и на ходу выдумал историю с кузиной Эдной. А что мне оставалось?

- Блестящая идея, - согласился О'Малли, - но у вас будут большие неприятности, мистер Кортленд, если об этом узнает полиция.

- Черта с два она узнает, - сказал Уильямс. - Если это не его сестра, полиция его больше не увидит.

- А как ты собираешься установить, его это сестра или нет? - поинтересовался Крейн.

- Ну, уж это твоя забота, - Уильямс прищурил левый глаз, - ты ведь у нас мистер Разумник!

- Между прочим, я не уверен, что это Кэт, - сказал Кортленд. - Знаете, я ездил в отель, где она остановилась, смотрел ее вещи. Этот капитан…

- Грейди, - подсказал Крейн.

- Да, Грейди, он отвез меня туда. Сначала мы никак не могли попасть в ее комнату, видно, забрался какой-то воришка, и полиции пришлось ломать дверь. - Кэт такое не носит. На всем лейба "Маршалл Филдз", а Кэт одевалась у "Сакса". Кроме того, вещей очень мало, а Кэт берет с собой в дорогу целый сундук.

- Слушайте, - сказал Крейн, - ведь у вас должна быть ее фотография.

Кортленд вынул изящный сафьяновый бумажник:

- Она у меня здесь. Несколько лет назад она снялась для паспорта. Конечно, дома есть большие портреты.

На фотографии была запечатлена пухленькая мордашка девятнадцатилетней блондинки с вытаращенными глазами. Снимали на белом заднике и при чересчур ярком свете, поэтому нос и подбородок не получились. В прямых волосах торчала гребенка. Кортленд сказал:

- Снимку почти четыре года. Ну, и вы знаете качество фотографий для паспорта. Во всяком случае…

- По-моему, барышня из морга не похожа на эту, - сказал Крейн. - У вашей сестры более полное лицо.

- Кэт была толстушкой, но годам к девятнадцати стала терять в весе. Я еще подшучивал над ней, не соблюдает ли она диету. Как вы полагаете, это может быть она, если сделать скидку на разницу в весе и возрасте?

- Весьма возможно, - Крейн сел на кровать рядом с Уильямсом. - Весьма возможно, но в таком случае она здорово изменилась. Чертовски изменилась, - он посмотрел в потолок. - По-моему, на фотографиях все хорошенькие блондинки одинаковы, особенно, если сделать скидку на вес и возраст.

О'Малли сидел у письменного стола.

- Может быть, вы сумеете организовать, чтобы один из портретов вашей сестры прислали сюда? - спросил он. - Было бы неплохо, Билли, - он повернулся к Крейну, - показать его в отеле, где ее видели живой.

- Ну, разумеется, - лицо Кортленда оживилось. - Дам телеграмму матушке, и она вышлет портрет, - он взлохматил себе волосы. - Вы не можете представить, как все это неприятно. Эта неопределенность. Я никак не могу отделаться от мысли, что это не Кэт. Это самоубийство, похищение трупа, эти платья… Я в полной растерянности. Но с другой стороны, после ссоры с матерью последние два года Кэт не жила дома. Мы совсем не знаем, как она жила все это время.

Крейн приподнялся на локтях:

- У нее не могло быть финансовых затруднений? Мамаша не прижимала ее с деньгами?

- О, боже, конечно, нет. Мать никак не могла ущемить ее интересы в этом смысле, - он рассмеялся. - Мы все, в том числе и мама, получаем равный доход, - он улыбнулся. - Воображаю, что было бы, если бы семейным кошельком заведовала матушка. Все пошло бы на содержание знаменитых теноров. Или теософскую часовенку, величиной с Эмпайр Стейт Билдинг.

- Может быть, вы укажите нам сумму, которую получала ваша сестра?

- Пожалуйста, если это может вам помочь. - Кортленд сидел на краешке стула, сунув руки в карманы. - До замужества она должна получать полторы тысячи в месяц.

- А потом?

- Потом треть всего.

- Да, полторы штуки, - Док Уильямс улыбнулся.

- А кто распоряжается состоянием? - спросил Крейн.

- Отец назначил главным опекуном дядю Стая…

- Дядю Стая? - переспросил Крейн.

- Это наш клиент, - напомнил Док Уильямс. О'Малли уточнил:

- Стайвессант Кортленд.

- Извините, мистер Кортленд, - сказал Крейн, - продолжайте.

- Но должен сказать, что деталями занимался я.

Крейн почесал правое ухо.

- Значит, вы были в курсе финансовых дел вашей сестры?

- Я регулярно переводил эту сумму на ее текущий счет в Ганноверском банке, несмотря на то, что примерно шесть месяцев назад она перестала брать с него деньги.

- Это случилось после ссоры? - спросил Крейн.

- Они поссорились два года назад, - напомнил Кортленд.

- Ах, да, - Крейн смежил ресницы. - Было бы неплохо, если бы вы подробно, в хронологическом порядке рассказали о ссоре; и чем занималась ваша сестра потом?

Кортленд откинулся на спинку стула:

- Все началось после того, как Кэт вернулась из Франции, после годичной учебы в какой-то школе в Туре. Матушке не понравилась компания, в которой пропадала Кэт, не нравились ее прогулки в Гринидж-Вилидж, не нравилось, что Кэт начала пить. Наконец, в одно прекрасное утро, после того, как мать, прождав Кэт до шести утра, устроила ей грандиозный скандал, Кэт собрала чемодан. Матушка продолжала неистовствовать. Особые страсти разгорелись вокруг паренька в блузе. Такие вельветовые блузы носили во времена Оскара Уайльда. Он заявился вместе с Кэт, матушка на него накричала, и тогда он, спрятавшись за сестру, попросил его не бить, и залился слезами. Мать сказала, чтобы Кэт убиралась, что не желает ее видеть, Кэт сказала: "И не увидишь…" Я раз семь или восемь встречался с ней после этого на 55 улице. По-моему последний раз мы виделись в Коттон-клубе в Гарлеме, месяцев пять назад. Это было часов в 5 утра. Она сидела совершенно одна - сказала, что у нее назначено свидание.

- Черт! - воскликнул Крейн и в ответ на вопросительный взгляд Кортленда улыбнулся. - Не обращайте внимания, я кое-что вспомнил. Продолжайте, пожалуйста.

- Месяца два назад я заглянул к ней. Но оказалось, что Кэт не живет там уже пять-шесть месяцев, хотя и вносит арендную плату. Я проверил ее текущий счет, и выяснилось, что в феврале она взяла шесть тысяч долларов и с тех пор ни цента. Мы решили, что она уехала за границу, как вдруг мать получила от нее письмо.

- Какое письмо? - спросил Крейн.

Кортленд достал из пиджака конверт. Он был отправлен с Центрального почтамта Чикаго 24 июля в 10.15 и адресован миссис Кортленд, 932, Парк-авеню, Нью-Йорк. Крейн вынул письмо и прочитал:

"Дорогая мама, боюсь, что я была не очень хорошей дочерью, и сейчас хочу заверить тебя в том, что глубоко и искренне раскаиваюсь в своем поведении, в том, что причинила тебе так много неприятностей.

Мы никогда не были счастливы семьей, может быть, по моей вине. Я, безусловно, была слишком упрямой, глупой девчонкой. Я говорю тебе это потому, что скоро уйду в другой, лучший мир. И может быть, ты в последний раз слышишь обо мне. Прости меня, мама.

Любящая тебя Кэт."

Крейн сложил письмо и бросил его на стол.

- Вы получили его больше недели назад. Почему же вы сразу не стали ее разыскивать?

- Это все мать, - усмехнулся Кортленд. - Она в течение нескольких дней не показывала его нам с дядей.

- Ну и что же вы с дядей сделали после того, как прочли письмо?

- У нас возникла одна и та же мысль: ее слова могли означать возможное самоубийство, но это казалось маловероятным, - он улыбнулся. - Кэт всегда любила драмы. Но мы забеспокоились и решили нанять детективов, чтобы найти ее. Я был в конторе у дяди Стая, когда пришли газеты с сообщением о самоубийстве девушки в Чикаго. Дядя немедленно связался с полковником Блэком, тот велел мне ехать сюда, чтобы опознать труп. Еще он сказал, что поручит одному из своих людей в Чикаго заняться этим делом.

Кортленд достал сигарету из кожаного портсигара, прикурил и глубоко затянулся.

- Вот, пожалуй, и все, джентльмены.

Крейн задал еще несколько вопросов, но не выяснил ничего нового.

- Будем ждать портрет вашей сестры, - сказал он. - А сейчас не желаете ли пообедать с нами?

Кортленд отказался.

- Я обещал пообедать с друзьями. Завтра, как только получу портрет, я немедленно приду.

- Отлично, - ответил Крейн, - думаю, он нам здорово поможет.

Он проводил Кортленда до дверей и пожал ему руку.

- Советую вам хорошо выспаться. Возможно, завтра нам предстоит тяжелый день.

Когда он закрыл дверь, О'Малли сказал:

- А теперь, сукины дети, признавайтесь, куда вы спрятали виски.

Глава 6

После обеда в Колледж-Инсони поднялись в номер и заказали бутылку "Мартеля". В ожидании заказа обсуждали преимущества двадцатидолларовых номеров перед всеми остальными.

- Во-первых, - рассуждал Крейн, - окна выходят на обе стороны, а это дает некоторое разнообразие. Вы можете любоваться видом Сити - холла, а если не нравится - созерцать Этлэнд Билдинг. Кроме того, если захотите выбросить из окна бутылку, у вас также есть выбор: бросить ее на головы прохожих на Клорк-стрит или на Рандольф-стрит.

Когда принесли заказанный коньяк, детективы разлили его в тонкие бокалы и опустились в мягкие кресла - собственно, в креслах оказались О'Малли и Уильямс. Крейн с самого начала завладел диваном, подложив под голову подушки и свесив ноги.

Некоторое время они безмолвствовали, наконец Уильямс сказал:

- Вы знаете, что-то меня настораживает в этом Кортленде. Он держится совсем не так, как парень, у которого сестра повесилась. Совершенно спокоен, словно ничего не случилось.

- Может быть, он ее терпеть не мог, - предположил О'Малли.

Согревая бокал в руках, Крейн заметил:

- Возможно и так, но все же, по-моему, он чем-то здорово расстроен. Видели, как у него дрожали руки, когда он прикуривал?

- Его лицо и манеры - всего лишь маска, что вы хотите - порода… Обычно, самое верное заключение о состоянии мужчины можно сделать, наблюдая за его руками.

- А может быть, ему известно, что это не его сестра? - предположил О'Малли.

- Тогда причем здесь мы? - возразил Крейн. - Убей меня, если я что-нибудь понял, - он налил себе еще.

О'Малли зашевелился:

- Не забывай и меня.

Уильямс передал ему бутылку и спросил:

- Билли, ты можешь что-нибудь утверждать, глядя на фотографию для паспорта?

- Ничего, - Крейн забросил ноги на валик дивана. - Вообще, после смерти лица страшно меняются, - он отпил из бокала.

У двери стояло трое - мрачные, угрюмые типы. Один из них - все тот же итальянец. Второй - невысокий, толстый, с грудью, похожей на бочку. Он спросил итальянца:

- Который из них? - у него были густые брови, жесткие черные волосы, которые начинали расти на дюйм выше бровей.

Указывая толстым пальцем на Крейна, тот ответил:

- Вот этот, шеф.

Толстяк приблизился к дивану и посмотрел на Крейна сверху вниз:

- Разве Пит не говорил тебе, что я хочу тебя видеть? - спросил он.

- Ну как же, сказал.

Крейн устроился поудобнее. Голос толстяка звучал угрожающе:

- Когда я хочу с кем-нибудь поговорить, я с ним говорю, - от навис над Крейном. - Вставай! Пойдем побеседуем.

- По-моему, и здесь отличное место для беседы, - ответил Крейн.

- А я думаю, что тебе лучше пойти со мной.

Крейн отрицательно покачал головой.

В руках у мальчишки со смуглым лицом появился автоматический пистолет.

- Встать, или я угощу тебя вот этим.

Он произнес это бесстрастным металлическим голосом.

Крейн сел. Но О'Малли был уже на ногах.

- Нет-нет, Билли, не беспокойся. - Он шагнул к Крейну, словно собираясь сказать ему что-то, но когда поравнялся со смуглолицым, молниеносно перехватил руку с пистолетом. В следующее мгновение резкий удар отбросил мальчишку в угол.

О'Малли резко повернулся и очутился лицом к лицу с толстяком.

- На, - сказал он, бросая пистолет ему под ноги, - убери подальше от ребенка.

Мальчишка поднялся, из разбитой губы по подбородку бежала струйка крови.

- Я все равно убью тебя, - сказал он.

Крейн подивился тому, что третий даго не принимает участия в происходящем, но тут же понял причину: Док Уильямс держал на коленях кольт 45-го калибра, и его ствол смотрел прямо в живот итальянцу.

О'Малли не обратил внимания на слова мальчишки.

- Если у тебя есть дело к мистеру Крейну, - сказал он толстяку, - выкладывай. Неужели не ясно, что размахивать этой штукой опасно? Растолкуй это своему сосунку. Это ведь не игрушки… Чего доброго, ты и спичками разрешаешь ему играть.

Мальчишка простонал:

- Ты, сукин сын…

- Ну-ну, - во рту толстяка сверкнули золотые коронки, - ты что-то слишком быстро выходишь из себя, - он хотел вернуть ему пистолет, но раздумал.

- Тони, выйди с Питом в коридор. Я сейчас приду, - и положил пистолет в карман. - А если меня не будет через десять минут, звоните копам, - итальянец улыбнулся.

Уильямс убрал свой кольт только после того, как те вышли в коридор, потом отхлебнул виски и сказал:

- Вы чуть не потеряли пару своих ребят, мистер Палетта. Впредь будьте осторожны.

Толстяк был явно удивлен:

- Ага, так вы меня знаете?

О'Малли проговорил:

- Вот я, например, тебя не знаю. И знать не хочу. Ты мне ужасно не нравишься. - Его голубые глаза потемнели. - Если хочешь что-то сказать, говори. А если тебе сказать нечего, убирайся.

Глаза Палетты налились кровью, но вдруг он рассмеялся и обернулся к Крейну:

- Черт побери, парень с характером.

Крейн и Уильямс словно оглохли, а О'Малли сказал:

- Дверь у тебя за спиной.

Палетта продолжал обращаться к Крейну:

- Я прошу извинить меня за все случившееся. Мальчишку еще учить и учить. Сожалею. Я, Майк Палетта, никогда никого не обижаю, если меня к этому не вынуждают. Понимаете?

- Чего вы хотите? - довольно недружелюбно осведомился Крейн.

- Речь идет о той даме в морге, - толстяк помолчал. - Я хочу ее найти.

- Вы думаете, я могу вам помочь в этом? - Прищурив глаза, Палетта почесал ухо.

- Слушайте, верните мне ее и назначьте свою цену. Мне безразлично, сколько. Деньги у меня есть. Что вы скажите о десяти грандах?

Некоторое время Крейн молчал, а затем спросил:

- А зачем вам труп девушки?

- Я хочу похоронить ее на Калвари около Эванстона.

- Похоронить ее?! Вы хотите заплатить десять тысяч за труп только для того, чтобы закопать его? - Крейн был чрезвычайно озадачен. - Почему?

- Это моя жена, - печально произнес Палетта. Крейн хотел подхватить выпавший из рук стакан, но не успел: коньяк ушел в ковер.

Крейн поднял стакан и протянул его Уильямсу:

- Налей, Док, пока я не упал в обморок.

Толстяк рассказал свою историю.

До замужества Верона Винсенте пела в Колисомо. Пять лет назад она вышла за него замуж. В то время ей было девятнадцать. Они жили очень счастливо, пока год назад она не встретилась с этим сукиным сыном - Френки Френчем. С удовольствием убил бы его, но не мог огорчать Верону. Месяцев пять назад он узнал, что она ушла от Френки и уехала в Нью-Йорк. Он нашел ее и уговорил вернуться.

- И что же, по-вашему, сделала эта сумасшедшая бабенка? - спросил он у Крейна.

Тот пожал плечами.

- Френки распустил слух, что убьет ее. Разумеется, убивать он не собирался, хотел немного припугнуть и добился своего. Она как сквозь землю провалилась. До него дошли слухи, что она живет в дешевых отелях и очень боится, так как Палетта и Френки ее ищут.

- А зачем она Френки Френчу? - спросил Крейн.

- Точно не знаю, но после того, как они расстались, полиция наехала на два самых фешенебельных игорных дома Френки, и тот решил, что это Верона заложила его. Во всяком случае, полиция располагала весьма точными сведениями.

- А почему вы решили, что эта женщина - ваша жена? Вы ведь не видели ее труп.

Палетта почесал ухо:

- Конечно, я не уверен. Но вы должны согласиться, что все говорит в пользу этого предположения. И потом в газетах сообщалось, что та дамочка - роскошная блондинка, а Верона - самый классический тип красавицы - блондинки. А кроме того, зачем красть ее труп, если это не она?

- Кому нужен труп вашей жены?

- Это все Френки, сукин сын…

Крейн не дал ему договорить:

- Мне отлично известно, что он не брал тело.

- Слушайте. Я старший агент союза водителей грузовых машин. Должность эта выборная. Как вы думаете, будет у меня шанс победить на выборах, если узнают, что их босс не способен даже похоронить собственную жену? Именно этим и воспользуется Монаган, чтобы протащить свою кандидатуру.

- А что, работа старшего агента вам так дорога?

- Она действительно стоит дорого и приносит в год не меньше пятнадцати тысяч.

Док Уильямс присвистнул. Крейн сказал:

- Я действительно не знаю, где труп. Но не исключена возможность, что я найду его. Если эта женщина была вашей женой, мы с вами договоримся. Если нет, сделка не состоится.

Слова, произносимые Палеттой, падали, как камни:

- Слушай, приятель, труп у тебя, и не пудри мне мозги. Так вот, или…

В дверь постучали.

- Что за черт! - воскликнул Уильямс.

В комнату вкатился помощник государственного прокурора Самюэль Берман в сопровождении полицейского. Заметив Палетту, Берман замер:

- Хелло, Майк, - сказал он, - что ты здесь делаешь?

- Хелло, мистер Берман, - лицо Палетты озарила улыбка, - так, зашел поболтать с мистером Крейном. Ну, я пошел, зайду завтра. До свидания, мистер Берман.

Когда дверь за ним закрылась, Берман спросил:

- Что здесь делал Палетта?

Крейн подошел к столику, налил полный бокал и с наслаждением выпил:

- Мы с Майклом собирались поставить один водевильчик, только нам не хватает Пиноккио, - произнес он медленно. - Что вы скажите, если мы предложим эту роль вам?

- Слушайте, Крейн, мне надоели ваши шуточки. Если вы будете продолжать в том же духе, я упрячу вас в тюрьму так быстро, что у вас голова закружится.

Полицейский сделал шаг вперед:

- Послушай, умник, если ты еще раз раскроешь рот…

Но Уильямс прервал его:

- На твоем месте, лягаш вонючий, я бы не вмешивался в разговор.

- А-а, пара столичных головорезов, - полицейский пренебрежительно усмехнулся.

- Что вам от меня надо? - спросил Крейн.

- Я хочу знать, зачем вы взяли труп и что вы с ним сделали?

- Я не брал труп.

- Мне надоел этот ваш ответ.

- А мне надоел этот ваш вопрос.

- Я хочу дать вам шанс прежде, чем получу ордер на ваш арест.

Крейн прижал бокал к подбородку:

- Ордер на мой арест? Но у вас нет никаких оснований.

- Нет? - Берман поправил галстук, и смахнул несуществующую пыль с рукава. - Полиция обнаружила ваши отпечатки в мертвецкой.

- А почему бы им там не быть? Я был внизу и осматривал труп девушки.

- Да, это вы мне говорили. Но они нашли ваши пальчики на двери приемной.

Крейн присел на диван.

- Как я хочу спать. Ужасно хочу спать, ребята. - Он помолчал. - Полицейский сержант О'Коннор сопровождал меня туда уже после того, как труп был украден, рекомендую вам поспешить к нему, уверен, разговор с О'Коннором рассеет ваши подозрения.

После непродолжительной паузы Берман заявил:

- Хорошо, Крейн, я даю вам последнюю возможность. Я повидаюсь с О'Коннором. Но лучше вам рассказать, кто была эта девушка.

- Я не знаю.

- Мне кажется, вам должно быть известно это. Вы ведь представляете чьи-то интересы. Чьи? Кто эти люди? Тоже детективы?

- Нет, - сказал О'Малли, - мы члены "Пурпурной банды" из Детройта.

- Я еще новичок - на моем счету всего девять трупов, - сказал Уильямс.

Крейн вздохнул:

- Я уже говорил вам, что если бы и знал имя нашего клиента, все равно не назвал бы его.

- Ладно, сукины вы дети, - прорычал Берман, - вы все вспомните, когда попадете за решетку. Пошли отсюда, - бросил он полицейскому.

Уильямс пошел за ними, чтобы закрыть дверь. На пороге Берман обернулся:

- Даю вам время до завтрашнего вечера, понятно?

- Осторожно, как бы мне не прихлопнуть вас дверью, - сказал Уильямс.

Глава 7

Крейна разбудила струйка пота, пробежавшая по шее. Он открыл глаза и посмотрел на часы: было без нескольких минут девять. Крейн вспомнил, что находится в отеле "Шерман" и сел на кровати.

С похмелья побаливала голова. Он прошел в соседнюю комнату, чтобы разбудить Уильямса и О'Малли, но те уже ушли.

Крейн принял душ, оделся, заказал апельсиновый джем, пару яиц всмятку и кофе. В ожидании завтрака он названивал в фотостудии. В шестой ему ответили, что у них есть фото Вероны Винсенте, Крейн заказал копию.

Следом за официантом ввалились О'Малли и Ульямс. Крейн потянул носом.

- Надеюсь, вы не успели надраться в такую рань?

Те поклялись, что капли в рот не брали, неужели они похожи на тех парней, что пьют до ленча? Да за кого он их принимает?

- Ну ладно, - сказал Крейн, - я ведь в принципе не против, просто нехорошо забывать друзей. Пока вы где-то болтались, я занимался опасным и трудным делом. Да-да, встал с петухами и сразу приступил к исполнению долга. И что же я узнаю? Я узнаю, что мои доверенные сотрудники уже находятся в объятиях Джона Ячменное Зерно. Подозреваю, что один из вас и теперь располагает запасом этого смертоносного зелья, - он пристально смотрел на них.

Тут О'Малли вдруг вспомнил, что у него и в самом деле есть небольшой запас спиртного.

- На случай, если кто-нибудь упадет в обморок, - пояснил он.

Крейн отобрал у него бутылку и со словами "очень интересно" стал пить. О'Малли с криком:

- Эй, ты, сукин сын, а мы? - выхватил у него виски и разделил с Уильямсом остатки.

Уильямс сказал:

- Билли, тебе надо действовать быстро, не то полиция и Палетта свернут тебе шею.

Крейн аккуратно намазывал тост апельсиновым джемом:

- Э, дружище, по сравнению с Френки Френчем наш друг Палетта просто херувим.

- И что ты собираешься делать?

- Посмотрим, что будет делать он. Во всяком случае, для вас есть работенка. Нечего вам дурака валять. Найдите мне гробовщика.

- Просто, любого гробовщика? - поинтересовался О'Малли.

- Ну, он может быть и помощником гробовщика. Он левша и у него рыжие волосы.

- Ага, речь идет о парне, который ухлопал Оги? - посерьезнел Уильямс.

- Я думаю, что убил другой, рыжий держал.

О'Малли почесал нос:

- А с чего ты взял…

Крейн перебил его:

- Я не утверждаю, что это так, но волосы были зажаты в левой руке, значит, Оги сумел ее освободить, а если так, то у нападающего правая рука не самая сильная, что характерно для левши. Конечно, это предположение, но ничего другого я придумать не могу.

Док Уильямс возразил:

- Но почему ты решил, что ударил не рыжий?

- Если принять во внимание, что для ограбления нужен человек, знакомый с расположением помещений морга, а им может быть только гробовщик или работник похоронного бюро, становится ясным, что он лицо второстепенное, и на убийство не пойдет. А вот его компаньон - парень отчаянный: это же додуматься надо - труп украсть.

- Похоже, наш чудо-мальчик вновь прав, - улыбнулся Док Уильямс. - Когда прикажешь начинать?

- Сейчас, - Крейн отошел от окна. - Катитесь, ребята, а я подожду молодого Кортленда.

Уже в дверях О'Малли спросил:

- Не боишься, что Френки Френч заявится?

- Я забаррикадируюсь. Проваливайте.

Он заканчивал отчет для полковника Блэка, когда посыльный доставил портрет Вероны Винсенте.

Крейн сорвал плотную оберточную бумагу и сначала свистнул, а потом выругался: женщина на портрете стояла спиной к объективу, повернув голову в профиль. Из одежды на ней было только меховое боа, наброшенное на плечи.

Определенно можно было утверждать только одно - она была блондинкой, и бедра у нее - что надо.

Вошел Кортленд со свертком под мышкой. Крейн показал ему портрет:

- Похожа на вашу сестру?

Кортленд покачал головой:

- Не очень. Кто это?

Крейн рассказал о визите Майкла Палетты и о встрече с Френки Френчем:

- Кажется, оба уверены, что это был ее труп, и что я украл его.

Кортленд покачал головой:

- Да, история… Похищенный труп, соперники - гангстеры, угрозы… Что еще? - он протянул Крейну сверток в коричневой почтовой бумаге. - Это Кэт, - он взялся за телефон. - Я пока закажу чего-нибудь,

Крейн перекусил бечевку.

- У этой брови гуще, чем у той.

- Ну, Кэт их иногда выщипывала, - отозвался Кортленд.

Когда принесли выпивку, Крейн отложил фотографии.

- Черт, с ума можно сойти, - сказал он, принимая стакан из рук Кортленда. - Я почти убедил себя в полном сходстве этих милых созданий с Евангелиной Бут. А может быть, в морге и была Евангелина Бут?

Кортленд улыбнулся, вокруг голубых глаз появились симпатичные морщинки.

- Ну, что будем делать? - спросил он.

- Сейчас закончу отчет, и мы прогуляемся в "Принцесс".

Кортленд вылил остаток в стаканы. Крейн поднял голову и сказал:

- Эй, осторожнее, я уже пил сегодня.

- Я тоже, - ответил Кортленд.

В отеле "Принцесс" было душно. Они сняли пиджаки, галстуки, засучили рукава рубашек. Они демонстрировали фотографии горничным, клеркам, лифтеру, портье.

Внимание Крейна привлекли три интервью.

Первое дал старый знакомый Крейна - лифтер Энди:

- Ох, мистер, какой был переполох, когда вы закрылись в комнате. Между прочим, как вы оттуда выбрались?

- Просочился в канализацию, - ответил Крейн. - Скажи-ка, ты чистил обувь мисс Росс?

- А как же, она мне дала четвертак.

- И много у нее было обуви?

- Куча всяких башмаков, - он улыбнулся. - А вы дока, полицейские тоже спрашивали, почему это в комнате нет обуви.

Ночной портье не возражал, когда его разбудили, а после того, как Крейн протянул ему десятидолларовую купюру, заявил, что в такую жару спать невозможно.

На вопрос о приятеле мисс Росс он ответил:

- Этот парень носил черную шляпу.

- Это я знаю, - перебил его Крейн, - а что еще? Мистер Глауб припомнил, что это был "вроде, брюнет, знаете, такой прилизанный".

Крейн спросил:

- Он был здесь в ту ночь, когда мисс Росс покончила с собой?

Мистер Глауб упер подбородок в ладонь и задумался:

- Вы знаете, видел. Он пришел и ушел. Я еще подумал, что они поссорились…

- В котором часу это было?

- Около двенадцати. Я ходил выпить стаканчик и только вернулся.

- Он не выглядел испуганным или растерянным?

- Нет, помню, что он торопился - шел быстро-быстро.

И наконец, горничная Анни Джексон на вопрос, не видела ли она мужчину, который приходил к мисс Росс, заявила:

- Нет, сэр, он появился после моего дежурства.

- Вы разговаривали с мисс Росс? Что вы можете сказать о ней?

- О, сэр, она была ужасно милая. Дала мне доллар. Но, по-моему, ее постоянно что-то тревожило.

- Что вы имеете в виду?

- Похоже, чего-то боялась, ну, что ее кто-нибудь увидит. Когда я убирала у нее, она всегда просила закрыть дверь.

Кортленд глянул на Крейна, но тот пожал плечами.

- У мисс Росс было много вещей?

- Думаю, да.

- Думаете?

- Да, сэр. Она запирала шкаф, и я видела только то, что было в комнате.

- Письма она получала?

- Я не видела.

- Днем у нее бывал кто-нибудь?

- Нет, сэр. Только миссис Удони.

- Миссис Удони? Кто это? Она живет в отеле? - оживился Крейн.

- Жила, но уехала на следующий день после того, как нашли бедняжку. По-моему, эта Удони шпионила за ней. Однажды я застала ее за подглядыванием в замочную скважину, - девушка фыркнула. - Она сделала вид, будто уронила что-то, но меня не проведешь.

- Черт возьми, - сказал Крейн, - вы не знаете, куда она уехала?

- Нет, сэр. Но я знаю, где ее можно найти.

- И где же?

- В танцзале "Кларк-Эри", вот где.

Когда они вернулись в "Шерман", Крейн со стоном вытянулся на диване. Кортленд заказал виски и лед.

- И каковы ваши выводы, мистер Детектив?

Тот заглянул в исписанный блокнот.

- Сообщаю окончательные выводы по процедуре предъявления фотографий: трое работников отеля, включая лифтера Энди, признали мисс Росс вашей сестрой. Пятеро уверены в том, что это Верона Винсенте. Четверо не смогли прийти к определенному мнению, - он взял стакан. - Итак, теперь мы совершенно точно знаем следующее - или это ваша сестра или нет. Или это Верона Винсенте или другая женщина.

- Или нет… - повторил Картленд.

- Я собираюсь немного вздремнуть, - сообщил Крейн.

Глава 8

- Эй ты, убийца!

Уильям Крейн открыл глаза. Он проспал шесть часов и у него затекли ноги.

- Обедать собираешься, убийца? - спросил Уильямс. - Уже восемь часов.

Крейн протер глаза.

- Опять надрались без меня? Что за чушь вы здесь несете?

Уильямс протянул ему номер "Ивнинг Америкэн". На первой странице была помещена фотография, на которой миссис Гертруда Финнинган Либман показывала пальцем на Уильяма Крейна. Надпись внизу гласила: "Этот человек убил моего мужа!"

- Черт возьми, - произнес Крейн, - вот старая сука! Теперь Грейди и его команда возьмутся за меня.

- Не беспокойся, дружище, - сказал Уильямс, - мы о тебе позаботимся. Без сигарет в тюрьме ты не останешься.

- Но я не хочу в тюрьму! Я хочу танцевать. В частности, сегодня вечером. Я ведь джазовый псих. Каждый субботний вечер я должен танцевать.

О'Малли и Уильямс сокрушенно переглянулись.

- Опять сошел с катушек, - промолвил ирландец. Крейн прошел в ванную, сунул голову под холодную воду и вернулся с полотенцем в руках.

- О'Малли, позвони Кортленду, скажи ему, что встречаемся у Хардинса на Кларк-стрит. Он сейчас отдыхает. Мы идем вместе.

Док Уильямс спросил:

- Хочешь набраться, как тогда?

- Все же он распутал уэстлендское дело, - заметил О'Малли.

- Я всегда все распутываю - и трезвый, и пьяный.

В небольшом уютном зале они заняли кабинку. Рядом веселились хорошенькие девушки из кордебалета. Крейн подмигнул блондинке.

- В конце концов, не знаю, буду ли я вечером работать…

- Ты же говорил, что идешь танцевать, - напомнил О'Малли.

Крейн допил мартини и с сожалением посмотрел сквозь пустой бокал.

- Правильно. Мы с Кортлендом идем танцевать.

- Боюсь, что я не смогу, - заявил Кортленд, подходя к столу. - Только что получил телеграмму от матушки: они с дядей Стаем прилетают ночным рейсом. Мне нужно их встретить.

- Очень жаль, - сказал Крейн. - А мы можем рассчитывать на вас в воскресенье?

- Разумеется.

Они заказали стейк, жареный картофель, салат и бутылку вина. Когда принесли заказ, О'Малли спросил:

- Тебя интересуют результаты нашей с Доком сегодняшней деятельности?

Крейн, вытирая рот салфеткой, прижал указательный палец к губам.

- А как же. Да я просто умираю от любопытства, - при этом он отрицательно покачал головой.

О'Малли понимающе кивнул.

- А может быть, не станем ему ничего рассказывать?

- Ну-ну, ребята, не сердите меня.

- О'кей! - Док Уильямс отрезал солидный кусок хорошо прожаренного мяса.

- Мы следили за тем господином. Прилипли к нему, как жвачка. Весь день глаз с него не спускали. И знаешь, что обнаружили?

- Что? - Крейн отпил из бокала. - Ну же!

О'Малли сказал:

- Мы обнаружили, что пора обедать.

Уильямс вздохнул:

- Ну вот. Опять испортил мне рассказ.

Голубые глаза Кортленда недоумевали.

- Просто потрясающе, а? - Крейн обращался к Кортленду. - И мы платим им двенадцать долларов в неделю плюс разъездные.

Тот улыбнулся, принимая игру.

- Баснословная сумма!

Блондинка, покачивая бедрами, направлялась к ним.

Крейн торжествовал.

- Привет, Чонси, - сказала она. Кортленд встал:

- Бог мой, Топси, что ты здесь делаешь? Где Ева?

- Я выступаю в "Аполло", а Ева в Нью-Йорке. Заходи после спектакля, Чонси, поболтаем, а сейчас я бегу. Через пятнадцать минут начинаем.

Розовое платье туго облепило ее ягодицы.

- Когда-то я ухаживал за ее подругой, - пояснил Кортленд. - Чудесная девчонка.

Крейн заказал виски. Кортленд взглянул на часы:

- Сколько отсюда до аэропорта?

- Примерно три четверти часа, - ответилУильямс.

- Тогда у меня еще масса времени. Чем мы займемся?

- Можем пойти в кино, - ответил Крейн.

- Я имел в виду работу.

- Ах да, конечно, - Крейн тупо смотрел на него. - Нет, я предпочитаю кино.

Уильямс сказал:

- Крейн, если полковник узнает…

О'Малли перебил его:

- Ну, мы-то, во всяком случае, займемся делом. Походим за этим ублюдком.

Официант принес виски, Крейн распорядился:

- Один из вас, ослы, пойдет со мной. Думаю, мне понадобится помощь.

Он рассказал им о миссис Удони. О'Малли покачал головой:

- Не стоит идти толпой, они примут нас за копов и слиняют.

- Я думал об этом, - Крейн потягивал виски. - Они могут принять нас за полицейских, но вся штука в том, что явимся мы туда вдребезги пьяными. Это ни у кого не вызовет подозрений.

- Да, парень, - согласился Док Уильямс, - в самом деле, веская причина, чтобы набраться.

- Итак, джентльмены - произнес Крейн, - кто готов принести себя в жертву?

Оказалось, что готовы оба. Пришлось бросить монету. Жребий пал на О'Малли.

- Ну что ж, приступим к возлияниям, - сказал тот, потирая руки. - С чего начнем? Шотландское, ржаное или старый добрый джин?

Все сошлись на шотландском. Вскоре Уильямс и Кортленд ушли. Крейн и О'Малли взяли такси.

- Театр "Чикаго", - сказал О'Малли водителю.

- Ну ты, бездельник, - проворчал Крейн, когда такси тронулось, - рассказывай, что вы с Доком раскопали.

- Похоже, мы нашли твоего гробовщика. По крайней мере, мы узнали о рыжем парне. Он работает в похоронном бюро на Саут-Сайде.

- Куда отправился Уильямс?

- Он хочет узнать, левша этот рыжий или нет.

- Отлично, - великодушно похвалил Крейн. О'Малли посмотрел в заднее окошко.

- Святой Иисус! - воскликнул он. - За нами гонятся!

У театрального подъезда швейцар открыл дверцу.

- Надеюсь, это та очаровательная блондинка, - сказал Крейн, расплачиваясь с таксистом.

Когда они за несколько минут до полуночи вновь вышли на улицу, горячий, как из электросушилки, поток воздуха опалил их лица. Они с трудом протолкались сквозь толпу, ярко освещенную театральной иллюминацией, вышли на Рандольфстрит, где выпили по два стакана пунша, и сели в такси.

- Прошу меня простить великодушно, - сказал шофер, когда Крейн назвал адрес, - но это довольно злачное место.

- Все в порядке, парень, - ответил О'Малли. - Когда нам понадобится гид, мы тебе свистнем.

- Дело твое, командир, - пробормотал таксист. Крейн, развалясь на заднем сиденье, мурлыкал: "Не дари мне букеты, купи сандалеты".

- Какого черта? - спросил О'Малли - Я не слышал эту песенку уже лет десять.

- Это все мисс Росс, - ответил Крейн - Я все думаю, как она обходилась без обуви.

- Может быть, она из какой-нибудь секты?

Они пересекли Кларк-стрит и довольно долго ехали по набережной. Потом освещение стало ярче, появились ресторанчики, однодолларовые отели. Такси остановилось у заведения с омарами и морскими черепахами на вывеске. "Кларк Эри, - гласила она. - Полета очаровательных хозяек".

Глава 9

Они поднялись на третий этаж. Афиша над кассой обещала костюмированный бал.

В углу у буфетной стойки два филиппинца потягивали оранж и беседовали с небритым парнем с повязкой на ухе.

- Сколько? - голос был лишен всякой интонации. Крейн повернулся к О'Малли.

- Кассирша хочет знать, сколько, - сказал он. - Что ты думаешь по этому поводу?

- Скажи ей, что нас двое, - ответил ирландец. - Я не хочу ее. Слишком жирная.

Человек с забинтованным ухом подошел к ним:

- Убирайтесь отсюда, да поживее, - сказал он.

- Ты думаешь, что круто сварен, да? - осведомился О'Малли.

Крейн достал из бумажника десять долларов и протянул кассирше:

- Прошу прощения. На все.

Та дала им длинную ленту билетов. Крейн оторвал половину для О'Малли и отодвинул бархатную занавеску.

В красноватом полумраке воняло потом, дешевыми духами и джином.

- Вот это да! - услышал он за спиной восхищенный голос О'Малли. - Ты только посмотри, во что одеты дамы! Нет, ты только посмотри!… Или я вижу их насквозь или мы излучаем рентгеновские лучи.

Девушки были облачены в бюстгальтер, шелковые штанишки, чулки и туфли на высоких каблуках.

О'Малли поманил пальцем высокую блондинку, танцевавшую с рыженькой, облапал ее и втиснулся в раскачивающуюся толпу.

Рыжая подошла к Крейну:

- Потанцуем?

Он согласился, но уже скоро взмолился;

- Эй, так нельзя!

- Я тебе не нравлюсь?

- Я без ума от тебя. Но я привык танцевать по-другому.

- В конце концов, деньги ваши, - девушка слегка отодвинулась от него.

- Совсем неплохо, - улыбнулся Крейн, когда музыка закончилась. - Как насчет того, чтобы повторить?

Трубач творил чудеса. У него были длинные черные волосы и, когда он наклонялся, они падали ему на глаза, когда же он подымал трубу вверх, волосы откидывались за уши. Он раскачивался в такт нежной мелодии, а последнюю ноту растянул так жалобно, что у Крейна мурашки по спине побежали.

- Да-а, парень свое дело знает, - восхищенно сказал он.

- Ну, труба - это пустяки. Ты бы послушал, что он выделывает на саксофоне, - сказала девушка.

Крейн дал ей пять билетов и сказал:

- У меня есть приятель, который частенько здесь бывает. Он просил меня кое-что передать своей подружке.

- Как ее имя? - подозрительно спросила рыжая.

- В том-то и дело… Из головы вон. Он говорил, что она брюнетка.

- Их здесь около сорока наберется.

- Постой-постой, вроде, что-то припоминаю. Кажется, ее фамилия Алони или Адони, или что-то в этом роде.

- Может быть, Удони? Анджела Удони?

- Кажется так, да, именно так.

Она чуть-чуть развернула его влево.

- Вон она, видишь? С куском говядины в малиновом костюме.

Брюнетка в оранжевом бюстгальтере была хороша. Крейн вновь увидел парня с забинтованным ухом. Тот угрюмо смотрел на него.

Крейн поискал глазами О'Малли. Ирландец все еще танцевал с блондинкой. Внезапно она вырвалась, влепила тому пощечину и убежала.

- Извините, - сказал Крейн, - кажется, у моего друга неприятности…

Он подошел к О'Малли.

- Что случилось?

На них смотрели с любопытством.

- Наверное, я ее обидел, - Том развел руками и улыбнулся, - я сказал, что у нее вся спина в прыщах.

- Мы пришли сюда работать, - напомнил Крейн. - Я уже нашел ту, что нам нужна. Но сдается мне, наши физиономии здесь кое-кому не нравятся, так что будь начеку. А я пока представлюсь миссис Удони.

Он подошел к танцующим и похлопал мужчину по малиновому плечу:

- Там в холле вас спрашивает какой-то парень, по-моему, коп. Смотри, осторожней, приятель.

Бедро мисс Удони было гладким и упругим. 1анце-вала она прекрасно. "

- Почему вы не танцуете, как все? - спросил Крейн.

- Танцую, если меня об этом просят, - голос был нежный и чистый. - Хотите?

- Нет-нет, - они проходили мимо оркестра, и Крейн заметил, что трубач внимательно наблюдает за ними.

- Какие у вас прекрасные духи, - он потянул носом. - "Шалимар". Дорогие…

- Вам это известно? - она подняла на него красивые серо-голубые глаза.

- Мне все известно. Например, что вас зовут Анджела Удони.

Он почувствовал, как напряглась ее спина.

- Вы придумали, что кто-то хочет видеть Педро?

- Конечно, придумал. Я сразу обратил на вас внимание. Очень люблю оранжевый цвет, - сказал он, рассматривая ее бюстгальтер.

Она опустила голову:

- Я зарабатываю себе на жизнь.

- Простите, Бога ради.

Крейн заметил, что к нему направляются Тони - мальчишка, который приходил с Палеттой, и с ним еще один субъект.

В центре зала парочку встретил О'Малли. Он стоял, широко расставив ноги. В зал вбежал Педро и человек с забинтованным ухом.

- Занятно, - пробормотал Крейн.

Напарник Тонн собирался оттолкнуть О'Малли. Тот слегка отодвинул его левой, а правой врезал в подбородок. В руке у Тони появился пистолет:

- На этот раз тебе крышка, сукин ты сын, - прошипел он.

Ирландец улыбнулся и, глядя мимо Тони, сказал:

- Отлично, ребята. Как раз вовремя.

Трюк удался: мальчишка резко обернулся. О'Малли ударил его по шее ребром ладони и взял пистолет из руки осевшего на пол Тони.

В этот момент кто-то крикнул:

- Полиция!

Дюжина полицейских ворвалась в зал. Крейн схватил миссис Удони за руку.

- Облава. Как отсюда выбраться?

- Через туалетную комнату для девушек, там есть пожарная лестница.

Они бросились туда, но дорогу им преградил человек с забинтованным ухом.

- Минуточку, - Крейн остановился, вздохнул и изо всех сил врезал по бинту - человек испарился.

Крейн увидел лестницу.

- Туда, быстрее!

Но девушка остановилась:

- Я не могу выйти на улицу в таком виде…

На скамейках лежал целый ворох платьев.

- Какое-нибудь да подойдет.

Крейн помог ей спуститься по лестнице и потащил в темноту аллеи.

- Одевайтесь, - сказал он, поглядывая назад. Девушка надела черное платье с крупным цветком на плече:

- Великовато, - ее била дрожь.

- Ничего, сойдет, пока доберемся до места, где вы сможете переодеться. Нужно сматываться и побыстрее. Такси!

В машине Крейн вздохнул:

- Чуть не влипли.

Поправляя платье, девушка сказала:

- Мне ваше лицо кажется знакомым.

- Интересно. Мне тоже. Мое имя - Крейн. Билл Крейн. Оно что-нибудь говорит вам?

- Ничего.

Такси остановилось у отеля "Александр" на Вильсон-авеню. Расплатившись, они вышли из машины.

- До свидания, было ужасно весело.

Крейн поймал ее за руку.

- Неужели после всех приключений мы не заслужили ужин?

- Пожалуй, только я надену другое платье.

- А что прикажите делать мне, дожидаться вас здесь?

- Можете подняться, у меня комната с ванной.

Они поднялись на седьмой этаж. Девушка открыла дверь, включила свет и пригласила Крейна войти.

Они с любопытством рассматривали друг друга.

Внезапно улыбка исчезла с ее лица, светлые глаза потемнели от ужаса. Она прижала руки к груди и закричала.

Глава 10

- Весьма сожалею - сказал Крейн, - что мне вновь пришлось связать вас.

Он уже нашел в баре виски и лед и, сидя в белом кресле, пил прохладный напиток.

- Попробуйте обойтись без крика, ну, хотя бы в качестве эксперимента, а?

Она помотала головой. Зеленые глаза над полотенцем, обмотанным вокруг рта, горели бешенством. Руки и ноги были связаны шелковыми чулками.

- Мне жаль, что в ту ночь все так случилось, но для меня это был единственный способ уйти от полиции. Я бы насмерть разбился, прыгая в окно. Вы бы этого хотели?

Ее энергичный кивок Крейн расценил как "очень".

- Но я ведь вел себя прилично. Даже вашего дружка вернул туда, где взял. Все еще хотите покричать?

Она вновь кивнула.

Он с интересом оглядел комнату. На маленьком столике с гнутыми ножками лежала чековая книжка.

- Извините, - сказал Крейн, читая: "Первый Национальный банк. Чикаго". - Три тысячи двести пятьдесят один доллар, шестьдесят восемь центов. Солидно!

В шкафу висели платья, пальто - все вещи, судя по этикеткам, от Сакса.

Он заглянул в ванную - на крючке висела розовая ночная сорочка, на полке стояла бутылка с темной жидкостью. "Краска для волос, - прочел он, - фирма "Армо".

Крейн вернулся в комнату.

- Три гранда в банке? Неплохо для девушки, которая зарабатывает себе на жизнь. Миссис Удони, - сказал он, - если бы я собирался ограбить или изнасиловать вас, я бы уже это сделал. Может быть, поговорим?

Она кивнула.

- А кричать не станете?

"Нет".

Он развязал полотенце.

- Отсутствие кляпа украшает вас.

- Освободите мои руки и ноги!

Крейн показал вырезку из "Ивнинг Америкэн", где миссис Либман утверждала: "Этот человек убил моего мужа!"

- Вы видите, я отчаянный парень. Имейте это в виду. И чтобы никаких штучек.

Шелковые чулки легли рядом с полотенцем.

- Выпить хотите?

- Что вам нужно?

- Я хотел бы задать несколько вопросов.

- Задавайте.

- Во-первых, я хочу знать, чем вас заинтересовала мисс Росс? Ну-ну, не скачите, как кенгуру, - Крейн придержал ее в кресле.

Кровь отлила от ее лица, и только губы алели ярким пятном. Он взял стакан с виски и сел рядом на стул.

- Так я слушаю. Как насчет мисс Росс?

Она нервно покусывала палец.

- Я люблю подглядывать, - она помолчала и вдруг спросила: - Вы ведь знаете, что мой муж ушел к ней?

- Догадывался. И когда это случилось?

- Пять месяцев назад. В Нью-Йорке.

- Ваш муж музыкант?

- Да, играл у Валли.

- А почему он ушел от него?

- Хотел организовать собственный оркестр. С этого и начались наши ссоры. У Валли он имел двести долларов в неделю. А здесь… - она махнула рукой.

- Да, прореха в бюджете солидная, что и говорить. - Крейн плеснул себе еще виски. - Хотите?

Она взяла другой стакан:

- Выпью, пожалуй, поскольку все же платила за него.

Крейн налил ей на два пальца.

- Спасибо, - она поднялась. - Пойду добавлю воды, - и улыбнулась. - Не бойтесь, я же сказала, что кричать не стану.

- Скажите, где ваш муж встретился с мисс Росс?

- Где-то в Нью-Йорке. Думаю, когда играл в "Савойе". Это она заставила его бросить работу у Валли.

- А почему она это сделала?

- Она ему все уши прожужжала, какой он талантливый… А на самом деле хотела завладеть им полностью, подчинить себе.

- Как они оказались в Чикаго?

- Его оркестр заключил контракт с "Кэт-клаб", но через два месяца заведение прогорело. Я узнала об этом из его письма. Он просил дать ему развод. Вот я и приехала посмотреть, чем все это закончится.

- А почему вы следили за ними?

- Я знала, что она его обманывает. Не хотела, чтобы он страдал.

- Любили его?

- Что-то вроде этого, - она протянула бокал. - Плесните еще.

Он налил.

- Надеюсь, вы простите мне некоторую бестактность, но хотелось бы знать, кто был тот мужчина, которого я вытащил из вашей постели?

Ему показалось, что она вот-вот запустит в него стаканом, но девушка сказала:

- Это был Сэм.

- Ага, просто - старик Сэм, да? Милый дядюшка Сэм?

- Мой муж, - она откинулась в шезлонге. - Он был пьян - напился после того, как нашли ее тело. Я хотела помочь…

- Ну, хорошо. Где вы нашли его в ту ночь, когда я так дерзко ворвался в вашу постель?

- Я все время следила за ним.

- А где могу его найти я?

Она сделала несколько глотков:

- Не знаю…

- Это следует понимать, как нежелание говорить?

- Понимайте, как знаете.

Крейн смотрел на нее с восхищением.

- А вы мне нравитесь, - он склонился к ней, прижав стакан к подбородку. - Скажите мне одну вещь.

- Что именно?

- Кто в действительности была мисс Росс?

- Я сама хотела бы знать.

- Она была светской дамой?

- Я не беседовала с ней. Знаю только, что она была красива.

Крейн вышел в ванную за водой. Бутылка с краской для волос исчезла.

- Ваш муж знает, кто она была? - спросил он, вернувшись в комнату.

- Думаю, что он знает ее только как мисс Росс, и с чего вы взяли, что она - это не она?

- Ну, прежде всего странно, что труп не был опознан. Во-вторых, еще более странно, что кто-то этот труп выкрал.

- Да, в самом деле, - согласилась она.

- Вы знакомы с кем-нибудь из числа ее друзей, близких…

- Нет.

- А ваш муж?

- Не думаю.

- А почему он не жил с ней?

- Думаю, она не хотела этого.

Тонкие пальцы вертели пустой стакан.

- Да, не скажешь, что наша беседа была содержательной. - Крейн забрал у нее стакан. - А с какой стати вы "зарабатываете себе на жизнь" таким образом, если у вас на счету более трех тысяч?

- Я не могу тратить эти деньги.

- Почему?

- Мне дал их Сэм, когда ушел. Я не истрачу ни цента, пока он не вернется.

Крейн вздохнул.

- У вас есть все - и красота, и характер, - он поднял бокал. - Если Сэм не вернется, пошлите за мной.

- Он вернется.

- Послушай, детка. Я что-то вроде детектива, и единственное мое желание - узнать, кто такая мисс Росс. И мне нужно поговорить с Сэмом. Так вы не знаете, где я могу его найти?

Она отрицательно покачала головой.

- Ну, хорошо. Тогда передайте ему вот что. Если он не хочет неприятностей, пусть сам свяжется со мной. Я живу в отеле "Шерман". - Крейн допил виски, встал и почувствовал, как здорово опьянел.

Она внимательно смотрела на него.

- Неприятности? Какие?

- Следствие по делу мисс Росс не закончено, и полиция будет мне благодарна, если я подскажу ей вызвать вашего мужа в качестве свидетеля.

Но она оказалась не из пугливых.

- Хорошо. Если увижу, передам, - она проводила его до двери. - Спасибо, что проводили меня домой.

Он подумал, что хочет поцеловать ее.

- А вы не боитесь? Я мог бы…

- Нет, я не боюсь.

Крейн кивнул:

- Я так и думал. До свидания.

- До свидания, - он помолчал. - Вы не обиделись на меня?

- Нет. Пока, мистер Крейн.

- Вы мне очень нравитесь, очень, - сообщил он.

Глава 11

Уильямс и О'Малли спали в креслах, в холле. Крейн положил ладонь на ближайшее плечо.

- В чем дело, ребята? Девки выставили из номера?

Уильямс вздохнул:

- Если бы так… Там целый табун полицейских. Ищут тебя. У них ордер на твой арест.

- Черт! Этого только не хватало. Они, наверное, думают, что я могу совсем не спать?

О'Малли сказал, позевывая:

- Если ты в состоянии потерпеть еще пару часов, поехали. Посмотришь на рыжего левшу гробовщика.

- Ага, равняйся, смирно, бегом марш! А когда, по-вашему, я спать буду.

- Да брось ты, - О'Малли встал, потянулся. - Едем?

- Надо же так нализаться, - поморщился Уильямс.

- Тебе хорошо рассуждать, - возразил Крейн. - Не ты просидел всю ночь у роскошной блондинки, и не тебя всю ночь поили роскошным виски…

О'Малли перебил его:

- Надо было сказать. Я заменил бы тебя с удовольствием.

- Ладно, - буркнул Крейн, - черт с вами. Где обитает этот рыжий левша?

Уильямс ответил:

- Как раз рядом с полицейским участком Гайд-парка. Лейн-стрит 5217. Похоронное бюро "Старт". Фамилия парня Коннель, работает только в ночную смену.

Крейн взглянул на часы:

- Мы его еще застанем.

Сев в машину, Крейн поинтересовался:

- Кстати, как тебе удалось выбраться?

О'Малли усмехнулся:

- Это целая история. Копам нужен был этот щенок, Тонни, что-то он там натворил. А тот тип с забинтованным ухом засек его и стукнул в участок. Копы примчались и были страшно рады, когда я передал им то, что от этого паршивца осталось. Они меня долго благодарили, - О'Малли улыбнулся. - А ты куда испарился?

Крейн рассказал, как они с миссис Удони удирали; по пожарной лестнице. Уильямс и О'Малли буквально обалдели, когда узнали, что миссис Удони - та самая женщина, у которой Крейн прятался в "Принцесс".

- Опять будешь заливать, что между вами ничего не было? - прищурился Уильямс.

- Она оказалась очень милой, - закончил рассказ Крейн.

- Следующий раз пойду с тобой, - сказал Уильямс.

- Дудки, - возразил Крейн, - пойду один.

- Интересно, - О'Малли почесал нос, - как мы будем искать ее муженька?

- Найдем.

Машина остановилась возле здания с позолоченной вывеской "Похоронное бюро "Старт".

Уильямс нажал на ручку двери. На них пахнуло смешанным запахом лака, стружки и жидкости для бальзамирования.

- Мистер Коннель! - крикнул Уильямс. - Мистер Коннель!

- Наверное, уже ушел, - предположил О'Малли.

- Есть здесь еще помещения? - спросил Крейн. Пройдя по длинному коридору, они попали в большую комнату с голыми стенами.

Привалившись спиной к гробу с серебряными ручками, полусидел-полулежал человек. Его голова свесилась на грудь, по полу растекалась огромная темная лужа.

Уильямс наклонился:

- Это кровь. Похоже, нас опередили.

- Да это же наш рыжий, - воскликнул О'Малли.

- Давно это случилось, Док? - спросил Крейн.

- Давненько, он уже окоченел. Башку чуть напрочь не отхватили.

Крейн взглянул на часы - было 6.47.

- Еще есть время, - сказал он. - Док, посмотри, что у него в карманах, а мы с Томом пошуруем там.

Они перерыли контору вдоль и поперек, но единственное, что удалось выяснить - это то, что похоронное; бюро: "Старт" обеспечит похороны по первому разряду за 97 долларов 50 центов.

В одном из гробов Крейн обнаружил кварту виски. Он вынул пробку, отхлебнул и схватился за горло. Его словно огнем опалило. Согнувшись, Крейн бросился к двери.

- Что это с тобой? - удивился О'Малли.

Мыча что-то нечленораздельное, Крейн ткнул пальцем в бутылку.

О'Малли понюхал ее.

- Жидкость для бальзамирования, - констатировал он.

Крейн вернулся со стаканом воды.

- Черт побери, - прохрипел он. - Что они делают с этой гадостью? Неужто родственников бальзамируют? Похоже, там была щелочь, - он выпил воду. - Уф, гадость!

Уильямс листал пухлую книгу.

- Это списки захоронений, - сказал он.

- Ну и что, - рассеянно отозвался Крейн, но через минуту воскликнул: - Послушай, а ведь это идея!

Они нашли страницу, помеченную пятым июня. На ней было всего две записи:

"Кэтрин Морган, 59, Булоуп-авеню, Св. Анна. 237 долларов".

Агнесса Кастль, 23, 5454. Корнель-авеню, Эджмур, 150 долларов".

Крейн перевернул страницу, чтобы посмотреть субботние записи, но она была чистой. Он записал в блокнот данные об Агнессе Кастль.

- Если только я не ошибаюсь, это наша девушка.

- А как ты собираешься это установить? - спросил О'Малли.

- Придумаю что-нибудь.

Они вернулись в комнату с убитым. Уильямс все еще шарил между гробами.

- Не могу найти нож, - пожаловался он.

- Брось к чертям, займемся делом, - Крейн взял лист бумаги и что-то написал на нем.

- Что ты делаешь? - спросил О'Малли.

Крейн показал ему листок: "Полиции. Вы кое-что обнаружите, если сравните волосы покойного мистера Коннеля с волосами, обнаруженными по делу об убийстве в морге.

С уважением. Ширли Тампль".

О'Малли заметил:

- Нам пора сматываться, да поскорее.

Крейн снял телефонную трубку, набрал Андовер, 124 и попросил редактора городских новостей.

- В похоронном бюро "Старт" - Лейн-стрит, 5217 вы найдете убитого человека, - сказал он, - сообщаю вам об этом раньше, чем в полицию, и хочу, чтобы этот факт был опубликован. - Крейн вернул трубку в исходное положение и сказал:

- Теперь драпаем.

Глава 12

Ровно в полдень Крейн, Уильямс и О'Малли вышли из турецких бань на Медисон-стрит и отправились с визитом к Кортлендам.

По дороге они зашли в бар "Кристалл", заказали бутылку "Кук-империал" и три портера.

Смешивая шампанское с вином, О'Малли заметил:

- Дядя Стай настоящий аристократ. Ему не понравится, если от его детективов будет нести вульгарным виски.

Выпив по две порции, они почувствовали себя просто замечательно.

Уже в такси, щурясь от яркого солнца, Крейн произнес:

- Вы знаете, ребята, я вот уже 28 часов не спал по-настоящему. Что вы думаете по поводу такого служебного рвения?

В ответ громыхнул выстрел. Крейн бросился на пол.

О'Малли упал на него. Уильямс уже сжимал револьвер.

Но больше не стреляли. Док выглянул в заднее окно.

- Черт, - сказал он. - У тачки движок барахлит, поднимайтесь, ребята. А то Билли того гляди уснет.

- Фу, дьявол! Я было подумал, это мой приятель Френки пожаловал, - вздохнул облегченно Крейн.

Уильямс убрал револьвер.

- Если тебя ухлопают, - сказал он, - многих в этом городке не досчитаются. Уж мы постараемся, а Том? Мне плевать, кто это будет - Френки Френч, Палетта или тот охотник за головами.

- А почему ты решил, что рыжего убил не Френки или Палетта? - поинтересовался Крейн.

- Да не станут гангстеры возиться с ножом. Всадят пулю - и все дела.

- Похоже, ты прав, - согласился О'Малли.

Они поднялись на одиннадцатый этаж. Дверь открыл Чонси.

- Я все утро разыскиваю вас, - на нем был светлый габардиновый костюм и спортивные туфли.

Крейн объяснил, что из-за полиции они не могут попасть в свой номер.

- Располагайтесь, джентльмены, - пригласил Кортленд. - Я позову матушку.

Уильямс разглядывал китайские акварели на стенах.

- Наша хибара даст сто очков этой комнатке, - заявил он.

- Преимущество этих апартаментов заключается в том, - заметил Крейн, - что здесь нет полиции.

Вошла высокая седая дама в строгом лиловом платье. У сопровождающего ее мужчины была лысая голова, щеки свисали, как у породистого бульдога.

Рука, унизанная кольцами, поднесла к глазам лорнет:

- Что за странные люди, Стай?

Уильям Крейн встал.

- Миссис Кортленд?

- Да, это я, - ответила она.

- Мама, это детективы, которых нанял дядя Стай, - сообщил наконец-то появившийся в комнате Кортленд.

- Ах, детективы, - миссис Кортленд снова поднесла лорнет к глазам. - Бог мой, какая ужасная профессия!

- На свете много профессий, Эвелин, - поспешил вставить дядя Стай.

- Разумеется, - речь миссис Кортленд звучала монотонно. - Но удобно ли принимать их у себя?

"Вот ведьма", - подумал Крейн.

- Но мама, эти люди помогают нам искать Кэтрин, - вмешался Чонси.

- Да, да! Моя дочь! - она посмотрела на Уильямса. - Вы уже нашли ее?

Тот судорожно сглотнул:

- Нет, мэм, еще нет.

- Вот как? А вам не кажется, что уже пора?

- Да, мэм, вы правы, - он беспомощно посмотрел на Крейна.

- Но мама, они работают всего три дня, - сказал молодой Кортленд.

- Ну, не буду спорить, - она направилась к двери. - Чонси, будь любезен, проветри потом комнату.

Уильям упал в кресло и вытер лоб платком.

Молодой Кортленд развел руками:

- Не обращайте внимания. Мама расстроена, кроме того, она не любит отелей.

Крейн обратился к дяде Стаю:

- Сожалею, сэр, но я немногое могу сообщить вам, - и передал все, что узнал от миссис Удони. - Если мы найдем ее мужа, - закончил он, - думаю, кое-что прояснится.

Дядя Стай сидел на стуле прямой, как выстрел из ружья.

- Надо полагать, - заметил он.

- Я бы хотел узнать, - сказал Крейн, - какого цвета глаза у вашей племянницы?

- Голубые, - ответил Чонси.

- Мне хотелось бы знать точнее. Что значит голубые? Зелено-голубые, темно-голубые или серо-голубые?

Дядя Стай сказал:

- Серо-голубые.

- Думаю, - Крейн поднялся, - Сэма мы найдем сегодня вечером.

Уильямс не спускал глаз с двери, в которую удалилась миссис Кортленд.

- Где? - спросил он.

- Во вчерашнем заведении. Лицо одного из музыкантов показалось мне знакомым.

- А, - сообразил О'Малли, - трубач. Парень умеет играть.

- Я бы хотел присутствовать при разговоре с ним, - сказал молодой Кортленд.

- Разумеется, - ответил Крейн и пошел к выходу. - Жаль, что вчера вас не было с нами. Впрочем, О'Малли справился сам.

Дядя Стай из-под бровей внимательно наблюдал за Крейном.

- Вы уже нашли рыжеволосого гробовщика? - неожиданно спросил он.

- Что? - Крейн смахнул пылинку с рукава. - А-а, того парня?… Нет, мы пока этим не занимались.

- Вы ничего мне не говорили… - засуетился молодой Кортленд. Крейн перебил его:

- Это всего лишь мои домыслы. Если вам интересно, извольте, я расскажу.

Когда он закончил, дядя Стай произнес:

- Что ж, когда нет гербовой, пишут на простой.

Крейн украдкой зевнул.

- С удовольствием бы вздремнул, но, - Крейн зевнул в кулак, - надо работать.

- Я с вами, - молодой Кортленд раздавил сигару в бронзовой пепельнице, - подождите меня внизу, я загляну на минутку к матушке.

Когда они спустились в холл, Уильямс в изнеможении рухнул в кресло.

- Бр-р-р, ну и старушка.

- Это тебе не какая-нибудь там, - произнес О'Малли.

- Да, старушенция беседовала с нами несколько свысока, - Крейн присел рядом с Уильямсом. - А ведь дело-то дрянь. Откуда, черт возьми, он знает о гробовщике?

- Надеюсь, ему еще неизвестно, что парень мертв.

- Может быть.

- Может быть? - прищурился Уильямс. - Ты хочешь сказать…

Крейн пожал плечами.

- Ты хочешь сказать, - продолжал Уильямс, - что ничего не мешало ему, сойдя с самолета, отправиться на Лейн-стрит и прирезать мистера Коннеля?

Крейн закрыл глаза:

- Я не знаю. Давай-ка проверим это, а заодно узнаем, где были наш друг Чонси и эта старуха, - он повернулся к Уильямсу. - Вы с Томом телеграфируйте полковнику, приложите отчет о работе, включая мою беседу с миссис Удони, и наведите справки о семье Кортлендов: состояние капитала, не играет ли кто из них на бирже, и главное - кто выиграет от смерти Кэтрин.

Уильямс кивнул.

- Спроси еще, не говорил ли полковник Стайвессанту о моей догадке относительно гробовщика. После этого отправляйтесь на кладбище Эджмур и найдите могилу Агнессы Кастль. Это все.

- А ты что собираешься делать? - спросил Уильямс.

- Мы с Кортлендом постараемся узнать, где берлога этого Сэма.

- Ты поосторожнее, Билл, - сказал О'Малли. - Держу пари, эти парни Палетты так просто не отцепятся.

- Они же в тюрьме.

- Думаю, у него не один Тони, - заметил Уильямс, - Том прав, будь осторожен.

Подошел Кортленд.

- Ну, джентльмены, что будем делать?

- Есть, - ответил Крейн.

Глава 13

О'Малли и Уильямс ушли, а Крейн с Кортлендом отправились завтракать.

Крейн заказал сухой мартини и озадачил мэтра, попросив семь венских булочек, салат оливье и три пинты имбирного пива.

- Я уже забыл, когда ел в последний раз, - Крейн вздохнул, намазывая маслом седьмую булочку.

Кортленд заказал себе гамбургер и тоже три пива.

В ресторане работал кондиционер, и Крейн боролся с искушением лечь под стол и поспать. Расплатившись, он сказал:

- Пора.

Чонси энергично поднялся.

- Пошли. Как сказал бы дядя Стай, не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня.

Крейн сердито взглянул на него.

- А такую поговорочку ваш дядя не знает - "Торопитесь медленно"?

Они взяли такси.

- По-моему, вам лучше одному подняться наверх, - сказал Крейн. - Мне кажется, моя физиономия им не очень понравится.

Кортленд вернулся через минуту-другую.

- Там никого нет, - он развел руками. - Все на замке.

- Черт, - выругался Крейн, - интересно, они всех арестовали?

Трое мужчин вышли из аллеи и встали у них за спиной. Крейн почувствовал, как в поясницу уперся ствол.

- Нам нужно поговорить с тобой, приятель, - произнес один из обладателей револьверов.

- Что вам нужно?

- Чтобы ты не дергался, заткнул пасть и шел с нами.

Другой спросил:

- Что делать с этим? - он указал на Кортленда, - пристрелить его?

- Нет, прихватим с собой. Пусть Френки решает.

Их затолкали в огромный "Линкольн", один из гангстеров сел рядом с водителем, два других блокировали Крейна и Чонси на заднем сидении.

- Куда мы едем, ребята? - поинтересовался Крейн. Тип с револьвером сказал:

- Чарли, малыш желает знать, куда мы едем.

- А по морде он не желает? Если еще раз откроет пасть, растолкуй ему.

На этом беседа закончилась.

Машина остановилась перед белым двухэтажным зданием с вывеской "Либерти клаб". Чуть ниже было написано: "Восемь роскошных красавиц". Портреты последних были выставлены в витрине заведения, сами же красавицы, одетые в разноцветные трико, репетировали в гулком зале. Нечесаный парень, подперев голову, сидел на эстраде.

- Где Френки? - спросил тип с револьвером.

- У себя, - ответил тот, не поднимая головы.

Они прошли через зал и оказались в уютном кабинете. За огромным столом сидел Френки Френч.

- А кто второй джентльмен? - спросил он, отрезая кончик сигары.

- Они были вместе, - ответил Чарли. - Мы прихватили его на всякий случай.

- Крайне обременительно, - заметил Френки, раскуривая сигару. - Это означает два трупа вместо одного.

- Послушайте, - Крейн сделал шаг к столу. - Это Чонси Кортленд из Нью-Йорка. Он клиент нашей фирмы и не имеет никакого отношения к мисс Росс.

Френки посмотрел на тлеющий кончик сигары:

- Обыщите их, - приказал он.

У них мгновенно вывернули карманы. Френки полистал документы и вернул Кортленду бумажник.

- Прошу извинить, мистер, но мне придется вас немного задержать. Если мы с мистером Крейном договоримся, вы оба в самое ближайшее время будете свободны. Если же нет, не взыщите.

Кортленд подошел к нему:

- Крейн мой друг… - начал было он, но Френки перебил:

- Сожалею, мистер Кортленд, надо быть осмотрительным в выборе друзей. Уведите его. Чарли, останься - поможешь мне.

Он указал Крейну на стул:

- Садитесь, пожалуйста.

- Я не хочу сидеть, - возразил Крейн.

- Садитесь.

- Не хочу.

Стоявший за его спиной Чарли ударил Крейна рукояткой револьвера по голове.

Когда он пришел в себя, в кабинете ничего не изменилось. Френки все так же невозмутимо восседал за столом, а Чарли, улыбаясь, стоял рядом.

- Прошу вас, сядьте, - Френки вновь указал на стул.

Крейн встал на четвереньки, поднялся и ухватился руками за стол. Он осторожно ощупал голову - крови не было. Прислушиваясь к себе, он сел. Тошноты не ощущалось.

Френки Френч положил сигару в массивную пепельницу.

- Что вы сделали с телом мисс Росс? - спросил он.

- Ничего, - ответил Крейн. - Я все время пытаюсь выяснить, кто его украл.

Френки, казалось, не слышит его.

- Что вы сделали с ее трупом?

- Да говорю же вам…

Пальцы с наманикюренными ногтями барабанили по крышке стола:

- Мистер Крейн, вы мне все равно все расскажете. Советую вам сделать это сейчас, этим вы избавите себя от совершенно ненужных страданий.

- Но я действительно не знаю, - Крейн оправился от удара.

- Чарли, - Френки откинулся к спинке кресла. Гангстер вытащил ящик стола и вооружился никелированными щипцами.

- С чего начнем, шеф?

Тонкие брови Френки сошлись в одну линию.

- Удаление ногтя - процедура весьма болезненная, - произнес он. - Начнем с большого пальца.

Крейн встал, Чарли шел к нему с веревкой.

- Я знаю, где находится труп, - сказал Крейн. - Но будь я проклят, если скажу.

Чарли приблизился, Крейн ударил его ногой в пах, и щипцы упали на пол.

Френки давил на кнопку, вмонтированную в стол. Крейн швырнул в бандита стулом, Френки увернулся.

За стулом последовала пепельница. Потом Крейн перехватил ногу Чарли, резко повернул ее. Раздался хруст, и Чарли взвыл. Френки Френч уже выбрался из-за стола.

Оба упали на пол. Крейн успел перехватить руку, нырнувшую под мышку. Френки по-волчьи оскалился и прокусил ему запястье. Крейн с трудом освободил руку и услышал торопливые шаги за спиной. Кто-то пнул его ногой, но не сильно.

- Вставай, ублюдок! Просыпайся, сукин сын! - Френч вытер губы носовым платком. - Привяжите его к стулу, - приказал он.

Его подручные выполнили команду. Кровь сочилась из прокушенного запястья и капала на пол.

- Где щипцы? - спросил Френч. Один из парней поднял щипцы.

- Тащи у него ноготь!

Крейн закрыл глаза. От бандита несло чесноком.

- Минуточку, господа. Попрошу всех поднять руки над головой и не двигаться.

Крейн открыл глаза. Молодой Кортленд демонстрировал публике автоматический пистолет. Его ствол был направлен прямо в лоб Френки.

- А теперь подойдите к стене, обопритесь о нее руками, а ноги расставьте, - говорил Чонси, развязывая руки Крейна. С узлами на ногах Крейн разобрался сам. Потом разоружил стоящих у стены. У Френча в плечевой кобуре он обнаружил кольт.

- Неплохой улов, - заметил Кортленд. - Теперь закроем их здесь.

- Секундочку, - Крейн рассовал по карманам отобранные было у него вещи, оборвал шнур телефона и выглянул в окно - до земли было далеко.

- Думаю, они нескоро отсюда выберутся, - сказал Крейн, закрывая дверь на ключ.

- Вам следует немедленно обратиться к врачу, - сказал Кортленд.

- А вы меня порадовали, - сообщил Крейн. - Никогда в жизни не был так рад видеть кого бы то ни было.

Оружие гремело в их карманах, когда они шли через зал.

- Куда все подевались? - спросил Крейн. - Каким образом вам удалось освободиться?

- Девушки ушли домой, а те двое повезли Чарли к врачу. Кажется, вы здорово повредили ему ногу.

- Надеюсь, ему ее ампутируют, - буркнул Крейн. - Носовым платком он перевязал рану на запястье. - Я думал, вас связали.

- Так оно и было, - подтвердил Кортленд. - Я вам все расскажу, только давайте уберемся отсюда.

На улице Крейн остановился.

- Поджечь этот вертеп, что ли? - сказал он задумчиво.

Кортленд поймал такси, помог Крейну сесть в машину и сказал водителю:

- Моему другу нужен хороший врач.

- Рассказывайте, - сказал Крейн, когда машина тронулась.

- Представьте себе, среди девушек, оказалась одна моя хорошая знакомая.

- Черт возьми, вы, кажется, знакомы решительно со всеми девушками, - заметил Крейн.

- Когда я был моложе, - Кортленд улыбнулся, - я уделял им больше внимания. - Он закурил и дал сигарету Крейну. - Ну вот. Они привязали меня к креслу и ушли в бар. Сью, так зовут мою знакомую, пробралась ко мне в комнату и спросила, что произошло. Я рассказал эту историю с трупом. Она удивилась: "Боже мой! Неужели он не знает, что Верона жива?"

Крейн так и подскочил:

- Она так сказала?

- Да. Я ответил, что, вероятно, нет.

- Да какое там вероятно, - Крейн задохнулся. - Определенно не знает.

- Потом она ослабила веревку и сказала, что в ящике под кассой есть пистолет. И убежала. Тут я услышал шум борьбы.

- Жуткой борьбы, - вставил Крейн.

- Мои сторожа бросились на шум. Вскоре Чарли поволокли к врачу. Тогда я избавился от пут, взял пистолет и поспешил к вам. Вот и все.

- Поверьте, я никогда не забуду этого, - сказал Крейн.

Кортленд смутился.

- Да будет вам. Любой на моем месте сделал бы тоже самое.

Крейн в деталях передал свой разговор с Френчем.

- И что, вы действительно знаете, где следует искать труп? - спросил Кортленд.

Шофер притормозил:

- Здесь живет первоклассный врач, джентльмены. Они находились на углу Гурон-стрит и Мичиганского бульвара.

- Думается, знаю, - ответил Крейн.

Глава 14

Док Уильямс и О'Малли с интересом изучали физиономию Крейна.

- Приличная работа, - похвалил Уильямс. - Это кто же постарался?

- Профессионалы, - сказал О'Малли со знанием дела.

- Пустяки, - возразил Крейн. - пара синяков и ссадин - вот и все. Зато мы захватили богатые трофеи, - он повернулся к ирландцу, - ты как насчет трофеев, а?

- По-моему, его здорово стукнули по голове. Ты не находишь? - спросил О'Малли, обращаясь к Уильямсу.

- Похоже, - пожал тот плечами. - Крейн, кончай дурака валять. Кто это тебя?

- Френки Френч, - отмахнулся он. - Я действительно раздобыл несколько редких образцов огнестрельного оружия.

- Господи Иисусе! - воскликнул О'Малли, когда Крейн стал выгружать из карманов арсенал, захваченный в конторе Френки. - Нашему мальчугану в самом деле пришлось повоевать.

Крейн рассказал им о ловушке, устроенной Френки, и о том, как Кортленд спас его.

- А парень не трус, - сказал О'Малли, - где он сейчас?

- Ужинает с родными, мы к полуночи заедем за ним.

Уильямс водил ногтем большого пальца по усам.

- Ну, доберусь я до этого сукина сына, - сказал он. - Почему ты не всадил в него пару пуль?

- Признаться, я думал об этом, но потом решил, что есть дела поважнее, чем возня с Френки, оставим его пока.

- Вот именно, пока, - не унимался Уильямс. - Как только мы развяжемся с этим делом, я сам посчитаюсь с ним.

- Кстати, о работе, - заметил Крейн, - нашли могилу Агнессы Кастль?

- Конечно, - ответил О'Малли, - и всю усыпали лилиями. Стоимостью в сорок долларов.

- Святые угодники! - воскликнул Крейн, - да вы, верно, по колено стояли в цветах?

- Думаю, что дядя Стай оскорбился бы, узнав, что его детективы поскупились на цветы для возможной племянницы.

В отеле "Шерман" их ждала корреспонденция на имя О'Малли. От гостиничного детектива Крейн узнал, что полиция все еще сторожит их комнаты.

Обедать отправились в немецкий ресторан отеля "Бисмарк". Сделав заказ, Крейн распечатал пакет от шефа и прочел вслух.

"Информация по состоянию финансов семьи Кортлендов: миссис Кортленд Эвелин: пожизненный доход - сорок тысяч долларов в год.

Кэтрин Кортленд - доход - тысяча пятьсот долларов в месяц до замужества. После вступления в брак наследует третью часть семейного капитала.

Чонси Кортленд: по достижении тридцатилетия получает третью часть. Если миссис Кортленд умрет раньше 1950 г., ее сорок тысяч годовых приплюсовываются к семейному капиталу. Если Чонси Кортленд умрет бездетным, треть его денег отходит Принстонскому университету.

В случае смерти Кэтрин ее часть переходит колледжу Смита. В случае смерти обоих дядя Стайвессант получает оставшийся капитал, за вычетом одного миллиона для миссис Кортленд.

В 1950 г. капитал должен быть разделен следующим образом:

миссис Кортленд - 1 миллион долларов. Чонси и Кэтрин - делят остаток поровну. Капитал Кортлендов к этому времени должен достичь 13 миллионов долларов".

Крейн перевел дух.

О'Малли сказал:

- Если бы я получил наследство в 13 миллионов, один непременно выбросил бы. Тринадцать - несчастливое число.

- Конечно, - заметил Уильямс, - ты бы выбросил и оставшиеся 12 на какую-нибудь бабенку.

- На бабенок, - поправил О'Малли. Крейн заказал еще пива и сказал:

- Ну, слушайте дальше:

"Молодой Кортленд вылетел из Нью-Йорка в четверг вечером после совещания, на котором присутствовали его мать, дядя и я. Совещание закончилось в 7.05. В списке пассажиров он значился под именем А.Н.Браун из Сан-Диего. Прибыл в Чикаго примерно в 4 часа утра.

Стайвессант, вероятно, провел ночь дома. Проживает один. Приходящий слуга разбудил его как обычно, в 10.00. Миссис Кортленд играла в бридж до полуночи. В субботу вместе с Стайвессантом вылетела в Чикаго в 9 часов утра.

Стайвессант получил от меня сведения, касающиеся гробовщика. Я счел нужным продемонстрировать ему результаты розыска. Хотя результатов, как таковых, нет.

Блэк".

- Хотел бы я, чтобы он получил от Френки пару оплеух, - огрызнулся Крейн.

- Прикинь-ка лучше, кто выигрывает от смерти Кэтрин.

Крейн вновь углубился в телеграмму.

- Что тут думать, - с досадой сказал он. - После того, как Кэтрин покончила с собой, старику Стаю достаточно пристукнуть Чонси, чтобы 12 миллионов были у него в кармане. Но тут…

- Да, - согласился Уильямс, - тогда неясно, зачем ему прятать труп.

- А вообще-то дядя Стай мог запросто смыться из отеля и прикончить того рыжего парня в похоронном бюро.

Крейн подозвал официанта и попросил принести свежие газеты.

- Итак, - подвел он итог, - имеем подозреваемого номер один.

- А может быть, это дело рук опекунов Смитовского колледжа? - предположил О'Малли.

Официант принес газеты и забрал пустую кружку Крейна, тот сделал ему знак повторить.

- Слушайте, - сказал он, - сейчас я расскажу вам, каким образом молодой Кортленд может оказаться вторым номером.

- Ну-ну интересно, - Уильямс устроился поудобнее. - И как же?

- В завещании сказано, что если Кэтрин выходит замуж, она получает треть общих денег. Если она умирает, эту треть получает Смитовский колледж. Так? Таким образом, как в случае замужества, так и в случае смерти капитал дробится. Теперь предположим, что у Кортленда финансовые трудности - играл на бирже или на скачках…

- Или тратился на девочек, - вставил О'Малли.

- Как бы там ни было, - продолжал Крейн, - он ни в коем случае не может допустить разделения капитала. И он узнает о возможном самоубийстве сестры. Что он делает?

- Прячет труп, - догадался О'Малли.

- Совершенно верно, - согласился Крейн.

- А если это не его сестра? - О'Малли поводил в воздухе ножкой цыпленка.

- По-моему, - сказал Уильямс, - надо просить разрешение на эксгумацию трупа.

- Вот еще, - фыркнул Крейн, - мы сегодня же ночью откопаем труп.

- Что, - ужаснулся Уильямс, - осквернение праха?

- Можно подумать, - Крейн пожал плечами, - тебе не приходилось взламывать гробницы. Тогда как ты попал к Блэку? - и углубился в газеты.

В них продолжали освещать "Таинственное убийство в морге". Сообщалось, что полиции удалось установить, что волосы убитого сутками позже мистера Коннеля идентичны волосам, обнаруженным капитаном Грейди на месте преступления. Детально рассказывалось о записке с подписью Ширли Тампль. Газета утверждала, что ее, по мнению полиции, написал человек, психически неполноценный.

Писали и о телефонном звонке в редакцию новостей, благодаря которому репортеры первыми прибыли на место происшествия. Причем указывалось, что голос сообщившего "мог принадлежать культурному человеку".

- Надо же - восхитился Уильямс, когда, Крейн прочитал эти слова вслух, - скажи на милость, как это тебе удается?

- Это я поднабрался, общаясь с вами, ребята, - улыбнулся Крейн. Далее газеты сообщали, что мистер Коннель, 29 лет от роду, работал в похоронном бюро "Старт" 13 месяцев, а до этого служил в клубе "Венеция" в Нью-Йорке, где у него были неприятности, после чего он перебрался в Чикаго.

Крейн закрыл глаза и зевнул:

- А вы знаете, что я уже 35 часов не сплю? 35 часов! И собираюсь еще кое-куда наведаться.

- Куда? - спросил О'Малли.

- В постель, - ответил Уильямс, - опять потащится к миссис Удони.

- Не будь циником, Док, - Крейн потянулся. - Речь идет о телеграфе.

Расплатившись, они отправились в почтовое отделение "Вестерн Юнион", и Крейн составил две телеграммы:

"А.Н.Брауну Митон Хилс. Сан-Диего. Калифорния Подтвердите полет самолетом Нью-Иорк-Чикаго четверг ночью Ответ оплачен.

Томас О'Малли. Чикаго, отель "Шерман". Полковнику Блэку. "Крейгер билдинг" Нью-Йорк Телеграфируйте О'Малли, что делали Стайвессант, Чонси и мать в среду вечером и в четверг утром. Нет ли у молодого Кортленда финансовых сложностей? Успехи удивительные.

Крейн."

Потом они отправились в "Кларк-Эри".

Здание выглядело пустым и мрачным. Сторож сказал" что сегодня уже вряд ли кто появится. Да, он знает трубача Сэма. А ват где живет, не знает. Он слышал, что они проводят время в салуне "Каверн" на Гранд-авеню. Там у волосатиков гнездо.

Прежде чем отправиться в "Каверн", они попросили водителя остановиться у "Либерти", заведения Френки Френча. Внимательно рассмотрев все восемь фотографий, Крейн указал на ту, на которой была надпись "Сью Леонард".

- Вот наша девушка, - сказал он.

- Здесь указано, - заметил Уильямс, - что заведение закрыто на неделю. Что же делать? Спросим ее адрес у Френки. Кстати, я давно хотел с ним встретиться.

- Не напоминай мне об этой скотине, - Крейн поморщился.

- У меня идея, - предложил Уильямс. - У Майка Фритцея из "Шери" есть список мечтающих поступить к нему на работу. Может быть, и наша красотка там?

Они остановились у ближайшего телефона. Уильямс вернулся в машину довольный.

- Она живет на Ист Делавер.

Дверь дома 202 открыла пожилая женщина в красном кимоно с желтым шнурком в районе талии.

- Мисс Леонард нет дома. Что ей передать? - спросила она. - Я ее мать, вернее, тетя, - она улыбнулась.

Крейн сказал:

- Она оказала услугу моему приятелю, и он хотел бы отблагодарить ее. Как мне найти ее?

- Если речь идет о деньгах, - она улыбнулась, - джентльмены вполне могут рассчитывать на мою порядочность.

- Нет, мой друг просил передать благодарность лично.

Крейн любил джин, но не уже вылитый, поэтому он старался держать дистанцию.

- Когда вернется мисс Леонард? - спросил он.

Та захихикала.

- Боюсь, что не скоро. Ее и мисс Томсон пригласили к одиннадцати в ресторан на крыше.

- С мисс Сэди Томпсон? - вмешался Уильямс.

- Какая Сэди? Мисс Анабель Томпсон. Они вместе работали в "Венеции".

Уильямс укоризненно покачал головой:

- Как, мэм, вы позволяете девочкам посещать этот притон на Серф-стрит?

- Бог с вами, они приглашены в ресторан Лоуренса на крыше отеля "Орландо".

Кимоно распахнулось, обнажив дряблые телеса.

- Прошу простить меня, - захихикала дама.

- Это ничего, - успокоил ее Уильямс.

- Ну что, нашли? - спросил О'Малли, когда они садились в машину.

- Нет, - ответил Крейн, - но мы приглашены на ужин.

Глава 15

Они спустились по бетонной лестнице. За дверью в подвал их встретил погруженный в полумрак коридор, по которому они попали в помещение с деревянным полом и кирпичными стенами. Два столика, стойка бара и зеркало за ней не украшали его. Бармен поил пивом белого бульдога, держа стакан у пасти собаки.

- Чего изволите? - спросил он.

Они заказали три порции ирландского виски.

- Давай, Чемпион, допивай, - бармен попытался вылить остатки пива непосредственно в глотку собаки, но та фыркнула и отскочила.

Уильямса, сидевшего к бульдогу ближе, чем остальные, передернуло.

- Надеюсь, пес не более свиреп, чем кажется, - высказал он предположение

Бармен, споласкивая и протирая стакан, беззаботно ответил.

- Пустое, сэр. Он смирный, как котенок, - челюсть его двигалась так, будто он жевал траву, - если только не пьян.

- Господи, - воскликнул Ульямс, - а сейчас он пьян или нет?

Держа стакан в одной руке, а полотенце в другой, бармен внимательно оглядел своего любимца.

- Так себе, слегка поднакачался пивом. Для него это сущая ерунда. Вот от виски он по-настоящему звереет.

Покачиваясь на кривых ногах, бульдог подошел к Уильямсу, опустился на задние лапы и гавкнул.

- Он говорит, что хочет выпить, - перевел с собачьего бармен.

- Бог мой! Ну так налейте же ему скорее, - Уильямс поджал ноги. - Дайте ему пива.

- Э-э нет, - сказал бармен. - Он просит виски.

- Но вы же сказали, что от виски он звереет.

- Это точно, - вздохнул бармен.

Уильямс сунул псу свою порцию. Бармен ловко перехватил стакан, одним глотком опорожнил его на три четверти, а остальное дал псу.

- Мы с Чемпионом благодарим вас, джентльмены, - поклонился хозяин и отвел пса за стойку.

- Налей-ка мне двойную, да побыстрее, - попросил Уильямс и залпом выпил.

Бармен улыбнулся:

- Да вы не напрягайтесь. На самом деле, трезвый он или пьяный, пес не бывает злым. Это был небольшой аттракцион. Так мы выпрашиваем себе рюмочку-другую. А поддав, Чемпион выделывает всякие забавные штучки. Это здорово помогает в торговле.

- А что он умеет?

- Ну, показывает, например, как валяется пьяный. Лает по заказу, делает сальто. Но дайте ему понюхать перчатку или носовой платок, и он отыщет владельца даже на крыше соседнего дома. Как это ему удается, не знаю.

- Наверное, по запаху, - предположил Уильямс.

Где-то за столом прозвучал обрывок мелодии. Кто-то играл на саксофоне. Играл очень громко, но прозвучало всего несколько тактов.

- Что это? - спросил Крейн.

- А, - махнул рукой бармен, - один музыкант. Их тут целая компания.

Крейн грыз хрустящий картофель.

- Кстати, - сказал он, обращаясь к О'Малли, - помнишь, нам говорили, что Сэм иногда заходит в "Каверн?".

- Трубач-то? - спросил О'Малли.

- Вы говорите о Сэме Удони? - вмешался бармен. - Он раньше играл у Валли.

- Хотелось бы повидаться со стариной Сэмом, - сказал Крейн, допил виски и спустился на грешную землю с высокого табурета.

- Вы можете увидиться с ним хоть сейчас. Только я не уверен, что он сможет поговорить с вами.

- А в чем дело? - поинтересовался Крейн.

- Джин плюс марихуана. Когда их смешивают, разговор не клеется.

- Дьявол, - покачал головой Крейн, - вот не думал, что старина Сэм этим балуется

Бармен взял у него десятидолларовую ассигнацию, подержал, изучая ее, поверх кассового аппарата и нерешительно нажал три кнопки. В окошечке кассы появились три цифры: 4.20. Копаясь с мелочью, бармен сокрушался:

- По-моему, все музыканты курят это зелье. - Он дал Крейну пятидолларовую бумажку, три монетки по двадцать пять центов и пятицентовик.

- Может быть, за той стенкой найдется и для нас столик? - Две монетки по двадцать пять центов выпали из руки Крейна и покатились по стойке.

- Вполне возможно, - бармен смахнул мелочь в ящик. - В соседней комнате полно пустых столов.

- Может быть, вы принесете нам туда пинту ирландского и сифон? - Крейн увидел в зеркале свое отражение. Синяк под левым глазом, ссадина на виске, длинная царапина под ухом.

- Кварту, - поправил О'Малли. - Надо подготовиться к вечеринке на крыше.

- Тай! - гаркнул хозяин. Тот, выскочив им навстречу, шарахнулся в сторону и закатил раскосые глаза. Его белая куртка была покрыта пятнами.

Дым, как тонкая серая шелковая ткань, клубился под тусклой лампочкой и делал почти неразличимыми фигуры мужчин, сидевших вокруг стола, что стоял в центре.

- Фу-у, - проворчал Уильямс, - словно туман на Нот-Ривэр.

Наконец, глаза привыкли к полумраку. Шесть голов склонились перед седьмой, совершенно лысой головой толстяка, восседавшего на столе, скрестив по-турецки ноги и сложив руки на груди. Он был воплощение покоя. Он не курил, остальные курили.

- Что за чертовщина? - прошептал О'Малли.

Круглолицый открыл глаза, но они не видели. Зрачки никак не реагировали, когда Тай прошел мимо с подносом, на котором стояли бутылка, стаканы, сифон, лед, и со звоном расставил все это на столе.

- Тс-с-с, - Крейн приложил палец к губам.

- Не беспокойтесь, - Тай говорил в полный голос. - Эти парни ничего не слышат, - он наполнил стаканы. - Они погружены.

Крейн вытаращил глаза:

- Погружены?

Тай вытер стол салфеткой.

- Тот, что сидит на столе, это Брей-Мер, их погружает. Он - бог, остальные - полубоги, они еще не вознеслись к нему. Они на другом небе.

- Господи Иисусе! - воскликнул Крейн. - Откуда вам это известно?

- Я уже месяц с ними кручусь, - ответил Тай. - На следующей неделе они обещали меня богом сделать.

- Прекрасно! - Дым был сладкий, напиток горький. Крейн отхлебнул глоток и спросил: - Кто из них Удони?

- Черный, справа от вас. Это Нар-Син.

- Нар-Син?

- Ага, львиный бог.

- А, ну да, конечно. Львиный бог, чей же еще.

Тай получил доллар на чай.

- Как долго это у них продолжается?

Тай серьезно задумался:

- Они не добрались еще и до пятого неба, общаться же с Брей-Мером можно только на седьмом, - он сосредоточенно пожевал губами. - Значит, еще три порции джина и три сигареты.

- Слушай, - Крейн показал ему бумажку в пять долларов. - Нам нужно поговорить с Сэмом. Есть какая-нибудь возможность спустить его на землю?

- Не знаю, - нерешительно пробормотал Тай, не спуская глаз с банкноты.

Крейн достал из бумажника еще пятерку.

- Пройдите воя в ту дверь, - сказал Тай, пряча деньги, - я приведу его к вам.

Они забрали виски, воду, стаканы и перешли в другую комнату.

Уильямс налил себе:

- Что-то не нравятся мне эти парни. Помню, во Фриско я работал по наркотикам. Жутко вспомнить.

О'Малли высунул голову в окно:

- Если что, смоемся. Здесь не высоко.

- Мистер Удони, джентльмены, - сказал Тай. Крейн пододвинул Сэму стул. В бессмысленном взгляде ничего не отразилось. Сэм сел и стал вертеть головой:

- Тай говорил, Нар-Син знает вас, - произнес он. - Нет, Нар-Син вас не знает, - он встал.

Крейн вновь усадил его.

- Мы хотим поговорить с вами относительно мисс Росс.

На какую-то долю секунды в глазах Сэма мелькнуло понимание, но тут же исчезло. Он медленно произнес:

- Нар-Син уйдет.

- Нет, - Крейн положил руку на его плечо. - Почему у мисс Росс не было ботинок?

Внезапно Удони взмахнул рукой, вскрикнул и повалился на пол.

Крейн прислушался к его дыханию.

- Это тот самый парень, который был в постели миссис Удони, - сказал он. - Одетый он симпатичней.

Наконец Сэм открыл глаза.

- Меня тошнит, - сказал он. Уильямс помог ему дойти до окна.

- Давай, давай, парень, - повторил он. Когда они вернулись к столу, глаза Удони уже прояснились.

- Можно мне воды? - попросил он.

- Ну как, лучше?

- Да, - Удони посмотрел на Крейна. - Где это я?

- В задней комнате "Каверн". Мы зададим вам несколько вопросов. - Крейн достал визитную карточку и показал ее Удони. - Мы частные детективы, поговорим о мисс Росс, если не возражаете?

- Какая мисс Росс?

- Послушайте, я уже объяснил вам, что к полиции мы не имеем отношения, но если вы предпочитаете иметь дело с ней, что ж, - Крейн вздохнул, - они вас арестуют.

- За что?

- Ну, хотя бы за то, что вы обнаружили труп и не сообщили об этом.

- Но я боялся. Я… я испугался. Но я могу пойти в полицию.

- Нет, - возразил Крейн, - в полицию вам идти не надо, вам надо ответить на мои вопросы.

- Мне нечего скрывать, - нервно откашлялся Сэм.

- Так как насчет ботинок? У нее что, совсем не было обуви? - голос Крейна звучал строго и напористо.

- Я не думал об обуви, - ответил Удони. - Я пробыл там минуту, не больше. Увидел, что она висит и…

- Она была голая?

- Да.

Крейн наморщил лоб.

- И вы конечно знали, кем была мисс Росс на самом деле.

- На самом деле? - Удони был явно удивлен. - Я знал ее как Алис Росс. А кем она была?

- Именно это мы и хотим узнать, - Крейн побарабанил пальцами по столу. - Расскажите-ка о ней,

- Что рассказывать? Я любил ее.

- И собирались на ней жениться?

- Ну да. Только жена не давала мне развод.

- Так почему же она покончила с собой?

Удони заплакал.

- Она была такая неуравновешенная. То печальная, то вдруг веселая. Несколько раз она заявляла мне, что покончит с собой, если мы не поженимся, - он вытащил платок и высморкался. - Извините, господа.

- Ничего, - сказал Уильямс и тоже высморкался.

- Чем вас не устраивала миссис Удони? - спросил Крейн.

- Мы женаты вот уже пять лет, - Удони пожал плечами. - Анджела надоела мне.

- Странно, - сказал Крейн. - Очень странно. Но продолжайте.

- Она считала, что у меня нет будущего. Я собрал группу, и мы поехали в Чикаго. Мисс Росс одолжила мне денег.

- Сколько?

- Пять тысяч.

- Сколько Кэтрин сняла со счета, прежде чем исчезнуть? - спросил Крейн, обращаясь к О'Малли.

- Шесть грандов.

Крейн спросил Удони:

- Почему вы обратились за деньгами к мисс Росс, ведь у вас были сбережения?

- Сбережения? Откуда? - он покачал головой. Крейн немного подумал, а потом сказал:

- Хорошо, дальше!

- Она приехала в Чикаго вместе со мной. А когда "Кэт-клаб" прогорел, мы перешли в "Кларк-Эри".

- Вы знакомы с ее нью-йоркскими друзьями?

- Нет, никого не знаю.

- Вам известно что-нибудь о письме мисс Росс своим родным?

- Нет, я не думаю, чтобы у нее была семья. Как-то она говорила, что ее родители умерли, когда она была почти ребенком, - глаза Сэма вновь наполнились слезами, он заколотил руками по столу, выкрикивая:

- Это моя жена! Это она убила ее.

Крейн напрягся:

- Черт возьми! Как?

- Она все время шпионила за ней. Преследовала ее.

- Вы хотите сказать, что это заставило мисс Росс покончить с собой?

- А что же еще? Каждый раз, когда Алис видела Анджелу, она дико расстраивалась. Ей было стыдно, она переехала в "Принцесс", но та и здесь ее выследила. А когда Алис узнала, что Анджела работает со мной, она чуть с ума не сошла…

Крейн изучал движение льдинок в стакане.

- Какого цвета волосы у вашей жены? - спросил он.

- Как это - какого? Черного. Раньше она была блондинкой, но перекрасилась. Говорит, что так легче ухаживать за волосами.

- Вы любили мисс Росс и, тем не менее, допустили, чтобы ее тело похоронили в общей могиле.

- Нет, нет! Я все ждал, что ее кто-нибудь заберет, я бы попросил кого-нибудь… Но тело украли.

- Мистер Удони, проформы ради, ответьте, где вы были в ту ночь, когда похитили труп? - спросил Уильямс.

- Мы играли до четырех утра.

- Если так, то это не вы ее стащили, - заметил Крейн. Потом он записал его адрес.

- Как вы попали в эту компанию небожителей?

- Это мои ребята, - ответил Сэм, - многие музыканты расслабляются таким образом… Это дает неповторимое ощущение многообразия мира. Сам я редко курю. Но это помогает мне забыть…

- Вы что, действительно верите во все это? - удивился Крейн.

- После второй сигареты, - сказал Удони, - вы поверите во что угодно.

Глава 16

О'Малли получил в местном почтовом отделении две телеграммы. Уильямс выяснил, что полиция сняла засаду в отеле.

- Можем подняться в свой номер, если копы вернутся, Дуайер нас предупредит.

Крейн положил обе телеграммы в карман.

- Отлично, - сказал он, - можно будет принять душ.

- Да, согласился О'Малли, - надо бы подготовиться к званому вечеру на крыше, - и с осуждением посмотрел на Крейна:

- А ты бы мог побриться.

Крейн провел рукой по щеке:

- Тебе-то что, - проворчал он. - С тобой я не собираюсь целоваться.

В лифте Уильямс заметил:

- Хотел бы я сейчас очутиться где-нибудь в Гренландии…

- О'кей, тебе - Гренландия, мне - миссис Удони.

Полицейские перевернули в номере все вверх дном. Уильямс присвистнул:

- Что, черт побери, они здесь искали?

- Похоже, они считают, что именно здесь спрятали Труп мисс Росс, - предположил Крейн.

- Да, похоже. Именно поэтому они сняли картины. Трупы ведь обычно прячут за картинами…

Крейн первым делом поставил на место диван, сел и распечатал телеграммы.

"О'Малли, отель "Шерман", Чикаго

А по-вашему, я плыл?

А.Н.Браун. Сан-Диего. Калифорния".

Крейн сдержал улыбку:

- По-моему, парень действительно летел этим самолетом.

Вторая телеграмма была от полковника Блэка:

"Среду вечером Кортленд до полуночи играл бридж клубе Гарвард. Алиби абсолютное. Четверг ушел семь часов вечера. Чикаго вылетел ночным самолетом. Стайвессант вышел из конторы среду 17.00. Никакой возможности проверить, где был вечером. Четверг 10 утра разбужен слугой. После совещания провел вечер миссис Кортленд. Она среду вечером играла бридж. Четверг вечер провела Стайвессантом. Отличная догадка относительно игры Чонси бирже. Он много выигрывает. Никаких лошадей, женщин.

Блэк".

Они разыграли, кому первому идти в душ. Выиграл Уильямс. Пока он раздевался, Крейн позвонил в авиакомпанию и попросил уточнить, значится ли Кортленд в списке пассажиров ночного рейса Нью-Йорк - Чикаго. После небольшой паузы клерк сообщил:

- Да, сэр, значится.

- Билет был использован?

- Да, сэр.

Крейн поблагодарил и повесил трубку,

- Что за идея? - спросил О'Малли.

- Просто решил проверить.

- Я понимаю, когда ты интересуешься, где он был в ночь похищения трупа, но какая тебе разница, где он был, когда дамочка повесилась?

- Я и сам не знаю, - Крейн почесал подбородок. - Но все совершенно исключает участие Кортленда в этих событиях.

Стоя под душем, Уильямс крикнул:

- Интересно, копы уже раскопали могилу мисс Росс?

- У них мозгов не хватит, - возразил Крейн, - чтобы полистать книгу захоронений. А если и хватит, то побегут в суд за разрешением.

О'Малли сказал:

- Между прочим, мне не нравится этот Удони.

- Почему?

- Что-то в нем не то. Похоже, чего-то он до смерти боится.

Вышедший из ванной Уильямс заметил:

- Ты тоже будешь выглядеть не лучшим образом, если твоя девушка повесится…

- Да, - отозвался О'Малли, - но я не буду таким затравленным.

- Возможно, Том прав. Мне тоже так показалось, - согласился Крейн.

- А я знаю, чего он боится, - заявил Уильямс. - Деньги. Держу пари, он обчистил мисс Росс. И отдал денежки жене. Вот он и боится, что теперь заставят их вернуть или того хуже - за решетку засадят.

- Может быть, так и есть, - размышлял Крейн.

- А зачем ты спросил его о цвете волос жены? - вспомнил О'Малли.

- В ванной комнате у нее стояла краска для волос. Черная. И она от меня ее спрятала. Хотел бы я знать, зачем. - Крейн поторопил О'Малли. - Слушай, ты идешь в душ? Твоя очередь. Я скоро расплавлюсь.

- Иду-иду.

- Значит, ты думаешь, что мисс Росс и есть Кэтрин Кортленд?

- Видимо, так, - Крейн кивнул. О'Малли вышел из душа:

- Значит, ты не собираешься искать гангстерскую бабенку?

- Что, мы не полезем на крышу? - опечалился Уильямс.

- Нет, напротив, обязательно полезем, - Крейн направился в ванную. - Я непременно ее найду. Я устал от этих подонков, Френки и Палетты.

В отель "Блэкстоун" они приехали к часу ночи. Позвонивший Кортлендам дежурный пригласил:

- Вы можете подняться. Их встретил Чонси.

- Вы мне нужны. Тут для вас кое-что есть, - он передал Крейну письмо.

Миссис Кортленд изучала их в лорнет.

- Кажется, теперь мы можем прекратить эту безумную трату денег, - соизволила она произнести.

Адрес был напечатан на машинке. Письмо было отправлено с Пенсильванского вокзала в Нью-Йорке 5 июля и адресовано миссис Кортленд. Крейн вынул из конверта и прочел:

"Дорогая мамочка,

сегодня я вдруг поняла, что вы могли истолковать мое предыдущее послание как письмо отчаявшегося человека, решившего покончить счеты с жизнью. Это вовсе не так. Новый и лучший мир, который я имела в виду - это мир, в котором живет большинство людей. Я поняла, что смогу начать новую жизнь и жить для кого-то. Я нашла близкого человека и поняла, что должна порвать с прошлым. Поверь, мама, я не виню тебя в том, что прежде была несчастна.

Любящая тебя Кэтрин".

Дядя Стай громко рассмеялся:

- Похоже, вы лаяли не на то дерево, а?

- Ничего не понимаю, - недоумевал Крейн. - Вы абсолютно уверены, что письмо написано рукой Кэтрин?

- О да! - ответила миссис Кортленд, - а это значит, что мы больше не нуждаемся в ваших услугах, молодой человек.

Крейн взглянул на дядю Стая:

- Извините, - сказал тот, - но я не вижу смысла в дальнейших расходах по этому делу.

Несколько секунд Крейн пребывал в замешательстве, потом предложил:

- Вы не будете возражать, если я отправлю письма на экспертизу? Два убийства - это серьезно.

- Ну и что? - Миссис Кортленд навела на него лорнет.

- В связи с этим, - продолжал Крейн сухо, - я хочу задать вам два вопроса.

- Это неслыханно, - миссис Кортленд с негодованием повернулась к Стайвессанту.

- Полагаю, Эвелин, дорогая, тебе лучше ответить.

- Скажите, где был ваш сын, когда вы прилетели в Чикаго?

- Встречал меня в аэропорту и проводил в отель. Мы проговорили до двух часов. Даже больше.

- Это правда, мистер Стайвессант?

- Полагаю, да.

- Но Стай ничего не знает. Его не было с нами.

- А где же он был?

- Думаю, он сам вам ответит.

- Хорошо. Мистер Кортленд, где были вы?

Дядя Стай нервно потер руки.

- Прямо из аэропорта я направился к одному… приятелю.

- Вы встретились.

- Нет, его не было дома.

- В котором часу вы вернулись в отель?

- В начале третьего или около того.

- А кто ваш приятель?

- Да, действительно, кто это? - лорнет уставился на дядю Стая.

Он ответил:

- Это Питер Гамильтон. Шеридан-роз, 3800.

- В самом деле? Спокойной ночи, мистер Крейн.

"Будь я проклят, - прошептал он. - Будь я проклят".

Чонси вышел проводить их, в холле он спросил:

- Куда вы сейчас?

- Мы ужасно устали, - ответил Крейн, - однако непременно поедем ужинать в ресторан на крыше.

- Куда?

Крейн рассказал, как они нашли Сью Леонард.

- Если ей известно, что Верона Винсенте жива, может быть, она знает, где ее найти. Это заставит Френки и Палетту прекратить дурацкую охоту. Признаться, я уже устал быть мишенью для этих джентльменов.

- Да, могу себе представить. Послушайте, может быть, мне пойти с вами? Думаю, Сью расскажет мне больше, все-таки старые знакомые.

- Отлично, - Крейн улыбнулся, - вы придадите нашей компании великосветский шик.

- Пойду предупрежу мать.

Когда Кортленд ушел, Крейн сказал:

- Закажите такси и задержите Чонси - мне надо поговорить по телефону.

Он разменял пятерку и вошел в телефонную будку. В Нью-Йорке к телефону подошел японец - слуга полковника Блэка.

- Очень приятно слышать вас, мистер Крейн!

- Да, Фуги, приятно, но недешево. Соедини-ка меня с полковником.

В трубке послышался голос ленивый и добродушный:

- Привет, Билл.

- Здравствуйте, сэр. Я рад сообщить, что нас только что рассчитали.

- Я в курсе: Стайвессант телеграфировал.

- Это в связи с письмом?

- Да, от Кэтрин.

- Но я не уверен в его подлинности. Может быть, экспертиза…

- Не стоит, Билл, не стоит. Это действительно ее почерк.

- Вы уверены?

- Как только получили письмо, мы сразу же вызвали графолога.

- Значит, это не подлог?

- Абсолютно уверен.

- А как насчет дела в целом? Считаете, что его нужно прекратить?

- А что вы думаете по этому поводу?

- Думаю, что надо продолжать. Есть нюансы.

- Хотите сказать, что Мисс Росс была убита?

Трубка выпала из рук Крейна и больно стукнула его по колену.

- Полковник! Есть что-нибудь, о чем вы не знаете? Тот довольно рассмеялся.

- И очень многое. Например, подлинное имя мисс Росс. А на основании чего вы решили, что это убийство?

- Об этом говорит уйма фактов. Ну, к примеру - наполненная ванна, отсутствие обуви…

- Это все так, но одно особенно бросается в глаза…

- Вы имеете в виду весы?

- Именно.

Крейн рассердился:

- На кой черт я тут вообще нужен? Стоило посылать меня в Чикаго, если вы все и так знаете!

- Я вас отлично слышу, - сказал Блэк, - не орите так. И между прочим, я весьма рад, что в Чикаго находитесь вы, а не я, особенно если учесть, что вам удалось привлечь внимание двух гангстерских групп. Приятно сознавать, что, если кто-то будет убит, та не я. Ну, бог с ним. Это все шутки, мой мальчик. Теперь к делу. Думаю, поиски трупа надо продолжить. Мы можем себе это позволить - я получил от Стайвессанта аванс в пять тысяч.

- Мы найдем труп, сэр, - сказал Крейн.

- Отлично. Пожалуй, все. Ах да, полиция…

- Да, сэр, они плотно сели мне на хвост.

- Я говорил с окружным прокурором. Найдите время и загляните к нему - он хочет побеседовать с вами. И Билл, относительно Ширли Тампль. Это недостойно джентльмена - нехорошо впутывать леди с непорочной репутацией в темное дело.

- Но сэр…

- Если вам так уж необходимо придать делу романтический шарм, я бы предложил, ну, скажем, Гертруду Стайн…

Раздался щелчок: полковник положил трубку. Бормоча под нос: "Вот сукин сын", Крейн поплелся в холл. Продолжая ворчать, он подошел к Уильямсу, О'Малли и Кортленду.

- Кому это нечего делать, и он целыми днями сидит и выдумывает? - спросил Уильямс.

- Что? - Крейн оторопел. - Ах, это я о графологе, - отмахнулся он. - Знаете, что я сейчас сделаю? Я сейчас до такой степени пропитаюсь спиртным, что вы сможете разливать меня по бутылкам.

Глава 17

По мере того, как лифт поднимался, смех становился громче, вечеринка была в разгаре.

Лифтер показал на покрытую ковровой дорожкой лестницу:

- Вам придется подняться еще на один этаж, господа.

Дверь в ресторан была приоткрыта. Господа бросили свои шляпы в кучу других.

Голоса и смех зазвучали отчетливей. Отворилась дверь.

Высокая, смуглая женщина в красном платье с глубоким вырезом на спине, бросила своего спутника и приветливо улыбнулась им:

- Ой, какие большие мужчины! - Она подхватила под руки Крейна и О'Малли. - Красавцам нравится Ванги?

Они дружно заверили Ванги, что без ума от нее. И готовы драться на дуэли. Она покажет им, где можно выпить?

Ванги, смеясь, провела их в огромную буфетную.

Кто-то крикнул:

- Посмотри-ка, у Ванги сразу четверо мужчин.

Рыжеволосая девушка подбежала к ним:

- Чур, это мой! - Она повисла на руке Уильямса. Он улыбнулся ей:

- Вы выбрали главный приз, леди.

- Это Долли, - представила ее Ванги.

- Долли, знакомьтесь, это Док, - сказал Крейн.

- Обожаю докторов, - взвизгнула рыжая. - С ними так спокойно!

- Ага, - пробормотал Крейн. - Как в морге.

Вышколенный бармен вопросительно глянул на них.

- Бутылку "Кордон-Руж" 1950 года, - заказал Кортленд, - и "Шампань-Кольбер" для леди.

Потягивая шампанское, Крейн с интересом оглядывал зал. Мужчины, в основном, были в возрасте, дамы - молоды и очаровательны. Приглушенно звучал оркестр.

- Ванги хочет танцевать, - женщина капризно надула губки. - Ванги ужасно любит танго.

Крейн поставил пустой бокал на стойку:

- Мне совершенно необходимо выпить, - сказал он. - Так я лучше чувствую ритм.

Предупредительный бармен наполнил бокал. Крейн выпил.

- Вот теперь станцуем!

Они протанцевали три тура. За это время Крейн узнал, что Ванги работает в "Ваните", большинство присутствующих на вечеринке девушек оттуда или из ревю-клубов Френки Френча. Нет, Сью Леонард она не знает. О'Малли поманил их пальцем:

- Сейчас моя очередь, - сказал он, сунул Крейну бокал с виски и галантно склонился перед Ванги.

- Еще увидимся, - улыбнулась она Крейну. Крейн поставил пустой бокал на парапет и отправился на поиски Кортленда. Но повстречал даму.

- Прошу прощения, - поклонился он. - Могу я предложить вам выпить?

Женщина курила сигарету в длинном мундштуке, на пальцах ее горели бриллианты.

- А почему бы и нет? - голос был низким и хриплым.

Они прошли в буфетную. Блондинка была холодно красива. Зачесанные с низкого лба волосы были убраны под золотистую сетку, под глазами лежали синие круги, полные губы кривила презрительная гримаса. Кружевное черное платье подчеркивало высокую грудь. Крейн отметил тонкую талию, стройные бедра и наманикюренные пальчики ног.

- Что вы пьете нынче? - спросил Крейн.

- Джин.

- Пожалуйста, мисс Рейншоу. - Бармен поставил перед красавицей полстакана джина.

Крейн с интересом посмотрел на стакан.

- Вы не разбавляете?

- Зачем? - пожала она плечами.

- Мне то же самое, - заказал Крейн.

На террасе, в круге яркого света, Уильямс и рыжеволосая девушка танцевали кубинскую румбу.

Стоя в углу террасы, Крейн и мисс Рейншоу любовались озером Мичиган. Журчал фонтан у них за спиной, направляясь в Бельмонт, плыла яхта.

Джин был неплохой, только вот после первого глотка секунды две было трудно говорить.

- Серебряные брызги на черном бархате, - сказал Крейн.

- Что? - голос мисс Рейншоу звучал грубо и резко.

- Я говорю о лунном свете на воде.

- Луна хороша, если вы, конечно, серьезно, - согласилась мисс Рейншоу. Голос был просто невероятный, как у официантки в греческом ресторане. - Но в сентиментальное настроение она меня не приводит.

- Да, - не стал возражать Крейн, - куда уж ей, - он изучал ее бриллианты.

- Это вы так шутите? - поинтересовалась мисс Рейншоу.

Крейн вздохнул и сделал еще один глоток.

- Я думаю, что полный диск гораздо красивее того кусочка, что мы наблюдаем сейчас. Прежде всего потому, что он больше размером.

Вейна Кинга сменил Луи Армстронг. Это было все равно, что из Вены попасть в Африку.

- Потанцуем? - спросил Крейн.

- Не сейчас, - небрежно ответила мисс Рейншоу.

- Может быть, поплаваем?

- В фонтане?

- Лучше в озере.

Мисс Рейншоу посмотрела на него с интересом.

- У вас есть яхта?

- Я могу достать.

- У меня есть своя, - сказала мисс Рейншоу. Знойная музыка визжала и плакала. Саксофоны и великая груба, импровизируя, так далеко ушли от первоначальной мелодии, что если бы не рояль, вряд ли вернулись бы назад, думал Крейн.

- Довольно опасно кататься при бледном свете луны, - произнес он. - Может быть, в другой раз? - Мне надо выпить, - сказал Крейн. - А вам?

- Пожалуй, - она перевернула свой бокал, демонстрируя этим, что он пуст. - И гланды мои пересохли.

Крейн уже было решил, что она передразнивает его, но вдруг понял, что напоминает ему голос мисс Рейншоу: хриплые реплики водевилей во второразрядных театрах.

Они повторили и вернулись на террасу.

Уильямс, уже без пиджака, отплясывал с Долли. Ее рыжие волосы разметались по плечам. О'Малли таскал сигареты из ушей окружающих. Кортленд, стоя в дверях, ведущих в гостиную, беседовал с миленькой барышней в сером платье с гирляндой желтых маргариток на груди. Он казался трезвым. Над ключицами мисс Рейншоу имели место соблазнительные ямочки. Когда она поворачивала голову, они перемещались. Гладкая кожа благоухала жасмином. Крейн решил, что ей можно простить ее голос.

- Джин согрел вас? - спросил он.

- Вы думаете, я холодная?

- Немного необщительная, я бы сказал.

Она сделала большой глоток.

- Я уже видел вас где-то раньше, - сказал Крейн.

- Не думаю, - она допила джин. - Меня трудно забыть.

- Я могу забыть любую, - сказал Крейн.

- Но не меня!

- Любую, - повторил Крейн.

Она поставила стакан, обеими руками взяла лицо Крейна, подняла его и исцеловала в губы. Потом грубо столкнула и спросила:

- Ну как?

Крейн долго смотрел, как она идет в гостиную, а потом быстро допил свой джин.

- Что за черт? - пробормотал он. Сзади кто-то тронул его за плечо.

- На вашем месте я бы держался подальше от этой дамы, молодой человек. - Доброжелателю было лет пятьдесят. - Она приглашена на сегодняшний вечер лично хозяином.

- Как только она подойдет ко мне, я позову полицию, - сказал Крейн.

- Хороший мальчик.

Долли порхала и вздрагивала. Ее юбка задралась выше колен, и были видны подвязки. Она перебирала ногами с удивительной быстротой, и собравшиеся вокруг отдавали ей должное.

Когда Крейн задал Уильямсу свой вопрос, он ответил, что сам ищет его. Тогда они, уже вдвоем, обратились с тем же вопросом к барышне, которая только что вышла из какой-то двери. На ней было розовое шифоновое платье. При других обстоятельствах Крейн обязательно бы поспорил с Уильямсом, является ли то, что надето на ней, собственно говоря, платьем, а не ночной рубашкой.

- Пройдите сюда, - указала обладательница спорного наряда.

Выйдя из ванной комнаты, Крейн и Ульямс залюбовались двуспальной кроватью. На ней лежали бледно-голубое одеяло и шелковые простыни. Уильямс пощупал их.

- Боже мой! - произнес он.

Простыни были не просто белыми, как большинство встречавшихся ранее ему простыней. Они были вышиты великолепными голубыми цветами. Крейн наклонился было к постели, но Уильямс схватил его за руку.

- Нет, не смей!

- Я хотел попробовать, мягкие ли пружины, - сказал Крейн.

- Мы на работе, поспишь завтра, - тянул его за пиджак Уильямс.

В коридоре он спросил:

- Что говорит полковник?

- С чего ты взял, что я с ним говорил?

- Не станешь же ты утверждать, что разменял целую пятерку для того, чтобы побеседовать с каким-то графологом. Что тебе сказал полковник?

- Он сказал, чтобы мы продолжали искать, сукин сын!

- Есть у него какие-нибудь идеи?

- У него всегда есть идеи, - произнес Крейн горько.

- Тебя это так огорчает?

- Что огорчает?

- То, что полковник умнее тебя.

Эти слова привели Крейна в такое бешенство, что Уильямсу удалось его утихомирить лишь с помощью шампанского. Они пили его из горлышка.

Динамики орали так, что казалось, играет сводный оркестр военно-морского флота. Девушка, танцующая на террасе, уже точно была в комбинации, на кухне били посуду, кто-то затеял драку, но сцепившихся растащили, какая-то малышка с кукольной мордашкой попросила у Крейна доллар на такси, на одном из диванов обнималась парочка.

Человек в оранжевой рубашке с подвернутыми рукавами спросил О'Малли, нравится ли тому вечер.

О'Малли ответил, что это его не касается и поинтересовался, какого черта тот суется не в свои дела? Человек извинился и сказал, что ни в коем случае не позволил бы себе подобную бестактность, но дело в том, что это он устраивает вечер и волнуется - все ли так, как надо.

О'Малли принял его извинения, а малышка с кукольной мордашкой заняла у Уильямса доллар на дорогу домой. У джентльмена, танцевавшего чарльстон, выпали из кармана золотые часы. Уильямс спросил телефончик у барышни в ночной рубашке, которая на самом деле таковой не являлась, и она уронила носовой платок, на котором было вышито "Сапириор 7500".

- Я разговаривал с Сью, - сказал Кортленд, когда Крейн прикончил бутылку.

- Чудесная крошка, - заметил Уильямс.

- Помолчи, пожалуйста, - Крейн осторожно поставил бутылку из-под шампанского на ковер. - Мой друг, мой лучший друг, мой старый товарищ мистер Кортленд хочет что-то сказать.

- Сью говорит, что Верона Винсенте жива, - Чонси улыбнулся. - Она в этом уверена.

- Это серьезное заявление, - Крейн повернулся к Уильямсу, - весьма серьезное.

Тот кивнул. Кортленд продолжал:

- Сью уверена, что Верона находится здесь.

- Верона Винсенте Палетта? - Крейну нравилось это имя.

Кортленд кивнул.

- Это интересно, - Крейн споткнулся о бутылку и поддал ее ногой. - Значит, старушка Верона тут. - Немного повозившись, он вернул бутылку в исходное положение. - Разве мы уже на яхте? Как качает, черт возьми! - Он вытер руку о штаны. - Сью сказала, которая, значит, Верона?

- Она не решается.

- Ага, - Крейн покачнулся, - не решается она…

- Как же мы тогда ее найдем? - спросил Уильямс.

- А это не проблема. Нет, сэр. Нет проблем, сэр. Я ее уже нашел, сэр. Проблема вытащить ее отсюдова.

- Вы уже нашли ее? - удивился Кортленд.

- Да, дружище, нашел. Дружище, скажите, я уже благодарил вас? Вы спасли мне жизнь, дружище.

- Забудем об этом.

- Нет, нет! Забыть? Никогда… пока я жив. Выпьем! Выпьем, старина Шампанского! Я знаком с барменом лично.

Он споткнулся, перевернул бутылку - орта была пуста, и Крейн отшвырнул ее в сторону.

- Подожди, - сказал Уильямс, - мы должны заняться мадам Палеттой.

- Да, - вспомнил Крейн, - отвезем ее к мужу.

- А вдруг она не захочет?

- А мы ей предоставим выбор - или к Палетте, или к Френчу.

- Она не поедет ни к тому, ни к другому, - сказал Уильямс.

- Я тут помог одной девчонке, - сказал О'Малли. - У нее не было денег, и я дал ей доллар на такси.

К ним подошел джентльмен в смокинге и с пустой бутылкой в руках.

- Послушайте, вы! - сказал он. - Вы чуть не убили меня! - Он принял боевую стойку.

- Не кипятись. - О'Малли отобрал у него бутылку. - Может, у меня получится? Где ты сидел?

- Как мы посадим ее в машину? - спросил Крейн. - Она ведь кричать станет. Дадим по голове?

- Минуточку, - Кортленд быстро подошел к камину и взял лежавшие там ключи. - Я видел, кто их здесь оставил - Он направился к группе беседующих мужчин и обратился к одному из них:

- Этот серый "родстер" ваш? Я выехать не могу.

- Нет, у меня зеленый "паккард".

Чонси вернулся.

- Ну, вот, машина у нас есть - "паккард" зеленого цвета.

- Отличная работа, - восхитился Крейн. - У меня идея.

С минуту они вполголоса совещались.

- А вы вдвоем сажаете ее в машину, - заключил Крейн.

Они разошлись. Крейн подошел к мисс Рейншоу.

- Вы ничего, кроме джина, не пьете?

- А чем плох джин?

Крейн взял у нее из рук стакан и отпил.

- Да, приятная штука, - он допил остальное. Она улыбнулась:

- Вы пьяны?

- Я? Пьян? Мад-дам… - он укоризненно посмотрел на нее.

- А я люблю пьяных.

- Тогда, конечно. Тогда я пьяный, - сказал Крейн, - в дым.

К ним подошел Уильямс.

- Хорошие новости для тебя, - сказал он. Крейн представил ему мисс Рейншоу. Уильямс продолжал:

- Френки сказал, что, пожалуй, сможет тебе помочь.

- Френки! - обрадовался Крейн. - Старина Френч, давненько мы не виделись. Когда он будет?

- Сказал, через четверть часа, не больше.

Лицо мисс Рейншоу вытянулось.

- Что-то голова заболела, - заспешила она. - До свидания

- Куда же вы? - взмолился Крейн. - Вот джин. Он поможет.

- Нет! - она пошла к выходу.

- Отлично сработано, Док. - Они взяли у бармена бутылку шампанского, джин и штопор.

Зеленый "паккард" стоял в конце квартала. На заднем сидении сидели О'Малли и мисс Рейншоу. Кортленд включил двигатель.

- Пожалуйста, не думайте обо мне плохо, - сказал Крейн и передал ей бутылку джина.

- Что вам нужно? - спросила мисс Рейншоу.

- Где вы пропадали целый месяц, миссис Палетта?

- Вы ошиблись. Я не миссис Палетта.

- Да нет. Вы именно миссис Палетта, - Крейн откупорил шампанское

- Хорошо. Предположим. Что дальше?

- Отвезем вас домой, - с грустью в голосе пообещал Крейн.

- Нет, - отрезала она.

О'Малли вмешался.

- Кончать ее?

- Дадим ей еще минуту, - отозвался Крейн. Она хрипло рассмеялась:

- Мальчики, если вы будете продолжать в этом духе, я умру от смеха.

- Ну что ж, - сказал Крейн. - Мне отлично известно, что вы миссис Палетта, как и то, что ваш муж и Френки Френч с ног сбились, разыскивая вас. Так что выбирайте, к кому из них ехать.

- Лучше отпустите меня, - сказала мисс Рейншоу, - а то как бы вам не превратиться в покойников.

- Понятно, едем к Френки.

Она вцепилась ему в руку:

- Только не к нему. Я боюсь.

- Значит к Палетте. Док, ты знаешь, где живет тот парень?

- На Делавер-плейс.

Через пять минут Кортленд припарковал "паккард" у дома Палетты. Они вышли из машины.

- Пойдем-ка с нами, Док, - Крейн взял даму под руку.

Лифтер спросил:

- Какой этаж?

- На каком живет Палетта? - спросил Крейн.

- Я, право, не знаю, сэр…

Уильямс показал ему кольт.

- На двадцать третьем, сэр.

- Поехали, - скомандовал Уильямс.

Выйдя из лифта, Крейн позвонил в единственную на площадке дверь. Она приоткрылась, итальянец из морга спросил:

- Чего надо?

- Позови Палетту, - сказал Крейн.

Майк Палетта тяжело ступал по ковру. Крейн правой рукой втолкнул женщину в комнату.

- И оставь меня в покое, паршивец, - сказал Крейн и вошел в лифт.

На улице он глубоко вздохнул и сел в машину.

- А теперь, ребята, на кладбище и побыстрее, - Крейн откинулся на подушки и тут же уснул.

Глава 18

Кто-то настойчиво тряс его заплечо. Крейн бормотал, не открывая глаз

- Оставьте меня в покое. Мне нехорошо. Какое кладбище? Я что, уже умер?

Отражавшийся в хромированных частях машины свет бил в глаза.

- Мне нехорошо, - повторил Крейн. О'Малли продолжал трясти его за плечо:

- Пошли, пошли. У нас вагон дел.

Ирландец осторожно открыл металлические ворота, и они прошмыгнули за ограду. Также беззвучно ворота закрылись.

Сторожка освещалась голой лампочкой. О'Малли слегка нажал на дверь - она, на удивление, легко отворилась

Уильямс с кольтом в руках вошел в сторожку, сторож лежал на полу, поджав согнутые ноги к подбородку. Крейн опустился возле него на колени. Сторож был совсем старый, худой и сморщенный, его запястья были туго привязаны к коленям. Поверх огромного кляпа на них смотрели испуганные глаза:

- Что такое? - спросил О'Малли, - он мертв?

Крейн вытащил кляп.

- Что произошло? - спросил он старика.

- Меня кто-то ударил по голове, - с трудом произнес тот, - я читал, услышал за спиной шум. Больше ничего не помню. Когда очнулся, уже лежал вот так. Развяжите меня, надо вызвать полицию.

- Не сейчас, старина, не сейчас, - Крейн вновь заткнул ему рот.

- Что случилось? - спросил О'Малли.

- Сам не знаю, - ответил Крейн. - Боюсь, что дело дрянь.

В сторожке же они нашли лопаты и вышли, ступая по мокрой траве.

На могиле стоял небольшой деревянный крест с металлической табличкой:

"Агнесса Кастль.

Родилась 2 октября 1920 г.

Умерла 4 июля 1946 г.

Покойся с миром."

Лежащие на могиле лилии пахли тошнотворно сладко.

- Ну, как они тебе? - спросил О'Малли.

- Великолепно, - сказал Крейн.

- Сорок баков, - с сожалением заметил Уильямс. Кортленд спросил, явно волнуясь.

- Вы думаете… эта могила…

- Могила та самая, - сказал Крейн, собирая лилии, - только мне не нравится связанный сторож.

- А разве воры не грабят могил? - спросил Кортленд. - Может быть, и в этот раз…

- Посмотрим. - Крейн на ощупь пытался определить, как давно здесь копали. Почва была довольно сухая. Он выпрямился.

- За работу, ребята.

Копать было легко, и яма росла быстро. Потом копал один О'Малли, остальные курили, удобно устроившись на соседних могилах.

- Не нравится мне эта затея, - поежился Уильямс. - Что, если это действительно Агнесса Кастль?

Крейн глубоко затянулся:

- Тогда мы быстренько забросаем ее землей.

- Да это понятно, - мрачно продолжал Уильямс. - Я хочу сказать, что мне не нравится сама идея. Нехорошо тревожить могилы.

- Привидений боишься?

- А, брось ты.

О'Малли выбрался из ямы, спросил:

- Я один, что ли, копать должен?

- Давайте я вас сменю, - сказал Кортленд и спрыгнул в яму.

О'Малли растянулся прямо на земле.

- Что ты собираешься делать с дамочкой, когда мы ее выкопаем? - спросил он.

- Зависит от того, кто она, - ответил Крейн.

- Я думал, ты знаешь, кто.

- До второго письма я был абсолютно уверен.

О'Малли почесал нос.

- Будь я проклят, если хоть что-нибудь понимаю.

- Лопата стукнулась о гроб, - сообщил из ямы Чонси.

Уильямс взял топор и легко приподнял крышку.

- Ну, что там?

О'Малли заглянул в гроб.

- Пусто? - спросил Уильямс.

- Да, - сказал Крейн.

Они отложили крышку в сторону и внимательно осмотрели гроб.

- Может, здесь и не хоронили никого? - предположил Кортленд.

- Вы считаете, что запись в книге лжет? - спросил Крейн

- Ну, конечно, - ответил Уильямс. - Написали вымышленное имя и зарыли пустой гроб.

- Фиктивные похороны, - вздохнул Крейн. О'Малли закрыл гроб крышкой:

- Что будем делать дальше?

- Сначала засыпем яму. Полиция не должна знать, чем мы интересуемся.

О'Малли повесил последнюю лилию на вновь установленный крест.

- Вот так, - сказал он. - Лучшей могилы не пожелаешь.

- Сорок баков, - не мог успокоиться Уильямс, - а в результате никого нет дома.

- Давайте-ка взломаем пару склепов, - предложил Крейн.

Кортленд посмотрел на него с удивлением:

- Зачем?

- Пусть полиция думает, что здесь побывали воры. Они выбрали старинный мрачный склеп с надписью:

"Здесь покоятся бренные останки Бенджамина Аплогейта Гизволда". Надпись украшали две серебряные птички. О'Малли сбил их топором и сунул в карман.

- Умница, - похвалил его Крейн, - покроем хоть часть расходов.

- Не нравится мне все это, - Уильямс вытер лицо платком.

Крейн покачал головой и сказал, обращаясь к О'Малли:

- Не получится из него приличного вандала.

- Захудалого вурдалака и то не выйдет, - согласился ирландец.

- Остряки, - проворчал Уильямс.

Они вернулись в сторожку. Пока О'Малли и Кортленд стирали отпечатки с лопат и топора, Крейн вынул кляп и ослабил путы.

- Вот теперь вы сможете освободиться, а мы тем временем унесем ноги.

Старик смотрел на него с недоверием.

Они вышли через ворота, сели в "паккард" и уехали.

Светало.

- Что будем делать с машиной? - спросил Уильямс,

- В самом деле, - сказал Крейн. - Как бы нам ни влипнуть. Отгоним ее в какой-нибудь гараж и сообщим владельцу.

- А как? Откуда мы узнаем его адрес?

- Узнаем, поехали. - Крейн откинулся на спинку сидения.

Кортленд тронул машину и спросил!

- А что потом?

- А потом в постель, - улыбнулся Крейн и широко зевнул.

Глава 19

Уильям Крейн лежал в ванне и внимательно разглядывал выставленные из воды ноги.

Док Уильямс брился. Осторожно проводя лезвием по щеке, он смотрел на себя в зеркало.

- Пока ты дрых, звонил полковник. Интересовался, что мы откопали, - сказал он.

Крейн погрузился в теплую воду.

- Ну и что ты ему сообщил? - спросил он, выныривая.

- Сказал, что могила оказалась пустой. Знаешь, он удивился.

Крейн ногой отвернул кран горячей воды.

- Наверное, не больше, чем мы.

В дверях появилось чисто выбритое лицо О'Малли:

- Давайте пообедаем в номере, - предложил он. - За последнее время совсем от дома отбились. Только и делаем, что шастаем по разным нехорошим местам.

- Да еще по каким местам! - воскликнул Уильямс. - Свои похождения мы начали с драки в заведении с девочками, нашли убитого парня и скрыли это от полиции, прервали сеанс погружения, незваными ввалились на званый вечер и похитили даму, хуже того - вернули ее мужу, украли автомобиль и ограбили кладбище, - он перевел дух. - Нам осталось запарковаться там, где стоянка запрещена - и букет будет полным.

Крейн так же, ногой, закрыл кран.

- Кстати, о машинах. Вы вернули "паккард"?

Уильямс протирал лицо лосьоном.

- Все в порядке. Пока ты почивать изволил, я выяснил, кому он принадлежит, и попросил одного парня позвонить хозяину.

- Который час? - спросил Крейн.

- Четверть десятого, - ответил О'Малли. - Ты спал больше тринадцати часов. Так что будем есть, ребята.

Вылезая из ванны, Крейн сказал:

- Кушайте быстрее, у меня есть работа для вас.

- Работа? - переспросил О'Малли.

- Черт возьми, - сказал Уильямс, - ведь эта дамочка не Кэтрин и не миссис Палетта. Зачем она тебе?

- Откуда известно, что это не Кэтрин?

- А письмо?

- Я его игнорирую.

- Хорош детектив! - взвился Уильямс.

- Я убежден, что подобный подход максимально упрощает дело.

О'Малли спросил:

- Что ты намерен нам поручить?

- Док, тебе придется отправиться в "Принцесс" и раздобыть там пару чулок мисс Росс и щетку для волос. Вероятно, все ее вещи где-то спрятали. Так вот, найди мне все это. Только учти, чулки должны быть ношеными. Новые не годятся.

Уильямс не мог прийти в себя от изумления:

- Щетку для волос и чулки?

- Да, щетку и пару ношеных чулок.

- А мне что делать? - О'Малли повязал синий галстук.

- Помнишь бульдога в салуне брахманов?

Тот кивнул. Крейн продолжал:

- Пес нам нужен на пару часов, - он достал из бумажника пачку ассигнаций, - вот тебе три сотни, во что бы то ни стало приведи собаку, если придется, укради ее. Перекусите по дороге, ребята.

Уильямс спросил:

- А ты что будешь делать?

- Позвоню Кортленду и предложу ему присоединиться к нам. И повидаюсь с одним парнем.

- А потом?

- А потом буду думать.

- Смотри, - посоветовал О'Малли, - не переусердствуй.

Человека, с которым встретился Крейн, звали Френки Томас. Он был саксофонистом из оркестра Удони.

- Да, - говорил музыкант, - Удони играл с нами в среду и четверг.

- А он не мог незаметно уйти на полчаса?

- Совершенно исключено. Нас слишком мало в оркестре. Каждый инструмент слышен, - он посмотрел на Крейна, - хотите установить связь между девушкой в морге и Сэмом?

- Черт побери!

- Удони сказал мне, что был знаком с ней. Когда прочитал сообщение в газете, чуть в обморок не свалился. Тогда-то он и сказал, что знал ее.

- Вы хотите сказать, что труп утащил не он?

- Конечно, - согласился Томас, - не он.

- Отказываюсь что-либо понимать, во всяком случае, благодарю вас.

Взятый напрокат обшарпанный "Форд" они оставили в двух кварталах от кладбища. Было темно, как в закрытом шкафу.

Крейн произнес заунывно:

- В этот полуночный час на кладбищах слышались стоны…

- Да заткнись ты, - оборвал его Уильямс. - На кой черт мы опять сюда притащились? Я просто в восторге…

Крейн распорядился:

- Том, останешься с собакой здесь, мы разведаем обстановку.

Они подошли к забору. Уильямс и Кортленд помогли ему перелезть через него. Спустя несколько минут его голова появилась над стеной.

- Порядок. Док, веди пса и Тома.

Через пять минут Крейн с Чемпионом на руках остановился у могилы Агнессы Кастль.

- Что, будем копать? - вздохнул О'Малли.

- Нет, успокойся. Где чулки и щетка?

- Держи. Эти вещички обошлись мне в десять монет.

Чемпион обнюхал крест.

- Э-э-э, - сказал Крейн. - Только не здесь, приятель, - он оттащил пса и сунул вещи ему под нос.

- Ну-ка, понюхай, как следует.

- Ага, я понял, - сказал О'Малли.

Крейн пристегнул поводок и скомандовал:

- Ну, давай, собачка, ищи!

Чемпион фыркнул, и поводок натянулся. Валкой рысью пес затрусил в темноту. Все двинулись за собакой.

Чемпиону игра понравилась. Спотыкаясь о надгробья, Крейн спешил за ним. По лицу хлестали ветки.

Как только пес замедлил ход, Крейн тут же совал ему в морду вещи мисс Росс и подбадривал:

- Ищи, Чемп, ищи.

Уильямс, О'Малли и Кортленд давно уже сидели на теплых плитах, покуривая.

Крейн выключил фонарь и, подойдя к сидящему к нему спиной Уильямсу, похлопал его по плечу - тот подскочил и заорал благим матом.

Прибежали О'Малли и Кортленд.

- Что случилось, черт возьми? - спросил О'Малли.

- Этот проклятый идиот подкрался, как привидение, и похлопал меня по плечу, - пожаловался Уильямс.

- Да не ори ты, - сказал ирландец, - тебя слышно за милю. Того и гляди, нагрянут копы.

- Черта лысого они сюда сунутся. - Крейн включил фонарик и посмотрел на пса. - Пошли, парень, покажем им.

Крейн удивился, обнаружив, какую громадную территорию занимает кладбище. Он понимал, что его затея выглядит, по крайней мере, наивно, но упрямо тащился за собакой.

- Давай, Чемп, вперед. Ищи девчонку.

В горле пересохло, пот лил градом, туфли вымокли в росе и чавкали.

Вдруг Чемпион залаял и туго натянул поводок.

- Молодец, Чемп, - Крейн направил луч фонарика на собаку и вверх: на памятнике, глядя на них ошалелыми глазами, сидел огромный рыжий кот.

- Ах ты, старый развратник! - рассвирепел Крейн. Он оттащил собаку, вернулся.

- Да, плохи наши дела, - сказал он. - Совсем труба! - Он вытер пот со лба. - А, к чертям все это. - Крейн передал поводок О'Малли. - Пошли отсюда.

Они уже подходили к забору, когда Крейн заметил, что О'Малли отстал. Он включил фонарик. Ирландец стоял перед огромным склепом.

- Ну что я могу с ним поделать? Пристроился здесь, решил, наверное, что это дерево.

Крейн направил луч на пса и увидел, что тот остановился по своим собачьим надобностям. Луч скользнул по железным воротам и уперся в новенький блестящий замок. У Крейна перехватило дыхание.

Он позвал остальных.

- Сюда, ребята, кажется, это то, что мы ищем.

Они сбили замок, и ворота с ржавым скрипом отворились.

На них пахнуло затхлым. Чемпион заскулил. Крейн прикрикнул на него:

- Цыц, ты.

Луч фонарика осветил огромный саркофаг в самом центре усыпальницы.

Чемпион скулил и принюхивался. Крейн посветил и увидел лицо мисс Росс. Она лежала на груде старый венков, сложив на груди руки. Дешевое хлопчатобумажное платье было велико ей. Лицо, устремленное вверх, было спокойно и трагично.

Продолжая светить, Крейн хрипло выдохнул:

- Ну?

Над трупом склонился Кортленд.

- Нет, - прошептал он. - Это не Кэтрин.

Глава 20

Крейн сидел на мраморных ступеньках склепа. У его ног шумно дышал Чемпион.

- Черт побери, - сказал он собаке. - Эта история меня доконала.

- Закопаем дамочку - и в Нью-Йорк! - предложил О'Малли.

Кортленд прикуривал, стоя у саркофага. Выпустив густую струю дыма, он заметил:

- Все это довольно странно. Вы уверены, что это та самая девушка, которую вы видели в морге?

Крейн почесал собаке за ушами.

- Не вижу смысла заниматься всем этим дальше, - Уильямс присел рядом с Крейном. - Девушку мы нашли и выяснили, что это не мисс Кортленд. Что и требовалось доказать.

- Это то, что меня интересовало в первую очередь, - Крейн говорил очень тихо, но в каменной коробке слова звучали четко и ясно. - А теперь я хочу знать, кто ее убил и почему.

- Так ты считаешь, что это не самоубийство? - спросил О'Малли.

- Абсолютно в этом уверен.

- Позвольте, - Кортленд аккуратно погасил сигарету о надгробие, - почему вы так уверены?

- Есть целый ряд обстоятельств, указывающих на то, что ее убили, - теперь Крейн почесывал развалившемуся Чемпиону живот. - Во-первых, мне трудно представить себе женщину, которая, выйдя из ванны, вместо того, чтобы надеть халат, сует голову в петлю. Скорее всего, дело обстояло так: она принимала ванну, когда кто-то постучал. Девушка хорошо знала гостя, иначе не впустила бы, да и следов борьбы никаких. - Крейн вынул мятую пачку и стал разминать сигарету. - А когда мисс Росс возвращалась в ванную, на шею ей набросили веревку, удушили и инсценировали самоубийство. Потом под ноги ей поставили весы, для пущей убедительности.

Другой задачей преступника было не допустить опознания трупа, вещи могли навести на след. Я не обнаружил ни одной метки из прачечной. Убийца все унес с собой.

Уильямс вздрогнул:

- Откуда появились те тряпки, что там нашли?

- Убийца не дурак. Он принес другие вещи, видимо, приготовленные заранее. Причем, и здесь постарался запутать возможное следствие. На всех вещах были этикетки магазина "Маршал Филдз", а это огромный супер-маркет, в котором торгуют только за наличные. Кто сможет запомнить клиента, купившего несколько дешевых платьев? Убийца унес вещи мисс Росс и оставил те, что принес с собой. А вот про чулки забыл, да и трудно предположить, что чулки могут оказаться уликой. Он не принял в расчет Чемпиона, - Крейн вновь ласково погладил собаку.

- Но ведь Удони сказал, - перебил его О'Малли, - что это были ее платья, я сам слышал.

- Я думаю, что мистер Удони солгал, - Крейн затушил сигарету. - Не подумал он и об обуви, возможно потому, что мисс Росс носила дорогую обувь, а такою рода покупку легко проследить.

- А может быть, решил, что башмаки ей уже ни к чему, - сказал О'Малли.

- Да заткнись ты, дай послушать, - сказал Уильямс.

- Да, пожалуй, и все, - Крейн устало вздохнул. - Убийца ушел, забрав с собой вещи мисс Росс и подбросив чужие. Может быть, и деньги забрал, если они у нее были.

- Я очень внимательно вас слушал, мистер Крейн, - Кортленд провел руками по волосам, - но все же, признаюсь, не понимаю, откуда у вас такая уверенность в том, что это убийство.

- Весы, - ответил Крейн. - Весы, маленькие весы для ванных комнат, на которые мисс Росс якобы встала, чтобы набросить на себя петлю. Видите ли, следы от мокрых пяток мисс Росс находились в двух футах от пола. А высота весов - всего лишь один фут.

- Черт возьми! - воскликнул Кортленд, - вот это фокус!

- Да, и не новый, - сказал Крейн. - Помню один случай, когда подобным же образом использовали скамеечку для дойки коров. Вообще, преступники часто повторяют чужие ошибки. Короче, нужно спрятать труп в такое место, где бы его можно было предъявить Палетте, Френчу и Удони, - он поднялся. - Который час?

- Без пяти минут час, - ответил О'Малли.

- Только-то? - удивился Уильямс. - Мне казалось, что мы провели здесь всю ночь.

Чонси заметил:

- Вряд ли удобно приглашать сюда гангстеров.

- Я думал об этом, - согласился Крейн. Он подошел к Уильямсу:

- Док, ты свой человек в Чикаго, у тебя есть знакомый могильщик?

- Найдется.

- Он приютит наш труп?

- Договоримся.

- Отлично! Везем тело к нему.

- Насколько я знаю эту публику, - сказал О'Малли, - ни Палетта, ни Френч не приедут. Они решат, что это розыгрыш.

- Резонно, - вздохнул Крейн.

- Хочу убедиться, что они с ней не знакомы. Но пусть меня лишат выпивки на год, если мисс Рейншоу не миссис Палетта.

Уильямс рассуждал вслух:

- По-моему, единственное место, где ее можно спрятать и куда приедут эти парни - это городской морг.

Крейн возразил:

- Но мне вовсе не хочется, чтобы об этом узнала полиция. А как только мы ее туда привезем, дежурный ей сразу же сообщит.

- Он никому ничего не скажет, - сказал Уильямс, - ее привезет мой парень и скажет, что ему не заплатили, и он не намерен хоронить ее за свой счет. Дежурный сообщит об этом коронеру только утром. У нас будет полночи.

- Отлично, - Крейн потер руки. - За работу, ребята. Док, Том тащите труп к ограде.

Уильямс поморщился:

- Если ты думаешь, что я до нее дотронусь…

- Не укусит же она тебя.

- Давайте я помогу, - предложил Кортленд. Он и О'Малли подняли тело.

- Холодная, как лед, - проворчал О'Малли.

- Она уже неделю холодная, - сказал Уильямс. Он освещал дорогу фонариком, О'Малли и Кортленд несли тело, Крейн вел собаку - в таком порядке они прошествовали через кладбище и остановились у стены.

- Сейчас я ее переброшу, - сказал О'Малли.

С грехом пополам они влезли в машину. Тело прикрыли ковриком для ног на заднем сиденье.

- Господи, - сказал Крейн. - Ни одну женщину я не преследовал с таким упорством.

На углу 51-й улицы и Будлоуи-стрит Уильямс проглядел красный сигнал светофора. Сзади послышался вой полицейской сирены.

- Только этого нам не хватало, - проворчал Крейн. Полицейский автомобиль прижал их к обочине.

- Берите ее на руки, - командовал Крейн, - быстрее!

О'Малли разбрызгивал виски из фляжки. Полицейский открыл дверцу.

- Извините нас, офицер, - сказал Кортленд. - У нас неприятности с дамой. Она… м-м-м… плохо себя чувствует.

- Хороши ребятки, - полицейский потянул носом, - напоили девушки до беспамятства.

- Что там, Джо? - раздался голос из полицейской машины.

- Порядок. - Коп сунул ассигнацию куда-то за рукав. - Как бы вам не врезаться во что-нибудь. Ишь, дух у вас здесь…

Мистер Барри, небольшой шатен с живыми карими глазами, встретил их, улыбаясь.

- Значит, ты взялся за старое, Док, - он похлопал Уильямса по плечу. - А это та самая девушка, о которой Так много писали газеты? У нее премиленькая мордашка.

Уильямс объяснил ему суть дела.

- Это довольно сложно, - посерьезнел Барри. - По закону мы не имеем права возвращать в морг набальзамированный труп.

Крейн уныло спросил:

- Выходит, вы не поможете нам?

- Можно нарваться на неприятности.

- Мы не хотим, чтобы у вас были неприятности.

- Да будет вам, - мистер Барри улыбнулся, - а то их у меня никогда не было.

Он провел их в гараж, где, уткнувшись капотом в дверь, стоял огромных размеров катафалк.

- Устраивайте вашу красотку поудобнее, - сказал мистер Барри.

Новый ночной дежурный по моргу, молодой флегматичный парень с густыми черными бакенбардами и практически лишенный подбородка, открыл дверь в приемную и включил свет.

- Вносите ее сюда. - Он подкатил хромированный стол. - Кладите.

Крейн и Кортленд внесли труп.

- Черт возьми вас, - заорал дежурный, - здесь не место набальзамированным телам!

- Черта с два, - мистер Барри пустился в пространные объяснения. По его словам, какой-то паршивый сукин сын привез ему этот труп и обещал оплатить похороны. Но этот паршивец больше не явился. Неужели дежурный думает, что он, Барри, выложит 100 долларов из своего кармана? Ну, уж дудки!

Дежурный согласился оставить труп, но предупредил, что будет вынужден сообщить коронеру.

- Ну, так давай его сюда и побыстрее, я с ним поговорю, - мистер Барри буквально кипел от негодования.

- В два часа ночи? - Дежурный показал на часы. - Я не хочу вылететь с работы. Завтра утром.

- Утром, так утром, - мистер Барри подмигнул Уильямсу. - Значит, я оставлю тело до утра?

Дежурный накрыл труп простынкой и откатил стол.

- Ну, вот и хорошо, - мистер Барри довольно потер руки. - Думаю, что и мы, в свою очередь, сможем оказать вам любезность, - он вновь подмигнул Уильямсу. - Эти джентльмены найдут того, кто возьмет на себя дальнейшие заботы о девушке. Я попрошу разыскать кого-нибудь из ее друзей. Сможете? - он обратился к Уильямсу. - Попросите их приехать сюда и забрать труп.

- Ладно, - согласился дежурный, - пусть приезжают, я разрешу им взглянуть на мертвую, - он подошел к столу. - Когда будете уходить, закройте дверь.

Когда дежурный вышел, мистер Барри весело сказал:

- Ну вот и все. Я пошел домой.

- Большое спасибо, - поблагодарил его Крейн. - А сейчас я позвоню Палетте и Френчу и приглашу их сюда. - Док и ты, О'Малли, приведите семью Удони. Собаку отправьте хозяину в "Каверн", кстати, там же поищите Удони - и все это бегом, ребята.

Кортленд спросил:

- А мне вы что поручите?

- Оставайтесь здесь, может быть, потребуется ваша помощь.

Крейн еще раз пожал руку мистеру Барри:

- Не знаю, что бы мы делали без вас.

- Пустяки, я всегда рад оказать услугу Доку.

- Да, - добавил Уильямс, - мы с ним старые приятели. Сколько виски переправили мы на этом катафалке из Канады!

Глава 21

Дежурный вопросительно взглянул на них:

- А вы, ребята, собираетесь здесь долго торчать? У меня много работы.

- Дождемся приятелей девушки и отвалим, - Крейн взялся за телефон. - Мы не будем вам мешать.

Он нашел в справочнике телефон редакции и набрал номер.

- Попросите, пожалуйста, Джонсона, - сказал Крейн, - Джерри Джонсона.

Ему ответили, что Джонсон, по всей вероятности, находится в порту, и дали номер телефона.

- Черт побери, - сказал Джонсон, - что тебе от меня нужно?

- Слушай, у меня есть для тебя сногсшибательный материал, но дай слово, что опубликуешь его, когда скажу.

- А что там у тебя? - заинтересовался Джонсон. - Нашел труп?

- Дай слово, - настаивал Крейн, - тогда скажу.

- Обещаю, - в трубке послышалось бульканье. - Так что там произошло?

- Приезжай лучше сюда, в морг.

- Уже лечу.

- Подожди минуту, - Крейн повысил голос. - Хочу попросить тебя об одолжении.

- Что ты кричишь? Я тебя отлично слышу. Выкладывай, что там у тебя.

- Ты можешь дать мне телефон Палетты?

- Майка Палетты? - Джонсон явно заволновался, так как на этот раз булькало дольше. - Черт возьми, так он все же замешан в этом?

- Телефон, - напомнил Крейн.

- Сейчас. Сейчас посмотрю. Есть у меня такая книжица. Вот. Слушай. Майк Палетта - Санприор 7736.

- Спасибо. Подъезжай быстрей.

- Минут через пятнадцать буду.

Крейн дал отбой и набрал номер Палетты. Ответил низкий мужской голос:

- Чего надо?

- Это Уильям Крейн, частный детектив. Я бы хотел поговорить с Майком Палетта.

- Ждите.

Палетта долго не брал трубку, а когда взял, голос его звучал раздраженно.

- А мне-то что? - заявил он, выслушав. - Меня это не интересует.

Крейн спросил:

- Ты не хочешь поблагодарить меня за то, что я вернул тебе жену?

- Ха! - Палетта рассмеялся. - Хорошую шутку ты сыграл со старым Майком.

- Что ты имеешь в виду? - спросил Крейн озадаченно.

- Привез ко мне дамочку, которую я никогда в глаза не видел, и еще спрашивает…

- Разве она не твоя жена?

- Ох, ну ты шутник!

- Тогда приезжай, взгляни на мисс Росс. Может быть, это твоя жена?

- Я же сказал тебе: меня это не интересует, - Палетта повесил трубку.

Крейн прищурился и выругался.

- А дело-то все больше запутывается, - сказал он Кортленду.

Тот кивнул и спросил:

- Разрешите, я позвоню дяде, ему будет интересно узнать, что мы нашли труп.

- Валяйте, - Крейн пожал плечами.

Через пару минут Кортленд в недоумении положил трубку.

- Час тому назад дядя выехал из отеля, - сказал он. Крейн взглянул на часы - было 2.25.

- Черт возьми, и куда он подался на ночь глядя. Он ничего не просил передать?

Чонси пожал плечами.

- Портье сказал, что он вызвал такси и уехал. Крейн неопределенно хмыкнул и набрал номер "Либерти-Клаб". Когда он сообщил, что в морге находится труп мисс Росс, голос Френки Френч оставался по-прежнему бесстрастным:

- Я буду там через несколько минут.

Крейн подмигнул Кортленду:

- Кажется, один клюнул.

Часы показывали 3.20, когда вернулись Уильямс и О'Малли в сопровождении Сэма Удони.

- А миссис Удони где? - спросил Крейн.

- Испарилась, - буркнул О'Малли, - вчера вечером покинула отель и скрылась в неизвестном направлении.

Крейн взял Удони за руку.

- Пойдемте, посмотрим на труп мисс Росс.

Нового дежурного звали мистер Бернс. Это был практикант из городского госпиталя. Что-то ворча себе под нос, он привел их в прозекторскую и показал на стелы, накрытые простынями.

- Которая? - Удони был белым, как стена. Дежурный снял простыню:

- О боже, - простонал Удони. Он, шатаясь, отошел к стене.

Дежурный спросил:

- Его что, тошнит?

Крейн показал головой и спросил Удони:

- Это она?

- Да, - выдавил из себя Удони и отвернулся

- Ну, слава богу, - сказал О'Малли, - а то я уже думал, что она сестра неизвестного солдата. Дежурный сразу же насел на Удони:

- Так вы оплатите ее похороны, мистер?

Удони кивнул, его трясло.

- Отлично, - обрадовался дежурный. - Утром я доложу коронеру, он даст разрешение, и вы сможете забрать труп.

Он повернулся к Крейну:

- Думаю, с этим делом покончено.

- Да, за исключением того, что сейчас должен появиться еще один человек. Он вполне может оказаться ее родственником. А родственникам, как вы знаете, отдается предпочтение. Ведь мистер Удони не является родственником

- Но он похоронит ее? - забеспокоился дежурный.

- Непременно

- Это все, что мне нужно, - дежурный направился к лестнице.

В дверях он остановился, пропуская Френки Френча И его шофера.

- Добрый вечер, джентльмены, - Френч поклонился присутствующим. - Я пришел по вашему телефонному звонку.

На лице Удони был написан явный испуг.

- Ну, я пойду, - сказал он. Крейн кивнул Уильямсу:

- Отведи его наверх и попробуй узнать, где находится миссис Удони, - сказал он. - Потом пусть идет.

Когда Удони вышел, он придержал О'Малли:

- Проследи за малым, может статься, он побежит к жене.

- Это те самые родственники, которых вы ожидали? - дежурный через плечо большим пальцем указал на Френки и его сопровождающего.

- Да, они хотели бы взглянуть на труп.

Дежурный вновь снял простыню:

- Пожалуйста, смотрите.

Холеное лицо Френча абсолютно ничего не выражало, когда он внимательно всматривался в мисс Росс. Потом Френки медленно повернулся:

- Я не знаю ее, - сказал он.

- Вы уверены в этом? - спросил Крейн. Френки кивнул. Дежурный накрыл труп простыней и сказал:

- Погасите свет, когда будете уходить, а мне надо работать.

Крейн подождал, пока дежурный вышел и спросил:

- Похожа эта девушка на Верону Винсенте?

- Ничуть, - Френки поправил галстук, - а это та самая, что была тогда в морге?

- Та самая, верно, Джонсон?

- Она самая, - Джонсон что-то быстро записывал в блокнот. - Мы ее тогда хорошо разглядели.

- Скажите, - тонкие сухие пальцы Френча поглаживали край стола, - как вам удалось привезти ее сюда, минуя полицию?

- Это не ваши проблемы, мистер Френч, - сказал Крейн.

Френч повернулся к Кортленду:

- Я бы хотел выразить вам свое восхищение, мистер Кортленд. Люблю отважных людей. Мне очень жаль, мистер Крейн, что я, по недоразумению, доставил вам несколько неприятных минут. Сожалею. Полагаю, у вас нет претензий?

- Черта с два! - возразил Крейн. - Нет претензий? Если только мне когда-нибудь удастся припереть тебя к стенке, я из тебя все соки выжму.

Френки предостерегающе поднял руку, останавливая своего спутника, уже опустившего руку в карман, и улыбнулся Крейну:

- Охотно верю. Но думаю, что компенсацию вы уже получили. Рентген показал, что у меня сломаны три ребра. Прощайте, джентльмены, - он вышел.

- А, неплохой парень, - сказал Джонсон.

- Ага, - сердито буркнул Крейн. - Хотел бы я услышать твое мнение, случись и тебе побеседовать с ним в его кабинете.

Кортленд зевнул:

- Ну, и что мы делаем дальше?

- Будь я проклят, если знаю, - Крейн устало зевнул.

- Так я даю сообщение, что тело девушки нашлось? - спросил Джонсон.

- Подожди часов до восьми. У меня такое впечатление, что я вот-вот докопаюсь до сути. Уж очень хочется узнать, кто же она на самом деле.

Они выключили свет и вышли. На деревянной скамье, закрыв глаза, сидел Уильямс. Крейн спросил:

- Ну как? Узнал что-нибудь?

Уильямс покачал головой:

- Удони клянется, что понятия не имеет, где может быть его жена.

- Странно, - вздохнул Крейн, - очень странно. Может быть, О'Малли удастся проследить?

- А зачем она тебе?

- Я сам не знаю, - признался Крейн. - Просто хочется увидеть. И узнать, зачем это она попыталась спрятать краситель для волос. - Он достал карандаш и, нацарапав несколько слов на клочке бумаги, протянул Уильямсу. - Пожалуй, здесь ты ее сможешь найти.

- А ты что, здесь останешься? - Уильямс прочитал записку и сунул ее в бумажник.

- Да, остаюсь, - Крейн устало потянулся. - Нам пришлось здорово потрудиться, чтобы ее найти. Не хочу рисковать. Вдруг ее снова украдут.

Уильямс надел шляпу.

- Не возражаете, если я пойду с вами? - спросил Джонсон.

- Поехали, - сказал Уильямс.

Молчавший до сих пор Кортленд закурил и сказал Крейну:

- Пожалуй, посижу немного с вами, не возражаете?

- Отчего же? - ответил Крейн, - валяйте, мне веселей будет, - и крикнул выходящим Уильямсу и Джонсону: - Давайте, ребята, возвращайтесь поскорее.

Часы показывали 4.05. Уронив голову на руки, дежурный крепко спал за столом: Кортленд спросил:

- Вы полностью исключаете, что покойная была женой Палетты?

- Кто его знает, - Крейн вытащил сигарету, - но поскольку он не явился, можно предположить, что ему известно местонахождение жены. А может, он соврал? - Крейн вдруг резко повернулся и уставился на Кортленда.

- А с чего бы ему врать? А? Не хочет ли наш друг Палетта втихую наведаться сюда за трупом?

Чонси кивнул.

- Он же не знает, что Френч был здесь. Да и ему верить…

- Господи, - воскликнул Крейн. - Этот тоже может вернуться!

- Да, - заметил Кортленд, - не исключено, что труп попытаются похитить еще раз. В таком случае мы сможем застукать похитителей на горячем.

- Ну что ж, так и сделаем, - Крейн приободрился. - Если вы согласны?…

- Ну, разумеется.

Они спустились в презекторскую. Стол с телом мисс Росс стоял в центре комнаты. Спрятаться было абсолютно негде.

- Придется занять вакантные места, - усмехнулся Крейн и в ответ на недоуменный взгляд Чонси показал на пустые столы. - Будем изображать покойников. Устраивайтесь.

Крейн прошел в операционную, убедившись, что там никого нет, и выход отсутствует, он плотно закрыл дверь.

- Что там? - спросил Кортленд.

- Операционная. Там тупик, - сказал Крейн, забираясь на стол. - Выключатель прямо надо мной. Как только уляжетесь, дайте мне знать. Я погашу свет.

- Жаль, муниципалитет не снабжает покойников подушками, - сказал Кортленд.

Крейн щелкнул выключателем, и комната погрузилась во тьму. Послышался голос Чонси:

- Спокойной ночи.

"Хотел бы я быть пьяным сейчас, - подумал Крейн. - Как, в сущности, одиноко покойникам".

Глава 22

Лежать было неудобно и жестко, болела спина. Крейн старался устроиться поудобнее, но столы явно не были рассчитаны на живых. Его мутило от тяжелого, сладковатого запаха.

Тишину нарушил отдаленный раскат грома. Над городом собиралась гроза.

У Крейна ныли мышцы. Грубая простыня царапала лицо. Интересно, подумалось ему, как часто здесь меняют простыни - покойникам-то все едино. От всего этого ему стало совсем неуютно. Дождавшись очередного удара грома, Крейн тихо соскочил на пол. Стол на резиновых колесах двигался совершенно бесшумно. Крейн осторожно снял ботинки и, пользуясь громовыми раскатами, стал потихоньку подталкивать стол. Наконец, он уперся во что-то. Крейн протянул руку и обнаружил длинные женские волосы. Он надел на ее босые ноги свои ботинки и стал толкать ее туда, где минутами раньше лежал сам.

Бесшумно вернувшись, он опустился на колени, залез под стол. Прошло примерно три четверти часа. Лежать на полу было не намного удобнее.

Гроза яростно бушевала над самой головой. В какой-то момент, в паузе между двумя громовыми ударами, ему почудился слабый шорох. Крейн затаил дыхание, но было тихо.

Наверное, разгулялись нервы, ведь никто не открывал дверь, да и Кортленд лежал рядом с дверью.

Раздался продолжительный раскат грома, затем мелькнула слабая вспышка. Молния? Но не могло быть никакой молнии в этой комнате без единого окна. Откуда же свет? Дверь? Значит, к го-то на секунду приоткрыл дверь в коридор? И вошел в комнату? Видел ли он вспышку на самом деле или показалось?

Крейн осторожно перевернулся на живот, пол холодил его ладони.

Гром прогремел и внезапно оборвался. В центре комнаты, примерно там, где находился Кортленд, явственно послышался шорох и глухой звук удара.

Крейн вцепился зубами в ладонь, чтобы не закричать. Кто-то медленно и осторожно двигался в темноте.

Внезапно узкий луч фонарика прорезал темноту. Он скользнул по столу, на секунду замер, уперевшись в ботинки Крейна, и погас.

Крейн не шевелился. Он знал, что кто-то использует каждый удар грома так некстати разыгравшейся грозы, чтобы подойти ближе.

Стиснув зубы, Крейн дюйм за дюймом вытащил из плечевой кобуры пистолет и, дождавшись очередного удара, взвел курок. Он подумал, что можно попытаться подойти к выключателю. Но малейшая оплошность превратит его в мишень.

Теперь неизвестный стоял совсем близко. Крейн увидел отраженный свет фонаря и коричневые мужские полуботинки. Человек шумно выдохнул - и мощный удар сотряс стол, над головой Крейна. В ту же секунду он схватил стоявшего за лодыжки и изо всех сил рванул. Послышался грохот, Крейн навалился на неизвестного. Шаря в темноте руками, он нащупал длинные пряди и вцепился в них.

Прижимая коленями извивавшееся тело, Крейн сильно дернул за волосы. За ними потянулось что-то тяжелое. И в этот момент в шею ему вцепились две руки.

Крейн закричал:

- На помощь! Эй, кто-нибудь, на помощь!

Пальцы продолжали сжимать его горло, и он понял, что это конец. Перед глазами заплясали огненные круги, он хрипел, пытаясь вырваться из душивших его тисков.

Вдруг яркий свет залил комнату, и кто-то крикнул: "Держись, Билл". Через секунду раздался удар, и душившие его пальцы разжались. Широко раскрыв рот, Крейн судорожно глотал воздух.

Глава 23

Он сидел на полу, держась левой рукой за шею. Рядом, глядя на него широко раскрытыми глазами, стояли Уильямс и Джонсон.

- Господи Иисусе! - голос Джонсона дрожал.

Правая рука Крейна продолжала судорожно сжимать чьи-то волосы. К своему ужасу Крейн обнаружил, что держит аккуратно отрезанную голову мисс Росс. Прямо над головой из-под простыни торчали коричневые спортивные туфли, его туфли. Глупо улыбаясь, Крейн сказал:

- Это я обул ее.

- Господи Иисусе, - повторил Джонсон.

Крейн с трудом поднялся и уставился на труп немолодой уже женщины, лежавшей на столе. В груди у нее торчала рукоять ножа. Клинок вошел точно в ямочку над левой ключицей.

- Кто это? - спросил Уильямс, усики его вздрагивали. - Кто она, и зачем ее проткнули ножом?

- Это меня хотели проткнуть, - Крейн уже пришел в себя.

- Кортленд?

- Да, как видите, - Крейн посмотрел на человека, лежавшего на полу и тихо произнес:

- Мой приятель Чонси…

Крейн аккуратно опустил голову мисс Росс на стол.

- Он увидел мои ботинки и здраво рассудил, что голова должна быть с другой стороны.

Джонсон был похож на принюхивающегося фокстерьера.

- Так это он?

Крейн вздохнул:

- Ему очень хотелось убить меня.

- Вот сукин сын! - взорвался Уильямс, - жаль, я его слабо стукнул.

- Да нет, - Джонсон смотрел на лежащего, - он все еще без сознания.

Крейн снял с ног покойной ботинки и обулся.

- Он хорошо владеет ножом, - сказал Крейн, разглядывая голову мисс Росс.

- Для чего он отрезал ей голову? - спросил Джонсон. - Никак в толк не возьму.

- Чтобы ее не смогли опознать. Один он не мог утащить весь труп и решил довольствоваться головой.

- А почему он решил убить тебя? - спросил Уильямс. - Я думал, вы друзья…

- Я тоже так думал, - Крейн завязал шнурки. - По-видимому, считал, что я помешаю ему удрать с головой. Вот и решил убрать меня с дороги.

В этот момент Кортленд тихо застонал.

- Объясните мне, наконец, что все это значит, - взмолился Джонсон. - Он что, ухлопал свою сестру? Или это не его сестра?

Крейн нагнулся и потряс Кортленда за плечо.

- Приятель приходит в себя. Надо быстренько привести его в чувство. Кажется, я понял, в чем тут дело. Придется вызвать несколько человек. Кстати, никто еще не опознал труп. Мне нужен прокурор и капитан Грейди. Я хочу сделать официальное заявление, а ты, - он похлопал Джонсона по плечу, - получишь отличный материал.

- Подожду еще немного, - согласился репортер.

- Док, - Крейн прислонился к стене, - позвони прокурору и Грейди, пусть немедленно выезжают сюда. Да, скажи капитану, чтобы прихватил с собой кладбищенского сторожа. Потом привези сюда дядю Стайвессанта и если сумеешь уговорить, миссис Кортленд и эту девчонку - Сью Леонард. Потом мне нужна здесь стюардесса рейса Нью-Йорк-Чикаго. Тащи всех сюда и учти, ответ: "кого-то нет на месте" или "он умер" меня не устроит.

Крейн снял с Кортленда ремень и туго стянул ему руки за спиной:

- Я не хочу больше рисковать с этим парнем, - он вздохнул. - Эх ты, друг мой любезный.

Гроза прошла, и солнце щедро осветило комнату, в которой не так давно проходило предварительное следствие по делу об убийстве Огюста Либмана.

Уже прибыли государственный прокурор Томас Лероу, его помощник Берман, капитан Грейди и толстяк коронер Хартман. Они с интересом наблюдали за тем, как О'Малли ввел в комнату мистера и миссис Удони. У Сэма Удони лицо было бледное, да и миссис Удони выглядела уставшей. Она была сильно накрашена, под ее глазами залегли голубые тени.

Крейн улыбнулся ей, но наткнулся на колючий взгляд серо-голубых глаз.

На массивной деревянной скамье сидел Кортленд. Его правое запястье было приковано наручниками к руке здоровенного детины в штатском.

Кортленд сидел с закрытыми глазами, безучастный ко всему.

Взгляд миссис Удони на секунду задержался на нем, она спросила:

- Кто это?

Глаза Кортленда приоткрылись и закрылись вновь. Крейн ответил:

- Так, один парень.

- Что он сделал?

- Кроме всего прочего, хотел проткнуть меня ножом.

- Очень жаль, что ему не удалось сделать это, - она вновь окинула Крейна ненавидящим взглядом.

Он подошел к О'Малли:

- Том, попроси у эскулапов тазик с перекисью.

О'Малли кивнул и вышел. Крейн приблизился к столу, за которым сидели прокурор и коронер и сказал:

- Пока мы ожидаем мистера Стайвессанта, я могу кое-что рассказать вам, джентльмены.

Капитан Грейди сердито проворчал:

- Может быть, вы для начала скажите, в чем вы обвиняете этого парня? - он кивнул на Кортленда.

- Да как вам сказать? - Крейн пожал плечами. - Ну, например, отрезал голову у трупа мисс Росс и пытался убить меня.

- Понимаю, - заметил капитан, - только я еще не решил, попытка убить вас - это преступление или нет.

- Не мешайте ему, - прокурор постучал по столу. - Пусть говорит.

Крейн сел и закинул ногу на ногу.

- Для начала давайте вернемся месяцев на шесть назад. Именно тогда Сэм Удони организовал свой ансамбль и подписал контракт с "Кэт-клаб" в Чикаго. Он прибыл сюда вместе с мисс Росс.

Крейн достал из кармана первое письмо Кэтрин Кортленд и протянул его прокурору:

- Теперь обратимся к семейству Кортлендов, - продолжал он после того, как официальные лица ознакомились с письмом. - Естественно, получив такое письмо, семейство забеспокоилось, к тому же Кэтрин около двух лет не жила дома. И когда в газетах появилось сообщение о самоубийстве неизвестной девушки, они обратились к полковнику Блэку. Это было в четверг днем. - Крейн вытащил мятую сигарету и закурил. - Далее, о женщине, находящейся внизу. Вас, наверное, удивит, - он обратился к капитану Грейди, - но мисс Росс была убита.

Он подробно рассказал, как пришел к такому заключению:

- Удони подтвердит, что платья, обнаруженные в номере, не принадлежали мисс Росс, - закончил Крейн.

- Да, это так, - Сэм Удони нервно теребил в руках шляпу, - я сразу увидел, что это не ее платья, и понял, что ее убили. Вот почему я испугался.

- А мотив? Каков мотив преступления? - спросил Грейди.

- Деньги Кортлендов, - ответил Крейн, - но все по порядку. Давайте вернемся к Чонси. В четверг он был вместе с дядей и матерью на совещании у полковника. Там же было решено, что он вылетит в Чикаго опознать труп. Он сказал, что полетит ночным рейсом, а сам вылетел восьмичасовым. - Крейн повернулся к Уильямсу. - Стюардесса здесь?

Уильямс кивнул:

- Ее имя мисс Гарднер.

Девушка сразу узнала Кортленда:

- Да, он был на борту. Я хорошо его запомнила.

Берман записал имя и адрес стюардессы, ее отпустили, а Крейн продолжал:

- Кортленд прибыл в Чикаго в полночь, а не в четыре утра, как утверждает. За эти четыре часа он и его старый приятель похитили тело мисс Росс. Сейчас попробуем выяснить, откуда Чонси Кортленд знал рыжего левшу из похоронного бюро. - Крейн вновь обратился к Уильямсу. - Ну-ка, Док, давай сюда Сью Леонард.

Когда она вошла, Крейн спросил:

- Вы знали человека по имени Джексон? Он работал в клубе "Венеция" в Нью-Йорке?

- Да, он был там заведующим, вернее, помощником заведующего, - мисс Леонард не сводила глаз с Кортленда, который сидел рядом с полицейским, низко опустив голову.

- Скажите, Джексон был дружен с кем-нибудь из завсегдатаев?

- Они были приятелями с Чонси. Помню, однажды…

- На сегодня достаточно, мисс Леонард, - перебил Крейн. - Благодарю вас. Продолжим, джентльмены. Итак, Кортленд с Джексоном похитили труп. Это было не трудно, поскольку Джексон знал все ходы и выходы. Но к несчастью, они наткнулись на Огюста Либмана, или он на них - это сейчас неважно. Естественно, тот пытался им помешать, Кортленд хотел оглушить его, но не рассчитал силу удара - и Либман умер. Затем труп мисс Росс был доставлен в похоронное бюро Джексона, а Кортленд вернулся в морг. Он обязан был это сделать, иначе дядя Стай и полковник Блэк очень удивились бы, узнав, что Чонси даже не попытался опознать погибшую.

В морге он появился под именем А.Н.Брауна из Сан-Диего, это имя он услышал, когда брал билет. Но на его беду в это время в морге был я и узнал Кортленда на следующий день. Тем временем мы уже искали рыжего гробовщика - левшу. К несчастью, я упомянул об этом в отчете полковнику, а Кортленд прочел, когда я рассматривал фотографии у себя в отеле.

Они заранее договорились, что похоронят труп девушки под именем Агнессы Кастль, но убийство Либмана спутало карты. Газеты подняли шумиху, и Джексон стал нервничать. И потому был убит. Мы нашли его в конторе и там же обнаружили запись о захоронении мисс Кастль.

Следующим нашим шагом была вылазка на кладбище. В ночь на воскресенье мы вскрыли могилу, но она оказалась пустой. Это меня не очень удивило, так как перед этим мы обнаружили связанного сторожа. Я понял, что кто-то нас опередил. Кортленд перепрятал труп и был уверен, что мы прекратим поиски после того, как миссис Кортленд получила второе письмо от дочери, - Крейн протянул прокурору и это письмо, продолжая:

- Это письмо действительно написала Кэтрин Кортленд, но адрес на конверте напечатан на машинке. И это меня навело на некоторые мысли.

Берман спросил:

- Считаете, что кто-то специально отправил письмо в нужное время?

Крейн улыбнулся.

- Когда мы обнаружили, что могила пуста, мы предположили, что труп спрятали там же, на кладбище.

Он рассказал, как удалось найти труп мисс Росс. В это время вошел О'Малли, держа таз на вытянутых руках:

- Вот то, что ты просил.

Крейн кивнул ему и продолжал:

- Но мы все еще не знали, кто эта загадочная мисс Росс на самом деле. Кортленд заявил, что это не Кэтрин. Поэтому мы вернули труп в морг и пригласили для опознания мистера Удони, и он опознал ее… как мисс Росс. Я хотел вызвать мистера Стайвессанта, но Кортленд, звонивший ему, заявил, что дядя таинственным образом исчез. Это была ложь, в этом мы все сможем убедиться через несколько минут. Сначала я не исключал возможность, что мисс Росс - это миссис Палетта, но после того, как Майк Палетта отказался приехать, а Френки Френч не опознал миссис Палетту, я отказался от этой мысли.

В комнату ворвался взбешенный мистер Стайвессант и с порога кинулся в атаку:

- На каком основании вы арестовали моего племянника? - прогремел он. - Да еще обвиняете его в убийстве!

- Его пока ни в чем не обвиняют, - сказал Крейн, - успокойтесь. Многое зависит от того, опознаете ли вы труп.

Полицейские отправились за телом, а мистер Стайвессант попытался заговорить с Чонси, но тот сидел, опустив голову, и не реагировал на вопросы. Миссис Удони сидела на подоконнике.

В комнату вкатили стол. Полицейский хирург ловко пришил голову к телу и забинтовал шею.

Прокурор спросил:

- Вот тело девушки, мистер Кортленд.

Дядя Стай наклонился над телом, секунду-другую всматривался, потом выпрямился и сказал:

- Я никогда в жизни не видел ее.

- Так это не Кэтрин Кортленд?

- Разумеется, нет.

Прокурор медленно перевел взгляд на Крейна.

- Потрудитесь объяснить, мистер Крейн, - произнес он не громко, но отчетливо. - Как это укладывается в вашу утопическую версию?

Крейн соскользнул со стула, подошел к окну, обхватил миссис Удони за талию и окунул головой в тазик с перекисью.

- Что вы делаете, черт побери! - закричал капитан Грейди.

О'Малли придержал бросившегося вперед Удони:

- Спокойно, парень.

Кортленд, очнувшись от транса, яростно бросился к полицейскому, к которому был прикован.

Миссис Удони визжала и брыкалась, норовя ткнуть Крейна каблуком.

- Пусти меня, кретин! Пусти меня, - кричала Удони. Крейн вынул голову миссис Удони из тазика и вытер ее лицо носовым платком. Лицо ее, освобожденное от косметики, выглядело совсем юным, ее белокурые волосы сохранили кое-где следы черной краски.

- Вот это номер, - присвистнул Уильямс. - Так она блондинка!

Дядя Стайвессант воскликнул:

- Кэтрин?!

Глава 24

- Теперь вам ясно? - спросил Крейн. - Мисс Росс - это миссис Удони. Она была убита своим мужем, потому что не давала ему развод. Сэм Удони не мог жениться на мисс Кортленд. И она помогла ему. Отсюда следует, что мисс Кортленд виновна в убийстве в такой же степени, как и Сэм Удони.

Удони закричал, все еще пытаясь вырваться из рук О'Малли:

- У вас нет никаких доказательств!

Кортленд тихо произнес:

- Моя сестра ничего не знала об этом. Удони и ее обманул.

- Отлично, - сказал Крейн, - я рад, что вы наконец заговорили.

- Я сделал все, чтобы спасти Кэтрин, - сказал Чонси. - И меня мало интересует, что будет со мной. - Лицо его оживилось, в глазах появился блеск.

Кэтрин тихонько всхлипывала в объятьях дяди Стая, оставляя черные пятна на его крахмальном воротничке.

- Откуда вам известно, что Удони убил свою жену? - спросил Крейн.

- Он сам мне сказал.

Удони истерически выкрикнул:

- Это ложь! Он лжет!

О'Малли влепил ему пощечину и заявил:

- Говорить будешь, когда тебя спросят.

Крейн повернулся к прокурору и Грейди:

- Кортленд будет великолепным свидетелем обвинения.

Те еще не могли прийти в себя от изумления.

- Полагаю, что самому Кортленду можно предъявить лишь обвинение в непредумышленном убийстве, - Крейн взглянул на Чонси. - Это сестра вас попросила?

- Да, она жила с Удони и собиралась выйти за него замуж. Но в четверг утром Сэм сказал ей, что миссис Удони покончила с собой. Кэт испугалась и позвонила мне, попросила приехать. Она и не подозревала, что это убийство.

Крейн кивнул:

- Продолжайте.

- Я заставил Удони во всем признаться и понял, что если опознают труп, поднимется шумиха, и у Удони, а значит, и у Кэтрин будут неприятности. Я вспомнил, что мой приятель работает в похоронном бюро, и уговорил его помочь мне похитить труп. При этом случилось несчастье с мистером Либманом.

- А Джексона кто убил?

- Удони. Я рассказал о вашем письме к полковнику и о догадке насчет рыжего левши. Удони сказал, что Джексон должен исчезнуть и что он об этом позаботится. А наутро я прочел в газетах о смерти Джексона. Нужно было сразу передать Удони в руки полиции, но я уже сам увяз в этом деле. Когда вы сказали, что вам известно, где труп, я и Удони выкопали тело и спрятали его в старом склепе. Но вы нашли его.

- Я не успел вам сказать, что меня зовут "Упрямый Крейн".

Кортленд покачал головой:

- До сих пор не могу понять, как я поднял на вас руку…

- Ерунда, - Крейн махнул рукой. - Вы не первый, кто хотел меня укокошить.

Прокурор сказал:

- По-моему, дело начинает проясняться. Мне бы только хотелось узнать, зачем вы спрятались в комнате с покойницей?

- Как видите, это было не лишено смысла. Я считал, что убийца, кто бы он ни был, вновь захочет завладеть трупом. Я послал О'Малли за Удони. Когда же я и Уильямса отправил, Кортленд заявил, что он устал и собирается домой. Это было его алиби, так как только Уильямс с Джонсоном ушли, он сам предложил устроить ловушку на похитителя. Спустившись вниз, я спрятался. Что было дальше, вы знаете, но Уильямс подоспел вовремя.

- Понимаю, - сказал Лероу, - но каким образом ваши друзья оказались поблизости? Ведь вы послали их разыскивать Удони?

- Док, дай-ка сюда мою записку, - попросил Крейн.

Прокурор взглянул на записку, рассмеялся и прочитал: "Ребята, сделайте вид, что смылись, и спрячьтесь где-нибудь поблизости".

- Нужно было схватить его на месте преступления, так как доказательств у меня не было. Теперь же имея показания Кортленда, вы можете вынести приговор. Но вернемся к мотиву преступления. Конечно же, это деньги. Удони хотел жениться на Кэтрин из-за ее состояния. Но мешала жена, и он убил ее. Да, человек он жестокий и хладнокровный. Кортленд защищал свою сестру и дежурного в морге убил случайно. Собственно, это его единственное преступление.

- А как насчет попытки убить вас? - спросил капитан Грейди.

Крейн вздохнул:

- Если нет заявления от потерпевшего, значит нет и преступления. Я считаю, что мы с ним квиты. Кортленд спас мне жизнь, когда я попал в лапы Френча.

Джонсон спросил:

- А на кой черт Френки искал труп миссис Палетты?

- Ну, она ведь его предала. - Крейн закурил. - И по всей видимости, Френч хотел отомстить, все равно - живой или мертвой. Я бы не удивился, если бы он, скажем, приготовил из нее колбасный фарш или что-нибудь в этом роде.

- Значит, - сказал Уильямс, - та особа, которую мы увели с крыши, все же миссис Палетта.

- Конечно, если бы это было не так, Майк примчался бы сюда.

Прокурор обратился к Крейну:

- Еще один вопрос, мистер Крейн. Каким образом Удони удалось выдать свою жену за мисс Росс?

- Очень просто. Мисс Росс, простите, мисс Кортленд, и миссис Удони похожи. К тому же, персонал отеля никогда не видел их вместе. И когда в комнате нашли труп блондинки, а мисс Кортленд к тому времени уже покрасила волосы, и все знали, что здесь живет блондинка, вопросов не возникло.

Мистер Лероу спросил:

- Почему же тело было голое?

- Наверное, она принимала ванну, когда пришел Сэм. Он задушил ее и перетащил тело в другой номер. После этого он наполнил ванну водой в комнате мисс Кортленд.

- А что делала мисс Кортленд?

- Ее не было в это время дома. Она выступала в "Кларк-Эри".

Мистер Лероу спросил:

- Как, черт побери, вы додумались до этого?

- Вначале я сам не знал, как взяться за это дело. Потом заметил, что два наиболее подозрительных лица - Кортленд и Удони - имеют отличное алиби. Кортленд был в Нью-Йорке, когда произошло убийство, а Удони работал, когда был похищен труп, и опять же Кортленд был с матерью, когда был убит Джексон. Я подумал, а не помогают ли они друг другу?

Мистер Лероу пожал Крейну руку:

- Отличная работа. Вы великолепно все проделали, хотя и частенько заигрывали с законом.

- Так часто, - усмехнулся капитан Грейди, - что я раз десять мог бы его посадить. - На его багровом лице сверкнула белозубая улыбка. - Но я, пожалуй, не стану его арестовывать. - Капитан так крепко поржал руку Крейну, что чуть не раздавил ему пальцы.

Крейн скривился:

- Я рад, что хоть кто-то оценил мой талант.

Все стали постепенно расходиться. Полицейские увели Удони. Кэтрин наблюдала за этим с бесстрастным лицом.

Notes

Патрик Квентин.  Возвращение на Бермуды Луи Тома. Фрагмент Джон Данн Макдональд. Темнее, чем янтарь

Патрик Квентин Возвращение на Бермуды

                                   

ГЛАВА 1

Огромный трансатлантический лайнер басовито загудел, подходя к молу. Кей Уинярд стояла, опершись локтями о перила пассажирской палубы. «Чего ты боишься? — в сотый раз спрашивала она еебя. — Чего? Айвора для тебя не существует, он уже не сможет ни ранить тебя, ни унизить…»

Вокруг толпились пассажиры, теснящиеся к перилам. Они весело перекликались со стоявшими внизу родными и знакомыми. Перед глазами разворачивалась величественная панорама Гамильтона — столицы Бермудов, с белыми, словно игрушечными, домиками и улицами, заполненными пестрой толпой.

Ей казалось, что не было этих трех лет, что Бермуды точно такие же, как в тот памятный летний день… Та же беззаботная толпа, заполнившая набережную. Кей уезжала, исполненная ненависти к сонной прелести этой страны и уверенная, что не вернется сюда. И вот она снова здесь! Было безумием вступать в схватку с Айвором. Это было опасно и тогда, когда он был ее любовником, но еейчас… еейчас — он станет ее врагом. Тонкие пальцы Кей крепче стиснули железо перил.

Она думала о решимости, которую пробудила в ней телеграмма еестры. Всего несколько строчек, воскресивших прошлое, ставших внезапно настоящим и будущим.

«Элен выходит замуж за Айвора Дрейка, свадьба здесь, на Бермудах, на следующей неделе. Сможешь ли приехать? Мод».

И это было все, что она знала. Ни малейшего намека на то, каким образом расстроенные финансы Чилтернов позволили им отдых на Бермудах.

Айвор женится! Женится на Элен Чилтерн, единственной племяннице Кей, дочери Мод. Нет! Этого нельзя допустить!

Толпа цветных носильщиков вынесла на берег багаж. Веселые и счастливые пассажиры спускались по трапу вниз, к таможенному павильону.

Кей вспомнила дневник Розмари, покоящийся на дне чемодана; она получила его от молодой жены Айвора перед ее трагической гибелью. Мысль об этом вернула ей силы. Она была убеждена, что после знакомства с содержанием дневника ни Мод, ни Гилберт не допустят, чтобы их дочь стала женой Айвора.

Внизу, у пристани, молодой парень с растрепанной, выгоревшей на солнце шевелюрой, протиснулся сквозь толпу к трапу.

— Терри! Терри! — крикнула она.

Она спустилась по трапу и очутилась в неуклюжих объятиях Терри Чилтерна — ее двадцатилетнего племянника. Кей со смехом освободилась, внимательно приглядываясь к этому высокому, симпатичному парню, стараясь прочесть на его лице, что же произошло с Чилтернами за это время. Банкротство Гилберта и последовавший за этим паралич сделали его инвалидом. Терри, очень похожий на отца, вырос, превратившись в мужчину со спортивной, атлетической фигурой.

— Ну и что? — спросил он с улыбкой. — Что ты обо мне скажешь?

— Интересный, молодой, небезопасный… племянник!

— А ты интересная, небезопасная, но слишком молодая для тетушки, Кей! — ответил, смеясь и обнимая ее за талию, юноша. — еейчас быстренько уладим таможенные формальности… Элен ждет нас. Просто умирает от нетерпения.

И, не обращая внимания на недовольные замечания пассажиров, Терри начал проталкивать ее через толпу туристов в таможенный зал. Он так быстро заморочил голову таможеннику, что тот вернул им документы, так и не открыв чемоданов.

— Выйдем из этой духоты, — предложил Терри. — Я полагаю, что ты сгораешь от любопытства и хочешь узнать об этой еемейной афере? Очаровательный жених временно пребывает в Нью–Йорке, завтра должен вернуться. Бракосочетание назначено на вторник. Тебе предстоит быть старшей подружкой невесты…

Кей с легким беспокойством взглянула на юношу. Это означало, что Айвор не сказал Чилтернам об их знакомстве: но ведь и она сама старательно скрывала это.

Оживленно разговаривая, они вышли на залитую солнцем улицу и стали протискиваться между колясками, в которые были запряжены спокойные, задумчивые лошадки в забавных соломенных шляпах. Чуть позже она заметила почти игрушечный трамвай, который ожидал пассажиров на перекрестке.

Бермуды!.. Вот она, родина Айвора. И снова все ожило в памяти. Залитое солнцем море, маленькая моторка Айвора, соленые брызги на губах. Безумная, неистовая любовь Айвора… Это просто невероятно, что она снова здесь, а Терри рассказывает о приближающемся бракосочетании Элен.

Вслед за носильщиком они добрались до крутой лестницы, спускающейся к причалу.

— А вот и наша моторка, — сказал Терри. — Все в сборе. Элен и шкипер.

— Стоило ли нанимать лодку? — упрекнула Кей племянника.

— Нанимать? Наивная тетушка! Ты так ничего и не знаешь? Мы выходим замуж за моторку, прогулочную яхту, парусную лодку, две байдарки… словом, за целую флотилию. Не хватает, правда, подводной лодки.

— Значит, это моторка Айвора? — В голове у нее начало проясняться. — Значит ли это, — она остановилась, — что вы… вы живете в доме Айвора?

— Разумеется! — Терри нехорошо усмехнулся. — А ты как думала? Как же еще мы могли бы позволить еебе провести четыре месяца на Бермудах?

В его голосе прозвучала нотка горечи.

Конечно, ее родственники не могли бы выехать сюда без чьей–то помощи. Но как могла Мод принять такую помощь от Айвора? Мод, которая превыше всего ценила независимость!

Около пристани покачивалась на волнах роскошная моторная лодка. Носильщик передал чемоданы молодому шкиперу, за этим наблюдала стройная темноволосая девушка, одетая в безупречно сшитое белое платье, перехваченное в талии широким зеленым поясом.

— Кей, дорогая! — она поспешила к ним. — Милая Кей! — Она звонко чмокнула ее в щеку.

У Кей перехватило дыхание: девятнадцатилетняя девушка с мальчишеской фигурой, тонким профилем и зелеными глазами в обрамлении пушистых ресниц, была прекрасна. «Ничего удивительного, — подумала она, — что Айвор хочет заполучить ее. Он всегда стремился к обладанию совершенством, чтобы уничтожать его».

Элен потянула Кей за собой. Проходя мимо шкипера, она сказала:

— Отвези нас домой, Дон. Потом вернешься за багажом.

Терри уже сидел в каюте.

— Я тут сочинил песенку в твою честь, Кей. — Он запел мягким, сочным баритоном:

Возвращайся на Бермуды,

Воротись на острова,

Здесь любви и счастья час

Ожидает нас…

Моторка отошла от берега и понесла по сапфировой сини Большого Зунда. Элен села рядом с Кей, подтянув колени к подбородку. Только теперь Кей заметила у нес на пальце обручальное кольцо.

Она испытала гнев, боль, стыд… Это было то самое кольцо, которое надел ей на палец Айвор… В ту безумную ночь, когда она, Кей Уинярд, обещала стать его женой. Тот самый изумруд, который она швырнула ему под ноги, узнав правду о Розмари…

Лодка неслась по прозрачной лагуне. Мимо проплывали белые дома, кусты розовых олеандров, темные кедры. Однако Кей не замечала этого. Она видела Айвора рядом с Элен — его поцелуи, его руки, ласкающие нежную кожу…

Розмари, наивная, влюбленная Розмари прозрела слишком поздно. Слишком поздно сумела понять она этот изощренный тип жестокости… А когда прозреет Элен? И прозреет ли?..

Голос Элен прервал тихую песенку Терри и мысли Кей:

— На этом же судне приехало мое свадебное платье. Правда, это чудесно, Кей?

Свадебное платье!

Моторка неслась к самой дальней гавани полуострова, где из зеленой стены кедров и тамарисков уже выступали белые стены виллы Айвора «Шторм».

— Ну, вот мы и дома! — сказал Терри.

Когда лодка, описав широкую дугу, подошла к пристани, из–за цветущих зарослей вынырнула маленькая байдарка. В ней, лениво шевеля веслом, сидела молодая девушка в фиолетовом купальнике; рыжевато–каштановые волосы, рассыпанные по плечам, горели на солнце.

— Хэлло, Симона! Подожди меня! — крикнул Терри. Быстро сбросив сандалии и голубую гавайку, он прыгнул в воду.

— Кто эта девушка, Элен? — спросила Кей.

— Это Симона Морли из Нью–Йорка, она живет там, на противоположной стороне залива.

Губы Элен сжались, а в ее глазах, направленных на брата, мелькнула тень настороженности. Прежде чем шкипер успел подать ей руку, она прыгнула на деревянный настил причала. И протянула руку Кей.

— Дон, возвращайтесь в Гамильтон и получите на таможне багаж, — сухо распорядилась Элен.

Шкипер резко выпрямился, держа в руках конец веревки и бросил на девушку быстрый взгляд.

— Тогда дайте мне денег, — сказал он. — Не уверен, что мистер Дрейк оплатит и платье, и его пересылку.

Со щек Элен отхлынула кровь. Кей внимательно приглядывалась к молодому матросу. Он показался ей самым безобразным из всех мужчин, которых она когда–либо встречала: квадратная голова с коротко остриженными волосами, вздернутый нос, мускулистый торс, приземистая фигура. «Настоящая горилла», — подумала она. На Элен он глядел вызывающе.

— Или вы считаете, что я сам должен заплатить пошлину?

Дрожащими пальцами девушка открыла сумочку, вынула несколько банкнот и швырнула их в лодку. Потом повернулась и быстро побежала к дому.

Дон спокойно собрал деньги, скомкав, сунул их в карман, после чего, взглянув на Кей, буркнул:

— И это называется воспитание! Извините… никто не счел нужным представить меня. Мое имя Дон Бейрд, я вожу лодку и, соответственно, расквартирован в помещении для рабов. — Взмахом руки он указал на небольшой белый домик среди кедров и добавил с усмешкой: — Да вы не бойтесь! Я вполне приличный парень, как принято говорить. Третий год изучаю право в Колумбийском университете. Моторка — это только на каникулах…

Усмешка исчезла с его лица.

— А вы меня не помните? — спросил он.

— Не помню вас? — переспросила Кей в замешательстве.

— Потому что я вас хорошо помню. Трудно забыть такую девушку. — Он смотрел на нее с неподдельным восхищением.

— Три года назад я проводил каникулы с Розмари и ее семьей в доме по другую сторону залива, где теперь живет Симона Морли.

Слегка обеспокоенная, Кей вспомнила совсем юного, семнадцатилетнего паренька с заразительным смехом, постоянно крутившегося возле Розмари и Айвора.

— Так это вы? Парень с удочкой на красном паруснике? Теперь вспомнила!

— Вот именно! — Он улыбнулся, показав белые, как у волка, зубы. — Смешной парень на красном паруснике. И мысли у меня тогда тоже были смешные. Иногда я приплывал сюда и мечтал, что я такой же богатый и красивый, как он… Порой я видел его вдвоем с прекрасной девушкой, на которой Айвор собирался жениться… — он помолчал немного и тихо докончил:

— С прекрасной девушкой, которая тетушка другой девушки. И Айвор снова намерен жениться…

«А ведь он знает, — подумала она. — А если знает он, то найдутся и другие, которые помнят меня… знают обо мне и Айворе».

Словно читая ее мысли, Дон сказал:

— Вы можете быть спокойны. Я ничего не скажу Чилтернам.

Но объясните, почему вы возвратились сюда? Вы не допустите, чтобы он женился на Элен?

Она бы никогда не подумала, что матрос Айвора станет так говорить с ней. Но сейчас она просто не могла мыслить логично.

— Я… я сама не знаю еще, что сделаю, — пробормотала она. — Я еще не думала.

— Но Элен ваша племянница! Вы не можете допустить, чтобы ее постигла участь Розмари!

— Что вы знаете о Розмари?

— Я знаю, как Айвор тогда с ней поступил… когда еще вы были здесь. И знаю, что это он убил ее! Когда вы его бросили, она была настолько безумна, что вышла за него замуж… — Он хрипло рассмеялся. — Айвор очень тщательно обставил ее смерть. Говорили, что это несчастный случай, что она по собственной неосторожности выпала из гостиничного окна. Но и я, и вы — мы отлично знаем, как все было на самом деле. Она сделала это умышленно, потому что не оставалось больше сил выносить тот ад, в который превратилась ее жизнь с Айвором Дрейком. — Он с силой провел рукой по лицу.

Откуда он все это знает? Кто, кроме нее, может вообще что–то об этом знать?

— Разве вы можете допустить, чтобы с Элен произошло то же самое? Знаете, что я вам скажу? Если вы не воспрепятствуете этому браку, то это сделаю я!

Доски настила, казалось, гнулись под ним.

Дон Бейрд резко повернулся и отошел к лодке. Только теперь Кей заметила Терри и девушку в купальном костюме. Они стояли на краю причала и, конечно, слышали весь разговор. Симона искоса поглядывала на шкипера, теребя тонкими пальцами тяжелый браслет, похожий на кандалы. С гривой рыжеватых волос и лучистыми зеленоватыми глазами она выглядела необычайно привлекательно.

И тут Дон остановился. Повернувшись лицом к стоявшим, он сказал громко и четко:

— Не изображайте из себя наивных ребятишек! Я отлично знаю, что вы думаете об этом человеке! И если не я его прикончу, то только потому, что кто–то из вас меня опередит.

ГЛАВА 2

Повисла гнетущая, напряженная тишина. Но когда она уже должна была взорваться, за спиной прозвучал спокойный голос Мод:

— Ах, Кей! Ты даже представить не можешь, как мы рады твоему приезду! — Она подошла и коснулась ее щеки холодными губами. — Ты замечательно выглядишь.

Спокойный взгляд ее серых глаз переместился на остальных.

— Как поживаете, Симона? Мы ждем вас к ленчу, — сказала она.

— Дон, будьте любезны, отнесите вещи мисс Уинярд в ее комнату, хорошо? Терри, сколько раз я просила, чтобы ты не купался в шортах!

За одно короткое мгновение Мод разрядила исполненную напряжения атмосферу, обращаясь с ними, как с маленькими детьми. Она всегда так обращалась с людьми, даже с Кей, относясь к ней скорее как к дочери, чем как к младшей сестре.

Когда Дон с чемоданами в руках, сопя, двинулся вперед, Мод взяла сестру под руку и повела по тенистой дорожке к дому.

— Гилберт с нетерпением ждет тебя. Сейчас сиделка повезла его в больницу, но к ленчу он наверняка вернется. Бедный Гилберт! Доктор Торн не питает надежд на то, что он когда–нибудь сможет ходить. Однако он держится хорошо, а наш славный Айвор выписал из Штатов свою родственницу — профессиональную сиделку, чтобы она опекала Гилберта.

Невероятно, что именно Мод, разумная, выдержанная Мод, обитает сейчас в доме Айвора и говорит о нем как о филантропе!

Они миновали роскошно обставленный холл, гостиную, поднялись по лестнице, а потом по длинному коридору дошли до залитой светом комнаты, где возле широкой кровати стояли чемоданы Кей.

Мод еще раз поцеловала сестру и сказала:

— Оставляю тебя. Поспеши, пожалуйста: через четверть часа подадут ленч. Мы поболтаем с тобой позже.

Кей собиралась поговорить с Мод и сокрушить золотую клетку, в которой оказались Чилтерны. Однако сейчас она уже была не так уверена в себе.

После ленча, сервированного в украшенном цветами патио, молодежь улетучилась кто куда: Элен пошла к себе, а Терри с Симоной умчались на водных лыжах. Кей, наконец, оказалась наедине с сестрой. Они лежали, вытянувшись на удобных шезлонгах, и глядели на нарядный островок — до него было не больше двухсот ярдов. Со своего места Кей отчетливо различала белую островерхую крышу павильона, выстроенного Айвором специально для отдыха.

— Мод, я хотела бы поговорить с тобой об Элен. Тебя в самом деле радует этот брак?

Мод оторвала глаза от рукоделия, которое взяла с собой на пляж, и посмотрела на сестру.

— Что ты имеешь в виду? То, что Айвор уже был раз женат? Или что между ними такая разница в возрасте?

— В общем и то, и другое. Ну и… то, что Айвор, мягко говоря, не пользуется хорошей репутацией…

Мод порылась в корзине, выбирая нитки.

— Если бы ты знала Айвора, то не говорила бы так, — сказала она медленно.

— Я вижу, что и ты им очарована. Конечно, ты должна любить и ценить его, коль скоро без колебаний взвалила ему на шею всю семью. — Она осеклась.

Мод слегка покраснела, но ответила:

— «Ему на шею» — это, пожалуй, слишком зло. Гилберт много лет ведал состоянием Дрейков. Сначала — отца Айвора, потом его самого. Айвор за многое благодарен ему… Вот и старается теперь хотя бы частично воздать ему за прошлое.

Игла быстро порхала над полотном, а Мод продолжала:

— После того как Гилберта разбил паралич, лечение и врачи поглотили все наше состояние — до последнего цента. Гилберту необходимы солнце и свежий воздух. Если бы Айвор не отправил нас сюда, кто знает, был бы Гилберт еще жив. А жизнь Гилберта для меня важнее всех сплетен.

Мод подняла глаза, и Кей показалось, что в них она прочла немой вызов.

Что она могла ответить? Как могла убедить Мод, что добрые поступки Айвора — игра, что он доволен лишь тогда, когда играет роль господина и владыки?

— Я понимаю, — сказала она. — Однако, это не совсем хорошо для Терри, Мод. Ты приучаешь его к лености, но что он станет делать, когда придется занять скромную должность за двадцать долларов в неделю?

— Терри не потребуется подыскивать себе работу, дорогая. Айвор обещал, что после свадьбы определит нам ренту, мне и Гилберту. Это даст возможность оплатить обучение Терри.

— Мод, — горячо воскликнула Кей. — Но ведь ты не могла принять подобное предложение! Это Гилберт… это он заставил тебя. Ты говоришь, что он бросил все дела ради Айвора? Но, по существу, у него и не было других клиентов. Твой муж никогда не мог справляться с трудностями, а теперь ради собственного благополучия продаст свою дочь!

— Как ты можешь говорить такие вещи? — возмутилась Мод, и в глазах ее блеснул гнев. — Я знаю, ты никогда не любила Гилберта, но он искренне любит Элен. Он предпочел бы умереть, чем увидеть ее женой неподходящего человека!

— А ты убеждена, что Айвор является подходящим для Элен человеком?

— Айвор всегда был исключительно добр к нам… Конечно, я готова признать, что он излишне много пьет, иногда…

— Пьет? Да если бы речь шла только об этом! Считаешь, что он был хорошим мужем для Розмари?

— Розмари? — тихо повторила Мод. — Айвор рассказывал мне о ней. Бедная душевнобольная женщина! Ты не можешь возлагать вину на Айвора.

— Ага! Значит, он говорил тебе, что у Розмари было не все в порядке с психикой? Да как он смел?! Когда Розмари выходила за него, она была так же молода, здорова и прелестна, как твоя Элен! Это он превратил ее в сломленную истеричку, которая предпочла выброситься из окна, нежели терпеть такую жизнь! Потребность уничтожать у него в крови… И со мной было бы то же самое, не сумей я вовремя вырваться из его когтей!

— Ты? Кей, о чем ты говоришь?

— Я говорю об Айворе и о себе. Я познакомилась с ним здесь три года назад. Он показался мне чудеснейшим человеком на свете и был в меня без памяти влюблен. И я согласилась выйти за него замуж… Он подарил мне то прекрасное кольцо с изумрудом, которое теперь носит Элен. Ах, Мод! Я тогда совсем обезумела! Он совсем ослепил меня. Временами я еще что–то соображала, но мне было все равно. Я знать не хотела ничего о том, что он пьет, что он и меня пытался пристрастить к этому, не задумывалась над тем, что он имеет в виду, когда говорит, что на свете существуют вещи покруче алкоголя, не почувствовала беды, даже когда споткнулась и упала со скалы… Он смотрел на кровь, и глаза у него были блестящие, как у змеи… Только благодаря Розмари я прозрела… — Кей говорила, лихорадочно отбрасывая назад растрепавшиеся волосы. — Розмари тогда все время проводила здесь. Сначала я думала, что она бывает тут так часто потому, что живет по соседству. Но однажды она пришла ко мне и обвинила меня в том, что я краду у нее Айвора и что они помолвлены. А ведь в это время Айвор открыто ухаживал за мной в ее присутствии, ему нравилось мучить ее, он наслаждался ее страданиями. Я пыталась объяснить это Розмари, но она была так молода и так влюблена в Айвора, что убедилась в моей правоте только тогда, когда уже было слишком поздно…

— Кей! Это все неправда! Это бесстыдная ложь!

— Ложь? Ну что ж! Может быть, ты поверишь самой Розмари? У меня есть ее дневник — она прислала его перед тем, как совершить самоубийство. Он у меня в комнате, я сейчас принесу…

Внезапно Мод подалась вперед и предостерегающе положила руку на плечо сестры. С террасы донеслись голоса и звук шагов.

— Это Гилберт, — сказала Мод шепотом. — Не говори сейчас ничего.

Гилберт Чилтерн приближался к ним, сидя в инвалидном кресле. Рядом шагала высокая костлявая женщина.

— Кей, — сказала Мод, — я хочу представить тебе мисс Алисию Ламсден, кузину Айвора. Это моя сестра, Алисия.

Глубоко посаженные глаза сиделки остановились на Кей. Затем, слегка кивнув головой, она обратилась к Мод.

— В больнице подтвердили, что состояние мистера Гилберта пока не изменилось. Однако врачи считают, что можно начинать упражняться в плавании. — Говоря это, она привычным жестом поправила подушку под головой калеки и вышла, шелестя накрахмаленной юбкой.

Гилберт галантно улыбнулся Кей, он всегда так с ней обращался. Всегда требовательный к одежде, он был одет в элегантный темно–зеленый шелковый шлафрок, из–под которого виднелась зеленоватая, в тон, пижама. С белыми как снег волосами, темными глазами и атлетическим торсом, Гилберт выглядел импозантно, как обычно.

— Привет тебе, прекрасная Кей! — обратился он к свояченице. — Единственное, что может служить поводом для упрека в адрес Айвора, это физиономия его убогой родственницы… В самом деле, он мог бы выбрать родственницу симпатичней.

Кей хотела ответить ему в том же тоне, но почувствовала, что не в состоянии поддерживать беседу. Извинившись, она поспешила к себе — распаковывать багаж. Там она открыла чемодан и из–под стопки белья вынула маленькую книжку в зеленом кожаном переплете. На титульном листе красивыми буквами было выведено: «Дневник Розмари Дрейк», а ниже неуверенная рука приписала несколько строк:

«Дорогая Кей, прочтите это. Я хочу, чтобы вы это прочли. Не показывайте этот дневник никому, разве что встретите еще одну Розмари».

Кей дрожащей рукой листала страницы, задерживаясь на отдельных местах.

«…Айвор знает, что я всегда буду любить его. Знает, что я никогда не смогу уйти от него. Когда он пригласил вас, Кей, к себе, он знал, что я нахожусь в комнате рядом, как знал и то, что ни за что не обнаружу свое присутствие, а буду слушать… слушать…»

Кей снова ощутила захлестнувшую ее волну ненависти и отвращения.

«…Мне кажется, Айвор знает, что я вынашиваю мысль о самоубийстве. Временами я читаю это в его глазах. Да, он знает, но не шевельнет пальцем. Может быть, он с самого начала ждет именно этого…»

Кей захлопнула дневник и повернулась.

От двери прозвучал нарочито низкий голос:

— На сцену выходит невеста!

Элен стояла в дверях, облаченная в великолепное свадебное платье из тончайших кружев; паутинка белоснежного тюля украшала ее волосы.

— Прибыл мой свадебный туалет, — сказала она. — Ну? Как я тебе нравлюсь?

Прекрасное лицо Элен сияло, но по мере того, как она смотрела на Кей, это выражение менялось.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросила она.

— Потому что… видишь ли, Элен… — начала Кей и вдруг замолчала.

— Можешь больше ничего не говорить. — Зеленые глаза Элен потемнели от обиды. — Это Дон сказал, что Айвор платит за платье и за остальное тоже.

— Но дорогая… Я только…

— Ты тоже думаешь, что я выхожу за Айвора только ради его денег. — Голос ее звучал вызовом. — И Терри тоже… Он презирает меня, говорит, что я продаюсь, что хочу стать богатой! Да чихала я на то, что вы все обо мне думаете! Да, Айвор богат, да, он уже был женат, да, он старше меня… Ну и что? А я люблю его! Это ведь не грех — любить богатого? И почему я не могу…

Она резко оборвала фразу, так как дверь отворилась, и показалась Симона Морли. На купальник она набросила яркий халатик, а свои великолепные волосы откинула назад.

— Мы с Терри только что вернулись. Катались на водных лыжах. — сказала она, вращая на руке серебряный браслет. — Я слышала, что должна состояться генеральная репетиция при костюмах, и вот зашла поглазеть. Айвор, наверное, прикажет бить в колокола, когда поведет тебя к алтарю, да?

В комнате повисло напряженное молчание. Кей смотрела на двух прелестных девушек, когда из холла донеслись голоса и звук быстрых шагов. Через минуту в комнату вбежал высокий, худощавый мужчина в ослепительно белом летнем костюме.

Кей почувствовала, как у нее вдруг закружилась голова, а Элен бросилась к нему с криком:

— Айвор!

— Да, это я, моя любимая. Я — благодаря компании «Пан–Американ».

— Но мы ждали тебя только завтра!

Слегка скошенные глаза Айвора Дрейка медленно переместились с Элен на Симону, а затем задержались на Кей. Не обнаруживая ни малейшего замешательства, он процедил медленно и четко:

— Что за чудесный сюрприз! Комитет по встрече в лице Кей Уинярд, Симоны и Элен Чилтерн! Три грации… а может, парки?

Он помолчал немного, а потом закончил:

— Прошлое… Настоящее… И Будущее!

ГЛАВА 3

Сама не зная почему, Кей внимательно наблюдала за Симоной Морли. Девушка смотрела на Айвора явно влюбленными глазами.

— Придется вам удовольствоваться пока двумя парками, — сказала она. — Я возвращаюсь домой.

Айвор небрежно кивнул, а затем подошел к Элен и опустил руки ей на плечи.

— Ты прекрасно выглядишь, дорогая, — сказал он и нежно поцеловал ее. Проведя ладонью по мягкой ткани платья, он шутливо добавил: — Достойная похвалы поспешность — надеть наряд новобрачной.

Элен стояла неподвижно.

— Я хотела только показать платье Кей, потому и надела его… Кажется, вы уже знакомы… не так ли?

— Разумеется. Мы познакомились несколько лет назад.

Только после этих слов Айвор повернулся к Кей. Он совершенно не изменился за эти три года. Сейчас ему должно быть около сорока, но выглядел он не старше двадцати восьми благодаря стройной фигуре и загорелому, лишенному морщин лицу, на котором лишь горькая складка у губ выдавала жизненный опыт.

В голове Кей мысли отплясывали дикую сарабанду. Поспешил ли Айвор приехать на день раньше, узнав о ее визите? Подозревает ли он ее, догадывается, зачем она приехала сюда? На какой–то миг взгляд Айвора задержался на зеленой записной книжке в руках Кей. Знал ли он, что это такое?

С легким смешком Айвор сказал:

— Я искренне восхищен перспективой обрести в вашем лице новую… тетю, мисс Кей.

— А я тем, что буду присутствовать на вашей свадьбе, — ответила Кей тем же тоном. Всей кожей ощущала она исходящую от него враждебность. — Я бы никогда не простила себе, если бы упустила случай поприсутствовать на вашем очередном бракосочетании.

Элен с недоумением прислушивалась к их разговору.

— Кей будет моей подружкой на свадьбе, Айвор, — сказала она.

— Мы уже не раз говорили об этом, дорогая. — В глазах Айвора вспыхнули странные огоньки. — Кей Уинярд — подружка невесты! Кто лучше бы подошел для этой роли? — спросил он, обнимая Элен за талию. — Пойдем, дорогая. Твоя почтенная тетя наверняка хочет переодеться к обеду.

В дверях Айвор на секунду задержался, взглянув на Кей через плечо.

— Мне кажется, что будущим тетушкам и племянникам следовало бы оставить друг друга в покое. Вы так не считаете?

Это был явный вызов, и Кей это поняла.

Сунув маленькую записную книжку в ящик комода, она достала белое вечернее платье, к которому выбрала зеленые сандалии. Из вазы она вынула цветок и украсила волосы, следуя принятой на Бермудах моде. В эту минуту прозвучал гонг, зовущий к обеду.

Стол был сервирован в патио. Здесь уже горели свечи.

Когда все расселись за столом, Кей ощутила перемену в настроении семьи, произошедшую с появлением Айвора. Все старались перещеголять друг друга в выражении внимания, предупредительности и интереса к хозяину дома. Внешне все выглядело весьма естественно, однако под маской радушия чувствовалась какая–то напряженность. По мере того как обед подходил к концу, у Кей зрела уверенность, что она присутствует на очередном сеансе обольщения. Айвор старается дать понять, что вся семья Чилтернов обязана ему по гроб жизни, что называется, едят из его рук…

Внимательно наблюдая за Айвором, она подметила перемены в его поведении: улыбка стала вызывающей, а в голосе появились хорошо знакомые пугающе ласковые нотки. Понемногу она разобралась в причинах произошедших с ним перемен. Чилтерны не реагировали на поток его обаяния должным образом.

Беспокойство Кей росло. Она достаточно хорошо знала Айвора; отсутствие ожидаемой реакции доводило его до бешенства, в таких ситуациях он становился непредсказуемым…

Глядя через стол на Мод, Айвор вдруг спросил:

— Вы не знаете, Мод, постель в павильоне на острове… ее перестилали?

Несколько рассеянно она ответила:

— На острове спал Терри, но если вы хотите ночевать там, я скажу Дону, чтобы он сменил постель.

— Говорят, что если перед свадьбой жених спит под одной крышей с невестой, это принесет несчастье, — сказал Айвор, и его ироничный взгляд остановился на Терри.

— Я хотел бы переночевать в павильоне… разумеется, если Терри не станет возражать, — закончил он язвительно.

Юноша оторвал взгляд от тарелки и безразличным тоном обронил:

— Конечно… Почему я стал бы возражать?

— Ну… потому что остров — это уединенное место, — Айвор пожал плечами. — И достаточно шести минут, чтобы доплыть туда от виллы Морли.

Глаза Терри потемнели.

— Что вы имеете в виду? — спросил он холодно.

Кей заметила, что губы Айвора искривились в злой усмешке.

— Ну, ну, Терри! Не прикидывайтесь! Ведь вы уже взрослый. А может, я ошибаюсь? Потому что Бермуды — это единственное место на свете, созданное Богом для романтических приключений. А Симона весьма привлекательная девушка. Мне кажется, что… хм… что она зашла бы довольно далеко, чтобы получить в подарок еще один серебряный браслет невольницы.

Терри медленно поднялся со стула.

— Ты свинья, Айвор! Грязная, лживая свинья.

Айвор смотрел на молодого человека странно поблескивающими глазами, его длинные, тонкие пальцы судорожно сжимали ножку бокала.

— Я бы сказал, что это не очень учтиво — называть меня грязной свиньей в моем собственном доме, — процедил он медленно. — Я решил устроить жизнь твоих родителей и готов финансировать твое обучение. К тому же я намерен жениться на Элен, но я не считаю необходимым перекладывать на тебя право хозяйничать в моем доме.

Когда Айвор говорил, его глаза на мгновение встретились со взглядом Кей, и она угадала причину этой грязной атаки. Айвору не удалось продемонстрировать ей, как велика его власть над Чилтернами. Что ж, по крайней мере, он покажет, что сможет унизить их.

Долгую минуту Терри стоял неподвижно. Потом внезапно рванулся к Айвору, опрокинув стул. Элен, с лицом белым как полотно, бросилась между ними. Схватив Терри за плечо, она крикнула:

— Терри! Не сходи с ума!

— Не сходить с ума? — Юноша повернул искаженное яростью лицо к сестре. — Ты хотела бы, чтобы я сказал: «Премного благодарен, мистер Дрейк!» Чтобы я, как вы все, лизал ему задницу и ходил на задних лапках, толькопотому, что он богат, а вы боитесь, чтобы он не передумал и не перестал подправлять наши дохлые финансы?

Он повернулся и посмотрел на родителей.

— А вы! Я же обязан оказывать вам уважение! Да я предпочел бы сдохнуть под забором, чем вести себя так!

Терри стряхнул с плеча руку сестры.

— И ты тоже, — произнес он горько. — Жалкая шлюха, торгующая собой. Теперь ты, по крайней мере, знаешь, что я о тебе думаю! — С этими словами он неожиданно влепил Элен пощечину. Среди полной тишины прозвучало его короткое рыдание, почти бегом он достиг дверей патио и исчез в темноте.

Медленно, словно во сне, Элен поднесла руку к щеке. После недолгого молчания она чуть слышно прошептала:

— Простите… я пойду к себе, — и стремительно выбежала вон. Мод бросилась было за ней, но задержалась на полпути. Айвор сел на стул, словно все случившееся его не касалось.

— Мод, дорогая, ешьте филе миньон, пока оно не остыло. Оно в самом деле великолепно, — сказал он.

Кей встала и поспешно вышла.

Несмотря на разыгравшуюся отвратительную сцену, она чувствовала радость. Терри не склонил голову — ему хватило смелости сказать правду.

В сгущающемся сумраке она заметила стройный силуэт Терри, спешившего через газон к причалу. Она должна догнать его. Сказать ему, что он поступил правильно…

Но когда Кей добралась до пристани, на воде покачивалась только моторная лодка с прикрепленным сзади аквапланом. На перилах еще сушились купальные костюмы: темный — Мод, а рядом белый купальник Элен с серебристой шапочкой. Терри был уже довольно далеко от берега. Сидя в маленькой лодочке, он греб в сторону парусной яхты.

— Терри! — крикнула она. — Это я, Кей! Вернись!

Но парень упрямо продолжал грести. Бедный Терри! Как хорошо она понимала его. Дело ведь не только в грязных намеках в адрес Симоны… Положение родителей, сестры… Оно воспринималось юношей как постыдное.

Тем временем Терри добрался до яхты. Кей повернула к дому мимо густых зарослей агав и покрытой белыми цветами юкки.

Внезапно позади прозвучал чей–то голос:

— Слава Богу! Ты все же пришла!

Она резко повернулась и увидела силуэт мужчины. Прежде чем Кей успела вымолвить слово, его руки обвили ее талию и прижали девушку к широкой груди. Горячие губы нашли ее рот и прижались в долгом, неистовом поцелуе. Кей была настолько ошеломлена, что не могла ни крикнуть, ни освободиться от объятий.

Наконец губы оторвались от ее лица и нетерпеливый голос шепнул:

— Я думал, что ты уже не придешь!

Только теперь Кей узнала резкий голос и выразительное лицо шкипера. Одновременно она почувствовала, что руки его опустились, а сам он отстранился. Когда первый шок миновал, она осознала ошеломляющую правду. Стараясь держать себя в руках, она сказала:

— Мне кажется вы ошиблись, мистер Бейрд!

— Белое платье, — пробормотал он растерянно. — На ней сегодня тоже было белое платье…

— И вы приняли меня за Элен, — спокойно закончила Кей. — Но, объясните… Вы и Элен?

— Я ведь говорил, что не допущу этого брака, — заявил он. — А теперь вы знаете, почему.

— Она условилась встретиться с вами? Вы должны сказать мне правду. Элен любит вас?

— Любит ли она меня? — Его глаза сверкнули, словно глаза хищника. — Если она способна понять, что для нее хорошо, а что плохо, то должна любить.

— Но… почему она выходит замуж за Айвора?

— Думаете, что я в состоянии понять? Что могу разобраться в том, что происходит у нее в голове? Айвор очень богат, верно? К тому же он чертовски привлекателен… а она молода, глупа и боится беды. Я вообще не могу ничего понять и поэтому попросил ее прийти сюда после обеда. Перед обедом мне удалось поговорить с ней. Я умолял ее, чтобы она изменила свое решение. Говорил, что она должна бросить все и уехать со мной. Правда, за душой у меня нет ни цента, мы должны были бы какое–то время переждать в Нью–Йорке, пока мне удастся что–то заработать… Конечно, на дальнейшей учебе пришлось бы поставить крест. Я знаю, что это чертовски мало для такой девушки, однако во сто крат лучше, чем супружество с этим…

Он не закончил фразу и крепко сдавил ее плечо. В двадцати шагах от них на дорожке, ведущей к дому, мигнул огонек сигареты, а затем появился высокий, стройный силуэт Айвора Дрейка.

— Дон, — сказал он, подходя, — сегодня я ночую в павильоне на острове. Приготовьте мне там постель. А при случае вы могли бы распаковать мои вещи. — Он сунул руку в карман и вытащил связку ключей.

Взгляд его темных глаз переместился на Кей.

— Кстати, — бросил он в сторону Дона, — надеюсь, вам было приятно поболтать с мисс Уинярд, но это был ваш последний разговор. Я плачу вам, Дон, не за то, чтобы вы развлекали моих гостей.

Дон какое–то время смотрел на него, а потом очень спокойно сказал:

— О'кей! — и удалился.

Когда он исчез из вида, Айвор отшвырнул недокуренную сигарету и подошел совсем близко к Кей. Вся еще в лихорадочном возбуждении после разговора с Доном, она вдруг ощутила необъяснимый страх.

— Ты стала еще прекрасней, Кей, — сказал он тихо. Его руки скользнули к ней. Она хотела оттолкнуть его, но не смогла пошевельнуться.

— Еще прекрасней… Ты все так же неиспорчена… — Его пальцы блуждали по ее обнаженным плечам.

— Я был тогда слишком легкомысленным, не так ли? Разжигал тебя вместо того, чтобы уважать девичью скромность. А потому казался чудовищем, пожирающим невинных девушек. И теперь ты приехала, чтобы спасти племянницу от судьбы более горькой, чем смерть… Разве не так?

Он усмехался, обнажив мелкие белые зубы.

— Но на твоем месте, Кей, — продолжал он, — я предпочел бы наслаждаться солнцем. Потому что тебе не удастся выполнить свое намерение, дорогая!

Она взглянула на него.

— Откуда такая уверенность?

— Я считаю Элен одной из прекраснейших женщин и хочу, чтобы она стала моей женой. И она ею станет!

— А она хочет выйти за тебя замуж?

— Это интересный вопрос. Ну, и сама Элен — интересная особа.

— И она любит тебя?

— Любит? — Он расхохотался. — Или ты думаешь, что после Розмари я способен еще раз жениться на женщине, которая меня любила бы?

Луна висела над спокойной гладью залива. В ее мягком свете Кей хорошо видела его лицо и кривую циничную усмешку на нем.

— Бедная маленькая Кей! Вы, порядочные девушки, потрясающе наивны! Ты вообразила себе, что это я довел Розмари до смерти, да еще наслаждаюсь при этом ее страданиями. Ты никогда не поймешь, что это она всегда преследовала меня! Поверь мне, Кей, это просто чудо, что не я выбросился из окна!

Кей смотрела на него и чувствовала, что ненавидит этого человека все сильнее.

— Я думаю, ты знаешь, что Розмари вела дневник, — сказала Кей. — Перед тем как покончить с собой, она переслала его мне.

— Уж не та ли маленькая зеленая книжица, которую ты держала в руках?

— Наверное, тебе будет интересно узнать, что я намерена дать почитать его Мод? И сделаю это сегодня же.

— Так ты ей его еще не показывала? — Айвор засмеялся. — Хочу предупредить тебя, что вряд ли это сработает. У твоей сестры достаточно рассудительности, чтобы есть филе миньон, пусть даже остывший. Так что излияния душевнобольной не произведут на нее должного впечатления.

— Ох и дрянь же ты, Айвор! То, что Мод сносит твои «благодеяния», оказываемые Гилберту, еще не даст тебе права…

— Прекрасная Кей! Я не говорю, что купил твою сестру. Я только утверждаю, что ни Мод, ни тем более Гилберт не встанут на моем пути, независимо от твоих поступков. Оставайся лучше в роли тактичной сестры и не морочь Мод голову.

— К чему ты, собственно, клонишь?

Он подошел к ней ближе.

— Я вовсе не хочу быть грубым, дорогая. Однако ты сама вынуждаешь меня говорить нелестные вещи в адрес Чилтернов, а потом сердишься.

Руки Айвора крепко обвили девушку. Притянув к ссбе, он поцеловал ее. Решительным движением Кей вырвалась из его объятий. Айвор взглянул на нее с недоверием.

— Хмм… Сдастся мне, что рапсодия уже отзвучала. Верно? Ну, я не намерен конкурировать с собственным матросом.

Кей подняла голову, долгим взглядом посмотрела ему прямо в глаза, потом пожала плечами, повернулась и медленно пошла к дому.

Она остановилась на залитой лунным светом террасе, вошла в гостиную. В полном одиночестве там сидела Мод. При виде Кей она встала.

— Ну что, Кей? Ты нашла Терри?

— Нет, я не смогла догнать его. Он на паруснике:

— Кей! Ты, наверное, презираешь меня? — спросила Мод срывающимся голосом. — Считаешь, что я слепа… или еще хуже. Как мне объяснить тебе? До сих пор я и не предполагала, что Айвор, то есть, чем все это было для Терри… — Она легко дотронулась до плеча Кей. — Я прошу тебя простить мои сегодняшние слова. Я хочу прочесть этот дневник. Принеси его мне вечером, когда все заснут.

Дверь отворилась, и в комнату, насвистывая, вошел Айвор.

— Ох–хо! Молодежь отправилась развлекаться, а дорогой инвалид удалился на отдых. Нам, увы, остается только бридж.

Захваченные врасплох женщины не протестовали, и Айвор пригласил четвертым игроком Алисию Ламсден.

Он играл в своей обычной манере — темпераментно, с блеском.

Спустя какое–то время подошла горничная и сообщила, что мисс Элен сама поможет мистеру Гилберту лечь в постель, так что сиделка не понадобится.

Партия в бридж продолжалась; Кей все больше присматривалась к дальней родственнице Айвора. Всякий раз, когда он обращался к ней с любым, самым пустячным вопросом, лицо женщины прояснялось, глубоко посаженные глаза ловили каждое его движение.

«Ага, — думала Кей. — Похоже, сиделка не очень–то расположена к семейству Чилтернов. И значит, Алисия Ламсден — еще одна жертва Айвора».

Только в половине двенадцатого Айвор предложил закончить игру и без лишних слов отослал сиделку. Затем он пожелал Кей доброй ночи, после чего обнял Мод за плечи и шутливо сказал:

— Мод, как хорошая теща, пожалуйста, проводите меня и помашите рукой, когда я отплыву на остров.

Как только они исчезли за дверью, Кей поспешила к себе.

Она была раздражена и обеспокоена. Мод со всей определенностью согласилась прочесть дневник бедной Розмари — это уже можно было считать победой.

Кей выдвинула ящик комода, пошарила рукой под бельем, потом вытащила белье из ящика и внимательно осмотрела дно. Дневника на месте не было.

Кей взглянула на открытое окно и выругала себя за легкомыслие. Почему она не заперла комод на ключ? Нетрудно понять, что произошло. Ведь она сказала Айвору, что намерена показать дневник сестре. Что бы он ни говорил о своем влиянии на Мод и Гилберта, читать дневник он бы им не позволил. Но дневник нужно вернуть! В этот миг она услышала шум двигателя у пристани. В лунном свете ей хорошо была видна удаляющаяся моторка. Айвор успел отплыть.

Она вспомнила, что видела на причале маленькую байдарку — на ней легко доплыть до острова! Кей переоделась в спортивный костюм и взглянула на часы — без десяти двенадцать. Заперев дверь, она осторожно выскользнула в гостиную. На веранде никого не было, и Кей быстро перебежала газон. Послышался звук чьих–то шагов, и она присела за кустами гибискуса. Это Мод, проводив Айвора, возвращалась домой.

На причале по–прежнему были развешены купальные костюмы, машинально Кей отметила, что здесь что–то изменилось. Только спустя некоторое время она поняла: исчезла серебристая купальная шапочка Элен.

Пришвартованная к причалу, покачивалась моторная яхта, а рядом с ней, как маленькая скорлупка, подпрыгивала на волнах маленькая байдарка. Отсутствовала только парусная яхта, это означало, что Терри еще не вернулся.

Усевшись в байдарку, она оглянулась. Вилла была погружена в полную темноту, за исключением ярко освещенного окна гостиной. Слева, прилепившийся к скале, белел маленький домик, где жил Дон Бейрд. В окне горел свет — видимо, шкипер еще не ложился.

Кей отчалила от берега и направила суденышко к острову, на котором отчетливо виднелись очертания летнего павильона Айвора. В заливе царила тишина. Лишь с моря донесся какой–то всплеск, отчетливо прозвучавший на фоне мерных ударов весла… Снова всплеск! Может быть, кто–то из поздних пловцов тренируется в заливе? А может, рыба играет? Плеск больше не повторялся, и Кей услышала далекий рокот мотора.

Кей увеличила темп и через несколько минут добралась до маленькой пристани. Кое–как привязав байдарку, она взбежала по ступеням, ведущим от пристани к павильону. И снова в тишине прозвучал негромкий звук работающего мотора. Наверное, это Айвор решил совершить прогулку по заливу перед сном… Ах, черт! Дневник у него наверняка с собой! Ну ничего, она подождет. Кей прошла в павильон, а когда отворила дверь, то замерла на пороге.

Посреди роскошной гостиной стояла Симона Морли. Каштановые волосы были рассыпаны по оголенным плечам. Девушка не скрывала язвительной иронии.

— Как поживаете, мисс Уинярд? — спросила она. — Выступаете в роли ночного сюрприза для Айвора? Мне очень жаль, что я появилась так не вовремя! Или вы приехали вместе с ним?

— Вы ошибаетесь. Впрочем, насчет сюрприза — тоже, — холодно ответила Кей.

— Неужели? — протянула Симона. — Но в таком случае, где же Айвор? Не больше четверти часа назад я слышала, как его лодка отчалила от берега. Потом звук мотора затих.

— Айвор должен быть где–то в заливе. Поднимаясь сюда, я слышала звук мотора.

— Слышали мотор? — Симона подошла к окну. — Да, похоже, действительно…

Симона резко повернулась.

— Этот звук… он доносится не от залива. Это ближе, гораздо ближе… и моторка стоит на месте. Что–то здесь не так!

С этими словами девушка выбежала из комнаты. Кей поспешила за ней. Они быстрым шагом прошли вдоль невысоких скал, нависших над берегом.

Странное чувство овладело ею. Бог знает куда и зачем идет она за Симоной по узкой, крутой дорожке. Покачивающиеся на ветру темные кроны кедров казались фантастическими существами…

Внезапно Симона остановилась, и Кей едва не наткнулась на нее. Перед ними тянулась узкая полоса песчаного пляжа. Рокот мотора здесь был слышен более отчетливо.

— Моторка Айвора… видите? Вон там! Ее вытащили из воды…

Симона мягко спрыгнула на песок. Кей за ней. Вдвоем они помчались по сыпучему песку к воде.

Моторная лодка Айвора лежала на отмели с поднятым вверх рулем, нос до половины зарылся в песок. Торчавшая из воды доска акваплана выглядела, как маленькая опущенная мачта. Мотор работал на холостых оборотах, и эхо блуждало среди прибрежных скал.

Симона прыгнула в лодку и скрылась в каюте. Двигатель, фыркнув, стих.

— В каюте Айвора нет, не понимаю, почему он не заглушил мотор? А что вы думаете…

Симона не закончила фразу. Ее тело напряглось, она пристально всматривалась в поблескивающую гладь залива.

— Видите? — Она конвульсивно схватила Кей за руку. — Видите? Там! Что это?

Ее вздрагивающая рука указывала на какую–то точку на воде — в нескольких ярдах от берега.

Кей, чувствуя, как дрожь пронизывает ее тело, тоже заметила размытое, черно–белое пятно, которое мерно покачивалось на волнах.

Симона вошла в воду, даже не сняв туфель и не обращая внимания на то, что ее платье полощется в воде. Не раздумывая, Кей последовала за ней.

Симона низко наклонилась над водой. Кей, ощущая нарастающую тревогу, подошла ближе. Внезапно она увидела белый смокинг, скрюченную руку, а потом в воде проглянуло жуткое лицо. Она опустила в воду руки и коснулась чего–то холодного, скользкого.

Еле слышный голос Симоны произносил какие–то слова, которые бились в мозгу.

— Это Айвор! Боже, он мертв! Мертв!

ГЛАВА 4

Словно в кошмарном сне, они медленно подтягивали тело Айвора к берегу. Вскоре они поняли, что их страшный груз держится за что–то под водой.

— Это его нога… Он в чем–то запутался… Может, это… — Замолчав, Симона снова глубоко вошла в воду и присела в ногах Айвора. Кей перевела взгляд на полоску воды, отделяющую ее от Симоны. Что–то мелькнуло в воде рядом с трупом — что–то блестящее. Кей наклонилась, ее пальцы коснулись руки Айвора, скользнули дальше и нащупали в его сведенных пальцах мягкий предмет. С трудом освободив его, она вытащила руку из воды и посмотрела: купальная шапочка, серебристая шапочка Элен.

Кей вспомнила, как бежала за Терри и видела на перилах пристани купальные костюмы, а между ними надетую на столбик серебристую шапочку. А когда она собиралась плыть сюда на остров, то снова видела купальники, но шапочки там уже не было. И вот теперь она здесь, в руках Айвора… А он мертвый, холодный…

Скомкав мягкую ткань, Кей инстинктивно сунула ее в карман. Симона что–то вытянула из воды и бросила на песок.

— Веревка, — сказала она, с трудом переводя дыхание. — Одна из веревок акваплана обвилась вокруг ноги. Видимо, он запутался в ней, потому и упал за борт. — Симона немного помолчала и добавила:

— Приближается час прилива, мы должны оттащить тело повыше, на песок.

Спотыкаясь, они с трудом вытащили труп на берег.

— И все же, — прошептала Симона. — Может быть, он еще жив?

Она опустилась на колени возле трупа и лихорадочно начала делать искусственное дыхание.

Никакие усилия не могли вернуть Айвора к жизни. Кей знала это. Айвор Дрейк запутался ногой в веревке акваплана, свалился за борт и утонул. Вот такой невероятный факт!

Утонул случайно.

Она отчаянно цеплялась за эту мысль. Конечно же, произошел несчастный случай! Но как оказалась у него в руках шапочка Элен? По всей видимости, она просто упала в воду, а прилив принес ее сюда на остров. А Айвор заметил ее в воде, перегнулся через борт, чтобы выловить, запутался в веревке и упал…

А зачем, в таком случае, она поспешила спрятать шапочку от Симоны? И если это просто несчастный случай, то откуда у нее такой пронизывающий страх? Кей почувствовала, что больше не в состоянии наблюдать за бесплодными попытками Симоны и отвернулась.

До ее слуха донеслись ритмичные всплески — кто–то плыл к берегу. В свете луны вырисовался силуэт человеческой фигуры… девушки в белом купальном костюме. С минуту фигура стояла в воде неподвижно, наклонившись вперед и всматриваясь в толщу воды, потом начала медленно приближаться к ним. Когда она подошла достаточно близко, Кей узнала Элен. Элен в купальнике, но без шапочки на голове. Похоже, что Элен приплыла сюда в поисках своей шапочки. Но откуда она могла знать, что именно здесь найдет ее?

Кей тихо окликнула ее:

— Элен!

Девушка замерла, испуганно вскрикнув.

— Кей?..

Она подбежала, высоко выбрасывая из воды ноги, и только тогда заметила Симону.

— О!.. И Симона! Что здесь происходит?

Симона медленно поднялась и встала между Элен и трупом.

— Здесь ничего не происходит, Элен, — сказала она. — Во всяком случае, ничего такого, чтобы могло тебя заинтересовать… Это Айвор… Он, как видишь, мертв. Он утонул.

Ее слова, казалось, оглушили Элен. Только минуту спустя она мокрой рукой вцепилась в плечо Кей и больше не отпускала.

А потом в этой гнетущей тишине снова зазвучал сдавленный голос Симоны:

— Что же ты молчишь, Элен? Даже не стараешься хоть как–то показать, что его смерть тебя расстроила?

Рука Элен на плече Кей дрожала.

— Перестань, Симона! — прошептала девушка. — Умоляю тебя, перестань!

— Ага! Хочешь, чтобы я пощадила твои чувства? Ты с ума по Айвору сходила, не так ли? Ты же собиралась за него замуж по великой любви, а то, что он был богат, для тебя значения не имело! Это же должен был быть идеальный брак… с Доном Бейрдом в придачу! — Глаза Симоны горели, как у кошки. — А теперь ты осталась в дураках! И все ваше чопорное семейство тоже!

Кей подошла к ней и резко тряхнула за плечо.

— Хватит, Симона! Прекратите!

— Да ведь ей плевать на все это, — истерично выкрикнула девушка. — Айвор мертв, а ей на это плевать!

Она отвернулась и опустилась на колени перед телом Айвора.

Наступившую тишину прерывали лишь хриплые рыдания Симоны, в то время как Элен словно застыла.

Глядя на эту сцену, Кей вспомнила приезд Айвора и его появление в ее комнате. Как он тогда сказал? «…три грации, а может, три парки? Прошлое… Настоящее и Будущее». Эти вдруг вспомнившиеся слова приобрели совсем иной смысл: Кей — это прошлое, Элен — будущее, следовательно, Симона — настоящее…

Но это потом. Надо же что–то сделать. Нужна помощь. Словно в ответ на ее мысли с моря раздался голос Терри:

Возвращайся на Бермуды,

Воротись на острова…

— Терри! — Элен побежала к воде. — Терри! Терри!

Кей напряженно всматривалась в темноту, туда, где находилась вилла Айвора, которой он почему–то дал название «Шторм». В сумраке вырисовался силуэт парусной яхты, которая, обогнув остров, направлялась к пристани.

Симона, Кей, Элен… а теперь еще и Терри! Неужели только случайное стечение обстоятельств привело их к этому странному «возвращению на острова?» Кей увидела, как упал свернутый парус, раздался всплеск брошенного якоря, и Терри прямо с борта прыгнул в воду. Через несколько минут голова юноши показалась из воды. Элен бросилась навстречу брату.

— Терри! Слава Богу, что ты здесь! — воскликнула она, помогая ему выбраться на берег. Терри перевел удивленный взгляд с Элен на Кей и обратно.

— Что тут происходит? Что вы здесь делаете? — спросил он. И вдруг заметил Симону. — Симона! И ты? Что тут происходит?

Девушка медленно отступила в сторону.

— Вот… — чуть слышно обронила она, указывая пальцем на лежащий труп. Юноша быстро подбежал к телу, встал на колени. В свете луны было видно, как ужас исказил черты его лица.

— Это Айвор… Он мертв?!

— Да, — тихо повторила Симона. — Он мертв.

— Как это случилось? — растерянно спросил Терри.

— Симона и я… мы обнаружили моторку на пляже. — Кей говорила, как автомат. — Мотор работал, а Айвор лежал в воде около лодки. Нога запуталась в веревке акваплана. Мы в–вы… вытащили его из воды, — добавила она с трудом. — Видимо, он зацепился за веревку и упал за борт, а лодку вынесла сюда приливная волна.

Кей замолчала.

Можно с уверенностью утверждать, что все было именно так, как она рассказала… Несчастный случай. Но все молчали. Наконец, заговорил Терри:

— Его нужно перевезти домой. Приготовьте моторку, а я займусь им…

Кей, Симона и Элен побежали к лодке. Спустя минуту к ним присоединился Терри, он нес перекинутое через плечо тело. Кей остервенело дергала веревки, стараясь освободить место на корме, но Терри удержал ее.

— Нет, Кей! Ничего не трогай. Оставим все как есть, пока не явится полиция.

Терри прислонил тело Айвора к доске акваплана, и лодка, тихо урча мотором, двинулась к вилле «Шторм».

Мысль о полиции засела в мозгу Кей. Разумеется, полиция установит, что Айвор утонул в результате несчастного случая…

Ну, а если? Какие выводы сделала бы полиция, если бы знала?.. Их четверо, и все они покинули дом до полуночи, и в какой–то момент каждый оказался на острове. И каждый имел повод желать смерти Айвора… Она вспомнила вспышку Терри и то, как он бежал, словно безумный, на пристань. А она сама? Ее решение любой ценой воспрепятствовать этому браку, дневник Розмари?.. Где он сейчас? Симона, которая любила и подверглась унижению со стороны Айвора… Симона, такая спокойная… И наконец, Элен, которая, по ее словам, любила Айвора, но Дон Бейрд говорил… И шапочка Элен в мертвых пальцах Айвора?

Моторка подошла к пристани. Кей отметила, что среди купальников шапочки Элен не было.

— Кому–то надо сходить к Дону, — сказал Терри. — Пусть сообщит в полицию и вызовет врача. И пусть возьмет лодку, так будет быстрее.

При упоминании о Доне Элен сделала шаг вперед, но тут же остановилась. Кей, заметив ее колебания, предложила:

— Я схожу! — и побежала к маленькому домику у скал. Она ощупью нашла дверь, толкнула ее и вошла в скромную комнатку.

Дон Бейрд в распахнутой белой пижаме, почесывая волосатую грудь, сидел у стола, заваленного книгами. При звуке открывающейся двери он сорвался с места.

— Какого черта!

Увидев Кей, он быстро отступил в сторону, заслоняя постель. Но Кей успела заметить небрежно брошенное на подушки белое вечернее платье Элен.

Дон не спускал с нее гневных глаз.

— Может быть, я всего лишь матрос, нанятый на сезон, но я требую уважения. Советую вам в следующий раз стучать!

Темно–голубые глаза Дона в упор разглядывали Кей, ее мокрый костюм, обувь.

— Что случилось? Вы свалились в воду?

Кей посмотрела на него и, четко выговаривая слова, произнесла:

— Айвор мертв. Около часа назад мы нашли его тело на острове. Симона, Терри, Элен и я.

— Это невозможно! — воскликнул он. — Ведь его не могли убить… сейчас!

— Я не сказала, что Айвор убит.

— Да плевать мне на то, что вы сказали! Я знаю то, что знаю! А может, это вы?.. — он схватил ее за плечи.

— Айвор утонул, — сказала она чуть слышно. — Должно быть, он упал за борт, запутавшись в веревках акваплана. Он утонул… Мы просим вас вызвать врача и сообщить в полицию. Терри сказал, что будет лучше, если вы воспользуетесь моторкой.

Блестящие глаза Дона продолжали пристально рассматривать Кей.

— Это ваша версия, не так ли? О'кей! — Он протянул руку к телефонной трубке, поднял ее и набрал номер. — Это вы, Тим? Говорит Дон. Вы ведь полицейский врач, не так ли? Тим, вы должны немедленно приехать. Дрейк мертв. Его тело обнаружили на острове. Он утонул… Да! Хотите, чтобы я приехал за вами? Нет? Ладно!

Положив трубку на рычаг, он сказал:

— Доктор сейчас будет. Он привезет майора Клиффорда, шефа местной полиции. Они приедут на велосипедах. А где остальная компания?

— На пристани… Мы привезли тело Айвора.

Дон взял фонарь и босиком отправился к двери. Кей последовала за ним. Однако в дверях он остановился.

— Это платье Элен, — сказал он. — Вечером меня не было дома, а когда я вернулся, платье лежало на кровати.

Кей понимающе кивнула.

— Видимо, она заходила во время моего отсутствия и переоделась в купальный костюм. Я не знаю ничего другого, кроме того, что рассказал вам.

Он вернулся к кровати и взял платье в руки. Когда Дон поднял белый комок шелка, девушка слабо вскрикнула. Платье было разорвано от плеча и до самого низа, а на воротнике виднелось небольшое алое пятно. Дон посмотрел на пятно, медленно скомкал платье своими сильными руками и взглянул на Кей полными муки глазами.

— Вы ничего не видели, мисс Кей. Абсолютно ничего. Вы меня понимаете?

Он выдвинул ящик письменного стола, сунул туда скомканное платье и запер ящик на ключ. А потом еще раз спросил:

— Вы меня хорошо поняли?

Кей кивнула. Он взял ее под руку — она ощутила литые мышцы — и потянул к двери.

Они поспешили к пристани.

Терри, Симона и Элен стояли на том же месте у причала. Кей взглянула на них и вдруг почувствовала, что земля уходит из–под ног. От виска Элен к щеке тянулась длинная красная царапина.

Никто не произнес ни слова. Дон подошел к причалу и направил луч фонаря на труп Айвора, лежащий на корме моторки. Потом, погасив фонарь, он повернулся к остальным.

— Доктор будет здесь через несколько минут, — сказал он. — Вместе с майором Клиффордом. — Его глаза, внимательно наблюдавшие за четверкой, остановились на Элен. Он пошел к ней и сжал своей сильной рукой ее пальцы.

— Вы, девочки, идите домой и переоденьтесь, — сказал он. — Будет достаточно, если со мной останется Терри…

Он запнулся, его взгляд задержался на тропинке, ведущей к вилле, прямо к ним по дорожке шла женщина.

Кей узнала Мод. Сестра приблизилась и оказалась в круге света, очерченного фонарем. Высокая, элегантная, с ниспадающими на плечи темными волосами, она выглядела совершенно неуместно в наброшенном прямо на ночную рубашку зеленом халатике.

— Я слышала голоса, — сказала Мод спокойно, — и хотела убедиться, что все в порядке.

— Не все в порядке, — резко ответил Дон. — Мистер Дрейк мертв. Его труп найден на острове. Он утонул.

В течение нескольких секунд все внимание Кей сосредоточилось на Мод. Та подошла к Элен и положила руку на плечо дочери.

— Элен, дорогая моя, — сказала она чуть слышно. — Бедная девочка! — Кей заметила, как взгляд Мод на секунд у задержался на царапине у виска дочери. А затем совсем другим тоном Мод добавила: — Возвращайся домой, дитя мое. Ты простудишься в этом купальнике. Проводи ее, Кей. И вы, Симона, тоже должны вернуться домой.

Однако на ее слова никто не отреагировал.

— Я сообщил врачу, — сказал Дон. — Он вот–вот приедет вместе с майором Клиффордом.

— И правильно сделали, Дон.

Под взглядом присутствующих, Мод отошла от дочери и направилась к моторке. Она стояла над лодкой и смотрела, потом перевела взгляд своих серых глаз на Кей, а затем на Симону.

— Наверное, нам лучше пока остаться здесь, — сказала она спокойно. — Я думаю, что прежде, чем сюда явится полиция, нам следует кое–что обсудить.

Все стояли неподвижно, глядя на Мод, а она продолжала, медленно и четко выговаривая слова:

— Совершенно ясно, что произошел несчастный случай… трагический случай. Но майор, по всей вероятности, захочет узнать, что делал каждый из нас и где он находился. — Она сделала короткую паузу. — В таких случаях легко поспешить и все перепутать. Поэтому нам следует сейчас все уточнить.

Кей не верила своим ушам. Зачем Мод говорит это? А та продолжала, глядя на сестру:

— Терри плавал по заливу на паруснике. Я знаю об этом. Но Айвора обнаружила ты, Кей. — Голос Мод был очень спокойным. — Каким образом ты попала на остров?

Кей чувствовала, что внимание собравшихся сосредоточилось на ней. Но не могла же она говорить о дневнике Розмари?! Стараясь, чтобы голос ее звучал как можно спокойнее, она сказала:

— Ты помнишь, Мод, о… о той книге? Я говорила тебе о ней. Так вот, когда я хотела принести ее тебе, то обнаружила, что она исчезла. Я решила, что ее взял Айвор, поэтому и отправилась на остров.

Выражение лица Мод не изменилось.

— И ты нашла ее, Кей?

— Нет. Если книгу взял Айвор, то она должна быть при нем, а может быть, где–нибудь в лодке.

— Мы должны найти ее, — решительно заявила Мод. — Как она выглядела?

— Маленькая, в переплете из зеленой кожи. Что–то вроде записной книжки.

— Дон, будьте так добры, поищите в лодке.

Никому не пришло в голову оспаривать право Мод распоряжаться. Дон включил фонарик и спрыгнул в лодку.

Внезапно прозвучал голос Терри:

— Кей не одна была на острове, — его челюсти были крепко сжаты, когда он повернулся к Симоне. — Симона тоже была там.

Симона несколько долгих секунд смотрела в полные вызова глаза юноши, но ничего не сказала.

За нее ответила Кей.

— Симона была со мной. Я встретила ее на пристани. Она искала тебя, Терри. Это я попросила ее съездить со мной на остров, чтобы помочь мне. Я думала, что она отвлечет Айвора разговором, пока я буду искать.

Кей сама не понимала, что заставило ее солгать. Может быть, то, что Симона казалась сейчас такой беззащитной, а может быть, потому, что для Терри было бы ударом узнать, что Симона ночью отправилась к Айвору…

Терри, растерянный и смущенный, хотел что–то сказать, но Мод прервала его.

— Все было так, как сказала Кей, Симона?

Девушка окинула Кей долгим взглядом и после недолгого колебания ответила:

— Да, я поехала на остров с Кей.

Опустив голову, Мод внимательно рассматривала свои руки, не поднимая глаз, она сказала:

— А ты, Элен?

Терри провел руками по мокрым волосам и быстро сказал:

— Элен была со мной на яхте, мама. Я подобрал ее с пристани… точно не помню, во сколько… Пожалуй, в одиннадцать, может, чуть позже. Во всяком случае, до того, как отошла моторка с Айвором.

Кей была убеждена, что ее племянник лжет. Элен приплыла совсем с другой стороны. Симона тоже должна была понять это. Кей бросила быстрый взгляд на сестру и поняла, что ту тоже не убедила наивная ложь Терри. Однако все молчали.

Закончив поиски, на причал выбрался Дон Бейрд. Видимо, он слышал все, так как во взгляде, который он бросил на Терри, была видна благодарность.

Услышав эту вторую ложь, Кей сообразила, что к чему. Никто и не пытался сделать вид, что верит, будто действительно произошел несчастный случай. Это просто генеральная репетиция перед встречей с полицией.

— Ну как? — спросила Мод. — Вы нашли эту книжку?

— К сожалению, нет. В лодке ее нет.

— Жаль, — коротко сказала Мод. — Однако, коль скоро книжка не обнаружилась, думаю, что о ней вообще не стоит упоминать, не так ли?

Дон взглянул на Мод и, не дожидаясь вопросов, сказал:

— Если вы хотите знать, где был я, то могу сообщить, что я находился у доктора Торна. Я отправился туда на велосипеде, в одиннадцать пятнадцать, и вернулся минут за пять до того, как мисс Уинярд посетила меня. Надеюсь, доктор Торн подтвердит мои слова.

Губы моряка искривила чуть заметная усмешка.

— Коль скоро миссис Чилтерн занялась дознанием, я могу несколько облегчить ей задачу. Насколько я понимаю, это называется алиби. В моем случае его подтвердит полицейский врач.

ГЛАВА 5

Оставив Дона на пристани, все отправились в дом. В своей комнате Кей сбросила мокрую одежду, насухо вытерлась мохнатым полотенцем и переоделась в теплый свитер и шерстяную юбку. Там, на пристани, ее ни на минуту не оставляла мысль о купальной шапочке Элен. Теперь она вынула ее из кармана и внимательно осмотрела. Шапочка была разорвана — от макушки до самого низа. В первую минуту она хотела пойти к Элен и потребовать объяснений, но решила, что каждую минуту может нагрянуть полиция и разговор лучше отложить.

После случая с дневником она решила не доверять ящикам комода. На каминной полке стояла большая ваза из кованой меди. Кей засунула шапочку в нее.

Спустившись вниз, она застала всех обитателей «Шторма», чинно ожидавших появления полиции. Здесь были Терри в толстых гольфах, Мод, Гилберт в своем инвалидном кресле и скромно стоявшая в стороне Алисия Ламсден. Теперь уже не Мод была главной фигурой, а скорее Гилберт. Парализованные ноги ничуть не умаляли его значимости и достоинства.

Спустя минуту в гостиную вошли Элен и Симона.

Испытующий взгляд Гилберта задержался на дочери.

— Элен, — сказал он, — Я бы не хотел, чтобы ты прошла через все это.

Лицо Элен было неподвижным, как маска.

— Спасибо, папа, — ответила она, — но позволь мне остаться.

— Хорошо. — Пальцы Гилберта постукивали по подлокотнику кресла. — Доктор Торн и майор Клиффорд уже на месте и заканчивают осмотр. С минуты на минуту они будут здесь. — Он сделал небольшую паузу, а потом сказал, словно подводил итог: — Это жестокий удар для всех нас. Однако мы должны приложить все усилия, чтобы облегчить работу полиции…

Прежде чем он закончил фразу, дверь гостиной отворилась, и на пороге возник молодой мужчина лет тридцати пяти в спортивной куртке и серых фланелевых брюках. Его темное загорелое лицо, черные, широко расставленные глаза показались Кей знакомыми.

— Пожалуйста, входите, доктор, — пригласил Гилберт.

«Ага, — подумала Кей, — значит, это доктор Торн. Полицейский врач».

— Майор Клиффорд остался на пристани, — пояснил доктор. — Но сейчас он будет здесь. Мне очень жаль, что я вынужден причинять вам беспокойство, господа, но у меня есть несколько вопросов.

Алисия Ламсден, до этого молчавшая, неожиданно заговорила.

— Вопросы? — протянула она. — Я не понимаю, что здесь…

— Разумеется, мы должны будем все объяснить, — прервала ее Мод. — Обычно при трагических случаях возникает необходимость опросить свидетелей.

— Вы совершенно правы, миссис Чилтерн, — сказал доктор, бросив внимательный взгляд на сиделку.

— Но ведь известно, что… Дрейк утонул! Разве это не так? — спросил Терри.

— Разумеется, здесь не может быть никаких сомнений. Или у вас другое мнение? — Взгляд доктора задержался на лице Кей.

— Я слышал, что вы первая обнаружили труп, мисс Уинярд. Это так?

Откуда он знает ее фамилию? И почему ей знакомо его лицо?

— Да. Я и мисс Морли.

— Есть несколько моментов, которые я, как полицейский врач, хотел бы выяснить. Мы можем поговорить с вами с глазу на глаз?

— Вы знакомы с этим домом, доктор, — сказал Гилберт, — пройдите, пожалуйста в библиотеку.

Библиотека была, скорее, не библиотека, а комната для игр и отдыха. На низких столиках лежали газеты и иллюстрированные журналы. В углу на столе стоял большой проигрыватель, вокруг в беспорядке были разбросаны пластинки.

— А ведь мы с вами уже знакомы.

— Да–а… — протянула она. Если бы она могла вспомнить!

— Я отлично понимаю, что Чилтерны нервничают. Поэтому и предпочел поговорить с вами наедине. Мне хотелось бы, чтобы вы ответили, только коротко и самую суть, в каком положении находилось тело в тот момент, когда вы его обнаружили?

Кей почувствовала облегчение. Стараясь говорить спокойно, она рассказала все, что, по ее мнению, могло интересовать полицию. Когда она закончила, он сказал:

— Еще одна деталь, мисс Уинярд, как я понял, мотор лодки работал… Вы не ошиблись?

— Да. Работал.

— И вы предполагаете, что мистер Дрейк остановил лодку, по какой–то случайности запутался в снастях акваплана, упал за борт и утонул. А судно, никем не управляемое, дрейфовало, пока прилив не вынес его к острову?

— Пожалуй, да. Я так думаю…

— Мистер Дрейк много пил в этот вечер?

— Несколько коктейлей перед обедом, потом… В общем, как обычно.

— Хмм… Выглядит довольно правдоподобно, — задумчиво проговорил Торн и вдруг спросил: — Верно?

— Что вы имеете в виду?

— Все выглядит именно так, как если бы это действительно был несчастный случай.

— Но это же очевидно!

— Очевидно? В таком случае, может быть, вы объясните мне еще одно обстоятельство? Почему все в этом доме убеждены в том, что Айвор Дрейк убит?

Эти несколько слов, произнесенные скучным, ровным голосом, застали Кей врасплох. Она с видимым усилием заставила себя говорить.

— Не понимаю, о чем вы, доктор?

— Дорогая мисс Уинярд! Я ведь не слепой и не вчера родился. У всех Чилтернов это написано прямо на их физиономиях, причем большими буквами.

Стараясь сохранить спокойствие, она холодно ответила:

— Это абсурд! И если вы считаете, что вам удастся поймать меня в столь незамысловатую ловушку…

— Я не расставляю вам ловушек и меньше всего стараюсь вас обмануть. Меня интересует правда, — он сделал паузу. — Мне кажется, вы забываете, что я полицейский врач и уже успел осмотреть тело.

— Но ведь вы не обнаружили ничего такого, что могло бы натолкнуть вас на мысль…

— Напротив. Обнаружил. — Он провел рукой по своей темной, растрепанной шевелюре. — Будет лучше, если я поделюсь с вами кое–какими наблюдениями. Итак, во–первых, на правом виске Айвора я обнаружил кровоподтек и глубокие царапины на коже. Удар не был достаточно силен, чтобы убить мистера Дрейка, но его хватило, чтобы он потерял сознание. Конечно, вы можете возразить, что мистер Дрейк мог удариться при падении, скажем, о борт лодки, верно? Но так же может быть, что его кто–то ударил, не так ли?

— М–может быть… я не знаю…

— Во–вторых, на лице и шее Айвора видны многочисленные ссадины и царапины. Одним словом, у меня сложилось впечатление, что все эти повреждения были нанесены мистеру Дрейку до его смерти, и что это следы чьих–то ногтей и пальцев.

Кей вспомнила поцарапанную щеку Элен и ее разорванное платье. И это алое пятно на белом шелке…

Между тем, доктор продолжал:

— Если в процессе расследования не будет установлено, что Айвор в тот вечер с кем–нибудь подрался, объяснить происхождение этих отметин будет трудно.

— Послушайте! Царапины, ссадины… Я понимаю. Но… неужели вы допускаете, что кто–то из Чилтернов мог пойти на убийство? Они были так признательны ему!

— Так признательны! — повторил Торн с иронией. — Значит, вы непременно хотите, чтобы я указал и мотив преступления?

Говоря это, он сунул руку в карман куртки и протянул Кей маленькую записную книжку в переплете из зеленой кожи.

Дневник Розмари!

— Вам не кажется, что это вполне могло служить мотивом?

Несколько мгновений она была не в состоянии собраться с мыслями… Откуда у этого человека мог оказаться дневник?

— Из записи, сделанной на первой странице, которую Розмари адресует вам, можно заключить, что дневник является вашей собственностью. Следует также предположить, что вы взяли дневник с собой, преследуя какую–то определенную цель. Какую? Догадаться не трудно. Я думаю, что не хотели допустить брака вашей племянницы и Дрейка. — Он вдруг улыбнулся открыто и широко. — Ну что ж! Этот брак с полной определенностью не состоится, не так ли?

Она беспомощно смотрела на него.

— Где… Как вы его нашли? — спросила она, запинаясь.

— Я только что нашел его на пляже. Я заканчивал осмотр тела, когда Клиффорд позвал меня. Я пошел к нему и в свете фонаря заметил книжку, торчащую в густых кустах юкки. Кто–то забросил ее туда.

— И майор Клиффорд, он тоже видел дневник?

— Нет. Майор его не видел.

— Но… вы рассказали ему?

— Я подал ему отчет.

— Вы сказали ему, что подозреваете убийство? — спросила Кей.

— В мои обязанности входит составление отчета об осмотре трупа. Детальный отчет я подам после вскрытия.

Он раскрыл дневник и начал читать. Спустя некоторое время он отложил книжку и посмотрел на Кей.

Ее поразила перемена, произошедшая с ним. Каким–то скрипучим голосом он спросил:

— Вы не помните, откуда мы знакомы, верно? И это не удивительно. Мы виделись только раз, когда вы, мисс Уинярд, были здесь, на Бермудах, три года назад. Мы познакомились в доме Розмари Пауэлл.

Она вспомнила. Это было в первые дни ее знакомства с Айвором. Они пришли на коктейль к Розмари. Там она и встретила этого смуглого, темноволосого человека, который ушел сразу же после их прихода.

— Я хорошо помню вас, — продолжал он. — Может быть, потому, что вы исключительно привлекательная женщина, но, главным образом, потому что Розмари много говорила мне о вас. Тогда я был убежден, что вы просто ищете приключений. Позже, когда я понял, что вы сумели разглядеть его сущность и ушли, я стал симпатизировать вам еще меньше, потому что, порвав с Айвором, вы бросили ему на растерзание Розмари.

— Но я в самом деле не понимаю, почему…

— Может быть, вы поймете лучше, если я скажу, что знал Розмари почти с детства. И до того, как она познакомилась с Айвором…

Голос его прервался, и только костяшки пальцев на сжатых кулаках побелели.

— Я надеялся, что она выйдет за меня замуж. Но появился Дрейк…

Он крепче сжал в руках дневник Розмари.

— Мне нелегко было смотреть на ее страдания, когда вы встретились с Айвором, и на душевный разлад, который с ней произошел, когда вы ушли от него.

— Но ведь я ее предостерегала! Я старалась открыть ей глаза. Я… — Она умолкла, удивленная тем, что оправдывается перед этим человеком.

— Наверное, все так и было, — сказал он тихо. — Однако вам не удалось помешать замужеству Розмари. И когда я прочитал отрывок из дневника, я почувствовал, что ненавижу Айвора больше, чем мог себе представить.

— Почему вы говорите это именно мне?

— Потому что чувствую, что должен сказать. Все эти годы я считал вас ответственной за то, что случилось с Розмари, а теперь… теперь мне кажется, что я ошибался.

Он замолчал, облизал пересохшие губы и продолжил:

— Теперь Дрейк мертв. Я обязан установить, не было ли здесь совершено убийство, — сказал он со слабой улыбкой. — А если да, то обязан передать убийцу в руки правосудия. Это ставит меня в двусмысленное положение. Видите ли, мисс Уинярд… как частное лицо я полностью на стороне того, кто уничтожил эту дрянь.

Странно, но прежняя враждебность исчезла. Теперь они хорошо понимали друг друга.

— Но почему, в таком случае, вы сказали майору, что подозреваете убийство?

— Я не говорил этого. Я только сказал, что, как врач, ознакомил его с результатами осмотра. Но не думайте, что это имеет какое–то значение. Майор Клиффорд далеко не глуп и умеет делать выводы из того, что видит сам. Что же касается записок Розмари, то…

Он протянул ей дневник. Кей автоматически взяла его и сунула в карман.

— Благодарю вас, доктор. Честное слово, мне трудно выразить…

Но вспыхнувший было огонек симпатии погас. Полицейский врач допрашивал ее как потенциальную виновницу преступления. Доктор встал, чуть заметно кивнул и сказал:

— Пожалуй, это все. Теперь мы можем присоединиться к остальным.

ГЛАВА 6

В гостиной во всем великолепии белоснежного полицейского мундира господствовал майор Клиффорд: могучие плечи, рубленые черты лица, сталь в глазах…

— Это моя сестра, Кей Уинярд, майор, — сказала Мод.

— Приветствую вас, мисс Уинярд, — прогремел майор. — С доктором говорили? Садитесь, пожалуйста.

Кей присела у окна, рядом с Доном Бейрдом, Терри и Элен.

— Продолжим, миссис Чилтерн. Итак, Дрейк играл в бридж с вами, вашей сестрой и мисс Ламсден. Игра началась сразу же после обеда и до той минуты, когда мистер Дрейк заявил, что отправляется спать на остров.

— Совершенно верно, сэр, — голос Мод звучал ровно.

— Примерно в котором часу это было?

— Приблизительно в одиннадцать тридцать. Или около этого.

— Дрейк сразу же отправился на пристань?

— Да.

— Вы сказали, что проводили его.

— Да.

— Вы видели, как он сел в лодку?

На какую–то долю секунды Мод заколебалась.

— Мы немножко поболтали, а потом я пожелала ему спокойной ночи. Помню, когда я возвращалась, мотор затарахтел, и лодка отошла от пристани.

— Время не помните?

— Ну… наверное, прошло минут двадцать после бриджа. Или чуть больше — не знаю.

— Что вы делали потом?

— Я сразу же пошла домой.

Кей отлично помнила, что видела Мод, идущую к дому. Но было это, по меньшей мере, минут через десять–пятнадцать после того, как из окна она видела отплывающую моторку Айвора.

Десять–пятнадцать минут! А Мод утверждает, что возвратилась сразу же.

— Жаль, что вы не задержались на пристани чуть дольше. Может быть, тогда вы смогли бы услышать его крик о помощи или что–то заметить. — Майор громко откашлялся. — Итак, вы расстались с мистером Дрейком примерно в одиннадцать сорок пять.

Он внимательно оглядел всех присутствующих.

— Значит, после того, как моторка отчалила от пристани, никто из вас больше не видел Айвора Дрейка?

В комнате повисла тишина. Кей собралась с духом и сказала.

— Нет. Никто, пока я и мисс Морли не натолкнулись на его труп.

Огромная фигура Клиффорда подалась к ней.

— В котором часу примерно это было?

— Пожалуй, в двадцать минут первого.

Майор разгладил седеющие усы.

— Я полагаю, вы уже объяснили доктору Торну, какие причины заставили вас в такой час поехать на остров?

— Н–нет, — пробормотала она. — Доктор Торн не спрашивал меня об этом.

— Мы с мисс Уинярд решили поплавать по заливу перед сном, — неожиданно вступила в разговор Симона. — Когда мы подплыли к острову, то услышали звук мотора и решили посмотреть, что это.

Теперь майор уставился на Дона.

— Лодки находятся на вашем попечении, Бейрд? Все ли средства передвижения по воде регулярно швартуются у пристани?

Дон пожал мощными плечами и сказал:

— Разумеется, у пристани.

— Не на пляже?

— Это возможно, но только днем. Следить за этим входит в мои обязанности.

— И сегодняшний вечер не исключение?

— С чего бы это?

Клиффорд снова откашлялся.

— Господа, сегодня никто из вас не оставлял лодку на пляже?

Ему никто не ответил.

— А может быть, кто–нибудь купался после обеда?

— Сегодня после ленча мы все были на пляже, — ответила Мод.

— Прошу прощения, но я спрашиваю о послеобеденном времени.

— Нет, нет, майор! В это время никто на пляж не ходил. Мы играли, муж очень рано ложится спать. Терри ходил под парусом по заливу, а Элен…

— Да! Я плавала сегодня после обеда, — сказала Элен. — Примерно около одиннадцати я подплыла к яхте Терри. Но не ходила на пляж, а прыгнула в море прямо с пристани.

Кей понимала, что Элен лжет. Это было подтверждением лжи Терри.

Внимательно слушая девушку, майор разглядывал царапину на ее щеке.

— Так вы прыгнули в воду с пристани? И тогда же поцарапались? Ну что ж, резюмируем все еще раз: вы утверждаете, господа, что никто из вас не был на пляже вечером, то есть после обеда, так?

Не дождавшись ответа, майор выпрямился во весь свой огромный рост и сказал:

— Дрейк всегда был чувствителен к нарушению его территории. Не так давно он подал в суд на местных жителей за нарушение границ частных владений. Не думаю, чтобы кто–то осмелился купаться на его пляже. А теперь я попросил бы кого–нибудь из вас пойти туда вместе со мной.

— На пляж? — вырвалось у Алисии.

— Я хотел бы кое–что вам показать. Один из моих людей обнаружил там интересные вещи.

Майор подошел к двери, распахнул ее и замер, пропуская всех остальных.

В то время, как все выходили на террасу под предводительством бравого майора, Кей выкатила кресло Гилберта через стеклянную дверь коридора на ровно подстриженный газон. Там они присоединились к остальным.

По пути их нагнали двое полицейских из туземного населения, неслышно вынырнувшие из кустов. Процессия обогнула густые заросли агав и юкки, и здесь майор скомандовал остановиться.

— Прилив начался сегодня в семнадцать тридцать. Следы, которые я хочу вам показать, оставлены сегодня вечером, но не раньше. То есть примерно в то самое время, когда миссис Чилтерн… хмм… слышала, как мистер Дрейк отплывал от пристани, — произнес он довольно резко. — Сержант, фонарик!

Полисмен подал фонарь, и майор направил яркий луч на песок у самой кромки прибоя.

— Прошу! Взгляните сами, господа!

У самой воды, на песке была видна довольно широкая борозда, будто здесь тащили волоком какой–то тяжелый предмет, от дюн до самой воды.

— Кто из вас, господа, попробует объяснить мне, что это за след? — спросил майор.

Кей положила руку на плечо Мод и почувствовала, как та дрожит.

— Не знаю, достаточно ли четко вы видите, но здесь сохранились следы босых ног. Но ведь никто из вас не был здесь после обеда.

Он немного помолчал, потом кивнул самому себе и продолжил:

— Лично я думаю… Ах, да! Я еще не сказал, что доктор Торн провел предварительный осмотр тела. Так вот, на лице Дрейка обнаружены многочисленные царапины, оставленные еще тогда, когда он был жив. Похоже, что он с кем–то дрался. Кроме того, на виске имеется небольшой кровоподтек от удара.

Майор повернулся, теперь он смотрел прямо на присутствующих.

— Предположим, что Дрейк встретил здесь кого–то, и между ними вспыхнула драка, и в результате полученного удара Дрейк потерял сознание. В таком случае, лицо, напавшее на него, могло протащить его тело через пляж, а потом по мелководью до пристани. Там его погрузили в лодку, направились к острову, а на полпути выбросили за борт.

— Убийство! — истерически закричала Алисия. — Вы говорите, что Айвор был убит?

— Я лишь утверждаю, что эта гипотеза отлично согласуется с теми фактами, которыми мы располагаем. За одним исключением.

С этими словами майор повернулся к Мод. Голос его стал неожиданно мягким и тихим.

— Миссис Чилтерн, продолжаете ли вы утверждать, что видели Айвора Дрейка, отплывающего от пристани? — он сделал паузу. — Уверены ли вы в том, что это был именно мистер Дрейк?

ГЛАВА 7

В напряженной тишине внимание всех было приковано к Мод. Кей чувствовала, что будущее их всех зависит от ее ответа. Лицо Мод, за секунду до этого побледневшее, вновь разгладилось и обрело выражение покоя.

— Я уже рассказала вам все, что знала, майор, — сказала она.

— Но если вы сомневаетесь, то нет смысла повторять все с самого начала.

— А по–моему, — заверещала Алисия Ламсден, — пусть господин майор расскажет, что он думает по этому поводу. Ведь Айвор мог попрощаться с миссис Чилтерн, а потом вернуться.

— Если бы он вернулся, я бы это слышала, — спокойно сказала Мод. — А так звук только удалялся. По моему мнению, господин майор, вы придаете слишком уж большое значение этим следам. Мало ли кто мог их оставить? Я понимаю, — продолжала она мягко, — что ваше положение требует учитывать любую возможность. Мистер Дрейк был нашим близким другом, а кроме того, он должен был жениться на нашей дочери… Не человечнее ли избавить нас от всего этого?

В глазах Клиффорда вспыхнули злые огоньки.

— Я очень ценю ваше мнение, — заявил он. — Но действовать буду так, как сочту нужным.

— Очень хорошо, — сказала Мод, — Уже поздно, и я хотела бы, чтобы дети легли спать.

— Разумно. Без сомнения, всем вам, господа, сон просто необходим. — В голосе майора прозвучала плохо скрытая насмешка. — Я явлюсь сюда утром и займусь некоторыми деталями. До того времени я оставлю здесь одного из своих людей. Попрошу вас, господа, не спускаться на пляж без моего разрешения. Полагаю, что это вас не затруднит?

— Ну конечно, господин майор, — спокойно согласилась Мод.

— Алисия, проводите мистера Чилтерна, Дон, позвольте подчиненному господина майора воспользоваться вашей кухней, ладно? Пойдемте, дети! И вы тоже, дорогая Симона. Доброй ночи, господин майор!

Прежде чем уйти, Кей еще раз глянула на доктора Торна, тихо беседующего о чем–то с Доном.

Когда все вышли, Мод обратилась к Симоне:

— Дитя мое, я знаю, что ваши родители уехали. Вы переночуете у нас, в комнате Кей есть вторая кровать, и я уверена, что она охотно приютит вас на ночь.

— Конечно! — сказала Кей.

Мод легонько поцеловала Элен в щеку.

— Постарайся уснуть, моя девочка. — Затем она обратилась к Терри:

— Доброй ночи, Терри.

Побледневший юноша неловко притянул мать к себе и по–мальчишески чмокнул в щеку.

Когда они вместе с Симоной поднимались наверх, Кей чувствовала, что не сможет поговорить с Элен до утра. В спальне она мимоходом заглянула в вазу, куда спрятала шапочку. Симона не должна знать об этом.

Симона села на кровать, поджав под себя ноги.

— Возьмите пижаму, Симона, — предложила Кей.

Стянув через голову платье, Симона молча подошла к трюмо. Приподняв руками свои великолепные волосы, сев на табурет из кедрового дерева, она начала медленно их расчесывать. Не прекращая своего занятия, она спросила:

— Почему вы солгали?

— Мне казалось, вы не хотели сообщать полиции о том, что находились в павильоне Айвора. Ночью… одна.

— Говоря иначе, вы обеспечили мне алиби.

— Если вам угодно, можете определить это именно так.

— Угодно? — Симона повернулась и теперь смотрела прямо в глаза Кей. — Одновременно вы обеспечили и собственное алиби.

— Мне незачем скрывать, что я плыла на остров именно к Айвору.

— О да! Вы только хотели одолжить у него книгу! Всего лишь! — она швырнула гребень на пол. — И я должна этому верить? Так же, как и той куче лжи, которую наговорила ваша семейка? А Айвор мертв! Его убили! А вы… вы все радуетесь этому!

— Симона! Вам не следует так говорить!

— Это почему же? Ведь это правда! Я вижу вас насквозь. Айвор много мне о вас рассказывал. Вы же крутили с ним три года назад. А теперь, узнав, что он собирается жениться, примчались сюда выручать эту шлюху… Я слышала все, что сказал вам Дон на пристани, — она сжала свои тонкие пальцы в кулаки. — Вы оба старались помешать этому браку и добились этого!

Кей сидела на кровати и спрашивала себя, что и с какой целью рассказывал Айвор Симоне.

— Симона, — спросила она тихо, — вам не кажется, что слишком много людей могли желать смерти Айвору?

— Еще бы! Люди, которые завидовали ему! — Симона подалась вперед на своем табурете. — Завидовали, потому что не могли жить так, как он… Никчемные люди, такие, как Чилтерны, которые присосались к нему, как пиявки, и подсовывали свою дочку, как приманку…

Кей смотрела на девушку, и ей вдруг стало до боли жаль ее.

— А ведь вы были в него влюблены, — сказала она тихо.

— Вам–то какое дело?

— Вы его любили, а он бросил вас ради Элен.

— Ах, вот как вы себе это представляете? А вы ничем не отличаетесь от своих родственничков! Вы не в состоянии понять меня так же, как не понимали Айвора. Да! Я любила его. И он меня тоже любил. Не так, как это понимаете вы, а по–настоящему! А Элен увлекла его, признаю это, потому, что была холодна и недоступна… Мы часто смеялись над ней, Айвор и я.

Вы, наверное, думаете, что я ревновала к Элен? Из–за этой женитьбы? Какая там ревность! Неужели вы можете предположить, что это могло бы повлиять на наши отношения? — глаза девушки блестели, — Айвор никогда не женился бы на Элен после того, что произошло сегодня вечером. Вы делаете вид, что не знаете, зачем я приходила к Айвору?

— Я действительно не знаю. Откуда?

— Ну, тогда я вам расскажу. — Теперь она говорила спокойно. — Вечером я сидела дома. Примерно в половине одиннадцатого я села в байдарку и поплыла сюда, потому что знала, что Айвор здесь. Я подошла к окну и увидела, как вы играете в карты. Тогда я вернулась на пристань. В домике Дона горел свет, слышались голоса. Я заглянула туда. Угадайте, что я увидела?

Кей почувствовала нарастающее беспокойство.

— Симона…

— Вашу драгоценную племянницу! Невинную Элен вместе с Доном! Он держал ее в объятиях! Это нужно было видеть, как он ее целовал!

«Значит, Дон говорил правду», — подумала Кей.

— Теперь вы понимаете, зачем я поплыла на остров? — продолжала Симона. — О какой свадьбе могла бы идти речь, если Айвор узнал бы, что его невеста, это воплощение невинности, крутила любовь с его слугой!

Симона была права. Для Айвора, с его неуемным снобизмом и патологической страстью обманывать других, мысль о том, что обманывают его самого, была бы невыносима.

— Значит, вы поплыли на остров, чтобы рассказать Айвору об Элен и Доне?

— Разумеется! Я хотела раскрыть ему глаза, потому, что не могла больше смотреть, как Чилтерны используют его, подсовывая Элен, чтобы обеспечить себе крышу над головой.

Она помолчала и с интересом глянула на Кей.

— Как вы считаете, не заинтересует ли это все и полицию тоже? Сегодня миссис Чилтерн рассказывала майору, как все они любили Айвора, а я докажу, что их доченька обманывала его, а вся семейка его ненавидела!

Дело обстояло хуже, чем Кей предполагала. Но в то же время она не чувствовала неприязни к девушке. Странным образом Симона превратилась в совсем другого человека, такую же молодую девушку, которая три года назад так же вглядывалась в лицо Кей… Так же готовую на все ради Айвора… Напомнила Розмари Пауэлл!

— Симона! Милая Симона, — Кей ласково прикоснулась к плечу девушки, — Не торопитесь. Вы не отдаете себе отчета в том, каким был Айвор на самом деле. Да, последнее время Чилтерны многое принимали от него, но только потому, что этого хотел, в первую очередь, сам Айвор. Именно он был режиссером этого спектакля. Согласна, что в этой ситуации Чилтерны проявили себя не с лучшей стороны, но это не повод, чтобы ломать им жизнь.

— Ломать им жизнь? А что они сделали с его жизнью? Айвор мертв!

— Симона, не следует быть столь категоричной. Вы же не знаете, был ли вообще Айвор убит.

— Да это они его убили! — Губы Симоны дрожали, как у маленькой девочки. — Я… я их всех ненавижу–у!

— И Терри тоже? Подумайте, что станет с Терри?

— А мне какое дело?

— Терри любит вас…

— Меня? Терри? Да он еще ребенок. Он понятия не имеет, что такое любовь.

— Терри знает о любви гораздо больше, чем Айвор, Симона. Вы верите, что Айвор любил вас. Мне очень тяжело разрушать ваши иллюзии, но вы должны знать правду. Айвор не любил вас. Айвор вообще никого не любил, кроме себя.

Симона резко выпрямилась.

— Это ложь!..

— Нет, Симона, к сожалению, нет. Сегодня за обедом Айвор говорил о вас, чтобы помучить Терри. Он заявил, что вы водите Терри за нос, что имеете обыкновение приезжать по вечерам в павильон… что вы готовы многое позволить любому, кто купит вам такой же браслет, — она дотронулась рукой до массивной серебряной подковы на руке девушки. — Если бы мы не удержали Терри, он избил бы Айвора. Я хочу, чтобы вы знали, как любит вас Терри, если вы по–прежнему намерены сообщить в полицию, то помните, что тем самым накинете петлю ему на шею. Самый серьезный мотив убить Дрейка имел именно он.

Симона молчала, опустив голову, теребя в пальцах браслет.

— Если судьба Терри вам безразлична, подумайте о себе. Как только вы начнете говорить, то сразу же окажетесь под подозрением. У вас не меньше поводов для убийства, чем у любого из нас.

— Плевать я хотела на подозрения! И вы все врете! Айвор не мог так говорить обо мне. Тем более, перед Чилтернами.

— Спросите любого, кто сидел за столом.

— А Терри? — спросила Симона. — Он не поверил?

Кей кивнула.

Симона зябко передернула голыми плечами.

— Вот, значит, как? Ну что ж, во всяком случае, это было забавно.

Затем, протянув Кей руку, она прошептала:

— Не бойтесь, я ничего не скажу майору. Мы с вами отправились на ночную прогулку. Это все, что я знаю. Хотя майор и стреляный воробей, но из меня он ничего больше не вытянет.

— Благодарю вас, Симона! — Кей сильно сжала ее руку. — Вы приняли это достойнее, чем я сама, три года назад.

— Не стоит благодарить меня. Прошу вас, не надо больше говорить об этом сегодня, по крайней мере.

Симона отвернулась и преувеличенно внимательно стала рассматривать себя в зеркале. Кей почувствовала жалость к девушке. Хотя Симона и не позволила себе слабость в ее присутствии, она прекрасно представляла себе, что творится у той в душе.

Только позже, когда Кей легла, с соседней кровати донеслись приглушенные рыдания.

ГЛАВА 8

Кей долго лежала с открытыми глазами. Себе–то она отдавала отчет в том, что Айвор был убит. Убит кем–то из самого близкого окружения.

Но кем?

Мысли путались. Кей вспомнила Мод, уверенную, загадочную Мод, которая шла к дому через десять минут после того, как отчалила моторка Айвора. Что делала она в течение этих минут?

Или Элен! Ведь о том, что делала после обеда Элен, не знает никто…

Ничего не придумывалось, и, свернувшись калачиком, Кей незаметно для себя уснула.

Она проснулась внезапно, как от толчка. Кто–то осторожно ходил по коридору. Кей напряглась, в любой момент кто–то мог войти в комнату. Но шаги прошелестели мимо — по направлению к лестнице. Кто мог в ночной тиши блуждать по дому?

Кей не стала долго раздумывать. Тихо, чтобы не разбудить Симону, она выскользнула из–под одеяла и подошла к окну. В окне кухни, расположенной в правом крыле, горел свет. Спустя несколько минут тонкая стройная фигурка подошла к окну и опустила шторы.

Элен?!

Сейчас неважно, что делает Элен на кухне. Главное, что Кей может, наконец, поговорить с племянницей до того, как сюда явится Клиффорд.

Она достала из вазы шапочку Элен. Потом набросила халат. Симона дышала глубоко и спокойно. Тихо приоткрыв дверь, Кей выбралась в коридор. Придерживаясь рукой за стену, она добралась до темной столовой и сразу же заметила тонкую полоску света, пробивающуюся из–под двери. Кей отворила дверь и вошла.

Стоя у стола, Элен что–то гладила утюгом, что–то белое, разложенное прямо на столе.

— Элен, — тихо позвала Кей.

Девушка резко повернулась, и ее темные волосы рассыпались по плечам.

— Что ты делаешь здесь в такую пору?

Лицо Элен побледнело, а на виске отчетливо виднелись глубокие царапины.

— Я не могла уснуть, — ответила она. — Вот и решила чем–то заняться. Как видишь, глажу свои джинсы.

Кей взяла брюки и подняла их, держа двумя руками. Судя по длине и ширине в талии, принадлежали они явно мужчине. И вдруг она вспомнила, что когда вечером вбежала в домик, Дон сидел за столом в белой хлопчатобумажной пижаме.

— Скажи мне, Элен, чьи это штаны на самом деле? — спросила она спокойно. — Дона?

— Дона? Кей, ты в своем уме? — негодующе фыркнула Элен, но голос ее дрогнул. — А впрочем… Может быть, и Дона. Сама не знаю, почему соврала, испугалась, наверное, ты вошла так неожиданно.

— Послушай, Элен. Я вовсе не собираюсь читать тебе мораль. И если ты любишь Дона…

— Я? Я люблю Дона?.. — от возмущения Элен не находила слов.

— Да, Элен. Дон рассказал мне сегодня все и…

— Рассказал? Что рассказал? Почему ты веришь тому, что он говорит? Он выдумал, вбил себе в голову эту фантазию и теперь старается убедить меня в том, что и я влюблена в него. Но это же не так! Я любила одного Айвора!

— Ну да. А с Доном целовалась просто из интереса. Так?

— Целовалась?.. Кей, что ты говоришь?

— Симона видела вас. Элен, пойми, я хочу помочь тебе, но мне необходимо знать правду. Майор Клиффорд подозревает убийство!

— Этого не может быть!

— Но он считает именно так. И в первую очередь он станет подозревать тебя. Эта царапина на виске, он ее заметил. И у Айвора тоже царапины и ссадины.

— Кей! Ты что же, предполагаешь, что я царапалась и дралась с Айвором?

— Что предполагаю я, сейчас не важно. Важно, что думает по этому поводу майор. А если он найдет твое белое платье, разорванное и со следами крови?

Элен побледнела.

— Откуда ты знаешь о моем платье?

— Я видела его в домике у Дона.

Девушка вздрогнула.

— Хорошо. Я расскажу тебе. Я действительно была у Дона. Но только потому, что иначе он мне прохода не давал. Он стал говорить о своей любви, о том, что мы должны уехать вместе, словом всякий вздор, а потом, естественно, от слов перешел к делу. Обнял меня, ну и… я вырывалась, скорее всего, именно тогда порвала платье и поцарапалась.

— И что же было дальше, Элен?

— Ничего. Мне удалось вырваться. И я убежала…

— И оставила у него разорванное платье? — с горькой иронией спросила Кей.

— Это было потом. Я вернулась туда позже, чтобы переодеться в купальный костюм. Дона не было. И оставь меня в покос!

— Дон ненавидел Айвора, он сам мне об этом сказал. Так, может быть, это он его убил? — Кей пристально посмотрела на Элен. — А когда сталкивал труп в воду, замочил пижаму. Вот ты теперь ее и гладишь, чтобы отвести подозрения, а? Но ведь тебе незачем укрывать Дона от полиции, верно?

В глазах Элен мелькнуло отчаянье.

— Значит, ты не поверила мне, — сказала она тихо и вдруг, вскрикнув, схватила утюг. На белой ткани красовалось большое темное пятно. Дрожащими руками Элен поставила утюг на подставку и скомкала пижаму.

— И вообще, при чем здесь Дон? Ты сама знаешь, что в это время он был у Торна…

— Я не утверждаю, что это Дон. Но есть еще уйма вопросов, которые мы должны обсудить. Ты должна сказать мне правду, Элен!

— Что я должна тебе рассказать? Я убежала от Дона, пришла домой, вы все играли в бридж. Я подумала о Терри, о нашей ссоре. В заливе я видела парусник. Вот я и взяла купальник, переоделась в домике Дона и поплыла к Терри на яхту. Я же говорила.

— Конечно. Я помню. Но это не означает, что я в это поверила. Когда ты появилась на острове, ты плыла совсем с другой стороны. Как ты объяснишь это, Элен?

— Можешь думать все, что хочешь.

— Зачем ты приплыла на остров?

— Да просто захотела, и все!

— Неправда! Ты что–то искала. Что–то, что, как ты предполагала, должно было быть именно там. Что?

Сунув руку в карман халата, она достала купальную шапочку и, держа ее двумя пальцами, спросила:

— Может быть, это? Я ее нашла, и знаешь где? Она была зажата в руке Айвора.

Элен смотрела на шапочку, как на змею.

— В руке Айвора? Нет! Я никогда не поверю в это! — неожиданным быстрым движением она выхватила шапочку из пальцев Кей и спрятала за спину. — А если даже это и моя, то что с того? Шапочку я повесила на ограду пристани. Наверное, она упала в воду и плавала там. Айвор увидел, наклонился, чтобы достать, зацепился ногой и упал…

— А почему она разорвана?

— Разорвана? Да откуда же мне знать? Я уже сказала тебе, что шапочки не видела, а на остров отправилась вовсе не за тем, чтобы ее искать.

За дверью раздались чьи–то шаги. Элен быстро свернула штаны и тоже спрятала за спиной. В кухню, позевывая, вошел заспанный Терри с взлохмаченной шевелюрой. Несколько недоуменно он посмотрел на Кей и сказал:

— Я слышал, что кто–то прошел на кухню. Мне надо поговорить с тобой, Элен.

— Что тебе нужно?

— Ты можешь смело говорить при мне, Терри, — сказала Кей. — Я уговариваю Элен рассказать мне правду. Мы должны доверять друг другу. Она упорно твердит, что вы были вместе, но ведь это не так?

Юноша внимательно смотрел на Кей.

— Да, ты права. Это неправда. В ту ночь я вообще не видел ее.

Элен молчала, низко опустив голову.

— Терри, зачем же ты солгал матери, а потом полиции?

— Потому что нужно было выручать Элен. Перед этим я вел себя, как последняя скотина. А когда начался этот ужас, мне показалось, что я просто обязан для нее это сделать. Ты же знаешь, Элен, что я все для тебя сделаю! И полиции повторю то, что уже сказал. Но я больше не могу выносить этой неизвестности! Элен, скажи, это ты его убила?!

— Убила? — Элен истерически расхохоталась. — И ты туда же! Что это вы так упорно уговариваете меня, а? К тому же, откуда известно, что это было убийство? Клиффорд вбил это себе в голову, и только! Бред какой–то!

— К сожалению, это не бред, Элен. Нам всем придется туго, если мы не будем доверять друг другу, — печально сказала Кей.

— Да что вы ко мне привязались!

— Не надо, Элен. Я видел тебя собственными глазами в одиннадцать сорок пять, ты плыла со стороны пляжа «Шторма», а это именно то место, где, по мнению майора, убили Айвора.

— Меня? Ты видел меня?

— Да, я собирался причалить к берегу, — продолжал Терри.

— И видел тебя довольно отчетливо. Особенно твою шапочку. Кей смотрела на Элен. Губы у той дрожали, а в глазах стояли слезы.

— Но я в самом деле не…

— Элен! Не лги! Расскажи, что ты делала на пляже.

— Почему ты мучаешь меня, Терри? Ты же не полицейский. Последние слова прервались глухими рыданиями. Прижав к себе джинсы и шапочку, она вылетела из кухни.

Терри хотел броситься за сестрой, но задержался и повернулся к Кей.

— Это правда, Кей. Я видел, как она плыла. Почему она не говорит правды? Ведь она знает, что я буду стоять за нее до конца! Даже… даже если это она убила Айвора.

— Мы не должны так думать, Терри, — сказала Кей устало.

— Мы окончательно сойдем с ума, если станем подозревать друг друга. Может быть, существует какая–то иная причина ее молчания. Несколько минут назад Элен клялась мне, что любила Айвора.

— Любила? Да как она могла любить его после того, что он говорил в ее присутствии о Симоне… — он оборвал фразу. — Кей, а ведь ты тоже солгала полиции. Симона ведь не ездила с тобой на остров, так?

— Откуда ты знаешь?

— Потому что видел. Когда я заметил плывущую Элен, то изменил курс и увидел Симону в байдарке. Она гребла по направлению к острову. Ведь она была там?

— Да, Терри.

— А значит, она могла… — он замолчал. Но Кей догадалась, что он имеет в виду.

— Терри! Не торопись с выводами. Еще рано.

— Скорее, поздно.

Терри стоял перед ней — длинноногий, большой, слишком большой для своей пижамы, похожий на обиженного ребенка.

— Я с ума сходил по Симоне, Кей. Да ты сама видела. А она… Ну и пусть. Я все равно люблю ее, только понимаю, что у меня нет шансов. Она всегда будет помнить Айвора…

— Все изменится, Терри.

— Мы не в состоянии что–либо изменить. Айвор мертв. А мертвый — он много опасней.

Он посмотрел на свои переплетенные пальцы и сказал задумчиво:

— Элен… Симона… теперь и я тоже. Я весь вечер был один, ходил под парусом. Каким образом я докажу, что не убивал?

Он смотрел на Кей, словно ребенок, который искренне верит, что ему обязательно помогут.

— Что же нам делать? — спросил он неуверенно.

Кей поцеловала его в щеку и улыбнулась.

— Все будет хорошо, Терри. Держитесь с Элен за свою версию, а мы с Симоной — за свою.

— Кей, не говори Симоне, что я видел… Я не хочу, чтобы она знала, что мне известно о ней и Айворе.

— Будь спокоен, — засмеялась она. — Пойдем, Терри. Постараемся на время забыть обо всем и заснуть.

Она выключила утюг и унесла в прачечную. Потом они поднялись по лестнице и разошлись по своим комнатам.

Когда Кей скользнула в постель, Симона дышала глубоко и ровно.

ГЛАВА 9

Когда Кей проснулась, яркие лучи солнца лились в комнату через окно. Симона еще спала, пряча голову в подушках. Первой ее мыслью была забота о дневнике Розмари. Она достала свою сумочку, куда спрятала дневник, и пошла в ванную.

В доме, по–видимому, еще спали. Из столовой доносилось позвякиванье посуды, видимо, накрывали к завтраку.

Кей спустилась в столовую. В комнате никого не было, но стеклянная дверь на террасу была открыта. Взяв стакан апельсинового сока, она вышла.

За террасой тянулся газон. Желтые цветы апельсиновых деревьев и ярко–красные соцветия гибискуса радовали глаз. Благодатное время на Бермудах…

Вдруг за спиной она услышала шаги и, обернувшись, увидела тяжелую фигуру Алисии Ламсден.

— Доброе утро, мисс Уинярд.

— Доброе утро.

— Это хорошо, что я вас встретила одну. Мы можем поговорить? — спросила Алисия.

— Пожалуйста. А в чем дело?

— В сложившейся ситуации я предпочла бы говорить на эту тему с мистером или миссис Чилтерн. Но полагаю, что могу обсудить данный вопрос и с вами. — Она скрестила на груди жилистые руки. — Я не знаю, известно ли вам, что мать мистера Дрейка и моя были родственницами. Конечно, их семья была богата… Но мистер Дрейк всегда был очень добр ко мне. Его смерть — очень тяжелый удар для меня.

— Я отлично вас понимаю.

— Благодарю. Хоть кто–то в этом доме понимает меня, — она хмуро взглянула на Кей. — Я очень любила мистера Дрейка. Я бросила работу в больнице в Рочестере и приехала сюда только потому, что мистер Дрейк попросил меня об этом.

— Вы хотите вернуться в Рочестер?

— Нет, я не об этом. Я просто подчеркнула, что вынуждена работать, чтобы существовать, — она засмеялась отрывистым смехом, похожим на лай. — Может быть, Чилтерны и думают, что я останусь здесь ради них, но они заблуждаются. Я должна подумать о себе. До сих пор мистер Дрейк платил мне жалованье в конце каждого месяца. Последний чек я получила в конце прошлого месяца. Мне причитается плата ровно за две недели.

Кей старалась скрыть раздражение.

— Но ведь Чилтерны, без сомнения, вам заплатят.

— Вы уверены? — она скептически поджала губы. — Хотя семейство и жило здесь в роскоши, я–то знаю, что они бедны, как церковные крысы. Мне не верится, что они смогут со мной расплатиться.

Она чуть понизила голос.

— Разве что, со смертью мистера Дрейка все изменится…

— Что вы имеете в виду?

— Что? А вот что. Мистер Дрейк умер вчера ночью. Я не могу себе представить, чтобы Чилтерны допустили этот… несчастный случай, если бы мистер Дрейк не изменил завещание в их пользу.

Кей поняла, что эта наглая особа представляет собой куда большую опасность, чем Симона. Очень холодно она сказала:

— Я посоветовала бы вам выбирать выражения. Это клевета. По какому праву вы заявляете, что Чилтерны…

— …убили мистера Дрейка? — прервала ее сиделка. — Это полиция пришла к такому выводу, что произошло убийство. Хочу только добавить, что существует и мотив этого преступления. Я прожила с Чилтернами четыре месяца и прекрасно разобралась в их уловках. Им здесь жилось, как у Христа за пазухой, пока был жив мистер Дрейк. Так неужели они стали бы его убивать, не убедившись, что мертвый он для них гораздо выгоднее, чем живой?

Потрясенная Кей молча смотрела на наглую ведьму.

— Я полагаю, — сказала она, едва сдерживаясь, — будет лучше, если вы уложите свои вещи, мисс Ламсден. Я убеждена, что мой зять пожелает, чтобы вы немедленно покинули этот дом.

— Я и сама уйду отсюда, но не раньше, чем преступник понесет наказание. У меня есть кое–какие подозрения… Можете передать это вашим родственникам, — она снова рассмеялась хрипловатым отрывистым смехом.

Кей напряженно размышляла. Насколько опасна может быть эта мегера? Что она знает? Что она говорила о завещании? Не исключено, что Гилберт, больной и беспомощный, согласился принять от Айвора жилье и содержание, но чтобы…

Внезапно Кей вспомнила сказанное накануне Мод о том, что после свадьбы Айвор собирался назначить им ренту, на которую можно было бы безбедно жить. Кей стало не по себе. Подписал ли Айвор это распоряжение?

Она не сомневалась, что сиделка побежит к майору докладывать о своих соображениях. Тот обратится к Гилберту как поверенному в делах Дрейка, и все станет явным.

Ей оставалось поговорить с Гилбертом, предостеречь его и предупредить, что Алисия Ламсден — их враг.

Она быстро прошла по коридору и остановилась перед спальней зятя. На ее стук из комнаты спокойно предложили: «Войдите!»

Гилберт сидел на постели, опершись на подушки. Перед ним стоял поднос с завтраком. Инвалидное кресло стояло у открытой двери на террасу. По стенам были развешены фотографии о былых спортивных достижениях Гилберта в Гарварде, где он славился как бейсболист.

При виде Кей он оживился, но во взгляде сквозило беспокойство.

— Ты принесла плохие вести, Кей? Я угадал?

— Пожалуй. Несколько минут назад я уволила Алисию Ламсден.

— Как уволила?

— Обыкновенно. Но уходить она не хочет.

— О чем ты? Я что–то ничего не понимаю, — он растерянно посмотрел на нее.

— Все очень серьезно, Гилберт. Только что она прямо заявила мне, что кто–то из Чилтернов убил Айвора. К тому же она убеждена, что вам это выгодно.

Выражение растерянности на лице Гилберта сменилось иронической усмешкой.

— Так она считает, что смерть Дрейка принесет Чилтернам богатство?

— Так она заявила. По ее мнению, ты умышленно склонил Айвора к изменению завещания в свою пользу.

— В самом деле? — Гилберт говорил чуточку брезгливо. — Если это в какой–то мере может повлиять на нервы мисс Ламсден, то можешь уведомить ее, что Чилтерны в завещании даже не упоминаются. Я сам составлял завещание год назад и утверждаю, что другого завещания не существует.

— Я до сегодняшнего дня вообще ничего не знала о завещании.

Кей слегка заколебалась.

— Но вчера в разговоре Мод упомянула о ренте. Эта Ламсден — идиотка, но идиотка опасная. Я уверена, что она, задрав свои крахмальные юбки, помчится к Клиффорду докладывать о своих подозрениях.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — прервал ее Гилберт.

— Будь так добра, забери этот поднос, — попросил он, а затем указал на стоящий в углу письменный стол. — Там лежат разные документы, не подашь ли их мне?

Кей убрала поднос с завтраком и принесла бумаги.

Гилберт выбрал одну из них.

— Это брачный контракт Элен. Я составил его месяц назад по просьбе Айвора. Не вдаваясь в детали, скажу, что Айвор определил Элен солидную сумму, очень солидную.

— Но…

— Погоди минуту, Кей. Здесь пункт, о котором упоминала Мод. Послушай: «…A моему другу и тестю Гилберту Чилтерну назначаю сумму…» Ну, об этом говорить не будем, замечу, что Айвор был великодушен.

Он отложил документ и взглянул на Кей.

— Но Мод не стала тещей, а я — тестем Айвора. Эта бумага не была подписана, он должен был подписать ее в день свадьбы. А сейчас она не представляет никакой ценности, — он помолчал.

— Ты удовлетворена? Можешь успокоить воинственную сиделку. Если бы кто–то из нас намеревался убить Айвора, то подождал бы еще четыре дня до свадьбы.

Кей испытывала радостное облегчение. Бледный и утомленный Гилберт наблюдал за ее реакцией.

— А теперь, Кей, коль скоро мы покончили с этой ерундой, я хотел бы поговорить о другом. Я знаю, что ты никогда не симпатизировала мне. Полагаю, что тебя неприятно задело то обстоятельство, что мы поселились в доме Айвора. Признаюсь, я многим ему обязан и считаю себя его должником. Но пойми и меня. Несмотря на благоприятные прогнозы докторов, я знаю, что ходить уже не буду никогда. Однако человек судорожно цепляется за жизнь — даже такую жалкую, а мои шансы полностью зависят от здешнего климата. Айвор предложил мне отдохнуть здесь. Я точно знаю, что наше пребывание здесь ему практически ничего не стоило. Так что паразитом я себя не чувствовал, можешь быть спокойна. — Он замолчал, перелистывая бумаги. — Вчера вечером у меня сложилось впечатление, что ты что–то имеешь против Айвора. Разумеется, я знал, что у него было множество увлечений, его поведение в этом плане не назовешь безупречным, но… Бог мой! Кто из нас безгрешен! Однако, мне казалось, что он искренне любит Элен…

Он провел рукой по своей густой, белой шевелюре.

— Ты должна знать об этом. Хотя бы в противовес истерическим утверждениям мисс Ламсден. — Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Бермуды — удивительное место, Кей. Они овладевают тобой, ты с ними сливаешься, все эмоции приглушаются… а потом вдруг происходит взрыв, порождающий хаос… Меня ничуть не удивляет вспышка Алисии — старые девы сильнее других поддаются чарам Бермуд… Но меня встревожило появление этого бравого майора, от которого я ожидал больше здравого рассуждения.

— Значит, ты, Гилберт, не веришь в то, что Айвор был убит?

— Во всяком случае, я не вижу ни одного убедительного мотива. Доказательства, которые вчера демонстрировал на пляже майор, для меня, юриста, являются неубедительными. Опасаюсь, что майор так долго имел дело только с кражами велосипедов, что вполне созрел для шумного преступления. Вот он и материализовал свою идею. Я предчувствую, что это сулит нам всем немало неприятных минут. Но вряд ли окажется чем–то худшим.

Кей завидовала его самообладанию. Если бы она не знала его так хорошо! Но он всегда был склонен не замечать неприятные вещи.

Гилберт, наблюдавший за ней, казалось, читает ее мысли.

— Похоже, ты принимаешь меня за страуса, прячущего голову в песок, не так ли? Но, если отбросить сантименты, я не вижу убедительного мотива преступления, разве что… — он достал из папки еще один документ. — Разве что вот это. Я умышленно оставил это под конец. Это копия завещания Айвора. Поскольку у него не было близких родственников, завещание совсем короткое. В нем упоминается лишь одно лицо. Вот послушай: «Кроме того, завещаю сумму в двадцать пять тысяч долларов и принадлежащую мне виллу «Шторм“ на Бермудских островах моей кузине Алисии Ламсден».

Гилберт отложил документ в сторону и поднял глаза на Кей. По лицу его блуждала легкая улыбка.

— Согласись, это одна из лучших штучек Дрейка. Алисия, обвиняющая нас в корыстных махинациях, становится полноправной хозяйкой «Шторма». И если я хоть что–то понимаю в людях, немедленно воспользуется своими правами, чтобы вышвырнуть нас отсюда.

ГЛАВА 10

Да, Айвор сумел и из могилы достать их.

Теперь Чилтерны окажутся в полной зависимости от женщины, которая их терпеть не может.

И это еще не все. Неожиданное упоминание в завещании имени Алисии Ламсден переместило ее в списке подозреваемых на первое место.

Кей с минуту смотрела на Гилберта, а потом сказала:

— Знаешь, а ведь это действительно забавно. Как ты думаешь, она знает о наследстве? Ловко она нас обвинила, чтобы отвести подозрения от себя.

— Должен тебя разочаровать, — сухо сказал Гилберт, — если ты намерена заподозрить мисс Ламсден в этом. Я почти уверен, что Айвор никогда не упоминал о записи в ее присутствии. Она всегда раздражала его. Завещание было составлено два года назад, а Айвор, как все здоровые люди, которым предстоит долгая жизнь, видимо, рассматривал это всего лишь как определенный жест по отношению к родственнице матери. Он хотел, чтобы «Шторм» остался в семье.

— Но она могла узнать о завещании из других источников. Похоже, она любительница совать нос в чужие дела. Как ты думаешь, Гилберт, что теперь будет?

— Ты спрашиваешь о нас и об этом доме? Ну что ж! В течение сегодняшнего дня я, как адвокат и поверенный в делах Дрейка, должен буду сообщить мисс Ламсден о ее правах. Если она пожелает выкинуть нас отсюда, то, как только мы перестанем быть нужны полиции, скорее всего вернемся в Питсбург — в наш заложенный и перезаложенный дом.

Напускная беспечность, с которой Гилберт говорил это, не обманула Кей. Она отлично понимала, какое влияние окажет на него суровый климат западной Пенсильвании.

— А на что вы собираетесь жить?

— Над этим, дорогая Кей, будет время подумать, когда окажемся в Штатах.

— У меня накоплено немного денег… в общем, я неплохо зарабатываю, — сказала Кей. — Я охотно поделюсь с вами…

— Кей, я в самом деле глубоко тронут, но…

— Никаких «но». Давай трезво смотреть на вещи. Этого, конечно, мало, но если добавить сюда доходы Мод, вам должно хватить.

Гилберт как–то странно посмотрел на нее, и на щеках его вспыхнул румянец.

— Я не уверен, что у нас еще есть эти деньги… Я как раз и намеревался поговорить с тобой об этом. Ты можешь мне помочь. Боюсь только, что когда ты узнаешь правду, то решишь, что недаром недолюбливала меня. Но это в равной степени касается и Мод.

— Говори, ради Бога! Что ты сделал с ее капиталом?

— Это долгая история. Как юридический и финансовый консультант Айвора, я немало приумножил его состояние. Удачно проводил инвестиции, находил выгодные объекты капиталовложений. Одно из дел показалось мне настолько прибыльным, что решил вложить в него и свои средства. Я знал детали операции. Происходило слияние двух солидных компаний. Дело было абсолютно надежным. Но… я, как бы тебе это объяснить, несколько перестарался. Я был настолько убежден, что слияние произойдет, что купил акций больше, чем мне было по карману…

— И что? Слияния не произошло? Так?

— Напротив. Оно состоялось, только дело сильно затянулось. У меня потребовали дополнительных гарантий — и я потратил облигации Мод. Но я был убежден, что все сложится благополучно, что это вопрос лишь времени. Но… — он пожал плечами, — дело еще не завершилось, когда я внезапно заболел.

Он замолчал, а его пальцы нервно разглаживали складки пледа.

— Когда Айвор последний раз был здесь, он горячо благодарил меня за помещение его капиталов именно в это дело. Слияние произошло, и Айвор получил сумму, значительно превышающую ту, на которую рассчитывал. А я потерял не только первоначальный капитал, но и дополнительные гарантии, то есть облигации Мод.

— И что дальше?

— В конце концов, я рассказал Айвору о своих затруднениях. Он только упрекнул меня за то, что я не сказал об этом раньше. Айвор собирался лететь в Нью–Йорк по делам и обещал сделать все, чтобы вернуть облигации Мод. Он еще пошутил, что, мол, я провернул славное дельце и прилично заработал.

— И что? Ты действительно заработал на этом?

— Не знаю. Айвор вернул мне только дополнительную гарантию. Вчера он вернулся из Нью–Йорка, он должен был привезти все акции. Мы не успели вчера поговорить с ним о делах, он только сказал, чтобы я ни о чем не беспокоился. И добавил, что у него есть для меня подарок.

— Какой же это подарок, если акции и бумаги принадлежат вам с Мод?

— Разумеется, они принадлежат нам, — пожал плечами Гилберт. — То есть принадлежали бы, если бы были в моих руках…

— Но ведь Айвор привез их. Ты сам сказал.

— Да привез, но не успел передать их мне.

— И где же они?

— Я думаю, что в его багаже. Если не ошибаюсь, Дон перевез багаж в павильон.

Темный румянец все еще покрывал щеки Гилберта.

— Ты, наверное, уже догадалась, каким образом можешь помочь мне, Кей? Айвор мертв, а Клиффорд собирается сотворить великое криминальное дело. Если он найдет наши бумаги, то, скорее всего, секвестирует их вместе с остальными документами. Потом будет трудно доказать, что это наша собственность. Кроме того… Мод узнает, что я манипулировал бумагами без ее согласия. Эти бумаги — все наше состояние. Я не могу рисковать.

— Ты хочешь достать их из багажа Айвора?

— Именно! — Гилберт подался вперед. — Если бы удалось добыть бумаги сейчас, прежде чем заявится полиция, все было бы в порядке. Я не могу просить об этом Мод и детей. Остаешься только ты, Кей!

— Но ведь майор запретил посещение острова.

— Знаю. Но он еще не показывался сегодня. Если полисмен продолжает наблюдать за пляжем, ты могла бы попасть туда со стороны дома Морли. Никто тебя не увидит.

— Но… Гилберт, ты должен мне хотя бы сказать, что искать.

— Нужно найти скоросшиватель или папку. В ней будут сертификаты, акции и другие деловые бумаги. Среди его вещей должна быть такая папка. И еще: я не хотел бы, чтобы об этом кто–то узнал. Особенно Мод, — он поморщился.

— Понимаю, — медленно сказала Кей. — Ладно, Гилберт. Я сделаю то, о чем ты просишь.

— Благодарю, Кей, — он легонько коснулся пальцами ее руки, — и не делай такую мину, словно я уговариваю тебя нарушить закон. Нужно избежать только полицейских формальностей. Но постарайся отыскать их. Это очень важно.

— Я понимаю, — повторила еще раз Кей. — Пожалуй, будет лучше, если я займусь этим прямо сейчас. — Она торопливо вышла из комнаты.

Залитая утренним солнцем гостиная была по–прежнему пуста. Кей взглянула на часы. Всего лишь восемь тридцать. Хватит времени, чтобы добраться до острова и открыть чемоданы. Открыть! Ведь Айвор так и не был на острове. И ключи от чемоданов у него или у Дона. Ведь он велел тому распаковать багаж.

Дон должен что–нибудь знать о ключах.

Она вышла на террасу, сбежала по газону вниз, к маленькому домику Дона. Кей осторожно постучала в чуть приоткрытую дверь, услышала короткое «Прошу вас» и вошла. Дон Бейрд сидел за столом, заваленном книгами.

— Помогите мне, пожалуйста, Дон, — торопливо сказала она с порога. — Мне необходимо достать кое–что из багажа Айвора. Вчера он поручил вам распаковать его вещи, вы сделали это?

— Распаковать? — возмутился Дон. — Я работаю у него матросом, а не слугой! Я просто вывалил все в спальне.

— А ключи?

— На туалетном столике. А в чем, собственно, дело? — он с интересом посмотрел на нее.

— Это не имеет ничего общего со смертью Айвора, но очень важно.

— Так важно, что вы решили отправиться на остров вопреки запрету майора?

Она кивнула:

— Наверное, лучше, если я дойду до дома Морли, а уже оттуда поплыву.

— Да. Так полицейский вас не сможет увидеть. Тем более, что он только что ушел оттуда, — Дон усмехнулся. — Вам везет. Десять минут назад я видел, как он куда–то умчался на велосипеде. Если поспешите, то обернетесь туда и назад, прежде чем он вернется. Вы умеете ездить на велосипеде?

— Ездила в детстве.

— О'кей, я дам вам велосипед, так вы быстрее доберетесь до дома Морли. — Он взял ее за руку и подвел к маленькому сарайчику, где на подставке стояло несколько велосипедов.

— Выбирайте. — Он внимательно посмотрел на нее.

— Скажите, вам удалось поговорить с Элен?

— Да, сегодня ночью.

Его глаза блеснули. Не умея скрыть свой интерес, он живо спросил:

— И что? Что она вам сказала?

— Между прочим, призналась, что была у вас.

— Ясное дело, была. Но всего лишь минутку.

— И вы поссорились?

— Поссорились? С чего вы взяли?

— Так да или нет?

— Разумеется, нет, — неожиданно он улыбнулся. — Она пришла ко мне… я ведь говорил вам, что она придет! Сказала, что история с Айвором — недоразумение, что она меня любит… Только не говорите никому, ладно? Мы решили, что когда эта кутерьма кончится, мы поженимся.

Кей смотрела на него и вспоминала слова Элен, сказанные ею на кухне.

Улыбка стерлась с его лица.

— Почему вы так странно смотрите? — напрягся он.

— Вы сказали, что Элен обещала выйти за вас?

— Конечно.

— А вы знаете, что она сказала мне? Что пришла сюда только потому, что иначе не могла отвязаться от ваших ухаживаний. Что вы дали волю рукам и она боролась с вами. Тогда же порвала платье и поцарапалась.

— Вы лжете!

— Я повторила вам слова Элен.

— Но это же… Это все неправда! И платье ее было целехонько, когда она была здесь…

Кей была уверена, что Дон говорит правду, пусть не всю, но правду. В то время как Элен лгала с начала и до конца.

— Значит, она солгала. А если солгала, то значит… Может быть… Вы думаете, что это она?..

— Дон, что вы знаете об этом?

— Я? — буркнул он, насупившись. — Я был у доктора Торна, я уже говорил вам. Больше я ничего не знаю.

— Так почему бы вам не пойти к Элен и не заставить ее сказать правду? Заодно отнесете платье.

— Платье? Какое платье? Ну, да ладно. Я сжег его в этом камине.

— Зачем?

— А что я должен был делать? Как вы думаете, что бы сказала полиция, обнаружив у меня платье Элен? Ну, с Элен я сам потолкую. Во всяком случае, от меня никто других показаний не услышит. А вы? Вы… на нашей стороне?

Она кивнула.

Он схватил ее за руку и чуть не раздавил в медвежьем пожатии.

— Благодарю вас, Кей! Благодарю! Да, если хотите попасть на остров, вам следует поторопиться. Поезжайте вниз и упретесь прямо в дом Морли. Розовая вилла, с белыми жалюзи. Ее легко узнать. И… удачной охоты!

ГЛАВА 1 1

Отчаянно виляя, Кей съехала по тропинке, густо обсаженной олеандрами, и остановилась возле дома с белыми жалюзи. От дороги ее отделяла стена, густо увитая плющом. Она вспомнила, что именно здесь три года назад жила Розмари Пауэлл с матерью.

Кей соскочила с велосипеда и прислонила его к стене. Она прошла в сад через высокие сводчатые ворота. Вокруг спокойно стояли высокие кедры, увитые орхидеями. Она обошла пустой дом и оказалась на пристани. Здесь стояло несколько разноцветных байдарок. Совсем рядом, отделенный полоской воды, вырисовывался остров Айвора. Он заслонял «Шторм», от которого виднелся только уголок крыши.

Кей забралась в байдарку и отпихнула суденышко от причала.

Стоял полный штиль, и байдарка быстро резала зеркальную гладь залива. Кей направила лодку в небольшую затоку, скрытую среди рифов. Выскочив на берег, она привязала лодку к торчащему рядом пню и двинулась по тропинке вверх. Добравшись до павильона, она осторожно толкнула дверь, и та со скрипом отворилась.

Глубоко вдохнув, Кей осторожно вошла, огляделась, все здесь выглядело так же, как и вчера ночью.

Дон сказал, что чемоданы он оставил в спальне. Осторожно ступая, она вошла в залитую солнцем комнату.

Именно здесь Айвор намеревался провести вчерашнюю ночь.

Кей казалось, что все время за ней наблюдает ухмыляющаяся тень Айвора. Она подошла к маленькому столику и взяла связку ключей. Опустившись на колени, она принялась возиться с чемоданами.

Она подняла крышку и увидела аккуратно сложенные рубашки. Сунув руки под белье, она убедилась, что ничего похожего на папку или скоросшиватель здесь нет.

Открыв следующий, она на самом верху обнаружила то, что искала — толстую картонную папку. Пальцы слегка дрожали, когда Кей открывала ее. Внутри лежали отпечатанные на машинке письма, документы, акции и другие деловые бумаги.

Она вынула носовой платок и тщательно вытерла все места на чемоданах, которых касалась. Теперь можно возвращаться на «Шторм». С папкой под мышкой она подошла к двери, взялась за ручку и замерла. В соседней комнате кто–то двигался. Там осторожно, чуть слышно кто–то ходил. Кей слышала легкий скрип половиц, шуршанье одежды и тихое постукивание передвигаемых предметов.

Кей лихорадочно шарила глазами по комнате — где бы спрятаться.

Шаги в соседней комнате приблизились к двери в спальню. Подбежав к кровати, она быстрым движением сунула папку под матрац и торопливо разгладила складки на покрывале.

Она повернулась в тот самый момент, когда дверь начала медленно открываться. Через секунд у на пороге появилась спокойная и уверенная Мод Чилтерн.

При виде сестры она не выразила ни малейшего удивления. Самым обыденным голосом она сказала:

— А, это ты, дорогая. Ты очень рано встала. Надеюсь, что ты позавтракала?

В первую минуту Кей ощутила огромное облегчение, но затем в ней пробудилось подозрение.

Мод возглавила тихий заговор молчания вокруг обстоятельств смерти Айвора, и потом она умело приходила на помощь каждому во время допроса. А теперь она явилась на остров, несмотря на запрет полиции…

По выражению лица Мод трудно было определить, видела ли она, как Кей спрятала папку.

— Что ты здесь делаешь, дорогая? — спросила Мод.

— Я?.. Да просто приплыла посмотреть.

— Так же, как и я. Полицейский, что охранял пляж, ушел, вот я и решила, что… Ты ничего такого не нашла, что следовало бы… уничтожить?

— Н–нет…

— А дневник Розмари?

Пальцы Кей крепче сжались на сумочке, где лежал злополучный дневник.

— Я, собственно, потому и приехала, — сказала Мод. — Хотела убедиться, что его здесь нет.

— Как ты могла найти здесь дневник, если Айвор вообще здесь не был?

— Кей, дорогая, я понятия не имею, был ли он здесь или нет. Просто я не хочу, чтобы дневник попал в руки полиции.

— А что случится, если он попадет к ним? Впрочем… — она открыла сумочку, вынула зеленую книжку и протянула ее Мод.

— Кей!.. Где ты его нашла?

— Это не я нашла. Его нашел другой. Дневник лежал в кустах на берегу, недалеко от пристани.

— Возле дома? Или здесь, на острове?

— Возле виллы. Кто–то бросил его в кусты или хотел спрятать. Ведь ты была на пристани с Айвором, Мод. Ты ничего не можешь сказать по поводу дневника?

— Я? Нет, ничего.

— Ты говоришь правду, Мод? — Та молчала. Кей положила дневник обратно в сумочку. — Ты разве не понимаешь, что мы ни к чему не придем, если не будем искренни друг с другом? Прежде чем мы договоримся, майор запутает нас. И что потом?

Мод долго смотрела прямо в глаза сестре, потом вздохнула.

— Кей, скажи правду. Ты подозреваешь, что я каким–то образом замешана в событиях вчерашней ночи?

— Не знаю. Ты сказала, что, проводив Айвора, тут же вернулась, но это неправда. Я видела, когда ты шла домой. Моторка уже ушла в море.

— Значит, ты меня видела? А я нет… просто не смотрела.

— Мод! Не старайся казаться беспечной! Неужели ты не понимаешь, как это важно! Скажи мне, что ты делала это время на берегу?

— Господи! Ну, что я могла делать? Тебе кажется…

— Дело не в том, что кажется мне, а что покажется майору.

— Дорогая Кей… ты же знаешь, что ему покажется, — Мод провела тонким пальцем по спинке кровати. — Если майор узнает, что я солгала ему, он решит, что это я убила Айвора. Это вполне на него похоже.

— Хорошо, Мод. Что ты станешь делать, если он узнает?

— А как он сможет узнать? Я надеюсь, что ты меня не выдашь?

— Разумеется, я ничего не скажу майору. Однако майор может найти сотню способов узнать об этом.

— Ну, тогда он сам и решит, что делать дальше.

Они стояли друг перед другом, и Кей внезапно стало страшно.

— Мод! Ты… ты хочешь сказать, что если майор обвинит тебя в убийстве Айвора, ты не станешь отрицать этого?

— Нет, Кей, не стану.

— Но почему?

Мод умоляюще приложила руки к груди.

— Кей, разве нам обязательно говорить об этом?

— Но ведь… ты не должна… Господи! Я с ума сойду, подозревая всех вас. Тебя, Элен…

— Элен? При чем здесь Элен?

— Ох, Мод! — Кей в изнеможении опустилась на стул. — Наверное, я должна рассказать тебе все, что знаю. С чего начать? Во–первых, платье Элен. Я видела его в комнате Дона. Оно было разорвано и испачкано в крови. Элен утверждает, что это случилось, когда она отбивалась от Дона — он, якобы, хотел ее поцеловать. Дон категорически отрицает это, а я верю ему, а не Элен.

Мод с ужасом смотрела на нее.

— Во–вторых, Терри видел ее плывущей к острову, как раз в то время, когда погиб Айвор. Он узнал Элен по шапочке. Элен же заявляет, что это была не она. А когда мы с Симоной обнаружили тело, то эта самая шапочка была зажата в кулаке Айвора.

— Кей!

— Не волнуйся, я спрятала шапочку, кроме меня, ее никто не видел.

— Я пыталась поговорить с Элен, но она все отрицает и лжет. А теперь лжешь и ты! Пойми, я только хочу узнать правду! Я и мысли не допускаю, что ты или Элен могли убить его! Но я должна знать правду!

Мод ухватилась за спинку кровати.

— Кей, все, что ты говорила сейчас относительно Элен, правда?

— Конечно!

— Я не думала, что все так плохо, — Мод печально покачала головой. — Я надеялась справиться с этим сама. Помоги мне, Кей! Ради детей! Если что–то случится с ними… Кей! Да, я солгала Клиффорду, я не видела, как Айвор садился в лодку.

— То есть ты…

— Мы просто дошли до пристани, и я его оставила там.

— Что–то произошло там, на пристани?

— Да. Появилось третье лицо, которое хотело поговорить с Айвором наедине, и я ушла.

— Кто это был, Мод?

Мод, глядя на сцепленные пальцы, произнесла чужим голосом:

— Элен.

— Элен?!

— Видимо, она пряталась там, поджидая Айвора. При виде меня она смешалась, а потом попросила: «Мама, прошу тебя, оставь нас, я хочу поговорить с Айвором наедине». Она казалась очень подавленной. — Мод помолчала немного, а потом добавила: — Она держала в руках эту книжку — дневник Розмари. Я тогда не знала, что это такое, и только после разговора с тобой связала одно с другим.

Итак, Элен прочла дневник, а после обеда ждала Айвора на пристани. Кое–что прояснилось.

— Когда ты видела Элен на пристани, как она была одета? На ней было белое платье?

— Да.

— Платье было разорвано?

— Нет.

— А царапины?

Мод отрицательно затрясла головой.

— Ты оставила Айвора один на один с Элен?

— А что я могла сделать? Но после твоего рассказа об Айворе я была очень обеспокоена и вернулась. Я не собиралась подслушивать, я только хотела поговорить с Элен после того, как Айвор отплывет. Я ждала около десяти минут. Потом моторка отплыла, и я увидела, что она направляется к острову. Ну, и я сразу вернулась к Элен на пристань.

— И что?

— Ее там уже не было. Я подумала, что она уехала на остров с Айвором, и вернулась в дом. Тебя не было, и я решила подождать; когда услышала ваши голоса у воды, пришла на пристань.

Значит, Элен показала Айвору дневник. Они поссорились. Скорее всего, он выхватил дневник и швырнул в кусты. Потом бросается к Элен. Она сопротивляется, платье порвано, щека поцарапана.

А потом… Что же случилось потом? Может быть, случайное падение, удар головой? Элен кажется, что Айвор мертв, она в панике? Бежит в домик Дона, но там никого нет. Тогда она переодевается, прячет волосы под шапочкой и тащит тело через пляж к лодке. Запускает двигатель и выводит моторку на середину залива… Здесь, придя в себя, Айвор хватается за Элен, срывает шапочку, теряет равновесие и падает за борт. Элен прыгает в воду, чтобы достать шапочку — она понимает, что это улика, но тело отнесло к острову, и она плывет туда. Плывет и встречает на острове их с Симоной…

— Никто не знает, что Элен была на пристани, — тихо сказала Мод.

— Никто, кроме нас с тобой. И никто не должен узнать об этом.

Кей догадывалась, что происходит в душе Мод.

— Ты знаешь, я так и не нашла в себе силы поговорить с Элен, Кей. Но я сделаю это. Я должна знать, что произошло. Однако теперь ты понимаешь, почему я солгала майору и почему позволила событиям развиваться таким образом, чтобы тень подозрения пала на меня? Это лучше, чем если бы он узнал правду.

Кей обняла сестру за плечи.

— Что бы ты не решила, Мод, можешь смело на меня рассчитывать.

Мод печально улыбнулась.

— Поверь, мне очень жаль, что я поставила тебя в дурацкое положение. Если отбросить эмоции, в сущности, мы нарушаем закон.

— Ты думаешь, что я этого не понимаю?

— Не в этом дело. А если мы совершим ошибку? В этом случае, мы все, и Элен, и мы с тобой, окажемся в сложном положении.

— Это–то я понимаю, — прошептала Кей. — Но что же делать?

— Прежде всего необходимо уничтожить дневник Розмари. Клиффорд пока знает только то, что Элен должна была выйти замуж за Айвора, а мы все радовались этому. До тех пор, пока он не прочтет дневник, у него не будет оснований нас подозревать.

Кей согласно кивнула.

— Ты считаешь, что это нужно сделать сейчас?

— Чем скорее, тем лучше.

Взгляд Мод задержался на камине.

— Нет. В комнате жечь не стоит, могут остаться следы. Пошли, я знаю здесь одно место.

Схватив Кей за руку, Мод потянула ее к двери. Кей вспомнила о папке с документами, но доставать не решилась, чтобы не вызвать ненужных вопросов у Мод. «Потом вернусь», — решила она и подумала: «Хорошо бы успеть до появления полиции».

Каблуки Мод стучали по каменным плитам террасы.

— Я оставила байдарку в маленькой бухточке рядом, — сказала Мод. — Если майор и явится сюда, то наверняка не заметит ее. В роще наверху есть маленькая полянка, мы часто устраиваем там пикники. Там мы будем в безопасности.

Они обогнули дом и стали карабкаться по узкой тропинке вверх среди карликовых кедров. Густые заросли юкки частично закрывали залив, а сзади зеленая чаща образовывала настоящую стену.

— Здесь нас никто не увидит, — сказала Мод. Она повернулась и протянула руку.

— Дай мне дневник. Его нужно разорвать, так он быстрее сгорит. У меня есть спички.

Кей вынула дневник из сумочки и отдала сестре. Мод, бросив взгляд на одну из страниц, скрипнула зубами. Потом медленно закрыла его и зажмурилась. Затем медленно, страницу за страницей, начала рвать дневник. Где–то неподалеку треснула ветка.

— Быстрее, Мод. Так мы и до утра не управимся. Дай лучше мне!

Она сделала шаг и протянула руку. Рядом снова хрустнуло. Она повернула голову и замерла, рука бессильно упала.

Там, где тропинка выходила на поляну, стояли двое мужчин. Одним был доктор Торн в элегантном белом костюме, а другим — невероятно реальный, огромный майор Клиффорд.

ГЛАВА 12

«Все!» — успела подумать Кей.

Клиффорд смотрел из–под кустистых бровей на зеленый дневник в руках Мод, а потом перевел взгляд на кучку порванных страниц у ее ног.

— Неужели так холодно? — участливо осведомился он.

Кей встретила взгляд Торна. Его загорелое лицо выражало симпатию и понимание.

Майор протянул свою лапищу в сторону Мод и решительно потребовал:

— Дайте–ка это сюда!

Мод с невозмутимым лицом шагнула вперед и протянула майору дневник.

— Объяснитесь, — потребовал майор. — Вчера я распорядился, чтобы никто не появлялся на острове без моего разрешения. Что вы здесь делаете?

Губы Мод приоткрылись в светской улыбке.

— Я знаю, что мы не должны быть здесь, господин майор, — сказала она. — Но дело в том, что до вчерашнего вечера на острове жил мой сын, Терри. Когда Айвор выразил желание переночевать на острове, Терри не успел забрать свои вещи. Бедняге буквально нечего одеть, вот мы с сестрой и решили привезти ему что–то из одежды.

Такую ложь могла придумать только Мод. Майор трубно откашлялся и занялся дневником.

— В таком случае, объясните, почему вы хотели сжечь это? — спросил он.

— Просто я не хотела, чтобы эти записки попали в руки детям, — не задумываясь, выпалила Мод.

— Ну, меня трудно принять за ребенка, а посему, с вашего разрешения я это прочту.

И, не дожидаясь разрешения, майор принялся читать.

Кей умоляюще взглянула на Торна. Теперь все пропало! Клиффорд прочтет дневник и все поймет. Но как, черт возьми, они здесь оказались? Майор оторвал взгляд от дневника.

— Я понимаю, почему вы собирались это уничтожить. Детям это действительно ни к чему. Но в такой же мере, я думаю, вы не хотели, чтобы это попало и в наши руки, а?

Вчера на основании обнаруженных улик майор пришел к выводу, что Дрейк был убит. А теперь он держал в руках то, что могло служить мотивом для любого члена семьи Чилтернов.

— Это дневник первой жены мистера Дрейка. Если не ошибаюсь, ваше имя — Кей? Как следует из надписи на первой странице, этот дневник — ваша собственность?

— Да. Розмари Дрейк была моей подругой. Перед смертью она переслала мне свой дневник.

Майор усмехнулся.

— Судя по тому, что здесь написано, Дрейк предстает не в очень–то выгодном свете, а? Меня нисколько не удивляет, что, получив известие о предстоящем замужестве вашей племянницы, вы поспешили на Бермуды, прихватив с собой эти записки. И теперь все предстает несколько в ином свете, как вы считаете, мисс Уинярд? — продолжал майор. — До этого момента я смотрел на вас как на сестру миссис Чилтерн, но дело–то куда серьезней… а?

Он не спускал внимательного взгляда с Кей.

— У меня сложилось впечатление, что смерть мистера Дрейка вас не сильно опечалила, не так ли? К тому же, вы, вероятно, показали эту тетрадь вашим родственникам. Думаю, что и они могли пересмотреть свое отношение к мистеру Дрейку.

Он постучал толстым пальцем по дневнику и спросил:

— Кто еще, кроме вас, читал это?

Кей лихорадочно думала: «Что же сказать?» Она не может рассказать, что Элен выкрала дневник и что Торн нашел его… Но майор ждет! Она сказала, чувствуя, как дрожит голос:

— Никто, кроме меня, не читал его. Я упомянула о нем в разговоре с сестрой, но у нас не было времени… А сегодня мы решили сжечь его.

— Все это представляется несколько странным, мисс Уинярд, согласитесь. Вам стали известны некоторые факты из жизни мистера Дрейка, о которых вы в первую очередь должны были бы сообщить семье Чилтернов до заключения брака. Однако вы молчите… Вы уверены, что все обстояло именно так?

— Да.

— Откуда такая странная уверенность?

Кей молчала.

— А может быть, вы решили сами уладить дело с мистером Дрейком? Помнится, вы плавали на байдарке в то время, когда он погиб? Вместе с мисс Морли — или я ошибаюсь?

— Все было именно так.

— Видите ли, мисс Уинярд, все дело в том, что вы были вместе с мисс Морли. В противном случае, вы бы могли приехать на остров, показать эти записки мистеру Дрейку и постараться склонить его к отказу от брака с Элен Чилтерн. Вы могли поссориться. Дрейк мог упасть, удариться… Такое предположение прекрасно согласуется с имеющимися фактами. Разумеется, у нас есть показания миссис Чилтерн о том, что она видела отплывающего Айвора Дрейка, но ведь она ваша сестра.

По иронии судьбы майор выстроил против нее точно такое же обвинение, как и она сама против Мод. Сказать правду? Но это станет губительным для Элен. Кей смотрела на майора, ожидая, что еще он скажет.

Однако тот сунул дневник под мышку и произнес:

— Мы с доктором намеревались осмотреть павильон, но с этим можно повременить, пока мы не проводим вас домой.

— Вы можете не затруднять себя, господа, — сказала Мод.

— У нас есть лодка, мы сами о себе позаботимся.

— Нет, нет! Уверяю вас, нам это доставит огромное удовольствие.

Майор не спускал глаз с сестер. Потом он вынул из кармана конверт и аккуратно собрал в него все листочки из дневника Розмари.

— Вы готовы? Может, зайдем и заберем вещи для Чилтерна–младшего? А то парень действительно останется голым.

Явный сарказм, прозвучавший в его словах, свидетельствовал о том, что нехитрая ложь Мод нисколько не обманула майора. Но Мод, не моргнув глазом, заявила:

— Действительно, майор, Терри совершенно нечего одеть.

— В таком случае мы с доктором составим вам компанию.

Как только она увидела майора, Кей поняла, что миссия ее сорвалась. Шансов добыть бумаги Гилберта не оставалось. Но могло быть и хуже, успокоила она себя, застань ее майор с папкой в руках, кто знает, что было бы… А так не исключена возможность, что со временем она их достанет.

Когда вслед за майором они прошли через гостиную в спальню, Кей инстинктивно бросила взгляд на кровать.

Майор подошел к комоду красного дерева и, стоя рядом с Мод, начал выдвигать один за другим ящики. Его глаза лукаво поблескивали. Наконец он вытащил белую рубашку и темно–синие шорты.

— Как вам нравится такое сочетание, миссис Чилтерн? Или мой выбор слишком уж консервативен?

ГЛАВА 13

Доктор Торн привез майора на маленькой надувной лодке, которую оставил у дальнего мыса острова. Туда их и привел теперь майор Клиффорд, лицо которого не покидало выражение заботливой няньки, опекающей непослушных девочек.

Майор устроил Мод и Кей на корме, а сам уселся за весла и начал энергично грести в направлении «Шторма».

Лодка медленно продвигалась к маленькой пристани. Лицо Мод ничего не выражало, она заботливо придерживала на коленях одежду Терри. Доктор Торн вынул пачку сигарет и угостил женщин. Мод отказалась, но Кей охотно закурила.

Майор в последний раз сильно ударил веслами, и лодка ткнулась в песок. По берегу, со стороны домика Дона навстречу им бежал какой–то человек. Запыхавшийся полицейский, накануне оставленный майором охранять пляж, отдуваясь отрапортовал:

— Я искал вас повсюду, господин майор. Но дома вас уже не застал. — Черные бусинки глаз замерли, глядя на женщин. — Мне нужно поговорить с вами.

— Вам было поручено следить за пляжем, Мастерс, — строго заметил майор. — Почему вы ушли с поста? — Он обернулся к доктору:

— Вы не проводите дам, Торн? Я сейчас приду.

Поманив полицейского пальцем, Клиффорд двинулся к дому. С внезапным беспокойством Кей вспомнила слова Дона, что полицейский куда–то уехал на велосипеде, крутя педали, как сумасшедший.

Они поднялись на террасу. Сидевшие в гостиной Элен и Дон не обратили на них внимания, поглощенные каким–то разговором. И только когда, громко кашлянув, Мод решительно шагнула на середину комнаты, они вскочили.

Лицо Элен было решительным, а красная полоса на виске выделялась еще отчетливее на фоне бледной кожи. Дон был явно зол и растерян.

Кей боялась взглянуть на Дона. Всего час назад она советовала ему уговорить Элен рассказать правду. Теперь, после разговора с Мод она понимала, что ему вряд ли это удастся.

— Как поживаете, Тим? — пробурчал Дон при виде доктора. — Когда вы появились? Что с майором?

— Он будет через минуту.

Отворилась дверь, и в гостиную вошла Симона — красивая, в белых брюках и свободной блузе навыпуск.

— Добрый день, — сказала она. — Элен, я ходила домой, хотела переодеться и обнаружила твой велосипед. Ты не сердишься, что я взяла его? — Только сейчас она заметила доктора и, вскрикнув «Ой», прикусила губу.

— Это я ездила на велосипеде к вашему дому, — сказала Кей.

— Вы? Но зачем?

Открылась дверь, и вошел Терри с припухшими глазами и осунувшимся лицом.

— Майор уже здесь? — спросил он. — Я видел его на пристани.

Мод подошла к нему и протянула рубаху и шорты.

— Вот твои вещи, Терри. Я подумала, что они тебе понадобятся.

Терри непонимающе посмотрел на мать, а потом, переведя взгляд на доктора, пробормотал:

— Да–да, большое спасибо, мама.

Внезапно послышалось легкое поскрипыванье колес.

Дверь в холл отворилась, и в комнату вкатилось инвалидное кресло Гилберта. Встретив его вопрошающий взгляд, Кей еле заметно покачала головой. За спиной Гилберта возникла нескладная фигура Алисии Ламсден. Своими маленькими, глубоко посаженными глазками она обшаривала всех присутствующих, высоко вздернув подбородок. Кей догадалась, что Гилберт уже сообщил сиделке о неожиданном наследстве и Алисия в полной мере ощутила себя владелицей «Шторма».

— С какой стати мы должны торчать здесь? — заговорила Элен.

— Я иду дышать воздухом.

Доктор Торн мягко возразил ей:

— К сожалению, господа, никто из вас не должен покидать эту комнату, майор Клиффорд желает говорить со всеми вместе.

На террасе раздались энергичные шаги, и массивная фигура майора выросла в дверном проеме. Он вышел на середину комнаты, скрестил на груди сильные руки и обратился к собравшимся:

— Кажется, все в сборе, — сказал он, внимательно оглядев присутствующих. — Это хорошо! Я хотел бы, господа, чтобы вы все еще раз повторили свои вчерашние показания во всех деталях. Как я уже говорил, на мистера Дрейка было совершено нападение, после чего тело поволокли по песку к воде. Вчера ночью вы все единодушно утверждали, что никто из вас в это время на пляже не был, все ли из вас продолжают на этом настаивать?

Никто не отозвался. Майор снова заговорил, четко произнося фразы:

— Значит, я должен считать, что вы все продолжаете придерживаться своих прежних показаний? Никто из вас прошлой ночью на пляже не был?

— Во всяком случае, я не была там наверняка, — тихо сказала Мод. — И убеждена, что никто из моей семьи — тоже.

— Прекрасно! — казалось, майор обрадовался такому утверждению. Удовлетворенно усмехаясь, он еще раз обвел взглядом лица собравшихся.

— Скажите, на ком из присутствующих здесь женщин вчера вечером было шелковое… хмм… атласное платье?

Раздался сухой треск, это Дон смахнул на пол коробку с сигаретами. Кей вздрогнула.

— Я, майор, — сказала она, стараясь держаться спокойно. — Вчера вечером я была одета в белое шелковое платье. И что?

Майор Клиффорд сунул руку в карман белоснежного китсля. В тот самый, куда часом раньше спрятал дневник Розмари. Кей с ужасом подумала, что будет, если он сейчас достанет его.

— Значит, только на вас вчера было надето белое шелковое платье, мисс Уинярд?

Неожиданно прозвучал каркающий голос Алисии Ламсден:

— Элен! Почему вы не скажете майору, что вчера вечером вы примеряли свой свадебный наряд? Или вы забыли?

Майор повернулся так резко, что Кей испугалась — не свернул бы он себе шею.

— Это правда, мисс Чилтерн?

Элен медленно погасила тлевшую сигарету и подняла побледневшее лицо.

— Правда. Вчера я тоже была в белом платье.

— И вы продолжаете утверждать, что ни вы, ни мисс Уинярд не были на пляже после обеда?

— Я наверняка не была там, — ответила Элен.

— И я тоже, — добавила Кей.

Майор обвел всех тяжелым взглядом, хмыкнул в усы и попросил:

— Не сочтите за труд, принесите мне ваши платья, пожалуйста, вы, мисс Уинярд, и вы, мисс Чилтерн.

Кей не могла слова вымолвить. Перед ее взором ясно встала комнатка Дона и брошенное на его кровать белое платье Элен, разорванное, со следами крови на воротнике.

— Так я жду, мисс Чилтерн, — теперь голос майора звучал сухо.

Элен медленно встала и, глядя в пол, прошептала:

— Я… извините, я не могу его принести… У меня его уже нет.

Майор изобразил недоумение.

— Что–то я вас не пойму. Почему? Куда же оно делось?

— Оно… оно куда–то пропало…

— Пропало? Вы хотите сказать, что уничтожили его потому, что оно по каким–то причинам больше не годилось для носки? Оно было разорвано?

Элен подавленно молчала.

— Хмм… — продолжил майор. — все это выглядит весьма странно. Утром мой человек обнаружил в кустах на пляже вот это, — он полез в карман, вынул конверт, а из него извлек кусочек белой ткани. Медленно он поднес обрывок к самому лицу Элен.

— Белый атлас, — сказал он. — Он застрял на кустах юкки. При сложившихся обстоятельствах вам трудно будет утверждать, что вы не были на пляже, мисс Чилтерн. И еще одно, — рука майора снова нырнула в карман, и на свет появился дневник Розмари.

— Вам знакома эта вещь, мисс Чилтерн?

Элен тихонько вскрикнула.

— Я так и думал, — улыбнулся Клиффорд. — Хотя мисс Уинярд и уверяла меня, что никому не показывала дневник.

Кей изо всех сил старалась взять себя в руки. То, чего она так боялась, все же произошло.

Майор, протянув толстый палец по направлению Элен, продолжал:

— Вчера вы сказали, что все время провели с братом на яхте. Может быть, теперь скажете, что вы делали на самом деле?

Элен открыла рот, намереваясь что–то сказать, но внезапно заговорил Дон.

— Ничего не говорите, Элен, — сказал он. — Это мое дело! Он быстро подошел к девушке и остановился прямо перед ней. Сильные мышцы вздулись под тонкой рубашкой. С минуту он стоял, не спуская внимательного взгляда с измученного лица Элен. Потом медленно повернулся.

— Нет смысла скрывать правду и дальше, — сказал он. — Давайте покончим с этим и побыстрее. Дело в том… что… это я убил Айвора Дрейка!

ГЛАВА 14

Наступила полная тишина. Все, замерев, смотрели на молодого человека. Гилберт подался вперед вместе с креслом. На лицах Терри и Симоны застыло выражение недоверия.

— Дон… вы не должны… — еле слышно прошептала Элен.

— Ничего не говорите, Элен, — Дон сделал шаг вперед, заслоняя Элен от майора. — Так как, господин майор? — спросил он. — Что вы намерены со мной делать?

Клиффорд погладил свои подстриженные усы и нехотя пробормотал:

— Это несколько неожиданно, Бейрд…

— Полагаю, теперь у вас нет вопросов? — Дон протянул вперед обе руки. — Пожалуйста, майор.

— Может быть… может быть, — майор не спускал внимательного взгляда с лица молодого человека. — Надеюсь, вас не затруднит уточнить некоторые детали?

— Охотно помогу вам, — Дон пожал плечами. — Эта книжечка, что у вас в руках — это дневник Розмари Дрейк. Элен принесла мне ее вчера ночью. Я его прочел… Я давно знал, что Айвор Дрейк — свинья и считал предстоящее замужество Элен трагической ошибкой. Прочитав дневник, я узнал, до чего этот скот довел свою первую жену, и понял, что должен воспрепятствовать этому браку. Все это происходило примерно в одиннадцать тридцать, когда Дрейк после бриджа пошел на пристань. Дневник был у меня. Я попросил Элен уйти и решил поговорить с ним по–своему. Я спрятался в кустах у причала и слышал, как подошли миссис Чилтерн и Дрейк. Они поговорили, и, наконец, мотор заработал. Миссис Чилтерн крикнула «Доброй ночи» и повернула к дому. Я выскочил из зарослей и успел перехватить Айвора, когда он уже собирался отплыть. Я все ему выложил прямо в лицо. Сказал, что либо он оставит Элен в покое, либо…

Он замолчал и развел руками.

— Об остальном вы уже догадались. Он ударил меня, я ответил. Он упал и ударился головой о камень. Я был уверен, что убил его. Мотор лодки работал на холостом ходу… я подтащил его по песку, бросил в лодку… об остальном вы очень подробно рассказали сами, майор. Вот и все.

Кей была убеждена, что Дон лжет, стараясь выгородить Элен. Ведь он был уверен, что это она совершила убийство.

— Готовы ли вы повторить свои показания в полицейском участке? — спросил майор холодно.

— Разумеется! — без колебаний заявил Дон, облизывая пересохшие губы.

— Это очень интересно, — медленно проговорил майор, оставаясь стоять со скрещенными на груди руками. — У меня только маленькое замечание: скажите, зачем вы врете?.. Вы сказали, что моторка стояла у пристани с включенным двигателем. Далее вы утверждаете, что и драка произошла там же. Зачем же тащить тело на пляж и обратно? Придумайте что–нибудь более правдоподобное.

— Да нет! Вы меня просто не поняли, майор, — Дон несколько смешался. — Мы дрались на берегу. Разговаривая, мы отошли по пляжу к скалам.

— Ага! Вы просто пропустили этот момент. Хорошо! Но вы и еще кое–что пропустили, как вы могли драться с Дрейком в одиннадцать тридцать, если в это время вы находились у доктора Торна? Что скажете, доктор?

Лицо доктора приняло отсутствующее выражение.

— Может быть, Дон и знает, что делает, — ответил он. — Но я утверждаю, что все им сказанное — вымысел, от начала и до конца. Он пришел ко мне сразу же после одиннадцати и сидел до полуночи. И, конечно, ни в какой драке не участвовал.

Дон быстро взглянул на Торна и повернулся к майору.

— Доктор лжет, майор, это я попросил его подтвердить, что был у него, вот он и старается, потому что мы друзья.

— Похоже, вам не терпится угодить за решетку, Бейрд, — ухмыльнулся майор. — Однако вам будет нелегко убедить меня в том, что полицейский врач фабрикует для вас алиби из чисто дружеских побуждений. Ваши так называемые показания — пустая трата времени. К тому же, это никоим образом не объясняет происхождения царапин на щеке мисс Чилтерн, как, впрочем, и того, каким образом клочок от ее платья оказался на кустах около пляжа.

— Не понимаю, при чем здесь все это? — заорал Дон. — Она могла поцарапаться где угодно! Даже если она была на пляже! Что это доказывает? Я сказал вам правду! Велите арестовать меня, и дело с концом!

Майор взглянул на Элен.

— А вы что скажете, мисс Чилтерн? Должен ли я арестовать мистера Бейрда?

Дон с силой сжал плечо Элен, но она мягко отстранила его руку.

— Я знала, что вы ему не поверите. Он сделал это, чтобы выручить меня, так как считает, будто Айвора убила я. — Она повернулась и посмотрела на молодого человека.

— Дон хотел взять вину на себя, потому, что он любит меня, — сказала она тихо, — и знает, что я тоже люблю его. Он боится за меня. — Она взяла Дона под руку и прошептала еще тише:

— Спасибо, Дон. Но это ничего не даст. — Взгляд ее глаз медленно прошелся по всем присутствующим.

— Все здесь старались помочь мне, майор, и все лгали, будучи уверенными, что Айвора убила я. Возможно, что они виноваты, но только в том, что защищали меня, и я глубоко всем благодарна за это. Но дальше так продолжаться не может.

Гилберт резко дернулся в своем кресле.

— Элен! Не только как отец, но и как адвокат предупреждаю тебя!..

— Ладно, папа, — она улыбнулась чуть снисходительно. — Не волнуйся, все будет хорошо. — Она снова обратилась к майору: — Первым солгал Терри, сказав, что я была с ним. А я его вообще не видела в тот вечер.

Элен выглядела удивительно прекрасной — огромные зеленые глаза, безупречная кожа, облако темных волос над бледным овалом лица. Некоторое время она смотрела на вещи, которые майор продолжал держать в руках.

— Дневник Розмари у вас, майор. Вы, наверное, знаете, что это Кей привезла его на Бермуды. Когда я вчера вошла к ней в комнату, она читала его. По выражению ее лица я поняла, что это что–то важное. Из простого любопытства я после обеда взяла его из комода и прочла. А когда прочла, поняла, в какой мере это меня касается.

Она бросила взгляд на встревоженное лицо Дона и продолжила:

— Теперь, чтобы все объяснить, я должна сказать несколько слов о себе. Мне это не легко… впрочем, довольно об этом. Одно время мне казалось, что я действительно влюблена в Айвора. Возможно, я бы никогда не разобралась в себе, но появился Дон. — Она прикусила губу. — Появился Дон, и я поняла… Что все мои чувства к Айвору — это вовсе не любовь… но я… я запуталась. Я обещала выйти за Айвора, но не могла этого сделать. Ведь уже был Дон.

Она опустила глаза, и две слезинки, выкатившись из–под длинных ресниц, упали на пол.

— Мне кажется, — продолжала она, — что вы все в глубине души презираете меня. Предполагаете, что я решила выйти за Айвора, потому что он богат. В какой–то мере вы правы. Но тогда я думала, что поступаю правильно. Вы ведь знаете, как важно для здоровья папы пребывание на Бермудах. Я знала, что благополучие нашей семьи в большой мере зависит от Айвора. И понимала, что если порву с ним, то нас всех попросту вышвырнут отсюда. Словом, Айвор был для нас всех единственным прибежищем. Я думала, что если решусь и выйду за него, то вся семья больше ни в чем не будет нуждаться. Это было самым важным. Ну, а то, что я не любила его… какое этоимело значение? Сколько женщин выходят замуж без любви?!

Кей чувствовала, как краска стыда заливает ей лицо.

А Элен продолжала.

— И только вчера мы с Доном полностью объяснились. Он сказал, что любит меня, настаивал на том, чтобы я порвала с Айвором. Мне было тяжело… ведь только перед обедом прибыло мое свадебное платье, я не могла отступить от своих обещаний. Но потом… потом я прочла дневник…

Она посмотрела на майора.

— Вы тоже, наверное, прочли его? Значит, понимаете, что я пережила? Как бы там ни было, о замужестве теперь речи и быть не могло. Наверное, мне нужно было бы посоветоваться с кем–нибудь? С мамой, например? Но я думала о Доне и о том, что мне больше не нужно притворяться. Я взяла дневник и пошла к Дону. Рассказала ему все.

Все внимание Кей было приковано к майору. Сейчас Элен подошла к самому главному — ко времени убийства.

— Дон прочел дневник, — голос девушки теперь звучал спокойно. — Он всегда ненавидел Дрейка, он знал Розмари с детства и давно догадывался о том, как ей жилось на самом деле. Дон хотел немедленно отправиться к Айвору и высказать тому все, что он думает.

Неожиданно она замолчала.

— Но они не встретились, — быстро проговорила она. — Все, что он тут наговорил минуту назад, конечно, ложь, чтобы выгородить меня. Я знаю, каким бешеным бывает Дон, и это я уговорила его пойти к доктору. — Она взглянула на Торна. — Ведь это правда, доктор? Дон пришел к вам сразу после одиннадцати часов? А бридж закончился гораздо позднее, верно?

Доктор кивнул и сказал:

— Абсолютно верно, Элен. Вам не следует опасаться. Майор ни на секунд у не заподозрил в убийстве Дона. Успокойтесь.

Элен улыбнулась, но улыбка тут же угасла.

— Я решила сама поговорить с Айвором с глазу на глаз. Я собиралась порвать с ним.

— Значит, вы виделись с ним? — спросил майор.

— Да, виделась, — ответила Элен. — Именно поэтому вам солгала мама. Она сказала, что проводила Айвора до пристани, что видела, как он сел в лодку и отплыл. А на самом деле все было не так. Я ждала Айвора на пристани с дневником Розмари. Я думала, что он придет один. При виде мамы я попросила, чтобы она оставила нас одних. Мама ушла.

Майор стремительно повернулся к Мод:

— Это правда, миссис Чилтерн?

Мод, сжав губы, молча кивнула.

Элен продолжала:

— Вы не должны упрекать маму! Она знала только то, что я осталась с Айвором на пристани, а потом выяснилось, что он убит. Что ей оставалось делать?

— Я бы посоветовал вам на время оставить этические проблемы, мисс Чилтерн, и возвратиться к фактам, — сказал майор.

— Факты! — вспыхнула Элен. — Вы полагаете, что я не догадываюсь, о чем вы думаете? Да, я оставалась с Айвором одна на пристани и сказала ему все, что собиралась. И что если он попытается мстить отцу, то я на весь белый свет расскажу о дневнике Розмари. Он пришел в бешенство. Как же! Ведь это задело его самолюбие. Он и мысли не мог допустить, что ему предпочитают другого мужчину! Он попытался выхватить у меня дневник, но я успела его выбросить в кусты. Я думала, что он станет искать его, но он вдруг резко повернулся, прыгнул в моторку, запустил мотор и поплыл в сторону острова. — Она медленно повернулась к Дону.

— Вот видишь, Дон! Я же говорила, что все обойдется.

— И это был ваш последний разговор с мистером Дрейком в тот вечер, мисс Чилтерн? — спросил майор.

— Больше я его не видела.

— Звучит более–менее складно, — глаза майора мерили Элен с ног до головы. — Но как вы объясните царапины на вашем лице и порванное платье?

— Очень просто! Когда Айвор отплыл на остров, я вернулась, чтобы найти дневник. Фонарика у меня не было, а у юкки такие острые колючки… Мне послышался шорох, я выпрямилась и в этот момент зацепилась за ветку щекой. А уже когда уходила, порвала платье.

— Понятно, — протянул майор ничего не выражающим голосом. — И как долго вы находились на пляже?

— Пожалуй, несколько минут. — Элен посмотрела на Мод. — Когда Айвор отплыл, мама вернулась на пристань. Она несколько раз позвала меня, но я спряталась в кустах. Я… я не хотела, чтобы она узнала, что я стащила и прочла дневник.

«Значит, Мод, не найдя Элен, решила, что дочь отправилась на остров вместе с Айвором», — подумала Кей.

— Ну? И чем же все кончилось? — майор не спускал глаз с Элен.

— Кончилось? — переспросила Элен неуверенно. — Но ведь я уже все рассказала. Я поняла, что не найду дневника без фонаря. Мне пришло в голову, что у Дона в домике должен быть фонарик. Его еще не было дома. Мне стало очень скверно, я хотела как можно скорее увидеть Дона. Мне казалось, что он в два счета нашел бы дневник! И я поплыла к дому доктора Торна… Это был самый быстрый способ увидеться с Доном. Я взяла свой купальный костюм — он сушился на пристани, переоделась в доме у Дона, оставила там свое порванное платье и с причала прыгнула в море.

Внезапно на острове я услышала голоса. Заинтересовавшись, я подплыла к пляжу. Там уже были Кей и Симона. Они как раз нашли тело Айвора.

Она немного помолчала и добавила:

— Это все, что я знаю. Позже Дон обнаружил мое платье у себя… У меня не было времени объяснять ему, что случилось, все так перепуталось… Он, конечно, предположил то же, что и вы, господин майор.

Кей низко опустила голову, чтобы скрыть внезапно хлынувший на лицо румянец. Она снова увидела выходящую из воды стройную фигуру Элен. Та смотрела по сторонам очень внимательно, так, словно что–то искала. Она и сейчас была убеждена, что Элен на самом деле что–то искала там, на острове, и все ее разговоры о том, что на пляже она оказалась случайно, услышав их голоса, — снова ложь. Она вспомнила белую пижаму Дона, разорванную купальную шапочку и выражение неподдельного ужаса на лице Элен, когда она показала ей шапочку. «Зачем она снова лжет?» — подумала Кей.

Лицо майора выглядело совершенно безучастным.

— Значит, это все, что вы можете сказать, мисс Чилтерн? — еще раз спросил он.

— Да, это все!

— И вы готовы под присягой подтвердить, что Айвор Дрейк уплыл на остров один — живой и здоровый?

— Да.

— Вы не допускаете, что он мог вернуться?

— Я наверняка знаю, что нет, — быстро ответила Элен. — Если бы он вернулся, я бы услышала.

— И я так думаю, — майор шумно откашлялся. — Коль скоро вы так утверждаете, придется отказаться от мысли, что Дрейк был убит здесь, на берегу. И следы на песке придется объяснить чем–то другим.

— Да, конечно! — торопливо поддержала его Элен. — И вообще, кроме этих дурацких следов на песке, ничего больше не указывает на то, что здесь было совершено убийство…

— Не так все просто. Если все рассказанное вами — правда, то Дрейк был убит либо на острове, либо на пути к нему.

Майор обвел всех внимательным взглядом, потом разгладил усы и медленно произнес:

— Это совершенно новая версия. Будет очень интересно сопоставить все… кхм… неточности ваших рассказов именно под этим углом зрения.

ГЛАВА 15

Впервые майор со всей определенностью заявил, что не верит ни одному сказанному ими слову.

Он вытащил из кармана массивные золотые часы на толстой цепочке.

— Не стану вас больше задерживать, господа. Дознание у коронера назначено на четырнадцать часов. К сожалению, нам не обойтись без мисс Уинярд и мисс Морли. После ленча я пришлю за вами.

У двери на террасу он задержался и еще раз взглянул через плечо на Кей.

— Нет причин для беспокойства, мисс, — добавил он. — Обычная формальность. Вы должны будете подробно рассказать об обстоятельствах, при которых было обнаружено тело.

Кей показалось, что он понимающе подмигнул ей.

— Ах, да! — вспомнил майор. — Я распорядился, чтобы Мастерс никуда не отлучался с пристани. Надеюсь, миссис Чилтерн и ее сестра нашли то, зачем приезжали на остров утром, потому что теперь слишком поздно…

После этой колкости он кивнул доктору, и они вышли на террасу.

С уходом Клиффорда атмосфера в комнате разрядилась. Первой нарушила молчание Элен.

— Мама… Дон и я хотим пожениться как можно скорее. Папа, надеюсь, ты ничего не имеешь против?

События сегодняшнего дня менялись с такой скоростью, что это заявление Элен никого не удивило.

— Может быть, ты слишком торопишься? — слабо улыбнулась Мод. — Но если ты считаешь…

Терри неуверенно взглянул на сестру. Симона тоже поглядела на них, но совсем не так, как ночью, когда упрекала Элен в измене.

Вряд ли какая–то другая помолвка проходила столь поспешно и при столь странных обстоятельствах.

Терри переступил с ноги на ногу.

— Ну… тогда, пожалуй, вас следует поздравить!

— Поздравить?! — прозвучал скрипучий голос от двери. — Айвор не погребен, а он сестру поздравляет по поводу помолвки с другим!

Алисия Ламсден широко шагнула в комнату.

— Я хочу сообщить вам всем кое–что! — заявила она.

Мод строго поглядела на нее и сказала:

— Алисия…

— Никаких Алисий! — Сиделка задрала подбородок. — Время, когда вы мною понукали, кончилось! Не знаю, сообщил ли вам мистер Гилберт эту новость. Я убеждена, что она вас всех заинтересует. Бедный Айвор в своем завещании отписал этот дом мне!

Она гордо выпрямилась.

— Он завещал мне «Шторм» со всем, что здесь находится. С этой минуты все здесь — моя собственность. Айвор знал, кто ему настоящий друг, и я постараюсь оправдать его доверие! По крайней мере, одно я сделаю наверняка. Вы, вероятно, собираетесь сидеть здесь до второго пришествия? Так вот, из этого ничего не выйдет! Я не настолько милосердна, чтобы держать под своим кровом убийцу!

— На каком основании вы утверждаете, что кто–то из Чилтернов убил Айвора? — резко спросила Симона.

— На каком основании? — рассмеялась Алисия. — Я, кажется, выразилась предельно ясно? Пока вы будете нужны полиции, можете оставаться здесь, но как только майор закончит с вами, вон отсюда! Только не все вы покинете Бермуды, один из вас останется здесь, в гамильтонской тюрьме, по обвинению в убийстве!

Ее глаза неестественно блестели, когда после паузы она процедила:

— А когда до этого дойдет, то личность убийцы сюрпризом для меня не будет!

Она резким движением поправила свой крахмальный чепец и вышла, хлопнув дверью. Терри с открытым ртом смотрел ей вслед.

— Папа… она случаем не рехнулась?

— Увы! Это истинная правда. — Рука Гилберта машинально разглаживала подушечку на поручне кресла. — По крайней мере, в том, что касается завещания Айвора.

— И она имеет право нас просто… вышвырнуть отсюда? — растерянно спросила Элен.

— Не сразу. У нее нет юридических прав на собственность, пока завещание не вступит в законную силу. Но как только это произойдет… — Он развел руками.

Лицо Терри побледнело.

— То есть… — тихо спросил он, — иными словами… мы должны будем вернуться в Питсбург? А ты…

— Терри, дорогой, но ведь ты и не рассчитывал, что мы останемся здесь после всего, что случилось? — В голосе Мод прозвучал легкий упрек, а во взгляде, брошенном на мужа, читалась озабоченность.

— Гилберт, она уже второй раз намекает на то, что вроде бы что–то знает что–то такое, что касается кого–то из нас.

Гилберт поправил плед, прикрывающий его парализованные ноги, и сказал:

— Моя дорогая! Если мисс Ламсден что–то знает, она не мешкая донесет об этом майору Клиффорду. — Глаза Гилберта сузились:

— Ну, а коль скоро мы все предположительно чисты перед законом, то беспокоиться нам не следует. — Он красноречиво глянул на Кей и добавил:

— Кей, дорогая моя! Я чувствую себя несколько утомленным, а поскольку опеки мисс Ламсден я лишился навсегда, может быть, ты поможешь мне добраться до комнаты?

— Ну конечно, Гилберт! Я отвезу тебя.

Но стоявшая ближе к креслу Мод взялась за спинку.

— Кей должна присутствовать на дознании, а ведь ей нужно еще переодеться к ленчу, дорогой.

И прежде чем Кей успела возразить, она выкатила кресло из комнаты.

Кей снова увидела Мод и Гилберта только за ленчем. Настроение у всех было скверное, и оно еще ухудшилось, когда в патио появилась Алисия Ламсден в коричневом костюме вместо обычной униформы. Теперь она с неприступным видом уселась на место Айвора.

Глубоко посаженные глаза экс–сиделки время от времени со злорадством перебегали с одного лица на другое.

Они допивали кофе, когда явился толстый сержант с красной физиономией, чтобы сопровождать Кей и Симону.

Девушки отправились в полицейский участок. Когда они ехали по изобилующей поворотами дороге, из–за кустов олеандров за ними следили симпатичные темнокожие мордашки местных детей.

Под предводительством чопорного майора Клиффорда группа присяжных рассматривала их с явным неодобрением. Во время короткого допроса Кей, Симоны и доктора враждебность присяжных, казалось, окрепла. В конце концов было принято решение о продлении расследования.

Вместе с Кей и Симоной в «Шторм» приехал майор Клиффорд, который сразу же направился в комнату Гилберта — с ним, как с адвокатом Айвора, он собирался обсудить ряд вопросов и изучить бумаги покойного.

Кей снова не удалось переговорить с зятем. Она пошла переодеться, после чего присоединилась к сидящим на террасе Мод и Дону. Все трое сидели в молчании и смотрели на море.

После полудня погода начала портиться. Солнце померкло, на горизонте клубились темные тучи. Воздух стал тяжелым и горячим — все предвещало бурю. Время тянулось изматывающе медленно. К сидящим на террасе присоединились Симона и Терри, но разговор по–прежнему не клеился.

Кей размышляла, что происходит между майором и Гилбертом. Если бы снова подвернулся случай поехать на остров!

С места, где они устроились, была видна только пристань. Время от времени там мелькал пробковый шлем Мастерса. А дальше, около пристани на острове, на волнах покачивалась маленькая лодка с еще одним человеком на веслах.

Тучи на горизонте становились все более темными, а душный послеполуденный воздух был неподвижен. Надвигалась буря.

Около шести часов майор Клиффорд вышел из библиотеки на террасу, держа под мышкой солидных размеров папку. Коротко попрощавшись, он исчез за густыми кустами гибискуса. Вскоре после его ухода на террасу выкатилось кресло Гилберта. Он был бледен и утомлен.

— Столько пустой болтовни! — буркнул он себе под нос, а потом с беспокойством глянул на Кей. — Небольшая партия в трик–трак пошла бы мне на пользу. Как ты относишься к моему предложению, Кей?

Кей согласилась и вкатила кресло с террасы в гостиную, а потом по коридору к библиотеке.

В библиотеке они застали Алисию Ламсден, склонившуюся над диванчиком в углу комнаты. Когда они вошли, она быстро спрятала что–то под подушками и резко обернулась к ним. Кей слегка растерялась, увидев ее лицо. Несколько секунд Алисия вызывающе и зло смотрела на них, потом, не сказав ни слова, она прошла мимо и аккуратно прикрыла за собой дверь.

— Как ты думаешь, Гилберт… что она могла здесь делать?

— Хмм… Откуда же мне знать? Похоже, она что–то там спрятала под подушками дивана.

Кей подошла к диванчику и отодвинула подушки. В самом низу лежала маленькая подушка в темно–зеленую полоску, но под ней тоже было пусто. Кей повернулась к Гилберту, держа ее в руках. Подушка была слегка влажной и испачканной.

— Ничего я здесь не вижу, — сказала она. — Понятия не имею, в чем тут дело. Но лицо при этом у нее было такое, словно она вдруг обнаружила что–то очень важное.

— Скорее всего, так оно и было. — Он усмехнулся. — Но нас это не касается. Приступим лучше к игре.

Надвигающаяся гроза погрузила библиотеку в ранние сумерки, и Кей была вынуждена включить настольную лампу.

— Сдается мне, что нас ожидает серьезная буря, — пробормотал себе под нос Гилберт.

Когда игра началась, он взглянул на свояченицу, и на его аристократическом лице появилась ироническая усмешка.

— Догадываюсь, что бумаги обнаружить не удалось.

Продолжая играть, Кей подробно описывала ему свою вылазку на остров.

— Я очень сожалею, Гилберт, — закончила она свой рассказ, — но мне кажется, что я поступила правильно. Если бы майор поймал меня с бумагами в руках, он, несомненно, отобрал бы их у меня.

— Я отлично понимаю тебя, дорогая, — ответил он. — А из сегодняшней беседы с майором я понял, что бумаг он не нашел, пока не нашел. А это уже кое–что!

Голос его звучал равнодушно. Некоторое время он сидел, молча глядя в окно, туда, где кедры глухо шумели кронами перед бурей.

— То, что сегодня рассказала нам Элен, — заговорил он вдруг, — было для меня глубочайшим потрясением, Кей. Я искренне верил, что она любит Айвора. Мне никогда в голову не приходило, что все это ради меня и моего здоровья. Каким слепым я был!

— Дети вообще мало что говорят родителям, — философски заметила Кей. — Обычная история.

— Славненькая история, ничего не скажешь! — Гилберт горько рассмеялся. — И не очень веселая, коль скоро привела к убийству.

— Убийству? Но ведь утром ты сам говорил, что это скорей всего несчастный случай!

— Конечно же я так сказал, потому что предполагал такую возможность. Но теперь у меня нет сомнений в том, что мы все ужасающим образом влипли!

Совсем позабыв об игре, Гилберт склонился над столиком.

— Видишь ли, Кей… — сказал он. — Я люблю Элен больше всего на свете… Скажи, ты веришь в то, что она сказала майору?

Кей вспомнила, как лгала Элен о разорванной купальной шапочке, о белых пижамных штанах… И все же, глядя на Гилберта, она сказала:

— Ну, разумеется, я верю Элен, Гилберт.

— А тому, что сказал майор, что Айвор был убит или по пути на остров или на самом острове?

— Ну… пожалуй, да, Гилберт.

Гилберт внимательно смотрел на Кей. Очень тихо, отчетливо выговаривая каждое слово, он сказал:

— Кей, ты должна любой ценой достать эту папку.

— Я постараюсь, — она успокаивающе дотронулась до его руки. — Я понимаю, как это важно.

— Нет, не понимаешь. Сегодня утром я сказал тебе только половину правды, Кей. Все, что я говорил тебе об акциях, о гарантиях и моем легкомыслии — это, конечно, правда. Но есть кое–что еще…

В свете настольной лампы скрючившийся в своем кресле ее зять выглядел каким–то нереальным персонажем.

— О чем ты, Гилберт?

— Сегодня утром я не сказал тебе всей правды об Айворе. Все, что касается моей признательности и благодарности, это все так. Но вчера утром я услышал нечто такое, что открыло мне глаза, и я понял, что представляет из себя на самом деле этот человек.

— Но, Гилберт, — попыталась возразить Кей, но он перебил ее:

— Погоди, моя дорогая. — Легкая тень улыбки тронула его губы — Чилтернов можно упрекнуть в чем угодно, за исключением семейной солидарности. Элен была готова выйти за него замуж только ради того, чтобы мне было хорошо… Мод хотела навлечь на себя подозрения, чтобы защитить Элен. И теперь, я надеюсь, ты поможешь мне защитить того, кто совершил безумство… преступление ради меня!

— Гилберт, я ничего не понимаю!..

— Возможно. Это трудно понять, — его сильные пальцы стиснули стаканчик для игральных костей. — Видишь ли, это случилось очень давно, еще в Питсбурге. Я был болен, лежал в больнице, и на мое лечение была потрачена почти вся наша наличность. Был период, когда надежды на выздоровление почти не оставалось, но нашелся врач, предложивший свои услуги… Это было очень дорогое лечение. Я уже упоминал, что все наши средства пустил в оборот, даже капитал Мод. Она, разумеется, ничего не знала, Мод вообще в финансовых вопросах ориентируется слабо. Но дети были в курсе, они знали, что у нас нет ни цента, а это лечение… это был мой последний шанс. — Он замолчал, а потом снова заговорил.

— Айвор тогда довольно часто бывал у нас. Сейчас я думаю, что он уже тогда интересовался Элен, хотя и без каких–то определенных планов. И тогда дети подумали о нем. Ведь он богат и охотно одолжит необходимую сумму. Терри отправился к нему, рассказал ему все и попросил необходимую сумму.

Теперь глаза Гилберта лихорадочно блестели. Голос его исказился, стал хриплым и прерывистым.

— Айвор всегда был не в состоянии противиться своему патологическому желанию властвовать над людьми. Терри уже тогда презирал Айвора, и тот это чувствовал. И вот мальчик появляется у него в роли просителя. Ты понимаешь, какая возникла ситуация? Айвор мог без лишних слов или подписать чек, или отказать. Но он поступил иначе. Он… обещал Терри деньги. Чек он заполнил и показал его мальчику. При этом он сказал с усмешкой: «Надеюсь, это послужит тебе наукой, не следует критиковать людей и одновременно обращаться к ним с просьбами». — Гилберт снова помолчал, а потом продолжил: — Чек этот был… на один доллар! Представляешь? То, что сделал тогда Терри, было сущим безумием. Он думал только о моем спасении. Он ничего не сказал Айвору, взял чек, а потом подделал цифру. Один доллар превратился в тысячу.

Гилберт отрешенно смотрел в глаза Кей. Девушка инстинктивно нагнулась и положила руки ему на плечи.

— Каким–то чудом чек был учтен в банке — я до сих пор не могу понять как. Никто из нас ничего не знал об этом. Мы верили, что Айвор, с присущим ему благородством, решил помочь нам. — Он горько рассмеялся. — Я прошел предписанный курс лечения… поправился… так, что смог приехать сюда. Мы совершенно ничего не знали и рассыпались в благодарностях Айвору. Он тоже ничего нам не сказал: что теперь для него значили деньги по сравнению с той властью, которую он обрел над Терри? В один прекрасный день он вызвал мальчика к себе и потребовал от него письменного признания в подделке чека. Этот документ он вместе с чеком держал у себя. С этого момента Терри оказался в его власти…

Кей понимала гнев Гилберта.

— Позже, — продолжал он, — Айвор пригласил всех нас на Бермуды. И мы с благодарностью приняли это предложение. Несмотря на свою ненависть к Айвору, Терри тоже вынужден был поехать. И все это время он страдал в одиночку. Только вчера утром он все мне рассказал. Он надеялся, что я никогда не узнаю правду. Но Айвор вовсе не собирался щадить его. Прежде чем отправиться в последнюю поездку в Нью–Йорк, он сказал мальчику, что сразу же после свадьбы вернет чек и признание, но не в руки Терри, а в мои. Когда Терри рассказал мне все это, я просто был не в состоянии поверить ему! Но вчера вечером я убедился, что Терри не лгал. После обеда и их ссоры с Айвором тот пришел ко мне. Он с порога заявил, что если Терри и впредь будет вести себя таким образом, он упрячет его за решетку… Он рассказал мне эту историю с чеком. Я даже не предполагал, что он может быть таким. Он был в бешенстве, потому что Терри не стал пресмыкаться перед ним, и я понял, что он, не раздумывая, упечет парня в тюрьму.

Он замолчал. Казалось, что над ним витает дух Айвора, злобный и коварный.

— И тогда я понял, что ненавижу его, — он произнес это неожиданно спокойно. — Ненавижу так глубоко, что мог бы его убить… Однако, не это теперь важно. Важным в данный момент является положение Терри. Из слов Элен следует, что Айвор был убит по пути на остров или на самом острове. Терри был на паруснике совершенно один. У него нет ни одного свидетеля, а следовательно, нет алиби. И если этот фальшивый чек и его признание попадут в руки полиции…

— Так ты говоришь, что этот чек и признание Терри лежат в той самой папке?

— Во всяком случае, они могут быть там. Теперь ты понимаешь, почему я сказал, что эти бумаги нужно добыть любой ценой?

— Конечно…

Кей содрогнулась от мысли, что случится с Терри, если эти бумаги попадут в руки майора Клиффорда. Да, их нужно вернуть. Но тут же она вспомнила Мастерса, вышагивающего по причалу, и второго полицейского в лодке у острова.

— Я достану эти бумаги, Гилберт, — она решительно встала.

— Еще не знаю, как, но достану. Я найду способ…

— Благодарю тебя, дорогая, — слабо улыбнулся Гилберт. — Может быть, мне следовало быть более откровенным с самого начала, но ради мальчика я молчал об этом.

— Я понимаю… Гилберт, — ее голос дрогнул. — Скажи, ты думаешь, что это Терри?

— Мы не должны так думать, Кей! Мы не можем так думать…

Он резко оборвал фразу, так как дверь распахнулась, и в комнату влетела Элен. В ее глазах был ужас.

— Элен! Что случилось?

— Это Алисия! — Элен подошла, испуганная и растерянная.

— Ее нужно удержать! Минуту назад она заявила мне, что знает кто убил Айвора, что у нее есть доказательства и что она немедленно отправится к майору!

ГЛАВА 16

Гилберт резко развернул свое кресло и оказался лицом к лицу с дочерью.

— Кого же обвиняет эта мымра? — спросила Кей.

— Она не назвала имени.

— Ну–ну, это, наверное, очередная из любимых ею театральных сцен, — пожал плечами Гилберт.

— Да нет! Мы сидели в гостиной, а она влетела туда и с порога объявила о своем намерении. Утверждает, что у нее в руках доказательство, которое она хочет лично вручить майору. Мы должны остановить ее! Пойдемте со мной, прошу вас.

Элен метнулась к двери. Кей бросилась следом. Они шли, слыша за спиной постукиванье кресла Гилберта, он следовал за ними.

Мод отвернулась от окна и подошла к ним. Взглянув на Гилберта, она спросила:

— Элен уже сказала тебе?

— Да, Мод.

— Боюсь, что это вовсе не блеф с ее стороны. Алисия в самом деле убеждена в том, что знает, кто убил Айвора, и рвется с этим к майору.

— Но, мама! Мы не должны допустить этого! — воскликнула Элен.

Мод обняла дочь за плечи.

— Я старалась уговорить ее, чтобы она хоть бурю переждала, но она и слушать не хочет. Она пошла наверх за плащом.

Они в смятении смотрели друг на друга. Первой заговорила Элен.

— Она сделает все, чтобы погубить нас!

Бледная тень улыбки появилась на губах Гилберта.

— Но ведь мы не можем осуждать ее только за то, что она собирается отдать преступника в руки закона, — сказал он спокойно.

— Мы не можем допустить, чтобы она пошла в полицию, — сказала Мод. — Я попробую поговорить с ней еще раз. Гилберт, тебе с Элен лучше уйти отсюда. Алисия ненавидит Элен больше, чем кого бы то ни было. Мы с Кей займемся этим сами.

Они стояли в молчании, ожидая, когда спустится Алисия Ламсден.

Ослепительная вспышка молнии распорола темно–синее небо от края до края, и сразу же на них обрушился громовой раскат. Потом пришла тишина, и в этой тишине послышался равномерный шум дождя, обрушившегося на землю, как приливная волна.

— Никогда еще не видела… — начала Мод, но недоговорила — по лестнице спускалась Алисия Ламсден. Сиделка всегда выглядела странно, но сейчас в ее костлявой фигуре было что–то зловещее. На голове у нее красовалась коричневая фетровая шляпа, на плечи она набросила ярко–красный непромокаемый плащ. Под мышкой торчал небольшой пакет, завернутый в серую бумагу и перевязанный шпагатом.

Она медленно спустилась и замерла на последней ступеньке.

Мод подошла ближе и холодно обратилась к ней:

— Мисс Ламсден, не имеет смысла отправляться куда–то в такой ливень. Посмотрите, что творится. Подождите.

— Почему я должна ждать? — спросила Алисия холодно.

— Но ведь гроза! В конце концов, это просто опасно!

— Опасно? Неужели вы думаете, что в этом доме человеку безопаснее, чем на улице? — она ехидно улыбнулась. — Я знаю, кто убил Айвора. И здесь… — она похлопала по пакету, — здесь у меня вещественное доказательство!

Голос Мод дрогнул, когда она спросила:

— Не могли бы вы проявить чуть больше человечности? Если вы знаете что–то конкретное, то, наверное, и мы имеем право узнать об этом?

— А почему я должна что–то вам говорить? Вы и так все знаете.

Затем ее взгляд остановился на Кей.

— Зря вы воображаете, что я дала обмануть себя. И не надейтесь, что вам удастся уничтожить доказательства, себе же хуже сделаете.

Она говорила так, словно была уверена, что Кей понимает, о чем идет речь.

— Вы напрасно теряете время. Пропустите меня!

Мод, бледная, но спокойная, отступила и тихо сказала:

— Поступайте, как знаете. Только смотрите, чтобы вам потом не пожалеть о принятом решении.

Высоко задрав подбородок, Алисия торжественным маршем прошествовала через комнату. Уже в дверях она задержалась и бросила через плечо:

— Я скоро вернусь, но уже с майором Клиффордом. И… с ордером на арест!

С этими словами она вышла.

В комнате не было ничего слышно, кроме шума дождя и грома.

— Это конец, — тихо сказала Кей.

Мод, казалось, не слышала ее. Она молча смотрела на лестницу, по которой только что спустилась Алисия.

— Я должна пойти к Элен, — сказала она. — Бедняжка, для нее это будет…

И прежде чем Кей успела что–то ответить, она выскользнула из комнаты. Кей чувствовала, что должна с кем–то поговорить. Она поспешила к Гилберту. Тот сидел около камина и при виде Кей поднял на нее глаза.

— Ну и что? — спросил он.

— Все напрасно. Она поехала. Точнее, сейчас она идет к сараю за велосипедом. — Кей пожала плечами. — И еще она сказала, чтобы я не старалась уничтожить вещественное доказательство, потому что от этого мне будет только хуже. Ты не знаешь, о чем идет речь? Может быть, это чек и признание Терри?

— Понятия не имею.

— Если бы я могла попасть на остров! Алисия скоро явится сюда с майором, и тогда все пропало! Что же делать, Гилберт?

— Что я могу тебе сказать? Спокойствие, дорогая. Спокойствие. Как насчет того, чтобы закончить нашу партию? Самое подходящее занятие во время непогоды. — Он подкатил кресло ближе к окну.

Капли дождя оросили лицо Кей. Она потянула окно вниз, но оно не закрывалось, она потянула сильнее. Глянув вниз, она увидела появившуюся из сарая фигуру в красном дождевике, ведущую велосипед.

— Алисия уже взяла велосипед, — сказала она, продолжая сражаться с окном. — Не могу закрыть его, Гилберт. Попрошу кого–нибудь, чтобы помог мне.

Отбросив со лба мокрые волосы, она выбежала из библиотеки. Когда она входила в гостиную, через дверь, ведущую на террасу, вбежал мокрый до нитки доктор Торн. Он посмотрел на нее и улыбнулся.

— Гроза застала меня врасплох, — сказал он. — Так же, как и Мастерса. Я видел его, когда он мчался к дому Дона, словно за ним гнался дьявол.

— Доктор, вы не поможете мне закрыть окно в библиотеке?

Они вошли в библиотеку. Дождь продолжал лить, как из ведра. Общими усилиями им удалось справиться с упрямым окном. Кей взглянула на доктора и увидела его смеющиеся глаза.

— Благодарю вас, — сказала она.

— Я вижу, что появился в самый подходящий момент, иначе здесь случилось бы наводнение, — обратился Торн к Чилтерну, а потом добавил:

— Добрый вечер. Я приехал на велосипеде — надеялся, что успею укрыться от грозы. Но, как видите, не успел.

Кей подумала об Алисии, едущей сейчас под проливным дождем. Доктор уговаривал Гилберта лечь в постель и отдохнуть.

— Кей, — попросил Гилберт, — не будешь ли ты столь любезна, не поможешь ли мне лечь, я действительно утомился.

Доктор окинул комнату взглядом.

— А где же ваша сиделка? — спросил он.

— А вы ничего не знаете? Алисия… — начала было Кей.

— Алисия вышла, — оборвал ее Гилберт, и Кей поняла, что он не хочет говорить об Алисии при докторе. — Однако вы совершенно промокли, доктор. Может быть, мы подберем для вас что–нибудь из одежды, пока ваша просохнет?

— Весьма признателен, но мне необходимо ехать. А дождя я не боюсь, не в пример Мастерсу, — он внимательно посмотрел прямо в глаза Кей. — Не успели упасть первые капли, как этот страж был под крышей. Счастливо оставаться! — с этими словами он вышел.

Только теперь до Кей дошло, зачем доктор появился здесь.

— Как ты думаешь, зачем он приходил? — спросил Гилберт.

— Кажется, я догадываюсь. Он дважды упомянул о том, что Мастсрс спрятался от дождя в домике Дона. Ты понимаешь? Появилась возможность попасть на остров…

— Как же так? Полицейский врач… не понимаю…

— Я не могу сейчас тебе всего объяснить, но доктор знал, что я плавала на остров с какой–то целью. А теперь он пришел, чтобы сказать, что путь свободен. Я еду! Мы вытащим Терри!

— Но гроза, Кей! Дождь льет вовсю. Залив неспокоен…

— Ерунда! Это наш шанс! Если Алисия собирается обвинить Терри, то без доказательств она сядет в лужу.

— Ты полагаешь, тебе удастся?

— Разумеется! А если повезет, то я привезу тебе и все остальные бумаги. Я поеду прямо сейчас! Одолжи мне свой плащ. Меня никто не заметит!

Рука Гилберта поднялась в каком–то неопределенном жесте.

— Кей… Как я смогу отблагодарить тебя?

— А, вздор! Пошли.

Она взглянула в коридор и, убедившись, что там никого нет, повезла Гилберта в его комнату.

— Ты найдешь плащ в шкафу, Кей. Боюсь только, что он будет велик тебе.

— Тем лучше!

Кей оделась. Блестящий черный дождевик доходил ей до щиколоток.

— Прекрасно, — сказала она и поцеловала Гилберта в щеку. — Держи за меня руку на деревяшке.

В первую минуту ливень совершенно ее ослепил. Кей кое–как добралась до подъездной аллеи и ощутила под ногами мягкую почву.

Странным образом драма в доме превратилась теперь в состязание между ней и Алисией Ламсден…

Кей ничего не различала перед собой, кроме серой полосы дорожки под ногами. Как хорошо, что она одела черный плащ, красный был бы более заметен.

Красный плащ! Она думала о красном плаще и вдруг увидела его! Кей остановилась, замерев на месте.

Стараясь держать себя в руках, она опустилась на колени. Молния осветила все вокруг, и в ее голубоватом свете Кей рассмотрела красный мокрый плащ и скорчившееся под ним тело. Рядом валялся велосипед. Мокрое, искаженное лицо смотрело на нее из–под коричневой шляпки.

Лицо Алисии Ламсден!

Сидя на корточках, она старалась нащупать пульс, но тщетно. Никаких признаков жизни.

Наклонившись еще ниже, она рассмотрела на виске глубокую кровоточащую рану. Дождь не утихал. Кей охватила паника. Мысли путались, вопреки собственной воле она бормотала вполголоса: «Мертва… и она тоже… убита».

ГЛАВА 17

Кей с усилием встала на ноги. Она даже не пыталась задуматься над тем, кто убил сиделку. Почему? Как? Только одна мысль билась в голове — Алисия ехала в полицейский участок с какими–то доказательствами, уличающими убийцу, и… была убита.

Кей понимала, что должна делать. Она должна вернуться и позвонить майору Клиффорду. Теперь полиция еще туже сожмет кольцо вокруг дома и его обитателей. И случая попасть на остров больше не представится.

А почему она должна звонить майору именно сейчас?!

Ведь Алисия мертва, и ей уже ничем не поможешь. Она ощутила легкое головокружение.

Но ведь она поступает так только ради Терри, который стал преступником, чтобы спасти жизнь отца. Если правда об этом выйдет наружу, Терри станет первым из подозреваемых. А она уверена, что Терри невиновен.

Кей решительно повернула к пристани. Хотя вероятность того, что кто–нибудь ее заметит, практически равнялась нулю, она обошла домик Дона стороной. Добравшись до пристани, Кей остановилась. Плащ начал промокать, и ей показалось, что вся она пропиталась дождем. Близкая молния осветила остров и белую пристань у берега. Казалось просто невероятным, чтобы спокойный пейзаж Бермудов мог так преобразиться. Кей прыгнула в байдарку, отвязала веревку и оттолкнулась от берега.

Байдарка, почти наполовину заполненная дождем, сидела низко, и Кей продвигалась очень медленно. Чувство ирреальности происходящего усиливалось постоянно стоявшим перед глазами мертвым лицом Алисии Ламсден, оставшейся там, под дождем. Кей заставляла себя грести все быстрее, словно за ней кто–то гнался.

Остров вырос перед ней неожиданно, словно вынырнул из пелены дождя. Привязав лодку к столбу, Кей выбралась на берег. Ее сердце готово было выпрыгнуть из груди, когда она толкнула дверь павильона и проскользнула внутрь.

С минуту Кей стояла неподвижно, но, вспомнив об Алисии, заперла дверь на задвижку. Только теперь она почувствовала себя в относительной безопасности.

Стало уже совсем темно, и Кей казалось, что она находится в подводной лодке. Она двинулась в сторону спальни, обходя смутно виднеющуюся мебель. Под ее ногами легонько поскрипывали половицы.

И вдруг ощущение безопасности исчезло, ей снова показалось, что она не одна здесь. Она остановилась, замерев и прислушиваясь, сердце ее замерло, так как теперь она больше не сомневалась.

Кто–то еще был в комнате!

Она прикусила руку, чтобы не закричать. В комнате царила абсолютная тишина, и только дождь шумел за окнами павильона.

Она подошла к двери в спальню и умышленно громко распахнула ее настежь. Подойдя к кровати, Кей откинула покрывало и сунула руку под матрас. Пальцы наткнулись на твердый предмет. Папка! Слава Богу! Папка на месте! Она вытащила ее, судорожно прижала к груди и повернулась, намереваясь выйти из спальни.

Рядом, в гостиной, послышался звук шагов. Кей снова повторяла про себя: «Я была права! Кто–то уже был здесь до меня!»

Теперь шаги звучали у самой двери…

Высокая фигура вошла в комнату, и спокойный, чуть ироничный голос тихо спросил:

— Мисс Уинярд? Я догадывался, что застану вас здесь.

Она узнала голос доктора, не думая о том, радоваться ей этому обстоятельству или огорчаться. Одно она знала точно: бояться она перестала.

— Нам совершенно незачем сидеть в потемках, — сказал он. — Окна выходят на море, никто не увидит света.

Он вернулся к двери и щелкнул выключателем.

— Вы совсем промокли, — заметил он. — Что это вы на меня так смотрите, словно привидение увидели? Я напугал вас?

Кей еще не пришла в себя. Она только крепче стиснула в руках папку. Доктор обвел взглядом комнату, посмотрел на сброшенное с кровати покрывало и сказал:

— Ага, значит, вы спрятали папку под матрасом?

Эти слова вернули ей способность рассуждать.

— Теперь я понимаю, почему вы дважды напомнили о том, как быстро Мастерс спрятался от дождя. Хотели поймать меня с поличным!

Торн чуть усмехнулся.

— Ну, что–то вроде этого. Я знал о том, что вы спрятали кое–что здесь сегодня утром; это именно я и ищу.

Он подошел ближе и, прежде чем она успела опомниться, взял папку из ее рук.

— Отдайте немедленно! — воскликнула она с негодованием.

— Минуту, мисс Уинярд!

— Я вам доверяла… — гнев овладел Кей. Они смотрели друг на друга, но доктор не выпускал папку из рук.

— Вы все время были заодно с майором, — заявила она запальчиво. — А меня вы просто надули… А теперь майор отрядил вас за папкой! Какая низость!

Он спокойно возразил ей:

— Вы ошибаетесь. Майор Клиффорд понятия не имеет о существовании этой папки.

— Значит, вы сами по себе? Изображаете великого детектива?

— Вовсе нет, никого я не изображаю, — возразил он спокойно. — Я надеялся, что, проследив за вами, смогу узнать, куда вы спрятали папку…

— Ну да, так я вам и поверила!

— Но это так.

Он подошел, и Кей ощутила на своем плече его горячие пальцы.

— И то, что я рассказал вам о Розмари, тоже правда, — продолжал он. — Верьте мне! Неужели выдумаете, что я стал бы помогать майору, чувствуя такую ненависть к Дрейку?

Кей не ощущала ничего подобного в присутствии мужчины с тех пор, как встретилась с Айвором. И за это ненавидела Торна еще сильнее.

— Откуда мне знать, какие чувства на самом деле вы испытываете к Айвору и Розмари! Вы полицейский врач!

— Ну и упрямица же вы! — Он улыбнулся. — Разве мой рассказ показался вам ложью?

— Нет… тогда я вам верила.

— И вы продолжаете думать, что я стараюсь для майора? Неужели у меня не может быть своих интересов в этом деле? Я думал, что… вы почувствовали, что я считаю вас самой очаровательной женщиной, которую мне доводилось встречать…

— Да вы просто сумасшедший!

— Конечно! И большее безумие трудно себе вообразить. — Он положил папку на стол, подошел к ней совсем близко и взял за плечи.

— Мне самому трудно поверить в это, но… Я люблю вас!

Он осторожно притянул ее к себе, и Кей ощутила его теплые, сухие губы.

Но даже сейчас перед ее глазами стояло мертвое лицо Алисии. Кей, дрожа, выскользнула из его рук. Ей стало стыдно за свою минутную слабость.

— Кей, дорогая! Что с вами?

— Что вам от меня нужно? — она смотрела в его удивленные глаза. — Почему бы вам прямо не сказать мне, что вам нужно? Если вам нужна эта папка, то ее я не отдам!

Она метнулась к столу, схватила папку и вызывающе посмотрела на доктора. Но тот не двинулся с места.

Дрожащими пальцами она начала лихорадочно перебирать бумаги. Акции… облигации… Вот! Чек! Чек Айвора на тысячу долларов и подколотая скрепкой какая–то бумажка. Развернув лист, она узнала почерк Терри. Она сложила бумаги и снова сунула в папку.

— Кей!

Она повернула к нему лицо.

— Кей, почему вы так странно ведете себя? Или вы мне не доверяете?

— А вы решили, что я поверю в то, что вы склонили меня к поездке сюда исключительно для того, чтобы признаться мне здесь в любви?

Доктор дернулся, как от пощечины.

— Кей…

— Вы хотите, чтобы я вам поверила, хотя минуту назад сказали, что сами хотели бы знать, где папка?

— Кей! Я… я должен был найти эту папку!

— Зачем?

— Я уже сказал вам. Там есть то, что крайне необходимо мне.

— Здесь? В папке есть что–то, что касается вас?

— Кей! Если я кое–что расскажу вам об этой папке, вы мне поверите?

Она молча продолжала смотреть на него, крепко сжимая папку в руках.

— Позвольте мне заглянуть в эту папку, — попросил он.

— Это всего лишь новый трюк с вашей стороны. Фигушки вам!

— Ну, если вы так считаете… — он беспомощно развел руками.

Вдруг, совсем не задумываясь над тем, что она делает и почему, она протянула ему папку. Он посмотрел на Кей, не дотрагиваясь до папки, потом кивнул, взял ее и начал перебирать содержимое. На самом дне лежал конверт. Бросив остальные документы на стол, доктор достал из конверта письмо.

— Об этом никто не знает, — сказал он, глядя на Кей. — И я надеялся, что никто никогда не узнает… особенно вы… Но раз вы сомневаетесь в моей искренности… Вы же считаете меня шпионом Клиффорда, прочтите это, — он протянул ей письмо.

Кей нерешительно взяла листок и конверт. Адрес был написан характерным мужским почерком:

«Миссис Розмари Дрейк, Отель «Мирейл“, Нью–Орлеан».

Она начала читать.

«Розмари, любимая моя!»

Когда глаза Кей строка за строкой пробегали по письму, она ощутила стыд— она не имела права читать столь интимное, адресованное другой женщине, послание. Это было письмо влюбленного, лишенного всякой надежды помочь любимой женщине, защитить ее от подлеца, с которым она была связана узами брака. Письмо мужчины, желавшего спасти Розмари Дрейк не только от Айвора, но прежде всего от ее слепой любви к нему.

Кей продолжала читать:

«…Розмари! Ты должна найти в себе силы расстаться с ним. Если ты не сделаешь этого, то он убьет тебя, возможно, не сам, но так же определенно, как если бы собственноручно вонзил нож тебе в спину. Ты должна понять это… И должна быть сильной. Вскоре вы вернетесь на Бермуды. Неужели ты думаешь, что я буду смотреть на то, что вытворяет с тобой этот мерзавец? Нет, лучше пусть умрет он! Розмари, я говорю серьезно. Я врач, полицейский врач при коронере здешнего округа. Есть разные способы. Никто ни о чем не догадается. Я могу подписать свидетельство о смерти…»

И подпись — «Тим».

Сделав усилие над собой, Кей посмотрела в лицо доктора Торна. Встретив ее взгляд, он чуть заметно повел плечами.

— Ну, что? — спросил он. — Вы продолжаете подозревать меня?

— Вы написали это письмо?

— Хотите сказать, что для этого нужно быть сумасшедшим? Но я действительно им был. Розмари изредка писала мне. Она не писала всего, но между строк ясно читалось, какой ад устроил для нее Айвор. Я не мог больше мириться с этим, потому что знал, насколько она наивна и беспомощна. Это было мое последнее письмо к ней… Оно так и не дошло до нее — не успело. Когда письмо пришло, она уже… Письмо прочел Айвор.

Кей почувствовала сострадание к этому сильному человеку.

— Письмо он спрятал, — продолжал Торн. — Мне кажется, я был единственным человеком, которого Дрейк боялся. Он был уверен, что я убью его, не моргнув глазом, но так же хорошо знал, что я ничего не могу сделать, пока это проклятое письмо находится у него. В определенном смысле сложившаяся ситуация забавляла его. Вернувшись на Бермуды после смерти Розмари, он как–то через неделю пригласил меня к себе. Он сказал, что у него есть письмо и что полиции будет небезынтересно узнать, что я собирался убить его.

Торн стиснул кулаки так, что побелели фаланги пальцев.

— Это письмо он хранил в своем сейфе в Нью–Йорке. Иногда он даже провоцировал меня. А вчера сказал, что привез письмо с собой и что оно у него дома в папке. Он дразнил меня, намекая, что собирается вернуть мне его. А потом… рассмеялся и ушел.

— Тим, если бы я знала!..

— Вы бы не стали подозревать меня, да? — он рассмеялся. — Представляете, что я почувствовал, узнав о смерти Айвора? Ведь если бы майор обнаружил это письмо… Я все время думал о том, как мне получить его, но случай представился только сегодня. Когда мы с майором застали здесь вас и миссис Чилтерн, я сообразил, что вы тоже что–то искали. Позже я переворошил чемоданы Айвора, но ничего не нашел. Я был уверен, что папку взяли вы и куда–то спрятали. А дальше я решил подсказать вам отправиться на остров… Теперь вам все понятно?

— Да. Теперь понятно.

— Так может быть, вы поверите и в другое, в то, что я вас люблю? Пожалуйста, верьте мне, Кей!

Внезапно Кей ощутила такую радость, что ей захотелось плакать.

Руки доктора мягко легли ей на плечи.

— Я полностью отдаюсь в ваши руки, Кей, — сказал он после некоторого молчания. — Вы можете отдать это письмо майору. Можете сделать с ним все, что захотите…

Кей посмотрела на него, потом подошла к столу, молча взяла коробок спичек и поднесла огонек к конверту. Письмо вспыхнуло. Кей выпустила из рук тлеющий уголок письма, и он упал на пол. Доктор вздохнул и тихо сказал:

— Благодарю вас, Кей!

«Теперь нас двое», — подумала она.

— Тим, я доверяю вам, прошу вас, верьте и вы мне. Вы рассказали, как подло поступил с вами Айвор, но точно так же он обошелся и с Терри. В этой папке Айвор держал доказательства вины моего племянника, собственно, за ними я и приехала.

Но через минуту, когда перед глазами снова встало жуткое, мертвое лицо Алисии Ламсден, она добавила:

— Но это еще не все, Тим! Я должна сообщить вам нечто гораздо худшее.

— Нет! — резко поднял Торн руку. — Ничего не говорите! Я не хочу ничего знать такого, в чем не смогу помочь. Меня и так гнетет мысль, что Клиффорд слепо доверяет мне, хотя я такой же подозреваемый, как и другие.

— Но ведь вы вовсе не подозреваемый! И письмо теперь уничтожено… И потом, у вас же несокрушимое алиби.

— Несокрушимое, — слабо улыбнулся тот. — Такое же, как у Дона?

— Но ведь вы сказали, что Дон пришел к вам в половине двенадцатого, так?

— Да. Потому что это действительно так. По крайней мере так мне сказал Дон.

— Я не понимаю…

— Это Дон сказал мне, что пришел в одиннадцать тридцать… и скорее всего, так и было. Я не знаю… меня не было дома.

— Тим! Как же так?

— Я был на прогулке и вернулся к двенадцати. Дон уже сидел у меня.

— Но тогда… Тогда и Дон мог вам солгать. Тим! Дон ведь мог убить Айвора!

— В принципе, мог.

— В то время, когда вы были на прогулке?

Руки Торна бессильно упали вдоль туловища.

— Я был не на прогулке, — прошептал он.

— Да где же? Где вы были?

— В заливе. Я плавал сюда к вам.

— Но зачем?

— Я хотел увидеться с Айвором и еще раз попросить его вернуть письмо… Я был уже недалеко, когда услыхал шум моторки Айвора и догадался, что он собрался на остров. Мне показалось, что это удобный случай поговорить с ним, и я поплыл к острову. Почти у берега я увидел Симону, высаживающуюся из байдарки на остров. Весь мой план рухнул. И тогда я возвратился домой.

Кей с замиранием сердца слушала его.

— Иными словами, в то время, когда было совершено убийство, вы были в лодке в заливе?

— Именно! В заливе. И именно тогда, когда было совершено убийство. Теперь вы понимаете, какой я великолепный подозреваемый?

ГЛАВА 18

Кей была слишком потрясена. В ту короткую минуту, когда она смотрела на него, мысли ее снова вернулись к Алисии Ламсден.

Тим Торн! Она вспомнила, как увидела его, входящего в дом, насквозь промокшего. В это время Алисия уже вывела велосипед из сарая… Тим тоже мог ее видеть! Мог догадаться о цели ее поездки. Она постаралась отогнать назойливую мысль.

— Мы должны подумать о возвращении, — сказала она и взяла со стола папку.

— У меня с собой медицинская сумка. Должен же я выглядеть официально, на случай, если меня здесь накроют. Давайте положим папку туда. — Он взял папку из ее рук, положил в сумку, а потом, пропустив Кей вперед, выключив свет, закрыл дверь.

Снаружи продолжался проливной дождь, хотя буря заметно шла на убыль. Было темно, и Торн осторожно придерживал Кей под руку, пока они шли к пристани.

— Будет лучше, если каждый из нас вернется в своей лодке, — сказала Кей. — Было бы неосмотрительно оставить здесь свидетельство нашего визита.

— Вы правы. Идите за мной.

Когда Кей села в свою лодку, то ступни ног погрузились в воду. Байдарка Тима темным пятном маячила впереди. Она гребла и думала о том, что к этому времени труп Алисии уже обнаружили.

Обе лодки тихо скользили по воде. При свете далеких молний Кей увидела, что Тим держит курс на пляж. Он опасался, что на пристани их могут увидеть.

Байдарки достигли берега и зарылись в песок. Тим с сумкой в руке выскочил и поспешил к Кей на помощь.

— Оттолкнем лодки от берега, — сказал он. — Пусть думают, что буря порвала швартовы и унесла их в море.

Кей с дрожью в теле осознала, что стоит на том самом месте, где прошлой ночью майор обнаружил следы на песке. Они медленно двинулись к вилле мимо кустов юкки. В отдалении прозвучал раскат грома.

— Когда подойдем к дому, — негромко сказал Тим, — проходите прямо к Чилтерну, он, наверняка, ждет вас. Я подожду немного и войду через парадный вход.

Прямо перед ними, чуть в стороне, вырисовывалась приземистая постройка велосипедного сарая. Если тело Алисии до сих пор не обнаружено, значит, она все еще лежит по ту сторону сарая.

Если идущий впереди Тим обойдет сарай, то наткнется на труп! Она протянула руку, стараясь направить его в другую сторону.

В этот момент Тим резко остановился.

— Там… впереди, — прошептал он. — Видите? Что–то шевельнулось.

Кей всмотрелась, но ничего не заметила в темноте.

— Я уверен, что видел кого–то, — сказал Торн. — Но, возможно, мне показалось… Идем!

Они подошли к тому месту, где доктор вроде бы кого–то видел.

Тим снова заговорил:

— Пройдем еще немного, а потом идите к Чилтерну. А я постараюсь…

Он внезапно споткнулся и толкнул Кей.

— Черт! — буркнул он. — Здесь что–то валяется! Я чуть не грохнулся. Подождите минутку.

Он вынул фонарик и направил луч на землю.

Кей слабо вскрикнула… То, что она увидела, могло быть только галлюцинацией.

Скорчившееся тело в красном дождевике, белое лицо, а чуть поодаль блестела велосипедная рама.

Голос Тима, хриплый и встревоженный, вернул ее к действительности.

— Это Алисия Ламсден, — он присел около трупа. Его длинные пальцы быстро исследовали тело.

— Да, это она. Она мертва!

Из сжатых губ Кей вырвалось приглушенное рыдание.

— Но… это невозможно! — простонала она. — Ведь оно лежало совсем в другом месте. Кто–то перенес его сюда!

Торн подошел к ней.

— О чем вы говорите, Кей? Что это значит?

— Ох, Тим! Я сама не знаю, что говорю…

Она не договорила потому, что он вдруг воскликнул:

— Взгляните–ка туда!

Луч фонарика упал на дорожку, ведущую к сараю. Кей посмотрела и сквозь пелену дождя заметила какую–то неясную, удаляющуюся фигуру.

— Я был прав! Кто–то только что был здесь, возле трупа!

Кей даже не осознавала, что они с доктором бегут по дорожке, стараясь догнать удаляющуюся фигуру. Некоторое время она видела ее довольно четко, а потом фигура скрылась в сарае. Они добежали до постройки и ворвались внутрь. Торн направил луч света на стоявшие в ряд велосипеды.

— Кто здесь? — спросил он резко.

Обомлев, Кей узнала Мод.

Та даже не старалась спрятаться. На ней был темно–синий плащ с капюшоном, на котором блестели капли дождя. Бледное лицо казалось совершенно спокойным. В одной руке она держала намокшую серую оберточную бумагу, а в другой — намокшие белые хлопчатобумажные штаны.

— Ах, это ты, Кей, — сказала она. — О, и доктор Торн…

— Мод, зачем ты… зачем ты перенесла ее?..

Ресницы Мод дрогнули.

— Не старайся обмануть меня! Мы видели тебя возле трупа! — сказала Кей и поспешно добавила: — Ничего не бойся, Тим на нашей стороне!

— Моя дорогая, если бы мне было что сказать, я бы сказала и при докторе.

— Значит, ты предпочитаешь молчать?

— Но мне действительно нечего сказать, Кей.

Взгляд Кей задержался на пижаме. На штанине она увидела большое коричневое пятно — след от утюга. И вспомнила Элен. Элен на кухне гладит белые пижамные брюки… Она вспомнила и Алисию с пакетом под мышкой и ее слова: «Здесь у меня доказательства!»

— Мод, эти брюки… они были у Алисии, верно? Почему ты не хочешь сказать нам?..

— Извините меня, — прервала ее Мод. — Но если вы ничего не имеете против, я хотела бы вернуться домой.

Прежде чем Кей и Тим опомнились, она исчезла в дверях.

— Что все это значит, Кей? Ничего не понимаю. Или вы обе сошли с ума? Что ты знаешь об Алисии?

— Мод… она говорит неправду! Это она перенесла тело, я уверена! Значит, у нее была причина для этого…

Всхлипывая, она рассказала Торну все — как наткнулась на тело Алисии Ламсден и оставила его на дороге, стараясь поскорее попасть на остров.

— Я знала, что Алисия мертва, — закончила она. — Но помочь ей не могла. К тому же, я должна была добыть эту папку, от этого зависела судьба Терри.

— И ты уверена, что кто–то перенес тело?

— Абсолютно! Я наткнулась на него по другую сторону сарая, и лежало оно совсем иначе. И велосипед лежал по–другому. Я уверена, что это сделала Мод, так как у Алисии, когда она уезжала, был пакет при себе, а в нем, наверняка, вот эти самые штаны. И еще кое–что об этих брюках, Тим, — продолжала Кей после недолгих колебаний. — Вчера ночью я застала Элен — она их гладила. Это те же самые, она подпалила их утюгом. Мне показалось, что она выстирала их и намеревалась вернуть владельцу так, чтобы никто не узнал… Что же нам теперь делать, Тим?

— Позвоним майору Клиффорду, — без колебаний ответил Торн. — Смерть наступила, по меньшей мере, час назад. Мы не можем медлить.

Вместе они двинулись к дому, уже не заботясь о том, что их могут заметить. Кей провела Тима к маленькой нише, в которой стоял телефон.

— Майор сейчас будет здесь, — он повесил трубку и взглянул на нее с улыбкой. — Переоденься во что–нибудь, а я вернусь к трупу.

Он повернулся, но тут же остановился и посмотрел на Кей.

— Кей, прежде, чем я уйду, мы могли бы поговорить где–нибудь с глазу на глаз?

— Пожалуй, в библиотеке…

Тим тщательно запер дверь и повернулся к Кей.

— Кей, я должен убедиться, что ты все рассказала мне об Алисии, все, что знала.

— Знаешь, Тим, вот еще что, сегодня, когда я зашла в библиотеку с Гилбертом, мы застали Алисию там. Мне показалось, что она что–то спрятала под диванными подушками. Но мы там ничего не нашли.

Она подошла к дивану и стала сбрасывать подушки на пол.

— В самом низу лежала зеленая подушка, такая маленькая. Но теперь ее нет. Светло–зеленая подушка с темными полосами. Помню, она была чуть влажной и… в пятнах.

— Зеленая подушка… — повторил за ней Торн.

— Да…

Он был глубоко взволнован.

— Боже! — тихо сказал он. — Какой же я был дурак! Зеленая подушка и эти следы на песке…

— Тим! О чем ты говоришь?

Он сильно сжал ее плечо.

— Когда был убит Айвор, Кей, ты не хотела, чтобы виновник был обнаружен, и не испытывала угрызений совести, не так ли? Но теперь убили невинного человека. Человека, единственная вина которого состояла в том, что он слишком много знал. Ведь Чилтерны не станут без конца покрывать убийцу?

— Я не понимаю тебя, Тим, — прошептала Кей, чувствуя, как страх снова захлестывает ее.

— Или ты не видишь, что сейчас ситуация изменилась? — резко сказал он. — Алисия мертва. Это умышленное убийство, и оправдать его нельзя. Ведь ты так же думаешь, Кей?

— Тим, не хочешь ли ты сказать, что знаешь, кто убил Айвора и Алисию?

— Теперь мы не можем ничего с этим поделать, Кей.

— Тим!..

Но он уже не слушал ее. Доктор повернулся и молча пошел к двери.

Когда дверь за ним закрылась, она вспомнила, что папка с бумагами осталась у него.

ГЛАВА 19

Она сама не помнила, как добралась до ванной. Сбросив промокшую одежду, она погрузилась в горячую воду.

Когда она снова вошла в гостиную, то никак не могла собраться с мыслями. Она помнила только отдельные фрагменты: бледные встревоженные лица Гилберта, Мод, Терри, Элен, Симоны и Дона. Они молча сидели в комнате дома, который принадлежал Айвору Дрейку, а всего лишь час назад — Алисии.

Торн с замкнутым выражением лица стоял у двери, а в середине комнаты возвышался майор Клиффорд, словно изваянная из гранита скульптура. Кей не знала, как долго майор находится здесь. Во всяком случае, буря, вызванная его появлением, уже поутихла. Присутствующие выглядели уставшими и апатичными.

В настоящее время майор говорил о Тиме.

— Доктор Торн произвел предварительный осмотр тела. Мисс Ламсден погибла в результате сильного удара в висок, нанесенного, по всей вероятности, в тот момент, когда она ехала на велосипеде. Поскольку тело найдено в непосредственной близости от дома, следует предположить, что нападение произошло сразу же, как только она вывела велосипед из сарая, иными словами, через несколько минут после того, как разразилась гроза.

Один из моих людей обнаружил в кустах сифон с содовой водой. Мы оба, доктор Торн и я, предполагаем, что именно он и послужил орудием убийства.

Первая мысль, которая мелькнула у Кей, была о том, знает ли майор, что тело перенесли на другое место. Сказал ли ему Тим?

Но майор, по всей видимости, не имел намерения вдаваться в рассуждения. Он начал задавать вопросы. Не могли бы вы назвать место своего пребывания в момент, когда началась гроза? А в то время, когда Алисия Ламсден пошла в сарай за велосипедом? Все, один за другим, давали показания — не исключая Кей, которая отвечала спокойно и последовательно, не сознавая, однако, что говорит. Постепенно мысли прояснились. Гилберт мог бы обеспечить ей алиби. После того как она рассталась с Мод, Кей все время была в библиотеке вместе с ним. А Мод и Элен были наверху — они сейчас это подтвердили. Но «ага» майора по поводу этого утверждения прозвучало весьма скептически. Дон Бейрд, со свойственной ему импульсивностью, показал, что все время, с начала бури, пробыл у себя, в компании сержанта Мастерса.

— Если вы мне не верите, — закончил он дерзко, — то вызовите Мастерса.

Майор посмотрел на молодого человека слегка насмешливо.

— Ну–ну! Ваше алиби подтверждают то доктор Торн, то сержант полиции. Ничего не скажешь, ловко вы устроились.

Кей вспомнила, что по словам Тима, на время, когда произошло убийство Айвора, у Дона никакого алиби не было.

Далее майор сосредоточил свое внимание на Терри.

— Теперь остались только вы и мисс Морли, — сказал он. — Я предполагаю, что вы все время были вместе?

В его словах прозвучал неприкрытый сарказм. Кей видела, какое действие произвели на юношу эти слова: он побледнел, губы сжались в тонкую линию. Кей в первый раз после рассказа Гилберта об истории с чеком видела Терри. Бедный мальчик! А ведь доказательства его виновности все еще находятся у доктора Торна. Обеспокоенная, она посмотрела на Тима. Черная медицинская сумка лежала на полу у его ног.

Терри все еще не ответил на вопрос майора, он смотрел на Симону, сидевшую на диване рядом с Доном. Наконец, после долгой паузы он сказал:

— Вы правильно догадались, майор. После полудня я и Симона все время были вместе. Сначала мы сидели в гостиной вместе с мамой, Элен и Доном — до той минуты, когда Алисия заявила, что идет в полицию. Потом мама выпроводила нас всех и осталась с Кей и мисс Ламсден. А мы с Симоной… пошли в столовую.

— А почему именно туда?

— Потому что в библиотеке был отец вместе с Кей. Нам просто некуда было больше идти.

— Если вас интересует, что мы там делали, то в столовой мы играли в маджонг.

Майор повернулся к Симоне и спросил:

— Из столовой можно выйти наружу?

— Конечно, через дверь на террасу. Но мы не выбегали через нее рука об руку, чтобы прихлопнуть Алисию Ламсден. И сифона у нас не было.

Майор, задетый ее словами, с минуту молчал, а потом сказал:

— Итак, господа, вы все имеете алиби на момент смерти Алисии Ламсден! Должен заметить, что именно этого я и ожидал. Теперь я жду, когда кто–нибудь из вас выступит с предположением, что, по всей вероятности, она погибла в результате несчастного случая. Я не ошибся?

Никто не ответил. Да, у всех было алиби. У всех, кроме Тима. Но майору и в голову не пришло допросить его.

Кей снова взглянула на Тима, пораженная тем, как спокойно он держится.

Голос майора зазвучал снова:

— Ладно! На минуту оставим это. Во всяком случае, мотив, которым руководствовался убийца, совершенно ясен: Алисия Ламсден погибла потому, что знала или, по крайней мере, предполагала, что знает, кто убил Айвора Дрейка, и намеревалась передать эту информацию в полицию. Эти два преступления связаны между собой самым тесным образом.

Майор пригладил свои коротко подстриженные усы.

— В силу этого, господа, позвольте мне еще раз возвратиться к событиям минувшей ночи, которые, по моему мнению, являются отправной точкой этого дела.

Взгляд майора снова остановился на Терри.

— Итак, мистер Чилтерн, сразу же после обеда вы отправились на парусную яхту и не покидали ее до… до момента, когда присутствующие здесь мисс Уинярд и мисс Морли не обнаружили тело Айвора Дрейка.

— Да. — Терри старался сохранить спокойствие.

— Вчера ночью вы утверждали, что в то время, когда предположительно было совершено убийство, с вами на яхте находилась ваша сестра… Но сегодня утром, основательно пересмотрев свои первоначальные показания, мисс Чилтерн заявила, что вообще не видела вас после вашего старта на яхте. Так как же все было на самом деле?

— Значит… Да… Элен со мной не было. Я солгал.

— Иными словами, вы были один?

— Да, я был один.

— Ваша сестра сегодня утром сказала нам кое–что еще, — продолжал майор. — Я имею в виду ее утверждение о том, что она видела Айвора Дрейка, живого и здорового, когда он в одиночестве отплывал от пристани. Если верить ее словам, то Дрейк был убит либо на острове, либо по пути, не так ли?

— Пожалуй, да.

— Хмм… А где стояла парусная яхта, когда вы вчера садились в нее?

— Примерно в пятидесяти футах от пристани, — не задумываясь, ответил Терри.

— И как вы до нее добрались?

— Воспользовался лодкой, стоявшей у пристани.

— Лодку вы затем взяли на буксир?

— Да.

— Ага… Были у вас какие–нибудь затруднения, когда вы гребли к паруснику?

— Нет. Никаких.

— Это я просто так подумал. — Майор слабо усмехнулся. — Вы заявили, что весь вечер были на яхте. А где вы находились в момент смерти Айвора Дрейка? То есть между одиннадцатью сорока пятью и двенадцатью?

Сидевшая рядом Кей заметила, как лоб Терри покрывается капельками пота.

— Сначала я был неподалеку от пляжа «Шторма», — сказал Терри, — а потом свернул в залив. Звук моторки я услышал, когда находился довольно далеко, за мысом. Далеко за домом семьи Морли.

— И вы вообще не приставали к острову? Ни в какое время?

— Нет.

— И не обогнули мыс, когда услышали, что моторка Дрейка отошла от пристани? Вы «случайно» не встретили Дрейка по пути на остров?

— Нет! Это ложь! Я не…

— Спокойно! Я вовсе не говорю, что вы его встретили! Я лишь позволил себе спросить вас…

— Я не встречал его!

— Но вы признаете, что это было возможно?

— Я был слишком далеко. Если бы я даже и захотел встретиться с ним, то все равно не успел бы. Ветер был совсем слабый. Почти полный штиль.

— Однако я не о том. Я сказал только, что вас никто не видел. Вы были один… Вы могли встретиться с моторкой Айвора до того, как она достигла острова. Как вы сможете доказать, что этого не было?

Симона все время сидела на софе, время от времени рефлекторно приподнимая руку, словно хотела дотронуться до Терри. Только сейчас Кей обратила внимание, что на руке девушки больше нет тяжелого браслета.

Терри сказал без особой уверенности:

— Вы правы, господин майор. Я не могу доказать, где я был. И не могу установить это точно.

— В то же время, вы достаточно точны в отношении одного момента, — безжалостно напомнил майор. — Вы со всей определенностью заявили, что у вас не было затруднений, когда вы на веслах добирались до яхты. Вам этот факт показался незначительным, а для меня он весьма интересен. Я сейчас объясню, почему. Так вот, сегодня после обеда, прежде чем началась буря, я поручил одному из моих людей детально осмотреть лодку, на которой вы добирались до яхты. Во время осмотра он обратил внимание на то, что в лодке имеется лишь одна железная уключина, вместо двух. — Майор сделал паузу. — Если бы ее не было тогда, когда вы плыли в лодке, то вам было бы трудно грести, не так ли? Однако вы сказали, что затруднений не испытывали. Отсюда вывод, что тогда уключина была на месте, так?

— Но какое это имеет значение? — вмешался Дон.

— Большое. Когда я узнал, что не хватает одной уключины, это заставило меня задуматься. Сегодня я велел моему человеку кружить на лодке между пристанью и островом и искать ее. И он… нашел, в конце концов, благодаря тому, что вода исключительно чиста и прозрачна. Уключина лежала на дне на расстоянии примерно ста пятидесяти футов от пристани — дно там ровное, песчаное.

И вдруг Кей с ужасом поняла, к чему ведет майор.

— Когда эта уключина была доставлена, мы внимательно ее осмотрели — я и доктор. Затем доктор сравнил ее с раной на виске Дрейка. Кривая линия повреждения на виске полностью соответствует форме уключины. — Майор Клиффорд повернулся к доктору. — Пожалуй, я не ошибусь, Торн, если скажу, что, по вашему мнению, именно она была орудием убийства, использованным прошлой ночью?

Тим молча кивнул.

Пальцы Кей сжались в кулак. Почему Тим ничего не сказал ей об этом?

А майор, неотрывно глядя на бледное, измученное лицо юноши, спросил:

— Так как же, мистер Чилтерн? Что вы на это скажете?

Терри производил впечатление совершенно потерянного человека. Только спустя какое–то время он заставил себя заговорить:

— Значит, вы предполагаете, что Айвор был убит около острова? На том месте, где обнаружили уключину?

— А вам такая версия кажется сомнительной? К тому же, это только подтвердило бы слова вашей сестры, утверждающей, что видела Дрейка живым — отплывающим от пристани. Вы что, не верите своей сестре, мистер Чилтерн?

— Разумеется, верю.

— И это куда более правдоподобно, чем предположение о том, что Дрейка оглушили на суше, а потом волокли по песку в лодку. Давайте попробуем немного пофантазировать, опираясь, однако, на уже известные нам факты. — Клиффорд немного помолчал и продолжил: — Некто, назовем его пока так, сидящий, по всей вероятности, в лодке, окликнул Дрейка в тот момент, когда моторка приближалась к берегу. Дрейк сбросил скорость… может быть, остановился. Некто переходит в моторку, предварительно прихватив уключину. Дрейк ничего не подозревает. Что стоит нанести удар и сбросить тело в воду, туда же бросить уключину и вернуться на лодку? Убийца не замечает, что нога Дрейка запуталась в веревках акваплана. И вот моторка дрейфует с приливом от пляжа к острову и тянет за собой труп.

Кей смотрела на Мод и Гилберта. Обессилевший Чилтерн сидел, сильно наклонившись в своем инвалидном кресле… Черты лица Мод выражали абсолютное спокойствие. Кей думала о том, что если события происходили именно так, как описал их майор, то Терри не был единственным человеком, находившимся в это время в заливе. Тим тоже был там!

Острый взгляд майора по–прежнему не отрывался от Терри.

— Как вы полагаете, мистер Чилтерн, могло все произойти именно так?

Лицо юноши пожелтело.

— Да. Так могло быть. Я предполагаю…

— Только предполагаете?

— Я не понимаю…

— Обязательно ли ставить точки над «i»? Вся ваша правдивая семья утверждает, что все они, без исключения, пребывали в это время на суше. Только один вы находились на яхте в море. Вы один пользовались лодкой. У вас была возможность снять уключину. Никто не может подтвердить, где находилась ваша яхта и что вы делали во время, предшествующее непосредственно убийству.

Майор откашлялся.

— Теперь вы понимаете, о чем идет речь?

Кей не подозревала, что майор сможет подобраться к Терри именно с этой стороны. Все складывалось против юноши, даже без поддельного чека, который она до сих пор не уничтожила. Она посмотрела на доктора, в сумке которого находилось доказательство вины Терри, и увидела непреклонный блеск в глазах Тима: он принял решение и теперь не отступит.

— Ну так как же, Чилтерн? Я жду ответа, — поторопил майор.

Кей взглянула на Элен, и та обеспокоила ее еще больше, чем брат. Совершенно белое лицо почти сливалось с гардиной за ее спиной.

— Что за фантастическая идея, господин майор? — сказала Элен. — Не думаете же вы, что Терри мог убить Айвора? Уключиной от лодки! Это же сущая ерунда!

Майор холодно взглянул на нес и ответил:

— Эта идея никогда бы не пришла мне в голову без вашей помощи, мисс Чилтерн.

— Тогда вам следует поскорее выбросить ее оттуда, — неожиданно для всех заявила Симона. — Минуту назад вы сказали, что все, кроме Терри, в момент смерти Айвора находились на суше. Увы, и я в это время плавала по заливу!

Майор несколько растерялся.

— Но ведь вы сказали, что были у пристани и только позже отплыли с мисс Уинярд на байдарках, для того…

— Чтобы насладиться лунной ночью над заливом, — закончила за него Симона. — Господин майор, вы же убедились уже, что мы шайка отъявленных лжецов, а потому не должны быть столь доверчивы! Это просто была сказка, которую выдумала мисс Уинярд, чтобы укрыть меня под ее заботливым крылышком.

Все, не отрываясь, смотрели на Симону.

— Вы построили великолепное обвинительное заключение, основываясь на том, что парусная яхта могла обогнуть остров в нужное время, чтобы встретить моторку Айвора около пристани. Вы утверждаете, что Терри не может представить ни одного свидетеля, который мог бы засвидетельствовать его слова о положении яхты в момент смерти Айвора. Но вам не повезло, господин майор, такой свидетель существует. И этот свидетель — я!

Майор с интересом разглядывал девушку.

— Я не говорила об этом до сих пор потому, — продолжала Симона, — что не хотела нарываться на неприятности. Но дело зашло слишком далеко. Так вот, вчера, поздно вечером, по причине, которую я предпочту не называть, я плыла на байдарке в сторону острова от нашей виллы. Я была уже на полпути, когда услышала звук моторки Айвора, отходившей от пристани «Шторма». Луна светила ярко, и белый парус Терри был виден достаточно отчетливо. Так что в то время, когда, по вашему мнению, произошло убийство Айвора, может быть, с разницей в несколько минут, я хорошо видела парус Терри далеко за островом, именно в том месте, которое он вам указал. Пройти такое расстояние при полном безветрии за считанные минуты и встретить в определенной точке Айвора — физически невозможно.

Конечно, Кей знала о поездке Симоны на остров, но о том, что та видела яхту Терри, не подозревала. Она не ожидала, что Симона так горячо выступит в защиту Терри. Юноша, глядевший на Симону, успокоился. Черты лица разгладились, но в глазах была тревога.

— Симона, ты вправду меня видела? Может, ты говоришь так только для того, чтобы выручить меня?

Симона улыбнулась уголком рта.

— Почему бы вам, господин майор, не уделить чуточку больше внимания мне, вместо того, чтобы все время выдвигать обвинения против Чилтернов? Мне уже надоело быть забытой женщиной! Вчера ночью, в то время когда был убит Айвор, я одна плыла от нашего дома к острову. То, о чем вы говорите, с успехом могла сделать и я…

По тому, как дрогнули ресницы девушки, Кей поняла, с каким трудом дается ей этот разговор.

— И если уж говорить начистоту, — продолжала Симона, — то у меня есть еще кое–что, в чем вы даже не пытались уличить Терри. У меня есть мотив! Честно говоря, я вообще не огорчилась, узнав о смерти Айвора!

После столь драматического заявления Симоны в комнате воцарилась тишина. Затянувшееся молчание прервала Элен.

— Теперь вы не можете обвинить Терри, господин майор, — сказала она. — У Терри нет мотива, а Симона подтвердила его алиби.

Майор выпрямился во весь свой немалый рост, словно принял решение, но внезапно вмешался доктор Торн.

— Это так называемое алиби и цента не стоит, майор, — сказал он. — Ведь она позаботилась о его алиби и в случае смерти Алисии Ламсден! Но и в том, и в другом случае мисс Морли лжет!

Эти слова, сказанные очень холодно и спокойно, поразили Кей. Она быстро повернулась к доктору. Терзаемая чувством разочарования, она смотрела, как он наклоняется и берет в руки сумку.

— Кажется, пришло время и мне сказать свое слово, господин майор, — обратился он к Клиффорду. — Мисс Морли старалась убедить нас в отсутствии мотива у мистера Чилтерна. Я же в состоянии доказать обратное. Такой мотив существует, и он достаточно серьезен.

Кей с ужасом смотрела, как доктор открывает сумку, достает папку и начинает перебирать бумаги. Когда он поднял глаза, в его руке был фальшивый чек с подколотым к нему признанием Терри. Доктор подошел к Клиффорду.

— Прочтите это, майор.

Кей утратила ощущение реальности. И этот человек объяснялся ей в любви? Мало того, что она позволила ему выдать Терри, она сама, собственными руками уничтожила доказательства его возможной причастности к происшедшему! И все это теперь обернулось против Терри!

Кей видела Тима как сквозь туман… Он стоял невозмутимый, держа в руках признание Терри. Но майор еще не взял бумаги. Клиффорд вообще повел себя очень странно. Он отвернулся от доктора, протягивающего ему документы, и повернулся к присутствующим.

— Мне очень жаль, — сказал Торн — что я должен выступать с обвинениями в адрес Терри. Но совершено преступление, тем более, убийство! И не одно! Если никто из присутствующих здесь не захочет больше ничего добавить, я вынужден буду вручить эти бумаги майору!

Он помолчал немного и, помахивая бумагами, которые продолжал держать в руках, снова заговорил:

— И есть еще кое–какие детали, которые требуют уточнения, — он бросил быстрый взгляд на Мод. — Например, почему труп Алисии Ламсден был перенесен в другое место? И целый ряд других фактов, как, например, брюки от пижамы, следы на песке, зеленая подушка в темную полоску…

В это время встала Элен и начала медленно приближаться к Торну. Ее лицо было лицом сомнамбулы.

Потом ее взгляд задержался на Доне, и в глазах девушки появилось выражение непереносимой муки. Она обессилено опустилась на стул, пряча лицо в ладонях, и произнесла чуть слышно:

— Я не могу! Не могу этого выносить! Хватит! Я должна… должна сказать правду!

ГЛАВА 20

В повисшей напряженной тишине доктор Торн подошел к Терри и молча протянул ему поддельный чек и признание.

Кей ничего не понимала. По совершенно непонятным причинам Тим вернул бумаги, от которых зависела судьба юноши. В голове стоял сплошной туман. Она знала только одно: произошло что–то ужасное, и причиной тому был Тим Торн.

Доктор подошел к Элен, положил руку ей на плечо, а потом повернулся к майору.

— Мне кажется, Элен хотела бы поговорить со мной с глазу на глаз… не оставите ли нас одних, господа?

— Но, Торн… — начал было майор.

— Я очень прошу вас… Вскоре вы все поймете, господа. А сейчас оставьте нас одних… Можете вернуться через час.

— Но ведь это же расследование, а значит… — попытался возразить майор, но умолк. Еще раз окинув присутствующих взглядом, он пожал могучими плечами и буркнул в усы:

— Ну, хорошо! Если вы так считаете, Торн… Я уйду. Но ровно через час я вернусь, — и покинул комнату.

Доктор Торн тяжело вздохнул и обратился к присутствующим:

— Я попрошу выйти всех.

Элен перестала плакать и выпрямилась.

Бросившийся к ней Дон резко отстранил доктора в сторону. Он смотрел на девушку с тревогой и беспокойством.

— Что происходит, Элен? — спросил он. — Чего он от тебя хочет? Может быть…

— Уйди, Дон, — попросила она еле слышно. — Не говори ничего, умоляю!

Дон выразительно посмотрел на доктора, но послушно отошел в сторону, что–то бормоча себе под нос. Симона взяла Терри под руку, и они все втроем вышли из комнаты.

Кей взглянула на Мод и Гилберта. Мод стояла рядом с креслом мужа, положив руку тому на плечо. Калека перевел взгляд с Мод на Тима. Немного подумав, он сказал спокойно:

— Как отец Элен и одновременно ее юридический представитель, я должен остаться.

— Я тоже никуда не пойду, — решительно заявила Мод.

— Тим окинул их долгим взглядом, провел языком по пересохшим губам и сказал:

— Ну что ж. Вы имеете право остаться.

Затем он посмотрел на Кей. Она резко повернулась и выбежала из гостиной.

В своей комнате она бросилась на постель, уткнув лицо в подушку. «Пожалуй, это больше, чем может вынести человек!» — думала она.

Прошло довольно много времени, прежде чем Кей вновь обрела способность рассуждать. Теперь она знала, что происходит внизу. Тим каким–то удивительным образом узнал всю правду и воспользовался доказательством против Терри для того, чтобы заставить Элен сказать, наконец, правду.

Поняла она и то, что Тим не собирался показывать майору документы, оказавшиеся в его руках. Разумеется, он был прав. Это второе убийство, труп, скорчившийся на дороге под дождем, — все это совершенно изменило ситуацию. Убийство Алисии Ламсден развеяло иллюзию, что они живут в странном вывернутом мире, где добро — это зло, полиция — это враг, а единственная обязанность состоит в том, чтобы хранить и защищать близких независимо от того, что они сделали.

Она лежала довольно долго, размышляя обо всем, что произошло. Через окно в комнату падал лунный свет.

С усилием она поднялась и подошла к окну. Гроза миновала. Огромная, бледная луна заливала серебристым светом газоны и густые заросли гибискуса, деревянную пристань, а еще дальше — посверкивающую гладь залива.

Глядя на этот спокойный пейзаж, Кей подводила итоги: Айвор и Алисия мертвы, для каждого из оставшихся жизнь кардинальным образом изменилась, а для одного из них… С легкой дрожью Кей вспомнила факты, перечисленные Тимом — ничего не говорящие ей, но смертельно опасные для кого–то. Белая пижама, следы на песке, светло–зеленая подушка в полоску и, наконец, — она совсем забыла об этом — разорванная шапочка Элен, зажатая в мертвой руке Айвора.

Там, внизу, на эти загадки, наверное, уже получены ответы. На кого наденут наручники? Кей видела их лица так отчетливо, словно они стояли прямо перед ней. Элен, так тесно связанная с Айвором, живым и мертвым. Дон, который тоже запутался. Гилберт, отчаянно ненавидящий человека, мучившего его сына, но бессильный, прикованный к своему инвалидному креслу. Терри, который долго еще не придет в себя после того, что произошло в гостиной. Симона, любовь которой была оплевана. Ну, и Мод… Мод, которая любила своих детей больше всего на свете и без колебаний лгала, чтобы защитить их… Мод, которая перетащила труп Алисии.

Наконец… Стук в дверь! Она отворила ее и впустила в комнату Элен.

— Наконец–то! Все уже позади?

— Да. — Элен подошла ближе. Ее руки легли на плечи Кей.

— Все уже позади… Доктор хочет поговорить с тобой. Он ждет тебя в домике Дона.

— Торн? Он хочет меня видеть?

— И как можно скорее. — Пальцы девушки сильно сжали плечо Кей. — Видишь ли, Кей… Я тоже не знала правду. — Элен говорила почти неслышно. — Ты должна мне верить, я действительно не знала… Если можешь, не осуждай меня. Я все старалась как лучше…

Кей ничего не понимала, вслушиваясь в умоляющий шепот племянницы. Она наклонилась и поцеловала Элен в щеку.

— Кей, прошу тебя… Иди к доктору. Позже мы поговорим.

Элен выскользнула из комнаты, и Кей услышала, как захлопнулась за ней дверь в конце коридора.

Она не слишком задумывалась над тем, почему Тим хочет говорить с ней. Остатки самообладания покинули ее.

В гостиной никого не было. Через распахнутое окно в комнату лился сладкий запах цветущих камелий. Кей спустилась по лестнице на залитый лунным светом газон.

Домик Дона притаился в тени густых кедров. В окнах был виден свет. Чуть постояв, она решительно толкнула дверь.

Тим Торн стоял спиной у заваленного книгами деревянного стола.

— Я здесь, — тихо сказала она, остановившись на пороге.

Тим резко повернулся.

— Кей…

Он подошел, от утомления его глаза утратили свой блеск. Было видно, что ему слегка не по себе. Неожиданно для себя она ощутила желание утешить, успокоить этого сильного человека.

— Я знаю, что ты сердишься на меня, Кей, — сказал он тихо. — За то, что я использовал эти бумаги, в то время, как ты, не задумываясь, уничтожила мое письмо. Но не следует строго судить меня, Кей. Это был единственный способ узнать правду.

Она молчала.

— Я вернул Чилтернам их ценные бумаги, — продолжал он, — облигации миссис Чилтерн и акции ее мужа. У меня сложилось впечатление, что не так давно он провел удачную финансовую операцию, так что о материальном положении Чилтернов теперь не стоит беспокоиться. Им хватит средств до конца жизни.

Кей подумала, что на этот раз легкомыслие Гилберта пошло на пользу семье, хоть в этом судьба была к ним благосклонна.

— Кей, — снова заговорил Тим, — я пригласил тебя сюда, чтобы ты узнала правду от меня, прежде чем сюда явится майор.

Майор Клиффорд! Это имя вырвало ее из оцепенения.

— Тим, ты уже знаешь?

— Да, — он поколебался немного, а потом добавил: — В моем кармане лежит подписанное признание для майора.

Признание! Это прозвучало так бесповоротно и страшно, что Кей поежилась. Ей вдруг захотелось крикнуть: «Молчи! Я ничего не хочу знать!» Однако вместо этого она спросила:

— Как ты узнал?

— Собственно говоря, я догадался уже тогда, когда узнал, что обнаружила Алисия, а когда услышал об уключине — отпали последние сомнения. Но для того, чтобы установить истину, нужно было заставить заговорить Элен, а это можно было сделать только использовав документы, свидетельствующие против Терри.

— Так значит, это правда, что Айвора оглушили этой железкой?

— Да. А реконструкция событий в изложении майора была почти точной. Майор ошибся только в одном: кто–то позвал Айвора не из лодки, а из воды.

Из воды! Кей вспомнила слова Терри, утверждавшего, что он видел как кто–то плыл к пляжу. Терри принял этого человека за Элен из–за серебристой купальной шапочки.

— Убийца надел шапочку Элен, — прошептала она.

Тим продолжал очень спокойно:

— В сущности, все очень просто. В то время, когда Айвор и Элен разговаривали на пристани, убийца уже плыл к острову, Айвор расстался с Элен и направил моторку к острову. Убийца ждал его в воде. Когда лодка приблизилась, он окликнул Айвора по имени. Дрейк, услыхав свое имя, моторку остановил, но двигатель выключать не стал. Он подошел к борту и увидел кого–то в воде. Ничего не подозревая, он наклонился, чтобы помочь, но тот, ухватившись одной рукой за плечо, другой нанес ему сильный удар в висок… Айвор потерял сознание, упал в воду и утонул. Убийца бросил уключину и уплыл.

— Понимаю, — тихо сказала Кей. — А нога Айвора запуталась в веревке, и дрейфующая лодка вынесла тело на берег, как и предполагал майор.

Тим кивнул.

— И в схватке Айвор успел сорвать с головы убийцы шапочку, — сказала она. — Да, так это и произошло. А Элен на острове искала именно шапочку — ее вполне могло выбросить волнами. — Кей помолчала, а потом сказала: — Элен все знала, ведь так? Ядолжна была сразу догадаться, что она знает, кто убийца. Она хотела ему помочь… Поэтому и не могла сказать правду.

— Да, Кей, — сказал очень тихоТим. — Элен была на пляже, она искала дневник Розмари. Она была там, когда убийца вернулся. Он сказал ей только часть правды. Сказал, что Айвор мертв, но что это был несчастный случай… что Айвор поскользнулся, стараясь втащить его в моторку, ударился головой о борт, потерял сознание, упал в воду… Спасти его было нельзя, и он утонул. Элен понятия не имела, что речь идет о преступлении… до той минуты, когда была убита Алисия Ламсден, а майор продемонстрировал орудие убийства — железную уключину. Бедняжка, можно представить, что она пережила. Сначала, считая, что произошел несчастный случай, она не могла сказать правду, потому что любила этого человека, а потом вынуждена была наблюдать, как все по очереди попадают под подозрение, и не могла пальцем шевельнуть, чтобы помочь. И наконец, сегодня вечером… что человек, которого она старалась вывести из–под удара, в действительности является убийцей, причем не только Айвора, но и Алисии Ламсден! Элен покрывала убийцу, потому что любила его, — продолжал он взволновано. — Но ее чувства были еще более сложными… Видишь ли, Кей, Элен косвенно несла ответственность за то, что произошло. Если бы не она… Это Элен показала убийце дневник Розмари, это Элен решила порвать с Айвором. А убийца отлично знал Айвора и отдавал себе отчет в том, что произойдет после их разрыва. Все они будут вынуждены немедленно покинуть дом Дрейка и Бермуды, вернуться в Питсбург и вести там более чем скромный образ жизни. Потерять все, что сулило им пребывание здесь… Но было и еще нечто, куда более худшее… Убийца знал, что с момента разрыва судьба Терри будет предопределена. Айвор, несомненно, нанесет удар и отправит Терри в тюрьму.

Тим немного помолчал и снова заговорил хрипловатым голосом:

— Именно судьба Терри толкнула убийцу на преступление. Это было отчаянной попыткой спасти жизнь и свободу ценой жизни Айвора.

Кей продолжала слушать молча, ни о чем не спрашивая. Она знала, что через минуту все узнает.

— У убийцы не было возможности переодеться, поэтому он поплыл в пижамных штанах. После неудачной попытки найти шапочку Элен выстирала и выгладила пижаму, чтобы никто не заметил… Это была отчаянная попытка сохранить тайну. Кто знает, может быть, она и удалась бы, если бы не Алисия. Она слишком много знала… а может, только догадывалась. Когда стало очевидным, что следы на пляже не имеют никакого отношения к Айвору, догадаться об остальном было нетрудно. А когда Алисия обнаружила на диване зеленую подушку, испачканную и влажную, то…

Тим оборвал фразу и махнул рукой.

— Я все понял, когда ты рассказала мне о подушке, а потом мы убедились, что она исчезла. Эту подушку и я, и Алисия совершенно справедливо связали только с одним человеком. Пожалуй, это все. Нет необходимости называть имя…

Кей, широко открыв глаза, смотрела на Тима.

Значит, это тот, кто знал о поддельном чеке Терри, тот, кому в тот вечер Элен прочла дневник Розмари… И она сказала, что порвет с Айвором. В ее мозгу билась еще не полностью оформившаяся мысль. Мысль, связанная с тем трагическим вечером у карточного стола, когда горничная сказала Алисии Ламсден: «Сегодня вы не будете нужны мистеру Гилберту. Мисс Элен поможет ему лечь в постель».

— Элен была с ним в последний вечер… — Кей говорила, как в гипнотическом сне. — Разумеется, она не сказала об этом майору… Это был первый человек, к которому она обратилась после того, как прочла дневник. Она рассказала ему все… Тим, неужели это правда?

Она замолчала, а потом дрожащим голосом произнесла два слова:

— Это Гилберт…

ГЛАВА 21

Несколько долгих секунд Тим молча смотрел на нес, а потом опустил голову.

— Как врач, я должен был догадаться сразу, — сказал он. — Точно так же, как догадалась Алисия Ламсден — ведь она была дипломированной сиделкой. Мистер Чилтерн посетил вчера утром больницу, раз в неделю он проходит медицинский осмотр. До этого доктор Варне и я пришли к выводу, что хотя наш пациент никогда и не сможет ходить, он может начать тренироваться в плаванье. В случаях такого рода, когда парализованы ноги, мы обычно рекомендуем пациентам плаванье, — он помолчал немного, а потом продолжил:

— Ясно, что первой мыслью Элен после того, как она прочитала дневник Розмари, было пойти к отцу. В сущности, именно он был главной причиной того, что она согласилась выйти замуж за Айвора, а значит, именно ему первому она должна была сказать о том, что изменила свое решение. Отец, познакомившись с содержанием дневника, был возмущен, но не особенно удивился. Его иллюзии в отношении Айвора уже развеялись. Причем развеял их сам Айвор, когда несколько минут назад, после ссоры с Терри, посетил Гилберта.

Кей вспомнила, что сам Гилберт рассказал ей, что Айвор угрожал засадить Терри в тюрьму. С удивительной четкостью вспомнила она лицо зятя, когда он, бледный и угрюмый, рассказывал ей об этом визите, припомнила его голос. «Я ненавидел его так, что был способен убить!» — вот что он сказал тогда.

— Он великолепно понимал, что произойдет, если Элен порвет с Айвором, — продолжал Торн. — Конечно, он поступил безрассудно, но другой возможности спасти Терри он не видел. Терри сделал возможным для него этот дорогой курс лечения, рискнув собственным будущим для спасения отца, а теперь Терри оказался в опасности — значит, он должен его спасти, а единственным способом было убийство Айвора. Он сам признался, что эта мысль возникла у него сразу же, как только он поговорил с Элен. И здесь я ему верю. Дальше возникали проблемы только технического характера. Он знал, что Айвор намерен переночевать на острове. Газон обеспечивал ему относительно спокойный спуск к пляжу. Врачи рекомендовали ему плаванье, значит, он поплывет. Когда он собрался спать, Элен помогла ему надеть пижаму. После ухода дочери Гилберт скатился в кресле по газону на пляж и укрылся в кустах. Куртку он снял, сполз с кресла и пополз через пляж к воде…

— Следы на песке! — прервала его Кей. — Мы могли бы догадаться! Следы ног и рук, ведь он полз…

— Остальное я уже рассказал тебе, Кей, — продолжал Тим.

— Ты же помнишь, что в молодости Гилберт был великолепным спортсменом — даже сейчас у него сохранилась редкая выносливость. Он подполз к пристани и стянул со столбика купальную шапочку Элен, затем поплыл к лодке — конечно, не той, которой пользовался Терри, здесь майор просто блефовал, — снял уключину, а потом отплыл и стал ждать Айвора. Ну, а дальше все пошло именно так, как он и планировал. Можно сказать, что план этот был и фантастическим и гениальным одновременно. Он использовал единственное преимущество, которое ему предоставила судьба. Айвор мог предположить все, что угодно, но то, что его будущий тесть…

Одной рукой он потянул Айвора на себя, а другой нанес удар. Пожалуй, это единственный способ, когда парализованный человек может напасть на противника.

Кей слушала Торна, но в глубине сознания билась мысль о том, что еще не все кончилось.

Тим снова заговорил:

— Во время схватки Айвор сумел сорвать у него с головы шапочку. Потом Гилберту оставалось только вернуться домой. Было уже очень поздно. Ему повезло, он вернулся никем не замеченный. И вдруг, в самый последний момент на пляже встретил Элен! Ты представляешь себе, что пережила она, когда увидела отца, выползающего из воды. Вот тогда он и рассказал ей сказку о несчастном случае. А она помогла ему добраться до кресла и отвезла домой.

Элен понимала, что подозрение, в случае чего, падет на отца, хотя в версию о несчастном случае поверила. Именно поэтому она и поплыла искать шапочку, понимая, что это улика, а ты ее нашла и спрятала. И поэтому она стирала и гладила пижаму. Она надеялась, что прилив уничтожит следы… но майор заметил их. Существовала еще одна вещь, гораздо более опасная.

Тим помолчал немного и сильным движением потер виски.

— Они заметили, что подушка намокла в воде. Увидев ее, каждый догадался бы, что Гилберт плавал. Именно поэтому она сунула подушку под ворох других на диване, а на кресло положила другую.

Кей крепко сжала кулаки. А ведь она могла сама догадаться, она еще вчера заметила, что подушка на кресле — другого цвета, но не придала этому значения.

— Элен старалась замести следы, но делала это так неловко, что Алисия начала подозревать правду. Она, так же как и я, знала, что Гилберт может плавать. Она сразу же связала следы на песке с парализованным Гилбертом. Будучи сиделкой, она надзирала и за бельем больного. Вечером она сама приготовила ему белую пижаму, а потом, когда появился майор Клиффорд, на Чилтерне была голубая пижама. Это пробудило подозрения Алисии. Позже, когда она перебирала белье, ей на глаза попалась тщательно выстиранная и отглаженная пижама с подпаленной утюгом штаниной. А сегодня после обеда она обнаружила влажную зеленую подушку. Теперь она имела более чем достаточно улик, чтобы обратиться в полицию.

Для Кей не составило труда сообразить, что было дальше. Но спустя минуту она спросила:

— Но как же он мог совершить второе убийство? Ведь почти все время с ним в библиотеке была я.

Тим пригладил свои непокорные волосы.

— Он убил ее почти на твоих глазах, Кей, — сказал он. — Гилберт ничего не планировал. Он, разумеется, знал, что Алисия обвинит именно его, но делать ничего не собирался. Видишь ли, сам он не считал себя преступником. В какой–то мере он полагал, что помогает восторжествовать справедливости. А поскольку он убил Айвора сознательно, то готов был принять на себя ответственность за это. Но тут… ты сама, Кей, подвергла его великому искушению. Вы были вместе с ним в библиотеке, когда началась гроза. Ты бросилась закрывать окно. Ты сама сказала Гилберту о том, что Алисия выводит велосипед из сарая. Затем ты отправилась искать кого–то, кто бы помог закрыть окно. Рядом с Гилбертом стоял поднос с напитками и сифон с содовой. Все, что ему потребовалось, это подкатить кресло к окну, подождать, когда Алисия подойдет поближе, и метнуть сифон. Ты же помнишь, что он был великолепным бейсболистом и умел метко бросать.

Через минуту–другую ты возвращаешься в библиотеку вместе со мной. Мы вместе закрыли окно и обеспечили тем самым ему железное алиби. Все произошло очень быстро. Еще минуту назад он готов был позволить ей ехать в полицию, а в следующий момент — убил.

— А все я! Это я позволила ему это сделать, — с горечью произнесла Кей. — Бедная Алисия! А потом, когда я нашла ее… я ее бросила там одну…

— А чем бы ты ей смогла помочь? Ты же сама понимаешь, Кей. К тому же, сразу после тебя труп нашла Мод.

— Мод! — вспомнила она. — Значит, это она перенесла тело?

Тим кивнул.

— Миссис Чилтерн до сегодняшнего дня не подозревала, что убийца ее муж, — сказал он. — Когда гроза утихла, она выглянула в окно и увидела Алисию, вернее, ее тело. Выбежав из дома, она убедилась, что труп лежит неподалеку от окна библиотеки, а ведь именно там находился Гилберт. Рядом валялся пакет, завернутый в серую бумагу. Она развернула его и обнаружила белые брюки от пижамы мужа. Рядом валялся сифон, тогда она обо всем догадалась. Могу себе представить, какое потрясение пережила она, когда ей открылась правда. Но тут же Мод начала действовать. Она решила, что если перетащит тело в другое место, то тем самым отведет подозрения от мужа. Все должно выглядеть так, словно произошел несчастный случай. Она как раз заканчивала, когда мы наткнулись на нее.

Кей мысленно перенеслась в сарай для велосипедов и снова вспомнила сестру — бледную, взволнованную, с пижамой в руках. Она вспомнила блеск ее глаз, выдававших то, что происходило в ее душе — ужас и отчаяние. Мод до самого конца сражалась за свою семью.

Кей почувствовала страшную усталость. Она больше ни на что не была способна, ее сил хватило только на то, чтобы еле–еле прошептать:

— Значит, это конец, Тим?

Рука Торна непроизвольно коснулась кармана куртки.

— После того как Элен сломалась, твой зять признался во всем. У меня в кармане лежит подписанное им признание. Я отдам его майору и сделаю все от меня зависящее, чтобы дело не получило огласку.

Теперь, когда Тим сказал все, его лицо приобрело выражение уверенности. Кей повернулась и медленно подошла к окну. Ни разу еще не выглядывала она из окна домика Дона.

Перед ее глазами расстилался волшебной красоты залив. Она смотрела на темный, четкий силуэт острова, к которому по воде шла широкая лунная дорожка. Грустная, пустая дорога, ведущая в никуда.

Пустая?

Кей застыла в неподвижности. Что это за маленькая точка движется по лунной дорожке?

— Тим, посмотри! — громко позвала она. — Быстро, Тим! Иди сюда! Там, в заливе… кто–то плывет.

В следующую секунд у Тим стоял рядом. Казалось, кто–то волшебным способом перевел часы ровно на сутки назад. Вчера в это же время кто–то так же плыл в направлении острова с намерением убить…

— Тим, — крикнула она. — Это Гилберт! Это наверняка он! Он… быстрее!

Как безумная, она выбежала из дома. Тим последовал за ней. Она сбежала по газону и быстро спустилась на пляж. Тим догнал ее у самой воды. Коснувшись ее руки, он молча указал на кусты олеандров. В их тени стояло инвалидное кресло Гилберта. Кей отчаянно бросилась к воде, всматриваясь в даль залива. Далеко впереди по серебру лунной дорожки удалялась темная голова.

— Тим, мы должны плыть за ним! — выдохнула она. — Он хочет… Мы должны успеть!

Внезапно она резко оглянулась, почувствовав, что здесь есть кто–то еще, кроме них. Чья–то фигура вышла из кустов тамариска.

— Мод!

В лунном свете лицо сестры было похоже на классическое лицо греческой статуи.

— Кей, дорогая моя, — сказала она спокойно. — Не старайся удержать его. Лучше так, чем… ждать майора Клиффорда.

Кей чувствовала, что у нее пересохло в горле. Она представила себе Мод, стоявшую в тени тамарисков, которая следит за тем, как уплывает в море ее муж, уплывает, чтобы не вернуться. Это было слишком много для измученной Кей. Из ее груди вырвалось короткое рыдание.

— О, Мод… Мод… — простонала она.

И тут, вопреки здравому смыслу, Мод начала утешать ее. Крепко обняв сестру, она гладила ее по волосам.

— Не мучь себя, Кей. Гилберт поступил так, как нашел нужным. Не нам судить его за это. Но это единственный выход. — Она помолчала, а потом сказала совсем тихо: — Гилберт все равно никогда не был бы счастлив… калека, до конца жизни прикованный к своему креслу.

Слушая сестру, Кей перестала плакать и выпрямилась. Так же, как и Мод, Тим и она молча всматривались в воды залива. На лунной дорожке теперь никого не было. В тишине уверенно и спокойно прозвучал голос Мод:

— Мы должны думать о детях, Кей. То, что сделал Гилберт, это ужасно, но… ведь он спас детей. Они смогут начать новую жизнь. Элен и Дон, Терри и Симона…

Мод умолкла. Ее пальцы легонько коснулись руки сестры, а потом она тихо повернулась и исчезла в тени деревьев. Кей и Тим остались одни. Кей медленно повернулась к нему.

— Мод права, Кей, — сказал он. — Так будет лучше.

Ей пришлось сделать отчаянное усилие, чтобы понять, о чем он говорит.

— Да… Наверное, Тим, — прошептала она.

Какое–то время залив, луна, мягкая тропическая ночь казались ей чем–то нереальным. А потом она ощутила сильные руки Тима и горячие губы на своих губах.

— Это не сон, Кей? — прошептал он. Она замерла в его объятиях. Ей вдруг вспомнилась немудреная песенка, сложенная для нее Терри в день ее приезда сюда:

Возвращайся на Бермуды,

Воротись на острова.

Здесь любви и счастья час

Ожидает нас…

Луи Тома Фрагмент

ГЛАВА 1

В телефонной трубке послышался низкий голос:

— Хелло, мне нужно поговорить с мсье Морэ.

— Я у телефона, — ответил Даниэль, не вынимая мундштука изо рта.

Он только что пришел домой, и, когда снимал пальто, тишину нарушил телефонный звонок.

— Я с большим интересом прочел вашу статью в журнале «Криминалистика».

— Это было интервью, — пояснил Даниэль и неохотно вынул трубку изо рта. — Статья не моя.

— Но в ней ваши идеи, а важны только идеи.

Звучный голос, какой–то масляный, казалось, принадлежал мужчине, который выделялся среди других не только своим высоким положением, но и респектабельностью.

— Благодарю вас за похвалу, — сказал Даниэль, — но мои идеи не особенно оригинальны. Их высказывали и до меня.

— Не скромничайте, мсье Морэ. Я криминалист, сотрудник ЦНИИ — Центрального научно–исследовательского института…

Даниэль был польщен.

— …и я провожу исследования о мотивах преступлений. Мне хотелось бы побеседовать с вами.

— С удовольствием.

— К сожалению, мне вечно не хватает времени, но сейчас я как раз свободен и нахожусь в вашем районе.

Было тринадцать часов десять минут. После обеда Даниэль не был занят ничем особенным; кроме того, он любил импровизированные встречи.

— Я буду очень рад, если вы придете, — ответил он.

— Прямо сейчас?

— Да, если хотите, прямо сейчас.

— Очень хорошо. Через несколько минут я буду у вас.

— Поднимитесь на лифте «В» на верхний этаж. Моя дверь — напротив лифта.

Даниэль положил трубку и радостно улыбнулся. Предстоящий разговор интересовал его прежде всего потому, что являлся очередным доказательством заметного возрастания его авторитета за последние годы. Если сотрудник такого института обратил внимание на его деятельность, это, несомненно, свидетельствует о возрастании его авторитета. А разве само интервью в «Криминалистике» не подтверждает это?

Строго оформленный серьезный журнал лежал на столе Даниэля. Он взял его и сел в кресло. Перелистал. «Убийца не интеллигентен». Под таким заголовком на четырех страницах помещалось интервью. Перед ним была статья о реабилитации освобожденных заключенных, а после интервью — статья с соображениями о преступности среди молодежи.

«Убийца не интеллигентен».

«Это мнение высказал специалист, а точнее — Даниэль Морэ, знаменитый автор многочисленных криминальных романов. Мы спросили его: «Вас вдохновляют иногда газетные сообщения?“ Он ответил нам совершенноопределенно: «Нет, убийца не интеллигентен, и поэтому его поступки не могут быть взяты за основу интересного криминального романа“».

Журналист искусно разработал эту тему… Даниэль диву давался, что репортер мог так много написать. Его выводы были неопровержимы и выходили далеко за рамки обычных презентаций.

Валери сожалела, что статья не сопровождалась фотографией Даниэля, ибо считала его весьма фотогеничным.

— Лучше всего, когда ты куришь трубку, — говорила она. — Пожилой человек, сосущий трубку, выглядит стариком, но тридцатипятилетний производит очень мужественное впечатление.

Даниэль не признавался ей, что, в сущности, начал курить трубку лишь из желания внешне походить на типичного автора криминальных романов. Потом это вошло в привычку, и он уже не мог расстаться с ней. Он раскуривал трубку, а затем растопыренными пальцами проводил по своим коротко подстриженным каштановым волосам.

Фотогеничный или нет — пустяки, важно было только то, что его книги издавались стотысячными тиражами, что его романы экранизировались, а его имя стояло наверху афиш, рекламировавших эти фильмы. Но в чем секрет успеха? Каковы особенности его творчества? Он этого и сам не знал, пока не нашелся критик, который дал объяснения. Даниэль Морэ внес свой вклад в детективную литературу, соединив необычное с повседневным.

«Героев Морэ лепит сама жизнь, — писал критик. — Они такие же, как вы и я, полнокровные, живые люди. Автор выводит их на пути, предначертанные судьбой, без каких–либо теорий о преступниках и их поступках».

Даниэль не слишком пользовался теориями по очень простой причине: он их не знал. Он не был знаком с криминалистикой. И вот через несколько минут ему предстоит увидеться с настоящим криминалистом. Что из этого выйдет? Он сильно волновался, словно перед экзаменом. Он осрамится в разговоре со специалистом в области психологии, психоанализа, социологии, который, возможно, знает кое–что и о судебной медицине. Его же познания в этих областях можно охарактеризовать очень кратко. Они равны нулю.

«Что он обо мне подумает? Определенно, примет меня за набитого дурака».

В статье приводилась еще одна цитата, автором которой Даниэль не был.

«Убийство — скорее всего, поступок инстинктивный, нежели какой–либо другой. Умышленное убийство поэтому является регрессом по отношению к естественному ходу дела и подтверждает регресс интеллекта».

«Кто мог это сказать? Вероятно, Теодор Бликман в своих афоризмах. Если посетитель немного замешкается, я смогу быстренько позвонить Морису».

Морис Латель, друг Даниэля, был критиком и также писал криминальные романы. Кроме того, он был ходячей энциклопедией криминалистики. Все–то он видел, обо всем что–то слышал или читал. Мало того, он все это помнил.

Даниэль взял трубку, собираясь набрать номер Лателя, но не услышал гудка. Он несколько раз нажал на рычаг, но не услышал знакомого сигнала. На линии слышалось только отдаленное потрескивание. Оставив тщетные попытки, он вынужден был с огорчением признать, что телефон не работает. Но отключение произошло совсем недавно, ведь только что все было в порядке. Казалось, судьба сыграла с ним шутку, отрезав от внешнего мира.

Даниэль набил трубку и стал прохаживаться из угла в угол по комнате, служившей ему одновременно и кабинетом, и жилой комнатой.

Квартира была обставлена в стиле супермодерн, и обстановка выдержана в стиле здания. «Двухкомнатный люкс для холостяков», как назвал в объявлении маклер, находился на верхнем этаже четырнадцатиэтажного здания из стекла, бетона и стали. Через громадное окно, занимавшее почти всю стену, открывался вид на небо и крыши Парижа с их причудливым лесом печных труб и телевизионных антенн.

Всего три года назад Даниэль с юношеским восторгом стал наслаждаться жизнью в условиях благосостояния и роскоши. Однако теперь, после поломки телефона, единственной нити, связывающей его с внешним миром, он вдруг почувствовал себя изолированным от остальных людей в своей блестящей коробке, высоко над головами сограждан.

Раздался мелодичный, кристально–прозрачный звук дверного звонка.

«Да, это уже он», — подумал Даниэль.

Он внезапно перестал радоваться своему гостю, но все же пошел открывать дверь.

Гость тщательно вытер ботинки о коврик. Его внешность совершенно не соответствовала представлению Даниэля. В первый момент писатель даже засомневался, что стоящий перед ним человек является ожидаемым посетителем. Он держал под мышкой толстый черный портфель, а к груди прижимал черную фетровую шляпу. Поразительной была его голова. Она казалась чересчур крупной и тяжелой для столь тонкой шеи. Огромный череп был абсолютно лысым и бугристым. Глаза за траурной оправой мигали, словно не переносили света.

— Мсье Морэ, полагаю?

Низкий, маслянисто звучащий голос, конечно, был голосом звонившего по телефону.

— Пожалуйста, проходите.

Даниэль отступил.

Посетитель продолжал стоять на пороге комнаты с выражением одобрения на лице. Он всматривался.

Несмотря на большую голову, тело у него было мальчишеским. На нем был хорошо сшитый темно–синий костюм. Громадный, лысый череп, блестящий и бугристый, с торчащими оттопыренными ушами, рядом с узкими плечами производил особенно гротескное впечатление.

— Пожалуйста, присаживайтесь.

Посетитель опустился в кресло. Шляпу он положил на стол, портфель взял на колени. Затем, опершись локтями о ручки кресла, скрестил пальцы под подбородком. Он наслаждался окружающей элегантной обстановкой и, казалось, ни о чем больше не думал. Впервые он забеспокоился, когда хозяин придвинул подвижной бар со звенящими стаканами и бутылками.

— Нет, благодарю, я не пью, а также и не курю, — добавил он, бросив взгляд на лежащую перед ним пачку сигарет.

Затем с любезной улыбкой заметил:

— Но вы, пожалуйста, курите, мне это нисколько не мешает.

Потом он снова погрузился в молчание.

Несколько озадаченный, Даниэль снова закурил, подошел к письменному столу и сел на свое обычное место за пишущей машинкой.

— Итак, мсье… — начал он.

Даниэль запнулся, не зная, что сказать. Посетитель понял его слова, как приглашение к представлению.

— Оноре Дюпон. В отличие от вашего, у меня самое заурядное имя.

— Зато ваш телефонный звонок был далеко не заурядным.

Затем они обменялись еще несколькими вежливыми замечаниями. При этом Оноре Дюпон заявил, что он является постоянным и ревностным читателем своего кумира. Однако и после этого лед еще не был сломан, и беседа с трудом продвигалась вперед.

«Оноре Дюпон… — подумал Даниэль. — Дюпон — весьма распространенная французская фамилия».

В сущности, такое имя не соответствовало необычной внешности этого человека. Если бы Даниэль использовал своего гостя в качестве прототипа персонажа романа, он дал бы ему другое имя, более подходящее. Наконец его собеседник проговорил:

— Перейду к цели моего визита…

Он порылся в беспорядочном содержимом своего портфеля и извлек оттуда последний номер «Криминалистики».

— Перейду к цели моего визита, — повторил он. — «Убийца не интеллигентен», — прочитал он вполголоса.

Затем хлопнул рукой по журналу и, повысив голос, спросил:

— Вы это действительно говорили?

— Конечно, это мое мнение, — ответил Даниэль.

— И вы так действительно считаете?

— Да, естественно.

— Почему?

Так как Даниэль медлил с ответом, Дюпон задал следующий вопрос:

— Вы располагали статистическими данными? Какими источниками вы пользовались? Какие доказательства вы можете представить?

Итак, совершенно неожиданно Даниэль был вынужден доказывать свое утверждение. До сих пор ему незачем было заботиться об этих «почему» и «каким образом?», но теперь от него с удивительной агрессивностью требовали ответа.

Его собеседник, теперь уже почти противник, с одержимостью враждебно настроенного прокурора пытался загнать его в угол.

— Какие доказательства вы можете привести в пользу ваших утверждений?

— Например, газетные сообщения о случаях убийств.

— Газетные сообщения не могут служить доказательством.

— Мне их достаточно.

Теперь Даниэль тоже потерял спокойствие.

— Каждому известно, что убийцы очень неосмотрительно поступают: либо глупо себя ведут, либо оставляют заметные следы, либо их мотивы настолько очевидны, что их тотчас же ловят.

— Но другие убийцы? Другие, те, которые не пойманы?

Произнося эти слова, Дюпон взглянул на собеседника широко раскрытыми глазами. Даниэль физически почувствовал этот взгляд суженных зрачков серо–голубых глаз, словно стрелами пронзивший его. Он не успел проанализировать свое странное ощущение, как тяжелые веки снова опустились.

— Вы забываете убийц, дела которых не раскрыты.

— Да, я согласен с вами, отдельные преступники еще не выявлены, — сказал Даниэль.

— И не будут выявлены, — радостно подхватил Дюпон.

Его щеки вспыхнули, а глаза за стеклами быстро заморгали.

«Может показаться, что он рад этому, — подумал Даниэль. — Смешной парень».

Его гость, в сущности, не производил на него ни приятного, ни отталкивающего впечатления. Даниэль испытывал к нему чисто профессиональное любопытство.

А может, он беседует с сумасшедшим, который считает искусством идеальное убийство? Как далеко может зайти такое профессиональное заболевание, душевно и умственно? Ради забавы Даниэль подлил масла в огонь.

— Если единичные случаи и остались нераскрытыми, — сказал он, — то причина прежде всего состоит в том, что преступникам просто повезло.

— Вы не считаете возможным идеальное убийство?

— Идеальных убийств не существует, есть только неидеальные криминалисты.

Эта игра слов произвела на Дюпона сильное впечатление. Он покачал головой и заметил:

— От вас, мсье Морэ, я действительно ожидал каких–то каверзных взглядов, а вы попросту считаете убийц слабоумными.

Он печально покачал головой.

— Выходит, на всех и каждого следует навесить один и тот же ярлык.

— Но если человек убивает ближнего своего, это указывает на его деградацию.

— Вы смешиваете интеллигентность и мораль, — заметил Дюпон.

— Во всяком случае, убийца — ненормальный человек.

— Но кто же тогда нормальный? Нечто среднее, посредственность?

— Можно не презирать людей посредственных за их порядочность.

— Но тогда вы не понимаете, что криминалистика — феномен незаурядности.

Вопросительно подняв брови, Дюпон смотрел на Даниэля, желая убедиться, что тот внимательно следит за его аргументами.

— Преступники — это исключение из категории людей. Процентное отношение кретинов и интеллигентов среди них такое же, как и среди других. Все революционеры — отклонение от нормы, и все гении.

Увлеченный собственным вдохновением, он ерзал в кресле. Широкий лоб нахмурился, а глаза сузились в маленькие щелки.

— Если умственно высокоразвитый человек пойдет на преступление, мсье Морэ, то на основании какого критерия установите вы тогда, что он не интеллигентен?

— Очень просто: у него будет сто шансов против одного, что его схватят.

Учитывая возбужденное состояние своего посетителя, Даниэль намеренно спокойным голосом продолжал:

— А если он идет на такой риск, то это не указывает на его интеллигентность.

— У вас нет никаких доказательств, что шансов — сто к одному. Высокоинтеллигентный человек может сократить этот риск до минимума.

— Но он не может предусмотреть все срывы и случайности.

— Несмотря на это, он в состоянии предусмотреть все.

Немного обдумав свои слова, Дюпон повторил:

— Можно даже предусмотреть все.

Поскольку Даниэль сделал скептическую мину, он с новым подъемом пустился в спор.

— И я могу вам это доказать.

Чтобы сосредоточиться, он закрыл глаза. Заговорил очень тихо, едва шевелил губами, и его слова, казалось, следовали за его мыслями.

— Предположим…

Он наклонился, открыл глаза, и Даниэль снова почувствовал, как он сверлит его взглядом.

— Предположим, что я пришел сюда, чтобы убить вас.

— Меня… убить?

Даниэль громко рассмеялся. Он нашел эту мысль весьма забавной, но его гость не разделял веселья.

— Это не шутка, мсье Морэ.

— По меньшей мере, это — неудачный пример.

— О, нет, он не так уж плох, как вам кажется.

— Ну, хорошо.

Даниэль поднес горящую спичку к только что набитой трубке. Глубоко затянувшись, он спросил:

— Как вы будете убивать меня?

— При помощи пистолета.

Дюпон хлопнул рукой по портфелю.

— Пистолетом, который лежит у меня в портфеле.

— А грохот выстрела?

— Пистолет, конечно, снабжен глушителем.

— Хорошо.

Даниэль кивнул.

— Интересно, а не видел ли кто–нибудь вас, когда вы шли ко мне?

— Я был один в лифте, и лестничная клетка была пуста. Мне только нужно быть осторожным, когда я буду выходить из дома. Но даже если кто–нибудь меня и заметит… В этом здании, по меньшей мере, пятьдесят квартир.

— Даже шестьдесят.

— Поэтому я буду всего лишь безымянной фигурой среди множества безымянных людей. Кроме того, наша встреча не была запланирована. Десять минут назад вы даже не знали о моем существовании. Я даже могу не опасаться, что вы кому–нибудь рассказали обо мне.

Даниэль обрадовался, что нашел прореху в аргументах своего гостя. Торжествующим жестом он остановил его.

— Один момент! Откуда вы знаете, что после вашего звонка я никому не сообщил о вашем приходе?

— У вас не было времени принять до меня ни одного посетителя.

— Но я мог поговорить по телефону.

Дюпон выслушал возражение с усмешкой, значение которой не было ясным. Он пожал плечами, встал с портфелем в руке, подошел к окну. Тусклое октябрьское солнце нежным светом отразилось на его лысом черепе.

— Мсье Морэ, если бы я пришел, чтобы убить вас, — он кашлянул, — то я просто блокировал бы ваш аппарат после своего звонка.

Даниэль хотел было схватить трубку, но овладел собой. Вместо этого он судорожно схватил глиняный сосуд, в котором хранил табак.

«Нет, — подумал он, — этого не может быть. Он не может этого знать, это — просто случайность. Это определенно — только случайное совпадение. В некоторых районах Парижа, обслуживаемых устаревшими телефонными станциями, чтобы блокировать аппарат, одному из участников разговора достаточно не опустить трубку на рычаг».

Однажды он и сам это использовал, чтобы попробовать такой прием в своем романе. Но сделал ли это Дюпон?

— Мы здесь наверху совершенно изолированы, — продолжал Дюпон и взмахом руки показал на небо, по которому двигались кучевые облака. — Мы изолированы так же, как на вершине Гималаев. Справа и слева от этой комнаты расположены ваши подсобные помещения. Над вами нет жилья, а под вами временно никто не живет.

Даниэль замер на месте, но слушал внимательно. Какой–то внутренний голос тихо нашептывал ему: «Он точно информирован о твоей квартире и твоих жизненных обстоятельствах. Кроме того, он принял все необходимые меры предосторожности, чтобы сохранить в тайне эту встречу. Он явился с совершенно определенными намерениями и, наверняка, не для того, чтобы обсуждать твое интервью».

Что в его портфеле? Бумаги, документы? Почему бы не оружие? Вдруг Даниэля охватил страх, противоречащий всякому здравому смыслу и также трудно объяснимый, как и его причина.

«Полное безумие, — подумал Даниэль, — это просто идиотство, все это я просто воображаю. Стоит мне только захотеть, и я могу уложить его одним ударом».

Все же у него не было оснований броситься на своего гостя. Внутренняя борьба, проходившая в его сознании, быстро закончилась. Разум победил инстинкт. Если кого–то собираются убить, то должен существовать мотив.

Когда Даниэль высказал вслух это соображение, оно прозвучало как вызов судьбе.

Оноре Дюпон, задумчиво смотревший на кучевые облака, повернулся к нему. На его лице играла загадочная улыбка.

— У всякого человека есть хотя бы один смертельный враг, хотя он, возможно, и не подозревает об этом.

— У меня определенно нет.

— Хотя он, возможно, и не подозревает об этом, — с нажимом повторил Дюпон. — Может быть, я и есть тот смертельный враг. Я могу завидовать вам или ревновать вас.

Он эффектно проковылял к своему креслу и добавил:

— Может быть, я муж Валери.

— Валери не замужем.

— Откуда вы знаете?

Да, откуда он мог это знать? Он знал, что Валери Жубелин двадцать восемь лет, что у нее длинные белокурые волосы, что она элегантно одевается, весьма очаровательна и совсем не глупа. Он знал, что она работает графиком в рекламном агентстве на Елисейских полях, что живет одна и любит утку с апельсинами.

В октябре прошлого года он пригласил ее на вечеринку, на коктейль. От скуки она на салфетке нарисовала карикатуру на гостей.

— Бокал шампанского, мадемуазель?

Она поблагодарила и нарисовала карандашом его портрет. У Валери всегда был в руке рисовальный карандаш. Оноре Дюпон послужил бы для нее идеальной моделью. Смешно было бы представить Оноре Дюпона мужем этой молодой женщины, и Даниэль отбросил подобную мысль. Но все же сердце его сильно забилось. А если все же именно так? Если Валери живет отдельно от своего мужа и взяла свою девичью фамилию? Если Дюпон действительно пришел к нему из ревности? А он, Даниэль, с наивностью, граничащей с глупостью, только что признался в любовной связи.

— Не волнуйтесь, мсье Морэ, — насмешливо проговорил Дюпон. — Я не муж Валери.

Но может ли он не волноваться?

— Но вы знакомы с ней? — спросил Даниэль.

— О да, очень хорошо, но она, вероятно, меня не знает.

«Он удивительно хорошо информирован о твоей личной жизни, — сказал Даниэлю внутренний голос. — Он провел о тебе целое расследование. Почему?»

Дюпон, казалось, читал мысли Даниэля.

— Я тоже живу на улице Гей–Люссака, в доме номер пятьдесят семь. Да, в том же доме, что и мадемуазель Жубелин. Я часто ее встречаю.

Почему бы и нет? Объяснение было правдоподобное и должно было рассеять все опасения. Однако старый страх Даниэля был вызван поведением гостя. Он уже совсем отошел от причины своего визита.

— Вернемся к нашей теме, — снова заговорил Дюпон. — К тому, что мотив действительно часто приводит убийцу к провалу.

— Да, это золотое правило полиции — прежде всего ставить вопрос: кому выгодно преступление?

Чрезвычайно усердно Даниэль подхватил нить беседы, чтобы скрыть свои тревоги.

— Кто имеет мотивы, автоматически попадает под подозрение, — согласился Дюпон.

— К счастью для полиции и к несчастью для преступника, большей частью мотив — один или два человека.

— Однако кто–то может иметь скрытый мотив, о котором никто не догадывается, — задумчиво сказал Дюпон.

— И даже если все хорошо скрыто, то, тем не менее, это когда–нибудь, рано или поздно, выявится.

Дюпон уселся на ручку кресла. Одну ногу он поставил на пол, а другой покачивал в воздухе. Даниэль обратил внимание на то, что на нем ботинки, давно вышедшие из моды.

— Итак, следует признать, — задумчиво произнес Дюпон, — что лучшие шансы — у убийцы, не имеющего мотива.

Он не улыбался, но его лицо светилось как бы скрытой радостью.

— Таким образом, идеальным случаем для убийства, — он понизил голос, — будет совершенно бессмысленное убийство.

«То есть поступок сумасшедшего», — хотел возразить Даниэль, но, увидев пристальный взгляд серых глаз, промолчал. И вдруг ему стало совершенно ясно то, о чем он смутно догадывался. Перед ним находился сумасшедший. Мурашки пробежали по его спине.

Да, это не вызывало сомнений. Дюпон был из тех безумцев, которые на первый взгляд кажутся нормальными. Он вообразил, что посредством своего интервью в «Криминалистике» Даниэль бросил ему вызов. Так мог реагировать только сумасшедший.

— Убийство, кажущееся бессмысленным, — сказал Дюпон, — это идеальное убийство.

«Как далеко может зайти безумие навязчивой идеи, суть которой — идеальное убийство?» — спрашивал себя Даниэль.

Он медленно отодвинул свой стул. Столь же медленно встал, глядя на Дюпона, сидящего на ручке кресла, словно на птицу, которую не хотел вспугнуть.

— Но при этом вы кое–что забыли, — сказал Даниэль.

Не сомневаясь более в том, что ему грозит опасность, Даниэль вернул себе хладнокровие. Его мозг лихорадочно работал и порождал обрывки идей, еще не сложившихся в разумный план.

Действительно ли в его портфеле оружие? Убил ли он уже кого–нибудь? Пистолет с глушителем, он сам это сказал. Нетактичным и неестественным поведением можно вызвать у сумасшедшего недоверчивость. Глушитель довольно велик. Черный портфель, который посетитель не выпускал из рук, имел в середине по всей длине видимую выпуклость, по размерам соответствующую глушителю. Пистолет с глушителем? Да, очень похоже.

— Ну, и что же я упустил, мсье Морэ?

В вежливом тоне посетителя Даниэль уловил скрытую неприязнь. Вероятно, он считает себя сверхчеловеком, гением преступлений… Важно выиграть время… Если он уже совершил другие преступления, которые остались нераскрытыми, то это могло привести к своего рода мании величия… Прежде всего я должен выиграть время… Я должен что–то придумать…

— Позвольте задать вам встречный вопрос, — сказал Даниэль. — Что вы будете делать, прежде чем уйдете из квартиры?

— Если речь идет об отпечатках пальцев, то я могу только заметить, что мне не нужно их стирать. Я ни до чего не дотрагивался.

Даниэль обошел вокруг стола. Его взгляд был прикован к черному портфелю. Дюпон нервно играл с его замком.

— Итак, ваша точка зрения не изменилась? — спросил Дюпон.

Даниэль заметил, как в серо–голубых глазах вспыхнули угрожающие искорки.

— Что вы хотите этим сказать? — сказал он, подойдя еще ближе.

— Вы все еще утверждаете, что убийца — глупец?

— Я считаю… — тихо сказал Даниэль и в тот же момент стремительно наклонился и выхватил у него из рук портфель. Маленький мужчина озадаченно посмотрел на него. Дрожащими руками Даниэль открыл портфель. Среди разных бумаг он нащупал длинный, круглый предмет. Он так быстро выхватил его из портфеля, что некоторые бумаги вылетели вместе с ним и разлетелись по ковру. Даниэль с недоумением смотрел на мужской зонтик, оказавшийся в его руке. Дюпон разразился громким смехом. Он долго не мог успокоиться, держась за бока.

— Извините! — воскликнул он, задыхаясь и снимая очки. — Но это так смешно! Вы подумали, что я… Нет, это действительно страшно смешно!

Даниэль был крайне смущен и покраснел.

— Прошу прощения, — пробормотал он.

Он был настолько обескуражен, что не мог собраться с мыслями, и чем больше думал о том, что произошло, тем больше стеснялся. Потом он стал собирать рассыпавшиеся бумаги.

— Я вижу, что нагнал на вас основательно страху, — сказал Дюпон.

Даниэль молча сложил собранные бумаги и зонтик в портфель.

— Если вы хотели добиться этого, то вам удалось.

Вероятно, самым благоразумным было сказать правду. Все же не удивительно было, что он отреагировал именно таким образом. Это все было объяснимо.

— Вы должны признать, что сами постарались ввести меня в заблуждение, — наконец, выпрямившись, ответил он.

— Во всяком случае, я ничего не сделал, чтобы развеять его. Считая, что ваши опасения возникли в результате так называемого профессионального заболевания, я тем охотнее подыгрывал вам. Вы склонны всем окружающим приписывать намерения ваших героев.

— Совершенно верно, и вы только что явились свидетелем этого. Ваш эксперимент это подтвердил.

— Я, конечно, не предполагал, что эксперимент может зайти так далеко, — сказал Дюпон.

Даниэль хотел было что–то возразить, но передумал, решив, что не имеет смысла продолжать дискуссию. Ему не хотелось быть подопытным кроликом, и у него было единственное желание: поскорее избавиться от своего гостя.

Он демонстративно посмотрел на часы.

— Уже три часа! — воскликнул Дюпон, последовав его примеру. — Действительно, я не смею вас больше задерживать.

Так как Даниэль не протестовал, посетителю неоставалось ничего другого, как надеть шляпу и взять портфель.

— Прошу извинить за… за недоразумение, — сказал он.

— Пустяки, — ответил Даниэль, вышел с ним в переднюю и открыл входную дверь.

— До свидания, мсье Дюпон.

Его гость поклонился и вышел на площадку лестничной клетки.

— До свидания, мсье Морэ.

Высокая старомодная шляпа с широкими полями, в которой он казался еще меньше, прикрывала теперь его лысину.

— Это доставило мне удовольствие.

— Так же, как и мне, — механически ответил Даниэль и так же механически пожал бескровную руку своего гостя.

Затем с огромным облегчением он запер дверь. У него было такое чувство, словно удалось избежать реальной опасности.

«Возможно, — сам себе сказал он, — я просто чувствую облегчение, ибо свидетеля своего срама больше никогда не увижу».

Взгляд упал на бутылку виски, и он налил себе бокал. Вначале курение и виски были для него лишь позерством, но со временем стали насущной потребностью.

Не поморщившись, он выпил крепкое виски и пробормотал про себя:

«Самовнушение и бессмыслица».

Вывод, сделанный Дюпоном, определенно не подтверждался, да и многие пункты были спорными. Например, тот факт, что телефон был блокирован…

Чтобы убедиться, он снял трубку. Но и теперь не было слышно гудка. Он хотел было ее положить, как вдруг отчетливо услышал в ней мелодичный бой часов с колокольчиками, пробивший три раза. Значит, на другом конце линии находились часы, отстававшие на четверть часа. После разговора с Даниэлем трубка не была возвращена на место, чтобы блокировать его телефон. Конечно, это дело рук Дюпона, кого же еще?

Если это предположение было верным, а другая возможность представлялась немыслимой, то, значит, розыгрыш был запланирован заранее. Криминалист не импровизировал, а действовал по заранее намеченному плану. Отсюда ясно, почему он так хорошо осведомлен о расположении его квартиры, о Валери и его отношениях с ней.

Но почему он составил этот план? К чему все эти бессмысленные действия? У него должна быть причина для этого. Может, он хотел припугнуть его? С какой стороны ни рассматривай этот вопрос, он порождал лишь новые. Вероятно, Дюпон — сумасшедший, или же он действительно руководствовался скрытыми мотивами.

Во всяком случае, он был незаурядной личностью. После третьего бокала виски Даниэль нашел его даже интересным. И пусть эта авантюра не будет иметь продолжения, все равно она наводит на размышления.

Но было ли это сделано с целью пробудить фантазию писателя? Пожалуй, он опишет это странное происшествие и использует его, как начало интересной книги.

Через пять минут Даниэль сел за свою пишущую машинку и включил ее. Тихое гудение мотора действовало успокаивающе.

На этот раз ему не пришлось долго раздумывать. Он отлично знал, что должен писать. Фразы складывались сами собой, когда пальцы бегали по клавишам. Он не курил и приостанавливал работу только для того, чтобы вставить новый лист бумаги. Время еще никогда не летело так быстро.

Вдруг зазвонил телефон. Даниэль с досадой прекратил работу.

Кто бы это мог быть? Телефон все еще был неисправен.

— Хелло, мсье Морэ?

Этот низкий маслянистый голос он узнал бы из тысячи.

— С вами говорит Дюпон. Оноре Дюпон.

— Вы наконец–то положили трубку?

— Я вас ненадолго задержу, — ответил Дюпон.

— Все же это вы блокировали мой аппарат, не так ли?

— Я буду краток, — продолжал Дюпон, не обращая внимания на вопрос.

— Отвечайте, да или нет? — сердито настаивал Даниэль.

— Дайте же мне сказать.

Даниэль с трудом успокоился.

— Говорите.

— Мсье Морэ, когда я был у вас, я совсем позабыл о цели моего визита.

— Это, конечно, очень приятно узнать.

— Я хотел сказать вам, что ваше утверждение неверно.

— Эта мысль не дошла до меня, — иронически сказал Даниэль.

Дюпон принял замечание за чистую монету.

— Вот как?! А вскоре я вам это докажу!

Наступило молчание, и Даниэль подумал, что Дюпон повесил трубку.

— Хелло, — сказал он, — и что же вы докажете?

— Докажу, что все–таки существует интеллигентный убийца.

Последовал короткий смешок, и, прежде чем Даниэль успел что–либо сказать, их разъединили. На этот раз Дюпон действительно положил трубку.

* * *

Ресторан мало–помалу пустел. Разноцветный попугай, в честь которого и было названо это заведение, был главной его достопримечательностью. Он сидел, покачиваясь на перекладине, и глубокомысленно смотрел на посетителей. Казалось, он не считал нужным тратить свой запас слов на столь малое количество слушателей.

Валери уже изобразила на меню карандашом попугая, превратив его в высокомерную вдову, а затем в гусара. Сейчас она отложила в сторону карандаш и вплотную занялась второй порцией десерта, этой поэмой из шоколадного теста и ванильного крема. Она могла поглощать удивительное количество сладостей, не прибавляя ни грамма в весе.

Вдруг она посмотрела на его тарелку и спросила:

— Что с тобой? С работой не ладится?

— Да нет, — ответил Даниэль.

В этот момент мадам Эмма принесла кофе, и он воздержался от дальнейших объяснений. Во время еды он был абсолютно молчалив.

Но почему бы ему, собственно, не рассказать о Дюпоне? Из–за того, что он не хотел говорить с Валери о неприятностях? Или вследствие бессознательной недоверчивости, ибо она тоже фигурировала в этом деле?

С первого блюда до десерта его настроение существенно ухудшилось.

Валери снова перешла в наступление.

— У тебя неприятности?

Он поднес ко рту горячий кофе. Сделав глоток, воскликнул:

— Дюпон! Дюпон!

Валери подхватила пальцем каплю ванильного крема, стекавшего по ложке. Так как Даниэль больше ничего не говорил, она спросила:

— Ну и что? Что такое с этим Дюпоном?

— Тебе это имя ничего не говорит?

— Ничего. А кто это?

— Очень забавный парень. Он посетил меня сегодня во второй половине дня. О себе он сказал, что якобы криминалист и проводит исследования в ЦНИИ.

Даниэль раскурил трубку и испытующе посмотрел на Валери. Не отрываясь от десерта, она спросила, скорее из вежливости, чем из любопытства:

— И что же он хотел?

— Он хотел побеседовать со мной по поводу интервью в «Криминалистике».

— Смотри, ты становишься видным авторитетом, — сказала она.

— Итак, послушай, это началось с телефонного звонка…

Начав рассказывать, Даниэль уже не мог остановиться. Когда он описывал визит Дюпона, ему стало казаться, что события носили не угрожающий характер, а скорее комический. Слушая его, Валери развеселилась. Когда же он сообщил ей о зонтике в портфеле, она громко расхохоталась.

— Это ты намеренно сделал, да? — спросила она.

— Нет.

— Но ты же заметил, что он немного «не в себе».

Она постучала указательным пальцем по лбу.

— Вот именно, — ответил он. — Сумасшедшие на все способны.

Серьезный тон Даниэля удивил ее. На лице Валери появилось недоумение.

— Но, Даки, ты не станешь ведь утверждать, что испугался?

— Представь себе. Ты бы тоже испугалась на моем месте.

— Я бы просто выпроводила его.

— Под каким предлогом? Он же ничего не сделал. Только представь, как бы я мог…

Он заметил, что не убедил ее. Сидя вдвоем в уютном ресторане, после хорошего ужина, было просто невозможно воссоздать зловещую ситуацию.

— Но было еще кое–что другое…

Даниэль еще не упомянул, что Дюпон говорил о Валери.

— Он также знает тебя, знает, что мы подружились.

— От кого?

— Он живет в доме номер пятьдесят семь по улице Гей–Люссака.

— В моем доме?

— Во всяком случае, он так утверждает.

— Ну, это легко проверить.

Валери отправила в рот последнюю ложку десерта и вытерла губы.

— Кроме того, мне совершенно безразлично, что он знает и чего не знает. Ведь я свободный человек.

— Совсем свободный?

Она невольно покраснела и вполголоса ответила:

— В противном случае, разве стала бы я с тобой жить?

— Не сердись. Я сказал, не подумав.

Даниэль сожалел, что затронул ее больное место. Он не ревновал Валери. Они скорее были хорошими товарищами, чем страстными любовниками. При хорошем взаимопонимании они еще и нравились друг другу физически. Встречались два–три раза в неделю и остальное время не страдали от пылкой страсти.

— Я не знаю, что наговорил тебе этот парень, — сказала Валери, — но если ты меня хочешь в чем–либо упрекнуть, тогда выкладывай.

— Нет, и к тому же он много о тебе не говорил. Извини, пожалуйста, но я как–то обеспокоен.

— В отношении меня?

— В отношении всего и тебя тоже. Что, собственно, ему было нужно? Какие у него намерения?

— Во всяком случае, ему хотелось заморочить тебе голову, и это ему удалось.

— Да, но зачем?

На этот вопрос он все еще не мог ответить. Но теперь дальнейшие опасения были связаны с замечанием Дюпона, прозвучавшим как угроза: он хотелдоказать, что все же существует интеллигентный убийца. Но как он собирается это доказать? Если Дюпон и в самом деле сумасшедший, то следует опасаться худшего.

— Во всяком случае, я прошу тебя некоторое время быть острожной, — сказал Даниэль.

Валери рисовала четвертого попугая с физиономией гангстера возле уже нарисованных трех попугаев.

— Будет сделано, — ответила она. — Каждый вечер я буду смотреть под кровать, прежде чем лечь спать. А ты не имеешь ничего против того, чтобы заказать мне еще один торт с засахаренными фиалками?

Он терпеливо курил вторую трубку, пока Валери давала волю своему аппетиту и грациозно поглощала заказанный тортик. Они были последними посетителями. Попугай заснул на своей перекладине. С обычной любезностью мадам Эмма подала счет. Они заметили, что она делала это не спеша и не выказывая нетерпения. В другом углу официант уже ставил перевернутые стулья на столики.

Они покинули ресторан. Был теплый субботний вечер, и на площади Пигаль кипела жизнь. Они подошли к открытой спортивной машине Даниэля. У него была слабость к скоростным машинам, и он любил свой «Триумф», элегантные формы которого располагали к быстрой езде.

— Ты хочешь еще куда–нибудь зайти? — спросил Даниэль. Валери слегка повисла на его руке.

— Мне хочется домой.

Они сели в машину и направились к улице Гей–Люссака. Даниэль был поглощен размышлениями. Он безмолвно вел машину и, казалось, не чувствовал мягкой руки Валери, гладившей его затылок.

Когда подъехали к дому Валери, он выключил мотор, и она посоветовала ему:

— Если тебя так занимает этот Дюпон, то посмотри список жильцов, он висит на двери у консьержки.

Даниэль вынул ключ зажигания и последовал за ней в дом. На двери комнаты консьержки висел лист бумаги примерно с двадцатью фамилиями. Он был прикреплен изнутри к дверному стеклу. Фамилии Дюпон там не было.

— Это полный список? — спросил Даниэль. Валери посмотрела еще раз.

— Да, здесь записаны все квартиранты. Твой Дюпон здесь не живет.

— Или назвался вымышленным именем?

— Возможно, он у кого–то снимает комнату или живет у своего друга. Я спрошу завтра у консьержки.

— Позвони мне тогда, пожалуйста.

Даниэль поцеловал Валери в щеку.

— Я хочу еще поработать. Спокойной ночи. И будь, на всякий случай, осторожна.

Она придержала его за палец.

— Кстати, об осторожности…

Она бросила на него долгий взгляд из–под длинных ресниц.

— Может быть, неосторожно с твоей стороны оставлять меня на ночь одну?

Она, выпрямившись, стояла перед ним. Под облегающим платьем он без труда представлял все контуры ее тела, которое еще долго не утратит своей привлекательности. Желание, как пламя, охватило его.

— Да, ты права, — сказал он и увлек ее к лестнице. — Я чувствую насущную потребность охранять тебя сегодня ночью.

* * *

Доедая седьмой сухарик с маслом и запивая его чаем, Валери взглянула на часы.

— Ах, как хорошо, что тебе не надо идти на работу.

На ней был строгий серый костюм, отделанный кружевным жабо. Глядя на ее свежий цвет лица и сияющий вид, можно было подумать, что она проспала двенадцать часов подряд. Даниэль зевнул и потянулся. Он был еще в пижаме.

— Не забудь спросить консьержку, — напомнил он.

— О твоем Дюпоне? Да, я сойду вниз и спрошу ее.

Она взяла со стола чемоданчик, который брала вместо сумочки на работу.

— Я позвоню тебе, как только приду в контору. Сюда или к тебе домой?

— Лучше сюда. Пока я соберусь…

Когда Валери ушла, Даниэль набил трубку и устроился на широкой кушетке, стоявшей в углу комнаты. Валери жила в однокомнатной квартире, обставленной в соответствии с ее собственным вкусом. Там находились только необходимые предметы мебели, но зато и много маленьких столиков, дорожек, подушек для сидения и пуфиков. В ее квартире нужно было жить более или менее на полу. На белых стенах были прикреплены разноцветные плакаты. И повсюду можно было видеть рисунки тушью, гравюры, эскизы. Они висели на занавесках, стояли на сиденьях или крепились на двери, но несмотря на это, все было расположено с большим вкусом.

Даниэль курил трубку и думал о машинописном тексте, ожидавшем его дома. Появится ли в будущем материал для продолжения? Расследование о Дюпоне было, во всяком случае, очень кстати. Даниэль знал, что обретет душевное равновесие лишь тогда, когда его странный гость будет выслежен, а его тайна разоблачена.

Он снова вспомнил о Морисе Лателе, неисчерпаемом источнике информации. Даниэль полулежал на кушетке, и телефон был у него под рукой.

— Добрый день, приятель, как дела? Послушай, у меня к тебе просьба.

Морис был готов исполнить любое желание своего друга и не удивился, когда Даниэль без предисловий перешел к делу.

— Я весь внимание, — сказал он.

— Ты случайно не знаешь кого–нибудь из ЦНИИ?

— Из ЦНИИ? Так сразу я не могу сообразить.

— Я хотел бы знать, занимается ли там научной работой некий Дюпон… Оноре Дюпон, по профессии — криминалист.

— Ты меня удивляешь.

— Почему?

— Потому, что они не имеют дела с криминалистами.

— Ты в этом уверен?

— Конечно.

Если Морис так сказал, значит, с этим все ясно. Даниэль поблагодарил его и откинулся на подушки. Подняв глаза к потолку, он стал наблюдать, как разноцветные бумажные рыбы, подвешенные на нитках, плавно двигаются в воздухе. Они были похожи на маленькие зеленые и синие языки пламени. Вдруг зеленая рыба с раскрытой пастью бросилась на него с диким сопением. Даниэль в ужасе проснулся. Звонил телефон.

— Хелло! — кричала Валери. — Почему ты так долго не подходил? Ты был в душе?

— Да нет…

Он был совсем сонный и с трудом открыл глаза.

— Ты спрашивала старуху?

— Да. Она уверяет, что во всем доме нет Дюпона.

Итак, он дал не только фальшивую профессию, но и фальшивый адрес. Следовательно, все было систематически подстроенной ложью.

— До свидания, мое сокровище, целую тебя, — закончил он разговор.

Положив трубку, Даниэль пошел в ванную. Кроме электробритвы и зубной щетки, у него тут было и чистое белье. Когда он полностью оделся, ему захотелось домой, но он не хотел оставлять комнату неубранной. Сложив постель, он заметил между стеной и кушеткой желтый со спиралями альбом с рисунками Валери. К счастью, сегодня он не был ей нужен. Даниэль перелистал его. Валери была действительно талантлива: немногочисленными штрихами ей удавалось передавать выражение лиц людей. И вдруг Даниэль так испугался, словно альбом эскизов прыгнул ему в лицо. Среди множества рисунков его взгляд магически приковался к одному.

Да, Валери и в самом деле была очень талантлива. Большой лысый череп, очки и оттопыренные уши… Это был вылитый Оноре Дюпон.

* * *

По подоконнику большого окна взад и вперед прогуливались голуби. Полными достоинства взглядами они окидывали жильца, сидевшего за пишущей машинкой.

Даниэль на минуту отвлекся и сделал ошибку. Он исправил ее и продолжал работать. Теперь он описывал события последних часов и приступал к выводам своих последних открытий.

Дюпон солгал ему не менее трех раз:

1. Причину своего визита он несомненно скрыл.

2. Он не проводит никаких исследований в ЦНИИ.

3. Он не живет в том же доме, что и Валери.

Кроме того, в ее альбоме с эскизами имеется его портрет.

Теперь Даниэлю остается только спросить Валери: при каких обстоятельствах она нарисовала Дюпона? А на это он еще не мог решиться.

Если между ними все же существует какая–то связь, то почему она не сказала об этом?

В таком случае за Дюпоном будет еще и четвертая ложь.

Мысли Даниэля следовали дальше: в любом случае Дюпон особо интересовался Валери, и не так, как он утверждал. Если бы только он знал ее, а она его — нет, она не нарисовала бы его портрет. Конечно, Даниэль не должен ее винить, так как у нее была привычка рисовать каждого, кто ей встречался: пассажиров автобусов, посетителей кафе, попугая в ресторане. Но с другой стороны, нельзя же поверить, что ее встреча с Дюпоном была случайной. Даниэлем овладело смутное предчувствие, что его втянули в какую–то интригу, автора и цели которой он не знал. При этом вся авантюра, если отбросить ее пагубное психологическое воздействие, была только смешной и нелепой. Во всяком случае, Валери не приняла ее всерьез. Даниэль еще раз перечитал написанное. Он оказался в удивительной роли героя своего собственного романа, героя, поступки которого от него, автора, не зависели. Он уже не мог рассматривать поступки с точки зрения постороннего человека. Так же и посторонний наблюдатель мог бы почувствовать страх, который вызывался скорее инстинктивно, чем на основании точных фактов. Удалось ли ему написать так, чтобы читатель смог разделить эти чувства? Вдруг у него мелькнула мысль, и он заправил в машинку чистый лист.

«Дорогой Морис!

Мое интервью в «Криминалистике“ поставило меня в положение, о котором я хотел бы узнать твое мнение. В прилагаемой рукописи я все честно изложил.

Честно говоря, я как–то необдуманно принялся за этот роман. Намерения персонажей, их мотивы и их взаимоотношения мне самому не совсем ясны, и я зашел в тупик. Но мне кажется, что тема довольно занятная, только я не уверен, правильно ли я за нее взялся. Не сможешь ли ты просветить меня на этот счет?

Ты знаешь, как я ценю твое мнение, может быть, на этих днях нам удастся вместе поужинать?»

Даниэль решил использовать впоследствии это письмо, как начало своего романа, но сперва он хотел узнать мнение Мориса об этом странном случае.

ГЛАВА 2

…Использовать это письмо, как начало своего романа. Но сперва он хотел узнать мнение Мориса об этом странном случае.

Морис Латель перевернул последнюю страницу рукописи, занимавшей почти тридцать листов. Он сразу узнал безукоризненный шрифт «Смит–Короны».

Сначала чтение его развеселило, но затем он все больше и больше удивлялся содержанию рукописи. Текст был весьма оригинален, так как автор участвовал в событиях как главное действующее лицо и писал о себе, как о постороннем, в третьем, лице.

— Сумасшедший парень этот Даниэль, — вслух проговорил он и стукнул кулаком по столу.

Милорд, спавший в кресле, со скучающим видом открыл глаза.

— Хотел бы я знать, действительно ли он не знает, что дальше писать в своем романе, или просто мистифицирует меня?

Милорд тихо мяукнул и снова закрыл глаза.

— Видно, это не произвело на тебя сильного впечатления, — сказал Морис.

Он имел обыкновение делиться со своим четвероногим другом нерешенными проблемами. Таким образом ему часто удавалось найти правильное решение, к которому простое размышление не приводило.

Морис был высокого роста, и у него была приятная внешность. Когда он не был зол, то походил на Милорда с его бархатистыми лапками, но когда бывало нужно, мог показать и когти. Он подошел к коту и погладил его пушистую шерстку.

— Если он действительно попал в тяжелое положение, мы должны ему помочь, не правда ли? Так?

Ответ на этот вопрос было не так просто отыскать.

— Нужно все же найти решение, начнем сначала.

Он заметил, что Милорд снова задремал.

— Ну, я вижу, тебя это не интересует.

Лателю было сорок два года, и он очень любил своего кота и свою профессию. На втором месте стояла его квартира. Она была обставлена с утонченным вкусом: многочисленные гобелены и ковры приглушали все звуки. Но, естественно, превыше всего для него была Изабель. Она была частицей его «Я», неразрывно связанной с ним, как сердце или мозг.

Войдя к ней в комнату, он нашел ее стоящей перед зеркалом. Она приветствовала его словами:

— Доброе утро, любимый кузен.

Он подошел к ней и низко поклонился.

Изабель продолжала:

— Я заметила, что вы были озабочены, когда сегодня утром расстались со мной. Вы взяли меня за руку, теперь я прошу вас дать мне вашу. Я отказывалась поцеловать вас, теперь же я вас поцелую.

С непринужденной грацией она подошла к нему и чмокнула в щеку, затем взяла его об руку и, подведя к софе, продолжала:

— Вы сказали мне, дорогой друг, что очень хотели поговорить со мной о дружбе. Сядем и немного поболтаем.

Изабель вот уже восьмой день репетировала сцену из пьесы «С любовью не шутят», и Морис с неохотой вошел в роль Пердикана, неумело продекламировав:

— Я спал… или я сплю сейчас?

— Нет! — запротестовала Изабель. — Не так, ты все испортил!

— Надеюсь, твой Пердикан сможет сыграть лучше, — сказал Морис.

— К счастью, да. Его играет Жан–Люк. Ты же знаешь его. Он недавно репетировал здесь.

Изабель мечтала стать второй Сарой Бернар. Взяв роль из пьесы, она как бы жила другой жизнью. В ее театральной студии ошивались бесчисленные Жан–Люки, и все они были уверены, что стоят на пути к мировой славе.

— Сегодня вечером у нас репетиция, — продолжала она. — Второй акт из пятой сцены. Я безумно волнуюсь перед выступлением.

Морис заметил это по ее оживлению и блеску в глазах.

— Это признак таланта, — сказал он.

— Хорошо, если бы так.

Изабель вздохнула. Ей было девятнадцать лет, и у нее была прекрасная девичья фигура. В пуловере и длинных брюках она стояла босиком на ковре и курила сигарету, не теряя от всего этого женственности и свежести.

У нее были белокурые волосы, собранные в виде конского хвоста. Над небольшим вздернутым носиком сверкали голубые глаза, а когда она улыбалась, на ее округлых детских щеках появлялись две ямочки.

Морис задумчиво смотрел на нее. Он был очарован ее видом и взволнован нахлынувшими воспоминаниями. Изабель была очень похожа на свою мать. Она унаследовала от нее внешность и изящество, темперамент, артистические способности и ту прирожденную грацию, которой невозможно научиться.

Изабель — это все, что осталось у Мориса от счастливого брака, который смерть разрушила так рано.

— Извини, что я тебе помешал, — сказал Морис, — но я ищу последний номер «Криминалистики», который я дал тебе.

Она указала на битком набитые книжные полки.

— Он должен быть где–то там.

— Ты читала интервью с Даниэлем?

— Нет, еще не читала.

Настроение у нее испортилось, так как отец обратил мало внимания на ее сценическое искусство. Она сказала ему об этом.

— Не сердись, сокровище мое, но Даниэль прислал мне начало нового романа, большую роль в котором играет это интервью. Его история — поразительная смесь вымысла и правды. В ней говорится, например, также и обо мне.

— И обо мне тоже?

Морис улыбнулся:

— Нет, тебя он позабыл.

— Это не слишком мило с его стороны, — совершенно серьезно проговорила девушка.

— Ты сердишься?

— Нет, но если он о тебе упомянул, то мог бы написать и обо мне, о моих планах и целях.

— Смотри–ка, да ты уже думаешь о рекламе!

— Почему бы и нет?

— А если его роман будет экранизирован?..

— Это он сделает и продаст, как все другие…

— Прежде он должен написать его.

— И если потом будут снимать фильм, то, возможно, у него найдется роль и для меня. У него такие большие связи, что он и в самом деле может сделать кое–что для меня.

С этого момента беседа пошла по руслу, которое Морис совсем не мог оценить. Изабель продолжала развивать ту же тему. Она не видела препятствий к тому, чтобы Даниэль помог ей сниматься в фильмах.

— Он же утверждает, что он твой друг, — сказала она.

— Так считает не только он, но и я.

Она пожала плечами.

— Я вовсе не претендую на главную роль. Для начала я была бы рада второстепенной.

— А как быть с театральной школой?

— Ах, эта театральная школа! Мне еще так долго учиться в ней, а вот если я снимусь в фильме…

Желание дочери как можно скорее сделать карьеру огорчило Мориса.

— Почему ты так спешишь? — спросил он.

— Как же не спешить, папа? Мы живем в эпоху больших скоростей. Теперь все спешат. Ты, конечно, принадлежишь к старой школе.

— Скажешь тоже. Я что же, по–твоему, — дряхлый старик?

— Ты самый молодой отец во всем мире, — возразила она и поцеловала его. — Самый молодой и самый лучший!

У него от сердца отлегло, однако почувствовать себя полностью счастливым мешала нечистая совесть. Ведь по его просьбе Даниэль может и отказаться протежировать Изабель. Кто же прав? Изабель со своими желаниями, своим честолюбием и молодостью, или он, озабоченный отец, не желающий, чтобы его дитя заблудилось в дремучем лесу кинематографа? Но, может быть, со временем дитя и не будет съедено волком?

В прихожей раздался телефонный звонок, и Изабель вскочила.

— Это Жан–Люк! — крикнула она и выскочила из комнаты.

Морис задумчиво покачал головой и опустился на пол около книжных полок. Вытаскивая журналы, он все время думал о планах своей дочери. В один прекрасный момент она перейдет на свои хлеба и покинет его. Тогда квартира станет ужасно пустой.

«И тогда я останусь один», — с тяжелым сердцем думал Морис. Почувствовав прикосновение к своей ноге, он опустил глаза и увидел Милорда, который терся о его ноги. Он смотрел на своего хозяина таким взглядом, словно хотел сказать: «У тебя еще останусь я».

— Да, мой малыш, — сказал Морис. — Мы оба старики и скоро останемся одни.

— Папа!

Он вздрогнул от оклика.

Поднявшись, он испугался бледности дочери и невольно оттолкнул Милорда в сторону.

— Что случилось? — спросил он.

— Позвонили… Даниэль…

Она запнулась, потом воскликнула, полная ужаса:

— Он умер!

— Что ты сказала?

— Мне только что сообщили!

Он непонимающе смотрел на дочь.

— Но это правда, папа.

— А как это произошло? Каким образом?

— Я не знаю.

Она прислонилась к дверному косяку. Свой ужас она поборола, но все еще была бледна.

— Ты должен подойти к телефону.

Морис поспешил к двери, но по дороге остановился и спросил:

— Кто звонит?

— Какой–то мужчина.

Морис стоял, как застывший, и безотчетно бормотал про себя:

— Этого не может быть! Он не мог умереть!

— Иди же скорей, — настаивала Изабель, — ты сам убедишься, что это правда.

Она увлекла его из кабинета, но сама встала в некотором отдалении от телефона, как будто он вызывал у нее страх.

Морис взял трубку.

— Хэлло!

— Ну, наконец–то! — отозвался мужской голос таким тоном, который Морису сразу же не понравился. — Вы мсье Латель?

— Да, дочь сказала мне, что…

— Один момент, — невежливо прервал его звонивший. — Вы знали Даниэля Морэ?

— Да, он мой друг.

— Очень хорошо!

Первое впечатление Мориса усилилось. Недружелюбный голос, напоминавший злобный лай, ему совершенно не понравился.

— Кто вы, собственно говоря? — спросил Морис.

— Комиссар Фушероль из криминальной полиции.

Звонивший с такой гордостью произнес эти слова, будто это был громкий титул, дающий права на многие привилегии.

— Даниэль Морэ убит, — продолжал Фушероль. — Я нахожусь сейчас в его квартире и хотел бы как можно скорее встретиться и поговорить с вами.

После долгой паузы, показавшейся ему вечностью, Морис процедил сквозь зубы:

— Хорошо, я сейчас приеду, — и повесил трубку.

Видимо, он повторил слова комиссара вслух, ибо Изабель, стоявшая неподвижно, спросила:

— Убит? Кем же? Почему?

— Я не знаю.

Морис с трудом поднялся.

— Я должен ехать.

— А меня оставишь здесь? Совсем одну?

Изабель чувствовала страх перед тайной смерти, с которой она встретилась впервые. Когда умерла ее мать, она была слишком мала и не поняла того, что произошло.

— Позвони подруге, чтобы она составила тебе компанию. Или Жан–Люку, — сказал Морис.

— Попробую. Не знаю, застану ли я его.

Пока она звонила, Морис пошел в спальню переодеться. Милорд следовал за ним. Когда он был готов и вышел в переднюю, Изабель уже ожидала его. Она надела серую замшевую куртку.

— Я тоже ухожу, — сказала она. — Жан–Люк ждет меня в кафе. Мы вместе там и перекусим.

Они быстро сошли по лестнице. С каштана в саду облетали коричневые листья. Пестрой мозаикой они покрывали газоны. Трава была засохшей. Тусклые солнечные лучи пронзали старые лозы Монмартра, освещая маленький зеленый островок, который каким–то чудом не пал жертвой прогресса.

Изабель схватила отца за руку:

— Не могу понять, как это случилось.

Тот пожал плечами. Ему это тоже было непонятно.

— И почему он счел нужным позвонить именно тебе?

— Потому что я был его другом.

Они вышли на улицу Кошуа.

— Хочешь, я подвезу тебя? — спросил Морис.

— Нет, спасибо, лучше я пройдусь пешком.

Она пошла в сторону улицы Лепик. Морис посмотрел ей вслед, открыл дверцу машины и сел в мягкое водительское кресло. Он любил удобные машины, старые дома, полные углов и закоулков, и больше всего — живописный квартал холма, с которым было связано так много воспоминаний… Даниэль, тот любил спортивные автомобили и новомодные здания. Нет, теперь Даниэль уже ничего не любит.

Морис тронулся с места. Он свернул сначала на улицу Жозефа Местра, затем на улицу Коленкура. У его ног лежало старое Монмартрское кладбище с живописным беспорядком могильных памятников, как тихий остров среди водоворота жизни. Где будет похоронен Даниэль?

Внезапно Морис очутился в потоке интенсивного движения на площади Клиши. Он механически управлял машиной, но мысли его витали далеко.

Он, как и Даниэль, «убил» так много людей на страницах своих криминальных романов, что понятие «убийство» не вызывало в нем страха. Однако теперь это слово обрело свое настоящее ужасающее значение. Убийство!

ГЛАВА 3

Многоэтажный дом с белым фасадом был похож на продолговатый кусок сахара. Он был почти в три раза выше своего соседа. Морис Латель взглянул на четырнадцатый этаж. Там человек расстался с жизнью. Больше ему не придется сесть за руль своей голубой спортивной машины, которая стоит у соседней бензозаправочной станции в ожидании своего владельца.

Быстрым шагом Морис пересек холл и минутой позже поднялся на лифте на четырнадцатый этаж, где стояли на посту двое полицейских. Морис назвал свое имя.

— Меня пригласил комиссар Фушероль.

Один из полицейских вошел в квартиру, из которой доносились шаги и приглушенные голоса. Его коллега зевал и чесал затылок. Морис был не в состоянии мыслить ясно. Его сердце сильно колотилось.

Дверь открылась, и вышел человек с большим фотоаппаратом в руке. Другой следовал за ним с врачебным чемоданчиком. Затем вновь появился полицейский.

— Пожалуйста, входите, — сказал он.

Морис взял шляпу в руку и медленными шагами вошел в квартиру. Там двое санитаров держали носилки. Они были покрыты покрывалом, под которым обрисовывались контуры тела, высокий, толстый человеке красным лицом вопросительно смотрел на Мориса.

— Латель, — сказал тот приглушенным голосом.

— Комиссар Фушероль.

Полицейские санитары поставили носилки, и комиссар откинул покрывало. Лицо Даниэля, казалось, было вылеплено из серой глины, а брови и ресницы словно приклеены для сходства с живым. Толстым указательным пальцем Фушероль указал на кровавую рану на шее.

— Убит выстрелом в затылок, как при расстреле.

Морис был вынужден опереться о спинку кресла. Он смотрел на застывший облик своего друга и тщетно искал признаки жизни в этой неподвижной маске. Он был уже подготовлен к подобному зрелищу, но тем не менее, взглянув на покойника, чуть не упал в обморок.

— Это действительно он? — спросил комиссар.

Морис не мог выговорить ни слова. Он только кивнул и собрал все силы, чтобы не потерять сознания. Комиссар накрыл тело покрывалом и приказал санитарам вынести его. Он заметил, что Латель побелел, как мел.

— Вы все же не упали в обморок? — сказал он. — Этого только не хватало. В ваших книжках можно найти горы трупов.

Это замечание и тон, каким оно было сделано, убедили Мориса в том, что Фушероль не только глуп, но и бесчувственен. Он таким и выглядел. Выражение его расплывшегося лица было надутым, а маленькие глазки над жирными щеками были холодными.

— Убитый был моим другом, — сказал Морис.

— Потому я и вызвал вас.

— Когда это произошло?

— Вчера днем. По мнению полицейского врача, более двенадцати часов тому назад. Сегодня, около восьми утра, сюда пришла уборщица и обнаружила его. У нее был ключ от квартиры, и, как только она вошла, так и увидела сюрприз.

Налево, возле письменного стола, на ковре были начертаны мелом контуры тела. «Покойника здесь уже нет», — успокаивал себя Морис.

— Давайте сядем, — предложил Фушероль.

Хотя предложение прозвучало как приказ, Морис ему охотно последовал. Его наряженные мышцы расслабились, железное кольцо, стискивающее грудь, немного ослабло. Толстый комиссар опустился в кресло.

— Я надеюсь, мсье Латель, вы сможете дать нам важную информацию о Даниэле Морэ. Мне известно, что он был автором криминальных романов, но больше я о нем ничего не знаю.

— Мне хотелось бы узнать, как все это произошло?

— Позже. У Морэ есть родственники?

— Старая мать. Мне кажется, она живет в Шатеру.

— Точно не знаете?

— Он редко говорил о ней.

— Даже об их отношениях?

— Кажется, они не очень хорошо понимали друг друга. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление.

— А как дело обстоит с женщинами?

— Он не был женат.

— Это еще ничего не значит.

— Он не был аскетом. Конечно, у него было несколько связей.

— Не серьезных? Без постоянных связей?

— Насколько мне известно, именно так.

— Вы можете назвать мне имена?

— К сожалению, не могу.

— И, конечно, вы не знаете, кто его мог убить?

Латель покачал головой. По мере того как комиссар получал эти отрицательные ответы, его красное лицо все больше темнело.

— Вы не знаете никого из его родных, даже не знаете ни одной его подруги. Ну, послушайте, Латель, мужчины обычно рассказывают о своих любовницах.

— Это зависит от человека. Даниэль был очень корректный, очень серьезный и скрытный.

— В самом деле?

— Он был моим другом.

— Так, значит, он был вашим другом! — вспылил Фушероль. — Я все же не дурак. Вы утверждаете, что он был вашим другом и, несмотря на это, ничего не рассказывал вам о том, что входило в сферу его любовных дел? Вы что, за идиота меня принимаете?

Морис предвидел эту вспышку и равнодушно пропустил ее мимо ушей. Он чувствовал, что гнев Фушероля был позой.

— Если вы не выложите всего, что вам известно, — продолжал Фушероль, — то это вам может дорого обойтись.

— Я бы очень хотел знать… — начал Латель.

— Здесь вопросы задаю я.

«Он говорит прямо как в книгах», — подумал Морис. Подобные фразы столь часто приводились в плохих криминальных романах, что Морис ни за что не написал бы подобного.

— Вы женаты?

Комиссар сопровождал свой вопрос недоверчивым взглядом. С печальным выражением лица Морис ответил:

— Моя жена умерла.

— Давно?

— Семь лет назад.

Изабель было двенадцать лет, когда после продолжительного заболевания скончалась ее мать. Только мысли о дочери поддерживали у Мориса интерес к жизни.

— Вы давно знакомы с Морэ?

— Примерно двенадцать лет, с тех пор, как наши книги стали издаваться в одном издательстве.

— Это издательство Фонтевро, на улице Мирамениль?

— Да, до этого…

Морис обернулся. Худощавый блондин держал блокнот и записывал ответы Мориса. Сейчас, прекратив свое занятие, он смотрел на комиссара, как собака, ожидая команды своего хозяина.

— Продолжайте, — сказал Фушероль. — До того, как Морэ начал издаваться у Фонтевро…

— …Тогда он еще не был известным писателем. Несколько его криминальных романов было издано в провинции маленьким издательством. Имя издателя я могу вам назвать.

— Можете потом продиктовать Совину.

Молодой человек подхалимски улыбнулся.

— Сообщите ему также имена всех ваших общих знакомых, — продолжал комиссар.

— Здесь речь пойдет, главным образом, о коллегах. Нас прежде всего объединяла работа. В частной жизни у меня с Морэ не было ничего общего.

Фушероль оперся руками о подлокотники и встал.

— Когда вы виделись с Морэ в последний раз?

— Примерно две недели назад в издательстве. Мы немного побеседовали о разных делах.

— А с тех пор вы больше ничего о нем не слыхали?

— Нет, как же, он звонил мне вчера утром.

Чуть помедлив, Морис добавил:

— Он хотел получить справку о ЦНИИ и криминалистике.

Почему он не упомянул имени Дюпона? Комиссар был вообще ему так несимпатичен, что у него не возникло никакого желания говорить больше необходимого.

— Криминалистика! — презрительно повторил комиссар. — Это для теоретиков, которые ничего другого не умеют делать. Мы, практики, не имеем времени на это. Мы должны думать, как справиться с делом без чьей–либо помощи. — Широким жестом он указал на комнату. — Убийца не обыскивал помещения, либо он ухитрился сделать это незаметно. Вы не знаете, имел ли Морэ привычку хранить дома крупные суммы денег?

— Я этого не думаю. За все, что он покупал, даже мелочи, он расплачивался чеками.

— Кого же вы считаете способным на это преступление? У кого мог быть мотив?

И Фушероль, как ему показалось, с едкой иронией проговорил:

— У вас, как специалиста, должна быть какая–то идея.

— Я писатель, а не криминалист. Кроме того, я лишь тогда могу составить мнение, когда ближе познакомлюсь с обстоятельствами дела.

— Дорогой мсье Латель, — неожиданно дружеским тоном проговорил комиссар, — к сожалению, наверняка мы ничего не знаем. Единственное, что нам известно, это тот факт, что ваш друг убит тремя пулями.

— Тремя?

— Две попали в грудь, а третья за ухо. Значит, дело было сделано не в состоянии аффекта. Убийца хладнокровно застрелил свою жертву. Все говорит о преднамеренном убийстве.

Движением подбородка Фушероль указал на завернутый в папиросную бумагу предмет, лежащий на столе.

— Единственная улика, которой мы располагаем, — это орудие убийства, — сказал он.

Совин поспешно развернул пакет.

— Не так быстро, — сказал ему комиссар.

Глядя на своего подчиненного, он продолжал:

— Убийца, видимо, умышленно оставил его около своей жертвы. Вероятно, он не хотел обременять себя им. Как видите, оно очень большое.

Совин осторожно развернул бумагу. Появился пистолет калибра 7,65 мм. К стволу была прикреплена стальная цилиндрическая насадка.

— Глушитель! — воскликнул Морис.

— Да, глушитель. Поэтому выстрел был не громче хлопка пробки из бутылки шампанского.

Морис вспомнил о рукописи своего друга, которую только что прочел. Он почти дословно помнил ее содержание.

«Даниэль поднес горящую спичку к только что набитой трубке и, глубоко затянувшись, спросил:

— Как вы будете убивать меня?

— При помощи пистолета, — ответил Дюпон, хлопнув рукой по портфелю. — Пистолетом, который лежит у меня в портфеле.

— А грохот выстрела?

— Пистолет, конечно, снабжен глушителем».

Даниэль написал эти строки, словно предчувствуя этот случай.

— Подобную вещь не так–то легко купить, — сказал комиссар, — и вряд ли убийца мог бы найти его здесь.

— Конечно. У Морэ не было огнестрельного оружия.

Теперь Морис вспомнил другое место в тексте:

«Даниэль еще раз перечитал написанное. Он оказался в удивительной роли героя своего собственного романа, героя, поступки которого от него, автора, не зависели».

Морис теперь чувствовал себя почти так же, но не совсем. Раздвоение его личности заключалось в том, что он был одновременно и действующим лицом, и читателем. Получилось так, будто по прихоти Даниэля он очутился в вымышленном мире и стал там персонажем трагической драмы, участвующим в событиях, которые вообще существовали только в воображении его друга.

ГЛАВА 4

Морис поспешил домой. Он хотел как можно скорее еще раз перечитать рукопись Даниэля, причем самым внимательным образом. Но после того как он еще раз прочел ее, путаница усилилась.

В свете последних событий текст приобрел совсем другое значение. Многие подробности, без сомнения, были не выдуманными, а реальными. Например, телефонный звонок Даниэля.

«Добрый день, приятель, как дела? Послушай, у меня к тебе просьба… Ты случайно не знаешь кого–нибудь из ЦНИИ?.. Я хотел бы знать, занимается ли там научной работой некий Дюпон… Оноре Дюпон, по профессии — криминалист?»

Хотел ли автор просто убедиться, нет ли случайно в ЦНИИ мужчины с такой фамилией, как и у его героя, во избежание последующих неприятностей? Во всяком случае, тогда именно это пришло в голову Мориса, но теперь…

— Вчера утром он мне звонил, сегодня утром я получил рукопись, и между прочим… Слушай хорошенько, Милорд.

Кот, точивший когти о ковер, застыл в позе сфинкса.

— Между прочим, Даниэль убит и притом из пистолета с глушителем. И именно это оружие предложил Оноре Дюпон, персонаж его романа. Ты считаешь, что это просто совпадение? Я не думаю. Даниэль тоже не верил в совпадения, как он сказал в своем тексте. И что же из этого вытекает? То, что существует очевидная связь между тем, что он написал, и преступлением, жертвой которого он пал.

Милорд сидел совершенно неподвижно и, видимо, с большим интересом следил за рассуждениями своего хозяина.

— А если Оноре Дюпон, его визит к Даниэлю, его угрозы и запугивания — не плод фантазии писателя, то почему бы и остальному не быть правдой?

Его возбуждение в связи с такой возможностью было настолько велико, что он на некоторое время забыл даже о своей печали. Потом он встал и закурил сигарету, что делал во время сильного умственного напряжения. Он прекратил свой монолог и даже перестал обращать внимание на Милорда. Недовольный кот подошел к двери, открыл ее когтями и удалился. Через открывшуюся дверь Морис услышал голос Изабель в роли Камиллы:

— …и если священник, который меня благословит, наденет на меня золотой венок и соединит меня с моим прекрасным супругом, то он сможет укрыться, как плащом, моими волосами.

— Мне кажется, что ты разгневана, — ответил ей голос Жана–Люка–Пердикана.

Когда Морис вернулся домой, он застал обоих молодых людей за репетицией. Жан–Люк, симпатичный молодой человек двадцати четырех лет, изучающий медицину, мечтал о карьере артиста. Он был небольшого роста, худощавый и совсем не похож на романтичного Пердикана. Но Изабель считала его просто «классным».

С беззаботностью молодости она за немногие часы вновь обрела свою жизнерадостность. Как только прошел шок, она стала думать только о своей роли и предстоящей репетиции.

Морис закрыл дверь и взял телефонный справочник. Под буквой «Ж» он действительно нашел Валери Жубелин, графика, проживающую в доме номер пятьдесят семь по улице Гей–Люссака. И поскольку эта Валери существовала, поскольку Даниэль почти дословно записал в рукописи телефонный разговор со своим другом, почему бы ему и в самом деле не звонить из квартиры Валери?

Морис все больше убеждался, что рукопись его друга является автобиографической. Но почему он избрал именно такую форму романа? Чтобы не выставить себя в смешном виде из–за необоснованных подозрений? Или же просто потому, что интрига показалась ему очень подходящим началом для романа? Морис и сам поступил бы так же.

На него нахлынули противоречивые чувства. Собственно говоря, он уже давно должен был передать рукопись комиссару Фушеролю. Он отчетливо представил себе этого полицейского, изрекающего с презрительной миной, что к такой сумасшедшей идее способен прийти только писатель.

Да, вероятно, нужно самому быть автором, чтобы понять, почему человек решил превратить в роман случившееся с ним самим происшествие. Какой гость, будь он безобидным человеком или убийцей, мог предугадать, что хозяин после его ухода в тот же час бросится к пишущей машинке? Это был непредвиденный поступок писателя, который в поисках темы воспользовался подвернувшимся случаем и, сам того не подозревая, превратил идеальное убийство в не идеальное.

Морис, помедлив, взялся за телефонную трубку. Он чувствовал настоятельную потребность проверить, насколько возможно, все данные, содержащиеся в рукописи.

Он набрал номер Валери. Пошли гудки, но никто не брал трубку. Он понимал, что сейчас еще только шесть часов вечера и она еще может находиться на работе, но все же его охватило беспокойство, которое он не мог заглушить.

Вошла Изабель.

— Мы уходим, папа, — заявила она. — Начало в семь, но сегодня я не могу опаздывать.

Заметив огорчение на лице отца, она добавила:

— Извини.

— Ну, зачем же извиняться?

Он заставил себя улыбнуться и положил руку ей на плечо. Она вышла к Жан–Люку, ожидавшему ее в прихожей. Морис снова подумал, что тот, со своей посредственной внешностью, не производит впечатления молодого любовника.

— Когда ты придешь? — спросил Морис.

— Вероятно, к девяти — половине десятого.

— Не беспокойтесь, мсье, — сказал Жан–Люк. — Я провожу ее домой. У меня машина…

У Жана–Люка была старая четырехместная машина с красным кузовом, на котором белой краской были написаны всякие безумные изречения.

— Обо мне не беспокойтесь, — предупредил Морис, — меня сегодня вечером, вероятно, не будет.

Лицо Изабель омрачилось.

— Это из–за Даниэля?

Вместо ответа он кивнул, не желая посвящать дочь в свои планы.

— Желаю вам успеха в сегодняшней репетиции, — сказал он.

— Спасибо! — крикнули молодые люди и сбежали по лестнице.

Морис вернулся к себе в кабинет. Он в третий раз перечитал одну страницу текста, чтобы окончательно убедиться, и выкурил еще полсигареты. Наконец он решительно встал и надел пальто.

Не спускавший с него глаз кот подбежал к двери и сел, вытянув хвост.

— Да, верно, я совсем про тебя забыл.

Морис вздохнул и пошел на кухню.

— Я не оставлю тебя голодным. Если у меня нет аппетита, то ты же не виноват.

Милорд имел обыкновение требовать пищу в определенное время. Морис открыл банку консервов и положил их в мисочку, в которой обычно лежала сочная снедь: смесь фарша из легких и свежей рыбы. Милорд с явным презрением обнюхал свою еду.

— Очень жаль, мой малыш, но сегодня мне некогда.

Не обращая внимания на жалобное мяуканье Милорда, он вышел из дома. Легкий ветер дул сквозь листву каштана. Морис поднял от холода воротник и направился к своей машине. С учетом заторов в движении, он должен был приехать на улицу Гей–Люссака минут через сорок.

Эти вычисления оказались правильными: он был вынужден объехать вокруг дома, прежде чем нашел место, чтобы припарковать свою машину.

В доме Валери он нашел на двери консьержки лист с фамилиями жильцов. Там значилось: «Валери Жубелин, пятый этаж, налево».

Лестница была широкая и чистая, хотя стены уже требовали побелки. Дойдя до пятого этажа, Морис стал раздумывать:

«Должен ли я вообще вмешиваться в это? Что мне ей сказать? Что это, собственно, даст?»

Но, возможно, причиной его колебаний была просто трусость. Он решительно нажал на кнопку звонка. Один, два, три раза прозвенел звонок, видимо, в пустой квартире. Было без десяти минут семь.

«Она еще не пришла», — подумал Морис и стал спускаться по лестнице. Он снова стал уверять себя, что ничего определенного не случилось, что просто нужно дождаться возвращения мадемуазель Жубелин. На другой стороне улицы он увидел кафе. Он занял там столик у окна, чтобы наблюдать за входом в дом номер пятьдесят семь.

Поблизости лежала вечерняя газета, крупный заголовок которой вызвал боль в его сердце:

«ПОСЛЕДНЕЕ УБИЙСТВО ДАНИЭЛЯ МОРЭ НЕ БЫЛО ВЫДУМАНО».

О деле в газете сообщалось очень немного, но зато было помещено несколько фото. Сияющий Даниэль награждается большим призом детективной литературы четыре года назад. Фасад его дома, причем два окна на четырнадцатом этаже отмечены крестиками; носилки, застеленные покрывалом, которые погружают в санитарную машину; уборщица, смущенно застывшая перед фотоаппаратом, и комиссар Фушероль с самодовольным выражением на лице.

Просматривая заголовки, Морис не спускал глаз с дома, куда уже вошло много людей. Но женщины были либо старше, либо толстые, либо тощие, либо просто непривлекательные, так что никто из них не мог быть Валери Жубелин.

Морис закончил чтение, ничего нового не узнав, и тотчас увидел ее, выходящую из такси. Это несомненно была она. Фигура, длинные белокурые волосы, строгий серый костюм — все подходило.

Такси проехало дальше, а Валери скрылась в подъезде. Морис поспешно вышел. Сопровождаемый проклятиями, он лавировал между машинами. Вошел в подъезд дома номер пятьдесят семь и поспешил по лестнице вверх. На каждой площадке он слышал над собой цоканье высоких каблучков.

Когда он, задыхаясь, добрался до пятого этажа, Валери открывала дверь.

— Извините, вы мадемуазель Жубелин?

Она испуганно посмотрела на него. Его лоб был мокрым от пота, и он тяжело дышал. Когда он подошел поближе, она в страхе отступила. С расширенными от испуга глазами, она застыла перед ним.

— Вы Валери Жубелин? — повторил он.

Обеими руками она прижимала к груди чемоданчик и, страшно напряженная, кивнула. Очевидно, она была в смертельном страхе и только потому не позвала на помощь, что у нее пропал голос.

ГЛАВА 5

— Не бойтесь, мадемуазель, я ничего вам не сделаю.

Одышка у Мориса постепенно проходила.

— Я пришел к вам как друг.

— Я не знаю, — упавшим голосом проговорила она, — я ничего не знаю.

— Не бойтесь, я друг Даниэля.

Он постарался не делать торопливых движений и понизил голос, словно перед ним был пугливый зверек, которого нужно было приручить.

— Мое имя — Морис Латель.

Его слова произвели желанное действие. Расширенные от страха глаза начали принимать обычный вид, искаженное лицо успокоилось.

— Извините, что я так глупо себя вела.

Она пригласила Мориса войти. Квартира была точно такая, какой описал ее Даниэль. Валери тоже соответствовала описанию и даже казалась более привлекательной. Она была очаровательна и элегантна, и, если смотреть в ее глаза, начинало казаться, что смотришь в глубокое озеро. Мориса взволновал ее серьезный взгляд.

— Я впервые узнала об этом по газетным заголовкам, — тихим голосом произнесла она.

Морис был рад, что она не плачет.

— Для меня это было таким ударом, что я чуть не упала в обморок. Я поскорее зашла в кафе и выпила коньяку… И потом… потом я купила газету. Но я немного узнала из нее.

— К сожалению, полиции тоже мало что известно.

Валери села на кушетку, а Морис в неудобной позе присел на пуф.

— Вы видели его? — спросила она.

— Да, он не был обезображен. Полиция — в полной растерянности.

Морис почувствовал комок в горле и, чтобы не расплакаться, резко спросил:

— Почему вы так испугались, когда меня увидели? Приняли меня за Оноре Дюпона?

Он напряженно ждал ее ответа. Валери вздрогнула.

— Разве Даниэль рассказывал вам о нем?

— Да.

Она нагнулась к нему, и Морис заметил страх в ее глазах.

— Это сумасшедший, не правда ли?

— Разве Даниэль был такого мнения?

— Мне кажется, да. Но он не был уверен вполне.

— Расскажите мне, пожалуйста, что он говорил об этом позавчера вечером в «Попугае».

Когда Морис назвал ресторан, она вся съежилась.

— Разве вы его видели после этого? — спросила она. — Где? Когда?

Морис предпочел не отвечать на ее вопросы. Сначала он хотел услышать из ее уст о том, что перед этим прочел, и получить доказательства того, что события происходили в действительности, а не были просто плодом писательской фантазии Даниэля.

— Расскажите мне, пожалуйста, прежде всего об этом вечере, — попросил он.

— Если вы непременно хотите…

— Прежде всего меня интересует ваш разговор во время ужина. Если я правильно информирован, Даниэль впервые произнес имя Дюпон за десертом, не так ли?

— Да. Сначала я подумала, что он ревнует, но это оказалось не так. И потом… Сейчас мне, конечно, очень жаль, но тогда я посмеялась над его опасениями.

Как только Валери начала рассказывать, фразы стали складываться сами собой. Ее устное описание во всех пунктах совпало с описанием Даниэля.

— После ужина он зашел ко мне.

Она говорила об их связи без похвальбы и ложного стыда.

— Мы познакомились около года назад на одном коктейле, который организовало рекламное агентство, в котором я работаю.

Вытянув ноги вперед на своем низком сидении, Морис казался вдвое длиннее, чем был. Он вдруг поймал себя на мысли, что представляет себе Валери совсем не в таком виде, в каком она сейчас находится. Он представил себе, что она раздевается, собираясь лечь в кровать, на которой сейчас сидит. Кровь прихлынула к его лицу, и он смущенно отвел глаза в сторону. Смущение, досада и стыд были реакцией на разыгравшееся эротическое воображение. Сила этого вскипавшего чувства испугала его. Он встал и начал ходить по комнате.

— Вы любили его? — спросил он с агрессивностью, которая ему самому была непонятна.

— Я очень хотела владеть им, — ответила Валери.

«Это значит, что она его не любила», — подумал он. Он с радостью выслушал ее ответ, а затем подумал, что по этому пункту обе версии — ее и Даниэля — совпадают. Даниэль написал, что они были скорее хорошими товарищами, чем страстными любовниками.

— Итак, подведем итоги, — сказал Морис, желая выделить отдельные детали дела. — Позавчера к Даниэлю явился Дюпон, в тот же день Даниэль ужинал с вами и затем провел здесь ночь. Вчера он позвонил мне из вашей квартиры. Сегодня ко мне прибыл фрагмент рукописи, и уборщица нашла труп Даниэля. И вот сегодня я у вас. — Он пожал плечами и добавил: — И вы знаете не больше моего, а полиция — даже меньше.

— Почему же полиция знает меньше нашего? — спросила она.

— Я не сообщил им вашего имени… так как не знал, понравится ли это вам.

Она поблагодарила его улыбкой и открыла чемоданчик, лежавший около нее на кушетке. Под желтым альбомом эскизов лежало много всякой всячины. Она вытащила оттуда пачку сигарет.

— Я так или иначе завтра пойду в полицию, — заявила она. — Но сначала я должна кое–что вспомнить. Сегодня вечером мне не хотелось идти, так как…

Она нервным жестом взяла зажигалку, отделанную крокодиловой кожей, и прикурила.

— …так как я боюсь.

— Вы опасаетесь Дюпона?

— Нет, но все случившееся нагнало на меня страх. Если этот тип сумасшедший, то он может найти себе еще одну жертву. Даниэль советовал мне, на всякий случай, быть осторожной.

Она стряхнула пепел сигареты в хрустальную пепельницу. При этом она, видимо, вспомнила, что не предложила гостю закурить и торопливо протянула ему пачку.

— Нет, благодарю вас.

Морис не переносил виргинский табак.

— Что же вам предложить? Портвейн? Виски? — спросила она.

— Ничего, спасибо, я ничего не хочу.

Хотя Валери пыталась выполнить обязанности хозяйки, она явно была не в своей тарелке. На смену возбуждению пришла депрессия. По ее лицу было видно, что она обессилена.

— Пойду выпью стакан воды, — сказала она, встав с места и направляясь в кухню.

Морис кивнул. Он не рассчитывал, что она оставит его одного. Как только она вышла, он схватил желтый альбом и стал быстро его перелистывать. Там находились одни только рисунки, некоторые из них были просто эскизами, другие же были выполнены до малейших деталей.

— Вот! — это прозвучало как триумф.

Мужская голова с характерной лысиной, вне всякого сомнения, изображала Оноре Дюпона.

ГЛАВА 6

Морис сидел на том самом месте, на котором сидел (тридцать шесть часов назад) его друг, однако у него не было оснований щадить Валери.

— Вы знаете его? — резко спросил он и сунул ей под нос рисунок, когда она вернулась.

— Это мой альбом эскизов, — удивленно ответила она.

— Да, но что это за рисунок?

Затем до нее дошло, что он имел в виду, и она возмущенно добавила:

— Не хотите ли вы сказать, что…

— Сначала ответьте на мой вопрос. Кто это?

— Какой–то тип, который следовал за мной по улице.

— Когда это было?

— Восемь дней назад. Я это хорошо помню. Он следовал за мной до самого дома.

— И вас это не насторожило?

— Нет. В конце концов за мной не первый раз следуют… Это часто случается с женщинами.

«Но только с очаровательными», — мысленно добавил Морис.

— Собственно говоря, он вел себя весьма корректно. Шел все время на некотором расстоянии и не пытался заговорить со мной. Чтобы отделаться от него, я даже выпила чаю по дороге, а он ходил взад и вперед возле кафе. Я не придала особого значения этому случаю.

— Но почему вы его все же нарисовали?

— Потому что у него такая необычная голова. Многие люди, которых я рисовала, были мне незнакомы. Если мне бросается в глаза голова, я тотчас ее рисую, неважно, где я нахожусь.

Она указала на круглую, как луна, ухмыляющуюся физиономию, изображенную на том же листе блокнота, что и Дюпон.

— Это хозяин кафе, в котором я пила чай, — сказала она. — Облик человека — это интереснейший сюжет, на мой взгляд.

Даниэль правильно оценил ее: Валери была исключительно талантлива. Ее искусство поражало своей изумительной реалистичностью. Когда она закончила говорить с Морисом о своих рисунках, глаза ее блестели, а теперь лицо снова омрачилось.

— Но скажите мне, пожалуйста, кто это?

Морис вздрогнул, почувствовав прикосновение ее теплой руки.

— Вероятнее всего, Оноре Дюпон.

Она отдернула руку.

— Ах, так вы его знаете?

— Нет, но мне известно, что Даниэль обнаружил рисунок его головы среди ваших прочих рисунков.

— Но почему он не сказал об этом мне?

— Вероятно, ему не представился подходящий случай.

Она кивнула.

— Видимо, в этом деле он доверял вам больше, чем мне, — тихо проговорила она, а затем с беспокойством добавила: — А он говорил вам, что мне грозит опасность?

— Мне думается, вам нечего опасаться.

— Но восемь дней назад Дюпон все же интересовался мной.

— Вероятно, он всего лишь хотел пополнить свои сведения о Даниэле, и при этом неожиданно сам попал в беду: столкнулся с таким редким человеком, как вы. Теперь его лицо запечатлено, а это может привести к тяжелым последствиям.

Валери испытующе посмотрела на свою работу, а затем вырвала лист из альбома.

— Вы думаете, полиции это пригодится? — спросила она.

— Комиссар Фушероль будет просто счастлив. Получить портрет убийцы — почти так же важно, как узнать его имя.

Как–то незаметно Морис и Валери стали чувствовать себя как добрые товарищи, и они решили на следующий день вместе отправиться на набережную Орфевр.

— Я заеду за вами, — сказал Морис.

Валери так доверчиво смотрела на него, что ему захотелось рассказать ей все, что ему было известно, чтобы его не мучила совесть. Но должен ли он сообщить ей о рукописи Даниэля, прежде чем она пойдет в полицию? В данный момент он не мог этого решить и закурил сигарету.

Кто–то постучал во входную дверь. Тихий стук был похож на условный.

— Это консьержка, она не звонит, — пояснила Валери и пошла открывать дверь.

На пороге появилась симпатичная брюнетка.

— Вам письмо, мадемуазель Жубелин.

Валери взяла письмо, не проявив к нему интереса. Ее мысли были заняты другим.

— Спасибо, мадам Барбье, — сказала она. — Не зайдете ли на минутку?

Брюнетка вошла и подошла поближе. Когда она заметила Мориса, то по ее глазам он понял, что она приняла его за нового друга Валери.

— Вчера я спрашивала вас, не живет ли в нашем доме мужчина по фамилии Дюпон, — продолжала Валери.

— Да, и я ответила вам, что здесь определенно нет человека с такой фамилией.

— Верно, а теперь взгляните, пожалуйста, на этот рисунок.

Мадам Барбье внимательно посмотрела на эскиз.

— Нет, — ответила она, — этого господина в нашем доме я не видела.

— А где–нибудь еще? — спросил Морис.

— Тоже не видела. Я вообще его никогда не видела, — консьержка указала пальцем на эскиз. — Такого человека не так–то легко забыть.

Потом она повернулась и вышла.

Погруженная в раздумье Валери уставилась в одну точку перед собой, держа в одной руке альбом, а в другой — письмо.

Чтобы поддержать разговор, Морис сказал:

— Это была очень хорошая мысль с вашей стороны — показать консьержке эскиз. Было бы неплохо, если бы она узнала Дюпона. Но я не смею вас больше задерживать. Читайте спокойно ваше спешное письмо.

Он тактично отвернулся, взял с кушетки пальто и надел его.

Валери углубилась в чтение письма, но это продолжалось лишь минуту.

«Вероятно, это письмо с соболезнованиями», — подумал Морис.

В это время он принял решение повременить с сообщением Валери о рукописи: для этого время будет еще завтра.

Он кашлянул, и она взглянула на него.

— Так, теперь я пойду, — сказал он.

Она устало улыбнулась, а ему очень не хотелось с ней расставаться.

— Что вы собираетесь делать? — спросил он.

Она пожала плечами. Он почувствовал, что ей хочется остаться одной, и поэтому сказал:

— Итак, до свидания, мадемуазель Жубелин.

Маленькая ручка, которая еще совсем недавно была теплой, теперь же холодная, как лед, оказалась в его руке.

— До свидания, мсье Латель.

— Я позвоню завтра утром.

Он был бы рад, если бы она его задержала, настолько приятно было ему находиться в ее обществе. Он неохотно направился к выходу. Он уже взялся за ручку, когда Валери схватила его за руку.

— Ах, прошу вас… — тихо произнесла она.

Ее широко распахнутые глаза теперь были полны тоски. Она покачнулась. Морис положил ей руку на плечо и повел к кушетке. Она упала на нее и залилась слезами.

— Я вам солгала, — сказала она, — я… я не из газет узнала, что Даниэль умер. Я знала об этом уже сегодня утром. Весь день я работала и не смела никому рассказать об этом.

Морис молчал, зная, что в такой момент слова неуместны.

— Целый день я вздрагивала от малейшего шороха.

Ее искаженное страданием лицо было подобно бледной маске.

— Сегодня в шесть часов утра он мне звонил, — призналась она.

— Дюпон?

— Да. Он представился: говорит Оноре Дюпон. Я была совсем сонная.

— Какой у него был голос?

— Низкий… и какой–то…

— Заискивающий, маслянистый?

— Да–да, именно. Он сказал, что я единственный человек, с которым Даниэль встречался после разговора с ним. Правда, в этом он заблуждается, потому что вы тоже…

— Это что–то новое, — заметил Морис.

— Видимо, он заметил, что я не понимаю, чего он хочет. Во всяком случае, он сказал, что если я ничего не знаю, то мне нечего бояться. В противном же случае я должна молчать, иначе со мной будет то же, что и с Даниэлем. А затем он совершенно равнодушно заявил, что он убил Даниэля. Вот и все. Потом он повесил трубку.

Морис снова снял пальто. Сигарета у него погасла, и он раздавил ее в пепельнице.

— И вы ему поверили? — спросил Морис.

— Конечно, нет. Мне не верилось в это, но я несколько раз звонила Даниэлю и, конечно, безрезультатно. Потом я пробовала звонить ему с работы и тоже тщетно. Но я все еще думала, что кто–то зло пошутил надо мной, пока в половине двенадцатого не появилось сообщение по радио.

Остальное нетрудно было угадать. После подтверждения слов Дюпона, его угрозы приобрели новое значение. Валери стала бояться.

— Я никому ничего не сказала, — произнесла она.

— Но мне все же…

— Вы знали больше, чем я. Мне даже было неизвестно, что я зарисовала в альбоме Дюпона.

— Счастливый случай, иначе бы вы уничтожили эскиз.

Валери ничего не ответила на это. Она вынула из сумочки спешное письмо, спрятанное ею туда, и протянула его Морису.

— Прочтите.

На белом листе была всего одна строчка. Она была написана большими печатными буквами красными чернилами:

«МОЛЧИТЕ, ЕСЛИ НЕ ХОТИТЕ УМЕРЕТЬ».

Адрес на конверте был написан тем же шрифтом.

— Он хочет произвести на вас впечатление.

— Этого же он хотел по отношению к Даниэлю, — с горечью проговорила Валери, а затем добавила нежным голосом: — Пока вы здесь, я чувствую себя в безопасности, а когда пришло письмо и вы собрались уходить, я испугалась.

— Надевайте пальто и пойдемте ко мне, — сказал Морис.

— Куда?

— Ко мне. — И, чтобы не создалось ложное впечатление, он добавил: — Я живу вместе с моей девятнадцатилетней дочерью. Вы можете расположиться в ее комнате.

Пока Валери собирала в ванной свои туалетные принадлежности, Морис снова исследовал письмо. Оно было написано авторучкой, и то, что оно было анонимным, вполне соответствовало его представлению о Дюпоне. Если полиция исследует его в лаборатории, то станет известно: где и когда он мог купить такую бумагу и такие чернила. Значит, данных еще прибавится, но важнейшим из них был портрет Дюпона.

— Могу ли я сохранить его до завтра у себя? — спросил Морис, когда Валери вернулась в комнату.

— Разумеется.

Она причесалась и освежилась. На ее внешности не отразилось душевное волнение последних часов. Она выглядела свежей и юной. Ее длинные белокурые волосы эффектно лежали на бобровом воротнике твидового пальто.

— Вы в самом деле очень внимательны ко мне, — с благодарностью сказала Валери.

— Это я должен благодарить вас… ведь Даниэль был моим другом, — возразил Морис.

Даже если бы Валери ему и не настолько понравилась, он из чувства долга все равно поступил бы точно так же. Или же нет? Он тотчас выбросил из головы эти мысли. Не стоит заниматься излишними размышлениями, это ни к чему не приведет. Лучше сосредоточить свое внимание на стоящих перед ним проблемах.

Спускаясь этаж за этажом по лестнице, они слышали сводку новостей, доносившуюся из громко работающего телевизора в комнате консьержки.

На улице редкие капли дождя образовывали темные пятна на сером тротуаре. Валери и Морис поспешили к машине. С раскрасневшимися щеками и блестящими глазами Валери уселась на переднее сиденье рядом с Морисом. Уличное движение было чрезвычайно интенсивным, и, только когда светофор на ближайшем перекрестке загорелся красным светом, Морис нашел просвет в веренице машин и вклинился в него. В тот же самый момент за ним последовал черный «Пежо».

ГЛАВА 7

Комиссар Фушероль важно восседал за своим письменным столом. Его жирная шея образовывала розовое утолщение над воротом рубашки. Казалось, он, как неограниченный монарх, царствовал в своем государстве и повелевал всеми, кто имел несчастье туда попасть.

— Мадемуазель Жубелин, где вы провели прошлую ночь? — строго спросил он.

Он принял к сведению показания Мориса и Валери, прочитал рукопись Даниэля и спешное письмо, а эскиз убийцы взял в качестве улики. И после этого всего у него не нашлось сказать ни одного хорошего слова.

— Мсье Латель был настолько любезен, что взял меня к себе домой, — ответила Валери.

— Ага!

Взгляд комиссара был столь красноречив, что Валери вспыхнула.

— Что вы хотите этим сказать? — запротестовал Морис.

Потом ему стало ясно, что его возмущение только подчеркнуло двусмысленность ответа. Он заставил себя продолжать спокойным тоном:

— Мадемуазель Жубелин имела все основания не желать оставаться в одиночестве, и поэтому она охотно приняла предложение моей дочери переночевать в ее комнате.

Это было не совсем так. Вернее, совсем не так. По отношению к Валери Изабель была очень холодна. Возможно, она инстинктивно чувствовала соперницу, заметив расположение к ней отца, до сих пор жившего только для нее. Пока Валери в кабинете читала рукопись Даниэля, Морис сделал дочери замечание:

— Войди в ее положение, малышка. Ведь девушка теперь очень несчастна. И даже возможно, что ее жизнь — под угрозой.

К началу ужина атмосфера все еще оставалась очень напряженной. Естественно, разговор шел о трагическом событии, потом перешел на репетиции Изабель, на ее занятия и на ее планы. Валери оказалась такой дружелюбной и внимательной слушательницей, что враждебность Изабель почти улетучилась.

* * *

— Я задал этот вопрос только для того, чтобы получить дополнительную информацию, — пояснил Фушероль. — Если бы вы не пришли сами, мадемуазель, мы бы вас вызвали. Любовная связь, да еще так тщательно скрываемая…

— Мы с Даниэлем не старались ее скрывать.

— Тогда не удивительно, что мы обнаружили у Морэ ваше имя и номер телефона. Я еще вчера вечером послал своего человека на улицу Гей–Люссака. Поэтому я и знаю, что вас этой ночью не было дома.

Зазвонил телефон. Фушероль пробормотал несколько слов в трубку и закончил разговор.

— Хорошо, спасибо, — он повесил трубку. — Это из лаборатории, — пояснил он. — На пистолете, обойме и патронах не обнаружено отпечатков пальцев. Либо все было хорошо вытерто, либо работали в перчатках. Преднамеренное убийство!

— Поэтому преступник и оставил там оружие, — заметил Морис.

Комиссару, видимо, не понравилось, что кто–то другой сделал выводы из фактов, и он бросил на Мориса недружелюбный взгляд. Зато Валери могла порадоваться более милостивому обращению.

— Этот рисунок появится во всех газетах, — сказал он. — Мы получим массу информации, которая почти вся будет ложной. Это всегда так бывает. Конечно, мы проверим каждое сообщение и найдем достоверные факты при условии, что оригинал будет похож на портрет.

— Я уже подумала о том, что вы будете сомневаться, — и Валери протянула ему листок, на котором во время ожидания она нарисовала несколько голов. Помощник комиссара Совин и сам комиссар тоже находились среди этих портретов. Портрет Фушероля был несколько приукрашен.

— Ну, теперь вы верите, что мой рисунок похож на Дюпона? — спросила Валери.

Комиссар изумился при виде своего портрета. Он был им так же доволен, как и своей собственной персоной.

— Превосходно. Это даже лучше, чем фото. Если негодяй увидит свой портрет, он поймет, что пропал.

— А поэтому имя Жубелин ни в коем случае не должно связываться в печати с этим портретом.

— Этого вы могли бы и не говорить, — возразил комиссар. — Я уже почти двадцать лет нахожусь в своей должности.

Антипатия, которую Морис и Фушероль почувствовали друг к другу с самого начала, в присутствии очаровательной Валери еще больше усилилась.

— Можете не беспокоиться, мадемуазель, — заверил ее комиссар, — ваше имя не будет упомянуто в прессе. После того, что мы теперь имеем…

Фушероль помахал листком, на котором была изображена голова Дюпона.

— …Мерзавец все равно пропал. А зверь, которого догоняет охотник, думает только о бегстве.

Он поднялся и тяжелыми шагами вышел из–за стола.

— Теперь попрошу пройти сюда.

С преувеличенной галантностью он взял Валери за руку, чтобы помочь встать, и, не выпуская ее руки, проводил в соседнюю комнату. На изящной руке Валери его толстая с черными волосами ручища выглядела почти непристойно.

— Совин!

Инспектор подошел с услужливым видом.

— Запротоколируйте показания мадемуазель Жубелин. Я еще побеседую с ней, когда вы закончите.

Совин подобострастно поклонился свидетельнице, очевидно, обрадованный благосклонностью своего шефа. Комиссар закрыл дверь и вернулся к своему письменному столу.

— Ну, мсье Латель, значит, у вас от меня секреты, — проговорил он деланным тоном дружелюбного упрека. — Вы сами любите немножко поиграть в детектива?

— Даже с некоторым успехом, как видите.

— И так же мило вы мне лгали.

Комиссар подмигнул:

— Волнующая особа, эта маленькая Жубелин.

— Вы слишком далеко заходите, — сердито проворчал Морис.

Его антипатия к комиссару перешла в сильное отвращение.

— Я не хотел вступать с вами в пререкания в присутствии мадемуазель Жубелин, но теперь, когда мы одни, я протестую против подобных высказываний. Да, конечно, она провела прошлую ночь в моем доме, но я уже говорил вам, что там была моя дочь. Мадемуазель Жубелин — не девица легкого поведения, с какими вам, вероятно, приходится иметь дело по долгу службы.

— Да, да. Не надо волноваться.

Комиссар самодовольно улыбнулся:

— Я, видимо, кое–что преувеличил, но иногда приходится поступать так, а не иначе, чтобы получить нужную реакцию.

— Это вам удалось, — сказал Морис и добавил: — Девушка в порядке.

— Но вы же знаете ее всего один день.

— Я долго беседовал с ней.

— Либо вы принимаете меня за дурака, — пробормотал Фушероль без всякой неприязни, — либо вы и в самом деле очень наивны. — Не успел Морис возразить ему, как он добавил: — Там есть еще кое–кто…

Пригласив его подойти к двери, ведущей в коридор, он тихо приоткрыл се.

— Взгляните на эту женщину.

Морис увидел стройную маленькую женщину лет шестидесяти, сидящую на скамейке у стены. Она была во всем черном. С непроницаемым лицом и положенными совсем прямо руками, она сидела подчеркнуто неподвижно.

— Она вчера прибыла из Шатеру.

— Это его мать?

— Да. Она вдова. Он был ее единственным ребенком.

— Единственный ребенок… — проговорил Морис.

Ему легко было поставить себя на место этой матери, которая сейчас переживала не меньше, чем он, когда потерял жену.

— Вы когда–нибудь видели эту женщину?

— Нет.

— И вы не знаете, что она была в натянутых отношениях с сыном?

Фушероль подошел к письменному столу и взял пачку сигарет.

— Хотите закурить?

Казалось, он забыл о сделанных ему замечаниях. Он закурил и продолжал:

— Морэ был у нее светом в окне. Она не могла простить ему, что он уехал из Шатеру и поселился в Париже.

— Но ведь он был взрослый.

— Для матери ребенок всю жизнь остается ребенком.

Сперва Морис провел параллель с собой. Разве в его глазах Изабель была взрослой женщиной? Но ведь ей всего девятнадцать лет! Она была совсем еще подростком. Вообще, Изабель — это совсем другое дело.

— А такая мать–собственница, — закончил свою речь Фушероль, явно гордясь своими познаниями в психологии, — любит видеть в себе мученицу. Мадам Морэ не простила своему сыну, что он уехал в Париж. Она не простила и тех, кто переманил его от нее. Она ненавидит всех, кто был ему близок здесь, в Париже, считая, что они разлучили ее с сыном. Она ненавидит весь мир! — сделав паузу, он добавил: — Поэтому прежде всего я покажу портрет Дюпона ей.

— Но вы же не предполагаете… Дюпон несомненно сумасшедший, который возомнил себя мстителем.

«Я убью всех злых!» — это было бы подходящее название для детективного романа.

В это время Морис был озабочен другим. Он думал о Валери.

Пока Фушероль изливался по поводу душевнобольных и мотивов их преступлений, у него в голове возникла одна идея.

— Вы не опасаетесь, что Дюпон станет мстить мадемуазель Жубелин? — спросил он комиссара. — Что, если он отважится пойти на это?

— Может быть, — ответил Фушероль, пытаясь выпустить дым колечком. — Она довольно хорошая приманка, на которую можно поймать преступника.

— Приманка? Надеюсь, вы не собираетесь использовать мадемуазель Жубелин как приманку?

Фушероль, казалось, не заметил возмущения Мориса и спокойно продолжал:

— Конечно, для нас было бы очень неплохо, если бы этот тип узнал, что его портрет получен от нее. Но я постараюсь, чтобы этот факт не просочился в прессу. Мы должны сделать все, чтобы защитить ее.

— А если он все же убьет ее?

— Если он убьет… если он убьет…

Наконец, Фушеролю удалось выпустить дым колечком, но он разрушил его резким движением, так как вопрос Мориса привел его в возбуждение.

— Если он убьет ее, то здесь я ничего поделать не могу. Ведь не приставлю же я к ней личного телохранителя и не запру ее в камере. Это не в моей компетенции.

Он взмахнул сигаретой и стал обнадеживать Мориса:

— Я сделаю все, что от меня зависит, Латель, и даже больше, чем повелевает мне долг. Остальное — в руках божьих.

Он засеменил к окну и выглянул наружу. Большие часы на дворце Правосудия пробили двенадцать. Фушероль повернулся.

— Теперь уже поздно протоколировать ваши показания. Приходите, пожалуйста, завтра. — И добавил дружеским тоном:

— Большое спасибо вам за помощь.

Морис вышел в коридор, озадаченный изменением тона комиссара. Мадам Морэ сидела на том же месте. Он не заметил в ней и тени волнения. Женщина выглядела такой одинокой, что Морису захотелось проявить к ней участие.

— Извините, мадам, я был другом Даниэля.

Она медленно повернула к нему маленькое худое лицо с торчащим острым носом.

— С друзьями моего сына я не хочу иметь дела.

* * *

Ресторан был переполнен. Негромкий хор голосов царил в дымном зале. Почти за всеми столиками сидели мужчины, сопровождавшие свои разговоры энергичными жестами, Многие из них поместили под стульями свои портфели. На противоположной стороне улицы высился монументальный фасад дворца Правосудия, обнесенный решеткой с позолоченными остриями.

Валери привлекала к себе множество взглядов, но это ее не стесняло. Все ее внимание было направлено на стоящие перед ней блюда, которые она «грациозно» поглощала, как говаривал Даниэль. Морис не удивлялся ее аппетиту: из рукописи своего друга он уже хорошо знал это, и потому пригласил ее в этот ресторан поблизости от набережной Орфевр, хотя она и утверждала, что вовсе не голодна.

— К вам не очень придирались? — спросил он.

— Нет. Мне только пришлось подписать кучу машинописных страниц.

— А Фушероль? Он вас снова допрашивал?

— Очень мало. Он мерзкий тип, — ответила она и насадила на вилку кусок колбасы.

— Вы видели мать Даниэля?

— Я встретилась с ней у дверей, но мы с ней не разговаривали.

Разговор постепенно замирал. Морис, ради приличия, пытался его поддерживать.

— Может быть, вы хотите сыра?

Она отказалась, но зато охотно приняла предложение взять на третье омлет «Сюрприз» на две персоны. Морис, по ее настоянию, тоже попробовал это блюдо. Ему было приятно сидеть в непосредственной близости с ней, хотя он и чувствовал укоры совести из–за того, что радовался этому, несмотря на трагические обстоятельства.

— Сегодня после обеда вы должны работать? — спросил он.

— Да. К сожалению, я не писатель, и кроме того у меня есть шеф.

— А что вы собираетесь делать после работы?

— Ну, что я могу делать? Поеду домой.

— У вас нет родственников?

— В Париже нет.

Они снова замолчали, и Валери вплотную занялась десертом. Вдруг она выронила ложечку и мороженое из тарелочки брызнуло на кружевное жабо. Расширенными от ужаса глазами она смотрела на Мориса.

— Что с вами? — встревоженно спросил он.

— Не оборачивайтесь.

Валери заставила себя улыбнуться, вытирая жабо.

— Что случилось? — вновь спросил Морис.

— Дюпон… Он на улице… перед окном. Морис замер.

— Что он делает?

— Ничего. Подсматривает.

— Он вас заметил?

— Не знаю.

— Не подавайте вида, что вы его узнали, продолжайте есть. Валери последовала его приказу. Морис наполнил стакан и стал обдумывать, как лучше поступить.

Они сидели в дальнем углу переполненного зала. Он ничего не мог предпринять. Если он встанет и начнет пробираться к выходу, Дюпон скроется, и он не сможет его настигнуть. Убийца стоял за дверью в нескольких метрах от него, но он был так же недоступен, как если бы находился по другую сторону пропасти. Такая ситуация встречается только в романах.

— Не желают ли господа кофе?

К ним подошел официант, и Морис воспользовался случаем.

— Есть ли запасной выход из этого помещения? — спросил он. Идея пришла ему в голову, когда он вспомнил один роман.

Один франк помог официанту быстрее понять суть вопроса.

— Есть, мсье. Из мужского туалета ведет дверь в подъезд.

— Большое спасибо, — сказал Морис и поднялся. — Пожалуйста, принесите даме кофе, — потом, обернувшись к Валери, добавил: — Продолжайте спокойно есть. — Он не спеша направился к мужскому туалету.

Что он должен предпринять? Позвонить в полицию? Попросить помощи у прохожих или просто наброситься на парня?

У него не было времени, чтобы строить планы. Туалет… там дверь… длинный темный коридор и — выход на улицу.

Он подумал о Валери, о грозящей ей опасности и бросился бежать.

ГЛАВА 8

К своему разочарованию Морис вышел из подъезда в тихий переулок. Куда ему направиться, чтобы выйти к фасаду дома? В жизни все происходит не так просто, как в книгах. Через некоторое время он вышел на ту улицу, где находился ресторан. Поблизости никого не было. Куда девался Дюпон? Возможно, он находился совсем близко, в подъезде дома или спрятался в одной из бесчисленных машин, стоявших повсюду. Двое мужчин, оживленно разговаривая, вошли в ресторан. Поблизости никого не было. Морис тоже подошел к входу. Увидев его, Валери кивнула и сделала знак войти.

— Вы не могли успеть: как только вы ушли в туалет, он скрылся, — подавленно проговорила она.

Валери теперь была спокойна, однако десерт она не доела.

— Он выследил нас, — озабоченно сказала она. — Теперь он знает, что я была в полиции.

— Он думает, что нас туда вызывали. Это вполне реально.

— А когда он увидит в газете свой портрет, то заподозрит взаимосвязь.

— Но тогда он уже не сможет ничего предпринять против нас.

Морис старался, как мог, успокоить Валери и самого себя, приводя все аргументы комиссара. Кроме того он добавил, что Дюпон непременно хотел совершить идеальное убийство. Он не из тех сумасшедших, которые просто убивают кого угодно и когда угодно.

— Пока вы не одни, вам нечего опасаться, — пояснил Морис. — Побудьте еще дня два у меня.

— Нет, спасибо. Я не хочу вас больше стеснять.

И когда он запротестовал, она решительно добавила:

— Кроме того, я должна привыкнуть к ситуации.

— Тогда разрешите, по крайней мере, подвезти вас с работы домой.

— Большое спасибо, — сказала она и нежно коснулась его руки.

В этом простом жесте было столько тепла, что Морис совсем растаял. Официант принес Валери кофе.

— Сегодня же я обо всем расскажу Фушеролю, — сказал Морис.

— А мне сегодня нужно еще поработать, — сказала Валери, посмотрев на часы.

Вскоре они вышли. Морис высадил Валери на Елисейских полях и поехал к себе домой.

Изабель сидела возле письменного стола отца и что–то искала в книжном шкафу под неодобрительным взглядом Милорда.

— Где же «Сирано»? — спросила она. — Жан–Люк разучивает сцену на балконе, и я должна подавать ему реплики. Потом мы отправимся в студию.

Морис был в хорошем настроении. Он нашел книгу на книжной полке и протянул ее дочери.

— Ты неразлучна с Жан–Люком, — сказал он.

— Жан–Люк — замечательный парень.

— Я знаю, совершенно выдающийся парень.

— Точно! Лучший из всех моих друзей.

— А ты уверена, что он питает к тебе только дружеские чувства?

— Не будь таким недоверчивым, — улыбаясь, сказала Изабель. Но потом приняла более серьезный вид и спросила:

— Как все прошло в полиции?

— Хорошо.

Он сообщил ей только основное, чтобы не волновать ее. Он умолчал о появлении Дюпона перед рестораном. Но она, видимо, почувствовала, что он был не вполне откровенен.

— Ты действительно уверен, что Валери не грозит опасность? — спросила она.

— Я надеюсь. Осторожности ради я сегодня отвезу ее с работы домой.

— Вы с ней тоже стали неразлучны, — сказала Изабель.

— Не говори чепухи.

Он сразу же пожалел о резкости своего тона.

Изабель смущенно пробормотала:

— Извини. Это… это я только пошутила.

Звонок телефона положил конец их разговору. Звонил Вилли Брунер, коллега Мориса. Он хотел знать, нетли чего нового о смерти Даниэля.

Изабель вышла со своей, книгой, а Милорд с истинно кошачьим терпением дождался конца телефонного разговора и затем уселся на колени своему хозяину.

— Благодаря информации, которую мы получили, — просвещал его Морис, — и главным образом благодаря портрету, мы уже немного продвинулись вперед. Если бы Валери находилась сегодня под охраной двух опытных агентов, Дюпону не удалось бы так легко удрать. Его наверняка бы задержали. Что ты на это скажешь?

Милорд поднял вверх голову и вытянул шею в надежде, что хозяин погладит его. На вопрос он ответил вежливым мяуканьем.

— Если бы, к примеру, портрет Дюпона не был помещен в газетах, у полиции было бы тайное оружие. Дюпон был бы уверен в своей безнаказанности, и, возможно, нам снова представился бы такой удобный случай, как сегодня.

Морис закурил сигарету, и вдруг ему стало ясно, что его соображения почти совпадают с соображениями Фушероля, которые так его возмутили. Разве не говорил он о возможности использовать Валери как приманку? Нет, разница все же была. Фушероль охотно использовал бы Валери как приманку, после того, как стало бы известно, что портрет, помещенный в газетах, нарисовала она. Это разожгло бы чувство мести у Дюпона. Но пока он еще не знает об этом, и это было видно сегодня за обедом. До сих пор у него не было причин для страстного желания отомстить Валери. Морис позвонил по телефону и изложил комиссару свои соображения.

— Теперь уже поздно, — ответил тот. — Фото уже разослано в газеты. Кроме того, мне не верится, что ваша идея даст желаемый результат. После того как сегодня в ресторане вы потерпели неудачу, Дюпон, вероятно, стал подозрительным.

«Так, — подумал Морис, положив трубку, — теперь он рад, что сможет свалить вину на меня, если это случится».

Милорд стал невинной жертвой плохого настроения своего хозяина. Тот, так и не погладив его, опустил на пол. Хлопнула входная дверь — это Изабель пошла на свидание. Морису снова пришлось подумать о том, что его дочь скоро уйдет отсюда с Жан–Люком или с кем–нибудь другим.

— А я останусь один.

Морис запрещал себе думать о Валери. Чтобы отвлечься, он начал писать обзор, который каждую неделю печатался в «Париж–Стоп». Тема этой недели была под рукой: «Он умер, как герой своего романа». Но Морис не выполнил своего намерения. Взглянув на календарь, он к собственной радости узнал, что ему пора явиться в издательство и выяснить там в последней инстанции, какая рукопись пойдет в печать и пополнит ряды детективных романов. Этот визит он мог перенести на другой день, но предпочел покончить с этим делом сейчас. Редакция издательства находилась на улице Мирабель, вблизи Елисейских полей.

Все, находившиеся там, начиная с телефониста и кончая директором, хотели поговорить о трагическом случае: «Вы ведь так дружили с ним, мсье Латель…»

Морис спрятался ото всех любопытных в пустом кабинете, где его ожидали пять рукописей. Первая принадлежала Фреди Сака, вторая — братьям Брунье, двум совсем сумасшедшим авторам. Третья была написана очень живо и имела некоторые стилистические особенности изложения, сходные со стилем Даниэля. Рукопись произвела на Мориса хорошее впечатление. Он бегло просмотрел некоторые места и вскоре решил, что сомнений быть не может. Четырнадцать дней назад Даниэль, по обыкновению, сообщил ему содержание своего очередного романа «Жертва».

— Я хотел бы узнать твое мнение о нем.

Содержание романа Даниэля совпадало с содержанием рукописи, которая сейчас лежала перед Морисом. Это не было случайным совпадением. Содержание от начала до конца было идентичным. Рукопись была выполнена не на электрической машинке Даниэля. Это было видно по неравномерности шрифта. Иногда литеры были смазаны, иногда стояли выше или ниже. Под заглавием большими буквами, карандашом, было написано: «Пьер Кулонж».

Морис попытался вспомнить. Кулонж… Пьер Кулонж… Он о таком не слышал и отправился по коридору в секретариат, чтобы ознакомиться со списком помещенных рукописей. Информация о «Жертве» ограничивалась двумя словами. Рукопись была прислана накануне. Ее автор, Пьер Кулонж, жил в доме номер девяносто три в парижском предместье Сен–Мартин.

Итак, накануне Пьер Кулонж прислал роман, который был закончен в этот день убитым Даниэлем Морэ.

ГЛАВА 9

Все вечерние газеты поместили портрет Дюпона. Комиссар не сообщил, откуда он взялся, поэтому пресса высказывала самые фантастические предположения. Фушероль, как обычно, был очень сдержан. Газеты ничего не знали ни о визите Мориса в полицию, ни о рукописи Даниэля, ни о письме с угрозой.

За неимением лучшего материала журналисты были вынуждены посвятить статьи личности убитого, его жизни, значению, его родственникам. Мадам Морэ, которую фоторепортеры настигли во дворе полицейского управления, выглядела, как летучая мышь, ослепленная дневным светом.

— Фушероль сдержал слово, — сказал Морис, когда Валери вышла из дверей рекламного агентства с папкой рисунков под рукой. — О вас в газетах нет ни слова.

Хотя у Мориса на этот вечер были другие планы, он все же спросил ее:

— Не хотите ли со мной поужинать?

— Спасибо, но у меня, к сожалению, нет времени. Я еще должна сделать срочную работу, к которой я еще даже не приступила.

Валери похлопала рукой по большой папке с рисунками. Они прокладывали себе путь сквозь толпу, как всегда спешащую в вечерние часы по Елисейским полям к своим машинам. Прежде чем отъехать, Морис спросил:

— У вас, по крайней мере, есть хоть какая–нибудь еда дома?

Он уже наполовину выехал со стоянки, когда Валери коснулась его руки:

— Пожалуй, я лучше куплю здесь.

Морис вернулся обратно на стоянку. В нескольких метрах от них черный «Пежо» тоже дал обратный ход.

— Я быстренько управлюсь, — сказала Валери.

Она поспешила в кондитерскую, как ночная бабочка, которую привлекает дневной свет витрины. Морис оперся о баранку и погрузился в свои думы. С той поры, когда он спешно покинул издательство, чтобы не опоздать к месту своего свидания, «Жертва» больше не выходила у него из головы. Подобно мертвецу в пьесе Ионеску, рукопись принимала все большие размеры. И хотя Морис говорил себе, что она не может иметь отношения к делу, теперь эта загадка казалась ему важнее остальных проблем.

— Вот и я, — сказала Валери и положила внушительных размеров пакет на заднее сиденье рядом со своей папкой. — Для вас я тоже кое–что захватила.

Ужин вдвоем в ее квартире… Искушение было слишком велико, и Морис с трудом заставил себя отказаться.

— К сожалению, я сегодня не смогу составить вам компанию.

Он не мог решиться сказать ей правду. В конце концов, похожих романов было очень много. Его опасения по поводу идентичности двух историй постороннему человеку могут показаться малозначительными.

Он тронулся с места, и следом за ним двинулся черный «Пежо», повторяя его маневр уже во второй раз. Пока Морис направлялся в широкий поток движения, он снова заметил его в зеркале заднего обзора. Валери читала только что купленную газету. На площади Конкорд черная машина все еще преследовала их. То же было и на бульваре Сен–Жермен.

— Завтра этот портрет появится во всех утренних газетах, не правда ли? — спросила Валери.

— Да. И тогда вся Франция обратит свой взор на Дюпона. Теперь его песенка спета.

Черный «Пежо» больше не появлялся в зеркале. Теперь другая машина находилась между Морисом и преследующей его машиной, внутренность которой была так же темна, как и ее кузов. Невозможно было разглядеть номер. Морис так часто оборачивался, что Валери обратила на это внимание.

— Кто–то преследует нас, — ответил он на ее немой вопрос.

— Кто же?

— Машина.

Он описал ее Валери. Заметив справа впереди тихую боковую улицу, он свернул туда. «Пежо» последовал за ним.

— Запомните номер! — приказал Морис.

— 903–У–75.

Время шло. Другая машина была задержана красным светом и осталась позади. Когда они приехали на улицу Гей–Люссака, ее уже не было.

— Поспешим.

Морис взял папку с рисунками и сверток с продуктами, и они быстро поднялись по лестнице. Веселые цвета ее уютной квартиры создавали оазис спокойствия. Задыхаясь от быстрого подъема по лестнице, они с облегчением опустились на кушетку и пуфик. Если остаток пути Валери молчала и все время нервно смотрела в заднее стекло, то теперь она не могла уже удержаться от вопросов, которые вертелись у нее на языке.

— Это был Дюпон?

— Надо думать. Теперь у нас есть номер его машины, и мы сможем узнать его настоящее имя.

— Мы можем позвонить комиссару, не так ли? — спросила Валери.

Морис промолчал. Он не хотел говорить ей, что мало доверяет Фушеролю и предпочитает придерживаться своих радикальных методов.

— Я знаю еще кое–кого из управления полиции, — ответил он. — Ему я и позвоню.

Он застал своего знакомого и передал ему свою просьбу.

— Это пустяки, — ответил тот. — Правда, сегодня я не смогу добраться до картотеки с номерами, но завтра утром я проверю.

— Завтра… Завтра… — огорченно проговорила Валери и утешилась шоколадным тортом.

— В это время, конечно, Фушероля нет в его кабинете, — сказал Морис. — Не хотите ли поехать ко мне?

Валери показала на толстую цепочку входной двери.

— Если я наложу цепочку, со мной ничего не случится.

— Но ни в коем случае никому не открывайте, — предупредил он.

Валери пообещала ему это, и Морис ушел.

Когда он вышел на улицу, движение стало еще более интенсивным. Он потратил около часа, чтобы добраться до предместья Сен–Мартин. По дороге он зашел в табачную лавку, чтобы купить сигареты. В последние дни он курил больше обычного. Он позвонил оттуда Изабель.

— Не жди меня к ужину, — предупредил он, — я приду поздно.

— Я уже об этом догадалась, — ответила она и язвительно добавила: — Ты, конечно, у своей Валери.

— Моя Валери, как ты любишь ее называть, уже дома, а я на пути в противоположный конец города, где у меня есть дело.

Через добрых полчаса он добрался до Больших бульваров. Найдя там стоянку для машин, он поставил ее и дальше пошел пешком. В предместье Сен–Мартин царила насыщенная жизнь. Начался моросящий дождь. Прохожие спешили. За закрытыми окнами переполненного кафе виднелись расплывчатые силуэты посетителей. В сумеречном свете казалось, что они сидят в аквариуме. Чем ближе подходил Морис к дому, тем больше он сомневался в целесообразности своего предприятия. Либо Пьер Кулонж невиновен и может объяснить загадку в двух словах, подобно случаю убийства в закрытой комнате, где был применен какой–нибудь простой трюк, либо он признается в плагиате и объяснит, как это случилось.

Но если Кулонж был Дюпоном? Если они оба были одним и тем же лицом? Морис остановился посредине тротуара, не обращая внимания на толкавших его прохожих. Почти немыслимо было допустить такую неосторожность. Только сумасшедший мог так поступить. Ведь каждый мог вспомнить опасного убийцу, который год назад сам себе дал прозвище «Душитель». Многие газеты получали от него письма. Возможно, он похож на Дюпона, и он решил объявиться под давлением своего подсознания. Теперь рассуждения Мориса перешли в область криминалистики. Погруженный в размышления, он медленно продолжал свой путь. Может быть, в доме номер девяносто три предместья Сен–Мартин не окажется никакого Кулонжа?

Однако он был. Через полуоткрытую калитку Морис прошел в мрачный, неровно вымощенный двор. Кусок гофрированного картона закрывал окно консьержки. Грохочущий шум телевизора перекрывал крики грудного ребенка.

«Сначала нужно будет спросить», — подумал Морис и постучал по картону.

Дверь открылась. Округлая женщина лет пятидесяти появилась на пороге и дружелюбно спросила:

— Что вам угодно?

— Мсье Пьер Кулонж здесь живет?

— Да, но он еще не пришел домой.

Морис достал из кармана монету, чтобы сделать женщину разговорчивей.

— Вы разрешите мне… — движением подбородка он указал на комнату.

— …Подождать его у меня? — закончила фразу женщина. — Пожалуйста.

Она отступила и дала ему пройти.

У нее была пышная, но хорошо сохранившаяся фигура. В уголках ее очень живых маленьких глаз при улыбке появлялись морщинки, а волосы с проседью были стянуты на затылке. На ней был дешевый, но очень чистый рабочий фартук и серая вязаная кофточка. В комнате было необычайно чисто.

— Он часто приходит домой поздно? — спросил Морис, чтобы поддержать разговор.

— Когда как. Он, наверное, скоро придет.

— Я слышал, что он писатель.

— Во всяком случае, он постоянно пишет, он даже переутомляется. Все это нездорово.

— Он любит свою работу? — спросил Морис.

— Ну, если бы он занимался только сочинительством…

Вдруг распахнулась стеклянная дверь и в комнату вошел высокий сильный молодой человек. Ему можно было дать лет двадцать пять–тридцать.

— Добрый день, тетя! — звонким голосом сказал он.

Заметив Мориса, он смутился. Его маленькое лицо, обрамленное густыми каштановыми волосами, было хорошо очерчено. Тонкие черты лица плохо гармонировали с мускулистым телом. На полных губах и во взгляде его карих глаз был немой вопрос.

— Господин ожидает тебя, — сказала консьержка. Заметив, что Морис смутился, она прибавила, обернувшись к нему:

— Вы хотели говорить с моим племянником?

— Конечно, если он — Пьер Кулонж.

— Да, это я, — подтвердил молодой человек и снял плащ. — Мадам Брионне — моя тетя.

— Я рецензент при издательстве Фонтевро. — Морис предпочел не открывать своих карт. — Сегодня после обеда я читал вашу рукопись.

— Мою рукопись? Какую?

— Я говорю о «Жертве».

Молодой человек непонимающе смотрел на него.

— Вы ее сегодня читали? У Фонтевро?

— Да, вы ее туда прислали.

— Нет, это сделала я, — призналась мадам Брионне с дружеской улыбкой.

— Что? Что ты сделала?

— Я отправила ее вчера после обеда.

— Не спросив меня? Ты с ума сошла!

— Но я же… я хотела сделать тебе приятное.

— Да это сумасшествие! — Кулонж очень разозлился.

— Что с тобой?

— Этого не следовало делать. Ты только скомпрометировала меня.

Его тетка готова была заплакать. Она повернулась к Морису.

— Он сам бы не решился.

Кулонж тоже обратился к посетителю, как к посреднику:

— Войдите в мое положение. Что бы вы сказали, если бы вы написали роман, и кто–нибудь, не спросив вас, отправил бы его в издательство?

— Разве у вас есть особые причины не предлагать его Фонтевро? — спросил Морис.

Кулонж пожал плечами и вынул из кармана пачку сигарет. Морис заметил, что настроение его изменилось.

— Если вы уже читали «Жертву»… — начал он.

Морису он показался вдруг юным. Теперь перед ним стоял робкий высокий юноша, со страхом ожидающий приговора.

— И как она вам?

— Это превосходный детективный роман.

— Превосходный детективный роман, — повторил молодой человек, словно не веря своим ушам. — И вы полагаете, что его можно публиковать?

— После небольшой обработки, наверняка.

У Кулонжа засияло лицо. Он радостно проговорил:

— Тетушка, что ты на это скажешь? Мой роман будет издан у Фонтевро!

Сложив руки, с восторгом на лице, мадам Брионне выслушала эту новость. Морис был сбит с толку и решил рубить сплеча.

— К сожалению, имеется одно препятствие, — заявил он. — Этот роман принадлежит Даниэлю Морэ.

В мгновение ока радость исчезла. Лицо Кулонжа омрачилось.

— Но ведь Морэ умер, — возразила мадам Брионне. — С этим ничего не поделаешь.

— Именно потому, что он умер, я и пришел сюда, — пояснил Морис. — Вы не улавливаете связи?

ГЛАВА 10

В тягостном молчании племянник и тетка объединились против Лателя.

— Неужели вы и в самом деле поверили, — продолжал Морис, — что я пришел сюда только для того, чтобы сообщить вам свое мнение о романс?

— Я так не думал, — ответил Кулонж. — Вы что, считаете меня круглым идиотом?

Он повернулся к мадам Брионне. Гнев его прошел.

— Итак, неудача. Но у Фонтевро так и должно было произойти.

Его тетка начала плакать. Он успокаивающе похлопал ее по плечу.

— Ну, это не так уж плохо.

К удивлению Мориса, совесть, казалось, его не мучила. Морис начал догадываться о правде.

— Так и должно быть, — с горечью проговорил Кулонж. — Если все время пишешь за других, то, естественно, мечтаешь когда–нибудь увидеть книгу под своим именем.

— Вы «Жертву» написали для Морэ?

— Конечно. Если бы вы этого не знали, вас, вероятно, здесь бы не было, — ответил Кулонж и с иронией добавил: — Лебединая песня Даниэля Морэ! Эта даровая находка для издательства. Нет лучшей рекламы, чем хорошее убийство!

«Итак, — думал Морис, — Кулонж, видимо, решил, что он пришел уговорить его остаться на этот раз, как и прежде, анонимным автором. Значит, Даниэль имел фактического автора, работающего на него, «писателя–призрака“». Великий Даниэль Морэ не сам написал свои романы, самые удачные. Морис презирал подобные махинации и не мог простить этого Даниэлю. Он стыдился за него и был разочарован. Его дружба с Даниэлем была основана на совершенно фальшивых предпосылках.

— Когда я услышала по радио, что мсье Морэ умер, — объяснила мадам Брионне своему племяннику, — то сказала себе, что теперь он уже не сможет воспользоваться твоей книгой. Я решила, что наступил благоприятный момент попытать тебе счастья. Поэтому я и взяла в твоей комнате рукопись, написала под заголовком твое имя и отправила ее в издательство.

Подробности подтверждались. Мадам Брионне, по–видимому, говорила правду. Морис был глубоко разочарован. Он приехал к Кулонжу, чтобы разоблачить его, как обманщика, а вместо этого нашел жертву грязных махинаций.

— Вы можете это доказать?

— Что? — спросил Кулонж.

— То, что являетесь автором «Жертвы»?

— Конечно. У меня наверху есть черновик рукописи.

Кулонж только теперь заметил, что не все в порядке.

— Но вы не пришли бы сюда, если бы не знали этого, — задумчиво проговорил он.

— Я не был уверен, — ответил Морис. — Вы неправильно меня поняли. Если «Жертва» действительно ваше произведение, оно должно выйти под вашим именем.

Кулонж теперь уже ничего не понимал.

— Кто вы, собственно говоря?

— Друг Даниэля Морэ. Он рассказал мне фабулу этого романа за несколько дней до смерти. Моя фамилия — Морис Латель.

— Латель… Критик и писатель?

— Да.

— Я всегда читаю ваши заметки в «Париж–Стопе», и у меня есть все ваши произведения, наверху в моей комнате. Я очень рад, честно, это для меня большая честь…

Кулонж запутался в своих излияниях, и Морис выручил его из неловкого положения.

— Покажите мне, пожалуйста, ваши черновики.

Они вышли из комнаты консьержки. На лестничной клетке пахло стираным бельем. Перешагивая через две ступеньки, Кулонж извинялся перед Морисом:

— У нас не очень хорошо. Я все время живу здесь. Тетя меня вырастил а.

— У вас есть другая профессия?

— Я банковский служащий.

— Давно ли вы стали работать на Морэ?

— Уже четыре года. «Жертва» — уже шестой детективный роман, который он получил от меня.

«Шесть романов за четыре года — это почти половина того, что появилось за это время под фамилией Морэ».

— Я всегда оставляю черновики. Они все у меня в сохранности.

Комната была такая тесная и маленькая, что между кроватью и шкафом оставалось место только для письменного стола, на котором стояла пишущая машинка.

«На ней он, вероятно, и напечатал «Жертву“», — подумал Морис и отодвинул стул, чтобы протиснуться между кроватью и столом.

Состояние, в котором находился шрифт, подтвердило его предположения. Кулонж балансировал на табурете, роясь в коробке, стоявшей на шкафу. Не поворачиваясь, он протянул Морису клеенчатую тетрадь.

— Пожалуйста.

Это была толстая ученическая тетрадь, страницы которой были исписаны четким почерком. Поправки и замечания на полях, равно как и вставки на вклеенных листах, убедили Мориса, что это настоящий черновик.

— А здесь — другие, — сообщил Кулонж и положил на стол пять пыльных тетрадей.

Морис полистал их. Это действительно были черновики пяти романов, шедших под именем Морэ. Романы эти, благодаря своей оригинальности, повсеместно пользовались успехом.

Даниэль ограничился тем, что просто перепечатывал на электрической пишущей машинке те рукописи, которые давал ему фактический автор, работающий на него. При этом он только заменял слова или фразы.

— Каким образом возникло ваше соавторство? — спросил Морис.

— Морэ был клиентом в банке, где я работал. Когда был написан мой первый детективный роман, я, естественно, не знал, годится ли он. Как–то я собрал все свое мужество и поговорил с Морэ. Я тогда уже читал его.

Морис и Кулонж сидели рядом на кровати. В комнате было довольно холодно.

— Когда дней через восемь я увидел Морэ, он сказал, что мой роман хорош, но все же имеет много погрешностей, устранить которые может только специалист. Он объяснил мне, что нет смысла посылать его в издательство, а затем предложил продать роман ему. Я, конечно, был счастлив.

Морис вытряхнул из пачки сигарету. Он внимательно слушал. Кулонж закурил новую сигарету.

— И потом я все время работал на него.

— Сколько же он вам платил?

— Тысячу франков за книгу, если содержание составляло триста страниц. А за те, которые были экранизированы, — гордо добавил Кулонж, — он добавлял мне по тысяче!

Морис был удивлен, что молодой человек не имел понятия о том, как гнусно он был использован. Что такое тысяча или две тысячи франков, если Даниэль получал за экранизацию много сотен тысяч франков!

— Вы не пробовали освободиться от него? — спросил Морис. — Или хотя бы раз опубликовать под своим именем что–либо?

— Пробовал два года назад. Чтобы не быть некорректным, я предупредил его об этом.

«Чтобы не быть некорректным! Слышать теперь такое выражение в связи с Даниэлем было, по меньшей мере, странно», — подумал Морис.

— И он вас, конечно, обескуражил?

— Да, но по ряду различных причин. Он сказал, что неизвестному автору очень трудно найти издателя. Кроме того, я узнал, что Фонтевро вообще не имело дела с незнакомыми авторами. А если мою рукопись не примут, то он, естественно, не сможет ее купить. Если я захочу слишком много, то я могу потерять все. Но за исключением этого, — Кулонж сделал покорный жест, — за исключением этого все было хорошо.

— И никто из ваших друзей не говорил вам, что стоит попытаться собственными силами?

— Кроме моей тети никто не мог мне посоветовать. Морэ предупредил, что я никому не должен об этом говорить. А моей тете все равно, как я пишу, она в любом случае будет считать меня гением. Вы же убедились, что она все сделала тайком от меня?

— Не упрекайте ее. Ее надо благодарить за то, что, по край ней мере, одна ваша книга выйдет под вашим именем.

— Под моим именем? Наряду с вашими книгами?

Пьер Кулонж не мог поверить своему счастью.

— Значит, не все пропало?

— Да.

Но, говоря это, Морис думал совсем о другом. Несколько лет назад он познакомился с человеком, которого ценил за его честность, откровенность и душевные качества. Морис был связан с ним искренней дружбой. А смерть уничтожила не только его самого, но и все фальшивые представления, какие Морис о нем составил.

— Почему его убили?

Вопрос Кулонжа заставил Мориса вздрогнуть.

— Кто тот парень, который изображен в газетах? — продолжал спрашивать Кулонж.

Морис не имел намерения довериться Кулонжу и уклончиво дал понять о своем неведении. Он не хотел больше говорить ни о Даниэле, ни о его смерти, ни о его жизни.

Внезапно он почувствовал себя очень плохо.

Они молча спустились по лестнице, и когда вошли в комнату консьержки, Морис заметил, что мадам Брионне беседует с какой–то квартиранткой. Обе женщины стояли к нему спиной.

Потом женщина, беседовавшая с мадам Брионне, повернулась, и Морис увидел ее профиль.

Оставив изумленного Кулонжа, Морис бросился в комнату.

ГЛАВА 11

— Что вы здесь делаете, Валери?

Та удивленно посмотрела на него. Казалось, что его вопрос удивил ее больше, чем его присутствие в этом доме.

— Это вас нужно спросить, — ответила она, бросив любопытный взгляд на Кулонжа, который не спеша вошел в комнату вслед за Морисом. — Вы же звонили мне.

— Что?

— Вы же позвонили мне и сказали, что я должна приехать сюда.

— Ничего подобного.

По знаку своего племянника мадам Брионне тихонько вышла. Кулонж последовал за ней и закрыл дверь.

— Между прочим, вы знаете мой голос, — сказал Морис.

— Но не по телефону. К тому же, вы говорили очень тихо, а мне мешал шум в кафе.

— В кафе? Значит, вы еще раз выходили из дома?

— Нет, не выходила. Это вы звонили мне из кафе.

Можно действительно выйти из себя. Морис попытался взять себя в руки.

— Итак, лучше все по порядку. Когда был звонок?

— Примерно через полчаса после вашего ухода. Вы сказали, дословно: «Пожалуйста, приезжайте скорее к Пьеру Кулонжу, в предместье Сен–Мартин. Дом номер девяносто три. Я буду вас там ждать».

— Вам знакома эта фамилия?

— Нет.

— И, несмотря на это, вы приехали?

— Вам, видимо, было нужно срочно.

— Это очень легкомысленно с вашей стороны.

— Я все же доверяю вам.

— Но ведь я не звонил! — воскликнул Морис. — С вами разговаривал кто–то другой.

«Да, это мог быть только Дюпон, — подумал он. — Но зачем, зачем он послал сюда Валери?»

На этот вопрос он не мог ответить. Он попытался проанализировать события. Дюпон проследил за ним до предместья Сен–Мартин, потом увидел, что он вошел в дом номер девяносто три, и понял, что Морис пошел к Пьеру Кулонжу. Значит, Дюпону было известно о связи между Морэ и Кулонжем. Он был о нем так же хорошо информирован, как и о Валери, и как, вероятно, о своей будущей «Жертве».

Валери, сама того не ведая, привела сейчас важные доказательства. Возможно, то же самое относится и к Кулонжу?

Молодой человек курил и ходил перед домом. Морис жестом попросил его вернуться. В комнате консьержки он познакомил Пьера с Валери.

— Наша общая с Морэ знакомая, — не совсем правдиво объяснил Морис. — Соавтор Даниэля. Он живет со своей тетей.

— Она пошла к соседке, — сказал молодой человек, немного смущенный присутствием Валери.

Морис, как мог, объяснил ему, о чем шла речь.

— Если я этого парня уже видел, — сказал Кулонж, выслушав Мориса, — то я, конечно, узнаю его по портрету в газете.

— Возможно, он знает о вас со слов вашей тети. Она уже читала вечерний выпуск?

— Обычно она покупает только утренние газеты.

В вестибюле снова послышался стук женских каблуков. С растрепанными волосами и полными страха глазами в комнату консьержки ворвалась Изабель. Она бросилась в объятия к отцу.

— Папа! Ты не болен?

С врачебной сумкой в руках и с серьезным видом за ней следовал Жан–Люк.

— Не надо волноваться, — сказал он.

Но вокруг себя он видел не взволнованные, а совершенно озадаченные лица.

— Все в порядке, все в порядке, — успокаивал Морис дочь, прижимая ее к себе.

— Я так боялась за тебя, — слабым голосом проговорила Изабель. Она вся дрожала.

— Но со мной ничего не случилось.

— Я осмотрю вас, — сказал Жан–Люк, не желавший отказаться от своей миссии спасителя человечества. — Последствия несчастного случая обычно обнаруживаются спустя время.

— Последствия несчастного случая? — повторил Морис. — Вам сказали, что со мной произошел несчастный случай?

— Да, нам позвонили.

Итак, трагикомедия продолжалась: Изабель с Жан–Люком на Улице Кошуа репетировали сцену на балконе, когда зазвонил телефон. Мужской голос, большего Изабель не могла сказать, сообщил ей, что с ее отцом произошел несчастный случай в предместье Сен–Мартин. Ее вызвали, а его внесли в комнату консьержки.

— Затем трубку положили. А я чуть не упала в обморок. Слава богу со мной был Жан–Люк.

— По счастью, со мной была машина. Благодаря этому мы смогли быстро приехать.

Жан–Люк недоверчиво посмотрел сначала на Валери, потом — на Кулонжа.

— Если это какая–нибудь шутка, то я должен считать ее пошлой.

— С мадемуазель Жубелин поступили точно так же, — сказал Морис. — Она тоже только что приехала.

Какую цель преследовал убийца таким, казалось бы, бессмысленным образом действий? Хотел ли он просто позабавиться? Или же хотел доказать, что он вовсе не обречен на пассивность? А может быть, его поступок был каким–то эффектным шахматным ходом, мотивы которого еще не ясны?

Тема разговора истощилась. Каждый чувствовал себя не в своей тарелке.

— Нам все же не следует пасовать перед этим парнем, — энергично заявил Жан–Люк.

Пьер Кулонж поддержал его:

— Этого он, вероятно, и стремится добиться.

Но это тоже не было логическим объяснением. Чтобы рассеять тревогу безмолвно стоявших женщин, Морис сказал:

— Надо сейчас же поставить в известность Фушероля.

Валери с сомнением посмотрела на него и показала на часы, стоящие на буфете. Было 21 час 22 минуты.

— Криминальный комиссар все двадцать четыре часа находится на посту, — ответил Морис. — У меня есть номер его домашнего телефона. Откуда здесь можно позвонить?

— Напротив есть пивная, — ответил Кулонж.

— Побудьте здесь, я скоро вернусь, — сказал Морис.

В высоком сводчатом вестибюле эхо повторило его шаги. Выйдя на улицу, он глубоко вздохнул, наслаждаясь свежим воздухом. Уличное движение затихло, многие учреждения были уже закрыты. На другой стороне, перед ярко освещенными окнами бистро стояла машина Жан–Люка, словно выпрыгнувшая из юмористической книжки. Морис пересек улицу. Он уже хотел открыть дверь бистро, как вдруг заметил черный «Пежо», проехавший мимо него. У машины был номер 9082–У–75. Морис замер, ожидая, что в следующий момент что–то произойдет. «Пежо» замедлил ход и остановился возле дома номер девяносто три. Задняя правая дверка открылась, и из нес вылезла массивная фигура комиссара Фушероля. Он поспешил к воротам дома и быстро скрылся в темноте. Машина поехала дальше. Торопливыми шагами Морис вернулся в дом. Он догнал комиссара, когда тот входил в дверь консьержки.

— Ну, что здесь случилось? — проворчал он и повернулся к Морису, добавляя: — Разве дело настолько важное, что нужно было вызывать меня?

— Я могу только сказать, что не вызывал вас, — ответил Морис.

Комиссар удивленно посмотрел на него, потом принял надменный вид.

— Отвечайте, мсье Латель, — приказал он. — Вы позвонили мне и попросили как можно скорее приехать, да или нет?

Валери со вздохом опустилась на стул. Изабель нервно улыбнулась. Комиссар насупился, и лицо его покраснело.

— Я попросил бы не смеяться надо мной, — резко сказал он.

— Прикажите это лучше Дюпону, — сказал Морис.

В этот момент появилась мадам Брионне. Она вошла так же тихо, как и выходила. Своими зоркими глазами она тотчас же заметила в почтовом ящике конверт.

— Недавно этого еще не было, — заметила она.

На конверте не было ни адреса, ни фамилии, и он не был заклеен. Это была страница из «Криминалистики», на которой помещалось интервью с Даниэлем Морэ. Бросалась в глаза набранная жирным шрифтом фраза:

«УБИЙЦА НЕИНТЕЛЛИГЕНТЕН».

Слово «убийца» было подчеркнуто, а сверху крупными буквами было написано «полицейский».

ГЛАВА 12

Тусклый сумеречный свет наполнял комнату. Изабель с Жан–Люком уже в десятый раз слушали магнитофонную запись с «Сирано». Вторая половина дня проходила уныло. Милорд вылизывал свои нежные лапки розовым языком. Нельзя было сказать, что серьезный голос Жан–Люка, доносившийся из динамика, был неприятным, но все же он совсем не подходил к образу Сирано, равно, как и Пердикана. Морис закрыл дверь своего кабинета.

За прошедшие три дня Дюпон никак не проявил себя. Вероятно, тому причиной было распространение его портретов во Франции и в пограничных с ней странах. Таково, по крайней мере, было мнение Фушероля. Его отдел был буквально затоплен присланными сообщениями, и все его сотрудники занимались их проверкой.

— Послушайте, — сказал комиссар Морису, когда тот сетовал на медленное выяснение дела, — здесь все происходит не так, как в ваших детективных романах. Для нашей профессии прежде всего нужно терпение.

Недавняя удивительная история не обескуражила его.

— Идиотская выдумка безумного, который играл с огнем, — сказал он.

Морис не мог полностью разделить его мнение. Конечно, Дюпон — сумасшедший, но разве, несмотря на это, не проявлял он все время удивительную осмотрительность и логику?

«Дюпон был из тех безумцев, которые на первый взгляд кажутся нормальными», — писал Даниэль.

«Окровавленный безумец», — называли газеты Дюпона. Они до сих пор на первой странице помещали статьи о случившемся с Морэ.

Фушероль теперь не считал нужным держать в тайне ранее замалчивающиеся обстоятельства дела. Теперь общественность была информирована обо всем. Рукопись Даниэля появилась в печати. Один психиатр поставил диагноз и объявил убийцу шизофреником, а еженедельники перепечатывали интервью из «Криминалистики». Морис Латель, «критик и выдающийся автор детективных романов», тоже не был забыт. В архивах были найдены старые фото, на которых он вместе с Даниэлем присутствовал на приемах и коктейлях. Благодаря этому Морис попал в центр внимания общественности. Фонтевро торопило его: просили поскорее закончить находящийся в работе роман, чтобы заработать на бесплатной рекламе. Со всех сторон к нему сыпались заказы на статьи, но он не очень интересовался этой работой. Когда он писал, его мысли постоянно отвлекались. Он начинал думать о Даниэле, Кулонже, Дюпоне, Фушероле и чаще всего — о Валери. Теперь они виделись каждый день. Под предлогом защиты Валери он встречал ее после работы в шесть часов и шел с ней ужинать. Казалось, что ресторан он выбирал случайно, но на самом деле он тщательно обдумывал выбор. Затем он ехал с Валери домой и некоторое время проводил в ее обществе. Его визиты изо дня в день становились более продолжительными. Накануне он часами молча наблюдал, как она рисовала. Они все больше сближались друг с другом. Морис был счастлив, что Валери, по ее словам, не любила Даниэля.

— Да, мой друг, — сказал он Милорду, — таковы наши дела.

Кот прыгнул на свое любимое кресло и, обосновавшись там, внимательно прислушивался к словам хозяина. Зазвонил телефон.

— Хелло, Латель?

— Да.

— Это Фушероль. Вы мне нужны. У вас есть сейчас время?

— Да.

— Не могли бы вы сейчас подъехать к полицейскому участку во Вьевр?

— Охотно приеду. Вы уже там?

— Нет. Но сейчас выезжаю туда.

— Есть что–нибудь новое?

— Я все расскажу вам на месте.

Комиссар положил трубку. Морис был в страшном возбуждении. Очевидно, опять что–то произошло. До шести часов оставалось уже не так много времени, и на свидание с Валери он сегодня не успеет. Морис позвонил ей на работу и сообщил об этом. Через несколько минут он уже ехал в машине. Из–за облачного неба сумерки, казалось, наступили раньше.

Круглая лампа матового стекла, похожая на белую конфетку, приклеенную к потолку, освещала мрачную комнату участка. Трехцветный плакат на стене призывал молодежь идти на службу в полицию. Лейтенант полиции предложил своим посетителям два удобных стула, а сам, со знанием своей значимости, сел за письменный стол.

— Здесь у меня результаты нашего расследования, — сказал он, хлопнув по папке. — Они в вашем распоряжении.

Фушероль прибыл сюда незадолго до Мориса и еще не успел ознакомиться с документами. С недовольным видом он сказал офицеру:

— Сначала сделайте краткий обзор.

— Расследование производилось до июня прошлого года. Точнее, до двенадцатого июня.

Точность, казалось, была неотъемлемой частью и свойством этого полицейского, который перед разговором, вероятно, внимательно просмотрел эти документы.

Пятнадцать месяцев назад, в воскресенье, после обеда во Вьевре случилось происшествие, взволновавшее весь округ. Некий Давид Шнеберг был убит на своей вилле около реки. Шестидесятилетний старик был владельцем кожевенного дела на площади Оперы в Париже. Со времени смерти жены он жил в одиночестве. Девушка–прислуга нашла его труп в понедельник утром.

— Девушка не жила в его доме?

— Жила. Но по воскресеньям она всегда уезжала к своим родственникам в Сен–Уан. Алиби было в порядке.

— Время преступления?

— По мнению судебного врача, в воскресенье между четырнадцатью и восемнадцатью часами.

— Орудие убийства?

— Тупой предмет, которым пробит череп.

— Что за предмет?

— Он не найден.

— Мотив?

— Неизвестен.

Вопросы Фушероля были краткими и немногочисленными. Они касались только существа дела. Комиссар предстал перед Морисом совершенно в ином свете.

«Почему, собственно говоря, он просил меня приехать?» — подумал Морис. Оба случая, казалось, не имели ничего общего. Он не нашел ответа на этот вопрос и был вынужден ограничиться ролью слушателя.

— Что–нибудь было украдено? — спросил Фушероль.

— Это не было установлено. Давид Шнеберг сам вел свои дела. Каждое утро он уезжал в Париж, а вечером возвращался во Вьевр. Возможно, он хранил у себя ценные вещи и крупные суммы денег, но этого никто не знал.

— Его знакомые?

— Он жил замкнуто и не имел друзей.

— Любовницы?

— Не было. После смерти жены он больше предпочитал выпивку.

— Подозреваемые?

— Свидетель видел поблизости неизвестного за рулем «Ягуара». Опознать его не удалось.

Разведя руками, полицейский выразил свое сожаление:

— Убийство все еще не раскрыто.

Фушероль иронически посмотрел на Мориса.

— Совершенно идеальное убийство или случайное стечение обстоятельств, благоприятных для преступника? Либо речь идет об особо интеллигентном убийце, либо ему просто повезло? В связи с этим случаем можно возобновить спор между убийцей и Морэ.

Морис промолчал. Лейтенант вежливо улыбнулся.

— Хорошо, — пробурчал Фушероль. — Ну, перейдем к свидетелю.

— Маноло Саншец, тридцати семи лет, испанский подданный, по профессии каменщик, проживает во Вьевре, — читал протокол лейтенант. — Женат, четверо детей, репутация хорошая. Здесь его показания, которые он дал в день обнаружения преступления.

Комиссар бегло просмотрел бумагу, отпечатанную на машинке, и протянул ее Морису.

— Прочитайте это.

Показания Маноло Саншеца, сформулированные и записанные участковым полицейским, были сухими и бесстрастными.

«В воскресенье, двенадцатого июня, я вскапывал свой огород, расположенный на улице Ферье. В шестнадцать часов, когда работа была закончена, я сел на свой мотоцикл. Мне надо было заправиться горючим, и я поехал на заправочную станцию на улице Сакле. Когда я туда приехал, там заправлялся красный «Ягуар“. Я очень интересуюсь спортивными автомобилями, а этой марки еще не видел. Ожидая своей очереди, я осмотрел машину. Я не обратил внимания на номер, но помню, что машина была парижская, так как номер заканчивался цифрами 75. Машиной управлял мужчина, и он сидел в тот момент за рулем. Я заправился и пошел в кафе. Там я находился около получаса, не больше, затем поехал домой. Когда я проезжал мимо дома Давида Шнеберга, то я еще раз увидел «Ягуар“. Он стоял поблизости от ворот сада, и в нем никого не было. На заправочной станции я, правда, видел водителя, но не могу его описать. Если мне покажут его фото, то я его определенно узнаю».

— И он узнал его?

Полицейский кивнул.

— Да. Узнал вчера в газете. Саншец — поблизости. Позвать его?

— Да, и сейчас же, — ответил Фушероль и поднялся.

Полицейский подошел к двери и крикнул:

— Маноло Саншец!

В комнату вошел темноволосый мужчина с мохнатыми бровями и обветренным лицом. На нем была тесная праздничная одежда.

— Саншец, — сказал лейтенант, — расскажи, пожалуйста, комиссару то, что ты вчера вечером говорил мне.

Испанец с серьезным видом развернул газету, которую держал в руке, положил ее на письменный стол и проговорил с сильным испанским акцентом:

— Мужчина в «Ягуаре» был — вот этот!

Толстым опухшим пальцем он показал на портрет Даниэля Морэ.

ГЛАВА 13

Если бы флаг на плакате вдруг заколыхался на ветру, то Морис удивился бы не больше.

— Это был он! Я могу в этом поклясться! — уверял Саншец. Испанцу сказали, что он больше не нужен, и он покинул кабинет, исполненный достоинства. Он был вполне уверен в своем заявлении.

Комиссар закурил сигарету.

— Ну, Морис Латель, как вы это объясните?

Морис вообще ничего не мог объяснить. Его мозг просто не работал. Не появись в газете сообщения о смерти Даниэля, каменщик, вероятно, никогда бы не увидел его портрета. Таким образом, убийство Даниэля дало возможность выявить его связь с другим убийством, случившимся более года назад.

— Может быть, поэтому он в своих книгах всегда убивал? — предположил полицейский.

— Нелепость! — возразил Морис. — Разве не мог этот Саншец ошибиться? Возможно, здесь просто путаница?

— Речь идет не только о водителе, — сказал Фушероль, — но и о самой машине.

— Вот именно. Морэ ездил на «Триумфе».

— «Триумф» он приобрел за пять месяцев до своей смерти.

Комиссар перешел на свой обычный тон.

— Неужели вы не помните, какая у него была машина прежде?

Морис подумал и ответил:

— Да, действительно, у него был «Ягуар».

— А какого цвета?

— Красного.

— Ну вот! А красных «Ягуаров» у нас здесь не так уж много.

Цвет, марка машины и личность водителя больше не вызывали сомнений.

— Кроме того, «Ягуар» стоял вблизи виллы Шнеберга около семнадцати часов, — сказал полицейский. Он посмотрел для уточнения в протокол и продолжал: — Давид Шнеберг был убит между четырнадцатью и восемнадцатью часами. Удивительно, не правда ли?

Морис почувствовал себя в мире Кафки. Обвиняемым вдруг стал не Дюпон, а его жертва.

— Но Морэ ведь тоже был убит, — сказал Морис.

— Через пятнадцать месяцев после того, как он убил Шнеберга.

— Все это еще недоказывает, что Морэ был преступником.

— Согласен. Пока что приходится ограничиваться нашими предположениями. Но их следует тщательно проверить.

— Разве есть какая–нибудь связь между двумя случаями?

— Неужели личности Морэ вам недостаточно?

Даже абсурд имеет свою логику, но Морис не был этим удовлетворен. Бросающийся в глаза «Ягуар» сперва стоит на заправочной станции, затем — перед домом, где произошло убийство. Все это совершенно не указывало на хорошо продуманное убийство.

— Это все равно, что написать на дощечке «Я — убийца» и расхаживать по улице, повесив ее себе на грудь, — сказал Морис.

— Речь может идти о неумышленном убийстве, — возразил полицейский. — Он мог совершить убийство в состоянии аффекта. Сначала он мог не иметь злого умысла, и поэтому у него не было причин оставаться неизвестным. Затем возникла ссора и случилось худшее.

— Для этого у Морэ тоже должна была быть причина, — возразил Морис. — Но из–за чего?

— К сожалению, он нам теперь не может рассказать. И Шнеберг тоже не может, — сказал Фушероль.

— Остается только Дюпон, — проворчал Морис.

— По крайней мере, мы знаем его мотив.

— Согласен с вами, — кивнул полицейский.

— Разумеется, из рукописи, которую вам оставил ваш друг.

Он взял с письменного стола свой портфель и вынул из него два экземпляра рукописи в фотокопиях.

— Вот это вам, как я и обещал.

Морис с благодарностью взял ее. Фушероль открыл свой экземпляр на загнутой странице и продолжал:

— Здесь есть еще одно место, о котором я хотел с вами поговорить. Во время дискуссии между Морэ и Дюпоном последний приводит возможные мотивы убийства. Я вам прочту это место:

«Оноре Дюпон, задумчиво смотревший на кучевые облака, повернулся к нему. На его лице играла загадочная улыбка.

— У всякого человека есть хотя бы один смертельный враг, хотя он, возможно, и не подозревает об этом.

— У меня определенно нет.

— Хотя он, возможно, и не подозревает об этом, — с нажимом повторил Дюпон. — Может быть, я и есть тот смертельный враг. Я могу завидовать вам или ревновать вас».

Фушероль сделал паузу и, откашлявшись, продолжал:

— А если действительно какая–то женщина была связана с этими двумя убийствами, женщина, которая подействовала, как детонатор, возможно, что Морэ этого не знал…

Комиссар еще раз процитировал слова Дюпона:

«Однако кто–нибудь может иметь скрытый мотив, о котором никто ничего не знает».

Морис пожал плечами.

— Не стоит придавать большого значения болтовне сумасшедшего.

— Не известно, что имел в виду сумасшедший, — сказал комиссар. — Женщина, о которой идет речь, возможно, не знала, что оказалась причиной двух убийств.

— Но вы же не думаете всерьез о Валери Жубелин? — спросил Морис. — Она познакомилась с Морэ всего за три месяца до его убийства. Об этом тоже упоминается в рукописи.

— Да, и она была замужем за Дюпоном или за кем–то еще, — подтвердил комиссар с насмешливой улыбкой. — Можете не беспокоиться о молодой даме, не о ней идет речь. В это время в жизни Морэ была другая женщина.

У Мориса камень с души свалился.

Полицейский офицер, не знавший о ком они говорят, кивнул с важным видом. Теперь Фушероль решительно двигался к своей цели. Он не верил, что Латель на самом деле ничего не знал о любовных связях своего друга.

— Если он на самом деле был такой скрытный, — недоверчиво проговорил Фушероль, — то этим он только облегчил положение убийцы.

— Я бы вам охотно помог, если бы знал, — уверял Морис.

— Тогда ответьте мне совсем откровенно.

— Я всегда так поступаю.

— Поскольку у нас нет имени, — вздыхая, сказал комиссар, — мы вынуждены опираться на косвенные доказательства. Здесь есть одно письмо, которое мы нашли у Морэ. Оно завалилось за выдвижной ящик.

Он развернул розовое письмо.

— Письмо датировано седьмым июня, за пять дней до убийства Шнеберга. Может быть, вам известен почерк?

Это было письмо женщины. Две страницы его содержали любовные уверения. Их откровенность не оставляла никаких сомнений в отношении характера их связи. Писавшая письмо называла себя «Твоя Изольда», а возлюбленного — «Мой Тристан».

— Ну? — спросил Фушероль.

— Не имею никакого понятия.

Фушероль не мог удержаться от жеста досады.

— Очень жаль, что я затруднил вас просьбой приехать сюда, — сказал он.

Морис усмотрел в этом приглашение попрощаться и последовал ему.

— Если я вам больше не нужен…

Морис пожал толстую руку Фушероля, затем удостоился крепкого рукопожатия лейтенанта и покинул участок. Он быстро пошел к машине, включил фары и поехал. Когда дома Вьевра остались позади, он вдруг почувствовал себя плохо и, подъехав к тротуару, остановился. Опустив голову на баранку, он закрыл глаза. Сердце стучало тяжелыми ударами, но душевная боль была куда тяжелей. Он сам не мог понять, как ему удалось солгать, скрыть свое волнение, как он справился с этим и остался внешне спокойным в то время, как весь мир обрушился перед ним. Как это случилось, что рука его не дрогнула, когда он читал письмо, каждое слово в котором было словно удар кинжалом в сердце? Угловатый, еще совсем детский почерк с сильным нажимом…

Изабель! Моя малышка, как ты могла пойти на это?.. Его глаза горели. Нет, он не должен плакать. Морис выпрямился. Даниэль, который с таким доверием был принят в его доме, которому он верил, как самому себе, этот Даниэль воспользовался наивностью и глупостью молоденькой девушки…

— Да, наивностью глупенькой молодой девушки.

Теперь гнев вытеснил из его сердца печаль, но не смягчил боли.

— Ну, подлец! Ну, подлая свинья! — Морис включил зажигание и помчался. Он ехал, как безумный, ему просто доставляло удовольствие на каждом перекрестке рисковать жизнью. В Мендон–ла–Форе пошел дождь, и дорога стала скользкой. Но Морис, пригнувшись к рулю, не обращал на это внимания. Все быстрей и быстрей мчался он домой, словно опьяненный скоростью. Однако уличное движение становилось все более интенсивным. После Севрского моста, когда он въехал в черту города, ему пришлось волей–неволей снизить скорость.

Так как гнев не находил больше отдушины, возбуждение вновь охватило его. Бешенство бурлило в нем, словно в закрытом котле. Морис проехал на красный свет и не обратил внимания на полицейского, засвистевшего ему вслед. Наконец, он прибыл на улицу Кошуа. Он бегом промчался по саду и, перепрыгнув через ступеньки, взбежал по лестнице.

— Изабель!!!

Она сидела в комнате и перелистывала иллюстрированный журнал. Жан–Люка не было.

— Скажи мне, что это неправда!

— Что, папа?

Она посмотрела на него невинными голубыми глазами. Он помедлил, потом мысленно представил себе слова письма.

— Ты и Даниэль… «Мой Тристан»… «Твоя Изольда»?..

Испуг на ее лице сказал ему, что он не ошибся.

— Ты была его любовницей?

Изабель встала. Лицо ее залилось краской, но она не опустила глаз.

— В конце концов, я с ним порвала.

— Как ты посмела дойти до этого? В твоем возрасте! Тебе не стыдно?

— Мне девятнадцать лет, — ответила она агрессивным тоном.

— Тебе не было и восемнадцати! Он годился тебе в отцы!

Чудовищность этой связи потрясла Мориса.

— Почему ты это сделала? Почему?

— Все это уже кончилось, — сказала она и отвела взгляд. — С этим давно покончено.

С тех пор, как он познакомился с Валери?

— Да.

Значит, вы с ней могли бы обменяться опытом?

Говоря это, Морис чувствовал горький привкус во рту. Ему стало ясно, что он слишком далеко зашел, но хватило сил овладеть собой. Он был такого высокого мнения и чистых мыслей о своей дочери! Она была для него воплощением чистоты, и тем сильнее стала горечь разочарования. Он схватил Изабель за плечи.

— Я хочу знать все, — потребовал он, — все…

Он не видел, как на ее глазах выступили слезы, он не хотел смотреть на нее.

— Сколько времени это продолжалось?

— Пять месяцев.

— Говорил он тебе о женитьбе?

— Нет.

— И ты, несмотря на это… Свою… свою… — он не находил слов. — Ты вела себя как… как…

— Как дура, — закончила Изабель невыразительным голосом. — Да, как дура.

— Значит, ты его сильно любила?

— Да, тогда мне так казалось, но потом я поняла, что это были только пустые обещания.

— Какие обещания?

Морис так сильно сжал ей руки, что она застонала.

— Ты же говорила, что он не обещал на тебе жениться. Что же тогда?

— Ах, папа…

— Отвечай!

Он безжалостно усилил нажим на ее запястья.

— Отвечай, черт возьми!

Она высвободила свои руки, словно обвиняемая, у которой застарелый страх перед судьбой возбудил силы к сопротивлению, и воскликнула:

— Если тебе так хочется знать, он обещал мне роль Мерилин в «Большом ударе»!

— И потому… что он собирался дать тебе роль, ты с ним спала?!

Изабель почувствовала, что зашла слишком далеко, и запротестовала:

— Нет, совсем не потому.

— Значит, ты, как многие другие, маленькая потаскушка, больше ничего!

Он замолчал и дал ей пощечину. С раскрытым ртом и широко распахнутыми глазами Изабель застыла перед ним. От удара ей скорее было стыдно, чем больно. Ее еще ни разу не били.

— Папа!

Она заплакала и выбежала из комнаты, и Морис услышал, как сразу же хлопнула входная дверь. Он простонал, как пьяный:

— Потаскуха! Потаскуха!

Милорд осторожно высунул голову из–под комода, под который забился во время ссоры. Затем, как обычно, он последовал за хозяином в кабинет и лег на ковер в углу. Взволнованный Морис ходил из угла в угол. Человек умер, а неприукрашенная правда брызжет, как жидкая грязь, из гроба и пачкает все, что находится вблизи. Лучший друг оказался бесхарактерным подлецом, а его собственная дочь… Почему бы не с Жан–Люком?

Эта мысль была невыносима Морису.

— Ты единственная верная душа, Милорд.

Кот замурлыкал, подошел и стал тереться о ноги хозяина. Морис поднял его, сел в кресло и посадил животное на колени. Он погладил его мягкую шерсть, приятное тепло передалось ему, и возбуждение постепенно прошло. На смену чувству слепого гнева к нему возвратилась способность рассуждать. Он стал думать о мадам Морэ и стал спрашивать себя, нет ли у него чего–нибудь общего с этой эгоистичной женщиной, не пожелавшей разрешить сыну жить его собственной жизнью. Правильно ли было вообще считать Изабель ребенком? Может быть, ей пришло время жить своей жизнью, вместо того, чтобы оставаться плохой дочерью? Разве он не должен был утешить ее, а не вести себя подобно ревнивому любовнику? Я — ревнивый? Вот здорово! Раздираемый противоречивыми чувствами, Морис неподвижно сидел в кресле. Наконец Милорд вывел его из задумчивости дружеским ударом лапы. Который сейчас час? О Валери он вообще больше не думал. Морис встал, и ноги его свела судорога. Он сделал несколько осторожных шагов, чтобы размять застывшие члены. Поискав в кармане сигареты, он вынул фотокопию рукописи Даниэля и положил ее на письменный стол. При этом он увидел на столе несколько писем, пришедших с вечерней почтой. Он замер. На одном конверте имя и адрес были написаны большими красными буквами. Дрожащими пальцами он разорвал конверт. Оттуда выпал лист бумаги. Почерк был такой же, как и на других анонимных письмах. Те же чернила. Тот же лаконичный стиль:

«ИЗАБЕЛЬ ДОЛЖНА ПОПЛАТИТЬСЯ».

Почему Изабель? Из–за того, что она была любовницей Даниэля? Значит, она что–то знала об убийстве во Вьевре? Из–за того, что отец уведомил полицию?

— Изабель должна поплатиться, — произнес Морис и сам испугался звука своего голоса.

Ужас охватил его и вытеснил прочь все заботы и гнев.

— Изабель, моя малышка!

Он бросился в ее комнату, но она была пуста. Пуста, как и вся квартира, в которой он напрасно выкрикивал ее имя. И это была его вина, что Изабель выбежала в ночь, где сумасшедший убийца подстерегал ее!

ГЛАВА 14

Морис сбежал вниз по лестнице и бросился в темный сад.

— Изабель! Где ты? Отзовись!

Он выбежал на улицу, к машине. Улица Кошуа была безлюдна. С площади Пигаль доносился шум ночной жизни. Почти больной от страха, Морис вернулся домой. Как долго отсутствовала Изабель? После незаслуженной пощечины он не нашел для нее более подходящего названия, чем… Изабель убежала к себе в комнату и захлопнула дверь. Но, может быть, хлопнула дверь не ее комнаты? Возможно, это ему только показалось? Теперь он припоминал, что ему послышалось тихое звяканье ключей. Да, это звякнула связка ключей, которая торчала с внутренней стороны входной двери. Значит, Изабель отсутствовала уже добрых полтора часа. Где она могла быть? Куда она ушла? Где ее найти? Вероятно, у нее свидание, и если так, то она с Жан–Люком. Морис нашел его телефон в телефонной книге. Жан–Люк подошел к телефону.

— Мы были вместе до семи часов, — сказал он. — Почему вы обеспокоены этим?

— Получено письмо с угрозой.

Наступило молчание. Казалось, будто по соединяющим этих людей проводам пронеслась волна одинаковых чувств.

— Вот подлец! — воскликнул Жан–Люк. Но его юношеский оптимизм тотчас же одержал верх.

— Она наверняка в безопасности у своей подруги или у кого–нибудь из нашей компании.

— Да, но где?

— Я позабочусь, чтобы выяснить это.

Симпатичный голос молодого человека звучал ободряюще.

— Сначала я расспрошу всех, у кого есть телефоны, а потом сяду в машину и объеду остальных. В это время движение не такое уж большое.

— Большое спасибо.

— Но это же само собой разумеется. Изабель для меня… очень… действительно… очень хорошая… Итак, я думаю…

Жан–Люк закашлялся и, видимо, забыл закончить фразу. Во всяком случае, он только сказал:

— Будьте дома. Я все же надеюсь, что скоро привезу ее к вам.

Морис ухватился за эту надежду. Затем он позвонил Валери.

В этот момент он вспомнил о ней только в связи с Изабель. Между этими женщинами все же существовала какая–то связь.

— Я ждала твоего звонка, — сказала Валери.

Она хотела этим сказать, что ожидает его сообщения о визите во Вьевр. Тяготясь одиночеством в пустой квартире, Морис обрадовался невидимой собеседнице и рассказал ей о своей поездке. Во время разговора он не прислушивался к ее замечаниям, так как мысли его были заняты другим. Дюпон сначала угрожал Валери, затем, видимо, интерес к ней у него пропал, и он обратил внимание на Изабель. Это произошло сразу же после того, как было поднято забытое дело об убийстве во Вьевре. Две женщины. Два убийства. Но прав ли Фушероль в своих предположениях?

— Почему Изабель не сказала вам, куда ушла? — спросила Валери.

— У нас произошла небольшая ссора. Она разозлилась и ушла.

— Я вам не нужна? Хотите, чтобы я пришла?

— Нет, спасибо. Лучше если вы будете дома, если Изабель надумает вам позвонить.

Когда разговор закончился, бездеятельность ожидания снова стала тяготить Мориса. Милорд играл под столом конвертом от письма. Морис взял его у кота из лап. Это было спешное письмо. Вероятно, почтальон просто бросил его в ящик, а Изабель вынула его вместе с другими письмами. «В противном случае она сказала бы мне об этом, — подумал Морис. — Правда, у нее почти не было времени. Я как дикарь набросился на нее». Он мысленно увидел ее перед собой, представил, как она в отчаянии выбежала из дома и стала блуждать по темным улицам. Он никогда себе не простит, если с ней случится что–нибудь ужасное. Гонимый страхом, он бросился к телефону.

— Хелло! Комиссар Фушероль? Говорит Латель. Извините, пожалуйста, что я побеспокоил вас дома, но в опасности жизнь моей дочери.

Он в третий раз рассказал о случившемся. Недовольство комиссара, проявившееся сначала, быстро улеглось.

— Ее нет у друзей, — пояснил Морис, решивший немного покривить душой. — Я не имею понятия, где она.

— Может, она просто пошла в кино?

— А убийца дожидается ее у входа?

— Почему вы считаете, что он вдруг, без всякой причины, набросится на нее?

— Ведь речь же идет о сумасшедшем!

— Но о сумасшедшем, который действует весьма логично.

Теперь полуправда или ложный стыд стали неуместными.

Морис уже готов был выложить всю правду, но комиссар перешел к другому вопросу:

— Как выглядит ваша дочь?

— Высокая блондинка, голубые глаза. Ей девятнадцать лет.

Морис почувствовал комок в горле, когда описывал Изабель.

— Особые приметы?

— Их нет.

— А во что она была одета?

— Черный пуловер, черные брюки и…

С трубкой в руке он сделал шаг назад и посмотрел на вешалку в прихожей. Она надела серую замшевую куртку и длинный шарф, который он подарил ей на день рождения.

Снова раздался голос комиссара:

— Сейчас я передам ее описание всем патрульным машинам и позвоню во все кинотеатры. О больницах я также позабочусь.

Холодная рассудительность этих слов вызвала в воображении Мориса вереницу ужасных образов.

— И сохраните письмо, — в заключение сказал Фушероль.

Морис соединил скрепкой угрожающее письмо с фотокопией рукописи Даниэля. Анонимное письмо было характерно для помраченного рассудка. Дюпон послал свои сообщения сначала Валери, затем комиссару и теперь — Изабель, окольным путем, через ее отца. Определенно, он скоро начнет писать в газету. Кроме того, он еще звонил Валери и приказал ей молчать, пригрозив смертью. В таких звонках он знал толк. Он даже сумел блокировать телефон Даниэля, но почему он больше не применил свой метод? Позвонить по телефону было гораздо проще и не так уж опасно для него. Достаточно просто зайти в телефонную будку.

— Я был у Валери, когда ей принесли письмо… Сейчас подобное принесли мне… Похоже, Дюпон перестал объявлять свои угрозы по телефону с того времени, как на сцене появился я, — вслух рассуждал Морис. — Возможно, он боится, как бы я не узнал его по голосу. Даже если изменить голос, то все равно останутся некоторые характерные его особенности. Возможно, я мог бы их узнать. А если…

Выводы так быстро следовали один за другим, что Морис даже не успевал их хорошенько продумать. Они буквально набегали друг на друга. В рукописи Даниэля были некоторые подробности в связи с блокированием телефона. Морис поспешно перелистывал страницы, не обращая внимания на то, что они рассыпались. Наконец, он немного успокоился.

«Но теперь не было слышно гудка. Он хотел было ее положить, как вдруг отчетливо услышал в ней мелодичный бой часов с колокольчиками, пробивший три раза. Значит, на другом конце линии находились часы, отстававшие на четверть часа… Послеразговора с Даниэлем трубка не была положена на место, чтобы блокировать его телефон…»

Вначале эти детали показались Морису несущественными, но теперь он увидел их в другом свете. Ведь если убийца был из круга знакомых Мориса, то это обстоятельство могло послужить обвиняющей уликой. У кого из его знакомых были часы с таким боем? Кто из них обладал таким низким голосом, голосом генерального директора, как назвал его Даниэль?

— Кто?

Телефонный звонок нарушил тишину.

— Хелло!

— Вы о ней слышали?

Это звонил Жан–Люк.

— Я нахожусь у друга. Теперь мне нужно объехать еще двух друзей. Мы разделили работу на части. Не волнуйтесь, пожалуйста.

Но Морис волновался. Он был совершенно в отчаянии. Полиция со всеми работниками и громадным аппаратом ни на шаг не продвинулась в розыске. Разве не был прав Дюпон, изменивший заголовок в интервью Даниэля на слова «Полицейский не интеллигентен»? Написав эти слова, он, так сказать, насмешливо подмигнул публике. А публика ему была нужна, это видно по сегодняшнему вечеру. Морис вздрогнул. Ему показалось, что яркая вспышка света озарила тьму, в которой он пытался искать отгадку. Словно какой–то невидимый светильник вспыхнул вдруг, подобно прожектору осветив морс тьмы.

— Ему нужна публика, которой он может сочувствующе подмигнуть.

Морис чуть слышно произнес эти слова, хотя перед ним уже стоял Милорд, появившийся будто из–под земли и внимательно прислушивающийся.

— Ему нужна публика, но он может подмигивать ей только в том случае, если она знает о чем идет речь. Стало быть, Дюпон знал, что нам известен мотив преступления. Рукопись Даниэля была опубликована в газетах два дня назад, и общественность познакомилась с ее содержанием.

Вторая вспышка света пронизала тьму и озарила на этот раз другую область.

— Намеренно, вольно или невольно, но кто–то информирует Дюпона. Кто был в этот момент в курсе дела? Ясно, что не Кулонж и не его тетка, которые в этот вечер впервые оказались причастными к делу. Остаюсь я сам, Фушероль, Валери, Изабель и, естественно, Жан–Люк.

Круг все более сужался. Теперь в борьбе за жизнь Изабель Морис должен был настичь убийцу. В страхе за ее жизнь он мобилизовал все свои духовные силы. Интуиция подсказывала ему, что решение загадки — в рукописи Даниэля, что оно скрыто в его собственном подсознании, и требуется лишь ничтожный толчок, чтобы ускорить ее появление. Эта мысль побуждала его к лихорадочным размышлениям. Опершись локтями о письменный стол и обхватив голову руками, он снова перелистал фотокопию рукописи. Позвонил Фушероль, а затем Валери. Хороших новостей он не услышал ни от кого. Они хотели только спросить, слышал ли он что–нибудь об Изабель. Морис снова углубился в чтение. Он очень внимательно читал каждое слово, сравнивал, комбинировал, пересматривал абзац за абзацем, строчку за строчкой. Он все больше убеждался, что стоит на правильном пути. Сознавая это, он успокаивался и возбуждался одновременно, словно хотел вспомнить какое–то слово, которое вертится на языке. Не хватало лишь мелочи, воспламеняющей искру, от которой пелена спадет с его глаз. Стрелки часов под стеклянным колпаком отсчитывали минуты в прошлое. Кот заснул. Звонок в дверь заставил кота вздрогнуть. Морис сразу же вскочил и, полный надежды, поспешил к двери. Распахнув ее, он остановился разочарованный. Перед ним стоял Жан–Люк. Один.

ГЛАВА 15

— Я опросил всех наших друзей. Никто ее не видел.

С огорченным видом Жан–Люк вертел в пальцах мокрую шляпу от дождевика и вытирал о коврик мокрые ноги. Плачевный вид молодого человека, его неловкое поведение, шляпа, с которой он не знал, что делать, врачебная сумка под рукой и, вдобавок, непрекращающееся шарканье ботинок о коврик… Сама собой напрашивалась ассоциация: приход Дюпона к Даниэлю. Описание его было еще свежо в памяти.

«Гость тщательно вытер ботинки о коврик. Его внешность совершенно не соответствовала представлению Даниэля. В первый момент писатель даже засомневался, что стоящий перед ним человек является ожидаемым посетителем. Он держал под мышкой толстый черный портфель, а к груди прижимал черную фетровую шляпу».

Теперь, как по цепной реакции, одна мысль порождала другую. Приход Дюпона, уход Дюпона. А воспламеняющей искрой была шляпа Жан–Люка.

— Входите, — сказал Морис и увлек юношу в кабинет. — Мне сейчас на ум пришло нечто очень важное.

Казалось, будто воздух вдруг зарядился электричеством.

— Вот прочтите здесь, как Морэ описывает уход Дюпона.

Морис сунул Жан–Люку под нос текст и показал пальцем нужную строку.

«Его гость поклонился и вышел на площадку лестничной клетки.

— До свидания, мсье Морэ.

Высокая старомодная шляпа с широкими полями, в которой он казался еще меньше, прикрывала теперь его лысину».

— Прикрывала теперь его лысину, — повторил Морис торжествующим тоном. — Понимаете теперь, что это значит? Это значит, что Дюпон носит шляпу.

— Да, — отозвался Жан–Люк.

По его лицу было видно, что он не имеет ни малейшего понятия, к чему клонит Морис.

— Когда Дюпон вышел из дома и шел по улице, никто не мог подозревать, что у него громадная лысина.

— Вы хотите сказать, что, несмотря на портрет в газетах, его, вероятно, никто не узнает?

— Да, но еще труднее было нарисовать его лысым, увидев в шляпе на улице. Это просто невозможно. Но…

Морис замолчал, пораженный значением своих соображений.

— Но, — медленно продолжал он, — Валери говорила мне, что видела Дюпона только один раз. Как она утверждала, он следовал за ней по улице и на некотором отдалении от нее. Его лысину она могла нарисовать только в том случае, если бы видела его где–нибудь в другом месте и без шляпы.

Жан–Люк смотрел на него с изумлением и некоторым скептицизмом.

— Итак, вы полагаете, что мадемуазель Жубелин знает больше, чем говорит?

— Да, она лгала.

— Но почему?

— От страха перед ним. Дюпон ей тоже угрожал смертью.

Не повлиял ли он на ее дальнейшее поведение? Ведь она могла даже снабжать Дюпона информацией. Шпионка из страха? Вынужденная сообщница, но все же сообщница? Но теперь на карту была поставлена жизнь Изабель, поэтому Морис не признавал за ней никаких смягчающих обстоятельств.

— Она — единственный человек, который может вывести нас на Дюпона, — сказал Морис и взялся за телефонную трубку.

В этот момент зазвонил телефон. Валери? Нет, комиссар.

— Мы нашли вашу дочь.

Морис опустился на стул и дружеским жестом указал Жан–Люку на параллельный аппарат.

— Где она?

— В больнице.

— В больнице? Что… Каким образом? Она больна?

— Не волнуйтесь. Она будет здорова. Я говорил с врачом.

Жан–Люк вздохнул, и его вздох прозвучал как стон. Морис начал овладевать собой.

— Что с ней произошло? — спросил он.

— Она бросилась в Сену.

— Нет! Ее, наверное, столкнули туда!

— Это будет выяснено. По счастью, рядом оказался бродяга. Он ее и вытащил.

— Да здравствует бродяга, — прошептал Жан–Люк.

— Когда я смогу ее увидеть?

— До завтрашнего утра нельзя. Я должен с ней поговорить.

— В какой она больнице?

— Будьте благоразумны, Латель. Как только я с ней поговорю, я вам сообщу. И не пытайтесь ее разыскивать. Я дал указание: никого из посетителей к ней не допускать.

— Я имею право узнать…

— Что ваша дочь жива и здорова, да. Даю вам честное слово, что вы совершенно зря беспокоитесь о ней.

На этом разговор был окончен. Жан–Люк сидел, и слезы стояли в его глазах. Морис основательно высморкался. Крепко спавший Милорд возмущенно фыркнул и проснулся.

— Самое главное, что она здорова и находится в безопасности, — сказал Жан–Люк.

Морис еще не совсем пришел в себя от волнения. Если Изабель на самом дел с хотела покончить с собой, то его вина делается вдвойне тяжелее.

— Нет, из–за одной пощечины не бросаются в воду. Это — попытка убийства.

Стрелка на весах его рассуждений колебалась то туда, то сюда. То указывала на убийство, то на попытку к убийству… Но самоубийства, как известно, не повторяются. Он должен окружить ее любовью, должен относиться к ней с добротой и снисходительностью, и может даже извиниться перед ней в случае необходимости. Но попытка к убийству могла повториться, а этого не следовало допускать. Надо было ковать железо, пока оно горячо и, если нужно, даже пожертвовать Валери.

— У нас теперь еще меньше времени, чем прежде, — сказал Морис. — Я позвоню мадемуазель Жубелин и попрошу ее приехать.

— Не лучше ли поставить в известность полицию?

— Нет, я сам займусь Валери.

Морис теперь решил высказать свое мнение и начать борьбу с судьбой, выбросив из головы дружеские чувства вместе с любовными. Довольно быть жертвой своих лучших чувств и все время попадать из–за них впросак. Видимо, его используют как дурака! Но если напали на его дочь, то пусть узнают его с другой стороны! Он положил Жан–Люку руку на плечо и сказал решительным тоном:

— Слушай внимательно, мой мальчик, она обязательно заговорит…

Дождь прошел, небо прояснилось, и появилась луна, прикрытая легкой пеленой тумана. Шум мотора нарушил тишину: подъехало такси и вскоре скрылось в конце улицы Кошуа. Снова стало тихо. Валери вошла в сад, где с каштана опадали листья. Она энергичными шагами спешила по дорожке, ведущей к входной двери дома. Вдруг, словно из–под земли, перед ней выросла темная фигура. Валери бросилась назад. Ее высокие каблуки глубоко увязли в намокшем газоне, и она споткнулась. Когда она восстановила равновесие, бежать было некуда. Фигура стояла возле калитки сада и отрезала ей путь к отступлению. В полутьме она увидела худого невысокого мужчину. Он прижимал к груди какой–то предмет, похожий на портфель. Ей показалось, будто он сунул в него руку. Но больше всего Валери испугалась, увидев его огромный лысый череп, сверкающий в ярком лунном свете. Нетвердыми шагами Валери отступила в сторону. Ее туфли увязли в размягченной земле, и она несколько раз споткнулась, прежде чем добралась до кирпичной стены ограды. С расширенными от страха глазами она прижалась к ней, почти парализованная ужасом.

Мужчина медленно приближался к ней.

— Вы… вы сошли с ума, — пробормотала она.

Он ответил ей тихим смехом. Не спеша, он подошел поближе, видимо, наслаждаясь выражением ужаса на ее лице. Затем он осторожно вынул руку из портфеля и протянул ее вперед. В руке у него оказалось нечто вроде пистолета с длинным стволом, направленным на Валери. Девушка бормотала какие–то отрывистые слова. Морис стоял слишком далеко и не мог расслышать того, что она говорила. Он стоял в подъезде дома и, затаив дыхание, с волнением следил за сценой в саду. Мужчина продолжал стоять перед Валери. Теперь ствол оружия был менее чем в метре от жертвы. Приглушенный крик вырвался из ее горла, затем она пошатнулась, скользнула вдоль стены и упала в обморок. Морис подбежал к фигуре.

— Все в порядке, — заявил Жан–Люк и снял блестящий парик, прикрывавший его волосы. — Она от страха упала в обморок.

Он спрятал бутафорию в портфель. Из–за позднего времени ему не так–то легко удалось раздобыть этот реквизит. Он с трудом уговорил своего друга–режиссера поехать в театр и достать его там. Но результат получился очень хороший, и Жан–Люк был вполне удовлетворен.

— В темноте все прошло очень хорошо, но я не знаю, что теперь делать?

Морис равнодушно смотрел на бесчувственное тело девушки. Сочувствие больше не находило места в кго сердце.

Она что–нибудь сказала?

— Да. В страхе она произнесла довольно странные слова. Жан–Люк взъерошил голову, стараясь припомнить, потом сказал: — Она сказала: «Но Дюпона же не существует!».

ГЛАВА 16

— Но Дюпона же не существует!.. Но разве Валери не должна больше, чем кто–либо другой, быть убежденной в его существовании? — рассуждал Морис.

Преследуемый по пятам Милордом, пораженный Морис ходил взад–вперед по кабинету. Жан–Люк оказывал помощь Валери в комнате Изабель. Даниэль рассказал ей о Дюпоне. Она его нарисовала. Он ей звонил по телефону. Она видела его перед рестораном. А сегодня, стоя перед ним под стволом пистолета, она сказала: «Но Дюпона же не существует!». Эти слова находились в полном противоречии со всеми фактами, от которых она не раз приходила в ужас. Морис все еще был занят своими рассуждениями, когда Жан–Люк вышел из комнаты со шприцем в руке.

— Я дал ей успокоительное средство, она теперь заснула.

Заметив недовольное выражение лица Мориса, он стал оправдываться:

— Она была в истерике.

— Может быть, она просто притворялась?

— О нет, она действительно находилась в смертельном страхе.

— Ее слова не были игрой?

— Ни в коем случае.

— А вы не могли ослышаться?

— Нет, я слушал очень внимательно.

Жан–Люк убрал шприц в коробочку и положил ее во врачебный чемоданчик. Затем он попросил разрешения вымыть руки, и Морис отвел его в ванную, насыщенную ароматом душистого мыла, которым пользовалась Изабель. Итак, в словах Валери не приходилось сомневаться. В фактах — тем более. А ее слова противоречили фактам.

— В своих рассуждениях мы можем прийти к абсурду, — сказал Жан–Люк, открывая кран. — Сегодня вечером мадемуазель Жубелин была убеждена, что на нее напал Дюпон и хотел ее убить. Она приняла это за правду, хотя Дюпон был только иллюзией…

— Убийство Даниэля не было иллюзией, так как его рукопись и портрет Дюпона, его звонки по телефону, а также угрожающие письма тоже существовали…

— Письма мог отправить и кто–нибудь другой, — возразил Жан–Люк, вытирая руки. — То же касается и телефонных разговоров.

Это замечание породило другие сомнения. Никто не мог подтвердить, что Валери нарисовала портрет Дюпона случайно. Она была одна в квартире, когда Дюпон звонил ей…

И в ресторане, — задумчиво проговорил Морис, — никто, кроме нес самой, не видел Дюпона. Я сидел спиной к окну, а когда вышел на улицу, там никого не оказалось.

Многие факты, которые раньше казались вполне достоверными, были приняты на веру только со слов Валери. Но разве теперь можно было слепо доверять ее утверждениям? Портрет убийцы без головного убора явно доказывает, что она солгала, по крайней мере, один раз.

— Но сегодня вечером она определенно не разыгрывала роли, — снова напомнил Жан–Люк.

Когда они вышли из ванной, Жан–Люк заглянул в комнату Изабель, в которой лежала Валери. Он удовлетворенно кивнул.

— Она спит.

— А когда она проснется?

— Часа через два–три. Это зависит от организма.

Валери спокойно спала в то время, как механизм, приведенный ею в действие, медленно, но верно разрушался. Морис был важнейшим рычагом в этом механизме, который ей больше не повиновался. Не в его силах было запретить своему мозгу рождать идеи, которые приводили к дальнейшим выводам. Не по его вине неумолимая логика привела в конце концов к мысли, что Валери была сообщницей убийцы. Морис почувствовал себя разбитым и совсем обессиленным. По лицу Жан–Люка тоже было заметно, что он сильно потрясен событиями.

— Теперь нам надо сварить крепкий кофе, — сказал Морис и повел Жан–Люка на кухню.

Они вместе сварили кофе. Оба были молчаливы, проявляя обоюдное участие, а затем, как старые друзья, сидя за кухонным столом, попили кофе. Жан–Люк достал из кармана сигареты и предложил Морису. Тот достал бутылку виски и налил по половине чашки.

— За здоровье Изабель! — сказал Жан–Люк.

— За поимку убийцы! — сказал Морис и сделал глоток.

После такого лечения возвращение к жизни произошло незамедлительно. Кровь быстрее побежала по жилам, щеки порозовели, глаза заблестели.

— Если Валери с самого начала была его сообщницей, значит, она нас все время обманывала.

Морис разлил по чашкам остатки виски.

— По неизвестным пока нам причинам она выдумала Дюпона и все остальное. Его появление перед рестораном, его угрозы, его телефонный звонок…

— Кроме того, все то, что было нам преподнесено в предместье Сен–Мартин, у Кулонжа.

— Да, к этому я и хочу перейти. Если она на самом деле сообщница убийцы, то с ее стороны было глупо появиться там в тот вечер на глазах у всех.

— Правильно, значит, она невиновна, — заключил Жан–Люк, который под влиянием алкоголя сделался гуманным.

Мориса алкоголь, наоборот, побуждал к смелым предположениям:

— Но также могло быть…

Сильный удар прогремел в квартире. Они вскочили и выбежали в прихожую. Входная дверь была открыта. Бледная, еле державшаяся на ногах Валери стояла, прислонившись к стенке.

— Куда вы хотите идти? — спросил Морис.

С искаженным от напряжения лицом девушка пыталась оттолкнуться от стены. Действие лекарства было еще настолько сильным, что она зашаталась при попытке двинуться к двери. Жан–Люк заслонил собою дверь.

— Вы должны лечь. Пойдемте.

Валери обеими руками ухватилась за косяк и напряженно покачала головой. Она невнятно проговорила, с трудом ворочая языком:

— Я хочу уйти…

— Вы еще не можете ходить.

— Нет… нет… могу.

Она пошатнулась.

— Почему вы хотите уйти? — спросил Морис.

Она уставилась на него, словно впервые его увидела.

— Прошу… я хочу уйти… прошу, — медленно проговорила она.

— Потому, что вам нужно проинформировать убийцу о том, что произошло? — спросил Морис.

Валери съежилась, и кровь прилила к ее лицу. Слегка пригнув голову, как боксер, готовящийся к нападению, она с неожиданной силой оттолкнула Жан–Люка, бросилась к двери и выскочила на лестничную площадку. Там она зашаталась так сильно, что ей пришлось балансировать руками, чтобы сохранить равновесие. В ее широко открытых глазах было выражение бесконечного отчаяния. Она тихонько заплакала и упала без чувств на руки Жан–Люка. С помощью Мориса он отнес ее обратно в спальню. Приподняв веко, он констатировал:

— Теперь она опять заснула.

Морис стал копаться в сумочке, которую Валери оставила на софе при попытке к бегству. Среди многочисленных мелочей, которые женщины носят в сумочках, он нашел ключ от ее квартиры и положил себе в карман. Взглянув на спящую Валери, он спросил у Жан–Люка:

— Могу я вам ее доверить до утра?

— Само собой разумеется. Я отсюда не уйду. А что вы собираетесь предпринять?

— Я поеду к ней на квартиру.

— Не лучше ли обратиться в полицию?

— Нет, — решительно отказался Морис.

Жан–Люк не стал возражать, но проводил отца Изабель до двери с озабоченным видом.

— Можете не волноваться, — дружески проговорил Морис. — Я убежден, что к утру весь этот кошмар рассеется.

Он сошел вниз по лестнице, вышел в сад, освещенный яркой луной, и сел в свою машину. Мотор был холодным и заработал только с третьего раза. Наступило время тишины, которое начинается по окончании работы метро и длится до начала его работы. В эти особенные часы в Париже такая тишина, как в маленьком городке в провинции.

Улица Гей–Люссака не была исключением. Морис поставил машину, невзирая на то, что стоянка была запрещена. Во время своей не более чем пятнадцатиминутной поездки он составил себе план действий.

Как только он вошел в квартиру Валери, он начал выполнять его. Не теряя времени, даже не сняв пальто, он тут же взял телефонную трубку и набрал номер приема телеграмм.

— Мне нужно отправить телеграмму в черте Парижа, — сказал он.

— Мы не принимаем телеграмм до семи часов утра, — возразил служащий, — за исключением особо срочных случаев.

— Это и есть особо срочный случай. Тяжелый несчастный случай.

Морис почувствовал легкое угрызение совести, но решил, что его ложь имеет оправдание. Он продиктовал текст.

«Дюпон чувствует себя плохо. Не могу к тебе приехать. Не звони. Приезжай скорее.

Валери.»

Он положил трубку. Очутившись в этой знакомой квартире, он вдруг вспомнил, как часто мысленно бывал здесь. Да и не только мысленно. Только вчера он сидел здесь и смотрел на Валери, склонившуюся над рисунком. Глаза его заблестели, когда она подняла голову и посмотрела на него. Нет, сейчас по телефону он не солгал. На самом деле произошел тяжелый несчастный случай и даже со смертельным исходом. Умерла любовь в его сердце. Лучше всего было бы просто поплакать, но слезы, стоящие в его глазах, нисколько не смягчили его решимости. Он прошел в ванную, умылся холодной водой и вернулся в комнату.

Теперь, когда все уже было сделано, он почувствовал усталость и прилег на кушетку. Чтобы не заснуть, он стал внимательно разглядывать окружающую его обстановку. Над ним в воздухе парили рыбы, на которых с того же места смотрел восемь дней назад Даниэль. Да, он правильно тогда заметил, что зеленая рыба вдруг бросилась на него с раскрытой пастью. Это был точно такой же кошмарный сон с таким же внезапным пробуждением. Что это: зазвонил телефон или звонок у входной двери? Между щелями жалюзи проходил тусклый свет. Снаружи в замке повернулся ключ. Морис очнулся и поднялся. В маленькой прихожей раздались шаги. Затем в комнату вошел… Кулонж.

ГЛАВА 17

Увидев Мориса, он в испуге остановился.

— Входите сюда, — сказал Морис. — Телеграмма была от меня.

— Где мадемуазель Жубелин?

— Можете спокойно называть ее Валери. Если у вас есть ключ от ее квартиры, то можете позволить себе и эту фамильярность.

Кулонж нахмурился и подошел ближе.

— Где она?

— У меня. Жан–Люк заботится о ней. Когда она узнала, что мы обнаружили убийцу Морэ, она упала в обморок.

— Убийцу Морэ…

— Конечно, это вы, а Валери — ваша сообщница.

Кулонж не стал протестовать и не пытался лгать. Казалось только, что его сильное тело сразу обмякло. Он понял, что возражать бесполезно, и взял на себя ответственность за преступление, тем более, что Морис обвинил Валери. Кулонж тихо прикрыл дверь, повернулся и сказал:

— Морэ был последним мерзавцем.

Морис промолчал. Ему нечего было возразить.

— Я полагаю, — немного иронично пробормотал Кулонж, — что теперь вы охотно выслушаете мое признание.

— Если вы не предпочтете говорить в полиции.

— Нет.

Было заметно, что Кулонж прекрасно ориентируется в квартире Валери. Достав сигарету из позолоченной коробки, он сел напротив Мориса на стул.

— Я вас очень ценю, мсье Латель, — сказал он, закуривая. — Если вы не возражаете, то я сначала хотел бы поговорить с вами как мужчина с мужчиной. Потом вы сможете составить свое собственное мнение. Вы уже знаете о драме во Вьевре, не правда ли? Давид Шнеберг был клиентом банка, в котором я работаю. В своих операциях он всегда пользовался моими услугами. Примерно года полтора назад он снова приехал в банк и обратился ко мне…

Это была простая история, даже разочаровавшая своей банальностью. Шнеберг подал пакет ценных бумаг, который Кулонж должен был продать, и получил от него расписку… Шнеберг не заметил, что между ценными бумагами большого размера лежали маленькие.

Я тоже обнаружил их позднее. Там лежало восемь свободно продаваемых бумаг на общую сумму восемь тысяч четыреста франков, о которых Шнеберг не знал. Я получаю всего девятьсот франков в месяц, а Шнеберг был так богат…

— Значит, вы их присвоили?

— Да. Но некоторое время я выжидал, однако Шнеберг о них не спрашивал и, в конце концов, я их продал. И как нарочно, через два дня после этого он их хватился. Он проверял сейф и не нашел бумаг. Он спросил меня, не завалились ли они среди других бумаг. Я обещал проверить наличность.

— А вы не опасались, что у него могла быть ваша расписка на них?

— В принципе, да. Но номера бумаг при операции списываются. Если провести официальное расследование, то можно установить факт продажи их на бирже. И тогда бы мне не удалось спастись. Я признался в этом Валери.

— Вы уже были с ней знакомы?

— Да, уже три месяца. Срокнебольшой, но это не имело значения. У нас с самого начала было все в порядке.

Эти слова поразили Мориса в самое сердце. Он сунул в рот сигарету и стал возиться со спичками. Говоря о Валери, Кулонж как–то успокоился. С прояснившимся лицом он продолжал:

— Может быть, вам смешно, но мы с Валери действительно как две разъединенные половинки, которые нашли друг друга.

Морису было не до смеха, и он резко сказал:

— Ну, рассказывайте о девятнадцатом июня.

— В воскресенье после обеда я был у Морэ и беседовал с ним о криминальном романе, который я в то время писал для него. Валери в этот день поехала к Шнебергу во Вьевр.

— Это вы ее послали?

Кулонж возмущенно выпрямился:

— За кого вы меня принимаете? — Затем, пожав плечами, он продолжал: — Верите или нет, но Валери поехала туда, даже не предупредив меня. Она надеялась уговорить Шнеберга взять за бумаги деньги и закончить на этом дело. Но это ей не удалось. Он был немного пьян, и хмель ударил ему в голову, когда очаровательная девушка обратилась к нему с просьбой. Он стал к ней приставать, и Валери ударила его тяжелой лампой, стоявшей на камине… Остальное не трудно себе представить. Шнеберг упал с проломленным черепом, а Валери в отчаянии позвонила от него к Морэ. Я разволновался и доверился ему.

— И он отвез вас во Вьевр на своем «Ягуаре». Но почему свидетель видел на заправочной станции его одного?

— Он сначала высадил меня возле дома Шнеберга. Мы не знали, что он умер, думали, что он просто потерял сознание. Мы надеялись, что из страха перед скандалом он не станет доносить на Валери… Но он был мертв. Это был несчастный случай. Валери упала в обморок, с ней это случается. Я же был сам не свой и не знал, что делать. Тогда я позвал Морэ, который ожидал нас перед домом.

Кулонж сделал паузу и продолжал:

— В этот раз Морэ впервые увидел Валери. И с этого началось. Мы вынуждены были делать все, что он потребует. Морэ не советовал звонить в полицию, так как никто не знал о присвоении мною бумаг и о визите Валери к Шнебергу. Мы тщательно вытерли лампу и поставили ее на место, на камин, а потом уехали в Париж. Сначала я был очень признателен ему и только потом понял, что он поступил так не из благородства, а совсем по другим мотивам. Вы можете себе это представить. За последние два года все его романы написал я. Морэ уже устал, выдохся, он ничего не мог придумать сам. Морэ — мастер детективной литературы — был я. Но об этом не знал никто, кроме моей тети… Я не могу на нее сердиться, — с нежностью продолжал он. — Она желала мне добра, но если бы не ее поступок, то вы бы не узнали о моем существовании и не приехали бы в предместье Сен–Мартин. Валери, между прочим, приехала туда в первый раз и, как нарочно, появилась тогда, когда и вы там находились.

Шаг за шагом Морис получал подтверждения всем своим предположениям.

— Но почему же она так поступила? — спросил он. — Это ведь было очень легкомысленно.

— Она приехала из–за черного «Пежо», который преследовал вас. Это ее так сильно беспокоило, что она хотела непременно поговорить со мной. К сожалению, у меня нет телефона.

— Кстати, о телефоне, — сказал Морис. — Вы уже потом, так сказать, задним числом, вызвали туда всех остальных, чтобы появление Валери не показалось подозрительным, не так ли?

— Да, это сделал я, когда вы с Валери находились наедине в комнате моей тети. И также я опустил в ящик конверт.

— Другие письма писали тоже вы?

— Да, — стыдливо признался Кулонж и тут же добавил: — Само собой разумеется, я не имел ни малейшего намерения причинить вред вашей дочери.

— Но почему вы угрожали ей?

— Я хотел таким образом направить полицию на поиски Дюпона. Валери позвонила мне в банк сразу же после вашего звонка.

— Итак, продолжим о Морэ.

— Вы понимаете, почему он выручил нас из затруднительного положения? — спросил Кулонж. — Он прежде всего преследовал свою выгоду. И он стал держать меня в руках с тем, чтобы я работал вместо него. Я был вынужден оставаться тайным автором всегда. С этим, однако, я бы еще примирился, если бы он не перенес свои вымогательства на Валери, угрожая ей полицией и тюрьмой. Он заставил ее стать его любовницей.

Кулонж встал и с высоты своего почти двухметрового роста продолжал:

— Да, такой свиньей был ваш друг.

Морису невольно пришла на ум параллель: Валери и Изабель. Одну он запугал, другую получил посредством лживых обещаний.

— Валери много месяцев терпела, ничего мне не говоря, — продолжал Кулонж, — но потом она не смогла больше выдержать и все мне рассказала. Мы пришли к выводу, что он должен умереть.

Теперь рассеялся остаток тумана, и Морис понял всю правду. Сначала он видел все в ложном свете, так как не учитывал важного психологического момента, а именно, профессии главного действующего лица. Как убийца, так и жертва были авторами детективных романов. Недавно Кулонж решительно заявил: «Морэ — автор криминальной литературы — это я». Теперь стали понятны и слова Валери, испуганной появлением фальшивого Дюпона.

— Дюпона не существовало, — сказал Морис. — Вы его просто придумали, чтобы направить полицию по ложному следу.

Теперь Морис не нуждался в подтверждении Кулонжа. Теперь он твердо знал, что рукопись Даниэля была фальшивой.

— Вы написали рукопись, а Валери нарисовала портрет. Встреча Морэ с Дюпоном была плодом вашего воображения.

Кулонж вздохнул.

— И когда вы очень искусно перемешали выдумку с правдой, — продолжал Морис, — это несуществующее стало более вероятным. Морэ и сам прибегнул к обману, когда звонил мне и спрашивал о Дюпоне. Вероятно, он сделал это по просьбе Валери, не так ли?

— Да. Когда он вам звонил, она была еще дома. Она сказала, что ей это необходимо для информации рекламного агентства. Конечно, Морэ понятия не имел, что этим он подготавливает свою смерть.

В циничной речи Кулонжа не было и тени раскаяния. Он добавил деловым тоном адвоката, объясняющего условия контракта:

— Мы предварительно обо всем договорились.

— Но все же Валери рисковала, — заметил Морис. Он имел в виду рукопись, портфель и все остальные пункты, в которых она была сообщницей. — Вы ее или она сама себя поставила в такое опасное положение?

— Нападение — лучший способ защиты, — ответил Кулонж.

— Все же для нее безопаснее всего было бы совсем не впутываться в это дело.

— Практически это было невозможно. Рано или поздно полиция обратила бы внимание на ее связь с Морэ.

Морис был вынужден согласиться с этим. Когда он передал рукопись комиссару на набережной Орфевр, тот сказал, что собирался вызвать Валери уже на следующий день. Если бы комиссар не получил сведений о других отправных точках, он стал бы расследовать версию столкновения между любовниками.

— Полиция с самого начала должна была убедиться в том, что это дело рук сумасшедшего, — вновь с воодушевлением продолжал Кулонж.

Его глаза снова ожили, и в них сверкнуло нечто вроде гордости, когда он добавил, видимо, забыв, в каком положении находится:

— В этом отношении все было удачным. Все шло как по маслу.

Морис должен был отдать ему должное. Все было мастерски спланировано и точно выполнено. Он невольно восхищался блестящей идеей и великолепно разработанным планом, оригинальность которого он мог вполне оценить, как специалист. Для него эта драма на какое–то время утратила свой человеческий аспект и превратилась в интеллектуальную, умственную, спортивную задачу высшего класса.

— Где и когда вы отпечатали текст? — спросил Морис.

— У Морэ. На его «Смит–Короне». В ту последнюю ночь, которую он провел с Валери.

— А где вы взяли ключ от его квартиры?

— Об этом позаботилась Валери. У нее был ключ… Утром она позвонила мне и сообщила, что Морэ звонил вам по поводу Дюпона, и передала содержание вашего разговора. Она позвонила мне из автомата, как только вышла из дома, оставив там Морэ.

— Вы не опасались, что вас могли застать в его квартире?

— Я знал, что по утрам уборщица туда не приходит.

— А если бы Морэ вернулся раньше, чем вы рассчитали?

— Тогда Валери предупредила бы меня об этом по телефону.

Он должен был потратить на дорогу не менее получаса. У меня было бы достаточно времени, чтобы сделать все необходимое.

— А именно?

— Во всяком случае, мне все равно пришлось его ждать. Как только он вошел, я его застрелил.

— А если бы он долго не возвращался?

— Тогда мне пришлось бы отложить это.

Кулонж говорил совершенно равнодушно, но капли пота на лбу выдавали его волнение.

— Знаете, самое худшее заключалось не в самом убийстве Морэ. Гораздо тяжелее было перед этим, ночью, когда я находился в его квартире. — В сильном возбуждении он пояснил: — Для Валери эта ночь была кошмарной и для меня — тоже. Он находился у нее, в ее постели, а я, полумертвый от ревности, сидел за машинкой и перепечатывал рукопись.

Кулонж посмотрел Морису прямо в глаза. Взгляд его был твердым и непреклонным.

— Я не раскаиваюсь.

— Этого я не стал бы говорить на суде, — сказал Морис.

Кулонж повернулся и взял сигарету из позолоченной коробочки. Он курил быстрыми затяжками и, несмотря на самообладание, было заметно, что нервы его на пределе.

— Последняя сигарета кандидата на смертную казнь, — сказал он. — Я ведь заслужил ее, не так ли?.. В конце концов я совершил почти идеальное убийство.

С горькой иронией он добавил:

— Ну, значит, я не настолько умен, как думал. Морэ был прав: убийца не интеллигентен. — Он попытался улыбнуться, но получилась гримаса. — Чего же вы ждете? Почему вы не звоните в полицию?

Морис не шелохнулся. Его чувства изменились и приобрели удивительную ясность. Он не узнавал самого себя. Молодой человек, сидевший напротив него, умышленно убил человека, но, несмотря на это, он не сердился на него, не презирал его. Вопрос оставался открытым: кто в этом случае более виновен, преступник или жертва? Морис встал и тихо произнес:

— Если кто–нибудь является в полицию добровольно, то это рассматривается на суде как смягчающее обстоятельство.

* * *

Париж проснулся, появились всевозможные звуки дневной жизни. Стуча и гремя, проехали внизу молочные повозки.

«Любимый папа!

Прости меня за горе, которое я тебе причинила, но я не могу больше жить. Я ни в чем не упрекаю тебя, это не из–за пощечин и не из–за твоих упреков…»

Письмо пришло с утренней почтой. Изабель была уже дома, но тем не менее слова дочери глубоко потрясли Мориса.

«Я не думаю больше о прошлом, но Жан–Люк такой порядочный, такой чистый юноша. Надеюсь, он не узнает об этом. Что же он обо мне подумает? Я не могу теперь смотреть ему в глаза, мне до смерти стыдно…»

Разве могло быть что–либо более волнующее, чем детское признание? Чуть было не совершилась трагедия. Ни Морис, ни его дочь ни словом не упомянули о случившемся после того, как Жан–Люк доставил Изабель в своей машине на улицу Кошуа.

Морис дважды перечитал письмо, затем положил его на решетку камина и поджег спичкой. Милорд внимательно следил за ярким пламенем, охватившим письмо. Из соседней комнаты доносилась джазовая музыка. Изабель и Жан–Люк слушали пластинки. На первой странице газеты было помещено фото «несчастливой влюбленной пары». Кулонж и Валери стояли, выпрямившись, друг возле друга и смотрели на зрителей. В их спокойных лицах, казалось, чувствовалось какое–то облегчение.

— Да, я же говорил тебе, малыш, что скоро мы останемся с тобой вдвоем, два старика.

Из соседней комнаты донесся смех, такой звонкий, что он перекрыл звуки музыки. Это был смех беззаботной юности.

И Морис тоже улыбнулся.

Джон Данн Макдональд Темнее, чем янтарь

1

Мы уже готовы были отчалить, когда наверху, на мосту раздался скрип тормозов.

Почти в то же мгновение девушку перебросили через перила, и сразу же хлопнули дверцы и зарычал мотор. Машина умчалась.

Стояла дивная июньская ночь со всеми ее атрибутами: луной, жарой, приливом и прочее. А также мошкарой, которая набросилась на нас, как только стих ветерок.

Происшедшее на мосту казалось финальным актом романтической драмы.

Под мостом в ялике сидели мы с Мейером. Это был первый большой мост за Маратоном по пути в Ки–Уэст — если, конечно, еще существуют идиоты, которым нужен путь в Ки–Уэст.

Мое холостяцкое гнездышко «Альбатрос» было пришвартовано у пристани Томпсона в Маратоне. В субботу днем, сойдя на берег, я тут же позвонил Мейеру в Лодердейл. Я и так уже задержался в пути, а у меня было к нему небольшое, но важное дельце. В качестве компенсации за услугу я предложил ему добраться до Маратона автобусом, пешком или как ему заблагорассудится, чтобы после приятного уикэнда я доставил его обратно на борту «Альбатроса».

Мейер — мой друг и, пожалуй, идеальный компаньон, потому что он умеет вовремя помолчать — и потому что он никогда не делит заботы пополам, на свои и чужие, а всегда берет себе большую часть.

Услышав его «да», я чертовски обрадовался, хотя за час до этого мне казалось, что я еще долго не захочу видеть на «Альбатросе» кого бы то ни было из представителей рода человеческого.

Дело в том, что предыдущие десять дней я провел в обществе одной старой знакомой по имени Вирджиния. После трех лет унылого замужества она сбежала из Атланты, чтобы попытаться вновь стать той Виджи, которую я знал — здоровой, спокойной, симпатичной девушкой, обладающей чувством юмора и массой других достоинств, необходимых, чтобы стать хорошей женой.

За три года тягомотины с Чарли она превратилась в издерганную, сварливую и раздражительную особу, которая не могла сказать, который час, без того, чтобы не разрыдаться. Мягкосердечный Тревис не выдержал, и мы отправились в круиз на «Альбатросе».

Перво–наперво я дал ей выговориться. В бесконечных монологах она кляла себя за то, что оказалась никуда не годной женой, и несла прочую дребедень в таком духе. Однако, выслушав ее излияния, я поставил собственный диагноз.

Виджи была чересчур мягка, уступчива, покорна, чтобы противостоять эмоциональному садизму Чарли. В Чарли же не было и намека на гибкость и уступчивость. Постепенно он вытравил из Виджи всякую веру в свои силы, вплоть до того, что она боялась приготовить обед или сесть за руль. Тогда он взялся за ее сексуальное воспитание.

Хотя термин «кастрация» неприменим к женщинам, то, что проделал Чарли с бедной Виджи, просто нельзя назвать иначе. Есть люди, которые стремятся к безраздельному господству. Они поглощают партнера, выжигают его дотла. Сама Виджи вряд ли понимала, что ее бегство от Чарли — неосознанный бунт, последняя попытка сохранить собственное «я».

Первые два дня были наполнены охами, вздохами и причитаниями по поводу бедняжки Чарли, ожидания которого она обманула. На третий вечер мне пришлось прибегнуть к «сыворотке правды» по рецепту доктора Тревиса Мак–Ги. Чистейший джин «Плимут», без всяких примесей… Без конца ей противореча, придираясь к каждому слову, я вывел Виджи из себя — и тем самым вынудил сказать все как есть.

Перед тем как она вырубилась окончательно, я успел услышать, как она ненавидит этого вампира, какое это чудовище, садист, сукин сын, а также ряд более интимных подробностей. На следующий день она была тише воды, ниже травы, но к вечеру опять затянула свою песнь песней о несчастном Чарли. Пришлось дать ей прослушать собственную исповедь, которую я предусмотрительно записал на магнитофон. Дело кончилось бурной истерикой, плавно перешедшей в тихий плач, а затем в благодатный сон.

Наутро она встала бодрой и спокойной, с аппетитом умяла огромный бифштекс и, призывно глядя на меня, заявила, что готова поставить крест на Чарли.

У нас с Виджи есть кое–какие общие воспоминания, но не более того. Ее неуклюжая попытка воскресить прошлое показалась мне просто бестактной, тем не менее я решил оказать ей последнюю услугу.

Злодей Чарли не только подавил ее волю — он дочиста выжег ее женское естество. Бедняга внушила себе (или он ей внушил), что она фригидна. Доктор Мак–Ги прибег ко второму своему излюбленному и неоднократно проверенному средству.

Я поднял ее в пять утра и дал ей нагрузку, способную уморить здоровенного матроса: уборка, стряпня, рыбная ловля, плавание, водные лыжи. После целого дня, проведенного на солнце, она рухнула на надувной матрас прямо на палубе и погрузилась в сон.

Глубокой ночью, когда луна уже вовсю сияла на небе, а легкий бриз разгонял мошкару и создавал приятную прохладу, я осторожно улегся рядом и самым деликатнейшим образом стянул с нее шорты.

Когда она наконец проснулась и уяснила, что происходит, дело зашло уже слишком далеко, чтобы вспоминать обо всех глупостях, внушенных ей Чарли. Сеанс изгнания беса был благополучно окончен, и Виджи уснула со счастливой улыбкой на устах.

Я отнес ее в каюту, где несколько часов спустя, когда лучи солнца пробились сквозь шторы и упали на подушку, пришлось доказывать, что все это не было сном.

Во Фламинго на берег сошла цветущая молодая женщина с великолепным загаром и сияющей улыбкой. У нее больше не тряслись руки, не навертывались ежеминутно слезы на глаза, из голоса исчезли пронзительно–истерические нотки. Она выглядела моложе, чем пять лет назад.

Я сдал ее на руки сестре, которую предусмотрительно заранее вызвал во Фламинго, и предупредил, что возвращение к Чарли равносильно самоубийству. Сестра сухо заметила, что как только заметит у Виджи малейшее поползновение к этому, она собственноручно свяжет ее и доставит ко мне. Надеюсь, мою реакцию на это заявление она истолковала правильно.

Конечно, в миссионерской работе есть некая приятность, но лично у меня через несколько недель общения с нервическими особами появляется звон в ушах. Кроме того, угнетает необходимость контролировать каждое слово — а когда имеешь дело с Виджи и ей подобными, это неизбежно.

Я чувствую себя легко только с теми, кому могу тут же выложить любую глупость или грубость, которая придет мне в голову, без боязни быть неправильно понятым.

К сожалению, Виджи, как и многие другие, — прирожденная жертва. Некоторые такие Виджи благополучно проживают свой век, не догадываясь об этом. Но если им не повезет и они натолкнутся на своего палача, на своего Чарли, — участь их незавидна. Вы наверняка встречали тихих, изможденных женщин неопределенного возраста с робкими улыбками и извиняющимся взглядом. Их мужья, как правило, — толстые самоуверенные жеребцы, громко ржущие над собственными похабными шутками.

На обратном пути из Фламинго обнаружились неполадки в маслопроводе; я сразу вспомнил, что недалеко от Маратона обитает приятель, который облегчит жизнь двигателя, но пощадит мои карманы.

Не то чтобы в карманах у меня было совсем пусто — денег должно было хватить до конца года, однако разумная экономия никому не повредит. В дальнейшем я собирался помочь одному типу вернуть денежки — он был слишком труслив, чтобы справиться самостоятельно, и обещал мне за работу половину суммы. Что ж, половина лучше, чем ничего, — и для него, и для меня.

Ремонт оказался пустяковым, я легко справился бы сам, если бы вовремя пошевелил мозгами. Однако я честно выполнил обещание, данное Мейеру насчет его любимого развлечения, и именно потому мы оказались ночью под мостом во взятом напрокат ялике.

Ловили «Centropomus undecimalis», более известную как «рыба–сержант». Мы подцепили на крючки, как минимум, десяток, но большинство сорвалось. Нам досталось штук пять вполне приличных рыбин — от восьми до двенадцати фунтов.

Пора было сворачивать снасти, но нас все время охватывал неудержимый азарт «Ну — вот — еще — последний — раз». Июньской ночью в понедельник в этих местах пустынно — и на мосту, и под ним, поэтому я слегка удивился, услышав звук подъезжающего автомобиля. Наш ялик снесло вниз, в тень моста, и сверху нас не могли заметить.

Все остальное произошло в течение нескольких мгновений: вначале мелькнули ноги, показавшиеся неестественно белыми и длинными, светлая юбка, облепившая бедра, темные волосы… Всплеск — и девушка беззвучно исчезла под водой в десяти футах от нас. Сверху уже доносился рык отъезжающего автомобиля.

Она пролетела в общей сложности около сорока футов — двадцать по воздуху и двадцать в глубину. Может быть, я и не бросился бы столь безоглядно на помощь, если бы не одно обстоятельство: падая, она увлекла за собой мою леску и сейчас должна была в самом буквальном смысле висеть у меня на крючке, что давало некоторую надежду найти ее в кромешной тьме под толщей воды.

Укрепив удилище, я швырнул на дно лодки бумажник, сбросил башмаки и перелез через борт, держась одной рукой за леску. Перевернувшись в воде, я вновь нащупал свою путеводную нить и стал погружаться, пропуская ее между пальцами и подгребая другой рукой.

Вначале рука погрузилась в массу каких–то нитей, колышущихся в воде, — это были ее волосы. Запустив в них пальцы, я попробовал поднять ее, но безуспешно. В ту же секунду она обхватила мое запястье обеими руками и конвульсивно сжала их. Свободной рукой я ощупывал ее тело, пытаясь обнаружить, что ее держит на дне. Наконец наткнулся на острый конец проволоки, которой были обмотаны ноги. Второй конец проволоки был продет через отверстие стандартного цементного блока. Я изо всех сил дернул за проволоку, но она оказалась закрученной на совесть.

Я чувствовал, как воздух из легких пытается вырваться наружу, но не рискнул подниматься: каждая секунда могла оказаться для нее последней. Если бы у меня были плоскогубцы или хотя бы нож! Сорвав с рубашки нагрудные карманы, я обмотал этими клочками руки и снова попытался разорвать проволоку. Красные и зеленые круги поплыли перед глазами. Бесполезно. Придется разматывать. Я нащупал торчащий конец проволоки и начал лихорадочно раскручивать ее. Это продолжалось целую вечность. Я и сам впал в какое–то забытье. Мне представлялось, как, отдавшись на волю волн, я плыву на спине под звездным небом и распеваю печальные песни своих шотландских предков. Наконец свободный конец проволоки выскользнул из отверстия. Обхватив девушку за талию, я оттолкнулся от дна.

Вынырнув и откашлявшись, я завертел головой в поисках Мейера и увидел его совсем не в той стороне, где ожидал. Стараясь, чтобы лицо девушки оставалось над водой, я подплыл к ялику. Мейер втащил девушку в лодку. Держась за борт, я наблюдал, как он без лишних церемоний уложил девушку лицом вниз на скамейку у себя между ног и начал с силой нажимать ей на спину.

Отдышавшись, я кое–как перелез через борт и плюхнулся на скамейку. Прилив подходил к высшей точке — случись все на полчаса позже, мы не смогли бы ничего сделать.

— Если бы ты предупредил, что просидишь на дне столько времени, — заметил Мейер, — я успел бы сбегать в город и перехватить пару пива.

— Не отвлекайся. Пять минут назад она была жива. Вцепилась в меня обеими руками, но пришлось потратить чертову пропасть времени, чтобы отцепить ее от якоря. Тот, кто это сделал, не поскупился на проволоку.

— Наверное, никак не мог решиться на разрыв с такой красоткой, поэтому решился на убийство. Чувствительный тип!

— Послушай, ты уверен, что делаешь это правильно?

— Не лезь не в свое дело. Это мой собственный способ, и, кажется, он начинает действовать.

Я порылся в ящичке под сиденьем, вытащил фонарик и осветил девушку. Мокрая юбка сбилась в ком на бедрах. Кто бы ни был этот тип, на его месте я не стал бы разбрасываться девушками с такими ногами. Лодыжки все еще были стянуты проволокой. Опустившись на колени, я быстро перерезал ее кусачками. Ноги слегка раздвинулись и безвольно повисли носками внутрь. Я продолжил осмотр. Под левым бедром девушки лежали останки моего рыболовного снаряжения, несколько крючков впились ей в кожу. Я начал обрезать леску, но не успел закончить, как девушка пошевелилась, закашлялась и потянулась к борту. Деликатно поддерживая ее, Мейер с нескрываемой гордостью спросил:

— Ну что, убедился? Есть замечания?

— Почему ты отказался от старого доброго «рот в рот»?

— Не мог преодолеть эмоциональный барьер.

Избавившись от огромного количества жидкости, девушка знаком дала понять, что приступ закончился. С ловкостью медведя Мейер зачерпнул воды, обмыл ей лицо, вытер какой–то тряпкой и усадил на скамейку. Не удержавшись, я поднял фонарь.

Слабым протестующим движением она отмахнулась от света и, зажмурившись, пробормотала: «Пожалуйста, не надо».

Я отвел луч от ее лица. Оно ничуть не уступало ногам. Может быть, даже превосходило их, это овальное личико с неуловимо раскосыми темными глазами.

— По–моему, пора сматываться, Тревис, пока нам не сбросили еще одну. Кончай зевать и заводи мотор, — сказал Мейер, и, разумеется, был прав.

2

Мы причалили прямо к борту «Альбатроса». Я вскарабкался на палубу, перегнулся через перила и, подхватив девушку, перенес ее на яхту и попытался поставить на ноги. Убедившись, что она еще не в состоянии идти, я отнес или скорее оттащил ее в свою каюту. Мейер отправился на пристань — возвращать ялик.

Некоторое время девушка стояла молча, вцепившись в спинку стула и слегка пошатываясь. Потом подняла голову и попыталась что–то сказать, но безуспешно. Я вытащил из шкафа купальный халат и чистое полотенце, бросил на кровать и со словами: «Хорошенько вытритесь и переоденьтесь в сухое», вышел из каюты.

Пока она переодевалась, я налил в высокий стакан хорошую порцию бренди и отнес ей, предварительно постучавшись. Она поднесла стакан к губам, и я услышал, как зубы застучали по стеклу. Тем не менее она справилась, осушив стакан в три глотка.

В дверях возник Мейер и тут же оценил обстановку.

— Озноб? Ничего страшного — реакция на шок. Мисс, вы в силах принять горячий душ или, еще лучше, ванну? А потом еще бренди, о'кей?

Девушка дернула головой, что было истолковано Мейером как согласие, и он тут же исчез, прихватив с полу ее мокрую одежду. Мгновение спустя я услышал, как за стенкой зашумела вода. Моя ванная была оборудована в полном соответствии с сибаритскими вкусами прежнего владельца и его бразильских сеньорит. Должно быть, он не перестает сожалеть о ней с тех пор, как проиграл мне яхту в покер как–то в Палм–Бич.

— У м–м–меня… что–то в ноге, — удивленно произнесла девушка.

Чертовы крючки! Я приготовил инструменты и вызвал доктора Мейера ассистировать мне. Девушку уложили ничком на исполинскую кровать, также доставшуюся мне в наследство от любвеобильного бразильца. Я придвинул поближе лампу и осветил операционное поле.

Существует масса избитых выражений для описания женских ног. Выточенные из слоновой кости. Изваянные из мрамора. Цвета эбенового дерева. И т. д. и т. п. Эти, на мой вкус, были несколько бледноваты, хотя скорее всего это было связано с ее состоянием. Время от времени по телу пробегала судорога, и тогда рисунок мышц становился особенно рельефным.

Извлечение рыболовных крючков из тела — вещь очень неприятная, но мы надеялись, что начавшееся действие алкоголя смягчит боль. Несколько крючков только слегка вонзились в кожу остриями, и с ними мы справились довольно легко. Но два последних засели по самую бородку.

— Сейчас придется потерпеть, детка, — предупредил Мейер.

— Валяйте, — спокойно отозвалась она.

Вытащить застрявшие в теле рыболовные крючки можно только одним способом — назовем его хирургическим. Она не издала ни одного звука, даже не вздрогнула, когда зазубрины стали рвать ее кожу изнутри.

Наконец операция закончилась. Мы залили ранки йодом и заклеили пластырем.

— Для меня большая честь, доктор, — поклонился я, — ассистировать вам в такой ответственной операции.

— Нашей пациентке следует сохранить эти сувениры, как память, — засмеялся Мейер и положил крючки перед ней.

— Господи, — пробормотала она сквозь зубы, — тоже мне клоун.

Мейер пожал плечами.

— Ванна готова, миледи. Через несколько минут я постучу, вы приоткроете дверь, и я передам вам коктейль. Вода горячая, как мы и договаривались. Кстати, как прикажете обращаться к вам, миледи?

Девушка села на кровати и обвела нас медленным равнодушным взглядом. Ее глаза казались совершенно безжизненными. Они были… они были как пепел от погасшего костра.

— Одри Хепберн вас устроит? — спросила она.

— В таком случае наша труппа — Мейер и Мак–Ги. Я — Мейер, он же Мейер, а этот красавчик — Мак–Ги, он же Тревис, он же хозяин здешних мест.

— Вот и славно, — кивнула она, прошла в ванную и закрыла за собой дверь.

Я направился в каюту Мейера и вытащил из–под кровати свой заветный ящик со всякой всячиной. Один приятель назвал его «реликвии Мак–Ги». Я извлек оттуда просторную бело–голубую женскую пижаму, черные парусиновые брюки и белую рубашку с длинным рукавом. Нашлась там и пара шлепанцев, которую я счел подходящей по размеру. Присоединив к этому пакет с туалетными мелочами из какого–то отеля, я отнес все к себе и разложил на кровати. После непродолжительной борьбы с собой я решил не менять постельное белье, поскольку сделал это только вчера, а наша гостья не казалась особо разборчивой.

Мейер отнес в ванную коктейль и вернулся с тазиком в одной руке и одеждой Одри в другой. Я последовал за ним на кухню и с удовольствием наблюдал, как, набрав в тазик чистой воды, он старательно полощет и отжимает белье. Заботливая матушка Мейер!

— Посмотрите, что мы имеем, доктор Ватсон, — задумчиво произнес он. — Шелковая блузка без рукавов и трикотажная юбка на пуговицах, с этикетками, из которых следует, что обе вещи приобретены в заведении, именуемом, Бог им в помощь, «Кукольный дом», Бровард Бич. Далее голубые кружевные трусики и под пару им лифчик. Если опыт меня не обманывает, размер 34, полнота Б. Белье прекрасного качества, но без меток, куплено в обычном универмаге. Обуви нет. И, как ты мог заметить, ни украшений, ни наручных часов. Однако есть след от кольца на безымянном пальце правой руки и бледная полоска на левом запястье.

— Возраст, мистер Холмс?

— Явная примесь восточной крови усложняет определение возраста. Что–нибудь лет двадцать шесть, плюс–минус два года.

— А как насчет длинных ухоженных ногтей, дорогой Холмс? Непохоже, что она работает руками. Правда, на третьем и четвертом пальцах правой руки ногти обломаны, возможно, во время борьбы.

— Прекрасно, милый Ватсон! Что еще, по–твоему, заслуживает внимания?

— Ну… Шрам на правой скуле?

— Сам по себе ничего не означает, вернее, может означать все, что угодно. Думай, думай. Ну, ладно, помогу тебе. Представь себе, как вела бы себя в подобных обстоятельствах любая известная тебе молодая женщина.

Я подумал о Виджи. Конечно, она подняла бы страшный шум, крик, плач, требовала бы вызвать доктора и полицию. А как она отреагировала бы на крючки, впившиеся в тело, даже страшно себе представить.

Когда я сообщил это глубокое умозаключение Мейеру, он разорался не хуже Виджи. Только такой осел, как я, кричал он, мог не сопоставить манеру поведения Одри с ее внешностью! Ее осанка, походка, фигура, особенно развитые мышцы ног явно свидетельствуют о ее принадлежности к миру шоу–бизнеса. Она может быть исполнительницей гавайских или восточных танцев, платной партнершей в клубе или на крупном теплоходе или кем–нибудь еще в этом роде. Ее реакция на случившееся была исключительно физиологической, без каких бы то ни было эмоциональных проявлений!

Как будто она давно примирилась с тем, что для девушки ее возраста насильственная смерть — обычное дело. Как будто она воспринимала мир как место, где рано или поздно каждого из нас сбросят со своего моста.

Мы услышали, как щелкнула дверь в ванной и, подождав некоторое время, дружно двинулись к моей каюте. В ответ на стук она крикнула: «Можно, можно!»

Удобно раскинувшись на двух подушках, она возлежала посреди кровати под покрывалом. На ней была моя пижама, а голову венчал тюрбан из полотенца. Лицо порозовело, и она выглядела значительно лучше.

— Ну как, полегчало? — спросил Мейер.

— Ваш бренди был очень кстати. Правда, в голове шумит, но ведь я ничего не ела с самого утра.

— Нет проблем, сейчас что–нибудь приготовлю, — предложил я.

— Хорошо, только я и думать не могу о серьезной еде. Если можно, стакан горячего молока с аспирином, мистер… Черт, забыла ваше имя.

— Тревис Мак–Ги. Этот, с шевелюрой, — Мейер. Как насчет гоголь–моголя с ванилином и тертыми орехами?

Она задумчиво посмотрела на меня.

— Когда я была маленькой… очень давно, мне это нравилось. — Она перевела взгляд на одежду, висящую на стуле. — Здесь есть женщина? Чье это?

Как выяснилось, я напрасно считал, что уже могу спокойно отвечать на этот вопрос. Мой голос предательски дрогнул, когда я сказал: «Женщина, которая носила это, умерла».

Любой нормальный человек автоматически извинился бы или пробормотал что–нибудь соболезнующее, но она как ни в чем не бывало произнесла:

— Выглядит подходяще. И ванная у вас такая потрясающая, что я никак не могла понять, на каком я свете. Может быть, все–таки угодила на тот? Надеюсь, завтра утром я приду к какому–нибудь выводу.

— Завтра утром, — подал голос Мейер, — вы, наверно, захотите обратиться в полицию?

И вновь я увидел в ее глазах черную пустоту.

— Зачем мне полиция? — усмехнулась она. — Полицию не интересуют неудавшиеся самоубийцы.

— Так вы хотели покончить с собой? — переспросил я.

Она кивнула.

— Вы привязали к себе цементный блок и перелезли через перила?

— Это было нелегко. Вы что–то говорили насчет гоголь–моголя?

Ей ответил Мейер. Совершенно безразличным тоном он произнес какую–то длинную фразу, состоящую из одних гласных, изредка перемежаемых звуком «л».

— О, нет! Я… — тут же воскликнула она и осеклась. Уставившись на Мейера сузившимися глазами, она прошипела: «Чертов пройдоха!»

Мейер довольно улыбался.

— Прощу прощения, я хотел проверить свою догадку, дорогая Одри Хепберн из Гонолулу. В вашем акценте слышно дыхание Островов. — Мейер повернулся ко мне. — Достаточно взять макронезийскую основу плюс понемногу ирландской, французской и японской крови, выдержать эту смесь в течение нескольких поколений в тропическом климате — и мы получаем результат, повергающий во прах всех ревнителей чистоты расы, крови и тому подобных предрассудков. — Он вновь обратился к девушке. — Не удивляйтесь, что я легко раскусил вас, дорогая. Я служил на Островах несколько лет.

Мейер обладает удивительным даром воздействия на людей. Вы можете часами наблюдать за ним, но вы не поймете, как он это делает. Он огромный и косматый, как гигантский черный медведь, но это ему не мешает. Он гуляет по пляжу, заходит в бары, на игровые площадки и везде знакомится с людьми так же легко, как выпивает глоток бренди, причем через пять минут его новые друзья готовы поклясться, что знали его всю жизнь. Он умеет слушать и умеет внушить вам, что дни его были бы пусты и бессмысленны, не встреться ему на счастье вы. Он задаст вам именно те вопросы, на какие вы хотите ответить и, разговаривая с ним, вы лучше узнаете сами себя. Это вовсе не преувеличение. Он мог бы стать величайшим артистом. Или величайшим психиатром. Или основать новую религию. Мейеризм.

Однажды на пляже я увидел его в окружении группы подростков. Думаю, когда вам встречается на улице такая банда, вы переходите на другую сторону. Сорок неофитов смирно сидели на песочке и смотрели в рот Мейеру. Время от времени раздавались взрывы хохота. Я подошел к ним, но сорок пар глаз обдали меня таким холодом, что я поспешил удалиться. Потом я спросил Мейера, что все это означало, но он только отшутился.

В другой раз я наблюдал, как почтенная матрона (абсолютно трезвая!) после трехминутного разговора с Мейером уткнулась ему в плечо и разрыдалась, как малое дитя. В этом случае Мейер тоже не стал мне ничего объяснять: у него есть незыблемый кодекс чести, и, возможно, именно поэтому люди открывают ему души.

Где бы он ни был, вокруг него всегда собирается толпа поклонников, и среди нее обязательно находятся два–три прелестных юных создания в возрасте от шестнадцати до двадцати лет, вид которых способен растопить сердце любого мужчины. Однако их сердца всецело принадлежат Мейеру и только Мейеру, и если бы он только захотел… Но, к их жестокому разочарованию, у папаши Мейера твердые моральные принципы и несколько экстравагантные пристрастия.

Периодически, примерно три раза в год, у него появляются подруги, которых он ласково именует «мои железные девственницы». Все они будто сошли с одного конвейера: суровые, властные, умные, не очень молодые. Они отличаются крепко сжатыми губами, строгими глазами и избытком самостоятельности, что позволяет им добиться профессионального успеха: среди них бывают артистки, художницы, пианистки, владелицы домов моделей, редакторши, администраторши и так далее. Случаются даже политические деятельницы и члены правительства. Мейер обращается с ними очень нежно, как с маленькими глупенькими девочками. Он исчезает с каждой из них на несколько недель, и когда они возвращаются, вы с удивлением обнаруживаете рядом с ним очаровательную даму с мягкой улыбкой, сияющими глазами и нежным голосом, из которого начисто исчезли командные нотки. Такие глаза и такая улыбка бывают только у очень счастливых женщин. По поводу этого феномена Мейер все–таки соблаговолил дать некоторые разъяснения: «Все они втайне мечтают, чтобы им снова вплели ленточки в косы», после чего объяснил то же самое с научной точки зрения: «У них создается комплекс доминирования, который они стремятся компенсировать, почувствовать себя вновь маленькими и беззащитными существами, о которых кто–то заботится».

Вот и теперь он наклонился и отечески похлопал Одри по руке.

— Детка, у вас есть шанс отлично выспаться. Только не засыпайте, пока не отведаете знаменитого гоголь–моголя Мак–Ги.

Ее улыбка была почти благодарной.

Через несколько минут, отставив пустой стакан, она посмотрела на меня сонными глазами и спросила:

— Может быть, я все–таки… Может, мне это снится?

— Но ведь мы–то настоящие.

— Вы — да, а вот насчет Мейера я не уверена.

Я выключил свет и, стоя в дверях, пожелал ей спокойной ночи, но она уже спала.

Мейер, успевший переодеться в пижаму, сидел в гостевой каюте, где он ночевал накануне.

— Заснула?

— Как только допила последний глоток.

— Послушай, капитан, я могу поспать и в кресле.

— И попрекать меня этим всю жизнь? Нет уж, спасибо!

— На такую реакцию я и рассчитывал. Господи, уже почти три часа! Пока ты поил ее с ложечки гоголь–моголем, я разделал рыбу. Филе — в большом холодильнике на второй полке, позади бифштексов.

— Спасибо, а то я вообще забыл о ней.

— Я тоже почти забыл. Эта девушка умеет привлечь к себе внимание. Что ты думаешь обо всем этом, кроме того, что она чертовски лакомый кусочек?

— Пока не разобрался. Но, знаешь, она вызывает у меня какое–то чувство опасности. Как говорят охотники на пантер, неизвестно, кто к кому подкрадывается. Слишком много вопросов без ответов. Кто это сделал, почему? Похоже на нормальное профессиональное убийство и вовсе не похоже на попытку мужа отделаться от жены. Наверно, у тех, кто это сделал, были веские причины: профессионалы обычно ценят живой товар такого качества. Мне кажется, что случившееся в какой–то мере было для нее неожиданностью. В том смысле, что ее не били, не мучили, а просто р–раз — и сбросили с моста. Несмотря на шок, она не дает себе воли. У нее, видно, железные нервы. Нервы игрока. Она поставила на что–то — думаю, здесь пахнет большими деньгами — и проиграла. И приняла свое поражение с фатализмом игрока, хотя понимала, что оно означает.

— Может быть, она кое–что сама расскажет, если сочтет, что мы можем ей быть полезны, — отозвался Мейер. — Но не все, конечно. Например, от нее мы никогда не узнаем, кто были эти двое на мосту.

— Двое?

— По крайней мере, двое. Один не успел бы управиться так быстро. К тому же, если ты помнишь, мотор взревел раньше, чем она скрылась под водой. То есть один из них сидел за рулем, и у него с трудом хватило сил дождаться конца процедуры. Итак, некто нервный за рулем и некто очень сильный и проворный на заднем сиденье, рядом с ней. Он выскочил из машины, сгреб в охапку ее вместе с блоком — а это фунтов двести, не меньше, — одним рывком перенес через парапет и разжал руки. Еще одна догадка: перед тем, как приступить к делу, они выждали где–нибудь поблизости, чтобы убедиться, что навстречу им никто не едет. Если она знала, что должно произойти, можно представить, каково ей было в эти минуты.

— Но можешь быть уверен, она не расхныкалась. Мне кажется, профессор, вы избрали для себя не тот род деятельности.

— А ты думаешь, бизнес — это не то же самое? Да любой контракт между солидными фирмами содержит больше сюрпризов и ловушек, чем самый запутанный детектив. Если человек не умеет читать между строк, то ему нечего делать в бизнесе. — Маленькие хитрые глазки Мейера лукаво блеснули. — Не преувеличивай мои заслуги, малыш. Ты блестяще действуешь в случаях, когда я беспомощен, как дитя. Например, когда надо заставить себя две минуты сидеть под водой.

— Мак–Ги, клубок мышц и рефлексов.

— И иллюзий, мой друг. Последний романтик, ты только прикидываешься циничным флоридским суперменом. Ты позволяешь себе роскошь руководствоваться принципами морали в этом гнусном мире. Мире, где человек — всего лишь продукт воспитания и окружающей среды. А ты хочешь играть только по правилам. Ты не понимаешь, что тебя могут не только согнуть, но и сломать. Уничтожить раньше, чем ты поймешь, что происходит. В этой непреклонности — и слабость, и сила.

— Ты собираешься философствовать всю ночь, профессор?

— Боже упаси. — Мейер со вкусом зевнул и потянулся. — В общем–то эта мисс — скорее плохая новость, чем хорошая. Я предчувствую, что ты влезешь в ее проблемы по самые уши. Это видно уже по твоей сегодняшней реакции. Маска иронии и цинизма мигом слетает с вас, сэр Ланцелот, как только вы узнаете, что где–то завелся очередной дракон. Впрочем, умолкаю. Спокойной ночи, рыцарь–идеалист.

Еще долго я ворочался на своем ложе в кухне. Черт бы побрал этого Мейера с его доморощенной психологией! Неужели он действительно считаетменя доверчивым болваном, готовым рисковать жизнью ради всех и каждого? Не спорю, в моей биографии было несколько эпизодов, когда я оказывался впутанным в дела, связанные с контрабандой и наркотиками, но с тех пор я стал гораздо выше ценить свою шкуру. После того как пару раз угодишь в госпиталь, начинаешь понимать, что ни один орган у тебя не лишний.

Короче говоря, наша гостья никак не могла рассчитывать, что отправит меня в поход за чашей Грааля. Беспечная, ленивая жизнь яхтсмена меня вполне устраивала. Я мог спокойно наслаждаться ею еще несколько месяцев, а когда настанет время позаботиться о деньгах, отправиться в крестовый поход ради кого–нибудь, значительно более беспомощного, чем наша евразийская Одри Хепберн.

Хотя ноги у нее, конечно, фантастические…

3

Я встал и начал готовить завтрак в полной уверенности, что оба моих гостя еще спят. Каково же было мое удивление, когда я увидел Мейера, спускающегося по трапу. Он постучал по стеклу, и я удивился еще раз: оказывается, дверь на палубу была захлопнута.

— Ты запер дверь? Зачем?

— Затем же, зачем и все остальные двери. Я вдруг подумал, а не мог ли кто–нибудь из них остаться на мосту, чтобы убедиться, что все в порядке.

— А где ты был сейчас?

— Утренний моцион. Полюбовался видом с моста. Обзор — на две мили в обе стороны. Теперь тебе не отделаться кофе с тостами.

— Что прикажете?

— Яичница не меньше, чем из шести яиц. Вчера мне показалось, что они рванули в сторону Майами. Следов от их автомобиля там хоть отбавляй. Во–первых, имеется тормозной след там, где они свернули на непроезжую часть моста, чтобы избавиться от своего милого груза. Затем еще один след там, где они притормозили прежде, чем выехать на свою полосу. В том месте, откуда они сбросили ее на наши головы, их нельзя было заметить, если бы кто–то и ехал со стороны Маратона. Я пошел дальше и в ярдах в двухстах к югу от этого места обнаружил площадку с примятой травой. Оттуда очень хорошо просматривается шоссе по обе стороны от моста. Там я нашел вот это. — Мейер осторожно вытащил из кармана пакетик, развернул его и достал почти целую сигару с обкуренным концом и прикушенным мундштуком. — Вчера около восьми вечера прошел хороший дождь, так ведь? А эта штука подмокла только снизу, значит, попала туда уже позже. Из машины, несущейся по шоссе, ее не могли закинуть так далеко; стало быть, ее выбросил один из тех, кто сидел в автомобиле, следы которого остались на траве. Сигара не того сорта, которую бросают, не докурив, так что напрашивается вывод, что курильщик отшвырнул ее, услышав, например, команду «Пора!» или «Езжай!» А судя по тому, с какой силой прикушен мундштук, этот парень сильно нервничал. Смотри, какой характерный след. Крупные резцы. Можешь смеяться над стариной Мейером, но я бы посоветовал понадежнее это спрятать. Может быть, нам еще суждено познакомиться с обладателем этих резцов.

Он бережно завернул окурок в бумагу.

— Что–нибудь еще, инспектор? — поинтересовался я.

— Кое–что. Я познакомился с одним старожилом и расспросил его насчет глубины воды под мостом. Так вот, почти везде она не превышает во время отлива трех футов. За исключением одного места — той самой впадины, где мы удили. Диаметр ее около пятидесяти, а глубина — от двадцати до тридцати футов. Так что все было тщательно продумано. Бр–р–р! Как представишь себе эту картинку: темная толща воды, медленно колышущиеся волосы, крабы, со всех сторон подбирающиеся к ее белому телу, рыбы, почуявшие запах добычи. Дочиста обглоданные кости, а над ними медленное равнодушное океанское…

— Мейер!

— Прости, друг, голод всегда вызывает во мне прилив поэтического вдохновения. Тревис, сынок, ты неважно выглядишь.

— Сейчас пройдет. Твой поэтический дар весьма реалистичен. Там действительно было чертовски темно, и первое, что я нащупал, — ее колышущиеся волосы. Если бы она не вцепилась мне в руку, я решил бы, что все уже кончено. Да, Мейер, там было темно и холодно. И очень неприятно.

— Прости, я был несколько вульгарен. У нас найдется лук для яичницы?

Мы допивали кофе, когда она вышла из каюты и молча прошла в ванную. Через несколько минут она появилась в дверях. На ней были черные брюки и белая блузка.

— Доброго утра Мейеру и Мак–Ги! Если где–нибудь на борту не спрятана женщина, значит, один из вас прекрасно умеет стирать женское белье.

— К вашим услугам, миледи, — Мейер встал и отодвинул для нее стул. — Садитесь, дорогая. Сегодня я за повара, официантку и прачку. Не волнуйтесь, придет и ваш черед. Кофе?

— Да, пожалуйста.

— Как вы себя чувствуете? — спросил я.

— Как будто кто–то танцевал чарльстон у меня на спине.

Ставя перед нею кофе. Мейер весело сказал:

— И за это тоже можете поблагодарить меня. Иначе я просто не мог заставить ваши легкие выплюнуть воду и вдохнуть воздух. Но я был очень осторожен: думаю, сломал максимум два–три ребра.

Солнце светило ей прямо в лицо, но она не щурилась. Темные блестящие волосы были расчесаны на пробор и обрамляли идеальный овал двумя круглыми скобками. Губы аккуратно подкрашены, и она осторожно подносила чашку ко рту, чуть склоняя голову. Лицо покрыто нежным пушком, темноватым на висках и совсем светлым на щеках и подбородке. Едва заметная морщинка на лбу повторяла изгиб бровей. Еще одна тонкая морщинка пересекала стройную шею. При дневном свете ее глаза оказались не такими темными, как я думал. Они были странного желтовато–коричневого цвета, напоминающего янтарь, только гораздо темнее, с зеленоватыми крапинками вокруг зрачков. Верхние веки выдавали примесь азиатской крови, замеченную Мейером.

Конечно, она заметила, как я ее разглядываю, но восприняла это с тем же равнодушием, с каким профессиональная манекенщица смотрит на кинокамеру.

— А в остальном как самочувствие? — спросил я еще раз.

Она пожала плечами.

— Нормально. Однако пора вам, друзья, немного просветить меня… Где мы находимся?

— У пристани Томпсона в Маратоне.

— Так. А не пришло ли вам в голову, ребята, ночью, после того, как я отключилась, сходить в ближайший бар и похвастаться богатым уловом, а заодно навести справки? — Ее губы слегка искривились.

— Фи, дорогая, — фыркнул Мейер, — не знаю, как Мак–Ги, а я просто оскорблен таким предположением. Сколько яиц?

— М–м… два. Едва обжарить.

— А как насчет кусочка соленой рыбы?

— Да, спасибо, мистер Мейер.

— Просто Мейер.

— О'кей, Мейер. Я беру назад свои слова насчет… бара, Видно, я еще не совсем пришла в себя.

Мейер подал ей тарелку, налил нам всем свежего кофе и уселся рядом со мной.

— А как случилось, что вы меня вытащили? — спросила она после паузы. По тому, как девушка накинулась на еду, было видно, как сильно она проголодалась.

Мейер рассказал, кто мы, что делали под мостом, что видели, слышали и как действовали.

— Мак–Ги оставался под водой так долго, что я уже мысленно начал с ним прощаться. Никак не меньше двух минут, — закончил он.

Она посмотрела на меня слегка сузившимися глазами, выражения которых я не смог понять, но счел нужным пояснить:

— Я знал, что вы еще живы, и не мог терять ни секунды.

— Но вы точно слышали, что они сразу уехали?

— Раньше, чем вы достигли дна, — заверил я.

Она отодвинула пустую тарелку.

— То есть мы трое, джентльмены, — единственные, кто знает, что я жива? Так?

— Безусловно, так, — ответил Мейер. — До того, как вас… пардон, до того, как вы прыгнули с моста, мы собирались сегодня отплыть по направлению к Майами. Хотите присоединиться?

— Почему бы и нет?

— Вот и славно. Кстати, мы–то вчера грешным делом подумали, что это ваш возлюбленный так некрасиво с вами обошелся.

— Это вопрос?

— Только если вы сами захотите отвечать, дорогая. Вы можете вообще ничего не рассказывать, если не хотите. Поступайте, как сочтете нужным и удобным для себя, вот и все.

Прошло несколько секунд прежде чем она заговорила низким грудным контральто.

— Ему… то есть одному из них — их было двое — совсем не нравилось то, что происходит. Он считал, что можно обойтись без этого, но все сложилось так, что… Короче, проехали. Мы оба понимали, что изменить уже ничего нельзя. По счетам надо платить. Но умирать ведь тоже можно по–разному, правда? Он мог бы облегчить мне это… Чтобы это не было так страшно, так долго — из последних сил сдерживать дыхание и чувствовать, как постепенно… Он сидел со мной сзади… И я могла говорить шепотом, чтобы тот, второй, не слышал. Я умоляла его, чтобы он помог мне. Он знает, как это делается, и он мог сделать это так, чтобы Ма… чтобы второй ничего не заметил. Но машина остановилась, он тут же подхватил меня, и я поняла, что он ничего не сделает, потому что боится… остальных. — Она сделала паузу и обвела нас взглядом, в котором светилось злобное торжество. — И тут я сообразила, что если я не издам ни звука, то тот, второй, подумает, что Терри успел удавить меня прежде, чем сбросить, и уж тогда они устроят ему веселую жизнь. Мне очень этого хотелось. И я так сосредоточилась на том, чтобы не закричать, что совсем забыла выдохнуть, как собиралась, а наоборот, вдохнула. И очутилась на дне с легкими, полными воздуха. Забавно, что это меня и спасло.

— Действительно забавно, — подтвердил Мейер. — Я ведь тоже решил, что сбросили труп.

— Господи, если только они узнают, что меня вытащили! — она поежилась.

Я еще раз подумал, что она нервничает гораздо сильнее, чем стремится показать нам. И тем не менее, вопрос о том, сумела ли она отомстить Терри, волновал ее едва ли не больше, чем собственная жизнь или смерть. Возможно, это свидетельствовало о некоторой ограниченности. Впрочем, об этом же свидетельствовала и ее вычурно–резковатая манера разговаривать.

— Ха, мальчики, а ведь я так и не сказала вам спасибо! — заявила она, сама удивившись этому. — Ну что ж, спасибо. Особенно тебе, Мак–Ги. Я–то мало что запомнила. Темнота, ужас, а потом что–то вцепляется мне в волосы и тащит. А затем этот запах рыбы, что–то давит мне на спину, и у меня во рту открывается фонтан. И вот я здесь.

— Добро пожаловать, — сказал Мейер. — Считайте, что заново родились. Не у каждого бывает шанс начать с чистой страницы. Чем вы собираетесь заняться в своей второй жизни?

Вопрос явно не на шутку озадачил ее.

— Я? Понятия не имею! Я как–то никогда не задумывалась о таких вещах. Всегда находился кто–то, кто говорил: «Делай то–то», и я делала.

Прикусив губу, она уставилась на нас: видимо, ей пришла в голову какая–то идея.

— Честно говоря, вы, ребята, не кажетесь паиньками. Похоже, у вас серьезные планы. Эта яхта, и вообще. Не думаю, чтобы вы устраивали прогулочные круизы для пожилых леди. Если у вас есть что–то подходящее, может, я могла бы вам пригодиться?

Вот оно что. Кошку выгнали из дома, и она ищет новых хозяев.

— Беда в том, что я действительно экономист, как и говорил вам, дорогуша, а Мак–Ги работает спасателем по контракту со страховыми фирмами.

— Тем хуже для меня, — сказала она, и в голосе ее впервые прозвучала растерянность. — Как только они узнают, что я жива… Второй раз они не промахнутся.

— К сожалению, мисс Хепберн, — сказал Мейер, — мы с Мак–Ги не располагаем достаточной информацией, чтобы дать вам хороший совет.

— Эва, — поправила она. — Сокращенно от Эванджелина. А хотите услышать мое полное имя? Сейчас вы упадете: Эванджелина Бриджит Танака Беллемер. Беллемер — по–французски значит «прекрасное море». Как в сказке, да? В самую точку. Туда–то я и угодила — в прекрасное море. Ну, ладно, мне надо сесть и что–нибудь придумать. Когда мы будем в Майами? Сегодня?

— Нет, что вы, завтра вечером, часов в пять–шесть, — ответил я.

— Слава Богу, я бы еще больше обрадовалась, если бы мы оказались там через месяц. Или через год. Во всяком случае, времени немного больше, чем я думала. Это уже хорошо.

— Мне кажется, — заметил Мейер, — вы уже достаточно окрепли, чтобы мыть посуду.

— Я?! Вы это серьезно? — Почему–то такое предложение очень ее возмутило.

— Совершенно серьезно, — поддакнул я. — На этом судне все работают.

— Только не жалуйтесь потом, что я перебила половину вашей посуды, — смирилась она со своей участью.

После того как я разобрался со счетами за стоянку и топливо, Мейер отдал швартовы, и я вывел «Альбатрос» из порта. Когда мы проходили канал, Мейер спустился вниз. Вскоре появилась Эва и спросила, нельзя ли ей посидеть со мной в рубке. Она многое успела за те полчаса, что была вне поля моего зрения: раздобыла где–то темные очки и невообразимую пляжную шляпу с обвисшими полями, давным–давно забытую кем–то из гостей. Поверх блузки она натянула одну из моих белых рубашек, а в руке держала высокий стакан. Содержимое стакана имело густой кофейный цвет, указывающий, что Эва решила поберечь наши запасы содовой.

— Ничего, что я сама смешала коктейль? — спросила она. — Хочешь, я и тебе принесу?

— Спасибо, пока не стоит. А ты не боишься расплавиться?

— Нисколько. Здесь такой приятный ветерок. Мейер просто лапочка, правда? Только чего он такой нервный? Я перемыла чертову пропасть посуды, а ему привиделась грязь на одной из тарелок, и он велел мне все вымыть заново. Разве можно устраивать такой тарарам из–за одной паршивой тарелки? Короче, он там сейчас моет посуду. Все–таки я не понимаю, Ги, почему твоя яхта тащится, как черепаха?

— Тише едешь — дальше будешь.

Некоторое время она молчала, потихоньку потягивая свой коктейль и исподтишка меня разглядывая.

— Послушай–ка, — вдруг сказала она таким тоном, будто ей только что пришло в голову нечто гениальное, — наверное, в этом твоем бизнесе тоже нужно крутиться будь здоров как, чтобы получить контракт, да? Иначе твои конкуренты обойдут тебя. Стало быть, тебе нужно заинтересовать этих, ну, от кого там зависит твой контракт. Ты мог бы, например, слегка их подмазать, а потом немного поднять цену, чтобы компенсировать расходы.

— Спасибо за заботу, милая, но у меня вполне достаточно заказчиков.

Вновь воцарилась тишина. Мы как раз миновали отмель, на которой в двух шагах от воды сгрудились штук сорок красавцев пеликанов. Я обратил внимание Эвы на это зрелище, но она равнодушно пробормотала: «Ага. Птицы». Зачем Бог дает некоторым людям глаза, если они все равно не видят?

Она допила коктейль и забросала меня вопросами. Это действительно моя яхта? Случалось ли мне заходить далеко в океан? Можем ли мы дойти до Нью–Орлеана или, скажем, до Галвестона? Много ли времени я провожу в круизах? Наверное, дорого стоит содержать такую красавицу? А не задумывался ли я, что такая яхта — настоящее золотое дно? Например, небольшие прогулочные рейсы для фешенебельной публики? Разумеется, все должно быть по классу люкс, с большим вкусом.

По–видимому, подразумевалось, что именно она, и только она, смогла бы устроить это «с большим вкусом». Уикэнды для усталых бизнесменов по тысяче с носа.

Я уяснил также, что больше всего ей хочется сейчас оказаться подальше от побережья Флориды.

— Можно нанять повара, горничную, отделать каюты и прочее. Бар, шампанское, музыка. Три–четыре пассажира, не больше. Ты будешь купаться в деньгах, Ги, поверь мне, — мурлыкала она.

— Пока кто–нибудь не сбросит нас обоих с моста?

— Господи, да кому ты нужен?! Неужели ты думаешь, что я занималась такими пустяками? Нет, когда–то я действительно думала, что можно прожить честно… или почти честно, но это быстро прошло. И тогда я пошла к ним и… короче, занялась другим делом. Долгое время я не принимала все это близко к сердцу. Но потом… появился один дурачок. Молодой и глупый, как теленок. Как видишь, и мне не чуждо большое и чистое. Я не хотела, чтоб он вмазывался в это. И как–то раз после пары–тройки коктейлей размякла и намекнула ему кое на что — и чуть не испортила им все дело. Но они все равно опередили его и… В общем, сам понимаешь. Но и моя песенка оказалась спетой. С одной стороны, они не могли рисковать и вновь использовать меня в деле, а с другой… не могли же они отпустить меня на все четыре стороны, верно? Это уж совсем не в их стиле. Так что я сама не оставила им другого выхода. Хотя, если хочешь знать, рано или поздно все равно должно было случиться что–нибудь в этом роде. Потому что когда ты занят… в таком деле, рано или поздно сдают нервы. Начинаешь думать обо всех этих, ну… жертвах и что с ними сталось. И они… как будто преследуют тебя. Но это все неинтересно. Послушай, давай все–таки обсудим мою идею насчет круизов, а?

— Нет, спасибо, Эва, а какого рода бизнес так плохо кончается?

— Меньше будешь знать — дольше проживешь. Эх, черт, с каким удовольствием я бы заложила всю эту мерзкую шайку. Жаль только девчонок — еще двух таких же дурочек, как я. Не думаю, что они долго выдержат это удовольствие. Небось сломаются, как и я. А потом, если я наведу на них копов, так и мне достанется на орехи. Я узнавала, закон по нашим делам такой, что всем будет жарко, — с оттенком гордости произнесла она. — Знаешь, что я придумала? Я не была блондинкой с тех пор, как мне было семнадцать лет. У меня от перекиси стали портиться волосы. А сейчас самое время опять перекраситься, может быть, подправить нос, изменить разрез глаз — я слышала, это не трудно сделать, — и тогда я смогу добраться до своих денежек. Если, конечно, они уже не наложили на них лапу. А потом можно уехать куда–нибудь. В Австралию. Говорят, там можно неплохо устроиться. Хуже другое…

— Что?

— Все это не так просто и не так быстро. Все это требует нервов и мозгов. Потому что, если они заграбастают меня на этот раз… Никакие чучелки под мостом меня уже не спасут.

Появился Мейер с подносом, уставленным охлажденными напитками: стало быть, уже одиннадцать часов. Эва повернулась к нему:

— Ты все еще дуешься?

— С чего бы это, дорогая?

— Мало ли. Вдруг ты обидчивый. Господи, знал бы ты, до чего я ненавижу эту мерзкую посуду и все такое! Да я лучше буду голодать, чем заниматься этой ерундой.

Мейер протиснулся мимо нее и расположился напротив. Завязалась вполне светская беседа. Она прикончила свой адский коктейль и спустилась вниз за следующей порцией, поскольку Мейер не принес бренди.

Вторая порция была еще более устрашающего цвета, чем первая. По мере того как содержимое стакана убывало, она становилась все более болтливой. Перлы ее красноречия предназначались, увы, не мне: видимо, она поставила перед собой непосильную задачу сбить Мейера с пути истинного.

Из того, что она говорила, половина явно была придумана только что в расчете на «чучелок», а из второй половины вырисовывалась весьма трогательная история.

Она родилась на Гавайях. Когда была совсем еще крошкой, ее братья нашли на пляже какую–то штуковину, которая взорвалась и разнесла их в клочья. Во время войны ее мать сошлась с флотским офицером. Он обещал ей развестись с женой и все остальное, что обещают в таких случаях офицеры, но она приняла это близко к сердцу, и после войны они с шестилетней Эвой подались в Штаты. Моряка, разумеется, и след простыл. Ее мать пошла работать официанткой и вскоре сошлась с каким–то уголовником. Эве было десять лет, когда ее выгнали из обыкновенной школы и направили в интернат для малолетних правонарушителей. Там ей очень понравилось. Тем временем сожитель матери отправил ее на тот свет, разбив ей голову о стену того самого ресторана, где она трудилась в поте лица. Несмотря на это грустное событие, Эва росла и расцветала и в тринадцать лет выглядела на восемнадцать. Именно в этом нежном возрасте она начала свою блестящую карьеру, соблазнив директора интерната. Тем самым она обеспечила себе свободный режим, отдельный стол и другие привилегии.

Однако, как известно, все тайное рано или поздно становится явным. Спасая свою шкуру, директор выставил Эву из интерната, и он же свел ее с парнями, «державшими» Виргинское побережье. Их основной аргумент — кулаки — показался Эве достаточно серьезным, чтобы не вступать с ними в дискуссии. К двадцати четырем годам она была самой высокооплачиваемой проституткой по вызову в Джексонвилле. Два года назад ее вовлекли в «дело», суть которого она тщательно обходила.

Водная гладь канала ослепительно сверкала в лучах полуденного солнца. Я скинул рубашку и снова плюхнулся в раскаленное кресло у штурвала. Прикрыв лицо шляпой, мисс Эва продолжала излагать что–то своим неподражаемым контральто. Ее голос напоминал сливочный крем. Мейер старательно изображал восторженную аудиторию.

Она перескакивала с одной темы на другую, начинала и обрывала на полуслове какие–то фантастические истории, путалась в именах, фактах и хронологии. Время от времени она пыталась сымитировать аристократическую небрежность речи, но тут же скатывалась к заурядной вульгарности. В какой–то момент она показалась мне клинической идиоткой, на основе монологов которой любой социальный психолог может состряпать себе диссертацию. Тем не менее мы с Мейером услышали много интересного о профессиональной проституции, организованной преступности, системе поборов и взяток, механизме воздействия на судей и прокуроров и так далее.

Но вскоре нам это наскучило, тем более что докладчик начал повторяться и путаться. Для всякого нормального человека определенный интерес к уголовному миру естествен, но все хорошо в меру.

Мейер собрался сойти вниз, чтобы заняться ленчем. Услыхав об этом, Эва тотчас заявила, что ей вредно так долго находиться на палубе: солнечные лучи отражаются от воды и воздействуют на нее. Они удалились, и наступила долгожданная тишина.

Я попытался разобраться в своих впечатлениях. Во–первых, двадцать лет пребывания на дне наложили на нее неизгладимый отпечаток, и было бы наивно думать, что она сможет начать все сначала и не пойти по плохой дорожке. Во–вторых, хоть я и понимаю, что чертовски глупо идеализировать шлюху, я не могу не уважать определенную стойкость и цельность, присущие ей. Единственной слабостью, которую она позволила себе за последние сутки, наполненные страхом, смертью и болью, был обрушенный на нас водопад слов.

Внезапно я понял, что испытываю к ней уважение и в какой–то мере… горжусь ею. Это было чересчур иррационально даже для меня. Видимо, это объяснялось каким–то инстинктом собственника. Я вспомнил одного армейского сержанта, который как–то разоткровенничался со мной. «Они становятся твоими детьми, — говорил он о своих подопечных. — Твоими сынками. Ты желаешь им добра и стараешься внушить всякие хорошие и честные штуки. Ты хочешь, чтобы их жизнь сложилась хорошо. Чтобы они не испортили ее сами. И если они плюют на твои советы, ты чувствуешь себя обманутым. Зато если они следуют им, ты чувствуешь себя Богом. Это похоже на бухгалтерскую книгу, где на одной странице пишут приход, а на другой — расход».

Пошли ей, Боже, достаточно силы и удачи, чтобы сальдо было в ее пользу.

4

В три тридцать направление ветра изменилось и жара сделалась невыносимой. Я попросил Мейера постоять у штурвала, пока я натяну тент. Потом мы вновь заговорили о нашей пассажирке и сошлись на том, что следует простить ей приступ словоизвержения, как закономерную нервную реакцию.

— И вообще, — заметил Мейер, — счет один–ноль в ее пользу. Она наговорила много, но при этом не сказала практически ничего. Может быть, она не хочет посвящать нас в подробности своей карьеры? Может быть, она играет роль или хочет, чтобы мы думали, будто она играет роль? Представляешь, как мы будем выглядеть, если в Майами она заявит, что возвращается к мужу и детям? Или на свое место секретарши в рекламном агентстве?

— Не думаю, что такой вариант возможен.

— Я тоже. Она не просит помощи в открытую, но ждет, чтобы мы сделали первый шаг.

Я пересказал Мейеру ту часть беседы, при которой он не присутствовал.

— Так и есть, Тревис! Она ходит вокруг да около, но в глубине души уже готова капитулировать. Ей хочется сбросить этот груз с души. И она, может быть, уже решилась бы, но ее останавливает беспокойство за подруг. Все–таки, я думаю, что она скоро дозреет и выложит нам все об этом их зловещем бизнесе.

— А у тебя есть свои предположения на этот счет?

— Я слышал столько же, сколько и ты. Шантаж? Слишком безобидно, чтобы это затронуло ее всерьез. Так же, как и воровство, надувательство, азартные игры. Остается не так уж много вариантов.

— И это должно быть нечто впечатляющее.

— Да–да. Нечто такое, из–за чего за два года она дошла до ручки.

Тарпон–Бей я счел самым подходящим местом для стоянки. После того как мы встали на якорь и я заглушил двигатель, Эва появилась на палубе, зевая и потягиваясь.

— Что это за озеро? Какого черта мы стоим? — осведомилась она.

Я объяснил ей, что не в моих привычках убивать себя ночными вахтами.

Несмотря на то, что солнце уже садилось, было еще очень жарко. Я оставил включенным второй генератор, поставил кондиционер на максимум, и мы задраились внизу.

Лучи заходящего солнца светили прямо в иллюминатор. Я предложил Эве послушать музыку. Она долго ковырялась в коробке с записями, но так и не нашла ничего подходящего. Покрутив ручку приемника, она наконец остановилась на голливудской станции, специализирующейся, по выражению Мейера, «на распространении бацилл биттловских песнопений». Разумеется, приемник был включен на полную мощность, и на нас обрушился водопад звуков, как незадолго перед этим — водопад слов.

На свою беду я разрешил ей пользоваться содержимым ящиков и шкафов. В результате внутренние помещения яхты выглядели так, будто банда гангстеров полдня искала спрятанные бриллианты. Все дверцы распахнуты, крышки откинуты, вещи валяются на полу беспорядочной грудой. Интерьер украшали расставленные тут и там грязные стаканы и недопитые бутылки. Полотенца были измазаны губной помадой, на полу в ванной стояли лужи, раковина засорена ее черными волосами. Не обращая ни малейшего внимания на произведенный ею разгром, она продолжала наслаждаться жизнью. Если она не щебетала, то сидела перед зеркалом, а если не сидела перед зеркалом, то делала маникюр или принимала ванну. Запасы пресной воды таяли с угрожающей быстротой. Оставшееся время она делила между сном, едой и выпивкой.

После очередного рейда по шкафам Эва предстала перед нами в коротких коричневых шортах и оранжевой блузке без рукавов.

Блузку она не стала застегивать, а просто запахнула вокруг талии и заправила в шорты. Какая–то из мелодий показалась ей особенно привлекательной, и она начала танцевать, полуприкрыв глаза и не выпуская из руки бокал. Босые ноги плавно двигались по ковру, туловище ритмично покачивалось, черные волосы скользили по плечам в такт движениям.

Расположившись за шахматным столиком, мы с Мейером углубились в одну из тех запутанных партий, где всю прелесть составляет не быстрый победный натиск, а длительное хитроумное противостояние. Пока Мейер раздумывал над очередным ходом, я наблюдал за Эвой.

Я не поклонник современных танцев, что, по–моему, нормально для каждого человека старше девятнадцати лет, но в том, как она кружилась, поворачивалась и изгибалась с одним и тем же отрешенным выражением лица, было что–то завораживающее. Самое странное заключалось в том, что, хотя каждое движение ее рук, плеч, бедер было откровенно сексуальным, но все вместе они создавали впечатление невинности и не осознающей себя женственности.

Я попытался проанализировать причины этого феномена. Отчасти он был обусловлен размеренностью ее движений и отрешенным выражением лица. Другой составляющей являлась одежда: просторная блузка скрывала очертания груди, а шорты привносили элемент спортивной элегантности. Но главным все–таки было совершенство ее тела. В нем не было и намека на вялость или рыхлость: гладкая кожа, безукоризненный костяк, там, где положено, — приятные округлости. Именно благодаря этой юной упругости плоти, танец казался не вульгарным, а странно символичным, почти ритуальным. В нем были и обещания, и предчувствия, и ожидания. Но исполняла его женщина, давно забывшая, что такое любовь.

Вопреки моим ожиданиям, Мейер не стал разрушать равновесие, сложившееся в центре доски, а сделал ход слоном, усиливая фланг. Пока я раздумывал, что бы это значило, Мейер сбегал за фотоаппаратом. Аппарат «Никон» входит в обязательный джентльменский набор Мейера и обычно хранится в туристской сумке.

Мейер опустился на одно колено и навел камеру на Эву. Он успел сделать несколько снимков с разных позиций прежде чем она заметила его и просияла: «О–о, продолжайте!»

— Я всего лишь любитель, — объяснил Мейер, пытаясь перекричать музыкальный фон. — Морские раковины, скалы, старинные замки и очаровательные личики.

— Ей–богу, Мейер, сейчас мы сделаем отличный кадр, — заявила она, принимая позу, которую, видимо, считала наиболее выигрышной: бедро выпячено, спина изогнута, голова слегка повернута в сторону и опущена, губы приоткрыты.

Мейер послушно запечатлел ее в этой и еще в двух–трех позах, но я увидел, что сразу же интерес пропал.

Приглушив музыку, она сказала:

— А ведь когда–то я позировала для рекламных агентств и меня очень ценили. Фигура–то у меня в порядке, а? Короче, я получала за это неплохие деньги, но, скажу вам, ребята, это не такая легкая работа, как кажется.

Мейер вернулся на свое место за столиком. Эва навестила бар и, соорудив очередную порцию питья, подошла к нам. Некоторое время она наблюдала за игрой. Я как раз начал размен центральных пешек в надежде, что это откроет мне оперативный простор.

— Эй, ребята, — сказала она, — может, вместо этой ерунды займемся чем–нибудь стоящим? Например, поиграем в покер по четвертаку? Конечно, если вы одолжите мне двадцатку для начала.

— Может быть, позднее, — буркнул Мейер, не отрывая глаз от доски.

— Ах, извините! И отправляйтесь к дьяволу. — Эва передернула плечами, крутанула ручку приемника до отказа и вновь принялась танцевать, не забывая время от времени отпивать из стакана.

Ближе к вечеру мы смогли выключить кондиционер, а ночью, благодаря открытым иллюминаторам и дверям, даже создалась иллюзия прохлады.

Ночью на меня в который раз навалился старый кошмар. Каждый раз, просыпаясь, я вспоминаю, что уже видел этот сон десятки раз, но во сне приходится переживать все заново. Опять полуразрушенный сарай, и опять ночь, и зловоние от гноящейся раны на ноге. Жар стер грань между явью и галлюцинацией. Единственной нитью, связывающей меня с реальностью, оставалась винтовка, прислоненная к разбитой раме. Я представлял себе, как они крадутся по склону холма, старательно обходя освещенные луной места. Сейчас они ворвутся сюда и добьют меня, а потом дождутся утра и убьют девушку, когда она придет навестить меня. Что–то коснулось моего плеча. Это они! Собрав последние силы, я вскочил…

В одну секунду, перейдя от сна к действительности, я выхватил из–под подушки пистолет. Прикосновение, разбудившее меня, было реальностью. Какая–то тень отпрянула от кушетки. Я метнулся к стене и нащупал выключатель. Вспыхнул свет.

Это была Эва. Разинув рот, она уставилась на дуло, как будто видела оружие первый раз в жизни. Я облегченно вздохнул и сунул пистолет в ящик стола.

— Спасение имущества! Господи помилуй! — произнесла она дрожащим от ярости голосом. — Контракты со страховыми фирмами!

— Я не хотел испугать тебя. Наоборот, это ты меня испугала. Видишь ли, в мире найдется пара человек, которые меня на дух не переносят.

Я зевнул и внезапно поперхнулся — осознал, что стою перед обнаженной женщиной.

Она направилась к кушетке. Груди подрагивали в такт движениям. Они казались меньше, чем на самом деле, из–за очень крупных темно–красных сосков. Идеальный изгиб бедер. Гладкий, ровный живот с четкой треугольной заплаткой цвета вороненой стали внизу.

Откинув со лба спутанные волосы, она села на кушетку и сказала:

— Ги, по твоей милости у меня до сих пор дрожат колени! Я ведь только слегка дотронулась до тебя.

— А зачем, собственно, ты сюда явилась?

— Зачем явилась? — переспросила она слегка раздраженно. — Может быть попросить, чтобы ты поучил меня поиграть в шахматы, а?

Она картинно вздохнула и откинулась назад, закинув руку за голову. Ее тело не предназначено для того, чтобы им любовались эстеты. Чересчур откровенно функционально.

Я дотянулся до стула, снял с него рубашку и бросил ей. Она подхватила ее и вопросительно взглянула на меня.

— Вот как? Это не назовешь хорошим началом, малыш.

Она натянула рубашку и снова прилегла, скрестив ноги.

— Зачем я пришла? Я не могла заснуть, Мак–Ги, и мне захотелось сказать тебе «спокойной ночи». Или «спасибо». И это помогло бы мне заснуть. Учти, мало кто может похвастаться, что я сама пришла к нему.

— Учту.

Я сел за стол и оперся подбородком на руки.

— Между прочим, я еще хотела попросить у тебя взаймы. По–настоящему взаймы, без дураков. Как насчет двухсот баков?

— О'кей.

Она слегка улыбнулась и снова выпятила бедро.

— Тем более есть повод сказать «спасибо».

— Вполне достаточно сказать, Эва.

Некоторое время она изучающе смотрела на меня.

— Послушай, я знаю, что многие с прохладцей относятся к профессионалкам. Но я вовсе не собираюсь удивлять тебя специальными трюками. Трев, дорогой, я хотела только, чтобы тебе было хорошо. Еще раз повторяю, со мной это не так уж часто случалось, я очень редко проявляла инициативу, всего несколько раз. Может, это и не будет величайшим потрясением в твоей жизни, но так просто ты этого не забудешь. Это я тебе обещаю.

— Эва, перестань. Ты ставишь нас обоих в идиотское положение. Я отнюдь не святой, и я оценил твой жест, но я вовсе не считаю, что ты у меня в долгу, и…

— И спасибо, но не надо? Понятно, — она встала и сделала вид, что зевает. — Не переживай, Трев, все нормально. Наверно, я переоценила себя. Для какого–нибудь хмыря, двадцать лет не вылезавшего из конторы, я была бы подарком судьбы, а для тебя… Такой парень, да еще с яхтой, всегда может выбирать.

Она подмигнула мне, перегнулась через стол, достала сигарету и закурила.

— Остаемся друзьями, мистер. Может, оно и к лучшему. Смешно — у меня и вдруг в приятелях мужчина. Мужчины всегда или покупали меня, или продавали. А вы с Мейером… Какие–то ненормальные, ей–богу. Хотя, если честно, у меня такое чувство…

— Какое чувство?

— Что вы ко мне хорошо относитесь. — Она подошла поближе и продолжала, понизив голос: — Конечно, это глупо, но я лежала там одна и думала об этом. Вы знаете, кто я такая, и все равно так милы со мной…

Совершенно неожиданно для меня в ее темно–янтарных глазах заблестели слезы. Эва резко отвернулась и сделала несколько шагов к двери. Не оборачиваясь, она заговорила снова:

— Какого черта вас занесло под этот проклятый мост? Лучше бы вас там не оказалось! И будет лучше, если они снова найдут меня… Потому что нельзя перестать быть тем, что ты есть. И нельзя забыть то, что ты знаешь. А если есть кто–нибудь, кто хорошо к тебе относится, то все становится еще труднее. Я лежала там в темноте и думала, думала… В голову лезут какие–то дикие идеи. Может, мне пойти работать в лепрозорий, если они еще сохранились? Чтобы как–то компенсировать…

— Раньше это называлось искуплением грехов. — Я подошел к ней и, опустив руку на ее плечо, развернул лицом к себе. Она упорно смотрела в сторону. — Да, ты нравишься нам, Эва, хоть ты и не умеешь мыть посуду. И мы были бы рады помочь тебе выкрутиться из этой истории.

На секунду мне показалось, что она сейчас заговорит. Но она только вздохнула:

— Ну ее к дьяволу, Трев. Я не хочу, чтобы вы знали, какое дерьмо выловили. — Она криво улыбнулась. — А–а, ерунда, через год я уже обо всем забуду. У меня большой опыт по этой части: забывать всякие гадости. Как ты думаешь, не следует мне пойти к Мейеру и?..

— Ты можешь попробовать, но думаю, что этот визит пройдет примерно так же.

— Я и сама так думаю. Во всяком случае, теперь я, кажется, смогу заснуть.

Легко прикоснувшись губами к моей щеке, она удалилась. Я снова переложил пистолет под подушку, где ему и полагалось быть ночью, выключил свет и улегся. Я не испытывал ни малейшего сожаления, что не воспользовался случаем, и знал, почему. Да, я не святой, но ее я не хотел. Может быть, на свой лад я излишне щепетилен или брезглив — называйте, как хотите. Пару раз я увлекался женщинами с богатым прошлым и испытал, каким тяжким грузом ложится это прошлое на партнера. Трудно высоко ценить то, что леди так щедро дарила многим. Если хотите знать, для каждой женщины существует свое пороговое число X пар голодных рук, которые трогали, ласкали и мяли ее, после которого мед ее лона становится уксусом, а сердце камнем.

Я не хотел ее ни на каких условиях. Но я искренне желал ей всего доброго.

5

Встретив следующее утро в относительно хорошем настроении, Эва становилась все более беспокойной и подавленной по мере того, как мы продвигались к северу залива.

В полдень она, как и накануне, пришла посидеть со мной в рубке, и я спросил, что она надумала делать.

— Покончить с этим раз и навсегда. Мне становится жутко при одной мысли о том, что кто–нибудь из них пронюхает, что я жива, и вся шайка снова начнет охотиться за мной. Наверно, лучше всего потратить твои двести долларов на то, чтобы стать блондинкой, купить билет на автобус, забраться в какую–нибудь глушь и устроиться там официанткой, пока что–нибудь подвернется. Да, так и следовало бы поступить…

— А что тебя останавливает?

— Трев, я все–таки чувствую какую–то тухлятину в твоих россказнях о себе. Бизнесмены не держат пистолет под подушкой. Опять же, когда вы выудили меня, у вас и в мыслях не было бежать в полицию, как сделал бы любой добропорядочный гражданин. Я не понимаю, кто вы на самом деле, но я вижу только, что не дешевки и не слюнтяи.

— Не помешаю? — в дверях возник Мейер.

— Нет, моя радость. Присоединяйся. Я как раз собираюсь кое–что вам предложить. За всю жизнь мне не удалось скопить и десяти центов, но за последние два года у меня набралось что–то около тридцати двух тысяч наличными. Может, вы и назовете эти деньги грязными, но других я не заработала, а эти — еще просто мелочь по сравнению с тем кушем, который отхватили другие. Они хорошо спрятаны. В общем, дело обстоит так: моим партнером был парень по имени Грифф. Ничего хорошего сказать о нем не могу. Крутой мальчик. Он знает об этих деньгах, но не знает, где тайник. И сейчас, я уверена, он подбирается или уже подобрался к моей квартире, чтобы все там перерыть и обчистить. Конечно, эта тварь заберет все мои тряпки и украшения, и телевизор, и авто, но денег, я надеюсь, он не найдет. А если мне удастся заполучить эти деньги, то шансы начать новую, нормальную жизнь резко повысятся. Но Грифф, даже если не найдет тайника, все равно глаз не спустит с этого места. Тем не менее, мне кажется, стоит попытаться. Есть один парень, который давно уже по мне сохнет, думаю, я могу ему доверять; так вот, с его помощью я постараюсь подобраться поближе, ну и… В общем, на месте посмотрю, что и как.

— А потом?

— Потом я вернусь сюда, расскажу вам, где тайник, а вы пойдете и принесете мне деньги… И, естественно, получите часть.

— Вот что, Эва, может у тебя и есть повод сомневаться в моей добропорядочности, но уж на то, чтобы я не стал брать деньги, принадлежащие кому–то другому, ее хватит.

— Кому–то другому?! — Она сдернула темные очки и сверкнула на меня своими темно–янтарными глазами. В них было ровно столько же доброжелательности, сколько в глазах тигра перед прыжком. Потом они погасли, и в них опять появилась уже знакомая мне черная пустота. — Те, кому они принадлежали, давно покойники. Их эти деньги уже не спасут. Ты что, собираешься страдать обо всех, кто уже умер или скоро умрет? То, что я вышла из игры, еще не означает, что все кончено. Они найдут другую девчонку, только и всего. Но те, те деньги — мои, и только мои, понятно?

Мы с Мейером переглянулись, и я понял, что он шокирован не меньше, чем я.

— Ваша доля — десять тысяч, — продолжала она. — Идет?

— Стандартная цена — пятьдесят процентов. Но это не значит, что я берусь за дело. Об этом поговорим, когда ты вернешься.

— Если я вернусь. Если я не справлюсь сама. Половина — это чертовски много, Мак–Ги, тебе не кажется?

— Лучше подумай о том, что половина лучше, чем ничего.

— Дорогая, — начал Мейер, — не считаете ли вы нужным оставить мне письмо с описанием всех событий с тем, чтобы я смог распорядиться им по своему усмотрению в случае, если обстоятельства сложатся не лучшим для вас образом?

Она засмеялась и, потянувшись, погладила Мейера по щеке.

— Ты просто прелесть, Мейер. Но я не буду этого делать. Если мне удастся заполучить эти деньги, я предпочитаю, чтобы меня считали мертвой.

— Несмотря на то, что твои приятели будут продолжать убивать?

— Знаешь, Мейер, люди умирают каждый день по самым разным причинам. Если мне удастся выпутаться, то остальное меня мало трогает.

Она покинула яхту, когда уже как следует стемнело. На ней были черные брюки, белая блузка, темные очки, голова повязана белой косынкой. Я, как и обещал, дал ей двести долларов, и она засунула их в карман брюк. Еще раньше Мейер пошел взглянуть на свою яхту. Помахав мне рукой, Эва растаяла в темноте. Я незаметно последовал за ней и постарался запомнить номер такси, в которое она села. Вернувшись на борт, я записал номер, запер все двери и покинул «Альбатрос». Затем я зашел за Мейером, и мы отправились ужинать к китайцам.

После возвращения Мейер долго стучал на портативной машинке, а затем дал мне ознакомиться со следующим меморандумом:

«Мисс Беллемер, профессиональная проститутка, двадцати шести лет, в течение двух последних лет участвовала в неких доходных операциях в этом регионе. Характер операций тщательно скрывается ею, но можно предположить, что это — более доходное и более опасное дело, чем обычная проституция. Известно, что в дело вовлечены, помимо мисс Беллемер, еще две женщины. Одну из них она называла Ди–Ди–Би, произносится в одно слово. Создалось впечатление, что в каждой конкретной операции участвуют двое: мужчина и женщина. Некоторое время мисс Беллемер работала с неким Фрэнки, затем ее партнером стал Грифф. Приметы и полные имена их неизвестны.

Можно предположить, что успех операции зависит от привлекательности женщины и объектом становятся лицапротивоположного пола. Мисс Беллемер дала понять, что она прониклась сочувствием к одной из намеченных жертв и пыталась предупредить его, тем самым подвергнув себя смертельной опасности. Однако ей не удалось сохранить это в тайне, и сообщники пытались убить ее. Тому, кого она предупредила, по–видимому, также не удалось избежать своей участи. Очевидно, речь не может идти ни о каких других путях устранения, кроме убийств.

Из слов мисс Беллемер можно заключить, что бандой руководят двое мужчин, один из которых сидел за рулем автомобиля, когда была предпринята попытка утопить ее.

Из разговора с таксистом, увезшим мисс Беллемер сегодня вечером, известно, что она отправилась в Бровард–Бич. На ее одежде имеются метки тамошнего магазина, то есть, по–видимому, она живет где–то в Бровард–Бич или его окрестностях. Очевидно, там же живет ее партнер Грифф. Мисс Беллемер покинула нас, намереваясь с помощью своего знакомого бармена, имени которого она не назвала, забрать тридцать две тысячи долларов, скопленные за последние два года и спрятанные в тайнике. Вероятно, она хочет, чтобы бармен отвлек Гриффа, пока она будет забирать деньги из тайника.

К вышесказанному следует добавить некоторые замечания и выводы:

1. Мисс Беллемер выказала некоторые актерские способности, которые могли быть весьма полезны в такого рода аферах.

2. Серия убийств и исчезновений может остаться незамеченной только в случае, если у жертвы нет друзей или родственников, которые стали бы вести активный розыск.

3. Этот регион традиционно является местом, куда отправляются, чтобы начать новую жизнь.

4. В беседе с Мейером мисс Беллемер продемонстрировала отличное знание торговой конъюнктуры, цен и таможенных правил на островах Карибского бассейна, от Кюрасао до Больших Багам, как если бы она постоянно бывала там в круизах. Заметив удивление собеседника, она резко переменила тему.

5. В море очень легко избавиться от трупа, однако, если речь идет о пассажире теплохода, необходимо подготовить подходящую версию о его исчезновении.

6. Проводимые операции должны быть весьма доходны, чтобы оправдать риск участников и в то же время заставлять их безжалостно расправляться с каждым, кто может создать хоть какую–то угрозу их бизнесу.

Если предположить, что сбережения мисс Беллемер составляют примерно половину от ее доходов, а ее доля составляла четверть прибыли от каждой операции, то суммарный доход, полученный бандой от деятельности трех пар в течение двух лет, приближается к миллиону долларов».

— Мейер, — сказал я, ознакомившись с документом, — у тебя весьма оригинальный ум. Но ты кое–что забыл. Например, она чуть не назвала имя водителя, но осеклась. Начинается на М — Мак, Марк, Мануэль…

— Да, действительно. Еще она говорила, что между операциями они с Гриффом залегали на дно. Все–таки очень похоже на круизы.

— Интересно, будут ли они искать для Гриффа новую партнершу?

Как видите, это дело уже занимало нас настолько, что мы начинали задавать вопросы. Переговариваясь таким образом, мы с Мейером расположились на палубе его яхты. Она называется «Джон Мейнард Кейнес».

Я решил, что как раз наступило время выкурить ту единственную вечернюю трубочку, которую я себе позволяю. Бережно развернув бумагу, я вытащил свою лучшую трубку. Ее давным–давно прислала мне из Лондона одна благодарная клиентка, дама с безупречным вкусом. К трубке прикреплена маленькая серебряная пластинка с загадочными цифрами. Семь, два, четыре. Двадцать четвертая ночь незабываемого июля… Код, который, я надеюсь, никогда не разгадает сэр Томас, ее супруг. Я отношусь к этой трубке с благоговением и в то же время с предубеждением. Как нормальный представитель среднего класса, я не могу спокойно пользоваться двухсотпятидесятидолларовой трубкой.

До нас доносились звуки музыки и взрывы хохота из ближайшего бара. Мейер сходил вниз и принес холодного пива. Поставив передо мною стакан, он тяжело вздохнул и произнес:

— В конце концов всегда все упирается в деньги.

— Отстань. Я уже решил, как поступить.

— Я сделал эти записи, чтобы систематизировать всю имеющуюся у нас информацию. Может быть, этого достаточно, а может, и нет. Ты лучше меня разбираешься в таких делах и знаешь, как действовать дальше, я — нет. Вопрос в том, следует ли предпринимать эти действия. Разумно ли с нашей стороны, располагая такой информацией, влезать в это дело? Одно дело — броситься в воду спасать утопающую, тогда ты действовал инстинктивно. Но совсем другое — сейчас. Вопрос, в сущности, в том, насколько нас волнует жизнь или смерть окружающих. Скажем, девушку пырнули ножом — это видели тридцать человек, но не вступился никто. Мужчина умирал от сердечного приступа в центре Нью–Йорка — к нему никто не подошел. Хрестоматийные, газетные примеры. Жизни тех мужчин, которые…

— Но кто виноват, — перебил я, — что они позволили заманить себя в ловушку? Знаешь, Мейер, я передумал. Я собирался голосовать против, но теперь подожду. Скажем, до завтрашнего вечера. У меня есть запас зелененьких, достаточный, чтобы не тревожить себя мыслями о работе до Рождества. Но…

— Всегда находится какое–нибудь «но».

— Не ты ли утверждал, что это самое опасное слово?

Он проигнорировал мой вопрос.

— Видишь ли, Трев, даже наша видавшая виды Эва не выдержала этого бизнеса. Более того, она попыталась разрушить его изнутри, что можно рассматривать как проявление суицидного комплекса. Ведь она с детства воспринимала мир как нечто равнодушно–враждебное, и единственным инстинктом ее было стремление выжить любой ценой. Вероятно, вначале она даже гордилась, что нашла в себе силы участвовать в этом дерьме. Она пыталась убедить себя, что это просто такой забавный источник дохода, и все. Но, как выяснилось пару лет спустя, она слишком плохо о себе думала. И вот тут–то, мой мальчик, мы подходим к очень интересному моменту. Женщина в поисках себя. Пытающаяся объяснить себе себя — перед лицом свидетелей. Безусловно, она испытывала чувство вины и…

Я вскочил, отбросив стул в сторону, и тут же треснулся головой о какую–то перекладину. Будь проклят этот «Джон Мейнард»! На приличном судне вроде «Альбатроса» нет никаких перекладин. Мейер умолк на полуслове и удивленно воззрился на меня.

Когда искры перестали сыпаться у меня из глаз, я мрачно сказал:

— Перестань заниматься ерундой! Эта шлюха не заслуживает твоих умственных усилий.

— Помилуй, Тревис, что с тобой происходит?

— Со мной? А что такое?

— Во–первых, сядь.

Я сел, растер макушку и сердито пробурчал:

— Теперь мне надо десять дней лечиться.

— Вот–вот. Последние два дня ты сделался невыносимым: нервный, напряженный, раздражительный. Когда я приехал к тебе, ты был в отличной форме. Что случилось?

— Просто мне надоели эти разговоры о шлюхах.

Нахмурившись, я посмотрел на Мейера, но он уже улыбался во весь рот. На этого мерзавца невозможно было долго сердиться. Он с важным видом кивнул:

— Впрочем, тебя я уже давно вычислил.

— Ну–ка, расскажи, о, мудрейший из мудрых.

— Один археолог, рискуя жизнью, спустился в пещеру и нашел там изящную статуэтку. Будучи экспертом, он очень высоко ее оценил и признал шедевром античного искусства. Каково же было его удивление, когда он перевернул ее и обнаружил надпись: «Сделано в Скрэнтоне, Пенсильвания». То, что казалось бесценным, оказалось дешевой подделкой. Но она была так чертовски хороша, что он еще долго любовался ею и размышлял о том, что было бы, если бы…

— Очень смешно.

— И немного грустно, мой мальчик. Ты слишком серьезно относишься к женщинам. Ты не воспринимаешь их как подарок, посланный Богом для нашей пользы и удовольствия. В этом смысле ты не женолюб. Ты неисправимый романтик. Ты похож на ребенка, который не может отойти от витрины кондитерской, хоть и знает, что все сладости в ней сделаны из папье–маше.

Неужели та история, пять лет назад, ничему тебя не научила? Неужели ты еще не убедился, что если женщина порочна по своей сути, никакая любовь не в силах изменить ее? Ты достаточно умен, чтобы понимать, что она неисправима, и все равно впадаешь в депрессию!

Я выслушал его, не перебивая. Он был прав. Я горько рассмеялся. Мейер удовлетворенно кивнул:

— Вот и хорошо. Наши действия?

— Сидим и ждем. Если она вернется, соглашаемся помочь ей при условии, что она сообщит нам все, что ей известно. Со своей стороны обязуемся найти ей адвоката, способного добиться минимального наказания. Если же она не вернется… Мы выясняем, что случилось, проводим свое расследование и на заключительном этапе позволяем полиции подобрать свои крохи.

— Мы?

— Ты замешан в этом деле не менее меня, Мейер. И потом, я должен использовать твой аналитический ум.

— Неужели он тебе пригодится?

— Да, чтобы уравновесить привычку Мак–Ги бросаться очертя голову в воду. Ну, а если нам удастся ухватить кусочек мяса, мы разделим его пополам.

6

На следующий день, в пять пополудни, я сидел на скамейке в приемной полицейского участка Бровард–Бич. Минут через десять появился сержант Киббер, костлявый мужчина средних лет, с лицом фермера, одетый в коричневые брюки и голубую рубашку навыпуск. Он сел рядом со мной и поинтересовался моей фамилией, адресом и профессией. Я показал ему водительское удостоверение, выданное во Флориде, где в графе «Род занятий» значится: «Консультант по вопросам спасения имущества на море».

— Кто эта девушка, по вашему мнению, мистер Мак–Ги?

— Это просто предположение. Вчера у меня было назначено свидание в Лодердейле. Ее зовут Мэри Боуэн. Но она не явилась, и я… Черт возьми, сержант, я не привык к такому обращению!

— Вы знаете ее адрес?

— Нет. Дело в том, что до этого мы виделись всего один раз. Но на вечеринке, где мы познакомились, она что–то говорила про Бровард–Бич: то ли у нее здесь друзья, то ли родственники. И когда я услышал по радио описание девушки с похожими приметами, я решил на всякий случай убедиться, что это не Мэри.

— Мы до сих пор не установили ее личности, но нашли машину. Ее бросили на пустыре. Она была угнана около одиннадцати вечера от торгового центра, пока хозяин с женой делали покупки. Олдсмобиль этого года выпуска. Мы склоняемся к тому, что это дело рук подростков. Отпечатки стерты, но сейчас пятилетний мальчишка знает, как это делается.

Он вырвал из блокнота листок, написал что–то и протянул мне.

— Возьмите это и ступайте в морг. Отдайте записку дежурному, он покажет вам тело. Если это ваша Мэри Боуэн, сразу же позвоните мне. В любом случае извините за беспокойство, потому что зрелище это вряд ли доставит вам удовольствие.

Я мельком взглянул на листок — и меня бросило в дрожь.

«Покажите этому парню вашу Одри Хепберн. Киббер».

Дама, сидевшая в холле, показала мне, куда идти. Я опустился по лестнице в полуподвал. Линолеум и бетон. Бесцветный парень сидел в углу за металлическим столом и листал «Плейбой». Прочитав записку, он швырнул ее в корзину, встал и направился к тяжелой стальной двери. Я последовал за ним.

В помещении, куда мы вошли, были установлены три модуля, каждый из которых имел четыре горизонтально расположенные секции, закрытые стальными дверцами. Парень подошел к одной из секций, открыл дверцу и нажал на какой–то рычаг. Полка, на которой лежало тело, выдвинулась наружу. Автоматически вспыхнули лампы. Из открытой секции тянуло холодом.

Тело было укрыто белой простыней. Дежурный откинул ее, наполовину открыв тело, и шагнул в сторону, давая мне возможность подойти поближе.

Наверно, они не стали закрывать ей глаз, чтобы облегчить опознание. Потому что в другой половине ее лица уже нельзя было распознать ничего. Часть тела от талии и ниже представляла собой бесформенную груду, не имеющую ничего общего с контурами женского тела. Одно плечо было неестественно вывернуто.

Я взглянул прямо в этот раскрытый мертвый глаз. Я знал, что узнаю его. Необычный цвет темного янтаря. С зелеными крапинками вокруг зрачка.

Я перевел взгляд на парня. Приоткрыв рот и облизываясь, он уставился на ее грудь.

— Эй!

Он вздрогнул от неожиданности.

— Э–э… Ну что, вы опознали ее?

— Нет.

Он закрыл ее простыней и проделал все манипуляции в обратном порядке. Полка плавно въехала на свое место. Лампы погасли. Он закрыл дверцу, и мы двинулись к выходу. На пороге я спросил его:

— Почему бы тебе не заиметь такую же, только живую?

— Чего? — Парень обалдело уставился на меня. — А–а, вот вы о чем. Да, от такой бы я не отказался. Но такие штучки не про нас. Хотя, подозреваю, на вкус все девки одинаковы. Все эти дерьмовые суки.

Он запер массивную дверь и снова уселся изучать «Плейбой», бросив мне на прощание: «До новых встреч…»

Это случилось через несколько минут после полуночи в деловой части города. В роли «эксперта» выступал владелец углового журнального киоска. Он почти кричал от возбуждения, так что его могли слышать все, кому посчастливилось находиться в радиусе пятидесяти футов от нас.

— Если вы здешний, приятель, то должны знать, что ночью эта улица вымирает. Изредка промчится машина на полной скорости и все. Я открываю очень рано, ну, и вчера я открыл, выглянул из окошка и сразу ее увидел. Черт бы побрал этих юнцов, носятся как угорелые. И хоть бы остановились. Я думаю, она тоже была слегка выпивши, потому и не успела увернуться. Ну, а с этих молокососов что возьмешь? Затормозить он все равно не успевал и, видно, решил объехать ее. Так бы и мы с вами поступили, верно? А она увидела огни фар, летящие прямо на нее с дьявольской скоростью, и, вместо того, чтобы остановиться и кинуться вперед, решила повернуть назад. Вот и получилось, что он зацепил ее правым крылом на полной скорости. Фары, конечно, вдребезги — здесь повсюду валялись осколки. Бедняжка пролетела по воздуху футов тридцать, не меньше, потом ее шмякнуло об стену вон того дома, видите, чуть ниже окна, и отбросило еще футов на пятнадцать. Но я готов заложить последний доллар: она ничего не успела понять! Ни понять, ни почувствовать, Представляете, вот так идешь себе спокойненько, ни о чем таком не думаешь, и вдруг огни, шум, удар — и все?..

Я представлял. Только я представлял все это совсем иначе. Она знала, что сейчас произойдет. Она стояла там, где ее поставили, и следила, как машина медленно отъехала, развернулась и помчалась прямо на нее, набирая скорость. А позади нее стоял некто, крепко сжимая ей локти своими сильными, тренированными руками, и тоже следил, как приближаются слепящие огни (а может быть, фары были выключены и они видели только надвигающийся на них темный силуэт?), а потом, когда машина была уже в нескольких метрах, швырнул ее вперед, навстречу, чтобы все уже было наверняка, а сам ловко отпрыгнул в сторону и прижался к стене и смотрел, как то, что только что было ею, отлетело на тридцать футов, а потом на пятнадцать и упало бесформенной грудой. А когда он убедился, что все в порядке, то спокойно, неторопливо прошел вперед, завернул за угол, сел в свою машину и уехал.

Была ли она так же мужественна, как на мосту, или на этот раз им удалось услышать мольбу о пощаде? Почему–то меня не покидало ощущение, что я еще узнаю об этом.

Итак, славный рыцарь Дон Кихот, что мы имеем?

Разве мир стал лучше или хуже после того, как из него исчезла еще одна нелепая душа? Разве тебя так сильно задело то, как она предложила себя, как предлагают гурману отведать гордость местной кухни? Или твое сентиментальное сердце дрогнуло, когда ты наблюдал за плавными движениями ее красивых бедер во время танца? Почему ты так уверен, что все, что она говорила, не было ложью?

Может быть, единственной настоящей правдой было то, как я нащупал ее волосы под водой, как провел руками по ее телу, пока не наткнулся на проволоку? Но я не мог забыть, как она судорожным, последним движением обхватила мое запястье. Я слишком хорошо помнил свое отчаяние и злость, когда я не мог разорвать проволоку. Да, это было трудно, и я гордился тем, что мне удалось ее вытащить. Так, может быть, все дело в том, что они позволили себе уничтожить, превратить в бесформенную груду то, что ты спас ценой неимоверных усилий?

Успокойся, герой. Зови полицию. Это их работа.

Но где–то поблизости плавают тридцать две тысячи долларов. Им нужен новый хозяин. К тому же я уже вложил в это дело двести баков.

Без четверти десять пришел Мейер и вручил мне плотный конверт.

— Мне пришлось потратить массу времени на светскую беседу. Жена Хоумера надеется, что я возьму ее в рейс. Как фотограф Хоумер на удивление бездарен. Он только и делает, что крупные планы дикорастущих цветов. Правда, проявляет и печатает он прекрасно.

Я вытащил фотографии из конверта. С самой большой, одиннадцать на четырнадцать, на меня смотрело ее лицо, крупный план от середины лба до шеи. Голова повернута в три четверти, глаза полуприкрыты, взгляд устремлен куда–то вниз, прядь темных волос упала, закрыв часть щеки. Никто бы не сказал, что снимок сделан во время танца, скорее, казалось, что она дремлет или только что проснулась. Игра света и тени подчеркивала изящество черт, а благодаря выбранному ракурсу особенно бросалось в глаза ее восточное происхождение.

Я долго молча смотрел на нее.

— Мейер, это потрясающе.

— Я и сам не ожидал, что так получится. Надо будет выставить ее. Как мы ее назовем? «Островитянка»? «Гавайская невеста»? Лицо, конечно, изумительное.

Я подумал о том, во что превратилось это лицо теперь, и стал смотреть остальные снимки. Их было четыре, пять на семь, но на них она уже позировала.

— Эти, пожалуй, больше подойдут для твоих целей, Трев?

— Да, но мне нужны маленькие, чтобы вставить в бумажник.

— Вот они, в отдельном конверте.

— Отлично, спасибо.

— Трев, ты уверен, что мне не нужно идти с тобой?

— Сейчас — нет. Может быть, впоследствии я прибегну к твоей помощи. Пока я собираюсь только найти это место.

— Вот что… Будь осторожен.

— Если бы ты увидел, что они с ней сделали, то не говорил бы об осторожности.

Я посмотрел на часы. Было уже десять минут одиннадцатого. По местному каналу в это время передают новости. Я включил телевизор. Молодой диктор старательно кривлялся, выкладывая нам, что происходит в мире. Вместо «Вьетнам» он произносил «Виет Ну–Ам».

Вскоре он перешел к местным новостям.

«Полиция установила личность девушки, погибшей вчера ночью. С помощью отпечатков пальцев идентифицирована некая мисс Эванджелина Беллемер, двадцати шести лет. Привлекалась к ответственности за проституцию, непристойное поведение, приставание к мужчинам. Последний из известных адресов — Джексонвилль. Как нам стало известно из информированных источников, полиция надеется вскоре произвести арест угонщика автомобиля».

Я выключил телевизор.

— Честно говоря, я не думал, что она так быстро попадется, — заметил Мейер. — А кого это они собираются арестовать?

— Ради Бога, Мейер, кого угодно. Любого мелкого пакостника, который у них на крючке. Обычное дело. Что ему стоит признать еще один угон и случайный наезд, особенно если ему пообещают отпущение грехов? Тем более, что присяжные наверняка сочтут, что девушка с таким послужным списком сама во всем виновата.

— Иногда ты заставляешь меня чувствовать себя простаком.

— Ты хорош таков, как ты есть. Не сыграть ли нам в шахматы?

— Только если ты пообещаешь не разыгрывать этот мерзкий королевский гамбит.

Южная оконечность Бровард–Бич вдоль автострады AIA — это сплошной ряд сверкающих неоном мотелей, бензоколонок, коктейль–баров, пиццерий, парикмахерских и магазинов. Все это растянулось вдоль побережья на много миль, и трудно сказать, где кончается, например, Силвермор и начинается Гвендон–Бич или Калипсо–Бей.

Роллс–ройс явно не подходил для моих целей, поэтому я оставил его на привязи в гараже, а сам взял напрокат форд. Свой выбор я остановил на мотеле «Бимини Плаза», поскольку он выглядел привлекательнее других. Стоял конец июня, с номерами проблем не было, и я выбрал лучший, с видом на океан. В номере имелись две двуспальные кровати, холодильник, цветной телевизор, кондиционер и пушистый ковер цвета лаванды. И всего–то за девять баков.

Кроме того, в номере было дикое количество зеркал: огромное зеркало во всю стену в спальне напротив кровати, во всех дверцах всех шкафов, в дверях ванной и туалета (изнутри, разумеется). Ванная вообще была сплошь в зеркалах. По–видимому, предполагалось, что все постояльцы мотеля либо победители конкурсов красоты, либо страдают нарциссизмом.

Раскладывая вещи по шкафам и ящикам, я то и дело натыкался на собственное изображение и никак не мог сообразить, что мне это напоминает. Наконец вспомнил — шесть дней (или шесть ночей?) в Лас–Вегасе, в номере, как две капли воды похожем на этот. Я провел их с одной знакомой, богатой наследницей из Сиэтла, которая была настолько неосторожна, что доверила мужу распоряжаться своими деньгами. Представляю, как у него вытянулось лицо, когда он оплачивал счет из Лас–Вегаса.

Вначале мы прекрасно ладили — как в постели, так и вне ее. Но проклятые зеркала с каждым часом все больше отдаляли нас друг от друга. Кроме того, ее раздражали мои сочные шутки, а меня — полное отсутствие у нее чувства юмора. Несмотря на то, что в номере, кроме нас, никого не было, мы никак не могли остаться наедине: со всех сторон на нас глядели десятки нервических Арабелл и усмехающихся Мак–Ги. Это было все равно, что заниматься любовью на автобусной остановке в час пик. Короче говоря, через шесть дней в аэропорту мы расстались, Дружески пожав друг другу руки и испытывая явное облегчение при мысли, что все уже позади.

Принимая во внимание нравы Эвиных партнеров, я решил не расставаться с оружием: невесомый бодигард удобно расположился в правом кармане брюк. Специальная кобура была сделана по моему заказу на Кубе. Она закреплялась в кармане так, что стоило только засунуть раскрытую ладонь в карман, особым образом нажать — и пистолет уже надежно лежал в руке. Кобура имела еще одно преимущество — на боку не образовывалось никаких подозрительных выпуклостей. Закон о ношении оружия во Флориде имеет некоторые курьезные особенности. Вы можете держать оружие, не имея разрешения, в своем автомобиле, доме, на своей яхте. Вы можете носить его на себе также без разрешения, но только на принадлежащей вам земле. В некоторых округах вы даже можете носить оружие постоянно, при условии, что делаете это открыто, т. е. «очевидным образом». Но копы почему–то очень не любят, если вы прячете свою пушку с глаз долой. Впрочем, у меня есть разрешение: каждые три года мне продлевает его шериф того округа на севере Флориды, где я владею одним акром заброшенной земли. Это удовольствие обходится мне в четыре доллара одиннадцать центов ежегодно.

Вообще–то я считаю, что стремление повсюду таскать с собой пистолет свидетельствует либо об инфантильности, либо о сексуальной неполноценности. Разумеется, речь не идет о людях, для которых оружие является орудием производства, например, о профессиональных убийцах.

Фотографии пять на семь я оставил в номере, спрятав их под крышку стола. Маленькие вложил в бумажник, предварительно написав на одной из них: «С любовью — твоя Эва». У меня был образец ее почерка: сохранилась бумажка, на которой она вела счет во время игры в покер. Зеленые чернила, детский почерк. Вычурная завитушка вместо перекладины в первой букве.

Итак, пора начинать.

Я подошел к боковому окну. Оно выходило на площадку для игры в поло. Сейчас на ней барахтались и визжали пятеро ребятишек, а в сторонке их мамаши принимали солнечные ванны. Одну из мамочек, видимо, допекли шумовые эффекты, и она с угрожающим видом направилась к краю площадки, придерживая сползающее бикини. В этой картине не было места ни мертвому темно–янтарному глазу, ни мокрой губе дежурного, ни едва уловимой тяжести оружия в моем кармане.

7

Я легко нашел «Кукольный дом» на площади Си Крезент в Бровард–Бич. Это был один из самых фешенебельных районов, и магазин ему соответствовал. Оставив машину на стоянке, я вошел внутрь. Там было прохладно, тихо, сумрачно. И пахло дорогими духами. В дверях был вмонтирован зеленый светящийся глазок. Как только я миновал его, где–то в глубине раздался мелодичный звон и навстречу мне двинулась очаровательная девушка. Ее синий халатик недвусмысленно оттопыривался на животе.

— Доброе утро, сэр. Чем я могу вам помочь?

Она окинула меня беглым взглядом. Надеюсь, мне удалось произвести нужное впечатление: грубоватый морской волк, не особенно разборчивый, без надежных источников дохода, но и не бедствующий.

Глядя ей прямо в глаза, я улыбнулся.

— Чудесно. Просто замечательно. Прелестная куколка в «Кукольном доме».

Она усмехнулась в ответ:

— На седьмом–то месяце? Вы шутите.

— Почему же вы до сих пор работаете? Или вы и есть владелица этой роскоши?

— Нет, что вы. Владелица — мисс Гейтс. А что касается работы, то я себя прекрасно чувствую, благодарю вас. Теперь у меня будет хорошее настроение целый день. Вы, наверное, хотите приобрести подарок?

— Нет. У меня довольно забавная просьба к вам… Или к кому–нибудь еще, кто здесь давно. Все из–за моей дурацкой памяти. Я прекрасно запоминаю все, но только не имена. Имена улетучиваются тут же, через пять минут. Года полтора назад я болтался в вашем городишке и как–то у одного приятеля познакомился с отличной девушкой. Мы с ней… Короче, оказавшись здесь снова, я захотел ее разыскать и проверить, так же плохо она запоминает имена, как я, или нет. У меня сохранилась ее фотография. К сожалению, она не догадалась ее подписать. — Зато я догадался оставить парочку снимков неподписанными. — Сегодня все утро я ломал себе голову, как ее зовут, но — полный провал. Я только вспомнил, как ей сделали комплимент по поводу платья, и она сказала, что всегда одевается в «Кукольном доме». Мы еще пошутили по этому поводу. Ну вот, я и подумал, может, кто–нибудь у вас знает ее имя.

Я протянул девушке фотографию. Несколько секунд она смотрела на нее, потом перевела взгляд на меня. В нем почему–то сквозило разочарование.

— Да, она у нас бывает довольно часто. Ею обычно занимается Андра… мисс Гейтс. Я не знаю ее имени.

Могу ли я увидеть мисс Гейтс?

— Она у себя. Сейчас, подождите минутку, я узнаю, — сказала она с заметной прохладцей.

Я остался наедине с манекенами. Ко мне простирала пластмассовые руки девушка в голубом платье, с медной застежкой «молния» от шеи до подола. Молния расстегивалась с помощью медного висячего замка, ключ от которого висел на медной же цепочке на шее.

— Сладкая моя, — сказал я ей, — не трать усилий понапрасну. Придет час, и пластмассовый мужчина вставит ключ в замок и познает тебя.

Я не мог понять, почему продавщица так изменила тон, увидев, о ком идет речь. До этого момента я был вполне уверен в своей легенде. Эва вряд ли жила под своим именем, иначе полиция сразу же обнаружила бы ее точный адрес.

Миниатюрная мамочка выплыла из полумрака и протянула мне фотографию и карточку, на которой было напечатано: «Мисс Тами Вестерн, 8000 Коув–Лэйн, 7 В, Гвендон–Бич».

— Извините, что заставила вас долго ждать, сэр. Мисс Гейтс не сразу нашла ее адрес в книгах. Это примерно в трех милях к югу от городской черты.

— Огромное вам спасибо.

— Рады были помочь вам, сэр.

Я пошел было к дверям, но не вытерпел и вернулся.

— Извините, ради бога, это не имеет никакого отношения к делу, но я бы все–таки хотел знать, что произошло, почему у вас так резко… изменилось настроение. Я вдруг показался вам Синей бородой? Может быть, вы снова повеселеете, если я что–нибудь куплю у вас?

— Как вам угодно, сэр, мне все равно.

— Эй–эй, перестаньте дуться! Выйдите из своей раковины и объясните, почему вид этой Тами так вам не понравился?

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — начала она, но тут же замолчала, а через секунду продолжила уже совершенно другим тоном. — Может быть, вам не понравится то, что я скажу, мистер…

— Мак–Ги, Тревис Мак–Ги.

— Миссис Вустер. Карина. Вы показались мне человеком серьезным и порядочным, мистер Мак–Ги. Но потом… Даже если бы вы в жизни ее не видели, то уже по этой фотографии ясно, что она из себя представляет, Но вы провели с ней какое–то время и… Впрочем, достаточно. Я не хочу, чтобы салон лишился постоянной клиентки.

— О, Господи, вы меня просто озадачили. Дело в том, что мы там гудели часов с двух, а она появилась в шесть или в семь. Так что, если честно, я мало что помню. Она была в черном бархате, и это произвело на меня такое впечатление… завораживающее. Мы весь день пили портер с шампанским, порцию за порцией. Если вы когда–нибудь пробовали эту коварную смесь…

— Конечно, пробовала, — она наконец рассмеялась. — После нее действительно все вокруг становится очаровательным.

— Ну да, и поэтому, наверно, я и забыл ее имя. Так что, как мне кажется, я не слишком виноват.

— Ну, ладно, мистер Мак–Ги, вы загнали меня в угол. Я не хочу выглядеть моралисткой или кого–то осуждать. Но посмотрите на эту фотографию. Она не певица, не актриса, не танцовщица. И она раздаривает такие снимки направо и налево.

— Миссис Вустер, мне начинает казаться, что я вас понимаю и что благодаря вам я не попаду в идиотскую ситуацию.

— Поймите, если бы я не была уверена на сто процентов, я не сказала бы ни слова, — она понизила голос. — Но около пяти месяцев назад здесь произошла некрасивая история. Она привела с собой какую–то подругу, такую рыженькую, не то Ди–Ди, не то Би–Би. Перед этим они явно хорошо посидели в баре. Они были в примерочной, и там же была наша постоянная клиентка, очень уважаемая леди. Она сделала какое–то невинное замечание, которое взбесило эту Ди–Ди или Би–Би. Она сорвалась с места, подскочила к мисс Вестерн и стала крутить ее, похлопывая и поглаживая, и тоном ярморочного зазывалы описывать ее достоинства. Причем я готова допустить, что эта рыжая еще куда менее… тертая, чем сама мисс Вестерн, но это было ужасно. Она кривлялась, и хохотала, и говорила, какая услуга сколько стоит, и… Это было до того непристойно! А мисс Вестерн только смеялась до упаду. Конечно, та клиентка расплакалась. А эти… Знаете, это было — как будто они вдруг перестали притворяться. Они так и ушли, хохоча. В следующий раз мисс Вестерн явилась как ни в чем не бывало, и мисс Гейтс вынуждена была с ней объясниться. Она пообещала, что впредь будет приходить одна. Но та клиентка отказалась от наших услуг, хотя мисс Гейтс ездила к ней, извинялась и уверяла, что ноги этой рыжей здесь не будет.

— Понятно. Боюсь, что моим единственным другом в этом городке останетесь вы, — сказал я.

— На вашем месте, — ответила она, сочувственно вздохнув, — я бы сходила в яхт–клуб.

Пространство вправо от автострады AIA сверху, наверное, напоминает поле для игры в «Монополию» или, если использовать более традиционное сравнение, лоскутное одеяло. Стоянки для трейлеров соседствуют с небоскребами (впрочем, их здесь совсем мало), а бассейны — с деловыми конторами. Короче, полный архитектурный беспорядок.

Я обнаружил Коув–Лэйн примерно в миле к югу от своего мотеля, между магазином и мойкой для автомобилей. Первые два квартала были деловыми, затем начинались жилые. Номер 8000 занимал почти половину четвертого квартала к западу от перекрестка с автострадой. Десять одинаковых белых одноэтажных коттеджей, окруженных кипарисами, по четыре квартиры А, В, С, Д — в каждом. Все это выглядело очень мило, гораздо лучше, чем я ожидал. Каждая квартира имела не только отдельный вход, но и свой дворик, палисадник и подъездную дорожку, посыпанную ракушечной крошкой. С помощью довольно высоких заборов, отгораживающих эти участки друг от друга, создавалась иллюзия полной обособленности.

На одном из домиков висела табличка, советующая обращаться в контору по аренде недвижимости Говарда, расположенную в трех кварталах к востоку.

У Говарда меня встретила тоненькая молодая женщина в очках с толстыми стеклами.

— 8000? — переспросила она. — О–о, это одно из лучших местечек на побережье. Прежде всего, я хочу предупредить вас, мистер…

— Мак–Ги.

— Мы сдаем квартиры минимум на три месяца. Сейчас у нас есть пять свободных номеров. Самый дешевый — девяносто пять в месяц. Плюс коммунальные услуги. Это летом, а с первого ноября по первое мая — сто тридцать пять.

— Как странно!

— Ничего странного. Нет детей, а значит, меньше шума. Вас двое?

— Нет, я один.

Она подвела меня к стсне, которую занимала огромная карта номера 8000, Коув–Лэйн, на которой были обозначены все дорожки, заборы, ворота и прочее. Кусочки белого пластика, приклеенные к карте, обозначали дома. Из каждого «дома» торчали четыре крючка для ключей. Пять из сорока ключей были отмечены красными ярлыками.

На низком столике возле этой же стены располагался макет дома, обрамленный крошечными деревьями, фигурками людей, заборчиками. Возле каждой квартиры стоял игрушечный автомобильчик. Крыши не было, так что было видно расположение комнат, заставленных игрушечной мебелью.

— В половине домов расположение квартир зеркальное, — сказала она, — но в остальном все одинаково. В каждом доме Д — студия, С — маленькая квартира с одной спальней, В — большая с одной спальней, А — с двумя спальнями. Везде есть отопление, камин, ванная и душ, на полу ковровое покрытие, отдельный внутренний дворик с шезлонгами и прочим. Квартиры полностью обставлены. Сейчас у нас свободны… ага, один А, два В, два Д. Д стоит девяносто пять до первого ноября, В — сто шестьдесят два пятьдесят; в год это получается две двадцать. Поскольку вы один, А вас вряд ли заинтересует. Мы берем аванс за два месяца.

— А кто обслуживает номера?

— Мы постараемся помочь вам найти кого–то, но договариваться вы будете сами.

— Я бы хотел посмотреть на этот В.

— Да, но… Не могли бы вы прийти после четырех? Пока я здесь одна, я не могу отлучаться.

— Честное слово, я не собираюсь красть чайные ложки, — сказал я, вытаскивая бумажник.

— Я знаю, мистер Мак–Ги, но…

Я протянул ей четыре пятидесятидолларовых бумажки.

— Вот вам залог, а если номер и впрямь так хорош, как вы расписываете, я тут же вернусь и вручу вам задаток за два месяца. Годится?

Она испытующе посмотрела на меня и кивнула:

— Хорошо. Деньги не нужны. Вот вам ключ. Номер 5 В. И возвращайтесь поскорее, — улыбнулась она.

— Расположение такое же, как здесь? — спросил я, заставив ее вновь повернуться к макету.

— Да, точно такое.

Я мучительно соображал, чем еще можно отвлечь ее внимание, и молился, чтобы хотя бы зазвонил телефон, но тут на мое счастье вошел почтальон.

— Зарегестрируй письма, Бетси.

Она отошла к конторке и занялась письмами. Воспользовавшись этим, я снял ключ от номера 7 В с крючка, а на его место повесил ключ от номера 5 В. Это не заняло много времени, и я сразу же направился к двери, кивнув ей:

— Спасибо. Я скоро вернусь.

Машину я поставил у самых дверей номера 7 В, так как приготовленная мною легенда предполагала полную открытость действий. Поэтому я как ни в чем не бывало подошел к двери и повернул ключ. Дверь открылась, я переступил порог, но захлопывать дверь не стал, решив, что так будет естественней.

Судя по спертому и раскаленному воздуху, в квартире никого не было. Здесь действительно было очень уютно, но в данный момент чертовски жарко. Я сразу же почувствовал, как пот заливает глаза.

Через несколько минут я убедился, что кто–то успел побывать тут до меня, но действовал весьма аккуратно. Не было ни мехов, ни драгоценностей, о которых упоминала Эва. Зато остались нетронутыми белье, повседневная одежда и несколько вечерних платьев. Запасов косметики на туалетном столике и в ванной хватило бы, чтобы открыть небольшой магазин. Со специальной полки в туалете исчезли чемоданы. В разных местах квартиры я насчитал около сорока пар обуви. Никаких бумаг, ни одного письма или фотографии. Стереопроигрыватель с огромным запасом пластинок в Эвином вкусе. Везде было очень чисто, кровать застелена свежим бельем, в ванной чистое полотенце, но на полированном столе — еле заметный слой пыли. Из окошка кухни было видно, что гараж пуст. Окончательно я убедился в своих подозрениях, когда перевернул один из стульев. Обивка была сдернута, из–под нее торчали блестящие пружины. Если бы это произошло давно, пружины при такой температуре и влажности успели бы заржаветь и потемнеть.

Одно из двух — либо Грифф уже обнаружил тайник и дочистил его, либо он пришел к выводу, что деньги спрятаны где–то еще. Был и третий вариант — они заставили ее сказать, где тайник.

Что теперь? Женщина по фамилии Беллемер, которую здесь никто не знал, умерла? Какая жалость! Но другая женщина, Тами Вестерн, отправилась в путешествие на своем автомобиле, захватив чемоданы и ценности. Когда истечет срок аренды, администрация фирмы велит освободить квартиру. Вещи будут хранить в течение некоторого времени, но когда плата за хранение приблизится к их стоимости, все будет пущено с молотка. Никаких проблем.

Решив, что на первый раз достаточно, я двинулся к выходу. Внезапно дверь распахнулась.

Ему было лет тридцать. Широкие плечи едва помещались в дверном проеме. Ноги как колонны. Оранжевые плавки гигантского размера и пижонские темные очки, через плечо перекинуто полотенце. Темные курчавые волосы прикрывали мощный череп, в остальном на теле не было никаких следов растительности, за исключением выгоревшего пушка на ногах. Для тяжелоатлета у него был чересчур большой живот. Облик незнакомца дополняли маленький детский ротик, внушительная челюсть и очень темный загар.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — рявкнул он.

— Признаться, я тоже хотел бы разобраться в этом. В конторе мне дают ключ, но, придя сюда, я вижу, что номер уже занят. Или они сдают квартиры с жильцами в придачу? Так что, будьте добры, подвиньтесь, и я вас покину.

Он отступил на шаг, я вышел и старательно, но не демонстративно захлопнул дверь.

— А я–то подумал, что… Эту квартиру снимает одна птичка, она сейчас путешествует.

Явытащил ключ и показал ему бирку.

— Видите, 7 В. Мне его дали у Говарда. Сначала я пытался открыть 5 В — мне показалось, что меня адресовали туда. Но дверь не открывалась, я взглянул на бирку и решил, что девушка оговорилась.

— Понятно. А я увидел машину, открытую дверь и заподозрил неладное. Тут на днях обчистили несколько коттеджей.

Из–за изгороди, отделяющей нас от соседнего дворика, раздался звонкий девичий голосок:

— Что случилось, Грифф, с кем ты говоришь?

— Все в порядке, беби. Парню дали в конторе не тот ключ, и он попал в квартиру Тами. Я сказал, что она в отъезде. Мак не появлялся?

— Нет, и даже не звонил. Что будем делать?

— Ладно, — сказал я, — спасибо за разъяснения и извините. Кстати, вы–то сами довольны этим жилищем?

— Смотря чего вы хотите, — пожал он плечами. — Преимущество — все отдельно, никто тебя не трогает. В четверти мили отсюда — хороший пляж. В общем, если вы один, то вряд ли вы найдете что–нибудь получше.

— А вы, наверно, и работаете где–нибудь поблизости?

— Будь здоров, парень.

Он смерил меня взглядом и зашагал к калитке, соединяющей дворики номеров 7 В и 7 С, а я отправился в контору Говарда.

— Надеюсь, вам понравилось? — Бетси встретила меня улыбкой.

— Я обнаружил там множество вещей, на которые не рассчитывал, — я протянул ей ключ так, чтобы она увидела бирку.

— Но… но… Господи! Вы вошли в чужой номер! Там кто–нибудь был? — Она быстро перебрала карточки. — Это номер мисс Вестерн. Но ведь я сказала вам 5 В!

— Туда я и отправился. Но ключ не подошел, я увидел бирку и подумал, что вы ошиблись. Не беспокойтесь, в номере 7 В никого не было. Сосед из номера 7 С сказал, что она уехала.

— Да, она очень часто уезжает, — рассеянно подтвердила Бетси, изучая бирки на остальных ключах. — Боже мой, вот же он, 5 В! Наверно, это Фред перепутал. Остальные вроде в порядке. Вы поедете смотреть 5 В?

— Думаю, нет смысла. Он ведь точно такой же, как номер мисс Вестерн?

— Да, если не считать цветового решения.

— А она давно там живет?

Бетси заглянула в карточку.

— Почти два года. Кстати, вы спрашивали насчет обслуживания. Здесь отмечено, что к мисс Вестерн ходит горничная. Мы записываем такие сведения, чтобы знать, кто имеет право входить в помещение.

— Прекрасно. Тогда, если можно, дайте мне ее координаты, потому что, видимо, я все–таки займу номер 5 В. Правда, я уже обосновался в другом месте, но ваши условия меня больше устраивают.

— В таком случае вам лучше оформить аренду сейчас. Даже в это время года наши номера не пустуют подолгу.

— Если я оставлю вам пятьдесят долларов, вы сможете подержать его для меня несколько дней?

— Пожалуйста. Сегодня четверг, стало быть, в субботу днем вы должны дать окончательный ответ. Если вы поселитесь у нас, пятьдесят долларов будут зачтены в счет оплаты за первый месяц. Помимо арендной платы, мы берем по сорок долларов вперед за коммунальные услуги. За телефон вы платите сами.

— Отлично. Запишите мне, пожалуйста, адрес горничной.

— Конечно. Вот, пожалуйста. Она убирает еще в нескольких наших номерах.

Усевшись за руль и включив кондиционер на полную мощность, я прочитал записку. Миссис Норин Уокер. Пятидесятая улица, 7930, Арлентаун. Телефон 881–6810. Позвонив из закусочной, я выяснил, что Норин будет дома после шести.

Оставшееся до шести время я использовал для изучения окрестных баров. Конечно, какие–то выводы можно сделать, глядя на вывеску и на витрину, но лучше зайти внутрь. Пить совсем не обязательно, лучше всего сделать вид, что ищешь чью–то фамилию в телефонной книге. Я искал заведение совершенно определенного сорта. Меня не интересовали уютные бары с пожилым дядькой–барменом, где изо дня в день собираются одни и те же добропорядочные компании окрестных торговцев и их плотных матрон, где все знают друг друга по имени и часами ведут общий разговор, медленно потягивая пиво и легкое вино.

К пяти тридцати у меня было четыре кандидата. Все они располагались в радиусе двух миль от Коув–Лэйн. «В пять у Лолли», «Флигелек», «Камин» и «У Рамона».

У всех четырех было много общего: приглушенный свет, безупречно чистые стаканы, лучшие сорта бренди и виски, белоснежные форменные куртки барменов, ковры, никаких вульгарныхтелевизоров, зато обязательно рояль или пианино, роскошные отдельные кабинеты, в которых так удобно вести деловые переговоры. И еще кое–что общее я почувствовал во всех этих заведениях. Дыхание в затылок. Ощущение, что тебя взвешивают, оценивают и заносят в ту или иную категорию. Во всех четырех я заказал плимут со льдом. В «Лолли» и «Камине» порции были весьма скромные, а цены высокие. «У Рамона» — немного лучше. Зато во «Флигельке» за нормальную порцию брали доллар, а к коктейлю подавали отличный острый сыр.

Какая–то компания, сблизив головы, сидела за столиком в затененном углу. Их обслуживала длинноногая официантка в белом. Ближе к стойке двое мужчин в строгих костюмах обсуждали сделку со шведской фирмой. Стройная смуглая девушка с обесцвеченными добела волосами, в вечернем платье из сложенной вдвое рыболовной сетки делала вид, что играет на маленьком позолоченном фортепиано. Бармен был похож на откормленного, довольного жизнью хорька. Я дал ему на чай доллар в надежде повысить свои акции.

Вторая дверь из бара выходила на территорию мотеля. Я вышел через нее и немного поговорил со швейцаром мотеля.

Выяснилось, что «Флигелек» принадлежит той же фирме, что и мотель, но давно уже сдан в аренду.

Мои подозрения крепли. Прекрасная выпивка, хорошая еда, ковры, пианистка и прочая мишура — все это служило приманкой для клиентов и в то же время прикрытием основных источников дохода: азартных игр, девочек, может быть, наркотиков. Именно поэтому каждого нового посетителя взвешивали на невидимых весах: клюнет или нет? На сколько сотен или тысяч можно его расколоть? Такие заведения есть везде — от Лас–Вегаса до Чикаго, от Макао до Монтевидео. Они могут быть более или менее привлекательными, но суть не меняется. «Флигелек» был одним из лучших.

К шести часам я отправился в Арлентаун, надеясь, что Норин Уокер поможет мне найти недостающие звенья.

8

Арлентаун находился на задворках Бровард–Бич, и проживали там в основном те, кто обслуживал курорт. Нужный мне дом оказался симпатичным коттеджем с аккуратным двориком и свежепокрашенным забором.

Не заботясь о любопытных глазах, которые могли наблюдать за мной, я оставил машину прямо перед воротами и вошел во двор. Меня встретила пожилая негритянка.

— Вы насчет телефона?

— Я хотел бы поговорить с Норин.

— Норин? Это моя средняя дочь. Зачем она вам?

— Хочу предложить ей работу на берегу.

— Хорошо, подождите. Она только что пришла. Сейчас переоденется и выйдет.

Я вернулся к машине и сел за руль. Через несколько минут дверь дома открылась, мелькнул женский силуэт. Она легко сбежала по ступенькам крыльца и направилась ко мне, оставив ворота приоткрытыми. Подойдя, женщина приветливо кивнула мне, но в ответ на мой приглашающий жест не села в машину, а только облокотилась на распахнутую дверцу. Она была в светло–голубой вязаной кофточке без рукавов, шортах и голубых сандалиях. Очень длинные ноги, короткая талия, торчащие крепкие груди. Кожа цвета старой меди, гораздо светлее, чем у матери. Рельефные ноздри, тяжелые губы и умные широко поставленные глаза не портили ее лица.

— Вы спрашивали меня, мистер?

— Да, я звонил раньше, и мне сказали, что вы будете около шести.

— Хотите, чтобы я у вас убиралась? — Она внимательно разглядывала меня.

— Вы можете уделить мне несколько минут? Садитесь в машину, не бойтесь.

— Ни к чему это, мистер. У меня все дни заняты. Если хотите, я поговорю с кем–нибудь из соседок.

Я вытащил ключ из замка зажигания и бросил на сиденье пассажира.

— Миссис Уокер, вы можете держать ключ от машины в руках и оставить открытой дверцу.

— Я же сказала, у меня нет свободного времени. Чего же вы хотите?

— Поговорить с вами.

Я вытащил из кармана заранее приготовленные пятьдесят долларов и положил их рядом с ключами. Взглянув на них, она обогнула капот и посмотрела на номер, затем снова подошла к дверце.

— И что же вы хотите купить?

— Некоторые сведения.

— Вот что, мистер, если вы хотите впутать меня в какую–то грязь, то учтите, вы попали не по адресу. Я никогда не путалась с белыми и с полицией не имела дела. Я честно зарабатываю на кусок хлеба, у меня двое детей, и лучше вам ехать своей дорогой.

Я показал ей фотографию.

— Мисс Вестерн, ну и что? Я у нее работаю.

— Вы у нее работали. Она умерла.

Впервые она взглянула мне прямо в глаза. Ее взгляд был острым и умным и совсем не сочетался с простоватой речью.

— При чем тут бедная негритянка? Небось хотите отвести меня в участок? Зачем вы даете мне деньги?

— Я не из полиции. Я всего лишь хочу узнать что–нибудь о Тами Вестерн. О ее жизни, о ее привычках, о ее друзьях. Надеюсь, это поможет мне выяснить, отчего она умерла. Кстати, чем дольше мы разговариваем, тем сильнее разжигается любопытство ваших соседей.

— Большой друг мисс Вестерн, да? — равнодушно спросила она.

— Я не обольщаюсь по поводу мисс Вестерн, но я должен узнать, кто это сделал. Когда и где мы сможем поговорить?

— Господи, мистер, да откуда вы свалились на мою голову?

— Из Лодердейла.

— Вот как… А вы случайно не знаете Сэма Б.К.Дикки?

— Однажды я работал вместе с ним. Наш общий друг попал в беду.

— И под каким именем он вас знает?

— Тревис Мак–Ги.

— Пожалуйста, подождите пару минут здесь, мистер, хорошо?

Она вернулась через десять минут. За это время вокруг машины образовался кордон из ребятишек, изо всех сил глазевших на нас. Норин снова облокотилась на дверцу и устало улыбнулась:

— Я звонила мистеру Сэму, мистер Мак–Ги, и просила описать вас. Он очень высокого мнения о вас. Он сказал, что я могу доверять вам на сто процентов. Я никогда раньше не слышала, чтобы он о ком–нибудь так отзывался. Надеюсь, вы правильно поймете, что я сочла нужным навести справки. Сейчас вам лучше уехать. Возвращайтесь к девяти и остановитесь у светофора в двух кварталах отсюда, возле закусочной.

В пять минут десятого она ловко скользнула на заднее сиденье.

— Покатаемся по побережью? — спросил я.

— Нет. Поезжайте прямо, я скажу вам, где остановиться.

Через некоторое время мы сидели на веранде дома, где, кроме нас, никого не было.

— Дом моих друзей, — пояснила Норин, изящно закуривая. Теперь она была в красивом темно–зеленом платье с белой отделкой. Контраст между этой Норин и той, что три часа назад подошла к моей машине, был потрясающим.

— Чересчур конспиративно, да? — продолжала она, улыбаясь. — Ничего не поделаешь, мистер Мак–Ги. Дело в том, что я работаю в той же системе, что и мистер Сэм. Я окончила Мичиганский университет. Два года назад мой муж умер от рака, и я вернулась сюда, к родным. Работа горничной дает мне и прекрасную крышу, и свободу действий. А теперь хватит вам удивляться по моему поводу, перейдем к делу. Что я могу сказать вам о Тами Вестерн? Если бы она так часто не отправлялась в круизы, то, пожалуй, была бы вне подозрений. Впрочем, слишком много денег, слишком много платьев, слишком много мужчин. Если она бывала дома, когда я приходила, и при этом не спала и не принимала ванну, то охотно болтала со мной. И всегда на одну тему: какая я идиотка, что не сплю с белыми мужчинами. Что я могла бы без труда иметь хорошую квартиру, нарядные платья и триста долларов в неделю, если бы последовала ее совету. Она даже предлагала свести меня с нужными людьми. Пришлось объяснять ей, что за одни только такие разговоры ревностная баптистка угодит прямиком в ад. А теперь, стало быть, она умерла…

— Ее убили. Как долго вы у нее работали?

— Пятнадцать месяцев.

— Как часто она уезжала?

— Она совершала круизы по Карибскому морю. От пяти до пятнадцати дней каждый. Она предупреждала меня, когда вернется, так что я убирала после ее отъезда и потом приходила уже накануне возвращения. Кстати, у нее была потрясающая способность за двадцать минут превратить только что убранную квартиру в хлев. Обычно она привозила мне в подарок какую–нибудь безделушку. Эти круизные теплоходы отправляются из Эверглейда и зимой, и летом, так что длительных перерывов не было. Всего на моей памяти она уезжала раз двенадцать.

— Как это обычно происходило? Вы заметили какие–нибудь закономерности?

— В общем–то да. После возвращения из круиза она всегда проводила дома несколько дней, никуда не выходя. Спала до полудня, слушала пластинки, смотрела телевизор. И, конечно, занималась собой. Она вообще очень за собой следила. Гимнастика, массаж, маски и все такое. Очень любила перебирать свое барахло. Выволакивала все на середину комнаты, да так и оставляла до моего прихода. Иногда к ней приходили подруги. Я видела двух. Пару раз они приходили вместе, чаще — поодиночке. Они делали друг другу прически, играли в джин и болтали. Не знаю, в каком притоне так разговаривают, как они.

— А как их зовут, вы не знаете?

— Одна, маленькая и рыжая, — Ди–ди. Она немного полнее, чем мисс Тами. Сейчас… Они однажды дразнили ее, называя полным именем… Вспомнила: Делия Дельберта Барнтри. Но чаще они говорили «Ди–Ди» или «Ди–Ди–Би». Она казалось более образованной, чем мисс Вестерн, но язык у нее — не дай бог! Ядовитое жало. Она одного возраста с мисс Тами, а третья девушка помоложе, около двадцати — двадцати двух. Она очень тоненькая, натуральная блондинка, с гривой тяжелых волос, которые она закалывает таким образом, чтобы подчеркнуть свою хрупкость. Четкие черты лица, подкрашенные темные брови и ресницы. Они называли ее Дел. Фамилию не упоминали.

— Какая машина была у Тами Вестерн?

— Красный «мустанг» с откидным белым верхом.

— Сколько времени обычно продолжалось ее затворничество после круизов?

— Семь–десять дней. Потом она, как правило, отправлялась в поход по магазинам — она это обожала. Возвращалась с кучей покупок. По вечерам тоже часто уходила, иногда не ночевала дома. Три–четыре раза в неделю. В этот период, когда она оставалась дома, ей часто звонили мужчины. Обычно она говорила им всякие страстные слова, а сама в это время подмигивала мне и гримасничала. Однажды она делала вид, что рыдает, но все равно кривлялась и корчила рожи.

— Мужчины бывали у нее?

— Нет. Она часто говорила, что не хочет допускать никого из мужчин в свое гнездышко.

— Но мужчина из номера 7 С, Грифф, знает ее?

— Да, я его видела. Крупный, малосимпатичный мужчина. Я не знаю, в каких они были отношениях. Иногда он ее звал, и она ненадолго уходила к нему через калитку.

— И все–таки, что вы думаете об их отношениях? И об отношениях между девушками?

Она пожала плечами.

— Мне кажется, те две тоже часто отправлялись в круизы. А знакомы они были через мужчин, которые подстраховывали их. Я не сомневаюсь, что все эти девушки торгуют собой, но только стараются при этом действовать не как обычные проститутки. Для прикрытия и для защиты им нужны мужчины, такие, как этот Грифф. Возможно, мужчины поставляют им клиентов или что–нибудь в этом роде.

— Девушки называли какие–нибудь имена?

— Они подтрунивали над отношениями Дел с каким–то Терри. Вернее, даже не подтрунивали, а издевались, так что Дел выходила из себя. Других имен я не помню.

— Мисс Тами расплачивалась наличными или чеками?

— Насколько мне известно, только наличными. Она платила наличными и в магазинах, и за квартиру. Да, вот еще что. Как–то раз ей надо было заплатить мне двенадцать долларов, а в сумочке у нее оставалось только два–три. Тогда она велела мне подождать, прошла на кухню и минут через пять вернулась с десяткой в руках.

— Ее не смущало, что вы можете догадаться, где она держит деньги?

— Нет. Как–то раз она дала мне постирать блузку, привезенную из Haccaу, очень красивую, ручной работы. Начав стирку, я обнаружила в карманчике блузки четыре стодолларовых бумажки. Я высушила деньги и отнесла ей. Она страшно удивилась и сказала, что это самое смешное происшествие в ее жизни. Она дала мне двадцать долларов и с тех пор, видимо, поверила в мою честность.

— В последний раз она тоже сказала вам, что уезжает?

— Нет. Я пришла туда в прошлый понедельник, думая, что застану ее в постели, как обычно. Но ее не было. Она взяла с собой все чемоданы и самые лучшие вещи, так что я поняла, что путешествие будет долгим. В комнате был жуткий беспорядок, похоже, она собиралась в страшной спешке. Я разложила все по местам, убрала и больше туда не ходила, думая, что она даст мне знать о своем приезде, как обычно.

— И последнее, мисс Уокер. Вы не знаете, куда она ходила по вечерам?

— Точно не знаю, но если судить по фирменным спичечным коробкам, она бывала во «Флигельке», «Камине» и «У Рамона».

— Вы даже не понимаете, насколько вы помогли мне, миссис Уокер. Спасибо.

— Вы не хотите рассказать мне, что, собственно, с ней случилось?

— Я обязательно встречусь с вами и все расскажу, но не сейчас. Знать что–либо об этом деле — значит подвергать себя опасности, и поэтому пока…

— Я вас не знаю и никогда с вами не говорила, — кивнула она.

— Правильно.

Мы подошли к машине, я распахнул дверцу, но она покачала головой:

— Спасибо, мистер Мак–Ги, я пойду пешком, здесь недалеко.

— По–моему, это небезопасно. Давайте я вас отвезу.

Мгновение спустя к моему горлу был приставлен нож, который она держала вполне профессионально. Впервые я увидел, как она улыбается.

— Ну что, убедились, что я смогу постоять за себя? — спросила Норин, пряча нож в потайной карман. — Не забывайте, я живу в гетто. Здесь свои законы. Да и горничная иногда может попасть в передрягу.

— Когда я в следующий раз увижу Сэма, обязательно скажу, что Норин Уокер — кадр что надо! Еще раз спасибо и всего доброго.

9

Притворяться пьяным меня учил один старичок, профессиональный шулер.

Около полуночи я, пошатываясь, переступил порог «Флигелька» и направился к стойке, старательно обходя столики и бормоча невнятные извинения.

— Добрый вечер, сэр, — приветствовал меня уже знакомый хорек. — Плимут со льдом?

Я молча уставился на какую–то бутылку позади бармена, а затем, моргая, перевел бессмысленный взгляд на него.

— Да, кажется, здесь я уже был, — проговорил я заплетающимся языком. — У тебя хорошая память, дружок. Хороший плимут — это то, что нужно. Прекрасно. Именно то, что нужно. Спасибо тебе огромное. Ты отличный парень, и заведение у вас классное.

— Спасибо вам, сэр.

Он поставил передо мной стакан и сделал движение, собираясь отойти, когда я медленно произнес:

— Завтра, завтра, завтра.

— Сэр?..

— Знаешь ли… Кстати, как тебя зовут?

— Альберт.

— Так вот, Альберт, это строчка из одного стихотворения: завтра, завтра, завтра. Потому что хватит ждать завтра. Я заработал кучу монет за этот месяц и хочу потратить их се–год–ня. Кучу проклятых долларов.

— Поздравляю, сэр.

— Спасибо, спасибо. Ты хороший парень, Альберт, ты меня понимаешь и мы с тобой поладим. А моей благоверной стерве — ни ши–ша, ты понял? Она никогда не узнает, где я… А где я?

Задав этот вопрос, я крутанулся на табуретке, присматриваясь к обстановке. Давешняя пианистка переоделась в еще более смелое платье. Узкие полоски ткани, спускаясь с плеч, едва прикрывали соски. Не обнаружив ничего более интересного, я продолжил свои излияния:

— А–а, «Флигелек», как же, узнаю. Где я только сегодня не был, друг мой. И везде я искал со–бе–сед–ни–ка, но никто, никто меня не понял, только ты, Альберт, меня понимаешь. Потому что всех интересуют деньги, деньги, только деньги. А если человеку тоскливо и одиноко… Ты понял, да?

— Что ж, деньги есть деньги. Счастья за них не купишь, а вот утешение… Знаете, сэр, у меня несколько раз так было: приходит в бар девушка, и я вижу, что это порядочная девушка, а не какая–нибудь там… Просто у нее неприятности, и ей тоже хочется тепла, хочется кому–то рассказать. Разве я позволю, чтобы к такой девушке пристал бездельник, альфонс из тех, что здесь ошиваются? Да никогда! Но если я вижу, что серьезный, порядочный джентльмен, вроде вас, сэр, тоже нуждается в утешении, в тепле, — тогда другое дело. Почему бы им не побыть вместе? Поверьте, сэр, когда мне удается вот так вот помочь людям найти друг друга, я… я просто счастлив. Повторить, сэр?

— Что? Ах, да, повторить. Но ведь сейчас здесь нет такой девушки, так что не о чем и говорить, — уныло заключил я, принимаясь за второй коктейль.

— Как сказать, сэр, может быть, вас судьба привела ко мне? У нас тут есть одна официантка, у нее, бедняжки…

Я не пожелал услышать, что стряслось у бедняжки и почему она нуждается в утешении. Энергично замахав руками, я заставил бармена замолчать.

— Что случилось, сэр?

— Ничего. Просто я вспомнил. Один парень сегодня в… Да где ж это мы с ним сидели? Черт с ним, неважно. Он сказал, что тут у вас бывают три его подружки и я могу с ними познакомиться, их зовут… — я глубоко задумался, но через секунду «вспомнил». — Их зовут Тами Вестерн, мисс Барнтри и мисс Делл… Фамилию забыл.

Теперь Альберт походил на хорька, почуявшего опасность. Ему потребовалось время, чтобы оценить ситуацию, поэтому он покинул меня и занялся двумя другими клиентами. Обслужив их, он подошел ко мне и тоном, не допускающим продолжения разговора, заявил:

— Ни одной из этих дам здесь сегодня не было.

— Альберт, что случилось? Я тебя чем–то обидел?

— Вы спросили о других посетителях, я вам ответил, вот и все.

Я положил ладонь на стойку и раздвинул пальцы так, чтобы он увидел двадцатидолларовый банкнот.

— Ты так любишь помогать людям, Альберт, так помоги и мне.

К моему удивлению, некоторое время он колебался, но потом кивнул, и деньги исчезли из–под моей руки. Внимательно осмотрев бар, он перегнулся через стойку и негромко заговорил:

— Послушай, приятель, я не знаю, что ты хотел купить за свои деньги, но от меня получишь добрый совет. — Его манеры претерпели существенные изменения. — Не знаю, что у тебя на уме и какой дурак нашептал тебе эти имена, но лучше всего поскорее забудь их. За этими девками — Вестерн, Барнтри и Уайтни — присматривают такие ребята, что… Ты следишь за моей мыслью?

— А почему тот парень сказал, что с ними можно договориться?

— Если ты не идиот, забудь и о парне, и об этих шлюхах! За пятерку ты получишь скромную, чистенькую девушку, которой надо малость подзаработать. Не хочешь? Ну, если тебе нужно что–нибудь особенное, то бери вон ту, что сидит за пианино. Редкая штучка! Но это уже обойдется тебе в двадцатку, понял? Что молчишь?

— Завтра, завтра, завтра.

— Господи, спаси, опять за свое!

— Но тот парень сказал…

— Ты мне не веришь — и зря! — досадливо поморщился бармен. — Я тебе добра желаю!

Я вытащил еще одну пятерку и протянул ему.

— Знаешь, Альберт, что–то я расклеился. Сегодня буду спать один. А завтра мы с тобой продолжим этот разговор, о'кей?

— Завтра, завтра и завтра? — ухмыльнулся Альберт.

Через несколько минут, растянувшись на одной из своих роскошных кроватей под сенью зеркал, я обдумал все, что удалось узнать за день. Меня слегка озадачивало, что на такую лакомую добычу, какую я изображал, никто не клюнул. Впрочем, девушки могли быть заняты — с исчезновением Тами–Эвы, если ее еще никем не заменили, работы у них прибавилось. Они могли быть в круизе или отсиживаться после очередного дела. А может быть, они вообще временно прекратили операции после расправы с Тами, опасаясь, не успела ли она их выдать.

Ее воскрешение, должно быть, хорошенько встряхнуло их. Я почти не сомневался, что ее выдал тот самый бармен, к которому она собиралась обратиться. Не сомневался я и в том, что она не назвала наших с Мейером имен и не сказала им, где хранятся деньги. Если у нее хватило самообладания не закричать, когда она летела с моста, только чтобы досадить Терри, то теперь, зная, что второй раз они не ошибутся, она должна была испытывать горькое злорадство при мысли, что до ее денежек им не добраться.

Я несколько колебался в выборе следующего шага. Хорошо было бы, конечно, разыскать Эвиного бармена, но на это могло уйти много времени. С другой стороны, меня весьма заинтриговали ее пять минут на кухне. Если тайник находится там, то не составит труда найти его. Впрочем, может быть, это уже сделал Грифф? Интересно, что он сделает, если опять наткнется на меня?

В пять минут третьего я позвонил дежурной и попросил разбудить меня в половине пятого. Вряд ли Грифф встает так рано.

На этот раз я старательно закрыл за собой дверь. В квартиру я попал через раздвижные двери, ведущие из гостиной во дворик, ну а во дворик — через забор. Пришлось приложить некоторое усилие, и двери разъехались с жалобным скрипом. Я прошел в кухню, плотно прикрыл за собой дверь, опустил жалюзи и только тогда включил свет.

Где она могла устроить тайник так, чтобы добраться до него меньше, чем за пять минут? По–видимому, ей не пришлось ни двигать мебель, ни развинчивать трубы. Плита? Пусто. Холодильник? То же самое. Полки и шкафчики? Чересчур просто, но все же посмотрим. Посудомоечная машина?

Осматривая ее, я обратил внимание, что два болта на задней крышке перепутаны и закручены не до конца. Значит, Грифф побывал и здесь. Но только нашел ли он что–нибудь?

После посудомоечной машины я осмотрел раковину и табуретки, а затем, встав на одну из них, — навесной шкафчик, до которого нельзя было дотянуться снизу. Нигде ни следа чего–нибудь подозрительного. Не слезая с табуретки, я начал осматривать потолок. Над раковиной висела круглая лампа дневного света, основание которой винтом прикреплялось к потолку. Не слишком надеясь на успех, я вытащил винт. Лампа повисла на металлическом тросике. Запустив руку в открывшееся квадратное отверстие, я нащупал пакет, завернутый в папиросную бумагу.

Через минуту, вернув лампу на прежнее место, я стоял у окна. Свет я погасил, жалюзи открыл, и солнце, выглянувшее из–за Атлантики, осветило четыре пакета разной толщины. Сквозь папиросную бумагу просвечивали купюры: двадцатки, сотни, пятерки. Я не стал пересчитывать деньги и, засунув пакеты за пазуху, заторопился к выходу.

Открывая ворота, я услышал шорох за спиной, но было уже поздно. Мгновение спустя у меня перед глазами поплыли золотые и алые круги, колени подогнулись, и я очутился на земле. Он вовсе не собирался убивать меня, удар был грамотно нанесен справа, повыше уха.

Было уже достаточно светло, чтобы я смог безошибочно узнать нападавшего. Впрочем, никого другого я и не ожидал увидеть. Без темных очков он выглядел еще хуже, чем в них. Держался он, надо сказать, вполне профессионально, на безопасном расстоянии от меня, хотя всем своим видом напоминал разъяренного дикого слона. Полностью отождествить его со слоном мешал тяжелый люгер, дуло которого смотрело мне прямо в глаз. Кроме того, я не мог не оценить изысканной простоты, с которой он заманил меня в ловушку.

— Опять дали не тот ключ? — осведомился Грифф.

— Что–то чересчур тщательно ты заботишься об этой квартире.

— Я даже провел сигнализацию, — довольно ухмыльнулся он. — Теперь, если туда кто заходит, у меня звонит звоночек. Я уже неделю сижу тут, жду гостя. Правда, вчера ты сумел обвести меня вокруг пальца с этими ключами. Я–то думал, что это будет кто–нибудь, кого я знаю. А теперь подымайся, хватит загорать. Встань лицом к воротам на расстоянии вытянутых рук. Руки не отрывай. Поближе ко мне. Еще чуть–чуть. Хорош.

Толстые пальцы пробежались по моему торсу, и тут он допустил первую ошибку. Его так заинтересовали пакеты, найденные у меня под рубашкой, что он не стал проверять карманы брюк. Порой даже полиция совершает такие промахи.

— Правую руку держи на месте, а левой аккуратно расстегни рубашку и достань все, что ты там припрятал. Не торопись. Брось их на землю. Молодец.

Затем он похлопал меня по животу, убедился, что все в порядке, и велел мне отойти на несколько футов. Краем глаза я видел, как он, переложив люгер в левую руку, быстро собрал пакеты и засунул в нагрудный карман.

— Так где же, черт побери, они были?

— В кухне, на потолке, под лампой.

— Пятьдесят часов я ковырялся в этой вонючей дыре, а ты пришел и взял. Когда эта сука сказала тебе?

— Она не говорила. Просто я не такой тупой, как ты, Грифф.

— Я, может, и тупой, но не настолько, чтобы обращать внимание на твои шуточки. Тем более, что шутить тебе осталось недолго. Мне плевать, кто ты и откуда. Меня волнует только, как чисто доиграть эту партию. Усек? А теперь медленно, медленно открой ворота и иди. Дойдешь до своей машины, открой пассажирскую дверь, сядь, а потом перелезешь на свое место, и учти: дверь в квартиру взломана, везде твои отпечатки. Я имею полное право пристрелить тебя, и любой суд меня оправдает. Так что без глупостей.

Если имеешь дело с профессионалом, не следует вступать с ним в пререкания. Обычному человеку, чтобы выстрелить в себе подобного, нужно сначала разжечь себя до определенной степени. Профессионал стреляет не задумываясь.

Пару минут спустя я сидел за рулем своего форда. Грифф расположился рядом, привалившись к дверце и не снимая палец со спускового крючка.

— Ну, что, поехали, птенчик? Заводи свой драндулет, выезжай на шоссе и поверни на юг. Сильно не разгоняйся, не больше тридцати пяти.

— Далеко поедем? — покорно спросил я.

— Там поглядим.

Когда мы проехали около мили, я как бы невзначай спросил:

— Во второй раз Терри участвовал?

— Его не было. Не отвлекайся.

— Может быть, ты совершаешь ошибку, Грифф?

— Ты свою уже совершил. Закройся.

Вскоре он велел мне замедлить ход. Прибрежная полоса в этом месте суживалась. Дождавшись момента, когда на шоссе не было ни одной машины, он распорядился развернуться, затем свернуть направо. Проехав несколько десятков футов по песчаной дорожке, мы обогнули рекламный щит, возвещавший, что этот участок продается или сдается внаем, и остановились. Щит надежно защищал нас от посторонних глаз.

Оранжево–красный шар солнца уже целиком выкатился из–за Атлантики. Не допустив ни единого промаха, он заставил меня выйти из машины и повел между дюн к морю. Наконец он нашел ложбинку, окруженную дюнами и грудами водорослей, которая его удовлетворила.

— А теперь ты медленно ляжешь на спинку, головой сюда, — указал он.

— Послушай, уж не думаешь ли ты…

— Заткнись. Это ты должен был думать, прежде чем лезть не в свое дело. В этой игре ставки высоки. Так что ложись и не чирикай. Тебя найдут здесь с дыркой в голове и люгером в правой руке. Я даже пальну потом из твоей руки в сторону моря, так что с парафиновым тестом проколов не будет. В твоей машине я не наследил. Выстрелы скроет шум прибоя, никто нас здесь не видит. А я разденусь до плавок и тихонечко побреду по песочку, собирая ракушки. Может, вот такой я любитель ракушек? Так что давай, располагайся, — нетерпеливо закончил он.

— Дай мне хотя бы выкурить сигарету.

— Нет у меня сигарет, отстань.

— У меня свои есть.

— Не ной, мне некогда. А то придется по жаре тащиться. Ложись, кому говорю! А впрочем… Черт с тобой, кури. Это будет еще естественней: прежде чем покончить с собой, выкурил последнюю сигарету.

Делая вид, что ищу сигареты, я похлопал себя по нагрудным карманам, а затем быстро сунул правую руку в карман брюк. Кобура сработала безотказно.

Я выстрелил, одновременно отпрыгнул в сторону, упал на бок, перекатился на живот и приготовился выстрелить еще раз, но этого не потребовалось. Он упал навзничь и теперь пытался дотянуться до своего люгера, застрявшего дулом вниз в песке в футе от его правой руки. Я подполз к нему на коленях, держа пистолет наготове, и отфутболил люгер подальше. На груди справа у него расползалось кровавое пятно, в горле что–то клокотало, и розовые струйки стекали изо рта на песок.

— Будь ты проклят, ублюдок! — прохрипел он, злобно косясь на меня налитыми кровью глазами. — Как это я сразу не раскусил тебя. Господи, у меня внутри все разрывается…

— Где сейчас Терри?

— Пошел вон, подонок.

— Ты не так уж тяжело ранен, Грифф. Как только ты ответишь на пару вопросов, я отвезу тебя в больницу.

Слегка повернув голову, Грифф выплюнул большой сгусток крови.

— Анс Терри, — прошептал он, прикрыв глаза. — Он и его сука Уайтни. Моника Дей.

Внезапно он широко раскрыл глаза и запрокинул голову. Тело несколько раз судорожно дернулось, ноги заскребли по песку. По–видимому, пуля разорвала легочную артерию. Это не должно было продлиться долго. Действительно, через несколько секунд он замер и вытянулся.

Я встал с колен, спрятал пистолет в кобуру и осмотрелся. Милях в полутора от меня какая–то семейка энтузиастов уже гуляла по пляжу. Две большие фигурки и две маленькие.

Первым делом я возвратил сверток с деньгами на прежнее место. Некоторое время я размышлял, не стоит ли попытаться выдать это за самоубийство, но отверг эту идею: никакой идиот не станет стрелять себе в правую верхнюю часть груди.

Пошарив глазами вокруг, я обнаружил обломок доски. Орудуя им, как лопатой, я принялся рыть яму в самом глубоком месте ложбины. Через полчаса, подняв голову, я заметил, что полоумное семейство продвигается быстрее, чем я рассчитывал, и уже находится в опасной близости. К счастью, яма была уже почти готова. Проверив карманы убитого, я подкатил его к краю и столкнул туда лицом вниз. Подцепив доской люгер, я тоже перенес его в яму. Следующие десять минут я носился по площадке, как угорелый, подгребая песок, ссыпая его в яму, утаптывая и снова подгребая. По–моему, по производительности меня можно было сравнить с небольшим бульдозером. Завершив свой каторжный труд, я поднялся на ноги, вспотевший, обессиленный, с обломанными ногтями.

Семейство мирно удалялось по направлению к мотелю. Вероятно, приближалось время их завтрака.

Перекопав песок на месте, где первоначально лежало тело, я уничтожил следы крови и в последний раз осмотрел ложбину. Ничего подозрительного. Ничего, что бросалось бы в глаза. Конечно, ветер мог за один день свести на нет все мои труды, но мог и навалить сверху еще несколько тонн песка.

Отряхнувшись, я побрел к машине, сел за руль, подъехал к повороту и, улучив момент, когда поблизости не было машин, выехал на шоссе.

Ввалившись в свое зеркальное обиталище, я осознал, что совершенно не помню, как добрался до мотеля. Было уже около девяти. Интересно, обнаружила ли уже звонкоголосая подружка Гриффа его отсутствие или, ублажив в последний раз своего владыку, она спокойно спит и соседняя подушка еще хранит отпечаток его головы?

Статистика утверждает, что ежегодно исчезают около сорока тысяч человек, многие — бесследно. И ничего, жизнь продолжается.

Его коллеги, видимо, решат, что он нашел деньги Тами–Эвы и предпочел исчезнуть, не поделившись с ними.

Щелкнув замком и для верности накинув цепочку, я отправился в ванную. Вычистив пистолет, перезарядил его и вставил в кобуру. Затем занялся подсчетами. Вдобавок ко всему, Эва была слаба в арифметике: в свертках оказалось не тридцать две, а двадцать восемь тысяч восемьсот шестьдесят долларов. Для верности я пересчитал два раза, отложил восемьсот шестьдесят на текущие расходы, а остальные завернул в грязную рубашку и запер в шкафчике.

Только после этого я позволил себе стать под душ и немного расслабиться. Долго–долго стоял под прохладными струями, смывая с себя все впечатления прошедших суток, а потом растянулся на кровати.

Вот и все. «Мак–Ги сделал свое дело, Мак–Ги может уйти». Почему бы и нет? Еще одна операция по спасению имущества. Только вот заказчик мертв. Да и сам я должен был сейчас валяться на песке с простреленным виском, пока кто–нибудь не наткнулся бы на тело несчастного самоубийцы. Вместо этого я уношу в клювике изрядную добычу и теперь могу наслаждаться жизнью весь следующий год.

Наслаждаться и думать о том, что где–то неподалеку банда подонков потрошит очередную жертву. Ибо нет никакого сомнения в том, что, избавившись от слабого звена, они воспрянут и примутся за свой доходный бизнес с удвоенной энергией.

Моника Дей. Откуда, черт возьми, мне знакомо это имя?

Анс Терри. Анс — Ансельм, Ансел? Я не знаю о тебе ничего, кроме того, что ты отъявленный сукин сын и умеешь убивать людей голыми руками.

Грифф тоже умел.

Да и я умею. И от того, что я делаю это при помощи оружия, легче не становится.

10

После полудня я уже был на «Альбатросе». Включив кондиционер и дождавшись, пока температура внутри отсеков несколько снизится, я спустился вниз.

Свои капиталы я храню в алюминиевой коробке, которую может открыть ребенок — при условии, что он ее найдет. Последнее весьма маловероятно, если учесть, что коробка хранится в тайнике, вмонтированном в борт ниже ватерлинии и, чтобы подобраться к ней, нужно вначале откачать около тридцати галлонов воды и вслед за этим преодолеть ряд других препятствий. В это надежное хранилище я и поместил двадцать восемь тысяч долларов. Специально для воров я держу другой сейф — гораздо более доступный, в котором тоже лежит немного денег. Ровно столько, чтобы заставить непрошеных гостей думать, что они сорвали куш.

В тот же день я отправился прямиком в Эверглейд выяснить, где сейчас находится Моника Дей. Точнее, «Моника Д.», одно из крупных судов компании Делорио. Дей — так итальянцы произносят «Д». Два прогулочных теплохода этой компании «Моника Д.» и «Вероника Д.» бороздят просторы Карибского моря с ноября по июнь.

Выехав на мост, я увидел, что у причала пришвартовано три судна, в том числе «Вероника Д.» Оставив форд на стоянке порта, я подошел поближе. Несколько человек деловито сновали вокруг «Вероники»: шла загрузка провизии. Ящики один за другим исчезали в открытом люке. Парень, стоящий у конвейера, пересчитывал их и делал отметки в блокноте. Никакой посторонней публики не было.

Найдя проем в проволочном ограждении, я подошел к трапу. Дорогу мне преградил симпатичный морячок в белом кителе.

— Сэр, сейчас запрещено подниматься на борт. Немного позже, пожалуйста.

— Я хотел бы поговорить со старшим администратором.

— Все очень заняты, сэр. Много работы. Сегодня отплываем.

— А что, если я постою здесь, а вы все–таки попробуете привести его? Это очень важно, — попросил я, подкрепив свое обращение пятеркой.

После секундной заминки парнишка кивнул и исчез. Вернулся он очень скоро вместе со статным седовласым джентльменом в ослепительно белой рубашке. Джентльмен напоминал не то английского лорда, не то папу римского.

— Чем могу быть полезен, сэр?

Отведя его в сторону, подальше от любопытных ушей дежурного, я сказал:

— Мне нужна ваша помощь. Речь идет об опознании. — Я показал ему две фотографии Эвы.

— Я ее знаю? О, да, конечно, — миссис Гриффин! Миссис Уолтер Гриффин. Она путешествовала с нами пять… нет, шесть раз. В этом сезоне и прошлом.

— Не могли бы вы описать ее мужа?

— Пожалуйста. Весьма крупный мужчина, плотный, сильный, очень загорелый. Внушительный подбородок, небольшой рот.

— Что–нибудь необычное? Как они вели себя во время рейса?

— Пожалуй, ничего. Спокойные, уверенные. Держались несколько обособленно. Столик на двоих. Всегда самые лучшие места. Каюта люкс на верхней палубе. Если не ошибаюсь, ей, бедняжке, нельзя загорать — аллергия. Он же, наоборот, все время проводил на солнце. Необычное? Ну, разве что щедрые чаевые. Может быть, она вовсе не его жена. Но нас это не касается. Вот, пожалуй, и все. Да, еще один момент: они всегда выбирали самые короткие рейсы.

— Спасибо. Не подскажете, где сейчас «Моника Д»?

— Последний карибский круиз в этом сезоне. Мы свой уже выполнили и сегодня в пять отправляемся в Италию. До ноября у нас рейсы по Средиземному морю. Потом опять вернемся сюда. «Моника» присоединится к нам в Италии, — порывшись в бумажнике, он вручил мне несколько карточек. — Прошу вас, сэр, расписание обоих судов. С вашего позволения, сэр, меня ждут дела.

Спрятавшись в тени эллинга, я просмотрел расписание и нашел последний рейс «Моники». Семидневный круиз. Отправление из Эверглейда — вторник, десять вечера. Сегодня, в пятницу, она должна зайти в Кингстон, завтра — в Порт–о–Пренс. В понедельник, в час дня, — прибытие в Нассау. Отправление в пять пополудни. И, наконец, возвращение в Эверглейд во вторник, в восемь утра. С Ансом Терри и Дел на борту. Приятные, тихие люди, занимающие каюту люкс и щедро дающие на чай.

Я вполне успевал перехватить «Монику» в Нассау. Может быть, Анс и Дел уже устали от бесконечных круизов. Я постараюсь скрасить им остаток путешествия. Но до понедельника у меня еще куча дел, и в одном из них может здорово пригодиться логический ум Мейера.

Я застал Великого Волосатого Вождя в обществе симпатичных леди и джентльмена четырех и пяти лет. Как выяснилось, Мейер обязался попасти их, пока мамаша сходит в больницу, навестит незадачливого супруга и отца, который умудрился уронить лодочный мотор себе на ногу.

— Я с горечью убедился, — печально констатировал Мейер, — что молодое поколение отчуждено от культурного наследия предков. Эта парочка никогда не слышала ни про Матушку Гусыню, ни про Стойкого Оловянного Солдатика.

— Он нарочно нас путает, — пожаловался мальчик.

— Он вытащил пенни из моего уха! — похвасталась девочка.

Я испытывал истинное наслаждение, наблюдая, как Мейер укладывал их спать. Конечно, у него и в мыслях нет заставлять спать днем таких взрослых и самостоятельных людей. Но он обещал их мамочке, и поэтому, если они не хотят, чтобы он обманул мамочку, им нужно ненадолго прилечь, закрыть глазки и только сделать вид, будто они спят. (Голос Мейера звучал так убаюкивающе, что на этом месте я и сам едва не заснул.) А чтобы им не было скучно, пусть придумывают хороший конец сказки про Оловянного Солдатика. Право же, он заслуживает лучшей участи.

Прикрыв дверь, Мейер выскочил из каюты, где спали дети, и мы устроились на палубе, под тентом. Дул легкий бриз. Я знал, что сейчас подвергнусь допросу с пристрастием.

— Ты выглядишь так, — начал он, окинув меня внимательным взглядом, — как будто побывал если не в аду, то в чистилище.

— Ты почти угадал. Я уже стоял на пороге, но Ангел смерти вдруг передумал. Или ошибся. Во всяком случае, я нашел себе замену. Некоего Гриффа. Сегодня рано утром я закопал его в прибрежном песке. Теперь я испытываю угрызения совести из–за того, что он лежит там лицом вниз. Наверно, ему это уже безразлично, но мне почему–то неприятно. И пока я еще не готов говорить об этом. Как–нибудь ночью, Мейер, когда настроение у меня будет не такое мерзкое, как сейчас, я расскажу тебе все.

— Хорошо. Скажи мне только, нет ли опасности, что тебя кто–то видел?

— Нет. Он был уверен, что я останусь там, на песке, и все отлично подготовил. Потом мы просто поменялись местами. Игра случая.

— А его друзья?

— Я уверен, что ни один из банды не знает обо мне и не видел меня.

— Слава Богу. Теперь осталось решить вопрос с деньгами, да?

— И этот вопрос решен. Они у меня.

— О–о, — уважительно протянул Мейер. — Значит, все?.. Конец эпизода?

Но по его улыбке я понял, что он в этом не уверен.

— Я безуспешно пытаюсь убедить себя в этом, — признался я.

— Тебя беспокоит то, что…

— Вот именно. Дело будет продолжаться. Наши предположения оказались чертовски близки к истине, судя по тому, что я выяснил за эти дни. Теперь у меня есть основания предполагать, что число жертв приближается к сорока, и это только за последние два года.

— Да, у меня тоже получилась примерно такая цифра.

— Каким образом? — удивился я.

— Видишь ли, я думаю, они выбирали жертвы среди людей среднего достатка. Исчезновение по–настоящему богатого человека не может пройти незамеченным. Наследники и все прочее. А вот если речь идет о десяти–двадцати тысячах — шуму меньше, а потенциальных клиентов гораздо больше. Ты что, и дальше собираешься действовать в одиночку? Уж не вообразил ли ты себя этаким Ангелом мщения, разящим наповал?

— Не беспокойся, я не настолько наивен. Но прежде чем звать полицию, нужно заставить хотя бы одного из них расколоться. У меня на этот счет есть несколько идей. И чтобы проверить одну из них, мне понадобится твоя помощь.

Без двадцати пять мы стояли возле «Вероники Д.» На причале царила обычная предотъездная суета. Фирма сделала все возможное, чтобы ни одно место во время трансатлантического рейса не пустовало. По пути я заглянул в агентство и запасся рекламными проспектами. На «Веронике Д.» могли уютно разместиться триста пассажиров. Сейчас все они толпились около пассажирского трапа. Кроме него, было еще два. Для гостей и для экипажа.

Мы поднялись по гостевому трапу и, ступая на борт, получили по голубой карточке из рук белозубого матроса. В его задачу входило считать посетителей по головам, и, вручив карточку, он тут же выкрикивал по–итальянски очередную цифру. Второй матрос записывал эту цифру в журнал и следил, чтобы никто не остался без карточки.

Едва попав на борт, мы тут же попытались его покинуть: подошли к пассажирскому трапу и начали спускаться. Но были вежливо, но решительно остановлены. Мейер поинтересовался, может ли он не возвращать карточку, если он сойдет на берег буквально на минуту и тут же вернется? Ах, сэр, это так просто — сдать карточку. Как только вы вернетесь, мы вам ее тут же отдадим, стоит ли говорить о таких пустяках?

Время отплытия приближалось. Музыканты заиграли неаполитанскую песенку, что–то насчет печали и расставания. Пассажиры, прильнув к перилам, неистово размахивали вымпелами. Снизу им столь же энергично отвечали провожающие. По судовому радио всех гостей попросили покинуть судно. Через две минуты просьбу повторили.

Стоя поодаль, мы наблюдали, как люди отдают дежурному голубые карточки и спускаются по трапу. На этот раз он считал не людей, а карточки. Когда у него в руке накапливалось несколько штук, он передавал их второму. Тот пересчитывал карточки и записывал цифру. Дождавшись третьего призыва по радио, Мейер сошел на берег. Я облокотился на перила неподалеку от трапа и искоса наблюдал за действиями дежурных. Пересчитав все карточки в третий раз, они переглянулись, и один из них побежал в рубку. Через минуту бесстрастный мужской голос, перекрывая звуки музыки, объявил:

— Внимание! На борту находится один гость, не успевший сойти на берег. Просим его немедленно покинуть судно.

Мне ничего не оставалось, как сдаться на милость дежурного. Выхватив у меня пресловутую голубую карточку, он с плохоскрытым раздражением пробормотал: «Прошу вас, сэр». Едва я успел ступить на твердую землю, «Вероника» отчалила.

Ухмыляющийся Мейер ждал меня у ограждения.

— Все очень просто, мой мальчик, странно, что ты сам не догадался.

— Мне тоже. Но если ты, старый ворчун, хочешь в очередной раз…

— Стоп. Два посетителя поднимаются по трапу. Каждый получает по карточке. Затем один остается на корабле, а второй, взяв обе карточки, подходит к трапу. Дождавшись наиболее многочисленной группы, он смешивается с ней и быстро сует дежурному обе карточки, сложив их вместе. Когда карточки пересчитывают, все оказываются сданы. Полный порядок, судно отправляется, а наш приятель спокойно сидит на палубе. Если операция проходит так, как мы предполагаем, по дороге один пассажир исчезает, а «заяц» занимает его место, и в конечном пункте на берег сходит ровно столько пассажиров, сколько должно быть. «Сменщик» не может быть пассажиром, иначе в конце рейса счет опять не сойдется и будут предприняты поиски исчезнувшего.

— Мне следовало сунуть ему обе карточки, — добавил Мейер, провожая глазами «Веронику». — Тогда ты побывал бы в Европе.

В тот же вечер на «Альбатросе» я рассказал ему все. Все, за исключением некоторых деталей, связанных с Гриффом. Я также поделился с ним своими планами, и он внес в них весьма существенные коррективы.

В субботу утром, после того как Мейер сумел настоять на своем участии в кампании, я заказал все билеты. Утренний рейс из Майами в Нассау, самолет компании «Багама Эйрвэйз», также билеты от Нассау до Эверглейда на «Монике Д.» Каюта люкс N 6 на верхней палубе для меня. Для Мейера я счел наиболее подходящей небольшую каюту на палубе В. На палубе В было всего десять кают, находились они в кормовой части судна. Мейеру достался N 215: крохотное помещение с душем и туалетом.

Затем мы отправились к Джеку Карло. Это мой старинный приятель. Сколько ему лет, не знает никто. Внешностью и размерами он напоминает сверчка, передвигающегося рысцой. Он из тех, кто может приспособиться к новым временам, не меняя при этом своей сути. Начинал Джек с крошечного офиса в старой части Майами. Тогда он пристраивал второразрядные таланты для выступления в третьеразрядных клубах.

Сейчас у него приемная, которой мог бы позавидовать Белый Дом. Он является владельцем или совладельцем десятка процветающих клубов, целой сети театров, кинотеатров, концертных залов, телестудии и черт знает чего еще. Если он захочет снимать фильм, то сможет найти все необходимое в пределах своей империи — от артистов и режиссера до подставки для кинокамеры.

Несколько лет назад у него были неприятности — его партнеры решили, что смогут обойтись без него. Они нанесли ряд чувствительных ударов и готовились окончательно вывести его из игры. Кто–то порекомендовал ему обратиться ко мне. По моему совету Джек сделал вид, что капитулировал, и, когда его противники уже пожимали друг другу руки, торжествуя победу, мы сделали ответные ходы. Партия окончилась в пользу Джека, и он об этом не забыл.

Увидев меня, он выскочил из–за стола. Мы встретились примерно посередине кабинета, пол которого украшал ковер площадью с добрых пол–акра. Я познакомил его с Мейером.

— Мистер Мейер, — сказал Джек, задрав голову, — знаете ли вы, что этот юноша спас мне жизнь, а? Парочка сволочей в черных галстуках едва не слопала папашу Карло, как спелый банан! На Тревиса они даже не взглянули, и зря! Когда мы вышвырнули их отсюда, у них остались только их вонючие черные галстуки. Так–то, сэр. А теперь этот молодчик является к старому Карло, только если ему что–то понадобилось. Что тебе нужно на этот раз, стервец? Голову Джека Карло? Ты ее получишь!

— Ты не поверишь, Мейер, — ответил я подобающим образом, — но у этого энергичного юнца уже двадцать два внука.

— Двадцать три, — поправил Джек. — Если не ошибаюсь, конечно. Но ни один не носит моего имени, черт возьми! Шесть дочерей, некому передать имя. Разве что племяннику. Сущий гений — даже если я позволяю ему только выкидывать мусор из корзин, это обходится мне в тысячу в час. К черту этого мерзавца. Садитесь, джентльмены, я отключил все телефоны, нам никто не помешает.

Я изложил Джеку нашу просьбу и показал фотографии. Некоторое время он молча разглядывал их, выпятив губы.

— Вы сказали — очаровательная? — наконец произнес он, откинувшись на спинку кресла. — Да, действительно — правильный овал, приятные черты. Великолепные большие глаза. Восточная кровь, да? Но чем дольше я всматриваюсь, тем больше она напоминает мне дикую кошку. Можете ли вы назвать рост, вес, объем груди и прочее?

— Пять футов семь дюймов. Сто двадцать — сто двадцать пять фунтов.

— Тело профессиональной танцовщицы, — добавил Мейер.

— Понятно, — кивнул Джек. — Есть одна подходящая малышка. Пять футов, сто фунтов — то есть пониже и полегче вашей. Но на расстоянии будет незаметно. Кстати, на какое освещение вы рассчитываете?

— Дневной свет.

— Дистанция?

— Думаю, около ста футов.

— Та–а–ак, — протянул он. — Значит, черты лица тоже имеют значение. — Джек задумался, затем нажал на одну из кнопок на пульте. — Лиз, принеси мне альбом в зеленом переплете.

Через минуту внушительного вида альбом уже лежал перед Джеком. Каждая фотография была вложена в целлофановый конверт и сопровождалась несколькими строками информации. Джек переворачивал листы, ни на одном не задерживаясь.

— Ага, вот, — сказал он наконец, остановившись. Сравнив фотографию Эвы со снимком из альбома, он удовлетворенно кивнул.

— То, что надо.

Мы с Мейером наклонились над альбомом, едва не столкнувшись лбами, и удивленно воззрились на фото кареглазой улыбающейся блондинки.

— Это как понимать? — спросил я.

Джек встал, перегнулся через стол и, тяжело вздохнув, объяснил:

— Посмотрите внимательно. Одни и те же черты лица. Нос, рот, высокие скулы. Одинаковый разрез глаз. Остальное сделает Кретовски, наш гример. Тебя смущает цвет волос? У меня примерно две тысячи париков. Прочти, что там написано.

— Мисс Мерримей Лэйн. Двадцать три года. Пять футов семь дюймов. Сто двадцать три фунта. Исполнительница восточных, акробатических, характерных и экзотических танцев, — прочитал я.

— Понятно? — сказал Джек. — Танцовщица, умеет управлять своим телом, ей легче будет сымитировать походку, осанку, жесты. Вопрос только в том, здесь ли она. Выступления у них кончились пятнадцатого мая. — Он продиктовал секретарше номер. Через несколько минут тренькнул звонок.

— Мерримей, солнышко! — пропел Джек, взяв трубку. — Ты сейчас ничем не занята? Ты нужна мне на пару дней. — Выслушав ответ, он подмигнул мне. — Деточка, я выжму из клиента все до последнего цента. Нет, дорогая, ни петь, ни танцевать не придется. Ласточка моя, обмотай вокруг себя какую–нибудь тряпку, ныряй в такси и будь здесь через двадцать минут. Ты делаешь мне большое одолжение. Я это учту, моя прелесть.

Он повесил трубку и велел секретарше через полчаса доставить к нему Кретовски, живого или мертвого.

— Мальчики, вы получите все, что вам надо: руки, ноги, голову. Но все это нужно вернуть в целости и сохранности, ясно?

— Джек, ты мог бы этого не говорить.

— Извини, я только напомнил.

— Она начнет работать в восемь утра во вторник. Но я хочу за эти два дня ввести ее в курс дела. Надеюсь, что в среду она уже будет дома. Пять сотен плюс расходы ее устроит?

— Зимой ты бы так легко не отделался. Но для июня это приличная цена.

Открылась дверь, секретарша доложила, что пришла мисс Лэйн, и в комнату впорхнуло белокурое создание в невообразимо коротком оранжевом сарафане, белых перчатках и оранжевой шляпке, чудом державшейся на макушке. Поприветствовав нас радостным возгласом, она подплыла к Джеку, чмокнула его в щеку и только после этого, взмахнув чудовищными приклеенными ресницами, выжидающе взглянула на нас.

— Тот, что повыше, дорогая, — Тревис Мак–Ги, мой лучший друг. Я доверил бы ему любую из моих обожаемых дочерей, не задумываясь. Поэтому, прошу тебя, не удивляйся и не беспокойся, о чем бы он тебя ни попросил. — Джек тонко улыбнулся. — Его приятель — мистер Мейер. Я хочу сказать вам, джентльмены, что эта красивая юная леди — одна из самых крепких профессионалок, настоящая трудяга. Я надеюсь, ты понимаешь, свет моего сердца, что нужно будет держать рот на замочке после того, как ты выполнишь эту работу? А теперь, друзья мои, я отправляюсь вниз, там меня ждут, так что вы можете оставаться здесь. Располагайтесь поудобнее, времени у вас достаточно. Как только придет Кретовски, Лиз его впустит.

— Извини, Джек, не могла бы она попридержать его, пока мы обсудим то, что ему не обязательно знать?

— Ради бога. Сейчас я ей скажу.

Когда дверь за Джеком закрылась, Мерримей сказала:

— Что ж, звучит весьма таинственно. Что от меня требуется?

— Вас должны спутать вот с этой девушкой, — объяснил я, передавая ей снимки. — Днем, но с достаточно большого расстояния.

Она с интересом рассматривала фотографии.

— Гм–м. Как если бы моя мать вышла замуж за китайца. Размеры совпадают?

— Практически полностью.

— Наверно, если я спрошу, зачем это нужно, вы не ответите?

— Ее пытались убить, — сказал я, помедлив. — Но чудом ей удалось спастись. Убийцы не знали об этом, и, когда они увидели ее, это было для них весьма неприятным потрясением. Во второй раз они предусмотрели любые неожиданности. Мы рассчитываем, что когда один из них снова увидит ее… мы сможем использовать его реакцию для разоблачения всей шайки.

Судя по всему, такого поворота событий она никак не ожидала.

— А–а–а… Не может ли случиться так, что это окажется неприятным потрясением для меня? — выдавила она, поеживаясь.

— Мы гарантируем вашу безопасность. Все роли будут расписаны заранее. У него не будет никакой возможности навредить вам. Если вы сомневаетесь, еще не поздно отказаться. Более того, вы можете отказаться в любой момент и все равно получите пятьсот долларов.

Она снова перебрала фотографии.

— А она очень яркая, интересная. Только зачем она так кривляется? Вы можете описать ее походку, жесты?

— Да. Мы — я и мистер Мейер — провели с ней два дня.

— Ей было лет двадцать пять?

— Двадцать шесть.

— Чем она занималась?

— Последние двенадцать лет она была профессиональной проституткой.

— Двенадцать лет?.. — Мерримей удивленно приподняла брови.

— Да. Это не такая уж редкость.

— Ну, что ж, — она нерешительно пожала плечами, — если я могу в случае чего дать задний ход… Посмотрим, что сможет сделать гример.

— Она плохо переносила солнце, — подал голос Мейер, — поэтому кожа у нее была совсем светлая.

— Это не проблема. А одежда?

— Мне кажется, пусть она будет одета так же, как во время первого покушения, — предложил Мейер. Я кивнул. — Мисс Лэйн, на ней была блузка из натурального шелка кремового цвета и трикотажная юбка на пуговицах.

— Думаю, в гардеробной у Джека найдется что–нибудь подходящее. Сколько у нас времени в запасе?

— Премьера должна состояться во вторник утром.

— О, до вторника я и сама куплю все, что нужно. Вы оплачиваете расходы?

— Конечно!

К пяти часам мы были готовы продемонстрировать Джеку свои достижения. Мерримей отправилась освежать грим, а мы сразу зашли в кабинет.

— Мистер Карло, вы даже не представляете, каким сокровищем владеете, — с порога заявил Мейер. — Фантастическая девушка! Она выжала из нас всю информацию до последней капли. Походка, жесты, взгляды — все! Она даже работала над голосом, хотя мы предупредили, что это не понадобится, но она сказала, что это поможет ей полностью почувствовать себя той женщиной! Тревис, мы должны увеличить ее вознаграждение.

— Согласен.

В дверь постучали — и вошла… Эва.

Это была ее походка, плавная, кошачья, бедра немного покачиваются, носки слегка повернуты внутрь. Это был ее взгляд исподлобья, рассеянный, но в то же время вызывающий, ее бледная кожа, ее манера отбрасывать назад копну темных волос. Мерримей и Кретовски совершили чудо, и только цвет бархатистых темно–карих глаз выдавал подмену.

Она остановилась перед столом, уперев руку в бедро.

— Мне сказали, что вы хотите меня видеть, мальчики? — проговорила она низким, тягучим голосом. — Я — Эванджелина Беллемер, для вас — Эва. Какого черта вы заставили меня болтаться тут весь день? Трев, милый, по крайней мере дай мне выпить. Самое подходящее время, чтобы промочить горло глотком бурбона.

Она плюхнулась в кресло и провела кончиком языка по нижней губе. Это движение я наблюдал по меньшей мере сорок раз — в исполнении Эвы.

Конечно, это не была Эва — но она была так пронзительно похожа, так близка к оригиналу, что у меня сдавило горло. Я не думал, что это будет так тяжело.

Джек схватил лист бумаги, нацарапал что–то, сложил и протянул Мерримей.

— Деточка, здесь написано только одно слово. Оно всю жизнь значило для меня очень много. Я осел, я дурак, я слепец! Как я мог не видеть?! Это слово будет немедленно вписано в первую строчку твоего досье. Возьми, девочка. Джек Карло снимает перед тобой шляпу.

Мерримей развернула бумажку. Что–то на секунду вспыхнуло у нее в глазах, но из роли она не вышла.

— Актриса! — улыбнулась она насмешливой улыбкой Эвы. — Актриса? Ха, где вы были раньше? Послушайте, он хочет провернуть трюк на пятьсот долларов и еще удивляется!

— Нет, вы только посмотрите! — расхохотался Джек, разводя руками.

— Джек, дорогой, не надо, — сказала она уже совсем другим голосом, — а то я расплачусь и глаза потекут. Весь день… весь день мне почему–то хочется плакать. Мне так жалко эту несчастную, непутевую Эву… А сейчас, когда я услышала ваши слова, Джек… Я так счастлива! О, черт, да что же это со мной?! — всхлипнув, она выскочила за дверь.

— Пожалуй, мы можем использовать ее и на более близком расстоянии, — заметил я.

— Еще чего! — Джек стукнул кулаком по столу. — Не вздумай подвергать девочку опасности. Отвечаешь головой! Клянусь честью, я сделаю из нее звезду! Она трудолюбива, она приучена к дисциплине, фотогенична. Если только она не растеряется на площадке — это будет нечто! Нужно будет устроить ей пробу. Я уже вижу эту сцену: она весела, танцует, смеется, и тут приходит ее друг и говорит ей что–то, что разбивает ее сердце. Она не может поверить. Она пытается обратить все в шутку. Глаза наполняются слезами. Крупный план. — Он снова ударил по столу. — Черт возьми! Вот так крутишься, как белка в колесе, и нет времени рассмотреть собственных людей. Я сделаю ее на пару лет моложе. Мерримей Лэйн. Звучит неплохо.

Он проводил нас до лифта, рассеянно пожал руки и пожелал успеха, но мысли его витали уже где–то далеко.

— Она действительно так хороша? — спросил я у Мейера.

— Великолепна.

11

В понедельник, в десять тридцать утра, мы с Мейером вылезли из такси в центре Нассау, на Бей–Стрит.

Бей–Стрит — одна из самых оживленных торговых улиц в мире. Замирает она только в разгар лета, когда из–за жары прекращаются круизные рейсы и ослабевает поток туристов. Тогда Бей–Стрит погружается в спячку. Зевают темнокожие продавщицы, дремлют шоферы такси, клюют носом швейцары, официанты и бармены.

Выяснив, что «Моника Д.» прибудет не раньше часа, мы с Мейером оставили свой скромный багаж в отеле «Принц Георг» и отправились в поход по магазинам. Мы искали какой–нибудь изысканный сувенир для Анса Терри и его дамы — что–нибудь такое, что направило бы их мысли в нужное нам русло. Правда, Мейер сомневался, что их можно будет так легко расшевелить, но я сохранял оптимизм.

Именно Мейер обратил мое внимание на витрину с куклами. Магазин назывался «Копи царя Соломона». Там были куклы, изображавшие представителей всех наций. Кукла–японка чем–то напоминала Эву, несмотря на гладко причесанные волосы и кимоно. Мы купили ее, а также моток проволоки, набор для начинающего скульптора и напильник.

Оставшееся время мы провели в приятном прохладном сумраке бара «Карлтон». Дождавшись, когда бармен отошел подальше, Мейер признался:

— Что–то я нервничаю. Слишком уж далеко все это от экономической теории.

— Давай разработаем легенду. Мейер и Мак–Ги не знакомы, прибыли сюда порознь. У Мейера были какие–то дела в Управлении развития Нассау. Скажем, консультации по налогообложению, или по изменению структуры корпораций, или еще по какой–нибудь чертовщине. Мак–Ги возвращается из Парадиз–Бич. Мы встретились на Бей–Стрит и случайно познакомились в ожидании теплохода. Ты — жутко занудный и надоедливый тип, а я предпочел бы приударить за какой–нибудь милашкой. Поэтому я постараюсь сбагрить тебя кому–нибудь. Ну, например, Ансу Терри, а сам в это время уединюсь с его красавицей женой. Или наоборот, ты направишь свое неотразимое обаяние на нее, а я в это время отвлеку его. Идет? — Болтая таким образом, я, в основном, старался отвлечь Мейера. По своему опыту я знал, что все грандиозные планы в делах такого рода, как правило, бесполезны. Действовать придется экспромтом. — Во всяком случае, Мейер, наша цель — создать у них стойкое впечатление, что что–то в этом мире складывается не так, как бы им хотелось.

— Я не думаю, что они похожи на пансионерок из института благородных девиц.

— Конечно, нет. Это безжалостные, хладнокровные убийцы. Но и они будут озадачены, столкнувшись с чем–то необъяснимым, почти сверхъестественным.

— Сверхъестественным — это уж ты, пожалуй, загнул, — покачал головой Мейер.

«Моника Д.», расцвеченная флажками и вымпелами, как новогодняя елка, медленно подошла к причалу. На палубах уже толпились пассажиры, предвкушая последнюю в этом рейсе порцию экзотики. Несколько такси ожидало тех, кто, не желая ограничиться Бей–Стрит, заказал экскурсии по острову.

Наконец был подан трап, и галдящая, хохочущая толпа потянулась на берег. Возглавили ее несколько краснолицых матрон, из тех, кто всегда первыми врывается на дешевые распродажи. Почему–то они уверены, что узкие белые шорты идут к их пышным ляжкам.

Обычно большую часть пассажиров на таких рейсах составляют дамочки в возрасте. Переженив детей, они наконец решают в кои–то веки «отдохнуть по–человечески» и рьяно начинают наверстывать упущенное: посещают послеобеденные уроки танцев, жарятся на солнце, участвуют во всех играх, конкурсах и экскурсиях, переодеваются к обеду, поглощают без разбора тонны еды и напитков, обсуждают наряды других женщин, пишут и отправляют открытки всем знакомым.

Может быть, в глубине души они чувствуют некоторое разочарование: суда вроде «Моники» — не такие шикарные, как они себе представляли, а экипаж чересчур загружен работой, чтобы флиртовать с пассажирками, но все равно, это настолько не похоже на все то, и что было с ними прежде и на все то, что ждет их по возвращению домой!

Но этот рейс был последним в сезоне, и публика собралась разношерстная: супружеские пары с детьми, мужчины средних лет с молодыми блондинками, студенты и так далее.

Экскурсионный караван умчался, пристань постепенно опустела. Я уже собирался подняться на борт, но тут по трапу стала спускаться еще одна пассажирка. С первого взгляда я понял, что это она.

Все было рассчитано на максимальный эффект: театральное появление, броский наряд, то, как она шла, подняв голову и подчеркнуто ни на кого не глядя. Белые брюки, блузка с ярко–красными полосами, красная сумочка и белая шляпа торреро с висюльками делали ее похожей на глянцевый фантик от конфеты. Даже оправа темных очков была красно–белая.

Хрупкая шея, тончайшая талия, подчеркнутая широким поясом, изящные лодыжки. Единственным ее изъяном можно было счесть тяжеловатые бедра. Но, видимо, не все относили эту деталь к недостаткам: матросы, побросав работу, затаив дыхание, провожали ее жадными взглядами.

Покачивая бедрами немного сильнее, чем требовалось, она сошла на берег и только тогда оглянулась. На палубе показался атлетически сложенный мужчина. Белые джинсы обтягивали его длинные ноги и узкие бедра, под голубой спортивной рубашкой перекатывались налитые мышцы. Бледно–желтое обрюзгшее лицо, с застывшей на нем гримасой недовольства, выглядело гораздо старше, чем тренированное тело.

Догнав девушку, он остановил ее и, не вынимая сигары изо рта, о чем–то заговорил. Запрокинув голову, чтобы видеть его из–под полей шляпы, она молча слушала, а затем достала из сумочки лист бумаги и отдала ему. Продолжая о чем–то разговаривать, они удалились в направлении Бей–Стрит.

Подхватив свои вещи, я поднялся на борт и предъявил билет.

— Мне показалось, что я увидел знакомых среди пассажиров. Красивая пара, оба в белых брюках, — обратился я к стюарду, провожавшему меня в каюту.

— Это, должно быть, мистер и миссис Терри. Они часто с нами плавают.

— Пожалуй, я обознался. У моих знакомых другая фамилия.

— Вы еще увидите их. Четырнадцатая каюта, крайняя на той же стороне, что и ваша.

Оставив вещи в своей каюте, я прошел в пассажирский салон. Там стояло множество стульев, пуфиков и диванчиков, от голубых, розовых и малиновых обивок которых рябило в глазах. Выбрав уголок, где преобладал желтый цвет, я попросил официанта принести пива. Время от времени через салон пробегали пассажиры, увешанные свертками, фотоаппаратами и кинокамерами.

Появился Мейер и с глубоким вздохом опустился на диван рядом со мной.

— В могиле и то светлее, чем в той дыре, в которую ты меня заткнул! Я нашел для нас почтовый ящик.

— Где?

— Нужно выйти в ту дверь и спуститься на полпролета по лестнице. Там в стене ниша для пожарного крана.

— Отлично. Схожу–ка я на Бей–Стрит. Она отдала ему список покупок, так что, наверно, они разделятся, а ты можешь заняться куклой.

Примерно в два тридцать я засек ее в универмаге «Нассау». Она бродила по первому этажу, лениво разглядывая витрины. В руках у нее, помимо сумки, уже появилась картонная коробка, в какие упаковывают одежду.

Остановившись у отдела, где торговали юбками, она подозвала продавца. Я пристроился неподалеку.

— Вот эта зеленая из чистого льна, без синтетики? — спросила она тоненьким детским голоском.

— Чистый лен, мисс.

— Очень жаль. Раз в ней нет синтетики, через час она будет выглядеть так, будто в ней спали. Благодарю покорно!

— Может быть, вы посмотрите шерстяную, мисс? Вам очень пойдет этот бледно–зеленый тон.

— Пожалуй, не стоит. Спасибо.

Она отошла от прилавка. Я развернулся так, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, и, не скрывая своего интереса, заглянул ей в глаза.

Она лишь скользнула по мне взглядом, но за эту долю секунды, успел сработать счетчик: я был взвешен, оценен и по каким–то причинам отвергнут. Искорка интереса, блеснув в ее глазах, тут же погасла.

У нее было личико куклы Барби: удивленно–приподнятые брови, точеный носик, маленький рот с пухлыми розовыми губами, распахнутые зеленые глаза. И одновременно — вызывающее покачивание полных бедер, ленивая грация походки, подчеркнутая сексуальность фигуры. Возбуждающая смесь чувственности и детскости — сочетание, мимо которого равнодушно не пройдет ни один мужчина.

Я смотрел ей вслед, не зная, на что решиться. Я понятия не имел, насколько она умна, доверчива и внушаема. Я понятия не имел, до какой степени она находится под влиянием Терри, Очень многое зависело от того, знает ли она что–то о судьбе Тами–Эвы. Но должно же быть хоть одно слабое место, нажав на которое, я смогу расколоть эту броню надменной самоуверенности?

Она остановилась у витрины со швейцарскими часами. Поблизости никого не было, и я решил рискнуть. Подойдя к ней, я начал без всяких предисловий:

— Если вы — Дел Уайтни, я должен передать вам послание от Тами.

— Вы меня с кем–то спутали. Разрешите, я пройду.

— Тами знала, что ее убьют, и просила меня рассказать вам кое–что. Она же объяснила, как вас найти.

Она застыла на месте, уставившись в одну точку расширившимися от ужаса глазами.

— Уб–б–бьют? — прошептала она, не поворачивая головы. Меня охватило чувство азарта, какое бывает у удачно сблефовавшего игрока.

Подбежал продавец, решивший, что она не может отвести глаз от изящных часов в золотой оправе.

— Выписать чек на эту вещь, мисс? Или вы хотите примерить?

— Что?.. Нет–нет! Нет, спасибо. — Она быстро отошла от витрины и наконец взглянула на меня. Судя по тому, как изменилось выражение ее лица, она решила, что ее разыгрывают.

— Если мой муж увидит, что вы ко мне пристаете, ему это вряд ли понравится.

В ответ я протянул ей вырезку из газеты, где говорилось об установлении личности Эвы по отпечаткам пальцев и была ее фотография:

— Может быть, Дел, вы знали ее под другим именем?

Едва она взглянула на фотографию и прочитала первые строки, у нее задрожали руки. Сумка и коробка полетели на пол. «Господи Иисусе!» — только и выдохнула она.

— Возьмите себя в руки! — прошипел я, поднимая ее вещи. — Вы погубите нас обоих. Где Терри?

— Ж–ждет меня в «Черной бороде»…

— Вам надо чего–нибудь выпить. Пойдемте.

Она послушно поплелась за мной, ни о чем не спрашивая. Я отвел ее в «Карлтон», усадил в самом дальнем и темном углу и заказал двойное шотландское со льдом. В баре в этот час было пусто. Выпив виски, она расплакалась. Она плакала почти беззвучно, комкая в руках носовой платок, и сразу же сделалась маленькой и жалкой. Наконец она вытерла слезы, выпрямилась и обратилась ко мне:

— Все–таки я не понимаю. Кто вы такой? И что же произошло… с Тами?

— Они пытались убить ее. Первая попытка не удалась. Она пришла ко мне и все рассказала. Я — ее старый друг, живу в Лодердейле. Она боялась сама связаться с вами или с Ди–Ди и попросила меня сделать это. Кстати, Ди–Ди тоже исчезла.

— Господи! Что же это?!

— Тише! Выслушайте меня до конца, и вы все поймете. Тами считала, что вы где–то прокололись. По следу вашей группы пошли копы, и ваши боссы приняли решение свернуть операции и убрать вас троих, поскольку именно через вас, девушек, проще всего выйти на остальных. Она собиралась прихватить деньги из тайника и скрыться. Она ужасно боялась напороться на какого–то там Гриффа — но, видимо, так и случилось. А ведь, похоже, Дел, что вы одна из трех пока живы. Она просила передать вам, чтобы вы немедленно сматывались.

— Но… а как же?.. Они не посмеют…

— Они уже посмели. Прочтите внимательно. Машина ударила ее с такой силой, что она отлетела в сторону и ударилась о стену дома на уровне второго этажа. Не знаю, была ли она еще жива в этот момент. Я видел ее тело. Это ужасно — сплошное кровавое месиво.

Она побледнела и несколько раз судорожно сглотнула. Я позволил себе взять ее руку в свои и проникновенно добавил:

— Я не хотел бы, чтобы такое же случилось с вами, Дел.

— Но ведь если бы я узнала о том, что случилось с Тами…

— Ерунда, — перебил я. — Как бы вы узнали? По возвращении? Да кто же станет дожидаться, пока вы прочтете газеты? Они разделаются с вами, залягут на дно, а потом наберут новых девушек, вот и все.

— Я должна рассказать Ансу… Анс что–нибудь придумает. Мы убежим, — лепетала она, дрожа от страха.

Я с силой, сдавил ее запястье и властно произнес:

— Успокойтесь, если хотите, чтобы я вам помог. Неделю назад, накануне вашего отъезда, милый добряк Анс прикрутил проволокой цементный блок к ногам Тами и собственноручно сбросил ее с моста близ Маратона. Она была в полном сознании и слышала, как Анс и Грифф договариваются друг с другом об этом маленьком взаимном одолжении — ведь для них она уже была все равно что на том свете. Они не знали, что под мостом окажутся рыболовы и они спасут Тами. Конечно, Анс не сможет убить вас собственноручно — он будет стоять рядом и проливать слезы. А вами займется Грифф. Пожалуйста. Я–то, дурак, так расчувствовался от всей этой истории, бросил все и прилетел сюда, а вы собираетесь обратиться к Ансу. Ничего себе, Теперь, пожалуй, придется и мне позаботиться о своей безопасности… Всего хорошего. Привет Гриффу.

Это ее добило. Уставившись в пространство безумными глазами, она прошептала:

— Вот почему он так себя вел. Он был совсем не такой, как всегда. Все время пил. Все время на взводе. Злой, нервный, раздражительный. Он избил меня. А я всего лишь спросила, когда мы выйдем из дела. Ведь сначала он обещал — два–три раза, накопим немного денег, и все, завяжем. Но потом был и восьмой, и десятый. Этот был четырнадцатым. И я сказала ему: хватит, сколько можно искушать судьбу? У меня нет больше сил, я чувствую, что схожу с ума от этого постоянного напряжения. Вспомни, сказала я, как нам было хорошо вдвоем в маленькой комнатке в Корал–Гейблс. А он в ответ набросился на меня с кулаками — впервые за семь лет. Только я все равно не верю, что Анс позволит им… позволит меня…

— О–о, конечно, нет. Он такой добрый и сентиментальный, ваш Анс. Он предпочтет, чтобы вас с ним судили за убийство, первой степени, а за вами потянули бы остальных. Пошевели мозгами, малышка. Ди–Ди уже нет. Почему они должны доверять тебе больше, чем им?

— Да, в ту ночь он вернулся домой под утро и так и не ложился. Напился, как собака, — продолжала она, не реагируя на мою реплику. — Наверно, он все–таки переживал. Я думаю, ему было тяжело… сделать это с Тами.

— Гриффу тоже будет нелегко. Может быть, он даже всплакнет над твоим телом.

— Хватит об этом! — ее передернуло. — Я должна подумать. Господи, что же делать? У меня нет и сотни долларов. Анс ничего мне не давал. В шестнадцать лет я сошлась с ним, и с тех пор мы вместе. Ему тогда было двадцать семь. Он занял третье место на конкурсе по бодибилдингу, а я была третья «Мисс Побережье». Мы проехали миллион миль в своем стареньком авто, а потом застряли в Чикаго. Он заболел, я пошла работать официанткой. Денег, конечно, не хватало. Ему нужны были лекарства и всякое такое. Что мне оставалось делать? Первый же клиент дал мне пятьдесят долларов. — Она на минуту замолчала, прикусив большой палец. — Когда Анс понял, чем я занимаюсь, у него была истерика. Он пошел работать, накачивать баллоны газом. Но у него началась страшная аллергия. Руки покрылись язвами, ему пришлось уйти, он вообще не мог работать. И постепенно он смирился с тем, что я торгую собой, а потом это вообще перестало его трогать.

Нахмурившись, она добавила:

— Анс, он не сильный. Его должны были как следует припугнуть, иначе он бы и пальцем до Тами не дотронулся. А сейчас, наверно, его жжет мысль, что я должна погибнуть. Ведь он знает, что я не хотела этим заниматься. Никогда не хотела.

Она замолчала, сгорбившись в кресле и опустив голову. У нее были трогательные детские руки с короткими пальчиками и обгрызенными ногтями. На безымянном пальце виднелось тонкое обручальное кольцо с брильянтиком, на запястье — золотые часы в форме сердечка. Вдруг она резко подняла голову:

— Разве они остановятся на нас? Наверно, Анс понимает это, потому и пьет столько. Он всегда заботился о своей фигуре, почти не пил, сидел на диете. А теперь он решил, что ни он, ни Фрэнки Лойял уже не жильцы…

— Кто это Фрэнки? Тами о нем не упоминала.

— Он работает с Ди–Ди. Работал. Он такой же, как Анс, — нервный, возбудимый. Грифф совсем другой. Он ближе к Маку, к Грогу. Он работал с ними и раньше. Мне кажется, что он получает долю со всех пар. Для них — для Гриффа, для Мака — убить человека ничего не стоит.

— Что это за странное имя — Грог?

— Это прозвище. Как его зовут по–настоящему, я не знаю. Грог Берга — так его называл Мак. Грог — крупный делец. У него фермы по разведению аллигаторов, что–то еще. Они с Маком занимаются проверкой предполагаемых клиентов, потом дают добро на операцию, указывают, на какой теплоход брать билеты. Ох, да какое это уже имеет значение… Что же мне–то делать?

— Ты сможешь вести себя так, чтобы Анс ничего не заподозрил?

— За эти годы много чего случалось, о чем он и не заподозрил, — усмехнулась она.

— Дело в том, что у меня заказана каюта на «Монике». Я не надеялся, что сумею найти тебя на берегу, и собирался сделать это на теплоходе. Поэтому от того, сумеешь ли ты промолчать, зависит мое благополучие.

— Я могу сказать ему, что слышала выпуск новостей по радио, — Дел пожала плечами. — А что до тебя, то я даже не знаю твоего имени. Возвращайся самолетом. Ты выполнил поручение Тами — нашел меня и предупредил, так что можешь спокойно лететь.

— Меня зовут Тревис Мак–Ги, каюта номер шесть. И у меня есть идея. Как ты думаешь, выпьет ли он достаточно, чтобы вырубиться?

— Судя по тому, как он начал, это не за горами.

— Оставь ему письмо. Напиши, что ты слышала радио Майами, догадалась, что тебя ждет, и решила броситься в море.

— А мне куда деваться?

— А ты спрячешься у меня в каюте. Стюарду я как следует заплачу и наплету что–нибудь позаковыристее. Например, ревнивый муж с револьвером и все в таком духе. Естественно, никому на теплоходе Анс твое письмо не покажет. Завтра утром он прихватит твои и свои вещи и тихо слиняет. А мы должны дождаться, пока уляжется суматоха, и спокойно сойти на берег.

— А Грифф?

— Если он будет встречать «Монику», то Анс покажет ему письмо.

— Понятно. Они увидят, что я не сошла со всеми, и решат, что я и вправду прыгнула за борт. И смогу убежать. Неплохо придумано. — Тряхнув головой, она сняла шляпу и положила ее рядом с собой.

— Я дам тебе денег на дорогу. Скажем, сто долларов.

— С какой стати такая щедрость? — глаза Дел сузились.

— В память о Тами.

— Она никогда не рассказывала ни о каком Мак–Ги из Лодердейла.

Я достал из бумажника надписанную зелеными чернилами фотографию.

— Даже так? — заметала она, прочитав надпись. — А как вы с ней познакомились?

— О, это было давно, — сказал я, пряча фотографию.

— А чем ты вообще занимаешься?

— Я называю это искусством находить клиентов.

— Ты очень ловко уходишь от ответа. У тебя есть причины возвращаться в Лодердейл?

— В каком смысле? — опешил я.

— Ну, мы могли бы затеять свою собственную игру.

— Тебе что, мало тех четырнадцати?..

— Я всегда была против такого конца, всегда, — возразила она.

— Вот что, Дел, давай расставим точки над «i». Да, мы с тобой можем придумать что–нибудь новенькое, более безобидное. Только мне совсем не улыбается быть с тобой рядом, когда Грифф или Мак пронюхают, что ты жива–здорова, и доберутся до тебя. Да и в глазах закона твое письмо не будет иметь силы. Если вашу банду раскрутят, то ты будешь в розыске, а за укрывательство убийцы…

— Я никого не убивала! Я не могу убивать! — взвизгнула она.

— Ты не убивала, но ты заманивала их в ловушку, зная, что Анс убьет их. Конечно, электрический стул тебе не грозит. Таких молоденьких и хорошеньких не посылают на казнь. Тебя всего лишь посадят в тюрьму — очень, очень надолго. Ты покинешь ее разве что ногами вперед. А я схлопочу лет пять или семь — в зависимости от настроения присяжных. Нет, малышка, такой расклад меня не устраивает.

Она тут же придвинулась поближе, взяла меня за руку и, поминутно заглядывая мне в лицо своими огромными блестящими глазищами, вполголоса заговорила:

— Дорогой мой, моя беда в том, что я так устроена. Я должна кому–нибудь принадлежать. Я не умею одна. Анс — слабак, а мне нужен сильный человек, такой, как ты, Мак–Ги. Я сразу почувствовала, что мы подходим друг к другу. И ты тоже это знаешь. Я поверила тебе, и я знаю, что ты сумеешь вытащить меня из этой грязи. Потом станет ясно, сложится ли что–нибудь между нами. Может быть, это судьба, что мы сегодня встретились? Мне очень мало нужно: еда, одежда, крыша над головой. Яготова помогать тебе во всем. Используй меня, как найдешь нужным. А если они найдут меня — клянусь, я сумею убедить их, что ты ничего не знаешь! Если ты захочешь прогнать меня, я тут же уйду, без единого слова. Милый, давай попробуем, а?

Не стану утверждать, что эти умоляющие глаза и голос оставили меня равнодушным. Но я не мог забыть о четырнадцати несчастных, угодивших в эту же западню до меня.

— Я подумаю, — сказал я. — Хорошо бы как–нибудь подстраховаться… Когда ты сможешь прийти? Сейчас уже почти четыре.

— Судя по предыдущим дням, он свалится не позже одиннадцати. Может быть, даже в десять.

— Шестая каюта, — напомнил я и показал ей условный стук: два коротких удара, пауза, еще два коротких.

Меня очень заинтересовало — в познавательном плане — то, что на коротком отрезке от нашего столика до двери на улицу она умудрилась четыре раза невзначай прильнуть ко мне. Когда мы шли сюда, ничего подобного не наблюдалось. Собака нашла нового хозяина и доказывала свою преданность единственно доступным ей путем.

12

Возвратившись на теплоход в четыре тридцать, я первым делом заглянул в наш почтовый ящик. На клочке бумаги было нацарапано: «Я дома».

В ответ на мой условный стук Мейер распахнул дверь со словами: «Добро пожаловать в преисподнюю».

На тумбочке лежала подготовленная кукла. Ноги обвиты проволокой, продернутой через вылепленную Мейером имитацию цементного блока. Сразу было видно, что куклу делали японцы: это была настоящая маленькая женщина, и, как выяснилось, под кимоно у нее скрывалось все, что нужно, вплоть до пупка.

— Если бы ты знал, сколько я провозился с ее волосами, — пожаловался Мейер. — Мне пришлось остричь их, вымыть и накрутить на бумажки, Я даже бегал на берег за лаком для волос и за косметикой.

— Отличная работа, Мейер. Работа мастера.

— А у тебя как?

Я подробно описал свои приключения. Мейер — слушатель Божьей милостью, и рассказывать ему что–нибудь — одно удовольствие. Выражения восторга, страха, благоговения, удивления так и сменяют друг друга на его лице, а самые удачные места он сопровождает одобрительным мурлыканием.

— …Полицейский перекрыл движение, чтобы дать ей перейти улицу, и так долго смотрел вслед, что образовалась пробка, — закончил я свое повествование.

— Фантастика! Ты просто гений!

— Да, первый контакт прошел удачно, — заметил я с присущей мне скромностью. — Эта обворожительная маленькая сучка еще хуже, чем наша Эва. Прикидывается невинным подростком и, по–моему, сама себя в этом успешно убедила. Она очень легко поверила в то, что Терри ее предал — наверно, потому, что сама предала бы его, не задумываясь. А теперь давай обсудим дальнейшее.

Выслушав мои инструкции, Мейер тут же без запинки повторил их. Приятно работать с умным человеком.

Мы увидели ее за обедом. Она пришла одна, позже других, и села за отдельный столик. Вечернее платье в серебристо–синих тонах очень шло ей. Она осторожно поискала меня глазами и, увидев, чуть заметно кивнула.

Немного позже мы наблюдали, как какой–то подвыпивший турист, облокотившись о ее столик, пытается с ней заигрывать. Довольно долго она не обращала на него внимания, а потом сделала вид, что только что заметила его, подозвала поближе, заставила наклониться, полуобняв за шею, и что–то прошептала прямо ему в ухо.

В ту же секунду он отпрянул от нее и, попятившись, налетел на официанта. Она безмятежно наблюдала за ним. С видом побитой собаки он поплелся на свое место, но, поковырявшись в тарелке, вскоре ушел.

Когда я в третий раз посмотрел в ту сторону, ее уже не было.

В десять тридцать она еле слышно постучала в дверь моей каюты. Швырнув довольно объемистые пакет и сумку на кровать, она тут же прильнула ко мне, вздрагивая и шепча: «Дорогой мой, любимый, наконец–то я спасена». Думаю, что волнение ее было наполовину наигранным, но изображала она его мастерски.

Отступив на шаг, я заметил:

— Ты не должна была брать столько вещей.

— Конечно, милый. Не ругай свою Дел! Явзяла только то, что Анс ни разу не видел. Там остались все мои платья, и украшения, и сумочка, и деньги. Я специально взяла пижаму и разворошила постель — пусть думает, что я не могла заснуть и так и вышла в пижаме. Записку я приколола к подушке. Все, как ты сказал, милый. Дверь не заперта. Посмотри, сегодня днем я успела купить кое–что, чтобы стать неузнаваемой, — она ринулась к своим сумкам и вытряхнула из них какие–то вещи. — Сейчас я покажусь тебе в полном блеске!

Некоторое время она крутилась перед зеркалом, затем, улыбаясь, продемонстрировала мне результат. Конский хвост, мини–юбка и сандалии на плоской подошве делали ее похожей на школьницу. Кроме того, она нацепила новые темные очки в строгой оправе и увеличила рот с помощью помады.

— В таком виде я завтра сойду с этого ужасного корабля.

— В таком виде тебе снова восемнадцать, — улыбнулся я.

Она тут же порхнула ко мне.

— Я тебе нравлюсь? Ты решил? Я вижу, что да. Скажи «да».

— Хорошо, но есть одно условие.

— Все, что ты захочешь!

Я положил перед ней ручку и бумагу.

— Сядь и напиши то, что я тебе продиктую.

Она послушно взяла ручку.

— Поставь вчерашнюю дату. В полицию Бровард–Бич, Флорида. Уважаемые…

— Эй! Ты что, с ума сошел?

— Пиши. Ты сможешь порвать это потом, если сочтешь нужным, но тогда тебе придется покинуть эту каюту. Неужели ты не понимаешь, зачем это нужно?

Испуганно поглядев на меня, она снова склонилась над столом. Я продолжил диктовку.

«Я решила покончить с собой, не дожидаясь возвращения во Флориду. Это письмо я отдам кому–нибудь из пассажиров и попрошу опустить по прибытии».

— Пожалуйста, помедленнее.

«Я предпочитаю прыгнуть в море, чем дожидаться, чтобы меня убили так же, как Эванджелину Беллемер».

— Абзац.

«Я раскаиваюсь в том, что последние два года участвовала в преступном бизнесе, и считаю, что каждый из участников этого дела должен получить по заслугам. Исходя из этого, прошу считать настоящее письмо моим полным и искренним признанием».

Я подождал, пока она допишет фразу.

— Это и есть твоя страховка, да?

— Если ты пошевелишь мозгами, то поймешь, что в первую очередь это твоя страховка. Анс Терри расколется через пять минут. Он будет уверять, что ты покончила с собой, и покажет твою записку. Имея двойное подтверждение твоего самоубийства, полиция не станет тебя искать. Так же, как и другая сторона.

— Наверно, ты прав, но мне страшно сейчас писать об этом. Я напишу завтра, когда мы будем в безопасности. Неужели ты все еще мне не доверяешь?

— Когда ты подпишешь это письмо и наклеишь марку, мы поговорим о том, насколько я тебе доверяю, Дел.

— Господи, как ты жесток со мной!

— Если тебе не нравится — дверь не заперта. Может быть, Грифф будет менее жесток?

— Будь ты проклят!Диктуй! — Она снова схватила ручку.

«Мисс Беллемер жила под именем Тами Вестерн по адресу 8000 Коув–Лэйн, 7 В, Гвсндон–Бич».

— Абзац. Как зовут Гриффа?

— Уолтер Гриффин.

«Уолтер Гриффин проживает по тому же адресу, номер 7 С. Я предполагаю, что именно он убил мисс Беллемер по приказу…»

— Как полное имя Мака?

— Вебстер Маклин.

В дверь постучали три раза с равными промежутками. Она подпрыгнула на стуле и выжидающе уставилась на меня.

— Да–да, кто это? — откликнулся я.

В соответствии с разработанным нами с Мейером кодом это означало, что все идет по плану и дверь в четырнадцатую каюту не заперта.

— Извините. Ошибся дверью, — донесся голос Мейера.

Мы вернулись к литературной работе. Она вертелась, как уж на сковороде, избегая прямых ответов, но все–таки я вытащил из нее подробности последнего убийства. Химик из Огайо, разведенный, пятидесяти четырех лет, решил провести свой отпуск в одиночестве. Как раз накануне отпуска он получил деньги по страховке и удачно продал акции, в результате чего имел при себе двадцать шесть тысяч долларов наличными. Эти деньги теперь приятно утяжеляли пояс Анса, а мистера Пауэлла Даниельса доедали рыбы к юго–западу от Майами.

Дел неохотно объяснила:

— У нас были билеты на имя мистера и миссис Терри. Мы прибыли порознь — меня–то команда уже знала. Я велела ему проследить за погрузкой багажа, а когда он вошел, предложила выпить за начало путешествия. Он, конечно, тут же свалился…

— Почему?!

— Ты что, не понимаешь? Я всегда подмешивала им в коктейль какую–то гадость. Он вырубился, вошел Анс, а ночью мы отволокли его на прогулочную палубу. После этого коктейля они так и не приходили в себя. Но были в состоянии переставлять ноги, если их поддерживать с двух сторон. На прогулочной палубе есть такое местечко, где нет ограждений. Ни сверху, ни снизу не видно, что там делается. Мы шли туда часа в три ночи подышать воздухом, изображая подвыпившую компанию… А возвращались уже вдвоем… Они не успевали ничего почувствовать, честное слово…

Затем мы выяснили, каким образом Анс проникал на теплоход, и оказалось, что Мейер в точности угадал схему манипулирования гостевыми карточками.

Меня особенно занимал вопрос, почему же солидные, немолодые, неглупые люди так легко позволяли обвести себя вокруг пальца. Дел снисходительно пожала плечами:

— Уж это было легче легкого. Эти козлы от сорока пяти и выше — да они просто помешаны на молоденьких! А уж если девушка обращает на него внимание, смотрит ему в рот, кое–что позволяет, по мелочам, конечно, ну уж тут он начинает мнить о себе черт знает что. Потом она дает понять, что готова сдаться, и ему уже становится тесно в штанах — такие картины он себе рисует. И вот тут–то она звонит, и рыдает, и кричит, что все пропало. Почему?! — Да этот ревнивый подонок, ее муж, все узнал и грозится убить их обоих. Что же делать?.. Переезжай на другую квартиру под чужим именем! И он переезжает, потому что к этому моменту он готов переехать на Марс, лишь бы она спала с ним. Вот и все.

— Все?

— Ну да. Остальное — дело техники, — фыркнула Дел. — Она приходит к нему, изображает дикую страсть. Тут тоже надо и показать класс, и не переборщить. Когда он слышит, что она без ума от него и что ничего подобного она в жизни не испытывала, тут он!.. Он убьет самого президента, только бы ему не мешали продолжать это занятие. А тут муж якобы нападает на их след, и она уговаривает его скрыться, а у нее есть подруга где–нибудь на Островах — там, куда заходит теплоход, и подруга предоставит отдельное бунгало в их распоряжение, и уж там–то они смогут в безопасности любить друг друга вволю, только надо взять с собой побольше зелененьких, чтобы ни от кого не зависеть.

— Послушай, но не может же человек просто так бесследно исчезнуть? Пусть у него нет семьи, но есть друзья, соседи, дети, деловые партнеры. Что, если он напишет приятелю о своих успехах?

— Этим занимались Мак и Грог. Они как–то там устраивали, что письма приходили со штемпелями Толедо, Сиэтла или Нью–Йорка. И они сразу же, как мы снимали клиента и узнавали его имя, наводили о нем справки: семья, партнеры, какой счет в банке. Слишком богатых и важных мы не трогали. Если все оказывалось в порядке, они давали нам знать и мы переходили к активным действиям.

— Вот так все просто? — вздохнул я.

— Ну, не скажи. Конечно, многое зависит от девушки. Схема у всех одинакова, но каждая из нас ведет… вела себя с мужчинами по–разному. У Ди–Ди были свои приемы, у меня свои. В Тами было больше экзотики, и она этим пользовалась. В принципе, наверно, Ди–Ди умела уложить клиента в постель быстрее других, но я–то знаю, что если покажется, будто девушка чересчур легко дала себя уговорить, можно все испортить. Одного я натянула на себя только за день до отплытия. Ох, и веселились же тогда Тами и Ди–Ди!

Я прервал этот поток пикантных воспоминаний. Пришлось потратить массу времени, чтобы подробно изложить все это в более или менее подходящей форме. Труднее всего было выжать из нее имена клиентов. Из четырнадцати она с трудом вспомнила девять, причем в двух была не уверена, а потом забуксовала. Зато суммы она помнила хорошо. Четырнадцать операций принесли банде четыреста тысяч долларов.

Часа в два ночи она закапризничала:

— Милый, у меня так устала рука. Может быть, хватит?

— Отдохни, пока я все перечитаю.

Эти пятнадцать страниц, исписанных нетвердым детским почерком, не оставят равнодушным ни одного служителя закона. Я задумался. Она сидела, свесив голову, безучастная ко всему. Вряд ли удастся выкачать из нее еще что–нибудь существенное.

— Хорошо, Дел. Еще чуть–чуть закончим. Готова? Пиши:

«Я не собираюсь ничего говорить Ансу. Может быть, я оставлю ему прощальную записку».

— Абзац.

«Я сожалею, что причинила зло этим людям, и надеюсь, что своим поступком и этим письмом я смогу частично искупить свою вину».

— Абзац.

«Прими мою душу, Господи».

— Теперь подпиши, Дел.

Я следил через плечо, как она выводит: Адель Уайтни . Немного подумав, она подняла на меня глаза:

— Вообще–то это не настоящее мое имя.

— Напиши и настоящее.

«Джейн Адель Сташланд », — написала она и швырнула ручку, поставив при этом кляксу пониже подписи. Вскочив, она прижалась ко мне. Ее голова не доставала мне даже до подбородка. Я осторожно обнял ее.

— Ты ставишь мне пятерку, учитель?

— Пять с плюсом, Джейн.

Она мгновенно отпрянула от меня.

— О, не называй меня так!

— Прости, дорогая.

Она сладко зевнула.

— Как я устала! У меня совершенно нет сил. Тебе придется раздеть меня самому, милый. — Она еще теснее прижалась ко мне.

— Нам обоим надо как следует отдохнуть, моя прелесть. Завтра трудный день.

— Что–то это странно, — с прохладцей в голосе отметила она. — Может, с тобою не все в порядке?

«Монику» сильно качнуло, и она вынуждена была высвободиться из моих рук, чтобы не упасть. Судя по всему, мы входили в канал Нью–Провиденс.

— Завтра мы будем в безопасности в Лодердейле, — сказал я, бережно складывая ее исповедь и пряча ее в конверт, — и ты сможешь убедиться, в порядке ли я. Прежде чем поднести спичку, нужно подготовить дрова.

— Посмотрим, — сказала она, окинув меня недоверчивым взглядом с головы до ног. Подхватив свою сумку, она исчезла в ванной.

Воспользовавшись ее отсутствием, я разделся и сложил одежду рядом со своей кроватью, с противоположной от ее постели стороны. В потайном кармане брюк лежали толстый конверт и ключ от каюты. Выключив свет, я залез под простыню и сделал вид, что сплю.

Скрипнула дверь, и Дел показалась на пороге ванной. Я наблюдал за ней сквозь ресницы. Тяжелые волны светлых волос скрывали ее плечи. То, что она называла пижамой, оказалось блестящим полупрозрачным одеянием, оканчивающимся в четырех дюймах выше колен. Ничего не скажешь, подходящий костюм для самоубийства.

Она погасила свет в ванной, и в каюте стало совершенно темно. «Моника» приятно покачивалась на волнах, откуда–то из глубины доносилось равномерное урчание двигателя.

Я почувствовал, как моя кровать прогнулась от тяжести второго тела и прохладная рука нащупала мои колени.

— Почему ты не хочешь меня? Я не нравлюсь тебе? — еле слышно зашептала она. — Или все, что ты говорил, было ложью? Слова так мало значат. Как же мне узнать, правда ли это или нет? Как мне это почувствовать, Тревис, дорогой? Ведь они хотели убить меня. Мне страшно. Мне и сейчас страшно. Пожалуйста, милый мой, помоги мне. Приласкай меня. Мне так нужно немножко любви. Только когда я буду совсем твоей, мне станет легче. Нам будет очень хорошо вдвоем. Пожалуйста, прошу тебя…

Она продолжала шептать и гладить мои колени. Я вдруг почувствовал, что теряю власть над собой. Меня охватило дикое желание схватить ее, сдавить в объятиях и заставить ее покориться мне, как покоряются завоевателю.

Впоследствии я так и не смог объяснить себе, почему Эва, во всех отношениях превосходившая ее, оставила меня совершенно спокойным, а Дел сумела разбудить необузданные первобытные инстинкты.

Но в тот момент мне было не до психоанализа. Ее руки становились все настойчивее. Голова у меня шла кругом. Маленький дьявол, притаившийся где–то внутри меня, нашептывал: «Почему бы и нет? Плюнь на все, раз ты хочешь ее. И потом, это пойдет на пользу делу. Только так ты заставишь ее полностью тебе довериться. Никто не будет знать об этом»…

Но я–то буду знать.

Она сорвала с меня простыню, выскользнула из своего одеяния и прижалась ко мне всем телом. Прикосновения ее бархатистой кожи обжигали.

— Ну, скорее же, милый, — шептала она, вздрагивая и задыхаясь. — Возьми же меня! Ты видишь, я не могу больше, так я жду тебя…

Я понял, что сейчас рухну в темную пропасть. В жаркую, манящую, сладостную пропасть, откуда не вернулись по крайней мере четырнадцать человек.

Четырнадцать мужчин.

Запрокинув ей голову так, что хрустнули позвонки, я впился в ее губы. Мои зубы стукнулись о ее. Я с силой сжал ее в объятиях, подхватил, не отрываясь от ее рта, перенес на другую кровать и только там отпустил, дав ей возможность отдышаться.

— Эй–эй! Что ты делаешь! — простонала она.

— Так будет лучше, моя прелесть. Извини, я несколько старомоден. У меня пунктик насчет времени и места. Дай мне насладиться ожиданием. Нам бы вырваться отсюда живыми и невредимыми, и мы будем целые дни проводить в постели.

Она попыталась было возроптать, но постепенно успокоилась.

— По крайней мере я убедилась, что у тебя все в норме, — пробормотала она, поворачиваясь на бок.

— Ну и слава Богу. Спи, малышка.

Минут через двадцать я решил, что дал ей вполне достаточно времени, чтобы уснуть, бесшумно вскочил, оделся и склонился над ней. Она спала, глубоко и ровно дыша. Я выскользнул из каюты и запер за собой дверь.

Парусиновая пижама в желто–черно–зеленую полоску делала Мейера похожим на циркового медведя. Вздыхая и зевая, он уселся поближе к лампе и развернул послание Дел. Прочитав первые строки, он перестал зевать, подобрался и молча читал до самого конца. Закончив, он одобрительно кивнул, спрятал письмо во внутренний карман своего пиджака и устремил задумчивый взор поверх моей головы.

— Было бы крайним упрощением, — начал он, — пытаться представить ее сущность…

— Мейер, ради Бога!..

— …в обычных терминах, как то: бессердечность, безнравственность, инфан…

— Мейер, я тебя умоляю!

— Для людей… Нет, для особей такого типа существует только два понятия: «Я» и «Не–Я». Вернее, реально существует только «Я», остальные — «Не–Я» — лишь постольку, поскольку они полезны для «Я». Эта парочка, не моргнув глазом, избавилась от четырнадцати «Не–Я», потому что…

— Ты всегда занимаешься философией в три часа утра?!

— … потому что для них это было не четырнадцать братьев, а четырнадцать мешающих предметов.

— Мейер, если ты немедленно не прекратишь…

— Ты что, не согласен со мной?

— Слушай, ты, Зигмунд Фрейд, ты ходил туда, черт тебя возьми?!

— Ах, право, какие пустяки тебя интересуют! — обиженно протянул Мейер, опять начиная зевать и потягиваться. — Конечно, ходил. Туда можно было привести духовой оркестр — он бы все равно не заметил. Я заткнул раковину в ванной, налил воды и пустил туда нашу куколку плавать. Это смотрится весьма эффектно. Особенно удались колышущиеся в воде волосы. Я не стал гасить свет в ванной. Думаю, после столь обильных возлияний он скоро посетит сие заведение.

— Боже, как ты многословен! Что ты думаешь по поводу денежек Пауэлла Даниельса? Неужели мы позволим им уплыть?

Мейер взглянул на часы и с сомнением покачал головой.

— Уже около четырех. Он может проснуться в любой момент — ведь он проспал уже почти семь часов. По–моему, это чересчур рискованно.

— И все–таки я попробую.

— Что за тяга к героическим деяниям? — поинтересовался Мейер. — Или ты продал душу дьяволу, а тело — этой маленькой ведьмочке?

— Ты на редкость догадлив.

— Ага, и теперь ты наложил на себя епитимью — добыть если не чашу Грааля, то хотя бы пояс с деньгами.

— Ты что, и впрямь думаешь, что я?..

— Нет, мой мальчик, если бы я так думал, то никогда не шутил бы по этому поводу.

— А между тем я был чертовски близок к этому. Как никогда.

— В самом деле? — Мейер удивленно приподнял брови. — А впрочем, что такого: она весьма привлекательна и наверняка э–э–э… обладает высокой квалификацией. Сын мой, я отпускаю тебе этот грех, тем более, что желание не есть действие.

— Спасибо, падре, — ухмыльнулся я. — Все–таки я пойду. Ты не забыл, что еще надо сделать?

— Не волнуйся. И будь осторожен с этим типом.

Я поднялся на палубу и некоторое время постоял у перил, подставляя лицо ветру. Судно плавно неслось по невидимым волнам, оставляя за кормой вспененный фосфоресцирующий след.

Я хотел зайти к себе за пистолетом, но передумал: Дел могла проснуться. Неужели я не справлюсь с полусонным пьянчугой, сколько бы там фунтов мускулов на нем ни висело?

13

Беззвучно прикрыв за собой дверь четырнадцатой каюты, я постоял, привыкая к темноте. Из–под двери в ванную виднелась яркая полоска света, но она только слепила глаза.

Наконец я разглядел неподвижный силуэт Анса на кровати, очертания мебели и даже краешек записки, пришпиленной к пустой подушке.

Я подошел поближе и раздвинул занавески на ближайшем иллюминаторе. Отраженный свет палубного прожектора проник в каюту, создавая рассеянный полумрак. Обойдя вокруг кровати, я склонился над спящим. Он лежал на левом боку, почти ничком, подогнув правую ногу и засунув руки под подушку. Простыня прикрывала его до середины груди. Я осторожно стянул ее, открыв спину и бедра. Приподняв край пижамной куртки, я увидел у него на талии темную полосу дюйма в четыре толщиной. Застежки видно не было. Я осторожно дотронулся до пояса и пришел к выводу, что это обычное потайное портмоне, застегивающееся на две пряжки спереди. Запустив руку поглубже, я нащупал одну из них.

Его грудь медленно вздымалась и опускалась прямо перед моим носом. Чтобы расстегнуть пряжку, надо было затянуть ремень. Ухватившись за свободный конец, я манипулировал ремнем в такт его дыханию: понемногу натягивал на выдохе, чуть–чуть отпускал на вдохе. От него здорово несло перегаром. Потребовалось не меньше дюжины вдохов–выдохов, чтобы язычок выскользнул из дырочки.

Немного передохнув, я взялся за вторую пряжку. Вдох — выдох, вдох — выдох. Можно будет вынуть деньги и оставить пояс под ним — пусть думает, что пряжки сами расстегнулись. А можно будет просто вытянуть из–под него пояс и выскочить в коридор, пока он придет в себя. Лишь бы в коридоре никого не было.

Но я не успел сделать ни того, ни другого. Видимо, в какой–то момент я отвлекся и натянул ремень слишком сильно.

Его рука мгновенно вынырнула из–под подушки и метнулась к поясу, едва не столкнувшись с моей.

— Ах ты, сука! Какого черта тебе надо? — Анс рывком сел на кровати.

Заметив, что он нащупывает выключатель, я сцепил руки в замок и ударил, целясь в затылок, но в темноте промахнулся и угодил в твердый бугор трапециевидной мышцы. Он отреагировал мгновенно. Вскакивая на ноги, он одновременно обхватил меня могучими руками и опрокинул на пустую кровать. Я попытался вцепиться ему в глаза, но он увернулся, не выпуская меня из своих медвежьих лап. Я нанес несколько бесполезных ударов кулаком по его шее, затем нащупал ухо и крутанул его как следует, но он только сдавил меня еще сильнее. Я не мог выдохнуть, перед глазами поплыли круги. Понимая, что это мой последний шанс, я обхватил рукой его бычью шею, нащупал подбородок и ввинтил большой палец в болевую точку под челюстью. Он замычал от боли и на мгновение ослабил нажим. Я едва сумел вдохнуть, как он вновь навалился на меня. Я успел увидеть, как он заносит кулак над моим лицом, и подался в сторону. Удар пришелся по шее. От дикой бол и в горле я дернулся так, что мы оба свалились в проход между кроватями, но он оказался внизу. Ухватив его за уши, я дважды шмякнул его головой об пол, но на него это почти не произвело впечатления. Вывернувшись из–под меня, он нанес сокрушительный удар ногой прямо мне в челюсть.

Я упал на спину. Сознания я не потерял, но не мог пошевелить не только пальцем, но и языком. Казалось, будто в горло мне напихали щебенки.

Со спокойствием, удивившим меня самого, я подумал, что их излюбленное местечко для ночных прогулок по палубе совсем недалеко отсюда. Как это сказал Мейер? «Для него ты не более, чем вещь». Притом совершенно ненужная.

Моя бедная голова каталась по полу в такт покачиванию «Моники». Когда она откатывалась вправо, я мог его видеть. Он сидел на своей кровати, свесив голову между колен, и что–то бормотал себе под нос. Я вдруг подумал, что он еще не вполне проснулся и все это время действовал автоматически.

Внезапно он встал, и я похолодел в ожидании финала. Но, к моему удивлению, он, скрючившись, потащился в ванную. Любопытство пересилило боль. Я пошевелил руками, согнул ногу в колене. Конечности подчинялись мне, хотя и с трудом. Перекатившись на живот, я подтянулся на руках, оторвал от пола все восемь тонн моего тела и ухватился за край кровати. Вытянув шею, я через открытую дверь заглянул в ванную.

Одной рукой он опирался на раковину, в другой держал мокрую японку. Прошла секунда, другая, он застыл на месте и только беззвучно открывал и закрывал рот. Это зрелище вселило в меня некоторый оптимизм, и я попытался встать на две хлипкие макаронины, которые когда–то были моими ногами.

Подкравшись к двери, я увидел его подбородок в трех футах от себя, как раз на уровне моей груди. Он не заметил меня. Все его внимание было поглощено детской игрушкой, которую он держал в дрожащих руках.

Мне хватило времени на то, чтобы сдернуть с вешалки полотенце и обмотать им руки. Расставив ноги, я принял наиболее устойчивую позицию.

На этот раз я попал в точку. Он беззвучно рухнул вперед, гулко стукнувшись лбом о кафель.

Покидая четырнадцатую каюту, я уносил пояс Анса и куклу–японку. Сам Анс лежал в своей постели в той же позе, что и полчаса назад.

Интересно, что он сумеет вспомнить утром?

Утро началось со стука в дверь и призыва стюарда как можно скорее выставить багаж в коридор. Я быстренько оделся, но Дел даже не пошевелилась. Золотые волосы рассыпались по подушке, розовые губки приоткрыты, грудь мерно вздымается. Очень мило.

Нашего стюарда звали Артуро Талиапелолеоне — во всяком случае, именно так было написано на его визитке.

Вооружившись несколькими известными мне итальянскими словами и американскими банкнотами, я приступил к переговорам.

— Scusi, — сказал я. — Я хочу попросить вас о помощи в одном деликатном деле, per favore.

В результате удара Анса мой голос звучал в меру таинственно. Артуро вопросительно взглянул на меня:

— Да, синьор?

— Я из numero sci. Как видите, дело важное, — я предъявил ему один из веских аргументов.

Сначала он решил, что это десятка, и чуть–чуть скривился, но затем он увидел второй ноль:

— Все, что смогу, синьор! — Сотня растаяла в воздухе.

— В моей каюте сейчас находится леди. Она из другого номера. Нам нужно остаться здесь примерно до полудня.

— Совершенно невозможно, синьор!

— Все возможно на этом свете. Весьма возможно, например, если она будет сходить вместе со всеми, ее супруг пристрелит ее прямо на трапе. Вряд ли это пойдет на пользу вашей фирме, а?

— Да, конечно, — он слегка побледнел. — Но как же быть с багажом?

— Об этом не беспокойтесь. Наши друзья прихватят и ее, и мой багаж.

— Но… дежурный обнаружит, что двое пассажиров не сошли на берег.

— Нужно убедить дежурного, что он ошибся в счете. — Я вынул из кармана еще две бумажки: пятьдесят и двадцать. — Этого будет достаточно?

— М–м–м… Пожалуй, да.

— А это для горничной. — Я дал ему еще одну двадцатку.

— Уборка уже началась, синьор. Горничная будет переходить подряд из каюты в каюту.

— Неужели вы не сможете найти какой–нибудь предлог, чтобы она пока не заходила в шестую? Насколько я понимаю, вы отплываете только в пятницу.

— Это очень сложно, но…

— Так ли уж часто выпадает случай спасти жизнь красивой женщины?

Он выпятил грудь.

— Можете на меня положиться, синьор!

Я вернулся в каюту. Дел еще спала. Просмотрев содержимое ее пакетов, я сложил то, что могло ей понадобиться, в сумку, остальное прямо в пакете запихнул в свой чемодан. Затем я понес свой багаж к Мейеру.

— Ну, что, остыл немного? — спросил Мейер.

Вместо ответа я расстегнул рубашку, снял пояс с деньгами мистера Даниельса и передал Мейеру. Он понимающе кивнул и надел его на себя. Пришлось проткнуть в ремне две лишние дырочки.

— Мне, как экономисту, претит обращаться с деньгами таким образом, — вздохнул он.

— Ничего, переживешь.

— А как это пережил наш приятель?

— Понятия не имею. Может, решил, что я ему приснился. Моего лица он не видел. Правда, наверное, он догадывается, что это была не Дел. Кстати, меня спасла наша кукла. Вот так–то.

Мы выставили в коридор весь багаж, и я пошел к себе. На двери шестой каюты уже красовалась табличка, на итальянском и английском языках, запрещавшая входить внутрь. Тем не менее я вошел. Кровать Дел была пуста, в ванной текла вода, но дверь была приоткрыта, я постучал.

— Это ты, дорогой?

— Да.

— Входи, милый.

Я вошел. Она сидела в узкой глубокой ванне.

— Доброе утро, дорогой, — улыбнулась она и протянула мне шланг с душем. — Потри мне спину, пожалуйста.

Она встала, повернулась ко мне спиной, подобрала волосы со спины и стояла так, пока я смывал с нее пену.

— Все? Теперь, пожалуйста, вытри спину досуха, чтобы я могла опустить руки. У меня так много волос, что они сохнут часами.

Я выполнил все, что требовалось. Она повернулась ко мне и с сияющей улыбкой протянула намыленную губку.

— Ты так хорошо справился со спиной, что я доверю тебе остальное.

— Сейчас не время для шалостей, детка. Одевайся.

Против моего ожидания, она не стала возражать и начала одеваться. Тем временем я сбегал к своему другу Артуро Талиа–как–его–там и заказал завтрак. Когда через десять минут он явился с подносом, я позаботился о том, чтобы он не увидел Дел, и не пустил его дальше порога. Тщетно попытавшись заглянуть мне через плечо, он удалился.

Дел с удовольствием принялась за еду.

— Когда мы сойдем на берег? — спросила она, отпив ледяного сока.

— Думаю, часов в одиннадцать. Сейчас я хочу выйти и проследить за Терри.

— Поверь, он прошмыгнет на берег тихо, как мышка. О нем можно не беспокоиться.

— Все равно, я хочу убедиться, что его не встречают копы. Вернее, вас обоих. Ведь это может спутать нам все карты.

Она перестала жевать.

— Почему?

— Если полиция начнет расспрашивать о тебе членов команды, наш стюард быстро сложит два и два и приведет их сюда.

— Нет, не может быть, чтобы они уже пронюхали про нас с Ансом.

Она с сомнением покачала головой и взялась за вилку, но вдруг опять остановилась.

— Стоп! Но они узнают наверняка, как только получат ту бумагу, что я написала вчера. Послушай, что ты с ней сделал?

— Отдал своему другу. Он опустит ее в почтовый ящик, как только сойдет на берег.

— Мне кажется, нам следовало сделать это самим. Вдруг он полюбопытствует и сунет туда нос?

— Не имеет значения. И потом, решения принимаю я. Ты против?

— Я… Я — нет. Как скажешь, милый. Так и должно быть.

Я допил кофе, напомнил ей про условный стук и вышел. Во избежание недоразумений я запер дверь и снаружи.

«Моника» как раз собиралась пришвартоваться. На пристани, у канатного ограждения, толпились человек сто встречающих. Они размахивали руками и издавали приветственные вопли. По судовому радио всем пассажирам предложили собраться на палубе. Они смогут сойти на берег, как только будет выгружен багаж. Появился капитан с двумя помощниками, все — в безупречно белоснежной форме. Они первыми спустились по трапу.

Я встал так, чтобы видеть и весь пассажирский трап, и встречающих. Пассажиров еще не пускали вниз. Шла выгрузка багажа. По–моему, добрую треть его составляли сувенирные плетеные корзины с набором ликеров. От люка к багажному отделению то и дело отъезжали электрокары. Толпа пассажиров, гудящая, как растревоженный улей, выстроилась в очередь на палубе. Они стремились сойти на берег едва ли не с большим нетерпением, чем неделю назад подняться на «Монику». Во главе очереди стоял Мейер. Не замечая меня, он с самым серьезным видом заполнял таможенную декларацию. Заглушая все вокруг, из динамиков на пристани полились звуки марша.

Сквозь толпу с трудом продирались члены экипажа. Они вели ко второму трапу группу избранных, которые сочли себя слишком высокопоставленными, чтобы стоять в одной очереди с себе подобными. В основном это были второразрядные местные политиканы. Среди пассажиров, возмущенных такими привилегиями, раздался ропот недовольства. Бедная «Моника»! Присущий ей имидж светскости, лоска и респектабельности исчез за пять минут.

Внезапно я увидел, как Мейер преспокойно спускается по второму трапу вместе с «избранными». Заметив меня, он величественно кивнул с видом принца крови, подающего милостыню нищему. Глядя на него, я был уверен, что никому и в голову не придет спросить, как он, собственно, сюда затесался. Герр доктор профессор Мейер привык к тому, что с ним обращаются, как подобает.

Сверху я наблюдал, как он рыщет среди встречающих в поисках нашей Эвы — Мерримей. Мы заметили ее одновременно. Сказав ей что–то, он вывел ее из толпы к самому краю ограждения, где ее сразу можно было увидеть. Затем он помчался догонять свою группу, которая уже начала проходить паспортный контроль.

Я забеспокоился, не видя среди пассажиров Анса Терри. Вдруг я перестарался? Я представил себе, как стюард найдет его в бесчувственном состоянии, с кровоподтеками на теле и лице. А если, не дай Бог, произошло внутреннее кровоизлияние и…?

Я бросился к четырнадцатой каюте. Двери были распахнуты, и две горничные преспокойно наводили порядок, щебеча по–итальянски. Я опять выскочил на палубу. Анса в толпе не было. Где же он, черт возьми?..

Вдруг я заметил нескольких человек, лениво облокотившихся на перила на одном из верхних ярусов, футах в двадцати надо мной. Они спокойно наблюдали за суматохой внизу. Это, на мой взгляд, наиболее разумная категория пассажиров, которая предпочитает не суетиться попусту. Среди них был и Анс Терри.

Поднявшись наверх, я встал в футах десяти от Анса. Его большое тело казалось странно неподвижным, на лице застыло бессмысленное выражение. Я заметил багровую отметину у него на лбу. Пытаясь представить, о чем он сейчас думает, я вдруг вспомнил, как в детстве в зоопарке наблюдал за белым медведем. Несчастный зверь кружил по клетке с равномерностью часового механизма. Каждый следующий круг в точности повторял предыдущий и кончался тем, что он натыкался на прутья решетки. Нечто подобное, мне кажется, происходило сейчас в голове у Анса.

Он был уверен, что Эва утонула. Такая подробность, как цементный блок, была известна только ему и Маку. И тем не менее ночью в его каюте появляется — а потом исчезает — явный намек на то, что это знает кто–то еще. Или ему приснилась эта дурацкая кукла? Вдобавок исчезла Дел, оставив странную записку. И, наконец, кто–то пришел ночью специально, чтобы отнять у него деньги. И отнял.

Уставившись в пространство мутными глазами, он наверняка вновь и вновь перебирал эти события, безуспешно пытаясь нащупать связь между ними.

Я посмотрел вниз и увидел Мерримей на открытом месте прямо под нами. Задрав голову, она следила за мной. Как и было условлено, я показал ей Терри. Она слегка кивнула и улыбнулась.

Кончился очередной бравурный марш. Не дожидаясь, когда начнется следующий и снова заглушит все звуки, Мерримей сдернула с себя темные очки и закричала:

— Анс! Хелло, Анс!

Его тело дернулось, руки вцепились в поручни. Вот он увидел ее и замер. Она стояла в излюбленной Эвиной позе — одна рука на бедре, нога отставлена в сторону, голова поднята, на лице — насмешливая Эвина ухмылка.

Не отрывая от нее глаз, он так перегнулся через поручни, что я стал опасаться, не свалится ли он сейчас прямо к ее ногам. Она помахала рукой и послала ему воздушный поцелуй. Резко выпрямившись, он издал странный захлебывающийся звук, да так и застыл с раскрытым ртом.

Внезапно он ринулся к трапу. Пожилой, хорошо одетый джентльмен как раз помогал спуститься своей даме. Ввинтившись в шестидюймовое пространство между ними, Анс отбросил его плечом. Мужчина отлетел и ударился о перила. Женщина, пытаясь поддержать его, взмахнула руками, но потеряла равновесие и начала падать, как в замедленной съемке. Я бросился к ней, но опоздал. Она упала на груду сложенных шезлонгов и осталась лежать на спине. Пирамида шезлонгов рассыпалась со страшным грохотом. Из нескольких царапин на лице и теле женщины сочилась кровь. Ее муж сдавленным от ужаса голосом закричал: «На помощь! Помогите!», но его заглушил грянувший в этот момент очередной марш. Я метнулся было к женщине, но мысль, что я могу упустить Анса, заставила меня изменить направление.

Пробегая по следующему ярусу, я успел заметить, как Анс скользнул вниз по трапу, ведущему на палубу. Перед трапом растянулся здоровенный толстяк, пыхтя и выкрикивая ругательства. Видимо, Анс и его сбил с ног. Я попытался обогнуть его, но толстяк с неожиданным проворством подставил мне ногу. Я шлепнулся, едва успев подставить руки.

Должно быть, это было комичное зрелище: мы с толстяком лежали на полу лицом к лицу, буравя друг друга возмущенными взглядами.

— Что за чертова беготня? — проворчал он. — Сначала один, теперь второй!

— Я как раз пытался остановить того, первого.

— Одного из вас более чем достаточно. Слишком много беготни.

Не вступая в дальнейшие пререкания, я вскочил и подбежал к перилам, понимая, что догнать Терри я уже не смогу. Снизу доносились удивленные возгласы. Я увидел, как Анс спускается по грузовому транспортеру, одновременно отбиваясь от матроса, которому такое нарушение установленного на «Монике» порядка почему–то не понравилось. Град ударов заставил матроса отступить, и Анс, перемахнув через поручень транспортера, спрыгнул на берег и ринулся прямиком к месту, где стояла Мерримей.

Без всяких колебаний я достал пистолет и приготовился стрелять. Правда, дистанция для моего оружия была великовата, но я надеялся, что смогу хотя бы зацепить Анса и не дать ему приблизиться к Мерримей. Но выстрелить мне не удалось: один из грузчиков, ловкий, как обезьяна, спрыгнул на берег вслед за Ансом, догнал его и повис на нем сзади, обхватив за шею. Анс пошатнулся, но продолжал идти вперед, таща на себе грузчика. Наперерез им уже бежал вахтенный с дубинкой. Мощный удар дубинки сбил бы с ног девяносто девять человек из ста, но Анс его как будто не почувствовал: ухватившись за другой конец дубинки, он оттолкнул вахтенного с такой силой, что тот упал. Воспользовавшись вынужденной остановкой, Терри решил, видимо, избавиться от дополнительного груза у себя за спиной и, ухватив парня за запястья, приподнял его над головой и отшвырнул в сторону. Пролетев десяток футов по воздуху, бедняга врезался в ограждение.

Музыка смолкла. Толпа, стоявшая у ограждения, отхлынула назад. Одна только Мерримей, к моему изумлению, стояла в прежней позе на том же месте и даже улыбалась.

Я поднял пистолет и прицелился. В этот момент на Терри налетел, как разъяренный бык, пришедший в себя матрос с транспортера. На помощь ему спешили еще два грузчика. Вахтенный стал на ноги, подбежал к ним и с размаху опустил дубинку на голову Анса. Началась свалка, какое–то время не было видно ничего, кроме мелькания рук и ног. Внезапно куча распалась, на какой–то момент вынырнул Терри, выпрямился, но вахтенный, изловчившись, снова двинул его дубинкой по голове. Анс упал. Все было кончено. Победители отряхивались и потирали ушибленные места. В воцарившейся тишине стал слышен растерянный голос с верхнего яруса: «Доктора! Скорее доктора!»

Толстяк по–прежнему стоял рядом со мной, но смотрел не вниз, а на пистолет в моей руке.

— Я ничего не видел, я ничего не знаю, — быстро сказал он, заметив мой взгляд, и тут же отошел.

После паузы и на берегу, и на корабле поднялся невообразимый гомон: все оживленно обсуждали увиденное, и, как всегда в таких случаях, не нашлось и двух человек, которые бы видели одно и то же.

Несколько мужчин подхватили Терри и повели к административному зданию. Он послушно поплелся за ними, но шагов через десять остановился, поднял вверх залитое кровью лицо и издал душераздирающий вопль: «Хааооо — хааооо — хааооо!..» Толпа снова притихла. Анс стал вырываться, ему удалось высвободить правую руку, но один из сопровождающих тут же опять ударил его по голове. Анс опустился на колени, мужчины снова подхватили его и поволокли дальше.

Инцидент был исчерпан.

По радио опять начали передавать марши. Грузчики вывозили последние тележки с багажом. Вахтенный снял цепь, перегораживающую трап, и пассажиры с шумом повалили на берег.

Я поискал глазами Мерримей. Она стояла все на том же месте и вопросительно смотрела на меня. Я сделал ей знак, что все отлично, она кивнула и медленно пошла к месту, где они должны были встретиться с Мейером.

Я вернулся в шестую каюту. Было девять часов утра.

Дел сидела за столиком в той же позе, в какой я ее оставил. Она вскинула голову. Все вопросы были написаны у нее на лице.

— Никаких проблем, — сказал я. — Он сошел на берег. Никто его не встречал.

— Так я и думала. А что там был за шум?

— Какой–то тип напился и полез на конвейер для багажа. Пока его снимали, все стонали от хохота.

Кофе в металлическом кофейнике был еще теплым, но уровень бренди в бутылочке, предусмотрительно поданной Артуро, заметно понизился. Я допил остальное, чтобы чуть–чуть привести в порядок нервы. Я не мог забыть, как яростно Терри рвался к Мерримей, не мог простить себе, что подверг ее такой опасности. Терри был настолько вне себя, что мог бы задушить ее на глазах у пятисот свидетелей.

Некоторое время мы сидели молча. Из коридора то и дело доносилась певучая итальянская речь. Дел взяла меня за запястье и посмотрела на часы.

— Я даже свои любимые часики оставила там. Между прочим, девяносто баков. — Она погладила меня по рукаву. — Бедный Мак–Ги, хорошенькое же приобретение ты сделал. У меня нет ни пенни. А если б ты знал, сколько всего я бросаю: первоклассная одежда, обувь, украшения… А сколько косметики! И я не могу прихватить даже самой малости. Как жаль! Наверно, Анс все это продаст. Или… — Ее глаза тревожно расширились. — О, Господи, я совсем забыла! Мак и Грифф могут убить и Анса, и Фрэнки. — Она вдруг горестно застонала и затрясла головой. — Что же я несу, Боже мой! У них не будет времени на то, чтобы выкурить сигарету после того, как копы получат мое письмо! Что же я наделала, а? Должно быть, я сошла с ума! Если мне удастся выкрутиться, то только благодаря тебе, Т… Т… Дорогой, подскажи мне! Я так напугана, что даже забыла твое имя…

— Тревис. Трев.

— О'кей, теперь я запомню. А где мы будем жить в Лодердейле? Знаешь, милый, я чувствую себя, как школьница, у которой начались летние каникулы. Как нам будет хорошо вдвоем, правда? Мы поедем путешествовать! Знаешь что, мне надо взять новое имя. Я хочу, чтобы оно тебе понравилось. Я уже придумала одно: Нел Коль–Томпсон. Нел — потому что похоже на Дел, а Коль–Томпсон — это мой любимый магазин на Бей–Стрит, и именно там мы встретились с тобой, мой любимый. Тебе нравится?

— Потрясающе.

Она встала позади меня и легкими, ласкающими движениями начала массировать мне шею.

— Трев, дорогой, перестань хмуриться. Расслабь мышцы, постарайся дышать глубже…

Некоторое время она продолжала трудиться над моими мышцами, но потом разочарованно вздохнула:

— Бесполезно. — Она обошла вокруг, свернулась клубком у меня на коленях и поцеловала в ухо. — Я знаю, что нужно сделать. У нас еще куча времени. Я помогу тебе расслабиться. Тебе нужно только лечь на спину и закрыть глаза, дорогой мой. Дел… то есть Нел все сделает сама. Сейчас тебе станет хорошо…

— Мне станет совсем хорошо, если вдруг войдет Артуро.

— Ну, что ж, будь по–твоему, — пожала она плечами. — Но уж когда мы доберемся до места, где бы там оно ни было, я заставлю тебя забыть обо всем на свете.

Потянувшись, она улеглась на кровать, зарылась в подушки и начала нескончаемое повествование о своем детстве в Остине, Миннесота, о своем недолгом девичестве и о семилетнем союзе с Ансом. Лишний раз я убедился в правоте Мейера: еще вчера безраздельный владыка, сегодня Анс был выкинут за ненадобностью. Четырнадцать покойников были с легкостью вычеркнуты из памяти, а несколько слезинок, пролитых по Эве, объяснялись всего лишь данью приличиям. Все ее воспоминания, все интересы были до ужаса банальны и никчемны. Ей было двадцать три года, но до сих пор она ни разу не задумалась ни о прошлом, ни о будущем.

Наконец я решил, что мы можем идти. Она накрасила губы и надела темные очки. Уже стоя в дверях, она заметила:

— Если честно, то я сыта этими круизами по горло.

Я прошел вперед, убедился, что никого нет, и вернулся за ней. Мы спокойно сошли по трапу и вышли за ограду, так и не встретив ни одной живой души.

Воспользовавшись телефоном–автоматом, я вызвал такси. Садясь в машину, она улыбнулась мне робко и нежно.

14

Следуя моим указаниям, водитель выехал из порта на автостраду и свернул налево. Еще через четыре квартала я сказал:

— Приятель, мне надо сделать пару звонков. Будь добр, причаль к торговому центру, поближе к аптеке.

Он припарковал машину у тротуара. Потрепав Дел по колену, я попросил:

— Милая, подожди меня здесь. Тут есть кондиционер, тебе не будет жарко. Я хочу заказать кое–что к нашему приезду. Минут пять–семь, хорошо?

— Конечно, дорогой.

— И ты не скучай, парень, — я протянул водителю пятерку, и, приоткрывая дверцу, прошептал Дел на ухо: — Сиди тихо, как мышка. Договорились?

Она кивнула.

Торговый центр занимал целый квартал и все время достраивался и перестраивался, но аптека в нем была одна. Мерримей и Мейер сидели возле крайней телефонной кабинки. Мерримей снова стала блондинкой и даже успела переодеться в красную юбку и бело–красную блузку. Оба они были настроены по–деловому.

— Как близко они могут подъехать? — без предисловия спросил Мейер.

— Можно даже вплотную.

Мерримей встала:

— Наверно, будет лучше, если снова позвонит тот же голос?

— Конечно!

Мерримей зашла в кабинку и начала набирать номер.

— Очень сообразительная девочка! — зашептал Мейер. — Знаешь, как она переправила письмо в полицию? Не снимая парика, поймала мальчишку в двух шагах от участка и попросила отнести конверт в отдел по расследованию убийств.

— Она звонила им?

— Да, в десять тридцать. Сказала, что она — автор письма. Те признали, что письмо очень интересное, они уже отправили копию в Бровард–Бич и жаждут с ней познакомиться. Она ответила, что передумала кончать самоубийством и собирается как можно скорее уехать отсюда. Ее пытались задержать у телефона, чтобы засечь номер, но она сказала, что у центра Говарда Джонсона ее ждет машина, и повесила трубку.

Центр Говарда Джонсона находился в шести кварталах к северу от того места, где мы находились.

Мерримей вышла из кабинки и помахала нам рукой:

— Пойдемте отсюда.

Мы прошли через аптеку во внутренний двор, а через него на боковую улицу. Там нас ждала белая спортивная машина Мерримей. Она вручила мне ключи, Мейер устроился сзади. Мы объехали торговый центр и припарковались наискосок от такси. Сквозь боковое стекло виднелась белокурая головка Дел.

Из–за угла вылетела патрульная машина и, взвизгнув тормозами, стала впритирку к такси, заблокировав ему выезд. Из нее мгновенно выскочили двое полицейских с револьверами в руках. Прохожие замерли.

Дел быстро сообразила, что к чему: выпрыгнув из машины, она запетляла между автомобилями, стремясь скрыться в торговом центре. Полицейские ринулись за ней. Она бежала очень быстро, и на секунду мне показалось, что ей удастся уйти, но уже у самого входа в магазин они нагнали и схватили ее. Она отбивалась, как бешеная кошка, но один из полицейских ухватил ее поперек талии и оторвал от земли. Второй в это время защелкнул наручники на ее правом запястье, пристегнув ее к себе. Только тогда она покорилась.

Зевак собралось больше чем достаточно. Она шла за полицейским по образовавшемуся в толпе коридору, низко опустив голову. Водитель такси, разинув рот, стоял около своей машины. Откуда–то подъехала еще одна патрульная машина. Приехавшие на ней полицейские начали расспрашивать водителя. Я видел, как он показал им на вход в аптеку, и они все вместе направились туда. Дел к этому моменту уже запихнули в патрульную машину. Не сдержавшись, я выругался и нажал на газ.

Через пару минут, когда мы уже неслись по шоссе, я сказал:

— Прошу прощения за мой лексикон.

— Ничего, Трев. Я готова была к тебе присоединиться.

— И я тоже, — подал голос Мейер.

— Мерримей, — спросил я, — как тебе удалось спокойно стоять и смотреть, как Терри летит к тебе?

— Я заставила себя думать, будто это съемка. Будто бы мыснимаем фильм про Эву, и Эва — это я. Я знала, что он уже пытался убить меня и сейчас попытается еще раз. Я так разозлилась, что сама готова была убить его. — Она сделала паузу. — Мне кажется, он был… Он ничего не соображал.

— Да, — согласился я. — Это было вне пределов его разумения, и мозг отказался служить ему. Он действовал на инстинктах.

— Значит, мое… перевоплощение сработало?

— Еще как. Я даже не рассчитывал на такой эффект. Я хотел всего лишь заставить его начать суетиться, совершать ошибки. То, что его тут же арестовали, — вообще фантастика! Теперь, когда у них есть и Дел, и письмо, ему уже не выкрутиться. Вот что, друзья, нам надо отвлечься от всего этого. Давайте поедем ко мне и спокойно выпьем по коктейлю.

— С удовольствием, — сказала Мерримей и задумчиво добавила: — Такая реакция — мечта любого актера.

Вскоре мы уже сидели в прохладном чреве «Альбатроса» со стаканами в руках.

— И все–таки кое–что не дает мне покоя, — вдруг сказал Мейер. — Например, то, что эта маленькая дрянь обязательно назовет копам твое имя. А оно не так уж неизвестно местному гестапо. Как ты из этого вылезешь?

— Из чего? Никто не видел ее у меня в каюте. Стюард в жизни не признается, что позволил двум пассажирам избежать паспортного контроля. Мисс Мерримей Лэйн, с которой я познакомился у своего близкого друга, встречала нас обоих в порту и подтвердит, что мы вышли одними из первых. Кто была та темноволосая женщина, которая передала письмо и звонила по телефону? Понятия не имею. Откуда блондинка знает мое имя? А–а, так это та прелестная блондинка, с которой я познакомился на Бей–Стрит и угостил коктейлем? Да, мы представились друг другу. Миссис Дел Терри, если не ошибаюсь. Но на этом наше знакомство кончилось. Ребята, поверьте мне, я в жизни не слыхал ни о какой Тами Вестерн. А об Эванджелине… как ее там?.. слышал только по радио. Девушка использовала мое имя, чтобы прикрыть своего парня, неужели непонятно?!

Рассмеявшись, Мерримей поставила на стол пустой стакан и встала.

— С вами очень хорошо, мои дорогие, и все это было очень интересно, но мне пора. Такие встряски иногда полезны, и вообще, я обожаю всякие авантюры. Но больше всего на свете я люблю свою удачу, свою карьеру. И я очень благодарна вам за то, что вы заставили дядюшку Джека взглянуть на меня по–другому!

Она чмокнула Мейера в щеку и направилась к выходу. Я поднялся вслед за ней на палубу и помог ей сойти на берег.

Положив руку мне на плечо, она некоторое время изучающе смотрела на меня своими чудесными темно–карими глазами.

— Вот что, Мак–Ги… Если удача вдруг изменит мне, я могу рассчитывать, что ты поделишься своей?

— В любое время.

Она легко прикоснулась губами к моим губам, оставив на них ощущение свежести и прохлады, и ушла. Красная юбка полоскалась вокруг загорелых стройных ног.

— А водитель такси? — сварливо накинулся на меня Мейер, едва я спустился вниз. — А те, кого ты расспрашивал насчет Тами Вестерн?

— Мейер, успокойся, — взмолился я. — Никто не будет копать так глубоко, у них и без того все нити в руках.

Но Мейер упрямо продолжал бурчать что–то себе под нос. Он снял пояс с деньгами, и двадцать шесть тысяч нашли временное пристанище в моем подводном тайнике. Впоследствии я отослал их разведенной жене и двум пятнадцатилетним близнецам Пауэлла Даниельса. Разумеется, я позаботился о том, чтобы отправитель не мог быть установлен.

В течение следующих суток были арестованы все: Терри, Лойял, Берга, Маклин, Ди–Ди. Полиция прочесала континент от Гудзонова залива до Акапулько в поисках Уолтера Гриффина, но безрезультатно… Маклин сознался, что он сам сидел за рулем машины, сбившей Тами, а Грифф швырнул обезумевшую от ужаса девушку под колеса. Распоряжения отдавал Грог.

Большое жюри вынесло приговор в рекордно короткий срок. Но еще до этого я был приглашен на очную ставку с женщиной по фамилии Сташланд.

Она провела в тюрьме всего лишь десять дней, но я с трудом узнал ее. Золотые волосы сделались серыми, исчез загар, уступив место нездоровой бледности, под безжизненными тусклыми глазами пролегли фиолетовые круги.

Только детский голос остался неизменным.

— Зачем ты сделал это?! Почему ты так поступил со мной?!

— Что сделал, мисс? Угостил вас коктейлем в Нассау?

— Милый, прошу тебя! Это ты заставил меня написать признание! Скажи им! Скажи, как все было! Пожалуйста!

— Я рад бы помочь вам, но я не понимаю, о чем вы говорите. Брата–близнеца у меня нет. Последний раз я видел вас издали за ужином на «Монике Д.» Я не знаю, виновны ли вы в том, в чем вас обвиняют, писали вы что–нибудь, или нет. Извините, но меня это не касается.

— Мерзкий ублюдок!

Она попыталась вцепиться ногтями мне в глаза, но надзирательницы тут же скрутили ее и повели к выходу. Она обернулась и через плечо выкрикнула несколько слов. Когда она исчезла в дверях, видавший виды сержант достал носовой платок и, утирая выступивший пот, искренне изумился:

— Такой хорошенький ротик — и столько гнили.

Через несколько дней, четвертого июля, я вручил Мейеру десять тысяч долларов из тех, что нашел в Эвином тайнике. Вначале он упорно отказывался взять их, но потом вдруг согласился. На следующий день он принес бумагу, озаглавленную «Манифест Мейера». Если избавиться от словесной шелухи, то суть его сводилась к следующему: десять тысяч помещены в ценные бумаги, доход от которых будет использован для проведения ежегодного июльского фестиваля, а попросту, насколько я мог уразуметь, славной дружеской попойки. Право выбирать участников и темы фестиваля Мейер оставлял за собой.

В остальном события шли так, как им полагалось идти. Дядя Сэм сказал свое веское слово: для Терри и Лойяла уже не было места на этом свете, Джейн Адель Сташланд, Делия Делберта Барнтри и Маклин должны были провести остаток дней в тюрьме, а Эмиль Берга, по прозвищу «Грог», имел шанс выйти на свободу через каких–нибудь двадцать лет. Однако деньги, награбленные бандой, вернуть не удалось, они были надежно «отмыты» через фирму «Драунерз, Инк.».

Наступила полоса покоя и стабильности, никто меня не трогал, но что–то с каждым днем все сильнее грызло мою душу. Все чаще я ловил себя на том, что держу в руке стакан с виски, и на том, что опять забыл побриться. Наконец дело дошло до того, что я отправился ночью бродить по берегу и любоваться падающими звездами. Но мне удалось увидеть только одну: яркую, быструю, далекую.

Я был противен сам себе.

Стоит ли так расстраиваться из–за того, что женщина выбрала свой путь, свою удачу? Мир прекрасен, и в нем есть падающие звезды.

Наутро явился Мейер. Я сбегал вниз за пивом, и мы расположились на палубе под тентом.

— Многолетний опыт наблюдений за тобой, мой мальчик, говорит мне о том, что твоя депрсссия скоро станет маниакальной.

— Мейер, давай наберем полную лодку веселых и милых друзей и отправимся в плавание. Мы будем горланить песни, отпугивая морских птиц, глушить ром и ловить рыбу. А потом мы высадимся на необитаемом острове и найдем там жемчуг.

— Прошлый раз после путешествия с тобой я на неделю угодил в постель.

— Ну, давай попробуем хоть дней на десять.

Внизу зазвонил телефон. Он звонил так долго и надсадно, что я чертыхнулся и побрел к трапу.

— Тревис? — осведомился незнакомый женский голос.

— Угу.

— Так как насчет удачи?

Только теперь я узнал ее.

— Мерримей? Ты хочешь пригласить меня на премьеру?

— Если бы. Дядюшка Джек устроил мне пробу. Еще никто и никогда не проваливался с таким треском! Любая деревенская дура выглядела бы лучше. Актриса! Ха–ха! Теперь они начнут утешать меня и говорить, что все–таки я непревзойденная танцовщица.

— Я могу тебе чем–нибудь помочь?

— Да, немножко твоего везения, плюс толстый бифштекс и бутылка красного вина.

— И подать тебе это в пять тридцать?

— В пять. Я постараюсь не очень хныкать, хотя… — Она горестно вздохнула. — Запиши адрес.

Когда я поднялся на палубу, Мейер встретил меня словами:

— Я уже придумал, кого мы возьмем в это историческое путешествие. Вот послушай.

Он назвал пять или шесть имен, а потом замолчал и несколько раз щелкнул пальцами у меня перед носом.

— У меня появилось прискорбное ощущение, что ты меня не слушаешь. Ну–ка, скажи, кого я перечислил?

— А зачем ты их перечислял?..

Мейер укоризненно посмотрел на меня, махнул рукой и отправился восвояси.

А я еще долго сидел на палубе.

Сидел и улыбался.

И. Карденаса Акунья. Загадка одного воскресенья Кедара Натха. Третий глаз Шивы Я. Мариса. Смерть Тимотеоса Констаса 

Игнасио Карденас Акунья Загадка одного воскресенья

Введение

1. Смерть Дедала

Мартин ворвался в огромную квартиру Ругмилы, сжимая в руке браунинг с глушителем. Я в тот момент сидел на кушетке, обитой темным бархатом, и с этой точки Мартин показался мне более массивным, чем на самом деле. Высокий, крепко сбитый, мускулистый, хорошо сложенный, Мартин являл собой внушительное зрелище — его голубые глаза, приятно гармонирующие со светлой кожей лица, метали молнии. Его волнистые волосы, в молодости каштановые, а теперь седые, были всклокочены. Я неплохо знал этого человека — несмотря на свою европейскую внешность, Мартин был кубинцем.

Ругмила, его любовница, сидела на своем обычном месте. Не будучи красавицей, она тем не менее была весьма притягательной женщиной. И вполне соответствовала дорогостоящим привычкам Мартина: лет двадцати четырех — двадцати пяти, пикантная, с огромными черными глазами. Сейчас она с неподдельным ужасом смотрела на присутствующих в ее квартире людей.

— Всем поднять руки! — резко произнес Мартин, и нижняя губа его судорожно дрогнула.

Я увидел, что она у него несколько деформирована, чего прежде не замечал.

Двое других мужчин, сидящих на кушетке рядом со мной, удивленно открыли рты; я же удивления не испытывал — по-видимому, вся наша преступная деятельность была раскрыта. Службе Государственной безопасности было прекрасно известно о каждом нашем шаге. Меня уже о том информировали, единственное, чего я не знал, — то, что и Мартин посвящен в это. В мою задачу, входило обезвредить и передать в руки правосудия всю группу, но пока эго не совсем получалось, и я уж было подумывал о принятии чрезвычайных мер, однако до поры до времени тщательно скрывал свои планы.

«Вряд ли целесообразно начать мне действовать прямо сейчас, — подумал я, — тем более, что эти двое, сидящие рядом со мной, могут помешать: во всяком случае, вырубить их мне не удастся». И я встал, подняв руки. Ближайший ко мне мужчина громко запротестовал.

— Молчать! — сухо оборвал его Мартин. — Лицом к стене! Руки на стену!

Все молча повиновались.

— Обыщи их! — услышал я.

Нежная рука Ругмилы извлекала из моего кармана «люгер», который я всегда носил с собой. Произведя ту же операцию с другими, женщина вышла из комнаты.

— Всем сесть! — скомандовал Мартин.

Стараясь не выдать своих намерений и не вызвать подозрений, я медленно двинулся к дивану. Двое других направились туда же, что весьма способствовало моему замыслу. Однако Мартин, продолжая держать их на мушке, приказал им сесть в кресла, стоящие на некотором от кушетки отдалении. Один из них, до той поры не проронивший ни слова, недовольно воскликнул:

— Полагаю, ты объяснишь нам, в чем дело, Мартин. Не думаешь же ты, что с нами можно играть в подобные игры?!

Несмотря на страх, таящийся в его голосе, он произнес эти слова спокойно.

— Молчать! — рявкнул Мартин, не сводя с нас внимательного взгляда. Подойдя к двери спальни, он Крикнул:

— Ругмила, тащи ее сюда!

Спустя несколько секунд дверь отворилась, и появилась Ругмила, в сопровождении загорелой, высокой женщины, вытирающей платочком слезы.

Ругмила подтолкнула ее в спину; женщина, сделав несколько неуверенных шагов, осмотрелась и наконец решительно двинулась в моем направлении. Тут я ее узнал — это была жена доктора Рохи, арестованного утром. Я еще спрашивал себя тогда, что же за ошибку он совершил…

— Это он… — пробормотала женщина и разрыдалась.

Мартин, пристально поглядев на меня своими голубыми глазами, подошел ближе. Сейчас его лицо напоминало восковую маску.

— Я так и думал, — процедил он сквозь зубы. — Вы можете убираться! — обратился он к двум мужчинам, сидящим в креслах. Один из них хотел что-то сказать, но Мартин грубо его оборвал: — Я, кажется, сказал — убирайтесь! — Затем он повернулся к своей любовнице: — Уведи ее, Ругмила!

Когда все ушли, в комнате воцарилась гробовая тишина: мы с Мартином, несомненно, думали сейчас об одном и том же. Наконец он высказал свои мысли вслух:

— Нас уже двенадцать лет преследует тень Сусанны, не так ли, Арес?

Он произнес это ни к кому не обращаясь, но в его голосе прозвучала застарелая обида, мускулы его лица расслабились, и оно сделалось мягче, привлекательней.

— Настал час, когда для тебя игра окончилась, — продолжал он. — Теперь ты никого больше не обманешь, Арес. Думаю, на сей раз тебе не удасться вывернуться.

Мартин улыбнулся. Это была грустная улыбка, улыбка человека, понимающего, что наступил час расплаты. Я смирился со своей ужасной судьбой.

— Ты знал, что я проклят, Арес… Но я хочу вернуть тебе удар. Понимаю, мне придется либо скрыться, либо уничтожить тебя. Я еще тебя спрашивал, как ты можешь быть уверенным, что ничего не раскроется? А ты играл так искренне! Жаль, что ты оказался таким двуличным, — он сделал небольшую паузу. — Ну и что будем делать? Ты же знаешь, что Сусанна не была бы спокойной, если б я пришел к ней один. Мы должны отправиться вместе, Арес! В этом даже есть своя прелесть…

Лицо его приняло прежнее выражение, оно казалось высеченным из гранита, в блеске его глаз было нечто фатальное. Я понял, что решающий момент наступил, и протянул руку к диванной подушке.

— Ты отправишься первым! — резко произнес Мартин. — Мы пойдем в Ад, Арес!

Я почувствовал, что выстрел неизбежен, и слегка отклонился. Послышалось три громких хлопка. На лице Мартина появилась победоносная улыбка. Он что-то пробормотал, чего я не разобрал как следует, нечто вроде «я знал» или «я этого боялся», и рухнул на пол прямо к моим ногам. Я попытался привстать, но мир перед моими глазами куда-то поплыл, и все погрузилось во тьму.

2. Невидимое око

Месяц спустя, окончательно поправившись после полученных ранений, я поднимался по главной лестнице Управления Безопасности в сопровождении двух агентов.

У дверей по стойке смирно стояли солдаты в белых касках. Мы миновали нескончаемо длинный коридор и остановились перед одной из четырех дверей. Один из агентов нажал на кнопку звонка, и, получив разрешение, мы вошли и приблизились к единственному столу, стоящему в помещении.

Агенты застыли напротив человека, сидящего за ним. Я стоял между ними, и мысли лихорадочно роились в моей голове. Чтобы успокоиться, я принялся разглядывать помещение — прямоугольный кабинет, заставленный ящиками с картотекой, обитые кожей кресла, журнальный столик с магнитофоном. На стене я увидел несколько портретов героев Революции.

— Это — сеньор Арес, лейтенант, — сказал агент справа.

Тот оторвался от бумаги, которую читал, и бросил на меня изучающий взгляд. Затем одобрительно кивнул сопровождавшим меня:

— Хорошо. Вы свободны.

Лейтенант указал мне на кресло и, разговаривая по селектору, разглядывал меня. Он был довольно рослый, хорошо сложен. Я пригляделся к нему повнимательнее и отметил, что самым замечательным на его лице был взгляд: умный, интеллигентный с хитрецой. Я подумал, что мне необходимо упорядочить свои мысли и приготовиться к любым неожиданным вопросам.

Примерно через минуту в кабинет вошел полный негр, с необычайно легкими для столь грузного человека движениями. Его лицо показалось мне удивительно маленьким для такого толстяка. Несмотря на внушительную фигуру, негр был совсем молодым. Короткая, аккуратно подстриженная бородка прикрывала его подбородок. Мне почему-то подумалось, что этот человек из бывших бойцов-боевиков. Лейтенант называл его Рене.

Рене подошел к нам и бесцеремонно плюхнулся в кресло, наверняка он был одного звания с лейтенантом. Его светящиеся весельем глаза говорили о незаурядном Здоровье. Пододвинув магнитофон в центр журнального столика, лейтенант улыбнулся.

— Мы должны зафиксировать нашу беседу, сеньор Арес, — коротко объяснил он.

Я согласно кивнул и попытался успокоиться. Несмотря на корректное поведение моих собеседников, было ясно, что они, несомненно, захотят узнать от меня одну лишь правду.

Допрос начал Рене. В его руке появилась папка, видимо, с моим делом.

— Арес, прошло примерно полгода, как вы вышли из тюрьмы. Насколько нам известно, вас выпустили раньше за безупречное поведение.

В его тоне не было и намека на вопрос, но я тем не менее ответил:

— Вы абсолютно правы.

Тот перелистал бумаги и продолжил:

— Мы установили постоянное наблюдение за вами и узнали, что несколько недель спустя вы вступили в контакт с неким Мартином, возглавляющим контрреволюционную банду.

Я снова кивнул.

— Воспользовавшись полным доверием со стороны вышеуказанного лица, вы вошли в его группу и сделались, можно сказать, его правой рукой.

Я громко рассмеялся. Лейтенант внимательно посмотрел на меня.

— Вы что, не согласны с нами, Арес?

Я пожал плечами:

— Мартин не доверял никому.

— Ладно, — продолжал Рене, — скажем так: он доверял вам больше других и выделял вас среди остальных членов группы.

— Возможно, — сказал я.

— Через какое-то время после вашего вступления в эту организацию мы начали получать анонимную информацию, причем весьма ценную, о всех передвижениях группы.

— Ее посылал я.

— И подписывали?..

— «Мститель».

— Вы как-нибудь помечали свои послания?

— Красной точкой внутри буквы «М».

— Верно, — пробормотал лейтенант.

— Пока наши предположения подтверждаются, — сказал Рене, повернувшись к своему напарнику.

Тот неторопливо поднял голову, будто размышляя о чем-то. Затем подошел ко мне.

— Объясните нам, Арес, что вас побудило к этим действиям? Каковы ваши мотивы?

Я инстинктивно почувствовал, что конец нашей беседы еще далек. Спросив разрешения закурить, я раскурил сигару и с шумом выдохнул дым.

— Мотивы?.. Вам нужны мотивы? Я контрреволюционер? Нет! — Заметив недоверие на лице лейтенанта, добавил: — Разве этого недостаточно?

Рене с сомнением покачал головой.

— Скажете тоже, Арес! Если б все было так просто, как вы думаете! — воскликнул лейтенант. — Не вижу никакой необходимости доказывать вам, насколько для вас сейчас выгодны подобные высказывания. Все это красивые слова! Для нас вы ТОЖЕ контрреволюционер, пока не докажете обратного. Что вы на это скажете?

Конечно, он прав. Я вымученно улыбнулся. Среди мыслей, владевших мною, была одна, отличавшаяся от остальных своей необычайной ясностью. Эта мысль не покидала меня, когда я бесповоротно решил покончить с Мартином. Меня обуревала жажда мести, и я даже не задумывался над тем, что уничтожив его, могу уничтожить и себя самого. Так я ненавидел Мартина!

Из раздумий меня вывел голос Рене.

— Мы ждем, Арес.

— Хорошо, — ответил я. — Единственным моим мотивом была месть, хотя я и испытывал величайшее отвращение к той грязной работе, которую мне поручали.

— Вот мы и на правильном пути, — улыбнувшись заметил лейтенант. — Нам также известно, что в основе ваших мотивов лежит тот факт, что вы были приговорены к двадцати годам тюрьмы за убийство некоего Синкеньи — мошенника и негодяя, который вам крайне мешал. В прессе это нашумевшее дело известно под названием «Убийство проститутки на улице Зеро». Мы внимательно ознакомились с материалами следствия — там полно недомолвок и неясностей. У вас, без сомнения, были хорошие адвокаты, а в подобном полном противоречий деле, сами понимаете, это немаловажно…

— Какая халтура с их стороны, не так ли, Арес? — вмешался Рене.

Я снова пожал плечами.

— Не вижу смысла обсуждать это сейчас.

— Конечно, — согласился тот. — Странно только, что в материалах следствия нет ничего, относительно Мартина. Как это могло получиться?

— Ну, это длинная история, — неохотно произнес я.

— Но чтобы как следует разобраться в деле, вам придется рассказать нам все, — сказал лейтенант.

Я хмуро глянул на него. Первой моей мыслью было возразить, но мало-помалу меня переполнило желание поведать им все. Я ощутил, что мною владеет навязчивая идея, прошлое всплывало из глубины моей памяти. Мне страшно захотелось облегчить свою душу.

Это было то время, когда я с беспечной бестактностью и скепсисом высмеивал все вокруг. Жизнь била через край, я был полон энтузиазма, частенько брался за работу, где того и гляди преступишь закон. Но меня это не волновало. Сейчас немыслимо было даже вообразить, что в том разлагающемся обществе я провел ни много ни мало — девять лет. Конечно, я не мещанин и не ханжа, у меня другие взгляды на жизнь, но некоторые события, которые мне пришлось пережить и стать их непосредственным участником, могли бы привести в ужас и более крепкого человека. Но, как я уже сказал, когда вокруг все гнило и разлагалось, это не имело для меня никакого значения.

Я вспоминал обо всем этом даже не без удовольствия. Во всем есть какое-то очарование. Даже в этом скучном прямоугольном помещении…

— А как вы отнесетесь, лейтенант, — прошептал я, — если я скажу, что убийство Сусанны не имело бы никакого смысла, не будь оно совершено в то воскресенье?

— Да ну вас, ей-Богу, Арес! — воскликнул Рене. — Что еще за загадки!?

— А так и есть, — настойчиво повторил я. — Оно не могло произойти в другой день.

— Для чего вы нам все это говорите, Арес? Чтобы мы сами нашли ответ? — спросил лейтенант.

— Как хотите, — я поудобнее устроился в кресле. — Но я очень прошу — оставьте ваши вопросы до конца моего рассказа.

Оба согласно кивнули.

— У нас нет возражений по этому поводу, — подтвердил Рене.

Я помолчал с минуту, собираясь с мыслями, затем закурил новую сигару. После чего не спеша и обстоятельно начал извлекать на свет Божий все детали, повлекшие за собой загадку того июльского воскресенья 1951 года.

Часть 1 Загадка

3. Ящик Пандоры

Я очень ясно помню тот летний вечер. Время текло медленно. Удушливая атмосфера не предвещала ничего необычайного и ночью. Я сидел за стойкой в «Пласе», потягивая третью порцию «дайкири»^[49], когда увидел ее, нерешительно задержавшуюся у входа. Но нерешительность эта длилась недолго — она направилась к официанту, обслуживающему в зале одного из клиентов. Многие предпочитали сидеть за столиком, а не возле стойки. Не знаю, что она ему сказала, но без сомнения, речь шла обо мне, потому что официант указал в мою сторону, и девушка, аккуратно ступая на своих высоких каблучках по ковровой дорожке, пересекла зал и остановилась рядом со мной. Совсем юная, едва достигшая совершеннолетия, с изящной фигуркой, одетая в цельно кроенное платье, она излучала молодость и свежесть. Восхитительная девушка! Я со знанием дела, — а вкус у меня требовательный, — оглядел ее узкую талию, мысленно раздев девушку донага. «Талия несколько высоковата, — подумал я, — но за исключением этого незначительного изъяна, все остальное что надо».

Таким образом, я оценил ее внешность и одежду одним опытным взглядом. Девушка, заметив мой интерес, слегка покраснела, потом спросила:

— Сеньор Арес?

Я кивнул в ответ и улыбнулся.

— Садитесь, пожалуйста.

Я щелкнул пальцами, подзывая бармена.

— Карлос, приготовьте что-нибудь сеньорите, — сказал я и повернулся к девушке. — Что будете пить?

— Спасибо. Ничего. Могу я с вами поговорить?

Я не питал особых иллюзий насчет тех услуг, о которых она меня попросит. Таковы уж веяния времени. Наверняка, какая-нибудь грязная работенка.

— Не можете ли вы назвать свое имя, сеньорита…

— Рамирес, — прошептала она. — Гленда Рамирес.

— Вот и отлично, сеньорита Рамирес. А теперь должен сообщить вам, что у меня есть контора, где я принимаю клиентов. А сегодня я отдыхаю.

— О, извините! — воскликнула она с недовольной гримаской, и при этом на ее щеках обозначились две трогательные ямочки. — Но дело такое срочное! Понимаете, я уже была в вашей конторе…

Я почувствовал в ее голосе затаенный страх и отметил, что время от времени она поглядывает в сторону входной двери. Улыбнувшись и изобразив удивление, спросил:

— А кто вам сказал, где меня можно найти?

— Ваш водитель. То есть шофер, который вас иногда подвозит, — объяснила она. — Он сказал, что возможно я застану вас в этом баре.

Я кивнул и снова спросил:

— Ну и что это за безотлагательное дело?

— Не могли бы мы поговорить… с глазу на глаз? — и она мотнула головой в сторону уединенного столика.

— Ну, если вы так желаете… — произнес я и поднялся, одновременно сделав Карлосу знак, чтобы он принес мне еще «дайкири».

Мы направились к столику, одиноко стоящему в углу. Я заметил, что девушка снова нервно взглянула на дверь. Вытащив сигареты, предложил ей закурить, но она отказалась. Я прикурил и вопросительно взглянул на нее.

— Речь идет о моем отце, — дрожащим голосом проговорила она. — О сенаторе Грегори П. Рамиресе. Вы, наверное, о нем слышали?

Я хотел спросить, что означает это «П», но промолчал и только сказал:

— Да. Приходилось. Так что случилось?

— Его шантажирует одна женщина, — понизив голос ответила она.

Да, дельце становилось интересным.

— Она его шантажирует, — повторила девушка, собираясь с духом.

Она прикусила нижнюю губу и запнулась. Видимо, сеньорита Рамирес пыталась справиться с нерешительностью, вызванной этой избитой шаблонной фразой.

— У вас еще есть время все обдумать, сеньорита. Может, все это выдумки, понимаете, что я имею в виду? — попытался я успокоить девушку.

И тут она, всхлипывая, поведала мне историю, старую как мир. У ее отца интимные отношения с некоей особой, известной всем под именем Сусанна. Отношения эти зашли слишком далеко, и в кульминационный период сенатор Рамирес совершил непростительную глупость, постоянно посылая своей возлюбленной страстные письма. Но, как известно, всему приходит конец, пришел конец и этой любви, сначала перешедшей в холодность, а затем в настоящую неприязнь.

Все было бы хорошо, если б эта особа смирилась со своим «несчастьем» и просто выплакала свое горе, тем более, что за свою отставку она получила от «отца родины» 6000 песо. Но так поступила бы любая другая женщина, но только не Сусанна.

Когда сенатор возомнил, что Сусанна начисто вычеркнута из его жизни, он получил письмо, полное ласковых упреков. Его спокойствие, естественно, было нарушено, однако он упорно не отвечал, пока не получил другое послание, на сей раз уже с угрозами. Либо он заплатит еще, либо его супруга получит подробное описание всех разнообразных даров, которые были преподнесены ей сенатором за время их продолжительной любовной связи. Тогда сенатор, в планы которого абсолютно не входил развод, поскольку семья его жены была одной из самых известных в городе и ратовала за прочный брак и все такое прочее в вопросах нравственности, начал ежемесячно выплачивать Сусанне весьма кругленькую сумму. И уже смирился с этим. Но случилось так, что вскоре «отцам города» за заслуги перед нацией повысили жалованье. Подобное «справедливое» решение было принято на одном из памятных совещаний.

И ненасытная Сусанна быстро все прикинула и произвела несколько нехитрых математических выкладок в своей прелестной головке, рассудив, что ей тоже положено повышение «зарплаты». Ситуация стала невыносимой. Сенатор сделался желчным и раздражительным, его чуть не хватил апоплексический удар. Он начал орать на дочь, и если такое не произошло пока с сеньорой Рамирес, чувствовалось, что это вот-вот случится, потому что вспышки раздражения у сенатора все более усугублялись.

Закончив свое сбивчивое повествование, сеньорита Рамирес начала вдруг умолять меня раздобыть у Сусанны эти уличающие отца письма. Стиснув лицо ладонями, девушка шептала: «Умоляю, умоляю!». В конце разговора она достала из сумочки сотенную купюру и сказала, что заплатит в два раза больше, когда я передам ей эти письма.

— Вы можете подождать до завтра? — спросил я.

— Нет! — вскричала она. — Завтра наступает срок, установленный Сусанной, когда ока вручит их моей матери, а это крах, развод!..

Я попросил сеньориту Рамирес рассказать мне о местонахождении дома, где предположительно находятся обличительные письма, и сказал, чтобы она ожидала моего звонка.

Она поднялась и робко протянула мне на прощание руку, затем с опаской покинула бар.

Я инстинктивно почувствовал, что дело это опасное. Сам не знаю почему. Но ощущение было мимолетным, и я не обратил на него особого внимания. Посидев еще немного в баре, я решил наконец взглянуть на дом коварной Сусанны.

Хотя было уже почти девять вечера, ее дом, расположенный в Ведадо, казался погруженным в сон. Но меня это не удивило, ведь ночная жизнь его обитательницы еще не начиналась.

Я пристально вглядывался в засаженный деревьями двор, окружавший строение. Убедившись, что поблизости никого нет, перелез через садовую решетку. Достав отмычку, которую всегда носил с собой, я попробовал открыть входную дверь — безрезультатно. Я осторожно обошел дом. С горечью оглядел множество окон с массивными металлическими решетками. И тогда решил испытать судьбу, попробовав проникнуть через помещение для слуг. Руководствуясь законом, согласно которому в любой цепи есть свое слабое звено, я вскоре очутился в доме.

Зажегши фонарик, прокрался к спальне Сусанны. Кругом царила мертвая тишина, и если бы не свет, пробивавшийся из-под двери спальни, ничто не говорило бы о том, что дом обитаем. Я уже подумал, что я один во всем доме. Но я ошибался.;. Там была Сусанна.

Необыкновенно красивая женщина… Ее черные прямые волосы, коротко подстриженные по моде, два года назад называвшиеся «итальянский мальчик», покрывали голову правильной формы. Совершенный овал лица завершался прелестным подбородком. Аккуратный, хотя и не классический носик, очень шел этому восхитительному лицу. Огромные темные глаза, обрамленные длинными ресницами, были полуоткрыты. Ее белое роскошное тело, наполовину обнаженное, покоилось на широкой кровати. Спальня освещалась каким-то сумрачным похоронным светом. Похоронным… Ведь женщина, раскинувшаяся на кровати, была мертва. Я подумал, что она олицетворяет собой прекрасную смерть. Как сказал великий Бодлер: «безжалостный покой великолепной маски…»^[50]

У ножа, вонзенного пониже левой груди, была отполированная деревянная рукоятка, на которой не виднелось никаких следов. На белом бархатном одеяле и подушках в изголовье кровати алели пятна крови. Я бросил взгляд на вместительный туалетный столик, заставленный бесчисленными флаконами с духами и коробочками с кремами, лакированными пудреницами с инкрустациями. От них исходил пряный аромат. Кругом были раскиданы различной формы гребенки, коробочки с тушью и прочие предметы женской косметики. Кроме того, на столике стояла продолговатая эллипсообразная шкатулка из слоновой кости, полная драгоценных украшений. Я подошел к застекленному шкафчику, в котором висели многочисленные туалеты, подчеркивающие фигуру. Рядом в беспорядке валялись разбросанные ночные сорочки, пеньюары, комбинации… На столике, стоящем возле постели, вместе с двумя мягкими креслами, виднелась серебряная пепельница, полная пепла и окурков, тут же находились два стакана с остатками выпивки. На роскошном ковре, покрывающем пол, также в беспорядке были разбросаны предметы дамского туалета. Но во всем этом не ощущалось какой-либо неряшливости или неаккуратности. Голубые обои на стенах тускло освещались маленьким бра.

Я снял перчатки, подошел к телу и потрогал его. Оно было холодным, кровь, должно быть, уже свернулась. Все, и окоченение и мертвенная бледность лица, резко контрастирующая с черными полузакрытыми глазами, говорило о смерти. Скоро начнется необратимый процесс разрушения…

Почему убита эта женщина удивительной красоты?!

— Да, — сказал я себе, передернувшись от озноба, — все мы когда-нибудь умрем — это неизбежно.

Я неторопливо приступил к поискам. Методично обшарил спальню, пытаясь обнаружить, где спрятаны письма сенатора. Тщетно. Тогда я решил обыскать остальные комнаты. Но прежде снова тщательно осмотрел шкатулку с драгоценностями. Это была редкая, по всей видимости, старинная вещь из слоновой кости, с вырезанным на крышке лицом женщины, видимо, китаянки. Меня очень заинтересовало это изображение. Сгорая от любопытства, я приблизил вещицу к глазам, снял крышку и увидел содержимое шкатулки: там не было ни одной дешевой вещи. Но что-то заставило меня призадуматься. Судя по всему, эта шкатулка не предназначалась для хранения драгоценностей. Мне показалось, что существует какой-то странный контраст между самой шкатулкой и ее содержимым. И что побудило резчика изобразить это лицо на крышке? Сам не могу объяснить, зачем я вывалил драгоценности на туалетный столик и потряс шкатулку. Затем простукал дно. Услышав звук, раздающийся обычно при ударе по полому предмету, я почувствовал, как участился мой пульс. И принялся лихорадочно размышлять, где по логике вещей может находиться потайной ящик, наличие которого я сразу же заподозрил, услышав этот звук. Я вертел шкатулку и так и сяк, но все безрезультатно. Наконец, устав от этих тщетных манипуляций, я вставил крышку в пазы и закрыл шкатулку. Китаянка, вырезанная на крышке, смотрела на меня с каким-то неописуемым торжеством. Буквально с вызовом. Я достал лупу и снова внимательно осмотрел шкатулку. И тут на лице китаянки заметил крошечную дырочку, невидимую невооруженным глазом. Взяв с туалетного столика шпильку, я сунул ее в неприметное отверстие. Раздался характерный щелчок невидимой пружинки, и потайное отделение открылось. Я увидел письма. Обрадованный, спрятал их в карман.

То, что случилось потом, произошло, по-видимому, из-за моей излишней самоуверенности. А ведь внутренний голос меня предупреждал, что дело будет опасным. Я был уверен, что все пройдет гладко и потерял бдительность. Сзади послышались легкие шаги, и я понял, насколько был глуп, забыв о предосторожности. Я не успел даже сунуть руку под мышку, где находился «люгер». Короткий приказ «Не шевелиться!» прорезал тишину. Я хотел повернуть голову, чтобы хотя бы столкнуться со своим противником лицом к лицу, но тот же неприятный резкий голос произнес: «Не оборачиваться!» Я застыл на месте. Совершив одну ошибку, мне не хотелось совершать вторую, оказав сопротивление. Я весь напрягся, чувства мои обострились, и я решил ждать — в моем положении это было самым разумным. Может, этот человек снова заговорит?.. Я ожидал. Но не слышал ни его голоса, ни какого-либо иного звука. Зато увидел нечто светящееся. Этот блеск был похож на сверкающие маленькие звездочки с каким-то опаловым отливом. И все погрузилось во тьму…

Не помню, сколько времени я находился без сознания. Когда я, наконец, с трудом приподнялся с пола, покрытого ковром, то попытался вспомнить, что же произошло. В изнеможении прислонившись к холодной стене, сквозь наплывающий волнами туман в глазах я огляделся вокруг: та же комната, то же полуобнаженное мертвое тело прекрасной женщины. Только шкатулка исчезла, а вместе с ней и драгоценности.

Вдобавок ко всему, я услышал далекий приближающийся звук сирены, как бы разрезавшей теплый ночной воздух. Я оцепенел от страха. И не ошибся — протяжный звук сирены приближался. Необходимо скорее покинуть этот проклятый дом. Я осмотрелся и вспомнил — ведь где-то в доме остались мои перчатки. Взглянув на свои руки, почувствовал, как отчаянно забилось сердце — они были в крови. Мне стало ясно, что какие-то мерзавцы заманили меня в ловушку. В ужасе я отметил, что все стены спальни тоже забрызганы кровью. «Повсюду остались мои отпечатки», — с горечью подумал я, прислушиваясь к приближающейся сирене. Ее плачущий голос становился все громче, громче. Я выскочил во двор как раз вовремя. Возле дома послышался скрежещущий звук резко затормозившей машины, за ним последовали сокрушительные удары в дверь. Я протиснулся сквозь садовую решетку и бросился наутек.

Добравшись до отеля, я сразу принял душ. Затем осмотрел рану на своей голове. Нестерпимо болел затылок, на котором вскочила огромная шишка. Но, судя по всему, ничего серьезного не произошло. Я оделся, жадно проглотил полстакана «бакарди»^[51] и, поудобнее усевшись в кресле, принялся раздумывать над тем, какого черта я влип в эту дурацкую историю.

На часах половина одиннадцатого — значит, все эти странные события произошли за какие-нибудь полтора часа. Я не стал тратить время на бесплодные сожаления по поводу случившегося, а решил сразу оценить ситуацию. Развалившись в кресле, дважды перечитал письма — лишь три из них принадлежали сенатору. Остальные были написаны другими, как видно, более благоразумными людьми, поскольку не были подписаны полным именем. Отложив в сторону письма сенатора, я спрятал оставшиеся в карман. Вряд ли они мне понадобятся.

Выпив с наслаждением еще глоток рома, взялся за телефон. И улыбнулся: девочка оказалась послушной — видимо, она не отходила от аппарата, с нетерпением ожидая моего звонка. Тяжело дыша, она спросила:

— Вы достали?

— Да, — ответил я. — И это и еще многое другое. Когда вы заплатите?

Мои слова похоже ее встревожили.

— Я что-то не понимаю… Вы сказали «и многое другое». Объясните, пожалуйста.

— Это не телефонный разговор, синьорита Рамирес.

Прошло несколько секунд, прежде чем она заговорила:

— Я приеду к вам в контору в течение получаса. Как вы на это смотрите?

— Буду ждать вас там, — ответил я и повесил трубку.

На часах — половина двенадцатого. Через сорок минут я был в конторе, где меня уже ожидали. Но это оказался сам Рамирес — старый, лысый и толстый. Его маленькие, хитрые глазки перебегали с предмета на предмет. Лицо сенатора — круглое и расплывшееся напоминало мяч. Одетый в дорогой, хорошо сшитый костюм, Рамирес имея вид человека, привыкшего всегда повелевать. С подозрением взглянув на меня, он высокомерно произнес:

— Полагаю, вы и есть тот самый Арес?

Я не ответил. По сути дела, слова Рамиреса и не были вопросом. Небрежным жестом я прикрыл дверь. Сенатор прошел на середину кабинета и без разрешения плюхнулся на стул, который жалобно заскрипел под его тяжестью.

— Сеньорита Рамирес не придет? — спросил я.

— Не собираюсь объяснять вам причины, по которым моя дочь не пришла. — Рамирес взглянул на часы. — Мне известно, что она наняла вас, чтобы получить кое-какие бумаги. Разумеется, без моего ведома. Все это она проделала за моей спиной. Работа вами выполнена и, видимо, успешно, не так ли? Поэтому я лично явился за ними; вот здесь 200 песо, которые мы вам должны, как и договаривались. — Он извлек из бумажника две сотенные купюры и положил их на стол.

— Как бы не так! Если уж на то пошло, сенатор, ваша дочь подговорила меня украсть ваши письма к вашей возлюбленной Сусанне, — насмешливо воскликнул я.

Услышав о письмах, сенатор даже бровью не повел. Он посмотрел на меня с презрением.

— Из-за неопытности моей дочери, я, похоже, попал в лапы такого омерзительного прохвоста, как вы, — сказал он. — Полагаю, 300 песо вам недостаточно. Сколько же вы хотите?

— Не знаю, сенатор, — любезно ответил я, почесывая подбородок. — Конечно, деньги меня интересуют, но нет такой цены, которую можно было бы заплатить за это, — я улыбнулся и нагло посмотрел ему в глаза. — Конечно, будь у меня парламентская неприкосновенность, меня бы тоже не волновала какая-то там смертишка, но понимаете, тут такое дело, я всего-навсего бедный…

Он грубо прервал меня, лицо его побагровело.

— Как?! Как вы сказали?! Предупреждаю, я не намерен терпеть какие-либо выходки! Меня ваши отговорки не волнуют! Что это за намеки? Где письма, черт побери?!

— Похоже, вы не понимаете, сенатор, — вежливо улыбнулся я. — Мы сейчас говорим о покойнике, вернее, о покойнице. Вам ясно? Ваша прекрасная любимая Сусанна мертва. Когда я пришел к ней домой, то застал ее труп. И вы должны кое о чем хорошо подумать.

Когда я умолк, на моем лице уже не было беспечной улыбки. Я понимал, что произошло преступление, и я — единственный свидетель. Я сидел на стуле, наклонившись вперед и подняв глаза, увидел в руке Рамиреса пистолет.

— Вы, должно быть, не отдаете себе отчета, что значит смеяться надо мной! — с яростью прошипел он. — Письма, живо!

Я сунул руку в карман и с недовольным видом вынул два письма и положил их на стол.

— Одного не хватает! — рявкнул сенатор.

— Вот как? — изобразил я удивление. — Я обнаружил там только два.

Рамирес не отводя дула пистолета, гневно посмотрел на меня.

— Я написал три письма! — прорычал он.

— Мне очень жаль, — ответил я. — Но это все, что у меня есть. — Потом, словно меня внезапно осенила эта мысль, добавил: — Может, женщина уничтожила или спрятала одно письмо, чтобы потом вас шантажировать?

— Именно это меня и интересует, — задумчиво пробормотал сенатор.

Он спрятал письма в карман пиджака и направился к двери. Продолжая сжимать в руке пистолет, он бросил на меня пронизывающий взгляд.

— Запомните хорошенько, Арес. Не вздумайте меня шантажировать с помощью этого письма.

— Письмо… — пробормотал я себе под нос, когда он вышел. — Сусанне оно больше не нужно. — Взглянув на часы, увидел, что уже половина первого. — Да, и здорово же я влип.

Пожав плечами, я положил в бумажник 200 песо. «Выясню, кто ее убил», — подумал я и вышел из конторы.

В гостинице, прежде чем лечь спать, я достал свою записную книжку и занес в нее наиболее значительные событияпрошедшего дня. Такая у меня выработалась привычка с тех пор, как я занялся своей неблагодарной деятельностью. Затем я уснул и крепко спал до самого утра.

4. Убежище беглеца

Наступил рассвет. Я вскочил с постели, сделал небольшую зарядку, принял душ и оделся. Затем, прочитав газету, отметил любопытное: убийство было совершено с целью ограбления. Служанка сообщила, что пропали драгоценности и недостает множества дорогих вещей. Исчезло также полотно кисти Дега. Пустое место на стене свидетельствовало об изысканном вкусе вора. Из массы картин, висевших в доме прекрасной Сусанны, убийца предпочел «Балерину за кулисами» Эдгара Дега. Полиция ведет расследование. Найдено огромное количество следов, и поимка преступника — вопрос нескольких часов. Что не вызывало никаких сомнений — вор и убийца — одно и то же лицо. Значит я не только вор, но еще и убийца, и все это по милости той проклятой девчонки с ангельским личиком.

Тяжело вздохнув, я открыл бумажник и посмотрел на сотенные купюры. «Нет, во всем этом виновата не она», — подумал я, выходя из отеля. Позавтракав, не отправился как обычно в контору, а зашел в телефонную будку и набрал номер сенатора.

— Что вам угодно? — спросил низкий бархатный голос. Подобострастные нотки выдавали слугу.

— Будьте любезны сеньориту Рамирес.

— Как доложить, кто ее спрашивает?

Черт побери! Следовало ожидать подобного вопроса.

— Какое вам дело? — заорал я. — Если она дома, попросите ее к телефону.

Как ни странно, грубость сработала. Это оказалось гораздо действеннее, чем если бы я начал объясняться. Слуга, должно быть, решил, что я один из тех типов, кто не может назвать свое имя.

— Сеньорита ушла в университет, господин, — сказал он смиренно.

Повесив трубку, я закурил сигарету и сделал три глубоких затяжки подряд. Затем поехал в университет. В справочной университета мне сообщили, что сейчас дочь сенатора на кафедре философии. Припарковав машину напротив храма науки, и принялся ждать. Чуть позже одиннадцати я заметил мальчишку, тащившего стопку свежих газет.

Купив одну, я разразился проклятьями — дело принимало скверный оборот: на передней полосе красовалась моя физиономия. Я закурил вторую сигарету и стал читать. Через полчаса я увидел сеньориту Рамирес, выходящую из здания с книжками в руке. Она легко перепрыгивала через ступеньки, перебрасываясь шутками с подругами.

Я тихонько свистнул. Увидев меня, она подбежала к машине.

— Нам надо поговорить, — сказал я. — Садитесь!

На ее лице промелькнуло неодобрение, похоже, ее что-то удивило. Оглядевшись по сторонам, она села рядом со мной. Увидев на сиденье развернутую газету, вскрикнула от ужаса. Это и понятно: крупными буквами там было напечатано: «ПОЛИЦИЕЙ РАЗЫСКИВАЕТСЯ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК».

— Вы… вы убили ее? — прошептала она, побледнев.

— А я ждал вас вчера вечером, — заметил я.

— Мне очень жаль. Но папа подслушал наш разговор. У него отводная трубка. И… Но послушайте! Вы еще не ответили на мой вопрос! Это вы ее убили?

Девушка мне очень нравилась. И вообще, мне нравятся девушки, задающие наивные вопросы.

— Так считает полиция, — ответил я. — Но есть два человека, которые знают, что это — ошибка.

Да? И кто же это?

Я засмеялся.

— Убийца и я… естественно.

— Как вы думаете, кто это мог сделать?

В ее словах звучало какое-то отчаянье, но взгляд оставался грустным. Мне показалось, что этот вопрос таит в себе скрытый смысл. Я с беспокойством посмотрел на девушку и ответил:

— Да-да… Ваш отец.

К моему удивлению, лицо сеньориты Рамирес оставалось спокойным — вероятно, она была готова к подобному ответу.

— Это не так, — возразила она. — Вы же знаете, что это не так, вы сказали это, чтобы напугать меня.

В ее глазах я увидел страх, в голосе звучала неуверенность. И тогда я решил перегнуть палку, чтобы увидеть ее реакцию.

— Вы с вашим отцом сговорились заманить меня в ловушку. Все это я уже обдумал. Для чего вам так срочно понадобились эти письма? Не застав меня в конторе, вы разыскали меня в баре. — Я заметил, как девушка сделала протестующий жест, но не дал ей заговорить и продолжал: — Вам был нужен именно я. С моей репутацией детектива, берущегося за различного рода темные дела, не так ли? Красивое личико и триста монет — этого достаточно, чтобы я не отклонил ваше предложение.

— Какая гнусность! — возмущенно воскликнула она.

— Возможно, вы не до конца были посвящены в эту интригу, — невозмутимым тоном продолжал я. — Может, ваш отец просто попросил вас связаться со мной и уговорить забрать эти письма… — я улыбнулся, — письма любимой Сусанны, как он с нежностью ее называет. А я, как дурак, клюнул на вашу удочку. Разве я мог отказать такой хорошенькой девушке, да еще впридачу с тремястами песо в руках? Ваш отец все предусмотрел. А потом он подождал меня в доме Сусанны. Оглушил, а потом оставил по всей спальне отпечатки моих пальцев… Отличная работка!

Девушка пронзила меня взглядом, в котором читалось все: ярость, гнев, страх, презрение.

— Не думаю, что я стану дальше выслушивать все эти мерзости, — тихо произнесла она. — Если вы верите всему тому, о чем сейчас говорили, вы еще больший подлец, чем думает мой отец.

Со слезами на глазах она вышла из автомобиля. Я поглядел ей вслед, и ругательство невольно сорвалось с моих губ. Да, нелегкая мне предстояла задача — доказать, что это убийство — не моих рук дело. Я молча, словно оцепенев, сидел в машине, и обдумывал, что делать дальше. Необходимо выработать четкий план действий. Затем я поспешно покинул машину и направился к автобусной остановке. Сев в подошедший автобус, добрался до коммерческого центра города и позвонил в платный гараж, где время от времени оставлял машину. Сообщил служителю гаража о местонахождении своего автомобиля, чтобы тот мог приехать и забрать его. После чего двинулся пешком на Колокольную. Все это время я надеялся, что никто из шедших мне навстречу людей не опознает меня по фотографии в газете, ведь полиция не дремлет. Я старался выглядеть как один из миллиона жителей Гаваны и ничем не привлекать к себе внимания прохожих.

Минут через пять я оказался возле парикмахерской на улице Санха. Выйдя оттуда свежевыбритым и коротко подстриженным на армейский лад, я двинулся к Алисе, живущей в районе Старой Гаваны. Стукнув в дверь молоточком, стал ждать. Алиса появилась быстро. Увидев меня, она с иронией произнесла:

— Заходи, любовь моя. Я ждала тебя.

Я вошел. Алиса остановилась передо мной. Она походила на игривую кошечку.

— Я знала, что ты придешь, — сказала она. — Когда увидела в газете твою физиономию, подумала: сейчас он явится ко мне, чтобы спрятаться. Когда ему плохо или нет денег, он всегда приходит к Алисе. А когда неприятности минуют, он поцелует меня в носик, скажет: «Пока, дорогая!» и исчезнет до тех пор, пока с ним опять не случится какая-нибудь история.

Я стерпел ее упреки, потому что Алиса была стопроцентно права. Но сейчас я чувствовал себя не лучше волка из «Красной шапочки», затравленного охотниками. Чтобы скрыть свое замешательство, я сжал Алису в объятьях и поцеловал в кончик носа. Затем отнес на диван. В ее голосе звучала любовь, в глазах читался немой укор. Чувствуя себя виноватым, я снова принялся ее целовать. Алиса обняла меня за шею и страстно возвратила мне поцелуй.

— Эта сладкая минута перечеркивает все остальное, — прошептала она, приподнявшись с дивана и поправляя прическу. — Ну, а теперь поговорим о тебе.

— Поговорим, если не займемся другими вещами, — рассмеялся я.

— Иногда ты меня просто удивляешь своей беспечностью, — укоризненно проговорила Алиса. — Ну да ладно, оставим это. Ответь лучше, почему полиция считает, что ту женщину убил ты? — Лицо ее приняло испуганное выражение. — Ты же не убивал, так ведь?

Она слегка отодвинулась и пристально посмотрела на меня. Да, мне явно нравятся девушки, задающие наивные вопросы… Хотя Алиса отнюдь не наивна. Я поцеловал ее в губы и спросил:

— А ты как думаешь?

— Думаю, что ты способен…

— Какая плохая девочка! — воскликнул я.

— Это — единственный способ удержать тебя, — объяснила Алиса.

— Это называется эгоизмом. Все хорошее должно быть естественным.

— Дурак набитый! Хлыщ! Сатир! — прикидываясь разгневанной, произнесла Алиса.

Рассмеявшись, я коротко рассказал ей обо всем, что со мной приключилось.

— Вот и вся история, — подытожил я. — Как видишь, я крепко увяз. Теперь на меня повесят это дело, — добавил я хмуро.

— Ты заслужил, — сердито пробормотала она. — Это ведь не по твоей части, а ты встрял в это дело, только чтоб повыпендриваться перед девчонкой.

— Будет тебе! — возразил я. — Не намерен весь вечер выслушивать от тебя обвинения.

Я резко встал и надел шляпу. Но это была игра — мне вовсе не улыбалось уходить. Алиса повисла у меня на шее… и все стало на свои места. С этого момента все шло по моему плану. Я поручил Алисе достать из сейфа в моей конторе письмо Сусанны и принести сюда.

— Полицейские, — предупредил я, — наверняка крутятся возле конторы на случай моего возвращения. Они могут оказаться внутри, поэтому будь осторожна. Прежде чем войти, обойди вокруг здания.

Затем я прочитал небольшую лекцию о том, как избавиться от слежки.

Когда через два часа Алиса вернулась, я убедился, что лекция пошла ей на пользу. Хвоста, правда, не оказалось, но Алиса действовала правильно — она выложила из сумки все семь писем: одно сенатора и шесть остальных, принадлежавших трем разным людям, которые подписывались только инициалами. Я почувствовал себя неуютно. Прочитав эти письма несколько раз, я так и не обнаружил в них ни одного имени. Да, начинать было не с чего. Одни только глупости да банальности, которые пишут без ума влюбленные мужчины своим пассиям. Я нервно зашагал по комнате. Алиса молча наблюдала за мной. Что-то мне в ней очень нравилось, а что — и сам не знаю. Может, ее огромные темные глаза, может, чувственный рот или прекрасное тело. Но больше всего мне нравилось ее спокойствие. Она говорила очень мало, а если говорила, то только по делу. Поразительное качество для красивой женщины… А кроме того, Алиса умела думать.

Сейчас она улыбнулась, сходила на кухню и принесла мне стакан холодного пива, словно разгадав мое желание. Вот такой была моя Алиса.

День близился к концу; мы сидели за столом и ели. Я проглядел вечернюю прессу, принесенную Алисой из города. Все оставалось по-прежнему. Полиция продолжала надеяться, что преступник вскоре окажется в ее руках. Подобное двусмысленное утверждение меня рассмешило: они имеют в виду меня или кого-нибудь еще? Я прочитал в газете показания шофера Сусанны. Записав его адрес в блокнот, подумал, что это заявление не больно-то интересное, хотя…

Около девяти вечера, прослушав по радио последние новости, я решил выйти. Проверив «люгер», надел шляпу. Алиса стояла в дверях.

— Отговаривать тебя, конечно, бессмысленно, — сказала она.

Я улыбнулся, потому что она предвосхитила мой ответ.

— Ты права. Это пустая трата времени.

— Береги себя, дорогой, — прошептала она.

— Ты все еще поёшь в «Сьерре»? — спросил я, лишь для того, чтобы что-то сказать.

— Да, но только до одиннадцати. Ты придешь?

— Возможно.

Я поцеловал ее в кончик носа и вышел, на улицу. Пока я дожидался на углу автобуса, подумал, что снова заметил в ее глазах упрек. И опять почувствовал себя виноватым. И поделом. Я всегда беззастенчиво пользовался Алисой, и она никогда не подводила меня.

5. Макейра

Чтобы добраться до нужного мне дома, необходимо было преодолеть небольшую низину. За нею начинался обособленный от города квартал бедноты. Он располагался на пологом холме; ниже, освещенные скудными фонарями, стояли покосившиеся домишки с залатанными стенами, возле которых я заметил несколько плохо одетых людей. Между домами проходила узкая улочка. Зрелище было удручающим — чахлые, худосочные деревья, поломанные заборы, неподалеку — огромная, зловонная куча мусора.

С минуту я постоял в тени небольшого дерева, оценивая обстановку. Затем нашел нужный мне домик, напоминавший развалины. Убедившись, что полицейских поблизости нет, я спустился с холма и подошел к дому. Постучав кулаком в дверь не очень сильно, а так, чтобы только быть услышанным, — прислушался. Дверь открыла женщина с грудным ребенком на руках. Другой малыш, постарше, уставившись на меня своими темными круглыми глазенками, вцепился в материнский подол. Женщине на первый взгляд было лет сорок — сорок пять, но возможно она была и моложе. На ее лице лежала печать страданий и нищеты. Безвольные мутные глаза говорили о полнейшей апатии. Нищета… одна только нищета, — читалось в ее глазах. Женщина испытующе посмотрела на меня и без особого энтузиазма спросила:

— Что вам угодно?

Я не успел ответить. Позади нее из двери выглянул мужчина с заспанным лицом.

— Кто там, Анджела? — хрипло спросил он.

Я сделал шаг вперед, чтобы он меня увидел, но судя по всему, он не узнал меня по газетной фотографии; мягко отстранив женщину, он подошел ко мне. Женщина послушно ретировалась, увлекая за собой ребенка, державшегося за ее подол. Мужчина внимательно разглядывал меня.

— Заходи, приятель, — проговорил он. — Я тоже читаю газеты, но придерживаюсь того мнения, что сначала следует выслушать человека, а потом уж делать вывод — осуждать его или нет.

— Благодарю вас, — тихо ответил я, присаживаясь на предложенный мне неудобный табурет.

— Каждый человек имеет право на собственное мнение, — философски изрек мужчина. — У одних — оно одно, у других — другое. Полагаю, у вас тоже существует свой взгляд на вещи.

Я не знал, что ответить. Его слова о том, что он никого не осуждает, пока не выслушает, вовсе не означали, что он не верит, будто я убил Сусанну. Да еще эта туманная философия…

Он уставился в пол.

— Вам мои слова могут показаться странными, — словно угадывая мои мысли, продолжал он, оторвав взгляд от пола и теперь в упор разглядывая меня. — Она более чем кто-либо другой заслуживала смерти; это была не женщина, а сущий дьявол — эгоистичная, деспотичная, в общем, недостатков у нее хватало. Но я сейчас не намерен давать ей какую-либо оценку. Ведь у всех без исключения есть свои недостатки. И в некотором роде, она не отличалась от остальных.

Я, в свою очередь, изучал лицо говорившего. Понял, что передо мной честный, добропорядочный человек. И человек этот был мне нужен, и я хотел его понять. Может, он сможет вытащить меня из этой трясины. И я заговорил:

— Вы теперь без работы, сеньор Макейра. Я мог бы нанять вас на несколько дней. Мне нужен шофер.

— Нет, благодарю вас, — не раздумывая ответил он. — Вы правы, в работе я нуждаюсь. Только не в такой. Это слишком опасно. Кроме того…

Я достал из бумажника 100 песо.

— Всего на трое суток, — я положил купюру на его колено.

— Кроме того, — не обращая ни малейшего внимания на деньги, продолжал Макейра, — машина сейчас в разъездах и…

Я достал еще сотенную, затем еще две и пятьсот.

— Жду вас в агентстве, — тоном приказа произнес я и посмотрел на часы: — В половине одиннадцатого вы медленно поедете по улице Инфанта. Если все будет в порядке, привяжите к антенне автомобиля белый платок.

Макейра проводил меня до двери. Вид у него был испуганный.

— Не волнуйтесь, сеньор Макейра, — успокоил я его. — Я не убивал Сусанну.

На его лице появилось удивленное выражение.

— Нет? А кто же ее убил?.

— Вот это нам и предстоит выяснить. Всего хорошего!

В двадцать пять минут одиннадцатого я увидел блестящий черный «шевроле» с белым платком, привязанным к антенне, подошел к нему и приказал Макейре на первой скорости медленно проехать по улице, чтобы приглядеться к машинам, следующим за нами. Не заметив ничего подозрительного, я тем не менее велел шоферу проделать это еще два раза. На его лице застыла странная улыбка.

— Удивительный вы человек, — заметил он. — В тот день, когда ее убили, вы были весьма неосторожны. Я правильно догадываюсь? Я же, наоборот, человек крайне предусмотрительный.

— Вы потеряли работу, но я же не говорю…

— Что?

— «В тот день, когда ВЫ убили Сусанну».

— Верно, — заметил он, — конечно, вы могли бы так сказать, но это — вопрос спорный. Каковы ваши планы?

Я не сразу ответил на его вопрос, а только вытащил из кармана блокнот и спросил:

— Сколько у Сусанны было любовников?

Макейра весело посмотрел на меня.

— Никогда их не считал. Это длинный список…

— Среди них есть, чьи инициалы начинаются на «Р». Вы случайно не знаете, кто это?

— Скорее всего, Ремберто Рамерал, — без колебаний ответил Макейра. — Он испанец. Занимается импортом ликеров. Насколько мне известно, сейчас проживает в Алмендаресе.

— Нанесем-ка мы ему визит, — произнес я, поудобнее устраиваясь на сиденье.

Никогда бы не подумал, что дом, который занимал любовник Сусанны, может так выглядеть. Уж больно обшарпанный был у него вид. Я позвонил. Дверь открыл сам хозяин. Я не был с ним знаком. Однако почему-то сразу решил, что это именно он. И почему-то подумал, что до моего прихода он сторожил под дверью. И открыл ее с таким видом, словно ожидал встретить не меня, а кого-то другого.

— Что вам угодно? — сухо спросил он.

— Побеседовать с вами, — ответил я и, не дожидаясь приглашения, перешагнул через порог.

— Что за неслыханная наглость! — вскричал Рамерал. — Кто вам позволил врываться в мой дом?

— Помолчите, сеньор Рамерал! — резко сказал я. — Скандал пойдет вам не на пользу. Надеюсь, вы не хотите, чтоб ваша жена прочитала вот это? — и я помахал перед его носом письмом к Сусанне.

Тот попытался его выхватить, но я успел спрятать изобличающее послание в карман.

— Давайте лучше спокойно поговорим, — предложил я.

Из глубины дома послышался приятный женский голос.

— Кто там, Рембер?

— Нет… ничего, — ответил Рамерал, увлекая меня за собой. — Быстро говорите, что вам нужно. У меня мало времени.

Он нервно порылся в кармане и достал пачку сигар «Партагас». У меня перед глазами тут же всплыли окурки в пепельнице Сусанны, и сердце предательски екнуло. Увидев, что Рамерал намерен спрятать пачку, я попросил:

— Не угостите ли меня сигарой?

И прежде чем он успел ответить, выхватил у него из рук пачку и сунул ее в карман. Рамерал рванулся ко мне, но я пнул его ногой в живот, и он отлетел к стене.

— Если отпечатки пальцев на этой пачке совпадут с теми, что оставлены на стакане в спальне Сусанны, — угрожающе произнес я, — приготовьтесь к тому, что вам многое придется объяснять в полиции.

Он молча с ненавистью смотрел на меня.

— Когда я вам позвоню, сеньор Рамерал, приготовьте убедительное объяснение, — сказал я и, повернувшись, направился к автомобилю.

— Ну как? — спросил Макейра, сгорая от любопытства.

— Не скажу, что ему было приятно, — ответил я, добавив: — Для первой-то встречи…

— А! «Для первой…» Значит, будут еще?

— Безусловно, безусловно, — задумчиво пробормотал я.

— А теперь куда?

— К «К.С.П.». Знаете?

Макейра на секунду задумался.

— Может, речь идет о сеньоре Падуа, — сказал он наконец. — Его зовут Карлос, а еще также Золотым Тельцом. Этот старик обожает молоденьких девочек. Их же интересует его бездонный кошелек. Сусанна говорила, что он — владелец двух сахарных заводов.

— И твоя хозяйка хотела бы их присвоить, а?

— Да, в этом ей опыта было не занимать. И вообще, все ее знакомые — всякие там государственные шишки, индустриальные магнаты, банкиры.

— О! Одно письмо подписано «В.В.». Это, часом, не банкир Вертьенте Второй?

— Он был одним из ее визитеров, — Макейра откинулся на спинку и пристально посмотрел на меня: — Думаете, у одного из них был повод? Ревность или…

— У них у всех имелись мотивы, — я сделал Макейре знак ехать. — А вот, например, прекрасный повод для убийства: она могла их шантажировать…

— Вы мне еще не сказали, к кому мы сейчас едем, — проговорил водитель, нажимая на газ. — Сейчас несколько поздновато для визитов… я хочу сказать, для визитов такого рода. Не лучше ли сначала договориться по телефону? Ведь у вас есть козырь и вам нечего бояться отказа от встречи. Когда они узнают, что у вас в руках их письма, сами прибегут как миленькие.

«Шевроле» выехал на просторный Проспект 31, но я не обратил на это внимания, поскольку изучал лицо Макейры. Половина его лица улыбалась, другая не выражала никаких эмоций. Вне всякого сомнения, мой собеседник человек умный, находчивый. Проскочив тоннель, машина с ревом помчалась дальше. Когда мы миновали Потин, Макейра вопросительно взглянул на меня, но я промолчал, и он продолжил свой путь. Я все еще колебался, куда нам ехать, и в раздумье закурил сигарету. Наконец, я велел припарковать машину возле бара «Каштан». Зайдя туда, выпил стакан холодного пива и попросил телефонный справочник. Взяв еще стакан и потихоньку потягивая из него, я отыскал в справочнике Карлоса Сото Падуа. Набрав номер, услышал длинные гудки и стал ждать, тем временем размышляя, в какую опасную игру я играю. Ведь все возлюбленные прекрасной Сусанны — люди с огромным влиянием и… Женский голос прервал мои раздумья. Женщина раздраженно спросила, кто звонит. Я тоже занервничал и чуть было не ответил бестактностью, но тут приятный баритон прервал истерические вопли.

— Сеньор Падуа? — облегченно спросил я.

— Он самый, — ответили мне. — Можно узнать, кто вы и какого черта вам надо в такое время?

Я отхлебнул пива, отметив про себя, что судя по голосу, этому человеку далеко за пятьдесят.

— Могу рассказать вам кое-что интересное об убийстве Сусанны. Ну как? — сказал я.

— Что? — Падуа перешел на шепот. Голос его изменился, и я уже не был уверен в том, что мой собеседник человек в возрасте.

— Я не намерен повторять, сеньор Падуа, — сердито произнес я.

— А я — выслушивать глупости, — отрезал тот, не повышая голоса.

Я ожидал, что после подобного ответа он повесит трубку, но этого не произошло. Я почувствовал, что Падуа у меня на крючке.

— Буду ждать вас в кабаре «Сьерра» в течение часа, сеньор Падуа. — Тот было запротестовал, но я невозмутимо продолжил: — Вам будет нетрудно меня узнать. Отыщите столик, на котором не будет вазы с цветами, там вы меня и найдете.

Он продолжал что-то возражать, но я повесил трубку, допил пиво и вышел на улицу.

— К «Сьерре», — приказал я Макейре.

— Куда? — похоже, удивился тот, но мне было некогда изучать выражение его лица.

— К кабаре «Сьерра», — повторил я.

— Но… но вы должны понять, — заговорил Макейра взволнованно, — что это равносильно тому, как если бы вы развалились на скамейке в Центральном парке в полдень… Впрочем, вы знаете, что делаете, — и он лишь пожал плечами.

— «Сьерра» — прекрасное место для встречи, — прервал я его, но Макейра меня уже не слушал.

Под предлогом аллергии на цветы я попросил официанта убрать со стола роскошный букет роз и принести «дайкири». Столик стоял напротив входа, но находился в темноте. Хотел бы я сейчас увидеть лицо Алисы! Оркестр заиграл какую-то легкую инструментальную пьесу. Мелодия была заразительной, и наблюдая за дверью, я принялся отбивать такт ногой. Начались танцы, но вот на эстраду вышла Алиса и запела одну из песен, которые мне были так хорошо известны. Кик всегда, она выглядела прекрасно и неповторимо. Она не могла видеть меня в полумраке зала. Закончив петь, Алиса произнесла в микрофон несколько шуток и снова затянула тягучую медленную мелодию. Неожиданно музыка заиграла быстрее, и на сцену выскочили очаровательные мулатки и понеслись в огненном танце. Зазвенели бонго^[52]. Какие мулаточки! Когда вокруг все снова закружились в танце, к моему столику подсел Падуа. Лицо его вытянулось от удивления.

— Вы?! — пробормотал он. — Вам следовало бы быть поосторожней.

Я рассмеялся. Мне действительно было очень весело. Падуа, толстый, лет пятидесяти, изумленно смотрел на меня. Меня очень развеселило, что я почти не ошибся относительно его возраста. И, судя по всему, Падуа не был сложным и неприятным человеком, как я предполагал раньше.

Он продолжал почти жизнерадостным тоном:

— Весьма любезно с вашей стороны пригласить меня сюда. А то, знаете, моя жена… Я еле нашел предлог.

Я взглянул на его смуглое лицо. Его предки-метисы, должно быть, разбогатели в нашей стране, но его уже нельзя было назвать метисом — лицо моего собеседника выглядело более европеизированным.

— У меня имеется на продажу письмо, сеньор Падуа, — начал я, сразу перейдя к делу. — Письмо, написанное вами Сусанне.

Со скрытой усмешкой он прикурил от золотой зажигалки сигару. Глубоко затянувшись, с улыбкой выпустил дым и пытливо взглянул мне в лицо. Танцующие возвратились к своим столикам. Музыка прекратилась. Падуа продолжал меня разглядывать. Взгляд его ничего не выражал.

— А! Вы вот что имеете в виду?! Но это не представляет для меня никакой ценности, сеньор Арес. Я ведь никогда не подписывал письма.

Он произнес это бесстрастным тоном. Взгляд его ничего не выражал; хоть я и не верил в его спокойствие, такая реакция с его стороны меня не больно-то обрадовала. Я ожидал, что передо мной предстанет дрожащий от страха за свои неблаговидные делишки человек, который при виде компрометирующего письма начнет просить или изворачиваться, а этот Падуа был невозмутим, как электронный калькулятор.

— По всей вероятности, вы ошиблись в том, почему меня так заинтересовала встреча с вами, — произнес наконец Падуа. — Я желал бы приобрести другую вещь.

Не хотел бы я сейчас увидеть выражения своего лица. От неожиданности гортань перехватил спазм.

— Я согласен заплатить 2000 песо за картину «Балерина за кулисами» работы Дега, — продолжал Падуа, как ни в чем не бывало.

Так вот в чем дело! Я предлагаю ему письмо, а он… Я мысленно выругался. В дверях стояло четверо полицейских.

Я оглянулся по сторонам. Двое в штатском направлялись к нашему столику. Кольцо сжималось. Я быстро привстал, но рядом прозвучал твердый голос:

— Не надо скандала, Арес. Пройдемте с нами.

Тяжело вздохнув, я почувствовал, что все мои мускулы напряжены до предела. Я действовал молниеносно. Тот, кто стоял справа, получил сильнейший удар в солнечное сплетение. Агент слева отлетел в сторону, когда я двинул его ребром ладони по шее. Падая, он повалил соседний столик, с грохотом полетели тарелки. Раздался пронзительный женский визг. Началась жуткая неразбериха.

Вся сцена разыгралась за какие-то доли секунды. На крики сбежались официанты, полуголые мулаточки отчаянно вопили и размахивали руками. «Какие у них фигурки!» — совсем некстати подумал я, и тут же понял, что сейчас не до этого. Как сумасшедший, я кинулся на эстраду и налетел на Алису.

— Сожалею, но не смогу посмотреть твой следующий номер, дорогая! — запыхавшись, пробормотал я. — Где выход?!

Не заставляя повторять дважды, Алиса схватила меня за руку и поволокла за кулисы, затем по длинному коридору к двери. Алиса! Она всегда знала, что мне нужно. Выскочив из кабаре, я в два прыжка очутился на улице Кристины. Там уже ожидал Макейра.

— Должно быть, кто-то меня узнал! — быстро пояснил я. — Поехали!

«Шевроле» на бешеной скорости вылетел на Беласкин. Затем повернул на улицу Карлоса III и выехал на улицу Инфанта. Я велел Макейре остановиться. Вылезая из машины, сказал:

— Завтра в десять на набережной.

— Набережная большая, — справедливо заметил тот.

— Не важно. Я сам вас найду.

Подождав, пока «шевроле» не скроется из вида, я подошел к стоянке такси.

— В Старую Гавану, — сказал я дремавшему водителю. Но я не отправился к Алисе, а провёл ночь в третьеразрядной гостинице, где никого не интересовала моя личность.

6. Владелец игорного дома

В восемь утра, покинув гостиницу, я направился к газетному киоску, купил номер «Паис» и, пока мальчик чистил мне ботинки, прочитал его. Тут я заметил, что в нескольких метрах от меня расположен полицейский участок. Мимо прошел полицейский и строго посмотрел на меня, но я сделал приветливое выражение лица, и он двинулся дальше по улице. Полицейский явно меня не узнал.

Первая страница газеты была посвящена смерти Сусанны, но моей фотографии уже не было; единственное, что там было — подробный рассказ о моем нахальном бегстве из «Сьерры», ничего нового ненасытные репортеры у полицейских не разузнали. Дойдя до этого места, я отложил газету. Кому эти подробности известны лучше, чем мне?! Но я вспомнил кое-что еще и мне хватило одного взгляда на текст, чтобы выругаться: в рассказе упоминалась Алиса, которая подозревалась в попытке помешать правосудию.

— Черт возьми! — прорычал я.

Когда мальчишка покончил с моими башмаками, я зашел в кафе позавтракать. Затем решил позвонить банкиру Вертьентесу. «Но сейчас еще слишком рано», — подумал я и отказался от своего намерения.

Девять утра. Я вспомнил о Макейре и взял такси. Выйдя из него в районе парка Масео, я залюбовался морем. Его огромная, спокойная поверхность величаво простиралась до самого горизонта. Мимо медленно проехал Макейра, но не остановился. Через несколько метров дорога делала поворот. Никаких подозрительных машин я не заметил и, перейдя проспект, уселся на парапет. Моему взору предстали многочисленные шлюпки и лодочки, бороздившие залив, а дальше — гигантская толща воды, лениво перекатывающаяся в лучах восходящего солнца. Наконец подъехал Макейра.

— Боже мой! — воскликнул он. — Вас еще никто не заметил!.

— Поехали быстрее, Макейра! — приказал я, прыгая в машину.

Макейра был примерным исполнителем. Ни слова не говоря, он немного проехал вперед, как бы запутывая следы, а потом выехал с другой стороны набережной. Оказавшись на улице Согласия, он чуть притормозил «шевроле» и игриво посмотрел на меня.

— Полагаю, вы хотели именно этого? Ну, и куда теперь? Наверное, к Верьтьентесу, — ответил он за меня. — Он единственный, у кого мы еще не были.

Я посмотрел на водителя — крепкий, хорошо сложенный человек среднего возраста с блестящей кожей чисто выбритого лица, он производил приятное впечатление. Но меня очень заинтересовали его глаза — огромные, голубые, ярко сверкавшие в солнечных лучах. Макейра заехал в китайский квартал и остановил машину. Я задумался.

В треугольнике, образуемом улицами Санха, Дракон и Гальано, находился китайский квартал, являвший собой как бы грязное пятно в самом сердце Гаваны. В течение всего дня там можно увидеть китайцев, медленно двигающихся в своих просторных одеждах по узким улочкам. Поутру сюда прибывали омнибусы, отправляющиеся затем в коммерческую часть города. Кубинцев в этом квартале — раз-два и обчелся. К концу дня улицы китайского квартала обычно оживлялись, но сейчас, как ни странно, желтолицые прохожие почти не попадались на глаза, их словно поглотила земля. Все китайцы в это время расходились по своим магазинчикам, кафе, парикмахерским, салонам с музыкальными автоматами. А позже, под покровом ночи, на улицы выходили разряженные проститутки, многие из них смотрели на вас вожделенным взглядом из-за шелковых занавесок. Они чувствовали себя в этом районе легко и свободно. Всевозможные запреты здесь не действовали, а если и действовали, то весьма гибко, учитывая интересы богатых владельцев публичных домов, вносящих немалую лепту в кассу муниципальных властей. На рассвете лихорадочная деятельность увеселительных заведений заканчивалась и разбредались кто куда приезжие, глупцы, сдуру просадившие все деньги на игорных автоматах, поскольку им подсунули фальшивые жетоны; молодые люди, искавшие легкой любви, американские моряки, заглянувшие сюда в поисках приключений, поджидающие ночью возле баров своих жертв сутенеры.

Понемногу шум в квартале затихал и к утру, как обычно, улица ненадолго заполнялась хрупкими фигурками азиатов в просторных одеждах, которые вновь исчезали до вечера…

Здесь Вертьентес и содержал игорный дом. Мы ожидали его примерно с полчаса. Знали, что сейчас он находится в здании, подсчитывает доходы после развеселой ночи. Макейра поставил «шевроле» рядом с входом возле «кадиллака» Вертьентеса. Наконец, тот появился, оживленно разговаривая с какими-то сопровождавшими его людьми. Из «кадиллака» вышел шофер в униформе и предупредительно открыл перед хозяином дверцу. Собеседники Вертьентеса разошлись в разные стороны. Когда тот сел в машину, я резко подскочил к ней, рванул дверцу и уселся рядом с ним. Не успел «кадиллак» тронуться, как я выхватил «люгер» и вдавил дуло в бок ошеломленному Вертьентесу. Его водитель в ужасе смотрел на меня.

— Прикажите ему ехать! — угрожающе прошептал я Вертьентесу, поднимая «люгер».

В глазах Вертьентеса я увидел страдание, он сделал какой-то знак шоферу, и машина медленно тронулась. Я ощупал его пиджак в поисках оружия.

— Никогда не ношу пистолета, — прошептал тот. — Я честный человек, мне некого бояться.

— Похоже на намек, — процедил я. — Наверное, вы не очень-то рады моему появлению.

Тот покачал головой.

— Я читаю газеты и у меня неплохая память на лица.

Мы остановились у светофора. На углу я заметил полицейского. Водитель несколько раз нажал на клаксон, но тут же оставил это, увидев в зеркальце мое разъяренное лицо.

— Скажите ему — если не хочет получить пулю между лопаток, пусть прекратит заниматься глупостями! — произнес я.

Вертьентес что-то сказал водителю, и мы тронулись. Я поудобнее устроился на сиденье и в упор посмотрел на своего соседа.

— Ваша хорошая память соответствует моим желаниям, сеньор Вертьентес, — заметил я.

У того на лице появилось слабое подобие улыбки. Он сунул руку в карман пиджака и тут же застыл, как парализованный, почувствовав прикосновение дула в районе сердца. Но он медленно вытащил руку, в которой держал паспорт.

— Взгляните на дату и все поймете, — произнес он.

Я открыл паспорт, разжал губы и выругался. Вертьентес прибыл на Кубу из Мексики на следующий день После убийства.

— Думаю, это все объясняет, — сказал он. — Как видите, я не мог убить Сусанну.

— Но могли кому-нибудь поручить это, — заметил я.

Тот загадочно улыбнулся.

— Конечно, мог, — почти прошептал он. — Но я этого не делал. Зачем? Она красива, приятна, обаятельна, несравненна в постели, — цинично добавил он. — Если б даже я и хотел, у меня просто не было бы для этого повода.

— Может, это? — я показал письмо.

— Из-за такой бумажонки! — презрительно скривился он. — Да за кого вы меня принимаете? Я написал их в своей жизни кучу. Вы, должно быть, внушили себе: «Сусанна его шантажировала, вот он и пошел на убийство». Но она меня не шантажировала.

Машина снова остановилась на красный свет так резко, что меня отбросило на спинку сиденья. Когда мы снова двинулись, я сказал:

— Других она шантажировала, а вас нет? С чего бы это?

— Шантажировала других? Да, это вполне возможно, — теперь он как бы рассуждал сам с собой. — В этом вся Сусанна. Но со мной она так не поступала, — он тяжело вздохнул. — Она знала, что мне в высшей степени наплевать на подобные угрозы, вот и не делала этого. — Вертьентес искоса взглянул на меня, заморгал и робко произнес: — Вы что, хотите продать эти письма?

— Думаю, вам это не интересно, — ответил я, пряча письмо во внутренний карман пиджака. — Нет, на данный момент оно не продается, сеньор Вертьентес. А там посмотрим…

Я увидел, что мы выехали на широкий, усаженный раскидистыми деревьями проспект Президентов.

— Прикажите остановиться.

Вертьентес тронул шофера за плечо, но тот будто не замечал. Тогда Вертьентес дотронулся до него еще раз.

— Остановись, Альберт.

— Нас преследуют, — сухо ответил тот.

Вертьентес оглянулся и посмотрел через заднее стекло. Я сделал то же самое и захохотал. За нами ехал Макейра, который, в соответствии с моим приказом, двигался следом за «кадиллаком». Вертьентес в ужасе повернулся ко мне, в глазах его метался страх.

— Кто это? Вы его знаете?

— Остановите здесь. Я выйду, — не отвечая на его вопрос, приказал я шоферу и выскочил на дорогу.

— Ну как? — поинтересовался Макейра, когда я плюхнулся на сиденье.

— Не очень. Вертьентеса в воскресенье на Кубе не было.

— Ну, в таком случае все остается по-прежнему.

— Почти, — прошептал я, сдерживаясь, чтобы он не понял по моему виду, какое я потерпел с Вертьентесом поражение. — Давайте лучше зайдем куда-нибудь перекусить. В какое-нибудь незаметное кафе.

— Как вам креольская закусочная на выезде из города? — спросил Макейра.

— Любая подойдет, лишь бы никто не вязался, — пожав плечами, ответил я.

— Знаю такое место. Это — «Оазис».

В течение всего завтрака мы оживленно беседовали. Я расслабился и непринужденно болтал о всякой всячине; мне хотелось хоть ненадолго забыть о своих злоключениях, тяжелым камнем навалившихся на меня. Тем более, что Макейра оказался интересным собеседником — он свободно поддерживал разговор на любые темы; чувствовалось, что он человек неглупый и достаточно культурный. Он поведал мне многое из того, с чем ему приходилось сталкиваться по роду своей профессии, и рассказывал об этом остроумно и увлекательно.

— Теперь я почти уверен, что не вы убили Сусанну, — вдруг произнес он. — Но какого черта вы делали ночью у нее дома?

— А вы догадайтесь, Макейра! Все это издержки моей профессии.

— А вы скрытный человек, Арес, — заметил он широко улыбаясь.

7. Рамераль в отчаяньи

Пока Макейра ожидал в машине, я опустил в автомат монетку и набрал номер Рамераля. Подошла служанка и сообщила, что хозяина нет дома. Он еще не приезжал со склада. «Какого склада?» — спросил я. «На улице Кристины», — ответила она.

Прибыв по указанному адресу, мы смогли лишний раз убедиться, что у Сусанны явно была губа не дура. Склад вместе с магазином занимали добрый гектар.

Слева находилась контора, соединявшаяся с основным зданием стеклянной галереей, которая шла дальше и вела в склад и магазин — внушительные помещения, обшитые деревом. Я увидел множество рабочих, служащих за счетными машинками, а в стеклянной конторке — самого сеньора Рамераля.

— Сеньор Рамераль ожидает вас наверху, — сообщил мне паренек, через которого я передал свою просьбу. — Поднимитесь вот по этой лестнице, сеньор, — добавил он, указывая на встроенный эскалатор.

Лицо Рамераля отливало синевой; со времени нашей первой встречи он еще больше осунулся. Рамераль жестом указал мне на стул; я, поблагодарив, сел. Устроившись поудобнее, начал:

— Итак, сеньор Рамераль, отпечатки на коробке сигар идентичны отпечаткам на стакане из спальни Сусанны. Что вы на это скажете?

Рамераль схватил подвернувшийся под руку карандаш и нервно принялся постукивать им по краю стола, затем начал черкать что-то на листке бумаги, лежавшем перед ним. Потом, подняв голову, глянул на меня глазами затравленного животного и закусил губу.

— Все верно, — прошептал он наконец. — Это я был там вечером с Сусанной. Но я не убивал ее!

Я внимательно изучал его лицо. Или Рамераль — простак, или он очень умело лжет.

— Когда вы от нее ушли?

— Около шести.

— Она не говорила, что кого-то ожидает? Ну, может, как-то дала это понять?

— Не знаю, — нерешительно ответил Рамераль, потирая подбородок. — Не так-то просто было узнать, что у нее на уме. Она искусно умела скрывать свои чувства.

— Когда вы уходили, кто оставался в доме?

— Только она и служанка.

— Как зовут служанку?

— Кайта.

Я вспомнил свои уроки журналистики и пристально посмотрел ему в глаза.

— Вы влипли в весьма неприятную историю, Рамераль, — произнес я, сопровождая свои слова обвиняющим жестом. — Ведь известно, что Сусанна никого не принимала, не убедившись предварительно, что служанки нет дома.

Взгляд Рамераля лихорадочно заметался по небольшому кабинету. Он судорожно сжал губы и весь напрягся.

— Она меня шантажировала, — прошептал он.

— Кто? Служанка?

Он утвердительно кивнул.

— Какая прелесть! Воистину, каков хозяин — таков и слуга.

— Письмо, которое вы мне показали… — начал Рамераль, но не закончив, живо вскочил со стула, растерянно глядя поверх моей головы. — Кто?.. — жалобно воскликнул он, но я быстро усадил его обратно. Рамераль вроде бы успокоился, но я заметил на его лице выражение злорадства и вместе с тем паники. Сквозь стекло конторки я увидел двух полицейских, поднимающихся по лестнице.

Наступил момент, когда необходимо было действовать без промедления. Я быстро оценил свои возможности и принял единственно верное решение — кинуться на стеклянную стену, отделявшую контору от магазина. Так я и сделал. Стекло было не толстым, оно легко разбилось, я пролетел сквозь него и рухнул на мешки с зерном, самортизировавшие мое падение. Однако полицейские еще не дойдя до кабинета, принялись свистеть. На свист со всех сторон сбежалась огромная толпа.

Перескочив через груду мешков, я вбежал в основной коридор и осмотрелся вокруг. Впереди через грязное стекло я увидел стоящую во дворе полицейскую машину, у входа остановился огромный грузовик, на котором рабочие подвозили продовольствие. Они как раз сгружали какие-то коробки и ящики. Со стороны склада по коридору бежали двое полицейских. Еще один, перепрыгивая через груды мешков и ящики, с бутылками, мчался по двору. Не раздумывая я свернул в боковую дверь, на секунду задержавшись там, чтобы перевести дыхание. Вокруг стоял тяжелый запах прелого зерна и испорченных продуктов. Я повернул направо за гигантские коробки с сырами, лихорадочно пытаясь отыскать другой выход из этого проклятого склада, но тщетно. Сейчас меня схватят, я в западне! Я обшаривал взглядом все уголки, даже потолок. Свистки приближались! Единственное спасение — слуховое окно. Полки вдоль стен сослужили мне роль лестницы. Взобравшись наверх, я разбил стекло рукоятью «люгера» и наконец вдохнул полной грудью воздух свободы. Потом пролез в узкое отверстие слухового окна и, уже оказавшись на верху, остолбенел — на крыше я практически попал в безвыходное положение.Слишком высоко… Из замешательства меня вывел шум мотора. Пробежав по крыше к месту разгрузки, я увидел, что грузовик с продуктами подъезжает к полицейской машине. Так, вот она, моя единственная и последняя возможность! Набрав в легкие воздуха, я прыгнул в кузов. Когда грузовик повернул за угол, я расхохотался — полицейская машина попыталась сманеврировать, чтобы заблокировать выезд со двора, но огромный грузовик уже уехал. Когда он несколько притормозил при выезде из проулка, я выпрыгнул возле кафетерия на улице Фернандины. Только сейчас я вспомнил о Макейре, но возвращаться назад было равносильно самоубийству.

— На вас напали собаки? — услышал я голос позади себя, войдя в кафетерий.

Я повернул голову и увидел, как один из официантов с улыбкой рассматривает меня.

— Да нет, — как можно спокойнее ответил я. — Попал тут рядом в автокатастрофу, но, как видите, ни одной царапины…

— Рядом? Странно! Я ничего не слышал.

— Это на Четырех Дорогах, — объяснил я. — Принесите-ка мне лучше холодного пива.

Когда он ушел, я закурил и начал обдумывать свое шаткое положение. Официант поставил передо мной стакан с пивом и снова уставился на меня.

— Мне бы переодеться, — сказал я. — Нужны брюки и чистая рубашка.

— Я как раз об этом подумал, сеньор.

Официант походил на собаку, которую только что стошнило, он и сам был весь какой-то грязный, как, впрочем, и это заведение.

— Подождите немного, — сказал он, показывая гнилые зубы, потом заорал:

— Марсело! Марсело!

Из-за перегородки выбежал испуганный паренек.

— Слушаю вас, сеньор Ривас. Что вам угодно, сеньор Ривас?

— Сеньор хочет дать тебе поручение, болван. Иди сюда!

Я вырвал из блокнота листок и написал размеры рубашки и брюк, затем вынул двадцать песо и отдал парию. При виде моего бумажника глаза сеньора Риваса подозрительно заблестели. Я достал еще двадцать песо и протянул их Ривасу. Парнишка стрелой помчался в сторону Монте.

Чтобы как-то скрасить мое одиночество, Ривас подвинул стул к моему столику и сел. Я почувствовал страшную усталость.

— Расскажите, пожалуйста, как это вас угораздило попасть в аварию, сеньор…

— Алварес, — назвал я вымышленную фамилию, отпивая из стакана пиво.

— А где вы оставили машину, сеньор Алварес?

— Об этом не беспокойтесь, — ответил я. — Она сейчас на улице Кристины. Я позвонил оттуда в мастерскую и ее отправят куда следует.

— Да, вам повезло, что сами не пострадали, — широко открыв бегающие глаза, пробормотал Ривас. — Вы приехали из-за города? Транзитом через город? Вам здесь все хорошо починят, как-никак столица…

Он говорил и говорил, переливая из пустого в порожнее, слова сливались в монотонный гул, и я не обращал на его болтовню никакого внимания.

— А что полиция? Разве на Четырех Дорогах не было полиции? Сейчас так много полицейских. И чем только они занимаются? Случись с человеком несчастье, их никогда не окажется рядом. Полиция! Сроду не мог понять, для чего она вообще существует. А вы с ними прежде не сталкивались? Они составили акт об аварии?

Ривас порядком мне надоел. Он уже вызывал у меня отвращение да к тому же от него исходил какой-то кислый запах. Кроме того, он имел отвратительную привычку все время хватать собеседника своими потными руками, да еще с такой силой, словно он тонет в море. Я последний раз затянулся и загасил окурок. Ривас продолжал:

— Если вы, сеньор Алварес…

— Слушай, убери свои копыта, — не выдержал я, когда он снова схватил меня за руку. Тот в ответ улыбнулся, показывая гнилые зубы. Я увидел, что возвратился парнишка.

* * *

— Наконец ты явился, Марсело! А то сеньор Алварес устал от моей болтовни.

Он взял у юноши пакет с одеждой и пинком отправил парня за перегородку. Потом повернулся ко мне.

— Вот, пожалуйста.

— Где я могу переодеться?

Ривас на мгновение задумался, затем лицо его приняло важное выражение.

— А, вы хотите переодеться? — он сверкнул глазами. Видно, до него не сразу все доходило. Идите за мной.

Я пошел.

Он провел меня в грязную длинную комнату, где стояла отвратительная вонь. Я подумал, что стоило бы запереться при помощи стула. Положив на журнальный столик, стоявший в углу, «люгер», документы и бумажник, я стал раздеваться. Когда я уже заканчивал переодевание, Ривас пинком распахнул дверь. Я было дернулся за «люгером», но Ривас угрожающим тоном произнес:

— Не советую вам это делать, сеньор Арес.

Я увидел направленное мне в грудь дуло небольшого пистолета и переспросил:

— Арес?

Его глаза победно засверкали:

— Да, лицо, которое я видел в газетах, я уже никогда не забуду.

Пожав плечами, я застегнул на рубашке пуговицы. Ривас подошел к столику и взял мой бумажник.

— Просто беда какая-то, мне все время приходится иметь дело с людьми, у которых хорошая память, — заметил я.

— Я ни минуты не сомневался, что не ошибся, — изрек Ривас. — Как только вы появились, я сразу понял — вот тот, кто мне нужен.

— Отлично, сеньор физиономист, — насмешливо проговорил Я. — Ну, и что теперь?

Тот сделал неопределенный жест.

— Меня интересует только одно, — сказал он, указывая на мой бумажник.

— Идет! Берите его!

— Не хотел бы извиняться, — сказал Ривас. — Мне нравится, что вы такой щедрый.

Я наклонился к свертку со старой одеждой.

— А что делать с этим? — спросил я.

Тот пожал плечами.

— Меня интересуют только деньги, — повторил он, снова заглядывая в бумажник. И тут он совершил непростительную ошибку — слишком надолго задержал на нем свой взгляд.

Я швырнул свертком с одеждой в Риваса и прыгнул на него. Ривас автоматически выстрелил, но пуля просвистела мимо и впилась в стену. Я с силой ударил его в челюсть, пистолет вывалился из рук Риваса, глаза панически заблестели. Я добавил ему с левой в солнечное сплетение, и мерзавец тяжело осел с выпученными от боли глазами. Его начало рвать. Я сунул «люгер» в карман и спрятал бумажник.

— Вот так я плачу за ваши услуги, — произнес я и бросил купюру в десять песо прямо в блевотину.

В дверях появился Марсело; он смотрел на эту безобразную сцену с таким видом, что было Ясно — подобное зрелище для него не впервые.

— Это твой отец? — поинтересовался я.

Тот отрицательно замотал головой.

— Радуйся, парень! Возьми эти деньги, — я протянул ему двадцать песо, — и поищи другую работу. Здесь тебе придется плохо.

Парень печально посмотрел на меня и молча скрылся за дверью. Я пожал плечами и вышел на свежий воздух. После зловонного помещения, я почувствовал себя на улице как в раю.

8. Антиквар

В китайском ресторанчике, столь же омерзительном и грязном, как и заведение Риваса, я пообедал какой-то тягучей мешаниной с ужасным запахом, которая у них называлась супом, и мельком просмотрел газету, купленную на автобусной остановке. Меня обрадовало, что с Алисой все в порядке — ее допросили и отпустили. Но от последних новостей у меня начался желудочный спазм. Статья называлась «Убийца Сусанны пытается избавиться от драгоценностей». Я прочел следующее: «Сегодня утром некий субъект пытался продать драгоценности, похищенные из дома сеньоры Сусанны Диас де Аройо антиквару сеньору Альфреду Батлеру. Сеньор Батлер, отказавшийся приобрести эти вещи сомнительного происхождения, явился в полицию и описал этого человека. Описание полностью совпадает с внешностью известного авантюриста Хуглара Ареса, подозреваемого в убийстве сеньоры Диас».

Дальше шла несусветная чушь, от которой мне стало просто смешно, хотя сейчас было и не до смеха. Дело усложнялось все больше и больше. Казалось вокруг моей скромной персоны организовали заговор. Аккуратно сложив газету, я подумал — что за мотивы побудили этого Батлера явиться в полицию с подобным заявлением? И только пожал плечами. Какими бы они ни были, Батлер заслуживал моего визита. Отыскав в телефонном справочнике раздел антикварных лавок и магазинов ювелирных изделий, я выяснил, что нужный мне магазин находится на улице Св. Николая, неподалеку от китайского квартала. Я записал адрес в блокнот и вышел из ресторанчика.

Около девяти вечера я очутился напротив магазина Батлера. Огляделся вокруг. Увидел на витрине различные женские украшения, дорогие сервизы, картины и рядом всякую дребедень. Улица была еще довольно пустынна, но по начинающемуся вечернему оживлению чувствовалось, что это место Гаваны пользуется ночью большим успехом.

Похлопав по пиджаку, я проверил, на месте ли мой «люгер», затем позвонил.

За полуоткрытой дверью показался маленький китаец.

— Что вам угодно? — спросил он, но вглядевшись повнимательнее, заговорил вдруг таким тоном, словно давно меня ожидал: — Плоходите, сеньол Алес.

Я улыбнулся — видно, я стал известным человеком в городе.

— Спасибо, Чин-Ли, — сказал я, не имея ни малейшего намерения пошутить.

— Я не есть Чин-Ли, — возразил китаец. — Я есть… я есть…

— Мне все равно, как тебя зовут, — перебил я. — Скажи хозяину, чтоб он вышел.

Чин-Ли, ни слова не говоря, исчез в просторном коридоре, разделяющем дом на две половины. Я посмотрел по сторонам. Типичное жилище антиквара. Повсюду статуэтки, хрусталь, серебряная и фарфоровая посуда, изделия из керамики; все это казалось раритетами, по которым сходят с ума всякие чудаки-коллекционеры. Тут возвратился Чин-Ли.

— Сеньол Батлел не сможет вас плинять, — произнес он с церемонным поклоном.

Я сделал движение, смысл которого он понял сразу. Чин-Ли пошел впереди, я — за ним; китаец двигался маленькими быстрыми шажками, ступая мягко и бесшумно как кошка. И вообще во всем его облике было нечто кошачье — вкрадчивость, гибкость. Остановившись у закрытой двери, он указал мне на нее. Входя, я сунул руку в карман и незаметно вытащил «люгер». Батлер, сидящий за огромным столом, занимающим полкомнаты, отреагировал точно так же — в его руке появился пистолет.

— Не стоит, Батлер, — проговорил я, держа его на мушке. — Не хотелось бы с вами сыграть вничью.

Тот положил пистолет на стол и улыбнулся. Затем поднялся, настороженно глядя на меня, подошел к китайцу и резко ударил его по подбородку. Китаец рухнул, затем медленно поднялся, улыбнулся загадочной, непроницаемой восточной улыбкой и со словами: «Я же говолил» — направился к двери.

Батлер посмотрел на свой пистолет и воскликнув!

— К чертовой бабушке оружие! — швырнул его в ящик стола.

Удостоверившись, что Чин-Ли не подслушивает за дверью, он запер ее. Мне показалось странным, что Батлер говорит с южноамериканским акцентом. Он словно прочитал мои мысли:

— Вас удивляет, что я несмотря на свою фамилию так хорошо говорю по-испански?

— Меня это не интересует, — прервал я его. — Я хочу знать, чем вызвано ваше заявление властям.

Батлер с довольным видом развалился в кресле. У него было холеное свежевыбритое лицо и довольно крепкое телосложение, несмотря на небольшой рост. Он сидел с видом человека, который знает, что делает. Когда он понял, что я не расположен шутить, улыбка исчезла с его лица и он выпрямился в кресле.

— Извините, — заговорил он. — Я тут смеюсь, совсем позабыв о том, что у вас настроение отнюдь не веселое.

Я с угрозой посмотрел на него:

— Жду объяснений, Батлер.

Тот задумчиво выпятил подбородок.

— Гм, — промычал он, пристально разглядывая меня. — Вас, наверное, удивят мои слова. — Он сделал многозначительную паузу и выпалил — Мне просто хотелось услужить вам.

Я буквально оцепенел. Батлер начинал меня раздражать.

— Сейчас все объясню, Арес, — произнес мой собеседник улыбаясь. — Вам известно, кто убил Сусанну?

— Будь мне это известно, стал бы я ударяться в бега! — воскликнул я.

— Зато мне это известно, Арес, — доверительно сообщил он. — Но как вы могли об этом узнать, не познакомившись со мной?

— Но зачем выходить на меня подобным образом? Если вам все известно, стоило обратиться в полицию…

— О! Полиция! — воскликнул он. — Даже слышать о ней не хочу, Арес!

Ситуация становилась забавной и любопытной. Я рассмеялся.

— С каким удовольствием я бы вас вздул, Батлер, — заметил я.

— И совершили бы непростительную глупость.

— Давайте перейдем к делу, Батлер. Кто убил Сусанну?

— Это то, о чем я не сказал полицейским. Кто убил Сусанну… Разрешите мне начать с самого начала, — заявил он вдруг совершенно серьезно.

Я кивнул, и он начал.

— Все это чертовски запутано, — Батлер с секунду помолчал, затем продолжил. — Все началось с Дега. Прежде чем влипнуть в эту историю, вы слышали о существовании картины?

Я отрицательно покачал головой.

— Это неповторимый шедевр, Арес, — глаза его засверкали от восхищения, — и эта божественная красота принадлежит мне. Подождите минуту… — он вытащил из кармана связку ключей и нашел нужный, маленький и изящный, словно игрушечный. Я тем временем закурил сигару. Батлер отпер ящик письменного стола и извлек оттуда пергамент. — Взгляните сюда!

Я посмотрел на пергамент — это был документ, оформленный в Париже, который и подтверждал, что Батлер является владельцем картины Эдгара Дега «Балерина за кулисами». Внимательно изучив документ, я понял, что никакой подделки тут не было — я неплохо разбирался в подобного рода вещах. Возвратив Батлеру пергамент, я поднял глаза, давая понять, что жду дальнейших объяснений.

— Как видите, Дега — мой, — заявил Батлер. — Он обошелся мне в баснословную сумму во время одного из моих путешествий в Париж.

— Как же картина попала к Сусанне? — поинтересовался я.

Батлер с удрученным видом опустил голову. Затем смущенно взглянул на меня.

— Мужчины — народ слабохарактерный, Арес…

— Вы обменяли картину на ласки Сусанны? — резюмировал я насмешливо.

Тот кивнул.

— Чтобы это понять, надо знать Сусанну. Вы были с ней знакомы? Видели ее хоть раз? Живую, я хочу сказать…

— Нет, когда я ее увидел, она была мертвее Рамзеса Второго.

— Когда я с ней познакомился, я чуть с ума не сошел, так мне захотелось обладать ею, Арес. — Глаза Батлера округлились. — Да, Сусанна — воистину одно из самых редкостных украшений природы; увидев ее вторично, я захотел ее на всю жизнь. Она очаровывает любого с первого взгляда, поверьте. И на всю оставшуюся жизнь.

Батлера прервал скрип двери. Блеск в его глазах погас. Он замолчал, но скрип продолжался. Мягкий, тихий скрип. Батлер вздохнул, но ничего не сказал. Казалось, он раздумывал, кто посмел нарушить его сладкие воспоминания. Тут дверь заскрипела в третий раз. Батлер раздраженно вскинул голову и что-то пробормотал. Затем крикнул:

— Кто там? Войдите!

Дверь открылась, и в проеме показалась стройная китаянка.

— Гм! — воскликнул я. — Вы, оказывается, скрываете у себя такое сокровище!

— Разумеется! — громко рассмеялся Батлер.

Я разглядывал китаяночку, пока она приближалась к нам. Она была в цветастом широком платье, невысокого роста, но ее пропорциональная фигурка привела меня в восхищение. Маленький рот и широко расставленные глаза очень гармонировали с ее безупречным овалом лица. Батлер называл ее Лу-Ми. Она заговорила с ним по-китайски, он отвечал так же. Девушка, видимо, с чем-то не соглашалась; я услышал, как Батлер повторил ей что-то дважды. Затем, сделав нетерпеливое движение рукой, пронзил ее гневным взглядом и произнес по-английски:

— Ладно, Лу-Ми. А теперь иди отсюда.

И все. Китаянка вышла из комнаты, оставив за собой легкий запах духов.

— Вернемся к нашей беседе, Арес. — Батлер снова стал серьезным. — К сожалению, Сусанна не относилась к тому типу женщин, которые способны на бескорыстную любовь. Она всегда требовала что-нибудь взамен; у одних драгоценности, у других деньги. За ее ласки всегда нужно было платить. В моем случае это был Дега. Я долго крепился, страдал, мне не хотелось расставаться с картиной, но я не удержался. Мысль о том, что я не добьюсь расположения Сусанны, угнетала меня. Когда я был уже не в состоянии выносить это, я отдал ей «Балерину» взамен за минуты любви, на которые она согласилась. — Батлер замолчал, на его лице появилось выражение страдания. — Сусанна неповторимая женщина. У нее не было ни единого изъяна. Ее красота — совершенна, понимаете, Арес?! Когда я прикасался к ее телу, райские кущи казались мне по сравнению с этим просто пустяком. Но Сусанна была лишена истинных чувств. Она не имела понятия о сострадании, милосердии; она не знала, что это такое. И вот настал день, когда картина стала ее собственностью, я самолично водрузил ее на стену в гостиной. А потом все кончилось. Сусанна отвергла меня, и ни просьбы, ни протесты, ни мои мольбы ее не волновали. Она оставалась непреклонна. — Батлер снова сделал глубокую паузу. — Думаю, она просто смеялась надо мной, и тем самым лишь усугубляла мою боль. Потом я вспомнил, что у Сусанны нет документа на эту картину и решил ее вернуть. Мой замысел заключался в том, что я намеревался юридическим путем доказать, что картина не является подарком, она просто отдана в залог. Однако существовало слишком много свидетелей того, что я подарил эту картину ей, и я опасался, что Сусанна с ее влиянием и связями выиграет дело да еще посмеется надо мной во второй раз. И тогда я решил выкрасть картину. Естественно, у меня и в мыслях не было сделать это самому, я подумал, что проще обратиться к профессионалу, который и провернет это дельце за определенную плату. — Батлер с грустью посмотрел на меня. — Вижу, вижу, Арес, вы не одобряете мои методы. Я теперь тоже весьма сожалею об этом — с того самого момента, как этот человек вышел отсюда и направился к дому Сусанны.

— Итак, Батлер, кто этот человек, и как мне узнать, что вы не лжете?

— Святые небеса! — воскликнул он. — Я лгу?! Для чего? Я знаю, что он убийца, им не мог быть никто иной… разве что вы.

Я злобно ухмыльнулся.

— Потише, Батлер. Не играйте с огнем.

— Поймите, Арес, — простонал Батлер, — я обратился к властям не из чувства гражданского долга или любви к Закону. У меня не было другого пути, чтобы связаться с вами. Безусловно, я сделал это довольно необычным способом, но, как видите, он оказался эффективен. Мое намерение — вступить с вами в сделку, говорю это прямо. Тот человек меня предал. Он исчез вместе с картиной.

— Вы говорили о сделке. И какого она характера?

— Я опишу вам того человека, чтобы вы его нашли. Но когда вы его обнаружите, не спешите передавать в полицию, пока я не улажу с ним дела насчет картины. Без всякого сомнения, никто не рискнет купить ее у него. Ведь это очень известная вещь. И он это понимает.

— Что-то здесь не так, Батлер. Выходит, вы хотите, чтобы я обнаружил этого человека, вы с ним все выясняете, и он прямым ходом преспокойно отправляется в полицию. Не думаю, чтобы он согласился.

Глаза Батлера лукаво заблестели.

— Любому человеку становится в тюрьме намного комфортнее, когда он знает, что при выходе оттуда его ожидают многие и многие тысячи. — Батлер поднял руку. — Я сам с ним договорюсь. Найду нужные слова — это я беру на себя. Вы только приведите его ко мне.

— Ну, давайте, описывайте его. Какая у него внешность?

Батлер откинулся в кресле и с облегчением вздохнул.

— Значит, вы принимаете мое предложение?

Я кивнул.

— Итак, человек этот высокого роста, шатен, хорошо сложен, всегда безукоризненно одет. Носит аккуратные, тонкие усы, имеет отличные манеры. Но вряд ли вам поможет одно описание. Чтобы его разыскать, проще поехать в Старую Гавану и найти там в парке бродячего актера по кличке Калиостро. Спросите у него, где Хуан Синкенья. — Батлер поднял указательный палец а добавил: — Предупреждаю, Арес, Калиостро опасен, и Синкенья тоже.

Через пять минут я вышел из кабинета Батлера в сопровождении китайца. Тот тихо, по-кошачьи шел сзади. В коридоре я столкнулся с выходящей из комнаты Лу-Ми, одетой в длинное просторное платье. Она пробормотала извинения. Я понял — толкнула она меня не случайно. Чин-Ли обернулся и гневно посмотрел на нее. Девушка быстро скрылась в одной из многочисленных комнат. Когда я вышел на улицу, в китайском квартале уже вовсю бурлила жизнь.

9. Бродячий артист

Как только китаец запер за мной дверь, я полез в карман своей рубашки и обнаружил там записку, от которой исходил аромат духов. Понять я ничего не мог — на листке виднелись столбцы странных китайских иероглифов. Я вошел в кафе и, заказав пива, медленно прихлебывал его, раздумывая над рассказом Батлера. Мне была не по душе игра антиквара. Положив на столик песо, я поднялся. Китаец взял деньги, недоверчиво посмотрел на меня и улыбнулся.

— Большое спасибо, сеньол, — проговорил он, провожая меня взглядом.

Движения его были скованы. Я остановился, с секунду подумал, потом возвратился к стойке.

— Вы не прочтете мне записку? — спросил я китайца.

Тот взглянул на листок. По его лицу разлилась смертельная бледность.

— Могу я узнать, что здесь написано? — резко спросил я.

— О, сеньол! — воскликнул тот; в глазах его стоял ужас. — О, сеньол!

Я посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Прекратите причитания! — заорал я. — Что здесь написано?

Китаец взял записку, словно гремучую змею, запинаясь прочитал вслух ее и вернул мне. Пока он читал, меня охватила дрожь. «Берегитесь, вас преследует смерть!» — шепотом перевел китаец.

Как обычно, чувствуя, что ситуация становится опасной и непредсказуемой, я, принимая все меры предосторожности, отыскал неприметную гостиницу и решил там переночевать. Этот так называемый отель с равным успехом можно было бы назвать свинарником. Но для меня наступили дни, когда мне было решительно наплевать на комфорт. Этой ночью я отвратительно спал — меня одолевали кошмары. Проснулся поздно. Стояла страшная жара, и я принял холодный душ. Затем пошел в кафе и позавтракал. После чего купил газету. Сообщения о смерти Сусанны уже отодвинулись на второй план.

Газеты сообщали, что полиция разрабатывает два направления, но пока ничего нового нет. Я позвонил Алисе. Мой звонок, по-видимому, застал ее в постели, потому что на мое «Привет, дорогая!» она сонно ответила:

— А! Это ты. Знаешь, что ты меня разбудил?

— Брось ворчать, — ответил я. — Ты всегда просыпаешься такая сердитая?

— Послушай, ты, свинтус, — отогнав сон, сказала она. — Если ты не прекратишь…

Я перебил ее:

— Как там с тобой обошлись в полиции?

— О! — раздалось на другом конце провода. — Они были очень любезны. Для начала спросили, почему я помогла тебе смыться, но потом извинились, сказав, что, должно быть, это ошибка. Ведь была такая суматоха! — она рассмеялась. — Я кричала: почему они не поймали того типа — это тебя, — который меня преследовал. К тому же, они перевернули вверх дном все кабаре. Ну и все в этом духе…

Я улыбнулся, представив лицо Алисы, когда она безбожно врала блюстителям порядка.

— Умница!

Она послала мне по проводу поцелуй и повесила трубку, я же задержал свою в руке и прислушался. Так и есть! Эта мысль давно пришла мне в голову и я оказался прав. «Щелк!» послышалось в телефоне. Потом еще раз. Я не ошибся. Полицейские прослушивали ее телефон. Я пулей выскочил из телефонной будки и остановил первое попавшееся такси. Через минуту здесь будут полицейские! Сев на заднее сиденье, я погрузился в раздумья.

— Куда ехать, сеньор?

Шофер, совсем еще молодой человек, спросил это резким тоном. Его голос чем-то напоминал мой собственный. Именно в этот момент он взглянул в зеркальце заднего обзора. Если он и узнал меня, то не подал вида.

— Сеньор не сказал, куда ехать, — повторил он.

— Я из деревни, — с восточным акцентом произнес я. — Мне хотелось бы проехаться по городу. Давайте для начала съездим в Старую Гавану.

Довольно неуклюжая выдумка, конечно. Но мне было безразлично, поверил он мне или нет. Водитель лишь пожал плечами и направился в самую старую часть города. За два часа мы исколесили весь район вдоль и поперек, объездили кварталы старинных застроек, но все было так, как я и ожидал: мы не встретили ни одного бродячего актера. Наверное, они появляются на улицах ближе к вечеру.

В то время, когда происходили эти странные события, Старая Гавана представляла собой район резких контрастов — поразительное смешение старины и модерна, роскоши и нищеты.

В два часа дня мы с таксистом решили перекусить. Судя по его болтовне во время обеда, водитель показался мне довольно забавным малым.

— Меня не интересует, кто вы, — заметил он. — Если человек назвался Хуаном Палотой, для меня он — Хуан Палота. Я — всего лишь таксист. Всякий, кто мне оплачивает поездку, для меня человек уважаемый.

— Отличная философия, — согласился я.

— Называйтесь как угодно, — продолжал он. — Я знаю одно: два песо плюс два песо — будет четыре песо. — Он поднял голову над тарелкой и лукаво улыбнулся. — Ясно? Если из-за своего чрезмерного любопытства я потеряю клиентов, то умру с голоду.

Тоже верно. Мы ехали по грязной кривой улице. Часам к шести вечера мы остановились возле парка Христа. До сих пор судьба мне не улыбалась, хотя нескольких актеров я уже видел. Без особого энтузиазма я покинул машину и направился к группке людей, столпившихся возле памятника Пласидо^[53]. Я заметил двух смешно разодетых мужчин. На одном из них, высоком, была надета нелепая шелковая рубаха, другой, пониже ростом, с подобием тюрбана на голове, был облачен в индейское пончо. Этот головастик зазывал публику:

— Подходите, сеньоры, подходите! — заученно повторял он. — Подходите и полюбуйтесь на мастерство великого восточного мага Калиостро! Такое представление бывает только раз в жизни!

Народ постепенно собирался. Эти мошенники, несомненно, были наделены каким-то очарованием. Я внимательно разглядывал Калиостро — мужчину лет тридцати пяти, может, сорока. Высокий, довольно полный, но судя по всему сильный и мускулистый, о чем свидетельствовала его крепкая шея, он, видя, что публика собралась, театральным жестом приказал своему низкорослому спутнику замолчать и принялся рассказывать о своей несчастной судьбе. Это была хитрая ложь, старая как Мафусаил, достаточно эффектная.

Затем он начал показывать фокусы, извлекая из-под одежды различные предметы; они то появлялись, то исчезали. Тогда я перевел взгляд на его компаньона. А на, того стоило посмотреть. Он тоже искусно манипулировал руками. Я протиснулся сквозь толпу к нему поближе. Обратил внимание на его уродливо вывернутые веки. Прелюдия закончилась, и коротышка перешел к кульминационной части их необычного представления. Не переставая разглагольствовать, он внимательно следил за публикой, с иронической усмешкой поглядывая, достаточно ли заплатили зрители. Потом он закричал: «Не уходите, сеньоры, поддержите бедных актеров!». Я знал, почему он так убеждает публику не расходиться — сейчас должно было начаться самое интересное.

Коротышка поднялся на цыпочки, чтобы лучше видеть аудиторию, изобразил на лице самую подобострастную улыбку и с непринужденной веселостью в голосе спросил:

— Никто из сеньоров не хочет выручить нас пятипесовой бумажкой?

Мне стало смешно, публика смотрела на него с подозрением. Но коротышка не унимался:

— Ну что же вы, господа? Столько народу и ни у кого не найдется пяти песо, чтобы достойно завершить представление! — он улыбнулся. — Мы будем вам очень признательны. — Все с той же циничной ухмылкой, он принялся спрашивать: — Вы? А может, вы? — и тыкал пальцем то в одного, то в другого, но все оставались равнодушны. Ага! — вскричал он вдруг. — Наконец-то нашелся человек, поверивший в наши артистические способности! Подойдите, пожалуйста, сюда! Дайте ему пройти!

Я взглянул — кого это удалось обвести вокруг пальца. Им оказался нескладный человек с всклокоченной шевелюрой.

«У этого болвана есть лишние пять песо, — подумал я. — Лучше бы сходил в парикмахерскую да постригся».

Лохматый субъект вручил коротышке деньги, и тот представил его публике. Затем кивнул Калиостро. Тот, сделав несколько отвлекающих пасов, взял купюру лохматого типа и принялся проделывать с ней различные фокусы: деньги то исчезали, то появлялись вновь, то он прятал их в карман, то доставал изо рта. Затем «восточный маг» призвал публику смотреть повнимательнее, чтобы не упустить деталей. Позади Калиостро стоял малюсенький столик, а на нем — мясорубка. В нее он и запихнул купюру. Коротышка начал крутить ручку. Недоверчивая публика подозрительно заворчала.

Нечесаный субъект поначалу пытался возразить, но все же сдержал себя и на его лице появилось выражение олимпийского спокойствия. Между тем коротышка что есть сил крутил мясорубку. Неожиданно возле него возник негритенок, не отрывающий глаз от манипуляций мнимого чародея. Его детский ум, естественно, не мог понять «секрета» «великого иллюзиониста». Но почувствовав, что деньги скоро превратятся в фарш, он схватил коротышку за руку.

— Что вы делаете?!

— Как видишь, дитя, прокручиваю через мясорубку пять песо, — вежливо ответил тот, незаметно отталкивая негритенка локтем в сторону.

— Сумасшедший! — кричал мальчишка, словно эти пять песо принадлежали ему. — Перемолоть пять песо!

— Уйди, черт бы тебя побрал! — процедил сквозь зубы разозленный коротышка. — Ты что, хочешь получить по башке?

Лицо коротышки побагровело от злости, но негритенок крепко вцепился ему в руку и не отпускал ее. Он так потешно натужился, что публика расхохоталась. Представление превращалось в комедию. И тут коротышка совершил самую большую ошибку. Желая избавиться от назойливого мальчишки и дать ему затрещину, он убрал с мясорубки руку, и она чуть не попала под нож. Мальчишка же бросился к мясорубке, чтобы выхватить из нее деньги. И вот он с победоносным видом разжал кулачок, и тут веселье публики сменилось всеобщим гневом: все увидели не пять песо, а клочок газеты. Калиостро угрожающе двинулся к негритенку, но несколько мужчин оттащили его и с ругательствами посоветовали убираться подобру-поздорову и не обманывать народ. Побелев от ярости, тот сделал знак коротышке, и оба под насмешки и свист толпы удалились.

На углу возле церкви они остановились. Я перешел улицу и заплатил Хасинто — так звали таксиста. Калиостро снял свой халат и отдал коротышке, тот сунул его в котомку и направился по улице Христа в сторону пристани. Калиостро же пошел по улице Виллегас. Я поблагодарил Хасинто и медленно двинулся за фокусником.

10. Синкенья

Калиостро пошел прямо по Виллегас до Обиспо и там свернул к центру города. Шел он медленно, наклонив голову, его вполне можно было принять за тихого добропорядочного горожанина. Миновав Национальную библиотеку, он перешел улицу и остановился у входа в парк. Я тоже остановился и, закурив сигару, сделал вид, будто рассматриваю книги издательства «Минерва», выставленные в витрине. Затем я увидел, как Калиостро вошел в Центральный парк и двинулся следом. Вытерев платком вспотевшее лицо, я посмотрел на часы — четверть девятого. В воздухе стояла духота, должно быть, собирался дождь.

Калиостро оглянулся; я наклонился, будто собираюсь завязать ботинок. Миновав Национальный театр, Калиостро направился к торговцам бижутерией, лотки которых были расположены на улице Сан-Рафаэль. Эта улица всегда была полна народа. Я видел, как Калиостро приостанавливается возле лотков и рассматривает товары, то согласно кивая, то равнодушно проходя мимо. Я шел сзади. Калиостро зашел в зал небольшого кинотеатра. В зале было прохладно, в темноте тускло белел экран. Начался показ Диснеевского мультфильма о гусенке Дональде. Чтобы Калиостро меня не заметил, я сел в последнем ряду и на секунду отвлекся. Спустя несколько минут, когда глаза привыкли к темноте, я стал изучать зал. Народу было немного. Но Калиостро неожиданно куда-то исчез. Я пошел по проходу между рядами как бы в поисках более удобного места, но Калиостро как сквозь землю провалился. От досады я больно прикусил губу. Конечно, отвлекшись, я совершил непростительную глупость. Да и для чего нужно было суетиться — ведь Калиостро не догадывался, что я за ним слежу. И тем не менее он ускользнул.

Может, воспользовавшись темнотой, он спрятался за углом, поняв, что я пришли по его душу и теперь следит за мной? Я грустно улыбнулся. Не надо обладать особым умом, чтобы войти в одну дверь и выйти в другую. А я, кретин, ждал, пока мои глаза привыкнут к темноте! Все оказалось гораздо проще, чем я себе представлял.

Я уже решил покинуть кинотеатр, но тут заметил мужчину, выглянувшего из туалета. Это был Калиостро. Он посмотрел в зал и снова скрылся за дверью. Я направился в туалет. Внутри разговаривали двое, один из них был фокусник. При виде меня мужчины прервали разговор и сердито посмотрели в мою сторону. Я подошел к умывальнику и принялся мыть руки, одновременно украдкой поглядывая в их сторону. Собеседник Калиостро что-то передал ему и быстро вышел. Оглянувшись, я заметил, что кто-то наблюдает за мной через щель в двери. Вне всякого сомнения, этот мошенник приторговывает марихуаной. Через минуту Калиостро, закурив сигару, вышел из туалета.

Я понял, что он закончил торговлю, и решил отправиться за ним. Неплохая идея. Стараясь держаться в темноте, чтобы он меня не заметил, я увидел, что он направляется к зданию Консульства. Я замедлил шаг, чтобы установить некоторую дистанцию между нами.

Калиостро остановился, оглядываясь вокруг. Я моментально замер на месте и заговорил с каким-то толстяком, идущим мне навстречу, начал молоть вздор. Тот недоуменно уставился на меня. Когда Калиостро завернул за угол, я, оставив толстяка стоять с открытым ртом, ринулся за актером. Калиостро зашел в бар Американского Клуба. Я притаился в темноте за огромной колонной Дворца Искусств. Минут через пять я увидел, как он вышел из дверей Клуба, на ходу жуя сэндвич. «Если Калиостро меня раскусил, он воистину гений притворства», — подумал я. С сэндвичем в руке Калиостро двинулся по мостовой, затем свернул на Авокадо. Я забеспокоился — а вдруг этот мошенник водит меня за нос, отвлекая.

Начался моросящий дождь. Маленькие капельки воды упали на мое лицо. Я выругался про себя — если этот бродяга куда-нибудь не зайдет, можно вымокнуть до нитки. К счастью, этого не случилось. Когда дождь усилился, Калиостро неожиданно открыл дверь какого-то дома на Техадильо и вошел внутрь. Минуты через две я подошел к двери и стал подбирать отмычку. При моем опыте это оказалось нетрудно. Дверь открылась, и я очутился на лестнице. Преодолев первый пролет, я остановился, прислушиваясь. Затем поднялся еще на несколько ступеней и оказался на втором этаже. Я увидел длинный коридор, слабо освещенный укрепленной под потолком лампочкой. На цыпочках, стараясь не шуметь, я двинулся вперед. Все было погружено в полутьму. За поворотом начался второй коридор со множеством дверей. Сквозь одну из них доносились какие-то голоса. Я прислонился к стене и прислушался. Слова трудно было разобрать, слышны были лишь обрывки фраз. Я стал размышлять, что же предпринять. В одну из этих комнат вошел Калиостро. Кроме него, там находился еще кто-то. Я решил рискнуть. Достав «люгер», ногой распахнул дверь. Калиостро был там.

Его глаза расширились от ужаса, сейчас он походил на затравленного зверя. Его собеседник, напротив, был спокоен, невозмутим, он просто замолчал и не сводил с меня глаз.

Я приказал им положить руки на стол. Калиостро искоса взглянул на меня и пробормотал проклятье. Я подошел к нему и рукояткой «люгера» стукнул его по затылку. Калиостро мягко осел на пол. Его приятель, не теряя времени, быстро сунул руку в ящик письменного стола… но не успел оттуда ничего вытащить. Я резко коленом задвинул ящик и зажал его руку. Затем ударил его дулом «люгера» по лицу. Человек заорал от боли, выдернул руку и затряс ею в воздухе. Я заметил у него на мизинце маленький уродливый отросток. Судя по описанию антиквара передо мной был Синкенья.

Схватив Синкенью за горло, я подтащил его к стене. Затем обшарил его карманы. Оружия он не носил. Достав из ящика стола пистолет, я положил его в карман пиджака. Затем сел и указал Синкенье на стул напротив меня. У того был ошеломленный вид. Вытерев кровь со щеки, он пробормотал:

— Кто вы такой, черт побери?

Я с силой сжал ему руку, и он скорчился от боли. Синкенья, похоже, меня не узнал. Одежда на мне была помята, выражение лица не предвещало ничего хорошего.

— Я Арес, вспомнили? Тот самый простофиля, который теперь отдувается за ваши игры!

— Чего вам от меня надо? — спросил он запинаясь. — Я ничего не сделал.

— Отдай «Балерину», подонок! — заорал я. — А то будем беседовать в другом месте! В полиции!

— Вижу, — прошипел Синкенья. — Вы собираетесь мною прикрыться, только этот номер не пройдет. Если захотите потопить меня, погорите вместе со мной. — Я всего лишь вор, а вы — убийца.

— Кончай ломать комедию, Синкенья! Это ты убил Сусанну, и кандидат на виселицу ты!

Тот смачно плюнул на пол, все его изысканные манеры как ветром сдуло.

— Меня не волнует, что вы болтаете! Я знаю одно: убийца — вы. Я вас видел тогда, в доме у Сусанны.

— Как это ты меня видел?

— Вы находились в спальне рядом с убитой, когда я пришел за картиной.

И тут я подумал: может, Синкенья не врет. Он пришел к Сусанне в девять часов, а ведь уже час как она была мертва. Если он убийца, что ж тогда ему делать в ее доме через час после убийства? Кто-то явно меня дурачит. Но кто? Сенатор? Падуа? Рамераль?

Я кинул на Синкенью пронзительный взгляд.

— Если ты не убийца, зачем же тогда двинул меня по голове?

— Я подумал, что вы преступник, и хотел, чтоб полиция решила, что ограбление тоже ваших рук дело. К тому же, когда я вас вырубил, у меня появилось время, чтобы стащить деньги и драгоценности.

— Дурак! — вскричал я. — Если б полиция меня обнаружила, как она смогла бы пришить мне ограбление, ведь этих якобы украденных мною вещей при мне не было?

Тот презрительно усмехнулся.

— Это уж их забота. А я испачкал ваши руки в крови, оставил следы на стенах комнаты и позвонил фараонам. Кстати, ударил я вас не так уж сильно, Арес, — цинично заключил он.

Мне даже захотелось поздравить его с удачей. Если подобный мошенник способен на этакую выдумку, значит, у него неплохое воображение.

— Отлично, Синкенья, тогда твоя взяла. Но сейчас мой черед; я найду «Балерину» и сдам тебя.

Его лицо исказила гримаса ярости. Он прикусил губу.

— Предлагаю сделку, Арес, — быстро произнес он, посмотрев мне в глаза. — Я отдаю вам картину, и вы меня отпускаете. Подумайте хорошенько — какой вам смысл меня сдавать.

Я засмеялся, затем закурил очередную сигару и взглянул на Калиостро, шевельнувшегося на полу. Он повернулся вверх лицом и замер в этом положении. Я стряхнул на него пепел и выпустил дым.

— Где картина, мерзавец? — рявкнул я.

— Я знал, что вы согласитесь, Арес, — облегченно улыбнулся Синкенья. — Мы с вами одного поля ягоды. — Он с силой сжал пальцы. — А картина — дорогая, жаль с ней расставаться.

Он подошел к просторной нише на противоположной стене и стал отодвигать там какие-то предметы.

Со своего места я увидел, как он схватил вазу..

— Если ты собираешься выкинуть какую-нибудь глупость, Синкенья, то расстанешься с жизнью, — предупредил я.

Он поднял глаза. Мое предостережение почему-то его рассмешило. Затем Синкенья достал из ниши картину, завернутую в бумагу и подошел ко мне. Его глаза лихорадочно блестели.

— Смотрите! — он протянул мне сверток.

— Разверни сам, — приказал я, не отводя от него дула.

— А вы как всегда осторожны, — насмешливо процедил он сквозь зубы.

Удостоверившись, что передо мной именно то, что нужно, я жестом приказал Синкенье свернуть картину в трубочку. Сделав аккуратный рулон, тот, улыбаясь, протянул его мне. Я взял его и посмотрел на Калиостро, который пытался приподняться. Я подумал — а не вырубить ли мне его еще разок, но увидел, что в этом нет необходимости: тот снова повалился на пол в глубоком обмороке.

Синкенья презрительно посмотрел на лежащего.

— Болван! — пробормотал он злобно. — Кстати, Арес, а кто вам обо мне рассказал?

— Скоро узнаешь, — ответил я. — Сейчас мы пойдем к нему.

— А, понял, — кивнул Синкенья, — это работа Батлера.

— Заткни свою поганую пасть и собирайся. Ты и так слишком много болтаешь.

Он пожал плечами и направился к двери.

— Батлер надул вас так же как меня, — произнес он, не оборачиваясь. — Не нужна ему эта картина. Ему нужна Священная Урна.

— Что? Какая еще… — но я не успел закончить фразу. Рука Синкеньи дернулась к выключателю, и все погрузилось в темноту.

Почти тут же я почувствовал, как кто-то схватил меня за ноги. Потеряв равновесие, я полетел на пол. Но падая успел выстрелить. Грохот в этом практически пустом помещении был ужасающий. Темному прорезала вспышка огня. Падая, я все же не выпустил из рук «люгер».

Пальцы Калиостро держали меня мертвой хваткой. Здорово же притворился этот тип! Отпустив мои ноги, он вцепился мне в горло. Все поплыло у меня перед глазами, а этот негодяй все сильнее сжимал пальцы на моей шее. Я чувствовал, что задыхаюсь, что кислород покидает мои легкие. Собрав последние силы, я умудрился головой двинуть Калиостро в зубы. Затем «люгером» словно молотком ударил его по затылку. Пальцы Калиостро разжались, и я услышал глухой стук падающего на пол тела.

Тряхнув головой, я попытался отогнать удушье. Затем поднялся с пола, и включил свет. Синкенья, понятное дело, исчез. Я даже не стал его преследовать — это уже не имело смысла… Я запер дверь, воспользовавшись ножкой стула, затем подошел к распластавшемуся на полу Калиостро. Из-под уха у него текла тонкая струйка крови. Я раздвинул волосы и осмотрел его череп. Дыхание Калиостро было частым и прерывистым. Но, слава Богу — он был жив, а то уж я подумал, что убил его.

И тут мне вспомнились последние слова Синкеньи. Священная Урна… Но сначала я тщательно обыскал помещение. Обнаружил немало интересных вещей: среди прочего — множество пачек сигарет с марихуаной и пакетики с каким-то белым порошком, вероятно, с кокаином или героином. Но мне не удалось отыскать какую-либо чашу или урну. И даже ничего похожего на нее.

11. Взбучка

Когда я вышел из комнаты, коридор был пуст. Видно, никто не услышал ни грохота выстрела, ни шума драки. А может, обитатели этого дома были такими же мошенниками, как Синкенья и его приятель, и побоялась вызвать полицию? Или просто в этом доме никто не жил.

Слабая лампочка на лестнице осветила циферблат моих часов. Стрелки показывали без двух минут час. Я спустился вниз и, дернув ручку двери, осторожно выглянул на улицу. На противоположном тротуаре стоял Синкенья и целился мне прямо в голову. Сухой звук выстрела разорвал тишину. Я увидел голубой всполох его пистолета и отклонился в сторону. Потом выхватил «люгер» и выстрелил из своего крайне неудобного положения, но промахнулся. Синкенья выпалил дважды, и пуля вонзилась в стену чуть повыше моей головы. Посыпалась штукатурка. Захлопнув дверь, я побежал к лестнице, пытаясь отыскать другой выход из этого проклятого здания, но безрезультатно. В конце коридора — находилось окно. Открыв его, я выглянул наружу и всмотрелся в темноту — вдоль здания тянулась довольно высокая глинобитная стена, упиравшаяся в пристройку соседнего здания.

Прыгнуть на эту стену — сущий пустяк. Единственное, чего я опасался, — это поскользнуться в темноте, ведь стена была мокрой от дождя. Не долго думая, я ухватился за подоконник и осторожно вылез на стену. Стена была широкая — это хорошо. Я начал продвигаться по ней, опираясь руками о стену здания, из которого вылез. Достигнув пристройки, я спрыгнул вниз. Пролетел почти три метра, а в темноте мне показалось, что здесь не так высоко. Дождь почти прекратился. Ощупал скользкую стену пристройки и осторожно начал ее обходить. Я чувствовал, что весь вспотел от напряжения, ногу чуть не свело судорогой, боль ощущалась почти во всем теле. Но все же я радостно улыбнулся: если Синкенья все еще напротив двери — преподнесу ему сюрпризец.

Обходя пристройку, я наткнулся на какую-то дверь, запертую на висячий замок. Опершись о него ногой, подтянулся, ухватился за крышу пристройки и влез на нее. Осмотрелся — никого. Затем стал изучать окрестности. Синкеньи я не увидел, зато чуть ниже по улице приближался патруль. Я решил, что ночной дозор вспугнул Синкенью и он смылся. Стараясь не шуметь, я спустился с другой стороны пристройки и отправился в гостиницу.

Остаток ночи я провел в этой грязной гостинице в размышлениях. Теперь я более или менее разобрался во всех хитросплетениях этой чертовой интриги, в которую влип благодаря стараниям сенатора и иже с ним. Но все же сенатор ошибся, подумал я. Между ним и Батлером, несомненно, существовала какая-то связь, которую я пока ещё не разгадал. Около трех часов дня мне принесли одежду, которую я отдавал в чистку. Одевшись, я вышел на улицу. Картину же отправил заказной бандеролью Алисе.

Потом позвонил к сенатору домой и попросил сеньориту Рамирес. К телефону подошел сам сенатор и громовым голосом возвестил, что дочери нет дома.

— Мне необходимо с вами поговорить, — заявил сенатор, — вы не могли бы со мной встретиться? Это дело чрезвычайно важно для нас обоих. Жизненно важно, — добавил он осторожно.

Я улыбнулся. Сенатор, кажется, собирается снова надуть меня. Но, словно разгадав мои мысли, сенатор сказал:

— Если вам представляется небезопасным встретиться у меня, скажите, где я могу вас увидеть.

— Вам не терпится заполучить третье письмо, не так ли, сенатор?

— Об этом мы тоже побеседуем, Арес, — отрезал, он. — Но есть еще нечто более важное… очень важное.

— Важное для кого? — осведомился я.

— Арес, дело серьезное, мне не до шуток, уверяю вас.

Я почувствовал, что на сей раз сенатор не врет и задумался, где лучше назначить встречу. Конечно, возможно, что он собирается подложить мне какую-нибудь свинью, но все же…

— Ладно, сенатор. Приеду, — произнес я.

— Жду, Арес, — он повесил трубку.

Сенатор проживал в роскошном особняке на 5-ой улице в Мирамар. Прежде чем выйти из такси, я внимательно осмотрелся — нет ли слежки. Не заметив ничего подозрительного, вылез из машины в двух кварталах от виллы сенатора. Я был очень осторожен. Нажимая на кнопку звонка, все время оглядывался по сторонам. И тут заметил четверых типов, лица которых мне очень не понравились. Они по двое направлялись ко мне с противоположной стороны улицы. Я не стал тратить время на выяснение того, почему они так внимательно за мной наблюдают, а помчался со всех ног вниз по улице. Они ринулись вдогонку, точно свора собак за волком. Перескочив через невысокий бордюр, я опустился на газон. Один из типов уже нагонял меня. Резко затормозив, я двинул его в челюсть. Ноги его подкосились, и он распластался на траве. Удар, по-видимому, был страшный, потому что бил я от всего сердца. Но тут меня окружили. Остальные трое надвигались со всех сторон. Прежде чем потерять сознание я увидел довольное смеющееся лицо сенатора, наблюдавшего за всем происходящим через стеклянную дверь своего особняка.

Очнулся я от тошнотворного запаха — вокруг стояло такое зловоние, что меня чуть не вывернуло наизнанку. Я лежал в вонючей яме в каком-то отдаленном районе города. Вытерев кровь, текущую изо рта, я приподнялся из мерзкой грязи. Увидев, где нахожусь, выругался — я весь был перемазан нечистотами. «Кто-то дорого мне за это заплатит», подумал я в ярости.

Посмотрел на часы — около шести. Долго же я провалялся в этой помойке! Затем оглядел свой костюм: расстегнув рубашку, увидел страшные кровоподтеки. Здорово же меня отделали эти молодчики! Тут мне вспомнилась улыбающаяся физиономия сенатора. Я ощупал карманы в поисках писем. Так и есть, письма пропали. Но мерзавцы не довольствовались одними письмами, они сперли все мои деньги до последнего песо. Я почувствовал, что меня покидают последние силы. Да, мальчики сенатора поработали на славу. Изо рта снова пошла кровь, я, проклиная все на свете, вытер ее платком, который, как ни странно, оказался чистым. Я потерпел полный крах.

С трудом поднявшись на ноги, я спотыкаясь стал выбираться из этой омерзительной дыры. Откуда-то сверху донесся грохот промчавшегося поезда. Когда глаза привыкли к темноте, я вылез из канализационной трубы и с наслаждением вдохнул свежий вечерний воздух.

Выпрямившись, я всмотрелся в огни лежащего передо мной города и понял, в каком направлении мне следует идти. Снова взглянув на часы, отметил, что уже почти восемь вечера.

Кое-как почистив костюм, я побрел в сторону дома Макейры. Фонари освещали холм, на котором находился бедный квартал, где жил шофер Сусанны. Я с минуту постоял, чтобы отдышаться. Прислонившись к дереву, увидел Макейру, увлеченно беседующего с каким-то человеком. Оба отчаянно жестикулировали, и хотя я не слышал, о чем шла речь, понял, что они спорят. Макейра что-то достал из кармана и отдал собеседнику. По тому, как двигалась его рука, было ясно, что отдает он эту вещь неохотно. Мужчина спрятал ее в карман, повернулся и направился к поперечно идущей улице, где и скрылся возле домов, расположенных в нижней ее части. Макейра вошел в свой дом, я выступил из укрытия и последовал за ним.

Увидев меня в дверях, он чуть не выпрыгнул из своего старого кресла. А при виде моих синяков, закричал:

— Боже мой! Что случилось?

— Ребята сенатора совершили со мной небольшую прогулку, — падая на стул, произнес я.

Макейра присвистнул.

— Хорошенькую же взбучку они вам задали, — с сочувствием заметил он. — Но согласитесь, вы все-таки счастливый человек. Ведь они могли вас убить. Да, а как вам удалось скрыться со склада Рамераля? Я уж думал, для этого нет никакой возможности.

— Я тоже так думал, — ответил я. — Но мне всегда нравилось справляться с невозможным, Макейра.

— Вижу. Вы человек изобретательный, Арес.

Я поблагодарил его сдержанной улыбкой.

— Можно мне привести себя в порядок здесь, у вас? — спросил я.

— Разумеется. Все немногое, что есть в этом доме, — ваше, Арес. — Он повернулся и громко позвал: — Анджела! Анджела!

В дверях появилась его жена. За ней прибежал малыш и вцепился в подол ее платья.

— Что тебе надо? — недовольно спросила она. — Я ведь тебе уже говорила, что незачем так орать. Я не глухая. — Затем она обратилась ко мне. — Добрый вечер, сеньор Арес.

— Извини, женушка, — сказал Макейра. — Ты же знаешь мою дурную привычку — кричать. Сеньор Арес хочет привести себя в порядок. Ты бы приготовила ему ванну, а потом сообрази чего-нибудь поесть.

— Чего-нибудь поесть? — с укором спросила она. — Что же мы можем предложить сеньору Аресу? Разве кукурузную кашу.

Макейра испепелил ее взглядом. Я почувствовал себя неловко и пробормотал извинения. Когда сеньора Макейра вышла, ее муж сказал:

— Извините Анджелу. Она слишком много работает. Когда мы поженились, она не была такой. Но со временем ее характер изменился.

— Не надо извиняться, что вы, — проговорил я. — У всех бывает дурное настроение.

В половине одиннадцатого мы с Макейрой вышли из дома. Облачившись в его костюм, я словно отдыхал в нем.

— А теперь куда? — спросил Макейра.

— К сенатору, разумеется.

— Что? Вам все еще мало? Хотите испытать судьбу?

— Может быть… Но я должен нанести ему визит. Макейра завел мотор и без лишних слов подъехал к дому сенатора.

— Будьте осторожны, — предостерег он. — Вы слишком импульсивны, Арес.

Я рассмеялся. Сейчас я думал, какое лицо будет у сенатора, когда слуга ему доложит, что я явился.

12. Служанка Сусанны

— Сенатор меня ждет, — сказал я слуге, подошедшему к двери. — Моя фамилия Арес.

Сенатор появился минут через пять. Он был в халате и домашних туфлях.

— Сожалею, что так поздно, сенатор, — заговорил я. — Но небольшой инцидент помешал мне прийти в условленное время.

Рамирес нахмурил брови. Сейчас его лицо явно выдавало его крестьянское происхождение.

— Вы снова явились, и это свидетельствует о том, что вы назойливы как муха, Арес, — процедил сквозь зубы сенатор, и из рукава его халата показался маленький никелированный пистолет. — Из-за вашего упрямства вам придется сегодня ночевать в тюрьме, — с угрозой добавил он и снял телефонную трубку.

Я злобно улыбнулся.

— Начнем с того, что вы сами просили меня о встрече. Ну да ладно… Что ж, звоните в полицию. Но обещаю, скандал будет грандиозным! Даже если мне придется гореть в геенне огненной, я постараюсь сделать все, чтобы раздуть это дело до гигантских размеров. И вам долгое время не быть сенатором.

Рамирес положил трубку:

— Хорошо, Арес. Что вы предлагаете?

Я подошел к нему вплотную и произнес:

— А это вам за выгребную яму, в которой я по вашей милости оказался!

И с размаху двинул его в челюсть. Он охнув, повалился на диван. Пистолет выпал из его руки и отлетел в сторону. Сенатор попытался подняться, но после моей подножки под мягкий шелест шелкового халата скатился на ковер. Я схватил его пистолет и опустил в карман.

— Ваши обезьяны украли мой «люгер», вот я и возвращаю себе долг. — Я помог сенатору подняться и усадил его на диван. — К тому же вы мне должны пятьсот семьдесят пять песо, которые эти свиньи вытащили из моего бумажника. И письма тоже.

— Письма принадлежат мне, — вскричал взбешенный сенатор. — Вы не выполнили своего обещания и вынудили меня прибегнуть к подобного рода методам. Я вас предупреждал…

— Я с вами не вступал ни в какие сделки, — поправил я его, — а имел дело с вашей дочерью. Кстати, где она?

— Она за городом, с матерью. Но это вас не касается, — ответил он, попытавшись встать с дивана.

— Отлично, это не мое дело. Но письма и деньги меня касаются. Где они?

— Я их сжег, Арес, — ответил Рамирес, гнусно улыбаясь.

— Сожгли чужие письма? — спросил я, хватая его за полу халата.

— То есть как это чужие?! — воскликнул он. — Что вы говорите? Я же за них заплатил.

— Слушайте меня внимательно, сенатор, больше повторять я не буду. Вместе с вашим письмом у меня лежали другие. Они тоже были украдены. Что, ваши молодчики не отдали вам эти письма, мои деньги и пистолет?

— Не знаю я никаких молодчиков! Я никого не приглашал, — возразил он наглым тоном. — Их нанимал человек, с которым я договорился. Он мне отдал только мое письмо.

Сенатор фыркнул. Я внимательно посмотрел на него — сейчас он говорил искренне.

— Сколько у вас украли, Арес? — спросил он.

— Пятьсот семьдесят пять песо, — ответил я.

Сенатор направился в спальню и минуту спустя возвратился с шестью купюрами по сто песо.

— Возьмите, Арес. Вы меня утомили. И уходите отсюда, — добавил он, поворачиваясь ко мне спиной.

— Минуточку, сенатор, минуточку. Я хочу задать вам один вопрос.

Тот сделал нетерпеливый жест:

— Когда же вы уберетесь, Арес?

— Где вы находились между семью тридцатью и восемью тридцатью вечера в день убийства Сусанны? — спросил я.

— А! — он пожал плечами и направился в спальню. — Всего хорошего, Арес, — с этими словами он исчез.

Я передразнил его движения и рассмеялся. Затем покинул особняк.

На следующее утро я постучал в дверь дома, где жила служанка Сусанны; мне открыла непричесанная старуха с угрюмым лицом.

— Чего надо? — спросила она, зевая.

Я мягко отстранил ее и быстро вошел в дом. Старуха, протестуя, двинулась за мной. Я потребовал, чтоб она помолчала. Затем молча указал ей на стул. Она помертвела от страха.

— Зачем ты обманула полицию, бабуля? — нежно спросил я.

Старуха чуть не задохнулась от возмущения.

— Вы ошибаетесь, сеньор, — пробормотала она.

Я улыбнулся.

— Ладно, ты их не обманывала, — произнес я. — Но скрыла часть правды. Кто последний заходил к Сусанне в тот вечер?

Она судорожно сжала губы.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

Я грозно посмотрел на нее.

— Шантаж — скверная штука, бабуля.

Она, казалось, успокоилась и посмотрела на меня презрительно.

— Не знаю я, что вы хотите этим сказать, — упрямо повторила она.

Это вывело меня из терпения, в моих глазах сверкнула ярость. По возрасту эта женщина годилась мне в бабушки и меня удивило, как эта убеленная сединами особа может быть столь лживой. Во мне поднималась волна отвращения.

— Послушай, бабуля, мне терять нечего, — произнес я отчаянным тоном. — Мне нужна твоя помочь.

— Никаким шантажом я не занимаюсь, — возмущенно заявила старуха. — Сеньор Рамераль приходил сюда на следующий день после смерти сеньоры Сусанны и сказал, что если его имя появится в газетах, это может повредить его репутации. Он меня просил сказать полиции, что я его в тот вечер не видела, и подарил мне двести песо. А что мне оставалось делать? Мне очень нужны деньги и я их взяла. Кроме того, богачи всегда выходят сухими из воды. Мне очень жаль, что вы попали в такой переплет. Но сейчас я сказала правду. Когда я уходила, сеньор Рамераль все еще находился в комнате сеньоры Сусанны.

Хотелось верить, что она не врет. Да, в этом деле все так запутано, почище чем в критском лабиринте.

— Спасибо, бабушка, — сказал я, взяв ее за плечо. — До свидания!

Спускаясь по лестнице, я размышлял над этим темным путаным делом. Я думал о сенаторе и его письмах, о Рамерале и его лжи, об этом Батлере с его сомнительными махинациями. Но пока никого из них не мог вывести на чистую воду.

В полном смятении чувств я подошел к тому месту, где Макейра поставил машину.

— В город, — коротко приказал я, садясь.

И тут получил неожиданный подарочек.

— Без глупостей, Арес, — произнес полицейский, сидящий на заднем сиденье и сжимающий в руке револьвер.

Я нервно засмеялся. Человек, смотревший на меня в зеркало, был в фуражке и костюме Макейры… но это был не Макейра…

* * *

Дойдя до этого момента в своем повествовании, я сделал паузу, подумав, что мне захотят задать вопросы. И повернулся к Рене.

Тот улыбнулся и сказал:

— Подробный рассказ, Арес, ничего не скажешь. У вас неплохая память.

— И через сто лет, если я, конечно, доживу, мне не забыть ни одной детали из этой невероятной истории, происшедшей со мной. Пока я сидел в тюрьме, все это весьма четко отложилось в моем мозгу.

— Продолжайте, Арес, — приказал лейтенант. — А потом мы все проверим и сделаем необходимые выводы.

Часть 2 Непостижимость загадки

13. Сенатор в затруднительном положении

Так окончилась игра, в которую я играл в течение трех дней. Она не больно-то меня развлекала и радовала не больше чем могут радовать остывшие лепешки. Мне задавали одни и те же вопросы. Полицейские напоминали стаю голодных волков.

— Ваше имя?

— Хуглар Арес.

— Возраст?

— Тридцать лет.

— Профессия?

— Частный детектив.

— За что вы убили Сусанну Диас?

— Я ее не убивал.

— Что вы делали в ее доме в ночь на воскресенье?

У меня вырывались проклятия. Я тщетно старался успокоиться. В миллионный раз, словно попугаи, они задавали мне этот вопрос А ведь моя история — всего лишь часть правды. Но я старался не лгать. Не хотел противоречить самому себе. Необходимо упорно стоять на своем… или я пропал. Пока я не упоминал ни о Батлере, ни о Падуе. Но имена сенатора и Рамераля всплыли. Если они боятся скандала, пусть выкручиваются как хотят. Я делал то же самое.

Вопросы мало-помалу менялись. Сначала я просто одурел. Потом почувствовал страшную усталость. Еще позже дошел до белого каления. И уж к вечеру, когда мои отяжелевшие веки слипались от усталости, почувствовал, что прихожу в отчаянье. И впал в своего рода прострацию. Словно сквозь туман до меня доносились одни и те же слова. Но я знал, что это не так. Вопросы все же менялись, меня пытались сбить с толка. Одни и те же интервалы между вопросами. Один и тот же тон, которым они задавались… но мозг уже никак не реагировал. Тогда меня подхватили под руки и куда-то поволокли. Мне шептали вводя в соблазн: «Почему бы вам не признаться, тогда вы сразу отправитесь спать…»

Они хотели, чтоб я встряхнулся, и добились своего. Ругаясь, я собрал остатки сил и кинулся на следователя, однако сильный удар по затылку заставил меня замолчать. Ноги мои подкосились, я упал и впервые за все это время передохнул.

На следующее утро полицейские вели себя более любезно — принесли мне тосты с маслом и кофе с молоком. Затем все повторилось сначала. Первым меня допрашивал заместитель шефа полиции по имени Гастон. До сих пор помню его покрытое оспинами лицо. Они походили на рытвины на центральном шоссе. Он спрашивал:

— За что вы убили Сусанну Диас, Арес? С целью ограбления?

— Опять двадцать пять! Боже мой! Я никого не убивал. И никого не грабил!

— А как вы объясните, что в спальне убитой обнаружены кровавые отпечатки ваших пальцев?

— Со мной сыграли дурную шутку. Я пришел туда, чтобы отыскать письма одного моего клиента и меня в спальне оглушили..

— Фамилия вашего клиента?

— Сенатор Грегорио Рамирес.

— Прекратите, Арес! Опять вы за старое? Смените пластинку: сенатор даже не знаком с вами.

— Это он сказал?

— Разумеется. Мы его допросили.

— Приведите его сюда. Пусть он сам мне об этом скажет.

— Для частного детектива вы довольно наивны, Арес. Вы что же думаете, сенатор просто так возьмет да придет, как только вы попросите?

— Да, думаю ему не повредит понюхать мою задницу.

— Не сквернословьте, Арес! — Я получил первую пощечину. — Пока мы с вами разговариваем по-хорошему.

Когда мне влепили пощечину, я решил, что не мешает отдать должок. И не стал долго раздумывать: сжав покрепче кулак, я отправил его прямо в рябую физиономию. Последнее, что я видел, была струйка крови, стекавшая с губ моего обидчика. Но тут стая волков опрокинула меня на спину, и все исчезло…

Очнулся я в одиночке. Нет худа без добра — там, по крайней мере, царила тишина. Я взглянул на часы — три. Неизвестно только — дня или ночи. Я закурил и растянулся на твердом неудобном ложе. Спустя какое-то время дверь камеры отомкнули, и на пороге появилась дочка сенатора в сопровождении двух полицейских, одним из которых был Гастон собственной персоной. Он ткнул пальцем в мою сторону и спросил:

— Этому человеку вы поручили раздобыть письма?

Девушка с испуганным выражением лица утвердительно кивнула. И посмотрела мне в глаза. Заметив синяки и ссадины на моем лице, которых было, наверное, больше, чем оспин на физиономии Гастона, она дрогнувшим голосом спросила:

— Его… его били?

Гастон не ответил. Взяв сеньориту под руку, он вывел ее из камеры в коридор, и они скрылись из виду.

Прошло полчаса. Визит повторился. Только на сей раз в компании полицейских появился Батлер. Он отлично сыграл свою роль. Посмотрев в мою сторону, попросил меня встать, потом повернуться. Наконец заявил, что это не я пытался продать ему драгоценности. Я облегченно вздохнул. Пока дело было не так скверно, как я думал.

Прошло еще пятнадцать минут. Гастон притащил с собой Карлоса, бармена из «Пласы». И снова потерпел фиаско. Он несколько раз задавал парню один и тот же вопрос, но бармен оказался на высоте. Подтвердил, что я покинул его заведение около девяти вечера.

— Почему вы так уверены? — недовольно спросил Гастон. — Почему, например, это произошло не в восемь?

— Потому что… я, — тихо произнес Карлос, — я работаю до девяти, а когда сеньор Арес ушел, до девяти оставалось всего несколько минут.

Я ощутил прилив радости и чуть не захлопал в ладоши. Мое алиби налицо. Сусанна умерла в промежуток от семи тридцати до восьми вечера, а я в это время находился в «Пласе».

В четыре часа дня меня выпустили.

— Кстати, Арес, мы можем задержать вас за нарушение паспортного режима и сопротивление властям, — пригрозил мне Гастон. — Так что советую вам вести себя поосторожней, — добавил он строго.

— Ценная рекомендация! Я еще много чего смогу натворить! — саркастически заметил я.

— Вы все смеетесь! Слушайте хорошенько, Арес, — Гастон чуть не задохнулся от злости. — Мне не нравится, когда меня бьют по физиономии! Запомните это, вы! Предупреждаю первый и последний раз!

Я рассмеялся. Он взял папку с моим делом и ушел. Я с наслаждением вдохнул воздух свободы, видя, как за ним захлопнулась дверь; и почувствовал себя на седьмом небе.

Выйдя на улицу и закурив сигару, я созерцал проезжающие мимо автомобили. И тут заметил на противоположной стороне улицы Гленду Рамирес, сидящую в машине. Она нажала на клаксон, и призывно помахала мне рукой, делая знак подойти. В два прыжка я оказался возле нее. При виде Гленды я понял, что передо мной женщина моих грез. «Она должна быть со мною всегда», — подумал я. В коротеньком платьице Гленда очень смахивала на маленькую девочку. Но это была женщина, обаятельная женщина с соблазнительной улыбкой.

— Вас подвезти? — спросила она.

— Нет, благодарю. Хватит с меня проблем.

— Почему вы думаете, — загадочным тоном произнесла она, — что со мной у вас возникнут новые проблемы?

— Спросите об этом зеркало своей машины, — отрезал я и двинулся в путь.

— Постойте, Арес. По правде говоря, отец очень просил меня привести вас к нему. Он ждет.

— Ваш отец? Просто невероятно!

— Он знает, что вы думаете о нем и обо всем этом. Потому и прислал меня. Он думает, что мои чары неотразимы. Прежде он так считал, — добавила она, грустно улыбнувшись, затем сделав грациозный жест, прошептала: — И как же мне быть? Вы меня бросите?

— Нет, просто не смогу этого сделать, — улыбнулся я. — Благодарю вас за визит. Вам, вероятно, сложно было побороть себя и свидетельствовать в мою пользу?

Она снова погрустнела.

— Неужели я заслужила, чтоб у вас сложилось такое ужасное мнение обо мне? — в ее словах послышался упрек. — Не отрицаю, вы правы, но не во всем. Тем более, что вы обозлены на моего отца. Когда я прочитала, что Сусанна умерла между семью тридцатью и восемью, я собралась в полицию, чтоб заявить о вашей невиновности. Но отец запретил мне это делать, сказав, что вы припрятали его письмо, чтобы потом шантажировать. Это верно, Арес?

Я рассмеялся. Рамирес изворотлив, как камышовый кот. Я открыл дверцу и сел в машину.

— Посмотрим, что еще от меня хочет сенатор, — произнес я, оставив ее вопрос без ответа.

Девушка завела мотор, затем серьезно посмотрела на меня и резко тронула машину с места. Вела она машину превосходно. Не отрывая взгляда от дороги, она разговаривала со мной не поворачивая головы. Я развлекался тем, что разглядывал ее точеный профиль. Дочка сенатора не отличалась совершенством греческой богини, как Сусанна, но ее внешность могла бы удовлетворить любого тонкого ценителя женской красоты.

Она затормозила напротив особняка. Легкими шагами девушка двинулась вперед. Ее грациозная походка перечеркивала всю ее детскость. Что ж, у каждого свои уловки… У сенатора — хитрость и коварство. У дочки — красота.

Я проследовал за ней по широкой аллее во дворик, затененный могучими деревьями. Сенатор устроился роскошно. Он, вероятно, думал, что все вокруг живут так же. Стоит лишь протянуть руку, сделать легкое движение — и все готовы тебе служить. Я огляделся. В углу патио^[54] стоял огромный стол под круглым парусиновым навесом от солнца. За столом сидел сам сенатор в плавках, напротив него — какой-то мужчина. Чуть поотдаль я заметил еще некоего субъекта, одного из тех сукиных сынов, которые напали тогда на меня на улице. Он играл с большой собакой, привязанной цепью к дереву. Картину дополнял овальный бассейн, в котором, словно нимфы, плескались две молоденькие девчонки, примерно возраста Гленды. Мужчина, разговаривающий с Рамиресом., указал ему на меня, и сенатор повернулся в мою сторону.

— Черт возьми, сенатор, — Арес собственной персоной! — воскликнул он игриво. — Идите скорее сюда, садитесь!

— Вам, наверное, надо побеседовать. Так что я вас оставляю, — произнесла Гленда и ушла по направлению к дому.

— Сеньор Контрерас. Арес, — представил нас друг другу сенатор. — Сеньор Контрерас — мой агент по рекламе.

Вид у Рамиреса был такой торжественный, что я не смог сдержать улыбку. Сенатор просто сиял, как голливудская кинозвезда.

— А это кто? — спросил я, указывая на типа, игравшего с собакой. — Ваша «шестерка»?

Сенатор закашлялся. Его глазки сузились, щеки слегка обвисли.

— А вы не лишены чувства юмора, Арес, — промурлыкал он. — Не думал, что вы его узнаете.

И расхохотался, давая понять, что вопрос исчерпан. Исчерпан с его точки зрения, но не с моей. Сенатор, видимо, еще не знал меня как следует…

— Угощайтесь, Арес, — указал он на запотевший кувшин, стоявший посередине стола. — Это мохо^[55].

Взяв стакан, я сделал небольшой глоток. Напиток оказался холодным, но я еще бросил в него кусочек льда. Затем спросил:

— Что вам угодно, сенатор?

Рамирес поднял стакан и принялся внимательно его разглядывать. Затем, так и не пригубив его, поставил на стол.

— Наши отношения никогда не были сердечными, — начал он. — Черт побери, объясни это ты, Контрерас. У тебя лучше получится, — в замешательстве обратился он к рекламному агенту. — Я никогда не умел складно говорить, — скромно добавил он.

Я отпил еще глоток и повернулся к Контрерасу, молодому человеку с длинными ресницами и жеманными манерами. Тот поднял глаза и робко посмотрел в мою сторону.

— Дело довольно деликатное, сеньор Арес. От его результатов зависят будущие выборы, — молодой человек сделал паузу и, часто мигая, уставился на меня.

— О каком деле ты говоришь, сынок? — строго спросил я.

— Черт возьми! Ну разумеется, о связи сеньора Рамиреса с Сусанной Диас! О письмах!

— А! — воскликнул я, словно до меня только сейчас дошло. — И что же мы будем делать?

Лицо парня покраснело. Он был смущен, видать, в отличие от его хозяина, у него еще действительно сохранилась капля совести.

— Одним словом, — вмешался сенатор, — до выборов остались считанные месяцы и любая компрометирующая информация, просочившаяся в прессу, может быть использована против меня. А это равносильно краху. У меня незапятнанная репутация. Среди моих избирателей немало женщин, а вам известно сколь чувствительно они относятся к подобного рода вещам. Я не могу себе позволить потерять их голоса!

— Ах! Вы шутите, сенатор. Все считают вас любимцем Президента. Как же вы можете потерять голоса? Если в верхах говорят, что ваша кандидатура пройдет, чего вам волноваться из-за каких-то там избирателей?

Рамирес сделал протестующий жест.

— Вы не понимаете, Арес. Я много чего могу себе позволить, однако мое имя должно оставаться кристально чистым. Ведь это скандал! Сообщение о моей связи с Сусанной вызовет распри внутри моей партии, всплывут имена многих людей, также находившихся с ней в близких отношениях. Многие только и думают, как бы подложить мне свинью… а это такой прекрасный предлог подставить мне подножку… И меня принесут в жертву. Поэтому необходимо, чтобы вы молчали, пока не пройдут выборы. Естественно, я соответствующим образом отблагодарю вас. Никому не следует пренебрегать могущественными друзьями, Арес, — намекнул он.

Я рассмеялся.

— Не надо ходить вокруг да около, чтобы убедить меня в том, что все имеет цену, — сказал я.

— Что вы, Арес, я не хотел…

— Сколько вы заплатите за мое молчание?

— Может, договоримся на пятьсот песо? — вмешался молодой человек.

— Отлично, сынок, по-моему, это разумная идея. Итак, где деньги?

Они переглянулись. Молодой человек собрался было что-то сказать, но сенатор удержал его за руку. «Заплати ему!» — приказал он. Тот вытащил из своего портфеля конверт, и вручил мне. Я пересчитал — ровно пятьсот. Затем я допил мохо и поднялся из-за стола.

— Хочу, чтобы вы знали: в полиции кое-что известно о ваших похождениях, — предупредил я. — Хотя, разумеется, такой пустяк, как полиция, вас не должен волновать, не так ли?

— Конечно, Арес, — ответил сенатор. — Мы надеемся на благоразумие полиции. Поэтому любой ваш промах будет упрежден. Очень хорошо, что вы это понимаете.

Я улыбнулся, затем указал на субъекта, играющего с собакой.

— Как его зовут?

— Это мой слуга.

— Не могли бы вы попросить его подойти?

Сенатор поднял руку и громко крикнул:

— Томас!

— Скажите, чтобы он вернул мне письма и пистолет.

Сенатор кивнул Томасу, и тот отдал мне «люгер».

Затем, достав из другого кармана письма, передал их мне. Я спрятал письма в бумажник и сказал:

— У Гастона есть свое оружие, сенатор. Полагаю, что никто не будет просить его проявлять инициативу.

Затем незаметно взял с тарелочки кубик льда, зажал его в кулаке и со всей силы двинул Томаса по носу. Его кровь забрызгала всех нас. Томас, словно подраненное животное рухнул на газон и застыл в скрюченной позе. Я повернулся и направился к выходу. Уходя, заметил, что Гленда ошеломленно наблюдает за мной из окна особняка.

14. Легенда Лонгов

По дороге в центр я размышлял обо всей этой истории, ничего, кроме тошноты у меня не вызывавшей. Перед глазами мелькали многочисленные персонажи сего запутанного дела, всплывала вся грязь и мерзость причастных к этому преступлению лиц, ведь, если разобраться, только у Рамераля было алиби. Выходя из автобуса, я чертыхнулся сквозь зубы.

Зайдя в гостиницу, я принял душ, обсох и сразу же ушел. Холодная вода слегка освежила мое усталое, избитое тело, и предаваясь размышлениям о хорошем обеде, я заглянул в маленький ресторанчик к Исайе.

Исайя разволновался при виде синяков на моей физиономии. Это был кругленький низкорослый человечек 6 детским простодушным лицом. Он очень уважал меня то, что однажды я его выручил, вышвырнув из его введения какого-то дебошира. Кроме того, я помог ему вывести на чистую воду некую женщину, которая безбожно его обирала. Исайя — забитый, несчастный человек, прекрасно ко мне относился и всегда был готов угостить меня лучшим из того, что найдется на его кухне. А я сейчас был ужасно голоден и ел с огромным аппетитом.

В семь вечера я покинул ресторан и на автобусе отправился к Батлеру. По дороге просмотрел вечерний выпуск «Паиса». После моего освобождения сообщения об убийстве Сусанны приобрели новую окраску. Газеты, как обычно просили жителей всячески помогать полиции и по возможности предоставить новую информацию.

Выйдя из автобуса на улице Санха, я побрел по китайскому кварталу, где царило спокойствие и тишина. Остановившись вновь перед витриной с антиквариатом я позвонил в дверь.

— Челт побели, да это сеньол Алес! — воскликнул Чин-Ли, принимая у меня шляпу и любезно кланяясь.

— Привет, Чин-Ли! — поздоровался я. — Спроси своего хозяина, не хочет ли он меня принять?

Чин-Ли, снова церемонно поклонившись, исчез в темноте коридора. Около минуты я ждал. Наконец появился китаец, и я последовал за ним по просторному коридору. Батлер ожидал меня в кабинете. На нем был шелковый китайский халат, он сидел положив ноги в мягких китайских туфлях, на стол. Подходя к Батлеру, я заметил в его глазах странный блеск. Мне это не очень понравилось. «С хитрым, изворотливым Батлером надо держать ухо востро», — подумал я. Батлер вежливо улыбнулся и пылко воскликнул:

— Поздравляю, Арес! Вам повезло, что вы выкрутились из этой истории. Поздравляю от чистого сердца! Вы — находчивый человек, а подобное качество в наше время для мужчины редко.

Он учтиво указал мне на кресло, достал коробку сигар и предложил. Я отказался, тогда он закурил сам. Затем, видимо, решил сразу перейти к делу:

— Полагаю, у вас есть какие-то новости, и неплохие?

— Я виделся с Синкеньей. Если, конечно, это для вас хорошая новость.

Батлер одобрительно кивнул, но мне тем не менее показалось, что все это его не слишком-то заинтересовало.

— Вы не выполнили условий нашей сделки, — недовольно проговорил он. — Мы же договаривались, что я смогу лично с ним поговорить.

— Он ускользнул буквально у меня из рук.

— А «Балерина»? Вам удалось ее раздобыть?

— Да, — коротко ответил я. — И я верну ее владельцу.

— Владелец — я, отдайте ее мне!

— Вы не поняли, Батлер. Я сказал, что верну ее ВЛАДЕЛЬЦУ.

— Но вы же видели документ! Что, хотите взглянуть на него еще раз?

Он открыл ящик письменного стола и выложил на стол пергамент.

— Читайте!

Я взглянул на него с отвращением.

— Картина принадлежит не вам.

Батлер испепелил меня взглядом, полным ненависти и негодования.

— Проклятье! — прошептал он. — Вы — предатель, Арес, подлый предатель, такой же, как этот сукин сын Синкенья. Мы договаривались…

— Приберегите эту идиотскую комедию для кого-нибудь другого, кто вас не знает, Батлер, — мрачно посоветовал я. — Вас интересует не картина. Вы поручили отыскать Синкенью, чтобы выяснить его местонахождение, вот и все. Он надул вас с добычей. Но речь шла не о картине.

— Вы слишком хитры для меня, Арес, — расстроенно произнес Батлер. — Мне не следовало впутывать вас в это дело. Впрочем, впредь мне наука. — Батлер нажал на кнопку звонка, спрятанного в столе. — Слуга вас проводит.

Хотя я уже был сыт по горло этим представлением, уходить пока не собирался.

— Не беспокойтесь, — проговорил я вставая. — Я знаю дорогу. Но я скоро вернусь. Сделаю кое-что и вернусь. Очень жаль, что вы так недальновидны, Батлер. Мы могли бы недурно заработать на Урне…

Эффект от моих слов был поразительным. Батлер привстал, глаза его вылезли из орбит, зрачки расширились, он стал неузнаваем.

— Не двигаться, Арес! — направил он на меня черное дуло пистолета. Мне сразу стало не до смеха, но я решил попытаться свести все к шутке.

— Меня подобный бизнес не волнует, Батлер. Я просто пошутил, — с недовольной миной тихо произнес я.

— Прошу вас, сядьте, Арес.

Я с усталым видом опустился в кресло. Лицо Батлера выражало нерешительность. Я не сомневался, что сейчас его мозг лихорадочно работает, прикидывая, что к чему. Для его сдержанного темперамента это было внове — ведь, судя по всему, Батлер по натуре — меланхолик. Наконец он очнулся от размышлений. Понял, что обнаружив свою заинтересованность, он тем самым совершил непростительную глупость. Батлер принял равнодушный вид, но, увы, слишком поздно — ведь он уже проявил такой неподдельный, можно даже сказать, бешеный интерес. Я правильно поступил, неожиданно застав его врасплох.

— Вы что-то говорили об Урне, Арес. Что вам о ней известно? — спросил антиквар, понимая, что обмануть меня ему уже не удастся.

Но тут он меня сам того не желая, подловил — я ничего не знал об Урне. Так что мне ни в коем случае не следует его морочить, а то еще продемонстрирую свою неосведомленность. Поэтому я решил сыграть на другом.

— Вы меня обманули, Батлер. Должен признать, что, увидев вас впервые, я решил, что вы — человек неглупый.

Тот улыбнулся.

— Почему же сейчас вы считаете иначе?

— Я сужу по вашим интригам, Батлер. По вашим грязным интригам. Например, ваше вранье по поводу — картины. А сейчас, наверное, вы что-нибудь темните насчет этой сказочной Урны.

Батлер, закусив губу, спрятал пистолет. Его лицо снова выражало нерешительность. На лбу выступил пот. Я подумал, что это скорее от волнения, чем от духоты. В его голове явно шла борьба диаметрально противоположных мыслей.

— Имейте же совесть, Арес, — вытирая платком пот, сказал он. — Вы поступили ро мной подло. Я имею в виду историю с картиной. Но, черт побери, Арес, с вашей-то репутацией да еще…

— С моей репутацией! Да вы просто свинья, Батлер! Я всегда уважительно отношусь к тем, кто ведет со мной честную игру!

— И ошибаетесь! — ввернул Батлер.

— Ничего, все встанет на свои места! Время еще есть.

Нерешительность Батлера, похоже, прошла. Он поудобнее расположился в кресле и затушил в пепельнице окурок сигары.

— Это поразительная история, Арес, — заговорил он. — Когда я ее услышал, она меня просто потрясла, — он снова закурил, выпустил колечко дыма и ненадолго замолчал, словно припоминая что-то. — Вы когда-нибудь слышали о Лонгах, Арес? — антиквар сделал многозначительную паузу, а я отрицательно покачал головой. — Ну так вот. Лонги — это древняя китайская секретная организация, истоки которой восходят ко времени первой династии Мин^[56]. Она возникла вследствие соперничества могущественных китайских семей, которые помогли Чжу-Юань-Чжану свергнуть династию Юань^[57]. Это было сказочное время, Арес. Но самой поразительной была империя, из-за которой они вели спор. Разумеется, Чжу-Юань-Чжан, имея такую огромную военную силу, стал императором. Человек решительный, предприимчивый, амбициозный — великий человек! Изумительная история. Но если вам скучно… — Батлер вопросительно взглянул на меня.

— Продолжайте, — сказал я. — Странно, конечно, но мне интересно послушать эту китайскую байку.

— Меня это не удивляет, Арес, — улыбнулся антиквар. — Восточные легенды всегда вызывают у нас интерес. Они каким-то непонятным образом очаровывают. Поезжайте на Восток, и вы почувствуете все волшебство этого сказочного мира, Арес. Все его великолепие! Мне всегда хотелось жить именно там. Где мы с вами сейчас? — Батлер сделал презрительный жест, затем сосредоточился и продолжал — Да, так вот. Среди многочисленных влиятельных семей, как это всегда было и будет, начались всякие интриги, и против Чжу-Юань-Чжана создалась мощная оппозиция. Тогда император начал коварные репрессии; за ними последовали кровавые убийства в различных регионах страны. Нам с вами никогда не понять азиатского упорства; шла кровопролитная война, героическая и неравная борьба; возникло подполье, всякие кланы и тому подобное. Так на свет появились Лонги, — Батлер тяжело вздохнул, казалось, он сопереживал, вспоминая… — Я неплохо изучил восточные традиции и обычаи, Арес, и в общих чертах познакомился с возникновением этого общества. Большинство китайцев, входящих в него, как ни странно, плохо знают подробности и причины возникновения общества: они даже не знакомы с его обрядами. Но, полагаю, здесь огромную роль сыграло время; ведь время все стирает, Арес. Так исчезла девственная чистота церемонии этих обрядов, некогда носившая название «обряда посвящения». — Батлер восхищенно взглянул на меня, казалось, он был опьянен собственным рассказом. — Разрешите кое-что уточнить прежде чем я продолжу. Эту альтруистическую организацию ни в коем случае нельзя приравнивать ко всяким кровавым обществам вроде Ку-Клукс-Клана и тому подобным, которые проливают кровь в Сан-Франциско и других американских городах. Ку-Клукс-Клан и аналогичные организации — это наихудший образец тайных обществ. Наше общество — а мне выпала честь состоять в его членах, — принимает лишь посвященных, в него входят в том числе лучшие китайские семьи. — Батлер немного помолчал. — Во времена Чжу-Юань-Чжана культ Лонгов был запрещен: в ту пору поклонялись принцессе, изображение которой вырезано на крышке шкатулки из слоновой кости. В этой шкатулке покоился драгоценный прах принцессы, и все это держалось в глубочайшей тайне. Юная принцесса приняла мученическую смерть в борьбе своей семьи против могущественного императора. Здесь, Арес, честно признаюсь, я не знаю в точности, соответствует ли легенда реальности. Потому что все мои попытки разузнать имя — принцессы оказались тщетны. А я потратил на это уйму времени. Единственное, мне известно точно — в кровопролитной борьбе участвовало множество семей. Это меня несколько утешает… утешает, что это всего лишь легенда. Да, Арес, всего лишь только легенда…

— Легенды украшают историю, — промолвил я. — Если лишить ее этого, она теряет всю свою прелесть.

— А! Знаю, Арес, знаю! Видите, вы уже заинтересованы! — А все потому, что это — Восток! Сначала он затягивает нас… а потом совершенно очаровывает. — Глаза Батлера засверкали безумным огнем. — Полагаю, ваш аналитический ум уже прикинул стоимость этой реликвии. Да, вы правы, цена ее баснословна. Но это еще не все, Арес. Однако разрешите, я продолжу. Со временем культ Лонгов претерпел основательные изменения, но Урна осталась невредимой. Я хочу сказать, она не пострадала, и традиция сохранилась до последних дней злополучного правления Куо-Мин-Тана. Правда, вследствие одного небольшого инцидента у изображения повредилась мочка левого уха. Я уже говорил, что почти все поклонникикульта Лонгов занимают высокое положение в обществе. Когда рухнуло правительство Чан Кай-Ши, эти люди поняли, что в новом Китае им жизни не будет, и эмигрировали в США. Здесь их общество превратилось в нечто вроде благотворительной организации, но как и прежде, в него принимались лишь избранные, то есть образованные и богатые представители китайских семей. Впрочем, в него стали принимать и иностранцев, обладающих вышеупомянутыми качествами…

Я скептически улыбнулся. Мне показалось смешным, что организация, принявшая в свои члены такого типа, как Батлер, может быть достойной. Жестом я дал понять, что весь внимание.

— Какое-то время спустя, после их эмиграции в США, — продолжал Батлер, — произошло ужасное несчастье. Бесценная реликвия бесследно исчезла. Ее украли! Это повергло членов организации в страшное горе. Ведь это реликвия предков, а кто-то ее осквернил; и все поклялись найти сокровище и отомстить нечестивцу. Однако любые усилия ни к чему не привели — Урна и ее похититель, казалось, провалились сквозь землю. С того времени и повелась своеобразная традиция — во время церемонии посвящения новые члены стали платить на тысячу песо больше, чтобы впоследствии эти деньги пошли на уплату тому, кто обнаружит местонахождение святыни и ее похитителя. На сегодняшний день эта сумма уже достигла 100 000 песо. Как видите, цифра свидетельствует о том, что члены общества Лонгов непреклонны в своем решении. По своему чувствованию я уже больше азиат, чем американец, Арес. Я не издерган работой, как другие, у меня железные нервы, своей выдержкой я могу поспорить с йогом. Всю свою энергию и силу я трачу на розыски похитителя. Его я пока не обнаружил, но Урну отыскал. Она находилась у Сусанны. Но Сусанна не похитительница. Это легко можно доказать. Хотя она была очень привязана к этой вещи, истинной цены и истории ее происхождения она не знала. Однако Сусанна не назвала мне имя человека, подарившего ей Урну. Тот, естественно, тоже не догадывался о ее ценности и не знал, что она из себя представляет. И для Сусанны и для того человека — это была просто симпатичная дорогая шкатулка. Собственно, потому он так легко с ней и расстался.

— Минуточку, Батлер, — перебил я. — Урна — это нечто похожее на шкатулку из слоновой кости, эллипсообразной формы, на крышке которой вырезано лицо восточной женщины?

— Абсолютно верно! Значит, вы тоже видели ее в доме у Сусанны?

— Ну да, — подтвердил я. — Насколько я понял, она хранила в ней драгоценности и личные бумаги. У шкатулки еще имеется потайное отделение со специальным хитроумным замочком. Но тут кое-что не сходится, Батлер, — мрачно добавил я. — Вы не предлагали за нее Сусанне деньги? За 100 000 песо можно приобрести десяток подобных реликвий.

— Не за 100 000 песо, Арес. За 50 000, пожалуй, можно, — уточнил антиквар. Я улыбнулся, поняв намек. — Во всяком случае с кем, с кем, а с Сусанной невозможно было сыграть в такую игру. Она баба хитрющая, и начала бы выведывать у меня историю шкатулки, и тогда уж не рассталась бы с ней никогда. Ведь Сусанна — своего рода коллекционер. Вы же понимаете, что это означает: болезненное желание всегда иметь предметы своих вожделений перед глазами, чтобы вечно созерцать их. К тому же, деньги в подобных случаях не играют ни малейшей роли. Нет, Арес, Сусанна никогда не отдала бы мне Урну.

— А Синкенья? Как он узнал об истинной стоимости Урны? Полагаю, вы не настолько глупы, чтобы рассказать ему об этом.

— Вот именно. Единственный кого я посвятил в это дело, — вы, Арес… Правда, я подозреваю одного человека. Хотя он мне верен, но он мог допустить неосторожность. Настоящей цены Урны он не знает, но после того, как я обвинил его кое в чем, он мог пойти против меня. Я должен был получить Урну через него, а теперь, возможно, он ее утаил. И я в его руках, Арес. Вот и все.

Я посмотрел Батлеру в глаза.

— У вас есть какое-нибудь право на обладание этой Урной? Только, Бога ради, Батлер, не надо мне снова пудрить мозги, как с картиной!

Батлер чуть не расхохотался.

— А вы удивительный человек, Арес! — его глаза возбужденно заблестели. — Ведь вы сейчас собираетесь меня надуть. Я вам преподнес на тарелочке всю историю, а вы возьмете, да скроетесь. И Урна вместе с вами. Почему к черту, вы думаете, будто вообще существуют документы на право владения ею?

Я задумчиво закусил губу.

— Хорошо, Батлер. Сто тысяч разделить на два будет пятьдесят. Вы согласны?

— Вы неплохой математик, Арес, — насмешливо произнес Батлер. — Когда вы приступите?

— Немедленно, — ответил я. — 50 000 песо — не игрушки.

Антиквар проводил меня до двери кабинета. Он казался сильно взволнованным. Наверняка считал, что больше меня не увидит. Он остановил меня в коридоре и неожиданно, словно его только что осенила какая-то мысль, спросил:

— Синкенья не ваш человек, Арес?

Я выставил вперед подбородок и пристально посмотрел на него.

— Нет, — произнес я в ответ. — Думаю, нет.

— Кто убил Сусанну, Арес? Я хочу спросить, нет ли у вас по этому поводу каких-либо соображений?

— Многие могли это сделать, Батлер. Включая вас.

В его глазах вспыхнул зловещий огонек.

— Вы правы, — согласился он. — Я мог ее убить. Она того заслуживала.

15. Владелец «Балерины»

Церемониал в доме Батлера меня рассмешил. Я не мог просто оттуда, выйти, без того, чтобы улыбающийся Чин-Ли с поклоном не сопровождал меня по коридору до двери. Он спросил, отчего это Батлер такой довольный. Я не ответил и, уж собрался было выйти, как неожиданно услышал легкий аромат духов. В коридор вышла Лу-Ми, это прекрасное творение природы. Меня охватило неудержимое желание нежно погладить ее мягкие волосы, впасть в экстатический восторг от созерцания ее сказочных глаз. В Лу-Ми все было гармонично — фигура, шея, голова. «У Батлера губа не дура», — мелькнула мысль. Я его понимал.

На улице я взглянул на часы — девять вечера. Китайский квартал начинал оживать. Проклиная Батлера и свои бесстыдные мысли по поводу Лу-Ми, я направился к своим американским приятелям-коллегам, которым в  прошлом году помог распутать одно сложнейшее дело. Мне необходимо было отправить следующее сообщение:

ВЕССОНУ И ДУГЛАСУ

ЧАСТНОЕ ДЕТЕКТИВНОЕ АГЕНТСТВО

ЛЕКСИНГТОН АВЕНЮ 6 САН-ФРАНЦИСКО, КАЛИФОРНИЯ, США. ПРОШУ УЗНАТЬ ВСЕ О СУЩЕСТВОВАНИИ СЕКРЕТНОГО КИТАЙСКОГО ОБЩЕСТВА, ИМЕНУЕМОГО ЛОНГ ИМ РАЗЫСКИВАЕТСЯ СВЯЩЕННАЯ УРНА НАЗНАЧЕНО ГРОМАДНОЕ ВОЗНАГРАЖДЕНИЕ ДЕЛО СРОЧНОЕ ПРИВЕТ ХУГЛАР АРЕС ЧАСТНЫЙ ДЕТЕКТИВ, «АТЛАНТИК» УЛИЦА 12, ГАВАНА, КУБА

По дороге в контору я раздумывал над рассказом Батлера. Я не сомневался, что значительная часть его имеет под собой реальную основу. Но что в нем правда, а что вымысел? Возможно, что-то известно Синкенье. Но как с ним снова встретиться? Если у него есть хоть капля мозгов — а я в этом был уверен, — он обязательно должен вернуться в свое убежище на Техадильо. Ведь там остались наркотики и прочая дребедень. А Калиостро? Будет ли он теперь продавать марихуану, которую ему поставляет Синкенья? Конечно, маловероятно, что отныне он доверит ему такое дело. Хотя, минуточку… Калиостро моя единственная зацепка. Надо только выждать. Хоть предположение о том, что Калиостро вернется на свое прежнее место, противоречило здравому смыслу, но иной раз именно в такой невероятной ситуации я добивался нужных результатов. Во всяком случае я ничего не теряю. Надо снова связаться с Макейрой.

В маленькой приемной моей конторы меня дожидался Сото Падуа. При виде меня его лицо просияло. Похоже, он был чем-то взволнован.

— Я уж подумал, вы никогда не придете, Арес! — воскликнул он. — Жду вас уже больше часа.

Я не ответил. Настроение испортилось. Отперев дверь, я пропустил Падуа в контору и молча указал ему на кресло. Тот сел. Неожиданно зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал голос Макейры. То, что он сказал, меня очень обрадовало, поскольку я ужасно не люблю, когда из-за меня страдают ни в чем не повинные люди. Макейру лишь допросили и тут же выпустили. По его мнению, меня вычислили, когда я входил к служанке Сусанны. Пока я с ней беседовал, полиция успела подъехать к ее дому. Логично. Я тоже так думал. Я попросил Макейру заехать ко мне в контору.

Падуа нервничал. Не успел я повесить трубку, как он приступил к расспросам.

— Вы говорили обо мне в полиции, Арес?

Я плюхнулся в кресло и закурил.

Медленно с наслаждением я вдыхал ароматный дым сигары. Если Падуа спешил, то у меня времени было предостаточно. Наконец, я спросил:

— Вы хотите мне что-то сказать?

Я обратил внимание, что редкие волосы Падуа растрепались, и открылись небольшие залысины. Из его глаз исчезла веселость. Сейчас они были полны страха. Падуа выдавил улыбку, но его движения уже не были столь непринужденны, как в тот вечер в «Сьерре».

— Нет, — ответил он. — Я ничего не хочу сказать. — Падуа нахмурился. — Но может, вы удовлетворите мой интерес? Я имею в виду «Балерину» и… А вы не больно-то тактично себя ведете! — он ткнул в мою сторону пальцем и произнес — Полиции иной раз известно о нас такое, то мы сами о себе не знаем…

— Знаете что! — возмутился я. — За две тысячи песо я могу себе позволить быть нетактичным. Слишком уж ничтожна сумма за такое дело. Я так и думал, что мои предположения…

— Ладно, Арес, — перебил Падуа. — Картина у вас?

Я лишь пожал плечами:

— Я не тот, кто ограбил вашу любовницу.

Падуа постепенно обретал присутствие духа. Он улыбнулся.

— Я не утверждаю, что вы кого-то грабили, Арес. Но не можете же вы требовать от меня деньги, не имея того предмета, который…

— Я много чего могу, — на этот раз прервал его я. — Может, у меня есть доказательства того, кому на самом деле принадлежит картина.

Падуа посмотрел мне в глаза.

— Знаете, Арес, — произнес он с презрительной гримасой. — Вы просто портите свою репутацию.

Мне стало смешно. Субъекты, подобные Падуа, всегда заводят речь о репутации, хотя сами всю жизнь только тем и занимаются, что смывают с себя комья грязи, чтобы обрасти ею заново. И как только у этих свиней хватает цинизма взывать к моей совести?! Меня его слова не обескуражили.

— Что касается картины, то здесь предстоит солидная тяжба, — заметил я. — Существует еще один претендент на нее. Он мне делал такие же предложения, что и вы. Кстати, у него есть документы на право владения картиной.

— Это фальшивка! Ясное дело, фальшивка! — возбужденно воскликнул Падуа. — Ни у кого не может быть такого права, потому что картина принадлежит мне!

— Извините, друг мой, — холодно произнес я. — А я был уверен, что картина принадлежит Сусанне.

— Я ей подарил.

— Да? — усмехнулся я. — Должно быть, в качестве доказательства огромной любви, не так ли? Удивительно, что тот, другой, утверждает то же самое.

Падуа издал истерический смешок.

— Теперь я все понял, Арес. Отлично понял… Вы просто хотите выжать из меня побольше, вот и придумали какого-то мифического соперника. А? Великолепная игра, Арес! Нечего сказать! Это очень идет на пользу вашей безупречной репутации.

Но ему не удалось вывести меня из себя. Просто после этих слов я взял его за шиворот и, не обращая внимания на протесты, вышвырнул в коридор.

Затем спокойно развернул газету. Через секунду раздался звонок в дверь, я встал, чтобы снова спустить Падуа с лестницы, но открыв дверь, увидел перед собой Макейру.

— А, Макейра! Проходите. Садитесь!

— Я видел, как от вас вышел сеньор Падуа, страшно рассерженный, — сказал он. — Надеюсь, вы были с ним вежливы? А то ведь он очень влиятельный человек.

— Не волнуйтесь, Макейра. Падуа сейчас не в том положении, когда может использовать против меня свое влияние.

— Вы знаете, что делаете, Арес, — не стал спорить Макейра. — Но на вашем месте я забыл бы об этом проклятом деле и спокойно наслаждался жизнью. — Внимательно приглядевшись к моему лицу, он спросил — Как же все-таки вам удалось выкрутиться? Похоже, они вас били!

— Ничего, друг мой, — успокоил я его. — Ненавижу, когда надо мной смеются, а кто-то сейчас именно этим и занимается.

— Думаю, что больше не понадоблюсь вам, сеньор, — сказал Макейра. — Теперь вы можете управлять собственной машиной. Наверное, вы захотите расторгнуть наш договор?

— А сколько дней осталось?

— 0; еще несколько дней. Срок истекает в понедельник.

— А зачем нам расставаться, Макейра?

— Но…

— Ничего, дружище! Приободритесь! Я же вам как-то сказал, что мы его поймаем, и мы его поймаем! — бодро заключил я.

— Но тут просто какой-то замкнутый круг! — возразил Макейра.

— О! Да вы, оказывается, пессимист! Бросьте! Помните, я как-то говорил о бродячем актере по прозвищу Калиостро?

— Я видел много бродячих актеров, но никогда не запоминал их прозвищ. Зачем мне это?

Я на секунду задумался. Вряд ли теперь Синкенья позволит Калиостро заниматься старым ремеслом, но я пока не знал, куда скрылся этот мошенник, и сейчас хотел использовать малейшую возможность отыскать его.

— Это такой неряшливый тип, — объяснил я, — который часто появляется в парках Старой Гаваны. Что если вы съездите туда и посмотрите?

Макейра равнодушно пожал плечами:

— Раз вы приказываете… Что я должен делать?

— Походите немного по паркам. Только осторожно, Макейра. Калиостро — та еще пташка, и я не хочу, чтобы вы влипли в какую-нибудь историю. Когда вы его найдете, постарайтесь связаться со мной. Возьмите, — протянул я визитную карточку. — Здесь все телефоны, по которым меня можно найти. Если меня там не окажется, позвоните Карлосу, бармену в «Пласе». Я при каждом удобном случае, буду ему позванивать.

— Когда мне ехать?

— Прямо сейчас. Чего терять время?

Макейра поднялся.

— Я это, конечно, сделаю, но только ради вас, — пробормотал он. — Вообще-то, я не люблю играть в детектива.

Я грустно улыбнулся. Мне это тоже не нравилось. Иногда бывает полезно, но, как правило, — одна грязь, сплошная грязь…

16. Тайна Падуа

Через пятнадцать — двадцать минут после ухода Мадейры, я услышал за стеной легкий шум. Он напоминал шуршание бумаги, и я не придал ему значения. Спустя несколько минут шум повторился. Я прислушался — как будто кошка водила по стене лапой. Я оторвался от газеты и в недоумении пожал плечами. «Если это какой-нибудь шутник, он, возможно, воспользуется звонком, если же кошка, — ей это скоро надоест», — подумал я.

Шум прекратился. Часы показывали десять часов две минуты. Мною овладело странное беспокойство, сердце учащенно забилось, по коже побежали мурашки. Такое редко со мной случалось, сейчас я испытывал неподдельный страх. Мне всегда казалось, что страх — ощущение удивительное. Нередко он возникает на пустом месте, затем усиливается, и так же неожиданно исчезает. Страх подсознательно сидит в каждом человеке. Не он ли в темные ночи палеозоя собирал вместе всех наших предков? Да, страх до сих пор не изжил себя, и, по-видимому, это никогда не произойдет.

Погладив рукоятку «люгера», я несколько успокоился. Затем рассмеялся. Все это глупости! Страх часто приходит сам по себе, не стоит принимать это всерьез.

Я подумал, что пора уходить из конторы. Но я становлюсь до невозможности упрям, когда нечто неприятное, касающееся меня лично, овладевает мною. Тем более такая ерунда, как этот непонятный страх. Я попытался взбодриться. Если из-за каждого неприятного ощущения я буду прекращать работу — на что это станет похоже?

И я поудобнее уселся в кресле, пытаясь отыскать причину этого страха. Но стоит ли терять на это время — раз эта тревога необъяснима, пусть таковой и остается. Черт с ней!

Но все же почему? Эти чувства — страх, опасность, должно быть, из другого измерения — наверное, просто предупреждение свыше.

— Арес! Вы здесь?

Чей-то голос вывел меня из раздумий, и я чуть не поддался панике — настолько неожиданно меня позвали. Я встал с кресла и выхватил «люгер».

— Не подходите к двери, Арес! — услышал я. — Не трогайте дверную ручку! Вы меня слышите?

— Черт побери! Это уж слишком! — вскричал я, но не шелохнулся.

Прошли две нескончаемые минуты. С той стороны двери послышался властный голос:

— Осторожнее, Гонсалес! Ага! Вот и детонатор… Точно!

При слове «детонатор» я вздрогнул. Холодные лапы смерти уже протянулись ко мне. Судорога чуть не свела мне спину. Когда я услышал: «Теперь можно открывать, Арес!», то почувствовал дрожь в коленях. Но выглянув за дверь, самым наглым образом скрыл обуявший меня страх.

— Что вы тут делаете? Что за шум? — спросил я.

На меня насмешливо смотрел лейтенант Гастон из следственной бригады. Рядом с ним стоял агент Гонсалес, держа в руке смертоносное устройство.

— Мы можем войти? — осведомился Гастон.

Не дожидаясь моего приглашения, он ввалился в кабинет, за ним — Гонсалес.

— Мы принесли вам небольшой подарочек, — сказал он и водрузил на стол взрывчатку.

Я мельком взглянул на нее, постаравшись принять равнодушный вид. Передо мной лежала грубо сделанная самодельная бомба. Ее смастерил явно какой-то жестянщик. Но как бы плохо или хорошо она ни была сделана, я четко себе представил, что бы от меня осталось, попытайся я открыть дверь. С недовольной миной я предложил моим посетителям стулья.

— Вы легко отделались, Арес, — произнес Гастон.

Я страшно устал от всех этих передряг и мне не хотелось демонстрировать перед полицейскими свои чувства. Достав коробку — сигар, я подвинул ее гостям, но они отказались. Сам я курить не хотел, но все же взял сигару, чтобы хоть чем-то занять руки, которые предательски подрагивали.

— Вижу, у вас неплохие друзья, Арес, — Саркастически произнес Гастон. — Вам не кажется, что благоразумнее было бы оставить это дело? Несмотря на наши предупреждения вы сегодня все-таки побывали у сенатора… а это нехорошо, Арес.

Минуту назад я испытывал к ним огромную благодарность, но как только они заговорили, мне захотелось послать их куда-нибудь подальше.

— Думаю, Гонсалес, мы снова ошиблись, — сказал Гастон задумчиво. — Вы считаете, сеньор Арес прекратит расследование? Как бы не так! Но я тебя поздравляю, Гонсалес! Где еще нам найти такую великолепную наживку, как сеньор Арес? Вот что мне пришло в голову! — восторженно воскликнул он, поднимаясь со стула. — Давай-ка, Гонсалес, оставим сеньора Ареса в покое. Оставим его одного. Я уверен, ему есть над чем подумать, а мы только мешаем.

Они направились к двери, но возле самого порога Гастон остановился, затем возвратился к столу и взял взрывчатку.

— Может, мы отыщем в ней что-нибудь интересное для следствия. Всего хорошего, Арес!

Когда они ушли, я с остервенением пнул корзину для бумаг. «Свиньи!» — подумал я и в изнеможении опустился в кресло.

Сейчас мне просто необходима была сигара. Мерзавец, подложивший мне взрывчатку, должно быть, дерзкий парень: я открываю дверь — и раздается взрыв. Знал ли он, что я нахожусь в конторе? Да конечно, знал. С 23-ей улицы видны окна моей конторы — а свет был включен. Нетрудно догадаться, что я внутри. Но для чего этот негодяй проделал такую сложную, кропотливую работу, ведь один-единственный выстрел мог бы разрешить все проблемы. Я улыбнулся. Теперь мне не надо гадать о том, что за звуки раздавались за дверью.

Посмотрел на часы — около двух. Я решил наконец покинуть контору. И тут зазвонил телефон. Макейра сообщал, что у него сломалась машина.

— Ничего, — сказал я. — Утром поедем на моей.

Тот пробормотал извинения и повесил трубку.

Я отошел от телефона и приблизился к окну. Внизу мчались автомобили, группа людей стояла на автобусной остановке. Среди них я заметил низкорослого человечка, который разглядывал мое окно. Я тихо попятился и сквозь щель между портьерой и оконной рамой стал за ним наблюдать. Прошло двадцать минут, затем полчаса… Люди садились в подъезжающие автобусы, но человечек не двигался. Словно неодушевленный предмет, он застыл под моим окном. Через десять минут я надел шляпу, сунул в карман пиджака «люгер» и, не выключая свет, вышел из конторы.

Спустившись на лифте, подумал, что если выйду через дверь здания «Атлантика», где находилась моя контора, и появлюсь как раз на 23-й улице, то обнаружу себя. Поэтому я решил выйти в другую дверь и перелезть через стену, доходящую до соседнего здания. Я так и сделал и через длинный узкий проход вышел на 12-ю улицу. Затем бесшумно преодолел несколько клумб с цветами и очутился на 23-й. В этот момент зажегся красный свет светофора, и я оказался практически зажат между несущимися мимо меня машинами. Несмотря на поздний час движение в этом районе всегда интенсивное. Рядом послышался скрежет тормозов. Кто-то обозвал меня нелестными словами. Я пробормотал что-то в ответ и выругался, потому что не мог сдвинуться с места, а чертов человечек уже заворачивал за угол. Кое-как выбравшись на тротуар, я бросился за ним вдогонку. Тот на безумной скорости свернул на 10-ю улицу и вскочил в машину. Когда я, отдуваясь, прибежал туда, машина уже мчалась по улице.

Несмотря на неудачу, я улыбнулся, представив себе лицо коротышки, когда тот понял, что взрывчатка не сработала.

На следующее утро я пришел в контору очень рано. В приемной меня вновь ожидал Падуа. Он читал газету, и на его лице было написано отчаянье.

— Приободритесь, Падуа! — крикнул я с порога. — Что у вас случилось? Полагаю, вас пока не беспокоила полиция?

— Вы читали газету, Арес? Видели там про Рамераля?

— Конечно, читал! Да успокойтесь вы! Вас это не коснется. Подумайте хорошенько: сколько людей могут подписаться инициалами «К.С.П»? Беда в том, что каллиграфы в полиции отъявленные мошенники. Если они захотят выяснить, что эти письма написаны вашей рукой… Да, мне не очень-то нравятся эти ребята…

— Не шутите такими вещами, Арес. Знаю, вчера я вел себя, как ребенок. Прошу меня извинить. Но… вам не кажется, что в кабинете нам будет удобнее?.

— Разумеется, — ответил я и отпер дверь.

— Мне необходимо письмо, — произнес вдруг Падуа, и в его руке появился пистолет 22-го калибра.

Я посмотрел на пистолет. Маленький, неказистый, но стреляет как любое другое огнестрельное оружие. Я хмыкнул. Угрозы всяких мерзавцев мне уже порядком надоели. Падуа, к примеру, мелкий пакостник. Наверняка издевается над своими рабочими… И сейчас, угрожая своим пистолетиком, он смотрелся со стороны весьма не страшно, о чем, вероятно, и сам догадывался. Рука у него тряслась от страха, и он никак не мог унять дрожь.

— Без глупостей, Арес. Входите первым, — приказал он.

Но то, что я устроил, нельзя было назвать глупостью. Сделав два шага вперед, я поднял руку и снял шляпу. Моя рука описала в воздухе полукруг, словно я собирался бросить шляпу на кресло, но внезапно резко изменила направление; шляпа отправилась на пол, а мой кулак прямо в лицо Падуа. Он оказался обезоружен гораздо скорее, чем я ожидал.

— А теперь сядьте. Спокойно! — предупредил я, подходя к телефону. — Сейчас у нас будет длинный разговор, с Гастоном.

Падуа бросился к телефону, но я толкнул его в кресло.

— Ну, пожалуйста, Арес! — взмолился тот. — Выслушайте меня!

— Меня абсолютно не интересует, что вы собираетесь мне сказать, Падуа, — отрезал я.

Я начал набирать номер.

— Вы не пожалеете, Арес, если выслушаете меня, — заявил Падуа, доставая из кармана вместительный кожаный бумажник.

Я прекратил набирать воображаемый номер и уселся в кресло.

— Честно говоря, письмо мне не нужно, — начал Падуа. — На самом деле я пришел за картиной.

— Я что, недостаточно ясно вам вчера объяснил? — спросил я, заметив, что на лице Падуа появилось вчерашнее выражение нерешительности. — Ладно, — моя рука снова потянулась к телефону. — Гастону будет весьма интересно узнать, почему вы так стремитесь завладеть картиной, которая вам не принадлежит.

— Мне очень совестно за вчерашний срыв, Арес, — объяснил Падуа. — Поэтому я вам раньше ничего не рассказывал. Все началось раньше, — Падуа вымученно улыбнулся. — Я заварил эту кашу, и сам же стал жертвой. Видите ли, Арес, «Балерина» — это подделка.

Я чуть не подпрыгнул в кресле, но вовремя взял себя в руки.

— Не стоит так огорчаться, — произнес я. — Подобные шуточки никогда ни к чему хорошему не приводят.

Падуа, похоже, не слушал, и неожиданно начал свой рассказ с таким видом, словно давно собирался кому-нибудь об этом поведать.

— Во время медового месяца мы с женой отправились в Париж, там я и приобрел эту картину. В ту пору еще не было такого ажиотажа вокруг предметов искусства. И не было таких строгих правил в отношении их вывоза. Я тогда был компетентным, достаточно образованным и вместе с тем амбициозным служащим… Должно быть, эти амбиции и помогли мне добиться благосклонности моей будущей жены, претендентов на ее руку хватало, она была богатой и культурной женщиной. После свадьбы мы решили отправиться в Париж. И я мечтал поднести ей такой подарок, который вызвал бы ее восторг, но, к сожалению, ни средств, ни возможностей у меня в то время не было, и я никак не мог добиться успеха. Увидев эту картину, я понял, что счастье, наконец, мне улыбнулось. Прогуливаясь по Латинскому кварталу, я встретил молодого художника, который предложил мне купить у негр Дега. Вы только прислушайтесь — Дега! Но парень сразу меня предупредил, что картина написана не Дега, что это талантливо, очень талантливо выполненная копия. Понимаете? Любопытно, что он признался мне в том уже в студии, когда я, раскрыв рот, наслаждался картиной. А она была прекрасна! Я не разбирался в живописи, потому показал ее знатокам. И многие из них, без колебаний утверждали, что это подлинник. Я приобрел картину. Кстати, заплатил за нее смехотворно маленькую сумму. И не раскаивался; увидев реакцию Софи, я испытал гордость и удовлетворение. Я ходил раздувшись от важности как индюк, разумеется, жене сказал, что это подлинник. Это и было моей ошибкой, ведь, наверное, где-то существовал оригинал Дега. Мне следовало обо всем рассказать жене, извиниться, но я без конца это оттягивал. Не мог. Мне просто не хватало духу. Время шло. Все, кто посещал наш дом, уходили с уверенностью, что любовались подлинным Дега. Но так не могло продолжаться вечно. Точно не помню когда, кажется, года через три, Совет попечителей церкви, в который входила моя супруга, решил устроить аукцион по продаже ценных вещей, а деньги от него перечислить на постройку церкви. И моя жена решила преподнести им в дар Дега. Я забил тревогу. Ведь это означало, что будущий покупатель обнаружит подделку и меня объявят мошенником!

— Приятная ситуация! — воскликнул я.

— Я говорил себе то же самое! — кивнул Падуа. — Как вы, наверное, предположили, попытался отговорить свою жену. Приводил для этого все возможные доводы. Но тщетно. Софи всегда делала то, что ей вздумается. Картина представляла для нее духовную ценность, а раз духовную — значит она должна принадлежать Богу. Она заявила, что не может пожертвовать деньги или какую-нибудь материальную ценность, потому что это всегда вызывало у нее отвращение. Вы только вообразите! Я не знал, что делать и рассказал обо всем Сусанне, с которой был связан тесной дружбой. — Падуа поднял на меня глаза, робкая улыбка промелькнула на его губах. — Сусанна была тем человеком, который всегда мог дать дельный совет. Она предложила просто-напросто перекупить картину до открытия аукциона, и эта идея показалась мне стоящей. И Сусанна приобрела ее за 15 000 песо. А потом обещала продать картину мне. — Падуа умолк и глубоко вздохнул. — Вот для чего мне нужна картина, Арес. Потому что если она попадет в руки властей, они смогут отдать ее на экспертизу, и разразится такой скандал, что мне не поздоровится.

Я смотрел на его безутешное лицо еле сдерживая смех. Столько хлопот из-за какой-то подделки. Ведь все могло бы разрешиться иначе, скажи он жене: «Знаешь, старуха, я купил тебе ценную картину. Заплатил за нее гроши. Вот здесь внизу написано Дега, но на самом деле написал ее Сеньор Никто. Ты ведь не рассердишься, правда?» Но сеньор Падуа поступил не так, как простой смертный. Он предпочел прожить всю жизнь в этой беспрестанной лжи, ради одного лишь тупого удовлетворения своей ненасытной гордыни.

— Вот и все, Арес, — сказал Падуа, давая понять, что его повествование подошло к концу. — Вы продадите мне картину?

— Там будет видно, пока что это не в моей власти, — ответил я. — Как вы сами недавно заметили, я не могу продать то, чего у меня нет.

Падуа с досадой махнул рукой.

— Вы мне обещаете? — спросил он.

— Я ничего не обещаю и не обещал. Я сказал, что поговорю с вами, вот мы и поговорили.

— А письмо? Что вы сделаете с письмом?

— Пока что спрячу его. Посмотрим, насколько правдив ваш рассказ.

Падуа приподнялся в кресле, побелев от ярости.

— Вы — мошенник! — заорал он. — Я думал…

Я презрительно улыбнулся.

— Не волнуйтесь, Падуа, — перебил я его. — Не такой уж я подлец, как вы думаете. Если вы не имеете отношения к убийству, ваше письмо никто не прочтет. Это я вам обещаю.

Падуа достал пузырек с таблетками, проглотил две штуки и направился к двери. Я проводил его.

— Когда «Балерина» будет у меня, я с вами свяжусь. Всего хорошего!

Падуа обернулся.

Я легонько подтолкнул его в спину и захлопнул за ним дверь.

17. Анонимная угроза

Сидя в кресле автобуса, я развернул газету — ведь только в дороге у меня было время для чтения. Так… Скандал в доме Рамераля. После того, как меня выпустили из полиции, поскольку мое алиби подтвердили дочь сенатора и бармен из «Пласы», полицейские допросили служанку Сусанны, которая показала, что последним человеком, видевшим Сусанну живой, был Рамераль.

Читая дальше, я присвистнул: грозовые ветры подули над особняком сенатора. Репортер позволил себе написать следующее: «Почему известный политический деятель скрыл от правосудия тот факт, что ему кое-что известно о смерти прекрасной куртизанки с улицы Зеро?» И дальше в ироническом тоне он продолжал: «Наверняка мужчине, часто посещающему дом знаменитой Сусанны, должны быть известны любопытные подробности ее жизни. Она, несомненно, имела большое влияние на высокопоставленных особ».

Я закрыл глаза и попытался представить себе, как восприняли эту статью сенатор и его агент по рекламе. Мне стало смешно. Пусть они думают, что частный детектив Хуглар Арес, получивший от них за молчание 500 песо, их предал. На самом деле я плевать на них хотел.

Около одиннадцати мне позвонил Макейра и сообщил, что снова принялся за поиски Калиостро в парках Старой Гаваны. Я пожелал ему успеха. Как говорил Батлер, чтобы найти Синкенью, необходимо сначала отыскать Калиостро. Я собирался сам заняться, но решил, что лучше побыть в конторе. Чувствовал, что назревает большой скандал. Слишком уж многие пытались на меня воздействовать, пора с этим кончать.

Прежде чем спуститься поесть я позвонил сеньорите Рамирес. Я представил себе ее улыбку, мягкие линии прекрасного тела, округлую грудь, приятный нежный голосок. После приветствий я сразу приступил к делу.

— Мне нужна ваша помощь, — сказал я.

Ее ответ мне понравился.

— И в чем она будет выражаться? — спросила девушка. Это не было ответом неразумного ребенка.

— Это не телефонный разговор. Не могли бы мы поговорить конфиденциально? Например, в баре, как в первый раз.

Она согласилась, более того, в ее голосе прозвучали нотки воодушевления. Видимо, ее весьма заинтриговал мой звонок. И я подумал: «Женщина не может быть совершенной, если в ней полностью отсутствует любопытство».

Надев куртку и шляпу, я вышел из конторы. Девушка появится не раньше чем через час, и я решил не терять времени даром. Зайдя в бар, просмотрел телефонный справочник, пытаясь обнаружить в нем какого-нибудь специалиста, разбирающегося в живописи. Не найдя никого подходящего, я задумался, где бы отыскать компетентного человека, который может отличить подлинного Дега от фальшивого. Хотелось узнать, врал мне Падуа или нет. Сам же я в картинах смыслил ровно столько, сколько в китайской грамоте.

Гленда явилась почти через два часа. Допив остатки «дайкири», я пересел за столик, стоявший в отдалении от стойки. Девушка изящно опустилась на стул рядом со мной.

— Тоже «дайкири»? — спросил я.

Гленда смущенно улыбнулась, и на ее щеках появились трогательные ямочки. Потом улыбка куда-то улетучилась, уступив место выражению напряженного любопытства, почти такого же, какое она испытывала тогда, При нашей первой встрече.

— Для «дайкири» рановато, — заметила она, грациозно указав наманикюренным пальчиком в сторону моего стакана. — Я, пожалуй, закажу мороженое.

Я подозвал официанта, бледного, долговязого парня, который будто изваяние застыл возле нашего столика. Гленда попросила земляничное мороженое. Затем испытующе посмотрела на меня, но я упорно молчал. Гленда слегка зарделась. Наконец явился официант и поставил перед ней мороженое. После его ухода я спросил:

— Надеюсь, вы слышали о картине Дега «Балерина за кулисами»?

На лице девушки появилось удивление — похоже, вопрос застиг ее врасплох. Она растерянно взглянула на меня, открыла было рот, но промолчала. Прошло несколько секунд прежде чем она с тревогой задала вопрос:

— Она у вас есть?

Я двусмысленно улыбнулся.

— Знаете, — произнес я, — вокруг этой картины разыгралась такая неприглядная история, что мне хотелось бы кое-что проверить. Вы не могли бы мне помочь? Для вас это будет совсем несложно, — уточнил я, заметив на ее лице испуг. — Но я смогу более подробно рассказать вам обо всем, лишь будучи абсолютно уверенным в вашем благоразумии.

Она подняла голову и в упор посмотрела на меня. Затем опустила глаза на свои колени и принялась нервно теребить складки на платье.

— Вы не совсем уверены в моем благоразумии, — тихо произнесла она. — Когда я пришла в полицию с заявлением о вашем алиби, я сделала это потому лишь, что ни на секунду не сомневалась в вашей невиновности. — Гленда запнулась и посмотрела на меня с укором. — А вот сейчас я в этом что-то не совсем уверена…

— В чем же вы сейчас сомневаетесь?

— Вы похитили картину, да?

— Ну… — наконец протянул — я. — Это называется поверхностным суждением. — Я не говорил, что картина у меня. А если даже и так, это еще не означает, что я ее украл.

— Но… но в чем же дело?

— В свое время все станет на свои места, Гленда, И ваша помощь только ускорит дело. Что вы на это скажете?

Она пожала плечами так, что это можно было принять за согласие, однако на лице ее все еще читался страх.

— Вам нечего бояться, — заверил я.

— Хорошо, — кивнула Гленда. — Я согласна.

— И вы обещаете быть благоразумной?

— Обещаю! — торжественно сказала она.

— Ладно, — произнес я, улыбаясь, потому что у Гленды был такой серьезный вид, что мне даже стало смешно. — Верю вам на слово.

И я поведал ей историю Падуа о картине, аукционе, и фальшивке. Девушка слушала меня с ошеломленным видом. Мой рассказ ее поразил. Когда я закончил, она сказала:

— Кажется невероятным, что происходят подобные вещи, верно? Почему этот человек не сказал жене правду? Уверена, что хорошая жена его поняла бы.

— Вот именно, — согласился я. — Мужчины часто совершают опрометчивые поступки из-за женщин.

Гленда рассмеялась, на ее щеках снова появились ямочки.

— Некоторые мужчины, — поправила она. — Вы ведь так не поступили, а? Мой отец прав, Арес, вы — неисправимый циник, — она произнесла последние слова непринужденно-весело.

Я церемонно склонил голову, как бы благодаря ее за комплимент. Затем, усевшись поудобнее, отменил, что окончательно воспринимаю Гленду не как девушку-подростка, а как женщину в полном смысле этого слова.

Отпив из стакана «дайкири», я внимательно посмотрел на нее. Да, я был прав. Она уже далеко не ребенок, и знает об этом.

Мы еще немного поболтали, и я почувствовал, что девушка пытается очаровать меня этой болтовней. Но я ненавидел говорить о тех вещах, которые не любил. Прежде чем она ушла, я еще раз напомнил ей о благоразумии.

Еще минут десять после ухода Гленды над столом витал легкий аромат ее духов, и мне снова припомнились трогательные ямочки на щеках и мягкая женственная улыбка.

В четыре я позвонил Алисе. Длинные гудки уведомили меня, что ее нет дома. Через полчаса я позвонил снова и услышал: «Да, слушаю! Слушаю!», но промолчал. Алиса с раздражением повесила трубку. Это было мне на руку. Я немного подождал, но не услышал характерного щелчка, какой обычно бывает при прослушивании. Я подождал еще двадцать минут и снова позвонил, и как и прежде помолчал в трубку. На сей раз Алиса за несколько секунд в самых нелестных выражениях выложила все, что думает по поводу этого молчания, и безжалостно хлопнула трубкой о рычаг. Когда я позвонил в третий раз, с Алисой чуть не случилась истерика.

— Помолчите, сеньора! — смеясь приказал я. — Боже мой! Что за выражения!

— Убирайтесь к черту! — тем же тоном закричала она, все еще не разобрав, с кем говорит.

— У тебя плохое настроение?

— А, это ты? Прости, любовь моя, — извинилась она, узнав мой голос. — Какой-то кретин без конца названивает и молчит в трубку.

— И это повод, чтобы оскорблять меня?

— Бога ради, Хуглар! Ты что, не понимаешь, я приняла тебя за другого?

— Понятно, понятно… Значит, у тебя есть другой!

Я еле сдерживался, чтобы не расхохотаться. Алиса снова принялась ругаться.

— Отлично, отлично, — перебил я. — Ладно, попридержи свой язычок, и скажи лучше, сверток, который я тебе прислал, у тебя?

Понизив голос, она прошептала:

— Ты имеешь в виду картину?

— Ага, уже посмотрела…

— А что? — обиделась она. — Я не знала, что там и… Но как ты решился, Хуглар? А вдруг бы полиция обыскала дом?

— Потому я это и сделал, дорогая. Где она?

— Здесь, — чуть слышно ответила она. — Я ее как следует припрятала.

— Жди меня в течение часа, — сказал я и повесил трубку.

Посмотрел на часы — уже шесть десять, а солнце все еще стоит высоко и ужасно жарко. Я вытер пот со лба и поспешил к Алисе.

Она встретила меня с непонятным выражением лица. В левой руке она сжимала конверт. Переступив порог, я спросил:

— Что случилось, дорогая?

Она растерянно посмотрела на меня.

— Да нет, ничего, только… Вот это письмо. Странно, когда принесли твой сверток, его еще не было. А почтальон приходил часов в двенадцать.

— Может, письмо принес кто-нибудь еще?

— Возможно… — проговорила она, и губы ее задрожали от волнения. — И от кого оно?

— Не знаю. Сначала надо прочитать. Чего ждать?

Алиса настороженно посмотрела на меня. Я улыбнулся — женщины всегда все драматизируют.

Алиса мельком взглянула на листок бумаги и подняла глаза на меня. В них стоял такой страх, что я буквально оцепенел. Ни слова не говоря, Алиса прижалась ко мне; ее трясло от рыданий. Я нежно обнял девушку за талию, провел в гостиную и усадил на кушетку. Затем вытер ей слезы платком и попытался успокоить. Алиса дрожащей рукой протянула мне письмо.

На машинке было напечатано следующее: «Если ты дорожишь своим прелестным личиком, передай своему любопытному хахалю, чтобы не совал нос куда не следует. Смерть Сусанны — не его дело».

У меня вырвался тяжелый вздох. Все ясно — обыкновенная дешевая угроза. Сначала пытаются меня стереть в порошок, затем запугивают угрозами расправиться с Алисой.

Оторвавшись от письма, я посмотрел на нее. Тревоги в ее глазах уже не было — сейчас в них застыл страх. Чтобы успокоить Алису, я решил соврать. Указав на письмо, произнес:

— Не обращай внимания, дорогая. Это не более, чем обыкновенная угроза. — Я говорил не очень убедительно, но все же продолжал — Если бы они хотели причинить тебе вред, то сделали бы это без всякого предупреждения.

— Но… но я боюсь, — прошептала Алиса. — Ты что, не понимаешь?! Мне страшно! Я же выхожу из дома, бываю на улицах… Я не могу сидеть где-то и прятаться. Я должна выступать на сцене.

— Лучше на несколько дней позабыть о выступлениях, — посоветовал я. — Думаю, поимка этого мерзавца — дело нескольких часов. Тебе же на это время необходимо скрыться.

Моя идея ей абсолютно не понравилась. На лице Алисы появилась раздраженная гримаса.

— Что значит скрыться?! Где?! Как будто меня трудно найти?

— Да, никакого секрета тут нет, дорогая. Газеты сообщали твой адрес. Тебя знает вся Куба.

— Мне это не нравится, Хуглар. Ой, не нравится. Они угрожают изуродовать мне лицо. Мое будущее, — Алиса грустно, с упреком улыбнулась. — Это единственное, что у меня есть… Ясно тебе?. — в ее глазах появилось выражение бесконечного страха и незащищенности. — Что ты намерен делать?

— Тебе необходимо скрыться. Если возможно — у кого-нибудь из дальних родственников. Уверен, у тебя есть кто-нибудь, у кого ты могла бы пробыть несколько дней.

Алиса на мгновение задумалась.

— Да, — проговорила она. — Моя тетя Флора. Иногда я у нее бывала. Она живет в Луйяно.

— Превосходно! — воскликнул я. — Это как раз то, что нужно. Отдаленный район… Необходимо сейчас же ехать.

Алиса слабо запротестовала, но я нежно взял ее за руку и настоял на своем. Она захотела собрать чемодан, но я ей не разрешил — это было бы равносильно тому, что дать объявление в газету об ее отъезде.

Пришлось добираться до дома ее тетки, трижды меняя такси. Когда мы доехали до Луйяно, я был уверен, что за нами никто не следил.

18. Сеньор Рамераль просит помощи

Просторный вестибюль «Паккарда», когда я туда добрался, был пуст. Я разбудил молодого человека, дремавшего за конторкой, и попросил ключ от номера. Вручая мне ключ, он показал куда-то через плечо:

— Вас ждут, — сонно сообщил он.

Я. обернулся. На банкетке из орехового дерева, стоящей в противоположном углу, сидел высокий, плотного сложения мужчина средних лет.

Я подошел к нему; он поднялся, высокомерно взглянул на меня… Однако в его высокомерии не было ничего обидного, по-видимому, этот человек привык держать себя подобным образом со всеми. Круглое лицо, тонкие, аккуратно подстриженные усы; ввалившиеся глаза смотрят серьезно и вдумчиво. Взгляд не пустой, как, скажем, у Гастона, а умный и решительный. Волосы, тщательно приглаженные, слегка вьются.

— Выменя ждали? — спросил я.

Тот подхватил портфель, лежащий рядом в кресле, и поднялся.

— Я жду сеньора Ареса. Это вы? — Я кивнул. — Я — доктор Росалес, — представился посетитель. — Адвокат сеньора Рамераля. — Он сделал небольшую паузу. — Полагаю, вам не надо объяснять, кто это и зачем он попросил меня прийти к вам?

— Нет уж, объясните, — возразил я. — Я питаю отвращение к различного рода загадкам.

— Это тот самый человек, которого вы посетили на днях, и из конторы которого были вынуждены уйти… несколько необычным способом.

— Вы очень красноречивы, — вежливо заметил я. — Что же произошло с сеньором Рамералем?

— Его жена хотела бы поговорить с вами. Она убедительно просила меня уговорить вас… Я бы вас отвез.

— Вот как? — улыбнувшись спросил я, прищелкнув пальцами. — Я нужен супруге сеньора Рамераля и должен немедленно бежать к ней по первому зову и пасть у ее ног. Вы знаете, который час? — я постучал по циферблату своих наручных часов.

Тот даже не взглянул на часы, он смотрел на меня. В его взгляде уже не было прежней решимости, скорее в нем читалась хитрость.

— Но в просьбу сеньоры Рамераль входит и это. Здесь задаток, — доктор Росалес извлек из портфеля конверт и протянул мне.

Я разорвал конверт — там лежали десять купюр по пятьдесят песо.

— Жду ваших приказаний, доктор! — весело отчеканил я.

— За мной! — улыбнулся Росалес.

Я вышел за ним на улицу к блестящему черному «седану». Росалес поехал по Прадо. На набережной он свернул налево и, не поворачиваясь ко мне, произнес:

— Сеньор Рамераль в весьма затруднительном положении. Заявление служанки Сусанны оказалось для него роковым, к сожалению, у него нет алиби. — Росалес бросил на меня быстрый взгляд. — Вы полагаете, это он убил?

Я двусмысленно улыбнулся:

— Он? Кто это утверждает?

— Не знаю, конечно, но…

— Вижу, у вас на сей счет есть сомнения.

— Не знаю, — повторил адвокат. — Иной раз я думаю, что знаю человека и — ошибаюсь, хотя моя профессия обязывает меня хорошо разбираться в людях. Я, например, не могу себе представить сеньора Рамераля в роли убийцы.

Автомобиль был удобный, с мощным мотором. Я посмотрел в окно и увидел, что мы выехали на широкий проспект Уилсона. Я достал сигару, опустил боковое стекло, чтобы выходил дым, и закурил. Росалес, крепко вцепившись в руль, продолжал:

— Человеческая натура — очень сложна, никто не может претендовать на то, что отлично знает людей. Во всяком случае, до конца разобраться в человеке невозможно, так что я даже и не пытаюсь этого сделать, знаю — все равно не удастся.

Адвокат замолчал, и несколько минут мы ехали в полнейшей тишине, казалось, он о чем-то размышляет.

— Да, — прервал я паузу. — Вы абсолютно правы. В каждом человеке есть какая-то двойственность.

Адвокат несколько сбросил скорость, когда мы въехали в тоннель. Миновав его минут через пять, машина остановилась.

Я осмотрелся. Улица вокруг была пустынна. Доктор Росалес открыл какую-то калитку и, подойдя к дому, позвонил в дверь. Я остановился позади него. Через несколько секунд дверь отворилась.

— Проходите, — адвокат пропустил меня вперед. — Скажите сеньоре, что прибыл сеньор Арес, — обратился он к девушке, открывшей нам.

Служанка ушла, и тут же появилась женщина.

— Можешь идти, Мария, — властным голосом проговорила она. — Я сама займусь гостями.

Она провела нас в комнату и жестом предложила сесть.

— Извините меня за опоздание, сеньора, — пробормотал Росалес. — Но мне пришлось долго дожидаться сеньора Ареса в гостинице.

Сеньора Рамераль опустилась в кресло. Адвокат тяжело плюхнулся на диван, стоящий слева.

Я осмотрел просторную гостиную — в ней все находилось в соответствии — старинная добротная мебель, огромный рояль в углу и вообще чувствовалось, что хозяева — люди состоятельные.

Возраст сеньоры Рамераль было трудно определить — гладкая кожа без единой морщинки, умные красивые глаза чуть подкрашены, изящная фигура. Во всяком случае, даже если она не моложе своего мужа, то прекрасно сохранилась. Она не была красавицей, но весьма привлекательной.

— Не беспокойтесь, доктор Росалес, — произнесла она в ответ на его извинения. — Главное, что вы нашли сеньора Ареса и привезли сюда. — И она пристально посмотрела на меня. — Полагаю, сеньор Росалес рассказал вам, зачем я просила вас разыскать, сеньор Арес?

Не почувствовав в ее тоне никакого подвоха, я молча покачал головой:

— Нет, сеньора.

— Как? — воскликнула она, повернувшись к адвокату. — Вы ему ничего не объяснили, доктор?

— Я подумал, будет лучше, если вы лично все расскажете сеньору Аресу, — ответил адвокат. — Или я сделаю это в вашем присутствии. Вы знаете, я против конфиденциальных разговоров, однако в данном случае…

— Да-да, — перебила она. — Мне известно ваше мнение, доктор, но с другой стороны… — она сжала губы. — Ведь так пожелал Рембер… и возможно, это принесет результаты. — Она повернулась ко мне и буквально впилась в меня глазами. — Мой муж, — произнесла она с уничижительной улыбкой, — очень высоко оценивает вас как детектива. И он поручил мне заключить с вами контракт, чтобы вы нашли настоящего убийцу. — Сеньора Рамераль снова улыбнулась. — Он считает, что вы, должно быть, уже подозреваете кого-то. — Она на мгновение замолчала. Сейчас она казалась беззащитной женщиной, мучимой сомнениями. Потом она твердо взглянула на адвоката, затем на меня — Так ведь?

«Неподходящее время для шуток», — подумал я, но тем не менее ответил:

— Да.

— И кого же, если не секрет?

— Вашего мужа.

Женщина холодно посмотрела на меня:

— Ваш ответ не очень-то приятен, сеньор Арес.

— Но я уверен. А вы?

— Это просто наглость, — заявила она высокомерно.

Я, улыбаясь, поднялся, вынул конверт с деньгами, извлек из него пятьдесят песо, положил их в карман, а остальные деньги протянул адвокату.

— Это за то время, которое я потратил на вас.

Адвокат, даже не притронулся к деньгам, его лицо приняло озабоченное выражение.

— Сядьте, пожалуйста! — сказал он. — Сеньора сама не своя от всех этих ужасных событий.

Я снова опустился в кресло.

— Кроме того, — встревоженно продолжал адвокат, — люди вашей профессии, как правило, видят то, чего еще не успели рассмотреть другие. Как, например, в данном случае всю неприглядность ситуации. Умоляю вас, извините сеньору. У нее же нет вашего опыта в подобных делах. — Заявление адвоката несколько рассмешило меня. Он хочет сделать вид, будто хорошо разбирается во всех тонкостях моей профессии.

Я взглянул на женщину. Лицо ее побледнело, губы были сжаты. Сеньора Рамераль словно застыла в своем кресле. По-видимому, адвокат имел на нее влияние.

— Дело в том, сеньор Арес, что я тоже не сторонник частного сыска, тем более применительно к данной истории, но… Вы ведь могли знать человека, убившего Сусанну Диас, хотя у него и не вызывающее сомнений алиби. Сеньор Рамераль убежден, что вы — именно тот человек, кто способен разгадать эту загадку. Откуда у него такая уверенность, не знаю. Он отказался разговаривать со мной на эту тему, а я как адвокат привык считаться с мнениями моих клиентов. Я всего лишь советую или подсказываю, но, как видите, окончательное решение зависит не от меня.

Адвокаты всегда много говорят. И я, в свою очередь, не сторонник адвокатов… Однако я не высказал этого вслух.

— Ваши слова наводят меня на мысль, что вы хотите, чтобы я нашел убийцу.

Адвокат утвердительно кивнул.

— Хорошо, — сказал я. — Мой гонорар — тридцать песо в день, не считая расходов. Естественно, если со мной произойдет какое-нибудь несчастье, от меня не требуется возврат гонорара.

— Отлично, — согласился адвокат. — Сеньор Рамераль велел мне не торговаться.

— Вот и прекрасно. А теперь мне необходимо кое-что уточнить. Вы разговаривали с Каитой, служанкой Сусанны, которая является свидетельницей обвинения?

— Я хотел, но не удалось. Она исчезла.

— Исчезла?!

— Я хочу сказать, — уточнил он, — что с тех пор, как ее отпустили из полиции, она домой не возвращалась. Никто из соседей ее не видел.

— Как случилось, что в полиции ее так быстро отпустили?

Адвокат улыбнулся.

— Это все штучки юриспруденции, — пробормотал он. — Бумаги подписал прокурор… а остальное неизвестно.

Я в раздумье прикусил губу.

— В разговоре со служанкой, — медленно произнес я, — мне показалось, что она не лжет. Конечно, не всегда можно определить, врет человек или нет. Некоторые это делают удивительно искусно. Но во всем этом есть нечто странное. Старуха ведь тянула из сеньора Рамераля деньги… А тут рассказала о нем в полиции. Зачем же убивать курицу, несущую золотые яйца?

— А может, полицейские расставили ей ловушку, и старуха угодила в нее? И ей специально приказано скрыться на то время, пока идет следствие? — вмешалась побледневшая сеньора Рамераль. — Такое тоже возможно. Кстати, мой муж говорил, что эта женщина очень лжива.

— Не исключено, — задумчиво проговорил я и поднялся.

Уже в «седане», мчавшемся по направлению к гостинице, адвокат сказал:

— Сеньора Рамераль ищет доказательства для развода и нанимает частного детектива, чтобы он собрал компрометирующие данные на ее мужа.

— О! Она собирается развестись! Она ревнива?

— Я знаю, о чем вы подумали, Арес, — ответил Росалес. — Лучшего алиби, чем у Джулии, не придумаешь. Весь вечер и половину ночи в воскресенье она провела в клубе, где играла в канасту^[58] со своими приятельницами.

Я почувствовал жалость к Рамералю. Столько хлопот, чтобы скрыть от своей жены безобидные письма, написанные ненасытной Сусанне… и все ради чего? В его доме поселилась волчица…

— Полагаю, вам уже не нужны эти улики? — спросил адвокат, внимательно посмотрев на меня.

— Да, вы правы. Они уже не имеют значения для скандала, в котором замешан сеньор Рамераль. Его жене все равно все давно известно, — ответил я, улыбаясь.

Машина остановилась напротив гостиницы. Я открыл дверцу и вышел.

— Если появятся какие-нибудь новости, всегда к вашим услугам, — сказал я адвокату и поднялся в вестибюль, который был пуст. Юноша за конторкой снова спал. Я взглянул на часы — до рассвета оставалось совсем немного.

19. Визит к Каите

Я повязывал галстук, когда громкий стук в дверь прервал мои раздумья. Я поправил узел и открыл дверь. Передо мной стояла Лу-Ми. При виде ее я почувствовал сильное волнение.

На ней было платье из китайского шелка, волосы заплетены в аккуратные косички, спадающие на спину. Девушка являла собой восхитительное зрелище.

Я пригласил ее войти. Она миновала узкую прихожую и направилась к дивану. Я последовал за ней и сел рядом. Глаза ее были полны страха.

— Вы прочитали мою записку? — спросила она.

— Да, мне ее перевел ваш соотечественник. Я очень благодарен вам за помощь и за ваше беспокойство, Лу-Ми, но не вижу никакой опасности.

Она поправила косичку и порывисто схватила меня за плечо.

— Не говорите так, прошу вас, — она с беспокойством всматривалась в меня. — Вы не понимаете, о чем идет речь! Он задумал убить вас! Мне сказал это Ли-Вонг.

— Кто это? Его слуга?

— Да, человек, который вас сопровождал, когда я передала записку.

Я задумчиво поглядел на Лу-Ми. Она казалась искренней. Конечно, она могла и лгать. У некоторых женщин это получается весьма убедительно. Я всегда с трудом верил в то, что могу внушить искреннее беспокойство женщине, подобной Лу-Ми. «Поэтому, подумал я, лучше ей не доверяться».

— Все очень запутано, Лу-Ми, — сказал я. — Мы с Батлером заключили сделку и, хотя он пренебрежительно относится к моей профессии, он дал мне слово вести честную игру. Зачем ему меня убивать?

— Не знаю. Послушайте, что я скажу! Я боюсь за вас. Вы слишком доверчивы, а он — плохой человек. Я очень хорошо его знаю. Он хочет вас предать!

Я вдохнул аромат ее духов, который распространился по всей комнате.

— Вы его жена?

— Я ему принадлежу, — печально ответила девушка.

Я не мог понять, что это означает на ее китайско-американском жаргоне. Может, тогда это меня просто не волновало. В глубине ее прекрасных глаз я увидел то же желание, которое владело мной. Я вглядывался в выражение ее лица. Она была прекрасна той красотой, о которой мы так часто мечтаем и которая, как правило, ускользает из наших рук. Подобную восточную красоту нередко можно увидеть на рекламных туристических проспектах, приглашающих к путешествиям по экзотическим странам. А сейчас эта красота стояла передо мной и не сводила с меня глаз. Желание пьянило меня. Я резко притянул Лу-Ми к себе и почувствовал, как ее маленькие груди прижались к моему телу. Невозможно было найти слова, чтобы описать мое тогдашнее ощущение…

* * *

В два часа дня я спускался по ступенькам «Паккарда». Солнце скрылось, день был пасмурный, как иногда случается в Гаване. Черные тучи, нависшие над городом, скрывали вершины небоскребов, лица спешащих прохожих были невеселы и озабоченны.

Думая о хрупком и прекрасном теле Лу-Ми, я шел к дому Каиты. Я испытывал чувство легкой вины по отношению к девушке. Лу-Ми, красивая, интересная, умная… И я — дурак, или почти дурак… Я находился словно в полусне, от которого она меня пробудила. И когда она исчезла, я почувствовал себя абсолютно опустошенным. Ее предостережение о грозящей мне опасности и что надо соблюдать осторожность не выходило у меня из головы.

Около трех я оказался возле дома Каиты. Поднялся по грязной, загаженной лестнице и несколько раз постучал. Никакого ответа. Я осмотрелся — в длинном коридоре виднелись еще двери: одна рядом, другая напротив, но обитатели этих квартир будто вымерли, никто мною не интересовался. Я было достал отмычку, как вдруг услышал:

— Кого вы ищете? Что вам нужно?

Я удивленно обернулся. Тихий голос походил на скрип несмазанной двери. И увидел старуху державшую в одной руке ключ, а в другой тюк грязной одежды.

— Каита ушла… исчезла, — немногочисленные зубы старухи казались темными пятнами. — Я не спрашивала куда. Меня это не касается.

Она отперла дверь соседней квартиры и скрылась в темном помещении. Я приступил к своей задаче.

Как ни странно, в квартире Каиты царила безупречная чистота, что резко контрастировало с внешним видом самого дома. Все вещи, похоже, находились на своих местах. Этот порядок как бы свидетельствовал о профессии хозяйки квартиры. Над дверью висела листовка с изображением улыбающегося сенатора Рамиреса в полный рост. Я не спеша изучал содержимое многочисленных шкафов и шкафчиков. Ничто не привлекло моего внимания. Тогда я зашел в маленькую комнату. В застекленном шкафу висело немного одежды. Полочка для обуви была пуста.

Под кроватью стояли тапочки. На ночном столике я обнаружил целую кипу листовок, призывающих голосовать за сенатора Рамиреса. И на всех — широкая светлая улыбка. Не оставалось ни малейших сомнений по поводу того, за кого голосовала Каита.

Выйдя из комнаты, я закурил сигару, чтобы немного поразмыслить. После чего решительно двинулся в коридор и, не забыв запереть за собой дверь, вышел на лестницу. Я мог поспорить на все, что угодно, что сенатор платил Каите за такое доверие к его особе.

20. Загородный дом сенатора

Когда я выехал на центральное шоссе, начался ливень. Сзади осталась Гавана со своими бетонными громадами, уличным шумом и копотью выхлопных газов, со своими заботами и огорчениями.

Моя машина глотала километр за километром. Ливень, не ослабевая, продолжался около часа. Моим пунктом назначения была невзрачная деревушка Каимито, расположенная у обочины дороги, к которой я приближался со скоростью 80 километров в час. Я подумал, что пропаганда в избирательной компании сенатора развертывалась с такой же скоростью, с какой я приближался к деревушке, потому что эта улыбающаяся листовка встречалась буквально каждые двести метров — на деревьях, на разрушенных домах, на столбах…

Теперь я ехал по главной улице поселка; кругом — грязь, бедность, нечистоты… По имеющимся у меня сведениям, дом Каиты находился в конце пыльного проулка. Он представлял собою покосившееся сооружение из дерева и черепицы, чудом еще державшееся на своем нехитром фундаменте. На фасаде я увидел листовку: «Хотите иметь чистые просторные улицы, канализацию, школы и больницы? Голосуйте за сенатора Рамиреса!» И чуть ниже — улыбающаяся физиономия. И подпись — Грегорио П. Рамирес. Я подошел к двери и дважды ударил молоточком. Вышла старуха. Я спросил ее о Каите, но у нее не оказалось времени на ответ — служба сенатора работала быстро и продуктивно: за моей спиной дважды взревел клаксон, и я увидел блестящий лимузин и сидящего в нем Томаса.

— Сенатор хочет вас видеть! — прокричал он.

Старуха захлопнула дверь прямо перед моим носом.

Я сел в лимузин и оказался зажатым между двумя громилами.

Проехав с километр, мы очутились за пределами поселка. Томас сделал резкий поворот. Лимузин помчался по узкой мощеной дорожке, обрамленной высокими пальмами. Когда дорожка закончилась, моему взору открылась загородная резиденция сенатора.

Огромное строение середины девятнадцатого столетия выглядело внушительно. Так же, как в городе, Рамирес и здесь жил совсем неплохо.

Мы поднялись по ступенькам, миновали длинный коридор и вступили на некое подобие террасы, окна которой выходили на север. Здесь было множество народа.

Приятели сенатора наслаждались отдыхом на лоне природы. Кто играл в биллиард на длинном столе, затянутом зеленым сукном, кто, развалившись в кресле, курил дорогие сигары. Шел оживленный разговор на политические темы. Я увидел, как группа людей окружила некоего политического деятеля, пользующегося огромным влиянием в Правительстве. Они напоминали мух, слетевшихся на сладкое.

При виде нас сенатор пронзил Томаса взглядом и сделал нам незаметный знак, указав на дверь слева от меня. Я очутился в огромном кабинете, где стояли глубокие кожаные кресла и гигантский письменный стол в углу. Я огляделся.

Кабинет был обставлен с вызывающей роскошью. Здесь сенатор Рамирес чувствовал себя как рыба в воде. Он открыл ящичек с «гаванами», взял одну из них и с наслаждением закурил, затем жестом указал мне на кресло. Тут я увидел, что в кабинет вошел мой давний приятель, агент по рекламе.

— Буду краток, Арес, — произнес сенатор без всякого вступления и, усевшись за письменный стол, забарабанил пальцами по полированной поверхности. Затем выпустил облако дыма. — До сих пор я терпел ваши выходки, хотя мне, вероятно, не следовало этого делать. Вы, видимо, забыли, что вас в любой момент могут стереть в порошок, Арес! — вдруг заорал он, сделав угрожающее движение правой рукой. Насупившиеся брови и горящие от ярости глаза делали его несколько комичным. Но сенатор явно не собирался шутить… если он вообще был способен на шутку. И сейчас простым движением руки он ставил меня в известность о своем безграничном могуществе. Сенатор встал, обогнул стол и уселся в кресло. Агент по рекламе тут же пересел к нему поближе и подобострастно заглядывал ему в лицо. Я сидел молча и ждал, когда сенатор продолжит свою гневную тираду. Тот, казалось, расслабился. Затем кинул на меня уничтожающий взгляд и, подняв указательный палец, произнес:

— Однако в мои планы абсолютно не входит ведение переговоров с вами. Единственное, что я хочу сказать, — я не потерплю ни малейшего скандала вокруг моего имени! Вот мое последнее слово, Арес.

И он снова выпустил дым.

— Возможно, — робко вмешался агент по рекламе, — мы могли бы прийти к какому-нибудь согласию, если бы сеньор Арес рассказал нам, зачем ему понадобилось беседовать с Каитой.

— Все очень просто, сынок, — ответил я. — Мне за это платят.

— Кто платит? — взревел сенатор.

— Семья Рамераль.

— А, черт возьми! Значит вы одновременно тянете деньги и с меня и с Рамералей! Вы бандит, Арес!

Я вежливо наклонил голову.

— Зачем вам понадобилась Каита? — снова спросил молодой человек. — Все, что ей известно, она рассказала в полиции.

— Ты так считаешь, мой мальчик? Чего же вы оба боитесь, если я немного с ней побеседую?

— А кто вам сказал, что мы боимся? — возмутился сенатор.

— Я говорю.

Молодой человек и сенатор переглянулись. Затем сенатор посмотрел на Томаса.

— Подожди за дверью, — приказал он и со свирепым выражением лица подошел ко мне. — Мы не можем целый день ходить вокруг да около, Арес. Лучше поговорить начистоту. Вы правы, я боюсь, только не того, что вы себе вообразили. Я не убивал Сусанну и бояться мне нечего. Но на носу выборы и подобная ситуация для меня нежелательна. Короче говоря, я не могу себе позволить такой роскоши, как скандал вокруг моего имени. Поэтому Каита и солгала, это я ее об этом попросил. Она… вернее, вся ее семья многим мне обязаны, я оказывал им небольшие услуги…

Я тут же представил себе, как сенатор сидит и подсчитывает все «благодеяния», которые он совершил в своей жизни.

— Каита солгала умышленно, — продолжал он. — Но она лично может подтвердить мое алиби, поскольку мы вместе с ней вышли из дома Сусанны около половины восьмого. И это — правда! Однако заявить об этом во всеуслышание — значит вызвать скандал, поэтому она и молчит.

Я задумался.

— Если вы вместе с Каитой ушли в половине восьмого, значит, вы последние, кто видел Сусанну в живых. Почему же тогда Каита утверждает, что Рамераль тот самый человек, который ушел от Сусанны в семь часов?

Сенатор на несколько секунд задумался, потом протянул руку к звонку. Мгновенно появился Томас, держа руку за пазухой. Я улыбнулся.

— Скажи Каите, пусть войдет, — приказал сенатор. — Она сама вам все объяснит, — повернулся он ко мне.

Появилась Каита и словно изваяние застыла посередине кабинета. При виде меня она с трудом сдержала изумление, затем приблизилась к письменному столу:

— Что вам угодно, сеньор сенатор?

Тот нежно, почти по-родственному, посмотрел на старуху.

— Садись, Каита.

Женщина робко присела неподалеку от стола, рядом с агентом по рекламе. Села она так аккуратно, словно боялась помять тщательно отглаженное платье. Одета она была очень опрятно, лицо ее выражало почтение, но я заметил, что старуха замирает от страха, ожидая, когда сенатор объяснит причину ее вызова. Лицо сенатора излучало обаяние и приветливость — прямо предвыборный плакат да и только.

— Каита, я хочу, чтобы ты рассказала сеньору Аресу все, что тебе известно о смерти твоей хозяйки.

Каита сначала непонимающе посмотрела на него. Ее губы зашевелились, но она не издала ни единого звука, Затем снова напряженно впилась глазами в лицо сенатору.

— Забудь о том, что ты говорила раньше, Карта. Забудь о том, что обещала мне. Сейчас я хочу, чтобы ты рассказала правду, — мягко произнес сенатор.

Женщина беспокойно зашевелилась и стала нервно перебирать складки на платье.

— Что вы желаете знать, сеньор? — спросила она меня.

— Все, что произошло той ночью, — ответил я. — Попытайтесь также вспомнить все факты, которые, по-вашему, могут быть связаны с убийством вашей хозяйки.

Кайта вопросительно взглянула на сенатора, как бы испрашивая разрешения — тот кивнул.

— В пять часов вечера пришел сенатор Рамераль, — начала старуха, нервно поднося пальцы к губам. — Он не часто навещал сеньору, но уж если приходил, всегда делал это в пять часов, а уходил около шести. В тот раз он ушел почти в семь.

— Наверное, это Сусанна попросила его уйти именно тогда, — вмешался сенатор. — Я ей позвонил и она сказала, чтобы я явился по поводу своего последнего письма. Она просила меня прийти после семи, так как будет занята. Конечно, тем самым она кое на что намекала.

— Что было потом?

— В семь пришел сеньор сенатор.

— Вы все время указываете точное время. Вы что, всякий раз, когда к Сусанне приходил гость, смотрели на часы?

Женщина улыбнулась.

— Не всегда, сеньор. Но это было накануне моего выходного, и когда сеньор сенатор пришел, я должна была уже уходить, только не смогла этого сделать.

— Почему?

— По моей просьбе, — снова вмешался сенатор. — Я попросил Каиту меня подождать. Хотел узнать, на сколько голосов в ее деревне я могу рассчитывать. Это здесь, неподалеку.

Я посмотрел на Каиту.

— Хорошо, — сказал я. — Рамераль ушел и явился сенатор. Что произошло потом?

— Ничего.

— Как так ничего?.

— Да так, ничего. Немного погодя сеньор сенатор вышел и отвез меня на машине домой.

— Давайте по порядку, Канта, — проворчал я. — Сенатор с Сусанной находились в спальне?

— Да, — тихо проговорила женщина.

— Что они делали?

— Я туда не входила. Но было слышно, как они спорили.

— Громко?

Канта снова повернулась к сенатору.

— Да, — еле слышно произнесла она.

— А потом сенатор вышел один, а Сусанна осталась в спальне, — закончил я за нее.

Канта кивнула. Сенатор хотел вмешаться.

— Ладно, ладно, — успокоил его я. — Я не собирался проводить здесь дознание. Просто хотел узнать, вместе ли вы ушли. Но не кажется ли вам странным, сенатор, что вы препирались насчет шантажа со стороны Сусанны в ее спальне?

— Хотя это и может показаться странным, дело обстояло именно так. Надо хорошо знать Сусанну. Ее намерения были ясны: заманить меня в ловушку. Я имею в виду — превратить меня в послушную овечку. Она ведь принимала меня почти раздетой!

— Сусанну убил человек, который находился с ней в интимной связи, — сказал я. — Более того, все говорит за то, что она ожидала этого человека. Вам известны другие ее любовники?

— У нее их было предостаточно. Но в доме она принимала немногих: Падуа, Рамераля, Батлера, полковника Саминаса — только его сейчас нет, его часть в данное время дислоцируется на Востоке… Еще Вертьентес Второй.

Я повернулся к Каите.

— Сенатор довез вас до дому и сразу поехал к себе?

— Нет, мы зашли к моим соседкам, которые хотели познакомиться с ним перед выборами.

— И когда закончились ваши визиты?

— Около десяти вечера.

— И все это время вы были вместе?

— Да.

— Зачем вы солгали в полиции насчет того, во сколько Рамераль ушел от Сусанны?

— Я перепутала.

Я поднял брови и рассмеялся.

— Странно, вы не похожи на человека, который легко может сбиться с толку.

— Тем не менее это так, — категорическим тоном заявила старуха. — Я чуть с ума не сошла в полиции от их вопросов. Не знала что и говорить. Сенатор попросил, чтобы я не упоминала его имени, дабы не повредить ему перед выборами. Полицейские хотели знать, кто тогда заходил в гости к сеньоре, кроме сенатора, только ли сеньор Рамераль там был. А почему он не мог убить сеньору? Может, он спрятался где-нибудь неподалеку, подождал, пока мы с сеньором сенатором уедем, а после этого возвратился в дом. Если он ни в чем не виноват, зачем он заплатил мне 200 песо, чтобы я сказала, будто не видела его?

— Может, по той же причине, что и сенатор — боялся скандала.

— Это он так говорит.

— Я тоже ему не верю, впрочем, как и сенатору.

— Арес… — гневно начал сенатор.

— Да, знаю, сенатор, знаю. Спасибо, Каита, это все.

Старуха взглядом спросила у сенатора разрешения уйти. Тот кивнул, и она покинула кабинет.

— Ну, вы удовлетворены, Арес?

— Нет. Кстати, почему Каита теперь работает здесь?

— Сусанна уже давно говорила мне о ней, как о человеке, которому можно доверять. А теперь эта старая женщина осталась без работы. Служанка она просто бесценная.

— Вы имеете все основания утверждать подобное. Чтобы быть бесценной служанкой, надо уметь подслушивать и угождать. Ладно… Думаю, мне пора идти.

Сенатор позвонил… Но явился Томас, а с ним еще двое субъектов, которые ехали со мной в лимузине.

— Вы не сможете так просто уйти отсюда, Арес, пока не сообщите нам о своих намерениях. Как я уже говорил, я не могу допустить, чтобы мое имя фигурировало в деле об убийстве. Я не собираюсь прибегать к силе… разве только у меня не останется иного выхода.

Я сел и скрестил на груди руки.

— Не советую мне угрожать, — холодно произнес я.

Глаза сенатора сузились, и слова его прозвучали подчеркнуто четко.

— Так не вынуждайте меня, Арес! Какое вам дело до Сусанны? Никакого! Думаю, вам безразлично, чья рука заплатит вам деньги. Давайте заключим новую сделку, если вам все мало. Вы разыскиваете убийцу. Но меня в это дело не вмешивайте! Возьмите.

И он протянул мне пять сотенных. Я положил их в карман.

— Вы, похоже, забыли, что в прессе уже появились некоторые недвусмысленные комментарии.

— Это нас уже не волнует, — цинично заявил Рамирес.

— Ясненько, — пробормотал я. — Все продается, — я подавил вздох. — Мне надо идти.

— Ну, и каково будет ваше решение?

— Если вы не убивали, значит не убивали; вы знаете, я трупами не торгую.

Сенатор пристально посмотрел на меня.

— Томас, проводите его.

— Доставьте меня к моей машине, — сказал я. — Она осталась за деревней.

— Ваша машина уже здесь, — мрачно произнес Томас.

— Великолепное обслуживание, — насмешливо похвалил я. — Просто великолепно…

Я направился к выходу, но сенатор указал мне на другую, незаметную дверь в противоположном углу кабинета.

— Вот сюда, Арес.

Мы прошли сквозь старинное здание. Миновали внушительную библиотеку. Впереди шел Томас, сзади — двое громил с тупыми лицами. Пройдя длинным коридором, мы очутились возле выхода. У обочины дороги стояла моя машина. Ее охраняли двое крестьян, следивших за владениями сенатора. Один из них подошел ко мне и поклонился, должно быть, приняв меня за кого-то из гостей.

— Сеньору что-нибудь угодно?

Я помолчал, собираясь с мыслями. Наконец спросила.

— А что, сеньорита Рамирес ушла?

— Сеньор ошибается, — ответил тот. — Сеньорита Рамирес сегодня вообще не приезжала.

Это все, что я хотел узнать. Пробормотав «благодарю», сел в машину и нажал на акселератор.

Через час я притормозил у особняка сенатора в Гаване. Девушка в форменном платье попросила меня подождать в огромной гостиной, пока она сообщит сеньорите. Через несколько минут я услышал мелодичный голосок Гленды:

— О, Арес! — И увидел ее, одетую в простенькое, но дорогое платье, плотно обтягивающее все прелести ее изумительной фигурки.

Я поднялся с улыбкой.

— Какие причины на сей раз привели вас сюда? — игриво спросила девушка с симпатичной гримаской.

— А что, нужны особые причины? — тем же тоном поинтересовался я.

— Не знаю, не знаю… Все зависит от вас. Садитесь.

Я присел рядом с ней и улыбнулся.

— Судите сами. Я пришел сюда только для того, чтобы полюбоваться самой восхитительной девушкой Гаваны. Я могу сделать это только здесь.

— О, какой ужас! Вы — опасный человек, Арес!

— Недурное определение.

— Которое заставляет призадуматься. Кстати, вас выдают глаза. Вам не терпится узнать о результатах моего расследования. Так что не говорите, будто пришли любоваться мною.

— Извините, я забыл, что вы изучаете философию и психологию. Полагаю, у вас не возникло затруднений?

— Никаких, — горделиво вскинула она головку. — История ясна как Божий день. — Она перешла на шепот. — Правда, есть одна непонятная деталь, остальное же, как я сказала, ясно. Конечно, о том, давал ли Падуа Сусанне деньги для аукциона, мне неизвестно. Но то, что он купил картину во Франции в качестве свадебного подарка, и то, что жена пожертвовала ее церкви, — верно. Падре Измаэль, один из учредителей аукциона, решительно подтвердил это.

— А что вы подразумеваете под «непонятной деталью»?

— Никто из тех, с кем я разговаривала, не верит, что картина — подделка.

— Значит, по-вашему, версия Падуа годится?

— Да.

— Благодарю вас, вы меня очень выручили.

Сеньорита Рамирес проводила меня до двери. На пороге она все-таки не удержалась и задала мучивший ее вопрос:

— Арес, ведь вы не крали эту картину, правда?

— Возможно! — рассмеялся я. — Разве я похож на грабителя?

Она тяжко вздохнула.

— Опасный человек — это самое мягкое для вас определение.

* * *

Чтобы проверить алиби сенатора, я снова отправился к Каите. Поговорил с соседями. Все в один голос утверждали: в тот час, когда убили Сусанну, сенатор убеждал их в том, насколько для них выгодно проголосовать за него на предстоящих выборах. По-видимому, Рамиреса придется вычеркнуть из списка подозреваемых.

21. Билеты?

Около десяти вечера я приехал в контору. Не успел войти, как зазвонил телефон. Я поднял трубку и услышал: «Если не прекратишь заниматься делом Сусанны — ты мертвец. Даю тебе срок до завтра». Голос был резкий, но вероятнее всего звонивший говорил через носовой платок. Я повесил трубку и задумался. Неожиданно грохот выстрела прервал мои размышления. Выстрел напоминал оружейный. Мне даже показалось, что от грохота обрушатся стены кабинета. Пока я пытался обнаружить откуда стреляли, прозвучали почти одновременно еще два выстрела. Я вскочил словно подброшенный пружиной и, выхватив «люгер», бросился в приемную. Там я наткнулся на Вертьентеса. Тяжело дыша, с выпученными глазами, он пытался что-то сказать. Лицо его было белым как мел и вдруг изо рта у него хлынула кровь. Глаза Вертьентеса закатились, и он замертво рухнул на пол.

Перепрыгнув через лежащее тело, я выглянул за дверь. Никого. Слабоосвещенный коридор был пустынен и тих. Лифта в здании не было. Прямо от подвала начинался коридор. Я понял намерения убийцы. Выйти через главный вход опасно, недаром коротышка тогда следил за окнами моей конторы. Я быстро смекнул, что все складывается против меня и пожалел, что не запер дверь, ведущую к соседнему зданию. Не выпуская из рук «люгер», я выскочил на улицу. Прохожие с удивлением смотрели на меня, но не особенно приглядывались.

Заметив низкорослую фигурку, я кинулся следом, но было поздно — человечек с коротенькими ножками, оттолкнув какую-то женщину, шедшую по тротуару ему навстречу, уже садился в автомобиль, стоящий на 25-й улице. Когда я туда выскочил, догнать его было уже невозможно.

Вернувшись в контору, внимательно осмотрел лежащего Вертьентеса, распростертого посреди комнаты. Безжизненные глаза неподвижно уставились в потолок. Я в своей жизни видел множество смертей, и сразу понял, что медицинской помощи не требуется. Все и так было ясно. Но, несмотря на пережитое волнение и стремительную погоню за коротышкой, я моментально разобрался в ситуации и понял, что правильно поступил, выбрав такой путь. Если б я выбежал через главный вход, возможно…

И тут я кое-что увидел, от чего мой пульс учащенно забился. В руке Вертьентеса была зажата записка. Это могло означать одно — в последний момент перед смертью он пытался написать то, что хотел мне сказать. Я взглянул на лицо мертвеца — черты его заострились, члены начали холодеть.

Я разжал кулак убитого. Но прочитать записку не успел — в коридоре послышались громкие шаги. Мне хватило времени лишь на то, чтобы спрятать записку. Выпрямившись, я увидел, как дверь медленно отворилась, и на пороге возник полицейский.

Через полчаса прибыл Гастон с неизменной усмешкой на своей рябой физиономии. Он переводил взгляд с меня на Вертьентеса и обратно. Затем в приемную ввалился непременный сержант Гонсалес. Оба склонились над мертвецом. Оба молчали. Стояла тишина — слышно было лишь поскрипывание плохо прикрытой двери.

Холодным профессиональным взглядом Гастон изучал тело. Он извлек из кармана убитого документы на имя Вертьентеса, но казалось, не удовлетворился этим. Затем кончиками пальцев для чего-то пощупал его муслиновую рубашку и скорчил недовольную гримасу. После поднял глаза и угрюмо спросил:

— Кто это?

Я чуть не рассмеялся. Чтобы лейтенант местной полиции не знал самого известного в городе владельца игорного дома?! Гастон явно разыгрывал комедию.

— А вы не знаете? — ехидно спросил я. — Это — Вертьентес, содержатель игорного притона.

Гастон почувствовал скептицизм в моем вопросе и, невзирая на угрожающий взгляд, улыбнулся. Вертьентес, так же как и его притон, был достаточно хорошо знаком всем полицейским, однако они делали вид, будто не обещают особого внимания на всякие противозаконные вещи, которым там творились. Все, или почти все получали свою долю, соответственно их чину. И, судя по всему, недурную.

Прекратив сверлить меня взглядом, Гастон сконцентрировал свое внимание на погибшем. Перевернув тело, он снова скорчил гримасу. На спине убитого виднелись три аккуратных отверстия.

— Отличная работа, Арес. Лучше некуда, — сказал Гастон, криво усмехнувшись. Оторвавшись от трупа, он повернулся к сержанту. — Как вам, Гонсалес? Красивая работка, не так ли?

— Что правда, то правда, — ответил тот. — Думаю, на сей раз сеньору Аресу многое придется нам объяснять.

Я пожал плечами. Фараоны ошибаются и сами это знают. Видать, держат меня за простака.

— Как вам будет угодно, — сказал я насмешливо. — Вы — хозяева положения, вам и карты в руки.

Гастон плюхнулся в кресло, стоящее возле стола. Гонсалес поступил так же. Я в ожидании вопросов сел на стул. Они смотрели на меня. Я закурил сигару и продолжал ждать.

— Мы с удовольствием выслушаем вашу очередную историю, Арес, — проговорил Гастон, не сводя с меня глаз. — Не думаете же вы, что мы намерены проторчать всю ночь в вашей конторе.

— Боже мой! — с отвращением в голосе воскликнул я. — Вы что, и в самом деле считаете, будто я убил этого типа? — Вытащив свой пистолет, я протянул его Гастону. — Взгляните, стреляли ли из него недавно.

Гастон понюхал дуло «люгера» и бросил пистолет на стол.

* * *

— Это еще ни о чем не говорит. Вы могли использовать другое оружие.

— Конечно, мог! — вскричал я. — Но я этого не делал. Обыщите контору. Вы найдете там другой пистолет. Но из него тоже не стреляли.

— Но в таком случае, что все это значит, Арес? — спросил Гастон, указывая на труп.

— Вертьентес — один из любовников Сусанны, — объяснил я. — Когда на меня навесили ее убийство, я вышел на него и допросил, но у него оказалось отличное алиби. Я уж и забыл о нем, как вдруг нахожу его здесь, всего изрешеченного пулями. Похоже, он хотел что-то рассказать, да не успел. Я преследовал его убийцу до 25-й улицы, но тому удалось скрыться. Его ожидала машина.

Гонсалес двусмысленно хмыкнул.

— Как выглядел убийца? — спросил он. — Полагаю, вы сможете его описать.

— Лица его я разглядеть не смог. Это — человек очень маленького роста, почти карлик.

— Вы говорили об алиби, — перебил Гастон. — В чем оно заключалось?

— Когда убили Сусанну, Вертьентес находился в Мексике.

Гастон задумался, затем надел шляпу, снял трубку, позвонил в управление и начальственным тоном приказал прислать следователя и врача. Назвав адрес конторы, он положил трубку.

— Ладно, Арес, — произнес он. — Мы еще вернемся к этому вопросу. А сейчас поедем с нами.

Они мне до того уже надоели, что я едва не послал их ко всем чертям. Но вовремя сдержался. Надев шляпу, я вышел вслед за Гастоном. Гонсалес остался в конторе, наблюдая за колечками дыма, которые он старательно выпускал изо рта.

В управлении Гастон не терял времени даром. Меня отвели в лабораторию и снова взяли отпечатки пальцев. Эту ночь мне пришлось провести на неудобном диване управления, и я абсолютно не выспался, а на утро меня без всяких церемоний оттуда выпихнули.

В полдень я уже сидел в своей конторе. Понимал, что есть от чего волноваться. В записке Вертьентеса неровными каракулями было написано два слова. Всего два. «Билеты, Арес». Я напряг все свои умственные способности, но это ничем мне не помогло. «Ничего, черт побери, это еще ни о чем не говорит», — подумал я и мне вспомнился доктор Фауст с его вечными поисками истины. Скатав из записки шарик, я выкинул его в корзину для бумаг.

22. Лу-Ми открывает карты

В четыре часа дня я остановил машину на 12-й улице. Молодой человек передал мне шифрограмму от Вессона и Дуггана, детективов из Сан-Франциско. Открыв ее, я прочитал следующее:

ХУГЛАРУ АРЕСУ ЧАСТНОМУ ДЕТЕКТИВУ

«АТЛАНТИК», УЛИЦА 12. ГАВАНА КУБА

СУЩЕСТВОВАНИЕ ЛОНГОВ ДОКАЗАНО И ПРОВЕРЕНО ЭТО БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО ВЗАИМОПОМОЩИ СТРАН ВОСТОКА ОСТЕРЕГАЙТЕСЬ ОБМАНА СВЯЩЕННАЯ УРНА — МИФ ПРИВЕТ ВЕССОН И ДУГГАН ЧАСТНЫЕ ДЕТЕКТИВЫ

Поднявшись в контору, я обнаружил Лу-Ми, сидящую в приемной на диване. При виде меня, она привстала, глаза ее заблестели от радости. Как всегда она была одета в шелковое цветастое платье, облегающее ее стройную фигурку.

— А я давно вас жду, — сообщила она на своем китайско-американском наречии.

Я взял девушку за руку и улыбнулся.

— Очень сожалею, что заставил вас ждать, — открывая дверь, сказал я. — Надо было предупредить меня заранее о своем приходе.

— Вы же знаете, что я не могу этого сделать, — жалобно простонала она. — Я ухожу только с его разрешения.

Открывая дверь, я попытался заключить ее в объятия.

— Ради Бога, прошу вас! Не надо! — довольно холодно, но вежливо проговорила Лу-Ми. — Сейчас не надо, — и она направилась к диванчику, стоящему в углу.

— Извините, забыл, что вы принадлежите Батлеру, хотя и не понимаю, какого черта это означает. Он, случайно, не купил вас?

— Нет, — улыбаясь ответила она. — Я связана с ним клятвой. Но не пытайтесь это понять. Наше общество предоставило меня ему в качестве служанки. По крайней мере так должно выглядеть. Такова старинная традиция, — уточнила она с грустной улыбкой. — Но традиции не устаревают!

— Я уже слышал об этом обществе, — сказал я, садясь рядом с нею. — Это общество Лонгов, не так ли?

Она кивнула:

— Вам о нем рассказал сеньор Батлер?

— Да, кое-что он рассказал. Должно быть, Батлеру выгодно в нем состоять. — Я посмотрел девушке в глаза, она несколько раз моргнула. — Все, что он мне рассказал, похоже на восточную сказку для детей… Может, вы хотите к ней что-нибудь добавить?

Она с оскорбленным видом приподнялась с диванчикаи вызывающе взглянула на меня. Однако через секунду черты ее лица смягчились.

— Мне не нравится ваш тон, Арес, — с укором произнесла Лу-Ми. — Я… я пришла извиниться, а вы только усложняете мне задачу.

— Извиниться? За то, что обыскали мою квартиру?

Она снова кивнула:

— Он меня заставил.

— И как вы собираетесь извиняться?

— Я… я хотела сказать… Ради Бога, Арес! Ну что вы хотите от меня услышать?

— Правду. Вы на свой страх и риск обыскали мою квартиру. И сделали это по собственному усмотрению.

— О! Боже мой! — она изобразила удивление: ее глаза сейчас походили на две искрящиеся яшмы. — Ну как вы можете так говорить?!

Я подошел к ней и крепко обнял. Лу-Ми прильнула ко мне без всякого сопротивления. Я почувствовал мягкое прикосновение ее нежной груди и увидел полуоткрытые розовые губы. Искорки в ее глазах превратились в пламя желания. Я оттолкнул ее от себя с той же силой, с какой раньше прижимал.

— Так мы ни к чему не придем, милочка. Давай-ка лучше побеседуем о вашей китайской легенде.

Она вздохнула и сделала усталый жест.

— Вы всегда такой раздражительный?

— Нет, только когда собираюсь выслушивать китайскую легенду, — ответил я.

Она снова вздохнула и на её лице появилась легкая улыбка.

— Но… а он? — пробормотала Лу-Ми. — Получается, я обману его доверие, если эта легенда — правда.

— А! — я махнул рукой. — Не будьте так наивны! К тому же, уверен, Батлер уже заподозрил вас в измене.

— Как, он меня подозревает? — Теперь ее изумление было искренним. — Ладно, в конечном счете это меня не удивит. Но, все-таки, почему вы уверены, что он считает меня изменницей?

— Не так уж сложно прийти к такому выводу, — ответил я, пожимая плечами. — Думаю, у Батлера мало людей, кому он полностью доверяет… или доверял. Один из них, например, рассказал Синкинье об истинной цене Священной Урны. Конечно, если сам Батлер не обманул меня, говоря, что обладает подобной ценностью.

Лу-Ми перебила меня напыщенным тоном:

— Она на самом деле бесценна. Это правда.

Я продолжал:

— Чин-Ли, вернее, Вонг-Ли, как мне кажется, абсолютно предан вашему хозяину, и вряд ли такой человек, как Батлер станет посвящать в свои секреты больше, чем двоих. Поэтому Вонг-Ли вне подозрений, и можно прийти к выводу, что Батлера предали вы, — и я простодушно улыбнулся.

Девушка снова приблизилась ко мне и взглянула на меня в упор. Ее глаза светились колдовским блеском. Она с неистовой силой впилась своими губами в мои, затем как-то странно попятилась, при этом косо поглядывая на меня.

— Я не хотела так воздействовать на вашу… на вашу душу, — прошептала она. — У меня вдруг вспыхнуло страстное желание… Это какой-то импульс… Но я хочу сделать вам предложение. Это одно дело… простое дело.

Она взяла мою руку и поцеловала.

— Я уже отбросил в сторону все свои чувства, — произнес я. — Давайте о вашем деле.

Она задумчиво прикусила губу, затем прошептала:

— Дайте мне, пожалуйста, закурить.

Я сунул ей в рот сигарету и поднес зажигалку. Лу-Ми отвела взгляд, затянулась и с силой выпустила дым. Наконец сказала:

— Прежде всего я хочу, чтобы вы знали: Урна действительно стоит огромных денег. Может, даже больше, чем вам говорил сеньор Батлер. Кстати, сколько он сказал, она стоит?

— Сто тысяч, — без колебаний ответил я. — Конечно, не считая того, что это — историческая реликвия. Но мне кажется, это мало смутит покупателя, если им окажется ваше общество.

— Сто тысяч? Это он так сказал? — Лу-Ми рассмеялась. — Наше общество не пожалеет и полмиллиона тому, кто вернет Урну, Арес.

Я тоже сделал попытку рассмеяться, но сумел выдавить лишь скептическую ухмылку.

— Не верите? — спросила девушка.

— Трудно, — признался я. — Полмиллиона — это куча денег.

— Значит, вы мне не верите?

— Верю, верю. Я очень доверчив, но что бы вы подумали, если б я сказал, что эта Урна у меня и я хочу за нее вознаграждение? Ведь на кон поставлено, как вы сами заметили, полмиллиона долларов. Существует какой-нибудь легальный способ их потребовать?

— Вероятно, нет. Лонг, — общество секретное, в США оно вне закона. Но вы можете отбросить свои страхи. У общества незыблемые правила, оно не нарушает своих обещаний… если только человек, принесший Урну, не замешан в ее похищении, как это произошло с сеньором Батлером.

Ее слова меня не удивили. Уже довольно давно я это подозревал. Наклонившись, я раскурил сигару.

— Расскажите мне об этом, — не глядя на девушку, попросил я.

— Насколько я понимаю, — заговорила она, — вы уже имеете представление о происхождении Урны и о всевозможных перипетиях, связанных с ее ввозом в Америку. Однако буду краткой. Важно еще одно: Батлер прячет свое истинное лицо за маской страстного коллекционера. Он не смог избежать искушения завладеть этой реликвией, даже зная о всех препятствиях на пути к ее обладанию. О последствиях он не задумывался. Затем, дабы отвести от себя подозрения, он придумал небезызвестный вам так называемый «взнос на священный выкуп», то есть деньги, которые вносил каждый новичок, вступающий в общество. Вначале эти суммы шли на оплату секретных эмиссаров, разыскивающих по всему свету Урну. Поскольку это результатов не дало, число эмиссаров постепенно сокращалось, и деньги стали скапливаться в сейфах общества, пока не достигли гигантской суммы в полмиллиона долларов.

Лу-Ми на секунду умолкла, а я поудобнее устроился в кресле.

— Мне кажется, я навеваю на вас скуку, — заметила девушка.

— Напротив, драгоценная моя, продолжайте, — откликнулся я, стряхивая пепел на ковер.

— Несмотря на то, что похищение было хорошо разработано, некоторые незначительные детали указывали на сеньора Батлера. Но члена общества нельзя обвинить на основании простых подозрений. Тем более, такого высокопоставленного члена, каким является сеньор Батлер — он ведь входит в Высший Совет. Прошло время. Сеньор Батлер купил меня в качестве служанки, как это заведено в обществе, — а это тысячелетняя традиция, несмотря на то, что подобные вещи совершаются тайно.

— Но… а закон?

— Какой закон?

— Который запрещает такие вещи. Ведь рано или поздно всегда находится кто-то, кто восстанет, не подчинится этим правилам!

Лу-Ми горько улыбнулась.

— Вы, западные люди, в некоторых вещах иной раз бываете удивительно наивны. Все члены нашего общества — люди богатые, уважаемые, влиятельные. Они женятся, ведут нормальный, обычный образ жизни, но кроме того, имеют одну или несколько служанок. Они их покупают, затем содержат, кормят, одевают, воспитывают — что бы служанки умели себя подать и быть милыми во время приемов и тому подобных случаях — а иногда, как например, случилось со мной, эти люди влюбляются в служанку и женятся на ней… И предрассудки рассеиваются. Служанка становится таким же уважаемым членом общества.

Я посмотрел на Лу-Ми. Ее глаза цвета яшмы ничего не выражали. Я встал и подошел к столу. Делая вид, будто поправляю бумаги, взглянул в окно. Девушка напряженно следила за мной.

— Вы очень убедительно все рассказали, сеньора. Женщины, которые называют своего мужа «сеньор», всегда убедительны.

— У меня сохранилась такая привычка, ведь я была его служанкой.

— Ладно, значит общество подозревает Батлера, но доказать они ничего не могут. И что все это означает?

— Сеньор Батлер… то есть мой муж, — поправилась она, — привез Урну на Кубу, и зная об опасности, связанной с нею, продал ее Сусанне, но продал так, как если б эта вещь не представляла особой ценности… Я хочу сказать, что он продал ее не за такую высокую цену, чтобы возбудить подозрения, но и не за такую низкую, чтобы Сусанна осталась к ней равнодушна. Кроме того, он не оформил право собственности. По сути дела была совершена фальсификация, а уж в этом мой уважаемый супруг не знает себе равных. Тут он просто артист.

Я подошел к Лу-Ми и коснулся губами ее щеки.

— Ты закончила? — прошептал я.

Легкая дрожь пробежала по ее телу. Лу-Ми повернулась, ее глаза лихорадочно блестели.

— Ты мне не веришь?

— Нет, я тебе не верю, — ответил я, снова поцеловав ее в щеку.

— Послушай! — у Лу-Ми вырвался легкий вздох. — Ты думаешь, я способна тебе солгать?

— Конечно!

— В таком случае — прощай! То, что я хотела предложить, я могу предложить лишь человеку, который мне доверяет. А ты не такой.

Она попыталась встать, но я усадил ее в кресло.

— А теперь послушай более убедительный рассказ, драгоценная. — Я сел на край стола и закурил новую сигару. Затем выпустил дым и начал — Вы с Батлером знали, что Сусанна хранит в Урне какую-то ценную вещь. Что это за вещь? Ладно, не имеет значения. Но это что-то ценное, из-за чего можно пойти на кражу. Но в самый последний момент у Батлера не хватает решимости и он обращается к Синкенье. Вот тут-то и возникают трудности. Батлер не может просто сказать ему: «В комнате у Сусанны есть шкатулка, внутри которой находится такая-то вещь, принеси ее мне!» Как же сделать, чтобы Синкенья подумал, что ценность Урны не совпадает с ценностью предмета, лежащего в ней? Но у Батлера незаурядное воображение — сказка о Лонгах достойна его дивного ума; он и меня ею околдовал. Должно быть, Синкенью тоже. А почему бы и нет? Каков сюжет! Какая интрига! И главное: все правдоподобно! — я подсел поближе к девушке и с наслаждением вдохнул аромат ее тела. — Ты тоже заслуживаешь поздравлений. Вы с Батлером составляете превосходную парочку!

— Составляли.

— Возможно. Но ты забыла, что сейчас он подозревает тебя. Даже не представляю, сколько времени он будет продолжать весь этот маскарад.

— Ты считаешь меня лживой!

— Более того, — тихо произнес я.

Лу-Ми слегка откинулась в кресле, дыхание ее стало глубоким. А взгляд, до той поры недоверчивый, приобрел простовато-насмешливое выражение.

— Ты неисправимый маловер, — отводя глаза в сторону, с невинным выражением лица произнесла она и принялась разглядывать узор на своем платье.

С минуту мы неподвижно сидели в полном молчании, я — разглядывая ее, она — разглаживая тонкими пальцами складки на ткани. Затем не поднимая глаз, она спросила:

— Как ты догадался, что я лгу?

Я достал из кармана шифрограмму и поднес к ее глазам.

— Ты прав, — с наглой усмешкой заявила Лу-Ми. — Я столько раз репетировала это вранье, что и сама в него поверила. Но, зная тебя, не думаю, что тебя это возмутило. Верно?

— Нет, конечно, — ответил я. — Но скажи, в этой легенде о Лонгах ведь есть что-то правдивое?

— Да, кое-какие исторические свидетельства… Хотя Батлер мне об этом ничего не говорил, я тоже была уверена, что он украл какой-то предмет культа у организации, в которую он входит. «Взнос на священный выкуп» — это чистейшей воды выдумка. Но изобретательная.

— Скажи, только честно: Батлер тебе муж или нет?

— Нет. Я встретила его на базаре в Китайском квартале Сан-Франциско. Он нарисовал мне картины красивой жизни и все такое прочее, и я пошла с ним. Не потому, что поверила ему, просто мне все опротивело. Так я и стала бездельницей, живущей в атмосфере роскоши, которой он меня покорил. Естественно, я не удивилась, когда выяснилось, что он мошенник. По-моему, почти все мужчины такие, — девушка подняла голову и долго разглядывала потолок. — Дай мне еще сигарету.

Я снова сунул ей в рот сигарету и поднес зажигалку… Лу-Ми изящно выпустила дым.

— Но ведь тебя не волнует мое мнение о мужчинах. Слишком уж плохо я о них думаю. Правда, о тебе я думаю иначе. Однако вы с Батлером представляете собой как бы синтез моего идеала мужчины. Ты — решительный, внушающий страх и, подозреваю, находящий удовольствие в риске; Батлер — образованный, рафинированный, но, несомненно — слабый. Из-за его слабости и трусости Урна сейчас не у нас, а в другом месте. Батлер не знает, что такое жизнь в нищете, и он не захотел брать на себя ответственности за похищение. Я умоляла, на коленях его просила не действовать через третье лицо — ведь это усложнит дело. Все было так просто. Мы знали, где Сусанна держит Урну, сложность представлял лишь секретный замок. Но и про него нам было известно, поскольку она приносила Урну к нам домой, — Лу-Ми выбросила сигарету и повернулась ко мне. — Все было так просто, — повторила она. — Ведь ты на месте Батлера не колебался бы, верно? А Батлер… Я хотела сама пойти, но он меня остановил. Он — отчаянный трус. Какая жалость!

— Может, он скорее благоразумен, чем труслив. Я осмотрел Урну прежде Синкеньи, и в ней не оказалось ничего, кроме интимных писем.

Лу-Ми откинулась на спинку кресла.

— Все это не так… Как только ты нажал на механизм, сработала первая пружинка. Ее функция — сбить со следа…

— Значит, ты полагаешь, что нужная вещь у Синкеньи, но он даже не знает о ее существовании?

— Я не полагаю, а уверена, что это так. Если только ты не обманываешь, и она не у тебя. Но это настолько сомнительно, что даже я в то не верю.

— Почему тебе это кажется сомнительным? Урна находилась в моих руках, и я решился на махинации. Что ж тут необычного?

— Нет, милый, ее у тебя нет. Будь она у тебя, ты бы уж с нами торговался. Не уничтожив нас, невозможно извлечь и песо из этой вещи. Достаточно одного слова, моего или Батлера и…

— Ладно, — перебил я. — У меня ее нет. Ну и что дальше?

— Думаю, ее можно раздобыть. Я несколько раз встречалась с Хуаном, похоже, он испытывает ко мне слабость, — Лу-Ми злорадно усмехнулась. — Но я не могу все строить только на этом, мне необходима поддержка сильного и решительного человека. И этот человек — ты.

— Не будь такой самонадеянной.

— Передо мной, случайно, не второй Батлер? — вызывающе спросила Лу-Ми.

— Успокойся, милочка. Смотри, не промахнись в поисках кандидатуры! Почему бы мне не задуматься над тем, что ты продашь и меня, как предала Синкенью и Батлера? Что такое Лу-Ми на самом деле? Может, это — хитрая лисица, которая явилась ко мне и предлагает мне отправить Синкенью в лучший мир, чтобы похитить то, о чем она мне даже не говорит, потому что не доверяет?

— Я не говорю о том, что находится в Урне, потому… потому что тогда я буду тебе не нужна.

— Не надо больше об этом, драгоценная. Ты без сомнения принимаешь меня за набитого дурака, который с радостью готов тебя сопровождать. Где находится Синкенья?

— Не знаю. Он уже две ночи не приходил в условленное место. Он поддерживает со мной связь, — Лу-Ми поднялась. — Когда он появится, дам тебе знать. Я должна идти, дорогой. Я сказала Батлеру, что выйду в город за покупками, но мне нужно быть дома до его возвращения. Необходимо рассеять любые подозрения. — Девушка протянула руку. — До свидания, милый!

Я поднялся, чтобы проводить ее до двери. То, что я увидел в окно, заставило меня с силой толкнуть ее в бок.

— В чем дело?

— Я увидел Батлера, дорогая.

23. Духи Лу-Ми

У Лу-Ми вырвался возглас удивления и ужаса:

— Он? Ты уверен, что это он?!

— Успокойся. Не думаю, чтобы он явился сюда. Похоже, он просто шпионит за моей конторой.

Лу-Ми сжала губы, она казалась сильно обеспокоенной.

— Надеюсь, ты приняла все меры предосторожности, когда уходила? — сердито спросил я.

— Да… да, конечно. Но он так недоверчив! Батлер уверял меня, что отправится в город и вернется к ужину, не раньше. Думаешь, он следил за мной?

— Все может быть… Вероятно, он следил и за мной.

— Святой Боже! Как же я отсюда выйду, чтобы он меня не заметил?

— Я все устрою. Но все-таки относительно того дела скажи, что ты мне предлагаешь. Как мы сумеем встретиться с Синкеньей? У тебя есть план, или это не так?

— Нет! Нет… Прошу тебя! Отложим это на другой день, — Лу-Ми на цыпочках подошла к окну. — Он все еще там! — воскликнула она, нервно хватая меня за руку. — Ты не можешь незаметно вывести меня отсюда?

— Конечно, могу, но я решил этого не делать, пока ты не скажешь, в чем заключается твое дело.

Она беспомощно посмотрела на меня.

— Но почему ты не хочешь понять, в каком я положении? Если Батлер обнаружит меня здесь, он меня убьет! Ты что, не отдаешь себе отчета в том, что со мной будет?!

Я подошел к ней.

— А! — спокойно произнес я. — Не так страшен черт, как его малюют. К тому, же, похоже, он не собирается сюда подниматься. У нас еще много времени для беседы.

Но я ошибся. Когда я снова посмотрел в окно, то увидел, что Батлер переходит улицу и идет к «Атлантику». У Лу-Ми началась истерика.

— Он идет сюда! — завизжала она.

Схватив девушку за руку, я потащил ее в коридор.

— Иди в дамский туалет, — приказал я, — и жди меня там, пока я за тобой не приду.

Она повиновалась с глазами полными ужаса. Возвратившись к себе, я сел в кресло и закурил.

— Входите, — сказал я, услышав звонок в дверь.

Дверь тут же отворилась, и на пороге появился Батлер. Прежде чем войти, он внимательно оглядел все вокруг. Однако по его взгляду трудно было сказать, что он что-то специально разыскивает. Похоже, он даже пытался скрыть, что его нечто интересует. Делал вид, будто он занят изучением обстановки помещения, в котором очутился впервые. Наконец Батлер обратился ко мне:

— Привет, Арес! — сказал он и вяло двинулся в мою сторону.

— Я кивнул ему в знак приветствия.

— Садитесь, Батлер, и расскажите, чем я обязан такой чести, что вы лично решили меня посетить.

Батлер устроился в кресле возле стола и сложил на животе свои наманикюренные руки. Я увидел его белые зубы, тонкие аккуратные усики. Батлер сделал глубокий вздох, словно неожиданно захотел наполнить легкие свежим воздухом. Неожиданно в его лице появилась жесткость, оно потемнело, глаза смотрели холодно и настороженно.

— Где Лу-Ми, Арес? — резко спросил он.

В его голосе не чувствовалось драматизма, он был так же холоден, как и блеск его глаз. Но в его тоне я ощутил скрытую неуверенность. Выпрямившись в кресле, я беззаботным тоном спросил:

— А почему вы об этом у меня спрашиваете?

Батлер скривил губы и втянул в себя воздух.

— Я знаю, что она была здесь, — твердо заявил он.

— А что, этими духами пользуется исключительно Лу-Ми? — съехидничал я.

Зрачки Батлера сузились.

— Ненавижу совпадения, Арес. Возможно, другая женщина, которая пользуется теми же духами, недавно находилась здесь, но я все же думаю, что это не так.

Неожиданно глаза его расширились, и он утвердительно кивнул. Со словами: «Какой же я идиот!» Батлер вскочил и пулей вылетел в коридор с такой скоростью, что я не успел его остановить. Батлер бросился в дамский туалет, где пряталась Лу-Ми.

Я вбежал туда за ним. Он осмотрел весь туалет, но напрасно — Лу-Ми исчезла. Только в воздухе витал тонкий аромат духов.

Батлер испепелил меня взглядом.

— Вам не удастся с ней сбежать, Арес! — произнес он угрожающе и повернулся ко мне спиной.

Возвратившись в контору, я в изнеможении опустился в кресло. Когда я закуривал очередную сигару, за-! звонил телефон. В голосе Лу-Ми все еще звучал страх.

— Я ждал твоего звонка, — сказал я. — Но советую тебе сейчас же вернуться домой. Батлер ушел от меня страшно злой.

— Я и не собираюсь возвращаться, — ответила она. — Сыта уже всем этим по горло!

— Так что за дело ты мне предлагала, дорогая?

— Не могу сейчас об этом говорить. Позвоню позже.

— Может, тогда оно меня уже не заинтересует, — мрачно заметил я.

— В таком случае; мне будет очень жаль, — понизив голос, произнесла она. — Но думаю, ты согласишься.

— Не будь такой самоуверенной, — снова предупредил я. Она стала было возражать, но я перебил — Ладно, ладно, если не найдешь меня здесь, позвони в «Пласу», — я дал ей номер телефона и добавил — Спросишь Карлоса, он меня найдет.

24. Конец карлика

Зазвонил телефон; я приподнялся на кровати и выругался: фосфоресцирующие стрелочки будильника показывали половину четвертого утра. Вяло протянув руку, поднял трубку.

— Слушаю вас. Что еще?

— Оказывается, у нашего приятеля плохое настроение, — прозвучал голос сержанта Гонсалеса, но, похоже, он обращался не ко мне, а к Гастону. — Мы сейчас находимся в морге, Арес. Приезжайте, хотим вам кое-что показать.

— Какого черта это нужно делать именно сейчас? — взревел я.

— Через полчаса, — коротко произнес сержант и бросил трубку.

Отодвинув телефон, я задумчиво уставился в окно. По стеклу яростно стучали потоки дождя. Кошмарная ночь для посещения морга или любого другого места.

Закурив сигару и медленно вдохнув дым, я подошел к окну, вглядываясь в голубоватый сумрак. После чего я присел на край кровати, еще раз затянулся и положил сигару в пепельницу.

«Еще один мертвец, — мысленно сказал я себе. — Кто бы это мог быть? Если б эти фараоны не говорили загадками!»

Надев непромокаемый плащ, я вышел в коридор. Проклиная все на свете, спустился по лестнице и вошел в вестибюль. За конторкой, как обычно, спал молодой человек. На банкетке восседал ночной сторож, тупо созерцая лужу воды, скопившуюся у входа. На другой банкетке сидели ухмыляющиеся Гастон и Гонсалес.

— Мы знали, что вы спуститесь, Арес… чтобы идти в морг.

— Что случилось?

— Скоро увидите.

Подняв воротник, я вышел за ними на улицу. В морг я вошел вслед за Гастоном. Возле двери, охраняемой полицейским, Гастон остановился. Гонсалес тоже неподвижно застыл словно изваяние. Наконец Гастон двинулся вперед — я за ним. Миновав, длинное холодное помещение, мы приблизились к столу, на котором лежал труп. Гастон приподнял простыню, закрывавшую покойника. Я взглянул на него. Если б Гастон следил за моей реакцией, пытаясь по ней определить мое настроение, то потерпел бы полное фиаско — на моем лице не дрогнул ни один мускул. Лицо, — если это можно было назвать лицом, — человека, лежащего на столе, было мне не известно: я его ни разу не видел. Однако что-то знакомое в нем было.

— Кто это? — спросил я, поднимая глаза.

Гонсалес издал какой-то непонятный звук. Его губы сложились в ироническую улыбку. Гастон смотрел на меня с нескрываемым интересом.

— Ну и ну, Арес… — протянул он.

Я снова взглянул на изуродованное лицо карлика — а это, несомненно, был он. Перепачканное грязью, застывшее, оно являло собой отталкивающее зрелище. На коже застыли темные подтеки, которые могли быть и кровью, и грязью. «До чего омерзительное зрелище!» — подумал я и повторил:

— Кто это?

Оба полицейских молчали. Затем насмешливо переглянулись и с укором посмотрели на меня. Я почувствовал смертельную усталость.

— Ну вас к черту! — заорал я, поворачиваясь к ним спиной.

— Вы арестованы, Арес, — строго проговорил Гастон.

У меня потемнело в глазах. Я обвел взглядом этот проклятый морг: на других столах также лежали изуродованные трупы или люди, погибшие внезапно… Мне послышались хлопки выстрелов, скрежет врезающихся друг в друга автомобилей, крики ужаса и боли… Наконец, я пришел в себя.

— Вы его убили, Арес, — словно сквозь туман услышал я голос Гастона.

Я взглянул ему прямо в глаза.

— Стало быть, это я его убил, да? — чуть слышно спросил я, но ответа не получил: полицейские с каменными лицами смотрели на меня, не произнося ни слова. — За что же я его убил, позвольте спросить?

— Вы поссорились при дележе денег, — ответил Гастон.

Я широко улыбнулся, показав при этом все свои зубы. Красиво получается, ничего не скажешь…

— Да что вы говорите! — воскликнул я.

— Ваша ирония меня не убедит, — прервал меня Гастон, затем достал пистолет, передернул затвор и снова спрятал его. — Сначала этот человек пытался убить вас, но в силу счастливого стечения обстоятельств ему это не удалось. И вы убили его. Все сходится. Собственно, мы ожидали нечто в этом роде.

— Да вы просто ищете козла отпущения! — возмутился я.

— Ошибаетесь, Арес, — вмешался Гонсалес. — У вас ничего не выйдет. Какой смысл отрицать, что этот карлик вам знаком. Мы знаем, как все случилось.

— Да?! В таком случае будьте любезны, расскажите! Чтобы мы все трое это знали.

— Нам нередко приходится сталкиваться с подобным сарказмом, Арес, — деловитым тоном произнес Гастон. — Не скрою, поначалу мы ошиблись, но какого дьявола! Кто не ошибается?! Важно то, что сейчас нам все ясно. Сусанну вы не убивали. Мы тщательно проверили — вы даже не были с ней знакомы; но в ночь убийства вы видели преступника или в дальнейшем каким-то образом напали на его след. После вашего ареста и последовавшего за ним освобождения вы, несмотря ни на что, упорно пытались довести дело до конца. Зачем, Арес? Мы просили вас не вмешиваться, но вы плевали с высокой башни на наши предупреждения. Очевидно, вы собирали улики против человека, которого сами намерены были шантажировать. Точнее говоря, против него, — Гастон указал на тело карлика.

Я улыбнулся, продемонстрировав ровную линию зубов. Гастон выдержал многозначительную паузу. Я снова улыбнулся. Гастон взглянул на Гонсалеса, как бы в поисках поддержки и продолжал:

— Этот тип устал от ваших происков и решил вас убрать. Вечером следующего дня благодаря нашему неожиданному посещению вашей конторы нам удалось обезвредить бомбу, которую он поставил; вот тогда вы и решили с ним покончить. Мы прекрасно понимаем, вы, можно сказать, боролись за собственную жизнь.

Я рассмеялся. Вот оно что! Конечно, поначалу я подумал, что это, вероятно, коротышка, но ведь могло быть и не так. Что он, единственный карлик в городе? И видел-то я его в темноте да еще издалека, так что как следует не разглядел. Я еще раз посмотрел на труп. Да, без сомнения, это тот самый карлик.

— Хорошо, — произнес я наконец. — С этим ясно. Он пытался убить меня, а я убил его. А на кого вы повесите убийство Вертьентеса? Тоже на меня?

Гастон сделал какой-то жест, и взглянув на Гонсалеса, заговорил:

— Как вы только что сами заметили, отбросив всякий сарказм, дело ясное. Это произошло примерно так: Вертьентес договорился с карликом, что тот убьет Сусанну, а сам на это время подготовил себе алиби, уехав в Мексику. Однако по стечению обстоятельств в тот самый день вы пришли к Сусанне за письмами сенатора по просьбе его дочери и наткнулись на ее труп. Карлик, которому ничего не оставалось, кроме как спрятаться, оглушил вас ударом по голове и позвонил нам, чтобы мы, обнаружив вас в доме, где произошло преступление, обвинили вас в убийстве. Затем карлик скрылся, но оставил какие-то следы, по которым вам удалось его обнаружить. Вот тогда между вами и началась борьба за добычу. Возможно, карлик, нарушив приказы Вертьентеса, появился у него, и вы его выследили. Чтобы связать по рукам и ногам Вертьентеса, вы стали собирать улики против карлика. И позвонили Вертьентесу с предложением объединиться против него. Карлик, в свою очередь, обо всем догадался и всадил в Вертьентеса пол-обоймы… А быть может, узнав тайну Вертьентеса, вы позвонили ему и начали Шантажировать. Конечно, вы допускали ошибки… ну да ладно, своим признанием вы только облегчите свое положение. — Гастон закрыл лицо карлика простыней и сухо произнес — Идемте!

— Великолепнейшая теория! — даже не пошевельнувшись, сказал я. — Только в ней существует один весьма спорный пунктик — я не убивал карлика. Я даже не знаю, от чего он умер.

Гастон сунул руку в карман и извлек оттуда какой-то предмет.

— Вам это о чем-нибудь говорит?

Я взял предмет — им оказался болт… или скорее то, что от него осталось. Он весь был сточен. Не нужно было быть экспертом, чтобы убедиться в этом с первого взгляда.

— Что это? — спросил я безразлично.

— Болт, — ответил Гастон. — Только не уверяйте, будто не знаете, что такое болт, хорошо? — в его голосе звучала насмешка.

— Этот болт от тормоза машины, которой управлял карлик, — уточнил Гонсалес. — Может, это освежит вашу память. Карлик готовил вам ловушку, но она не сработала. Вы с лихвой возвратили ему подарок, и вот результат, — он ткнул пальцем в сторону стола. — Наверное, вы более живучи.

Теперь мне стало понятно происхождение грязи на неподвижном лице карлика: его проволокло по земле во время подстроенной автокатастрофы.

— Идемте, — произнес Гастон.

Я не стал возражать. Мысли проносились в моей голове с невероятной скоростью. Все оборачивалось против меня. Полицейским был нужен козел отпущения, и я подвернулся под руку. Закурив сигару, я пошел первым. Сделав несколько шагов, я остановился: нужно было подумать.

— Как звали этого карлика? — спросил я, прикидывая тем временем возможность выскочить на улицу.

— Цезарь Бламбино, — ответил Гастон. — Еще его называли Циркачом, не знаю, то ли за его рост, то ли потому, что он работал в цирке. Кроме того, он занимался продажей билетов.

В моем мозгу молниеносно вспыхнули слова записки Вертьентеса: «Билеты, Арес». И я спросил, не был ли карлик билетером.

— Зачем вы все ему объясняете, лейтенант? — вмешался Гонсалес. — Он знает обо всем не хуже нас.

— Не важно, — откликнулся Гастон. — Теперь сеньор Арес в курсе того, что нам все известно и он не будет пытаться отвертеться.

Их голоса четко доносились до меня, пока я отчаянно просчитывал возможности побега. Целесообразнее решиться на это в дверях. Возможно, больше мне не представится такого случая, так что надо рискнуть. Когда мы оказались на пороге, то столкнулись со служителями морга; они несли носилки, на которых подобно мумии покоился какой-то субъект. Я протиснулся в образовавшуюся щель, и Гастон с Гонсалесом на какие-то доли секунды оказались отгорожены от меня носилками. Не теряя времени, я изо всей силы толкнул носилки прямо на них. Полицейских отбросило назад. Сделав отчаянный рывок, я кинулся бежать. Преодолев огромный коридор, выскочил на кладбище и зигзагами помчался между могилами и склепами. Дождь заметно ослабевал. Сзади в ночной тьме слышались громкие проклятия Гастона, он разразился ругательствами. Поскользнувшись на мокрой земле, я упал и ударился лицом и правым ухом обо что-то твердое. Из глаз посыпались искры. Последним, что я помнил прежде чем погрузиться во тьму, было приятное ощущение холодной воды, стекавшей по моему лицу.

Часть 3 Объяснение загадки

25.Арес размышляет…

Все вокруг было молчаливо и неподвижно; в ночной тишине тускло вырисовывались нечеткие очертания могил и склепов. Голова раскалывалась от боли. Я сделал глубокий вдох, чтобы хоть как-то снять боль, и попытался подняться, опираясь рукой о грязную мокрую землю. Дождь уже прекратился, но пасмурное небо предвещало новый ливень.

Прислонившись к холодному склепу, возвышавшемуся в темноте, я посмотрел на циферблат часов. Было около пяти утра. Наблюдая за стремительно бегущей секундной стрелкой, я подумал: «Суета сует…» Я ничего не мог разглядеть в темноте; лишь резкий порывистый ветер пронизывал меня до костей, никакие посторонние звуки не нарушали мертвой тишины кладбища.

Я медленно двинулся вперед. Пройдя несколько метров, наткнулся на фонтанчик с водой. Просто благодать! Я смыл с лица подтеки грязи, и тут же по ассоциации мне вспомнилась изуродованная физиономия карлика. Я вздохнул. Ведь и я мог закончить свое существование таким же образом, превратившись в неподвижную окровавленную груду.

Прежде чем выйти через калитку на улицу, я скинул мятый и грязный дождевик. Он мог привлечь чье-нибудь внимание, а мне снова, с горечью отметил я, следует оставаться незамеченным.

Боль в голове, похоже, прошла, пытка закончилась. Я добрался до какой-то второразрядной гостиницы. Сквозь закрытое окно вонючего номера я задумчиво разглядывал предрассветное серое небо, которое постепенно начинало голубеть.

Рухнув на кровать, закурил сигару и включил радио. Раздался треск, сквозь который я наконец услышал голос диктора, рассказывающего про мои подвиги. Я снова стал знаменитостью, попав в первый блок утренних сообщений. Сделав глубокую затяжку, я в отупении наблюдал за клубами дыма, плавающими по комнате.

Погрузившись в размышления, попытался связать воедино все происшедшее со мною за последнее время. Необходимо разгадать эту гнусную загадку! И я пришел к следующим выводам:

Первое. У Сусанны хотели выкрасть какую-то вещь, спрятанную в овальной шкатулке вместе с письмами и драгоценностями. Поэтому ее и убили. Что же это за вещь?

Второе. В комнате Сусанны все указывало на то, что ее убил человек, находящийся с ней в близких, если не сказать интимных отношениях. Должно быть, один из ее любовников. Кто он?

Третье. Все ее любовники, за исключением одного, не знали истинной стоимости этой вещи, равно как и не знали о месте, где она была спрятана.

Четвертое. Судя по всему Лу-Ми с Батлером присутствовали при том, как Сусанна получила какое-то известие. Какое? Может, она узнала, что эта вещь имеет огромную ценность?

Пятое. Вертьентес прежде чем умереть оставил записку: «Билеты, Арес!» Какие билеты? А может, имеются в виду деньги? Но это невозможно, потому, что согласно словам Лу-Ми, «вещь» Сусанны нельзя было сразу использовать, поскольку Лу-Ми или Батлер в любой момент могли донести на Сусанну обществу.

Шестое. Карлик, убийца Вертьентеса, был продавцом билетов.

И тут, совершенно неожиданно, в моем мозгу вспыхнула мысль: Верьентес перед поездкой в Мексику подарил Сусанне выигрышный лотерейный билет. Для убийцы он был дороже пресловутой Урны. У кого его приобрел Вертьентес? Разумеется, у карлика. А тот после убийства Сусанны понял, что причиной ее гибели является именно этот билет, ведь газеты ни разу ни о каком лотерейном билете не упоминали. Вертьентес покупал билет в присутствии еще одного человека, вот его-то и следует подозревать в совершении преступления. Карлик пришел к какому-то соглашению с этим человеком, и они решили устранить свидетеля покупки этого билета. Вот тебе, Арес, и причина убийства Вертьентеса и заодно меня.

«Все это, конечно, хорошо, Арес, — подумал я, — но кто же в таком случае этот неведомый компаньон карлика? Батлер? Нет. Батлеру не нужен был билет, да он и не знал о его существовании. Кроме того, зачем ему тогда понадобился Синкенья? Тот вроде бы тоже не знал о билете. А предположить, что он был любовником Сусанны — абсурд. Нет, это не Синкенья. Сенатор? Это вообще невероятно; его алиби полностью подтверждено Рамералем. А сам Рамераль? Да он и мухи не обидит. Кроме того, что значит для такого богача какой-то лотерейный билет. Ради него идти на убийство?.. Нет. С другой стороны, можно допустить, что после своего ухода Рамераль вновь вернулся. Чем тогда объяснить, что Сусанна была раздета? Может, Сото Падуа? Зачем? Тот тоже баснословно богат… Кто ж остается? Ну, давай же, Арес, думай! Если Сусанна была с Вертьентесом, где в это время находился другой любовник? Куртизанка такого класса не станет принимать одновременно двоих. Да, но… а если второй появился в доме до их прихода, что тогда? Шофер? Макейра? А вдруг? Он весьма привлекательный, наверняка пользуется успехом у женщин… О, Макейра? Есть в тебе что-то такое, что трудно определить, что-то поистине присущее настоящему мужчине.

Начнем сначала. Синкенья? Вряд ли, бессмысленно. Синкенья — любовник Сусанны! Нет! Конечно, она женщина ненасытная, но и у таких существует свой кодекс чести. Они отбивают для себя мужчин придерживаясь определенных принципов, которым безоговорочно следуют. И все говорит за то, что это не Синкенья. Между смертью Сусанны и моментом, когда меня оглушили, прошло определенное время. Но все же… Вдруг Синкенья по какой-то причине находился в голубой спальне? Допустим, он не догадался, что эта шкатулка — именно то, что ему нужно, и задержался в поисках других вещей или, допустим, после ухода он сообразил, что оставил на месте преступления какую-то компрометирующую улику и вернулся, чтобы ее уничтожить».

Я рассмеялся. В эти мучительные минуты мой мозг лихорадочно придумывал одну гипотезу за другой. Я понимал, что нахожусь сейчас на дне кратера вулкана, из которого вот-вот хлынет раскаленная лава и поглотит меня как жителей древних Помпей…

Встав с постели, я прошел в ванную и подставил затылок под струю холодной воды. Затем вернулся и, раздевшись, растянулся на кровати, пытаясь заснуть. Но сон не приходил — я продолжал размышлять. Да, постепенно все становится на свои места. Синкенья, оглушив меня, скрылся со шкатулкой и прикинул, сколько она может стоить. А если он знал, что находится внутри этой шкатулки и содержимое было для него так вожделенно… Вряд ли! И снова несоответствие: в спальне Сусанны не было никаких признаков борьбы, никакого беспорядка, а ведь ее явно убили в постели. Может, она в это время спала? Вот как было дело! Сенатор оставил Сусанну спящей и уехал с Каитой. Входит Синкенья, убивает Сусанну… находит шкатулку. Но нажимал ли он на пружину, открывающую второе отделение? Просмотрел ли как следует ее содержимое? Необходимо найти этого мерзавца и выбить из него правду! Но если он все сделал сам, зачем ему тогда услуги Лу-Ми? А если китаянка лжет и никакой второй пружинки не было? И правдива ли эта китайская легенда Батлера?

Полежав в раздумьях еще с полчаса, я в конце концов признался сам себе, что достиг в своих размышлениях кое-каких успехов, но мало-помалу моя способность анализировать все новые факты шла на убыль. Глаза слипались, усталость давала о себе знать. И я стал погружаться в сон, раздумывая: кто убил карлика Бламбино? Синкенья? А если он не знал о существовании выигрышного билета? Я снова пришел в возбуждение, а вместе с ним нарастала тревога. Сон пропал.

26. Месть Синкеньи

В половине одиннадцатого вечера машина резко свернула на широкий Портовый проспект. Позади остались рестораны, гостиницы, публичные дома. Я искал гостиницу под названием «Ронда». Карлосу, бармену из «Пласы» удалось разобрать из чудовищного жаргона, на котором говорила Лу-Ми, позвонившая ему, слова: «Сонда», «гостиница» и «одиннадцать ночи». Никаких сомнений у меня не возникло, но полистав телефонный справочник, я не обнаружил там ни одного отеля под названием «Сонда», потому решил, что речь идет о «Ронде», расположенной на Портовом проспекте. Это было довольно отдаленное место, и если меня заманивают в ловушку, оно для этого очень подходит. Поэтому необходимо соблюдать осторожность. Итак, решив, что место моего назначения — «Ронда», я попросил парня, сидящего за рулем, притормозить возле гостиницы и ехать помедленнее — мне хотелось хорошенько осмотреться.

Неподалеку виднелись развалины церкви Паулы. Люминесцентная вывеска на фасаде гласила: «Гостиница «Ронда». Это трехэтажное здание, высившееся передо мной, было расположено на самом отдаленном участке проспекта и, судя по всему, пользовалось весьма дурной славой. Когда мы подъехали к самой гостинице, я внимательно вгляделся во тьму. Кругом было тихо, дверь с закругленной в виде арки верхней частью напоминала вход в пещеру.

Мы еще раз объехали вокруг здания; я внимательно оглядывал набережную — нет ли за мой слежки, потом попросил шофера остановиться и подождать меня в темном боковом проулке. Сам же, подобно дикому зверю, бесшумно подкрался к входу.

Легонько постучал. Справа открылось маленькое окошечко, и я увидел выглянувшую оттуда загорелую физиономию.

— Вам чего?

— Информацию.

— У нас здесь простая ночлежка. Два песо за ночь, — ответил человечек.

— Мне есть, где провести ночь, — сказал я, протягивая в окошечко пять песо. — Я ищу девушку. Молодую китаянку, миниатюрную, симпатичную. Зовут Лу-Ми.

— Не знаю такую, — ответил тот и попытался вернуть мне деньги. — Здесь нет никакой китаянки.

Я вспомнил, что Лу-Ми встречалась с Сенкеньей, и проговорил:

— Похоже, у вас проживает такой элегантный субъект. У него еще лишний палец на правой руке. Знаете та кого?

Человечек разжал губы, и я увидел желтые от никотина зубы.

— Возможно, — произнес он и многозначительно потер большой и указательный пальцы.

Через решетку в окошечке скользнул еще один билет в пять песо.

— Элегантный субъект, о котором вы говорите, снял комнату несколько дней назад. Точно, у него странный палец… Он уже довольно долго не выходит из номера. Пятый номер, второй этаж, — человечек усмехнулся. — А вы что, тоже его дружок?

— А если не так?

— В таком случае ты уберешься ко всем чертям, — снова усмехнулся он. Похоже, он в первый раз усмехнулся искренне.

Поднявшись на второй этаж, я отыскал пятый номер. Проверив пистолет, почувствовал себя увереннее. Рукоятка «люгера» приятно оттягивала карман. Вытащив его, свободной рукой повернул ручку двери. Она оказалась не запертой. Вступив в номер, я остановился у двери, держа «люгер» наготове. Внезапно передо мной появилась Лу-Ми.

— Входи, Арес, — улыбаясь промурлыкала она. — Мы тебя ждем.

Я прошел за ней и осмотрелся. На столе, заставленном стаканами, возвышались бутылки из-под «кока-колы» и бутылка «Бакарди». После небольшой паузы заговорил и Синкенья, сидящий в кресле:

— Да, Арес, мы ждем вас. Садитесь. С минуты на минуту сюда придет наш любимый друг Батлер, тогда мы и сможем побеседовать.

Я сел на стул так, чтобы видеть дверь. Лу-Ми устроилась на ручке кресла Синкеньи и нежно поигрывала его волосами.

— Мы с Хуаном любим друг друга, — просто объяснила она на плохом испанском. Ее глаза лихорадочно блестели. — Батлеру придется с этим смириться.

— Придется, — подтвердил Синкенья. — Придется, — повторил он. — Шкатулка у меня, и теперь я буду диктовать условия. Что вы на это скажете, Арес?

— Поскольку я уже достаточно хорошо знаю Батлера, думаю, он вас поймет, — очень серьезным тоном ответил я. — Во всяком случае, для того, чтобы получить шкатулку, он пойдет на любые условия.

— Лу-Ми считает, что для вас целесообразнее остаться с нами в дружеских отношениях. Мы не собираемся никого убивать. Так что спрячьте вашу игрушку, давайте лучше выпьем за нашу дружбу, Арес.

Он налил в стакан немного «Бакарди» и спросил:

— Сделать вам коктейль?

— Спасибо, не люблю.

Глаза Синкеньи блеснули. Он повернулся к Лу-Ми:

— Ну а ты как?

Она улыбнулась и налила себе немного «кока-колы», капнув туда светлого «Бакарди».

— За дружбу и понимание, — произнесла она на ужасающем английском и выпила стакан до дна.

— Думаю, дорогая, Арес выпьет с нами за дружбу, — сказал Синкенья, снова налил «Бакарди» иподошел ко мне.

— Пейте, — ласково проговорил он.

— Нет, спасибо, я — трезвенник, — отказался я.

Синкенья грохнул кулаком по столу и впился в меня взглядом. Внезапно адский огонь охватил его желудок. Кровь прилила к его лицу, он приподнялся, схватился за живот, и вдруг смертельно побледнел. Он попытался выхватить из-за пазухи пистолет, но руки его уже не слушались и в страшных конвульсиях Синкенья рухнул на пол.

— Стерва! — прохрипел он. — Ты меня отравила! Ты… заплатишь мне за это!

Несмотря на то, что я был готов к чему-то подобному, на какое-то время я буквально остолбенел. Затем наклонился над затихшим Синкеньей и нажал на его желудок, пытаясь вызвать рвоту. Но это было уже бессмысленно — Синкенья отправился в мир иной. В этот момент что-то твердое и тяжелое обрушилось мне на голову, и комната рассыпалась на тысячу сверкающих осколков.

* * *

— Ну, хорошо, Арес, не хватает только «Балерины». Где она?

С трудом разлепив веки, я оглядел комнату. Перед глазами стоял туман и все предметы казались деформированными и причудливо изогнутыми. Я почувствовал страшное головокружение.

На краю кровати, где я лежал, я увидел сидящего Гастона. Неподалеку в кресле устроился Гонсалес, у двери находился полицейский агент в форме, а рядом — низкорослый человечек с унылым лицом, тот самый, что впустил меня в гостиницу.

Я ощупал на голове повязку, затем осмотрел руку — она немного испачкалась просочившейся сквозь бинт кровью. Резкая боль пронзила мой многострадальный затылок, словно меня изо всех сил двинули молотком. Гастон повторил свой вопрос.

Я встал, перешагнул через распростертое на полу тело Синкеньи и прошел в ванную. Холодная вода несколько меня освежила.

Возвратившись в комнату, я опустился на стул. На столе лежали все вещи, украденные из спальни Сусанны, не хватало лишь картины. Я взглянул на часы — получается, я провалялся без сознания несколько часов. За это время, вполне возможно, Батлер вместе с Лу-Ми могли очутиться где-нибудь в другой стране и весело посмеиваться надо мной. Посмотрев на Гастона, я ответил:

— Не знаю я, где картина. Вы бы лучше спросили об этом китаянку.

Гастон с Гонсалесом переглянулись.

— Бросьте, Арес! У вас что, совсем нет мозгов? Вы все еще считаете, что вам удастся усыпить нас вашими идиотскими россказнями?

Я устало вздохнул.

— Китаянка, жена Батлера — та самая женщина, которая отравила этого типа, а когда я попытался помочь ему, кто-то двинул меня сзади по голове. Или, по-вашему, я сам себя оглушил?

Говоря так, я сам чувствовал, что мои объяснения выглядят смехотворными и неубедительными.

— Для сыщика вы слишком наивны, — заметил Гастон.

— Вы без конца получаете по голове в самых разных отдаленных районах города, — добавил Гансалес и обратился к портье с идиотским видом стоявшему у двери: — Была здесь ночью какая-нибудь девушка?

— Вот он о ней спрашивал, — ответил тот. — Но я достаточно ясно объяснил, что никаких девушек тут не проживает. Тогда он спросил вот о нем, — и коротышка ткнул пальцем в сторону трупа.

На рябом лице Гастона появилось ликование:

— Ну видите! Чего вы добиваетесь, Арес? Надеетесь сбить нас с толку, рассказывая о какой-то мифической китаянке!

Я только пожал плечами:

— Она его отравила, а затем оглушила меня.

— Или вас оглушил он, прежде чем умереть от яда, который вы ему подсыпали, — вставил Гонсалес.

— О! — вскричал я в отчаянии. — Если вы так считаете, то дадите промашку!

— Мы переживем ваши насмешки, Арес! Нам не впервой. Ситуация это позволяет. Вы убили Бламбино, но тот, кто оглушил вас и убил Синкенью, не взял драгоценности, за которыми вы сюда явились.

— Почему, вместо того, чтоб это обсуждать, вы не прикажете арестовать Батлера и его жену? А стоило бы! Гастон, вы зря теряете время! Шевелитесь!

— А вы веселый человек, Арес! Хорошо, пусть будет по-вашему. Но сначала заедем в полицию. Там вы нам все подробно расскажете. Все, Арес.

У меня вырвался тяжелый вздох. В номер вбежал полицейский.

— Вас к телефону, лейтенант.

Через пять минут Гастон вернулся, очень раздраженный.

— Расскажите нам о китаянке, Арес.

Гонсалес, услышав эти слова своего начальника, удивленно поднял брови.

— Что случилось?

Гастон повернулся к нему:

— Батлер и китаянка погибли у себя дома. Когда они попытались открыть шкатулку, произошел взрыв. Должно быть, внутри находилось взрывное устройство.

— Месть Синкеньи, — пробормотал я.

Заинтригованный, Гастон посмотрел на меня:

— Отчего вся эта путаница, как, по-вашему, Арес? Что находилось в шкатулке?

Я засмеялся:

— Лотерея.

Гастон хватил кулаком по столу:

— Вам все еще угодно шутить? В таком случае, поедем в подходящее для шуток место.

— Все, разумеется, очень смешно, — грустно проговорил я. — Я понимаю, что сейчас не время для юмора. Ясно одно — Батлер хотел найти в шкатулке выигрышный билет, подаренный Сусанне Вертьентесом.

— Пока что ничего не ясно! — сердито проворчал Гастон. — Лучше начнем все сначала.

Я снова пожал плечами:

— Не настолько уж неясно, как вам кажется! — уколол я Гастона.

27. Развязка

Когда я закончил свое повествование, лейтенант и Рене переглянулись. Воцарилась длительная тишина.

— Вот и все, что может вас заинтересовать, — заключил наконец я. — А конец истории вам хорошо известен, вы же читали газеты того времени. Об этом деле достаточно много писалось и говорилось.

Лейтенант поднялся и выключил магнитофон.

— С нас довольно этой информации, — произнес он. — Все ясно, Арес. Удивительное дело — человеческий мозг. Он фиксирует каждую мельчайшую деталь столь давнишнего дела.

Я горько усмехнулся:

— Вы так считаете?

— Нет, — ответил он. — В подобной ситуации я бы на вашем месте тоже все запомнил так скрупулезно. А теперь, — обратился он к Рене, — сообщите сеньору Аресу кое-какие факты, которые ему не известны. Быть может, это дополнит ваш рассказ, Арес, хотя для вас это уже ничего не меняет. Все эти события сильно попортили вам жизнь. А потом вы можете спокойно отправляться домой и забыть об этих кошмарах.

Тревожное стеснение в груди куда-то исчезло. Нервы мои вроде бы успокоились. Я испытал огромную радость узнав, что свободен. От радости я даже не сразу заметил, как Рене говорит лейтенанту: «Нет, каков Арес! Вы только посмотрите!»

Я очнулся от эйфории.

— Извините, я вас не слышал.

Тот сдержал улыбку.

— Конечно, конечно. Я спросил, вам известно, что Гастон застрелен своими же дружками-контрреволюционерами? Это произошло при нападении на Плайя-Хирон.

— Ничего не знал об этом, — смутился я.

— Ну хорошо, — сказал Рене. — Будучи уже при смерти Гастон написал записку, в которой признавался во многих преступлениях, в том числе и в том, что тайно получил от некого анонима 10 000 долларов за то, чтобы собрать против вас улики. А еще 10 000 он получил уже после того, как вас осудили. Он сообщал также, что поначалу подумал, будто деньги передал ему сенатор Рамирес, но потом выяснил, что это предположение ошибочно и так никогда и не узнал, кто же именно всучил ему эту взятку. Однако лично я считаю, что он обо всем знал или догадывался. Просто по каким-то причинам он не захотел называть имя того человека.

— Это свидетельствует о том, — вмешался лейтенант, — что вы стали жертвой преступной интриги.

— Если же досконально разбираться в этом деле, — продолжал Рене, — нам известно еще одно обстоятельство, которое оказало существенное влияние на результат судебного процесса. Обвинитель на суде сам был любовником Сусанны.

Я невесело улыбнулся и тихо заметил:

— Я и не сомневался, что против меня существовал сговор.

Рене рассмеялся.

— Самое неприятное, что вас сделали козлом отпущения, Арес, — сказал он. — До определенного момента все свидетельства были довольно неясны. Разоблачительные факты появились тогда, когда мы обнаружили письма Мартина Макейры к вам. Зачем этому сеньору понадобилось вам писать? Что за связь существовала между вами? Возникло множество вопросов, и поскольку ответа на них не было, мы решили заняться Макейрой. Выяснили, что он никогда не посещал вас в тюрьме и пришли к выводу, что ваша связь возникла еще до Революции. Тогда мы тщательно сопоставили ряд фактов. Первое: 1951 год; Мартин — неудачник. Второе — он работает шофером у знаменитой Сусанны. Третье: после того, как вас осудили, он вдруг неожиданно неслыханно разбогател. Четвертое: им занялась налоговая инспекция, провела тщательное расследование источников его доходов и вдруг выяснилось, что он выиграл крупную сумму в лотерею. Пятое: к концу 1961 года деятельность Мартина становится подозрительной. Шестое: сразу после заключения вас в тюрьму он вносит в Национальный Банк на имя сеньоры Макейра вклад в сумме 20 000 долларов. Это произошло в августе 1951 года. Мы побеседовали с вашим адвокатом и он сообщил нам все детали, связанные с лотерейным билетом, о котором вы ему говорили.

Лейтенант прервал Рене:

— После этого мы почти уверились в том, что вы не виноваты. Во всяком случае, учитывая ваше примерное поведение, мы стали хлопотать о досрочном освобождении, при условии, что мы будем иметь достаточно доказательств вашей невиновности. И наши предположения, как видите, подтвердились. Ну, как вам мой рассказ?

— Выходит, — хрипло прошептал я, — с самого начала я был чем-то вроде пешки на вашей шахматной доске?

Оба рассмеялись.

— Мы знали, что не обманемся в вас, Арес. Были даже почти уверены в этом, — произнес лейтенант. — Мы приняли во внимание, что после освобождения вы изберете правильный путь. А остальное зависит от вас.

— Возможно, я ведь ни в чем вас не укоряю.

На самом же деле я мечтал произнести: «Ну Арес, это — все». Рене по-своему понял выражение моего лица и, улыбнувшись, сказал:

— Сейчас закончим, Арес. Но разве из простого любопытства, прежде чем вы отсюда выйдете, вы не хотите узнать, что именно Мартин Макейра — истинный виновник всех ваших невзгод. Как вы нам сейчас объяснили, проанализировав ситуацию, вы пришли к ошибочному выводу, что всему виной Синкенья. Судя по вашим словам, все указывало на него. Конечно, для вас оказалось неожиданным, что в деле, кроме того, замешаны Батлер и Лу-Ми.

— Разумеется, — ответил я. — Я немного устал, но смогу детально объяснить вам, что произошло. Перед — судом я и вправду проанализировал свое положение: все официальные лица, все судейские были ко мне враждебно настроены. Причины мне были известны, но я много думал о том, что ни я, ни мой адвокат не обмозговали как следует основные доказательства обвинения. Это не слишком-то волновало моего адвоката. Я даже не смог его убедить в существовании лотерейного билета. Адвокат не счел нужным это использовать в качестве доказательства или хотя бы веского аргумента, поскольку, как он объяснил, речь идет о билете, купленном, проданном и подаренном людьми уже умершими, которые не смогут выступить как свидетели. Он, понятное дело, имел в виду Вертьентеса, Сусанну и карлика. Тем более, что билет был на предъявителя и, следовательно, как доказательство не имел особой ценности. Ведь им мог воспользоваться любой. Так что именно тех самых немногочисленных доказательств моей невиновности и не хватало моему адвокату, чтобы выиграть процесс. А отягчающих обстоятельств сколько угодно! Своими неразумными действиями я навлек на себя гнев многих высокопоставленных особ, вот и получил на всю катушку. В первые дни заключения я находился в состоянии полнейшего отупения. Но постепенно стад раскладывать все по полочкам и думать, думать, думать… У меня появилась идефикс — нужно разобраться! И все мои мысли крутились вокруг одного: Макейра. Сначала я в это не верил, но постепенно пришел вот к какому выводу. Во-первых: трижды, когда я скрывался от полиции, я всякий раз удивлялся, с какой легкостью они меня обнаруживали. Это не могло быть простым совпадением. А ведь о моем местонахождении знали только двое: я сам да Макейра. Во-вторых: в тюрьме я неожиданно вспомнил, что человек, с которым Макейра разговаривал возле своего дома, когда меня отделали молодчики сенатора, был не кто иной как Бламбино. В-третьих: Макейра звонил мне в контору в ту ночь, когда была подложена бомба, чтобы сообщить, что сломалась машина. Что за необходимость была звонить? На самом деле он хотел убедиться, жив я или нет. В-четвертых: поскольку Бламбино продавал билеты на углу 12-ой, Вертьентес скорее всего именно там купил выигрышный билет и подарил его Сусанне, а ведь оба они приехали на машине, за рулем которой находился Макейра. В-пятых, общеизвестно, что женщины, ведущие такую жизнь, как Сусанна, нанимают привлекательных шоферов, с которыми обычно заводят любовные шашни.

Над всем этим я раздумывал еще до того, как меня арестовали в «Ронде». Каким же должен быть тот хитрец, который, несмотря на мою осторожность и опыт, настолько втерся в мое доверие, что я посвящал его во все шаги, которые предпринимал, более того, даже привлёк его к расследованию! Я ведь даже ни о чем его не спросил. Должно быть, не хотел тогда видеть в любом человеке врага, вот и доверился ему как последний идиот. Очевидно, в каждом есть что-то грязное и подлое, не исключая меня самого. Эта ошибка стоила мне двенадцати лет тюрьмы и смерти одной ни в чем не повинной женщины.

— Как? — воскликнул лейтенант. — Кого вы имеете в виду?

Рене тоже повернулся ко мне с удивленным видом.

— Подобные детали вам, конечно, ни о чем не говорили. Слушайте, — я сунул в карман руку и извлек оттуда газетную вырезку, которую хранил долгие годы. — Это газета за 1952 год, — пояснил я и прочитал: «Несчастный случай в дачном поселке. Гуанахау. Шоссе № 3. Вчера ночью была сбита машиной старая женщина Каталина Гуэрра, известная также под именем Каита. Она переходила улицу Эсперанса, направляясь к себе домой. Сеньора Гуэрра была тут же доставлена в отделение скорой помощи, где несколько минут спустя скончалась. Человек, сбивший пожилую женщину, ехал в черном «кадиллаке», который так и не был установлен. Но некто Оскар Техера, владелец табачного киоска, сообщил, что разглядел водителя — это был высокий плотный мужчина с голубыми глазами и вьющимися волосами, одетый в элегантный черный костюм. Незадолго до несчастного случая он покупал у Техеры сигары и поставил «кадиллак» как раз напротив киоска. К сожалению, Техара не запомнил номер машины. Полиция делает все, чтобы задержать виновного. Изидро Треллес. Спецкор».

Дочитав заметку, я сказал:

— Как вы могли заметить, описание полностью совпадает с внешностью Макейры.

— Да, описание похожее, — подтвердил Рене. — Только я не понимаю, почему он убил Каиту. По-моему, это — бессмысленное убийство.

— Не скажите, — возразил я. — Макейра хотел избавиться от единственного свидетеля, который мог подтвердить его любовную связь с Сусанной. Он знал, что я думаю по поводу этого убийства. Рано или поздно я выйду из тюрьмы, и если мне не удастся доказать, что он был любовником своей хозяйки, он окажется в безопасности. И он столько лет чувствовал себя в полной безопасности… Только вот…

Лейтенант поднялся. Я понял, что беседа окончена, и тоже встал. Я заметил, как Рене задумчиво потирает свою левую щеку.

— Кстати, Арес, — спросил Рене, — а что стало с «Балериной»?

Я грустно улыбнулся.

— По моей просьбе Алиса ее спрятала. Она вас интересует?

— Разумеется.

— Алиса принесет ее вам. Для меня это слишком неприятное напоминание.

Мне не терпелось уйти, но я не мог удержаться, чтобы не задать один, очень важный для меня вопрос, и я хотел задать его как можно естественнее. Когда я заговорил, то почувствовал дрожь в голосе.

— А Гленда? Что вам о ней известно? — спросил я.

Они обменялись быстрыми взглядами. На губах Рене появилась легкая улыбка.

— Она живет среди нас, Арес, — ответил он просто. — Вышла замуж, работает, получила звание профессора.

Лейтенант легко хлопнул меня по спине.

— Чтобы полностью удовлетворить ваше любопытство, сообщу, что сенатор и Сото Падуа высланы в Северную Америку; Рамераль уехал в свою страну, предварительно свернув дело. Он больше не занимается торговыми операциями.

Они проводили меня до двери, но лейтенант, казалось, не был полностью удовлетворен — на его лице было написано огорчение.

— Что вас мучает, лейтенант? — спросил я.

Тот рассмеялся:

— А вы неплохой физиономист, Арес. Да, вы правы. Вы нам еще не сказали, почему это преступление не могло быть совершено в какой-нибудь другой день, кроме воскресенья.

— А! Это!.. Признаться, ваше выражение лица меня несколько испугало. На самом деле все очень просто. Вы, вероятно, забыли, что Национальная Лотерея разыгрывается по субботам. Однако в субботу банки не работают. Сусанна была вынуждена держать выигравший билет дома. А выигрыш оказался солидный — полмиллиона песо. В понедельник банк оплатил бы билет. Понимаете? Какие чувства должны были владеть преступником?!

— Ладно, мы вас больше не задерживаем, Арес, — произнес лейтенант. — Вы и так слишком замешкались…

Когда я вышел на улицу, была уже ночь. Восхитительная звездная ночь. Холодный ветер обвевал мое лицо. На душе было тяжело и грустно. Захотелось побежать к Алисе, но как она меня примет после всего произошедшего? Если кто-нибудь и мог бы придать мне сил, то только она. Ведь поначалу Алиса каждую неделю навещала меня в тюрьме. «Когда ты выйдешь, заклинала она, забудь о мести». Но кто мне заплатит за причиненную боль?!

Я поднял воротник. Почти семь месяцев я не видел Алису. Может, она устала просить и ждать? Возможно и так, и я не в праве укорять ее за то.

Я медленно побрел по улице, пока наконец не свернул за здание тюрьмы, где и столкнулся с Алисой. Я увидел ее радостное лицо, а в нескольких метрах от нас заметил смеющегося Рене. Алиса неожиданно кинулась мне на шею и зарыдала. Я бережно вытер ее глаза платком. Затем взял под руку, и мы вместе направились домой.

Кедар Натх Третий глаз Шивы

I

Опираясь на обветшалую стену, Лал Сингх вышел из полумрака каменной ограды. Моргая, он прикрывал глаза от яркого солнечного света и смотрел на раскинувшееся впереди озеро.

Под легким дуновением ветерка лотосы склоняли свое бледное золото. Серебристые ласковые травы о чем-то перешептывались. Неожиданный порыв ветра пригнул растения и обнажил тело утопленника. Сингх вздрогнул.

Осмотревшись, он прошел вдоль берега, снял сандалии и, оставив их на берегу, зашел в воду и приблизился к телу. Мужчина. Он перевернул его и изумленно присвистнул — это был доктор Рам Чанд. А ведь именно пламенные речи доктора о недавних открытиях в развалинах святого города соблазнили Сингха предпринять это довольно утомительное путешествие.

Всего несколько часов назад за завтраком на бальнеологическом курорте Акаш Рам Чанд вел оживленную беседу.

Сингх прибыл вчера вечером. Утром господин Шукла, владелец курорта, представил его другим гостям.

Лето только начиналось, и в Акаше было немного отдыхающих. Сингх мысленно перебрал всех: английского полковника в отставке, Эдварда Бартона с невестой Хильдой Шнелл, двух бизнесменов, персонал курорта, гостей, не спустившихся к завтраку.

Он подозревал, что Рам Чанд был убит. Однако никаких следов борьбы не обнаружено. Местность пересеченная, так что можно предположить, что Рам Чанд поскользнулся: у него разбит череп. А может, это несчастный случай. Отчет судебного эксперта должен внести ясность.

Сингх опять перевернул доктора и медленно пошел по берегу озера. Надеясь найти ключ к тайне, он стал припоминать беседу за завтраком.

— Вы интересуетесь историей и археологией?

— Разумеется, — ответил Сингх.

— Очень рад, — сказал Рам Чанд. — Ведь настоящее зависит от прошлого! Немногие в полной мере это понимают. По сути, у нас еще сделано очень мало в области археологии. Я говорю своим студентам в Канзасском университете, что Индия еще ждет своего Шлиманна.

— О, Шлиманн ведь немец!

Повернувшись к молодой девушке, Рам Чанд произнес:

— Хайнрих Шлиманн, мисс Хильде, был американским археологом немецкого происхождения, среди его особых заслуг — раскопки Трои, Тиринфа и Микен. Для того, чтобы изучить все работы, нужны многие годы исследований.

И Рам Чанд поклонился заслугам великого Шлиманна.

— Я всего лишь доцент археологии, — сказал он Сингху, откидывая черный локон, упавший на гладкий, широкий лоб. — Вместе с тем успел сделать несколько открытий в руинах древнего храма Шивы. Думаю, они окажутся ценным вкладом в понимании истории Индии.

— Я убеждена в этом, — сказала Хильде.

— И я надеюсь добиться результатов до нашествия паломников в следующем месяце, — продолжал Рам, Чанд. — Согласитесь, что эти пилигримы нас отвлекают, особенно сейчас, когда уже полтора года, как начались раскопки.

— Господин Рам Чанд, — обратился к доктору молодой человек, сидевший за соседним столом, — неужели эти камни, извлеченные из земли и когда-то представлявшие древний мусульманский дворец, могут привлекать индусских паломников?

— Выкопанные статуи относятся к пятому веку нашей эры, — торжественно ответил Рам Чанд. — Более того, они отражают раннее греческое влияние. Я все более убеждаюсь в том, что примерно в тысячном году в этой части, на севере Индии, жили греки. До этого периода иконология и идолопоклонство были нам неизвестны. Можно предположить, что…

— Глупости!

— Для выпускника филологического факультета вы слишком тщеславны, господин Бартон, — спокойно произнес Чанд, глядя на юношу. — И так как, к несчастью, вам не хватает исторических познаний, так и перспективных, я отказываюсь доказывать свою правоту.

— Доктор прав, Эдди, — заявила Хильде, — ты погорячился. Попроси прощения у господина доктора.

— И не подумаю!

Последовала неприятная пауза.

— Хильде! Ты о нем больше печешься, чем обо мне. Что происходит? Вчера вечером я видел, как вы пошли к развалинам. Что он тебе шептал там у озера, возле храма?

Девушка покраснела.

— Эдди, ты не находишь, что недостойно себя ведешь? О подобных вещах можно спросить наедине. Мы наблюдали эффект лунных лучей на античных скульптурах.

— Я вижу, как это тебя впечатлило. — Гневно нахмурившись, Эдди встал. — Я не разрешаю тебе, моей невесте, ходить с мошенником, выдающим себя за доктора археологии.

Серые глаза Хильде расширились.

— Я была твоей невестой. Теперь между нами все кончено.

— Вы позволили себе ряд клеветнических высказываний в отношении меня, господин Бартон, — произнес сурово Рам Чанд. — Буду признателен, если вы от них откажетесь и извинитесь. К вашему сведению, докторская степень была мне присвоена в Канзасском университете США. К тому же, я автор книги, выпущенной университетом, под названием «Вклад в объяснение археологических открытий на Севере Индии и в Афганистане». И последнее, я согласился сопровождать мисс Шнелл к историческим местам по ее просьбе.

— Ну вас всех к черту! — закричал Эдди и, оттолкнув стул, выбежал из столовой.

Наступило тягостное молчание.

— Англичане ушли в 1947 году, но их вековое присутствие ощущается и по сей день. Благодаря демократическим идеалам, которые я открыл в Америке…

— Демократическим? А что вы скажете о Литтл Рок?

— Литтл Рок, Хильде, это опухоль, но не всего тела нации, а лишь его ничтожной части. В любом случае я хотел бы сказать, что высказываниям выскочек, как Бартон, не придаю никакого значения.

— Вы не правы, — Хильде вдруг перешла к защите Бартона. — Эдди не хотел вас оскорбить. Он просто никак не может забыть свое английское происхождение. Не думайте о нем плохо. Со временем Эдди изменится.

— Но скажите, моя милая, сколько времени нам надо будет еще переносить его плохое воспитание?

Вдохновленный восхищенным взором мисс Шнелл, Рам Чанд оглядел столовую.

— Видите ли, меня ожидает огромная исследовательская работа, — опять заговорил он, как бы обращаясь ко всем присутствующим. — Есть, конечно, фонды Форда, Рокфеллера, Бирла. Но, — тут он обменялся быстрым взглядом с двумя бизнесменами, сидящими за соседним столом, — но хочется, чтобы и деловые люди заинтересовались археологической наукой.

— Что касается меня, доктор, — произнес бизнесмен с тыквообразной головой, — то единственная наука, заслуживающая внимания, это наука, как делать состояние.

И, подтолкнув соседа, спросил:

— Не так ли, Дж.К.?

— В точности! — ответил тот.

Джон Миддльсекс, отставной полковник, сделал Сингху заговорщицкий знак.

— Не придавайте значения ссорам между двумя влюбленными, господин Сингх, — промолвил он со смехом, напоминающим ржание. — Это все в порядке вещей. Мисс Шнелл завтра опять будет невестой мистера Эдди.

— Нет уж, — заявила Хильде. — На этот раз решение окончательное.

— Разумеется, милая, разумеется, — поддержал ее полковник. — Каждый раз — это окончательно.

Беседа продолжалась в развязном тоне и вовлекла новых участников.

Рам Чанд воспользовался случаем и превратил разговор в отчет о ходе раскопок. В заключение он предложил Сингху посмотреть эффект восхода солнца на древнейших скульптурах.

Но тот отказался.

— Вы обязательно должны это увидеть, — настаивал доктор.

— Может быть, после обеда.

— Приходите в любое время, — почти выкрикнул Рам Чанд, — в самый отдаленный угол пещеры, слева от храма. Там несколько весьма интересных вещиц, которые натолкнут вас на размышления!

В изящном кремового цвета костюме Рам Чанд выглядел значительно моложе своих сорока лет. Вынув шелковый платок, он вытер кончик острого носа и стал оглядывать столовую. Было видно, как сверкают его большие карие глаза.

II

Что-то в этом деле смущало Сингха. Он чувствовал, что попадает в какие-то сети. И все же решил не бросать расследования.

Подходя к площади, он остановился, почувствовав боль в груди. Сингх остановил рикшу, и уселся в коляску.

Резиновые колеса быстро скользили по каменной мостовой, мимо витрин и ларьков, где в открытых корзинах были выставлены мука, орехи, рис и пряности.

— Вы не житель Нанди Нагара, сэр?

Сингх не ответил.

— Не угодно ли вам позднее проехаться по городу? Я показал бы достопримечательности. Может быть, хотите развлечься?

— Я хочу попасть только в полицейский участок.

Рикша не задавал больше вопросов. Он остановился перед высоким деревянным забором, наверху была надпись «Тхана» — полицейский пост.

В правом крыле находились полицейские бараки, а в левом — собственно полицейский пост. Полицейский в красном тюрбане и в форме, состоящей из тужурки, шортов цвета хаки и обмоток над ботинками, вышел на веранду.

— Где мне найти комиссара?

— Последняя дверь справа, — ответил он.

Начальник полицейского поста, здоровенный мужчина с одутловатым лицом, посмотрел на Сингха, допил содержимое стакана и опустил со стола ноги.

— Чем могу служить?

— Мое имя Лал Сингх. Я нашел одного из посетителей города Акаша мертвым в озере, возле храма Шивы.

Комиссар глянул на Сингха недоверчиво.

— И давно вы его нашли? — спросил офицер, сидящий за одним из столов в углу комнаты.

— Примерно час назад.

Комиссар позвонил, и в комнату вошел полицейский.

— Рам Ракха, возьми двух человек и пойди в храм Шивы. Мне доложили, что в озере найден труп.

— Слушаюсь!

Рам Ракха отдал честь и вышел.

— А вам не кажется, господин комиссар, что не мешало бы послать еще полицейского фотографа и криминалиста?

Комиссар, покраснев от недовольства, встал.

— Вы позволяете указывать мне, что делать и чего не делать? — Он угрожающе шагнул вперед, но вдруг застыл. — Простите, вас действительно зовут Лал Сингх?

Собеседник кивнул. Лоб комиссара покрылся потом.

— Вы случайно не инспектор из Нью Дели, из уголовного отдела?

— Именно он.

Тут комиссар щелкнул пальцами, будто хотел разбудить офицера.

— Гулам Али, дурак, быстро стул! Какую же я грубость допустил! — Он протянул руку Сингху и крепко встряхнул ее. — Ведь я видел вашу фотографию в газетах и должен был вас немедленно узнать. Меня зовут Амрит Сагар. Я читал о взломе в Моге, о преступлениях в Красном Форте и о бандитах, укравших бриллианты в Бомбее, то есть, хочу сказать, что знаю самые важные расследования прошлого года. Уверен, сагиб, что вы распутаете и эту тайну.

— Сожалею, но нахожусь здесь как частное лицо.

— Толпы туристов доставляют множество неприятностей, — сетовал комиссар. — Шукла стал усиленно рекламировать и у нас и за границей местные минеральные воды после того, как открыл эти источники у старого храма Шивы. Затем построил трубопровод и протянул воду до своих ванн, на что получил специальное разрешение. И теперь Акаш стал международной известностью. Что, кроме несчастий, может ожидать нас, если все богачи приедут сюда и будут приставать к нашим женам?! А этот Рам Чанд. Я кое-что знаю. Он приударивал за дочерью Шуклы.

Мгновение комиссар помолчал.

— Мы будем сотрудничать, сэр?

— Но ведь я уже говорил, Сагар Сагиб, что нахожусь здесь по личным вопросам.

Комиссар вежливо улыбнулся.

— Но хоть на один вопрос вы ответите?

— На один согласен.

— Что сейчас надо делать?

— Полиция должна иметь средства для сбора необходимой информации. Мотивация должна быть хорошо доказана.

— Вы правы, сэр. Что же следует делать в данном случае?

— Прежде всего…

Тут Сингх остановился. Он понял комиссара.

— Гляди, Сагар Сагиб, я выздоравливаю. Под чужим именем я приехал в Акаш отдохнуть. Врач запретил работать. Надеюсь, вы умеете хранить тайну. Оставь меня на несколько дней в покое, чтобы я мог опуститься на дно!

— О, разумеется, сэр, — согласился комиссар, ухмыляясь и слегка подмаргивая. — Ваши приказания будут выполнены. Я понял, что между вашим посещением Нанди Нагара и преступлением нет никакой связи.

— Так и есть. А теперь я должен идти.

Уже у двери он услышал:

— Сэр!

— Да, Сагар Сагиб?

— Я буду держать вас в курсе дела.

Сингх промолчал.

III

На улице Сингх уселся в коляску (рикша ждал его). Чтобы притупить боль в груди, которая мучила опять, он уселся поглубже и попытался вспомнить об иных временах. Дни, проведенные в Королевском Колледже в Лондоне, в Линкольне Инн. Потом возвращение в Индию, в 1957 году. Шестимесячная адвокатская практика по уголовным делам, потом экзамен в Полицейском Департаменте и назначение инспектором. Ну а затем…

Они приехали на рынок. Повсюду валялись прогнившие фрукты и овощи; продавцы сильно шумели.

— Не лучше ли другой дорогой?

— Поверьте, я пошел кратчайшим путем.

— Нет. Вези все же через город. Я не хочу возвращаться в Акаш.

— Хорошо, господин.

Сингх вспомнил намеки комиссара. Почему этот человек подозревает, что речь идет о преступлении только лишь потому, что он, Сингх, случайно оказался здесь? Неужели он не имел права взять отпуск?

Мысли снова возвращались в Акаш. Самым подозрительным был Эдди. Он обидел Рама Чанда.

Два бизнесмена не имели причин враждовать с Рамой Чандом. Сингх встретил их в поезде. В купе они оказались втроем, а беседа началась просто и без церемоний.

— Удивительно, как перегружены эти поезда, — заметил широкоплечий американец.

— Вы сейчас поймете, — сказал Сингх. — У нас мало поездов и очень много бедных пассажиров. И там, где должно ехать тридцать человек, помещается девяносто. Кто хочет путешествовать с комфортом, вынужден платить за билет первого класса. Дорого, но делать нечего.

Некоторое время все молчали. Утренняя туча, пригнанная муссоном, исчезла, и солнце снова засияло над зеленым пространством лугов.

Электрический вентилятор вращался с максимальной скоростью. Тщедушный индус, сидящий рядом с могучим американцем, расстегнул рубашку и веером из павлиньих перьев махал на грудь, покрытую седыми волосами.

— Куда вы направляетесь? — любезно спросил он.

В Нанди Нагар, — ответил Сингх.

— Случайно не на курорт Акаш?

— Именно, — улыбнулся Сингх.

— Позвольте представиться. Меня зовут Джай Кумар Каул, Дж.К. для друзей. А это мой партнер по бизнесу, господин Фредерис Б. Буттонхол.

Американец ухмыльнулся:

— Для друзей Ф.Б.

— Меня зовут Даял Сингх.

Сингх умышленно скрывал свое имя.

— Господин Сингх, мы тоже едем в Нанди Нагар, — сказал Каул. — Вы не расскажете об Акаше? С курортом нас связывают коммерческие интересы.

— Врач случайно прочитал в медицинском журнале статью об Акаше и решил направить меня туда выздоравливать, и вот я на пути в Акаш. И медицина не обладает иммунитетом к американскому стилю рекламы. Видимо, курорт этот финансируется американскими средствами.

— Однако, вы коварны, — сказал Каул, неприятно улыбнувшись. — По сути, мы финансируем его вдвоем, то есть я и мой товарищ Ф.Б., который занимается рекламой.

— Надеюсь, что курорт будет на высоте похвал.

— О да, — сказал Каул. — Не извольте сомневаться. Вы не только выздоровеете, но и каждое мгновение, проведенное там, будет восхитительным. Это мы гарантируем. Ф.Б. даже придумал лозунг: «Современный рай на древних гималайских горах».

— Это только начало, господин Сингх, — включился Буттонхол. — В настоящее время Акаш — это просто скопление одноэтажных домиков. Мне хочется все это изменить. Я построю здесь небоскребы. Наш курорт должен оправдать свое наименование. Не правда ли, Дж.К.?

— Точно, Ф.Б.

— И эта большая работа по перестройке, — продолжил Буттонхол, — начнется, как только мы приобретем все то, что принадлежит Шукле.

— Конечно, если он согласится, — добавил Каул.

— Если не согласится, — причмокнул Буттонхол, — мы его приведем к банкротству. Ведь нам принадлежит аж сорок пять процентов акции.

— У вас всего сорок пять акций, — заметил Сингх, — а вы хотите…

— Это уже не секрет, — сказал Буттонхол.

— Позвольте вам пояснить, — предложил Каул.

Он обменялся быстрым взглядом с Буттонхолом, тот промолчал.

— Я уверен, что Шукла продаст все. Если бы мы ему не дали взаймы, Акаш давно бы обанкротился, Мы занимаемся импортом-экспортом и согласились помочь, потому что Шукла мой дальний родственник. Так, Ф.Б.?

— Так точно, Дж.К.

Самодовольно улыбаясь, Каул протянул руку за своим портфелем к багажной полке.

Он вынул наполовину опустошенную бутылку виски «Джонни Уокер», небольшой сифон и три Прозрачных пластмассовых стакана.

Аккуратно плеснул в каждый стакан и подал Буттонхолу и Сингху.

— Разбавляйте по вкусу, — хихикнул он, протягивая сифон.

Затем, вспомнив что-то, опять взял портфель. Вынул переплетенный кожей альбом.

— Вы не интересуетесь марками, господин Сингх?

— Когда-то был любителем.

— Как приятно попасть на любителя, — сказал Каул. — С этой серией марок повезло. Она мне почти ничего не стоила. Не хотите взглянуть?

— С удовольствием.

Передавая Сингху альбом, Каул заметил:

— Почти все люди, с которыми я встречаюсь, увлекаются этим. Даже у Шукла коллекция, и довольно редких марок.

Он обнажил зубы, добавив:

— Скажу только вам. В один прекрасный день надеюсь из него выжать несколько марок, которых у меня нет. Разумеется, я предложу купить их у него, — продолжал Каул, как бы развлекаясь, — но Шукла, ужасный скряга, предпочел бы умереть, чем с чем-нибудь расстаться.

— Ты бы лучше предложил Шукле дать несколько марок в счет тех денег, которые он нам должен.

— Я не так глуп; коллекция Шуклы довольно дорогая, но едва ли представляет пять процентов от суммы долга.

— Спасибо, — сказал Сингх, возвращая Каулу альбом. — Четыре марки с первой страницы, по-видимому, это первые марки, выпущенные в Индии. Должно быть, они стоят целое состояние. Я бы их хранил в более надежном месте.

Каул вальяжно улыбнулся.

— Я в состоянии сохранить свое имущество. Правда, Ф.Б.?

— Так точно, Дж.К.

— К тому же умею разбираться и в характере людей, — сказал Каул с хитрой ухмылкой. — Например, возьмем вас, господин Сингх. Вы кажетесь человеком честным с ног до головы; готов держать пари на последний доллар, что вы не жулик и не аферист. Скажу больше, у вас ореол полицейского, инспектор в отпуске или что-то подобное.

— Почти угадали. Я таможенный инспектор — это похоже на работу в полиции.

— Рады знакомству, — сказал Буттонхол. — Мы экспортируем некоторые товары в Индию.

— А что именно?

— Импортируем из Индии в основном целебные травы, а экспортируем современные лекарства. Мы могли бы поддерживать контакты.

— Разумеется, — Сингх повернулся к Каулу, — судя по произношению, вы долго прожили в Америке.

— Я американский подданный. Еще мальчишкой эмигрировал в Соединенные Штаты.

— Часто бываете в Индии?

— По сути, это первый визит с тех пор, как я смылся лет 20 тому назад.

— Вы заметили много изменений?

— Да. Почти все кажется чужим в этой части света. Видите ли, я привык считать себя американцем. И совсем не чувствую себя индийцем.

— А каковы ваши впечатления, господин Буттонхол?

— Называйте меня Ф.Б., прошу вас.

— Благодарю, Ф.Б. Вы уже бывали в Индии?

— Нет. Приезжаю впервые и надеюсь, не в последний раз. Эта страна меня очаровывает. Удивительно, господин Сингх, почему до вчерашнего дня, можно сказать, мы, американцы, уделяли ей так мало внимания. Индия — это увлекательнейшие деловые возможности.

— Ф.Б. — выдающаяся личность в США, — сказал Каул. — Благодаря его блистательным усилиям, приложенным на расстоянии в тысячи километров, Акаш стал одним из лучших курортов не только в Индии и в Азии, но и в других частях света.

— Я уже говорил, господин Сингх, что намерен превратить Акаш в место туристского притяжения, — заявил Буттонхол. — Богатством своих пейзажей и климатом, который круглый год оживляет и укрепляет организмы, Нанди Нагар идеально подходит для сооружения казино, где богачи всего света могли бы развлекаться как душе угодно. Мы привезем из Европы и Америки самых прелестных девушек.

— Это совсем другое дело, но ведь Индия — страна пуританская, и даже поцелуй на людях считается вызовом. Индийская цензура фильмов позволяет на экране не больше, чем рукопожатие.

Каул ударил себя по бедру альбомом в кожаном переплете.

— И эта же комиссия пропускает явную чувственность английских и американских фильмов. Создается впечатление, что в Индии существует две нормы. Возьмем, к примеру, инфляцию. Разве рупия не была обесценена, чтобы привлечь иностранный капитал?

— Не будь так суров с собственной страной, Дж.К. В конце концов, бедность в Индии стала поговоркой. Мы в Америке неплохо информированы, господин Сингх, и согласны оказать помощь в подъеме жизненного уровня.

— Мы завлечем миллионеров из западного мира и заставим их оставить в этой стране значительную часть состояния, — перебил Каул. — У Ф.Б. и у меня большие планы. Создать восточный Монте Карло!

— Еще по рюмочке, Дж.К.

— Откупоривай!

Буттонхол достал вторую бутылку виски.

— Удачи!

— Удачи!

— Взаимно! — улыбнулся Сингх.

Было уже около пяти, когда они сошли с поезда в Вир Пуре.

Автобус с запущенным двигателем ждал перед зданием вокзала.

Задняя часть автобуса считалась вторым классом, И там размещались крестьяне. Старушка наклонилась над корзиной с курами, которые звонко кудахтали. Возле нее оборванный мальчишка жевал сухую лепешку и закусывал квашенным манго. В углу с закрытыми глазами перебирал четки лысый белобородый старик.

— Хелло, друзья, — поприветствовал всех Буттонхол.

Шофер нажал резиновую грушу, и две вороны взлетели с откидного верха автомобиля. Задняя дверь машины с шумом захлопнулась. Появился помощник водителя, тощий паренек лет двадцати с длинными волосами.

— Готово! — крикнул он. — Поехали!

Автобус вошел в яблочную аллею. Буттонхол отвернулся от окна.

— Почему у каждого сикха в имени «Сингх»?

— «Сингх» означает лев. Подразумевается, что носитель этого имени храбр, как лев.

— Меня интересуют религии. Вы не объясните, что такое сикхизм?

— Сейчас это самостоятельная религия, основанная в XV-м веке Гуру Нанаком. — Гуру — это значит учитель. Он хотел объединить индусов с мусульманами в монотеистическом учении, которое не признавало бы ни почитание икон, ни системы каст…

Опираясь головой о спинку кресла, Буттонхол похрапывал.

Сингх наблюдал, как постепенно сгущаются сумерки, как на западе небо становится красным и на отдаленном берегу сверкает роща персиков. Вдруг автобус кашлянул, охнул и со скрипом остановился.

— Ух! — произнес Буттонхол, открывая глаза и резко поднимая голову. — Что там случилось?!

— Неисправность в моторе. Ничего страшного, хазоор.

— Будь спокоен, Ф.Б., — сказал Каул. — В Акаше дадим телеграмму.

Это предложение вроде бы успокоило Буттонхола.

— А что значит «хазоор», господин Сингх?

— Это формула уважения.

— А вы умеете красиво выражать мысли. Почему бы не пригласить его писать рекламные тексты, Дж.К.?

— Действительно. Почему бы и нет?

Ремонт двигателя длился довольно долго, и мы прибыли в Нанди Нагар только после полуночи. Шофер хлопнул в ладоши, и тут же появились рикши.

— Вот за ваши заботы!

Буттонхол вложил бумажку в пять рупий в нагрудный карман водителя, в ответ тот низко поклонился.

Трое рикш с пассажирами двинулись в гору, колеса загрохотали по камням. Была кромешная тьма. Все молчали.

Дорога становилась шире. Слева повеяло ароматом апельсиновой рощи. Около насыпи, окаймленной соснами, рикши повернули направо.

— Бальнео-климатический курорт Акаш! Мы прибыли!

Каул вышел первым. Буттонхол показал на коробку справа от ворот…

— Гляди-ка, какое современное устройство!

— Телефон у входа?

— Да. Посмотрим, как он работает.

Каул нажал кнопку. Послышалось сильное брякание.

— Кто там?

— Откройте, — рявкнул Каул в трубку. — Скажигосподину Шукле, что прибыли Дж.К. и Ф.Б. из Америки.

Над воротами зажглась круглая лампочка и по аллее навстречу зашагал мужчина в ночной рубахе.

— Привет, Шук!

— Какие черти принесли тебя в полночь? И кого это ты там еще привел?

— Нашего Дж.К. И господина Сингха, очень милого гостя.

Шукла крикнул:

— Порядок!

Вновь все услышали треск, и ворота открылись.

Хозяин с каждым поздоровался.

— Получил твое последнее письмо, читал и в газетах. Но я сержусь на вас. Почему не предупредили телеграммой о своем приезде?

— Мы хотели сделать сюрприз, Шук. Ты не рад наконец нас видеть воочию?

— Как прошло путешествие?

— Позднее все расскажем, — сказал Буттонхол. — Сначала ты должен постараться сделать так, чтобы наш друг Сингх чувствовал себя как дома.

В вестибюле Шукла совсем проснулся. Он нажал кнопку, и появился служитель.

— Проводите господина Сингха в его комнату.

Затем повернулся к Сингху:

— Завтрак подают от семи до восьми. Может быть, вам угодно встать в шесть, чтобы воспользоваться здешними чудодейственными водами? Дать указание служителю вас разбудить?

— Нет, благодарю вас. Просыпаюсь всегда сам.

IV

«Никак не могу увязать этих двух бизнесменов, Каула и Буттонхола, с внезапной смертью Рама Чанда», — размышлял Сингх.

Комиссар говорил, будто Рам Чанд добивался благосклонности Сариты, что могло не понравиться Шукле. Но это еще ничего не значит.

Что за человек был Рам Чанд? За завтраком он жаловался, сколь мизерны фонды, выделяемые университетом на его исследования. А чтобы жить в Акаше, надо иметь уйму денег.

Сингх пришел к мысли, что следует сначала выяснить ряд предварительных моментов. Жара уже не угнетала в такой степени. Он вышел из коляски.

— Сколько здесь врачей? — спросил Сингх рикшу, когда они проходили мимо центральной почты.

— Три, господин. Один из них ветеринарный, но лечит и людей. Другой, вайдиа, практикует местную народную медицину, а третий, — как это называется? — аллопат. К тому же, он мой двоюродный брат, сэр. Получил диплом гомеопата в заочном обучении и ничего не зарабатывает.

— А что за человек аллопат?

— Зовут его Шарма. К нему ходят только имущие люди. Он еще и оперирует.

— Есть в городе кафе?

— Кафе найдете только в Дели или в Мадрасе. Мы здесь, в Педжабе, пьем только молоко или пахту.

— А парикмахеров здесь много?

— Только два, сэр. А почему вы спрашиваете? Вам нужен парикмахер?

— Мне надо обрезать ногти. Какой из них более известный?

— Мукха, сэр. Мукха Сингх.

— Как? Сикх — парикмахер?!

— И глубоко верующий! Говорят, что он никогда в жизни не прикасался к своей бороде и волосам. Почти все ходят к нему. Хотите, поедем туда?

Через пять минут коляска остановилась перед парикмахерской. Это была узкая комната, зажатая между портняжной мастерской и столярной.

Мукха подравнивал усы какому-то человеку с круглой физиономией, сидящему на стуле с высоченной спинкой.

Парикмахер на миг остановился, застигнутый врасплох появлением Сингха. Затем радостно произнес:

— Существует только Господь единый!

Сингх ответил этим же традиционным приветствием.

Трое из семи клиентов сидели на стульях. Сингх уселся на потемневшую деревянную скамью у стены. Только один из клиентов был одет по-европейски, остальные в цветных тужурках с шароварами или брюками-галифе.

— Буддху, — обратился Мукха к своему помощнику, — дай мне стакан воды.

Мальчик наполнил водой кружку из глиняного кувшина и подал хозяину.

— Да будет благословен Гуру!

Мукха поднял кружку и, не дотрагиваясь губами, влил воду в рот, жадно глотая. Взгляд его скользнул по нескольким дипломам в рамках, висящим на стене.

— Чем могу служить, сэр?

— Ты бы мог мне обрезать ногти?

— А зачем же я здесь нахожусь, сэр? — произнес Мукха басом.

Двое клиентов, — или это были друзья патрона, разглядывали газету.

— Какие-нибудь новости? — спросил Мукха.

Вдруг человечек с бородавкой на кончике носа подскочил к дверям парикмахерской.

— Вот она!

— Кто? Сарита? — удивленно спросил Мукха.

— А кто ж еще?

Дюжий парикмахер направился к дверям. К нему присоединились все остальные. Сингх заметил девушку, проезжавшую на велосипеде.

— Киноактриса?

— Хе, хе, хе, — рассмеялся Мукха, поглаживая свою бороду. — Это дочь миллионера Шукла, владельца курорта Акаш. Она воспитывалась в Европе.

— Она злая и избалованная, — сказал горбатый мужчина. — Я уверен, что ни один индус не возьмет ее в жены.

— Ты так полагаешь? — Мукха подморгнул Сингху. — . Покажи хоть одного, кто бы от нее отказался.

— Я бы не взял ее, даже если б она молила со слезами на глазах.

— Воля хозяйская, — сказал Мукха, вздыхая, и добавил: — Какая прелестная девчонка!

— Мукха, — сказал мужчина с бородавкой, — а ты знаешь, что она очень смелая девушка?

— Ты шутишь?

— Нет, Мукха, я говорю правду. Кое-кто видел, как она дала пощечину этому археологу, Раму Чанду, возле развалин.

— Как, разве она не его невеста? Я живу в Акаше. Там я видел Рама Чанда. Но девушки с ним не было.

— Невеста?! — произнес Мукха. — Говорят, сэр, что этот Рам Чанд опасен для добродетели любой женщины в Нанди Нагаре. Кому захочется быть его невестой?

Клиент, державший газету, вытер грязным платком очки с проволочной оправой.

— Его видели с какими-то проститутками в храме Шивы. Он говорил, что исследует, в какой степени они телесно похожи на богинь, статуи которых были обнаружены при раскопках.

— Но это, конечно, — сказал человек с круглым лицом, — только начало.

В углу откашлялся мужчина, носящий на лбу святой знак — тилак.

— Рам Чанд называет себя брамином. Даже если это и так, то своими недостойными поступками он теряет привилегии благородного происхождения. Если он не прекратит своих недобрых деяний, то вскоре столкнется со смертью. Нельзя искушать третий глаз Шивы!

Эти слова были произнесены с торжественной серьезностью.

Мукха первый нарушил угнетающее молчание. Он протер стул после ухода усатого клиента, и пригласил Сингха:

— Ваша очередь, Сингх.

V

В обед появились новые люди. Сингх заметил, что старый полковник Миддльсекс периодически наблюдает за молодой дамой в сари и за ее спутником — человеком непонятного возраста. Их стол был расположен в другом конце столовой.

— Как раз утром он рассказывал о своих исследованиях. Какая потеря! — сожалел Каул. — Но он погиб на посту, если это может служить утешением.

— Что вы хотите сказать?

— Именно то, что я сказал, мадемуазель Шнелл: доктор Рам Чанд расстался с жизнью на службе тому, что он называл археологической наукой.

— Да, он целиком был предан своей работе. — Хильде посмотрела вдаль. — Я уверена, что он стал бы одним из великих археологов мира. Он уже был знаменитым.

— Он тебя здорово обработал!

— Знаешь, кто ты такой, Эдди?

— Кто же?

— Ничтожный тип!

— Не гневайся, моя дорогая.

Эдди попытался погладить руку Хильде, но она убрала ее со стола.

Прислушиваясь к их беседе, Сингх задавал себе вопрос, не замешан ли Эдди в смерти Рама Чанда. Возможно, он следил за археологом, ударил его чем-то и утопил?

Шукла сидел в углу и размышлял.

— Жизнь наша принадлежит Божеству, и мы располагаем ею по его воле. Доктор Рам Чанд сейчас соединился с Атманом, Душою мира. Руководство курорта просит вас, дамы и господа, не распространять информацию о происшедшем.

— Вы мудро ставите вопрос, господин Шукла! Это повредило бы престижу курорта Акаш.

— Ф.Б. прав на все сто процентов! — сказал Каул. — Ни в коем случае нельзя бросать тень на репутацию курорта.

— Да замолчите вы наконец! — почти крикнул Эдди. — Еще не остыл труп Рама Чанда, а вы уже беспокоитесь о том, как это отразится на ваших делишках.

Хильде с искаженным лицом выбежала из-за стола.

— Полагаю, что господин Бартон прав, — сказал Сингх. — Не совсем деликатно говорить о смерти Рама Чанда в присутствии Хильде Шнелл, учитывая, что она его любила.

— Откуда вы знаете, что она его любила? Вы ведь приехали только прошлой ночью?

— Разве это не очевидно? — Сингх удивленно посмотрел на Эдди. — Мне казалось, они помолвлены.

— Значит, у вас было ложное впечатление. Сама мысль, что Хильде может быть помолвлена с подобным человеком, смехотворна.

— Вы знали его?

— А какое это имеет значение?

— Я себя неважно чувствую. Подобный случай может испортить мне отдых. — Каул поднялся. — Простите, — сказал он и покинул столовую.

Слава Богу, что мой отпуск закончился, — сказал Эдди. — Завтра я уезжаю.

— А мадемуазель Шнелл?

— Мы живем в свободном мире.

— Дни молодости — это дни нашей славы, как сказал великий поэт, — Буттонхол вздохнул. — Молодые ссорятся и мирятся, а мы, зрелые люди, должны бороться с жестокими реальностями жизни. Кстати говоря, — продолжал он более громким голосом, — этот ваш комиссар, местный Шерлок Холмс, несколько неотесанный.

Сидящий напротив Шукла добавил:

— Он все пытался найти следы родственников бедного Рама Чанда, но, к сожалению, все, что я смог предложить — это адрес университета в Америке, где тот учился. Прошу вас, дамы и господа, попытайтесь забыть неприятности, связанные с полицейским следствием. Комиссар — человек порядочный, но, говорят, что самым важным делом в его карьере было преследование воров, которые украли гусиные яйца. Поэтому, естественно, он пытается придать особое значение столь простому делу.

— Собственно, что случилось?

Женщина, задавшая этот вопрос, была увлечена чтением книги и только сейчас поняла — что-то произошло.

— Конечно, вы не можете знать, госпожа Ковальская, так как прибыли только час назад, — сказал Шукла. — Видите ли, один из наших гостей…

— Ох!

Ложка выскользнула из ее руки. Шукла нагнулся, и женщина увидела Сингха.

— О, господин Сингх!

Буттонхол поднял брови.

Прежде чем Сингх подошел к столу, женщина успела подняться со стула.

— Как я рад! — сказал он, пожимая ее руку.

— Вы хорошо выглядите! И совсем не изменились. Помните нашу последнюю встречу? С тех пор прошло десять лет.

— В Лондонском теософическом обществе, — сказал Сингх.

Светло-голубые глаза и славянские черты лица дамы сохранили следы молодости. Белое сари подчеркивало простые достоинства фигуры.

— Мне кажется, что Индия стала для нас второй родиной, — добавил Сингх. — Я видел ваши книги, но они написаны на польском языке. Я там понял только собственные имена и некоторые философские термины.

— Да, да, каждый из нас выполняет свой долг. Индия всегда была для меня духовной родиной, и вот я опять здесь. А что случилось?

Шукла объяснил:

— Погиб один из наших гостей.

— В этом преходящем мире смерть не щадит никого. Тело создано, чтобы исчезнуть. Однако, душа бессмертна. Человек может умереть, а душа вечна. Она сохраняет связь с живыми. Разумеется, с теми, кто этого хочет. О, подождите минуточку!

Она закрыла глаза и на несколько мгновений замолчала.

— Только что у меня было странное ощущение, — продолжила опять. — Я почувствовала, что кто-то желает передать через меня какое-то послание и я послужила медиумом. Но душа, которая хотела со мной общаться, ушла, почувствовав чье-то враждебное присутствие…

— Тем лучше, — сказал полковник Миддльсекс, поднявшись со стула. — Атмосфера здесь становится зловещей.

Неожиданно госпожа Ковальская вскрикнула.

— Вот он. Это он!

На пороге появился старик с бритой головой, одетый в домотканую желтую одежду. Он вошел в столовую и оглядел присутствующих, которые смотрели на него с удивлением.

— Простите, дамы и господа, что тревожу вас во время обеда, но не заметил ли кто-нибудь мой посох? Он исчез сегодня утром. Возможно, я его где-то забыл.

Шукла подбежал к старцу, поклонился и притронулся к его ногам.

— Дамы и господа, это Свами Девананда, благородный Махатма, — объявил он. — Он известен во всей Индии, его ашрам является святилищем, а также местом встречи мыслителей и религиозных деятелей всего света. Свами Девананда известен своими заслугами перед человечеством. В своем ашраме он содержит бесплатный госпиталь и приют; к тому же, он автор более сотни книг.

— О, Свами, как я хотела с вами встретиться! Меня зовут Анна Ковальская.

— Приветствую тебя, сестра моя пред Господом.

Госпожа Ковальская приблизилась к Свами и поцеловала его протянутую руку.

— Я остановилась в Мадрасе, но надеялась попасть к вам, как только закончу лечение.

— Ваши работы по индийской теософии и философии имеются в библиотеке ашрама. Да будет благословен Господь, который избрал это мгновение, чтобы устроить нашу встречу.

— Внутренний голос говорил, что я вас еще увижу до приезда в ашрам. Разве это не чудо?

— На будущей неделе я возвращаюсь в ашрам. Верный Шукла настоял, чтобы я присутствовал на празднестве в честь его предков. Весь мир знает, как он к нам относится и какие пожертвования делает для поддержки моего ашрама. Я поселился в 11 комнате. Можете зайти завтра.

В этот момент в столовую вбежал Каул.

— Я протестую! — обратился он к Шукле. — Кто-то был в моей комнате.

Шукла обомлел.

— Вы… вы в этом уверены?

— Разумеется! Я не из тех, кто зря жалуется. Он оставил вот это.

— Это то, что я ищу! Позволите?

Свами вышел вперед и ловким движением взял из рук Каула посох.

Тут же Шукла представил их.

— Свами Девананда.

— Сам Девананда? — смутился Каул.

— Для меня большая честь видеть вас, святой Свами! Я знаю вас по фотографиям из журнала «Святой Дух». Может быть, вспомните о Джай Кумар Кауле из Чикаго, который в последнее пятилетие пожертвовал 1000 долларов на ваш ашрам.

Свами распростер ладони над склоненной головой Каула, как для благословения:

— Рад видеть вас, сын мой. Надеюсь в этом году создать курорт для бесплатного лечения онкологических заболеваний. Приходи ко мне, когда у тебя будет свободная минута. К сожалению, я должен вас покинуть. Пришло время медитации.

С проворством, удивительным для человека в возрасте более 70 лет, он удалился.

— Появление Свами — это счастливый знак, — сказал Шукла, расхаживая по комнате. — Старик святой. Он освящает землю, по которой ступает.

— Еще бы! — пробормотал Буттонхол, — почему же мы не используем его имя для рекламы? Например: курорт Акаш находится под покровительством таких йогов, как Свами, как его дальше?..

— Девананда, — подсказал Шукла.

— Браво, Дж.К.! Я и не знал, что в тебе есть спиритическая жилка!

— Человек должен делать что-нибудь и для души.

— Разумеется, Дж.К. Чего бы нам не заработать денег на рекламе этого типа. Подстегнем дело. В Европе и в Америке не мало миллионеров-бездельников, которые с ума сходят от йогов.

— Это все красивые слова, Ф.Б.

— Ладно, оставим, — согласился Буттонхол. — Но дружище, зачем ты сказал Шукле, что кто-то рылся в твоих вещах?

— Потому что нашел свой альбом с марками под одежным шкафом, хотя уверен, что оставил его в другом месте.

Сингх принялся за десерт.

— Как посох Свами оказался в вашей комнате?

Буттонхол хихикнул:

— Этот посох разгуливает сам, не так ли, Дж. К-?

— Полагаю, что слуга нашел посох там, где забыл его Свами, в зале или у газона, — сказал Шукла. — Он принес его с собой в комнату господина Каула, которую собирался убирать, и потом забыл отнести администратору. Это простейшее объяснение.

— Вы коллекционирует марки, Каул? — спросил Эдди.

Буттонхол опять хихикнул.

Не дай обвести себя вокруг пальца, молодой человек. У Дж.К. исключительная коллекция. К тому же он хотел бы дополнить ее марками господина Шуклы.

— Что вы! — Шукла пытался казаться приятно удивленным. — А я-то мечтаю о некоторых экземплярах из его коллекции!

— Но только на моих условиях, — возразил Каул.

Сингх умышленно продлил послеобеденный чай, и сейчас остался в холле один. Кельнер в белом пиджаке собирал посуду. Примерно 45 лет, бронзовый, с усами закрученными на кончиках, он походил на бывшего военного.

— Бы давно здесь? — спросил его Сингх.

— С января.

— А с дм и откуда?

— Из Бомбея, сэр.

— Так мы земляки! Я жил там много лет. Другого такого города нет, вы согласны?

— Да, сэр.

— А где же вы работали?

— В разных ресторанах. Последнее время я работал в клубе «Жалтаранг».

— А до Бомбея?

— Я жил в Кении. У меня было немного земли, унаследованной от дяди. Но я продал все за грошовую цену. Учился, прочитал много книг, имею хороший опыт в деле. Но в этой стране он никому не нужен.

— Жаль. А кто вас устроил в последний клуб? Господин Шукла?

— Да, сэр. И с очень неплохим жалованием.

Официант начал убирать пустые тарелки со стола Сингха. Он уже собирался уходить, когда Сингх сказал:

— Какой ужасный случай — смерть Рама Чанда!

— Вы правы, сэр. Его смерть меня потрясла. Он был замечательным человеком. Никогда не скупился на чаевые.

— Он часто бывал здесь?

— Кажется, в третий раз. В первый раз приезжал четыре месяца назад, во второй — через два месяца, в апреле. — Сингх понял намек на чаевые и оставил в тарелке бумажку в пять рупий.

— Спасибо, сэр. Мое имя Пател. Я к вашим услугам в любое время. Может быть, вам сейчас что-нибудь нужно?

— Здесь есть женщины, кроме Шнелл?

— А вы не видели барышню Шукла? В жизни я не встречал такой хорошенькой девушки. Она также и танцовщица. По возвращении из Англии стала ученицей заслуженного маэстро Пандита Нараяна.

— А как ее зовут?

— Сарита. — Пател оглянулся, затем прошептал: — Но прошу вас, не говорите никому об этом. Господин Шукла старается держать в тайне то, что его дочь была танцовщицей. Он не считает это почетной профессией.

— Любовь к танцу вовсе не является непристойным.

— Конечно, сэр, нет. И я так думаю, но приходится слышать разговоры на эту тему. А хозяин хочет выдать. Сариту за господина Каула. Почему бы и нет? Он очень богат.

— Но Каул ведь намного старше.

— Да, сэр. К тому же дела еще более запутаны, чем можно полагать.

— Как?

— Сарита почти помолвлена с другим.

— Надеюсь, что не с восьмидесятилетним стариком.

— Нет, сэр. С молодым художником.

— И давно они помолвлены?

Пател помрачнел.

— Это секрет. Мне очень жаль, сэр. Убежден, что вы порядочный человек, но я должен быть корректным и по отношению к господину Шукле.

— Разумеется, — Сингх улыбнулся. — Понимаю вас, но я не болтлив. Я писатель, и должен познавать жизнь, — сказал он, подвинув к краю стола еще одну бумажку в пять рупий.

— О, сэр! Это лишнее! Если вы писатель, то это меняет дело, — сказал Пател, пряча деньги в карман. — Господин Шукла не позволяет Вижаи, жениху, приходить сюда, поэтому Сарита встречается с ним в других местах. Говорят, что они познакомились в Лондоне, где она заканчивала школу. Вижаи талантлив — одна его картина была принята в Национальную Галерею современного искусства в Нью-Дели. Но молодым тяжело, ведь Сарита еще несовершеннолетняя, и он очень беден.

— Господин Шукла может заставить дочь выйти замуж за Каула?

— Она эмансипированная девушка, и не любит когда ей приказывают. Вместе с тем, по законам нашей страны и не может ослушаться отца. Так, я однажды слышал, говорил господин Шукла, а он человек слова. Ему нет нужды лгать, чтобы…

Открылась дверь кабинета, и Шукла в сопровождении двух бизнесменов направился в столовую.

— Мне кажется, что тебе понравилось бить баклуши, — строго заметил Шукла.

— Я в печали, сэр. Бог смерти призвал к себе человека, который сегодня утром был еще полон жизни. Кто знает, кого он призовет следующим?

— Мы все удручены этой вестью. Но твои причитания ни к чему. Продолжаем работать так же. Наш долг — заботиться о гостях.

Пател убрал стол Сингха и поплелся в сторону кухни.

По дороге в свою комнату Сингх прошел мимо администраторши, крашеной блондинки примерно 40 лет. Она сидела у стола и разговаривала по телефону.

— Добрый вечер, госпожа Бартлетт.

Свет настольной лампы позволил рассмотреть на ее лице беглую улыбку, и женщина опять уткнулась в бумаги.

Поднимаясь по мраморным лестницам, он снова почувствовал боль в груди и уже не надеялся закрыть глаза до рассвета.

VI

— Да?

Дверь открылась.

— Простите, что разбудил вас, сэр.

Слипающимися глазами Сингх глянул на часы. Было без десяти одиннадцать. Натягивая халат, он попросил комиссара присесть.

— Вернусь через минутку.

Он освежил лицо и глаза холодной водой, привел себя в порядок.

И уже совсем проснувшийся снова услышал голос комиссара.

— Я принес заключение врача.

— Боюсь, что своим приходом сюда вы привлекли ко мне всеобщее внимание.

Комиссар огорчился.

— Я решил, что вы обрадуетесь, узнав медицинское заключение.

— Ладно, так и быть. Что там сказано?

— Что смерть Рама Чанда произошла в результате несчастного случая.

— Замечательно. Это значит, я могу спокойно продолжить свое лечение?

— Там есть еще кое-что, сэр.

— Что именно?

— Я слышал, будто Эдвард Бартон, отдыхающий здесь молодой человек, собирается уезжать этой ночью или завтра утром. Мы не будем ему мешать?

— Послушайте, господин комиссар. Я уже вам объяснял, что нахожусь здесь как частное лицо. Если врач определил это несчастным случаем…

— Однако, сэр, есть еще один вопрос…

— Какой?

— Теперь больше, чем когда-либо, нужен ваш совет.

— Послушайте…

— Сэр, я поймал убийцу.

— Что вы говорите? Кто же он?

— Один садху, то есть святой нищий. Зовут его Чанна. Вчера в обед он шел от храма Шивы. Полицейский, ночевавший у своего сына, видел этого Чанну. Но доложил об этом только два часа назад, так как вчера весь день праздновал рождение внука.

— Но это еще ничего не доказывает.

— Да, но есть одна деталь. Час назад мы сделали обыск в шалаше Чанны у храма Нанди Нагар. И нашли там 200 рупий, спрятанных под подушкой.

— Ну бывали нищие, в одеяле и белье которых после смерти находили тысячи рупий!.

— Вы правы, сэр, но этот тип прибыл вскоре после того, как погиб Рам Чанд.

— Что мы знаем о нем?

— У нас не заведены дела на всех. Для этого и людей не хватает…

— Короче говоря, вы ничего не можете сказать.

— Только то, что он прибыл сюда года два назад как любой святой нищий, и ему предоставили приют и еду, чтобы он ежедневно ходил на развалины и зажигал свечи на алтаре Шивы.

— Вы уверены, что полицейский не был пьян, когда видел этого человека?

— Уверен.

— Вы полагаете, что этот святой причастен к убийству?

— Да, сэр.

— Он убил ради денег?

— И это возможно.

— Знал ли он, что у Рама Чанда были при себе деньги?

— Не исключено.

— У мертвого Рама Чанда было 200 рупий?

— Не знаю, сэр. Все, что я нашел у него, это записная книжка, в которой была бумажка в 10 рупий.

— Где сейчас этот нищий?

— В храме Нанди Нагар под наблюдением.

— Хорошо. Пойдемте.

— О, благодарю, сэр! Видите ли, я не решался допросить этого садху. Все за него заступаются. У нас святой бык может забодать насмерть человека, а его будут почитать и дальше.

Множество ступенек вело в большой двор, аккуратно мощенный белыми и черными камнями. Алтарь был установлен посередине. Справа веранда, похожая на холл, выходила к целому ряду ниш. У двери на стуле сидел полицейский.

Он поднялся и отдал честь.

В глубине помещения на тигровой шкуре сидел сам Чанна. Перед ним в металлическом сосуде горел уголь. Запутанные волосы падали на плечи, а в непричесанной бороде блестели седые нити. На тощем теле — только набедренная повязка.

— Добрый день, Чанна!

Тот, к кому обращались, молча продолжал находиться в позиции «лотос».

Сингх ждал.

Через несколько мгновений Чанна открыл глаза.

Они казались застывшими и в то же время горели внутренним, неспокойным огнем. На лбу был нарисован красный трезубец Шивы.

Сингх открыл окно — проветрить комнату от запаха ладана.

— Что вы ищете и почему нарушаете мои размышления?

— Оставьте это, Чанна. Кого вы встретили, когда возвращались вчера из храма Шивы?

— Я видел только Шиву. Я вижу только Шиву. Он пронизывает Вселенную.

— Откуда у тебя 200 рупий?

Чанна посмотрел на Сингха с презрением.

— Мне их дал Шива.

— Как? Шива уже начал раздавать банкноты?!

— Шива имеет своих послов. Он может принимать и облик человека.

— Так кто же вчера был послом?

— Ты думаешь, у меня есть время запоминать эти пустяки? — закричал Чанна. — По указанию Шивы я бродил по всему Индустану, и ежедневно щедрые люди подавали мне.

— Лучше брось это притворство.

— Ты сказал притворство?! Может быть, тебе неведомо, что Бог, который пронизывает всю Вселенную и до которого ты не можешь дотронуться, принимает образ Шивы тогда, когда мир полон зла? Ты не знаешь, что Шива мечет стрелы из своего третьего глаза, уничтожая все, что недостойно жизни? Иногда Шива проникает в своего посланника.

Гибкое тело Чанны пронизывали странные судороги, безумные глаза ничего не замечали.

Сингх чувствовал себя неловко.

— Итак, ты являешься избранником Шивы?

— Я являюсь избранником, — начал петь Чанна. — Шива проник в меня. Мне придали много имен: Шива, Махеш, Махадева, Чанна.

— Ты не видел в озере труп?

— Видел. Я везде видел трупы. Мир умер, но прикидывается живым. Вот и все!

Чанна закрыл глаза, как бы отпуская всех, и погрузился в транс.

В помещение быстро вошел полицейский.

— Господин комиссар, — тяжело произнес он.

— Да, Лалу. — Комиссар заметил беспокойство своего подчиненного.

— Еще один покойник, сэр!

— Что, что?! Да говори же как следует! Расскажи все подробнее.

— Около храма люди нашли бездыханное тело Свами Девананда.

— О, Господи, всемогущий!

— Бедный олух, — пробормотал Чанна, — все уже заранее предопределено. Тебя еще держит в своих сетях Майя, великое заблуждение.

— Что делать?! — обратился комиссар к Сингху.

— Нам следует пойти туда.

— Да, сэр, немедленно.

Сингх, комиссар и четверо полицейских нетерпеливо смотрели на водителя, который уже полчаса возился с машиной, пытаясь починить старый двигатель.

Наконец шофер выглянул из-под машины.

— Ничего не получается, сэр. Короткое замыкание.

— Но мы не можем долго ждать.

— Сейчас приведу механика из гаража, сэр.

— И сколько продлится ремонт?

— Зависит от него. Может быть, час, а может, и дольше.

Комиссар велел другому полицейскому позвать нескольких рикш.

— Их разобрали люди, спешившие к месту происшествия, сэр.

— Ты ни для чего не годен, бездельник!

Комиссар на мгновение задумался, как бы что-то вспоминая.

— А не осталось ли нескольких велосипедов?

— Все здесь, сэр! Сейчас же будут.

Прежде чем пуститься в путь, Сингх спросил:

— Как вы думаете, надо взять фотографа?

Комиссар почувствовал себя виноватым.

— Разумеется, сэр.

С пением святых гимнов и с молитвами толпа медленно продвигалась к остаткам храма. Слышны были отрывки бесед:

«Свами предсказал свою смерть…»

«Может быть, кто-то пытался его убить?»

«Говорят, что Шукла из Акаша…»

«Шукла? Он ведь обожал Свами…»

«Да отсохнет рука, ударившая Свами…»

«Его смерть — трагедия для всей страны».

«А если он еще жив?!..»

«Он будет жить вечно…»

Тело Свами находилось недалеко от озера, в котором на день раньше нашли мертвого Рама Чанда. Труп перенесли под навес. Сингх обследовал его, но никаких следов насилия не обнаружил.

В сопровождении чиновника из Акаша прибыл врач. Поприветствовав комиссара, он склонился над телом. Пощупал пульс Свами, затем приложил стетоскоп к его груди.

— Никакой надежды, доктор Шарма? — спросил Шукла, рыдая.

Тот покачал головой.

— Смерть наступила мгновенно, — сказал он мрачно.

Комиссар распорядился, чтобы труп был немедленно отправлен в клинику доктора для вскрытия.

Между тем подоспела полицейская машина, и Сингх с комиссаром уселись в нее.

Было уже около трех часов.

— Не угодно ли вам пообедать, сэр?

— Нет, благодарю вас. А вы идите, пообедайте.

— Мне сейчас тоже не до еды, сэр.

«Трудно отнести эти события к случайным, — подумал Сингх, — и они не кажутся обособленными. Наверняка существует связь между Свами и Шуклой, затем — между Каулем, Свами и Шуклой. Но Рам Чанд?! Какое он к этому имел отношение? Ну допустим, Эдди Бартон мог убить его, а причем тут Свами? Нет, что-то не так».

Сингх решил никаких выводов не делать до заключения врача.

Чтобы немного отвлечься, он спросил у комиссара!

— Сколько у вас детей?

— Пять, шестой в пути.

— Дома скучать не приходится?

— Но и покоя не имею.

Комиссар был признателен за интерес, проявленный Сингхом.

— Вы слышали, что предложил недавно министр здравоохранения и планирования семьи?

— Обязательную стерилизацию отцов, у которых более трех детей?

— Да, и причем, чтобы каждый стерилизованный отец получил бесплатно транзистор.

— Я предлагаю, сэр, чтобы раньше стерилизовали всех министров и членов парламента, затем понаблюдали лет двадцать за последствиями, а уж потом пусть принимают такой закон для всей Индии.

— Только каждому стерилизованному депутату нам придется выдавать по телевизору, — вздохнул Сингх.

Ночью, просматривая газеты, Сингх прочел статью о процессе над женщиной, которая обвинялась в убийстве мужа. Прокурор утверждал, что для совершения преступления был использован тяжелый предмет.

И тут вспомнилось внезапное появление Свами в столовой, обнаружение посоха в комнате Кауля и объяснение, которое дал этому Шукла.

Все так просто. И вместе с тем…

VII

Сингх просил пораньше принести завтрак, и теперь Пател устанавливал на столе кофейник, поджаренный хлеб и два яйца всмятку.

Сингх положил на поднос бумажку в пять рупий.

— О, спасибо, сэр!

— Вы узнали еще что-нибудь интересное?

— Ну основное вам известно. Я расскажу только о мелочах. В прошлую ночь произошла большая ссора между господином Шуклой и его дочерью.

— Из-за чего?

— Дело в том, что через несколько дней господин Кауль и Ф.Б. должны уехать обратно в Америку. Господин Шукла предложил Сарите сыграть свадьбу до их отъезда. Она не согласилась и сказала, что ненавидит господина Кауля, ненавидит отца, который пытается продать дочь. Господин же начал кричать и ударил девушку.

— Гм… Где находится госпожа Шукла?

— Госпожа Шукла? А вы не знали? Она давно его бросила. Она сбежала с одним охотником на львов и тигров. Говорят, что эта женщина любила приключения, в то время как господин Шукла — человек домашний. Однако я не думаю, что он живет один-одинешенек.

— Есть любовница?

— Вы, вероятно, видели ее… блондинка.

— Администратор?

— Да, сэр. Она остра, как оса, всегда готова ужалить, но когда ей нужно, может быть любезной. Персонал не любит ее.

Сингх сменил тему.

— Не вы ли отнесли посох Свами в комнату господина Кауля?

Пател был изумлен.

— Нет, сэр, я его и в руках не держал. Сам не знаю, как он мог туда попасть. Вероятно, господин Кауль где-то нашел его, когда гулял. Посох. Свами — это обычный посох, ничем он не отличался, разве что был толстый и очень гладкий. Поэтому, видимо, господин Кауль и забыл, что сам принес его в комнату.

— Ну, вы настоящий психолог, — сказал Сингх, принимаясь за второе яйцо. — Тем не менее, господин Шукла другого мнения. Он полагает, что посох в комнате господина Кауля оставил кто-то из слуг.

— Насколько я слышал, господин Кауль болен и его часто покидает память.

— Чем же он болеет?

— Диабетом. Да и сердце у него больное.

— Это кто сказал?

— Сам господин Кауль говорил английскому полковнику.

— Миддльсексу?

— Да. Этот полковник как-то странно себя ведет.

— Почему?

— Он за вами шпионит. Мне кажется, он за всеми здесь наблюдает: На вашем месте, я был бы осторожнее, сэр.

После завтрака Сингх, прогуливаясь по узкой мощеной камнем тропинке, дошел до знаменитых ванн. Здание снаружи было похоже на храм с круглой башней, на вершине которой развевался флаг курорта Акаш — голубой трезубец на сиреневом фоне.

В первом холле было прохладно и темно. Скрытые в стенах лампочки почти не освещали помещения.

Войдя во второй холл, Сингх был ослеплен солнечными лучами, проникавшими через стеклянную крышу. Здесь слуга, одетый в шорты, принял его одежду.

Сингх лег на прохладный пол, опустив голову на согнутые руки, и закрыл глаза. Он чувствовал, как через все поры выходит пот. Мазь, которой натирали спину, смесь простокваши с горчичным маслом, вызывала приятные ощущения.

Повернул голову, вытер с глаз пот и перехватил в одно мгновение улыбку. Черноглазая стройная девушка в узкой юбочке, обнажавшей красивые колени, стояла рядом. Платье в цветах почти лопалось на груди, когда она нагибалась, массируя его второе плечо.

Сингх не заметил, как обнаженный до пояса огромный мужчина сменил девушку, и своими могучими руками начал мять спину.

Стиснув зубы, Сингх время от времени сдерживал дыхание. Казалось, что снимают кожу и ломают кости!

— Вам нравится, сэр?

Тот кивнул, пытаясь улыбнуться.

Опять появилась девушка с глиняной кружкой, из которой она извлекла серую мазь, и начала натирать грудь и плечи. Эта мазь благоухала и действовала успокаивающе.

— Что это такое?

— Сандаловое дерево и мыло.

Снова попав под душ, Сингх почувствовал, что кожа стала бархатной. Его проводили в просторное помещение, под куполом которого клубился сиреневатый туман. В центре купола загорелась гигантская лампа дневного света. Поднявшись по мраморным ступеням вверх, Сингх увидел под собой пятнадцать ванн. Он вошел в одну из них. Вода имела какой-то синеватый оттенок. Постепенно он к ней привык. Но больше десяти минут Сингх эту ванну выдержать не смог. Служитель легко вытер его полотняным полотенцем и проводил в комнату отдыха.

Там было много кроватей. На столах лежали газеты и журналы.

— Ах!

— Здесь встречаются Восток и Запад.

Завернутый до груди в простыню Буттонхол курил сигару.

— Это барышное дело?

— Разумеется, — ответил служитель, обматывающий Сингха белой простыней.

Буттонхол одобряюще посмотрел на Сингха, затем ухмыльнулся:

— Итак, в поезде вы нас подкузьмили, не так ли? Вы детектив Лал Сингх. И не следовало называться ложным именем. Что касается меня, то полицию глубоко уважаю. Без нее нам вообще ничего не принадлежало бы.

Из соседней комнаты появился юноша в белом одеянии.

— Чем могу служить, сэр?

Буттонхол указал на столик, где стоял пустой стакан.

— Повторить.

— Вам также виски?

— Нет, — сказал Сингх. — Черный кофе, крепкий.

— Что вы думаете об этом трагическом случае? — спросил Буттонхол.

— А ваше мнение?

— Мое… не является ли это поступком какого-нибудь маньяка?

— Что вас натолкнуло на эту мысль?

Служитель подал Буттонхолу виски, а Сингху кофе.

— Слухи об убийстве из Гостона, который задушил семь женщин.

— Преступники-маньяки обычно грубы, жестоки, а эти две смерти как-будто исключают насилие. Но у нас нет никаких доказательств.

В столовой было мало народу, и только Сингх вошел, увидел госпожу Ковальскую, направлявшуюся навстречу.

— Боже, какой ужас! Знаете, что случилось?

— Нет.

— Не стало господина Кауля.

— Как не стало?

— Бедняга умер!

— И он?!

— Да, господин Сингх. Я узнала, что он был диабетиком и у него больное сердце. Думаю, он умер естественной смертью, но вместе с тем, какая трагедия!

В конце стола Сингх заметил полковника Миддльсекса. Их взгляды пересеклись…

VIII

— Примерно в восемь позвонил господин Шукла и рассказал, что камеристка нашла Кауля мертвым в постели. Я пошел туда с несколькими полицейскими и приказал сделать вскрытие.

— Вы взяли и фотографа?

— Да, сэр.

— Когда у нас будет отчет о вскрытии?

— Часа через два.

— Хоть это и не совсем по регламенту, однако лучше, чтобы в ближайшие 48 часов никто не покидал курорта.

— Согласен, сэр. Стоит рискнуть. Может, что-нибудь и обнаружим.

И комиссар настойчиво добавил:

— Вы бы не хотели взять на себя это дело? Боюсь, что для меня ответственность слишком велика…

Сингх помолчал. Через минуту он спросил:

— Свами часто приезжал в Акаш?

— Нет, сэр, хотя Шукла обычно приводил свой отпуск в его ашраме, находящемся милях в сорока отсюда.

— Я слышал, что дочь Шуклы, Сарита, помолвлена С молодым человеком из этих мест. Можете вы рассказать что-либо о нем?

— Вы имеете в виду Вижая? Что ж, как я уже говорил, он вернулся из Англии года два тому назад. И сразу казался таким благочестивым, таким работящим, что Свами взял его к себе секретарем. Жил Вижай в ашраме и занимался международной перепиской Свами. За крутив роман с Саритой, бросил службу. Он снял комнату в домике около Нанди Нагара. Злые языки говорят, что парня содержит Сарита, так как денег его хватает только на выпивку…

— Когда была принята его работа Национальной Галереей?

— Две недели назад. Вижай был очень удивлен. Кстати, неделю тому назад он был здесь.

— Зачем? Что-то случилось?

— Приехал избить Рама Чанда.

— Кого, кого?! Доктора Рама Чанда, покойного?

— Да. Из-за Сариты. Вижай был мертвецки пьян.

Я даже думал посадить его, между тем весть о драке дошла и до Сариты, которая, по-видимому, крутит своим отцом, как ей вздумается. Так вот, в конце концов, Шукла позвонил мне и сказал, что не хотел бы скандала, в котором может быть замешана дочь и один из гостей. После чего я был вынужден выпустить Вижая.

Усевшись в кресло, Сингх достал таблетку.

— Дайте, пожалуйста, немного воды.

Проглотив таблетку, Сингх озабоченно спросил:

— Скажите, мог ли Вижай убить Рама Чанда из ревности?

— О нет, сэр.

— Почему?

— Потому что через час после драки их, как двух старых друзей, видели за бутылкой вина. К тому же Рам Чанд приходил сюда и позднее. Убийц надо искать среди богатых людей в Акаше. К примеру, Эдвард Бартон… слышал я, что в день смерти Рама Чанда он был в развалинах храма.

— А Буттонхол или Каул?

— Не очень в это верю, господин комиссар.

— Или немка, Шнелл. Может быть, она убила Рама. Чанда из ревности?

— А кто мог вызвать ее ревность?

— Дочь Шуклы, Сарита.

— Как? Рам Чанд ухаживал за Саритой?

— Еще как!

— Вы сами наблюдали?

— Наблюдал? Да ведь об этом знает весь свет!

— А что вы знаете о Хильде?

— Это дочь одного промышленника из Гамбурга. Она прибыла в Индию год тому назад и учится в Университете в Дели.

— Там же учится и Эдди Бартон?

— Да, только Бартон изучает английскую литературу, а она историю Индии.

— Ладно, — тихо произнес Сингх. — Эти три преступления, определенно, между собой связаны и если бы мы обнаружили, чем…

— То немедленно нашли бы убийцу… или убийц!

Комиссар светился от радости.

— Ваши рассуждения изумительны. Они проникают в самую суть проблемы.

— Мне необходимо получить специальное разрешение от министерского начальства.

— Тут, посмею сказать, никаких затруднений не предвидится.

— Кто его знает. Может быть, ваше местное начальство не одобрит приезд человека из Дели для выполнения работы, которую вы и сами можете сделать хорошо.

— Полицейское начальство в Пенджабе будет польщено вашим согласием помочь, сэр. Более того, они обрадуются. Собственно говоря, и вы ведь из Пенджаба.

Комиссар был прав. Разрешение прибыло через два часа…

В Акаше Сингх нашел столовую почти пустой: там сидела только мадам Ковальская, полковник Миддльсекс и женщина в сари, рядом с мужчиной среднего возраста.

— О, господин Сингх, какой ужасный день!

— Да, мадам.

— Вы полагаете, что речь идет о преступлении?

— А как считаете вы?

— Полковник Миддльсекс говорит, что все это не случайность.

Полковник тихо кашлянул.

— Это, дорогая моя, была только гипотеза. Однако, — добавил он шепотом, деликатно указывая на пару, сидящую в другом конце комнаты, — вы заметили этих двух людей? Как вы думаете, кто они?

Госпожа Ковальская нагнулась к полковнику и шепнула:

— Преступники?

— Не уверен, милая госпожа. Но ведут себя весьма странно… Прошлой ночью я встретил их под окнами бедного господина Кауля. Они ворковали, как голуби. Вам это не кажется странным? В Акаше они зарегистрированы как господин и госпожа Итнал!

— По-видимому, они любят друг друга, — подумала вслух госпожа Ковальская. — Как прекрасно жить любовью! Взаимная любовь — это начало вселенской любви!

— И начало эгоизма, который может привести к ужасным делам! Как теософ, вы должны были бы знать это, милая госпожа Ковальская!

Полковник встал, пожелал всем доброй ночи и вышел.

— Господин Сингх, вы считаете, что он сыщик?

— Гм… может быть, а может быть, он просто потешается. Во всяком случае, в стариковские годы лучше это, чем пить виски или играть в карты.

— А если он работает на английскую полицию?

Сингх улыбнулся.

— У вас сложилось такое впечатление?

— Вы не хотите прямо ответить, но я понимаю: если он не находится на службе у «Интеллидженс Сервис», то является частным детективом, нанятым этим богачом — американским бизнесменом.

— Господином Буттонхолом?

Госпожа Ковальская кивнула.

— Вы его видели сегодня?

— Да. За обедом. Он был очень подавлен. Почти не ел. Мне стало его очень жалко.

— Почему вы подумали, что Миддльсекс работает на Буттонхола?

— Интуиция.

— И все?!

— Разумеется, нет. За столом они сидели вместе. Разговаривали шепотом и обменивались многозначительными взглядами. Я абсолютно уверена, что этот полковник является шпионом Буттонхола.

Вдруг она обеспокоенно спросила!

— Господин Сингх, неужели вы подозреваете и меня? Приблизившись к окошкуадминистратора, Сингх успел заметить, как полковник и госпожа Бартлетт что-то таинственно обсуждали.

Они заметили его, и разговор затих. Затем произнесли почти одновременно:

— Добрый вечер, господин Сингх.

Сингх принял двойную дозу снотворного. И все же заснуть не удавалось. Пытаясь разгадать тайну, он стал вспоминать отрывки разговоров и отдельные жесты людей из А каш а…

IX

— Вам угодно дать какое-нибудь указание, сэр?

— Нет, Кхулам Али, благодарю.

Полицейский отдал честь и закрыл за собой дверь.

Телеграмма была из Генерального Инспектората полиции Нью Дели. Она иронически одобряла решение. Сингха.

«Хвалю инициативу. Завидное чувство долга. Здоровье важнее, чем состояние и слава».

Одеваясь, Сингх вспоминал разговор Кауля и Буттонхола о том, что Шукла задолжал Каулю, который мог завладеть его собственностью. И понятно, что выдав дочь за Кауля, Шукла рассчитывал сохранить контроль над курортом Акаш.

В холле Сингх встретил Шуклу.

— Как бы нам побеседовать?

— Прошу в мой кабинет.

Шукла предложил Сингху кресло, а сам уселся за огромный письменный стол из красного дерева. Все бумаги находились в безупречном порядке. В каждом углу роскошно меблированного кабинета стояли пальмы в кадушках.

Шукла открыл дверцы буфета.

— Что прикажете выпить?

— Благодарю, ничего.

Раскрывая коробку с сигарами, Шукла продолжал;

— Знаю, что сикхам запрещено курить, но вы жили много лет за рубежом и, наверное…

— Нет, спасибо.

Он налил только себе:

— За удачу!

Затем закурил длинную сигарету с фильтром:

— Если не будете сердиться, я хотел бы узнать: это официальная беседа?

— Скорее полуофициальная! Сейчас вы не обязаны отвечать ни на один вопрос.

— У меня, собственно, нет никаких мотивов не отвечать, если речь пойдет не о слишком личных вопросах. Откровенно говоря, почти убежден, что речь идет о каких-то несчастных совпадениях. Вы, вероятно, слышали о законе рядов. В соответствии с этим законом несчастные случаи происходят всегда по три, по шесть, по девять…

— Об этом в другой раз. А сейчас был бы признателен, если бы вы ответили на несколько вопросов.

— Согласен.

— Свами Девананда был вашим другом?

— Не совсем. Он знаменитый ученый, а я простой бизнесмен. Я был его учеником и прилагал все старания, чтобы служить ему.

— Вы не знаете, кто мог питать к нему враждебные чувства?

— Нет, господин Сингх. И я бы удивился, узнав, что он имел врагов. Это был святой человек. После окончания учебы на лондонском медицинском факультете, 25 лет назад, он вернулся в Индию. Возле его ашрама находится бесплатный госпиталь, им же построенный. Там работает опытный медицинский персонал, умеющий обращаться с самым современным инструментарием. Подобная благотворительность не могла существовать без частной помощи.

— В каких размерах вы ему помогали?

— Примерно 1500 рупий в год. Конечно, если мои дела шли хорошо. В последнее время были неприятности. Курорт Акаш нуждается в расширении и в модернизации, а я никак не могу собрать необходимую сумму. И боюсь, что нынешние события пагубно отразятся на репутации курорта и уничтожат тот имидж, который я старался создать у нас и за рубежом.

— Думаю, вам удастся все сохранить, но если будет доказано, что все случившееся — это проявление закона рядов. Но перейдем к Раму Чанду. Вы считаете, что у него были враги?

— Разумеется.

— Кто же?

Шукла выпустил дым через нос.

— Молодой человек по имени Вижай.

— Речь идет не о бывшем секретаре Свами?

— Так точно, но когда Свами понял, с кем имеет дело, уволил его. Этого парня никогда не следовало брать в ашрам. Он атеист.

— А как он относился к Раму Чанду?

— Несколько дней назад они поссорились.

— Причина?

Шукла заколебался.

— Из-за моей дочери. Вижай ужасно болтлив. Рам Чанд его здорово отлупил.

— У доктора было множество увлечений. Его интерес к археологии, видимо сочетался с интересом к женщинам?

— Полагаю, что да.

— Ваша дочь танцовщица?

— В прошлом.

— Она оставила эту карьеру?

— Да. Откровенно говоря, я против ее появления на сцене.

— Разве это соответствует взглядам такой передовой личности, как вы?

— Дело не в этом. Были перспективы очень выгодного брака.

— С кем?

Шукла прикусил губы.

— Я предпочел бы не отвечать на этот вопрос.

Сингх не настаивал.

— Ваша дочь дружила с Вижаем?

— Нет. Никогда!

Сингх встал, делая вид, что собирается уходить.

— Вы были очень дружны с Каулем?

— Нет, господин Сингх. У нас были деловые отношения. А за последнее время они даже несколько испортились. Тем не менее очень сожалею о его смерти. Я надеялся утрясти конфликт.

— Кауль оставил завещание?

— Откуда мне знать, господин Сингх?

— Оно разве не лежит в вашем сейфе?

— Увы, нет!

— У него не было семьи, других родственников здесь или за рубежом?

— Насколько мне известно, нет. Все, что знал, уже рассказал комиссару на допросе. Поверьте, я всегда рад оказать помощь полиции.

Выйдя из кабинета Шуклы, Сингх почувствовал желание присесть и собраться с мыслями. Он заказал черный кофе.

— Вы узнали еще что-нибудь?

Полковник Миддльсекс подошел к Сингху.

— Нет, господин полковник, а вы?

Тот засмеялся.

— Ведь я только наблюдатель, а вы — детектив. Но если заблудитесь, подайте мне знак, и я готов. Я ведь охотник — Джим Корбетт в миниатюре.

— И как вы охотитесь?

— Я человек суеверный и произношу имя жертвы только после того, как ее пристрелил. На вашем месте я бы уделил больше внимания этой романтической паре. А также даме, занимающейся теософией. Ну, и Пателу, который вообще довольно подозрительный тип! До свидания!

Оставшись один, Сингх снова попытался объяснить случившееся. Рам Чанд ухаживал за Хильде Шнелл, и вспыльчивый Эдди мог убить его в припадке ревности. Но был еще Вижай: он даже дрался с Рамом Чандом за Сариту. Однако все это никак не объясняло смерть Свами. Может, по просьбе Шуклы, который имел совсем другие планы в отношении дочери, Свами пытался отдалить Сариту от художника? И поэтому Вижай убрал сначала Рама Чанда, а затем и Свами…

Но Кауль?

Кауль должен был стать мужем возлюбленной Вижая. И, естественно, не был для него желанной личностью.

Сингх чувствовал, что находится на верном пути.

— Позвольте воспользоваться вашим телефоном?

Администратор чем-то занималась у распределительной доски.

— Пойдите в свою комнату, господин Сингх. Я дам связь.

— Я прошу разрешения позвонить из вашей конторы.

— Ну, раз вы настаиваете, — сказала она, подталкивая телефон Сингху.

— Мне очень жаль, но это конфиденциальный разговор.

— Что ж, я не болтлива.

— Я предпочел бы остаться сам.

Она встала и, не произнося ни слова, вышла. Сингх набрал номер.

— Полицейский пост.

— Говорит инспектор Сингх. Пожалуйста, подождите минутку у телефона.

Положив трубку на стол, Сингх сделал два больших шага к двери.

— Не ожидал от вас.

Администратор быстро отскочила.

— Я ждала, — нерешительно сказала она. Затем вызывающе добавила: — Выгнали меня из моего кабинета.

— Вы серьезно?

— Я доложу Шуклу.

— Вы хотели сказать «господину Шуклу»?

Разгневанная женщина побежала в сторону столовой.

— Спасибо, господин комиссар. Нет, этим я займусь сам. Скажите, узнали ли вы что-нибудь о госпоже Бартлетт?

— Об администраторше? Она англичанка либо англо-индианка.

— Вы ее допросили?

— Разумеется, — сказал комиссар. — Но тогда она не показалась мне подозрительной. Теперь же я сомневаюсь в своей правоте. А вам ее поведение не показалось странным?

— Увидимся после обеда.

Сингх повесил трубку и вышел.

X

Дорога была пустынной. Тучи висели так низко, что казалось, их можно достать рукой.

Сингх поднялся по ступенькам трехэтажного здания, на фасаде которого висела вывеска: Прем Нивар (Пристанище любви), и нажал кнопку звонка.

Никакого эффекта.

Он повторил.

Опять без ответа.

Сингх нажал кнопку в третий раз. Резкий трезвон отозвался по всему зданию.

Наконец дверь открылась.

На пороге стоял высокий, стройный молодой человек лет тридцати.

— Вам угодно купить картину?

— Я хотел бы сначала посмотреть.

— Тогда поднимайтесь.

Сингх сразу почувствовал запах алкоголя.

— Поднимайтесь выше. Мастерская на самом верху.

Это была большая светлая комната, с удобным балконом, который выходил к покрытому соснами холму. За холмом виднелся небольшой лесок.

Сингх уселся на стул. На полу было множество законченных и незаконченных полотен. На мольберте видна только начатая картина — обнаженное тело.

— Господин Вижай Кумар…

— Достаточно просто Вижай. Вам угодно выпить?

— Нет, благодарю.

Художник провел пальцами по своим густым, черным волосам, потер небритый подбородок. Он налил себе полстакана виски, добавил воды из глиняной кружки, поднятой с пола.

— Работа — эго культ, — произнес он, делая большой глоток из стакана.

Взял палитру и кисть, затем начал передвигать мольберт, пока серый цвет, фильтруемый светильником, не упал на обнаженное тело.

— Что вам угодно?

— Это тело, которое вы пишете, кажется мне знакомым. Или все эти портреты представляют одну и ту же женщину?

— Ну и что, если это так? — агрессивно спросил Вижай. Затем спокойнее добавил: — Разве не утверждал Толстой, что через одну женщину ты можешь познать тысячу женщин?

Не ожидая ответа, протянул руку за стаканом и допил.

— Так-с! — Глаза сверкали каким-то странным волнением. — Может быть, вас интересует моя личная жизнь?

— Говорят, что за спиной каждого настоящего художника стоит женщина.

Вижай толкнул палитру к столику с красками и закурил.

— Женщина, которая вдохновила большинство моих работ, — сказал он, прогуливаясь по комнате с заложенными за спину руками, — живет там же, где и вы.

— Стало быть, вы знаете, где я живу?!

— Вы ведь единственный сикх в Акаше. К тому же я знаю, что вы инспектор Лал Сингх. Мой дом окружен?

Вижай прислонился к стенке и извлек из ножен длинный гуркский кинжал.

Сингх ясно различил лезвие, когда Вижай провел кинжалом перед его лицом. Этот парень сумасшедший?

Художник театрально расхохотался.

— Вы, вероятно, носите с собой традиционный кинжал?!

И, быстро нагнувшись, он вытащил у Сингха револьвер из кобуры.

— Верните револьвер.

— А если не верну?

Сингх медленно направился к Вижаю.

— Стреляйте!

— Вы полагаете, что я такой дурак? Я знаю, что не заряжен, — сказал Вижай, бросая Сингху револьвер. — Мне показалось, что вы совсем растерялись, — продолжал он уже дружески. — Вам бы сейчас выпить.

— Благодарю, нет.

Вижай опять налил себе виски.

— Зачем вы пришли?

— Хочу больше узнать о женщине, которая стоит за спиной художника.

— Ну, начинайте допрос.

— В каких вы отношениях с Саритой?

— Какие отношения могут существовать между мужчиной с горячей кровью и женщиной, столь же неистовой?

— Вы любите друг друга?

— Нет, мы любили друг друга.

— Вы обижены на Рама Чанда?

— Обижен? — Глаза Вижая расширились, затем опять сузились. — Я был бы более удовлетворен, если бы сам убил.

— А вы этого не сделали?

— Зачем мне утомляться?

— Но была же причина?

Вижай нахмурился.

— Сарита предпочла его. Я и на нее обижен. Что ж, я должен был убить обоих.

— А что за ссора произошла в пивной?

— Уже знаете.

Он продолжил:

— Рам Чанд вошел с ней в пивную, посмотрев на меня так, что я почувствовал себя униженным. После нескольких кружек пива мне захотелось испортить ему вечер и отплатить за обиду. Я начал предлинный монолог. «Сарита, — сказал я, — значит река, но Сарита, которая сидит возле хлыща за соседним столом, это река, в которой может плавать любой». Как и ожидал, Рам Чанд вышел из себя и мы подрались. Никто не был серьезно избит, но нас отвели в комиссариат полиции. Между тем Сарита исчезла. Через полчаса комиссар отпустил нас. Она ждала на улице и ушла с Рамом Чандом.

— Что послужило новой причиной устранить Рама Чанда?

— Все, что я сказал — чистая правда. Раньше мы были добрыми друзьями. И помирились в ту же ночь. Но как бы то ни было, я погиб. Сарита была моей богиней. Я обожал ее, однако связь с другим мужчиной, даже если его уже нет в живых, простить не могу.

— И его следовало устранить?

— Я никого не убивал.

— Кауль разве не был могучим соперником?

— Почему вы стараетесь вложить в мои уста слова, которых я не произносил? Меня ваши выводы не интересуют.

— Сарита была влюблена в Кауля?

— В этого хитрого старичка?

— Но ему было суждено стать ее мужем. Вас это устраивало?

— О чем вы?

— Вы дали понять, что Сарита не желала выходить замуж за Кауля. А сами хотели бы видеть ее женой этого человека?

— Вы, наверное, очень утомились?

— То есть, вы оба были против этого брака.

— А если и так?

— Но кто-то же был за.

— Да. Свами и господин Шукла.

— А вы нуждались в Сарите из соображений сентиментальных и экономических — скорее из последних, А настоящим соперником был Рам Чанд.

— Замолчите, прошу вас! Не произносите имени этой свиньи в моем присутствии.

— Кауль не представлял серьезной опасности. Это был мужчина уже в возрасте и не очень желанный для будущей жены. Поэтому сначала вы убили Рама Чанда, потом Свами, после чего, пользуясь поддержкой Сариты, и центрального персонажа — Кауля.

Вижай рухнул на стул.

— Чего же вы меня не арестовываете?

— А мне спешить некуда.

Возвратившись в Акаш, Сингх отправился на почтовое отделение. Чиновник пересчитывал деньги. Он вложил их в бумажник и туда же положил купленные марки. Затем, скривившись, посмотрел на Сингха и подошел к нему. Тот показал визитную карточку:

«Инспектор Лал Сингх

Центральный департамент полиции Нью Дели».

— Вы не могли бы вспомнить, кто заказывал междугородные переговоры на прошлой неделе?

— Да. Был кое-кто, — ответил он. — Гм… Секундочку, позвольте… О, да! Очень красивая женщина. На ней было дорогое сари, и была она без багажа. Я подумал, что дама из Акаша. Она вынуждена была ждать более часа, пока я дал связь.

— Когда это произошло?

— В прошлый вторник.

«В канун моего прибытия в Акаш», — отметил Сингх.

— И еще… — продолжил начальник почты после некоторого колебания, — она сказала мужчине на другом конце провода: «Надо будет его быстро убить».

— Можете узнать имя этой женщины?

— Да, господин инспектор.

Чиновник полистал страницы какого-то реестра.

— Нашел, — воскликнул он, щелкнув пальцами. — Госпожа Вилма Пандит. А заказывала она номер в Джуллундуре. Я перепишу и отдам вам.

Он переписал все данные на листок бумаги и вручил Сингху.

XI

— Кто живет в комнате 15, госпожа Бартлетт?

— Господин и госпожа Итнал, — недоброжелательно ответила администраторша.

— Сколько времени они здесь живут?

— Госпожа приехала неделю назад.

— А господин?

— Ее муж прибыл двадцатого. Это все?

— Пока все.

Итак, за два дня до совершения преступления, женщина говорила по телефону, что нужно кого-то убить. На второй день прибыл ее муж.

Сингх остановился перед комнатой 15, обдумывая следующий ход. И тут услышал тихие голоса, мягкий смех.

— Дверь заперта?

— Какое это имеет значение?

— Ну зачем рисковать?

— Мы же ведь поженились, по крайней мере, так записано в реестре.

Сингх вошел, не постучавшись. Мужчина средних лет совсем голый прыгнул в постель.

— Простите, что беспокою, — извинился Сингх. — Но я бы хотел поговорить.

Женщина стыдливо натянула одеяло.

— Что, что?! — переспросила она, отбрасывая назад пряди волос, упавшие на лицо. — Почему вы не постучали?

— Мне обязательно нужно побеседовать с вами.

— Вы ошиблись комнатой.

— Разве вы не госпожа Вилма Пандит?

Мужчина вылез из-под одеяла взъерошенный и гневный.

— Вовсе нет! Мы супруги Итнал!

— Уходите немедленно, иначе я позову администрацию!

И женщина протянула руку к телефону.

— Госпожа Пандит, вы отвечаете за свои действия?

Мужчина потянул ее за рукав рубашки и шепнул:

— Угомонись, Вилма.

— Вы детектив?

— Да, мадам. Из полиции.

— Из полиции?

— И хотел бы задать вам несколько вопросов в связи с одним преступлением.

— Преступлением?!

Женщина бросила на мужчину вопросительный взгляд. Тот кивнул.

— Кто был убит? Ведь не мой муж?

— Я полагал, что он в настоящее время с вами, в постели. Или я ошибаюсь?

Сбитая с толку, женщина поглядывала на мужчину, тот успокоительно сжимал ее руку.

— Да. Разумеется.

Но голос звучал неубедительно.

Сингх закрыл дверь и подтолкнул стул к кровати.

— По-видимому, вы знаете, что случилось. Здесь поблизости произошли три насильственных смерти.

— Вы уверены, что это преступления? — Женщина, казалось, была в ужасе, — и подозреваете нас?

— Я подозреваю всех. Во вторник вы говорили по телефону?

— Почему вы меня спрашиваете? Почему преследуете?

— Вы вызывали номер 5303 в Джуллундуре?

— Ну и что?

— Прошу вас ответить: да или нет?

— Ну хорошо, да.

— А здесь вы записаны как госпожа Итнал?

— Потому что я и есть госпожа Итнал.

— А этот господин ваш супруг?

— Разумеется, однако…

— Кажется вы чем-то обеспокоены.

— Это почему ж вам так кажется?

— Потому что знаю — вы Вилма Пандит, а этот господин не является вашим мужем. Вы зарегистрировались под фальшивой фамилией. С кем вы разговаривали по телефону?

— С моим братом.

— Имя? Адрес?

— Не хочу вмешивать семью в это дело.

— Кому были адресованы слова: «Его надо быстро убить?»

— Я такого не говорила.

— Есть свидетель.

Женщина только мгновение казалась застигнутой врасплох.

— И кто это?

— Начальник почтового отделения.

Она презрительно рассмеялась.

— Этот старый и болтливый сплетник? Он солгал.

— Я бы хотел, чтобы вы запомнили две вещи, госпожа Пандит. Первое: я не расследую дела об адюльтере. Это должно вас успокоить. Второе: все междугородние разговоры в этом регионе были записаны (Это была неправда). Надеюсь, что теперь поймете, в каком оказались положении.

— Что вы хотите этим сказать?

— Что у нас есть пленка, на которой записана ваша беседа с господином Шармой.

Женщина казалась подавленной.

— Ох!

— Кто этот господин Шарма?

— Мой брат.

— Чем он занимается?

— Лесоторговец.

— Кого вы должны были быстро убить?

— Моего мужа, — открыто заявила она.

— Вы отдаете себе отчет — угроза зарегистрирована?

— Ну и что? Он умер? Он живет. Зачем же за мной следите? Я за него вышла из-за денег и из-за денег могу убить. Когда это сделаю, учиняйте детальный допрос. А теперь оставьте нас в покое.

XII

Сингх спешил на пристань. Он был недоволен собой. Встреча с женщиной и с ее любовником не принесла ничего нового. Что делать дальше?

— Сэр!

Сингх обернулся.

— Я хочу вам кое-что сообщить. Но не могли бы мы отсюда уйти? Если кто-нибудь услышит, я потеряю свою службу. Самым надежным местом была бы ваша комната.

Пател пошел за Сингхом, оглядываясь по сторонам.

— Настоящее имя госпожи Бартлетт — Радха.

— Я немного тороплюсь, Пател, — произнес Сингх с оттенком раздражения.

Пател, извиняясь, кивнул.

— Передо мной проблема, сэр. Во время войны я был капралом, и солдатская жизнь научила жалеть людей — я не могу не защитить своего хозяина. Он верит, что Радха Бартлетт любит его, а та давно уже изменяет Шукле. Так, например, он не знал о ее связи с господином Каулем.

Для Сингха это было новостью.

Пател продолжал:

— Вот что случилось на второй день после прибытия господина Кауля, американца Ф.Б. и вас, сэр. Я постучал в дверь господина, чтобы вернуть несколько старых марок, которые он попросил передать господину Шукле. Мне послышалось: «Войдите». Я вошел и не поверил глазам. Радха Бартлетт обнималась с господином Каулем. Увидев меня, она вздрогнула и чуть не опрокинула бокалы с напитками. Можете вы угадать, почему она приставала к господину Каулю?

— А вы как полагаете?

— Но это ясно. Кауль был очень богат. А для любви Радха нашла б другого.

— Кого же?

Слуга поднял голову.

— Господина Бартона.

— Эдди Бартона, жениха мадемуазель Шнелл?

— Я видел, как они обнимались, сэр.

— О!

— У вас нет молитвенной книги?

— Нет.

— Я готов поклясться, что все, о чем сейчас говорю — правда.

— В этом нет нужды, Пател.

— Благодарю вас. Господин Кауль найден мертвым в субботу утром. А в пятницу вечером, часов в десять, господин Бартон был у него в комнате. Они ужасно ссорились.

— Почему?

— Дверь была закрыта, и они, по-видимому, находились в другом конце комнаты. До меня дошли только громкие ругательства.

— Кауль и Бартон много выпили?

— Насколько мне известно, нет.

Сингх, размышляя, прикусил губы.

— Все же я слышал имя, которое во время спора многократно повторялось…

Сингх поднял глаза. Пател продолжал:

— Я думаю только о благе моего хозяина, и поэтому, собственно, решил придти к вам.

— Что за имя?

— Радха, а иногда… госпожа Бартлетт.

Сингх откинулся в кресле, переплел свои пальцы и не произнес ни слова.

— У меня впечатление, сэр, что вы слушаете меня только из вежливости. Возможно, вы не верите ни одному моему слову или предполагаете, что господин Шукла подослал меня с каким-либо умыслом.

— Неужели…?

— Но это не так, сэр. В качестве доказательства моей искренности я кое-что сообщу.

Сингх улыбнулся.

— Помните ли вы об альбоме? — спросил Пател.

— О каком альбоме?

— С почтовыми марками.

Сингх не вымолвил ни слова.

— Вы должны помнить… Альбом принадлежал господину Каулю.

Сингх понял, что проморгал серьезный момент.

— Знаете ли вы, где он находится, сэр?

— Нет.

— А сколько, по вашему мнению, стоит этот альбом?

— Трудно сказать.

— Тысяч пятьдесят?

— Возможно.

— Меня больше всего удивляет то, каким образом он исчез. Его украли? И по этой причине был убит господин Кауль? Тот человек, у которого находится в настоящее время альбом… понимаете… мне тяжело его разоблачить. Я когда-то любил этого человека…

— Вы говорите о госпоже Бартлетт?

— Да, сэр. — Пател вытер покрасневшие глаза: — Простите меня, но боль воспоминаний бывает иногда неутолима. Я отдал бы жизнь за эту женщину. Но она бросила меня. Она предпочла господина Шуклу… потому что у него в банке много денег. Я пытался вернуть ее, но чуть не потерял свою должность. Судите сами, сэр! Такая женщина на все способна за деньги. А марки господина Кауля стоят…

— Не будем заниматься умственными спекуляциями, Пател.

— То, что я вам сообщил, сэр, основывается на опыте и наблюдениях. Радха Бартлетт обманывает нас всех: меня, господина Шуклу, господина Бартона и обманывала господина Кауля.

— Где находится альбом?

Пател хитро усмехнулся.

— Полчаса назад я по делу зашел к ней в кабинет. В этот момент как раз позвонил господин Шукла. Радха попросила подождать, пока она вернется. В спешке забыла закрыть верхний ящик письменного стола, где лежал альбом. Я взял его в руки, полистал и положил на место.

XIII

Приближаясь к кабинету госпожи Бартлетт, Сингх услышал за собой быстрые шаги.

— Добрый день, господин Сингх.

Он обернулся — рядом стояла Сарита.

— Я рада, что мы наконец встретились. Позвольте представиться. Сарита Шукла.

Сингх протянул руку, но сразу ставшая застенчивой, девушка соединила ладони в традиционном приветствии.

— Честно говоря, я вас искала, — добавила она. — Есть ли у вас несколько свободных минут?

В это мгновение из кабинета вышел Пател. Встретив взгляд Сингха, он ухмыльнулся.

— Добрый день, сэр, — произнес слуга и удалился.

Сладко улыбаясь, Сарита произнесла:

— Конечно, если вы не очень заняты.

Как раз в эту минуту вышла и госпожа Бартлетт. Увидев Сингха, она заметно изменилась в лице и прошла следом за Пателом.

Сингха удивило поведение этой пары.

— Сегодня все ведут себя как-то странно, не находите?

— Да, господин Сингх.

— Не хотите пройти в холл?

— В холл? — Глаза Сариты смотрели в упор. — Я предлагаю пойти в мою комнату.

Сарита заметила колебание.

— Так вы пойдете?

— Хорошо!

Они перешли в другое крыло здания.

— Сюда, пожалуйста, — шепнула Сарита.

В конце балюстрады находилось изваяние змеи — кобры из черного дерева. Широкие ступени были покрыты коврами.

— Вы в отпуске или на лечении?

— И то и другое.

— Как это удачно сочетать и то и другое. Вы сэкономите время. — Сарита остановилась перед одной из дверей. — Вот здесь я и живу.

Бледное солнце на голубом фоне посылало свои лучи сквозь белые занавески, развевающиеся в широком окне. Свет подчеркивал шелковистые тона комнаты, меблированной только белым цветом: белый персидский ковер, письменный стол с изящным белым стулом, в углу радиоприемник, в светлом пластмассовом оформлении на белой подставке.

Сингх пытался избегать резких движений, чтобы не вызвать боль в груди. Он мягко опустился на ковер.

— Видно, что вы занимаетесь спортом.

Сингх улыбнулся.

— Только как любитель. А вы наблюдательны.

— Поверите, если скажу, что всегда любила смотреть различные виды борьбы?

— Вы серьезно?

— Может показаться странным, что индийской женщине нравится мужской вид спорта. По нашим традициям женщина пленница в четырех стенах, призванная потешать своего хозяина.

— Но вы совершенно другая.

— Да, решив стать танцовщицей, я бросила вызов предрассудкам. Как одна из молодых «звезд» поднялась довольно высоко. Затем сцена надоела. Мне нравится затевать все новые битвы. Полагаю, вы слышали обо мне в артистических кругах.

— Видите ли…

Слегка сбитая с толку, Сарита спросила:

— Разве мое имя вам неизвестно?

Между ними стояла тарелка с яблоками и ваза, доверху заполненная виноградом.

Сингх взял виноградную ягоду.

— Гм… — покачал он головой, раскусывая виноградину. — Мало людей, которые могут делать то, что им хочется, мадемуазель Шукла.

— Что вы хотите этим сказать?

— Когда ты вынужден зарабатывать себе на хлеб — это занимает все время.

— И все полицейские такие?

— Какие?

— Вы знаете, какие. — Тон Сариты становился едким. — Их не интересует ничего, что не приводит к повышению жалования.

— Зависит…

— От чего именно?

— От каждого отдельного случая.

Они смотрели друг на друга, сидя на кашмирском ковре и опираясь на мягкие длинные подушки.

Сингх раздавил зубами еще одну ягоду.

— Вы мне не верите?

Стараясь сесть удобнее, Сарита вытянула ноги, оголив их. Сари чуть соскользнуло с плеч, обнажив руки. Сингх вспомнил о молодой тигрице, которую он должен был убить в далеком Наини Тал.

— Хотите доказательство? Прошу вас!

Девушка откинулась на спину, а ее блузка натянулась на выпуклом изгибе груди.

— Отлично. Продолжайте. Вы не танцевали год назад, в сентябре, в Центре классического танца, в Бомбее?.. В числе зрителей премьер-министр и немецкая культурная делегация.

Она встряхнула головой, разыгрывая ярость. Глубоко вдыхая, еще сильнее выгнула спину. Ее груди напряглись под шелком и блузка чуть приоткрылась.

Вдруг девушка выпрямилась и привела в порядок одежду. Затем шаловливо спросила:

— Зачем вы меня злите?

Сингх улыбнулся.

— Это вы меня злите.

— Я?!

— Зачем вы меня сюда позвали?

— О, конечно, — согласилась Сарита, поглаживая волосы, падающие на плечи. — Обещайте, что поймете правильно.

— Обещаю.

Она натянула сари на плечи, скрестила руки на груди и придала серьезное выражение лицу.

— Что вы думаете обо мне?

— К каком отношении?

— Вы знаете в каком… как о женщине.

— Вы очень привлекательны, мадемуазель Шукла.

Она глянула на Сингха — взгляд был одновременно одурманивающим и холодным.

— Я представляю тип женщин, которые умеют вскружить голову мужчинам?

— Гм…

— О, речь идет не о вас. Я имею в виду Рама Чанда, Эдди и им подобных.

— Ну а Вижай?

— Можете включить и его.

— А что вы скажете о Кауле?

Сарита вздохнула и посмотрела с укором.

— Я не знал, что его имя может вас взволновать.

— Вы мне напомнили о женихе. Я любила его больше жизни и сохраню нетленной память о нем.

— О, я не хотел вас обидеть. Я полицейский, и моя задача обнаружить, что скрывается за этими тремя смертями. До меня доходили слухи, что вы отказались выйти замуж за господина Кауля.

— Это ложь! Несмотря на мое воспитание в английской среде, в некоторых вопросах я остаюсь полностью верной традициям индийской женщины. Желание моего отца — это закон. К тому же господин Кауль был весьма зажиточным мужчиной. Почти весь наш курорт — его собственность, и он намеревался значительно увеличить инвестиции в его развитие. Эта женитьба сохраняла целиком все состояние семьи.

— Иными словами, речь шла о браке по расчету?

— А если и так? Разве большинство браков не строится на этом? Теперь я разорена. И не только материально, но и духовно. Так как я начала уже привыкать к господину Каулю. Я называла его Джай, хотя он и был в два раза старше. Собственно говоря, я уже полюбила его. Он обладал опытом, был вежлив, обаятелен — настоящий мужчина.

— Зачем вы позвали меня, мисс Шукла?

— Ах, да! С вами можно обсуждать любой вопрос, — сказала она в нерешительности. Затем почти драматически заявила:

— Среди нас находится убийца. И я знаю кто это!

Сингх невольно выпрямился.

— Кто?

— Пател.

— Откуда вы знаете?

— Он уже кого-то убил в Кении и отсидел за это 7 лет. Приехал в Индию, но прошлое помешало занять пристойное место. Разумеется, он очень хорош как слуга.

— Благодарен за эту информацию, мисс.

— Вы его не собираетесь арестовывать?

— У меня пока нет достаточно доказательств его вины.

— Но я могла бы рассказать некоторые вещи интимного характера, и вы со мной согласитесь… Хм… Что вы знаете о Хильде Шнелл?

— Разве она не невеста Эдди Бартона?

— Видите, как обманчивы обстоятельства! А что вы знаете об Эдди?

— Очень немного.

— Господин Сингх, вы известный детектив, но на сей раз не проявили большой ловкости, — произнесла она с дружеской улыбкой. — Вы не понимаете, что Рам Чанд и Хильде имели роман, который чуть не заставил Эдди сойти с ума?!

— Это серьезно? — спросил Сингх, разыгрывая удивление.

— Их любовь развивалась и далее, но застопорилась! И знаете почему?

— Из-за вас?

— Да. Но не забывайте, что Рам Чанд, слишком хвастливый и скучный, не нравился мне. Как-то он признался, что их связь с Хильде началась еще в Дели. По прибытии сюда, две недели назад, она сообщила ему, что ждет ребенка, и грозила убить Чанда, если подтвердится, то он ухаживает за мной.

— И что ж, подтвердилось?

— Да.

— Каким образом?

— За день до смерти Рам Чанд сказал: «Знаешь, Сарита, у Хильде преступные мысли». «Что случилось?» — спросила я. «Она видела нас прошлой ночью возле храма Шивы».

— И это правда, мисс?

— Я не отвечу. Но то, что я узнала, меня напугало.

— Что же?

— Рам Чанд сказал, то мать Хильде была помещена в психбольницу, и что с дочерью тоже довольно часто (ручаются припадки безумия. Шесть месяцев она находилась в психиатрической лечебнице.

— Это очень важно.

— Правда, она сюда приехала с Эдди, но тут же его оттолкнула, как только встретила свою старую любовь — Рама Чанда. И Эдди увлекся мной, но безуспешно; он слишком молод. Однако этот парень чертовски напугал меня.

— Чем?

— Он сказал, что, посмеявшись над ним, я собираюсь выйти замуж за старика. И пригрозил убить Кауля.

— И вы подозреваете, что он это сделал?

— Может быть… или его опередила Хильде, а может, мой жених убил Рама Чанда… и…

Лицо ее изображало ужас — реальный или притворный — Сингх этого понять не мог.

— О, Господи! Что я сказала!

Сингх молчал.

— Мой жених был чертовски ревнив, господин Сингх. Он требовал, чтобы я поклялась в девственности.

— Кауль, мисс Шукла, прибыл сюда ночью в прошлую среду, а на второй день умер Ран Чанд. Думаете, что за это время он успел узнать о ваших отношениях?

— В четверг утром отец представил жениха, которого до того я знала только по фотографиям. Как только мы остались вдвоем, Джай пытался меня поцеловать. Я же сначала потребовала сказать, что он любит меня. Тогда он, недовольный, усадил меня на колени. — «Неужели у меня с тобой должны быть такие хлопоты?!» «А почему бы и нет?» «С кем ты выходила гулять рано утром?» Я почувствовала себя неловко и притворилась, будто не расслышала вопроса. Он резко сбросил меня, затем засунул руку в карман пиджака и вынул бинокль. «Я ведь не шучу, признавайся, с кем ты была. Ну, говори!» Я объяснила, что Рам Чанд, джентльмен и блестящий ученый, взял меня с собой на прогулку. «Он всегда тебя целует так, как сегодня утром?» — закричал Кауль. «Может быть, у тебя галлюцинации, Джай?» — спросила я. Ярость была неописуема. Он показал револьвер. «Притворюсь, что поверил тебе, дорогая, — сказал он медленно. — Но я его еще поймаю».

— Ну а Вижай?

— О, Вижай! Это гений. И можно простить его дикий нрав.

— Даже если нрав становится преступным?

Она равнодушно рассмеялась.

— Там уже начинается ваша область.

XIV

Сингх вышел взволнованным.

«Почему Сарита появилась в тот момент, когда я собирался войти к администраторше? Специально? Может, следовало остановить мадам Бартлетт, когда она прошла в холл следом за Пателом».

Он подумал о людях, с которыми беседовал в то утро: Шукла, Вижай, начальник почтового отделения, парочка в постели, Пател и только что Сарита — и пришел к выводу, что любой в Акаше мог совершить эти преступления. Положение было весьма запутанным, но Сингх остался верен своему методу: «Собери всю информацию и дай возможность деталям раскрыть свое значение в нужный момент».

Остановившись, Сингх глубоко вздохнул — будто желая свежим воздухом отрезвить ум. На обратном пути интуиция подсказала следующий шаг.

Около центрального крыла курорта Акаш его окликнули. Это был Пател.

— Почему вы не забрали альбом? — зашептал он с укором. — Боюсь, что он долго не будет находиться на том месте.

— Почему?

— Кажется, Бартлетт в курсе дела… Но я предпринял меры предосторожности, — сказал Пател, оглядываясь. — Я за ней следил все время, пока вы были в апартаментах Сариты.

Слегка раздраженно Сингх ответил:

— Все вы знаете.

— Все, что я знаю, сэр, к вашим услугам, — сказал Пател, показывая связку ключей на большом кольце.

Сингх колебался.

— Это ключи, которые вам нужны, сэр. Поверьте мне. Я взял их со стола, когда понял, что не смогу больше ходить вокруг кабинета.

— А откуда вы знаете, то альбом еще там?

— Ну я не дурак, сэр. Американец, господин Буттонхол, вошел в кабинет час назад. Радха Бартлетт вышла вместе с ним Я воспользовался случаем. Он там же, в верхнем ящике.

— Вы не забрали?

Слуга посмотрел удивленно.

— Тогда зачем бы я вам давал ключи? — спросил он. — Чтобы вы заподозрили меня и арестовали? Нет, сэр! Я честный гражданин, соблюдающий закон. Но хочу признаться, что был не совсем искренним. В Кении давным-давно у меня были неприятности. Во время одной пьянки убили человека. Меня сделали козлом отпущения, и пришлось три года отсидеть в тюрьме. Но что было, того не вернешь. С тех пор, вот уже десять лет, как меня отпустили, я ни в чем не провинился.

Знаю.

Сингх взял у Патела ключи, и они расстались.

Несколько минут ждал перед кабинетом, прислушиваясь к легкому шуму внутри. Кто-то пытался вытащить заклинившийся ящик. Сингх спрятал ключи в карман.

— Добрый день, госпожа Бартлетт.

— Что-о… в чем дело?

Она убрала руки с письменного стола.

— Ах, это вы? Что вам угодно, господин Сингх?

— Как бы нам побеседовать?

Лицо ее исказилось.

— Иными словами, вы хотите меня допросить.

— Не совсем. Я только хочу задать несколько вопросов, если позволите.

— Вы сами выбираете удобное время?

— Сделаю вам уступку, госпожа Бартлетт. Наша сегодняшняя беседа нигде фигурировать не будет.

Она пожала плечами.

— Ладно. Только не пытайтесь впутать меня в какую-нибудь историю. Я ничего не знаю.

— А чего вы именно боитесь?

— Я никого не боюсь на этом свете.

— А мертвых?

Она вздрогнула.

— Вы пришли говорить о покойниках?

— Среди прочего.

Она открыла какой-то реестр и начала его рассматривать.

— У меня работа, господин Сингх.

Сингх почувствовал острую боль в сердце. Но глубоко вздохнул и сказал, улыбаясь:

— Я знаю, что вы заняты, но все-таки позволю себе похитить у вас несколько секунд. Если я был слишком суров, простите. Можно присесть?

— Прошу вас, — ответила она, удивленная вежливым тоном Сингха.

Поры на лице госпожи Бартлетт были покрыты пудрой, но ее серые глаза подчеркивали впечатление молодости, поддерживаемое и элегантным туалетом.

— Вы не такой уж свирепый, как я думала.

— Надеюсь, вы поймете, что боялись напрасно.

— Надеюсь и я, — улыбнулась Радха. — Видите ли, все эти случаи меня совсем выбили из колеи, тем более, что полиция допрашивала всех подряд, как будто все мы преступники. А вообще я человек веселый.

— Не только веселый, но и очень общительный.

— О, благодарю вас.

— Но ваш веселый общительный характер… влечет за собой и… Знаете, о чем я думаю?

Администраторша нахмурилась, затем хихикнула:

— Ясно, что Пател вам рассказал сказки, а вы их приняли за действительность. А знаете ли вы, что у Патела сомнительное прошлое, что он совершил преступление?

— Да. Об этом он сам рассказал.

— Значит, испытывает угрызения совести! Но кто совершил преступление, остается преступником всю жизнь. Господин Шукла великодушен и прощает ошибки, однако, что излишествует — портит. Я много раз предлагала ему найти Пателу службу в другом месте, так как наш курорт — это серьезное учреждение, а не исправительная колония. Он не сделал этого. И каков результат? Сегодня курорт имеет плохую репутацию…

— То есть, вы хотите меня убедить в причастности Патела к этим трем смертям?

— Но ведь он убил человека? Раз ты не уважаешь человеческую жизнь, то становишься убийцей.

Некоторое время они молчали.

— Как вы познакомились с господином Каулем? — спросил наконец Сингх.

— Он приезжал в Акаш так же, как и вы, в качестве гостя.

— Правда, что он является владельцем большинства акций курорта Акаш?

— Даже если это так… откуда я знаю?

— Вы знали его только как обычного гостя?

— Да.

— Тогда почему на второй же день после его приезда у вас была любовная встреча?

Она побледнела, на лице появилась растерянность, но через несколько секунд взяла себя в руки.

— Не слишком ли много предполагаете, господин Сингх?

— Вы слишком упрямы.

— А вы не шантажируйте меня.

— Не говорите так.

— Ваш единственный источник информации — Пател, а он обычный шантажист. Он предупредил, что если я ему не отдамся, он доложит, будто видел меня с господином Каулем в… компрометирующей ситуации.

— Как? Вы не были в четверг в комнате господина Кауля?

— А зачем мне было туда идти?

— Ну уж это вы не рассказывайте…

— Потому что этот мерзавец сказал, что видел меня там? — закричала она.

— Мне очень жаль.

Женщина вдруг успокоилась.

— Благодарю. Вы очень любезны. Само собой разумеется, вы должны выполнять свой долг.

— Поскольку зашла речь… господина Эдди Бартона вы знаете немного лучше?

— И это вас касается? — Госпожа Бартлетт широко раскрыла глаза.

Сингх заметил, как дергается ее правый глаз.

— У вас был роман?

— Вы шутите. Господин Эдди Бартон обручен с мисс Шнелл.

— Знаете ли вы, что он ссорился с господином Каулем из-за вас?

— Вы оставите меня в покое?

— Полегче, госпожа Бартлетт.

С напускной улыбкой она произнесла:

— Вы удивительный человек, господин Сингх.

— Вы бы могли что-нибудь сказать об… альбоме?

— Хотите любой ценой вывести меня из терпения?

Сингх поднялся, делая вид, что уходит.

Госпожа Бартлетт вскочила со стула, хватаясь за свою сумку.

Сингх вынул из кармана связку ключей и перешел к другой стороне письменного стола.

— Госпожа Бартлетт, если вы не возражаете, я открою эти ящики. Найду ли я в одном из них альбом с почтовыми марками?

— Это воровство! — закричала администраторша, роясь в сумке. — Верните мне ключи, или я вас застрелю!

Действительно, она направила в сторону Сингха револьвер.

— Вы слишком театральны.

— Я предупредила.

— Но вы не сможете меня застрелить.

— Это почему?

— Когда Пател взял ключи, он разрядил револьвер. Припоминаете, что выйдя с Буттонхолом, оставили сумочку здесь?

Женщина посмотрела на свою дрожащую руку. Этого было достаточно. Он ударил по оружию и поднял с пола револьвер. Администраторша завопила от ярости и, побежденная, опустилась в кресло.

Это был автоматический пистолет 22 калибра. Сингх извлек обойму. Предчувствие было правильным. Там не было ни единой пули.

Мадам Бартлетт пристально смотрела на него и молчала. Сингх открыл верхний ящик, затем средний. Как и говорил Пател, альбом находился в нижнем ящике. Рядом лежала фотография Эдди Бартона со следами губной помады. Он незаметно спрятал ее.

Женщина больше не была ни напуганной, ни агрессивной.

— Скажите, пожалуйста, как это попало сюда?

— Я бы тоже хотела знать, господин Сингх.

Изменение в ее поведениираздражало Сингха. Он жестко произнес:

— Вы удивительно упрямы, госпожа Бартлетт. Сколько времени еще будете утверждать, будто понятия не имеете о том, что здесь происходит.

— И что именно происходит?

— Вот что: вы знали ценность этих марок, и забрали альбом после того, как напоили господина Кауля в ночь его смерти.

— Глупость. Это мне напоминает Патела. По сути, вы говорите то же самое, что и он. Вижу, он вас убедил.

— Признавайтесь, госпожа Бартлетт.

— Прошу вас, выслушайте внимательно. Альбом украл Пател. Он хотел меня шантажировать, но ничего не получилось. Тогда он спрятал альбом в ящик и дал вам ключи.

— Госпожа Бартлетт, в это грязное дело вас впутал господин Бартон.

И Сингх достал фотографию.

— Неужели не понимаете? Даже если вы и не совершали преступления, то можете быть обвиненной в соучастии. В ваших же интересах рассказать все, что знаете об Эдди Бартоне. Думаю, что такая умная женщина, как вы, не позволит себе рисковать жизнью из-за легкомысленного молодого человека.

— Ничего не знаю об Эдди… он невиновен!

Раскрасневшаяся и запыхавшаяся, она вырвала фотографию из руки Сингха.

— О, теперь я вспомнила! — сказала она, вроде бы раскаявшись. — Как вы меня напугали! Я вам еще раз говорю, что между господином Бартоном и мной ничего нет… Его невеста, мисс Шнелл, показывала мне какие-то фотографии. И забыла одну у меня. Хорошо, что я вспомнила. Надо вернуть ей фото.

Диван, два стула, на столе пишущая машинка, ваза с розами, транзистор.

— У вас тут очень уютно.

Рассчитанная непринужденность в поведении Сингха сделала Эдди еще более нетерпеливым.

— Я не смогу посвятить вам много времени, господин Сингх.

Нарядный и благоуханный Эдди одел пиджак.

Боюсь, что придется.

— Не думаю.

— Посмотрим. Господин Бартон!

Эдди повернулся. Сингх держал альбом.

— Вы видели его когда-нибудь?

— Что за вопрос? Конечно. Господин Кауль был хвастлив и показывал альбом всем кому попало.

— Когда вы его переложили?

— Переложил?!

— Да. Из комнаты господина Кауля.

На узком лице Эдди появилось выражение глубокого отвращения.

— Я его не брал.

— Есть свидетели.

— Можно узнать, кто эти жулики?

— Один из них Пател.

— Вы верите словам гнусного слуги, бывшего заключенного?

— В данном случае это не важно.

— Серьезно? И не имеют значения сведения о совершенных преступлениях? Ну а кто же второй свидетель?

Выдержав паузу, Сингх медленно произнес:

— Госпожа Бартлетт.

Эдди покраснел.

— Вы все это придумали… Она не могла говорить обо мне.

— У нее не было другого выхода, и она вынуждена была выложить все карты на стол, Бартон. И еще, сообщаю вам, что заключение о смерти аннулировало несчастный случай. Вскрытие подтвердило, то господин Кауль убит.

— Глупости! Вы сочинили эту историю и пытаетесь меня в нее впутать. Господин Кауль говорил, что страдает больным сердцем. Вы видели его: он выглядел, седым старичком — одной ногой в могиле. Нет, сэр, я уверен, что он умер естественной смертью.

— При вашей помощи.

— Что..?

Эдди казался теперь значительно менее уверенным в себе.

— В среду господин Кауль ужинал с господином Буттонхолом, госпожой Ковальской и полковником Миддльсексом. Альбом почтовых марок он принес с собой, а через четыре часа обнаружили труп. В ту ночь между вами и Каулем произошел скандал. Собственно, вы последний человек, который видел его живым. Вы и взяли альбом. Что еще унесли из комнаты?

— Нет… я не брал… Господин Кауль позволил мне спокойно рассмотреть марки. Я ведь тоже филателист…

— Не знал этого. Но почему вы дали альбом госпоже Бартлетт?

— Она так сказала? Знайте, она лжет. Видимо, Бартлетт приходила ко мне по какому-то вопросу и взяла альбом украдкой. Я в этом уверен. А в последовавшей суматохе я забыл об альбоме.

Дерзость и самоуверенность молодого Бартона исчезли совсем.

— Советую понять ситуацию, в которой вы оказались, и быть до предела искренним. Господин Кауль не умер своей смертью.

— Но это же дико — зачем мне убивать господина Кауля?

— Чтобы завладеть марками, которые стоят целое состояние. Может быть, было еще что-то… более ценное и… желаемое вами во владении господина Кауля. Ну а сейчас вы пойдете в полицию.

— За что вы меня арестуете?

— За преступление.

Сингх надел на Эдди наручники.

Они перешли в холл.

— Пател!

— Да, сэр!

— Попытайтесь найти нам рикшу.

Пока они ждали, подошел Шукла.

— О, здравствуйте господин Сингх, здравствуйте господин Бартон, — воскликнул он рассеянно и вошел в бюро администраторши.

— У входа ждет рикша, сэр!

Пател поглаживал свои напомаженные усы и усмехался.

— Надеюсь, вы скоро вернетесь, господин Бартон.

— Пошел к черту!

— Поздравляю вас, сэр!

— Не будем преувеличивать, господин комиссар!

— Но у него облик убийцы. Я должен был давно в этом разобраться…

— Можете достать мне мандат на обыск? Возможно, мы что-нибудь найдем в его комнате.

— Немедленно, сэр! — сказал комиссар, и лицо его озарилось.

— И могли бы вы сделать так, чтобы весть об аресте Бартона появилась в местных газетах и была передана по радио?

— Простите, но не предупредим ли мы таким образом его сообщников?

— Отнюдь. Вы могли бы распространить это сообщение сегодня же вечером?

— Да, сэр.

Обиженный, комиссар направился к двери.

— Господин комиссар! — крикнул Синга. — Это ведь ловушка.

— Вот как! — Комиссар повернулся — взгляд его выражал восхищение. — Ну, это сильный ход! Сообщники почувствуют безопасность и выдадут себя.

— Гм!

— Либо кто-нибудь принесет информацию, и мы арестуем другого сообщника.

— Возможно… Господин комиссар, вы не будете сердиться, если я расположусь в вашем кабинете на несколько дней?

— Я буду сердиться? Для меня это честь, сэр!

— Благодарю… И еще, вы помните нищего, который зажигает свечи в Храме Шивы — кажется, его зовут Чанна? Его уже допрашивали?

Комиссар смутился.

— Он исчез, сэр.

— Как?

— Попросил охранника разрешения сходить в уборную и… исчез.

— Это серьезно.

— Знаю, сэр, но мы его найдем.

XV

Весть об аресте Эдди стала общеизвестной, однако, ожидаемой реакции не вызвала.

Сингх размышлял. Виноватым является, конечно, Вижай. У него были основания убить всех троих.

Но и Эдди имел основания. Более того, кража филателистского альбома и ссора с Каулем были явными доказательствами.

— Разрешите, сэр? С вами хочет побеседовать одна дама.

— Кто такая?

— Не представилась. Говорит, что вы ее знаете.

— Как она выглядит?

— Довольно милая блондинка, среднего роста. Ей от 25 до 40 лет.

— Пятнадцать лет — довольно большой разрыв, мой дорогой.

— Нет… то есть да, сэр. Эти иностранные дамы… довольно трудно определить их возраст.

— Задержите ее еще немного в приемной.

— Хорошо, сэр.

Комиссар в приподнятом настроении быстро вошел в комнату.

— Угадайте, сэр, кого я сейчас встретил?

— Госпожу Бартлетт?

— Нет. Мисс Шнелл.

— А вы не хотите пригласить сюда госпожу Бартлетт? Она ждет в приемной.

— Здесь, в полиции?.. А я послал мисс Шнелл тоже в приемную! Правильно ли я сделал, сэр?

— Гм..!

Полицейский как раз закладывал в пишущую машинку специальный лист бумаги.

— Могли бы вы детально стенографировать все вопросы и ответы, Гулам Али?

— Конечно, сэр, хотя последнее время я очень мало практиковался.

Комиссар нахмурился.

— Я вижу, тут ваши способности расходуются впустую.

— О нет, сэр. Я только хотел предупредить, что у меня недостаточно сноровки.

— Трескотня пишущей машинки будет очень отвлекать их внимание, — вмешался Сингх.

Комиссар покачал головой.

— Вы умеете убеждать людей. Я бы никогда не подумал… Сейчас приведу женщину.

— Будьте спокойны, госпожа Бартлетт.

Она вытерла слезы, высморкалась. Под глазами виднелись черные круги.

— Эдди Бартон невиновен. Вы должны его освободить. Он не преступник.

— Почему?

— Он чист как алмаз. Поверьте, я его хорошо знаю.

— Когда вы с ним познакомились?

— В Дели. Я была совладелицей небольшого кафе. Он часто заходил туда.

— Мне кажется, вы раза в два его старше?!

— Ну и что же? Разве из-за этого два человека не могут быть в дружбе? Эдди с самого начала был мне симпатичен. Нет. Он не мог убить господина Кауля.

— Что же тогда мог?

— Не знаю. Но Эдди не мог… потому что… не мог! Это невозможно!

— Почему вы так убеждены? Эдди последний, кто видел живым господина Кауля. Он украл альбом с почтовыми марками. Нет никакого алиби.

— Но он не мог убить этого человека!

— Почему?

— Потому что… потому что… потому что господин Кауль… его отец.

— Что вы сказали?

— Да. А я его мать.

Наступило недоуменное молчание.

— Почему вы мне сразу это не сказали?

— У меня были причины. Но теперь, когда Джай, то есть господин Кауль, умер, а Эдди несправедливо обвинен, думаю, что лучше все вам рассказать.

Мой отец служил в английской армии. Расставаясь с моей матерью, он оставил небольшую сумму денег. Когда мама умерла, мне было десять лет, и я выросла в сиротском доме.

В 16 лет встретила Джая. Это была любовь с первого взгляда. Год спустя после нашей свадьбы Джай уехал в Америку, где ему обещали хорошую службу. Через два месяца он обещал забрать меня. Но прошло гораздо больше, чем два месяца. Сбережения кончились. От Джая известий не приходило. Я была беременной и работать не могла.

Меня приютило благотворительное общество, где я и родила Эдди. Председатель этого общества — старый англичанин Джон Бартон стал приходить ко мне каждый день и вскоре признался, что любит меня.

Другой возможности выбраться из нищеты не было, и я приняла его предложение, переехала к нему. Джон очень внимательно относился ко мне и хотел только одного: чтобы я была счастлива и имела хорошее социальное положение.

Между тем кто-то написал, что мой муж умер в Нью-Йорке. И я вышла замуж за Джона. Из-за его слабого здоровья мы поселились в небольшом городке у подножия гор. Только там Джон изменился. Стал повсюду меня преследовать. Я даже не могла пойти в театр, как раньше. И в прекрасную погоду он не выпускал меня из дому. Я решила, что это вызвано его поздней женитьбой. Но никогда никому не жаловалась. Я была ему верна, хотя он приходился мне скорее отцом, чем мужем.

Его единственным другом стал молодой поручик Джимми Бартлетт. Он почти ежедневно приходил играть в шахматы. Через некоторое время Джон понял, что Джимми симпатизирует мне. Его разум помрачился. Однажды он пытался меня отравить.

Так продолжалось почти девять лет. Один раз, застав нас беседующими, муж хотел меня застрелить. Пуля раздробила руку Джимми. Я ушла с ним.

При разводе судья, старый друг Бартона, не хотел отдавать мне ребенка.

Получив развод, мы с Джимми поженились.

— Вы все рассказываете в прошлом времени.

— Да. С ним произошел несчастный случай… несчастный случай со смертельным исходом… во время игры в поло.

— Очень печально. Где же фигурирует Эдди во всей этой истории?

— Он всегда считал, что Бартон его отец. Я этого не опровергала.

— Почему?

— Иначе б сын узнал, что его отец подлец.

— А теперь знает?

— Да.

— Что вас заставило рассказать ему?

— Он попросил у меня 2000 рупий и сказал, что не захочет больше видеть меня, если в недельный срок не получит этих денег.

— Зачем они были нужны ему?

— Он не сказал.

— Вам это не кажется странным?

— Видите ли, второй муж внушил Эдди неприязнь ко мне. Эдди считал меня злой и аморальной.

Сингх внимательно слушал.

— Так вот, 2000 рупий — это большая сумма, которой у меня нет. Я отчаялась. Я очень люблю сына. И вот несколько дней назад узнаю, что Джай жив, что он очень богат и собирается жениться на Сарите Шукла. Я была потрясена. А моя судьба? Потом мне пришла мысль о том, что Джай может помочь своему единственному ребенку.

— Как на это отреагировал Эдди?

— Конечно, не поверил. Сказал, что я лгу.

— Вы встретили Кауля после его прибытия. Как он вел себя после стольких лет разлуки?

— Шантажировал меня.

— Шантажировал?

— Да. Потребовал, чтобы я исчезла с его пути, немедленно. И если пикну о нашем браке, то он обвинит меня в двоемужестве.

— Что он сказал об Эдди?

— Что ничего не собирается делать. Я рассказала, что Эдди родился через шесть месяцев после его отъезда в Америку и могу все подтвердить документально. Он ответил, что эти документы никому не нужны, и если я попытаюсь затеять скандал, то сама же и пострадаю.

Сингх поднялся.

— Благодарю вас, госпожа Бартлетт.

— Вы освободите Эдди?

— Я сделаю все, что в моих силах.

— Согласитесь, что мои люди тоже чего-нибудь стоят, хотя они и не так искусны, как ваши в Нью-Дели, — сказал комиссар и показал какие-то обрывки бумаг. — Час назад их принес дежурный полицейский. Они влажные и грязные. Не знаю, что это нам даст, но в нескольких местах можно различить фамилию «Кауль», и там же несколько официальных формул, сэр.

Сингх вынул лупу.

— Мы можем только предполагать, что это был за документ.

— Вы правы, сэр. Может быть, проконсультируемся с Бартоном?

— Хорошая мысль.

— Только надо допросить Бартона до того, как он придет в себя, сэр.

— Верно.

Сингх пытался навести порядок в мыслях. Появилась какая-то связь между Эдди, смертью Рама Чанда и смертью Кауля. А Свами? Кто мог убить его? И для чего?

Главная задача теперь состоит в том, чтобы выяснить, кому выгодна смерть этих трех человек.

Сингх чувствовал, что он на правильном пути. Но пока ему не хватало информации.

— Вы обо всем подумали, Бартон?

Одетый во вчерашний спортивный костюм, Эдди чувствовал себя неуютно.

— Вы не имеете ни малейшего права меня задерживать. Я должен посоветоваться с адвокатом.

— Позаботьтесь, чтобы он был толковым юристом и сумел вас спасти в затруднительном положении.

— В каком таком затруднительном положении?

За окном уже сгустились сумерки, и Сингх зажег лампу на письменном столе.

— Вы не можете заслонить этот чертов свет?!

— Присаживайтесь.

Сингх закончил возиться с бумагами.

— Почему вы не сказали, что господин Кауль ваш отец?

— Кто вам это сообщил?

— Вы же знаете, что это правда.

— Это бесстыдная ложь.

— И вы, единственный наследник, убиваете господина Кауля? Так?

— Не заставляйте говорить то, что вам угодно. Кауль не мой отец, и я не убивал.

— Послушайте, Бартон, недавно тут была ваша матушка.

— Неужели? Значит, она воскресла!

— Я располагаю доказательствами…

— Черт бы их взял! — Губы Эдди задрожали. — Понимаете…

Прошла еще минута. Эдди будто боролся и победил свои колебания.

— Вы правы. Кауль мой отец. А эта женщина — моя мать. Я не хотел говорить. Думаю, что это не преступление.

— Если не сделано с преступными помыслами. Собственно, это уже другое дело. Когда вы узнали, что Кауль ваш отец?

— На прошлой неделе. Мне стыдно было сказать правду.

— Почему?

— Как я мог говорить об отце, который оказался мерзавцем?

— Вы так его ненавидели?

Эдди задумался.

— Трудно ответить на этот вопрос. Меня воспитал полковник Бартон, благородный человек и настоящий отец. Я счастлив, что ношу его имя. Мама вела себя недостойно. Она ушла от него к картежнику и шалопаю. Это меня глубоко ранило, а деньги, которые она иногда мне посылала, только увеличивали отвращение. Неожиданно она объявляет, что мой настоящий отец — Кауль. Разоблачая свое жалкое прошлое, она преследовала определенную цель. Хотела, чтобы я считал ее мученицей за то, что она сохранила в тайне правду о моем рождении.

— На это вы сами ее спровоцировали.

— Так вы тоже на ее стороне?

— Вы требовали у нее 2000 рупий?

— О!

— Учтите, Бартон, вас обвиняют в преступлении. В ваших интересах объяснить все подозрительные моменты.

Несколько секунд Эдди молчал.

— Ладно. Когда я просил деньги, она мне подсказала одолжить их у моей невесты. Потом стала настаивать, чтобы я объяснил, зачем они нужны.

— И тогда вы ее шантажировали.

— Почему вы так считаете?

— Ведь вы сказали, что никогда больше с матерью не увидитесь, если она вам не даст денег. При этом знали о своей власти над ней. Зачем вам нужны были деньги?

— Чтобы помочь одному человеку.

— Кому?

В голосе Эдди зазвучала сентиментальная нотка.

— Одной старушке — моей кормилице — по сути, моей матери, после того, как настоящая мать покинула нас — моего отчима и меня. У бедной старушки рак желудка. Ее может спасти только операция. Один венский хирург в Дели согласен ее оперировать за 2000 рупий. Вот, если вам угодно, вся истина!

— Вся истина?

— Что вы хотите еще знать?!

— Вы потребовали деньги у господина Кауля?

— Нет… то есть… я не потребовал.

— Не из-за этих ли денег ваша матушка назвала имя настоящего отца?

— Откуда я могу знать?

— Почему вы так яростно ссорились?

— Не понял?

— Я говорю о вашей ссоре с господином Каулем в ночь его смерти.

Эдди протер глаза.

— Но я его не убивал.

— Вы потребовали у него 2000 рупий?

— Да… некоторым образом. Я сказал ему, что это вопрос жизни и смерти.

— Вы ему угрожали?

— Угрожал? Боже упаси! Он вынул револьвер из-под подушки и сказал, что, не колеблясь, выстрелит, если я себе что-нибудь позволю. Но все же оказался не законченным мерзавцем. Упомянув о своем великодушии, обещал подумать о моей просьбе, только б я его не торопил.

— А вы вынуждены были торопить?

— Кто-то из нас сошел с ума!

— Но вам деньги нужны были в недельный срок!

— Кто это сказал?

— Ваша мать.

— Вас ввели в заблуждение.

— Расскажите мне о втором визите к господину Каулю.

— О втором визите?

— Вы мне не все рассказываете, Бартон.

— Но я больше ничего не знаю.

— А альбом с почтовыми марками? При ваших отношениях Кауль не мог одолжить вам ценную вещь. Впрочем, лучше, если вы сами все расскажете.

Взгляд Бартона помрачнел.

— Это верно… Я пошел к нему в комнату… примерно часа через два после нашей ссоры… чтобы извиниться за грубость. Я постучал и вошел. Он лежал в постели. Я сказал: «Привет». Никакого ответа. Я приблизился и поднял простынь, покрывавшую лицо. Глаза были безжизненны. Я остолбенел.

— Вы сразу ушли?

— Почти.

— Почти?

— На ночном столике я увидел альбом с марками. В конце концов, по закону он был моим.

— По какому закону?

— Может, Кауль и мошенник, но это мой отец.

— Почему вы никому не сказали, что нашли его мертвым?

— Уже было две смерти, и полиция искала козла отпущения.

— Гм… И вы считали себя вправе забрать альбом?

— Конечно.

Сингх пристально посмотрел на него и спокойно сказал:

— Может быть, вы были правы. Как потом попал альбом к вашей матушке?

— Я его ей передал.

— Зачем?

— Потому что не хотел, чтобы его нашли у меня. По крайней мере, в первое время.

— Откуда эти опасения?

— Я чувствовал, что вы меня подозреваете.

— Какие еще предметы из комнаты господина Кауля вы взяли?

— Больше я ничего не брал.

— Перед смертью господин Кауль сообщил, что оставит часть своего состояния Свами. Уверен, что вы помнили это. Шла об этом речь во время вашей ссоры?

— Со своей собственностью он мог делать что угодно.

— Вместе с тем, вы только что претендовали на права законного сына.

Смятенный, Эдди ответил:

— Это нужно было не для меня.

— И во всю эту историю вы впутались из-за умирающей кормилицы?

— Да!

— И пошли на убийство отца?

— Упаси Господь!

— Господин Кауль обсуждал с вами завещание?

Сингх повысил голос.

— Да или нет?

— Нет.

— Вы видели завещание?

— Нет.

Сингх открыл какую-то папку.

— Зачем же вы его изорвали?

Эдди растерянно посмотрел на кусочки бумаги, найденные полицейским возле санатория.

— Послушайте, Бартон! Я могу вам помочь, только если вы поможете мне. Отцеубийство не вызывает никакой симпатии у присяжных, но если вы убили в припадке ярости, то можете получить смягчающие обстоятельства.

Эдди стукнул кулаком по столу.

— Не убивал я его! Хотите выбить из меня ложное признание. Это вам не удастся.

Сингх нажал кнопку звонка. Появился полицейский.

— Отведите в камеру!

— Это все?

— Мы еще поговорим, Бартон!

— Да, сэр.

— Что с вами, Гулам Али?

— У этого человека каменное сердце.

Сингх отсутствующе кивнул. Полицейский медленно поднялся со своего стула и вышел.

Эдди, конечно, человек неуравновешенный. Признания его матери способствовали еще большей эмоциональной нестабильности. Рама Чанда он убил из-за Хильде Шнелл. Следующим был Свами, так как отец, решил отдать часть своего состояния для ашрама. И наконец, пытаясь завладеть завещанием, он убил собственного отца. Так рассуждал Сингх.

Но он хорошо знал, что с доказательствами только в одной смерти можно обвинить Бартона: в смерти Кауля.

Сингх погасил лампу. Опять мучила боль в груди. Часы показывали уже без пяти девять. Он закрыл глаза, и вдруг вспомнил о Хильде Шнелл. Неужели она еще ждала в приемной?

Нажал кнопку звонка. Комиссар ответил.

— Давайте займемся немкой.

— Вы правы, сэр.

Полицейский вернулся к столу.

— Вы выглядите очень утомленным, сэр.

— Я не спал эту ночь.

— Почему?

Сингх указал на грудь.

— На итальянском фронте во время войны я был ранен, сэр. Как только боль становилась невыносимой, мне давали таблетку.

— Мне рекомендовали отдых. Поэтому я приехал сюда.

— Надеюсь, что вскоре вы сможете отдохнуть, сэр.

— И я надеюсь.

Вошла Хильде. В правой руке она держала сумку. Зеленое платье подчеркивало светлый цвет волос. Она уселась перед столом. Внимательно взглянув в ее голубые глаза, Сингх понял, насколько она взволнована.

— На каком основании вы арестовали Эдди?

— А почему вы меня спрашиваете?

— Потому что вы допустили грубейшую ошибку.

Она минуту молчала, разглядывая комнату.

— Буттонхол убил Кауля, — сказала она твердо.

— Что вы сказали?

— Буттонхол убил его.

— Гм… Продолжайте.

— Мы поссорились, Эдди и я, но потом помирились. В тот вечер условились встретиться. Эдди запаздывал, и я направилась к нему. В комнате никого не было. И вдруг я услышала его голос. Он раздавался из комнаты господина Кауля. Кричали оба — и Эдди и господин Кауль. Мне стало любопытно, и я решила послушать у двери. Таким образом узнала, что Эдди является сыном Кауля. Возможно, это знаете и вы.

— Знаю. Что происходило дальше?

— Дальше… Они кричали все сильнее. Я отошла и спряталась под лестничной клеткой. Вдруг Эдди пулей выскочил из комнаты, хлопнув за собой дверью. Я решила, что он направился ко мне, и собралась идти следом. Но тут открылась дверь, и появился Буттонхол. Он зашел к господину Каулю. Они говорили с ужасным американским произношением. Я не очень-то поняла. Все же уловила несколько слов: сумасшедший, неудачник, бабки, шпики и другие.

Сингх засмеялся.

— Вы не верите?

— Много американских фильмов вы видели, мисс?

Хильде говорила очень серьезно:

— Прошу вас дослушать до конца.

— Боюсь, что уже поздно.

— Прошу вас!

XVI

— Где господин?

— Не знаю.

Сингх взял на камине фотографию какой-то женщины.

— Кто это?

— О, сэр, поставьте ее на место! — испугалась горничная.

— Почему? Что случилось?

— Вчера я взяла фотографию и стала рассматривать, как вошел господин. Увидев это, он начал кричать на меня. Лицо его пылало от ярости. Я испугалась и попросила прощения. Он вырвал фотографию и стал целовать ее. Затем сказал, — я немного понимаю по-английски — что это фотография его матушки, которую он берет с собой повсюду, даже если едет на один день, и чтобы я не притрагивалась к фотографии, иначе он отрубит мне пальцы. А затем дал 5 рупий! Я считаю, что так крепко любить свою маму может хороший человек. Не так, как мои сыновья, уже все взрослые и женатые, оставили меня одну на старости.

— Добрый день, господин Сингх. Вы ищете американца? — Глаза полковника хитро сверкнули.

Сингх был удивлен его проницательностью. Сам он уже трижды был в комнате Буттонхола, но безуспешно и теперь искал его по всему Акашу.

— Вы его не видели?

— Он рано встал, в шесть утра. А сейчас уже приближается вечер. Должен скоро вернуться — ха, ха, ха, — и отдыхать в своей комнате после праведных трудов. Он начал худеть! Вчера не ужинал, сегодня не завтракал и не обедал…

Закатав рукава, Буттонхол налил виски.

— Выпейте, пожалуйста.

— Сожалею, что зашел к вам незваным, господин, но…

— Для друзей и для вас я Ф.Б., — сказал американец, беря стакан с подноса. — Позвольте мне угостить вас этой вкуснейшей жидкостью. Знаете, что мне вчера сказал один знакомый? Что бутылка шотландского виски по цене равна половине месячного жалованья обычного индуса.

Он налил виски в другой стакан.

— Итак, что привело вас к Ф.Б.?

— Господин Буттонхол, вы обвиняетесь в убийстве господина Кауля.

Буттонхол вздрогнул, лицо его налилось кровью.

— Это наглая ложь, Сингх, и вы должны были в этом разобраться. У вас есть свидетель?

— Да.

— Надеюсь, не эта сумасшедшая немка.

— Именно она. Мисс Шнелл.

— Меня это вовсе не удивляет.

— Мисс Шнелл заявила, что в роковую ночь видела, как вы входили в комнату господина Каули, и слышала шум борьбы. Она вошла в комнату после вас и увидела господина Кауля мертвым.

— Истеричная девица вас легко провела. Она все придумала, чтобы спасти своего возлюбленного. Мои слова опровергают ее версию. Я бизнесмен, солидный и незапятнанный, а она… скажу вам правду… приходила к бедному Каулю — я пару раз замечал их ласки — слащавый старик с авантюристкой. Но их поведение меня не касалось. Я это рассказываю, чтобы защитить себя от вашего обвинения. Может быть, его убила сама Шнелл.

Сингх задумался и через несколько секунд произнес:

— Думаю, вы правы. Всегда ценил тех, кто умеет сказать правду.

Буттонхол потягивал свой напиток. На лбу у него сверкали жемчужины пота. Он измерил Сингха продолжительным взглядом. Затем хитро подморгнул.

— Итак, мы друзья?

— Разве может быть иначе, Ф.Б.?

Буттонхол успокоился.

— Знаете, был момент, когда я усомнился… слишком уж вы официальны.

— Профессиональная деформация. Ничего больше.

— Так почему же, мой друг, вы не пьете?

— Сожалею, Ф.Б. Я нездоров.

— Давно?

Сингх хлопнул себя по груди:

— Пуля. И мне значительно хуже с тех пор, как на меня свалилась эта история.

Сингх поднялся.

— Надеюсь, вы еще не уходите?

Сингх уловил в голосе Буттонхола облегчение.

— До скорого, Ф.Б.

Как бы невзначай Буттонхол спросил:

— Эта немка была вчера в полиции?

— Была. Я выслушал ее.

— Так она же ненормальная.

— Вы верно говорите, Ф.Б.

— Думаете, я прав в отношении мисс Шнелл?

— Могу вам сказать, что мы держим ее под наблюдением.

— Может, пусть ее обследует психиатр.

— Сделаем все, что сможем.

Сингх вернулся в свою комнату. Он проверил револьвер и взял бинокль, купленный когда-то в Лондоне.

Хотел позвонить в полицию, но передумал: еще ни в чем не было уверенности, пока руководило только предчувствие.

Беседуя с Буттонхолом, Сингх заметил, что с камина исчезла фотография. Это подтолкнуло на мысль, что и Буттонхол собирается исчезнуть. К тому же он отсутствовал весь день. Но вчерашние показания Хильде заставили придать поведению Буттонхола особое значение. Как только Сингх заметил исчезновение портрета, он изменил тактику. Важно было не встревожить, а успокоить Буттонхола, заставить его почувствовать себя в безопасности.

Сумерки все больше сгущались.

За стеной, в нескольких метрах от входа, рос большой куст, за которым можно было спрятаться и наблюдать, кто входит и кто выходит из санатория.

Сингх ждал уже часа два. Наконец раздались тяжелые шаги. Чуть приподнявшись, он глянул в бинокль. Да, это Буттонхол!

Сингх осторожно вышел из тайника и стал за столбом у ворот. Были слышны только отзвуки шагов по мощеной дороге. Он перешел под дерево с густой листвой и попытался опять поймать Буттонхола в поле зрения бинокля.

Американец был недалеко, примерно в сотне шагов от него. Сингх пошел следом. Вдруг он застыл, услышав за собой шум. Нащупал револьвер, посмотрел вокруг, никого не видно.

«Может быть, это волк или шакал», — подумал он. Опять глянул в бинокль. Показалось, что Буттонхол просто бежит!

Сингх не мог терять ни мгновения. Через несколько минут человек подойдет к тому месту, где дорога раздваивается: одна тропа ведет в Нанди Нагар, другая в храм Шивы. А ему надо абсолютно точно знать, куда пойдет Буттонхол.

Следит ли кто-нибудь за ним? Может, у Буттонхола есть сообщники, и кто-то из них мог идти следом?

Сингх находил дорогу скорее наощупь, чем зрением. Вдруг он остановился, почувствовав скольжение почвы: он очутился перед пропастью. Еще б один шаг и… Но времени для размышлений уже не было. Он быстро вернулся на главную дорогу и успел заметить, как Буттонхол повернул налево. Стало ясно, что тот направляется к храму Шивы. Разрытая дорога круто шла то в гору, то в долину; зажигая периодически фонарик, Сингх продвигался успешно.

Тут вспомнил разговор с комиссаром, где тот упоминал о существовании короткого пути. Хотя для экспериментов времени не было, Сингх все же решился. Если он дойдет до цели на четверть часа раньше Буттонхола, то сможет осмотреться на местности и в чем-то угадать замыслы преступника.

Соскользнул по склону горы вниз, прошел русло высушенной речушки и начал с трудом подниматься по скалистому холму. Нужно было выйти на вершину, где находился циферблат солнечных часов. За ним — дорога, ведущая в долину, а затем опять в гору. Говорили, что перейдя вершину холма, попадешь к развалинам храма Шивы.

Сингх еще издали увидел вершину и довольно быстро поднялся на нее. Но ни трона, ни солнечных часов там не было. Неужели заблудился? Спускаться пришлось в напряжении, и тропинка снова исчезла из виду…

Сингх попал в ущелье. Призрачные и недоступные скалы отбрасывали в долину гигантские тени. Дикая местность — с кусками скал, ямами, густыми кустарниками.

Он вспомнил, что храм Шивы расположен на северо-западе. Быстро повернул направо, и через четверть часа был уже на другом холме.

Он был почти уверен, что слежка за Буттонхолом не была никем замечена. В какой-то момент даже подумал, что это порядочный человек, ни в какой степени не связанный с преступлением.

Размышляя, Сингх осторожно продвигался, от случая к случаю поглядывая в бинокль.

Наконец добрался до вершины. Сверху были видны все окрестности, полные развалин, храм, святая пещера в форме подковы — место, где был найден труп Рама Чанда и бездыханное тело Свами.

С трудом спускаясь к храму, Сингх ощутил легкую нервную дрожь. Чувства обострились, предупреждая о нависшей опасности.

На ступенях храма послышалось шипение светильника, в нос ударил едкий запах горчичного масла. Медленно приблизился к алтарю и остановился перед мраморной решеткой. Далее, под трезубцем Шивы, с мраморными змеями, обвитыми вокруг голубого бога, стоял глиняный кубок. Хлопчатый фитиль соскользнул в масло. Сингх поправил, и пламя тут же успокоилось.

Сингх отступил на шаг, чтобы выйти из слабого освещения пламени, и навострил слух.

Он медленно продвигался вперед, ощупывая кончиками пальцев трещины мраморной стены. Но в такой темноте невозможно открыть никакого тайного хода.

Прежде чем покинуть храм, на секунду остановился. Через двери было видно озеро с лотосами. Не чувствовалось ни малейшего дуновения ветра.

Слева на расстоянии одного броска виднелся вход в святую пещеру. Свод состоял из туловищ мраморных змей. Их поднятые головы смотрели друг на друга. Немного далее, шагах в пятидесяти, виднелся бугор.

Вдруг раздался выстрел.

Сингх вынул револьвер и поднял предохранитель.

Одним прыжком спустился по ступеням храма и остановился возле куста малины. Обхватив его, извлек из земли с кореньями, целиком. Он решил использовать его как ширму.

Войдя в пещеру, Сингх услышал приглушенные голоса, и пошел в этом направлении. Миновал ряд комнат со статуями богов и вдруг замер. Соседняя комната, откуда доносились отрывки разговора, была освещена фонарем.

— Ко всем чертям, парень, ты думаешь, что я дурак? И перестань играть с оружием, меня ты не испугаешь.

— Вы потешный американец, Ф.Б.! Вы, может быть, и родились в Техасе, но я все равно заткну вас за пояс. Хотите докажу?

— Ну, Вижай, пропойца, я могу и рассердиться. И я имею право рассердиться. Ты обманул меня, негодяй, а товарищи так не поступают.

— Лжете, Ф.Б.!

— Я? Разве я не дал тебе 2000 долларов наличными, как было уговорено? А ты мне принес только половину, товара! Знай, что ты всю жизнь будешь…

— Да, вы уплатили сполна. А получили только поло-, вину. Но в этом виноваты сами.

— К черту!

— Вы торопитесь уехать из страны. Вы приехали с Каулем по своим делам и должны были здесь пробыть еще не меньше недели. Что это за спешка? Вы говорите, что вас преследует Сингх. Хорошо, Ф.Б., теперь я вижу, что вы трус.

— Ко всем чертям! Ты не понимаешь, что если я попадаю в переплет, то погибает организация не только здесь, но и там, в Америке?

— Это я знаю, вы мне утром говорили. Я все устроил с агентами. И машина уже здесь. Я отвезу вас в Приндиан. Завтра утром в пять часов вы уже будете в самолете. Через тридцать минут — в Пакистане. И тогда начнете кусать локти, что как, дурак, поторопились.

— Ладно. Но я хочу и вторую половину.

— Получите на следующей неделе.

— Но вы сами понимаете, что так не будет.

— Не понимаю, Ф.Б.

— Да поймите! Эта дура, Шнелл, пошла прошлой ночью в полицию и накапала Сингху целую историю обо мне. Она…

— Вы попросили меня приготовить все к отъезду, и я это выполнил. Деньги, 2000 долларов, отправил шефу, который переправил их Центру. Остальное оперативно получите через несколько дней, или ждите, пока поступит обычным путем.

— А если не придет?

— Не говорите глупостей. Когда я работал с Каулем, он посылал деньги авансом. Товар же всегда прибывал в точности через наших агентов. Вам же не хватает доверия.

— Да, нет, что вы! Но могу ли я уплатить только за отпущенное количество?

— Лучше продлите свое пребывание здесь.

— Чтоб меня схватил Сингх? Служанка сказала, что утром он несколько раз приходил в мою комнату. А после обеда вихрем ворвался ко мне, утверждая, будто эта взбалмошная немка обвиняет меня в убийстве Кауля.

— Вы его действительно убили?

— А ты, Вижай?

— Когда Рам Чанд отправился к озеру, чтобы встретиться, как это было договорено, с Каулем, в порядке предосторожности он попросил меня пойти с ним. Итак, вы понимаете, если у меня возникнут неприятности, я не стану вас жалеть.

— Брось, не будь глупцом.

Между тем Сингх прокрался в соседнюю комнату.

Вижай, уже взобравшийся на мраморную плиту, держал в руках револьвер. Буттонхол стоял около открытого чемодана, в котором лежали какие-то пакеты с коричневым веществом. Отложив револьвер, Вижай нагнулся закрыть чемодан.

Сингх наблюдал, стоя за огромной статуей бога богатства Ганеша. В одно мгновение он бесшумно приблизился к Вижаю, повернувшегося за револьвером. Раздался захлебывающийся крик:

— Что такое?!

Захваченный врасплох, Буттонхол отскочил в сторону и направил свет фонаря в лицо Сингху. Тот приказал:

— Руки вверх!

Подчиняясь, Буттонхол погасил фонарик и поднял руки.

Мрак наполнился руганью и шарканьем ног.

Буттонхол крикнул:

— Хватай его, Вижай! Стукни его!

Сингх почувствовал тяжесть упавшего на голову предмета. Но тюрбан смягчил удар.

Сингх выстрелил в воздух. Пуля ударилась в потолок. Когда ему удалось достать фонарь, Вижай и Буттонхол уже были у входа в пещеру. Сингх бросился к ним.

— Остановитесь или я стреляю!

В ответ Буттонхол выстрелил.

Сингх прицелился в колени Буттонхола и — промахнулся.

— Придется его убить, — пробормотал американец.

И дважды разрядил свой револьвер во мрак пещеры.

Вдруг он вскрикнул, револьвер покатился по склону.

В следующее мгновение слегка задетый пулей застонал и Вижай. Кто мог стрелять?

Очутившись наверху, Сингх заметил машину и выстрелил по скатам.

— Стойте!

Когда Буттонхол и Вижай уже приближались к машине, раздался еще один выстрел и знакомый голос произнес:

— Господин Сингх!

Но Сингх не замедлил преследования до тех пор, пока Буттонхол и Вижай не остановились.

— Руки верх, господа. И без всяких трюков, прошу вас. Договорились?

Мужчина высокого роста спускался по склону.

— Рад, что был вам полезен, господин инспектор.

Это был полковник Миддльсекс.

— Развяжите петлю у моей пряжки, и у нас будет веревка…

Сингх обыскал пленных и, связав им руки, затолкал в машину.

— Позаботьтесь о них, господин Сингх! — сказал полковник, скрываясь под съемным верхом автомобиля.

У Вижая Сингх нашел ключи от машины и отдал их полковнику.

— Видите ли, господин Сингх, у меня были свои идеи и подозрения. Я знал, что вы искали Буттонхола целый день. И видел, как проводили время у входа в санаторий.

Сингх был ошеломлен.

— Стало быть, вы за мной следили, полковник?

— Да. Затем я потерял ваш след, зато увидел американца, который направлялся к храму. Но тогда ему удалось улизнуть, бандиту! Я вернулся к машине, которую на всякий случай вывел из строя, и стал ожидать. Ну, вот и дождался, — сказал полковник, указывая на Вижая и Буттонхола.

— Да… здорово, господин полковник. Они оставили в пещере какие-то пакеты. Не взять ли их с собой?

Полковник дал Сингху свой фонарь. Вскоре тот вернулся с большим чемоданом.

— Вы отличный стрелок, господин полковник!

— Ну это уже не то, что раньше! Ревматизм, полученный в Бирме, испортил мой стиль, но оптический прицел не раз спасал мне жизнь. Однажды, лет двадцать назад, мне предстояло убить Бадмаша, знаменитого тигра из Верхнего Кунарна. Ночь была темнее джунглей…

Машина направлялась в полицейское управление, полковник делился воспоминаниями.

Впервые Сингх слушал его с удовольствием.

XVII

Комиссар рассказывал:

— Итак, мы расстались с госпожой Бартлетт. Но только после того, как я пообещал проверить ее показания и в случае невиновности вернуть Эдди свободу. Было уже около трех часов ночи. Я взял с собой двух жандармов и трех полицейских и помчался в Акаш. Позади комнат, занимаемых Каулем и Буттонхолом, мы обнаружили встроенный буфет. Пател как раз его открывал. Он пытался нам помешать, пришлось сделать замечание.

— Интересно!

— Эта ночь героических поступков: вы взяли Буттонхола и Вижая и узнали, кто совершил преступления, а я собрал убедительные доказательства. Итак, начнем? — И комиссар показал две магнитофонные кассеты, лежавшие под ярким светом настольной лампы.

— Разумеется.

Комиссар включил магнитофон.

«…Простите, господин Кауль, что я к вам ворвался. Знаю, что уже после полуночи, а вы только час как приехали. Но я давно хотел поговорить с вами о некоторых вещах наедине».

«Кто вы и что вам угодно?

«Не рассердитесь, если я закрою дверь?»

«Как вам угодно».

«Сейчас лучше. Меня зовут Рам Чанд, здесь меня знают как доктора Рама Чанда, археолога. На самом деле я агент Бюро борьбы с наркотиками Организации Объединенных Наций. Точнее, я бывший агент… Ваш товарищ, господин Буттонхол, заставил меня оставить службу».

«Как?» Пауза. «Скажите, как!»

«Расскажу. В прошлом году 15 декабря я получил через одного из наших осведомителей сообщение, что самолет из Ливана, приземлившийся в Женевском аэропорту, имеет на борту груз героина.

В самолете был произведен обыск. Вскоре после этого меня посетил господин Буттонхол. Он обещал 5000 долларов за спасение пакета, который или потерялся, или конфисковали.

Мне пришлось много повозиться, но я нашел этот пакет. При встрече Буттонхол сказал, что у него нет с собой наличных денег и попросил связать его с покупателями героина. Я пообещал и покинул его на несколько минут. Выйдя из ванной, случайно услышал беседу между Буттонхолом и каким-то брюнетом».

«Не было ли у него бородавки на кончике носа?»

«Да, была бородавка, обросшая волосами. Позднее, рассматривая список пассажиров, я узнал, что его звали Джеймс Брэдли».

«Джимми Брэдли?! О! Гм! Понимаю!»

«Буттонхол требовал у Брэдли организовать все таким образом, чтобы заинтересованные люди в Америке считали пакет конфискованным».

«Конфискованным?»

«Да. Я сразу связал Буттонхол а с одним из лучших агентов. Буттонхол дал мне в тот же вечер 1000 долларов, сказав, что остальное уплатят на следующий день. А потом исчез…

Я умышленно держался в стороне и не присутствовал при сделках. Однако один наш инспектор видел меня в обществе этих подозрительных людей, и через неделю меня уволили. Сейчас не время заниматься подробностями.

Буттонхол за большую сумму избавился от своего пакета. Я узнал, что у него секретный счет в одном из филиалов Швейцарского банковского общества. Там работает администратором брат моей покойной жены. Он мне сообщил, что через пару дней Буттонхол внес туда 50 000 долларов. В моем распоряжении все данные — номер счета, денежные переводы, посредники. Как видите, у меня есть связи за границей. Они держат меня в курсе дела. В этом городе живет мой хороший друг Вижай. А я вас жду с тех пор, как мне сообщили об этом предстоящем визите».

«Зачем вы мне это рассказываете?»

Слышен хохот.

«Так вы же друзья! Не так ли?»

«Какое дело до этого вам?»

— «Меня это не касается, но прошу вас понять, что я поднимаю меч над Буттонхолом. Когда я сообщу в Америку о его жульничествах, его карьера закончится».

«Это шантаж».

«Нетсмысла меня оскорблять… Мое предложение должно вас заинтересовать. Буттонхол дал только 1000 долларов. Остальные 4000 даете мне вы, а затем требуете по меньшей мере 50% с его тайных барышей. Дайте мне деньги и вы получите всю необходимую информацию».

«У меня столько нет».

«Мы можем отложить до завтра».

«Гм… Ладно. Где мы встречаемся?»

«В храме Шивы, у развалин. Знаете, как туда попасть?»

«Нет, но я попаду туда. В котором часу?»

«В одиннадцать утра».

«Согласен».

Комиссар нажал кнопку «стоп».

— Сегодня после обеда я вызывал Патела и заставил его признаться. Он выполнял приказ Шуклы. Следует поблагодарить госпожу Бартлетт за то, что она нам сообщила.

— Выходит, что Шукла знал о происходящем?

— Я и его допросил, сэр. По его словам, он сделал это, чтобы получше узнать будущего зятя. Шукла сказал, что еще не прослушивал пленки.

— Полагаю, что микрофоны были установлены в комнате, — сказал полковник.

— Да. Более того, госпожа Бартлетт рассказывала мне, то почти за четыре недели до приезда господ Кауля и Буттонхола эти две комнаты зарезервировали и заперли.

— По-видимому, Шукла не хотел, чтобы его застали врасплох и все приготовил заранее — магнитофоны, микрофоны и прочее.

— Зато Пател не очень-то старался. Он не зарегистрировал, к примеру, ссору между Эдди и Каулем. Вместе с тем…

Комиссар включил вторую кассету.

Послышался стук в дверь.

«Входите… О, это ты? Тебе не спится… или что?»

«Ф.Б., ты свинья!»

«Что такое?! Ты кажешься раздраженным, Дж.К. Выпей чего-нибудь!»

«Не желаю! Скажи, ты когда-нибудь слышал о некоем Раме Чанде?»

«Гммм! Почему ты спрашиваешь?»

«Он только что был у меня».

«Кто это такой?»

«Агент Бюро по борьбе с наркотиками».

«Что он хотел?»

«Припоминаешь Женеву? Он рассказал мне о пакете, который, по твоим словам, утерялся».

«Это неправда».

«Ну-ка расскажи, как вы все между собой устроили, ты и Джимми Брэдли?»

«Ты что, с ума сошел, Дж.К.?»

«А после того, как подтвердилась пропажа, ты отправил его на тот свет?!»

«Ты что… он эмигрировал в Новую Гвинею!»

«Ой ли? Но не это главное. У тебя осталось 50 000».

Пауза.

«Ты прав, Дж.К. Я продал кое-какой товар. Чего ты хочешь от меня?»

«Пятьдесят процентов».

«Чудесно. 20 000 твои».

«25 000».

«Ладно: 25 000. Ты доволен?»

«Никогда б не поверил, что так легко уступишь»

«Мы ведь друзья, Дж.К.? А как, черт возьми, нам избавиться от этого пса?»

«От Рама Чанда?»

«Да. Он хочет 4000 долларов. Я встречаюсь с ним в храме Шивы завтра в одиннадцать часов».

«Подумай, Дж.К., как для нас опасен этот человек! Ты мне не веришь? Как только он найдет путь к Гюнтеру, он нас уничтожит».

«Да. Что же ты предлагаешь?»

«Я только что заметил перед пятой комнатой посох. Возьми его. Утром пойдем вместе. Ты знаешь мой удар, когда я в форме. Ты сэкономишь 4000 долларов, и мы оба избавляемся от шантажа».

«Ну ты голова, Ф.Б. Может быть, выпьем чего-нибудь?»

«Принеси бокалы и бутылку виски со стола».

Пауза.

«За твое здоровье, Ф.Б.»

«За твое, Дж.К.… Ухх… И не забудь посох. Возьми его с собой в комнату».

«Ты все предусмотрел, Ф.Б.! Ведь хозяин посоха может рассердиться, если…»

«Это оставь на совести Ф.Б.! Доброй ночи!»

«Спокойной ночи».

Комиссар остановил магнитофон.

— А теперь последняя запись. Но сначала припомните, что нам говорила мисс Шнелл: Эдди вышел, а Буттонхол вошел в комнату Кауля.

Комиссар нажал кнопку.

«Свинья! Ты оставил посох в моей комнате, чтобы меня утопить… И ты убил Свами! Ты ответишь за это!»

«Ты дурак, Дж.К.»

«Зачем ты его убил? Чтобы ввести в заблуждение Сингха? Сумасшедший, разве в этом была нужда? Ты убил святого!»

«К чертям!.. Смотри, Дж. К!»

Раздался испуганный крик.

«Ты не посмеешь… Нет! Не-е-ет!»

— Вы припоминаете Чанну, сэр? — спросил комиссар.

— Так называемое перевоплощение Шивы?

— Да, сэр. Сегодня в обед мы его поймали в селе Бастиан на расстоянии десяти миль отсюда. Мы его оставили без ежедневной дозы «индийской конопли», и он во всем признался. От индуса, похожего по описанию на Кауля, он получил 200 рупий. Из дверей храма он видел, как могучий белый человек, то есть Буттонхол, ударил Рама Чанда, добил его и бросил труп в озеро.

— Я не очень верующий, сэр, но чувствую, что третий глаз Шивы помог уничтожению преступников. Буттонхол убил Рама Чанда и Кауля, а теперь мы его поймали. — Комиссар замолчал. Затем спросил:

— А как же Свами, сэр?

— Видимо, он стал жертвой несчастного случая. Это больше всего запутало меня и повело по неправильному пути.

— Господин Сингх, не пора ли нам возвращаться в Акаш? Можно доехать туда на машине, на которой мы привезли пленников, — сказал полковник Миддльсекс.

— Замечательная мысль, господин полковник!

Сингх улыбнулся и обратился к комиссару:

— Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы господа Буттонхол и Вижай чувствовали себя как дома. Вызовите врача подлечить их раны.

— Конечно, сэр.

— И не забудьте освободить Эдди.

— О, сэр, как я могу это забыть?

Полковник Миддльсекс сел за руль и стал напевать какую-то мелодию.

Сингх уселся рядом.

— Что это? Романс «Бледные руки любил я в Шалимаре»?

Полковник, улыбнувшись, кивнул.

Яннис Марис Смерть Тимотеоса Констаса

Книга первая

1

Все началось с телефонного разговора. Странного разговора, в десять часов вечера, через два часа после моего прибытия в Афины.

— Господин Никодемос?

— Да. Слушаю вас.

— С приездом.

— Кто у телефона?

— Допустим… ваш друг.

Не только разговор был странным, но и голос. Он раздавался как бы издалека и в то же время был близко. Я даже не мог точно определить, говорит мужчина или женщина.

— Вы хорошо путешествовали?

— Отлично.

— Развлекались в пути?

Захотелось повесить трубку. Этот человек издевался надо мной. Но любопытство победило. Кто это, и откуда он знает, что я нахожусь в Афинах?

— Хватит, — сказал я.

— Браво. Вам надо немного отдохнуть перед тем, что ждет здесь.

— А что меня ждет?

На другом конце провода послышался странный смешок.

— Вы уже виделись со своими дорогими родственниками?

— Никого я не видел. Зачем вы звоните?

— Из интереса.

— Вас интересует моя персона?

— Очень.

Бесспорно, звонили откуда-то по соседству. Может, даже из гостиницы, в которой я остановился.

— Причина?

— Сострадание.

Зачем я продолжал беседу? Любопытство, развлечение или какое-то предчувствие?

— Вы полагаете, я нуждаюсь в сострадании?

— Разумеется. Кто не питает сострадания к человеку, которого ожидает смерть?

Я рассмеялся.

— Это меня-то ожидает смерть?

— Точно.

— А какая смерть?

— Само собой разумеется, не естественная.

Я попытался придать голосу веселую интонацию.

— Неужели я буду убит?

— Угадали.

— Очень интересно. А зачем вы об этом рассказываете?

— Чтобы предупредить.

— Вот так, анонимно?

— К сожалению, иначе не могу поступить. Вы, конечно, не верите тому, что я говорю…

— Ни на йоту.

— Скоро поверите. Привет дорогим родственникам. Как это они не пришли вас встречать?

— А я не сообщал о своем приезде.

Опять неприятный смех. На сей раз показалось, что голос принадлежит женщине.

— Почему вы смеетесь?

— Какая наивность. Все знают, что вы приехали. Доброй ночи.

Я немедленно позвонил в центральный телефонный узел гостиницы.

— Кто звонил мне только что?

— Минуточку.

— Алло…

— Вам звонили отсюда. Из гостиницы.

— Из какой комнаты?

— Из кабины с телефоном-автоматом.

— Вы не знаете кто?

— К сожалению, нет.

— Благодарю.

Разумеется, было бы смешно заниматься необычным собеседником. Но откуда он знал обо мне и о моем путешествии, зачем упоминал о родственниках?! Может, это один из знакомых, который хотел разыграть меня. Или какой-нибудь жилец гостиницы так развлекается. Ведь совсем не сложно узнать имя и номер комнаты. Что же касается родственников, то кто их не имеет? Я набросил пиджак на плечи и спустился в холл.

Афины — моя родина, но пока я чувствовал себя здесь чужаком и был даже немного растерян. Гостиница похожа на любую другую гостиницу — будь это в Риме, Париже или Лондоне. Комфорт, тепло и в то же время все чужое… Мимоходом я бросил взгляд на людей, находившихся в холле. Может быть, мой странный собеседник тоже был здесь? Коренастый господин, погруженный в глубокое кресло, читал газету; женщина, бесспорно американка, разговаривала с высоким, худым мальчиком лет тринадцати. Было еще несколько человек.

Я прошел холл, направляясь в бар. Там заказал чего-нибудь выпить.

С моего места хорошо просматривались окошко администратора и три телефонных кабины, откуда звонил незнакомец. Бармен принял стакан, я решил заговорить с ним.

— Для нынешнего времени года довольно холодно в Афинах.

Тот охотно воспользовался возможностью поговорить.

— В последние годы климат совершенно изменился… Весна стала походить на зиму.

И понизив голос, добавил:

— Говорят, из-за радиоактивности и ядерных испытаний. Я верю в это.

— Возможно. Как бы то ни было, Афины не узнать.

— Вы долго отсутствовали?

— Почти пятнадцать лет.

— О, за это время столица сильно изменилась. Уже прогуливались по городу?

— Нет. Из аэропорта я приехал прямо сюда.

— Еще стаканчик?

— При условии, что и вы со мной…

Вскоре появился новый клиент.

— Виски, прошу вас, — сказал он.

Я удивленно повернулся. Это был молодой человек лет двадцати — двадцати пяти, в ярко-желтом пуловере, с легким пальто в руках. На шее болтался шарф. Коротко постриженные волосы, начес на лоб, жесты и высокий голос говорили о том, что он принадлежит к так называемому «третьему полу». Бармен незаметно подмигнул мне.

— Мама тут не появлялась? — спросил юноша.

— Нет, господин Аргирис.

Я старался не упустить ни единого слова. Голос его — несколько неестественный — был уже знаком мне. Парень осушил стакан.

— Когда увидите ее, скажите, что я вернусь поздно.

Он соскочил с высокого стула и, ничего не уплатив, удалился. Бармен подошел, качая головой.

— «Этих» становится все больше. А что парню делать? Матушка гуляет с этими молодыми жеребцами, а об отце вообще ничего не известно. Денег же у них много. Вы знаете кто он?

— Откуда мне знать?

— Это сын Ставроса Аргириса. Состояние у них… нешуточное.

Я рискнул спросить:

— За несколько минут до моего появления не звонил Аргирис по телефону одной из кабин?

— Одной из кабин… не понял? — удивился неожиданному вопросу бармен.

Я повторил.

— Из кабины? Да… думаю… а почему вы спрашиваете?

— Пожалуйста, попытайтесь вспомнить.

— Думаю… но… нет. Я не уверен. Видите ли, здесь проходит так много народа…

Зашло еще три или четыре человека, и новый знакомый покинул меня. Я направился было к выходу, но почувствовал, что кто-но пристально смотрит вслед. Я резко повернулся. Толстяк, развалившийся в кресле, тщательно меня разглядывал. Следил ли он или рассматривал неизвестного посетителя из любопытства? Как бы то ни было, телефонный разговор все-таки лишил спокойствия.

Я возвращался в свою комнату, когда увидел ее, самую элегантную женщину из всех виденных мною в жизни. Она шла походкой принцессы. На плечах переливался чрезвычайно дорогой мех. Красавицу сопровождало маленькое чудовище, которое называется «великосветской собакой». Они встретились с толстяком, уселись в большую черную машину и покинули гостиницу.

— Кто это дама? — неожиданно для себя спросил у швейцара.

Тот улыбнулся.

— Красивая женщина, не так ли?

— Очень. Кто это?

— Мы почти ничего не знаем о ней. Она проживает всего лишь несколько дней в гостинице. Зовут Кондалексис, Ирма Кондалексис. Кажется, приехала из Египта.

— Благодарю вас.

Было одиннадцать часов, когда я вернулся в комнату. Сильно чувствовалась усталость, но заснуть никак не мог. В полночь раздался телефонный звонок. Я поднял трубку.

— Страдаете бессонницей?

Это был тот же голос.

— Вы думали над тем, что я, сказал?

— Вы с ума сошли?

— Нет. Просто предупреждаю…

— Не пойму, о чем.

— Не прикидывайтесь. Вы начинаете верить в мои слова. Кстати, когда состоится встреча с дорогими родственниками…

— Идите к черту!

Я бросил трубку, но еще успел расслышать неприятный смех. Немедленно позвонил на телефонную станцию гостиницы.

— Опять мне звонили из телефона-автомата?

— Нет, сударь. На этот раз из города.

— Благодарю.

— Если еще будут спрашивать…

— Не соединяйте. Я хочу спать.

— Будет исполнено.

Что за цели преследует это странное создание — мужчина или женщина — со своими «предупреждениями»? Я опять подумал о «нейтральном» господине Аргирисе. Пока только ему подходит голос.

Завтра попытаюсь встретиться со своими знаменитыми родственниками.

Вчера вечером Афины еще не надели свое самое нарядное платье: над Салоникским заливом нас ожидала довольно сильная гроза, а в аэропорту влажный острый ветер. Однако в это утро Афины вернули свой облик, а весна оказалась самой прекрасной в мире. На рассвете меня разбудили теплые лучи золотистого солнца. Я встал и открыл окно: Площадь Конституции купалась в ярком свете, голуби образовали веселый непрерывно движущийся ковер перед Памятником Неизвестному Солдату и казалось, что Акрополь медленно плывет по голубому небу столицы. Я глубоко вздохнул. Вчера я еще не осознал, но сегодня стало ясно, что я вернулся в любимый город, который, невзирая на долгое отсутствие, был моим городом…

Насвистывая какую-то мелодию, я вошел в ванную комнату. И уже под холодным душем вспомнил о двух телефонных разговорах. Теперь они казались незначительными и потешными.

В хорошем настроении я спустился в бар и с аппетитом съел первый завтрак. За соседним столом Александрос Аргирис пил фруктовый сок. Теперь, при дневном свете, его лицо казалось осунувшимся, светлые кудри — крашеными, а порок был еще очевиднее.

Мы поприветствовали друг друга, я закончил завтрак и вышел из гостиницы.

Швейцар, разодетый в пышную форму, низко поклонился.

Я отправился к адвокату семьи, что, собственно, и было причиной путешествия в Афины.

Меня ждали. Представительная секретарша пригласила в кабинет, отделанный ценным деревом и полный книг с золотистыми переплетами, Апостолос Мелахринос, семейный адвокат, остался таким же, каким я запомнил его во время последней встречи: самодовольным, внушительным, светским человеком.

— Очень рад вас снова увидеть, дорогой господин Никодемос. Когда мы встречались в последний раз, это было…

— Вскоре после оккупации. В 1946 году…

— Прошло столько времени… Я постарел, а вы…

— И я начал стареть.

Апостолос Мелахринос сменил светский тон на профессиональный:

— Как писал, ваш покойный дядюшка…

Он повторил известную мне историю, как мой покойный дядюшка, брат матери, который никогда не одобрял ее брак с отцом и не вступал в их дом, сделал меня своим наследником.

— Никодемос поставил и несколько условий.

— Если вы не против, обсудим их позже, господин Мелахринос. А сейчас расскажите, пожалуйста, то, что знаете о моем родственнике. Кажется, он женился незадолго до смерти…

— За год…

— На женщине…

— На двадцать пять лет моложе него. Вы с ней не знакомы?

— Нет, ведь я отсутствовал все это время…

— Я думал, может быть, за границей во время какого-нибудь их путешествия…

— Дядя избегал любой встречи со мной. Честно говоря, я удивился, получив известие о наследстве.

— Дядя вас любил. Значительно больше, чем вы можете представить. Мы были друзьями много лет. Припоминаю, как он, когда вы еще были ребенком, водил меня в городской сад, только для того, чтобы посмотреть на вас издалека. Да, мой милый, — Мелахринос вздохнул, — он очень вас любил, так же как любил и вашу незабвенную матушку.

— Он эту любовь никогда не проявлял.

— Он был очень упрямым человеком, с нежными чувствами, но упрямым. И сильно переживал из-за этого. Незадолго до своей ужасной кончины…

Я прервал:

— Почему «ужасной кончины»?! Ведь скоропостижная смерть в результате сердечного приступа самая легкая?

— Сердечного приступа?

Мелахринос вынул очки и начал их протирать.

— Разве он не умер в результате сердечного приступа? Так писали газеты, так же написали и вы…

— А… да…

Поведение его показалось странным.

— Разве не это причина смерти? — раздраженно спросил я.

Адвокат надел очки, как будто в них легче говорить правду.

— Нет, — ответил он.

— Однако…

— Собственно, с вами я могу говорить открыто. Он всегда считал вас своим единственным сыном. Нет… Ваш дядя не умер от сердечного приступа. Ваш дядя…

— Что же произошло?

— Он был убит…

Я не поверил — а газеты, письмо, все остальное…?

— По крайней мере, я полагаю, что он был убит, — добавил Мелахринос.

— Кем?

— Не могу сказать, так как не имею доказательств.

— Но у вас есть подозрения…

— Да. Ваш дядя был отравлен. Мы старались избежать скандала и придумали версию с сердечным приступом.

— Но как? Это невозможно. А полиций? Разве полиция не вмешалась?

— Почему? Вмешалась.

— И что?

— Они ничего не обнаружили. Была принята гипотеза, что дядюшка перепутал снотворное с ядом. Смерть рассматривалась как несчастный случай. Для знакомых же и газет он умер от сердечного приступа.

Адвокат волновался.

— А сами? Вы верите в несчастный случай?

— Я же сказал, нет.

Я знал Апостоласа Мелахриноса еще ребенком. Это был серьезный, уравновешенный человек, очень сдержанный в своих высказываниях.

— Кто убил его?

Он молчал. Кажется, я начал понимать.

— Жена моего дядюшки, какая она?

— Очень молода. На двадцать пять лет моложе Тимотеоса Констаса.

— Все находят ее чрезвычайно привлекательной.

— А вы?

— Она обладает какой-то красотой, которая…

Ему было тяжело продолжать.

— Которая вас пугает?

— Которая… не в моем вкусе.

— А как она относилась к мужу?

— Тимотеос никогда не жаловался.

Не надо быть хорошим психологом, чтобы понять — Апостолос Мелахринос не питал симпатий к жене Тимотеоса Констаса и старался скрыть это.

— Вы считаете ее прекрасной женой?

Он уклонился от прямого ответа:.

— Я не считал этот брак удачным.

— Потому что она намного моложе?

— И поэтому тоже.

— По какой еще причине?

— Магда Констас женщина… которая не очень подходила вашему дядюшке.

— Магда изменяла ему?

Он не спеша закурил.

— Думаю, да, — ответил наконец Мелахринос.

— И Тимотеос Констас знал это?

— Нет. Тимотеос Констас ничего не знал.

Я поднялся, сделал несколько шагов и остановился перед адвокатом.

— Господин Мелахринос, почему нам не говорить откровенно? Вы подозреваете, что дядя убит своей женой?

Он не ответил. Некоторым образом, я получил ответ на свой вопрос.

2

Я никогда не видел Магду Констас, ничего не знал о ней, не знал даже девичьей фамилии. В роскошном кабинете адвоката пытался представить, как выглядит эта женщина. «Все находят ее чрезвычайно привлекательной», говорил Мелахринос. Молодая, красивая, неверная.

— Как он умер?

— Утром нашли мертвым в своей комнате. В ту ночь у него собрались друзья. Мы разошлись в полночь. Ваш дядя был хорошо настроен. А утром неожиданно позвонила Магда. Я немедленно приехал.

Я слушал рассказ адвоката с противоречивыми чувствами. Для меня Тимотеос Констас человек близкий и в то же время далекий. Мать любила его, восхищалась им, но страдала из-за его упрямства. Она очень хотела помириться, но Констас был неумолим: он не простил сестре ее брака. Теперь же я узнаю, что этот суровый и строгий дядя любил меня, как сына.

— …Я подошел к кровати, — продолжал Мелахринос. — Рядом, на ночном столике, стоял пустой флакон из-под снотворного. Магда была встревожена. Она рассказала…

Я слушал молча. Магда рассказала о том, что произошло. Перед сном супруги немного побеседовали. Потом Магда пошла в ванную комнату, муж лег в свою кровать — они спали в одной комнате, но на разных кроватях. Когда она вернулась, увидела на столике стакан и рядом флакон. «Не могу заснуть, поэтому принял снотворное», — объяснил Тимотеос. Констас страдал бессонницей и часто пользовался снотворным. Утром, проснувшись, Магда удивилась тому, что муж еще спит — он всегда очень рано вставал. Она окликнула — ответа не последовало. Тогда она встала, приблизилась к мужу и с ужасом констатировала, что Тимотеос Констас мертв.

Тут же позвала горничную, позвонила врачу и сообщила о случившемся Мелахриносу.

— Когда я прибыл, врач еще был там, — продолжал адвокат. Он ничего не мог объяснить. Только сказал, что большая доза снотворного могла подействовать на больное сердце, но для этого необходимо по меньшей мере десять-пятнадцать таблеток. А Тимотеос не мог не столько ошибиться. Разве, что, — добавил он, — это была не ошибка…

— То есть?

— Если Тимотеос Констас хотел умереть. Если «несчастный случай» был, по сути, самоубийством. Причем, казалось, врач принял подобное объяснение, но я…

— Вы не поверили?

— Да. Потому что оставил своего друга в отличном настроении.

— Только поэтому?

— Не только. По словам Магды, ваш дядя сам растворял лекарство. Но стакан не был найден на своем месте. Магда Констас смогла объяснить это только тем, что горничная в суматохе вымыла его и поставила с другими стаканами.

— Ну а сама горничная?

— Не помнит.

— А почему вы придаете значение этому факту?

— Так как экспертизой установлено количество растворенных таблеток. Если бы Тимотеос Констас покончил жизнь самоубийством, никто бы не пытался это скрыть.

— А вы допускаете, что горничная по ошибке вымыла стакан?

— Повторяю, у меня нет никаких доказательств. К тому же в полиции этот вопрос уже утрясли, — с горечью произнес Мелахринос.

Я не знал, что и думать… Адвокат вроде бы уверен в своих подозрениях, однако доказательства совсем не убедительны. Конечно, самоубийство нельзя отрицать. Кто уверен в том, что доброе настроение дяди в последний вечер не было напускным? Тимотеос Констас умел скрывать свои чувства. А если он действительно отравился, какова причина? Измена жены? Неизлечимая болезнь? Ну, а стакан?! Порой истина столь проста, что кажется ложной. Возможно, все произошло так, как рассказала Магда Констас, может быть, горничная ошиблась.

— Как регламентировано наследство? — спросил я.

Апостолос Мелахринос вертел какую-то бумажку на столе.

— Все состояние предназначено жене и вам, но при определенных условиях.

— А именно?

— Вдова наследует часть состояния и часть недвижимого имущества. Если она умрет раньше вас, вам полагается все состояние. Если вы умрете раньше, все состояние переходит к ней. И еще, выходит она замуж пока вы живы — вы наследуете все состояние. Если же после вашей смерти — все состояние переходит к ней.

Я не совсем понял детали. Все казалось довольно запутанным.

— Зачем он составил такое странное завещание?

— Наверное, затем, чтобы состояние семьи Констас не попало в чужие руки.

— Однако, он дозволяет жене выйти замуж, если…

— Ему уже безразлично. С вашей смертью — тьфу, тьфу — семья Констас угасает, так как ваша матушка была единственной сестрой, а у него самого детей не было.

— Магда Констас имела свое состояние?

— Семья Аргирис считается очень богатой. Но не думаю, чтобы Магда владела значительным состоянием.

Тут только я заметил, что не поинтересовался девичьей фамилией женщины, на которой женился мой единственный родственник. Аргирис? Образ развратного юноши в желтом пуловере тут же предстал передо мной.

— Аргирис? — переспросил я. — Сегодня в гостинице я случайно слышал это имя. Точнее, речь шла о сыне некоего Ставроса Аргириса.

— Я его не знаю. Может быть, какой-то родственник, а может, и нет. Фамилия хоть и не совсем обычная, но и не редкая.

Мелахринос поднялся, показывая, что свидание закончено, и протянул на прощание руку.

— Вы должны знать, что Тимотеос был моим лучшим другом. Я к вашим услугам при любых обстоятельствах.

Мне показалось, что он имел в виду что-то более важное, чем формальности наследования.

— Когда вы повидаете вдову?

— Как можно скорее. Она живет на улице Алопекис?

— Нет. В последнее время мой друг поселился в квартале Психико. Полагаю, что она там.

В конторе Апостолоса Мелахриноса все показалось таинственным и мрачным. Под лучами солнца афинского утра тени рассеялись. Тимотеос Констас умер от сердечного приступа, как и установила полиция. Все остальное было следствием антипатии Мелахриноса к жене своего друга. И чего он ее так не любит?

Пешком спустился к Университетской улице и повернул на площадь Конституции.

Мой костюм оказался слишком теплым, и я решил зайти в комнату переодеться. Завязывая галстук, услышал телефонный звонок.

— Господин Никодемос? Вы вернулись?

Я не ответил, но трубку не повесил.

— Сегодня долго искал вас. Даже испугался, что несчастье произошло раньше, чем я ожидал.

Волнение «голоса» было явно фальшивым!

— Чего вы, черт возьми, хотите?

— Вы встретились с дорогими родственничками?

Конечно, я должен был бросить трубку, но не пойму, почему произнес:

— Я повидал своего адвоката.

В ответ раздался жуткий смех.

— Итак, вы уже знаете.

— Что знаю?

— Почему должны умереть.

Ругательства так и срывались, но я уже не успел их произнести.

Выяснилось, что звонили из города. Я быстро оделся и бегом спустился в приемную.

— Господин Аргирис здесь, в гостинице?

— Минуточку, позвоним в его комнату.

Я ждал с нетерпением.

— У телефона госпожа Аргирис. Будете говорить?

— Мне нужен ее сын.

— Его нет.

Я зашел в бар.

— Только что тут вертелся, — сказал бармен.

— Он выходил?

— Нет. Вот он!

Аргирис стоял у двери. А через минуту — уже перед зданием гостиницы, возле светлого автомобиля, беседовал с дамой, сидящей в машине. Это была Ирма Кондалексис.

Повернувшись лицом к молодому человеку, она держалась рукой за приоткрытую дверцу. Собака зевала на заднем сидении. Вся тройка являлась живым выражением роскоши и упадничества. Алекс Аргирис что-то сказал, и женщина, взглянув на меня, расхохоталась. Затем они продолжили беседу, не уделив больше мне никакого внимания.

3

Итак, предстояла встреча с Магдой Констас.

Я испытывал любопытство и беспокойство.

— Квартира Констас?

Ответил женский голос, безразличный и сухой, голос, который не совпадал с моим образом вдовы.

— Да.

— Госпожу Констас, прошу вас.

— Кто ее спрашивает?

Я представился.

— Подождите, пожалуйста.

Я ждал. Голос — станет первым элементом моего знакомства с Магдой Констас. Каким должен быть голос красивой, привлекательной женщины, возможно убийцы?!

— Вы?

И хотя телефон искажает звуки, слово это прозвучало нежно и ласково.

— Вы в Афинах?

— Да.

— А когда приехали?

— Вчера вечером.

— Разумеется, вы не будете жить в гостинице… Наш дом — это всегда и ваш дом.

— Когда можно вас увидеть?

— Даже сейчас, конечно, сейчас, жду с нетерпением.

Я медленно повесил трубку. «Привлекательная и опасная женщина». Голос ее был одним из самых приятных и теплых, когда-либо слышанных мною.

Я помнил дядину виллу с детства, но ни разу не переступал ее порога… Когда-то мне показывали большие железные ворота и каменный дом за деревьями, произнося с опаской: «Дом дяди Тимотеоса». Этот дом переплетался в воспоминаниях моего детства с образом человека жестокого и строгого, со слезами матери и еще с чем-то важным, чего я не помнил и боялся.

Пройдя двор, я свернул на мощеную аллею и увидел женщину в черном. Она ждала около мраморной лестницы. Невольно на несколько мгновений я остановился, но потом быстро шагнул вперед, произнеся невпопад несколько слов. Мы были явно смущены. Наконец она взяла меня за руку и повела в дом.

— Я хочу, чтобы вы чувствовали себя свободнее.

Голос ее опять дрогнул.

— Как счастлив был бы он увидеть вас здесь!

Магда пригласила в просторную комнату, где я смог разглядеть ее лучше. Она была не просто очень красивой — она была особенной. Большие беззащитные глаза придавали лицу детское выражение. Бархатные тона голоса самое простое слово наполняли каким-то особенным смыслом и удивительно гармонировали с близким к совершенству очень женственным телом.

— Вам не следовало останавливаться в гостинице, — сказала она. — Я настаиваю на том, чтобы вы ехали прямо к нам.

— Вы, вероятно, знаете, что ваш муж…

— Это было упрямство, за которое он дорого заплатил. Только я знала, какую нежность он к вам питал. И…

Магда запнулась. Я понял, что она хотела сказать о завещании.

— Он не мог простить матери ее брак.

— Дело не только в этом. Он давно примирился с браком, но из-за упрямства не мог проявить свои чувства.

Эта женщина моложе меня, относилась ко мне с такой теплой заботливостью, будто действительно была родной тетушкой… Я вспомнил слова Апостолоса Мелахриноса. Как отличался образ Магды Констас, представленный им, от этой женщины. Но какая из них настоящая?!

— Вы, конечно, узнали подробности о смерти, — сказала Магда.

— Да. Я сегодня встретился со своим адвокатом.

В детских глазах появились искорки злости.

— Вы беседовали с Апостолосом Мелахриносом?

— Сегодня утром.

— Представляю, что он говорил…

— Мы обсуждали только детали, относящиеся к завещанию.

— Только ли? Этот человек меня ненавидит, преследует своей ненавистью. Если бы только знали, что он посмел говорить обо мне…

Я знал. Но разумеется, ничего не сказал.

— Почему он ненавидит вас? — спросил я несколько погодя, — он же всегда был добрым другом дядюшки.

— Так думал и мой супруг. Но разве может быть искренним другом тот, кто посягает на его жену?.

Ответ меня ошеломил. Апостолос Мелахринос, человек столь серьезный, да в его возрасте…

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что вас не было в Афинах долгое время и вы всего не можете знать. Не будем об этом говорить… Расскажите лучше о себе.

Я чувствовал, как поддаюсь ее очарованию.

Но нужно действовать. Эта женщина, возможно, изменяла мужу. А может быть, его и убила. С уязвленной гордостью она рассказывала о недостойном поведении Апостолоса Мелахриноса. А именно: он был человеком, считающим ее виновной, человеком, любящим своего друга и не простившим его смерть.

Я рассказал кое-что О своих путешествиях.

— Сообщите в гостиницу, чтобы вам подготовили багаж. Я пошлю забрать его. Вы будете жить здесь.

Я хотел отказаться, но покорно промолчал.

— Скажите, что не откажетесь…

И она положила свою руку на мою. Я принял приглашение.

— Вы позвоните?

Уже собирался сказать «да», как в холле послышались шаги и в открытой двери появился силуэт.

— Привет, Магда!

Алекс Аргирис улыбался. Его яркая одежда, усмешка, наглая физиономия контрастировали со строгостью помещения, с затянутыми портьерами, с низким тоном голосов, с трагической серьезностью Магды.

— Мой кузен, Алекс Аргирис, — произнесла женщина. — Господин Никодемос, ближайший родственник покойного мужа.

Аргирис по-клоунски поклонялся.

— О, не хотел прерывать родственную беседу, — произнес молодой человек.

— Алекс, ты не мог бы хоть раз в жизни вести себя серьезно? — сказала Магда с укором.

— Мог бы, но почему именно сейчас?

Тень улыбки появилась на лице Магды, улыбки, которая не соответствовала ее поведению.

— Мне кажется, что я уже встречал этого господина, — сказал Аргирис.

— Да.

— Вспомнил. Мы ведь живем в одной гостинице. Я видел вас сегодня.

— И даже беседовали, — добавил я.

— Интересно, как?

— По телефону.

Он задумался.

— По телефону? Когда?

— Да вчера вечером. И сегодня утром…

— Мы с вами? Вы ошибаетесь.

— Возможно.

— Странно. Как мы могли разговаривать, не будучи знакомыми?

Он издевался надо мной?!

Аргирис разлегся в кресле, скрестив ноги.

— Магда, — твой племянник, — и он акцентировал последние два слова с особой иронией, — и есть знаменитый сонаследник?

Магда попыталась изменить ход беседы.

— Как поживает матушка? — спросила она Аргириса.

— У нее огорчения с последним любовником, — ответил он и зевнул.

— У Алекса одно стремление — всех ошеломить, — сказала Магда Констас, желая его оправдать.

— Истина часто ошеломляет, — произнес безразлично юноша.

Он поднялся.

— Вижу, что помешал. Пойду прогуляюсь и, если вы не против, вернусь пообедать.

Он снова, как клоун, поклонился и вышел.

— Какой ребенок! — сказала женщина.

— Вы любите его?

— Мы выросли вместе. Какой это был обаятельный мальчуган! Чувствительный, нежный. Но отношения родителей и некоторые события заставили его бояться людей.

— Что-то не заметил. Скорее ему нравится провоцировать.

— А он так скрывает свою боязнь.

Она вздохнула.

— Собственно, каким он вам является родственником?

— Наши отцы — братья.

Стало быть, моя знаменитая «тетушка» не была такой уж бедной, когда выходила замуж за Тимотеоса Констаса. В таком случае, зачем она за него пошла?

Я разглядывал этот очаровательный образ с огромными глазами. Полумрак и небольшие паузы в разговоре опять создавали некую интимность, которую рассеяло появление Алекса Аргириса.

— Так что же говорил Апостолос Мелахринос? — тихо спросила Магда.

— Что дядя умер не от сердечной болезни.

— Только это?

Не было сил лгать, и я промолчал.

— Он сказал, что дядя был убит?

— Нет.

— Вы не хотите травмировать меня. Он сказал это. Причем, вы не единственный, с кем адвокат делится своими подозрениями.

— Как умер дядя? — продолжал я.

— Я не могу найти ответ.

— Как бы то ни было, он не умер от сердечного приступа?

— Нет.

— Может быть, несчастный случай?

— Трудно представить себе, как мог произойти подобный несчастный случай.

— Так что это могло быть?

— Сначала я решила, что муж покончил жизнь самоубийством. Стала искать причины.

— И нашли?

Мой вопрос прозвучал как упрек.

— Нет, — сказала она решительно. — Я никогда не давала ему повода чувствовать себя несчастным.

Я промолчал.

— Спрашивайте все, что вам угодно.

— Я бы не хотел…

— Вы бы не хотели спрашивать, есть ли у меня любовник. И не покончил ли дядя с собой, узнав об этом?

— Нет.

— Во всяком случае, если это самоубийство, причины надо искать в другом.

— В чем?

— Трудно сказать. Прожили вместе год. Уважая и понимая друг друга. Когда же муж умер, я обнаружила, что ничего не знаю о нем.

— Но вы знаете, что он вас любил.

— Была абсолютно уверена. Теперь не знаю и этого.

Она вздохнула.

— Тимотеос был скрытной натурой. Говорил, что любит меня, но никогда не открывал свою душу, не рассказывал о своих делах и отношениях.

— Его что-то беспокоило?

— Видимо, да.

— А именно?

— Не знаю. Но он чего-то боялся.

Я вздрогнул.

— Не могу сказать, было ли это «что-то» человеком, ситуацией, действием, относилось ли к настоящему или к прошлому. Но бесспорно — он боялся. Некоторые телефонные звонки заметно меняли его настроение. Нередко возникала необходимость в каких-то срочных поездках. Однажды к нам пришел человек. Муж пригласил его в кабинет, где они долго разговаривали. Когда неизвестный ушел, Тимотеос был бледен, как покойник. Я спросила, что случилось, он грубо ответил, чтобы я не вмешивалась в его дела. Впервые он так разговаривал со мной.

— Тот человек еще появлялся?

— Нет.

— Кому-нибудь говорили об этом?

— Не говорила. Ничего конкретного я не знала и единственное, чего бы достигла — он стал бы героем скандальных рубрик местных газет.

— А полиции не сообщали?

— О чем я могла сообщать? О визите неизвестного несколько месяцев тому назад?

— А стакан? — спросил я. — Что случилось со стаканом? Вы говорили, что, возможно, в суматохе горничная его вымыла с другой посудой?

— Да, я так говорила.

— Вы этому верите?

— Не знаю.

— Итак, вы допускаете, что Тимотеос не покончил жизнь самоубийством?

Она не ответила. Я продолжал взволнованно:

— Его могли убить?

— Не знаю, — испуганно пробормотала Магда, — но я не давала никаких поводов для самоубийства.

— Кто в тот вечер был здесь?

— Апостолос Мелахринос, мать Алекса…

Она не успела договорить. Алекс Аргирис вошел в комнату.

— Не побеспокоил вас? — с издевкой спросил он.

— Отнюдь.

— Я подумал, что вдруг ваши родственные проблемы…

Появилось желание влепить ему пару пощечин.

— Брось свои ребячества, Алекс, и присаживайся, — сказала Магда.

Он взял стул и уселся рядом.

— Ты маму пригласила?

— Да.

— А ее жиголо?

— Алекс, как тебе не стыдно?!

— Почему же?

Из холла послышались женские голоса, смех.

— Прибыла, — объявил Алекс.

Магда поднялась. В комнату шумно вошла надушенная и разукрашенная, как фрегат в праздничный день, мадам Аргирис. За ней следовал высокий брюнет.

— Что у тебя случилось, дорогая, почему сидишь в темноте?

Магда подошла к ней. Женщины расцеловались. Мадам заметила сына.

— И ты здесь, мой дорогой, — сказала она и направилась к юноше.

— Как видишь, — ответил он и освободил дорогу.

Госпожа Аргирис и не заметила этого. В стиле женщин, которые всегда пытаются наполнить комнату своим присутствием, громко спросила:

— А кто здесь еще?

Магда представила меня, а родственница в свою очередь представила своего спутника.

— Господин Деногиас, знаменитый Деногиас, наверняка слышали о нем.

Я никогда не слышал этого имени.

— Вы позволите…

— Ни в коем случае. И не говорите, что не сможете пообедать с нами!

Но я отказался от приглашения.

4

Ушел я с виллы еще с большим количеством вопросов. Магда исключила несчастный случай. И допускала преступление, которое, конечно, совершила не сама. Но была ли она откровенна?

Если бы она хотела что-то скрыть, то остановилась бы на версии с несчастным случаем. Зачем вызывать подозрения при обстоятельствах, не совсем для нее благоприятных? И какую роль играли ее слова об опасениях Тимотеоса Констаса?

После обеда я направился в гостиницу. Возле окошка администратора меня остановили:

— Господин Никодемос, вам три раза звонили.

— Звонивший не назвал себя?

— Один раз это был господин Мелахринос. Остальные не назвались.

Я поднялся в комнату. Невольно глянул на телефон. Белый аппарат как бы насмехался надо мной. Я поднял трубку.

— Прошу контору господина Мелахриноса.

Я подождал несколько секунд.

— Господин Мелахринос вернется к четырем часам дня.

Повесил трубку и опять глянул на аппарат. Я был уверен, что мой «друг» не замедлит проявить себя. И оказался прав.

— Вас спрашивают из города, — послышался четкий голос телефонистки.

— Давайте связь.

— Вы вернулись?

— Вернулся.

— Встретились с родственниками?

— Вы ведь знаете.

— Как это знаю?

— Вы же были там…

— Я?

— Да, вы, дорогой кузен.

В трубке послышался смех.

— Вы повидались с очаровательной тетушкой?

— Повидался.

— А знаете ли вы, что есть насекомые, которые убивают самца в момент соития?

— Зачем вы звоните? Из филантропических соображений?

— Из ненависти.

— Из ненависти?

— Одну минутку!

Мой собеседник снова повесил трубку. Я был очень взволнован. Кто это? Алекс Аргирис?.. Нет, скорее звонила женщина.

Магда Констас! А зачем Магде это делать? Зачем вызывать подозрения? Нет, нет… не то. И все же эта абсурдная, неоправданная мысль не покидала меня.

Я разлегся на кровати одетым и закурил. С нетерпением ожидал шестнадцати часов, чтобы встретиться о Апостолосом Мелахриносом.

— Вы встречались? — спросил он.

— Да.

За четверть часа до открытия конторы я уже был на месте. Мелахринос несколько удивился, увидев меня так рано.

— Не спрашиваю, какое она произвела впечатление…

Мне показалось, что это не тот человек, какого я видел при первой встрече. Теперь все выражение его лица выдавало склонность к наслаждениям: Магда отвергла адвоката и теперь он возненавидел ее.

— Что с вами случилось?

— Ничего. Я просто думаю.

— О ком?

— О Тимотеосе Констасе. О том Тимотеосе Констасе, которого не знал.

Я нагнулся над столом, приблизившись к адвокату.

— Господин Мелахринос, хочу, чтобы вы говорили абсолютно искренне.

Он усмехнулся.

— Я всегда говорю искренне.

— Господин Мелахринос, кого боялся мой дядя?

— Он боялся? Кого ему бояться?

— Что-то внушало ему страх.

— Кто это сказал?

— Его жена.

— Она солгала. Тимотеос Констанс ничего не боялся. Не было никаких причин.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Тимотеос не имел от меня секретов. Я был не только его адвокатом, но и другом. Если бы его что-то мучило, он бы со мной поделился.

Адвокат достал сигарету.

— Нет, мой дорогой, не было Никаких секретов в жизни вашего дядюшки. Иначе я узнал бы о них первым.

Четким движением он поднес огонь к сигарете, глядя мне прямо в глаза. Мелахринос вел себяуверенно, и в то же время казалось, что адвокат заранее позаботился о том, чтобы все его речи и жесты выглядели естественно.

— В ночь, когда умер дядя, вы говорили, что были у него дома?

— Да.

— А кто еще был с вами?

— Человек пять или шесть. Точнее, шесть. Инженер Леонес с супругой, старые друзья, художник Попадопулос и родственница Магды с сыном.

— Госпожа Аргирис?

— Да. И еще некий господин Демодикос. Полагаю, что он — знакомый вашего дядюшки по заграничным командировкам.

— Еще кто?

— Больше никого.

— Вы ушли вместе со всеми?

— Нет. Я ушел с супругами Леонес. Остальные — позже. Сначала Демодикос, затем родственники Магды Констас.

— И когда уходили эти последние, дядюшка был здоров?

— Разумеется.

Последовала небольшая пауза.

— По крайней мере, так заявили госпожа Аргирис, ее сын, Магда и служанка.

— Вы поверили?

— Да. Опасно лгать сразу стольким людям.

— Служанка еще находится в доме вдовы?

— Нет. Она уже в своей деревне.

— Сама уехала или ее выставили?

— Уехала.

— Кому она это сказала?

— Женщине, которую наняли вместо нее.

Мелахринос отвечал доброжелательно, так, как это делал бы любой старый друг, беседуя с единственным родственником покойного.

— Господин Мелахринос, последний вопрос. При первой беседе вы намекали на то, то у Магды Констас был любовник. Вы его знаете?

Тот задумался.

— Да, — произнес наконец.

— Он в Афинах?

— Да.

— И продолжает поддерживать отношения с вдовой?

— Нет.

— Можете сообщить его имя?

— Зачем вам?

Действительно, зачем? Этого я и сам не знал, так же, как не знал, что делать дальше.

— Я хочу знать все, что связано с дядей в последний период его жизни.

— С какой целью?

Я пожал плечами. Он требовал ответа, которого я еще не успел дать себе.

— Хочу знать.

— Любовником Магды Констас был актер Димитрис Апергис. Знаете его?

— Слышал. Когда уезжал из Греции, он как раз дебютировал.

— Сегодня он считается лучшим актером. Талантливый артист из изысканной семьи, но эгоист и сноб.

— Когда прервались их отношения?

— Вскоре после смерти Тимотеоса Констаса.

— Этот разрыв связан со смертью?

— Не знаю.

Больше вопросов не было — я узнал множество вещей и в то же время не узнал ничего. Прощаясь, Апостолос Мелахринос спросил:

— Когда вы вернетесь к своим делам?

— Посмотрим, — ответил я.

Собственно, в тот момент я не знал, уеду ли скоро из Греции, или останусь, чтобы…

По сути, зачем мне было оставаться? Чтобы раскрыть причину смерти почти незнакомого мне родственника? Но вернувшись в гостиницу, я позвонил в туристическое агентство, чтобы забронировать билет в Париж на следующую неделю.

5

Я написал Апостолосу Мелахриносу письмо, в котором сообщал о решении вернуться к своим делам. А также выразил признательность за заботы и поручал адвокату защиту моих интересов по наследованию. Отправив письмо, я уселся в кресло и взялся за газеты. Мой взор остановился на улыбающемся интеллигентном лице. Это была культурная страница. Под фотографией прочел следующее:

«Руководитель труппы и главный герой театра Аттикон Димитрис Апергис в роли Жака Дюваля в пьесе Марселя Марсо «Каникулы господина Дюваля». Премьера состоится сегодня в Аттиконе».

Я решил пойти на представление, несмотря на то, что уже почти решил вернуться во Францию. Я подошел к окошку в вестибюле.

— Один билет на вечер в театр «Аттикон».

— На премьеру Апергиса? Боюсь, что это не легко…

Сотенная бумажка устранила сомнения. Спустя десять минут мне сообщили, что билет можно взять в кассе.

До начала представления оставалось четыре часа. Возможность увидеть любовника Магды воскресила во мне интерес к делу.

Кельнеры убирали столы на площади. Вместе с уходящим солнцем исчезало и послеобеденное весеннее тепло. У входа в гостиницу я заметил знакомый силуэт Алекса Аргириса. Молодой человек остановился у окошка в вестибюле и что-то спросил у служащего. Заметив меня, он подошел.

— Вы один?

— Да. Пытаюсь убить время.

Предложил ему присесть. Был ли Аргирис тем незнакомцем, который мне звонил?

— Только вернулись из Психико?

— Да.

Он беспомощно поднял плечи.

— Вы встречали в жизни что-либо более скучное, чем семейные встречи?

— Довольно часто.

— А я нет.

— И все же, их не избегаете.

— По мере возможностей.

— Вы часто бываете у Констасов?

— Очень редко.

— Да? И все же были там в роковую ночь.

— Меня притащила матушка, — равнодушно ответил Алекс.

— Вы последним покинули дом?

— Не помню, возможно.

Вдруг он расхохотался, приблизил свой стул и произнес:

— Почему прямо не спрашиваете то, что вас интересует? Что хотите узнать?

— Как умер мой дядя?

— То есть, кто убил его?

Я вздрогнул. Этот парень слишком далеко заходит.

— Думаете, он был убит?

Он поднял плечи, выражая равнодушие.

— Я ничего не думаю. Вы так думаете.

— Но ведь я этого не говорил…

— Вы это выразили сотней способов, — спокойно прервал Аргирис. Своими вопросами, напоминающим и трибунал, замалчиваниями и волнениями. К тому же я не впервые слышу, что супруг кузины не добровольно пустился, в великое путешествие.

— От кого еще?

— Этот адвокат, господин…

Он остановился.

— Кто?

— Мне не нравится вмешиваться не в свои дела.

— Вы же были готовы произнести имя.

— Да. Но раздумал. А почему бы вам не поговорить с моей кузиной? Она знает больше, чем мы. Магда и есть тот человек, который вам нужен, если, конечно…

Я вновь, услышал неприятный смех, напоминавший о таинственном телефонном звонке.

— Если, конечно, она вне подозрений.

Я быстро овладел собой.

— Ради Бога! Что вы там говорите?!

— То, что вы думаете. Оревуар, господин Никодемос. Беседа с вами доставила мне удовольствие.

Он поднялся.

— Могу предоставить еще информацию, может быть, бесполезную, но все же любопытную. Мама и я — мы не были последними, кто видел в ту ночь вашего родственника.

— Но Апостолос Мелахринос заверил, что вы последними покинули дом Констасов.

— Из приглашенных — да. Но не все жители Афин были приглашены в ту ночь…

— Вы считаете…

— Мой дорогой, если вы хотите испытать себя в роли детектива, следует что-нибудь раскрыть и самому. Не претендуйте на все готовое. А то это будет скучно…

И он удалился своей качающейся походкой.

Мелахринос не ошибся, называя Апергиса «великосветским актером». Множество машин, скопившихся перед театром, наряды мужчин и женщин, специфический дух богатства и изысканности свидетельствовали о том, что «все Афины» собрались на премьеру в Аттиконе.

Как мне было известно, Каникулы господина Дюваля, яркая парижская пьеса, не выдерживала серьезной критики. Однако хорошему актеру она предоставляла возможность продемонстрировать свое мастерство и талант.

Со своего места я мог хорошо рассмотреть любовника Магды Констас. Он был из разряда соблазнителей, способных влюблять в себя, но не любить. Самолюбование так и перло из него.

Занавес опустили под гром аплодисментов, затем немедленно подняли вновь, чтобы актеры могли приветствовать публику.

Аплодисменты не утихали, и занавес поднимался пять-шесть раз. В конце концов на сцене перед зрителями остался только Апергис.

Его движения имели естественное изящество, а улыбка была почти детской.

Хотя пьеса и несложная по содержанию, я в ней ничего не понял. Я изолировал актера от его коллег, от текста, от всего представления. Алекс Аргирис сказал, что после ухода гостей кто-то еще пришел на виллу в Психико. Не наш ли это обаятельный актер?

После того как опустили занавес, я все же осмелился пройти за кулисы. Уборная Димитриса Апергиса была полна народу, тут и элегантные женщины, проявляющие чрезмерный энтузиазм, и мужчины, в тени поздравлений скрывающие некоторую зависть. Актер принимал это восхищение скромно и как должное Я терпеливо ждал за дверью. Вошел, когда Апергис был один. Голый до пояса, он разгримировывался перед зеркалом. Актер повернулся, удивленный и неприятно застигнутый врасплох.

— Мои искренние поздравления! — воскликнул я.

Овладев собой, он поблагодарил.

— Я так много слышал о вас, но впервые имею счастье…

Он выслушал мои комплименты с явным неудовольствием.

— Видите ли, все это время я жил за рубежом, но очень хотел с вами познакомиться…

— Очень благодарен, но прошу простить: меня ждут друзья.

Но я не уходил.

— Мне часто говорили о вас. Ведь мои близкие родственники были с вами дружны…

— Разве? — удивился Апергис.

— Да. Тимотеос Констас и его жена, — произнес я спокойно.

Собеседник сразу изменился ко мне.

— А, покойный Тимотеос Констас!

— И его супруга, — тихо добавил я. Она была вашим горячим поклонником. И другом…

— Да, и другом, — подтвердил Димитрис.

Он пытался скрыть свое беспокойство, но не получалось. Когда исчезли последние следы грима, повернул стул и оказался рядом со мной.

— Вы в родстве с семьей Констас?

— Тимотеос Констас был братом моей матушки. Ее единственным братом.

— Не припоминаю, чтобы мы встречались.

— А мы и не встречались. Я уже сказал, что много лет провел за границей.

Я говорил спокойно, продолжая разыгрывать роль недалекого поклонника.

Он встал, надел рубашку. Движения были быстрыми и пластичными, однако я заметил некоторую стесненность в поведении. Он избегал моего взгляда.

— Господин Апергис, — обратился я, — что вы думаете о смерти моего родственника?

— Не понимаю.

— Как вы думаете, от чего он умер?

— Я слышал, что от сердечного приступа.

— Это и я слышал. А ваше мнение?

— Мое?!

— Ваше, — спокойно продолжал я. — Каждый, кто был в близких отношениях с Констасом, имел свое объяснение смерти. Некоторые считают, что он покончил самоубийством, другие — что был убит… А вы?

— Я ничего не думаю. Я был просто напросто его другом и…

— Просто напросто?

Он испуганно посмотрел на меня.

— Оставьте, господин Апергис. Я знаю, что вы были любовником Магды, но это мне совершенно безразлично. Меня интересует только, что вам известно о смерти дяди.

— Но я знаю только то, что и все. Ничего больше.

Его волнение позволило мне выбрать тон.

— Вы не откровенны. Я знаю больше, чем вы думаете. Знаю, что вы прервали свои отношения с госпожой Констас сразу же после смерти ее мужа. Почему?

— Я не собираюсь отвечать на подобные вопросы.

— Не потому ли, что вы были последним человеком, который видел живым Тимотеоса Констаса?

Я пустил в ход свой самый крупный козырь.

— Знаю, что в ту роковую ночь вы появились после того, как все приглашенные ушли. Но что произошло потом…

Красивое лицо исказилось — от страха или от гнева? — губы задрожали, и голос прозвучал беспомощно!

— Немедленно уходите отсюда! Уходите, иначе…

Я вышел из уборной.

6

Трудно определить, доволен я или нет результатами этой встречи. Может быть, зашел слишком далеко. Но без сомнения, Апергис не считал, что Тимотеос Констас умер от сердечного приступа.

Последние актеры и рабочие сцены покидали театр. Маленькая площадь оголилась — машины, ожидавшие зрителей, разъехались. Мне некуда было идти, не с кем встречаться. Пришлось вернуться в гостиницу.

Холл был освещен, но почти пуст. Бармен зевал у стойки. Я чувствовал необходимость в человеческом контакте и подошел к нему.

— Сегодня тишина в гостинице, — попытался заговорить я.

— Только что уехала в Пирей группа немцев, вызвавшая здесь большую суету, — оживленно ответил тот. — Вот немцы, какие они все крупные, а ведут себя, как дети.

— Опасные дети, — сказал я.

— Вы правы… Вспоминаю, в этом же зале… шестнадцать — семнадцать лет тому назад. (Действие романа происходит в 1961–1962 гг., примечание переводчика). Их генерал поместил здесь свой генштаб. Пил до потери сознания.

— Вы давно работаете в этой гостинице?

— Я? Лет двадцать пять. Поступил еще до войны и всю оккупацию пережил за этой стойкой. Чего только не видели мои глаза… Немцы, англичане, американцы… Только тогда видел их в военной форме, а теперь вот туристы.

— Наши тоже жили в гостинице во время оккупации?

— Нет. Но по вечерам приходили сюда выпивать. Приводили с собой и женщин. Но было худо…

Слушал я невнимательно. Его слова служили аккомпанементом к моим размышлениям о случившемся.

— …Затем Демодикос выхватил револьвер…

Это имя внезапно выскочило из произносимых речей и прервало мои мысли. Я слышал уже его от Апостолоса Мелахриноса.

— Кто?

— Демодикос.

— А кем был этот Демодикос?

— Он работал на немцев, обладал большой силой. Однажды гестапо захватило одного из моих кузенов. Утром его должны были расстрелять. Я поговорил с Демодикосом. Тут же при мне он позвонил по телефону, и через час мой родственник был дома. Я говорю: очень сильный человек!

— Он из тех, кто работал с гестапо?

— Нет, то были подонки. Демодикос находился намного выше. Даже немецкие офицеры боялись его. Он не имел никаких дел с полицией. Все время путешествовал. Десять дней был здесь, а двадцать — за рубежом. Бывал в Париже, Брюсселе, Варшаве… Во всех столицах стран, оккупированных немцами.

Демодикос! Идет ли речь об одном и том же лице? Мог ли этот человек иметь связь с неизвестным посетителем Тимотеоса Констаса?

— И что же случилось с этим господином?

— А кто знает! При освобождении его здесь не было.

— И больше не возвращался?.

— Я его больше не видел.

— А как он выглядел?

— В то время ему было примерно тридцать пять — сорок лет. Высокого роста, с черными волосами, сухощавый.

Вернулся я в комнату около двух часов ночи. И, одурманенный впечатлениями и выпитым, сразу уснул.

Проснулся очень рано с неприятным горьким привкусом во рту. Заказал большую чашку кофе. При дневном свете вчерашние поступки казались смехотворными.

Я опять подумал, не лучше ли вернуться к работе. В конце концов, смерть Тимотеоса Констаса — какой бы она ни была — свершившийся факт. Да и этот человек мне почти неизвестен.

Перед тем как спуститься в холл, я решил позвонить в контору Апостолоса Мелахриноса. Адвокат был уже на месте.

— Простите, что беспокою так рано…

Он прервал меня, шутя:

— Не такое уж утро. Для меня почти время обеда!

— Я хотел бы получить маленькую информацию.

Вчера вы говорили о неком Демодикосе.

— Демодикос?

— Какой-то тип, оказавшийся в доме Констасов в последний вечер…

— А, да. Я, кажется, сказал, что ничего о нем не знаю.

— Да, да. Каков возраст этого человека?

— Лет пятьдесят пять.

Возраст совпадал с возрастом Демодикоса, о котором говорил бармен.

— Внешность?

— Брюнет.

— Худой?

— Скорее, крепкий. Почему вы спрашиваете?

Я солгал:

— Вспомнил старого знакомого с той же фамилией. Но описание не подходит. Благодарю вас.

Еще несколько фраз, и мы попрощались. Возраст соответствовал, внешность нет. Но почти двадцать лет, разве этого недостаточно, чтобы человек изменился?

Я уже был в дверях, когда зазвонил телефон.

— Господин Никодемос?

— Слушаю. Кто у телефона?

Я чуть не уронил трубку, когда узнал, кто мне звонит: Апергис, красавец Димитрис Апергис, находился на другом конце провода! Актер, который еще вчера, разгневанный, выгонял меня из своей уборной, звонил мне!

— Уж не разбудил ли я вас?

— Я давно уже на ногах.

— Хотел бы вас повидать.

— С большим удовольствием.

— Когда это возможно?

— Когда вам угодно.

— Я как раз недалеко от гостиницы…

Но откуда он знал, в какой гостинице я живу? Вчера мы не говорили об этом.

— Чудесно. Спускаюсь. Если не возражаете, выпьем кофе вместе…

Я не пошел прямо в бар, а спрятался за колонну напротив входной двери. Это была невинная месть за его недавнее поведение.

Апергис вошел своей плавной, изящной походкой. Не встретив меня, он сел и закурил. Прошло несколько минут. Движения его выдавали некоторую нервозность и нетерпение. Наконец я вышел. Он поднялся навстречу:

— Простите за столь раннее беспокойство.

Я ласково улыбнулся. Его волнение сделало меня веселым и доброжелательным.

— Ну что вы, совсем не рано.

— Вчера у меня…

— Все мы бываем нервными.

— Дело не только в этом. Вчера я сказал неправду. Присядем? Кофе?

— Благодарю.

Я заказал два кофе и повернулся к Димитрису: знаю, что вы солгали. Знаю, что появились на вечеринке последним.

Я сам удивлялся легкости, с которой лгал.

— Кто это сказал?

— Не имеет значения.

— Она?

Я сделал неопределенный жест. Апергис хотел что-то сказать, но тут подошел бармен и поставил кофе.

— Действительно, я был там ночью.

— Зачем вы туда пришли?

— Зачем…?

Он покраснел как ребенок. Нет, этот человек не мог быть преступником.

— Я хочу знать, почему именно в ту ночь?

— Мы всегда встречались в такое время.

— Итак, вы бывали там часто. Надеюсь, она не принимала в супружеской спальне.

— Мы встречались в домике в саду. Домик был построен для сторожа.

— Хорош сторож.

— Сторожа у них не было.

— У вас был ключ от этого домика?

— Да.

— Все это очень романтично. Вы знали о предстоящей вечеринке?

— Знал. Она звонила в театр.

— И все же поехали?

— Гости должны были разойтись к моему приезду.

— И разошлись?

— Да. Я видел, как они уходили. Я направился в сад.

— Вы зашли в домик и стали ждать. Затем?

— Увидел, как в спальне зажегся свет, как промелькнула тень Констаса. Через некоторое время свет погас. Вот-вот должна была появиться Магда.

— И она пришла?

— Нет.

— Не пришла? — удивленно прошептал я.

— Нет. Ждал час. Меня охватывала ярость. Я не привык, чтобы женщины издевались надо мной. Прождал еще полчаса. И вдруг…, вижу: какой-то мужчина выходит из дома через заднюю дверь! Магда изменяла мужу со мной, а мне — с другим! Представляете, в каком положении я очутился! Магда все же появилась, но была очень взволнована и растеряна. По ее словам, с мужем что-то случилось. Я не поверил и ушел. А на второй день узнал, что Тимотеос Констас скончался. С тех пор я ее не видел.

Он остановился, тяжело дыша.

— Все?

— Да. Все.

Я был потрясен. Не ожидал такого резкого поворота.

— Почему вчера вы отрицали свое участие в событиях, а сегодня делаете полное признание?

— Не хочу быть замешанным в скандале. Я надеялся, что никто не знает о моем визите в Психико в ту ночь. Но ошибся. И пришел к выводу, что лучше рассказать все, так как основные факты вам уж известны.

Был ли он откровенен в этой странной истории?

— Прощу вас — не затевайте скандала. Моя карьера… Видите ли, актер…

Актер… Мог ли я быть уверен, что он сейчас не разыгрывает сцену?

— Вы сказали, что Магда Констас позвонила и просила вас прийти.

— Да.

— Но зачем, если она ждала другого мужчину?

Апергис либо лгал, либо этот «другой человек» не был «любовник»!

— Не знаю.

— Как выглядел мужчина, которого вы видели?

— Высокий, солидный. Он не был старым, походка быстрая и уверенная.

— Вы видели всех гостей?

— Только тех, которые уходили последними.

— Вы знаете госпожу Аргирис и ее сына?

— Да.

— Видели ли вы их в тот вечер?

— Видел.

(Значит молодой Аргирис говорил правду).

— А горничную Констасов вы знаете?

— Магда говорила о ней.

— Ее рассчитали после смерти дяди. Знаете почему?

— Разумеется, нет. Я же говорил, что с той ночи ни с кем из семьи Констас не встречался.

Я посмотрел на его лицо: глаза молили. Было ясно: он боялся.

— Теперь вы знаете обо мне всю правду. Дайте слово, что никому не расскажете?

— Постараюсь.

— Все же у вас нет никаких оснований вмешивать меня в какой-нибудь скандал. Моя карьера…

Но беспокоила ли его только карьера?

Я проводил Димитриса до дверей гостиницы.

— Вижу, артистический мир вас посещает, — услышал я, направляясь к себе. — Видимо, искусство — слабость семейства Констас.

В холле, возле колонны, стоял Аргирис.

— На этого господина вы намекали вчера? — спокойно спросил я.

— Намекал?! Не помню, на что я «намекал» вчера, так как вообще не люблю «намекать».

На сей раз его дерзость не раздражала меня. Я даже рассмеялся.

— Скажи-ка мне, милый, что за игру ты ведешь?

— Если бы я знал…

— Это ты любишь игру с телефоном?

— Все мы любим игру.

— Бросим философствование. Ты звонишь?

— Нет.

Он вел себя как-то иначе, и мне показалось, что на сей раз говорит откровенно.

— Хочешь, поговорим как друзья?

— Можно и так.

— Присядем.

— Что ты думаешь об Апергисе?

— Все говорят, что он обаятельный господин.

— Я не спрашиваю, что «говорят все». Твое мнение.

— Я… я считаю его самым отвратным типом.

— Почему?

— Потому что он вызывает отвращение. Вот вас не называю отвратным.

— Еще скажешь, что симпатизируешь?

— Почти так.

— Алекс, действительно вы с матерью в ту ночь ушли последними из дома Констаса?

— Последними из приглашенных.

— Ты хочешь сказать, что после вас мог еще кто-то прийти. Кто же, кроме Апергиса?

Юноша презрительно улыбнулся.

— Ну, этот свой человек.

— Тогда, кто?

— Почему не спросите Магду?

— Думаешь, она скажет?

— А вы думаете, я скажу то, чего она не скажет?

— Так ты на ее стороне?

— Она единственный мой друг. Единственный человек…

Алекс поднялся.

— Вы привели нас всех в смятение со своим замечательным дядюшкой, — заключил он, возвращаясь к своему обычному тону. — Сначала бы попытались узнать, кем был ваш родственник, а потом выясняли, как он умер. Салют!

Он ушел раздраженным.

Должен признаться, что. Аргирис прав. Я ничего не знал о Тимотеосе Констасе.

7

Я вышел из гостиницы и попытался навести порядок в своих мыслях. Все началось с того телефонного разговора. Какие цели ставил неизвестный? Напугать и заставить бросить на час раньше «дело» Тимотеоса Констаса?

Я остановил такси.

— Психико.

Магда была единственным человеком, который мог дать ответ на эти вопросы. Новый персонаж, выведенный на сцену Димитрисом Апергисом, открывал в деле иные перспективы. Но существовал ли на самом деле этот новый персонаж?

— Искренне рада тебя видеть. Как ты проводишь время? — с нежной фамильярностью спросила Магда. — Какие впечатления от Афин? Город таким же остался?

— Совсем другой.

Она взяла меня за руку и я почувствовал как начинают действовать дорогие духи.

— Разумеется, сегодня ты обедаешь со мной.

— Но…

— Не принимаю никакого отказа.

Мы беседовали, как близкие родственники.

— Посидим здесь?

На просторной веранде стояли роскошные кресла, между ними был столик. Весеннее солнце делало окружающую обстановку еще более приятной.

— Да, здесь прекрасно.

Отвечал рассеянно. Сидя рядом с ней, я понял, что задавать вопросы будет не так уж просто.

— Что с тобой?

Я понял: эта женщина мне нравится! Я почувствовал это еще в первое мгновение, как только ее увидел.

— Да ничего.

Она положила свою руку на мою. Я невольно вздрогнул.

— Ты очень задумчив.

— Верно.

— Что тебя занимает?

Я не собирался ничего рассказывать, но слова как-то сами вылетели:

— Сегодня ко мне приходил Димитрис.

Она побледнела.

— Кто?

— Актер Димитрис Апергис.

— Он твой друг?

— Вчера я видел его впервые.

Она отвела глаза.

— Я ходил в театр. Мы встретились сами.

Молча ожидал вопроса.

— Ты не о чем не спрашиваешь?

— Нет.

— Почему?

— Потому что знаю все!

Я вздохнул.

— Я не обязана отчитываться за свои поступки, но лучше бы ты узнал это от меня.

— Апергис приезжал в ту ночь?

— Сюда? — растерялась она.

— Да, сюда. В домик в саду, где вы обычно встречались.

Ее голос стал жестким.

— Вижу, этот почтенный господин не скупился на подробности!

Я не хотел отвечать в том же тоне.

— Магда, — произнес тихо и тепло, — Магда…

Она перебила.

— Да, мы виделись в домике сторожа. Я молода, твой дядя…

— Магда, дело не в этом. Меня не интересуют твои отношения с актером.

На этот раз я сам прикоснулся к ее ладони.

— Кем был тот человек?

Она вздрогнула.

— Какой?

— Человек, которого видел Апергис.

Бледнея, она забрала свою руку и поднялась.

— Не понимаю, о чем ты.

— Апергис…

— Тот господин наговорил тебе всякой ерунды, — прервала она резко.

Я не знал, что делать. Уйти? Она не поворачивалась.

Приблизившись, слегка дотронулся до ее плеча.

— Магда!

Она повернулась. Глаза были полны слез. Разум подсказывал, что они фальшивы, что женщина эта опасна. Но все мое существо отгоняло голос разума… В слезах, преследуемая, просящая помощи — она казалась еще привлекательнее. Я взял руку и заставил посмотреть на меня.

— Магда, ты должна быть абсолютно уверена, — я не против тебя. Но мне нужно знать, что это за человек?

— Не было никакого человека. Апергис солгал.

— Зачем?

— Чтобы отомстить мне. Ты не представляешь, какое он ничтожество. К сожалению, я это поздно поняла. В ту ночь я сказала, что между нами все кончено и прогнала его.

— Но ты звонила ему?

— Звонила. Просила не приходить. Но он все же приехал. Разговор был резким. Разозлившись, Димитрис пригрозил, что я дорого заплачу за свое поведение. Сегодня он наговорил тебе целый букет глупостей. Кто знает, что он еще намерен сделать…

Глаза ее опять наполнились слезами.

— Ты не веришь?

Я хотел верить, но не мог.

— Верю, — солгал я.

Она схватила мои руки и прижала к груди.

— Спасибо!

Я понял: она меня разыгрывает. И все же это прикосновение было приятным.

— Пойдем в дом, мне холодно.

Следовало уйти, уйти как можно быстрее. Но я пошел за ней.

Обаяние этой женщины проникало в мою кровь как отрава. Я желал ее с первого мгновения, и она понимала это.

Магда уселась в кресло, обхватив себя за плечи.

— Я благодарна тебе. Если бы ты знал, как я нуждаюсь в друге. Тимотеос был замечательном человеком, но нас слишком многое разделяло… Не только возраст. Он никогда не рассказывал о своих планах, я не знала, о чем он думает, что делает, чего боится…

— Ты не знаешь, чего он мог бояться?

— Нет.

— В тот вечер среди приглашенных был некий господин Демодикос?

— Да.

— Он ваш друг?

— Нет. Знакомый мужа. Просто пришел повидаться, и Тимотеос задержал его на ужин.

— Он приходил раньше?

— Нет.

— Собственно, как его точно звали?

Она задумалась.

— Точно… Не слышала, чтобы обращались к нему по имени. У меня вообще создалось впечатление, что в тот вечер он попал к нам случайно.

Мы помолчали.

— Этот господин представляет особый интерес?

— Нет.

— Ты еще что-нибудь слышал о нем?

Я солгал вторично:

— Нет.

Она поднялась распорядиться насчет обеда.

8

Дом Тимотеоса Констаса я покинул в четыре часа дня. Случайно или это организовала Магда — нас никто не беспокоил. Она сама подавала к столу различные блюда, затем кофе, и мы провели время в состоянии людей, находящихся на пороге любви.

Но на улице сомнения опять охватили меня. Неужели Димитрис Апергис так нагло лгал? С нетерпением ждал вечера, чтобы пойти в театр. Нам надо было обязательно объясниться.

В ожидании я анализировал ситуацию. Если Магда сказала правду? Если Апергис, надменный и эгоистичный тип, хотел отомстить бывшей любовнице? Тогда вполне возможно, что Апергис звонит мне. У него довольно нейтральный голос, и он хороший актер.

Тогда почему он меня выгнал в первый день? Почему ничего не сказал? Я сам ответил на вопрос: потому что он хороший актер.

Наконец пришло время идти в театр. Я приблизился к Аттикону. Но все было закрыто, погружено во мрак. Пришлось обратиться к продавцу газетного киоска, расположенного напротив театра.

— Сегодня не будет представления?

Тот улыбнулся.

— Нет. Вчера было последнее. Через несколько дней театр уезжает на гастроли за границу.

Об этом я не подумал.

— Вы случайно не знаете, где можно найти, господина Апергиса?

— В одном из светских ресторанов, там он обычно ужинает после полуночи. Но в каком именно — не знаю.

Я искал во многих ресторанах, но тщетно. Зато узнал его домашний адрес. И решил нанести визит.

В десять часов утра я поднимался по улочкам квартала Плака.

Зная улицу и номер дома, я легко нашел квартиру актера. Перед домом, оживленно беседуя, стояло несколько человек.

— Здесь живет господин Апергис?

— Здесь, — ответили они, проводив меня странным взглядом.

У ворот кто-то спросил:

— Вы его ищите?

— Да, господина Апергиса.

— Вы не найдете его.

— Он вышел?

— Нет… он не вернулся домой. Он попал под машину.

Этого я никак не ожидал.

— Когда?

— Не знаем.

В этот момент из дома вышла женщина.

— Мадам Мария убирала его квартиру. Она лучше знает, что случилось.

Когда она подошла, мы увидели в ее глазах слезы.

— Вы ищете его?

— Да. У меня с ним назначена встреча — солгал я.

Женщина утерла слезы.

— Бедный господин Димитрис, — пробормотала она. — Его сбила машина. Проклятый шофер, как будто сделал это нарочно!

Услышав ее слова, я побледнел, так как сразу обнаружил в них смысл, о котором женщина не догадывалась.

— Он умер? — прошептал я.

— Пока ничего неизвестно. Он в больнице Гиппократион.

— Когда произошел несчастный случай?

— Сегодня. В три часа утра.

Несчастный случай. Банальное происшествие, одно из тех, которые происходят в Афинах каждый день. Но произошло оно в тот момент, когда я искал Апергиса, чтобы выяснить, существует ли таинственный посетитель из Психи ко.

Я остановил первое встречное такси.

— В Гиппократион.

Конечно, несчастный случай, который, однако, в случае смерти Апергиса будет очень полезен ночному посетителю и всем тем, которые хотят этот визит сохранить в тайне. О, Господи, что мне лезет в голову! Даже если принять эту сумасшедшую мысль, почему он столько ждал и убил только сейчас? «Потому что только недавно узнал, что Апергис говорил с тобой, с тобой, который одержим манией рыться во всем», — ответило мое второе «я»!

Но об откровениях Апергиса я рассказывал только Магде.

Надо успокоиться. Воображение засасывало все дальше. Я вел себя, как юноша, который читает слишком много детективных романов! И, в конце концов, Афины — это не Чикаго тридцатых годов, когда от неудобного свидетеля с легкостью избавлялись. Машина остановилась.

Из окна я увидел старое здание больницы.

Доставка известного актера в больницу — это «событие дня». Швейцар мне сразу ответил:

— Господин Апергис в палате 118, задний корпус.

Мне не пришлось искать палату. В коридоре собрались элегантные женщины и мужчины. Громко разговаривали молодые репортеры. Медсестра давала справки, очень польщенная тем, что к ней обращается столько знаменитостей. Подошел и я.

— Пока без сознания. Господин профессор велел сделать еще одно переливание крови. Если он придет в себя до двенадцати!..

Стоящий рядом репортер шепнул:

— Угробили и этого!

Я воспользовался случаем:

— Это опасно?

— Опасно — мягко сказано. Он раздавил его, проклятый!

— Как это произошло?

— Машина ударила, когда он хотел ступить на тротуар. Его просто напросто прижали к железному столбу. Шофер преследовал его, мерзавец…

Я вздрогнул. Второй раз кто-то утверждал то, чего я так опасался.

— Его задержали?

— Кого?

— Водителя.

— Пока нет. Но его поймают… Служба дорожного движения знает свое дело.

Дверь палаты открылась, и на пороге появился врач.

— Будем надеяться, но шансы невелики…

Непреклонный репортер спросил во весь голос:

— Он может умереть?

Апергис умер через час. Сообщение о случившемся и его фотография были помещены на первой странице послеобеденных газет. Я вернулся в гостиницу, где меня уже поджидал Алекс Аргирис.

— Плохие вести? — спросил он.

— Какие вести?

— Не знаю, какие вести, но вижу, что плохие.

— Как видите?

— По вашему настроению, поведению, по всему. Даже это неоправданное раздражение ко мне…

Я стал приходить в себя.

— Да, нет, ничего такого. Только что прочел…

Взгляд его задержался на газете, которую я держал в руке.

— О смерти Апергиса?

— Да.

— Не думал, что он пользовался у вас такой симпатией.

— Он не пользовался у меня «такой» симпатией, но столь неожиданная смерть…

— В Афинах так умирает около ста человек в год. Не могу понять, чем вас так взволновала эта смерть.

— Любая насильственная смерть волнует.

— Кстати, сейчас едем в Психико. Кузина просила взять вас с собой, если встречу. Поедем?

— Согласен.

Как можно скорее мне хотелось поговорить с Магдой о случившемся.

— Алекс Аргирис вел машину хорошо, но рискованно. Он не соблюдал ни одного правила движения и с особым удовольствием ставил в затруднительное положение других водителей.

— Когда кузина предложила взять меня с собой в Психико?

— Сегодня.

— Ясно, что сегодня, точнее.

— Какое это имеет значение?

Это имело значение.

— Да так. Просто спрашиваю…

— Часов в одиннадцать.

В одиннадцать… Послеобеденные газеты она не читала. И могла узнать о смерти Апергиса разве что… от виновника. Пытаюсь прогнать эту ядовитую мысль… Через несколько минут мы были возле ее дома. Юноша просигналил. Мы вошли в сад, и я увидел Магду, ожидавшую у лестницы.

— Спасибо, что привез нашего друга.

— Ты ведь знаешь, что я выполняю все твои желания.

Во время обеда Магда шепнула, сжимая мою руку:

— Ты читал?

— О Димитрисе? Да. И не очень сожалею. Он так некрасиво вел себя…

Почему так сказал? Не знаю.

— Свидетели утверждают, что водитель сделал это намеренно.

— Я боялась, что Алекс не приедет. Так хотелось видеть тебя!

Невольно я сделал движение и обнял ее.

Отныне смерть Тимотеоса Констаса стала для меня безразличной. Не интересовал ни убийца, ни Апергис, ни что-либо другое. Меня интересовала только роль Магды во всех этих событиях.

Уехал я из её дома в семь вечера.

Прощаясь, Магда спросила:

— Ты позвонишь? Буду ждать с нетерпением.

В машине Аргирис, не поворачиваясь, спросил:

— Вы ей позвоните?

Я замешкался.

— В другой раз, если хотите, чтобы вас не слышали — надо говорить тише.

Его голос изменился. Этот «нейтральный» юноша не был влюблен в свою кузину, но, очевидно, ненавидел тех, кто сумел ее покорить. Он ненавидел и Констаса и Димитриса.

До Афин ехали молча, и, к счастью, очень быстро.

— Должен вас покинуть, у меня встреча, — сказал Алекс в дверях гостиницы.

От бармена я узнал, что водитель, сбивший Апергиса, еще не обнаружен.

— Как бы то ни было, его найдут. Да и глупо скрываться. Собственно, преступления он не совершил.

— Не совершил? Тогда, действительно, глупо…

В восемь позвонил в Психико.

— Боялась, что не позвонишь, — услышал голос Магды, — не знаю, как ты расцениваешь мое поведение…

Что-то я ответил.

— Приходи, если хочешь. Я одна. Служанка ушла.

Я поехал к ней.

Газеты сообщали, что похороны Апергиса состоятся на кладбище «А» в одиннадцать часов.

Стоя в тени дерева, вдали от людей, я наблюдал за печальными подробностями этого действа. Погребальные псалмопения и рыдания вместе с разговорами любопытных сливались в монотонный гул. Мозг пронизывала мучительная мысль: неужто он погиб из-за меня?

Услышав аплодисменты, я вздрогнул: актеры в последний раз приветствовали коллегу. Затем ушли священнослужители, и толпа стала расходиться.

Я тоже собрался покинуть кладбище, когда заметил рядом человека. Наши взгляды встретились, и он, улыбнувшись, подошел ко мне.

— Печальная штука — смерть. И особенно неожиданная смерть… Заметил, что вы издали наблюдали за похоронами.

Он начинал меня раздражать.

— Говорят, Апергис был великим актером…

— Да… говорят.

Хотелось побыстрее избавиться от этого человека, но он и не собирался оставлять меня в покое.

— Вы очень расстроены?

— Я? Да я едва знал его.

— Странно!

И тут я понял, что встреча эта не случайна.

— Да, разрешите представиться. Бекас, комиссар Бекас.

Мне с трудом удалось скрыть волнение. Разумеется, бояться нечего, но появление полицейского все-таки обеспокоило.

— Никого уже нет. Пойдемте.

Он вынул пачку сигарет.

— Курите?

— Благодарю.

— Вы не застали его живым, не так ли? — спросил комиссар.

— К сожалению.

— Вы искали Димитриса вчера вечером в театре, а сегодня утром дома?

Отрицать было бесполезна Бекас и не дал ответить.

— И он приходил рано утром к вам в гостиницу?

— Верно.

— Можно узнать, зачем?

— Я восхищался им, как актером, заходил в артистическую уборную, мы сдружились…

Бекас улыбнулся.

— Апергис не пожертвовал бы утренним отдыхом, чтобы из дружеских соображений посетить человека, с которым познакомился на день раньше.

— И все же, так произошло.

Он не верил.

— Почему полиция интересуется приятелями покойного Апергиса? Полагаете, что это преступление?

Бекас опять усмехнулся.

— Не спешу утверждать, но происшествие довольно странное. Виновник исчезает, свидетели заявляют, что несчастный случай — назовем его так ничем не оправдан.

— А по-вашему, оправдан?

— Пока не могу ответить на этот вопрос. И все же у вас были основания для встреч о Апергисом?

— Никаких.

— Тогда позвольте откланяться. Рад был познакомиться, господин Никодемос.

Я не называл своего имени, но, конечно, он знал его, так как знал столько подробностей о моей короткой дружбе с Апергисом.

9

Но меня занимала в нем только гибель Димитриса. Сколь странный поворот приняло дело! Хотелось узнать, умер ли актер в результате несчастного случая или был убит; узнать, не та ли женщина, что меня покорила, послала его на смерть.

Хотя до нашего свидания было еще далеко, я остановил возле кладбища первое такси и дал адрес в Психико.

Приближаясь к вилле Тимотеоса Констаса, я заметил, как от нее отъехала машина. Она прошла мимо такси, и я смог увидеть лицо человека, сидящего за рулем. Это был четко очерченный профиль, совершенно незнакомый мне.

Такси остановилось у железных ворот. Я уплатил и вышел.

— Подождать? — спросил шофер.

— Нет.

Я убеждал себя, что приехал только узнать истину, но не был с собой откровенен. Магда притягивала, как магнит. В дверях появляется горничная.

— Госпожа Констас?

— Сейчас посмотрю.

Она быстро вернулась.

— Вас ждут.

Ее лицо сияло от счастья.

— Не ожидала, что ты придешь утром! Пойдем же!

Затянув меня в комнату, Магда крепко обняла меня.

— Как хорошо, что ты пришел!

Она прошла в салон и легла на тахту. Я хотел усесться в кресло, но она не позволила.

— Сюда.

И показала место рядом. Я почувствовал ее тело.

— Время казалось бесконечным без тебя!

Ее губы были очень близко и самые банальные слова обретали таинственный смысл. В моих объятиях ее тело становилось безвольным. Пальцы запутались в моих волосах, дыхание обжигало лицо.

— Сейчас придумаю, как отправить служанку, — прошептала она.

Луч света проникал сквозь опущенные портьеры и резвился на ее обнаженном теле. Она приоткрыла глаза, взяла мою руку и поцеловала.

— Я счастлива!

Я молчал.

— Что с тобой?

— Ничего.

Она оперлась на локоть.

— Ты обманываешь. Что-то случилось?!

Ее испуганные глаза разглядывали мое лицо.

— Разве ты не счастлив, мы…

— Счастлив.

— Так что ж случилось?

— Я был на похоронах Апергиса.

Она отдалилась.

— Зачем?

Несколько мгновений назад наша нагота казалась естественной. Теперь речи разделили нас, и мы почувствовали себя голыми. Магда что-то набросила на себя.

— Зачем ты пошел туда?

— Сам не знаю. Там был полицейский. Мы разговаривали.

— Ну и что? Какая у тебя может быть связь со всем этим?

— Чем «этим», Магда?

Эротические чары рассеялись. Мне было больно это осознавать.

— Несчастным случаем.

— А был ли это несчастный случай?

Она стала еще холоднее.

— Что ты хочешь сказать?

— Комиссар подозревает, что это злонамеренный несчастный случай.

— Причем тут мы?

— Магда, Апергис был убит.

— Знаю.

— Преднамеренно. Это убийство, — закричал я отчаянно.

— Может быть. Но почему это так мучает тебя?

— Ты никому не рассказывала о нашей позавчерашней беседе?

— Так вот оно что?

Она посмотрела на меня с жалостью.

— Но Апергис не видел никакого человека. Он солгал. Я же говорила. Ты не поверил. Жаль!

Она встала и, не обернувшись, прошла в свою комнату.

Я остался один. А есть ли у меня доказательства? Зачем мучаю себя и ее? Почему отравляю любовь, в которой так нуждаюсь?

Я быстро оделся. Из соседней комнаты не доносилось ни малейшего звука. Конечно, Магда была обижена и сожалела о любви, проявленной ко мне.

Робко приоткрыв дверь, я увидел ее, стоящую перед туалетным столиком.

— Я ухожу. Сожалею, что…

Она резко повернулась, и я увидел глаза, полные слез.

— Сожалеешь? Только это хочешь сказать?

— Магда!

— Ты сожалеешь, что уничтожил такой прекрасный полдень, так, как сожалел бы обиспорченной партии в бридж или какой-нибудь вечеринке…

Она спрятала лицо в ладони. Я видел, как вздрагивали голые плечи. Это сверх моих сил — оставаться спокойным рядом с плачущей женщиной, и особенно с любимой женщиной.

— Прости. Если бы ты знала, сколько я выстрадал. Как я люблю тебя…

Она взяла меня за руку.

— Ты должен мне все сказать.

— Мне нечего тебе сказать. Мои дурости исчезли…

— Мы никогда не сможем любить друг друга по-настоящему, пока будут, существовать твои подозрения. Ты должен верить мне! Верить раз и навсегда!

— Я верю тебе, Магда.

— Сегодня, а потом? То, что ты скрываешь, будет отравлять тебя.

Снова я пытался отрицать, но она настаивала. Усадила рядом, и я все рассказал. Внимательно выслушав, печально улыбнулась.

— Ты думал, что в моем доме находился убийца, и Апергис видел его, из-за чего пострадал сам? Боже, какой ты еще ребенок!

Именно так я и рассуждал, но когда услышал все это в изложении Магды, понял, что действительно вел себя глупо.

— Ты простила меня?

— С одним условием: ты никогда больше не вспомнишь об этом.

10

В ближайшие три дня Алекс Аргирис не появлялся, и — просто невероятно — исчез странный телефонный собеседник. Возможно, у него больше не было причин приставать ко мне.

Был вечер, я только что вернулся из Психико и отдыхал в баре. Тут я увидел комиссара Бекаса. Он разгуливал по большому залу гостиницы. Заметив меня, дружелюбно улыбнулся и подошел как старый знакомый.

— Вот я и в вашей прекрасной гостинице.

— Не ко мне ли?

Он рассмеялся.

— Что вы! Одна личность по линии НАТО проведет здесь вечер. В наши дни надо быть весьма внимательными…

Он повернулся к бармену.

— Одно узо, прошу вас. А вам?

Я указал на свой бокал.

Комиссар вскарабкался на высокий стул перед стойкой бара.

— Прекрасная гостиница. Для Афин большой прогресс.

— А вы никогда не были за границей?

— Дважды, но всегда по служебным делам.

— За ваше здоровье!

Бекас казался мне человеком без тайных умыслов, приятным и симпатичным. Но таким ли был на самом деле?

Он допил свой узо и заказал еще виски.

— Ах! — вспомнил вдруг комиссар, — я же вам не сказал о шофере.

— О ком?

— О шофере, который сбил Апергиса.

— Вы поймали его?

— Он сам пришел. Пришел и сдался сам. Произошел несчастный случай. Мерзавец был пьян.

Итак, несчастный случай. Наконец я получил подтверждение этого от компетентного источника.

— Кто этот человек?

— Водитель машины некоего господина Демодикоса.

— Демодикоса… — пробормотал я.

— Вы его знаете?

— Нет, Но, кажется, уже слышал это имя.

— Не во времена ли оккупации?

— Возможно…

— Тогда оно было очень известно. По крайней мере, нам, полицейским.

— Речь идет об одном и том же лице?

— Думаю, что нет.

Итак, совпадение! Совпадение с Демодикосом времен Оккупации или с Демодикосом, который посетил Тимотеоса Констаса?

— Мне пора идти, — объявил Бекас, — надо посмотреть и другие этажи.

Когда он ушел, ко мне приблизился бармен.

— Вы знаете комиссара?

— Недавно с ним познакомился.

— Орел!

Орел, похожий на ягненка, — подумал я. И тут только понял, что Бекас ни во что не верил из того, что мне рассказал. И что он не принял версию несчастного случая.

— Так оно и есть! — согласился я. — Пойду спать. Доброй ночи!

Медленно поднимаюсь на свой этаж. Несчастный случай! Не слишком ли я поторопился избавиться от своих сомнений?

Не успел закрыть за собой дверь, как зазвонил телефон.

— Добрый вечер. Вы не тосковали по мне?

Снова этот тип, а я и забыл о нем.

— Почувствовал твое отсутствие.

— Как поживает тетушка?

— Полагаю, ты это знаешь лучше меня.

— Верно, даже знаю кое-что такое, чего вы себе и представить не можете.

Я промолчал.

— Вы не спрашиваете, что?

— Не пошел бы ты к черту, Алекс?

— Алекс? Вы присваиваете мне чужое имя.

— Так это не ты?

— Разумеется, нет. Так вы не спрашиваете, что мне известно о вашей очаровательной родственницу? Не хотите знать, с кем находится она в эти минуты?

Ревность сжимала сердце. Я сгорал от нетерпения расспросить обо всем, но чувство гордости остановило.

— Вы не интересуетесь, с кем? Браво! Любовник, не страдающий ревностью. Редкое явление. Вы совершенно не похожи на несчастного Апергиса. Тем не менее, припомните, тетушка никогда не говорила вам про «Черного Ангела»?

— Про кого?

— Про «Черного Ангела».

— Кто это?

— Кто-то очень серьезный и опасный. Но я хочу лишь предупредить — ваша любовница вам изменяет. Доброй ночи.

Неужели это не Аргирис? Нужно узнать! И немедленно. Я позвонил на телефонный узел.

— Мне звонили из гостиницы?

— Нет, господин Никодемос. Из города.

— Спасибо. В какой комнате живет господин Аргирис?

— Номер 114.

Бегом поднялся по лестнице на этаж, где проживал Алекс. Перед комнатой 114 остановился и после короткого колебания постучал. Никакого ответа. Значит, Аргириса нет дома. И звонил он. Но вдруг зажегся свет.

— Кто там? — раздался сонный голос.

Я ответил.

— Прошу, заходите, — робко пригласил юноша.

Я понял, что разбудил его.

— Что-нибудь случилось?

Я придумал дурацкое объяснение, извинился и через несколько минут ушел.

Теперь была уверенность: звонит не он. Однако…

Заснуть не удавалось, и я решил позвонить Магде.

— Алло?

— Магда!

— Ты?

— Да. Ты была так близко в это мгновение, что я не мог устоять перед искушением поговорить с тобой.

— Любимый!

— Что ты делаешь?

— Просыпаюсь.

— Я тебя разбудил. Прости.

— Такое приятное пробуждение, никак не могу прийти в себя.

— Извини меня.

— Да, что ты!

— Ложись обратно в постель.

— Я люблю тебя.

Голос у нее сонный и нежный. Я услышал поцелуй, затем щелчок. Она слишком быстро приняла предложение вернуться в постель. Какая влюбленная женщина не хотела бы ночью поболтать с любимым, чтобы обменяться простыми и волшебными словами? Яд подозрения опять проникал в мою кровь. «Знаете ли вы, с кем сейчас ваша очаровательная тетушка? Ваша любовница вам изменяет». Неужели это правда?

Я выбежал из гостиницы, тут же взял такси.

— В Психико, — сказал я, и уселся в машину.

Я надеялся увидеть виллу, погруженную во мрак, тогда бы мои подозрения рассеялись. Дом действительно был погружен во мрак, но… Но два окна в конце первого этажа были освещены. А это были окна салона, где три дня тому назад мы занимались любовью…

— Остановитесь, — сказал я шоферу.

Но как вести себя? А если Магда действительно спала и забыла погасить свет или специально оставила его? Может, что-то понадобилось служанке, и она встала?

— Здесь выходите? — спросил водитель.

— Нет. Погасите фары и ждите.

Я остался в машине. Прижавшись к сидению, следил за двумя освещенными окнами.

Расстояние не позволяло безошибочно определить, был ли кто-нибудь в комнате. Но в какой-то миг показалось, что в окне промелькнула чья-то тень.

— Ждите здесь, — сказал я водителю и направился к железным воротам сада. В это мгновение свет в салоне погас, но через несколько минут зажегся уже в спальне Магды и снова погас. Я стоял без движения.

Вилла была погружена во тьму.

Чья же тень промелькнула в спальне?

«Знаете ли вы, с кем сейчас находится ваша очаровательная тетушка?» Шла ли речь о мужчине?

Хватит унижений! Нельзя же дойти до того, чтобы стучать в дверь ночью. Нетвердыми шагами я подошел к машине.

— В Афины.

Когда я вернулся в гостиницу, был уже четвертый час. Лег спать, ощущая физическую боль в сердце. Я и не полагал, что настолько влюблен. Влюблен к изранен…

Проснулся я очень рано, если вообще можно назвать сном мои ночные страдания. Я чувствовал себя больным, ожидающим печальный диагноз. Около девяти зазвонил телефон. Я услышал голос Магды:

— Уже проснулся?

— Только что, — солгал я.

— Благодарна тебе за ночной звонок. Но почему мы так мало разговаривали?

— Ты же хотела спать.

— Да, действительно, будто приняла снотворное и проспала как младенец.

«Как младенец». А свет?

— И ни разу не проснулась больше?

— Только сейчас, и хочу увидеть тебя как можно скорее.

Никакого сомнения — она лгала. И свет зажигала в салоне сама, а не служанка.

11

Минут через десять после беседы с Магдой я получил записку от комиссара Бекаса.

«В одиннадцать жду вас в ресторане «Зонарас». Буду очень признателен, если вы найдете время для этой встречи».

В 10.30 я уже был в «Зонарасе». За столиками на улице сидели шумные туристы. Поискав взором Бекаса, я уселся за свободный столик. Комиссар появился точно в указанное время.

Я заметил, как легко он двигался, несмотря на свое громоздкое тело. Бекас пожал мне руку, и веселая улыбка осветила его полное лицо.

— Не опоздал?

— Вы точны. Я пришел немного раньше.

Он уселся, оглядываясь.

— Прекрасный день!

— Изумительный!

— Зачем вызвали меня?

— Мне необходимо с вами поговорить, господин Никодемос.

— О чем?

— О многом. Например, о вашем дядюшке. Вспомните, говорил ли он когда-нибудь о «Черном Ангеле»?

Тут я вспомнил телефонный разговор. «Ваша тетушка упоминала о «Черном Ангеле»? — А кто это? — Спросите у нее».

— «Черный ангел»?

— Попытаюсь объяснить.

Утренняя толпа становилась все оживленнее. И мы явно были в ней лишними.

— Давайте пройдемся по парку Заппион? — предложил комиссар. — Там сможем спокойно поговорить.

Мы поднялись и пошли по Бульвару Амалия.

— Итак, — заинтригованно спросил я, — что такое «Черный Ангел»?

— Предполагаю, что организация. Впервые я услышал о ней от людей, возвратившихся из Германии через несколько лет после освобождения, которые в той или иной степени в те годы имели дело с полицией. Самые фанатичные из «смельчаков» СС, самые лихие и неисправимые создали в Германии организацию, ставящую целью «отмщение», «реставрацию» или что-то в этом роде. Организация же, которая ставит перед собой политические цели, но не находит поддержки в народе, превращается в преступную.

Собственно, я ничего не понимал. Какая может быть связь между этой сомнительной нацистской организацией — если она существует — и с Тимотеосом Констасом, Магдой, с тем, что интересует нас?

— Но сразу я не придал никакого значения рассказам этих людей, — продолжал Бекас. — Меня тогда занимали другие вопросы. Господин Никодемос, вы что-нибудь слышали о деле Германа Хаазе?

— Ничего не слышал.

— Он был приятелем Тимотеоса. Во время оккупации вы не жили в Афинах?

— Жил, но редко бывал у дяди. Кем, собственно, был этот Герман Хаазе?

— Один из тех немцев, которые выросли из классической филологии, знали наизусть целые отрывки из Гомера и главы из Платона, почитатель Греции, античности и так далее. Человек добродушный и не опасный на первый взгляд. Только вот английские секретные службы, с которыми мы сотрудничали в то время, знали, что этот «безобидный интеллектуал» принадлежал к приближенным особам свирепого Гейдриха и его сотрудника Эйхманна, специализированного в «еврейской проблеме». То есть, это был человек, которого боялись даже офицеры СС.

— И он был другом моего дяди?

— Очень близким.

— Но… — пробормотал я, — разве Тимотеос Констас был коллаборационистом?

— Нет. Герман Хаазе только реквизировал комнату на вилле Констаса. Вежливый и культурный, сразу завоевал расположение Констаса. Но Ваш дядя не совершал предательских поступков. Никто, конечно, не может осудить Магду Констас за ее дружбу с немцем.

— Но мой дядя женился на Магде много лет спустя. Во время оккупации она была еще ребенком.

— Разумеется, — спокойно сказал Бекас. — Присядем?

Мы пришли в Заппион. В кафе людей было мало. Мы выбрали себе столик.

Слова комиссара окончательно сбили меня с толку.

— Но вы говорили о дружбе Магды с этим Хаазе. Если она его не знала, то как же…?

— Она с ним познакомилась значительно позже. Через четырнадцать лет. Когда Герман Хаазе приехал в Грецию как турист.

— И…?

— И ничего. У нас не было никаких доказательств его преступной деятельности. Хаазе не числился и в списках военных преступников ни у нас, ни у союзников. В Греции он, разумеется, встретился со своим старым приятелем, который и познакомил его с Магдой. Этот господин намеревался надолго остаться в нашей стране, но не успел.

— Почему?

— Его убили. В Каламбаке, на экскурсии в Метеору. И тогда я опять услышал о «Черном Ангеле».

— О «Черном Ангеле»?]

— Да. Убийца несколько раз упоминал эту организацию в жандармском отделении. Он рассказал о «Черном Ангеле», о руководителе Хаазе, об имуществе евреев, припрятанном в Греции. А потом повесился на шнурках от ботинок в камере жандармерии. По крайней мере, так записал подпоручик. Из всего сказанного заключить можно следующее: по-видимому, в Греции были припрятаны драгоценности, украденные у евреев, которых отправляли в Бухенвальд или Аушвиц. И «Черный Ангел» намеревался завладеть этим богатством, но выжидал время. С этой целью и приехал Хаазе в Грецию. Где же находились — или еще находятся — сокровища, пока выяснить не удалось. Да, я забыл сообщить, что в те дни, когда было совершено убийство, ваш дядя с супругой путешествовали в районе Метеоры.

— Зачем вы это говорите?

— Затем, что все это связано со смертью Тимотеоса Констаса.

Такого поворота я никак не ожидал.

— Но ведь вы, власти, газеты…

— Нет, дорогой мой. Ваш дядя был убит.

— Тогда… зачем… — шептал я растерянно.

— Это был единственный способ успокоить виновных и обнаружить их. И в этом мы хотели бы получить вашу помощь…

— Есть еще одна вещь, которую я скрыл от вас и о которой должен сейчас сказать, — продолжал Бекас сурово. — Вчера я солгал. Демодикос, чей водитель сбил Апергиса, и Демодикос времен Оккупации одно и то же лицо. Вчера я не был откровенен.

— Почему же сегодня…

— Потому что сегодня я знаю все, что хотел знать о вас. И доверяю вам. Димитрис был убит, это очевидно. Но видел он не Демодикоса, я проверил, где находился этот господин в ту ночь, а кого-то другого из «Черного Ангела». Водитель Демодикоса ничего не сказал, молчание это, видимо, куплено за солидную сумму. Но даже если бы он и признался в том, что получил указание «переехать» Апергиса, я бы этим ничего не добился. Арест же Демодикоса позволил бы улизнуть остальным, тем, которые меня больше всего интересуют. Мы обязаны прикидываться простачками, иначе не добьемся своей цели. Итак, можно рассчитывать на вашу помощь?

— Что я могу сделать?

— Ваши отношения с вдовой помогают нам. Если вы…

Он требовал, чтобы я предал любимую женщину, бросил ее в руки полиции, в тюрьму!

— Вы таким образом поможете ей, — сказал Бекас, угадывая мои мысли.

— Помогу?

— Это единственный способ помочь, — услышал я его голос.

— Как?

— Ваша подруга в опасности: она много знает. Эти люди — они это уже не раз доказывали — жестоки и неумолимы. Они ее используют, пока им это необходимо, а затем…

Я содрогнулся.

— Потом они от нее избавятся. У нас достаточно примеров того, как «избавляются» от тех, кто мешает или в ком они уже не нуждаются.

— Но что она знает?

— Это мы и должны выяснить. Она единственная, которой известно…

И тогда я задал себе вопрос: единственная ли? А мой таинственный собеседник? Не он ли первый упомянул о «Черном Ангеле»?

— Что вы сказали?

— Ничего.

— Мне показалось.

Комиссар обладал способностью слышать и непроизнесенные слова. Это был человек, которого не легко обмануть. С каждой минутой я все больше в этом убеждался.

— А вы уверены, что «Черный Ангел» существует?

— Ваш дядя, Хаазе, его убийца, Апергис… Слишком много людей погибает. Я верю в существование «Черного Ангела», так как только это может объяснить целый ряд преступлений. Если поместить «Черного Ангела» в центр этих убийств, наш круг обретает геометрическую четкость.

— Вы полагаете… — прошептал я в ужасе.

— Что могут быть и другие жертвы? А почему бы и нет? Ведь погибли люди, которые что-то звали о «Черном Ангеле»: Хаазе, как, предположительно, один из его руководителей, немец, который его убил, потому что знал об организации, Апергис, потому что что-то видел.

Бекас спокойно закурил.

А ваша подруга кое-что знает, а может быть, и непосредственно участвует в этом деле. Но оставим ее. Даже вы сами!

Я вздрогнул. Этот человек разгадал мои опасения.

— Я? Полагаете, что и я могу быть в опасности?

— Эти господа, конечно, знают о вашей связи с Магдой Констас. А до чего могут дойти откровения влюбленной женщины?

— Вы хотите меня напугать?

— Просто хочу, чтобы вы поняли: помочь нам в ваших же интересах.

— Я согласен.

— Не торопитесь, — сказал Бекас. — Я дам вам время подумать. Пойдем? Приближается время обеда.

— Да, пора.

Я поднялся.

Из парка раздавались веселые голоса играющих детишек. Полуденное солнце, пробираясь сквозь листву деревьев, развертывало мягкий ковер на бульваре Амалии. Бекас наслаждался прогулкой, а я боролся с волной беспокойств, опасений и чувств. Вдруг я вспомнил о служанке.

— Я понял, вы с самого начала знали, что мой дядя убит.

— С первой минуты, — сказал Бекас, даже не поворачиваясь ко мне.

— Почему же вы не искали служанки? Той девушки, которая после смерти Констаса уехала на родной остров.

— Мы искали ее.

— И не нашли?

— Конечно нашли. Она на своем острове. И очень хорошо помнит, что не мыла стаканов. Девушка вспомнила и другие интересные детали той роковой ночи…

— Какие же?

— Например, что кто-то пришел в дом после ухода гостей.

— Кто?

— Она не видела. Тимотеос сам открыл дверь и принял посетителя. А ее отправили спать.

С чувством запоздалых угрызений совести я отметил, что несчастный Апергис был прав. Все, что он говорил, было правдой, а Магда это отрицала, и я ей поверил.

— Что вы сказали?

Опять этот комиссар слышал слова, которые не были произнесены.

— Говорю, что и служанка что-то знает, она может расширить преступный круг, о котором вы говорили…

— Конечно. И не исключено, что мы можем получить печальное известие об этой девушке, хотя жандармский подпоручик, что охраняет ее на острове, очень толковый парень. Вы возвращаетесь в гостиницу? Мне в эту сторону.

Мы подошли к площади Конституции. Бекас протянул руку:

— Итак, буду вас ждать.

Я остался на месте, глядя, как он удаляется своей быстрой походкой.

12

В гостиницу я не пошел, так как знал, что будет звонить Магда. Я чувствовал себя ребенком, напуганным и обманутым. Решил прогуляться по Площади Конституции и навести порядок в мыслях. Бекас убежден в существовании «Черного Ангела». Но разве возможно, чтобы через столько лет после разгрома гитлеризма еще существовали организации СС, чтобы люди принадлежащие этому жуткому прошлому, встречались с целью заполучить добытые грабежом богатства?

Под безоблачным афинским небом все это казалось неправдоподобным, и, вместе с тем, все выводы комиссара основывались на неопровержимой логике.

В четыре я вернулся в гостиницу.

— Вас несколько раз спрашивали по телефону. Просили перезвонить по этому номеру, — сказал администратор, протягивая лист бумаги.

— Благодарю вас.

Это был телефон Магды, как я, собственно, и ожидал.

Я не хотел ее видеть, так как чувствовал, что не в состоянии ей противостоять.

Бекас сказал, что дядя путешествовал в день убийства Хаазе в районе Метеоры, и Магда была с ним. Она всегда была поблизости, когда смерть расправляла свои крылья. Возле Каламбани в день смерти Хаазе. Возле Наветаса, когда он пил из стакана с ядом. Возле Апергиса, за несколько дней да его гибели.

«Черный Ангел»! И внезапно перед глазами появился образ Магды таким, каким я увидел его в первый раз, на лестнице у входа в дом. Она, в черном платье, была прекрасна как ангел. Ангел в черном. «Черный Ангел»?!

Чтобы не сойти с ума, я заставил себя спуститься в холл. Там уже зажгли свет: Администратор, заметив меня, помахал рукой.

— Вам еще звонили четыре раза. Я сказал, что еще не вернулись.

— Одно и то же лицо?

— Да.

Эти телефонные звонки, оставшиеся без ответа, были небольшим наказанием — совсем незначительным, по сравнению с тем, что я узнал. Я вышел из гостиницы. И тут, на многолюдных улицах, я почувствовал, как отчаянно одинок может быть человек среди толпы. В последние дни Магда заполнила мою жизнь, и теперь, без нее я почувствовал себя опустошенным.

— В Психико.

В ее глазах я увидел страх.

— Я с ума сходила от беспокойства. Что случилось? Звонила тебе тысячу раз!

— Бродил по городу.

Она приблизилась.

— Что с тобой? Ты нездоров?

— Чувствую себя отлично.

— Ты выпил?

— Это нехорошо?

Она рассмеялась.

— Ты пьян.

Она обняла меня рукой за плечи и попыталась уложить на диван. Только тогда я понял, что захмелел.

— Куда ты исчез?

— У меня была очень приятная компания.

— Женщины?

— Нет, не женщины… один господин, который умеет рассказывать захватывающие истории.

— Это он тебя напоил?

— Скорее, его небылицы.

Она начала развязывать узел моего галстука.

— Я умираю от волнения, а ты в это время выпиваешь с каким-то господином! Не снимешь ли пиджак?

Знаю, что она лжет, и все же рядом с ней мне хорошо…

— Магда, что за тип Герман Хаазе?

Ее руки на мгновение замерли.

— Почему ты вдруг вспомнил?

— Что это был за человек?

— Во время Оккупации он жил в доме Тимотеоса. Я же с ним познакомилась значительно позже.

— Он, кажется, обожал евреев?

— Я плохо знала Хаазе…

Она бросила на диван подушку.

— Ложись. Сейчас сделаю кофе. Ты пьян.

Магда направилась на кухню, но вдруг остановилась.

— Как зовут того друга, что составил тебе сегодня компанию?

— Костас.

— И только?

— Костас… — не помню фамилию.

— Не верю, что ты забыл.

— Я не уверен, что, если назову его имя, он останется в живых.

Она побледнела.

— Что?

— Твоего мужа уже нет в живых. Хаазе уже нет в живых. Апергиса тоже нет. Почему, Магда? Почему?

Она с трудом овладела собой.

— Ты не знаешь, что говоришь. Ты пьян. Спи.

Сколько времени я спал? Может быть, несколько мгновений, а может, несколько часов. Я открыл глаза и увидел Магду… Она стояла передо мной. Лицо выражало отчаяние и страх. Я притворно улыбнулся.

— Неужели заснул?

Она не приняла игры. Лицо оставалось серьезным и удрученным.

— Что они тебе сказали?

— Ты о чем?

— Ради Господа, не играй со мной! Что они сказали?

— Магда, я люблю тебя, ты знаешь. Люблю, и хочу помочь. Что все это значит, Магда?

Она не ответила.

— Ты должна сказать! Ведь знаешь, что ты в опасности. Смерть слишком приблизилась к тебе, Магда!

Губы ее дрожали. Казалось, вот-вот расскажет все. Неожиданно поведение изменилось, и она заговорила другим голосом, сухим и враждебным:

— Не пойму, о чем ты. Наверное, сошел с ума.

— Магда, ты знаешь, что это не так. Ведь ты…

— Уходи!

Можно было ей поверить, если бы несколько минут назад я не видел ее взгляда, полного беспокойства и любви.

— Не желаю тебя больше видеть!

Я ничего не ответил.

— Ты должен уйти, я желаю, чтобы ты ушел! — закричала она и умоляюще добавила — Уезжай из Греции! Уезжай как можно быстрее!

Остатки хмеля исчезли, сознание протрезвело.

— Ты действительно хочешь, чтобы я уехал?

— Да.

Ответ был искренним. Но прогоняла меня не потому, что я ее обидел — она боялась за меня!

— Боишься за меня? — спросил я.

— Ты мне противен. Даже твое присутствие в Афинах мне неприятно.

— Все твои предыдущие обманы ты излагала более удачно…

— Ты с ума сошел!

— Ты боишься, что и я попаду в список покойников. Боишься, чтобы и меня не постигла участь Апергиса!

— Ты сумасшедший! Что мне сделать, чтобы ты понял это? Позвать соседей?

— Нет необходимости. Я ухожу.

Такси, которое меня сюда доставило, на улице не было. Странно. Водителю надоело ждать? Так как дом Констасов расположен довольно далеко от стоянки такси и от бульвара, пришлось идти пешком.

Я шел, ничего не замечая, не слыша никаких шагов и все же чувствовал, что вокруг витает опасность.

Так и есть. Меня преследует ночной путник. Нас разделяло двадцать-тридцать метров. Пытаюсь успокоиться. В конце концов, не одна Магда живет в этом районе. И вовсе не обязательно только мне находиться на улице в этот поздний час…

Пошел быстрее, и тот ускорил шаг. Никакого сомнения: человек меня преследовал. Констас, Хаазе, немец, Апергис… Неужели пришла моя очередь в этой непонятной игре смерди?!

Шаги стали слышны отчетливее. Человек приближался. Я резко остановился. И в этот момент за спиной раздался скрежет тормозов, и мой преследователь вдруг оказался ярко освещенным.

Я увидел стройного человека в полосатом костюме с жесткими чертами лица.

— Вы что, не можете отойти в сторонку? — послышался возмущенный голос шофера.

Это было такси.

— Свободен? — спросил я.

Гнев несколько остыл, и водитель открыл дверцу.

— Еще немного и попали бы под машину. Куда едем?

— В Афины.

Человек в полосатом костюме стремительно удалялся от дороги.

— Кажется, вы не совсем поняли, через какую опасность прошли! — воскликнул водитель, обиженный моим равнодушием.

— О, понял значительно больше, чем вы предполагаете!

Я съежился в углу автомобиля. Вспомнилось жесткое лицо и крепкая фигура в полосатом костюме.

Почему люди «Черного Ангела» преследуют меня именно сегодня? Может быть, следили за моими встречами с комиссаром и решили, что пора их прекратить, или слышали мои разговоры с Магдой?

Голос водителя отвлек меня от раздумий.

— Куда едем?

Только тогда я увидел, что мы уже находимся в центре Афин. Назвал адрес гостиницы.

Я был чертовски утомлен, беспокойство расшатывало нервы. Но больше всего угнетало поведение Магды.

Я подошел к окну и вдохнул прохладный ночной воздух. Внизу простиралась Площадь Конституции, безмятежная и пустынная. Газетные киоски сверху казались игрушками, позабытыми убежавшими детьми. И вдруг я вздрогнул. Возле киоска стоял он, человек, преследовавший меня в Психико.

Он стоял без движения, лицо было обращено к входу гостиницы и будто не замечало моего появления у окна. Через четверть часа он ушел.

Физическая усталость наконец одолела. Я закрыл глаза и тут услышал легкие шаги в коридоре. Сон как рукой сняло. Через секунду я уже различал дыхание человека у двери, заметил даже движения дверной ручки. Но слава Богу, дверь заперта. Ручка двигается снова.

— Вы дома? — раздался знакомый голос.

— Кто там?

— Это я, Алекс. Можно войти?

Алекс Аргирис, а время около четырех часов утра!

— Ты один?

— Да, один…

— Что случилось?

— Поговорить нужно.

Впервые его лицо было серьезным и озабоченным.

— Что-то серьезное?

— Не знаю…

Он уселся.

— Спал?

— Да.

— Зачем же ты пришел?

— Вы сегодня были у Магды?

— Был. А что?

— Она звонила чуть раньше. Разговаривала как сумасшедшая. Если бы я ее не знал, подумал бы, что она пьяна.

— Зачем она звонила?

— Хотела узнать…

— Что?

— Вернулись ли вы в гостиницу.

— Что же тут страшного?

— Вопрос не столь важный, может быть даже абсурдный. Но, если бы вы слышали ее голос….

— И что ты ответил?

— Ведь я не знал, вернулись ли вы. Пообещал перезвонить. Затем узнал у дежурного, что вы у себя. Сообщил ей. И…

Он остановился.

— И?

— Ничего не понимаю. Мне показалось, что она плакала.

Магда боялась, что мне не удастся вернуться невредимым в гостиницу. Еще одно доказательство моих предположений…

— Но во имя Господа, что произошло между вами?

— Ничего. Просто-напросто у нас был неприятный разговор.

— О чем?

— О наследстве.

— Вы говорите правду?

— Да.

Конечно, он не поверил, но противоречить не хватило смелости. Он поднялся.

— Простите, что разбудил, но я был так встревожен…

В эти минуты Алекс был достоин сожаления. К тому же после всего, что со мной приключилось, я нуждался в чьем-либо присутствии.

— Ничего страшного, мне не хочется слать. Если не возражаешь, выкурим по сигарете?

Он с радостью уселся.

— Ты сильно любишь кузину?..

— Да. Это единственный человек, который относился ко мне с любовью.

— А родители?

Он пожал плечами.

— Ах! Мои родители! Не раз я себя спрашивал, помнят ли они, что у них есть сын. Отца я не видел уже не помню с каких пор, а у мамы слишком много дел, чтобы она вспоминала о том, что когда-то родила меня.

Юноша рассказывал довольно долго. Он «раскрыл свою душу», а в душе этой собралось много горечи, одиночества и опасений.

— Представляешь, несколько дней назад я полагал, что ты ведешь со мной грязную игру, — сказал я.

— То есть?

— Какой-то олух постоянно звонит мне по телефону, и я думал, что это ты…

— Как же вы могли?..

— Голос похож на твой…

— Неужели еще сомневаетесь?

— Уже нет.

Не помню, на каком этапе беседы я спросил:

— Знал ли ты некого Хаазе?

— Германа Хаазе?

Вопрос я задал без особых надежд. Алекс во времена Оккупации был еще ребенком и, конечно, не мог его помнить. Но его ответ ошеломил.

— Как же? Три-четыре года назад был осчастливлен его компанией.

Хаазе приехал в Грецию после Оккупации впервые только в прошлом году. По крайней мере, так говорил Бекас. Неужели он и раньше приезжал?

— В Греции? — спросил я.

— Нет, в Швейцарии, где я находился с мамой. К тому же он был ее другом. Она нас и познакомила.

Итак, госпожа Аргирис, персона, о которой я до сих пор не задумывался, оказалась старой знакомой покойного Хаазе!

— Что это был за человек?

— Омерзительный. Типичный немец, полный политеса, музыки, Древней Греции и тому подобными фасонами. Но те две дамы, которых я сопровождал, находили его интересным.

— Те две дамы?

— Да, мама и Ирма. Ирма Кондалексис. Вы ее видели. Она жила в этой гостинице.

Ирма Кондалексис? Я встретил ее вместе с Алексом Аргирисом в первый день пребывания в Афинах.

Когда юноша ушел, уже светало…

13

Проснувшись, я позвонил Магде.

— Магда, вчера…

— Вы ошиблись. Госпожи Констас нет.

И все же это был ее голос. Я уверен.

— Магда, надо…

— Вам сказали, что госпожа Констас отсутствует.

Я пытался еще что-то говорить, но трубку уже положили.

Оделся, наспех перекусил и вышел из гостиницы. Намеревался встретиться с комиссаром Бекасом, но прежде нужно было успокоиться.

Я сошел с тротуара и собирался перейти улицу, как на меня устремилась машина. Едва успел уклониться в сторону, и машина пронеслась на большой скорости, так что я даже не успел запомнить ее номер.

Видимо, меня хотели убрать так, как Апергиса. Другим автомобилем, с другим водителем, но используя тот же метод? Уверенности не было. Может, это был просто спешащий шофер, и, погруженный в свои мысли, я его своевременно не заметил? Может быть… Стоп! Он стоял возле киоска и читал газету, стараясь закрыть лицо. Стройная фигура, полосатый костюм… Узнал его с первого взгляда.

На миг охватила паника. Но что он может мне сделать здесь, в присутствии стольких людей, возле здания Полиции? И я направился к нему.

— Это еще долго будет продолжаться?

Я пытался говорить спокойно, но голос дрожал.

— Вы ко мне обращаетесь, сударь?

— Вы хорошо знаете, к кому я обращаюсь.

— Не понимаю, о чем вы, — ответил он спокойно.

— Я позову полицейского, и вы все поймете, — почти крикнул я.

— Нет необходимости.

Повернулся и стал медленно удаляться. А я стоял и смотрел, стараясь как-то объяснить столь странное поведение.

Я старался овладеть собой, но мне не удавалось. Хотелось еще раз поговорить с Магдой. То, что рассказал молодой Аргирис, увеличило мои опасения.

— Госпожи Констас нет дома.

— Мне нужно ее немедленно услышать.

— Но я сказала, ее здесь нет.

— Она вышла?

— Она уехала. Кто у телефона?

— Ее родственник.

— Госпожа уехала.

— Благодарю вас.

В такси, которое везло меня в Психико, я размышлял о своем решении. И не раздумал. Магда прогнала меня, так как боялась за мою жизнь и хотела меня спасти.

— Приехали. Куда теперь?

Через минуту мы остановились перед домом Констас.

— Подождите меня.

Собственно, я не знал, как буду действовать. Но я должен был ее увидеть. К счастью, ворота открыты. Я быстро прошел через сад.

С силой нажал кнопку звонка.

— Госпожи здесь нет, — сказала горничная.

— Знаю.

— Зачем же приехали?

— Мне нужно ее увидеть.

Лицо ее выразило удивление. Не ожидая продолжения, я бросился в дом. Горничная последовала за мной.

— Магда! — закричал я.

Никто не отвечал. Я пробежал по комнатам.

— Магда!

Перепрыгивая ступеньки, я направился на второй этаж. У открытых дверей спальни я остановился: раскрытые ящики и разбросанная одежда свидетельствовали о внезапном отъезде.

Слышу за собой запыхавшуюся горничную.

— Она уехала… — прошептал я. — Куда?

— Не знаю.

— В котором часу уехала госпожа?

— В восемь утра.

— Вчера ты знала об этом путешествии?

— Нет. И думаю, госпожа не знала. Около восьми позвонили. Она наспех собрала вещи, а в восемь пришла машина и увезла ее.

— Кроме шофера в машине кто-нибудь был?

— Какой-то господин. Он вышел и ждал у ворот.

— Раньше видела его?

— Нет.

— Как он выглядит?

Она описала. Задал ей еще много вопросов, но это не дало ничего нового.

Я был озабочен судьбой Магды Констас. Мною овладело горькое предчувствие, что больше никогда не увижу ее.

Бекас принял меня в своем кабинете.

— Наши друзья перешли к действиям. Они начали заниматься и моей скромной особой, — сообщил я.

— Это естественно. Каким образом?

— Сегодня утром…

Комиссар невозмутимо выслушал. Когда я закончил, сказал:

— Будем надеяться, что это случайность.

— Но это не все. За мной следят. Вчера ночью в Психико меня бы убили, если бы случайно не появилось такси.

Комиссар улыбнулся.

— Итак, вчера вас спасла машина, а сегодня…

Его поведение меня удивляло.

— Вы не верите?

— Разумеется, верю. Во первых, потому что это говорите вы, а во вторых, потому что знаю.

— Знаете?!

— За вами следил стройный брюнет в полосатом костюме?

— Да, — пробормотал я растерянно.

— Все в порядке. Не занимайтесь больше им.

— Не я занимаюсь им, а он занимается мною!

— Это поручение дал ему я. Этой мой человек, — спокойно сказал Бекас.

Итак, меня охраняли! Крепкий «ангел-хранитель» в полосатом костюме!

— А вам известно, комиссар, что вдова Констаса исчезла?

Мои слова оказались неожиданностью.

— Исчезла?

— Уехала сегодня утром, не оставив никакого адреса. Вчера…

Я рассказал все: о нашем расставании, о визите молодого Аргириса, об утренней поездке в Психико.

— Ясно, она боялась за вас.

— Надо узнать, куда увезли ее, — настаивал я.

— Или куда она поехала, — поправил Бекас. — Мы постараемся найти ее. Если она поехала пароходом, поездом или самолетом, мы это узнаем. Но, может быть, она не покинула Афин, скрывается где-то здесь.

— Скрывается? Но зачем?

— Чтобы не встречаться с вами.

Тут я вспомнил, что рассказал Алекс Аргирис о своей матери и об Ирме Кандалексис.

— Покойный Хаазе, оказывается имел друзей в Афинах. Вчера ночью молодой Аргирис…

Бекас был потрясен услышанным.

— Неужели Хаазе встречался с этими дамами в Швейцарии?

— Вам это кажется важным?

— Самым важным из всего, что я узнал до сих пор!

Он поднялся.

— Вы знаете, где сейчас эти дамы?

— Нет, но это не сложно узнать.

Однако, все оказалось значительно сложнее, чем я предполагал. Вернувшись в гостиницу, я спросил Алекса Аргириса, где сейчас находится его мать.

— Шла речь о круизе по островам на яхте каких-то Друзей.

— Какой яхте?

— «Альбатрос» Родиноса.

— С ней будет и госпожа Кондалексис?

— Нет.

Бекас был нетерпелив. Он позвонил сразу, как только я закончил разговор с Аргирисом.

— Узнали?

— Да. Путешествует на яхте Родиноса.

— Судовладельца?

— Да. На «Альбатросе».

— Тогда нам несложно определить, где они. Вы еще долго будете в гостинице?

— Зависит от вас.

Это произошло через час. От руководства порта комиссар Бекас узнал, маршрут «Альбатроса» и сообщил мне:

— Яхта с пассажирами находится на острове Родос. Надеюсь от тамошней полиции в течение дня получить ответ.

Ответ, однако, был неожиданный. «Альбатрос» действительно находился на Родосе, но без госпожи Аргирис.

14

Два дня я не встречался с комиссаром. На третий он пришел ко мне в гостиницу.

— Наша приятельница на острове Миконос, — сообщил Бекас.

— Госпожа Аргирис?

— Да. Живет в гостинице «Лето». Сейчас там немного клиентов, и среди них, кстати, один ваш знакомый.

— Мой знакомый?

— Господин Демодикос.

— Но в таком случае…

— Не торопитесь, возможно, это совпадение.

— Весьма странное совпадение!

Он улыбнулся.

— А если это не так? — спросил я.

— Тогда следует предположить, что речь идет о встрече, которая имеет отношение к «Черному Ангелу».

— Вы полагаете…

— Предполагаю…

Подошел кельнер.

— К телефону, господин комиссар.

Бекас поднялся, оставив меня на несколько минут одного. Значит и Демодикос находится в Миконосе! Я пытаюсь установить связь между различными персонажами. Госпожа Аргирис — старая знакомая Хаазе. Демодикос, человек немцев во времена Оккупации. Апергис, убийца которого — шофер Демодикоса. Они связаны с «Черным Ангелом»! А теперь госпожа Аргирис и Демодикос вместе, в разгар весны, на острове Миконос! Неужели они встретились, чтобы обсудить дальнейшую деятельность, или…

Мысль эта пришла внезапно! сотрудники или противники? Противники, которые должны прийти к компромиссу?

Наконец, телефонный разговор закончился, и Бекас вернулся. До сих пор я никогда не видел его таким расстроенным.

— Неприятные известия?

— Очень. Вы заняты сейчас?

— Нет.

— Если хотите, пойдемте со мной.

Он быстро вышел из гостиницы, резко оттолкнув кого-то входящего в этот момент, грубым жестом остановил проходящее такси, быстро вскочил, так что я едва успел за ним.

— На бульвар Патисион.

Заговорил только тогда, когда мы проехали Площадь Омония.

— Опять погорели.

— То есть?

— Водитель…

Речь шла о водителе Демодикоса. Ему дали «сбежать», но все равно наблюдали. Знали дом, в котором он скрывался.

— Сегодня утром он не вышел из дому. Его нашли мертвым, — сказал Бекас, — Убитым!

Книга вторая

1

Что я увижу, знал заранее, и вместе с тем меня впечатлило это неподвижное тело. Человек лежал лицом вниз, с распростертыми руками, будто держался за пол. Он лежал в самом центре комнаты. Полицейского я заметил позже, когда к нему обратился Бекас.

— Никто не прикасался?

— Никто, господин комиссар.

Бекас нагнулся над трупом, разглядывая его.

— Никаких следов от удара. И никаких следов борьбы.

Комиссар поднялся, прошелся по комнате, как бы измеряя ее. Он остановился перед опрокинутым стулом.

— Этим? — обратился к нему подчиненный.

— Не думаю. Скорее наш друг почувствовал себя плохо, хотел опереться и, падая, опрокинул его.

— Вы предполагаете, что…

— Да, что он умер сам…, — предупредил его Бекас.

— Естественной смертью? — спросил я.

— Да. Естественной смертью, или смертью, которую позаботились представить как естественную. Вскрытие покажет.

Он сильно ударил ногой по стулу. Я понял, что происходило. Он считал себя ответственным за эту смерть.

На улице останавливались машины. Вскоре помещение заполнилось полицейскими. Бекас стал с ними беседовать и позабыл обо мне.

Примерно через час мы покинули этот мрачный дом, с трудом пробиваясь сквозь толпу любопытных, собравшихся на улице.

Нас ожидала машина. Бекас сел в нее мрачный, не промолвив ни слова. У меня не было смелости прервать это молчание.

Наконец он заговорил:

— Возможно, он умер от сердечного приступа, но логичнее предположить, что разделил участь остальных.

Комиссар вздохнул.

— Этот водитель был серьезный козырь в наших руках.

— Мог убить Демодикос?

— Демодикос или кто-то из его людей. Где вас высадить?

Хотелось еще о многом поговорить, но я видел, что он хочет остаться один.

— Около гостиницы. Как вы думаете, что они делают в Миконосе?

— Кто?

— Демодикос, госпожа Аргирис и остальные.

— Пока не знаю.

Машина остановилась. И тогда, как бы сожалея о своем поведении, Бекас сообщил:

— Там есть мой человек.

Гостиница была очень шумной, непривычно заполненной молодыми людьми, детьми, спешащими репортерами, просто любопытными. Кельнеры, снобы смотрели со сдержанным презрением на всю эту толпу, которая не была «их миром».

Мое настроение не соответствовало этой обстановке, и я пошел в бар. Бармен многозначительно улыбнулся.

— Ведь я говорил?

Не помню, о чем он говорил.

— Они узнали.

— Кто?

— Репортеры и все остальные о Лорен.

Тут я вспомнил, о чем он говорил несколько часов назад.

— Ах, да.

— Они узнали, что она должна сейчас выйти, и…

(Софи Лорен, любопытные, Магда, неподающая признаков жизни, и водитель, живой несколько часов тому назад, а сейчас хватающий пол закостеневшими пальцами — жизнь казалась бессвязным и ужасным текстом).

— Налейте чего-нибудь покрепче.

Они закрыли навсегда рот водителю также, как Констасу, Хаазе или Апергису. Почему бы им не избавиться теперь от Магды, которая видела больше, чем Апергис, и знала, по крайней мере, не меньше других?

— Вы случайно не знаете расписание пароходов на Миконос? — опросил я.

— Собираетесь на Миконос? Сейчас не сезон. Рекомендую вам июль. Но, конечно, самый сезон — это август. Туда едет столько народа, что просто…

— В период Оккупации немцы находились в Миконосе? — прервал я.

Он удивился.

— Немцы? Не знаю… Не думаю… Может и были, но я об этом не слышал.

Внезапно раздался сильный рокот, засверкали аппараты фоторепортеров.

— Она спускается по лестнице, — информировал бармен.

В центральном салоне в сопровождении двух юношей появилась величественная, с ослепительной улыбкой знаменитая итальянская актриса. Она была в узком черном платье, плотно прилегающем к телу.

— Разве не ангел? — восторженно прошептал бармен.

— Черный ангел.

— Что вы говорите?

Я зажал голову руками. Сойду с ума в ожидании. В ожидании чего? Еще одной смерти — смерти Магды?!

Это было глупо, и все же я опять позвонил в Психико.

— Нет. Госпожа не вернулась.

Ищу молодого Аргириса — это был единственный человек в Афинах, с которым я мог поговорить о Магде. Но его нигде не было.

И я решил пойти к Мелахриносу. Он хоть и ненавидел Магду, но, в конце концов, знал ее. Адвокат совсем не ожидал опять увидеть меня.

— Думал, что вы уехали.

— Как видите, не последовал вашему совету.

Он внимательно на меня посмотрел.

— Вы больны?

— Нет.

— Ваш вид…

— Господин Малахринос, что вы знаете о «Черном Ангеле»?

Он улыбнулся.

— Вы уже когда-то спрашивали.

— Это банда, организация…

Он дал мне возможность выговориться.

— Неужели вы действительно верите в подобные призраки, и особенно под афинским небом?

— Господин Мелахринос, прошу вас, будьте искренни. Тимотеос Констас сотрудничал с немцами?

— Ваш дядя был безупречен.

— Вы знаете, что Магда исчезла?

— Нет, но это меня не удивляет. Наверное, последовала за одним из любовников.

— Она не последовала за любовником.

— Если вы так уверены…

Его презрение к женщине, которую я любил, было явным.

— Она в опасности.

Мелахринос безразлично пожал плечами.

— Почему вы ненавидите Магду?

— Оставьте. Я эту даму вовсе не ненавижу. Просто, это не та женщина, которую можно уважать. К тому же свое мнение о ее роли в смерти Тимотеоса…

Я услышал только первые слова. Затем его речь превратилась в сплошное гудение. Мой мозг пытался уловить, что в этой комнате присутствовало уже знакомое мне. Наконец я понял — духи Магды! Точнее, намек, тень ее духов. Я был уверен. Тысячу раз уверен…

— Магда была здесь! — резко прервал я адвоката.

Тот растерялся.

— Она была здесь! Я знаю, что была!

— Прошу вас! Вы не отдаете себе отчета в том, что говорите…

Вскочив со стула, я нагнулся над его письменным столом и схватил Мелахриноса за горло:

— Что вы с ней сделали?

Он разжал мои руки и с силой оттолкнул меня.

— Немедленно уходите! Господин Евангелидис! Агесилай!

Портье вошел в комнату, в то время как адвокат уже поправлял свой галстук.

— Проводите этого господина, — приказал он. — А вам советую проконсультироваться с врачом и попросить его о помощи. Вы не в своем уме, — обратился он ко мне, едва сдерживаясь.

Сумасшедший ли я? Мелахринос — уважаемый человек, хороший друг моей семьи, безупречный человек. Что могла искать Магда в его кабинете? Ее духи, призрак ее духов, витал в той комнате.

Измученный, я вернулся в гостиницу.

Да, оставалось много вопросов, на которые я не мог ответить. Куда делся странный тип, что звонил мне в первые дни? В суете последующих событий почти забыл о нем. Кто это был и почему меня бросил сейчас?

В эту минуту зазвонил телефон. Я вздрогнул. Но это Бекас.

— Есть новости? — спрашиваю я.

— Да. Судмедэксперт дал заключение: водитель был отравлен.

Я больше не воспринимал то, что он говорил. В голове все перемешалось. Пришел в себя, лишь когда услышал вопрос:

— Своих приятельниц не встретили?

— Приятельниц?..

— Магду Констас и Ирму Кондалексис. Последнее известие — они отправились в Пирей.

— А затем?

— Через несколько часов будем знать. Позвоню вам завтра утром.

Как просто он это говорил! Узнает через несколько часов, а позвонит завтра утром! Неужели он не понимал, что в моем состоянии эти несколько часов покажутся вечностью?

— Нельзя ли мне самому позвонить через два-три часа?

— Нет. Не знаю, где я буду.

— Итак, до завтрашнего утра.

— Да.

Я встал и оделся.

Вернулся в гостиницу поздно, даже не припоминая точно, где провел столько времени. Пытался скрыть свое одиночество в вихре шума и толпы. Наконец, утомленный до предела, я добрался до постели и сразу заснул.

Разбудил какой-то шум. Круглый силуэт комиссара Бекаса выделялся на фоне проникающего через окно света. Я не уверен, во сне это или наяву.

— Эгей! Не засыпайте опять!

Это не был сон. Комиссар действительно возле моей кровати.

— Долго спите.

Голова болела. Видимо, ночью много выпил.

— Который час?

— Десять. Хочу предложить вам путешествие.

Потихоньку я приходил в себя.

— Путешествие?!

— До Миконоса.

Он взял стул.

— Что мы будем…

— Вымойтесь, освежитесь, а потом поговорим.

Холодная вода подействовала благотворно.

— Что мы будем делать в Миконосе? — спрашиваю я из ванны.

— Встретимся с нашими друзьями.

— С госпожой Аргирис и с Демодикосом?

— Не только.

— Что вы сказали?

— Я сказал, не только с ними. И остальные прибыли вчера в Миконос.

Я выскочил прямо из-под душа.

— Магда?

— Магда и ее спутники.

Я схватил халат, закутался и бросился в комнату. Бекас продолжал сидеть на стуле, упираясь подбородком в ладони.

— Магда в Миконосе?

— Да. Вчера прибыла. Вместе с Ирмой Кондалексис и еще кое с кем. Ваши друзья не скрываются. В гостинице они записались под своими фамилиями. Так вы не хотите поехать со мной?

— Когда идет пароход на Миконос?

— Послезавтра. Но мы ждать не будем.

2

Вечером мы выехали на быстроходном катере, который предоставила в распоряжение комиссара Бекаса Служба борьбы с наркотиками. Капитан, молодой загорелый моряк лет двадцати пяти, любил море и радовался каждой поездке. Утром мы уже входили в порт Миконос. Я стоял рядом с Бекасом на носу корабля и смотрел на остров, который походил на иллюстрацию с туристической открытки.

— Интересно, они еще здесь?

— Когда мы покидали Пирей, были здесь.

— Откуда вы знаете?

Бекас усмехнулся. Нетерпение заставляло меня задавать дурацкие вопросы.

— Миконос подсоединен к телефонной сети. Вон там они живут, в гостинице «Лето».

Наконец катер пришвартовался. Чернявый мужчина в спортивном пиджаке, поджидавший нас на берегу, тут же направился к комиссару.

— Все в порядке? — спросил Бекас.

Тот нагнулся и что-то шепнул. Комиссар повернулся к молодому моряку, который стоял у штурвала.

— Встретимся здесь же!

Затем схватил меня за руку.

— Пошли?

— В гостиницу «Лето»?

— Нет. Наш друг — он указал на чернявого — позаботился обо всем.

Нам забронировали места не в гостинице, а в просторном доме, расположенном в верхней части острова.

— Какое изумительное зрелище, — сказал Бекас, распахнув окно.

— Исключительное, — ответил я. — Но здесь ли еще они?

— О, я не познакомил вас с моим другом. Начальник отделения Ангелидис — господин Никодемос. Господин Никодемос интересуется, на острове ли еще афинские господа.

— В данный момент, нет, — ответил полицейский. — Они отправились на прогулку до Делоса.

— На чем?

— На яхте, на которой прибыли госпожа Кондалексис и Констас. Яхта принадлежит Маврокостасу.

Итак, Магда прибыла на остров на яхте.

— Маврокостас, вероятно, тот господин, что сопровождал ее в Кинетте, — дополнил Бекас.

Он повернулся к своему подчиненному.

— Почему они выбрали именно Делос?

— Все, прибывающие в Миконос на собственном судне, обычно ездят в Делос.

— Чтобы осмотреть памятники? — усмехнулся Бекас.

Видимо, комиссар что-то узнал. Он опять подошел к окну и с силой вдохнул утренний воздух.

— Вы что-то знаете? — опросил я.

— Пока ничего конкретного.

— Совсем ничего?

Он рассмеялся.

— Расскажу несколько позже.

Он был хорошо настроен, но, как всегда, упрям.

— Что будем делать сейчас?

— То, что делают многие туристы. Прошвырнемся по острову!

Мы вышли на мощеные улицы. Прогулялись по городу, спустились на набережную, ели пирожные с миндалем, разглядывали Петроса, пеликана, который важно и спесиво шагал по берегу, а затем Бекас выразил свое восхищение бюстом прекрасной Мадо Маврогеноус, украшавшим небольшую площадь в порту.

— А если они не вернутся? — никак не мог успокоиться я.

— Они вернутся, — произнес Бекас с полной уверенностью.

— А если увидят нас?

Он засмеялся.

После обеда комиссар читал позавчерашнюю газету, а я стоял у окна и смотрел на море. И вдруг заметил яхту! Элегантное судно приближалось к острову.

— Едут! — закричал я.

Пытаюсь различить лица людей на палубе. Вижу двух женщин, одного мужчину в морской фуражке, кто-то направляется к каютам. Но зря я искал силуэт Магды.

— Наверное, внизу, отдыхает, — успокоил Бекас, — Не могли ее оставить одну в Делосе.

Когда яхта пришвартовалась и пассажиры ступили на сушу, я увидел ее. Она шла, опираясь на руку мужчины в морской фуражке. За ними следовали Ирма Кондалексис, госпожа Аргирис и трое неизвестных мужчин.

Я сгорал от нетерпения: что следует делать? Не сидеть же в комнате.

— А теперь? — спросил я.

— Немного терпения.

— Кого мы еще ждем?

— Нашего человека, который был в Делосе.

О нем я забыл, как забыл вообще о всех подробностях. Единственное, о чем я думал — это о том, что Магда здесь и что я должен ее увидеть.

Бекас поднялся и подошел к окну.

— Скоро закат, сказал он и стал смотреть на море, как бы ожидая там что-то увидеть. И действительно, вскоре появилась маленькая моторная лодка, приближающаяся к острову. Комиссар надел пиджак.

— Некоторое время меня не будет. Окажите любезность, подождите меня здесь.

Когда он вернулся, чистая синева моря начинала темнеть. В кафе на берегу зажглись огни, а ресторан «Лето», с ярко освещенными верандами, казался огромным лайнером.

— Дела идут неплохо. Вы бы хотели встретиться с госпожой Констас?

— Но как?

— Пойдете в гостиницу.

— А остальные? Они меня не увидят?

— Нет никакой нужды прятаться. Пусть видят сколько угодно.

Начинаю понимать.

— Они должны меня видеть?

— Да.

— Хотите их напугать?

— Немного.

— Когда я смогу ее увидеть?

— Хоть сейчас.

У двери он меня остановил.

— Еще вот что, господин Никодемос. Если сможете, устройте встречу «тет-а-тет» со вдовой Констас так, чтобы об этом знали все.

— Вы хотите, чтобы я скомпрометировал Магду?

— Не забывайте, что одна из наших задач — помочь ей.

— А если она таким образом окажется в опасности?

Лицо его стало серьезным.

— Она уже в опасности.

От дома, в котором мы жили, до гостиницы «Лето» расстояние небольшое. На дорогу мне потребовалось менее пяти минут.

Гостиница, как и предупреждал Бекас, оказалась почти пустой. В холле находился только дежурный администратор.

— Господин, вы к кому?

Объяснил, что пришел навестить друзей. Он показал, где лестница, и больше мной не интересовался. Я поднялся на первый этаж и сел за отдаленный столик на веранде. Магда сидела спиной ко мне, возле нее тот тип, в морской фуражке, а напротив — Ирма Кондалексис. Госпожи Аргирис среди них не было. Но через несколько минут я увидел ее, спускающуюся по лестнице.

Проходя мимо моего стола, она остановилась:

— Вы?! Как вы попали в Миконос?

Она говорила громко. Все повернулись, но я видел только Магду. Лицо ее выражало больше, чем беспокойство. Госпожа Аргирис закричала:

— Магда, кто к нам приехал?

Она старалась выдерживать тон великосветской дамы, удивленной подобной встречей. Но я понял: мое присутствие ее явно смущало.

Больше притворяться не было сил. Я встал и поздоровался.

— Какой сюрприз, — произнесла Констас, протягивая руку. — Как ты попал на остров?

Чувствую, что все взгляды устремлены на меня.

— Вы не побудете с нами? — обратился ко мне Маврокостас. — Магда, предложи своему другу…

Она не могла скрыть своей тревоги и страха и ничего не ответила. Госпожа Аргирис заговорила вместо нее.

— Вы знакомы?

Маврокостас пожал мою руку.

— Не присядете с нами?

Я отказался под предлогом того, что должен встретиться с приятелем.

— Как вам угодно.

Опускаясь в сад я встретил еще одного человека: не трудно было узнать точеный профиль господина Демодикоса.

Хоть и не все происходило так, как рассчитывал комиссар, все же некоторых результатов я добился: мое присутствие было замечено. Теперь необходимо встретиться с Магдой «тет-а-тет». Как при этом выполнить просьбу Бекаса? Задача довольно сложная.

В зале гостиницы я делаю вид, что ожидаю друга, громко объявив об этом кельнеру. Но эта игра вряд ли кого-то обманула.

Слышу голос:

— А как насчет прогулки на Агиос^[59] Стефанос?

Женщины согласились.

— Ваш друг еще не пришел? — обратилась ко мне госпожа Аргирис.

— Нет.

— Может, поедете с нами? Вечер обещает быть чудесным.

— К сожалению, не могу.

Со мной попрощались. И тут я услышал Магду:

— Прохладно. Вернусь возьму жакет.

— Мы ждем тебя.

— Нет, не надо. Я догоню…

Женщины шумно спустились по лестнице. Пробежала Магда с жакетом на руке.

Она испуганно оглянулась и подбежала ко мне.

— Зачем ты приехал?

— А почему ты исчезла?

— Так надо было. Ты должен немедленно уехать, Я взял ее за руку. Она была холодна как лед.

— Кого ты боишься, Магда?

— Оставь меня!

— Демидокоса?

— Ради Господа, оставь!

Она готова была вот-вот расплакаться. В этот момент я любил ее сильнее всего и понимал, что буду любить всегда.

— Брось их, Магда, пойдем со мной.

— Не могу.

— Но ты в опасности. Пойми, что я хочу тебе помочь.

— Единственная твоя помощь — это самому уехать. Уехать как можно скорее.

— Меня послали за вами, — раздался рядом металлический голос Демодикоса.

Я отпустил ее руку.

Вышел на набережную, затем на нашу улицу, и встретил Бекаса. Он улыбался.

— Вы видели ее?

— Да.

— И как встреча?

— Произошла.

— Вас заметили?

— Сам Демодикос.

— Замечательно!

Он прямо потирал руки от радости! Меня охватила ярость.

— Они же захотят избавиться от нее!.

— Когда она перестанет быть полезной.

Тут я уже не мог сдержаться.

— Вижу, для вас жизнь не очень дорого стоит.

— Для меня? Для «Черного Ангела» вы хотите сказать. Констас, Хаазе, Апергис, водитель… Где пять, там и шесть… Ну, не сердитесь, сейчас Магда в безопасности.

Мы все время наблюдаем за ней. Что будет дальше — посмотрим.

Он положил руку на мое плечо.

— Я знаю, какое значение имеет эта женщина для вас. Мы позаботимся о ней.

— Не находите ли вы, что пора и мне узнать, что здесь происходит?

— Я намеревался раскрыть это несколько позже, но раз вы настаиваете… Эта встреча в Миконосе…

Он уселся на стул, заставив меня расположиться рядом. Мне была видна часть порта, хмурое море и черная масса острова Бао, похожая на окаменелого зверя.

— Вам известно, что наши друзья посетили остров Делос.

— Да.

— Но дело в том, что они не причаливали к Делосу и его памятниками совершенно не интересовались.

— Но почему?

— Попытаемся ответить. Море вокруг острова ничем не примечательно. Бурное, совсем не подходящее для купания, и к тому же, как мне сообщили, никто из их группы не купался. Возникает вопрос, зачем эти люди бросили роскошные пляжи?

— Зачем?

— Видимо, их привлекала отнюдь не природа.

Бекас закурил. За время нашего короткого знакомства я достаточно изучил его — он не был из породы людей, которые любят разыгрывать из себя «умника». Если он иногда и действовал «методом Сократа», то не для того, чтобы козырять передо мной, а чтобы упорядочить или подтвердить собственные мысли.

— Наши друзья что-то ищут. Что бы это могло быть… И скорее всего оно находится в море, у берегов Делоса, так как никто не выходил. У нас достаточно мотивов полагать, что члены достопочтенной группы — или некоторые из них — связаны с «Черным Ангелом». Ваша тетушка, старые приятельницы Хаазе, Демодикос. Стало быть, это «что-то», запрятанное в водах близ острова Делос, связано с «Черным Ангелом». Согласны?

— Согласен.

Все было очень странно. Мы находились в самом спокойном месте мира, перед нами простирался прекрасный остров, а мы старались разобраться в истории, полной ужаса и трупов!

— По имеющимся у нас сведениям, — продолжал Бекас, — «Черный Ангел» — организация нацистов, верящих в то что им удастся воскресить старый режим. Если верить этому, некоторые из нацистов, предвидевшие конец Гитлера, позаботились о награбленном золоте и спрятали его. Прошли годы, рассеялись политические мечты, многих членов этой организации уже нет в живых. Остались единицы, рассеянные по миру. В нашем случае, эти «единицы» являются теми, кто ищет в водах Делоса награбленное когда-то золото. Вы не следили за процессом Мертена в Салониках? Речь шла о тысячах фунтов стерлингов, отобранных у евреев, но эти фунты не были найдены ни в документах немецкой армии, ни в материалах немецких служб времен Оккупации. И вместе с тем, немцы соблюдают образцовый порядок. Кто присвоил эти огромные суммы? Двое-трое таких, как Мертен? Тогда бы они купались в золоте, чего не скажешь. Сокровища остались где-то здесь. Заинтересованные лица спрятали их, надеясь впоследствии забрать. И если мои рассуждения правильны, для этого Хаазе и вернулся.

— Хаазе?

— Да. Хаазе, который приехал в Грецию, нашел старых друзей, среди которых числился и ваш дядюшка.

— Но Хаазе давно уже нет.

— Да. Может быть, потому что хотел работать в одиночку. Не забудьте, его убили в Метеоре, в то время, когда ваш дядя с супругой и с госпожой Аргирис путешествовал в том же направлении. Кто может нас уверить в том, что в это время в Метеоре не находился и господин Демодикос и не готовилась встреча, подобная сегодняшней?

— Но зачем я должен был показаться им на глаза?

— Я уже говорил, чтобы их припугнуть. Теперь они прервут свою «деятельность», и если я правильно рассуждаю, завтра уедут в Афины.

— А мы?

— Не так-то просто профильтровать все море вокруг Делоса.

— А они вернутся?

— Как только почувствуют себя в безопасности. Но мы выиграем время.

Ночь я провел ужасно и на заре уже был в пути. Бродил по улицам острова, пытаясь обуздать свое нетерпение. Прав ли Бекас? Покинут ли эти люди остров Миконос?

В десять часов белая яхта Маврокостаса подняла якорь. Бекас следил в бинокль из окна нашего дома.

— Уходят, — пробормотал он.

— Может быть, на прогулку, как вчера.

— Посмотрим.

Спустя некоторое время начальник отделения сообщил, то за гостиницу все рассчитались.

— Итак, уехали. Вы их спугнули.

— Возвращаются в Афины?

— Посмотрим.

— А мы?

— Конечно, поедем и мы, но только после небольшой прогулки.

Заметив беспокойство в моих глазах, он добавил:

— До нее они не дотронутся, по крайней мере, до Афин.

Но слова его не подействовали. Ведь так легко устроить несчастный случай на яхте, причем это подтвердили бы все члены группы!

При любых других обстоятельствах пейзажи острова Миконос меня бы покорили. Выраженная синева моря, белоснежная белизна острова, переливающееся золото солнца… Но теперь Миконос стал для меня невыносим. Каждое мгновение задержки становилось мукой.

— Почему мы не едем?

— Потому то сами должны осмотреть остров.

— Вы правы, заскочить в те места не помешает.

Быстроходный катер доставил нас на остров. Мы дважды обошли пустынный Делос, но безрезультатно. Море было довольно бурным. Бекас все время стоял на носу корабля и смотрел на воду.

— Нашли что-нибудь? — спросил я с легкой иронией.

Он понял, но ответил серьезно:

— Да.

— Сокровища?

Молодой капитан передал штурвал моряку и присоединился к нам.

— Нет, конечно, — ответил Бекас. — В сегодняшнем море сокровища не увидишь. Но ваши друзья, возможно, определили точное место, где они спрятаны. Без специального судна, без людей и аппаратуры здесь не обойтись. И теперь они вернутся с бригадой водолазов, если захотят достать свое золото. А уж бригаду никак не скроешь!

Чернявый капитан вернулся на свой пост. Катер обошел остров и направился к Миконосу.

— Вновь возвращаемся в Миконос? — взволнованно спросил я Бекаса.

— Всего на полчаса. Для короткой беседы с местными властями.

— А затем?

— Вернемся на базу! Или хотите побыть еще здесь? Моим единственным желанием было как можно быстрее попасть в Афины.

3

Мы прибыли в Афины после полуночи. Комиссар отвез меня в гостиницу на своей машине. В дверях, пожимая мне руку, он сказал:

— Прошу вас, не звоните никому сегодня.

— Когда мы увидимся?

— Завтра.

Вечный бармен улыбнулся из-за стойки.

— Попутешествовали?

— Небольшая прогулка.

— Этот юноша все спрашивал о вас.

— Кто?

— Господин Аргирис.

— Он здесь?

— Кажется, пошел в свою комнату. Выпьете?

— Нет. Благодарю. Лучше пойду спать.

— О, я забыл. Вас перевели в другую комнату.

— Почему?

— Все крыло было забронировано для тех, кто снимает фильм о Софи Лорен.

— Хорошо. Куда меня перевели?

— Кажется, в комнату 78.

Дежурный администратор повторил мне ту же историю, ожидая резких протестов и вздохнул облегченно, когда услышал только:

— Могли хоть спросить меня. В какую комнату перевели?

— В 78-ю. Сейчас же принесу ключи.

Он помчался за ключом довольный, что легко утряс вопрос.

Я сразу заказал номер в Психико.

— Алло…

— Госпожу Констас.

— Кто ее спрашивает?

Она вернулась! Она жива!

— Никодемос. Ее родственник, Костас Никодемос.

— Подождите.

Она вернулась в Афины! Я так долго ждал этого события. Секунды казались бесконечными. Наконец, слышу голос горничной:

— К сожалению, госпожа легла спать. Она не может подойти к телефону.

Не знаю, сколько времени я еще простоял с трубкой в руке. Вернул меня к действительности голос телефонистки:

— Закончили?

— Как?.. А, да… Мы закончили…

Из пучины мыслей меня вырвал телефонный звонок — удивительно пронзительный для моего позднего одиночества.

— Господин Никодемос?

— Слушаю.

— Извините, пожалуйста. Я ошиблась. Госпожа сказала, что если можете, приезжайте. Простите, но я не поняла.

— Хорошо, девочка. Еду.

…Водитель такси расстояние между Площадью Конституции и Психико одолел за рекордно короткое время. Окна в партере дома Констасов были освещены. Значит, Магда внизу.

— Сюда, пожалуйста! — пригласила маленькая горничная.

Мы подошли к дверям салона, где меня оставили одного. Я вошел, надеясь сразу увидеть Магду, и, пораженный, остановился.

— Не ожидал, что приедете так быстро, — раздался голос Демодикоса.

Он поставил стакан на край камина и уселся в кресло, устремив на меня холодный взгляд.

— Вы не присядете?

Я покачал головой. Что искал этот человек в доме Констасов?

— Да входите же! Или вы испугались?

Нет, этот тип, с грязным прошлым, не испугает меня! Хладнокровие вернулось, и я даже улыбнулся.

— Вы ошибаетесь. Просто я не предполагал, что вы осмелитесь опять сюда прийти.

— Серьезно?

Тон его стал ядовитым.

— Где госпожа Констас? — резко спросил я.

— Здесь. Но, может, продолжим беседу?.

— Нет.

— Пусть будет по-вашему. Магда!

И она немедленно появилась, будто стояла за дверью, ожидая приказа.

— Господину Никодемосу не терпится тебя увидеть.

— Ты хотел меня видеть? — спросила она, едва владея голосом.

— Да.

— Магда, почему ты не предложишь своему другу присесть? — вмешался Демодикос.

— Ты не присядешь? — послушно предложила женщина.

Демодикос поднялся и достал бутылку виски.

— Выпьете?

Я проигнорировал его вопрос.

Это его не оскорбило. Он налил себе и опять уселся в кресло. Ни секунды я не упускал из виду Магды, которая избегала моего взгляда. Ничего не указывало на то, что она поднялась с постели. Стало быть, горничная лгала, когда я звонил, Магда не желала меня принимать, но Демодикос, узнав в чем дело, приказал пригласить меня, и горничная позвонила. Они устроили небольшую ловушку.

— Итак? — произнесла смущенно Магда.

— Хотел встретиться с тобой. Я же твой единственный родственник.

— Чрезвычайно преданный родственник, — добавил Демодикос, — который защитит тебя от любой опасности.

— Существует опасность?

Он усмехнулся.

— Жизнь полна опасностей. Можно умереть, поскользнувшись в собственной ванне, разбиться на обычном тротуаре, попасть под машину.

— Как Апергис?

— Как Апергис. Действительно, какой был замечательный актер! Он так любил и знал театр!

— Только театр?

Демодикос достал сигарету и закурил.

— А каково ваше мнение?

— Мое мнение? Кроме театрального искусства он знал еще что-то.

Мне не следовало продолжать этот диалог, но я уже не мог остановить себя.

— Почему умер Тимотеос, Хаазе, Апергис?

— Откуда я знаю?

— Не знаете?

— Вы переоцениваете мои умственные способности. Ты согласна, дорогая? — обратился он к Магде.

Она молчала.

— Магда, почему ты ничего не говоришь? — спросил я в отчаянии. — Почему не говоришь о том, что тебя пугает, о том, что тебя сделало марионеткой…

Я говорил много, и Демодикос не пытался прервать.

— Магда, мы живем в Афинах, а не в Берлине Гитлера. Все они умерли. Ты понимаешь? «Черные Ангелы» еще живут, потому что существуют те, которые их боятся. Они трупы, которые при ярком свете превращаются в прах.

Когда я остановился, Магда была бледна как смерть, а Демодикос улыбался.

— Вы могли бы стать знаменитым демагогом. А кто такие эти «Черные Ангелы»?

— Канальи, прикидывающиеся могучими.

Я поднялся.

— Магда, ты выглядишь больной. Тебе надо отдохнуть, — заметил я перед тем, как уйти.

— К сожалению, нам надо обсудить с господином Демодикосом некоторые вопросы, связанные с помещением моих средств…

Безысходность охватывала меня, видя, как она неспособна сама решать свои вопросы.

— Ну что ж, очень хорошо. Позвоню завтра утром. Надеюсь, тебе все-таки удастся сегодня отдохнуть.

…Может быть, я вел себя глупо. Но любовь к Магде заставила раскрыться перед этим господином. Демодикос добился того, чего хотел — узнал, что мне известно о «Черном Ангеле». Да, так оно и получилось.

Я помнил, что просил такси подождать меня, но на улице никого не было. Пришлось идти пешком. Я так был погружен в свои мысли, что не заметил преследовавшего меня человека. Когда же обернулся, было уже поздно. Я почувствовал сильную боль в голове, все поплыло, как в тумане…

Ужасно болела голова. Мне казалось, что раздроблен череп. Приоткрываю глаза.

Кажется, на меня напали ночью, а теперь утренний свет омывал деревья в Психико. Значит, по-видимому, тут я пролежал несколько часов. Слышу чьи-то голоса, затем шаги — двое рабочих переходили улицу, затем остановились, направились в мою сторону.

4

За белым силуэтом медсестры я увидел коренастую фигуру комиссара Бекаса. Сестра ему что-то говорила, а он взял стул и уселся возле кровати.

— Как вы себя чувствуете?

Как я себя чувствовал?.. Под повязками я только чувствовал разбитый череп.

— Живой.

— И то хорошо. Я же просил вас…

— Кто меня ударил?

Бекас пожал плечами.

— На вас напали ночью.

— Около двух часов.

С трудом я рассказал все.

— Вы уверены, что велели шоферу дожидаться?

— Абсолютно.

— Значит, кто-то, хорошо заплатив, отпустил его от вашего имени.

— Где вы брали такси?

— Около гостиницы.

— Не помните марку машины?

— Нет.

— К котором часу это было?

— Примерно через 30 минут после того, как мы расстались.

— Получается, что это произошло между двенадцатью и половиной первого. Что ж, постараемся найти водителя. Но я убежден, что отпустил такси кто-то из людей Демодикоса.

— А Магда? — не удержался я. — Магда знала?

— Разумеется.

— И ничего не предприняла, чтобы помешать?

— Думаю, она сделала все, что могла. Не забывайте, что вас только ранили.

Подошла санитарка.

— Надо сменить повязку. К тому же, врач распорядился, чтобы больной не разговаривал.

— Прошу прощения, сейчас ухожу.

Он поднялся.

— Завтра зайду опять. До свидания.

Бекас уже выходил из комнаты, как я его остановил.

— Минуточку. Что будет с Демодикосом?

— Ничего.

— Вы не станете его допрашивать?

— Пока нет. Отдыхайте и постарайтесь починить свою голову. У нашего друга красивая голова, не так ли? — обратился он к санитарке.

— Красивая и крепкая, — сказала она.

Бекас вежливо поклонился и вышел.

На второй день я вышел из больницы. В гостиницу меня отвез Бекас. В машине он сообщил новости:

— Водителя нашли мы довольно легко. Он хорошо вас запомнил. Тот, кто платил за вас, был весьма щедр.

— Это была горничная?

— Нет. Мужчина лет тридцати пяти - сорока. Демодикос все предусмотрел.

— Так вы не собираетесь его допрашивать? — снова спросил я.

— Зачем? Он скажет, что вор избавился от машины, чтобы спокойно работать! Нет. Дорогой господин Демодикос и его друзья на свободе могут представить нам что-то значительно более важное.

— Что именно?

— Доказательства, в которых я нуждаюсь. Мы приехали.

…Действительно, мы были уже у входа в гостиницу.

— Постарайтесь отдохнуть. Вы должны быстро восстановить силы, так как вскоре придется путешествовать.

— В Миконос?

— Разумеется. Нашим друзьям не терпится захватить свое золото!

В гостинице мне сразу сообщили:..

— Господин Аргирис искал вас.

— Благодарю. Буду у себя.

Я подошел к лифту, когда в холле появилась знаменитая актриса с собачонкой на руках. Множество любопытных не отставало от нее. Мальчик-лифтер задержался, чтобы полюбоваться звездой.

— Правда, она изумительна? К сожалению, через 2–3 дня покидает нас.

— Неужели? — спросил я равнодушно.

— Лорен должна снимать фильм где-то на островах. Так сказала ее горничная.

Не успел я восхититься его осведомленностью, как лифт остановился. Я попал на свой этаж.

…Через 10 минут ко мне ворвался Алекс.

— Мне сказали, вы ранены. Что случилось?

— Да так, ерунда, несколько царапин.

— Где вы были?

— Деловая поездка в Миконос.

— В Миконос в это время года?! Тогда вы наверняка встречались с мамой?!

— Встречался.

— А она ничего не сказала.

— Возможно, не придала значения этому. Она здесь?

— Да. Совсем обезумела с этими съемками. Или режиссер, или оператор — ее старый знакомый, и со вчерашнего дня мама только там. Она утверждает, то знала Софи Лорен, когда та была еще бедной манекенщицей, демонстрировавшей купальные костюмы, и никак не может понять, почему сейчас, на вершинах славы, актриса не может вспомнить ее.

Говорил он быстро и много, но я почувствовал, что юноша чем-то обеспокоен.

— Магда была в Миконосе, — предупредил я вопрос Аргириса.

— Что с ней?

— Все в порядке, — соврал я.

— А по-моему, не все. Несколько раз я приходил к ней, но меня не приняли. Меня, который всегда… Вчера вечером я снова пытался…

— Вчера вечером?

— Да. После одиннадцати. Окна были освещены, но служанка сообщила, что госпожа спит.

— Может, это была правда?

— Нет. Стыдно признаться, но я забрался на дерево и заглянул в окно. У нее были гости: двое мужчин.

— Двое?

Но кто второй? — подумал я.

— Мне казалось, что Магда о чем-то упрашивала одного. Я не видел ее лица — она сидела спиной к окну — но я видел ее жесты. Я понял, что мужчина в чем-то отказывает. На минуту зашла служанка, затем вышла.

— В котором часу это было?

— В двенадцать — половине первого. — А что?

— Да так, просто…

Итак, там был второй мужчина. Это он отпустил такси, и он напал на меня.

Магда была моим единственным другом, единственным настоящим другом, а теперь… Я ревновал ее ко всем, кого она любила. Я их всех ненавидел. От всей души я ненавидел Апергиса. Вначале ревновал и к вам.

— Но меня ты не ненавидишь? — спросил я, улыбаясь.

— Нет. Но сначала…

Он остановился, затем произнес:

— Вначале, да. Я хотел вас напугать… Я звонил вам…

Слушал я равнодушно, но при последних словах вздрогнул. Он звонил мне! Так это он коварный собеседник?

— Ты???

Он склонил голову.

— Да.

Нет. Он лгал. Ведь я проверял. Аргирис находился в своей комнате, когда мне звонили из города.

— Это был я. Я платил, чтобы говорили неправду.

Я обомлел — такое никак не могло мне прийти в голову.

— Но зачем?

— Чтобы держать вас подальше от нее. Чертовски ревновал к вам. Потом, когда я вас узнал лучше…

Так вот почему прекратились звонки!

— Ты вел себя глупо.

— Знаю.

И вдруг я вспомнил, что собеседник говорил о «Черном Ангеле». Откуда Алекс знает об этой преступной организации? Этот «несчастный» юноша не был искренним.

— Ты хотел напугать меня? Поэтому упомянул о «Черном Ангеле»?

— «Черный Ангел»? Это что такое?

— Не ты мне звонил?

— Я.

— И не помнишь о «Черном Ангеле»?

— Нет. Никогда об этом не говорил.

Не понимаю ничего. Он лгал? Зачем? Кто заставлял его признаваться в анонимных звонках? Но если юноша говорил правду, тогда… тогда кто-то еще знал о его звонках и продолжал их. Кто?

5

Когда я проснулся, было уже утро. Я умылся и спустился в бар. Через полчаса туда пришел и Бекас.

— Не угостите чем-нибудь? — пошутил он. — Не на службе можно.

— С удовольствием. Но сначала о деле.

— Договорились. Мы выяснили, кто напал на вас ночью.

— Кто же?

— Механик Баколас с бульвара Ахарнон. Бывший боксер-любитель, в настоящее время безработный.

— Его арестовали?

— Нет. Зачем лишать свободы за такие мелочи?

— Но он меня ограбил!

— Он только сыграл роль грабителя. И этот человек нам полезнее на свободе.

…Следующий день прошел без происшествий. Комиссар трижды приходил ко мне в гостиницу. Мы пили виски, беседовали, Бекас признался, что мое общество ему особенно приятно. Но я понимал, что не за этим он приходил.

Мы сидели в баре, когда появилась Софи Лорен. Она возвращалась с прогулки.

— Как принцесса! — воскликнул Бекас. — Говорят, что несколько лет назад она едва зарабатывала себе на хлеб.

Он пристально смотрел на проходящую мимо нас кинозвезду.

— Своей красотой она украшает гостиницу. Жаль только, что завтра уезжает. Вы не слышали?

— Да, мне говорил лифтер.

— Они должны снимать фильм на одном из островов. Не знаете, где именно?

— Я не спросил.

— В Миконосе, — спокойно ответил комиссар. — В Миконосе, а точнее — возле Делоса. Там будет сниматься фильм…

…Вечером комиссар не пришел. Алекс Аргирис исчез. Я был один и в плохом настроении. После третьего виски компания бармена показалась скучной. Я вышел на улицу.

Какая-то машина медленно двигалась вдоль тротуара. В полумраке я заметил, что кто-то машет мне рукой. И это была Магда!

— Магда!

Машина остановилась.

— Иди ко мне.

Я не понимал, да и не старался понять, что происходит. Магда приехала ко мне, была возле меня. И этого достаточно.

…Мы проехали Заппион, затем колонны Зевса Олимпийца и поехали по бульвару Сингрос. Только тогда Магда заговорила:

— Я не могла не увидеть тебя.

Она повернулась. Поцелуй наш был отчаянным. Мы больше не разговаривали, пока не повернули к берегу моря. Только тогда я спросил:

— Куда мы едем?.

— Туда, где будем одни. Вдали от всех и от всего…

За предместьем Воула раскинулся пустынный пляж, к нему стремилась наша сумасшедшая страсть. Магда подвела машину почти к воде, погасила фары и бросилась в мои объятия.

Я ничего не соображал, руки искали пуговицы ее платья.

— Только не здесь, — бормотала она.

Магда вытащила меня из машины, и мы опрокинулись на влажный песок.

— Если бы ты мог представить, как я страдала все это время!

— Магда, так в чем же дело?

— Не надо. Не спрашивай ни о чем.

И я не спрашивал. То, что уже случилось, принадлежало другому миру, другой жизни. В эту великолепную ночь не существовало ни «Черного Ангела», ни спрятанного сокровища, ни Демодикоса. Существовали только мы.

Через час мы были снова в машине. Магда подвезла меня к тому месту, где мы встретились.

— Мы еще увидимся?

— Завтра.

— Здесь?

— Да.

Давно так не спал. Все мне теперь было безразлично. Когда же я проснулся, передо мной стоял комиссар Бекас.

— Завидую вашему сну.

— Есть новости? — спросил я, стараясь полностью проснуться.

— Кое-что. Ваш приятель…

— Какой приятель?

— Господин Баколас, который так ловко разбил вам голову, стал членом съемочной бригады…

— Но вы говорили…

— Что он механик и безработный. Ну что ж, он нашел работу. Кино нуждается не только в актерах, режиссерах и операторах. Беколаса определили в бригаду техников, работающих на съемках фильма с Софи Лорен. Иностранцы часто используют греческих техников.

— Ну и дела.

— И знаете, что самое забавное? Этот человек был представлен иностранным гостям госпожой Аргирис.

— Серьезно?

— Да. Кажется, она знакома с итальянским оператором, господином Джанкарло Малатеста.

Бекас улыбнулся.

— «Черный Ангел» заинтересовался кинематографом.

— Но вы не станете утверждать, что Софи Лорен связана с «Черным Ангелом»?

— Боже упаси. Однако она собирается снимать фильм в районе острова Делос. Теперь вам понятно?

Комиссар поднялся. Глаза его блестели.

— Этот механик очень помог нам. Оставляю вас бриться. До свидания!

…«Черный Ангел», махинации и убийцы — все это перешло на второй план. Воспоминания прошлой ночи владели мной еще целиком.

Было утро, а встретиться мы договорились вечером. Еще десять часов — целая вечность.

Прохладный уголок бара и знакомая фигура бармена. Здесь легче перенести ожидание.

— Что делают наши «звезды»?

— Они уезжают, а мы вернем себе покой! Эти итальянцы очень милы, но слишком шумны.

— А фильм снимается итальянский?

— Американский, но выдается за итальянский. Главная героиня и специалисты — итальянцы. Так выигрывают на налогах.

Мой приятель был хорошо информирован.

— Некоторые уже покинули гостиницу. Завтра уезжает Лорен, режиссер и остальные ведущие.

Мы еще немного поговорили о фильме, затем бармен перешел к международным делам. У него было собственное мнение об алжирской проблеме…

Я был на месте за полчаса до назначенного времени и походил на школьника при первом свидании. После того, как мне раз десять казалось, что приближающаяся машина везет Магду, наконец, я увидел желанную машину. Перед тем, как остановиться, Магда беспокойно оглянулась. Я сел, и мы сразу тронулись.

Автомобиль мчался со скоростью, которую дозволяли ближайшие машины. Магда торопилась на «наш» пляж.

Она остановила машину у самой воды, взяла меня за руку и потянула на влажный песок.

* * *

Магда положила голову на мою грудь и стала разглядывать звезды. Этот час был только наш! Она просила ни о чем не говорить, но все же начала первая:

— Я уже не смогу выдержать разлуку.

— Тогда забудь.

— Это поможет?

Я улыбнулся.

— Не смейся. Если бы ты знал, на какие ужасные дела способны эти люди…

— Люди «Черного Ангела»?

— Да, — шепнула она так тихо, что я скорее угадал ответ, чем его услышал. — Они убили Тимотеоса, Апергиса и всех других.

— Знаю.

— Нет, ты не знаешь.

Она приподнялась.

— Не могу больше молчать.

— Так расскажи мне. Я постараюсь помочь.

— Никто уже не поможет. Но мне все равно. Я расскажу тебе все.

— Магда…

— Нет. Хватит. Человек, который играет нами, как марионетками — беспощаден!

— Демодикос?

— Это не Демодикос, — прошептала она.

— Тогда кто же?

Она уже готова была произнести имя, но в последнюю минуту остановилась.

— Я знаю этого человека? Я видел его?

— Да.

— Магда, если ты считаешь, что не следует мне говорить, не говори.

— Ты должен знать, кто это. Это…

Ее глаза расширились от ужаса.

— Констас!

Я повернулся и увидел человека. Он стоял спиной к свету. В руке сверкал револьвер.

— Я предупреждал: не нужно быть любопытным.

— Не советую, — сказал я. — Кругом мои друзья.

Он рассмеялся.

— Кто же идет с друзьями на свидание.

И мгновенно раздался выстрел.

— Магда!

Она попыталась что-то произнести. Но тщетно.

— Магда! — закричал я в отчаянии! — Магда…

Тонкая струйка крови стекала с ее губ. Я почувствовал, как тяжелеет тело.

Она опять хотела то-то сказать, но не смогла. Я услышал, какотъехала машина.

Магда лежала у меня на руках, что-то бессвязно произнося. Они убили ее, она была мертва, она уже никогда не скажет ни слова, не рассмеется, я никогда ее больше не увижу.

Я поднял тело и понес к машине. Может быть, непоправимое еще не произошло и удастся ее спасти?!

Мне казалось, что и Бекас меня не понимал.

— Она погибла, чтобы спасти меня, и я один виновен в ее смерти.

— Вы тут не виноваты. Они в любом случае убили бы ее. Вспомните, о чем вы говорили.

— Не знаю, не помню.

Я очень хорошо помнил, но теперь все было безразлично.

— Попробуйте.

— Не могу, да и не хочу.

Я не лгал. Магды не было в живых. Какой же смысл имело все остальное?

— И все же они…

Смотрю на Бекаса, будто вижу его в первый раз. О чем говорит этот человек? Неужели он не понимает, что больше не существует ничего, раз ее нет в живых?

— Если вы не против, я приду позже, — сказал комиссар и вышел из комнаты.

Но я не слышал его. Я вспомнил Магду. Такой, какой видел в последний раз.

Больше я ее не увижу, не притронусь к ней никогда. Чувство непоправимости проникало в меня. Боль сжимала сердце, стальная, невыносимая боль.

6

Солнце весело сияло, воздух благоухал всеми ароматами афинской земли, и кладбище А, вопреки мраморным склепам и памятникам, было похоже на веселый парк.

Прошло уже несколько минут, как засыпали могилу, и присутствовавшие на похоронах, расходились. Я стоял, растерянно глядя на мраморную плиту.

ТИМОТЕОС КОНСТАС 1899–1961

МАГДА КОНСТАС 1925–1962

— Пойдемте. Все уезжают.

Я повернулся и оказался лицом к лицу с адвокатом Апостолосом Мелахриносом.

— Жду вас в своей конторе для выполнения некоторых формальностей.

— Каких формальностей?

— Согласно завещанию, имущество…

Этот умный и серьезный человек говорил о наследстве, когда я потерял самое дорогое. Неужели люди ничего не понимают?

— Спасибо. Зайду.

Наконец он ушел, оставив меня одного с двумя именами, когда-то живыми людьми.

Я не слышал, как подошел Бекас. Он взял меня за руку.

— Пора. Все уже ушли.

Мы направились к выходу.

— Вся группа была здесь.

— Какая?

— Госпожа Кондалексис, госпожа Аргирис… Тот неутешный юноша — это сын госпожи Аргирис?

Алекс Аргирис, единственный, кого я заметил. Он действительно был достоин сожаления.

— Да, сын.

Мы прошли аккуратные аллеи кладбища. Бекас остановился.

— Интересно, был ли и тот здесь?

— Вы о ком?

— Об убийце.

Я содрогнулся.

— Вы полагаете…

— Не исключаю эту возможность. От таких людей можно ожидать всего. В последнее время я много наблюдал за Демодикосом.

— Это не Демодикос.

— Не утверждаю, но вы-то откуда знаете?

— Магда успела сказать.

Он пытался сохранить спокойствие.

— Что еще она сказала?

— Что человек, стоящий за всеми этими поступками, неумолим. Я спросил: «Демодикос»? Она ответила: «Это не Демодикос».

— И не назвала имени?

— Не успела назвать. Она защитила меня собой.

— Вы видели преступника?..

— Как же? Но?.. Странно, я не узнал его. Когда Магда упала, я бросился к ней, и убийца имел возможность скрыться. Потом я лишь услышал шум мотора.

— А что значит «странно, я не узнал его»?

Я повторил последние наши фразы: «Магда, знаю ли я этого человека? Видел ли его?» «Да».

Бекас выслушал внимательно.

— То, что вы сейчас сказали, очень важно.

— Мы найдем преступника?

— Обязательно.

Мы подошли к гостинице и остановились — необычная суета царила в холле.

— Что происходит? — спросил Бекас полицейского.

— Уезжают иностранные артисты.

В этот момент Софи Лорен вышла из лифта, ослепительно красивая, в сопровождении обычной свиты. Журналисты окружили ее и закрыли от нас.

— Пойдемте отсюда, — предложил я Бекасу.

Мы отошли, в то время как Лорен и другие выходили из гостиницы. Бекас указал на здоровенного мужчину средних лет с бронзовым от загара лицом.

— Вот он.

— Кто?

— Друг госпожи Аргирис. Джанкарло Малатеста, оператор.

В конце концов суета улеглась, артисты расселись по машинам.

— Пойду и я, — сказал Бекас.

Мы простились. Не успел я войти в свой номер, как дежурный администратор сообщил по телефону, что один господин спрашивает меня.

— Он назвался?

— Да. Адвокат Мелахринос.

Хотелось побыть одному, но не принять Мелахриноса я не мог.

— Жду у себя.

Проблемы, связанные с наследством! Адвокат пришел говорить о законах, недвижимости, вкладах и цифрах!

Через несколько минут он со своим черным портфелем уже был передо мной.

— Дорогое дитя, я понимаю ваши чувства. Эти смерти в семье…

Я знал, что Мелахринос не любил Магду и не скрывает этого. И если сейчас он будет говорить о ней в плохом тоне, я прерву беседу.

— Слышал, вы были с ней в последние минуты.

— Да.

— Как это случилось?

— Какой-то злоумышленник напал на нас, возможно, чтобы ограбить, я пытался сопротивляться, он выстрелил и…

Это была официальная версия смерти Магды.

— Какое несчастье!

Адвокат открыл портфель.

— Согласно завещанию, теперь все имущество…

— Господин Мелахринос, не могли бы вы перенести это на другой день? Сегодня я не в состоянии…

— Не сочтите за нескромность, — сказал Апостолос Мелахринос, застегивая портфель, — но как старый друг семьи, хочу сказать…

Он остановился.

— Что?

— У меня впечатление, будто в действительности все намного сложнее, чем нам представлено.

— То есть?

— Случайный злоумышленник, вы, молодая вдова, пустынное место…

— Что вы хотите сказать! — вскричал я раздраженно.

— Может, в этой трагедии любовь сыграла свою роль?

— Соперник? — вызывающе спросил я.

— Не хочу быть нескромным, но…

— Но вы им становитесь!

Он поднялся со стула.

— О наследстве поговорим в другой раз.

Он протянул руку. Тут мне стало стыдно за свое поведение.

— Вы уж простите, но эти события на меня очень подействовали.

Мы попрощались, и он удалился.

7

Мне не хотелось никого видеть. Но и одиночество было невыносимо. Спускаюсь в бар. Там был Алекс Аргирис.

— Один?

Он печально кивнул.

— Можно присесть?

— Конечно, присядьте.

— Все ушло.

«Все» — это была Магда, наши отношения, наша любовь.

— Но как это? — воскликнул он, готовый вот-вот расплакаться. — Кто убил ее?

Неоправданная злость вдруг охватила меня.

— Не знаешь?

Он смутился.

— Откуда я знаю? С чего вы взяли?

Мне стало жаль его.

— Да это я так. Извини.

Юноша был близок к истерике.

— Нет. Вы не так. За всеми этими событиями что-то скрывается, я чувствую, но понять не могу. Во имя Господа, — он схватил меня за руку, — объясните, что происходит?

Я почти был готов все рассказать. Но вспомнил слова Магды о том, что человек, скрывающийся за всеми этими смертями, известен мне. Алекс все сжимал мою руку.

— Что происходит?

— Сам бы хотел узнать!

— Неправда! Вы что-то знаете и скрываете от меня! Все что-то знают, но не говорят мне.

— Кто это «все»?

— Мама, вы, Ирма… Позавчера вы упоминали о «Черном Ангеле». Объясните, что это такое.

— Зачем?

— Потому что… я чувствую, что все эти смерти связаны с ним…

— Да, связаны!.. — воскликнул я.

Он спрятал лицо в ладони.

— Почему ты один? Где мать?

— Она уехала. На какую-то экскурсию в Метеору.

— Одна?

— Нет. С Ирмой Кондалексис и с друзьями.

— Какими?

Я задавал ненужные вопросы, так как Аргирис, по всей видимости, не был в курсе дела.

— Не знаю. Не интересовался.

Я позвонил комиссару, как только расстался с Алексом, и мы встретились в кафе Флокаса.

— Не понимаю! Какого черта в Метеору?

— А вы ожидали, что они поедут в Миконос?

— Вы уверены, что юноша сказал правду?

— Я не уверен, что ему сказали правду.

— Магда успела предупредить, что преступник известен вам, так?

— Так.

— С кем вы встречались здесь в последнее время? Попытайтесь вспомнить всех. Начнем с меня. Итак, я номер один. Дальше?

— Госпожа Аргирис.

— Госпожа Аргирис — два.

— Алекс, Ирма Кондалексис, Демодикос…

— Еще?

Я задумался.

— Бармен, — напомнил Бекас.

— Какая может быть связь…

— Я просил вспомнить всех.

— Адвокат…

Я рассказал о Мелахриносе, о первой встрече с ним, о его недавнем визите. Бекас выслушал, не перебивая.

— Дальше?

— Это… — я неожиданно запнулся.

— Что случилось?

Я не ответил. Я боролся с мыслью, встревожившей меня.

— О чем-то вспомнили?

— Когда Магда исчезла, я пошел в контору Мелахриноса спросить, не видел ли он ее.

— И?

— Адвокат ответил, что давно не встречался с ней.

— Вы об этом уже рассказывали.

— Да, но это не все. В то мгновение, когда Мелахринос убеждал меня, что Магда давно уже не переступала порога его дома, я почувствовал запах ее духов. Аромат их еще не исчез. Понимаете?

— То есть адвокат говорил неправду?

— Да. В то же время невозможно допустить, чтобы Апостолос Мелахринос…

— Был связан с «Черным Ангелом»? Таково и мое мнение. А если Магда Констас действительно была у семейного адвоката?

— Почему же Мелахринос солгал?

— Так просила клиентка. Не забудьте, что в те дни Магда не хотела встречаться с вами в целях вашей же безопасности. С кем еще вы познакомились за время пребывания в Афинах?

…Это была первая ночь после похорон Магды, и она показалась бесконечной и мучительной. Утром опять пришел Бекас.

— Юноша сказал правду. Ирма Кондалексис и мать Алекса отправились в Метеору. Уехал и Демодикос. Один, но в том же направлении.

— И он в Метеору?

— Пока не известно. Одевайтесь, жду вас внизу.

Зачем они поехали в Метеору? Из рассуждений Бекаса следует, что цель поездки — остров Миконос, где проходят съемки фильма с участием Софи Лорен. Почему же сейчас они уехали не туда?

— Этого и я объяснить не могу, — говорил чуть позже комиссар в баре гостиницы. — Видимо, Метеора является особым местом для «Черного Ангела». Там происходили встречи, там был убит Хаазе и там же покончил с собой его убийца. Что бы вы сказали, если бы я предложил подскочить туда?

— Поехали. Когда?

— Как можно скорее. У вас много дел?

— Нет.

Его машина стояла перед гостиницей. Через десять минут мы направлялись в сторону Фессалии.

Мы не разговаривали: за рулем он был чрезвычайно внимателен. Уже приближались к Фивам, когда комиссар внезапно остановился.

— Что случилось? Зачем мы остановились?

— Нам надо вернуться.

— Почему?

— Боюсь, мы действуем им на руку. Поездка в Метеору ставит единственную цель: вести нас в заблуждение. Это путешествие затевалось слишком на виду у всех.

— Неужели Аргирис умышленно говорил мне об экскурсии? В таком случае он все знает, а его отчаяние, беспокойство и вопросы — всего лишь розыгрыш?

— Вовсе не обязательно, чтобы юноша знал всю правду, Но, так или иначе, мы поддались на их уловку. Чем больше я об этом думаю, тем больше в этом убеждаюсь.

Бекас ожидал возражений, но я молчал.

— Возвращаемся.

Мы направились в Пирей. Комиссар нервно поглядывал на часы.

— Если повезет, мы его захватим.

— Кого?

— Пароход.

Он имел в виду пароход, курсирующий между Пиреем и Миконосом.

…Мы прибыли в порт Пирей, когда пароход Караискакис собирался поднять якорь. Вскочили на мостик уже в последнюю минуту. Мрачное лицо комиссара свидетельствовало о том, что он до конца не был уверен в правильности принятого решения.

Мы разместились в салоне. Группа ребят и девушек всех национальностей щебетала за соседним столом. К счастью, на нас внимания никто не обращал.

В Миконос прибыли поздней ночью. Мы поселились в том же доме, где останавливались раньше.

Бекас посмотрел в открытое окно.

С берега до нас доходил удивительно яркий свет.

— Это прожектора, — объяснил полицейский. — Группа Софи Лорен снимает ночные сцены.

— В Делос они не ездили?

— Еще нет.

— Из интересующих нас лиц есть кто-нибудь?

— Только итальянский оператор и Баколас.

— Происшествия?

— Пока все спокойно.

Они еще беседовали несколько минут, после чего полицейский ушел.

— Нам остается только ждать, — обратился Бекас ко мне. — Думаю, наши действия правильны.

…Три часа ночи. Комиссар закурил в постели восьмую сигарету, стараясь сохранять полное спокойствие. Я же не находил себе места. Со стороны ветряных мельниц доносились молодые голоса. На берегу вспыхивали слепящие огни прожекторов. Когда-то я присутствовал на съемках фильма и знал, сколько часов необходимо, чтобы заснять сцену, которая на экране будет длиться несколько минут. В четверть четвертого я не выдержал:

— Могу я прогуляться?

— Не надо.

— Но вам же доложили, здесь нет их.

Бекас невозмутимо продолжал курить.

— Вы полагаете, что почтенный господин Баколас обрадуется, увидя вас?

Он был прав, но я задыхался в комнате.

— Я буду наблюдать издали.

— Ладно. Наверняка они уже знают о нашем прибытии.

Он погасил сигарету и закурил другую. Комиссар не был столь спокоен, как хотел казаться.

…Ночные съемки собрали в порту много народа. Спрятавшись под каким-то балконом, я смотрел на яркий искусственный мир кино. Контраст между светом прожекторов и мраком улицы позволял остаться мне незамеченным.

Джанкарло Малатеста находился на своем посту, очень внимательный к игре актеров. Несколько дальше, среди специалистов, занятых аппаратами и кабелями, должен быть и Баколас. Да, как говорил человек Бекаса, здесь ничего особого не происходило: снимался фильм. Ничего более.

Гуляя, я незаметно спустился к гостинице «Лето». Веранды были мрачные и пустынные. Здесь ничего не задерживало, и я уже собрался уходить, как у входа в гостиничный сад появился человек, который сразу узнал меня.

— И вы в Миконосе?

Я растерялся. Этой встречи не ожидал никак. Элегантный и внушительный, в белом льняном костюме адвокат Апостолос Мелахринос покровительственно улыбался.

— Когда вы прибыли?

Я не мог произнести ни слова.

8

— Что-нибудь случилось?

Поворачиваюсь к нему.

— Разбудил?

— Я не спал. Что-то вас взволновало?

Пришлось рассказать о встрече с Мелахриносом.

— Он сказал, что приехал с семьей в отпуск.

— Пусть будет так.

Комиссар встал и подошел к окну. На берегу было тихо.

— Съемки закончились, — сказал я.

Бекас указал рукой в сторону востока.

— Скоро рассвет. Советую вам немного отдохнуть.

—. А вы?

— Я прогуляюсь. Теперь моя очередь.

Утомленный путешествием, я сразу уснул. Разбудил меня вернувшийся Бекас.

— Который час? — спрашиваю.

— Восемь.

Я спал четыре часа. Бекас открыл окно и утренний свет залил комнату.

— Наши друзья отправились к Делосу. Но Лорен, техническая бригада и еще несколько человек остались.

— Мне собираться?

— Разумеется.

Через несколько минут я был готов.

…За ветряными мельницами нас ожидала моторная лодка.

— Плыть придется иным путем. Конечно, лучше находиться ближе к ним, но это невозможно.

Мы запрыгнули в лодку, и ми конец, который представлял весь экипаж, запустил мотор.

Миконский «мельтеми»^[60] и бурное море осложняли наше путешествие. Мы подходили к острову Аполлона^[61], ничего не обнаружив.

— Увидим их на повороте, — пообещал Бекас.

Действительно, метров через 300 мы их заметили.

Это был целый флот: судно — с кинокамерами, небольшой корабль с техническими специалистами и актерами, два-три суденышка с друзьями кинематографического общества и легкая парусная лодка, на которой должны были происходить съемки.

Мы разместились на пляже Делоса. Бекас растянулся на песке и наблюдал за происходящим и полевой бинокль.

— Посмотрите-ка, — протянул он мне бинокль.

Вижу съемочную яхту: человек в водолазном костюме опускается в воду. На него направлен свет прожекторов. Через какое-то время водолаз уже на поверхности. Тут раздалась команда: «Стоп!»

И лодки стали менять позиции. Яхта, которая должна была появиться в фильме, передвинулась на восток, а другое судно, с кинокамерой, — остановилось перед ним. Прожекторы зажглись снова, актер в водолазном костюме опять погрузился в воду. Сцена повторилась. Неужели им удастся извлечь из моря награбленное золото на глазах у актеров, техников и всех любопытных?!

Человек в спецовке опустил в воду на незаметней веревке статуэтку, имитацию эфеба^[62]. Затем привязал конец веревки к мостику. Актер-водолаз погрузился в море третий раз.

— Как будто они нашли это место… — сказал Бекас.

Сценарий фильма был мне неизвестен, но я понимал: кинокамера должна зафиксировать сцену, как водолаз доставляет статуэтку на поверхность.

— Я был прав! — воскликнул Бекас. — Вот!

Над водой появляется человек, держа в руке знаменитую фигурку.

Но больше у него ничего не было.

Съемка завершилась. На судне стали складывать аппараты.

— Они закончили. Можем ехать.

Мы приблизились к месту съемки. Ничего необычного там не происходило. Режиссер, актеры, технический персонал закончили сложную работу и теперь торопились покинуть парусную яхту, чтобы вернуться на судно. Маленький флот направился в порт, и мы последовали за ним. Катера бросили якорь в обычных местах работники бригады разгрузили аппараты, актеры и специалисты сошли на берег и рассыпались по кафе и ресторанам. Приближался час обеда.

— На какое время они арендовали лодки? — спросил Бекас своего подчиненного.

— На неделю.

Он еще раз посмотрел на стоящие в порту судна.

— Не теряйте их ни на минуту из поля зрения.

Остаток дня мы провели в бездействии. Пообедали, пили кофе в портовом ресторане, гуляли, как беззаботные туристы. Это спокойствие начинало раздражать меня.

— Чего мы ждем?

— Ночи, — невозмутимо ответил Бекас.

— Что же произойдет ночью?

— Или ничего, или что-то очень важное.

После ужина мы отправились к себе. Примерно час отдохнули, затем я увидел, что Бекас достал из ящика револьвер и спрятал в карман.

— Пошли, — скомандовал он.

Я не спросил, куда, только посмотрел на часы. Было около полуночи. Мы направились к окраине порта, где была привязана парусная яхта. Та самая яхта, с которой актер-водолаз нырял в море. Из-за скал к нам вышел человек.

— Никто не проходил и не поднимался на яхту, — отчитался он перед комиссаром.

— Ты никуда не отлучался?

— Ни на минуту.

Подчиненный удалился. Бекас оглянулся в поисках убежища. Старая опрокинутая лодка гнила на берегу. Это было то, что требуется. Мы довольно удобно устроились за ней. Берег казался пустынным.

— Из моря они не достали ничего, — шепотом сказал Бекас.

— Может, не нашли?

— Возможно. Тогда зачем прекратили съемки? Время было обеденное. Почему они отказались от поисков?!

— Неужели нашли то, что искали?

— Водолаз обнаружил искомый предмет и поднял его. Но…, до поверхности.

— Вы считаете, что…

— Считаю, что он привязал его к нижней части судна. Теперь вам ясно, чего мы ждем?

Прошло, однако, достаточно времени, а никто не появлялся.

— Наверное, я ошибся, — разочарованно пробурчал Бекас.

Но он никак не мог решиться уйти, и не был расположен отказаться от последней возможности.

— Побудем еще.

— Пока не рассветет.

И вдруг его рука тяжело легла на мою…

— Идут, — прошептал он.

Вначале я ничего не слышал. Затем едва уловил лёгкие шаги по песку. Вскоре ночной прохожий стал хорошо виден, и мы могли наблюдать за ним. Это был местный моряк, он шел к самому берегу.

Сдерживаем дыхание. Человек отвязал лодку, сел в нее и подплыл к яхте. Затем поднялся на мостик. Мы хорошо различали все его движения. Ночной посетитель прошел к корме, нагнулся, будто искал что-то; опять поднялся и спустился в лодку. Невозможно было разобрать, что он держит в руках. Потом взялся за весла и вскоре оказался на берегу. Выскочил, привязал лодку. Я безнадёжно посмотрел на комиссара — в руках человека был моток каната!

Бекас вышел ему навстречу.

— Ты откуда выплыл? Что здесь ищешь?

— Ну ты даешь! Я чего ищу? Сначала скажи, кто сам такой?

— Что ты делаешь ночью на яхте? — настаивал Бекас, не отвечая на вопрос.

— Чего это я должен перед тобой отчитываться?

Морячок вёл себя нагло и пытался затеять ссору. Его поведение говорило о том, что он не тот, кого мы ждали.

— Что тебе было нужно на яхте? — снова спросил Бекас.

— Почему ты меня спрашиваешь? Кто такой?

— Полиция.

— Чего же сразу не сказал? Мне нужен был моток веревки. Яхта эта — моя.

Он сообщил своё имя и другие данные.

Комиссар подозвал своего подчиненного и попросил проводить моряка домой.

— Кажется, он говорит правду, — сказал я. — Собственно, он и не взял ничего с яхты.

— А может, его послали, проверить обстановку. Как бы то ни было, мы немного запутались. Утром проверим нижнюю часть корабля. А сейчас домой.

— Но?..

— Они уже не придут…

Мы поднялись и в этот миг увидели именно тех, кого ждали. Но совсем с другой стороны.

Они шли с моря. Сначала раздался шум мотора, затем появился глиссер, рассекающий воду с неимоверной скоростью. Он остановился около яхты. Мы четко видели обнаженного человека, который покинул штурвал и нырнул в море. На лице его была маска. Бекас вскочил.

— Это он!

Комиссар бросился развязывать швартовый трос. Мы вскочили в лодку.

— Живо, живо, надо его поймать!

Немало времени мы потеряли, пока нашли и установили весла. Опыта в этом не было, а напряжение делало нас еще более неловкими.

— Быстро! — механически повторял Бекас. — Быстро!

Но продвигались мы медленно, а расстояние до яхты было достаточно велико.

— Он уйдет!

Тут преследуемый вынырнул из воды, схватил какую-то веревку и направился к своему глиссеру, комиссар бросил весло.

— Стоять!

Выхватил револьвер и стал жестикулировать, стоя в лодке… Пловец его как будто не замечал. Держась за канат, он продвигался к глиссеру. В руках его была кассета. Бекас выстрелил.

— Весла, — крикнул он.

Я схватил, весла, комиссар выстрелил вторично. Человек спрятался за яхтой. Мы взялись за весла и стали приближаться к яхте. В этот момент глиссер устремился в море.

Никогда я не видел Бекаса столь возбужденным.

— Я вел себя как дурак, — сказал он, когда, мы уже были на берегу. —  Был уверен, что они появятся с суши.

— Куда мы идем? — посмел я спросить, еле поспевая за комиссаром.

—  Самым уместным было бы пойти топиться, но пока мы идем в управление порта.

— Глиссер? — спрашивал молодой начальник, управления. — Есть несколько таких, суденышек. Не могли бы вы описать свое?

Описание, сделанное Бекасом, получилось, довольно забавным. Офицер слушал его с улыбкой.

— Ну все эти лодки такие, — сказал он наконец. — Может быть, вы заметили еще что-нибудь?

— Что именно?

— Например, фамилию, номер…

— Нет.

— А пассажир, каков был он?

— Он был в плавках и в маске для подводного рыболовства.

Тот опять усмехнулся.

— Вы мне не очень помогаете. К утру подготовлю список всех владельцев таких лодок.

Бекас вспомнил о моряке.

— Кому принадлежит яхта, которую арендовала кинофирма?

— Она арендовала три. Вы о какой?

Бекас объяснил.

— Эта принадлежит некоему Голфиносу. Он знает свое дело. А что случилось?

— Да так просто…

— Не могли бы мы кое-что узнать об интересующем нас глиссере?

— От кого? Все спят.

— Давайте прогуляемся.

Молодой офицер согласился без особой радости. Мы походили по острову, но почти ничего не узнали… Только одному старому рыбаку показалось, что он что-то слышал ночью.

— Шум мотора слышал, но чтобы кто-то уезжал или возвращался не видел. Спал я, а во сне, знаете…

Начальник управления с улыбкой следил за действиями Бекаса. Он пытался выглядеть специалистом, который не замечает, как новичок вмешивается не в свое дело. Потом произнес:

— Я предупреждал, что ночью не легко…

— Порядок, — прервал Бекас. — Посетим этих господ утром.

Перед управлением порта мы расстаемся с молодым офицером.

— Хотите спать?

— Ничуть, — ответил я.

— Тогда можно продолжить прогулку. Помните, старик сказал, что не слышал, когда лодка отходила от берега и когда вернулась.

— Он же спал.

— А может, сотому что она не отходила и не возвращалась…

Бекас больше рассуждал сам с собой. Пытался привести в порядок мысли, сделать какой-то вывод. Вдруг он остановился.

— Сколько яхт, по словам начальника морского управления, находится здесь в эти дни?

— Две.

— Осмотрим их утром.

9

Мы проснулись на рассвете. Закуривая перед кофе, Бекас поделился своими соображениями:

— Уверен, что «предмет» будет забран в Миконосе не Баколасом, задача которого была извлечь его из моря, и не адвокатом Мелахриносом, который наблюдал за делом. Его возьмет другой. Рыбак хорошо знал, что говорил. Человек с глиссером пришел с другой яхты! Вы готовы?

Мы быстро вышли. Офицер уже ждал нас.

— Вы сказали, что на острове две яхты?

— Да.

— Можно их осмотреть?

— Давайте начнем по списку, дело в том, что владельцы яхт обычно так рано не встают.

Бекас был нетерпелив.

— Список будем рассматривать позже.

Офицер понял, что настаивать не следует.

— Что ж, тогда пойдем, — сказал он с видом человека, решившего до конца нести свой крест.

В пути начальник управления попытался нас предупредить:

— Не знаю, о чем вы собираетесь спрашивать, но я обязан довести до вашего сведения, что эти люди…

— Я не собираюсь кусаться, — резко ответил комиссар.

Офицер не стал продолжать.

— С чего начнем?

— С яхты Папайлиу, — сказал начальник. — Она здесь, рядом. Вторая — довольно далеко, за скалами.

Нас приветствовал молодой приятный человек, который в своей матросской блузе казался почти ребенком. Однако его доброжелательное поведение совсем не смягчило свирепого Бекаса.

— Глиссер? Конечно, у нас есть на борту глиссер.

— Пользуетесь им только вы?

— И мои друзья. А в чем дело?

Офицер поспешил охладить диалог:

— Господин Бекас хотел бы сделать небольшую…

Но комиссар не дал договорить:

— Когда его использовали последний раз?

Судовладелец рассмеялся, обнажив ряд белоснежных здоровых зубов.

— Когда? Да каждый день.

— И вчера?

Владелец яхты на миг задумался.

— И вчера.

— Ночью?

— Ночью? Нет.

— Вы уверены?

— Абсолютно…

— Мог ли кто-нибудь на друзей совершить морскую прогулку?

— Нет.

— Может, глиссером воспользовались без вашего ведома? — упорствовал комиссар.

— Я же сказал, что исключено, — раздраженно ответил молодой человек.

— Почему вы так уверены? Пока вы были на острове…

— На острове я не был, — не дослушал судовладелец. — Не знаю, что вы ищите, но вчера вечером у нас было маленькое празднество. Мы всю ночь были вместе, и я в курсе того, что произошло на моей яхте.

— Ваши друзья…

— Дать проверить список приглашенных?

— В этом нет никакой необходимости.

Нам оставалось одно — попрощаться и уйти.

— Пойдем на вторую? — спросил комиссар начальника.

— Как вам угодно, — равнодушно ответил тот.

— Этот тоже известный судовладелец? — спросил Бекас, как только лодка двинулась.

— Господина Экзархоса я не знаю, но уверен, что у него не существует финансовых проблем. Бедняки не покупают яхт, — заметил офицер с нескрываемой иронией.

— Разумеется.

Господина Экзархоса мы не нашли. Объехали остров, дошли до маленького порта, но яхты не было…

— Странно. «Марина» должна быть тут. Вчера вечером она стояла здесь.

Еще несколько туров — но яхты «Марина» нигде не было. Наконец, мы вошли в естественный заливчик и вышли на сушу. Перед своим домиком местный житель ремонтировал сети. Он почтительно приветствовал начальника порта. Тот сообщил, что мы ищем.

— Яхта иностранцев? Вчера ночью ушла. Как раз я рыбачил и видел ее. Направилась, кажется, на юг.

Бекас вмешался:

— Вы рыбачили вчера вечером?

— Да.

— Задолго до ухода судна?

— Задолго.

— Где вы рыбачили?

Старик указал.

— А «Марина» где была?

— Вот там, — показал миконец.

— Значит, все это время вы видели яхту?

— Я занимался своим делом, Что вы хотите узнать?.

— Отходил от яхты какой-нибудь глиссер?

Рыбак задумался.

— Да.

— В котором часу?

— У меня нет часов.

— Примерно.

— Было уже очень поздно. Я собирался домой.

— Вы видели, как вернулся глиссер?

— Видел.

— И «Марина» тут же тронулась?

— Через несколько минут.

— Благодарю вас, — сказал Бекас.

Он снял шляпу и вытер платком вспотевший лоб.

— Можем возвращаться. Думаю, достаточно.

…Комиссар взял список остальных, восьми лиц, владельцев глиссеров, только для порядка, так как был убежден, что ночной ныряльщик был с «Марины» и ушел на ней же…

— Итак, круг расширяется, — констатировал я, когда мы вернулись. — Группа Демодикос, Кондалексис, Аргирис дополнилась господином Экзархосом.

— Разве Экзархос замешан?

— А «Марина»?

— Да, «Марина» принадлежит Экзархосу, и команду отправляться дал он. Но ушла ли яхта потому, что с глиссера уже взяли то, что требовалось? Не исключено ведь, что человек «Черного Ангела» находился среди приглашенных или членов экипажа и, зная время отправления «Марины», просто воспользовался ситуацией.

— Баколаса не собираетесь арестовывать?

— Сейчас больше, чем когда-либо, необходимо чтобы он был на свободе.

…Те, из-за кого мы сюда прибыли, постепенно покидали остров. Съемочная бригада продолжала работать с Софи Лорен, но Баколас, после ссоры с электриком, был уволен и уехал пассажирским пароходом.

— Его роль сыграна, — объяснил Бекас.

Достопочтенный господин Мелахринос тоже покинул остров. На пароход его провожали супруга и обаятельная дочь. Как и все деловые люди Афин, он не мог позволить себе отдыхать дальше. Тем же пароходом отправились и мы. Нам больше нечего было делать в Миконосе: оператором Джанкарло Малатеста занялась Служба иностранцев.

10

Первым знакомым, которого я встретил в гостинице, был бармен.

— Хорошо, что в эти дни вас здесь не было.

— Почему? — удивился я.

— Ну эти горестные события…

— Какие события?

— Вы не знаете? Писали все газеты.

— О чем писали?

— О несчастном случае. Госпожа Аргирис, мать вашего приятеля, и сопровождающие ее люди погибли.

— Не может быть! Повторите!

— Госпожа Аргирис, мать Алекса… Они были на экскурсии в Метеоре и…

Смерть, исполнительница главной роли, опять выходит на сцену. Бармен рассказывал, что госпожа Аргирис, Ирма Кондалексис и Демодикос отправились на экскурсию в Метеору; от Каламбаки они хотели следовать на север, но где-то возле Катары…

— Знаете, там есть опасный обрывистый переход… где и произошел несчастный случай. Машина свалилась в пропасть. Все трое погибли. Кажется, вы знакомы с дамами…

— Да. Был.

— Женщины разбились о скалы. Видимо, пытались выскочить из машины. А тот, что сидел за рулем, так и застыл — машина сгорела, а он обуглился.

Бармен еще долго рассказывал, но я уже ничего не воспринимал.

…Как я и ожидал, комиссар приехал в гостиницу в тот же день.

— Похоже на ту игру, как она называется? Дети выходят из круга до тех пор, пока не остается один победитель. Посмотрим, кто отсюда выйдет победителем.

— Но как это произошло? Кто испортил им тормоза?

— Пока не знаю.

— Я подумал о Демодикосе. Раньше: я полагал, что он приводил все в движение… Теперь увидел, что он был пешкой в этой игре смерти.

— Кто же остался?

— А что с Экзархосом? — поинтересовался я.

— Кажется, мы напали на след.

— Именно?

— Человек, который использовал глиссер в ту ночь. Пусть даже его роль сводилась только к вывозу «объекта» из Миконоса.

— И выяснили, кто он?

— Некий Асклепиос. Молодой человек из богатой семьи, разбазаривший все, что оставили родители. Немного атлет, немного танцор, немного игрок в карты, всего понемногу.

Бекас встал и пожал мне руку.

— Наверное, не увидимся несколько дней. Съезжу в Метеору.

— А как же Асклепиос?

— Его разыскивает полиция. Когда вернусь, мы допросим его.

— А «объект»?

— Не думаю, чтобы привезли сюда. Послушайте, — сам того не ожидая, продолжил комиссар, — а ведь ответы на все вопросы в «несчастном случае», в Каламбаке.

— Где погибли эти трое?

— И где четвертый, великий четвертый, не мог не оставить следов. Еду в Каламбаку!

— Можно вас сопровождать?

Он нахмурился, но согласился:

— Будьте готовы в семь утра.

11

Я был готов в шесть, но комиссар приехал точно в указанное время. Он был за рулем черной английской машины Моррис.

— Специально взял эту, — объяснил он, открывая дверцу. — Не хотел нарушать покой Метеоры внушительной полицейской машиной.

Когда мы выезжали из Афин, он, как бы между прочим, сообщил:

— Нашел этого Асклепиоса. Перед возвращением на яхту передал все какому-то человеку в моторной лодке… как было договорено.

— С кем?

— С госпожой Аргирис еще в Афинах. Зная, что на парня нельзя положиться, ему давали указания через госпожу Аргирис. Асклепиос думал, что речь идет о контрабандных драгоценностях, или о наркотиках.

— Не понимаю.

— Они знали, — пояснил он, сжимая зубы, что госпожи Аргирис уже не будет в живых после этого. Так что ничем не рисковали.

— А моторная лодка?

— Ничего не известно.

Мы въехали в Каламбаку. Решили остановиться в городской гостинице. Служащий проводил в простой, но аккуратный холл и записал в реестр наши данные.

— Люди, которые погибли недавно, жили здесь? — спросил Бекас.

— Да, у нас.

— Они были записаны тут, — показал он мне.

Я нагнулся и прочёл фамилии людей, которые уже не существовали.

— Когда они приехали?

Служащий отвечал с охотой.

— Они ходили по монастырям?

— Все там ходят.

— Их кто-нибудь сопровождал?

Вопрос меня удивил. Что он хотел узнать?

— Нет. Никто.

— У вас были постояльцы в эти дни?

— Как всегда в сезон.

— Демодикос в дамы с кем-нибудь подружились?

— Господин любил общаться с местными. Особенно с одним из них, с Петралиасом…

— Кто он?

— Бедный пропойца, который пытается заработать на туристах.

— Где живет этот Петралиас?

— Недалеко от гостиницы.

— Вы не могли бы его пригласить?

— С удовольствием, но не получится. Я слышал, что он уехал в Афины.:

— Когда?.. …..

Тот задумался.

— Не знаю. Я не видел его со дня происшествия. Он ушел из гостиницы, чтобы показать им дорогу, вернулся… Нет, больше я его не видел. Он больше не заходил сюда.

— Где вы говорите он живет? — оживился комиссар. Служащий показал.

Мы пошли по указанному адресу. Маленький, бедный крестьянский домик. Во дворе старуха стирала белье.

— Здесь живет Петралиас? — спросил Бекас.

— Да, но его нет.

— Где он?

— Сказал, что ушел в город.

— Вы его жена?

— Нет. Костандис у меня живёт.

Указала она на лачугу во дворе.

— У него ни жены, ни семьи, ни собаки, у пьяницы…

— Когда он ушел?

— Откуда мне знать?

— Вам известно, что он доказывал дорогу каким-то приезжим?

— Да. Тем, что погибли.

— С тех пор Петралиас не возвращался? Старуха на минуту задумалась.

— Нет.

— Благодарю вас.

…Дополнительное расследование подтвердило, что после происшествия никто в Каламбаке Петралиаса не видел. Он собирался в город, а в какой город? Лариса, Трикала, Афины?

— Ему заплатили, чтобы уехал, так как он что-то видел… если только…

— Говорите же!

— …Не кончил своих жизнь в этих местах.

…Начальник жандармского поста в Каламбаке очень радушно встретил афинского коллегу.

— Вас интересует это происшествие?

— Меня интересует только Петралиас.

— Петралиас? Почему Петралиас? — не понял начальник.

— Он не вернулся домой.

Румяный полицейский рассмеялся.

— Не первый раз этот пьяница не возвращается домой. Да и разве у него есть дом? Он живет в сарае у старухи. Сегодня он здесь, завтра в Трикале, послезавтра в Кардице. Я сообщил жандармским постам соседних городов. Как найдут, нам сообщат.

— А если не найдут? — отрезал Бекас..

Хорошее настроение полицейского стало пропадать.

— Что вы хотите сказать? — недовольно спросил он.

— Что, возможно, Петралиас мертв. Вы нашли трупы двух дам на скалах. Труп водителя тоже нашли?

— Разумеется.

— Обугленный?

— Да.

— Как вы установили личность погибшего? Уверены ли вы в том, что обугленное тело не принадлежит Петралиасу?

Жандармский офицер был ошеломлен.

— Высказываю только предположение, — уточнил комиссар.

— Но… почему именно Петралиас? — недоумевал начальник жандармского поста.

— Это уже другой вопрос.

…Полицейский из Каламбаки вынужден был согласиться, что формально обугленное тело могло принадлежать Петралиасу. Опознание провести было невозможно.

— Врач видел трупы?

— Конечно. И врач и прокурора Ни я, ни они не настаивали на деталях.

— Послушайте, дорогой коллега. Я здесь не официально и дело это не мое, но прислушайтесь к совету: пошлите в Афины, в лабораторию, то что еще осталось от Демодикоса, и вы убедитесь, что уже никогда не увидите Петралиаса. То, что от него осталось, похоронено под именем Демодикос.

— А Демодикос? — осторожно спросил полицейский.

— Его попытаемся найти мы.

12

Мы возвращались в столицу. Бекас спокойно вел машину и размышлял вслух.

— Если бы Демодикос намеревался остаться в Греции — он не прибегал бы к трюку с гибелью. Этим же происшествием он обеспечил себе отъезд за границу, значит, он уходит со сцены.

— А для кого все это?

— Для четвертого. Он и. Демодикос хорошо знают друг друга, и они понимают — игра не заканчивается с двумя победителями. Демодикос «умер» для того, чтобы этот «четвертый» считал, что остался один.

…Целый день Бекас не звонил. На второе утро из газет я узнал, что комиссар изменил тактику. Газеты сообщили об аресте Джанкарло Малатеста, техника Баколеса и Асклепиоса, не давая, однако, подробностей.

Три дня мы не виделись. На четвертый решил сам пойти к нему.

— Прочитал газеты… — начал я несмело.

— Да, я достаточно ждал.

— Арестованные дали показания?

— Дали. Никто из них не являлся важной персоной.

Бекас нервно кусал погасшую сигарету.

— А золото?

— Человек в моторной лодке, с которым встретился Асклепиос, передал «объект» на пароход, который тут же покинул наши территориальные воды. Я промахнулся. Больше нечего ждать, кроме разве…

— Чего?

— Кроме последнего движения «четвертого».

— И что это может быть за движение?

— Вояж.

…В тот же день Апостол ос Мелахринос попросил зайти к нему.

Адвокат объяснил это тем, что собирается на несколько месяцев за рубеж, а вопрос о наследстве так и не решен.

Я немедленно позвонил Бекасу.

— Вы говорили о последнем движении. Так вот, Апостолос Мелахринос собирается за рубеж…

— Сегодня сотни людей собираются туда.

Видно, доброе настроение еще не вернулось к комиссару.

— Я решил, что надо вам сообщить.

— Благодарю.

Мне нечего было добавить, и я повесил трубку.

…Адвокат протянул холодную, влажную руку.

— Возможно, я буду довольно долго отсутствовать, поэтому счел необходимым…

Мог ли Мелахринос быть «четвертым»? Думаю, мог. Холодный взор, уверенные движения, выразительный тон подходили для основной роли.

— …Следовательно, после смерти вдовы все движимое и недвижимое имущество…

Вовсе того не желая, я вдруг спросил:

— Почему вы мне солгали?

— Что вы сказали? — не понял адвокат.

— Почему в разговоре о Магде вы солгали?

— О Магде? Не помню.

— Я спросил, видели ли вы ее в последнее время или нет. Вы ответили, что нет. Но я точно знаю, за несколько минут до моего прихода она была у вас.

— Она сама попросила об этом. Хоть Магда и не вызывала у меня симпатий, но она была женой моего друга. Я не мог не исполнить ее желания.

— Когда вы уезжаете?

— Сегодня в семь самолетом, — несколько враждебно ответил Мелахринос, указывая на то, что с этого момента меня для него не существует.

Бекасу я позвонил из газетного киоска.

— Он улетает в семь часов.

— Спасибо. Мы приняли меры.

Без четверти семь черный форд адвоката остановился в аэропорту. Мелахринос вышел в сопровождении одного из молодых коллег. Итак, Апостолос Мелахринос официально и внушительно шествовал вглубь аэропорта, его помощник суетился с билетами, а шофер нес багажи. Где же Демодикос?

В громкоговоритель приятный голос сообщил:

— Пассажиры на Лондон, просьба занять свои места.

Группа пассажиров вышла из здания, направляясь к стартовой дорожке. Мы последовали за ними, предупредив таможенника. Адвокат шел в числе последних.

Я ожидал, что вот-вот оно случится, но ничего не произошло. Забрали лесенку, завращались пропеллеры, самолет покатил вперед и вскоре оторвался от земли. Он пролетел аэропорт Гелленикон и исчез за горизонтом. Я растерянно смотрел на комиссара.

— Не произошло ничего.

— Да. Но естьеще одна версия: Апостолос Мелахринос не виновен и не имеет никакого отношения к «Черному Ангелу».

…В машине он объяснил, что, как бы то ни было, мы ничего сделать не могли. Ни воспрепятствовать путешествию известного адвоката — есть улики против него? — ни бежать за ним. Если и Демодикосу удалось перейти границу Греции, то последняя дуэль состоится не на греческой земле.

В холле гостиницы я увидел Алекса Аргириса. Он был в отчаянии. Я выразил соболезнование по поводу смерти его матери.

— Выпьешь чего-нибудь?..

— Рановато.

Было восемь вечера.

— Ну ладно. Один узо, — заказал он поворачиваясь к бармену.

— Апостолос Мелахринос уехал сегодня, — сообщил я.

— Кто?

— Адвокат Констаса. Мелахринос.

— Да?

Юноше было все равно. Он взял стакан и выпил до дна.

Через полчаса бармен записал на счет молодого человека восемь стаканов узо!

— Хотите увидеть сегодня вечером что-то интересное? — плохо владея собой, спросил он.

— Интересное?

— Да. Для вас — очень...

Он оглянулся, затем шепнул:

— Имеет отношение к «Черному Ангелу».

Единственное, чего я не ожидал…

— Но увидите только вы один. Без этого грубого полицейского, которого вы последнее время повсюду таскаете за собой. Только вы!

Неужели он был так пьян, что не соображал, о чем говорит?

— Они убили Магду, потом маму. Это была их ошибка.

Нет, это не узо, он действительно все знает о «Черном Ангеле».

— Согласны?

— Да.

— Но вы не будете никому звонить. Идет?

— Идет.

— Отлично. Приготовьтесь тогда к небольшой экскурсии. Небольшой ночной вояж, ровно в полночь.

«Следующим движением будет вояж». Слова комиссара сбывались.

Я посмотрел на часы. В вашем распоряжении три с половиной часа. Двести десять минут напряженного ожидания.

— Мы прибудем вовремя, — сказал юноша, как-то особенно улыбаясь.

13

У стойки бара оставаться было опасно. Если мы и дальше так будем выпивать, то в полночь Алекс не сможет стоять на ногах.

— Может, прогуляемся, — предложил я.

— Нет. Можем встретиться с нежеланными людьми.

— Тогда сядем в кресла и будем ждать.

Ровно в двенадцать Аргирис поднялся.

— Пора.

Нерешительным шагом он прошел холл, я следовал за ним. На тротуаре Алекс остановился, жадно вдыхая прохладный ночной воздух.

— Прекрасная ночь!

— Куда пойдем?

— Без вопросов… мы же договорились.

В нескольких метрах стояла его белая спортивная машина. Значит, на ней и поедем.

Еще не протрезвевший, он ехал на огромной скорости, держа меня, в постоянном страхе…

Мы спустились по улице Панепистимиу и объехали Площадь Омония. Я не спрашивал, куда мы едем — все равно ответа не получу. Вскоре разобрался сам. Мы повернули на Афинский бульвар и вышли к морю.

— В Пелопонес?

— Почти.

Алекс все смотрел на часы и увеличивал скорость.

— Боюсь, на такой скорости мы никогда не попадем по назначению, — не выдержал я.

— Попадем. Обязаны попасть. Нас ждут.

— Ждут?

— Я пошутил, — улыбнулся Аргирис.

Был ли он только пьян?

Проехали какое-то село, поднялись в гору. Затем еще село, и вдруг перед нами появилось море и живописный берег.

— Видите залив, окруженный скалами? Нам нужно добраться до него, и вы все узнаете.

— Что там?

— Это Гереон. Говорят, что несколько тысяч лет назад был важный порт. Сейчас это место забыто людьми.

— Не совсем, — заметил я. — Если не ошибаюсь, там есть небольшая яхта.

— Вы не ошибаетесь, — ответил он и как-то неестественно рассмеялся.

Подъезжая к заливу, Аргирис погасил фары.

— Мы разобьемся о скалы, — вскричал я.

— Не беспокойтесь!

— Но зачем ты убрал свет?

— Так нужно. Если мы привлечем любопытных, то вы ничего не увидите.

Я окинул взглядом пустынную местность.

— Здесь же нет никого.

Он не ответил. Машина остановилась довольно далеко от старого порта.

— Приехали, — сообщил Алекс.

Мы вышли из машины и пошли вдоль деревьев. Дорога становилась сложной. Чтобы попасть в маленький порт, находящийся под нами, надо было спуститься почти по вертикальному склону. Яхта в заливе казалась игрушкой на спокойной поверхности моря. Неожиданно юноша остановился.

— Я что-то забыл в машине. Идите вперед, я догоню, И лучше поднимитесь на яхту. Вас не должны видеть.

— Там кто-нибудь есть?

— Нет. Яхта моя.

Суденышко было привязано к берегу, корма почти прикасалась к скалам. На яхте царила странная тишина.

— Никого нет? — спросил я, и мой голос показался мне странным.

Ждать Аргириса на холодном берегу с крутыми скалами или подняться на судно? Я схватился за канат и забрался на яхту. И вдруг раздался выстрел. Чувствую жжение в плече, боль, я пошатнулся и упал.

Вижу сначала вооруженную руку, затем огромную фигуру мужчины. Он наклонился — и я онемел; от ужаса: это был Демодикос!

Узнав меня, он хотел что-то произнести, но не успел: рухнул, как подрубленное дерево, пораженный тремя выстрелами. А рядом стоял Алекс Аргирис и победоносно улыбался.

14

Не расставаясь с револьвером, он уселся на моток каната.

— Вы видели Демодикоса, предпоследнего человека «Черного Ангела».

— А последний?

— Последний, конечно, я!

Я не верил своим ушам!

— Последний, благодаря вам. Он думал, я приду один. Болван!

— Ты подставил меня как мишень?

— Ну конечно. Я все продумал, К счастью, эта маленькая яхта обладает мощным двигателем. Я выйду в море — нужно ведь избавиться и от него и от вас — а затем вернусь на свою базу в Каламаки.

Чудовище! Как я мог так обмануться? Я попытался встать.

— Без глупостей! В револьвере восемь пуль, а этот олух Демодикос забрал только три!

Но Аргирис напрасно грозил: я не в состоянии был двигаться.

Сколько времени прошло? Не могу сказать точно. Алекс подошел и опять уселся передо мной.

— Могу я тебя кое о чем спросить?

— Спрашивайте, все равно вы скоро исчезнете.

— Ты убил Магду?

Лицо его исказилось.

— Магда была единственным человеком, которого я любил. Эта бестия убила ее — и я поклялся отомстить.

— Зачем ты звонил?

— Чтобы прогнать вас. Я знал, какие мужчины нравятся Магде.

— Почему ты убил Тимотеоса Констаса?

— Это не я. Он был убит другим, так как больше не обеспечивал безопасности. Его стали мучить угрызения совести, он захотел выйти из организации. А людей с подобными настроениями убивают.

— Магда знала об этом?

— Да. Но что она могла сделать?

Я вспомнил о сокровищах.

— А где ваше золото?

Аргирис звонко рассмеялся.

— Ваш друг думает, что мы переправили его за границу. Должен признаться, что идея эта хороша, но только для человека посредственного ума.

Он самодовольно усмехнулся.

— Ты меня убьешь?

— Разве я могу сделать иначе? Вы же немедленно побежите к комиссару, и это здание, сооруженное с таким трудом, рухнет, как карточный домик. Согласитесь что…

При лунном свете я видел как сверкают его глаза.

— Согласиться?

— Ну да.

Что я мог ответить человеку, который мне спокойно заявляет, что должен убить меня?

По небу, украшенному серебристыми облаками, путешествовала луна. Море было спокойным, и только легкий плеск волн вокруг яхты, нарушал прозрачную тишину. Я не мог допустить, что все кончено и через несколько минут я буду мертв.

— Адвокат тоже участвовал в вашей комбинации?

— Какой адвокат?

— Апостолос Мелахринос.

— При чем тут Апостолос Мелахринос?;.

— А ты? «Черный Ангел» — это банда, состоящая из бывших нацистов, ты слишком молод, чтобы участвовать во всем этом. Кто тебя впутал?

— Я сам впутался. Они тоже считали меня ребёнком. Правду я узнал четыре года назад в Швейцарии. Мать принимала в гостинице, где мы жили, Хаазе и Демодикоса. Я был в своей комнате. Они думали, что я сплю, а я слышал все, о чем они говорили. Дело показалось мне интересным. Сначала мама рассердилась, а потом покорилась.

— Другие тоже покорились?

— Впоследствии тоже.

— Магда?

— Я сказал ей об этом сам. Не хотел иметь от нее секретов.

— Демодикос?

— Он считал себя великим мудрецом. Полагал, что я поверю в инсценировку его «смерти». Когда же я позвонил туда, где он скрывался, он предложил встретиться здесь, поделить добычу и разойтись. Но не тут-то было.

В эти последние минуты меня терзало любопытство, я хотел получить ответы на все вопросы, которые мучили меня.

— Какова была роль Тимотеоса Констаса?

— Это длинная история, и я не знаю, успею ли ее рассказать. Посмотрю, где мы находимся.

Он прошел по яхте, обозревая местность вокруг, и опять уселся передо мной.

— Все это произошло, когда я был еще ребенком. Немцы отступали из Греции. Несколько нацистов спрятали награбленное у евреев золото там, где мы его нашли. Они не доверяли друг другу, но, сами того не желая, посвятили в эту тайну многих.

— То есть?

— По распоряжению спецслужбы золото прятали люди, которые понятия не имели, что делали. Потом они доверили эту тайну еще четверым, но так, что один знал, на каком острове тайник, но не знал, где именно, — второй знал место — три мили на восток, но не знал названия острова. Следующий знал глубину, но не знал ни острова, ни места… И так далее. Поняли?

— Примерно. А мой дядя?

— Эти люди понимали, что Рейх дышит на ладан и воспользоваться награбленным золотом удасться лишь через много лет, когда они развернут борьбу за воскрешение гитлеризма. Для этого в каждой стране им нужен был «почтенный местный» деятель, видимо, такие дела осуществлялись не только в Греции. Ваш дядя и был им.

— А твоя мать?

— Она была любовницей одного немца, владевшего секретом. Когда он понял, что умирает…

— Его убили?

Алекс Аргирис расхохотался.

— Нет. Умер от аппендицита. На смертном одре он поведал о тайне маме. И она взялась за это дело.

Он рассмеялся.

— Вы ее не знали. Она создана быть «шефом»!

— А Хаазе?

— Всего лишь знал тайну.

— А Метеора? Какое она имела отношение?

— Метеора была местом встречи членов организации. Многие из них ведь не знали друг друга.

— Еще один вопрос…

Алекс поднялся.

— Больше нет времени.

— Но только один. Прошу тебя. Тот, кто знал все от начала и до конца, начальник спецслужбы, почему сам не принимал участия?

— Потому что он погиб на советском фронте через два месяца после отъезда из Греции. Вот и все.

Аргирис спрятал револьвер за пояс и нагнулся над трупом Демодикоса. Пыхтя и задыхаясь, дотянул его до края яхты.

— Тяжелая штука, — пожаловался он, вытирая вспотевший лоб.

Я сначала даже не понял, что он делает. Затем я увидел, что Алекс привязал якорь к ногам Демодикоса. Это было ужасно — смотреть, как живой человек обнимал мертвеца, пытаясь поднять его на высоту планшира.

Я видел, как Аргирис был немощен в этой борьбе с трупом.

Наконец, одолел его. Измученный, убийца оперся на планшир. И вдруг он вздрогнул — на расстоянии менее двухсот метров появился сторожевой катер.

Лицо Аргириса исказилось.

— Вы слишком много узнали, они не должны застать вас в живых.

Бороться я был не в состоянии, но, когда Аргирис нагнулся, я со всей силы ударил его ногой по коленям. Раздался пронзительный крик — и Алекс упал.

Тяжело поднявшись, он достал револьвер. Ненависть сделала его неузнаваемым. Рука с оружием направилась в мою сторону в то мгновение, когда тень преследующего катера упала на мостик. Я увидел только дуло револьвера…

Автоматная очередь прозвучала быстро и ритмично. Аргирис так и остался на мостике, револьвер выпал из его рук. На патрульном судне стоял моряк, только что стрелявший, а рядом с ним… комиссар Бекас!

Я хотел закричать, но не смог. Веки стали удивительно тяжелыми, и вмиг все исчезло, как бы проглоченное темной тучей…

15

— Пассажиров просим занять свои места, — сообщил в аэропорту голос диктора.

— Пора к самолету.

Комиссар проводил меня до самого трапа.

— Мы проиграли все раунды, но выиграли матч. И я не забуду его. Надеюсь, вы приедете еще и мы обязательно встретимся, — с особым теплом произнес Бекас и пожал мне руку.

Двери самолета закрылись за мной.

Я откинул голову на подголовник и закрыл глаза, пытаясь ни о чем не думать. Но вспоминалась Магда, наша любовь. Я думал о смертях, не имевших ни смысла, ни цели. Потому что Демодикос, госпожа Аргирис, Ирма Кондалексис, Хаазе и Алекс никогда не узнают, что зря убивали и были убиты. В шкатулке, где должны были быть сокровища, оказались никчемные жестянки. Этот начальник специальной службы обманул всех? Или он вовсе не погиб, а вернулся из России и забрал золото?

Подошла стюардесса. Она попросила пристегнуть ремень безопасности. Но не может быть! Этот голос… Нет, ее голос совсем не похож на голос Магды. И все же я знал, что еще долго в каждом женском образе буду искать ее образ, в каждом женском голосе — ее голос.

Примечания

1

Соответствует калибру 9 мм.

(обратно)

2

Зибентюрмен (Siebenturmen) — Семь Башен (нем.).

(обратно)

3

“О человеке в соляных горах” (фр.).

(обратно)

4

Второе я (латин.).

(обратно)

5

Представители народности, живущей в Непале. В Великобритании существуют воинские подразделения, сформированные из гурок. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

6

То есть по инерции слишком прогнулась назад при входе в воду.

(обратно)

7

Специальная авиационная служба Великобритании.

(обратно)

8

Прозвище Т.Д. Каминского, американского террориста, рассылавшего взрывные устройства по почте.

(обратно)

9

Знаменитое лондонское колесо обозрения.

(обратно)

10

Древний египетский обелиск красного гранита.

(обратно)

11

Кривой кинжал, с которым по традиции мужчина-сикх не имеет права расставаться даже во сне.

(обратно)

12

Комплекс для водных видов спорта.

(обратно)

13

Игра слов. Эта фамилия переводится как “угрызения совести”.

(обратно)

14

Члены одного из тайных религиозно–мистических масонских обществ.

(обратно)

15

“Белая хижина” (англ.).

(обратно)

16

Экстрадиция — выдача иностранному государству лица, нарушившего законы этого государства.

(обратно)

17

Бакс — доллар (сленг).

(обратно)

18

Небоскреб в Сан Франциско.

(обратно)

19

“Дезир дю Кёр” — “Желание сердца” (франц.).

(обратно)

20

Вот как (франц.).

(обратно)

21

Сохо — район в центре Лондона, средоточие ресторанов, ночных клубов и других увеселительных заведений (здесь и далее примечании переводчика).

(обратно)

22

Лейстер—Сквер — площадь в Уэст—Энде (Лондон); на ней и вблизи нее расположено много кинотеатров, театров и ресторанов.

(обратно)

23

“Друри—Лейн” — лондонский музыкальный театр.

(обратно)

24

Уэст—Энд — западная фешенебельная часть Лондона.

(обратно)

25

Харли–стрит — улица в Лондоне, где находятся приемные ведущих частных врачей–консультантов.

(обратно)

26

Гайд—Парк-Корнер — площадь в Лондоне, примыкает с юго–востока к Гайд—Парку; считается самым шумным и перегруженным перекрестком в Великобритании.

(обратно)

27

“Большой Бен” — колокол часов–курантов на здании парламента в Лондоне.

(обратно)

28

Кенсингтон — фешенебельный район на юго–западе центральной части Лондона.

(обратно)

29

Уайтчепел — один из беднейших районов Лондона.

(обратно)

30

Пикадилли—Серкус — площадь в центре Лондона, одна из главных достопримечательностей города.

(обратно)

31

Данбар — город на побережье Шотландии.

(обратно)

32

Чейни—Уок — фешенебельная улица в Лондоне, в районе Челси.

(обратно)

33

Олифант — слон — (африкаанс).

(обратно)

34

Тихуана — мексиканский город на границе с США.

(обратно)

35

«Плавающие сады» — сады, плавающие на озере в Мехико.

(обратно)

36

Ацтеки — индейские племена, создавшие на территории нынешней Мексики древнюю цивилизацию и образовавшие свою империю, просуществовавшую до завоевания испанцами в начале XVI века.

(обратно)

37

Попокатепетль — вторая по высоте гора Мексики со снежной вершиной и вулканом.

(обратно)

38

Сан–Квентин — знаменитая тюрьма в Калифорнии, в которой приводятся в исполнение смертные приговоры.

(обратно)

39

1 гран – 0,0648 грамма.

(обратно)

40

Джон Доу – юридический термин, означающий неустановленное лицо.

(обратно)

41

Буйябесс – рыбная похлебка с чесноком и пряностями, распространенная на юге Франции.

(обратно)

42

Один фут составляет около 30,5 сантиметра.

(обратно)

43

Убийство первой степени – убийство преднамеренное или при отягчающих вину обстоятельствах, за которое предусматривается смертная казнь.

(обратно)

44

Стандартная формулировка судебных процессов в США по уголовным делам.

(обратно)

45

Флоренс Найтингейл, 1820–1910 гг., известная английская филантропка, прославившаяся самоотверженной помощью больным и раненым. В ее честь учреждена специальная медаль — высшая награда за подобного рода подвижничество.

(обратно)

46

Флик — полицейский (амер. жаргон).

(обратно)

47

“Петь” — платить шантажисту (жаргон).

(обратно)

48

Коронер — особый судебный следователь в Англии, США и некоторых других странах, в обязанности которого входит расследование случаев насильственной или внезапной смерти.

(обратно)

49

Дайкири — ром с сахаром и лимоном.

(обратно)

50

Ш. Бодлер «Цветы зла» XXXII» (Перевод В. Левика).

(обратно)

51

Бакарди — сорт рома.

(обратно)

52

Бонго — негритянские барабаны.

(обратно)

53

Пласидо (наст, имя Габриэль де ла Консепсьон Вальдес (1809–1844) — кубинский поэт.

(обратно)

54

Патио — внутренний дворик.

(обратно)

55

Мохо — кубинский алкогольный напиток домашнего приготовления.

(обратно)

56

Мин — китайская императорская династия (1368–1644).

(обратно)

57

Юань — императорская династия в Монголии и Китае (1271–1368).

(обратно)

58

Канаста — игра, напоминающая бридж.

(обратно)

59

Агиос — святой (греч.).

(обратно)

60

Мельтеми — Северный ветер в восточном Средиземноморье (прим, переводчика).

(обратно)

61

По греческой мифологии, на острове Делос Лето родила богиню Артемис и бога Аполлона (прим. переводчика).

(обратно)

62

В древней Греции юноша 13–20 лет (прим. переводчика).

(обратно)

Оглавление

Чарльз Вильямс. Клеймо подозрения Джон Карр. Человек–призрак Джеймс Чейз. Карусель загадок

  Чарльз Вильямс КЛЕЙМО ПОДОЗРЕНИЯ

    ГЛАВА ПЕРВАЯ

    ГЛАВА ВТОРАЯ

    ГЛАВА ТРЕТЬЯ

    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

    ГЛАВА ПЯТАЯ

    ГЛАВА ШЕСТАЯ

    ГЛАВА СЕДЬМАЯ

    ГЛАВА ВОСЬМАЯ

    ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

    ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

    ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

    ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

  Джон Карр ЧЕЛОВЕК-ПРИЗРАК

    Об авторе

    ГРОБ ПЕРВЫЙ ЗАГАДКА КАБИНЕТА УЧЕНОГО

      Глава 1 УГРОЗА

      Глава 2 ДВЕРЬ

      Глава 3 ФАЛЬШИВОЕ ЛИЦО

      Глава 4 НЕВОЗМОЖНОЕ

      Глава 5 ЗАГАДОЧНЫЕ СЛОВА

      Глава 6 СЕМЬ БАШЕН

      Глава 7 ПОСЕТИТЕЛЬ В МАСКАРАДНОМ КОСТЮМЕ

      Глава 8 ПУЛЯ

    ГРОБ ВТОРОЙ ЗАГАДКА КАЛИОСТРО-СТРИТ

      Глава 9 ШЕВЕЛЯЩАЯСЯ МОГИЛА

      Глава 10 КРОВЬ НА ПАЛЬТО

      Глава 11 УБИЙСТВО ПОСРЕДСТВОМ ЧЕРНОЙ МАГИИ

      Глава 12 КАРТИНА

      Глава 13 ТАЙНАЯ КВАРТИРА

      Глава 14 ЗАГАДКА ЦЕРКОВНЫХ КОЛОКОЛОВ

      Глава 15 ОСВЕЩЕННОЕ ОКНО

    ГРОБ ТРЕТИЙ ЗАГАДКА СЕМИ БАШЕН

      Глава 16 ПАЛЬТО-ХАМЕЛЕОН

      Глава 17 ЛЕКЦИЯ О ЗАКРЫТОЙ КОМНАТЕ

      Глава 18 ДЫМОХОД

      Глава 19 ЧЕЛОВЕК-ПРИЗРАК

      Глава 20 ДВЕ ПУЛИ

      Глава 21 РАЗГАДКА

  Джеймс Чейз КАРУСЕЛЬ ЗАГАДОК

    ГЛАВА I

    ГЛАВА II

    ГЛАВА III

    ГЛАВА IV

    ГЛАВА V

    ГЛАВА VI

    ГЛАВА VII

    ГЛАВА VIII

Джеймс Паттерсон, Марк Салливан «Факел смерти»

  ПРОЛОГ

  КНИГА ПЕРВАЯ ФУРИИ

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА 2

    ГЛАВА 3

    ГЛАВА 4

    ГЛАВА 5

    ГЛАВА 6

    ГЛАВА 7

    ГЛАВА 8

    ГЛАВА 9

    ГЛАВА 10

    ГЛАВА 11

    ГЛАВА 12

  КНИГА ВТОРАЯ И ПУСТЬ НАЧНУТСЯ ИГРЫ!

    ГЛАВА 13

    ГЛАВА 14

    ГЛАВА 15

    ГЛАВА 16

    ГЛАВА 17

    ГЛАВА 18

    ГЛАВА 19

    ГЛАВА 20

    ГЛАВА 21

    ГЛАВА 22

    ГЛАВА 23

    ГЛАВА 24

    ГЛАВА 25

    ГЛАВА 26

    ГЛАВА 27

    ГЛАВА 28

    ГЛАВА 29

    ГЛАВА 30

    ГЛАВА 31

    ГЛАВА 32

    ГЛАВА 33

    ГЛАВА 34

    ГЛАВА 35

    ГЛАВА 36

    ГЛАВА 37

    ГЛАВА 38

    ГЛАВА 39

    ГЛАВА 40

    ГЛАВА 41

    ГЛАВА 42

    ГЛАВА 43

  КНИГА ТРЕТЬЯ САМЫЙ БЫСТРЫЙ ЧЕЛОВЕК НА ЗЕМЛЕ

    ГЛАВА 44

    ГЛАВА 45

    ГЛАВА 46

    ГЛАВА 47

    ГЛАВА 48

    ГЛАВА 49

    ГЛАВА 50

    ГЛАВА 51

    ГЛАВА 52

    ГЛАВА 53

    ГЛАВА 54

    ГЛАВА 55

    ГЛАВА 56

    ГЛАВА 57

    ГЛАВА 58

    ГЛАВА 59

    ГЛАВА 60

    ГЛАВА 61

    ГЛАВА 62

    ГЛАВА 63

    ГЛАВА 64

    ГЛАВА 65

    ГЛАВА 66

    ГЛАВА 67

    ГЛАВА 68

    ГЛАВА 69

    ГЛАВА 70

    ГЛАВА 71

    ГЛАВА 72

    ГЛАВА 73

    ГЛАВА 74

    ГЛАВА 75

    ГЛАВА 76

    ГЛАВА 77

  КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ МАРАФОН

    ГЛАВА 78

    ГЛАВА 79

    ГЛАВА 80

    ГЛАВА 81

    ГЛАВА 82

    ГЛАВА 83

    ГЛАВА 84

    ГЛАВА 85

    ГЛАВА 86

    ГЛАВА 87

    ГЛАВА 88

    ГЛАВА 89

    ГЛАВА 90

    ГЛАВА 91

    ГЛАВА 92

    ГЛАВА 93

    ГЛАВА 94

    ГЛАВА 95

    ГЛАВА 96

    ГЛАВА 97

    ГЛАВА 98

    ГЛАВА 99

    ГЛАВА 100

    ГЛАВА 101

    ГЛАВА 102

    ГЛАВА 103

    ГЛАВА 104

    ГЛАВА 105

    ГЛАВА 106

  КНИГА ПЯТАЯ ФИНИШНАЯ ЧЕРТА

    ГЛАВА 107

    ГЛАВА 108

    ГЛАВА 109

    ГЛАВА 110

    ГЛАВА 111

    ГЛАВА 112

    ГЛАВА 113

    ГЛАВА 114

    ГЛАВА 115

    ГЛАВА 116

    ГЛАВА 117

    ГЛАВА 118

    ГЛАВА 119

    ГЛАВА 120

  ЭПИЛОГ

    ГЛАВА 121

  ВЫРАЖЕНИЕ ПРИЗНАТЕЛЬНОСТИ

Дэшил Хэммет. Дела «Континенталя» Эрл Стенли Гарднер. Бархатные коготки Джеймс Чейз. Мэллори

  Дэшил Хэммет. Дела «Континенталя»

    ЧЕЛОВЕК, КОТОРОГО ЗОВУТ СПЕЙД

    ДОМ НА ТУРЕЦКОЙ УЛИЦЕ

    ЖЕНЩИНА С СЕРЕБРЯНЫМИ ГЛАЗАМИ

    ОБРЫВОК ГАЗЕТЫ

    ЗОЛОТАЯ ПОДКОВА

    СОЖЖЕННАЯ ФОТОГРАФИЯ

    ТОМ, ДИК ИЛИ ГАРРИ

    НЕСУРАЗНОЕ ДЕЛО

    МЭЙН МЕРТВ

    СМЕРТЬ КИТАЯНОК

  Эрл Стенли Гарднер. Бархатные коготки

    ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

    15

    16

    17

    18

    19

    20

  Джеймс Чейз. Мэллори

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

Дик Фрэнсис. Дьявольский коктейль Ричард Скотт Пратер. Не убежишь! Патрик Квентин. Мой сын убийца?

  Дик Френсис Дьявольский коктейль

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

  Ричард С. Пратер Не убежишь!

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

  Патрик Квентин Мой сын убийца?

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

Алистер Маклин. Страх отпирает двери Эрл Стенли Гарднер. Дело о светящихся пальцах Микки Спиллейн. Дип

  Алистер Маклин Страх отпирает двери

    Пролог

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Эпилог

  Эрл Стенли Гарднер Дело о светящихся пальцах

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

  Микки Спилейн Дип

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

Алистер Маклин. Смертельная пыль Ричард Пратер. Рок на двоих Джеймс Чейз. Я сам похороню своих мёртвых

  Элистер Маклин Смертельная пыль

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

  Ричард Пратер Рок на двоих

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

  Джеймс Чейз Я сам похороню своих мертвых

    КНИГА ПЕРВАЯ

      Глава первая

        I

        II

        III

        IV

        V

        VI

      Глава вторая

        I

        II

        III

        IV

        V

        VI

      Глава третья

        I

        II

        III

      Глава четвертая

        I

        II

        III

        IV

    КНИГА ВТОРАЯ

      Глава первая

        I

        II

        III

        IV

        V

      Глава вторая

        I

        II

        III

        IV

        V

      Глава третья

        I

        II

        III

        IV

Патрик Квентин, Жак Робер, Джонатан Латимер Он и две его жены, Кто-то за дверью, Леди из морга

  ПАТРИК КВЕНТИН ОН И ДВЕ ЕГО ЖЕНЫ

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

  ЖАК РОБЕР КТО-ТО ЗА ДВЕРЬЮ

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

  ДЖ. ЛАТИМЕР ЛЕДИ ИЗ МОРГА

    Глава 1

    Глава 2

    Глава 3

    Глава 4

    Глава 5

    Глава 6

    Глава 7

    Глава 8

    Глава 9

    Глава 10

    Глава 11

    Глава 12

    Глава 13

    Глава 14

    Глава 15

    Глава 16

    Глава 17

    Глава 18

    Глава 19

    Глава 20

    Глава 21

    Глава 22

    Глава 23

    Глава 24

    Notes

Патрик Квентин.  Возвращение на Бермуды Луи Тома. Фрагмент Джон Данн Макдональд. Темнее, чем янтарь

  Патрик Квентин Возвращение на Бермуды

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА 2

    ГЛАВА 3

    ГЛАВА 4

    ГЛАВА 5

    ГЛАВА 6

    ГЛАВА 7

    ГЛАВА 8

    ГЛАВА 9

    ГЛАВА 10

    ГЛАВА 1 1

    ГЛАВА 12

    ГЛАВА 13

    ГЛАВА 14

    ГЛАВА 15

    ГЛАВА 16

    ГЛАВА 17

    ГЛАВА 18

    ГЛАВА 19

    ГЛАВА 20

    ГЛАВА 21

  Луи Тома Фрагмент

    ГЛАВА 1

    ГЛАВА 2

    ГЛАВА 3

    ГЛАВА 4

    ГЛАВА 5

    ГЛАВА 6

    ГЛАВА 7

    ГЛАВА 8

    ГЛАВА 9

    ГЛАВА 10

    ГЛАВА 11

    ГЛАВА 12

    ГЛАВА 13

    ГЛАВА 14

    ГЛАВА 15

    ГЛАВА 16

    ГЛАВА 17

  Джон Данн Макдональд Темнее, чем янтарь

    1

    2

    3

    4

    5

    6

    7

    8

    9

    10

    11

    12

    13

    14

И. Карденаса Акунья. Загадка одного воскресенья Кедара Натха. Третий глаз Шивы Я. Мариса. Смерть Тимотеоса Констаса 

  Игнасио Карденас Акунья Загадка одного воскресенья

    Введение

      1. Смерть Дедала

      2. Невидимое око

    Часть 1 Загадка

      3. Ящик Пандоры

      4. Убежище беглеца

      5. Макейра

      6. Владелец игорного дома

      7. Рамераль в отчаяньи

      8. Антиквар

      9. Бродячий артист

      10. Синкенья

      11. Взбучка

      12. Служанка Сусанны

    Часть 2 Непостижимость загадки

      13. Сенатор в затруднительном положении

      14. Легенда Лонгов

      15. Владелец «Балерины»

      16. Тайна Падуа

      17. Анонимная угроза

      18. Сеньор Рамераль просит помощи

      19. Визит к Каите

      20. Загородный дом сенатора

      21. Билеты?

      22. Лу-Ми открывает карты

      23. Духи Лу-Ми

      24. Конец карлика

    Часть 3 Объяснение загадки

      25.Арес размышляет…

      26. Месть Синкеньи

      27. Развязка

  Кедар Натх Третий глаз Шивы

    I

    II

    III

    IV

    V

    VI

    VII

    VIII

    IX

    X

    XI

    XII

    XIII

    XIV

    XV

    XVI

    XVII

  Яннис Марис Смерть Тимотеоса Констаса

    Книга первая

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

    Книга вторая

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

      15

*** Примечания ***